V. Стефан – президент Синода. – Протесты его. – Неудовольствия. Смерть

Положение Стефана в Сгноде было очень тяжелое. Его убеждения шли в разлад с действиями Синода. Больной физически и утомленный морально, он оказывал слабое сопротивление влиянию нового духа, движению новых сил. Протесты его о заводимых Синодом новых порядках обрушивались на его же голову, навлекая на него гнев Государя и подвергая угрозам нового духовного правительства, несообразным с достоинством ни судей, ни подсудимого.

Поводом к одному из этих протестов было утверждённое Государем распоряжение Синода, которым отменено возношение имён восточных патриархов в русских церквах. В подкрепление этого распоряжения Феофан, по повелению Государя, составил и, в мае 1721 г., напечатал сочинение: О возношении имени патриаршего в церковных молитвах, чего ради оное ныть в церквах российских оставлено. «Был между некими –сказано в начале книги – разговор, надлежит ли по долженству в российской церкви, при всенародном собрании, возносить имя восточных греческих патриархов, и иные приговоривали, и иые же отрицали». За тем Феофан доказывает, что в русских церквах не следует делать этого возношения. Главными причинами этого он полагал то, что у греков обычай поминать на эктениях патриархов соблюдается только в том месте, где служит сам патриарх; в России соблюдалось тоже, когда служил патриарх, с тою разницею, что «у нас сам патриарх возносил обще имя греческих патриархов, а не архидиакон, как у греков делается, вероятно за незнанием греческого языка»¹⁴⁶. Наконец явное и всегдашнее возношение может дать вид зависимости возносящего от возносимого: российская же Церковь отделилась от власти патриаршей с учреждением в ней снова собственного патриаршества, а потом св. Синода. Но как у греков, при патриаршем служении, архидиакон, в одно время, возносит имена прочих патриархов; то следует и у нас, при служении синодального президента, однажды по-достойне, чрез протодиакона, после Синода, как своей правильной власти и в имени своем заключающей как верховного судию – самого Монарха нашего, возносить и имена патриархов. Но этого нигде больше и никому иному в российских церквах не делать».

Стефану, в раздражённом состоянии души, показалось это распоряжение подозрительным и опасным для православия, как будто оно разрывает связь русской церкви с православными восточными церквами. В июне 1721 года он прислал в Синод протест против этого распоряжения, с рассуждением или – как оно называлось у него – с вопросо-ответами о значении в Церкви патриархов. Синод нашёл этот протест несправедливым и возмутительным и определили: «те вопросо-ответы, яко неважные и некрепкие, паче же неполезные, но весьма противные и мир церковный терзающие и государственной тишины вредительные, и покой полезный к беспокойству возбуждающее, и народу, силы писания неведающему, возмутительные и многому смущению виновные, одержать, до надлежащего царскому величеству обявления, в Синоде, под опасным хранением, дабы не точно в публику, по и в показание никому не произошли. А к нему, преосвященному митрополиту, послать из св. Синода указ, дабы он таких, яко зело вредных я возмутительных вопросо-ответов, отнюдь никому не сообщая и в обявление не употреблял, а ежели кому оные до сего указа сообщены, то неотложно к себе возвратить, опасаясь не безтрудного (буде покажет себя в том упорна) перед его царским величеством ответа» (12 июня 1721 года)¹⁴⁷.

Стефану, без сомнения, очень тяжело было переносить эти угрозы. Он видел, что два лица заправляют в Синоде всеми делами – Феодосий и Феофан. Мы незнаем отношений его к Феодосию; но знаем, что с Феофаном он был в открытой вражде. Стефан полагал, что положение дел переменится к лучшему, если бы удалось как-нибудь удалить из Синода Феофана. Нужен был благовидный предлог и – Стефан отыскал его.

В 1718 г. скончался киевский архиепископ Иофасаф Кроковский. Конец его жизни был довольно тёмный. Сначала он замешан был в дело Царевича¹⁴⁸. После того держал будто бы собор по поводу учреждения св. Синода и обнародования Регламента¹⁴⁹ и, по этому поводу, вызван был в С.-Петербург для допроса, но на пути скончался. Прошло три с половиной года, а на его место ещё никого не назначили. По состоянию края нужно было лицо и образованное и сочувствовавшее новым порядкам синодального правления и преданное Государю. Стефан хотел выпроводить туда Феофана и, в конце 1721 года, прислал в Синод письмо, в котором рекомендовал Феофана в киевские архиепископы. «Еще паче надежды долготерпение Божие в живых содержит мя, и желаю видети вас в царствующей Москве, аще Бог подаст силу и здравие лучшее; аще же не возмогу, то ex vi officii mei молю вы, пречестнейшие синодальные лица, в избрании на престол киевский прилежное имети рассмотрение, blicum spectando bonum, отложше всякия привати. Той, который намерен, отнюдь неудобен к так великому делу; в монашестве искусен, но сие недовлеет, якоже сами добре весте; мое вотум от чистаго сердца et ex amore publici boni преосвященного Феофана, архиепископа псковского. Той, omnibus spectatis circumstantiis et ejus dotibus, вельми угоден есть; за его процветут школы, епархия придет в первобытную красоту; своеволия бродягов и монастырей распустя, иноков и всего духовного чина разслаба укротится; а о верности к монаршему священнейшему величеству не надобно много глаголать – свет российский видел и видит. Прошу убо и молю от усердия моего не иного кого, токмо его, и о том его царского величества прошу всесмиренно; добре бы, чтобы из Синода брано и на иные вдовствующее престолы, дабы Синод был аки seminarium архиереев, а на то место иных набирати, яко например пречестнаго отца архимандрита Лопатинского, пречестного отца Вишневского, пречестного брата Кролика: тии здадуться и в Синод и на казание»¹⁵⁰. – Но попытка не удалась и только усилила вражду между Стефаном и Феофаном.

Видя постоянный гнев Государя и досаду от сочленов за несогласие с ними в понятиях и в образе действий, а между тем изнемогая от застарелой болезни, Стефан счёл за лучшее удалиться из Синода, обяснившись наперед откровенно с Государем, которого намеренно вооружали против него его недоброжелатели. Не добившись личного обяснения, Стефан послал к нему письмо с оправданием своих действий за все прошлое время своего правления.

«Ожидал я не малое время имети аудиенцию у вашего царскаго величества, идеже возмог бы припасть к стопам вашего царскаго величества и из блудных сынов возопити: отче, согреших на небо и пред тобою; но не мог так благополучна времени за грехи моя дождатися, понужден есмь сим писанием моим, слезами, не чернилом писанным, от глубины сердца моего отозватися, и сию плачевную мою челобитную на милостивое отеческое лоно положит Се толико лет работаю тебе и николиже заповедь твою преступих и не дослужихся козляте. Шестьнадесять лет уже, отнелиже понужден есмь от вашея царския, Богом данныя, власти в приставниках быта дому Божия. Сие послушание, аще и не по силе моей, но я, надеяся на милость Божию и на милость вашего царскаго величества, воспрях, и толикия тяжести по нужде не отрекохся. Служба же моя и трудишка на сем послушании единому Богу совершенно ведомы суть, а отчасти и вашему царскому величеству мню быти не тайны, на которых силу, здравие, бодрость, а близко того и житие погубил; чувства вся, а наипаче зрение потемнело; нозе зело ослабеша; в руках персты хирагма покривила; камень замучил; прочая же оскудения здравия моего неприлично мне являти. Обаче во всех сих бедствах моих единою точию милостию вашего царскаго величества и благопризрением отеческим утешахся, и вся горести моя тем сахаром усладишася. Ныне же, егда вижу лице вашего царскаго величества от меня отвращено и милость не по прежнему, истину глаголю, яко от печали сокрушихся и к болезням болезнь умножися и умножатися не престает. Где суть милости твоя древния, Господи! Откуда сия измена? Казанье ли мое виновно есть, которое от неприязненных людей, ищущих моея погибели, криво и не по правде толковано есть? Или дело настоящее раскольническое, о нем же, по звании моем, дерзнуть воздвигнутися и пером и языком? Но оба сия, аще приидут на праведное мерило, не имут толикия тяжести, коликую для тех тяжесть терплю на сердце моем. Казанье мое, Бог сердцеведец, было намерением благим, к исправлению и созиданию духовному российскаго народа, а царским лицам ниже помышление было. И оттоле уже по запрещению и умолчах, и впредь молчати готов. Ей, говорити казанье трудно, а молчать вельми легко. – В деле же раскольническом надеялся я благодарствия, а не гнева; понеже не без трудов мне было книги противу их писати и с непокорством тех братися, и толикая тщательства ко утолению бури и к тишине Церкви Божия и всего государства восприимати. Сия ли есть моя вина? А звание пастырское господне? Не апостол ли глаголет: проповедуй слово, настой благовременне и безвременне, обличи, запрети, умоли. Не той же ли апостол нарицает недуг раскольничий гангреною, яко не инако врачуется, разве отсечением, поврежденное. И господин винограда гневается ли на делателя, егда из винограда его работник по должности своей, изметает терние или от пшеницы плевелы»?

«Две наипаче вины мои в сем деле глаголются быти, якоже известихся от правительствующих Сената. Первая, яко не описавшеся сие сотворил. Не подобает ли не описываючися пожар гасити и всенародный мятеж укрочати? И описыватися есть дело продолжительно, а нужда не терпит продолжения. Довлеет, мнится мне, единою данная власть на хранение словеснаго стада и на безмятежное Церкви Божия чиноправление. – Вторая моя вина глаголется быти, яко без допросу и не присущии нецыи от Церкви святыя общим советом духовным отчудишася. Но и в том прошу милостиваго разрешения. Сие дело есть не ново. На соборах вселенских и поместных проклинали еретиков и не присущих множайших, неже присущих, уверившеся достоверно о их ереси. И сам Павел святый, от одного слышания, некоего Коринфянина, имевшаго жену отчую, предаде сатане, не присущаго себе человека».

«Что же речем о допросах? Допросы обычно бывают ради известия истины. Аще же вопрошаемый начнет запиратися, ту надобе пытке или достоверных свидетельств. Пытка, не наше есть дело; а достоверных свидетельств имамы по премногу. Понеже убо в настоящем деле вси запираются – и те, которые в Преображенском приказе с пытки винилися; и тии, которых пытанные выдали, прежде допросов из Москвы угонзнули; и вторицею такожде, егда услышали о общем на них совете духовном, советующем на них, и в то время на Москве не явилися: как же их было допрашивать? А хотябы избежавшии допрашиваны были, тоеж бы говорили, что и зде и везде говорят, вины своей в поклеп и напасть претворяюще. В таком случае что было чинить? Как всенародную молву укротити? Едино точно возмнехом прибежище, воеже бы достоверными свидетельствы о их расколе совершенно уверившеся, вершити дело, – еже и совершихом, егда не точно от свидетельств, но и от тетрадей теми писанных, и от катехизис противников наших, и от листа, который раздавали в народ к развращению, подлинно известихомся, и хотяще всенародную молву и мятеж утолити, по общему всех изволению, власти нашея от Бога и от вас, Государя нашего, данныя употребите дерзнухом, видяще, яко в допросах не инстинствуют, ибо, допрашиваны о вере, все написали православныя исповедания, а потом, малое время спустя, един от них Фомка срубил икону с великим всея Москвы удивлением и соблазном, яко мощно рещи: и потрясеся весь град. Аще при двою или триех свидетелех станет всяк глагол, по словеси Христову и закона: множае паче наше дело твердо и крепко имать быта, толик облак свидетелей достоверных имуще».

«Но что много о сем писати? Противу речному стремлению нельзя плавати. Буди тако, якоже о мне глаголется. Виноват есмь в неопасстве и дерзновении моем, – за которую вину, падши к стопам вашего царскаго величества, прошу милостиваго прощения. Отпущайте, аще что на то имате, да и Отец ваш небесный отпустит вам. И аще инако быти не может, подлежу по воли вашей наказанию, даже и до отчуждения архиерейства от тех, кому вручено будет. То мне паче всех тягчайше, яко отвращено лице вашего царскаго величества вижду, и не тако мне докучает нищета моя, в ней же ныне обретаюся, яко лишение прежния милости царския. Однакож, идеже умножися грех, тамо преизобилует благодать, ея же яко не чаем, но не отчаяваем ожидаю, негли по сей бури паки превожделенное возсияет ведро. Вашего священнейшаго и великодержавнейшаго монаршества, веры православныя защитник, верный подданный раб и подножие, смиренный Стефан, пастушок рязанский. Июля 27-го дня 1722 года»¹⁵¹. – Чрез четыре месяца после этого он скончался. После Стефана не было президента в Синоде. Остались два вице-президента – Феодосий и Феофан.