Жизнь блаженного Иеронима (Стридонского)

В ряду знаменитейших отцов-учителей древней западной церкви, после св. Киприана, епископа карфагенского, занимает самое видное место блаженный Иероним.

По своей обширной и многосторонней учености, обнимавшей различные области знания, по своей неутомимой деятельности и удивительным трудам на пользу христианской науки и Христовой Церкви, по своей истинно подвижнической и глубоко поучительной жизни, но своему сильному влиянию, какое он имел на современный ему ход дел в церкви западной и отчасти восточной, наконец но многочисленности и важности его писаний, которые имеют и будут иметь большое значение во все времена христианства, – блаженный Иероним принадлежит к таким великим, знаменитым и плодовитым учением и назиданием отцам-учителям церкви, каковы в церкви западной св. Амвросий и блаженный Августин, в Церкви восточной – Ориген, Афанасий великий, Василий великий, Григорий Нисский и другие.

Тогда как другие знаменитые отцы-учители церкви с церковной и пастырской кафедры вещали свое сильное слово к своей пастве или ко всему миру христианскому, бл. Иероним, удалявшийся от мира, всецело посвятивший себя на тяжелые труды подвижничества, проводил жизнь то в путешествиях, то в пустыне, то в тесной и убогой кельи инока, и из этого скромного уединения подавал свой голос за истину или об истине, следил за всеми важными событиями и движениями в церкви и жизни христианской, в большем количестве рассылал разнообразные свои писания к христианам восточной и западной церкви и не редко давал советы и наставления современным пастырям церкви.

Его слово и его мысль всегда имеет своеобразный характер как выражение его сильной и своеобразной души. Слово его всегда было смелое, открытое и прямое, как выражение души открытой и прямой, и потому часто встречало противодействие со стороны оскорбленного самолюбия, а сильное и до крайности реальное обличение им пороков современных христиан, еретиков и всяких вообще нарушителей чистоты и святости церковного учения, – обличение увлекавшее, часто его самого за пределы умеренной ревности, вызывало против него вражду, ожесточение и клевету. За то многих он, с особенным успехом наставлял, вразумлял, обличал, спасал и увлекал своим словом, полным силы, искренности, самоотвержения и преданности благу ближнего.

При обширных своих ученых занятиях, при многосложной и разнообразной переписке с друзьями и знакомыми, отвечая на все, чтобы ни предложено было ему со стороны ищущих совета или наставления, бл. Иероним и по этому уже одному не всегда мог быть осмотрителен в своих ученых исследованиях и выводах, в своих ответах и решениях на предлагаемые ему вопросы и недоумения. Как человека с пылким характером, с душою весьма восприимчивою и впечатлительною, его нетрудно было вывести из спокойного состояния духа и в эти минуты заставить его говорить то, что может расходиться с прежде высказанными его воззрениями; но эти случаи относятся к области не основных его воззрений и христианских убеждений, а к области частных и спорных мнений, где он отличается слободою исследования и воззрений; и за то, всегда благонамеренный и искренний, он никогда не выдавал за решительную истину того, что выходило от него, как совет, мнение и исследование, и никогда не упорствовал, если его поправляли с любовью к истине, с основательным разъяснением того, что недоговорено или переговорено было в его писаниях.

Большую часть жизни своей бл. Иероним провел на востоке, где и на писана им большая часть его произведений. Но по характеру первоначального воспитания своего, он – римлянин, а потому и по всем симпатиям своим, по характеру своих ученых трудов, по духу богословских воззрений, равно и по самому языку (латинскому) своих писаний, он подходит ближе к западным отцам церкви, чем к восточным. Главное, что с этой стороны отличает его творения от творений восточных Отцов Церкви,– это нерасположенность его к чисто догматическим вопросам, рассуждениям и воззрениям. Творения Иеронима богаты учеными исследованиями, руководительными правилами к изъяснению св. Писания, практическими советами и наставлениями и аскетическим учением; но теоретический догмат, отвлеченное богословское воззрение было ему не но духу, и он не мог своею мыслию долго и спокойно держаться в области догматических исследований, если обращали его мысль в эту область другие. Этим объясняется, почему он, живя на востоке во время самых живых и горячих споров православных с арианами, мало принимал в том живого участия и даже иногда уклонялся от участия в том, между тем как он с востока следил за движением ересей в западной церкви и писал опровержение их (напр. ересь Пелагиан и ересь Гельвидия, отвергавшего приснодевство Божией Матери). Это потому, что западные ереси искажали практическую сторону христианства. Частные, отличительные черты многосторонней ученой его деятельности и разнообразных, его писаний, особый характер ученой, нравственной и догматической его мысли мы укажем при встрече с самыми его писаниями.

Бл. Иероним постоянно и постепенно возрастал и усовершался в своей ученой, как и аскетической жизни. Оттого первые годы его жизни на избранном уже им самим поприще, некоторые из первых его воззрений и убеждений и тем более первые его сочинения часто далеко не похожи на дальнейшие и последние.

Труженик на поприще христианского самоотвержения и аскетической жизни, и труженик на пользу христианской науки, христианской истины и распространения христианского ведения между ближними – вот не иного слов, которыми очерчивается с главных сторон вся полнота многосложной деятельности и поучительной жизни бл. Иеронима. И потому писать жизнь бл. Иеронима не возможно без обозрения всей ученой его деятельности и без разбора главных его творений; равно как и на оборот, если бы нужно было говорить о писаниях его, для этого нужно было бы писать целую его жизнь. Оттого самые лучшие источники для жизнеописания бл. Иеронима – собственные его писания, и самая лучшая биография его будет та, которая будет извлечена из его писаний и вместе будет обнимать своим содержанием всю ученую деятельность его и объяснять происхождение и сущность каждого из его творений.

Так и составлялись все жизнеописания бл. Иеронима, какие мы имеем из под рук издателей его творений. Лучшие из них в этом отношении – одно из двух (первое) жизнеописаний, помещенных в ХХII томе Cursus complet Patrologiæ. Мы главным образом это жизнеописание имели в виду при составлении нашей биографии бл. Иеронима, которую здесь предлагаем.

В жизни бл. Иеронима довольно резко обозначаются два главных периода с особым характером ученой и подвижнической его деятельности: это I) время его воспитания и беспрерывных путешествий его и странствований, – время его любознательности и желаний учиться, – время тяжелой борьбы с самим собою, до поселения его в Вифлееме, 344–387; II) время безвыходной жизни в Вифлееме, время ученой его деятельности и трудов на пользу церкви и вместе время высокой аскетической жизни, 387–420 г.

Блаженный Иероним родился в Далмации, в городе Стридоне, лежавшем, как определяет сам Иероним¹, на границе Далмации с Паннониею. Год рождения Иеронима, по всем соображениям² не мог быть раньте 340 г по Р. X. Вспоминая о своем детстве, Иероним часто говорил о множестве слуг в отцовском, доме, о своей привычке к роскошному столу, о своем домашнем учителе и о своем товариществе с детства с таким человеком, каков был богатый, ученый и знатный Боноз. Все эго дает основание заключать, что отец Иеронима, Евсевий, был человеком богатым и знатным. У Иеронима была сестра (имя ее неизвестно), которую он нежно любил, горько оплакивал потом падение ее и искренно радовался, когда узнал об ее восстании; – был младший брат, Павлиниан, с именем которого мы не раз встретимся в жизни и творениях Иеронима; – была тетка по матери, Касторина, на которую долго гневался Иероним, может быть за небрежный надзор ее за сестрою его; – была бабка, о которой Иероним говорит, как о заступнице своей пред строгим учителем. Это последнее обстоятельство, в связи с тем, что Иероним нигде не говорит о своей матери, что вину нравственного падения сестры своей слагает на небрежную тетку, дает основание думать, что Иероним лишился матери своей еще в раннем детстве, и воспитывался в этом отношении сиротою.

Семейство бл. Иеронима было все христианское. Эта выгода в деле начального воспитания Иеронима не всякому доставалась тогда на долю сверстников его. И это не осталось безразличным для будущей судьбы Иеронима: в последствии он не раз обращался к воспоминаниям о своем детстве и юности и всегда с достоинством говорил о себе, что он с раннего детства воспитан и утвержден в христианском благочестии. Иначе вспоминает Иероним о начальном светском (научном) образовании своем. Живому, резвому и горячему по природе и характеру, Иерониму, с самого раннего детства, досталось иметь домашним учителем своим человека сурового, строгого и взыскательного: таким описывает своего Орбилия (имя домашнего учителя) сам Иероним. Живая, нежная и впечатлительная душа Иеронима росла и развивалась под влиянием двух противоположных нравственных сил: с одной стороны его горячо любила, нежила и лелеяла его старая бабушка; с другой стороны на него постоянно веяло педагогическим холодом, строгостью и взыскательностью сурового учителя, которому дитя, как видно, отдано было в полное педагогическое распоряжение³. Не в этих ли противоположных влияниях на впечатлительную душу дитяти заключается, между прочим, причина тон постоянной строгости к себе и другим в характере Иеронима, которая составляет отличительную черту его личности и которая однакоже, так мало гармонирует с его мягкою и полною любви к другим душою? Известно, что нежные и впечатлительные души, особенно в детском возрасте, сильно поддаются влиянию окружающей их среды, и полученные в ото время глубокие впечатления остаются в них неизгладимыми на всю остальную жизнь.

Не светлые воспоминания остались в душе Иеронима о нравственно-религиозном состоянии христиан его родины; свежую душу юного христианина глубоко оскорбляли некоторые явные недостатки местной его церкви. Он, называет свою родину «средоточием невежества и грубости, где не знают другого бога, кроме своего чрева, где занимаются только настоящим, нисколько не думая о будущем, и где святее всех тот, кто всех богаче». И епископ этой паствы, Лупицин, был, по отзыву Иеронима, «кормчий слабый и неведущий, который взялся править судном полуразбитым и со всех сторон заливаемым водою; это был слепец, который других слепцов вел в яму»⁴. Суд этот можно признать строгим и преувеличенным со стороны Иеронима, всегда и везде жаждущего и ищущего одного совершенства: мы знаем, что он едва ли не хуже этого описывал и римскую церковь своего времени; не пропустил случая упрекнуть и христиан Церкви восточной. Но все же в основании его отзыва о церкви стридонской нужно полагать действительные явления, которых не мог бы одобрить суд и самый снисходительный. В этих обстоятельствах, в связи с другими глубоко потрясавших нежную и благочестивую душу юного еще Иеронима, не заключается ли, между прочим, причина того безграничного самоотвержения и той неутомимой деятельности, с какими он шел по избранному пути, желая служить всеми своими силами благу и совершенству современных ему христиан? Мы тем охотнее допускаем влияние этих обстоятельств на такую высокую решимость Иеронима, что впереди в жизни его мы не встретим каких-нибудь определенных резко выдающихся причин, которыми бы удобно объяснялось то настроение его души, с каким является он сейчас по окончании своего образования.

По окончании домашнего образования, Иероним, и по собственному желанию своему и влечению духа, и по видам отца, и по обычаю времени, отправляется в Рим для того, чтобы в тамошних школах и у тамошних знаменитых ученых получить высшее образование и изучить науки. Мы не видим определенной, частной цели, с какою Иероним вступил бы на эту дорогу высшего образования. Может быть независимое положение отца его давало ему возможность не назначать своего сына ни к какому частному ученому званию или труду: кажется, со стороны его предполагалось просто видеть своего сына образованным человеком без частных видов; не видно, чтобы и сам Иероним созидал себе при этом определенные планы; он отправлялся в Рим слушать все гуманитарные науки, какими владело тогдашнее знание. Боноз и теперь не разлучался с Иеронимом, одушевляясь одною с ним целью и одним рвением к науке. Иероним был еще не крещен, следуя обычаю того времени.

С особым чувством уважения вспоминаем мы это время в истории христианства. Родители без боязни отдавали своих детей учиться у языческих наставников, нисколько не опасаясь за чистоту их христианских убеждений и за сохранение христианского их настроения; дети, слушая науку, созданную гением языческих народов, слушая со слов наставника-язычника, в кругу товарищей – на половину язычников, читая и изучая сочинения, писанные язычниками, – христианские дети, под влиянием всего этого, менее всего благоприятствовавшего христианству, не только не ослабляли своих христианских убеждений и христианского настроения духа, но еще очищали, возвышали, расширяли и укрепляли их при выходе из среды и из под влияния язычества. Нельзя сказать, чтобы язычество в школах и в науке этого времени, о котором говорится, не проявляло старой вражды своей к христианству: удаленная из судов и с площадей вражда эта еще жива и свежа была именно в школе и науке языческой, где язычество все еще мечтало о победе. Отчего же выходило такое явление в пользу христианства, а не язычества? Не объяснишь этого духом времени и перевесом господства христианства над язычеством в сфере государственной и жизни общественной; не объяснишь этого явления и противоположностью и открытою враждою христианства с язычеством, когда представители того и другого, отталкивая друг друга, тем самым осторожно блюдут свое умственное и нравственно-религиозное достояние; нет, нужно отдать, справедливую честь тогдашнему домашнему воспитанию детей со стороны христианских родителей и тогдашнему влиянию домашнего христианского благочестия, которым проникалась и дышала семейная жизнь и деятельность христиан. Сам Иероним все сокровище христианского настроения собственной души усвояет, исключительно влиянию домашнего своего воспитания. Сближая подобные явления того времени с духом и обстоятельствами времени нашего, когда домашняя жизнь и домашнее воспитание слишком мало христианского дают молодому поколению, а гуманитарные школы и науки не дружелюбно относятся и к тому небольшому запасу христианского знания и настроения, какой выносят из домашней среды воспитанники этих школ и этих наук, мы не можем оторваться думой от того доброго, благодатного времени, которое так много обличительного и поучительного может передать нашему времени и нашему учащемуся поколению!.. .. Иероним, как и Боноз, шли в Рим слушать науку, учиться искусству в школах у язычников, и мы увидим, что вынесли из этой среды наши два друга относительно христианских своих убеждений.

Чему и как учился, что изучал Иероним в римских школах, у римских ученых того времени?

Не многосложен был курс наук, какие преподавались тогда современному юношеству, или какие пришлось слушать в Риме Иерониму: Грамматика, Риторика и Диалектика – вот названия наук, которые заключали тогда в себе весь курс наук словесных, не исключая и истории словесности, и курс логики и философии. К этому присоединялись еще практические занятия по ораторскому искусству в школе, иди в судах, и чтение философских систем в подлиннике. Так описывает но крайней мере свои занятия сам Иероним под руководством, наставников в Риме. Грамматике Иероним учился у знаменитого тогда Доната, которого Иероним хвалил за искусство, с каким он объяснял древние произведения словесности⁵ – риторике, – у знаменитейшего Викторина, который во все время продолжения своих уроков удивлял слушателей своим искусством и знанием и заслужил от них честь видеть собственную статую на площади Траяна среди великих мужей империи, а под конец жизни удивил язычников тем, что обратился в христианство⁶. Об учителе диалектики Иероним, не упоминает; говорит только, что из этой науки он узнал различные законы суждений и способы умозаключений⁷.

Не велик был, говорим, курс наук, на котором, воспитывали тогда в Риме юношество; нельзя хвалить эти науки и за тогдашнее направление их. Под влиянием практического взгляда Рима, эти науки, как и все, другие, потеряли теперь то высокое нравственное значение знания, как существенной потребности разумного духа человеческого, каким они проникались в свое время в Греции, а получили житейское, утилитарное направление, по которому достоинство науки измерялось степенью приложила ее к общественной жизни, или житейской пользе. Отсюда образовался фальшивый характер в методах преподавания наук, в способах изучения их, и особенно в деле упражнения в ораторском искусстве. Римское красноречие утратило в это время прежнюю свою силу и свое достоинство; его часто заменяла бездушная и надутая декламация. Учащихся заставляли писать о предметах и не относящихся к действительной жизни и недостойных искусства, или защищать ложь и опровергать истину. Сам Иероним часто с неудовольствием после воспоминал об этом жалком направлении красноречия и в школах и в обществе римском. В одном месте он припоминает о себе, как он учился декламировать сочиненные им словопрения, как ходил по временам с этою целью в судебные места, как там красноречивейшие ораторы спорили между собою с таким ожесточением, что, забывая дело, начинали ругаться и осыпали друг друга едкими остротами⁸. В другом, месте своих сочинений он говорить о себе, как ему, уже в глубокой старости, часто представлялось во сне, будто он в изящной прическе и в то*е декламировал в присутствии ритора-учителя своего сочиненное словопрение и как, пробудившись от сна, рад бывал, что это сон, а не действительность⁹. Такое направление красноречия не нравилось молодому Иерониму и отвращение его от таких судебных прений, на которые мы указали, было причиною, может быть, того, что он и сам не избрал себе звания адвоката, к которому по видимому приготовляли его римские ораторы, и хвалил, других, своих друзой, уклонившихся от этого звания. «Вы, писал он после двум тулузским друзьям своим, Минервию и Александру, – вы поступили как умные и образованные люди, что оставили собачье, по выражению Аппия, красноречие и обратились к витийству Христову, то есть, оставили должность адвокатов или судебных ораторов»¹⁰. Но, при всем том, Иероним не остался свободным от влияния этого фальшивого направления в тогдашнем красноречии, и следы ложного вкуса очень заметны в сочинениях его, особенно первых по времени. Время от времени Иероним постоянно вырастал в этом отношении и очищал и усовершал свой вкус под влиянием христианской и отеческой литературы, так что самые первые литературные произведения совершенно не похожи на последние: мы увидим это; но увидим и то, что совершенно он не освободился от этого влияния, какое произвел в нем ложный вкус тогдашней риторики, до конца своей литературной деятельности.

При изучении диалектики, Иероним, под влиянием природной любознательности и особого сочувствия к философии, любил читать и изучать системы древних философов. По собственному его признанию, он прочитал и изучил, бывши в Риме, философские сочинения Платона, Диогена, Клитомаха, Крантора, Карнеада, Поссидония, Порфирия и комментарии Александра Афродизея на сочинения Аристотеля¹¹. Под влиянием этой любви к древнему любомудрию, в связи с любовно к древним произведениям словесности, Иероним собирал покупкою и списыванием разные произведения древних философов и поэтов; составленную из таких сочинений библиотеку постоянно, как увидим, и после имел при себе, перечитывал ее и до того усвоил себе содержание многих из этих книг, что, при рассуждении его о каких бы то ни было предметах, у него ложились как бы невольно с пера на бумагу целые отрывки из языческих сочинений в подтверждение тех мыслей, которые он излагал или доказывал: это вы встретите не только в сочинениях его ученого или исторического характера, но и в его переписке и даже в толкованиях на св. Писание. Эго – такая черта в сочинениях Иеронима, за которую укоряли его друзья и враги, которую он и сам не одобрял в последствии и решался отвыкнуть от нее; но не отвык совершенно до конца своей жизни и ученой деятельности. Эта черта довольно иногда затрудняет чтение творений Иеронима на латинском языке: часто нужно смотреть да смотреть, чтобы приметить фразу, взятую из языческого поэта или философа.

Есть и еще одна черта в характере Иеронима, которую составил в нем Рим своим могучим влиянием и которая сохранилась в душе его на всю жизнь. Пылкая, впечатлительная душа, увлекающаяся натура Иеронима нравственно не устояла против напора наглого и обаятельного распутства, каким упивался и тогда еще дряхлый Рим под знаменем древнего язычества. Как широки были размеры, в каких поддался Иероним обаянию столичного разврата, мы не знаем; знаем только, что падение его совершилось именно под действием всестороннего влияния распутства и разгула страстей, какими волновалась неисцельно испортившаяся и зажило разлагавшаяся жизнь всемерной столицы. Вот исповедь в этом отношении самого Иеронима. В письме к другу своему Илиодору Иероним с горечью воспоминает о своем прошедшем и, описывая всю широту римского распутства, предостерегает друга от тех соблазнов, от каких не мог уберечься сам. «Я даю тебе, пишет он, это наставление не потому, чтобы сам я, как искусный кормчий, сохранил свой корабль и свой груз в целости, и не потому, чтобы не знал, что такое буря. Напротив, подобно человеку, только что выброшенному бурею на берег, я указываю другим пловцам на подводный камень и дорожащим голосом вопию: берегитесь, здесь, в этой бездне, волнуемой непрерывно вихрем, любовь к наслаждениям плоти, как другая Харибда, привлекает путников и губит их. Там бесстыдство, подобно известной Сцилле, является под приятным лицом женщины и производит гибельное крушение невинности. Здесь берег, населенный варварами, здесь демон, с своими клевретами, рыщет по морю, как пират (разбойник), готовый наложить свои цепи на всех, кто только попадется в его руки. Будьте всегда осторожны. Пусть море кажется вам так же спокойно, как тихое озеро; пусть поверхность вод его чуть-чуть колышется под тихим ветерком: эта равнина скрывает под собою высокие горы; под нею кроется враг, внутри ее опасность. Изготовьте же свои снасти, распустите паруса: напечатлейте на челе своем знамение креста; эта мнимая тишина на самом деле – буря»¹². Можем думать однако же, что падение Иеронима было не минутное, не случайное, не такое, которым падают иногда и великие праведники в минуты сильных искушений и которого не повторяют более; нет, падение юного Иеронима было более или менее продолжительным увлечением на путь порока, – увлечением, в продолжение которого ему стали известными все разгульные хороводы и оргии, которые создало и разыгрывало бесстыдное на этот раз язычество. Мы так, думаем потому, что Иероним, будучи уже в пустыне, среди изнурительных подвигов поста и молитвы, не мог, иногда, как сам говорит о себе, без труда освободить мысль и воображение свое от соблазнительных, образов, в какие облекался разгул страстей римского юношества. Такие глубокие раны не бывают следствием минутных увлечений.

Как бы то ни было впрочем, для нас замечательны тем эти обстоятельства из жизни юного Иеронима, что они, кажется нам, произвели крутой и решительный перелом в целях жизни и в направлении мыслей его. С такими горячими, живыми и впечатлительными натурами людей, какова была и натура Иеронима, бывает так, что одно какое либо, сильно потрясающее их, обстоятельство вдруг, производит перелом в их мыслях, действиях и желаниях и даст иное, часто неожиданное, направление жизни их: с ними бывает так, как было с Ефремом сирийским, Мариею египетскою и многими другими. Такие люди неожиданно могут удивлять мир своими добродетелями и подвижническими трудами, доселе удивляя его своими пороками. Иероним среди ученических увлечений за разгульною римскою молодежью и вместе среди одушевленных занятий науками и больше всего философиею, вдруг, хочет, сделаться иным человеком, совсем не тем, к чему могло вести его все предыдущее образование его.

Нравственный переворот в своей жизни Иероним начал с того, что вдруг пожелал принять крещение. Это – не в обычае тогдашнего времени: кто отлагал свое крещение тогда, – отлагал до лет самого зрелого мужества, а часто и до глубокой старости. Иероним принимает крещение после 20-ти лет (ок. 364 г.), когда сам себя называет еще юношею. Вместе с этою решимостью, Иероним, доселе преданный наукам да шумным развлечениям, ищет занятий религиозных, упражнений, оживляющих душу священными воспоминаниями христианской древности. Под Римом, в земле под этим городом, тянулись на огромном, пространстве пещеры, образующие собою как бы другой Рим: это – священные убежища христиан и первые их храмы в тяжкие времена гонений и вместе последние жилища, где полагались смертные останки братий и мучеников христианских Эти-то подземелья (катакомбы), священные по великим воспоминаниям первых веков христианства, с любовью посещал теперь Иероним в часы отдохновения от научных занятий. «Вместе со своими товарищами и сверстниками, – пишет он о себе, – я имел обычай по воскресным дням посещать гробницы апостолов и мучеников, спускаться часто в пещеры, вырытые во глубине земли, в стенах которых но обеим сторонам лежат тела усопших, и в которых такая темнота, что здесь почти сбывается это пророческое изречение: да снидут, во ад живи (Пс. 54, 10); изредка свет, впускаемый сверху, умеряет ужас мрака, так что отверстие, чрез которое он входит, лучше назвать щелью, чем окошком. Там ходят шаг за шагом (ощупью) и среди мрачной ночи воспоминается (приходить на память) этот Виргилиев стих: «повсюду ужас, и самое безмолвие пугает душу»¹³.

Мы думаем, что среди этого нравственного потрясения и перелома в душе Иеронима, под влиянием свежего и глубокого чувства раскаяния об утрате невинности, начало слагаться в душе его то убеждение, которое после, под влиянием других причин, принимало у него размеры крайности, – убеждение, в силу которого он любил в похвалах своих девству превозносить его достоинство до унижения достоинства брака и брачного состояния. Всматриваясь в существо этого убеждения Иеронима, нельзя не заметит в нем более силы чувства, чем ясности и отчетливости сознания или зрелости убеждения. «Девство я до небес превозношу не потому, чтобы оно было моею добродетелью, а более из особого уважения к тому, чего сам не имею. Хвалить в других то, чего сам не имеешь – это выражение искренней и скромной исповеди». Такое объяснение своего уважения и своих чрезмерных похвал девству высказывает сам Иероним¹⁴, и в этом объяснении нельзя не видеть связи между похвалами его девству и между нравственным его падением. Таим пылкие натуры, какова натура души у Иеронима, способны всю жизнь оплакивать то, что в свое время способны были потерять в одну минуту.

По обычаю тогдашнего времени нельзя было быть ученым, не посетивши лично лучшие училища и не послушавши разных ученых. Тем менее живая, тревожная, постоянно жаждущая деятельности и редко утомлявшаяся душа Иеронима могла остановиться в своих познаниях на том, что могли дать ему риторические и философские школы в Риме. Окончивши то в своем образовании, что можно было окончить в Риме, Иероним вместе с тем же своим товарищем и другом, Бонозом, предпринимает путешествие.

Путешествовать на этот раз они решились в Галлию, где преподавание особенно словесных наук в некоторых школах спорило тогда с преподаванием в римских школах. Но на пути в Галлию они посетили 2)¹⁵ Аквилею, этот богатый и славный тогда город в верхней Италии, близ Адриатического моря. Но, как увидим сейчас, не столько ученые, сколько другие тайные цели занимали уже теперь душу этих двух молодых путешественников. В Аквилее мы их видим не в школах, а в монастыре. Они проводят время в беседах не с представителями светской науки, а изучают науку христианского ведения, и обращаются, беседуют и дружатся с подвижниками в монастырях и вообще с людьми благочестивой жизни. В Аквилее был тогда епископом Валериан, человек, отличавшийся строгою христианскою жизнью и ревностью по вере в борьбе с арианством, от которого он совершенно очистил свою паству. Достойный епископ окружил себя отличным клиром из людей умных, благочестивых и достойных, своего священного звания. Это были: пресвитер Хромаций, брат его диакон Евсевий, архидиакон Иовин, друг и родственник их, Илиодор, впоследствии епископ, племянник его, Непоциан, известный по письмам к нему Иеронима, иподиакон Никеас, с которым тоже после переписывался Иероним. К атому обществу принадлежал инок Хрисогон, в котором после Иероним удивлялся глубине смирения. Там был и Руфин, наставленный и утвержденный в вере братьями Хромацием и Евсевием, – Руфин, который скоро стал любимейшим другом Иеронима, а потом жестоким и непримиримым врагом его. К этому обществу привязался в Аквилее всей юной и пылкой душой Иероним и в беседах с ним о христианстве и добродетели любил проводить время. Особенно полюбил он трех друзой, Хромация, Евсевия и Иовина, за их строго-христианскую жизнь и обширные богословские познания. Они со своей стороны уважали и ценили в Иерониме, богатые дарования, любовь к знанию и высказывающееся стремление к строгой аскетической жизни. Иероним после писал к ним всегда с восторгом и самыми приятными воспоминаниями об их благочестии и о своей любви и привязанности к ним.

Во время пребывания своего в Аквилее, Иероним жил, кажется, в том же монастыре, где проживал тогда и Руфин. Тут эти два ретивые юноши сошлись и в мыслях и в желаниях и взялись изучать христианское богословие. Мы увидим после, что Иероним с особенною приятностью вспоминал об этом времени, когда он, с Руфином, изучая богословские науки, рассуждал, спорил, вместе ошибаясь и вместе поправляя свой ошибки, с помощью общих наставников и друзей своих в Аквилее. Но более всего замечательно для нас следующее обстоятельство из жизни Иеронима в Аквилее. Вместе с Руфином он часто удалялся из Аквилеи в Конкордию, – место рождения его друга, и там любил беседовать с почтенным старцем Павлом, учеником св. Киприана и страстным любителем Тертуллиана, которого Павел иначе и не называл, как своим господином. Вместе с Павлом Иероним много читал писаний Тертуллиана и много наслышался о нем¹⁶. После этого нам хорошо объясняется, почету в богословских воззрениях и убеждениях Иеронима очень резко выдаются по местам такие воззрения, какие известны были и принадлежали только африканской церкви, и те крайние мнения, которые развиты с особою силою только у Тертуллиана. Под влиянием особого душевного состояния, когда Иероним, рванувшись от мира, искал другой среды для своей жизни и когда аквилейские друзья много могли подействовать на выбор его в пользу жизни монашеской. Иероним целиком взял из писаний Тертуллиана то суровое учение его о девстве, о брачном состоянии и о втором браке для христиан, к которому и без того сам по себе мог быть склонен своим покаянным чувством Иероним. Тертуллиан, значит, -руководитель Иеронима в учении его о девстве, о браке и вдовстве.

Из Аквилеи Иероним, отправился в Галлию вместе с Бонозом. В Галлии они довольно долго пробыли в городе Тревирах (Трире), – в этом знаменитом галльском городе, где часто проживали римские императоры и где поэтому сало собою развились школы и высоко поднято было образование¹⁷. Здесь, как и в Риме, Иероним хотел заниматься науками и приобретением (списыванием) книг; но выбор книг и характер ученых занятий, кажется, определялись теперь у него не столько прежнею целью путешествия, сколько влиянием последних обстоятельств и отношениями к нему аквилейских друзей: мы знаем, что он, посещая школы трирские и слушая светские науки, в тоже время списывал, по просьбе Руфина¹⁸, недавно вышедший обширный трактат Илария Пиктавийскаго о соборах, написанный этим знаменитым защитником веры в 358 году для епископов галльских. Имея главное местопребывание в Трире, Иероним путешествовал по другим местам Галлии. В числе замечательных явлений Иероним передает, что он видел варварский народ в Бретани, называвшийся тогда Антикотами, которые любили питаться человеческим мясом, несмотря на то, что в лесах их водились большими стадами свиньи и разные звери¹⁹. Одним из постоянных занятий Иеронима в Галлии было изучение местного языка. После он делал свои замечания о нем сравнительно с языком Галатян, когда писал толкование на послание к ним апостола Павла²⁰. Последующая переписка Иеронима показывает, что он, будучи в Галлии, знакомился не с учеными только людьми, но и с лицами, с которыми связи могли определяться только нравственными и религиозными отношениями. Мы знаем например, что он писал с востока к Гедибие которая с отдаленных пределов Галлии посылала к нему за советом касательно разумения многих истин свящ. Писания и правил поведения в состоянии вдовства²¹.

Нельзя не приметить, что в путешествии Иеронима по Галлии, в его ученых занятиях, в его изучении страны, в его знакомствах и связях не видно ни определенной мысли, ни определенной цели, ни однообразного плана. Это, значить, что человек делает не то, чем занята душа его: во все время пребывания Иеронима в Галлии, душу его не покидала дума о жизни уединенной и аскетической, о такой святой и нравственно высокой жизни, светлый и возвышенный образ которой он видел в святом обществе аквилейских друзей своих. Под влиянием разнородных, разнообразных и разнохарактерных впечатлений Галлии, этой полудикой и полуобразованной тогда страны, заветная дума его о монашестве глубже и глубже проникала в его душу и овладела наконец всем существом его, всеми мыслями и желаниями его. Там, на берегах Рейна, он решил свою судьбу, – дал обет пред Богом и своею совестью посвятить себя на жизнь аскетическую. Тоже самое сделал и друг его, Боноз. С этою неизменною решимостью они возвратились из Галлии в Аквилею, в общество друзей своих, или, как Иероним, называл их, в общество блаженных.

В этом обществе Иероним встретил теперь Евагрия пресвитера антиохийского, путешествовавшего с востока на запад и теперь только что возвратившегося тоже из Галлии. В Галлии он был свидетелем чуда над одною женою, невинно осужденною на смерть. Обстоятельства этого чуда – следующие. К правителю лигурийской области привели женщину, которую муж обвинял в преступных связях с одним юношею. Под пыткою железных когтей юноша об явил себя виновным в преступлении, которого он не совершал: он хотел скорее умереть в муках смертной казни, чем терпеть продолжительность мучений от ужасных зверских пыток. Женщина на этот раз была тверже его. Никакие орудия пыток не могли исторгнуть у ней мнимого признания в преступлении, которого она не знала. Среди мучений она молится к Господу Иисусу об укреплении сил своих для перенесения невинного страдания. После напрасных истязаний, судья приговаривает и жену и юношу к смерти. На месте казни, среди толпы, устремившейся к кровавому зрелищу, юноша умирает под ударом меча. Но тот же самый палач тем же мечем четыре раза ударяет по слабой шее женщины, и – меч сгибается, не делая даже вреда невинной. Толпа волнуется, желая снасти невинную; но дикторы усмиряют народ и новый палач новым мечем еще три раза поражает женщину и она, как бы мертвая, падает на землю. Клирики, назначенные для погребения подобных тел, замечают в женщине признаки жизни и спасают ее от нового преследования суда. Рассказ Евагрия об этом чуде, растрогал аквилейскую братию и они убедительно просили Иеронима записать это происшествие на память потомства. Иероним уважил просьбу друзей, и вот что было первым предметом первого сочинения его. Это было в 370 г. Сочинение имеет форму письма к другу Иннокентию. Предмет сочинения частный, но само сочинение замечательно тем, что написано со всем первым жаром и искусством тогдашнего светского красноречия, без нужды и без строгого вкуса расточаемого молодым и неопытным сочинителем. Вот образчик: «мне ли, – говорит он в начале письма, – мне ли, который не правил еще и на тихом озере легкою ладьею, вверять себя шумящим водам Евксина? Я уже вижу кипящие волны, их белеющую пену; я трепещу бури и подводных камней, и если пускаюсь в открытое море, если берусь за кормило, то лишь потому, что об этом умоляет меня Иннокентий»²². Мы нарочито выписываем эти строки, чтобы показать, как, это первое сочинение Иеронима, сильно отзывающееся школою тогдашнего римского красноречия, равно как и другие ближайшие по времени произведения к нему, мало походят на дальнейшие и особенно на последние писания. Иероним в этом отношении постоянно вырастал и совершенствовался, постоянно исправлял и усовершал литературный вкус свой но образцам, христианских писателей, оставляя образцы писателей языческих.

Фамильный дела вызвали Иеронима из Аквилеи на родину, в Стридон. Особенно слухи о дурном поведении сестры его сильно огорчили его и заставили его поспешить на родину. Дурные слухи о сестре оправдались. Но к утешению своему, он нашел, что благочестивый диакон стридонской церкви, Юлиан, своими советами и убеждениями, начал уже извлекать падшую из пропасти, в которую попала она по юношеской неопытности и увлечению. Иероним неоднократно после писал письма к этому Юлиану и всегда с глубокою благодарностью отзывался об его благотворном участии в судьбе падшей сестры своей. Теперь же по этому поводу Иероним сильно размолвил с теткою своею, Касториною, и вероятно жестоко укорял ее за слабый надзор за своею сестрою. Кажется, что он упрекал в этом же и епископа стридонского. Люпицина и за это навлек на себя гнев и вражду этого епископа, которого Иероним изображает слабым в своих прямых обязанностях, но сильным во вражде и преследовании против тех, кто подпадал его гневу: в письмах к Юлиану, где Иероним благодарит его за спасение сестры своей, тут же всегда дурно отзывается о Люпицине, как о личном враге своем: «пусть эта гидра испанская (Люпиций) грызет меня своими злобными клеветами, – пишет он в одном письме своем к Юлиану²³. – я не боюсь суда человеческого, зная, что должен отвечать за свое поведение пред судиею моим. Богом».

Эти огорчения, испытанные Иеронимом на родине, глубоко потрясли душу его и произвели в ней решительный и неожиданный поворот. Иероним решился уже быть монахом; но он еще не имел в виду определенного плана, где и как он посвятит жизнь свою Богу. Доселе он питал безотчетную привязанность к аквилейской братии и, может быть, на долго не разлучился бы с этим благочестивым обществом. Но теперь он вдруг решил в душе своей, что монахом польза быть в городе среди родных и знакомых. Ему нужна была теперь страна, где бы никто не знал и не развлекал его, ему нужна была пустыня с невозмутимым молчанием, где бы он был один в беседе с своею душою, своею совестью и с Богом.

В 372 году, Иероним вдруг, как бы внезапною бурею, был увлечен²⁴ непреодолимым желанием перенестись в ту землю, которая давно сделалась предметом посещений благочестивых поклонников. Восток – страна древних наук и преданий, свидетель величайших деяний, совершившихся в мире; так богатый священными воспоминаниями для благоговейного сердца христианина, – восток не мог не привлекать к себе Иеронима, который жаждал теперь и религиозных познаний, и аскетических подвигов, и удаления от шума жизни и людей, и внутреннего покоя души. Под влиянием этих непреодолимых желаний он вдруг оставил Италию, любимое общество своих друзей аквилейских и, пользуясь предложением Евагрия (прибывшего, как мы уже заметили, с востока по делам церкви и теперь отправлявшегося в родную землю) – быть ему спутником и руководителем, Иероним отправился в желанную страну. Вместе с ним отправились туда, – Иннокентий, искренний друг Иеронима, Гилас, прежде бывший рабом бл. Мелании, но заслуживший себе свободу честностью и чистотою жизни, и Илиодор. При утомительных трудах путники эти, как описывает сам Иероним, прошли Фракию, Понт, Вифинию, Галатию, Каппадокию и палящую Киликию; наконец после тяжелого странствования, вступили в Сирию, как в пристань к желанной стране, после бурь и кораблекрушения. Во время путешествия Иероним видел Анкир, митрополию Галатии, и был свидетелем возмущавших ее ересей. В окрестностях Киликии посетил он св. старца Феодосия с его братиею, которого теперь лично, а после письменно, просил, чтобы он своими молитвами содействовал ему скорее расстаться с миром и утвердиться в пустыне и в жизни аскетической²⁵.

На отдаленных пределах Сирии, в пустыне, сопредельной Сарацинам, Иероним хотел начать труды своей уединенной аскетической жизни. Но еще на пути его постигла тяжкая болезнь, от которой не могла предохранить его и дружеская заботливость о нем Евагрия. Это обстоятельство заставило Иеронима остаться в Антиохии, в доме своего спутника Евагрия. После тяжкой болезни Иероним для поправления сил, значительно упавших и от болезни и от борьбы душевной, отправился, по совету Евагрия, в родовое поместье его,– Маронию, не в далеке от Антиохии. Здесь, оправившись не много от слабости, он, в видах необходимого для здоровья развлечения, – проводил время то в беседах с новыми для него лицами²⁶, то более с своими старыми друзьями, – греческими и римскими классиками, которые всегда, как и теперь, были при нем. Еще в римской школе он имел особенную страсть собирать книги и даже собственноручно описывать их. Удаляясь на восток, решаясь на всегда оставить родину, друзей и все близкое сердцу, Иероним не мог расстаться с своею библиотекою, которая стоила многих трудов и усилии²⁷. Эта любовь к книгам не оставляла Иеронима и во всю жизнь его; для приобретения их он не щадил никаких трудов и издержек, и самым дорогим для него подарком со стороны его друзей был тот, когда они присылали ему хорошую книгу, которой недоставало в его библиотеке. «Ты заменишь для меня все услуги тем, писал он из пустыни к одному другу, если доставишь мне списки книг, которых нет у меня и которых перечень прилагаю здесь»²⁸. Евагрий из уважены к талантам и привычкам Иеронима вполне удовлетворял этой склонности его. Он заменял собою потерю всех друзей, оставленных им на западе. Кроме прекрасного помещения и содержания, он нанимал писцов, которые служили Иерониму в переписке необходимых для него сочинений, и принял на себя заботу получать и доставлять все письма, какие из разных мест присылались на его имя. Редкое бескорыстие и самоотвержение дружбы!

Между тем не одна болезнь и истинно великодушное поведение Евагрия в отношении к своему другу задержала Иеронима в Аниохии и отвлекала от Сирийской пустыни, которую он избрал местом своих будущих подвигов; виною этому была и обычная его любознательность, для которой представлялась теперь обильная пища. В Антиохии был в то время человек, который изъяснением св. Писания славился на всем востоке и привлекал к своей кафедре многочисленных слушателей; это – Аполлинарий, епископ лаодикийский, впоследствии ересеначальник, но в то время еще не обнаруживший своих заблуждений и уважаемый самыми великими святителями церкви. Ст. этим-то знаменитым наставником того времени познакомился бл. Иероним живя в Антиохии и у него слушал первые уроки о св. Писании с большим вниманием и прилежанием, хотя вместе с тем, как после говорил Иероним, не без разборчивости и осторожности, стараясь усвоять преимущественно одно полезное и отрицать не правый смысл в толковании слова Божия. Но, увлеченный примером своего учителя, Иероним захотел попробовать свои молодые силы в том же деле и написал толкование на книгу пророка Авдия. Можно представить, что это было за толкование. Оставивши историческую и буквальную сторону книги, Иероним пустился в объяснения таинственные и аллегорические. Толкование это не дошло до нас. Но, спустя тридцать лет, когда Иероним писал другое толкование на эту книгу Писания, сам делает отзыв о нем не как о книге, назначаемой для употребления, а как об опыте юношеского упражнения, которого недостатков после сам стыдился²⁹.

Иероним пробыл в Антиохии около двух лет (до 374 г.)· При внешнем довольстве, при расположении к нему Евагрия, он перенес здесь тяжелую весть о потере любимых своих друзей, бывших спутников, своих. Иннокентий, называвший при всех случаях Иеронима не иначе как, братом и которого Иероним со своей стороны называл частию души своей, на пути к Иерусалиму, после непродолжительной болезни умер³⁰; за ним последовать и Гилас. Оставленный друзьями, которые решались всюду следовать ему и готовы были разделять его будущие подвиги, Иероним, не смотря на горячую любовь к себе Евагрия все еще удерживавшего его в Антиохии, начал думать о ближайшей цели своего прибытия на восток и решился один теперь идти в пустыню. Но, как будто еще опасаясь предстоящих подвигов, и желая найти для себя подкрепление, он вспомнил о блаженном авве Феодосие, с которым виделся в Киликии на пути из Италии и к нему и всей благочестивой братии его отправил письмо³¹ , исполненное глубокого смирения и самоуничижения и, кажется, внутренней, тайной борьбы с самим собою в виду предстоящего ему пустынного уединения и трудов подвижника. «Поскольку такой грешник, как я, – писал он, – недостоин жить в вашей обители, населенной, как земной рай, множеством святых; то я, но крайней мере, умоляю вас (я уверен, что вы можете исходатайствовать эту милость мне) молить Бога, да избавит меня от этого мира. Я ничего так сильно не желаю, как увидеть себя свободным от рабства миру. Доставьте же мне вашими молитвами эту блаженную свободу. Я желаю, но от вас зависит испросить мне эту милость, чтобы мне быть в состоянии исполнить то, чего желаю. Я похож на бедную овцу, отставшую от стада; если добрый пастырь не придет взять меня на рамена свои и отнести в овчий двор, я навсегда останусь слабым и колеблющимся и упаду тогда, именно, как буду употреблять все свои усилия, чтобы подняться. Я тот блудный сын, который в распутной жизни расточил все, что отец мой дал мне, и который, обольщаясь мирскими удовольствиями, доселе не хотел идти к нему просить прощения во грехах своих. Все, что я сделал доселе в этом отношении, ограничивается только бесплодными желаниями и пустыми планами будущего обращения: а диавол не перестает опутывать меня новыми сетями и противопоставлять мне новые препятствия. Мне кажется, будто великое море окружает меня со всех сторон; и в таком положении я не умею ни отступить назад, ни идти вперед. Итак, от ваших молитв ожидаю я благоприятного веяния Св. Духа, которое поможет мне продолжать мое плавание и счастливо войти в пристань».

Среди этой нерешимости и борения с самим собою, среди скорби о потере друзей, Иеронима неожиданно посетил Илиодор, спутник его из Рима в Палестину. Оставив Иеронима у Евагрия в Антиохии, Илиодор, в продолжение болезни Иеронима, успел уже посетить св. землю, быть в Иерусалиме и на обратном пути поспешил навестить друга. Легко представить, как радостна была Иерониму нечаянная встреча с таким другом среди своего одиночества. Иллиодор обрадовал Иеронима не только своим прибытием, но и вестью о путешествии на восток Руфина вместе с блаженною Меланиею. Иероним так был рад этой вести, что едва верил от радости. Любящая душа его, ища уединения, в тоже время еще не в силах была пожертвовать желанию уединения любовью к друзьям; он готов был идти на встречу своему другу аквилейского уединения, увидеть и обнять его, если бы не мешала тому слабость здоровья, расстроенного болезнью. Но дожидаясь с таким рвением свидания с одним другом, Иероним должен был расстаться с другим. Вопреки ожиданию Иеронима Илиодор вскоре начал собираться в дорогу. Ни советы и увещания, ни горячие мольбы не могли поколебать Илиодора, который, по расположению к своей родине, а более но нуждам родственным, должен был оставить Иеронима и возвратиться на запад. Иероним опять остался одиноким на жертву овладевавшим им скуки и унынию, которые он после так сильно описывал, орошая слезами письма к своим друзьям. Илиодор старался ласками смягчить и облегчить горечь разлуки для Иеронима. Он просил его писать из своего уединения пустынного и даже обещал, что, со временем по получении нового приглашения, он может быть еще послушает его совета; но это была лить оговорка. Иллиодор с ним простился.

Расставшись с одним другом и не дождавшись другого, Иероним и мыслью и сердцем обратился теперь к пустыне, куда давно рвалась душа его. Уединенная, безмолвная молитва и покаянные подвиги самоотвержения казались ему единственным теперь благом одинокой души. С обычною своею энергиею и решимостью он вдруг, оставил приют и гостеприимство Евагрия и удалился в пустыню Халцидскую, куда давно уже рвалась душа его. Ото было в 374 году.

Пустыня халцидская, подобно многим другим пустыням сирийским, в IV веке Наполнена была, как замечает блаж. Феодорит, «бесчисленным множеством, иноков, которые в телах, подверженных немощам природы, жили как бесстрастные»³². Сюда-то, на беспрерывные труды духовных подвигов, так долго и с таким нетерпением рвался и наконец удалился Иероним. Если бы этот юный подвижник никогда не упомянул нам о своих занятиях в пустыне халцидской, и тогда нам не трудно было бы понять, что этот человек, в котором кипел непрерывный жар душевного рвения, не мог, можно сказать, ни на минуту оставаться без подвигов, соответствующих святости и высоте иноческого звания и возвышенной настроенности его собственная ума. Разделяя время между богомыслием, чтением св. книг, которые всегда имел под руками, и молитвою, как сладостным окончанием всякого размышления и всякого труда, Иероним и теперь, как в последствии, не чуждался и труда телесного, который всегда считался необходимою принадлежностью монашеской жизни, и снискивал себе хлеб в поте лица своего³³. Довольно указать на наставление, преподанное им некоему Рустику об обязанностях иноческой жизни, чтобы оправдать это последнее предположение. «Будь всегда чем либо занят, говорит он ему, так чтобы диавол никогда не находил тебя праздным. Если апостолы, которые могли жить от благовествования, работали своими руками, чтобы никому не быть в тягость, и если они сами подавали милостыню даже тем, от кого имели право принимать вещественные блага в замен духовных, или проповедуемых; то почему же тебе самому не делать того, что необходимо для тебя? Итак, занимайся плетением корзин из тростника, или коробов из ивы, копанием земли, планировкою своего сада, и если посеешь там овощи, или посадишь деревья рядами, то делай каналы для проведения воды во все места… Прививай дикие яблони, чтобы, подождавши немного, вкушать тебе от них плоды трудов своих. Строй ульи для пчел, которых Соломон представляет тебе в образец правильной деятельности, и от этих маленьких животных поучись правильному труду в монастыре. Занимайся также плетением рыболовных сетей, или переписыванием книг, чтобы, в одно и тоже время, и рука твоя приобретала пищу для тела, и душа насыщалась добрым чтением. Человек праздный, обыкновенно, бывает добычею нескончаемых желаний. В монастырях египетских постановлено правилом – принимать только тех, кто способен работать своими руками. Цель этого не столько та, чтобы они могли приобретать необходимое для телесной жизни, сколько та, чтобы удовлетворять душевной потребности и не дать иноку времени предаваться пустым и опасным помыслам»³⁴. Видно, что все эти советы Иеронима другому были им самим пережиты и переиспытаны. Более же обычным занятием его было списывание книг; так между прочим сам он свидетельствует, что в этой пустыне он переписал евангелие от Матфея, которое потом перевел на латинский язык³⁵.

Но как трудно побеждать себя! Этот неустрашимый и решительный муж, который бросился в пустыню далекую от возмутительных соблазнов и шума людского и бросился для того, чтобы погасить здесь жар обыкновенных человеческих страстей и огонь плотских помыслов, – этот человек, при всех своих духовных подвигах и телесных трудах, был часто возмущаем искусительными воспоминаниями и образами недостойными его звания. Здесь, в пустыне халцидской, при первых опытах борьбы Иеронима с самим собою, вдруг вполне сказалась вся живая и пламенная природа его, тем сильнее и неотступнее восстававшая со всеми своими слабостями и силами против молодого подвижника, чем решительнее, быстрее и неуступчивее он сам шел против всего в самом себе, что противоречило высокому образу подвижнической жизни. Величествен и поучителен тот образ борьбы, который вел Иероним сам с собою на первых порах своей подвижнической жизни. Он сам описывает его. Зрелище минувшей для него прелести Рима со всеми ее обольстительными картинами, часто возникало и оживлялось в его воображении; в нем воскресали оставленные мечты бурной юности и – он не мог отбиться от них. «Сколько раз, писал он впоследствии, сколько раз уже в уединении, в этой обширной пустыне, раскаленной жаром солнца, которая не представляет инокам ничего, кроме жалкого пристанища, я воображал себя среди приятностей Рима! Мой члены были покрыты ничтожным вретищем, а грязная кожа походила по цвету на Эфиопа. Каждый день слезы, каждый день стенания; и если сон, при всем моем сопротивлении, отягчал меня, я бросал на голую землю свои кости, едва связанные между собою; о пище и питии я и не говорю ничего; принимать что либо вареное – это уже роскошь. И при всем том я, который из страха геенны осудил себя в такую темницу, не имеющий в обществе никого, кроме скорпионов и диких зверей, я.... воображением часто предстоял пред хором юных дев!.... Мое лице пожелтело от постов, а душа волновалась помыслами в охладелом теле; плоть казалась уже мертвою, но огонь страстей еще пылал в ней. Вот почему, лишенный всякой помощи, я припадал к ногам Иисуса, орошал их слезами, отирал власами; целые недели оставлял без пищи свое слабое тело. Я не краснею за свою неверность, напротив плачу, что я не то, чем должен быть. Помню, как я часто день и ночь ходил и вопиял к Богу, ударяя себя в перси, – да водворится мир в моей душе! Я боялся своей келлии, смотрел на нее, как на соучастницу моих мыслей, и, разгневанный, ожесточенный против самого себя, я углублялся один в безмолвную пустыню. Если где примечал глубокую долину, крутую гору, обрывистую скалу, там было место моей молитвы, там была темница для моей жалкой плоти»³⁶.

Иероним, отправляясь из Антиохии в пустыню; понес с собою, как мы видели, известие, что Руфин, друг его, отправился тоже на восток и остановился в Египте. Среди тяжелой борьбы с самим собою, подвижник наш с особенного силою любящей души предавался воспоминанию о друзьях своих и хотел поддерживать самые живые и искрения связи с ними. Новые слухи подтвердили известие, что Руфин в 370 г. действительно оставил Аквилею и в Риме желанием нашел блаж. Меланию, которая воодушевлена была тем же видеть восток. Это была одна молодая вдова, знатного рода, потерявшая в один год мужа и двух детей. Оставив в Риме еще одно малолетнее дитя – Публиколу, стол известнаго впоследствии в истории Августина, блаж. Мелания решилась идти в Египет вместе с Руфином. С богатыми милостынями и пламенным желанием поучиться мудрости у великих подвижников востока, Мелания посетила дивных старцев горы Нитрийской и, возвратившись опять в Александрию, долгое время пребывала там, щедро покровительствуя и утешая преследуемых за веру в годину бедствий церкви александрийской по смерти св. Афанасия. Руфин так пребывал в Александрии и жил среди иноков ее, с усердием и любознательностью слушал уроки знаменитого в то гремя Дидима, из школы которого он вынес любовь к Оригену и к самым ошибкам его; искал назидания в беседах и жизни многих славных подвижников Египта³⁷. Когда Руфин был еще в Александрии, Иероним, обрадованный его прибытием на восток, спешил рассказать другу обо всем случившемся с ним со времени их разлуки, и, приглашая его к себе, написал к нему письмо, полное дружеской приязни и желания скорого свидания с ним. «Теперь, любезный мой Руфин, я собственным опытом узнал то, что Бог иногда дает более, нежели сколько просят у Него; что Он часто дарует то, чего око не видало, ухо не слышало и что на сердце человеку не приходило. Вот я, который желал не более как того, чтобы иметь возможность переписываться с тобою, и таким образом иметь удовольствие хотя мысленно видеть тебя, и этим ограничивал самые пламенные желания свои, – я теперь имею радость слышать, что ты пришел в пустыню египетскую, чтобы посетить общества иноков, там обитающих, и видеть это многочисленное братство отшельников, провождающих на земле жизнь небесную. О, если бы, по особенной милости Господа нашего Иисуса Христа, я мог быть восхищенным подобно Филиппу, когда он преподал крещение евнуху царицы кандакийской, или Аввакуму, когда он нес пищу Данилу! С какою нежностью я обнял бы тебя, с каким жаром облобызал бы эти уста, которые некогда беседовали со иною! Но как я не заслуживаю, чтобы Бог сделал для меня такое чудо, то вместо себя посылаю к тебе, это письмо, как нежную цепь, которую сама любовь устроила, чтобы привлечь тебя сюда… Поверь мне, любезный брат мой, ни один пловец, застигнутый бурею, не устремляет с таким, беспокойством взоров своих на пристань, ни какая земля, опаленная лучами солнца, не жаждет дождя с таким жаром, ни какая мать, сидя на берегу моря, не ожидает возвращения своего сына с таким нетерпением, с каким я желаю видеть тебя». Но далее, рассказав о всех обстоятельствах своего путешествия из Италии в Сирию, Иероним, как бы в некотором предчувствии, что его любовь не поддержится впоследствии его другом, продолжает: прошу тебя, мой любезный Руфин, не забывай отсутствующего друга своего; потому что нужно слишком много времени и труда, чтобы найти истинного друга.... дружба не покупается, любовь не продается. Друг, который может перестать любить, не был никогда истинным другом».

И так как к этому времени Евагрий доставил Иерониму письмо, в котором итальянские друзья извещали его об удалении Боноза, оставленного им в Италии, на какойто пустынный остров Средиземного моря, то сирийский подвижник наш в том же письме к Руфину сообщает ему и эту приятную и общую для них новость, присовокупляя свой взгляд на прекрасный подвиг Боноза. «Пусть греки и римляне перестанут хвалиться пред нами чудесными деяниями, или, лучше сказать, химерическими подвигами своих героев. Вот молодой человек, воспитанный вместе, с нами в изучении свободных наук и высоко стоящий над сверстниками своим происхождением и богатством, – он оставляет мать, сестер и брата, которые нежно любят его, и удаляется на пустынный остров, окруженный со всех сторон водами бурного моря, ужасающий огромною своею пустынностью, ничего не представляющий взору, кроме утесистых и обнаженных скал.... И однако же это печальное место – для него рай. Брось на минуту свой взор, любезный друг мой, и обрати туда все свои мысли: вот, вокруг этого острова непрестанно волнуется море, всегда бурное и ярящееся; вторгаясь во впадины скал и разбивая волны об утесы, оно производит шум, раздающийся по всему поморью. Бесплодная земля не рождает зелени; сухое поле без дерев, не дает тени. Повсюду только утесистые скалы, образующие собою, как бы место заключения, на которое нельзя смотреть без ужаса. А Боноз, спокойный, бестрепетный, облекшийся духовными оружиями, о которых говорит ап. Павел, то внемлет Богу в чтении св. Писания, то сам глаголет к Нему в пламенных молитвах своих. Благодарю Тебя, Божественный Иисусе мой, за то, что Ты даровал мне такого человека, который может молиться за меня, когда Ты приидешь судить мир»....

Отвечал ли Руфин на эти, полные любви, искренности и преданности, письма Иеронима, или нет, неизвестно. Вообще не видно, чтобы он со своей стороны поддерживал эту глубокую и горячую привязанность к нему его друга. Но сердце Иеронима, готовое расточать свою любовь и почтение всякому, кто только мог чем бы то ни было привлечь его, казалось, еще не подозревало в Руфине того равнодушия и нечувствительности, которыми впоследствии заплатил он за истинно дружеское расположение к нему Иеронима.

На основами слуха, что Руфин уже в Иерусалиме, Иероним отправил свое письмо к нему в Иерусалим на имя общего благодетеля всех странников, которого он знал только по рассказам Илиодора, именно на имя Флоренция, и при этом написал к нему рекомендательное письмо о своем друге. В не многих строках Иероним выразил всю глубину смирения и самоуничижения в отношении к Руфину, а равно и – бескорыстной и пламенной любви к нему. «Не суди, любезный мой Флоренций, обо мне по нему (Руфину). Ты увидишь ярко отражающиеся на его лице черты святости. Что до меня, – я не более, как прах и пыль. Для меня довольно и того, что я могу выносить своими глазами блеск его добродетелей. Он чист и белее снега, а я осквернен грехами». Когда Флоренций ответил, что Руфина нет еще в Иерусалиме, Иероним вторым письмом просил его взять у Руфина, в случае его прибытия в Иерусалим, и доставить ему в пустыню некоторые книги; при этом Иероним послал и каталог книг, которые ему нужно было переписать для своей библиотеки, и обо всем этом просил позаботиться Флоренция, предлагая ему с своей стороны подобного рода услуги.

Илиодор, возвратившись в Италию, рассказал всем аквилейским друзьям, что общий друг их, Иероним удалился в пустыню. Вследствие этого Иероним вдруг получил несколько писем из Италии и с радостью и Любовью отвечал всем им. Иеронима сильно занимала судьба несчастной сестры своей, некогда павшей на скользком пути юности, но потом извлеченной из глубины падения отеческим попечением диакона Юлиана, за что Иероним называть его отцом, а сестру свою дочерью его о Христе³⁸. Поэтому прежде других Иероним написал письмо к этому диакону Юлиану, виновнику спасительной перемены в падшей. Иероним от души благодарил за его истинно отеческое участие. Он писал ему – помнить учение апостола, что добрые дела наши не погибают; говорил, что он уготовил себе награду от Господа за свое благое дело, и просил чаще извещать о состоянии сестры своей, которая составляет славу благочестивого диакона. Иероним как бы не доверял еще этой спасительной перемене в своей сестре, еще боялся за нее и, признавая необходимость дальнейшего отеческого надзора над нею, писал в тоже время своим италийским друзьям, – Хромацию, Иовину и Евсевию, дружески умоляя их, чтобы каждый из них поддерживал ее своими советами и не отказывал в наставлении. Он хотел даже, чтобы епископ Валериан благоволил воодушевить ее несколькими строками своего письма, уверяя, что сестра его вполне утвердилась бы в добродетели, увидев, что высшие лица принимают участие в ее судьбе.

Вместе с тем, скорбя о неприязненных отношениях своих со своею теткою, Касториною, которые вероятно начались укором со стороны Иеронима за отсутствие в ней материнской заботливости о сестре его, Иероним теперь написал и к ней письмо, в котором желает смягчить гнев ее и примириться с нею. «Гневайтеся и не согрешайте, сказал Давид (Пс. 4, 5) или, как изъясняет ап. Павел, солнце да не зайдет во гневе е вашем. Что же станется с нами в день суда, – с нами, которых видело солнце коснящими во гневе, не в течение одного дня, но в продолжении стольких лет».

В чувствах дружбы, любви и назидания в это время написаны Иеронимом письма, – кому в ответ, а кому для ответа, – к Никеасу, иподиакону аквилейскому, Хрисагону, монаху аквилейскому, девам Эмонским³⁹ , и к Антонию монаху.

При начале своих подвижнических трудов в пустыне, Иероним искал для себя образцов в жизни первых великих подвижников иноческого жития. Его мысль и душа не могла оторваться от великих подвижников, Антония и Павла. Жизнь Антония великого, написанная св. Афанасием⁴⁰ и столь обильная назиданиями, как и достоинством изложения, внушила Иерониму мысль изложить сказания о жизни другого, великого, довременного подвижника и первого основателя пустынничества,– о жизни св. Павла Фивейского. Иероним написал ее в часы отдохновения от подвижнических трудов и, предназначив этот труд свой для Павла, старца конкордийского, одного, как мы видели, из италийских друзей своих, отправил его при письме к нему. Смиренный составитель жития сознается, что он вовсе не считал нужным заботиться о красоте и изысканности слога, при описании простого и смиренного ученика Христова, но на самом деле рассказ его жив и полон занимательности и назидания. После описания жизни знаменитого пустынника, Иероним отдается влечению чувства и делает сравнение между подвижником пустыни и современными богачами мира. «Теперь, под конец этой книги, я хочу спросить тех, которые не знают меры своему богатству, которые обставляют мрамором свои дома, которые на одну нить золота употребляют цену богатых городов, – чего когда либо не доставало этому полуодетому старцу? Вы пьете из драгоценных сосудов, – ему достаточно было сложить руки, чтобы утолить жажду; вы имеете драгоценные туники, шитые золотом, – он не имел даже грубой одежды, которая покрывает ваших рабов. За то, как ни беден он был, ему открыт рай, а вас, отягченных золотом, ожидает геенна. Он наг, но сохранил одежду Христову, а вы, одетые шелком, потеряли ее. Павел лежит покрытый ничтожною пылью, чтоб восстать в славе, – великолепные мраморы ваших гробниц тяготеют над теми, которые должны сгореть с своим богатством. Пощадите же себя ради Бога, пощадите, по крайней мере, эти богатства, которые вы так любите. Для чего зарывать в могилу мертвецов в золотых одеждах? Для чего ваша честолюбивая гордость не унимается даже среди печали и слез? Богатые трупы останутся ли целыми в шелке?.... Заклинаю тебя, кто бы ты ни был, читатель, помни грешного Иеронима, который, если бы Бог предложил ему выбор, избрал бы скорее тунику Павла с его добродетелями, нежели порфиру царей с их могуществом»⁴¹.

Но среди этой одушевленной переписки с друзьями и знакомыми и вместе под влиянием пустынного одиночества, Иеронима сильнее всего занимала мысль об Илиодоре, о том друге и спутнике его на восток, с которым он думал разделять труды и молитву пустыннической жизни, с которым так нежно и трогательно прощался в Антиохии и которого все еще надеялся видеть своим сподвижником в пустыне: расставаясь с Иеронимом, Илиодор, в утешение скорбящего и плачущего, как дитя, друга своего, говорил, что, может быть, устроивши свои домашние дела в Италии и по получении писем от Иеронима из пустыни, он и решится быть ему сподвижником пустынного жития. Иероним, не покидая этой надежды, рассчитывал много на первое письмо свое к Илиодору, и действительно письмо это и по содержанию и по чувству и по отделке – одно из лучших писем Иеронима. В каталоге своем он называет это письмо свое Илиодору увещательным (exhortatoria). Поддерживая во всем письме самые нежные и живые выражения дружбы и любви, Иероним вместе с тем с искусством и силою излагает разнообразные убеждения другу возвратиться на восток, в пустыню. Опровергая все возможные препятствия, какие только мог выставить в оправдание себя Илиодор, Иероним умоляет его, заклинает, убеждает, настаивает, угрожает; чтобы как-нибудь заставить его расторгнуть узы плоти и крови, которые, казалось Иерониму, удерживали его в Италии. Он то влечет его к себе изображением, добродетели, то располагает к иноческой жизни покоем, и сладостью ее, то умоляет во имя любви к Иисусу Христу, то устрашает его бедствиями, какие постигают людей в мире, особенно тех, кто предпочитает Господу Иисусу блага мирские; наконец начертывает картину того, что должно случиться в последний день мира и суда, когда Иисус Христос воздаст каждому по делам его. Выписываем начало и конец из этого прекрасного письма. «По той искренней дружбе, которую любовь укрепила между нами, и по чувствам своего и моего сердца, ты можешь ценить то усилие и ту настойчивость, с какими я старался удержать тебя в пустыне. Это самое письмо, которое я написал к тебе и которое почти изглажено моими слезами, довольно показывает тебе, какою скорбью я был поражен при твоем отбытии, и скольких вздохов и стенаний оно стоило мне. Но, подобно малому дитяти, которого приемы так милы и приятны, ты своими ласками так умел усладить сбой отказ на мой просьбы, что я не знал тогда, на что решиться. В самом деле, что я мог тогда сделать? Молчать? Но я был не в силах управлять своими чувствами так, чтобы уметь притвориться на счет того, чего я желал с таким жаром. Просить тебя еще с большею настойчивостью? Но у тебя не доставало любви слушать. Отринутая любовь сделала, что могла. Она отпустила того, кого не могла удержать при себе. За то теперь умоляет его заочно. Ты и сам советовал мне при расставании, чтобы я, поселившись в пустыне, побуждал тебя письмами. Я обещал и – вот исполняю обещание"… «Придет, придет день, заключает Иероним письмо свое к Илиодору, когда это смертное и тленное тело облечется нетлением и бессмертием. Блажен раб, которого Господь обрящет тогда бдящим! Тогда, при звуке трубы, народы земные вострепещут, а ты возрадуешься. При виде Господа, грядущего судить мир, раздадутся повсюду плачевные вопли и ужасные стенания; народы, пораженные ужасом, будут бить себя в перси. Цари, некогда могущественные и страшные, но теперь одинокие и разоблаченные от своего величия, вострепещут пред Судиею. А ты, который всю жизнь проведешь в бедности и неизвестности, скажешь тогда в восторге радости: вот Тот, Кто распался за меня; вот Судия мой, которого некогда видели плакавшим в яслях, покрытым ветхими пеленами. Вот Тот, Кто, будучи еще на груди матерней, должен был бежать в Египет, – Бог от злобы сметного. Вот Спаситель, который некогда был увенчан тернием и облачен порфирою!... Написать это к тебе, любезный брат мой, заставила меня любовь моя к тебе. Но, чтобы мог ты некогда быть участником в том блаженстве, которое ищущим его стоит таких трудов, имей мужество и твердость подражать им».

Как ни трогательно, как ни убедительно письмо это, но оно не произвело того действия на Илиодора, какого ожидал Иероним. Илиодор не пошел в пустыню к Иерониму: Господь судил ему быть добрым пастырем, который назидал свою паству высокою христианскою жизнью. Но письмо Иеронима принято было в Риме с особенным уважением и читано было повсюду с восторгом, так что многие выучили его даже наизусть.

Мы видели, с каким, жаром и постоянством Иероним предавался подвигам самоотвержения, поста и молитвы. Но ни эти подвиги, ни занятия по переписке с друзьями, ни ученые упражнения не ослабили в нем силы тех искушений, с какими постоянно он боролся теперь. Чтобы положить преграду преступному движению своих помыслов и действию воображения, Иероним присоединил к подвигам покаяния и молитвы утомительный труд – изучение еврейского языка. Сделавшись учеником одного Иудея, обратившегося в христианство, он предположил не только изучить его в такой мере, чтобы понимать свящ. книги, но и усвоить свойства и идиотизмы его, усвоить в совершенстве, -труд весьма не легкий, особенно в его время⁴². Это неприятное и трудное занятие особенно для Иеронима, до сих пор занимавшегося одними приятными науками, помогало укрощать пылкость воображения. Все это он сам описывает в одном письме своем. «Когда я был молод и жил в глубине пустыни, в тесном уединении, то не мог выносить разжения похоти, которая пылала во мне. Сколько ни старался я угасить почти непрерывными постами этот пламень, возжигаемый в плоти моей растленною природою, но тысячи преступных мыслей не преставали поддерживать этот пламень в моем сердце. Итак, чтобы изгнать из своего воображения эти беспокойные мысли, я отдался в учение пустыннику, из евреев обратившемуся в христианство; и после того, как вкусил столько наслаждений в живых и блестящих выражениях Квинтилана, в глубокомысленном и увлекающем, красноречии Цицерона, в естественных и тонких оборотах Илиния, в важном и величественном стиле Фронтона, – я принудил себя изучить алфавит еврейский и произносить эти слова, которые так, шипят и дышат тяжело. Каких трудов стоило мне это изучение! Сколько раз испытывал я непреодолимые трудности! Сколько раз бросал свое предприятие, теряя всякую надежду на успех! и потом снова принимался за тоже, усиливаясь достигнуть цели упорным трудом. Свидетели тому – моя совесть и те, с кем я жил тогда. Но, наконец, благодарение Богу! я имел радость вкушать сладкие плоды учения, начатки которого мне казались столь трудны и неприятны»⁴³.

Для той же цели Иероним присоединил к изучению языка еврейского и халдейский. Здесь он не менее встретил трудностей, и сам сознается, чего стоило ему понять книгу пророка Даниила, написанную на языке халдейском, хотя и еврейскими буквами⁴⁴. С этой-то поры пробудилась в нем охота и расположение к тем важным занятиям в изъяснении и переводе св. Писания, которым он впоследствии посвятил себя с таким успехом для блага церкви.

Миловалась борьба с плотию, настала другая – с пристрастием к языческим писателям. Принести с собою в пустыню халцидскую любимую свою библиотеку, состоящую по большей части из творений языческих писателей, Иероним в свободные часы от иноческих подвигов, после ночей, проведенных в молитве и слезах, после долгих размышлений о слове Божьем, с жадностью принимался за чтение греческих и римских классиков; и речь пророческая казалась ему тогда уже грубою для вкуса, изнеженного красотами этих писателей. Сознание о таком преступном смешении божественного с человеческим сильно возмущало душу благочестивого подвижника; началась опять борьба с самим собою, борьба, вызывавшая тяжкие вздохи об этой тайной склонности сердца. «Несчастный! я, который занимался Цицероном, я постился! После частых всенощных бдений, после слез, которые заставляли меня проливать память о грехах прошедших, я брал в руки Платона! Если иногда, приходя в себя, я начинал читать пророков, их язык казался мне необработанным и жестким, и своими слепыми очами не видя света, я вменял это в вину не очам, а солнцу»⁴⁵! И как велика сила страстных увлечений! И при сознании их гибельного действия на нас, нередко против собственной воли и в тоже время с каким-то странным удовольствием, мы опять предаемся в жертву им. Долго колебался таким образом Иероним, не находя в себе сил остановить свое обольщение; вдруг один особенный случай надолго устранил его.

«Во время четыредесятницы, (так описывает этот случай сам Иероним), жестокая горячка так овладела истощенным моим телом, что казалось, расторгала все болезненные члены его. Холодное тело, едва заметное биение сердца свидетельствовали о скорой смерти и окружавшие меня уже готовились к погребению. В это время я представлен был пред лице Судии, окруженного таким блеском и величием, что я пал на землю, не в силах будучи смотреть вверх. На вопрос, какого я исповедания, я отвечал, что я христианин. Тогда Судия возразил, – ты обманываешься, ты цицеронист, а не христианин, ибо творения Цицерона совершенно овладели твоим сердцем. Потом я осужден был принять жестокое телесное наказание от рук ангелов; – воспоминание об этом оставило в душе моей такое сильное впечатление, что и после болезни долго лежало во мне горькое сознание своей вины. Я тогда же пред лицом Судии дал клятвенный обет не читать впредь книг языческих писателей. Пробудившись, я, к великому удивлению всех, открываю глаза, но увлаженные таким дождем слез, что своею скорбию я убедил бы (в том, что со мною случилось) самых неверных. И это не было только сновидение, или одно из тех летучих грез, которые часто обольщают нас. Свидетельствуюсь тем седалищем, пред которым я был простерт: свидетельствуюсь тем страшным судом, пред которым я трепетал. Ах! не приведи Бог, быть в подобном испытании! И после того я читал с таким прилежанием божественные писания, с каким пред тем творения языческие»⁴⁶.

Признав в этом сновидении вкушение сверх естественное, отклоняющее его от опасного увлечения, Иероним надолго отказался от своей склонности, и впоследствии (ок. 401 г.) сам сильно восставал против тех, которые, «оставив мудрость века, чтобы вкушать хлеб животный (Слово Божие), возвращались к сладости поэтов»⁴⁷. «Все это, писал он об языческой поэзии, пленяет вас своею приятностью и, увлекая слух стихами, которые звучат в приятных переходах тонов, поникает даже во внутреннее духа. Но когда прочитаешь с большим вниманием и углублением, они (стихи) не дают читателю ничего, кроме пустого звука и шума слов; не находишь в них ничего питательного, ничего, дающего душе истинную пищу. Те, которые с увлечением читают их, продолжают оставаться в гладе истины и лишении добра». «Приятно ли Богу из уст христианина слышать слова: Юпитер всемогущий, или: клянусь Геркулесом, или – Кастором, и другие подобные слова? А ныне мы видим, что даже священники Божии, оставив евангелие и пророков, читают комедии, поют сладострастные слова из стихотворений пастушеской поэзии, держат в руках Виргилия, и, что в юношах бывает злом необходимости, то они делают по страсти к наслаждению»⁴⁸.

Впоследствии Иероним, по видимому, не устоял в этой своей решимости: отказавшись на всегда от языческой мудрости, он, во многих творениях своих, писанных уже после страшного сновидения, весьма часто помещал мысли писателей языческих, нередко приводил целые места из их писаний и даже изучал по-прежнему некоторых из них. Пользуясь этим мнимым нарушением обета со стороны Иеронима, Руфин, во время неприязненного отношения своего к Иерониму, укорял его в клятвопреступлении и в нарушении обета, данного им пред лицем Судии, не читать впредь языческих книг⁴⁹. Но Иероним не изменил своему обету, когда опять стал читать языческие писания, а, изменил свой взгляд на них, изменил и цель, для которой читал их; прежде он читал их с сердечным увлечением и для удовольствия, теперь стал читать для блага и пользы церкви, как человек ученый и вместе как защитник христианства против язычества, который хотел поражать последнее его же оружием, по примеру предшествовавших ему отцов и учителей церкви. Вот его собственные мысли по этому предмету: «Ты спрашивал меня, – писал он уже в преклонных летах к Магнусу. – для чего я в своих книгах иногда вставляю места из писаний светских и этою языческою нечистотою, как бы пятнаю чистоту церкви; я намерен тебе дать только краткий ответ. Кто не знает, что Соломон предлагал философам тирским некоторые вопросы и отвечал на них? Апостол, в послании к Титу, воспользовался стихом Епименида: Критяне присно лживи, злие зверие, утробы праздныя (Тим. 1, 12). И в другом послании привел шестистопный стих Менандра: тлят обычаи благи беседы злы (1Кор. 15, 33). Он же, рассуждая пред Афинянами в Ареопаге, приводит в свидетельство Арата: Того бо и род есмы (Деян. 7, 28).... Мало того, вождь Христова воинства и непобедимый защитник христианской веры, искусно обращает в подтверждение своей веры даже случайную надпись (там же ст. 23). Научился он у истинного Давида исторгать меч из вражеских рук и отсекать голову гордого Голиафа собственным его оружием. Читал он во Второзаконии повеление Господне обрить прежде голову у пленной жены, обрезать все волосы и ногти, и потом уже брать ее себе в замужество. Что же удивительного, если и я хочу языческую ученость, ради изящества речи и красоты членов, сделать из рабы и пленницы израильтянкою, – если все, что есть в ней мертвого, языческого, похотливого, ложного, отсекаю и изглаживаю и, таким образом очистивши ее, рождаю от нее чад Господу Саваофу? Труд мой служит к умножению членов церкви Христовой».... Затем он по порядку перечисляет священных писателей и отцов церкви, как восточных так и западных, с указанием их творений, наполненных свидетельствами из языческих сочинений в пользу христианской веры. Нельзя не отдать должной справедливости этому взгляду Иеронима на изучение языческой литературы, -взгляд, который он нажил опытностью и образовал после предварительного соблазна и обольщения ею в лета пылкой молодости.

Но не одни внутренние испытания среди пустынного уединения возмущали душу Иеронима, он, встретился еще с одним испытанием отвне, именно со стороны обстоятельств и беспорядков, бывших тогда в церкви антиохийской, к области которой принадлежала и пустыня халцидская. И неустрашимый противник всех внутренних искушений не имел надлежащей твердости устоять против испытаний одного внешнего искушения, из которого он вышел более побежденным, нежели победителем. Именно, в церкви антиохийской, долго возмущаемой и раздираемой буйством ариан, произошли новые беспорядки и разделения, с одной стороны от того, что одни из православных хотели видеть на патриаршем антиохийском престоле Мелетия, другие – Павлина, ариане же – своего Авзоия, с другой – от того, что сами православные, принимая не в одинаковом смысле слова существо (γσια) и лице (ύποςασις), все рассуждали о Троице православно, а между тем одна партия в учении другой подозревала ересь⁵⁰. Дух этого разделения проник и в пустыню халцидскую, где обитал Иероним. Разделившиеся в своих мнениях иноки требовали и от Иеронима, чтобы он об явил, какого он держится мнения. Не поняв ни силы вопроса, ни сущности разделения между антиохийскими христианами, он давал ответы, не относящиеся прямо к вопросу и не удовлетворяющие желания иноков; когда сии настаивали, он пришел в раздражение, свойственное его характеру, и думал видеть всех восточных христиан уклонившимися на сторону арианской ереси. Под влиянием душевных огорчений и негодования против личных обид от своих собратий, он написал письмо к папе Дамасу, в котором, осыпая несправедливыми укоризнами и поношениями всех восточных христиан и вместе с тем до излишества восхваляя папу и достоинство его власти, просит у него совета и правил, как поступать и веровать ему в затруднительных обстоятельствах и недоумениях. «Заклинаю тебя именем Распятого, именем Троицы единосущной, написать ко мне: должен ли я отрицать, или исповедовать три ипостаси. Скажи еще, с кем я должен иметь общение в Антиохии, ибо кампенсы⁵¹ ничего так не домогаются, как проповедовать, основываясь на авторитете вашего единения, три ипостаси в смысле древнем». Это было в 376 году.

Читая письмо это, нельзя не видеть, что при излиянии огорченной души, Иероним вышел из пределов терпеливой умеренности и в порыве обычного ему раздражения, не мог избежать тех крайностей и преувеличений, с которыми мы часто встретимся в его полемике и различных, его творениях. Напрасно поэтому латинские богословы ставят некоторые места и выражения из этого письма Иеронима в основание церковного учения о верховном преимуществе римской кафедры. Довольно иметь ввиду характер Иеронима, степень его богословских познаний в то время, обстоятельства и особенно душевное состояние, под влиянием которого написано письмо, чтобы судить, действительно ли вытекали те выражения из искреннего и прямого убеждения Иеронима⁵²; тем более, что и все содержание письма дышит раздражением и не чуждо преувеличения.

Жаль также, что Иероним питал более нерасположения к православному и благочестивому Мелетию, чем Виталию, которого епископство было явным и неизвинительным расколом в церкви. Кампенсы заслуживали похвалы, а не порицания со стороны Иеронима; вовсе не проповедывая ипостасей в смысле древнем (как говорил Иероним, понимая под этим смысл арианский), они были православны и привязаны к стороне Мелетия. Самое название их, вероятно данное арианами в насмешку, служило доказательством их привязанности к вере и благочестию.

Как ни убедительно было письмо Иеронима к папе Дамасу, оно однако же оставлено им без ответа. Между тем беспокойство не утихало; постоянные вопросы к Иерониму со стороны иноков пустыни о предметах веры более и более раздражали его нетерпение. Спустя несколько месяцев после первого письма к Дамасу, Иероним написал к нему другое письмо, где опять заклинает его дать свой пастырский совет; чего ему держаться и кому следовать. Не видно, чтобы папа отвечал и на это письмо Иеронима. Не понимая издали хорошо положения дел и сущности восточных споров, недальновидный папа мог затрудняться в руководительном совете Иерониму, который сам на месте и среди самых споров не мог разобрать в чем. дело: и Дамасу и Иерониму не понятны и не уловимы были догматические тонкости восточных споров. Если же отвечал папа Иерониму, то он мог советовать, ему одно из двух: или держаться стороны Павлина и вместе с ним исповедовать учение об ипостасях св. Троицы, потому что папа дал общительную грамоту Павлину, или же не держаться никого и уклониться на время с востока, потому что окало Павлина не примирялись православные в своих спорах и церковном разобщении. Как бы то ни было, но мы видим, что Иероним, не упоминая об ответе папы, нашел нужным оставить свою пустыню. Вот как описывает он последние обстоятельства пребывания своего там в письме к Марку⁵³ , написанном пред выходом из пустыни: не дают мне ни одного уголка в пустыне; каждый день спрашивают меня о вере, как будто я без веры окрещен. Об являю свое исповедание по их требованию, – им не нравится; подписываюсь, – не верят. Одного только хотят, чтобы я удалился отсюда. Надо уступить им… Это было писано зимою, в начале 379 года. И как ни прискорбно было Иерониму расстаться с любезною пустынею, весною тою же 379 года он оставил свое уединение и отправился в Антиохию.

Со времени удаления Иеронима из пустыни халцидской, настает для него новая жизнь. Он принимает сан пресвитера и вместе с тем вступает на поприще общественной деятельности. Доселе жил он, как мы видели, жизнью более частною, вдали от всяких общественных забот, еще никем не знаемый, кроме друзой своих; теперь как самая жизнь, так и писания его, с этого времени имеют характер более общественный. Не пустыня, не уединенная келия монастыря становятся местом его пребывания (разумеем до поселения его в Вифлееме до 387 года), не одни простые иноки являются его друзьями; тогдашние столицы мира, Цареград и Рим и представители церквей восточных и западных, – вот где и с кем обращается теперь Иероним. Равным образом, не одни дружеские письма составляют, исключительный предмет его занятий, но труды ученые, такие труды, которые касаются прямо блага церкви и которые как тогда, так и впоследствии имели и имеют всеобщее значение.

Прибыв в Антиохию⁵⁴ Иероним опять поместился у друга своего, Евагрия, который, по прежнему, не переставал оказывать ему свою привязанность и любовь. Еще так не давно чуждавшийся вмешательства во всякие религиозные споры и не терпевший никаких партий, теперь, или в следствие письма Дамаса, как мы уже замечали, иди же в следствие дружеского совета Евагрия, державшегося стороны Павлина, Иероним присоединился к стороне его же. Иначе и быть не могло, как скоро сделалось известным Иерониму, что папа из всех епископов антиохийских находился в общении только с Павлином. Павлин со своей стороны спешил извлечь для себя выгоду из общения с Иеронимом: чтобы прикрепить его к своей стороне. Павлин настаивал на том, чтобы Иероним принял сан пресвитера. Смиренный подвижник долго противился настоятельному убеждению Павлина. При том высоком понятии, какое соединял он со званием пастыря, Иероним не находил в себе сил достойно проходить многотрудное поприще пастырского служения и, еще не покидавший мысли о пустынном отшельничестве, уступил (379 г.) настойчивости Павлина только под условием -быть свободным от всяких обязанностей священного сана. Сознание своего недостоинства и высокое благоговение к священству возросло в нем до такой степени, что он никогда не совершал литургии и в 394 году, ни просьбы и убеждения братий, ни настоятельные нужды, не произвели в нем решимости принесть на святом алтаре бескровную жертву, в то время, когда в вифлеемской обители не стало ни одного пресвитера⁵⁵. Какой урок для тех, которые из за честолюбия ищут смиренного служения священства!...

Во время настоящего пребывания своего в Анхиохии, Иероним написал⁵⁶ сочинение: спор между последователем Люцифера и православным⁵⁷ (Altercatio Luciferiani et orthodoxi). Завязавшийся случайно между Элладием – люциферианом и православным, спор этот продолжался два дня, каждый раз с новым жаром, резкими и часто оскорбительными упреками с той и другой стороны. Предмет его, главным образом, вращался около двух вопросов. Епископы собора Риминийского, вступившие в общение с арианами, могут ли быть, после искреннего раскаяния, принимаемы в единение с церковью, и нужно ли перекрещивать тех, которые уже крещены еретиками? Православный утверждает первый вопрос и отрицает другой. В сочинении господствуют приемы школьные. Если творение не много любопытно с этой стороны, за то больше значения имеет в отношении православного учения. В нем есть замечательные мысли о предании церковном и мнение Иеронима относительно церквей частных, принимающих свое название от какого бы то ни было частного лица, а не от Самого Основателя церкви, Иисуса Христа.

Споры иноков в пустыне халцидской и особенно ближайшее знакомство с догматическими спорами в Антиохии могли убедить Иеронима, что он при всем своем обширном знании и при постоянных ученых занятиях, еще весьма не далек в знании собственно богословском: догматическая сторона веры менее всего доселе была им изучена. Поэтому Иероним решился теперь еще учиться догматам веры и учиться у какого-нибудь знаменитого наставника. Слава о необыкновенной учености и редких добродетелях св. Григория епископа константинопольского, с которым общая молва соединяла тогда имя Богослова, остановила внимание Иеронима. С нетерпеливым рвением ревностного и любознательного ученика в 380 году он оставил Антиохию и отправился в Константинополь слушать там уроки величайшего из богословов, который возбуждал удивление в целом тогдашнем христианском мире своим глубоким знанием свящ. Писания, тонким и проницательным умом, сильным воображением и победоносным красноречием. Принятый с особенною благосклонностью св. Григорием, Иероним около двух лет не только пользовался его наставлениями в храме, наравне с другими, но слушал и частные его уроки и наставления. Прозорливый наставник понял своего ученика; за то, может быть, никто лучше последнего не мог ценить еще тогда этого великого и вселенского учителя. Мы видим, как часто, с каким уважением и справедливою гордостью⁵⁸ Иероним отзывался о своем знаменитом наставнике⁵⁹, как высоко ставил его авторитет не только при изъяснении трудных мест Писания⁶⁰, но и там, где нужно было ему указать вообще на дух своей веры и своего учения⁶¹.

В это же время Иероним имел сношения в Константинополе с другим знаменитым лицеи того века – св. Григорием Нисским, прибывшим в столицу, без сомнения, для присутствования на 2-м вселенском соборе (381 г.). Сей святитель к этому времени окончил, или еще оканчивал свое знаменитое творение против Евномия и читал его Иерониму и св. Григорию Богослову⁶². Два великие богослова восточной церкви достойно оценили в молодом подвижнике отличные способности ума и свойства сердца, любовь к христианской науке, широту воззрений на потребности христианского знания, и почтили его своим искренним доверием, хотя Иероним желал только у них учиться.

Но с занятием ученика Иероним соединял в Константинополе и труды писателя. Частью в видах ученых занятий, а больше по просьбе друзей⁶³, умевших ценить дарования Иеронима, во время пребывания своего в Константинополе, он занимался следующими учеными трудами:

1) перевел Хронику Евсевия на латинский язык (Chronicon omnimodæ historiæ). В этом труде Иероним, как сам он⁶⁴ говорит, и передавал текст Евсевия и умножал его собственными добавлениями. Так события от времен Нины и Авраама до разрушения Трои он переводил без всякой перемены, с этого же времени, до 20 года царствования Константина Великого, начинаются его изменения и прибавления, заимствованные преимущественно из Светония и других римских историков. Далее, от себя написал ту часть (заключ. во 2-и книге), которая описывает события от 20 года царствования Константина до Времен Валента и Валентиниана, то есть, до 378 г.⁶⁵

2) По просьбе своих друзей Иероним перевел в Константинополе 14 бесед Оригена на прор. Иеремию и 14 бесед на прор. Иезекииля. Избегая необходимости говорить что-нибудь в осуждение Оригена и не желая дать повода к соблазну верующим, для которых назначался этот труд, Иероним выпускал те места подлинника, которые заключали в себе не правые по его взгляду мысли⁶⁶, Иероним многое, кроме того, прибавил и изменил, особенно в беседах на прор. Иезекииля⁶⁷, чем дал повод к упрекам, которые впоследствии делал ему Руфин.

3) В тоже время Иероним написал небольшое сочинение о Серафимах. Он диктовал его писцам и торопился делом, желая скорее удовлетворить просьбам друзей и сделать опыт своих слабых сил, как говорил он⁶⁸. Глазная болезнь мешала полной обработке этого сочинения, особенно в отношении чистоты и изящества слога. В толковании этом Иероним занимается изъяснением 6-й главы прор. Исаии и, между прочим, явно идет против толкования той же главы Оригеном⁶⁹. Опыт толкования обилен счастливыми мыслями, меткими приспособлениями и сближениями, твердыми и умными размышлениями и нравственными уроками, полными назидания; критика по отношению к Оригену здесь скромна и уважительна. В этом опыте, равно как и в других толкованиях своих, Иероним старается более назидать чем удовлетворять пытливости читателей.

В Константинополе продолжались уже между тем действия второго вселенского собора, который долго занимался приведением в порядок церковных дел, расстроенных полувековым буйством и волнением ариан. Папа Дамас без сочувствия отнесся к желанно и предприятию императора Феодосия о созвании вселенского собора в Константинополе. Папе хотелось иметь этот собор в Риме, тем более, что арианство в это время в значительных силах развилось уже и на западе и волновало церкви. Когда вселенский собор состоялся в Константинополе, папа устроил в 382 году и у себя собор в Риме и, желая дать ему характер вселенского, приглашал к себе и епископов восточных. Почти все восточные епископы отказались от такого приглашения. Но Павлин, как покровительствуемый папою, отправился вместе с Епифанием кипрским на собор в Рим. С этими епископами отправился в Рим и Иероним. Дамас, уже имевший случай получить высокое понятие о просвещении и ревности Иеронима к православной вере, пригласил его⁷⁰ разделять труды отцов собора, особенно по вопросу о церкви антиохийской, обстоятельства которой так хорошо были ему известны. Между прочим, предметом спора на соборе были аполлинаристы, или, лучше, вопрос – как принимать их в единение с церковью в случае обращения их. Пользовавшийся особенным авторитетом в знании богословия, Иероним, по поручению папы, составлял будто и формулу веры для аполлинаристов, которую предлагали им как условие, под которым они могут быть принимаемы в общение с церковью вселенскою⁷¹.

Это новое положение Иеронима на поприще служения благу церкви, вскоре сменяется другим, более трудным и более деятельным периодом в его жизни. По удалении епископов востока (в след. 383 году), Дамас убедил Иеронима остаться в Риме и поручил ему важную при себе должность, – делопроизводителя по церковной переписке. Эту должность он и отправлял около трех лет⁷². Папа питал особенную привязанность к Иерониму за его ученые труды, которые читал всегда с удовольствием и благодарностию; а чтобы судить о преданности Иеронима к Дамасу, довольно указать на те ученые труды, которые совершил он с удивительным терпением, единственно по просьбе этого первосвященника. Таковы:

1) Сличение латинского перевода Нового Завета с греческим подлинником. Чтобы понять важность этого труда Иеронимова, нужно обратить внимание на состояние латинских переводов Нового Завета в то время. С самого начала христианства стали появляться различные латинские переводы Нового завета⁷³, наиболее, кажется, в Африке, и мало по малу так умножились, что во времена Августина невозможно было пересчитать их⁷⁴. Эти переводы, между которыми один был более других известный, употребительный, народный (vulgata)⁷⁵, или Италийский⁷⁶, были так повреждены и так различны были один от другого, что сколько было образцов, столько различных чтений⁷⁷. Отсюда, по сознанию самого Иеронима⁷⁸, произошел такой беспорядок, что излишнее усердие часто приписывало прочим евангелистам то, о чем один из них или говорил обширнее, или выражал иначе,– исправляло, таким образом, одного евангелиста по другому; даже замечания, надписанные читателями па полях, неопытными переписчиками были вносимы в текст, а в кодексах латино-греческих текст латинский нередко был исправляем по греческому, весьма худо понимаемому⁷⁹. Ясно поэтому, что Иероним оказал великую услугу, когда, уступая настоятельной нужде, сверил темные и смешенные переводы латинские с их греческим подлинником и очистил их от всего, что привнесли туда неопытность и невежество. В исполнение этой, возложенной на него, обязанности он имел желание держаться строгой разборчивости осторожного критика. Недоверяясь первым попавшимся образцам греческим и особенно новейшим, изданным Луцианом и Исихием в 4-м веке⁸⁰, в которых он находил неодинаковую степень точности и достоинства⁸¹, Иероним обращался к древнейшим, самым лучшим, по его сознанию, и только на них основывал свои исправления⁸², не слишком уклоняясь, впрочем, в тоже время, и от употребительнейшего латинского чтения, чтобы избежать неудовольствия со стороны народа, привыкшего к этому последнему.

Как ни полезен был этот труд Иеронимов, он не избежал однако же упреков со стороны неблагомыслящих и вскоре встретил противников. Эти противники не указывали в исправлении обыкновенные недостатки, которые неизбежны в таком большом труде одного человека, а хотели видеть в нем презрение к авторитету переводов древних, утвержденных будто всеобщим употреблением верующих, и исправление слов Самого Иисуса Христа. «Против этого рода зависти два обстоятельства утешают меня, – писал он к папе Дамасу, – во-первых, что такой труд поручил мне ты, как епископ, во вторых, что, по сознанию самих противников, отличающееся (от подлинника) не важно»⁸³. Это письмо к Дамасу говорит только о четырех евангелистах; но вероятно Иероним в скорости окончил после и остальные книги Нового Завета⁸⁴, но крайней мере все послания апостола Павла, из которых он приводит много исправленных им мест⁸⁵. Этот исправленный Иеронимом перевод Нового Завета, поврежденный потом опять во многом и большею частью смешанный с древним, народным (vulgata), под конец 8 века удержал общественный авторитет.

2) Латинский перевод Ветхого Завета, явившийся вероятно в конце первого века⁸⁶ и бывший в общем употреблении у римлян во времена Иеронима, тоже имел столько разнообразных списков, что едва мог быть терпим; нельзя было ни заимствовать из него что-либо, ни ссылаться на него в подтверждение какой-нибудь мысли, и потому представлялась крайняя нужда и для него в исправлении. По предложению Дамаса Иероним решился и на этот труд и в виде опыта начал с латинского перевода псалтири, которую и стал сравнивать с текстом LXX. Он делал это сличение с некоторою поспешностью⁸⁷, не смотря на то, Псалтирь римская (так названа исправленная им) вошла в церковное употребление, хотя и не везде с равным успехом⁸⁸. Впоследствии, когда равнодушие, а по местам и неудовольствие народа, привыкшего к старому чтению, допустили вскоре вкрасться опять многим погрешностям⁸⁹, исправленным Иеронимом, Иероним по просьбе Павлы и Евстохии, уже в Палестине, приложил особенное старание⁹⁰ к изданию вновь исправленной Псалтири, которая так же принята была многими церквами, преимущественно галликанскими, именем которых она и называется. Наконец еще позже, по просьбе Софрония, имевшего частые споры с иудеями, Иероним перевел Псалтирь с еврейского, которую сам он представлял образцом точности и верности⁹¹. Таким образом в Риме Иероним положил начало тем неимоверным трудам, которые продолжал потом в Вифлееме целые десятки лет.

Между тем Дамас, не столько ученый, сколько любивший ученость, в часы свободные от дел управления любил заниматься чтением освященного Писания или толкований отеческих, и, если встречал при этом для себя какие-нибудь недоразумения, всегда требовал от Иеронима изъяснения, предлагая ему со своей стороны различные вопросы. По такому поводу написаны были Иеронимом объяснения на слово осанна, на притчу о блудном сыне⁹² и решено много вопросов, на которые иногда отвечал сам Иероним, иногда же ограничивался только указанием места из отеческих творений или целого творения, где бы папа мог найти себе удовлетворительный ответ.

В минуты досуга Иероним предавался большей частью чтению, называя его пищею своего духа; но папа не одобрял в нем этого, или желал, чтобы «чтение его приносило чаще плоды», то есть книги. Папа так ценил ученость Иеронима, что, с жадностью перечитывая и даже списывая все его творения, писанные им в различных местах, постоянно осведомлялся, нет ли какого нового произведения, вышедшего из рук Иеронима. А при таком поощрении ничего не казалось трудным для неутомимо-ревнивой предприимчивости Иеронима.

Среди полезных занятий в угождение папе, появление новой ереси вызвало Иеронима на поприще полемической письменности, которою он доселе еще не занимался. До 4 века никто не возражал против хвалебных песней в честь Богородицы, как Приснодевы. Но в это время явилась ересь (антидикомарианитов), отвергавшая приснодевство Богоматери; она, явившись прежде на востоке⁹³, а потом, в бытность Иеронима в Риме, перешла на запад и начинала смущать благоговейное чувство христиан к величию Богородицы. Гедьвидий, ученик арианского епископа в Медиолане, Авксентия, человек, как описывает его Иероним, грубый и едва знакомый с первыми начатками образования, но вместе с тем беспокойного и возмутительного нрава, явился в Риме проповедником этой ереси. Словам еретика мало верили; поэтому он взялся за перо, чтобы распространять лжеучение писанием. На основании некоторых, толкуемых им по-своему, мест св. Писания (Мат. 1, 18, 24. 25; XVI, 55. – Мар. VI, 3. – Лук. II), он составил без связи и порядка целую книгу, чуждую по местам смысла и правильного языка. В этой книге Гсльвидий доказывал, будто св. Дева, по рождении Спасителя, имела от Иосифа детей, упоминаемых в св. Писании под именем, братьев Иисуса Христа, – будто вообще девство ниже брака и проч. Долго Иероним не решался опровергать еретика, не решался не из сознания трудности опровергать его и не от недостатка ревности по вере, а из опасения, как бы своим обличением не придать важности богохульной ереси, а равно и не ожесточить еретика, готового в своем упорстве идти к дальнейшим глупостям и защищать новые заблуждения. Но просьбы друзей расположили его начать борьбу и он написал в опровержение Гельвидия целую книгу или трактат о приснодевстве Марии (Adversus Helvidium de virginitate Mariæ perpetua) и в защиту вселенского учения церкви. Сочинение это исполнено основательных и верных суждений и доказательств, правильного и ясного толкования тех свидетельств из св. Писания и учения церкви, на которых опирался Гельвидий. Зато по местам сочинение отзывается еще приемами риторики. Кажется, Иероним не знал еще, что большая часть этих доказательств была раскрыта уже св. Епифанием Кипрским, не за долго пред тем опровергавшим ту же ересь антидикомарианитов⁹⁴. Указывая общий источник ересей в порочной жизни, Иероним в этом сочинении весьма резко восстает против различных злоупотреблений и развращения нравов современного общества. Это было в 383 году.

Обличительную письменность свою Иероним спустя не много (384 г.) поддержал опровержением остатков древних ересей – Новациан и Монтанистов, все еще проявлявшихся в Риме и во время пребывания там Иеронима. Суровое учение первых относительно падших во время гонений и богохульное заблуждение последних, оскорблявшее божественное поклонение Духу Святому, вызвали против себя благочестивую ревность Иеронима. В двух письмам к Маркелле которая просила у него защиты от еретиков, покушавшихся увлечь ее в свою секту, он раскрыл и обличил их ложные толки, имея в виду научить в тоже время и Маркеллу истинному пониманию тех оснований в слове Божием, на которых утверждались заблуждающие, понимая их в превратном смысле. Здесь проведена прекрасная параллель между учением православным и еретическим, в которой весьма ясно представляется достоинство первого и фальшивая сторона и несостоятельность последнего.

При такой ученой и оживленной деятельности Иеронима в Риме, он, и среди развлечений столицы и шума городского, оставался тем же подвижником, каким был в пустыне халцидской. При непрестанных занятиях, в нем живы были та же потребность удаления от всего мирского и суетного, та же любовь, готовая служить всякому, кто только имел случай оказать ему малейшее расположение или заявить свою нравственную нужду. Поэтому с строгостью жизни подвижника соразмерялись в нем и отношения благочестивого христианина, живущего в мире, среди людей, – отношения, чуждые всяких внешних суетных побуждений, вытекавшие из одной любви к Богу и к ближним. Кроме паны Дамаса, питавшего особую любовь и уважение к нему за его блестящие способности и обширные познания почти во всех отраслях христианского знания, целое общество благочестивых жен и дев, знаменитых родом и богатством, окружило Иеронима в Риме, с целью получать от него наставления в св. Писании и во всем, касающемся веры и благочестия. Как ни велика в нем была любовь к уединению и тишине, как ни уклонялся он от этих требований, но он и не мог и находил несправедливым отказаться от нравственного сношения с людьми, для которых в высшей степени плодотворны и спасительны были эти сношения. Иероним решился удовлетворять духовным нуждам благочестивых подвижниц, и вскоре в лице их увидел представительниц того высокого целомудрия и девства, которых сам был ревностным и всегдашним проповедником.

Руководя преданных себе жен и дев⁹⁵ к высшему духовному совершенству, Иероним имел в виду одно дело Божие и исполнял его с неимоверною любовью. То из желания удовлетворить благочестивой любознательности одной, не редко толкует какое-нибудь трудное место Писания, то в отвращение опасности обольщения со стороны еретиков, пишет для другой целые книги, разоблачая тончайшие хитрости обольстителей. Там строгость подвижнической жизни юной девы, высокое самоотвержение и добровольная нищета привлекают внимание Иеронима и он, благодаря мать за достойную дочь, в примере, и назидание для юных дев, восхваляет высоту ее девства, яркими чертами изображает красоту добродетелей и будущую награду за них. По таким и подобным разнообразным нравственным побуждениям написано Иеронимом, во время пребывания в Риме, к одной Маркелле 16 писем⁹⁶. Здесь безутешная мать скорбит о смерти любимой дочери, борется между естественным чувством безутешной скорби и сознанием его недостоинства для христианского упования: – Иероним пишет к ней письмо, собирает в нем все места Писания, где только говорится о безутешной скорби и сокрушении, прибавляет к ним свое сильное слово, представляет плачь ее соблазном для христиан и язычников и камнем преткновения для возрождающегося благочестия ее другой дочери, требующей доброго примера. По таким побуждениям написано одно из трех писем к Павле – о смерти Блезиллы⁹⁷. Вот женщина, среди обаяний роскоши и разсеянности застигнутая болезнью, начинает чувствовать милосердое посещение Божие, тяготится воспоминанием прошедшей жизни и представлением будущего суда. Иероним, спешит поддержать и утвердить в ней добрые расположения сердца: при одре болезни он читает ей книгу Екклесиаста, показывает все ничтожество благ земных и исторгает в ней горькие слезы раскаяния. Больная умирает и при смерти просит опечаленных родственников только об одном: «да умоляют они Господа простить ее в том, что она не могла сделать всего, чего хотела». Это – Блезилла, вторая дочь Павлы⁹⁸. Вот другая, среди изнеженности от удовольствий мира, но под руководством умной наставницы, принимает на себя трудный подвиг девства и уже начинает спасительное дело отречения от мирских удовольствий. Это – Евстохия, третья дочь Павлы. Мудрые наставления Иеронима довершают ее решимость: он пишет к ней письмо, или лучше, целый трактат о девстве, где, ублажая ее высокую решимость, предлагает высокие правила для духовного совершенства, основанные на слове Божием и учении церкви. В тоже время, желая подавить в ней всякое чувство к прежним удовольствиям, Иероним с жаром, силою и увлекательностью слова, восстает в том же письме против соблазнов и обольщений жизни мирской, сопровождая свое слово по местам резким и обличительным приложением к образу жизни современных римлян. То какой-нибудь матери предлагает совет воспитания детей в духе христианского благочестия, то сам является огласителем, преподающим первые начатки христианского знания питомцам, которых старается увлечь от общества язычников; то является руководителем в некоторых случаях и обстоятельствах жизни. Все это было обычным делом Иеронима, делом удивительным, которое он совершал всегда с блестящим успехом. Таковы были отношения Иеронима в кругу жен и дев римских. Он раскрывал пред ними новый, малоизвестный до того времени в Риме, путь⁹⁹, по которому они должны были идти к Господу, в каткие дни земного странствования своего. Не одни только жены и девы, но и многие мужчины искали у Иеронима того же, чем пользовались эти жены. Кроме самого папы Дамаса, были и другие благочестивые ревнители религиозного просвещения и христианского назидания, которые пользовались христианскими уроками и советами Иеронима: Таковы – Паммахий, Марцеллин, Домнион, Рогациан, Океан, которых Иероним, по их благочестию и борьбе с соблазнами развращенного общества римского, сравнивал с вавилонскими отроками в пещи. Мы увидим после переписку Иеронима с некоторыми из этих ревнителей благочестия.

Папа скучал и жалел, когда долго не видал новых сочинений из под пера Иеронима. Поэтому он продолжал то посылать к нему свои вопросы и недоумения, желая иметь от него письменное разрешение их, то прямо поручал ему сделать то или другое в ученом отношении. По этим побуждениям написан Иеронимом ответ Дамасу на пять вопросов. Вопросы папы касались наказания Каина, времени выхода израильтян из Египта, благословения Иакова Исааком, названия некоторых животных у Моисея нечистыми и цели ветхозаветного обрезания. Иероним отвечал только на три первых вопроса, а о двух последних заметил, что хорошие объяснения на них можно читать у Тертуллиана и Оригена¹⁰⁰. По предложению папы переведены Иеронимом на латинский язык две беседы Оригена на Песнь Песней. Переводчик заметно и сам увлечен был беседами Оригена; в предисловии к переводу он так отзывается об атом муже: «Ориген превосходит других толкователей, но в изъяснении Песни Песней он превзошел самого себя; он так прекрасно изъясняет образы и аллегории этой книги, что об нем справедливо можно сказать тоже, что говорить о себе невеста: введе мя царь в ложницу свою. По предложению папы Иероним начал и перевод книги Дидима о Святом Духе. Но перевод был еще не кончен, как умер пана; обстоятельства Иеронима после того совершенно изменились и он окончил начатый труд после, уже в Вифлееме. Много и еще сочинений, которые были частью задуманы и обдуманы, частью очерчены в плане и начаты Иеронимом в Риме, во время этого трехлетнего пребывания его там, а окончены и вышли в свет после, в Вифлееме. Сюда относятся: изъяснение Псалмов, которых только часть объяснена теперь в письмах к Маркелле, сравнение перевода Акты с кодексом еврейским, который доставил ему упомянутый нами еврей, сочинение против скупости, об образе жизни египетских пустынников и разговор о том, считать ли двоеженцем того, кто вступил во второй брак христианином, похоронивши первую жену, будучи еще язычником, и можно ли допускать такого к степеням священства?

11 декабря 384 года умер Дамас, преданный почитатель и высокий покровитель Иеронима. На кафедру римскую избран был Сириций, человек добрый и кроткий, но не расположенный ни ценить, ни покровительствовать Иерониму, подобно своему предместнику: не беремся определять подлинный смысл фразы; но Иероним выразился о новом папе: «этот человек по своему уму судил о других»¹⁰¹. Вскоре по своем рукоположении Сириций издал постановление, которым двоеженцы извергались из клира и в том числе такие двоеженцы, у которых первая жена умерла еще тогда, когда они были в язычестве. Это постановление противно было мнению Иеронима, который не за долго пред тем открыто доказывал противное мнение. Тогда открылось, что Иероним, этот ученый и высокой нравственности человек, этот самоотверженный труженик на пользу общую и пламенный ревнитель блага ближних, – Иероним нажил себе в Риме больше врагов и недоброжелателей, чем друзей и почитателей. По смерти Дамаса, под конец трехлетнего пребывания своего в Риме, Иероним сделался предметом всеобщего недовольства, гнева, жалоб и преследований. Неустрашимое дерзновение, с каким часто говорил он о жадности и корыстолюбии, изнеженности и грубых пороках современного Рима, резко-обличительная речь против худых монахов, небрежных пресвитеров и клириков, бесчестных дев, нескромных вдовиц, неправедных богачей, возбудили против него множество личных врагов. Кажется, письмо Иронима к Евстохии, проникнутое резким обличением всех пороков современного Рима, было самою главною причиною всеобщей и ожесточенной ненависти против писателя. Руфин, который после явился только отголоском обвинений и укоризн, взводимых на Иеронима, утверждал (может быть в жару спора и преувеличивая дело), что язычники, богоотступники и все тогдашние ненавистники имени христианского, наперерыв переписывали это письмо Иеронима, потому что оно описывало самыми постыдными образами все общество римских христиан, – всякое сословие, всякое звание, всю тогдашнюю церковь, – что пороки, в которых обыкновенно старались уличать христиан язычники и на которые можно было смотреть еще как на клевету, он представлял в своем письме не только справедливыми, но даже в больших размерах и худшем виде, чем представляли их враги христианства¹⁰². Но пока жил его покровитель, Дамас, все молчали, никто не дерзал подрывать его расположенности к Иерониму; за то со смертию этого папы злоба и ненависть, зависть и клевета восстали на него со всею силою, чтобы очернить в глазах всех доброе о нем мнение. Это было тем удобнее, что сам Сириций, как мы уже заметили, не питал к нему расположенности и доверия. Со всех сторон на него посыпались клеветы, ругательства, оскорбления¹⁰³. Враги порицали в нем походку, взгляд, улыбку, самую простоту в одежде и образе, жизни; мало того, они вздумали заподозрить самые чистые, истинно христианские, отношения его к благочестивым женам и девам. Ни высота добродетелей последних, сознаваемая всеми, ни всегдашняя предосторожность Иеронима, (по которой он не дозволял себе, войти ни в какой дом, если только он не был во всеобщем уважении и добром мнении других), не в силах были заградить злоречивые уста клеветников, искавших его погибели. «О зависть, снедающая прежде всего саму себя, о коварство сатанинское, всегда преследующее дела святые», – писал он в этих тяжелых обстоятельствах. «Никакой другой город не составил бы такой басни¹⁰⁴ о Павле и Мелании, которая презрели свои богатства, оставили своих детей и возвысили крест Господень, как бы некоторое знала благочестия! Если бы они посещали публичные бани, употребляли благовония, если бы делали богатство и вдовство предметом роскоши и разгула, они слыли бы у них добрыми. Если бы язычники, если бы иудеи порицали их жизнь, он имели бы утешение не жаловаться на тех, которые не с Христом. Но, стыд, это христиане, которые не обращая внимания на свое поведение, не замечая бревна в своем глазе, ищут сучка в глазе другого! Они восстают против добрых предприятий (propositum)¹⁰⁵ и, как лекарства для своей болезни, желали бы, чтобы никто не был святым, чтобы все были грешны, – все погибали»¹⁰⁶!

Оскорбленный до глубины души, Иероним начал с жаром защищать правоту своего дела. Тут Иероним опять, как и в пустыне халцидской при спорах с иноками об ипостасях, не выдержал себя: опять сказалась тут вся кипучая натура его, в которой и подвиги пустынные не охладили еще жара раздражения. Он вышел из себя и, в порыве негодования, поражал противников своих тоном язвительной полемики и языком резким до оскорбления¹⁰⁷; начал восставать вообще на все народные приличия и отношения, на все, что до того времени ни в каком пастыре не встречало еще обличительного слова, – и восставал с такою ожесточенною речью, что впоследствии сам сознавал ее неумеренность¹⁰⁸. Но голос личных врагов Иеронима не умолкал от этого; напротив вражда еще более разгоралась и грозила новою местью. Иероним решился уступить вражде и – мысль о пустынном уединении, о св. земле, о востоке, так некогда увлекавшая его сердце, опять воскресила в нем непреодолимое желание удалиться в пустыню, и жизнь в пустыне снова рисовалась его воображением в прекрасной картине. Рим, со всем своим величием уже не казался ему тем, чем прежде; в глазах его он был уже теперь Вавилоном¹⁰⁹, жители его – язычниками, самая церковь – попираемою идолослужением¹¹⁰. «Там, (на востоке), – писал он к Маркелле, – грубый хлеб, овощи, добытые своими руками, полевые занятия, дадут мне, правда, простую пищу, но за то невинную. При такой жизни, сон не отвлечет меня от молитвы, ни сытость от чтения. Летом, тень какого-нибудь дерева приготовляет приятное убежище; осенью, умеренный воздух и листья, лежащие на земле, указывают место отдохновения… Пусть Рим наполняется своим шумом, арены – своими жестокостями, цирк – своим безумием, театр – роскошным великолепием… что до меня, благо мне прилеплятися ко Господу и на Него возлагать свою надежду».

В августе 385 года, Иероним на всегда простился с Римом. Павлиниан, младший брат его, пресвитер Викентий и несколько иноков решились сопутствовать ему на восток. Множество приверженных к нему лиц провожали его до самого корабля. Готовый уже отплыть от берега, он с стесненным скорбью сердцем обливаясь слезами поспешно набросал прощальное письмо к Азелле¹¹¹, которого каждая строка дышит тяжелым чувством огорченной души. «Благодарю Бога моего, что я удостоился ненависти мира. Молись, чтобы мне возвратиться из Вавилона в Иерусалим, да не господствует надо иною Навуходоносор, а Иисус сын Иоседеков, да приидет Эздра, которого имя значит помощник, и отведет меня в отечество мое. Неразумный я, что хотел петь песнь Господню на земле чужой и, оставивши гору Синай, искал спасения в Египте». Итак Рим, к которому прежде Иероним рвался с востока всей душей, как к центру православия, Рим теперь для него – развращенный и языческий Вавилон, где нельзя петь и песни Господней, как на земле чужой; а восток, Иерусалим, где прежде он видел все, кроме православия, теперь для Иеронима – отечество, свобода, спасение… Мы не выводим отсюда ничего в пользу церкви восточной; потому что из этого частного и личного отзыва Иеронима ничего еще существенного не выходит об историческом и догматическом значении той или другой церкви. Но выставляем это на вид для того, чтобы показать, как Иерониму, в минуты его раздражения, не трудно было сказать какое либо преувеличение, на котором нельзя ничего основывать. Прежде у него Рим представлялся центром православия и вселенского учения церкви, а восток – страною религиозных раздоров; теперь Рим не имеет ничего, а восток – все. Где же тут учение о непогрешимом главенстве римского епископа?...

На пути Иероним заехал в Кипр; отсюда, повидавшись с св. Епифанием, он в третий раз отправился в Антиохию¹¹². Между тем блажен. Павла, ежеминутно помышлявшая оставить свое отечество и посетить пустыни Антониев и Павлов, вскоре по удалении Иеронима, простившись со всем дорогим и близким сердцу, с малолетними детьми, которым оставила одно богатое наследие – милосердие Иисуса Христа, отправилась тоже на восток. Встретившись в Антиохии с Иеронимом, пользовавшимся особым ласковым приемом еп. Павлина, они вместе условились идти к священной цели своего путешествия¹¹³. Знаменитый учитель подробно описывает историю этого благочестивого странствования по Палестине, касаясь впрочем только тех мест, о которых говорится где-нибудь в священ. книгах¹¹⁴. Иероним и Павла, кажется, были неразлучны во все время путешествия; они взяли с собою в руководители ученых из иудеев¹¹⁵; потому что Иерониму для полного знания свящ. Писания хотелось не только видеть своими глазами всю эту чудную страну, посетить остатки древних городов, но и узнать на самых местах, какие имена сохранились и какие привнесены владычеством римлян. «Те, которые посещали Афины, – говорил он, – гораздо лучше понимают историю греков, и те, которые шли из Троады чрез Левкатию и Акроцеравнию до Сицилии, потом оттуда плыли до устьев Тибра, – те лучше знают 3-ю книгу Энеиды. Тоже нужно и для знания св. Писания»¹¹⁶. С смиренным видом богомольца и с испытующим вниманием ученого странствуя но святой земле, Иероним вместе с блаженною Павлою достигли Иерусалима. С благоговейною мыслию обходив и здесь места, освященные стопами Сына Божия, они удостоились наконец войти в пещеру гроба и воскресения Христова, верными устами прикоснуться тому самому месту, где лежало тело Господа. «Сколько слез, сколько воздыханий, сколько горести излито было там!.... свидетель тому Сам Господь, внимавший сему».

Совершив путешествие по святой земле, Иероним, не разлучный с мыслью провесть остаток дней своих в какой-нибудь уединенной обители среди духовных подвигов и телесных трудов и в тоже время считавший себя еще мало опытным в духовной жизни, предположил, посетить египетские пустыни, особенно Нитрийскую, где процветала тогда иноческая жизнь в лице великих своих представителей. Вместе с тою же спутницею, Павлою, он достиг своего намерения: видел, великих Макариев, Серапионов, Арсениев и многих других¹¹⁷ и, поучившись у них многим высоким подвижническим добродетелям, прибыл в Александрию¹¹⁸.

Здесь Иероним в последний раз является учеником. Он прибыл сюда видеть и слушать уроки о свящ. Писании знаменитого в то время слепца Дидима. Путешествие по Палестине с ученою целью возбудило в Иерониме множество трудных вопросов, касавшихся понимания слова Божия¹¹⁹, которых собственное решение может быть не удовлетворяло его без другого высшего авторитета; и вот он, после сорокалетнего периода своей жизни с сединами на голове, не стыдится на ряду с юношами слушать этого зоркого слепца! «Я видел Дидима, говорил он впоследствии, и за многое благодарю его: от него я научился тому, чего не знал, а что уже знал я, и того не испортил его уроками»¹²⁰, то есть соблюл веру свою чистою от заблуждений Оригена, от которых не свободен был Дидим. После уроков Дидима, которого слушал около месяца, Иероним возвратился в Палестину поклониться яслям и колыбели Спасителя в Вифлееме. И здесь он нашел давно желанный приют для себя и предел для своего странствования. Это было в 387 году.

Жизнь Иеронима в Вифлееме составляет период особенной его жизни, – период непрерывной ученой деятельности его при безвыходном пребывании его там. При богатом запасе познаний, утвержденных опытностью, долговременными учеными путешествиями, обстоятельствами жизни и уроками знаменитейших наставников того времени, Иероним посвятил себя подвижнической жизни и вместе важным занятиям ученым – переводам и изъяснениям св. Писания. Соединяя неусыпные труды ученого с строгими подвигами инока, он, как опытнейший наставник в духовной жизни, предлагал сбои искренние и добрые советы всякому, кто только имел нужду в его духовном руководстве, и, по просьбе друзей, знакомых и незнаемых, писал не только письма, но целые трактаты, полные назидательных уроков для жизни и проникнутых истинно-отеческим участием. Неправомыслие и вредное учение еретиков прервали мирные занятия уединенного труженика христианской науки и, как ревностного поборника чистоты веры, в другой раз вызвали его на поприще обличения и борьбы с лжеучением нарушителей спокойствия верующих, бы, продолжавшейся до самой смерти блаженного. Таким образом жизнь Иеронима в Вифлееме слагается из лет частных отделов: жизни собственно ученой, времени мирных трудов его над переводом и толкованием св. Писания, а равно и советов лицам, искавшим его руководства, и жизни учено-полемической в борьбе с неправомыслием и лжемудрованием еретиков, возмущавших святость и чистоту веры. Подвиги строгого подвижничества составляют принадлежность того и другого времени жизни его.

После путешествия и странствований Иероним, доселе ненаходивший для, себя мирного и невозмутимого пристанища, остановился наконец, как мы уже сказали, на том месте, откуда явился некогда мир для целого рода человеческого. Бедное, небольшое селение Вифлеема, доставившее ему спокойно убежище, казалось ему величественнее древней столицы мира со всеми вековыми памятниками ее славы. «Где те великолепные портики, – говорил он, сравнивая спокойствие и тишину Вифлеема с богатством и шумом Рима, – где раззолоченные потолки? где чертоги, сооруженные трудами несчастных и облитые потом осужденных страдальцев? где палаты частных людей, осыпанные пышностью, в которых малоценное тело человеческое ходит по коврам драгоценным, и в которых искусство хотело бы приковать зрение к сводам, как будто может что-нибудь существовать прекраснее свода небес в храме мироздания .... А в Вифлееме, селении Христовом, все просто, безмятежно; глубокое молчание прерывают разве священные гимны. Пуда ни обратишься: там земледелец, держась за плуг, поет аллилуйя; здесь жнец, покрытый потом, облегчает свой труд песнопением; и виноградарь, подчищая лозы, напевает какой-нибудь псалом Давидов. Вот какие здесь гимны и любимые песни¹²¹!

В сем-то безмятежном селении, на западной стороне его, Иероним устроил для себя тесную и убогую келлию¹²², занимавшую столько пространства, сколько требовалось для того чтоб поместиться нескольким книгам и их усердному любителю. Он начал жить, как сам же выражался, с самим собою, испытывать свою душу, оплакивать грехи юности¹²³ и приготовляться ко дню страшного суда Христова¹²⁴. Безмолвное уединение казалось для него раем, а всякий город, с его шумным волнением жизни, казался ему темницей¹²⁵. Он не имел ничего и не хотел иметь что-либо¹²⁶. Довольствовался одеждою самою бедною, пищею самою скудною и такую строгость соблюдал до самой смерти¹²⁷.

При строгой жизни отшельника, Иероним и здесь, как и в пустыне халцидской, духовные подвиги начал прерывать занятиями учеными. Довольный тесным, но спокойным уголком, он прежде всего посвятил себя на давно уже начатый им труд изучения еврейского языка. Будущему деятелю на поприще уяснения слова Божия казались далеко несовершенными сведения по этой части, приобретаемые им еще с молодым лет, и решимость исчерпать их вполне воскрешала в нем новое прилежание, побуждала на новые труды. Для этого он нашел себе наставника из ученых раввинов, по имени Варанину (или Варавву), который, боясь быть заподозренным в сношении с христианином, всячески старался скрывать его от своих единоверцев; и вот любознательный старец, уже убеленный сединами, среди ночей, при слабо мерцающем свете убогой келлии, с жадностью усвояет трудные уроки своего наставника в изучении языка еврейского¹²⁸! Удивляешься и благоговеешь пред решимостью человека, презирающего всеми препятствиями и неудержимо идущего к задуманной цели! От этого занятия он перешел к изучению толковников св. Писания, и толковники, какие только были до него, составляли для него предмет внимательного чтения и изучения. Это чтение прерывалось собственными сочинениями, так это увидим.

Но такая уединенная жизнь и деятельность продолжалась недолго. Преданный благу ближним, со всех сторон стекавшихся сюда для поклонения святыне или для всегдашнего жительства в Вифлееме. Иероним решился основать на свой счет монастырь¹²⁹ и при нем странноприимницу. Бл. Павла, еще прежде, но совету Иеронима, основавшая здесь несколько обителей для лиц своего пола¹³⁰, много помогла ему в исполнении этого намерения. Вскоре от множества собравшихся братий монастырь начал истощаться в средствах к содержанию и бл. Иероним принужден был посылать брата своего Павлиниана в Стридон, чтобы он продал там оставшееся после варварских набегов отцовское наследие и вырученную за него сумму принес в Вифлеем. Надзор на этим, монастырем стоил Иерониму многих забот и беспокойств; одна только любовь христианская облегчала и услаждала их для Иеронима: «Странноприимничество в монастыре, – говорил он, – лежит у нас на сердце и мы с радостно и любовью принимаем всех приходящих к нам: потому что боимся, чтобы Мария, пришедши сюда с Иосифом, не остались без убежища, и чтобы Иисус, таким образом отринутый, не сказал нам: странен бых и не введосте Мене"¹³¹.

Занимаясь делами в созданном им монастыре и имея множество братий, предавших себя руководству его, Иероним перестал быть неутомимым учеником и явился ревностным и одушевленным наставником. Поучая иноков в келлиях правилам монашеского жития, он, сверх того, в церкви и собраниях братии изъяснял им св. Писание (по переводу LXX¹³²). Увлекательность речи и искренняя готовность передать свои наставления всякому желающему усвоять их, привлекали к Иерониму целые сонмы слушателей, так что беспрерывные посещения их часто нарушали спокойствие иноческого уединения. «Нет часа, нет минуты, – писал он, – когда бы мы но принимали толпы монахов; уединение нашего монастыря превратилось в беспрерывное стечение посетителей. Они так возмущают его, что приходится или запирать наши ворота или оставлял чтение Писания»¹³³.

При этих занятиях Иероним посвящал еще особое время для обучения мальчиков, которых поручало ему всеобщее к нему доверие отцов и матерей, – и ему доставало досуга и терпения преподавать им первые начатки знания¹³⁴!

Между лицами, которые по преимуществу пользовались наставлениями Иеронима, были и здесь, как и в Риме, бл. Павла и достойная дочь ее Евстохия. Время свободное от обязанностей гостеприимства и от дел управления своим монастырем, они посвящали на изучение св. Писания и даже языка еврейского¹³⁵ с тем, чтобы на нем петь псалмы в тех же самых звуках, которыми выражалось некогда вдохновение пророка израилева. Бл. Иероним старался поддержать и усилить в них эту пламенную ревность к познанию слова Божия и упражнению в нем. Он прочел им ветхий и новый завет, изъяснял в нем места, трудные для разумения и открывал самые глубокие разумения слова Божия, понятные для немногих и не сразу доступные для ума простого и неприготовленного к тому богомыслием. Благочестивые питомицы не довольствовались однако ж одним устным толкованием св. Писания и просили Иеронима написать им изъяснение по крайней мере на послания ап. Павла, которых до того времени ни один из латинских учителей церкви не изъяснял так, как делали это отцы греческие. Уступая настоятельным просьбам, он решился на этот труд и начал с послания к Филимону, как самого краткого.

Как послание это не длинно, так и комментарий на него необширен, но вместе с тем он разнообразен и плодовит мыслями толкователя. Занимаясь при этом обличением мнения современных вольнодумцев, отвергавших подлинность этого послания (на том основании будто оно есть простое письмо, не представляющее никакого назидания для христианской нравственности и потому недостойно глубокомысленного Павла), бл. Иероним указывает в послании не только на красоты внутренние, глубокую и искреннюю любовь, которая дышит во всем этом послании, но и находит много достоинств внешних – в отношении к языку и делает, как будет делать и в других опытах толкований много хороших критических замечаний.

Спустя несколько дней по окончании сего толкования, Иероним приступил к изъяснению послания к Галатам. Это изъяснение он разделил на три книги, из которых каждая имеет свое предисловие. По мысли Иеронима, главный предмет этого послания – один и тот же с посланием к римлянам, с тем различием, что в последнем, апостол раскрывает смысл более возвышенный и вопросы более глубокие, тогда как в первом он более укоряет, чем назидает, употребляет язык, который бы мог быть понимаем «безсмысленными» галатами и облекает речью простою мысли уже известные, дабы властью образумить народ, которого нельзя было убедить разумно¹³⁶. Затем (во 2 кн.), рассуждая о происхождении галатов (о стране ими населяемой, о нравах, о языке их и проч.), Иероним опытом своего времени старается оправдать укор, отнесенный к ним св. Апостолом, утверждая, что следы древнего несмыслия галатов не исчезли еще и в его время. В предисловии к 3 книге Иероним осуждает изысканную напыщенность в слове, с какою никоторые пастыри того времени начали проповедовать в церквах христианских.

В этом толковании поочередно соединяется изъяснение с обличением. Так начальные слова (гл. I. 1.) апостола дают толковнику случай обличать ересь Эвиона и Фотина, отвергавших божество Искупителя; немного далее Иероним раскрывает несостоятельность теории Валентина об зонах и тут же высказывает намерение обличить, в особой книге, философа Порфирия (порицавшего церковь по случаю спора между ап. Петром и Павлом); идет против заблуждения Татиана, порицавшего брак. Как относительно образа толкования, так и способа изложения его, Иероним следовал главным образом Оригену, (писавшему толкование на это послание) не опуская из виду и других греческих толковников, оставивших небольшие изъяснения на послание к галатам¹³⁷.

В то время, как Иероним трудился над толкованием послания к галатам, новая просьба его учениц прервала на время его занятия. Узнав о смерти Альбины – матери дорогой подруги своей Маркеллы, Павла и Евстохия, надеясь, что уже ничто более не удерживало ее оставаться в Риме, просили Иеронима убедить ее прийти на восток, дабы она, в кругу сонма смиренных отшельниц вифлеемских и некогда неразлучных ее подруг, мирно провела остаток дней своих. Блаженный взялся быть исполнителем их общего желания и от лица Павлы и Евстохии написал убедительное письмо, приглашая Маркеллу в Вифлеем. Здесь он с живостью речи представляет в самых светлых чертах жизнь вифлеемскую, ее безмятежную тишину и безмолвие сравнительно с шумным Римом, и дабы еще более возвысить достоинство ее, он рисует мрачную картину непрерывного шума и смутного волнения столицы мира, применяя к ней пророчество апостола о новозаветном Вавилоне (апок. 17, 5 и дал.)¹³⁸. Желание это осталось напрасным. Маркелла до смерти оставалась в Риме.

По прежней просьбе Павлы и Евстохии Иероним в 388 г. написал толкование на послание к ефесеям. И это толкование подобно предыдущему разделено на три книги с предварительным предисловием к каждой из них. Толкователь замечает здесь, что послание к ефесеям самое трудное и таинственное из всех других посланий апостола¹³⁹. Занимаясь в общих собраниях монастырской братии устным изъяснением книги левит в назидание братий монастыря, Иероним дома в тоже время писал толкование на послание ап. Павла к Титу. Толкование это по изложению и характеру сходно с предыдущими. Писано по просьбе Павлы и Евстохии.

Представлялась идея священной географии и археологи, которые так важны и необходимы при изучении и понимании священного Писания.

Окончив еще один труд, начатый еще в Риме по просьбе папы Дамаза, – перевод книги Дидима о Св. Духе, Иероним предался на некоторое время молчанию и не писал ничего. Но в это время он обдумывал новый обширный труд: он предположил – было составить церковную историю или, говоря его словами, сочинение о том: «как и чрез кого церковь Христова, начиная с пришествия Спасителя до конца IV века, раждалась, воспитывалась, возрастала среди гонений и увенчивалась мучениками; как потом, перешедши к христианским государям, она усиливалась во внешнем могуществе и величии и ослабевала по добродетелям»¹⁴⁰. Но не видно, чтобы Иероним исполнил эту мысль; по крайней мере нет никаких свидетельств о существовании такого рода сочинения, и сам он не упоминает о нем в каталоге своих творений. Два сочинения, об явленные им после 391 г.: жизнь Малха монаха и жизнь преподобною Иллариона, входили, кажется, некоторым образом в задуманный им план церковной истории.

Жизнь Малха монаха, с которым Иероним познакомился, как мы видели, еще во время первого прибытия своего на восток, в родовом поместье Евагрия антиохийского, заключает в себе подробный рассказ о старце Малхе и его престарелой подруге, с которою он, в продолжении целой жизни связан был узами брака с соблюдением девства. В конце этого жизнеописания, передранного устно самим старцем, Иероним показывает цель составления его: «восхвалить чистоту девства и показать, что целомудрие и среди мечей, среди пустынь и диких зверей, не боится плена; что человек, преданный Иисусу Христу, может быть умерщвлен, по непобежден»¹⁴¹.

Описывая подвиги и чудеса преп. Иллариона, блаженный Иероним удивляется в св. отшельнике не столько дивному дару чудотворений, сколько глубокому смирению и удалению от славы человеческой, – наперекор противникам, считавшим великого подвижника почти обыкновенным человеком но причине его частых отношении в миру¹⁴². История эта назидательна и богата не только религиозным, содержанием, но и обилием учености светской. Это одно из тех особенных творений знаменитого учителя, которые совмещают в себе редкое сочетание познаний христианских, мудрости мирской и благочестивых нравственных уроков. Из повествования о чудесах Иллариона видим, что знамение креста, окропление святою водой и помазание освященным елеем являли чудные действия: изгоняли демонов, исцеляли больных и проч.

В это же время, только, кажется, прежде указанных двух сочинений, сделан Иеронимом перевод с греческого языка на латинский 39 бесед Оригена на евангелие от Луки, которых подлинный греческий текст не дошел до нас, написаны сем трактатов или толкований на псалмы, от 10 до 16 псалма. Толкования эти в отдельном виде тоже не дошли до нас¹⁴³.

После разных частных опытов исправления, толкования и переводов по свящ. Писанию, о которых мы говорили, Иероним приступил теперь к обширному систематическому труду по этому делу, которым он занимался несколько лет сряду с таким изумительным терпением, какое свойственно только такому самоотверженному труженику, каков Иероним и каков был неутомимый в подобных трудах «адамантовый» Ориген.

Мы уже видели, что в Риме он положить начало своим трудам, пересмотрев и исправив латинский перевод нового завета и Псалтири, доныне употребляемой в церкви западной. Ободренный своими первыми успехами, Иероним приступил теперь к исправлению ветхого завета в латинском переводе по тексту греческому LXX, и частью по еврейскому¹⁴⁴, и некоторые книги исправил таким образом, а некоторые вновь перевел по списку (Hexaples) Оригена, употребительному в то время во всех церквах палестинских и считавшемуся там самым лучшим и вернейшим¹⁴⁵. Труд этот окончен Иеронимом в 392 году. Но из всего этого обширного труда дошла до нас только небольшая часть, именно: книга псалмов и книга Иова и еще предисловия к книгам Паралипоменон и к книге притчей Соломоновых. Книга Иова, тотчас же по переводе или исправлении ее, послана была Иеронимом в подарок Павле и Евстохии. Вся остальная часть перевода утрачена; сам Иероним, в письме к Августину, жаловался, что большая часть этого перевода кем-то похищена у него. Но, как и следовало ожидать, Иероним не остановился над исправлением латинского перевода книги св. Писания но тексту LXX; окончивши этот труд, он задал себе более продолжительный и решительный труд, – перевод Библии с языка еврейского на латинский. Причиною, побудившею его взяться за это дело, были, по словам его, многие повреждения, вкравшиеся в переводы греческие и латинские¹⁴⁶, а равно и то, что иудеи с знанием и без знания дела заподозривали все тексты и переводы св. Писания, употреблявшиеся у христиан, и в своих спорах с ними любили упрекать их в неверности текста, на котором последние опирались в подтверждение какой либо мысли¹⁴⁷. Под влиянием этих, равно пакт, и некоторых других, побуждений¹⁴⁸, Иероним начал свой труд и совершал его не в порядке канона еврейского, а так, как вызывал его случай и смотря по тому, какой книги требовали его друзья. Книга царств (со включением книги судей), как первый плод задуманного труда, он украсил общим введением, которое может служить прекрасным предисловием ко всем книгам, переведенным им с еврейского¹⁴⁹. В 393 г. он послал их в Рим еп. Домниону, присовокупив в письме к нему, что он перевел уже с еврейского на латинский язык 16 книг пророков.

Несмотря на то, что новый перевод книги Иова с греческого, представленный им Павле и Евстохии в роде подарка, был встречен неблагомыслием врагов, называвших его исправителем мнимых ошибок¹⁵⁰, Иероним не терял мужества и опять занялся этою книгою с намерением в строгой точности перевесть ее с еврейского. При этом он встретил такую трудность, какой не предполагал и только помощью ученого иудея из Лидды привел к концу свой труд, произведший в народе такое же неудовольствие, как и первый. В конце 393 г. Иероним окончил уже значительную часть Библии, то есть: кн. царств, пророков, Иова и псалмы. В следующем году он приступил к кн. пятикнижию, Юдифь, И. Навина, судей и Руфь, но окончил только пятикнижие, остальные же явились уже 10 лет спустя. В 397 году он перевел и посвятил Хромацию, епископу аквилейскому книги Паралипоменон; затем, после долгой болезни, чтоб не получить от друзей упрека в недеятельности¹⁵¹, в несколько дней перевел три книги Соломона, т. е. притчи, экклезиаста и песнь песней. Вскоре потом Иероним отправил Домниону и Рогациону перевод Эздры и Неемии. Что касается остальных книг, то трудно определить время их появления; достоверно только то, что весь труд свой заключил он книгою Есфирь около 404 года.

Таким образом Иероним перевел все книги ветхого завета, принимаемые евреями за канонические, равно как книгу Юдифь и Есфирь¹⁵².

Такое обширное и трудное предприятие Иеронимово, как мы уже отчасти заметили, едва было окончено по причине сильных укоризн и неудовольствий со стороны противников, смотревших на его труд как на усилие изгнать из всеобщего употребления перевод LХХ, всеми уважаемый. «Кто, – писал ему Руфин, – кто из стольких и столь мудрых отцов, живших прежде тебя. осмелился взяться за это дело? Не для того ли это делается, чтобы новым, заимствованным от иудеев толкованием, изменить книги божественного Писания, преданные апостолами Христовыми церквам для руководства в вере?»¹⁵³. Но кроме этого личного врага Иерониму, часто с горькою злостью порицавшего его труд, сам бл. Августин, высоко ценивший прежние его занятия, до того не одобрял его перевода, что не позволил в своей пастве читать его и, прежде чем он был окончен, увещевал Иеронима отстать от задуманного им предприятия и заняться другим делом. «Я, право, лучше желал бы, – писал он, – чтобы ты переводил нам с греческого канонические писания, утвержденные достоинством 70 толковников. Ибо весьма невыгодно будет если твой перевод станут слишком часто читать во многих церквах, потому что чрез это латинские церкви будут отличаться от греческих»¹⁵⁴. Он представлял ему даже пример ропота, происшедшего в народе по случаю чтения перевода Иеронимова одним из епископов его епархии¹⁵⁵. Но среди всеобщего неудовольствия народа и его представителей, Иероним не ослабевал в своем предприятии и с полною решимостью защищал правоту своего дела¹⁵⁶. Вскоре потом, авторитет лица, взявшего на себя труд такой важности мало по малу успокоил совесть недовольных, и с смертью Иеронима перевод его был принят многими наравне с древним, освященным всеобщим употреблением. С течением времени он был распространен повсюду, но по этой же самой причине потерпел большое повреждение, ибо прошедши чрез целый ряд веков, перемешался с древним латинским, был нередко исправляем по тексту последнего (равно как и наоборот) и испытал обычные изменения со стороны невежества переписчиков.

Наконец из такого смешения того и другого перевода явился средний, об явленный на соборе тридентском кафолическим и известный обыкновенно под именем Вульгаты. Он составлен частью из древнего латинского перевода, бывшего прежде Иеронима, частью из нового перевода с еврейского, сделанного бл. Иеронимом (кроме псалтири, взятой из исправленного Иеронимом издания по LXX) и заключает в себе текст так поврежденный и смешанный, что всякая надежда к очищению и исправлению его кажется напрасною¹⁵⁷.

Вместе с переводом св. Писания с еврейского, блаж. Иероним писал¹⁵⁸, повременам, и толкования на пророков, следуя опять не порядку канона, а тому, какого требовали обстоятельства. Виною появления их было сколько прилежное и неусыпное занятие словом Божиим бл. Павлы и Евстохии, столько же желание и просьба его италийских и гальских друзей, постоянно следивших за его учеными трудами и поощрявших к новым предприятиям. В 392 г. он окончил изъяснения на пророков: Михея, Софонию, Наума, Аввакума и Аггея¹⁵⁹ ; при этом он занимался и другими пророками и некоторая часть его труда уже была начертана.

1. Толкование на пр. Михея имеет в себе то особенно замечательного, что тут часто бл. Иероним сближает между собою различные переводы и главное внимание останавливает на LXX. Кроме богатства светской учености, которою он удачно пользуется для подтверждения своих мыслей, в этом изъяснении встречаются по местам прекрасные нравственные уроки¹⁶⁰.

2. После предварительного изложения множества критических соображений, касающихся лица Софонии, места и времени его пророчеств, бл. Иероним в своем толковании на этого пророка старается преследовать все его предсказания и угрозы народу иудейскому сравнительно с современным его состоянием; видит во всей точности исполнение их и пишет, так сказать, их историю, полную иногда мест глубоко трогающих и посылающих в душе сострадательное участие к плачевной судьбе народа Божия¹⁶¹.

3. В толковании на пр. Наума бл. Иероним наиболее обнаруживает свою особенность толкования и удивительное сочетание предметов, из которых он весьма часто извлекает нравственные уроки. В этом случае он идет путем весьма длинным и довольно непрямым, прежде чем приходит к концу, которого предположил себе достигнуть; и этим способом часто увлекает за собою читателя, особенно если речь бывает чужда изысканности и утомляющего состязания¹⁶².

4. Изъяснение предсказаний и угроз прор. Аввакума – мистическое, полное образов таинственных и не всегда ясных. Так, халдеи, народ победоносный и страшный, описанный пророком в чертах определенных и ясных, означают, по словам Иеронима, врагов, осаждающих нашу душу, а царь этого народа есть демон, в смысле образном¹⁶³.

5. При из явивши небольшого пророчества Аггея, блаж. Иероним находит тоже, по обыкновению своему, смысл таинственный в прямых исторических, событиях. Храм вещественный, к построению коего побуждал пророк израильтян, есть не что иное, по словам его, как тот духовный храм, который должен созидать в своем сердце каждый христианин, несмотря на указы князей, которыми чаще всего бывают в этом случае страсти; – созидать, несмотря на препятствия окружающие, которые суть похоти души и удовольствия мира, силящиеся заглушить голос пророков и посланников Божиих.

6. В толковании на пророка Иону, написанном 5 лет спусти после предыдущих, бл. Иероним повсюду представляет этого пророка образом Иисуса Христа, который послан был к народам земным, проходил определенное время торжественного служения своего и, после трехдневного и трехнощного пребывания в сердце земли, воскрес подобно Ионе. Этот труд бл. Иеронима, при небольшом объеме, весьма полон и отчетлив: везде прежде всего видна основная мысль толковника и потому смысл таинственный идет всегда почти подле исторического и буквального.

7–9. Толкование на прор. Осию, Иоиля и Амоса, написанные но просьбе римского друга Паммахия около 406 г., во всем сходны с предыдущими по характеру и методу изложения. Они особенно богаты прекрасными соображениями критическими, касающимися предварительных обстоятельств изъясняемых книг, так необходимых для наилучшего понимания их.

10. В конце 407 г. бл. Иероним написал для Маркеллы толкование на пр. Даниила, обещанное еще в 328 г. некоему Павлину. Бл. Августин с особенною похвалою отзывался об этом труде и отсылал к нему читателей, которые хотели бы знать, почему древние изъясняли четыре монархии Даниила царствами ассирийским, персидским, македонским и римским¹⁶⁴. В этом толковании, между прочим, Иероним замечает, что предание церковное сохраняло в его время обычай преклонять колена около 3. 6 и 9 часов дня¹⁶⁵.

11. По просьбе ученого Паммахия, бл. Иероним между 408 и 409 г. написал толкование на пр. Исаию. Во время этого труда внезапная и сильная болезнь едва не исторгла его из среды живых, и только милосердие Божие возвратило его к жизни. Прерванный труд был окончен, но слабость и старческие лета оставили на нем свои следы: он писал его под влиянием особенного настроения души или, так говорит он, «созерцая с сокрушением и скорбию бури и крушения мира, непомышляя нисколько о настоящем, а думая только о будущем и страшась суда Божия»¹⁶⁶. Здесь по местам тоже рассеяно множество замечательных предметов, касающихся догматов, нравоучения, преимущественно же практики церковной.

После истолковательных трудов блаж. Иероним, по просьбе Декстера, префекта преторианского, издал в свет весьма полезное и важное для истории христианской литературы сочинение о знаменитых мужах или о церковных писателях¹⁶⁷. В нем представляется длинные ряд великих мужей первых четырех веков, с их учеными трудами и подвигами на пользу христианского просвещения и благочестия. При составлении его бл. Иероним, как сам говорит, имел в виду «доказать неверным и врагам христианства, что церковь наша имела своих великих представителей, ораторов, философов, учителей, многих великих мужей, созидавших и украсивших ее. Пусть узнают все это, продолжал он, Цельс, Порфирий, Юлиан, – эти псы лающие на Христа и да признают лучше свое собственное невежество»¹⁶⁸. Выполняя эту высокую мысль, бл. Иероним вскоре однако ж сознал, что он, живя в уединенной обители, весьма мало имел пособий для своего предприятия, кроме церковной истории Евсевия кесарийского и немногих оставшихся памятников от тех писателей, которые имели быть предметом его исследования. Посему весьма неудивительно, что при недостатке пособий, необходимых для такого труда, он не вполне удовлетворял строгому суду критиков, как относительно внутреннего содержания и полноты сочинения¹⁶⁹, так и в отношении хронологическом. При всем том, рассматриваемое творение Иеронима имеет свое значение для последующих биографов, потому что оно содержит в себе и такие сведения, катая находятся только у Иеронима. Этот очерк писателей доведен им до конца IV века и заключен собственным лицом. Геннадий, пресвитер марсельский (V в.), и Исидор, епископ севильский (VI и VII в.) продолжали дело Иеронима, но уже с меньшим искусством. Эти три сочинения вместе обнимают 600 лет.

Между тем как бл. Иероним одних руководил к высшему духовному совершенству, поучая их в слове Божием и составляя толкования на св. Писание главным образом для их назидания, другие лица, не обрекшие себя всецело на служение Богу, просили с своей стороны у блаженного советов для благочестивой и богоугодной жизни. Иероним не отказывал таким требованиям и, прерывая одни занятия, спешил начинать другие, всегда готовый удовлетворить нуждам ищущих духовного руководства. Замечательнейшие из творений его в этом роде, писанных около этого времени, суть советы или письма благочестивым вдовам римским: Фурии, Сальвине и Агерухии.

Фурия, молодая жена из потомства Камиллов, потерявши свое счастье со смертью мужа, также знаменитого родом и богатством, при своем одиночестве вскоре узнала необходимость иметь мудрого советника и руководителя в жизни. Около 394 года она писала к Иерониму умоляя его наставить ее в том, каким образом она может сохранить незапятнанным венец вдовства, и нужно ли ей противиться убеждению отца и родных, желавших обязать ее новыми узами брака. Бл. Иероним спешил принять участие в ее судьбе; в письме к ней, он хвалит доброе ее намерение и всячески старается поддержать его. Для этого, предлагая ей сначала более общие правила жизни, как-то борьбу с страстями плоти, умеренность в пище и питии, постоянное упражнение в чтении слова Божия, милостыню и др., он затем убеждает ее всячески избегать сообщества молодым людей, уклоняться от общественных собраний и даже многолюдных семейств, чтоб сохранить о себе доброе мнение других. Затем, весьма искусно опровергая всякие предлоги, на основании которых могла бы она доказывать необходимость для ней второго брака, Иероним с опытностью проницательного старца, представляет ей в мрачной картине все несчастье семейной жизни, какое испытывает мать, связавшая себя вторыми узами брака. Наконец, чтоб подавить в ней всякую мысль об этом браке, он дает ей последний совет – помнить, что она должна умереть. Все это письмо проникнуто теплотою чувства и одушевлено сильною речью.

Спустя несколько времени, бл. Иероним писал к другой знаменитой женщине римской – Сальвине с тою же мыслию убедить ее остаться в состоянии вдовства¹⁷⁰. Он смягчает безутешную ее скорбь о невозвратной потере, описывает самыми яркими чертами добродетельную жизнь покойного ее мужа, представляет светлую отраду для ней в оставшемся семействе, которое достойно наградит ее в будущем за настоящее испытание ее и наконец убеждает пребыть верною своему призванию – не нарушать нежной и чистой любви к своему супругу узами нового брака. Сила чувства и тон речи этого письма сходны с предыдущим. Убеждение Иеронима не было бесплодным. Сальвина достойно последовала советам блаженного¹⁷¹.

Книга о единобрачии (de monogamia) или письмо к Агерухии есть также общее убеждение к вдовству. Здесь блаж. Иероним изъясняет смысл некоторых мест св. Писания, в которых разрешается христианам второй брак; возвышает цену воздержания различными указаниями на учение об этом в слове Божием и даже примерами жрецов языческих, хранивших телесную чистоту, – дев языческих, обрекавших себя на вечное девство для служения своим богиням и – многих жен языческих, посвящавших свою жизнь целомудрию. Наконец Иероним изображает опустошение Империи и плачевное положение Рима и, красноречивым описанием этих печальных обстоятельств заставляет Агерухию забыть всякую мысль о новом браке. Что касается жизни, какую должна была вести юная вдова, то бл. Иероним отсылал ее к советам, высказанным им прежде – к Евстохии, Фурии и Сальвине.

Руководя преданных ему Жень и дев к жизни и целомудренной и святой, бл. Иероним предлагал наставления и клирикам, напоминая им об обязанностях их звания. Письмо к Непоциану, племяннику известного нам Иллиодора, может служить образцом, его советов в этом роде.

Этот юный пастырь, бывший долгое время усердным воином царским и вместе истинным поборником Христовым, вступив в иноческое звание и приняв там сан пресвитерский, часто просил блаженного представить ему образец истинного служителя Христова для достойного подражания Ему. В воспоминание дружбы с Илиодором, он исполнил прошение племянника его, послав Непоциану небольшое сочинение в форме письма, в котором, как сам говорит, предписывая Непоциану правила жизни, он хотел в лице его научить и прочих, каким должен быть совершенный клирик. Блаж. Иероним преимущественно говорит здесь о бескорыстии, какое всегда должны иметь служители церкви, об обязанности их избегать вольного обращения с женщинами, равно как и всего, что может подвергнуть опасности их поведение или нарушить доброе мнение других; советует часто поучаться в законе Господнем, чтоб поучать народ и наконец касается отношений, какие должны быть между епископом и пресвитером¹⁷².

Спусти два года после получения этого письма. Непоциан умер среди об ятий Илиодора и общего плача всех знавших его. Это обстоятельство пробудило в Иерониме дружеское участие в скорби Илиодора и он написал к нему утешительное письмо, которое можно назвать красноречивым надгробным словом Непоциану. В нем блаженный оплакивает потерю юного пастыря, так много обещавшего в будущем своею жизнью и услугами церкви: подробно раскрывает в чертах самых светлых и блестящих добродетели усопшего и благодарит Илиодора за достойного племянника. Потом, переносясь мыслю к бедствиям современной ему эпохи, Иероним, имевший в виду утешить Илиодора, как бы завидует счастью Непоциана, которого взор закрыт для плачевных зрелищ несчастия людей. «Сердце содрогается, – писал он, – когда посмотришь на гибельные следы разрушения, постигшего наш век! По всем странам раздаются вопли, повсюду слышны стенания, везде виден образ смерти!... Счастливый Непоциан! Он не видит и не слышит ничего. А мы несчастные осуждены страдать здесь, или быть свидетелями страдания братий своих!» Под конец Иероним в лице Непоциана оплакивает вообще смертность природы человеческой и рисует разительную картину суетной превратности вещей: «Запрещая тебе плакать о смерти одного Непоциана, я сам не могу не пролить слез о гибели целых миллионов. О, если бы мы могли вознестись на такую высоту, с которой бы виден был весь шар земной! Я показал бы тебе развалины вселенной: я показал бы, как одни племена стирают другие с лица земли; как царства рушат царства, как одни издыхают среди мучительнейших пыток, другие падают под ударами меча; те погибают в волнах, другие увлекаются в тяжкую неволю; ты услышал бы: в одном месте раздаются брачные песни, в другом – плачевные вопли; ты увидел бы: одни рождаются, другие умирают, одни утопают в удовольствиях, другие томятся в нищете; наконец ты вообразил бы, что не тмочисленные полчища Ксерксовы (о которых шла речь выше), а обитатели всего земного шара, которые живы в настоящую минуту, в скором времени сокроются с лица земли. Но не изобразить этой страшной превратности вещей. Слово мое бессильно!» Все это письмо писано под влиянием печального настроения души.

Слава обширной учености и высокого благочестия Иеронимова огласила целый мир западный. Взоры всех обратились на смиренного отшельника вифлеемского и к нему начали обращаться лица всякого звания, с просьбами различного рода, в различных случаях и обстоятельствах жизни. Блаженный старец, уже склонявшийся летами к старости, не затруднялся ответом на просьбы нуждавшихся. Высказывал ли кто свое недоумение относительно понимания какого-нибудь места Писания, затруднялся ли в избрании рода жизни, желал ли кто поучиться у него правилам иноческого жития, просил ли написать какую-нибудь книгу, как видимый залог всегдашней памяти о нем, испытывал ли кто в жизни тяжкие потери и превратности счастья и требовал совета как без малодушия перенесть их, – во всех этих и подобных случаях мудрая опытность блаженного всегда готова была к ответу, а искренняя любовь к ближним, несмотря на его старческую слабость, заставляла его предпринимать при этом такие труды для блага их, какие едва ли мог совершать кто и в самые бодрые лета мужества. Этого мало. Удовлетворяя нуждам обращавшихся к нему с различными требованиями, блаж. Иероним, сверх того, сам следил за состоянием нравов и поведения современных ему христиан, старился угадывать их духовные нужды и соответственно им предлагать те или другие советы для известной добродетели, или для уклонения от господствовавших пороков, -предлагать лицам, которые, как он говорил, имели особенную нужду в милосердии Божием. Правда, ропот ожесточенного нечестия и здесь, как некогда в Риме, нередко прерывал голос всеобщей благодарности и любви к благочестивому подвижнику вифлеемскому, но это уже не останавливало ревности неустрашимого обличителя современных пороков и самоотверженного поборника чистоты нравов. Я знаю, писал он, что стрелы злословящих отовсюду могут направляться на меня: но я умоляю их остаться в покое и покинуть злословие. Я пишу не как враг их, а как друг. Я не думаю обличать живущих во грехе, а даю советы не грешить. Если я строго сужу, то не их одних, а и себя. Я никого не обидел; в сочинениях моих не найдено ничьего имени; речи мой не касаются ничьей личности. В них идет общее рассуждение о пороках. Кто вздумает гневаться на меня, тот этим обнаружит только то, что он подходит под мое описание»¹⁷³.

Но таким разнообразным побуждениям, о которых мы только что сказали, Иеронимом написано и теперь, как и прежде, много писем к разным лицам. Таковы: письмо к Дезидерю, который вместе, с сестрою своею обещал посетить св. места и Иеронима, а теперь притом просил у него какого-нибудь из его сочинений для назидания; письмо к Павлину, которого убеждает упражняться как можно больше в чтении св. Писания: письмо к Аманду пресвитеру, который просил у Иеронима разрешения на три вопроса по св. Писанию и советов на счет какой-то сестры своей; еще письмо к Павлину, где предлагаются советы, как заниматься св. Писанием, и образцы святой жизни; письмо к Паммахию, где рассуждается о способе переводить с одного языка на другой, по поводу упреков со стороны Руфина, будто Иероним неверно перевел письмо Епифания к Иоанну иерусалимскому; письмо к Маркелле, которая предложила ему на решение пять вопросов из св. Писания нового завета; письмо к Пронквиллину, которому дает совет как читать и понимать Оригена; письмо Фабиохе о принадлежностях ветхозаветного храма и служения в нем; письмо к деве Принципие, где объясняется ей содержание 44 псалма; письмо к Паммахию по смерти жены его Павлины, дочери Павлы; письмо Каструцию, которого утешает в слепоте его; письмо к Океану о главных достоинствах епископа; письмо к Магну, римскому оратору, который спрашивал Иеронима, зачем он в своих сочинениях мешает языческую ученость с христианскою; письмо к Люцинию – сложного содержания; письмо к Евангелу пресвитеру, которому доказывает, что Мельхиседек был человек, а не Дух Святый, как думали иные; письмо к Руфину о суде Соломона между двумя женщинами, спорившими за дитя; письмо к Феодоре вдове Люциния – предлагает утешение по смерти ее мужа и советы к целомудренной жизни без мужа; письмо к Абигаю пресвитеру, лишившемуся зрения, – письмо утешительное; письмо к Океану – о смерти Фабиолы; письмо о 42 станах израильтян в пустыне, посвященное памяти той же Фабиолы, так, как Иероним обещал, по не успел сделать этого при жизни ее. Все эти письма написаны Иеронимом в промежуток времени от 392–400 г., в период самой жаркой полемики с ересями и представителями их. Намереваясь теперь представить эту полемическую деятельность Иеронима, мы и указываем на все те письма в одном месте, чтобы не прерывать потом нити в описании полемической письменности вифлеемского труженика.

Неутомимый в ученых занятиях, которые назначались прямо для пользы верных чад церкви, Иероним в то же время но мог быть спокойным свидетелем того, как заблуждение, возмущая чистоту веры христиан, в невежестве своем думало торжествовать, не вдруг встречая опровержение против себя. С душою кипучею и всегда бодрою, он зорко следил за явлением и действиями неправомыслия в области вероучения и не мог молчать, когда ересь гласно высказывалась с своими воззрениями и основаниями. Считая врагов церкви своими личными врагами¹⁷⁴, он борьбу с ними считал высоким, святым делом и, начавши борьбу, не жалел ни сил, ни трудов своих. Главный прием его в подобной борьбе – строгий анализ ереси или, как сам выражался, побеждать противника собственным его оружием¹⁷⁵. Мы видели, как прежде он обличал Гельвидия и люцифериан; теперь явился новый еретик Иовиниан, за ним последуют и другие, Вигиляпций, оригенисты, пелагиане. Они теперь вызвали против себя ученую деятельность Иеронима.

Иовиниан, после довольно долгой жизни в монастыре, вдруг возненавидел свой образ жизни, бросил монастырь и, явившись в Рим (ок. 390 г.), начал проповедывать свои ложные убеждения, к соблазну неопытных и легковерных. Обольстительное учение его, особенно на счет девства и воздержания¹⁷⁶, оправдываемое его жизнью, которую стал проводить среди удовольствий чувственности развращенного Рима, вскоре нашло себе довольно последователей¹⁷⁷. Осужденное скачала в Риме папою Сирицием, оно проникло в Милан: но и здесь бдительный пастырь стада, св. Амвросий, осудил его на соборе с епископами северной Италии и в то же время написал опровержение ереси в послании к папе¹⁷⁸. Иовиниан упорствовал. Он так, мало сознавал свою вину, что заблуждения свои собрал в одну книгу и пустил в свет. Желая остановить разливающийся поток зла, Паммахий и Домнион послали к бл. Иерониму еретическую книгу, прося его «обличить нелепости ее, и евангельским и апостольским оружием сокрушить Эпикура христианского»¹⁷⁹. Иероним не замедлил выступить против врага православия с оружием слова и написал (392 г..) в обличение Иовиниана две книги, довольно обширные но об ему и проникнутые сильною ревностно по вере. Первую из них он посвятил в особенности защищению высокого достоинства безбрачной жизни, основывая мысли свои на учении ап. Павла, некоторых других мест Писания и на предании церковном. Здесь же, пользуясь ученостью светскою, он, собирает все, что только можно было сказать в пользу девства у народов языческих, с тою целью, как говорит он, чтобы жены, презирающие христианский закон о целомудрии, узнали значение его, по крайней мере от язычников¹⁸⁰. Во второй книге Иероним обличает прочие заблуждения еретика, с особенною силою опровергая лжеучение его о посте и воздержании. «Конечно, – говорит он, – Бог ничего не создал нечистым и потому все должно принимать с благодарением. Но закон ветхий и новый Завет повелевают, чтобы дух господствовал над плотию, чтобы чувственные пожелания были ограничиваемы. Моисей на вершине Синая постился 40 дней и 40 ночей. Для чего? Чтобы принять от Бога закон израилю. Народ, напротив, ест и пьет, предается играм и сливает золотого тельца, которому покланяется как Богу. Ниневия смиряется постом, и обводит, от себя удары небесного правосудия. То, что так прославлено в в. Завете, не отменено и в новом. Предтеча Христов, сей священный прообраз иночества, питался в пустыне только диким медом и акридами. Постился и сам Спаситель"… В порыве негодования против наглого учения, покровительствующего безнравственности и распутству, он обращается опять за примерами к язычеству и из него старается свесть различные мысли, благоприятствующие его предмету. Он хотел бы, так сказать, вызвать из гробов тени великих философов и мудрецов и от них услышать слово в пользу своей истины, которую они, хотя не вполне ясно, чувствовали еще в свое время¹⁸¹... Это одно из любопытнейших мест книги, одно из тех, где расточаются доказательства и разнообразные и занимательные.

За то книги эти, только что появившись в свет, тотчас встречены были возражениями со стороны самых православных. Иероним, вполне предавшись ревности его одушевлявшей, поставлял в них (в 1 кн.) жизнь девственную так высоко в сравнении с состоянием брачным, что, кажется, смотрел на брак, как на порок, более терпимый, чем позволенный законно. Многие римляне смущены были этим. Поэтому, друг Иеронимов, Паммахий, предвидя возможность опасных следствий от этого, старался было задержать, сколько можно было, быстрое распространение сочинения. Но когда и это не помогало делу, тогда, уведомленный о том, Иероним решился написать другое сочинение для объяснения и защиты¹⁸² своих мыслей, адресовав его в Рим на имя Паммахия при особом письме к самому Паммахию. Сознавал ли Иероним справедливость сделанных, ему замечаний или по другим причинам, только в апологии своей он далек от всякого раздражения и нетерпимости и спокойно старается объяснить то, против чего ему возражали. «Разве серебро, – говорил он о брачной жизни, – перестает быть серебром потому только, что оно менее драгоценно, чем золото? Разве значило бы унижать дерево и корень, если предпочитают, плоды корню, пшеницу -соломе и колосу? Хвалю брак, хвалю супружество, но потому что они рождают дев: отличаю от шипов розу, от земли – золото, от раковины жемчуг¹⁸³. Ясно, что таким объяснением, нельзя было успокоить возражающих. Возражения принимали характер волнения умов. Иероним пытался еще уяснять свою точку воззрения на предмет в письме к Домниону, но и этот опыт не много изменил дела. Оставаясь при своем, Иероним жалел только, что не все, принимают этого учения его¹⁸⁴.

Вигилянций, – родом из южной Галлии, низкого происхождения, разными происками и покровительством некоторых лиц успевший достигнуть пресвитерского сана¹⁸⁵. Прибывши на восток и имея с собою и письмо к бл. Иерониму от своего покровителя Павлина, он радушно принят этим старцем и долго пользовался дружеским доверием и расположенностью его и нередко вступал с ним в продолжительные беседы о предметах веры и благочестия. Потом, когда поднялись на востоке толки по поводу ереси оригенистов. Вигилянций присоединился к противникам Иеронима и думал-было обвинить его в заблуждениях Оригена. Иероним написал письмо к Вигилянцию и силою своего слова, заставил его молчать. Оставаясь в душе при своем и скрывая завистливую вражду против Иеронима. Вигилянций показал вид, будто вразумился, просил прощения, и однажды (в восхищении от проповеди Иеронима о воскресении тела) торжественно, в церкви, свидетельствовал о православии вифлеемскаго учителя. Казалось, все тем и кончилось. Но оставив восток в добром, невидимому, расположении к Иерониму, Вигилянций, на пути в Рим, опять об явил себя врагом Иеронима, называл его еретиком и, распространяя это в народе, с хвастовством утверждал, что он лично обвинял в ереси Иеронима, который будто не мог устоять против сильного и красноречивого его слова. Под ложным предлогом ревности по вере, а в самом деле по зависти к славе Иеронима и по пустому хвастовству. Вигилянций начал обличать христиан в отступлении от истины и дошел до того, что стал называть их идолопоклонниками за почитание останков мучеников и святых, порицал всенощные бдения, употребление свеч при гробах мучеников, осуждал девство и другие предметы благочестия христианского¹⁸⁶. Рипарий, пресвитер таррагонский, опасаясь соблазна верующих, просил (404 г.) бл. Иеронима во время отвратить зло, – обличить еретика. Иероним написал письмо к Рипарию, в котором из являет полную готовность обличить еретика, как скоро ересь его будет обнародована письменно. Около 403 года Вигилянций успел уже письменно обнародовать свои мысли. В 406 году, получив от Рипария и самую еретическую книгу, Иероним в одну ночь написал книгу опровержений учения Вигилянция.

В этой книге бл. Иероним обличает еретика вначале как своего личного противника, а потом как врага церкви и ее спокойствия. «Мы не служим и не покланяемся ни солнцу ни луне ни другим тварям, – говорил он ее защиту почитания св. мощей, – но чтим останки мучеников и святых для того, дабы честь, которую мы им воздаем, обратилась к Богу. О безумная голова! кто воздавал когда либо божеское поклонение мученикам? Кто почитал человека как Бога? Уж не Павел ли и Варнава, которые, когда ликаоняне приняли их за Юпитера и Меркурия и хотели им принесть жертвы, разодрали свои одежды и об явили о себе, что они люди?...» Если апостолы и мученики, – говорил он в подтверждение действительности наших молитв к святым, – еще будучи во плоти, могли умолять Бога о людях, то не более ли они могут ходатайствовать о нас теперь, когда совершили свои победы и получили венцы?».

Доказывая преданием и всегдашним обычаем церкви святость а необходимость почитания останков мучеников и святых, бл. Иероним пишет: «Чтобы согласиться с ним (Вигилянцием), для этого надлежало бы осудить благочестивое попечение Иосифа о погребении Иакова, осудить народ Божий за то, что он, вынес из Египта кости самого Иосифа, апостолов за то, что они воздали последнюю честь телу св. Стефана; царей христианских за то, что они давали повеления о перенесении мощей¹⁸⁷; епископов, – что перенесли сии свящ. останки с великим торжеством и почестями; всех христиан за то, что они посещают храмы мучеников и возносят к ним свои молитвы.

Имея в виду одни злоупотребления и беспорядки, какие иногда совершались во время всенощных бдений при гробах мучеников, Вигилянций вооружался против самых бдений и порицал их. «Но, – возражал ему Иероним, – неосновательно было бы уничтожить эти бдения потому только, что злоупотребляют ими некоторые юноши и жалкие женщины; эти люди и вне бдений могут производить беспорядки в своих домах или в чужих; иначе, притом, надлежало бы отменить и пасхальное бдение».

Употребление свечей при богослужении и зажигание их пред гробами святых Вигилянций также сделал предметом осуждения и на этот вековой обычай церкви смотрел как на подражание языческим празднествам, особенно ему казалось странным зажигание свечей среди белого дня. Бл. Иероним обличает еретика и по этому предмету, стараясь убедить его, что неприличное у язычников, в их служении божествам ложным, должно быть похвальным и священным у христиан – прославляющих мучеников Иисуса Христа. После этого доказательства, он указывает еретику на употребление огня в церкви подзаконной, его там божественное установление (Лев. IV, 13; Исх. 27, 20. 21), освященное наконец примерами самих апостолов (Деян. 20, 7. 8)¹⁸⁸.

Увлеченный духом своего предшественника, Вигилянций осуждал жизнь иноческую и его развращенному сердцу казались несогласными с духом христианства те постоянные испытания и подвиги, каких требует обет девства и целомудрия; он порицал, наконец, бывший тогда в употреблении обычай посылать в Иерусалим милостыню и продавать свое имущество для бедных. Всегда жаркий до увлечения защитник девства, Иероним и теперь отдается этому чувству и вместо того, чтобы рассуждать, доказывать и силою доказательств опровергать своего противника, он на вопросы большею частию отвечает вопросами и не опровергает возражений, а рассекает их¹⁸⁹.

Сочинение это важно для нас особенно по тем подробностям, какие сообщает оно о вере и благочестивых обычаях православной церкви впродолжении первых трех веков.

Настает продолжительный и жаркий спор в церкви восточной и отчасти западной с оригенистами. Неправые мысли Оригена, поддерживаемые, развиваемые и распространяемые некоторыми наставниками и воспитанниками из школы александрийской, питавшими особенное уважение к знаменитому учителю своему, вскоре нашли себе многих слепых приверженцев в самих даже представителях церквей. Пока эти мысли оставались одним личным убеждением их, – никому не было до них дела; но когда большая часть востока явно увлекалась ими и проповедовала их как учение православное, тогда, в числе многих других, и бл. Иероним, при всем уважении своем к Оригену, принужден был стать против возникающего зла, и на первых порах пожертвовать для этого даже искреннею дружбою своею с Руфином. Дело оригенистов тесно связано с некоторыми предварительными событиями в церкви и начато другим поборником православия, св. Епифанием кипрским.

Этот добрый и ревностный пастырь не мог без скорби смотреть, как приверженцы Оригена распространяли, особенно в Палестине, неправое учете его. Епифаний подозревал епископа иерусалимского Иоанна (друга Иеронимова и Руфинова) соучастником и даже покровителем их и потому, решившись начать дело с него, в 394 году отправился в Иерусалим. Убедившись там в справедливости своего подозрения и заметив, что не только сам епископ, но и большая часть иноков (к том числе и Руфин) и членов клира питают большое сочувствие к неправому учению, он, несмотря на ласковый прием Иоанна и видимую с ним дружбу, сначала кротко умолял его оставить свое убеждение, а потом, при явном сопротивлении Иоанна, принужден был торжественно, с церковной кафедры обличить пастыря иерусалимского и его пасомых в приверженности к учению, несогласному с православием. С глубокою скорбью и слезами св. Епифаний прекратил общение свое с Иоанном и советовал и бл. Иерониму, которого он хорошо знал по ревности его к вере, равно как и братии его прекратить единение с своим епископом. Блаж. Иероним не усомнился предпочесть благо церкви долговременной расположенности к Иоанну и склонился на предложение преклонного старца кипрского. Тотчас же он перевел на латинский язык обличение пастыря кипрского против Иоанна. Несогласие это было усилено новым спором между Иоанном и св. Епифанием по случаю рукоположения Епифанием Павлиниана, младшего брата Иеронимова, пресвитером в монастырь вифлеемский, Иоанн жаловался на этот поступок Епифания, а пастырь кипрский требовал одного – отказаться от всех ересей, в которых он обвинял, его, Руфина и некоторых других лиц¹⁹⁰. Оставалось объясниться Иоанну, Он написал защитительное послание и отправил его к Феофилу александрийскому и ко всем епископам востока и запада. Все наперерыв читали апологию Иоанна и вместе обличение против него св. Епифания¹⁹¹.

Бл. Иероним, доселе только сочувствовавший ревности пастыря кипрского, решился сам выступить с обличением ереси. Он знал, что молчание может иногда служить знаком виновности в глазах людей, незнающих дела, а с другой стороны Паммахий писал к Иерониму, что апология Иоанна стала уже производить волнение умов, потому что многие недоумевали, какой стороны держаться им. Поэтому в ответ на просьбу Паммахия, требовавшего объяснить ему положение дела, Иероним написал опровержение против апологии Иоанна¹⁹² . Он не руководился, как сам замечает, ни пристрастием ни тщеславием, но единственно благом веры. «Основательно ли оправдание Иоанна? чиста ли его вера? Пусть он объяснится без всяких уверток и тогда не будет более смущения». Вступая потом в подробности разбора апологии Иоанновой, Иероним замечает, что из 8 пунктов, в которых обвиняли Иоанна, обвиняемый коснулся только трех, не упоминая даже о прочих. Опытный обличитель неправого учения поочередно касается каждого из этих пунктов, разбирает их подробно и, сравнивая с учением православным находит в каждом пункте мнения еретические; при этом он не дает места никаким уверткам¹⁹³.

Иоанн, оскорбленный вмешательством бл. Иеронима в его спор с св. Епифанием, и прекращением общения с ним, грозил Иерониму изгнанием, а иноков вифлеемских склонял не следовать за своим настоятелем, не производить раскола и подчиниться своему пастырю. К этому же времени к Иерониму писал и Феофил еп. александрийский, склоняя его к миру со своим епископом. Иероним отвечал письмом Феофилу¹⁹⁴ , где подробно излагает правоту своего дела и вместе жалуется на Иоанна, особенно за то, что Иоанн хлопотал об его ссылке; но нельзя сказать, чтобы слова Иеронима не дышали искренним желанием мира.

Феофил, надеясь, что личное его присутствие устроит мир та церкви иерусалимской, отправился в Палестину и начал обходиться с обоими несогласными сторонами дружелюбно и ласково, склоняя их к примирению. Эта мера оказалась наилучшею к прекращению соблазнительного спора. Из уважения ли к пастырю александрийскому, столь деятельно принявшему участие в состояли церкви иерусалимской, а больше всего, кажется оттого, что в это самое время (ок. 399 года) на самого Иеронима послышались из Рима обвинения в оригенизме¹⁹⁵, Иероним решился уступить настоянию Феофила и около 400 г. вместе с своими иноками вступил в общение с Иоанном. Так кончился первый спор с оригенистами.

Во все продолжение несогласия между бл. Иеронимом и еп. Иоанном Руфин, сочувствуя последнему, открыто старался держать себя в стороне. Не видим, чтобы он был одним из деятелей этого спора, но нельзя не заметить, как покажет дальнейшая история, что он, живя с Иоанном, разделял его и мысли, и был уже тайным противником Иеронима; дальнейший спор между этими друзьями показал, кто из них был на чьей стороне. Отправляясь в Рим, после долгого пребывания своего на востоке (27 лет), он захотел мирно проститься с Иеронимом. В церкви Воскресения Господня, у подножия алтаря, один другому протянул руку и Иероним провожал своего друга в путь¹⁹⁶. Казалось мир возвратился к старым друзьям: но увидим, что этот мир был только предвестником той сильной бури, которая не только поколебала восстановленную дружбу, но и превратила ее в открытую и продолжительную вражду.

Прибывши в Рим. Руфин, по просьбе инока Макария, перевел на латинский язык 4 книги о началах – Оригена (περι αρών), и таким образом открыл для всех тот источник, из которого все оригенисты почерпали свои мысли. Назначенный для лица частного, перевод вскоре вошел во всеобщее употребление, и римляне, до этого времени бывшие холодными зрителями спора на востоке о заблуждениях Оригена, не имея возможности читать их в подлиннике, принялись теперь слишком жарко за дело, с жадностью перечитывая любопытный перевод, доступный для всякого читающего. Плодом всеобщего увлечения началами Оригена явилось скоро в Риме сильное брожение умов. Повторилось то же, что было и между современниками Оригена: одни питали к нему беспредельное удивление, другие осыпали величайшими оскорблениями. Между мирянами обнаружилось движение в пользу Оригена, тогда как большая часть членов клира и лиц, преданных жизни благочестивой, стали смотреть на новые для них мысли как на опасный соблазн для церкви. Случи об этом дошли до Иеронима и его смущало новое волнение в Риме, которое так много зла оставило на востоке. Иероним отправил в Рим несколько своих друзей, чтоб в лице их наблюдать за движениями новой опасности и по возможности противодействовать виновникам ее. Столкновение между Иеронимом и Руфином было при этом неизбежным. Руфин выставлял свой труд делом законным, основываясь на таком авторитете¹⁹⁷ и примере, каков авторитет и пример друга Иеронима, недавно так сильно поражавшего неправомыслие оригенистов. Это обстоятельство открыто вызывало Иеронима на объяснение и за объяснением необходимо последует ссора; и действительно вскоре завязался между ними такой спор, какого еще не было из-за Оригена.

Еще Руфин трудился над обработкою своего перевода, как уже начали предпринимать меры сделать труд этот бесполезным. Противная сторона, похитив одну из его рукописей и поместив в ней несколько арианских мыслей, пустила в ход, как экземпляр сочинения, имевшего явиться в свет от имени Руфина. В этих обстоятельствах Паммахий и Океан письмом к Иерониму просили у него сначала точного перевода книги о началах – Оригена, перевода, который бы мог и уличить Руфина в (мнимом) извращении подлинника, ослабить уважение к Оригену у приверженцев к нему, если бы в новом переводе указаны были неправые мысли Оригена против Бога Слова; затем просили прислать оправдание со стороны самого Иеронима, которое бы показало, что, несмотря на его переводы творений Оригена и на разные похвалы ему со стороны Иеронима, все-таки сам Иероним никогда не был оригенистом, и следовательно напрасно иные в подтверждение своих мыслей думают ссылаться на его имя. Бл. Иероним тотчас не написал небольшое письмо к Руфину, где, поблагодарив, его за честь, с какою он относится к его имени, просит однако же впередь не хвалить таким образом Иеронима, а вслед затем немедленно приступил к делу, и чрез год, в 400 г. перевод и объяснение явились в Риме, последнее в письме на имя Паммахия и Океана. К сожалению, ни перевод, ни объяснение не имели желанного успеха. В Риме друзья Иеронима, прочитавши присланный новый перевод, тотчас увидели, что невозможно об явить его, не возбудив всеобщего упрека переводчику. Пытаясь обнародовать опасную книгу с целью уронить того, кто писал ее, не значило ли неблагоразумно подвергать опасности читателей прежде, чем удается унизить самого автора? Впрочем по неосторожности Паммахия перевод вскоре явился таки во многих списках и распространился по городу. Что же вышло? Вопреки ожиданию, им воспользовался только Руфин, как доказательством своего правоверия и согласия с верою никейских отцов и вместе своей благонамеренности и осмотрительности: потому что противоречия двух переводов ясно давали знать, что Руфин старался выпустить в своем переводе и устранить от народа все, что могло иметь малейшее сходство с учением Ария. Что касается самого Оригена, то новый труд Иеронима не решил ничего, потому что вопрос был не столько в том, свободен ли греческий текст о началах от заблуждений сколько в том, произошли ли эти заблуждения от самого Оригена, или они были делом еретиков. Объяснение Иеронима не было счастливее перевода. В самом деле, хорошо объясниться было затруднительно теперь для Иеронима. Как отвергнуть то, что Иероним переводил различные творения Оригена? Как, не обличив себя в непостоянстве, охуждать, обвинять и об являть теперь еретиком того человека, которого пред тем осыпал величайшими похвалами? Поэтому заметно, что оправдание это с одной стороны очень осторожно и мало убедительно¹⁹⁸, с другой – кажется писано с глубоко опечаленным сердцем. Увлечение со стороны Иеронима к Оригену было неоднократно высказываемо прежде так смело, что для него теперь было тяжело торжественно отрекаться от него, и вот этот великий муж принужден был прибегать к слабым извинениям, называя свою привязанность к Оригену тс плодом увлечения юности, то – прельщения языческою философиею чтением коей, как он уверяет, так неблагоразумно занимался в течете долгого времени¹⁹⁹.

Между тем события на востоке изменили ход этого дела. Феофил, епископ александрийский, заметивший опасные следствия от движения оригенистов и убежденный в том же частою перепискою с св. Епифанием и бл. Иеронимом, явился сильным и неустрашимым противником новых еретиков. На соборе в Александрии (в конце 399 или начале 400) он торжественно осудил учение Оригена, и, чтобы успешнее пресечь развитие зла, положил отлучение от церкви на всякого, кто не только дерзнул бы что-нибудь сказать в пользу его, но и осмелился бы читать его²⁰⁰. Его примеру последовали на западе, и папа на соборе в Риме осудил то, что Феофилом осуждено было на востоке.

При таком, крутом и решительном обороте дела Руфин, видя себя не совсем свободным от обвинения в ереси²⁰¹, занялся апологиею (libri invectivorum). В этой апологии он хотел достигнуть разом двух целей: сначала отдалить от себя всякое подозрение относительно своей веры (книга 1)²⁰², затем – обессилить оправдание Иеронима несколькими возражениями против его оправдания²⁰³ (книга 2).

Едва эта апология явилась в Риме, друзья бл. Иеронима поспешили уведомить его об этом. Брат его Павлиниан (бывший в то время в Риме, вероятно, по делам о продаже остававшегося в Стридоне родового имения их) доставил ему большия из апологии выписки, на основами которых Иероним начал писать свою апологию. Эту апологию свою против нападок Руфина²⁰⁴ Иероним, приспособляясь к составу Руфиновых нападок, разделил также на две части и послал в Рим на имя Паммахия и Маркеллы. Не нужно, поэтому, удивляться, если в этой апологии, которая могла основываться только на отрывках не бывшей под глазами книги, недостает надлежащей связи и порядка.

Получив копию с апологии Иеронима, Руфин в два дня ответил на нее письмом, которое не дошло до нас, но о котором легко составить понятие, судя по возражениям на него со стороны Иеронима. Оно, по словам Иеронима, «исполнено одних несправедливых укоризн и обид и износит на своего противника целые горы преступлений"²⁰⁵. Под конец Руфин требовал от Иеронима прекратить переписку по этому делу и не продолжать более публичными прениями соблазна, который уже произведен в церкви, и которого всю ответственность он отселе слагает на него: «Желаю, чтобы ты возлюбил мир», заключал он последние слова своею письма.

В тоже время и почтенный епископ аквилейский, Хромаций, тоже писал к Иерониму, заклиная его оставить соблазнительный спор, но отшельник вифлеемский решил в душе своей еще отвечать на угрозы и несправедливости Руфина. Принимаясь за новую апологию²⁰⁶ , он призывает Господа во свидетели, что он имел намерение последовать совету друга-пастыря: но угрозы Руфина принуждают его отвечать из опасения быть обвиненным, в случае молчания, в чрезвычайных каких-то преступлениях, взнесенных на него Рубином. В этой третьей апологии много предметов, о которых уже было сказано в предыдущих. Обильная и разнообразная ученость бл. Иеронима, его живое и живописующее воображение, частые порывы одушевления и восторга не могут однако ж освободить от неприятного чувства при чтении тех страниц этой апологии, которые наполнены жарким, утомительным спором и однообразными повторениями. И нужно при этом заметить, что эта апология Иеронима, если освободить ее от всех личных расчетов с Руфином, каких здесь много, полезна в интересах более светской учености, чем церковно-христианской.

Среди этой славной борьбы Иеронима с еретиками и ересями, которая привлекала к себе главную письменную деятельность его этого времени, неутомимый наш труженик не упускал из виду и второстепенных интересов борьбы, чтобы как можно больше сделать в пользу истины. По делу об оригенизме и оригенистах, кроме переписки его с Феофилом александрийским, о которой мы уже говорили, есть еще три маленькие письма его к этому епископу, касающиеся прямо или непрямо того же дела; а главное, Иероним переводил всю переписку епископов и соборов об оригенистах, все окружные и пасхальные послания к верующим по тому же делу, – переводил одни с греческого на латинский язык, другие обратно. Переведены Иеронимом письмо Феофила к Епифанию, соборное послание Феофила к епископам палестинским и кипрским, ответное послание собора иерусалимского к Феофилу, письмо Дионисия диоспольского к Феофилу, письмо Анастасия папы к Симилициану и три (I, II и III) пасхальных послания Феофила. Вся эта деятельность Иеронима относится к 401–404 г. К этому же времени относится письмо Иеронима к Паммахию и Маркелле, при котором он послал им II пасхальное послание Феофила в латинском переводе и письмо к Павлину в ответ на два вопроса, касавшееся Оригена и его сочинений, переводимых Иеронимом.

Разнообразные ученые занятия и самоотверженная ревность по вере сблизили бл. Иеронима с другим знаменитым учителем церкви того времени, блаж. Августином, и между ними завелась ученая переписка.

Предпринятый Иеронимом перевод Библии с еврейского был первым поводом переписки между ними. Блаж. Августин, как мы уже видели, просил благочестивого отшельника вифлеемского, именем всех африканских церквей, перевесть лучше греческих толковников св. Писания на латинский язык, чем продолжать начатый перевод Библии. В то же время он высказал свое несогласие относительно изъяснения Иеронимом того места из послания к Галатам, в котором упоминается об укоре, сделанном ап. Павлом ап. Петру (Гал. 2, 11). Толкование, будто укор этот был делом искусственным и условным между двумя апостолами²⁰⁷, казалось бл. Августину противным истине и достоинству св. Писания, потому что, писал он, если позволено будет в св. Писании усматривать, так сказать, услужливый обман, – утверждать, что ап. Павел обличал апост. Петра против собственного убеждения и об явил его зазорным в то время, как он не был таковым, то, после этого в каких местах Писания не можно будет сделать подобной уловки? Еретики осуждающие брак скажут, например, что ап. Павел одобрил его только по снисхождению к слабости первоначальных верующих и т. п.²⁰⁸ Это было еще в 394 году.

Письмо это не дошло до Иеронима за смертью лица, с которым оно было послано; чрез год (395 г.) оно заменено было другим. В последнем бл. Августин повторял те же самые возражения, только с большею силою и в духе наставника: Августин настаивал, чтобы Иероним исправил свое толкование²⁰⁹. Но это последнее письмо было еще несчастнее первого. Занесенное в Рим, оно долго странствовало по Италии и уже несколько лет спустя в копии доставлено было Иерониму с какого-то острова Адриатического моря. Иероним думал, что Августин делал это умышленно, и потому огорченный, он жаловался на то, что епископ иппонийский, написав против него книгу, отправил ее в Рим, прежде чем известил его об этом, а к нему прислал только копию. После недоразумений и неудовольствий с обеих сторон, бл. Августин с любовью и откровенностью писал (402 г.) наконец²¹⁰ к Иерониму, что он первый оскорбил своего друга письмом, блуждавшим по Италии, и с христианскою любовью просил его простить ему невольную ошибку. Тогда и бл. Иероним сперва написал к Августину два простые любезные письма, а в третьем уже решился отвечать на некоторые вопросы, находившиеся в блуждавших письмах Августина. Он начал с изъяснения к Галатам. Свое высказанное там мнение об отношении двух апостолов друг к другу Иероним и теперь подтверждает авторитетом Оригена и других толковников, занимавшихся этим посланием. Но добавляет, что вовсе не хочет утверждать это как мнение решенное: что он передает только то, что встречал в изъяснениях греческих толковников, предоставляя в то же время читателю свободу соглашаться с ним или искать другого, достойнейшего толковника этого места Писания.

Получивши еще два письма²¹¹ от Августина, Иероним решился отвечать ему в одном письме отчасти и на прежние вопросы и возражения его, а больше всего на вопрос, касавшийся перевода св. Писания с еврейского. Бл. Августин предлагал Иерониму дилемму, в виде возражения против перевода его. «Перевод, сделанный 70 толковниками, – писал первый, – или темень или же ясен. Если темень, – мы в праве думать, что и ты мог обмануться подобно им; если же ясен, то очевидно, – они не могли допустить ошибки». Намерение Августина писать толкование на св. Писание дало Иерониму случай ответить ему тем же в свою очередь: «Все то, что древние учители изъясняли прежде тебя – ясно и просто, или темно. Если темно, зачем дерзаешь после них изъяснять то, чего они не могли? Если же ясно, то весьма бесполезно с твоей стороны предпринимать изъяснение того, что не ускользало от их внимания».

Оканчивая это письмо, Иероним старался предотвратить всякое будущее состязание. «Не возбуждай более к борьбе старца, утружденного воина, которому нужен покой. Ты, который еще молод, поставлен на кафедре епископа, проповедуй народам, обогащай новыми произведениями Африки библиотеки Рима. Что касается меня, то довольно, если я буду беседовать где-нибудь в углу монастыря с каким-нибудь грешником, который бы захотел слушать меня».

Епископ иппонийский не переставал однакож и после того обращаться повременам к ученой опытности блаженного старца, и новыми и живыми знаками любви к нему старался усладить остаток горечи, которую оставило в душе Иеронима письмо блуждавшее по Италии. Он действовал в этом отношении с такою искренностью и благоразумием²¹², что бл. Иероним не мог не отвечать ему тою же расположенностью и должным уважением. Он писал к нему еще четыре письма, и в одном из них относился так к Августину: «Позволь мне немного похвалить твой гений, – писал он в 416 году, так как мы спорим между собою для собственного назидания. Наши враги, и особенно еретики, видя наши мнения разногласящими между собою, по клевете пожалуй сказали бы, что это происходит от досады и раздражения. Но что до меня, я решился любить тебя, уважать, чтить, удивляться тебе и защищать твои слова, как собственные. Будем трудиться согласно над исторжением из церкви той постыдной ереси (пелагиан), которая не престает принимать вид покаяния, чтобы иметь возможность проповедовать в церкви, и которая пользуется этим лукавством лить из страха быть отлученною и умереть под анафемою, коль скоро обнаружится в полном свете».

Это доброе объяснение положило конец долговременным состязаниям²¹³ двух знаменитых учителей запада. Думают, что бл. Иероним предался на сторону мнения Августинова и будто даже писал потом, что ап. Петр был действительно зазорен в глазах апостола языков, дабы показать тем, что никто не должен считать себя неукоризненным, вопреки учению пелагиан. Не утверждаем этого, потому что не встречались с подобною мыслью у Иеронима. Со своей стороны бл. Августин признал что было полезного в Иеронимовом переводе Библии с еврейского.

Подобные ученые отношения Иеронима к другим лицам, постоянные ученые труды его для блага церкви, равно как и постоянные занятия по монастырю и нуждам братии, давали однако ж неутомимому труженику время и возможность сохранять отеческие отношения к лицам, пользовавшимся его Духовным руководством. То смерть одних из этих лиц заставляла его отдавать последний долг своей признательности к ним и для увековечения их памяти – писать похвальные слова их добродетелям и подвигам, то новые духовные нужды других требовали свойственных им советов и наставлений. И из многих писем бл. Иеронима этого времени, которые мы все назовем в каталоге творений блаженного учителя, в конце этого жизнеописания его, остановимся здесь, для примера, на похвальной речи бл. Павле (письмо к Евстохии²¹⁴) и на письме к Лете о воспитании дочери ее Павлы.

Передавая памяти потомства сказание о добродетелях бл. Павлы, с которою он долгое время связан был духовными узами христианской любви и глубокого уважения к ее высоким подвигам самоотвержения, бл. Иероним с особенною полнотою и подробностью описывает ее жизнь, которой сам был ближайшим свидетелем. Начав с ее торжественного обращения к Богу, Иероним, после пространной истории ее путешествий по Палестине на пути из Рима в Вифлеем, в которых он сам участвовал, восхваляет глубокое смирение Павлы, ее целомудрие, благотворительность, воздержание, великодушие в перенесении различных испытаний в жизни со стороны зависти и клеветы. Затем, разбирает ее иноческую жизнь в монастыре вифлеемском, ею основанном, отношения ее к сонму дев и жен, подвизавшихся под ее материнским надзором, непрестанное богомыслие, неутомимое упражнение в слове Божием, тщательное уклонение от еретиков²¹⁵ и наконец – величие ее в самой кончине. Творение это, написанное живою и увлекательною речью, важно преимущественно для священ. географии по тем подробностям, какие сообщаются здесь почти о всех местах Палестины, упоминаемых где либо в св. Библии.

После смерти бл. Павлы, Иероним, под влиянием невольного чувства скорби, долго не брался за перо, и только по усиленной просьбе других перевел с греческого на латинский язык устав св. Пахомия, его письма к разным монастырям, равно как и письма Феодора, присовокупив к переводу свое предисловие. Это было в 405 году.

Письмо к Лете о воспитании ее малолетней дочери Павлы, написанное по просьбе Маркеллы и самой Леты – одно из замечательнейших творений бл. Иеронима, – образец мудрых советов о воспитании детей в духе истинно-христианского благочестия²¹⁶. Представив скачала значение воспитания для последующей жизни питомцев и – высоту священного долга родителей хранить дитя свое от колыбели до совершеннолетия с величайшею заботливостью и предусмотрительностью, строгий наставник благочестия с самомалейшею подробностью останавливается на всех предметах, которые могут иметь доброе или пагубное влияние на воспитание; предлагает наставления в обращении с первыми и средства уклонения от последних. По местам это творение проникнуто духом строго аскетическим, но это потому, что оно ближайшим образом относилось к юной деве, еще от утробы матерней предназначенной для жизни иноческой. Поэтому-то вифлеемский старец под конец письма убеждает благочестивою мать – если предложенные им советы трудно будет исполнить среди многолюдного общества в Риме – отпустить свою Павлу в Вифлеем, к ее бабе и тете (бл. Павле, бывшей еще в живых, и Евстохии). «Даю верное слово, – писал он, – что я сам буду ее учителем и воспитателем; буду сам носить ее на руках своих. При всей дряхлости своей, я позабочусь приучить к верным звукам лепечущие уста младенца, и тогда прославлюсь более известного всемирного философа (Аристотеля). Он воспитал царя македонского, который наконец погиб от яду в Вавилоне; я напротив воспитаю рабу и невесту Христову, которая готовится для небесного царствия».

Но при всех тех занятиях, о которых мы говорили, бл. Иерониму нужно было еще окончить давно уже предпринятый им труд изъяснения пророков. В 403 году написано им было толкование на пророка Авдея. Просьба гальских друзей его, еп. Екзуперия, Минервия и Александра напомнила ему среди других занятий об этом деле, и он (после 406 г.) написал для них толкования на прор. Захарию и Малахию²¹⁷ . В этих толкованиях Иероним остается верным своему прежнему обыкновению переноситься мыслю от происшествий библейских к событиям новозаветным, особенно там, где существует естественная между ними аналогия²¹⁸. При богатстве исторических сведений, здесь встречается сверх того множество нравственно-назидательных уроков и приспособлений. В то же время написаны были им и толкования на пророков: Осию, Иоиля и Амоса.

Что касается комментария на ев. Матфея, написанного в несколько дней по просьбе какого-то друга, то сам Иероним называет, его не более как опытом, на который он предполагал, по словам его, наложить последнюю руку, в часы свободные от других занятий. Из последующей жизни блаженного нам однако ж известно, что он не имел желанного времени исполнить свое намерение.

Между тем дикие варвары все ближе и ближе подступали к Риму, все более и более угрожали западной римской империи разрушением, новыми бедствиями и страданиями. Эта империя давно уже разлагалась и не могла не чувствовать своих предсмертных мук и страданий: их видел уже Иероним и из отдаленного своего Вифлеема и красноречиво описал и оплакал в надгробном слове Непоциану. Но теперь, около 410 года, до мирной келлии Иеронима дошла страшная весть, что и самый Рим, этот город, считавшийся вечным, заветным, главою вселенной, пал наконец после двукратной осады царя готов Аларика (откупившись ценою золота от первой), залитый кровью своих граждан и пламенем палат своих на втором приступе. Бл. Иероним, начавший в то время изъяснение на пр. Иезекииля, при этой вести поражен был глубокою скорбью и, предавшись патриотическому чувству сострадания, долго не брался за перо, думая, что настало время плакать, а не говорить или писать что-нибудь²¹⁹.

В начале 411 года он снова принялся за сбой труд, но под влиянием той же душевной скорби продолжал его медленно и не вдруг. «Кто подумал бы, – писал он, – что и самый Рим, возвеличившийся добычею вселенной, некогда падет, и, быв матерью народов, сделается их гробом; что поморья Африки и Востока наполнятся бегущими из развалин всемирной столицы, и что даже убогий приют вифлеемский даст у себя пристанище богатейшим, именитейшим гражданам Рима!.. Но могу пособить их горю, но я страдаю с ними, соединяю свои слезы с их рыданиями; я не мог без сердечного сокрушения смотреть на такое стечение народа и оставил изъяснение на Иезекииля и всякое почти занятие²²⁰.

Только настоятельная просьба Евстохии побудила сетующего продолжить начатое толкование, но, к сожалению, оно снова прервано было внезапным нападением сарацин, которые, появившись в пределах Египта, Палестины, Финикии, Сирии, все грабили, предавали огню и мечу с такою быстротою, что сам Иероним едва успел избежать их рук²²¹.

Продолжая потом с 412 году изъяснение на пророка Иезекииля, он едва окончил его около 415 г., среди непрестанных беспокойств от странников, искавших пристанища в мирной обители Вифлеема, и при скудости зрения, которую под конец начал испытывать бл. Иероним²²². Все эти внешние бедствия и печальное настроение души блаженного вполне отразились как в самом тоне речи, так отчасти и в содержании толкования на пр. Иезекииля, в котором он, по поводу каких-нибудь библейских событий, часто переходит к современным событиям для того только, чтоб оплакать их. Здесь же он уже опасается нового бедствия со стороны новых врагов церкви – пелагиан²²³, и опасения его, как увидим, не были напрасными.

Еще прежде окончания этого труда, бл. Иероним писал к Деметриаде об обязанностях дев, посвятивших себя на служение Богу²²⁴. Пелагий, немного спустя, писавший к той же деве, поместил в своем письме к ней зародыш своей ереси или, как казалось Иерониму, воскресил заблуждение Пифагора и Зенона²²⁵ об апатии, т. е. бесстрастии и непогрешимости, – заблуждение, которое пред тем отчасти уже опровергал Иероним в своей полемике с еретиками, особенно с Иовинианом, учившим, между прочим, как мы видели, что принявшие благодать крещения совершенно свободны от искушений духа злобы. Ктезифонт, родственник Деметриады просил совета у Иеронима относительно этого вопроса и просил, если нужно, раскрыть и обличить заблуждение, бывшее уже в ходу за несколько лет пред тем. Ответом на это письмо началась борьба Иеронима с пелагианами. Это было в 415 году.

Иероним написал к Ктезифонту обширное письмо ученого содержания. В письме он старался опровергнуть лжеучение, которым уже соблазнялись многие лица на востоке. Он возводит начало его, как мы уже заметили, к языческим философам, которые утверждали, что человек может не только умерять, но и совершенно погашать в себе страсти, и затем разбивает положение пелагиан, будто человек, пользуясь свободою своей воли, может наконец сделаться вполне безгрешным (αναμάρτ*τος); он обвиняет еретиков еще в том, что они заимствовали это заблуждение у манихеев и прискиллиан, которые своих избранных и совершенных освобождали от всякого греха и ставили их на высшую степень совершенства; доказывает на основании слов ап. Павла, что в человеке существуют два совершенно различные закона, ведущие непрестанную между собою брань – закон духа и плоти; подтверждает это опытом своей многотрудной, подвижнической жизни и наконец обещает в особом творении пространнее раскрыть лжеучение пелагиан и, на основании слова Божия, разрушить их суетное мудрование.

В следующем 416 году, когда ересь Пелагия, поражаемая в Африке ревнителем по вере, блаж. Августином, проникла в Палестину, явилось обещанное творение Иеронимово или разговор против пелагиан²²⁶ (Dialogos adversus Pelagianos), разделенный на три книги. Здесь решаются те же вопросы и преследуются те же заблуждения, но в гораздо большей полноте и объеме, чем в письме к Ктезифонту.

Блаж. Иероним отвечает на главные мысли сочинения Пелагия (Evlogius Pelag.), составленного из выбора мест св. Писания и разделенного на главы²²⁷. Иероним приводит из этого сочинения формулу молитвы, составленной Пелагием для последователей своей секты. Наш учитель находит ее весьма сходного с того молитвою фарисеев, о которой упоминает ев. Лука (18, 11). Ревнитель веры противопоставляет этому фарисейскому пустословию заветную молитву, оставленную нам Спасителем нашим, и при этом сравнении свидетельствует, между прочим, что молитву Господню произносили каждый день при освящении Божественных тайн; что чрез нее верующие всегда просили Бога, равно как мы просим, – быть достойными принятия тела и крови Господней; что этому таинству были приобщаемы младенцы тотчас по крещении, и что, умоляя Бога об оставлении грехов, мы выражаем не одно лить простое чувство смирения, но высказываем искреннее убеждение в своей немощи. Под конец Иероним отсылает своих противников к творениям бл. Августина, столь успешно действовавшего против ереси пелагианской. «Святейший и красноречивый епископ Августин, – говорит он, – писал некогда Марцеллину две книги о крещении младенцев против вашей ереси и третью – против тех, которые, подобно вам, говорили, что человек, если захочет, может быть безгрешным и что нет нужды для этого в благодати Божией. Он об этом писал недавно Иларию против вашего учения, которое выдумывает такие ужасы, и, говорят, составил и другие еще творения против вас именно, мне еще пока неизвестные. Вот почему я намерен прекратить мой труд, ибо только бесполезно повторял бы тоже самое, или же, если бы захотел сказать новое, то в этом знаменитый гений до сих пор упредил уже меня»²²⁸. Таким непритворным смирением и искренностью, которые дышат и в его последних письмах к Августину, блаженный старец заключает свое полемическое сочинение против пелагиан.

Прения о пелагианстве несколько раз отвлекали блажен. Иеронима от его занятий над толкованием пр. Иеремии – последнего труда изъяснений его на пророков. К этому присоединились заботы по управлению монастырем и частые беспокойства со стороны стекавшихся туда несчастных странников римских, искавших приюта в вертепе вифлеемском. Эти обстоятельства имели влияние не только на об ем творения (сравнительно малый), но и на то, что Иероним и в последние дни своей жизни не окончил сего труда²²⁹. Под влиянием полемических занятий с пелагианством, Иероним, в толковании на прор. Иеремию, часто жалуется на преследование его со стороны еретиков злоречием и клеветою, и, желая, так сказать, на каждом шагу поражать врагов церкви, часто прерывает свое толкование то обличением их лжемудрования, то изложением православного учения о предметах, неверно понимаемых иди оспариваемых пелагианами²³⁰.

Между тем, вопрос о происхождении души соприкасавшийся к заблуждению пелагиан, сделался предметом споров для многих верующих. Орозий, пресвитер таррагонский, желая остановить распространившееся в Испаши мнение Оригена о происхождении души человека, отправился к бл. Августину с надеждою получить от него разрешение этого вопроса, между многими другими трудными для уразумения. Удовлетворив желанию ревностного пастыря, Августин не соглашался однако ж обнародовать свое мнение о происхождении души без другого авторитета, и потому отправил Орозия в Вифлеем к бл. Иерониму с двумя письмами или лучше книгами. В одной из них он писал о происхождении души и требовал суждения вифлеемского старца – какое из представленных им мнений он найдет более основательным и как надо защищать против пелагиан то, что сам Иероним высказал в письме к Марцеллину и Анапсихии: – «что Бог дает новую душу всякому лицу, являющемуся в Мир». Бл. Августин ничего сам не решает в ожидании ответа Иеронимова²³¹. Другая книга вращается около слов ап. Иакова (2, 10): иже весь закон соблюдет, согрешит же во едином, бысть всем повинен. Августин указывает на смысл, какой можно дать этому месту и просить бл. Иеронима дать на это свой справедливейший суд»²³².

Оставив епископа иппонийского занятым борьбою с пелагианами, Орозий застал и блаж. Иеронима среди той же борьбы, потому что ересь, быстро пронесшаяся в Палестине, уже прельстила многих лиц церкви иерусалимской. К сожалению, вместо получения от Иеронима желанного ответа, Орозий был только свидетелем жалкого зрелища.

Еретики, резко обличенные Иеронимом и потом осужденные на соборе в Диосполисе (20 декабря 415 г.), вздумали отомстить вифлеемскому защитнику истины не словом или сочинением, а силою и варварством. Пользуясь доверием Иоанна иерусалимского, они отправили в Вифлеем (417 г.) толпу разбойников, которые ворвавшись в мирные обители монастырей, бывших под покровительством блаж. Иеронима, все разграбили и опустошили огнем. Преклонный старец едва избежал смерти, поспешно удалившись в одно укрепление²³³; иноки и девы разбежались; Евстохия и юная Павла находились в величайшей опасности: их обители преданы пламени, а многие лица, избежавшие смерти, терпели разные мучения.

Такой бесчеловечный поступок пелагиан глубоко опечалил и без того скорбное сердце Иеронима. Он не только не дал возможности блаженному старцу отвечать на вопросы его друга, но и надолго прервал всякие его занятия. Только весть о дальнейших успехах бл. Августина в борьбе с пелагианами отозвалась еще радостным чувством в ревностной душе поборника веры. Торжество веры было единственным утешением для блаженного старца, которое заставляло его забыть собственные бедствия и лишения. «Не могу провесть одного часа, писал он к Августину, поздравляя его с победою над пелагианами, без воспоминания о тебе, столь мужественно и ревностно устоявшем против ожесточенного лжемудрования.... Милосердие Божие да сохранит тебя здравым и невредимым и не изгладит в тебе памяти обо мне, достоуважаемый и блаженный отец»²³⁴.

После этого еще было писано Иеронимом одно письмо к еп. Августину и Алипию, в котором он выражал ту же духовную радость о посрамлении еретика Целестия (сподвижника Пелагиева), и вместе извинялся в своей немощи и бессилии продолжать со своей стороны тягостную борьбу с еретиками²³⁵. Это было в 419 году. После этого слово блаж. Иеронима, более полвека вещавшее аиру христианскому спасительные истины веры Христовой, наконец умолкло навсегда. Отягченный бременем лет, изнуренный беспокойствами и трудами, блаженный старец незадолго пред тем в письме к Августину²³⁶ сам высказывал желание скорее пройти свое поприще и достигнуть желанного покоя. Действительно, этот покой нужен уже был теперь ему. После различных, потрясений душевных и телесных, после таких громадных трудов и непрерывной умственной деятельности, после долгих лет, строгого покаяния и подвигов самоотвержения, и особенно после тех испытаний, какие перенес он в последние годы жизни и со стороны горьких известий о разрушении Рима варварами и со стороны варварских нападений на Палестину и на монастырь, где жил сам Иероним, силы его очень ослабели и жизнь истощилась. Все искренние друзья его и лица, вызывавшие его к умственной работе, уже упредили его переходом в другую жизнь²³⁷; остался один он; в своем немощном теле, на закате дней своих, под шумом бури, опустошавшей цветущие области Палестины. В 420 году и он с миром почил о Господе, на 76 году от рождения.

–

Так окончилась многотрудная и многоплодная жизнь величайшего из учителей церкви западной. При высоких умственных дарованиях, при неутолимой и многоплодной деятельности на пользу истины и добра, пламенная и самоотверженная ревность Иеронима по вере и благочестии, одушевлявшая его во всех его делах и начинаниях, высота строгой подвижнической жизни, добродушие, братолюбие и смирение ставили его на ряду с теми великими светилами, которыми украшалась церковь того времени. Его слову живому, увлекательному внимали в самых отдаленных странах запада; а жизнь в убогом вертепе Вифлеема, как и в Риме и пустыне халцидской, – жизнь неизменно строгая, подвижническая, вполне ручаясь за искренность и святость его слова, производила могущественное влияние как на современных ему верующих, так и на христиан последующих веков²³⁸. Правда, мы видели, что в жарких спорах со своими противниками и врагами церкви пламенная ревность по вере доходила в нем иногда до горячности и раздражения, а беспощадная, можно сказать, строгость к самому себе нередко исключала в нем отеческую снисходительность к другим и при этом высказывалась некоторыми крайностями в учении о предметах христианской деятельности. Но подобные мысли, как личные мысли Иеронима, нисколько не умаляют истинных его заслуг для церкви и не должны в глазах наших иметь такого значения, какое дают им лютеране. Если мы успели сколько-нибудь познакомиться с характером бл. Иеронима, если видели, сколько потребно было ему бдительности над собою, чтобы укротить эту горячую, кипучую его природу, с которою боролся он, со времени поселения в пустыне халцидской до жизни в вертепе вифлеемском, то мы скорее удивимся величию его духа, прославим его необычайное мужество в непрерывных, подвигах самоумерщвления, чем станем обвинять его за те своеобразные воззрения или крайности в мнениях, от которых никто не может считать себя свободным, как человек. Он неусыпно бодрствовал над собою, мужественно боролся с внутренним врагом своей души; если же иногда ослабевал среди столь трудной борьбы, если закон плоти полагал иногда свои следы на высших стремлениях его духа, то это доказательство слабости природы человеческой, которая не свободна бывает от преткновений на самых высоких степенях духовного совершенства. Сознание этого нередко смущало благочестивое сердце Иеронима. В его различных, письмах можно встречать искреннее признание многих погрешностей и недостатков допущенных им в творениях. «В течение долгих лет, от юности до преклонной старости, – писал он под конец жизни, – я оставил много различных писаний, в которых всегда старался говорить только то, что согласно с духом и правилами св. церкви; если же в них найдется нечто достойное порицания, то я со смирением исповедую свои заблуждения, желая лучше исправиться, чем оставаться в опасном самомнении»²³⁹.

Церковь причислила Иеронима к лику святых. Христиане восточных церквей совершали и совершают память его 15 июня, христиане церкви римской 30 сентября.

При обозрении жизни бл. Иеронима мы с намерением останавливались и на обзоре, творений его, чтобы лучше понять содержание и значение каждого из них в связи с ходом дел церковных того времени и с обстоятельствами жизни самого писателя. Немногие из творений бл. Иеронима не вошли в это обозрение наше и это некоторые из его писем. Одни из них так коротки по об ему и так незначительны по содержанию, что нужно было бы повторять их целиком, чтобы передать их содержание, иные из них и значительного содержания, но не заключают в себе, ничего, что связывало бы их с главными текущими обстоятельствами времени и жизни бл. Иеронима, а служат только выражением общих начал, которыми определялась переписка его и о которых сделано нами суждение в своем месте, так что останавливаться на тех и других письмах при изложении жизни и деятельности бл. Иеронима нельзя было без того, чтобы не прерывать при этом обозрения главных и существенных нитей письменной деятельности этого плодовитого и разнообразного писателя. В вознаграждение этого мы представляем здесь полный каталог всех писаний бл. Иеронима, и оригинальных и переводных, в двух видах: один каталог хронологический, другой (назовем так) систематический. В первом расположены творения в порядке по времени их происхождения, сколько можно бы отыскать и проследить этот порядок; во втором располагаются творения по роду и характеру содержания их. Первый имеет то значение и ту выгоду для желающего изучать творения бл. Иеронима, что при чтении их видишь и изучаешь вместе весь ход жизни писателя и без затруднений понимаешь особенности того или другого творения, на котором резко отразились современные обстоятельства жизни или частное душевное настроение бл. Иеронима. Второй имеет то значение и ту выгоду, что располагая писания на отделы по предметам, по форме и по характеру их, дает удобство сделать цельный и раздельный взгляд на труды бл. Иерониа, и с разных определенных сторон изучать их: при этом вы отдельно изучаете полемику его, отдельно толкования на св. Писание, отдельно перевод св. Писания, отдельно археологию, и т. п. Хронологический каталог мы составляем сами, систематический передаем из издания творений бл. Иеронима в Curs Complet. Patrolog.

Письмо к Иннокентию, о жене чудесно-спасенной от смерти под ударами меча – 370 г.

Письмо²⁴¹ к старцу Феодосию и братии его – 374 г.

Письмо к Рифину – 374

Письмо к Флоренцию – 374

Письмо к нему же – 374

Письмо к Юлиану, диакону аквилейскому – 374

Письмо к Хромацию, Иовину и Евсевию – 374

Письмо к Касторине, тетке Иеронима – 374

Письмо к Никеасу, иподиакону аквилейскому – 374

Письмо к Хрисогону, монаху аквилейскому – 374

Письмо к девам эмонским – 374

Письмо к Антонию монаху – 374 г.

Жизнь Павла пустынника (Фигейского) – 374.

Письмо к Павлу, старцу конкордийскому – 374.

Письмо к Илиодору – 375.

Письмо к папе Дамасу по случаю спора в Антиохии об ипостасях Св. Троицы – 376.

Письмо к нему же, по тому же случаю – 376.

Письмо к Марку пресвитеру – 379.

Спор между последователем Люцифера и православным – 379.

Перевод, хроники Еесевия кесарийского с греческого языка на латинский и прибавление к ней самого Иеронима – 380.

Перевод 14 бесед Оригеновых на пророка Иеремию и 14 – на пророка Иезекииля – 381.

Письмо к Дамасу о серафимах или толкование на 6 главу прор. Исаии – 381.

Письмо к нему же об «Осанна», в ответ на письмо папы – 382.

Письмо к нему же, о двух сынах, по притче о блудном сын е, тоже в ответ на письмо папы – 382.

Исправленный латинский перевод нового Завета (vulgata) по греческому подлиннику, с двумя предисловиями самого Иеронима, к евангелиям и к соборным посланиям. При переводе приложены были Иеронимом письмо и евангельские таблицы Евсевия кесарийского – 382 г.

Исправленная псалтырь по LXX (римская). Она издается обыкновенно вместе с другою псалтирью, после исправленною Иеронимом, которая называется галликанскою – 382–83

Трактат против Гельвидия о приснодевстве Матери Божией – 383.

Письмо к Маркелле о ереси Монтана – 384.

Письмо к ней же о ереси Новациана – 384.

Письмо к Евстохии о девстве – 384.

Письмо к Маркелле о смерти Леи – 384.

Письмо к ней же о добродетелях Азеллы – 384.

Письмо к ней же о десяти именах Божиих – 384.

Письмо к ней же о некоторых словах еврейских – 384.

Письмо к ней же, о клеветниках своих – 384.

Письмо к ней же, о слове «Села» (de Diapsalma) – 384.

Письмо к ней же, об Ефоде и Терафиме – 384.

Письмо к Павле, об алфавите еврейском – 384.

Письмо к Евстохии по случаю подарков ее (de munusculis) – 384.

Письмо к Маркелле (извиняется, что коротко пишет к ней) – 384.

Письмо к Павле о сочинениях Оригена против Варрона (отрывок из другого сочинения Иеронима) – 384.

Письмо к Маркелле о 126 псалме – 384.

Письмо к папе Дамасу, ответ на 5 вопросов – 384.

Письмо к Маркелле о комментариях Ретиция – 384.

Письмо к ней же, о болезни Блезиллы – 384.

Письмо к Павле о смерти Блезиллы – 384.

Перевод двух бесед Оригена на Песнь-песней с небольшим предисловием в роде письма к Дамасу – 384.

Перевод сочинения Дидима о Святом Духе.(окончен после в Вифлееме). С предисловием самого Иеронима в роде письма к Павлиниану, написанном уже в Вифлееме – 384.

Письмо к Маркелле, об Оназе – 385.

Письмо к ней же, о деревенской жизни – 385.

Письмо к ней же, по поводу подарков – 385.

Письмо к Азелле, при от езде из Рима на Восток – 385.

Толковании на послания ап. Павла к Галатам, три книги – 387.

Толкование на послание к Филимону, в 1 кн. – 387.

Письмо от имени Павлы и Евстохии к Маркелле – 387.

Толкование на послание ап. Павла к Ефесеям, в трех книгах – 388.

Толкование на послание ап. Павла к Титу – 388.

Толкование на книгу Екклезиаст – 389.

Книга об именах еврейских – 389.

Книга о положении и названии мест Палестины – 389.

Книга вопросов еврейских на книгу Бытия – 389.

Перевод с греческого на латинский язык 39 бесед Оригена на евангелие от Луки²⁴² – 389.

Семь книг толкований на псалмы, от 10 до 16 псалма. В отдельном виде не существуют – 390.

Жизнь Малха – 391.

Жизнь преподобного Илариона – 391.

Псалтирь исправленная по LХХ и отчасти по еврейскому подлиннику²⁴³ – 392.

Исправленная также книга Иова – 392.

Толкование на пр. Михея. в двух книгах – окончены 392.

Толкование на пр. Софонию в одной книге – окончены 392.

Толкование на прор. Наума в одной книге – окончены 392.

Толкование на пр. Аввакума в 2 книгах – окончены 392.

Толкование на пророка Аггея, в 1 книге – окончены 392.

Книга о знаменитых мужах (писателях церковных) – 392.

Две книги против Иовиниана – 392.

Предисловие к (несуществующему) переводу книг Паралипоменон с греческ. LХХ на латинский – 392.

Предисловие (коротенькое) к такому же переводу книг притчей Соломона, Екклесиаста и Песнь-песней – 392.

Перевод еврейским канона священных книг с еврейского языка на латинский, именно: Первый отдел – закон: книги – Бытия. Исход, Левит, Числа и Второзакония. Второй отдел – пророки: книги – Иисуса Навина, Судей. Руфь, две книги Самуила (1 и 2 царств), две книги царей (3 и 4 царств), кн. Исаии, Иеремии, Иезекииля и 12 меньших пророков. Третий отдел святописателей: книги – Иова, псалмов, притчей, Екклезиаста, Песни-песней, Даниила, Паралипоменон. Эздры и Эсфирь. Книги состоящие вне еврейского канона: книги Товии, Иудифь, – обе с халдейского – переведены между 392 и 404 годами.

Письмо к Дезидерию – 393.

Письмо к Паммахию в защиту книг своих против Иовиниана – 393.

Письмо к нему же, по тому же делу – 393.

Письмо к Домниону – 394.

Перевод письма Епифания к Иоанну иерусалимскому – 394.

Письмо к Непоциану о жизни клириков и монахов – 394.

Письмо к Павлину об упражнении в чтении св. Писания – 394.

Письмо к Фурии – 394.

Письмо к Аманду – 394.

Письмо к Паммахию о том, как лучше переводить св. Писание – 395.

Письмо к Павлину – 395.

Письмо к Маркелле о некоторых вопросах из нового Завета – 395.

Письмо к Илиодору, надгробное слово Непоциану – 396.

Письмо к Вигилянцию – 396.

Письмо к Транкволлину – 397.

Письмо к Феофилу александрийскому об оригенистах – 397.

Письмо к Фабиоле, о священнической одежде – 397.

Письмо к Принципии, объяснение 44 псалма – 397.

Письмо к Паммахию, о смерти Павлины – 397.

Письмо к Каструцию – 397.

Письмо к Океану – 397.

Письмо к Магну – 397.

Толкование на книгу пророка Ионы – 397.

Письмо к Люцинию – 398.

Письмо к Виталису – 398.

Письмо к Евангелу пресвитеру о Мелхиседеке – 398.

Письмо к Руфину, о суде Соломона между двумя женщинами, спорившими за дитя – 398.

Письмо к Феодоре вдовице – 399.

Письмо к Абигаю – 399.

Письмо к Океану, о смерти Фабиолы – 399.

Письмо к Фабиоле о 42 станах израильского странствования в пустыне. Писано по смерти Фабиолы – 399.

Письмо к Сальвине – 399.

Письмо к Руфину, о сочинении Оригена περί άρχών – 399.

Письмо к Феофилу, против Иоанна иерусал – 399.

Книга против Иоанна иерусалимского, посланная в Рим на имя Паммахия – 399–400

Письмо к Паммахию и Океану – 400.

Две книги апологии против обвинений со стороны Руфина, посланные в Рим на имя Паммахия и Маркеллы – 400.

Третья книга такой же апологии – 401.

Письмо к Павлину, о двух вопросах, касавшихся Оригена и его сочинений – 401.

Письмо к Феофилу – 401.

Ответ Феофила, переведенный Иеронимом на латинский язык – 401.

Еще письмо к Феофилу – 401.

Ответ Феофила, перев. Иерон. на лат. язык – 401.

Письмо Феофила к Епифанию. Перев. Иерон. – между 401 и 403 г.

Письмо Епифания к Иерониму. – между 401 и 403 г.

Соборное послание Феофила к епископам палестинским и кипрским. Перев. Иерон. – между 401 и 403 г.

Письмо собора иерусалимского к означенным епископам. Перевод Иеронима. – между 401 и 403 г.

Письмо Дионисия епископа диаспольского к Феофилу. Перев. Иеронима – между 401 и 403 г.

Письмо Анастасия папы к Симплицициану. – между 401 и 403 г.

Послание Феофила пасхальное 1. Пер. Иерон. – между 401 и 403 г.

Письмо Иеронима к Паммахию и Маркелле при пасхальном письме Феофила – 402.

Пасхальное письмо 2. Пер. Иеронима. – 402.

Письмо Иеронима к Феофилу – 402.

Пасхальное 3. Перев. Иеронима – 402.

Письмо Иеронима к Августину – 402.

Письмо к нему же 2 – 403.

Письмо к нему же 3 – 403.

Письмо к Сунние и Фретеле – 403.

Письмо к Лете, о воспитании дочери – 403.

Толкование на прор. Авдия – 403.

Письмо к Евстохии, – надгробное слово Павле – 404.

Письмо к Рипарию о Вигилянцие – 404

Письмо к Августину 4 – 404.

Письмо к Феофилу – 405.

Письмо к Августину 5 – 405.

Письмо к матери и дочери, в Галлию. – 405.

Перевод монашеского устава (regula) св. Пахомия, а также и писем его, равно как и писем Феодора, с присовокуплением предисловия самого Иеронима –405.

Книга против Вигилянция – 406.

Письмо к Юлиану – 406.

Письмо к Минервию и Александру – 406.

Письмо к Гидибие, о 12 вопросах из н. Зав. – 406.

Письмо к Алгазии, об 11 вопросах из н. 3. – 406.

Толкование на прор. Захарию, в 3 кн. – 406.

Толкование ни прор. Малахию, в 1 книге. – После 406.

Толкование на пророка Осию, в 3 книгах – 406.

Толкование на прор. Иоиля в 1 кн. – 406.

Толкование на прор. Амоса в 3 кн. – 406.

Толкование на евангелие Матфея, в 4 книгах. – В 407.

Толкование на пророка Даниила, в 1 книге. – 407.

Письмо к Рустику о покаянии – 408.

Толкование на пророка Исаию, в 18 книгах. – 408–9.

Письмо к Агерухии о единобрачии – 409.

Письмо к Авиту о том, чего нужно остерегаться в книге Оригена περί άρχών – 410.

Письмо к Рустику монаху – 411.

Письмо к Маркеллину и Анапсихии, по вопросу о происхождении души – 411.

Письмо к Принципии, – похвальное слово вдовице Маркелле – 412.

Письмо к Гавденцию, о воспитании Пакатулы. – 413.

Письмо к Дардану, о земле обетованной – 414.

Письмо к Димитриаде, о хранении девства – 414.

Толкование на пророка Иезекииля, в 16 кн. – 410–15

Письмо к Ктезифонту, против Пелагия – 415.

Письмо к Августину 6 – 416.

Три книги разговоров против Пелагия – 416.

Письмо к Рипарию, пресвитеру, о пелагиевой ереси – 417.

Письмо к Апронию – 417.

Толкование на прор. Иеремию, в 6 книгах – 417.

Письмо к Кипрану о 89 псалме – 418.

К Августину письмо 7 – 418.

К нему же – 8 – 418.

Письмо к Алипию и Августину – 419.

Письмо к Екзуперанцию; приглашает его оставить военную службу и переселиться в Вифлеем для святой жизни – неизвестно, в каком году писаны.

Письмо к Евангелу, о различи между степенями епископства, пресвитерства и диаконства – неизвестно, в каком году писаны.

Письмо к Сабиниану, падшему в любодеянии диакону, – увещание к покаянию – неизвестно, в каком году писаны.

Содержит в себе все письма бл. Иеронима, расположенные в хронологическом порядке.

Число книг.

I. Письмо к Иннокентию.

II. Письмо к Феодосию и прочим пустынникам.

III. Письмо к Руфину монаху.

IV. Письмо к Флоренцию.

V. Письмо к нему же.

VI. Письмо к Юлиану.

VII. Письмо к Хромацию, Иовину и Евсевию.

VIII. Письмо к Никеасу иподиакону.

IX. Письмо к Хрисогону.

X. Письмо к Павлу конкордийскому.

XI. Письмо к девам эмонским.

XII. Письмо к Антонию монаху.

ХШ. Письмо к тетке Касторине.

XIV. Письмо к Илиодору.

XV. Письмо к папе Дамасу.

XVI. Письмо к нему же.

XVII. Письмо к Марку пресвитеру.

XVIII. Письмо к Дамасу – о серафимах.

XIX. Письмо Дамаса к Иерониму об Осанна.

XX. Письмо Иеронима к Дамасу об Осанна.

XXI. Письмо к нему же о двух сынах, бережливом и расточительном; из евангельской притчи.

XXII. Письмо к Евстохии о девстве.

ХХIII. Письмо к Маркелле о смерти Леи.

XXIV. Письмо к ней же, о добродетелях Азеллы.

XXV. Письмо к ней же, о десяти именах Божиих.

XXVI. Письмо к ней же, о некоторых названиях еврейских.

XXVII. Письмо к ней же о клеветниках своих.

XXVIII. Письмо к ней же о слове Села (de Diapsalma).

XXIX. Письмо к ней же об Ефоде и Терафиме.

XXX. Письмо к Павле об алфавите еврейском.

XXXI. Письмо к Евстохии о подарках.

ХХХII. Письмо к Маркелле – небольшое.

ХХХIII. Письмо к Павле, об Оригене (отрывок).

XXXIV. Письмо к Маркелле, о 126 псалме.

XXXV. Письмо Дамаса к Иерониму с пятью вопросами.

XXXVI. Письмо Иеронима к Дамасу о пяти вопросах.

XXXVII. Письмо к Маркелле о комментариях Ретиция.

XXXVIII. Письмо к ней же о болезни Блезиллы.

XXXIX. Письмо к Павле, о смерти Блезиллы.

XL. Письмо к Маркелле об Оназе.

XLI. Письмо к ней же против Монтона.

XLII. Письмо к ней же против Новациана.

XLIII. Письмо к ней же о деревенской жизни.

XLIV. Письмо к ней же, о подарках.

XLV. Письмо к Азелле.

XLVI. Письмо к Маркелле от имени Павлы и Евстохии, о святых местах.

XLVII. Письмо к Дезидерию.

XLVIII. Письмо к Паммахию о книгах против Иовиниана.

ХLIX. Письмо к нему же.

L. Письмо к Домниону.

LI. Письмо Епифания к Иоанну иерусалимскому. Перевод Иеронима.

LII. Письмо Иеронима к Непоциану о жизни клириков и монахов.

LIII. Письмо к Павлину об упражнении в св. Писании.

LIV. Письмо к Фурие.

LV. Письмо к Аманду.

LVI. Письмо Августина к Иерониму.

LVII. Письмо Иеронима к Паммахию о способе толковать св. Писание.

LVIII. Письмо к Павлину другое.

LIX. Письмо к Маркелле о вопросах из н. Завета.

LX. Письмо к Илиодору, надгробное слово Непоциану.

LXI. Письмо к Вигилянцию.

LXII. Письмо к Транквиллону.

LXIII. Письмо к Феофилу по делу оригенистов.

LXIV. Письмо к Фабиоле, об одежде священников.

LXV. Письмо к Принципие, объяснение 44 псалма.

LXVI. Письмо к Паммахию о смерти Павлы.

LXVII. Письмо Августина к Иерониму.

LXVIII. Письмо Иеронима к Каструцию.

LXIX. Письмо к Океану.

LXX. Письмо к Магну.

LXXI. Письмо к Люцинию.

LXXII. Письмо к Виталису.

LXXIII. Письмо к Евангелу о Мелхиседеке.

LXXIV. Письмо к Руфину, римскому пресвитеру.

LXXV. Письмо к Феодоре.

LXXVI. Письмо к Абигаю.

LXXVII. Письмо к Океану о смерти Фабиолы.

LXXVIII. Письмо к Фабиоле о 42 станах (писанное по смерти ее).

LXXIX. Письмо к Сальвине.

LXXX. Предисловие Руфина на книги Оригена περί άρχών.

LXXXI. Письмо Иеронима к Руфину по этому поводу.

LXXXII. Письмо к Феофилу против Иоанна иерусалимскаго.

LXXXIII. Письмо Паммахия и Океана к Иерониму.

LXXXIV. Письмо Иеронима к Паммахию и Океану.

LXXXV. Письмо к Павлину о двух вопросах.

LXXXVI. Письмо к Феофилу.

LXXXVII. Письмо Феофила к Иерониму. Перев. Иеронима.

LXXXVIII. Письмо Иеронима к Феофилу.

LXXXIX. Письмо Феофила к Иерониму. Перевод Иеронима.

XC. Письмо Феофила к Епифанию. Перев. Иеронима.

ХСИ. Письмо Епифания к Иерониму. Пер. Иеронима.

ХСII. Письмо Феофила от имени собора к епископам палестинским и кипрским. Перев. Иеронима.

XCIII. Письмо окружное иерусалимского собора к тем же епископам. Перев. Иеронима.

ХСIV. Письмо Дионисия к Феофилу. Пер. Иеронима.

ХСV. Письмо Анастасия папы к Симплициану. Перевод Иеронима.

ХСVI. Письмо Феофила, пасхальное 1. Перев. Иеронима.

ХСVII. Письмо Иеронима к Паммахию и Маркелле.

ХСVIII. Письмо пасхальное 2. Перевод Иеронима.

ХСIX. Письмо Иеронима к Феофилу.

C. Письмо пасхальное 3. Перевод Иеронима.

СИ. Письмо Августина к Иерониму.

СII. Письмо Иеронима к Августину.

CIII. Письмо к нему же.

СIV. Письмо Августина к Иерониму.

СV. Письмо Иеронима к Августину.

СVI. Письмо к Суннии и Фретелле.

СVII. Письмо к Лете.

CVIII. Письмо к Евстохии, надгробное слово Павле.

СИХ. Письмо к Рипарию о Вигилянцие.

СХ. Письмо Августина к Иерониму.

СХI. Письмо его же к Президию.

СХII. Письмо Иеронима к Августину.

СХIII. Письмо Феофила к Иерониму (отрывок). Перев. Иеронима.

СХIV. Письмо Иеронима к Феофилу.

CXV. Письмо к Августину.

СХVI. Письмо Августина к Иерониму.

СХVII. Письмо Иеронима к матери и дочери.

СХVIII. Письмо к Юлиану.

СХIX. Письмо к Минервию и Александру.

CXX. Письмо к Гедибии о 12 вопросах из н. Завета.

СХХI. Письмо к Алгазии об 11 вопросах из н. Завета,

СХХII. Письмо к Рустику о покаянии.

CXXIII. Письмо к Агерухии о единобрачии.

СХХIV. Письмо к Авиту о книге Оригена περί άρχών.

СХXV. Письмо к Рустику монаху.

СХХVI. Письмо к Маркеллину и Анапсихии.

СХХVII. Письмо к Принципии, надгробное слово вдовице Маркелле.

СХХVIII. Письмо к Гавденцию о воспитании Пакатулы.

СХХIХ. Письмо к Дардану, о земле обетованной.

СХХХ. Письмо к Димитриаде, о хранении девства.

СХХХI. Письмо Августина к Иерониму, о происхождении души.

СХХХII. Письмо Августина к нему же.

СХХХШ. Письмо Иеронима к Ктезифонту.

СХХХIV. Письмо к Августину.

СХХХV. Письмо Иннокентия папы к Аврелию.

СХХХVI. Письмо Его же к Иерониму.

СХХХVII. Письмо Его же к Иоанну иерусалимскому.

СХХХVIII. Письмо Иеронима к Рипарию.

СХХХIХ. Письмо к Апронию.

CXL. Письмо к Киприану о 84 псалме.

CXLI. Письмо к Августину.

СХLII. Письмо к нему же.

СХLIII. Письмо к Алипию и Августину.

СХLIV. Письмо Августина к Оптату об Иерониме.

CXLV. Письмо к Екзуперанцию.

СХLVI. Письмо к Евангелу.

СХLVII. Письмо к Сабиниану.

СХLVIII. Три письма К Целенции.

CXLIX. не О празднике пасхи.

CL. Иеронимовы. Прокопия к Иерониму.

Содержит в себе преимущественно исторические и полемические творения блаженного Иеронима.

I. Жизнь св. Павла, первого пустынника.

II. Жизнь св. Илариона пустынника.

III. Жизнь Малха монаха.

IV. Устав (regula) св. Пахомия, с греческого на латинский язык переведенный.

V. Письма св. Пахомия о св. Феодорt, и таинственные изречения их. Перевод Иеронима.

VI. Книга Дидима о Св. Духе. Перевод Иеронима.

VII. Спор православного с последователем Люцифера.

VIII. Книга против Гельвидия.

IX. Две книги против Иовиниана.

X. Книга против Вигилянция.

XI. Книга против Иоанна иерусалимского.

XII. Три книги апологии против обвинений Руфина.

ХIII. Три книги разговоров против пелагиан.

XIV. Отрывки из книг Феодора мопсуетскаго против Иеронима (Издаются как документ, уясняющий отношения Иеронима).

XV. Книга о знаменитых мужах (писателях церковных).

Приложение ко второму тому²⁴⁴.

О жизни апостолов.

Письмо к Дезидерию о 12 учителях.

В нем помещены творения археологического свойства и переводы чужих толкований.

I. Книга об именах еврейских.

II. Книга о положении и именах мест .

III. Книга вопросов еврейских на книгу Бытия.

IV. Комментарий на Екклезиаст.

V. Две беседы Оригена на Песнь-песней, пер. Иеронимом .

К этому тому два приложения, греческое и латинское.

В греческом приложении.

Пять греческих отрывков книги имен еврейских.

Греческий лексикон имен еврейских, известный под именем Оригенова лексикона.

Этой книги другой экземпляр.

Извлечения в этом роде из писаний Филона иудейского.

Извлечения из сочинений Иосифа Флавия, в том же роде.

В латинском приложении.

Книга названий местностей, упоминаемых в Деяниях.

О еврейском алфавите и 10 именах Божиих.

О благословениях Иакова патриарха.

Этого сочинения другой экземпляр.

О десяти искушениях израильтян в пустыне.

Толкование на песнь Деворы.

Еврейские вопросы на книги Царств и Паралипоменон.

Толкование Филона на кн. Иова.

Отзыв Марциана о книгах Иеронима, помещенных в этом томе.

В нем помещены два больших, толкования бл. Иеронима на св. Писание, именно:

I. Осьмнадцать книг толкований на прор. Исаю.

II. Шесть книг толкований на пр. Иеремию.

Приложение.

Перевод девяти бесед Оригена на видения Исаи, приписываемый Иерониму.

Отрывок толкованы на прор. Исаю из манускрипта веронскаго.

В нем тоже толкования на св. Писание, именно:

I. Шестнадцать книг толкований на прор. Иезекииля.

II. Книга толкована на прор. Даниила.

III. Двадцать восемь бесед Оригена на пророк. Иеремию и Иезекииля, переведенные Иеронимом на латинский язык.

В нем помещены толкования бл. Иеронима на 12 меньших пророков.

В приложении: защищение ученых достоинств в толкованиях Иеронима, против Иоанна Клерика.

В нем помещены толкования бл. Иеронима на св. Писание нового Завета, именно:

I. Толкование на евангелие от Матфея.

II. Тридцать девять бесед Оригена на евангелие от Луки, переведенные бл. Иеронимом на латинский язык.

III. Три книги толкований на послание ап. Павла к Гагатам.

IV. Три книги толкований на послание ап. Павла к Ефесеям.

V. Книга толкований на послание апостола Павла к Титу.

VI. Книга толкований на послание к Филимону.

Приложение.

Толкование на книгу Иова.

Краткие толкования на псалмы, с предисловием.

В нем помещены:

I. Хроника Евсевия, переведенная Иеронимом на латинский язык.

II. Продолжение Иеронима хроники Евсевиевой.

III. Продолжение ее Проспером после Иеронима.

IV. Поправки и замечания на эти хроники Арнольда Понтака.

В нем помещен перевод Иеронима книг св. Писания ветхого Завета, с еврейского на латинский, именно:

Божественной библиотеки часть первая, содержащая в себе канон еврейский, то есть:

I. Первый отдел закона, от книги Бытия до книга Иисуса Навина.

II. Второй отдел пророков, от книги Иисуса Навина до книги Иова.

III. Третий отдел святописателей, от книги Иова до книги Эсфирь.

В нем помещена:

Божественной библиотеки часть вторая, в которой заключается перевод книг находящихся вне канона еврейского, то есть:

I. Книга Товии (с халдейского).

II. Книга Иудифь (с халдейского).

И тут же:

III. Книга Иова (с греческого).

IV. Псалтирь (с греческого) в двух экземплярах, римская и галликанская.

V. Предисловие к переводу кн. Паралипоменон (с греческого).

VI. Предисловие к переводу книг Соломона: Притчей, Екклезиаста и Песнь-песней. (Перевод книг не существует.)

Приложение.

Книга Премудрости, книга Екклезиаста и две книги маккавейские; все взяты из Вульгаты.

Божественной библиотеки часть третья, которую составляют книги нов. Завета, исправленные Иеронимом по греческому подлиннику.

I. Четыре евангелия, с предисловием Иеронима, к которому приложены письмо Евсевия к Кипринану о евангелиях и сравнительные таблицы четырех евангелий.

II. Книга деяний апостолов.

III. 14 посланий ап. Павла.

IV. 7 соборных посланий, с предисловием Иеронима.

V. Апокалипсис Иоанна Богослова.

Приложение

Сокращенная хроника.

Варианты чтения Библии в переводе Иеронима, взятые ex archivis paleographicis Иос. Бланхини. Вариантов этих нет ни в каком другом издании творений бл. Иеронима.

Примечание. При каждом из этих томов помещены разные исследования, уясняющие историю и свойство творений бл. Иеронима. Исследования эти взяты из бенедиктинского издания.

Кроме этих творений, принадлежащих бл. Иерониму и не принадлежащих ему, по помещаемых в виде прибавлений к каждому тому, как пособие к изучению творений Иеронимовых , есть еще целый том (XI) сочинений, изданных особо в Curs. Complet. Patrologiae, которые никак не могут принадлежать бл. Иерониму, но издаются при творениях этого отца церкви частью потому, что в древних изданиях, которые однако ж и теперь еще в обращении, эти сочинения издавались под именем. бл. Иеронима, частью потому, что они особо нигде не издавались и останутся без места, если им не дать места в таком издании, как Cursus Completus Patrologiae, которое поставило себе задачею пересмотреть и в новом виде издать все памятники отеческой и церковной письменности. Мы не умножаем здесь страниц перечнем сочинений, помещенных в этом томе. Их числом до 80: в том числе 53 письма, 8 трактатов и до 20 комментариев на св. Писание нового Завета. Неутомимые в трудах издатели Curs. C. Patr. нашли, что многие из этих писаний принадлежат известным лицам и должны носить их имя. Так большая часть комментариев принадлежит известному еретику, Пелагию. Мы не имели возможности проверить критику издателей этих писаний; с другой стороны и не имеем ни малейшего основания сомневаться на счет чего-нибудь в этой критике: в сочинении, нет таких вероисповедных пунктов, на которых чаще всего спотыкается критика, по чувству уважения к своему вероисповеданию защищая или отвергая то, на что следовало бы смотреть иначе. В этом отношении издатели не думают наводить ни малейшей тени сомнения на подлинность и тех творений блаж. Иеронима, в которых он самым невыгодным образом отзывается о римской церкви своего времени.

Мы будем переводить творения бл. Иеронима по издании Cursus Completus Patrologiae, как изданию последнему и самому лучшему. При вариантах в чтении будем справляться и с другими изданиями.