Лекция вторая. О человеке

Человек есть первый предмет изучения; еще в глубокой древности учили: «Познай самого себя». Почему важно учение о человеке? Потому, что без знания себя не можно правильно действовать: надобно знать себя. Кроме того, через знание себя можно удобнее приобрести познание о Боге и о тварях. Что касается Бога, то для познания Его необходимо знание самих себя потому, что все самые лучшие черты, какие мы прилагаем к Богу при составлении понятия о Нем, сняты большей частью с нас. Касательно природы можно заметить, что хотя мы обыкновенно от познания тварей приходим к познанию самих себя, однако обратный путь в этом случае легче: гораздо удобнее от малого мира перейти к большему, нежели наоборот.

Как изображает человека Священное Писание? Оно изображает его со всех сторон, во всех состояниях: в прошедшем, настоящем и будущем. Описывая его таким образом, оно разрешает самое нужное, – то, чего человек сам по себе не мог знать. Разум хорошо видит только настоящее состояние человека, а прошедшее (откуда человек?) и будущее (что с ним будет?) для него остается темным, загадочным. Священное Писание разъясняет это и пополняет. Оно ясно говорит о происхождении человека и зла, и будущем нашем состоянии. Но как везде, так и здесь, оно говорит здравому смыслу, и потому не входит в метафизические и логические подробности, – говорит то и столько, что и сколько необходимо ко спасению. Итак, соберем черты такого учения Священного Писания и подведем их под определенные вопросы. Вопросы эти следующие.

1) Откуда человек вначале, и откуда теперь? Этот вопрос с первого раза представляется только любопытным: скорее, кажется, нужно знать, что такое теперь человек и что он должен делать? Но на самом деле вопрос этот весьма нужен. Смотря на начало человека (откуда он?), мы видим, что нелепо представлять происхождение его или от случая, или от злого начала и прочее.

2) Что такое человек теперь, в каком он состоянии? То же ли, что был вначале? Если не то, то каким образом стал тем, чем является он теперь? Этот вопрос подразделяется на многие частные вопросы.

3) В какое состояние ниспал он?

4) Нет ли средств выйти из этого состояния, и если есть, то какие?

5) Что будет с человеком?

Но прежде, нежели приступим к разрешению этих вопросов, составим понятие о существе человека и о его сторонах. Итак, из каких частей он слагается? Священное Писание учит, что человек состоит из души и тела, и постоянно делит его на эти две части, как бы интегральные. Оно различает в нем видимую часть и невидимую: первую называет телом, плотью и перстью (у Екклезиаста), а вторую – душою (нефеш) и духом (руах). Тело составляет существенную принадлежность человека, ибо и в будущей жизни оно воскреснет и воссоединится с душою навсегда, но не необходимую, ибо душа может жить и без него, и действительно живет от времени разрушения тела до его воскресения. Другая половина существа человеческого, известная в Ветхом Завете под названием руах, в Новом Завете называется: φυχη, πνευμα, νους и прочие. Все эти названия одно ли означают, или нет? Вопрос этот всегда занимал умы и решался различно. Во все времена было мнение, что душа и тело составляют существо человека, но было и другое мнение, что человек состоит из трех частей: тела, души и духа. То и другое мнение имеет опоры в Священном Писании; и потому предмет этот стоит особенного внимания. Положительная сторона этого вопроса есть та, что в человеке две части, и учение о двух частях есть общее учение Священного Писания. Мнение же о трех частях сперва составилось на основании различных способностей души у философов (Платон), потом перешло к иудеям, и наконец распространилось в христианстве (1Фес. 5и Евр.4,12). Отцы Церкви в I веке делили существо человека только на две части. Игнатий и Ириней находили в человеке три стороны. На западе Тертуллиан доказывал противное, то же утверждает и Лактанций, а Августин довершил победу над теми, кои признавали тройственность человеческого естества. На востоке мнение о трех составных частях человеческого существа оставалось долее: еще у Григория Нисского оно встречается; но потом и здесь оно ослабело и пало.

Разберем учение о трех составных частях человека. Защитники его говорят, что сильнейшее основание мнения о двух частях есть место у евангелиста Матфея (Мф. 10:28). Нет, не на сем только месте утверждается это мнение; оно держится на всем Священном Писании. Далее, учение это утверждает, что и в Новом Завете φυχη и πνευμα употребляются для означения разных частей внутренней стороны человека. Нет, не то показывает история их употребления. Так, φυχη и πνευμα сперва означали одно и то же, но потом для означения высшей и благороднейшей стороны души, той, которою она соединена с Божеством, начали употреблять слово πνευμα, а для показания низших способностей души, так сказать земной стороны ее, – слово ψυχη. Это видно из 1Кор. 2и Рим. 8:10, где душа со стороны низшей называется душевной, а со стороны высшей – духовной. Если же так, то мог ли апостол в одном и том же месте сказать и ψυχη и πνευμα, душа и дух? Очень мог; мы по-русски весьма часто говорим: сердце, душа, ум, употребляя эти названия в одинаковом смысле, между тем как они означают не одно и то же; иностранцы так же говорят; древнейшие греки и римляне также не строго различали эти понятия. Апостол мог выразиться таким образом тем более, что он хотел усилить свою речь, как в послании к Фессалоникийцам (Солунянам), так и в послании к Евреям. Еще говорят, что еврейское руах и греческое πνευμα не могут означать души, а означают другую часть человека – дух, потому что Ангелы в Ветхом Завете называются руах, а в Новом – πνευμα. Но Ангелы в Ветхом Завете назывались мелех, и только позднее стали называться руах. А это снова доказывает, что слово руах прежде значило то же, что ψυχη. Нельзя различать трех частей в человеке и на основании различных способностей души. Ибо из рассмотрения этих способностей видно, что основание их одно: в рассудке те самые идеи, которых источник в уме, а деятельность ума имеет нужду в суждениях рассудка. Не нужно также допускать в человеке особенной части, совершенно отличной от души, части, которая сходна с душой животных. Довольно различать человека от животных одной его душой, если признаем, что то, что в душе животных находится без развития, в душе человека развито. Итак, лучше признать две части в человеке: душу и тело. Два места апостола Павла, на которых утверждают троякость человеческого существа, нисколько не решительны, ибо два слова для обозначения одной вещи апостол, как мы сказали, мог употребить для усиления речи. Зыбкость мнения о троякости человеческого естества видна еще из того, что защитники его расходятся в определении души и духа. Одни под духом разумеют разум и воображение – высшие способности, а под душой – способности низшие: чувства, память и прочее; другие определяют так: душа есть сила, одаренная разумом и волей, а дух есть орудие соединения нашего с миром духовным. Что же такое этот дух? Это, говорят, потаенный человек, о котором говорит апостол Павел, который может быть причастником будущих благ, и которого Спаситель пришел спасти. Все это крайне неопределенно, и что такое дух – из всего этого не видно. Итак, повторяем: лучше принимать две части в человеке – душу или дух и тело, тем более, что и Писание везде сего держится.

Правда, Священное Писание постоянно различает в душе человека две стороны (но не две части), высшую πνευμα, и низшую ψυχη и указывает на высшую сторону, как на орудие сообщения с миром духовным. Оно постоянно изображает человека под влиянием мира высшего, Бога, ангелов добрых и злых, и представляет высшую сторону человека обращенной к тому миру. Это – черта, отличающая учение Писания от учения философского, которое представляет человека более самостоятельным, не зависящим от других существ. Мысль о влиянии высшего мира на человека явилась только у неоплатоников, и произвела так называемую теургию. Впрочем, надобно заметить, что принимать ли три или две части в человеке, различие не важное. Оно бы было важно тогда, если бы одна из этих частей не участвовала в повреждении прочих. Но после того, как и душа и дух и тело грешны – весь состав поврежден, принимать ли две части или три, все равно. За тройственность частей может еще стоять тройственность Божеских лиц; ибо человек есть образ Божества. Эта мысль приводила святых отцов, между прочим и нашего Димитрия Ростовского, к допущению трех частей в человеке. Но сильна ли она? Разве троичность Божеских лиц не могла отразиться другим чем-либо в человеке?

Нет ли еще в Священном Писании особенного учения о существе человека? Священное Писание приписывает еще человеку, как существенную принадлежность, силу чудотворений, а разум не знает ее. В Новом Завете Спаситель завещал ее верующим, как существенную принадлежность. Философия случайно только приходила к тому, что человек есть чудотворец, а Писание ясно говорит, что от сил его зависит природа и что он может повелевать ею. Теперь обратимся к самому учению о человеке.

Откуда человек? Вопрос этот имеет две стороны: откуда человек в самом начале, откуда род человеческий и откуда теперь души человеческие? Этот вопрос всегда занимал человека и нигде так хорошо не решен, как в Писании. Древний мир давал на этот вопрос различные ответы. Иные говорили, что человек сотворен Богом (китайцы, индийцы); но это мнение занято от Моисея, или же из предания. Те, которые сами исследовали начало человека, говорили, что люди произошли или из земли, как грибы, или от воды, или из рыб и прочее. В новейшие времена усиливались решить этот вопрос, но решили неудачно. Предполагали, что земля находилась прежде в таком состоянии, как утроба матерняя, и что поэтому из нее мог родиться род человеческий сам собою. Но это не более, как сравнение, мало выражающее сущность дела. Священное Писание учит о происхождении человека подробно в книге Бытия (Быт. 1:26–27). Здесь главная мысль та, что Бог сотворил человека по образу и по подобию Своему, чтобы он обладал всей землей. Это краткое описание, заключающееся в первой главе, во второй представляется подробнее: «Бог берет от земли персть и из нее творит тело, потом вдыхает в него душу». Следовательно, тело было несколько времени без души, а этим весьма ясно опровергается то мнение, что душа есть следствие соединения органов тела, или что она есть цвет тела. Из того, что Бог вдыхает душу, можно видеть и происхождение души: если человек дышит, то дыхание происходит из него; точно так же, если Бог представляется вдыхающим душу, то душа должна происходить от Бога. И таким образом... «бысть человек в душу живу» (Быт. 2:7), то есть стал существом живущим и действующим. После сего Бог насаждает «рай в Едеме, на востоке» (Быт. 2:8), (следовательно, рай насажден особенно для человека, и человек создан вне рая), вводит туда человека и произращает, кроме других прекрасных и нужных для пищи дерев, еще два дерева – древо жизни и древо разумения добра и зла. Далее Моисей описывает четыре реки, окружавшие рай, и указывает на повеление и заповедь, данную Адаму; за сим Бог представляется как бы неодобряющим человека в том виде, в котором он создан Им, и приступает к творению жены; но этому предшествует еще наречение имен животным. После сего Адам приходит в какое-то особое состояние сна, и Бог в это время из ребра его творит ему жену. Почему именно из ребра? Кроме нравственных причин, можно представить на это и физическую, именно ту, что Бог сотворил уже человека, извлек, так сказать, род людей из двух миров – тело из видимого, а душу из невидимого; для чего ж для творения того же человека, только в другом виде, делать новое извлечение? Ребро или кость здесь не есть нечто простое; она должна означать целую половину существа, отделившуюся от Адама во время сна. Как это происходило, – Моисей не говорит, и это тайна; явно только то, что прежде нужно было образоваться общему организму, который потом разделился на два вида – мужа и жену. По сотворении жены Адам пробуждается, узнает ее происхождение, и Бог изрекает им благословение брака.

Вот сущность картины! История ли это или картинное изображение мысли? Подобные картинные изображения есть у Варрона, Мильтона и вообще у древних поэтов, и имея их в виду, некоторые сомневаются в достоверности сказания Моисеева. Но сомнения эти не основательны: повествование Моисеево о творении первых людей – подлинная история. За что ручается вся книга: во-первых, быть не может, чтобы в книге исторической поставлено было начало аллегорическое; во-вторых, простота и подробность рассказа: к аллегории не идет представлять человека созданным вне рая и описывать с такой подробностью географическое положение рек; в-третьих, это подтверждается тем, что у всех народов есть следы подобной истории о происхождении человека. Что же служит основанием этой истории? Может быть, рассказ, составленный одним человеком? Но в таком случае мог ли бы он так распространиться? Разве положить, что его изобрел какой-либо ближайший потомок Адама? Но предполагать такое обдуманное сочинение в глубокой древности было бы уж слишком: древность не знала еще ничего подобного сему. Таким образом, источник истории о происхождении человека течет из самой глубокой древности и заставляет думать об истинности Моисеева сказания. Наконец, в-четвертых, достоверность Моисеева сказания о сотворении человека подтверждается тем, что надобно непременно предположить причину творения. Прежде предполагали бытие мира от вечности, но теперь прошла эта мечта. Итак, нужно спрашивать: как человек произошел? Чудесно ли, или естественно? Явно, что чудесно, так, как описывает Моисей. Необходимо должно предположить, как говорит Моисей, что тело образовано из земли, ибо оно обращается в землю, и что дух имеет происхождение высшее, ибо он бессмертен, а в этом мире все тленно, смертно. После сего частные черты, находящиеся в истории Моисея, могут быть и не быть; они случайны. Итак, устранив Моисея, мы по необходимости придем к нему, если вступим на путь здравого соображения.

Говорят, что Моисей сам себе задал философский вопрос о происхождении человека и решил его по-своему. Но это возражение весьма слабо. Бытие вымыслов не уничтожает существования истории. За историческое свойство рассказа Моисеева, кроме многих оснований, нами исчисленных, ручается и все христианство, ибо в нем восстанавливается то, что имел человек в состоянии, описанном Моисеем. Еще возражают не принимающие Откровения, что Моисей не мог знать того, что написал. Но кроме того, что Моисею многое мог внушить сам Дух Святый (а вдохновение утверждается на многих весьма важных свидетельствах), он мог знать это из предания, которое через шесть или семь родов во всей неповрежденности могло перейти от Адама до Моисея. Адам, конечно, знал о происхождении жены, и потому мог передать об этом потомкам; что касается происхождения его самого, то и это мог он знать или от Бога или от Ангелов, ибо непременно должно предположить, что человек в первые минуты своего бытия, живя один в совершенно новом для него мире, руководим был Богом или Ангелами. Кроме того, в подтверждение истины повествования Моисеева должно сказать и то, что все писатели Нового Завета ссылаются на него, как на истинного историка.

Каким образом Моисей описывает совершенство первых человеков?

Это описание походит больше на отрывок, в котором есть резкие черты, но их мало. Писатели новозаветные не входят в исследование о происхождении человека. Они смотрят на настоящее его состояние и будущее, а в прошедшее не вникают: назад редко оглядываются, и если смотрят, то всегда останавливаются на сказании Моисея. Впрочем, и таких мест у них очень немного. Таким образом, прямых источников, из которых можно почерпнуть сведение о первобытном состоянии человека, немного. Но есть в этом случае способы не прямые. Первый способ – это учение о состоянии возрожденного человека в христианстве: из свойств сего человека можно сделать заключение о свойствах человека первобытного. Второй способ – это учение о будущем состоянии человека, которое будет или то же состояние, в котором находились люди невинные, или, по крайней мере, похожее на оное. При помощи этих способов составились три мнения о первобытном состоянии человека. Два из них вдаются в крайности. Одно поэтически-философское, которое представляет первобытное состояние весьма чудесным, исполненным света, согласно этому мнению, человек есть видимый Бог всей твари. Такого рода сказания встречаются у Бема в «Божественной Философии» и в других сочинениях. Другое, противоположное сему мнение – мнение неверующих, которые говорят, что рассказы о первобытном состоянии человека суть мечты, что о первом человеке нужно думать, как о человеке грубом, диком, ибо чем далее простираемся в древность, тем худшим находим состояние людей как в отношении к просвещению, так и в отношении к гражданственности, и первый человек поэтому должен приближаться к животным. Третье мнение – срединное, придерживающееся повествования Моисеева. Оно представляет состояние человека несравненно лучшим сравнительно с настоящим, как по внутреннему, так и по внешнему быту, не делая, впрочем, его Богом, как первое мнение.

Послушаем Моисея, как он представляет ум человека. Представляет ли он егоcum sapentia innata, как думают некоторые, говорит ли, что человек обладал большими сведениями в первобытном состоянии? Прямо не говорит об этом и не называет человека совершенным. После наречения имен животным Бог одобрил Адама, но не назвал его мудрым. Следовательно, чтобы составить идею об уме первого человека, нужно идти путем умозаключений. Итак, из каких черт, представленных Моисеем, можно судить об уме первого человека?

Первая черта – названия, данные животным. Эти названия Адам не сам взялся давать, а Бог заставил его назвать животных. Для чего же Бог Сам не назвал их? Без сомнения, для того, чтобы предоставить Адаму случай к упражнению своего ума, своих познавательных сил. Кроме того, через наречение имен животные как бы вошли в подчинение человеку: в древности наречение имени означало зависимость нарекаемого от нарицающего. Из наречения имен животным, сделанного Адамом, видно, во-первых, что Адам имел большую силу ума, ибо маломыслящему Бог не дал бы столь высокого поручения; притом, если все нареченные Адамом имена одобрены Богом, то значит, что у Адама было достаточно рассудительной и познавательной силы; во-вторых, видно, что силе ума его нужно было развитие и что он от сего упражнения получил многое совершенство. Что наречение имен нужно было для опыта, это видно из того, что Бог привел животных к Адаму «видети, что наречет я» (Быт. 2:19). Это точь-в-точь представляет наставника, желающего испытать своего ученика. Удачное наречение животным имен Адамом само по себе весьма важно, ибо через обозрение всего царства животных он весьма много узнал. Кроме того, через это не только ум Адама мог усовершиться, но и слово. Если он нарек имена всем животным, то значит, что язык его был довольно совершенен, а соответственно сему и ум его был также в значительной степени совершенен, ибо совершенство слова следует за совершенством ума: Многие языки еще и теперь недостаточны для названия всех животных; мы, например, часто пользуемся в этом случае именами греческими. Отсюда следует то, что ум первого человека имел очень хорошие сведения о царстве животном. Представьте человека, который бы всем приведенным к нему животным давал соответственные имена: что вы подумаете о его уме? Не скажете ли, что он много совершенен? Итак, наречение животных, сделанное Адамом, показывает, что ум его имел значительную силу, что слово его очень было обширно, следовательно, что ум его был совершенен в значительной степени, – знал царство животных. А поскольку царства сего нельзя знать, не зная других царств природы, особенно царства растений, то значит, он довольно знал и всю природу. Но мистики черту эту преувеличивают, предполагая, что, во-первых, Адам, как скоро посмотрел на какое-либо животное, тотчас и дал ему имя; и что, во-вторых, эти имена совершенно выражали свойство вещей, их сущность. Против них надобно сказать, что Бог мог одобрить имена и без сего, ибо наречение имени делается для того, чтобы можно было отличить одну вещь от другой, а это возможно и без знания сущности вещи. По крайней мере известно, что основания мистиков очень зыбки, и что Моисей не показывает, чтобы наречение имен происходило вдруг; между тем как в самой природе человека лежит основание того, что это должно было происходить постепенно.

Вторая черта -узнание происхождения жены и наречение ей имени. Но, с одной стороны, это может показать величайшую мудрость Адама, а с другой – никакой. Если предположим, что Адам узнал это по уму, то надобно допустить, что ум его был необыкновенный. Но не мог ли Адам узнать об этом из другого источника? Находясь в непостижимом для нас исступлении, он мог иметь сон, в котором мог ощущать все то, что с ним и над ним происходило. В этом случае уже не видно будет никакой мудрости в узнании им происхождения своей жены. Что кажется вероятнее? Последнее, то есть, что Адам узнал о происхождении жены по сострастию и темному сочувствию, происходившему в нем во время самого действия.

Более таких черт нет. Но есть черты противоположные, из которых можно видеть слабость ума первых человеков. Первая – это желание равенства Богу, Ум развитый представляет честь Божию недосягаемою и, следовательно, не покусится на нее. Но первые люди поверили нелепому представлению диавола; и это представляет умственную сторону их слабой. Но скажут: Адам желал быть равным Богу только по ведению, желал иметь ведение подобное Божескому: «и будете яко бози, ведяще доброе и лукавое» (Быт. 3:5), а не желал во всем быть равным Богу. Пусть так; но что тогда будет означать вторая черта, – мысль о том, что Бог может завидовать? Диавол говорит первым человекам, что Бог запретил им есть от древа познания добра и зла потому, чтобы они не получили ведения, равного Его ведению: «ведяше бо Бог, яко в онъже аще день снесте от него, отверзутся очи ваши, и будете яко бози, ведяще доброе и лукавое», то есть запретил по зависти. Много ли нужно ума, чтобы представить, что Бог не может завидовать? Кто из нас поверил бы сему? Итак не показывает ли это слабости в уме первых людей? Здесь, как ни изъясняй, нельзя не приметить какого-то легковерия в уме первых людей: не поверили Богу, а поверили змию!.. Если предположим, что они почли заповедь Божию временной, то и при этом все-таки видна будет некоторая слабость ума их.

Таким образом, в сказании Моисеевом есть черты, показывающие великую силу ума в первых человеках, но есть также черты и их слабоумия. Некоторые боялись допустить последние черты, но напрасно: Адам был, так сказать, духовный младенец, и потому не все стороны были в нем развиты; особенно весьма мало была развита в нем та сторона, которой он соприкасался злу. При всем том он мог иметь самую большую силу ума. И теперь есть люди, которые с младенческим легковерием и простотой соединяют очень большой ум; история представляет нам много таких опытов. Например, говорят о глубокомысленном Боннете, что он был простее дитяти; то же утверждают и о Франклине. Многие святые названы простыми, а один – препростым, без сомнения, от детской простоты своей: но несомненно, что эти простые люди были вместе и очень основательные и умные. Посему-то один отец Церкви, кажется Августин, называет первых людей младенцами Божиими (puerili Dei). Промысл так устроил, чтобы человек постепенно приобретал сведения: вдруг дать ему мудрость и опытность невозможно; можно было только сделать так, чтобы он скорее приобретал ту и другую, и это, без сомнения, было сделано. Итак, по учению Моисея, первые люди имели ум, очень хороший с теоретической стороны, а с практической – малоопытный.

Каким представляется первый человек у Моисея с нравственной стороны, – с твердой ли добродетелью (сит firma virtute), как думают теософы? Нет! Видно только, что у него не было греха, а была ли добродетель, не видно: видно направление доброе, но направление это могло перемениться и в злое. И со стороны нравственной также видна неопытность у первых людей. Например, Ева  чем соблазняется? Красотой яблочка, его вкусом... Это показывает, что чувственные вещи, даже не весьма привлекательные, каковы яблоки, могли занимать наших прародителей более, нежели закон Божий, который был оставлен ими. И на это также история представляет примеры. Мы видим много людей, у которых с большой добротой сердца соединяются какие-то причуды, странные наклонности и привычки.

Итак, первые люди, в состоянии невинности, были, по сказанию Моисея, с умом развитым, но без опытности; с сердцем добрым, но не утвержденным в добре. В других местах Священного Писания нет нигде более подробных указаний; другие писатели в немногих местах повторяют только то, что сказал Моисей.

Можно еще судить о первобытном состоянии человека по состоянию людей возрожденных. Принято за аксиому, что все то было в первобытном состоянии, что есть в состоянии возрождения. Богословы принимали часто за аксиому: quidquid regeneratur, id in homine integro fyit. Но аксиома эта неверна; она требует многих ограничений. Состояние первобытное было воспитание первоначальное, а нынешнее – есть также воспитание, но дальнейшее, совершеннейшее: там ум и воля только начинали развиваться, а здесь они уже довольно развились. Следовательно, у возрожденных более благоразумия и опытности. Конечно, первые люди могли бы иметь более совершенств, чем ныне – люди возрожденные, если бы первобытное состояние их продолжилось: но по краткости этого состояния они не имели и того, что имеют теперь мужи истинно мудрые и благочестивые. В первобытном состоянии если было все, что приобретено нам Христом, то было не на самом деле, а только в возможности. Поставьте новозаветных праведников на место Адама, когда он был искушаем. Для большей части из них это испытание покажется малым, ибо какие искушения они побеждали? Гораздо большие и сильнейшие. Итак, немного можно узнать о первом человеке из состояния человека возрожденного. Но тем менее можно узнать о нем из учения о будущем состоянии людей: оно совершеннее состояния возрождения, а сие, по всей вероятности, совершеннее первобытного состояния.

Моисей все совершенства первых людей характеризует одной чертой, заключая их в образе Божием. Что это такое? Это показывает, что человек похож на Бога, но чем и как – не видно. Без сомнения, он не мог иметь тех совершенств, которые принадлежат Богу, как Существу абсолютному. Правда, из одного места, в котором говорится, что Адам родил сына по виду своему и по образу своему, как будто можно заключить, что какое находилось сходство между Адамом и его сыном, такое же долженствовало быть между ним и Богом. Но основание к такому заключению весьма зыбко и неверно. Мнения об образе Божием различны: одни распространяют его на душу и тело, а другие ограничивают одним духом или же душою (см. Записки на книгу Бытия митрополита Филарета). Но мнение первых справедливее: весь человек был образ Божий, а не одна часть его – душа. Но как в теле мог отразиться образ Существа бестелесного? Так же, как и в духе. Для нас кажется это странным потому, что мы представляем тело слишком грубым. Но что такое оно в себе самом, – отлично ли от духа или нет? – мы не знаем. Что ж, если оно в существе своем одинаково с духом? В таком случае весь соблазн исчезает. Можно верить, что оно и есть таково, ибо гораздо лучше представлять существо человека состоящим из одного чего-то, а не из двух разнородных. Недавно явилась мысль касательно образа Божия в человеке, которая имеет и темную сторону, и ясную. Говорят, что Моисей писал языком простым, общеупотребительным. Но поскольку в древности представляли Бога под видом человеческим, а потому описывали Его ходящим, летающим на крылах ветров и прочим, то и выражение: человек создан по образу и по подобию Божию означает только, что человек создан таким, как есть: принимая такой образ изъяснения, будет все равно сказать: что человек создан по образу Божию, и что он создан по образу своему; слова только будут различны, а мысль та же.

Мы видели состояние первобытного человека. Оно отлично от последующего состояния. Человек ходил в то время с Самим Богом; при таком руководстве он успел бы и скоро и много. Каков же был тогда человек с внешней стороны? Моисей представляет Адама по телу бессмертным. «В онъже аще день снесте от него, смертию умрете» (Быт. 2:17): следовательно, если бы не ели, то не умерли бы, – смерти не было бы. Что за смерть разумеется здесь? Адам и Ева не умерли в тот день, как съели от плода запрещенного. Какая же тут смерть? Не надлежит ли дать этому такого значения; если вкусите, то скорее умрете; если же не вкусите, то будете жить долее, хотя со временем умрете? Такое объяснение очень изысканно: из слов Божиих видно, что смерти не было бы, если бы не было греха. В числе наказаний Бог полагает и сие: «земля еси, и в землю отыдеши» (Быт. 3:19), следовательно, если бы человек не вкушал от запрещенного древа, то хотя он от земли, однако не возвратился бы в землю. Кроме того, мы имеем ясное свидетельство у апостола Павла, что смерть от греха (Рим. 5:12). Итак, бессмертие принадлежало и нашему телу. Сомневаются, как тело могло быть бессмертно. Все физиологи говорят, что тело имело нужду в поддержании, в труде, и что материальный состав его не мог быть вечен. К этому ведет взгляд и на нынешнее состояние нашего тела. Но похоже ли наше тело на Адамово, – неизвестно. Должно думать, что оно отлично от него. Мы видим и теперь явления в теле человеческом, по которым можно судить, что оно может находиться в совершенно ином, чем есть, отношении к миру физическому, к его стихиям. Мы знаем, что на него имеют самое главное влияние холод и жар: от него зависят и здоровье и болезни, ибо все болезни имеют свойство или жара, или холода. Выведите же тело из-под действия стихий и дайте ему действие на стихии: тогда выйдет противное. А что тело может быть выведено из-под влияния стихий, это доказывается явлениями. Недавно одно из таковых явлений было в Германии. В ней найден человек дикий, который, неизвестно почему, держался одним варваром в заключении до шестнадцати лет, потом выброшен на берег и здесь оставлен, кажется, близ Нюрнберга. Нашедшие отдали его под надзор, наблюдали за ним и приметили, что он к силам природы находится в другом отношении, чем мы. Когда сверкала молния, то глаза его бросали искры, когда являлась луна, то он не мог терпеть ее: она давила ему грудь; когда прикасался он рукой к банке с ртутью, то в руке его происходили судороги, а между тем он был здоров; и другие подобные случались с ним явления. Итак, вот в какое отношение к природе может стать человек, спустя шесть тысяч лет после Адама! Что же теперь сказать об организме первых людей? Эти опыты показывают, что настоящее состояние не есть состояние естественное, и что оно, ниспадая постепенно, теперь слишком уже подчинилось влиянию стихий. Можно без преувеличения сказать, что бессмертие принадлежало телу первых человеков. Оно зависело от плодов древа жизни. И ныне травами прогоняется болезнь и отдаляется смерть, а тогда она могла быть отдалена и навсегда. Недавно врачи и химики искали универсального лекарства. Этим-то универсальным лекарством и было древо жизни.

Но если бы люди были бессмертны, что с ними было бы? Этот частный вопрос обращается в общий: что было бы с людьми, если бы Адам не согрешил? Явно, что все было бы иначе, чем теперь: с падением человека и силы природы пали, следовательно, теперь изменения в природе сообразуются с переменой в человеке. Но как именно было бы, если бы человек не пал, какое бы это было состояние, – мы не можем отвечать на это удовлетворительно. Знаем только, что это состояние было временное, и что оно должно было кончиться.

Обратимся ко второму вопросу: в каком отношении человек был в невинном состоянии к видимой природе? Он был поставлен владыкой ее. Владычество это состояло в обладании землей; но в таком ли, как ныне? Моисей этого не разъясняет. Итак, понятие о сем обладании составляется не прямо. Выводится оно, во-первых, из наречения имен животным, которое показывает, что человек был тогда в большей силе. Сколько теперь стоит трудов зоологам, и каким они опасностям подвергают жизнь свою, чтобы узнать царство животных! Значит, в падшем состоянии человек менее имеет силы над природой. Но так ли велика была сила первого человека, чтобы огонь не мог жечь его, вода топить, закон тяжести не мог на него действовать, ядовитая трава не могла ему вредить, как это утверждают теософы и мистики? Нет! Такое мнение не имеет основания. Впрочем, нужно представлять соединение первого человека с тварью более тесным соединением, нежели каково оно теперь; иначе нельзя объяснить падение твари происшедшим от падения человека. Остатки первобытного величия Адамова и теперь представляются в некоторых людях, например, в подвижниках, приводивших в покорность себе самых диких и свирепых зверей одним своим взглядом.

В раю были два дерева, одно древо жизни, а другое – древо познания добра и зла.

Древо жизни было древом здравия, врачевания. Моисей не говорит этого прямо, но можно это выводить из того, что Ангел был поставлен беречь древо, дабы Адам не вкусил плодов его и не жил. Значит, оно могло сообщить жизнь и – что весьма примечательно – даже грешникам, несмотря на то, что грехи причиняют болезни и смерть. Вероятно ли, что древо это имело такую силу? Имеем ли мы теперь что-либо подобное? Имеем, но с противной стороны: некоторые деревья одной тенью своей вдруг умерщвляют; таково же действие ядов и прочее. Но такой же силы целебной нет теперь в деревьях. Впрочем, если теперь есть деревья смертоносные, то тогда непременно должны были быть жизненосные. Замечательно, что душа человека подчинена была Богу и закону, а тело зависело от дерева. Натуральна ли такая зависимость? Явно, нет! Закон природы требует, чтобы низшие зависели от высших, чтобы человек хранил деревья, а не дерево его. Из этого видно, что тогдашнее, равно как и теперешнее, состояние человека было временно: Адам поставлен был в зависимость от дерева для испытания, а со временем этот порядок переменился бы. Другое древо познания добра и зла названо так по своему действию. У иудеев было мнение, а от них перешло и к христианам, что дерево это сообщало разум; но это несправедливо. Разве изъяснить эту мысль так, что плоды этого дерева сильно действовали на нервы, а отсюда и на ум, подобно тому, как и ныне некоторые вещества сильно разгорячают воображение, и человек от этого приходит в состояние восторга? Но дело в том, что ума при этом человек не получает. Есть ли у Моисея намек на разрушительную силу сего дерева? Ясного намека нет. Бог угрожает смертью после вкушения от древа; но откуда последует смерть, – Моисей об этом не говорит, и потому можно думать двояко: или от плодов дерева умрете, или Я вас накажу за непослушание. Но вероятнее первое, ибо производить смерть от Бога неприлично; а в древе такая убийственная сила возможна. Это подтверждают настоящие опыты. Но может представиться мысль: почему древо это не удалено? Отчасти оно нужно было, ибо вся натура состоит из противоположностей, и они необходимы, как в музыке необходимы противоположные тоны. Посему как в древе жизни доведена была до возможной степени совершенства сила добра, так в древе познания – сила зла. Притом это было совершенство только относительно к человеку, а не к целой натуре; да и по отношению к человеку оно была несовершенством временным.

Итак, у Моисея первобытное состояние человека представляется духовным младенчеством. Но есть основание представлять это состояние и отношение первого человека к видимой природе выше нынешнего. Натура не могла бы пасть вследствие человеческого падения, если бы отношение ее к человеку было такое же, как ныне, если бы она была так же разобщена с человеком. Надобно представлять, что человек не в поэтическом, а в историческом смысле обладал всем; ибо Бог Сам руководил его; низшие царства приводились под власть его, и стихии ему покорялись, хотя Моисей и не говорит ясно о таком тесном соединении человека с природой.

Что состояние первых людей у Моисея представляется состоянием детства, – это может показаться странным, если разуметь здесь совершенное детство. Но детство первых людей было духовное, во многих отношениях высшее нашего совершеннолетия. Умственная сторона их не была развита, но зато не была повреждена; они были в другом отношении к природе, чем мы, не подлежали влиянию стихий и были бессмертны. Ныне усилился естественный взгляд на первобытное состояние, по которому первых людей представляют только невинными, в других же отношениях совершенно такими, каковы мы теперь. Этот взгляд неверен. Опыты теперешние заставляют судить иначе. Подробное описание дикаря, о котором мы уже упоминали, сделанное его учителем, показывает, что человек может и теперь быть в другом отношении к природе. Тот дикарь, потому только, что до шестнадцати лет заключен был в темной комнате, получил такое устройство, что молния колола ему глаза, луна давила грудь и прочее, что все казалось ему одушевленным и живым (он разговаривал со столами и стульями), что он на все смотрел взглядом наивным. Между тем, он происходил от родителей таких же, как и все люди. Что же сказать о первом человеке? То, что он был совершенно в другом отношении к видимой природе, нежели теперь мы: целая земля была пространным его организмом. Что человек может приходить в теснейшее соединение с видимой природой, это видно в некоторых болезнях, например в лунатизме. Такое огромное тело мира, как луна, имеет какую-то тесную связь с одним известным человеком. Кроме того, есть периодические болезни, которые возобновляются в известное время года: без сомнения, это происходит от влияния планет и проясняет для разума возможность отношений человека к природе, совсем отличных от тех, каковы ныне.

Местопребывание первых людей Моисей описывает подробно. Две из рек райских, Тигр и Евфрат и теперь известны. Под Фисоном должно разуметь нынешний Араке, ибо он вытекает из одного кряжа гор – из того же, из которого вытекают Тигр и Евфрат, то есть из гор Армейских, и впадает в Каспийское море, которое называлось в древности Хвалынским; а страна прибрежная – Хевилою или Хвилою – именем очень сходным с названием страны Евилатской, в которой Моисей полагает сию реку. Под Геоном должно принимать реку Аму, которая у туземцев называется и теперь Хигон, а в древности именовалось Оксус и составляла границу древнего римского мира: впадает она в Аральское море. Таким образом, первые люди жили в Средней Азии. С географической точностью нельзя определить их местопребывания. Потоп не только истребил деревья, которые составляли существенную принадлежность рая, но даже изменил течение рек; и потому мы не можем найти четвертой райской реки, которая бы совершенно соответствовала описанной у Моисея: ныне существующий Хигон вытекает не оттуда, откуда вытекают первые три реки, а имеет течение совершенно противное. Догадка наша может показаться слишком смелой; но мы имеем геологические доказательства того, что изменения подобного рода очень возможны. Например, геологи нашли, что Каспийское море прежде соединено было с Черным и что южная часть между Черным и Каспийским морями была занята водою; но потом, когда вода прорезала Константинопольский пролив, которого прежде не было, осушившаяся возвышенность Кавказа разделила эти два моря, и значительная часть их обратилась в материковую землю. Посему весьма вероятно, что в Средней Азии первая возвышенность земли находилась там, где ныне горы Тибетские, которые выще американских гор, считающихся высочайшими в мире, – что, начиная с сей возвышенности, земля постепенно осушалась и населялась, – что первые люди явились на уступах сей возвышенности, на равнине Армейских гор, и что отсюда род человеческий скоро распространился налево – в Китай, на юг – в Индию и направо – в Сирию и Египет; ибо с глубокой древности страны эти населены, а прочие части света заняты людьми гораздо позже.

Еще можно спросить касательно первобытного состояния человека: один ли человек был сотворен или несколько? По Моисею один, только в двух видах, – Адам и Ева. Но новейшие физиологи, на основании некоторых наблюдений, разумеется поверхностных, утверждают, что было несколько Адамов: четыре, семь, девять и более. Основой этого положения их служит различный цвет лица разных народов; например, европейцы белы, африканцы черны, американцы цвета медяного. Но различие это можно объяснить и не принимая многих родоначальников. Это зависит, без сомнения, от различия климатов: жар Африки производит черных негров; влажно-жаркий климат Америки отпечатлевает медный цвет на лицах ее жителей, а умеренный климат Европы и большей части Азии оставляет белизну на лицах обитателей этих стран. Против сего возражают, что не одни лучи солнца производят такое различие в людях, ибо и самый цвет кожи у них также различен; притом утверждают, что негр везде будет черным, а европеец – белым. Например, на мысе Доброй Надежды есть целая колония европейцев, и они белы. Это правда, но и отсюда еще ничего не следует; ибо опыты эти еще непродолжительны. Если люди не изменяют своего цвета в течение ста или двухсот лет; то этим нельзя еще доказывать того, что они и никогда не переменят его. Таким образом, различие цвета в людях, изъяснимое влиянием климата, не может опровергать единства их происхождения. Еще говорят, что люди различаются устройством головы: профиль головы у монголов весьма отличен от профиля европейцев. Такое же различие видно и у прочих народов. Но поскольку это различие допускается физиологами даже между людьми одного, по их мнению, происхождения: то почему не допустить его и у всех народов, хотя все они происходят от одного корня? Итак, основания для предположения многих родоначальников – не прочны. С другой стороны, в единство происхождения всех людей заставляют нас верить следующие соображения: во-первых, одной четы весьма достаточно к распространению рода человеческого и населению земли; следовательно, Бог, не употребляющий излишних средств, ее только одну и сотворил; во-вторых, Моисеево сказание, следы коего видны во всех человеческих преданиях, есть история, и потому нет причины уклоняться от него; в-третьих, расселение людей в разные стороны и от одного человека весьма возможно; прежде сомневались относительно населения Америки; но теперь открыты и следы того, как люди туда переселялись; наконец, в-четвертых, душа, по своим способностям и законам, и тело, по своему составу, у всех людей сходны.

В чем состояло занятие первого человека? Состояние его было состоянием воспитания и испытания. Испытание состояло в том, чтобы не есть от древа познания добра и зла. Нужен ли был такой опыт? Не лучше ли было предоставить развиваться силам человеческим естественным образом? Адам мог согрешить и без того; он мог согрешить в мыслях, мог думать: «Зачем я не поставлен владыкой над целым миром? Зачем управляю только землей, а не имею права над солнцем? И прочее. Если же так, то почему Бог не ограничил испытания человека одним естественным законом, начертанным в его уме и воле, а предписал ему заповедь положительную? Вопрос этот стоит решения. С первого раза такое испытание посредством дерева кажется младенческой игрой; но приняв во внимание то, что это предписывается человеку довольно совершенному, и предписывается Самим Богом, нельзя не признать дела сего весьма важным. Нужен был сей внешний опыт для человека и нужен именно в таком виде. Это, во-первых, «потому, что положительный закон открывает человеку образ действования, основанный на безусловной покорности воли его воле Божией; а эта покорность облекает волю ограниченную силой воли неограниченной», то есть закон сей нужен был для того, дабы человек мог через него свидетельствовать Богу большую покорность. Если бы человек следовал только закону внутреннему, то он повиновался бы только своему уму, то есть самому себе; между тем как, повинуясь заповеди внешней, для коей он не находит никакого основания в своем уме, он повинуется одному Богу. Таким образом, этим открывался человеку случай принести жертву самоотвержения; и если бы он принес ее, то на всю вечность воля его подчинилась бы воле Божией, и таким образом, будучи сама ограничена, облеклась бы силой воли неограниченной. Коль скоро идеальное, говоря языком школьным, соединилось бы с реальным, то воля наша соделалась бы божественною и приводила бы в действие то, чего желал бы через нас Бог. И вообще, всегда самолюбие есть источник слабости, а самоотвержение – источник силы. Все примеры геройства, как в духовных, так и светских людях, оказываемы были в минуты самоотвержения, а не мелкого самолюбия. Во-вторых, «потому, что сей закон подвергает испытанию и приготовляет к возвышению и низшие силы человека». Если бы искушения внешнего не было, то испытывался бы только дух мыслями и желаниями; между тем как этим способом испытываются, и потому очищаются, и глаз, и обоняние, и все чувства. Наконец, в-третьих, «Бог провидел имеющее последовать искушение от диавола, и потому употребил такой предмет, в котором легко было устоять» (см. Записки на книгу Бытия, с. 67).

Каким образом происходят люди в частности? Откуда теперь души человеческие? Есть об этом три мнения: первое, что души сотворены прежде тела, или вместе с душою Адама, или еще прежде. Так думал не только Ориген, которому приписывается это мнение, но многие философы (Платон) и все теософы и мистики, вообще все те, которые первобытное состояние человека слишком возвышали, утверждая,что повествование Моисея есть рассказ или история не о первоначальном состоянии человека, а о вторичном уже, или третичном. Допускающие ту сторону сего мнения, что все души сотворены вместе с душою Адама, утверждают, что они находятся в некотором особенном месте, как бы в лоне душ. Местом сим одни назначали небо, другие воздух и так далее, – каждый по своему воображению. Другое мнение – то, что душа непосредственно производится, или же творится Богом тогда, когда она нужна; а нужда эта определяется готовностью тела, готовность же тела различно представляли: одни думали, что тело бывает готово к принятию души после нескольких месяцев (шести) от зачатия; другие назначали эту готовность при самом рождении. Это показывает, что физиологи не могут назначить момента такой готовности тела. Этого мнения держались многие отцы Церкви, Григорий Богослов, Василий Великий, Иероним, и вообще, кто не держался первого мнения, тот держался сего, ибо мнения эти представляются противоположными, хотя противоположности между ними нет; была бы противоположность, если бы одно мнение производило душу из одного мира, а другое – из другого, но они производят ее из одного. Третье мнение – что души получаются детьми от родителей, также как и тела. Сего мнения держались Тертуллиан, Августин и другие. Предсуществование душ (ргаеехistentia) осуждается всеми христианами, а творение (сгеаtianismus) и перехождение (traducianismus) принимаются безразлично. У язычников особенно уважалось первое мнение, было также в уважении и третье, а второе почти исключительно уважается христианами. Отчего такая разность в мнениях? Оттого, что самый предмет этот есть тайна, недоступная нашему разумению.

Какое, однако ж, из этих мнений лучше? Все они имеют свои выгоды и невыгоды, свои достоинства и недостатки. Обсудим каждое из них в частности.

1. Предсуществование душ противно первородному греху. Но можно предположить, что или все души пали вместе, то есть получили наклонность к злу, или что наклонность сию каждая душа получает от тела, по соединении с ним; и таким образом душа или приходит в тело уже испорченной, или от него портится. Возражают еще: если бы душа предсуществовала, то мы помнили бы что-нибудь из прежнего нашего состояния. Но опыты показывают, что мы совершенно можем забывать известные состояния, например состояния известных болезней и тому подобное; разве то только можно сказать на это, что нами забываются теперь, так сказать, только части известного состояния, а не целое состояние, каково состояние предсуществования. Впрочем, и против сего можно сказать, что нельзя еще утверждать потерю сознания подобных состояний. Душа, быть может, и сознает это состояние, но сознанием внутренним, не обнаруживающимся вовсе, и потому для нас незаметным. Защитники предсуществования говорят, что все теперь в душе есть припоминание, что мы, приобретая познания, не иное что делаем, как только оттираем затертое. Но все эти взгляды слишком зыбки. Мы не видим и не ощущаем необходимости предсуществования; так для чего ж принимать оное? Опыт ничего не говорит и даже не делает намека на это состояние; разум тоже ничего на это не представляет. Можно, конечно, кое-что придумать и в пользу этого мнения; но все это не будет иметь никакого решающего значения. Например, защитники сего мнения говорят, что душе, назначенной для вечности, прилично иметь начало древнее начала тела. Но если продолжить эту мысль, то выйдет, что душе прилично быть безначальной. Говорят еще, что, не предположив такого состояния, нельзя будет изъяснить настоящее наше состояние. Но это было бы так лишь тогда, когда не было бы состояния первобытного, из которого изъясняются все противоречия, все загадки настоящего состояния. В ослабление сего мнения можно сказать, наконец, и то, что происхождение его не философское. Оно явилось в Китае, Индии, Персии, и к философам уже зашло после. Эти превращения миров, эти древние космогонии, эти все нелепые видоизменения сего мнения не имеют, как и оно само, никаких философских опор.

2. Против второго мнения говорят, что нет нужды предполагать новое творение. Бог вновь ничего не творит: это, говорят, аксиома. Но аксиома эта неверна; она составлена бедными школярами, которые столько возмечтали о себе, что вздумали положить предел всемогуществу Божию. Усилил ее сперва Лейбниц, а потом Вольф. Это – следствие ограниченного взгляда на Бога и мир, в существе коего лежит мысль безбожная. Возражения против сего мнения могут быть, но они мелки и школьны, а потому отцы Церкви почти все приходили к сей мысли, то есть к мысли о новом творении душ. Впрочем, и это мнение имеет свои невыгоды. Против него, как и против первого мнения, говорят: как души творятся невинными, и между тем участвуют в повреждении человека? Участвуют, можно отвечать, через тело; но опять противно правосудию Божию вводить душу невинную в тело виновное. Отцы Церкви и те, которые держатся этого мнения, видят такую его невыгоду, но различно устраняют ее. Говорят, во-первых, что души входят в расстроенное тело и сами расстраиваются, а это будто не противно правосудию Божию. Кроме того, Бог знает (утверждают защитники), что души эти не лучше души Адамовой, избранной, можно сказать, Им самим из всех душ человеческих, и предвидит, что и они также непременно падут; потому и не ставит их в состояние испытания, а прямо ставит в то состояние, в которое бы они перешли, не выдержав испытания. Так устраняются невыгоды сего мнения, и потому оно принимается многими.

3. Третье мнение также имеет выгоды и невыгоды. Оно допускает, что духовное существо происходит от родителей, – что душа исходит из той же материи, из которой и тело. Здесь, кажется, страждет духовность души, – вот первая невыгода. Вторая невыгода: такой образ происхождения душ противен образу происхождения души первого человека: там душа произошла от Бога. Если же душа должна происходить не от Бога, то приличнее, по-видимому, происходить ей от чего-либо равного ей, а не от низшего себя, какова материя. Но невыгоды эти только видимые, а не существенные. Ибо страждет ли при этом, если судить строго, духовность души? Опасение этого происходит от той противоположности, которую представляет опыт, и резко выставляют в своих умозрениях философы, -между вещественным и духовным, между телом и душою. Но так ли в самом деле велика эта противоположность? Совсем нет! Правда, опыт представляет эту противоположность, но представляет и противное ей – теснейшее сродство духа с телом. Из него мы знаем, как душа и тело друг другу пособляют, друг в друге принимают участие, друг с другом продолжают свое развитие. Не только в человеке, но и в целой природе вещественное тесно соединено с духовным. В природе есть дух нетленный, – говорит Премудрый, – который держит все. С другой стороны, что будет дух, если представлять его совершенно противоположным материи? Он будет чем-то пустым, ничтожной мыслью, Лейбницевою монадою, которая то дремлет, то просыпается, словом, – не будет иметь ничего определенного. В подтверждение сродства духа с веществом опыт показывает разительное сходство или аналогию сил того и другого: так, в душе есть своего рода тяжесть – ее упорство; есть свет и теплота – ее мысли, разгорячающие человека; словом, – все есть то, что видим в материи, только в лучшей и высшей степени. Из сего следует, что видимая только противоположность их велика, а внутренней существенной противоположности между ними нет. Только явления материи изменяются и разрешаются, а силы ее бессмертны, и, может быть, бессмертнее нас. Оттого-то душа, находясь в высшем состоянии, все видит живым, одушевленным (это видно из примера указанного нами дикаря); оттого-то «Бог несть Бог мертвых, но живых» (Мк. 12:27): в очах Его, если можно так выразиться, все живо, одушевлено. Предположение о материальном происхождении душ выгодно и для философии и для христианской религии. Для философии: на нем может утвердиться мысль об общем начале людей, и посредством его устраняется много нелепостей, соединенных с первыми предположениями. Для христианской религии: из него легко изъясняется всеобщее повреждение, переход его на душу и тело, единство корня от Адама, и им совершенно спасается честь верховного Существа. Что касается того, что этот образ происхождения душ несходен с образом происхождения души первого человека, то и нет необходимости требовать такого образа происхождения для всех душ; в первом человеке происходил весь род человеческий; а теперь происходят отдельные виды его поодиночке; там было все чудесно, а здесь все может быть естественно.

Касается ли сего Священное Писание? Есть ли в нем хоть намеки на такое происхождение душ? Есть. Моисей о рождении Адамом Сифа говорит так (Быт. 5:3): «и роди сына по виду своему и по образу своему». Значит, Сиф произошел от Адама и по телу и по душе, – в противном случае Моисей так не выразился бы. Еще: «сотворил же есть от единыя крове весь язык человечь» (Деян. 17:26): священный писатель не мог бы так выразиться, если бы души человеческие не происходили от одного начала. Кратко: все священные писатели держатся той мысли, что дети по всем отношениям происходят от родителей, и что младенцы выходят из утробы матерней с полученной в ней душой. В подтверждение этого мнения можно сослаться еще на сходство детей с родителями в совершенствах и недостатках, простирающееся иногда слишком далеко. Здесь-то основа и побуждение для родителей совершать то высокое дело, для которого они призваны, в чистоте побуждений и страхе Божием. История представляет много примеров, что мысли родителей, их желания и взгляды на вещи имеют большое влияние на зачатие младенца. И видя это, нельзя не удивляться, как много человек в этом случае подчинен обстоятельствам! Итак, мнение о перехождении душ от родителей к детям как будто вероятнее двух других мнений. Оно требует дальнейшего изъяснения и подробнейшего раскрытия в частностях, но это дело уже философов и физиологов.

Первобытное состояние людей потеряно, и теперь все находятся в состоянии греха или падения. Каким образом кончилось счастливое состояние людей и как наступило несчастное, это подробно описано у Моисея в третьей главе Бытия. Против сего описания говорят то же, что и против первого, также признают его за аллегорию; но по тем же причинам должно почитать и его подлинной историей. Нам странным кажется, что змий представляется хитрым. Но на востоке, где змей много, хитрость их очень видна; отсюда-то и произошла пословица: змей хитрец; «будьте мудры как змии» (Мф. 10:16), – говорит Спаситель. Хитрость змия видна в том, что он бережет голову, когда видит опасность, а также – в удавлении им животных, на которых он бросается и давит. Он еще более был хитер в первобытном состоянии, ибо теперь он много потерял, как и мы сами.

Примечание 1. Человек неиспорченный мог представлять всю натуру одушевленной и говорящей. Первый человек слышал пение птиц, которое имеет сходство с разговором: достоинство разговора состоит в мыслях, достоинство пения – в приятности. Нам кажется странным, как змий мог говорить, и потому, что у нас змеи слишком мелки; но на востоке они большие и потому голос их может быть довольно звонкий.

Примечание 2. Автор Записок на книгу Бытия говорит, что Ева  прибавила от себя: «ниже прикоснетеся ему» (Быт. 3:3). Но лучше допустить, что так заповедал Сам Бог и что Моисей изложил прежде заповедь Божию кратко, неполно. Ибо весьма вероятно, что древо это было само по себе вредоносно. От него-то и произошла смерть, которую неприлично производить от Бога.

Примечание 3. Изъяснение падения человека, находящееся в Записках на книгу Бытия, должно принимать с большими ограничениями; ибо оно сделано применительно к настоящим понятиям людей, и не сообразно с понятием Адама и Евы, которые не все могли так представлять, как мы теперь представляем. Духовный смысл «семени жены» и тому подобное, без сомнения, им не был хорошо известен: они смотрели на все это просто, без дальнейших выводов и соображений.

Что говорит Церковь о падении? Обращала ли она внимание на происхождение зла? Обращала при случае и по временам. Но учения ее о сем предмете кратко, потому что она более занималась спорными предметами, а это – предмет не такой. Правда, и он сделался спорным на Западе в V веке, по случаю ереси Пелагия, отвергавшего первородный грех; кроме того, еще в первые века гностики касались сего предмета, хотя мало. Они почти не обратили на себя внимания Церкви, а Пелагий заставил ее изложить свое учение об этом предмете. Впрочем, и в сем случае она не обратила полного внимания на этот предмет. Таким образом, он не подпал суду соборов вселенских, а занимались им только частные соборы Римской и отчасти Карфагенской Церкви. Потому-то и в символах учения о первородном грехе вовсе нет, хотя, впрочем не прямо, можно выводить это учение из того, что говорится в них о пришествии Иисуса Христа на землю, ибо для чего бы Он приходил, если бы не было нужды, – не было греха? Итак, учения о падении человека не должно искать ни в символах, ни в определениях Вселенских Соборов: оно находится частью в церковно-богослужебных книгах, частью в писаниях отцов Церкви. В церковных книгах учение о падении есть в службе на сыропустную неделю; но здесь черты сего учения представлены исторически и притом весьма кратко. Есть также учение о сем в двадцать третьем вопросе Катехизиса Петра Могилы, но так же кратко и без новых придатков. Оно замечательно только тем, что взгляд на первого человека здесь гораздо умереннее и правильнее, нежели у протестантов XVII века. Замечательно, что некоторые отцы и учители Церкви давали аллегорическое значение библейскому повествованию о падении: таковы например Климент Александрийский, Ориген, Григорий Нисский и другие. К сему приведены они были невозможностью, или, скажем историческую правду, неумением найти в буквальном смысле истинное достоинство; например Григорий не мог понять, какое это было древо... Но большей частью причиной сего был дух мистицизма, господствовавший в Александрийской школе. Впрочем, и у этих отцов нет ничего нового, что могло бы служить дополнением к рассказам Моисея. Аллегории их могут быть приняты и нами: они касаются только другого падения, внутреннего, которое происходило в душе первых людей через вкушение от другого древа познания, – от худых мыслей. Таким образом, и сей источник писания отцов в настоящем случае скуден.

Обратимся к другим источникам. Не говорит ли чего-либо о сем общий смысл рода человеческого? И что можно сказать об этом по началам ума? В роде человеческом есть много преданий об этом предмете, то есть о начале человека и зла. В этих преданиях есть и сходство весьма замечательное и несходство, также стоящее внимания. Сходство это, во-первых, в мыслях, и во-вторых в выражениях.

1) Сходство, в мыслях. Все предания представляют: а) что люди произошли во времени, – что род человеческий начался. Это уже опровергает новейших физиологов и философов, мечтающих о вечном происхождении людей, вместе с миром; б) что произошли они от Бога; некоторые, правда, производят людей от животных какого-то особенного рода (персы), но все же и здесь они допускают участие Божества; в) что их было двое – муж и жена; некоторые даже допускают, что сначала произошел один человек в двойственном виде, – в виде женомужа, из которого потом произошли два отдельные вида, муж и жена; г) что жена произошла после мужа; наши северные предания производят ее даже из ребра; д) что первые люди жили в саду; некоторые полагают, что они жили в Средней Азии, что обращались с Самим Богом и что не стыдились наготы своей, не нося одежды; е) все предания говорят о древах, о источниках, желании мудрости, ядении плодов, приставлении Херувима. Вот сходство в мыслях!

2) Сходство в выражениях: а) название мужа и жены, «иш» и «иша», у многих восточных народов есть почти то же – «меши и меша»; Адам и Ева еще чаще встречаются в народных преданиях; б) название страны у многих сходно, например персы полагают ее близ Ирана, на долине между Араксом и Каспийским морем; долина эта, одна из прекрасных, на древнем персидском языке называется Едем. Вот сходство в выражениях!

В чем несходство? Во-первых, в противоположностях или противоречии. Три черты сего несходства: 1) предание о многих родоначальниках. Некоторые американцы признают их шесть (мексиканцы, перуанцы, бразильцы). Но надобно предположить, и по исторической критике будет весьма верно, что разность эта произошла от смешения лиц и имен. Такие смешения действительно были; например Девкалионами называются у греков несколько лиц; также есть два Прометея. У африканцев и негров три родоначальника; но, вероятно, они начинают свои предания со времен Ноя, или и от Адама, но сынов его ставят наряду с ним, ибо в баснословных именах Озириса, Изиды и Тифона видны три сына Адама: Сиф, Авель и Каин. Впрочем, как бы то ни было, разность эта незначительна. 2) Несходное предание о состоянии первого человека. Египтяне признают состояние первых людей диким и бедственным. Это похоже на то, что говорят теперь последователи вольнодумного Руссо. Но это противоречие уничтожается его неопределенностью: неизвестно, какое состояние человека египтяне представляют диким – состояние до падения или по падении. Если последнее, то их мнение не несправедливо: ибо скоро потомков Каина мы видим в бедственном состоянии, грубыми и почти дикими. 3) Северные исландские предания Эдды признают смерть произвольной, а не следствием греха. В них говорится, что первые люди сошли с земли в недра ее по собственному желанию, дабы дать место размножившимся потомкам. Мысль эта произошла от соображения, как бы люди жили, если бы не пали. Удивительно, что она зашла на север, где силы ума развиваются гораздо медленнее. Вот несходство, состоящее в противоречии сказанию Моисея!

Во-вторых, есть еще несходство, отличающееся или неполнотой, или излишеством, то есть существуют предания, в которых или недостает некоторых черт сравнительно с повествованием Моисея, или есть некоторые черты лишние, дополняющие это повествование: а) у Моисея противником змия представляется просто семя жены, или потомство (правда, у некоторых, например у наших толковников, семя это возвышается); а у индийцев, в их храмах, на одной картине представляется Кришну (воплощенное второе лицо – Вишну) убивающим змия, под которым они разумеют диавола; а на другой – изображен змий обвивающимся вокруг Кришну и жалящим его в пяту. Из этого уже можно заключить, что первые люди и их потомки под противником змия разумели семя святое, Христа Искупителя. Подобное находится и у северных народов: у них первородный вождь разбивает голову змия; но змий успевает излить на него свой яд, вследствие чего ему нужно умереть. Эта черта очень важная, дополняющая рассказ Моисея. Почему Моисей не сказал, что под змием должно разуметь злого духа? Без сомнения, он знал, что в змие действовал злой дух: ибо на востоке эта мысль была общая и весьма древняя; но излагая историю падения, Моисей должен был соображаться с потребностями своего народа, для которого сказание о злом духе могло бы легко давать повод к суеверию и соблазну. Для потомков также не считал он нужным этого. Они – мог он думать себе – узнают и сами, как это случилось; и Новый Завет действительно открыл все это очень ясно, б) У Моисея представляется падение мгновенным: жена, по сказанию его, послушалась змия, посмотрела и согрешила, то есть вкусила от плода. Но отцы Церкви заметили, что первые люди прежде сделались нечистыми в мыслях. Это пояснено у персов. У них два женомужа. Первый женомуж происходит от какого-то особенного животного; он потом умирает, из трупа его вырастает дерево, от которого происходит десять пар людей: девять истребляется, одна остается. Эта оставшаяся чета сначала живет хорошо, думает о Боге, как о Владыке всего. Но вскоре Ариман переменяет ее мысли; она начинает думать, что земля, солнце и все прочее есть дело Аримана, а не Бога: вот падение мысленное, внутреннее, которое не замедлило обнаружиться и во вне: эта чета пошла на охоту и напилась какого-то весьма сладкого, но убийственного соку, от которого и умерла. Сколь ни уродливо такое предание, но оно представляет ту черту, что прежде мысль, душа, а потом тело потеряло невинность. в) Некоторые представляют двух Адамов, одного слишком высокого, а другого слишком низкого. Так, у греков два Прометея, или один, но в двух весьма часто различных состояниях. Первый был на небе и обладал природой, но за страсть к Минерве низвержен на землю. Здесь, на земле стал он другим Прометеем, но и здесь согрешил тем, что принес с неба огонь, который должен был гореть только пред престолом Юпитера. Подобная двойственность есть и у персов: их Краймон сперва умирает, а потом рождается другой. Отчего такая двойственность? Нет ли и здесь черты исторической? Есть; это именно понятие о первобытном состоянии, и притом преувеличенное, по которому не могли совместить в одном человеке двух, столь противоположных состояний, – доброго и худого. Даже и то, что персы представляют первого человека, происшедшим из животного, имеет значение историческое, если допустить, что человек по телу есть как бы извлечение из всего царства животных; а допустить это заставляет тесное отношение его к видимой природе в состоянии невинности, г) Почему змий обольщал людей? Положим, что какой-нибудь африканец, не имеющий никакого понятия о Библии, начал читать ее: что скажет он, когда увидит, что змий искушает людей? Он спросит: зачем это, что расположило змия коварствовать против человека? Ответа на сей вопрос нет ни у Моисея, ни у отцов Церкви; но в некоторых преданиях есть такой ответ, и притом очень замечательный. Говорят, будто первые люди имели способность юнеть: их тело состаревалось, а от вкушения плодов древа жизни юнело. Змий не имел этой способности, и потому постарался обольстить человека, дабы получить ее себе, – и он действительно получил ее: он ежегодно сбрасывает кожу прежнюю и получает другую. Но в этом змие действовал злой дух, что же его побудило к сему? Одна ли зависть? Этого мало. Без сомнения, он имел в виду уязвить Бога посредством человека, но главное побуждение здесь было то же, какое обыкновенно бывает у злых людей, то есть интерес, собственная выгода. Какая именно? Та, чтобы стать в том средоточии, какое занимал человек, и там наслаждаться чувственным, какое только возможно для духа, удовольствием. Это видно из истории бесноватых, д) Есть примечательная черта в религии ламайской, которая распространилась в Индии, Китае, у монголов и даже подле берегов Каспийского моря, и которая имеет характер метафизический: это учение о том, что солнца, луны и звезд до падения человека не было, и что первые люди были светящимися. Если дать волю воображению и взять в пособие некоторые изречения Библии, то светом этих людей можно осветить всю вселенную. По Апокалипсису, будущая земля будет без света солнечного; на этом основании можно допустить, что и первая земля была также без солнца. Откуда же свет, если не было солнца? Прежде недоумевали об этом, но теперь рассеялось это недоумение: земля могла быть тем, чем теперь солнце: в таком случае свет посторонний был ей не нужен и – мнение ламайское будет справедливо; даже будет верна и та мысль ламайцев, что люди сначала после своего падения жили во тьме, и что потом Бог дал им светила. Но может ли это терпеть рассказ Моисея, который говорит о светилах прежде сотворения человека? Принимающие такое предание (а принимают его все феософы) могут сказать, что Бог действительно создал светила прежде человека, но создал их на будущее время, предвидя, что человек падет и будет иметь нужду в постороннем свете. Основа сего предания, не составляющего верной исторической черты, есть преувеличенное представление чистоты первых людей. Впрочем, основываясь на Новом Завете, производящем суету, которой повинулась тварь, непосредственно от человека, надобно допустить нечто подобное, – надобно допустить, что в человеке было средоточие всех сил природы, и что в нем же сосредоточена была и сила света, е) Еще прибавляют индийцы и раввины, что Адам имел две жены. Это, вероятно, уродливое предание о каком-либо патриархе, принятом за Адама. Трудно найти в этом рассказе что-либо историческое, тем более, что он странен у индийцев, по мнению которых одна жена соблазнила другую; но еще страннее у раввинов, которые полагают, что от одной жены родились люди, а от другой – злые духи, ж) Гораздо вернее предание индийцев о том, что Адам от первого своего жилища удалился на остров Цейлон и там умер, отчего и находящаяся там гора называется Адамовою. Это предание можно принять за черту историческую, ибо можно допустить, что Адам, живя девятьсот лет, переходил с места на место и удалился от рая. Он видел приставленного ко входу рая Херувима: чувство приличия и, так сказать, вежливости должно было заставить его удалиться, дабы не причинять сему стражу излишних беспокойств. К этому должно было привести его и желание успокоить себя некоторым забвением потери; к тому же побуждало его желание обозреть землю и рассеявшееся потомство, а также житейские потребности. Итак, Адам должен был путешествовать. Куда же лучше всего было ему направить свое путешествие, как не в Индию, где и земля лучше и стихии благоприятнее?

Вот все предания о первом человеке, – вот их сходство и несходство! Некоторые из них противоречат сказанию Моисея; но эти противоречия легко объясняются; некоторые обширнее сказания Моисеева и служат ему дополнением. Главная выгода от них та, что из них узнаем, что искусителем был дух злобы, и вместе уверяемся в действительности повествования Моисеева.

Почему Моисей не так обширен в своем рассказе, как предания? Потому, как мы уже видели, что того требовала практическая цель его народа, который еще не время было знакомить с миром духовным, так же как и с бессмертием души. Следовательно, краткость истории Моисеевой есть намеренная; и если бы Моисей хотел сделать свой рассказ полнее, то это ему не стоило бы никаких трудов. Ибо ему, без сомнения, были известны те предания, которые в то время бродили по всему востоку.

Каким образом из этих преданий уверяемся в действительности Моисеева повествования? Во-первых, общим их сходством с Моисеевым повествованием в описании местопребывания первых людей; эта черта есть во всех преданиях, следовательно, она не вымышлена Моисеем. Если же одна черта здесь историческая, то должно принять и все за историю – это закон исторической критики. Во-вторых, их глубокой древностью и всеобщностью. Если бы эти предания были вымышлены, то судя по их тону, особенно по тому, как они передаются у Моисея, должно бы отнести их ко временам позднейшим; но, явившись позже, они потеряли бы свою всеобщность. Итак, предания эти истинны; следовательно, история Моисея, содержащая в себе то же, что заключается в преданиях, истинна.

Подведем теперь откровенное учение о происхождении человека и зла под взгляд разума.

а) По учению христианской религии люди произошли от Бога с достаточными совершенствами. Благоприятствует ли это разуму? Ничего и не может быть для него благоприятнее. Он видит, что человек сам собою произойти не может, что из стихий, или от какого-нибудь из низших существ ему произойти также несвойственно; следовательно свойственнее всего произойти ему от Существа высочайшего, от Бога. Что человек сотворен с достаточными, но еще не развитыми совершенствами, -думать так тоже весьма сродно разуму, потому что существу свободно деятельному весьма свойственно самому развиваться и усовершаться.

б) Далее, Откровение учит, что человек пал, что источник зла – в человеке, и что Бог невиновен в этом. Что на это скажет разум? Ему иначе и нельзя судить об этом. Переносить источник зла в мир высший – это ужасно! Искать какого-то вечного злого начала – это нелепо! Полагать начало зла в самом человеке, в его свободе – это всего приличнее!

в) Правда, некоторые стороны христианского учения о первом человеке кажутся удивительными, и эта удивительность служит источником возражений против этого учения. Как, например, тело могло быть бессмертным? Это приводит ум в удивление. Но эта сторона представляется в Священном Писании с ограничением: бессмертие тела возможно было при условии вкушения от древа жизни. Если бы даже оно не было ограничено, то и тогда нельзя было бы еще сомневаться в нем, ибо от нынешнего тела нельзя еще заключать к телу невинному. Притом, сомнения насчет этого утверждаются на том положении, что все сложное из стихий должно разрушиться. Но организм мира так же, только в большем еще размере, сложен из стихий, однако и несмотря на это он не разрушается и никогда, как утверждают сии вольнодумцы, не разрушится. Следовательно, возможно не разрушаться и нашему телу, которое имеет тот же организм, только в меньшем виде. Скажут: организм мира крепче; но откуда мы это знаем? Итак, единственное основание сомнения насчет бессмертия тела зыбко и неверно; следовательно, и самое сомнение неуместно.

г) Еще служит предметом пререкания здесь для некоторых то особенное отношение первых людей к Богу и тварям, о котором учит христианская религия. Но эта особенность бросается нам в глаза и, так сказать, колет их тогда, когда взор наш останавливается на нынешнем состоянии человека. Судя же по первобытному состоянию человека, нельзя не допустить, что человек действительно был в теснейшем отношении с Богом и природой, что Бог и Ангелы являлись ему и непосредственно руководили его. Итак, учение это совершенно благоприятствует уму; оно только и может успокоить его. Философы, не зная или не принимая этого учения, весьма бедно решали вопрос о происхождении зла, или останавливались на нем, как на неразрешимом.

Обратимся к практической стороне этого учения. Нужно ли его излагать народу? Нужно. Жизнь наша большей частью наполнена бедствиями, и самые счастливцы не без скорбей. Развязка всего этого, ответ на то, отчего мы страждем и за что, – здесь, в учении о первобытном состоянии человека. С другой стороны, в людях насчет сего состояния могут рождаться мысли оскорбительные для Бога, могут спрашивать: не Он ли виновен в том, что мы несчастны, что мы пали? Есть также в народе неправильные понятия о грехе Адама; говорят: он согрешил, а мы правые наказываемся за него и тому подобное. Все это нужно объяснять, и потому нужно полагать на церковной кафедре учение о первобытном состоянии человека.

Знаком ли народ с этим учением? Вообще есть в нем понятия об этом, но не в надлежащей полноте и ясности, отрывочные, привязанные к букве, а не к духу письмени. Были ли у нас проповеднические опыты в этом роде? Были, но их весьма мало. Такого рода Записки на Книгу Бытия; также некоторые беседы преосвященного Михаила. Когда наиприличнее рассуждать об этом? Во время четыредесятницы, которая начинается воспоминанием падения, и в которую читаются паремии из Книги Бытия, из них весьма хорошо избирать тексты для проповедей об этом. Но, к сожалению, у нас так не делается... Пособием для таких проповедей могут служить толкования святого Златоуста и Записки на Книгу Бытия. Как излагать учение это для народа? Кратко и больше с нравственной стороны; могут быть здесь и взгляды мистические, каких много в Записках преосвященного Филарета. На какие точки преимущественно обращать внимание? На следующие: нужно знать, что человек был хорош; что он сделался худым, и сам виною сего; что он пал, и притом не от простого вкушения плодов, а от греха; что сперва погрешил он мыслию. Нужно искоренять ту мысль что мы невинны, а Адам виновен; надобно утверждать ту мысль, что вред, причиненный нам падением Адама, устранен Иисусом Христом, и что потому мы сами теперь бываем виною нашей погибели, сами падаем.

Обратимся к другому вопросу: падение первых людей какие имело следствия для всего рода человеческого? По учению Священного Писания весь род человеческий испытывает пагубные следствия этого падения; сложность всех этих следствий известна у нас под именем первородного или прирожденного греха (рессаtum originale vel innatum). Откуда такое название, и хорошо ли оно? У апостола Павла читаем: «единем человеком грех в мир вниде и грехом смерть, и тако смерть во вся человеки вниде» (Рим. 5:12). Но здесь под грехом разумеется не вся сложность пагубных следствий падения, а только часть их – несчастный обычай грешить, навык преступать волю Божию. В этом смысле и на том же основании Тертуллиан, а потом Августин эту порчу назвали грехом (рессаtum), и это название подало повод к сомнениям и спорам, потому что оно не выражает дела. Под грехом мы обыкновенно разумеем действие свободы; а действия, не зависящие от нашей свободы, не есть грех. Поэтому вольнодумцы утверждали, что учители Церкви навязали нам первородный грех, в котором мы сами не виновны. И действительно, грех Адамов, как свободное действие его воли, не мог перейти, к нам; но к нам могли перейти и действительно перешли, пагубные следствия этого греха, как учит само слово Божие. Следовательно, вместо названия грех, лучше называть это прирожденной порчей, или падшим состоянием, или продолжающимся отпадением человека от Бога: этими названиями гораздо лучше выразится существо дела, при них не будет места и недоумениям и спорам. Священное Писание нигде не говорит о сем состоянии вообще, а указывает во многих местах только на его частности. Например, называя это «законом греховным» (Рим. 7:23), оно указывает только на наклонность грешить, а не на всю сложность зол; называя ветхим человеком, оно разумеет внутреннюю порчу человеческого существа, но не указывает на порчу физическую, на смерть и прочее. Мы будем называть это – наследственной порчей.

Есть ли эта наследственная порча в роде человеческом? Утверждает ли Священное Писание существование ее? Решительно утверждает. Рассмотрим порознь указания его на это. Самое важное место в этом отношении следующее: «рожденное от плоти плоть есть» (Ин. 3:6). Какая мысль этого изречения? Поскольку учение об этом предмете хорошо разобрано Церковью, то обратимся опять к ней.

Церковь учит, что грех Адама переходит к потомкам путем рождения; что он изглаждается только благодатью; что кто не крещен, тот остается с первородным грехом; что вследствие первого греха получена наклонность к злу в уме и воле людей; что все люди подвержены греху и наказанию, но при всем том есть также в людях наклонность к добру; и образ Божий хотя потерян в нас, но не совсем. От сего учения Церкви систематики наши отступали много и часто. Например, преосвященный Ириней Фальковский в своем Богословии говорит, что человек вследствие греха потерял всю свободу по отношению к вещам духовным и что он свободен только в отношении к делам гражданским, – к действиям наружным: liberum arbitriym, так рассуждает он, ad spirituale penitus amissum, etiamsi ad civile datur. Отчего такая разность учения богословов с учением Церкви? Она произошла от влияния протестантства. Церковь Восточная всегда утверждала, что повреждение есть в потомках Адама, что оно распространяется путем рождения, что человек поэтому лишается Божия благоволения; но мысли о том, что он совершенно потерял свободу вследствие падения, она никогда не приняла. Сходно с этим учили и на Западе до времен Пелагия; с этого же времени явилось направление, известное под именем августинизма. Августин, опровергая Пелагия, отрицавшего наследственную порчу, вдался в другую крайность, – стал учить, что человек вследствие падения все потерял и сделался совершенно злым во всех отношениях. Но Церковь отвергла такое его учение, и Запад снова обратился к взгляду умеренному, господствовавшему в Церкви Восточной, который и дожил до времени реформации. Протестанты воскресили преувеличенный взгляд Августина, дабы стать против Западной и Восточной Церкви: для этого он был весьма благоприятен. Западная Церковь, утверждая, что в человеке и в состоянии его падения есть остаток произвола, находила в этом основание к добрым делам, и затем – к индульгенциям и к так называемой сокровищнице сверхдолжных дел (operum superrogatoriorum). Чтобы подорвать все это, протестантам нужно было только уничтожить остатки произвола в человеке, – воскресить старое учение Августина; тогда все дела благочестия: покаяние, строение храмов, призывание святых и прочие – сами собой падут. Протестанты и приняли такой взгляд; но вскоре после Лютера и Меланхтона некто Флак еще далее простер его, так что все существо человека обратил в грех: «Весь человек, – говорил он, – и во всех отношениях есть грех». Это не понравилось и самим протестантам, как видно из Formula concordiae cum catholicis. Что сказать об этой разности? Она имеет весьма важное значение: от того или другого взгляда на первородный грех зависит все учение нравственное. Какие же главные пункты церковного учения об этом? 1) Есть грех первородный, или наследственная духовно-физическая порча; 2) она переходит на весь род человеческий; 3) переходит путем рождения; 4) никто сам не может от нее избавиться; 5) хотя свобода наша много терпит от нее, однако ж она не совсем уничтожена: есть в человеке способность обращаться к добру и делаться чадом Божиим. Вот все главные пункты церковного учения о первородном грехе.

Обратимся теперь к Священному Писанию. Учит ли оно о всем этом? Учит ясно и многократно. Есть места в нем, говорящие о всеобщем повреждении людей, не от свободы, но от прирожденной порчи. Так, Иисус Христос в беседе с Никодимом говорит: «рожденное от плоти плоть есть» (Ин. 3:6). Что это значит? Без сомнения, Никодим пришел к Иисусу полюбопытствовать; узнав, что он Мессия и Царь, он пришел узнать, под каким условием можно войти в Его Царство. Это занимало тогда всех иудеев, и ответ у них в этом случае был уже готов: первым условием к сему они признавали плотское рождение от Авраама. Никодим, по всей вероятности, высказал мысли подобного рода, и Иисус Христос отвечал ему, что все это ничего не значит, что для этого нужно другое условие – надобно родиться свыше, ибо отцы рождают детей неспособных быть в сем Царстве, быть чадами Божиими, рождают, следовательно, детей худых. Таким образом, мысль Иисуса Христа в этом месте та, что человек сам по себе худ, и что его может исправить только Бог Своими особыми средствами. Апостол Павел, рассуждая о язычниках, говорит: «бехом естеством чада гнева» (Еф. 2:3). Это естеством показывает, что нравственное повреждение прирождено, а не случайно, что оно не есть злоупотребление свободы, а самое злоупотребление свободы есть уже его следствие. Таким образом первый пункт церковного учения согласен с учением Писания. Второй пункт – распространение порчи через естественное рождение утверждается тем же местом Писания: «рожденное от плоти…» и словами апостола Павла: «бехом…» то есть «бехом» через рождение. Третий пункт, что никем, кроме Бога, это зло не может быть исправлено, подтверждается вообще всем учением о воплощении, ибо для чего бы воплощаться Сыну Божию, если бы в том не было нужды? Кроме того, на это есть много ясных мест в Посланиях к Римлянам (в первой главе), к Ефесеям, к Евреям и в других. Четвертый пункт, что это прирожденное зло делает нас предметом гнева Божия, утверждается на том, что благодать дается на основании заслуг Христовых и прямо говорится:«несть бо иного имене под небесем, данного в человецех, о немже подобает спастися нам», кроме имени Иисуса Христа (Деян. 4:12). Пятый пункт, что в нас есть остаток свободы, виден из того, что апостолы внушают людям и требуют, чтобы они бодрствовали, подвизались, усовершались. Если бы человек был совершенно мертв, не имел нимало произвола, то следовало бы ничего не требовать от нас. Итак, сравнивая учение церковное с библейским, видим, что оно совершенно согласно с ним.

Посмотрим, в частности, от чего происходят разногласия с этим учением Церкви и Писания у наших богословов? На каких основаниях они утверждают свое мнение о совершенной потере свободы в человеке после падения? Преосвященный Ириней в своем Богословии исчисляет места Писания, которые, по-видимому, говорят в его пользу, то есть на которых, кажется, можно утвердить то мнение, что в падшем человеке нет ни малейшего произвола по отношению к действиям духовным. Места эти следующие:

а) Еф. 5:8. – «бесте иногда тма, ныне же свет о Господе». Следует ли отсюда, что человек естественный не имеет свободы? Может следовать и нет. Если под тьмою разуметь здесь совершенную тьму рассудка, то свободы, очевидно, нет. Но апостол не такую тьму здесь разумеет. Совершенная тьма рассудка, уничтожающая свободу, состоит в неведении Бога, закона и цели своего существования. Но тот же апостол в других местах (Рим. 1) приписывает язычникам знание и Бога и закона и своего назначения; следовательно, не приписывает им совершенной тьмы, а потому и свободы не уничтожает.

б) 2Кор. 3:5. – «Не яко доволни есмы от себе помыслити что, яко от себе, но довольство наше от Бога». Из контекста видно, что здесь апостол Павел смотрит на себя в известном отношении, то есть в отношении к служению своему. Но это отношение апостола совсем не идет к прочим людям, а потому и самое изречение его не относится к ним. Правда, он говорит мы; но это потому, что апостолы часто любили так выражаться о себе. Но положим, что апостол разумеет здесь всех людей, – и тогда не выйдет то заключение, какое выводят отсюда наши систематики. «Мы не имеем способности помыслить, что от себя, как от себя»: что это значит? То, что мы не можем действовать сами по себе, самостоятельно; но отнюдь не то, чтобы не были в состоянии желать добра, не имели произвола к добру.

в) 1Кор. 2:14. – «Душевен же человек не приемлет, яже Духа Божия, юродство бо ему есть». Апостол говорит прежде, что Бог пытался, так сказать, исправить людей мудростью; но, не успев в этом, употребил противоположный способ – буйство; а потому, говорит, мы проповедуем вопреки мудрым, просто. Следует отсюда, что мудрецы, учившиеся в греческих и других школах, не принимали Духа Божия, но совсем не следует, что в человеке совершенно нет стремления к добру. Под «душевным» человеком здесь разумеется не вообще естественный человек, а естественный мудрец. Кроме того, должно всегда помнить, что апостолы не были в речах своих так скрупулезны и намеренны, как теперь мы. В пример сего можно бы представить много мест. Что апостол Павел под «душевным» человеком не разумеет здесь всякого человека, а только человека худого, это видно и из того, что противное этому изъяснение противоречило бы опыту, ибо кто принимал «Духа Божия», как не язычники, – люди естественные? Значит, естественный человек, говоря вообще, приемлет «Духа Божия». Но положим, что под «душевным» человеком разумеется здесь всякий человек, тогда только следует ограничить слово «не приемлет», то есть надобно: «часто не приемлет», и выйдет верная истина, – что естественные люди часто не принимали Духа Божия, хотя всегда были способны к принятию Его, хотя способность принять то, что Он внушал, во всех их была. А что так можно ограничивать слово «не приемлет», – достаточные основания для этого есть в самом же Священном Писании. Например, весьма часто говорится, что Иисус Христос умер «за всех»; но апостол Павел в одном месте говорит, что Он умер «за многих». Это – следствие неточности человеческого языка.

г) Еф. 2:1. – «И вас сущих прегрешенъми мертвых и грехи вашими». Вот самая, по-видимому, сильная опора для тех, которые уничтожают всякий произвол в падшем человеке! Они метафору «мертвый» берут в самом строгом смысле. Августин, опровергая Пелагия, а протестанты – католическое учение о делах и заслугах, разумели здесь совершенную смерть; между тем, апостол, говоря в другом месте: «востани, спяй, и воскресни, от мертвых» (Еф. 5:14), думает совсем иначе, утверждает мысль противоположную, ибо может ли совершенно мертвый встать и ожить? Но скажут: если не давать строгого значения слову «мертвый», то выйдет, что оно без нужды употреблено? Нет, оно употреблено не без нужды: большая часть людей действительно подобна тем больным, которые могут только немного подниматься, или, еще более, могут только покушаться вставать с постели, и которые поэтому почти не отличаются от мертвых, однако же и не суть совершенно мертвые, так как есть еще возможность врачевать их.

д) Ин. 8:34. – «Всяк творяй грех раб есть греха». Но какое здесь разумеется рабство? Произвольное, которое тяготило иудеев (о которых идет здесь речь) не потому, что они не могли его избегнуть, а потому, что не хотели. Есть, конечно, в Новом Завете места, в которых одному Богу приписывается обращение и исправление человека; но с другой стороны, в нем есть много и таких мест, в которых требуется многое и от самого человека. Значит, первые места должно принимать с ограничением, а не безусловно; значит, надобно допустить, что в человеке есть способность быть поднятым, состоящая в свободе, без которой и Самому Богу нельзя поднять нравственного существа. Борьба плоти и духа означает, говорят, потерю свободы к добру. Напротив, она означает остаток этой свободы, ибо что и борется в человеке с наклонностью ко злу, как не наклонность к добру? Утверждающие совершенную потерю свободы в падшем человеке находят еще нечто благоприятствующее своему воззрению у отцов Церкви. Но это так только кажется им и зависит большей частью от неточности выражений отеческих, а не от того, чтобы отцы в самом деле так думали. Автор системы, о которой мы ведем речь, сам говорит, что Златоуст, Кирилл, Епифаний, Феофилакт думали напротив, то есть не так, как он. Почему же и ему не последовать этим первым светилам?

Это учение есть одно из важнейших в христианской религии; посему не бесполезно обратить на него внимание разума, небесполезно спросить, как он судит об этом деле по своим началам? Повторим сначала кратко относящиеся сюда пункты церковно-библейского учения.

1) Род человеческий не в том состоянии, в каком должен быть: он теперь в состоянии падения.

2) Это несчастное состояние не есть состояние первоначальное, но уже вторичное, гораздо худшее первого состояния, за которым оно последовало.

3) Нынешнее бедственное состояние человеческого рода современно первому человеку, и произошло от греха его.

4) Распространяется и умножается оно в роде человеческом путем естественного рождения.

5) Следствия этого зла крайне велики: по телу – смерть, по душе – лишение вечного наследства и права стать в ряду истинно нравственных существ.

6) Человек, наконец, не может сам освободиться от этого зла, – не может исправиться. Вот шесть главных пунктов церковно-библейского учения о первородном грехе и следствиях его. Что скажет о них разум?

На первый пункт, то есть что человек теперь в том состоянии, в каком должен быть, разум не может не согласиться. Ибо какое назначение человека? То, чтобы вполне выражать свое человечество, – чтобы жить так, как прилично жить нравственно-свободному существу, то есть жить жизнью истины, обладая для сего умом, жить жизнью добродетели, имея на то сердце, и сообразно сему наслаждаться блаженством, владея для этого чувствами. Но цель эту если выполняют люди, то весьма немногие; большая же часть их живет для цели противной; большая часть их ходит во тьме, удаляясь от света истины; стремится в бездну порока, как бы убегая добродетели; бедствует, не зная даже, что такое блаженство. Вообще можно сказать, что область тьмы и порока очень обширна, и что круг бедствий, болезней и смерти слишком велик. Из этого разум не может не заключить, что род человеческий не тем был и не тем должен быть, чем он является теперь. Такое его заключение история подтверждает всеобщностью бедствий и следов повреждения во все века и у всех народов. Все народы представляли это. Кто мог возвышаться над состоянием и духом своего времени, тот всегда ужасался мрачного поведения людей, и кто имел голос, тот громко кричал против него. Священное Писание в Ветхом Завете представляет много жалоб подобного рода; но эти жалобы малы и кратки в сравнении с теми, которые находим в истории языческих народов. Можно ли не ужасаться тех мрачных картин, в каких представляют род человеческий греческие и римские сатирики? Итак, касательно первого пункта разум согласен с Писанием и учением Церкви, и все усилия свои, если он только действует правильно, направляет к освобождению человека от зол; таким образом действует в этом случае заодно с Откровением.

И касательно второго пункта разум тоже утверждает согласно с Откровением, что бедственное состояние человечества не есть состояние первоначальное. Правда, некоторые мыслители, не озаренные светом истины, претыкались о мысль, что первоначальное состояние человека не было состоянием совершенства, а было состоянием дикости; что человек, переходящий обыкновенно от низшего к высшему, начала тем, что ниже всего; что он сперва водился инстинктом, потом перешел в область рассудка и страстей, а к концу мира достигнет свободы чад Божиих. Таким образом, мыслители эти первобытное состояние представляли не позади, а впереди. Но эта мысль их не может устоять перед следующими неоспоримыми соображениями:

а) Она противна благости и премудрости Творца. Благость Божия требует, чтобы человек вышел из рук Творца с достаточными совершенствами, чтобы цель его бытия заключалась в нем самом, а не в отдаленных потомках; он должен существовать для того, чтобы самому достигать совершенства, а не для того, чтобы служить для других орудием и как бы приготовлением к совершенству.

б) Если бы даже человек забыл, что это состояние ему не свойственно; то царство животных напомнило бы ему об этом. Ибо животные, хотя водятся инстинктом, однако за весьма немногими исключениями достигают своей цели. Возможно ли же, чтобы один человек был сотворен таким, что достижение своей цели не скоро ему возможно? Если он сотворен существом стройным (а этого требовала премудрость Божия), то, без сомнения, силы его были в гармонии, – высшие действовали, а низшие не превозмогали их; а сего уже довольно для того, чтобы доказать, что первое состояние человека было лучше последующего за ним, лучше настоящего. Таким образом, должно положить, что настоящее состояние человеческого рода не есть состояние, неразлучное с ним, но пришлое, чуждое, ему не свойственное.

Третий пункт тот, что настоящее бедственное состояние современно человечеству. С этим разум также согласится скоро и легко, когда начнет спрашивать: как давно начал развращаться и действовать род человеческий? История, которой он предлагает этот вопрос, не даст ему удовлетворительного ответа: она скажет, что человек в глазах ее всегда являлся худым и бедствующим, а когда начал он являться таким, того не скажет. И из этого уже следует, что повреждение человека – крайне раннее; но поскольку начало истории недалеко от начала человечества, то отсюда следует, что зло в человеке современно человеку. Этим путем разум приходит к первой половине разбираемого нами пункта церковно-библейского учения, то есть к тому, что повреждение человека современно почти его происхождению. Но разум легко может прийти и к другой половине этого пункта, то есть к тому, что источник сего повреждения в свободе человека. К этому он тотчас придет, когда, во-первых, станет спрашивать, где начало зла. Утверждать, что начало это в Боге, разум никак не может: он прочь гонит эту нелепую мысль; полагать причину зла в мире физическом он опять не согласится, ибо это значит переносить ее опять на Бога; а почитать источником зла злоупотребление свободы, это с его началами весьма согласно. Во-вторых, к этому можно придти по аналогии происхождения нынешних зол: ныне самые общие фамильные пороки проистекают большей частью от каких-либо частных злоупотреблений свободы; таким же образом, без сомнения, произошло от частного произвольного проступка Адама зло всеобщее, простирающееся не на одну какую-либо фамилию, а на весь род человеческий. В-третьих, заставляют разум производить зло из свободы человека все предания, к отголоскам которых он должен прислушиваться, ибо кроме их, других, так сказать, данных в сем случае он не имеет никаких; а они все производят зло из свободы первого человека. Итак, и с этим пунктом разум согласен. Одна только сторона здесь как бы отталкивает его от себя: разум недоумевает, как от Адама, и притом от одного его поступка, мог произойти такой ряд зол и бедствий. Не слишком ли много уже усвояется Адаму? Чтобы отвечать на этот вопрос, надобно сперва разрешить, что собственно усвояется Адаму. Производят ли Писание и Церковь всецело всю сумму зла от проступка Адамова? С некоторых сторон производят, а с некоторых – нет; но какие бедствия производятся от Адама и какие нет, об этом в Писании говорится неопределенно, а в богословских системах смешанно. Впрочем, при помощи здравого соображения, можно утверждать, что от Адамова поступка производятся следующие виды зла: а) потеря райского физико-духовно-нравственного блаженного состояния; б) потеря равновесия сил человеческих, – потеря гармонии; в) последовавшая вследствие этого дисгармония, – смерть; г) наконец неблаговоление Божие к расстроенному, дисгармоническому существу. С этих сторон настоящее бедственное состояние человека происходит из проступка Адамова. Но с других сторон оно происходит из других источников. Например, что развращение человеческого рода в течение времени усиливалось, что оно различно выражалось, – этого никак нельзя производить из проступка Адамова, и это зависело от других причин. Итак, от Адамова проступка все виды зла происходят только одной, так сказать, возможностью, а не тем, чтобы все они действительно из него выродились: на вырождение их, распространение, усиление и умножение действовали другие причины; их рост зависел, так сказать, от роста человеческого рода. Приняв такое ограничение, обратимся теперь к суду разума и спросим его: возможно ли от одного проступка Адамова распространиться злу в таком виде? Очень возможно! Разум не может не согласиться с этим.

Четвертый пункт, то есть что зло распространяется путем рождения, не подлежит никаким сомнениям. Физиологи заметили, что в натуре есть закон, по которому существа, рождаясь одни от других, постепенно умаляются и делаются как бы худшими, хотя бы ничего злого не привходило к ним. От этого-то некоторые животные, оставаясь без смешения с другими породами, вырождаются; от того браки, заключаемые между единокровными, имеют следствием то, что люди вырождаются и фамилии наконец истребляются. Если же есть такой закон в природе, то что должно сказать о действии и силе его после того, как примешалось зло, содействующее и ускоряющее ход его? Если по естественному закону рождаемое подлежит большому влиянию рождающего, то тем более оно должно подлежать ему по закону порчи. Поэтому должно дивиться, как Промысл хранит еще род человеческий от совершенного вырождения! Для сей-то цели, может быть, он, между прочим, употребляет и переселения народов, дабы смешением их предотвращать их уничтожение. Итак, что тело может получить порчу от родителей, – в том нет ни малейшего сомнения. Но как может заимствовать ее душа? Она заимствует ее от тела, состоя в зависимости от него: тело удобно может сообщить ей эту порчу, особенно в ее, так сказать, юности, когда ей, еще слабой, трудно с ним справляться. Если то верно, что душа происходит в зависимости от той же материи, из которой образуется тело; если происхождение ее условливается формой развития этой материи, то явно, что дисгармония и свойства телесной материи могут и должны отразиться и в душе. Впрочем, каким бы образом они ни отражались и хотя бы образ сей был неизвестен, нам хорошо известно то, что они отражаются: это доказывается сходством детей с родителями в расположениях, привычках и действиях. Итак, разум совершенно согласен с тем, что первобытное зло распространяется путем рождения.

Пятый пункт: следствия первого преступления простираются далеко; именно, в жизни временной, по отношению к природе физической, простираются до смерти, по отношению к природе нравственной – до помрачения ума, до склонения воли к злу и почти до уничтожения свободы; в жизни вечной – до лишения вечного блаженства и права участвовать в благоволении Божием. Поверхностный разум, смотря на эти следствия, представляет их слишком далекими и глубокими и не хочет верить в их действительность; но так на самом деле, так и быть должно. Здравый разум согласится с этим, если разберет это учение по частям.

а) Болезней и смерти он не может не признать следствиями падения, – иначе откуда они могли бы произойти? Чтобы смерть была естественна человеку, на это никогда разум не согласится. Даже растения отклоняют ветви свои от иссохшего дерева: так смерть не сродна им! А человек, смотря на лежащего во гробе собрата, может ли подумать, чтоб такое положение его было естественно?.. Физиологи думают производить смерть тела, – но какого тела? Настоящего, уже расстроенного, из устройства, а не Адамова тела, невинного, подобного тому духовному телу, о котором говорит апостол Павел (1Кор. 15). Таким образом, недоумение насчет физических следствий греха есть только мнимое. Что сокращение жизни не естественно человеку, а случайно, на это доказательства под руками. Животные, как в других случаях, так и здесь, учат нас. Физиологи заметили, что они живут в восемь раз более того, нежели сколько растут; сообразно сему человек, употребляющий ныне на рост двадцать лет, должен бы жить, по крайней мере, лет двести. Значит, время жизни человеческой, как замечает апостол, «прекращено». Что материальное, сложное не может жить долго, но скоро распадается, – это возражение, прежде сильное, теперь, при более глубоком взгляде на мир, ослабело. Устройство человека такое же, как и мира; человек есть малый мир, но мир физический не разрушается, и физиология утверждает, что он и не разрушится, – отчего же нельзя таким же образом вечно существовать и телу человеческому? Ему еще свойственнее бессмертие, потому что оно есть тончайший, и следовательно менее подверженный разрушению, экстракт из мира видимого. Священное Писание, поднимая завесу будущности, показывает и способ, по которому тело может быть бессмертно. Смерть теперь происходит оттого, что человек питается смертным, что он живет разрушением других тварей, что в состав его входит то, что остается после тления. Но в будущей жизни все будет бессмертно и человек, быть может, будет питать тварей, как теперь они питают его. Если же предположим нечто подобное и в первобытном состоянии (а предположить это весьма можно и должно), то вот и способ первобытного бессмертия! Впрочем, хотя бы все эти доказательства и не имели для нас силы, но пока есть смерть, дотоле первородный грех будет признаваем ее причиной. Ибо смерть царствует и над теми, которые не имеют собственных произвольных грехов, над младенцами; значит она происходит в них от наследственной порчи.

б) Что наследственная порча простирается до омрачения разума и склонения воли к злу, вообще до злого порабощения или как бы превращения природы духовной в чувственную, – против этого и спорить нельзя. От юности прилежит человеку помышление на злое: в младенцах, еще не пользующихся употреблением разума, уже бывают греховные движения. Не отрицаем, что нравственное зло в человеке во многом зависит от времени, от обстоятельств, от воспитания и других причин; но не будем забывать и того, что зародыш его лежит дальше и глубже, – в сердце человека. Оттого-то и древние и новейшие мыслители, говоря о происхождении зла, полагали причину его в чем-то предваряющем свободу, – замечали, что человек прежде, так сказать, пал, чем стал. Так, последователи Платона допускали какое-то довременное существование душ; Кант, изыскивая начало зла, предполагал какой-то акт другой свободы; Фихте производил зло из устройства натуры, то есть утверждал мысль манихейскую, -что в первой причине есть две стороны: добрая – причина добра и злая – источник зла. Итак, и в этом отношении разум видит, что Священное Писание говорит не более, как сколько есть на деле.

в) Что действие прирожденной порчи простирается до лишения вечного блаженства, это также сообразно с природой вещей. Разум твердо верит, что в мире благополучие соединяется с нравственной добротой. При этой вере ему трудно бывает допустить те исключения, которые иногда бывают в мире: трудно допустить, чтобы благополучие было соединено со злом нравственным. Если он видит где-либо такое соединение, то причину его охотнее изъясняет особенной волей Божией, нежели своими началами. По закону правосудия он всегда требует, чтобы добро следовало за добром. Почему же не переносить этого закона в вечность? Нечистое не может быть приятно Богу, а следовательно, не может быть предметом благоволения, а делается предметом гнева Божия, как выражается Писание. И Бог не мстит человеку Своим неблаговолением к нему, а по необходимости, по самому существу Своему не благоволит к нему. В этом случае хорошо сравнивать человека нравственно злого с физически больным. Как больного, когда он потеряет аппетит, вы не накормите, сколько бы ни были к нему расположены, так и человека, потерявшего вкус к благам духовным, Бог не сделает блаженным, сколько бы ни любил его! Таким образом, и с этим пунктом во всех отношениях разум согласен.

Последний, шестой пункт церковно-библейского учения состоит в том, что люди ни в частности, ни вообще сами не могут освободиться от своей порчи. С этой истиной не согласится разве тот, кто не знает истории рода человеческого. Сколько было придумано средств и употреблено усилий, чтобы остановить поток зла! Но все тщетно! Правда, есть в истории человечества места светлые, но основания их всегда мрачны; и, смотря на события, происходившие в народах и веках, видим много доказательств того, что род человеческий более склонен к злу, нежели к добру. Ибо, сколько было употребляемо средств к исправлению человека! А развращению никогда и никто не учил; по крайней мере, если и были такие злонамеренные люди, то их было крайне мало. А, между тем, добра на свете мало, а зла много, и последнее спеет лучше первого. Отчего же это? Скажут: оттого, что чувственное берет перевес над духовным. Так, но отчего же чувственное берет перевес над духовным? Ведь это не натурально. Таким образом, человек не в состоянии исправить той порчи, которая находится в его собственной душе и, по-видимому, состоит в его воле. Что же сказать о внешних действиях греха? Об исправлении этих действий и думать невозможно. Например, кто мог избавить себя или других от смерти? Кто мог прекратить беспорядки в природе? Никто! Человек сообщает некоторым частям природы прекрасную форму, но в существе дела результат ничтожен. Эти украшения, делаемые человеком в природе, подобны кладбищным памятникам, которые, сколько бы ни были красивы, всегда напоминают, что под ними лежит тление. Но это еще не все пагубные следствия падения: мы не видим теперь всей порчи природы, не слышим всех воздыханий твари. Что ж, если бы мы увидели всю силу зла? Нас тогда ужаснула бы и эта сила, и наша немощь в исправлении причиненного нами повреждения... Священное Писание говорит, что при конце мира все так переродится, что будет почти совершенно ново: «видех небо ново и землю нову» (Откр. 21:1); значит, мир весьма поврежден, когда для того, чтобы быть хорошим, ему надобно сделаться новым. Итак, человек не видит еще всей своей немощи; и потому глубже всякого философского положения следующее выражение церковной песни: «едине ведый человеческаго естества немощь!..» Да, один Бог видит все, что есть в человеке – так жалко настоящее его состояние в сравнении с прошедшим, едемским и с будущим, сионским. Немощь нравственная видна и в святых людях. Они пользовались всеми пособиями искупления; многие из них достигали такого совершенства, что производили чудеса в природе; однако и в этих существах, резкой чертой отделявшихся от нас, до конца оставалось много слабостей, не только в природе физической, но и в нравственной – в душе. Оттого они не только по смирению, но и по справедливости жаловались на собственную нечистоту. Так сильно угрызение змия, что и те люди, которые были ангелами во плоти, сильно чувствовали его! И это-то величайшее расстройство произошло от Адама. Обыкновенный взгляд в этом случае такой: Бог будто Сам отнял у природы ее совершенство, когда человек сделался недостойным его; и Иисус Христос, Восстановитель порядка в мире, также будто Сам перетворит мир, чтобы сделать его достойным жилищем для Своих последователей. Но взгляд этот – поверхностный. В самом деле, не Бог произвел и производит то, что есть, а само дело, так сказать, производит себя: само собою из пагубного греха Адамова последовало расстройство физическое; таким же образом из благодетельной смерти Иисуса Христа само собою последует восстановление природы. Таким образом, первородный грех, будучи понимаем правильно на основании учения Церкви и Писания, не заключает в себе ничего, для разума не доступного. Все, что смущает его в этом случае, состоит более в имени, нежели в вещи. Название – грех рессаtum, с которым соединяется обыкновенно понятие частного свободного поступка, было причиной споров по сему предмету. Вольфова школа своим учением о вменении, невозможном без свободы, сделала против сего греха много возражений. Но все эти возражения легко уничтожатся, когда примем грех в смысле единственном, будем разуметь переходящую путем рождения порчу, которая имеет силу греха, так как лишает благ и дает направление ко злу. Таким образом, этот грех похож на несчастье, которое многие терпят невинно: например, путешествующий по зараженным местам и от этого получивший заразу, – невинен, но, несмотря на то, в обществе здоровых он не может быть принят. Многие богословы, не имея этого в виду, делали много произвольных предположений и понапрасну мучили свое воображение, придумывая способ, которым Адам мог сообщить свой грех потомкам. Так, например, Мозгейм назвал Адама представительным главою, в котором будто все люди заключили союз свой с Богом; и потому если он согрешил, то согрешили и они; если он лишился блага, то лишились и они. Это выдумано по нужде, потому что надобно было отвечать что-нибудь на возражения.

Последний побочный вопрос касательно этого предмета следующий: не свободен ли кто из людей от первородного греха? Писание говорит ясно, что «вал бо согрешиша и лишены суть славы Божия» (Рим. 3:23). Это учение было вселенским. Но в Западной Церкви с некоторого времени образовалось учение о безгрешности Девы Марии. Хотя оно там не есть учение догматическое: однако католики твердо держатся его; у них есть праздник «Непорочного зачатия Богоматери», и тому не дают ученой степени, кто не обяжется признавать это учение. Наша Церковь не приняла этого учения. Хотя мы празднуем 9 декабря зачатие Пресвятой Девы, но праздник этот не то же, что католический. Это видно из поемых в этот день песней церковных, в которых нет ни малейшего намека на то, что утверждают католики, а говорится только, что день этот посвящен Церковью воспоминанию начала нашего спасения. Католики говорят, что Церковь всегда учила так, как учат они, и в подтверждение этого ссылаются на блаженного Августина. Но этот учитель ничего не говорит в их пользу; он, касаясь Святой Девы, сделал только вопрос насчет Ее безгрешности, но не дал на этот вопрос никакого ответа. Приводят еще мнение из Дамаскина, Амфилохия и других, но и эти мнения нерешительны. Наш праздник получил начало еще в VII веке; но вся Вселенская Церковь до X века не учила, что Святая Дева была изъята от первородного греха, хотя, сравнивая Ее со всеми ветхозаветными мужами, поставляла выше всех их. Правда, у нас есть молитва: «нескверная, неблазная» и прочее, составленная в честь Богородицы. В ней нельзя ли находить мысли католической? Нет. Это выражение употреблено для усиления мысли о святости и непорочности жизни Пресвятой Девы, а не для выражения того, будто бы Она была изъята из всеобщей наследственной порчи. У отцов Церкви также нет учения о сем: нет, правда, и того, чтобы Она была зачата во грехе; но это потому, что высота Пресвятой Девы заставляла их как бы забывать то, что Она была из рода подобострастных нам людей. Учение католиков об этом предмете – учение случайное. Схоластик Дунс-Скот, занимавшийся дроблением мнений о первородном грехе, сказал, что хотя и нет учения о том, что Святая Дева свободна от первородного греха, однако должно думать, что Она свободна: Богу возможно было сделать Ее свободной от первородного греха, а для Нее, как Матери Божией, приличнее было родиться без греха. Такое предположение Дунс-Скота впоследствии сделалось достоверной истиной; к нему пристали иезуиты и фран-цискане. Доминикане сначала восставали против него, а потом и сами приняли. Когда испанские и португальские короли просили папу сказать что-либо об этом учении, то он не дал им решительного ответа. Еще два вопроса, касающиеся этого предмета.

1) Отчего мы, смотря на других людей, часто не замечаем в них пагубных следствий греха Адамова; в них иногда как будто бы и нет их? Оттого, что греховное состояние нам прирождено; мы свыклись с ним и, не зная цены прежнего состояния, не можем ценить и настоящего: для того, кто всегда болен, болезненное состояние представляется естественным. Это происходит еще и оттого, что мы не можем разом обозреть состояние всех людей; мы видим только малую часть этой мрачной картины; а при этом очень возможно, что какая-нибудь самая мрачная часть картины представится светлой и даже блестящей, если падет на нее луч солнца. Посему не удивительно, что бедственное состояние людей в частях своих кажется иногда светлым от прояснивших его лучей духовного нашего солнца, Иисуса Христа, – от принесения Им на землю света надежд и будущих обетовании. Но если посмотрим на значительные, по своей величине, части этой картины, на болезни и смерть, то невольно содрогнемся. Крик тридцати тысяч несчастных, которые должны были убивать друг друга по повелению Тиверия; жестокость, с какою дикие едят своих единокровных; взор на тысячи трупов, поверженных на поле брани, – такие картины представляют человечество в самом мрачном виде!.. Кроме того, что значит предпочтение, оказываемое во всех государствах воинскому званию, что значит умножение военных училищ, в которых образуются (получают образование) не для умерщвления зверей, а – людей? Это снова показывает, как жалок человек! Младенцы умирают и через смерть лишаются всего, еще не сделав никакого преступления. Разве это – благополучие для человека? Мы видим, что от больных родителей рождаются больные дети, от порочных – с большой наклонностью ко злу. Разве это счастье жизни?..

2) Что было бы, если бы Бог не благоволил восставить род человеческий? – Теперешняя временная смерть сделалась бы вечной; душа не умерла бы, но жила в отдельности от тела, и без исправления осталась бы с постепенно увеличивающейся наклонностью ко злу; мир видимый час от часу делался бы хуже, между тем как теперь он хорош и худ: худ потому, что зло нравственное в нем еще продолжается; хорош потому, что в основание его положен зародыш восстановления. С этой точки зрения и видна истина слов апостола, что о Христе возглавлено все, что «на небе и на земле» (Мф. 28:18).

Как преподавать учение о первородном грехе народу? Надо предлагать его со стороны практической, и при этом хорошо его изъяснять; ибо насчет его мало у народа верных понятий и взглядов. Конечно, это предмет глубокий, во многих отношениях метафизический, но есть в нем стороны общепонятные, годные для простой проповеди. Нужно в этом случае подражать апостолу Павлу, который, говоря об Адаме, там представляет и Христа. Такой образ проповедования предотвратит могущую родиться при этом безотрадность. Учение о прирожденном бессилии человека составляет первое и главное основание нужды искупления. Но как бессилие это не для всех ощутительно, то и самое основание искупления не для всех кажется важно. И потому нужно еще сказать нечто о грехах деятельных. Учение это составит как бы второе основание необходимости искупления, которое будет тем прочнее, чем очевиднее для нас грехи наши.

Вот, для образца, несколько вопросов о грехах деятельных и ответов на них.

а) Что такое грех? Грех есть преступление закона Божественного. Этот закон открывается в совести и есть закон естественный, вечный. Каким образом воля Божия изрекается в нашей душе, отчего и как в ней слышится голос Божий, – это непостижимо, таинственно. Откровение это, совершающееся в душе независимо от ее воли, важнее и чуднее всех прочих откровений; ибо эти пройдут, а оно останется вечно. Например, Бог чудесно открывался в скинии посредством явлений: но здесь нет никаких явлений; нам кажется, что все это происходит от души; а что такое душа и как это из нее происходит, – опять тайны.

б) Как разделяют грехи? Обыкновенно разделяют на грехи против Бога, против ближнего и против самих себя; еще – на грехи опущения, когда только оставляется добро, и на грехи положительные, когда производится зло; также, по важности: на смертные и несмертные. Но это деление грехов по их важности неправильно. Всякое преступление закона одинаково важно. Закон есть черта, которую сколько ни преступишь, все будет грех. Это деление произошло от поверхностного взгляда. Всякий грех сам по себе имеет бесконечные следствия. Физики говорят, что если бы одного атома не стало, то мир переменился бы, ибо вследствие закона сцепления все части мира получили бы другое отношение. Такая точно гармония должна быть и в мире нравственном. Необъятных действий одного какого-либо греха мы не видим, но они есть, иначе не было бы гармонии в мире нравственном.

в) Отчего грешит человек? Главные причины этого следующие: во-первых, прирожденный грех, переходящий сквозь сотни поколений и все увеличивающийся. Он – отец всех прочих грехов, хотя дети рождаются от сего отца не необходимо. Эта первая причина невидима по своей глубине; но она сильна даже в людях обновленных. Сами апостолы жаловались на нее. Во-вторых, причины греха заключаются в человеке и вне его: в человеке, – в превратном понятии рассудка, которому вещь представляется иначе, чем как есть на самом деле, в слабости и упорстве воли; вне человека, – в обстоятельствах рождения и воспитания и прочем. г) Все ли люди грешат? Все; все мудрые и цари признавали и признают себя грешными: черта печальная, но показывающая нечто доброе.

д) Какие действия наших грехов? Те же, как и первого греха. Но заметим, что всего ряда следствий их мы не видим; мы только несколько видим следствия грехов. Каковы же они? Первое следствие – мучение совести, выражающееся в одних слабее, а в других сильнее. Совесть грешника иногда пробуждается с чрезвычайной силой. Как сильно ее наказание, и как скоро оно следует за преступлением? Естественный ход наказания – следовать за грехом тотчас; и ни один суд не отличается такой скоростью, как суд совести. Она действует сильно и ужасно; она часто производит то, чего никакие суды внешние произвести не могут. Иногда действие ее простирается до такой необыкновенной силы, что окружает преступника призраками, готовыми устремиться на него. Но в этой жизни она еще действует не так, как будет действовать за гробом. Здесь человек развлекается, и этим заливает горящий внутри его огонь совести; а в вечности этого не будет: там он будет пламенеть, а здесь он как бы в пепле, только тлеет. В чем состоит существо совести? Как существо души для нас непонятно, так непонятно и существо совести. Замечательно в этом случае сравнение, в котором совесть уподобляют огню. Не есть ли совесть в самом деле свойства огненного? Мы сравниваем мысли с лучами света; основание к такому сравнению подает устройство мозговых нервов, которые лучеобразны. Совесть таким же образом можно признать чем-то огненным, ибо она или светит, или жжет: светит, когда изрекает закон, жжет, когда наказывает за нарушение его; в последнем случае она подобна зажигательному стеклу. Второе следствие греха – ослабление натуры человеческой вообще. Душа человеческая подобна тенеобразным телам, в которых нет твердости. Если есть в них какая-нибудь сила, то она обрывается, так сказать, на одну точку. Причина такой слабости душ грешных сама по себе естественна: сила натуры соединена с законом, с Богом; следовательно, вне закона и Бога – бессилие. Теперь мы этого не видим, ибо дисгармония сделалась как бы естественной нам. Но если бы возвратилась нам сила состояния первобытного, то мы ужаснулись бы настоящего нашего бессилия. Третье, более частное следствие греха – помрачение ума. Что добродетель просветляет ум, это видно из примера христианских подвижников, которые (чему нельзя не дивиться) и рассуждали весьма тонко и глубоко, и писали очень правильно, не учившись ни философии, ни грамматике. Значит, все необходимые для человека знания врождены ему и, при посредстве добродетельной жизни, могут развиться. Порок, напротив, делает человека легкомысленным, рассеянным, невнимательным, и ближайшим следствием всего этого бывает ослабление умственной деятельности. Здесь происходит то же, что со светом. Мысль, как луч, преломляется о совесть; если совесть не пропускает этих лучей, не выполняет закона, то они или, собираясь в ней подобно лучам света в зажигательном стекле, темнеют, или принимают непрямое направление и, делаясь косее, становятся час от часу тусклее и слабее. Да и может ли быть в уме грешника свет, когда образы, коими наполнен он, сняты с предметов мрачных? Если бы осуществился мысленный мир грешника, то он сам испугался бы его. Внешние следствия грехов следующие: во-первых, бренность и частные болезни тела; во-вторых, расстройство обществ и целых народов; в-третьих, расстройство в видимой природе.

е) Может ли человек сам освободиться от грехов? По признанию всех, не может. Истинные знатоки натуры, как из христиан, так и из язычников, утверждали, что человеку без Бога невозможно перестать грешить, не можно уничтожить греха в себе, тем более не можно уничтожить следствий греха вне себя. Итак, кто не убеждается в своем повреждении и в необходимости высшей помощи прирожденной ему порчей, тот пусть заглянет в бездну грехов произвольных, и – убедится.