28 мая, 1974 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыка!

Вы очень порадовали меня своим, столь сердечным и ласковым письмом. Спасибо за хорошие слова, за то, что не в обиде на меня за некоторые мои поступки и суждения!

Рад очень, что встреча с Rene Guerra была Вам по душе! Одновременно с Вашим письмом пришло письмо и от сего последнего, из которого вижу, что на него встреча с Вами произвела большое впечатление. Я лично глубоко ценю его «научно исследовательскую страстность» и «привязанность к зарубежной русской литературе» (как Вы выразились). Чрезвычайно важно для этой литературы, что объявился вот такой молодой еще и страстный литературовед. Именно такого не хватало, налицо ведь только умудренные, конечно, опытом, но старики. Только таким как Ренэ дано поддержать и сохранить для будущей России творчество эмигрантских авторов.

Я слышал стороной, еще до Вашего письма, что Вы были на юге Франции, посетив там поэтессу Таубер, а затем – в Лозанне. Полагаю, что львиную долю своего отпуска Вы проведете в Европе, побывав в своих любимых местах и побеседовав там с музами. Помнится, у Вас есть возможность отдыха в одиночестве на Wolfgangsee(He в Sankt Gilgen ли?). Оттуда Вам будет, как говорят немцы, Katzensprung до того места, где поздним летом предстоит какое-то собрание, посвященное Достоевскому. На него собирается Ржевский, обещающий непременно посетить меня. Были бы оба особенно рады, если бы и Вы к нам выбрались! После завтра ждем к себе любимейшего нашего поэта (не хочу называть ее «поэтессой»!) Лидию Алексееву. Сейчас она в Париже у Guerra, а от нас поедет в Белград, где у нее много друзей и могила мужа, прозаика Иванникова. Не могу себе представить, что она не послала Вам своего последнего сборника «Время разлук». Вероятно, книга пропала или не застала Вас в Сан Франциско и покоится там где-нибудь в подвале (воображаю, какая у Вас обильная почта, какое количество книг Вы получаете!). Лидия Алексеева, конечно же, пошлет Вам сборник вторично. Но куда его адресовать?

Повесть моего «однопсевдонимника» (без малого!), Андрея Кленова, напечатанная в Н.Р.С. нам понравилась, да и стихи его не плохи. Это, конечно, псевдоним, настоящая его фамилия сугубо-еврейская (мне сообщали, но я не записал и забыл). Встречавшимся с ним он не понравился, очень, говорят, самоуверенный и самодовольный. Это, впрочем, как будто относится почти ко всем новейшим эмигрантам. Я не уразумел, кого Вы именуете «Кленчиковым». Личность, как будто, мифическая?¹¹⁶

Получил от знакомого, побывавшего в Афинах сведения, что в тамошней русской библиотеке есть все мои сборники, и заведующий ею является моим горячим поклонником. А другая знакомая, из Нью Йорка, посетившая там по чьей то просьбе в старческом доме одинокую девяностолетнюю старушку, услышала из ее уст восторженный отзыв о поэте Кленовском, причем старушка продекламировала наизусть мои стихи об ангеле-хранителе! Отрадно было это услышать! Вот такие сообщения поддерживают меня в эти предпоследние мои дни. К тому же, мне последнее время снова пишется и это несмотря на сильные боли и невеселое у нас обоих настроение. И наконец, третьей моей поддержкой (вернее, конечно: первой!) является самоотверженная забота обо мне моей драгоценной жены.

Вы пишете, что след моей жизни (как я понимаю: вообще, не только сборник) «останется». Дай то Бог! Многое будет этому препятствовать, в том числе и невнимание некоторых влиятельных литературоведов (авторам – увы! – нужны такие, пробивающие общее равнодушие и незнание, ледоходы!).

У меня уже готов новый (десятый!) сборник стихов; но я намерен сделать его «посмертным», не издавать при жизни.

Вы правильно сказали: «главное чтобы «там» обняли с радостью. Вспомните, Владыка, что к поэтам «там» всегда были благосклонны! Гумилев, Ростан и еще кто то писали, как поэты стучались в рай и как на это реагировал апостол Петр. У Гумилева:

«Апостол Петр, бери свои ключи,

Достойный рая в дверь его стучит».

А у Ростана апостол Петр говорит постучавшему, узнав, что он поэт:

«Entrez done, vous etes chez vous!»¹¹⁷

He сочтите, это за гордыню, но мне мерещится иногда, что я в какой то степени схож с бунинским Бернаром. Сделал я в моей жизни что то, хоть малое, но нужное. Из того множества писем от читателей, что я получил за четверть века моей работы, я вижу, что многим принес я не только радость, но и утешение, а сколь важно это последнее в нашем мире. Венцом меня «там» не увенчают, в золоченое кресло не посадят, м. б. даже и не обнимут, но по плечу одобрительно похлопают – а чего же лучшего желать?

О себе ничего отрадного сказать не могу. Мучают урологические и брюшные боли. Становлюсь все слабее и уже не могу один выходить, разве чтобы потоптаться у самого дома. Осинушке моей теперь много со мной хлопот и забот, постоянно нуждаюсь в ее помощи. Даже купает меня, аки младенца. Тяжело быть таким беспомощным и так затруднять дорогого тебе человека. Ведь Осинка моя сама все хуже болеет всеми своими хроническими недугами и делает все через силу.

Поручая нас обоих молитвам Вашим, искренне любящий Вас

Д. Кленовский