Слово при погребении харьковской помещицы Е...Р...Ш..., сказанное в день памяти трех Святителей в Харьковском кафедральном соборе, в нижней Трехсвятительской церкви 30 января 1845 г.

Печальное зрелище послал нам ныне Господь в день праздника нашего! Кто хочет, пусть находит в этом простой случай; а мне в самом этом случае видится поучительное мановение свыше. Яко служителям Распятаго, нам первым надлежало бы присно памятовать о смерти и неумолчно возвещать другим о скоротечности бытия нашего на земле; а мы, подобно людям, удаленным от святилища, нередко забываем это и предаемся неразумно суетам мирским. И вот, в день праздника нашего вместо радости послан нам гроб, да пораженные таким грозным напоминанием не попустим более обольщать нас ничему на земле и соделаемся прилежнее на внушение всем и каждому той важной истины, что цель бытия и действий человеческих не здесь, во времени, а там – в вечности.

Неудивительно, если и великие Святители и учители вселенной, памяти которых посвящен день и храм сей, соблаговолили, дабы среди празднества их преподано было вам наставление не столько из наших уст, сколько от этого гроба. Если кому, то им доведома вся немощь нашего слова, и как мало успеваем мы отвращать очи ваши, «во еже не видети суеты» (Пс. 118:37), и сердце, «во еже нелюбити мира». И вот, на помощь духовной немощи нашей, в наставление вам, является грозный призрак смерти. Смотря теперь на гроб сей, я недоумеваю даже – продолжать ли беседу с вами, или окончить ее, сказав: зрите и поучайтесь сами! В самом деле, много ли можно прибавить словом к тому, что каждый видит во гробе? Тут всякий раз человеческое бытие наше разоблачается от всех обманчивых прикрас мира, сокрывающих истинный состав его, и является во всей греховной бедности своей. С другой стороны, тут же всякий раз, можно сказать, приподнимается часть завесы, сокрывающей от нас мир горний, и указуется та высокая цель, к которой нам должно стремиться в продолжение своего земного странствования. Потому-то трудно найти человека, который не отходил бы от гроба лучшим, нежели каким подошел к нему. Самый гордый честолюбец невольно здесь склоняет главу и погружается в размышление о тщете почестей и отличий, для которых жертвовал всем; самый закоснелый сребролюбец видит здесь, что есть бедствия, которых нельзя отвратить никакими сокровищами, есть блага, которых нельзя купить ни за какие сребренники; самый беспечный сластолюбец с ужасом познает у гроба, чем оканчивается несчастное служение плоти, и как жалок тот, кто всю жизнь работал только своему чреву Потому-то, если бы возможно было знать историю обращения к Богу всех грешников, то, без сомнения, оказалось бы, что большую часть таких обращений произвела смерть, и что во всех прочих имела значительное участие память смертная.

Если с нами происходит нередко противное тому; если мы провожаем в страну вечности одного за другим ближних наших и остаемся те же, что прежде, – так же пристрастны к миру и его суетным обаяниям, так же не внемлюще закону и грехолюбивы; если сама смерть не оказывает над нами своего действия, – то причиной этого, не менее смерти жалкого явления – мы сами. Ибо как присутствуем мы при гробе ближних наших? – как при зрелище, хотя печальном, но для нас вовсе чуждом; предаемся более или менее чувствительности, даже роняем иногда по нескольку слез, но не ставим себя у гроба в то положение души, которое одно могло бы сделать для нас кончину братий наших истинно поучительной и душеполезной. Ибо как бы надлежало нам стоять у гроба? – Стоять и думать: вслед за отшедшим пойду скоро и я; и на меня придет последняя болезнь; и от меня отступится врач и врачевство; и мне закроют глаза; и в мои руки вложат крест; и меня во гробе принесут в церковь, и надо мною возгласят «Вечная память»; и меня опустят в могилу и покроют землей и камнем... Все, чем я занимался, для чего не щадил сил, а иногда и совести, останется на земле, перейдет к другим, – а со мною что будет? куда пойдет грешная и бедная душа моя? что сретит ее? чем она будет жить и питаться в новом мире? Явно, не тем, чем жила и питалась здесь. Приготовился ли я к этому новому роду жизни? Возмогу ли прожить там хотя один день безбедно? Не безумие ли – непрестанно заниматься тем, что я должен навсегда оставить в час моей смерти, и не думать о том, что сретит меня в вечности?

Если бы подобные мысли происходили в душе нашей, когда мы стоим у гроба, то каждый гроб служил бы для нас в великое поучение, и мы, возвращаясь с погребения в домы наши, каждый раз усматривали бы в себе перемену на лучшее: более решимости на добро и сильнее отвращение ко злу.

И трудно ли иметь подобные мысли при гробе? – Так естественно, что надобно дивиться, как они не приходят каждому! Только крайняя рассеянность мыслей и чувств, в которых обыкновенно живем мы, делает то, что, погребая других, мы не помышляем о собственной смерти.

Жизнь и кончина почивших так же всегда представляют нам какой-либо урок поучительный, если мы обращаем на них внимание. И, что примечательно, самое нечистое в жизни человека, доколе он жив, бывает нередко в соблазн для многих, а по смерти – обращается в поучение. Ибо при гробе каждый видит всю ничтожность того, ради чего человек был худ. Терял ли он совесть, например, ради богатства, – всякий видит, как это богатство оставило его навсегда. Служил ли греху из плотоугодия, – каждый видит, как отвратителен этот кумир плоти, которому приносилось в жертву все. Был ли ослеплен гордостью и тщеславием, – опять при гробе совершенно открывается, что и слава – один пустой дым, могущий ослепить на время глаза, но нисколько не стоящий того, чтобы гоняться за ним всю жизнь.

Добродетели почившего, напротив, при гробе его получают новую силу, достоинство и привлекательность. Душевно в таком случае радуешься за почившего, когда видишь, что над ним была благодать Божия; душевно желаешь себе и каждому того же, что было с ним, и благодаришь Бога, проведшего его безбедно среди искушений жизни.

Не без особенного урока, братие мои, и гроб, нам предлежащий. Мне кажется, что я вижу на нем те же самые слова, которые вы слышали сейчас из уст поющих: «всуе мятется человек!» Кто не знает, что жизнь почившей была преисполнена всякого рода смятений и страданий, душевных и телесных? Хотели быть счастливыми на земле, как можно больше; а были таковыми, как можно меньше. Почему? Потому что искали удовлетворения бессмертной душе нашей в том, что само преходит и исчезает, яко временное. Чем не жертвовано для достижения своих видов и предположений? – И что же вышло наконец из всех этих жертв? – Крушение духа видимо сокрушило, наконец, и плоть. Всю жизнь искав осуществления своих надежд, мы не успели изречь, как должно, даже последней воли своей при смерти... Не всуе ли убо мятется человек?

Благодарение Господу, что хотя на закате дней, хотя на пороге вечности, дано было нам уразуметь, «яко всяческая суета»; и уразумев это, обратить сердце свое от мира тленного к Богу вечному. «Я не желаю зла никому, прощаю всем, да простят и меня!» – с этими чувствами и словами усопшая оставила жизнь сию. Вместо своей воли уже явно вступала в господство над душой ее воля Божия; вместо духа вражды и пререканий водворялся в сердце дух любви и мира.

Помолимся, братие мои, ко Отцу духов, да имиже весть судьбами дано будет почившей утвердиться навсегда в том благом настроении души и сердца, без которого нет счастья и на земле, тем паче покоя на Небе. Аминь.