В память вечную будет праведник. Слова и речи о подвижниках веры и благочестия

Речь в день столетнего юбилея со дня смерти великого полководца А. В. Суворова, 6 мая 1900 г.¹⁹⁵

Восхвалим славных мужей и отцов нашего рода!.. Есть между ними такие, которые оставили по себе имя для возвещения хвалы их, <...> мужи, <...> которых праведные дела не забываются; <...> тела их погребены в мире, и имена их живут в роды, народы будут рассказывать об их мудрости, а Церковь будет возвещать их хвалу (см.: Сир.44:1, 8–9, 13–14). Это слова древнего библейского мудреца. С того времени, как они были произнесены и записаны, прошли века и тысячелетия, но седой опыт минувших веков не умалил, а только подтвердил великое и поучительное значение воспоминаний исторического прошлого.

И сегодня пред нами одно из таких воспоминаний нашей русской истории – столетний юбилей со дня смерти великого Суворова¹⁹⁶. Уместно ли это воспоминание в день радости о царе нашем и в день молитвы о нем? Но чтить память героя, беззаветно любившего Родину, служившего ей верой и правдой, отдавшего ей все труды своей жизни и свои гениальные дарования, не знавшего ничего выше долга по отношению к Отечеству; чтить память героя, беззаветно преданного верховной власти, – это, несомненно, лучшее поучение в день церковно-гражданского праздника. Уместно ли, далее, с церковной кафедры говорить о человеке мирском, о герое, который стяжал себе славу главным образом подвигами брани? Но отмечать добро, где бы оно ни было, указывать его в живых носителях, воплотивших добро в бессмертных подвигах, это непременная обязанность проповедника истины. А если в воспоминаемом деятеле вместе с тем проявляются черты истинной и искренней религиозности; если он, будучи верным и преданным сыном Родины, был в то же время любящим и смиренным сыном Церкви Божией, то служителю Церкви естественно остановиться на нем с чувством отрады и естественно обратиться к своим слушателям с горячим призывом: «Братья-сограждане, братья-христиане! Берегите святое наследство!»

Наш Суворов – это великий русский герой, во всем самобытный, всегда неизменно и глубоко народный; имя его – непререкаемое имя; слава его – бесспорная слава, и нравственный образ его представляется удивительно ясным и целостным. На него может указать с честью и гордостью каждый сын нашей великой Родины. И смотря на него с чувством народной гордости, мы можем действительно и должны говорить себе и другим: «Берегите его духовное наследство!» И если в день царского праздника нужно вспоминать нам и говорить о гражданских обязанностях, о служении Родине, то мы с полным правом можем указать на него как на достойный пример для подражания. Он был воин, но в нем совместились достоинства, которые нужны не одному воину, но и всякому служителю Родины. Он герой народный в полном смысле слова. Всем известно, как любил он свой народ, – любил русское меткое слово, русские песни и пословицы, русские обычаи, даже кушанья, но это более касается внешнего. Главное в нем то, что он был как бы повит народным нашим духом во внутреннем мире своем. И прежде всего наш герой – сын и питомец народной религиозной веры. Он учился ей и в родном доме от дней раннего детства; он учился ей и потом, проживая в близком и непосредственном общении с солдатами в их казармах и исполняя вместе с ними, в первые годы своей службы, обязанности низшего воинского звания. Его простая, спокойная, глубокая и прочная религиозность как бы перелилась в него из недр духа нашего боголюбивого народа. Всегда она в нем одинакова и неизменна: и на поле битвы, и в упоении славы, и в домашней жизни, и на клиросе или на колокольне деревенской церкви, в которой он пел и читал, подавал кадило и правил должность пономаря, будучи в звании генералиссимуса. Он не богословствует, не философствует в деле веры, не стремится поправлять так или иначе Церковь: он любит ее простою, сердечною любовью, смиренно, по-детски, бесхитростно, как хороший, благочестивый христианин, в ней он видит опору и руководство жизни. «Солдат – христианин, а не разбойник» – вот его воззрение на воина. «В дома не забегать, безоружных не убивать, с женщинами не воевать, просящего пощады миловать, малолетних не трогать», – вот и вывод из его религиозного воззрения. «Умирай за Церковь и за царя; останешься – честь и слава, умрешь – Церковь Бога молит» – вот и истинно народное поучение его солдатам. Сам он построил прежде всего церковь в Новой Ладоге, когда там командовал войсками, – черта опять чисто народная; здесь же устроил он школу, в которой сам учил детей солдатских Закону Божию, и вообще за религиозным развитием солдат следил с большим вниманием. И набожность его была чисто народная. Утром ежедневно, надев один из орденов своих, молился он с пением; входя в комнату, крестился на образа; пред обедом всегда творил молитву; даже зевая, крестился; мимо церкви не проезжал, не помолясь; при богослужении сам пел на клиросе и читал Апостол и отлично знал церковный наш обиход. В то же время он с уважением относился ко всем религиям и требовал этого и от подчиненных; и в этом, несомненно, сказалась в нем наша русская черта широкой веротерпимости. Не нужно забывать, что такую глубокую и простую религиозность Суворов сохранял в век разлива неверия и повального увлечения легкомысленною и вольнодумною философией энциклопедистов; вера у него, как у всех великих людей, уживалась с огромным умом, с высоким и основательным по тому времени образованием, над которым он трудился целую жизнь. И не деланой, не искусственной была в нем эта религиозность: чтобы убедиться в этом, довольно знать его детские годы, в которые он проявлял особую набожность, начитанность в Священном Писании и любовь к богослужению; довольно знать его зрелые годы деятельности, в которые религия везде служила ему опорой и руководством и определяла его мировоззрение; довольно знать о его предсмертных минутах, которые провел он как благочестивый христианин, причастившись Таин Христовых и трогательно простившись со всеми окружающими. С другой стороны, никогда деланая религиозность не привлекла бы к нему сердца солдат, которые чувствовали в нем близкого, родного по духу человека, понимали его с полуслова. Несомненно, великий полководец говорил с нашим народом языком его веры, не взятым напрокат, а от души и сердца. Здесь и тайна его влияния, тайна его всероссийской славы, его народности. Даже в знаменитых шутках и странностях его сказывается что-то, напоминающее старых русских юродивых, этих доселе не разгаданных и засмеянных учителей и воспитателей народного нашего духа.

Но когда нужно было, Суворов умел показать, что религия в нем – не один обряд, а глубочайший и основной фонд его жизни. Тогда он возвышался до вдохновенного красноречия и до понимания самых тонких проявлений нравственного идеала, самых тонких оттенков нравственного чувства. «Герой, – говорит он, – смел без запальчивости, быстр без торопливости, деятелен без опрометчивости, подчинен без изгибчивости, начальник без самонадеянности, победитель без тщеславия, благороден без гордости, доступен без лукавства, скромен без притворства, приятен без легкомыслия, обязателен без корысти, проницателен без коварства, искренен без оплошности и резкости, благосклонен без изворотов, услужлив без своекорыстия; враг зависти, ненависти и мщения, он низлагает соперников добротою, управляет друзьями верностью. Он властитель стыдливости и воздержания. Нравственность – его религия; он исполнен откровенности и презирает ложь; правый по характеру, он отвергает лживость; в делах своих он взвешивает предметы, уравнивает меры и предается Божественному Провидению».

Такое представление о нравственно уравновешенном человеке создал себе Суворов в то время, когда под влиянием развращающей, модной, чувственной философии его века царили всюду распущенность нравов и нравственное безразличие; такое представление он сумел и осуществить в труднейшее время господства интриг, внезапных повышений и падений. В среде, нередко пропитанной ложью и фальшью отношений, иногда в условиях подчинения какому-либо завистливому и капризному временщику, особенно на первых порах своей деятельности, Суворов везде сохранял свою прямоту, правдивость и преданность долгу, и история знает, что он не запятнал себя ничем бесчестным. В такой преданности долгу, служебному и нравственному, тайна и его посмертного обаяния. Удивительно глубоко было в нем это сознание долга. Известно, что еще в ранней молодости, в бытность простым солдатом, изумил он государыню исполнением закона, когда, стоя на часах, отказался принять он нее подарок.

Сознание долга потом проходит самою замечательною чертою чрез всю его жизнь: на войне, в мирной гражданской деятельности, в начальствовании и подчинении, в славе и в тяжких обстоятельствах опалы и гонения, в шумной столице среди придворных и в одиночестве деревни, куда заточила его зависть врагов и где он жил безропотно, без жалоб и сетований, покорный власти и долгу повиновения во всех обстоятельствах жизни. «Научись повиноваться прежде, будешь повелевать другими; будь добрым солдатом, если хочешь быть хорошим фельдмаршалом», – это слова самого Суворова. Но долг и повиновение у него – это не простая исправность, не обычная точность: эти свойства найдутся и у добросовестного наемника. Долг и повиновение перестают быть неразрешенною загадкою и вырастают в огромную нравственную силу, когда проникнуты любовью и осмыслены религией. «Какие обильные сияния расточает это средоточие, чтобы освещать и преобразить нашу жизнь! Все проистекает из этой мысли: долг требует исполнительной деятельности, и эта деятельность есть выражение высшей воли, план Создателя для сотворенного Им мира. Сколько есть обязанностей малозначащих, тягостных, утомительных! Сколько есть существований однообразных, бесцельных, преисполненных большими и малыми трудностями! Это и остается таковым, пока вы будете взирать только на себя и вокруг себя. Но поднимите взор: вы не понимаете, почему возложено на вас исполнение того или другого долга; вам загадочно, почему вам назначено такое, а не другое место в общей экономии (Божественном домостроительстве. – Ред.) вселенной? Это тайна Владыки мира. Но каков бы ни был долг, он предназначен Богом. При этой мысли все изменяется в глазах наших: что казалось ничтожным, становится многозначащим, что представлялось достойным презрения, оказывается возвышенным; что было тяжело и отвратительно, является святою ношей, переносимой с любовью. Исполнять волю Божию, довершать отчасти творения Господа и Создателя – какая великая обязанность, какое дивное преимущество! Лучи предвечного величия все в мире освещают. Посмотрите, что подчас происходит, когда в природе все туманно, когда небо помрачено густыми парами; но темная завеса разрывается, появляется солнце, и вдруг все блещет и сияет! Лист древесный, ветвь, только что омраченная тенью, водяная капля, самая пыль, попираемая и воздымаемая ногами, – все позлащено. Воля Божия, отражающаяся во всех человеческих обязанностях, преобразует и возвышает все предметы. Множество человеческих существ обрели наслаждение и умиротворение в исполнении наитруднейших обязанностей, и со спокойным, радостным лицом, со взорами, блестевшими упованием, шли на плаху и на костер. Множество людей умели с мыслью о Боге мужественно переносить жизненные бедствия и самые унизительные обязанности общественного положения. Они обрели в себе терпение, сознавая свое бессмертие; они радовались, зная, что при каждом исполнении долга они повинуются воле Того, Кто всемогущ и всеблаг»¹⁹⁷. Так говорит один современный христианский мыслитель. При свете такого понимания долга наш Суворов поистине велик. Таких подвижников сознательного и любимого долга, как патриарх Ермоген и Авраамий Палицын, как Минин¹⁹⁸ или Долгорукий, как Суворов или Нахимов¹⁹⁹, – таких людей не даст простая точность и исправность, не даст самое добросовестное наемничество, таких людей ни нанять, ни купить невозможно! Для этого нужна воспитанная на почве народности, освященная религией любовь к Родине – тот истинный и благородный патриотизм, который, не обращаясь в узкий и нетерпимый зоологический национализм и народное себялюбивое задорное самомнение, любит Родину беззаветною любовью, в простоте, ясности и горячности души, так же просто, ясно и горячо, как любит ребенок свою мать, так же вольно и естественно, как естественно и вольно течет ровная, спокойная и многоводная река нашего севера, как естественно сияет и греет солнце, как естественно грудь наша дышит воздухом... И наш Суворов дышал такою любовью к Родине и ею осмысливал свой долг, и одухотворял его. Нужно ли прибавлять, что такими именно людьми жива и крепка, и вековечна всякая общественная организация? «Всякое дело начинать с благословения Божия, до издыхания быть верным государю и Отечеству» – вот его слова, которые можно назвать заветом грядущим поколениям. Какой бы величественный памятник ни воздвигли ему теперь из гранита или металла, лучшим и надежнейшим памятником ему будет вечная память о нем в благодарных сердцах и следование его заветам.

Поминая его ныне – в день молитв о царе нашем и об Отечестве, пожелаем от всей души и пред Царем царей молитвенно просить будем, чтобы дорогая наша Родина не оскудевала такими носителями духа, чтобы образ Суворова – этого великого воина и достойного гражданина – был у нас не только славным историческим воспоминанием, но и повторялся, и осуществлялся, и таким образом продолжал жизнь в окружающей нас живой действительности. Аминь.

Речь пред панихидой в церкви Елисаветпольской гимназии, 20 октября 1896 г.

Когда два года назад, по воле Божией, в мире почил от царственных трудов благочестивейший государь император Александр III, ныне поминаемый²⁰⁰, его первенец-сын, принимая царскую власть, так говорил о смерти отца в своем первом манифесте к подданным: «Горя нашего не выразить словами, но его поймет каждое русское сердце, и мы верим, что не будет места в обширном государстве нашем, где бы не пролились горячие слезы по государю, безвременно отошедшему в вечность... И не в России только, а далеко за ее пределами никогда не перестанут чтить память царя, олицетворявшего в себе непоколебимую правду и мир...»

В эти протекшие два года мы могли убедиться, как до конца исполнилась уверенность нашего молодого государя. Мир явился свидетелем невиданного зрелища: умер государь обширного царства, им возвеличенного и благоустроенного, но такого царства, к которому многие питали и питают чувство зависти, а между тем не было на земле образованного народа, который не выразил бы искренней и трогательной скорби о почившем. О нем и доселе говорят и пишут, обращаются к его жизни и деятельности, рассматривают черты его нравственного образа и все больше и больше проникаются к нему чувствами благоговейной почтительности и справедливого удивления. Как в картине великого художника, чем более всматриваешься в нее, тем более открываешь в ней новые стороны красоты и чарующей прелести: так в дивно прекрасном образе нашего незабвенного государя много лет и много умов и сердец будут открывать все новые и новые поучения. Вот почему и мы говорили о нем здесь с вами вчера²⁰¹, говорили не раз с этого священного места и прежде во дни поминовения покойного государя: и все же его образ стоит пред нами в неувядаемой красе и открывает по-прежнему неиссякаемый источник назидания.

В чем же, братие и дети, в чем разгадка этой всеобщей любви и почтения к покойному царю? Указывают на его государственные заслуги: на возвеличение внешней силы России, и притом без войны и кровопролития, путем мудрой, но прямодушной и правдивой политики; указывают на необыкновенный рост внутреннего благоустройства России и после страшных событий цареубийства, когда царство наше стояло как будто бы на краю гибели и накануне разложения. Все это так, и эти незабвенные для России заслуги покойного царя блестяще обнаружились и подтвердились в эти два года нашей славы, нашей силы, наших успехов на Востоке и Западе, в эти два года, когда Русь широко пользовалась плодами трудов и мудрой дальновидности усопшего царя. Но если бы в этом одном заключалась причина необыкновенной славы Александра III, то нам непонятны были бы чувства всеобщего и благоговейного почтения к нему даже со стороны врагов России. Почивший государь был велик в другом отношении: он представляется всем как человек редкой нравственной чистоты, царь-праведник, что в наш век, так неудержимо преданный себялюбию и чувственности, да к тому же на высоте престола, является для многих каким-то чудом. И это чудо совершилось у нас на Руси.

Но здесь-то, при частном рассмотрении нравственного образа почившего царя, каждый в меру восприемлемости и личных наклонностей находит и отмечает в нем различные и разнородные стороны: указывают на его прямоту, указывают на его мягкость; указывают на его бережливость и щедрость; на его миролюбие и готовность самоотверженно защищать Отечество; на его любовь и строгую справедливость; на доброту и твердость воли; на его снисходительность и строгое требование от каждого исполнения долга, на его добродушие и серьезность и т. д. Очевидно, была какая-то основная нравственная почва, на которой твердо стоял покойный государь, и эта почва сообщила ему удивительное чувство меры и уравновешенность духа, вследствие чего он, находясь по своему званию в самых разнообразных положениях, по отношению к себе и ближним ни в чем не переходил границ в худую сторону и вырос пред лицом мира в высоконравственный и удивительно цельный образ царя-праведника.

Нам отрадно в настоящие минуты пред молитвою о почившем царе указать, что этой основой всех деяний и нравственной высоты почившего была его глубокая религиозность, что не осталось неприметным и для взора иностранцев, из которых один, близко знавший государя²⁰², так говорил о нем: +Религиозность – это основной фонд души императора»²⁰³. Да, он был христианин, и истинный, искренний христианин, и в этом одном слове разгадка величавого и обаятельного образа незабвенного нашего царя-миротворца, царя-праведника.

Как христианин, в чувстве веры и преданности Промыслу, не пал он духом в годину цареубийства, посреди всеобщего шатания умов, смятения сердец, посреди ужаса народного; как христианин, верил он в свое призвание царя-самодержца, верил в Россию, в ее силы и назначение, в свое, Богом врученное ему дело; как христианин, покорно взял он на себя бремя царственного долга и понес его безропотно и твердо до могилы, и трудился до изнеможения, отказывая себе в необходимом отдыхе и днем и ночью. Здесь же, в его христианских чувствах, объяснение того, что его прямота, правдивость и искренность не переходили в резкость, грубость и жестокость; его бережливость не была скупостью, что доказал он щедрыми пособиями народу во время голода и холеры; его миролюбие не было постыдною трусливою уступчивостью; кротость и смирение его не переходили в боязливую приниженность, в любви его не было слащавости, безразличной к добру и злу, и в снисходительности не было попустительства на зло; с другой стороны, твердость и настойчивость его не были неразумным и себялюбивым упорством, строгость не была жестокостью, требовательность не была проявлением личного каприза, в патриотизме его не было фанатичной ненависти к другим народам и в самой религиозности не было ханжества – и так во всем. И болезнь свою, и смерть принял он как христианин: с умилением и слезами читали мы, что он, уже сломленный тяжелым недугом, прикованный к одру болезни, среди мучительных бессонных ночей, среди тягостных дней не оставлял царственных трудов, и Россия, одна Россия составляла предмет его предсмертных забот и мыслей; после трудов он молился, после молитвы снова трудился, и никто не слышал от него ни жалобы, ни ропота.

Как удивительна, как величава, прекрасна и торжественна его кончина! Пришел последний день жизни, изможденное трудом и болезнью тело уже оказалось неспособно к труду, неспособно быть орудием светлого духа... «Сегодня умру», – говорит государь своей супруге... Еще несколько часов, и действительно жизнь погасла в теле, и верующая душа среди молитв в надежде жизни вечной почила в Боге. Так умирают только люди, крепкие своею чистою совестью и горячею верой в Бога и в бессмертие души. Так умирают только христиане. Не потому ли и любовь к почившему царю и при жизни его, и по смерти все выражали не иначе, как молитвою: молились в России и вне ее, молились христиане без различия исповеданий, молились евреи, мусульмане... Все чувствовали, что иной образ чествования царя как-то не соответствует его нравственным свойствам.

О достойном христианине, о преданном сыне Церкви отрадно молиться тому, кто сам имеет трогательное упование на жизнь бесконечную, трогательную веру в общение живых и умерших. К такой молитве призываемся сейчас мы с вами, братие и дети.

Верим, что ты, наш многолюбимый царь, живешь с нами духом; верим, что сбудется над тобою все обещанное христианам: ты был кроток. А сказано: блаженны кроткие; ты милостив был – а таким обещано, что они помилованы будут; общий голос всего света нарек тебя миротворцем – а сказано: блаженны миротворцы, ибо они сынами Божиими назовутся. Да будет же благословен твой покой, боголюбивая душа! У Престола призвавшего тебя Бога вместе с прежде почившими святыми властителями земли Русской стань и ты в дерзновении молитвы за Русь, за нас, за твоего царственного сына!

Братие и дети! Да будет в сердцах наших вечная память усопшему царю и в молитвах за него, и в подражании его высоким достоинствам человека-христианина, оставившего нам пример глубокой веры, благословение мира и завет доброй жизни. Аминь.

Речь в торжественном собрании Тифлисского отдела Общества ревнителей русского исторического просвещения в память императора Александра III, 26 февраля 1901 г.

Некогда царственный пророк древнего Израиля в порыве священного вдохновения, созерцая будущие судьбы своего народа, рисовал для него образ желанного царя в одном из псалмов своих. Он сойдет, – говорил он, – как дождь на скошенный луг, как капли, орошающие землю... и будет жить... и будут молиться о нем непрестанно, всякий день благословлять его... и будет имя его благословенно вовек; доколе пребывает солнце, будет передаваться имя его (Пс.71:6,15,17).

Не находите ли, достопочтенное собрание, в этих чертах царя древнего Израиля поразительное сходство с царем Израиля нового – народа святорусского, с царем, которого сейчас, в день его земного рождения, мы помянули заупокойного молитвою? Отошли теперь от нас на расстояние дни жгучей скорби, охватившей всю Русь и весь мир при вести о смерти царя-миротворца, смягчилась и самая жгучесть скорби, но на расстоянии же и самый образ государя Александра III становится еще целостнее, величавее, прекраснее и обаятельнее, и чувствуется при воспоминании о нем та же тихая, бодрящая радость, радость за то, что жил в наши дни такой человек на земле, и человек этот был нам родной, был наш, был царь на Руси...

И теперь в собрании членов общества, которое существует в его память и имя его выставляет своим знаменем, естественно, чувствуется потребность воскресить в душе его образ, остановиться на нем мыслью, отдохнуть сердцем, оживиться нравственно от духовного прикосновения к этому дивному царю и человеку нашего времени. Нравственный образ поминаемого царя не напрасно называют удивительно целостным, потому что он действительно сливается со всеми проявлениями его жизни и деятельности. Не в искусной политике и дипломатии, не во внешних условиях и пособиях объяснение его успехов и его мирового значения, не здесь первоисточник всего, что так или иначе привлекает нас в деятельности почившего царя: великое дело его, дело умиротворения Европы, подъема русского самосознания, расцвета внутренней мощи России – это всецело есть плод высокохристианской личности государя и прекрасных качеств его русской души. Поэтому и неудивительно, если и наше общество, по существу назначенное к тому, чтобы содействовать изучению и уяснению отечественной истории в духе русских начал, проявленных в славное царствование покойного государя, не может отнестись к этим началам только отвлеченно и теоретически, но неразрывно хранит связь с самой личностью покойного государя, и изучение его жизни, его характера, его верований и взглядов, его дум и надежд ставит одной из первых задач своих.

Покойный государь жил, как умер, и умер так же, как жил. И здесь сказалась та же целостность его духовного склада. Помнится, когда впервые огласились несложные, но глубоко трогательные подробности его кончины, когда в час смерти, как от последнего удара резца гениального мастера-художника, окончательно вырос пред нами во всей духовной красоте его величавый образ, тогда-то под живыми впечатлениями сказано было меткое слово о нем в правительственном извещении для народа: «Кончина государя Александра Александровича была праведная, как праведна была жизнь его, исполненная веры, любви и смирения». Этими словами действительно кратко и ярко охарактеризована вся жизнь покойного государя.

Воистину глубока и трогательна была его религиозная вера, чистая, ясная, цельная, как у ребенка. Нашему обществу мы обязаны тем, что в его изданиях недавно напечатаны выдержки из переписки покойного государя с его супругой во время прошлой войны с Турцией. Письма писаны к самому близкому лицу и не были назначены для оглашения: тем более они дороги для характеристики государя. Вот что мы читаем в одном из писем: «Во всем, что делается на земле, есть воля Божия, а Господь, без сомнения, ведет судьбы народов к лучшему, а не к худшему, если они, конечно, не заслужили полного Его гнева. Поэтому да будет воля Господня над Россией, и что ей следует исполнить и что ей делать – будет указано Самим Господом. Аминь». Вот с этим-то несокрушимым и мощным «аминь» во святилище своего сердца он и провел всю свою жизнь и как человек, и как царь. Глубоко он был проникнут сознанием иного, высшего, незримого мира, который нас окружает. Можно сказать, он жил в предощущении этого мира и всегда был к нему готов²⁰⁴. И действительно, в последний раз сказалась эта вера в час его кончины, величавой и торжественной, в предсмертных словах этого царя – богатыря по духу – к его супруге: «Чувствую конец. Будь спокойна, Я же совершенно спокоен». Как государь, верил он в Россию, в свое Богом врученное ему дело – в свою царскую власть, как в религиозный долг, в самодержавие, как Божье посланничество. И так глубока, так искренна, так проникновенна и всепокоряюща была его вера, что в годину тяжкой смуты, когда, казалось, заколебался царский престол, когда будущее России представлялось безнадежно беспросветным, когда все металось в отчаянии, он не поник главою, но перелил эту свою могучую веру и в нас, своих подданных, и – дивное дело – в короткое время упрочил древний царский престол в самом сердце, в твердынях самой души своего народа, умиротворил Россию и, подняв ее высоко-высоко в глазах всего света, поднял ее и в ее собственных глазах, в ее собственном самоуважении...

В том царская его заслуга пред Россией,

Что – царь – он верил сам в устои вековые,

На коих зиждется Российская земля;

Их громко высказал, – и как с высот Кремля

Иванов колокол ударит, и во мгновенье

Все сорок сороков в Христово Воскресенье

О светлом празднике по Руси возвестят,

Так слово царское, летя из града в град,

Откликнулось везде народных сил подъемом,

И как живительным, весенним первым громом

Вдруг к жизни призваны, очнутся дол и лес,

Воскресла Русь, сомнений мрак исчез,

И то, что было в ней лишь чувством и преданьем,

Как кованой броней, закреплено сознаньем.

А. Майков²⁰⁵

Такая живая и мощная вера всегда бывает, по апостолу, любовью споспешествуема... Только в этом святом чувстве веры и любви мог царь почерпнуть силы для своего колоссального, непрерывного труда, который свел его в раннюю могилу, надломив, наконец, его богатырскую натуру. Сломленный уже тяжелым недугом, прикованный к одру болезни, среди тягостных дней не оставлял он своих державных трудов, и Россия, одна его возлюбленная Россия была предметом его предсмертных забот и мыслей. А в годы правления не было решительно ни одной области государственного хозяйства, куда бы не взглянул он любящим и заботливым оком. И везде он хочет облегчить жизнь, утешить, отереть слезы. Самодержец всесильный, вступивший на престол среди таких тяжелых обстоятельств, ни разу не проявился он в гневе или мстительности, но всегда являлся народу своему в ласке, милости и привете: прокормил миллионы голодных, облегчил бедствия холеры, каждому сословию даровал какие-либо облегчения, льготы, милости. Говорить ли о любвеобильной, чистой и безупречной его семейной жизни, в которой явил он идеальный образ любящего отца и мужа? Говорить ли о том, как много раз мелкие и крупные интриги, кровные обиды и от врагов и от облагодетельствованных лиц и народов как бы искушали и силились поколебать это величие и долготерпение любви, взывали о мщении, готовом разразиться кровавыми войнами, – и как любовь же побеждала в нем естественное самолюбие, подавляла личные чувства, торжествовала над ними во имя христианского долга и общего блага?

Здесь любовь граничит со смирением. Смирение на троне самодержца, повелителя величайшей в мире империи, – это ли не диво нравственного мужества и самообладания?! Не любил он проявлять свое царское величие внешним великолепием и повелительностью, удалялся пышных выходов и парадов, зато много провел он часов в уединении своего рабочего кабинета. В век всеобщего стремления к роскоши и излишеству поражал он всех своей простотой и довольством малым. Он не выдавался речами, не рисовался подвигами, не бряцал оружием, не шумел вызывающими горделиво-витиеватыми речами, грозя миру всего мира, как это видим мы и слышим иногда на недалеком Западе... В нем не было ничего приподнятого, ничего кричащего, не было того картинного, показного героизма, который всецело занят и любуется собой, занят мыслью о произведенном им впечатлении, о том, что подумают и скажут о нем другие. Его жизнь была исполнена другого героизма: русского, народного, смиренного и неблестящего, но бесценного нравственно, героизма труда и подвига от дня мученической смерти его благороднейшего отца, когда он взошел на окровавленный престол посреди смуты умов, уныния сердец и ужаса народного и взял тяжкое бремя правления, воспрянув оживить надежды народа, – и до дня смерти, когда он оставил сыну своему царство в таком порядке, в каком не оставлял его своему преемнику ни один из венценосцев русских. Но это был особый героизм, близкий и понятный сердцу народа, как родственный его духовному складу и христианским идеалам, молча и твердо исполняющий свой долг и не подозревающий даже своего величия.

В наших народно-мистических представлениях Святая Русь рисуется как край великого долготерпения. По народным верованиям, всю родимую землю нашу «с крестной ношей Царь Небесный исходил, благословляя»... По народному воззрению, в жизни христианина непременно должна проходить черта аскетизма. И жизнь народного царя нашего, в котором отразились лучшие свойства русской души, была жизнью крестоносца, жизнью подвижнической, путем трудовым и тернистым. По своему положению, как никто другой, мог он избрать себе путь жизни широкий и пространный, себялюбиво-беспечальный, ведущий, по слову Евангелия, в пагубу; но вольной волей, хотением верующего и любящего сердца избрал он себе путь узкий и прискорбный: подъяв крест царственного долга, он нес его до могилы в смирении и самоотречении. В торжественную минуту смерти, когда созерцал он оба мира, на рубеже которых находился, вдруг оживился потухающий взор, забилось ослабевшее сердце... Что увидел он тогда пред собою? Велико и неизъяснимо священное таинство смерти, но верим с дерзновением и отрадой, что не мимо его прошло слово Божественного призыва в молитве церковной: «В путь узкий ходшии прискорбный, все в житии крест свой, яко ярем вземшии и Мне последовавше верою, приидите, насладитеся ихже уготовах вам почестей и венцев небесных!»²⁰⁶ Да будет же благословен покой твой, боголюбивая, чистая душа! Наш родимый, наш незабвенный, милый сердцу народному русский царь! Ты сошел, как дождь на скошенный луг, как капли, орошающие землю! Пока будут биться наши сердца, доколе будет стоять твоя Святая Русь, за которую ты в труде и подвиге любви положил свою душу, и доколе будет сиять на земле Святая Божия Церковь, которой ты служил, как добрый сын, в смирении на высоте царства, – дотоле будешь ты жить в благодарных сердцах, дотоле имя твое будет в благословениях и дотоле будет возглашаться тебе и о тебе вечная, вечная память!

20 октября 1904 г.²⁰⁷

В настоящем собрании нашего общества, посвященном памяти незабвенного государя императора Александра III, я решаюсь представить просвещенному вниманию вашему обзор церковной деятельности на Кавказе в царствование почившего государя. Общеизвестен факт, что минувшее царствование было временем необыкновенного подъема религиозных интересов в русском обществе и всестороннего оживления церковной жизни в России. После шатаний и отрицаний 1860–70-х гг., возникших на почве увлечений идеями материализма, после широкого господства в русской литературе и жизни теорий утилитаризма, опустошивших нравственное миропонимание нашего общества, русская философская мысль созрела и окрепла; она развивалась настолько, что ее уже не могло удовлетворить узкое и убогое материалистическое мировоззрение, и она заметно стала склоняться к широким горизонтам идеализма.

Кто не мог теоретически уразуметь вред и несостоятельность господствовавших в литературе и обществе понятий, взятых на прокат с Запада, тех убедительно и властно заставило призадуматься 1 марта 1881 года.

И все-таки при всех этих обстоятельствах, способствовавших отрезвлению передового русского общества и повороту его внимания в сторону религиозных интересов, все-таки личный почин, личный пример государя Александра Александровича имел здесь огромное значение. <...> Это был воистину «ктитор»²⁰⁸ Всероссийской Церкви, как любили называть себя старые русские цари, это был «епископ внешних дел Церкви», как называл себя равноапостольный Константин. Сам государь смиренно называл себя сыном Церкви... Так повелел он сказать от его имени на киевском празднике девятисотлетия крещения Руси... В одном из своих манифестов он засвидетельствовал, что любил и почитал родную Церковь «свято, из глубины сердца». Поэтому-то постоянное внимание и заботы государя о церковных делах вытекали у него не из государственных или каких-либо иных посторонних соображений и потребностей, не составляли только как бы члена его политического символа, они истекали из глубины верующей души государя, который в религии и Церкви видел прежде всего путь личного своего спасения. Это был прежде всего и больше всего верующий, покорный Церкви сын. Эта черта сказалась в нем и при посещении нашего города Тифлиса. В одном учебном заведении назначено было в присутствии государя литературно-музыкальное утро. В зале при входе государя встретил его священник-законоучитель в облачении и со святым крестом. После встречи попечитель округа почтительно попросил государя занять приготовленное ему место. Государь, однако, не садился. Недоумение скоро разъяснилось: государь терпеливо ожидал, пока священник, несколько замедливший, разоблачится. Он не хотел сесть и слушать участников торжества, пока служитель Божий оставался здесь же в священных одеждах своего сана и со святыней в руках. Вот почему, повторяем, при такой искренней религиозности и преданности Церкви личное влияние государя в смысле укрепления религиозных начал жизни в русском обществе сказалось так заметно и сильно.

Все в области церковной жизни привлекало к себе внимание государя: устройство новых епархий, учреждение новых монастырей и приходов, церковное пение, церковное зодчество, уставы духовно-учебных заведений, поднятие миссионерского дела, учреждение церковно-приходских школ, обеспечение духовенства, повышение приходской жизни, пастырской просветительской деятельности и т. п. В некоторых вопросах – например в церковном зодчестве и живописи, государь был тонким знатоком²⁰⁹. Чтобы охватить всю эту сложную деятельность, осветить и иллюстрировать ее фактами, потребовались бы целые тома книг.

Мы остановимся, и притом кратко, на том, что сделано было в минувшее царствование в церковной области собственно на Кавказе.

Окраины вообще заботили государя, а наша окраина с ее древнеправославным местным населением, близким и родным России по духу, с ее прославленными святынями, с ее захватывающей и полной религиозного интереса историей тем более привлекала к себе сердце благочестивого государя. В глазах русского человека Грузия всегда была и всегда будет овеяна священными воспоминаниями... Посещение государем нашего края действительно показало, как он сам преисполнен был здесь чувств веры и молитвы: верим, они и сохранили его драгоценную жизнь в Борках на обратном путешествии с Кавказа. Батум, Новый Афон и Баку, на окраинах Кавказа в присутствии благочестивейшего царя праздновали закладку своих величественных соборов, и здесь щедрой рукой были отпущены крупные суммы на устроение созидаемых храмов; святыни Грузии в Новом Афоне, Кутаиси, Гелатах, Мцхете и Тифлисе почтены царем, который потом, сверх того, предпринял нелегкое экипажное путешествие и в Сигнах, чтобы в Бодби поклониться гробнице равноапостольной девы, святой просветительницы нашего края. Здесь державной волей царственного поклонника указано быть женскому монастырю, который быстро на наших глазах вырос и расцвел в благоустроенную и многополезную для края обитель. При таком почтении царя к святыням Кавказа, естественно, что он не был забыт в царственных заботах о его церковной жизни. В этом отношении прежде всего следует сказать об учреждении и преобразовании епархий на Кавказе.

В 1885 году образована была особая Владикавказская епархия, с подчинением ее Грузинскому экзарху, а в 1894 году эта епархия выделена была в совершенно самостоятельную, с подчинением ей и Дагестанской области. Это мероприятие дало устойчивость церковной жизни обширному краю и в целях миссионерских имеет огромное значение, богатое будущими плодами. Уже и теперь развитие церковного строительства, усиление школьной деятельности, учреждение во Владикавказе женского епархиального училища, в Ардоне – духовной семинарии, расширение христианского влияния и просвещения в Северной Осетии достаточно оправдывают траты правительства на самостоятельную Владикавказскую епархию.

В том же 1885 году последовало новое, более удобное сравнительно с прежним распределение епархий Грузинского экзархата, которое в существенных чертах остается и доныне <...>.

В пределах же экзархата образованы были новые попечительства о бедных духовного звания: по высочайшим повелениям они открыты в Гурийско-Мингрельской (2 июня 1890 года), во Владикавказской и Сухумской епархиях (9 февраля 1891 года); учреждения эти действуют на общих основаниях (согласно положению 12 августа 1823 года).

Изменения в управлении Владикавказской епархии вследствие перечисления в эту епархию приходов Терской области, доселе подчинявшихся епископу Кавказскому, проживавшему в г. Ставрополе, повлекло за собой изменения и для обширной Кавказской епархии. Кроме отчисленных от нее приходов Терской области, от нее же перешли в новообразованную Сухумскую (прежнюю Абхазскую) епархию приходы нынешней Черноморской губернии и даже часть Кубанской области (около г. Анапа). Вследствие этого прежняя Кавказская епархия переименована в Ставропольскую губернию и Кубанскую область <...>.

Открытие новых приходов в Грузинском экзархате на казенный счет в рассматриваемый период времени шло небыстро. Это объясняется отчасти затруднительным финансовым положением России, которая в год восшествия покойного государя на престол в этом отношении переживала самое тягостное время. Но самой главной причиной было то, что правительство направило свои заботы об увеличении приходов на другие места, несравненно более нуждающиеся в этом отношении, чем экзархат, в котором по местам наблюдается даже излишек приходов по сравнению с коренным русским населением.

Так, на Северном Кавказе, при количестве русского православного населения втрое больше, чем в Закавказье, насчитывается втрое меньше епископов и вдвое меньше приходов.

Приходы, кроме того, нужно было открывать в Сибири, в Западном крае, в Остзейском крае и в Финляндии, и сюда главным образом направлялись заботы правительства. Впрочем, как сейчас замечено, Закавказье все-таки и в этом отношении не было забыто.

Открытие новых приходов в Закавказье на казенные средства вызывалось исключительно присоединением к Православию абхазцев, айсоров и армян и отчасти естественным приростом русского населения и притоком его из внутренней России. Так, в 1882 году открыты приходы, обеспеченные казенными отпусками, в селах Адлер и Вуланском Черноморского округа, в г. Батум и в селе Игдырь Эриванской губернии; в 1885 г. увеличен состав причта в г. Батуме; в 1886 году открыт приход в г. Новобаязете, Эриванской губернии, ввиду присоединения армян к Православию, и в селе Урмии той же губернии, ввиду присоединения к Православию айсоров; в том же году учреждены приходы с казенным отпуском денег в г. Тифлисе для присоединившихся айсоров и в г. Казахе Елисаветпольской губернии; в 1893 году открыты приходы в Сухумской епархии в селе Саберио и в деревне Береговой. Таким образом, всех открытых приходов насчитывается в Грузинском экзархате до 13, и все они обеспечены казенным отпуском. Приходов, как видим, открыто немного; в новых приходах в общем и не было нужды, зато существующие приходы экзархата были щедро наделены казенными средствами. Что касается русского населения на Северном Кавказе, то здесь открыто было до 100 новых приходов, но казенных отпусков им не было назначаемо. Причты и приходы существовали и существуют там на местные средства.

Вместе с открытием приходов шли заботы о благоустроении монастырей. В рассматриваемый период времени учреждены на Кавказе следующие монастыри: Драндский мужской в Абхазии (1883 г.), Михаило-Афонский в Кубанской области (1883 г.), Воскресенский Мамай-Маджарский в Ставропольской губернии (1884 г.), Мартвильский в Гурийско-Мингрельской епархии (1887 г.), женский Георгиевский в Терской области (1885 г.), Бодбийский женский монастырь в Сигнахском уезде Тифлисской губернии (1888– 1889). Кроме того, Ново-Афонскому Симоно-Кананитскому монастырю разрешено устроить особые подворья в Петрограде (в 1886 г.). Вновь учреждены женские общины: Теклатская Имеретинской епархии (1884 г.), возникшая вместо существовавших в этой епархии Цатисского и Теклатского мужских монастырей, упраздненных за неимением братии; Джихетская в Гурийско-Мингрельской епархии (1892–1893) и Покровская в городе Владикавказе (1894 г.). В 1887 году Шио-Мгвимская пустынь Тифлисской губернии отчислена от Тифлисского Спасо-Преображенского мужского монастыря со всеми принадлежащими ей угодьями и имуществом и возведена в самостоятельный монастырь.

Из монастырей Грузинского экзархата просветительской деятельностью для края выделилась Бодбийская женская обитель. В скором времени после ее основания там учреждена была небольшая элементарная школа, выросшая потом во второклассное женское училище. Это особый тип школы с шестилетним, а теперь – с семилетним курсом, причем последний год учащиеся практически приготовляются к должности учительниц. При школе пансион; в нем обучаются девочки, принадлежащие почти ко всем народностям Кавказа. Из школы вышло уже немало учительниц, которые с успехом трудятся на педагогическом поприще.

Для миссионерской деятельности на Кавказе представляется широкое поле, особенно если иметь в виду, что значительная часть горцев Кавказа издавна просвещена верой Христовой, но впоследствии охвачена была мусульманством. Абхазы, сванеты, осетины, южные лезгины, кистины, кабардинцы, чеченцы и другие племена, равно омусульманившиеся грузины в некоторых местностях Закавказья – вот поприще для миссионерской деятельности <...>.

На Кавказе и в Закавказье, как известно, проживают во множестве сектанты и раскольники. Особенно трудно бороться с сектантами в Закавказье, так как здесь они живут в глухих и недоступных местах, вдали от православного духовенства. Борьба с расколом и сектантством в рассматриваемый период выразилась присоединением 2000 раскольников в станице Червленой Терской области в 1894 году, открытием в городе Тифлисе публичных бесед с сектантами и устроением особых миссионерских церквей.

Все это послужило подготовительной деятельностью к открытию впоследствии в Грузинской епархии правильной противосектантской миссии с назначением двух специально противосектантских миссионеров с высшим богословским образованием.

Но несомненно, главными миссионерами везде и всегда должны быть местные священники. Духовенство Грузинского экзархата, в целях подготовления его к плодотворной миссионерской деятельности, вызывало серьезные заботы правительства. Прежде всего справедливость требует сказать, что духовенство это, при малочисленности населения в приходах, а также вследствие падения религиозности в народе, что обусловливает сокращение местных средств содержания причтов, находилось и находится в крайне тяжелом материальном положении. Естественно, что окончившие курс духовной семинарии с гораздо большей охотой устремлялись и устремляются на всякие другие поприща службы, только не в духовное ведомство. Ряды служителей Церкви пополнялись нередко лицами, совершенно неподготовленными научно к своему высокому призванию, особенно на миссионерском поприще. Даже в Грузинской епархии, которая стоит по образованию духовенства гораздо выше других епархий экзархата, в 1894 году 2/3 духовенства состояло из лиц, не получивших надлежащего образования, а в Гурийско-Мингрельской епархии, например, только 1/20 часть священников состояла из лиц, получивших образование.

Ввиду таких условий особенное значение приобретают заботы о материальном обеспечении духовенства и о преобразовании учебно-воспитательной части в духовно-учебных заведениях, которые должны давать истинно церковное направление своим питомцам, развивая в них склонность к служению Церкви. То и другое, как известно, составляло предмет дум и особенных забот почившего государя. Кроме отпусков на новооткрытые приходы в Закавказье, о чем уже выше сказано, духовенству Черноморского округа отпущено было пособие за понесенные им во время Русско-турецкой войны 1977–78 гг. труды и убытки (в 1883 г.).

Затем в 1884–85 гг. отпущены постепенными отпусками крупные суммы на содержание духовенства Имеретинской и Гурийско-Мингрельской епархий, так что с 1 января 1887 года на этот предмет вместо прежних 55 000 руб. повелено было из государственного казначейства отпускать по 111 000 рублей в год. <...> Справедливость требует сказать, что о таких отпусках и в таком количестве совершенно не слыхано во внутренней России, где духовенство живет исключительно на местные средства.

В 1887 году состоялось общее по империи, весьма важное распоряжение о принятии пенсии священнослужителям и их семействам на счет общего пенсионного кредита <...>.

1893 год был особенно счастлив для духовенства в смысле его обеспечения. В этом году решено правительством окончательно обеспечивать все причты империи и приступлено к ежегодным отпускам крупных сумм в распоряжение Святейшего Синода на этот предмет <...>.

Что касается постановки учебно-воспитательной части в духовно-учебных заведениях, то в этом отношении заслуживают внимания следующие мероприятия: введение нового устава в духовных академиях и семинариях (1884 г.), увеличение числа кафедр при академии, введение новых наук в семинариях, возвышение денежных отпусков на содержание духовно-учебных заведений, возвышение окладов служащих по духовно-учебному ведомству (1893–94 гг.) и пенсии их (1894 г.). Все эти общие для империи мероприятия коснулись и Кавказа. В частности, в Закавказье открыта была новая духовная семинария в Кутаиси (1894 г.), на Северном Кавказе преобразовано открытое в 1887 году Ардонское духовное училище в семинарию (в 1894 году); Мингрельское духовное училище перенесено было из м. Новогалеви в г. Новосенаки, Моздокское – во Владикавказ.

В организации учебной части в духовных училищах и семинариях Грузинского экзархата, по местным условиям, в 1883 году введены некоторые особенности: 1) сокращено число уроков по древним языкам; 2) введен в число обязательных предметов грузинский язык, причем указано было главным образом обращать внимание на изучение церковной письменности; 3) введено преподавание церковно-грузинского пения; 4) уроки, остающиеся свободными от сокращения занятий по древним языкам, предписано употреблять на усиление занятий по русскому языку. Греческий язык в 1888 году был исключен из предметов преподавания в духовных училищах экзархата, а число уроков русского языка вместо нормальных 19 возвышено до 26 в неделю во всех классах духовных училищ; из 8 уроков пения предписано половину употребить на славянское пение, другую половину – на грузинское. Особыми распоряжениями в 1894 году введены были некоторые особенности в постановке учебной части в Тифлисской и Кутаисской духовных семинариях; разновременными распоряжениями определен учебный план в Ардонском духовном училище и Ардонской духовной семинарии.

Но самой главной заботой императора Александра III в области церковной жизни было воссоздание церковно-приходской школы. В этом отношении заслуга его неизмерима. В его царствование осуществлена была мысль царя-освободителя, высказанная им настойчиво в 1878 году, о привлечении духовенства к делу школьного просвещения народа. Дело церковно-школьное двинулось быстро. Несомненно, на первых порах оно более преследовало количественную сторону дела, а не качественную, страдало многими недостатками, чем и вызывало справедливые укоризны в печати и обществе. Но это – обычный спутник каждого нового дела. С течением времени церковно-школьное дело постепенно крепнет, оказывая для Церкви и общества неоценимую пользу.

Ход церковно-школьного дела в царствование почившего государя был таков. В январе 1882 года повелено было обер-прокурору Святейшего Синода, по соглашению с подлежащими ведомствами, дать движение вопросу об участии духовенства в деле народного образования; вопрос этот, повторяем, был настойчиво поставлен на обсуждение Государственного совета еще царем-освободителем. В ноябре того же года перечислены были из министерства народного просвещения в ведение Святейшего Синода суммы, назначенные на помощь церковным школам. Дело в том, что до 1882 года существовали по епархиям в ограниченном количестве церковные школы, подчиненные ведению министерства народного просвещения, которое для пособий этим школам имело особо отпускаемую из казны сумму – 80 000 руб. В 1882 году из этой суммы 55 000 руб. перечислены были в ведение Святейшего Синода, так как и самые церковно-приходские школы подчинены духовному ведомству.

13 июня 1884 года были утверждены «Правила о церковноприходских школах», причем на докладе обер-прокурора Святейшего Синода государь император соизволил собственноручно начертать знаменательные исторические слова: «Надеюсь, что приходское духовенство окажется достойным своего высокого призвания в этом важном деле». В декабре 1884 года церковные школы сравнены в правах с министерскими относительно права получения леса из казенных дач. В январе 1885 года учрежден Училищный при Святейшем Синоде совет; в следующем году дана ему инструкция в заведовании церковными школами империи. В том же 1886 году утверждены правила для образцовых начальных школ при духовных семинариях, и воспитанникам семинарии вменено в обязанность в последние два года обучения, кроме теоретического изучения педагогики и дидактики, практически вести занятия в этих школах.

В 1887 году на церковные школы отпущено еще по 120 000 р. в год и высочайше повелено обсудить в Государственном совете вопрос – не представится ли более удобным сосредоточить дело развития народного образования в одном каком-либо ведомстве.

В 1888 году утверждены правила об уездных отделениях епархиальных училищных советов, в том же году преподаны указания о содействии земства церковно-приходским школам, определены права представителей земств, отпускающих пособия на церковные школы, и обязанности епархиальных училищных советов и уездных отделений по отношению к земствам.

В том же 1888 году состоялось определение Святейшего Синода о содействии монастырей материальными средствами устройству церковно-приходских школ. В этом же году изданы правила испытаний на звание учителей и учительниц церковно-приходских школ и предоставлено право ученикам школы грамоты держать экзамен для получения льготы по воинской повинности наравне с учениками одноклассных школ.

В 1889 году последовало высочайшее соизволение отпускать пособия на преподавание сельского хозяйства в церковных школах и даны указания относительно постановки этого предмета.

В 1890 году устроены и открыты для всеобщего пользования библиотека и школьно-статистический отдел в здании Училищного при Святейшем Синоде совета.

4 мая 1891 года утверждены правила для начальных школ фа-моты, которые, где бы они ни были и кем бы ни открывались, переданы исключительно в ведение Святейшего Синода.

В том же году преподаны указания относительно числа учителей в церковных школах, и законоучителя из светских лиц освобождены были от отбывания воинской повинности; кроме того, разъяснено, что воспитанники учительских семинарий министерства народного просвещения, обязанные за казенное содержание прослужить в начальных школах положенное число лет, могут этот срок прослужить и в церковно-приходских школах.

В 1892 году определен порядок приобретения земли для церковно-приходских школ.

В 1894 году, в год смерти незабвенного царственного попечителя церковно-приходских школ, последовало высочайшее повеление об отпуске на церковные школы из государственного казначейства 350 000 руб. В состав епархиальных училищных советов назначены в этом году и представители от земства.

Всеми вышеуказанными распоряжениями дело церковно-школьное поставлено было на прочных началах. Число церковных школ в царствование императора Александра III с 4064 увеличилось до 31 835 (почти в 8 раз); число учащихся в них увеличилось с 105 317 до 981 076, т. е. почти в 10 раз. <...> Еще поразительнее цифры по церковно-школьной статистике на Кавказе и Закавказье. В 1881 году всех церковных школ на всем Кавказе, включая сюда и Северный Кавказ, было всего 29; в 1894 году этих школ уже было 882, из них 263 школы имели свои собственные помещения. Число школ, таким образом, увеличилось в 30 раз! <...> Приведенные цифры так красноречивы, так много говорят сами за себя, что избавляют нас от необходимости делать какие-либо выводы.

Вечная память государю императору Александру Александровичу в Церкви Божией – в Церкви Всероссийской! Вечная благодарная память!

20 октября 1904 г., по случаю десятилетия со дня кончины государя²¹⁰

Священной памяти государя императора Александра III посвящаем мы настоящее чтение в этом собрании общества, носящего его имя и призванного к тому, чтобы хранить и утверждать его заветы. И само время, в которое мы живем, события и обстоятельства, которые теперь занимают наше внимание, – все это делает для нас еще более близким и дорогим образ почившего царя, еще более трогательными и поучительными те начала, которые он начертал на знамени своего царствования и оправдал их в свое время пред целым миром, на благо и счастье России.

Тяжкая война, усиление крамолы, попытки замутить общественную жизнь, политические убийства последнего времени – вот что тревожит теперь лучших сынов России. И хочется, поминая почившего царя, повторить слова поэта, сказанные от имени нашего же общества в день, подобный настоящему, и в таком же точно собрании почитателей покойного государя:

Мы собрались средь шума и волненья

Воскресших смут, вражды и темных дел,

Чтоб с высоты небесного селенья

Почивший царь нас верными узрел²¹¹.

Но где же, спросят, верность заветам царя-миротворца во дни войны? Чтоб ответить на этот вопрос, надо помнить, что мир, к которому стремился покойный государь, не был миром во что бы то ни стало. Такой мир есть душевная слабость и отказ от существования народа и государства. При возрождении Черноморского флота покойный государь сказал знаменательные в этом отношении слова: «Воля и мысли мои направлены к мирному развитию народного благоденствия, но обстоятельства могут затруднить исполнение моих желаний и вынудить меня на вооруженную защиту государственного достоинства». И вот теперь нашему времени пришлось исполнить то, чего ожидал с тревогой покойный государь. Мир нарушен не Россией: миролюбие ныне царствующего государя известно было всему свету; не дальше как несколько месяцев тому назад, в день Нового года, в Порт-Артуре, приковавшем теперь к себе взоры всего света подвигами брани, была прочитана русским войскам телеграмма государя, призывавшего на Россию благословение мира, ввиду уже громкого и нескрываемого бряцания оружием со стороны нашего коварного соседа. Слишком заметно было для врагов наших, что каждый год мира необыкновенно усиливает Россию, которая все более и более становится мировой державой; слишком ясно было, что путь царя-миротворца есть путь возвеличения России, для многих нежелательного. И вот нашему времени суждено жертвами крови, страданий и тягчайшей брани искупить мир и открыть для России по-прежнему тот именно путь жизни, который завещан покойным царем. Таким образом, в этой вынужденной брани нет измены покойному царю; мы и воюем для того, чтобы получить мир, но мир полный, цельный, достойный, мир творческий, оживотворяющий, а не убивающий жизнь великого государства.

Но как война должна нас возвратить к завещанному покойным царем миру, так равно и отродившиеся смуты общественные должны вызвать животворную работу всех государственных и общественных сил и направить ее к укреплению положительных начал жизни нашего народа, как они указаны историей и оправданы покойным государем.

Незабвенный государь император Александр III тем и заслужил в русском народе глубокую любовь и почитание, тем и вызвал редкую истинно всенародную скорбь на своей могиле, тем и дорог и мил сердцу народному, что он явился верным выразителем и носителем заветных русских начал, дум и стремлений, выработанных веками истории; это был царь, с необыкновенной полнотой осуществивший и в своей личности, и в своей деятельности русский идеал православного, народного, самодержавного царя-батюшки.

Самодержавие, народность и Православие – это священное триединство нашего государственного бытия. Пусть в известных кругах слова эти вызывают иронические улыбки и неопределенные пожимания плечами: для людей, оторванных от действительности, от народа и родимой русской почвы, воспитанных в чуждых идеалах, а, главное – в атмосфере бесконечных умствований и теорий, когда нечего сказать серьезного против этого триединства, то, конечно, остается только отвечать ничего не говорящими улыбками и неопределенными жестами; но пока будут существовать моря и земли, горы и низменности, различия стран света и климатических условий и, наконец, в связи с географическими условиями, различие в исторических судьбах народов, в их расовых особенностях и природном духовном складе, дотоле и каждый народ будет вырабатывать свое собственное государственное устройство, дотоле неосуществим будет космополитический идеал, вредны будут пересадки с чужой почвы чужого государственного строя: истории не повернешь, не уничтожишь, народного духа и склада не переделаешь. В произведении князя Д. П. Голицына-Муравлина²¹² «Сон услады» есть в этом отношении чудное наставление каждому «русскому европейцу»:

Ты нас учи успехам зарубежным,

Чужого ж строя к нам не приноси

Хулителем бессмысленно мятежным

Того, что Бог посеял на Руси.

Себя в обычай мертвый не зароем,

Но продавать не станем старины...

Русь создалась своим домашним строем,

Им дорожить, что кладом, мы должны.

Самодержавие, народность и Православие – эти три начала русской исторической жизни, слиянием которых, как сложением трех основных цветов спектра, образуется светлое, чистое сияние царской власти, сияющей народу, нашли себе воплощение в истинно русском царе-отце, царе-батюшке Александре III.

Не станем осуждать формы государственного устройства за пределами России: эти формы, конечно, сами по себе, с религиозно-нравственной точки зрения, безразличны; они создаются историей и географией народов, и спрашивать – какая из них лучше, пожалуй, похоже на вопрос: какая одежда лучше – зимняя или летняя?.. Ответ один: каждая хороша в свое время и на своем месте. Однако нелишне сказать, что для многих привлекательный и возводимый чуть ли не в первый признак культуры так называемый правовой порядок, даже естественно и исторически выросший в Европе на почве феодализма и рыцарства – явлений неизвестных для русской истории, не составляет панацеи от всех зол. Этому примеры и подтверждения мы найдем и во Франции, и в Англии, и в Германии, и в Австрии; в последней, например, парламент не спасает галичан и славян австрийских от таких угнетений и бесправия, пред которыми бледнеют ужасы былых турецких зверств. Франция пережила Панаму, в Австрии и Италии в заседаниях парламента нашли себе место сцены столь дикие и возмутительные, что пред ними покраснел бы и действительный дикарь; здесь же тратились и тратятся официально и открыто миллионы гульденов на подкуп народных избирателей, чтобы набрать правительственную партию; государственная жизнь нередко потрясается борьбой партий, неразборчивой на средства, продажа государственных тайн то и дело поднимает бурю негодования. Это в странах, где правовой порядок вырос исторически из прошлого, так сказать, из недр народного духа. Искусственно же привитый и насильно навязанный парламентаризм в Греции, Болгарии и Сербии сделал эти государства ареной борьбы самых низменных инстинктов, мелочных интересов и партий и, так сказать, обесплодил их государственную жизнь. Говорят, что только в Англии парламент, выросший естественно, хотя и не без кровавой борьбы, продиктованный и испытанный историей, существующий, однако, не для огромных колоний, а только для коренной Англии, дал порядок государственной жизни. Впрочем, и здесь он не спас Ирландию от бесправия и угнетения и не удержал нацию от разбойнической войны с бурами. Тот знаменательный факт, что Англия за последние 50 лет вела 36 военных экспедиций и прославилась самыми бесцеремонными и несправедливыми захватами во всем мире, ясно говорит, сделал ли правовой порядок англичан нацией справедливой и дал ли ей существование истинно достойное.

Для России история указала самодержавие как русский образ правления. Народ инстинктивно тянулся к нему, отбиваясь от княжеских споров, от семибоярщины и от всяких попыток ограничить царскую власть. В стране обширной и малонаселенной, с холодным климатом, при отсутствии путей сообщения одной части страны с другой, с незаконченными естественными границами; в стране, окруженной множеством инородцев, живущих не в заморских колониях, а в непосредственном соседстве или даже внутри государственной территории, могло ли быть иначе? И понятно, что даже после ужасов Иоанна Грозного народ, оправившись от Смутного времени, избирая царем совсем юного Романова, все-таки пожелал передать ему власть самодержавную, отказавшись от навязываемой мысли чем-нибудь ее ограничить, как того желали бояре, соблазняясь примером Польши. И в самую тяжкую годину нашей истории, в середине XVIII столетия, когда народ как бы не существовал, когда, по библейскому выражению, на хребте его творили суд и орали разные проходимцы Европы²¹³, презирая все наше родное и русское, – чувство преданности самодержавию не позволило ограничить императрицу Анну Иоанновну²¹⁴, как того желали вельможи, увлекаясь примером Западной Европы. Так инстинктивно тянулась Русь к самодержавию, как к спасительной силе.

Государь император Александр III своей личностью и деятельностью сделал неизмеримо больше для идеи самодержавия: он ее осмыслил, он привел нас к тому, что мы стали сознательно ценить самодержавие. В лице и царственной деятельности Александра III, как выразился кто-то, «самодержавие опознало себя».

Время, в которое пришлось покойному государю взойти на престол, вновь предъявило самодержавию требование исчезнуть из русского государственного уклада; попытки подобного рода, не замолкнувшие и доныне, были несравненно сильнее и опаснее, чем аристократические вожделения бояр и вельмож времени Михаила Феодоровича²¹⁵ или Анны Иоанновны: здесь пущено было в ход муссированное «общественное мнение» и «общественное движение», здесь воздействовала на умы легальная и особенно нелегальная литература. В довершение всего наверху, у самого царского трона, в конце 1870-х гг. собралась группа царских советников, расположенных в пользу конституции, а знаменитая «диктатура сердца» для вящего воздействия в этом же смысле не побрезгала воспользоваться неоднократным покушением на жизнь государя и преступно допустила злодеяние 1 марта, которое, как оказалось, даже и не усиленными мерами предосторожности можно было бы предотвратить. О совокупности действий в этом же направлении со стороны земства, городов и проч. слишком долго было бы говорить; картина очень вразумительная и яркая получается при чтении брошюры, написанной лицом, слишком близко знающим трактуемый вопрос, к которой мы и отсылаем интересующихся. Разумеем брошюру Л. Тихомирова²¹⁶ «Наши конституционалисты в эпоху 1881 года».

Во всем этом «народном деле» – так всегда называли его наши сторонники введения в России правового порядка и ограничения самодержавия – безмолвствовал всегда именно только народ, во имя которого и велась борьба против идеи самодержавия, и несомненно, безусловно несомненно, что если бы цель эта в 1881 г. была достигнута, то народ наш долго-долго пребывал бы в недоумении при этом крушении всех его понятий о царе, и пришлось бы его, как в оные дни в Болгарии, палками полицейских и страхом штрафов «принуждать к поданию избирательных записок». Но народ был только ширмой для наших фанатизированных теоретиков правового порядка, и голоса его никто не спрашивал. Однако государю императору Александру II под гром выстрелов и бомб, направленных в него, под постоянным страхом покушений, естественно, мог, в конце концов, показаться убедительным голос его ближайших советников; естественно, могло показаться, что этот голос совпадает с общенародным желанием. И вот, как говорят, он склонен был в конце жизни приступить к подготовке дела введения и в России чего-то вроде парламентаризма, написана была будто бы какая-то бумага в этом смысле, приготовлен проект, осуществление цели было уже близко. В это время и разразилось 1 марта 1881 года. Так рисует положение дел г. Тихомиров в вышеупомянутой своей брошюре.

В такое-то смутное время всеобщего шатания умов и дикой крамолы государю императору Александру III суждено было Провидением вступить на всероссийский престол, утвердить, оправдать и возвысить самодержавие. Задача была тяжелая. Ввиду вышеизложенных фактов, к тому или другому разрешению вопроса нужно было приступить сразу, немедленно. Нелегко было прийти в себя после ужаса 1 марта, но император Александр III обладал поистине великой душой: во имя высшего царского долга он сумел подавить в себе личные чувства скорби. Еще тело убитого царя-мученика не было предано погребению – уже во дворце был собран чрезвычайный совет, в состав его вошли министры, были призваны и представители печати, и заслуженные государственные деятели. Это было 8 марта 1881 года. Государь попросил всех высказаться совершенно откровенно. Говорили «за» и «против». Государь, как всегда, молчаливый и непроницаемый, все внимательно слушал, все принял к сведению. Собрание разошлось, никто не мог предузнать решения. Государь долго и горячо после этого молился в своей дворцовой церкви. Ночь прошла в тяжких думах. Утром он отдал приказ написать манифест о том, что, по праву и примеру царственных предков, он самодержавно будет править Богом вверенным ему царством. Прежние советники после этого один за другим стали уходить, государь их щедро награждал, но не удерживал. Но тот, кому поручено было написать манифест, и не уходил, и медлил исполнить царскую волю. Государь терпеливо ожидал, прошло полтора месяца. В один вечер призвано было другое лицо – испытанный царский слуга, убежденный защитник монархии и самодержавия. Ему было поручено составить манифест, и на другой же день, 29 апреля 1881 года, манифест неожиданно напечатан был во всеобщее сведение. Государь возвестил народу своему: «Глас Божий повелевает нам бодро стать на дело правления с верою в силу и истину самодержавной власти и охранять ее для блага народного от всяких на нее поползновений».

Для всех истинно народных классов – для крестьян, духовенства, купечества, поместного дворянства – это было воистину отрадным благовестом. Государственная власть оказывалась твердой, жизнь государства не подверглась никакой ломке, правительство не пошло на уступки крикливой кучке лиц, не имевших никакой связи с истинно народной почвой, не могших и придумать для себя иного имени, как «интеллигенты». Чувство спокойствия и уверенности во всех классах общества – вот что дало это царское слово. Началась напряженная работа государя, не видная, не кричащая, не показная, но воистину геройская, и чувствовалось всем на государственном корабле, что кормчему нашему можно всецело довериться: он молчалив, но бодрствует, во все вникает, все предусмотрит, твердой и умелой рукой он проведет свой корабль среди волн и подводных скрытых скал и мелей. Коротко было его царствование, но как все привыкли к этому чувству доверия к нему и полного спокойствия за Россию, так привыкли, что когда он умер, с трудом верилось в самую возможность смерти этого богатыря, и чувство сиротливости, растерянности и беспомощности было общим чувством всех сынов России.

Задачу укрепления самодержавия, поставленную ему в истории Провидением, государь Александр III осуществил как нельзя лучше. Он оправдал его прежде всего делами рук своих. Трудно перечислить в краткой речи все деяния царя-самодержца на благо России. Внутреннее умиротворение России; упорядочение государственного кредита, несмотря на голод, холеру и экономическую борьбу с Германией; создание фабричной инспекции, облегчение и рассрочка государственных платежей; пересмотр закона о переселениях; увеличение окладов содержания по всем ведомствам, кроме дворцового, где, напротив, были сделаны крупные сокращения; отмена подушной подати; положение о крестьянских наделах; развитие сельского медицинского и ветеринарного дела; изменения в железнодорожном тарифе; заботы о дворянском и крестьянском землевладении; устройство армии, увеличенной без шума ровно вдвое; перевооружение ее; постройка и перестройка 9 крепостей первоклассного значения (Карс, Ковно, Оссовец, Зегрж, Варшава, Ровно, Дубно, Иван-город, Ново-Георгиевск); усиление Балтийского флота; возрождение Черноморского; присоединение Мерва, Серокса, Памира; вассальное подчинение Бухары; создание могучего франко-русского союза; постройка дорог такой чрезвычайной важности, как Сибирская, ныне сослужившая России такую великую службу, и Ташкентская, которая еще ее сослужит; упорядочение наших европейских окраин; заботы о просвещении народа – преобразование Дерптского университета, открытие Томского, восстановление церковно-приходской школы, давшее России ни много ни мало, как 45 000 новых училищ.. Вот главные и видные деяния государя, так сказать, подвернувшиеся под перо. И все это за 13 лет царствования. Сколько бы потребовалось бесконечных разглагольствований при парламентарном режиме, сколько энергии и времени ушло бы на неизбежную борьбу партий, на интриги и суету, особенно в нашем Отечестве, растянувшемся на десятки тысяч верст, при нашем народном складе, всего менее способном к какому бы то ни было виду конституции. Покойный государь воочию показал, как тихо, спокойно и быстро им упорядочена государственная жизнь. Не надо забывать, что в год восшествия его на престол Россия стояла накануне финансового краха, имела слабую армию, была раздираема внутренней крамолой; все это делало ее добычей первого неприятеля и до того унизило ее в глазах иностранцев, что не только сильные соседи, но даже миниатюрная Болгария, забыв благоразумие, благодарность и порядочность и отложив всякий страх, наносила дерзости России. А в год смерти императора Александра III Россия заняла почетнейшее положение в мире, и к голосу ее прислушивался весь свет.

Но не одними делами рук своих оправдал государь самодержавие. Непреложен нравственный закон, выраженный словами библейского мудреца: Правдою утверждается престол²¹⁷.

Самый заклятый враг не найдет пятен в светлом нравственном образе покойного царя. Чувство глубокого нравственного удовлетворения и справедливой гордости за Россию охватывает нас при мысли, что был такой человек на земле, и человек этот – русский царь. Пройдет время, и будут спрашивать: образ его не есть ли идеализация, не есть ли прикраса действительности? Что это случится, видно из повышенно восторженных отзывов о нем со стороны иностранцев, для которых образ этого русского праведника, естественно, представляется новым и чем-то необычайным. Приведем некоторые из этих отзывов именно иностранцев для беспристрастной характеристики покойного государя. «Когда царь был еще жив, – говорил в 1894 году Дюпюи²¹⁸, – вся Европа занималась оценкой его деятельности и как человека, и как государя, и не нашлось ничего, что не делало бы чести его прямоте, здравомыслию, честности и высоте духа». Солсбери²¹⁹ и Розбери²²⁰, государственные люди Англии, в слух всего мира высказались по поводу смерти Государя: «Все было колоссально в жизни этого человека», «в Европе уже нет таких людей: они невозможны».

Большинству из здесь присутствующих выпало на долю счастье жить сознательной жизнью во дни благословенного царствования нашего государя-праведника, знать и видеть, что все сказанное о нем было самой настоящей, а не прикрашенной действительностью.

Приведем другие отзывы о нем иностранцев: «Ни одной мрачной тени в венце его», – говорит один. Другой дополняет: «Не любить его невозможно: он дорог для всякой человеческой души, любящей добро»²²¹. А между тем – стыдно сказать – долго он шел одинок тернистым путем самоотверженного труда, молчаливого подвига, мало кем понятый и оцененный. В молчании шел один он с мыслью великой, и достиг того, что силой обаяния своей нравственной личности он и с этой стороны оправдал русское самодержавие не теоретическими рассуждениями, а в живом и наглядном образе, показав миру, как высок русский идеал царя-самодержца, ограниченного Божиим нравственным законом лучше всех писаных условий, отвечающего пред Богом за свой народ, подвижника на престоле, правителя истинно народного, пред величием которого равны самый последний крестьянин и самый первый вельможа в царстве. Да, самодержавие выросло и окрепло и мыслимо только в сфере религиозно-нравственной, и мы смело скажем, что оно есть образ правления истинно и единственно демократический. Покойный государь и показал, как далеко отстоит самодержавие, как сила религиозно-нравственная, от деспотии или абсолютизма, с которыми обычно его смешивают намеренно или ненамеренно в России и за границей. Рядом с нашим кротким и молчаливым царем-самодержцем, которого никто не видел гневным или властительным, который удалялся от всех проявлений внешнего великолепия и величия, перед глазами мира стояли и конституционные государи, из которых один все потрясал мечом и писал крикливо: Summa lex – regis voluntas²²², а другие, как князья и короли Балканских новых государств, которым навязали сомнительные блага правого порядка, невзирая на него, расхищали народное достояние и привели свои царства к полному истощению и беспорядку... и было ясно видно, где правда и преимущество. Так государь император Александр III, повторяем, оправдал самодержавие и упрочил непоколебимо древний царский престол в самом сердце подданных, в твердынях души русского народа.

Чем же руководствовался государь, избирая этот путь и образ царствования? Трудно допустить, что здесь действовал только проницательный и глубокий ум государя, чуждый увлечений и мечтательности, трезвый и спокойный. Государю близка была и понятна самая душа народная с ее заветными думами, чаяниями, идеалами, и мы не ошибемся, если скажем, что именно чувство народности служило ему верным путеводителем царствования.

Народная идея, национальное самосознание, национально-государственная работа... О, как истосковалось по ним наше сердце, как ждем мы расцвета этой зари нашей жизни, сколько обид нами пережито в нашем национальном чувстве! Ах, взойди, взойди, разгорись ярким полымем, развернись, наше русское национальное чувство! Долго мы ждали светлого дня, когда к тебе обратится царское слово, когда прекратится сплошное заимствование с Запада, да торжество иностранцев, да льготы им и привилегии не за ум и достоинства, а как премия за иностранное происхождение. Ведь до того дошло, что в образованных классах национализм стал пугалом, патриотизм – дурной кличкой. Ведь до того дошло, что даже доселе нам приходится читать статьи (как «Мысли кстати»), защищающие патриотизм и национальное самосознание, убеждающие русское общество в том, что оно должно быть русским. Ведь до того доходило, что казалось – не объявлена ли распродажа России разным иностранным и инородническим аппетитам, покушавшимся прежде всего на духовную ценность нашего народа, а затем в не меньшей степени и на власть над ним, и на его достояние.

И вот при императоре Александре III дано сладкое утешение русским сердцам. Сам государь, по счастью, имел смолоду таких наставников, которые открыли пред ним несказанную красоту русского духа. И он любил все русское: изучал нашу историю, увлекался русской музыкой, зодчеством, русской стариной. На престоле он был цельным живым воплощением типа русского царя, будучи русским человеком и по качествам своей души – таким, как великодушие, прямота, незлобивость, и по своим симпатиям и образу жизни и даже по своей наружности. Но главнее всего – он был русским в своих деяниях и мероприятиях, всегда и во всем согласных с основными воззрениями и историческими преданиями народа, его заветными стремлениями и чаяниями и коренными жизненными интересами. Выше мы перечислили главнейшие из его деяний; общей их основой было стремление царя к тому, чтобы Россия была «для русских». В этом отношении особенно легко вздохнулось на окраинах, где разумные и дальновидные инородцы должны понимать, что в их собственные интересы входит укрепление и упрочение русской власти и русского влияния, и где для самих же инородцев прежде всего опасен и пагубен, к сожалению, столь часто исповедуемый девиз: «как можно больше русских денег и как можно меньше русских людей, русского влияния и русских интересов». И вот на окраинах стал постепенно вводиться русский язык, стали устрояться православные храмы, русские интересы стали входить в силу и значение в Финляндии и в западных губерниях; онемеченный издревле природный наш край Прибалтийский стал преображаться; отжившие свое время преимущества прибалтийцев были отменены; учреждены и основаны русские театры, русские газеты; увеличившееся иностранное землевладение на юге России ограниченно. К сожалению, в кратковременное царствование государь не успел пересмотреть жизнь Кавказа в этом отношении, но и здесь многое все-таки сделано в смысле усиления русского влияния в области школьной, литературной, в церковном и административном управлении краем.

Сильно подвинул государь, и опять в том же духе русских интересов, нашу отечественную издельную промышленность. Не так давно Россия отправляла от себя одно сырье, которое после переделки в Европе возвращалось к нам же за удесятеренную плату. Кроме того, массу продуктов мы покупали за границей, тогда как у нас же дома все эти предметы находились в земле в неисчерпаемых залежах: нефть, каменный уголь, железо, минералы и проч. Не было предпринимателей для разработки наших почвенных богатств, не было внутренних покровительственных распоряжений для поощрения и помощи им, недоставало фабрик, заводов, русских техников, механиков, машинистов.

В минувшее царствование появились профессиональные институты и школы для мастеров, инженеров; правительственные субсидии помогли организации обществ русских капиталистов для обработки наших внутренних богатств; явились новые фабрики и заводы во множестве; поощрена русская промышленность ограничением ввоза заграничных изделий в Россию. Довольно сказать, что железные дороги стали получать паровозы и вагоны русского производства; поезда двигаются по рельсам, сделанным в России; на наших верфях построено большинство наших судов.

О росте нашей промышленности можно судить по тому, что в год восшествия государя на престол наша заводская фабричная и горная промышленность давала России годовую сумму в 1220 миллионов рублей, а в 1894 году эта цифра достигала 2000 миллионов, по приблизительному расчету; исключив отсюда стоимость сырых продуктов, мы получаем до 500 миллионов лишних только за обработку нашего же добра. Прежде эти деньги шли за границу, теперь они остаются в России.

Но не в деньгах главное. Главное в том, что всеми почувствовалась забота государя и правительства о русских, и именно русских, интересах. Государственное единство и главенство русского народа в составе Российской империи и областей ее было поставлено ясно, твердо и неуклонно. И по справедливости: русский коренной край должен дать и войско для зашиты окраин, и деньги для их содержания, а это содержание окраин пожирает чуть не половину всего нашего бюджета, но и этого мало: он же должен дать и людей – работников, воспитать министров, полководцев... Русский душой, государь ответил биению и запросам русского сердца, хорошо понял русскую душу и вышел навстречу глубокому народному повороту в общественном настроении и самосознании, которого уже не подавит ничто, и который, не умаляясь, но назревая тайно в силе, наблюдается доселе и рвется наружу.

В России, по особенностям исторической жизни народа и его духовному складу, никакая деятельность не будет истинно-народной, совпадающей с идеей национальной, если она не будет глубоко затрагивать религиозных чувств народа и не будет совпадать с идеей Православия. Да и не в одной это России: в явлениях истории – крупных, решающих, знаменующих поворотные пункты жизни народной и соприкасающихся с его мировоззрением, религия всегда выступает как сила первенствующая. Это признает даже такой вольномыслящий историк, как Гиббон²²³; у нас же с этим совершенно согласны все крупные историки, независимо от времени, в какое они жили: Карамзин, Погодин, Соловьев, Бестужев-Рюмин, Ключевский²²⁴.

Для нас важны именно эти имена истинно научных деятелей, а не публицисты-историки вроде Милюкова²²⁵, который в вопросах церковных в своей «Истории русской культуры» пробавляется учебниками и для которого история – только материал для предвзятых и заранее поставленных либеральных выводов. Впрочем, довольно сказать о значении католичества для романских народов, о лютеранстве для германских и англиканстве для Англии; довольно только представить себе в истории Турцию без мусульманства, чтобы понять, какой цены и значения фактор истории мы имеем в религии именно народной, и в какой степени она сливается со всей совокупностью жизненных явлений в данном народе и их собой определяет.

Повторяем, в силу особых исторических условий в русском народе указанное явление по преимуществу заметно и действенно. Православие – главная святыня русского народа, по самой природе особенно религиозного; религия – душа его души, сущность нашей народности, и нельзя быть русским, не будучи православным. До Петра Великого русская государственная и церковная история неотделимы; митрополиты Петр и Алексий, патриархи Иов, Ермоген и Филарет разве могут быть пропущены в истории государства Российского? Князья Владимир Великий, Александр Невский, Владимир Мономах, Иван Калита, цари Феодор Иоаннович и Алексей Михайлович разве могут быть опущены в истории церковной? Но и с Петра Великого не мог же указом Сената или распоряжением полиции измениться дух народный и народное мировоззрение. Жизнь церковная и государственная крепко связаны в России и поныне; Православие и до днесь есть зиждительная сила нашего народа и государства. Этого не мог отрицать даже XVIII век нашей истории, век глумления над всем народным и торжества иностранных проходимцев. Уж в одном торжестве коронования царей, сохранявшемся неизменно, мы видим, что власть государственная ясно понимала значение народа и Православия. И могло ли быть иначе? Ведь только слепой не видит, что Русское государство родилось и развилось в недрах Православия, Православной Церкви, в ней черпает свою силу, жизнь, мудрость, и разъединение с ней было бы смертью народа и государства, разделением одного живого тела на две части... В Православии – его прошлое, настоящее и будущее. Никто не сознает этой истины лучше иностранцев, и особенно – лучше наших врагов; им видна наша сила и значение нашей Церкви и Православия.

Почивший государь и как личность, и как правитель вполне ответил народному идеалу царя в этом отношении. Его глубочайшая религиозность не подлежит никакому сомнению. Он это засвидетельствовал и жизнью, и своей высокохристианской, дивной и редкой кончиной. Такой смертью у нас на Руси умирают только крепко-русские православные крестьяне: покойно, помолившись, простившись со всеми, покончив дела, отдавшись молитве, доверившись Святой Церкви. Не будем повторять об этих трогательных минутах: они всем известны. Но заметим по этому поводу одно: для искренно верующей православной души Церковь является больше, чем союзницей государства, служебной силой или средством для него. Такой оскорбительно-безнравственный взгляд, свойственный идеалам полицейского государства Западной Европы, вторгшимся и к нам во дни Петра Великого, никогда не может привиться к русскому народу: для него религия – сущность жизни, путь правды и спасение, Церковь – душа русской народной жизни, воплощенная совесть народа и государства. Жизнь личная и христианская кончина государя воочию показали, что таково именно и было его отношение к Православной Церкви; все прочее в его деятельности, его заботы о Церкви, о храмах, о духовенстве, о религиозном просвещении и т. д. – все это уж, естественно, истекало из основных воззрений государя, вырастало, как растение из семени.

Мы не будем говорить подробно о жизни Церкви Русской в царствование покойного государя: здесь нужно особое исследование, к тому же об этом предмете, по крайней мере по отношению к Кавказу, нами два года назад в таком же собрании было предложено небольшое чтение. Теперь же упомянем только о главном. Почивший государь засвидетельствовал свою глубокую религиозность, высокую государственную мудрость и любовь к русскому народу признанием души его, уважением к Церкви, трогательным доверием и вниманием к духовенству, заботами о народном образовании в духе и началах национальных, т. е. в духе Православия. Его будут поминать в храмах, многочисленных храмах, им и при нем устроенных, – а их устроено в его царствование до 4000! Ему будут вечно благодарны десятки тысяч нашего духовенства, этого истинно национального сословия, великого в смиренной доле своего многовекового самоотверженного и истинно геройского служения Родине, с которой оно в многострадальной истории делило радость и горе, а больше – горе. Оно было искони бедно: государь положил прочное начало его материального обеспечения; оно под какими-то темными влияниями было удалено от народной жизни, от своего исконного прямого дела – просвещения народа; оно, это самое русское из всех сословий России, царелюбивое и верноподданнейшее, было в каком-то подозрении и отчуждении, под влиянием созданного русскими иностранцами ложного пугала клерикализма, невиданного и невозможного в России. Государь привлек его к деятельному и прямому участию в жизни народа, облек его высоким доверием, возвратил его к школе и народному просвещению. Государь вспомнил и скромное служение тружеников богословской науки и пришел к ним на помощь обеспечением их материального положения.

Ни в одно царствование со времени первых царей Романовых Русская Церковь не испытывала такого оживления и напряженной работы всех своих сил, как в благословенные дни благословенного царствования покойного государя. Русский народ навсегда сохранит в своем благодарном сердце трогательную память об этом авторитетном, полном и широком признании основной его святыни, главной исторической твердыни его бытия.

Глубокая благодарность царственному сыну и преемнику царя-праведника за твердое решение вести Россию по «лучезарному и светлому пути», указанному его родителем, и следовать во всем его примеру. Все эти десять лет он доказывал верность своему слову. Глубокая благодарность ему за то, что он принял все меры, чтоб особенно отметить и закрепить в памяти великое царствование своего родителя, учредив немедленно же после его смерти даже особую медаль в его честь. С гордостью смотрим на эту медаль мы, которым пришлось пережить царствование покойного государя и так или иначе быть свидетелями и участниками того глубокого духовного поворота, которым оно ознаменовано. И благоговея, и поучаясь, мы даем себе обеты быть верными завещанным началам самодержавия, русской национальной и православно-церковной идеи.

Слово при закладке храма в г. Москве в память убиенного великого князя Сергия Александровича и всех павших при исполнении долга от руки злодеев-революционеров, 29 апреля 1907 г.²²⁶

Это Божественное слово нашего Спасителя сказано Им пред крещением Иоанну Предтече в ответ на недоумение Крестителя: Мне подобает у Тебя креститься, и Ты ли грядеши ко мне? в ответ на готовый отказ Предтечи крестить Того, пред Кем он считал себя недостойным развязать ремень обуви Его²²⁷. Подобает нам исполнить всякую правду. Это значит: исполни твой долг, как это нужно – в этом высшая правда, и пусть пред долгом и высшею волей умолкнет и склонится всякое сомнение, всякое колебание.

Жизнь людей и руководящие их поведением взгляды всегда вращались около трех основных положений: приятное, полезное, должное; иначе говоря, люди делают то или другое либо потому, что это доставляет им удовольствие, либо потому, что обещает и приносит им желанную пользу, либо, наконец, потому, что этого требует от них долг. На таких основах, или, как говорят, нравственно-практических принципах, строится личная жизнь; на них же строится общественная и государственная.

Нет особой нужды показывать и доказывать, к чему приводит последование первым двум началам. В глубине их лежит чистый и откровенный эгоизм, а это такой смертоносный яд для всякого начинания, который грозит гибелью всему, к чему он прикоснется. Можно на почве эгоизма возбудить массы, временно сплотить их и убедить приманкой достижения цели, обещанием удовольствий и выгод.

Но утверждая и оправдывая, таким образом, эгоизм для одних людей, мы по тому самому не смеем говорить против его прав в других, а это порождает борьбу и злобу сначала одной организованной и сплоченной борющейся стороны против другой, а затем и внутри самих борющихся сторон. Такой исход неизбежен еще и потому, что приятное и полезное, удовольствие и выгода – начала слишком неясные, неопределенные и изменчивые; в них нет единства и устойчивости, постоянства содержания и внутренней обязательности. Все, построенное на таких началах в жизни личной и общественной, неизбежно обречено на внутреннее разложение и конечную гибель, все это развращает и растлевает жизнь человеческую. Горе людям, обществам и учреждениям, ставшим на такой путь! Горе эпохам, в которые возобладают подобные принципы жизни! Лучше бы им и не являться в мир.

В саду Эдемском, в роковом грехопадении первого Адама²²⁸, в первом и столь гибельном появлении зла мы видим именно такое торжество начал приятного и эгоистически полезного над сознанием и велениями долга; по указанию и учению слова Божия, здесь источник всех несчастий человечества. Второй Адам, Господь с небес, чтобы искупить людей и открыть им путь спасения, столь дерзко и решительно отринутый грехом первого человека, на Себе показал, в вечный пример людям, совершенно противоположный и единственно правильный закон нравственной жизни.

Величественно изображает Его пророческое слово: Он оставляет небо и нисходит в уничижении на землю во имя добровольно воспринятого на Себя долга спасения людей. Тогда рех: во главизне книжней писано есть о Мне, еже сотворити волю Твою, Боже (Пс.39:8–9; Евр.10:7). Ясно и твердо говорит Он в начале Своего служения людям о Своем долге в ответ на недоумение Крестителя: Подобает бо нам исполнити всяку правду. Властно и решительно Он отгоняет в пустыне искусителя-сатану, который звал Его пойти в мир на дело служения, вопреки долгу, не путем унижения и страдании, а путем славы и властительства (см.: Мф.4:1–11; Лк.4:1–13). Открыто Он заявляет ученикам Своим, что Он пришел творить волю не Свою, а волю Пославшего Его Отца (см.: Ин. 6, 38). В ужасающих нравственных муках в Гефсимании Он остается верным той чаше, которую дал Ему пить Отец. Его волю исповедует, пред нею склоняется, во имя ее восходит на Крест и Божественным: Совершишася! (Ин.19:30) заключает Свой величайший и единственный в истории мира подвиг долга (см.: Мф.26:36–42; Лк.22:39–44). Что Он обещает и заповедует ученикам и последователям? Указует Он и заповедует долг, долг прежде всего, превыше всего: Так и вы, когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы, ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать (Лк.17:10).

Христианство как религия жизни и свободы не воспрещает ни приятного, ни полезного, но именно ради истинной жизни и истинной свободы христианина оно повелевает ему ни пред чем не склоняться, ничему не служить до рабства, до забвения и нарушения долга. «Все мне позволительно, – говорит апостол, – но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает; все мне позволительно, но пусть мною ничто не обладает» (см.: 1Кор.6:12; 10, 23). Высшая же степень нравственного совершенства в том состоит, чтобы в долге и в его исполнении для христианина заключалось все и высочайше приятное, и высочайше полезное: «Благ мне закон Твой, – восклицает он словами псалма, – благ мне закон Твой, вожделеннее тысяч злата и сребра, слаще меда и сота; раб Твой возлюбил его» (см.: Пс.118:72,103,140).

Творим ныне молитвенную память и чествуем благоговейною любовью тех многих убитых, растерзанных, погубленных, которые пострадали даже до крови и смерти во имя долга, вспоминаем с молитвою о тех верных рабах, которые закон, Господом данный, и долг, Им возложенный, возлюбили паче сребра и злата, паче меда и сота. В годину помутившейся общественной совести, в годину сатанинского издевательства над долгом и присягою, когда нарушение их объявляется уже не позором и низкою изменой, а признаком свободы и высшего развития; в годину, когда страшная сила зла захотела отринуть богооткровенный закон и построить жизнь личную, общественную и государственную исключительно на началах эгоизма, личных прихотей и похотей, на началах удовольствия и пользы, – во всех слоях русского общества нашлись люди, оказавшиеся верными идеальным заветам христианства, пострадавшие за них, нашлись мученики долга.

В великом множестве проходят они пред нашим духовным взором, в великом множестве: их десятки тысяч только в эти последние два-три года. Здесь великий князь приснопамятный Сергий Александрович и здесь же убитые солдаты, казаки, городовые; здесь министры, губернаторы, высшие начальники и здесь же зарезанные, застреленные артельщики, сторожа, всякие служащие лица, виновные лишь в том, что они охраняли чужую жизнь, несли чужое имущество или оберегали его от воровства и грабительства, именуемых ныне «экспроприациями»; здесь убитые священники, не умолкнувшие пред злом и его изобличавшие; учители и воспитатели, пробовавшие образумить молодежь; здесь писатели, общественные деятели, что будили в других сознание долга; здесь члены патриотических союзов, во всех концах России избиваемые; здесь случайно подвернувшиеся под бомбы и выстрелы современных варваров прохожие, старики, женщины и малолетние дети.

Многие из этих жертв долга наперед ясно знали, что их ожидает. Когда служили панихиду по разорванном на части бомбою министре Плеве, покойный великий князь Сергий Александрович, склонившись в молитве и весь отдавшись Богу и Его воле, уже знал твердо, что его участь решена, и его смерть будет такою же, как смерть оплакиваемого покойника. Слепцов, Игнатьев, Лауниц, Павлов и другие, на смерть обреченные; солдаты, казаки, городовые, выходившие на пост после вчерашних расстрелов из-за угла их товарищей, – все они знали, на что идут, что их ждет. Когда и теперь городовой утром станет на свое опасное место, крестится на все стороны и смотрит пред собою с молитвой на крест ближайшего храма, он обрекает себя на смерть, а семью на сиротство, бедность и лишения... Кто войдет в душу этих мучеников, кто измерит глубину их молчаливого страдания, кто постигнет всю тяжесть угнетавшего их чувства осужденных на смерть за верность долгу, осужденных каким-то беззаконным кровожадным судилищем, не знающим ни правды, ни жалости, упивающимся в веселии кровью, решающим жизнь и смерть без суда, без допроса, по одному безудержному размаху злобы, фанатизма и кровавого помешательства?! Да, тяжко им было, но тем выше, тем дороже, тем славнее их подвиги.

Революционная волна идет на убыль, но слишком медленно, почти неприметно. Убийства продолжаются. Знаем, что многим из нас грозит смерть, знаем, что многие из нас обречены на кровавую расправу за смелость борьбы с революцией даже словом; остановка только за благоприятным и подходящим случаем... Но пока еще свет очей с нами, и жизнь не отнята – над нами родное небо, ласкающее солнце, кругом родная природа, расцветающая теперь весеннею красой, с нами родные и близкие люди, родные храмы...

Но что сказать вам, безвременно погибшие, убиенные и растерзанные мученики долга? Кто вас утешит и восхвалит за понесенные страдания, за отданную Родине в молчаливом подвиге жизнь, за кровавые, горящие раны? Где теперь ваше родное, ваше небо, ваше солнце? Где ваш храм и где вы служите Богу, Которого вы возлюбили?

Отвечает святой тайнозритель Иоанн: Взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть... стояло пред Престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих... И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды, кто и откуда пришли?.. И он сказал мне: это те, которые приити от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровью Агнца. За это они пребывают ныне пред Престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на Престоле будет обитать в них. Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной... и отрет Господь всякую слезу от очей их, и смерти уже не будет, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. Для них уготован на небе новый и великий город, святой Иерусалим... Господь Бог Вседержитель – Храм Его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец... Ворота его не будут запираться днем; а ночи там не будет. И принесут в него славу и честь народов (Апок.7:9,13–17; 21:4,10,22–26). Вот где покой ваш, мученики долга, вот ваше небо, вот новый город, ваша вечная Родина!

В царство вечного вашего покоя пусть проникнет к вам молитва любви с вашей Родины земной. И скорби, и стоны, и слезы – горючие слезы ваших вдов и сирот, отцов и безутешных матерей, родных, близких и всех честных русских людей, верных долгу пред Богом и Родиной, – пусть взойдут на небо. Океаном горя нашего поднимутся эти слезы и достигнут вечного града вашего, вашей новой Отчизны. Они предстанут безмолвные пред Сидящим на Престоле и будут умолять о вас вечного Агнца, Искупителя мира, умолять вечную Милость и Правду... Долго-долго будут они литься по скорбному лицу вашей земной страдающей Родины: просочатся они и до ваших земных могил и омоют ваши страдальческие кости!

Нам же, еще оставшимся в живых, всем слугам добра и Отчизны, нам в заповедь: молитва о вас и память, почитание вашего подвига не словом только, но делом, верностью христианским началам жизни, верностью нашему долгу пред Богом и Родиной, неустанною борьбой с замутившеюся общественною мыслью и совестью, готовностью постоять во имя долга до смерти и крови. Только в этом выразятся наше почитание и наша благодарность мученикам за Родину. А страх, уступки, измена тому, чему они служили, – это будет признанием бесплодности и ненужности их подвига, горькою насмешкой над пролитою их кровью, вторым их распятием.

Кровь Агнца Непорочного – Христа, пролитая во оставление грехов мира, будет приноситься здесь воспоминательною, умилостивительною о них Жертвою. Да будет она для них очищением и залогом вечной к ним милости и вечного спасения. Они ушли от земли, ибо так подобало им исполнить всякую правду, по образу Христа. Да будет правда Его и милость их вечным покровом, их вечною радостью! Аминь.

Слово при погребении игуменьи Нины, настоятельницы Саитаврского монастыря в Мцхете (Грузия), 3 января 1905 г.²²⁹

Ты же отыдеши ко отцем твоим в мире,

препитан в старости добрей.

Быт.5;15

Как будто сегодня и как будто именно о почившей матери Нине сказано это библейское слово. В глубоком мире, в старости честной и доброй отошла она к отцам своим и к отцам своего народа. И если смерть каждого человека-христианина полна назидания, если назидательна и смерть младенца, то тем более исполнена глубочайших поучений и самых памятных уроков смерть почившей старицы-монахини. Станем же, братие, у ее гроба, выслушаем ее последние, безмолвные уроки.

Отошедши к Господу в глубокой старости, приложившись к отцам своего родного народа, и видимо еще пребывая среди нас сегодня в последний раз своим телом, она является теперь как бы вестницею иного, горнего мира, голосом предков, обращенным к живущим и имеющим жить поколениям. Неразрывна эта таинственная связь прошлого с настоящим и будущим; разорвать, прекратить ее невозможно – все равно, что признать несуществующими у пожилого человека его детство и юность, все равно, что пересечь одно живое тело пополам и ожидать продолжения его жизни. Непреложной этой истине, живой духовной связи настоящего с прошлым в его самых лучших и святых заветах и служила в долгие годы своего жития покойная в этой древней обители древнего Мцхета, где мы с вами, братие, сейчас предстоим святому алтарю. Предстала духом почившая пред святою и равноапостольною Ниною, имя коей она носила, на месте жития и подвигов которой и она подвизалась; узрела она святых и блаженных Мириана и Нонну, первых благоверных князей Грузии; узрела святых и благочестивых их царственных преемников; узрела сонмы первопрестольников в Иверской Церкви, блаженных архипастырей и пастырей, подвижников, мучеников, героев народных, кровью своею запечатлевших здесь во дни нашествия врагов свою верность родной Церкви и родной стране.

Что она скажет им? С полным правом скажет она им: «Вы завещали народу грузинскому Крест Господень, вы оставили ему веру святую, православную, нерушимую, вы заповедали ему закон Господень, вы дали ему слово Божие, вы устроили храмы и честные обители, вы повелели сынам вашего народа всем сердцем, всею душою, всем существом любить Бога и Его Единого, в вере искать своего спасения, счастья и смысла всей жизни. Я исполнила ваши заветы, сколько было сил; во все дни моей долгой жизни я помнила их и им служила. Вот моя седая голова, столько пережившая, столько переиспытавшая: она с молодых лет кланялась только Богу Единому, о Нем Едином помышляла. Вот мое сердце, теперь переставшее биться; вот мои уста, теперь на земле безмолвные; вот мое тело, ныне мертвенное и недвижимое: всем, всем существом моим я уневестилась Христу моему, служила вере, святому Православию как престарелая евангельская Анна-пророчица, дщи Фануилева <...> яже не отхождаше от церкве, постом и молитвами служащи день и нощь (Лк.2:36–37); я презрела мое княжеское имя; я оставила мир, который некогда и мне улыбался, и меня манил к себе; я послужила Богу и исполнила святые заветы предков моих в том монашеском чине, который во дни моего земного жития подвергался такому глумлению, таким насмешкам и гонениям, каких не видела Церковь Святая от первых дней своего бытия. Никто не знал, никто не видел, как мне в моем монастыре, славном знатностью и святыми воспоминаниями, пришлось вести жизнь подвига и молитвы, и богомыслия часто в скудости и нужде, часто в недостатке хлеба насущного на завтрашний день для меня и моих сестер, как мне приходилось заботиться о том, чтобы не разошлись от голода овцы моего стада... И только по смерти моей узнали, что у меня ничего не было из благ мирских, что меня и похоронить почти не на что.

Ныне я окончила мое земное поприще и переселилась ко граду Бога Живаго, Иерусалиму Небесному, и тьмам Ангелов, торжеству и Церкви первородных, на небесех написанных... и духом праведник совершенных, и к Судии всех Богу и Ходатаю Завета Нового Иисусу (Евр.12:22–24), моему Жениху Небесному».

Что же ответит новой пришелице на небо святой сонм небожителей? Узнают ли ее предки святые, признают ли ее своей близкой, родной? Они узнают ее по той святой вере, которой служили они и служила она; они узнают ее по преданности тому Православию, той Церкви Божией, ее уставам и заповедям, которыми водились в жизни земной они и которыми и она жила и существовала.

И верим мы – святые небожители, молитвенники за землю Иверскую, примут почившую в свой светлый круг, и Небесный Жених скажет ей великое слово: прииди, наследуй уготованное тебе блаженство; в малом была ты верною, над многими тебя поставлю; сеявшая слезами, пожни теперь радостью; в дому Отца Моего есть тебе обитель...

Здесь и нам поучение у этого фоба. Монашество не всем доступно и не все к нему призываются: только могий вместити да вместит.

Но то, что составляет душу монашества, есть душа и христианства. Стремление к постоянному духовному совершенству; всецелое подчинение Богу и Его закону; распинание плоти со страстьми и похотьми; подчинение чувственности духу; обновление в себе образа Божия; отречение от себялюбия и всех страстей плотских и духовных; стремление к богообщению; соединение со Христом; постоянное богомыслие, память и приготовление к вечной жизни. Разве это не обязательно для каждого из нас? Основа монашества – смирение, душа его – любовь, и конец – непрестанное возрастание в духе и в любви к Богу и ближним, в любви чистой, святой, свободной от всего низменного и страстного. Разве это не указание пути в Царство Божие для каждого христианина?

Услышим же голос любви и посмертного назидания от этого гроба. Уста мои молчат, но сердце вещает – так учит нас почившая. Оно вещает, подобны мне бывайте, отдайте жизнь вашу всю безраздельно, всю без остатка Богу и Его закону, Церкви и ее святому водительству. В этом найдете вы мир, которого ищете и не имеете; в этом богатство, которого ни червь, ни тля тлит, которого воры не подкапывают и не крадут; в этом ваше счастье на земле, к которому вы идете без веры, без Бога, без молитвы и поэтому никогда не найдете; в этом существо жизни и истории вашего родного народа; в этом ваша связь с отжившими поколениями славных предков, связь живая земли с небом, и в этом ваше вечное спасение на небе!

Не слышится ли вам, братие, и еще мольба почившей? Она гласит: я любила эту святую и древнюю обитель, для нее жила, о ней заботилась, и что вы видите здесь благоустроенного, все это я создавала трудами и заботами, испрашивая средства у добрых людей. Поберегите же, сохраните мое сокровище, не дайте ему погибнуть, поддержите вашей любовью и ревностью к вере и к дому Божию! Оно ведь и ваше сокровище, ваша честь, слава, ваша родная святыня!

Поклон тебе до земли, мать всечестная, за твои уроки и назидания, поклон благодарный и наши от души молитвенные желания. Иди, благодатная душа, иди в мире туда, куда позвал тебя Господь Бог, иди к Жениху твоему Небесному, и да будет покой твой – честь.

Блажени мертвии, умирающии о Господе... ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих... (Апок.14:13)- Аминь.

Речь при поминовении убиенного великого князя Сергия Александровича, 7 октября 1907 г

Немногим, быть может, известно, что сегодня именины преподобного отца нашего Сергия, память святых мучеников Сергия и Вакха²³¹; в честь одного из них и назван великий Радонежский подвижник и всея России чудотворец.

Не вспоминается ли нам невольно умерший смертью мученика, соименный преподобному Сергию и имевший его своим небесным покровителем, царственный витязь и подвижник за землю Русскую благоверный великий князь Сергий Александрович²³²? В день, когда в Москве открывается отдел Императорского Палестинского общества²³³, в котором он столь долго трудился и которое благоустроил, – как не вспомнить о нем, как не помолиться об упокоении со святыми его души? К тому обязывает благодарное сердце членов и соревнователей общества, о том же говорит и апостол, когда заповедует христианам: поминайте труждающихся у вас.

Великая скромность покойного августейшего председателя Палестинского общества и благородная опасливость, чтобы его высокое и властное положение в Москве не было истолковано как принуждение и давление на подчиненных, в случае открытия здесь им отдела общества, – вот что препятствовало совершиться сегодняшнему торжеству гораздо раньше. Ныне время для него приспело.

Имя почившего великого князя Сергия Александровича тесно и неразрывно связано с Палестинским обществом. В служении покойного благу общества сказалась и высота задач и целей самого общества, и высота души августейшего его работника и созидателя. Нам невольно и естественно приходится говорить о том и другом вместе и одновременно.

Святая Земля с детства предносится мысли и воображению каждого верующего. Ее созерцание питает и возгревает живое религиозное чувство живым напоминанием о Том, Кто там родился и жил во днях плоти, учил, чудодействовал, умер и воскрес, совершив наше спасение. Чем сильнее религиозное чувство, чем набожнее душа, чем более она способна преклониться в благоговении пред тайной Воплощения и Голгофы, тем сильнее стремление ко граду Иерусалиму и к его святыням. И хотя изменилась Палестина до неузнаваемости, хотя умолкли во Святой Земле гласы пророческие и, во исполнение вечного проречения Христова, Иерусалим попирается языки, дóндеже скончаются времена язык (Лк.21:24), – Святая Земля, однако, одним своим видом воскрешает в душе то, что в ней свершалось в течение веков и тысячелетий таинственного и мирового, навеки незабвенного, о чем поведали нам глаголы Священного Писания.

Набожная душа покойного великого князя была именно такою, что она способна была проникнуться сознанием святости Святой Земли и уразуметь ее значение для верующего. Он и сам отправился туда паломником, он сам видел ее своими глазами и вместе со множеством верующего народа, вид которого всегда доставлял для него высокое наслаждение, пережил святые чувства высокого религиозного восторга и умиления. Знал ли он, предчувствовал ли, что в этом было для него, для его жизни и смерти, что-то особенно знаменательное и прямо пророческое? В городе, который из века в век от лет древних был знаменем верности Богу и основным началом религиозного и народного быта Израиля, в городе, который был местом смерти и заклания стольких мучеников и одного – Захарии, сына Варахиина, убитого даже в храме, между жертвенником и алтарем, – в этом древнем Сионе думал ли августейший паломник о том, что в русском Сионе, в Москве, этом храме России, в священном Кремле, как ее алтаре, падет и он сам жертвой злобы и ненависти врагов народа и станет мучеником России?

Святая Земля будит в верующем сознание братства православных народов. Вместе с тем она говорит о печальной судьбе и тягостном положении Православия на Востоке и мировом значении России, его единственной защитницы, исторически и преемственно восприявшей это призвание от умирающей Византии. Какое патриотическое сердце не вдохновлялось этими мыслями? Какая русская душа не горела огнем, не трепетала от предчувствий таинственных велений и указаний Промысла относительно России и православного Востока? Давно, на заре нашей истории, еще во дни слабости, в дни нестроений, смуты и усобиц на Руси, русский игумен уже возжег на Гробе Господнем кандило за землю Русскую²³⁴.

Мог ли не отозваться на все это и покойный великий князь, этот витязь-патриот, этот вдумчивый и прозорливый государственный муж и радетель за землю Русскую? Мог ли он всем сердцем не отдаться Обществу, которое утверждало на Востоке Православие, делало на Востоке русское дело, благовествовало русскую честь и славу и поздним потомкам древних русских паломников давало возможность у величайшей святыни христианского мира приносить молитвы за Россию? Во дни смуты русской, начало которой он пережил и перечувствовал, не неслась ли душа великого князя туда же, в молитве за Русь и царя? И, думается, знал и чувствовал он, что он сам падет жертвою смерти, в числе многих других героев долга, кровь которых пролилась как семя и основание для будущего покоя и счастья Родины.

Церковная песнь взывает к земному Иерусалиму: «Радуйся, Сионе святый, мати Церквей, Божие жилище! Ты бо приял еси первое оставление грехов Воскресением». Другая песнь церковная зовет христианина «не к тому в земной Иерусалим», но от земного переносит его мысль и чувство к новому, небесному и горнему Иерусалиму, где нет солнца и луны, где ворота не затворены день и ночь, где царствует Агнец Божий – Христос, где стоит Престол Агнца.

Пред этим Престолом в числе тех, изображенных тайнозрителем, что пришли к Нему от скорби многой, в одеждах белых и с пальмовыми ветвями мира, с песнью вечной хвалы Сидящему на Престоле и вечной победы, верим, пребывает и мученик наш великий князь Сергий Александрович. Не алчет, не жаждет он и не палит его зной... (см.: Апок.7:9–17). И он приял оставление грехов Воскресением Христовым, и он приимет вечные кровы в горнем Иерусалиме.

В этот час заупокойного о нем моления, продолжая в любимой им Москве любимое им дело, мы призываем его светлый дух, и, приобщая его к радости подвига во имя Церкви и России, мы уповаем на невидимое его нам вспоможение духом его любви, его загробного дерзновения в молитве к Богу. В его светлом образе, в его заботливых трудах, в его сочувствии делу Палестинского общества пусть новый московский его отдел найдет для себя источник вдохновений, бодрости и радости труда! Аминь.

Слово у гроба архиепископа Никона в Москве, на Курском вокзале, 6 июня 1908 г

Не чужой для Москвы убиенный святитель Божий²³⁵, как начальник одной из обителей древней нашей столицы. Но бесконечно он теперь дорог сердцу России, создавшему и хранившему издревле бережно русские церковные и государственные начала, как проливший теперь за эти начала кровь свою и отдавший им жизнь.

Да, воистину, меч Божий не перестает посекать нас, и горе за горем, удар за ударом поражают сердце наше! При виде этого гроба горе наше так тяжко, так больно дает себя чувствовать, что связывает самое слово. Убивали доселе рядовых священников, калечили и ранили простых проповедников, служителей Церкви. Но вот пред нами неслыханное злодеяние – убийство архипастыря; рука злодеев поднялась на убийство высокого представителя Церкви, стоявшего во главе обширной паствы, правившего целой областью в несколько епархий. Когда в Крыму, в Алупке, кинжалами резали трое злодеев священника Троепольского, когда ни крики жены, ни слезы пятерых детей не могли остановить злодеев, когда один из них обратился к истекающему кровью несчастному мученику со словами: «Прости, батюшка» и, получив ответ: «Бог простит», нанес последний, самый жестокий, смертельный удар своей жертве и, как оказалось, спрашивал лишь для того, чтобы удостовериться – жива ли еще жертва, тогда думалось и казалось, что нет большей низости и наглости, нет отвратительнее дерзости и лицемерия.

Ныне мы видим: и эта мера превзойдена. За всю историю русскую мы знаем только два случая зверского убийства архипастырей, один из них в Москве, но то было проявлением дикого безумия толпы. Здесь мы видим преступление, задолго обдуманное, приведенное в исполнение с сатанинской жестокостью, с невероятным хладнокровием, с дьявольским лицемерием. Здесь мы видим определенных лиц, которые свершили кровавое дело, умножив его еще другими убийствами, и скрылись. Их совесть, по-видимому, спокойна, и кровь пролитая, неповинная, не палит огнем их сердца.

Наш законодательный кодекс даже не предвидит убийства архиерея и не указывает для него наказаний: так не вмещалось ни в ум, ни в сердце законодателя столь гнусное преступление. И вот – наше время дало доказательство, что и такое преступление возможно.

Какое же ужасное время! Какие ужасные нравы! Хотят запугать архипастырей и пастырей, хотят их заставить повернуть с пути долга. Как бы возвращаются давно отшедшие времена гонений, направленных главным образом на предстоятелей Церкви.

Но история гласит, что мера гонений всегда была слабее духа исповедничества в служителях Христовой Церкви. Сонм мучеников упредил нас на этом пути и светит нам своим примером. И история же гласит, что ни меч, ни огонь, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина – никто и ничто не отвратит пастырство Церкви от исполнения им своего призвания. Пусть найдутся слабые, пусть будут падшие: все пастырство пребудет верным Христу и Церкви. А примеры мученичества, такие, как у нас сейчас пред глазами, не устрашат, не запугают, напротив, ободрят истинных служителей Церкви и Родины идти до конца путем служения долгу.

Господь ведает, что творит. Господь ведет Свою Церковь. В урочный час Он попустил пролиться крови неповинной. Она, эта кровь, на убийцах и на их скрытых вдохновителях и попустителях. Но, верим, силен Бог и злое обратит, по последствиям, в доброе. Да будет Его святая воля!

От царского престола и до последней хижины поселянина на православной Руси пронесся стон негодования пред неслыханным злодеянием. Он слышен был на всем печальном пути следования этого гроба от города крови – Тифлиса до сердца России. Уже в этом самом – земной суд злодеям и злодейству. Будет Божий суд, небесный. На нем восстанешь и ты, обагренный кровью, убиенный Божий архиерей, и верность твою, и труд, и любовь, и смерть, и кровь, и архиерейство твое да помянет Господь Бог во Царствии Своем всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

8 июня 1908 г.²³⁶

Тяжело было нам встречать здесь, в Москве, в сердце России, гроб мученика-архипастыря, архипастыря, которого так недавно видели здесь полного духовной жизни и телесных сил, которого провожали на дальнюю замутившуюся окраину со страхом и вместе с надеждами на то, что он, быть может, сохранен будет для Русской Церкви. Увы, ни его испытанная мудрость в управлении, ни природный ум, ни обаятельные качества сердца, ни благородство души, ни мягкость в обращении, ни справедливость во всех делах и отношениях – ничто не спасло его от зверей-людей, жаждущих убийств и крови, пылающих ненавистью ко всему русскому. За что эта ненависть? За то разве, что Россия оказала одни благодеяния народу, пославшему убийц к этому архипастырю-мученику? За то, что Россия, в защиту и ради избавления этого народа от диких орд мусульманских, залила Кавказ кровью своих сынов и засыпала его своим золотом, вычерпывая его из средств своей небогатой страны, урезывая потребности своего родного народа ради великой христианской идеи человеколюбия? Не будем здесь говорить подробно о причинах, непосредственно на месте приведших к убийству экзарха. Мы говорим здесь это слово, мы молимся о новой жертве смуты среди представителей общественных русских патриотических организаций; на одну из сторон общественной жизни, способствовавших кровавому и неслыханному преступлению в Тифлисе, мы и обратим наше внимание.

Безмерно тяжело было встречать этот гроб мученика-архипастыря здесь, в Москве, потому еще, что здесь, именно в Москве, в одной из ничтожных газет против убиенного экзарха с первых дней его вступления на паству в Грузии велась систематическая и озлобленная травля. Обвиняли покойного и в недостатке ума, потому что он-де из сельских священников, и в несправедливых отношениях к пастве, и в том, что он якобы «душил» грузинский клир, что он будто бы оскорблял грузинский народ, что он корыстолюбив и жестокосерд, что он чуть ли не ради собственного удовольствия в карете переехал какую-то девочку (чего на самом деле не было)... Скажут: ничтожны газета и ее сотрудники, в Москве о них никто не знает. Но нужно быть на Кавказе, нужно знать тамошние нравы, нужно иметь представление о множестве больных кровавым безумием людей среди народностей Кавказа – плодах многотысячелетней кровавой истории этой страны; нужно знать, какое впечатление производит на них то обстоятельство, что русская газета, русские публицисты льют грязь на русского экзарха, нужно знать, как чрез это все действия экзарха и его сотрудников приписываются их капризу и жестокости, а не требованиям долга русского человека. Нужно все это знать, чтобы понять, какое значение в науськивании и подстрекательстве к преступлению имела газетная травля против покойного экзарха. Эта травля бьет по больным нервам неуравновешенных лиц, взволнованных революционной агитацией и склонных к убийствам по самым ничтожным поводам, эта травля заранее возводит убийц в разряд народных героев...

Да, тяжело нам встречать этот гроб! А как тяжело тем, кто был и служил на Кавказе, кто живо может перенестись в обстановку гнусного злодеяния, кто ясно себе представляет все то, до чего только с величайшим трудом может дойти судебная власть, и, вероятнее всего, во всей глубине никогда не дойдет! Ведь нашу сегодняшнюю заупокойную молитву, предстоя собору священства, совершил и сейчас среди нас присутствует владыка митрополит, от которого на Кавказе отведена была Господом рука таких же убийц, которые теперь свели в могилу одного из его преемников по кафедре. Здесь, среди нас, достойнейший служитель алтаря, протоиерей Тифлисский отец Сергий Городцов, жестоко раненый двумя пулями, чудом Божиим, молитвами горячо любящих его русских людей сохраненный для жизни и славной деятельности: он может подтвердить, как один за другим падают в Тифлисе под ударами убийц десятки и сотни русских патриотов, членов Тифлисского патриотического общества. Пред вами, наконец, и это самое слово говорит человек, над головой которого на Кавказе также не раз веяли призраки смерти, и жизнь которого была обречена той же дикой расправе, плоды которой мы видим в лице убиенного архипастыря. Я глубочайше убежден, что та же клика преступная, обрекшая некогда меня на смерть, привела теперь в исполнение кровавый заговор и против экзарха. И потому вы простите за этот порыв, за это негодование не только к презренным убийцам, но главным образом и к тем русским подстрекателям на убийства церковных работников на Кавказе, к тем подстрекателям, которые вот уже почти два десятка лет занимаются своим низким делом, которые нам, кавказским деятелям, особенно ведомы и чувствительны были, которые теперь могут при виде совершенного злодейства видеть плоды своих усилий.

Да, безмерно нам тяжело говорить. И все-таки ты, безвинно погибший, ты, кровью залитый, ты, мученик русский, можешь пред лицем Господа, и Церкви, и России сказать словами апостола: не всуе текох, не вотще трудихся (Флп.2:16). Не будет забыто твое имя, не будет забыто твое дело. Ты кровью оросил служение чести Русской Церкви, ты не уступил ничего из своего долга, и ты этим, как древние мученики, укрепил, оживил и уплодоносил русское церковное дело на Кавказской окраине. Говорить теперь об уступках, действовать твоим преемникам не по твоим стопам – трусливо; ради охраны мнимого спокойствия и собственного благополучия уступить желаниям тех, которые хотят кровью залить дело Церкви и ее интересов достигать убийствами – это значило бы ругаться над твоей кровью и над твоей памятью.

Газеты передают, что покойный экзарх, сраженный пулями, успел только спросить: «Кто еще убит?» и затем, узнав, что никто не убит, перекрестившись, умер. Что это? Пророческий вопрос? Кто еще будет убит? Чья очередь? Кому враги России готовят мученическую кончину? Но кто бы ни стоял на очереди, какой бы ни был длинный ряд намеченных жертв, достойный русских призыв после каждой жертвы один: сомкни ряды! Таков завет и убиенного архиерея-мученика. Вечная ему память!