15 декабря, 1965 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыка!

Получил Ваше интереснейшее письмо, в котором Вы откликнулись не только на общие, волнующие нас обоих, поэтические проблемы, но и остановились, так внимательно и тепло, и на моей личной проблеме – на фактическом отсутствии полноценных рецензий о моей последней книге. Спасибо Вам за доброе на этот счет слово! И разрешите вкратце поделиться с Вами теми многими горькими минутами, которые пришлось мне пережить после выхода моей последней книги. Я знаю: сетования мои Вы не сочтете за обиженное самолюбие. Я очень объективно и спокойно, но, повторяю, с горечью оцениваю те факты, о которых будет речь впереди. Вы вот пишете: «Вышла книга «Разрозненная тайна». Почему же набрали воды в рот критики литературные». Вы совершенно справедливо заметили, дорогой Владыка, именно вот это отсутствие полновесных отзывов о моей книге. В Нов. Русск. Слове один Аргус, действительно крепко любящий мои стихи, откликнулся на книгу в своих «Слухах и фактах», откликнулся очень искренне и тепло, но всё же это был только фельетон, статьи серьезной в газете не появилось и не появится, В нью-йоркской «России» очень хорошо, но кратко, откликнулся на книгу Месняев. И это все, что было в американской печати (газетах). Что касается толстых журналов, то казалось бы, должна была бы появиться рецензия в «Новом Журнале», но надежды на нее у меня нет. Гуль не откликнулся письмом на присылку ему книги. Журнал его промолчал о моих двух предыдущих сборниках: «Прикосновении» и «Уходящих парусах» – я уверен, что промолчит и об этом. Так же поступят и «Грани». «Посев» не дал, хотя и просил, краткого сообщения о выходе моей книги. В «Русской Мысли» была статья Терапиано. Не помню, писал ли я Вам о ней? Написана она в обычной по отношению именно ко мне манере: начинается с разных попреков и придирок и лишь под конец упоминается, что есть, мол, и хорошие стихи. И на этот раз Терапиано «зачеркнул» все те мои стихи, в которых трактуется «эзотерическая (как он выразился) тема» и заявил, что «прекрасным поэтом» я становлюсь лишь тогда, когда я «перестану размышлять».

Вот полнейший отчет о том, какие отклики на мою книгу появились в печати. Еще более примечательны, однако, те отклики, что пришли на мою книгу в письмах людей, которых я привык считать верными друзьями моей поэзии. Первый из таких откликов – отклик Г.С. Он начал с... перечня тех стихов, которые ему «не понравились» и упрекнул меня за «прозаизмы», к числу коих отнес, например, строки 4, 7и 19 на странице 7, последнюю строку на странице 9 и многие другие. Никакой общей оценки книги он не дал; лишь в заключение, как бы нехотя, отметил и несколько понравившихся ему стихотворений. Второй пример – Л.Р. С ним, как и с Г.П.С. я давно знаком лично. Бывая у нас, он всегда просил меня прочесть стихи, приходил в восторг, вскакивал, бегал по комнате, кидался меня обнимать (мне аж неловко было) и т. п. Как, думаете Вы, откликнулся он на мою книгу? Четырьмя словами на открытке: «получил Вашу прелестную книгу» – это всё. «Прелестную»! Словечко то какое! Прелестная шляпка, прелестный ребенок – куда бы ни шло. Но «прелестная» книга? Разве это отклик на серьезные как ни как стихи? Третий пример: эстонский поэт и профессор Р. Он первый лет пять тому назад написал мне, в каком он восторге от моих стихов, обращался ко мне с тех пор в письмах не иначе как «высокочтимый мастер» (мне опять таки аж неловко было). И вот его отклик на новую книгу: пять стихотворений очень, мол, хороши, и вслед за этим: «Да – и это всё!» (подчеркнуто им); а затем совет: не пишите больше о смерти.

Всем троим я ответил. Очень спокойно, очень вежливо, но не удержался, чтобы не ответить. Р. написал, что я вовсе не пишу о смерти, а пишу о преодолении смерти, а значит пишу о жизни. Добавил, что одновременно с его письмом я получил письмо от совершенно неизвестного мне читателя, в котором тот писал, что, по прочтении моих стихов, ему «стало легче Жить». Именно жить, а не умереть!! Л.Р. написал, что эпитет «прелестные» для стихов не подходит, что даже повару было бы неприятно, если бы его жаркое назвали «прелестным». Т.П. написал, что то, что он принял за «прозаизмы», в сущности лишь простота речи, к которой я стремлюсь и которую как раз многие во мне ценят (один прекрасный поэт писал мне, что разговорная речь в моих стихах «всегда подымается до поэзии»). К чему привела моя откровенность? Ни Л.Р., ни Р. ничего мне не ответили и, думается мне, считают себя обиженными, и прекратили вообще переписку со мной. Г.П. ответил: «Вы неверно (?) меня поняли» – и это все, в чем именно неверно – не объяснил.⁶⁴

Я получил, конечно, и превосходные отклики. Очень умно и чутко откликнулись на мою новую книгу из тех, чьи имена Вам известны, – Моршен, Алексеева, Чиннов и др. – но именно поэты, а не критики. Пришли совсем замечательные письма от незнакомцев, случайно купивших и прочитавших мою книгу – они доставили мне особенно большую радость. Но большой осадок горечи от всего того, что я перечислил выше – в душе остался. Больно было потерять друзей моей поэзии, в которых я привык верить. Каких нибудь новых «высот» я в Разрозненной Тайне, конечно, не достиг, но мне представляется (и это многие отметили), что она на уровне моих предыдущих книг; и уж во всяком случае, таких вопиющих срывов, которые заставили бы отвернуться от меня моих друзей, в ней нет.

Вы произнесли, вероятно, очень справедливые слова; «для некоторых критиков Ваша поэзия как бы закрыта, или они закрыты для нее. Не «по Сеньке шапка». Эту же мысль выразил в письме ко мне Ульянов (большой друг моей поэзии): «сейчас нет критиков, которые могли бы написать о Вас!» (тут, впрочем, напрашивается вопрос: а почему бы не написать ему самому?). Единственное мое утешение: представить себе, что это именно так...

И вот, напоследок, еще один характерный эпизод. Как Вам известно, К. затеял «антологию» современной эмигрантской поэзии и... кликнул, при этом, в специальном обращении клич ко всем, всем, всем поэтам: шлите, мол, стихи! Кроме того, его служащая, г-жа Ф. которой Камкин поручил осуществление своей идеи, разослала и именные приглашения. Обязательное условие участия в антологии: стихи не должны быть уже напечатаны в сборниках автора. Знаю, что Вы тоже получили такое приглашение и дали стихи. Получил его и я, но должен был отказаться от участия, поскольку только что вышел мой новый сборник, и новых стихов после этого я не написал. Отвечая Ф. я выразил удивление, что к участию в «антологии» (под коей вообще то ведь подразумевается «букет» лучших стихов лучших поэтов) призываются «все, все, все», и советовал составить ее по более строгому принципу. Опасения мои, как я увидел позже, оправдались, ибо, по словам той же Ф., поступили стихи от более, чем сорока (!!) авторов – воображаю, чего-чего только и кто-только ни на-присылал! Более чем сомневаюсь в том, что антология получится ценной и заслуживающей своего названия, хотя бы уже потому, что целый ряд хороших поэтов не может быть в ней представлен по той же самой причине, что и я. Сорока (!!) поэтов, чьи стихи были бы достойны опубликования – я в эмиграции не знаю, а следовательно, рядом с хорошими поэтами окажутся поэты бездарные. Ф. на мои, совершенно безкорыстные, советы кровно обиделась и вот результат: камкинский магазин вернул мне все те экземпляры моих книг, которые он сам же мне весной заказал для продажи! Так был я «наказан» за советы, которыми я искренне хотел помочь делу, т. к. антология под очень обязывающим названием: «Современная поэзия русского Зарубежья» только скомпрометирует эту поэзию, если в нее включают всяких бездарностей.

Простите, дорогой Владыка, что я занял Ваше время таким подробным повествованием! Но, захотелось отвести душу⁶⁵... С Вами первым поделился я всеми моими переживаниями и поделился потому, что Вы первый, очень сердечно и тепло, коснулись вопроса об откликах на мою книгу. Я знаю, что у моей поэзии не мало друзей, но игнорирование ее печатью я не могу не считать несправедливым. Я вижу, как доброжелательно Терапиано и иже с ними пишут порой о поэтах весьма и весьма слабых. Радуюсь за них, когда критика их не обижает, а поддерживает. Но не считаю себя заслуживающим худшей участи, а тем более того, чтобы, одну за другой, замалчивали мои книги, как это например получилось в Новом Журнале. И не могу себе представить, чтобы моя поэзия была «закрыта», как Вы выразились, для всех критиков! Неужели нет хоть одного, кому она «открыта»? И этот один не может открыть рта и высказаться?

Вы очень порадовали мою жену своими строками о поэтессе Осинкиной! Оба мы хорошо посмеялись и с большой любовью подумали о Вас, о Вашей чудесной способности радовать людей вот такими милыми вещами! Ну конечно: Осинкина! Не Березкина, не Липкина, а именно Осинкина! Потому что жена моя, как осинка, дрожит за меня и с трепетом душевным переживает мои радости и печали! И сейчас это так в отношении всего мною Вам сказанного. Она, кстати, лишь на днях отдышалась от сильного сердечного припадка, сопровождавшегося в течение трех недель мучительными болями в груди и левой руке и такой слабостью, что говорить не могла, только шептала, да и то с трудом. Она шлет Вам свой самый сердечный привет и не менее меня тронута тем, с какой сердечностью высказались Вы по поводу рецензий о моей книге. От нас обоих, дорогой Владыка, сердечное спасибо Вам за рождественский Ваш подарок – очень ценим Вашу о нас заботу!

Будем счастливы, если Бог пошлет нам радость встречи с Вами! Так долго были мы ее лишены! Телефон наш: Traunstein, 17 – 11, наилучшее время для вызова от 12 до 13 часов, вызывать Крачковского. Но как хорошо было бы, дорогой Владыка, если бы Вы приехали к нам! Это было бы гораздо уютнее, чем в Мюнхене, никто бы не помешал, что там всегда угрожает!

«Наука и Религия» совсем не плохо поступила, дав фоторепортаж «Цвет черный». На пуд гнилой клеветы и гнусных измышлений, он содержит несколько золотников Вашей светлой истины – я имею в виду Ваши, приведенные в начале этого фоторепортажа, слова. И, может быть, именно они, а не вся прочая, давно всем опостылевшая, антирелигиозная жвачка западет в душу читателя!

Заканчивая письмо, хочу, дорогой Владыка, еще раз крепко поблагодарить Вас за Ваше попечение о судьбе моей поэзии! Ваше искреннее, взволнованное участие порадовало и меня и мою, трепещущую во всех таких вопросах в унисон со мной, осинку!

Просим оба Ваших самых теплых о нас молитв.

С большой любовью Ваш Д. Кленовский