Седмица говения, исповеди и причащения

ЦЕРКОВЬ православная в течение года неоднократно призывает нас к исповеди и причащению тела и крови Христовых. Избранные для этого дни обыкновенно называются временем говения, словом, которое собственно принадлежит отечественному языку и отечественной Церкви и которое нельзя переложить с точностью на язык иностранный. Иностранцы переводят его – благоговение. Но благоговение, хотя не отделимо от говения, однако, не тожественно с ним. Говение выражает такую деятельность христианина, которая служит к очищению тела и души и к примирению с Богом.

Началом поведения говеющих можно принять изречение апостольское: «испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследывайте. Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть» (2Кор.13:5)? Это самоиспытание и самопознание, необходимое для духовно-нравственного настроения и усовершенствования, составляет существо говения и приготовления к таинствам покаяния и причащения. Говеть, значит, поставить себя пред судом своей совести и Бога; войти в себя, встать на духовную бдительную стражу для наблюдения за собой, своими склонностями, помыслами, желаниями и движениями сердца и для упорядочения их; заняться единственно своим поведением для его познания, оценки, исправления, облагорожения и обновления, чтобы чрез то придти в единение с Богом.

Как при обращении с лицом, достойным особенного уважения, обыкновенно и наше слово, и наши взоры, и наш слух, и наша услужливость, короче – все наше внимание и вся заботливость бывают устремлены к этому лицу; так в св. дни говения мы вступаем в ближайшее общение, и с кем же? с Самим Богом! Какое же тогда благоговение к Нему и бодрствование над собой должно быть у нас? Какое тщательное наблюдение за собой необходимо, чтобы поведение наше свидетельствовало о нашей жизни в Боге? В дни говения устремим к Нему ум и сердце, прострем слух к священным Его вещаниям в церковном пении и чтении. Принудим себя к обузданию греховных своих наклонностей, как требует того долг истины и святости.

В самом старании услужить уважаемому лицу особенным вниманием и усердием люди обыкновенно находят для себя приятную награду; тем более в усилии благоугождения Богу во дни говения заключается высокая мзда для христианина. Восполнить, приумножить свое благоговение к Богу, среди житейских сует слабеющее, очистить и укрепить свою совесть, внести себя в вожделенный порядок, ощутить в глубине души своей лучший, несравненный мир – не значит ли приобрести драгоценное сокровище?

Ближний, которому вы оказываете все свое внимание и уважение, располагается к вам своей любовью и готовностью на помощь и услугу вам; так Бог, с Которыми вы во время говения вступаете в ближайшее общение, особенно приближается к вам своей благодатью. «Приближьтесь к Богу, и приближится к вам» (Иак.4:8).

Достойное говение необходимо обязывает нас к посту, уединению, молитве, чтению слова Божия, примирению с ближними, самоиспытанию и собиранию, духовных сокровищ.

Пост едва ли не более всего порождает возражений и мудрований в разуме плотского человека против этого божественного, древнейшего и всемирного установления. Но едва ли не более всего он приличен и необходим говеющему. Разум, слуга плоти, особенно нападает на пост, потому что он прямо разоряет гнездо плотских страстей, от преобладания которых человеку очень тяжело освободиться, и потому, что пост есть установление теплого сердца, а не холодного рассудка, которому он и тяжел и непонятен. Впрочем, и здравый разум, уважающий требования веры и сердца, не может не одобрить нужды поста для говеющего. Сама забота о пище не прилична ему, потому что отвлекает от лучших занятий (Лк.10:42). Притом всякий по опыту знает лень и тяжесть упитанной своей плоти; ибо лень и тяжесть увеличиваются в человеке по той мере, как он нагружает себя пищей и питьем. «Ел Иаков, пишет Моисей, и утучнел Израиль, отолстел и разжирел» (Втор.32:15). Ап. Павел о сластолюбивом говорит, что он заживо умер (1Тим.5:6). Если бы и на сих только следствиях обыкновенного откармливания и утучнения плоти остановились мы, то и того было бы довольно, чтобы видеть, как необходим говеющему пост для ободрения и оживления духа. Но следствия непощения гораздо безнравственнее. от невоздержания происходят блуд (Втор.5:18), упорство, забвение Бога (Втор.32:15) и многие иные пороки (2Тим.3:3–4). Воздержание же и особенно священное, т. е. пост, самым верным образом предохраняет говеющего от излишних плотских забот, усмиряет страсти, окрыляет дух, приводит в лучшее соотношение душу и тело; делает говеющего подражателем Господу, Который постился именно для примера нам, и деятельным исполнителем заповеди Спасителя: «если кто хочет идти за Мною, отвернись себя» (Мф.16:24), и заповеди апостола: «Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал.5:24). Пост христианина есть свидетель самоотвержения и власти над собой, как непощение есть выражение плотоугодия и бессилия над своими похотями.

Поститься обязан каждый христианин. Пост заповедан всем христианам собственным примером и учением Христа Спасителя. Как Евангелие назначено для всех народов (Мк.16:5; Лк.24:27), так заповедь Божия о посте, неотдельная от евангельского учения, дана всем христианам без изъятия. Господь узаконил пост не для некоторых мест и лиц, не для жителей некоторых стран, но для верующих во всех концах вселенной. Установления Господни всемирны, потому что нравственны и духовны. И пост, как учреждение нравственное и религиозное, есть повсеместное, для всех обязательное и благотворное. Воздержание и пост необходимы и в жарком, и в умеренном, и в холодном поясе земли. Господь, хотя и не имел нужды в посте, как безгрешный, однако же, постился; сколько же необходим пост для грешника?

Поститься значит воздерживаться от известной пищи, по установлению Божию. Пост не есть воздержите обыкновенное, которое потребно всегда, тогда как пост бывает временно. Обыкновенное воздержание служит к сохранению телесного здоровья и приличия, а пост – выражением живого участия или любви к Богу и святым и средством к нашему освящению. Поэтому цель поста двояка.

Первая – та, чтобы выразить живую любовь к Богу. Эта цель проистекает из общего христианского нравственного начала, обязывающего всех с радующимися радоваться, с плачущими плакать (Рим.12:15). Ты стыдишься смеяться пред лицом плачущего друга, да и всякого ближнего; не позволишь себе своей грустью огорчать веселящегося; так слово Божие внушает всем нам выражать в известные дни наше участие и любовь к Спасителю между прочим и постом. Аще кто Мне служит, Мне да последует (Ин.12:26), говорит Господь. Следовательно, кто христианин, тот должен подражать Христу и, по примеру Его, поститься. Ап. Павел учит: «Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе» (Флп.2:5), т. е., в вас должны быть такие же чувствования, какие во Христе Иисусе. Он постился; следовательно, и мы из подражания Ему должны поститься. Ап. Петр пишет: «Итак, как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслью» (1Пет.4:1), т. е. и вы примите участие в Его страданиях, сообразуясь смерти Его (Флп.3:10). А это заповедуемое апостолом участие к распятому за нас Господу, по слову Его Самого, состоит наиболее в посте. «Но придут дни, когда отнимется у них жених; и тогда будут поститься в те дни» (т. е. Христос на страдания и смерть), (Лк.5:35). Подобное сочувствие слово Божие повелевает нам иметь и к святым. Ап. Павел говорит: «посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу» (1Кор.4:16).

Таким образом правосл. Церковь, проникнутая живой любовью к Искупителю, в дни воспоминаний о пощении, страданиях и смерти Господа и святых установила пост, напр., в св. четыредесятницу, страстную седмицу, в день усекновения Предтечи и проч., и призывает нас к общему и единомысленному с ней выражению святого участия, или сочувствия. Без сомнения, неприлично последователям Христа Спасителя ни мало не изменить образа своей жизни и не обуздывать своих прихотей в то время, когда Господь постился и страдал за нас. Если мы и в это время не перестаем довольствовать свою плоть, как питаем и греем ее всегда, то поведение наше являет, что мы как бы не Христовы и Христос как бы не наш. Ибо те, кои Христовы, плоть распяли со страстями и похотями (Гал.5:24), или, по крайней мере, несколько отказывают себе в плотоугодии при воспоминаниях о страданиях и смерти нашего Спасителя.

К сожалению, мы не только нарушаем пост по недостатку живого участия к Господу, но чаще – по скудости и неправильности нашего воззрения на это дело благочестия. Мы судим о посте не под управлением сердца любящего и благоговеющего, а под влиянием рассудка умствующего, – этого ненадежного и опасного руководителя в вере и благочестии, – что принадлежит более сердцу, нежели рассудку. Рассудок холодный обыкновенно рассчитывает и никогда не соглашается на бескорыстную жертву, на которую готово сердце. Пост есть установление, возникшее не от холодно мудрствующего рассудка, а от бескорыстного и чистого влечения чувствующего сердца. Пост нельзя весить и мерить, как вещь и корысть, а можно понимать только теплым сердцем, неиссохшим от мертвящих умствований. Хранение поста можно уподобить поведению нежных детей, которые по любви к матери своей готовы нисколько воздерживать свой аппетит, чтобы только дождаться прибытия ее и вместе, с ней разделить трапезу. Такое лишение и терпение есть прекрасная жертва сердца. Но рассудок едва ли эту жертву вполне оправдает или, по крайней мере, оценит, потому что он не видит в ней ни пользы, ни вреда – ни детям, ни матери. Так на св. жертву, приносимую хранением поста, рассудок без руководства сердца и веры святотатственно посягает! Все умствования против поста суть суждения рассудка, все оправдания поста суть чувствования сердца.

Другая цель поста есть наше освящение, для которого он служит необходимым евангельским средством всем христианам. Эта цель очевиднее и для рассудка, мудрствующего в угоду плоти. Человек, не отягченный пищей и питьем, обыкновенно бывает живее, бодрее и деятельнее, менее нуждается в покое и сне. Ум, память и чувства действуют восприимчивее, проницательнее, правильнее и успешнее. Самое лицо у воздержанного становится благообразнее, скромнее и приятнее, а телесное здоровье крепче (Дан.1:15); ибо чем менее пищи, тем менее разложения и тления.

Если о нравственном достоинстве воздержания, а следовательно, и поста так мыслит даже рассудок, то каким важным, необходимым и спасительным средством к освящению нашему служит пост, по свидетельству слова Божия? По писанию, нельзя быть сластолюбивыми и вместе боголюбивым (2Тим.3:4). Плотоугодие неминуемо удаляет человека от Бога, Который есть Дух: и «(ел Иаков и) утучнел Израиль, и стал упрям; утучнел, отолстел и разжирел; и оставил он Бога, создавшего его и презрел твердыню спасения своего» (Втор.32:15). «Истинная вдовица и одинокая надеется на Бога и пребывает в молениях день и ночь; а сластолюбивая заживо умерла» (1Тим.5:6). Упоминаемый в Евангелии блудный сын, в своих необузданных похотях постепенно удаляясь от Бога, погиб и умер духовно. Но он же, доведенный лишением пищи до воздержания, тотчас пришел в себя, раскаялся, – мертв был, и оживе (Лк.15:11–24). Пост могущественно смиряет и очищает дух человека. Постящийся страдает плотью, а страдающий плотью перестает грешить (1Пет.4:1). Постом христианин отгоняет от себя злого духа (Мф.17:21) и входит в духовное общение со св. ангелами. Евангелие благовествует, что Богочеловек Своим сорокадневным постом победил искусителя, который оставил Его, и се ангелы приступили и служили Ему (Мф.4:11).

Посему пост в православной Церкви избран и служит необходимым средством для нашего приготовления к исповеди и св. причащению.

Итак, участие в жизни Спасителя и освящение нашего поведения суть важнейшие нравственные и евангельские причины установления поста и главнейшие побуждения для всех нас к хранению его по уставу Церкви.

С этими целями соединяется и особенная, можно сказать, отечественная, народная. Из постановлений Церкви пост преимущественно утверждает наш взаимный общественный союз и делает всех нас членами одного народа. Нарушение поста производит заметное между нами разделение, показывая неодинаковость воспитания и убеждений. Отличает нас вид одежды, разделяет нас чужое наречие, употребляемое без нужды и чаще всего в ущерб уважения к своему, но едва ли не более разрознивает нас жизнь не по православному, не русскому обычаю, с которым можно сказать, слилось в отечественном народе хранение поста. Разделение между хранящими и нарушающими пост особенно заметно, когда те и другие сидят за одним столом; этот разлад подобен тому, который изображаете ап. Павел, говоря: «плоть желает противного духу, а дух– противного плоти» (Гал.5:17); или какой представляет премудрый Соломон во вражде нечестивых на праведного: «устроим ковы праведнику, ибо он в тягость нам. Тяжело нам и смотреть на него, ибо жизнь его не похожа на жизнь других, и отличны пути его и противится делам нашим. Удаляется от путей наших, как от нечистот» (Прем.2:12,15–16).

Христианская обязанность поститься особенно лежит на людях молодых, готовящихся для жизни и службы общественной. Они должны непременно возрастать в духе народном и поэтому привыкать к хранению поста. Удовлетворяя требованиям веры, пост образует в нас нравственную твердость воли и власть над собой. Кто научится хранить пост, тот, наверно, будет способнее терпеть и иные лишения, коими исполнено поприще нашей земной жизни. Кто не приучен к посту, тот неохотно решится на жертву и постигшие его невзгоды не перенесет мужественно. Возрастая в духе православном, люди молодые с свежими силами и цветущим здоровьем легче могут исполнить священный устав Церкви.

Пост составляет также особенную обязанность для людей, имеющих достаточные средства жизни. Они более других любят перемену и выбор в пище; кому удобнее или легче переменить и избирать ее, как не богатому и зажиточному человеку? И напротив, кому труднее, как не бедному, у которого, в точном смысле, едино на потребу?

Для говеющего не менее поста необходимо и уединение, чтобы беспрепятственнее заняться собой, своей совестью и поведением. Для успеха в каждом предприятии и деле нужно отрывать себя от общественного развлечения и посвящать исключительно предпринятому труду, а тем более это прилично и необходимо говеющему, которого прямой подвиг – войти и углубиться в себя. «Никто же, возложи руку свою на рало, и зря вспять, управлен есть в Царствии Божии!»¹ (Лк.9:62). Храмина души нашей растворяется нашему наблюдению только наедине; в обществе она недоступна. В обществе обыкновенно заняты бывают внешними, сторонними предметами, которые своим разнообразием заслоняют человека от самого себя, дробят, рассеивают его взгляд и внимание, и он, видя и узнавая многое вокруг себя, не примечает и не знает одного себя. Господь, высочайший образец и пример для нас, Сам уединялся для молитвы и поста и во время сорокадневного уединения в пустыне испытал и одолел искушение. И говеющий в уединении скорее заметит свои наклонности, недуги и приражения. В уединении дух наш всем своим вниманием собирается, сосредоточивается в себе самом и устремляется на себя самого. Только в уединении говеющий может собрать правила, которых он не имел и никогда не будет иметь, вращаясь под неисчислимыми влияниями лиц, вещей, речей, суждений, глумлений, злословия и острот.

Между благочестивыми уединенными занятиями говеющего, существенное дело – молитва, или возношение ума и сердца к Богу. Молитва, окрыляющая, смиряющая и освящающая дух христианина; прекрасно может заменить во дни говения ту вседневную деятельность, к которой привык человек, поставленный среди людей и в борьбу с их страстями, и вместе служит мерой духовного его настроения. Молитва есть воздыхание бессмертного духа пред Богом. Чем чаще христианин дышит этим дыханием, тем более в нем признаков жизни небесной. Чем реже вылетает это дыхание из сердца, тем менее духовной жизни. В ком совсем угасло оно, тот весь обратился в плоть и вещество. У него и чувствования, и мысли, и желания – чисто материальные.

Но молящийся правильно и усердно пусть не думает, что одной молитвы достаточно для освящения души и оправданий ее пред Богом, или, как иногда спроста выражаются, для отмаливания грехов. Молитва, по словам Господа, без сомнения, могущественна: «и все, чего ни попросите в молитве с верою, получите» (Мф.21:22). Однако же, могущественна она лишь тогда, когда ей соответствует чистота и праведность жизни. Тот же Господь осуждает и отвергает молитву безжизненную: «что зовете Меня: Господи, Господи! и не делаете того, что Я говорю» (Лк.6:46). Так, отмолить свои грехи может только тот, кто удерживается от них, не делает беззаконий.

Молиться и жить во грехах произвольных и ведомых значит то же, что для поправления своего здоровья, не выходя из гнилой и заразительной атмосферы, окружить себя благоухающими цветами. Телесный врач предписывает больному жизнь, соответственную его лечению; и врач Небесный требует от духовно-болящего не одних слов, но всей жизни, которая чем святее, тем молитвеннее, и молитва эта доступнее к Богу и могущественнее. Жизнь христианина есть тяжесть, дающая настоящий вес и молитве, и посту, и хождениям к святыне, и говению, и исповеди, и причащению.

Необходимо также и важно для говеющего чтение слова Божия, – несравненного слова истины и праведной деятельности. Молитвой, как и словом Божиим, все освящается (1Тим.4:5). Чтение его есть наилучшее средство к восстановлению и обновлению духовной или высшей жизни человека. По изречению Самого Господа: «глаголы, яже Аз глаголах вам, дух суть и живот суть»² (Ин.6:63). Словом Божиим может быть «жив человек» (Мф.4:4). Люди, современные проповеди евангельской, слушая Господа, говорили: Господи, к кому идем? глаголы живота вечного имати (Ин.6:68). Кажется, одни эти превосходнейшие изречения способны подействовать на ум и сердце человека нравственно неогрубелого.

Притом, чтение слова Божия для говеющего, как для всякого христианина, есть самое благотворное начало самопознания. Как ищущий мудрости человеческой и временной обыкновенно хватается за книги, по его понятию, полезные и нужные, – так человек, утомленный внешними хлопотами житейскими, обращается к самому себе и непременно берет священно-божественную книгу заветов, чтобы удовлетворить спасительному требованию и направлению духа.

Истинное самопознание есть плод слова Божия. Конечно, и все окружающее человека ведет его к познанию себя, но без слова Божия – к познанию крайне неполному и недостаточному. Без слова Божия мы познаем и отличаем свое существование в ряду и в зависимости от земных и видимых предметов и более для их употребления в пользу нашей плоти. При таком познании себя наше поведение, если сколько-нибудь и возвышается, то лишь материально, со стороны внешней, сберегая одну телесность; а мысли и поступки под материальным влиянием земли и тления обыкновенно бывают односторонни, плотски, дольны и чувственны; дух бессмертный остается в убожестве. При таком внешнем познании себя христианин еще не видит или слабо видит сеть сует, которыми он опутан; не помышляет о важнейших своих обязанностях, – об очищении себя от своих грехов, о благотворении ближним, к чему могущественно призывает слово Божие, коснувшись нашего ума и сердца. Например, богатый Закхей³ не стыдился, что смотрящие на его ремесло и богатство считают его грешником. Но когда слово Божие осветило мрак его души, он познал себя, свое назначение, познал, что прибыльная его деятельность есть его унижение. При свете и помощи слова Божия, являются у него стыд, раскаяние и человеколюбие, чего прежде под сенью самопознания обыкновенного, вещественного и материального у него не было. Прежде он сознавал свою личность, свои права и выгоды, но в то же время был в нравственной тьме, не чувствовал своих обязанностей, не видел нужды ближних, не сознавал гнусности прегрешений, которые он спокойно позволял себе плотским и грубым своим поведением. Господь посетил Закхея, и он пробудился, – сознал себя ясно, возымел сострадание к бедным и возможность чрез благотворения им от своего имущества примириться с обиженными. Закхей же, став, сказал Господу: «Господи, половину имения моего я отдам нищим, и если кого чем обидел, воздам вчетверо». (Лк.19:8). Так в человеке, знавшем, конечно, цену богатства, совершилось помощью света и слова Божия истинное познание себя.

Без слова Божия человек при всех своих занятиях есть раб суеты и прихотей, стяжатель таких знаний, которые по временам сам чувствует, безжизненными. Но слово Божие, источник истинного видения и мудрости, всегда поучительно и для детства, и для цветущего возраста, и для увядающей старости; назидательно для счастливца, утешительно для бедствующего, необходимо для всякого живущего. Оно есть венец и полнота самопознания и ведения. Естествоиспытатель без света слова Божия будет рассматривать законы мудрые и благие, но не увидит Премудрого и Всеблагаго Законодателя, громко проповедуемого словом Божием. Бытописатель без света слова Божия будет изображать печальную последовательность судеб человечества, мрачную смену времен, народов и племен на земном поприще; но это мертвое преемство и круговращение племенной жизни не возбудит мысли о Высочайшем Промысле, утешительно оживляющем события, при свете слова Божия.

Все суждения, не согласные с словом Божиим, наверно ошибочны и лживы. Все понятия и дела человеческие без слова Божия непременно сбивчивы и не верны. Где целью надобно бы поставить славу премудрого и благого Творца, там человек без света слова Божия концом своих трудов поставляет одно наслаждение; где, согласно с учением Спасителя, надобно бы требовать сил и самоотвержения для славы Творца и своего собственного достоинства, там человек ожидает одних похвал, выгод и удобств для плоти; где надобно бы чувствовать грех и каяться, там человек спокойно слагает свою вину на других, часто смотрит на грех, как на необходимость и на потребность естества. Так-то человек при всей иногда приобретаемой им учености без слова Божия витает вне области своего духа и сердца и потому во всех своих суждениях и знаниях проявляет ошибочность и нетвердость: «Но я не иначе узнал грех, как посредством закона. Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай» (Рим.7:7).

Обратимся всем умом и сердцем к слову Божию, – к истинному зерцалу Божества и человечества, в продолжение тысячелетий неизменно великому, святому и животворному. Пожалеем о слове человеческом, которое для удовольствия многих, а более для частных выгод мечтает, учить, извращает истину, похищает время, опутывает память и воображение, искажает понятия и жизнь; оно имеет интерес для человека, не ведущего себя, а человек с правильным самосознанием, руководимый светом слова Божия, скажет: «Господи, оживи меня по слову Твоему. Слово Твое – светильник ноге моей и свет стезе моей» (Пс.118:107,105).

Примирение с ближними есть существенная принадлежность говения, цель которого обновить союз с Богом и в Боге – с ближними. Мир и любовь к ближним служит печатью и свидетельством примирения с Богом и истинной любви к Нему. Мир и любовь к Богу только еще идеи, семя, а мир и любовь к ближним – воплощение, осуществление, прозябание, плоды. Мир с Богом без мира с ближними есть бесплодная смоковница, начало без конца. Примирение с ближними так важно и необходимо для благочестия, что Господь заповедует являться к алтарю с приношениями и дарами, только примирившись с братом (Мф.5:23–29). Православная Церковь эту заповедь о примирении с ближними, как о необходимом условии общения и единения с Богом, относит именно ко времени нашего говения и приготовления к исповеди и причащению. Она установила напутствовать вступающих на подвиг великого поста чтением Евангелия о взаимном прощении обид и примирении: «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный. А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простить вам согрешений ваших» (Мф.6:14–15). Православные христиане последние дни пред четыредесятницей называют прощеными, т. е. назначенными для взаимного прощения и примирения.

Прощение с ближними должно быть сердечное, по которому мы обидевшего нас начинаем считать наравне с теми ближними, с которыми находимся в добрых отношениях. Прощение и примирение личное, сопровождаемое сближением с лицом, нас оскорбившим, не всегда удобно и возможно; но прощение и примирение в сердце всегда и везде возможно и не извинительно, если христианин живет и даже говеет, исповедуется и причащается, питая к кому нибудь вражду.

Немощь человеческая может представить различные в извинение себя оправдания, например: в неисполнении строгих правил пощения – сослаться на телесную слабость и непривычку; в оставлении молитвы – на крайние обстоятельства, отвлекавшие от участия в ней; в подаянии милостыни – на собственную бедность: но к сердечному примирению с ближними нет никаких препятствий и отговорок.

Самоиспытание есть одна из обязанностей говеющего. Испытание своего поведения полезно начать с ранних своих дней, припомнить грехи юности и неведения и обозреть всю жизнь. Это необходимо и благотворно для улучшения нашей нравственности и поведения. По уставу Церкви, нам надобно для предохранения себя от грехов поверять свои поступки ежедневно, по окончании дня. К этому спасительному совету прибавим, что весьма полезно испытать себя и поутру, пред вступлением па поприще своей деятельности.

Кроме особенной высшей благодатной помощи, самоиспытание есть единственное средство к истинному покаянию и исправлению своей жизни и к достойному причащению тела и крови Христовой. Кто не испытывает себя, тот не знает своих немощей и недостатков и потому не стыдится их, не жалеет и не сокрушается, что он грешник, оскорбитель Бога и ближних. А без сокрушения возможно ли истинно раскаяться и исправиться? Без самоиспытания, что часто случается, мы и на исповеди, стоя пред духовным врачом, которому должны открыть свои недуги, молчим, потому что не знаем, в чем каяться, и ожидаем руководительных вопросов.

Без самоиспытания нельзя истинно покаяться, истинно исповедаться и достойно причаститься – так, чтобы причащение служило не в суд или осуждение, но во оставление грехов и в жизнь вечную. Ап. Павел говорит: «Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть есть от хлеба сего и пьет из чаши сей»(1Кор.11:28).

Говение должно быть временем преимущественного собирания духовных, нетленных и некрадомых сокровищ, о стяжании которых православная Церковь напоминает вступающим в св. четыредесятницу чтением Евангелия (Мф.7:19–20). Небесные сокровища главным образом заключаются в делах любви к Богу и ближнему и в подвигах самоотвержения. Это тройственное богатство, которое говеющий должен обновлять и умножать, в слове Божием изображается нераздельными «чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцом есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя не оскверненным от мира» (Иак.1:27). Любовь к Богу есть основание, любовь к ближнему и самообуздание – полнота и венец здания. «Кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец. Ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит» (Ин.4:20)? А истинно любящий Бога и ближних непременно должен отвергаться себя, «Кто хочет идти за Мной, отвергнись себя», говорит Господь (Мк.8:34). Без самоотвержения, при эгоизме невозможна любовь к Богу и ближнему. Себялюбие обращает самого эгоиста в идола, которому все и всегда должны служит раболепно.

Для приумножения вечных сокровищ говеющему необходимо согреть и воспламенить сердце чувствами св. любви и пробудить в рассудке сознание долга учением Евангелия. Если сердце наше не покоряется нашему желанию и остается холодно и безучастно, – надобно, по крайней мере, силой рассудка сознавать христианские обязанности и нераздельное с ними счастье и умерять свои прихоти и страсти.

В случае нужды православная Церковь не возбраняет совершать говение три и два дня, а больному принять исповедь и причащение позволяет даже без предварительного говения. Но полное время обновления нашего благодатного союза с Богом, по уставу Церкви, должно продолжаться седмицу и оканчиваться в осьмой день причащением тела и крови Христовых. «Семь дней прежде да постятся, в молитвах церковных и домашних пребывающе и приготовляюще себе к чистому исповеданию грехов своих. Сущи в супружестве в те дни да воздержатся всяко. Пред осьмым днем да исповедят иерею вся грехи своя и с вечера ничтоже да вкусят⁴». Это число дней для говения православная Церковь приняла как знамение полноты, потому что семь по употреблению в священных книгах иногда служит выражением достаточности⁵ и по примеру ветхозаветной Церкви, в которой некоторые праздники и посты продолжались семь дней и оканчивались осьмым (Лев.23:35–36. 1Мак.4:38–59. 3Эздр.5:13; 6:31; 6:35–36).

Ближайшим же образом подвиг говения нашего, по намерению Церкви, есть подражание премудрому (шестидневному) созданию мира, о бытии и первобытных временах которого Церковь в продолжение четыредесятницы произносит чтения из книги бытия. Это основание установления семидневного говения и причащения в седьмой или осьмой день принято Церковью не без важной причины и с целью мудрой.

Творец и в три, и в два дня, и в одно мгновение мог образовать полный и прекрасный мир, но создал его в шесть; седьмой же день благословив, освятил его для нашего назидания и блага, чтобы мы яснее и раздельнее видели дела Творца, божественную Его власть, премудрость и благость над каждым творением, совершенную зависимость каждого существа от воли и силы Божией. И чем полнее, по уставу Церкви, проводим мы время и подвиг говения, тем яснее и совершеннее можем чувствовать свои греховные немощи и нужду в собственном усилии и в благодатной помощи для своего уврачевания, лучше видим Божие правосудие и милосердие к себе, совершеннее понимаем правильность и благотворность для нас установлений Церкви. Продолжительнее испытывая и сознавая свое нерасположение и леность к делам благочестия, тяжесть и скорое утомление плоти при хождениях в Церковь и стоянии, раздражительность при легком пощении, рассеянность и почти неспособность духа для горнего мудрствования, созерцания и богомыслия, – мы скорее и настоятельнее возьмемся за меры, указуемые нам Церковью для нашего улучшения, и наши наклонности, прихоти и страсти скорее утихнут и замолкнут.

Подвиг полного говения есть и полная с нашей стороны жертва усердия к Богу и послушания Церкви. Сколько мы терпим на поприще жизни общественной для приобретения и сохранения имущества, удобств, знакомств, отличий и иных преимуществ между собратьями! Не более ли достойно всего нашего усердия, усилия и терпения освящение и укрепление благодатного служения нашему Богу во Иисусе Христе, наше поведение и нравственность! Время говения есть единственное в году, в которое мы должны заняться исключительно собой, победой над нашими страстями, претворением себя в лучших людей и христиан.

Труд, утомление, коим может сопровождаться полное наше говение, весьма приличны и сообразны этому очистительному для нас времени, которое должно оставить в нас глубокие следы нашей борьбы с собой и нашего обновления. Подвиг говения должен быть не в одном воображении, а на самом деле, подвигом истинным, подвигом жизни. Как он потом был бы благотворен и утешителен!

ИСПОВЕДАТЬСЯ и причащаться надобно часто. Первые христиане ежедневно бывали в церкви и причащались (Деян.2:42–46). В IV веке причащались иные однажды в год, другие два, некоторые многократно⁶. Согласно с этим древним обычаем и ныне православная Церковь заповедует нам приобщаться или каждый месяц, или в четыре поста ежегодно, или по крайней мере однажды в год⁷.

В настоящих уставах гражданского благочиния постановлено: «лиц православного исповедания, уклоняющихся от исповеди и причащения Св. Таин по нерадению или небрежению, подвергать церковному наказанию по усмотрению и распоряжению духовного епархиального начальства с соблюдением токмо, чтоб при сем люди должностные не были надолго отлучаемы от службы, а поселяне – от домов и от работ своих. Родители, неприводящие к исповеди своих детей, достигших известного возраста (начиная с семи лет), подвергаются за то особому внушению от духовного и замечанию от местного гражданского начальства. Не бывших никогда на исповеди и у св. причастия положено не допускать к свидетельству ни в гражданских делах, ни в уголовных⁸».

Некоторые из правосл. христиан, по принятому ими обычаю, говеют однажды в два года. Этот обычай, вероятно, произошел из обыкновенной расчетливости, что они, и чрез два года бывая на исповеди и у св. причащения, не будут виноваты пред законом. А другие исповедуются и причащаются непременно однажды в год, потому что этого требует начальство. Некоторые же, покоряясь требованию закона, выказывают иногда свое желание только исповедаться, но не причащаться, потому что свидетельство получают из исповедной записи, и если оно есть, то предполагается, что они и причащались.

Все эти лица, исповедующиеся и причащающиеся только под влиянием внешнего закона, очевидно, не имеют в сердце ни малейшей любви к Спасителю и никакого сокрушения о своих грехах. Может быть, грехи и не тяжки, но если они не любят Господа и не чувствуют своих грехов, то и немногие грехи их тягчее многих, в которых христианин с горячностью к Спасителю спешит исповедаться (Лк.7:47).

Исповедь и причащение священны и важны не потому, что закон и начальство требуют от нас принятия сих таинств. Закон и начальники спрашивают свидетельства о бытии на исповеди и у св. причастия потому, что без этих таинств нельзя быть хорошим христианином и членом общества, в котором лучшие деятели суть лучшие христиане.

Главным свидетельством, обнаруживающим пред Церковью действительность и подвиг говения, служит ежедневное хождение ко всем дневным богослужениям – к вечернему, утреннему и полуденному. И действительно, присутствование при всех церковных службах очень важно и необходимо для христианина, особенно говеющего, как для человека, который стремится обновить союз свой с Церковно и Господом. христианин, ищущий общения и единения с Богом, нигде так живо не ощущает своего приближения к Нему, как в православном храме, в котором св. иконы, горящие пред ними светильники, кадильный фимиам, песнопения, чтения, все обряды и все устройство храма говорят присутствующему, что это место есть дом Божий и врата небесные (Быт.28:17).

Православный храм есть лучшее духовно-нравственное училище благочестия как для всех сословий, так и для простого народа. Русский православный народ при всей кажущейся необразованности очень хорошо воспитывается Церковью; сердце и ум простолюдина гораздо более ознакомливаются с ее обрядами, нежели с законами отечественными, и еще более, чем с литературой, которой он знать не знает, слыхом не слыхал. Церковь учить его креститься, молиться, горячо любить Бога и святых, устроять и украшать храмы Божии, петь наизусть многие священный песнопения, стоять и умирать за веру и отечество.

Храм Божий среди сельских домиков есть царский дом Божий, служащий первым украшением села, в котором устроен. У храма Божия народ после богослужения толпится и останавливается поговорить о своем житье-бытье. Храмовой праздник бывает общим для целого прихода и окрестности. Храм Божий есть средоточие благочестия и народности.

В храм ли Божий, всегдашнее его училище, не спешить говеющему, жаждущему примириться с Богом и ближними?

Но при всей священной важности храма, говеющий не должен считать это хождение единственной своей обязанностью во дни говения. Для него необходимы и домашние указанные выше благочестивые занятия. Эти занятия и хождения в Церковь составляют полный круг подвигов говения.

Но от всех присутствующих в храме Божием и особенно от говеющих требуется строгое благоговение, которое усилить в сердце при обновлении единения с Господом есть обязанность говеющего.

Благоговение слагается из внутреннего и сердечного уважения и наружной благопристойной почтительности к святыне в пределах установленного порядка. «Кто из нас умен, говорит слово Божие, тот докажи это на самом деле добрым поведением, в кротости и мудрости» (Иак.3:13); так, кто говеет, тот пусть преимущественно являет святое настроение духа своим наружным кротким взором и достойным поведением.

Неприлично христианам, и особенно когда они говеют, выказывать в богослужебных собраниях нестройную торопливость приблизиться к святыне, то есть спешить скорее других усвоить ее или прикоснуться к ней; например, с нетерпением торопиться к целованию Евангелия, иконы, креста, мощей, к принятию помазания священным елеем, антидора, к исповеди, к св. причащению и проч.

В нетерпеливом движении многих к одному месту и предмету нельзя не примечать внутреннего горения духа православных, которое составляет прекрасное свойство христианского поведения, похваляемое Самим Богом (Рим.12:11. Ап.3:15–16). Но эта превосходная черта горячности веры, к сожалению, затмевается и ослабляется беспорядочным и безобразным рвением многих к цели общего благоговения. от этой несдержанности желания предупредить других происходит толкание, стеснение, взаимное негодование, смущение и общий непорядок, – и когда же? – при богослужении, в минуты, в который мы особенно должны поступать со страхом и верой, чтобы принять благодать освящения и благословения.

В великие праздники Богоявления и царского входа Господня все предосудительные последствия неразборчивого движения увеличиваются до унижения самой святыни, к которой христиане так усердно и пламенно рвутся.

При множестве теснящегося народа св. Вода проливается на пол и попирается ногами; освященная верба с треском ломается и падает под ноги. Такое неприличие, как явное нарушение апостольского правила: «Только все должно быть благопристойно и чинно» (1Кор.14:40), очень оскорбительно для чувства и взора всех русских и православных, которые хорошо знают и понимают внушаемое апостолом горение духа, но по простоте некоторых простирающееся до внешнего смятения; что же бы подумали иноверцы, особенно неблагонамеренные, которые жаждут заметить, увеличить и разгласить всякий сучец в очах наших? Заметив нашу неблаговидность при священных собраниях, не скажут ли, яко беснуемся (1Кор.14:23)? Наше местное и временное уклонение от порядка они припишут всей Церкви, и таким образом чрез нас, православных чад ее, падет нарекание на божественную красоту святейшего богослужения, какой не имеет, в своем богослужении ни одно христианское общество.

Гораздо сильнее и опаснее суда иноверных суд закона гражданского и слова Божия на нарушителей благочиния церковного. По закону отечественному, «все должны в церкви Божией быть почтительны и входить в храм Божий с благоговением, без усилия. Пред иконами стоять так, как благопристойность и святость места требуют. Во время совершения службы никаких разговоров не чинить, с места на место не переходить и вообще не отвращать внимания православных от службы ни словом, ни деянием или движением, но пребывать со страхом в молчании, тишине и во всяком почтении». Закон предписывает, чтобы тишина и порядок не только не были нарушаемы в храме Божием, но чтобы и близ церквей, особливо во время службы, не было на улицах крика, драки и вообще никакого бесчинства⁹.

Внутреннего и внешнего благоговения в храме еще строже требует слово Божие. По суду его, «не есть Бог неустройства, но мира» (1Кор.14:33); и горячность нашего желания как можно скорее принять святыню или прикоснуться к ней должна обнаруживаться в строгой, благоговейной тишине и порядке, установленном и хранимом православной Церковью. Апостол Павел говорит: и духи пророков повинуются пророкам (1Кор.14:32), – итак, мы обязаны управлять внутренним своим расположением, строго подчинять его требованиям и правилам закона и никак не простирать даже до малейшаго неблагочиния, дабы ревность наша, как говорит апостол, не была не по разуму, или безрассудно (1Кор.10:1). В такой неразумной ревности, кроме внешней неблагопристойности и видимого унижения святыни, кроется или грубое заблуждение, будто прежде и скорее других принятое и схваченное святее и благодатнее, нежели то, что берется после; или, может быть, неразумное опасение, что если не поспешать, то лишатся. Но едва ли можно указать, чтобы кто нибудь, соблюдая благопристойность, остался не удовлетворен. Если при непорядочном движении никто не бывает лишен желаемого, то тем более каждый может быть удовлетворен при спокойном и благоговейном принятии освященного дара. Недостатка в нем нельзя и предположить; разве может быть недостаток, напр., в дарах причащения, в освященном елее, в Евангелии, кресте, иконе? а ведь ко всему этому спешить, тесниться, кричать, сердиться, браниться, себя унижать и других смешить. Правда, может недостать иногда антидора, артоса, вербы, заготовленной в храме; и если бы кто при всем своем желаний действительно не получил желаемого, у того Бог приемлет и одно внутреннее расположение и намерение. Готовность Авраама принести Исаака в жертву Бог принял за действительную жертву.

Напротив, нерассудительное усилие удаляет от нас благодать святыни; мы приобретаем предмет, а теряем самое важнейшее в нем – милость и благословение Божие. Некогда Саул поторопился принести жертву Богу, «и потому решился принести всесожжение», говорил он в оправдание свое пророку Самуилу. Но пророк осудил его и сказал: «худо поступил, что не исполнил повеления Господа Бога твоего, которое дано было тебе; но теперь не устоять царствованию твоему» (1Цар.13:12–14). Послушание лучше жертвы (1Цар.15:22). Апостол Павел нарушающим порядок церковный говорит: не хвалю вас; вы собираетесь не на лучшее, а на худшее. Вы собираетесь вместе так, что это не значит вкушать вечерю Господню. Ибо при вечери всякой прежде других поспешает брать свою пищу (1Кор.11:17, 20–21). Эту поспешность апостол называет пренебрежением Церкви Божией (1Кор.11:22), которое подвергает не благоговейных суду Божию (1Кор.11:29,34). Как Саул от поспешного принесения жертвы лишился Божиего благоволения, и жертва, принесенная им не по заповеди, утратила для него свою благодатную силу и как поспешность древних христиан брать прежде других свою часть на вечери Господней делала их повинными пред Богом, так святыня, немирно и не благоговейно нами доставаемая или принимаемая, утрачивает освящающее свое действие и служит к нашему осуждению.

Истинное благоговение непременно обязывает нас идти к святыне не спешно, не навстречу, а после других, не перегоняя и не отталкивая других. Расталкиванием ближних ты отталкиваешь от себя благодать дара. Церковь непрестанно вопиет: мир вам, мир всем, мир ти, миром Господу помолимся, с миром изыдем; а чада ее как бы не слышат ее внушений и с шумом и криком бросаются и мечутся.

В приближающихся ко Мне освящусь и пред всем народом прославлюсь, – говорит Господь (Лев.10:3). Да будет наше к Нему и святыне Его приближение не хулой, а славой Ему всегда и везде! Идите к ней не иначе, как один за другим. Тебе не скорее и не более нужно, как и другому.

Во избежание толкотни при исповеди и причащении можно избирать время говения не всем или многим в одно время. Пусть одни начинают исповедовать грехи свои с понедельника, другие со вторника, третьи со среды и так далее. Начиная исповедоваться в разные дни, исповедники имели бы более простора и удобнее хранили бы благоговение. Семидневный период говения мы можем избрать среди поста в любое время.

ПРАВОСЛАВНАЯ Церковь постановила произносить краткое напутствование, или так называемые молитвы пред исповедью. Этими молитвами Церковь устраняет все препятствия к покаянию и исповеди, внушая вверить себя суду Божию в лице духовника. Для человека благоговейного могут встретиться многие недоумения и препятствия пред исповедью. Иной не соблюл священнического слова и клятвы, т. е. совета, обязательства и эпитимии, положенной на него духовником, которого он теперь пред исповедью видеть не может, и думает, что лучше пока не исповедаться; другой связал сам себя собственной клятвой или обещанием не исповедаться или, по крайней мере, не причащаться, доколе будет пребывать в известном грехе. Итак, молитвами пред исповедью Церковь удаляет от желающих исповедаться и причаститься все предлоги, могущие показаться препятствиями к исполнению благочестивого намерения, и внушает нам предать себя воле и суду ее, а не своевольно себя связывать и разрешать, удаляться от причащения и приближаться к нему. В деле исповеди и причащения грешник не судья самого себя.

Покаяние состоит в двух действиях: во внутреннем сокрушении, или сожалений о грехах – и внешнем, устном признании, или исповедании пред духовником, имеющим от Бога власть вязать и решить. Сознание своих неправд и сожаление, что мы оскорбляли ими Бога, огорчали ближних и унижали себя, есть самое существенное и прямое условие для достойного покаяния. У кого нет сердечного болезнования о тяжести своих пороков, для того невозможно действительное покаяние. Как раскаяться, т. е. возненавидеть беззакония и желать воздержаться от них, если совесть наша не зазирает нас, не чувствует омерзения к нашим проступкам и не болит от них? Кто не раскаивается в них, тот находит себя как бы правым пред Богом, или, по крайней мере, грехи того принадлежат к одной холодной памяти и ни мало не тяготить сердца, не бременят нас, и мы не ощущаем нужды улучшить свое поведение. Только сознающий свою болезнь может заботиться о восстановлении своего здоровья.

Если же в сердце нашем нет скорби о множестве и тяжести грехов, то второе действие покаяния, т. е. исповедь, или устное признание пред духовником, бывает не более, как одним обрядом. Устами произносим то, чего не чувствуем; грехом называем то, что не пугает нашей совести. Иной обремененный тяжкими грехами совершенно равнодушно произносит: «я не имею особенных грехов», и, пожалуй, не признался бы сам собой ни в одном грехе, если бы духовник не напомнил ему об его грехах. Другой, не чувствуя тяжести своих грехов, спокойно говорит: «я грешил, как человек или как все». Хорошо сказать: я, как человек, не безгрешен, – но говорить: согрешил, как человек, значит не понимать своих слов. Чувствующий свои грехи, подобно больному, который более всего думает о своей болезни, ничем не бывает столько занят и огорчен, как своими грехами. Так сознавал свои грехи даже и апостол Павел, говоря: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из коих я первый» (1Тим.1:15). Но говорить: согрешил, как человек, значит то же, что каяться в том, что ты человек. Разве все человеки одинаково порочны? Может быть, человек истинен, непорочен, праведен, благочестив удаляющийся от всякия лукавыя вещи (Иов.1:1); были и есть святые Божии человеки (2Петр.1:21), чистии и друзии Божии (Ин.15:3, 13–14), в коих обитает Господь (Ин.17:23); но бывают и «распутники, лжецы, хищники, притеснители, грабители, которые, говорит апостол, преданы скверным похотям, дерзки, своевольны; которые, предаваясь страстям, как бессловесные животные, злословят то, чего не понимают, и находят удовольствие только во вседневной роскоши. Глаза у них исполнены сладострастия и непрестанного греха, они прелыщают неутвержденные души. Это дети проклятия» (2Петр.2:10–14). Какого же человека разуметь, когда говорят: я согрешил, как Человек? В словах: я согрешил, как человек или как все, заключается либо клевета на наших ближних, особенно, если такие слова произносит один из изображаемых ап. Петром; либо лукавое желание утаить себя в указании на множество подобных нам грешников; либо заблуждение, по которому думают, что грешить естественно человеку. В таком случае, думают, неестественно каяться: это было бы то же, что каяться в принятии пищи и питья, в ежедневном сне и проч.

Не чувствуя своих грехов, мы странно извращаем порядок покаяния и исповеди. Приходит во врачебницу совести духовно больной, но не ищет врачевания; признается в болезни, но не хочет исцелиться. Ему предлагают врачебное средство, например: дать обещание воздержаться и исправиться от скверны греховной, но он отрекается принять его – произнести обещание, потому что жалеет не о том, что болен, а о том, что хотят лечить его. В этом обещании духовный врач имеет единственное средство разрешить исповедавшего свои согрешения и допустить до причащения. Если бы врачуемый живо чувствовал гибельные свои язвы, то как бы рад был ухватиться за указуемое единственное средство примирения с Богом и собственною совестью! Подобно виновному ребенку, который с горячими слезами говорит: «я больше не буду», – и чувствующий свои грехи ни мало бы не задумался сказать от всего сердца: «больше не стану и даю обещание». Такое обещание есть самое естественное выражение чувства человека кающегося и сокрушающегося. Между тем в нас от недостатка сокрушения о грехах своих, непрестанно происходит самое неестественное борение. Исповедающйся в них иногда упорно отказывается произнести требуемое для его же блага обещание. Испорченность или нерассудительность простирается до того, что признающегося в беззакониях трудно вразумить в странном его несогласии на обещание. Он признается; но, как расчетливый беззаконник, видит не только одни сделанные им в прошедшем времени грехи, кои, по естественному и правильному чувству виновности, более всего должны бы в минуту покаяния беспокоить его, но еще заботливо взирает на будущее, которое он намерен продолжать. И потому, когда предлагают ему дать обещание прекратить зло, кающийся не с готовностью, ему приличной, произносит обет свой, а с недоумением спрашивает: «а если я не исполню? дать обещание, так надо и исполнить». Эта оговорка не то ли значит: для чего мне связывать себя обещанием на будущее время, когда я думаю жить и грешить по прежнему? Не то ли это, что преступник пред самим лицом суда высказывает свое нежелание исправиться и намерение продолжать преступления, в которых признается и судится? в этой оговорке не только странно и страшно предлагаемое в будущем нарушение обещания по немощи, сколько неестественна и тяжка внутренняя нераскаянность грешника в минуты признания во грехах. Мы боимся дать обещание, потому что боимся нарушить его; но не боимся более страшного греха, ради которого вызывается обещание. Сохраним или нет свое обещание, это еще неизвестно. Может быть, и сохраним; может быть жизнь наша в этот же час или день прекратится. Следовательно, мы отошли бы с ненарушенным обещанием. Когда же мы боимся возложить на себя обещание, то рабство наше греху и нежелание с ним расстаться так явно и несомненно, что невольно возмущает душу своей неестественностью. Мы боимся благородного и благонамеренного слова, но не страшимся самого злодеяния. Не страшимся сделанного в прошедшем, но боимся за будущее воздержание от греха, которого еще не сделали, да неизвестно, и сделаем ли! Грех до того запутывает своих пленников, что, обманывая сами себя, они и не замечают этого и свое отречение от обещания считают как бы благоразумной осторожностью. Жалкая осторожность от греха меньшего для тягчайшего! Страшно лекарство, но не страшна болезнь!

Многие думают – покаяться то же, что исповедать грехи свои духовнику, т. е. признаться в них, или, как иные по своей простоте выражаются, сказать, объявить, отдать грехи свои духовному отцу. Вот один из недостатков нашей исповеди! От нас требуется не устное только признание грехов, а исправление сердца и поведения, усильное, действительное удаление от пороков, в которых признаемся. Ты дотоле останешься нераскаянным в грехах своих, особенно произвольных, доколе не перестанешь их делать и повторять. Сколько угодно, поведай о своих согрешениях священнику; ты все останешься нераскаянным, пока не покажешь плодов покаяния самым делом. Перестань беспутствовать, и твое покаяние и исповедь будут истинны. Если бы, напр., ты признался, что доселе вел жизнь нечистую, нетрезвую и проч., и проч., а между тем и после своего признания в этом по-прежнему продолжал бы жить, то кто скажет, что ты покаялся? разве ты после признания стал другой, стал лучше? Нет, не только не лучше, но еще хуже, – потому что, признавши свои поступки дурными, не думаешь и не стараешься изменить и исправить себя и таким образом к соблазнительному своему поведению своим признанием присоединяешь только лицемерие и лукавство. Останется ли заимодавен удовлетворен, если должник скажет ему: я должен тебе, – а платить и не думает? Такова и наша исповедь, если мы на словах каемся, а на делах и в жизни грешим по-прежнему.

Другой и очень важный недостаток нашей исповеди и покаяния заключается в не правильном понимании эпитимии. Многие, каясь в тяжких грехах, сами просят духовника наложить на них эпитимию. По видимому, чувство самоподвергающих себя духовному наказанию прекрасно; но в сущности оно бывает очень нечисто и нехорошо. Желанием себе эпитимии многие хотят не того, чтобы окончательно, решительно подавить в себе прежнюю наклонность к известному греху и более не творить его, но чтобы под кровом эпитимии облегчить тяжесть греха и продолжать порочную жизнь; думают, что можно быть правыми пред Богом посредством одной эпитимии, не переставая грешить; смотрят на эпитимии, как на билет или как на право и привилегию поступать беспрепятственно, не боясь греха.

Оба недостатка нашего покаяния и исповеди происходят от того, что мы свое благочестие и веру не вносим в свою жизнь; как будто обязанность церковная и жизнь домашняя и общественная несовместимы; как будто по отношению к Церкви и вере в известное время надобно говеть и исповедаться, а в другое время вести себя иначе, как хочется; как будто в храме надобно креститься, молиться, а по выходе из церкви к другим своим занятиям можно и обмануть, и солгать, и утаить, и прочее. Так вера и жизнь у многих нас страшно разделены, такъ что тех, которых ты видел в церкви, иногда совсем не узнаеш дома, на улице или в обществе.

Третий недостаток нашей исповеди и причащения есть наше неприличное, нескромное, неуважительное, немирное протискивание и расталкивание друг друга на пути к исповеди и причащению и вообще к святыне, как уже выше было упомянуто, – и когда же? – в те священные минуты, в кои поведение наше должно выражать внутреннюю нашу молитву: и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем дожником нашим, – в эти минуты мы часто опутываем себя новыми долгами. В нашем беспокойном, тревожном, насильственном стремлении к чаше причащения обнаруживаются многие черты внутреннего настроения духа. Тут видишь и неприличную нетерпеливость, как бы скорее покончить и сложить с плеч своих церковную обязанность; и безрассудное опасение, что будто, не достанет даров причащения; и легковерие, что, будто, причаститься ранее и прежде других будет более свято и важно; и выражение гнева в глазах, в лице и часто в устах против тех, которые препятствуют скорее подойти к святыне; а может быть, видишь и спесь, опасающуюся унижения для себя в принятии таин и святыни после других.

Итак, исповедь и покаяние соедините с жизнью, слово с делом, движение с приличием и благоговением!

Но, приготовившись к исповеданию грехов своих говением и искренно с сокрушение сердца исповедав их, надобно еще приготовиться к достойному принятию св. Христовых таин. Для этого св. Церковь установила особые правила.

После вечернего общественного богослужения она назидает готовящихся ко св. причащению так называемым вечерним правилом и этой новой духовной беседой продолжает настроять и охранять их от нечистых помыслов и искушений. Чем дрогоценнее приобретается сокровище, тем тщательнее потребно хранение его. Очищаемое и очищенное покаянием сердце христианина есть высокое сокровище, которое похитить особенно силится неусыпный враг святости и правды – диавол. Церковь охраняет вверившего себя ее мудрому водительству чтением после вечерни канона и акафиста Сладчайшему Иисусу и Пресв. Богородице, канона ангелу хранителю, канона дневного, последования ко св. причащению и молитв на сон грядущий.

Говеющие чем ближе к тайне благодатного единения с Господом, открываемого в св. причащении, тем больше должны они пребывать в духовном бодрствовании, в молитве, посте и чистоте. Подобно Иисусу Христу, Который, предохраняя учеников Своих от искушения говорил им: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение» (Мф.26:41). Церковь внушает готовящимся к причащению духовно бодрствовать и усердной молитвой и богомыслием блюсти себя от внутреннего рассеяния, уповая на близкое приятие животворящих Христовых таин, от смущения душевного и тоскливости; непрестанно наблюдая за собой, один из св. отцов говорит: «как вода омывает плотские нечистоты, так и молитва очищает душу. Так как нет ни одного человека чистого от греха, то все мы имеем нужду в молитве, которая очищает всякую, приключающуюся нам нечистоту. Хотя мы в Божественном крещении уже очистились, но нам непрестанно должно молиться, потому что, непрестанно волей и неволей впадая в грехи, мы непрерывно должны очищать себя от этих нечистот».

Готовящиеся к святому причащению с вечера ничего уже не должны вкушать. Немогущим же воздержаться по малолетству, слабости или престарелости дозволяется немного принять пищи. За то с полуночи непременно все обязываются хранить себя от пищи и питья. Из благоговения к страшным тайнам Христовым еще в древности поставлено Церковно, чтобы говеющие приступали к ним прежде ядения.

Равным образом надобно удаляться и от всех плотских удовольствий и привычек, неприличных священному времени благоговейного ожидания Небесного Жениха душ наших. Чистота духа и тела всегда была священной обязанностью приближающихся к Богу. В ветхозаветной Церкви хлебы предложения могли вкушать только те, кои сохранены суть от жены (1Цар.21:4); предписывалось также омывать в особых умывальницах вся приносимая на всесожжения и очищать, и пред богослужением омываться самим священникам (Исх.40:31–32; 2Пар.4:6), – чтобы вкушали пасху и имели общение с Церковью только чистые (Ин.11:55; Чис.9:7, 10–13). Тем строже предписывает нам чистоту духа и тела Церковь Христова, неимущая скверны или порока (Еф.5:27), когда призывает нас к участию в таинствах.

В тот самый день, когда говеющие имеют причаститься св. Христовых таин, Церковь призывает их в храм с первым ударом колокола. Усердие в этом отношении весьма прилично причастникам вечери Господней, коим непрестанно «должно быть в том, что принадлежит Отцу Небесному». (Лк.2:49), – и притом со всеми видимыми знаками благоговения и благопристойности.

В храме готовящиеся к причащению поклоняются пред священными изображениями Господа и святых и целуют их в знак обновления союза и общения с небесной Церковью, равно как, по древнему обычаю, кланяются и ближним своим, выражая этим, что они, по заповеди Господа (Мф.5:24), примиряются с ними.

Прежде или после часов, чтением которых начинается совершение литургии, Церковь постановила для приготовляющихся к таинству читать особенное последование к причащению, состоящее из псалмов и молитв, а пред самым принятием святых даров она предлагает им произнести следующее исповедание: «Вечери Твоея тайныя днесь Сыне Божий, причастника мя приими, не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем». В этих словах кратко выражено то, чего должен страшиться христианин и чем украшаться, чтобы неосужденно принять св. тайны тела и крови Христовых, – страшиться зла Иудина и украшаться искренним исповеданием раскаявшегося разбойника. Иуда показал в себе образец крайнего лицемрия и лукавства; с учениками Господа приемлет он умовение ног, участвует в тайной вечери и вкушает пасху, а после вечери, когда печальные ученики и Сам Господь во мраке ночи идут в сад Геесиманский, спешит в сборище Иудейское возвестить о месте пребывания Спасителя, чтобы там безопаснее и беспрепятственнее взять Его и потом предать на смерть. Господь предначинает великие Свои страдания. Ученики, удрученные дневными трудами и скорбью, погружаются в глубокий сон; но Иуда не дремлет, – причастник тайной вечери с толпой единомышленников крадется к Небесному Подвигоположнику, лобзает Его и этим знаком любви прикрывает злобный замысел предательства. Какое страшное лукавство! Причастник Христовой вечери и вместе участник в замыслах на жизнь Его! Целует, как друга, и предает, как врага. Ядый хлеб с Господом воздвиже на Него пяту. От сего-то страшного лукавства и лицемерия предохраняя нас, Церковь внушает молиться Господу: «прими меня в число причастников тайной Твоей вечери, я не поведаю тайны врагам Твоим и не дам Тебе лобзания, как Иуда».

Кто же, подобно Иуде, поведает врагам Христа тайну Его и дает Ему предательское лобзание? Тот, кто приступает к ней только по обыкновению, по приличию, или, еще хуже, по принуждению, без веры и расположения, являя своими поступками то, чего нет на сердце; тот, кто приступает к великой тайне на ряду с благочестивыми и православноверующими, а мыслит нечестиво, вопреки истине и наружным своим поступкам. «Кто будет есть хлеб сей, или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против тела и крови Господней». (1Кор.11:27).

Итак, не предадим врагам тайны Христовой, не прострем Спасителю лобзания как Иуда, но, как разбойник, исповедуем: «помяни нас, Господи, во Царствии твоем». Разбойник, терпя на кресте казнь, уразумел невинные страдания Спасителя и искренно признал Его Господом. Нам ли не уразуметь и не исповедать от полноты сердца, что Иисус Христос есть Господь, Сын Бога живаго, пришедший в мир грешных спасти, из которых мы первые, – когда наше исповедание торжествует века и тысячелетия, когда истины Евангелия просвещают и питают всю вселенную? Нам ли не верить, что мы приступаем к истинному телу и истинной крови Христовой, сокрытым под видом хлеба и вина, когда мы знаем, что никто из верующих не посрамился от своей веры. «Взгляните на древние роды и посмотрите: кто верил Господу и был постыжен? или кто пребывал в страхе Его и был оставлен?» (Сир.2:10). Напротив, очень многие обратились от неверия к Евангелию, как от заблуждения и болезни к спасению своей души.

«Где комната, в которой бы Мне, есть пасху с учениками Моими? И он покажет вам горницу большую устланную; там приготовьте». (Лк.22:11–12). Так говорил Господь Своим ученикам, посылая их приготовить достойное мсто для совершения пасхи. То же самое говорит он и теперь причастникам Своей плоти и крови, внушая, что большими, постланными, т. е. убранными горницами для совершения Его вечери должны быть они сами – собственное их сердце; ибо все приступающие к сему таинству суть ученики Господа и готовые обители для совершения в них вечней, спасительной пасхи; все они предстоят божественной трапезе и желают ее причаститься; все они произносят: верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси во истину Христос, Сын Бога живаго; еще верую, яко сие есть самое пречистое тело Твое, и сия есть самая честная кровь твоя, Итак, участники в Христовой вечери должны отринуть пустые помыслы страстного и своекорыстного разума, делающие нас не обителями чистоты и святости, а жилищами скверны.

«Ибо кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о теле Господнем» (1Кор.11:29). Кто не желал бы достойно причаститься тела и крови Христовых, чтобы причащение служило не в осуждение! После надлежащего приготовления к страшным тайнам для достойного принятия их необходимо чувство глубокого, смиренного благоговения, или всецелого устремления наших мыслей, сердец и взоров к Господу, чтобы сподобиться благодатного с Ним единения. В этом святейшем чувстве великая надежда на достойное принятие спасительных таин. У чаши вечного спасения ощущаемой, но не постигаемой, видимой, но под видом своим сокрывающей незримую тайну жертвенной и очистительной для всего мира плоти и крови Христа, главное достоинство – предстоять с благоговением, страхом и трепетом, «ничтоже земное в себе помышляя»,подобно серафимам, кои, по глаголам Церкви, при всей своей небесной чистоте, не смеют взирать на величие Божества. Достоинство высокое – смиренно благоговеть пред не постежимым и божественным таинством без мудрований плоти, коим не место и не время в этом святилище! Одно благоговение оком веры и покорности способно зреть под видимым покровом и спасительно принять животворящие тайны. Без благоговения приступать к причащению значит не примечать и удалять от себя благодать божественного дара– и в этом мраке простирать к нему нечистые руки и уста, – «есть и пить осуждение себе».

О благоговении к святыне, как о залоге истинного причащения, свидетельствует то духовное утешение, коим исполняется благоговейно приемлющий таинство. Где достоинство, там и награда, недостоинство есть лишение и страдание. Причащающиеся с благоговением ощущают радость и предвкушают блаженство. Напротив, неминуемо страдание, в ком нет благоговения, в ком вместо того холодное мудрование. Неблагоговейному чужды благодатные, животворные, радостные ощущения, ведомые только душам благочестивым.

Благоговение есть верный признак, отмечающй настроение жизни не только духовной, но и гражданской. Благоговение есть уважение. В жизни гражданской потребно уважение к закону и лицу, но этого уважения нельзя иметь тому, кто чужд благоговения к Богу. Благоговеть значит находить драгоценное и высшее благо вне и выше себя, т. е. в Боге. Посему в ком нет этого благоговения тот уважает только себя; страх и выгоды плоти держат его в пределах, но не совесть, не Бог. Кто благоговеет пред Богом, тому легко относиться со вниманием и к ближним, особенно когда они облечены властью и достоинством. Напротив, неблагоговейный очень близорук для того, чтобы замечать и ценить качества других.

Един Свят, един Господь, Иисус Христос, а мы даже пред самым причащением не чужды греха. Посему и в последние минуты пред принятием таин устремимся к Господу всей полнотой молитвенных воздыханий. Господь особенно слышит и приемлет сокровеннейшие стенания сердца, внутреннейшие помышления и к тайным движениям умиленной души нисходит Своей благодатью и помощью. Некогда Моисей молчаливо и внутренно устремился к Богу, и Бог тотчас внял его воплю и спросил: что вопиеши ко Мне? Закхей мытарь за сердечное стремление видеть Господа удостоился принять Его в дом свой; другой мытарь из глубины души взывал к Богу о помиловании и был оправдан; разбойник на кресте с раскаянием от всего сердца вздохнул ко Господу и отверз себе рай.

Возопием и мы ко Господу из глубины души и с этим внутренним и крепким воплем дойдем к Святейшему.

«Ядущий Мою плоть, и пьющий Мою кровь во Мне пребывает, и Я в нем». (Ин.6:56). Соединяясь с Господом, причастники Его тела и крови в то же время соединяются и с ближними. «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся одного хлеба»(1Кор.10:17). Союз чрезвычайный и единственный!

Есть союз супружеский и семейный – союз, конечно, священный, но кратковременный и совершающийся в сфере тесной, только между супругами, родителями и детьми; все прочие члены человечества поставляются вне этого союза.

Есть союз и обширнее – союз родственный, тоже священный; но и он кратковременен, невсеобъемлющ и вне своего круга не выступает.

Есть союз еще обширнее – союз народный, утверждаемый происхождением, наречием, обычаями, законами и верой, союз равным образом священный; но к нему примешивается много симпатий земных, интересов материальных.

Есть союз и того обширнее – союз гражданский, условливающийся единством власти и законов, связующих в одно целое разные племена и народности; но им устанавливается связь между людьми только внешняя и юридическая.

Бывают и иные союзы, напр., союз лиц, занимающихся одной наукой, одним ремеслом; но все указанные союзы слишком ограничены, частны, отрывочны, не скрепляются участием сердца.

Неограниченный, всеобщий, внутренний союз – союз всех возможных союзов – совершается в таинстве причащения от единого хлеба и единой крови, или в Господе нашем Иисусе Христе. Этот священный союз есть всегда действующий, никогда не перестающий, никакому союзу не препятствующий, а напротив, каждому сообщающий твердость и освящение. Этот союз не ограничивается никакими вещественными выгодами, или известными занятиями; для него нет чужих, кроме тех, кои сами чуждаются; к нему Церковь зовет всех младенцев и старцев, мужей и жен, богатых и бедных, знатных и простых; это – союз не внешний и видимый, а внутренний – союз душ и совестей, не временный только, а вечный, которого формула суть слова: тело Христово приимите, источника бессмертнаго вкусите. «Ядущий Мою плоть, и пьющий Мою кровь, имтеет жизнь вечную». (Ин.6:54).

Для обновления этого великого вселенского союза с Господом и ближними благочестивые христиане обыкновенно жертвуют и временем, и силами, и удобствами, предаваясь продолжительным молитвам, бодрственно протекая поприще поста и глубоко смиряясь, чтобы исповедать и уврачевать свои грехи пред духовным отцом; поэтому и мы для сохранения сего союза должны всем сердцем обратиться к Господу и предать свою душу всеблагой Его воле.

И союз с Господом, запечатлеваемый таинством причащения, требует от нас преданности полной, горячности сильной. Можно ли быть другом ближнего без особенного к нему доверия, без ревности об его пользах и чести? А союз с Господом требует несравненно большей к Нему горячности. Господь благодатным единением Себя с нами явил неизреченную любовь Свою к нам и в залог сей любви предлагает верующими Свое тело и кровь, – так не значит ли это, что для нашего освящения, спасения и блаженства он принес нам всего Себя? А потому и мы не должны ли быть преданы Ему совершенно, всецело? И такой только всецелой преданностью может быть укреплен благодатный союз наш с Господом.