Не может град укрытися верху горы стояй

Бог благословил его на путь бездомного странника на 12 лет. Все эти годы отец Иоанн будет с небольшим саквояжем переходить из села в село, от одной церкви к другой, из церковной сторожки в деревенскую избу.

Ушли в прошлое пять лет сокровенной жизни в непрерывном напряженном внимании к себе, ко всему окружающему с молитвенным воплем пред Лицем Божиим. Отец Иоанн за все благодарил Господа. Душа его познала и чувства, проистекающие от единого источника – святыни, и немощь человеческую, и глубину человеческого падения даже до ада преисподнего при богозабвении. Личный живой духовный опыт борьбы с врагом спасения стал тем некрадомым богатством, с которым батюшка вышел из вынужденного «затвора». Предаваясь вполне воле Божией, отец Иоанн не нарушал мира души своими желаниями. Он отправился к митрополиту Николаю, чтобы из его уст услышать Божие определение о своей дальнейшей жизни. Владыка Николай благословил иерея Иоанна в Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь. И опять поманила его надежда о монашестве, но, как и в первый раз, ненадолго.

Отец Иоанн в беседе с иконописцем монахиней Иулианией⁴¹ так рассказывал о том, как попал он в Псков: «Приехал я в Печоры под Вербное воскресенье. Владыка Иоанн (Разумов)⁴² тотчас вызвал меня к себе и долго изливал горестные чувства, что дел кругом много, а человек он новый в Псковской епархии, верных людей нет, опереться не на кого. Во мне он видел верного человека, который может помочь; убеждал ехать в Псков и позаботиться о соборе. Звонят уже ко всенощной, а мы все еще сидим, говорим…»  

Пробыл отец Иоанн в монастыре всего две недели. Благословение правящего архиерея обозначило новый этап его жизни. Вместо монастырского послушания определились для него труды, за которыми не видно было не только далекого будущего, но и завтрашнего дня. Впоследствии отец Иоанн частенько будет напоминать духовным чадам:

«Детка, усвой один очень важный урок, усвой на всю жизнь. Не спеши простираться в завтрашний день, живи сегодня, сейчас учись видеть волю Божию для себя, и не только видеть, но надо иметь еще непоколебимую решимость, чтобы ее исполнить».

Ни владыка, ни отец Иоанн не помышляли, что полагалось начало нового подвига. Бог благословил его на путь бездомного странника на 12 лет. Все эти годы отец Иоанн будет с небольшим саквояжем переходить из села в село, от одной церкви к другой, из церковной сторожки в деревенскую избу. Не обремененный попечением о себе, он будет заботиться о доме Божием и о детях Божиих, не имеющих пастыря. Не связанный никакими внешними обязательствами, он незримо для посторонних глаз будет делать Божие дело, совершая монашеский подвиг, – возжигать светильник Духа в тех, кого встретит на своем пути странника. Когда вопрос о водворении отца Иоанна в Псков был уже решен, во время литургии, перед самым Великим входом, владыка вдруг спросил его: «Когда будете постригаться?» «Что я мог ответить в такой момент? – вспоминал батюшка. – Благословите, владыка, ведь Вы меня сами направили в Псков, – а сам думаю: – Если бы я был свободен, то постригаться поехал бы в Глинскую пустынь⁴³. Там лучше всего сохранился дух монашества, и есть у кого поучиться». На этом разговор о монашестве был закончен. Ни архиерей, ни иерей не проявляли своей воли. И позднее, когда заговаривали о батюшкином постриге, он отвечал: «Я высоко ценю монашество и ничего не имею против пострига, но я также очень люблю народ и хочу ему послужить».

Во Пскове батюшку поразило отношение духовенства к состоянию храма. По определению отца Иоанна, это было «стоячее болото». Вместо лампад висели консервные банки и пудреницы, ризница в запустении, нет облачений и икон, полное небрежение к благолепию гробниц с мощами.

О времени, когда отец Иоанн нес пастырские труды во Пскове, вспоминает монахиня Иулиания (Мария Николаевна Соколова), иконописец Троице-Сергиевой Лавры. Она встречалась с ним 14 августа 1955 года в Троицком соборе Пскова⁴⁴: «Отец Иоанн встретил нас радушно. Мы много разговаривали, он рассказывал, что старается разбудить в людях уснувшее религиозное чувство и стремление к благолепию Дома Божия. Смущало батюшку, что в память духовной покровительницы Псковщины святой равноапостольной княгини Ольги^******** не было не только храма, но даже и придела. Он начал молиться, чтобы Господь помог ему: ни средств, ни возможности осуществить это желание не было. «Святая равноапостольная Ольга, ты сама позаботься об этом деле», – из глубины души вздыхал он, припадая к ее иконе. Вскоре он услышал о старых иконостасах, оставшихся в закрытых под Псковом церквах. С неимоверными трудностями ему удалось их вывезти. Но когда он привез иконы, то неожиданно услышал: «Стоило ли за такой рухлядью ездить и так мучиться?» Отец Иоанн делился с нами своей печалью о том, что нет ни материалов, ни средств, ни художников. Настоятель храма иеромонах Всеволод (Баталин)⁴⁵, только что вернувшийся из заключения, был с отцом Иоанном одного духа. Они взяли свое жалованье вперед за три месяца и потратили его на приобретение лампад к мощам и иконам. Питались же хлебушком с кануна.

«В Москве старались меня упрятать в дальний монастырь, чтобы ни слуху ни духу обо мне не было. А я опять в собор вылез, чижик такой», – пошучивал отец Иоанн. Матушка Иулиания вспоминает: «Батюшка бегал туда-сюда: то в алтаре он требуется, то в конце галереи, то зовут его к мощам. Во всем соборе кипела работа». Отец Иоанн не боялся трудов. Еще в лагере он прочувствовал, что дела во имя любви дают душе легкость, мир, сердечную теплоту и умиление в молитве. Он самоотверженно и бесстрашно трудился. Сусанна Валова⁴⁶, ставшая в это время его духовным чадом, так пишет о нем в своих воспоминаниях: «В те времена креститься было опасно. Записывались паспортные данные и крещаемых, и родителей, и восприемников. А потом о состоявшемся крещении сообщалось по месту работы или учебы, что имело определенные последствия, вплоть до увольнения. Но мне не раз приходилось заставать отца Иоанна крестившим целые семейства в своей комнате в коммуналке. Вся мебель сдвинута, посреди комнаты стоит купель, а вокруг нее ходят человек шесть во главе с отцом Иоанном, воспевающим «Елицы во Христа крестистеся…» По тем временам это был подвиг мужества и веры.

В один из приездов, где-то в ноябре-декабре, погода жуткая: ветрище холодный, темень непроглядная, с неба сыплет косой дождь. Город-то провинциальный, освещение только по центральным улицам. Дело к ночи. Звонок. И в комнату входит пожилая женщина, вся мокрая: «Батюшка, помогите! Дочь родила двойню, детишки чуть живы. Врачи говорят: не выживут. Пошли, батюшка, скорее со мной, как бы не умерли некрещеными». Отец Иоанн немедленно одевается и идет в эту жуткую бездну…

Через некоторое время спрашиваю:

– Как ребятишки, которых Вы пошли темной ночью крестить? – Замечательно! Вчера мать приносила в храм причащать. Два богатыря – Игорь и Олег. Один на одной руке, другой – на другой у счастливой мамаши!

Приезжаю. Обычная добрая встреча. Отец Всеволод, настоятель, «жалуется» на батюшку: «Посмотрите, Сусанна, в угол. Видите – икона. Несколько десятилетий висит тут в углу. Подумайте только: кто-то заказал молебен этим святым. В соборе их иконы не оказалось. Так отец Иоанн прибежал домой, взял лестницу, с трудом снял икону со стены и бегом в собор служить молебен. Этого можно ждать только от отца Иоанна!»

И опять «жалоба»:

– Подумайте, привезли отцу Иоанну из Москвы теплое нижнее белье (в те годы – большой дефицит). Я порадовался за него. Пошли в очередной раз мыться – опять какие-то обноски одевает.

– А где же белье?!

– Да вот тут приходил один…

И так всегда, и всю жизнь».

Батюшка шутил, а время-то снова было нешуточное. Над ним начали сгущаться тучи. Письмо игумена Иоанна (Соколова) о том, что батюшкину активность оценили и на него завели новое следственное дело, отправило иерея в дальнейшее странствие. Всего два года пришлось отцу Иоанну потрудиться в уделе Святой Троицы. Владыка не задержал его. Митрополиту было сделано от уполномоченного не одно замечание и предложение угомонить деятельного священника, а в интонациях уже звучала угроза.

И вновь изгнанник устремился к старцу в Москву, чтобы прояснить для себя волю Божию. Близкие, узнав, что отцу Иоанну надо искать новое пристанище, сделали попытку вернуть его на какой-либо столичный приход или хотя бы в Подмосковье. Дело было безнадежное, но любовь всегда надеется. После многих хлопот записались на прием к кому-то из «власть предержащих». Но когда позвонили секретарю, чтобы уточнить время приема, услышали суровое: «Он не прощен, а только помилован». В ответ на это отец Иоанн, показывая рукой на небо, неоднократно повторял: «Там бы быть прощеным». Напоминать о себе еще раз было опасно: Иоанн Крестьянкин – лишенец, и по законам тех лет он не мог жить в больших городах. По благословению старца отец Иоанн едет в Рязань, где в это время служил знакомый ему архиерей владыка Николай (Чуфаровский)⁴⁷. И рязанская глубинка надежно сокрыла изгнанника на 10 лет. Пять приходов за этот срок дали приют Божию страннику. Указы, продиктованные уполномоченным, смягчались припиской владыки: «Переводится иерей Иоанн Крестьянкин на благо Церкви и на пользу дела». В этой приписке, сделанной архиерейской рукой, просто и предельно ясно звучала воля Божия для отца Иоанна. Он шел по рязанской земле и приносил с собой на очередной сельский приход тихую внутреннюю радость о Господе, духовность и любовь к людям. На слезные же вопли обиженных переводом полюбившегося священника владыка Николай отвечал: «У вас он отогрел души, пусть и другим отогревает. Вы увидели настоящего Божия священника, пусть и другие увидят».

Властная государственная сила терпела поражение пред одним человеком, носителем Духа Божия. Бог торжествовал в этой неравной борьбе. Для христианской любви надо совсем немного времени, чтобы ее поняли и оценили. Все приходы, где послужил отец Иоанн, собрали ему духовных чад, сделав его многодетным духовным отцом. Пользу от его странничества по Рязанщине получали не только храмы и люди, но и сам странник. Общение с простыми Божиими людьми приоткрывало ему богатство русской души, Богом отмеченной. И он любил их так же, как орловских блаженных в детстве.

Практические занятия в духовной академии жизни для него продолжались.

Пять церквей, пять сельских приходов! На каждом из них шлифовалась определенная черта его духовной сущности.

Первый приход Троица-Пеленица в селе Ясаково⁴⁸ стал для отца Иоанна прообразом монастырской жизни. И он, поняв особенности своего нового места служения, устремился в Глинскую пустынь. То, что он увидел, превзошло все ожидания.

Живой духовный оазис, благоухающий ароматом Небесного Царства, и воинство его – монахи, на лицах которых лежала его светлая печать. Среди воинствующего безбожия и тьмы они своей смиренной простотой и кротостью, своей верностью являли миру победу воскресения души в Боге. А молитвенный покров над монастырем, восчувствованный отцом Иоанном в первый же день приезда, оживил в сердце память его лагерной молитвы, творимой в кладезе души.

72-летний иеросхимонах Серафим (Романцов)⁴⁹, проживший аскетом-отшельником 12 лет в горах Киргизии и уже 10 лет руководствующий братию пустыни как духовник, после первой же встречи признал в приезжем иерее своего духовного сына, Богом ему посланного. Отец Иоанн благодарил Господа и всем существом отдался ученичеству. Окрыленным он вернулся в Ясаково. И там два иерея, настоятель-монах и он, усердный искатель монашества, взялись за орало одного плуга, чтобы возделывать Ниву Божию. Они были на редкость единодушны в своих устремлениях, а в деловитости не уступали друг другу. Настоятель отец Дорофей⁵⁰, бывший военный моряк, познал Бога в дышащем смертью Северном море, когда, держа на руках раненого друга, он, по слезной просьбе умирающего, стал отцом его сыну-сироте. По окончании войны по зову Божию он принял монашество и сан. Отец Иоанн глубоко уважал живую веру и жизненный подвиг отца Дорофея и с желанием и радостью подклонял свою главу послушанию монаху-настоятелю. Приемный сын доставлял отцу много хлопот и огорчений, не понимая, почему отец – поп, да еще и монах? Отец Дорофей, от природы горячий, стал вспыльчивым. Отец Иоанн всегда умел понять и оправдать его раздражительность, умел и потерпеть. «Мы с отцом Дорофеем как родные братья от одной матери», – часто слышали от него прихожане. Жизнь обоих была отдана Богу с полным самоотречением, и это было главное. Сила их веры и молитвы давала приходу видимую для всех силу жизни.

Из писем отца Иоанна тех лет проступает мера их трудов.

«Я жив и здоров. Мое продолжительное молчание произошло по причине занятости служебными делами, поглощающими почти все время, конечно, кроме часов ночного отдыха. Слава Богу за все!»  

Письма его становились все лаконичнее. Они начинались и кончались просьбами: «Постарайтесь прислать все готовое для храма до праздника. Вся надежда только на Господа. Да поможет Он и вам во всем…» И опять списки: чехлы и розовые облачения на престол и жертвенник, бахромы золотой 15 метров для сени над плащаницей, священнические облачения голубые, багет, гвозди, краски… И нет числа тому, что нужно для благолепия храма.

Внимательный глаз и заботливые руки касались всего. Храм преобразился, согретый любовью священников и их духовных чад. Под большие церковные праздники село оживало от верениц богомольцев, идущих из ближних и дальних деревень, что зримо для всех свидетельствовало о возрождении духовной жизни. Светлая радость трудов для Бога и ради Бога, общие благодатные молитвы сближали людей. Они становились родными великим духовным родством, которому не бывает конца.

В отдаленные же деревни, где церкви были порушены, священники шли сами, неся туда слово Жизни в таинствах и проповеди Любви. Они самоотверженно добирались до тех, кто не в силах был дойти до храма. В дальних селах появились их «уполномоченные» – старушки, которые готовили свои избы к приходу священника. Молебны, исповеди, причастие, панихиды – служение с раннего утра и до позднего вечера. И преображенные благодатью лица были наградой батюшкам.

Отец Иоанн рассказывал, как однажды приехал в одно очень далекое село, где священника не было 30 лет: «Приехал и смутился: все село дышит праздником, все разодеты, никто в этот день на работу не вышел, а была страда, лето. Пронеслись мысли: «Ну, не миновать мне новой беды, дома будет ждать меня у крыльца «черный ворон»! Время-то было какое!» Но по милости Божией на сей раз все обошлось.

На Рождество и на Пасху батюшки обходили все село Троица-Пеленица. Не принимали только три дома – председателя сельсовета, директора школы и директора колхоза. И то жены приходили извиняться. Благословив их и покропив святой водой, отправляли утешенных домой. А село-то было большое, около ста домов.

Однажды отец Иоанн простудился, но уговорить его отлежаться было невозможно. Весь день он ходил по сугробам в рясе и кожаных сапогах. Снегу в этот год намело необычайно много. Когда почти через месяц он попал в Рязани ко врачу, у него нашли следы двустороннего воспаления легких. Врач удивлялся, как он выжил. Так сила Божия поощряла произволение священника. На этом приходе отец Иоанн учился монашескому терпению и послушанию. И это было не вынужденное послушание обстоятельствам, как в лагере, но добровольное и сознательное смирение и послушание человеку ради Бога.

Вспоминают духовные чада: «Решили мы на второй день Пасхальной седмицы поздравить отца Иоанна. Застали его в храме. Отца Дорофея не было, он уехал в Рязань к сыну. Встретил нас пасхальный батюшка: «Как я рад, как я рад! Хожу с утра, сердце полно любви, кому отдать, кому отдать? Спасибо, что пришли! Чем бы нам угоститься? Нет ли у вас чего с собой?» Мы в полном недоумении. Перед нашим мысленным взором – длиннющий пасхальный стол, уставленный яствами.

– Батюшка, куда же делось все со стола-то?

Отвечает:

– Так ведь нет благословения настоятеля что-либо брать с трапезного стола. Он уехал и ничего не сказал».

Троицкий храм стоял на высокой горе, омываемой полноводной в то время Окой. Напротив него расположилось старое, некогда церковное здание, а теперь сельская школа. Школа смотрела всеми своими окнами на храм, застывший в безмолвной проповеди о Боге и Вечности. Храм, давно не видевший ремонта, взывал о помощи. Но время было такое, что без санкции уполномоченного нельзя было и гвоздя забить. Начались усиленные молитвы и хождения по инстанциям. Милостью Божией получили разрешение привести в порядок стены. Наутро, когда работы по ремонту были закончены, преподаватели и школьники, придя на занятия, замерли от удивления. Со стен храма из ниш на них смотрели лики святых. Новые иконы, тайно от всех написанные, завершили внешнее убранство. Это было уже вопиющее «беззаконие».

Все притихли в ожидании бури, но на этот раз она пронеслась лишь над головами священников. Уполномоченный не скрывал своего гнева и слов не выбирал. На его неистовое «Пошли вон!» оба священника исчезли мгновенно и долго потом не напоминали о себе. А иконы в нишах так и остались.

Вернуться же к уполномоченному с новой просьбой все-таки пришлось – протекла кровля храма. От дерзости просителя даже глаза у начальства налились кровью:

– Рядом школа, крыша течет, забор валится, – выдохнул. – Мы не можем отремонтировать школу и вам запрещаем делать ремонт храма! Все, хватит!

– Да мы и вам крышу отремонтируем, и забор поставим в школе.

– Нельзя, церковь отделена от государства.

На этом разговор был окончен. Крышу храма пришлось крыть тайком, особым образом, невидимым для окружающих. Отец Иоанн с помощником из Москвы вдвоем закрепили железо под старой кровлей.

Так по-монашески жил приходской храм Святой Троицы: молитва и труд, труд и молитва.

Мирствовал Троицкий приход, но не дремал и тоже усиленно трудился «враг мира». То, что отец Иоанн в отношениях с настоятелем воспринимал для себя как монашеский искус, давно раздражало некоторых москвичей. В них назревал протест. Тайно от отца Иоанна они написали архиерею письмо-жалобу на настоятеля. Владыка Николай вызвал отца Дорофея для объяснения. Тот вернулся из Рязани чернее тучи: «Я думал, ты мой друг! Я полностью доверился тебе, полюбил! А оказывается, я змею пригрел на своей груди!» – обрушил он упреки на голову ничего не понимающего батюшки.

Когда выяснилось, в чем дело, отец Иоанн был потрясен, а отец Дорофей, успокоившись, сказал: «Чтобы теперь и ноги твоих духовных чад здесь не было!» Отсылая провинившихся с прихода и на полгода отлучая их от общения с собой, отец Иоанн с горечью сказал: «Я два года любовью и заботой согревал отца Дорофея, а вы по неразумию и своеволию разрушили то, что мне удалось достичь большим душевным трудом».

Так враг через самых близких, через тех, кого отец Иоанн как духовник буквально носил на руках, воспитывая для Вечности, с кем трудился на благо Церкви с самого своего рукоположения, наносил сердцу его болезненные удары. Но и это было для отца Иоанна школой пастырства, для своевольниц же урок оказался врачеванием.

Этим искушением началось и открытое гонение на священников. Вскоре отца Дорофея отправили с прихода и даже из епархии с «волчьим билетом», отобрав регистрацию. Он не смог обуздать своей горячности в общении с партийным жуликом.

Отец Иоанн получил указ о переводе чуть позднее. Последняя служба в Троице-Пеленице. Праздник Воздвижения Креста Господня. На аналое – Крест, украшенный ветками кустарника с мелкими снежно-белыми плодами. У аналоя в облачении стоит грустный отец Иоанн, помазывает своих, уже бывших, прихожан. Хор поет «Крест начертав Моисей…» Служба кончается. Отец Иоанн воздвизает над головой Крест Господень, с амвона благословляет народ. Это прощание! Медленно поворачивается, и Крест уже на престоле. Все происходит в полной тишине, у многих на глазах слезы.

Так Крестом Господним благословен его дальнейший путь в новую церковь, к новым людям, чтобы за два с половиной года и они стали ему родными. В сердце же своем он уносит с собой и молитвенную память о тех, кого оставляет. «Благословен Грядый во Имя Господне!»

1959–1962 годы оказались для отца Иоанна богатыми на страдания. Неслучайно, видно, Крестом проводили его на новое место служения. Обстановка в обществе стала крайне напряженной. Прозвучавшее с высокой государственной трибуны обещание показать россиянам последнего попа делало свое дело. Местные власти усердствовали в выполнении данного указания. Опять Церковь и священники воспринимались как враги, которых надо уничтожать. Началось планомерное закрытие храмов и монастырей по всей России. Страшное давление властей выливалось в грозные указы о запретах и прещениях. В борьбу с православием воинствующее безбожие снова вовлекло подрастающее поколение. Молодая энергия была направлена на разорение Церкви. Вокруг храмов во время службы начались шумные гулянья и игрища. То и дело бились оконные стекла. Посыпались угрозы и предупреждения о готовящейся физической расправе со священниками. И под всем этим разнузданным бесчинством горделиво стояла подпись государственной молодежной организации. «Честное комсомольское» не обещало Церкви и ее служителям никакой пощады. Верующая молодежь стояла перед выбором: сохранять веру или идти в ногу со временем ради будущих земных благ. Враг Божий опять вызвал из бездны древнее искушение: «Поклонись мне, и все блага мира и славу их дам тебе». Священники объявлялись «наемниками-требоисполнителями», отстраненными от жизни прихода.

Отец Иоанн пришел вторым священником в храм Космы и Дамиана. Как всегда внешне спокойный, он сразу же оказался пред непроницаемой стеной недоброжелательности отца настоятеля. Готовый на всякую жертву ради церковного мира, отец Иоанн отвечал ему доброжелательным послушанием. А это тоже раздражало.

Не изменил себе отец Иоанн даже тогда, когда прямо у престола перед выходом на полиелей настоятель толкнул его так, что полетела с головы камилавка. Через несколько минут оба они вышли из Царских врат, а батюшка сиял благодатью. Он извинял тяжелый характер собрата его ранним вдовством и тяжелой неизлечимой болезнью дочери-подростка. Он его жалел.

Но когда раздражение настоятеля перешло на духовных чад отца Иоанна, батюшка, как кокош, раскинул крылья, защищая своих птенцов. Вспоминает Сусанна Валова: «Мы пошли на кладбище навестить могилки. Кладбище рядом с храмом. Подходим и слышим: за кустами и деревьями разговаривают отцы. Говорят напряженно и громко.

Село Летово. Протоиерей Иоанн Смирнов и иерей Иоанн Крестьянкин

Мы застыли, чтобы нас не обнаружили. Отца Иоанна Смирнова⁵¹ мы боялись. Настоятель требовал, чтобы никто к отцу Иоанну нашему не ездил. Слышим батюшкин голос, твердый и решительный: «Отец Иоанн, если Вы запретите моим духовным чадам приезжать сюда, меня здесь не будет». Он повторил это несколько раз. Мы так перепугались, что почти ползком выбрались с кладбища и припустили домой».

Так продолжалось служение. А отец Иоанн, помня, что Христос знаменует Своих печатью страданий, покрывал любовью немощи всех, с кем привел его Господь служить, и оставался верен евангельскому слову: «Молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф.5:44).

В 1976 году, поздравляя отца Иоанна Смирнова, хиротонисанного во епископа, он писал:

«Все годы, прошедшие с тех пор, как разошлись наши жизненные пути, я вспоминал Вас в своих убогих молитвах, а в оставшиеся мои дни жизни буду молиться о Вас как архипастыре. Я также молюсь о здравии дщери Вашей и о упокоении усопших родителей». Таково свойство христианской любви: «Любовь долготерпит, милосердствует, все покрывает, все переносит…»  

По-прежнему чада отца Иоанна заботились о храме: писали иконы, шили плащаницы. Надо было все успеть. Один Бог знал, сколько времени будут терпеть их на этом приходе.

Отец Иоанн, как и раньше, ездил по деревням. Но в это время уже вышел строжайший запрет на все требы на дому, кроме Причастия Святых Таин и соборования больного. И что стоило ему, служителю Божию, объяснять плачущим навзрыд просителям о безбожном запрете? Что пережил отец Иоанн с его любвеобильным и сострадательным сердцем?

Но были и в этот трудный период утешения у отца Иоанна. Летом 1960 года он совершил паломничество в Пюхтицкий⁵² и в Псково-Печерский монастыри, утешался общением с духоносными старцами: блаженной монахиней Екатериной⁵³, валаамскими старцами⁵⁴, с отцом Алипием⁵⁵. В день отъезда его пригласил к себе владыка Вениамин (Федченков)⁵⁶. Он всегда радушно принимал отца Иоанна, но на сей раз, предчувствуя, что эта их встреча в земной жизни последняя, долго не отпускал его. Уже у двери, прощаясь, он опять медлил с расставанием. Вот и благословились, и расцеловались, но владыка вдруг ушел, оставив гостя в недоумении. Архиерей вернулся не скоро. В руках он держал узенькую полоску бумаги, на которой было что-то написано. Обняв отца Иоанна за плечи и глядя прямо в глаза, произнес:

«Пора нам всем понять, что мы являемся существенной ненужностью никому, кроме Бога».

Потом владыка бережно свернул полоску бумаги и вложил в руку отца Иоанна, еще раз истово благословил его и легонько подтолкнул к двери. Воспоминание об этой последней встрече и дарованную бумажку отец Иоанн хранил как ценность до конца своих дней. Слова же, написанные на ней, повторял часто многим посетителям.

В Летово постигло отца Иоанна еще одно серьезное испытание. Предыстория его началась еще в Орле в пору его юности. Однажды на улице его остановил незнакомый человек и резко произнес: «Юноша, тебя ожидает трагическая смерть от ножа. И произойдет это в домике недалеко от железной дороги». Ваня опешил от неожиданности, усилием воли отстранил неприятное впечатление от услышанного. В короткое время все забылось. И вот Летово. Ночью особенно слышны гудки паровозов и на горизонте видны огни движущихся вагонов. Дом, где жил батюшка, недалеко от железной дороги. Через сорок лет из памяти высветилась та орловская встреча. Беспокойное ожидание чего-то поселилось в сердце и усиливалось угрозами комсомольцев. Желая освободиться от навязчивого воспоминания, отец Иоанн исповедовал искушение близкому другу-священнику, прося молитв.

Но вот это «что-то» произошло. В глухую ночь с 31 декабря на 1 января 1961 года его за бороду стащили с кровати, связали и бросили в передний угол под большую икону Евангелиста Иоанна Богослова. Разодрав подрясник и тыча в голую грудь ножом, у него стали требовать ключи от храма и деньги. Да, предсказание, оказывается, было пророческим. Холод металла на груди свидетельствовал об этом без слов. Ни ключей, ни денег у него не было, и откупиться от смерти было нечем. Время для него остановилось. В мгновение ока промелькнула прожитая жизнь. Уйдя всецело в молитву, он стал читать себе отходную. Он не слышал, как стих погром, как исчезли зловещие звуки присутствия в келье разбойных людей.

Отец Иоанн вернулся в реальность земного бытия, только когда стали распутывать провод, которым он был связан. Что отвратило смерть? Это осталось тайной. Ясно было только то, что Промысл Божий властен и над пророчествами.

Разбойников нашли где-то далеко и не скоро, когда отец Иоанн был уже в монастыре. Один из них все это время жил по его паспорту.

Летовский приход по тем суровым временам все же жил очень активной жизнью. Появилось много молодежи, добиравшейся из Рязани, таясь от встречных. Исповедь и разговоры о насущном приходилось устраивать то в поле, то в лесочке. Люди тянулись к храму, не зная ни страха, ни уныния, ни ропота. Бог был уже не где-то рядом, но в их душах, свидетельствуя о Своем присутствии силой жизни.

Из воспоминаний монахини Марии. Мариюшка, так звал ее батюшка, тогда еще молоденькая девушка, оказалась на Летовском приходе в 1959 году. «У нас в Коломне все храмы были разрушены. Один-единственный храм, Богоявленский, не вмещал всех желающих молиться. Старушка Васса из города Луховиц стала ездить на богомолье в Летово и нам как-то говорит: «И что вы здесь так мучаетесь, руки не поднять, чтобы перекреститься. В Летово такие хорошие службы и два батюшки – Иван-большой и Иван-маленький». Поехали мы посмотреть. Стекла в церкви перебиты, престолы покрыты марлей, а батюшка отец Иоанн Крестьянкин сам с тарелкой ходит. Мы очень удивились, но когда службу отстояли, забыли о смущении. С тех пор и стали прихожанами Летовского храма. И многие из Коломны приезжали на службы в Летово. Матушка Платонида, вернувшаяся из ссылки, частенько в духовном восторге причитала: «Ох, какая у нас радость! Какие службы, какие батюшки! Они у нас праздничные!» Действительно, каждая служба была праздником, животворящим душу. Службы были долгие, но мы этого не замечали.

Приедем в 7 утра, а батюшка уже проскомидию совершает. Только и слышно его голос, такой проникновенный: «Помяни, Господи, рабов Твоих… Спаси, Господи, рабов Твоих…» Литургия-то начиналась в 9 часов. Проповеди. Исповедь. Людей полон храм.

Как-то приехала я с подругой, она модненькая, ну и я прихорошилась. Подзывает меня батюшка: «Мариюшка, ты что-то сегодня так нарядилась? Тебе это не идет. Подруга-то твоя выйдет замуж, а мы с тобой нет.

Ты одевайся так, – улыбается, – один валенок белый, а другой черный, чтобы на нас не заглядывались. Ты должна быть одна». Так и стала я монахиней. Одна с Господом.

А другую мою подругу подвел отец Иоанн к Распятию: «Вот видишь Христа на Кресте? А рядом с Ним Матерь Его и Иоанн Богослов. Так вот и мы с тобой. Господь с нами, и никого другого нам не надо». Она тоже замуж не пошла, умерла в девстве.

А как храм-то преобразился, мы и не заметили! Одежды на престоле, пелены, аналои – все праздничное. Сердце радовалось всему».

Из воспоминаний Нины Варницкой: «В хрущевские годы, когда храмы закрывали, я была в монастыре⁵⁷. Ну и наш монастырь разогнали. Наша игуменья матушка Арсения благословила нас вдвоем с инокиней Марией⁵⁸ ехать в Летово. Провели Страстную седмицу. После Радоницы подошли благословиться на отъезд к отцу Иоанну. А он спрашивает:

– А вам здесь нравится?

– Очень! – выдохнули мы обе разом.

– Аминь, аминь. В Летово вам и оставаться!

Помог он нам с жильем. Я стала управлять хором, Мария пела и читала вместе с отцом Иоанном каноны. А он еще канонаршил. Так у нас монашеский хор собрался. Еще монастырские сестры подъехали. Опять вроде монастырек негласный открылся. Да с таким духовником и в такое время! Монашеский дух в миру хранили. Среди людской толчеи монахами жили. Службы были особенные, все как пасхальные. Душа исполнялась радостью и сладостью. И этого состояния хватало на целую неделю. Паломников приезжало много из Москвы и ее окрестностей, из Питера и из Рязани».

В это же время из уст отца Иоанна впервые прозвучала весть о грядущих в конце XX века в России событиях. Вспоминает об этом Мария Ермолаева, летовская прихожанка из Рязани: «В юности я дружила с молодым человеком. Он приехал из Азербайджана и был мусульманином. Ни он, ни я не придавали никакого значения разнице наших верований. А мама моя заволновалась и поехала за советом к батюшке. И он вдруг сказал: «Придет такое время, когда все страны будут сами по себе, Союз распадется. И Машенька захочет остаться жить в России, а муж будет стремиться на свою родину. Пусть она об этом подумает». От такой неожиданности мне и думать не понадобилось – как это я из Рязани родной уеду?!»

«Не может град укрытися верху горы стояй…» И очередной указ о переводе иерея Иоанна последовал.

Новый приход отца Иоанна оказался в 40 километрах от железной дороги. Распутица же на сельских грунтовых дорогах прекращалась только с наступлением заморозков. Среди лета добираться до храма отцу Иоанну пришлось на телеге, на которой стоял крытый, кое-как сколоченный кузов. Путник то поспешал вслед за лошадкой, то забирался наверх кузова, чтобы миновать непроходимый участок. На этом кузове батюшка и въехал в село.

Собор с высоченной колокольней и огромным куполом поразил отца Иоанна своими размерами. Но, разоренный в революцию, он пустовал, действовал лишь один правый придел. Огромные итальянские окна, во многих местах побитые, устрашали будущими холодами. Даже беглый осмотр храма, требующего ремонта, обещал священнику тяжкий и прискорбный труд. Усилило это первое впечатление и знакомство с властями. Очевидно, извещенные о приезде нового священника и получившие соответствующие установки, они сразу предупредили, чтобы посторонних в церкви не было и к попу никто не приезжал. Староста тоже встретил нового настоятеля своеобразно: вошел, поставил на стол бутылку водки, рядом бросил петуха.

Церковный дом, где поселился отец Иоанн, был настолько ветхим, что от ветра шелестели отставшие от стен обои, а под ними шла активная жизнь мышей и всякой другой живности. Когда отец Иоанн немного обжился, да и верующие к нему присмотрелись, они попытались найти ему более пристойное жилье, но он отказался, помня наставление Спасителя: «Если где войдете в дом, оставайтесь в нем, доколе не выйдете из того места» (Мк.6:10).

Храм стоял на площади, которую батюшка назвал «Красной». Кроме храма на ней расположились и административные здания: сельсовет, правление колхоза и милиция. Церковь и вход в нее – как на ладони.

Без средств, без помощников, один на один с почти разоренной громадой здания – было о чем подумать. Недолго мысль его блуждала в соображениях человеческих, производящих одно смущение. Священник дерзновенно позвал на помощь Спасителя Воскресшего. И храм, стоящий на юру под пристальным недоброжелательным наблюдением, все же ожил. Появился второй придел, его украсил незамысловатый самодельный иконостас, спроектированный и созданный руками отца Иоанна. Вдвоем с помощником они смастерили раму для алтарной преграды и натянули на нее ситец. Когда отец Иоанн не мог справиться с работой один, то на помощь приезжал верный человек. Москвич преображался в деревенского мужика, что забрел в храм ради любопытства. Так появились Царские врата и боковые алтарные двери. Долго мужичок не задерживался, работал споро, прячась от властей с «Красной площади». В храме был освящен второй престол. Одним словом, глаза страшатся, а руки делают.

Наступившая зима обозначила такие трудности, бороться с которыми ни возможности, ни сил не было. Храм-дворец промерзал насквозь. Стеклянная перегородка, отделявшая летнее помещение от зимнего, не спасала. Периодически разбиваемые стекла не успевали вставлять, и по храму гуляли сквозняки. Было так холодно, что крест при целовании прилипал к губам и замерзала вода.

Но этот физический холод не шел ни в какое сравнение с лагерным духовным холодом, и отец Иоанн пытался сопротивляться молитвой. Первую зиму он как-то еще пережил, она была помягче. На вторую – покрылся фурункулами, они прошли только с наступлением тепла, но на лице еще долго оставались от них шрамы. Холод в храме и почти такой же холод дома: стены кельи отца Иоанна зимой обрастали инеем.

Чем бы кончилось это единоборство человека с обстоятельствами и с природой, догадаться нетрудно. Но у Промысла Божия свои планы, часто недоступные пониманию человека. Только две зимы испытывались терпение и верность батюшки.

Новый указ о переводе был для него милостью Божией и помощью.

Отец Иоанн учился видеть в делах человеческих невидимое, что уводило его от пустой суеты мира все дальше и выше.

Очередной приход был полной противоположностью прежнего. Районное начальство пожелало лично познакомиться с приехавшим новым священником. Испытующе глядя, его напутствовали такими словами: «Вот что, батюшка! Храм в Некрасовке существовал и будет существовать. Вы должны его хранить и быть на высоте своего положения».

Этот наказ о многом сказал отцу Иоанну. Священники долго не задерживались на этом приходе, начинали томиться, тосковать и искать утешений в вине. По тем временам Некрасовка была настоящим медвежьим углом. Добираться до нее даже летом было крайне трудно. 260 километров по железной дороге и 60 по грунтовой, немыслимо разбитой. Когда сходило весеннее половодье, от Рязани до Ермиши можно было долететь за час. Но час этот стоил дорогого: после путешествия на «кукурузнике» долго надо было приходить в чувство. Да и летал он не всегда, и мест в нем было всего восемь. Весной в половодье, осенью в распутицу, зимой в снежные бури край был полностью отрезан от мира.

На этом приходе у святителя Николая отец Иоанн был один – настоятель, хозяин. В церкви сразу воцарились мир, любовь, молитва и тишина. Храмик был деревянный и очень уютный, без электрического освещения. Отец Иоанн с головой погрузился в приходские дела. Его свободу и вдохновение никто не ограничивал. «Живешь долго, а побеседовать никак не получается, так он был занят, – вспоминает Сусанна Валова, – добираться трудно, но если доберешься, попадаешь в рай батюшкиных молитв, любви и добра».

О служении отца Иоанна в Некрасовке вспоминает жительница Ермиши Клавдия Енгалычева: «Шел 1964 год. Церковь в Некрасовке была на грани закрытия. Даже свечи для храма не на что было купить. Стали мы просить священника. Нам хотелось именно отца Иоанна Крестьянкина, о нем мы были наслышаны. Владыку кое-как уговорили, а уполномоченный регистрации не давал. В Борце-то строго, да и храм каменный – не натопить. Только там и место отцу Иоанну. Три месяца сопротивлялся уполномоченный, но все же уступил владыке.

Отец Иоанн приехал, дел-то в церкви непочатый край. Начался ремонт, требовался всякий материал. Доставали на месте, ездили в Ермишь за кирпичами, железом, олифой. Хозяин мой давал лошадку. Возили ночью, чтобы никто не видел. Закрывали церковь на замок, когда там работали.

Власти на словах-то хорошо встретили, а как на деле будет – неизвестно. Побаивались мы.

Ходил отец Иоанн и в Ермишь на требы. Пешком 10 километров, а в полую воду там много оврагов, так приходилось ему по ледяной воде босиком переходить. Да всего-то один год и восемь месяцев длился наш праздник. Слез мы по нему пролили – не измерить!»  

«По мере передвижения батюшки по Рязанщине, – рассказывает Сусанна Валова, – его духовная семья все разрасталась. Вот однажды сидим за столом. Открывается дверь, и на пороге древняя-предревняя старушка из Летовского прихода. Стоит и счастливо улыбается беззубым ртом. Батюшка ей:

– Да как же ты добралась-то?

– На шамолете, батюшка, на шамолете.

Вот так любили отца Иоанна, что в 90 лет на «шамолете» до него долетали!» Из Рязани к нему ездило много молодежи. «После трудового дня беседовали с батюшкой, сидя на больших бревнах около его домика под звездным августовским небом, – вспоминает иконописец Надежда Мизгирева⁵⁹. – Отец Иоанн устраивал нам экскурсии по небу. Он, оказывается, хорошо знал астрономию. А сколько драгоценных назиданий получено от него в то далекое время – на всю жизнь хватает! А какие службы, праздники! Каждый с любовью подготовленный и молитвенно проведенный».

Священник со своими приезжими духовными чадами и местные прихожане и здесь самоотверженно трудились во славу Божию. Как и во всех сельских храмах, в которых послужил отец Иоанн, в Некрасовке появились плащаницы. И впервые услышали люди этого глухого края полные службы Страстной седмицы и чин Погребения Спасителя и Матери Божией.

Дамиан Круглик⁶⁰ прилетел в Некрасовку со своей невестой, приурочив приезд к празднику Успения. Все на приходе его поразило. Он впервые присутствовал на службе Погребения. Все торжественно и проникнуто благоговением, батюшкиным служением и пением небольшого хора. Дамиан оканчивал учебу в Духовной академии и хотел решить с отцом Иоанном вопрос о своем будущем. «Учиться в аспирантуре батюшка мне не благословил, – вспоминает теперь уже протоиерей Дамиан, – на приходах всех епархий нужны священники». «Жатвы много, а делателей мало, как же хорошо служить Богу и нашему русскому православному народу!» – напутствовал меня отец Иоанн при отъезде. Возвращаясь, я вспомнил слова владыки Антония Сурожского: «Достаточно увидеть на лице человека сияние вечной жизни, чтобы все могло измениться». Это сияние я и увидел в лике и делах приходского сельского священника отца Иоанна Крестьянкина. Впервые я встретил идеального священника, такого, каким должен быть каждый из нас. Меня, студента академии, отец Иоанн оживотворил своей молитвой. В дороге я предался размышлениям, как бы хорошо каждому студенту поучиться практической жизни – за богослужением, в домашней обстановке, в отношении с прихожанами и певчими; проповедничеству, горению духа, ревности и любви – у отца Иоанна. И дал мне Бог на все время, пока отец Иоанн был жив, все серьезные проблемы решать с молитвенного благословения и советами батюшки».

Свою поездку на праздник Успения Божией Матери вспоминает доктор Алевтина Мизгирева⁶¹, в ту пору студентка: «От Рязани до Ермиши летели на самолете, а до Некрасовки еще 8 километров добирались на лошадке. Мы везли корзину цветов к празднику. В храме вокруг плащаницы поставили белые гладиолусы по паре, и двенадцать лампад звездочками замерцали среди зелени. Богомольцев собралось множество: местные и из дальних деревень. Удивили дети. Их было так много, и все они с цветами и свечами. Отец Иоанн поставил их вокруг плащаницы. Еще до начала службы в храме чувствовалась атмосфера праздника. Сама служба прошла на одном дыхании, люди не хотели расходиться. Слышу разговоры: «Такой службы не помним, на небесах были!» Храм опустел, погашены все лампады, кроме двенадцати вокруг плащаницы. И дал мне Бог увидеть продолжение молитвенного предстояния отца Иоанна. Нас, четверых приезжих девушек, он оставил в маленькой комнатке при храме. За полночь мне захотелось пойти к плащанице, но я тут же тихонько вернулась. Перед плащаницей в слабом свете лампад на коленях стоял и молился отец Иоанн. На рассвете он позвал и нас помолиться вместе. Из храма мы вышли, когда занималась заря».

Свою встречу с отцом Иоанном в Некрасовке вспоминает Савелий Ямщиков⁶²: «В 1964 году мы работали в экспедиции в Рязанской области, ставили на учет уникальные иконы, находящиеся в действующих церквях. Идиллическая картина открылась нашему взору, когда мы приехали в деревню Некрасовка Ермишского района. Красивая деревенька, посередине пруд, а рядом стоит свежепокрашенная деревянная церковка XIX века.

Навстречу нам из храма удивительно легкой походкой не шел, а как будто парил в воздухе священник. Его вид нас поразил. Доброжелательная улыбка, искрящиеся любовью глаза встречали не чужих незнакомых людей, но близких и дорогих родных. Когда я рассказал о наших научных задачах, отец Иоанн активно включился в беседу. Сказал, что рад нас видеть, и привел благородный пример Новгородского митрополита Арсения (Стадницкого)⁶³, собиравшего иконы и помогавшего устроить Новгородский историко-церковный археологический музей. Рассказывая о том, что и сам он собирал иконы из закрывающихся молельных домов и подлежащих разрушению церквей, он ввел нас в храм. Переступив порог церкви, мы замерли. Устоявшийся запах восковых свечей и ладана дохнул на нас живой благодатной силой. Основной иконостас был церкви родным. Зато на стенах висело около семи десятков икон, спасенных священником. Отец Иоанн радовался, что иконы будут поставлены на учет и не пропадут.

Мы провели в Некрасовке три удивительных, незабываемых дня. Осведомленность и просвещенность сельского батюшки нас удивила. Мы встретили священника высочайшей духовной наполненности и преданности Богу и Церкви.

Вместо настороженно формального общения, как это бывало часто, мы получили тепло дружеских бесед. Для нас, тогда еще совсем молодых, сама встреча с отцом Иоанном стала редчайшей находкой и важным событием в жизни».

Но и на сей раз духовное подкрепление среди напряженных трудов было дано отцу Иоанну ненадолго.

Снова перевод. Иди туда, куда ведет Господь. Теперь это городской приход – Никольский храм в граде Касимове⁶⁴. В городском храме прощай свобода, снова узы, снова борьба за выживание.

«Перевода в городской храм отец Иоанн страшился, – рассказывает отец Владимир Правдолюбов⁶⁵. – Истощенный физически от непосильных трудов, он хорошо знал, какие трудности ждут его там. В это время была от властей установка: не давать разрешения на рукоположение новых священников. А старые-то, их было большинство, умирали, и скоро служить будет некому. Когда я начинал, то был четвертым, потом стал третьим – и последним, потом вторым – и последним. Ко времени перевода отца Иоанна я остался первым – последним. От этой беды избавил наш храм отец Иоанн своим согласием. Да не очень-то и спрашивали его желания. Церковь святителя Николая в Касимове была единственной на весь город и его округу. Дел много.

Отношения с уполномоченным были у нас трудными. Да и староста наша к священникам жестоко относилась. По слову архиерея, она на священников смотрела гордым оком, а на церковный ящик несытым сердцем. Но с приходом отца Иоанна староста изменилась совершенно. В Касимове за ним шла слава, что он – батюшка «провидущий».

Стал отец Иоанн Крестьянкин настоятелем Никольской церкви. Храм был запущен, власти и староста активно осуществляли заданную программу: черные потолки, грязные иконостасы, отопление печное, все закоптело. Опять новому настоятелю тяжким трудом и напряжением всех сил душевных и телесных предлежало сломить противоборство начальствующих. Отцу Иоанну было не привыкать начинать свое служение с благоустройства храма. С этого же начиналась и приходская жизнь. Общий труд и молитвы делали свое дело, сплачивая людей.

Вспоминает отец Сергий Правдолюбов⁶⁶, тогда шестнадцатилетний юноша: «Приезд в Касимов отца Иоанна стал особенным событием в жизни города и ближайших к нему сел. Все пришло в движение и неустанную деятельность. Во всем был какой-то подъем и горение духа. Из обрывочных записей моего дневника видно: то и дело мы, все бросая, отправлялись в Касимов. Стояли на службе отца Иоанна. Спали все на полу в доме бабушки, чтобы утром быть на службе здесь же». Он же рассказывает о первом впечатлении от нового настоятеля: «Мы стоим с отцом (протоиереем Анатолием)⁶⁷ и его братом, отцом Владимиром, ждем автобуса. Отцы прохаживаются, шурша прошлогодней листвой. Тема разговора – новый настоятель в Касимове, как все у него необычно. Не в прелести ли он? А какие признаки прелести? Спокойно, не торопясь, вдумчиво рассуждают. Позднее отец Анатолий всем сердцем принял отца Иоанна. Полюбил его. Избрал его в духовные руководители, признал в нем подлинного старца, хотя отец Иоанн никогда себя старцем не называл».

«В Касимове попасть к отцу Иоанну было еще труднее, – рассказывает Сусанна Валова. – Из-за явной слежки за ним приезд для чад был строго ограничен. Отец Иоанн сразу взялся за дело. Опять леса, опять забинтованные рукава подрясника и круглосуточная уборка храма. Даже регламент такой дома был: за трапезой никаких разговоров, поели – и снова в храм, на леса. На просьбу поисповедовать батюшка отвечает: «Только вечером». И принимает исповедь, стоя на коленях, – ноги уже не держат».

«Отец Иоанн обновил храм внутри и снаружи. Летовские монахини пошили облачения недостающих цветов – эти облачения и по сей день называют Иоанновскими. К плащанице его духовные дети привозили из Москвы живые цветы. С тех пор и поныне этот обычай живет в церквах Касимова.

По молитве и благословению отца Иоанна и невозможное начинало осуществляться. Наглядный тому пример. В храме не на месте стояла чтимая икона Казанской Божией Матери. Но о том, чтобы ее передвинуть, нельзя было и помыслить. До приезда отца Иоанна настоятели пытались это сделать, но, кроме расстройства и нарушения мирных отношений, ничего не добились. Старые монахини воспринимали эти попытки как оскорбление святыни. Отец Иоанн, молча проходя мимо иконы, стал ее по сантиметру сдвигать. К концу его служения в Касимове икона стояла уже на новом месте, и на это никто, в том числе и монахини, не обратили внимания.

Несмотря на то что отец Иоанн знал уже тяготы неволи, в Касимове он действовал и говорил проповеди без страха и без оглядки на власть. Помню его грозные проповеди о безбожниках: «Ладонью солнце хотят закрыть, веру похоронить! Но она-то жива и будет жить, а тех, кто против нее, уже хоронят!» – вспоминает отец Владимир Правдолюбов.

«Только год, ровно год потерпели отца Иоанна на городском приходе. Не только храм успел облагородить отец Иоанн. Его доброе, сердечное отношение к людям, его искренняя вера были той живой проповедью, которая красноречивее слов привлекала многих к Церкви. Последнюю литургию отец Иоанн служил в Касимове на Сретение. Храм был переполнен, – вспоминает Соня Правдолюбова⁶⁸. – Отец Владимир вышел на правый клирос петь концерт и говорит мне: «Посмотри, храм плачет». И у самого слезы на глазах. На другой день, в день отъезда, опять пришел отец Иоанн проститься с храмом. Помолился, приложился к праздничной иконе и благословил ею на все стороны Касимов». Утешая остающихся, он говорил: «Я вам дорожку топчу в Псково-Печерский монастырь».

Безропотно шел отец Иоанн по пути странника. А посылали его на самые трудные, угасающие приходы с надеждой, не угаснет ли и он вместе с ними. Он трудился, дорожа временем и обстоятельствами жизни, даваемыми ему Богом для спасения. Когда кто-то начинал говорить о его духовности, он решительно прерывал разговор: «Какая такая духовность? Одну греховность вижу. С ней-то никак не разберемся!»

Изредка в разговорах все же высвечивались тайны его сердца. С глубоким смирением он говорил про себя:

«Я как телеграфный столб – сигналы передаю, а остаюсь ни с чем. И сколько просил я крыши над головой, но, видно, пока не время уходить от людей».

Где-то глубоко под спудом в душе его жила печаль по оживляющей все духовной силе. Он уже передавал Божии повеления, сам же не простирался думами и трудами дальше завтрашнего дня. «Если живы будем и Бог благословит, сделаем то-то и то-то».

Частенько в это время в его пастырских беседах звучала притча о том, как задали мудрецу три вопроса: какое самое важное время в жизни, какой самый значительный человек в твоей жизни, какой поступок важнее всего совершить? (Ответы на эти вопросы отец Иоанн произносил с таким вдохновением, что они оставались в сердце слушателя во всем богатстве их смысла и чувств, с какими говорились. Они становились достоянием еще одного сердца.) «Самое важное время в жизни, – отвечал мудрец, – это настоящее мгновение, потому что прошлое минуло, а будущее еще не настало. Самый значительный человек в твоей жизни – это тот, кто сейчас пред тобой и которому ты можешь сделать или добро, или зло. Самое важное дело – в это самое мгновение дать человеку, который перед тобой, все, что может быть ему дано». Так батюшка жил сам и к этому призывал своих чад.

Истощенный трудами страннической жизни, как бы ни было ему тяжело, отец Иоанн ежегодно ехал повидаться со своим духовным отцом – старцем Серафимом, нашедшим приют после закрытия Глинской пустыни в Сухуми. Отец Иоанн укреплялся обилием Божией благодати от отца, слыша от него слово воли Божией о себе.

После служения в селе Борец отец Иоанн начал побаливать, в Касимове болел уже тяжело. Отслужив полгода на новом приходе, он приехал к старцу в таком состоянии, что тот засомневался в его жизнеспособности.

Оживленные радостью встречи, они поверяли друг другу сокровенное. И тут отец Иоанн вдруг услышал слова, сказанные без связи с предыдущим разговором. Старец отвечал на какую-то свою мысль: «Сами себе, друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим». Немного помолчав, отец Серафим решительно обратился к нему: «Отче, не торопитесь умирать в своем произволении. Предадим Вас и срок Вашего земного странствия постригом в волю Божию». Так совершенно неожиданно пришло к отцу Иоанну то, к чему он стремился с отрочества. Сейчас же он о монашестве не думал, по его состоянию ему ближе были думы о смерти и ее вечном покое. В сознании промелькнул весь жизненный путь и отметились моменты зримого Божия касания в нем.

Первое благословение на монашество в отрочестве. Монашество манило и звало его, мучило и радовало, но ускользало в тот момент, когда постриг должен был совершиться. Полгода он жил насельником Троице-Сергиевой Лавры, две недели пробыл в Псково-Печерском монастыре с указом о водворении в него.

Но, по неисповедимым судьбам Божиим, Промысл властно вторгался в намеченный ему людьми путь. И неведомое «завтра» вело его дальше, в обетованную землю, сквозь мрак и трудности жизни к свету богопознания.

После первого зова к монашеству отец Иоанн оказался в лагерном «затворе», после второго для него определился путь странничества. Теперь третье – «Любиши ли Мя», изреченное Господом устами духовного отца, – ждало ответа.

Отец Иоанн всем существом ощутил Божие присутствие здесь и сейчас. В смятении ответил: «Ей, Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя. Ты видишь, что я люблю Тебя. Но немощь моя, понесет ли она теперь монашеские труды? Яви, Господи, Сам обо мне Твою святую волю».

И постриг состоялся. 10 июля, в день Сампсона Странноприимца, в келье старца отверзлись отцу Иоанну объятия Отчи. Вдвоем в дерзновенной молитве они предстали Богу. Мантия старца-отца покрыла духовного сына. Монашеские обеты, столько лет вынашиваемые сердцем, были произнесены «в слух Господа». Апостол Любви Иоанн Богослов принял от преподобного Иоанна Пустынника народившегося монаха.

Молитвой старца и милостью Божией новопостриженный несколько окреп. Провожая его в обратный путь, отец Серафим вручил ему письмо для Святейшего, в котором испрашивал прощение за самочинный постриг – ради смертного случая. Отцу Иоанну он порекомендовал приложить к этому письму прошение от себя благословить его на труды и жительство в монастыре. По мысли старца вручить это надо было лично. Встреча со Святейшим состоялась. Указ, подписанный Патриархом Алексием, определил дальнейший период жизни отца Иоанна (Крестьянкина) – быть ему, Божию послушнику, иноком монастырским.

Когда Бог принял иноческие обеты Своего послушника? То ли когда детские уста лепетали первые, еще бессмысленные слова о будущем монашестве, то ли когда в сердце затеплилось еще невысказанное, но уже осмысленное желание безраздельно служить Богу, то ли когда, возмужавший в служении у престола, он явил веру, верность и любовь в своем избрании? Да важно ли, когда? Бог провел его иноком по жизни 50 лет, послушническими искушениями воспитывая в нем монаха. Божией помощью и силой благодати отец Иоанн противостоял борениям видимым и невидимым не день, не месяц, но годы. Многие годы.

Он не изнемог в надежде, хотя истощился в этой борьбе и трудах физически до последнего предела, возрастая живой верой до полной покорности Богу. С чем входил иеромонах Иоанн (Крестьянкин) в монастырские ворота? Что собрал он на том поле, которое возделывал полстолетия?

Оставив в прошлом все пережитое и даже попрощавшись с духовными детьми, он мнил умереть для мира: «Я буду монахом, буду в келье находиться, потому такого близкого общения, как на приходе, не будет», – сказал он чадам на прощание. Отцу Иоанну снова открылась чистая страница, на которой будет писаться пока неведомая ему, новая, теперь уже монашеская, жизнь.

А указание о будущем монашеском делании отец Иоанн получил ранее, но этого не понял. За год до пострига он был озадачен видением. Он увидел монашескую келью и ангела в ней, который сладкозвучно произнес: «Всю жизнь будешь мотаться». Видение это он воспринял как указание на продолжение странничества на всю оставшуюся жизнь. Истинный же смысл сказанных слов прояснился лишь самой жизнью в монастыре. И монашеский его путь был начертан перстом Божиим, как и ранее жизненный путь в миру. В житнице же своего сердца он нес сокровище живой веры – Боговедения.

В превратностях прожитого он понял, что только Промысл Божий и воля Божия имеют реальную свободу и силу жизни. На каждом этапе своего жизненного пути он ощущал эту невидимую руководящую Божественную силу. И к нему пришло безропотное желание предать себя Божественной воле. Какие бы неожиданности ни предложили ему внешние обстоятельства, он не смутится, не содрогнется, не изнеможет в вере и доверии Богу, но скажет:

«Промысл Божий прав всегда. И если он попускает нам испить горечь современной жизни, то это при несомненном доверии Богу есть единственный спасительный путь для нас. Миром правит Бог, только Бог, и никто другой! Тако Богу изволися. Буди имя Господне благословенно отныне и довеку».

И еще одно сокровище обрел он на этом тернистом поле – Любовь. Бога он полюбил до самозабвения. К Небесному Отцу обращена была вся сила жизни, каждый шаг, каждый вздох. Отсюда явились благоговение и осторожность и одновременно порывистость на дела любви. Христовы слова «Кто любит Меня, заповеди Мои соблюдет… и Я возлюблю его и явлюся ему Сам» навсегда запечатлелись в душе отца Иоанна. Принял отец Иоанн в свое сердце великий и страшный закон жизни: «Умереть для греха, чтобы жить для Бога».

Инок Божий, он полвека прожил в миру свободным от общепринятых в нем норм. Постепенно, не сразу, он вышел произволением из мира. Мирские искушения и соблазны, как репей, цеплялись к нему на протяжении всего московского периода. Духовно не возделываемое поле российской жизни к этому времени успело зарасти таким бурьяном и чертополохом, что пройти по нему, не поранившись, было невозможно. Да и молодость, не огражденная опытом, доставляла немалые неприятности. И получал раны, и страдал. Но произволение его не было ни холодным, ни колеблющимся. «В этой борьбе надо стоять насмерть», – скажет он позднее.

Так в нем рождался навык к самоукорению, который к концу жизни буквально стал его тенью. Освещаемый Солнцем Правды, отец Иоанн легко наблюдал за своей тенью. Как он каялся, было его тайной. Самоукорение же то и дело шепотом или вслух прорывалось наружу, выдавая ту работу, которая в нем совершалась.

Пройдя путь ученичества в строгой богоборческой школе с самого начала, он, как прилежный ученик, станет в свое время и хорошим учителем: «А погрешности, малые и большие, у кого же их нет? Кто свободен от человеческой немощи и от набегов врага, когда мутится сознание? Но бури проходят, и опять согревается человек в тепле Божественной Любви. И так, можно сказать, всю жизнь: падения и восстания, спотыкания и выравнивания. Почему так попустил Господь? Не потому ли, что Он пришел спасать не праведников, а грешников, от них же первый есмь аз».

Мир не мог простить дерзости восстающему против его диктата. Он начал гнать отца Иоанна и гнал без устали, желая сломить или уничтожить. Злоба вражия через людей не раз подступала к нему со смертными страхованиями, пока не истощилась от его готовности безропотно, вот тут же, и умереть.

Вспоминая прошлое мирской жизни, отец Иоанн не раз говорил: «Уж чего я только не видел! Чего только не претерпел! Все, всякие грехи к сердцу прилагались, но душа осталась чиста. Совесть чиста. Как зато теперь хорошо. Если бы вы знали, как хорошо про все это вспоминать и знать, что я совесть сохранил. От этого на сердце легко и радостно». Так формировался в нем инок Божий. Правда Божия и правда человеческая в неустанной борьбе за его душу постоянно стояли рядом. И скольким нынешним правдоискателям помог опыт отца Иоанна в борьбе за правду Божию. Живо воскресает в памяти ответ отца Иоанна по поводу священника, имеющего несчастье выполнять поручения органов в отношении его. Отец Иоанн стал живо искать этому «подсудимому» облегчающие вину обстоятельства. И человек-то он хороший, и семейный, и деткам-то кормилец, и всякое другое. Но закончил свою «оправдательную речь» неожиданно: «А ты сам-то знаешь ли, как поведешь себя, когда к тебе приступят с угрозами? Да еще не тебе угрожать будут, но детям твоим».

Правда Божия в нем попирала человеческую правду. Подумать было о чем. Истинное формирование монаха в отце Иоанне началось не от желания подвига и даже не от вожделения духовного совершенства. Его детская любовь к Богу, взрослея, не растеклась на влекущее богатство познаваемого мира, но изумилась безграничному Божию явлению в нем. И любовь стала искать во всем следы Божии, сознательно и сильно отметая от себя все, в чем не чувствовала Бога.

В первую очередь от этого искания пострадал грех. Смрад его побуждал отца Иоанна на всякого рода уловки, чтобы не омрачать сердца, дышащего одной любовью. Так вошел в жизнь его подвиг. А с ним не замедлила явиться и помощь Божия, и научение.

«Господь, только Господь привел меня в заключение, чтобы показать глубину падения человека, принявшего в себя произвол греха», –

скажет позднее батюшка. Отец Иоанн увидел устрашающую картину – ад здесь, на земле. Увидел и заплакал о человеке непрестанным плачем. Его глаза, по свидетельству соузников, излучали любовь и сострадание, а что делалось в сердце, видел только Бог.

Вмененный Самим Господом со беззаконными, отец Иоанн не отчуждался от общей чаши греха и страдания за него. И принес ко Кресту, с которого светила на мир правда Божия, боль сердца за себя, за всех и за вся. И эта болезнь не диагностировалась, только молитва несколько облегчала боль. Молился он сердцем.

Именно страдание за поруганный в человеке до последнего предела образ Божий породило в нем Иисусову молитву. Пять лет стоял он у Креста, врачуя плачем душу. Господь взращивал в нем монаха.

Послушание же, нестяжание и целомудрие были данью обстоятельствам жизни, а наипаче – даром любви Богу. И если послушание обстоятельствам порождало тугу и горечь, то послушание Богу и Его Промыслу, принимаемое безропотно и сознательно, примирялось с испытующими обстоятельствами. На смену туге приходило благодушие, а иногда и духовное утешение и обвеселение.

Двенадцать лет странничества отец Иоанн водился живой верой и непостижимым чувством сердца – призванием – «тако Богу изволися». Будучи на приходах, он, при всей своей занятости, умудрялся много читать святоотеческих книг, осмысливая их учение для обстоятельств нашего времени. Он выписывал то, что находил для себя важным. В особой папке хранились эти сокровища.

Вот одно из них: «По слову аввы Иоанна Лествичника, иное есть Промысл Божий, иное – Божия помощь, иное – хранение, иное – милость.

Промысл Божий простирается на всякую тварь.

Помощь Божия подается только верным.

Хранение Божие бывает над такими верными, которые поистине верны.

Рядом приписка рукой отца Иоанна:

«Верны всегда, верны во всем! Верны даже до смерти!!! Милости Божией сподобляются работающие Богу, а утешение дается от Бога любящим Его».

Трудная дорога жизни пролегла для отца Иоанна. В отрочестве выросший в любви и тогда же давший залог своей любви Богу, он, казалось бы, превратностью обстоятельств попал в замкнутый на себе холодный мир эгоизма, где не помнили Бога. Позднее он это осмыслил как ответную любовь Бога, чтобы и его человеческая любовь расширилась, разгорелась и смогла согревать замерзающий в нелюбви мир.

И Господь достиг цели: 20 лет прожив среди людей, отец Иоанн получил дар просвещения и уже зрел в человеке не его суетливость и мелочность ничтожных интересов, не борьбу самолюбия и тщеславия, но всматривался в волю Божию об этом человеке и видел его душу, в какой мере она способна откликнуться на зов Господа.

22-летнее испытание верности отца Иоанна подошло к концу. Его вера, верность и любовь за годы жизни в миру познали во всей полноте все: и помощь, и хранение, и милость, и утешения Божии. Он вступал в новый этап жизни, и только благодарность Богу сопутствовала ему.