Беседа в пятую неделю святого Великого поста

Сказана в Петрозаводском кафедральном соборе, при первом служении по возвращении из обозрения епархии, в 1836 году

Посещав пределы вверенной мне паствы во время покаяния и перед тем временем, естественно, я должен был беседовать там наибольшей частью о покаянии. И ныне, за молитвами вашими, возвратившись к вам, ближайшие мои собратия, какое иное приличнейшее слово утешения²²⁵ могу принести к вам, как не то же слово – о покаянии? Вы любите сей предмет. Время поста украсилось здесь множеством, как и должно во граде правительственном, множеством говеющих: это пример другим местам паствы, радость Церкви, утверждение благочестию, надежда общественному благонравию, залог благополучию вечному!

Впрочем здесь слово о покаянии надобно мне изменить несколько против того, как говорено было инде. Там беседовал я по большей части к простецам; здесь надлежит по большей части – к приставникам над другими. Посему и свойство покаяния у вас, братия, у вас, – говорю, принадлежа по месту и сам к сему собственно кругу кающихся, – должно быть несколько инаково, возвышеннее. Самое звание каждого из нас в обязанности общественного служения должны составлять особенную часть «нашего» покаяния. Не ограничимся в нем рассмотрением совести только по общим делам человеческим: надобно каяться во всех делах, и – по своему званию или должности. Разделите со мной, слушатели, размышление о сем.

Словом о покаянии начато, христиане, Евангелие: так слово сие существенно в учении христианском! О покаянии благовествовал людям проповедник покаяния, Предтеча Христов²²⁶, – о покаянии истинном, т.е. с очищением душ, с исправлением жизни: и – в первых его слушателях раскрылись точно те самые чувствования, кои нужно возыметь всем нам при покаянии, чувствования для каждого собственные, по состоянию каждого кающегося. «Что сотворим?» – вопрошали Благовестника народи, исповедающе грехи своя, – и порознь – мытари и воины вопрашаху его, глаголюще: и мы что сотворим? Из сего видно, что каждый тогда по званию своему каялся, когда каялись подлинно. Частный случай минул: но сущность его осталась правилом для всех последователей Евангелия!

Впрочем некоторые из моих слушателей, вероятно, предупреждают слово и думают, как может быть и общественная служба предметом духовной Исповеди? Нет ли для ней своих испытаний и отчета, так же как и они, явного, даже судного? – Потерпите, братия! Самая мысль об исключениях здесь для себя показывала бы уже недостаток нужного к покаянию расположения, – смирения и сокрушения духа. Как! Я хочу каяться, но – только в том, в чем сам хочу? Сам себе назначаю предметы для покаяния перед Богом, и не готов, по Слову Божию, исправить сердца своего, и уверить с Богом духа своего²²⁷? И не требуют сюда, христиане-братия, самых дел общественного служения нашего; их поверят инде. Принесем только рукописания совести своей, и сличим с ними то, что написано нами чернилами и тростью там в делах звания. Откроемся перед Богом всеведущим и в том, чего не могли бы увидеть самые зоркие очи правосудия человеческого, и исповедуем таким образом, что закон Божий есть основание и охранение всех законов, душа истинного благополучия, так как и Законоположник – Верховный Правитель мира, Судия и Мздовоздаятель, Господь Бог.

В самом деле, что есть Покаяние или Исповедь в том порядке, как она поставлена повременной обязанностью между христианами? Понятие о сем открыто в самом утешительном для грешников месте Евангелия, там, где Господь наш, христиане, говорил, что Отец Небесный радуется и о единой заблуждшей, но взысканной или раскаявшейся душе, паче, нежели о девятидесяти девяти незаблуждших²²⁸. В продолжении сказания сего, между прочим, упомянул Господь, что Царствие Небесное, – которое в настоящем случае, по связи слов, очевидно, значит Церковь, – уподобися человеку царю, иже восхоте стязатися о словеси с рабы своими, требовать т.е. отчета в данных каждому из них поручениях. Назначает Господь время для сего, так как наибольшая часть из нас, вероятно, не нашли бы его сами, предваряет истязание общее, грозное и торжественное, имеющее быть во втором Его страшном пришествии, предваряет испытанием частным, во глубине тайны, дабы по продолжению нераскаянности нашей не собрать нам на главу свою гнева Божия в день откровения. Что же посему есть Покаяние? – Слово, воздаваемое Богу о том, что мы от Бога приняли, как дары Его употребляли и чем остаемся Ему должными. Итак, кто принял дары природы только, – ум, волю, склонности, крепость телесную и подобное, или дары Промысла, – честь, богатство, убожество и подобное, или дары благодати, каковы все средства веры о Христе Иисусе к освящению нашему; тот в них и воздаст слово Подателю даров. Но кто сверх сего принял дары или природы, или Промысла, или благодати не для себя только, но и для других (а таковы все дары, относящиеся к общественному служению нашему, братия): тот обязывается теперь воздать, как говорит Евангелие, ответ «о приставлении домовнем»²²⁹ и за то т.е., что управлению его вверено. Здесь, по изъяснению Евангельскому, главное то, каким образом строитель, егоже постави Господь над челядию Своею, производил ей во время житомерие? Думаем ли мы, что сии преимущества даны нам только для умножения нашего надмения, или к полноте каких-то внутренних достоинств, кои якобы не приняли²³⁰ мы ни от кого и кои посему считаем своей собственностью, а не назначением от Верховного Правителя мира к приведению в исполнение судеб Его в мире? Нет. Господь не мещет ни единого Своего дара напрасно; капля дождя, по Слову Его, должна возвратиться к Нему, и возвратиться не тщетной. Могут ли же остаться без внимания Его или, когда слово о нас, без отчета дары Его особенные, по коим поставляет Он человека над делы рук Своих, не в том только, что покоряет под нози человека овцы и волы вся, еще же и скоты польския, птицы небесныя, и рыбы морския, но что покоряет человеку превосходнейшее и любезнейшее Свое творение, самых человеков²³¹? Не самая ли правда наша, даже наша человеческая правда, должна сказать то, что к настоящему предмету сказало уже Евангелие: «всякому, емуже дано будет много, много взыщется от него»²³², или, как говорило еще Ветхозаветное Писание: «сильнии же сильне изтязани будут»²³³? Как же, братия, стать нам теперь, теперь только, при Исповеди, стать наравне с простыми людьми? Они уже поспешили туда, поспешили прежде нас, поспешили с трепетом: и погрузились там в слезах покаяния, как в ином крещении! Когда служитель Таинства раскрывает там зерцало Слова Божия; они, при напоминании, напр., да не будут тебе бози инии, разве Мене, ужасаются услышать о грехе многобожия или безверия; а наше себялюбие в различных мечтах своих достоинств, может быть, делает иногда нас самих богами; и – мы не увидим сей мерзости²³⁴ века, сего кумира не увидим в зерцале света Божия? Они в том, что произносили иногда имя Господа Бога всуе, но не более, как только без нужды, легкомысленно, неблагоговейно, раскаиваются со слезами; а у некоторых из людей должностных, может быть, все деяние суть не иное что, как ряд непрерывных клятвонарушений; – и им, при самой Исповеди, не придут даже на мысль сии ужасные законопреступления? Простецы касательно памятования дня праздничного в состоянии исчислить на Исповеди каждый час оставлений церкви без посещения: а некоторые из нас и то, что придут сюда от скуки или для показания своего тщеславия почти считают снисхождением своим и как бы одолжением Богу. Что же сказать, братия, о действиях наших по другой скрижали закона Божия – касательно ближних наших? О! Что значат для многих ближние, особенно подручные! Стоят ли они того, думает властелин, чтобы слово о себе на Исповеди смешать ему с помышлениями о них?

Между тем, братия, сии права власти, подлинно, суть не иное что, как средства к устроению счастия наших ближних, Промыслом Вышнего дарованные, достояние, вверенное нам только для хранения и раздаяния, но принадлежащее другим. И о употреблении сих даров Божиих мы не вспомним тогда, как должны воздать слово, отчет Богу о себе? Не вспомним, что сими самыми средствами, напротив, лишаем иногда ближних наших и последнего утешения, или даже обращаем наилучшие силы своего звания в средства к притязаниям, к лихоимству, к стеснениям? Боже праведный! Когда Ты столь праведен и человеколюбив, что мзда наемника, удержамая от вечери до утрия, вопиет во уши Твои, призывая мщение на главу обидящего²³⁵: то как поступишь Ты с нами, когда приидешь воздать по делам нашим, если мы прежде сего суда не раскаемся в причинении другим крайних и непрерывных обид, кои чиним под покровом священного имени власти! Братия, часть страшного суда уже открыта во святом Евангелии Господом нашим! И что же видим там, где разлучаются овцы от козлищ, благословенные от проклятых; и одни идут в живот вечный, другие – во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелам его? – Судия умолчал на сей раз о всех других делах человеческих; упомянул только о том, как поступаем мы здесь с меньшими – насыщаем ли алчущих, посещаем ли болящих или в темнице сущих, и как бы по сим одним делам произнес вечный Свой приговор²³⁶. Это, впрочем, слово только о таких обязанностях, кои возлагает на каждого из нас одно общее имя христианина: что же скажет Господь, когда бы, напротив, своей ненасытностью в прибытках еще лишили мы бедных собственной их пищи, ввергли невинных в темницу, довели до болезни сердечной людей способных к нежным чувствованиям добра и преогорчили Иисуса Христа не в лице только меньших Его братий, – нищих, больных, узников, но в лице самой невесты его, святой Церкви?

Вот в чем, братия избранные, должны мы принести Господу покаяние, и – перемениться! Но этого еще мало. Приставники служения общественного имеют долг воздать слово перед Господом не за себя только, но и за других, им вверенных людей. Человек частный отвечает по большой части только за себя; должностные – и за тех, на кого должность его простирается. Наши звания теперь, как в оборот пущенные пенязи, само собой наращают большие и большие долги перед Господом, от того одного, когда не дано им движения или дано движение неправильное. Иов был примерно свят; но в каждое утро за минувший день приносил Богу очистительные жертвы о детях своих по числу их и тельца единаго о гресе, о душах их; глаголаше бо Иов: «негли когда сынове мои согрешиша, и в мысли своей злая помыслиша противу Бога»²³⁷. Моисей, вождь народа Божия, столь глубоко чувствовал на себе долг ответа за подвластных, что когда подвластные, оскорбив Бога, подверглись за сие смерти, Моисей просил Бога или оставить им грех, или его самого изгладить из книги живота²³⁸. Что ж, когда так вся бдительность, вся прозорливость, вся попечительность высших не безопасна от ответа перед Богом за подручных, что ж будет недостаток в том, или даже иногда прямая злонамеренность наша? Тогда грехи подручных наших прямо суть грехи наши. Как скоро известно, что блюстители законов или мздоимны, или только недеятельны; то появляются тысячи злоупотреблений и между подчиненными. Делают другие; но виной тот особенно, кто отверз дверь к беспорядкам или только воздремал на страже своей!

И обыкновенно человеческие грехи, братия мои, более тяжки в людях высших, нежели в простолюдинах. В книге Левитской ясно различается грех первосвященника, грех всего народа, грех начальника и грех простого человека: за каждый из них различная положена была там и жертва в очищение²³⁹. Ибо правда Божия, естественно, требует воздаяния по мере сил наших или даров своих, и следственно, – более с тех, кто умнее прочих, выше, крепче, облагодатствованнее. И если нужно в сем собственное наше исповедание: то не то ли самое прилично нам исповедание, которое, по великому правилу покаяния, уже каждый из нас за самого себя с самого начала поста повторять был должен: «Аще испытаю моя дела, Спасе, всякого человека превозшедша грехами себе зрю, яко разумом мудрствуяй, согреших не неведением»²⁴⁰. Вообразим притом, сколько от сего кичливого разума могло погибнуть, как говорит Апостол, и действительно погибло немощных братий, за нихже Христос умре? Известно, грехи получают особливую плодовитость и силу в общежитии, когда видят их люди в высших и начальствующих; грехи сии становятся все особливым грехом, грехом соблазна. Сей есть грех Иеровоама, сына Наватова, повторяет Писание, когда описывает не раз повторявшееся идолопоклонство народа Израильского, хотя Иеровоама давно уже не было на свете. Это путь Валаама Восорова, это учение Валаамово, говорит Бог через Апостолов своих в последок дней сих, хотя уже тысячелетия минули, как Валаам, знаменитый соблазном волхв, скрылся в недрах земли²⁴¹! Подлинно, если столь сродно человеку подражание, что младенец, не мысля, делает уже то, что видит у других; то подражание у взрослых тем более получает сил, когда смешивается с некоторым родом почтения к высшим. Представь же теперь, сколь многих могло повредить твое, властелин, злоречие касательно веры или даже одно равнодушие к ней: когда сия отрава позлащалась славой твоего достоинства? Сколь многие поколебались в совести и решились наконец поступать противу ней касательно правил святого христианства; когда твой властный пример неприметно располагал к тому слабых? Как легко многие заняли от тебя тот же образ жизни, или праздной, или сладострастной, или роскошной, с нарушением супружеской тишины и семейств; когда люди видели пороки на некоторой высоте звания?

Так широко и, можно сказать, беспредельно действие лиц должностных в кругу общественной жизни! И можно ли такие столь важные отношения наши к Богу и ближним выпускать из внимания; когда в известное время предстаем пред Бога с раскрытием своей совести для ее очищения? Твердить тогда, – на Исповеди, твердить только о проступках обыкновенных, о слабостях в человечестве общих, о винах, едва только значительных, и показывать в том вид сокрушения, или, как обыкновеннее бывает, – оправдывать себя перед Богом немощами природы человеческой, многоразличными обстоятельствами, между тем не касаться самых глубоких язв своей совести, каковые сделало там или нерадивое, или злонамеренное прохождение своего звания, – не значило ли бы это, по слову Господа Иисуса Христа, оцеждать комары и пожирать вельблуды, одесятствовать мятву и копр и кимин, и оставлять вящшая закона, суд и милость и веру, очищать внешнее сткляницы, и оставлять внутреннее полным мерзостей, поваплять снаружи гроб, заключающий в себе кости смердящия? Так говорит Господь фарисеям иудейским, книжникам и старейшинам народа²⁴². Нет! Не такового поста и покаяния требует Господь. «Отымите лукавства от душ ваших пред очима Моима, – глаголал Он давно, еще в Ветхом Законе, – престаните от лукавств ваших. Научитеся добро творити, взыщите суда, избавите обидимаго, судите сиру, и оправдите вдовицу, и – тогда приидите и истяжимся: и аще будут греси ваши яко багряное, яко снег убелю; аще же будут яко червленое, яко волну убелю. Иначе ниже приходите явитися Ми, предваряет Господь: ходити по двору Моему не приложите»²⁴³. Иначе и из лона кроткого благовестия Христова, христиане, падет на главы наши то горе, горе, которым гремел Христос особенно на людей образованных, занимавших общественные должности в народе Божием. «Горе вам, книжницы и фарисее, лицемери,» – вопиял Он, когда те не действовали по долгу своего служения для пользы людей, как следовало; когда все склоняли к собственным только выгодам: когда и самую ревность служения своего туда обращали, чтобы сделать других сынами геенны сугубейшими себе; хотя между тем и исполняли общие наружные дела закона со всей точностью²⁴⁴.

Убоимся, братия, Господа! В свое время все мы умрем и явимся на суд Его, хотим ли того или нет. Се ныне еще время благоприятно, се ныне день спасения. Послушаем гласа Господа; дадим в себе место слову евангельскому во крайней мере в дни общего христианского очищения. Очистим себя покаянием истинным, через что сделаемся способнейшими и к прохождению возложенных на нас общественных должностей с нелицемерной совестью, как слуги Государя Благочестивейшего и христиане. Достоинство и звания обыкновенных наших, наших собственных слуг таково, что самые обыкновенные рабы, коих почти освобождает от возвышенных понятий общее мнение, должны, во внушению Апостольскому, «учение Спасителя нашего Бога украшать во всем»²⁴⁵. А вы, cлушатели Тайны покаяния, при совершении ее, держа в руках пред лицом кающихся зерцало Слова Божия, не забывайте обращать его к ним той особенно стороной, в которой бы всяк видел собственное свое лице. И когда мы, кающиеся, – еще слово общее к нам, – увидим там каждый лице свое: возьмем предосторожность, чтобы не отойти нам от сего зерцала так же, как отходят люди от зеркала обыкновенного, по замечанию Апостольскому: «аще кто есть слышатель слова, а не творец, таковый уподобися мужу, смотрящему лице бытия cвoего во зерцале: усмотри бо себе и отъиде, и абие забы, каков бе»²⁴⁶. Да не случится сего с нами, братия, когда мы усмотрим себя в зерцале Слова Божия! «Глаголы, яже Аз глаголах вам, – говорит Господь, – дух суть и живот суть»²⁴⁷. И потому надобно нам здесь смотреть себя так, чтобы потом исправить свои душевные расположения и жизнь свою.

Бывайте, внушает Апостол в связи с упомянутыми выше словами, бывайте творцы слова, а не точию слышатели, прельщающе себе самех! Аминь.