Иоанн Златоуст и нравы его времени

Содержание

Предисловие

Сочинение, удостоенное премии Французской Академии нравственных и политических наук.

Предисловие

Необычайно громкая слава, какою вполне заслуженно пользуется имя святителя Иоанна Златоуста, освобождает автора и переводчика от обязанности знакомить читателя с его жизнью и деятельностью. Автор предлагаемого труда предполагает в читателе знакомство с высокою личностью вселенского учителя. Только иногда в беглом очерке он обозревает факты его жизни, и, если подчас довольно обстоятельно останавливается на известных моментах его деятельности, как например, на его архиепископском служении в Константинополе и борьбе с императрицей Евдоксией, то делает это главным образом потому, что такие моменты существенно важны для нравственной характеристики изображаемой эпохи.

Появление предлагаемого в настоящем переводе труда французского ученого вызвано предложением французской Академии нравственных и политических наук «исследовать по творениям св. Иоанна Златоуста, каковы были нравы его времени, и рассмотреть с нравственной точки зрения способ его суждения о них». Тою же Академией исследование было удостоено премии. Так как «до настоящего времени этот предмет не был исследован в полном объеме и с такими подробностями, каких оно заслуживает», то вполне естественно, что при выполнении своей задачи, автор должен был встретить весьма значительные трудности. «Я не скрываю от себя, – говорит автор в предисловии к своей книге, – что труд, подобный моему, представлял особенные опасности, потому что он в одно и то же время относился и к области монографии, и к области общей истории. Я пытался, по мере возможности, совместить требования той и другой. Судить, насколько мне это удалось, – дело читателя, с своей стороны, я прошу только помнить, что трудность заключалась в самой природе предмета». «Мне кажется, что общество ІV-го века по острому кризису, какой оно переживает, по тому, что оно сохраняет от прошлого и созидает для будущего, по невероятной спутанности верований и шаткости нравов, по контрасту крайней распущенности и благороднейших порывов к высочайшему идеалу, наконец, по индифферентности или суеверию одних и по пламенной и просвещенной вере других людей того времени – представляет живейший интерес для всех тех, кто интересуется историей, психологией и моралью. Но всего более мне хотелось высказать в этой книге то глубокое удивление, какое одушевляло меня по мере того, как я более и более узнавал личность человека, который из всех христиан своего века был, бесспорно, самым верным евангельскому духу».

О полной возможности выполнения труда, предпринятого на основании одних творений св. Златоуста, без постоянного сопоставления его показаний с показаниями других писателей, о новизне своей работы, о трудностях, представлявшихся при изучении этой отдаленной эпохи, и, наконец, о плане своего исследования, – автор довольно обстоятельно говорит в предпосланном своей книге введении.

В первой половине этой вступительной статьи он задается целью «прежде чем начать новое исследование, вкратце обозреть предшествовавшие труды и высказать мнение как относительно главных издателей творений св. Златоуста, так и относительно главных его историков». Но так как все разбираемые труды, за единственным исключением, не сделались еще достоянием русской богословской литературы, то и критическая оценка их может представлять интерес только для весьма незначительной части русской публики, знакомой с этими произведениями в оригинале. И переводчик едва ли подвергнется упреку за то, что он счел себя вправе ограничиться только приведением второй половины введения, излагающей взгляды автора на сущность своей работы и представляющей бесспорный интерес для всякого. Творения св. Златоуста изобилуют любопытными сведениями о нравах его времени. В этом отношении с ним нельзя сравнить ни одного церковного оратора. Так как его проповедь является чисто практическою и житейскою, то мы не найдем у него ни одной беседы, ни одного трактата, где бы он прямо не обличал какого-либо порока, наиболее общего руководимой им пастве. Притом, здесь не может быть речи о бесплодной трате красноречия. Он вступает в беспощадную борьбу с пороками и является слишком хорошим моралистом, чтобы не знать, что первое средство уврачевать нравственный недуг – хорошо узнать и ярко изобразить его, проникнуть в его глубокие причины, дать почувствовать его непосредственные и отдаленные следствия. Так он понимает свою задачу, так и выполняет ее с глубокою проницательностью человека, привыкшего читать в сердцах, с высоким красноречием одного из даровитейших, когда-либо существовавших ораторов, с пылкою ревностью христианина, не останавливаемого никаким личным соображением. Но и это еще не все. Св. Златоуст – уроженец Востока, сириец, а сирийцы, как заметил Монфокон¹, ссылаясь на выражение бл. Иеронима, особенно любили пользоваться сравнениями: это был один из обычных приемов их риторики. И у св. Иоанна сравнения, действительно, весьма часты и не только намечены беглыми чертами, но в большинстве случаев охотно им развиты и доведены до подробностей. Отсюда новый источник точных сведений и картинных описаний.

Бесспорно, сирийско-эллинская цивилизация ІV-го века оживает перед нами в беседах св. Златоуста гораздо лучше, чем в речах Ливания или в его довольно бессодержательной переписке, и гораздо ярче, чем в труде Аммиана, хотя, правда, и историк, и софист сообщают нам многое о своем отечестве, о той Антиохии, которую они оба любили благоговейною любовью. Сверх того, св. Иоанн, предлагающий нам сколько одушевленную, столько же и точную картину, не только дает нам рассказ, но и произносит свой суд. И если его вера и ревность необходимо делают его иногда несколько пристрастным, то превосходство его ума, – столь ярко блещущее сравнительно с посредственностью Ливания, что между ними невозможно никакое сопоставление, – и вместе возвышенность его характера, от которой, без сомнения, далек даже благодушный Аммиан, при всей своей прямоте и честности, – придают его суждениям необычайную силу. Итак, изображение на основании свидетельства св. Златоуста нравов ІV-го века, в частности – Антиохии и Константинополя, равно как обсуждение этого свидетельства и строгая оценка его – до сего дня еще не были предметом специального исследования, хотя все ученые, писавшие о Златоусте, в своих трудах пользовались случаем затрагивать существеннейшие черты. Правда, знаменитый издатель творений св. Златоуста, Монфокон, написал специальную диссертацию под заглавием: «обычаи и обряды века Феодосия Великого и его сына Аркадия» в которой собрал главные тексты изданного им писателя: о роскоши двора и богачей, о цирке, театре и играх, о суевериях, судах, браках, общественных дорогах, философах, похоронах и пр.

Но в этом ряде статей, не связанных никаким планом, – что можно видеть уже из сделанного нами перечня заглавий, – нельзя найти ничего, кроме очень сухого свода фактов. Это не более, как указатель, или, если угодно, выборка текстов для примечаний к словарю древностей, а вовсе не то исследование, вместе и историческое, и нравственное, какое Академия имела намерение вызвать в свет. Такое исследование представляет некоторые особенные трудности, которые нужно выяснить. И прежде всего, трудность является в необходимости оценить свидетельство св. Златоуста. Очень большою распространенностью пользуется мнение, что проповедник обыкновенно склонен к преувеличению, и что поэтому должно опасаться принять проповедническое слово буквально. Мы не знаем, нужно ли относиться с таким недоверием только к посредственным проповедникам, или же и лучших из них следует признать менее правдивыми, чем мы склонны думать, но, во всяком случае, когда речь идет о св. Златоусте, эта опасность является меньшею, чем относительно большинства других.

Он избегал общих мест и риторических декламаций и живо интересовался тем действием, какое ежедневно производил на своих слушателей. Мы не думаем, что он разделял то мнение, будто проповедник всегда должен усиливать тон («стучать, как глухой»), так как он всегда был чуток к малейшим впечатлениям своей паствы, и по выходе её из храма и нередко в самом храме. В этой школе ему не нужно было много времени для убеждения в том, что урок достигает цели только тогда, когда он справедлив и строго соразмерен. Раз допустив преувеличение, вызывающее улыбку, он подвергнется опасности уничтожить плод весьма благоразумных и законных увещаний, среди которых оно ошибочно проскользнуло. Мы думаем, что вообще можно с полным доверием относиться к слову св. Златоуста, и очень поверхностно будет суждение того, кто, уступая первому впечатлению и в особенности будучи поражен жаром и блеском пылкого красноречия, не заметит сокровищ мудрости и нравственного знания, какие оно в себе содержит. Св. Златоуст не только оратор, – он духовник, духовник целого города, сумевший, при выполнении этой подавляющей задачи, выказать искусство, равное тому, какое выказали Франсуа-де-Саль, Боссюэт или Фенелон по отношению к нескольким избранным душам. И если, тем не менее, нам иногда придется подвергнуть сомнению его свидетельство, или даже признать его спорным, то это скорее произойдет тогда, когда мы увидим его полемизирующим с своими личными противниками, чем когда мы спросим его о пороках или добродетелях вверенной ему паствы. Помимо того, хотя в тот век богословских нестроений он и сохранял в большинстве случаев величайшую мягкость, однако, изредка чувствуется её недостаток во время борьбы, вызванной его епископским служением. Но во всяком случае, когда мы изучаем его беседы, сказанные в Антиохии и представляющие прекраснейшую и оригинальнейшую часть его творений, – мы должны делать эту оговорку только очень редко. Не представляется ли, однако, возможным проверить свидетельство св. Иоанна посредством других свидетельств?

Правда, что Монфокон в уже упомянутой диссертации утверждает, будто большая часть сделанных им сообщений осталась бы неизвестною без этого церковного оратора, и их напрасно было бы искать у других авторов того времени, – но в этих словах есть некоторое преувеличение. Хотя другие св. отцы, и греческие, и латинские, как например, св. Василий Великий, Григорий Назианзин, бл. Иероним и Августин, и не так, как он, богаты подробностями, однако, предлагают много интересных деталей.

Такие же сведения мы найдем и у панегиристов, последних поэтов и последних классических историков. Иногда мы будем обращаться и к тем и к другим, и охотно обращались бы к ним гораздо чаще, если бы наш труд не грозил тогда безмерно увеличиться и перейти в общую историю нравов ІV-го века. Вот почему мы всегда имеем в виду только св. Златоуста и прибегаем к посредничеству других свидетелей только тогда, когда это представляется необходимым для его проверки или в том случае, когда мы видим особый интерес в подтверждении его слов их свидетельством. Нам следует только изредка обращаться к бл. Иерониму, дающему сведения о Риме, к св. Василию, жившему главным образом в Кесарии, и бл. Августину, описавшему состояние африканских нравов, но непозволительно было бы пренебречь теми сообщениями, какие дают об Антиохии писатели – урожденные или долгое время прожившие там, т. е. Ливаний, Аммиан и Юлиан. Наконец, могла вызвать колебания и последняя трудность. Жизнь св. Златоуста протекла в Антиохии и Константинополе. Большую часть своей жизни он провел в сирийской митрополии, но несколько лет, проведенных им в Константинополе, полны событий и приобретают особенную важность, благодаря величию роли, к какой св. Иоанн тогда был призван. Между тем, Антиохия и Константинополь заметно отличались одна от другого. Бесспорно, оба города имели сходство в том, что обязаны были своим неожиданным происхождением новой династии, но у древней столицы Селевкидов, населенной эллинизованными сирийцами, были и свои традиции, и свои национальные нравы. Она первая была просвещена благовестием учениками Иисуса Христа и дала христианству его имя. Она, таким образом, представлялась вдвойне оригинальною среди великих городов империи и легко отличалась от своего Босфорского соперника. С первого взгляда казалось бы необходимым разделить наше исследование на две части и, предварительно изучив св. Иоанна в его первом местопребывании, затем последовать за ним во второе. Такой план имел бы, конечно, свое преимущество, но в нем заключается гораздо больше затруднений. Без сомнения, хотя и остается некоторое колебание относительно времени появления известных творений св. Златоуста, однако, теперь уже довольно верно можно установить, какие из них относятся к Антиохии и какие к Константинополю. Это исследование уже интересовало патриарха Фотия, иногда, впрочем, пользовавшегося несколько обманчивым критерием². С гораздо большею проницательностью и эрудицией, оно было позднее предпринято Тильмоном и Монфоконом, хотя довольно часто и они приходили к различным выводам. Но, если ошибка была возможна для того или другого из них, то почти всегда они указывали решительные или очень правдоподобные аргументы, так что почти не остается совершенно неразрешимых сомнений. Настоящая трудность заключается в другом. Как бы ни чувствительны были отличия, отделявшие Антиохийское общество от общества Константинопольского, сходство между ними было еще более значительно. В ІV-м веке вся империя в целом, даже в самых отдаленных провинциях, представляет почти одно и то же зрелище. По всюду происходит решительная борьба между античною умирающею цивилизацией и цивилизацией христианской, теперь уже достигшей зрелости, – борьба по местам различная в некоторых частных обнаружениях, но тожественная в своих глубоких причинах и общих результатах. Рим, Карфаген, Медиолан, Бордо, Трир, Барселона и Аквилея в странах латинских страдали от одних и тех же причин, усеяны были одними и теми же руинами, как Константинополь, Никомидия, Александрия, Кесария или Антиохия в странах греческих. Тем более, в каждой из двух половин империи, – в восточной и в западной, – местные отличия довольно хорошо совмещались в великом общем единстве. Отсюда вытекает, что особое изучение того и другого местопребывания св. Иоанна, – Антиохии и Константинополя, – привело бы к многим бесплодным работам, потребовало бы ненужных ссылок на многие, уже сообщенные сведения, словом, тогда повторения были бы неизбежны. Поэтому мы избрали деление по порядку материала, а не хронологическое, но так, что первая и последняя главы дадут нам возможность воспользоваться выгодами и хронологического подразделения. Прежде всего, мы изображаем проповедника пред его аудиторией, с целью определить способ проповедничества одного и показать настроенность другой. Таким образом, мы можем с самого начала установить различие между частным характером антиохийских и византийских слушателей. Далее, в трех последующих главах подлежат исследованию: классы общества, учреждение семьи, верования и религиозные обычаи³. Мы сочли необходимым ввести особую главу об общественных праздниках и зрелищах, занимавших такое видное место в жизни того времени. В последней главе – О дворе и государстве – можно было соединить все то, что поистине нового и особенного представляют годы епископства св. Иоанна и что даже не намечалось в его антиохийский период. Наконец, в заключении мы, с одной стороны, исследовали, каковы могли быть практические результаты проповеди св. Златоуста, а с другой, попытались выяснить истинные основы его морали и ясно показать созданный им идеал, который он с такою верою и отвагой старался, насколько возможно, осуществить в современном ему обществе.

Предлагая книгу русской публике, переводчик счел себя вправе опустить те, – впрочем, весьма незначительные по размеру, – места, где автор делает ссылки на малоизвестные факты французской истории, или употребляет национальные сравнения, совершенно чуждые, а иногда и вовсе непонятные русскому читателю (например, сопоставление деятельности св. Златоуста с проповедническою деятельностью современного миссионера-проповедника во Франции и т. п.). Несколько более значительные пропуски переводчик сделал, руководствуясь вероисповедными причинами.

Довольно многочисленные примечания автора, там, где было уместно и удобно, введены в текст или сохранены под строкою; подстрочная цитация заимствуемых из творений св. Иоанна мест устранена, в видах экономии места.