Слово в день рождения благочестивейшего государя Николая Павловича, императора и самодержца Всероссийского, сказанное в Киево-Печерской Лавре 25 июня 1838 г.

«Идеже дух Господень, ту свобода» (2Кор. 3:17)

Каждое время имеет свой дух, и каждый дух имеет свое время. Есть века умозрений и предначертаний; есть века деятельности и усовершенствований: в иное время сомневаются, разрушают и разделяются; в другое веруют, соглашаются и воссозидают; то слишком привержены к древнему и думают, что оно совершенно свободно от всех недостатков; то стремглав увлекаются всем новым, будучи ничем не довольны в настоящем.

Нашему времени достал в удел – в награду или наказание, покажет время – вопрос самый привлекательный и самый опасный, в разрешение которого первый опыт так несчастно сделан еще первым человеком. Я разумею вопрос о свободе. Каких благ не обещало себе человечество от разрешения этого вопроса?! И каких зол не видело?! Сколько переиспытано средств! Принесено жертв! И как мало доселе успеха! Как не много даже надежды на успех! – Ибо что видим? Те же народы, которые все принесли в жертву свободе, по видимому всего достигли, – через несколько дней начинают снова воздыхать о свободе и плачут над собственными лаврами.

Что значит это? Ужели образ Божий на земле должен быть в узах? Или для человека нет свободы? – Есть, только не там, где обыкновенно ищут ее; есть, только не в том виде, в каком думают найти. Когда целые народы ищут свободы и не находят, малое число людей всегда наслаждалось истинной свободой, не ища ее.

Кто эти избранные? Те, которые верно следуют учению Иисуса Христа и, следуя ему, водятся Духом Божиим. «Идеже Дух Господень, ту свобода». В истинном христианстве, и только в нем одном, находится начало свободы истинной, полной, всеобщей и живоносной.

Раскроем эту благотворную истину в честь августейшего виновника настоящего торжества, который для того, кажется, и воздвигнут Промыслом не в другое, а в наше время, дабы среди треволнений всемирных быть верховным блюстителем истинной свободы народов и царей.

Ум человеческий, любящий расширяться в своих умозрениях, особенно в отношении к свободе, хвалится обширностью своих видов, всеобъемлемостью предначертаний. И что же? Ни один из самых пламенных мечтателей о свободе не осмелился доселе, даже хотя бы в мыслях, простереть ее туда, куда простирает Евангелие. Ибо на чем останавливаются самые пламенные ревнители свободы? В отношении к внешней жизни человека – на независимости от других, на равенстве различных прав, на безпрепятственности путей к достоинствам и т.п.; в отношении к внутренней жизни – на свободе от предрассудков, невежества, порочных желаний и страстей. Сложить прочие узы с человечества, как то: узы телесных недостатков, болезней, смерти, – хотя узы эти тяготят всех и каждого, – почитается делом совершенно невозможным, о котором посему никто и не мыслит. Тем менее думают об участи прочих тварей земных, хотя они все видимо находятся в состоянии тяжкого рабства, страдают, подобно человеку и, подобно ему, воздыхают об избавлении «от работы истления» (Рим. 8:21).

Не так поступает Евангелие! Оно проповедует «отпущение всем плененным» (Лк. 4:18), возвещает свободу от всякого вида зла, призывает к такому состоянию, в котором нет никакой печали и никакого воздыхания (Откр. 7:16–17, 21:4. Ис. 25:8, 35:10). И во-первых, человек, по учению Евангелия, должен освободиться от всех недостатков и зол, его угнетающих, должен соделаться светлым в душе, чистым в сердце, богоподобным в духе, бессмертным по телу, вознесенным над всеми нуждами, даже над всей природой, его окружающей (Откр. 22:5). Вместе с человеком и вся «тварь должна свободится от работы истления» и войти »в свободу и блаженное состояние чад Божиих» (Рим. 8:21). Такую свободу возвещает всему человечеству, или паче всему миру, Евангелие! Кто не исполнится чувством благоговейного умиления при одной мысли о событии (совершении) этого утешительно-величественного обетования? Самая всеобъемлемость его ручается за его Божественную действительность, ибо свобода действительная может быть только всеобщей; частная свобода даже всего человечества, среди рабства прочих тварей, была бы растворена горестью и воздыханием.

Обещавая такую всеобъемлющую свободу, Евангелие знает, как много обещает и что требуется для исполнения обещания. Оно видит, что для освобождения человека и тварей, его окружающих, потребна не перемена только законов человеческих, а претворение самого сердца и духа человеческого (Ин. 3:3), не новое токмо уложение, а новое небо и новая земля (2Пет. 3:13), и потому решительно говорит, что над всем человечеством и даже миром совершается новое великое творение, следствием которого будет новое небо и новая земля (Откр. 21:1). Видит, что для произведения этого великого дела пакибытия всемирного недостаточны силы не только всего человечества, но и всех тварей (Откр. 5:3); потому решительно объявляет, что дело сие будет произведено Самим Богом (Откр. 21:5) чрез Сына Его и Духа Святаго. Видит, наконец, что и самое Божественное всемогущество, имея дело с существами свободными, не может вдруг совершить их восстановления, – потому решительно возвещает, что восстановление человечества в первобытную свободу «чад Божиих» произойдет не прежде, как по скончании времен, по употреблении в дело всех средств благодати, после решительной победы добра над злом (2Фес. 2:1–10). К этому-то славному времени, или паче исполнению времен, Евангелие учит человека обращать чаяния свои и воздыхания (2Пет. 3:11–15), а до того времени, по уверению его, род человеческий при всех усилиях никогда не освободится от бедствий, неразлучных с состоянием изгнания едемского.

Это, однако же, не значит того, чтобы Евангелие все обетования свои о свободе заключало в будущем, предоставляя человека всем скорбям и ужасам настоящего. Нет, в будущем только полное окончание обетовании, и то потому, что этой полноты никак не может вместить настоящее; а все прочее – начало и продолжение, даже часть окончания, – в настоящем. По учению Евангелия, каждый может и должен теперь – в этой жизни, на этой земле – соделаться свободным свободой внутренней, духовной, состоящей в свободе ума и сердца, в независимом избрании добра и уклонении от зла, в свободном подчинении воли своей воле Божией (Гал. 5:1. Рим. 6:18–23). Таковой свободе не могут препятствовать никакие внешние обстоятельства, ни даже узы; в темнице и под мечом (2Тим. 2:9) можно быть свободным этой свободой Божественной так же, как и на троне, среди величия земного. Одно [есть] непреодолимое препятствие сей предначинательной свободе в человеке – его немощь, которая так велика, что он сам собою не может «и помыслить» ничего истинно доброго (2Кор. 3:5), тем паче совершить его; и тем более не способен всегда желать и делать одно доброе.

Но Евангелие совершенно восполняет эту немощь и многими видимыми средствами, особенно же – невидимой благодатью Святаго Духа, которая, коль скоро человек, признав свое бессилие и ничтожность, обращается к ней молитвенно и предает себя ее водительству, облекает его волю такой силой, которой не могут противостоять никакое могущество и никакой соблазн (Флп. 4:13). Облеченные сей благодатной силой многие до того раскрывали в себе внутреннюю духовную свободу предначинательную, что видимо приближались и к той будущей славной свободе окончательной, и даже сближали с собою все, их окружающее. От преизбытка духовной силы и внутреннего богоподобия таковые избранные еще здесь, на земле, до наступления всеобщего совершеннолетия человечества, вступали едва не во все права чад Божиих, освобождаясь из-под тягостной опеки земных стихий, которые теряли над ними силу и покорялись их воле и слову (Евр. 11:34), воспринимая мирное владычество над прочими живыми тварями, которые в присутствии их с радостью забывали свою мнимо естественную лютость (Дан. 6:22), возносясь даже над бренностью собственного тела, которое или было преставляемо на небо без разлучения с духом (4Цар. 2:11), или по разлучении с ним остается на земле, среди тления, на целые тысячелетия не только неразрушенным, но и способным к уврачеванию всякого вида разрушения. Мы сами, обитатели сего богоспасаемого града, не поставлены ли непрестанными свидетелями того, как свобода христианская торжествует над самыми узами смерти, соделывая нетленными останки тех, которые были во время своей жизни совершенно свободными для Христа и Христом (1Кор. 7:22)?

И такие чудеса свободы христианской происходят здесь и теперь, – здесь, где все поражено смертностью; – теперь, когда самые праведники должны наиболее терпеть и страдать, чтобы наиболее очиститься и прославиться (2Тим. 3:12)! Что же будет там, под новым небом, на новой земле, где живет одна правда и одна свобода? Как померкнет тогда все великое и славное пред сокровенным ныне величием святых Божиих человеков! В каких благолепных чертах не обнаружится тогда, среди всеобщего торжества освобожденной от работы нетления твари, вечная свобода чад Божиих! О, Божественная свобода, не выходи никогда из мыслей наших, давай направление нашим желаниям и предприятиям, защищай от всего низкого и греховного, утешай среди многоразличных печалей и уз земного странствования!

Нисколько не удивительно, если Евангелие, ведя человека к такой свободе, не обращает прямого внимания на свободу, так называемую, гражданскую, ибо последняя не имеет непосредственного отношения к свободе духовной. Можно среди уз быть свободным духом, равно как и на престоле можно быть рабом страстей. Даже бедствия внешние и угнетения более благоприятствуют раскрытию духовной свободы в человеке, нежели счастье и независимость, которые редко не ослепляют его гордостью и не делают рабом пожеланий и страстей. История христианства представляет немалое число таких рабов, которые, быв рабами человеков, были вместе самыми верными рабами Божиими; не имея внешней свободы, обладали величайшей свободой духа и еще при жизни, тем паче по смерти, когда вполне открывалось сокрытое в них богатство благодати, делались предметом благоговейного уважения для самых вельмож и царей. С другой стороны, та же история представляет немало примеров свободных людей, которые от преизбытка внутренней свободы о Христе, отдавали себя в узы и рабство для блага ближних. Так мало значило гражданское рабство и гражданская свобода для тех, в которых раскрывалась свобода духовная и предначинала раскрываться небесная!

Оставляя таким образом порядок всех званий гражданских неприкосновенным, истинное христианство тем самым не благоприятствует, однако же, нисколько духу преобладания и порабощения. Напротив, везде, где только усиливалось и распространялось деятельное христианство, немедленно являлся и усиливался дух истинной свободы гражданский. Кто вещал небоязненно истину пред Тивериями и Неронами, когда самые Бурры и Сенеки умолкли? – Истинные христиане. Кто за грех почитал присутствовать на ужасных зрелищах гладиаторских, куда стремились люди, хвалившиеся тонким вкусом и образованием? – Христиане. Кто наиболее искуплял⁸⁹ пленных, и своих и чужих, у варваров, и самых варваров потом отучил всех пленных обращать в рабов? – Христиане. Откуда наиболее вышло понятий о свободе во всех ее видах? – Из христианства. Какие народы пользуются наибольшей свободой? – Христианские. И такое благотворное действие на свободу гражданскую христианство произвело тогда, когда большая часть христиан суть христиане только по имени! А что было бы, если бы вместо блистательных умозрений распространилось и усилилось деятельное христианство между людьми! Церковь Апостольская, в которой и душа, и имения были всем общие (Деян. 2:44), ясно показывает это каждому.

Напротив, везде, где недоставало свободы христианской – свободы ума и сердца от страстей, – свобода гражданская при всех усилиях или вовсе не могла явиться, или появлялась только на короткое время. Буйство страстей, свергнув все узы, вскоре само на себя налагало новые, многочисленнейшие; свергнув нередко узы мнимые, налагало действительные; свергнув благотворные и необходимые, налагало совершенно излишние и гибельные; свергнув благое иго закона, порядка и человеколюбия, налагало рабский ярем безначалия и тиранства.

Сократим для памяти все сказанное в немногих изречениях:

I. По учению Евангелия, не только все человечество, но и весь мир предопределены к достижению свободы полной и вечной.

II. Это великое освобождение человека и всех тварей будет произведено Самим Богом.

III. Оно наступит по скончании мира, под новым небом и на новой земле.

IV. В ожидании этой свободы человек должен, при помощи благодати, стяжевать свободу духа и сердца от страстей и грехов – как необходимый залог и основание всего будущего освобождения и величия.

V. Свобода или несвобода гражданская не составляют существенного различия в отношении к этой свободе христианской.

VI. Впрочем, за свободой христианской не может рано или поздно не следовать в царстве христианском ограждение и свободы гражданской от неправильных притеснений, и эта последняя не может прочно существовать без первой.

Нужно ли подробно сказывать, что следует из сего Божественного учения? Следует, во-первых, то, что для людей, которые жребием рождения лишены свободы гражданской, нет причин к безотрадной печали (1Кор. 7:21), ибо состояние рабства, в котором они находятся, есть состояние временное, скоро преходящее, есть следствие и вид всеобщего рабства, в котором находится весь род человеческий с изгнания его из рая. Служа земным своим владыкам, рабы служат не людям, а Христу (Кол. 3:24), Которого премудрость допустила стать им при рождении в это состояние, и от Него приимут воздаяние за все труды, которые совершаются без воздаяния, если только совершали их от души, по-христиански. Там верным рабам дано будет то, с чем не может сравниться слава царей земных.

Следует, во-вторых, то, что люди, пользующиеся правом господства над другими, не должны превозноситься этим правом, памятуя, что оно есть следствие падения человеческого, потери свободы райской, и посему имеет прейти; тем паче не должны злоупотреблять этим правом, представляя себе, что и они имеют "Господа у себя на небесех» (Кол. 4:1), Который потребует у них строгого отчета за всякую слезу и вздох угнетенного человечества (Еф. 6:9).

Следует, в-третьих, то, что все – и свободные и рабы, должны первее и более всего стараться о восстановлении внутри себя свободы духовной, ибо без этого те и другие останутся вечными рабами греха и бедствий в то время, когда весь мир будет торжествовать свое освобождение.

Следует, наконец, то, что истинные ревнители истинной гражданской свободы потому самому не о чем столько не должны ревновать, как о распространении между собратьями своими деятельного христианства, которое, даруя свободу духовную и предрасполагая к свободе небесной, вместе с тем наидействительнейшим образом оживляет и распространяет и истинную свободу гражданскую. «Идеже Дух Господень, ту – и только ту – свобода» истинная, всеобъемлющая, вечная! Аминь.