Слово при погребении доктора, профессора медицины Харьковского университета, статского советника и кавалера Петра Александровича Бутковского, сказанное 23 ноября 1844 г.

«И сердце мое вдах, еже ведети премудрость и разум: и сердце мое виде многая, премудрость и разум, притчи и хитрость: уразумех аз, яко и сие есть произволение духа: яко во множестве мудрости множество разума, и приложивый разум приложит болезнь» (Еккл. 1:17–18)

Пред наперсниками и питомцами мудрости не хотелось бы нам рассуждать о суете земной мудрости и болезнях, с нею соединенных; но Соломон стоит того, чтобы быть выслушанным от всякого; а гроб сей почти требует, чтобы над ним повторены были не какие-либо слова, а те, которые мы произнесли сейчас. Кому неизвестно, что почивший в Бозе собрат наш от юности вдал¹²² "сердце свое, еже ведети премудрость и разум?» Никто не будет оспаривать и того, что сердце его, действительно, видело много премудрости и разума. Но что наконец вышло из всего этого? То самое, что предвидел и чего ожидал мудрец Израилев: сама наука здравия не спасла от потери здравия того, кто посвятил ей всю жизнь свою; приложив разум, он вместе с этим приложил себе и болезнь; а приложив болезнь и сделавшись не способным звания своего, по необходимости должен был уразуметь с Соломоном, яко и сие – «еже умножити мудрость» – суета есть и крушение не только духа, но и плоти.

И его ли одного постигла подобная участь? Ах, я вижу там, вдали, еще свежую могилу собрата вашего, который не имел и того утешения, чтобы вежды его были сомкнуты рукой нечуждой, и чтобы на могилу его упала хотя одна слеза из очей тех, для которых столько лет билось чистое и благородное сердце его. Да приимет бессмертный и неограниченный теперь нашим узническим пространством дух его, хотя здесь, в этом столь знакомом ему храме, от всех нас дань молитв о вечном успокоении его в Царствии Бога духов и разумов!

Но что мы должны заключить из этих двух и подобных печальных событий? То ли, что надобно оставить прилежание в занятиях науками и в приобретении познаний? Нет, премудрый Соломон не мог дать такого совета. И к чему бы служил ум человеческий, если бы не употреблять его на снискание познаний? И что бы значила в нас жажда ведения, когда бы для нее не было удовлетворения? Нет, будем любить науки и познания; не будем жалеть для них ни времени, ни усилий наших; не усомнимся приносить в жертву им даже земных выгод и расчетов житейских. Только занимаясь науками и принося разнообразные жертвы им, да помним, что познания, ими доставляемые, сами по себе суть не цель бытия человеческого на земле, а точию средство к снисканию мудрости высшей, которая не оставляет человека и за гробом, сопровождает его в самую вечность. Се урок, который, мне кажется, начертан рукою самой смерти на сем гробе собрата вашего! Благо нам, если мы выразумеем всю его силу и возьмем его от этого гроба в напутие нашей жизни, на пользу души своей!

Небезызвестно нам, братие мои, что в ученом кругу одно из любимых положений, – что науку должно любить для самой науки. Если хотят через это положение исключить виды и расчеты корысти житейской, то мы совершенно согласны с таким учением. Науки достопочтенны и любезны сами по себе; познание истины, к какому бы кругу ни принадлежала она, есть уже такое приобретение, для которого стоит забыть труд и беспокойство. Но если вышеозначенным положением хотят науку возвести на такую высоту, чтобы за нею не оставалось видеть ничего более и далее, если хотят этим сказать, что науке и познаниям должно быть подчинено все, а они ничему, – то такой образ мыслей есть совершенное заблуждение, крайне вредное для занимающихся науками, и вместо мнимого возвышения унижающее самую науку.

В доказательство этого мы не употребим пред вами никаких продолжительных умозаключений и истин отвлеченных, а только укажем на гроб этот и спросим: какой плод для усопшего был бы теперь от той науки, для которой он жертвовал всем – самой жизнью, если бы он не сумел, как увидим после, обратить своих познаний к достижению целей высших? Науки человеческие обращаются обыкновенно около предметов мира видимого; но (так) как со смертью этот мир исчезает для нас, то потому самому и познания, вокруг него обращавшиеся, делаются неупотребительными. Геолог, умирая, должен навсегда проститься с горами и камнями; ботаник – с растениями и древами; врач – с болезнями и врачевствами; историк – с событиями и переменами гражданскими; законоведец – с правами и учреждениями человеческими; самый философ – с законами здешней нашей природы. Что же пользы, если каждый из них не успел извлечь из своей науки того, что может быть годно и благотворно не на краткое число лет земного странствования, а на всю вечность, которая ожидает каждого из нас?

Человек бессмертен: да будет бессмертна и наука! Бессмертна не теми бедными творениями нашими, которые мы можем завещать преемникам нашим на поприще наук, а и в нас самих – теми плодами духа, которые бы не оставляли нас при переходе нашем из времени в вечность. Такого рода плоды суть святое настроение нашего духа, освобожденного от страстей и предрассудков, живая и чистая любовь к Творцу и Спасителю и к нашим ближним, преданность в волю премудрого и всеблагого Промысла Божия, готовность во всем следовать не собственным выгодам и желаниям, а уставам вечной любви и правды, открытым для нас в Евангелии, решительное удаление от всего, что портит и унижает богоподобную природу нашу, смиренное, наконец, сознание своих грехопадений и недостатков, с верой и упованием, что они изглаждаются Крестом Искупителя. Кто употребил всю науку на образование себя в этом духе, для того она не потеряна в час смерти, тот пожнет плоды ее и в вечности.

Познал все это почивший в Бозе собрат наш и любил не только следовать сей истине, но и возвещать ее – и словами, и писаниями своими. Между тем как другие врачи боятся (страх, постыдный для науки!) произнести в своих исследованиях имя веры и молитвы, он поставлял их в числе наидействительнейших средств к исцелению самых неизлечимых недугов. Сколько раз мы слышали из уст его, как Провидение Божие оказывало над ним самим Свое особенное действие! Повесть о том всегда сопровождалась у него глубоким чувством благодарности к Богу и твердой уверенностью, что, несмотря на превратности судьбы и дел человеческих, есть Око, которое «не воздремлет, ниже уснет», храня каждого из нас. Потому-то он никогда не смущался много превратностями жизни человеческой и готов был принимать, – зная, что принимает из руки Провидения, – не только приятные события, но и горести, яко необходимые для исцеления и укрепления нашей души, непрестанно расслабляемой соблазнами мирскими. Переход в другую жизнь, которого так трепещут те, которые ничего не видят далее земли и гроба, для него был более вожделенен, нежели страшен.

Возвергая упование свое на заслуги Спасителя и Крест Его, он давно начал парить мыслью превыше всего тленного и преходящего и возноситься желанием туда, где нет ни болезней, ни печали и воздыханий.

Предчувствие это сбылось: его нет более ни для нас, ни для науки! Но наука с ним, та наука, которую он, как драгоценную сущность, успел извлечь для себя из своих разнообразных познаний; та наука, которая научает врачей врачевать не одно тело, но и дух и, врачуя других, не оставаться самим до гроба в слепоте и проказе духовной; та наука, которая состоит не в умозрениях праздных и бесплодном многоглаголании, а в жизни по Бозе и Его вечной правде.

Хотите ли посему воздать вместе с нами почившему последний долг любви и уважения в том виде и духе, в каком бы он сам желал принять его теперь от нас? – Вознесем для того из глубины души теплую молитву к Отцу духов и Богу разумов о упокоении многопопечительной души его, да очистившись Кровию Спасителя от всех нечистот греховных, сподобится за свои труды земные на пользу страждущего человечества и за свою безкорыстную любовь к истине и познаниям узреть теперь светлое лице Премудрости Небесной и быть вчиненной в лик присных любителей ее. Аминь.