Беседа 9

1Фес.5:1–2. О временах же и сроках нет нужды писать к вам, братия, ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью.

Кончина мира неизвестна для пользы живущих. – Всякий грех есть душевное опьянение. – Изнеженность ведет к погибели.

1. Ни в чьей, кажется, природе нет столько пытливости и жадности к знанию невидимого и сокрытого, как в человеческой. Это в ней обыкновенно обнаруживается тогда, когда ум еще несовершен и необразован. Так неопытные дети неотступно беспокоят и воспитателей, и наставников, и родителей множеством вопросов, в которых нет ничего, кроме как: когда бывает то-то и когда то-то. Это же случается и (с возрастными) от неги, или от того, что им нечего делать. Итак, ум наш сильно желает узнать и постигнуть многое, а особенно время кончины (Мира). И что удивительного, если это занимает нас, когда и самих святых апостолов это всего более занимало? Так прежде страдания (Христова) они приступили к Христу с словами: «скажи нам, когда это будет? и какой признак Твоего пришествия и кончины века» (Мф.24:3)? И после страдания и воскресения Его из мертвых также говорили Ему: «не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю» (Деян. 1:6)? – и ни о чем ином прежде этого не спрашивали Его. Но не так было после. Когда они сподобились Духа Святого, то не только сами не спрашивают и не скорбят о таком неведении, но удерживают от этого и других, страдающих таким неуместным любопытством. Послушай, что говорит теперь блаженный Павел: «О временах же и сроках нет нужды писать к вам, братия». Почему не сказал он, что никто того не знает? Почему не сказал, что это не открыто, но – «нет нужды писать к вам, братия»? Потому, что теми словами он более опечалил бы их; напротив этими успокоил. Словами: «нет нужды» он воспретил им спрашивать об этом, как о чем-то излишнем и бесполезном. В самом деле, какая была бы польза (знать это), скажи мне? Положим, что кончина последует через двадцать лет, через тридцать, через сто лет: какое это имеет к нам отношение? Не составляет ли для каждого кончины века конец его жизни? Отчего много любопытствуешь о всеобщей кончине и отчего причиняешь себе этим печаль? Но что бывает с нами в других (случаях), то же и в настоящем. Как в других (случаях) мы, не обращая внимания на собственные дела, беспокоимся о чужих, говоря: такой-то блудник, такой-то прелюбодей, тот украл, этот обидел, а о своих не говорим ни слова, напротив больше печемся о поступках всех других людей, нежели о своих собственных, – так и здесь каждый из нас, оставив заботу о своем конце, желает узнать об общей кончине. Что ты имеешь общего с нею? Если ты хорошо приготовишься к своей кончине, то от всеобщей не потерпишь никакого зла. Будет ли она далеко, будет ли близко, – это нисколько к нам (не относится). Потому-то и не сказал о ней Христос, то есть потому, что это было бесполезно. Почему же, скажут, бесполезно? Тот, Кто сокрыл это, сам знает, почему бесполезно. Послушай, что говорит Он апостолам: «не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян.1:7). Для чего же любопытствовать вам? Вот что услышали находившиеся с Петром, верховным (апостолом), пожелав узнать более, нежели сколько нужно было им знать. Да, скажут, но тогда можно было бы заграждать уста эллинам. Как, скажи мне? Так как они, скажете, учат, что этот мир есть Бог, то, зная время разрушения его, мы этим заградили бы им уста. Конечно; но чтобы заградить уста эллинам, нужно ли доказать то, что мир разрушится когда-нибудь, или то, когда именно он разрушится? Если желаете заградить им уста, то скажите, что мир будет иметь конец. Если они этим не убедятся, то не убедятся и тем. Послушай, что говорит Павел: «ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью», не только день всеобщий, но и каждого собственный. Этот последний уподобляется первому, потому что имеет сходство и сродство с ним. Какое значение имеет первый для всех в совокупности, такое же последний для каждого в частности. Время всеобщей кончины началось с Адама, а конец жизни каждого из нас есть образ этой кончины, – даже не погрешил бы тот, кто назвал бы его всеобщею кончиною. В самом деле, если каждый день люди умирают тысячами, если все умершие ожидают того дня и прежде его никто не воскресает, то не следует ли отнести этого к кончине всеобщей? Если же хотите знать, для чего сокрыт этот день и почему он придет как тать ночью, то я, как мне кажется, справедливо скажу вам: никто никогда во всю жизнь свою не стал бы заботиться о добродетели, если бы этот день был известен и не был сокрыт, но всякий, зная последний день свой, совершал бы бесчисленные преступления и уже в тот день приступал бы к купели, когда бы стал отходить. Если и теперь, когда страх неизвестности потрясает души всех, все, которые порочно вели прежнюю свою жизнь, позволяют себя крестить только при последнем издыхании, то если бы люди определенно знали последний день свой, кто тогда позаботился бы когда-нибудь о добродетели? Если при этом постоянном страхе многие отошли без крещения, – если даже и такой страх не научил их позаботиться в течение своей жизни об угождении Богу, то когда бы страх этот был отнят, кто был бы тогда целомудрен, кто кроток? Никто. С другой стороны теперь иного удерживает от зла не только великий страх смерти, но и любовь к жизни. А если бы каждый знал, что он завтра непременно умрет, то пред этим днем он ни от чего не стал бы удерживаться, напротив – стал бы убивать, кого бы только захотел, и наделал бы тысячи злодейств, мстя врагам.

2. Человек развратный, потеряв надежду на продолжение здешней жизни, ни во что ставит даже облеченного в порфиру. Тот, кто был бы уверен, что ему непременно должно умереть, старался бы отомстить врагу, и тогда уже, насытивши наперед свою душу, восприял бы смерть. Скажу, в-третьих, и еще нечто иное: люди, привязанные к жизни и слишком пристрастные к здешним благам, истаивали бы от уныния и печали. Например, если бы кто-нибудь из юношей знал, что скончается прежде (нежели достигнет) старости, то мучился бы так, как мучатся ожиданием смерти самые робкие животные, когда их поймают. Кроме того и самые неустрашимые мужи тогда не заслуживали бы награды. В самом деле, если бы они знали, что именно после трех лет должны умереть, а прежде не могут, то какое право имели бы они на награду за то, что решались на опасные подвиги? Тогда им мог бы всякий сказать: вы надеетесь жить три года, поэтому и подвергаетесь опасностям, зная, что вам невозможно прежде умереть. Тот только совершенно ясно обнаруживает мужество и презрение к здешней жизни, кто в каждой опасности видит для себя смерть и знает, что он останется жив, если не решится на опасность, но потеряет жизнь, если отважится на нее. Объясню вам это примером. Скажи мне, имел ли бы патриарх Авраам какое-нибудь право на награду, если бы возложил сына на (жертвенник), зная наперед, что не заколет его? Что еще? Возбуждал ли бы Павел в нас удивление, если бы он презирал опасности, заранее зная, что не умрет? Ведь и самый робкий пошел бы в огонь, если бы нашел в ком-либо достоверного поручителя в том, что избегнет опасности. Но не таковы были три отрока. Что же именно? Послушай, что говорят они: царь, «Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки твоей, царь, избавит. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся» (Дан.3:17–18). Видите ли, какую великую пользу приносит нам незнание времени смерти? Есть еще и другая, больше этой, но пока довольно знать и это. Для того, как тать в ночи так придет, чтобы мы не предавались порокам, чтобы не были нерадивы, и чрез то не лишились награды. «Сами, – говорит, – знаете». Зачем же вам и исследовать это, когда сами достоверно знаете? А что будущее неизвестно, познай из того, что сказал Христос. А что Он действительно для того сказал это, послушай, что Он говорит: « Итак бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет» (Мф.24:42). Для того и Павел говорил: «Ибо, когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами (постигает) имеющую во чреве, и не избегнут» (1Сол.5:3). Здесь (апостол) указал на то, о чем сказал и во втором послании. Так как (фессалоникийцы) находились в скорби, а враги их в покое и удовольствии, то он утешал их в настоящих злостраданиях словом о воскресении, а враги оскорбляли их, распространяли мнения своих предков и говорили: когда это будет? Поэтому, подобно тому, как пророки говорили: горе «которые говорят: «пусть Он поспешит и ускорит дело Свое, чтобы мы видели, и пусть приблизится и придет в исполнение совет Святаго Израилева, чтобы мы узнали!» (Ис.5:19) или еще: «Горе желающим дня Господня!» – имея в виду не просто желающих, но желающих по неверию, – а также: «день Господень, – говорит (пророк), – он тьма, а не свет» (Ам.5:18), – так (и апостол) сказал здесь это. И смотри, как он утешает их. Он как бы так говорит: из того, что они находятся в счастии, пусть не заключают, что не будет суда: он так и застигнет их. Стоит однако обратить внимание на следующее обстоятельство: если придет антихрист, если придет Илия, то каким же образом, когда скажут: «мир и безопасность», внезапно нападет на них всегубительство? Эти события, как признаки пришествия (Христова), не позволят не знать об этом дне. Но (апостол) и этого времени, то есть, антихристова, не указывает и не говорит, что день его пришествия будет знамением пришествия Христова; но (утверждает), что (Христос) не будет давать предзнаменования о Себе, а придет внезапно и неожиданно. Так и беременной, говорит, не нечаянно приходит время (родить), – она знает, что чрез девять месяцев будут роды. Между тем (время это) ей очень неизвестно, потому что иные рождали чрез семь месяцев, иные же чрез девять, а день и час родов во всяком случае неизвестны. Итак, вот к чему Павел говорит об этом. И верное сравнение! Действительно, немного бывает признаков времени рождения; от этого многие, не предвидя его, рождали на дорогах и вне дома. Но (апостол) хотел указать в этом сравнении не на одну только неизвестность (времени), а вместе и на жестокость страдания. Как рождающая, играя, смеясь, ничего совершенно не предвидя, внезапно бывает объята невыразимыми страданиями и терзается муками рождения, так точно (будут поражены) души по наступлении того дня. «И не избегнут». Показывая далее, что он говорит это не о них (фессалоникийских христианах), «Но вы, братия, не во тьме, чтобы день застал вас, как тать». (1Фес.5:4).

3. Здесь он говорит о темной и нечистой жизни, так как развратные и злые люди все делают ночью, скрываясь от всех и окружая себя тьмою. Скажи мне в самом деле, не вечера ли поджидает прелюбодей, и не ночи ли – вор? И тот, кто грабит могилы, не ночью ли приводит в исполнение свое предприятие? Итак что же? Ужели последний день не постигнет их, как тать? Ужели не настанет он для них неожиданно? Ужели они вперед узнают о нем? Каким же образом (апостол) говорит: «нет нужды вам писать»? Здесь он намекает не на неизвестность времени, а на соединенное с ним злополучие, то есть – последний день придет не к их злополучию: и для них он наступит внезапно, однако не принесет им никакой скорби. «День Господень так придет, – говорит, – как тать ночью». Как вор не может сделать никакого вреда бодрствующим и пребывающим во свете, хотя бы и успел войти к ним, так точно и тот день – достодолжно живущим; напротив, он уходит, вполне лишив всего тех, которые опять и уповают на здешние блага. Потом (апостол) применяет к ним и другое выражение, – именно, продолжает: «все вы – сыны света и сыны дня» (1Фес.5:5). Но как можно, скажете, сделаться сынами дня? Так же, как сынами погибели, как сынами геенны. Поэтому Христос говорил фарисеям: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас» (Мф.23:15), – а равно и Павел: «за которые гнев Божий грядет на сынов противления» (Кол.3:6), т. е. на творящих достойное геенны, на творящих дела противления. Подобно тому, как сыны Божии – те, которые делают угодное Богу, так и сыны дня, и сыны света – те, которые делают дела света. «Итак, не будем спать, как и прочие, но будем бодрствовать и трезвиться. Ибо спящие спят ночью, и упивающиеся упиваются ночью. Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения,» (1Фес.5:6–8). Здесь (апостол) показывает, что от нас зависит пребывание среди дневного света. И здесь – я говорю об обыкновенном дне и ночи – это не зависит от нас, но и ночь приходит против нашей воли, и сон является против нашего желания; напротив с тою ночью и тем сном бывает не так, но можно непрестанно бодрствовать, можно постоянно пребывать среди дня. Смежать очи духовные и предаваться греховному усыплению есть дело не природы, а произволения. «Но будем бодрствовать, – говорит, – и трезвиться». И тот, кто бодрствует, если не будет творить добра, может спать; поэтому и присовокупил:«и трезвимся.» Подлинно, и днем, если кто бодрствует, но не трезвится, тот может подвергнуться бесчисленным опасностям. Итак, трезвость есть усиление бодрствования.

«Ибо спящие, – говорит, – спят ночью, и упивающиеся упиваются ночью». (Апостол) говорит об опьянении не только от вина, но и от всякого греха; опьянение души составляют и любостяжание, и пристрастие к деньгам, и плотская любовь, – и все, о чем бы ты ни упомянул в этом роде, есть опьянение души. Но почему он сном назвал грех? Потому, во-первых, что (грешник) не имеет силы на добродетель, далее потому, что он беспрестанно увлекается воображением и ничего не видит в истинном свете, напротив исполнен грез и часто безрассудных мечтаний, а если бы, наконец, и видел что хорошее, то не извлекает отсюда ничего твердого и неизменного. Такова настоящая жизнь! Она исполнена только грез и мечтаний. Богатство, слава и все подобное есть сонное мечтание. Спящий не видит того, что есть и действительно существует, а о том, чего вовсе нет, грезит как о существующем. Таков грех, и такова греховная жизнь! Она не видит существенного, то есть духовного, небесного, неизменного, а только то, что течет, улетает и скоро нас оставляет. Впрочем не довольно бодрствовать и трезвиться; надобно и быть вооруженным. Если кто не имеет оружия, то хотя бы он был бодр и трезв, его могут тотчас умертвить разбойники. Итак, если необходимо и бодрствовать, и трезвиться, и быть вооружену, а мы будем оставаться без оружия, будем наги и еще – спать, то кто помешает вонзить в нас меч? Поэтому, показывая, что для нас нужно оружие, (апостол) прибавил: «Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения» (1Фес.5:8).Веры и любви, говорит, указывая здесь на жизнь и правые догматы. Смотри, как он объяснил, что значит бодрствовать и трезвиться, именно (это значит) иметь броню веры и любви. Не какую-нибудь веру, но пламенную, искреннюю, соделывающую непобедимыми тех, которые ограждены ею. Подобно тому, как ничто не может скоро рассечь броню, и она составляет оплот для груди, так и ты огради душу верою и любовью, и ни одна из разженных стрел диавола не в состоянии будет вонзиться в нее. Подлинно, где сила души будет ограждена оружием любви, там напрасны и суетны все покушения злоумышляющих. Ни злость, ни вражда, ни зависть, ни лесть, ни лицемерие и ничто другое не в состоянии будет коснуться такой души. Не сказал просто: в любовь; но сказал, что надобно облечься в нее, как в крепкую броню. Сказавши это, далее прибавляет: «и в шлем надежды спасения». Как шлем охраняет самое важное в нас, то есть голову, окружая и покрывая ее со всех сторон, так и упование не дает упасть нашему уму, но держит его прямо, как голову, не попуская ничему постороннему упасть на него. А до тех пор, пока на нее ничто не падает, и мы не наклоняемся вниз. В самом деле, тому, кто огражден этим оружием, невозможно никогда упасть: "пребывают, – сказано, – сии три: вера, надежда, любовь» (1Кор.13:13). Потом, сказавши: облекитесь и вооружитесь, (апостол) приготовляет оружие и показывает, откуда рождаются вера, надежда и любовь, и как они соделываются самым крепким оружием, когда присовокупляет: «потому что Бог определил нас не на гнев, но к получению спасения через Господа нашего Иисуса Христа, умершего за нас, чтобы мы, бодрствуем ли, или спим, жили вместе с Ним» (1Фес.5:9–10).

4. Итак, Бог призвал нас не для того, чтобы погубить, но – чтобы спасти. Откуда видно, что Он именно этого хочет? «Отдал Сына, – сказано, – Своего Единородного» (Ин.3:16). Он столько желает нашего спасения, что дал Сына своего, и не просто дал, но на смерть. Из таких размышлений рождается надежда. Не отчаивайся же, человек, приходя к Богу, который не пощадил даже Своего Сына ради тебя. Не страшись настоящих бедствий. Тот, Кто предал Единородного, чтобы спасти тебя и исхитить из геенны, пожалеет ли чего-нибудь еще для твоего спасения? Следовательно, надобно ожидать всего доброго. Ведь мы не устрашились бы, если бы нам надлежало предстать пред судьею, имеющим судить нас, который показал бы такую любовь к нам, что заклал бы за нас своего сына. Итак, будем ждать всего доброго и великого, потому что главное мы получили, если веруем. Но мы видим пример; будем поэтому и мы любить (Его). Ведь было бы крайним безумием не любить Того, Кто столько возлюбил нас. Да еще говорит: «бодрствуем ли, или спим, жили вместе с Ним. Посему увещавайте друг друга и назидайте один другого, как вы и делаете» (1Фес.5:10–11). То же говорит и в другом месте: «бодрствуем ли, спим ли» ⁸(1Фес.5:6). Но под сном он разумеет иное там, и иное здесь. Здесь он разумеет телесную смерть, а там нерадение о жизни. Сказанное здесь имеет такой смысл: не бойтесь опасностей; если мы и умрем, то будем живы. Не приходи в отчаяние оттого, что бедствуешь: ты имеешь верный залог. Он не предал бы своего Сына, если бы не имел к нам чрезвычайной любви. Следовательно, хотя и умрешь, будешь жив, потому что и сам Он умер. Итак, умрем ли мы, или будем жить, вместе с Ним жить будем. Я не нахожу в этом ни малейшего различия; мне все равно, жив ли я, или умру, потому что с Ним мы будем жить. Будем поэтому делать все для той жизни; будем все исполнять, устремляя взор к ней. Возлюбленный! Порок есть тьма, есть смерть, есть ночь; (вследствие его) мы не видим того, что нужно, не делаем того, что должно. Как мертвые безобразны и зловонны, так и души погрязших во зле исполнены великой нечистоты. Глаза их закрылись, уста сжаты; они лежат неподвижно на одре порока и достойны гораздо большего сожаления, нежели те, с которыми приключилась (смерть). Эти последние мертвы для всего; а они для добродетели бесчувственны, но живы для зла. Мертвого хотя бы кто и ударял, он не чувствует, не мстит, но (лежит) как засохшее дерево; столько же воистину бесчувственна душа, которая лишилась жизни. Каждый день она получает бесчисленные раны, и ни одной не ощущает, остается бесчувственною ко всему. Не погрешил бы тот, кто сравнил бы таких людей с бешеными, с опьянившими, или сумасшедшими. Между тем порок имеет в себе все это и есть хуже всего этого. Бешеный встречает великое снисхождение у зрителя, потому что его болезнь не есть следствие произволения, а одной только природы; но в ком найдет снисхождение пребывающий во зле? Итак, откуда зло? Отчего так много злых? Ты спрашиваешь откуда? Скажи мне сам, откуда происходят злые болезни? Откуда сумасшествие? Откуда тяжелый сон? Не от беспечности ли? Если естественные болезни берут свое начало от произволения, то тем более преднамеренные. Откуда пьянство? Не от душевного ли невоздержания? Сумасшествие не от излишества ли жара? А этот жар не от преумножения ли в нас жизненных начал (στοιχείων)? Преумножение же этих начал не от невнимания ли? В самом деле, когда мы или чрез оскудение, или чрез преумножение чего-либо в нас приводим в несоразмерность (части нашего состава), тогда возжигаем этот огонь. Опять, если остаемся невнимательны после того, как уже возгорится этот пламень, то производим тогда в самих себе пожар, которого погасить уже не можем. Так бывает и со злом. Когда в начале мы не поставляем ему препятствий и не отсекаем его, то впоследствии уже не можем приостановить его, – напротив оно становится выше сил наших. Поэтому, умоляю вас, будем всегда поступать так, чтобы никогда не заснуть. Ужели вы не видали, что часто продолжительное стояние на страже оставалось бесполезным потому, что стерегущие на малое время предавались сну? Чрез этот короткий (сон) они губили все, дав покушающемуся на воровство большую смелость. Подобно тому, как мы не столько обращаем внимание на воров, сколько они подсматривают за нами, так и диавол более всего следит за нами, подстерегает и скрежещет зубами. Итак, не будем засыпать; не будем говорить: ни с этой стороны ничто (нам не угрожает), ни c этой. Часто мы бываем ограблены, откуда и не думали. Так и по отношению ко злу: можем погибнуть, откуда и не ожидали. Будем все тщательно осматривать, не станем упиваться – и не заснем; не будем пресыщаться – и не задремлем; не станем безумно бросаться на внешние блага – и пребудем трезвенны. Оградим самих себя со всех сторон. Как ходящим по натянутому канату нельзя быть даже и мало беспечными, потому что от этого малого происходит великое зло, – оступившись, они тотчас упадают вниз и погибают, – так и нам не должно оставаться беспечными. Мы идем путем узким, с одних сторон окруженным стремнинами, на котором не могут стоять обе ноги вместе. Видишь, сколько нужно нам осмотрительности? Ужели не видишь, что те, которые идут путем, окруженным стремнинами, не только осторожно ступают ногами, но и внимательно смотрят глазами? Хотя бы идущий ступал в известном месте по-видимому и осторожно, и хотя бы нога его твердо стояла, но глаз, помутившись оттого, что посмотрел в пропасть, может низвергнуть его: ему надобно думать и о себе и о том, как ступать, – почему и сказано: «ни направо, ни налево» (Притч.4:27). Глубока пропасть зла, велики стремнины, густ мрак внизу, узок путь. Будем внимать себе со страхом, будем идти с трепетом. Идя по такому пути, никто не предается смеху и не обременяет себя пьянством, – идет по такому пути трезвенно и со вниманием. Идя таким путем, никто не несет ничего лишнего. И счастлив тот, кто, будучи хорошо препоясан, может благополучно пройти, и никто в таком случае не связывает себе ног, но оставляет их свободными.

5. Мы же, связывая самих себя бесчисленными заботами и возлагая на себя бесчисленные житейские бремена, будучи невнимательны и рассеянны, как можем надеяться, что пройдем по столь узкому пути? Не просто сказал: узок (путь), но выражая изумление: что узок путь! то есть, весьма узок, – как делаем и мы, говоря о предметах весьма изумительных. И еще: «тесны врата и узок, – говорит, – путь, ведущие в жизнь,» (Мф.7:14). И справедливо сказал: «узок». Когда мы должны отдать отчет и в словах, и в мыслях, и в делах, и во всем, то поистине (такой путь) узок. А мы делаем его еще уже, утучняя и расширяя самих себя и ступая небрежною ногою. Узкий путь труден для всякого, но особенно для тучного; между тем, напротив, истощающий себя даже не будет чувствовать тесноты, – кто научился стеснять себя, тот не будет жаловаться на стеснение.

Итак, пусть никто не ожидает при неге увидеть небо, – этого нельзя! При роскоши пусть никто не надеется пройти узким путем, – это невозможно! Пусть никто из идущих по широкому пути не надеется (достигнуть) жизни. Итак, если ты увидишь, что кто-нибудь услаждает себя ваннами, дорогим столом или (многочисленною) прислугою, то не почитай себя несчастным ради того, что не имеешь этого, а пожалей о нем, потому что он идет путем погибели. В самом деле, какая польза от этого пути, когда он оканчивается скорбью? Напротив, какой вред от той тесноты, когда она вводит в покой? Скажи мне, если бы кто-нибудь, будучи позван в царские чертоги, шел узкими, скользкими проходами, а другой кто-либо, обреченный на смерть, влечен был срединою площади, то кого почли бы мы счастливым и о ком пожалели бы? Не о том ли, кто шел бы по пути широкому? Так и в настоящем случай, будем почитать счастливцами не тех, которые живут в роскоши, но тех, которые не живут в роскоши. Эти последние спешат на небо, а те в геенну. Может быть, многие из них будут и смеяться над нашими словами; но потому-то особенно я и плачу, потому-то и рыдаю, что они не знают, над чем нужно смеяться и о чем всего более надобно плакать, но спутывают, извращают и искажают все. Потому-то я и плачу о них. Что говоришь ты, человек? Имея воскреснуть, отдать отчет в своих делах и понести строжайшее наказание, ты на это не обращаешь ни малейшего внимания, а заботишься о пресыщении и пьянстве, и сверх того еще смеешься? Но я плачу о тебе, зная, какие ожидают тебя несчастья, и какое должно постигнуть тебя наказание, – потому-то особенно и плачу, что ты смеешься. Плачь же со мною, рыдай со мною о своих бедствиях. Скажи мне, если бы погиб кто-нибудь из твоих домашних, то не отворотился ли бы ты от смеющихся над его кончиною и не почел ли бы их врагами; напротив, не полюбил ли бы тех, которые вместе с тобою плакали бы и сетовали? Итак, когда бы жена твоя лежала мертвою, ты отворотился бы от того, кто стал бы смеяться; а когда умерла в тебе душа, ты отворачиваешься от плачущего о ней, а сам смеешься? Видишь ли, как диавол расположил нас к тому, чтобы мы самим себе были врагами и неприятелями? Воспрянем же когда-нибудь, откроем глаза, пробудимся, займемся вечною жизнью, прервем долговременный сон! Есть суд, есть наказание, есть воскресение и испытание дел. Господь грядет на облаках, «пред Ним огонь поядающий, и вокруг Его сильная буря», – говорит (Псалмопевец) (Пс.49:3). Река огненная течет пред Ним, – червь не умирающий, огнь не угасающий, тьма кромешная, скрежет зубов. Хотя бы вы тысячекратно досадовали на это, я не перестану об этом говорить. Если пророки, будучи побиваемы камнями, не умолкали, то тем более нам должно переносить неудовольствия и не говорить беседу в угоду вам, чтобы за обольщение вас самим не быть рассеченными. Там мука вечная, безотрадная, – защитника не будет. «Кто пожалеет о заклинателе ужаленном змеей?»⁹ (Сир.12:13)? Когда мы сами себя не помилуем, кто помилует нас, скажи мне? Если бы ты увидел кого-либо, пронзающего себя мечом, то мог ли бы ты пощадить его когда-нибудь? Нет! Тем более, когда мы имеем возможность исправиться, и не исправляемся, кто пожалеет нас? Никто! Помилуем же самих себя. Когда мы молимся Богу, говоря: помилуй мя Господи, – будем говорить это и самим себе, и самих себя помилуем. В нашей власти то, чтобы Бог нас помиловал. Он сам даровал нам это. Если будем делать достойное помилования, достойное Его человеколюбия, то Бог нас помилует. Если же мы самих себя не помилуем, то кто пожалеет нас? Помилуй ближнего, и будешь помилован от самого Бога. Как много людей ежедневно подходят к тебе, говоря: помилуй меня, – а ты и не оборачиваешься! Сколько нагих, сколько увечных, – а мы и не преклоняемся к их мольбам, но отвращаемся! Как же ты хочешь быть помилован, не делая сам ничего достойного помилования? Будем сострадательны, будем милостивы, чтобы таким образом угодить Богу и сподобиться благ, обещанных любящим Его, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.