О. протоиерей Иоанн Григорьевич Наумович: очерк духовно-просветительной деятельности

4 августа исполнится ровно два года с того печального дня, как в городе Новороссийске почти внезапно и для всех неожиданно скончался незабвенный славяно-русский духовный деятель, отец протоиерей Иоанн Григорьевич Наумович. Галицко-Русский по своему происхождению и сначала униатский, а потом православный священник по своей вере и деятельности, почивший отец протоиерей не только горячо сочувствовал духовному – истинно русскому православному просвещению своего народа, он жил для этого просвещения, пожертвовал для него всеми не только удобствами, а и потребностями своей жизни, он отдал этому делу все свои силы и годы и... умер на страже этого дела.

Правда, его сорокалетняя духовно-просветительная деятельность в большей своей части была совершена им еще в качестве униатского священника и за пределами нашего отечества, и даже тогда, когда он переселился уже к нам в Киев (в 1886 году), он не переставал трудиться и действовать во благо именно родной своей Галиции; но это нисколько не умаляет значения деятельности отца Наумовича на пользу Русского народа. Галиция, в которой и для которой жил и трудился почивший, не чужая нам не только по крови, а и по духу; не даром в титуле митрополита Киевского доселе стоит слово: и Галицкий. Свет, которым стремился просвещать и действительно просвещал покойный отец протоиерей своих обездоленных и обманутых братьев, есть тот же истинно православно-русский свет, которым жива, сильна и могуча Россия; ибо и будучи униатским священником, он искал дедовской кирилло-мефодиевской веры. Поэтому так и не люб он был всем, кому ненавистно православно-русское имя... И как не люб! Сначала интриги и коварство, а потом и прямое насилие, окончившееся тюрьмой и изгнанничеством, вот обстановка, среди которой трудился почивший. Последние годы своей страдной жизни отец Наумович провел среди нас – в Киеве, Петербурге и Москве; и в эти немногие годы, ставши православным священником, он не мало потрудился на пользу духовного просвещения и нашего простого народа.

Между тем нельзя не сознаться, что жизнь и деятельность отца Наумовича равно как и самая Галиция, на благо которой служил он, у нас известны больше по имени, чем в действительности; встречаются образованные православно-русские люди, которые и этого знания не имеют и судят превратно, как бы в угоду нашим врагам. Скажем больше. Даже те, которые хорошо знают покойного отца протоиерея и так недавно еще восхваляли его заслуги на пользу славянского народа и особенно Галичан, которым должна быть дорога память об нем, как будто забыли об нем.

Таковы обстоятельства, побудившие нас предложить читателям исторический очерк духовно-просветительной деятельности отца протоиерея Иоанна Григорьевича Наумовича.

Мы имеем в виду, в общем биографическом очерке, указать те православно-русские идеалы, которым служил почивший, обозреть те пути, которыми шел он к достижению и проведению в народе этих идеалов, те силы и средства, которыми боролся он с препятствиями, встречавшимися на этом пути, и те плоды, которых достиг он. Думаем, что этот очерк не лишний будет для нашего православно-русского самосознания.

«Я родился в Козлове, нынешнем повете (то есть уезде) Кумяпка Струмиловая, 14 января 1826 года. Отец мой Григорий был народным учителем в Вужске, мать моя, рожденная Дроздовская, дочь священника и благочинного Николая, бывшего приходником (то есть приходским священником) в Козлове, недалеко от Бужска. Первые школы нормальные я кончил в школе моего отца, в тогдашнее время отличного учителя; мать моя, весьма умная и благородная женщина, привила мне все те качества души и сердца, которые сделали меня деятелем, потрудившимся в пользу нашего народа с пожертвованием собственного счастья и мира». Так говорит о своем происхождении в раннем детстве покойный отец протоиерей в своей автобиографии¹. По окончании народной школы, родители его отдали во Львов для получения дальнейшего образования. Но так как у них много было детей, то они не могли содержать его, и он еще тринадцатилетним отроком принужден был «само себе промышлять». В 1839 году приняла его в свой дом во Львове графиня Мер. Там имел он случай узнать иезуитов, великою протекторкой которых была графиня; там наслушался он от прислуги столько поруганий русского языка, обряда и всего вообще русского, что все это невольно запечатлилось в его памяти навсегда. А слуги те были Русские люди, обращенные иезуитами в латинство. Не стерпело горячее сердце юноши Наумовича иезуитски-коварных обид, наносимых ими родным его людям и... Наумович потерял место.

Потерявши место у графини и не имея никакого содержания, он вместе с своим младшим братом нанялся на службу на ветряной мельнице. Несколько месяцев носили они мешки, насыпали на кош (на воз) хлеб и ворочали камни; но не стерпев дурного обращения с ними хозяев и непосильной работы, оба брата, холодные и голодные, убежали пешком за 32 мили в Залещики, куда из Бужска переведен был в то время отец их.

В непродолжительном времени возвратился Наумович во Львов, окончил гимназию и был принят в философский класс в русскую униатскую семинарию.

Так настиг его памятный 1848 год. Воскипевшие тогда в целой Европе стремления к свободе и к национальному возрождению отразились на пламенной душе и поэтическом характере юноши Наумовича и вовлекли его в революционный водоворот тогдашнего польско-народного движения. «Одаренный пылкою фантазией, я, говорит об этом в своей автобиографии отец Наумович, пошел за впечатлениями тогдашнего времени, в котором Польша играла роль мученицы; но, познакомившись ближе с народом, я пришел совсем к другим убеждениям, видя воочию страдания народа от тех, которые считали и представляли себя героями свободы, равенства, братства».

Внешним толчком, содействовавшим этому перелому религиозно-политических воззрений и симпатий Наумовича, послужило удаление его из семинарии за его сочувствие Полякам. Когда же, в добавок этому, так читаем мы в Галицкой Руси (№ 101 1891 г.), на мосту в Залещиках селянин сорвал с его головы польскую конфедератку, какие были тогда в употреблении, и кинул ее в Днестр, со словами: «там твоя Польша,» – тогда убедился Наумович, что Польши на Руси нет, и сама же Русь призвана и имеет условия культурного и народного существования. «С тех пор начал я, так говорит об этом в одном из писем своих отец Иван, служить народу и, слабо владея народным русским языком, я пробовал писать книжки для народа». Скоро после этого у него умер отец, и он, принятый снова в русскую семинарию, окончил в ней курс в 1851 году и тогда же сделанный так называемым викарным священником в Городке, недалеко от Львова, начал свою духовно-просветительную службу на пользу родного галицко-русского народа, ту службу, которую он неустанно нес до конца своей жизни, – которой заслужил он себе безграничное доверие, беззаветную любовь и беспредельное уважение, как к своему просветителю, со стороны просвещенного народа, а со стороны врагов Православия и русской народности ничем ненасытную вражду, лишившую его не только мира и спокойствия, а и отечества.

Чтобы лучше уяснить себе смысл и значение этой духовно-просветительной деятельности покойного отца Наумовича и отношение к ней его почитателей и врагов, не лишне бросить хотя бы то самый беглый взгляд на историю галицко-русского народа и его настоящее положение. Народ этот, как сказали мы, не чужой нам ни по крови, ни по духу. От древних времен св.Равноапостольного Князя Владимира в среде русских княжеств, населенных отдельными русскими племенами, не последним было княжество Галицкое. Галич – родной брат Киева, Смоленска и самой Москвы, считался изумрудом в великокняжеском венце, и было время, когда стол галицкого князя готов был стать во главе других столов княжеских – и быть оплотом вековечных устоев святой Руси против напора ее иноверных и иноплеменных врагов. Это было то время, когда у него были такие славные герои-князья, как Роман и Даниил, когда на первосвятительскую кафедру русского митрополита возведен был Св. Петр, бывший родом из Галича, и здесь приготовившийся к святительству.

Когда вначале ХШ века папа Иннокентий III обещал Волынскому князю Роману под условием принятия им латинства покорить ему народы мечем Св. Петра, Роман, указывая на свой меч, спросил послов папы: «таков ли меч Петра?», и послы ушли ни с чем. Но то, чего не удалось достигнуть тогда римскому первосвященнику лестью и вследствие твердого единения Романа с остальною Русью, скоро же после этого добыто было хитростью и коварством латинян, особенно иезуитов, в силу того, что юго-западные окраины России, отделившись от Москвы в церковном отношении, лишились чрез это защиты и покровительства православной русской власти и подпали под власть польских князей, которые давно уже перешли на сторону папы. При помощи преданного католичеству польского правительства иезуитам удалось и здесь в невероятно скором времени притянуть на свою сторону знатное русское дворянство, прельщенное могуществом папского престола, титулами и почестями, щедро сыпавшимися только на окатоличившихся. Захватив в свои руки дело воспитания дворянства, и развив чрез это в нем презрение не только к Православию, а и ко всему, что органически тесно связано было с ним – к обрядам и обычаям православно-русским и даже к самому языку русскому, иезуиты достигли того, что все это – и православные обряды и обычаи и самый язык русский скоро не только потеряли право гражданства, а и стали забываться в своем смысле и значении даже у тех, которые были носителями всего этого – у осмеянных, поруганных, обездоленных и доведенных до состояния крайнего невежества – у духовенства и народа. Одного иезуиты не могли отнять у Галичан этим путем – их приверженности к православной вере; но и для этого скоро придумана была уния, которая состояла в том, что принимавшие се обязывались признавать над собою власть римского первосвященника и получали право сохранять бывшую у них дотоле греко-восточную обрядность.

Правда, в Червонной Руси уния принята была после всех остальных юго-западных русских областей (она объявлена была в Бресте в 1590 году, а епископы Львовский и Перемышльский приняли ее только в 1700 году); но что же из этого? Как бы то ни было, уния была принята Галичанами и принята в то время, когда все, чем жива была Галиция, как православно-русская область, было уже забито, загнано, искажено, и потеряно «и на этот, по выражению отца Наумовича,² мост, перекинутый иезуитами для легчайшего перехода Русских в католичество», Галичане стали для того, чтоб этим путем спасти от окончательной гибели хотя бы то видимость только Православия. А из этого уже само собой следует и то, что здесь эта уния со всеми ее ужасными последствиями пустила гораздо более крепкие и глубокие корни, чем там, где она принята была раньше и не тогда уже, когда уже истощены были все силы и средства. От того там, где она принята была раньше, она и окончилась раньше и горькие плоды ее миновали скорее. Мы не станем ссылаться на Малороссию, которая скоро же после объявления унии присоединилась к Москве; сошлемся на Белоруссию и Литву, которые приняли унию раньше Галиции. Правда, и здесь польско-католический гнет много принес зла православно-русскому самосознанию и духу, особенно после отделения Малороссии от Польши, когда последняя воставшихся под ее властью областях с особенным неистовством обрушилась на все, носящее имя православно-русское, – так много, что когда эти области в силу последнего раздела Польши перешли под власть Русского Царя, они не все сразу отказались от унии; между тем как одни из них приняли Православие еще при императрице Екатерине, другие только пятьдесят лет тому назад и только теперь мало-помалу начинают спознаваться в своем национальном самосознании и оправляться в своем самочувствии и внешне-культурном положении. Не то выпало на долю бедной Галиции, которая последней приняла унию и по последнему разделу Польши перешла под власть Австрии.

Как глубоко запала в Галиции польско-иезуитская порча, можно судить по тому, что когда вначале своего владычества над Галицией Австрия сама содействовала поднятию ее русско-православного самосознания заботами о русском образовании Галичан и высвобождении их от польского влияния, Галичане отнеслись к этому не только с нерадением, а и прямо не сочувственно. Униатская церковь и общественная жизнь Червонной Руси приняли совсем народно-польский характер. «Неудивительно поэтому, говорит отец Наумович, что идеалы польских легионов времен Наполеона I пленили сердца большей части тогдашней галицко-русской интеллигенции, которая совершенно не знала своего русского прошлого, и сама споспешествовала опалячению своей родины».

Но чем дальше шло время, тем положение галицко-русского народа и в духовном и в материальном отношении становилось все хуже и хуже. Прежде всего этому содействовал тот антагонизм, который обнаружился между Россией и Австрией после Венского конгресса 1815 года и продолжается доселе; вследствие этого вместо благорасположения к русскому самосознанию Галичан со стороны австрийского правительства явилась подозрительность и преследование его, как опасного в политическом отношении. Далее известный девиз австрийской политики, как говорит об ней стоустая газетная молва (divide et imperia), и сам по себе убийственный, по отношению к Галичанам является еще более пагубным в силу тех осложняющих его обстоятельств, что 1) все народности, входящие в состав австрийской монархии, при всей разрозненности своих взаимных интересов, единодушно сходятся в одном – в национально-религиозной вражде ко всему русскому-православному и, что 2) в этой вражде нисколько не уступают другим и Поляки, национальная мечта которых – вытравить из себя славянский дух и, так – сказать, ассимилировать себя с романским западом. Если же мы прибавим ко всему этому и то еще, что с 1860 года католическая Австрия больше уже не самодержавная монархия, а конституционное государство, в котором правительство может делать только то, что угодно большинству, то для нас вполне понятным станет, от чего могло произойти это ухудшение положения Галиции и в чем оно обнаружилось.

Отметим выдающиеся стороны современного духовно-материального положения Галпции, пользуясь для этого авторитетными сообщениями о. Наумовича из выше цитированного нами чтения его о Червонной Руси и других сочинений. Прежде всего в правовом отношении Галицкий народ в Австрии в силу одного количественного меньшинства своего не имеет никакого значения; от этого его материальное положение самое жалкое. «Где богатства и величие Русской Земли?» говорит о. Наумович. «Где наше народное величие и народная честь? Наш цвет, наши православные княжеские и дворянские роды оставили народ, пошли к его врагам, сплотились с ними и составляют с ними фалангу гонителей всего, что русское и униатское. Но Бог не дал и им добра. На многих богатых поместьях жиреют Немцы и Жидова. Где мещанство и купечество? Иезуиты и Поляки взяли его у нас, и, чтобы Русь убить, весь промысл отдали Жидам, которыми населены в настоящее время все большие города»³. И католическое конституционное правительство Австрии не может помочь Галичанам. Мало того. Так как конституционное правительство нуждается в голосах польских депутатов для успешного решения ежегодного бюджета, то оно, говорит о. Наумович⁴, не постеснялось написать на своем знамени девиз: do, ut des и предложило бесцеремонно польским депутатам такую сделку: дайте нам ваши голоса, и мы отдадим вам Червонную Русь. Сделка осуществилась и... австрийское правительство отдало в рабство миллионы ни в чем неповинных граждан. Многие Галичане, чтобы получить себе право на существование, должны были за границами отечества искать себе места и службы. Желая помочь материальному положению бедствующих братий своих, особенно галицких поселян, лучшие деятели Галиции открыли общенародное кредитное заведение для Галиции и Буковины, где могли бы сберегаться народные достатке и откуда могли бы получать ссуду нуждающиеся купцы, мещане, духовные и т.п. И что же? Банк этот, благодаря польско-немецким интригам, едва не потерпел крушение, и доверившие ему свои капиталы Галичане могли лишиться всего, если бы не своевременная помощь из России.

Не лучше, если еще не хуже, положение Галиции в религиозном и культурном отношениях. Введенная здесь после других русских областей уния царит здесь во всей своей силе и даже более; грековосточные обряды, оставленные униатам в начале, все более и более искажаются, и уничтожаются под тем же католическо-польским влиянием. «Униат должен, говорит тот же о. Наумович"⁵, во всем рабски подражать латинскому ксендзу. Носят латиняне на Пасху изваянную фигуру Воскресшего Христа, и униаты должны носить. Празднует латинский ксендз «Божье тело с крестным ходом», и униатский священник должен праздновать. Празднует ксендз «Непокаляне потенцье», и униат должен вводить неизвестный православным лжедогмат о непорочном зачатии Св.Анны. Словом, униатский священник должен считать римский обряд образцом, от него заимствовать все, что можно, чтобы этим приукрасить свой грубый церковный обряд, облагородить, поднять его. Он должен говорить не иначе как по-польски и все русское обзывать мужицким, чтобы заслужить папскую ласку для получения из его рук «презента па приход». Но что особенно грустно в этом отношении, так это то, что эта искаженная и обезображенная униатская вера, и церковь большинство мне только ничего непонимающих селян, а и среднего сословия и даже духовенства до последнего времени принималась за настоящую дедовскую веру и тем из передовых галицко-русских деятелей, которые поднимали голоса за «очищение греко-восточного обряда», приходилось не только гонение и преследование от латино-польских врагов своих испытывать, а встречать недоверие и от самих братий своих.

Что же касается национального-русского самосознания Галичан и их умственного движения, то в этом отношении дело обстоит и совсем худо. Нечего говорить, конечно, о тех слоях общества, которые, по словам отца Наумовича, сплотившись с Поляками и Немцами, стали в числе гонителей всего русского униатского. Они учатся в польско-немецких школах, знают польско-немецкую литературу и живут польско-немецкими-западными, а не восточными идеалами, противными восточным. Они чужие нам. Даже в тех которые не принадлежали и не принадлежат к этой фаланге, это самосознание, правда, не утратилось совсем, но исказилось и обезобразилось до неузнаваемости. Одной из существенных причин этого было крайнее невежество большинства; в силу этого именно невежества и случилось то, что, когда австрийское правительство стало подозрительно относиться к русской народности Галичан, они сами поспешили заявить, что Червонная Русь составляет сама по себе отдельную нацию, ничего общего с Россией не имеющую. «До 1848 г.», говорит Гильфердинг⁶, «никто в Галиции не помышлял о русской народности». Австрийскии власти не признавали даже ее существования, так что когда в 1837 г. известный галицкий патриот Я.Ф. Головацкий вздумал издать маленький альманах на народном наречии, львовская цензура запретила его. Неудивительно поэтому, что когда в сороковых годах началось славянское движение, и принявшие в нем участие Поляки стали всюду пропагандировать известную теорию Мицкевича о славянстве под гегемонией Польши, даже те из Галичан, которые не сочувствовали этой теории, повторяли прежнее заявление о том, что они отличны от Великороссов. Правда, участвовавшими в этом движении, передовыми деятелями Галиции тогда основан был во Львове, так называемый, «Народный Дом», который образовал собою средоточие умственного и народного движения Галиции, тогда же появилось Слово, это первая галицкая газета, будившая русское самосознание Галичан; но как слабы и шатки были эти голоса, можно судить по тому, что последнее десятилетие эти представители старо-русской партии совсем почти задавлены украинофилами, которые свое национальное самосознание отожествляют с малорусским в его исключительности и даже противоположности великорусскому. Отсюда малорусский язык, малорусская литература стали выразителями этого самосознания и русский язык пал жертвою этого заблуждения. «Чтобы не изменить принципу самостоятельности, эти украинофилы, говорит о. Наумович,⁷ не только тщательно избегают каждого слова, которое носит общерусский отпечаток, но обезображивают его разными украинизмами и новоизобретенными выражениями и, имея очень слабое понятие о настоящем украинском наречии, употребляют в своем наречии что-то не совсем похожее на малорусскую речь».

Мы нарочито сравнительно долго остановились на изображении внешнего и внутреннего положения современной Галиции, чтобы тем ярче выяснить великое историческое значение духовно-просветительной деятельности покойного о. Наумовича, которую до конца своей жизни с таким самоотвержением и с такою плодотворностью нес на себе покойный отец протоиерей на благо своей родины и присных ей. Этот очерк может показать нам то, в чем должно было состоять это служение отца Наумовича своему пароду и объяснить те трудности и препятствия, которые пришлось испытывать ему на этом пути. Прежде же всего он объясняет нам собою то увлечение польщизной, которому поддался Наумович в дни своей юности: а узнавши положение дела, мы едва ли решимся осудить его за это увлечение. В самом деле, как молодому Наумовичу было не податься этому увлечению польщизной, когда галицко-русская интеллигенция не только ничего не знала из прошлого русского, а и сама отрекалась от своей солидарности с Россией, когда не только внешняя сила была на стороне всего католического и польского, а и культурное значение?!. Но юноша Наумович скоро, как сам говорил он, освободился от этого обаяния и благодаря воздействию на него людей, участвовавших в основании Русского народного дома во Львове и влиянию таких газет, как Слово, опознавшись в своем русском самосознании, вступил на службу галицко-русскому народу в качестве сельского униатского священника.

Ставши сельским священником, отец Наумович прежде всего постарался сблизиться со своею паствой – познакомиться с ее положением и нуждами. Положение это даже с внешней стороны было крайне неприглядно и нужды народа даже материальные были ужасны. В силу своей бесправности и вместе крайнего невежества, селяне ни сельского хозяйства вести не умели, ни садоводством, ни огородничеством не занимались; от того непокрытая, безысходная бедность царила между прихожанами отца Наумовича и, невольно бросаясь в глаза, она не могла не отзываться болью в чутком сердце молодого священника. Всегда до самозабвения отзывчивый на всякое горе и нужду, отец Наумович не мог закрывать своих глаз и от той нужды, которая царила кругом его; но вместе с тем он видел, что внешней помощи ждать неоткуда: ни правительство, ни тем более польское и ополяченное общество ни в чем и нисколько не помогут. И вот он, с детства, еще в доме отца освоившийся с делом сельского хозяйства, принимается за него со всем юношеским жаром, стараясь собственным трудом добывать насущный хлеб для своей семьи и примером своим указать своим духовным детям, что и как нужно делать для достижения внешнего довольства. Трудолюбивый и талантливый, он скоро настолько освоился с этим делом, что мог не только сам существовать безбедно, без обременения своей паствы, а и для этой своей паствы оказаться учителем даже в ведении сельского хозяйства.

О том, чему и как учил отец Наумович своих бедных селян в этом деле народного здравия и материального благосостояния, мы отчасти можем судить хотя бы по тем книжкам, которые изданы были им в последние годы пребывания его в России. Говоря о книжках отца Наумовича по сельскому хозяйству, мы разумеем написанные им и изданные Св.Синодом Народные календари «за 1890 и 1891 гг., в которых после календарных сведений и статей религиозно-нравственного содержания помещены его простые и общедоступные, но в то же время практически-существенно важные наставления и советы относительно рационального ведения сельского хозяйства, скотоводства, огородничества, садоводства и особенно пчеловодства. Более распространенное и подробное развитие всех этих календарных статеек предложено им в особой книге для чтения о сельском хозяйстве, которая издана Св. Синодом в 1891 году. Советы и наставления эти представляют собою не теоретические и малодоступные рассуждения кабинетного ученого и не высокопарные и туманные речи дилетанта, а самые простые и практически-пригодные и необходимые советы сельского опытного хозяина, умеющего к тому же говорить простою и всем понятною речью о серьезных вещах. Особенно ценно на наш взгляд его «Послание к русским пчеловодам», в котором сообщаются все новейшие сведения по этой самой важной в церковном отношении отрасли народного хозяйства. По этому предмету им в последние год его жизни написана особая книжка под заглавием: «Какой улей рамочной системы могут заменить на юге России старые дуплянки». Все эти статьи и книжки его по своему происхождению и значению суть ничто иное, как вывод, или лучше, резюме тех сельскохозяйственных бесед его, которые постоянно и давно уже вел он с своими галицкими читателями в своей Науке. И сколько их написано там! Если бы собрать их все, то, думается, вышел бы не один том. Но об Науке после: теперь же отметим относительно сельскохозяйственной и особенно пчеловодской деятельности о. Наумовича то, что на последней выставке пчеловодства в Москве, бывшей несколько лет тому назад, был даже особый улей о. Наумовича⁸. Рассуждение о. Наумовича о сравнительном достоинстве различных ульев и самый этот улей его системы суть лучшие свидетельства об его практической опытности в пчеловодстве. В последние два года своей жизни в Киеве эту опытность доказал он на деле, устроив и упрочив пасеку Великой Княгини Александры Петровны близ Киева. Все это как нельзя более красноречиво говорит о том, каким трудолюбивым сельским хозяином и опытным сельскохозяйственным учителем был он в Городке (около Львова), в Ляшках Королевских (около Перемышля) и других сельских приходах Галиции, в которых он был сельским священником в пятидесятых и шестидесятых годах.

Само собой разумеется, что не сразу стало. Наумович в этом отношении на ту высоту практического знания и опытности, на которой является он пред нами в этих указанных книжках его; но эти же самые книжки его также несомненно говорят и о том, что этой опытности о. Наумовича предшествовали долголетние и неустанные труды практического изучения этого дела и что эти труды свидетельствовали об его любви к делу сельского хозяйства любви к природе, как Божию творению. А при этой любви к природе и труду вместе с любовью к своим меньшим братьям он несомненно и на первых порах своей сельскохозяйственной деятельности мог быть и был великим учителем их и в этом деле. Но не в нем – не в этом деле было его призвание; не оно составляло, так сказать, душу его сельской пастырской деятельности. Как пастырь Церкви о. Наумович имел в виду духовное просвещение своего народа, сельскохозяйственные же занятия его были лишь средством к тому, чтобы ближе подойти к народу и легче воздействовать на него. От того самые сельскохозяйственные занятия его носили на себе нравственно-поучительный характер: молись и трудись – вот основная мысль, которою освещал он эту свою деятельность.

Прекрасным выражением этого настроения и направления его сельской жизни и деятельности в Галиции могут служить у нас уже в России, вторично изданные его рассказы и повести из галицко-русской жизни, именно из быта сельского духовенства и крестьян в Галиции; повести и рассказы эти называются: «Заветные тополи», «Отец Феодор», «Беседа Степана Сторазумова о сельском хозяйстве» и др. В этих рассказах и особенно в двух первых изображается жизнь сельского священника и его отношение к своим прихожанам. Крестьяне по этим повестям с таким почетом и уважением, с таким доверием и любовью относятся к своему пастырю, что без его благословения, без его совета и разрешения не начинают никакого не только религиозно-нравственного, а и семейно-общественного и даже сельскохозяйственного дела: к нему они идут за советом и относительно покоса и жнитва. А он, научая своих прихожан сельскому хозяйству, чрез эту самую науку – при ее, так сказать, посредстве заботится и об их религиозно-нравственном просвещении. Изображенные в указанных повестях сельские пастыри (о. Василий в «Заветных тополях» и о. Феодор в повести того же имени) заботятся главным образом о том, чтоб у селян их приходов не было пьянства, – особенно в праздники. С этою целью они заводят общества трезвости, школы и другие духовно-просветительные учреждения; с этою же целью они не только истово совершают богослужение, не только церковные поучения говорят, а и пользуются всяким случаем, чтоб исправить народную нравственность, искоренить суеверия и научить истине. Народ видел их усердие и любовь к нему, верил, слушался и исправлялся; а вместе с тем улучшалось и его материальное благосостояние.

Вот как говорит об этом о. Наумович в повести «Отец Феодор» устами этого священника, в котором нельзя не узнать самого автора этого рассказа: «С тех пор как я полюбил природу, уверяю вас, молитва моя стала искреннее и теплее; я стал постигать Божию премудрость во всем том, на что прежде смотрел равнодушно, или совсем не обращал внимания. Природа сблизила меня и теснее связала с моими прихожанами; видя у меня все лучшее, они приходили просить моего совета, и я охотно советовал, отдавал им самые лучшие семена, готовые прививки, учил прививать, отковать, дружить (копулировать). Для меня не было большого утешения, как видеть везде плод моего учения и труда. Посмотрите только, сколько клевера уже сеют мои прихожане, а есть у них, и люцерна и эспарцет (стр. 10). Когда я назначен был сюда священником, в целом нашем приходе не было у крестьян ни одной хорошей штуки скотинки – все мелюзга, самой худшей породы. Посмотри же теперь, когда поправили луги научились сеять клевер, люцерну и эспарцет. Какая теперь у нас порода скота? Тогда не было нигде ни одного фруктового дерева, теперь сплошь и рядом сады! Пасека была только у Яремы, отца Андроника, несмотря на такое выгодное местоположение для пчеловодства. Вот в этом одном маленьком приселке пропадало ежегодно в следствие невежества крестьян самое меньшее–две, три тысячи целковых. А что значит эта маленькая деревушка и наша тощая почва в сравнении с другими лучшими краями, где родится пшеница, где могли бы быть прекрасные сады, а какой скот, какие пасеки! У нас в нашей деревне меду и воску пропадало ежегодно по тысячи пудов. У нас всего до 300 ульев, а можно держать более 3.000. Сколько пчелиного корма в лесу и по лугам, садам, полям, а еще можно пчел переводить на поздний взяток. Подумай сколько миллиардов пудов меду высушивают солнце и ветры во всей России! Вот, милый мой, обо всем этом я передумал и принял к сердцу; сам учился всему и прилагал к жизни, и когда находил то или другое практичным, делился с народом. Долго я боролся с невежеством и косностию прихожан, но со временем поборол все их суеверия и недоверчивость ко мне; теперь они – мои, слушают меня во всем, как послушные дети. Смотрика: сено мое скошено, убрано и будет перевезено, я даже не посылаю за рабочими, – я только молюсь за них; они не жалеют для меня своего труда, своего пота, потому что я не скуп на слово учения. Я сею «духовное», они пожинают «моя телесная». Предобрый народ! И я никогда не рассчитывал на эти доходы разные за требы,– нет! Я работал, промышлял, добывал из земли мой хлеб, но я и учил, непрестанно учил в церкви слову Божию и Христовой истине, указующей путь к вечному спасению и в поле, и на лугу, и везде я учил, как добыть и умножить насущный хлеб, не пьянствовать, не воровать, а жить в страхе Божием, праведно, честно, благочестиво и разумно наслаждаться жизнью. А теперь они дают мне и за требы охотно, потому что имеют, что дать. У меня все есть, слава Богу; но мой покойный отец бедствовал, потому что он на хозяйственный труд мало внимания обращал, а рассчитывал, как и все другие тогда, на доходы, которых бедный пьяный народ не был в состоянии ему доставить, в следствие чего происходили недоумения между им и народом» (стр. 98 и 99).

«Прежде крестьяне неохотно шли в церковь, а теперь она битком набита. Пьянство прекратилось, они стали несравненно нравственнее, а по избам и в хозяйстве завели чистоту и порядок. Первоначально некоторые подсмеивались надо мной, говоря, что для пользы мужика не стоит так трудиться. Он неблагодарен. Я обыкновенно молчал и, делая свое дело, убедился, что он благодарен. Теперь Немцы какую-то штунду завели; но посмотрел бы я, как бы они завели ее в моем приходе (стр. 11). Еще и мой сосед священник развел у себя сад, да толку из него не вышло никакого. Как только первый год деревья зацвели и покрылись плодами, сейчас набросились на них воришки, и зеленые, еще только завязавшиеся фрукты обнесли до одного, а в добавок поломали ветви. Надо было сторожить, но и это не помогало. И тогда сосед мой, не попробовав даже ни одного яблока, ни груши, выбросил прививки и засеял на их месте опять просо, коноплю и проч. А мои деревья целы и следа нет, чтобы их кто ломал и обрывал фрукты. Я, видишь ли ты, знаю природу человеческую. Закладывая питомник зерновой, я посеял тысячи зерен и вырастил тысячи прививок. Две сотни я засадил для себя, а остальные раздавал и учил, как садить. Со временем пошли сады по всей деревне... И сугубая польза от этого. Застрахуешься от воров и сделаешь доброе дело по отношению ко твоим ближним (13 стр.).

Так говорит отец Феодор о своей сельскохозяйственной и пастырской деятельности в приходе, а вот что говорится в этом рассказе об его матушке: «Матушка о. Феодора для деревенских женщин была всем: и докторшей, и учительницей, и советницей в трудные минуты. К ней приходили с больными детьми, и она часто излечивала их. У матушки были разные домашние лекарства и ими она пользовала не опасно больных; в более же серьезных случаях она лечила гомеопатией или гидропатией, пользуясь медицинскими книжками о гомеопатии и водолечении. Народ верил, что у матушки легкая рука, от одного прикосновения которой больным становится легче (стр. 16).

Можно бы из этой повести о. Наумовича, несомненно взятой как из собственной его приходской жизни и деятельности в Галиции, привести не мало страниц, прекрасно рисующих его отношения к своим прихожанам для того, чтобы видеть эту деятельность вея, так-сказать, живой действительности и отсюда заключать о том великом плодотворном, даже в духовно-нравственном отношении, значении ее, какое имела она для его прихожан-селян, и уметь объяснить себе ту любовь, то доверие и уважение, каким он пользовался от них. И не только можно, а, может-быть, и нужно было бы это сделать. Нужно это, на наш взгляд, в виду того отрицательного отношения к мысли о практически-житейском сближении сельских пастырей с народом, о занятии их сельским хозяйством, медициной и тому подобным, в виду того отрицательного отношения, которое нередко высказывается в последнее время и у нас в светской беллетристической литературе. В этой литературе (мы разумеем здесь повести Забитого, Потапенко и др.) как идеальные типы сельских священников рисуются или люди, не желающие вступать ни в какое жизненное общение с своими пасомыми (чистоплотные, холеные, – эти люди как-то даже пренебрежительно относятся к курной мужицкой избе, к сохе и бороне) или такие дельцы, которые самое христианство-то понимают лишь как одно из средств к умственному возвышению народа и улучшению его культурного положения. Простые я исполненные жизненной правды рассказы отца Наумовича могли бы служить сильными обличителями несостоятельности подобного рода кабинетной работы наших западничествующих писателей; но мы боимся злоупотреблять вниманием читателей тем более, что не здесь, не в этой тесной рамке приходской жизнедеятельности отца Наумовича лежит центр тяжести его великих заслуг для Галиции и его исторического значения.

Впрочем, мы не можем отказать себе в удовольствии сделать еще одну или две выписки из другой повести о. Наумовича: «Заветные тополи», весьма важные в качестве иллюстрации не столько означенной приходской деятельности его, сколько препятствий и трудностей, какие встречались ему на том пути, и какие могли встретиться только именно в Галиции. «Если народ наш, говорит между прочим в этой повести о. Наумович устами старого сельского Галицко-русского священника о. Василия, беден, груб, склонен ко всякому злу, и равнодушен к просвещению, школами еще больше равнодушный к церкви, к вере; то этому виной не только неблагоприятные обстоятельства, по, сказать правду, равнодушие духовенства, в руках которого есть средства для поднятия уровня его умственного и нравственного развития. У народа почти нет друзей, которые заботились бы об его добре смиренно; все, что окружает его, ищет только наживы от его темноты и невежества и для этого хочет удерживать его в этой темноте. Правительство австрийское хотя много сделало для народа в первых годах после занятия Галиции, все-таки немецкое правительство, любящее больше Немцев, чем нас Славян; и если бы мы сравнили немецкие края с нашими, какая разница в эти восемьдесят лет (со времени присоединения Галиции к Австрии) в нашем развитии и Немцев; мы бы увидели, что Немцы родные дети, а мы только пасынки. Кто же нас любит, кто желает нам добра? Уж не паны ли, те паны, которые, разорвав с Русским нашим народом естественную связь церковно-национальную, сдались иезуитам, пошли в плен Рима и превратились в Поляков, которых мы зовем перекинчиками (то есть перебежчиками)! Разве мы не видим, как они в Париже и Висбадене тратят тысячи, а на школу жалеют воз сучьев для топки?.. Пап, приезжая в имение, осматривает лошадей, стада овец, рогатого скота и свиней, а люди ему безразличны, – пускай голодают и пропадают во тьме и грехах, – те люди, трудом которых он достиг великого панства... До 1848 г. Народ наш жил для того, чтобы другие кормились и наслаждались его трудами страданием; он, рожденный рабом, понес свое ярмо без ропота, укрепляясь в страданиях одной только верой. Теперь же, когда с1848 г. засияла звезда свободы и нашлись во Львове люди, которые имели столько отваги в сердце, чтобы громко сказать, не боясь ни гвардии, ни польских насмешек: тут наш древний Галич, тут наша Русская земля и мы Русский народ, а не польский, – с тех пор началась великая борьба и ты, сделавшись священником, стал на перепутье: одна дорога ведет тебя к богатой и приятной жизни за спиной у панов-помещиков; но ступивши на ту дорогу ты должен будешь отречься от народа и петь польские гимны; другой же – народный путь тяжел, много будет встречаться на нем горестей, а радостей мало... Польша, раз присвоивши себе нашу Русь, считает ее за свою собственность, какие теперь отречься ей? Она до последнего будет защищать свое господство над Русью, как своей добычею. А ты знаешь, как иногда из-за пустяков возникает процесс между двумя людьми, тянущийся несколько лет от того, что ни один не уступает; представь же, как страшен будет процесс двух спорящих между собою народов, из которых один спавший, только проснувшийся от летаргии, станет бороться за свое естественное, а другой сильнейший, решившийся отстаивать свое мнимое право. Если ты, как священник и народный предводитель, где-нибудь только заикнешься о естественном праве Галицко-Русского народа, то должен будешь попрощаться со всеми житейскими выгодами, доставляемыми могущественной партией, в руках которой наше духовенство, а сила этой партии растет с каждым годом больше и больше. Теперь народный дух имеет за собою право, но право сохранит лишь тот, кто умеет и его взять и пользоваться им. А как застало нас это право? Поляков застало оно ко всему приготовленными; в их руках имущества, которые еще увеличатся с уплатой за барщину; у нас бедность, которая с уплатой за барщину при темноте народа станет вопиющей, когда народ потеряет сервитуты, и за лес, за пастбище для скота, за эту насущную потребность он станет опять рабом, только в другом виде. Поляки просвещены, мы же темны; потому что у них были всякие средства к просвещению, а нас они держали под спудом. Они имели выгоду держать нас так, чтобы мы не узнали, кто мы. Теперь произойдет борьба между могучим землевладельцем и бедным поселянином, между ученым адвокатом и темным хлебопашцем. А при таком порядке вещей, конечно, народ малолеток, которому дали право защищать себя самого, к чему он совершенно неспособен, должен проиграть везде, где столкнутся его интересы с интересами богатых и ученых... Как же неужели можно оставить народ погибать? Неужели не стараться нам всеми силами выдвинуть его из темноты, не выяснять ему разницу между тем, что он был и чем должен быть, какие его права и обязанности для Царя и отечества, какие законные средства, которыми он должен дойти к благосостоянию, к чести и славе? Нет оставить того народа нельзя; потому что-то наши братья, наше тело, кровь и плоть наша. Только подлый и ничтожный человек отрекается от своего народа для материальных выгод, честный же сын народа до последнего издыхания должен стоять за свою родину. Но и наше духовенство заражено такой гадкой шляхетской гордостью и далеко стоит от народа. Подумай, сын мой. есть ли где такой несчастный народ, чтобы на его прадедовской земле, окровавленной и орошенной горьким потом его праотцов, ему не было бы свободы называться своим именем, жить своими буквами, учиться на своем родном языке, как это у нас бывает (стр. 6–11)?»

Таковы черты пастырской приходской деятельности отца Наумовича по его собственному изображению в указанных нами – рассказах его⁹. Если мы сведем в одно все эти то там, то здесь разбросанные, то отмеченные, то неотмеченные нами черты именно приходской пастырской деятельности тогда еще молодого отца Наумовича, то пред нами предстанет симпатичнейший образ молодого сельского пастыря, который для спасения своей паствы от облегающей ее со всех сторон непокрытой бедности и беззащитной бесправности, равно как и от принижающей ее непроглядной умственной, нравственной и религиозной тьмы и невежества, должен трудиться и в качестве рационального сельского хозяина, занимаясь для этого и садоводством, и огородничеством, и пчеловодством, и в качестве школьного учителя, на что потребно было конечно уделять не один час ежедневного труда, и в качестве совершителя богослужений, требоисправителя, церковного оратора и проповедника. Если же мы присоединим к этому и то еще, что этот пастырь отдается каждому из этих дел со всем жаром человека, всею душой преданного своему делу, что он искренно до самоотвержения, до забвения интересов своего собственного семейства любит свое дело и свою паству, то мы должны будем не только согласиться с тем, что отец Наумович занят был своим делом постоянно, а и удивляться, как еще у него хватало временя для такого труда; ибо для того, чтобы заниматься рациональным сельским хозяйством с тем, чтобы помогать в этом деле крестьянам, и еще больше для того, чтоб учить этих крестьян вере и науке, быть не только требоисправителем, а и духовным просветителем-проповедником, сколько нужно было для этого трудиться даже над самим собою! Сколько нужно было самому учиться и учиться! И мы знаем, что молодой отец Наумович каждую свободную от общественного дела минуту посвящал этому учению, ибо у него, как пишет он, между прочим, в своей автобиографии, закон – nulla dies sine linea. Он принадлежал к числу тех разносторонне-любознательных и неуклонно-настойчивых в своей любознательности людей, которые, заинтересовавшись каким бы то ни было делом, не могут бросить его или остановиться на полпути, а идут все дальше и дальше, все глубже и глубже, и готовы для этого засиживаться над этим делом дни и ночи, забывать не только отдых, а и еду и т.п.

Страстный любитель книги чтения, отец Наумович имел обыкновение ежедневно прочитывать несколько глав из Библии с целью назидания, в следствие чего любимыми библейскими книгами его были учительные книги; но особенным, так сказать, нарочитым предметом его любознательности была история родной его Галиции и унии. Наделенный от Бога умом глубоким и светлым, сердцем чистым, как слеза, и благородным, как мечта поэта, а волею твердой, как адамант, он еще юношей увидел всю ложь обольстителей своего народа, совращенного с правого пути и обездоленного в своем положении и потому тот час же, так- сказать, по вступлении своем в общественную деятельность, бесповоротно решил в своем любящем сердце вывести народ свой из пустыни забвения и дебрей тьмы и обмана на светлый путь дедовской веры и родной правды. Это-то убеждение его ума и это-то чувствование его сердца и были той внутреннею силой, которая подвигла его по вступлении в жизнь не своих снискать (Флп.2, 21), – не о блестящей карьере и выгодном положении своем заботиться, а занять не видное и не обесспеченное в материальном отношении место сельского пастыря. Поэтому-то именно, этим убеждением ума и чувствованиями сердца руководимый молодой отец Наумович и стал каждую свободную минуту своей жизни посвящать изучению истории своего народа и своего языка.

В старых хартиях своей веры, как пчела, стал отыскивать молодой сельский галицко-униатский священник Наумович крупицы медоточивой истины, Свв. Кириллом и Мефодием принесенной, а ища не мог не заметить, что эта истина подменена, зарыта и искажена. На страницах истории и летописей народных стал копаться он, как муравей, и увидел тут – ясно увидел несокрушимые свидетельства о кровном родстве Галичан с Великою Россией я о не сродности Галичанам западной романской культуры. Наставляя свою паству в Христовой вере и правде, научая ее уму-разуму житейскому, он естественно не мог молчать пред ними и о тех драгоценных жемчужинах, которые находил среди груды камней в написанных на латинском и польском языках богословских и церковно исторических сочинениях, при сличении их со словом жизни – Св. Писанием, славянскими церковно-богослужебными книгами и древнерусскими летописями. А это уже само собою расширяло рамки его приходской пастырско-просветительской деятельности, ибо касалось всей Галичины; отсюда-то естественно само собою вытекало и то, что в пастырско-просветительной деятельности своей он не стал довольствоваться одним устным словом и взялся за перо и стал писать в книгах и таким образом само собою совершилось то, что его могучий голос из села и стрехи захолустной очень рано долетел до самого Львова и разнесся по всей Галиции. Так, его литературная деятельность явилась необходимым следствием его приходско-пастырской деятельности, которая послужила как бы зерном или основой последней. В ней-то, в этой-то литературной деятельности его вылились, выяснились, обосновались и развились все убеждения его ума и сердечные влечения его сердца; в ней-то и выразилась главная и существенная сторона его духовной жизни. Изображение этой-то деятельности отца Наумовича и составит предмет следующей части нашего очерка.

Если бы собрать все, что написано было отцом Наумовичем в течение всей его сорока летней литературной деятельности, начиная с первой его небольшой книжечки Приветствия и пожелания, изданной в 1851 году и кончая последними письмами его с Кавказа, писанными уже за несколько дней до его смерти и заметкой о наших кладбищах, помещенной в том же 32 № Церковных Ведомостей, издаваемых при Свят. Синоде, где и первая весть о кончине его; то вышло бы несколько объемистых томов. Так много было им писано! А если бы вздумали мы указать и обозначить по имени все его церковно-исторические и археологико-литургические исследования, богословские рассуждения, библейско-истолковательные беседы и размышления, все его бытовые и нравоучительные повести и рассказы и даже стихотворения, сельскохозяйственные наставления и разъяснения, все его речи, письма и летучие заметки; то, думается, список этот занял бы собою не один печатный лист и цифра наименований была бы в несколько сот. Так широка и разнообразна была эта его деятельность! Вот почему мы в своем обозрении этой литературной деятельности почившего отца протоиерея считаем возможным ограничиться: 1) ознакомлением с теми литературными органами, теми газетами и журналами, в которых больше всего работал отец Наумович и которые были основаны им; ибо уже по ним отчасти можно судить о характере и литературной деятельности и самого отца Наумовича; 2) указанием и отчасти характеристикой наиболее выдающихся творений отца протоиерея в их предметном содержании и внешней форме и 3) определением их литературного и исторического значения.

Само собою разумеется, что литературными органами, в которых работал отец Наумович, могли быть только такие, которые защищали Галицию – русские интересы против нападок, козней и хитростей католиков и Поляков с одной стороны, а с другой проводили идею единения Галицко-Русского народа и языка не с Малороссией или Украиной только, а с Великороссией, которая должна обобщать собою и ту и другую. Таковы были главным образом, основанная в 1860 году известным галицким патриотом Мих. Качковским и издававшаяся потом известным галицко-русским писателем Богд. Дедицким и В. М.Площанским галицко-русская газета Слово; потом два только года существовавшая (1867 и 1868) газета Славянская Заря и Червонная Русь, в последнее время переименованная в Галицкую Русь, а теперь Галичанин. Кроме того, отец Наумович сотрудничал в журнале Учитель и редактировал некоторое время журнал Неделя. Здесь же нужно упомянуть и об основанном еще в 1848 году с целью содействовать религиозно-нравственному и умственному развитию Галицко-Русского народа, между прочим и изданием книжек пригодных для этой цели, первым в Галиции литературном обществе под названием галицко русской Матицы. Оставаясь вполне солидарным с этими изданиями и этим обществом в целях и направлении своей литературной деятельности и не переставая участвовать в их деле своим трудом, но желая провести развиваемые в указанных изданиях идеи в сельское общество и преимущественно об его – простого народа – религиозно-национальном просвещении заботясь, отец Наумович в 1871 году основал первую в Галиции собственно просто народную газетку Русская Рада и в том же году журнал Науку. Через пять лет после этого им основано было однородное по своим целям и направлению с галицко-русскою Матицею, но опять более приспособленное к нуждам и потребностям простого народа, литературно-издательское общество имени Качковского. Вот те литературные кружки и издания, в которых о. Наумович всего больше участвовал своею писательскою деятельностью!

Впрочем, прежде, чем перейти к ознакомлению журнальной и газетной, литературной деятельности отца протоиерея Наумовича, мы должны отметить, что они в первые десять лет своей приходской пастырской жизни, в пятидесятых годах не раз брался за перо. Им написано было тогда несколько небольших повестей и рассказов для народа и несколько стихотворений; все это вышло в 1861 году отдельною книгой: «Повести и песни Ивана Наумовича». К сожалению, мы не имеем под руками этой книги и потому позволяем себе познакомить читателей с характером этих хорошо известных каждому галичанину песен, по переводу Н. В. Гербеля в известной книге его: Поэзия Славян, Сборник лучших поэтических произведений славянских народов в переводах русских писателей (Спб. 1871 г., стр. 212). Вот одно из стихотворений отца Наумовича, переведенное Гербелем.

Возвращение на родину

Слава Богу, я в телеге,

На Восток лицом.

Возвращаюсь в край родимый,

К милым в отчий дом.

Коли добрые все шибче,

Шибче все бегут:

Пусть бегут – домой скорее

К милым привезут.

Возвращаясь из чужбины,

Я повеселел,

И в привет стране родимой

Песенку запел:

«Русь святая, будь во веки,

Как и в оный час,

Ты для всех гостеприимна

И мила для нас.¹⁰

Для более ясного и раздельного представления литературной деятельности о. Наумовича, на страницах поименованных выше изданий, мы сначала скажем творениях его в изданиях Матицы, общества Качковского и журнала Наука и затем уже о его статьях в Слове и Червонной Руси.

Первые из названных изданий служат религиозно-народному просвещению Галиции в духе Православия и русской народности не разъяснением, не защитой этого просвещения против польско-иезуитских, немецких и украино-фильских нападок и козней, как то и следует быть в газетах, а тем, что прямо, без каких бы то ни было разъяснений и апологетирований, предлагают своим читателям такое чтение, которое служит выражением православного учения и русско-народного духа и вместе с тем содействует улучшению внешне-материального положения Галичан. Сообразно с этим, как в изданиях Галицко-русской Матицы, так и особенно в изданиях общества Качковского, предлагаются народу те или иные библейские рассказы и учения, жития святых и преимущественно древнехристианской и русской Церкви, повести и рассказы и преимущественно из галицко-русской жизни, религиозно-нравственного поучительного содержания, такие или иные сельскохозяйственные практические наставления и т. п.

В основу всех этих изданий положены были о. Наумовичем те самые начала, которые поставил он девизом своей приходской пастырской деятельности и нужно сказать, что начала эти: молись, учись, трудись и трезвись, проводились обществом в его изданиях со всею своею ясностью и неуклонностью. Эти же самые начала положены о. Наумовичем в основу и журнала Наука.

Из трудов его в этих изданиях отметим несколько небольших рассказов духовно-нравственного и сельскохозяйственного содержания каковы: «С Богом», «Наше поле», «Зерна», «Земля наша Мати», «Максим-богач», «Або Божии суды»; последний рассказ заслуживает особого внимания по своей нравственной тенденции, совершенно противоположной тенденции пресловутой «Власти тьмы» гр.Толстого, с которой он имеет сходство по своей фабуле.

Журнал Наука, основанный самим о. Наумовичем и им же редактированный, со времени переселения о. Наумовича к нам в Россию в 1886 году, издается уже не во Львове, а в Вене под редакцией Д. М. Козарищука; тем не менее он до последнего времени был, можно сказать, журналом о. Наумовича и не потому только, что он доселе остался по своему содержанию и направлению тем же, чем были прежде, а потому, главным образом, что о. Наумович до последних дней своей жизни оставался самым обильным его вкладчиком и главным руководителем и распорядителем. «Вы, писал г.Козарпщук в одном письме к о. Наумовичу, – деятель, я только труженик. Вы, так сказать, дух, а я средство, тело». Что же касается первых годов Науки, то тогда она буквально почти вся составлялась и писалась самим отцом Наумовичем.

Чтобы ближе познакомиться с Наукой – со степенью участья и характером писаний в ней отца Наумовича, мы должны сказать наперед, что журнал выходит еженедельно книгами в три и пять листов поочередно; в год около пятидесяти листов, а со дня основания ее в 1871 года она дала около тысячи листов текста и около 100 рисунков. Содержание ее, сказали мы, в главном то же, что и содержание изданий общества Качковского, но существенное ее отличие в этом отношении то, что она в каждой книжке своей предлагает чтение по всем означенным выше отделам. В каждой книжке Науки на первом плане стоит Св.Писание с истолкованием его. Сообразно с нравоучительною задачей журнала, в нем предлагается толкование учительных книг Библии, которое ведется не в форме отрывочных подстрочных примечаний к тому или иному слову, или выражению, а в виде живой поучительной беседы пастыря со своими пасомыми, или отца с детьми о заключающемся в приведенной главе учении и касается не отдельных мыслей, взятых в их исключительной отдельности или оторванности от жизни, а приспособительно к современным нуждам и потребностями излагается в самой простой и общедоступной, часто даже разговорной форме. В этом смысле эти нравоучительные толкования Науки бесспорно могут занять видное место в нашей проповеднической истолковательной богословской литературе. Преследуя главным образом нравоучительные задачи, Наука помещала на своих страницах больше всего толкование учительных книг Ветхого и Нового Заветов. Так, в 1890 года предложено было толкование Посланий Св. Ап. Павла к Галатам и Ефесеям, а раньше было толкование книги Премудрости Иисуса сына Сирахова (в текущем году печатается толкование книги Премудрости Соломона) и других учительных книг Ветхого Завета. Толкования эти, насколько мы знаем, в прежнее время большею частью писаны были самим покойным отцом протоиереем.

Второе место после толкования библейского текста в Науке занимают извлечения из святоотеческих творений и преимущественно по своему содержанию в славянском переводе и обязательно славянским шрифтом. Особенно много таких извлечений из творений Св. Иоанна Златоуста; в 1889, например, году кроме того помещены были послания Св. Игнатия Богоносца, предваренные свидетельством о нем древних отцов Церкви и житием его. Далее следует отдел, в котором помещается или объяснение учения веры и богослужения и преимущественно в их отличии от инославных и еретических искажений их, или церковно-исторические рассказы и опять преимущественно из истории русской Церкви. И этот отдел, как и первый, отличается своею краткостью, простотой, живостью изложения, и так сказать, жизненностью содержания. Как прекрасен, например, помещенный в 1891 году рассказ «О свв. митрополитах московских Петре и Алексии, и славном Мамаевом побоище». Много в этом отделе извлечений и из сочинений наших богословов и других духовных писателей (из творений митрополитов Филарета, Иннокентия, из Троицких Листков т. п.); но несомненно многое принадлежит перу и самого отца Наумовича, впрочем, все-таки менее, чем в следующих отделах. Здесь повести и рассказы, взятые по большей части из галицко-русской народной жизни, строго-нравственного и религиозного направления и по большей части с практическими задачами или познакомить с историей славянства или сообщить какие-либо сельскохозяйственные сведения, советы и наставления.

Выше мы познакомили уже отчасти своих читателей с рассказами: «О. Феодор» и «Заветные тополи»; рассказы эти помещены были первоначально в Науке, там же помещены были хорошо известные русской читающей публике: «Четыре путеводителя доброй жизни», «Псалтырник» и др. По ним отчасти можно судить и об остальных рассказах, которые отдельно у нас, в России, не были изданы, таковы, например, печатавшийся в 1888 году «Роман Кузьмина», или в 1890 году: «Не в грошах счастье». Действуя во имя единения с Великороссией, Наука и в этом отделе помещала не мало произведений нашей беллетристической литературы. Таковы, например, некоторые рассказы наших первоклассных писателей: Гоголя, Толстого и др. хорошо, конечно, известных нашим читателям; рассказ Благовещенского – «Степаныч Старичек», давно уже был напечатан в Науке.

За рассказами следуют статьи по этнографии, в которых сообщаются сведения главным образом о разных славянских народах, их обычаях, верованиях и образе жизни и т. п. (например, в 1891 году о Гуцулах), по современности, где приводятся по большей части биографии и некрологи выдающихся славяно-русских православных деятелей и т. п., по народному хозяйству и гигиене. Указанные нам и выше книжки отца Наумовича по этому вопросу, изданные им уже у нас, в России, представляют собою не больше, как сводили резюме статей об этом в Науке. В конце журнала есть, так-сказать, газетный отдел, в котором сообщаются сведения о текущих событиях политической и церковно-общественной жизни и особенно, конечно, из славяно-русского мира со свещением их с точки зрения православия и русской народности (в 1888 году целых два номера Науки посвящены были празднованию 900-летия крещения Руси). Особенно достойны внимания по меткости своих суждений «Беседы Струка», помещающиеся в каждом номера Науки и писанные если не всегда самим отцом Наумовичем, то всегда под его, так сказать, непосредственным руководством.

Говоря о литературных трудах отца-протоиерея Наумовича, мы указали те цели и задачи, которые преследовал он, их направление и отчасти характер их содержания и даже перечислили важнейшие из этих трудов; но мы ничего еще не сказали об их внешней стороне, об их языке и изложении. Язык их общерусский с удержанием особенностей галицко- русского наречия; особенности эти состоят в употреблении некоторых областных слов и оборотов речи, необычных в общерусской литературе, и приближающих это наречие более к церковно-славянскому языку и народному говору, например, як, вместо как, що и щобы, вместо что и чтобы, мает, вместо имеет, в неопределенном наклонении окончание и вместо и т. п. Но не в этих особенностях дело, а в том, что основной строй, по которому образовывается этот язык, как по своему образцу, есть строй общерусского литературного языка. Достойны в этом отношении внимания те речи, которые по тому или иному поводу высказывались покойным в Науке об этом общерусском языке, и то, что в Науке очень нередки перепечатки образцовых произведений нашей духовной светской литературы без всяких изменений их языка. Что же касается языка литературных произведений отца Наумовича в смысле их изложения и так-сказать склада речи; то в этом отношении отец Наумович должен быть причислен к первоклассным народным писателям. Так прост, жив, картинен и нагляден язык его; а вместе с тем какая сила, глубина и меткость мысли в этих простых и понятных даже дитяти его образах, сравнениях и уподоблениях! Как легок и чист этот язык чуждый с одной стороны польского фразерства и многоглаголания, а с другой латинской периодичности и сухости! Этот язык чисто-народный – сего краткостью, образностью и тонким благодушным юмором; а вместе каким теплом веет от его речи! Поистине, она есть полное отражение его детски-простой, чистой и любящей души! «Как прелестно и непостижимо описывает он, говорить г.Козарищук, зеленый леса и покрытый пшеничкой поля, и сады, и реки, и гул карпатского грома! Як верно изображал он мужика, як знал его воззрения на мир, як шутил над ним, обучая его всему доброму и полезному! Кто опишет нам так село с его дроздами, зайцами, сойками, кто опишет праздники, кто будет так мастерски и красноречиво опровергать заблуждения наших людей, як он!» Да самый чисто-русский юмор его полон христианского благодушия и доброты. Поистине, отец Наумович в языке своем, в складе своей речи образцовый народный писатель и этим, конечно, объясняется то чарующее впечатление, какое производит его речь. Не даром многие рассказы его переведены не только на русский, а и французский языки, как, например, «Онуфрий Грушкевич».

Заключительный вывод, какой вполне справедливо сделать из этого общего обозрения содержания Науки по отношению к характеристике ее тот, что начала, положенные отцом Наумовичем в основе духовно-просветительной деятельности учрежденного им общества М. Качковского, красною нитью проходят чрез все книжки Науки с такою же ясностью и строго определенностью, как и изданиях общества, что конечно вполне и естественно, ибо один и тот же отец Наумович основатель Науки и общества Качковского. Конечно, духовно просветительная деятельность общества Качковского, имеющего тысячи своих членов, рассыпанных по всей Галиции и чрез их посредство помогающего возвышению и улучшению духовно-нравственного и материального положения Галичане одним изданием книжек, а и открытием обществ трезвости, школы разных других благотворительных учреждений, а также защитою попираемых прав Галиции пред законом и обществом, гораздо шире, так сказать, по своим размерам и несомненно плодотворнее по своим действиям, чем журнал Наука, но это нисколько не умаляет значения духовно-просветительной деятельности отца Наумовича и основанной им Науки, ибо 1) им же основано и самое это общество – им именно положены в основу его деятельности и указанные начала и 2) самое это общество в лице тысячи своих членов делало и делает свое дело не только вполне солидарно с Наукой в смысле конечных его целей, а нередко и чрез посредство и при помощи Науки, точно также как и наоборот, так что отделять одно от другого в их значении едва ли справедливо.¹¹

О достоинстве и значении Науки отца Наумовича, равно как и других его литературных произведений для Галицко-русского народа, г.Авдыковский издатель и редактор Галицкой Руси, (теперь Галичанина), в которой немало работал отец Наумович, вот что говорил между прочим: «Кто не знает основанного им журнала Наука, она поднесла (подняла) народ интеллектуально, из Науки научается народ любить свою землю, в чести иметь и труд, жить тверезо (трезво), осушовати мочары (болота), сияти пашу (пашню), закладати сады, разводити пасеки и разумно коло них ходити и пр. Основанная равно же им политическая популярная газета Русская Рада и затем славное общество Качковского, особенно же то последнее, были венцем деятельности Наумовича, приобрели ему широкую популярность на Галицкой Руси, уважение и признательность у чужих, даже у противников. Наумович есть творец галицко-русской энциклопедичной литературы, составляющей эпоху в литературном и культурном развитии Галицко-русского народа. Он указал тому народу путь к высшим идеалам и народ тот, несмотря на противные голоса искусственно вызванных партий, называет и во веки называть будет Наумовича своим просветителем. Научил Русский народ истории, научил любит свою церковь, обряд, землю, одним словом, як Моисей, вывел он тот народ из тьмы и указал ему битую стежку (тропу) по которой легко достигнуть цели.»

Да, великое значение очерченной нами духовно-просветительной деятельности отца Наумовича заключается, как вполне верно указывает это и г.Авдыковский, не в том только, что он на ряду с другими заботился о просвещении Галицко-русского народа, старался поднять и действительно поднимал его нравственно и материально, развивал в нем народное самосознание и любовь к родине, не в том только, что он стоявший во главе этого просветительного движения больше и энергичнее других действовал, а в том, что он проливал свет своей Науки в самую глубь народной жизни, разносил этот свет по селами захолустьям, по крестьянским хатами курным избам, освежал и оздоровлял самые корни народа – крестьянство. Заботясь о всех своих братьях, он не только не забывал, а ставил во главе этих всех простой народ, снизу, с корней народа – с простых селян начиная свое духовно-просветительное дело и при просвещении их Христовою истиной и правдою народной, не забывая и их паши, и их пасеки¹². В этом отношении он был во истину пионером в деле духовного возрождения Галиции.

Но почивший отец протоиерей велик был для Галиции не одною своею положительною духовно-просветительною деятельностью, а и отрицательно-критическою, которая была вместе с теми приготовительною. Главное достоинство очерченной нами литературной деятельности его, выразителями которой служат основанные им общество Качковского и журнал Наука, заключается в том, что он был для своей Галиции сеятелем доброго семени; но он не только доброе семя сеял на ниве народной, а и наперед того разрыхлял ею почву, вспахивал и очищал ее от сорных трав и камней, которыми закидали ее пришедшие ночью враги. Такое именно значение на наш взгляд имеет его критически-отрицательная деятельность, начатая им в Слове и основанной им «Русской Раде», продолженная в сейме и тюрьме и законченная уже за пределами отечества – в России, на Кавказе, где искал он места для колоний Галичан.

Верно, что Галиция доселе еще униатская, – доселе еще в ней старорусская партия не занимает подобающего ей положения и не имеет нужной силы; но что ж из того? «Болезнь входит пудами, а выходит золотниками», говорит народная пословица, и каждый по опыту знает, как-то страшно справедливо. Если же это справедливо по отношению к физической болезни одного индивидуума, то также справедливо и по отношению к целому народу, а еще быть-может справедливее к духовным немощами болезням. Верно, что и теперь еще украинофильствующия партии имеют большую силу в Галиции; но верно и то, что теперь свои идеалы и симпатии партия эта должна уже не развивать и проводить, а защищать и охранять от своих же, что между украинофилами и сторонниками великорусских идей идет борьба, и перевес не всегда-то бывает на стороне первых. А эти-то идеи и сеял отец Наумович, и если семя этих идей, как можно судить о том по сейчас указанной нами борьбе, взошло; то, Бог даст, и вырастет, – вырастет и плод принесет. Это же самое, сказанное нами о национальном самосознании Галиции, вполне приложимо и к самосознанию религиозному с тем необходимым прибавлением, что здесь это возрождение должно быть еще труднее, еще тяжелее. «Зерно если не умрет, одно пребывает, если же умрет, мног плод принесет», сказал Спаситель (Иоан. 12, 24), дав нам понять, что тот же закон жизни и в духовном мире. Путь к славе и воскресению есть путь креста и смерти. И чем глубже падение, чем больше извращена истина, тем тяжелее восстание, тем труднее возвращение на правый путь. Но за то тем тверже должно быть это восстание, тем крепче это убеждение в истине. Так смотрим мы на то, что Галиция доселе еще униатская. Отец Наумович, бывший убежденным униатом, стал православным; будет православною и Галиция. Ручательством в этом служит сам отец Наумович, – тот путь, которым пришел к православию сам просветитель Галиции...

Обратимся же к обозрению этого пути – пути борьбы и страданий.

Начало борьбы отца Наумовича с католичеством и католическим правительством относится еще к шестидесятым годам, когда он в газете Слово начал печатать длинный ряд убедительных и глубоко прочувствованных статей о необходимости очищения греко-восточного обряда Галицко-Русской униатской церкви от латино-польских примесей, систематически вводимых римско-польским влиянием, с целью удаления русских униатов от православной и приближения их к римско-католической церкви. Существенная черта этих статей та, что в них отец Наумович ратовал за очищение обряда не во имя православия, а во имя, так сказать, академической истины; он был тогда убежденным униатом и восставал главным образом против политического порабощения народа посредством церкви. «Его глубоко-обдуманные, говорит г.Авдыковский, на неопровержимых исторических и догматических источниках основанные обрядовые статьи, помещавшиеся в первых родниках (годовых изданиях) Слова, довели к очисце нашего обряда, заставали нас опомнутись о права нашей церкви и стать в защите нашего духовенства. Он выборол для нашей церкви и попранные ее достоинства.» Благодаря автора этих статей (разумеется отца Наумовпча), говорит о нем один из наших публицистов, вопрос об очищении греко-восточного обряда от латинских примесей сделался в Галичине одним из самых жгучих вопросов. Последствием безпрерывных о нем толков было, между прочим, то, что униатские священники стали не только сами, не справляясь с мнением епископов, исправлять по старым церковным книгам обряд богослужения, но многие из них, по примеру Наумовича, посбросали с себя узкия сутанны ксендзовского покроя и на место их сшили себе широкополые рясы и отпускали даже бороду...»

Что для очистки церковного обряда и для духовенства сделал отец Наумович на страницах Слова, то для защиты и восстановления правового порядка Галичан и для просвещения в этом отношении селян делал он своею «Русскою Радой» участием в других политических галицко-русских газетах и особенно своими умными, обстоятельными, твердыми и горячими речами, сначала во Львовском сейме, куда он трижды избираем был депутатом от Перемышльского округа, и потом в самом Австрийском парламенте. «Удивлялись особенно, читаем мы об этой его общественно-политической деятельности в Галицкой Руси, все его цивильной отваге (гражданскому мужеству), с которою он в одной из речей своих назначил становище Галицкой Руси столь рьяно оспариваемое поклонниками принципа: divide et impera. Избранный в семидесятых годах в державную думу, причислялся Наумович к виднейшим членам таковой, яко отличный вития и неустрашимый защитник прав нашей св. Руси».

Преемник о. Наумовича по изданию Науки в августовской книжке этого журнала за 1891 год, оплакивая горькую утрату, понесенную Галицией со смертью его, так метко художественно рисует значение общественно-политической деятельности Галицкого патриота-просветителя: «Тот мужичек, тот предмет постоянных забот о. Ивана, он любил его всею силою своей души, он считал великого покойника чуть ли не святым, чуть ли не ангелом хранителем, с неба. Да кто не помнит той умилительной сцены, которая произошла на львовской стрельнице после василианского веча? Тысячи Русского народа собрались, чтобы протестовать против занятия иезуитами русских монастырей. Все-то ученики Наумовича. И вдруг увидел народ своего просветителя, под одним из дерев сидел седовласый старик с длинными волосами и седою бородой. И чудно было смотреть, когда мужики стали подходить к старцу, як целовали его руки и колена, величая его своим отцом просветителем. Яким прекрасным не земным блеском сияли тогда его чудные голубые очи, он целовал всех в чело и голову, благословил свое стадо, и тихая молитва плыла из его медоточивых уст. Благословил его Господь дождатися велокой радости видеть благодарность чистых простых сердец. Он видел великолепные плоды своих неусыпных трудов, своей Науки созданного им общества им. М.Качковского; ему воздавали любовью за всю его любовь, за тепло, с которыми он писал для бедного темного народа. Да и як он писал. Тут стоит пред очима один галицкий мужичек, посетивший меня в Вене. Увидевши портр о.Ивана, он заплакал и великая слеза покатилась по лицу и седым усам сельского патриота. Он долго, долго смотрел на черты лица покойного и проговорил следующее прекрасное слово: видите, когда бывало зимою, в морозы, вьюгу я верну до дому и пальцы зацепенели, що и батога из рук пустити не могу и прийду в хату, а на столе книга о. Ивана из почты, тогда я уже и не лезу на печь, щобы загретися, а читаю книжечку и греюсь теплом, которое от нее веет». Прекрасно сказано! те простые слова из уст простого мужика не лучшее ли доказательство, кого мы потеряли».

Целительным бальзамом были эти газетные статьи и эти речи о. Наумовича для изболевшей, из страдавшейся и обманутой Галиции; но не так взглянули на них те самые, которые измучили, обездолили и обманули Галичан. Когда раздался этот голос и пронеслись эти речи по всей Галиции, когда от этого голоса проснулся спящий Галич, проясняться стали его умные очи, опознаваться начал он в своей дедовской вере и родстве с великою Россией и потянуло его сердце к Почаеву, Киеву и Москве, с их святынями православными и устоями вековечно-русскими; услыхали шум от этого движения, увидали тень его сторожевые лаятели галицкие и задумали криком заглушить этот шум и силою задавить это движение, а прежде и больше всего того вещего глашатая изловить,–задумали, сделали и... на время успели... Поляки и иезуиты во время обратили серьезное внимание, как венского правительства, так и римского папы, на схизматическое движение духовенства и народа в Галиции. По настоянию папы тогдашний митрополит униатский Григорий Яхимович, в душе сочувствовавший этому движению, вынужден был подвергнуть о. Наумовича церковному наказанию и посоветовать ему поумерить церковную пропаганду в означенном направлении... Затихло на время движение в Галиции; но не замолк вождь и просветитель галицкий.

Униатских поселян малых Гнилищ, что недалеко от больших Гнилищ, стали заставлять платить дань на ненужный им приход великих Гнилищ; те не захотели платить этой двойной дани; и стойкий защитник Галицко-русской правды горячо стал поддерживать их в этом споре, указывая им на восток, на православие, как на заветную мечту. Давно уже следившие за ними подстерегавшие его польско-иезуитские недруги его тот час донесли по начальству; наехали власти и засадили в тюрьмы по обвинению в государственной измене не только о. Наумовича, а и всех близких его, друзей его, почитателей и сторонников. Немало Галичан, единомышленных о. Наумовичу, посажено было тогда с ним в тюрьму по обвинению в мнимой государственной измене; долго тянулось предварительное следствие, пока, наконец, не назначен был в Львове суд, по которому большинство обвиненных были оправданы; но не оправдан был о. Наумович, который за возмущение общественного порядка приговорен был к восьмимесячной тюрьме. Но ни тюрьма, ни отнятие у него прихода, не сломили его стойкости, его веры в истинные принципы и идеалы. Привлеченный к ответственности пред духовными властями он не пошатнулся и здесь. Папа отлучил его от Церкви, обвинив в приверженности ксхизме, то есть, к православию. На отлучение папы Льва ХIII о. Наумович отвечал известною апелляцией, в которой обстоятельно на основании церковно-исторических документов излагал историю и права Русской Церкви в Галиции и характеризовал свою тридцатилетнюю деятельность среди Галицко-русского народа;¹³ но апелляция не изменила отношений к нему высшей духовной униатской власти. Лишенный сана и прихода, преследуемый польско- иезуитскими кознями, о. Наумович решился искать душевного мира в лоне православной церкви. 6 октября 1885 г. В львовской православной церкви совершен был над ним обряд присоединения к православию. После этого оставаться ему в Галиции было уже немыслимо. С удалением от прихода и с переходом в православие, лишившийся последних средств к жизни и своего угла, поставленный под строгий полицейский надзор, навлекавший неприятности на земляков, с которыми ему иногда даже поневоле приходилось сообщаться – он вынужден был, наконец, оставить родные приделы Галицкой Руси «камением побивающей собственных пророков» и переселиться в Россию, в матерь городов русских – богоспасаемый Киев.

С любовью и почтением к этому неустрашимому и стойкому борцу за правду русскую, к этому страдальцу за веру православную, к которой пришел он, всею жизнью и деятельностью своего ума убежденный в ее истине, приняла его вся Православная Россия, в лице Самого Русского Царя, иерархов Русской Церкви и всех именитых и славных граждан. Скоро после переселения в Россию в 1888 году о. Наумович награжден был от Государя Императора золотым наперсным крестом, а Св. Синод возвел его в звание протоиерея. Живо припоминается нам с каким умилением присутствовал за первым богослужением почившего у нас в России великий гражданин земли Русской покойный М.Н. Катков...

Вскоре после переселения о. Наумовича в Киев особенно благоволивший к нему покойный митрополит Киевский Платон назначил его сначала епархиальным миссионером для борьбы с штундизмом, а затем приходским священником в село Борщаговку, недалеко от Киева; в последнее время он оставил приход и отдался исключительно занятиям литературой и другими делами на пользу родной своей Галиции, пока наконец не сложил свои кости вдали от своей родины. «Когда кончу свое дело на Кавказе, писал он летом 1890 года одному из своих московских друзей, приеду в Москву кажется на постоянное жилище. Там беспрепятственно буду заниматься литературой; – в прочем увидим, куда бросит меня судьба»... И вот, не он, а мы увидели, что не в Москве – сердце России, а там на далекой окраине ее – в городе Новороссийске, над Черным морем, 4 августа 1891 года ни для кого из нас нежданно перешел он духом своим в вечный покой в обителях Отца Небесного, и тело его 18 сентября погребли в Киеве – на Аскольдовой могиле, – там, вблизи купели Крещения России при св. Владимире, где сам он давно уже наметил место для своей могилы...

Так на 65 году своей жизни волею Божией скончался тот, кто поистине был просветителем Галиции и вполне достойно и праведно заслужил безграничную любовь и глубокое уважение не только от своих друзей, а даже и недругов своих, по крайней мере по смерти своей. Но прежде чем говорить об этих посмертных отзывах о почившем, остановимся еще несколько на последних годах его жизни уже у нас в России, вдали от Галиции; ведь эти старческие годы его изгнаннической жизни не остались бесследными с его стороны для духовного просвещения и материального улучшения Галиции.

Благодарный России за дарованный ему приют, за ласку и любовь, с которыми приняли его русские братья его, он не мог и не хотел, как говорил он «есть русский хлеб даром» и прежде всего стал трудиться на пользу духовного просвещения нашего Русского народа. Так, помимо исполнения прямых своих обязанностей сначала как миссионера, а потом как приходского пастыря, он много стал работать для России пером своим. Об этих трудах его мы отчасти сказали выше уже в своей речи об его народных календарях¹⁴ и некоторых повестях, изданных у нас в России; здесь же отметим еще, что он был одним из самых деятельных сотрудников издающихся при Св. Синоде Церковных Ведомостей.

Когда назад тому четыре года, мы праздновали пятидесятилетие присоединения к православию наших холмских униатов, о. Наумович написал тогда прекрасный исторический очерк унии; не разговорил он горячие речи о Славянах, и особенно о своей Галиции в Славянском Благотворительном Обществе – А сколько, кроме того, он еще задумывал только. «Я теперь, писал он в Москву в январе 1891 года, затеваю другое дело, потому что отказался от прихода, и вообще от всякой должности. Начну издавать книжечки: «Вечерние занятия», для окончивших курс сельской школы молодых людей алчущих и жаждущих света.¹⁵ Скромное сознание того, что с одной стороны здесь в России «при великом множестве славных тружеников, как опят сам о. Наумович говорил, труд его излишен», а с другой стороны его беспредельная любовь к Галиции были причиною того, что он здесь не прекратил своей многоплодной деятельности на пользу Галиции. Не говоря уже о Науке, в которой, как мы говорили выше, он до последних дней своих принимал самое непосредственное и большое участие, он очень много писал в галицко-русских газетах, каковы: Русская Правда, издающаяся в Вене, и особенно Галицкая Русь. «Посредством своего золотого пера, говорит г. Авдыковский, разговаривал он со своими земляками, поддерживая в них бодрость духа и ясность воззрений, столь необходимых в борьбе за народное существование».¹⁶ И не словом лишь, а и делом знаменовалась закордонная деятельность о. Наумовича для Галицкой Руси. За свидетельствовать таковую могут верители и должники русского банка во Львове, первый не потерявший много вследствие падения той институции из сбереженных в ней капиталов, последний – приобретши значительные облегчения при уплате своих долгов. Громадный суммы (около 300.000р.) выхлопотал, вымолил о. Наумович у заграничных русских капиталистов для спасения своих земляков». Особенно много помог чрез него в этом деле Галичанам, хорошо знавший и глубоко почитавший о. Наумовича, бывший министр финансов И. А. Вышнеградский, бывший тогда директором юго-западных железных дорог¹⁷.

В последнее время внимание о. Наумовича обратила на себя эмиграционная горячка, охватившая русскую часть Галичины и готовившая галицким крестьянам разорение и неминуемую гибель в Бразильских пустынях, куда завлекали их разные еврейские гешефтмахеры. Стиснулось болью сердце великого народолюбца и подвигло его еще на один знаменательный шаг для блага своих земляков – шаг, к сожалению, последний в его жизни. Убедившись в невозможности остановить эмиграцию Галицко-русских селян, он задумал направить ее туда, где не угрожала эмигрантам ни материальная, ни тем более нравственная и национальная гибель. Взор его упал на плодородные и не заселенные пространства на Кавказе. «Это очень важно, писал он в одном письме в Москву; будет связь народа Галицко-русского с Россией и его Церкви с Православием. Шизма, (как называют православие католики), потеряет свой вид страшилища». В этом же духе много писал в 1891 году и в Науке, и в Галицкой Руси-, об этом много хлопотал он и в Петербурге. Но желая своими, так сказать, очами проверить свойство страны, намечавшейся им в новое отечество для тех из Галичан, которых горе и нужда гнали за море, и личное участие принять в приобретении нужных для этого поселения земель, он– этот шестидесятилетий седовласый старец, не побоявшись трудов не легкого пути, на крыльях любви полетел на Кавказ, осмотрел некоторые из тамошних уголков, закон трактовал уже их для Галичан и... с пустыми карманами ехал к себе в Киев, вызванный известием о болезни своей жены. В это-то время смерть ни для кого нежданно и казалось для нас преждевременно, и похитила от нас этого дорогого человека...

Но судьбы Божии неисповедимы и благи... Смертью запечатленное дело не может не принести своих плодов. «Одна колония уже есть; скоро будет, и другая» уже писало. Наумович незадолго до своей смерти и почем знать? – может быть и так...

В заключение своего очерка духовно-просветительной и патриотической деятельности покойного отца протоиерея Иоанна Григорьевича Наумовича, не лишено значения сказать хоть несколько слов об его материальном и семейном положении, тем более, что это весьма важно в качестве характеристики его духовно-нравственного образа и должно еще более осветить Христовым светом самую его духовно-просветительную деятельность.

Для изображения материального положения, почившего мы не станем возвращаться очень далеко назад – к его молодым годам; остановимся на том времени, когда он после тюрьмы и папского отлучения не мог более оставаться в Галиции и должен был переселиться к нам, в Россию. «Обремененный численным семейством, говорит отец Наумович в своей автобиографии, я после катастрофы 1882 года вынужден был пережить очень тяжелые дни.» Вследствие своей политической и церковной бесправности он буквально не имел никаких средств к жизни, а между тем на его ответственности лежала Наука, которая и сама подвергалась преследованию и ввела в убыток ее подписчиков: «Мало кому, пишет об этом времени сам отец – Наумович, пришлось прожить такие горькие лета, как мне по поводу известных процессов сделанных подписчикам Науки, в которых я, желая многих моих подписчиков, уплативших но потерявших расписки освободить от судебных преследований, потерял все, что имел, спасая честь моего любимого детища». При таких-то обстоятельствах переселился он в Россию; с этим временем совпадала ожидавшаяся катастрофа Галицко-русского народного банка и он сам, едва-едва находивший средства к существованию в кредите своих друзей, должен был принять участие в хлопотах об этом банке. Мы говорили выше, что хлопоты эти причинили ему очень много нравственных беспокойств; но мы ничего не сказали о том, как это участие его в делах банка выставило на вид материальную необеспеченность отца Наумовича и его крайнее бескорыстие. Позволяем себе восполнить этот пробел. «О том, как мне тогда пилось и елось, писал он тогда, между прочим, в одном письме по поводу пущенных врагами его клевет, никто у нас не станет верить; так як все у нас знают, что я яких бы ни было напитков не употреблял. Мне завидуют, что банк платил за дорогу; но я могу уверить вас, что все, что я получил, далеко не покрыло моих убытков по изданию Науки. Великий благодетель наш И.А. Вышнеградский предлагал назначить мне из банка за наблюдение за делами 1.000 гульденов в год, но я этим не воспользовался, чтобы не говорили, что я ездил за синекуром для себя. Хотя для меня в высшей степени отвратительно писать о моих личных делах, но я должен говорить в виду клевет на меня, тем больше, что теперь нарочно распускаются нелепые слухи, что у меня есть не менее 100.000 гульденов капитала, что я роскошно живу, что такие капиталы я накопил от банка и за принятие Православия. Вы знаете, что я теперь живу только благодаря вашему кредиту (разумеется г. Коснкарский директор Галицко-Русского Банка в Львове); недвижимого имущества у меня нет, а движимое каждый может видеть на таможенной площади во Львове № 6, уч. Курьаса... Теперь добрые Русские люди, видя меня потерявшим все, поспешили с подаяниями и снабдили на некоторое время средствами к жизни». Так писал отец Наумович в 1886 году. О том, какие средства могли быть и были у него после его смерти, может каждый судить по тому положению, какое занимал он, как приходский священник и потому еще, что оставшаяся после него семья его¹⁸ принуждена продавать даже библиотеку его, чтобы заплатить долги покойного и иметь средства к жизни... А в Новороссийске, где он скончался на пути своем с Кавказа, по сообщению Московских Ведомостей, после почившего остался чемодан с рукописями и брошюрами и до 30 рублей денег, наперсный крест и золотые часы... Так это был человек не только бескорыстный, а и бессребреник в полном смысле слова. «Материализм был ему противен, пишет в поминовенном слове о нем Галицкая Русь, характер чистый, обширные знания, благородная скромность, поэтическая душа, а сердце преисполненное доброты и кротости, одним словом человек идеальный – вот типичное очертание индивидуальности незабвенного покойника.»

Заканчивая свою автобиографию покойный писал: «Этакие происшествия ужасно подействовали на мое здоровье, которое со времен банковых проделок сильно пошатнулось, а еще должно было выносить удары ужасного шантажа, для которого трудно найти примера. Но все то не погнуло у меня мужественного духа», и он не перестает ни на минуту служить своей родине словом и делом, забывая часто не только о выгодах, но и о потребностях жизни. И этих его великих личных достоинств не отнимают у него даже те, против которых боролся он всю свою жизнь. Мы разумеем Поляков. Так, например, Gazeta Narodowa, причисляя отца Наумовича к необыкновенным талантливым людям, так, между прочим, отзывается о нем: «Кто знал его близко, тому известно, что призванием было пастырство, не только в своем приходе, но среди всего народа. Имел он к тому все благородные свойства сердца и духа, знания и опыт. Если кто и отнесся с порицанием к его общественной деятельности, то должен воздать ему особенные похвалы, как пастырю, товарищу, соседу и принужден удивляться его писательским дарованиям, его уменью художественно владеть языком русского простонародья. Материализма, погони за личными выгодами никто не поставит ему в упрек»...

Мы кончили. – Определить в достаточной мере значение деятельности почившего отца протоиерея Иоанна Григорьевича Наумовича на пользу родной ему Галиции и Славянства вообще, быть может, не настало еще время; мы и не брались за эту непосильную работу. Мы хотели представить лишь общий очерк его пастырской и духовно-просветительной деятельности и смеем думать, что образ его, как пастыря доброго (Ин. 10:1–16), который по заповеди и примеру Пастыреначальника Нашего Господа Иисуса, видя волка грядуща, не убег от овец своих, чтобы волк расхитил их, а в борьбе с волками – татями и разбойниками за овец своих душу свою положил,–образ пастыря, который пас стадо свое не для того только, чтобы стричь волну с них и питаться молоком их, а чтоб их водить на пашити – их питать не только словом Божиим, как хлебом жизни вечной, а и хлебом жизни приведённым, думаем, что этот образ обрисован нами если не с достаточною полнотой и ясностью, то, по крайней мере, с нелицемерною истинностию. Не достающее же в нем в смысле чистоты отделки и полноты изображения да покроется любовью читателей к почившему.