История русского раскола, известного под именем старообрядчества

Приверженность русского народа к обрядовой стороне религии.– Крайняя скудость образования во всех классах русского народа и в самом духовенстве.– Горделивое и преувеличенное мнение русских книжников о значении правосл. русской церкви. – Как отразились указанные недостатки в религиозной жизни русского народа на состоянии цер. богослужебных книг и на опытах их исправления.

Одной из причин, подготовивших раскол в Русской церкви, была приверженность русского народа к обрядовой стороне религии. Эта приверженность может быть объяснена, с одной стороны, игом язычества, тяготевшим над до-христианскою Русью, с другой, – низким уровнем умственного развития наших предков, на заре истории не могших понять глубоких истин христианской религии. Как известно, заклинания, волшебства, обстановка полная таинственности: и пустая содержанием – всегда составляли отличительную черту язычества. Всецело покоясь на внешности, язычество жило и покоряло темные массы множеством бессодержательных, как и само оно, обрядов. Предки наши, свыкшись с обрядами в язычестве и полагая в них сущность религии, перенесли свой взгляд и на христианство. Неподготовленные к его принятию (большинство было таковых), не отставшие от языческих привычек, наши предки, после крещения, долго еще считались христианами только по имени, а в душе оставались теми-же язычниками, имея у себя и волшебников, и языческих богов, и праздники с анти-христианским характером. И чем менее языческая Русь могла уяснить себе дух христианства, высоту его учения, тем более обращала внимание на его внешность. Но, к сожалению, на внешности это внимание и останавливалось, ибо большинство не только не понимало значения внешних действий и обрядов, но даже не знало, что внешнее действие или обряд есть только завеса, прикрывающая Божественную истину. Привязав свой ум к внешнему выражению христианства, наши предки не обращали, или правильнее, не в силах еще были обратить внимание на его внутреннюю сторону. Свет веры в самом существе ее был еще слишком ярким для слабых духовным зрением, недавно принявших христианство наших предков. Между тем средство, при помощи коего можно было-бы исправить эту односторонность – умственное развитие, – просвещение было так-же юно на Руси, как и само христианство. Таким образом с одной стороны, навык к обрядам в язычестве, с другой, – отсутствие просвещения были причинами односторонней привязанности: к религиозным обрядам наших предков с принятием ими христианства. Эти же самые причины действовали и в дальнейшем периоде его развития в периоде его исторической юности. И в этой время следы обрядового направления заметны во всех; слоях общества, начиная с князей и оканчивая простолюдинами. По свидетельству летописцев, князья по преимуществу заботились о видимой внешней стороне религии, за князьями же следовали и остальные; всех вообще мало интересовало содержание христианской религии, высота ее учения, но они считали предметом величайшей важности соблюдение уставов, касающихся внешнего благоповедения. Само духовенство того времени мало чем разнилось от своих пасомых; даже представители его – русские архипастыри – не чужды были общей обрядовой жизни. Это доброе само по себе, благочестивое направление могло, при отсутствии умственно-религиозного развития, привести к той односторонности, что церковную внешность – чины, уставы, обряды – стали отожествлять с догматическими верованиями, усвоять ей значение неизменности.

Развитие обрядовой стороны религиозной жизни русского народа, развитие ее до односторонности, до отожествления с догмой вероучения, усиливается особенно ко времени Стоглавого собора (1551 г.). Значение обрядов в это время возросло до того, что преступить какой либо самый незначительный из них – значило нарушить весь религиозный строй жизни. Религия представлялась чем то внешним.

На такой-то религиозно обрядовой почве возникли споры об аллилуиа и о посолонном хождении. Эти споры были родоначальниками всех остальных раскольничьих распрей, легших в основание русского раскола. Первое известие о возникновении таких споров и решении их церковною властию мы встречаем в начале XV в. Именно, митрополит Фотий, решая разные вопросы церковной практики, писал псковскому духовенству (1419 г.), что произносить аллилуиа должно три раза, а четвертый раз – „слава Тебе Боже“. Это краткое известие дает возможность видеть, что среди псковичей в то время были уже разногласия относительно аллилуиа, что произносили ее не три раза, а как-нибудь иначе.

Несколько позднее, около половины XV в., споры об аллилуиа усиливаются. Местом их по прежнему был тот-же Псков. Здесь, в одном монастыре вопрос об аллилуиа занимал препод. Евфросина, который, по сказанию его жития, много скорбел и, «сетовал безмерною печалию пред Богом о пресвятые аллилуиа», не зная сугубить или трегубить ее. Полный сомнений, преподобный Евфросин отправился в Царь-град, беседовал с патриархом, слушал богослужение в соборной Софийской церкви, обошел многие св. места и честные монастыри и вынес убеждение, что следует „дважды глаголати пресвятая аллилуиа“. Разрешив таким образом свои сомнения, препод. Евфросин, по возвращении, в свою обитель, уставил чин сугубить аллилуиа. Но лишь только в Пскове стало известным такое нововведение препод. Евфросина, против него вооружилось все псковское духовенство. Особенно сильны были нападки священника Иова, пользовавшегося во Пскове большою известностью за свою ученость. Иов, прямо называл препод. Евфросина еретиком. Споры разгорались сильнее и сильнее. К преподобному, для убеждения оставить новшество, посланы были в обитель диакон Филипп и неизвестный священник „оба мудра зело философа“. Посланные доказывали, препод. Евфросину, что установленный им чин – сугубить аллилуиа – новый, что церкви Божии „издревле навыкли троить ее“ и что последний обычай более правильный, так как в Боге три лица и аллилуиа следует произносить во славу каждого из них. Но преп. Евфросин стоял на своем и, в оправдание сугубой аллилуйи, указывал спорившим на обычай вселенской церкви. Такая защита Евфросином сугубой аллилуйи еще более вооружила против него псковичей: его открыто стали называть еретиком и, проходя мимо его монастыря, не хотели делать поклона. „Вот тут, – говорили, – авва-еретик живет; не следует и церкви его кланяться“. Находясь в таком печальном положении, преп. Евфросин обратился к архиепископу новгородскому Евфимию с просьбой разрешить возникшие споры и защитить его от преследования и жестокого обращения с ним псковского духовенства, в особенности Иова. Евфимий, однако, не внял этой просьбе и отвечал препод. Евфросину, что он по своей немощи не в состоянии постановить что-либо определенное касательно произношения аллилуиа. Таким образом, вопрос об аллилуиа, согласно житию преп. Евфросина, не был разрешен до самой кончины последнего (1481 г.). Что действительно споры об аллилуиа продолжались еще в пределах новгородской архиепископии в XV в., это видно из послания грека Димитрия Толмача к новгородскому владыке Геннадию в 1493 г. В своем. послании Димитрий говорить, что и в Греции шли споры относительно произношения аллилуиа, которая и трегубилась в честь св. Троицы и сугубилась для выражения мысли о двух естествах во Христе. „Ино как ни молвит человек мыслию, так и добро“ – добавил при этом Димитрий. Эти самые мысли почти теми-же словами повторил архиепископ Геннадий в своем сочинении «О миротворном круге».

В том-же XV в. возникли споры о посолонном хождении (по-солонь, по солнцу). Начало их относится к 1478 году, т. е. ко времени освящения Московского Успенского собора. В это время великому князю Иоанну III донесли, что м. Геронтий совершил освящение не по солнцу. Великий князь прогневался на святителя за такое отступление и сказал, что „за это гнев Божий приходит“. Вопрос по времени был слишком важен, чтобы остаться неисследованным. Для решения его стали наводить справки в богослужебных книгах, но желанных подтверждений законности посолони нигде не нашли. Споры между тем усиливались: одни из споривших стояли за владыку, другие были на стороне князя. Последний для состязаний по возбужденному вопросу вызвал владыку ростовского Вассиана и архимандрита Чудова монастыря Геннадия. Оба они защищали посолонное хождение; но особыми свидетельствами его не подтвердили. Митрополит же представил в защиту своего мнения то соображение, что кадят в церкви обыкновенно против солнца, следовательно, и крестный ход должен быть совершаем против солнца. Долго препирались спорившие, но „истины не обретоша“. Между тем храмы строились и не освящались вследствие отсутствия точных указаний, как ходить: по-солонь или против солнца. Митрополит не хотел отказаться от своего мнения и удалился в Симонову обитель, оставаясь там до тех пор, пока великий князь не предоставил ему права поступать в практике спорного вопроса, как ему угодно. Таким образом, вопрос о хождении по-солонь остался открытым: ходить-ли по солнцу или против солнца – устава не учинили.

Означенные споры показывают, до какой уже степени в XV в. придавалось значение обычаям, имевшим место в обрядовой стороне религиозной жизни русского народа. Сами по себе незначительные, обычаи эти волнуют общество, привыкшее усвоять обряду значение чего-то неизменного. Но если в рассматриваемое время поднятые споры имели местное значение и выражали собой несогласия между частными лицами, то спустя несколько десятков лет, не далее половины XVI в., им стараются придать характер чего-то общерусского и общецерковного, и неправые мнения о некоторых обрядах прямо возводятся на степень догматов. Это мы видим в так называемом Стоглаве или в определениях Стоглавого Собора. Мнения раскольников, возводимый в сих определениях на степень догматов следующие: следует благословлять и креститься двумя перстами; надобно сугубить аллилуиа, не брить бороду и пр. Но надо заметить, что основания, какие приводил Стоглавый Собор в защиту означенных мнений, весьма шатки и большею частью неверны. С другой стороны, большой Московский собор 1667 года отменил постановления Стоглавого собора относительно двуперстного сложения, сугубой аллилуйи и пр., заметив, что они писаны по простоте и неведению.

Второй причиной, подготовившей раскол в русской церкви, необходимо признать крайнюю скудость образования русского общества, вследствие неблагоприятных обстоятельств, долго пребывавшего во мраке неведения. Хотя с принятием христианства явилось на Руси религиозное образование народа и стали возникать школы, тем не менее просвещение в ней прививалось весьма туго. Было оно делом слишком новым, чтобы сразу пустить корни на так недавно еще языческой почве. Когда при князе Владимире стали отдавать детей граждан в книжное учение, то матери их, рассказывает летописец, плакали по них, как по мертвых. При князе Ярославе «нача вера христианская плодитися и расширятися», а вместе с нею росло и увеличивалось просвещение Руси. Сам князь любил книжное дело и в других поощрял любовь к нему. Много было писано и переписано книг в это время. Более других, на поприще просвещения выпало трудов на долю иноков. Но успехам христианства и успехам просвещения было не мало препятствий. Волхвы, друзья невежества и страстей, были злыми врагами христианского просвещения, сея старые заблуждения на новой христианской ниве. Не менее препятствовали просвещению и иноплеменные народы, опустошавшие поселения русских, каковы половцы и др. И в дальнейшем периоде жизни русского народа представляется весьма мало условий, который могли-бы благоприятствовать развитию его образования. Пламя Батые истребило памятники образованности почти во всех концах России, а иго монгольское давало простор лишь скорби и стонам об общих бедствиях. Дикий монгол одинаково был дик и в язычестве, и в магометанстве, и беспощадно жег груды книг, который собирали и берегли от его варварства. С другой стороны, междоусобия князей часто останавливали то, что начиналось для просвещения. Хотя люди просвещенные и ученые были тогда на Руси, но в общем образование не могло идти быстрыми шагами. Школ было слишком мало для обширной Руси и при том находились они в весьма печальном состоянии. Монастыри, рассадники веры и знания, были одинокими приютами просвещения, если не считать школ при архиерейских кафедрах. Что касается образования духовенства, то за исключением архипастырей, оно не шло далее пределов грамотности. О таком уровне его образования свидетельствуют сами же наши тогдашние владыки (митр. Киприан и др.). Даже север Руси, (где впервые обозначаются раскольнические мнения), этот уголок пощаженный монголами, в деле образования мало чем отличается от других мест нашего отечества. Там современная картина тогдашнего просвещения описана новгородским владыкою Геннадием. „Вот, – пишет он, – приводят ко мне мужика; я приказываю ему читать апостол, а он и ступить не умеет; приказываю дать ему псалтырь, а он и по той едва бредет. Я отказываю ему, и на меня жалобы: земля, господине, такова; не можем добыть, кто бы умел грамоте“ и проч. В половине XVI в. особенно было жалко положение духовного просвещения. На это, между прочим, указывал и Стоглавый собор, замечая, что „отцы и мастера (ставленников) сами мало умеют и силы в Божественном Писании не знают, а учиться им негде“. Эти свидетельства довольно ярко рисуют состояние просвещения в той среде, которая по преимуществу должна была руководить другими, и тем более имеют значения, что принадлежать лицам, близко стоящим к духовенству. Если столь низкого образования было духовенство, то нечего говорить о массе народа. В нем „мнящиеся быти учителями“ смотрели на просвещение, как на ересь, – на чтение книг, как на путь к помешательству ума. При таком взгляде, на образование, трудно, конечно, было осилить мрак невежества. „Какое несчастие, – говорит кн. Курбский, – отнимают оружие (просвещение), которым-бы можно было обличить еретиков, а других исправлять, и врачевство смертоносным ядом называют“.

Действительно, Россия в половине XVI в. крайне нуждалась в просвещении. Семена раскола зрели уже на почве невежества и отсутствие света знания благоприятствовало этому. При недостатке просвещения, чем далее, тем больше привыкали к сборникам старого времени, которые не могли ответить на текущие вопросы. Церковная письменность, как известно, стала развиваться у нас очень рано, но на первых порах она исчерпывалась списыванием болгарских и переводом греческих книг. Только второй период нашей истории более разнообразен; в нем встречаются уже разные роды письменности, каковы поучения, послания, проповеди и пр. Но и этот период отнюдь не богаче и не многим выше предшествовавшего. Наши предки по прежнему оставались учениками греков и южных славян и находились под их исключительным влиянием. Они спокойно продолжали идти тем путем, каким шли прежде, и воспитывали себя, кому доступно было, по сочинениям древних учителей церкви в славянском переводе, часто повторяя их мысли и приводя их изречения. Эта подражательная работа (XIII–XV вв.) прибавила к прежде существовавшим церковно-законодательным и другим сборникам некоторые новые. Кроме толкований на Св. Писание, церковных поучений, прологов и патериков, являются сочинения и сборники смешанного характера, таковы, напр., Пчела, Измарагд, Златая цепь, Изборник Паисиевский, Сильвестровский, Никона Черногорца и др. Но, к сожалению, наши предки, списывая изборники, т. е. избранные, лучшие места из древних учителей, в то же время писали и сборники, т. е. сбор всего, что попадалось под руки, – верного и ложного, полезного и пустого, спасительного и вредного. Таким образом явились апокрифы или тайные книги. Это религиозные повести, называемый иначе отреченными, запрещенными книгами. Для предохранения православных от чтения апокрифов, пастыри церкви составляли особые указатели (индексы), по которым можно было-бы отличать истинные книги от ложных. XVI в. особенно обилен такими подложными сочинениями, каковы, напр., Откровение Авраама, Заветы 12-ти патриархов, Енох, Варфоломеевы вопросы Богородице и мн. др. Чтобы придать авторитет сочинению, – привлечь внимание читателей, невежество времени каждую мысль русскую или болгарскую выдавало не иначе, как с именем то Златоустого, то Василия Великого, то Феодорита и Мелетия и пр. Можно насчитать до сотни русских сочинений с именами великих отцов Греции, или с неопределенным, но почетным названием „поучение св. отцев“. Кроме того, в народе ходило много книг суеверных, наполненных разными баснями, каковы: Шестокрыл, Воронограй, Аристотелевы врата и т. п. Само собой понятно, что такие книги могли только содействовать невежеству и суеверию, а не давать здоровую пищу уму. Эту последнюю наши предки могли почерпать из тогдашней духовной литературы, которая, без сомнения, отзывалась на вопросы времени и в проповедях, и в посланиях, и в других видах письменности. Но нельзя сказать, чтобы тогдашняя литература вполне удовлетворяла современным духовным потребностям русского народа; сочинения были для этого слишком малочисленны и мало распространены. Нет ничего удивительного после этого, что наши предки, при недостатке сочинений, привыкали к сборникам старого времени, не различали в них истину от заблуждения или от ошибок писца. Эта привычка к старине была так сильна, уважение к ней так велико, что на все старое стали смотреть, как на нечто неприкосновенное, святое. Между тем ошибки плодились, ложные убеждения крепнули, а исправления и опровержения их, за недостатком образования, не было. Святость-же старины, перенесенная на убеждения и ошибки, почерпнутые из неё-же, сообщили этим последним характер чего-то неизменяемого, неприкосновенного. Оставалось свету знания пролить свои лучи на эти ложные убеждения и ошибки, показать их несостоятельность и приняться за исправление их; но как скоро началось это дело, привыкшие к обрядовой стороне религии, по своему образованные среди наших предков, произвели раскол в русской церкви.

Третьей причиной, вызвавшей раскол, надо признать горделивое и преувеличенное мнение русских книжников о значении православной Русской Церкви и неповрежденное ее не только в учении, но и в обрядах, – мнение, соединенное с презрительным отношением не только к иноверцам, но и к единоверным грекам. Странным должно казаться явление, что наши предки, принявши христианство от греков, имея в них первых своих учителей и руководителей, греко-православную веру только на русской почве считают неповрежденной, а к грекам, давшим эту веру, относятся презрительно. Чтобы объяснить это явление, нужно заметить, что отношения русских к иноверцам, в частности к латинству, отличались чувством презрения издавна: уже сочинения первых русских учителей (Феодосия, митр. Иоанна и др.) проникнуты отвращением к латинству. Сохранилось об этом свидетельство также у мудрого святогорца пр. Максима, который хотя и воспитывался в западных школах, однако, пишет против латинян и даже их имени противополагает имя христианина (Великая княгиня Софья (супруга Иоанна III) по отце христианка, а по матери латынка). Эта вековая неприязнь к латинству произвела и утвердила в русском народе то жесткое мнение, которое выразил патр. Филарет в своем „Соборном изложении“; „всех еретических вер, говорить он, сквернейши и лютейши есть латыняне, папежницы: понеже всех древних еллинских, и жидовских, и агарянских, и еретических вер ереси проклятия в свой закон прияша, и со всеми с погаными языки, и с проклятыми со всеми-же еретиками обще все действуют и мудрствуют“. На таких мнениях воспитывался и народ; и он, подобно людям книжным, питал глубокую ненависть к латинянам. Поэтому достаточно было сказать о каком нибудь мнении или обычае, что он принадлежит латинянам и это мнение или обычай делалось русскому народу ненавистным. С чувством презрения русские относятся даже и к грекам. И, замечательно, это обнаруживается в русских еще в то время, когда понятие о греке они не отделяли еще от понятия о нем, как православном христианине. Известно замечание нашего первого летописца пр. Нестора: „а Греци лстиви суть и до сего дне“. Странен такой отзыв о греках, в особенности в виду того, что его высказывает инок, вполне преданный иерархии, которая тогда у нас была из Греции. Трудно объяснить причины такого раннего нерасположения русских к грекам, но несомненно, что чувство недоверчивости легло в основу отношений между ними. Правда, греки сами очень часто наталкивали русских на это недоверие опрометчивыми действиями цареградских патриархов (поставлением, напр., двух митрополитов для Русской церкви, одного при жизни другого) и этим не могли не подрывать добрых отношений к себе. С другой стороны, не мало усиливали недоверие к грекам и частые обращения их к западу. Как известно, Греция во время политических невзгод, всегда старалась войти в сношения с западом, чтобы властью папы поддержать свое существование. Такие комбинации не удавались, а в греках русские видели продажников своей веры.

Но это недоверие достигло высшей степени, когда митрополит Исидор (из греков), поставленный в Константинополе, согласился на принятие Флорентийской унии (1439 г.). С этих пор особенно замечается сильный поворот к худшему в мнении русских не только уже о греках, но и о самой греческой церкви. Когда, случалось, приходившие из латинских стран хотели спорить о вере – в прежние времена русские отсылали их к своим учителям – в Царьград, а теперь говорят, что „вроустии земли болшее православие и вышьщее христианьство“, чем в Греции.

Затем усилению подозрений относительно мнимого неправославия греков способствовало еще взятие Константинополя турками (1453 г.). Это печальное событие дало тогдашнему русскому человеку повод заподозрить в глубокой преступности пред Богом греческий народ, его иерархов и царей. Тогда прямо говорили, что по Флорентийском соборе „всякое нестроение нача быти (в греках) и от того времени Царьград безбожными тоурки одръжим бе и многая злая постигоша за отступление: православия“, что все это случилось, „понеже (греки) предаша гречьскую веру в латыньство“.

Для того, чтобы доказать отступление греков от православия составлены были даже особые сказания. Так, в сказании о Тихвинской иконе Божией Матери, по случаю ее явления, проводится та мысль, что икона эта до тех пор пребывала в Константинополе, пока не „нача быти в самех патриарсех и во грецех гордость и братоненавидение и неправда“, но как только греки отступили от православия, тогда чудотворная икона Пречистые Богородицы „изыде из царствующего града“, – с тем, конечно, чтобы появиться в России – стране православия. Еще более ясно проводится эта мысль в „Повести о белом клобуке“.

Содержание повести таково. В третье лето царствования Константина, папа Сильвестр крестил одного царедворца, – по имени, Изумфера. Некто Замбрия донес о случившемся царю, который сильно разгневался за это на папу и хотел было заключить его в темницу. Услышав о гневе царя, Сильвестр бежал и скрылся в какой-то горе. Случилось, что спустя несколько лет, Константин заболел проказой. Были приведены самые искусные чародеи и волхвы не только римские, но и персидские; они посоветовали царю для выздоровления скупаться в крови младенцев мужеского пола. Три тысячи младенцев должны были погибнуть под мечами жрецов, если-бы Константин не услышал стонов их матерей. Узнав в чем дело, он пожелал лучше умереть, чем пролить кровь неповинных детей. В туже ночь явились ему св. апостолы Петр и Павел с повелением призвать бежавшего от его гнева папу Сильвестра, ибо этот укажет ему купель, которая не только исцелит его от болезни, но и сподобить вечной жизни. Константин сделал, как ему было повелено. Призванный же Сильвестр крестил его, он выздоровел и хотел было в числе других милостей увенчать главу Сильвестра царским венцем. Но Сильвестр отклонил такую честь. Между тем царю было новое видение. Представшие те-же св. апостолы сказали, что если Константин хочет почтить папу, то пусть сделает ему на главу „одеяние бело“, образец которого они показали Константину. Тотчас были призваны самые искусные из „ризношвец“ и сшили белый клобук, который в один из праздничных дней царь торжественно возложил на Сильвестра. Последний, наученный в видении, носил клобук только, по праздникам, – в остальное же время хранил его в особом месте. Так было и по смерти Сильвестра до времени царя „Карулла“ и папы „Фармуса“. Эти не воздавали чести клобуку и скрыли его в стене. Так поступил и один неизвестный по имени, дала, бывший после „Фармуса“. Часто, в видениях слыша голос, предостерегавший не скрывать клобук, он, наконец, решил отослать его в „дальные страны“, удержав золотое блюдо, на котором клобук хранился. Когда, плывя по морю, один из посланных, по имени Индрик, хотел сесть на клобук, то сейчас же был поражен и умер. Другой – Иеремия, втайне исповедывавший христианство и воздававший почесть клобуку, во время крушения спасся с ним, получив в видении наказ с усердием беречь эту святыню. Прийдя в Рим, Иеремия обо всем случившемся передал папе, который поспешил положить клобук на прежнем блюде в, церкви. Вскоре папе, в видении отдано было ангелом грозное поведение отправить клобук в Константинополь к патриарху, что папа не медля исполнил. В Константинополе тогда был патриархом Филофей. И ему в видении предстал юноша и сообщил, что скоро имеют прибыть послы с клобуком, который он, по получении, должен отправить в русскую землю, в великий Новгород, архиепископу Василию. „Там-бо ныне воистину славима есть Христова вера“, прибавил юноша и скрылся. Действительно, на следующий день, когда патриарх со всем церковным синклитом находился в соборе, прибыли послы с белым клобуком. Патриарх сообщил об этом царю Иоанну Кантакузену и торжественно встретил послов. Будучи болен глазами, Патриарх тотчас выздоровел, как только надел на голову белый клобук. Затем последний с честию был положен в церкви. Между тем папа, пославший клобук в Константинополь, захотел возвратить его назад, о чем и написал патриарху. Патриарх, видя лукавство папы, сообщил о великом назначении клобука, а самого папу назвал безбожником и отступником от веры Христовой. Это письмо так подействовало на папу, что он страшно заболел и кончил жизнь в лютой болезни. Римляне, вследствие постыдной кончины этого папы, скрыли даже имя его; говорят, что это был Гервас (ий), а по другим – Евгений. Патриарх Филофей между тем хотел удержать белый клобук в Константинополе, чтобы самому носить его, о чем не раз говорить царю. Но однажды в видении получил вразумление от папы Сильвестра и царя Константина, что ему нельзя носить клобук, что он должен его отправить в царство Русское „православия ради“, ибо изволением небесного царя Христа клобук этот дан архиепископу великого Новгорода. После такого видения, белый Клобук немедленно был отправлен в Новгород с епископом Евмением, которому при том даны были богатые дары для архиепископа Василия. Василию также было видение. Ангел рассказал ему о происхождении клобука и дал повеление торжественно встретить его, носить на главе и передать своим преемникам. Сказанное ангелом Василий пополнил на следующий день. Когда белый клобук был встречен и принесен в церковь, от иконы Господа услышан был голос „святая святым“, а потом трижды „испола эти деспота“. При этом архиепископ Василий рассказал всем присутствующим происхождение клобука, который затем поставлен был в Софийской церкви. С тех пор святители новгородские стали носить „белый клобук“.

Эта повесть, как и предыдущее сказание, свидетельствуют, насколько преувеличено было мнение русских книжников о значении православной Русской Церкви. Отсюда понятно будет и отношение русских, вообще, к грекам и ко всему греческому. Чтобы уяснить, каким образом указанное мнение могло послужить причиной раскола в нашей церкви, нужно принять во внимание, что первый опыт исправления древле-письменных книг у нас был совершен Максимом Греком, и по греческим богослужебным книгам. Конечно, ни сам исправитель, ни образцы, по которым совершалось исправление, в глазах людей, державшихся раскольнических мнений, не могли иметь авторитета. Если икона Богоматери и белый клобук оставили Царьград и „изволением Божиим, православия ради“. перешли в Россию, если греки изменили вере Христовой, то, понятно, что наши книги, исправленные по греческим, будут неправославными, след., их не следует и принимать. Так думали предубежденные против греков русские люди.

Между многими другими недостатками в жизни русского общества, требовавшими неотложного исправления, Стоглавый собор указал и на неисправность церковно-богослужебных книг. По словам собора, писцы писали книги с неправильных переводов, вследствие чего, „опись к описи прибывает“, а между тем по таким книгам в церквах Божиих читают и поют (см. вопр. о божеств. книгах). Действительно, недостатков и погрешностей в богослужебных книгах и разногласий в чинах и обрядах того времени было не мало. Причина такого плачевного состояния наших богослужебных книг заключалась, прежде всего, в самом „книжном деле“. Как известно, книги в то время писались уставом или полууставом, т. е. угловатыми или прямолинейными буквами. Поэтому списывание было делом чрезвычайно трудным и только до тех пор производилось с усердием и внимательностью, пока считалось добродетелью, впоследствии-же, когда спрос на книги увеличился, переписка обратилась в ремесло. Переписчики старались переписывать как можно более книг, чтобы иметь больший заработок и, понятно, не обращали внимания на точное списывание. Отсюда появлялось не мало ошибок и погрешностей. Если переписчик старался объяснить непонятное слово и для этого писал на полях свое объяснение, то, случалось, такие объяснения позднее вносились в текст. Таким образом и произошло, что в одной рукописи кустодия (имате стражу с кустодиею Мф.27:66) названа девицей, ключницей Пилата. С другой стороны, не мало было ошибок, происшедших от незнания переводчиками какого-либо языка (славянского или греческого), от разности редакций богослужебных чинов в болгарских и сербских церквах, а иногда – просто от намеренной порчи книг. Так, по свидетельству новгородского, владыки Геннадия, еретики жидовствующие извращали текст Св. Писания, чтобы оправдать собственное учение. Об ошибках, умножившихся в наших богослужебных книгах частно от небрежности, а частию от невежества и произвола писцов, свидетельствовал впоследствии Максим Грек, который своими трудами представил первый опыт тщательного исправления древле-письменных книг.

Максим Грек, афонский инок, родился в Албании (Греция), первоначальное воспитание и образование получил на родине, а дальнейшее – в Италии, куда после падения Константинополя, массами стремились греки, и где находился тогда центр просвещения. Здесь он познакомился с латинским языком, изучил греческую и римскую литературу, разные науки (риторику, диалектику и др.); и довершил свое богословское образование на Афоне, пользуясь в продолжении многих лет богатою Ватопедскою библиотекою. В княжение Василия Иоанновича III, для приведения в порядок княжеской библиотеки и перевода книг, Максим Грек вызван был в Россию (1518 г.). Окончив дело, для которого прибыл, он однако не возвратился на Афон, но принял на себя новый труд. Это было исправление наших богослужебных книг. Нужно заметить, что Максим Грек, прибыв в Россию, не знал еще русского или славянского языка, а знал только по-гречески и по-латински. Принимаясь за исправление наших богослужебных книг, он, без сомнения, не мог еще тогда сам видеть и понимать погрешности в них; об этих погрешностях ему передавали по-латыни его русские сотрудники. Он обращался к греческому тексту и по-латыни же передавал своим сотрудниками, как нужно исправить указанные погрешности; сотрудники, на основании слов Максима, и делали исправления. Так Максим исправил Триодь, Часослов, толковое Евангелие, Апостол и Минею праздничную. В этих Книгах замечены были весьма важный ошибки, так напр., Христос был назван единым точию человеком (в Часослове), имеющим неописуемую плоть, созданным и сотворенным (в Триоди), бесконечною смертию умершим (в толков. Евангелии) и пр. Однако исправления Максима скоро должны были прекратиться. С одной: стороны, под влиянием предубеждения, порожденного недоверием к грекам, с другой, – по невежеству и приверженности к букве старых книг, образовался подозрительный взгляд на самые исправления Максима. На него стали негодовать тайно, а потом открыто; стали говорить, что он не исправляет, а портить книги.

Между тем переменились обстоятельства, касавшиеся Максима лично. После митр. Варлаама, любившего Максима, митрополитом поставлен был Даниил, давно негодовавший на него за его обличения (в сочинениях против монастырских вотчин). При том и великий князь теперь не был так расположен к нему, как прежде. Причина сего заключалась в том, что Максим не одобрял его развода с бездетною супругою Соломониею и брака с княжною Еленою Глинскою. В 1525 году Максим предан был суду за то, что он не исправляет, а портит наши священные книги, сеет еретичество. Действительно, при недостаточном знании Максимом русского языка погрешности в книгах оказались. Так, напр., в Триоди об Иисусе Христе сказано: „седев одесную Отца“ вместо „седе“ (т. е. Максим писал о Христе, что сидение Его одесную Отца есть мимошедшее-минувшее, тогда как мы исповедуем Христа совечным и сопрестольным, след. и сидение Христа одесную Отца никогда непрестающим), в другом месте „бесстрашно, нестрашно Божество“ вместо „бесстрастно Божество“ и пр. Максима судили как еретика, богодухновенные книги растлевающа, отлучили от причастия св. таин и сослали в Волоколамский монастырь. В 1531 г. Максима опять судили, обвиняя в еретичестве и в разных гражданских преступлениях. На этот раз суд окончился тем, что Максим отправлен был в Тверской Отрочь монастырь. Только спустя двадцать лет участь Максима была несколько облегчена. Измученного ссылкой и изнуренного страданиями, его переселили в обитель преп. Сергия, где он и умер (1556 г.).

Опыт исправления древле-письменных книг, окончившийся так печально для самого исправителя, был однако благодетелен вообще для книжного дела в России. После исправления книг стало ясным, что повреждения их неизбежны, пока они будут в руках переписчиков. Век открытий поспел на помощь науке и просвещению, – поспел также и на помощь книжному делу в России. Как известно, в XV в. на западе Европы появилось книгопечатание и вскоре же оно не только приблизилось к нашим пределам (Краков), но открыто было и в самой России. В Вильне с 1525 г. изданы были уже некоторые книги, напр. апостол, псалтырь и др. Что касается Москвы, то в ней книгопечатание становится известным в начале второй половины XVI в. Чтобы размножить богослужебные книги и сохранить их целость от повреждений ненамеренных и злонамеренных, царь Иван Грозный, пригласил из Дании типографщика Ганса, который и открыл в Москве печатный двор (1553 г.). В последней нашлись и свои люди, знающие дело книгопечатания; – это были диакон Иван Федоров и Петр Тимофеев (Мстиславцев). Но на первых порах книгопечатание шло как-то вяло: то привлекали людей способных к нему, то заводили станки, то производили опыты печатания „некиими неискусными начертаниями“. Только спустя десять лет удалось купить хороший печатный станок на западе, – в Вильне, и тотчас отпечатан был Апостол, затем Часослов и некот. др. Но недолго работал новый станок в печатном дворе. Книгопечатание сильно конкурировало с переписчиками, отнимало у них работу; чтобы избавиться от такого опасного конкурента, мастера книжного дела в сообществе с людьми, видевшими в печатании порчу книг, подожгли печатный двор и этим прекратили существование печатного дела. Впрочем, вскоре оно опять возобновилось.

Но если нарождавшееся книгопечатание спасало церковно-богослужебные книги от ошибок и погрешностей переписчиков, то оно не могло устранить разногласий и неисправностей, имевших место в книгах, помимо переписчиков. При печатании верность книг была мало обеспечена; люди, печатавшие их, были небольшого образования и не могли пред печатанием исправлять их. Следовательно, необходимо было сначала рассмотреть и исправить оригинал; с которого печаталась книга, и тогда только остальные экземпляры ее могли быть верными. Правда, в патриаршество Иова и Гермогена стали печатать книги после предварительного их исправления чрез сличение списков (славянских) между собою, даже при типографии были учреждены особые должности справщиков. Однако это мало принесло пользы книгопечатанию. Трудно было отыскать людей способных и понимающих дело, к которому призывались. В справщики попадались люди недостойные, гоняясь за этим званием из расчёта. Резкий пример такого рода справщиков представляет нам инок Троице-Сергиевой Лавры, головщик Логгин Корова. Он презирал научное образование, „хитрость грамматическу и философство книжное еретичеством нарицая“. Неудивительно после этого, что вместо „и҄ сѣ́мени е҄го̀ до вѣ́ка“, он своим прекрасным голосом (этим он славился) выпевал: „и҄ семенѝ е҄го̀ до вѣ́ка“. Не лучше были и другие справщики. Невежды и еретики, они, по замечанию одного из современников „азбуки едва умеют..., не знают кои в азбуце гласные письмена и согласный, а родов и времен и числ и лиц – того не поминай...“. Насколько совершенны могли быть издания книг, благодаря таким справщикам, видно из того, что изданный Логгином в 1610 г. устав, должны были повсюду отобрать и сжечь. Тяжесть ошибок, обременявших первопечатный книги, сознавалась всеми; поэтому, необходимо было тщательно исправить их Первый опыт такого тщательного исправления первопечатных книг представляют нам труды архимандрита Дионисия.

Архимандрит Дионисий (в мире Давид) родился в городе Ржеве, Тверской губ. Первоначальное образование получил в Старицком монастыре, куда отдан был под руководство двух иноков. Кроткий Давид с юных лет склонен был к монашеской жизни, но, покоряясь воле родителей вступил в брак и назначен был священником. Только спустя шесть лет, по смерти жены и двух сыновей, он в том-же Старицком монастыре принял пострижение с именем Дионисия. В монастырском уединении Дионисий ревностно предался чтению книг и за свою примерную иноческую жизнь вскоре удостоился быть казначеем, а потом и настоятелем в том-же Старицком монастыре. Но не долго пришлось ему управлять обителью в Старице. Своим умом, благочестием и ревностию, к долгу он обратил на себя внимание царя и патриарха и назначен был настоятелем Троице-Сергиевой лавры.. Это назначение совпало с печальным временем междуцарствия и архимандрит Дионисий с келарем Авраамием Палицыным ревностно стояли за св. веру и церковь. По вступлении на престол Михаила Феодоровича, печатание церковно-богослужебных книг, как и их исправление, продолжалось. В 1616 году царь повелел архимандриту Дионисию, как человеку книжному, заняться исправлением Потребника. В сотрудники ему назначены были троицкий старец Арсений Глухой и священник Иван Наседка. Дионисий и его сотрудники ревностно принялись за исправление имея под руками не только древние славянские списки, но и греческие. Работали они усердно, без устали, просидев над исправлением Потребника полтора годя. Тщательно проверив его списки, они нашли не мало погрешностей. Так, напр., в чине освящения воды, на день Богоявления Господня, напечатано было в молитве: „Сам и ныне, Владыко, освяти воду сию Духом Твоим Святым и огнем“. Во многих других молитвах оказались искаженными конечные славословия; молитвы, обращенные к одному лицу Св. Тройцы, часто оканчивались словами: „и Тебе славу воссылаем Отцу и Сыну и Св. Духу“. Конечно, это противоречило и содержанию молитв и даже их православию. Далее, в печатном потребнике оказались некоторые молитвы прибавленными. Исправляя эти ошибки в потребнике, Дионисий и его сотрудники проверили и многие другие книги (Цветную, Триодь, Октоих, Минею общую и пр.). В 1618 г. исправленный Потребник был представлен заведовавшему тогда патриаршеством митрополиту Ионе.

Но в Москве прежде, чем прибыл сюда Дионисий и его сотрудники, успели уже огласить что они испортили книги. В этом отношении судьба справщиков первопечатных книг напоминает участь Максима грека и его товарищей по исправлению книг древле-письменных, Дионисия обвиняли в том, что „имя Святой Тройцы велел марать“ (т.е. исправил конечные славословия молитв) и Духа Святого не исповедует, яко огнь есть (т. е. исключил слова „и огнем“). Для суда над справщиками, составили собор под председательством митр. Ионы. Главными обвинителями Дионисия были на этом соборе инок Троицко-Сергиева монастыря, бывший справщик Логгин и его товарищ Филарет. Обвиняемые старались оправдываться; но заранее предубежденные против справщиков обвинители не приняли во внимание их оправданий. По определению собора архимандрит Дионисий отлучен был от церкви, с запрещением священнодействия, и осужден на заточение в Кириллов монастырь. Он был уже на пути к месту заточения, но неприятельские войска (польские и литовские), находившиеся в Московских пределах, заставили его возвратиться обратно. Тогда его заключили на смирение в Новоспасский монастырь, с епитимией по тысячи поклонов в день; Иногда, по приказанию митрополита, Дионисия приводили на патриарший двор. Тогда буйная толпа нередко ругалась над ним, бросая в мнимого еретика, желавшего вывесть огонь из мира, грязью. Сотрудник Дионисия старец Арсений испытал подобную-же участь; он, по определению собора, заключен был на Кирилловском Подворье, где томился в оковах. Поп Иван Наседка, хотя и был запрещен священства, но заточения избежал. Невинные страдальцы-справщики несли присужденное им собором наказание до времени приезда в Россию иерусалимского патриарха Феофана. С прибытием сего последнего, Дионисий был освобожден от заточения, а со вступлением на патриарший престол Филарета, он был совершенно оправдан. Однако и после оправдания мнимых еретиков опущение слова „и огнем“ казалось на столько важным, что патриарх Филарет просил Феофана посоветоваться с святителями восточными и прислать их ответ. До этого времени слова „и огнем“ писались на полях с замечанием: „быти сему оглаголанию до патриаршего указу“. В 1625 г. получена была с востока грамота отменить прибавку „и огнем“; тогда только в наших потребниках замарали эти слова.

Дело книжного исправления продолжалось и по вступлении на престол патр. Филарета (1619 г.), который „зельною ревностию одержим быв к божественным книгам, повелел печатанию строитися беспрестанно и предавать книги по всей русской земле св. Божиим церквам“. Судьба предшествовавших исправлений внушила патр. Филарету быть более внимательным и осторожным в деле исправления. Оно ведется теперь под руководством людей опытных и по спискам преимущественно славянским. Справщиками в это время были: старец Арсений Глухой, старец Антоний Крылов, священник Иван Наседка (уже ключарь Успенского собора), игумен Илья и Григорий Онисимов. Списков под руками было много, так как, по повелению царя и патриарха, древние харатейные книги добрых переводов собраны были в разных городах в большом количестве. Типография теперь работала много лучше против прежнего и напечатала гораздо больше книг, чем сколько напечатано их было во все предшествовавшее время. Изданы были по несколько раз: Требник, Служебник, Часослов, Минея общая, Евангелие, Псалтырь и пр. В издании их, как это видно из послесловий, принимал деятельное участие сам патриарх Филарет, не редко лично свидетельствуя печатаемые книги. Однако, при всех заботах патриарха об исправном издании книг, нельзя было избежать многих разностей и погрешностей в них.

Дело книжного исправления при преемнике Филарета патриархе Иосафе (1634–1640) продолжалось на тех же началах, что и прежде. В некотором отношении теперь оно шло даже успешнее, чем прежде, ибо многие книги прямо печатались с Филаретовских изданий без всякой перемены. Всех книг было напечатано двадцать три. В числе книг, изданных при патр. Иосафе, находятся и такие, которые напечатаны в первый раз, напр. Трифологион, потребник иноческий, святцы и др. Исправления вновь издававшихся книг производились по старинным славянским спискам, которые, по примеру прошлых лет, были присылаемы из разных монастырей. Из монастырей-же выбирались на должности справщиков „старцы добрые и черные попы и дьяконы, житием воздержательны и крепкожительны и грамоте горазди“. Чиновником „от книжные справки“, заведовавшим печатным двором при патр. Иосафе, был князь Алексей Львов. Что касается личного участия патриарха в деле исправления издаваемых книг, то послесловия последних говорят только о благословении патриарха на издание, но ничего не говорят о том, чтобы книги были свидетельствованы самим патриархом, как это было при патр. Филарете.

Исправления книг с 1640 г., со вступления на патриаршество Иосифа, продолжаются старым порядком, т. е. справщики пользуются исключительно славянскими списками, обходя списки греческие. По количеству изданных книг время патр. Иосифа было самым плодовитым. Причина сего заключается в том, что большинство книг приходилось только перепечатывать с прежних изданий. К сему, самому обширному отделу книг, нужно отнести книги богослужебные и отчасти учебные. Но во время патр. Иосифа изданы были книги, печатавшиеся теперь в первый раз, таковы: грамматика славянская (перепечатка грамматики Мелетия Смотрицкого), жития некоторых русских святых, писания св. отцев и учителей церкви, сборники апологетико-полемические. Между последними замечательна „Кириллова книга“ (против латынян, лютеран и кальвинистов), названная так по первой своей статье, представляющей 15-е огласительное слово св. Кирилла Иерусалимского, истолкованное Стефаном Зизанием.

Не менее замечательна и „Книга о вере“ (против латынян и униатов), составленная игуменом киевского Михайловского монастыря Нафанаилом. Обе эти книги, наиболее уважаемый теперь раскольниками, составлены были из сочинений западно-русской церкви, а в Москве были только перепечатаны. Но если патриаршество Иосифа замечательно по обилию изданных книг, то не менее оно замечательно разностями, допущенными в них. Но что всего важнее, – в это время вносятся в издаваемый книги те роковые мнения и погрешности, которые впоследствии легли в основание русского раскола. Появлением своим эти мнения и погрешности более всего обязаны, конечно, людям, заведовавшим тогда книгоисправлением. Такими людьми были большею частию лица из белого духовенства, пользовавшаяся у патриарха большим доверием, каковы, напр., придворный протопоп, духовник государя Стефан Бонифатьев, протопоп Казанского собора Иоанн Неронов и другие. Справщиками-же в это время были: ключарь Успенского собора, священник Иван Наседка (потом иеромонах Иосиф), протопоп Михаил Рогов, архимандрит Андрониевского монастыря Сильвестр, старцы Савватий, Евфимий, Матфей и несколько светских лиц.

Нет никакого сомнения, что при исправлении наших церковно-богослужебных книг в духе древне-истинного православия, необходимо было иметь в виду согласие их с древне-греческим богослужением, необходимо, поэтому, было пользоваться греческими списками. Между тем, начиная со времени патриарха Филарета, исправления велись исключительно по славянским спискам и книгам. Было-ли причиной этого недоверие к грекам и ко всему греческому, или отсутствие в среде справщиков лиц, знающих греческий язык, во всяком случае – справщики пренебрегали подлинным, греческим текстом богослужебных книг. Понятно, что, при пользовании только русскими (славянскими) книгами, исправление не могло быть совершенно. Не могло быть оно таким еще и потому, что справщикам в их деле, особенно при патриархах Иосафе и Иосифе, был открыть большой простор; они были почти неограничены контролем высшей власти и могли действовать совершенно по своему произволу. Только о патриархе Филарете известно, что он не мало вложил своих трудов в книжное дело, лично проверяя печатаемые книги. Патриарх Иосаф только благословлял печатать их. Что-же касается патриарха Иосифа, то он, по своей дряхлости, менее всего мог вникать, при других обязанностях, в книгоисправление, всецело доверяя в нем близким людям. Последние же, чтобы распространить свои мнения в народе, вносили их в богослужебные и учительные книги. Так, напр., о сугубой аллилуйи, во всех прежних изданиях, обыкновенно печаталось: „аллилуиа трижды“, или: „аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа“; а заведовавшие исправлением книг при патриархе Иосифе начали печатать: „аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже“, или: „аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже, дважды“. Но особенно старались распространить мнение о двуперстии для крестного знамения. Это мнение, появившееся не прежде второй половины XV в. между русскими книжниками, мало по малу усиливаясь, было утверждено ими на Стоглавом соборе в качестве догмата и сделалось, таким образом, обязательным для всех. Конечно, трудно было приучить народные массы к этому нововведению, так как все привыкли креститься тремя, а не двумя перстами. Поэтому, в видах распространения двуперстия, ревнители его времени патриарха Иосифа вносят учение, или наставление, о двуперстии в книги, по преимуществу назначенные для вероучительного и назидательного чтения людям грамотным, каковы, напр., „Кириллова книга“, „Книга о вере“, и в книги, по которым юношество должно было учиться чтению и Закону Божию, как напр., учебная псалтырь, великий и малый Катихизис. Внесение мнений, именно в эти книги было потому важно, что последние были чрезвычайно распространены среди народа. По крайней мере – относительно „Кирилловой книги“ известно, что она издана с тем, чтобы „пустити ю во всю русскую землю всякому православному христианину, хотящему ее прочитати, и божественные догматы ведети“... То обстоятельство, что учение о двуперстии напечатано в исчисленных выше книгах, служить несомненным свидетельством, что огромное большинство русского народа в то время все еще держалось троеперстия, наследованного им по преданию от предков. Есть исторические свидетельства и о том, что это старание ревнителей двуперстия сопровождалось успехом, – что при посредстве книг, в которые внесено было учение о двуперстии, этот обряд распространился тогда, особенно в духовенстве, среди людей грамотных и воспитавшихся на чтении этих книг.

Каково же вообще было состояние наших богослужебных книг пред временем соборного их исправления? Ответом на этот вопрос может служить вопрос-же в предисловии Кормчей, печатанной при патр. Иосифе, но изданной уже патр. Никоном „Воззри, – говорится в Кормчей, – аще не леностен еси, обрящеши-ли где праве списанную без всякого порока в церквах святых книгу?...“. Эти слова нельзя считать преувеличенными. Действительно, в книгах напечатанных при первых патриархах было очень много погрешностей и разногласий. Кроме ошибок переводчиков, писцов и типографщиков, в них были намеренные искажения и прибавления ревнителей раскола. Эти нововводные заблуждения, составляющая основу раскола, глубоко и широко пустили свои ядовитые корни на почве книжного дела. Чтобы убедиться в разногласии старопечатных книг, стоить только сличить два-три экземпляра какой-либо книги по разным ее изданиям. Особенно замечательны такими разногласиями Потребник и Служебник. Филаретовские, напр., потребники, заключая в себе устав о посолони, несогласный с прежними книгами, не везде согласны и между собою; издания его 1625 и 1633 гг. содержат чин на чадотворение и братотворение, молитвы над солию, вином и медом, в издании же потребника 1623 года этого чина и молитв нет. По последнему изданию (1623 г.) полагается при крещении нескольких младенцев читать молитвы каждому особо, а в потребнике Иосафа (1639 г.) – всем вместе. Далее, в потребнике Иосафа положено чтение Апостола и Евангелия, чего в издании напр. Филарета не положено. В потребнике 1639 г. при напр., Иосафе отменен особый чин погребения священников и т. д. Такие разности, конечно, менее важны в сравнении с теми, какие были в рукописных богослужебных книгах. Важнее были в наших книгах пред временем соборного их исправления новшества, легшие в основания раскола. В одних старопечатных книгах предписывается аллилуиа трегубая, в других – сугубая в одних читается в сим воле веры: и в Духа святого Господа животворящего, в других – и в Духа святого Господа истинного и животворящего в одних заповедуется двуперстие, в других порицается, как неправославное, римское, в третьих ясно проповедуется троеперстие и т. д. Таким образом, разногласия и погрешности, встречающиеся в наших старопечатных книгах были многочисленны и весьма важны. Необходимо было поэтому исправить книги вновь, не по славянским только спискам, но и по греческим, необходимо было привести их к единообразию и согласию и тогда только они годились для отправления по ним церковных служб.

Заботы об устранении неисправностей в церковном быте, под влиянием Никона, начатый при патриархе Иосифе.– Решительные меры патр. Никона к устранению неисправностей.– Приготовления к соборному исправлению цер. богослужебных книг.– Начало соборного исправления книг.

В 1649 году приехал в Москву иерусалимский патриарх Паисий и во время своего пребывания в ней не мог не заметить тех разностей и новшеств в чинах и обрядах русской церкви, какие, благодаря старопечатным книгам, распространились уже по всем концам России. Особенно странным показалось ему употребление двуперстия для крестного знамения. Не скрывая своих впечатлений, Паисий указывал на эти новшества царю, патр. Иосифу и Никону, посвященному тогда в сан митрополита Новгородского. Между тем, чрез два года прибыл в Россию другой святитель, Гавриил, митрополит Назаретский и, в свою очередь, не мог пройти молчанием новшеств, какие пришлось видеть ему в Москве. Еще год спустя прибыл с востока третий первосвятитель, святейший Афанасий, патриарх Константинопольский и также присовокупил свой обличительный голос против нововведений. Эти замечания святителей, следовавшие одно за другим, произвели сильное впечатление на Никона. Заметив и отличив Никона, как человека сильного, патриарх Паисий часто беседовал с ним и во время этих бесед много говорил об отступлениях русской Церкви, особенно о двуперстии. Следствием сего было то, что, по совету Никона, царь и патриарх Иосиф в 1649 году отправили на восток троицкого келаря, старца Арсения Суханова с целью обозреть и изучить тамошние церковные чины и обряды, сличить их с чинами и обрядами церкви русской и показать, насколько в них последняя отступила от церкви восточной. Не без совета Никона, совершено было тогда и другое весьма важное дело – вызов в Москву киевских ученых. Поводом к сему послужило то обстоятельство, что в Москве задумали издать всю славянскую библию и желали исправить ее предварительно не по славянским только спискам, как это делалось доселе, но и по греческому тексту, – что московские справщики выполнить были не в состоянии. В виду этого царь Алексей Михайлович написал киевскому митрополиту Сильвестру Коссову письмо, в котором просил его прислать в Москву ученых людей. Митрополит Сильвестр поспешил исполнить желание государя и прислал ему следующих киевских иноков: Арсения Сатановского, Епифания Славеницкого, Дамаскина Птицкого и Феодосия Сафоновича. Все они были люди ученые, знавшие греческий, славянский и латинский языки, люди, – успевшие показать еще в Киеве свои богословские познания. Между тем, и в среде московских бояр нашлись такие, которые понимали неисправность новопечатных книг, изданных только по славянским спискам. Молодой постельничий Феодор Ртищев устроил близь Москвы монастырь (1648 г.), в который вскоре вызвал киевских иноков, чтобы они занимались переводом с греческого и изданием разных, полезных для церкви, книг. Всех иноков прибыло тогда из Киева около тридцати. Это ученое общество киевских иноков, во главе которого стоял Епифаний Славеницкий, обучая московское юношество наукам, и заменило теперь в книжном деле неспособных и недобросовестных справщиков прежнего времени. Уже в 1650 году, когда была отпечатана по славянским спискам книга Шестоднев, ученые иноки сличили ее с греческим текстом и прибавили в конце книги замечание об ошибках против греческого устава. Этот первый опыт сличения с греческим текстом был весьма важен: он показал разность наших книг с греческими и привел к сознанию необходимости продолжить это сличение. Таким образом, еще при патриархе Иосифе, под влиянием Никона, сделано было два важных дела для устранения неисправностей в церковном быте: отправление на восток Арсения Суханова и вызов киевских ученых.

В 1652 году патриарх Иосиф скончался. По отношениям, какие существовали между Никоном и царем, можно было предположить, что преемником Иосифа должен быть никто иной, как новгородский митрополит Никон, за свои личные качества давно отличенный государем в среде других святителей русской церкви. Действительно, царь желал видеть новгородского владыку российским патриархом, о чем не мог не знать и сам „собинный друг царя“. Однако, предвидя труды и опасности, какие ожидали его на патриаршем престоле, Никон не вдруг согласился быть патриархом, а после долгих, слезных просьб царя, синклита, духовенства и народа, давших клятву оказывать ему послушание, как архипастырю и отцу. Рукоположение Никона в патриарха совершилось 25-го июля 1652 года в соборном московском храме Успения пресв. Богородицы.

Много заботь и трудов предстояло новому патриарху, много было нужд и потребностей в русской церкви, которые еще до патриаршества Никона обращали на себя его внимание. Новый патриарх хотел представить подвластное ему духовенство образцом для народа и тем возбудить в пастве искреннее уважение к пастырям, так как в духовенстве, управлявшем церковными, делами, были люди корыстолюбивые, грубые, отличавшиеся лихоимством и другими пороками. На этих людей в свое время жаловался еще патр. Иосиф. Решившись действовать для блага Церкви с самоотвержением, наживая себе врагов и ненавистников, Никон, тем не менее, устранил от участия в церковном управлении лиц, имевших влияние при патр. Иосифе. Не менее беспорядков было и в других отраслях церковно-религиозного порядка жизни в тогдашнее время: патр. Никону пришлось заботиться и о церковной проповеди, и церковном пении, и об иконописании и проч. Но более всего выпало на его долю потрудиться в исправлении погрешностей, вкравшихся в наши богослужебные книги. Много было обстоятельств, которые вынуждали патр. Никона обратить на это дело особенное внимание и не медля приступить к его рассмотрению и решению. И действительно, тотчас по вступлении на патриаршую кафедру, Никон, как рассказывается в предисловии изданного им служебника, „упразднися от всех и вложися в труд, ежебы святое писание рассмотрети, и входя в книгохранительницу, со многим трудом, многи дни в рассмотрении положи“. Здесь он нашел две грамоты об учреждении и утверждении патриаршества в России, подписанные восточными патриархами. В грамоте, присланной в 1593 году, Никон обратил особенное внимание на те слова ее, которыми заповедалось „потреблять всякую новину в ограде Церкви“ и хранить уставы св. отцев неповрежденными, без всякого приложения или отъятия. Между тем Никону было известно, как много этих новин в русской церкви, как много приложений и отъятий в ее богослужебных книгах и церковных обрядах. В виду этого, спустя семь месяцев по вступлении на патриарший престол, Никон пред великим постом 1653 г. разослал по всем московским церквам следующее распоряжение („память“) относительно устава о поклонах и перстосложения. „По преданию св. апостол и св. отец, не подобает в церкви метания творити на колену, но в пояс-бы вам творити поклоны; еще и тремя персты-бы есте крестились“. Этим распоряжением (в таком кратком виде оно передается протопопом Аввакумом) Никон предписывал, чтобы в св. четыредесятницу, при чтении молитвы св. Ефрема Сирина, не клались одни лишь земные поклоны (около 17), как делалось у нас тогда, а клались бы четыре земных, прочие же все поясные. Это распоряжение получил и протопоп казанского собора Иван Неронов, один из людей преданных старине и недовольных Никоном. Собравши своих единомышленников, между которыми был и Аввакум, он предъявил им это распоряжение. „Мы-же, – рассказывает Аввакум, – задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти: сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне приказал идти в церковь (т. е. в казанский собор), а сам един скрылся в Чудов, седмицу в палатке молился. И там ему от образа глас бысть во время молитвы: „время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати“. Он же мне, плачучи, сказал; таже коломенскому епископу Павлу..., потом Даниилу костромскому протопопу; таже сказал и всей братии. Мы же с Даниилом, написав из книги выписки о сложении перст и о поклонех, и подали государю, много писано было“. Эта братия, выразившая противодействие распоряжению патриарха Никона, имела своими вожаками следующих протопопов: казанского Ивана Неронова, муромского Лонгина, юрьевского Аввакума, костромского Даниила. Все эти лица при патр. Иосифе были людьми авторитетными среди московского духовенства, сильными у патриарха и царя. Пока Никон был архимандритом и даже новгородским владыкой, эти влиятельные протопопы считали его в числе своих друзей. Но как только умер патр. Иосиф, они в отсутствии Никона (он отправился тогда в Соловецкий монастырь для перенесения в Москву мощей св. митр. Филиппа), повели козни, чтобы не допустить его до патриаршества. Узнав о поведении своих мнимых друзей, Никон, по вступлении на патриарший престол, запретил пускать их даже в крестовую. Это слишком оскорбило бывших временщиков-протопопов и они искали случая отомстить Никону. Такой случай представился, когда разослана была „память“. Они написали на нее опровержение, обвиняя Никона в „непоклоннической ереси“ и подали свою рукопись государю Алексею Михайловичу в том рассчете, что повредят этим Никону. Это была первая челобитная, родоначальница всех остальных раскольничьих челобитных. Но рассчет их оказался не верным. Царь отдал челобитную Никону, который после этого еще более раздражился против своих обвинителей. Таким образом, первое противодействие распоряжениям Никона со стороны людей преданных старине началось, преимущественно, из личных побуждений, соединено было с личными неудовольствиями против нового патриарха. Этим только и можно объяснить, почему это противодействие; приняло такой резкий характер со стороны означенных протопопов и почему так сильно вооружило Никона. Между тем, вскоре произошло открытое столкновение патриарха с его противниками. В 1653 г. муромский воевода подал жалобу на протопопа Лонгина, обвиняя его в похулении образа Спасителя, пресвятой Богородицы и всех святых. В виду такой жалобы, Никон созвал в своей крестовой собор, на котором присутствовал также и Неронов. Последний, защищая Лонгина, неправильно будто бы обвиненного Никоном, нанес патриарху дерзости, укоряя его в жестокости и неприличных отзывах о царе. В озлоблении Неронов похулил и самый собор. В виду этого, основываясь на 55 правиле св. апостолов, по которому „аще кто из клира досадит епископу, да будет извержен“, собор определил послать Неронова на смирение в Каменский монастырь на Кубенском озере, с лишением скуфьи. Как и в первый раз, так и теперь, Неронов оказал великое бесчиние патриарху и собору из-за личных неудовольствий против Никона.

Опала Неронова только разожгла дух противления в его единомышленниках. Юрьевский протопоп Аввакум и костромской Даниил, ходатайствуя за опального друга, написали челобитную государю, которая отдана была им Никону. Не ограничиваясь таким протестом против Никона, Аввакум обнаружил новые противуцерковные действия, окончившиеся на этот раз и для него весьма печально. Проводив Неронова к месту его заточения, он хотел было по прежнему служить в казанском соборе. Когда же ему это запретили, он завел „свое всенощное“ в сушиле, на дворе протопопа Неронова, переманивая к себе прихожан казанской церкви и говоря при этом, что „в некоторое время и конюшня-де иные церкви лучше“.

О самочинных сборищах Аввакума донесено было Никону и виновный с единомышленниками и тридцатью тремя посетителями его молельни был схвачен. Последних в ближайшее воскресение Никон предал анафеме и отлучил от церкви, а костромского протопопа Даниила и муромского Лонгина, лишив рясы, выслал из Москвы – первого в Астрахань, а второго в Муром, под начало его отцу. После расследования дела, дошла очередь и до Аввакума. Однако, по просьбе царя, он не был лишен сана, а только сослан в Тобольск с женою и детьми. Все три протопопа, понесшие наказание, очевидно, пострадали не за ревность по вере, а за свое дерзкое поведение и самовольное отделение от церкви.

Старец Арсений Суханов, отправившийся в 1649 г. на восток для описания тамошних чинов и обрядов, возвратился оттуда в 1653 году. Отчет о своем путешествии он представил царю в особом сочинении, названном им Проскинитарием (поклонником). По содержанию его можно разделить на три части (46 глав). Первая часть представляет собою дневник или путевые заметки Суханова, который интересовался всем, что попадалось ему на пути. Здесь встречаются описания не только городов, рек, местностей, но и описания жителей, их обычаев и пр. Такого-же характера и вторая часть „Проскинитария“ – о граде Иерусалиме и окрест его святых местах. Для цели путешествия в первых двух частях отведено очень мало места, хотя изредка встречаются сведения, касающиеся богослужебных обрядов и церковных обычаев. Так, напр., в первой части, в числе других находятся вопросы Суханова и ответы Иоанникия, патриарха Александрийского об аллилуйи и пр. Только в третьей части, носящей заглавие тактикон или чиновник, како греки церковный чин содержат довольно подробно и обстоятельно описаны восточные чины и обряды. В этой части Суханов говорить о всех выдающихся отличиях в разных богослужебных чинах. Выполняя возложенное на него поручение, Суханов не везде относится должным образом к своему делу. Напр., описывая иерусалимский чин богослужения, он забывает, что устав и его выполнение не одно и то-же, что восточные христиане, под тяжким игом неверных, не имели возможности вполне соблюдать все обряды своей веры. Но нужно заметить, что Суханов не скрыл и правды, полезной для его времени. Из „Проскинитария“ русские могли убедиться, что на востоке действительно многое в церковных службах и обрядах не так, как в России, что, в частности, там троят аллилуйю; а не двоят, творят крестные ходы против солнца, а не посолонь, употребляют на проскомидии пять просфор, а не семь и проч. Более других, все это было принято во внимание патриархом Никоном, которому хорошо были известны и новины русской церкви, и предубежденный взгляд русских на православие церкви греческой. Желая согласить богослужебные книги русской церкви с греческими, Никон хорошо понимал, что нельзя в этом деле, при раздававшихся возгласах против греческого православия, действовать одною властию патриаршею, а необходимо иметь для себя опору в более сильной церковной власти, – власти соборной. В виду этого в 1654 году, ссылаясь на правила св. апостолов и св. соборов, которыми предписывается ежегодно собирать соборы для церковных нужд, Никон предложил царю созвать собор и рассудить о несходстве новопечатных богослужебных книг с греческими и древними славянскими. Царь одобрил предложение патриарха и назначил свои палаты местом для собора и сам председательствовал на нем. На соборе, кроме царя и патриарха, присутствовало пять митрополитов, четыре архиепископа, один епископ (Павел Коломенский), много других лиц духовного чина и царский синклит. Собор был открыть речью патриарха Никона, в которой он сказал, что нет ничего богоугоднее, как хранить заповеди Божии, утверждаться в них и потреблять в делах церковных всякие новины, как причину смятений и разделений в церкви, соблюдая постановления древних соборов и собора, бывшего в Константинополе по случаю учреждения патриаршества в России (1593 г.). Затем было прочитано деяние этого последнего собора, которое подтвердило высказанные патриархом мысли, и указаны были для примера некоторые известные новины в печатных московских служебниках. Свою речь патриарх заключил таким вопросом: „новым-ли нашим печатным служебникам последовать, или греческим и нашим старым, которые купно обои един чин и устав показуют?“. На этот вопрос царь, митрополиты, архиепископы и весь освященный собор, все единогласно ответили: „достойно и праведно исправити противо старых харатейных и греческих“. Затем последовал ряд вопросов патриарха собору и ответов последнего патриарху относительно разных несогласий с древними уставами и исправлений их. Был также вопрос и решение собора относительно поклонов. Наконец, государь и патриарх повелели написать все это соборное деяние „ради совершенного его укрепления, чтобы, впредь быти исправлению церковных книг“, при печатании их, по древним харатейным и греческим книгам, и предложили присутствовавшим утвердить соборное уложение собственноручными подписями. При подписи соборного акта, еп. Коломенский Павел не согласился с прочими отцами собора в вопросе о поклонах, ссылаясь на два устава харатейный и письменный. Впрочем, епископ Павел не в первый раз сделал теперь возражение по этому вопросу. Еще раньше, когда Никон разослал свою „память“, он вместе с Нероновым и Аввакумом восстал против нее. Видя такое упорство Павла Коломенского и считая его одним из главных противников предполагавшегося исправления, Никон низверг его с кафедры, предал телесному наказанию и сослал в заточение, где тот сошел с ума и неизвестно, как кончил свою жизнь.

Собор 1654 года признал необходимым исправить наши богослужебные книги и непременно – по старым харатейным и греческим книгам. Однако, царь и патриарх не решились приступить к исправлению, не заручившись на это согласием восточных патриархов; Поэтому Никон в том-же году отправил в Константинополь к патриарху Паисию Мануила грека с грамотами, в которых было предложено до 26 вопросов касательно чинов церковных и погрешностей в наших новопечатных богослужебных книгах. Никон просил патр. Паисия рассудить с прочими иерархами восточными об этих разностях и дать свой совет. По получении грамот, Паисий немедленно созвал собор, на котором, под его председательством, присутствовало 24 митрополита, один архиепископ, три епископа и знатнейшее константинопольское духовенство. Собор подробно рассмотрел присланные вопросы, подробно дал свои ответы на них и отправил Никону соборное деяние в форме послания от царьградского патриарха. Содержание послания следующее. Сначала собор благодарить Господа, воздвигшего в России архипастыря, с такою ревностию защищающего православие; затем просит Никона и впредь пребывать в единении веры, в едином крещении и исповедании, без „еже разньствовати между собою в некоей вещи“. Далее, собор высказывает общие мысли, как смотреть на разности в церковных чинах, подтверждая это примерами и, наконец, дает свои ответы на вопросы, из которых более важные следующие. В первом, самом обширном ответе раскрывается состав и таинственное знаменование того чина божественной литургии, какой содержался тогда на всем востоке и предлагается (в седьмом) увещевать всех хранить этот чин; восьмой и девятый ответы посвящены Делу Павла Коломенского и Неронова, на действия которых собор смотрит, как на знамения ереси и раскола. Если они не откажутся от своих заблуждений, то отлучить их от церкви. На вопрос (24), какими перстами должно христианину изображать на себе крестное знамение, собор отвечает, что в церкви греческой существует обычай древний по преданию покланяться, имея первые три перста соединенными во образ св. Троицы. О священническом благословении (25 вопр.) собор отвечает, что Церковь благословляет всех, изображая иерейскою рукою имя Иисуса Христа, т. е. конечные буквы этого имени IC. XC. А какими бы перстами кто ни изображал эти четыре буквы, разности не будет. О поклонах при чтении молитвы св. Ефрема Сирина (вопр. 26) собор дал ответ, что церковь греческая разнится в уставе о сем с русскою церковью только в том, что в Греции творят сперва три великие поклона, потом двенадцать малых и опять один великий, так что всех поклонов бывает 16, а не 17, как в России. Значение сего послания весьма велико. Если когда, то теперь особенно нужно было царю и патриарху Никону показать, что они не новое что-либо устанавливают, а только стараются следовать преданию восточной“ церкви. Так они и сделали: они подкрепили решение собора русских пастырей авторитетом пастырей восточных, – что для русской церкви было необходимо, так как богослужебные книги она приняла с востока. Соборное послание к патр. Никону имеет еще и то значение, что впоследствии оно было утверждено большим московскими собором 1667 года, осудившим раскол в русской церкви. Кроме этого послания, патр. Паисий прислал Никону и частное, письмо, к которому он приложил греческий символ веры, буквально списанный им с Никео-Цареградского. По содержанию письмо сходно с посланием.

Чтобы осуществить определение собора – об исправлении новопечатных книг по старым харатейным и греческим книгам, необходимо, было достать как те, так и другие. Поэтому царь и патриарх приказали выслать в Москву из разных русских обителей древние, за 500 и более лет харатейные списки церковных книг. Требуемые книги немедленно были представлены из монастырей: троице-сергиева, иосифо-волокаламского, новгородских – юрьева и хутыня и из др. книгохранилищ. Находя однако, что собранные в России древние книги, греческие и славянские, еще недостаточны для предполагавшегося исправления, царь и патриарх отправили (до собора 1654 г.) с богатой милостыней на Афон и в другие восточные монастыри старца Арсения Суханова, чтобы он, не жалея никаких затрат, приобрел и там греческие рукописи и книги. Вскоре Суханов возвратился с востока с таким богатством и обилием книг, которое своим множеством и древностию удивляло самих почитателей мнимой старины. Из одних афонских монастырей прислано было до 500 греческих рукописных книг, между которыми одному евангелию считали тогда 1050 лет, другому 650, одной псалтири 600, служебнику 600, другому 455; были и другие книги, писанный за 400, 500 и 700 лет. Кроме того, не менее 200 древних книг прислали иерархи иерусалимский, александрийский, антиохийский, халкидонский, никейский и другие.

Само собой понятно, что книжное исправление должно было теперь совершаться на новых началах. Прежде всего, справщиками необходимо было поставить людей, хорошо знающих славянский и греческий языки, так как книги приходилось, исправлять с греческих списков. Никон позаботился увеличить число таких людей. Кроме иеромонаха Епифания Славеницкого, раньше вызванного из Киева, справщиками назначены были: старец Арсений Суханов, архимандрит иверского афонского монастыря Дионисий, известный под именем Святогорца, и старец Арсений грек. Все эти лица, ставшие во главе соборного исправления церковно-богослужебных книг, знали славянский, греческий и даже латинский языки. Назначив новых справщиков, патр. Никон принял на себя труд непосредственного наблюдения за печатным двором. Этот последний, доселе находившийся в ведении большого дворца, по приказу царя, был передан патр. Никону в его полное распоряжение.

Еще прежде возвращения Мануила Грека из Константинополя, патр. Никон созвал в Москве собор в 1655 г. (7163), воспользовавшись прибытием туда двух патриархов: антиохийского Макария и сербского Гавриила. На соборе, таким образом, присутствовали три патриарха, с митрополитами, архиепископами, архимандритами и прочим духовенством. Собор открыт был чтением Евангелия, правил св. апостолов и вселенских соборов. Потом прочитано было деяние московского собора 1654 года, которым определено исправить новопечатные книги. Затем, патр. Никон представил собору для рассмотрения древние греческие и славянские книги и новопечатные московские, чтобы обличить соборным голосом неисправность последних и утвердить правильность первых. Отцы собора, рассмотревши книги, нашли, что греческие во всем согласны с древними славянскими, а в новопечатных книгах открыли многие несходства с древними греческими и славянскими. В виду этого, собор единогласно решил следовать определению московского собора 1654 г. и исправить новопечатные московские книги по древним славянским и греческим спискам. Чтобы положить начало такому великому делу, отцы собора сами занялись исправлением Служебника. „Во всем справа сию святую книгу и согласно сотворя древним греческим и славянским“, они повелели напечатать ее в Москве в том же 1655 г. По свидетельству архидиакона Павла Алеппского (сына патр. Макария), Служебник был переведен с греческого так хорошо и с такими пояснениями, что, кажется, и дети могли понимать смысл греческих обрядов. Сравнительно с прежде изданными, в служебнике собора 1655 г. исправлены были многие чинопоследования и службы; в частности, в чине литургии сделаны исправления, касающиеся количества просфор на проскомидии, погрешностей в символе веры и пр. В предисловии к служебнику изложена была подробная история исправления наших книг, из которых первая теперь являлась в свет. Заседания собора продолжались неделю. Между тем патр. Никон обратил все свое внимание на важнейшее заблуждение ревнителей мнимой старины – двуперстие, которое не только было внесено в новопечатные книги, но и глубоко проникло в жизнь народа. Чтобы вразумить этих ревнителей, он прибег к чрезвычайным мерам. 12-го февраля 1656 г., в день памяти Мелетия, еп. антиохийского, в чудове монастыре совершалась праздничная заутреня, на которой присутствовали царь с своим синклитом, восточные патриархи, пребывавшие в Москве, и множество народа. В положенное время прочитано было из Пролога сказание о св. Мелетии, как он, на одном соборе, против ариан, сначала показал народу три перста, и не было знамения, а потом два совокупил и к ним пригнул один, и от руки его произошел огонь. Непосредственно за прочтением сего сказания, на которое обыкновенно опираются защитники, двуперстия, Никон торжественно спросил патр. Макария, как понимать это сказание. Макарий отвечал: „мужие всего православия, слышите: аз преемник и наследник сего св. Мелетия престолу; вам известно, яко сей св. Мелетий три первые персты разлучены показа друг от друга, от них-же и знамения не бысть; тыя-же паки три соедини, ими же и знамение показа“. Затем патриарх прибавил, что кто изображает крест не первыми тремя перстами, но два последние соединяет с великим пальцем, а велико-средние простирает, тот подражает армянам, ибо армяне так крестятся. Чрез двенадцать дней настала неделя православия. Чин православия совершали в успенском соборе в присутствии царя, его синклита, всех находившихся в Москве архиереев, множества духовенства и народа. В то время, как св. церковь возглашала вечную память верным своим чадам и изрекала анафему сопротивным, Макарий антиохийский, став пред царем и пред всем освященным собором, произнес проклятие на двуперстников, сказав, что православному христианину следует изображать крестное знамение тремя первыми великими перстами. То же проклятие повторили затем сербский патриарх Гавриил и никейский митрополит Григорий. Патриарх Никон не ограничился этим. После торжественного устного осуждения двуперстников, он обратился к восточным святителям и с письменным посланием по тому же предмету. Указывая в нем на то, что „неции воздвизают прю“ относительно сложения перстов для крестного знамения, и одни крестятся тремя перстами десницы, а другие двумя, просил святителей возвестить, где истина и как следует креститься. В ответном послании восточные святители написали, что кто не творит крестное знамение тремя первыми перстами, тот, еретик и подражатель армян и такового они отлучают от Отца и Сына и Св. Духа. Это послание подписал и прибывший к тому времени в Москву митрополит молдавский Гедеон.

Когда таким образом восточные иерархи, находившиеся в Москве, изрекли свой приговор на крестящихся двумя перстами, не только устно, но и письменно, Никон счел благовременным созвать на собор своих русских архипастырей, чтобы и они постановили решение по тому же вопросу. С соизволения царя Алексея Михайловича, к 23 апреля 1656 г. прибыли в Москву три митрополита, четыре архиепископа, один епископ и много других духовных лиц. Патр. Никон открыл собор обширной речью, в которой, главным образом, обратил внимание отцев собора на вопрос о перстосложении. Напомнив собору, что двуперстие, как и другие погрешности, у нас зазирали еще патриархи константинопольский Афанасий и иерусалимский Паисий, что оно внесено в наши богослужебные книги в недавнее время, – а прежде крестились, как и теперь еще очень многие крестятся тремя перстами, что на Востоке крестятся также тремя перстами, как это недавно подтвердили и устно, и письменно восточные святители, – напомнив все это, Никон предложил отцам собора сказать свое слово о двуперстии. Выслушав эту речь, собор постановил предать отлучению от церкви всех крестящихся двуперстно. Этому же собору патр. Никон предложил для рассмотрения переведенную с греческого и напечатанную, по его повелению книгу Скрижаль, которая была прислана ему константинопольским патр. Паисием в 1653 г. Книга эта составлена греческим иеромонахом Иоанном Нафанаилом, а переведена на славянский язык старцем Арсением греком. При Скрижали Никон велел напечатать все послание к нему вселенского патриарха Паисия с ответами константинопольского собора относительно наших церковных книг и обрядов, а также – несколько статей по вопросу о крестном знамении и символе веры. Между последними были: сказание о соборе 1656 г. с изложением речи патр. Никона под заглавием: „слово отвещательно“...; ответ патриархов антиохийского Макария и сербского Гавриила о крестном знамении; слово монаха иподиакона Дамаскина Студита в неделю крестопоклонную; слово неизвестного „о еже коими персты десные руки изображати крест“; Николая Малаксы, протоиерея навплийского, о сложении перстов для архиерейского и иерейского благословения; Максима грека о неизменяемости символам веры; монаха Зиновия отенского – против прибавки в символе „истинного“.. – и вообще о неизменяемости символа; Нила Кавасилы и других учителей о том же, с прибавлением убеждений православным не допускать никаких изменений в символе веры. Издание Скрижали было особенно важно для русских потому, что в ней все было направлено против заблуждений того смутного времени. Как сильно обличала она заблуждения ревнителей мнимой старины, как верно поражала нововводное их учение, видно из тех нападений, которым ее подвергли тотчас после напечатания. В ней порицали каждое объяснение и правило, считали ересью всякое положение, утверждали, что будто „никто же от богословец дерзнул тако писати, якоже Никон“. Действительно, более сильных обличений и свидетельств, чем какие собрал в Скрижали патр. Никон против новшеств тогдашнего времени, нельзя было найти. Эту-то книгу отцы собора 1656 года читали „во многи дни, всяку вещь и всяко слово со опатством рассуждающе“ и нашли ее не только „безпорочну“, но и достойной всякой похвалы и великого удивления. Рассмотренная, скрепленная подписями отцев собора, Скрижаль со всеми приложениями была выпущена из типографии и разослана. Таким образом и вторую книгу после служебника патр. Никон издал не сам собою, а с одобрения всех русских епископов и всего священного собора. Эти две книги послужили самым прочным основанием к дальнейшему исправлению разных погрешностей и нововведений, вкравшихся в наши церковные чины и обряды. Со времени издания Скрижали, не проходило ни одного года, который не ознаменовался бы исправлением и изучением какой-нибудь богослужебной книги под непосредственным наблюдением самого патриарха. В 1656 году приготовлен был к печатанию Требник, другая важнейшая богослужебная книга после Служебника. По ее важности, она тщательно рассмотрена была на соборе (в октябре 1656 г.), который между прочим постановил о ней такое определение: „егда же сия книга Потребник, Божиею благодатию и нынешним нашим соборным деянием, исправленная, из печати издана будет, да не к тому кто начнет, разве сея исправленные книги, действовати церковных таинств“. В том же году изданы были: Триодь постная, Ирмологий, Часослов, а спустя еще год напечатано Евангелие напрестольное и Апостол и вновь издан Ирмологий. Что же касается Требника, то он напечатан только в 1658 году. Рассылая вновь исправленные книги, патр. Никон, чтобы достигнуть единообразного отправления служб, велел отбирать старые и употреблять только исправленные.

Попытки расколоучителей восстановить старые порядки, пользуясь ослаблением церковной власти.– Доведенная до крайней дерзости устная и письменная проповедь расколоучителей.

Дело книжного исправления, предпринятое патр. Никоном, обещало большой успех и было порукой, что ошибки и погрешности в богослужебных чинах будут устранены. Но этому не пришлось осуществиться: вскоре в судьбе патр. Никона произошла перемена, которая отразилась на предпринятом им деле исправления книг, а затем, на росте и утверждении раскольнических заблуждений. Никон лишился милости и дружбы царя, лишился патриаршего престола, едва успев издать несколько книг. Открытая распря патр. Никона с царем произошла после следующих обстоятельств. В 1658 году Алексей Михайлович встречал грузинского царевича Теймураза и в царских палатах, прилично случаю, дан был торжественный обед, на который однако, против обыкновения, Никон не был приглашен. Между тем, во время самой встречи, царский окольничий обидел патриаршего боярина, ударив его палкой по голове. Царь, обещавший в письме лично увидеться по тому делу с патриархом, уклонялся от свидания. Даже в праздник Казанской иконы Божией Матери (8 июля) он не пришел в собор ни к заутрени, ни к литургии. В наступивший вскоре другой праздник – в честь Ризы Господней (10 июля) Никон, по обычаю, просил царя прийти в собор, но тот опять не пришел. Мало того. Присланный с известием, что Алексей Михайлович не будет на богослужении, князь Юрий Ромодановский прямо объявил Никону, что царь „гневен“ на него. Не уступчивый по характеру, Никон, вместо того, чтобы примириться с царем, решил отказаться от патриаршей кафедры. Того-же 10 июля, отслужив литургию, он взял простую клюку и пешком, по грязи, пошел на воскресенское подворье, откуда уже удалился в воскресенский монастырь (1658 г.). Враги Никона в его падении думали видеть и падение начатого им дела. Отчасти это было верно. По оставлении Никоном патриаршего престола, до избрания нового патриарха, управление церковию поручено было крутицкому митрополиту Питириму, лично недовольному Никоном. Нельзя сказать, чтобы русские архипастыри во главе с блюстителями патриаршей кафедры были невнимательны к делу, начатому Никоном. Они продолжали его, продолжали печатать или перепечатывать новоисправленные книги. Так по соборному определению во время междупатриаршества напечатаны были в Москве: Пролог, Псалтирь следованная, Минеи общая с праздничною, Минея месячная, Триодь цветная, Триодь постная и др. Но архипастыри в книжном деле не могли уже действовать ни с такою властию, ни с такою ревностию, как действовал сам Никон. Оставление Никоном кафедры отразилось и на положении защитников раскольнических мнений. Пока патр. Никон был на престоле, пока действовал свободно и со властию, злоба противников его дела существовала только тайно и, будучи бессильна, принуждена была молчать. Но не то сталось, когда в судьбе Никона произошел переворот. Бояре, лично недовольные когда-то грозным для них патриархом, повели против него интригу с целию лишить патриаршества и даже священного сана. Могучие своим влиянием при дворе, стараясь увеличить силу протеста против Никона, они постарались убедить царя Алексея Михайловича, чтобы он возвратил из ссылки протопопа Аввакума. И последний, после шестилетнего пребывания в Сибири, был, действительно, возвращен в Москву. Покровители встретили его здесь с радостию, представили царю, окружили редким вниманием и хотели было даже сделать его царским духовником. Возвращение Аввакума в Москву было достаточным основанием для того, чтобы сюда возвратились и другие ревнители старого благочестия. Таким образом, вместе с Аввакумом здесь появились нижегородский старец Авраамий, иноки Корнилий и Трифилий, юродивые Феодор, Киприан и Афанасий. К этим пришлецам, покровительствуемым сильными боярами, примкнули теперь и те, невежество и своеволие которых обуздывал патр. Никон; таковы, напр., диакон благовещенского собора Феодор, архимандрит покровского монастыря Спиридон Потемкин, игумены Феоктист, Капитон, Досифей. и др. Проповедуя защиту мнимой старины, расколоучители нашли себе не мало последователей и в простом народе, и в боярских домах. Первенство в этом отношении принадлежало Аввакуму. Этот защитник древнего благочестия, в качестве духовидца и чудотворца приобрел себе самых ревностных последователей особенно между лицами знатными и близкими ко двору. Из боярских семейств он подчинил своему влиянию боярыню Феодосию Морозову, которая обладала громадным богатством и пользовалась большим влиянием при дворе, как родственница царицы. Будучи духовной дочерью Аввакума, она сделалась расколоучительницей, поддерживала лжеучение его в высшем московском обществе и даже совратила сестру свою Евдокию, жену князя Урусова. Дом Морозовой был как бы монастырем, в котором она содержала пять инокинь и давала пристанище всякого рода странницам. Все эти лица напитывались учением Аввакума и везде разносили его. Кроме Морозовой и Урусовой, ревностными последователями Аввакума были: Иродион Стрешнев, Иван Воротынский, князь Иван Хованский, княгиня Милославская, инокиня Иустина и др. Таким образом, и бояре, лично недовольные Никоном, и расколоучители, недовольные его книжным исправлением, стали действовать сообща. Но если бояре (не сочувствовавшие расколу) хотели только мстить бывшему патриарху, когда-то грозному их повелителю и обличителю, то расколовожди, примкнув к боярам, не ограничивались этим. Им хотелось воспользоваться возникшим, за отсутствием патриаршей власти, церковным нестроением, чтобы восстановить старые порядки; им хотелось, с переменой судьбы патр. Никона, уничтожить также и труды его в деле исправления церковных чинов и обрядов. К этой цели они и направили теперь свою деятельность.

На первых порах, по возвращении в Москву, Аввакум молчал, как бы присматриваясь к текущему порядку вещей. Но такое поведение юрьевского протопопа продолжалось недолго. Польщенный вниманием царя, поддерживаемый своими сторонниками из бояр, Аввакум вскоре дерзко стал проводить свои идеи и словом, и чрез послания. В Москве опять раздалась резкая, бранная проповедь Аввакума. Дом боярина Ртищева был местом, где он, по его словам, много шумел о вере и о законе и куда ходил браниться с „отступниками“. Прибывшие за Аввакумом в Москву другие расколоучители не отставали от фанатического протопопа. Все они на городских улицах и площадях проповедовали доброту древнего благочестия. Простой народ, белое духовенство и многие из бояр, как сказано выше, принимали к сердцу эту проповедь расколоучителей. В ней Аввакум с своими единомышленниками провозглашал безблагодатность церковных таинств, наступление времен антихриста, клеветал на священников московских, служивших по новоисправленным книгам, будто они не веруют во Христа вочеловечившегося, не исповедуют Его воскресения, не именуют Его совершенным Царем на небеси вместе со Отцем, не исповедуют Духа Святого истинным, велят молиться духу лукавому и пр. Особенно сильна была пропаганда юродивых. „Сильно и влиятельно было в народе, – по выражению одного ученого, – отрывистое слово этих бездомных скитальцев, то облеченное юмором, то проникнутое грустью, то пророчески темное“. Феодор юродивый, по отзыву Аввакума, „ревнив был и гораздо о деле Божии болезнен“; другой юродивый Киприан, бегая за царской колесницей, часто кричал: „добро-бы, самодержавный царь, на древнее благочестие вступити“.

Какими были расколовожди в своей устной проповеди, такими являются они и в письменной. В последней они с тем же жаром защищают старые книги и пишут против исправления их, порицают троеперстие для крестного знамения, трегубую аллилуйю, исправление символа, порицают не только русских, но и восточных архиереев. Конечно, и в распространении лжеучения письменно первенство принадлежало протопопу Аввакуму, который во время своего пребывания в Москве успел наплодить много челобитных, записок и посланий. Его сочинения проникнуты самою непримиримою ненавистию ко всему, что не подходило под узкую рамку его раскольнических взглядов. В них он нападает и на пятипросфорие, и на четвероконечный крест, и на иконы и проч. В своем сочинении, имеющем надпись: „к Римлянам послание св. Ап. Павла“, Аввакум пишет: „видишь-ли, Никонианин, что вы делаете над одною просфорою, кудесите, дыр триста навертите. Ох, собаки, переменили предание св. Отец и пять просфор вместо семи возлюбили“. Такого же бранного характера и все его послания в тех местах, где дело касается исправления мнимой старины. Но более всего вооружался Аввакум на доброго подвижника в этом исправлении – на патр. Никона, которого называл антихристом, сыном геенны, другом сатаны, злейшим из всех еретиков, когда либо бывших. Наконец, чрез своих близких, подал царю челобитную, „да Никона от патриаршества отставит и древнее благочестие уставит“. К Аввакуму присоединились недовольные Никоном, когда-то бывшие справщики книг, суздальский поп Никита и романовский поп Лазарь. Не ограничиваясь устной проповедью, которой возбуждали народ против новых книг, они составили и подали царю челобитные (Никита в 30-ти, а Лазарь в 70-ти пунктах), стараясь показать мнимые новшества и ереси изданных Никоном книг, особенно Скрижали; клеветали на самого Никона, будто-бы он отступил от православной веры, хулили греческих патриархов, как не имеющих св. крещения, и греческие книги, как исполненные ересей и заблуждений. Известные расколоучители – архимандрит Спиридон Потемкин и диакон Феодор не отставали от своей пишущей братии: первый написал получившую в народе, большую известность книгу о правой вере, нападая в ней на исправление книг, а второй рассылал послания о правой вере и об антихристе. Даже епископ вятский Александр увлекся духом времени и прислал царю грамоту на патр. Никона, охуждая в Скрижали исправление богослужебных книг и чинов церковных, не смотря на то, что сам присутствовал на соборе, одобрившем эту книгу, и подписал его определения (в 1656 г.). Таким образом, расколоучители и в Москве, и вне ее, и устно, и письменно разглашали свои ложные убеждения, как бы стараясь превзойти один другого в обвинениях и нападках на патр. Никона. И последствия проповеди расколоучителей не были бесследны: они, по свидетельству современных русских иерархов, поселили смуты в духовенстве и народе. Внимая проповеди расколовождей, при ослаблении церковной власти во время междупатриаршества, мало образованные и суеверные из духовенства „вознерадеша о всяком церковном благочинии и попечении... и книгами новопреведенными и новоисправленными... начата гнушатися и по них божественного славословия не исполняху...“. Действительно, церкви оставались пусты; в некоторых местах начали служить опять по старым служебникам; даже в Успенском соборе бывали споры о том, как служить – по старому или по новому. Смятение в церкви породило волнения и в народе, в темной среде которого невежество его руководителей было самым лучшим подспорьем для расколовождей. „И такового ради священнического многого невежества и нерадения о врученном им Христове стаде... и бесчинного их ради жития, мнози христиане отлучишася церковного входа и молитвы, и о гресех своих покаяния и исповедания, и приятия пречистого тела и крове Христовы лишишася; могущии же по домом своим начата держати вдовых священников без благословения и без свидетельства архиерейского... зане во многих от народа мнение вниде, яко ересьми многими и антихристовою скверною осквернены церкви, и чины, и таинства, и последования церковная; соблазнишася же и о исправлении святого символа, и о трегубой аллилуйи, о знамении честного и животворящего креста, о сложении триех первых перстов и о Иисусове молитве и прочих“. Словом, пламя раскола в самое короткое время коснулось весьма многих мест и, благодаря бездействию властей, занятых делом Никона, достигло таких размеров, что на дальнейшее время оставаться в бездействии не было никакой возможности. Ясно, было, что в русской церкви образовался великий раскол, который требовал особенных мер. Что касается лично протопопа Аввакума, то он до того отличался среди своих единомышленников, что сами бояре, вызвавшие его в Москву, не могли ему более покровительствовать. Когда действия Аввакума стали известны царю Алексею Михайловичу, он снова отправил его в ссылку (1664 г.). Местом ее на этот раз был бедный, отдаленный городок Архангельской губ. – Мезень. Новая ссылка дала возможность юрьевскому протопопу пронести свою раскольническую проповедь более чем на полутора тысячи верст на север, откуда, впрочем, спустя полтора года он был потребован в Москву для соборного суда над ним.

Собор 1666 г.– Большой Московский собор 1667 г.

Вышеприведенное свидетельство современных русских иерархов о тогдашнем состоянии раскола показывает, что мнения суеверов во время междупатриаршества успели проникнуть во многие места России и везде смущали умы верующих, а сами проповедники этих мнений открыто заявили свою враждебность и ненависть к господствующей церкви. Когда дело дошло до того, когда, не смотря ни на частные убеждения, заточения и другие наказания расколоучителей, – в некоторых местах они все таки открыто восставали против власти церковной и гражданской, тогда Алексей Михайлович решил в начале 1666 года собрать собор русских святителей для суда над расколоучителями. По грамоте царя в феврале 1666 г. в Москву прибыли русские архипастыри и имели первое заседание в крестовой патриаршей палате. На нем присутствовали одни только собравшиеся святители. Не приступая к рассуждениям о расколе, отцы собора условились сначала решить, согласны-ли сами они в главных основаниях для суждений об этом предмете. В виду этого, прежде всего, прочитан был православный символ веры и когда оказалось, что все присутствовавшие в исповедании его согласны и единомысленны, тогда предложены были на рассуждение три вопроса: а) признают-ли отцы собора православными греческих патриархов? б) признают-ли правильными греческие печатные и рукописные книги и в) признают-ли правильным собор 1654 г. (определивший начало книжного исправления)? Этими вопросами исчерпывалась сущность учения раскольников, которые не признавали ни греческих патриархов – православными, ни греческих книг и собора 1654 г. – правильными. Поэтому святители, собравшиеся для суда над расколом, и желают сперва удостовериться, не причастен-ли кто-нибудь из них самих этому учению. Но все отцы собора на предложенные вопросы единогласно ответили утвердительно, под каковыми ответами и подписались. В заключение отцы собора написали еще и самый символ веры, прочитанный в начале заседания. Таким образом, это первое заседание было только приготовлением к собору; предметом его были предварительные распоряжения, касавшиеся допросов и увещаний лиц, которые должны были судиться на соборе.

Второе заседание собора совершилось только спустя два месяца и (оно в сущности было первым, потому, что) на нем только последовало торжественное открытие собора самим государем. Он произнес речь, в которой яркими чертами изобразил положение раскола в России и умолял весь освященный собор заняться этим делом со всем тщанием. После этого им читана была книга „Хризовул“, присланная четырьмя вселенскими патриархами царю Федору Ивановичу и патриарху Иову, по случаю утверждения патриаршества в России (1593 г.). Прочитав символ веры, начертанный в „Хризовуле“, царь спросил отцев собора, так-ли они содержат и исповедуют св. символ, как он изложен в этой книге. На речь царя, от лица всего собора, отвечал также речью Питирим, митрополит Крутицкий; он благодарил царя за попечение о православной вере и свидетельствовал, что все собравшиеся архипастыри веруют и содержат символ и все догматы точно так, как прочитано государем в книге „Хризовул“. В последующие заседания, происходившие в крестовой патриаршей палате, собор исключительно занялся расколом и расколоучителями. Лиц, заподозренных в противлении церкви и принадлежности расколу, собор призывал в каждое заседание, предъявлял им вины и увещевал к раскаянию. Первым был призван епископ вятский Александр, затем протопоп Аввакум, еще позже поп Никита суздальский, диакон Федор, старец Ефрем Потемкин, поп Лазарь и др. Увещания и суд над расколовождями окончились на предпоследнем заседании. Одни из виновных остались упорными и потому после увещаний были сосланы, как напр., Аввакум; другие раскаялись и были прощены, как Александр, еп. вятский и др. Были однако и такие, которые хотя и принесли собору покаяние, но, как оказалось впоследствии, не искреннее, напр. поп Никита и проч. Последнее (11-е) заседание было посвящено отцами собора составлению особого руководства для духовенства, которое они издали под именем „Наставления благочиния церковного“. Содержание „Наставления“ следующее. Изобразив известную нам, печальную картину положения русской Церкви, раздираемой мятежом расколоучителей, собор убеждает „архимандритов, протопопов, поповских старость (благочинных), вообще, духовенство учить своих чад покоряться во всем св. восточной Церкви и совершать службы по новоисправленным книгам, – затем преподает правила о печатании просфор четвероконечным крестом, о сложении трех перстов для крестного знамения, о молитве Иисусовой, о трегубой аллилуйи и пр. Вместе с правилами, направленными против раскола, в „Наставлении“ есть также и предписания, касающиеся благоповедения духовенства и церковного благочиния, напр., как хранить св. миро, как приготовлять и хранить св. запасные дары и пр. Собор 1666 г., не ограничиваясь допросом расколоучителей и обличением их, счел нужным еще составить особую книгу и в ней опровергнуть все главные основания раскола, как они изложены были в двух наиболее обширных раскольнических челобитных того времени – попа Никиты (Пустосвята) и попа Лазаря. С этою целью собор поручил известному ученому Симеону Полоцкому написать сочинение на эти две челобитные, что тот и поспешил исполнить. Сочинение свое (в двух частях) Симеон Полоцкий представил собору, который тщательно рассмотрел его и признал на столько удовлетворительным, что положил издать от своего имени. Издана была, впрочем, эта книга только в следующем году, по благословению патриархов Паисия александрийского и Макария антиохийского, под таким заглавием: „Жезл правления, утверждения, наказания и казнения, сооруженный от всего освященного собора... в лето 7174, месяца маия, в 7 день“.

Деяния собора 1666 г. были только началом церковного суда над суемыслием и суеверием приверженцев раскола. Произнесенный собором русских архипастырей, суд этот был еще подтвержден голосом святителей восточных и сделался как-бы общим приговором Церкви православно-кафолической. Таким образом, между собором 1666 года и Большим московским собором существует самая тесная связь: первый нашел для себя в большом соборе не только подкрепление но и дополнение и завершение. Он обличал, убеждал и предавал анафеме расколовождей каждого порознь, большой собор произнес общий приговор, общую анафему на всех последователей раскола и постановил общее правило подвергать их наказанию не только церковному, но и гражданскому. Собор 1667 г. назван большим потому, что на нем присутствовало двадцать девять святителей (между ними двенадцать восточных), чего прежде у нас никогда не было. Между восточными святителями было два патриарха: Паисий александрийский и Макарий антиохийский.

Собор сначала рассматривал дело патриарха Никона, вменил ему многие вины, лишил сана и сослал в Ферапонтов монастырь. Однако важнейшего из дел патр. Никона – исправления церковно-богослужебных книг – собор не осудил. Напротив, он его вполне одобрил, и исправленные книги утвердил для всеобщего употребления. Что касается раскола и расколоучителей, то отцы большого собора окончательно осудили их, повторив определения собора 1666 года и издав от себя „Изречение“, составляющее, собственно, вторую часть соборных постановлений о расколе. Засвидетельствовав полное свое согласие и единство с собором 1666 года, большой собор в своем „Изречении“ предает анафеме и отсекает от церкви всякого, кто не послушает соборного определения и не покорится св. восточной Церкви, „дондеже уразумится и возвратится в правду покаянием“. Очевидно, смысл и значение „Изречения“ тот, что большой собор анафематствовал только церковных непокорников, не хотевших принять и называвших еретическими новоисправленные книги, но вовсе не изрекал проклятия на старопечатные книги и мнимо-старые обряды, которых держались эти непокорники; при том на последних он наложил анафему только до тех пор, пока они не принесут искреннего раскаяния. Не ограничиваясь таким общим определением, отцы собора сделали еще несколько частных постановлений, касающихся раскола и расколоучителей. Так, они постановили употреблять символ веры без прилога „истинного“, произносить аллилуйю трижды, творить крестное знамение тремя первыми перстами правой руки, печатать просфоры четвероконечным крестом, пастырям благословлять именословным благословением , творить крестные ходы не по солнцу, а против солнца, в молитве Иисусовой, при церковном употреблении, произносить „Боже наш“, а на едине, как кто хочет, и проч. Само собой понятно, что собор осудил и те основания, на которые опирались раскольники в своем учении; так, он признал не принадлежащим блаж. Феодориту, так называемое, Феодоритово слово (о двуперстии), отверг достоверность жития преп. Евфросина (о сугубой аллилуйи), разрушил клятву Стоглавого собора на не крестящихся двуперстно и пр.

Постановления большого московского собора имеют весьма важное значение для раскола потому, что окончательно осудили его. И нельзя не признать, что это осуждение было справедливо и неизбежно. Нарост ложных мнений еще раньше созрел и отпал сам собою от здорового тела Церкви. Раскольники еще прежде, до соборного их осуждения, сами изрекли на себя анафему и отсекли себя от Церкви. Они, держась старопечатных книг и мнимо-старых обрядов, не только не покорялись Церкви, но и называли ее еретическою, а таинства ее признавали оскверненными антихристовою скверною. Таким образом, по своим убеждениям, они были уже совершенно отделены от православной Церкви. Необходимо было, чтобы и Церковь с своей стороны всенародно объявила, что она не признает их более своими чадами, т. е. осудила. Со времени этого-то осуждения, произнесенного большим московским собором, и начал существовать в России раскол, как отдельная от Церкви религиозная община, именующая себя старообрядцами. С этого времени и начинается история раскола.

Сношения сосланных расколоучителей с раскольниками в Москве и других местах.– Опыты открытого восстания раскольников против церковной и гражданской властей: Соловецкое возмущение.– Возмущение раскольников в Москве под защитою стрельцов.– Распадение раскола на секты.

По соборному определению наиболее упорные из расколоучителей были сосланы на заточение. Протопопу Аввакуму и его сообщникам, попу Лазарю и дьякону Феодору, местом ссылки назначен был Пустозерский острог на Печоре. Держали здесь узников в строгом отдалении от внешнего мира: „осыпали нас землею, рассказывает юрьевский протопоп, сруб в земли, и паки около земли другой сруб, и паки около всех общая ограда за четырьми замками, стражие пред дверьми стражаху темницы“. Казалось-бы, при таком заключении заточникам меньше всего можно было иметь сношения с своими единомышленниками. Но для Аввакума с товарищами как бы не существовало никаких препятствий. Напротив, наибольшая половина сочинений Аввакума и непрерывное распространение их между раскольниками принадлежит, именно, тому периоду его жизни, когда он был сослан на Печору. Самое пребывание в Пустозерске способствовало этому обилию составленных там сочинений. Перешедшая же на сторону заточников, приставленная к ним, стража усердно передавала по адресу написанные послания и письма, из собственных признаний Аввакума и из свидетельств его соузника Феодора (в письме к сыну Максиму) видно, что в пустозерской тюрьме Аввакум пользовался достаточными средствами, чтобы иметь сношения с своими московскими учениками и ученицами. Удаленный от своих последователей на две тысячи верст, он вел с ними деятельную переписку, отвечая на их вопросы и стараясь развивать в них дух непоколебимого стояния за мнимую старину. Из Пустозерска Аввакум писал руководственные послания в Москву боярыне Морозовой, Урусовой, Даниловой, некоему Симеону, как видно, бывшему одним из близких к Морозовой людей, к некоему священнику Стефану, послание жене и детям и проч.².

Послания Аввакума в глазах его последователей имели громадное значение, как голос человека, страдающего за свои убеждения. В них Аввакум старается придать борьбе раскола с православием смысл борьбы священной, которая ведет в царство небесное и убеждает своих учеников стоять за веру до смерти. Понятно, что такие увещания юрьевского протопопа не остались бесследными: „верные“ с дерзновением шли в огонь, или ложились на плаху. Исповедникам раскола Аввакум присылал панегирики с самими щедрыми похвалами их ревности и усердию. К Морозовой и Урусовой он не обращается иначе, как только называя их земными ангелами, мученицами, святыми и блаженными.

Соузники Аввакума Федор, Лазарь, Авраамий не отставали от него в сношениях посредством посланий с своими единомышленниками. Предметом их служит увещание все к той-же упорной твердости и стоянию в мнимой старой вере, сознание твердой правоты ее, фанатическая ненависть к православной Церкви и ее представителям и пр. Словом, каждый из пустозерских заточников, выражаясь словами Аввакума, „живый на брезе окиана, о всех верных попечение име(я) не мало“. Кроме посланий своим последователям, заточники не редко обращались и к предержащей власти. В челобитных к царю Аввакум, по обыкновению, резок и дерзок. Благодаря защитникам, которых он имел в Москве, его долго щадили. Однако челобитная, поданная в 1681 году царю Феодору Алексеевичу, переполнила чашу долготерпения московских властей и Аввакум с другими заточниками был казнен.

На почве проповеди и увещаний расколоучителей у последователей их развиваются фанатические формы религиозности и вырабатывается, свободное мученичество за веру. В большинстве случаев, думая быть мучениками, изуверы сожигали сами себя. О таких жертвах раскольничьего фанатизма свидетельствует протопоп Аввакум, говоря, что „инии ревнители закона уразумеша лесть отступления... со женами и детками сожигахуся огнем своею волею“.

Действительно, история раскола представляет нам не мало фактов добровольного самосожигательства между изуверными ревнителями древнего благочестия. Так, поп тюменский Дометиан, в иночестве Даниил, увлекши за собою 1700 человек, стал приготовляться к сожжению себя и своих учеников, собирая в избы разные удобосгараемые вещества: смолу, лен, берест, серу и порох. Митрополит сибирский Павел (1678–1692 г.), услышав об этом, писал к нему увещание и посылал священников для убеждения заблудших. Ко многим из фанатиков приходили отцы и дети, друзья и родственники, убеждая оставить безумное намерение. Но все было напрасно. Отвечая на все убеждения хулами против церкви, царя и архиереев, несчастные, по голосу своего наставника, зажгли приготовленный материал и сгорели все до одного. Так-же поступил и Васька Шапошник в Томском уезде, не вняв увещанию того-же митрополита Павла. В Поморье (Архангельская, Олонецкая и др. губ.) самосожигательство соединялось с разбоями и убийствами. Так в 1687 году раскольники овладели палеостровским монастырем и утвердились в нем с намерением сжечь себя. Напрасно из Новгорода были присланы увещатели и воины для вразумлены заблудших и предотвращения новых злодейств. Фанатики зажгли здания монастыря и сгорели в нем в количестве 2700 человек. В 1693 году раскольники сделали нападение на церковь пудожского погоста (Новгородской губ.), ограбили ее и, удалившись в деревню Строкину, заперлись в четырех больших избах; когда явился сотник с стрельцами и начал увещевать суеверов принести покаяние в сделанных ими злодействах, они, имея наготове горючие вещества, зажгли их и погибли в количестве восьмисот человек. Множество случаев подобного рода изуверства было и в других местах, где число самосожженных достигало поразительных размеров. Самосожигательство, впрочем, было не единственным родом свободного мученичества раскольников изуверов. Иные запощевались и умирали голодной смертию; другие топились в реках и озерах, а некоторые живыми зарывали себя в землю и так кончали свою жизнь. Нельзя сказать, чтобы одно только „стояние“ за старую веру побуждало раскольников к добровольному мученичеству. Другим основанием для него было ожидание кончины мира. У раскольников, осужденных церковию, является глубокое всеобщее убеждение, что на землю пришел антихрист и что скоро наступить кончина мира. Поэтому они убегают из православных городов и сел, якобы наполненных никоновыми ересями, в пустыни и леса, чуждые таковых. Здесь, собираясь толпами, они начинают поститься, молиться, исповедывать друг другу грехи, причащаться запасными дарами, и ожидают в страхе и трепете кончины мира. Некоторые ложились в заранее приготовленные гробы, сами себя отпевали и пр.

Считая патр. Никона вероотступником, замыслившим исказить старую веру, расколоучители на первых порах полагали, что они восстают собственно против Никона. Этим и объясняется факт, почему они подают свои челобитные на него царю Алексею Михайловичу; они льстили себя надеждой, что царь с иерархами осудит Никона, как развратителя старой веры, и отменит новые книги. Это тем более, по их мнению, было вероятно, что царь разошелся с патриархом и сам, следовательно, был недоволен им. Однако надежды раскольников не сбылись. И собор русских иерархов (1666 г.), и большой собор святителей восточных и русских (1667 г.) не только не осудил исправления книг, бывшего при Никоне, а напротив, вполне одобрил его; раскол же и расколоучителей предал анафеме. Теперь раскольники стали обвинять не одного Никона, а всю русскую Церковь, якобы осудившую старую веру, старые богослужебные книги. Такой-же взгляд развился у раскольников и на гражданскую власть. Возлагая все свои надежды на благочестивого царя Алексея Михайловича, раскольники после собора 1667 года к ужасу своему узнали, что он принял соборные определения против раскола и вместе с собором осудил его. Теперь, в своем озлоблении, раскольники дерзнули открыто восстать против власти церковной и царской. Первым резким выражением такого открытого протеста было возмущение в Соловецком монастыре. Факт этого возмущения состоит в том, что иноки Соловецкой обители враждебно отнеслись к исправлениям патр. Никона и не захотели принять изданных им церковно-богослужебных книг. Начало восстания надо отнести к 1656 году, когда новоисправленные богослужебные книги, при царском указе, были присланы в Соловецкую обитель. Наслышавшись от сообщников Аввакума об испорченности новых книг, соловецкие иноки, не раскрывая их, запечатали в сундуках и поставили в особом месте, а сами продолжали служить по старым книгам. Однако не вся братия была против присланных книг; были лица желавшие служить и по новым книгам. Они даже писали об этом Никону, жалуясь на запрещение настоятеля монастыря, архим. Ильи; но эта жалоба осталась без всяких последствий, так как она не застала уже Никона в Москве. Так протекло около десяти лет, и эта первая искра раскола, может быть, мало по малу погасла бы сама собою в Соловецком монастыре, как погасла она в некоторых других местах, если бы здесь не поблагоприятствовали ей особые обстоятельства. Дело в том, что Соловецкий монастырь был местом ссылки лиц, противившихся исправлению церковных книг и гражданским преобразованиям царя Алексея Михайловича. Между сосланными, число которых достигало 150-ти, находились в это время друг Аввакума князь Львов, бывший начальник печатного двора при патр. Иосифе, расколоучитель старец Феоктист, написавший книгу в пользу раскола, об антихриста и его царстве. Были здесь и другие лица, сочувствовавшие расколу, как, напр., бывший настоятель Саввина монастыря в Звенигороде, летней резиденции царя, архимандрит Никанор, старец Герасим Фирсов, старец Геннадий, диакон Игнатий и пр. Кроме лиц, стоявших за мнимо старую веру, в Соловецкой обители нашли себе приют казаки из вольницы Стеньки Разина, скрывавшиеся от преследований закона. Ревнуя, повидимому, о старой вере, они выжидали только случая завладеть древними богатыми сокровищами монастыря и убежать, кто куда может. Это тем более легко было сделать, что они с приходом в обитель отняли всю власть у братства и поставили начальниками своих-же казаков. Таким образом, с одной стороны, ревнители старой веры, с другой – бродяги казаки „начата быти во всем противны не только святой Церкви хулами, но и благочестивого царя не восхотеша себе государя имети“. Само собой понятно, что настоятелю монастыря трудно было справиться с такой буйной толпой своих подчиненных, Своевольство последних не знало границ и беспорядки в обители возобновлялись все чаще и чаще. Когда известия об этом дошли до правительства, настоятель Соловецкой обители архимандрит Варфоломей был вызван в Москву, где тогда происходил собор на раскольников (1666 г.). С Варфоломеем отправлен был братией и архимандрит Никанор, которому, как бывшему духовнику царя, поручено было просить позволения у государя держаться старых церковных книг и не принимать новых. Между тем, в отсутствие настоятеля, вожаки мятежа от имени всей братии успели заготовить челобитную с просьбой оставить в обители прежний чин и устав и прислали ее Варфоломею, для представления царю. Однако Варфоломей не только не представил челобитной, но даже принес раскаяние пред собором, что был на стороне раскольников. Принес собору раскаяние и архимандрит Никанор. В Москве решено было перевести Варфоломея в другую обитель, а на его место настоятелем назначить соловецкого постриженника, строителя московского подворья, старца Иосифа. Между тем, для разбора дела, по жалобам Варфоломея, назначен был архимандрит Ярославского монастыря Сергий, который однако ничего не успел сделать с буйными соловчанами. Сменой настоятеля правительство и ограничилось, в надежде, что этим будет положен конец беспорядкам Соловецкого монастыря. На деле вышло иначе. Лишь только Иосиф и Варфоломей прибыли в Соловки, – первый принять, а второй сдать обитель, – соловецкая братия выгнала их из монастыря. Ближайшей причиной сего была граматка, посланная служкой Никанора, по его наущению, в Соловецкий монастырь, которою предписывалось не принимать нового архимандрита. Непринятые в Соловецкой обители, Иосиф и Варфоломей должны были возвратиться в Москву. Отказавшись от повиновения, соловецкие мятежники самовольно избрали себе келаря – монаха Азария (на место взятого в Москву Авраамия Абрютина) и казначея – иеромонаха Геронтия и решились запереться в монастыре.

Новоизбранный казначей поспешил написать, как бы от лица всей братии, обширную челобитную царю Алексею Михайловичу. Это была пятая и последняя челобитная соловецких иноков о вере. Из всех пяти челобитных эта последняя сделалась особенно известною и распространенною в старообрядческой литературе. Из прежних челобитных соловецкие иноки ни в одной не излагали пред царем своих убеждений столь пространно и с такою смелостию, как сделали это в последней. Небольшие по объему, первые челобитные написаны в тоне покорном; обширная пятая челобитная изложена в резкой форме, с нападками на православную церковь. Мнимое уклонение от истинной веры в новопечатных книгах, просьба не присылать этих книг, как и новых учителей, угроза, затем, сопротивляться царю даже до смерти, если не будет исполнено желание просителей – таково вкратце содержание пятой челобитной соловецких иноков. Эта челобитная отправлена осенью 1668 года в Москву с соборным старцем Кириллом Чаплиным. Получив челобитную, огорченный упорством мятежников, царь Алексей Михайлович послал им указ „быть в послушании“ у архимандрита Иосифа. Но и на этот указ царя соловецкие возмутители отвечали непослушанием и даже прямым вызовом на бой. „Вели, государь, – писали мятежники в краткой отписке царю, – на нас свой царский меч прислать и от сего мятежного жития переселити нас на оное безмятежное и новое житие“. Было послано в Соловки еще несколько увещаний, но на них был все тот-же упорный ответ непослушания. Пришлось действовать против мятежников вооруженною силою. Из Москвы послан был стряпчий Игнатий Волохов с сотнею стрельцов для осады монастыря. Но ничтожному отряду Волохова нельзя было одолеть осажденных, у которых были крепкие стены, множество запасов и 90 пушек. Осада монастыря затянулась на долгое время и осажденные приготовились к этому. Главными заправителями возмущения оказались архимандрит Никанор, келарь Азарий, служка Фаддей Бородин и др. Волохов в продолжении четырех лет находился невдалеке от монастыря, проводя время то в Сумском остроге, то на Заяцком острове, но к самому монастырю не подступал и над мятежниками „промыслу никакого не учинил“. Так велось дело до 1672 года. В этом году Волохов, за свою безуспешность в исполнении возложенного на него дела, за разные своевольства и злоупотребления монастырскою казною, особенно же за несправедливости и жестокости против архимандрита Иосифа, вызван был в Москву, а на его место назначен голова московских стрельцов Клементий Иовлев. Этот имел большее против Волохова число стрельцов, но и его попытка овладеть монастырем также осталась безуспешной. Причиной сего был, с одной стороны, недостаток у стрельцов боевых запасов, с другой, – болезнь Иовлева. Время его действий под Соловецким монастырем замечательно тем, что соловецкие иноки получили от царя грамоту, в которой он торжественно удостоверял, что простит все вины их, если только они покорятся ему и освященному собору. Мятежники, однако, не послушались царской грамоты. К концу 1673 года Иовлев также был отозван в Москву. В сентябре следующего года для осады монастыря назначен был третий начальник, воевода князь Иван Мещеринов, которому предписано было находиться у Соловецкого монастыря неотступно, чтобы мятеж искоренить вскоре“. На первых порах Мещеринов деятельно приступил к осаде и открыл пальбу против монастыря; но к осени 1674 года он снял осаду и удалился на зиму в Сумский острог.

Между тем в монастыре, кроме старого зачинщика архимандрита Никанора, явились новые предводители мятежа, каковы: келарь Нафанаил Тугин, сотники Исачко (Исаия) Воронин и Кемлянин Самко (Самуил). Никанор беспрестанно ходил по башням, кадил пушки, кропил их водою и приговаривал: „матушки мои галаночки (из Голландии)! надежда у нас на вас, вы нас обороните!“ Стреляя по царскому войску и делая вылазки, мятежники вздумали выразить свое противление царю тем еще, что решили „за великого государя богомолье оставить“. Такое решение породило распрю между самыми осажденными; многие не соглашались с ним. Чтобы настоять на своем, сотники Исачко и Самко объявили, что они более не станут служить монастырю, потому что „они за великого государя священником Бога молить не велели и священницы-де их не слушают и за великого государя Бога молят“. Таким образом, в монастыре началась внутренняя усобица; образовалось две партии: партия сильная, состоявшая преимущественно из бельцов (300 человек), которые сражались против царского войска, требовали не молиться за царя, и партия слабая, состоявшая из иноков, которые противились намерениям сильной партии, ожидая случая освободиться от ее власти. К тому-же в монастыре открылась цинга, похитившая около тридцати человек.

Мещеринову, который (в 1 конце мая 1675 года) опять подступил к монастырю, все это было известно от бежавших из обители монахов. Получив подкрепление из 800 стрельцов, он остался зимовать под монастырем и 23-го декабря 1676 года решился сделать приступ. К сожалению, этот приступ не имел успеха. Неизвестно, как долго еще продолжалась бы осада, но дело ускорено было случаем. Один инок, по имени Феоктист, из партии тех, которые не желали противиться государю, объявил Мещеринову, что в монастырь можно войти тайным проходом, находившимся в стене (у Белой башни) и теперь только легко заваленным камнями. Ночью на 22 генваря, в сильную мятель и бурю, Феоктист повел стрельцов к отверстию. Камни, заграждавшие проход были выломаны, воины вошли в ограду монастыря, разбили на воротах замки и впустили воеводу с остальными стрельцами. Осажденные, ничего не подозревая, спали, а когда пробудились, то защищаться было поздно и многие из них тут-же были порублены. Главные и упорные виновники возмущения (сотник Самко, архимандрит Никанор и др.) были казнены смертию, менее виновные разосланы в Кольский и Пустозерский остроги, а монастырь населен новыми иноками. Так кончилось великое соловецкое „стояние“ за веру, продолжавшееся двадцать лет (1656–1676 г.).

Возмущение это, имевшее участниками не столько соловецких иноков, сколько разных проходимцев, нашедших в обители приют, продолжавшееся так долго не столько из привязанности к мнимой старой вере, сколько по личным страстям и упорному сопротивлению мятежников царской власти, было, тем не менее, весьма важно для раскола, вообще, и для распространена его в Поморском крае, в частности. Соловецкий монастырь пользовался большим уважением в народе, как место подвигов преподобных Зосимы и Савватия, и как обитель, в коей процветало благочестие. С осадой монастыря, прекращен был доступ туда богомольцам и молва о „стоянии“ иноков за старую веру производила большое смущение в народе. Доверчивый к рассказам бродивших по Поморью выходцев Соловецкой обители, он видел в возмутившихся не мятежников, а страдальцев за веру и благочестие. И пропаганда раскола в Поморском крае росла все более и более. С другой стороны, сосланные в разные места участники возмущения, под живым впечатлением взятия монастыря и казни главных зачинщиков, распространяли везде учение раскола, рисуя самыми преувеличенными красками картину страданий и бедствий, испытанных соловецкими иноками. Все эти рассказы совращали не мало людей с истинного пути на путь раскольничьих заблуждений. Спустя сорок лет факт возмущения Соловецкой обители дал повод раскольническому писателю Семену Денисову составить „Историю о отцех и страдальцех соловецких“. В этой истории столько-же мало правды, сколько много вымысла; мятежники являются здесь мучениками, а воеводы, осаждавшие монастырь – мучителями; описываются разные видения, чудеса и пр. Незнакомый с действительным событием, доверчивый к разным басням, русский народ принимал все вымыслы Денисовой фантазии за несомненные факты и тем охотнее читал его „историю“, что написана она языком прологов. Таким образом, соловецкое возмущение много содействовало распространению раскола в первое время его существования.

Подавление мятежа в Соловецком монастыре и казни вожаков возмущения не образумили раскольников. Суеверы еще больше озлобились и выжидали только случая, чтобы снова восстать против правительства и отстоять глаголемое старообрядчество. Случай к восстанию вскоре представился. В Москве, по смерти царя Феодора Алексеевича (1682 г.), наследником престола объявлен был малолетний Петр; стрельцы взбунтовались, захватили в свои руки власть и неистовствовали до тех пор, пока не объявили царями обоих малолетних царевичей, а соправительницею их старшую сестру, царевну Софию. При этих-то обстоятельствах, когда все еще находилось в страхе от буйства мятежников, расколоучители, прикрываясь властию начальника стрельцов князя Хованского, последователя раскола, – решились требовать восстановления мнимо-старой веры. Спустя три дня после возмущения, в Титовом стрелецком полку происходило совещание о том, как бы восстановить старую веру. Решено было обратиться к новому правительству с челобитной. Отыскан был и человек для составления таковой: это быль Сергий, бродячий инок. Когда челобитная была готова, ее представили князю Хованскому, который нашел, что она составлена хорошо и обещал ревнителям мнимо-старой веры свою помощь. Сергий и выборные стрельцы стали просить князя, чтобы он до коронования государей, к которому шли приготовления, в присутствии народа, устроил им состязание с духовными властями. Хованский, хотя и видел неисполнимость этого требования, но должен был дать свое обещание, взявши с раскольников слово найти человека, который-бы на состязании мог дать ответ против духовных властей. Таким ответчиком со стороны раскольников явился бывший суздальский поп Никита Добрынин, известный под именем Пустосвята, – один из ярых расколоучителей, явившихся после удаления Никона с патриаршей кафедры. Как известно, на его челобитную издана была книга „Жезл правления...“, а по определению собора 1666 г. сам он лишен сана и послан на заключение в Угрешский монастырь. Отсюда Никита, вместе с дьяконом Феодором, прислал покаянное письмо и был прощен. Но покаяние это было принесено им притворно и теперь он явился главным защитником мнимо-старой веры.

Однако в назначенное время состязания не последовало. Раскольники много шумели и домогались, чтобы венчание царей совершилось по старым книгам. Хованский обещал им и это, и даже велел принести в собор семь просфор с изображением старого креста, чего, однако Никите не удалось исполнить по причине громадного стечения народа в церкви. Раскольники, чувствуя безнаказанность и полагаясь на своего покровителя, производили большие бесчинства: они расхаживали по улицам, нося старые иконы и книги, проповедовали не принимать никакой святыни от священников, не кланяться новым иконам; буйства в Москве росли все более и более; бродили толпы готовые накинуться на всякого, кто намеревался бы их остановить или увещевать; мужики и бабы, собираясь на площадях, толковали о старой вере и рассуждали, как бы ее утвердить.

Хованский, обещавший раскольникам устроить состязания с духовными властями, действительно исполнил свое слово, дав им возможность вступить в частное прение с патриархом Иоакимом. 3 июля он отправился вместе с стрелецкими выборными к патриарху и от имени государей потребовал восстановления старой веры и ответа на раскольничью челобитную. Патриарх принял стрелецких выборных в Крестовой патриаршей палате и начал кротко убеждать их, что они, как миряне, не должны мудрствовать о вере, а обязаны повиноваться своим законным пастырям. Выборные на увещание ответили самыми дерзкими речами, порицая поведение своих архипастырей, их жестокость и неправость в вере, называя неправославными патриархов греческих и пр. Вообще, по словам одного современника, раскольники, под защитою Хованского, „в крестовой начаша шумети бесстрашно и говорити о святой церкви, и о патриархе, и о всем священном чине словеса нелепая, Их же не подобает и писати“. Кончилось тем, что патриарх, для успокоения расходившихся раскольников, назначил собор через два дня.

С самого раннего утра, 5 июля (1682 г.), бесчисленное множество народа, под предводительством расколоучителей, с возженными свечами, иконами и аналоями, шумно вошло в Кремль на дворцовую площадь. Многие были пьяны и имели за пазухой каменья. Предводители этой буйной, толпы – поп Никита с товарищами, – приблизившись к архангельскому собору, в виду царских палат, поставили принесенные аналои, на них положили св. крест и евангелие и стали читать народу свои тетрадки, убеждая всех постоять за старую веру. Народ прибывал все больше и грозно волновался. Было восемь часов утра. В это время патриарх с архиереями и прочим духовенством служил молебен в успенском соборе; страх от пришедших мятежников был так велик, что все служившие плакали; в самых палатах царских раздавались вопли и всех объял ужас. По окончании молебна, патриарх выслал из храма протопопа прочитать народу напечатанное в ту ночь от его имени поучение, в котором он увещевал православных не слушаться обольстителей. Раскольники вырвали у протопопа тетрадку, его самого едва не убили и требовали, чтобы прение происходило на площади. Патриарх и прочие власти, понимая опасность прений среди возбужденной фанатиками толпы и исполняя волю царевны Софьи, решили выслушать челобитную раскольников в грановитой палате, куда все и отправились. Долго мятежники не хотели расстаться с площадью, на которой чувствовали себя сильнее среди буйной черни. Наконец, с великим бесчинием и буйством они вошли в грановитую палату и стали расставлять аналои, скамьи и пр., держа в руках зажженные свечи. На замечание царевны Софьи об их бесчинстве, раскольники ответили, что они пришли утвердить старую веру и подали челобитную. Во время чтения челобитной, Никита Пустосвят, будучи пьяным, стал кричать и оскорблять бранными словами патриарха и весь собор; Холмогорский архиепископ Афанасий, сам прежде бывший в расколе, заметил Никите дерзость и грубость его поведения. Пьяный расстрига в порыве ярости бросился бить и терзать архиепископа. Выборные с трудом оборонили святителя. Царевна Софья несколько раз повторяла мятежникам, чтобы они хранили молчание и били челом, как подобает, но крики не умолкали. Тогда патриарх, взяв в одну руку евангелие, писанное рукою Алексия, митрополита московского, в другую – соборное деяние об учреждении патриаршества, со слезами стал увещевать и вразумлять раскольников. Но последние не дали говорить патриарху, а сложив персты по своему обычаю, неистово кричали: „вот так, вот так!“ Наконец, мятежникам было объявлено, что решение на их челобитную последует на другой день и они отпущены были из грановитой палаты. Шумно вышли расколоучители из палаты, под охраною стрельцов и, поднимая руки с двуперстным сложением, громко кричали: в тако слагайте персты! тако веруйте! мы всех архиереев препрехом и посрамихом!“ Поп Никита и его достойные товарищи до того кричали о своей победе, что в изнеможении падали на землю и точили из себя пену. Из Кремля вся толпа отправилась за Яузу, где в стрелецких слободах служили молебен и звонили во все колокола. Между тем царевна Софья, понимая, что расколоучители сильны только в сообществе с стрельцами, в ту же ночь потребовала к себе выборных всех полков и постаралась разобщить стрельцов от союза с раскольниками. Осуществить свой план она успела, стрельцы принесли повинную и сами переловили мятежников. Виновнейший из них, поп Никита Пустосвят был казнен отсечением головы. Хованский, как ни старался, не мог его спасти; но он успел спасти от казни Сергия – составителя челобитной, – которого сослали в Ярославль, в Спасский монастырь. Остальные мятежники отданы были под строгие начала и разосланы по монастырям.

По укрощении мятежа, патриарх Иоаким немедленно разослал по всем церквам государства печатные тетради по случаю казни главного бунтовщика, попа Никиты Пустосвята, с предписанием читать их в храмах для убеждения православных христиан не следовать расколу. Кроме этого он составил и издал „во утверждение благочестивых людей, во уверение же и обращение к покаянию от прелести раскольников св. церкве“, целую книгу Увет духовный, в которой после краткой истории раскола, после трогательных архипастырских увещаний к народу, подробно опроверг все статьи челобитной Никиты Пустосвята. Книга эта составляет как бы отчет в исправлении богослужебных чинов и обрядов, на которое раскол указывал, как на отступление от истины. Каждому исправлению указаны основания в подлинной священной древности. Увет разослан был всем архипастырям для чтения по церквам.

Бунт попа Никиты Пустосвята показал, что раскол одинаково опасен как для церкви, так и для государства. Поэтому к мерам власти церковной, правительство присоединяет и свои меры. В 1684 г. издан был царевной Софьей указ против раскольников, которым решительно воспрещалось содержание раскола. Упорных раскольников, после троекратного увещания, повелевалось жечь на костре, а раскаявшихся ссылать в монастырь на эпитимию. Перекрещивающие в раскол, как и перекрещенные, если останутся упорными, а также обличенные в укрывательстве раскольников подвергались тому же наказанию. Менее виновные и прикосновенные расколу наказываемы были кнутом, посылаемы под надзор или в ссылку, штрафуемы и пр. Строгость мер указа объясняется, с одной стороны, величайшим фанатизмом и ненавистью раскольников к православной церкви и рядом возмущений их против власти правительства, с другой – духом времени, по действовавшим уложениям которого, за дерзкие хулы на церковь определена была смертная казнь.

Следствием таких правительственных мер было то, что „ревнители древних преданий бегу яшася по разным местам“: в леса, в пустыни и заграницу. Более других мест, которые населены были беглецами-раскольниками, известны: леса Керженские и Чернораменские (в Нижегородской губ.), Стародубские (Черниговск. губ.), Муромские и Брынские (Ярославск. губ.), Дон, Северное Поморье, Сибирь, Кавказ, Крым, Турция, Польша, Австрия и др.

Раскол в своем развитии представляет две главных секты: беспоповщинскую и поповщинскую, которые, в свою очередь, делятся уже на многочисленные толки. Такое разделение раскола на две главные ветви намечено еще в сочинениях первых расколоучителей, которые высказывают наравне с беспоповщинскими мнениями и поповщинские. Эти мнения не излагаются ими в системе, а преподаются в разных местах, в форме практических, отрывочных советов своим друзьям и единомышленникам. Расколоучитель протопоп Аввакум колеблется в своих мнениях: то он утверждает, что „миру без попов быти“ нельзя, то, вынужденный обстоятельствами, дает наставления, как обходиться без них. Так, напр., в „послании к неизвестному лицу“ он пишет: „Аще поп – он проклинает никонианскую ересь, и службу их и всею крепостию любит старину, по нужде настоящего ради времени, да будет поп, и к тем церквам приходити. Как же миру без попов быть?“ (Мат. т. V, стр. 221 примеч. 1). В другом месте он говорит уже иное: „Аще никониане крестят детей, подобает после их крестити православному попу сызнова и молитвы вся говорить и отрицание, понеже от отступника крещены, маслом и миром помазывати и около купели обвести по солнцу... Понеже еретическое крещение несть крещение, но паче сквернение“. В „книге всем горемыкам миленьким“ он пишет: „аще нужда привлечет, и причаститися без попа можно святым комканием (запасным агнцем). Аще мужеск пол, или женск, в нынешнее настоящее огнепальное время со исповеданием и с прощением друг ко другу тела Христова и крови причащайтесь... И мирянин причащай робенка – Бог благословить! А исповедаться почто итти к никонианину? Аще нужда и привлечет тя, и ты с ним в церкви сказки сказывай, как лисица у крестьянина куры крала (Мат. т. V, 235 стр.). Мысли о крещении, причащении и покаянии, высказанные Аввакумом, уже свойственны более беспоповщине. Таким образом, в своих церковно-законодательных правилах протопоп Аввакум является поборником то поповщины, то беспоповщины. У других современных Аввакуму расколоучителей встречается такое же смешение понятий беспоповщины и поповщины. Так, напр., дьякон Федор допускает принимать попов старого посвящения (до Никона), но воспрещает принимать тех попов, „которые от Никона отступника ставлены и от никониан после мору, паче же от 174 (1666), егда совершенно православие все отринуша“. Источник беспоповщинских и поповщинских мнений в сочинениях расколоучителей заключается, с одной стороны, в ненависти раскольников к православной церкви и в необходимости скрывать свою принадлежность к расколу, с другой – в том, что при Аввакуме и его современниках еще не было ясного разделения между беспоповщиной и поповщиной.

Но само собой понятно, что эти мнения приняты раскольниками, как глаголы истинной христианской мудрости и в последствии легли в основание двух различных раскольнических сект беспоповцев и поповцев. Однако образованию этих сект не мало способствовало также и географическое положение тех стран, где распространяем был раскол. Малонаселенность севера России, неудобства путей сообщения, малочисленность и разбросанность приходов, часто не имевших священников – были такими условиями, которые, как нельзя более, способствовали распространению беспоповщинской практики в северном Поморье. Если прибавить к этому близость Соловецкой, обители, давшей Поморью много выходцев – простых монахов, не редко присваивавших себе право совершать разный требы, – то будет понятно, что учению о необходимости иерархии в среде поморских раскольников не могло быть места. Кроме того, в Выговской пустыни (с конца 17 ст.) все церковные службы были совершаемы мирянами, что, конечно, служило примером и для других раскольнических общин на севере России. Таким образом, указанный причины и условия вызвали образование беспоповщины. Что касается поповщины, то помимо правил, преподанных первыми расколоучителями, образованию ее также не мало способствовало географическое положение мест, где она развилась. Поповщина появилась в центре России, в Москве, где всегда было обилие храмов и священников. Привыкши здесь к священникам, раскольники необходимо должны были придти к мысли, что обойтись без лиц священных нельзя, а нужно, как наставлял еще Аввакум, принять попов нового рукоположения, возлюбивших старину. Таким образом, вопрос о религиозной практике, об иерархии, раскол центральных мест России решил иначе, чем Поморье. И действительно, спустя несколько времени, когда священников, рукоположенных до патр. Никона, не стало, раскольники решились принимать к себе беглых попов, приходящих к ним из православной церкви и таким образом явилась поповщина. Ко времени оскудения священников, рукоположенных до Никона, нужно отнести окончательное разделение раскола на беспоповщину и поповщину, – две секты, согласные в одинаковой ненависти к православной церкви, но различные по своему устройству и враждебные одна другой.

Общие начала беспоповщины.–Толк Поморский.–Толк Федосеевский.–Толк Филипповский.–Толк приемлющих браки.–Толк самокрещенцев или Бабушкино согласие.–Странники или Бегуны.–Толк нетовщины или Спасово согласие.–Мелкие беспоповщинские толки.

Характеристической чертой беспоповщинской секты служить ее учение об антихристе, которое своеобразно определено и развито в ней и, понятно, не согласно с церковными учением о сем предмете. Общая и основная мысль этого учения такова. „В великой России со времен патриарха Никона, или с 1666 года, воцарился духовно антихрист или богоборный дух отступления, который потребил в ней древнее православие и благочестие, осквернил таинства и дал боговраждебное направление всем действиям власти церковной и гражданской“. Эта фанатическая мысль составляет коренной догмат беспоповщины и непосредственное выражение ее духа; от нее, как от корня, получают жизнь и все прочая догматические и нравственные заблуждения раскола. Раскольники, напр., чтут только осьмиконечный крест и употребляют для крестного знамения двуперстное сложение, по тому убеждению, что четвероконечный крест и триперстное знамение будто-бы есть печать антихриста; святейшее имя Господа они произносят и пишут Исус, а не Иисус, потому что под именем Иисуса, как они богохульствуют, православная церковь покланяется не единородному Сыну Божию, а сыну погибельному – антихристу и т. д. Отличительной чертой этого учения служит то, что раскольники выводят своего антихриста из „ветхого Рима“, утверждая, будто богоборный дух антихриста, первоначально воцарившийся в римской церкви, проник мало по малу на восток, в греческую церковь, потом во времена патр. Никона достиг великой России и здесь основал последнее свое царство. Это учение особенно развилось и усилилось под влиянием преобразований Петра I, все действия которого толковались, применительно к истинным и ложным сказаниям о признаках антихриста. Победы Петра приписывали бесовской силе, в принятом им титуле императора находили апокалипсическое число 666 (читали иператор), в народной переписи видели исчисление живых и мертвых, чтобы никто не мог укрыться от его антихристовой руки. Одним словом, все распоряжения и учреждения царской власти возводились к антихристу. Самые даже мелочные обычаи и предметы и при том такие, которые существуют и у самих раскольников, изуверы осуждают и относят к антихристу. „Аще кто дерзнет пити чаю, учат раскольники, той и отчается силе самого Господа, и да будет трикраты проклят. Аще кто дерзнет пити кофию, в том человеке будет ков и лукавство и не будет самого Господа Бога в сердце. Трава, зовомая картов (картофель) антихристова похоть“... Учение об антихристе определило взгляд и отношения раскольников к церкви и государству. Раскол, с воцарением антихриста, признал уничтожение церковной иерархии, вместо которой воцарились слуги антихриста. Свое отрицание церковной власти и церкви, вообще раскольники заключили в весьма характеристических словах одной песни:

Кто Бога боится, тот в церковь

не ходит,

С попами, дьяками хлеб-соли не

водит.

Раскольники имеют даже „поучения от божественного писания, яко не подобает христианам приходити в церковь латынскую“, т. е. православную. Нынешняя церковь, говорят они, несть церковь, тайны божественные не тайны, крещение не крещение, архиереи не архиереи, писания лестна, учение неправедное и вся скверна и не благочестна“. Отвергая иерархию православной церкви и ее таинства, раскол преподает своим последователям правила в таком роде: „в нынешнее время последнее овца овцу паси, сама себя паси“. Беспоповцы так и поступают, считая только себя истинно-верующими, а всех остальных – еретиками. Поэтому приходящих к ним от православной церкви они снова перекрещивают, как еретиков первого чина (т. е. некрещенных язычников), хотя-бы желающие вступить в их общество были в священном сане. Поступают они также и с раскольниками, приемлющими священство, т. е. с раскольниками поповщинских согласий. Свою идею об антихристе раскольники из церковной области перенесли в гражданскую и, с отвержением авторитета церковной власти, стали в неприязненные отношения и к государству. Из общего понятия раскольников-беспоповцев о царской власти, как власти антихристовой, вытекают все частные понятия о принадлежностях ее, о законах, судопроизводстве, вообще, о всех учреждениях правительства; на всем этом лежит печать антихриста, все это ненавистно для раскольника, По этой причине они не молятся за предержащую власть в тропарях, канонах, стихирах и вообще в тех местах, где положено за нее молиться.

Так как секта беспоповцев состоит из одних простолюдинов и не имеет священной иерархии, то управляется она избираемыми из ее же среды простолюдинами, не только мужчинами, но и женщинами. Церковные службы этих наставников-мирян носят своеобразный характер. Все они совершаются без начального иерейского благословения, без молитв, возгласов, ектений – словом, без всего, что со времен апостольских составляет самую сущность церковных служб, так что в последних у беспоповцев не остается и следа действительной церковности. Всякая служба начинается возглашением: „за молитвы св. отец наших“, что беспоповцы называют „замолитвованием“.

Впрочем, не всякий простолюдин, мущина или женщина, имеет право, на такое отправление служб, а одни только, по их мнению, получившие на это благословение от их наставников. Благословение это, имеющее значение поставления на священную степень, совершается таким образом: на собрании, при большем или меньшем количестве народа, желающий вступить в должность наставника полагает обычные у старообрядцев первые три поклона начала, со словами: Боже милостив... (два поклона поясные, а третий в землю), и потом сотворив молитву Исусову“, обращается к наставнику и кланяется ему до земли, говоря: „благослови, отче, начал положить“. Наставник на молитву Исусову говорить аминь, а потом отвечает: „Бог благословит“. Тогда поставляемый кладет полный начал: на Боже милостив три поклона, Достойно есть поклон до земли, слава и ныне, Господи помилуй дважды, Господи благослови с тремя поклонами, и обычный отпуст: Господи Исусе, Сыне Божий, молитв ради Пречистые Твоея Матери, и проч., который старообрядцы ежедневно говорят, и вставая, и ложась. По окончании отпуста, поставляемый кланяется „настоятелю“, опять творит молитву „Исусову“ и говорить: „отче, прости Христа ради“. Настоятель отвечает: аминь, Бог „тя простить“. Тоже самое делает „ставленник“ и всем предстоящим и последние отвечают ему словами наставника. Затем он снова кладет обычные три поклона начала со словами: Боже милостив и, обратясь к старшему настоятелю, сотворив молитву „Исусову“, говорить: „Благослови отче“. Наставник отвечает: аминь, Бог „тя благословить“. И таким образом благословенный уполномочивается начальствовать в собраниях и „совершать службы“ он называется уже „благословенным“ отцем, а не просто отцем. Такое благословение можно получить только от благословенного-же отца, а не от простеца, – ибо, по мнению беспоповцев, первые их настоятели или отцы такое благословение получили будто-бы от Павла, еп. Коломенского и от него оно преемственно передается другим.

Первые раскольнические поселения возникли в Поморье вместе с появлением там расколоучителей. Из последних более видными насадителями раскола были здесь известный Павел, епископ Коломенский, по выражению раскольников, „поленачальник оного доброго воинства“, сосланный в Палеостровский монастырь (на Онежском озере) и заповедавший своим последователям не принимать от православной церкви никаких таинств и священнодействий; сюда-же, на Мезень, сослан был на некоторое время протопоп Аввакум. Несколько позже четыре главных расколоучителя: Лазарь, диакон Феодор, Епифаний и снова Аввакум, сосланы были опять „в Поморскую страну, в Пустозерский острог“, по определению собора 1667 г. Кроме того, здесь пребывали Досифей, бывший игумен Беседовского монастыря (близ Тихвина), скитавшийся ч проповедью о расколе в окрестностях Повенца и увлекавший ею многих; инок Корнилий, замечательный своим бродяжничеством и утвердившийся на реке Выгу. Не менее других способствовали образованию раскольнических поселений в Поморье и соловецкие выходцы, повсюду рассеявшиеся с проповедью о расколе, каковы диакон Игнатий, инок Герман, инок Иосиф и многие другие. Четырем ученикам таких выходцев принадлежать основание в суровых повенецких краях (Петрозаводская губ.) раскольнической пустыни, известной под именем Выгорецкого общежития. Такими основателями были: Данила Викулов, Петр Прокофьев, братья Андрей и Семен Денисовы, по выражению поморцев, „четверица богосочетанная, четырем евангелистам равночисленнии“. Данила Выкуличь (или Викулов) был дьячком одного погоста, потом пристал к соловецким бродягам-инокам и сделался их учеником. Несколько лет бродил он от села к селу, из пустыни в пустыню, завлекая в раскол простодушных поселян, пока не прибыл на реку Выг, где находилось уже довольно много раскольников в с целыми семьями. Здесь Данила нашел упомянутого выше, старца Корнилия, избрал себе его в руководители и по его внушению основал Выговский скит в конце 17-го столет. Деятельным сотрудником Данилы Викулича был Петр Прокопьев, рано совращенный в раскол и пришедший на р. Выг из Повенца еще до основания общежития. Как знаток церковного пения и устава, он был первым екклесиархом основанного общежития и много потрудился для заведения в нем строгого чина в отправлении церковных служб.

Но самыми главными деятелями по устройству Выгорецкого общежития были братья Андрей и Семен Денисовы. Они происходили из рода князей Мышецких, бывших новгородских помещиков, потом обедневших и покинувших свою княжескую, жизнь. Старший из братьев Андрей, рано научившись грамоте, страстно предался чтению книг, какие можно было иметь под руками: то были, конечно, книги старопечатные – богослужебные, рукописные сборники, цветники, палеи, четьи-минеи, прологи. Чтение их и пламенные речи его учителя – диакона Игнатия произвели на Андрея сильное впечатление и внедрили мысль о пустынных подвигах. Андрей решился оставить родительский кров, долго скитался в лесах и, наконец, вступил в общину Даниила. Три года жили они невдалеке от р. Выга в великой нужде, пока сильный пожар не заставил их переселиться к некоему Захарии Дровнину, жившему на берегу Выга. С этого времени их община, под руководством Андрея, получила правильное устройство (1695 г.). Желая повсеместно пропагандировать раскол, Андрей устроил свою общину на монастырских началах. Собравшиеся около Даниила и Андрея раскольники поселились в келиях Захарии Дровнина и совершали богомоленья в столовой, при чем братия становилась по одной стороне, а сестры – по другой, разделяясь между собой завесою. Впоследствии, когда раскольники стали поступать в общину целыми семействами и число их возросло, построены были новые келии, столовые и часовня с трапезою. Последняя разделена уже была на две половины деревянною перегородкою. Семейные жили сначала вместе, мужья, жены и дети, в одних и тех-же келиях. Но когда число братий увеличилось еще более, то посредине монастыря, проведена была стена, так что по одной стороне ее определено жить братиям, по другой сестрам, а для необходимых свиданий сделаны были в стене келейка и оконце. Монастырь обнесли стеною, построили кельи, где жили мнимые монастырские власти и иноки; последние, повидимому, занимались благочестивыми упражнениями, молились, творили келейное правило и проч. Весь образ жизни выговских раскольников был определён правилами, составленными Андреем Денисовым. Но насколько эти мнимые иноки были истинными монахами видно из того уже, что женщины жили вместе с мущинами. Само собой понятно, что завеса или стена не могла препятствовать распутству и соблюдение девства в монастыре было исключительным явлением. Решено было устроить особую женскую обитель, которая и была основана (в 1706 г.) в двадцати верстах от мужской. Таким образом, явилось два монастыря: мужской – Богоявленский на реке Выгу и женский – Крестный на р. Лексе. В состав образовавшейся общины входили: старейшии, т. е. монастырские власти, церковнии или клирошане, „духовный чин“, занимавшийся отправлением богослужения, общежители – рядовая братия монастыря, скитяне – жившие вне монастыря и пользовавшиеся большею свободою и сироты – это обыкновенное название женщин, обитавших в Крестном монастыре. Главный церковные требы отправляли старцы и настоятели: Корнилий, Пафнутий, Даниил, Андрей и др. В обоих монастырях поставлены были экклисиархи с помощниками, певцы, псаломщики, учреждены должности келарей, подкеларей, старост, надсмотрщиков и пр.

Выстроив Выговские монастыри и организовав их внутреннюю жизнь, Андрей Денисов, благодаря своей энергии и предприимчивости, в короткое время успел обеспечить новое общежитие и в материальном отношении. Он завел торговлю, рыбный промысел, пастбища, луга и пр. На все это нужны были деньги и Андрей умел достать их, предпринимая для этого далекие путешествия к христолюбцам. Щедрые подаяния раскольников и удачное хозяйство выговцев скоро обогатили Выгорецкое общежитие, а Андрею дали возможность собрать из разных мест множество древних книг, икон, крестов и привлечь на Выг знатоков пения и иконописания. Собрав лучших грамотников, Андрей сам начал учиться с ними пению и составил в обоих монастырях хоры, приводившее в изумление и умиление посетителей выговских часовен. Благолепие монастырской службы доведено было до невиданной дотоле степени совершенства, В тоже время основана была школа писцов для списывания и распространения в народе раскольнических книг и сочинений и школа иконописцев – для приготовления икон в раскольническом духе. Для последней был вывезен Андреем – вязниковец Алексей Гаврилов, „вельми хитрый в деле иконного писания“. Училище грамотности для малолетних, учрежденное в самом начале, теперь было расширено. Устрояя внешний и внутренний быт Выговского общежития, Андрей в тоже время занимался самообразованием, для чего он, „как пчела люботрудне облетал все вертограды, из которых мог извлещи источник мудрости“. Для этой-же цели он около года оставался в Киеве, прилежно изучая „риторское, философское и феологическое учение“. Собранные им книги и рукописи помогли завершить его самообразование в стенах Выговского общежития.

Труды Андрея по устройству общежития разделял брат его Семен, пришедший к нему со всей семьей, спустя два года по основании пустыни. Семен вполне понял и усвоил идеи и планы Андрея и для осуществления их обнаружил не меньшую энергию. Деятельность его была такого-же характера и так-же многостороння, как и деятельность Андрея. По смерти Андрея (1730 г) Семен занял его место и продолжал дело, начатое братом. В устроении женского монастыря много помогла Андрею его сестра Соломония, бывшая настоятельницею на Лексе около тридцати лет. Главные пункты учения поморского толка состоят в следующем: а) антихрист уже пришел и мысленно царствует в великороссийской церкви со времени патриарха Никона, истребив в ней все таинства и священство; б) так как священство истреблено, то совершать церковный службы и требы могут простые миряне, даже женщины; в) приходящие от русской церкви должны быть перекрещиваемы, при чем иноки признаются иноками же, и хотя-бы они не имели сана священства, пользуются преимущественным правом быть наставниками и совершителями служб церковных: г) так как брак могли совершать только священники, а священство упразднено, то супружество должно отвергать, а все обязаны жить девственно и венчавшихся в великороссийской церкви, по перекрещивании, должно разводить; д) за государей, как принадлежащих к великороссийской, неправославной церкви не должно молиться Богу; е) на крестах не должно делать титлы І. Н. Ц. І. (Іисус Назарянин Царь Іудейский), потому что это, будто-бы, „ересь латинская, Никоном нововнесенная; надписывати же подобает: Ц. С. І. X. С. Б. (Царь Славы Ісус Христос Сын Божий), – как во время благочестия в России до Никона делали“, и ж) пищу, купленную на торжище, не считать оскверненной.

Впрочем, такое учение поморцев было изменено. В сороковых годах 18-го стол. выгорец Круглый сделал донос, что в поморских скитах не молятся за Государыню Императрицу (Анну Иоанновну) и вообще за царствующий дом. По этому доносу снаряжена была но Выг комиссия Самарина. Как только проведали об этом выгорецкие старцы, тотчас собрали совет и на нем решили, чтобы впредь, „где напечатано Ея Императорское Величество поминать везде“. А чтобы опровергнуть донос, написали тропарь Спаси Господи, люди Твоя... и, на случай осмотра, положили во всех часовнях. С тех пор беспоповцев, молящихся в тропарях за царя, прочие раскольники зовут „тропарщиками“. Изменено также было учение поморцев о безбрачии. Сначала поморские расколоучители принимали в свою секту лиц, повенчавшихся в православной церкви, в виде исключения из общего правила. Но впоследствии, под влиянием резких обличений мнимого девства беспоповцев, исключение стало правилом у поморян и брачная жизнь нашла себе полное осуществление в поморской секте. Таким образом, учение о возможности брака стало главным отличием поморян от федосеевцев.

Благодаря Денисовым, основано было Выговское общежитие, им-же оно обязано и своим дальнейшим благополучным существованием. Знакомства и связи бывших князей Мышецких давали им доступ к именитым особам в Москве и Петербурге, а при таких связях указы и предписания правительства для Выговской общины существовали по большей части только на бумаге, неприятности-же, постигавшие общину были лишь непредвиденными случаями.

Надо, впрочем, заметить, что время управления общиной Семеном Денисовым было далеко не так благополучно, как время Андрея. Тем не менее, заручившись на первых порах своего существования благоприятными отношениями к себе правительства, Выговское общежитие достигло значения митрополии раскола. От него заимствовали церковную практику и примыкали к нему многие беспоповщинские кружки, жившие в столицах и на окраинах государства... С течением времени значение его упало и две древние обители поморцев, мужская и женская, переименованы в селения.

Во второй половине 17-го столетия за северо-западной польской границей основаны были две раскольничьи общины (мужская и женская), во главе которых стоял бывший дьячок крестецкого яма Феодосий Васильев, происходивший из рода бояр Урусовых. Удалившись за границу, эти общины не прерывали сношений с своими собратиями-поморцами и поддерживали друг друга. Однако такие отношения продолжались не долго. Вскоре между общиною Феодосия и выговцами возникли несогласия, окончившиеся полным разрывом. Последний произошел из-за вопроса о том, как должно писать титлу на кресте Спасителя. В общине Феодосия употребляли титлу: І. Н. Ц. І., поморцы напротив писали: І. X. Царь славы. Чтобы примирить это разногласие Феодосий с шестью товарищами отправился на Выг. Но здесь, вместо мира, произошла брань. Поморские настоятели, в пылу спора, сказали Федосеевцам: „нам ваш Назарянин не надобен“! С своей стороны и Федосеевцы обзывали Поморцев христоборцами и иудеями. Дело кончилось тем, что Федосеевцы при выходе из обители, отрясли прах от ног своих и произнесли: „не буди нам с вами имети общение ни в сем веце, ни в будущем“. С этих пор между ними началась открытая вражда (1706 г.). Кроме учения о титле, Федосеевцы различаются от Поморцев еще в следующих пунктах: пищу, купленную на торгу, считают оскверненной и потому очищают ее молитвами и поклонами; иноков, постриженных в великороссийской Церкви, не считают иноками и не дозволяют им совершения треб; не молятся за царя. Поморцы, как известно, сначала тоже не молились за предержащую власть, но после доноса Круглого ввели в своем богослужении молитву за царя. На Федосеевцев не подействовал такой пример их собратьев; напротив, моление за царя еще более разобщило эти две секты. С тех пор Федосеевцы называют Поморцев еретиками и самарянами (по имени Самарина, бывшего во главе комиссии).

Но более других пунктов разделяет Поморцев и Федосеевцев вопрос о браке. Поморцы иногда принимали в свою секту лиц, повенчавшихся в православной Церкви в виде исключения; впоследствии эти исключения стали правилом. Федосеевцы, напротив отнеслись к брачным повидимому не строго (сам Феодосий браки поженившихся до перекрещивания, по 72-му пр. 6-го всел. соб., считал законными), но, как оказалось впоследствии, по смерти Феодосия, его последователи стали проводить теорию безбрачия со всею строгостью. Между тем результаты обязательного девства принесли свои плоды. Скоро сами раскольники заговорили о нравственной распущенности своих единоверцев и выступили с резкими обличениями мнимого девства. Один из них стародубский крестьянин Иван Алексеев, помимо обличений, написал целое сочинение „о тайне брака“, доказывая необходимость брачной жизни в беспоповщине. На Алексеева посыпались оскорбления со стороны защитников девства, но в то же время около него сгруппировалось много единомышленников... В виду серьезных волнений, вопрос о браке был решен федосеевскими наставниками собором в 1752 г. (7260). Собор этот, происходивший в пределах Польши, называется обыкновенно „польским“, а утвержденные на нем правила – „польскими статьями“, „польскими уставами“. Вопрос о браке польский собор, повидимому, признал обязательными для всех, разделив брачных федосеевцев на две партии – староженов и новоженов. Под именем староженов нужно разуметь тех раскольников, которые вступили в брак до перекрещивания (в секту), а под именем новоженов – тех, которые поженились после перекрещивания. На сколько, однако, согласно польским статьям, признаются законными браки староженов, видно из того, какому наказанию за тот-же самый законный брак подвергаются здесь старожены: „а которые законные браки прияты в церковь, и будут детей рождати, и таковых наказывати отцем духовным: за первого полгода отлучать, за второго год, за третьего два лета“. Нельзя, не видеть, что польские статьи полны противоречия, наказывая как преступление то, что сами же называют законным. Во всяком случае, из этого правила видна еще некоторая терпимость Федосеевцев к бракам, заключенным в православной церкви, – признание их законными хотя в некоторой степени. Иного характера были постановления касательно новоженов. В отношении к последним польские правила были еще строже: решено было не принимать новоженов на общее моление, не жить с ними в одной храмине и не сообщаться в ядении, не мыться вместе в бане не принимать их на покаяние, хотя бы перед смертию, не крестить их детей, даже более: женщинам не помогать во время мук рождения и проч. Само собою понятно, что такие правила были слишком строги и следствием их было то, что многие Федосеевцы переходили в другие секты.

Впрочем, вопрос о браке у Федосеевцев не был окончательно решён польскими статьями; решение его последовало уже с учреждением в Москве Преображенского кладбища. 1771 год был одним из несчастных для Москвы: чума, занесенная, к нам из Турции, страшно свирепствовала в древней столице, ежедневно унося массу жертв; вместе с чумой появился голод, так как подвоз съестных припасов прекратился; все казенные карантинные дома переполнены были зараженными, а между тем новые жертвы чумы прибывали. В такое-то время два московских купца Ковылин³ и Зеньков, люди необразованные, но хитрые и ловкие, задумали, будто-бы из усердия к отечеству и любви к ближнему, устроить на свой счет карантин, для осмотра выходящих из столицы, и при нем учредить кладбище для погребения жертв чумы. Позволение было дано и просители, наняв землю, чрез которую пролегала дорога, устроили заставу, чтобы задерживать выходящих из города. Ковылин прилагал все старание, чтобы прокормить одних, успокоить других, утешить третьих, и слух об этом, разнесшийся в Москве, привлекал к нему толпы несчастных. Понимая, как драгоценны для подобных людей утешения веры, он в особом шалаше пред древними иконами отправлял безвозмездно молебствия, вечерни, всенощные, и в то же время не переставал внушать всем, что страшные бедствия Москвы суть наказания Божии за никонианскую ересь, что нужно покаяться, нужно обратиться к православной вере, т. е. к расколу. Легковерные, изнуряемые голодом и язвою, слепо покорялись голосу лжеучителя: чаны и кадки беспрестанно наполнялись водою для перекрещивания их. Многие были так слабы, что во время самого перекрещивания умирали. Умиравшие и больные, по убеждению лжеучителей, жертвовали им всем своим достоянием и сто лошадей Ковылина перевозили имущество жертвователей в его кладовые. Затем Ковылин приступил к устроению общины и сделался ее попечителем и настоятелем. Бесчисленное имущество жертвователей обращено было в деньги и, вместо бедных шалашей, выстроены богатые молельни и трапезные. Желая придать своей общине видь иноческой обители, он назвал ее монастырем и сам ездил на Выг и Ветку, чтоб заимствовать оттуда для ней правила общежития; по ним обитатели Преображенского кладбища должны были употреблять только постную пищу, носить особого рода одежду, соблюдать порядок в трапезе и молельнях и пр. Мущины и женщины были помещены на двух особых дворах, но так, что взаимным отношениям их ничего не препятствовало. Обольщение распутством, безопасность убежища и разные удобства жизни в новоучрежденном общежитии, привлекали туда многих охотников, а разные вспомоществования, какие обитель доставляла из своих сокровищ последователям федосеевщины, приобретали ей многих прихожан в Москве, особенно между купечеством.

Чтобы обеспечить существование основанной обители, Ковылин, в начале царствования императора Александра I, успел исходатайствовать для ней два важные права, – право называться богаделенным домом, с подчинением его гражданскому правительству, и право иметь постоянное внутреннее управление, состоящее из настоятеля и попечителей кладбища. Благодаря таким действиям Ковылина, богатство и благоустройство Преображенского кладбища возросло до того, что оно стало митрополией для всех иногородных федосеевских общин, и все они, одна за другою, спешили примкнуть к новому центру раскола... От Преображенского кладбища они получали наставников и певчих, там покупали себе служебные книги и иконы, и все присылали кладбищу ежегодные пожертвования. Чтобы видеть в какое состояние Ковылин привел основанное им кладбище, достаточно заметить, что после его смерти (1809 г.), оно владело несколькими каменными зданиями, в которых помещалось более тысячи пятисот человек обоего пола, и имело в одной Москве до десяти тысяч прихожан. С такими материальными средствами и некоторыми гражданскими правами Преображенское кладбище продолжало и дальнейшее свое свободное существование. Правда, отсутствие такого влиятельного человека, каким был Ковылин, обнаруживалось иногда опасными для кладбища раздорами прихожан и ограничением его прав, тем не менее общий ход дел на кладбище шел стройно. Около 1825 года в приютах кладбища считалось до двух тысяч человек, а прихожан в Москве до двенадцати тысяч. Средства кладбища в указанное время выросли весьма значительно, частию от пожертвований, частию от доходов. Что касается его отношений к иногородным федосеевским общинам, то по смерти Ковылина они нисколько не изменились: различие было в том только, что прежде представители разных общин являлись в Москву, а теперь сами наставники кладбища ездили по федосеевским общинам.

В царствование императора Николая I последовал указ (1826 г.) об уничтожении беспоповщинских молелен, за исключением тех, который основаны не менее, как за десять лет до издания сего распоряжения. Преображенское кладбище воспользовалось последней оговоркой указа и в Москве, у федосеевцев не оказалось ни одной молельной, построенной в последнее десятилетие. Спустя пять лет кладбище увеличило свои средства и прихожан, чем 1831 год для кладбища был на столько-же важен, на сколько для Москвы печален (появлением холеры). Тем не менее положение кладбища не было так спокойно и безопасно, как в прежнее время. В 1835 году последовал указ об отобрании от кладбища незаконнорожденных детей, а несколько спустя – другой указ – продать все недвижимые имения его с публичного торга. Этими мерами предполагалось отнять у раскола будущих ревностных распространителей его и лишить кладбище источников дохода. Однако, не смотря на эти ограничения, беспорядки в Преображенском кладбище продолжались и вызывали новые меры против злоупотреблений. В 1847 году кладбище подчинено было попечительному совету (заведений общественного призрения) и попечителем его сделан был граф Строганов. Впоследствии, в виду того, что на кладбище дела велись в ущерб мерам правительства, оно подчинено было ведению императорского человеколюбивого общества, а звание попечителя было упразднено (1854 г.).

В это же время последовала важная перемена во внутренней жизни Преображенского кладбища. Прихожане его в количестве 64 человек изъявили желание принять единоверие и две из кладбищенских моленных были обращены в единоверческие церкви, а спустя три года освящена была еще одна церковь.

Возникновение единоверия на Преображенском кладбище не воспрепятствовало большинству его прихожан пребывать в вековой вражде с православной церковью и привело к мысли воздействовать на колеблющихся членов своей общины новым подтверждением учения секты.

В 1883 году у федосеевцев созван был собор в Москве, чтобы голосом всех своих „отцев“ подтвердить мнимую законность своей секты со всеми ее правилами и обычаями и осудить сочинение федосеевца Рожкова о необходимости брака. Для соборных совещаний прибыло со всех концов России до 180 наставников беспоповства, которые в праздник Успения, совместно с московскими „отцами“ открыли собор в доме одного из членов Преображенского кладбища. Собор продолжался сряду в течении семи суток при следующей обстановке: посреди большой комнаты поставлен был аналой с св. евангелием и св. крестом, пред которыми горела свеча. Пред открытием каждого соборного заседания, „отцы“ полагали семипоклонный начал и целовали евангелие и крест в знак того, что будут охранять свою веру и предания отцев неповрежденными. Для такого охранения веры и преданий решено было изложить 20 статей, по числу правил 1-го вселенского собора. Правила, по указанию старейших, составлялись заранее и во время заседаний выслушивались и обсуждались всеми. Они до буквальности схожи с польскими и московско-ковылинскими статьями: в них строго заповедуется никому не вступать в брачное сожительство, а преступивших это правило не допускать до общественной совместной молитвы; тех, которые будут считать учение о всеобщем безбрачии неправильным, принимать в общение по первому чину, т. е. снова крестить; над тропарщиками И поморянами (т. е. беспоповцами приемлющими браки и считающими нужным и правильным моление за царя) также повторять крещение. на соборе, кроме того, обсуждаемы были вопросы о пьющих кофе и чай со скоромным сахаром, о курящих табачное зелие, о бреющих бороды и стригущих волосы по иноземному обычаю, а не стригущих маковицу и пр. На всех таковых произнесено строгое осуждение. Когда, при обсуждении вопросов о браке и молении за царя, один из наставников (Васильев) стал доказывать необходимость того и другого, то другие „отцы“ тут-же произнесли на него осуждение и вытолкали из комнаты соборных заседаний. Все изложенные правила „отцы“ скрепили своими подписями и в неизменном их хранении целовали крест и евангелие. Тем собор и окончился.

Принимая во внимание правила собора, особенно постановления его о всеобщем девстве, можно представить себе жизнь и нравственность федосеевцев. Что производит в федосеевской секте учение о безбрачии, это достаточно показывает история Преображенского кладбища, в котором разврат, детоубийства и другие подобные преступления были делом обыкновенным. Чтобы предотвратить их, Ковылин, сам большой любитель „ненравственности по предмету удовлетворения тела“, выстроил особую детскую палату, где под именем воспитанников Ильи Алексеевича, помещались незаконнорожденные дети живших на кладбище. Очевидно, федосеевское учение о всеобщем безбрачии подрывает первые основы семейной жизни, на которой зиждется жизнь общественная и государственная. Думая проводить жизнь девственную, федосеевцы, поправ совесть, предаются большею частию порокам и впадают в тяжкие преступления, которые однако не считаются у них грехом, тогда как законный брак, по их мнению, есть грех непростительный. Вообще, наблюдения над жизнию федосеевцев, особенно в тех местах, где они составляют сплошное население, показывают, что разврат, воровство и бесчиния всякого рода практикуются у них весьма часто.

Секта федосеевцев разделяется на несколько толков, каковы: титловщина, польские и рижские федосеевцы. Одни из федосеевцев, сталкиваясь с другими сектами, часто не исполняют всех правил своей общины, другие, напротив, строго соблюдаюсь все предания основателя своей секты. Этих последних за то, что они ревнуют о поклонении креста с титлою и не молятся совокупно с теми федосеевцами, которые кресту с титлой не покланяются, обыкновенно называюсь титловцами или титловщиной. Сравнительно небольшой, толк это существует в Новгородской и Петербургской губерниях.

Известно, что правила федосеевцев относительно новоженов были чрезвычайно строги, поэтому более умеренные из этих сектантов несколько смягчили их. Именно, не допуская новоженов в общение с собою в молении и пище до рождения у них детей, они однако принимают их на исповедь, служат им молебны и пр. Когда-же у супругов родятся дети, им назначаюсь вынести шестинедельный пост, что у них называется „попрощаться в рабы“, после чего их принимают в общение, даже дозволяют становиться на крылос. При новом чадородии назначается новый пост. Впрочем „попрощаться в рабы“ новопоженившиеся должны и в том случае, если-бы у них не было детей. От места жительства (губ. Ковенская, Сувалкская, Виленская, Витебская) эти федосеевцы называются польскими.

По месту пребывания начинаются также и рижские федосеевцы, отличающиеся от прочих тем, что молятся за царя и по своему венчают брачущихся. При венчании у них поются выбранные из чина венчания псалмы, читается апостол и евангелие, при чем наставник благословляет брачных словами: „Бог благословить“, а по окончании церемонии, читает им поучение из потребника, где сказано: „оженился – не согрешил еси“. Сочетавшиеся браком отлучаются все таки от совокупного моления (что, впрочем, не всегда строго соблюдается), пока не выполнять „прощания в рабы“. Московские федосеевцы ни польских, ни рижских не принимают в общение без исполнения шестинедельного поста, даже говорят, что их надо-бы снова крестить.

Основателем филипповского толка был келейник Андрея Денисова Филипп, называвшийся в мире Фотием и бывший прежде новгородским стрельцом. По смерти Данилы Викулича, Филипп вздумал присвоить себе его власть и требовал от выговцев такого-же почтения и послушания себе, каким пользовался покойник. Между тем, на место Данилы настоятелем избран был Семен Денисов. Напрасно уговаривали Филиппа образумиться; он не переставал своевольничать и поносить всех. Тогда выговские старцы составили собор и на нем обвинили самозванца. Филипп, в страшном гневе, оставил монастырь, огласил выговцев еретиками и, увлекши за собою своих духовных чад, в пятидесяти верстах от выгорецкого общежития основал себе особый скит. Денисов нарочно ездил к Филиппу, чтобы примириться с ним, но вместо мира, встретил упорство и злобу. Между тем, к этому времени прибыла на Выг комиссия Самарина и поморяне приняли в своем богослужении моление за царя. Это еще более ожесточило Филиппа а его единомышленникам дало повод называть выговцев самарянами. Комиссия, объездив поморские скиты, случайно прибыла к Филипповцам. Их двор обнесен был плотным высоким забором по средине которого стоял большой дом. На просьбу отпереть ворота, Филипповцы осыпали приехавших ругательствами, сказав, что они скорее умрут, чем примут такое „нововводство“, какое приняли выговцы. Самарин велел выломать калитку; но едва это сделали, как увидели, что вся изба в пламени, а на верху ее толпа изуверов, обрекших себя на смерть. Бросились к колодцу, чтобы тушить пожар, но колодец был завален дровами; отбили дверь в избу, но встретили другую стену, в которой двери извнутри забраны были бревнами. Все было приготовлено, чтобы погибнуть в пламени, и Филипп на глазах комиссии сгорел с бывшими с ним скитниками (1742 г.).

Содержа общее беспоповщинское учение, последователи Филиппа имеют, сравнительно с остальными раскольниками, следующие особенности: а) чтут осьмиконечный крест без титлы, б) иконам, кроме своих, не покланяются, в) моление за предержащую власть отвергают, г) поступивших в их толк супругов разводят на чистое житье, называя их братьями и сестрами, д) самосожжение и голодную смерть считают мученичеством за веру. В этом последнем они превосходят все прочие беспоповщинские секты. Обыкновенно всякого приходящего они уговаривают запоститься, чтобы скорее получить венец мученический. Изъявившим согласие они назначают сорокадневный пост, исповедуют, постригают в монашество и сажают в пустую избу. Для предупреждения преждевременной смерти, с постников снимают всю одежду и приставляют к ним особых сторожей, чтобы те напоминали им о данном обещании – поститься. Трудно представить себе муки, какие выносят несчастные в своем заключении: они метаются, рвут на себе волосы, сами себя кусают, желают скорой смерти, пьют свою урину, едят кал, проклинают день своего рождения и прельстивших их и в страшных мучениях умирают ужасною голодного смертию. Филипповцы, называемые иначе самосожигателями и морельщиками, обыкновенно носили с собой за голенищем острый нож, чтобы, в случае нужды, лишить себя жизни и не попасть живым в руки правительства. Последователи Филиппа, не изменяя неприязненных отношений своего наставника к поморцам, естественно, должны были сблизиться с федосеевцами. И, действительно, учение и правила Филипповцев совершенно сходны с федосеевскими; однако эти два толка не сообщаются между собою, потому что федосеевцы не желают принести Филипповцам прощения за первую распрю Феодосия о кресте с титлой с поморскими старцами. Филипповцы, кроме Архангельской и Олонецкой губерний, держатся преимущественно многолюдных городов, каковы Петербург, Москва, Одесса и др. Между самыми филипповцами тоже есть особые толки, происшедшие из-за несогласий по вопросу об одежде, о совокупном ядении с готовящимися к перекрещиванию, по различным отношениям к староженам и пр., поэтому есть филипповцы: орловские чадородные, нечадородные, не молящиеся с приглашенными.

Когда учение о безбрачии со всеми грустными его последствиями сделалось отличительным свойством федосеевства, в среде московских поморцев введено было и утвердилось учение о браке. Но так как священников у них не было, то решили венчаться в православной церкви с тем, чтобы после венчания брачущиеся принесли в том покаяние в собрании федосеевцев. Другие, напротив, утверждали, что „не в том-де заключается сила тайны брака, чтоб в церкви, или чрез попа оную отправить, но по согласию сочетавшихся и благословению с обеих сторон родителей, Бог увенчает и наших в том недостаток дополнить“. Таким образом мудрствуя, беспоповцы, приемлющие браки, учат, что брак и без священнословия (без молитв священника, без венчания священником) может быть законным и может быть почитаем за таинство. Чтобы хоть чем нибудь напомнить брачущимся о браке, как таинстве, ревнители его составили особый канон для венчания. Но с пением этого новосоставленного канона браки не многими совершаются, большинство же поет на браке молебен Спасу, положенный первого августа; иные-же совершают брак следующим образом: прежде всего, поют избранные из потребника, в чине венчания, псалмы; потом жених и невеста друг другу произносят обещание, что они один другого поемлют в супружество, и меняются кольцами; затем следует прокимен, апостол, евангелие, положенные на браке; священнические молитвы и венчание опускаются, вместо ектении – Господи помилуй 40 раз, вместо возгласа – слава и ныне; Честнейшую и отпуст: иже в Кану Галилею пришедый... Этим и оканчивается брак и затем новобрачным приносят поздравления.

Толк беспоповцев, приемлющих браки, возник в Москве и первым проповедником принятого у них учения о браке был Василий Емельянов, современник известного Ильи Ковылина. Он утверждал, что брак может быть совершен не только лицом освященным, но и мирянином, подобно тому, как и таинство крещения и, исповеди, – далее, что сила и законность брака заключаются в согласии и обещании, данном при свидетелях женихом и невестою, жить нераздельно. Если жених и невеста моложе 25-ти лет, то для заключения брака необходимо согласие и благословение родителей. Чтобы согласить поморцев на такое учение, Емельянов лично предпринял поездку на Выг, питая себя надеждой, что это ему легко будет сделать, так как поморцы допускают до совокупного моления повенчавшихся бессвященнословным браком. На деле, однако, вышло иначе. Емельянова за его мнение поморцы засадили в холодный погреб и держали там до тех пор, пока он не отрекся от своего нового учения о браке и не дал подписки, что так учить не будет. Но сделавши это по неволе, Емельянов, по возвращении в Москву, принес публичное раскаяние в вынужденном преступлении и до конца жизни остался защитником своего мнения о браке. Другими защитниками той-же идеи, с неменьшею ревностию проповедавшими ее, были наставники Покровской часовни (в Москве) Скачков, Зайцев, Зенков, Онисимов и др. Эти последние резко нападали на федосеевцев за их потворство разврату, а бессвященнословный брак оправдывали разными примерами языческой, иудейской и христианской древности, схоластическими рассуждениями о материи и форме брака и пр. Но федосеевцы XVIII ст. бессильны были вести ученую полемику и отвечали своим обличителям грубыми выходками, которые прикрывали влиянием и авторитетом Ковылина. Брачные своими сочинениями против безбрачных ясно доказали что девство не есть всеобщая заповедь и что, по слову Спасителя, не вси могуть вместить его, а потому и проповедывать всеобщее девство противно слову Божию. На основании слов евангелия: в воскресении ни женятся, ни посягают, они также доказывали, что брак будет существовать до общего воскресения, а посему проповедывать кончину брака прежде этого времени также противно евангелию. Эти доказательства, как основанные на слове Божием, тверды и несомненны: ими брачные побеждают безбрачных и последние оказываются пред ними безответными. Но и безбрачные, с своей стороны, представляли им сильные доказательства, что брак есть тайна церковная, посему без священнословия совершаемый брак не может быть таинством. Против таких, совершенно справедливых, доказательств брачные, в свою очередь, не могли сделать твердых возражений. Таким образом, обе стороны остаются безответными одна перед другой и обе в своем учении о браке отступают от правильного церковного учения о сем предмете.

Раскольники толка приемлющих браки молятся за царя, почему прочие старообрядцы называют их „тропарщиками“. Впрочем, этим именем называют более тех беспоповцев, которые в тропарях молятся за царя, а браков не принимают; тех-же, которые молятся и принимают браки, обыкновенно зовут „брачными“. Начало толка приемлющих браки положено было в Москве при так называемой, Монинской часовне (от имени купца Монина); но здесь, в Москве, это общество подавлено силою и богатством федосеевцев; а во многих других местах, особенно в низовьях Волги, оно подавляет федосеевцев, переводя их в свою секту.

Образование толка самокрещенцев относится к концу 18-го столетия. Беспоповцы, известные под этим именем, получили свое название от того, что первые проповедники учения этой секты совершили крещение сами над собой. Желая следовать, основному правилу о невозможности совершать тайнодействия лицу неосвященному, самокрещенцы укоряли прочих беспоповцев за то, что они имеют наставников-мирян, присваивающих себе права священства, что эти наставники совершают у них крещение, исповедь и другие службы. Утверждая, что все это могут совершать только священники, они решили вопрос о крещении в смысле самосовершения, т. е. что можно крестить лишь самому себя. Совершая крещение в три погружения, они и самую формулу крещения: „крещается раб Божий“ изменили, согласно мысли о самокрещении, в формулу: крещаюсь аз раб Божий. Впрочем, самокрещение практиковалось только первыми проводниками учения этой секты, теперь-же фактов самокрещения почти не бывает. Крещение ныне, по словам сектантов, нужно совершать так, как его в нужном случае совершают повивальные бабки (бабушки): они, если умеют, прочитав символ веры, прямо крестят в три погружения. Отсюда это согласие в беспоповщине и называется „Бабушкиным“. Бабушкино согласие своим самокрещением сделало перерыв в преемственности крещения у раскольников, чем возбудило полемику с остальными беспоповцами. Последние, совершая крещение по примеру предков, называют самокрещенцев еретиками. Приводя благовествование архангела Гавриила Пресвятой Деве Марии о Христе, что царствию Его не будет конца и толкование Феофилакта, что богоразумию и христианству также не будет конца (Благов. от Луки зач. 3 (Лк.1:24–38)), беспоповцы обвиняют самокрещенцев в том, что у них нет преемственного крещения от предков, что, следовательно, у них христианство прекратилось и они его только возобновили. А кто проповедует прекращение и конец царства Христова, тот называется еретиком (Катихизис Великий, лист 111 на обор.). Против этого справедливого обвинения Бабушкины, или самокрещенцы, остаются безответными, но и сами поражают перекрещенцев не менее сильно. „Царство Христово, говорить они, устроено не с одним крещением, а со всеми седмью таинствами и с тремя чинами иерархии, а у беспоповцев этой полноты нет, поэтому нет у них и вечности царства Христова. Так сильно поражают раскольники друг, друга, обличая взаимную ложь. Самокрещенцы имеют небольшое число последователей, группирующихся, главным образом, в среднем Поволжье.

Секта странников, принимая все начала беспоповщины, доводит их до крайних пределов. Подобно другим беспоповцам, основным ее учением служит учение об антихристе. Но тогда как прочие беспоповцы допускают, что антихрист, появившийся на земле, царствует невидимо, духовно и печать его есть содержимые православною церковию обряды, странники проповедуют, что антихрист царствует на земле чувственно, видимо, а печатию его служит повиновение гражданской власти и исполнение общественных обязанностей. Таким учением странников определяется их отношение не только к церковной и гражданской власти, но и к обществу православных и раскольникам других толков. Прочие старообрядцы, если и отвергают власть, то считают нужным скрывать это и хотя по наружности повиноваться ей, странники, напротив, неповиновение власти поставляют в непреложное условие спасения. Духовная власть, по учению странников, суть лживые пророки, из которых первым был Никон. Настоящее состояние не только церкви, но и общества, представляет особый греховный, сатанинский мир, во всем противоположный миру Божию. Жить в обществе и нести общественные повинности, платить подати, брать паспорты и пр. – это значит быть плененным в область антихристову. Отсюда вытекают практические выводы секты странников. Кто хочет спастись, тому должно, оставив дом и семейство, бегать, таиться. Вследствие этого, одни из сектантов на основании текста: се удалихся, бегая, и водворихся в пустыни (Пс.54:8), скрываются в лесах; другие, перетолковывая заповедь Спасителям егда гонять вы во граде сем бегайте в другой (Мф.10:23), бродят по городам и селениям, укрываясь в тайниках и подпольях; вообще-же, принимая за правило не иметь здесь пребывающего града, но искать грядущего (Евр.13:14), они странствуют из одного места на другое, почему и называются странниками, бегунами, подпольниками.

Секта странников состоит из двоякого рода, членов: из действительных странников и странников оседлых, так называемых, жиловых христиан, или странноприимцев. Последними в обществе бегунов называются такие лица, которым до побега, не воспрещается „мирщиться“, т. е. ходить в церковь, бывать у исповеди, повиноваться властям, жениться, приобретать собственность, вообще, грешить сколько угодно, потому что крещение (поступление в действительные странники) омоет все грехи протекшей жизни. Жиловые христиане обязаны принимать, питать и укрывать у себя странников, а в случае смерти зарывать их, где случится: в сарае, погребе или в лесу, но отнюдь не на кладбище и не в гробу, а просто в саване и рогоже. Для укрывательства бегунов, странноприимцы устраивают у себя потаенные помещения на чердаках, дворах, огородах и пр. В 50-х годах текущего столетия были открыты целые бегунские деревни, в которых все дома соединены между собою тайниками, а тайник последнего дома выходить в сад, перелесок, или на большую дорогу. У оседлых странников бегуны складывают все свое имущество, захватываемое ими при побегах из общества; сюда-же стекаются разные подаяния, производимые часто в больших размерах богатыми людьми для содержания бегунов. Эти жиловые христиане начинают странствовать уже в старости, нередко всем семейством; в случае тяжкой болезни, их выносят куда-нибудь из дому, чтобы дать им возможность умереть в звании странников, хотя-бы они скончались недалеко от дома.

Основателем секты странников был некто Евфимий, по словам одних, происходивший из мещан, по другим, из духовного звания. Наделенный от природы богатыми способностями и пылким сердцем, Евфимий еще до основания своей секты наметил ее характер, все время скитаясь по разным местам и перебывав в разных раскольнических толках. Наконец, около 1784 года в деревне Малышеве (Яросл. губ.) он положил начало новой секты странников, окрестив сначала самого себя в странствование, а потом спутницу свою Ирину Федорову и еще несколько человек. Евфимий хотел основать для своей секты пустынь, которая была-бы центром для всех его последователей, но этой мысли не суждено было осуществиться. По смерти основателя секты (1792 г.), его спутница пришла на жительство в село Сопелки и с этого времени оно сделалось главным притоном секты странников. Из первых сопелковских прозелитов особенно полезным деятелем для секты оказался крестьянин Крайнев. Он несколько изменил учение своей секты и этим способствовал ее упрочению. Евфимий проповедовал, что для спасения достоит бегати и таитися, но такое учение исключало возможность всякой организации секты, лишало ее устойчивости и прочности. В виду этих соображений, Крайнев и Ирина находили возможным принимать в секту и таких, которые дадут только обет быть странниками, хотя и будут оставаться дома. Таким образом появились странно приимцы, а с ними и упроченность дальнейшего существования секты. Другими выдающимися деятелями секты странников были три брата Кувшиновы, Никита Семенов, Алексей (по перекрещении Василий) Петров, известный под названием горбунчика, и другие.

Секта бегунов разделяется на несколько мелких толков, таковы, напр.: странники-безденежники, брачные, иерархиты. Толк безденежников основал Василий Петров, который доказывал, что странник, разорвавший всякую связь с греховным миром, не может пользоваться деньгами, так как на них находится печать антихриста (государственный герб). Но так как без денег нельзя жить, то за странников берут деньги странноприимцы и снабжают их всем необходимым. Странники считают себя иноками и потому все, мужчины и женщины, обязуются вести жизнь безбрачную и целомудренную. Брак совершенно отвергают и признают его бо́льшим грехом, чем блуд, говоря, что общения с законною женою не осудят, потому с нею легче и грешить, а блуд осуждают и тем отчасти искупляется грех. Странники-брачные признали дозволительным и в странстве проводить брачную жизнь. В оправдание себя они указывают на пример христиан первых веков, которые скрывались от гонителей в пустынях и вели брачную жизнь.

Идея об учреждении иерархии в среде странников принадлежит наставнику этой секты Никите Семенову. Желая организовать свою общину на новых началах, он составил устав (в 84 статьях), согласно которому, странники должны иметь своим главой что-то в роде патриарха, в местах более многолюдных – епископов, менее многолюдных – пресвитеров; последние во всем должны повиноваться епископам, а те патриарху. На должность патриарха избран был сам составитель устава. Скоро, однако, любоначалие Семенова было обнаружено и многие от него отделились. Странники-иерархиты, за приверженность к статьям Семенова, называются еще статейниками.

Пороками странники далеко превосходят сектантов других толков, хотя следуют по наружности самому строгому уставу. Сам основатель секты, Евфимий, имел при себе неразлучную спутницу; Никита Семенов имел их несколько. Их последователи наставники учат девушек, даже дочерей своих: „носи ребят хоть каждую неделю, только не венчайся в церкви“ (Логин Прокофьев). Собственноручная исповедь наставника Александра Васильева доказывает, что вожаки секты в этом отношении доходят до самого грязного цинизма: подкидывание, вытравливание, бросание детей в воду в местах, зараженных учением этой секты, – явления самые обыкновенные. В одной подобной местности, при чистке пруда, найдено более тридцати младенческих тел! Семейные отношения и естественный чувства уничтожаются до того, что ни убеждения, ни слезы родителей не тронут детей, отрекшихся от них. Ложь и обман вообще у беспоповцев есть, как-бы непременная обязанность, освященная нагло взятым примером из жития великомуч. Варвары, где говорится, что „некто сказал правду и погиб, другой солгал и свят сделался“. У странников-же ложь тем обязательнее, что она есть выражение брани, которую каждый должен вести с антихристом и его слугами. Подкуп и насилие позволительны; наставник Василий (горбунчик) дважды освобожден из-под стражи: один раз чрез подкуп сторожей, в другой – отбит от конвойных во время препровождения в ссылку. Получая большие подаяния, странники нередко проводят время в кабачных увеселениях, среди которых некоторые и пойманы. Иные обличены были в воровстве, делании фальшивых кредитных билетов, даже в грабительстве и убийстве. Пропаганда этой столь изуверной секты совершалась тем успешнее, что у странников всякий бродяга может быть „вселенским учителем“, а девушка учительницей и что способ учения их всегда сопровождается изумляющею простой народ набожностию. Благодаря такому характеру пропаганды, секта странников, в сравнительно короткое время своего существования, успела широкою сетью раскинуться по разным местам. Лжеучением странников наиболее заражены: Ярославская, Владимирская, Костромская, Олонецкая губ.; последователи секты странников есть в Сибири и других местах.

Тогда как другие беспоповцы допускают совершение богослужения и некоторых таинств (крещения и покаяния) непосвященными лицами, нетовцы утверждают, что мирянин действовать священная не может, что ныне в мире нет ни православного священства, ни таинств, ни благодати, что нет средств к спасению, ибо антихрист истребил все таинства, а с ними и все средства к спасению. От этого отрицательного признака секта и получила свое название нетовцев. Не имея ни таинств, ни благодати, нетовцы полагают свое спасение в уповании на Спаса, Который один знает, как их спасти. От этого они получили свое название Спасовых, Спасова согласия. Отличительным признаком нетовщины служит то, что она над приходящими от православной церкви не повторяет . крещения, а принимает семипоклонным началом, с обещанием, кроме ее согласия, ни с кем не молиться и не сообщаться в пище, а также блюсти некоторые обычаи в молитве и одежде. Относительно последней, нетовцы заповедуют не носить ничего пестрого, цветистого, что составляет один из важных пунктов их учения. Нетовские ревнители на этот случай и пословицы выдумали: „на ком рубаха пестра, знай – душа его антихристова сестра“, „что ни пестринка, то сидит бесинка“. О православной церкви нетовцы имеют те-же понятия, что и остальные беспоповцы, т. е. смотрят на нее, как на еретическую, поэтому существующие отношения их к ней полны лицемерия. Нетовцы всячески стараются избегать с церковию каких-бы ни было сношений, особенно-же стараются спасти своих покойников от церковного погребения. Церковных вообще называют они мирскими и кто с ними находится в сношении, тот, по их выражению, мирщит. Толк нетовцев разделяется на Глухую нетовщину и нетовщину поющую или отрицанцев.

При всем отвращении к православной церкви, нетовцы однако детей своих носят для крещения к православному священнику, оправдываясь таким образом: „какой-бы он ни был, но все таки поп, а непростой мужик“, или „хоть и сатана (крестит), да в ризах, а не простой мужик, дорого три погружения“. Но не считая это крещение православным по его совершителю и месту совершения, нетовцы в то время, когда младенца понесут в церковь крестить, раздают старикам и старухам милостыню, прося их помолиться, чтобы Бог довершил крещение младенца. Некоторые из них, придя в возраст, не считают действительным совершенное над ними православным священником крещение, но и снова креститься опасаются, а потому полагают надежду, что и не крещенный может спастись добрыми делами и слезным крещением. Желающих вступить в брак нетовцы тоже посылают для венчания в православную церковь и запрещают жить без венчания. От прочих беспоповских согласий нетовцы имеют следующие отличия: исповеди у них не бывает; вечерни, утрени, часов, молебнов по уставу не совершается, а только читается псалтирь с молитвами и канонами и кладутся поклоны по лестовке.

Нетовцы поющие имеют то различие от глухой нетовщины, что у них есть исповедь и службу – вечерню, утреню, часы совершают с пением, по уставу. Отрицанцами они названы потому, что приходящих от православной церкви принимают с отречением мнимых ересей, а не так, как вообще у нетовцев совершалось принятие от православной церкви, т. е. не с одним только семипоклонным началом. Кроме того, отрицанцы младенцев своего согласия крестят сами, а браки заключают по благословенно родителей.

Начало образования этой секты, как и ее историческая жизнь, мало известно. Думают, что она образовалась около первой половины XVIII ст. и основателем ее был безграмотный мужик Кузьма. В настоящее время нетовщина существует в Костромской, Владимирской и Нижегородской губерниях.

Аристово согласие. Кроме указанных, сравнительно больших по количеству последователей сект, в беспоповщине есть еще множество мелких толков. Достаточно какому-нибудь старику или старухе, несколько грамотным, иметь хоть малую причину неудовольствия против своего общества, и они уже отделяются от него, обвиняют в каком-либо отступлении от обрядов и заводят свое новое согласие. Таким образом, в настоящее время число раскольнических толков достигает до 150-ти, что вполне оправдывает сложившуюся про них поговорку: „что мужик – то вера, что баба – то толк“. Из мелких толков, кроме других, замечательно Аристово согласие, возникшее из-за того, что постановления „польских статей“ в некоторых пунктах были изменены на петербургском собрании раскольников в 1809 году. Эти изменения, клонившиеся к послаблению правил о новоженах, вызвали протест со стороны строгих ревнителей польских постановлений. Во главе их стоял купец Аристов, содержавши тогда в Петербурге молитвенный дом. От имени Аристова отделившиеся вместе с ним федосеевцы и получили названия „Аристова согласия“.

Аароново согласие возникло в XVIII ст. основателем его был некто Семен Протопопов, в пострижении Онуфрий, почему это согласие называется иначе Онуфриевщиною. Протопопов принадлежал к Филипповскому толку и жил сначала между филипповцами, но потом был изгнан ими за „прижитие чадородия с своей крестницей“. По изгнании он стал проповедывать учение о браке, признавая совершение его лицом неосвященным и отвергая законность браков староженов, венчанных в православной церкви. Он отвергал также, подобно бегунам, запись в раскольнические списки, называя паспорты печатию антихриста. Приходящих в его согласие он принимал посредством поста, а потом стал перекрещивать. Название Ааронова согласия толк этот получил от вологодского купца Андрея Жукова, который прозывался Аароновым. Более других мест последователи этого толка распространены в Архангельской и Вологодской губерниях.

Рябиновцы, держась обрядов и преданий общих всем беспоповцам-самокрещенцам, отличаются от них тем, что не покланяются иконам, на которых... кроме поклоняемого лица, изображены посторонние лица и предметы. Так, они не покланяются иконе Входа Спасителя во Иерусалим, на которой Христос изображается седящим на жребяти, говоря, что животному не должно покланяться; иконе Воскресения, на которой изображено разрушение ада, – объясняя, что недостойно аду покланяться; Распятию Христову, если на нем изображены, воины-распинатели, или затмившиеся солнце и луна; иконе Господа Саваофа – на том основании, что Бог Отец не принимал человеческой плоти и проч. Не имея икон, рябиновцы в каждом почти доме имеют восьмиконечные кресты без изображения на них Христа Спасителя и без надписания. Эти кресты они делали из рябинового дерева, предпочитая его другим деревьям на том основании, что оно, по их мнению, было одним из трех древ креста Христова (кипарис, кедр, певга) и называется в Св. Писании певгою. Отсюда их прозвали рябиновцами или рябиновщиною, а сами себя они называют „по кресту“, т. е. поклоняющимися кресту без изображения на нем Спасителя. Рябиновщина возникла во второй половине XVIII ст. и распространена по р. Каме, в г. Чистополе и прилегающих к нему местах.

Дырники, как и рябиновцы, составляют также отрасль самокрещенцев (бабушкиных). Сравнительно с последними, отличительной чертой их учения служит то, будто-бы ныне, без священства, некому освятить живописных икон, а неосвященной иконе нельзя покланяться. Древлеписанным-же, освященным прежними благочестивыми священниками, дырники не покланяются потому, что они осквернены еретиками (т. е. православными). В силу этого, за неимением освященных икон, по их учению, нужно, только покланяться, на восток. А так как зимой и ночью молиться вне дома, или открывать окно для молитвы на восток не всегда, удобно, а молиться на восток в комнате считается грехом, то сектанты обыкновенно делают на восточной стене небольшую дыру и, когда нужно, отняв затычку, молятся в нее непосредственно на восток. За это прочие старообрядцы и прозвали их дырниками. Последователи этого толка существуют в различных местностях, но в самом незначительном количестве.

Средники. Последователи этого (самокрещенского) толка утверждают, что во время Петра Вел., при перенесении празднования нового года с 1-го сентября на 1-е января, в летосчислении от Рождества Христова будто-бы изменены, или передвинуты и самые дни, так что нынешняя среда была прежде воскресением. Поэтому среду они считают за воскресение и празднуют ее, как день воскресный, а в воскресение, как в будни, работают; первый великий день Пасхи также празднуют в среду. Такое заблуждение их и дало им наименование средников. Они распространены в Астраханской и Саратовской губерниях.

Мелхиседеки. Наравне с прочими беспоповцам и, мелхиседеки учат о прекращении истинного священства, но утверждают, что без причастия тела и крови Христовой спастись невозможно. Чтобы остаться верными своему учению и в тоже время приобщаться, они мудрствуют таким образом. Мелхиседек, царь Салимский, встретивший Авраама, не был поставлен во священники, тем не менее он приносил Богу в жертву хлеб и вино. Поэтому, учат сектанты, и они имеют это Мелхиседеково (без поставления) священство, следовательно, и они также могут приобщаться. Таким образом, в прямое нарушение слов писания: никтоже сам себе приемлет честь, но токмо званный от Бога, якоже и Аарон (Евр. зач. 311, Евр.5:4) и в тяжкое оскорбление единого архиерея по чину Мелхиседекову – Христа Спасителя, они признали себя имеющими Мелхиседеково священство и придумали особый чин приношения бескровной жертвы, или причащения. Именно, с вечера пред иконами они ставят хлеб, или часть его и чашечку вина или воды; потом читают вечерню и повечерие; утром вычитывают полунощницу, утреню, часы, как кто умеет, и затем того хлеба и вина, или воды причащаются, как истинного тела и крови Христовой. За это присвоение себе Мелхиседекова священства их и зовут мелхиседеками. Они существуют в Москве и в других местах, но в самом малом количестве.

Толк беглопоповщинский.–Беглопоповцы-перемазанцы.–Дьяконово согласие.–Лужковское согласие.–Толк приемлющих Австрийское или Белокриницкое священство.

Основной характерной особенностью поповщинской секты, или точнее, беглопоповщины служит то, что раскольники-поповцы принимают для отправления у себя духовных нужд беглых священников от православной церкви, или, по выражению их, „окормляются бегствующим от господствующей великороссийской церкви иерейством“. Такое учение об „окормлении иерейством“ не вытекало у поповцев из каких-либо теоретических оснований. Хотя Аввакум и говорил, что „миру нельзя без попов быть“, но эти слова, при жизни священников старого поставления, не были чувствительны для поповщины. Только по мере того, как последние вымирали, вопрос об оскудении старо-рукоположенного священства, выступал во всей своей силе. Влекомые практическими требованиями и нуждами, не сознавая противоречий, в какие ставили себя по отношению к преданиям первых расколоучителей, поповцы, по необходимости, стали принимать священников нового рукоположения, бежавших от православной церкви.

Однако они долго не имели точного постановления о том, как принимать в раскол беглых попов и каждое общество в таких случаях действовало по своему усмотрению. Помня обычай, завещанный предками, что приходящих от православной церкви, зараженной „скверною антихриста“, должно перекрещивать – будь они простолюдины, или священные лица, на Ветке, главном средоточии поповщины, в первое время стали было принимать бегствующее священство первым чином, т. е. чрез крещение. Обыкновенно беглого попа погружали в воду в полном священническом облачении с тою целью, чтобы он остался в сущем своем сане и не лишился благодати священства. Потом действительное крещение заменили крещением для виду, именно, принимаемого беглеца в полном облачении обводили посолонь вокруг купели, вычитывали все последование крещения и, миновав погружение, помазывали его мнимым миром. Надо заметить, что и при помазании отнюдь не снимали с новокрещенного риз, опять из опасения, как бы вместе с ризами не снять с него и хиротонии. Но и такой прием (вторым чином) не только не вошел во всеобщую практику, но и не мог существовать долго. Ветковцы, наконец, стали принимать беглых священников, не только не подвергая их крещению, но даже и не помазывая своим миром, а только заставляя проклинать мнимые ереси православной церкви, т. е. стали принимать третьим чином. Так как Ветка на первых порах служила главным центром всей поповщины и из нее рассылались попы по всему раскольничьему миру, приемлющему бегствующее священство, то на решение вопроса о чиноприятии этого священства на Ветке нужно смотреть, как на решение его во всей поповщине до 1764 года.

Первыми священниками и учредителями беглопоповства на Ветке были – беглые попы старого поставления – московской всех Святых церкви Косьма с 20-ю прихожанами и поп Стефан (из Белева). Эти непокорники, чтобы избежать определений большого Московская собора, в 70-х годах XVII ст. переселились в Стародубье (Черниговск. губ.) и, благодаря стародубскому полковнику Иванову, давнему знакомому и другу Косьмы, нашли себе там приют. Таким образом в стародубских лесах образовались колонии, куда стекалось множество раскольников. Вскоре однако указ о возвращении раскольников на место их родины заставил Косьму и Стефана для безопасности удалиться в пределы Польши. Здесь на небольшом острове реки Сожи-Ветке (ныне Могилевск. губ.) они основали несколько слобод и стали отправлять, как и в Стародубье, богослужение, привлекая массы раскольников. Преемником Косьмы и Стефана был иеромонах льговской обители Иосиф, сначала отвергнутый ветковцами, но потом принятый ими и проживший на Ветке пять лет. Его место заступил иеромонах Феодосий из города Рыльска, последний священник старого крещения и поставления, рукоположенный будто-бы самим п. Иосифом. Своими неоднократными изменами православию и постоянным скитанием среди раскольников, он снискал себе у них громкую известность и приглашен был на Ветку. С прибытием сюда, он расширил построенную Иосифом церковь, достал для ней древний иконостас и антиминс и, вызвав к себе из Рыльска (Курской губ.) брата своего священника Александра и из Москвы свящ. Григория (оба нового рукоположения), освятил с ними ветковскую церковь во имя Покрова Пресвятые Богородицы (1695 г.). С этого времени Ветка быстро стала возвышаться и достигла значения митрополии поповщины. Привлекаемые рассказами о безопасности убежища и вестью об устроенной церкви, которая одна только и была тогда у беглопоповцев, последние спешили сюда целыми толпами и вскоре на Ветке появилось 14 слобод с населением более тридцати тысяч.

Отсюда теперь во все поповщинские скиты посылаемы были священники и монахи для отправления треб и служб церковных, а самая Ветка сделалась притоном беглых попов, солдат, преступников и проч. Злоупотребления ветковцев вызывали неоднократные указы правительства с приглашением их вернуться на родину и обещанием простить всех виновных. Но так как указы не действовали, то в 1735 году дано было повеление полковнику Сытину возвратить в отечество беглецов под стражею. Сытин пятью полками окружил Ветку и, согласно повелению, одних из ее обитателей разослал по монастырям, других на места родины, а иных под надзор начальства. Год спустя Ветка опустела; скиты и слободы ее были сожжены, церковь перенесена в Стародубье. Этим, однако, не окончилось существование Ветки. Чрез несколько лет она оправилась и, благодаря усердию раскольников, не жалевших щедрых подаяний, достигла прежнего своего состояния. Сперва построена была часовня, а потом соорудили храм, освященный, как и прежде, во имя Покрова Пресвятые Богородицы. Кроме того воздвигнуты были мужская и женская обители; в первой находилось более тысячи монахов, а в последней – до ста монахинь и множество белиц. Появились беглые попы-настоятели, каковы: Дионисий, Иван, Лазарь, Григорий, Валериан и замечательный между ними поп Михайло (калмык).

Снова попы, монахи и монахини стали разъезжать по городам и деревням, развозя из Ветковской церкви запасные дары, просфоры, благословенные хлебы и проч. и возвращаясь с богатой добычей. В окрестностях Ветки развелись притоны, укрывавшие беглецов, и злодеев, которые даже днем производили грабежи на русской границе, так что путь сделался непроходимым. Чтобы положить конец таким беспорядкам, императрица Елисавета Петровна издала указ о возвращении ветковских беглецов на родину (1760 г.); указы были повторены императором Петром III и императрицей Екатериной II. Особенно милостивы были два указа последних (1762 и 1763 гг.): ими не только прощались беглецам все вины, но предоставлялись даже льготы, освобождавшие их от податей и рекрутства на шесть лет. Но ни эти благодеяния, ни пример первого разорения Ветки не подействовали на раскольников. Тогда дано было Высочайшее повеление генерал-маиору Маслову, чтобы он с военной командой вступил в Польшу, забрал там всех русских беглецов и возвратил в отечество. Маслов в 1764 году двумя полками окружил Ветку, нашел в ней до двадцати тысяч раскольников и чрез два месяца отправил всех, по указанию начальства, большей частию в Сибирь на поселение. Так совершилось второе, окончательное падение Ветки, служившей около семидесяти лет главнейшим гнездом и опорою поповщины.

Не смотря на удаление из Стародубья попов Косьмы и Стефана (около 1682 г.) раскольники продолжали убегать сюда и вскоре основали здесь до семнадцати слобод. – Война России с Карлом XII помогла раскольникам. Довольный действиями стародубцев против шведской армии, Петр Великий предоставил им во владение земли, на которых они самовольно поселились и даровал некоторые льготы. Но по отношению к вере раскольники находились в крайнем невежестве, не имея ни молитвенного дома, ни попов и только по временам пользуясь приездом ветковских монахов. Первым из известных у них по имени попов был Патрикий, человек хитрый, лицемерный и мало заботившийся о своих духовных чадах. Только вторично разоренная Ветка дала Стародубью постоянных попов. Стародубские раскольники, при разорении Ветки, выпросили себе у генерала Маслова позволение перевезти оттуда церковь.

Церковь была перевезена, а с нею явились и ветковские попы (главный – Михайло калмык). С этого времени вся поповщина обратилась к Стародубью, как прежде обращалась к Ветке. В последней четверти прошлого [18] столетия здесь уже было четыре поповщинских монастыря, до семнадцати монастырских церквей и шестнадцать часовен. В монастырях находилось много иноков и еще больше инокинь. Мужским Покровским и женским Казанским монастырями управлял поп Михайло калмык, признававшийся, не смотря на его злоупотребления, верховным отцем во всей поповщине. Кроме того, здесь жили и беспоповцы, но их было сравнительно немного. Таким образом, в истории поповщины со второй половины XVIII ст. Стародубье заняло весьма видное место.

Не менее видным пунктом поповщины был и Керженец (Нижегородской губ.). Как известно, первыми насадителями здесь раскола были: иеромонах Авраамий, монах Ефрем Потемкин и старец Сергий. Хотя два первые из них принесли покаяние на соборе 1666 г., тем не менее стараниями учеников их раскол здесь утвердился и в конце XVII в. на Керженце было уже несколько поповщинских скитов, из которых большою известностью пользовался скит старца Онуфрия. Этот последний, приняв письма Аввакума, в которых высказывались еретическая мысли о Св. Троице, основал было особый толк Онуфриевщины, существовавший до 20-х годов XVIII ст. На Керженце сначала принимали попов древнего до-никоновского поставления, причем перекрещивали их, но потом, по примеру других поповцев, стали принимать беглых попов нового рукоположения, отменив перекрещивание.

Кроме указанных мест, беглопоповство нашло себе также приют на Дону, куда занесено было Иовом и Досифеем. Родом литвин, бывший келейник п. Филарета, а потом священник, Иов основал два монастыря, но потом пристал к расколоучителям и, опасаясь наказания, бежал на Дон. Здесь он собрал много последователей, основал еще один монастырь и умер ста лет от роду. Место Иова занял Досифей (когда-то – игумен Никольского Беседовского монастыря близ Тихвина), служивший в построенной Иовом церкви около пяти лет и потом бежавший за Астрахань в глубокую степь. О том, кто был преемником Иова и Досифея, нет сведений, но несомненно, что посеянный ими на Дону раскол не прекращался. В 1705 году число донских раскольников увеличилось сосланными туда стрельцами и разными бродягами; известно также, что и Пугачев (1771 – 1774 г.) принадлежал к донским раскольникам и пользовался ими в своих разбоях. Не подлежит, наконец, сомнению, что донские раскольники находились в постоянных сношениях с поповцами Стародубья и Ветки и принимали к себе беглых попов.

Падение Ветки было причиною появления беглопоповства на Иргизе (Саратовской губ.). Согласно милостивому указу императрицы Екатерины II, некоторые из ветковских раскольников, оставивших Польшу, поселились по течению р. Иргиза и основали три слободы: Криволучье, Каменку и Мечетное, возле которых появились также скиты. Но состояние последних было не завидно, пока на р. Иргизе не появился один из польских выходцев – инок Сергий, в мире Симон. Он был сын московского купца Юршнева, одного из главных виновников смерти архиепископа Амвросия (1771 г.). Долго молодой Юршев, опасаясь печальной участи отца, скрывался по раскольническим скитам; он даже принял там пострижение с именем Сергия, но не избежал московского острога. Отсюда однако ему удалось уйти в Польшу. Пробыв на Ветке немного времени, Сергий решился возвратиться в отечество, но не в Москву, а в иргизские скиты. При переходе чрез границу, он показал, что не помнит своего роду и просил пограничную стражу упомянуть в его паспорте, что при нем имеется походная полотняная церковь, хотя это был простой холст, навитый на палки. С такой пометой в паспорте Сергий и прибыл на Иргиз. Иргизские скитники сильно рады были Сергиевой церкви, а сам Сергий, за свою начитанность и трезвое поведение успел приобресть между ними общее уважение и вскоре избран настоятелем Успенского скита. Вступив в управление скитом, Сергий обратился к начальству е просьбой поставить в часовне принесенную им полотняную церковь, чтобы отслужить несколько литургий для приготовления запасных даров; при прошении представил паспорт, данный ему при переходе чрез границу. Начальство дало дозволение, но не наблюдало за раскольниками. Между тем часовня Успенского скита сделалась церковью и в ней открылось служение литургий (1780 г.). Весть об этом быстро разнеслась на Дону, на Урале и по всему протяжению Волги. Все раскольники устремились к новой церкви, несли и везли пожертвования, поступали в число братии. Таким образом, благодаря хитрой деятельности Сергия, на Иргизе посредоточилось сильное беглопоповщвнское общество.

В Москве поповщинская секта утвердилась одновременно с беспоповщинскою и в этом отношении печальный 1771 год был одинаково благодетелен для обеих сект. Пользуясь бедствиями столицы, поповцы, под благовидным предлогом содействия несчастным больным, основали кладбище и при нем часовню для отпевания умерших в Рогожской ямской слободе. По миновании морового поветрия, кладбище было превращено в поповщинское монастырское общежитие, где построили молельни и здания для келий. Новая обитель, под именем Рогожского кладбища, скоро наполнилась беглыми попами, монахами и монахинями, так что к концу прошлого [18] века в ней считалось несколько сот обитателей и до двадцати тысяч прихожан. Сначала рогожцы находились в единомыслии с стародубскими поповцами и попа Михайла калмыка признавали за общего отца. Но спустя шесть лет по основании рогожского кладбища, желая приобрести первенствующее значение в поповщине, рогожцы возбудили вопрос о чиноприеме и стали учить, что священников, переходящих в раскол, нужно вновь помазывать св. миром, чего в Стародубье тогда не делали. А так как мира у них не было, то стали варить его, для чего куплен был огромный самовар и необходимые вещества. Главным распорядителем мироварения был поп Василий Чебоксарский, вычитывавший над кипевшим маслом архиерейские молитвы; другие попы стояли вокруг самовара, а дьячок Феодор Михайлов в стихаре мешал варившееся миро. Сварено было мира два пуда и шестнадцать фунтов.

Однако не все общины приняли новосваренное рогожское миро; принятию его особенно воспротивились стародубские поповцы; поп Михайло калмык и молодой начитанный инок Никодим восстали против рогожцев и убеждали их оставить свои затеи. Московские поповцы угрожали калмыку разрывом, если он не будет брать у них сваренного мира. Решено было сойтись вместе и рассмотреть дело общим советом. Таким образом, в Москве, в 1779 году составился перемазанский собор. На нем были депутатами: с Керженца – старец Иона Курносый, с Иргиза – инок Сергий, из Стародубья поп Михайло и Никодим, от рогожцев поп Василий с иноками. Заседания (всех десять) были довольно многолюдные и происходили в домах московских купцов. Предметом рассуждений было два главных вопроса: о законности сваренного мира и о способе принятия бежавших от православной церкви священников. Доказать незаконность мира было не трудно; более трудным оказалось соглашение относительно чиноприема беглых попов. Рогожцы и большинство других поповцев стояли за прием вторым чином. Стародубцы, особенно Никодим, утверждали, что переходящих священников должно принимать третьим чином, – что если их нужно перемазывать, то надобно и вновь рукополагать. Споры были жаркие и упорные, весьма часто переходившие в крик, брань и драку. Собор кончился непримиримою враждою споривших: обе стороны решились остаться каждая при своем мнении и совершенно порвали связь между собою. С этих пор рогожцы получили название перемазанцев. Уничтожив незаконно сваренное миро, они мажутся простым маслом и прямо сознаются, что делают это по нужде.

Иргизский инок Сергий, бывший при мироварении, хотя не признал мира законным, но учения о перемазывании держался и, по возвращении домой, постарался извлечь из него пользу для иргизских монастырей. Так как настоящего мира, которым следовало помазывать беглых попов не оказалось, то Сергий учил, что истинная „исправа“ их может быть совершена и без мира, но непременно; в Успенской церкви на Иргизе, которую он называл соборною. Основанием такого учения было то соображение, что церковь соборная, – но только она одна, может руководствоваться не только обдержными, постоянно действующими, но и смотрительными правилами, т. е. исключениями, допускаемыми по нужде. Свою мысль Сергий подтверждает примерами из церковной практики; напр., по обдержным правилам следует крестить священнику в церкви, а по смотрению, по нужде, может крестить мирянин, – в доме правила повелевают крестить в три погружения, а по нужде принимается обливательное и кропительное крещение и т. п. Хотя в примерах Сергия и не указывалось, чтобы миропомазание могло когда-либо заменяться по нужде исправою, и хотя вопрос о том, что только иргизская Успенская церковь может называться соборною церковию, оставался также недоказанным, тем не менее мысль Сергия о необходимости исправы беглых попов на Иргизе была принята поповцами. С этих пор беглопоповство на Иргизе достигло небывалого дотоле процветания. Исправляя беглых попов и этим давая им своего рода санкцию, Иргиз рассылал этих „законных священнослужителей“ по разным местам, где раскольники имели в них нужду. В этом отношении Иргиз приобрел первенствующее значаще, так как из него в начале XIX ст. вышло более двух сот раскольнических попов. Явление это своим существованием с одной стороны, обязано было той свободе, какой вообще пользовались раскольники при Екатерине II и Александре I, с другой – тому снисходительному воззрению на самих беглых попов, которого держалось в это время правительство. Как известно, в 1822 году, уступая просьбам раскольников, император Александр I издал указ, в силу которого поповцам дозволялось беспрепятственно иметь у себя беглых попов, если за последними не было уголовных преступлений. Такой льготный закон весьма много содействовал развитию и распространению беглопоповства. Предоставленной раскольникам свободой поповщина пользовалась для упрочения своей московской митрополии – рогожского кладбища, которое увеличением числа своих прихожан и приобретением богатств достигло цветущего состояния. Владея материальными средствами, оно смелою рукою рассыпало семена раскола по разным губерниям империи, посылая своих миссионеров в самые отдаленные места России. С упрочением влияния на другие поповщинские общины, рогожское кладбище достигло такого значения, что без его прямого участия, в провинции не решался ни один раскольнический вопрос.

В царствование императора Николая положение беглопоповства изменилось. Правительственные распоряжения этого времени главным образом направлены были к тому, чтобы ограничить данные прежде раскольникам вольности и льготы и прекратить „прискорбное для православной церкви“ беглопоповство. И действительно, строгие постановления относительно бегствующего священства нанесли роковой удар поповщине. С постепенным вымиранием „дозволенных попов“, пришлось обращаться к тайным, что угрожало постоянной опасностию и сопряжено было с большими расходами. Чтобы искоренить зло, более благоразумные из раскольников просили правительство о дозволении иметь законно рукоположенных священников с тем, чтобы они строго держались старины, отправляли богослужение по старопечатным книгам и зависели от синода. Так явилось в 1854 г. единоверие на Рогожском кладбище; другие из раскольников подчинились религиозной власти, учрежденной в Буковине (Белой Кринице) и согласились принимать священников от тамошнего лже-епископа; иные, наконец, принимали к себе по прежнему беглых попов.

Первое разделение между поповцами произошло на Керженце. Известный расколоучитель протопоп Аввакум, находясь в заключении в Пустозерске, написал оттуда несколько догматических писем одному керженскому старцу Сергию. В этих письмах высказывались еретические мысли о св. Тройце, о Иисусе Христе, о воплощении, о сошествии во ад и пр. Как ни грубо ложны, как ни оскорбительны были для евангельского учения мысли Аввакума, тем не менее они нашли себе приверженцев среди обитателей керженских скитов. Из них старец Онуфрий и его братия не только, сами усвоили себе эти безрассудные мысли, но старались распространить их между другими. Жители керженских скитов многократно вразумляли Онуфрия, но он оставался непреклонным. Тогда решено было обличить защитника писем, для чего несколько раз составляемы были соборы. Таким образом, по поводу писем Аввакума возникли горячие споры, и между обитателями Керженца произошло великое „разсечение“ и, вражда. Письма все таки были осуждены, а последователи Онуфрия и сам он названы еретиками (1699 г.). Во время этих волнений, у противников Онуфрия, во главе которых стоял дьякон Александр, впервые обнаружились начала дьяконовского учения. Дьякон Александр сначала занимал место в пригороде Костромы Нерехте, потом совращен был в раскол, поселился на Керженце в Лаврентьевском ските и, по смерти Лаврентия, избран был настоятелем скита. Вопреки принятому у прочих беглопоповцев обычаю, дьякон Александр учил, что приходящих от православной церкви священников следует принимать без повторения миропомазания, а только чрез проклятие ересей, т. е. не вторым, а третьим чином. Такое учение он подтверждал доказательствами из послания константинопольского собора к Мартирию, епископу Антиохийскому, о том, „како принимати еретики, приходящие к соборней церкви“ (Кормч. 37 гл.). О четвероконечном кресте он учил, что его должно считать не кумиром и печатию антихриста, как думают прочие раскольники, а почитать так-же, как осьмиконечный крест молитву Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас следует употреблять, как и молитву: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного. Кроме того, Александр стал вводить иной способ каждения, чем какой до него употреблялся. Именно прежде кадили два раза прямо, а третий раз поперег, а он утверждал, что по уставу будто-бы следует кадить крестообразно, т. е. раз прямо, потом поперег, как крестообразно мы ограждаем себя рукою. Однажды, когда Александр во время крестного хода на воду в день Богоявления, стал кадить крестообразно, то народ, заметив это, взволновался и едва не лишил новокадильника жизни. Но Александр спасся бегством, склонив на свою сторону многих скитников. На Керженце началась вражда; одни стояли за Александра, другие называли его еретиком. Сам ветковский поп Феодосий вынужден был написать керженцам послание, убеждая их не кадить крестообразно, а кадить „по древнему обычаю ради усмирения и соединения церковного“. Но было уже поздно: мысли Александра привились не только на Керженце, но и в Стародубье и многих других местах. Последователи Александра составили особую секту; известную под именем дьяконова согласия, или соответственно главному отличию своему – новокадильников. Характер отношений между дьяконовцами и перемазанцами обнаружился еще в 1779 г., и в начале 1780 годов, когда между ними происходили споры по вопросу о принятии приходящих от православной церкви духовных и мирских лиц. Тогда вполне определилось различие и состоялось разделение между этими двумя сектами, из которых первая признала необходимым приходящих от церкви принимать по третьему чину, а вторая – по второму. С этого времени дьяконовцы, будучи возмущены невежеством и упорством своих противников, обнаруживают стремление к сближению с православ. церковию, приведшее, наконец, к учреждению ныне существующего единоверия; перемазанцы-же, посрамленные дьяконовцами, напротив, решительно утвердили теперь перемазанство, как единственно правильный, по их мнению, способ принятия приходящих от православной церкви и таким образом еще тверже закрепили себя в расколе.

Лужковцы получили свое название от одной из стародубских слобод, именуемой Лужки, где впервые они появились. Отделение от прочих беглопоповцев произошло у них из-за того, что те приняли священников, дозволенных указом 1822 года. Разрешая раскольникам иметь у себя бежавших от православной церкви священников, если за последними не было уголовных преступлений, правительство вменило им в обязанность вести метрические записи о родившихся, брачившихся и умерших. Одни из поповцев с радостию приняли это дозволение, другие, наоборот, сомневались в истинности такого небывалого дозволенного священства и даже, по своему фанатизму, считали ересью записываться в метрические книги. Поповцы слободы Лужки, принадлежа к последней партии, признали необходимым держаться по прежнему только тайных попов, не вести метрических записей. Мало того, считая поповцев принявших дозволенное священство, еретиками, они отделились от них и образовали отдельное согласие. Но так как на первых порах не оказалось согласного с ними священника, то, приискав такого между беглыми попами, они сами приняли его третьим чином. Так появилось лужковское тайное священство, последователи которого принимали и всех поповцев, как еретиков третьего чина. Если дьяконовцы отличаются от беглопоповцев тем, что в своих воззрениях на православную церковь наиболее беспристрастны, а в отношениях к ней наименее враждебны, то лужковцы, напротив, приняв некоторые беспоповщинские мнения, напр., учение об антихристе, относятся к православной церкви фанатически и враждебно. Кроме слободы, где впервые появилась Лужковская секта, последователи ее существуют на Дону, в Курской губ. и других местах, не только в России, но и за границей.

Учреждение Белокриницкой лже-иерархии.–Белокриницкая лже-иерархия при Амвросие.–Белокриницкая лже-иерархия при Кирилле до издания окружного послания.– Раздоры у раскольников по Австрийскому священству, вызванные Окружным Посланием, и распадение иерархии.–Епископы-окружники.–Епископы-противоокружники.

У поповцев, пользовавшихся бегствующими от православной церкви священниками, живо было сознание, что церковь без епископа не может быть, что поэтому необходимо как-нибудь приобрести его, т. е. учреждить свою собственную; иерархию. К этому располагали поповцев также и резкие обличения со стороны беспоповщинской секты, которая называла их церковь безглавою, и недостойное поведение самих бегствующих священников. Так как к российским епископам обращаться с таким делом нашли неудобным, то решено было войти в сношения с каким-нибудь иерархом заграничным и у него хлопотать о поставлении епископа для раскольников. Первая попытка в этом роде сделана была в 1730 году, когда раскольники, для осуществления своих заветных желаний, обратились с просьбою к ясскому митрополиту Антонию. Мало знакомый с расколом, митр. Антоний дал согласие исполнить их желание. Кандидатом на епископство избран был ветковский инок Павел, который и отправился в Яссы. Случилось, что в это время прибыл туда же и Константинопольский патриарх Паисий 2-й. Раскольники подали прошение и сему последнему. Патриарх Паисий также изъявил согласие исполнить просьбу раскольников, если поставленный для них епископ даст клятвенное обещание во всем следовать учению православной церкви, т. е. под условием отречения от раскола. Инок Павел не дал такого обещания – и дело расстроилось. Таким образом, первая попытка раскольников приобрести епископа кончилась ничем.

Но и после этого мысль об учреждении иерархии и приобретении епископа не оставляла старообрядцев и вызывала много толков и замыслов в их обществе. Внимавшие этим толкам, люди приключений не замедлили воспользоваться положением раскольников и, отвечая на их замыслы, из личных расчётов, выдавали себя епископами, на самом деле никогда не владея этим саном. Таков был знаменитый в истории раскола лже-епископ Епифаний (по фамилии Реуцкий). Этот Епифаний; по словам одних, был сначала келейником архиепископа Варлаама Ванатовича, а потом игуменом Козельского монастыря, по другим – экономом киевского архиерейского дома. Несомненно только, что он не отличался ни трезвою жизнию, ни строгим целомудрием, следствием чего была растрата казенных денег. За такое преступление Епифаний уволен был от должности, лишен священнического сана и предан суду. Потом, однако, он сумел войти в доверие архиепископа Варлаама, допущен был к занятиям в его канцелярии и выправил себе заграничный паспорт. Кроме того, он составил два подложные письма: одно от лица: киевского владыки к ясскому митрополиту Георгию, с просьбою о посвящении Епифания во епископа, другое – от жителей Чигирина, выражавших желание иметь его епископом. Оба письма скреплены были крадеными печатями. Митрополит Георгий поверил письмам и 22 июля 1722 года рукоположил обманщика во епископа, Епифаний по рукоположении, немедленно отправился в Украйну, где по просьбе раскольников поставил 14 попов и диаконов, но вскоре был схвачен и отправлен в Петербург. Св. синод не признал его епископом и лишил монашеского звания, а гражданское правительство постановило сослать его в Соловецкий монастырь. Чрез несколько времени Епифаний бежал отсюда, но опять был пойман и до решения суда препровожден в Москву. Здесь раскольники, следившие за ходом дела Епифания, вступили с ним в переговоры и когда, по решению суда, он отправлен был снова на Соловки, по заранее обдуманному плану, отбили его от конвоя и увезли на Ветку. На Ветке Епифаний торжественно был принять в старообрядчество в сущем сане епископа и архиерействовал в течении нескольких месяцев; Разорение Ветки (1735 г.) прекратило беззаконные действия Епифания; вместе с другими раскольниками он был взят и препровожден в Киев, где умер в соединении с православною церковью и погребен, как мирянин. Когда вся история Епифания огласилась, многие из раскольников признали его обманщиком и отреклись от него и рукоположенных им попов; другие, напротив, продолжали признавать Епифания епископом и составили особую секту, известную под именем Епифановщины. Таким образом, первый старообрядческий епископу вместо согласия и соединения, породил в среде раскольников раздор и разделение.

Не смотря на данный урок быть осторожнее и разборчивее в выборе архиерея, раскольники, спустя не более пятнадцати лет, снова признали епископом человека, гораздо худшего, чем Епифаний. Это был Афиноген, иначе Амвросий, монах московского Воскресенского монастыря (Новый Иерусалим). Опасаясь наказания за разные свои вины, он отправился в Стародубье искать счастья и наживы среди раскольников. В то время пользовался там особой известностью поп Патрикий. Назвавшись иноком Афиногеном, Амвросий успел заслужить доверие и расположение Патрикия и допущен был к исполнению священнических треб. Заметив, что недавняя неудача не охладила все таки желания раскольников иметь своего епископа, Афиноген стад распространять слухи о. своем мнимом архиерействе. С этою целью он признался на исповеди своему духовнику, что он – епископ, получил архиерейство от сибирского митрополита Антония (какого никогда не было), епархии не имел а находился тайно при сосланном будто-бы императоре Иване Антоновиче. В тоже время Афиноген приобрел себе омофор и держал его в келии так, чтобы приходящие могли видеть, а по временам, как будто забывшись, благословлял народ обеими руками. Когда эти действия и слухи произвели желаемое впечатление, Афиноген открыто уже назвал себя архиереем. Живя в раскольничьих селениях по берегам Днестра и Буга, а также в Молдавии, он щедрою рукою раздавал везде священство и обещал даже раскольникам возвести в сан епископа попа Патрикия. Последний же обольстясь этим обещанием, решился собрать достоверные сведения об Афиногене и оказалось, что мнимый епископ есть просто промотавшийся иеродиакон Амвросий. Когда самозванство Афиногена обнаружилось, он поспешно бежал в Польшу и в Каменце, приняв католичество, записался в польские жолнеры.

С именем Афиногена тесно связано имя третьего раскольнического епископа Анфима. Анфим был инок, судившийся за уклонение в раскол и нашедший себе приют между ветковскими поповцами. Сначала Анфим вздумал выдать себя за священника и стал отправлять священнические службы в церкви, построенной им на средства одной богатой вдовы. Не довольствуясь этим, он захотел еще, по примеру Афиногена и при его содействии, сделаться епископом. Лже-епископ принял принесенный подарок и на первый раз посвятил его в архимандриты. В этом звании Анфим начал действовать по архиерейски и даже поставлял священников. Раскольники стали укорять его за это, чем еще более увеличили его желание получить архиерейство. Анфим снова обратился к Афиногену, послал ему денег и просил посвятить его заочно во епископа. Афиноген согласился, назначил для этого день великого четверга и даже час, так чтобы, когда один будет читать заочно посвятительные молитвы, другой возлагал-бы на себя архиерейские одежды, пришел назначенный день, и час, Анфим поспешил возложить на себя архиерейское облачение, не воображая, что в это самое время Афиноген был уже польским жолнером. Когда история рукоположения Анфима огласилась, над ним стали смеяться и сами раскольники. Досада и стыд заставили Анфима странствовать по разным старообрядческим обществам, пока некрасовцы не бросили его в Днестр. Так трагически окончил свою жизнь самозванец.

Три лже-епископа, на время мнимо возглавившие безглавую поповщинскую церковь, кроме рукоположенных ими попов, оставили только раздоры и несогласия в среде старообрядцев. Горький опыт, данный раскольникам лже-епископами, отвлек их на время от мысли искать архиерея. Этому, не мало также содействовало и дозволение правительства (1822 г.) принимать к себе беглых попов. Но так продолжалось недолго; данное дозволение, с воцарением Императора Николая I, начало ограничиваться, а с ограничением его стало уменьшаться и число беглых попов. При последовательности и неуклонности таких распоряжений относительно раскола, в поповщинском обществе произошло „оскудение священства“. Попы, оставшиеся в небольшом количестве, знали, что ими поневоле будут дорожить и потому допускали разного рода злоупотребления. Совершение богослужения и треб производилось крайне небрежно; крестили по 40–50-ти душ, исповедовали всех вместе, венчали „гуськом“, пар по семи и проч. Необходимо было как-нибудь устранить эти беспорядки. Устранить-же их можно было только приобретением епископа, который-бы снабдил раскольников попами. Таким образом, во второй четверти XIX ст. старообрядцы опять приходят к мысли об учреждении самостоятельной иерархии.

Способ искания архиерея обсуждался несколько раз в Москве, на Рогожском кладбище. Однако московские старообрядцы ничего определенного не решили, а передали свои намерения влиятельным поповцам в Петербурге. Здесь в это время пользовались особым влиянием братья Громовы, из которых Сергей Громов, сильно сочувствуя мысли о самостоятельной иерархии, взялся осуществить ее. Для искания архиерея, прежде всего нужны были способные к тому люди. Такие люди нашлись в лице иноков Лаврентьевского монастыря (в Стародубье), Павла и Серковского (в Бессарабии) Геронтия.

Павел, в мире Петр, Великодворский, был сын волостного писаря Валдайской подгородной слободы; этот человек с ранних, лет отличался преданностию расколу и, мистическим настроением, но что всего важнее, обладал самыми необходимыми в его положении качествами – редкой предприимчивостью и не менее редкой настойчивостью в осуществлении намеченной цели. Геронтий, в мире Герасим Колпаков, происходил из крестьян Московской губернии; в противоположность мистику Павлу, он был человек практического направления. Однако разность характеров не мешала их единодушию в предпринимаемом подвиге. Искание архиерейства началось в 1830 году, когда Павел и Геронтий отправились чрез Кавказ к пределам Персии. Но начало поисков архиерея было неудачно: на Кавказе путников арестовали и под конвоем возвратили на место жительства.

Эта неудача не смутила искателей: ранней весной 1839 года Павел и Геронтий снова отправились в дорогу, но уже в другую сторону, к пределам Австрии. Искусный провожатый помог им перейти австрийскую границу и проводил до раскольнического селения в Буковине, называемого Белою Криницею. Прожив здесь некоторое время, путники намеревались выправить себе заграничные паспорты на чужие имена, чтобы отправиться дальше: это однако им не удалось сделать и потому они решили провести осень и зиму в Белокриницком монастыре. Здесь Павел узнал, что раскольники пользуются дарованной Иосифом II привилегией – свободного отправления богослужения; это навело его на мысль учредить старообрядческую архиерейскую кафедру в Белой Кринице, о чем, по соглашении с обществом тамошних раскольников (липован), он и начал хлопотать пред австрийским правительством. Первая административная Инстанция (Крайзамт) благосклонно приняла прошение Павла, но для успешного хода дела потребовала от него подробного изложения истории белокриницкого монастыря, принятых в нем правил общежития и вероучения липован. Таким образом, на долю Павла выпал далеко не легкий труд – составления устава Белокриницкого монастыря. Требовалось много терпения и искусства, чтобы составить его как следует. Для достижения своей цели Павел не пожалел трудов и в скором времени „Устав Белокриницкого староверского монастыря“ (семь глав с заключением) был готов и препровожден куда следует. В это время Геронтий сделан уже был настоятелем монастыря и сотрудником Павла се этих пор является инок Алимпий. Однако в губернии, куда передано было прошение из Крайзамта, взглянули на дело Павла неблагосклонно и на долго его оттянули. Прежде всего, белокриницкий монастырский устав передали на заключение православного Буковинского епископа Евгения (Гакмана), который нашел вопрос об учреждении архиерейской кафедры противным правилам православной церкви. Потом и губерния в своих резолюциях явно была против утверждения монастыря. Очевидно, в губернии дело было проиграно и затее Павла, казалось, положен конец. Но настойчивость его поправила обстоятельства: из губернии он перенес дело в Вену и здесь оно приняло другой оборот. Своими происками Павел успел заручиться содействием эрцгерцога Людвига (дяди императора) и министра внутренних дел, графа Коловрата; благодаря их влиянию, Фердинанд подписал декрет, которым белокриницким старообрядцам дозволялось открыть у себя архиерейскую кафедру. Таким образом, четырёхлетние хлопоты Павла заправленные ложью и обманом, увенчались, наконец, успехом. С такою приятною вестью в конце 1844 года отправлен был в Москву настоятель Белокриницкого монастыря, Геронтий. Его приняли, конечно, с живейшей радостию и в обеспечение будущей архиерейской кафедры посыпались со стороны раскольников самые щедрые пожертвования. Рогожское общество обязалось давать ежегодно двадцать четыре тысячи рублей, Рахмановы ассигновали двести тысяч, купец Волков – десять тысяч и проч. Словом, Геронтий уехал в Белую Криницу с обильным запасом денег и разных вещей.

Между тем в отсутствие Геронтия, Павел с Алимпием, выправив себе заграничные паспорты, отправились в славянские земли, чтобы собрать точный сведения, не обретаются-ли в сих землях епископы, соблюдающие „древнее“ благочестие. Но ожидания их не оправдались и они, спустя некоторое время, возвратились в Белую Криницу. После этого предварительного путешествия по славянским землям, Павел и Алимпий предпринимают великое странствие. Крайним пределом последнего служили – Ливан, Палестина и Египет, где, по мнению старообрядцев, пребывали сокровенно обитающие „древле-православные“ епископы. Впрочем, лично Павел не разделял этого мнения; у него был другой план – воспользоваться временем путешествия для отыскания такого из греко-восточных иерархов, который согласился-бы на предложение сделаться старообрядческим епископом чрез принятие его в сущем сане. Обстоятельства содействовали Павлу. При посредстве атамана некрасовцев Гончарова, он познакомился в Константинополе с Садык-пашой (паном Чайковским), который охотно предложил ему свои услуги, и для достижения цели посоветовал обратиться к живущим в Константинополе безместным архиереям. Для отвлечения подозрения относительно приезда белокриницких путников, Чайковский находил полезным для Павла и Алимпия, чтобы они уехали из Константинополя. Те так и поступили, тем более, что путешествие по востоку необходимо было совершить и ради успокоения старообрядцев.

В отсутствие Павла и Алимпия, их Константинопольские друзья, согласно обещанию, навели справки, на кого из безместных архиереев могут они рассчитывать, как на способного принять их предложения. Таких архиереев оказалось два: имя одного осталось неизвестным, а другой был Амвросий, Босно-сараевский митрополит, лишенный кафедры вследствие недоразумений с турецким правительством. Амвросий влачил в Константинополе самую жалкую жизнь среди унижений и лишений всякого рода, бедствуя тем сильнее, что имел при себе женатого сына, который также жил без всяких занятий. На предложение занять в Белой Кринице кафедру, сделанное Амвросию Павлом и Алимпием при посредстве серба Огняновича, тот отвечал отказом. Привыкший к неудачам, но настойчивый в достижении цели, Павел не смутился этим отказом и начал действовать на Амвросия чрез его сына Георгия. Последнему, особенно тяготившемуся своим стесненным положением, он обещал не малые житейские выгоды и счастливую перемену в его безотрадной жизни. План удался вполне. После долгих, колебаний и сомнений, Амвросий, уступая убеждениям, и просьбам сына, решился на противоканонический поступок самовольно удалиться из-под власти своего патриарха и занять белокриницкую кафедру. После этого, обе стороны заключили между собой формальный договор. Стародубцы обязались, при полном содержании Амвросия в монастыре, платить ему 500 червонцев в год, пока он будет жив, а сыну его Георгию купить в его собственность дом с двором и огородом. Амвросий, с своей стороны, дал обязательство поступить в раскол, учинить церковное присоединение, исполнять устав белокриницкого монастыря и поставить себе преемника. Условие это заключено было в апреле 1846 года, а в мае Амвросий уехал из Константинополя. Опасаясь быть узнанным, он перерядился в казацкое платье, но злая судьба, как будто нарочно, во время дороги, давала ему в спутники знавших его лиц, так что путешествие его представляло ряд самых неприятных приключений. Только с приездом в Вену Амвросий отдохнул и от пути, и от преследовавших его опасностей. Павел с Алимпием успел даже порадовать упавшего духом Амвросия, испросив ему, при посредстве своих друзей, аудиенцию у австрийского императора. После аудиенции Амвросий получил позволение отправиться в Белую Криницу, на место новой службы, куда и прибыль 12 октября 1846 года. Встречали Амвросия все белокриницкие старообрядцы торжественно, со свещами, пением, колокольным звоном и проч. Однако общее впечатление, вынесенное липованами из этой встречи было не в пользу прибывшего. Этому способствовало два обстоятельства: во 1-х, Амвросий преподавал благословение двумя руками, что считается у раскольников никонианским нововведением и, во 2-х, сын его Георгий и Огнянович пропели греческим напевом ис-полла-эти-деспота. Благословение двумя руками и пение непонятных липованам слов, произвели на них тяжелое впечатление.

Согласно договору, Амвросий должен был „учинять церковное присоединение“: Чтобы решить вопрос о его приеме в раскол, в Белой Кринице составлен был собор под председательством Геронтия. Павел и некоторые из старообрядцев стояли за прием по третьему чину, но большинство высказалось за прием вторым чином. Решено было принять Амвросия посредством миропомазания и только для приличия спросили его согласия. Находясь в безвыходном положении, Амвросий, конечно, дал свое согласие, но при этом, по рассказу самого Павла, заметил: „видно и ты, Павел, глупый“! Чин принятия митрополита в сущем сане совершился таким образом: Амвросий, стоя против царских дверей, велегласно, русским языком проклял все мнимые ереси, (чин проклятия ересей был написан для него Огняновичем греческими буквами по-русски, следовательно, Амвросий не понимал того, что читал), затем удалился с нарочно привезенным для того, беглым иеромонахом Иеронимом в алтарь для исповеди. Иероним, не знавший греческого языка, не мог исповедывать Амвросия, не понимавшего по русски, поэтому исповедь ограничилась только тем, что, по выражению очевидца, оба они „уповательно посмотрели друг на друга“. В алтаре-же Иероним помазал Амвросия простым маслом, „отверз царские врата и возгласил народу пристойное поздравление, объявляя достоинство митрополита“. Затем уже вышел из алтаря и сам Амвросий в полном архиерейском облачении и, взяв в руки дикирий и трикирий, стал осенять народ. День чиноприятия Амвросия был для липован большим праздником.

Согласно договору с Павлом, для упрочения старообрядческой иерархии, Амвросий должен был поставить себе преемника, наместника белокриницкой митрополии. Однако прежде этого, признано было необходимым посвятить некоторых лиц на низшие священные степени, так как при архиерейском богослужении в них чувствовался большой недостаток. Поэтому в диаконы посвящены были иноки Иосаф и Арсений, а в священники, возведенные потом в архимандриты, настоятель Геронтий и инок Евфросин. Затем приступлено было к выбору наместника митрополии. Кандидатами на эту должность назначены: настоятель Геронтий, казначей – инок Нифонт и старый белокриницкий дьяк Киприан Тимофеев. избрание совершено было посредством жребия. Павлу особенно желательно было видеть наместником своего друга Геронтия, но жребий пал на Тимофеева. Последний пострижен был в иночество с именем Кирилла, поспешно возведен в низшие степени и 6-го января 1847 г. торжественно рукоположен в епископа Майносского (Майнос, отдаленное некрасовское селение в Турции), наместника белокриницкой митрополии. Освящение воды совершали уже два архиерея, и белокриницкие старообрядцы праздновали этот день так-же торжественно, как и день вступления Амвросия в раскол.

Кроме Кирилла, Амвросий, согласно просьбе турецких раскольников – некрасовцев, рукоположил и для них епископа. В августе 1847 года некрасовцы прислали к Амвросию в Белую Криницу трех кандидатов: бывшего игумена Лаврентьевского монастыря, Аркадия Шапошникова для поставления в епископа, инока львовского скита, Аркадия Дорофеева (иначе Лысого) – во иеромонахи и инока Иакова (донец) – во иеродиакона. Однако Амвросий не рукоположил Шапошникова во епископа по той причине, что до поступления в монашество, он был женат на вдове, а вместо него посвятил Дорофеева, предназначавшегося для поставления во священника. Аркадий получил звание „епископа славского и всех прочих задунайских слобод“. Таким образом, с рукоположением Аркадия, существование белокриницкой иерархии было обеспечено.

Однако Амвросию недолго пришлось пожить в Белой Кринице. До русского правительства дошли слухи об учреждении белокриницкой раскольничьей иерархии. Эти слухи были подтверждены Геронтием, попавшим в руки власти, когда он возвращался в Буковину с большими пожертвованиями от русских старообрядцев. Тогда наше правительство потребовало у Австрии объяснений об учреждении в ее пределах архиерейской кафедры для русских старообрядцев. Вследствие этого Амвросий вызван был в Вену, где начались исследования о причинах его перехода в раскол, о действиях и намерениях учредителей раскольнической иерархии и пр. Наконец, по настоянию князя Меттерниха, определено было удалить Амвросия из Белой Криницы. Вскоре последовало и окончательное решение его судьбы: он был отправлен на постоянное безвыездное жительство в г. Цилль (Штирия). Белокриницкий монастырь велено было запечатать, что и приведено в исполнение в марте 1848 года.

Еще прежде определения судьбы Амвросия, Алимпий от лица всех буковинских старообрядцев стал хлопотать о возвращении его в Белую Криницу и об открытии Белокриницкого монастыря. Государственный переворот 1848 года, совершившийся в Австрийской империи, помог старообрядцам; хотя Амвросий и был удален, тем не менее новым правительством было признано законное существование раскольничьей митрополии в Буковине. Пользуясь такой льготой, старообрядцы открыли запечатанный монастырь и восстановили в нем все прежние порядки. Монастырь снова наполнился беглыми русскими раскольниками и, открыл сношения с Россией; по прежнему в нем стали отправляться все церковные службы и производились посвящения духовных лиц для старообрядцев во все места. В управление делами вступил теперь наместник белокриницкой митрополии Кирилл. Из предосторожности, чтобы не оскудела иерархия, что в виду появления холеры было возможно, а главное – из желания стать „белокриницким митрополитом и верховным властителем всех древлеправославных христиан“, Кирилл созвал „духовный собор“ и решил поставить нового епископа. Общим согласием избран был священноинок Онуфрий (Иванов) и вскоре рукоположен Кириллом во епископа Браиловского, с званием наместника митрополии.

Умножение и расширение славской „паствы“ требовало нового епископа для раскольников-некрасовцев. Пользуясь этим случаем, белокриницкие власти, чтобы оказать внимание Аркадию и вместе упрочить его зависимость от нового митрополита, решили возвести его в сан архиепископа и таким образом учредить в Славе архиепископию, а в епископа Майносского, место которого теперь было праздно, найти достойного кандидата. С этою целью епископ Онуфрий с иноком Павлом, снабженные доверительною грамоток. Кирилла, в 1850 году прибыли в Славский монастырь. Аркадий, конечно, не был против возведения его в сан архиепископа, поэтому к учреждению архиепископской кафедры препятствий не было. Однако будущего епископа нашли более удобным поставить не для Майноса, а для города Тульчи. Кандидатом на эту кафедру общим собранием раскольничьего духовенства и братии Славского монастыря избран был священноинок Алимпий (Вскринцев). 27 сентября в тульчинской церкви св. Иоанна Богослова, Аркадий, при участии Онуфрия, рукоположил Алимпия во епископа, а на следующий день в той-же церкви сам возведен был в сан архиепископа. Несколько позже (1854 г.) для молдо-влахийских раскольников поставлен особый епископ, с именем васлуйского (Васлуя – город в Молдавии). Этим епископом был Аркадий, родом из Саратова, человек полуграмотный, и фанатичный. В 1854 году, как известно, открылась война России с Турциею и русские войска стояли около Дуная. В виду этого, турецкое правительство предложило некрасовцам удалиться подальше от места военных действий. Некоторые из них не обнаружили большой готовности к переселению, другие-же изъявили на это согласие. Тогда, чтобы переселенцы во время странствия не остались без высшего духовного пастыря, Аркадий решился поставить для них особого архиерея с названием, епископа странствующих христиан“. Таким епископом был Аркадий (Шапошников), тот самый, которому Амвросий отказал в посвящении за то, что он женат был на вдове. За свою бороду он прозван был раскольниками „брадатым“ а по уму слыл у них „дюжесловесным и многоначитанным“.

Русские старообрядцы, боясь за участь Белой Криницы, которая, в виду венгерской компании 1848 г., находилась в большой опасности, постарались и для себя приобрести епископа. Рахмановы подготовляли для этого своего кандидата – Дионисия Рахманова, но ему не удалось получить епископства. Первым русским старообрядческим архиереем был мещанин Стефан Жиров. В Москве он содержал постоялый двор и занимался извозом и торговлею беглых попов. Рассказывают, что, едучи однажды с таким товаром и заметив у ехавшего с ним попа Егора много денег, Жиров напоил его пьяным и утопил в Днепре, а деньги взял себе и убежал в Белую Криницу, не побоявшись даже неспокойного военного времени. Здесь он был пострижен в монашество с именем Софрония и рукоположен в епископа симбирского, с правом посвящать священников для всех русских старообрядцев (1849 г.). С прибытием в Россию, Софроний сразу обложил податью поставленных им попов, и посвящал не иначе, как за деньги. В виду этого, московские старообрядцы стали добиваться, чтобы он удалился в свою епархию – Симбирск, а себе стали искать кандидата во епископы.

Но прежде, чем они успели сделать это, в Белой Кринице сам собою явился искатель епископского звания – некто Андрей Шутов. Родился он в православном семействе, потом принял беспоповство и состоял в должности казначея Преображенского кладбища. Оставив эту должность Шутов постригся в монашество с именем Антония и удалился в прусские скиты, откуда уже проник в Белую Криницу. Павел белокриницкий видел в Антонии человека очень пригодного для епископства, полагая, что когда он, бывший беспоповец, явится в Россию епископом, то успеет привлечь в поповство многих беспоповцев. Поэтому Антоний, принявши поповство, был произведен Кириллом „во епископа граду Владимиру“ и отправлен в Россию.

Появление его в Москве было встречено раскольниками с большою радостию. Совершенно с другими чувствами встретил Антония Софроний, с которым первому пришлось выдержать упорную борьбу. Зная, что заведывание делами московских старообрядцев, а с ними и все доходы должны перейти к Антонию. Софроний ни за что не хотел уступать ему управления и даже не хотел иметь с ним церковного общения. Услышав об этом, митрополит Кирилл предписал Софронию, чтобы он был в единении и братской любви с Антонием и жил в Симбирске. Софроний мало внимал внушению митрополита и продолжал своевольничать. Кирилл снова прислал ему увещание. Но и это не помогло: Софроний не только продолжал враждовать против Антония, но даже писал оскорбительные письма в Белую Криницу. Мало того, он задумал основать в России отдельную и независимую от белокриницкой митрополии иерархию и для этого удалился на Урал. Здесь казака Якова Бреднева он посвятил во епископа с именем Иосифа и с поставленным им-же раньше епископом Виталием возвел его в патриарха московского и всея России. Эта курьезная церемония поставления и возведения Софронием и Виталием в сан патриарха Иакова совершена была в одном женском ските, в присутствии только двух инокинь, из которых одна клиросом правила, а другая кадило подавала, и свечу выносила. Кроме того, Софроний возвел себя в митрополита казанского, а Виталию присвоил титло митрополита новгородского, щедро везде раздавая низшие священные степени. Чтобы положить конец таким беззакониям, Антоний издал против Софрония окружное послание, заставившее его принести покаяние „священному собору“. Последний уничтожил мнимого патриарха, а также митрополичьи титла Софрония и Виталия и только из милости оставил первому звание епископа без епархии. Кирилл посмотрел строже на деяния Софрония и лишил его епископского сана.

Впрочем, не лучше оказался и епископ Антоний, встреченный московскими старообрядцами с радостию. С самого начала своего епископствования, он обнаружил требования не согласные с общим духом поповщины и отличающиеся характером беспоповщины. Так, напр., он строго воспретил попам приносить на литургию просфору за царя, а за непослушание подвергал запрещению. Кроме того, в чине принятия от ересей он требовал признания Аввакума, Лазаря, Никиты и др. расколовождей святыми страстотерпцами и исповедниками. Оба эти требования производили немалое смущение. Но еще большее смущение и соблазн породили властолюбивые притязания Антония. Пользуясь правом пребывания в Москве и управления церковными делами всех русских старообрядцев, он возмечтал о себе слишком много и стал поступать со всеми дерзко и своевольно. Мало того, в 1860 году он стал писаться архиепископом московским и всея России. Из-за таких стремлений Антония в старообрядческой иерархии начались большие неудовольствия и нестроения. Против Антония вооружился Пафнутий (Шикин) казанский и стал обличать его своевольство и честолюбие. Антоний отвечал клеветами на Пафнутия и даже лично оскорбил его. Последний обратился к защите светской власти; за это Антоний подверг его запрещению и извержению из сана. Сторону обиженного Пафнутия приняла большая часть старообрядцев, которая потребовала совершенного удаления Антония из Москвы. В 1861 году составлен был собор, на котором Антоний отказался от титла архиепископа московского и от самого пребывания в Москве. Собор принял его отказ, но нашел нужным, чтобы он утвержден был Кириллом, для чего все дело отправлено было в Белую Криницу. Узнав о беспорядках в Москве, Кирилл отправил туда, для разбора дела Антония, своего наместника Онуфрия. Онуфрий составил в Москве собор, который постановил удалить Антония в Владимирскую губернию, с оставлением за ним титла архиепископа владимирского, а на его место избрать другого епископа. Кандидатом в Москву избран был епископ саратовский Афанасий, которому и предложено было занять место. Но Афанасий, как закоренелый раскольник, предъявил такие строгие требования относительно уставов и обычаев „житейских“, что даже сами члены собора нашли их неисполнимыми на деле. После этого предложение Афанасию не было повторено, но не состоялся также и выбор нового кандидата, так что во главе управления церковными делами в Москве остался временно наместник Онуфрий.

Во время пребывания в Москве Онуфрия, приехал сюда житель Стародубья Иларион Егоров, происходивший из фамилии Кабановых: и называвший себя Ксеносом. Он принадлежал к дьяконову согласию и пользовался между старообрядцами славой, как большой начетчик и человек строгой аскетической жизни. Цель его приезда в Москву состояла в том, чтобы принести находящимся здесь епископам жалобу, что многие из поповцев не только мирян, но и священников, заражены лжеучениями беспоповства. В большинстве поповцев, действительно, господствовали (и господствуют) многие беспоповщинские понятия, заимствованные ими, впрочем, не от беспоповцев, а унаследованные от первоучителей раскола. С появлением австрийского священства, беспоповцы более, чем когда-либо, стали указывать на эти беспоповщинские мнения и вытекавшие из них противоречия в учении поповцев, действуя для этого не только устно, но и письменно. Были составлены целые тетради, в которых доказывалась незаконность австрийского священства, его не „христопреданность“, ибо, если антихрист истребил „христопреданное священство“, то, значит, его не может быть и между старообрядцами, а потому и австрийское священство не есть священство Христово. Действительно, проповедуя, что греко-российская церковь верует в антихриста и принимая от сей церкви беглых попов, а потом и беглого митрополита, поповцы впали в явное противоречие. Иларион Егоров, при своем светлом уме, более других видел это противоречие и задался целью, во чтобы то ни стало, оградить австрийское согласие от подобных мыслей и защитить от них новое священство. В виду этого он просил Онуфрия и других епископов опровергнуть книжки, распространяемые беспоповцами, изданием особого окружного послания. Епископы сначала не соглашались на такую меру, но потом уступили Егорову и даже ему самому поручили составить послание. Егоров с охотою исполнил поручение и „Окружное послание св. соборные, апостольские, древле-православно-кафолические церкви“, за подписью четырех епископов, многих священников и мирян, от имени духовного совета, издано было для всеобщего руководства (1862 г.). Содержание его следующее. Представив критический разбор десяти беспоповщинских тетрадок, автор излагает положительное учение, что истинное священство Христово и приношение бескровной жертвы пребудет до дня судного, что это священство находится в церкви великороссийской и греческой, следовательно, и у старообрядцев, так как источник священства заимствован ими от греков. Развивая частнее высказанный взгляд на православную греко-российскую церковь, автор говорить об обрядах, содержимых ею после патр. Никона, – об имени Иисус, о кресте четвероконечном, евхаристии, молитве за царя, лице и времени пришествия антихриста и пр. По своему характеру суждения об этих предметах весьма близки к учению православной церкви. И, вообще, составитель послания не мог не сознаться, что греко-российская церковь нисколько не отступила от чистоты православия. Поэтому, чтобы оправдать отделившихся от нее раскольников, Ксенос говорит, что это разделение произошло из-за клятв собора 1667 года и порицаний в полемических книгах на старые обряды. Но известно, что клятвы собора были не причиною, а следствием раскола, порицания-же относятся не к „старым обрядам“ самим по себе, но к хулителям исправленных обрядов, яко-бы еретических. Представляя, таким образом греко-российскую церковь православной, а отделение от нее раскольников беспричинным, окружное послание обнаруживало этим свою внутреннюю непоследовательность и не обещало достигнуть той цели, какую преследовал Ксенос. Напротив, вместо ограждения австрийского согласия и защиты его священства, послание в самом австрийском согласии положило начало большим волнениям и спорам.

На раскольников умеренных и благоразумных Окружное Послание произвело приятное впечатление и расположило их в свою пользу; но более фанатичные из старообрядцев, возмущаясь уступками Послания в пользу православной церкви, видели в нем подрыв расколу и остались недовольны им. Прежде других, выразили свой протест против Послания старообрядцы г. Калуги, куда заехал Ксенос на возвратном пути из Москвы. Они говорили, что с принятием Послания, между старообрядцами и православными не будет уже никакого различия. В Стародубье, по предъявлении тамошним старообрядцам Послания, самым сильным противником его выступил поп Григорий, из посада Добрянки, который в противодействие Ксеносу возбуждал старообрядцев, рассылая письма в Москву и другие места. К партии недовольных, которая росла и умножалась по мере того, как в народе распространились невыгодные толки о Послании, пристал также известный епископ Софроний. Разъезжая по разным местам России, он везде называл Окружное Послание ересью, нововведением, предательством великороссийской церкви и успел возбудить весьма многих против Послания. Таким образом, с появлением Послания в Австрийском согласии ясно обозначаются две партии: одна, защищавшая Послание, а оттого получившая название окружников, и другая, недовольная им, желавшая остаться верной прежнему учению, иначе партия противоокружников.

В Москве, куда приехал Софроний, партия противоокружников просила его отправиться в Белую Криницу и пригласить самого Кирилла для успокоения волнующихся старообрядцев. Кирилл не заставил долго убеждать себя и в начале 1863 года, несмотря на преклонность своих лет, отправился в Москву. Здесь, сгруппировав около себя противоокружников, Кирилл начал действовать в ущерб защитникам Послания. А чтобы ему не мешали епископы, подписавшие Послание, он устранил от управления церковными делами Антония, а своему наместнику Онуфрию предписал возвратиться в Белую Криницу. Окончив эти предварительные подготовления, Кирилл издал затем грамоту, под названием: „Объявление об уничтожении Окружного Послания“. Под грамотой, кроме Кирилла, подписались: Антоний, Софроний и другие. Изданием этого первого акта об уничтожении Окружного Послания и начинается в австрийской иерархии и во всем старообрядчестве, принявшем эту иерархию, открытое великое разделение окружников и противоокружников, начавших между собою ожесточенную борьбу и осыпавших друг друга проклятиями. Грамота Кирилла вызвала решительное противодействие ей со стороны окружников. Сам Ксенос составил обширное сочинение – „Омышление“ – в котором подробно рассмотрел и опровергнул грамоту Кирилла. Потом окружники снарядили посольство к Амвросию и Кириллу, которых убедили уничтожить „уничтожение“ и напротив издать подтверждение Окружного Послания. Успех защитников Послания возбудил новую усиленную деятельность против них противоокружников, которые также снарядили посольство к Кириллу и снова привлекли его на свою сторону. С этих пор Кирилл переходил то на одну, то на другую сторону, смотря по тому, куда перетянет вес полученного им золота. После уничтожения Послания Кириллом, важнейшим его действием в пользу противоокружников было поставление для этих последних особого епископа в Москву. Кандидатом в сан епископа для противоокружников избран был полуграмотный крестьянин деревни Иванищева (Моск. губ.) Афанасий Климов, незадолго перед тем постриженный в монахи с именем Антония. Уладить дело поставления взялся противоокружник Крючков, с которым Антоний и отправился в Белую Криницу. Кирилл за „довольны сребренники“ согласился поставить Антония и уже рукоположил его в диакона. Но тут нашлись люди, решившиеся воспрепятствовать посвящению Антония в дальнейшие церковный степени. Чтобы докончить посвящение, Кирилл принужден был уехать в селение Соколинцы (близь молдавской границы), где и поставил Антония сначала во священника, а потом и во епископа „богоспасаемого града Москвы“. Поставление Антония по своим последствиям было самым гибельным для раскольников событием в истории борьбы защитников и противников Окружного Послания. С своим епископом, противоокружники без особенных затруднений могли окончательно отделиться от окружников. Действительно, теперь и сама австрийская иерархия распалась на два отдельные согласия – окружническое и противрокружническое. Епископы-окружники в поставлении Антония 2-го видели „конечное раздрание“ церкви и горько жаловались за это на „слабоумного“ Кирилла. Разделение австрийской иерархии обнаружилось, прежде всего, во взаимной вражде между Антонием Шутовым и Антонием вторым.

Еще при самом издании Послания, Антоний (Шутов) был против него, и потому не вдруг подписался, а после значительного сопротивления. Он подписал тогда не по убеждению, а по просьбе Ксеноса и из желания расположить в свою пользу архиереев, голос которых на предстоявшем избрании московского архиепископа ему был необходим. Действительно, когда, немного спустя, митрополит Кирилл издал грамоту об уничтожении Послания, Антоний, чтобы загладить свой, поступок и задобрить своих противников, первый отказался от Послания и подписал акт об уничтожении его. Это была первая попытка Антония приобрести мир с противоокружниками ценою Окружного Послания. Несколько позже он повторил ее. Как только стало известно, что противоокружники задумали поставить себе нового епископа в Москву, Антоний, желая остаться на московском престоле и предполагая, что препятствием для этого служит Окружное Послание, решился вторично пожертвовать последним. В 1864 году он издал „Объявление попечителям рогожского кладбища и всем православным христианам“, которым подтверждал уничтожение Окружного Послания. Но, как известно, этой новой изменой Антоний не достиг цели; противоокружники все-таки поставили себе епископа. Говоря вообще, многократный попытки Антония кончались всякий раз неудачей, разбиваясь о непреклонность противоокружников, не сдававшихся ни на какие уступки. С другой стороны, такое поведение Антония возбуждало сильное неудовольствие в среде искренних окружников и внесло распри и неурядицы в среду самой окружнической партии. Так, поведение Антония было причиной продолжительной борьбы его с Пафнутием казанским, представителем партии окружников, который в длинных записках подробно исчислял заблуждения и проступки Антония. Антоний старался оправдываться, но Пафнутий и на его оправдания писал возобличения. В этой соблазнительной борьбе приняли участие и старообрядцы, старавшиеся примирить своих владык, но стараниям их не пришлось осуществиться. Преемнике Антония Шутова Савватий (Левшин) поставлен в епископа тобольского Пафнутием казанским в 1862 году. В Тобольска он архиерействовал не долго, был судим за присвоение епископства отрекся от него и жил в Туле. Об его отречении, за которое он, по 62 апостольскому правилу, подлежал извержению из сана, было известно раскольникам; но Антоний, по снисхождению, только запретил ему священнодействовать. По смерти Антония, „собором российских древлеправославных епископов“, Савватий избран был на его место и тем-же Пафнутием возведен в архиепископа московского. Савватий человек бесхарактерный, весьма ограниченного ума и не начитанный, только большой охотник до архиерейских служений. Как получивший поставление от окружника, он, казалось, должен-бы быть большим поборником Окружного Послания. На самом-же деле, не имея никаких твердых убеждений, Савватий с окружниками – окружник, с неокружниками – неокружник. Впрочем, в 1884 году Савватий и Духовный Совет решились на примирение противоокружников через подтверждение формального уничтожения Окружного Послания, с чем согласился даже и Пафнутий казанский. Для этого от лица Духовного Совета издано было „объявление“, но противоокружники этой позорной уступчивостью Духовного Совета вовсе не убедились и остаются по прежнему в полном отделении от окружников, даже и предающих Окружное Послание уничтожению. С другой стороны, такие действия Совета возбудили неудовольствие и ропот среди искренних окружников, во главе которых, по смерти Ксеноса, стал ученик его – Балтский епископ Сильвестр. Последний, по поводу изданного в 1884 году подтверждения уничтожения Окружного Послания, вошел в столкновение с Савватием и с Духовным Советом, и своим решительным протестом остановил дальнейшее движение примирения партий на основании уничтожения Послания. В последнее время Сильвестр приобрел себе союзника в лице Паисия Саратовского.

Во главе епископов-противоокружников стоит Иосиф Нижегородский, который поставлен Антонием 2-м, родоначальником противоокружнической иерархии. Оставшись после Антония единственным епископом у противоокружников, Иосиф старался занять место Антония. Но старания его не увенчались успехом, с одной стороны, потому, что Иосиф не отличается воздержностью жизни и подвержен некоторым греховным слабостям, известным большинству старообрядцев, с другой – потому, что он рассорился с поставленным им же на Балтскую епархию епископом Кириллом. Этот Кирилл, по вражде к Иосифу, поставил в Москву особого епископа Пафнутия. Разочаровавшись в своих происках и не желая, чтобы ставленник Кирилла был на московском престоле, Иосиф, не признав ни Кирилла, ни Пафнутия, сам поставил в Москву другого епископа – Иова. Но Иов, вопреки ожиданиям Иосифа, вошел в соглашение с Кириллом и Пафнутием: последний даже уступил Иову московскую кафедру, а сам принял в управление епархию Саратовскую, Иосиф, считающий себя главою всех противоокружнических епископов, как единственный ставленник Антония, не признал эти распоряжения законными и произнес проклятие на Кирилла, Иова и Пафнутия. В свою очередь, эти последние, после долгих стараний склонить Иосифа к примирению, на своем соборе (1885 г.) подвергли его извержению из сана. Иосиф, конечно, не подчинился их суду: таким образом, противоокружническая иерархия распалась на две половины. Кроме единомышленного Иосифу (умершего уже) Тарасия Калужского, на его стороне находится поставленный им епископ Симеон, названный, как-бы в укор Кириллу, епископом Балтским и всея Бессарабии, викарий Иосифа Смарагд и много противоокружников. К партии-же Кирилла принадлежать: Иов московский, Пафнутий саратовский, Макарий хорепископ села Великого (Нижегородск. губ.) и много других его сторонников.

Меры против раскола, предпринятые в XVII в.–Меры, предпринятые в первой половине XVIII в.–Меры, предпринятые во второй половине XVIII в.–Меры, предпринятые в первой четверти XIX в.–Меры, предпринятые со времени императора Николая.

Много зла причинено расколом и Церкви, и обществу, но без сомнения, это зло было-бы еще больше, если-бы гражданская и церковная власти не употребляли всех мер к его уврачеванию. Меры государства и Церкви начались с поры возникновения раскола и непрерывно продолжаются до настоящего времени, изменяясь и разнообразясь, смотря по ходу обстоятельств и по духу самого раскола.

В царствование Алексея Михайловича против раскольников не было издано общего распоряжения, однако тех из первых раскольников, которые, после наставлений и убеждений со стороны духовенства, не только не покаялись, но дерзко продолжали хулить, св. Церковь, животворящий крест Господень, пречистые Христовы Тайны и прочие св. таинства, – он одних „во оземствовании посла и в темницы заточи, а иных хульников, – по действовавшему тогда уложению, – повеле огню предати за нестерпимые их богомерзкие хулы“. Первое распоряжение гражданского правительства, направленное против всех раскольников – был указ 1685 г., изданный после стрелецких волнений царевной Софьей. 12 статей этого указа отличаются необыкновенною строгостию к последователям „древнего благочестия“ и касаются не только гражданского положения и всего благосостояния, но и частной жизни приверженцев церковной старины. Как из этих строгих статей⁴, так и из последующих распоряжений против раскольников видно, что задачею правительства в XVII в. было совершенно искоренить раскол. Постановления власти направлены были к тому, чтобы пресечь распространение раскола и искоренить его в самом основании, для чего предписывалось ловить расколоучителей. Эта обязанность возлагалась как на духовных властей, так и на светских. Так, новгородскому митрополиту Корнилию велено было „повсеместно сыскивать, ловить раскольников и представлять в приказ духовных дел для увещания“. Воеводы тоже обязаны были следить за раскольниками и отыскивать их. Даже, независимо от местных воевод, само правительство набирало команды и отправляло их для поимки раскольников. Кроме того, указывать раскольников и представлять их начальству обязаны были сотские, десятские и пр. Пойманных раскольников духовная власть должна была увещавать и упорных предавать гражданскому суду. Но так как раскол мог сообщаться и чрез простое столкновение или сожитие, то правительство, требовало, чтобы православные прервали все сношения с раскольниками, не говорили даже с ними, в особенности о вере. Все эти меры в качестве положительного закона действовали до 1714 года, когда раскольники обложены были двойным подушным окладом и за ними признавались права гражданского существования.

Постановления церковной власти в XVII в. также имеют характер мер, направленных или лично против раскольников, или вообще к ограждению православных от раскольнической пропаганды. Это видно из постановлений Большего Московского Собора и собора 1681 года. Первый, окончательно осудивши раскол, указал следующие меры против раскола: а) написал соборное повеление и завещание, в котором, с одной стороны, убеждал всех православных, в особенности пастырей, беспрекословно повиноваться св. Церкви и следовать новоисправленным книгам, а с другой – изрек анафему на непокорников Церкви и последователей раскола; б) одобрил для всеобщего употребления в России книгу „Жезл правления“, в которой подробно опровергнуты челобитные двух главных расколовождей – попов Лазаря и Никиты, или, точнее, опровергнуты самые основные положения раскола и, наконец, в) определил, на основании древних примеров вселенской Церкви, подвергать еретиков и раскольников не только суду и наказанию церковному, но и гражданскому.

Затем, успехи раскола в отдаленных городах и местностях, возраставшая после усмирения соловецкого мятежа, вызвали новый собор в Москве, под председательством патриарха Иоакима (1681 г.). На этом соборе состоялись следующие постановления относительно раскола. Решено было открыть новые епархии в тех местах, где раскольники, за дальним расстоянием от епархиальных архиереев, легко укрывались от правительственного надзора и распространяли свое лжеучение. Возобновлено также определение собора 1667 года, по которому нераскаянных и противящихся св. Церкви раскольников должно было отсылать к гражданскому суду для наказания, а воеводам и приказным людям предписывалось оказывать полное содействие церковной власти по делам раскольническим; вотчинники, помещики и прикащики обязывались внимательно следить за раскольниками и объявлять об них местным архиереям. Далее, так как расколоучители, скрываясь от правительства, устраивали в лесах скиты и монастыри, куда привлекали простолюдинов, то собор определил, чтобы впредь строения подобных пустынь не допускать, построенные упразднить, а где около них образовались поселения, там строить приходские церкви. Затем, в виду того, что раскольники, распространяя свои лжеучения, занимались продажею разных тетрадей, листов и столбцов с выписками будто-бы из священного писания, а на самом деле с изложением своих заблуждений, определено было преследовать подобных продавцов. Наконец, собор определил отбирать на печатный двор книги старых изданий, а вместо их бесплатно выдавать книги новоисправленные. Кроме средств и способов к ослаблению раскола, указываемых соборами, меры против раскола предпринимались и в частной деятельности русских архипастырей. Так, напр., патриарх Иоаким в 1682 году составил и издал целую книгу – Увет духовный; эта книга не только для своего времени была одним из лучших средств для противодействия расколу и охранения чистоты православия, но даже и в наши дни она не утратила своего значения.

Характер мер, предпринятых гражданским правительством против раскола в первой половине XVIII века обусловливался, с одной стороны, действиями самих раскольников, а с другой – взглядом на последних императора Петра Великого. Известно, что реформы его встречены были почти общим несочувствием людей старого времени, доходившим у некоторых до явной вражды. Отношение же к реформам раскольников выражалось в самой резкой форме: все действия Петра они толковали применительно к истинным и ложным сказаниям о признаках антихриста, а некоторые изуверы покушались даже умертвить царя. Естественно, что подобные явления должны были вызывать со стороны правительства самые жестокие меры против раскольников. Но при этом нельзя не заметить в царствование импер. Петра совершенно новой черты в отношениях государства к расколу. Во всех указах против раскольников причиною преследований раскола везде выставляется не религиозная его виновность, а только противогосударственный характер. Собирая все русские силы на общую работу, Петр В. видел, как невыгодно для себя поступало доселе государство, объявляя раскол непозволенной сектой, и отказываясь чрез это от множества служилых и тяглых сил, которые стали прятаться от него в лесах и уходить за границу. Поэтому раскольникам в первый раз теперь дано было право гражданства с обязательством нести для государства службу и платежи. Прежде всего, чтобы привести в известность число раскольников, повелено было переписать их и обложить двойным окладом. Распоряжение это сделано было в 1714 году и затем неоднократно подтверждалось в последствии. Кроме того, чтобы раскольники могли быть для всех и всегда видимы, определено было носить им особенное старинное платье, вышедшее из употребления. Двойным окладом правительство хотело вознаградить государственную потерю других услуг со стороны раскольников, а особым покроем платья – предохранить православных от возможности сближения с ними и увлечения их лжеучением. Эта система с некоторыми частными изменениями существовала во все время царствования Петра Великого и его преемников до Екатерины II. Из изданных в это время узаконений относительно раскола более выдающимися были следующие.

Так как большинство раскольников не хотело воспользоваться предоставляемыми им правами и записаться в двойной оклад, то таких велено было предавать суду, со взысканием с них за прошедшее время двойной подати, или отсылать в каторгу. За право носить бороду, которую раскольники не соглашались брить, положена была особая подать. Строго запрещено было раскольникам совращать в раскол своих домашних, распространять его между православными, строить свои скиты, венчаться тайно, не у пастырей церкви, нести общественные должности и проч.

Православные священники обязаны были вести в своих приходах точные исповедные книги и списки раскольников, а также совершать для них церковные требы по чинам православным; за утайку раскольников они лишались места, а за отправление священнодействий по раскольническому обряду, лишались священства и были предаваемы суду гражданскому. Дети от браков раскольников с православными получали крещение в православной церкви и восприемниками их могли быть только православные: в то-же время родители обязывались подпиской не совращать своих детей в раскол. Гражданские власти должны были, под опасением суда, представлять раскольников к духовному начальству, по его требованиям, и приводить в исполнение меры против раскола, положенные законом. Обращающееся из раскола в православие освобождались от двойного оклада, от взыскания недоимок, от взноса за право носить бороду, получали различные вспомоществования и пр.

В мерах власти церковной, предпринятых относительно раскольников в первой половине XVIII в., замечается усиление просветительной и миссионерской деятельности против раскола. В этом направлении действует, с одной стороны, св. синод со времени своего учреждения, а с другой – отдельные лица. Так, в 1722 г. св. синод издал воззвание к раскольникам, которым приглашал их являться без боязни в св. синод для кротких собеседований о предметах несогласия и назначил для этого разные сроки, смотря по расстоянию желавших явиться. В том-же году издано было „объявление с увещанием“, направленное к убеждению тех раскольников, которые охотнее соглашались терпеть всякие наказания, чем остричь себе волосы и переменить одежду.

Из отдельных лиц, выступивших в миссионерской деятельности против раскольников, замечателен св. Димитрий, митрополит Ростовский. Будучи назначен на ростовскую кафедру (1702 г.), он нашел в своей епархии весьма много раскольников, выходивших из глубины брынских лесов. Движимый ревностию по вере, он стал заниматься изучением раскола, частию лично знакомясь с ним во время своих поездок по епархии, частию чрез доверенных лиц. При самом прибытии его на епархию, он встречен был вопросами о бритье бороды, за которую многие фанатики изъявляли готовность пожертвовать головою. „Голова не отрастёт, когда ее снимут, – отвечал святитель, – а борода отрастет, так уже лучше пожертвовать бородою“. Опровергая заблуждение раскольников, будто-бы чрез бритье бороды искажается образ Божий в человеке, св. Димитрий написал „Рассуждение об образе Божии и подобии в человеце“. Другое несравненно большее сочинение – плод изучения святителем раскола в пределах ростовских и ярославских, носит название „Розыск о раскольнической брынской вере“. Сочинение это направлено, вообще, против раскола и разделяется на три части: в первой доказывается, что вера раскольников неправа; во второй – что учение их душевредно и, в третьей – что дела их не богоугодны. Неправость веры раскольников доказывается разъяснением, что вера есть то, чего нельзя видеть или осязать, а между тем вера раскольников заключается в предметах видимых, в обрядах. Душевредность учения раскольников св. Димитрий доказывает тем, что оно проповедуется ложными учителями и само исполнено лжи, а небогоугодность дел их – тем, что вне церкви и внешние подвиги раскольников не принесут пользы, и что эти подвиги лицемерны. При этом указаны и дурные дела, каковы самосожигательства, запощивания и развратная жизнь раскольников. Из обрядовых вопросов в „Розыске“ рассматриваются вопросы: о кресте, о сложении перстов, об имени Иисус и пр. Эту книгу св. Димитрий составил в пособие священникам своей епархии и успел разослать ее незадолго пред своею, смертию (1709 г.).

В то время, как св. Димитрий Ростовский подвизался в борьбе с раскольниками своей епархии, в пределах нижегородских в той-же деятельности выступил Питирим. Питирим, в мире Петр, происходил из людей посадских и в детстве был раскольником. Чувствуя расположение к отшельнической жизни, он отправился на Ветку и там пострижен был в монашество, но вскоре возвратился на родину, принял православие и явился грозным обличителем раскольников. В Переяславском Никольском монастыре он поставлен был строителем и сделался известным императору Петру. Узнав Питирима и оценив его способности, Петр Великий особым указом поручил ему заняться обращением раскольников в нижегородской области. Питирим с ревностию принялся за святое дело, обходил жилища и скиты раскольников, проникал в леса и пустыни, везде кротко беседуя с ними и наставляя их. На Керженце, вблизи раскольнических скитов, он основал Успенский монастырь, в котором сам был первым архимандритом и из которого впоследствии вышло много деятелей против раскола, как напр., Аврамий, Неофит, Андроник и др. В 1716 году Питирим предложил раскольникам дьяконова согласия 130 вопросов с тою целью, чтобы, они дали на них ответы. Изъявив на это согласие и в свою очередь прислав Питириму 240 вопросов, дьяконовцы своими ответами медлили три года, будучи не в силах написать их. Из такого неловкого положения выручил их Андрей Денисов, который „соорудить оные чиноответствия“, за что получил „несколько на скудость пустынную пенязей награждения“ (сто тогдашних рублей, по устному преданию, существующему у раскольников). Сии „чиноответствия“, составленные дьяконовцам на Выге, известны под именем „Керженских ответов“. Получив эти последние, Питирим, возведенный уже тогда в сан епископа нижегородского, назначил в селе Пафнутьеве (балахн. уезда) беседу с представителями диаконова согласия касательно их ответов. Беседа происходила всенародно, в присутствии православных и раскольников, собравшихся в большом числе. Торжество православия на этой беседе было полное: представители дьяконова согласия поверглись к стопам святителя и со слезами умоляли не испытывать их, потому что они не в состоянии отвечать. При этом они подали преосвященному Питириму прошение, в котором сознавались, что, прочитав (присланные раньше) его ответы, они увидели свою неправду и свои ответы считают ни во что. Убежденные Питиримом старец Варсонофий и дьякон Александр присоединились к православной церкви; последний, однако, сделал это не искренно и был казнен, как клятвопреступник и оскорбитель власти.

Ответы Питирима на 240 вопросов дьяконовцев изданы в 1721 году под именем „Пращицы“. Содержание Пращицы так же разнообразно, как и вопросы раскольников: начиная с веры и предания веры, в ней решаются вопросы самого различного характера. Между ними преимущественное внимание обращено на рассмотрение обрядовых разностей, каковы: о кресте, о перстосложении, количестве просфор на проскомидии и пр. После ответов помещено „Соборное деяние на еретика армянина монаха Мартина“, на которое автор „Пращицы“ часто ссылается, но которое впоследствии оказалось подложным. После издания „Пращицы“ для всеобщего употребления, пр. Питирим не переставал до самой смерти (1738 г.) ревностно проповедывать среди раскольников и возвращать их в лоно православной церкви.

Успех действий преосвященного Питирима на Керженце подал Петру Великому, мысль отправить миссионера к раскольникам выгорецким. Согласно указу императора, св. синод для собеседования с раскольниками на месте их жительства, послал на Выг иеромонаха Неофита, одного из учеников Питирима, а гражданскому начальству Петрозаводска было предписано оказывать миссионеру нужное пособие. Самому Неофиту относительно его действования дана была св. синодом подробная инструкция. Согласно этой инструкции, Неофит должен был вести свои собеседования в присутствии местного духовенства, светских властей и народа – православных, раскольников и колеблющихся; содержание разглагольствий он должен был записывать и, по скреплении их своею подписью и подписями расколоучителей, представлять в св. синод; при увещаниях должен поступать „умеренно и усмотрительно“, не употреблять никакой жестокости даже с непокорными, а дерзких и наглых поручать останавливать и умерять гражданскому начальству. Очевидно, правила, данные Неофиту, как-бы в соответствие прежним милостивым отношениям Петра Великого к выговцам, имея в виду наставление и вразумление заблудших, отличаются духом снисхождения и кротости. Инструкция устраняет всякую жестокость, принуждение, содействие гражданской власти, предоставляет раскольникам свободу действовать на разглагольствиях, словом, требует вести дело мирно и полюбовно „единственно достоверного ради свидетельства, которого-б никто пороковать не мог“. С прибытием в Петрозаводск, Неофит написал выговцам 106 вопросов. Предлагая эти вопросы, Неофит, очевидно, имел в виду ответы краткие, на основании которых можно было-бы уже обстоятельно рассуждать при устных собеседованиях. Выговцы поняли дело иначе: они стали писать ответы, а на разглагольствия не являлись. Настойчивые приглашения Неофита, наконец, вынудили их прислать на собеседование двух выговцев, которые своими прениями ясно показали, что раскольники не желают слышать голоса убеждения. Спустя семь месяцев после предложения вопросов, на них присланы были „Поморские ответы“ в виде огромной книги, составленной братьями Денисовыми, По содержанию своему „Поморские ответы“ представляют изложение причин отделения от церкви раскольников и учение поморцев. В своих ответах Денисовы поместили все, что в продолжении многих лет успели собрать и измыслить в защиту беспоповства и в укоризну православной церкви, не стыдясь повторять то, что уже не раз было опровергнуто. Отправив Неофиту свои ответы, Денисовы приказали выборным уклоняться от устных прений и более ссылаться на книгу. Выборные выговцы так и делали: при разглагольствиях они постоянно ссылались на свои письменные ответы и требовали только их чтения. Неофит видел, что вести подобные состязания с раскольниками совершенно бесполезно и потому возвратился в Петербург. С прибытием Неофита, св. синод поручил архиепископу тверскому Феофилакту написать обличение на „Поморские ответы“. Преосвященный Феофилакт поспешил исполнить поручение св. синода и вскоре явилась книга, под заглавием „Обличение неправды раскольнические, показанные, во ответах выгоцких пустосвятов...“. В этом сочинении опровергается собственно ответ на 50-й вопрос Неофита, так как в этом ответе в 28-ми статьях исчислены все мнимые новины и ереси православной церкви, ради которых раскольники отделились от ней. Здесь говорится о перстосложении, о кресте, об аллилуйи, об имени Иисус, о молитве Иисусове, о разных изменениях и отложениях в чинах и пр. Сочинение это долго оставалось в рукописи и только в 1745 г., пересмотренное ярославским митрополитом Арсением Мацеевичем, издано было в свет под означенным заглавием.

Во второй половине XVIII в. распоряжения правительства относительно раскола в значительной степени изменяют свой характер. Прошедшая столетняя борьба с расколом, при которой со стороны правительства употреблялись иногда меры строгости, привела к убеждению, что такие меры, вместо пользы, влекут нередко за собою вред для церкви и государства. Меры строгости к чтителям мнимой старины воспитали в них доселе еще живущее среди старообрядцев убеждение, что их вера истинная уже потому одному, что их за нее преследуют, что они страдальцы за древнее благочестие. Одушевляемые такими убеждениями, они с особенным фанатизмом проповедовали свое учение и, выдавая себя за страдальцев, находили сочувствие в среде народа и увлекали в раскол его массы. С другой стороны, избегая строгих мер, многие из старообрядцев скрывались в пустынных местах своего отечества и даже бежали за границу – в Пруссию, Польшу, Австрию и Турцию. Естественно, что все это не могло остаться не замеченным и не могло также пройти без влияния на характер действий правительства против раскола. И действительно, со времени императрицы Екатерины II и даже ранее этого времени, правительство по отношению к расколу склоняется более и более в пользу деятельности мира и убеждений, а меры его делаются еще мягче и снисходительнее. В этом духе императрицей Екатериной издается целый ряд распоряжений: беглым раскольникам объявляется полное прощение и дозволение селиться в каких угодно местах, свободно избирать род жизни, какой пожелают, даруются разные льготы, разрешается носить бороды и неуказное платье. Последние льготы вскоре были распространены и на всех раскольников, живущих в России, и постановлено было ведать их в общих присутственных местах без всякого притеснения. Затем раскольники стали допускаться по тяжебным делам к присяге и свидетельству, если только они люди неподозрительные, освобождены были от двойного оклада, вследствие чего уничтожены были особые раскольнические списки и даже название „раскольник“, допущены даже были к выборам на общественные должности. Таким образом, глаголемые старообрядцы стали пользоваться всеми гражданскими правами. И если против них употреблялись еще меры строгости, то только против тайных и упорных раскольников, и особенно – тех, которые увлекали других к безрассудному самосожигательству.

Что касается отношений церковной власти к раскольникам, то эти отношения в рассматриваемое время отличаются еще большею кротостию и любовию, чем прежде. Церковь матерински заботится об отпадших чадах своих и мерами убеждения старается направить их на путь истины. Так, когда в 1765 году раскольники, ворвавшись в Новгородский Зеленецкий монастырь, пожгли в нем не только иконы и книги, но и сами сожглись, то св. синод, по повелению императрицы, поручил архимандриту Платону, бывшему тогда законоучителем цесаревича Павла, написать увещание раскольникам. „Увещание во утверждение истины“ было написано и от лица „Православно-кафолические восточные Христовы Церкви“ издано в 1766 году. В нем предлагается вкратце история просвещения России христианскою верою, история книжного исправления и появления раскола, и выясняется, что в самой вере раскольники согласны с православными и расходятся только из-за обрядовых разностей, которые не имеют существенного значения в вере. Сближая таким образом старообрядцев с православною Церковию, „Увещание“ дышит самою сердечною скорбию о заблудших и проникнуто самыми трогательными убеждениями к ним. Прежние сочинения, изданные против раскола, написаны большею частию тоном строгим и обличительным, по самой обширности своей и ученым изысканиям, были мало доступны для большинства раскольников. Сочинение архим. Платона, не обширное и проникнутое духом кротости и убеждения, нашло себе доступ к сердцам многих, желавших познать истину. Другим выдающимся в противораскольнической деятельности лицом во второй половине XVIII в. был Никифор Феотокий, архиепископ астраханский, родом грек, из г. Корфу. С прибытием в Россию, он назначен был в славенскую и херсонскую епархию (1779 г.). Узнав, что в его епархии находится много раскольников, преосв. Никифор написал для своей паствы окружное послание, которым отечески призывал заблудших к соединению с православною церковию. Послание написано было с пастырскою ревностию, кротостию и любовию. Успех его был так велик, что две раскольничьи слободы Знаменка и Злынка (Елисаветградск. уезда) присоединились к православной церкви. Раскольники-же Бахмутского уезда прислали Никифору список соловецкой челобитной в 20-ти главах и просили ответов на нее. Преосвященный в том-же духе кротости и пастырского убеждения написал требуемые ответы. С назначением Никифора на Астраханскую епархию, когда он в 1790 году посещал церкви Саратовской губернии (входившей в его епархию), то известный иргизский строитель Сергий и уставщик Прохор подали ему прошение, состоящее из пятнадцати вопросов, также прося на них ответов. Никифор отвечал и на эти вопросы, присоединив в конце своих „Ответов“ рассуждение о мире, имеется-ли оно у старообрядцев. Общее содержание „Ответов“, как на соловецкую челобитную, так и на вопросы Сергия, посвящено опровержению обвинений раскольников, предъявляемых православной церкви, и рассмотрению обрядовых вопросов, лежащих в основании различия между православною церковию и расколом.

Учреждение единоверия. Вопрос о возникновении единоверия в XVIII в. тесно связан с исканием раскольниками архиерейства. Когда все попытки мнимых старообрядцев достать себе епископа незаконными путями не увенчались успехом, известный стародубский инок Никодим, один из представителей дьяконовского согласия, на перемазанском соборе, решился восстановить старообрядческую иерархию, заимствовав ее у православной церкви. Первую мысль об этом подал Никодиму граф Румянцев-Задунайский, бывший тогда наместником Малороссии. Когда в 1781 году Никодиму пришлось быть в имении графа – Вищенках, последний, заговоривши, о старообрядчестве, советовал ему просить у императрицы законного архиерея и священников, которые-бы совершали, службы по старым книгам и обрядам; при этом граф даже вызвался лично оказать Никодиму помощь в этом деле. Никодим с радостию принял мысль графа, стал располагать к ней других стародубских дьяконовцев и упросил своего единомышленника, инока Герасима (Князева) съездить в Петербург, открыть членам св. синода намерение стародубцев и просить наставления, как им лучше поступить для достижения цели. В Москве Герасим имел свидание с митрополитом Платоном, а в Петербурге – с митрополитом Гавриилом, псковским архиепископом Иннокентием и князем Потемкиным Таврическим. Все одобрили желание старообрядцев и обещали свое содействие. Получив такие благоприятные известия о ходе предпринимаемого дела, Никодим в 1782 году лично отправился в Петербург. Здесь он явился к митрополиту Гавриилу, знавшему его раньше и, при посредстве князя Потемкина, был даже представлен государыне. Заручившись везде обещаниями, Никодим возвратился в Стародубье и начал дело формальным порядком. Изложив в 12-ти пунктах условия, на которых старообрядцы согласны принять епископа от св. синода, Никодим получил доверенность, за подписью полутора тысячи лиц, хлопотать о принятии стародубцев в общение с православною церковию. Условия, предложенные старообрядцами, состояли, главным образом, в том, чтобы разрешена была клятва, положенная соборами на старообрядцев, и позволено богослужение по старым книгам, с соблюдением старых обрядов, а также, чтобы раскольникам дан был епископ, который зависел-бы непосредственно от св. синода. Прошение сначала подано было Потемкину и Румянцеву, потом, на пути в Петербург (в ноябре 1783 г.), митрополиту Платону и, наконец, в самом Петербурге – митрополиту Гавриилу и св. синоду. Вследствие этого прошения, в марте 1784 года, последовало Высочайшее повеление на имя митрополита Гавриила, чтобы архиепископы могилевский и славянский давали старообрядцам священников, согласно их прошению и дозволили им отправлять службу по старым обрядам. Никодим, хотя и не достиг цели вполне, тем не менее был весьма доволен таким исходом дела и поспешил в Стародубье поделиться с остальными старообрядцами благоприятными для них вестями. Но радость старообрядцев была омрачена сперва болезнию, а потом и смертию Никодима, последовавшею в мае того-же года. За три дня до смерти Никодим написал трогательное письмо митрополиту Гавриилу с сердечною просьбою поминать его в своих молитвах.

Впрочем, со смертию Никодима, начатое им благое дело не погибло, а нашло себе продолжателей в лице иеромонаха Иосафа, получившего в Греции сан архимандрита, монаха Евдокима, бельца Ивана Кузнецова, иеромонаха Герасима, казначея Виталия, монаха Якова Беляева и других. О смерти Никодима они известили Потемкина и Румянцева и продолжали хлопотать о присоединении к православной церкви. Первые трое, в качестве уполномоченных, отправились в Петербург с просьбою к митрополиту Гавриилу оставить Иосафа строителем пустыни Никодима, согласно воле последнего, и дозволить ему священнодействовать в ней. Эта просьба старообрядцев как раз подоспела к тому времени, когда составился проект переселить в Таврию старообрядцев из всех областей России. В виду этого, последовало Высочайшее повеление давать священников тем из старообрядцев, которые пожелали-бы переселиться на земли Таврической области. Впрочем и для старообрядцев, которые останутся на прежних местах жительства, если они пожелают присоединиться к православной церкви, даны будут священники, для чего стародубские слободы в церковном отношении подчинены были преосвященному таврическому. При этом архимандриту Иосафу дано было миро и позволено совершать службы в Никодимовой Успенской пустыне. С такой радостной вестью уполномоченные возвратились из столицы.

Однако, спустя несколько месяцев, архимандрит Иосаф, по желанию Потемкина, был переведен в Новороссийское наместничество настоятелем Корсунского единоверческого монастыря. Переводом Иосафа имелось в виду привлечь в Новороссийский край возможно большее число старообрядцев; на деле-же этот перевод нанес только вред положению стародубских „согласников“ (т. е. изъявивших согласие на единение с православною церковию), ибо последние остались без священников. Так продолжалось около пяти лет. Все хлопоты „согласников“ выпросить священников у архиепископа таврического Амвросия кончились неудачей, так как последний не имел на это согласия князя Потемкина. В таком положении „согласные“ стародубцы решились обратиться за помощью к митрополиту Гавриилу, которому с иноком Пафнутием послали слезное письмо с просьбой дать им священников. По прибытии в Петербурга, Пафнутий познакомился с священником Охтенской церкви Андреем Иоанновым Журавлевым, который принял самое горячее участие в положении стародубских „согласников“ и стал ходатайствовать за них пред митрополитом Гавриилом. Так как последний затруднялся, кого-бы отправить в качестве священника в Стародубье, то „согласники“ указали на самого о. Журавлева, который принял на себя труд устроить дела „согласников“ и в ноябре 1788 года прибыл в стародубские слободы.

О. Андрей Журавлев происходил из московской купеческой семьи, принадлежавшей к федосеевскому толку, и за свой выдающейся ум и начитанность еще в молодости пользовался уважением среди раскольников своего согласия. С ранних лет томившие его сомнения в истинности федосеевства кончились тем, что, по переходе в Петербург, он женился на православной и отрекся от прежних своих верований. Поступив, затем, в духовное звание, он скоро снискал себе известность у духовного начальства, как человек полезный церкви в борьбе с расколом, и назначен был настоятелем Охтенской церкви.

Стародубские согласники с восторгом встретили о. Журавлева, так как с его приездом кончилось продолжительное „томление“, которым Господь испытывал, доверие их к церкви, и в лице о. Андрея они нашли удалившегося от них Иосафа. Цель прибытия о. Журавлева в Стародубье заключалась в том, чтобы образовать у согласников приходы. Выполнение этой цели представляло серьезные затруднения и сопровождалось большими неприятностями. Дело началось из-за церквей. Согласники, испрашивая себе священников, опустили из виду, что все церкви, и часовни в Стародубье одинаково принадлежать как им, так и противниками благословенного священства. Выбрав некоторые из церквей, о. Журавлев хотел передать их согласникам. Но „несогласные“ воспротивились такой передаче и решились отстаивать свои права на них. Завязались соблазнительные тяжбы, а для передачи некоторых церквей отправлены даже были военные команды. При этом больше всего неприятностей выпало на долю о. Журавлева, которому приходилось переносить разного рода оскорбления со стороны фанатиков-раскольников, испытывать скудость содержания и пр. Не смотря, однако, на все невзгоды, действия о. Журавлева были успешны тем, что он приучил согласников к законному священству и упрочил таким образом единоверие в Стародубье. Потрудившись три года в стародубских слободах, о. Журавлев был отпущен к своей пастве в столицу, при чем, по ходатайству согласников, за ревностные труды и подвиги в деле обращения раскольников произведен в протоиерея.

Пользуясь пребыванием в Стародубье, о. Журавлев собрал здесь много раскольничьих преданий, записок и писем на основании которых составить „Полное историческое известие о древних стригольниках и новых раскольниках, так называемых, старообрядцах“, в четырех частях. В первой части кратко говорится о стригольниках, приводится несколько посланий о них восточных святителей и излагается история раскола до разделения его на беспоповщину и поповщину; вторая часть посвящена истории сект и толков беспоповщины, а третья и четвертая – истории поповщины, стародубских слобод и пр. Сочинение это в первый раз издано было в 1794 году и по своему значению до сих пор не потеряло цены для истории раскола.

Мысль о соединении с православною церковию на условиях единоверия, впервые возникшая в Стародубье, нашла себе последователей в конце XVIII в. и в других местах. Так, на Иргизе проводником мысли об единоверии явился известный иргизский строитель инок Сергий. Главною причиною перемены убеждений Сергия была соблазнительная жизнь беглых попов, печальных последствий которой ему самому не раз приходилось быть свидетелем. Сомнения Сергия о присоединении к православной церкви окончательно были решены окружным посланием архиепископа Никифора Феотокия и его ответами на 15 вопросов, поданных Сергием от иргизских старообрядцев.

С этого времени Сергий с другом своим вольским купцом Злобиным, стал хлопотать в Петербурге о вступлении в согласие с православного церковию. Много тяжких испытаний пришлось перенести проводникам единоверия в борьбе с озлобившимися против Сергия иргизскими раскольниками. Сергий принужден быль оставить Успенскую обитель на Иргизе и с своими родственниками поселился в стародубских слободах (1796 г.), где вскоре стал настоятелем одного монастыря. Таким образом, на Иргизе единоверие имело слабые успехи и начатки его мы видим только в лице о. Сергия с его родными. Что-же касается иргизских старообрядцев, то они воссоединились с православною церковию только в двадцатых годах настоящего столетия.

К концу прошлого столетия единоверие принято было также раскольниками нижегородской епархии, в самом и гнезде и рассаднике поповщины. В 1797 г. нижегородский епископ Павел сделал представление в св. синод, что в его епархии нашлось до тысячи старообрядцев, желающих получить благословенных священников. Правительством дозволено было дать особую церковь для согласных, рукоположить священников, с подчинением их епархиальному архиерею, а св. синоду предоставлено было право давать подобные дозволения и по другим епархиям, если будут об этом прошения согласных (1798 г.). Наконец, в это-же время пробудилось движение в пользу единения с православною церковию и среди московских старообрядцев.

Екатерининская система отношений правительства к расколу продолжалась почти во все время царствования Александра I, которое для раскольников было периодом тишины и спокойствия. Пользуясь благосклонностью правительства, раскольники не упустили случая употребить ее для выгод своей корыстолюбивой деятельности. Так, благодаря их проискам, в 1809 г. утверждено было законное существование Преображенского кладбища под названием „Преображенского богаделенного дома“. С этого времени Преображенское кладбище стало как-бы законными, центром всего беспоповства. Беглопоповцы, видя успех беспоповщины, стали и себе добиваться привилегий, вследствие чего в 1822 году издан был весьма льготный для них закон, которым дозволялось открыто содержать бежавших от православной церкви священников, если только до своего побега они не совершили уголовного преступления. Делая такую уступку раскольникам, правительство смотрело на нее, как на временную меру, которая впоследствии сама собой сделается ненужною. Что касается гражданских прав раскольников в царствование Александра I, то, согласно правилам 1820 года, они выбирались в должности по купеческим и мещанским сословиям только при ограниченном числе православных, причем беспоповцы допускались к выборам с разрешения министра внутренних дел. Благодаря таким милостивым отношениям к раскольникам, раскол в это время окреп материально, приобрел влияние на администрацию и пользовался, сравнительно с прежним своим положением, во всех отношениях большею свободою. Он начал сильно распространяться, заметно увеличивая своих последователей, между тем присоединяющихся к единоверию: было очень мало. В виду этого а также в виду разных беспорядков и злоупотреблений (разврата, детоубийства), обнаруженных у раскольников федосеевского толка, в 20-х годах настоящего столетия в правах раскольников сделаны некоторые ограничения.

Учреждение единоверия в Москве. Как заменено выше, в конце XVIII в. изъявили согласие принять благословенных священников и московские старообрядцы. Они подали м. Платону прошение, где в 16-ти пунктах изложили условия, на которых они желали присоединиться к правосл. Церкви. Условия эти следующие: 1) старообрядцы просили, чтобы св. Синод разрешил прежде положенный клятвы на двуперстие и др. обряды; 2) чтобы позволено было старообрядцам избирать для своей церкви греко-российских священников и диаконов, кои-бы согласились быть в старообрядчестве; если-же таковых не окажется, то хиротонисать избранных по старопечатным книгам; при этом просили разрешить я прежде уклонившихся в старообрядчество, а впредь таковых не принимать 3) чтобы позволено было старообрядческим священникам совершать богослужение и требы по книгам, печатанным при п. п. Иове, Гермогене, Филарете, Иосафе и Иосифе; 4) церкви для старообрядцев освящать или преосвященному, или старообрядческим священникам, и антиминсы употреблять в них освященные поименованными патриархами, или вновь освященные по старопечатным книгам и так изображенные, как показано, в старопечатном требнике; 5) старообрядческих священников не требовать к соборным молениям, напр., в крестные ходы и т. п., также не принуждать старообрядцев к допущению на моления крестящихся треперстно и бреющих бороды, кроме Высочайших особ; напротив, старообрядцам, издавна удалившимся от сообщества греко-российской церкви, не возбранять присоединения к церкви старообрядческой; 6) старообрядческим священникам по духовным делам быть в ведении преосвященного, по делам-же принадлежащим до старообрядчества, подлежать разбирательству чрез старообрядческих, священников; 7) святое миро получать от преосвященного; 8) старообрядческим священникам исповедоваться только у старообрядческих; 9) сих священников, равно как и всех старообрядцев, благословлять преосвященному двуперстно; 10) священнодействия и другие требы христианские, совершенные прежними старообрядческими священниками, оставить в существенной их силе, за исключением совершенных неправильно, равно и приемлемых старообрядцами от греко-российской церкви священных таин, старообрядческим священникам не поправлять, но принимать их в действительной силе; 11) не воспрещать сынам греко-российской церкви приобщаться св. Таин у священника старообрядческого, а старообрядцам ,в греко-российской церкви; 12) старообрядческого священника, сделавшего преступление, достойное извержения, представлять суду преосвященного, а за вины, навлекающие только временное наказание, епитимийствовать по рассуждению преосвященного, при церквах старообрядческих; 13) старообрядцев, по каким-либо обстоятельствам не бывших у исповеди и св. Причастия, ко взысканию ни куда не представлять, оставляя их суду духовных отцев; уклоняющихся-же от св. Таин по нерадению записывать в особые книги и наказывать епитимиею; 14) браки, где одна половина греко-российской, а другая старообрядческой церкви, венчать по согласию брачущихся, в той или другой церкви; 15) священникам старообрядческим во всех служениях приносить моление о Высочайшей фамилии и о прочих, по данной св. Синодом форме и 16) раздорам и хулам за содержание разных обрядов и книг ни с единые стороны не быть.

Некоторые из представленных пунктов м. Платон отменил напр., (2 п.) об определении к старообрядческим церквам беглых священников; некоторые исправил, пояснил и дополнил; напр., присоединение к старообрядчеству издавна удалявшихся от сообщества греко-российской церкви (5 п.) он предоставил усмотрению епископа, причащение у священника старообрядческого (11 п.) ограничил смертным случаем, не допущение на моления крестящихся треперстно и бреющих бороды (5 п.) нашел предосудительным и пр. Рассмотрев представленные условия и усвоив присоединяющимся к церкви наименование единоверцев, м. Платон, дело московских старообрядцев, по обсуждении св. Синодом; представил на Высочайшее усмотрение. Император Павел I в 1800 году утвердил предложенные старообрядцами условия и замечания на них м. Платона, с повелением и впредь принимать старообрядцев на таких основаниях. С этого времени изложенные условия присоединения к православной церкви старообрядцев стали правилами единоверия, по которым и доселе, за некоторыми изменениями 1881 года, совершается присоединение к церкви всех старообрядцев, изъявивших на это согласие, под условием сохранения ими книг и обрядов. Пользуясь правилами единоверия, многие раскольники в различных епархиях стали присоединяться к православной церкви. Но на первых порах распространение единоверия подвигалось медленно. Более широкому его развитию препятствовало, как упорство раскольников, так и позволение им содержать бежавших от православной церкви священников. Старообрядчество поддерживалось и крепло взаимным общением, самопомощью его последователей, значительными капиталами и правом общественного богослужения, т. е. тем, что имело у себя монастыри, скиты, церкви, молельни и пр. Кроме того, в это время, сравнительно с прошлым, замечается ослабление миссионерской и литературной деятельности против раскола, что также немало нанесло ущерба осуществлению идеи единоверия, так как остановило выяснение истины и увещание ее противников в то время, когда это было нужнее всего. Впрочем, с 30-х годов текущего столетия развитие единоверия делает все большие и большие успехи.

С восшествием на престол Императора Николая, судьбы раскола изменяются. Благодаря прежним дозволениям и терпимости, раскольники имели возможность настолько окрепнуть, что представляли собой силу, которой необходимо было противопоставить стойкую и твердую систему. В основании правительственных отношений и теперь также лежало начало терпимости и раскольники за мнения о вере не преследовались, но эта терпимость была значительно ограничена и в правах гражданских, и в религиозном отношении. Уничтоженное прежде название „раскольник“ было восстановлено и общества раскольников законными не признавались; они не могли получать никаких наследств, не имели права делать пожертвования от своего имени и пр. Правительство ограничило и личные права раскольников, лишив их, избрания в общественные должности, получения орденов и медалей, записи в иконописные цехи, в купеческие гильдии и проч. Торговать раскольники могли только на так называемом „временном праве“, а в получении паспортов для отлучек были весьма ограничены.

В религиозном отношении оставляя терпимым совершение обрядов, правительство ограничило условия, при которых они совершаются. Несколькими указами воспрещалось строить и чинить молитвенные здания и церкви, а также принимать беглых попов; кроме того, обращено было внимание на благотворительные заведения раскольников, которые служили рассадниками их лжеучений; эти заведения повелено было или закрывать, или присоединять к приказам общественного призрения. Чтобы не подать повода к соблазну православным воспрещено было внешнее оказательство раскола и особенно воспрещалась и преследовалась пропаганда раскольнического лжеучения между православными. Полагая силу и могущество государства в единстве веры, правительство изданием таких законоположений имело в виду ту цель, чтобы наличные раскольники могли дожить свой век, но чтобы прекратить дальнейшее распространение раскола. В виду достижения этой цели предписывалось и детей раскольников крестить в православных церквах. Целый ряд мероприятий и узаконений относительно раскола, изданных императором Николаем, не был случайным ответом на встречающиеся или обнаруженные факты в жизни раскола, а представлял собою последовательную и неуклонную систему. Желая собрать всех своих подданных под одну хоругвь православия, император Николай сосредоточил все дела по расколу под непосредственным своим наблюдением и зорко следил за осуществлением своего плана. Такой постановкой дела и можно объяснить успехи усиленного обращения раскольников к единоверию. Но меры предпринятые в его царствование не привели к полному успеху. Причины этого лежат с одной стороны в том, что раскол успел достигнуть крепкой организации с значительными материальными и духовными средствами, а с другой стороны, в том, что намерения высшей власти, парализовались злоупотреблениями администрации, нередко забывавшей свой долг. Во многих местах исполнители власти оказывали свое покровительство раскольникам из личных выгод.

В царствование императора Александра II, отношения правительства к расколу изменились. В гражданском отношении права раскольников расширились тем, что браки их получили законность, и детей раскольников позволено крестить и не в православной церкви. Надо заметить, что на деле, в сравнении с законом, было гораздо больше изменений, особенно в отношении прав гражданских: раскольники стали пользоваться много раз большею свободою, чем какая юридически предоставлялась им. В таком преувеличении раскольниками свободы, не мало виноваты наши светские журналы и газеты, которые в своих суждениях о предметах, касающихся раскола, не всегда соблюдали соответствующую их важности меру и осмотрительность. Положение раскола в православной церкви – предмет весьма важный, требующий полного знания дела и полного беспристрастия от рассуждающего о нем. А по своему практическому значению он особенно обязывает к слову, взвешенному самым точным образом, ибо слово это с большим вниманием читается всеми и особенно принадлежащими к расколу. Между тем, наша светская литература не всегда соблюдала эти условия, и в результате такого отношения к делу получались – неправильное понимание раскольниками своего положения, неправильное толкование смысла законов, касающихся раскола, и даже укоризны православной церкви. Нечего говорить уже о той дешевой литературе, которая расхваливая без толку темный раскол, в угоду его вожакам, обращает печатное слово в служение карману отдельных личностей и навязывает расколу такие утопии, о каких он и понятия не имеет.

Узаконение 1883 года. Мысль об изменении законоположений о расколе явилась давно. Еще в 1864 г. учрежден был особый временный комитет для решения вопроса о разделении сект на более и менее вредные с тою целию, чтобы последователям сект менее вредных предоставить известные гражданские и религиозные права. Хотя такое разделение сект и было сделано, но вопрос о правах остался без последствий. Несколько позже, при министерстве внутренних дел была учреждена особая комиссия для разработки тех же вопросов. Работы комиссии несколько раз подвергаемы были обсуждению и 3 мая 1883 года Высочайше утверждено было мнение государственного совета о даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб.

В силу последнего узаконения прежняя система правительственных отношений к расколу значительно изменилась, не только практически, но и юридически. Раскольники в гражданском отношении ничем почти не отличаются от прочих граждан. Они, во 1-х) получают паспорты на отлучку внутри империи, за исключением скопцов, о паспортах, которых действующие правила остаются без изменения; во 2-х) всем вообще раскольникам дозволяется производить торговлю и промыслы, с соблюдением общедействующих посему предмету постановлений в 3-х) раскольники допускаются ко вступлению в иконописные цехи с разрешения министра внутренних дел; в 4-х) раскольникам дозволяется занимать общественные должности, с утверждениями в указанных законами случаях, подлежащих правительственных властей. В том случае, когда в волости, состоящей из православных и раскольников, в должности волостного старшины утвержден будет раскольник, помощник его должен быть из православных. Принадлежащие к расколу волостные старшины и их помощники не допускаются к участию в делах приходских попечительств.

Назначение к старшине-раскольнику помощника из православных сделано в виду могущих быть стеснений со стороны раскольников по отношению к православным, примеры чего замечались нередко и замечаются.

Будучи сравнены в гражданских правах со всеми гражданами, раскольники в религиозном отношении также пользуются полною терпимостью и свободою, с устранением лишь таких действий, которые могли-бы производить соблазн между православными и давать мысль, что раскольнические секты признаются законом наравне с православною церковию. В религиозном отношении раскольникам дозволяется: 1) творить общественную молитву, исполнять духовный требы и совершать богослужение по их обрядам, как в частных домах, так равно и в особо предназначенных для сего зданиях, с тем лишь непременным условием, чтобы при этом не были нарушаемы общие правила благочиния и общественного порядка; 2) исправлять и возобновлять с разрешения губернатора принадлежащие им молитвенные здания, с оставлением наружного вида их; 3) распечатывать молитвенные здания раскольников, кроме монастырей и скитов, с особого разрешения министра внутренних дел, с условием, чтобы распечатание производилось без всякого торжества; 4) обращать существующие строения в молитвенные дома в тех местностях, где значительное население раскольников не имеет ни часовен, ни других молитвенных зданий. При этом наблюдается, чтобы обращаемому строению не был придаваем внешний вид православного храма и чтобы при нем не имелось наружных колоколов, хотя не возбраняется ставить наддверные кресты и иконы над входом в часовню; 5) при погребении умерших, раскольникам дозволяются: а) предношение иконы сопровождаемому на кладбище покойнику, и б) творение на кладбище молитвы по принятым у раскольников обрядам, с пением, но без употребления церковного облачения; 6) уставщики, наставники и другие лица, исполняющие духовные требы у раскольников не подвергаются за сие преследованию, за исключением тех случаев, когда они окажутся виновными в распространении своих заблуждений между православными или в других преступных деяниях. За означенными лицами не признается духовного сана или звания, при чем они считаются в отношении к правам состояния, принадлежащими к тем сословиям, в которых состоять; 7) последователям раскола воспрещается публичное оказательство оного, которым признаются: а) крестные ходы и публичные процессии в церковных облачениях; б) публичное ношение икон, за исключением предношения их сопровождаемым на кладбище покойникам; в) употребление вне домов, часовен и молитвенных зданий церковного облачения или монашеского и священнослужительского одеяний и г) раскольническое пение на улицах и площадях.

Усиление миссионерской и литературной деятельности против раскола. Миссионерская и литературная деятельность против раскола, заметно ослабевшая с конца XVIII ст., возродилась в трудах наших иерархов – митрополитов Филарета и Григория. Первый из архипастырей, 50 лет доблестно служивший в святительском сане, не мало положил также трудов и в деятельности против раскола. Благодаря его заботам и стараниям, многие из раскольников обратились в православие и в местах, откуда исходили главным образом раздоры и распри со св. Церковию, возникли православные храмы. Содействуя распространению и утверждению здравого учения веры, мудрый архипастырь обличал уклонения от истины православия. Кроткое слово его, полное снисходительности и любви, не раз обращалось к старообрядцам и снискало ему среди них громкую известность. Из громадного числа его сочинений имеет весьма важное значение для истории раскола его полемический труд: Беседы к глаголемому старообрядцу (1836 г.), изданный несколько раз. Самое повторение изданий указывает на важность этого сочинения. В нем по древним славянским рукописям и старопечатным книгам рассматриваются разные обрядовые вопросы. Объясняя выдающиеся из них, как напр., о полоняемом имени Иисус (наиболее подробно), символе веры, четвероконечном кресте, стоглавом соборе, перстосложении, числе просфор на проскомидии и проч., автор „Бесед“ уличает раскольников в лукавстве и ложных ссылках при беседах с православными и обнаруживает неистинность их новой, а вовсе не старой, как они утверждают, веры, указывая при сем на истинною церковную древность. На этом труде митроп. Филарета лежит печать кроткого благовестителя мира, любящего отца и Церковного витии; беседы просты, убедительны и сильны.

Вырабатывая меры против раскола, нельзя было не заметить, что росту его нередко способствует недостаточное знакомство пастырей с сущностью раскольнических учений. В виду этого, в пятидесятых годах текущего столетия начинается последовательное открытие миссионерских отделений в академиях и (некоторых) семинариях для тех из воспитанников, которые будут иметь непосредственное сношение с расколом. Таким образом открыты были специальные классы преподавания предметов, относящихся к расколу. Программа лекций была следующая: а) история раскола, его появление и распространение; б) обзор книг и рукописей, уважаемых раскольниками, а также писанных, против них; в) апологетика православной церкви, т. е. опровержение раскольнических мнений, при чем главные мнения раскольников указывалось ученикам заучивать и знать, где они находятся, не только в какой книге, но и на какой странице и наконец г) пастырская педагогика или руководство Относительно действования среди раскольников. В 1854 году, по Высочайше утвержденному распоряжению св. синода, из разных епархий были вызваны в Петербург священники для специального подготовления их к миссионерской деятельности. Это приготовление было, возложено на п-ного Григория, бывшего тогда архиепископом казанским. Он читал им историю раскола, предлагал способы опровержения разных раскольнических толков и указывал правила действования на раскольников. Плодом этих чтений была, книга „Истинно-древняя и истинно-православная Христова Церковь“; она представляет полную систему полемики против раскола и апологетики православной церкви, почему и разделяется на две части – догматико-полемическую и обрядово-апологетическую. Насколько полезно было учреждение миссионерских отделений и издание означенной книги, можно судить по тому, что некоторые из слушателей п-ного Григория в короткое время показали опыты ревностного и успешного действования на раскольников.

На встречу пробудившейся миссионерской и литературной деятельности против раскола шло также движение в пользу единоверия среди московских старообрядцев. В том-же 1854 году на Преображенском кладбище большая часть главных руководителей его изъявила искреннее желание присоединиться к единоверию – и действительно, присоединились 64, человека обоего пола. Затем вновь явились желавшие присоединиться, при чем просили митр. Филарета, чтобы на кладбище была устроена единоверческая церковь, где-бы определенный епархиальным начальством священник с причтом отправлял богослужение и все духовные требы по древним уставам. Всеподданнейший доклад обер-прокурора св. синода о такой просьбе московских раскольников, желающих присоединиться к православной церкви Высочайше, был утвержден и одну из молелен Преображенского кладбища дозволено обратить в единоверческую церковь и сдать в ведение епархиального начальства, 3-го апреля 1854 года единоверческая церковь митр. Филаретом была освящена – и дело единоверия на Преображенском кладбище быстро пошло вперед; уже в следующем году эта церковь имела более четырех сот прихожан обоего пола.

Несколько времени спустя (в сентябре 1854 г.), открыт был единоверческий приход и на Рогожском кладбище. Во главе деятелей открытия нового прихода был прихожанин Рогожского кладбища Владимир Сапелкин, который в обществе с другими старообрядцами подал прошение митр. Филарету об обращении одной из часовен Рогожского кладбища в единоверческую церковь. Митр. Филарет удовлетворил просителей и часовня была назначена к освящению. Но здесь Сапелкину пришлось вынести много оскорблений от раскольников, которые в порыве злобы хотели даже сжечь дом его. Тем не менее освящение совершилось и на кладбище явился единоверческий храм во имя св. Николая. Будучи горячо предан делу единоверия, Сапелкин не ограничился устройством одного храма; в этой-же часовне на свои средства он устроил придел во имя св. равноапостольного князя Владимира, который освящен был в 1855 году.

При таких успехах единоверия в Москве, торжеству православия не мало также способствовало обращение к православной церкви некоторых членов белокриницкой иерархии. В июне 1867 года торжественно присоединены были на правилах единоверия следующие лица: Онуфрий, епископ Браиловский, наместник белокриницкой митрополии, Пафнутий Коломенский и три других лица из раскольнической иерархии: белокриницкий иеродиакон Мелхиседек. инок Иосаф и архидиакон митрополита Кирилла – Филарет. Слухи о намерении некоторых раскольничьих епископов обратиться к православной церкви задолго пред этим ходили в Москве, особенно в старообрядческом обществе, которое сильно было встревожено такой молвой. Действительно, упомянутые лица еще в начале 1865 года заявили о своем намерении оставить раскол митр. Филарету, прося его святительского благословения своему начинанию и отеческого содействия приведению его в исполнение. Митрополит принял самое живое участие в их положении. Оценив побуждения, располагавшие их отказаться от раскола и убедившись в искренности их расположения к православной церкви, он с особенным вниманием занялся устроением дела об их присоединении, которое желал даже лично совершить над ними. Но слабость здоровья не позволила архипастырю исполнить свое собственное и их желание: он поручил совершить чин присоединения преосвященному епископу дмитровскому Леониду. На это духовное торжество стеклись не только православные и единоверцы, но и раскольники из поповщины и беспоповщины. По прибытии в церковь, п-ный Леонид, положив обычное начало, благословил чтение часов и затем приступил к совершению чина присоединения на основании единоверия, по старому требнику. На предложенный присоединяемым вопрос: „отметают-ли они все ереси и отступства“? – бывший архидиакон Филарет от лица всех внятно и громко отвечал: „отметаем“. После этого, придерживаясь за край епископского омофора, присоединяющиеся вошли в средину церкви, и здесь, пред положенными св. евангелием и крестом совершены остальные действия присоединения. По окончании чина присоединения, над четырьмя из присоединившихся совершено таинство миропомазания, потому что Онуфрий родился и крестился в православной церкви. Наконец, все пятеро, по благословению преосвященного, облачены были в иноческое одеяние: рясу, мантию, куколь, так как монашество признано за ними в силу прежних обетов. Так совершилось принятие в ограду православия епископов и других лиц раскольничьей иерархии.

Три года спустя происходило такое-же церковное торжество. Тот-же епископ дмитровский Леонид совершил чин присоединения к православной церкви над целым собором раскольнических иноков. Присоединены были к православию, именно, следующие лица: инок Павел, известный под именем Прусского, знаменитый беспоповский наставник с пятнадцатью своими учениками, из числа коих некоторые и сами были наставниками общин и настоятелями часовен, и старообрядческий тульчинский епископ Иустин с двумя иноками Славского скита Феофилом и Игнатием. Присоединение поименованных лиц совершилось по такому-же чину и с такою-же торжественностию, как и предыдущее.

Эти присоединения к православной церкви членов белокриницкой иерархии и выдающихся наставников беспоповства составляют замечательное событие в истории раскола. Присоединившиеся и по сознанию бывших их единоверцев, бесспорно, люди передовые, пользовавшееся общим уважением и известностию, составлявшие цвет глаголемого старообрядчества. И эти передовые люди, сознавши свои заблуждения, присоединились к православной, церкви! Потеря таких людей была тяжелым ударом для старообрядцев сама по себе, но к ней присоединилась еще большая тяжесть от сознания, что мнимая старая вера их не истинна, если лучшие из бывших ее поборников оставили ее. Этим только и можно объяснить, волнения, долгое время не оставлявшие старообрядческого мира прежде присоединения означенных лиц и после него. Это событие имело также значение и в другом отношении. Воссоединение с православной церковию вышеупомянутых членов австрийской иерархии послужило решительным поводом к устроению единоверческого монастыря. Митр. Филарет первый сознавал всю необходимость и пользу такого учреждения и указал удобнейшее место для монастыря – мужское отделение Преображенского кладбища. Мысль, об основании в Москве единоверческой обители Высочайше была одобрена и в 1866 году на Преображенском кладбище совершилось торжественнее открытие мужского единоверческого монастыря. Для настоятельства и устроения его, вызван был из Керженского Благовещенского монастыря архимандрит Тарасий, а для священнослужения – того-же монастыря игумен Евгений. В настоящее время этот монастырь находится под управлением о. архимандрита Павла (Прусского) и владеет замечательною библиотекою, пожертвованною купцом Хлудовым.

Единоверие, все более и более распространявшееся в разных епархиях не везде правильно было понимаемо вступавшими в общение с православною церковию. Получив законное священство и разрешение содержать старые обряды, многие из единоверцев не сознавали того, что они составляют одно целое с православною церковию, а стремились отделиться, обособиться от нее. Некоторые даже смешивали единоверие с расколом и были примеры, что поставленного к единоверцам священника подвергали исправе, – что только по имени считались единоверцами, а на самом деле оставались в расколе и пр. Такое неправильное понимание единоверия привело к тому, что некоторые единоверцы стали домогаться, чтобы им даны были самостоятельные епископы. Представителем означенного рода единоверцев был петербургский единоверческий священник Иоанн Верховский, который в 1885 году бежал к раскольникам за границу и постановлением св. синода извержен из сана. Справедливо отклоняя такие просьбы, церковная власть позаботилась о том, чтобы утвердить в сознании единоверцев, что они и православные составляют едину церковь, соединены единством веры, священноначалия и таинств, – что все различие между ними, при том весьма небольшое, состоит в обряде, до существа веры не относящемся. В таком смысле последовало изменение некоторых пунктов в правилах единоверия, изданное св. синодом в 1881 году. Поводом к сему послужила просьба самих-же единоверцев. Собравшись из разных мест России на Нижегородскую ярмарку, они обратились в св. синод с прошениями изменить некоторые правила единоверия, Высочайше утвержденные в 1800 году. По всестороннем рассмотрении означенных прошений, св. синод предоставил единоверцам: а) рожденных от браков православных и единоверцев детей, смотря по желанию родителей, крестить, равно сподоблять и прочих св. таинств, в православной или единоверческой церкви (14 п.); б) позволил присоединяться к единоверию тем лицам из записанных православными, кои окажутся издавна, не менее пяти лет (прежде 10-ти), уклоняющимися от исполнения таинств православной церкви (5 п.); в) разрешил православным обращаться к единоверческим священникам для исполнения христианского долга исповеди и св. причащения с тем, чтобы это обращение отнюдь не служило поводом к перечислению православного в единоверие и чтобы православные представляли приходскому священнику полученное ими от единоверческого – свидетельство о бытии у исповеди и причастия св. Таин (11 п.).

В тех-же видах успокоения совести находящихся в союзе с православною церковию единоверцев, а также для облегчения перехода раскольников, ищущих единения с нею, издано было в 1886 году св. синодом „Изъяснение“. Правильно понимая, что сила единоверия заключается в союзе с православною церковию, некоторые единоверцы смущались порицательными выражениями в противораскольнических сочинениях прежнего времени. Поэтому, в начале 1886 года, они обратились в св. синод с прошением об издании от его имени постановления, в коем было-бы разъяснено, что православная церковь не утверждает и не разделяет тех порицательных выражений об именуемых старых обрядах. Кроме собственного смущения, основанием своей просьбы, единоверцы выставляли еще и то, что порицательные выражения препятствуют также обращению раскольников в лоно православной церкви на правилах единоверия. Действительно, и по отзывам миссионеров, расколоучители для совращения в раскол нередко пользуются порицательными выражениями сочинений прежнего времени, даже составляют из них особые тетради. В виду этого, св. синод в том-же 1886 году, издал „Изъяснение о содержащихся в полемических против раскола, сочинениях прежнего времени порицаниях на именуемые старые обряды“. „Православная церковь, – говорится в „Изъяснении“, – признает содержащееся в полемических против раскола сочинениях прежнего времени порицательные отзывы и выражения об именуемых старых обрядах, принадлежащими лично писателям сих сочинений, которыми они произнесены по особенной ревности о защите православной церкви и содержимых ею обрядов от нестерпимо-дерзких хулений на оные, со стороны раскольнических писателей; сама-же не разделяет и не подтверждает сих отзывов и выражений“. Говоря о порицаниях на именуемые старые обряды в прежних полемических сочинениях, св. синод точно и решительно высказал свое мнение и о клятвах собора 1667 года, составляющих главный камень преткновения для старообрядцев и некоторых единоверцев. „На соборе 1667 г.“, – говорится в Изъяснении, – „определение, которого имеет и должно иметь непререкаемую твердость, православная церковь различала употребляющих именуемые старые обряды от самых обрядов, которые в существе их и истинном значении не признавала подлежащими порицанию и безусловному воспрещению“. Признавая подлежащими отлучению и клятве всех непокоряющихся постановлению великого Московского собора о новоисправленных богослужебных книгах, чинах и обрядах, православная церковь „не произносила и не произносить никакого осуждения и порицания на эти обряды, которые сами по себе и независимо от значения усвоенного им раскольниками, признавала и признает не представляющими ничего противного православию, и употребление их, не в знак противления церкви, но в полном общении с нею, по ее собственному благословению, (признает) вполне дозволительным“. Заботясь об облегчении перехода в православную церковь отторгшимся от союза с нею, церковная власть направляла и направляет все духовный силы свои непосредственно на вразумление отпадших. Чтобы более сосредоточить противораскольническую деятельность и поставить ее в надлежащее отношение к местным условиям распространения раскола, с благословения св. синода учреждены противораскольнические братства, каковы, наприм., московское братство св. митрополита Петра, братство св. креста в Нижнем Новгороде, братство Гурия в Казани и мног. другие. Общая цель братств – содействовать постепенному ослаблению и прекращению раскола. Цель эта достигается, главным образом, миссионерской деятельностью братства – посредством собеседований с раскольниками и посредством составления, издания и распространения сочинений, раскрывающих неправоту раскола со всех его сторон. Для осуществления первой задачи, братства посылают от себя для публичных собеседований опытных проповедников, вразумления которых, как показал опыт, не остаются без благих последствий. Благотворные действия собеседований проявляются в том, что раскольники делаются мягче и уступчивее и начинают понимать различие между догматом и обрядом; православные, более или менее наклонные к расколу, уразумевают лживость раскольнических верований. По свидетельству миссионеров, бывают примеры, что лица из простого народа, часто присутствуя на собеседованиях, сами вступают с ними в прения и могут с успехом отражать нападения раскольников. Кроме того, под влиянием собеседований, увеличивается число обращений заблуждающихся на истинный путь и уменьшаются примеры перехода в раскол. Потому-то более упорные из раскольников боятся влияний собеседований на своих единомышленников и, видя в прениях существенную опасность, для раскола, нередко нанимают раскольнических начетчиков для ведения таких собеседований⁵. Вторая задача братств выполняется тем, что братства открытием библиотек (Хлудовская и др.), составлением, изданием и распространением книг и брошюр противораскольнического направления вызывают прежде замкнутый в себе раскол к умственной богословской работе и невольно заставляют его взглянуть на свой ложный путь и на необходимость сойти с него. В этом отношении незаменимую услугу противораскольнической миссионерской деятельности оказывает московское братство св. Петра митрополита и к частности его секретарь, наш: известный расколовед Н. И. Субботин. Трудами последнего, а также содействием других членов братства, изданы весьма важные противораскольнические сочинения, каковы: Истинно-древняя и истинно-православная Христова Церковь, Выписки из старописьменных и старопечатных книг Адриана Озерского, сочинения архимандрита Павла и множество других книг и брошюр. Насколько велика деятельность московского братства по изданию и распространению книг и брошюр против раскола, видно из того, что в год их расходятся десятки тысяч. На средства того-же братства издается периодический противораскольнический журнал „Братское слово“, редактируемый профессором Субботиным. Трудолюбивыми сотрудниками этого журнала состоят архимандрит Павел, иеромонах Филарет и др. Другими периодическими изданиями против раскола служат „Истина“, журнал издающийся во Пскове священником Голубовым (бывшим беспоповцем) и „Друг. Истины“, начатый изданием в прошлом году. Важнейшие сочинения против раскола заботами св. синода распространяются по епархиям для руководства причтами в местностях, зараженных расколом, а также рассылаются по академиям и семинариям для большого уяснения воспитанникам всей несостоятельности раскола.