Первые дни пастырской деятельности в Кронштадте
О. ИОАНН был великий избранник Божий, а посему все в его жизни, даже мелкое и незначительное, с нашей ограниченной точки зрения, было запечатлено печатью особо близкого благопромыслительного содействия Божия. Дорогой батюшка был предназначен Господом Богом для того, чтобы соделаться духовною крепостью, защитою православия от различных иноверных заблуждений и сект, быть тихой пристанью для обуреваемых волнами житейского моря, быть светоносным маяком, указующим путь в Царствие Небесное; а посему и проходить пастырское служение от начала до конца жизни ему пришлось в приморском граде Кронштадте, где есть крепость, пристань и маяк.
Кронштадт есть град, ограждающий столицу, а с нею и всю Россию, с Северо-Западной морской стороны. И это-то место, напоминающее собою о постоянной страже против врагов России, стало оплотом, твердынею, тихою пристанью для душ, обуреваемых и волнуемых разнородными страстями в житейском море. Эта крепость Всероссийская, этот град ограждения вдвойне славен и досточтим стал с тех пор, как созрел в нем подвижник веры и благочестия, начавший служение свое любовью к ближним, всяческим, не только к обычным прихожанам, но и к отбросам общества, к лицам бездомным, отчужденным, обездоленным, к людям презренным; и о них он всегда думал и молился: ведь и они братья наши, и за них Христос пролил кровь Свою, и в них есть душа, и им присуще покаяние, и они нуждались и всегда нуждаются в теплоте сердца христианского и в свете слова сочувственного. Таких-то измлада и возлюбил великий праведник о. Иоанн; за подобную любовь к таким отверженцам общества, во время оно, он был предметом глумления. Но зло окружающее и смрадность житейская не приразились к чистой душе пастыря доброго. И неудивительно: солнце своим светом и теплотой проникает в грязные и смрадные места, но само от них не омрачается и не охлаждается – одним словом – не теряет своего света и яркости. Так было с о. Иоанном. Господ зрит сердце человека (1Цар.16:7) и Господь позна сущия Своя (2Тим.2:19). И вот, Он Премилосердный и Правосудный возвеличил милость Свою над о. Иоанном, строгим стражем своей души, благоснисходительным отцом духовным и врачом недугующих, слабых, падающих, но каявшихся и не отвергавших его призыва и помощи благовременной.
С глубоким благоговением начал о. Иоанн свою пастырскую службу. При совершении первого своего священнослужения дорогой батюшка обратился к народу с таким назиданием: «Сознаю высоту священнического сана и соединенных с ним обязанностей; чувствую свою немощь и недостоинство к прохождению высочайшего на земле служения священнического, но уповаю на благодать и милость Божию, немощная врачующую и оскудевающая восполняющую. Знаю, что может сделать меня более или менее достойным этого сана и способным проходить это звание. Это любовь ко Христу и к вам, возлюбленные братия мои. Потому-то и Господь, восстановляя отрекшегося ученика в звании апостола, троекратно опросил его: «любиши ли мя», и после каждого ответа его: люблю Тя, – повторял ему: «паси овцы моя, паси агнцы моя». «Любовь – великая сила: она и немощного – делает сильным, и малого – великим, и незначительного – достопочтенным, и прежде незнакомого и чужого – делает скоро близким, и знаемым, и любезным. Таково свойство любви чистой, евангельской. Да даст и мне любвеобильный ко всем Господь искру этой любви; да воспламенит ее во мне Духом Своим Святым!..»
С самых первых дней своего священнослужения, молодой Кронштадтский батюшка проявил особенную любовь к пастырской церковной проповеди, к частому совершению богослужения, к широкой и любвеобильной помощи бедным. Он с величайшею охотою совершал церковные службы за других священников, во всякое время, без отговорок, шел с духовными требами к Кронштадтским беднякам, вносил свет, радость и духовное утешение в их бедные жилища, оставался нередко надолго среди них, беседовал с ними, утешал и согревал своею любовью. Часто бывали семьи, настолько пораженные нищетою и болезнями, что некому было сходить за хлебом, не на что пригласить врача и купить необходимое лекарство, и великий подвижник о. Иоанн сам приносил им хлеб, и врач духовный на свои средства приглашал к больным врачей телесных, сам покупал для них и давал им лекарства. Кронштадт в то время был городом бедным. Лет 40–50 тому назад сюда высылались из столицы все бедняки, не имевшие пристанища. Среди них бывали, впрочем, нередко и люди недостойные, но гораздо больше было людей истинно несчастных, в полном смысле слова горемычных, которые поистине нуждались в самом искреннем сожалении и участии. Каждый выход его из церкви после обедни собирал длинные ряды ожидавших подаяния, и никто не возвращался отсюда с пустыми руками.
Эти-то бедняки и страдальцы, которым он был так близок, все эти страждущие, обремененные всякого рода несчастьями и горем, которые получали от него и духовную, и материальную помощь, и которых так много в нашей жизни на каждом шагу, – они вынесли его на своих плечах из тьмы осуждения и клеветы недоброжелателей и вознесли его на ту высоту им заслуженной и выстраданной славы, которая и теперь окружает его имя. А страданий этих было у о. Иоанна, ах, как много!
Вся его жизнь была так необычна, так поражала, что против него ополчились и стали его осуждать те, кто в его достойном пастырствовании мог видеть красноречивое осуждение собственного нерадения, его стали называть юродивым, над ним смеялись, его поносили, на него клеветали, а укоры и упреки встречали его даже дома... Много было этих горьких минут, внутренней тяжелой борьбы, но не пал духом вдохновенный пастырь.
Это истинно-христианское бескорыстие дорогого батюшки о. Иоанна и заботы его о бедных и нуждающихся весьма часто ставили его самого в очень трудное положение: отдавая все до последней обуви, он обрекал на крайнюю нужду себя и жену свою, но был неизменен...
«Я – священник, говорил о. Иоанн, чего же тут? Значит, и говорить нечего: не себе, а другим принадлежу». Молодая жена его Елизавета Константиновна, как бы по обету, превратилась, – в первое время, правда, не без ропота, – в сестру милосердия своему супругу в его высоком служении ближнему. Во все эти годы они виделись на несколько чуть ли не минут в день, когда о. Иоанн появлялся дома поздно вечером, или рано утром.
«Счастливых семей, Лиза, и без нас довольно, говорил он обычно. А мы с тобой посвятим себя на служение Богу».
Кронштадт того времени, когда вошел в него о. Иоанн, был особенный город. В 60-х годах Кронштадт служил местом высылки административным порядком порочных, неправоспособных, в силу своей порочности, граждан, преимущественно мещан и разного сброда.
Эти люди носят наименование «посадских», и в описываемое нами время городские жители много терпели от них. Ночью не всегда безопасно было пройти по улицам города, рискуя подвергнуться нападению и грабежу. Для о. Иоанна значит было поле деятельности своеобразное, требовавшее особого человека. Конечно, можно было просто не обращать внимания на всех этих посадских, как своего рода «отбросов», но этого не мог сделать добрый пастырь, о. Иоанн. На отбросы-то он, прежде всего и обратил свое внимание.
Жили посадские, большей частью, в самых глухих улицах, в землянках. Страшные это были уголки. Здесь темнота, грязь, грех. Здесь семилетний развратен и вор.
На чердаки никогда не поднимался даже праздничный крест. Сюда ни один священник не приходил с молебнами в Светлое Христова Воскресение.
И, вот, в это «темное царство» врывается луч какого-то другого, нового мира, священник Бога живаго. Великий праведник о. Иоанн «открыл» чердаки: именно открыл, точно какую-то «новую» землю. Он не брезгует грехом, не боится запачкаться о чужую грязь. Нет, он любит. Нужно, думает он, любить всякого человека и в грехе его, и в позоре его...
«Люби всякого человека, несмотря на его грехопадения. Грехи грехами, а основа-то в человеке одна – образ Божий. Другие со слабостями, бросающимися в глаза, злобны, горды, завистливы, скупы, сребролюбивы, жадны, да и ты не без зла, может быть, даже в тебе его больше, чем в других. По крайней мере, в отношении грехов люди равны: вси, сказано, согрешиша и лишени суть славы Божией, все повинны перед Богом и все равно нуждаемся в Божием к нам милосердии. Потому, любя друг друга, надо терпеть друг друга и оставлять, прощать другим их погрешности против нас, чтобы и Отец наш небесный простил нам согрешения наши».
«Нужно чтить и любить в каждом человеке образ Божий, не обращая внимания на его грехи, Бог един свят и безгрешен; а, как Он нас любит, что Он для нас сотворил и творит, наказуя милостиво и милуя щедро и благостно!»
«Не нужно смешивать человека, этот образ Божий, со злом, которое в нем, потому что зло есть только случайное его несчастье, болезнь, мечта бесовская, но существо его – образ Божий, все-таки в нем остается».
Злые люди – больные люди, а больных нужно жалеть больше, чем здоровых. И вот о. Иоанн приходит в лачуги и землянки не с требой на десять минуть, а к душе христианской – к брату погибающему; он остается здесь часами, беседует, вместе плачет.
Первое впечатление, какое он производит, это, пожалуй, чувство стесненности, помехи, хочется отделаться.
Встречают его первые дни и месяцы грубостями. Но у дорогого батюшки есть давно испытанное средство. Это – дети. Помните, как действовал Св. Леонтий Ростовский. Когда его выгнали взрослые, он обратился к детям, действовал на их сердце и разум, и потом через детей приводил к Богу отцов и матерей; приблизительно также действовал часто о. Иоанн.
Он не хотел действовать через детей, делая их средством. Нет, дети просто сблизили душу родителей грубую, но любящую по отношению к ним детям и душу пастыря, полного любви и к детям, и к родителям. О. Иоанн ласкает детей, и они доверчиво жмутся к батюшке, а за детьми потянулись и родители.
В сущности, эти дикари трущоб часто тоже дети, на ласки они рады откликнуться – только не сразу.
«Мне было тогда только еще годов двадцать два, двадцать три – рассказывает в письме один ремесленник. – Теперь я старик, а помню хорошо, как видел в первый раз батюшку. У меня была семья, двое детишек, старшему года три. Рано я женился. Работал и пьянствовал. Семья голодала. Жена потихоньку по миру сбирала. Жили в дрянной конурке – на конце города.
Прихожу раз не очень пьяный... Вижу, какой-то молодой батюшка сидит и на руках сынишку держит и что-то ему говорит – ласково. И ребенок серьезно слушает. Может быть грех, но мне все кажется, батюшка был как Христос на картинке «благословение детей». Я было ругаться хотел: вот, мол, шляются... да глаза батюшки и ласковые, и серьезные в одно время меня остановили. Стыдно стало... Опустил я глаза, а он смотрит, прямо в душу смотрит. Начал говорить. Не смею я передать все, что он говорил. Говорил про то, что у меня в каморке рай, потому что где дети, там всегда и тепло, и хорошо, и о том, что не нужно этот рай менять на чад кабацкий. Не винил он меня, нет, все оправдывал, только мне было не до оправдания.
Ушел он, я сижу и молчу... Не плачу... хотя на душе так, как перед слезами. Жена смотрит... И вот, с тех пор я человеком стал».
Не сразу, конечно, поддались о. Иоанну босяки. Сначала они могли видеть в беседах батюшки каприз, что-то вроде развлечения от нечего делать. Но скоро эти подозрения разбились. Бескорыстие великого праведника о. Иоанна показало, с кем они имеют дело.
Кронштадтские жители часто видели своего пастыря, возвращающегося босым. Не один раз прихожане Андреевского собора приносили матушке сапоги, говоря: возьми, вот, а то твой-то отдал их, босой придет, мы купили... не ходить же ему так.
Это бескорыстие «Божьего человека» и привлекло к о. Иоанну первых его учеников.
Босяки стали его искать. Каждый день рано поутру, после обедни, о. Иоанн, выходя из церкви, был окружен кучкой бедняков, обращавшихся с просьбами о помощи в различных нуждах, и преимущественно материальных: одному нужно было платье, другому – несколько копеек на пропитание, у третьего – сапоги отказались служить. Отец Иоанн терпеливо выслушивал, каждого расспрашивал сам о семье, детях.
«Невольно – пишет один биограф – представляется глазам: добрая, одухотворенная фигура его с ясным, насквозь пронизывающим взором, устремленным на просителя.
– Не обманываешь ли ты меня, о Христе брат? – с теплою любовью, но строгим тоном спрашивает о. Иоанн. – Денег у меня немного, а видишь, скольким помочь нужно.
Проситель начинает уверять в правдивости своих слов, и кончается тем, что отец Иоанн, по силе возможности, наделяет его деньгами, или же сам отправляется на местный рынок и там покупает платье, сапоги, наконец, пищу, словом смотря по тому, что всего более необходимо для просителя в данный момент.
Бывали, конечно, и случаи обмана.
Раздавал о. Иоанн до тех пор, пока от его жалованья и доходов не оставалось ни копейки даже на обед дома. Другой на месте о. Иоанна, конечно, удовлетворился бы и материальной, и духовной помощью, какую мог оказать без ущерба для себя. О. Иоанн не мог. Он знал, что многие голодные и не хотят просить, а к духовно-гибнущим нужно подойти. И в то время как «нищие и духом, и телом» – стали искать его, он и сам по-прежнему продолжал поиски «нуждающихся и обремененных горем и грехами».
Трогателен его обычай заходить на «огонек». О. Иоанн и впоследствии имел обычай вечером от 11 до 12 часов иногда ходить по улицам Кронштадта. Он просил себя не беспокоить в это время: он молится. Тоже, конечно, было и в первые годы пастырства. Но вот после этой молитвы, на пути домой, он видит «огонек» в какой-нибудь избе. «Огонек» – не спят, может быть, какое горе, и о. Иоанн заходит, беседует, плачет с плачущими и радуется с радующимися.
И много раз в душе многих впервые затеплился огонек после этого посещения «по огоньку».
«Приходит о. Иоанн в бедную семью, рассказывает Зыбин; видит, что некому сходить даже за съестными припасами, потому что из одного угла доносятся болезненные стоны хворой матери семейства, из другого несмолкаемый плач полуголодных, иззябших, больных ребятишек.
Отец Иоанн сам отправляется в лавочку, чтобы купить провизии, в аптеку за лекарством, или приводит доктора, словом, окружает несчастную семью чисто родственными попечениями, никогда, разумеется, не забывая и о материальной помощи, оставляя там последние свои копейки, которых слишком мало в то время имел еще и сам.
Уходил он оттуда постоянно радостный, умиленный, с твердой верой в милосердие Божие и, надеясь, что Господь пошлет ему средства для дальнейших благодеяний, помня слово Св. Писания: «рука дающего не оскудевает».
Больше всего дорогой батюшка о. Иоанн помогал своим духовным чадам хлопотами. Он не давал, бывало, покою властям, пока они не принимали на службу какого-нибудь из его «несчастных» и, конечно, добивался своего.
Чисто библейскую сцену отношений о. Иоанна к его первой пастве рисует один наш кронштадтский собеседник.
Летом о. Иоанн любил беседовать за городом. Придет туда на лужайку со «своими детьми», сядет на зеленую траву и начнет свою речь о Боге, о Сыне Его, о любви и милости. Около ног его дети. Он обнимает, целует. Один поднялся к нему на колени. Взрослые, кто стоит, кто сидит...
Так шли дни; и вот посадские решили сразу, что это святой, а святому на Руси всегда открыты все души, все тайные помышления.
И о. Иоанн стал своим в домах этих бедняков, уже по зову, по просьбе.
Бедняки стали приглашать его наперерыв, ища уже не одной только денежной помощи. О. Иоанн никогда не отказывал на эти просьбы о посещении, удовлетворял нуждающегося в нем, приходил, просиживал довольно продолжительное время, наставляя его христианскому учению и, в конце концов, не гнушался вкусить скудной трапезы бедняка, памятуя слова Апостола: «предлагаемое да едят».
Нечего и говорить, что, спускаясь в землянки посадских, о. Иоанн не проходил и мимо страдающих душ из других слоев.
Вот рассказ одного кронштадтского торговца.
«Будучи еще молодым человеком, я лишился жены, оставившей на моих руках малолетнего сына. Я сильно скорбел. Порою доходил даже до уныния. Не только потеря горячо любимой подруги мучила меня, едва ли не больше я мучился мыслью о дальнейшей моей судьбе. Я чувствовал и сознавал, что неспособен воспитать своего шестилетнего сына, который, как и надо ожидать, без присмотра материнского, предоставленный самому себе, – стал шалить и баловаться. По торговле пошли убытки и упущения. Я стал считать ее бездельною. Для кого и для чего, думал я, торговать? Сынишка так еще мал, да и что еще из него выйдет? Полное разочарование жизни стало одолевать меня. Чтобы избавиться от гнетущей тоски, я стал искать утешения вне дома в вине и незаметно для самого себя стал пьяницею. Время шло. Сынишка рос на своей волюшке, торговлею я почти совсем не занимался, оставив лавку на приказчиков, и только выжидал случая совершенно покончить с нею. Однажды иду я утром по улице и вижу, на встречу идет о. Иоанн, должно быть прямо из собора от обедни. Повстречался со мною, благословил меня, да и говорит:
– Я к тебе, брат, иду: надо бы с тобою побеседовать немножко.
Пришли мы в квартиру мою. Батюшка сел, да и говорит:
– Жаль мне тебя, раб Божий! Я давно наблюдаю за тобою. Думал, не образумишься ли ты, и решил, наконец, придти к тебе на помощь. Послушай меня, сбрось с себя хандру, Это враг силится уловить тебя. Если не исправишься, смотри, худо будет. Перестань пить, не отлучайся из дому без особенной надобности. Торговлю бросать не думай, а займись ею сам. Помни, что ты не одИн.У тебя – сынишка, не губи его и себя. Учить его пора. Учи грамоте, бери с собою в лавку, приучай понемногу к делу; и тебе повеселее будет, да и он с помощью Божией приучится к делу, человеком будет, тебе помощником, а под старость кормильцем твоим, утешением твоим. Слышишь же, с сегодняшнего дня начинай. Довольно по улицам-то бродить без дела. Человеком ты был, человеком и оставайся!
С этими словами батюшка встал, надел епитрахиль и говорит:
– Ну, вот на почин дела помолиться надо. Помолимся поусерднее Господу Богу, чтобы Он Сам помог нам раскаяться, да в разум истины придти.
И стал он на молитву. Со слезами он молился за меня грешного. Потом благословил нас с сыном, обещал навещать и молиться за нас, и ушел.
Словно проснулся я от долгого тяжелого сна; и квартирка-то наша стала милей для меня. Со слезами раскаяния я обнял своего сына. Только тут я почувствовал, как виноват пред ним. Ведь чуть было совсем не сгубил его. С благословения батюшки принялся за дело. Батюшка действительно навещал меня, ласкал и наставлял сыночка. Дело по торговле за год поправилось, и я стал снова «человеком» по молитвам дорогого батюшки». (И. Таисия. О. Иоанн как пастырь).
«Я, говорил о. Иоанн этому торговцу, давно наблюдаю за тобою».
Но отцу Иоанну не нужно и долго наблюдать. Эта чуткая, полная любовной отзывчивости душа сразу замечала, кому нужна поддержка и помощь, и он, не смущаясь, шел к больной душе, неся исцеление, хотя эта душа была ему незнакома.
«Судьба рано заставила меня страдать... и томиться жизнью – рассказывает одна девушка. – С малого детства я не была любима в родной семье. От природы болезненная, неразвитая, ни к чему неспособная, но изнеженная, нервная, я была в тягость и другим, и самой себе. Отдали меня в институт. Но и оттуда через три года исключили по неспособности к учению. В то время, когда меня исключили из института, отца моего уже не было в живых. Мать моя, болезненная женщина, не имела средств меня содержать так, как мы жили при отце. В лишениях, скорбях проводили мы с нею дни свои. Но, вот, наконец, умирает и мать моя, оставляя меня одну, совершенно без всяких средств к жизни. Куда мне было преклонить свою голову? Я гостила то у одних родственников, то у других, то у знакомых. Не имея возможности нигде прочно приютиться, я перекочевывала с места на место.
Одно время я гостила в Кронштадте. И здесь мне было скучно. Однажды мне уж очень стало тяжело, и я во время одной прогулки начала обдумывать план, как бы мне прекратить свое бесполезное и мучительное состояние. Сидя в таком грустном настроении, я не заметила, как подошел ко мне священник и, приветливо поклонившись, сел на другой конец лавочки. Не зная его, как и никого в Кронштадте, и не желая ни с кем разделять своего тяжелого настроения, я встала и хотела удалиться. Но незнакомый мне батюшка остановил меня и сказал: «я обеспокоил вас, кажется. Извините, но, проходя мимо, я не мог не подметить тяжелого настроения вашей души, свидетельствующего о глубокой вашей скорби, и, как пастырь, хотя и незнакомый вам, но по сану пастырства не чуждый, решил подойти к вам и с чувством искреннего участия побеседовать с вами. Не стесняйтесь, откройте мне вашу скорбь. Может быть, чрез меня грешного Господь и успокоит вас, и утешит вас».
Тронутая таким участием человека, мне совершенно незнакомого, я горько заплакала, но ничего не могла сказать, кроме одного: «я несчастная, лишняя на свете!»
– Великий ум Творца не мог сотворить ничего лишнего, – отвечал батюшка.
Указывая на ползущую по песку букашку, он продолжал:
– Посмотри, что беспомощнее, ничтожнее этого насекомого? Но и оно не лишнее, и оно приносит долю пользы, и оно не забыто и не оставлено Творцом! А ты, будучи человеком, этим любимым созданием Божиим, отчаиваешься в Его милосердии! Поведай мне скорбь свою, скажи, что случилось с тобою.
Тут я излила всю душу свою пред добрым батюшкой. Мне казалось, что еще никто не говорил со мною с таким участием, никто так не утешал меня. Он казался мне Ангелом, посланным Богом на спасение мое от гибели, до которой было уже мне так недалеко. С искреннею отеческою любовью он беседовал со мною. Ободрял, утешал, указывал мне путь жизни, которым я и иду до настоящего времени, не переставая благодарить его. Имени своего он мне не открыл, назвавшись одним из соборных священников. Когда же, вернувшись домой, я рассказала о своей замечательной встрече и беседе с каким-то священником, мне сказали, что это был, несомненно, о. Иоанн. При этом они добавили: это дивный, святой человек».
Главный источник, из которого о. Иоанн черпал силу, возрождающую чужие души, была, конечно, молитва. Все его часы отдавались молитве. У него не было еще в то время такой славы, какая теперь; следовательно, было больше досуга, чем впоследствии.
Ночи его были свободны, но он отдавал их молитве за других.
О. Иоанн, при проезде через Петергоф, часто останавливался у меня, рассказывает нам о. Д. С-ов.
Утром спросишь: как спал?
– Слава Богу, добрая ночь. Здоров. Голова свежа.
«А я знал, что он и не ложился в постель до самого утра».
Как молился он за других, можно читать в его же дневнике.
«Младенцы Павел и Ольга, по беспредельному милосердию Владыки и по молитве моего непотребства, исцелились от одержимого ими духа немощи. У Павла-малютки немощь разрешилась сном, малютка Ольга получила спокойствие духа, и личико из темного сделалось ясным. Девять раз ходил я молиться с дерзновенным упованием, надеясь, что упование не посрамит, что толкущему отверзется, что хоть за неотступность даст мне Владыка просимое; что если неправедный судия удовлетворил, наконец, утруждавшую его женщину, то тем более Судия всех праведнейший удовлетворит мою грешную молитву о невинных детях, что Он призрит на труд мой, на ходьбу мою, на молитвенные слова и коленопреклонения мои, на дерзновение мое, на упование мое. Так и сделал Владыка, не посрамил меня, грешника. Прихожу в десятый раз, – младенцы здоровы. Поблагодарил Владыку и пребыструю Заступницу».
И вот естественно, что эта молитва с первого же года дала пастырю ту веру, которая двигает горы и творит исцеления, веру, которую о. Иоанн считает обязательной для пастыря.
«Раб Божий – говорит он – при совершении Богослужения и таинств должен быть твердо убежден, что только он что-либо помыслит и скажет, это и сделается. Так удобно и легко для Владыки исполнять наши прошения, творить или претворять что-либо по нашему слову. Это убеждение пусть так в тебе будет крепко и естественно, как твое дыхание воздухом, как видение зрением, как слушание слухом». И у него была эта вера; и удивительно ли, что он «испытал тысячекратно на себе, что это точно так; испытал, что между словами: «рече и быша, повеле и создашася» – нет промежутка, что они истинны во всей силе».