Глава пятая. Свобода воли. Способность души человеческой к свободному самоопределению себя к деятельности

а) Главное доказательство свободы воли заключается в нашем самосознании. При каждом нашем свободном действии мы ясно сознаём, что мы сами себя к нему определяем, что оно от нас зависит, что какие бы мотивы ни понуждали нас к известному действию, оно не произошло бы, если бы сами на него не решились. Несмотря на то, что на решения нашей воли влияют разного рода побуждения и понятия рассудка, мы ясно сознаём, что они не имеют безусловно принудительного для нас значения. Мы можем противостать сильнейшим мотивам, предпочесть низшее и менее желаемое благо высшему, можем решиться даже на какое-либо действие без всякого мотива, единственно чтобы показать полную самостоятельность нашей воли. Наконец, мы ясно отличаем свои свободные действия от несвободных и определяем степень участия нашей свободы в совершении того или иного действия. Так, мы не называем свободным действия совершенного в бессознательном состоянии (например, в горячке). Такое различение свободных и несвободных, более и менее свободных действий было бы невозможно, если бы в нас на самом деле не было свободы. Самого различия между понятиями свободы и необходимости для нас не существовало бы, если бы на опыте мы не встречали фактов такого различия.

б) Дальнейшим доказательством свободы воли служат факты внутреннего опыта, которые были бы необъяснимы без предположения этой свободы.

Во многих случаях, прежде чем приступить к известному делу, мы размышляем, колеблемся, сделать ли его или нет; как бы сильны ни были побуждения, влекущие нас к какому-либо поступку, мы всегда можем приостановить нашу решимость на него, рассудить о возможных его последствиях и удержаться от его совершения; можем даже решиться на поступок совершенно противоположный тому, на который, под влиянием первоначальных, более сильных мотивов, решились прежде. Не показывают ли эти явления существования в нас свободной воли? Точно также немыслимо было бы для нас раскаяние, которое мы часто чувствуем по совершении известного поступка. Такое раскаяние, сожаление, что мы поступили не так, как следовало, сопровождаемое уверенностью, что мы могли бы поступить иначе, было бы совершенно бессмысленным и даже невозможным, если бы не в нашей власти состояло – совершить известный поступок или нет. Необъяснимым также в этом случае является факт предположения нами известных действий в будущем. Как часто случается, что мы предпринимаем что-либо сделать в то или иное время, и наши предположения осуществляются! Возможно ли это было бы, если бы наши действия состояли не в нашей власти? Существование у всех народов, во все времена, неискоренимого убеждения во вменяемости человеку его поступков, убеждения, которое лежит в основании его понятия о законе, праве и обязанности, также необъяснимо без существования свободной воли в человеке. Какой смысл имело бы наше уважение к людям добродетельным, наше негодование, осуждение и презрение поступков порочных, если бы наши действия не от нас зависели, а безусловно определялись случайными или необходимыми внутренними мотивами наших действий?

Вообще до́лжно заметить, что уверенность в свободе воли составляет коренное основание нравственности, без которого она невозможна, а потому отрицающее эту уверенность учение детерминистов, если бы стало всеобщим сознательным убеждением и было проведено последовательно, неминуемо привело бы к полному разрушению нравственной и общественной жизни. Человек, уверенный, что его свобода не более как иллюзия, потерял бы всякую нравственную энергию, всякое стремление к нравственному усовершенствованию и со спокойной совестью стал бы игрушкой чувственных влечений и страстей, не считая себя ответственным за свои поступки. Вместе с этим исчезло бы у него и всякое уважение к законам, общественному мнению, предписаниям религии, как вполне основанным на ложном предположении свободной воли в человеке и, в сущности, нисколько для него необязательным (см. «Начальные основы философии В. Кудрявцева, изд. 2, 1891 г. стр. 320–324, откуда в извлечении мы привели этот §).

Существенное свойство нашей воли состоит в том, что она свободна, т. е. не подчинена закону необходимости, будет ли эта необходимость внутренняя или внешняя¹⁰⁰. Человек по силе своей свободы вполне управляет желаниями и действиями своей души, может делать между предметами какой угодно выбор, может сам себе предписывать законы. И потому волю можно определять так: «она есть совершенно непринуждённое движение души к чему-нибудь такому, чего мы не желаем потерять, или что хотим приобрести»¹⁰¹.

Что в нас есть такого рода способность, об этом ясно и постоянно говорит нам наше сознание.

Мы так же глубоко сознаём свою волю, как глубоко сознаём своё существование; и когда мы чего-нибудь желаем или не желаем, то бываем совершенно уверены, что это желание или нежелание происходит от нас, а не от кого-либо другого, и что, следовательно, в нас, а не в другом чём надобно искать причины нашей греховности¹⁰². Мы по справедливости говорим: не волею стареем, но по необходимости; не волею умираем, но по необходимости; но можно ли сказать, что мы и хотим невольно? По совершении преступления мы чувствуем раскаяние. Это раскаяние не достаточно ли показывает, что мы могли не совершать преступления? А иначе в чём же мы раскаиваемся? Если же есть раскаяние, то есть виновность; а если есть виновность, то есть и воля; если есть воля, то нет принуждения. Воля была бы немыслима, если бы не имела совершенно в своей власти себя и своих действий¹⁰³.

Есть у бл. Августина и другое доказательство существования в нас свободной воли. Если бы не было свободной воли – говорит он – то не было бы различия между добрыми и худыми действиями. Как мог бы Господь дать нам закон, предписывать исполнение его, запрещать нарушение, возвещать за исполнение награду, а за нарушение наказание, если бы не сотворил нас свободными? Божественные заповеди не даны были бы человеку, если бы он не имел свободной воли; если же они даны, то даны для того, чтобы человек не извинялся неведением: аще не бы пришел и глаголах вам, греха не быша имели: ныне же вины не имут о гресе своем¹⁰⁴. Если сказано; не пожелай сего, не пожелай оного; если заповедано: делай это, того не делай – то не есть ли это самое ясное указание на присутствие в нас свободной воли? Может ли желать или не желать тот, кто не имеет способности желания? Не безрассудно ли давать повеление тому, кто не имеет возможности исполнить повеление¹⁰⁵. Бог называет Своими верными рабами только тех, кои служат ему добровольно; за доброе или дурное употребление свободы мы должны будем дать отчёт Ему в день страшного суда; но как Он будет судить нас, если наши желания и действия были несвободны¹⁰⁶? Нам заповедано иметь веру, которая есть начало спасения; но всякий во власти имеет то, что он делает, если хочет, и отвергает, если не хочет. Веровать значит не иное что, как соглашаться на предлагаемую истину; а согласие есть принадлежность воли¹⁰⁷. (Проф. К. Скворцов: «Блаж. Августин как психолог», Киев, 1870 г., стр. 124–127).

По мнению отрицателей свободы человеческой воли, в особенности известного Бокля, автора «Истории цивилизации в Англии», лучшим доказательством того, что не существует свободы воли, что действия людей не зависят от их произвола, но исключительно управляются неизменными законами, служит та механическая правильность, какую Бокль в показаниях статистики находит в действиях людей в данном обществе и в данное время. Ежегодно повторяется при данном состоянии общества одинаковое число преступлений, убийств, самоубийств с употреблением даже одних и тех же орудий для совершения их, одинаковое число посланных через почту писем без адресов, одинаковая пропорция между браками и ценой на хлеб.

Можно ли на основании этих данных статистики выводить, что действия людей не произведения свободной воли, а естественного закона? Ни в каком случае.

Но прежде чем приступить к объяснению правильности человеческих действий без ущерба для способности нашего духа к свободному самоопределению, мы должны указать на то, что Бокль и другие писатели материалистического направления совершенно ложно понимают свободу человеческой воли. По их мнению, свобода – это пустая прихоть, произвол, ничем не мотивированный.

Но христианское учение отнюдь не приписывает такой свободы человеку. Человек непременно определяется к деятельности какими-либо побуждениями, которые лежат или в нём самом, или вне его; его воля отнюдь не абсолютно свободна; каждое действие человека есть произведение многих деятелей, как-то: живущего внутри нас голоса нравственного закона, или совести, сердца или чувствований приятных или неприятных, знаний о предмете действия, или показаний ума, энергии воли, или практической стороны духа, исполняющих её веления органов и видимых, окружающих человека обстоятельств – исторических, социальных, расовых и т. п. Только под влиянием этих условий воля человека проявляет себя в той или другой деятельности; только в зависимости от них человек может так или иначе определять себя в данном случае.

Если совесть, ум, сердце, воля, органы её и внешние обстоятельства дают благоприятное для человеческой деятельности побуждение – человек совершенно свободно решается на то или другое действие; если же они так или иначе представляют ему препятствия, – он воздерживается от деятельности; если который-либо из указанных факторов отсутствует, его деятельность так или иначе ограничивается или видоизменяется, Но человек всякий раз сознаёт себя свободным в каждом акте действия или воздержания от него: он может, если захочет, решиться на какое-либо действие или удержаться от него, несмотря на все указания исчисленных нами факторов. Но такие случаи бывают редки, и человек действует в огромном большинстве случаев в зависимости от указанных нами условий. Вообще человек не имеет абсолютной свободы: она принадлежит только Богу, Который стоит вне и выше всяких ограничивающих условий; динамических, пространственных и временных. Истинное понятие о свободе воли заключается в том, что она есть способность человека определять себя, под условием известных побуждений от окружающих его внешних или внутренних обстоятельств, к той или другой деятельности с неизбежным сознанием своей свободы решиться на неё или удержаться от неё, совершать её так или иначе. Таким образом, нравственная статистика может отрицать в человеке не абсолютную свободу, которой у него и нет, но только ту человеческую, которая у него, несомненно, есть и как такую, в известной степени ограниченную, как ограничено всякое тварное бытие, особенно подпавшее влиянию греха. Чем же теперь объясняется та правильность человеческих действий, отрицать которую, в виду данных статистики, не представляется возможным?

Во-первых, тем, что природа человеческая у всех людей, несмотря на степень развития, в общих чертах всегда одинакова, поэтому и проявляется одинаково; во-вторых, социальные, исторические и другие внешние обстоятельства, окружающие человека в данное время и в данном обществе, для всех людей этого общества одинаковы; поэтому и человек, окружённый одинаковыми обстоятельствами, проявляет себя всегда более или менее одинаково; в-третьих, все люди, происходя от одного общего родоначальника, рождаются с первородным грехом, с общей у всех наклонностью ко греху и грешной деятельности, с ослабленной уже свободой воли, – поэтому люди, поставленные в известные одинаковые соблазнительные условия, более наклонны поддаваться искушению зла, нежели противостоять ему.

В виду этих причин, производящих более или менее сильное однообразие в человеческих действиях вполне объясняются все статистические цифры, свидетельствующие об относительной правильности человеческих действий. Но из этой правильности отнюдь не выходит того, чтобы у человека не было свободы; из неё выходит только то, что человеческая свобода при одинаковых обстоятельствах проявляется более или менее одинаково. Если, например, я утверждаю, что 2*2­4, утверждает это и другой, третий и т. д. все люди в мире, то это не потому, что мнения людей, высказывающих эту математическую аксиому, не свободны и высказываются ими под влиянием неотразимого закона физической необходимости; но потому, что у всех людей одинаково устроены умственные способности, под влиянием которых никто не решится серьёзно утверждать противоположное, например, что 2*2­5 и т. д. По учению Бокля и других материалистов, понимающих свободу человеческой воли как чистый произвол, свобода в этом случае высказалась бы в том, что одни люди утверждали бы, что 2*2­4, а другие =5, третьи =25 и т. д. Но это была бы не свобода воли, а безумие ума или каприз детей, противоречащих только для противоречия без всякого разумного основания.

Представим и ещё другие примеры. Из тех фактов, например, что в возрасте от 0 до 10 лет вовсе не бывает браков ни у кого из людей, что в возрасте старше 100 лет весьма редко, было бы смешно выводить то заключение, что действия людей этого возраста, отличаясь всегда безусловной правильностью, исключают всякую мысль о свободе воли у людей этих возрастов. Правильный вывод был бы только тот, что они неспособны к брачной жизни. А где есть отсутствие способности, там немыслимо вести речь о таком или другом обнаружении этой способности. Далее, все статистические данные о числе преступлений, характере преступников, времени совершения преступлений и самого рода преступлений объясняются не действием над людьми закона физической необходимости, а теми окружающими их одинаковыми условиями, от которых они получают те или другие побуждения к деятельности, на которую и решаются сообразно со своими личными в известной степени тоже одинаковыми наклонностями. Но раз изменяются эти условия и наклонности, изменяется и процент преступлений со всеми их свойствами.

Так, во Франции и Бельгии, где школьное образование поставлено значительно хуже, нежели в Германии, число молодых преступников несравненно больше, нежели в последней. «В тех государствах, где государи, вследствие неправильного понимания своего права помилования, не позволяют исполнять никаких смертных приговоров, или где возбуждённое состояние при исполнении преступником предумышленного убийства служит для присяжных доказательством невменяемости преступлений и основанием к освобождения от наказания, убийства увеличиваются в страшной степени»¹⁰⁸. Бремена войны, революции и дороговизны весьма замечательны в том отношении, что преступления людей увеличиваются под их влиянием. «Во время революции в 1848–49 году число преступлений вообще увеличилось (так во Франции, в пять лет, 1846–1850, было наказано 7.430, а в следующие пять лет только 7.104 преступления); после каждой войны увеличивается число преступлений, сопряжённых с тяжёлыми повреждениями (потому что в молодом поколении более грубых классов общества развивается охота драться, притупляется отвращение к пролитию крови¹⁰⁹. Подобным же естественным образом без ущерба свободы воли, но с допущением лишь более или менее значительной зависимости её от окружающих одинаковых для всех обстоятельств, объясняются и факты самоубийства. «Меньшее число самоубийств между женщинами вполне объясняется большей чувствительностью и большей трусостью женского пола, вследствие чего самоубийства у них происходят большей частью от несчастной и нецеломудренной любви и притом нередко в сообществе со своими любовниками. То обстоятельство, что в жаркое время года самоубийства случаются чаще, сводится к тому, что в этом случае разгорячается кровь от температуры и от питья, вследствие чего сильнее возбуждаются и страсти. Далее, что самоубийства мужчин чаще случаются в первые дни недели, а женщин по воскресеньям, это весьма естественно объясняется тем, что мужчины по воскресным дням, а отчасти и по понедельникам, обыкновенно предаются всякого рода разгулу и потом, при вновь начинающейся борьбе с жизнью, приходят в разочарование, между тем как женщины, оставаясь по воскресеньям в отсутствии мужей и без занятий дома, имеют в этом повод предаваться печальным мыслям о своём горьком положении. Всё это свидетельствует о том, что к совершению преступления располагает не только греховная воля, но и обстановка, равно как и встречающиеся поводы»¹¹⁰.

Таким образом, однообразие человеческих действий свидетельствует не о том, что у людей нет свободы воли, а о том только, что при одинаковых условиях свобода человеческого духа проявляется более или менее одинаково, при других условиях она выражается иначе; словом, она в своих обнаружениях не зависит от закона физической необходимости, который не дозволяет никаких самых малейших изменений во всех явлениях ему подчинённых, будут ли эти явления проявляться в едва заметных, малых, средних или самых больших размерах, чего вовсе не замечается в человеческих обществах, где для одного времени и общества существует известная статистическая правильность, для других – иная, для детей, юношей, возмужалых и старцев совершенно иная.

Другой вывод можно было бы сделать, если бы люди при разных обстоятельствах, т. е. какие бы у кого ни были познания, совесть, энергия воли, окружающие обстоятельства, возраст, пол и т. п. внешние и внутренние факторы, всегда совершали одинаковые действия, – этот вывод был бы тогда благоприятен материалистам, отрицающим свободу воли в человеке. Но опыт этого вовсе, как известно, и не представляет. Статистические данный говорят, что одинаковое число преступлений, ошибочных действий или заключения браков совершается в данное время, в данном обществе, за известный период времени и при том в известном сословии, поле и возрасте. Ясно, что здесь предполагают не одинаковые обстоятельства безразлично для всех, а разные – особенные для известной группы явлений. Если бы, повторяем, люди совершали одинаковые действия при разных обстоятельствах, тогда бы можно прийти к мысли о том, что действиями человеческими заправляет закон естественной необходимости, а не свобода воли. Но этого статистика, как мы сказали и как мы ещё повторяем, не доказывает и не может доказывать.

Но чтобы ещё больше уяснить весьма важную истину о том, что свобода воли существует в мире нравственном, который в виду злоупотреблений своей свободы крайне нуждается в промыслительных божественных действиях, мы укажем на следующие факты, отрицать которые по их очевидности так же нельзя, как нельзя противоречить математическим аксиомам.

Мы разумеем следующие факты, ставящие существование человеческой свободы выше всякого сомнения:

а) голос совести, свидетельствующий о существовании в человеке свободы;

б) сознание каждым человеком своей свободы;

в) учение Божественного Откровения о бытии свободы в человеческом мире; г) учение о свободе отцов и учителей церкви;

д) статистические факты и наконец,

с) наблюдения над нравственной жизнью людей.

Остановимся кратко на каждом пункте.

а) Каждый человек имеет совесть, которая, будучи вдохнута в нас Богом, всегда обращена к Нему и есть как бы наместник Божий, пребывающий в сокровеннейшем существе нашего духа. Совесть всегда возвещает нам, что до́лжно делать и чего избегать, возбуждает к добру, отвращает от зла, награждает нас душевным миром и внутренним счастьем в случае нашей добродетельной жизни и наказывает нас мучительным сознанием нашей виновности в случае нарушения нами нравственного закона и жизни безнравственной.

Сами язычники потому и безответны пред Богом, что имеют совесть, которая является для них как судия и законодатель, то оправдывающий их, то обвиняющий.

Спрашивается; как же объяснить одобрения и обвинения живущей в нас совести, если у нас нет свободы воли? Ведь обвинять или награждать только можно за такое деяние, которое совершено нами свободно, без принуждения. Неужели голос совести, говорящий в каждом человеке, как бы он низко ни упал в нравственном отношении, даёт ложные показания и есть мечта, обман, несомненно, живущий в нас, но на который не до́лжно обращать внимания? В таком случае, для чего же он нам и дан? Думали ли об этом когда-либо отрицатели человеческой свободы?

Если мы что-либо совершаем по физической, физиологической или какой-либо иной необходимости, наша совесть молчит: она не обвиняет нас, не награждает, ибо мы в этом случае несвободны. Например, если мы в силу физиологических законов нашего организма испытываем голод или жажду и удовлетворяем эти ощущения соответственным образом, совесть наша остаётся при этом в нейтральном положении; если мы, вследствие неожиданного толчка от какой-либо посторонней силы, упали и своим падением причинили беспокойство другим, совесть наша также не укоряет нас за это последнее, ибо опять мы были несвободны и против своей доброй воли причинили беспокойство другим; напротив, она возмущается, если, не понимая несвободы нашего поступка, нас обвиняют, привлекают к ответственности и не хотят удовлетвориться извинением с нашей стороны.

б) Вторым фактом, свидетельствующим о присущей нашему духу свободе, служит непосредственное свидетельство нашего сознания, которое ясным для каждого человека образом свидетельствует, что мы свободны во всяком действии, что если мы совершаем какое-либо действие, то никто нас к этому не принуждает, что мы можем как решиться на известный поступок, начать его совершать, так и вовремя одуматься, остановиться и загладить свою невольную ошибку, своё необдуманное увлечение каким-либо добрым делом. Бокль и другие отрицатели свободы человеческой воли хорошо сознают силу показаний нашего сознания о свободе воли и потому ложным, может быть и совершенно непреднамеренным толкованием факта сознания, стараются устранить показания этого фактора нашей духовной жизни. Бокль даже в одном месте своей «Истории» прямо отрицает самосознание, как особую способность духа и соглашается назвать его только «состоянием или положением духа»¹¹¹. Если даже и считать самосознание особой способностью, то и тогда, по Боклю, показания его не заслуживают внимания, ибо показания его не суть безусловно истинны: что в одном веке сознавалось, как истинное, в другом отрицалось, как ложное; иным людям представляются призраки и привидения, которых в самом деле не существует. Отсюда делается тот вывод, что и показания сознания о свободе воли не заслуживают внимания. Такова полемика Бокля против сознания. Кто знаком с основным вопросом психологии – сознанием, тот поймёт, что здесь Бокль смешивает совершенно различные вещи: он сознание считает за познание и то, что, несомненно, относится к познавательной способности, приписывается им сознанию. Отсюда и получает такой странный вывод о сознании, показания которого будто бы не имеют научного характера.

Правда, некоторыми психологами, как-то: сэром Вильямом Гамильтоном и большинством немецких психологов сознание до известной степени приближается к знанию. Сознание, по мнению этих психологов, покоится на познающей или интеллектуальной сознательности, или, что то же, оно возможно единственно благодаря знанию¹¹². Но большинство психологов признают сознание совершенно самостоятельной центральной способностью нашего духа. Сознание есть духовная жизнь, противополагаемая бесчувственному или бессознательному состоянию; сознание есть отчётливое разграничение того, что происходит вне и внутри нас, и как бы отделение и противопоставление всего, силой представления, нашему сознающему началу, т. е. душе; оно подобно свету, открывающему, озаряющему и себя и вещи. Его можно сравнить, как нам кажется, с зеркалом души, через которое она замечает и все свои состояния, и состояния тесно связанного с нею тела, и все духовные приобретения, совершённые силой представления, памяти, воображения, рассудка и других способностей. Нельзя не признать истинности такого воззрения на сознание. Им вполне объясняется то, что сознание, служа центральным отражением духовной жизни и притом отражая её в себе, как в зеркале, передаёт нашей душе то и так, что и как отражается в ней: если в сознания отпечатлеваются те или другие познания внешнего мира, то оно и передаёт их душе в том виде, как они отражаются в нём, без всякого их изменения. Если мы, следуя ложному методу, пришли к ложным заключениям в той или другой области познавая, то сознание и передаёт нам, т. е. нашей душе, эти заключения. С течением времени мы, обогащённые опытом, открываем свою ошибку, изменяем свои прежние воззрения и приходим к другим заключениям: сознание опять точно отражает то, что совершается в познавательной деятельности. Ясно, что сознание и познание две различные и несоизмеримые величины; кроме того, нельзя из сказанного не убедиться в том, что познания нашего ума, постепенно развивающегося, могут быть ложны, а показания нашего сознания об этих ложных познаниях могут быть и бывают истинны. Но от ложных знаний, о которых свидетельствует нам наше сознание, нельзя заключать к ложности показаний нашего сознания, подобно тому, как нельзя заключать о несовершенстве показаний зеркала на основании того, что предмет, который отражается в нём, не совершенен. Но Бокль, как мы видели, упускает из виду это различие сознания от познания и от ложности показания ума заключает к ложности показаний сознания; он довольствуется всякой гипотезой о силах нашей души, которая благоприятствует его воззрениям.

Если же сознание есть верный показатель нашей духовной жизни и если оно свидетельствует нам, что мы, решаясь на тот или другой поступок, остаёмся совершенно свободными, то, значит, это показание и нужно принять к решению вопроса о свободе человеческой воли. Эти показания нашего сознания о свободе нашей воли тем более отличаются характером истины, что сознание о нашей свободе совершается в нашей душе непосредственно, где допустить ошибку немыслимо: здесь наша душа путём сознания непосредственно получает знание о том, что совершается в нашем существе; здесь объект сознания – сама душа, которая точно и полно со всеми своими состояниями (и с чувством своей свободы) отражается в нём, как в своём зеркале.

в) Затем слово Божие ясно учит о существовании в нас свободы воли.

Так Премудрый пишет: «Сам из начала сотвори человека и остави его в руце произволения его; аще хощеши, соблюдеши заповеди и веру сотвориши благоволения. Предложих ти огнь и воду, и на неже хощеши, простреши руку твою. Пред человеком живот и смерть, и еже аще изволит, дастся ему» (Сир. 15:14–17, сн. Быт. 2:16–17). Сюда же относятся все те места св. Писания, где говорится о том, что человек может как повиноваться, так и противиться воле Божией (Быт. 3:2–3, 6; Мф. 19:17; 23и др.), может избирать себе награды или наказания (Втор. 30:19; Нав. 24:15–16, 24; Ис. 1:20). Наконец, вся проповедь Иисуса Христа и апостолов о покаянии и исправлении жизни была бы бесполезной, если бы покаяние и исправление не зависело от нашей свободы, а учение Христа Спасителя и апостолов о будущем воздаянии каждому по делам его было бы прямо несправедливо, если бы в своей жизни мы зависели от законов естественной необходимости. Согласно со св. Писанием учат и отцы церкви: «Бог почтил человека свободой, – говорит св. Григорий Богослов, чтобы добро принадлежало не меньше избирающему, как и вложившему семена оного¹¹³. «Бог изначала создал человека самовластным, – учит Иоанн Златоуст, – иначе его не следовало бы и наказывать за преступление заповеди и награждать за соблюдение оной»¹¹⁴.

г) Далее, о существовании свободы в человеческом мире свидетельствует та нравственная статистика, из которой почерпают сведения и для отрицания этой свободы. Так, она свидетельствует, что строгой математической правильности в человеческих действиях нет, что сообщаемые статистикой проценты в действительности никогда не бывают постоянными. Весьма поучительны в этом отношении слова Эбрарда, которые мы позволяем привести здесь дословно. Сказав, что нравственная статистика представляет данные, которые объясняются только свободным самоопределением человека, он продолжает: – «прежде всего, представляемые статистикой проценты в действительности никогда не бывают постоянными. Статистические числа в отдельные годы значительно колеблются то в ту, то в другую сторону (так число преступлений в Пруссии в течение четырёх лет колеблется между 2651 и 2714) и ещё более представляют они колебаний в отдельных провинциях и областях. Число преступлений то увеличивается в одной провинции, тогда как в другой уменьшается, то наоборот. Вообще упомянутые почти постоянные числа получаются только от того, что берут слишком большие районы; но это постоянство чисел тотчас исчезает, как только спускаются в конкретную действительность меньших округов. Если при 10-миллионном народонаселении ежегодно приходится средним числом 1 преступник на 3000, то отсюда ещё не следует, что в действительности на каждые 3000 таких-то и таких-то известных человек ежегодно приходится по 1 преступнику. Из числа 4 городов, из которых в каждом по 3000 жителей, в одном в известный год, может быть, окажется 4, а в трёх остальных ни одного преступника. Если бы здесь действовал закон естественной необходимости, то он действовал бы одинаково во всех без исключения случаях, как больших массах, так и в более мелких числах, подобно тому, как например, стехиометрический закон соединения О² с С в углероде с одинаковой точностью осуществляется как в одном грамме, так и килограмме углерода. Указывают ещё на число самоубийств; но именно здесь-то и оказывается несостоятельность теории отсутствия свободы, потому что тот факт, что между мужчинами самоубийства чаще, чем между женщинами, тем менее имеет значения, что здесь числа отношений вовсе не представляют постоянства, но сильно колеблются даже в одной и той же стране (например, 28: 9; 32: 8; 27: 9; 28: 6; 20: 4; 26: 6; 21: 4; 42: 11 и т. д.¹¹⁵.

Эти слова одного из учёнейших апологетов в современной западноевропейской богословской литературе могут всякого убедить в том, что из показаний нравственной статистики можно извлечь данные, говорящие не против, но за свободу человеческой воли.

д) Наконец, наблюдения над нравственной жизнью людей приводят окончательно к мысли о свободе воли.

Здесь нередко видим примеры нравственного возрождения. Человек, весь отдавшись порочной жизни и доставлявший, если так можно выразиться, нравственной статистике аккуратно материалы из своих падении и преступлений, затем вследствие ли воздействия на его духа Промысла Божия, вследствие ли чтения слова Божия, примера или наставления со стороны благочестивых граждан, молитвы церкви за него, мало-помалу возрождается, начинает бороться с прежними дурными наклонностями, делает усилия к решению изменить к лучшему свою жизнь и, в конце концов, торжествует свою нравственную победу. Где же здесь неотразимый закон физической необходимости? Стоило человеку воспитать в себе твёрдое решение и он, при помощи Божией, преодолевает все искушения и достигает той цели, к которой свободно стремился и которая, возникши из духа и им поставленного, исключает участие всякого закона естественной необходимости. Но что возможно в одном человеке, то возможно, при благоприятных обстоятельствах, и во множестве – в целом обществе. А в таком случае, не нарушится ли самым решительным образом процентное отношение преступлений в данном обществе и в данное время к числу народонаселения его?

Итак, всё убеждает нас в той истине, что человек в своих действиях не стоит под влиянием законов естественной необходимости, но совершенно, хотя конечно не абсолютно, свободен в них. (См. наше сочинение «О приготовлении рода человеческого к принятию христианства». Богословское и историко-философское исследование свящ. Гр. М. Дьяченко, стр. 20–27).