Слово при погребении графа Василия Васильевича Орлова-Денисова, генерала от кавалерии, сказанное 27 января 1843 г.

Итак, вот где – среди нас – суждено тебе найти место последнего успокоения от трудов, муж неутомимых подвигов, побед и славы отечественной! Не напрасно в предпоследние годы жизни твоей переходил ты из одного края Отечества в другой, как бы ища и не находя места по себе; душа твоя уже предчувствовала почесть вышнего звания – тайный призыв туда, где нет споров и браней, где постоянное для всех и каждого торжество одной любови. Священный час отшествия настал, – и ничто не могло удержать тебя. Напрасно искусство истощало все усилия, любовь присных и чуждых – мольбы и обеты: ты видел усердие и слезы, слышал вздохи и моления, но, повинуясь гласу свыше, неудержимо воспарил к горнему Отечеству, оставив нам точию бренную часть плоти, облекавшую дух бессмертный. Чем убо сопроводим последний исход твой от нас? Теми же слезами и воздыханиями? Но ты не любил видеть их и при жизни своей; спешил отирать слезы с лица самых врагов после победы над ними. Нет, дань героям, подобным тебе, не слезы горести, а благодарение Всевышнему за их подвиги; не вопли и сетования, а благословение их памяти и подражание их примеру. И благодарное Отечество не замедлит отозваться этими благословениями: печальная весть о кончине твоей пронесется столь же далеко, сколь далеко разносился некогда радостный звук от побед твоих, и всюду пробудит чувство утраты и желания покоя отшедшему. А между тем, позволь служителю алтаря, который как бы для того в предпоследние дни узнал тебя, чтобы воздать тебе этот последний долг, пройти христианской мыслью великое и разнообразное поприще подвигов твоих, пройти не столько для похвалы твоей, сколько для отрады и поучения тех, которые предстоят теперь гробу твоему.

Да, братие мои, гроб этот важен не одними знаками отличий и почестей, в таком множестве его окружающих, а и прекрасными качествами души и благими деяниями того, кто в нем почивает; важен не для одного осиротевшего семейства, а для всякого сына Отечества, признательного к великим заслугам Отечеству. И да будет ведомо вам, что если бы теперь у этого гроба нельзя было видеть ничего более, кроме сих знаков славы земной, то вместо всякого слова мы ограничились бы произнесением над почившим тех молитв, в которых Церковь не отказывает самому последнему из сынов своих. А если бы дерзнули возвысить слабый голос свой, то разве для того, чтобы пользуясь грозным действием смерти, обращающей в прах всю пышность человеческую, сказать вам с твердостью, как худо поступают те, которые все виды, желания и труды свои ограничивают земным и временным. Но среди разнообразного блеска славы земной мы видим здесь некую зарю сияния небесного и с усердием спешим исполнить священный долг – показать на примере почившего, как можно, воздавая с избытком «кесарева кесареви», нисколько не забывать того, еже подобает Богови (Мф. 22:21); как можно быть героем на поле брани – и младенцем душой у подножия алтаря; страхом для врагов Отечества – и другом для бедствующего человечества; защитником царств и народов – и утехой своего семейства. Таким образом, похвала почившему обратится в живой христианский урок для нас; и урок этот, взятый из его жизни, будет самой лучшей похвалой для него.

Если бы для соплетения венца общей признательности для гроба сего предстояла какая-либо нужда заимствовать лавры и оливы со стороны, то, желая почтить память усопшего, нам первее всего предлежало бы указать на славных заслугами предков его, из которых один, дед по матери, был некогда главнейшим сподвижником героя Италийского¹¹⁶, а другой, его собственный родитель, принадлежал к самым незабвенным правителям воинственных сынов Дона. Но при настоящем случае, когда нам нелегко собрать в одну рукоять и те лавры, которые осеняют гроб этот, предки почившего, при всем достоинстве их, должны быть упомянуты только для показания, что златая цепь заслуг Отечеству в доме Орловых-Денисовых есть уже наследственное достояние, и что знаменитый род сей подобен тем пресловутым рекам, которые образуются через слияние воедино двух великих потоков.

Поучительнее остановиться на летах юности почившего. Судя по отличным способностям, развившимся с таким блеском пред лицом целого Отечества, судя по великим и разнообразным подвигам его, обратившим на себя внимание всего образованного света, кто не подумает невольно, что первые развиты, а последние предуготованы в почившем каким-либо особенным и многолетним образованием, что науки и искусства заранее сделали, со своей стороны, все для украшения будущего героя и защитника Отечества? – Между тем – узнайте и подивитесь! – почивший не вынес из дома отеческого никакого образования, кроме того, которым тихий Дон за полвека пред тем снабжал сынов своих, отправляя их на служение верой и правдой царю православному. Орлову суждено было пройти все отделения великой школы, но не наук и искусств, а жизни и опыта. Сами видите, отстала ли в успехах школа жизни от школы науки! – Но что мы должны заключить из этого? То ли, что свет наук и пособие искусств не нужны для великих действователей на поприще служения Отечеству? – Но в таком случае мы имели бы против нас самый пример почившего, который всегда был искренним любителем просвещения и до конца жизни не преставал усваивать себе все плоды его. Нет, заключим то, что следует, – то есть что простое, но твердое наставление в доме отеческом в началах веры и нравственности может обойтись, при известных обстоятельствах, без пышного наряда искусственного образования, между тем как это образование, со всей роскошью его, не может заменить собою правил отеческих и сделать благопотребными на служение Отечеству самые блистательные дарования, когда им недостает чистоты нравов и жизни.

В великую школу опыта почивший в Бозе граф вступил в таких летах, в каких иные не вступают еще в училища (ему не было тогда и двух полных шестилетий); зато он тотчас нашел себе наставника и руководителя в том, у кого с пользой могли брать уроки самые опытные вожди и начальники. – То был незабвенный герой Дона Платов! У такого наставника уроки состояли из перенесения за веру, царя и Отечество всякого рода опасностей, из непрестанного нападения на врагов, из ежедневных побед или уклонений от поражения. Юный питомец, для гения которого совершенно пришелся этот род подвигов и сражений, вскоре показал, что он не замедлит сам занять место начальника и вождя. Открывается война с галлами за независимость Пруссии, – и юный витязь спешит украшать себя первыми лаврами так, как бы они были уже последние. Целый ряд подвигов необыкновенного мужества немедленно обращает на него самое лестное внимание двух монархов, из которых каждый украшает грудь его знаком отличия, подобающего мужеству и самоотвержению. По этому грозному самоотвержению гордый повелитель галлов¹¹⁷, несмотря на свои тогдашние удачи, мог уже предузнавать, что сретит его в ту пору, когда (сам) он примет безумное намерение – вторгнуться в самое сердце России.

Лютая брань переносится с Запада на Север, – и гранитные скалы Финляндии видят в Орлове то же мужество, но видят и распорядительность и человеколюбие, приличные вождю хотя невеликого, но важного по своему назначению отряда. Когда другие военачальники вместе с ратью идут неудержимо вперед и проносят победу едва не до столицы неприятельской, Орлов поддерживает и упрочивает завоевания, храня сообщение победителей с Отечеством на огромном пространстве, пересекаемом и возмущениями жителей, и высадкой с моря вражеских полчищ. Чтобы поспеть везде вовремя, Орлов делит не только малую дружину свою, но, можно сказать, самого себя. Борго, Гельсингфорс, Христианштадт видят его непрестанно пред собою и в безмолвии поникают под неутомимым полетом орла русского.

Так приготовлялся будущий герой и защитник Отечества! Я говорю – приготовлялся, ибо самые брани предшествующие, несмотря на их лютость и разнообразие, все были не что иное, как кровавое введение в последующую великую брань отечественную, изменившую лицо земли. Среди этой-то брани суждено было раскрыться всем великим качествам почившего; в эту-то священную годину бедствий и славы явился он не только благопотребным слугой Отечества, но одним из видимых орудий Провидения к его избавлению! Здесь-то потому и мы должны сосредоточить внимание наше, дабы вполне оценить подвиги почившаго.

Недостало бы целого дня, почтенные слушатели, если бы мы решились следовать по всем путям героя от Немана до Тарутина и обратно; не можем, однако же, не сказать, что первый и последний гром, грянувший на врага надменного, пущен был из этой руки, которая теперь так хладна и недвижна; что лучшие из витязей наполеоновских начали падать от этого меча, который лежит теперь так праздно; что летучая рать, предводимая Орловым, почти ежедневно наступала на неприятеля в то время, когда всем прочим ратям отечественным, вследствие, без сомнения, мудрого, но печального соображения, надлежало только уклоняться и отступать. Взамен подробностей остановимся вниманием на важнейших эпохах той незабвенной брани. Какие это эпохи? Преимущественно четыре: отступление рати отечественной от стен Смоленска к Москве, где пресекаем был ей путь, и предстояла опасность потерять все плоды долговременного, стоившего многих жертв отступления от границ империи; битва при Бородино, где целый Запад сразился, наконец, с Севером, и чистая любовь к Отечеству дерзнула стать лицом к лицу с духом галльского преобладания; победа тарутинская, начало побед наших и постыдного бегства врага; и, наконец, упорный бой под Малоярославцем, заслонивший от опустошений южную Россию и заставивший Наполеона бежать по пути, им же опустошенному. Во всех этих самых решительных для Отечества встречах рати нашей со врагом почивший герой приемлет участие самое решительное.

В самом деле, кто это, приклонившись к непроходимой равнине и показав своим воинам предварительно ее непроходимость, дабы знали, что надобно победить или умереть¹¹⁸, приемлет под Тарутином на свою грудь пол армии неприятельской и, удерживая ее целый день, дает возможность защитникам Отечества вступить на путь, для них необходимый и от них видимо уходивший? – Орлов. Кто это, когда среди самого пыла битвы Бородинской на левом крыле нашем, громимом всеми молниями врага, начинало недоставать не только оружия и рук, самого воздуха для дыхания, – делает внезапно с незабвенным Уваровым вторжение в ряды неприятельские, заставляет Наполеона ослабить решительный для целого сражения напор сил его на левое крыло наше передвижкой своих полчищ с одного края на другой, и таким образом дает время защитникам Отечества перевести дух и собраться с новыми силами? – Орлов. Кто это первый получает (от Бога) счастливую мысль напасть внезапно при Тарутине на венчанного храбреца неаполитанского, и первый же приводит ее в счастливое исполнение и предначинает блистательным своим успехом долгий ряд побед и славы отечественной? – Орлов. Кто это всю ночь, предшествовавшую постыдному отступлению врагов от Малоярославца, тревожит их нападениями и страхом, подвергает самого повелителя их очевидной опасности быть взятым в плен, и таким образом отъемлет у него последний дух и охоту к новым замыслам? – Орлов.

Взвесьте, почтенные слушатели, важность этих четырех событий и судите сами, справедливо ли сказано нами, что почившему в Бозе графу Василию дано было не только быть благопотребным слугою Отечества, но и видимым орудием Провидения в самые решительные минуты для его судьбы и благоденствия. Тем, которые удостаиваются такого вышнего избрания, не только, по выражению Апостола, «вся поспешествуют во благое» (Рим. 8:28), но, можно сказать, сама смерть бежит от них, завидя на челе их печать этого предызбрания. Не погрешим, если с благоговением признаем, что на челе почившего была сия таинственная печать. Иначе как изъяснить, что он во все продолжение войны Отечественной, непрестанно находясь или впереди наступающей, или позади отступающей (армии), и, следовательно, всегда пред лицом врага ужасного, ежедневно сражаясь и идя на смерть, не только пребыл живым, но даже и неуязвленным?

Но вот орлы русские уже за пределами России. Брань отечественная кончилась; открылась другая, европейская, или паче – всемирная. Какое место займет в ней юный герой? К чему призовет его доверенность монарха, столь много заслуженная? Быть по-прежнему вместе с другими стражем безопасности для ратей отечественных, оком движений военных, предвестником победы над врагом? Нет, это место займут другие. Теперь нужна новая священная стража; меньшая по числу, но не меньшая по важности и своим последствиям. Среди ратей отселе будет находиться монарх Всероссийский, на главе которого сосредоточены надежды не только Отечества, но и всех народов, стенавших под игом завоевателя, но который по великому духу своему столь же мало умеел щадить себя от опасности, как и последний воин. Охранение сего-то священного лица, сего-то предводителя царей и народов примет на рамена свои Орлов. Как мало безопасности было в этом по видимому не так опасном служении, показывает смерть Моро, сраженного острану благословенного монарха. Притом защитник лица царева будет обращаться в защитника славы отечественной всякий раз, когда она будет подвергаться видимой опасности от успехов врага. Свидетели тому Бауцен, Люцен, особенно Лейпциг.

Кто не знает, что среди брани Лейпцигской, где решалась судьба Европы, была роковая минута, в которую победа видимо хотела склониться в сторону прежнего любимца своего? – Уже средоточие ратей наших сбито со своего места; защитники его рассеяны; толпы врагов несутся вперед, – минута ужасная! Но вот по гласу монарха летит с малой, но непобедимой дружиной Орлов, – и равновесие восстановлено, нападение отбито, враги в свою чреду ищут спасения в бегстве. Таким образом, и в этом случае почивший явился видимым орудием Провидения, положившего в судьбах своих сломить гордый рог нового Навуходоносора.

Меркнущая звезда Наполеона, как известно, вспыхивала потом еще не раз разрушительным блеском своим; и герой Тарутина не раз потому еще имел случай, вместе с другими вождями, гасить зловещее пламя ее потоками крови неприятельской, доколе увенчанный новыми лаврами не имел утешения и чести войти острану хранимого им монарха в гордую столицу галлов. Как умели ценить подвиги его иноплеменники, свидетель – этот знак отличия, возложенный на него при сем случае новым законным монархом Франции.

По возвращении в Отечество хранитель лица царева не мог иметь лучше награды за долговременные подвиги свои, как оставаться постоянно при этом лице и быть свидетелем великих дел Александра, будучи готовым в то же время лететь всюду, куда могла призвать нужда или опасность Отечества. Но время великих опасностей уже прошло; брани, подобные браням двенадцатого года, повторяются не десятилетиями, а веками, и меч тарутинский должен был оставаться отселе в ножнах, служа украшением не только того, кто с такой славой носил его, но, можно сказать, целого воинства Донского.

Увы! суждено было еще раз обнажиться мечу этому и блеснуть, но уже блеском не молнии военной, а факела надгробного!.. Любимый монарх еще раз потребовал для себя охраны не от стрел вражеских, а от чрезмерности любви народной, сопровождения не в столицу Франции, а в могилу... Кто мог лучше воздать сей последний долг, как не тот, коему лицо почившего монарха было как бы усвоено предшествовавшим служением? И Орлов-Денисов, по воле великого преемника Александрова, становится на страже гроба, к которому обращены были взоры всего мира. Град наш видел, как бодрственно стоял он на той священной страже, как пламенно молился об упокоении души его в том самом храме, – и вот стены этого же храма видят теперь посреди себя его собственный гроб, и мы совершаем молитвы об упокоении души его!..

В могиле Благословенного почивший как бы предузрел конец собственного поприща и вскоре сошел с него в тишину жизни домашней. Почему сошел? – по недостатку ли желания посвятить остальные дни на службу Отечеству? Но берега Дуная, куда явился он при первом зареве новой брани с поклонниками Магомета, свидетельствуют, что почивший всегда готов был последние капли крови пролить за Отечество. – Нет, воздав долговременными подвигами долг Отечеству, герой Тарутина почел обязанностью исполнить во всей силе и долг главы семейства, являя и в этом случае похвальный пример – как можно соединять военные доблести с добродетелями мирного гражданина.

Открылось новое поприще деятельности, новый ряд движений и побед, приобретаемых не храбростью военной, а благоразумием, великодушием, кротостью и любовью христианской. Благоустроенные веси и села начали свидетельствовать о мудрой распорядительности; обновленные и вновь воздвигаемые храмы – об усердии к Церкви; разнообразные пожертвования в пользу благотворительных заведений – о любви к человечеству.

Нашему граду особенно дано было насладиться всей добротой души почившего. Кто из вас не любовался его видом величественным, его умом тонким и вместе здравым, его благорасположенностью ко всему доброму и общеполезному? Кого не восхищали его кротость и благоприветливость? Посему-то в последние дни его, при вести о тяжком недуге, не было ни одного из слышавших, кто бы от сердца не возносил мольбы о продолжении жизни, столь для всех любезной и благотворной. После того мы не присвоим чуждого, если скажем, что знаменитый гроб сей усвоен¹¹⁹ нам не смертью, а нашим всеобщим уважением и любовью к почившему.

Но, Боже мой, какая печальная собственность! У подобных-то гробов познаем особенно, что значит теперь человек и какое "иго тяжко лежит на всех сынех Адамлих» (Сир. 40:1)! Сами видите, братие, чем оканчивается вся слава земная – брением и могилой! Как же безрассуден был бы после этого из нас тот, кто решился бы всю жизнь гоняться за одними почестями и отличиями, или за стяжанием сокровищ, или за удовольствиями плоти и крови! Как безрассуден был бы тот, кто, обладая отличными способностями и дарами счастья, не поспешил бы обратить того и другого на пользу ближних, во славу Творца своего, Который украсил и возвысил его пред лицом собратий своих! Как безрассуден был бы тот, кто, предавшись суетам земным и почестям житейским, не помышлял бы о конце дней своих и не приготовлял бы для себя заблаговременно напутия дел добрых в ту страну, из которой нет возврата! Как безрассуден тот, кто не дорожил бы святой верой, единой неизменной спутницей нашей в вечность, и не старался бы усвоить себе Креста Христова, единого заступника нашего пред судом правды Божией! Как, наконец, безрассуден был бы тот, кто слезами истинного покаяния не спешил бы омыть своей совести от вольных и невольных грехопадений!

Смело говорим это пред сим гробом, ибо твердо знаем, что возлежащий в нем сам проникнут был этими святыми истинами и руководился ими во всю свою жизнь. Вместо всех доказательств посмотрите на многочисленный полк сих юных облагодетельствованных им птенцов, окружающих теперь гроб этот! Можно ли желать лучшей стражи?! О, если бы все герои мира вступали во врата вечности с таким сопровождением! Но почивший при всех добрых делах своих полагал надежду не на них, а на милосердие Вышнего, на Кровь Агнца Божия, пролиянную за грехи наши на Голгофе. Посему во дни покаяния всякий раз, наряду с последним простолюдином, смиренно повергал увенчанное лаврами чело пред подножием алтаря, исповедуя себя последним из грешников.

Гряди убо с миром, душа кроткая и богобоязненная, туда, где уготовано полное, нескончаемое воздаяние всем, которые, подвизаясь здесь «подвигом добрым» (2Тим. 4:7), умели до конца соблюсти залог веры и любви христианской. Скажи бывшим некогда сподвижникам твоим во брани священной, что благодарное Отечество живо помнит кровные заслуги их; что Святая Церковь не перестает возносить о них молитвы свои, что мир и слава Отечества, искупленные их кровью, не передаются никому и ни за что, а твердо хранятся преемниками их на поле бранном! Служители алтаря, предначните надгробное пение тому, кто в своей жизни давал вам вместе с другими вождями столько случаев к возглашению гимнов хвалебных за победу над врагами! Воины и защитники Отечества, преклоните еще раз оружие в знак уважения пред тем, по гласу которого целые толпы врагов не раз повергали на землю свое всеоружие! Мирные служители наук, взгляните еще раз со вниманием на этот ряд почестей и отличий: это листы из свитка истории незабвенной эпохи отечественной, которых не много уже остается налицо!

Ты же, Боже милосердый и праведный, призри не столько на те лавры, которыми венчали чело почившего героя благодарное Отечество и народы чуждые, а паче на те священные терны, которые Твоя собственная десница тайно посылала на главу его для предохранения от обаяния славы земной, для утверждения в вере и терпении христианском! Призри и восполни от бесценных заслуг Единородного Сына Твоего то, что взыщется и не обрящется в жизни и действиях почившего на весах правды Твоей! Ибо кто поживет и не согрешит пред Тобою? Все мы, кто бы ни были, – грешники, не достойные войти в святое и славное Царство Твое, и всем нам надежда на одно беспредельное милосердие Твое! Аминь.