Религия и наука

В каком отношении находятся между собой рост знаний и моральные факторы? Недавно был о том интересный разговор в московской «Литературной газете». Академик Александр Данилович Александров возражал двум другим академикам, Павлу Сергеевичу Александрову и Александру Николаевичу Несмеянову. Академик Несмеянов научно – и, несомненно, нравственно – сказал, что «наука не имеет отношения к нравственности» (Литературная газета. 1967, № 1). А Александр Данилович Александров такой взгляд считает «совершенно ошибочным».

«Науки точные, естественные, – говорит он, – не только служат просвещению, но их критерии являются одновременно и нормами нравственности» (Там же. № 10).

Несомненно одно: принцип науки в мире предполагает со стороны людей нравственное к себе отношение. Иначе сказать, в области научной (впрочем, как и во всякой другой) люди должны требовать от себя честности, правдивости, бескорыстия, беспристрастия; в науке люди должны возвышаться над всякой партийностью, над лицеприятием, иметь свободу суждения и мужество свободного суждения, а также прочие нравственные качества, которые характеризуют истинного ученого, как и всякого нравственного человека.

Ученые вправе требовать как от имени самой науки, так и нравственности, чтобы к ним и к науке не прилагали бы никаких ограничивающих, суживающих их научную свободу эпитетов. Наука не может быть ни «социалистической», ни «капиталистической», ни «буржуазной», ни «пролетарской». Наука может быть только истинной или ложной. Таблица умножения не допускает, чтобы одни ее считали «капиталистической», а другие «социалистической»... Это относится и ко всем аксиомам и теориям науки.

Иначе сказать, наука не терпит никакого партийного ярлыка или политического штампа. В этом и заключается нравственность науки. Наука и нравственность – две одинаково нужные законные области человеческой жизни и культуры. И академики Александр Николаевич Несмеянов и Павел Сергеевич Александров, конечно, справедливо защищают такую нравственную и научную очевидность.

Лишь в самом ученом как личности соединяются обе эти категории, нравственность и наука, в той или другой своей пропорции. Ученый может быть в жизни нравственным человеком, но иногда таким не бывает, оставаясь, однако, ученым. Так же и нравственный человек может быть ученым, а может и не быть им. И не будучи ученым, человек может быть нравственным.

Александр Данилович Александров считает, что «соотношение между наукой и моральными факторами совсем изменилось со времени Руссо...» Но как могло оно «совсем измениться», в чем оно изменилось? «Возникло, – пишет он, – гигантское движение к коммунизму, стремящееся решать коренные, в том числе и нравственные, проблемы на научной основе...» То есть наука в 1917 году будто бы переступила свои пределы и взлетела в область нравственности, а вся нравственность влилась в науку. В действительности ничего такого не произошло ни в природе науки, ни в природе нравственности. Да и как оно могло произойти? Нравственная природа человека и принципы науки остаются теми же.

Ни науку нельзя делать основательницей нравственности, ни нравственность нельзя делать ответственной за науку... Ни наука, ни нравственность не оправдывают разделения всего человечества как бы на два этажа, или класса, в одном из которых все люди сияют ангельской белизной, а в другом погружены в адскую тьму. В человечестве во все века его истории было (и сейчас находится) больше всего «сереньких», «нравственно средних» единиц и коллективов.

А каких-то «абсолютно белых» и «абсолютно черных» даже совсем нет в этом мире. Все мы, люди, либо «белые с черными крапинками», либо «черные с белыми крапинками». Все народы, партии и коллективы человеческие, как и все социальные системы мира, вмещают в себе последователей различного нравственного масштаба и разного духовного уровня. И последователи разных идей могут одинаково научно ошибаться и совершать безнравственные поступки.

Придерживаясь самых ценных и верных идей, люди способны впадать в демагогию, в эгоизм и злобу, в тщеславие и самолакировку... Разве мы этого не видим в мире? Разве мы не видим в мире, как личная или коллективная «гречневая каша» «сама себя хвалит»?! Так же точно проявляли себя люди и в прошлые эпохи, находясь на более низких ступенях научного развития... Но в наш век астронавтики, ядерной физики и водородных бомб нравственные недостатки людей стали гораздо более опасными для человечества.

Ошибка Александра Даниловича Александрова заключается в его слишком оптимистической вере в материалистический идеализм. Чисто романтически веря в материализм как в некую новую «научную церковь», Александр Данилович Александров абсолютизирует и науку, и материализм, и некое одно событие в истории; он хочет видеть свет только в этом окошке. Это не научно. Как можно считать, что принцип науки стал пятьдесят лет тому назад равен принципу нравственности, когда именно современная мировая наука еще менее, чем раньше, дает нам право создавать из нее нравственный или иной абсолют? Наука сейчас гораздо ближе к гейзенберговскому принципу «недостоверности». Более того: именно этот принцип движет науку вперед.

В абсолютизации неабсолютного кроется нравственное зло. В средние века такая абсолютизация вещей неабсолютных проявлялась со стороны наивных в отношении науки и богословия церковников-инквизиторов. Такая же абсолютизация неабсолютного происходит в наши дни со стороны людей, обожествляющих абстракцию «науки».

Сайентизм⁹ – это злоупотребление идеей «науки»; материализм – это злоупотребление понятием «материи». Никакого своего человеческого «изма» нам нельзя провозглашать ни абсолютным добром, ни абсолютным злом. Манихейский дуализм не научен и не нравственен. И очень хорошей иллюстрацией такого ложного абсолютизирования вещей неабсолютных является так называемая «культурная революция» в Китае. Совершая якобы «научное» обожествление «председателя Мао» и его идей, эта «культурная революция» показывает всему миру, как можно жестоко злоупотреблять терминами и «культура», и «революция», и «наука», и «нравственность». Эта демагогия углубляет и обостряет антагонизмы в народах. А эти антагонизмы надо нам изживать, братья. Иначе они взорвут человечество. Надо служить миру и единению народов, укрепляя во всем человечестве сознание его научного и нравственного единства. Мы, люди, несовершенны. И несовершенны все наши коллективы, как бы ни хвалились мы ими, как бы красиво мы их ни называли. Друг перед другом нам, право, нечем гордиться. Многого еще нам всем не хватает! И мы впадаем в духовную ошибку, если фарисействуем. Тут наша беда и показатель нашей греховной неправоты. Чтобы приблизиться к истине, надо принять великий нравственный закон правды и самопознания, данный две тысячи лет тому назад человечеству: «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? ...Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего» (Мф. 7:3–5). Лучшего совета не дашь и людям нашего времени.

Из XVII века входит в нашу современность взволнованный голос Блеза Паскаля, одного из самых глубоких мыслителей человечества.

23 ноября 1654 года этот математик, совершивший ряд научных эмпирических открытий, пережил встречу с небесным миром, потрясшую его внутреннее существо: Паскаль постиг, что Бог есть «Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не философов и мудрецов»! И что Бог есть Огонь, очищающий человека, сжигающий зло. И Живой Бог ищет человеческую душу для усыновления, для ее воскресения, спасения в вечности.

Ум наш человеческий способен даже отвлеченно, «математически» доказать, что вера в Бога и в бессмертие души есть нечто гораздо более разумное, жизненное и достоверное, чем неверие в эти истины. Математик Паскаль доказывает это своим знаменитым рассуждением о пари, которое держат верующий с неверующим: есть Бог или нет Бога? Неверующий, по мысли Паскаля, всегда теряет. А верующий в одном случае ничего не теряет, а в другом все выигрывает. Предположим, говорит Паскаль, что существует в мире лишь холодное, отвлеченное решение этого спора – «за» или «против» существования Бога и бессмертной в Нем жизни. Если Бог есть, то ценность человеческого решения за Бога, ценность этой человеческой «ставки» на Вечную Жизнь является бесконечно драгоценной и безгранично спасительной. Если, предположим, человек «ошибся» в своей ставке на Вечную Жизнь, то эта его ошибка мало что будет для него означать; она не составит никакой потери по сравнению с величайшей потерей не верующего в Бога человека, ошибочно сделавшего ставку не на жизнь, а на смерть своей души. Такая ошибка неверующего будет для него огромна, ужасна и неисправима.

Такова сущность знаменитой мысли Паскаля о пари верующего с неверующим.

Но человек есть не только умственное существо; он есть и живое сердце. Сам Паскаль не сомневался в величайшей реальности Божиего бытия. Имея подлинный опыт познания этого Бытия, Паскаль считал, что настоящее доказательство существования Божиего исходит не из отвлеченного, теоретического рассудка, а от сердца, из глубины духа, из целостной интуиции человеческого существа. Ум, сердце и воля, соединяясь воедино в постижении Духа Божия, целостно познают истину Божиего бытия в чистоте, любви и истине. Познают в меру своего очищения. И именно это состояние синтетического познания в человеке называется в Священном Писании верой.

Вера в Бога есть одновременно постижение человека в высшем его раскрытии. «Сердце ощущает Бога, не разум», – говорит Паскаль. «Вот в чем вера: Бог, открывшийся сердцу, а не разуму... Вера – это отдание своей жизни Любви божественной, умалившейся, чтобы заполнить нашу малость; вера есть познание Любви, заполняющей пропасть между нами и Богом... Безгранично расстояние между физическим телом с его биологическими процессами и областью мысли. Но еще более бесконечно расстояние между человеческой мыслью и Высшей Любовью, Богом-Духом. Это расстояние переходит границы природы. Самый малый ум человека – выше всей земли и всех звезд, так как он познает все это и себя. Тело же ничего не сознает. Но все тела и все умы, вместе взятые, имеют меньшую ценность, чем малейшее явление любви. Любовь высшая принадлежит к порядку гораздо более высокому, чем мысль. И как из физических, материальных тел нельзя получить ни малейшей мысли, так и из всех умов нельзя извлечь ни малейшего движения (ни малейшей искры) любви».

Эта мысль Паскаля иллюстрирует разделение апостолом Павлом природы человека на «телесную», «душевную» и «духовную».

Истинная вера в Бога есть всежизненная замена человеком своего эгоистического «я» истинным центром бытия – Богом. На этом пути и воздвигается Крест, так как наше эгоистическое «я» не хочет уступить Божественной Жизни и умереть в Божией воле. Эгоистическое наше «я» мы призваны заменить жизнью Божественной, Христовой... Оттого эгоцентрическая воля человека всегда чувствует трудность веры в Бога.

В своем глубочайшем переживании, мистическом опыте, о котором свидетельствует клочок бумаги, который Паскаль носил всегда при себе, он говорит: «Уверенность, уверенность... радость, мир» (Certitude, certitude... Joie, Раiх). «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин. 17:3).

Последними словами на этом знаменитом клочке бумаги, зашитом в одежду Паскаля, были: «Отказ от себя – полный и умиренный». Отказывающийся от «себя», от своего эгоизма человек находит свою настоящую, очищенную личность.

Так уже в этом мире начинается воскресение человека из мертвых, новая жизнь – во Христе...

Умер Паскаль сравнительно молодым, тридцати девяти лет, оставив человечеству опыт удивительной жизненной устремленности к чистоте, удивительной напряженности в жажде высшей жизни и той реальности любви к Богу и людям, которая составляет сущность настоящей религиозной веры.

Христос Иисус, Спаситель, Богочеловек стоит в центре жизни и мысли Паскаля. «Мне кажется, – пишет он, – что Иисус Христос дает прикоснуться после Своего Воскресения только к Своим язвам... Мы должны соединить себя только с Его страданием. Христос – божественный ответ на человеческое, смертное состояние в мире. Можно верить в Бога, не зная этого своего несчастного смертного состояния, и можно также видеть это свое несчастное состояние – без Бога... Но нельзя человеку познать Иисуса Христа, не познав тем самым и Бога, и свое несчастное без Бога – состояние. В Иисусе Христе заключается для человечества полный и единственный ответ на все. Без Него – одно только отчаяние, горе и смерть. А через Христа Иисуса все – и само страдание, и сама смерть становится путем, входом в высшую жизнь...»

Историю человечества Паскаль созерцает как «агонию Иисуса Христа на Кресте». Агония завершится Воскресением. «Нельзя спать в это время! – говорит Паскаль. – Это время – молитвы».

Среди книжек, выпущенных издательством «Правда» в Москве в 1951 году, есть брошюра некоего Прокофьева «Непримиримость науки и религии». На семнадцатой странице этой брошюры основоположник русской науки М.В. Ломоносов именуется «философом-материалистом». А на восемнадцатой странице выступления Ломоносова в пользу теории Коперника называются «атеистическими» выступлениями. В действительности Ломоносов был не только большим ученым и поэтом, но также и просвещенно верующим человеком, даже защитником веры в Бога.

В молодости он хорошо читал и пел в храме на клиросе. Был период, когда он, мальчиком, целый год увлекался одной из северных поморских религиозных сект, но потом вернулся к своей родной матери Православной Церкви на всю жизнь. Да, конечно, Ломоносов защищал теорию Коперника; но его защиту теории Коперника совсем нельзя назвать «материализмом»; наоборот, это была яркая защита как науки, так и религии... Вообще никакая научная теория не может сама по себе ни доказывать, ни опровергать Божественной истины, потому что наука – совсем другая область познания, чем религия.

Только малообразованные люди, из неверующих и из верующих, иногда неправильно думают, что наука будто бы «противоречит» вере в Бога, а вера в Бога «отрицает науку». На самом деле наука и религия – две разные и одинаково законные области человеческой жизни. Они могут одна другую пересекать, но противоречить друг другу не могут.

Так думал и М.В. Ломоносов. Вот что он говорит, предвосхищая воззрения многих больших ученых наших дней: «Природа и вера суть две сестры родные и никогда не могут прийти в распрю между собою. Создатель дал роду человеческому две книги: в одной показал Свое величество, в другой Свою волю. Первая книга – видимый сей мир. В этой книге сложения видимого мира физики, математики, астрономы и прочие изъяснители божественных в натуру влиянных действий суть то же, что в книге священного писания пророки, апостолы и церковные учители. Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет Божественную волю вымерять циркулем. Также не здраво рассудителен и учитель богословия, если он думает, что по псалтыри можно научиться астрономии или химии». Кто действительно интересуется воззрениями Ломоносова, тому надо, конечно, читать не брошюры, изданные теперь в издательстве «Правда», а книги самого Ломоносова, особенно страницы его поэтических произведений. Словно предчувствуя, что через два столетия про него будут писать, что он был материалистом, Ломоносов слагает такие строки в переложении псалма двадцать шестого:

Услыши, Господи, мой глас,

Когда к Тебе взываю,

И сохрани на всякий час:

К Тебе я прибегаю...

Меня в сей жизни не отдай

Душам людей безбожных,

Твоей десницей покрывай

От клеветаний ложных...

Ко свету Твоего Лица

Вперяю взор душевный

И от Всещедрого Творца

Приемлю луч вседневный...

Сколько у Ломоносова таких строк! Его классическая Ода об Иове начинается так:

О, ты, что в горести напрасно

На Бога ропщешь, человек...

Удивительно для своего времени первый русский ученый говорит о реальности творения Божиего мира.

В одном из лучших своих литературных произведений, в послании к Шувалову «О пользе стекла», сочетая глубокую научность и высокую поэзию, Ломоносов высказывает даже упрек церковному философу V века Августину за то, что он, желая от науки доказать Бытие Божие, приводит в пользу этого утверждения только научно слабые данные своего времени.

Ломоносов радостно говорит, что доказательств Бытия Божия в его время гораздо больше, чем было во времена Августина:

О коль великим он (Августин. – А. И.) восторгом бы пленился,

Когда б разумну тварь толь тесно не включал,

Под нами жителей, как здесь, не отрицал,

Без математики вселенной бы не мерил!

Что есть Америка, напрасно он не верил...

Во зрительных трубах стекло являет нам,

Колико дал Творец пространство небесам.

Толь много солнцев в них пылающих сияет,

Недвижных сколько звезд нам ясна ночь являет...

Коль созданных вещей пространно естество!

О сколь велико их создавше Божество!

О коль велика к нам щедрот Его пучина,

Что на землю послал возлюбленного Сына!

Не погнушался Он на малый шар сойти,

Чтобы погибшего страданием спасти.

Своим философски-проницательным умом Ломоносов видит, что для Творца не существует, конечно, наших маленьких человеческих пределов и масштабов, что Творец выше всех наших земных понятий и о «малости», и о «великости» пространственной.

Чем меньше мы Его (Бога. – A. И.) щедрот достойны зримся,

Тем больше благости и милости нудимся!

Стекло приводит нас чрез оптику к сему,

Прогнав глубокую неведения тьму!

Преломленных лучей пределы в нем не ложны

Поставлены Творцом; другие невозможны.

Но в нынешних веках нам Микроскоп открыл,

Что Бог в невидимых животных сотворил!

Коль тонки члены их, составы, сердце, жилы

И нервы, что хранят в себе животны силы!

Не меньше нежели в пучине тяжкий Кит,

Нас малый червь частей сложением дивит.

Велик Создатель наш в огромности небесной!

Велик в строении червей скудели тесной!

Что бы сказал Ломоносов в наши дни, когда перед его взором, вооруженным уже не простым, а электронным микроскопом, открылись бы новые тайны материи?..

Все это, мы видим, не то, что хотел доказать Прокофьев в своей брошюре о «Непримиримости науки и религии».

Восхваляя Коперника в очень хороших для своего времени стихах, Ломоносов говорит, что мы, люди, одаренные разумом,

В безмерном углубя пространстве разум свой,

Из мысли ходим в мысль, из света в свет иной,

Везде божественну мы мудрость почитаем.

В благоговении весь дух свой погружаем.

Чудимся быстрине, чудимся тишине,

Что Бог устроил нам в безмерной глубине...

Ломоносов гениально убежден, что чем далее наука идет вперед, тем она все больше открывает Божие величие в творении. Так думают и лучшие ученые наших дней.

Для гробницы знаменитого писателя и деятеля Русской Церкви XVII-XVIII веков прославленного Дмитрия, митрополита Ростовского, Ломоносов составляет надпись: «Всемогущий и Непостижимый Бог, чудными искони делами, явил Святую Свою великолепную славу и во дни наши. Новыми чудотворениями в России просиявшего, здесь почивающего святого мужа, преосвященного митрополита Димитрия Ростовского и Ярославского, отдавшего Божие Богу: верою, кротостью, воздержанием, учением, трудолюбием...»

Оканчивается эта надпись обращением к людям, ложно верующим и неверующим, но одинаково не понимающим духа и сущности религии, видящим в мире лишь одну материальную оболочку вещей:

О вы, что Божество в пределах чтите тесных...

Вперите мысль, чему Святитель сей учил!

Что ныне нам гласит от лика горних сил.

На милость Вышнего, на истину склонитесь,

И к Матери своей вы Церкви примиритесь...

И гробницу самого Ломоносова было бы справедливо украсить этими его стихами.

Почти два века прошло со дня смерти Григория Саввича Сковороды, замечательнейшего философа, поэта и странника. На Украине, может быть, и теперь еще поются где-нибудь его песни, а украинская словесность чтит в нем выдающегося литератора XVIII века.

«Это была необыкновенная личность, – пишет один из его биографов, – необыкновенны были его жизнь и проповедь. Пробуждению людей от нравственной спячки, воспитанию в них нравственного самосознания и духовному облагораживанию их он посвятил всю свою жизнь...»

Еще в детстве полюбил он «пастушескую свирель». Сын полтавского бедного казака, он вырос в рощах, в полях, на солнечном просторе.

Среди рощ и полей он возлюбил книгу – мир Слова. Шести лет он обнаружил влечение к наукам и музыке. Первый его учитель, дьяк, сроднил его с Церковью. Потом были у него большие столкновения с недостойными служителями Церкви, но сама Церковь пребывала немеркнувшим образом Христовым в его сердце.

С шестнадцати лет он – студент знаменитой Киевско-Могилянской академии. В 1741 году его забирают за прекрасный голос в Петербург, ко двору Императрицы Елизаветы.

Через три года он возвращается в Академию, изучает языки – латинский, греческий, еврейский и все высшие тогдашние науки. Изучает светских классиков и классиков церковных: блаженного Августина, Афанасия Великого, Василия Великого, Кирилла Александрийского. В 1750 году он уезжает за границу – у философа Вольфа знакомится с тогдашней немецкой философией и богословием.

Своею критикой схоластической системы в поэзии он навлекает на себя неодобрение начальства, и начавшаяся было его педагогическая деятельность прекращается. Через пятнадцать лет он снова призывается к ней в Харьковский Коллегиум, профессором благонравия, но первые его лекции опять пугают школьное начальство. «Весь мир спит, – говорил с кафедры Сковорода, – спит глубоко протянувшись, будто ушиблен, и наставники, пасущие Израиля, не только не пробуждают, но еще поглаживают, глаголюще: «Спи, не бойся: место хорошее, чего опасаться...»

Дорогой жизни Г.С. Сковороды стало его удивительное учительство. Oн сделался народным учителем в самом чистом и глубоком смысле этого слова. Сковорода проповедует на ярмарках, в селах, поет на полях, играет на флейте у озер, делается дорогим гостем всех любящих поэзию и правду, подолгу бывает в украинских монастырях, чтит своих друзей-архимандритов и среди них, как и среди белого духовенства, имеет своих почитателей.

Не постригаясь в монашество, он являет в своем лице все лучшие качества иночества. Oн живет «как птица небесная». Совершенная нищета и бездомность, сопряженные с высокою нравственною чистотой, постничество (он не ел мяса), глубочайшая любовь к людям, жажда чистоты церковной, ревность по Богу, всецелая жизнь во Христе – вот образ этого философа светлой воли.

Любовь к Богу – основа существования Сковороды и всего его философского миросозерцания.

О Боже, живый глагол.

Кто без Тебя весел?

Ты Един всем жизнь и радость,

Ты Един всем рай и сладость.

Взбудь святую волю в нас,

Да Твой владеет глас,

Даждь пренужный дар нам сей,

Молим тя, Царя царей!..

Самопознание – начало познания. Человек – малый мир; по своей великой любви к Человеку Бог даровал ему все необходимое, причем все потребное сделал легким, а все трудное – непотребным, даже вредным для души. «Тот ближе всех до неба, кому в жизни меньше треба», – изречение Сковороды. Что же потребно для человека? Самое потребное и необходимое для человека есть счастье, или «мир душевный». Ищи, чего хочешь, только не губи того мира душевного – необходимейшую необходимость. Это счастье, этот мир душевный есть Царство Божие. Бог не замкнул счастья в одной какой-нибудь эпохе или в одном каком-либо социальном состоянии. Мудрый Господь дал счастье, доступное для всех, как дал солнце, воду, воздух. Не нужно ехать за счастьем куда-то на Канарские острова – счастье близко всем, оно в каждом человеке. Оно заключается в том, чтобы человек познал себя, свою безмерную сущность, свой образ Божий.

«О любий мий друже Иакове, – пишет Сковорода к отцу Якову Правицкому, – излюймо старий квас мирский. Здобудимо нове сердце. Зодягнимся в одиж неглинной надии, в утробу братолюбства...»

Сковорода был творителем ночной молитвы. В полунощное время он блаженно переживал в себе рождение нового, Христова человека.

Опытом духовной жизни он достиг большой остроты чувства жизни мира и человеческой жизни. Сковорода угадывает людей, он чувствует надвигающиеся бедствия (например, эпидемию в Киеве).

Все считали за честь принять его у себя и старались подольше задержать. Но он путешествует с места на место. Высокий, худой и величавый, с одной сумкой через плечо, с Библией и свирелью он странствует по деревням и поместьям с острым словом на устах. Гуляя, он пишет свои трактаты, ведет широкую переписку с друзьями. Места его уединений делаются памятными для народа и получают названия «сковородинских» пасек, урочищ, полей, криниц. Его беседы, изречения и крылатые слова записывались, переписывались, распространялись. Его стихи, сказания, басни шли в народ, распевались кобзарями. О нем еще при жизни его слагались легенды как об украинском Сократе. Учителем всего народа он был в полном значении этого слова. Из среды его поклонников образовалась группа во главе с В.Н. Каразиным, основателем Харьковского университета.

Облик Сковороды был бы неполон, если бы мы не упомянули о его пламенном гневе и обличениях зла жизни. Его обличения мира вытекали из его любви к делу Христову, которому он сыновне посвятил себя. Он бушует при виде слепого обрядничества в духовенстве, он обличает сластолюбие недостойных монахов, рутину церковной схоластики, продажность чиновничества, грубую чувственность помещиков, вольтерьянствующих атеистов-дворян называет «французскими попугаями»...

Особое место в жизни Сковороды занимает Библия. С нею он никогда не разлучался. Он называл ее самыми нежными именами: своею возлюбленною, Голубицею...

В Библии Сковорода осязал Самого Христа. Его гимны Христу – образы глубокой поэзии... «О, часть моя всесладчайшая... Ты есть тайна моя; вся же плоть – сень и закров Твой. Всяка плоть есть риза Твоя, сень и пепел; Ты же зерно, фимиам, стакты и кассия – Пречистый, Нетленный и Вечный. Все Тебе подобно, и Ты всему, но ничто же есть Тобою, и Ты ничем же…» «Воздохнем ко Христу», призыв Сковороды к людям.

Умер Сковорода так же чисто и человечно, как и жил. В августе 1794 года семидесятидвухлетним стариком он путешествует по Орловской губернии, откуда возвращается на Украину, на родную Слобожанщину, и останавливается в селе Пан-Ивановке у своего друга Коваленского. Чувствуя приближение своей кончины, он говорит о ней; у местного священника он исповедуется и приобщается Святых Тайн.

Самый день его смерти описан И.И. Срезневским. За обедом Сковорода был необычайно весел и разговорчив, рассказывал про прошлое, про свои путешествия, про трудные моменты жизни. После обеда все встали, очарованные его красноречием. Сковорода незаметно вышел из дому. Долго ходил по неровным дорогам. Минул день; под вечер Коваленский пошел искать Сковороду и нашел его под большою липою. Солнце заходило, последний луч пробивался между листьями. Под большой липой Сковорода, с заступом в руке, копал могилу. На вопрос Коваленского Сковорода ответил: «Час, друже, кинчати блукання, бо й так усе волосся злетило в бидной голови. Час дати спокий...» И пошли к дому. Сковорода удалился в свою комнату, переменил белье, помолился Богу и, положивши под голову Библию, тетради своих творений и серую свитку, лег сложивши накрест руки.

Так закончилась земная жизнь Г.С. Сковороды.

Его похоронили на высоком берегу, около рощи, на любимом его месте, где он при восходе солнца играл на своей флейте.

Под таким заглавием в Нью-Йорке вышла книга сорока американских ученых, посвященная геофизическому году. Один из ее (сорока) авторов, доктор Корнельского университета и профессор биофизики Манитобского университета Франк Аллен говорит, что люди иногда хотят представить материальный мир без Творца. Бесспорно для них, однако, что мир этот существует. Четыре гипотезы возможны о его возникновении. Первая: мир есть «иллюзия», «обман чувств». Это предположение, конечно, противоречит факту реального существования мира. Вторая гипотеза: мир возник «сам собой», «из ничего». Третья гипотеза о мире: он «не имеет ни начала, ни конца». И четвертая: мир создан Творцом.

Признающие мир иллюзией считают основным фактом человеческое сознание; но сознание человеческое тоже, в свою очередь, рассматривается как иллюзия. Подобная идеология недавно возродилась в физической теории Джеймса Джона. Если следовать этой теории, то надо было бы так охарактеризовать миры Вселенной: волшебные поезда с призрачными пассажирами обманчиво несутся по невещественным мостам, сооруженным из отвлеченных понятий, пересекая эфемерные реки…

Гипотеза, что мир материи и энергии «сам себя создал», так же нелепа, как и та, что «мир есть иллюзия»; к ней нельзя отнестись серьезно.

Мысль, что мир «всегда существовал» и «вечен», имеет нечто общее с утверждением, что мир создан Богом. Что-то, несомненно, должно быть вечным: либо мир, либо Творец. Человеческий ум в состоянии вместить как ту, так и другую мысль. Но наука открыла законы термодинамики, согласно которым мир движется к состоянию, при котором все тела мира будут иметь одну общую, очень низкую температуру. Вследствие энтропии, то есть своего рода деградации энергии, жизнь станет невозможной. И если бы мир действительно был вечен, то состояние деградации его энергии было бы уже достигнуто. Поэтому можно сказать, что с научной точки зрения эти бесчисленные горячие звезды-солнца мироздания, как и наша Земля с ее неисчислимым богатством форм, свидетельствуют о том, что мир был некогда сотворен и что его первопричиной может быть лишь всеобъемлющая, вечная, всеведущая и всемогущая сила, которую мы называем Богом, Творцом. Вселенная является созданием Божией силы, премудрости и воли.

Рассмотрим хотя бы два-три факта.

Совокупность и сгармонированность благоприятных для жизни условий на Земле так велика, что невозможно ее объяснить простой случайностью или действием каких-то слепых сил. Земля движется в пространстве. Библия в двадцать шестой главе Книги Иова справедливо говорит, что Бог «повесил землю ни на чем» (Иов. 26:7).

Суточное вращение Земли вокруг своей оси и годовое вокруг Солнца придают Земле ориентационную устойчивость; при двадцатитрехградусном наклонении земной оси оба эти движения производят на Земле точное чередование дней и ночей и времен года, открывая максимум земного пространства для обитания всему живому и придавая формам земной жизни такое бесконечное разнообразие... Атмосфера над Землей ровно настолько и высока, и плотна, чтобы защитить людей и всю земную жизнь от миллионов вторгающихся в нее с огромной скоростью смертоносных метеоров. Атмосфера сохраняет также и температуру, нужную для земной жизни. Почва Земли содержит вещества, которые поглощаются растениями, становящимися пищей, необходимой животному миру. Наличие металлов, минеральных образований открывает возможность человеческой культуры и цивилизации. Вот как говорит в Библии пророк Исаия: «Бог, образовавший землю и создавший ее ...не напрасно сотворил ее: Он образовал ее для жительства…» (Ис. 45:18).

Если кто-либо вопреки столь многим и удивляющим явлениям гармонии мира стал бы все же считать, что жизнь на Земле не отвечает никакому определенному плану и замыслу Бога, надо было бы признать, что жизнь началась среди материи случайно. Но… случайность, оказывается, тоже подлежит закону, теории вероятности. Теория вероятности дает принципы, следуя которым, можно отделить истину от заблуждения и учесть возможность тех или иных явлений.

Взглянем на факты. Протеины являются основной частью всех живых клеток. Основные протеины состоят из пяти элементов: углерода, водорода, азота, кислорода и серы (оставим в стороне более сложную формулу нуклеопротеинов). Беря лишь девяносто два элемента (хотя их число теперь превышает сотню) и исчисляя число атомов в тяжелых молекулах протеинов в сорок тысяч, можно вычислить математическую вероятность соединения в мире в одну молекулу протеина его элементов и установить, какое количество материи и в течение какого времени надо беспрерывно «встряхивать», чтобы эти его элементы соединились в одну молекулу протеина. Швейцарский математик Карл Евгений Гай задался целью высчитать математическую вероятность возникновения в мире одной только молекулы протеина: вероятность этого одна на 10 в 160-й степени. Число 10 в 160-й степени настолько безмерно, что не может поддаться никакому определению. Количество же материи, необходимое для образования в мире одной только молекулы протеина, по вычислению Гая, должно было бы быть в миллионы раз больше, чем вообще количество всей существующей во Вселенной материи. И для процесса образования одной только молекулы протеина на нашей Земле потребовалось бы 10 в 245-й степени биллионов лет (то есть почти бесконечное число).

Таков вывод швейцарского математика Карла Евгения Гая. Вычисления его показывают, что сама собой, «из себя» жизнь произойти не могла. И если мы верим, что мир не есть иллюзия, но реальность, то данные науки нас приводят – не могут не привести! – к несомненному убеждению, что мир создан Творцом.

Истина эта открывается разуму. Но она не будет живой истиной, если не откроется и человеческой душе, то есть не претворится в ее веру, надежду и любовь. Потому что только верой, надеждой и любовью человек соединяется с Богом, Который есть Любовь.

Помощник директора Института электронных исследований, известный американский физик, первым построивший радар для наблюдения за самолетами, доктор Роберт Морис Пэйдж высказывает в этой книге другие соображения о науке и религии. Доктор Пэйдж считает, что в науке, создающей гипотезы, для их появления должны сначала создаваться известные условия. И после того, как гипотеза высказана, надо ждать явлений, этой гипотезой предсказанных и подтверждающих ее верность. Если обычно гипотеза принимается на веру без возражений, то более тонкое положение о верности гипотезы часто ускользает от внимания, а ведь оно так важно для проверки гипотезы.

Проверка эта требует таких наблюдений, которые недоступны одному наблюдателю. Предположим, кто-нибудь может видеть одну только поверхность океана и не видит ничего, что над этой поверхностью или под ней. Наблюдатель может видеть лодку, корабль, плывущую птицу – это все попадает в поле его зрения. Но птицу, летящую по воздуху, или самолет, или находящуюся под водой рыбу, или подводную лодку, как предметы, не находящиеся в поле его зрения, наблюдатель этот уже не увидит; они останутся «несуществующими» для него. И если какой-нибудь предмет, вынырнув из морской глубины, покажется на поверхности воды или спустится вдруг с воздуха на воду, наблюдателю будет казаться, что предмет создается из ничего. А обратный процесс ему покажется исчезновением предмета в небытие. Для такого наблюдателя многие явления будут необъяснимы. Но вот этот наблюдатель встречает другого, который, видя все, что видит первый, кроме того, еще способен видеть и то, что происходит и под водой, и над водой. Если оба эти наблюдателя войдут между собой в контакт, то многие явления, ранее необъяснимые для первого наблюдателя, станут, наконец, ему понятны. Однако возможно, что ему все-таки нелегко будет признать существование как надводной, так и подводной областей, находящихся вне его непосредственного опыта и поля зрения. И он, может быть, долго не будет в состоянии проверить опыт другого человека, обладающего более широким горизонтом. Но второй наблюдатель может доказать первому верность своих наблюдений, предсказывая ему те явления, которые первый тоже наблюдает, но объяснить не может.

Таков пример американского ученого Пэйджа. Он доказывает и возможность, и несомненную реальность высшего плана бытия... Божиего Бытия! Доктор Пэйдж предлагает неверующим, ничего еще не знающим о Боге, представить себе мысль о Боге хотя бы как гипотезу – это будет серьезное и честное предположение истины. И потом пусть всякий человек проверяет эту гипотезу, пользуясь опытом своим и – более совершенным – опытом других.

Американский ученый подчеркивает, что для проверки научной гипотезы надо непременно принять, что данная гипотеза верна. Верим ли мы в это – в данном случае несущественно: надо принять гипотезу как истину. И надо нам принять свидетельство тех многих свидетелей в мире, которые утверждают, что поле нашего обычного человеческого наблюдения простирается лишь на очень малую часть Вселенной. Истина Божиего Бытия сопряжена с условиями, которых нельзя проверить в одном лишь материальном плане. Нужно войти в план высший, духовный. Пытаться, например, посредством пространственной ракеты узнать, есть ли Бог в мире, – это все равно что разрезать селезенку или почки, или разломить кость человека с целью узнать, есть ли у данного человека ум, есть ли совесть… Это было бы бессмысленно!

Опыт множества живших и живущих в мире людей свидетельствует, что Бог есть, и Он есть Дух.

Дух всюду сущий и единый,

Кому нет места и причины.

Так говорит в своей Оде «Бог» Г.Р. Державин. Бог постигается лишь в великом и святейшем плане жизни, который не может быть целиком включен в мир физический, ограниченный законами пространства и времени.

Доктор Пэйдж считает необходимым признать, что материальный мир, находящийся в области научных измерений пространства и времени, есть лишь одна, малая часть всей мировой реальности. «Если неверующий с целью найти истину захочет серьезно предположить, что Бог есть, то он должен принять и то, что Бог имеет власть открывать людям высший план мирового бытия, превышающий земную жизнь», – говорит доктор Пэйдж. «Подобного рода проверки были сделаны многими исследователями, не исключая и самого автора этой статьи», – говорит этот специалист по радарам. Он нашел в Библии и Евангелии много свидетельств о духовном мире, свидетельств людей, любивших истину и ее высказывавших. Подлинность написанного ими подтверждается фактами истории. Исполнились предсказания важнейших событий мира. И эти проверенные историей пророчества были высказаны только потому, что у человека есть особая способность познания как проникновения в высший план бытия, не подчиненный законам времени и пространства.

Достоверность этого знания мы видим в исполнившихся пророчествах об Иисусе Христе, Спасителе мира. Пророчества, высказанные за сотни лет до Рождества Христова, говорили о делах, которые Христос должен был на земле совершить и совершил. Факты эти остаются непонятными для «естественного» знания, они касаются высшей жизни. Но сомневаться в них могут только люди недостаточно осведомленные. Доктор Пэйдж говорит:

«Пророчествами о Христе удостоверяется не только истина Христовой жизни, но и Истина Его учения».

Нравственный вывод из несомненной истины Божиего Бытия остается, конечно, делом свободы каждого человека. Спасение есть область свободы, а не принуждения. Духовная жизнь приходит к человеку лишь во внутреннем опыте веры. И если человек захочет серьезно принять и выполнить те условия, которые Сам Бог поставил для познания Его Истины, тогда начнет изменяться жизнь человека. Божия Истина станет в нем великой силой. И у человека тогда не останется и тени сомнений в Бытии Божием. Вера для него станет положительным знанием.

Ученый Исследовательского Центра Лос-Аламоса и главный инженер аэродинамической программы Южно-Калифорнийского университета Георг Блаунт так говорит о своей надежде: «Я верую в Бога. Гораздо более того: я надеюсь на Бога. Идея Божества для меня есть не только основной философский принцип, но и глубоко практический вывод. Близость Божественной мудрости и силы я чувствую в своей жизни и в ежедневной своей работе. Это, может быть, не совпадает со взглядами тех, кто исключил Бога из своего мировоззрения. Атеизм, то есть вера в то, что «Бога нет», имеет тоже своих проповедников в мире.

Но размышление об этих предметах приводит к тому, что разумный человек не только может, он должен веровать в Бога. Объективные доказательства бытия Божия без связи с личным духовным опытом человека изучались тщательно и подробно. Человеческая мысль в веках все более выясняла и углубляла самое понятие бытия путем очевидности своих новых открытий.

Мысль человечества приходит к тому, что можно назвать Богом. Если некоторые философы, рассуждая о тайнах жизни, доходили только до неясных истин и туманных выводов, это означает не то, что человек лишен видения духовной объективности, но то, что самого человека надо отрегулировать, как телескоп, даже еще точнее и тоньше. С другой стороны, и самая так называемая «очевидность» не дает еще абсолютных доказательств чего-либо.

Чтобы показать истинное значение научных изысканий и построений человеческого ума и вытекающие из этого выводы и заключения, я воспользуюсь аналогией и рассмотрю, как вопрос этот ставится в математике. Возьмем геометрию. Из нескольких аксиом в геометрии строится целая научная система. Аксиомы принимаются без проверки и доказательств. Строящаяся на них наука, применяя их во всех направлениях, постепенно открывает значение аксиом и их следствия. Доказывая теоремы, мы возвращаемся к тем же аксиомам. Но никакая комбинация теорем не может доказать нам самих аксиом. Для того, чтобы увидеть их истинность, можно проверить их методом «несостоятельности» и «физической корреляции». Но если мы даже убедимся, что каждая из теорем имеет подлинное практическое применение и все теоремы выдержат проверку по методу «несостоятельности», то все-таки мы еще не будем иметь абсолютного доказательства истинности наших аксиом. Аксиомы еще будут нами приниматься «на веру», хотя и не на слепую, конечно, веру.

Подобным именно образом философская мысль принимает истину Божественного Бытия. Принимается она аксиоматически. Основные истины жизни раскрываются мышлению вследствие очевидности; они похожи на геометрические выводы. Очевидность не доказывает основных аксиом, а как бы вытекает из них. Очевидность состоит из соотношения между тем, что логически вытекает из религиозных аксиом, и тем, что мы экспериментально наблюдаем. Добываемая нами в жизни очевидность, таким образом, не разрушает веры в Бога, но помогает принимать наши аксиомы не вслепую, а более разумно».

Достоверность, думает Георг Блаунт, можно сгруппировать в следующие категории:

1) космологическую,

2) телеологическую,

3) антропологическую.

Космологическая категория достоверности, исходя из меняющейся, временной реальности, приводит нас к пониманию высшего, вечного, неизменяющегося мира. Телеологический принцип и подход открывает существование в мире великого замысла и плана Творца, Великого Художника всего творения. Антропологический аргумент веры в Бога покоится на имеющихся признаках нравственной природы человека. Общие и моральные обязанности и критерии совести рассматриваются как отражение Высшего Закона и его абсолютной правды как нормы. Совершенный Закон предполагает, конечно, еще более совершенного Законодателя.

«Моя научная работа, – говорит Георг Блаунт, – идет в области физического анализа. Поэтому к религиозной очевидности я прихожу чаще всего телеологическим путем... Аналитик в науке приступает к разрешению намеченной им задачи, сооружая модель как образ того или иного изучаемого им явления. Задача научной модели состоит в том, чтобы математически или физически более или менее точно показать положение вещей в предмете исследования. Модель является гипотезой физика. Она должна быть как можно более проста и отражать действительность. Соорудив модель, физик подвергает ее всестороннему исследованию, чтобы выяснить, какие в ней действуют законы. Если ему удается произвести наблюдения и собрать факты, отвечающие законам данной модели, факты, объясняющиеся этими законами, то можно считать, что научная цель его достигнута: модель, сделанная им, удачна. И удивительно, что для каждого физического явления ученый может подыскать и соответствующую модель. Поэтому совершенно естественно и закономерно предполагать, что в мире подлинно существует Высший Порядок. И к тому же сама идея Порядка так соответствует умственному складу каждого человека. Невозможно себе представить, что этот видимый всеми Порядок мира произошел сам собою, возник без творческой Высшей Силы, из небытия, из хаоса...»

Ученый считает, что мыслящий человек не может не прийти к несомненному убеждению, что существует Творец этого мирового Порядка.

Профессор Вивер, бывший декан математического факультета университета штата Висконсин, считает, что наука не противоречит вере в Бога. «Наука старается ответить на вопрос: «Как?» Как действуют клетки в теле? Как надо строить самолет, чтобы он летал быстрее звука? Как построена молекула инсулина? А религия отвечает на вопрос не «как?», а «почему?» Почему сотворен человек? Почему нужно говорить правду? Почему существуют страдание и смерть?

Наука анализирует то, что происходит с вещами, животными, с людьми, но не занимается вопросом, хорошо или плохо поступают те или другие люди и каковы их намерения. Религия же ищет ответа именно на эти последние вопросы».

«Когда я стараюсь понять, что в жизни правильно и что неправильно, – говорит Вивер, – я различаю в своей душе голос совести, голос Божий – ясный, неизменный, непротиворечивый и постоянный источник моего морального руководства. Я не знаю, как это случается, но я всегда чувствую, как мне надо поступать, и не могу вспомнить ни одного случая, когда бы, спрашивая, как мне надо правильно поступить, я не получил бы ответа. Не нахожу нужным логически анализировать этот опыт моей жизни. Для меня это просто факт личного опыта. Меня не разубедят, что камень на ощупь тверд; и меня не убедят в том, что нет Бога, Которого я чувствую так просто, непосредственно и всегда».

«Некоторые ошибочно думают, что ученые не могут верить в Бога. А мне кажется, наоборот, – говорит математик Вивер, – что ученым дана исключительная возможность веры, ведь ученые – это как раз те люди, которые всегда верят в невидимое и не определимое в своей сущности».

Кто из ученых видел электрон? Никто. И здраво рассуждающие ученые думают, что они вообще его никогда не увидят. «Электрон» есть, в действительности, лишь наименование некоего явления, бывающего в определенных случаях. Однако для ученого нет ничего реальнее электрона. Стулья, столы, стены, скалы при всей своей явной видимости и осязаемости, в сущности, не очень «реальны» для ученого. Если глубоко задуматься над таким простым предметом, как стол, и подойти к нему чисто научно, то измеренный точными инструментами ядерной физики стол есть, в сущности, совсем не стол, а некая комбинация туманных, двигающихся электрических зарядов, которые, ввиду своей неясности, не поддаются анализу. Если так, строго научно, рассматривать стол, то совершенно исчезнет широко распространенная иллюзия того, что стол «тверд» и «материален».

Пользуясь обычными понятиями при описании предметов окружающего мира, ученый хорошо знает, что эти житейские понятия просто не выдерживают критики при научно более точном рассмотрении видимых предметов. Идя к самым основам бытия, ученый видит совсем иное и удивительное, требующее новой системы Идей: «прочное» перестает для него быть прочным, «реальные предметы» оказываются состоящими не из микроскопических атомов-шариков (как еще недавно думали физики), а из чего-то гораздо более таинственного и менее поддающегося определению.

Что такое электрон? Одно время физики думали, что это частица. Потом пришли к заключению, что это колебания волн. Сейчас физики думают, что к электронам приложимы оба эти понятия или одно из них.

Многие ученые сейчас пришли и к совершенно новому пониманию самих слов «объяснить, понять, определить». И это относится в одинаковой степени как к науке, так и к религии. Слово «объяснить» раньше означало «выразить непонятное терминами понятными и привычными». Но сейчас, начиная что-либо объяснять, вы попадаете в тупик, потому что всякое научное «объяснение» упирается, в конце концов, в нечто непривычное, и, дойдя до самой простой степени объяснения феномена, вы не находите уже слов для объяснения этой наиболее простой степени.

На вопрос, может ли ученый верить в Бога, профессор Вивер отвечает очень определенно: именно благодаря своему научному опыту современный ученый особенно способен думать о вещах не только просто, житейски, но и методом более сложным, глубоким, не знающим успокоения в достигнутом познании. Истинные ученые не доверяют легким ответам и всей так называемой «очевидности» явлений. И только ученые могут осознать, что самое глубокое объяснение вещей требует не обычных, но совсем особых понятий, так как настоящая реальность совсем не та, которую человек видит физическими глазами.

Оттого, что некоторым людям трудно познать Бога, нет и Бога! Если даже такие, казалось бы, «понятные» реальности, как стол, являются для ученого чем-то иным, то естественна для него мысль, что подлинная реальность есть нечто очень тонкое, духовное и непосредственно неуловимое.

Профессор Вивер знает, что Бог есть. Это – следствие его личного опыта жизни, а также согласования его опыта с опытом многих, очень многих людей. «Бог открывает Себя многим людям в мире, – говорит профессор Вивер. – И в наши дни Он открывает Себя. Каждый новый шаг науки есть новое откровение того удивительного порядка, который вложен Богом в мир».

Профессор Вивер считает, что откровение Библии есть самое чистое явление человеку Истины.

Современная психиатрическая наука приходит сейчас к тому, что Церковь уже знала давно. Новейшая психиатрия стала способна понимать и расшифровывать целительное значение исповедания грехов, обнаружения человеком в себе всех своих душевных неправильностей и нравственных травм, которые человек сам себе нанес. И одним из таких вскрывателей человеческого подсознания в психиатрической науке является Карл Густав Юнг.

Юнг был сотрудником основателя психоанализа Зигмунда Фрейда (умершего в Лондоне в 1939 году). Всемирное признание Юнг получил как невропатолог, определивший и уточнивший многие концепции современной психиатрии. Юнг отошел от психоаналитической школы Фрейда (взяв все положительное, что в ней есть), считая чрезмерным и научно не оправданным то значение, которое Фрейд, как известно, придавал сексуальному началу в человеке.

Юнг называет «архетипами» те образы, идеи, которые выходят за пределы рациональной жизни отдельной личности и передаются из поколения в поколение.

Юнг утверждает, что не только сознательно, но и бессознательно человечество жаждет Спасителя, ощущая свою земную жизнь, смертную и дисгармоничную, как нуждающуюся в спасении и в Спасителе. И, например, видения людьми в наши дни летающих в небе дисков, думает Юнг, есть знак этой современной подсознательной жажды. Знаки и символы Спасителя вообще являются наиболее значительными из всех первоначальных символов (архетипов) человечества. Дело не в том, говорит Юнг, существуют ли эти летающие диски в действительности, но самый факт, что так много людей убеждено, что они их видели, доказывает, что человечество подсознательно молится о лучшем, более мирном существовании. Изображения круга, диска и куба всегда в человечестве считались символами совершенства, полноты, божественности.

Такие научные теории Юнга, не будучи полным объяснением жизни, не противоречат религиозному взгляду на мир и на человека. Юнг в значительной степени помог современной психологии и психиатрии освободиться от деградирующей, профанирующей человека фрейдистской теории, сводившей все подсознательное в человеке к половому инстинкту. Юнг научно расширил, обогатил область подсознательного и показал всю реальность и необходимость сублимации, преображения подсознательного в человеке. Еще Адлер отверг главную предпосылку учения Фрейда о сексуальной основе подсознательного мира в человеке и расширил внутренние мотивировки человека. Карл Юнг пошел еще дальше. Oн пришел к утверждению реальности и психологической законности религиозной правды. Антропология Юнга связана с глубинами духовного человеческого опыта.

Юнг не только психолог и психопатолог. Он и мыслитель, создатель философской системы, которую кратко можно суммировать как пламенную защиту личности (а ей в наши дни защита особенно необходима), находящейся под угрозой неодухотворенного коллективизма.

Юнг утверждает, что всякая рационалистическая доктрина, выходящая из тоталитаризма и отрицающая присутствие сверхрационального (то есть духовного) начала в человеке, есть тот неверный «коллективизм»‚ который препятствует росту личности. Сдавленная неверным коллективизмом, принужденная идти путем массового стандартного мышления, человеческая душа входит в массовый невроз.

Чтобы человек мог найти самого себя, одного разума еще недостаточно, утверждает Юнг; установившийся стереотип мышления мешает людям верить в свою подлинную иррациональную и сверхрациональную природу; это делает человека глухим к голосу его глубинного подсознательного «я», в котором коренится эта природа личности человека.

Карл Юнг, мы видим, вплотную подходит к признанию религиозного мира. Более того, эту религиозную сторону постижения мира он считает самой глубокой и настоящей сферой человека.

«Никто не может реформировать мира, пока (этот человек. – А. И.) не реформировал самого себя», – утверждает Юнг. Это хороший совет людям, трудящимся над улучшением и изменением мира.

Атомную бомбу Юнг считает символом «всемогущества человека», а ничего нет для человека опаснее такой именно уверенности – она «нарушает ментальный баланс человека». Интеллектуальные возможности человека огромны, но его духовное и нравственное развитие сильно отстает от его интеллектуального, «технического» развития. Это и является причиной современных неврозов и душевных кризисов.

Человеку надо научиться смотреть вглубь самого себя.

Только та личность, которая осознает глубину своего человеческого существа, может противостать своему растворению в материалистическом коллективизме, убивающем ее душу.

Юнг сочетал в себе глубину научной мысли, философского созерцания и жизненной практичности. Он обладал большой физической силой, любил садоводство и до восьмидесяти трех лет ходил на яхте по Цюрихскому озеру. Родившись в Швейцарии в 1875 году, Юнг был таким одаренным ребенком, что уже в шесть лет мог легко читать латинские книги. Медицину он изучал в Базеле, Цюрихе и Париже. В возрасте тридцати лет он стал директором большой психиатрической клиники. Мировую известность ему принесли книги, посвященные изучению шизофрении. Юнг первый ввел в психическую характеристику человека термины «экстравертированный» и «интровертированный». Ему принадлежит теория «о коллективном бессознательном», как и о глубине жизни души отдельного человека, подсознание которого простирается за пределы временного и конечного. В плане религиозном эта идея Юнга соответствует христианскому учению о природе и личности человека.

Природа у всех людей общая. Но личность каждого человека единственна и неповторима.

Узник нацистского лагеря, доктор Франкль, австрийский врач-психиатр, сделал открытие, раздвинувшее границы психиатрической науки.

Заключенные трех концлагерей (включая Аушвиц и Дахау), в которых доктор Франкль перебывал, сохраняли свое душевное здоровье и равновесие лишь повышенным религиозным стремлением к последним целям и ценностям.

Ища во всем высший смысл и находя его также в самих своих трудностях и страданиях, концлагерники научались приближаться к Живому Богу и находили в себе несокрушимую силу духа. Ужасы лагерей и преодоление их человеком убедили доктора Франкля в том, что психиатрия должна раздвинуть свои границы и не сосредоточиваться только на низшей или средней ступенях в психике человека.

Основатель психоанализа Фрейд сказал в начале ХХ века: «Люди знают, что у них есть души. Я хотел бы им показать, что у них есть и инстинкты…» Научное познание инстинктов душевного человеческого «подполья», «подсознания» есть несомненная заслуга Фрейда; впрочем, он открыл то, что Церковь знала уже две тысячи лет: в человеке есть глубокий психический мир, не только мир, видимый самому человеку, но и сокрытый, подсознательный мир, в котором коренятся сокрытые от человеческого взора страсти и тайны душевной жизни. Внутри человека ведут свой спор силы добра и зла, здоровья и болезни... Благодаря Фрейду, а также развившим его учение Адлеру, Юнгу и другим, психоаналитическая наука довольно хорошо (хотя и несколько односторонне) изучила подсознательные человеческие стремления... Теперь настал час для психиатрии двинуться дальше и подойти к самой главной ступени духа в человеке – не к его «подполью», а к его «небу».

Доктор Франкль и его школа дошли уже до этого. Они не только думают, но и доказывают, что по крайней мере треть всех умственных расстройств и душевных болезней людей нельзя объяснить (тем более – вылечить) без понимания духовного существа и состояния больного.

Даже самые простые симптомы могут иметь в человеке духовную подкладку. Вот, например, больной дрожит. Эта дрожь может быть объяснена рядом причин – от чисто физических до самых глубоких, духовных. Человек может дрожать, потому что его мускулы физически утомлены подъемом на гору. В этом случае лечением будет для него простой отдых. Но, может быть, человек дрожит от страха? Тогда он нуждается в успокоении. Бывает, что дрожь происходит от голоса совести, который человек слышит в себе, голоса, указывающего человеку на его вину. В этом случае только духовное средство может его вылечить. Духовнонравственная сторона человека должна приниматься во внимание, иначе не все пациенты будут излечиваться. «Психиатрия не смеет игнорировать этико-религиозную сторону человека», – утверждает доктор Франкль.

Психическую свою теорию он назвал логотерапией. Логотерапия обращается прежде всего к здоровой стороне пациента. Как бы ни был пациент болен, здоровая сторона его личности, его свободная воля могут и должны быть мобилизованы для борьбы с его больной стороной.

Болезни, войны, умственное расстройство, материальные трудности, преследования, гонения – все человек способен вынести, если он осознал в себе высшие ценности, увидел свой духовный мир...

Доктор Франкль получил недавно письмо от одной восьмидесятипятилетней больной. Она благодарит его за сказанные им по радио слова, что искание Бога и нравственная жизнь совсем не являются чем-то ненаучным или устарелым. «Теперь, наконец, – пишет эта престарелая больная женщина, – я вижу смысл и в моей жизни, хотя не могу больше работать и не имею уже близких друзей и родственников, чтобы им помогать и их любить. Я вижу, что моя задача – это дорожить каждым своим днем и часом, чтобы становиться все лучшей и лучшей – к концу...»

Труды и методы доктора Виктора Франкля, профессора неврологии и психиатрии Венского университета и председателя Австрийского общества медицинской психиатрии, вводятся сейчас в медицинские школы и клиники для душевнобольных не только Австрии, но и Франции, Испании, Италии, Голландии, Германии, Аргентины.

Франкль утверждает, что человек психически страдает и заболевает не только вследствие причин, определяемых полом или честолюбием (как думали Фрейд и Адлер), но также вследствие подавления в себе своих высших потребностей, своего духа в Боге. Люди неверующие и маловерующие, говорит профессор Франкль, должны перестать думать, что познание Бога и религиозное чувство не являются для них необходимостью. Оно необходимо для полного раскрытия человеческого самосознания.

Самое глубокое наше чувство – чувство веры в Бога. Мы можем, конечно, это чувство прятать от других людей, но если мы скрываем его от своего собственного сознания, то мы вызываем в себе душевный конфликт.

«Отрицать духовную сторону своей природы – это творить над собою большое насилие, – говорит профессор Франкль. – Мне приходилось видеть много пациентов, которые безо всякого стыда рассказывали о подробностях своей половой жизни, но стыдливо замолкали, когда я их спрашивал об их духовной жизни».

Подавление в себе мыслей о Боге – явление распространенное. Доктор Франкль считает, что приблизительно три четверти населения Европы страдает этим недугом – внутренним отъединением себя от духовной жизни и подавлением в себе, в том или ином виде, мысли о Боге, веры в Бога. Это подавление человеком своей духовной, главной стороны Франкль называет «подлинной патологией нашего времени». Возникновение многих современных проблем можно объяснить этим. Возможность своего душевного счастья люди разрушают следующими своими психологическими ошибками. Во-первых, чувством того, что они действуют только «временно» (то есть то, что они делают в данный момент, представляется им будто бы не имеющим настоящей важности). «Это большая психологическая ошибка, потому что в каждый момент времени дело, нами совершаемое в мире, как доброе, так и злое, напластовывается в нашей душе и входит органически в душу; к процессу текущей жизни надо относиться с большой ответственностью». Вторая психологическая ошибка современного человека – это впадения в стадность и безличную коллективность. Человек передает себя массе и ее вожакам, принимает от них готовые жизненные цели и мнения. Третья ошибка людей – это «фанатизировать» себя, проявлять нетерпимость к мнениям, чувствам и особенностям других людей.

Доктор Франкль считает, что прежняя психоаналитическая фрейдовско-адлеровская концепция не отвечает всей реальности жизни человека.

«Наше время – время интеллектуальной путаницы и перевернутых понятий о ценностях. Оттого наш век есть век глубокой трагедии и кризиса. Это время, непосильное для человеческой души, когда она вынуждена входить в потрясения, кризисы, войны и ожидания войн без укрепляющего и исцеляющего душу религиозного сознания.

Атеистическая философия обессиливает, убивает волю людей. Утверждение, что люди являются лишь беспомощными жертвами своих низших инстинктов и материальных интересов, а также продуктом наследственности и среды, – убивает человека. Человек есть существо гораздо более свободное, чем он сам думает. И пока мы в своей психиатрической науке будем недооценивать свои внутренние человеческие силы и способности, мы будем калечить себя низко стоящими идеалами. И мы не найдем мира на этих путях. Надо нам понять, что мы, люди, являемся по своей природе духовными существами».

Нет в русской медицине имени более прославленного, чем имя хирурга Николая Ивановича Пирогова. Памятник ему стоит в Москве. Его врачебная деятельность во время Севастопольской кампании и научные его достижения в области медицины – почетная страница русской науки.

Привлечение им женской сестринской заботы о раненых воинах, создание женской общины сестер милосердия Честного и Животворящего Креста стало началом векового уже ныне – подвига русских женщин в военных госпиталях и на полях сражений. И как ученый, и как гениальный хирург-практик (впервые применивший в России анестезию при операциях) Н.И. Пирогов стал примером для русских врачей.

Все знают, кто такой был Пирогов. Но вот чего многие, вероятно, не знают и о чем я хочу сегодня сказать: Пирогов был глубоко верующим в Бога человеком.

Жил он как раз в то время, когда стало зарождаться на Руси неверие. В середине XIX столетия появились идеи материализма – у «нигилистов», хорошо описанных Достоевским, особенно в романе «Бесы». В те шестидесятые годы определился тип того грубого материалиста, который, выйдя из подполья после октябрьской революции, стал открыто гнать Церковь, закрывал и осквернял храмы, но был побежден и остановлен в своем безумии народной верой.

В те же шестидесятые годы началось и нечестное использование честного имени науки для борьбы с Богом. Впадавшие в тяжелую болезнь неверия не хотели быть просто неверующими: они хотели непременно думать, что они «научно» (а не как-нибудь иначе) не веруют в Бога.

Вот в это время жил величайший хирург России Н.И. Пирогов. Вот что он думал и писал: «Смело, и несмотря ни на какие исторические исследования, всякий христианин должен утверждать, что никому из смертных невозможно было додуматься и еще менее дойти до той высоты и чистоты нравственного чувства и жизни, которые содержатся в учении Христа; нельзя не почувствовать, что они не от мира сего. Веруя, что основной идеал учения Христа по своей недосягаемости останется вечным и вечно будет влиять на души, ищущие мира чрез внутреннюю связь с Божеством, мы ни минуты не можем сомневаться в том, что этому учению суждено быть неутасимым маяком на извилистом пути нашего прогресса» (Пирогов Н. И. Сочинения. СПб., 1887. Т. 1. С. 175–182).

Главный, настоящий прогресс человечества Н.И. Пирогов видел в том, чтобы люди по духу своему приблизились к Евангелию, стали добрыми, правдивыми, чистыми сердцем, бескорыстными и милосердными. Конечно, и прогресс социальных реформ в народах необходим, но он немыслим без прогресса человеческих отношений, без совершенствования каждой отдельной души человеческой. Камень, брошенный в воду, вызывает круги. Чувства, мысли и дела человека тоже вызывают соответственные им круги в окpyжающем мире – либо добро, либо зло. Человеческое добро рождает отклик добра, улучшая человеческие отношения и самую жизнь. Зло, таящееся в одном сердце, отравляет жизнь многих... Это, может быть, идет против законов материализма, но это соответствует правде мира.

Книга высшего совершенствования – Евангелие – была любимой книгой Пирогова. Он верил, что евангельское откровение есть истинное Слово Божие и что это Слово вводит душу в вечность; свою жизнь Пирогов строил на евангельских основах. Такое глубокое религиозное отношение к жизни отмечает путь многих больших ученых мира, истинных слуг человечества.

Н.И. Пирогов считал, что в мировой истории путь прогресса извилист, что нет прямой линии в нравственном совершенствовании человечества. Уклоняясь от правды Христовой, люди впадают временами в звериное, даже хуже, чем звериное, – демоническое – состояние. Разве мы не свидетели этому в наш век? Да, человечество омрачается, когда отходит от того образа Божией правды, чистоты и милости, который дан ему в лице Сына Божия Христа Иисуса.

Гениальность ученого, любовь ко Христу, борьба за правду, справедливость в мире и милосердие к страждущим, больным – таков образ человеколюбивого врача Пирогова. Когда читаешь его размышления о мире и человечестве, вспоминается одна древняя молитва:

Господи, Боже мой!

Удостой меня быть орудием мира Твоего,

Чтобы я вносил любовь туда, где ненависть,

Чтобы я прощал – где обижают,

Чтобы я соединял – где есть ссора,

Чтобы я говорил правду – где господствует

заблуждение,

Чтобы я воздвигал веру – где давит сомнение,

Чтобы я возбуждал надежду – где мучает

отчаяние,

Чтобы я вносил свет – во тьму,

Чтобы я возбуждал радость – где горе живет.

Господи, Боже мой! Удостой,

Не чтобы меня утешали,

Но чтобы я утешал,

Не чтобы меня понимали,

Но чтобы я других понимал,

Не чтобы меня любили,

Но чтобы я других любил.

Ибо кто дает – тот получает,

Кто себя забывает – тот обретает,

Кто прощает – тому простится,

Кто умирает – тот просыпается к вечной жизни.

В своей книге «О мнимом материализме русской науки и философии» профессор В.В. Зеньковский говорит о Н.И. Пирогове как о человеке, в опыте своей жизни и в опыте науки преодолевшем материализм.

За два года до смерти в «Дневнике старого врача» Пирогов изложил эволюцию своих научно-философских взглядов, подойдя вплотную к просвещенной религиозной вере. У Пирогова в центре всего мирового жизненного процесса стоит не понятие «материи», а понятие жизни, жизни беспредельной, включающей в себя и вещество (материю), и время, и силу бытия. Пирогов убежден в существовании Великого Разума, творящего и двигающего жизнь мира, и потому особенно восстает он против того «обожания случая», которое было и останется характерным для атеистического миропонимания. Пирогов считает, что если придавать случаю какое-либо творческое значение, то это заставило бы человека признавать себя каким-то незаконным ребенком, родившимся от соединения «случая» со – случайной же! – «природой» (Пирогов Н.И. Сочинения. СПб., 1887. Т. 2. C. 172). Конечно, «случай» нельзя положить в основу жизни.

Н.И. Пирогов пишет далее: «Как бы ни были прогрессивны и точны наши сведения, лишь только мы отвергнем присутствие в атомах первобытной органической, образовательной силы, влекущей их к известного рода группировкам, нам придется передать все дело в руки случая» (Там же. С. 177). Случаю можно противопоставить лишь Божественную силу и премудрость, творящую, двигающую жизнь к определенным целям бытия в вечности.

Пирогов не может принять и того неверного, преувеличенного понятия о мозге, которое столь характерно для всех материалистов (и так называемых «вульгарных», и «диалектических»). Мозг для них является чем-то вроде центра бытия и соединения «первичного бытия», материи, и «вторичного бытия», сознания... «Я не могу, – пишет прославленный русский хирург, – принять того, чтобы во всей Вселенной наш мозг был единственным органом мышления, чтобы все в мире, кроме нашей мысли, было безумно и бессмысленно, чтобы она одна придавала мирозданию смысл и разумную целесообразность». (Пирогов Н.И. Сочинения. СПб, 1887. Т. 2. С. 77). Человеческий мозг для Пирогова есть «приемник мировой мысли». «Мозг наш ни с чем лучше нельзя сравнить, как с музыкальным органом, струны и клавиши которого приводятся в постоянное колебание извне» (Там же. С. 78).

Подлинная научность и материалистическое мировоззрение – несовместимы; и материалистическое воззрение о первичности материи и вторичности сознания есть утверждение метафизическое, не даваемое человеку в материальном опыте. «Материя, как «общая» основа бытия, – говорит профессор Зеньковский, – именно в этой своей общности никогда не может быть предметом опыта, является нашим «примышлением», уводящим нашу мысль к тому, что находится за пределами опыта. Поэтому совершенно неправильно отождествлять понятия «метафизики» и «идеализма» (что постоянно встречается у советских писателей); материализм есть тоже метафизика, и в самом точном смысле слова. Известный русский философ профессор Л.М. Лопатин совершенно прав, утверждая, что материализм есть «вера в материю», так как приписывает материи свойства Абсолюта; «материя» как бы заслоняет для материалистов все иные свойства бытия» (Лопатин Л.М. Положительные задачи философии).

Это все верно.

В 1953 году в Москве Академией педагогических наук РСФСР был издан том «Избранных педагогических сочинений» Н.И. Пирогова. На странице 470-й там можно прочесть такие полные религиозного смысла слова: «Ни инстинкт самосохранения, ни безрадостное знание, ни жажда наслаждений не сделают жизнь сноснее; и как только мы запишем себя в мирской метрике незаконными детьми природы и случая, нам в удел достанется одно отчаяние. Конец тогда и нашему человеческому достоинству, конец и нашим стремлениям, лишь только мы признаем упомянутую прелестную чету за наших родителей».

«Не удивляйтесь, – говорит далее Пирогов, – что я так ревностно восстаю против такого мрачного мировоззрения: я действую как дезертир очень сходного этому воззрения, которому я, к несчастию, поклонялся в годы моей юности. Любовь, страдание, прожитые годы принесли мне лучшие убеждения. Я, наконец, уверен, что мой Бог не бесчувственное и безумное существо, которое будто бы даже ниже моего достоинства...»

Девизом общественной научной и педагогической деятельности Пирогова было правило ora еt 1аbora – «молись и трудись».

Ценным материалом для выяснения воззрений Н.И. Пирогова (и доступным всякому советскому читателю) являются размышления «Вопросы Жизни», напечатанные (вероятно, из-за какой-то боязни) мелким шрифтом от страницы 551 до страницы 554 в сборнике «Избранные педагогические сочинения». Эти размышления Пирогова являются его гимном светлой вере и человечности. Идея жизненной борьбы у Пирогова несравненно выше Идеи материальной борьбы. «Увлеченные мгновенно вашей материей и грубым наслаждением, вы, сроднившись с отвлечением, также между вызванными мыслями заметите и те, которые своей чистотой и светлостью напоминают вам живо, что есть для вас и другая отчизна за пределами этих наслаждений». Узнав на опыте чувство тоски по двум отчизнам – по земной и по небесной, получая все более ясные понятия и научившись уже несколько управлять ею и сближать ее стихии, человек согласно наконец убеждается (это слово подчеркивается Пироговым), что борьба с этой действительностью («грубых наслаждений») и с материальным бытом, «беспрестанное стремление привести жизнь к одному знаменателю есть цель здешней жизни, ее прямое назначение на земле». Человечность человека проявляется в борьбе внутренней, нравственной...

Это «борьба, но не вражда», подчеркивает Пирогов. «Не враждуя с вашей материей, не враждуя с окружающими вас, вы должны вступить в эту высокую идеальную борьбу для недосягаемого на земле идеала. Так, отвлечением и самопознанием, вы достигаете и до познания начал Святого Откровения, основную мысль которого составляет та же самая борьба на земле для достижения блаженства за гробом». Откровение Христово, евангельское Пирогов называет «основной книгой нашего нравственного бытия», в евангельском Откровении Пирогова «поражает идеал жизни здешней, начертанный то в умилительной простоте, то под видом цветистых иносказаний, – идеал жизни здешней, олицетворенной в земной жизни и делах Искупителя». Эти религиозные, чистые, высокие евангельские взгляды, по мнению Пирогова, не могут быть поняты «последователями форм и читателями буквы». «Эти взгляды как результаты самосозерцания не могут быть так ясны, как математические аксиомы», но как предчувствия, при известном состоянии духа, они могут для людей «сделаться яснее всех математических аксиом, всех выводов опыта и всех исторических истин на свете».

11 июня 1961 года в Советском Союзе скончался архипастырь Православной Русской Церкви архиепископ Симферопольский Лука, который был одновременно и большим ученым-хирургом, лауреатом Государственной премии СССР 1946 года.

«Большая медицинская энциклопедия» (М., 1958. T. 5) говорит о нем так: «Выдающийся ученый и архипастырь архиепископ Лука (в миру Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий) родился в 1877 году в Крыму. Учился сначала в художественной школе, затем перешел на медицинский факультет в Киеве, который окончил в 1903 году. С 1910 г. по 1916 г. заведует больницей в Переславле-Залесском. С марта 1917 г. работает главным хирургом городской больницы Ташкента, а с 1920 г. – профессором Ташкентского Университета. В 1921 г., после смерти жены, принимает сан священника, в 1928 г. назначается на освободившуюся кафедру того же Ташкента. Затем следует ссылка в Красноярск. На протяжении почти четверти века он разрабатывал вопросы гнойной хирургии, обобщив в 1954 г. свои исследования на эту тему в монографии, служащей и ныне настольной книгой хирурга, а также в ряде работ, изданных в годы Великой Отечественной войны.

С 1941 до 1943 года архиепископ Лука заведовал военным госпиталем в Красноярске, где одновременно возглавлял (с 1942 года) и местную епархию как архиерей. В 1944 году он был переведен в Тамбов, а в 1946 году – на родину, в Крым, где возглавлял епархию до самой кончины. В 1956 году архиепископ Лука потерял зрение. Умер он 11 июня 1961 года. Погребение его состоялось при огромном стечении верующих Крыма.

Парижский «Вестник русского студенческого христианского движения» в своем выпуске № 66/67 за 1962 год впервые опубликовал на русском языке Слово, сказанное им в день своего восьмидесятилетия, 27 апреля 1957 года.

Архипастырь Русской Церкви и лауреат государственной премии СССР в области медицины архиепископ Лука сказал следующее: «О великих делах Божиих, явленных в жизни моей, хочу я вам говорить. Знаю, что много-много людей недоумевают о том, как мог я, достигнув славы ученого и весьма крупного хирурга, оставить хирургию и науку и стать проповедником Евангелия Христова. Думающие так глубоко ошибаются, считая, что невозможно совместить науку и религию. Это совершенно неверно, ибо мы знаем из истории науки, что даже гениальные ученые, подобные Галилею, Ньютону, Копернику, Пастеру, нашему великому физиологу Павлову, были людьми глубоко религиозными. Знаю я, что и среди нынешних профессоров есть очень много верующих людей, просящих у меня благословения.

Не разубедим мы тех, которые осуждают меня за то, что я стал священником и епископом. Оставим их. Но должен я вам сказать, что и сам я считаю удивительным и непостижимым то, что сотворил со мною Господь Бог, ибо, оглядываясь на свою прошлую жизнь, ясно вижу, как невидимо для меня Господь уже с юных лет моих вел меня к священству, о котором я сам никогда не помышлял, ибо страстно любил хирургию и всей душой был предан ей. Она глубоко удовлетворяла мое всегдашнее стремление служить бедным и страдающим людям, всеми силами своими облегчать их страдания и нужды».

И так продолжает архиепископ Лука, ученый, русский хирург: «С удивлением вспоминаю о том, что случилось шестьдесят лет тому назад, когда я окончил гимназию и на выпускном акте получил от директора гимназии аттестат зрелости, вложенный в Новый Завет. Я читал его и прежде, а теперь снова прочитал с начала до конца. Я отмечал все то, что произвело на меня сильное впечатление, но ничто не поразило меня так, как слова Господа Иисуса Христа, сказанные Его Апостолам при виде созревшей нивы: «Жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою».

Сердце у меня дрогнуло от этих слов, и я мысленно воскликнул: «Как, как, Господи, неужели у Тебя мало делателей на ниве Твоей?» Я на всю жизнь запомнил эти слова. Прошло много лет. Я получил степень доктора медицины за свою диссертацию «Региональная анестезия», удостоенную очень крупной премии. Я был земским врачом, целителем недугов крестьян и рабочих, и находил в этом глубокое удовлетворение. Прошло еще несколько лет, и я решил написать книгу по гнойной хирургии. Когда написал предисловие, то вдруг был поражен странной, упорно не оставляющей меня мыслью: когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа. Откуда? Что такое? Какой епископ? И тем не менее через несколько лет эта странная, неясная мысль стала действительностью.

Свою книгу «Очерки гнойной хирургии», ставшую потом весьма знаменитой, я предполагал издать двумя выпусками, и когда закончил первый выпуск, то написал на заглавном листе «Епископ Лука. Очерки гнойной хирургии», ибо тогда я уже был епископом.

А стал я им совершенно неожиданно для себя, по явному призванию Божию. В Ташкенте, где в то время я был главным врачом и хирургом больницы, происходил епархиальный съезд, в котором и я принял участие и по одному очень важному вопросу выступил с большой горячей речью.

По окончании съезда архиепископ Иннокентий взял меня под руку, повел на панель, окружавшую собор, и говорил о глубоком впечатлении, которое произвела на него моя горячая речь. Вдруг он остановился, посмотрел мне в глаза и сказал: «Доктор! Вам нужно быть священником!» Как ни далек я был от этой мысли, этот призыв к священству устами архиепископа я принял как Божий призыв и, ни минуты не раздумывая, ответил: «Хорошо, владыко, буду».

В ближайшее воскресенье я был посвящен в диакона, через неделю в священника и стал младшим священником кафедрального собора. Я сразу развил большую проповедническую деятельность и проводил внебогослужебные беседы. И на диспутах с безбожниками побивал их нещадно.

Через два года и четыре месяца я стал епископом, и уже в этом сане Господь привел меня в дальний город Енисейск.

Все священники этого города, сверкавшего множеством церквей, и все священники областного центра Красноярска уже были «живоцерковниками» и «обновленцами». Богослужения я должен был поэтому совершать с тремя сопровождавшими меня священниками в своей квартире. И вот однажды, когда я вошел в зал, чтобы начать Литургию, я увидел стоявшего у входной двери пожилого монаха. Глядя на меня, он точно остолбенел и даже не поклонился мне. Вот почему это с ним случилось: православные люди города Красноярска, не хотевшие молиться со своими неверными священниками, избрали этого монаха и послали в город Минусинск, к югу от Красноярска, к жившему там православному епископу для рукоположения в иеромонахи. Но какая-то неведомая сила повлекла его не на юг, но на север, в Енисейк, где жил я. Он рассказал, почему так остолбенел, увидев меня: десять лет тому назад, когда я еще жил в Средней России, он видел сон: ему снилось, что неведомый ему архиерей рукоположил его в сан иеромонаха. Увидев меня, он узнал этого архиерея. Итак, уж десять лет тому назад, когда я был только хирургом Переславль-Залесской больницы, я уже числился архиереем у Бога. Вы видите, каким образом, как неуклонно, в течение десятков лет, Господь Бог вел меня к архиерейскому служению в трудное для Церкви время.

На мне сбылись слова Апостола Павла в Послании к Римлянам: «Кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братиями; а кого Он предопределил, тех и призвал, а кого призвал, тех и оправдал; а кого оправдал, тех и прославил».

Еще немало удивительного о Божием руководительстве моей жизнью мог бы я рассказать, но, думаю, и сказанного достаточно, чтобы все вы воскликнули вместе со мной: Богу нашему слава во веки веков! Аминь».

Основной аргумент, которым антирелигиозники пропагандируют атеизм и пытаются унизить веру в Бога, сводится к «вере в человека». Чрезмерно завышенная и парадная, «вера в человека» неизменно выдвигается против веры в Бога. Это не есть, конечно, вывод науки или какое-либо математическое вычисление. Это тоже вера, та наивная атеистическая «вера в человека», которая считает, с одной стороны, человека гигантом, а с другой – пузырьком материи. И такому пузырьку материи атеистическая мысль с энтузиазмом приписывает и могущество, и все достижения науки.

В четвертую годовщину первого полета человека в космос редакция московского журнала «Наука и религия» послала своего корреспондента к космонавту Б.Б. Егорову. O чем же она его попросила? Она попросила его прокомментировать две мои беседы: «Библия и медицина» и «Медицина и личность» (они вошли в мою «Книгу Свидетельств», изданную в Нью-Йорке в 1965 году).

Космонавт Б.Б. Егоров – благородный человек. Он ни в чем не возразил мне, а только выразил следующую идею: «Смысл жизни лежит в глубокой вере в человека, в его силы, в прогресс науки. Я верю в светлое будущее, построенное людьми». Такое исповедание веры космонавта Егорова и я могу принять; оно и мое исповедание, но, конечно, в правильном его понимании.

Если бы мы, люди, не верили в свои силы, в свою способность к жизни и творчеству, мы не могли бы вообще жить. Сама жизнь человека уже есть свидетельство того, что он верит в жизнь, в то, что жизнь вообще и его собственная жизнь имеют смысл. Изверившиеся в этом кончают самоубийством. Вопрос только – каков смысл жизни?

Мы все, верующие в Бога и не верующие, всегда более верим, чем свою веру понимаем. И космонавт Егоров прав, что верит в свою – и вообще в человеческую – жизнь. Но этой своей веры в человека (а тем более в его непременно «светлое будущее») он не смог бы доказать ни математической формулой, ни химическим анализом, ни физическим экспериментом.

Вера лежит в основе всей человеческой жизни. Но только светлая вера может давать человеку надежду. Разномыслие верующих с неверующими заключается совсем не в отсутствии у верующих в Бога «веры в человека», а в разном характере «веры в человека» у верующих и не верующих в Бога, в разном характере понимания жизни.

Да, вера в человека бывает разная. Я глубоко верю в высокое человеческое достоинство, но я могу поверить в светлое будущее лишь того человека, который сам верит в высшую нравственную правду своей жизни, верит в то, что его жизнь есть не случайное движение материи, не быстропроходящее собрание атомов, но явление бессмертной личности, души нравственно свободной, созданной Великой Божественной Премудростью. Достаточно посмотреть на глаз человека или на его ухо (уж не говоря о мозге), чтобы это увидеть.

Если человек не верит в Бога, какое же у него может быть основание для веры в свое – и других людей – «светлое будущее»?

Не может быть серьезной «веры в человека» (а тем более «светлой веры») у того, кто материалистически верит, что он есть лишь «надстройка над экономическим базисом», а тело его – лишь грязноватый мешок материи. Откуда же взять веру в «светлое будущее человека» мировоззрению, которое ничего, кроме химических отбросов не оставляет от человека после смерти? Надо в это вникнуть!

Если мы будем верить, что Бога – Спасителя от смерти нет и что от нашей личности ничего после смерти тела не останется, кроме жалкой памяти в умах таких же, как мы, быстро исчезающих людей, то как можно верить в «светлое будущее» человека?! Я никак не мог бы поверить в ценность даже этой временной жизни (а тем более «светлого ее будущего»!), если бы согласился с тем, что моя личность канет в небытие после смерти моего тела... И для меня просто загадка, как это атеист, верящий в то, что его личность исчезнет в материи (и все люди будут исчезать в материи), может, однако, «верить в свое и всех людей светлое будущее»? Эта вера не имеет никаких оснований.

Вера в светлое будущее человека понятна и имеет смысл только тогда, когда человек действительно ожидает будущего нескончаемого (а не быстро преходящего) в свете милости великого Божественного Бытия.

Я верю в светлое будущее свое и тех людей, которые верят, что в мире есть Хозяин, готовящий будущее. И моя вера покоится на основах гораздо более прочных, чем «вера в светлое будущее» тех, кто распорядительницей своего будущего и хозяйкой считают «материю», бездумную и безразличную к человеческой судьбе.

История ясно показывает, что наряду со светлыми взлетами человеческого духа существуют и глубокие духовные падения людей. И люди, не веровавшие в Бога (а веровавшие «только в человека»), наиболее обманули и истерзали человечество. Это происходило и на наших глазах. Оттого Слово Божие, то есть Сама Истина, говорит нам не только о необходимости веры в человека, но и об опасности слепой веры в человека – веры в человека без веры в Бога. Как двойственность, так и высоту человека ярко выразил Державин в своей оде «Бог»:

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна Божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь – я раб – я червь – я бог!

...

Твое созданье я, Создатель...

Рекомендую московскому журналу «Наука и религия» проанализировать это гениальное стихотворение.

То, что я говорю в своих беседах и книгах на научно-религиозную тему, не противоречит тому, что космонавт Егоров сказал о педвигах жертвенных ученых, врачей, из человеколюбия заражавшихся болезнями, и так далее.

«Щедро цитируя медицинские книги, епископ, видимо, не отрицает полностью этой науки, – справедливо говорит Егоров. – Ну, а знает ли он, сколько золотых страниц вписано медиками в историю героизма и мужества?!» Так он спрашивает меня. Слушатели моих радиобесед и читатели моих книг знают хорошо, что медицинскую науку, да и вообще всю науку, и самый человеческий разум я считаю чудесным даром Божиим человеку. Но я считаю также, что эффективными, подлинно полезными для человечества наука и техника могут быть лишь в сочетании с нравственной высотой человека, с силой добра и правды в нем, с Божиим ему благословением. Без Божиего благословения и без нравственной силы в людях техника и наука обращаются в очень опасную силу и могут стать – и, может быть, станут – гибелью человечеству.

Все добрые, жертвенные и светлые духом люди, несомненно, являются светильниками человечества. «Вы свет мира», – сказал Христос тем, кто познал бессмертный смысл своей жизни, свою великую будущность в Вечности. В светлую будущность таких людей можно верить.

«Когда мы утверждаем значение веры в медицине, некоторые врачи думают, что это есть отрицание науки. С другой стороны, некоторые верующие без основания считают, что обращение к науке означает будто бы отрицание веры. И то и другое неверно». Так говорит в своей книге «Медицина и Библия» швейцарский врач Поль Турнье.

«Однажды я встретил своего друга, которого лечу вместе с одним психиатром. Друг мне рассказал, что мой коллега психиатр прописал ему снотворное; он должен его принимать каждый вечер. «Я его принимаю, оно мне помогает, я стал более спокоен, менее нервен, лучше работаю, – сказал мой друг, – но всякий раз, когда я принимаю лекарство, я испытываю смущение, оттого что прибегаю к чему-то искусственному; думаю, это недостаток веры в Бога...»

«Лекарство есть тоже милость Божия, – ответил доктор Турнье. – Лекарство есть тоже хлеб, который Господь дает нам».

Доктор Турнье, однако, считает, что в исключительных случаях больной может отказаться от медицинской помощи. Некоторые отшельники без вреда для своего здоровья не принимали пищи в течение известного периода времени. Но и принимая пищу, тот «хлеб насущный», который нам дает Бог и за который мы Его благодарим, мы тоже живем верою. Обращаться к помощи врача и лекарств – это вроде того, что есть выпеченный кем-то хлеб или носить сотканную кем-то одежду, или жить под крышей, которую сделал плотник.

Нельзя в этом отношении не вспомнить о человеческой стороне Христа. Христос был плотником, то есть техником, строителем (Мф. 13:55); можно также указать на многократные плавания Христа по озеру в лодке (Мф. 8:25). Христос пользовался лодкой, хотя Он мог ходить по волнам (Ин. 6:19).

Отказ от техники, то есть отрицание научного прогресса, создает неверное представление, что духовный мир противоречит вещественному. Нет, он не противоречит вещественному, но сопрягается с ним.

В свете откровения Библии нет противопоставления между наукой и верой. Библия нам открывает науку как дар Божий. Откровение говорит, что, создав человека, Бог поручил ему дать имена всем скотам и всем птицам небесным и всем зверям полевым (Быт. 2:19–20). Давать имена – это как раз и есть цель науки. И естественные науки существуют только в меру того, что все живое, и всякий химический элемент, и всякое физическое явление получают определенное название.

Корень научного знания можно видеть также в той власти, которую, по словам Библии, Бог дал мужчине и женщине, сказав им: «Наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт. 1:28).

В третьей главе Послания Иакова апостол говорит о злом языке человека и о трудности для нас, людей, укротить свой язык, хотя мы умеем укрощать зверей. Трагедия науки заключается в том, что человек, овладевая природой, не может овладеть собою. Библия не только не осуждает науки и власти человека над природой, но, наоборот, утверждает то и другое, видя в этом дар Божий человеку. Человек может управлять природой, но ему самому надо подчиняться нравственным законам Божиим. Если наука приводит к бедствиям, то это бывает не вследствие чисто научных причин, а того, что плодами науки распоряжаются неукрощенный, горделивый ум и нечистое человеческое сердце. Человек способен в гордыне своей пойти против самого Творца Бога; он способен злоупотребить и злоупотребляет – данной ему властью и свободой. Атомная бомба сама по себе, как вещь, не опасна. Но чрезвычайно опасен человек. Если мы оставим бомбу в покое, она нам ничего не сделает. Нужен контроль над человеком, не над бомбой!

Нет, науку в целом Библия не осуждает, но осуждает такую «науку», которая из дара Божиего хочет сама превратиться в «бога» и отдалить человека от Творца. Мы знаем, с какими словами обратился к людям искуситель: «вы будете, как боги» (Быт. 3:5). Древо, носившее запрещенный плод, называлось «древом познания добра и зла» (Быт. 2:9) – не «древом науки». Бог запретил человеку не научное суждение, но автономное, неверное, безбожное суждение о том, что есть добро и что есть зло.

Апостол Павел сказал: «знание надмевает, а любовь назидает» (1Кор. 8:1). Цитируя это изречение Первого Послания к Коринфянам, доктор Турнье указывает на постоянную опасность и для врачей слишком полагаться только на одно свое знание и невнимательно, например, слушать, что говорит пациент. Больной, по словам доктора Турнье, чувствует самомнение врача, который словно все наперед уже знает. Так нарушается контакт врача с больным.

Справедливо было бы сказать, что у человека есть два «ума». Один ум – примитивен; для него нет никаких тайн в жизни, ему кажется, что он всегда все знает, что и как надо сделать. Такой ум привык только давать советы, но не умеет слушать других и вникать в жизнь. Но есть в человеке и другой ум, высший, связанный с пониманием тайн жизни. Этот ум отдает себе отчет в неясности очень многого в мире и видит ограниченность своего знания. Для такого мудрого ума всякий больной есть некая стоящая пред ним тайна… Именно такой ум наиболее научен, думает доктор Турнье.

Отношение Библии к медицинской науке ясно из слов тридцать восьмой главы Книги Иисуса, сына Сирахова. Эта книга говорит: «Почитай врача честью по надобности в нем, ибо Господь создал его, и от Вышнего – врачевание»; «Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими»; «В болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу, и Он исцелит тебя. Оставь греховную жизнь ...и от всякого греха очисти сердце ...и дай место врачу, ибо и его создал Господь».

Таково отношение Библии к врачам и к медицине. Наука есть дар Божий. Этот драгоденный дар вверяется ученым. Но им необходимо иметь ту скромность, без которой нет подлинного знания, нет настоящей науки.

Один парижский врач, Арман Венсан, был приглашен прочесть на медицинском конгрессе доклад на тему «За гуманную медицину». Во введении к этому докладу он привел слова одной своей пациентки: «Нам мешают умереть, но нам не помогают и жить». Поль Турнье думает, что эти слова больной женщины – вызов всей медицине. Перед врачами встают глубокие вопросы жизни, на которые наука не дает ответа и никогда на них не ответит. «Что такое жизнь?.. Что такое смерть?.. Что такое человек, его болезнь, его здоровье?» За молчанием науки кроется бессилие медицинскими методами решить основные вопросы жизни и даже такие прямые медицинские проблемы, как определение сущности болезни.

Доктор Лериш, профессор Коллеж де Франс, говорит: «Как только мы хотим вникнуть в то, почему дела у нас обстоят именно так, как мы их видим, как только мы хотим научно установить тайну возникновения человеческой болезни, мы ничего не можем найти в книгах, кроме поверхностных и наивных объяснений, за которыми или ничего нет, или мало что есть».

Наука анализирует явления, дает им названия, наклеивает на них этикетки, но она не имеет ясного определения сущности человека, его жизни, болезни и смерти. И потому, говорит женевский доктор Турнье, мы, врачи, не можем не обратиться к Божиему Откровению, к страницам Библии. Нас к этому зовет Паскаль: «Что такое жизнь и что такое смерть, – говорит он, – мы знаем только через Иисуса Христа. Вне Христа нам непонятна ни наша жизнь, ни наша смерть, ни что такое Бог, ни что такое человек».

Паскаль прав. Без Священного Писания, говорящего (прямо или прообразовательно), в сущности, лишь об Иисусе Христе, мы, конечно, ничего не знали бы о самом источнике нашей жизни и о своей человеческой природе. Без Откровения мы – во тьме; мы можем прикрывать эту тьму учеными терминами, но за ними ничего нет.

И потому не только богословы, но и эмпирики, врачи должны знать религиозное Откровение о смысле жизни и смерти человека. «Если богословы идут к людям от Откровения, изучают слово Христово, его толкуют и дают о нем исторические сведения, мы, врачи, – говорит доктор Турнье, – призваны совершать обратный процесс: от ежедневных своих медицинских, практических вопросов идти к Библии и находить в ней ответы». Профессор Эмиль Брюннер так выразил эту мысль: «Будем читать Слово Божие, вникая в жизнь, и будем жить, вникая в Слово Божие».

Врач – практик. Если ему советуют подойти к религиозному Откровению, он может спросить: а чем это мне поможет в моей медицинской работе? Такому врачу можно рекомендовать ряд ценных книг и статей, напечатанных в Европе и Америке за последние годы, в частности, труды женевского врача Поля Турнье «Медицина личности» и «Медицина и Библия».

Первым открытием доктора Турнье было нахождение в Библии несравнимого богатства познания человека и его скорби. Он говорит, что Библия есть книга великой драмы человека. И именно для врачей она нужна; ведь врачи погружены в эту человеческую драму. Если правильно понимать Библию, она бесконечно гуманна. «Подумайте‚ – говорит доктор Турнье, – хотя бы только о заботе Христа по отношению к Своей Матери и к Иоанну, «ученику, которого Он любил», которые оба должны были вскоре Его лишиться. "Жено! – сказал Он со Креста Своей Матери, – се, сын Твой. – Потом говорит ученику: се, Матерь твоя!» (Ин. 19:26–27)». Удивителен и великий реализм Библии. Она нам показывает человека не лакированным, а таким, какой он есть, с его многими слабостями и с его внутренним величием; человек показан в Библии со всеми его героическими порывами, сомнениями и пороками (врачам будет интересно узнать, что в Библии описана даже симуляция болезни, когда во Второй Книге Царств 13:1–22 речь идет об Амноне, одном из сыновей Давида).

Нравственные противоречия, которые часто смущают людей и даже отталкивают от некоторых страниц Библии, объясняются реализмом Библии. Библия есть точное выражение человеческой жизни, грешного человеческого сердца. Сердце наше полно больших противоречий и несовершенств. Но эти противоречия человеческого существа есть лишь часть библейской истины, и на ней не надо сосредоточиваться. Тьма, показанная в Библии, не закрывает Света, но еще глубже выявляет его для тех, кто любит Свет и идет к нему.

Есть в Священном Писании и «мнимые» текстуальные противоречия, которые снимаются при внимательном рассмотрении текста. В стихе тринадцатом первой главы своего Послания Апостол Иаков, например, говорит: «Бог... не искушает никого». A Христос учит нас просить Небесного Отца: «Не введи нас во искушение». Что это – противоречие? Нет. Слово «искушение» здесь имеет точный смысл испытания: в молитве «Отче наш» мы просим Бога не «испытывать» нас, не «экзаменовать» нас. Мы смиренно свидетельствуем Богу о своей нравственной слабостии о желании укрыться лишь в Его Милости.

Откровение – это жизнь, а не система мышления! Системой мысли нельзя выразить жизни. Человек часто хочет себе найти верование без трудностей, понятное его ограниченному и во многом потемненному сознанию. От этого и происходит тяга некоторых людей к материализму. Но религии истинной нет без тайн, без духовной борьбы, нравственных усилий, подвигов и страдания... Только через Крест в человеке спасается его человечность. И именно драма жизни приводит человека к вершинам бытия. И Сам Творец во Христе вошел в драму Своего творения. Древняя греческая трагедия уже предощущала то, что раскрылось в искуплении Христовом: трагичность жизни есть путь очищения человеческого бессмертного духа.

Ни от чего земного не уклоняясь, Библия своим сверхреализмом проникает всю жизнь, выражает все наши человеческие чувства, стремления, страхи, ошибки. И на каждой странице Священной Книги слышно человеческое страдание, начиная с вопля Иова прокаженного и кончая словами Христа на Кресте. И каждой своей страницей Слово Божие свидетельствует о Свете, о спасительности, о жизненности для человека веры в великий Свет в Бога. «Не бойся, ибо Я с тобою», – говорит через пророка Исаию Бог человеку. И Христос Воскресший открывает эту радостную средь нашей скорби истину: «Я с вами во все дни, до скончания века. Аминь».