Часть вторая. Св. Григорий Богослов, как учитель пастырства

«Править человеком, самым хитрым

и изменчивым животным, есть искусство

― из искусств и наука из наук». (1, 20).

Учение св. Григория Богослова о пастырстве находится в тесной связи с общим мировоззрением его на домостроительство спасения Богом рода человеческого. Поэтому, чтобы вполне войти в круг идей св. отца по данному вопросу, необходимо, хотя кратко изложить точку зрения его сотериологической теории.

Человек, Божие творение, представляет собой в ряду тварей существо срединное между миром вещественным и духовным, соединив удивительным образом начало того и другого. «Было время, говорит Богослов, когда высокое Слово ума водрузило не существовавший дотоле мир. Оно рекло, и совершилось все, что было Ему угодно. Но когда всё это – земля, небо и море – составило мир, нужен стал зритель премудрости, матери всего, и благоговейный царь земной. Тогда Слово рекло: небо населяют непорочные умы, добрые ангелы... Но земля украшается одними неразумными животными. Потому угодно Мне создать такой род твари, в котором заключалось бы и то, и другое, род тварей между смертными и бессмертными, – разумного человека, который бы увеселялся моими делами, был мудрым тайником небесным, великим владыкой земли, новым Ангелом из персти, песнопевец Моего могущества и Моего ума. Так рекло Слово, и, взяв часть новосозданной земли, бессмертными руками составило мой образ и уделило ему Своей жизни, потому что послало в него дух, который есть струя невидимого Божества. Так из персти и дыхания создан человек – образ Бессмертного»⁶⁴⁷.

Отсюда, как земля, человек привязан к здешней жизни, а как частица Божественная носит в груди любовь к жизни будущей⁶⁴⁸.

Душа человека, как струя невидимого Божества, и по природе и происхожденью, «причастна горнего благородства и к нему поспешает, хотя и сопряжена с худшим»⁶⁴⁹, – т.-ё. перстью. Как Божие дыхание и будучи небесной, она только терпит смешение с перстным. Это – Свет, заключённый в пещере, однако Божественный и неугасимый, всегда стремящийся к своему первообразу⁶⁵⁰.

Для осуществления предназначений и из самого состава его естества вытекающей цели – быть на земле песнопевцем Божьего могущества и ума и участником вечных благ, – человек создан свободным, хотя Премудрый Творец и не предоставил его самому себя, но связал заповедью. «Поскольку нетленный Сын создал Своего человека с тем, чтобы он приобрёл новую славу, изменив в себе земное в последние дни, и как бог шествовал отсюда к Богу, то и не предоставил собственной свободе, и не связал его совершенно, но, вложив закон в его природу и напечатлев в сердце добрые склонности, поставил среди вечно цветущего рая, хотя в таком равновесии между добром и злом, что он мог по собственному выбору склониться к тому или другому, однако же, чистым от греха и чуждым всякой двуличности»⁶⁵¹. Для различения добра и зла Господь дал заповедь, необходимую для двух целей: «Во-первых, чтобы душа могла наследовать горнюю славу за подвиг и за борьбу с дольним, и, быв здесь искушена ими, как золото огнём, получило уповаемое в награду за добродетель, а не только как дар Божий. И, конечно, в том – верх благости Божией, что добро соделано и нашей собственностью, не только всеяно в нас естеством, но возделывается также нашим произволением и движениями свободы, преклонной на ту или другую сторону. Во-вторых, чтобы душа могла и худшее, постепенно отрешая от дебелости, привлекать к себе и возводить горе, чтобы она, став руководительницей для служебного вещества и обратив его в сослужебное Богу, была для тела тем же, чем Бог для души»⁶⁵².

Человеку предстоял славный подвиг: своим свободным произволением, при помощи Богом дарованных сил, восходить до высшего совершенства, но этот «царь земной, новый ангел из персти, извратил весь порядок, когда, по ухищрению завистливого человекоубийцы, вняв убедительности женского слова, преступил заповедь и облекся в кожаные ризы – тяжёлую плоть – и стал трупоносцем получив в удел многотрудную жизнь... И этот новонасажденный грех к злосчастным людям перешёл от прародителя... Как увлечённый бурными волнами мореходец отнесён назад и, потом, или отдав парус на волю легчайшему веянию, или с трудом на вёслах, пускается снова в плавание, так и мы, далеко отплывшие от великого Бога, опять не без труда совершаем вожделенное плавание»⁶⁵³.

Обратное плавание оказалось не по силам человеку. Гибельные следствия греха не замедлили сказаться. «Первым в Адаме был поражён ум, как говорят врачи о болезнях», т.-е. исказился образ Божий, а тело взяло перевес над умом, увлекая его к созерцанию дольнего, чувственного. Помрачение ума, непрерывная борьба духа с плотью, болезнь и «Смерть тела, зависимость от дьявола – вот наследие от Адама его детям и всему роду человеческому, «ибо и в них злобный дьявол старался насадить зло и смерть»⁶⁵⁴. Стремление к Высочайшему уму и жажда созерцания Бога, заложенные в самой природе души, были причиной того, что душа, «истаевала желанием, находясь, как бы в предсмертных муках, и не терпя мучений от владычества плоти, пускается в новое плавание, чтобы или из видимого сделать что-нибудь богом, или из красоты и благоустройства видимого познать Бога, употребить зрение руководителем к незримому, но в великолепии видимого не потеряет из вида Бога»⁶⁵⁵. Результатом нового плаванья было идолопоклонство. «От сего-то стали поклоняться кто солнцу, кто луне, кто изображениям умерших... Иных богов оставили на земле, других скрыли под землей, а иных возвели на небо... В содействие к обольщению присоединилась какая-нибудь басня, сперва принятая с верой не зложелательными друзьями, потом никем не уличённая во лжи, с течением же лет приобретавшая новую силу»⁶⁵⁶. Даже и избранный Еврейский народ «погубил ум, не покорялся пророкам, убивал их, презирал писаный Закон, – и за всё это был отвергнут».

«Когда же многоразличные вразумления – кары, наводнения, войны, неожиданные перевороты в судьбе людей, городов, народов и пр., – посылаемые Богом в преграждение возраставших врагов, оказались не достигающими цели, тогда, наконец, по причине сильнейших недугов, стало нужно сильнейшее врачество: болезнь требовала сильнейшего пособия... И оно было дано. Само Слово Божие, превечное, невидимое... носит плоть ради плоти, соединяется с разумной душей ради души человеческой, делается человеком по всему, кроме греха»⁶⁵⁷. Сочетав в Себе два естества, – Божеское и человеческое, и явившись посредником двух народов, Предреченный Христос Бог даровал смертным двоякое очищение – одно вечного Духа, и им очистил в человеке прежнее повреждение, рождённое от плоти, другое ― нашей крови. Теперь не богом создал Бог человека, а поставил в равновесие, удобопреклонным туда и сюда. Потому и поддерживает его многими подпорами⁶⁵⁸.

Для удовлетворения естественному и природному стремлению человека к высшему и начальственному, открывается новое поприще с новыми благодатными силами, этими «новыми подпорками». Самое звание христианина утверждается на вере в Того, «Кто окрылил душу, исхитил её из мира, Кто присоединил к горнему миру и сделал человека богом и причастником горнего блаженства⁶⁵⁹"

Отсюда, обожение человека произошло от самого факта соединения в Богочеловеке «иного и иного»: здесь то и другое явилось в срастворении – «и Бог вочеловечился, и человек обожился»⁶⁶⁰. Оно же разрешает и глубочайшую, основную проблему нравственной жизни, состоящую в постепенном самовоспитании духа при постоянной борьбе с влечениями плоти. Возрождённый во Христе, человек, получившей от Него «и бытие и благобытие», живёт жизнью не своей личной, но Христовой. «К Нему мы переселяемся или, точнее сказать, возвращаемся, чтобы, отложив ветхого человека, облещись в нового, и как умерли с Адамом, так будем жить со Христом, со Христом рождаемые, распинаемые, погребаемые и совозстающие»⁶⁶¹. Постоянно нося в своём сердце образ Божественного Страдальца и твёрдо уповая на Его помощь, христианин очищается нравственно в борьбе с собственными страстями, исторгая из своего существа привития от вне семена порока и развивая в себе ростки жизни высшей, божественной.

Таким образом, происходит постепенное обновление внутреннего человека его из перстного в духовного. «Ибо мне, продолжает св. отец, необходимо претерпеть cиe спасительное изменение, чтобы, как из приятного произошло скорбное, так из скорбного вновь изникло приятное»⁶⁶².

Отныне задача христианина сделаться богом. «Уподобимся Христу, ибо и Христос уподобился нам; соделаемся богами ради Его, ибо и он стал человеком для нас»...⁶⁶³ Лучшая со стороны человека жертва Тому, Кто восприял худшее, чтобы дать людям лучшее, это – «если представить Ему самого себя, разумеющего силу таинства и соделавшегося всем для Христа, как Он для нас⁶⁶⁴. Только путём следования во всём примеру Начальника нашей жизни и Совершителя спасения Господа Иисуса Христа возможно осуществление задач духовно-нравственной жизни и благополучное плавание к намеченной цели.

Положив основание новой жизни, Господь собрал во едино, вокруг Себя Своих чад, как наилучший и чадолюбивейший Отец. Для тех, которые добровольно признают Его царем, подчиняются Ему, Он основал на земле царство – св. Церковь⁶⁶⁵ с тем, чтобы приобретение духовного совершенства и осуществление нравственного идеала достигалось не обособленно каждым членом в отдельности, но в общем царстве личностей, соединённых между собой единством нравственной цели, одинаковостью духовных стремлений, тождеством религиозных понятий, взаимной любовью, единодушием и взаимопомощью. Члены Церкви–части одного тела.

«Мы, чтители Бога, срослись между собою, стали единодушны и равночестны, горим ревностью не друг против друга, но за одно друг с другом, стали сострадательны и готовы облегчать взаимные тяготы, образуя одно стройное тело и принося на общую пользу всё, чем кто богат»⁶⁶⁶. Между членами Церкви должно быть такое же единодушие, мир и любовь, какие наблюдаются и в естественном организме. Взаимное исправление недостатков, поддержка слабых, утешение изнемогающих, братские, а не властелинские отношения должны царствовать среди христиан⁶⁶⁷. Но как в теле есть важнейшие органы пред наименьшими, или как в семье есть старшие, или руководители для младших, так и в Церкви, для достижения целей нравственно-воспитательных и церковно-административных, собрание верующих разделяется на руководителей – пастырей и воспитываемых – пасомых, на духовно-начальствующих и подчинённых.

Таким образом, в общей идее церкви заключается и другая частная идея христианского пастыреначалия, как института, специально установленного для достижения нравственно-воспитательной цели Церкви. «Порядок в церквах распределил, чтобы одни были пасомые, а другие – пастыри, одни начальствовали, а другие были подначальными; кто составлял как бы главу, кто – руки, кто – ноги... Целое тело есть одно из различных частей сложенное... Не у всех членов один образ действования, хоть и все одинаково имеют нужду друг в друге для дружного и взаимного действования. Так и у нас в общем теле Христовом. Один начальствует и председательствует, а другой водится и управляется; оба действуют не одинаково, но оба делаются едино в едином Христе. И хотя Дух один, однако же, дарования не равны... Будем уважать и соблюдать сей порядок»⁶⁶⁸.

Итак, в церковном организме существует два класса или разряда лиц: пастыри и пасомые. На учении св. Григория Богослова о первом классе в Церкви ― пастырстве мы и остановимся.

Переходя к частнейшему изложению этого учения, мы видим, что св. отец в учении о пастырства указывает нам:

1) Само понятие о нём. Что такое пастырство, по учению св. отца?

Пастырство – не начальствование, каковым склонны бывают считать его те люди, которые относятся к нему так же, как и к остальным светским служебным преимуществам пред другими. Такое представление о нём, как о чисто внешнем превосходстве, было бы совсем несовместимо с духом пастырства и оказывало бы неправильное понимание его в самом его существе, в его корне. Св. отца глубоко возмущают те люди, которые стремятся к пастырским должностям, как к таковым. «Мне стыдно, – говорит он за других, которые, будучи не лучше прочих (если ещё не хуже), с неумытыми, как говорится, руками, с нечистыми душами берутся за святейшее дело; и прежде, нежели сделались достойными приступить к священству, врываются во святилище, теснятся и толкаются вокруг св. трапезы, как бы почитая сей сан не образцом добродетели, а средством к пропитанию, не служением, подлежащим ответственности, но начальством, не дающим отчёта»⁶⁶⁹.

Пастырство – «не начальствование, но, правильнее сказать, служение», основанное на бесспорном нравственном превосходстве одних перед другими. Самый факт существования пастырства, как института, не противоречит нравственному закону. «Ни мало не странно и не вне порядка, что многие богомудрые из подначальных выходят на степень начальника; cиe не вопреки правилам, какие предписывает любомудрие, и не предосудительно, равно как и то, что искусному корабельщику дают управлять корабельным носом... или мужественный воин делается начальником отряда»⁶⁷⁰.

Понятие о пастырстве св. отец выводит из аналогии церковной организации с телом человеческим (как мы упомянули выше). «Как в теле, говорит он, иное начальствует, и как бы председательствует, а иное состоит под начальством и управлением: так и в церквах Бог постановил, чтобы одни, для кого сие полезнее, словом и делом направляемые к своему долгу, оставались пасомыми и подначальными; другие, стоящие выше прочих по добродетели и близости к Богу, были пастырями и учителями к совершению церкви, и имели к другим такое же отношение, как душа к телу и ум к душе, дабы и то и другое, недостаточное и избыточествующее, будучи, подобно телесным членам соединено и сопряжено в один состав, совокупно и связано с союзом Духа, представляло одно тело, совершенное и истинно достойное Христа – нашей главы»⁶⁷¹.

Таким образом, из признаков пастырства должно быть совершенно исключено представление о начальствовании, как о чём-то внешнем, чуждом его духу.

Уподобление далее св. отцом пастырства «детовождению, а не начальствованию»⁶⁷² точнее раскрывает пред нами точку зрения его на этот вопрос: пастырство есть руководительство младших старшими, неопытных опытными.

Как таковое, оно должно быть актом только свободного избрания, как со стороны пастыря, так и со стороны паствы, или, как любит выражаться св. отец, «начальствованием желающих над желающими, ибо, по закону нашему, должно водить не насильно и не нуждой, но волей. Если вообще начальство не может утверждаться принуждением, ибо управляемое насилием, при всяком удобном случае, старается освободиться: тем паче наше, не столько начальствование, сколько детовождение, всего более соблюдает свободу. Ибо тайна спасения – для желающих, а не для насилуемых»⁶⁷³: Отсюда, если пастырство – детовождение, то, как таковое, оно может созидаться только на нравственном авторитете воспитателя, который, само собой понятно, должен обладать совершенствами, ставящими его в глазах воспитываемых на должную высоту.

2) Необходимость пастырства св. отец видит в самой природе человека. Пастырство нужно «по причине непостоянства и переменчивости устройства природы человеческой; почему для него не менее трудное дело, как сохранить в себе достоинство и стройность (гармонию сил), так и вначале благоустроить себя и сделаться достойным восприятия Божества»⁶⁷⁴.

В частности, пастырство нужно:

а) для начала веры, для утверждения в ней и возрастания в добрых делах, «потому что самое необходимое дело – благовествование о спасении мира»⁶⁷⁵;

б) для дальнейшего нравственного преуспеяния христиан. «Конечно, – рассуждает св. отец, – в том, верх благости Божией, что добро соделано и нашей собственностью, но оно не только всеяно в нас с естеством, но и возделывается также нашим произволением и движениями свободы, преклонной на ту и другую сторону»⁶⁷⁶. Это возделывание, выращивание добра на ниве Божией, борьба с терниями, препятствующими росту добрых посевов, составляет назначение пастырства. Работники нужны для всякой нивы; для нивы Божией такими являются пастыри, каковые тем более нужны, что человек предназначен к бесконечному совершенствованию чрез отрешение от дебелости плотской и чрез постепенное восхождение горе́. Руководительство в этом постоянном движении к высшему совершенству, поддержка, помощь – требуют существования пастырства.

Далее, необходимость пастырства св. отец выводит из сравнения врачевания телесного с духовным. Пастырь для души нужен так же, как врач для больного тела. Даже более того, насколько душа важнее тела, настолько оказывается более нужным пред врачевателем недугов «наблюдать и врачевать нравы, страсти, поведение, свободное произволение, и всё в нас тому подобное; исторгать, что приросло к нам зверского и дикого, а на место сего вводить и укоренять всё, что есть кроткого и благородного, установлять надлежащее отношение между душой и телом, не попуская, чтобы лучшее управлялось худшим, что было бы величайшей несправедливостью, но низшее по природе подчиняя начальственному и владычественному, как без сомнения требует» Божий закон, – прекрасно поставленный для всего творения, и видимого и сверхчувственного»⁶⁷⁷.

Деятельность пастыря в восстановлении в человеке образа Божия, повреждённого грехом, св. отец уподобляет работе живописца над отделкой картины, или корабельного строителя над мореходным кораблём, или плотника над созданием дома⁶⁷⁸.

Далее, «большая часть людей худы, и без путеуказателя склонны к пороку. Немногие же идут к совершенству»⁶⁷⁹. Поэтому, руководство, детоводительство или путеуказательство крайне важно для верующих, ибо «кто из них находясь под надлежащим руководством, будет не в силах и кто не отважится говорить и подвизаться за истину»⁶⁸⁰.

Упоминаемое св. Григорием детоводительство имеет глубочайшее основание для своего существования в том неоспоримом факте, что «человек так же уступчив доводам разума, как медь – огню»⁶⁸¹; что, поэтому, при надлежащей ревности детоводителя, не может быть такого недостатка в поведении вручённого ему пасомого, который оказался бы совершенно неисправимым и неустранимым.

в) Пастырство нужно для порядка в церковном организме, каковой порядок, по мысли св. отца, есть необходимое условие благоустройства всякой организации, а церковной в особенности.

«Не думаю, – говорит он, ― чтобы безначалие и беспорядок были полезнее порядка и начальства, как для всего прочего, так и для людей; напротив того, всего менее полезны они людям, которым угрожает опасность в важнейшем. Для них, если не соблюдут первого требования разума, чтобы не грешить, важно второе, – чтобы согрешившие возвращаемы были на истинный путь»⁶⁸².

г) Пастырство необходимо, наконец, для совершения богослужения, этой важной стороны церковно-общественной жизни, почему наличность священства есть явный знак милости Божией к людям, равно как, отсутствие его – наказания.

«Где и кем, – вопрошает он, – совершалось бы у нас таинственное и горе возводящее богослужение, которое у нас всего превосходнее и досточтимее, если бы не было ни царя, ни князя, ни священства, ни жертвы, ни всего того, чего, как важнейшего, были лишены непокорливые древле в наказание за великие преступления?»⁶⁸³.

3) По учению св. отца, пастырство имеет происхождение божественное. Оно, являясь существенным и непременным институтом в Христовой Церкви, имеет не случайное происхождение, но преднамеченное Самим Богом.

«Бог постановил быть пастырям и учителям»⁶⁸⁴, – учит он. – Он же и охраняет их⁶⁸⁵, и помогает им, «Сам пася пастырей и водя вождей, поддерживает десную руку их, путеводствует их по Своей воле и наставляет упасти паству Его благоразумно, благоискусно»⁶⁸⁶. Господь Сам «усматривает Себе пастыря для начальствования»⁶⁸⁷, по Своей воле избирает его⁶⁸⁸. Пастырское служение, поэтому, есть результат «не человеческой милости, но дар Божией благодати»⁶⁸⁹, и акта «предпочтенья Христова»⁶⁹⁰. «Пастырь – орган Божий, орган словесный, который настроил и в который ударяет Добрый Художник Дух»⁶⁹¹. Но «вещать Божию премудрость пастырь может только тогда, когда он будет иметь сие поручение»⁶⁹².

Даже избрание той или иной паствы также не есть дело случая или стечения обстоятельств, но – Божьего промышления о Своей Церкви. Ибо при таинственном сопряжении пастыря с паствой участвует «Св. Дух; Он вручает пастырю паству, которая становится ему своим народом; её приводят пастырю Ангелы»⁶⁹³.

4) Из понятий о пастырстве и его божественном происхождении открывается величие и важность пастырского служения.

«Пастыри, по учению св. отца, – служители и сотрудники Божьего детоводительства и врачевания человеческой немощи, возвращающих ветхого Адама туда, откуда он ниспал, и приводящих к древу жизни, от которого удалил людей плод древа познания, безвременной неблагоразумно вкушенный»⁶⁹⁴. Пастырь предназначен «быть богом, стоять с ангелами, славословить с архангелами, возносить жертвы на горний жертвенник, священнодействовать со Христом, воссоздать создание, восстановлять образ Божий, творить для горнего мира и, даже более, – творить богами»⁶⁹⁵. Как таковые, пастыри являются весьма важными по своей деятельности. Они – «основания мира, свет жизни, опора слова, тайновводители в жизнь светлую и нескончаемую. Они – христоносцы»⁶⁹⁶.

Св. отец называет пастыря земным Христом. «Первое место дай Богу, а следующее затем ― иерею, земному Христу, руководителю твоей жизни»⁶⁹⁷. Он, иерей – «глава полноты Христовой (Церкви)»⁶⁹⁸, заботящийся «об очищении образа в возможно большем числе людей»; ибо как в сравнении с одним растением лучше и больше сад, в сравнении с одной звездой – целое небо и все его украшения, и в сравнении с членом – тело: так и пред Богом целая и благоустроенная Церковь предпочтительнее человека»⁶⁹⁹. «Пастырь – невестоводитель, уневещивающий Христу души»⁷⁰⁰.

А так как созидающие и восстановляющие образ Божий в людях пастыри суть «боги в отношении к однодневным тварям»⁷⁰¹, но посему-то св. отец заповедует почитать пастырство. «Прежде всего, бойся Бога, чти родителей, об иереях говори с похвалою и имей в уважении старцев»⁷⁰². Ибо пастырское слово, молитвенное или клятвенное, влечёт за собою или долговременное благо или временную скорбь⁷⁰³.

5) Цель и задачи пастырского служения св. Григорий Богослов определяет вышеприведённым сравнением пастырства с врачеванием. Подобно тому, как целью врачевания является восстановление физических сил в человеке, цель духовного врачевания – есть та, чтобы окрылить душу, похитить из мира и предать Богу; сохранить образ Божий, если он цел; поддержать, если в опасности; обновить, если повреждён; вселить Христа в сердце Духом; короче сказать: «того, кто принадлежит к горнему чину, соделать богом и причастником горнего блаженства»⁷⁰⁴.

Для достижения этой общей и высочайшей цели, для того, чтобы «представить Господу людей избранных, язык святой, царское священие»⁷⁰⁵; чтобы не расточить овец паствы, не погубить тех, за кого положил душу Пастырь Добрый, но извести их из неверия в веру, из настоящей жизни в будущее успокоение»⁷⁰⁶, и предать их Богу, ибо предавшийся Ему сам будет в приобретении, потому что Сам Бог делается достоянием предающегося Ему⁷⁰⁷ Для того, чтобы научить паству шествовать правым путём, путём царским, не уклоняясь ни направо, ни налево, но под руководством Духа шествовать узким путём, как пространным, и оставив пути недобрые⁷⁰⁸, сделать светлою не только душу, но и тело, облекающее благовидную душу, чтобы эта двойная одежда-багряница «просвечивающая нежною сребровидностью»⁷⁰⁹, содействовала человеку, хотя бы и по усыновлению только «стать богом, светоносно предстоять Всевышнему Богу и ликовать с ангелами» ⁷¹⁰: – для достижения всех этих целей пастырство должно предпринять ряд таких целесообразных действий общего и частного душепопечения, которые привели бы заботы пастыря к достижению желанного результата.

Для этого, прежде всего, должно очистить пасомым крылья и дать им (пасомым) такое учение, которое «поднимет их вверх, вознесёт на эфир, как легкокрылых птиц»⁷¹¹. Затем, должно «утолять глад слышания Слова Господня»⁷¹² предлагать богатое слово, напитывая им души и раздробляя алчущим хлеб духовный, или, подобно древнему Моисею, «низводя, как дождь, пищу с неба»⁷¹³; потом должно «осолившийся слух омыть сладким, удобопиемым словом», заботясь о том, чтобы трапеза была наполнена добрыми яствами, и чтобы никто не остался на пиру веры голодным⁷¹⁴. Должно, далее, преподавать здравое учение, созидать духовное целомудрие⁷¹⁵, «сделать здравым в вере народ»⁷¹⁶, чтобы он «стал, как светило в мире, живоносною силою для других людей, совершенными светами представь Великому Свету, чище и яснее, озаряемый Троицей»⁷¹⁷.

Помня, что Бог ничему так не радуется, как исправлению и спасению человека, чему служит всё слово и всякое таинство, пастыри должны «всех очищать от греха и убелять, как снег, как волну»⁷¹⁸, должны учить жить для Единого Христа, Им утешаться, для Него, возносясь отселе, отрешать сердце от земного..., обогащать ум чистыми представлениями, «касаться даже небесной Троицы, утвердить Её образ в своём сердце и чистыми жертвами приуготовлять народ богоподобный, приносить бескровную, сердечную жертву»⁷¹⁹.

При мысли о сердечном жертвоприношении св. отец цель и задачу пастырства приравнивает к строительству «скинии Божией Церкви, созидаемой из различных украшений добродетели, вносимой в разной степени – одними меньше, другими – больше, но всеми одинаково, при строительстве Духа слагаемой и сочетаваемой в дело совершенное, в жилище Христово, во храм святой... Для созидания этой скинии никто, учит св. отец, да не будет тощ и бесплоден, ни одна душа да не окажется лишенною плодородия и чадородия. Но всякий да плодоносит Богу по своим силам и способностям⁷²⁰. Здесь годна всякая душа. Посему, каждую душу пастырь должен научить благочестию, поставляя его не в том только, чтобы часто говорить о Боге, но и в том, чтобы больше молчать, ибо язык, не управляемый разумом, есть претыкание для людей. В этих видах пастырю приходиться внушать пасомым держаться той мысли, что безопаснее слушать, нежели говорить, вожделеннее учиться, нежели учить, высказывая благочестье менее словом, а более делом, и обнаруживая любовь свою к Богу в том, чтобы соблюдением заповедей убегать зла, преуспевать в добродетели, духом жить, духом ходить, собирая себе для строительства в будущей жизни вещества твёрдые и прочные, а не скоро воспламеняющиеся, являясь и здесь чистыми и непорочными чадами Божиими посреди рода лукавого и развращенного⁷²¹... Каждую душу пастырь должен очистить, стереть с неё ржавчину пороков, исправить, просветить, осветить⁷²², изнемогшее поднять, падшее восстановить, заблуждающееся обратить, погибшее взыскать и крепкое сохранить⁷²³, употребляя для этого разнообразие способов врачевания – то человеколюбие, то строгость, то смешение и растворение, и человеколюбия и строгости; одних благодаря, других укоряя, третьих обличая⁷²⁴, но всех, привлекая к строительству Божию, надстраивая их, как художник⁷²⁵, приближая тем к Богу и творя их богами⁷²⁶.

6) Из соображения цели и задач пастырского служения открывается необычайная трудность его. «Я не думал и теперь не думаю, – говорит по этому поводу св. Григорий Богослов, – чтобы одно и тоже значило – водить стадо овец или волов, и управлять человеческими душами. Там достаточно и того, чтобы волы или овцы сделались самыми откормленными и тучными… А о добродетели овец и волов никто заботится. Но уметь начальствовать над людьми гораздо труднее, особенно иметь такое начальство, каково наше, которое основывается на Божием законе и возводит к Богу, в котором, чем больше высоты и достоинства, тем больше опасности». Трудность эта увеличивается тем, что «порок есть дело, удобно возбуждающее к соревнованию и без труда исполняемое; почему всего легче сделаться порочным, хотя бы никто нас в том не руководствовал; напротив того, стяжание добродетели есть дело редкое и трудное, хотя бы и многое к ней влекло и побуждало»⁷²⁷. На этом пути пороков и насаждения добродетелей пастырям приходиться преодолевать значительные трудности и препятствия. Если врачующий тело бывает принуждён бороться с прихотями больного и принимать все меры к тому, чтобы «эти прихоти не воспрепятствовали искусству, предписывающему, когда и над кем нужно употреблять прижигание, резание и другие, ещё более жестокие способы лечения, то хотя всё это оказывается очень трудным и тяжёлым, однако же не столько, как врачующему душу наблюдать и врачевать нравы, страсти, поведение, свободное произволение и всё тому подобное исторгать, что приросло зверского и дикого, а на место сего вводить и укоренять всё, что есть кроткого и благородного, и установлять надлежащее отношение между душою и телом»⁷²⁸.

При всём том, врачевание духовное несравненно труднее телесного, потому что тело не изыскиваеи средств воевать со своим врачом, как делает это душа грешника. «Охраняемое врачом тело, ― говорит св. отец, ― каково есть по своей природе, таковым и остаётся, само же собою нимало не злоумышляет и не ухищряется против средств, употребляемых искусством, напротив того, врачебное искусство владеет веществом; разве иногда произойдёт какой-либо временный беспорядок от воли больного, что впрочем не трудно предотвратить и пресечь⁷²⁹. Не то во врачевании духовном. Здесь пастырю приходиться бороться со злою волею и ложно понимаемом самолюбием грешника. «В нас, ― говорит св. отец, ― мудрование, самолюбие и то, что умеем и не терпим легко уступать над собою победу, служат величайшим препятствием к добродетели и составляют как бы ополчение против тех, которые подают нам помощь Сколько надлежало бы прилагать старания, чтобы открыть врачующим болезнь, столько употребляем усилия, чтобы избежать врачевания. Мы храбры против самих себя и искусны ко вреду своего здоровья. То рабски скрадываем свой грех. Утаивая его в глубине души, как некоторый загноившийся и злокачественный струп, как будто, скрывши от людей, сокроем и от великого ока и суда Божия; то под различными предлогами извиняем в себе грехи и придумываем оправдания своим страстям, то, наконец, явно не стыдимся ни греха, ни врачующих грех; идём, как говорится, с открытою головою на всякое беззаконие»⁷³⁰...

Если и вообще «самомнение отнимает у человека большую часть того, чем он есть», то деле исправления нравов оно вместе с тщеславием бывает для людей величайшим препятствием к добродетели⁷³¹. Поэтому, нет ничего удивительного, если в силу указанных противодействий со стороны самого человека, пастырю часто приходится «сеять на камне или говорить в уши глухому»⁷³².

В силу изложенных доводов, духовное врачебное искусство гораздо труднее искусства врачевать тело. Но оно труднее ещё и потому, что последнее мало заглядывает в глубь, более же занимается видимым; напротив того, «наше врачевание и попечение всё относится к потаённому сердца человека, и наша брань – с врагом, внутрь нас воюющим и противоборствующим, который, оружием против нас употребляя нас же самих (что всего ужаснее), предаёт нас греховной смерти»⁷³³. Поэтому, «не легко переменить то, что вошло в обычай и долговременно было уважаемо»⁷³⁴.

Трудность пастырского служения обусловливается ещё тем, что в деле исправления нравов и стяжания добродетели всегда удобнее повредить, чем сохранить⁷³⁵. Поэтому-то, «легче вновь напечатлеть истину в душе, которая подобна ещё не исписанному воску, нежели по старым письменам, то есть, после принятых правил и догматов начертывать слово благочестия, в каком случае оно сливается и смешивается с первыми. Правда, что лучше идти по битой и гладкой дороге, нежели по шероховатой и непротоптанной, и легче пахать землю, которую неоднократно резал и умягчал плуг; однако же лучше писать на душе, которую не избороздило ещё негодное учение, и на которой не врезалось глубоко начертание порока. Иначе благочестивому краснописцу два будут дела – изгладить прежние изображения, и на место их написать лучшие и достойные сохранения»⁷³⁶.

Для выяснения трудности духовного врачевания св. отец пользуется, далее, сравнением пастырской деятельности с укрощением зверей. «Трудно сделать ручным или править одним зверем, – говорит он. – Паства – тело церкви – этот многовидный и многообразный зверь, – составленное из многих больших и малых, кротких и свирепых зверей, разнородное чудовищное существо, сложенное из многих и различных нравов и умов... Чтобы управлять таким чудовищным существом, без сомнения, потребовалось бы много труда и усилий»⁷³⁷.

Отсюда, неудивительно, если пастыри прежде всего подвергаются притеснениям и нападениям как со стороны внешних врагов – от язычников и гонителей⁷³⁸, – так со стороны внутренних – от, своих пасомых, которые гонят от себя, как врагов, тех, кого надлежало бы любить, как благодетелей, ненавидя обличающих, гнушаясь словом праведным, подобясь тем, которые, терзают плоть ближних, предполагая нанести тем больший вред своим доброжелателям, чем больше зла сделают себе⁷³⁹. Отсюда, жизнь ревностного пастыря – сплошное «жертвоприношение себя, самого для пользы других», «постоянное горение в огне, т.-е. во множестве искушений»⁷⁴⁰, «ежедневное самопожертвование для блага паствы»⁷⁴¹, которая «не успокаивается на месте злачне, не воспитывается на воде покойне, но ищет стремнин, пустынь и пропастей, где может рассеяться и погибнуть»⁷⁴². И если врачи тел должны переносить известные труды, бдения, заботы, и, как сказал один из их мудрецов, из чужих несчастий собирать себе скорби, и всё это часто для того только, чтобы больше дней прожил на земле человек заведомо негодный и порочный... то какой подвига предлежит врачам духовным, коим угрожает опасность утратить спасение души, души блаженной и бессмертной, которая будет вечно или наказываема за порочность, или прославляема за добродетель»?⁷⁴³

В частности, особенно трудна для пастыря «первая его обязанность – раздание слова Божественного, и высокого... дело, не только непростое, но требующее и немалого духа – каждому давать во время житомерие слова и с рассуждением вести домостроительство спасения... Так что, ежели кто приступает к делу сему с дерзновением и почитает оное достойным для всякого ума, то нужно дивиться многоумию, чтобы не сказать – малоумию такого человека»⁷⁴⁴.

Вследствие изложенных трудностей пастырского служения, все всеми силами должны вспомоществовать слову и делу пастырскому⁷⁴⁵. От приступающих же к нему требуются особые добродетели⁷⁴⁶, не имеющим каковых безопаснее слушать и подчиняться, нежели учить и начальствовать⁷⁴⁷. «Если даже такие богоизбранные люди, как Моисей, Аарон, судьи, Давид, пророки, апостолы со многими трудами и усилиями проходили каждый в своё время звание начальника», то каковы труды и подвиги предлежат каждому пастырю⁷⁴⁸? Пастырю нужна не только великая и совершенная вера, не только собственная его ревность, выражаемая и действительно оказываемая словом и делом, но в большей мере – «Божие содействие, если он хочет, чтобы вверенные ему души, которые для него всего предпочтительнее, хорошо были врачуемы, очищаемы и ценимы дороже всего»⁷⁴⁹.

7)  Пастырское служение, затем, не только трудно, но и крайне ответственно для его носителей.

«Если домы, города, лики, колесницы, стада, – сравнивает св. отец, – всё терпит вред от невежества ими управляющего, то ещё больше колеблется от не достоинства вождей и предстоятелей Божие стяжание, тот народ, для которого Бог снисшел с небесного престола, истощил Свою славу в смертной утробе..., в великую цену искупления предал на страдание Своё тело и для избавления нас от греха излиял Божественную кровь»⁷⁵⁰.

Поэтому, Бог не оставляет пастырей без ответственности, если они наносят вред Его народу или оказываются недостойными. «Принять на себя попечение о душах и посредничество между Богом и людьми – признаю не безопасным», – говорить св. отец⁷⁵¹.

Недостойных пастырей пусть страшит участь сынов Аарона и Илии, пусть они всегда будут в памяти пастырей⁷⁵². Те прещения ветхозаветным священникам, которые «моль костям»; блаженный Михей, не терпящий неправедных пастырей; прр. Иоиль и Аввакум, оплакивающие умаление достойных руководителей народа, Малахия и 3axapия, жестоко укоряющие священников за презирание имени Господня; Иезекииль и Иеремия, оплакивающее злонравие предстоятелей, – одинаково относятся и к новозаветным пастырям. «Горе пастырям, иже погубляют и расточают овцы паствы Моей» – говорит Господь (Иерем. 23, 1)⁷⁵³. «Те, которые хватаются за всякое начальство, должны бояться, чтобы, связав им руки и ноги, не извергли их из брачного чертога, как вторгшихся в круг возлежащих там, – если они, сами не научась быть хорошими пасомыми, обязываются должностью – править паствою, изгнав из сердца всякий страх и его место заменив бесстыдством»⁷⁵⁴...

Пастыри должны опасаться, чтобы о вверяемых их попечению не услышать следующего: «души их от рук ваших взыщу» (Иез. 3:18), боязно худо приступающим к пастырству оказаться соломой, приближающеюся к огню и им истребляемой⁷⁵⁵.

Так страшны угрозы и ужасны наказания тем, кто с готовностью, как за самое лёгкое дело, берётся за начальствование⁷⁵⁶. Уча добродетели и воспитывая добрые нравы в пасомых «должно бояться, чтобы не оказаться худыми живописцами чудной добродетели, особенно же негодным подлинником для других живописцев..., чтобы не подойти под пословицу: берутся лечить других, а сами покрыты струпьями»⁷⁵⁷. Они должны всегда памятовать о своём долге, «что значит иметь попечение о душах, и кратковременных ли занятий требует сие⁷⁵⁸; должны помнить о долге истинного пастыря, заботящегося о спасении стада, а не о своём кормлении на счёт его⁷⁵⁹. Пастырю придется дать отчёт не только в исполнении долга, но и приобретении роста, не только таланта, но и прибытка, «показать плодородие своей нивы, не напрасно ли он сеял»⁷⁶⁰. Ибо в растлении драгоценных членов паствы Христовой, или в нанесении им какого-либо ущерба будут порицаемы и обвиняемы не пасомые, но пастыри⁷⁶¹. В рассуждении же своих обязанностей, пастырь должен руководиться не мнениями человеческими, но иметь своими советниками разум и Божии оправдания⁷⁶², всемерно опасаясь, чтобы по его вине «не хромала истина»⁷⁶³, или чтобы по его нерадению не произошло какое-либо зло⁷⁶⁴,

Сама собой понятна отсюда та боязливость, которая сопровождала св. Григория Богослова при вступлении его в пастырское служение⁷⁶⁵. Он видел в нём серьезные «причины к самому сильному страху и самую крайнюю опасность для сознающего и важность преуспеяния и пагубные следствия прегрешения в деле», когда пришло время отдавать себя в главу полноты Христовой. Так как избежать сего невозможно было, то он сделал это не с радостью или охотно, но по необходимости, предпочитая раскланиваться, издали с выгодами служения и, находя приятнее жить с небольшим и скудным куском хлеба и влачить дни в безопасности и безмятежие, нежели для больших выгод кидаться в долговременную и большую опасность. Он думал, что «для человека, поставленного высоко, и то уже потеря, если он не предприемлет большего, не распространяет доблестей своих на многих, но останавливается на малом числе людей, и как бы большим светом освещает малый дом или юношеским всеоружием покрывает детское тело. А для человека маловажного всего безопаснее нести малое бремя, не возбуждать смеха и не увеличивать опасности возложением на себя чего-либо не по силам»⁷⁶⁶. Иго служения он принимал на себя, только уступая перед угрозами наказания за неповиновение, побеждаемый страхом оказаться непокорным⁷⁶⁷ плача и сетуя на своё не достоинство. При помазании и даровании ему Духа, он испытывал чувство удовольствия, смешанного с ужасом, ибо с одной стороны он считал себя органом худым и ненастроенным⁷⁶⁸, а с другой видел в пастырском звании нечто великое, самодовлеющее и доставляющее какую-то чудную приятность⁷⁶⁹.

8) «Сознание важности и ответственности пастырского служения не должно, однако же, всецело удерживать от принятия его лиц, вполне достойных и призванных к нему, ибо иногда так же благовременно уступить над собою победу, как бывает время и для всякого другого дела; и лучше быть честно побеждённым, нежели отказываясь, одержать победу со вредом и незаконно»⁷⁷⁰. «Как домогание начальства неданного означало бы дерзость, так и отвержение данного – непокорность, а и то и другое вместе невежество... Против страха быть начальником подаст, может быть, помощь закон благопокорности, потому что Бог, по своей благости, вознаграждает веру и делает совершенным начальником того, кто на Него уповает и в Нём полагает все надежды. Но неизвестно, кто будет помощником и какое внушит упование в случае непокорности»?⁷⁷¹. Посему, «всего лучше и безопаснее соблюдать средину между желанием и страхом, и в одном уступить желанию, в другом – Духу... И не вовсе убегать служения, чтобы не отринуть благодать, чтобы было опасно; и не брать на себя бремени выше сил, что было бы тягостно... Напротив этого, благочестно и вместе безопасно соразмерять служение с силами»⁷⁷².

Различного рода искушения и препятствия в деле пастырского служения не удивительны: «ни что великое не бывает без искушения; ибо, по естественному порядку, маловажное сопровождается удобством, а высокое – трудностью. Пусть кричат враги и расширяют уста свои, как псы, лающие по пустому» – пастырь должен твёрдо и безбоязненно идти своей дорогой, помня, что он идёт по стопам Христовым»⁷⁷³.

Пусть мысли о высоте сана и собственном не достоинстве не оставляют пастыря день и ночь, сушат в нём мозг, истощают плоть, лишают бодрости, не позволяют ходить с поднятыми высоко взорами. Это – страх спасительный, гордыни, особенно если его пастырские дела явятся благоуспешными. «Сие смиряет сердце, сокращает ум, налагает узы на язык, и заставляет думать не о начальстве, но о том, как самому избегать грядущего гнева, очиститься, умудриться, стать светом, руководителем»... Величие, высота, достоинство, чистые существа – всё сие пусть удерживает его долу и соделывает смиренным⁷⁷⁴. Молитвенная надежда на Божью помощь поможет пастырю достойно и непостыдно проходить его высокое и ответственное служение⁷⁷⁵.

Таким образом, достойное прохождение обязанностей возлагает на пастыря долг стяжать необходимые добродетели, которые способствовали бы ему в его великом деле.

К изложению учения св. отца о качествах, требуемых от пастыря, мы теперь и переходим.

«У нас цель всякого слова

и дела – нести к совершенству тех,

которые нам вверены». (1, 218).

Как уже замечено, величие и достоинство пастырского звания налагают на носителей его известные обязательства, удовлетворением коих обусловливается самая возможность звания. Св. Григорий Богослов, излагая мысли об идеальных качествах пастыря, предъявляет ряд требований, который можно классифицировать следующим образом.

1) Пастырь должен иметь призванье к пастырскому служенью и быть хорошо подготовлен к прохождению его. «Если ты о Христе ― муж, чувства у тебя обучены и имеешь ясный свет ведения, то вещай Божию премудрость, глаголемую в совершенных и в тайне сокровенную, и, при том, когда откроется случай и будешь иметь поручение», – так в общих чертах св. отец характеризует кандидата пастырства⁷⁷⁶.

Частнее, под призванием он разумеет внутреннее душевное расположение и готовность посвятить себя на служение Богу, сопровождаемые преданностью себя волю Божией, сознанием правоспособности к прохождению его и постоянным смиренным трудом для уготования себя в избранный сосуд Божий.

Это внутреннее соизволение человека иногда соединяется с пред избранием Божиим. И как из согласного соединения свободной воли человеческой с Божией благодатью появлялись великие и достославные вожди и пастыри церкви, так, напротив, из-за неполной преданности Богу, из-за не потребления всецело зла и оставшейся вражды духа и плоти возникали печальные результаты. Отсюда, горе человеку, если он, получив право учить других, не чувствует собственного недостоинства..., но дерзновенно считает себя достойным невестоводителем, уневещивающим души людей Тому...., Которого покрывает бездна, утаивает тьма, Который просвещает ум, убегает и от быстроты и выспренности ума, столько всегда удаляется, сколько постигается, и возлюбленного своего возводит горе тем, что убегает и как бы как бы вырывается из рук… Не меньшее горе, очевидно, человека, если он в самообольщении сочтёт за призвание горделивое самопревозношение. Такое самомнение отнимает у человека большую часть того, что он есть, и тщеславие бывает для людей величайшим препятствием к добродетели»⁷⁷⁷.

В пример пастыря, сочетавшего в себе достойным образом призвание с предизбранием, св. Григорий Богослов представляет самого себя. «Хотя я, – говорит он, ― и призван от юности, даже к Нему (Христу) привержен есмь от ложесн, Ему принесён в дар по матернему обету, а потом и сам, когда опасности укрепили меня, любовь возросла и помог рассудок, Восприявшему и Спасшему меня добровольно отдал я всё – и имение, и знатность, и самый дар слова, – однако, боюсь, чтобы связав мне руки и ноги, не извергли меня из брачного чертога, как не имеющего на себе брачного одеяния и нагло вторгшегося в круг возлежащих там... Из всего этого извлёк я одну ту пользу, что презрел всё сие, и нашлось у меня, чему предпочесть Христа. Словеса Божии сделались для меня сладки, как соты мёда. Я призвал разум и дал глас своей мудрости, учился умерять гнев, обуздывать язык, уцеломудривать око, укрощать чрево, попирать земную славу... Но, признаюсь, я ещё немощен для брани внешней. А потому и обратил хребет, сокрыл лице в бегстве... Не говорю ещё о брани внутренней, которая в нас самих, в наших страстях, и которую воздвигает на нас день и ночь, то явно, то тайно, сие тело смирения и рассеянность жизни, мятущая и волнующая нас посредством чувственности и временных удовольствий, и грязь персти, с которою мы смешаны, и закон греховный, воюющий против закона духовного. Почему, едва ли кто в состоянии преодолеть влекущее долу естество, разве уже обучил себя долговременным любомудрием и постепенно отторгал от низкого и сопряженного с тьмой, что есть в душе благородного и световидного, или удостоился милости Божией, или сверх того и другого прилагал всевозможные старания вознесть взор свой горе. Но не препобеждена мною, по возможности, персть, пока не очищен ум, пока далеко не превосхожу других близостью к Богу, – не безопасным признаю принять на себя попечение о душах и посредничество между Богом и человеками, что составляет долг иерея⁷⁷⁸.

Примером же пагубного несоответствия человека Божьему предизбранию св. отец выставляет царя Саула. «Не могу порицать себя за страх и сетование по случаю помазания» – говорит он...– «Ибо как солнце обличает слабость глаза, так Бог пришествием Своим ― немощь души, и для одних Он – свет, а для других – огонь, смотря по тому, какое вещество и какого качества встречает в каждом. Как думать и о Сауле? И он был помазан, прияв Духа, сам стал духовен, даже пророчествовал, притом весьма неожиданно и необыкновенно... Поскольку же он не всецело предал себя Духу и не совершенно обратился в мужа иного, как было предречено (1Цар. 10, 6), но оставалась в нём некоторая искра прежнего зла и несколько худого имени, ещё продолжалась борьба плоти и духа..., то и был он отвергнут... Из сего можем познать разве то, что благодать не касается людей недостойных и органа худого и ненастроенного)... Нередко сама благодать, приводя в кичение и надмевая, удаляла от Бога приближавшихся к Нему неправо, и мы в самом уже возношении бываем низлагаемы»⁷⁷⁹.

Отсюда, если пастырство обусловливается избранием и предизбранием, то «худо и противно порядку всем желать начальства»⁷⁸⁰. Напротив того, «хорошо и уклоняться несколько от призвания Божия, как в древности поступили Моисей и Иеремия и др., ибо умедление пред Богом иногда лучше и драгоценнее поспешности других»⁷⁸¹. «Учиться лучше, нежели учить других:, учить – дело великое, но учиться – дело безопасное»⁷⁸², ибо ужасна и жалка погибель пастырей недостойных⁷⁸³.

Но мы сделали бы неверный вывод и неправильно истолковали бы мысли св. отца, если бы, ссылаясь на общечеловеческую немощь, признали для всех возможным уклоняться от пастырского служения. «Равно худо и в одинаковой мере противно порядку, – говорит он, – как всем желать начальства, так и никому не принимать оного на себя... Когда бы все стали избегать сего начальства, тогда бы прекрасной полноте церкви не доставало бы значительнейшего, и она не была бы уже прекрасною»⁷⁸⁴. Обращаясь к примерам истории и рассматривая самых благоискусных мужей древности, св. Григорий находит, что «из тех, кого благодать предизбрала в звание начальника или пророка, одни с готовностью следовали избранно, а другие медлили принимать дар, но ни те, ни другие не подвергались осуждению, как отрекавшиеся за боязнь, так и изъявившие согласие за ревность. Ибо одни устрашались важности служения, а другие повиновались по вере в Призывающего»⁷⁸⁵. «Не почтите меня боязливым сверх меры», – дополняет свою мысль св. отец о собственном недостоинстве, – «похвалите даже мою предусмотрительность»⁷⁸⁶. Участь Ионы памятна ему. «Но если для Ионы, может быть, и извинительно было отрекаться от пророческого служения, оставалось ли бы какое извинение и место к оправданию для меня, – говорит он, – если бы стал я долее упорствовать и отрицаться от возлагаемого на меня легкого или тяжёлого, но все же ига служения? Страшны угрозы, ужасны наказания за неповиновение, равно как и за противное сему, если кто не мало не смущается, не отрицается, как скоро слегка призывают его к принятию начальства, но с готовностью, как за самое лёгкое и удобное дело, берётся за то, в чём не безопасно переменять намерение и принятое поправлять новым»⁷⁸⁷.

Следуя примеру св. Григория Богослова, пастырю лучше всего избрать средину между слишком дерзновенными и между слишком боязливыми, – быть боязливее тех, которые хватаются за всякое начальство, и дерзновеннее тех, которые всякого убегают. Ему следует прямо и верно держаться среди сих страхов, не домогаясь начальству неданного и не отвергая данного. «Ибо первое означало бы дерзость, последнее же непокорность, а и то и другое вместе – невежество»⁷⁸⁸. Принимать же самое звание пастырское следует с благоговением, страхом Божиим и рассуждением ⁷⁸⁹.

После страха Божия и веры в Призывающего, лучшим средством к препобеждению боязливости пастырского звания является, по мнению св. отца, серьёзная подготовка и, при том, довольно продолжительная. Не та подготовка, когда мы «почти прежде, чем острижём у себя первые волосы и оставим детский лепет, прежде, нежели войдём во дворы Божии, узнаем наименования свящ. книг, если только затвердим два или три слова о благочестии, и то понаслышке, а не из книги..., если ловко умеем надеть плащ, или до пояса походить на философа, – мы уже и мудры, и учители, и высоки в божественном, первые из книжников и законников, сами себя посвящаем в небесные и желаем почестей руководителей ⁷⁹⁰.

Нет, нужно приготовление основательное, без которого непозволительно и даже преступно приступать к пастырской деятельности. «Напротив того, лучше другим искуснейшим вручить бразды правления над собою, нежели быть несведущими правителями других, лучше приклонять благопокорное ухо, нежели двигать не наученный язык... Ибо не знающему ни того, что должно говорить, ни того, что должно делать, лучше – учиться, нежели, не зная, учить... А посему, брать на себя труд – учить других, пока сам ещё не научился достаточно, и, по пословице, на большом глиняном сосуде учиться делать горшки, то есть, над душами других упражняться в благочестии, по моему мнению, свойственно только людям крайне неразумным и дерзким, не благоразумными если они не чувствуют своего невежества, дерзким, если, сознавая оное, отваживаются на дело»⁷⁹¹.

Пастырская подготовка должна сказываться, прежде всего, в известной постепенности в продолжение пастырских обязанностей, начиная с низших и простейших, в определении известного «предела, когда учить и когда учиться», оставление какового предела в небрежении весьма прискорбно и плачевно по своим последствиям⁷⁹². «Прежде всего нужно сделаться достойным церкви» – учит св. отец, – «а потом уже алтаря, и прежде достойным алтаря, а потом уже – председательства»⁷⁹³. «Тот же, кто ещё младенец, питается молоком, не прилагал старания и не учился уразумевать премудрость Божию, в тайне сокровенную, – кто ещё не сопричтён к Израилю, не вписан в воинство Божие, не способен, как следует взять на себя крест Христов; кто не стал, может быть, никаким ещё почётным членом тела Христова: – тот ужели охотно и с радостью примет, чтобы поставили его во главу полноты Христовой?»⁷⁹⁴

Скороспелое возведение в высшие степени пастырского звания св. Григорий Богослов осуждает, как беспорядок в церковном строе, как поругание церковного чина, как недостойный элемент, привносимый в церковно-общественную жизнь самоуправством и происками сильных людей. И наоборот, постепенное прохождение ступеней церковно-иерархической лестницы, с возрастающим самоусовершенствованием и преуспеянием в добродетели, он относит к многообразному человеколюбию и смотрению Божию о людях. «Не хвалю беспорядка и неустройства, какие у нас, т.-е. когда спешно возводятся на высоту желающие предстоятельства» – говорит он... Хвалю же закон мореходцев, по которому управляющему теперь кораблём сперва дано было весло, а от весла возведён он на корму, и, исполнив первые поручения, после многих плаваний по морю, после долговременного наблюдения ветров, посажен у кормила. Тот же порядок и в военном деле: сперва воин, потом начальник отряда, наконец, военачальник. И это самый лучший и полезный для подначальных порядок. И наше (пастырское) дело было бы лучше, гораздо достоуважаемее, если бы соблюдалось то же. А теперь есть опасность, чтобы святейший чин не сделался у нас наиболее осмеиваемым, потому что председательство приобретается не добродетелью, но пороками, и престолы занимаются не достойнейшими, но сильнейшими... Нет ни врача, ни живописца, который бы прежде не вникал в свойства недугов, или не смешивал разных красок, или не рисовал. А председатель в церкви удобно выискивается не трудившись, не готовившись к сану, едва посеял, как уже и вырос, подобно исполинам в басне. В один день производим мы во святые и велим быть мудрыми тем, которые ничему не учились, и кроме одного произволения, ничего у себя не имеют, восходя на степень... Так быстро возвеличенный в председатели становится надменным, думая, что, получив могущество, стал он и премудрее, – так мало знает он себя, до того власть лишила его способности рассуждать⁷⁹⁵. Всякий предстоятель, далее, вступая в тесную родственную духовную связь с врученною ему Богом паствою, приносит с собою то или иное духовное наследство: учение, веру, добродетель. Приступающие же к сему без подготовки и сопутствующей ей опытности, являясь по тому самому священниками чуждыми, незаконными и недостойными сана, ничего не привносят с собою, как нимало не потрудившиеся для добродетели, оказываясь вместе и учениками и учителями благочестия, и когда сами ещё не очистились, начинают очищать других. Да и что могут привнесть доброго те, которые «вчера святотатцы, а ныне священники, вчера не смевшие приступить к святыне, а ныне тайноводители, устаревшие в пороках и новоявленные в благочестии, произведение человеческой милости, а не дело благодати Духа, – они весь свой путь ознаменовали насилием и гнетут самое благочестие»⁷⁹⁶.

Наконец в сатире «к епископам» св. отец зло осмеиваете дерзновение неподготовленных и недостойных кандидатов пастырства, которые, несмотря на свою заведомую негодность, смело входят чрез незапертую дверь к высшим иерархическим степеням. В числе лиц, коих он иронически приглашает к духовному начальствованию, поименовываются «люди с едва пробивающимся пушком на бороде, невежды в небесном новопросвещённые. Приходите сюда, – иронизируете он, – все служители греха», ставшие поношением людей, чревоугодники, лжецы, обидчики, обманщики и под... Приходите смело: для всех готов широкий престол; приходите и преклоняйте юные выи под простёртые десницы... Никто не оставайся в дали, земледелец ли ты, или плотник, или кожевник, или ловец зверей, или занимаешься кузнечным делом; никто не ищи себе другого божественного вождя; лучше самому властвовать, нежели покоряться властвующему. Брось из рук, кто большую секиру, кто рукоять плуга, кто мехи, кто дрова, кто щипцы, и всякий иди сюда; все толпитесь около божественной трапезы, и теснясь, и тесня других. Если ты силен, гони другого, несмотря на то, что он совершен, много трудился на престоле, престарел, измождён плотью, небожественен, презритель мира, живёт в Боге, мертвец между живыми и добрый священник Царя⁷⁹⁷.

Из примеров Моисея и Аарона, вошедших внутрь облака, тогда как другие оставались вне его, из примера колена Левиина, одного избранного на служение скинии, из примеров Аммонитян и Моавитян, не допущенных до великого храма, – св. отец заключает, насколько строго ограждалась подготовленность и добродетель служителей даже Ветхого Завета. «Если же мы опять назначаем награду пороку, – говорит он, – и понизим требования к служителям Церкви, то, о, гибель! Оплачет ли сие какой певец, искусный в сложении плачевных песней»⁷⁹⁸.

Итак, постепенное прохождение обязанностей пастырского звания, начиная с простейших и низших, в связи с долговременным обучением себя любомудрия и постепенным отторжением от души всего, что есть в ней низкого и сопряженного со тьмою, является необходимым подготовительным периодом, пренебрегая которым небезопасно принимать на себя попечение о душах⁷⁹⁹. Если задачей пастырского служения является очищать царский образ в людях, умудрять и подготовлять их в живые храмы Богу, то пастырю прежде всех самому надобно стать таким, каким он должен сделать вверенных ему⁸⁰⁰. «Не достоин великого Бога, и жертвы, и архиерея тот, кто не представит себя самого в живую жертву Богу, или, лучше сказать, сам не сделается святым и живым храмом живого Бога... Посему, надобно сперва очистить самих себя, а потом уже беседовать с чистым... и очищать других, умудриться, потом умудрять; стать светом, потом просвещать; приблизиться к Богу, потом приводить к Нему других; освятиться, потом освящать»⁸⁰¹. «Нехорош порядок – сперва учить, а потом учиться, хотя бы шло дело не о божественном и столь высоком предмете (как пастырство), но о чём-ни-будь маловажном и ничего не стоящем»⁸⁰². «Духовный порядок требуете сперва очистить себя самого деятельным любомудрием, потом, отверзши уста разума, привлечь дух и исполнять пастырей обязанности»⁸⁰³.

«Многие ныне рвутся в предстоятели, – с прискорбием замечает св. отец, – но не всякий достоин его.., Принять на себя власть и управление душами тому, кто ещё сам не научился быть хорошим пасомым» – предосудительно⁸⁰⁴. Пастырство – не столь лёгкое и незатруднительное дело, что всякому стоить только захотеть, и он сделается хорошим пастырем⁸⁰⁵. Для благоискусного прохождения пастырства, которое отвлекает от мира, приводит к Богу, истощает тело, соединяет с Духом, избегает тьмы, собирает стадо в ограду..., правит душами, учит словом, делом и примером..., нужно ведение о божественном и человеческом, нужна мудрость, которая выше всех искусств. Но если для пляски и игры на свирели, каковые искусства гораздо ниже упомянутой мудрости, есть науки, и им учатся, и на то нужны время, непрерывный труды и усилия, иногда надобно тратить деньги, приискивать людей, которые бы объяснили науку, предпринимать дальняя путешествия, а также делать и терпеть всё, чем приобретается опытность, то искусство пасения – ποιμαῖηχή – есть тоже наука, имеющая свои уставы, которые нужно изучать. Нужно научиться любви к пастве, заботливости и благоразумно, внимательности, неусыпности, пастырским трудам и приёмам, на какие пажити водить стада, к каким ходить источникам, или каких избегать пажитей и источников, наконец, кого и как пасти⁸⁰⁶.

Насколько цель пастырского искусства – творить богами – выше целей всех остальных искусств, настолько важно образовать защитника истины, призванного быть богом для других, особенно зная величие Божие и человеческую немощь, а также и то, чьи пастыри-служители, где они сами поставлены и куда готовят других?»⁸⁰⁷.

Само собой понятно, что приобретение пастырской опытности или «благоискусства в делах духовных»⁸⁰⁸ есть дело настолько серьёзное, что в нём «и глубокая старость – недолговременная отсрочка, ибо седина с благоразумием – лучше неопытной юности, рассудительная медлительность – неосмотрительной поспешности..., небольшое количество золота – многих талантов свинцу, малый свет – великой тьмы. А что касается до поспешности, поползновенной и излишней ревности, то опасно, чтобы они не уподобились... тому основанию, положенному на песке, которое не устояло при небольшом дожде и ветре... Кто же возьмётся, как глиняное какое-нибудь изделие, изготовляемое в один день, образовать пастыря?»⁸⁰⁹

Поэтому, если где, то в деле воспитания и подготовления пастыря особенно вредна поспешность и скороспелость. Вот почему сам св. отец усиленно отдалял от себя время принятия бремени пастырского служения, считая себя мало подготовленным и пригодным для этого высокого сана. После получения обширного образования⁸¹⁰ и общеклассического и духовно-любомудренного он смиренно просил «научить его пастырскому искусству»⁸¹¹.

2) Пастырь должен обладать как вообще умственным развитием и образованием, так и знанием специально пастырским, должно твёрдо знать и исповедовать истины веры и уметь преподавать их верующим.

«Положим, – говорит св. отец, – что иной непорочен и взошёл на самый верх добродетели: всё ещё не вижу, каким запасшись знанием, на какую понадеявшись силу, отважится он на такое начальство. Ибо править человеком, самым хитрым и изменчивым животным, по-моему мнению, действительно есть искусство из искусств и наука из наук. В Нём всякий может удостовериться, если врачевание душ сравнить с лечением тел, изведает, сколько трудно последнее, и разберёт, сколько наше врачевание ещё труднее, а вместе и предпочтительнее, и по свойству врачуемого, и по силе знания, и по цели врачевания»⁸¹².

Пастырь – духовный врач, для которого «важно не только знать и врачевать собственные немощи и недуги, но гораздо важнее быть в состоянии врачевать и искусно очищать других. Поэтому, какие нужны ему сведения, чтобы и других уврачевать и самому уврачеваться, чтобы исправить образ жизни и персть покорить духу», сообразно духовным потребностям, нуждам и положению каждого члена его паствы ⁸¹³. Затем, на примере ап. Павла св. отец показывает, что значит иметь попечение о душах, и кратковременных ли занятий, малых ли требует сие сведений⁸¹⁴.

Общего умственного развития от пастыря требует, – по мысли св. отца, – первая его обязанность – раздаяние слова, доступное не для всякого ума, но только для ума обученного, дисциплинированного. «Для меня кажется не простым и не малого духа требующим делом – каждому даяти вовремя житомерие слова и с рассуждением вести домостроительство истины наших догматов», – поясняет он свою мысль⁸¹⁵. Пастырям должно быть «сведущими правителями других, иначе им лучше приклонять благопокорное ухо, нежели двигать не наученный язык; должно непрестанно обогащать ум чистыми представлениями, касаться даже небесной Троицы, созерцать Единую Славу в Трёх добродетелях, приносить бескровную сердечную жертву... Пастырю должно раскрыть уста, губы и язык, и расширить их привлечением и наполнением Духа, связать уста божественным чувством, чтобы им и растворяться благовременно, а язык исполнить радованием, чтобы он стал органом божественного сладкопения: должно так знать Св. Писания, чтобы они были как бы трижды написаны на широте сердца; должно иметь высшее ведение, должно иметь ум Христов, и быть в состоянии обогащать им других, быть живым жилищем Христовым в духе, чтобы опытно и умозрительно исследовать силы Христовы от высочайших и первых до низших и последних, свободно переходить от закона к благодати, научиться уразумевать премудрость Божию, в тайне сокровенную»⁸¹⁶.

Если и вообще знание, и «учёность составляет неотъемлемую собственность приобретших её и является в жизни наибольшей славой для обладателей её, так что ничего нельзя предпочесть учёности»⁸¹⁷, то для пастыря ведение вообще, а религиозное в частности, не только обязательно, но отсутствие его не извинительно. «Может быть, – говорит св. Григорий Богослов, – извинили бы мы (в неведении) простолюдинов; но как простить это учителю, который... должен помогать в неведении другим? Если всякому, сколько бы кто ни был груб и невежественен, непростительно не знать какого-либо римского закона, и если нет такого закона, который бы покрывал сделанное по неведению, то не странно ли тайноводствующим ко спасению не знать начал спасения, хотя бы они во всём другом были и очень просты и неглубокого ума?»⁸¹⁸.

Пастыри, далее, призваны быть совершенными, «мудрейшими, художниками-строителями, кормильцами и поильцами людских душ»⁸¹⁹. Для этого они должны и даже обязаны обладать учёностью и, притом, не безгласною, сухою и пресмыкающеюся по земле, но живою, жизненною, способною отвечать на всякая «речения прекословныя»⁸²⁰. Пастырю по долгу звания приходится всегда вести борьбу с разными врагами веры. «Чтобы не испытать участи неопытных борцов, которые, истощив силу в напрасных и примерных только борьбах, оказываются бессильными для борьбы действительной и доставляющей победу, за которую провозглашаются увенчанными»⁸²¹, пастырю нужно обладать солидной учёностью и опытностью в борьбе с неверующими и еретиками. Почему св. отец и присовокупляет: «полагаю, что всякий имеющий ум признаёт первым для нас (пастырей) благом учёность, и не только сию благороднейшую и нашу учёность, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, емлется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и за учёность внешнюю, которою многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злохудожною, опасною и удаляющею от Бога»⁸²².

Сравнивая попечение о человеке с ухаживанием за зверем, св. отец из этого сравнения выводит заключение, какую нужду имеет пастырь в обладании широким умственным развитием и познаниями. «Если хочешь хорошо управиться со зверем и соблюсти его, то тебе, – поучает он, приставнику зверя, нужно приобрести для сего многосторонние и разнообразные сведения и употреблять хождение, приличное каждому свойству зверя... Так, поскольку общее тело Церкви подобно одному сложному и разнородному живому существу, слагается из многих и различных нравов и умов, то предстоятелю совершенно необходимо быть вместе как простым относительно к правоте во всём, так сколько можно более многосторонним и разнообразным для приличного со всяким обращения, а равно – способным к полезной со всяким беседе»⁸²³. Эта пастырская многосторонность и способность к разнообразному обращению и полезному собеседованию достигаются ничем иным, как обширною пастырскою осведомленностью и большим запасом умственного багажа.

Умственное развитие и богословское знание крайне нужны пастырю в целях апологетических и полемических, как уже упомянуто. Св. отец особенно настаивает на этой своей мысли. Пастырю, по его мненью, даже «неразумно заменять доказательства и доводы истин веры», к каковым научным доводам он вынуждаем, бывает обращаться по долгу своего званья, – «призраком безотчётной веры... но точными исследованием и прямыми заключениями должно приводить в ясность достоверность умозрения»⁸²⁴. Пастырю Церкви всегда предстоит борьба «с изобретателями суетных речений», «с соплетениями слов и обольщениями», «с умствованиями новых богословов, всё бесчестящих, чтобы других сделать нечестивыми»⁸²⁵. Сколько же нужно пастырю учёности, чтобы разоблачать эти соплетения и доказать, что «учение новых богословов – хула, а не богословствование?»⁸²⁶.

Твёрдое знание и исповедание чистого учения веры нужно пастырю для утверждения своей паствы в вере чистого исповедания. «Беседующему о предметах веры в многочисленном собрании людей всякого возраста и разных способностей», – рассуждает св. отец, – «которое, подобно многострунному органу, требует неодинаковых ударений, трудно найти слово, которое бы всех назидало и озаряло светом ведения. Трудно уже и потому, что, как опасность с трёх сторон, т.-е. от мысли, слова и слуха, то невозможно не преткнуться, если не во всём, то, по крайней мере, в чём-либо одном. Ибо если ум не просвещён, или слово слабо, или слух не очищен, и потому не вмещает слова; то от одной из сих причин так же, как и от всех, необходимо храмлет истина»⁸²⁷. Упомянув о противодействии тех людей, которые, «чем горячее в вере, тем с большим упорством внимают слову, почитая покорность оному не благочестием, но изменой истине, и скорее готовы отказаться от всего, нежели от своих мыслей, с которыми пришли, и от привычки к догматам, в которых воспитаны», св. отец останавливается на тех людях, которые, «по невежеству и следствию оного – дерзости, с жадностью, как свиньи, кидаются на всякое учение». Taкие, не имея у себя ни собственного мнения, ни какого-либо образца, худого или доброго, для учения о Боге, готовы слушать всякое учение и всякого учителя, чтобы из всего выбрать лучшее и безопаснейшее, и такой выбор доверяют самим себе – худым судьям истины. А потом, переходя и возвращаясь от одной вероятности к другой, нагруженные и подавленные учениями всякого рода, переменив многих учителей и многие писания разбросав легкомысленно, как пыль на ветер, когда утомится и слух и ум, начинают оказывать одинаковое отвращение ко всякому учению, и напечатлевают в себе гибельное правило – осмеивать и презирать саму веру христианскую, как нечто нетвёрдое и не имеющее в себе ничего здравого, делая невежественное заключение от учащих к учению, подобно такому человеку, который «имея расстроенные глаза или повреждённые уши, винит солнце или звуки, – первое, что оно темно и не блещет, а последние, – что они слабы и беззвучны»⁸²⁸.

Но ни одного умственного развития, ни в соединении с богословским знанием далеко недостаточно для пастырского делания. К обладанию «священной философией»⁸²⁹ и к богословской начитанности нужно присоединить искреннюю убежденность в правоту своего учения, горячую веру в него. Иначе холодная рассудочная вера всегда будет сильна только логическими доводами и выводами; не имея же сердечной теплоты и проникновенности ею, будет отзываться фальшивящим чувством. Личная искренность и убеждённость необходимы пастырю на каждом шагу. Он всегда должен помнить, что наилучшее средство привлечь шатающиеся умы к послушанию уму Христову и удержать их в вере – есть личная горячая вера самих пастырей и учителей, а потом уже устойчивость и неизменность чистого исповедания⁸³⁰, соединённые с непоколебимой преданностью ей⁸³¹, – качества, являющиеся наилучшим средством побудить сделать заключение от учащих к учению в благоприятном для веры смысле.

Наконец, правое учение веры пастырь должен уметь преподавать и верующим. Слово пастыря, являясь «для одних – младенцев по вере – млеком и растениями, для других – совершенных – пищей высшею и более твердою, но всех, укрепляя во Христе и давая им возрастать достойным похвалы возрастанием, какое производится словом, которое хорошо питаемого им совершает в мужа и приводит в меру духовного возраста», должно быть словом чистого учения без примеси посторонних учений. В писале пастыря не должно быть ничего чёрного, чтобы того же не оказалось и в письменах, начертанных им на скрижалях пасомых»⁸³². Свою мысль св. отец характерно и метко выражает такими словами. «Мы неспособны корчемствовать словом истины и мешать вино с водою, т.-е. учение, веселящее сердце человеческое, с учением пошлым и дешёвым, влачимым по земле, пропадающим и текущим понапрасну, как делают многие. Они, чтобы от такого корчемства получить и себе прибыток, беседуют с приходящими о том и другом, так и иначе, в угождение всякому, подобно каким-нибудь чревовещателям и суесловам, для собственной своей заботы употребляют слова, из земли изглашаемые и в землю уходящие, как будто тем более они прославляются в народе, чем больше вредят себе и губят себя, проливая кровь неповинную самых простых душ, которая будет взыскана от рук наших »⁸³³.

Пастырь Церкви должен всегда помнить, чей он ученик, чьё учение преподаёт и какому взысканию подвергнется за неверность своего учения. К служению словом он должен приступать так, как требуется от приступающих к священнодействию, т. е. очистивши уста и мысль, заботясь о том, чтобы слово его «было благочестивым и спасительным для целого мира учением»⁸³⁴. Он должен являть и силу в слове, чтобы «ясно выразить умопредставляемое»⁸³⁵; должен стяжать опытность в учении, чтобы «уста его могли растворяться благовременно, а язык – исполняться радованием и быть органом божественного сладкопения»⁸³⁶. Пастырь должен «мудрствовать выше, нежели по-человечески»⁸³⁷. Сам «испытав все глубины Духа, из сих глубин он должен почерпать всё нужное, чтобы образовать нравы, отвлекать от настоящего и переселять в будущее, имея для себя примером великих отцов и учителей церкви»⁸³⁸.

3) Пастырь церкви должен обладать высокими нравственными качествами.

Если и вообще для верующих нельзя указать «предела нравственного совершенствования, то для пастыря Церкви, в частности, в силу его долга, не может быть определена мера в добре и в восхождении к совершенствованию».

Св. отец предъявляет к пастырю ряд, хотя строгих, но вполне справедливых требований. По его мнению, пастырь прежде, всего сам должен иметь то, чему он хочет научить других. Он сам должен вести богоугодную жизнь, если хочет научить ей пасомых, ибо нельзя возродить живой и добродетельной веры тому, у кого эта вера мертва и бесплодна⁸³⁹. «Первое, чего нам бояться должно, – говорит он, – есть то, чтобы нам не оказаться худыми живописцами чужой добродетели, особенно же негодным подлинником для других живописцев, может быть не худых, но многих, или чтобы нам не подойти под пословицу берёмся лечить других, а сами покрыты струпами. Во-вторых, если бы кто из нас сохранил себя, даже, сколько можно более чистым от всякого греха, то, не знаю ещё достаточно ли и сего готовящемуся учить других добродетели? Кому вверено сие, тот не только не должен быть непорочным, но должен отличаться добродетелью. Он обязан не только изглаждать в душе своей худые образы, но и напечатлевать лучшие, чтобы ему превосходить других добродетелью больше, нежели сколько он выше их по достоинствам. Он должен не знать даже меры в добре и в восхождении к совершенству, почитать не столько прибылью то, что приобретено, сколько потерею то, что не достигнуто, пройдённое же обращать всегда в ступень к высшему, и не высоко думать о себе, если и многих превосходит, но признавать уроном, если не соответствует в чём сану. Ему должно измерять свои успехи заповедью, а не примером ближних... Напротив того, должно почитать пороком в частном человеке то, что произведено им худого, заслуживает наказания и строго истязуется самым законом, а в начальнике и предстоятеле – даже то, что он не достиг возможного совершенства и не преуспевает непрестанно в добре, потому что ему надобно превосходством своей добродетели привлекать народ к порядку, и не силой обуздывать, но доводить до порядка убеждением»⁸⁴⁰.

По мысли св. отца, кто, чем выше по достоинствам или по положению в обществе, тот тем превосходнее должен быть по добродетели. Пастырю Церкви, а в особенности, предстоятелю, призванному возглавлять Церковь, предлежит подвиг постоянного совершенствования в добродетели. Если к кому, то более всего к пастырю относится пожелание св. отца: «Превзойди самого себя»⁸⁴¹.

Наконец, замечательна и та мысль св. отца, что известная степень нравственной высоты служить условием обладания истиной и, потому, если для пастыря Церкви разумение истины есть главное дело, без чего нельзя быть даже и христианином, то нравственная испорченность крайне вредна и опасна в познании истин веры⁸⁴².

В частности пастырю нужны: а) «ревность по добродетели, как собственное его произволение, выражаемая и действительно оказываемая словом и делом, если он хочет, чтобы вверенные ему души, которые для него всего предпочтительнее, хорошо были врачуемы, очищаемы и ценимы дороже всего»⁸⁴³;

б) опытность в побеждении дурных навыков и возращении добрых. Пастырям, как служителям и сотрудникам Божьего врачевания и детоводительства, тем более, как председательствующим пред другими, «важно знать и врачевать собственные немощи и недуги, чтобы быть в состоянии врачевать и искусно очищать других, так чтобы от сего была польза тем и другим, и имеющим нужду во врачевании, и поставленным врачевать»⁸⁴⁴;

в) наличность качеств, обусловливающих вступление и прохождение пастырского звания. «Кто, поверив сам себя по правилам и определениям, какие Павел постановил для епископов и пресвитеров, а именно: быть трезвыми, целомудренными, не пьяницами, не бийцами, назидательными, во всём не укоризненными и неприкосновенными ни к чему худому, кто, говорю, не найдёт себя много уклонившимся от правоты правил? А какие законы даёт Иисус ученикам, посылая их на проповедь? Существенное в них, – не говоря о подробностях, состоит в том, чтобы ученики таковы были по добродетели, так благоустроены и соответственны своему званию, и, если должно выразиться короче, столь небесны, что благовествование не менее распространялось посредством их жизни, как и посредством слов»⁸⁴⁵. Служение священника должно быть непорочное, ангельское, ибо оное служение, как достойное их собственного служения, уважают и ангелы, служащие Чистейшему⁸⁴⁶;

г) стяжание того духа богобоязненности и чувства постоянного хождения пред Богом, которые бывают следствием долговременного упражнения в добродетели. «Не столько важно соблюсть образ добра, – наставляет св. отец, – как обновить в себе богобоязненность. Первое есть дело навыка, последнее – дело благого произволения; и первое находим во многих, а последнему немного видим примеров»⁸⁴⁷

д) обладание в возможном совершенстве, как христианскими добродетелями, так и общечеловеческими достоинствами, напр., честностью, благородством. Только в пастырстве, как сословии, открытом для всех верующих, о благородстве и худородстве судят не по крови, но по нравам, по свойствам характера и поведения⁸⁴⁸.

В ветхозаветных постановлениях о том, чтобы даже телесные пороки и в священниках и в жертвенных животных подвергались строгому исследованию, а равно и в узаконениях о том, чтобы совершенное приносили совершенные, св. отец видит символическое требование душевной непорочности от служителей Церкви. Если запрещалось касаться священных предметов, вкушать жертвы, входить во святилище и пр. тем, кто был хотя мало нечист душою и телом, если и для правомочных ограничивался доступ во Св. Святых и не для всех возможно было касаться к завесе, или к святилищу, или к кивоту, то, «зная всё это, а вместе и то, что всякий недостоин Великого Бога, Архиерея и Жертвы, – как может облечься в образ и сан иерея тот, кто не освятил рук преподобными делами..., кто всякий член свой не сделал оружиями правды, не отложил всякую мертвенность..., кто не показал на опыте своих доблестей?»⁸⁴⁹

Неуверенность в собственном преуспеянии в добродетели или сознание своей маломощности в ней должны являться причиной к самому сильному страху и представлять самую крайнюю опасность для кандидата во главу полноты Христовой, если он сознаёт и важность преуспеянья и пагубные следствия погрешения в сем деле. Свои мысли по сему поводу св. отец образно изображает в следующей картине. «Пусть другой, рассуждал я, кто многоопытен в мореходства и торговле, плывет за куплею, переходит обширные моря, борется всегда с ветрами и волнами, многое, если удастся, приобретая и много бедствуя. А для меня, который держуся суши, веду неглубокую и легкую борозду жизни, с выгодами и морем раскланиваюсь издали, – приятнее жить так, как могу, с небольшим и скудным куском хлеба, и влачить дни в безопасности и безмятежии, нежели для больших выгод кидаться на долговременную и большую опасность. Для человека, поставленного высоко, и то уже потеря, если он не предприемлет большего, не распространяет доблестей своих на многих, но останавливается на малом числе людей и как бы большим светом освещает малый дом, или юношеским всеоружием покрывает детское тело. А для человека маловажного всего безопаснее нести малое бремя, не возбуждать смеха и не увеличивать опасности возложением на себя чего-либо не по силам. Ибо, как слышим, и башню строить прилично только тому, у кого есть чем её довершить»⁸⁵⁰.

Пастырю предлежит постоянный подвиги постепенного восхождения посредством дел, чтобы чрез очищение приобретать высшую чистоту. Он не должен подобиться тем, которые только собирают материал для постройки, а к самой постройке все не приступают. Пастырю нужно не казаться добродетельным, а быть им на деле, не грезить совершенством, а стремиться к нему в действительности⁸⁵¹. Св. отец считает истинным богословом не того, кто высоко рассуждает, но того, кто свято живёт. «Хочешь ли со временем стать богословом и достойным божества? – вопрошает он. – Соблюдай заповеди и не выступай из повелений. Ибо дела, как ступени, ведут к созерцанию. Трудись телом для души... Царство небесное есть не что иное, как достижение чистейшего и совершеннейшего»⁸⁵². Св. отец указывает и источник святых чувствований, из коего пастырь может черпать силы для преуспеяния в совершенстве. Это – чтение книг духовно-нравственного и подвижнического содержания. Оно «очищает душу и тело, делает человека угодным для Бога храмом, органов, в который ударяет Дух, песнопевцем Божией славы и Божия могущества... Через него я образуюсь, прихожу в благоустройство, из одного человека делаюсь другим, изменяюсь божественным изменением»⁸⁵³.

Если бы потребовалось в немногих словах характеризовать нравственный облик пастыря, то отличительною чертою его должно признать благочестие и, при назидательной жизни, – обладание словом⁸⁵⁴. «Для Бога ничто так не достолепно, как слово очищенное и душа совершенная учениями истины»⁸⁵⁵. У пастыря Церкви слово не должно расходиться с делом, чтобы он учил так, а жил и подвизался иначе. «Напротив того, в нём всё одно другим должно поддерживаться, и как в одной лире, всё одинаково должно быть настроено, – и жизнь, и учение, и подвиги, и бедствия. Он должен нести всем мир и благословение, всех привлекая ко Христу, подражая свойствам двух похваляемых камней, являясь для одних адамантом, для других – магнитом. Он должен так жить и учить, чтобы дела и нравы его служили примером для других, а учение его было точным выражением истинной веры»⁸⁵⁶. Для пастыря красотою должна быть добродетель, величием – богословие, шествием – непрестанное стремление и восхождение к Богу, силою – сеяние и раздаяние слова⁸⁵⁷. Вся жизнь пастыря, его поступки, поведение должны быть выражением забот только обо всём богоугодном, а не о мирском⁸⁵⁸. «Остерегайтесь, о иереи, – предупреждает св. отец, – чтобы язык ваш, долженствующий быть как гусли, не прозвучал чего-либо нестройного... Один источник не даёт сладкой и горькой струи»⁸⁵⁹. По своей жизни и по своим качествам пастырь должен быть «заслуживающим большее одобрение, быть во всех отношениях украшенным лепотою добродетели», должен быть из числа возбуждающих зависть, а не сожаление, из числа не всякому во всём уступающих, но умеющих в ином случае и воспротивиться для общего блага», для пользы в жизни будущей⁸⁶⁰.

Уже из изложенных мыслей св. отца о нравственных качествах пастыря явствует, какие высокие требования он предъявляет к кандидату пастырства. Он требует от него известного совершенства в добродетели, как выражения высшей нравственной чистоты и святости жизни. Пастырь должен быть не просто добродетелен, но высок по добродетели, её образцом и учителем⁸⁶¹. Вслед за св. Григорием Богословом он должен, возможно, чаще задавать себе вопросы: «по плоти я девственник, но девственник ли я в сердце? На словах я небесен, а сердцем не прильнул ли к земле?»⁸⁶². «Подобно золоту и серебру обращаясь всюду, он во всяком обстоятельстве и деле не должен звучать, как поддельная и нечистая монета, нисколько не должен содержать в себе вещества худого, которое бы требовало сильнейшего огня»⁸⁶³. Авторитет пастыря – в его добродетели⁸⁶⁴. Он должен быть не просто нравственен, но безукоризнен и по предшествующей и по настоящей своей деятельности, как то подобает учителю благочестия и тайноводителем ко святыне, призванному приносить жертвы не столько за себя, сколько о людских невежествиях⁸⁶⁵. Он должен быть настолько непорочен, чтобы смело мог смотреть в глаза всякому и говорить: «скажи мне мои неправды»⁸⁶⁶. Лекарю других должно быть самому здоровым⁸⁶⁷, потому что «неприлично бороться со злыми скорбями тому, кто должен быть целителем недугов в других»⁸⁶⁸. Путеводящее око должно быть светло. «Особенно вам, служители алтаря, – учит св. отец, – советую не быть оком, исполненным тьмы, чтобы не оказаться первыми в порочной жизни. Ибо если свет темен, чем будет самая тьма?»⁸⁶⁹. Помня удобопреклонность ко греху, по которой человек всегда в пути, и предназначение его к величественной цели, пастырь должен опытно знать свойства духовной борьбы и способы успешного шествования в высоту⁸⁷⁰. Он не должен, подобно кубарю, кружащемуся на одном месте, хотя и имеющему видимость как бы движущегося, оставаться на одном месте, в одном положении и не совершенствоваться в добре. Он должен идти впереди и впереди других⁸⁷¹. Воспитывая же других в добродетели, он должен быть бдителен за самим собою, чтобы не преткнулись в чём-либо его ноги»⁸⁷².

Помня, что «диавол входит в сердце человека сначала не важными грехами, а потом врывается большою мутною рекою, пока не поглотит его, как бездна»⁸⁷³, пастырь должен быть не только целомудренным, но не подавать даже и подозрения в чём-либо гнусном⁸⁷⁴ должен постоянно отрешаться от дебелости плоти, очищать и обновлять себя светлою жизнью⁸⁷⁵. «Будем бегать доброцветности, – увещает св. отец сопастырей, – и смотреть в самих себя. Похоть – сладкая приманка, доброценная отрава... Войди в себя»...⁸⁷⁶

Должно сказать даже более того, что сказано о требованиях нравственной высоты, предъявляемых св. отцом к пастырям: он желает от пастырей аскетизма, который должен проявляться как в преуспеянии в добродетели, так и во внутренней борьбе со страстными пожеланиями. Молитвенные уединённые подвиги, само собранность, упражнение в духовной жизни обязательны для того, кто желает быть учителем духовной жизни для людей всякого времени и случая, рода и возраста. Пастырь должен приучаться всегда жертвовать своими личными интересами и чувствами для долга своего звания⁸⁷⁷. Являя собою пример рассудительности, не гневливости, не мстительности, он должен приучаться управлять своими помыслами⁸⁷⁸. «Похотливое око – самое наглое и ненасытимое из чувств: оно касается часто даже и неприкосновенного» ⁸⁷⁹. Тело всегда поднимает войну со стремлением человека подавить и ограничить страстные движения. Оно, сродник и сослужитель души, всегда является и ласковым врагом и коварным другом, напоминая человеку о том, что он, образ Божий, смешан с грязью, что он велик и низок, земен и небесен⁸⁸⁰. «Нося в теле того же сатану, который был дань ап. Павлу», пастырь имеет возможность бороться с ним слезным исповеданием своих немощей и частым совершением литургии⁸⁸¹. Кроме того, св. отец для умерщвления страстных движений плоти, для увядания красоты, привлекающей козни, для снискания милосердия на смиренно прибегающего к Богу, усиленно рекомендует пастырю пост и сон на голой земле «Ибо никаким служением так не благоугождается Бог, как злостраданием, и за слезы Он воздаёт милостью»⁸⁸². По примеру Господа, совершавшего дела – Свои чудотворения – на народ, а для молитвы уединявшегося в пустыню, пастырю потребно возможно чаще погружаться в безмолвие для невозмутимого собеседования с Богом, для «высшего упражнения», чтобы, хотя несколько возводить свой ум от непостоянного, суетного к вечному⁸⁸³. Мозоли на коленах, потоки слёз, постнический вид – лучшие свидетели аскетических трудов пастыря⁸⁸⁴.

4) Св. Григорий Богослов предъявляет к пастырю ряд пожеланий касающихся его внешности, его семьи его отношений к сослуживцам и сопастырям.

Желая видеть иереев, почтенных сановитостью и летами⁸⁸⁵, и требуя от них благоговейного приступания к их высоким и священным обязанностям⁸⁸⁶, св. отец убеждает их «не совершать святого нечисто, высокого – низко, честного – бесчестно, духовного – по земному. «Всё у нас, духовных, должно быть, как духовно: действие, движение, желание, слова, даже походка и одеяние, даже мановение, потому что ум на всё простирается и во всём образует человека по Богу»⁸⁸⁷. «Не запрещай давать себе и прохладу, но пресекай неумеренность». Если справедливо, что одежда человека, его манера носить её, походка, движение и пр., есть язык его, то пастырь должен тщательно наблюдать за этим своим языком, всякому красноречиво свидетельствующим о внутреннем содержании его обладателя⁸⁸⁸. Однако, по мысли св. отца, забота пастыря о величавой наружности, соединенная с презрением простоты, – предосудительна, «как будто всё общеупотребительное и обыкновенное достойно презрения»⁸⁸⁹. Отсюда, величавость наружности должна быть следствием благородной простоты и естественности.

Члены семьи пастыря должны вести себя благоприлично, чтобы посторонние не соблазнялись их поведением. «Людям всего приятнее рассуждать о чужих делах»... Они обращают, как бы в постоянное занятие укорять и блазниться поведением членов семьи пастыря, если видят, что последние идут за веком, а не поставляют для себя и единственной славы, и безопасности, и обогащения в том, чтобы мужественно противоборствовать времени и поставить себя как можно дальше от всякой нечистоты и скверны. Как в этом случае пастыри убедят другого не увлекаться временем, как наказывать провинившихся в чём-нибудь, когда сами они терпят в своей семье что-либо подобное?⁸⁹⁰ Вся обстановка семейной и обыденной жизни пастыря должна быть выражением того христианского духа, проповедником коего пастырь является по призванию. Было бы, в частности, преступно, если бы его трапеза «умащалась срамом благовония», а «плоть разрасталась бы шире плоти слона», когда другие нуждаются в самом насущном для жизни⁸⁹¹.

В отношениях пастырей к сопастырям должны проявляться чувства солидарности и взаимного уважения. Из сферы их отношений всецело должен быть изгнан мелкий дух зависти и соперничества, подобный тому, который заставляет занимающихся одним ремеслом косо, подозрительно и недружелюбно смотреть на своих конкурентов по профессии. «И горшечник косо смотрит на горшечника, и плотник на плотника»⁸⁹². Между людьми образованными, культурными таких чувств не должно быть. В отношении же к пастырям они свидетельствовали бы о непонимании ими духа своего служения и задач звания. Св. отец глубоко страдал душой, когда видел вражду между пастырями. «В мире живут разбойники, коих связало злодеяние, сообщники воровства, заговорщики мятежа, соучастники прелюбодеями. В мире живут певцы одного хора, и воины одного отряда, и пловцы одного корабля. Только у нас (пастырей) нет согласия», – с горечью замечает он⁸⁹³.

Но бывает мир и мир. «Кони приятны коням, орлы – орлам; галка садится рядом с галкой»⁸⁹⁴. Среди сослужителей и сопастырей должно различать добрых от худых, и, поддерживая сношения с первыми, пастырю должно удаляться последних. «Жизнь человеческая бывает или божественною, или порочною, хотя по наружности часто это различие не замечается. Так неодинаково и сердце молитвенников великославного Христа. Один – всегдашний слуга человеческого могущества, смотря по обстоятельствам, как трость, колеблемая ветром, клонится туда и сюда, и подаёт не врачество, но образец всякого порока. Другой трепетными и благоговейными руками возносит дар благодарения Христовой Плоти и великим страданиям, какие понёс на земле Бог в избавление наше от первородных недугов. Такой живёт для Единого Христа, Им утешается, для Него возносясь отселе, отрешает сердце от земного... Такой не заботится о богатстве, о великих престолах, о человеческой славе, пресмыкающейся долу. И нося на себе кожу могущественного царственного льва, не скрывает под нею раболепства лисицы, чтобы не быть мертвоядцем, хитрецом, злодеем, перекидываться во все виды порока»⁸⁹⁵.

Пастырь должен смотреть, в среде каких молитвенников он вращается, «свидетельствуясь рукою бессмертного Бога и страшным днём, который потребит огнём лёгкое вещество, что он – не сопрестольник и не сотрудник таким, и не хочет участвовать с ними ни в совете, ни в плавании, ни в пути, но желает идти своим путём, пребывая вдали от злых сослужителей и напечатлевая в сердце мысли божественные, не смешивающиеся с худшим, и просветлённые»⁸⁹⁶...

Должно сторониться худых пастырей ещё и по другой, причине – для поддержания авторитета пастырского сословия, именно, чтобы не дать пищи злоречию, не дать повода обвинять в злонравии целое сословие пастырей, а вместе с тем и «высокое и досточтимое наше таинство». «Людские речи, – говорит св. отец, – приражаются к пастырям так же, как пена к камню, как ветры к сосне или к другому густому и высокому дереву... Сколько бы кто ни был твёрд в душе и искренен в благочестии, сему не хотят даже и верить, что он верен, нелицемерно добродетелен и свободен от притворства. Напротив того, один у нас явно худ; в другом правдивость – одна личина и прикраса, обманывающая наружностью. Хотя не все кажутся чёрными, потому что есть чёрные, не все неблагородными, неблагообразными, немужественными, невоздержными, потому что много таких..., однако же, обвинение в злонравии удобно распространяют на всех и делают общим обвинением целого (сословия), не только потому, что многие, но и потому, что некоторые злонравны. Но гораздо страшнее сего то, что обвинение не останавливается на нас одних (пастырях), но простирается даже на высокое и досточтимое наше таинство. Ибо с нашими судьями бывает то же, что почти и со всеми охотниками судить о чужих делах: одни из них довольно снисходительны и человеколюбивы, а другие очень жестоки и немилосердны. И первые нас одних укоряют в пороках, оставляя без укоризны наше учение. Другие же особливо, когда встречают много худых людей между удостоенными предстоятельства, обвиняют самый закон, будто бы он учит злонравно»⁸⁹⁷.

5) Отношения к пастве требуют от пастыря «благоискусного прохожденья пастырства, которое отвлекает от мира, приводит к Богу, истощает тело, соединяет с Духом, собирает тело в ограду и пасёт его»⁸⁹⁸.

Закон пастырского служения повелевает пастырю радоваться с радующимися и в печали стенать вместе с пасомыми⁸⁹⁹. Пастырелюбивость предстоятеля должна быть главным руководящим началом и в его деятельности⁹⁰⁰, «чтобы быть ему не из числа тех пастырей, которые млеко едят, волною одеваются, тучное заколают, оскорбляют трудом... которые пасут самих себя, а не овец; ― но принадлежат к числу тех пастырей, которые могут сказать о себе с Павлом: кто изнемогает, и не изнемогаю? Кто соблазняется и меня не воспламеняет забота? Не ищу бо ваших, но вас»⁹⁰¹. Пастырь должен быть готовым всегда всем жертвовать для блага паствы, не скрывать своих дарований, не закапывать своего таланта в землю, но наставлять вверенные ему души словом истины и соделывать их сообразными духу»⁹⁰². Он должен жить не больше для себя, чем для других, стараясь идти и вести стадо прямым путем, не принимая разные виды, не соображаясь с обстоятельствами и делами, делаясь то таким, то иным, меняя разные цвета, подобно как полип принимает цвет камня, к которому он пристал; но всегда пребывая одним и тем же, – непоколебимым среди колебаний, несовратимым среди превратностей, являясь скалою, которая при ударах ветров и волн стоит незыблемо и сокрушает приражающихся к ней»⁹⁰³. Паства для пастыря – и слава, и радость, и венец похваления. Как здание или картина являются безмолвными выразителями или показателями гения зодчего или живописца, так и паства носит на себе следы пастырской любви и влияния своего предстоятеля, свидетельствуя о его внутренних качествах⁹⁰⁴.

В практических житейских сношениях пастырь должен взять такой тон, который его необходимое в жизни верующих как света, судьи, ангела Божия не низводил бы с пьедестала беспристрастного и ровного отношения на обычную в житейской среде страсть к пересуживанию, по которой «людям всего приятнее рассуждать о чужих делах, особливо если увлекаются или благорасположением или ненавистью»⁹⁰⁵.

Наконец, пастырю нужно иметь в виду определённые цели, определённый ясный идеал и применять определённые и наперёд обдуманные средства к достижению его. Его пастырские мероприятия не должны быть только «по поводу», с характером случайности. Его идеал – не есть что-либо туманное, расплывающееся, а – обдуманный, преднамеченный, сроднившейся с его душою. Как начальнику отряда нельзя рассчитывать на успех в борьбе с противником, которого он себе точно не представляет, так и пастырю нельзя вести пасомых к идеалу, не выяснившемуся в сознании его самого, их духовного вождя. Св. отец неоднократно предохраняет пастыря от увлечения туманными идеалами и случайными средствами. «Гони коня к цели... Всегда старайся, чтобы стрела твоя попадала в самую цель»⁹⁰⁶.

Частные, отношения к пастве требуют от пастыря любви к пастве, благоразумия, заботливости о ней, внимательности, неусыпности, при кротости строгого обращения, при производстве дел ― ровности духа и спокойствия⁹⁰⁷.

Пастырь должен чувствовать себя так родственно и тесно связанным с паствою, чтобы у него не хватало терпения жить в разлуке, с нею, но чтобы иметь общий дух и общие чувствования.

Подлинно, один день составляет целую человеческую жизнь для тех, которые страдают любовью... И в этом нет ничего необыкновенного. Пастух скорбит о тельце, который отстал от стада, об овце, которой недостаёт в десятке, и птичка горюет о гнезде, которое оставлено не на долго. Один, взяв свирель, зовёт заблудившихся, и, если послушаются, радуется о них больше, нежели об остальном стаде. А другая с криком летит к гнезду, припадает к щебечущим птенцам и обнимает их крыльями. Какая же привязанность должна быть у доброго пастыря к словесным овцам, которых он любит и об оберегании которых от всяческих врагов он беспрестанно заботится»⁹⁰⁸. Пастырь добрый, полагающий душу свою за паству, хорошо знает её, будучи и сам знаем ею⁹⁰⁹. Не должен пастырь забывать и телесных потребностей и нужд своей паствы, часто бедствующей, голодающей. Уча других милосердию и состраданию, нельзя самому оставаться безучастным зрителем их бедствий. В деле организации помощи бедствующим его пример так же необходим, как и руководство в делах духовных. А потому, он чаще должен повторять себе: «Не дай мне Бог ни жить богато, когда бедные нуждаются, ни наслаждаться здоровьем, если не дам помощи болящим... Пусть могучий ветер убьёт и вихрь рассеет посев мой, если только для себя одного буду я сеять»..., и помнить, что имущество, это скоро истлевающее стяжание, может освятиться только тем, если мы будем обладать им как должно, делая соучастниками его неимущих⁹¹⁰.

Являясь для пасомых примером для подражания, подобно тому, как если «кто пишет картину с подлинного изображения, тот ставит пред собою подлинник, и потом картина принимает на себя списываемый образ»⁹¹¹, так добрый пастырь представляет собой образец то самопожертвования, когда исполняет должность стража, возвещая непокорному народу о грядущем мече и признавая его грехи своими⁹¹²; то – истинной скромности, поставляемой не в одежде, а в благоустройстве души, и выражаемой не согбением выи, не густотой усов, не обрением головы, не походкой, но смиренным мнением о себе⁹¹³; то – простоты и незлобия⁹¹⁴; то – преданности воле Божией и упования на Него⁹¹⁵.

Вообще же, в сношениях с пасомыми пастырь должен «соединять в себе мудрость змия в рассуждении зла и незлобие голубя в рассуждении добра, не попуская и благоразумию сделаться злотворным, и простоте доходить до слабоумия»⁹¹⁶.

Отношения его к духовным детям должны быть вполне благожелательные, миролюбивые, словом – отеческие, ибо щадить детей требует закон отеческой любви»⁹¹⁷. Пасомые для пастыря – дети, соединённые с ним общим духом и общими чувствованиями⁹¹⁸. Его наставления пасомым – заповеди кротко советующего и сердечно любящего отца⁹¹⁹. Он «увлекательно беседует, назидательно шутит, обличает не оскорбляя, выговора не доводит до наглости, а похвалы до потачки, но в похвале и выговоре избегает неумеренности, пользуясь ими с рассуждением и наблюдая время всякой вещи⁹²⁰. Пастырь должен проявлять в отношении ко всем пасомым одинаковое беспристрастие, ровность и нелицеприятие. Являясь судьёй их дел, и по долгу звания, и по их желанию, он не должен подражать обычаю «тех судей, которые легко простят и самую важную вину людям значительным, нежели малость – незначительным»⁹²¹.

Если бы мы хотели, возможно, точнее и короче охарактеризовать отношения пастыря к пастве, как это понимает св. отец, то для сего едва ли может быть что-либо лучше следующего его завета: «будьте живоносною силою для всех людей»⁹²²

Но трактуя о миролюбии пастыря, мы должны оговориться. По мысли св. отца, миролюбивость пастыря не должна переходить в послабление слабостям пасомых, в потаковничество им. «Мир хорош с миром», – говорит св. отец. «С прекращением же мира и мир перестаёт быть миром... Но не всяким миром должно дорожить. Есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие... Должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий с Богом»... Пастырю нужно не совсем соглашаться, но и не со всеми разногласить⁹²³. По смыслу своего звания, пастырь принадлежит к числу тех людей, на которых часто неприятно действует приятное для других⁹²⁴.

В своих творениях св. Григорий Богослов оставил нам описание многих выдающихся пастырей: Афанасия Великого, свм. Киприана, св. Василия В. и других⁹²⁵. Вот напр., какими чертами рисует он св. Афанасия, как пастыря: «Он сколько высок был делами, столько смирен сердцем; в добродетели никому недоступен, а в обращении всякому благоприступен, кроток, не гневлив, сострадателен, приятен в беседе, ещё приятнее по нраву, ангелоподобен наружностью, ещё ангелоподобнее сердцем; когда делал выговоры – он был спокоен; когда хвалил – назидателен. Он ни одного из сих добрых качеств не портил неумеренностью, у него выговоры были отеческие, и похвалы, приличные начальнику, и мягкость не составляла слабости, и строгость – жестокости; напротив того, первая представлялась снисходительностью, последняя – благоразумием, а та и другая – любомудрием. Ему немного нужно было слов, потому что для наставления других достаточно было его жизни; ему редко нужен был жезл, потому что достаточно было слова... Нравом был прост, в управлении – многообразен; мудр в слове, ещё премудрее разумом, гостеприимен, заступник просящих, отвратитель зол"…⁹²⁶ В таких же приблизительно чертах характеризует он «пастырское искусство» св. Василия Великого⁹²⁷.

6) Для полноты изложения мыслей св. Григория Богослова об идеале пастыря нам остаётся ещё познакомиться с теми наименованиями, коими он наделяет его, характерно выражая самыми этими именами те признаки и черты, с которыми должны являться иереи, ибо «слово иерей – не одно пустое имя»⁹²⁸.

А) Как посредники между Богом и людьми и как носители высших идеалов духовно-нравственной жизни, пастыри именуются:

а) «органы Божии, органы словесные, которые настроил и в которые ударяет добрый художник, Дух... Он ударяет в ум, и пастырь изглашает слово»; его любомудрие – только говорит внушения Духа⁹²⁹;

б) стражи народа, возвещающие непокорному народу о грядущем мече ― возмездии за не исповедание грехов и за не исправление пороков и привязанность к ним⁹³⁰:

в) служители и таинники Божии, прозрители в небесное, начаток рода христианского, опора веры, драгоценный жемчужины, камни храма, для коего основание и краеугольный камень Христос; камни, предназначенные быть первыми работниками в осуществлении Божьего домостроительства спасения рода человеческого⁹³¹;

г) делатели Божиих законов и таинств, как призванные устроять духовно-нравственную и церковно-административную жизнь христианского общества⁹³²;

д) достославные приставники душ, носящие на своих руках создание великого Бога, приводящие людей в преимущественное единение с Богом; – основания мира, свет жизни, опора слова, тайноводители в жизнь светлую и нескончаемую, христоносцы поскольку они уполномочены быть носителями высшей жизни⁹³³;

е) добрые священники Царя, они являются как бы полководцами воинствующей со врагами Церкви, с падением каковых вождей всё воинство преклоняется долу; как бы кормчими, без коих мореходный корабль опрокидывается губительным ветром или сокрушается о камни; как бы управителями, без коих, или при невежестве коих, подобно, как дома, города, лики, колесницы и стада, терпит вред и Церковь. Посему, в силу своей всегдашней готовности первому принять на себя все опасности, грозящие его стаду, пастырь есть «мученик без крови, без ран венценосец»⁹³⁴;

ж) пастырь – светильник Церкви, подобно тому, как светильник телу – око. Посему, «как оку необходимо быть чистым, чтобы тело двигалось правильно, иначе, если око нечисто, то и тело движется неправильно; так вместе с предстоятелем Церкви, каков он будет, и Церковь или подвергнется опасности, или спасётся»⁹³⁵.

Б) Как руководители верующих ко спасению и создатели их в избранные сосуды Божии, пастырь –

а) земной Христос, воспитатель в христианской жизни. Пути пастыря совпадают с путями Христовыми; посему «поспеши за пастырем на крылах» – учит св. отец, – «покоряйся ему безмолвно; с ним радуйся, когда простираешься вверх, и ему подчиняйся, когда падаешь, чтобы, пришедши в страх, опять вознестись высоко»⁹³⁶;

б) путеуказатель жизни и как бы предводитель стада птиц, улетающих за улетевшими вперёд; он – детоводитель душ, заботящийся о приличном со всяким обращении и о питании, соответственно силам каждого; он – невестоводитель, уневещивающий Христу души и опасающийся, чтобы какую-либо из них не извергли из брачного чертога, как не имеющую брачного одеяния и нагло вторгшуюся в круг возлежащих там⁹³⁷;

в) споручник Божия человеколюбия, свидетельствующий о неизменной милости Божией к каждому раскаявшемуся грешнику, ибо «гнев Ему противоестественен, а милость – естественна; к гневу принуждаем Его мы, а к милости Он Сам стремится»⁹³⁸;

г) – добрый образователь и учитель, охотно со Христом умирающий и восстающий, облекающий в нового человека, в новую тварь, в рождаемых по Богу; – художник, надстраивающий на основании здание верного раба Христова; зодчий и живописец, по произведениям которых, говорящим сильнее слова, судится о достоинствах их самих; пастырь – «архиепископ Божией скинии употреблявший в дело всякое вещество и искусство, все соплетающий вместе, чтобы составилось преизящество и стройность единой красоты»; кораблестроитель того корабля и зодчий того дома, благополучно жить в которых предоставляется верующему, хотя бы он и не прилагал к устроению их особого труда от себя⁹³⁹;

д) пастырь – строитель слова – учения христианского, правдивый раздаятель жит твёрдого слова, действующий в согласии с волею своего Небесного Домовладыки; раздаятель пшеницы, новой пищи для прекрасно алчущих, т.-е. жаждущих истинного учения Христова; распорядитель пира, заботящийся о том, чтобы не отпустить своих гостей голодными, но обильно и щедро напитать каждого, сообразно с его нуждами и запросами⁹⁴⁰;

е) пастырь – родитель верных в жизнь благочестивую, переписчик в сердца пасомых того, что написано, назнаменовывающий добрыми письменами правую веру и заботящийся о неизменном хранении написанного, при коловратности времён; благочестивый краснописец, старающийся об изглаждении прежних лукавых образов и изображении и о начертании новых, лучших и достойных сохранения: добрый советник, вооружённый тремя доспехами – опытностью, дружбою и смелостью; добрый купец, требующий не только долга, но и роста добродетели, не только таланта, но и прибытка; – добрый сеятель, заботящийся о плодоношении семени по силам каждого – во сто крат, шестьдесят или тридцать⁹⁴¹

ж) наконец, для нравственно болящих пастырь – врач духовный, врачующий по примеру и заповедям кроткого, человеколюбивого и понесшего наши немощи Христа⁹⁴².

«Или вовсе не учи, или учи доброю жизнью» (V. 170).

Достижение задач пастырского служения – приводить к Богу людей избранных, царское священие, язык свят, и сделать, чтобы в большем числе людей очищался образ⁹⁴³, – возможно при помощи средств пастырского воздействия. Главнейшими из таковых представляются: примерная жизнь пастырей в соединении с их словесным учением, молитва, милостыня и вообще добрые дела. По мысли Небесного Пастыреначальника, «благовествование учеников Его и их преемников должно распространяться не менее посредством их жизни, как и посредством слова»⁹⁴⁴. В благоискусном прохождении пастырства, в управлении душами, в совершении людей «научение словом, делом и примером являются оружиями правды десными и шуиими»⁹⁴⁵.

К изложению мыслей св. Григория Богослова об этих средствах пастырского воздействия, или оружиях воинствования и о способах их применения мы и, переходим.

Добрая примерная жизнь должна быть признана первым, главнейшим и непременным средством пастырского воздействия, потому что метод наглядного обучения есть самый естественный и действенный. «Или вовсе не учи», – заповедует св. Отец, – «или учи доброю жизнью. Иначе будешь одною рукою притягивать, а другою отталкивать... Меньше потребуется слов, если делаешь, что должно. Живописец больше учит своими картинами... Особенно вам, служители алтаря, – продолжает он, – советую не быть оком, исполненным тьмы, чтобы не оказаться первыми в порочной жизни... Будь более привязан к Богу, чем стой за учение о Боге. Всякое слово можно оспаривать словом, но жизнь чем оспоришь?»⁹⁴⁶.

Добрая жизнь есть наилучший показатель сердечного следования Христу. Потребностью благодарного сердца человеческого является принесение даров своему Владыке. «Хотя бы ты всё принес Богу, однако не принесёшь Ему ничего достойного. Наилучший дар Богу – добрые нравы: последовать за благим Владыкою, убегать от мирских похотей, от обманчивого мира и миродержителя, всецело посвятить себя Богу.... принести слёзы, очищение от грехов, восхождение и усилие простираться вперёд»⁹⁴⁷. Для пастыря же добрые нравы – не только показатель личной преданности Богу, но и могущественное средство пастырского воздействия на пасомых, в силу указанного долга учить доброю жизнью, уподобляясь в этом случае «добрым живописцам, которые обучают учеников тем, что показывают им много образцов⁹⁴⁸».

По мнению св. отца, «пример доброй жизни, убедительный для всех, особенно убедителен для простого народа, который пленяется не столько словом, сколько делом, – этим безмолвным увещанием»⁹⁴⁹. Поэтому, «не нужно много слов тому, у кого для наставления других достаточно доброй жизни»⁹⁵⁰. Но научение примером жизни есть оружие обоюдоострое, оно может иметь и обратную сторону.

«Так как жизнь пастыря есть образец и урок благочестия», и он призван своим примером научить народ исправлению порочной жизни⁹⁵¹, то «готовящемуся учить других добродетели должно отличаться добродетелью же и всемерно избегать того, чтобы его личная жизнь не произвела тем большего зла, чем над большим числом людей будет он начальствовать, потому что порок, распространяющийся на многих, значительнее порока, остановившегося на одном»⁹⁵². Пастырь должен помнить, что «не так удобно ткань принимает на себя не выводимую краску, и близкие вещи занимают одна от другой зловоние или благовоние, не так быстро разливается в воздухе и из воздуха сообщается животным какое-нибудь вредное испарение, производящее заразу и называемое заразою, как подчинённые, в скорейшем обыкновенно времени, принимают на себя пороки начальника, и даже пороки гораздо легче, нежели противное пороку – добродетель. В сем порок и берёт особенно верх над добродетелью... Особенно печально то, что порок есть дело, удобно возбуждающее к соревнованию и без труда исполняемое, что всего легче сделаться порочным, хотя бы никто нас в том не руководствовал, напротив того, стяжание добродетели есть дело редкое и трудное, хотя бы и многое к ней влекло и побуждало... Добродетель неудобоприемлема для человеческой природы, как и огонь для влажного вещества, но большая часть людей готовы и способны принимать на себя худое, подобно тростнику, который, по сухости своей, легко воспламеняется и сгорает при ветре от искры. Ибо всякий скорее принимает в себя в большей мере малый порок, нежели высокую добродетель в малой мере. Так небольшое количество полыни тотчас сообщает горечь всему мёду, а мёд и в двойной мере, не сообщает полыни своей сладости»⁹⁵³. Пастырю должно помнить об этой удобопреклонности человеческой природы к злу более, нежели к добру, и о лучшей переимчивости худых навыков пред хорошими, и стараться не подавать ни малейшего соблазна своею жизнью. «Выдерни малый камень, – метафорически поясняет свою мысль св. отец, – он повлечёт за собою всю реку в открытое место; удержать же и преградить её едва ли возможет самая твёрдая плотина»⁹⁵⁴.

Итак, самое лучшее средство для пастыря привлекать народ к нравственному порядку – доводить его до порядка убеждением и расположением добровольно следовать доброму примеру своего наставника и руководителя, коего должно возвышать превосходство добродетели. Иные средства, как например, насильственные, совершенно непригодны и ненадёжны. «Ибо всё, что делается недобровольно, кроме того, что оно насильственно и непохвально, ещё и непрочно. Вынужденное, подобно растению, насильственно согнутому руками, как скоро бывает оставлено на воле, обыкновенно возвращается в прежнее своё положение. Напротив того, что делается по свободному произволению, то, как скрепляемое узами сердечного расположения, и весьма законно и вместе надежно. По сему, закон и Сам Законоположник пастырства особенно повелевает пасти стадо не нуждою, но волею»⁹⁵⁵.

Если пример доброй жизни пастыря, обусловливаемый высокими нравственными достоинствами его самого, является истинным детоводительством, направляющим человека к достижению цели его жизни⁹⁵⁶, то само собою понятно, «какой подвиг предлежит пастырю и какие нужны ему сведения, чтобы хорошо и других уврачевать и самому уврачеваться, чтобы исправить образ жизни и персть покорить духу?»⁹⁵⁷ Как для ходящего по высоко натянутому канату не безопасно уклоняться в стороны, и малое, по-видимому, уклонение ведёт за собою большее, безопасность же его зависит от равновесия: так и в пастырском деле кто, по худой жизни или по невежеству, уклоняется в ту или другую сторону, для того очень опасно, что и сам он впадёт, и вовлечёт в него управляемых. Напротив того, должно идти самым царским путём и остерегаться, чтобы... не уклониться ни надесно, ни нашуе... Отсюда, сколько труда доброму пастырю, желающему быть вождём своих пасомых по закону прямого и справедливого пастырства, которое было бы достойно истинного нашего Пастыря!»⁹⁵⁸.

Наконец, добрая жизнь по христианским законами и обычаями, которые сохранились и утвердились не человеческими соображениями, но силою Божией и долговременным постоянством, есть необходимое средство в образовательном отношении: «Невозможно достигнуть мудрости, не живя мудро»⁹⁵⁹.

Таким образом, для надлежащего исполнения пастырских обязанностей нужна примерная жизнь, как наилучшее средство пастырского воздействия. Такая жизнь, по мысли св. отца, свидетельствуя о внутреннем высоком содержании души пастыря, является показателем истинной мудрости, как необходимого средства при следовании закону истинного пастырства. «Первая мудрость, – говорит он, – есть жизнь похвальная, очищенная или очищаемая, для пречистого и пресветлого Бога, Который требует от нас одной жертвы – очищения... Я хвалю и лобызаю ту мудрость, которою прославились незнатные, для которой предпочтены униженные, с которою рыбари уловили в сети Евангелия всю вселенную, победив упраздняемую мудрость словом совершенным и сокращённым. Не тот мудрец, кто мудр на словах, у которого оборотлив язык, а душа не обучена, кто подобен гробам, которые снаружи благообразны и красивы, а внутри полны мертвых костей и скрывают в себе великое зловоние, – но тот, кто хотя мало говорит о добродетели, однако же, многое показывает на деле, и жизнью удостоверяет в слове»⁹⁶⁰. В делах, а не в словах пастыря почерпают себе пасомые силы, необходимые им для религиозно-нравственной жизни⁹⁶¹. «Трудись телом для души», ― этого совета св. отца не следует забывать тому, кто и сам должен стремиться к царству небесному, которое есть не что иное, как достижение чистейшего и совершеннейшего, и других вести за собою. «Дела, как ступени, ведут к высшей духовно-религиозной жизни⁹⁶². Не по хорошим словам, но по добрым делам пасомых познаётся плодотворность и жизненность пастырского благовествования⁹⁶³. Поэтому, говорить о Боге – великое дело, но гораздо больше – очищать себя для Бога⁹⁶⁴. И спасение наше – не столько в словах, сколько в делах, ибо благодать даётся не тому, кто хорошо говорит, но тому, кто хорошо живёт»⁹⁶⁵.

2) Научение словом, или «житомерие» слова, составляя главнейшую обязанность пастырского звания⁹⁶⁶, является важнейшим после доброй жизни средством благотворного воздействия пастыря на пасомых. Неведущих оно просвещает; оно заставляет заблуждающихся переувериться и перемениться, верующих – укрепиться в исповедании, производя или внутренне или внешне благовременный удар в их сердце, подобно как железо в кремень, часто от малой искры зажигая светильник истины⁹⁶⁷.

Слово, учение, проповедь – есть наилучший способ сеяния слова Божия в сердца человеческие; это – сеяние, приносящее свой плод в добром и плодотворном сердце⁹⁶⁸. Оно – способ купли душ человеческих на торжище мира для царства небесного⁹⁶⁹. Слово – меч Христов, отделяющий верных от неверных, худших от лучших, возбуждающий сына против отца, дочь против матери, невестку против свекрови⁹⁷⁰. Слово пастыря – труба, оглашающая большую часть воздуха, глас Божий, объемлющий мир и потрясающий вселенную⁹⁷¹.

Служением словом пастырь приносит самую приличную благодарственную жертву; оно – лучший способ торжествовать, духовно⁹⁷². Оно – дар, злата, дороже многоценных камней, ценнее тканей, святые жертвы подзаконной. Оно – лучшее богатство пастыря, – его слава, хвала, гордость. Оно делает его дерзновенным проповедником⁹⁷³. «Как служитель слова, я, – говорит св. отец, – добровольно никогда не пренебрегу сего стяжания, но ценю, люблю его и веселюсь о нём более, нежели о всём том в совокупности, что радует большую часть людей; делаю его сообщником всей жизни, добрым советником, собеседником и вождём на пути к горнему и усердным сподвижником. И так как презираю всё дольнее, то вся моя любовь после Бога обращена к слову, или, лучше сказать, к Богу, потому что и слово ведёт к Богу... Я домогаюсь даров премудрости и слова... Чрез слово я обуздываю порывы гнева, им усыпляю иссушающую зависть, им успокаиваю печаль, оковывающую сердце, им уцеломудриваю сластолюбие, им полагаю меру ненависти, но не дружбе... Слово в изобилии делает меня скромным и в бедности великодушным; оно побуждает меня идти с идущим твёрдо, простирать руку помощи падающему, сострадать немощному и сорадоваться возмогающему. С ним равны для меня и отечество и чужая сторона, и переселение для меня не более, как переход с одного чужого места на другое, не моё. Слово для меня разделяете лиры, и от одного удаляет, к другому приводит. Оно научает меня не возноситься десными оружиями правды, и в несчастных , и в прискорбных обстоятельствах со мною любомудрствует, облегчая настоящее будущим. Словом предлагаю трапезу словесную и чашу духовную и вечную»⁹⁷⁴.

Насколько видно из представленного панегирика слову, последнее является могучим орудием в руках преданного своему делу пастыря. Из личного примера св. Григория Богослова, и особенно из константинопольского периода его жизнедеятельности, можно видеть, сколько полезного и великого может сделать пастырь с помощью только одного красноречия, сопутствуемого доброю жизнью.

Прославлению силы и значения слова св. отец посвящает много места. Вот ещё одно из них. «Конечно, в этой жизни для меня самое главное – слово, – говорит он, – это для обладающего сим даром не расхищаемое богатство, некрадомое, доброе стяжание... Преимущественно пред всем другим уважаю тебя, о сила красноречия. Ибо дар слова служит основанием моей жизни; им отличен я от зверей, воздвиг города, изобрёл законы, воспеваю великославного Бога, превозношу до небес светлую добродетель, укрощаю бедственное для меня могущество ужасного греха, разделяю миры... Быть сильным в слове и живущему одиноко не скучная жизнь, и домогающемуся знаменитости славный неувядаемый венец... Быть сильным в слове – великое врачество от страстей; сим укрощаю воскипающий гнев, – это омрачение ума; сим усыпляю скорбь и полагаю меру веселью, не сокрушаюсь слишком в обстоятельствах затруднительных, и не надмеваюсь благополучием... Дар слова и царей руководит, и народ привлекает, процветает в народных собраниях, царствует на пирах, утишает брани, делает человека кротким, нежным и ласковыми речами умягчая всякого, сколько бы кто ни был упорен, подобно тому, как сила огня смягчает железо»⁹⁷⁵.

Представляя собою, таким образом, мировую силу, слово в устах пастыря есть универсальное средство, при помощи которого он даёт каждому, сообразно его индивидуальным потребностям, по различию возраста и привычек, необходимую духовную пищу⁹⁷⁶. Слово – пастырский хлеб и вода для алчущих и жаждущих душ⁹⁷⁷. Оно – пастырское угощение⁹⁷⁸. Слово– « хлеб ангельский: им питаются и напоеваются души, алчущие Бога и ищущие нескоро гибнущей и преходящей, но вечно пребывающей пищи»⁹⁷⁹.

Но так как «слово пастырское – слово не пустое, теряющееся в воздухе и не проникающее далее слуха, но слово, которое пишет Дух не чернилом, но благодатью, это – слова, не слегка и на поверхности начертываемыя и удобно изглаждающиеся, но глубоко врезывающиеся»⁹⁸⁰, то пользоваться словом надо с должною осторожностью и осмотрительностью. Того требует и достоинство слушателя и цель слова. «Судьёй слова будет слушатель, который умеет сличить слово с истиною», если не умом и разумением, то, как это бывает с простолюдином, внутренним чувством⁹⁸¹. Горе пастырю, если он зародит сомнение или посеет недоверие в сердце слушателя к своим словам. Его пастырские наставления будут бесплодны и напрасны. А так как, далее, цель слова (как и дела) – вести к совершенству тех, которые вверены пастырю⁹⁸², то пастырю нужно достоверно знать, убедительны ли его слова, имеют ли они надлежащую силу⁹⁸³. Для действенности же слова нужна подготовка и весьма серьёзная. Св. отец многократно внушает пастырю сначала самому очиститься, чтобы к чистому прикасалось только чистое, а затем уже очищать других; сперва самому научиться как можно совершеннее любомудрствовать, прекрасно расточая собранное худо, т.-е. учения, собранные часто не из священных, а из языческих источников, – как это было на примере самого св. отца, – а потом уже рассчитывать на силу своего слова⁹⁸⁴.

Из сказанного заключаем, что совершенное любомудрие обусловливается осторожностью в употреблении слова. Злоупотребление им, даже невольное, недопустимо. « Образовавшие в себе дар слова, – наставляет св. Григорий Б., – не слишком полагайтесь на сей дар, не мудрствуйте до излишества и паче разума, не желайте во всём, даже со вредом, одерживать верх, но в некоторых случаях, только было бы полезно, уступайте над собою и победу... Принесите слово в дар Слову; обратите учёность в оружие оправдания, а не смерти»⁹⁸⁵.

При пользовании словом пастырь должен знать, как ему распорядиться словом и найти способ, чтобы и не продлить его чрез меру, совершенно вне пределов времени, и не сделать большого ущерба присутствующим, если об ином будет умолчано; должен уметь соблюдать середину, чтобы и время сберечь, и удовлетворить желанию слушателей; ибо обременение словом столь же неприятно для слуха, сколько излишняя пища для тела⁹⁸⁶.

Своё слово пастырь должен сообразовать со способностями слушателей: «к хитрым в слове, любящим скверные суесловия и прекословия лжеименного разума», речь его должна быть хитра, изыскана, с благородными, отборными, словами, далёкая, однако, от увлечения сим до низведения слова о важных вещах до пустословия или игры словами ⁹⁸⁷. «Простолюдинов же, по мысли св. отца, должно отводить от пути слова, обращать же к другому безопаснейшему роду добродетели, где и нерадение менее вредно, и неумеренность не противна благочестию, указывая им на то, что путь слова и умозрения – не единственный, и не всем прилична одна и та же пища»⁹⁸⁸. «Любомудрствовать о Боге можно не всякому..., не всегда..., не пред всяким и не всего касаясь, но должно знать, когда, пред кем и сколько»⁹⁸⁹. «Говори, но со страхом; говори, но знай – кому, сколько, где и как говорить»⁹⁹⁰. «Сей, когда время; собирай и разрушай житницы, так же когда время; и сади в пору и обирай виноград зрелый; смело пускай в море корабль весною, и вводи его в пристань, когда наступит зима и начнёт бушевать море»⁹⁹¹. Пастырю должно соблюдать во всём приличие. «Ибо одно таинственно, другое свойственно зрелищам; одно прилично церквам, а другое – торжищам; одно прилично трезвым, другое – упившимся»⁹⁹². Нужна особенная осторожность в словах, чтобы умно говорить и умно слушать, ибо спасение наше не в словах, а в делах⁹⁹³. Пастырю должно сообразоваться с обстоятельствами современной жизни. Поэтому, иногда ему лучше быть бережливым на истину, уступая времени, часто омрачающему Церковь, подобно облаку, – чем ясною проповедью привести истину в упадок⁹⁹⁴. Отсюда, молчание и уступка в одно время преступно, в другое – похвально, свидетельствуя о мудрой пастырской предусмотрительности⁹⁹⁵. «Посмотрите, – говорит св. отец, – на уставы состязаний и на подвиги борцов: у них часто лежащий внизу одерживает победу над теми, которые были вверху»⁹⁹⁶.

Чтобы слово пастыря было действенно, оно должно быть по содержанию словом мудрым, а не многословным, ибо «обильное слово, доставляя, быть может, несколько удовольствия, скоро улетает и исчезает вместе с колебанием воздуха, не производя ничего больше, и только очаровывает краснословием пленяющийся им слух; а мудрое слово проникает в ум; расширив уста, исполняет их духом, переживает своё рождение и немногими словами возделывает многое»⁹⁹⁷. В слове пастыря ничего не должно быть необдуманного, водянистого и удобно распускающегося, но оно должно быть плотным, твёрдым, свободным и от грубого, и от излишнего⁹⁹⁸. Оно не должно быть слишком мягким и льстивым для человеческого себялюбия, ибо такое слово не угодно Совершеннейшему Слову. В нём не должно заключаться и «малого угождения друзьям, но должны быть благочестивые советы, изрекаемые из глубины сердца, заимствованные из небесных книги и того, кто имеет к ним благопокорное ухо, делающее лучшим, очищенным, богоподобным»⁹⁹⁹. Если пастырь сам просветился светом ведения, прозрел в глубины Духа, с Богом исследовал всё, что ведомо о Боге, если он обладает крепкою способностью мыслить логически, если слово и мысль живут у него в полном согласии, то слово такого пастыря способно плодоприносить – «образовывать нравы, научать высокой добродетели, отвлекать от настоящего и преселять в будущее»¹⁰⁰⁰. Такое слово по своему действию приближается к тому творческому слову, которое образовало мир и уделило человеку частицу божественного достоинства¹⁰⁰¹.

Как великий мастер слова, св. Григорий Богослов оставил нам несколько ценных методологических указаний относительно пользования словом. Так, напр., со стороны слова должен заботиться первее всего не о красоте или стильности речи, не об изяществе и подборе красивых выражений, не о научной обоснованности её, но о её ясности, простоте, назидательности и общедоступности. Приспособительность к наличному состоянию слушателей и удобопонятность её должны быть дороже научности. Вера – не результат учёных изысканий, но область сердечных чувствований. «Пусть иные заботятся об отделке речи и о стяжании похвал, нам же мало заботы о внешности речи, ибо наше спасение в назидательности её»¹⁰⁰².

Со стороны метода изложения христианское любомудрие должно преподавать «догматически, а не состязательно, по способу рыбарей, а не Аристотеля, духовно, а не хитросплетено, по уставам Церкви, а не торжища, для пользы, а не для тщеславия», черпая нужную для слова силу в собственной крепости, а не в языческой риторике¹⁰⁰³. «Цель и назначение своё пастырское слово получает от того, в какой мере оно исполняет свою главную задачу – сделать доступными для всех христиан истины веры. «Не было бы ничего несправедливее нашей веры, – говорит св. отец, – если бы она была уделом одних мудрых и избыточествующих в слове и в умственных доводах, а простому народу надлежало бы так же оставаться без приобретения веры, как без золота, без серебра и без всего того, что так дорого ценится на земле и чего многие домогаются»¹⁰⁰⁴.

Св. Григорий Богослов особенно сильно бичует страсть к богословским спорам, заразившую всех его современников от высших до низших слоёв населения и часто нарушавшую церковное единомыслие в вере. Слово пастыря должно быть свободно от такого пристрастия. «Побережёмся от вражеских языков, – увещает он. Ужели не отстанем от сильной привычки спорить? Доселе не выразумеем, какие предметы и в какой мере доступны нашему исследованию, и какие выше наших сил? Ужели не различим, какие исследования возможны в настоящее время, при дольной слитности вещей, омрачающей мысль, и какие должно предоставить будущему веку, будущей свободе? Ужели не отделим сами для себя того, о чём совсем не должно предлагать вопросов, о чём надобно спрашивать умеренно, в чём можно уступать охотникам до споров, что должно предоставлять одной вере, а что и разуму?»¹⁰⁰⁵.

Затем, для оживления и красоты слова пастырь может пользоваться метафорами, подобиями, сравнениями из окружающей природы. Речь самого св. Григория изобилует такими приёмами напр., Слово 26-е, произнесённое им по возвращении из села в Константинополь, после Максимова покушения на престол, в котором красиво описание созерцания морской бури и навеянных на св. Григория по сему поводу мыслей. Пастырь умело и метко пользуется случаем к тому, чтобы вывести нравоучение из сравнения моря с жизнью человеческою, ветра – с искушениями, волн – с людскими нападениями, скалы неподвижной – с человеком укреплённым на камне, на котором верующие утверждены и которому служат¹⁰⁰⁶.

Не отрицает св. отец допустимости в частной беседе и шуток, конечно, умеренных. «Шутит и седина, но её шутки – степенные шутки. Она ко Христу примешивает детскую невинность... И смеясь с какою-то важностью, услаждает тем сердце»¹⁰⁰⁷.

Частнейшее применение и пользование методами изложение св. отец оставляет на долю пастырской усмотрительности и приспособляемости. «Беседующему о высоких истинах веры, особенно в многочисленном собрании людей всякого возраста и разных способностей, которое подобно многострунному органу требует неодинаковых ударений, – трудно найти слово, которое бы всех назидало и озаряло светом ведения. Трудно

уже потому, что, как опасность с трёх сторон, т.-е. от мысли, слова и слуха, то невозможно (кому-нибудь) не преткнуться, если не во всём, то, по крайней мере, в чём-либо одном. Ибо если ум не просвещён, или если слово слабо, или слух не очищен, и потому не вмещает слова, – от одной из сих причин, как и от всех, необходимо храмлет истина¹⁰⁰⁸.

3) К изложенным средствам пастырского воздействия нужно присовокупить ещё молитву пастыря за себя и за паству и дела христианской любви.

Хотя молитвенное настроение должно сопутствовать и учению словом, и примеру жизни, однако, молитва рассматривается св. отцом и как самодовлеющее средство пастырского душепопечения. «Если для начинающего всякое слово и дело самый лучший порядок – и начинать Богом и оканчивать Богом», – наставляет он, – то для пастыря в его многотрудном, высокоответственном и важном служении молитва Богу и о своём вразумлении и о ниспослании помощи и благословения на его труды и на паству и естественна и обязательна, ибо «Бог по своему человеколюбию может открывать многие и необыкновенные пути ко спасению»¹⁰⁰⁹. По этой причине, должно заметить, все свои Слова св. отец или начинает, или оканчивает молитвенным воззванием ко Господу, то с славословием Ему, то с благодарением, то с просьбою о нуждах паствы¹⁰¹⁰, в надежде, что «Господь не презирает седин отца, молящегося о чадах»¹⁰¹¹.

В устах пастыря молитва должна соединяться с дерзновенным ходатайством за народ и поручительством за него пред Богом для умилостивления правосудия Божия и удержания Его гнева, подобясь во всём Моисею и Аарону¹⁰¹². «Ей, чада возлюбленные, ей, участвующие со мною в наказании и в человеколюбии Божием! Спасите души ваши слезами. Знаю, что и мне, служителю Господню, заповедано в жалком виде жалостным голосом неотступно вопиять о себе и о народе, не щадя ни труда, ни слова, ни всего, чем только умилостивляется Бог; тем большей предаться скорби, чем выше наше достоинство, чтобы своим примером научить народ сокрушению и исправлению порочной жизни, за которыми следует Божие долготерпение и прекращение наказания»¹⁰¹³. Вот образец пастырской молитвы за духовных детей! Ходатайственное молитвенное предстательство должно соединяться с принесением бескровной жертвы, посредством которой пастырь возводит людей к Богу¹⁰¹⁴.

Наконец, молитва есть сильнейшее средство пастырского противоборства с врагами и обидчиками. «Я стоял – повествует св. отец, – посреди священнодействующих и мечущих в меня камнями и в защиту от камней употребляя молитву», – и, как знаем, остался невредимым¹⁰¹⁵. Молитву, соединённую со слезами, он употреблял и «при разлитии нечестия, и при воздвижении гонения на правое слово от представителей Слова»¹⁰¹⁶. Молитву противопоставил сам св. Григорий Богослов своим врагам, когда они угрожали его жизни¹⁰¹⁷. По его словам, и отец его, епископ Григорий, молитвами и моленьями отразил Юлиана, когда тот наступал на город¹⁰¹⁸.

Милостыня и человеколюбивое участие пастыря в судьбе больных, нуждающихся и обездоленных, этих по преимуществу клиентов Церкви, является одним из могущественных средств пастырского воздействия. «Человеколюбие, по словам св. отца, должно считать единственным залогом нашей безопасности телесной и душевной»¹⁰¹⁹. Такого рода заботы, свидетельствуя о горении сердца пастыря, являются верным средством привлечения ко Христу душ людских. В Слове 14-м «О любви к бедным», сказанном в Василиаде, – богадельне устроенной св. Василием для прокажённых, – имеется много богатых мыслей св. отца по данному вопросу. На примере прокажённых, этих живых мертвецов, не злодеев, но несчастных, часто неповинных в своих страданиях, пастырь учит соболезнованию к ним, обязывающему не столько радоваться благополучному состоянию своего тела, сколько скорбеть о телесных страданиях братий, показывая тем, что все мы – едино, члены одного великого тела; учить благочестию и милосердию, обязывающим или всё оставить для Христа, или разделить своё имущество со Христом; предостерегает от самонадеянного упования на своё благоденствие, которое не постояннее ветра, следов корабля на воде; наконец, наглядно указывает, как можно приобрести настоящим будущее, временным – вечное, и спасти свою душу милостыней¹⁰²⁰. Св. отец восхваляет св. Василия и за то, между прочим, что «этот благородный и сияющий славою муж не гнушался лобзанием уст чтить болезнь, обнимал недужных, как братьев, преподавая тем многовещее и безмолвное увещание»¹⁰²¹.

Наконец, должно заметить, что св. Григорий Богослов отрицательно относился к физическому воздействию и насильственным мерам, обычно, как видно, практиковавшимся пастырями того времени. О себе самом он свидетельствует: «занесть на кого-нибудь и руку – совершенно вне обычаев нашего двора, и мы отвергаем cиe, предоставляя оное нашим ненавистникам»¹⁰²². В Слове 42-м, прощальном в Константинопольской пастве, он ставит себе в заслугу то, что он никого не оскорблял, не мстил обидчикам, не наказывал, не изгонял, не конфисковал имений противников, не прибегал к содействию властей, ибо «какое общение у слова с земною властью?» «Не делал я щита своему неразумию из дерзости, признавая законным не принуждать, но убеждать»¹⁰²³. Также и в похвалу своему отцу он ставить то, что «человеколюбие его было более, нежели человеческое. В числе угроз бывали иногда колеса и бичи, являлись исполнители наказания; бывала опасность пожатия ушей, удара в щёку, поражения в челюсть..., но тем и прекращалась угроза. С преступника совлекали одежду и обувь, распростирали его по земле, и потом гнев его обращаем был не на обидчика, а на того, кто усердно содействовал, как на служителя злу. Мог ли кто быть милостивее и достойнее приносить дары Богу?»¹⁰²⁴. Равным образом, св. Афанасия В. он хвалит за то, что «ему редко нужен был жезл, и ещё реже нужно было употреблять сечение, потому что достаточно было жезла, поражающего слегка»¹⁰²⁵.

4) В отношении к еретикам, заблуждающимся и согрешающим св. Григорий Богослов был горячим сторонником снисходительного обращения с ними и мирного разрешения всяких недоуменных вопросов. «Не похвалю я, – говорит он, – слово Соломона, который узаконяет время, как для всякой вещи, так и для брани и мира... Лучше, доколе только можно, преклоняться на мир, потому что сие и выше, и богоугоднее. Единомыслие необходимо в обществе так же, как и в доме. Для общего же состава Церкви оно лучше и приличнее всего. Ни с чем не сообразно предполагать, что хотя Бог повелевает прощать согрешившим против нас не только седмижды, но и в несколько крат более, однако мы можем делать зло и тем, которые нас не обижали; хотя знаем, какое блаженство уготовано миротворцам, однако не можем думать, что, враждуя, делаем угодное Богу, за нас пострадавшему и прекратившему внутреннюю в нас брань. Не будем так думать»¹⁰²⁶...

К милосердию подвигать должно пастыря и Божие человеколюбие. «Поскольку Бог нас ради истощается, терпит ослабление и умаление славы, то нам, зная, что человек есть существо переменчивое и по природе непостоянное, должно милостью искупать себе милость. Как блаженна была бы твоя высокость, если бы она была чистота, а не надменность, дающая законы, неисполнимые для человека, и исправление, оканчивающееся отчаянием... Равно худы – и отпущение грехов не исправляющее, и осуждение, не знающее пощады; первое совершенно ослабляет узду, а последнее чрезмерным напряжением душит... Докажи мне твою чистоту, и я одобрю твою жестокость... Бог ничему так не радуется, как исправлению и спасению человека; для сего и всё слово, и всякое таинство»¹⁰²⁷.

По мысли св. отца, суровые меры в отношении к заблуждающимся и согрешающим свидетельствовали бы о бессилии и несостоятельности практикующих их. «Наложить запрещение неважно; это без труда сделает всякий, кто захочет; от человека же благочестивого и умного требуется, чтобы он заменил запрещаемое собственным рассуждением»¹⁰²⁸.

Насильственные меры не соответствуют духу христианского общества и бесплодны. «Благовествование вводилось не вдруг, не по первому приёму за дело. Для чего же? Нам нужно было знать, что нас не принуждают, а убеждают. Ибо что непроизвольно, то и непрочно, как поток или растение не надолго удерживаются силою. Добровольное же и прочнее, и надёжнее. И первое есть дело употребляющего насилие, а последнее – собственно наше. Первое свойственно насильственной власти, а последнее – Божию правосудию»¹⁰²⁹.

Св. отец признаёт «законным не принуждать, но убеждать, находя сие более полезным как для нас самих, так и для тех, кого приводим к Богу. Добровольное навсегда твёрдо, потому что связано неразрешимыми узами любви»¹⁰³⁰. «Не дело пастыря заводить прю и расторгать тело Церкви, которая всегда сама является боримой и в опасном положении от врагов»¹⁰³¹. Поэтому, в применении хотя горьких, но необходимых мероприятий он хвалит обычай врачей, дающих больным врачество, искусно приправленное чем-либо приятным, лишь бы оно было принято. «Ибо нелегко переменить того, что вошло в обычай и долговременно было уважаемо»¹⁰³². Кротость и человеколюбие в отношении к разномыслящим, соединённым со строгим, но умиротворяющим исследованием причин разлада, он признаёт «полезнее продолжительных трудов и речей, к которым всегда бывает присоединено несколько честолюбия, предпочтительнее многих бдений и возлежаний на голой земле, которые приносят пользу только упражняющимся в оных»¹⁰³³. Он рассуждал, что «впасть в болезнь есть общий удел природы и немощи человеческой, которая на всех простирается, и на самых крепких по телу и по духу, но восстать от болезни есть дело рассуждения и благодати, которая прекрасно вознаграждает прибегающих к ней». Посему, согрешающие и отделяющееся являются для св. Григория теми же братиями, а не злонамеренными и неисправимыми людьми, хотя бы они и вели себя не по-братски¹⁰³⁴. Однако, не угодливостью и неблагородными поступками прилично сану пастыря достигать единения с отторгшимися. Пастырю должно смотреть не на одно настоящее, но промышлять и о будущем. Примечая, что от мягкости нрава происходит уступчивость и робость, а от суровости – строптивость и своенравие, пастырь помогает одному другим, и упорство растворяет кротостью, и уступчивость – твёрдостью. Не власть должно употреблять наперёд, но пощадою покорять власти и доводить до покорности признанием преуспеяния в добродетели одного и заблуждения других¹⁰³⁵.

Равным образом, в решении дел о согрешающих и отторгающихся от церковного единения св. отец настойчиво рекомендует кротость, терпение, осторожность и медлительность в наказаниях. «Не уходи от брата стремительно, или осудив его, или отчаявшись в нём; но здесь покажи себя, пока можно, смиренным. Здесь предпочти брата без вреда для себя, здесь, где осудить и унизить значит отлучить от Христа и от единой надежды, значит не обнаружившуюся пшеницу, которая может быть сделается честнее тебя, исторгнуть вместе с плевелами. Напротив того, частью враг или не милосердый врач, который только и знает одно средство – прижигать и резать; частью же познай самого себя и свою немощь. Не одно и тоже – срезать растение, или какой кратковременный цветок, и человека. Ты – образ Божий, и беседуешь с Божиим образом. Ты – судящий другого, сам будешь судим... Посему, не скоро отсекай и бросай член, пока неизвестно, не сделает ли сие вреда и здоровым членам... Подай совет. Запрети, умоли. У тебя есть правило врачевания; ты – ученик Христа, кроткого, человеколюбивого и понесшего наши немощи... Потерпи зловоние брата своего... Грех – не такой яд ехидны, от которого тотчас же по уязвлении постигает мучительная боль, или самая смерть, так что тебе было бы извинительно бежать от зверя, или убить его. Напротив того, если можешь, уврачуй брата»...¹⁰³⁶.

Поборником таких же кротких мер в отношении еретиков и врагов веры являлся св. Григорий Богослов и в своей практике, твёрдо держась этих своих принципов. В письме к Феодору, еп. Тианскому, он объясняет причины такого отношения к еретикам, учинившим над ним насилие в храме Анастасии. «Важным почитаю наказать тех, которые нас обидели, но гораздо выше и божественнее сего – терпеливо перенести обиду. Первое заграждает уста пороку, а второе убеждает стать добрыми». Приведя, затем, примеры человеколюбия Божия, он призывает подражать ему. «Не пожелаем на себе самих изведать, как тяжко воздаяние за грех. Видишь порядок, в каком действует благость. Сперва узаконяет, потом побуждает, обещает, угрожает, укоряет, борется, овладевает, снова угрожает, когда к тому же вынуждена, наносит удар, но постепенно давая место исправлению. Поэтому, и сами не будем поражать вдруг; ибо это небезопасно; но, уцеломудривая страхом, препобедим человеколюбием и обяжем к благоговению, истязывая более совестью, нежели гневом... Дела, так великого и славного, не разрушим в такое короткое время, по навету, может быть, и по зависти лукавого, но пожелаем оказаться более человеколюбивыми, нежели совершенными, более нищелюбцами, нежели правдолюбцами»¹⁰³⁷.

Но мы неправильно поняли бы отношение св. отца к заблуждающимся, если бы на основании вышеприведённых выдержек заключили, что он не предпринимал никаких ограничительных мер по отношению к ересям, не противодействовал им, и тем самым давал им возможность расхищать его стадо. Нет, вся его жизнь свидетельствует не о ином чём, как о том, что он «не признавал достаточным в безмолвии оплакивать бедствие и к Богу только воздевать руки, у Него искать прекращения обдержащих зол, а самому между тем почивать». Напротив, он вменял себе в обязанность «бороться, не покладая рук, не щадя своей головы, не давая ни сна очам, ни дремания веждам, не боясь брани и восстающего на Церковь зверя (Юлиана), – сей полноты лукавого, хотя бы грозил он огнём, мечом, зверями, стремнинами, пропастями, хотя бы превзошёл бесчеловечием всех когда-либо неистовавших, изобрёл мучительнейшие неизвестные доселе казни». Он изыскивал всевозможные средства, лишь бы «остановить общий пожар Церкви и разорять облегавшую её тьму»¹⁰³⁸. Он строго разделял учащих от учения, заблуждающихся от заблуждения, и, относясь к первым со снисхождением, последнему объявлял непримиримую вражду. «Смотрите, – говорит он, – языки противников стали кротки, и вооружившиеся против Божества безмолвствуют предо мною. И, это – плоды Духа, и это – плоды моего делания. Ибо учу, не как не учёный, но поражаю противников укоризнами, как делают многие, сражающиеся не с учением, но с учащими, и укоризнами покрывавшие иногда слабость своих умозаключений... Своё воинствование за Христа доказываем тем, что сражаемся, подражая Христу, Который мирен, кроток и понёс на Себе наши немощи... Но не заключаем мира во вред учению истины, уступая что-нибудь, ради славы–именоваться снисходительными, и блюдем мир, сражаясь законно, не выступая из своих пределов и правил Духа. Так о сем разумею и вменяю это в закон всем строителям душ и раздаятелям слова: ни строгостью не ожесточать, ни потворством не надмевать, но соблюдать благоразумие в слове, и ни в том, ни в другом не преступать меры»¹⁰³⁹.

В применении средств пастырского воздействия пастырь должен проявлять мудрую приспособительность к душевному состоянию каждого члена своей паствы и к внешнему его положению – полу, возрасту, экономическим и социальным условиям. Иначе говоря, пастырь должен широко практиковать искусство частного пастырского душепопечения, как деятельности, приноровленной к индивидуальным особенностям каждого верующего. Необходимость и польза такого душепопечения несомненна. «Обрати внимание на это мудрое слово, ― замечает св. отец, – большая часть людей худы и без путеуказателя склонны к пороку. Немногие же идут к совершенству. Остановить поток для меня трудно, а дать ему течь по скату – весьма легко»¹⁰⁴⁰.

Мысли о частном душепопечении развиты св. Григорием Богословом довольно обстоятельно. «Пастырю не должно думать, – учит он, – что всем прилично одно и то же; так как не у всех один и тот же возраст, одни и те же черты лица, не одинакова природа животных, не одинаковы качества земли, красота и величие светил... Не одинаковы стремления у львов и у других животных, а равно у мужей и жен, у старых и юных; напротив того; немало различая в каждом возрасте и поле»¹⁰⁴¹.

Сравнивая духовное врачевание с телесным, св. отец из врачебной практики берёт нравоучение для врачества духовного. «Врачующий тело принимает во внимание место, случай, возраст, время года и тому подобное, даёт лекарства, предписывает образ жизни, предостерегает от вредного, чтобы прихоти больного не воспрепятствовали искусству: иногда же, когда и над кем нужно, употребляет прижигания, резание и другие, ещё более жестокие способы лечения. Хотя все сие оказывается очень трудным и тяжёлым, однако же, не столько, как наблюдать и врачевать нравы, страсти, поведение, свободное произволение»¹⁰⁴². «Врачебное искусство мало заглядывает внутрь, более же занимается видимым: духовное врачевание всё относится к внутреннему человеку, воюет с греховною смертью, более страшною, чем физическая. Посему, если желательно, чтобы души человеческие, которые всего предпочтительнее, были хорошо врачуемы, очищаемы, то нужно иметь искусство врачевать и очищать их, чтобы от сего была польза и врачующим, и врачуемым»¹⁰⁴³. «Если в телесном врачевании приносит великую пользу здоровое или болезненное состояние плоти, нищета и богатство, слава и бесславие, унижение и знатность и пр., то и в духовном врачевании имеет значение всё то, что будучи безразлично само по себе, делается лучшим или худшим по употреблению или произволу обладающих»¹⁰⁴⁴. Поэтому, там, где «есть опасность утратить спасение души, души блаженной и бессмертной, которая будет вечно или наказываема за порочность, или прославляема за добродетель, – какой предлежит подвиг и какие нужны сведения, чтобы хорошо исправить образ жизни и персть покорить духу? Ибо неодинаковы понятия и стремления у мужчины и женщины, у старости и юности, у нищеты и богатства, у весёлого и печального, у больного и здорового, у начальников и подчинённых, у мудрых и невежд, у робких и смелых, у гневливых и кротких, у стоящих твёрдо и падающих. А если ещё разберём подробнее, – то, какое различие между вступившими в супружество и безбрачными! И у последних опять – между пустынножителями, между находящимися в общежитиях и между остающимися в мире! Между опытными и преуспевшими в созерцании и между теми, которые просто исполняют должное! Между городскими и сельскими жителями, между простосердечными и хитрыми, между занятыми делом и живущими праздно, между претерпевшими измену счастья и благоуспешными, не встречавшими неудач! Все таковые различествуют между собою желаниями и стремлениями, – иногда более, нежели сколько они различны по телесному виду, или (если угодно) по сочетанию и растворению стихий, из которых мы состоим; и потому нелегко иметь над ними смотрение. Но как телам неодинаковые даются лекарство и пища, – иное пригодно здоровому, иное больному: так и души врачуются различным образом и способом»¹⁰⁴⁵.

Разных мер лечения требуют индивидуальные особенности каждого верующего. «Свидетелями такого врачевания – сами болящие. Одних назидает слово, другие исправляются примером. Для иных нужен бич, а для других – узда, ибо одни ленивы и неудобоподвижны к добру, и таких должно возбуждать ударами слова; другие сверх меры горячи духом и неудержимы в стремлениях, подобно молодым, сильным коням, бегущим далее цели, и таких может исправить обуздывающее и сдерживающее слово. Для одних полезна похвала, для других – укоризна; но та и другая во время; напротив того, без времени и без основания они вредят. Одних исправляет увещание, других – выговор, и последний – или по всенародном обличении, или по тайном вразумлении. Ибо одни привыкли пренебрегать вразумлениями, сделанными наедине, но приходят в чувство, если укоряют их при многих, другие же при гласности обличений теряют стыд, но их смиряет тайный выговор, и за такое снисхождение к себе воздают они благопокорностью. Иные, надмеваясь мыслью, что дела их тайны, о чём они и заботятся, считают себя умнее других, и в таких надобно тщательно наблюдать все, даже самые маловажные, поступки; а в других лучше иного не замечать, и, как говорится, видя не видать, слыша не слышать, чтобы подавив их ревностью обличений, не возбудить к упорству, и, напоследок, не сделать дерзновенными на всё, истребив в них стыд, – сие средство ко внушению покорности.

Иногда нужно гневаться, не гневаясь, оказывать презрение, не презирая, терять надежду, не отчаиваясь, сколько сие требует свойство каждого; других должно врачевать кротостью, смирением и соучастием в их лучших о себе надеждах. Одних полезно побеждать; от других часто полезнее быть самому побеждённым; и хвалить и охуждать должно ― у иного достаток и могущество, а у иного нищету и расстройство дел. Ибо наше врачество не таково, каковы добродетель и порок, из которых первая всегда и для всех всего лучше и полезнее, а последний всего хуже и вреднее; у нас одно и то же, например, – строгость или кротость, а равно и прочее, мною исчисленное, не всегда даже для одних и тех же оказывается или самым спасительным или самым опасным.

Напротив того, для иных хорошо и полезно одно, а для иных другое, первому противное, – сообразно тому, думаю, как требуют время и обстоятельства и как допускает нрав врачуемого. Хотя сколько бы кто ни употреблял тщания и ума, невозможно всего изобразить словом и обнять мыслью в такой подробности, чтобы вкратце был виден весь ход врачевания; однако же, на самом опыте и на деле делается то известным и врачебной науке и врачу... В нашем деле... очень опасно, что по худой жизни или по невежеству… пастырь и сам впадает в грех, и вовлечёт в него управляемых¹⁰⁴⁶.

Другую аналогию св. отец усматривает в обращении со зверями. «Если бы кто захотел укротить и сделать ручным многовидного и многообразного зверя, составленного из многих, больших и малых, кротких и свирепых зверей; то, без сомнения, потребовалось бы много труда и усилий, чтобы управлять таким разных свойств чудовищным существом; потому что не все звери любят одинаковые звуки голоса, пищу, ласки, свист и другие способы хождения за ними; напротив того, для одних приятно и неприятно одно, а для других другое, по природе и привычке каждого. Что же надлежало бы делать приставнику такого зверя? Конечно то, чтобы если хочешь хорошо управиться со зверем и соблюсть его, – приобресть для сего многосторонние и разнообразные сведения, и употребить хождение, приличное каждому свойству зверя. Так, поскольку общее тело Церкви, подобно одному сложному и разнородному живому существу, слагается из многих и различных нравов и умов; то предстоятелю совершенно необходимо быть вместе как простым, относительно к правоте во всём, так, сколько можно более, многосторонним и разнообразным для приличного со всяким обращения, а равно ― способным к полезной со всяким беседе. Ибо одни, по способностям младенцы, и можно сказать, ещё не окрепшие, требуют себе в пищу млека, то есть, самых простых и первоначальных уроков, и не могут принимать словесной пищи, приличной мужу. А если бы кто предложили, им такую не по силам пищу; то вкусивши и обременившись, они потерпели бы ущерб даже в прежней своей силе. Другие же, достаточно обучившие чувства к различению истинного и ложного, имеют нужду... в пище высшей и более твёрдой. А если бы стали напоевать их млеком и питать растениями – пищею слабых, то они совершенно по праву огорчились бы тем, что их не укрепляют по Христе, не дают им возрастать достойным похвалы возрастанием, какое производится словом, которое хорошо питаемого им совершает в мужа и приводит в меру духовного возраста»¹⁰⁴⁷.

Различные бывают люди и в отношении к проповедываемому им благовестию. У одних не просвещён ум, у других не очищен слух. Одни более внимают слову, другие – менее. Слышание его в сердцах одних производит благовременный удар и оплодотворяет их разумение; в сердцах других оно не вызывает отзвука¹⁰⁴⁸. «Иной богат даром созерцания, стоит выше многих по духовному преуспеянию; другой скуден умом и беден в языке, не знает оборотов речи, загадок мудрецов и пр. Но всякий имеет средства спастись чрез усвоение ему благодати. Как в человеческом быту много разности между родами и правилами жизни, из которых одни выше, другие ниже, одни знатнее, другие менее славны, так и в жизни Божественной много путей к добродетели... Или хотя и не всем прилична одна пища, но каждому нужна своя, по различию возраста и привычек»¹⁰⁴⁹. «Не ставь льву в образец долгохвостую обезьяну», – так на своём образном языке кратко выражаете св. отец истину частичного пастырского душепопечения¹⁰⁵⁰.

Практические примеры частного душепопечения св. отец усматривает в деле Господа, Который «делается для иудеев – иудеем, для подзаконных ― подзаконным, чтобы искупить подзаконных, для немощных – немощным, чтобы спасти немощных. Он делается всем для всех, чтобы всех приобресть... Он переменяет места одно за другим... То учит на горе, то беседует на равнине, то сходит в корабль, то запрещает бурям иногда и плачет. Ко всем снисходит, всё терпит, делается рыбарём, закидывает сети, чтобы только извлечь из глубины рыбу, т.-е. человека, плавающего в непостоянных и солёных волнах жизни»¹⁰⁵¹.

Равным образом, и св. ап. Павел применял разнообразие способов врачевания: то человеколюбие, то строгость, то смешение и растворение и человеколюбие и строгости, так чтобы ни кротостью не расслаблять, ни суровостью не ожесточать. Он излагает законы рабам и господам, начальникам и подчинённым, мужам и жёнам, родителям и детям, супружеству и безбрачию, воздержанию и роскоши, мудрости и невежеству, обрезании и необрезанию, живущим по Христе и по миру, плоти и духу. За одних благодарит, других укоряет; одних именует своею радостью и венцом, других обличает в безумии. Кто ходит право, тем сопутствует и соусердствует; а кто ходит лукаво, тех останавливает. Он то отлучает, то утверждает любовь, то плачет, то веселится; то напоевает млеком, то касается тайн; то снисходит, то ведёт с собою на высоту; то угрожает палицею, то объемлет духом кротости; то возносится с высокими, то смиряется с смиренными¹⁰⁵².

Св. Григорий прославляет пастырскую приспособительность своего отца, ― в похвальном ему слове, ― соединявшую в себе мудрость змия в рассуждении зла и незлобие голубя в рассуждении добра, не попуская и благоразумию сделаться злотворным и простоте доходить до слабоумия»¹⁰⁵³. Те же качества св. Григорий отмечает в пастырской деятельности св. Василия Великого¹⁰⁵⁴ и св. Афанасия Великого. Особенно хвалит он искусство частного душепопечения и пастырское разнообразие в управлении св. Афанасия, который действовал на других «кого похваляя, а кого умеренно наказывая: одних возбуждая к медлительности, в других обуздывая горячность; об иных заботясь, чтобы как-нибудь не пали, а иным, подавая средства по падении исправиться; будучи тихошествен со смиряющимися, возвышен с высокопарными..., действительно в одном себе, совмещая всё то, что язычники приписывали по частям которому-либо из своих богов»¹⁰⁵⁵. Сам св. Григорий Богослов в самом начале своей пастырской деятельности, в Слове 9-м «Защитительном по рукоположению», просит своего отца «научить его своей любви к пастве, заботливости и благоразумию, внимательности и победам».,. «Скажи, на какие пажити водить стадо, к каким ходить источникам, или каких избегать пажитей и вод; кого пасти палицею и кого пасти свирелью; когда выводить на пастбище и когда сзывать с пастбищ..., как изнемогшее поднять, падшее восставить, заблуждающее обратить, погибшее взыскать, крепкое сохранить; как мне научиться сему и соблюсти сие согласно с истинным и вашим учением о долге пастыря... Сему научите меня, сими правилами подкрепите меня»...¹⁰⁵⁶ Наученный и подкреплённый, он широко применял в своей пастырской практике приёмы частного душепопечения, каждого члена своей паствы пася и управляя в Царство небесное соответственно его положению и состоянию. Так, например, считая себя обязанным давать законы самим законодателям, он увещал царей к милостивому отношению к подданным, для коих они должны быть богами, учил их смирению. Сановников двора он убеждал надеяться больше на Бога, а не на земную силу; гордящимся своим благородством по происхождению указывал на их неблагородных предков и тем смирял их гордость; мудрецов и софистов он вразумлял обличением неправоты их учения; богатых призывал облегчить «свой корабль» милостынею; жителей «первого города – столицы» увещевал быть первыми по нравам, преуспевать в добродетели и не давать соблазна своим поведением¹⁰⁵⁷. Иначе он вразумлял женский пол, иначе – мужской; и из первого иначе замужних и иначе девственниц¹⁰⁵⁸. Иначе он убеждал разгневанного начальника и иначе провинившихся его подчинённых¹⁰⁵⁹. Иначе он говорил сельским жителям, иначе воинам, иначе градоправителям, иначе философам и риторам¹⁰⁶⁰; иначе начальнику и царскому чиновнику¹⁰⁶¹, иначе монахам и девственникам, и иначе живущим в миру и брачущимся¹⁰⁶²; иначе богатым, иначе бедным¹⁰⁶³; иначе женщинам скромным, иначе любящим наряды¹⁰⁶⁴; иначе добрым, иначе порочным¹⁰⁶⁵; иначе терпеливым, иначе малодушным, иначе злословящим¹⁰⁶⁶; иначе верным, иначе отделившимся, иначе братолюбивым, иначе самолюбивым¹⁰⁶⁷; иначе беседует в утешение скорбящим о смерти, иначе сетующим о разлуке, иначе – о гладе¹⁰⁶⁸; иначе относится к любящим неуместно богословствовать, иначе к любопытствующим совопросникам¹⁰⁶⁹, иначе к суеверно откладывающим крещение, иначе к неправо богословствующим, иначе к соблазняющимся, иначе к обидчикам¹⁰⁷⁰; иначе к своим, иначе к пришельцам¹⁰⁷¹; иначе вразумлял он здоровых, иначе больных¹⁰⁷²; иначе притеснителей, иначе лихоимцев, иначе жадных ростовщиков¹⁰⁷³.

Особенно изобилуют чертами частного пастырского душепопечения письма св. отца, частные послания его и стихотворения.

Разными путями руководствуя всех ко спасению, св. Григорий Богослов всякому мужу и жене, старцу и юному, городскому жителю и поселянину, простолюдину и начальнику, богатому и бедному, – так как всех призывает один подвиг, – даёт один совет: «приготовиться к борьбе на позорище мира, не расслабевать, не медлить, не терять времени, которого возвратить уже невозможно. Ибо настоящее время есть время делания, а будущее – время воздаяния»¹⁰⁷⁴. На этом поприще деятельного восхождения к нравственному усовершенствованию и стяжания радостей вечно блаженной жизни пастыри должны быть впереди всех, помня, что «венцы даются тем, которые подвизались, а не тем, которые сидели на верху»¹⁰⁷⁵.

«Руководителю нужны руки, советнику ― благоразумие (I, 48).

Пастырь, как человек, поставленный в известном отношении к окружающим его людям и действующий в данных условиях жизни, так или иначе, отзывается на происходящие вокруг него события, принимает участие в общественной жизни, является членом не только церковного общества, но и государственного, приобретает особый облик не только религиозного деятеля, но и общественного. Такое положение ставит пастыря в двоякое отношение к жизни и может иметь значение с двух сторон. Именно: с одной стороны, пастыри, врезываясь в жизнь, могут производить в ней благодетельное изменение, как культурные работники, общественные деятели, носители высших идеалов. С другой стороны, вращаясь в миру, пастыри сами заражаются мирскими обычаями и пороками, вносят затем дисгармонию в пастырскую жизнь, ухудшаются в своих нравах, и тогда их дурное влияние на жизнь других является обратно пропорциональным их положительному внутреннему содержанию.

До того времени, когда жил св. Григорий Назианзин, христианское общество, только что вышедшее из состояния уничижения, имело довольно светлый вид. Гнёт и преследования научили его желать чистейшего и полнейшего счастья; пастырское сословие, жертвующее собой для блага ближних, в горниле внешних несчастий и борьбы очистилось, сделалось внутренне крепче и сильнее. Но во времена св. Григория Богослова с положением христианского учителя не была сопряжена внешняя опасность, напротив, оно нередко сопутствуемо было честью, богатством и сильным влиянием. Строй церковно-общественной жизни удалился теперь от простоты времён апостольских и перво-христианских. Епископы отложили страннический посох посланников Христовых, и в колесницах с пышными свитами являлись во дворец императоров, где им воздавали те же почести, что и первым сановникам империи. Они заботились, чтобы голос их имел силу в совете царском. Всё это увеличивало средства и поводы к разложению нравов духовенства и порождало в его среде множество дефектов, которые глубоко возмущали св. отца и дали ему богатую пищу для его сатир. Представить нисколько характеристических черт из этой стороны церковно-общественной жизни пастырей и указать отношение к ним св. отца составит предмет настоящей последней главы этой книги.

1) Первым камнем претыкания и соблазна для пастырей того времени являлся вопрос об отношении к материальным благам. Церковь, как общество гонимое, в течение первых трёх веков не имела юридической правоспособности приобретать и иметь собственность, хотя фактически и владела богослужебными зданиями и усыпальницами. По заведённому св. апостолами обычаю (1Кор. 16, 2) делать каждое воскресенье сборы на нужды общины, у христиан собирались церковный суммы, которые поступали в распоряжение епископа или пресвитера для бедных, странников, больных и клириков. С течением времени в Церковь начинают поступать пожертвования и вклады деньгами, землею и другим имуществом, начинает вводиться обычай приносить в Церковь начатки и десятину. Возникают регулярные церковные доходы, присваивать которые епископу запрещалось, хотя разрешалось продовольствовать себя и клир пищей и одеждой¹⁰⁷⁶. С IV века Церковь обогащается движимым и недвижимым имуществом, частью на счёт закрытых языческих храмов, частью специально вкладываемых на обеспечение новых христианских храмов от императоров и частных лиц, путём пожертвований и завещаний. В церквах собиралась значительная казна, раздел которой по-прежнему оставался в ведении епископа¹⁰⁷⁷. Но епископы или их доверенные начинают злоупотреблять церковным достоянием, стараясь доказать своё право на бесконтрольное от общины распоряжение им. Они начинают тратить громадные деньги на представительство, на роскошные приёмы и выезды, на обстановку и обзаведение предметами роскоши, начинают обращать особое внимание на усиление своих средств, на изыскивание доходов, «на высчитывание ежегодных доходов», начинают проявлять алчность к золоту. Всё это делалось за счёт бедных, коим по идее принадлежит всё имущество Церкви¹⁰⁷⁸.

Св. Григорий Богослов глубоко возмущался тем обстоятельством, что дело пастырства сведено на профессию, что на него смотрят, как на один из источников доходов. Он сам всей душой любил пастырство и другим внушал любить его ради него самого и ради той великой цели, какую оно преследует. «Кто упражняется в добре из каких-нибудь видов, тот не твёрд в добродетели: ибо цель минуется, и он оставит доброе дело, подобно как плывущий для прибыли не продолжает плавания, если не видит прибыли. Но кто чтит и любит добро ради самого добра, тот, поскольку любит нечто постоянное, и расположение к добру имеет постоянное, он один и тот же и не изменяется... А потому он не будет превращаться, принимать разные виды, соображаться с обстоятельствами и делами, делаться то тем, то другим, менять разные цвета, подобно как полип принимает цвет камня, к которому он пристал, но всегда пребывает один и тот же... как незыблемая скала»¹⁰⁷⁹...

Мы уже видели, как сам св. отец относился к материальным благам и устройству своего внешнего декорума¹⁰⁸⁰. Крайне невзыскательный образ жизни, самая обычная, простая пища и одежда, вместе с нестяжательностью и аскетическим поведением, с излишком покрывались частью доходов с родовых поместий и ставили его в независимое положение к церковным доходам. «Покорыстовался ли я чем-нибудь от сего народа? – спрашивал он Константинопольцев в прощальной речи; приумножил ли я сколько-нибудь свою собственность, чему вижу примеры на многих?.. Напротив того, соблюл я священство чистым и не скверным. Если же возлюбил я владычество, или высоту престолов, или если возлюбил попирать дворы царей: то пусть не буду иметь никакой другой славы, а если и приобрету, то да лишусь оной!»¹⁰⁸¹.

Но св. отец и учил, как жил. Церковные доходы, составлявшие часть доходов епископов, он признавал всецело достоянием бедных и алтарей¹⁰⁸² он считал худыми тех пастырей, которые только млеко едят, волною одеваются, тучное закалают или продают, а прочее оставляют зверям и стремнинам, самих себя пасут, а не овец»; он призывал таких к бескорыстию и стяжанию душ пасомых, а не их имуществ¹⁰⁸³. «Если, во всяком случае, худа ненасытимость, – учил он, – то ещё хуже быть ненасытимым духовному лицу»¹⁰⁸⁴. Добрый пастырь не дозволит себе «обогащаться нищетой других, не смешает богатства своего с чужими слезами, от которых оно, как от ржавчины и моли, пропадёт и изблюется»¹⁰⁸⁵. Он не будет «ненасытимым, подобно пьявице Соломоновой»¹⁰⁸⁶. «Есть добрая любостяжательность: польза церквей. Она и общее спасение – пастырское стяжание. Ибо, о чём более должно заботиться взирающему горе? Когда целое в хорошем или худом положении, тогда по необходимости и каждый член общества приходит в подобное же состояние»¹⁰⁸⁷.

Единственное имущество пастыря – собственное его тело, которое, притом, он всецело приносит Богу и долгу своего звания, и необходимые покровы для тела. Его богатство – ничего у себя не иметь, и жить с единым крестом, который для пастыря дороже многих стяжаний¹⁰⁸⁸. У него «одно великое богатство – Христос, прочим пусть владеет мир»¹⁰⁸⁹. «Обогати себя, – учит он, – не имуществом, но благочестием, не золотом, но добродетелью»¹⁰⁹⁰. «Земному благоденствию доверяй не больше, чем ветру, или писанному на воде»¹⁰⁹¹. Страсть к любостяжанию он осуждает характерным изречением: «не сжимай того, что взятое в руки расплывается»¹⁰⁹². По мысли св. отца, пастырь должен всецело служить Христу, не разделяя своей любви между Ним и миром. «Не принимаю твоего половинного благочестия, говорит он; не хорошо, если как в сомкнутом в кружок хороводе одного держаться правою, а другого левою рукою; так и ты, вместе касаясь Божества и отделяясь от Него, половиною принадлежишь Христу, а половиною – миру, плоти»¹⁰⁹³.

По учению св. Григория Богослова, признак истинных и достойных пастырей и их отличие от недостойных в том и состоит, что первые и в дни общественных бедствий и в обычное время не с бедным, но со щедродательным расположением духа собирают «уязвленных голодом, а иных даже едва дышащих, мужей и жен, младенцев, старцев, весь жалый возраст», и не гнушаются удовлетворять их потребности и духовные и телесные, «прикрывая их наготу и не презирая единокровных»¹⁰⁹⁴. Они и сами подражают своему Учителю, препоясавшемуся лентием и не погнушавшемуся умыть ноги ученикам, и пасомых своих деятельным примером располагают к милосердно и благотворительности, научая их в сем также подражать Божию человеколюбию. «В человеке всего божественнее то, что он может благотворить. Ты можешь стать богом, ничего не сделав: не пропускай же случая к обожению»¹⁰⁹⁵. «Бог воздаст людям тою же мерою, какою сами отмериваем здесь человекам»¹⁰⁹⁶. Пастырь, наконец, должен опасаться возбудить о себе дурное и позорное мнение, что он «в противоборстве с бедными»¹⁰⁹⁷.

Итак, звание пастырское должно принимать не для плотских целей, – хотя обычно и выставляется на вид польза духовная, – не для собственного удовольствия или прославления от посторонних, ― что свойственно человеку мирскому, для которого нет иного блаженства, кроме настоящей жизни. «Ибо многие, – поясняет свою мысль св. отец, – сделали то, что звание это почитается великим, самовластным и доставляющим какую-то чудную приятность, хотя бы надлежало быть предстоятелем и правителем паствы, которая мала, незначительна и приносит более досад, нежели удовольствия¹⁰⁹⁸. Великость внутреннего настроения паствы, молитвенный дух, живые храмы Бога живого, одушевлённые жертвы, разумные всесожжения, сплочённость стада с пастырем и между собою, препятствующие войти в него татям и чужим – вот желанные для пастыря достоинства его паствы, а не какие-нибудь иные внешние, пространственные или количественные измерения¹⁰⁹⁹.

2) Пастыри времён св. Григория Назианзина вместе с обеспеченной сытой жизнью внесли в пастырство и те пороки, которые обычно сопутствуют ей: беспечность и небрежение о пастве невоздержание, пресыщение. Аскетическое настроение пастырей, готовность к всегдашнему молитвенному предстательству и самособранность исчезли. Пастыри в большинства вели светский образ жизни, усердно посещали общественные места увеселений, участвовали в конских ристалищах и состязаниях, ласкательствовали и раболепствовали пред высшими, были напыщены и надменны в отношении низших¹¹⁰⁰.

Порочный образ жизни большинства современных св. отцу пастырей, особенно больших городов и в частности столицы – Константинополя, вызывал с его стороны открытые обличения и порицания. Угрожая судом Божиим и различными наказаниями за непотребство, он называет таких пастырей «начальниками и учителями злонравия», а их пороки – развращением мутным и опьянением, коими напоеваются окружающие их, а их молитвы и жертвы – недостойными дарами¹¹⁰¹. «Обуяша пастыри и рассыпаша овцы», – взывал он словами пр. Иеремии¹¹⁰². Такие пастыри гнетут благочестие и нуждаются приносить жертвы больше за себя, чем за людские невежествия¹¹⁰³. Он вразумлял их указанием на тот соблазн, который они поселяют своим поведением среди пасомых, надмеваясь мыслью, что дела их тайны, между тем как их поступки, даже маловажные, замечают все, делают печальное заключение от учащих к учению, выводя пороки пастырства на зрелища народные и осмеивая оное наравне с самыми развратными людьми в предположении, что «ничто так не усладительно для слуха и зрения, как христианин и, в особенности; духовное лицо, поруганное на зрелище»¹¹⁰⁴. В виду заразительности дурных примеров, единственная польза от испорченности пастырей та, что поведение их «настолько отвратительно, что смотрящие на них неминуемо пойдут противоположною стезею»¹¹⁰⁵. Но такое общее бесславие тяжело гнетёт и достойных пастырей. Посему, порочные пастыри для организма церковного общества то же, что «моль костям»¹¹⁰⁶.

Затем, пороками пастырей и соблазном, производимым ими, обесценивается добродетель и легко разрушается трудно созидаемое дело нравственного прогресса. Поэтому, св. отец в праве был восклицать: «Погибла вера в Бога, погибла у людей! Куда кому обратиться, чьим стать ближним? Если светильники сделались таковыми, если свет таков, то рассуди, какова тьма?... Таковы вожди..., а недалеко отстал и народ». Всякий мудр на злое, даже и без вождя. Нет никакого различия между добром и злом, между благоразумною сединою и безрассудною юностью, между люботрудной, богобоязненной жизнью и между жизнью распутной!... Один закон: тому иметь преимущество, кто всех порочнее... Да тот, кто хочет, чтобы всё слилось во-едино – Христос, человек, солнце, звезда, тьма, ангел добрый и злой..., чтобы в равной цене были и золото, и серебро, и железо, жемчужина с камнем, сток нечистот и чистый источник чтобы всё слилось в первозданный хаос»¹¹⁰⁷.

Напротив того, добрый пастырь имеет добрую жизнь и добрые нравы; степень священства для него есть прямое следствие известной высоты его добродетельной жизни и награды за добродетель¹¹⁰⁸. Содержание пастырской деятельности – учит познавать Бога и искренно чтить Его словом и делом¹¹⁰⁹, – явится постоянным всегдашним содержанием его жизни, а таковое постоянство в добродетели весьма ценно, потому что отдельные кратковременные порывы к добру непрочны и малоценны. «Что редко, то не закон для Церкви, – учит св. отец, – так как одна ласточка не показывает весны, или одна черта не делает геометром, или одно краткое плавание – мореходцем»¹¹¹⁰. Отсюда, добрый пастырь не будет предаваться забавам, когда другие нуждаются и злостраждут, не отступит так далеко от Божьей правдивости, не будет презирать твари для твари, но будет стараться воспитывать христианские добродетели и добрые нравы в пасомых, на самом себе опытно показывая, как нужно уцеломудриваться, мужественно стоять против вещества, соделоваться мужем желаний духовных и самого себя всецело предавать в жертву Богу и ближним, дабы всецело и воспринять себя самих для вечной жизни¹¹¹¹. Добрый пастырь ищет отдохновения от трудов не в порочных склонностях и не среди дурных сообществ, но в занятиях облагораживающих и возвышающих его дух¹¹¹².

Радость пастыря и услада его трудовой жизни – преуспеяние его учеников в вере и добродетели, рост его пастырского посева и добрый сбор плодов; это – бескорыстная радость не только о надлежащем росте, но и о духовном прибытке в добродетели пасомых, для получения какового прибытка пастырь не задумается, если бы пришлось ему приобретать эти духовные блага каплями крови¹¹¹³.

По учению св. отца, частная пастырская жизнь должна умело соединять в себе черты и уединённо-созерцательной и общественно-деятельной жизни, как это видно на примере самого св. Григория Богослова. Для пастыря его дом – тот же храм, где он обновляется духом и набирается сил для общественной деятельности. Это – его лаборатория, где задумывается, и созревают все его пастырские дела, подобно тому, как «Иисус совершал дела пред народом, а молитвы большею частью на свободе, в пустынях... Какой же сим преподан урок? Тот, думаю, что нужно погружаться в безмолвие для не возмущаемого собеседования с Богом», – рассуждает он¹¹¹⁴. «Собеседование с Богом» – родник и источник пастырского служения: и силы, и благодатное озарение он получает в этом безмолвном сношении с Высочайшим Существом. Отсюда ещё раз доказывается необходимость и благотворность для пастыря аскетизма. Правда, такая обстановка жизни будет не совсем обычною для принятого порядка её, будет несогласованною с окружающею пастыря жизнью. Но, ведь, пастырь должен идти не за жизнью, а и поперек её, если она не благочестна. Он является таким человеком, «на которого неприятно действует приятное для других, и который увеселяется тем, что для иных огорчительно»¹¹¹⁵.

3) Обильную пищу для сатир дал св. Григорию водворившийся в церковной иерархии беспорядок в распределении высших духовных должностей, выразившийся в том, что эти должности замещались лицами невежественными, недостойными, неподготовленными к их прохождению. « Почти невероятно, – говорит Ullmann, – чрез какие происки, с каким произволом, с каким даже насилием многие епископы достигали своего почётного места»... Решительное влияние на выбор епископов одерживали попеременно власть двора, лицеприятие духовных и монахов, и воля народа, который свои притязания на право избрания, раньше предоставленное ему, а потом постепенно отнимаемое, часто отстаивал довольно бурно, нередко мятежом и кровопролитием¹¹¹⁶.

Своё негодование по поводу таких беспорядков св. отец выразил в стихотворениях «О своей жизни, о различиях в жизни и против лже-иереев, к епископам, в словах прощальном и о бегстве, и, в особенности, в большом стихотворении XII в 836 стихов, «De se ipso et de episcopis»¹¹¹⁷.

По словам св. отца, искатели священных степеней при рукоположении прибегали к разным низостям. Смотря по тому, от кого в данный момент зависело предоставление иерархической должности, они «кланялись гордыне чиноначальствующих, особливо тех, которые имели силу при дворе и неспособны были ни к чему другому, как только собирать деньги. Трудно сказать, с каким усердием, и с какими происками припадали тогда к самым вратам Царёвым; друг друга обвиняли, перетолковывали, употребляли во зло даже благочестие, одним словом, отваживались на всякие постыдные дела»¹¹¹⁸; раболепствовали, изгибались, припадали к ногам сильных, засылали ходатаями кого-либо из друзей, наиболее расположенных к ним и сильных у властей, сыпали золотом, оправдывая себя тем, что теперь всё раболепствует времени. Поэтому, часто шутя, они приобретают то, что не снискивается и другими средствами, даже не покупается. В ласкательстве и заискивании претенденты на престол не знали меры: они целовали окровавленные руки, ласкали подбородок, чтобы добиться, хотя небольшой милости. И они очень бывали, польщены, если сильные и знатные сажали их с собою, удовлетворяя тем своему мелкому тщеславию¹¹¹⁹.

Когда же избрание зависело от народа, тогда искатели престолов и степеней унижались пред народом, готовы были «отринуться глаголов Духа из заботливости снискать любовь у народа; они устраивали для народа развлечения и зрелища, сами посещая их в угоду толпы. В погоне за популярностью и славою, таковые «сами подобились состязующимся на ристалищах в ловкости и изворотливости, или обгоняющим друг друга, и это не для того, чтобы умерить страсть, поученьями обуздать гордыню, источниками слёз вызвать слёзы, но чтобы вкусить одну жестокую отраву, которая причиняет несомненную смерть, – удовлетворить страсти гоняться за страстью»¹¹²⁰.

Там, где сталкивались интересы нескольких соискателей, развивались ссоры, распри, вражда, интриги, не останавливавшиеся ни пред каким злодеянием¹¹²¹. Если принять в соображение, что у каждого претендента была своя партия единомышленников, то легко представить, какие сцены разыгрывались в борьбе из-за престолов, хотя предлогом к ненависти выставлялось благочестье. «Эти председатели и учители народов, податели Духа, с высоты престолов осиявающие спасительным учением и непрестанно среди церквей широковещательным гласом проповедующие всем мир, с таким ожесточением восставали друг на друга, что, с грозными восклицаниями собирая себе споборников, обвиняя других, сами подверглись обвинениям, предаваясь сильным движениям, перебегая с места на место, расхищая, что только удавалось захватить прежде других, в страсти к любоначалию и единоначалии, расторгли всю вселенную»¹¹²². У служителей алтаря, по свидетельству св. отца, развилась какая-то специфическая для их сословия болезнь, «останок первначального недуга: это было врожденное зло – не прекращающаяся зависть, губительная, никогда не успокаивающаяся, которая всё уязвляет или явно, или тайно»¹¹²³. В соединении с другими постыдными и разрушительными страстями – ненасытимостью и лицемерием, оба эти порока были причиною глубоких раздоров и вражды, делавших служителей алтаря «неукротимыми воителями, возглашавшими: мир и хвалившимися кровью»¹¹²⁴. Поэтому и собрания таких пастырей св. отец называет «сбором христопродавцев», «крикливыми собраниями гусей» или журавлей, которые дерутся между собою без всякой причины», собраниями, где раздоры, смятения, а ещё, прежде всего, где собраны в одно место все тайные срамоты враждующих»¹¹²⁵.

Само собою понятно, что при таких условиях о какой-либо постепенности в передвижении с низших мест на высшие, или о степени подготовленности к прохождению того или другого служения не могло быть и речи.

Все эти недостатки св. Григорий Богослов ярко оттенил своим картинным, образным языком. «Мы как-то не в меру человеколюбивы, – говорит он, – поставили пред алтарями проповедническую кафедру и всем вопием: входи сюда, кто хочет, хотя бы два и три раза переменил веру.

Настало время торжища... Никто не уходи без прибыли. Время всего изменчивее, может быть, кость ляжет другою стороною; тебе не удалось, мечи снова»... «Что ныне происходит, смешно то видеть. Всем отверст вход в незапертую дверь, и кажется мне, что слышу провозвестника, который стоит посреди и возглашает: приходите сюда все служители греха, ставшие поношением для людей, чревоугодники..., бесстыдные..., бродяги..., убийцы, люди с едва пробивающимся пушком на бороде..., невежды в небесном, новопросвещенные..., приходите смело: для всех готов широкий престол; приходите и преклоняйте юные выи под простёртые десницы: оне простираются ко всем, даже и не желающим! Опять даётся манна – этот необычайный дождь собирай всякий в своё недро, кто больше, а кто скуднее... Никто не оставайся вдали, земледелец ли ты или плотник, кожевник или кузнец; никто не ищи себе другого божественного вождя; лучше самому властвовать, нежели покоряться властвующему... Брось из рук, кто большую секиру, кто рукоять плуга..., и всякий иди сюда; все толпитесь около божественной трапезы, и теснясь и тесня других. Если ты силен, гони другого... Так говорит громогласный проповедник»...¹¹²⁶.

Или в другом месте: «Как легко ныне делаются предстоятели общества, которые без всякого труда внезапно являются подготовленными к достоинству! О, скорое превращение нравов!.. Ещё вчера ты находился в среде мимиков и актёров (что было после представления – пусть скажет другой), нынче ты сам являешься для нас новым зрелищем. Недавно – ты любитель лошадей и наездник..., а ныне скромен и застенчив... Вчера, как оратор, ты продавал право, ворочая законами, сегодня ты – судья и новый Даниил. Вчера, толкуя право с обнажённым мечом, ты превращал трибунал в вертеп разбойников, воруя и насильничая, и какой скромный ты сегодня! Едва ли кто так легко переменяет одежду, как ты нравы...»¹¹²⁷. «Было бы ещё утешительно, – присовокупляет св. отец, – если бы такие держались середины, а не явно предавались к противной стороне. Эти епископы, ныне только научившиеся знать Бога..., вчера святотатцы, а ныне священники, вчера не смевшие приступить к святыне, а ныне тайноводители, устаревшие в пороках и новоявленные в благочестии, произведение человеческой милости, а не дело благодати Духа; они весь путь свой ознаменовали насилием и, наконец, гнетут самое благочестие; не нравы дают им степень, а степень нравы»¹¹²⁸.

Нечего и говорить, что св. Григорий Богослов жестоко осуждал подобный порядок в замещении епископских престолов и считал необходимым упорядочить как способ перехода с низших должностей на высшие, так и нравы духовенства. Одним из мотивов своего бегства от священства он приводил то соображение, что ему «стыдно было за других, которые, будучи ничем не лучше прочих, если ещё не хуже, с неумытыми, как говорится руками, с нечистыми душами берутся за святейшее дело и прежде нежели сделаться достойными приступить к священству, врываются в святилище, теснятся и толкаются вокруг св. трапезы, как бы почитая сей сан не образцом добродетели, а средством к пропитанию; не служением, подлежащим ответственности, но начальством, не дающим ответа... Иные пороки по временам то усиливались, то прекращались, но ничего никогда, и ныне и прежде, не бывало в таком множестве, в каком ныне у христиан сии постыдные дела и грехи»¹¹²⁹.

Мы уже излагали раньше мысли св. отца о том, что скороспелость возведения на престолы препятствовала достодолжной подготовке кандидатов пастырства. Теперь отметим учение его о том, что нарушение вполне естественных и законных принципов в раздаянии священных должностей и взаимные из-за них пререкания предстоятелей вели к понижению нравственных начал и тем наносили Церкви непоправимый вред. «Ныне слово иерей признаётся одним пустым именем, и лучше, если бы оно было одно пустое имя. Ныне же изгнан из сердца всякий страх, и его место заступило бесстыдство; кто бы ни пожелал, для всякого отверсты и знание, и глубины Духа... Все мы благочестивы единственно потому, что осуждаем нечестие других; а суд предоставляем людям безбожным, повергаем святая псам, бросаем бисеры пред свиньями, разглашая божественное тем, у кого не освящены и слух, и сердце... Совершеннее у нас тот, кто более злословит ближнего»¹¹³⁰.

Между тем, «если бы желающие предстоятельства... удостаивались чести по порядку и по закону духовного восхождения, если бы соблюдался самый лучший и полезный для подначальных порядок, обычный во всяком деле – морском, военном, когда высшая должность соответствует богатству знания и опыта в своём деле, тогда и дело пастырства было бы гораздо достоуважаемое... А теперь есть опасность, чтобы самый святейший чин не соделался наиболее осмеиваемым, потому что председательство приобретается не добродетелью, но происками, и престолы занимаются не достойнейшими, но сильнейшими»¹¹³¹. Всем этим обесценивается добродетель и как бы венчается порок¹¹³². Могут ли лечить других те, которые сами покрыты струпьями; могут ли быть учителями порочные, когда это трудно и непорочному?¹¹³³. Междоусобия и брани пастырей соделывают христиан новым позором, но не для ангелов и человек, как Павел, но почти для всех, ведущих худую жизнь – и во всякое время, и на всяком месте – на торжищах, на нетрезвых пиршествах, среди весёлостей, среди сетований¹¹³⁴. Худые люди между удостоенными предстоятельства дают повод к укоризнам веры и к обвинению самого закона в том, что он будто бы учит злонравии. Если вообще мир и единомыслие вожделенны во всякой организации, то в пастырстве они – необходимое связующее начало, без коего оно устоять не может¹¹³⁵.

4) Кроме понижения в пастырстве нравственного его уровня, св. Григорий Богослов засвидетельствовал и о понижении его в умственном развитии. Таковое понижение находилось в теснейшей зависимости от вышеописанных его нравов, приведших к пренебрежительному отношению к науке и научно-литературным занятиям. Лёгкий незаконно-сообразный доступ к высшим духовным должностям, минуя тщательную долголетнюю подготовку и серьёзные богословские познания, каковых требовала от пастыря церковная жизнь того времени, возможность обойти научное образование, – вели к необразованности многих членов пастырства. Если выгодами пастырского звания можно пользоваться без богословской образованности, то, – во мнении тогдашних кандидатов, – кто или что могло заставить их трудиться так тяжело и бесплодно? Понятно, что многие члены духовенства предавались лени, увлекались посторонними занятиями, а в своё оправдание выдумывали разные доказательства в пользу того, что учёные занятия не только излишни, но даже вредны для пастыря. Одни из таковых в странном самообольщении, ничего не хотели слышать ни о каких требованиях касательно умственного развития, как скоро им сообщена благодатная сила чрез рукоположение, каковая сила, по их разумению, должна была заменить естественное развитие ума. При этом они злоупотребляли примерами тех достоуважаемых рыбарей и мытарей, которые хотя не имели богословского образования и были просты речью, однако силою своего слова победили весь мир¹¹³⁶. Другие, перешедшие к пастырскому служению непосредственно от разных житейских профессий, часто низкого сорта, уже в силу этой своей неподготовленности, не только не обладали никаким богословским образованием, но были прямо невежественными. Пастыри, по словам св. отца, часто не знали даже первых элементов веры¹¹³⁷. А так как они были большею частью люди порочные, то их невежество не покрывалось нисколько их благочестием. Третьи, наконец, из ложного благочестивого опасения заразиться язычеством, сосредоточившим в себе тогдашнюю ученость, унижали значение внешней учёности сравнительно с откровением¹¹³⁸. Ни одного из этих возражений против научного образования св. отец не оставил без основательного опровержения, заявив себя, вместе с тем, горячим защитником этой великой мировой силы и оставив нам наставления о том, как пользоваться языческой ученостью.

Тем, которые отрицали необходимость научного образования для пастыря, дерзновенно сравнивая себя с богомудрыми апостолами, он предлагал явить ту же силу чудотворения, которую имели те, если они так же святы по жизни, как и оные богодухновенные мужи. Св. отец острым ножом сарказма вскрывал гнойный струп невежества, лени, порочности и лицемерия, скрывавшийся за их якобы благовидным доводом. «Ты ссылаешься на апостолов, которые, не будучи учёными, силою слова победили мир... Это верно. Но то были апостолы, и при том им дано было это для того, чтобы действие проповедуемого ими слова было тем чудеснее. Но ты дай мне веру хотя бы одного апостола, яви мне такого, который, подобно апостолам, прожил бы без денег, без определенного жилища, без обуви, богатый одною надеждою... Покажи такого, который бы изгонял бесов, исцелял прокажённых, воскрешал мёртвых... После этого мы сделаем тебя сообщником ангелов... Ты ссылаешься на апостолов. Матвей был мытарь, но он – девственник, и прославляется не как мытарь, но как сосуд Св. Духа; Пётр – глава учеников, но он – скала веры, и является не как рыбарь, но как учитель веры»¹¹³⁹.

Унижавшим учёность якобы из опасения языческой заразы, а на самом деле руководившимся лицемерными соображениями, он отвечал, что «не должно унижать ученость, как рассуждают о сем некоторые, а напротив того, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве»¹¹⁴⁰.

Всем же противникам науки он отвечал дифирамбами учёности не только христианской, но и внешней, которой, если кто из христиан и гнушается, то по худому разумению¹¹⁴¹.

Нам уже известно, что св. отец выше всего и дороже всего ценил науку, и в особенности царицу наук ― красноречие, считая обладание ею своим неотъемлемым сокровищем, некрадомым стяжанием; он гордился им, как высоким даром Божиим, как предметом своей славы. Воспоминание о школьных годах и о долголетних трудах, потраченных на собирание знаний в центрах тогдашней учёности были любимыми воспоминаниями пережитого, наполнявшими его душу радостью в тяжёлые моменты его подвижнической жизни. «Наука! Дорогие Афины! Ранние условия вести божественную жизнь!»¹¹⁴². Слышать недоброжелательные отзывы об учёности для св. Григория, грека по рождению, старого эллина по уму, воспитавшегося на высокой умственной культуре; слышать от людей, лицемерно оправдывавших своё невежество, порицавших и унижавших, в сущности, Великий Ум, источник человеческого знания, – как прискорбно было слышать всё это и считаться с таким мнением невежд лицу, «исчерпавшему едва не до дна жадным умом сладкую чашу наук» и печаловавшемуся о том, что не «всё ещё он изведал, как бы хотелось, и не обтек еще на полных ветрилах целого моря наук!»¹¹⁴³. Св. Киприана он хвалит за разнообразие его сведений и за высоту познаний¹¹⁴⁴. Похвальное слово св. Василию В. – сплошной панегирик науке. Он прославляет своего друга за успехи в философии, «действительно возвышенной и простирающейся в горнее, т.-е. в деятельной и умозрительной, а равно и в той её части, которая занимается логическими доводами и противоположениями, а также состязаниями, и называется диалектикой, – в астрономии, геометрии, науке об отношении чисел и во врачебной науке, этом плоде любомудрия и трудолюбия; он именует его «кораблём, столько нагруженным учёностью, сколько сие вместительно для человеческой природы»¹¹⁴⁵. Попытку Юлиана закрыть для христиан школы под тем благовидным предлогом, что в божественном откровении даны все нужные христианам сведения, он обличает, как хитрое покушение лишить Церковь одного из важнейших её благ и нанести делу Евангелия непоправимый вред, сведя оное к религии для невежд и обессилив его лишением возможности сражаться с врагами одинаковым оружием¹¹⁴⁶. Другой же мотив Юлиана, что эллинское образование принадлежит язычеству, он называет неразумным, злонамеренным и произвольным «ибо эллинская словесность принадлежит не язычеству, а языку и есть общечеловеческое достояние», почему и запрещение христианам образовываться в слове и тем якобы похищать чужое добро, – не состоятельно. «Сие значило бы тоже, если бы не дозволять нам и всех искусств, какие изобретены у греков, а присвоять их себе по тому же сходству наименования»¹¹⁴⁷.

Мы видели, как св. Григорий Богослов заботился о научном образовании христианских мальчиков, видя в том лучшее средство «делать их из вихирей голубями», по характерному выражению св. Василия Великого в письме к Ливанию¹¹⁴⁸. Он избирал для юношей учителей, писал им рекомендательные письма, справлялся об их успехах¹¹⁴⁹. Остроумное письмо от имени матери, посылающей сына к Ливанию, останется вековечной памятью об отношении св. отца к науке¹¹⁵⁰. Затем, сам он охотно переписывался с риторами, обменивался книгами¹¹⁵¹. Наконец, в двух посланиях – «От Никовула сына к отцу» и «От Никовула отца к сыну»¹¹⁵², св. отец подробно изложил свой взгляд на научное образование христианского юношества, дав тем самым всем пастырям отеческое наставление по данному вопросу. Послания эти настолько увлекательны, что не процитировать их нельзя.

Св. отец в уста Никовула-сына влагает трогательную мольбу дать ему образование: «Ты родил меня, отец, и воскормил. Не велико благодеяние: тоже делают для своих детёнышей и животные. Пищу же ты даёшь и рабам, и волам... Не желаю я ни золота, ни сребра, ни шёлковых тканей, ни блеска драгоценных камней... Другим предоставляю знатное супружество, престолы, забавы. Погибай всё то, что приносит вихрь горькой жизни, которым здесь и там клубится неверный для всякого прах... Взамен всего желаю теперь, родитель, одного – быть сильным в слове. Прекрасна сила красноречия, но прекрасно также иметь ум, обогащённый историей, потому что история ― складчина мудрости, ум многих. Не маловажны грамматика, логика и та наука, посредством которой усовершившиеся мужи образуют в человеке добрые нравы, как творог, который принимает вид плетеного сосуда. Не маловажны остроумные изыскания, передаваемые мудрецами в книгах... Они, мудрецы, уразумели природу вещей и воздушных, и земных, и морских, и небесных. Их изыскания стараются постигать законы Божьего мироздания и мироуправления. Их мысль стремится к Божественному Духу и Его прославлению, имея вождём в своих полётах – Христа. Они жаждут созерцать чистыми очами самую истину»... Сын просит отца дать средства для образовательного путешествия по центрам тогдашней учености. «Предоставь мне то, что делает человека счастливым». Быть может, отец копит богатство для сына, чтобы видеть его обеспеченным и счастливым. Но что за приятность иметь у себя обезьяну, – это безобразие в человеческом виде, разукрашенную золотыми петлями? Наряд не изменяет смешной и глупой наружности. Что за радость ослу носить на себе таланты золота? Осёл, хотя и золотом увешан, не перестаёт кричать по ослиному. Какая польза – ни к чему негодный для сражающегося свинцовый меч спрятать в серебряные ножны? А таков и человек, который превозносится одною внешностью». Сын обещает со своей стороны приложить все усилия, чтобы оправдать расходы отца, просит отца не жалеть имущества для его образования и убеждает мать присоединиться к его просьбам, «чтобы именовать их родителями не одного перстного естества, но и бессмертной души». «Я для тебя, отец, дороже всякого имения... Будь же для своего сына не человеком, но Богом!»¹¹⁵³.

Отец отвечает сыну: «Желая быть сильным в слове, желаешь ты, сын мой, прекрасного. И сам я услаждаюсь словом, которое Царь Христос дал людям, как свет жизни, как преимущественный из даров, ниспосланных нам с небесного круга. И Он особенно любит своё наименование – «Слово». Идя на встречу, прекрасным стремлениям сына и прославляя значение образования, отец даёт молодому и неопытному сыну ряд наставлений. Он желает видеть в юноше больше стыдливости, меньше кичливости; больше смирения, меньше дерзости; он хочет заставить его научить свой ум покорности, осторожности в словах, не давая им свободы, отсекая всё лишнее, ограничивая свою горячую стремительность, словом – воспитывая в себе добрые нравы и добродетель. Он наставляет сына, какой из трёх путей жизни ему избрать, и как смотреть на ученые занятия, чтобы сделаться не только учёным, но добродетельным, целомудренным или, как любит выражаться св. отец, – любомудренным»¹¹⁵⁴.

Не приводя многословных комментариев на эти слова, отметим ясную и определённую мысль св. отца о том, что научное образование необходимо человеку для укрощения страстей и образование нравов, для развития данных Богом способностей, для понимания красоты и истины, для стремления к Высочайшему Существу¹¹⁵⁵. Истинное образование не только не учит язычеству или порокам, но влечёт к Богу, образовывает мудрость, как совокупность умственного и нравственного преуспеяния, учит владычеству над страстями и побуждает всемерно стремиться к добру¹¹⁵⁶. Без образования человек не может быть вполне счастлив.

После изложенного само собою понятно, насколько несостоятельно мнение тех лиц, которые, на основании писем св. отца к Григорию Нисскому по поводу открытия последним школы риторики, к ритору Евдоксию с советом отказаться от своей профессии, к Адамантию по вопросу о высылке ему книг риторического содержания, – считают его противником классического образования¹¹⁵⁷.

Должно оговориться, что св. Григорий Богослов, уважая светское образование и защищая необходимость его от нападок лицемерных невежд, не придавал ему, однако, безусловного значения и не отдавал учёности предпочтения пред богословием, а требовал от неё служебного отношения к последнему. «Сведения свои по эллинской словесности, – наставляет св. отец Селевка, – покори, что и прилично, в служение свободе истинных догматов и премудрому разумению Писаний. Ибо самая справедливость требует, чтобы духовная мудрость, как горняя и происшедшая от Бога, господствовала над учёностью дольнею, как над служительницею, которая должна не надмеваться напрасно, но приобучаться к скромному служению. Ибо дольняя мудрость да будет рабою мудрости божественной»¹¹⁵⁸. «Важно изучение философии, но ещё важнее научиться страху Божию»¹¹⁵⁹. Философия – внешнее любомудрие. Из неё должно заимствовать всё, что может споспешествовать нашему любомудрию, потому что нужна сила и в Слове, и отбрасывать то, что не может сделать лучшим. Нужна и важна философия, однако же, первое и важнейшее – познать Бога и искренно чтить его словом и делом¹¹⁶⁰. Таково учение св. отца.

Если с этой точки зрения мы посмотрим на вышеприведённые письма его, то увидим, что смысл их другой, чем какой иногда придают им: св. Григорию Нисскому он выговаривает не за посвящение себя риторским занятиям, так как и сам одно время предавался им, а за предпочтение для этого должности чтеца и священных удобопиемых книг – солёным и непиемым, звания христианина – ритору; от Евдоксия-ритора, как учителя нравов, он требует соответственной нравственной высоты и зовёт его к высшему совершенству, от детского лепета, каковым само по себе взятое является его занятие в сравнении с абсолютною истиною, – к Единому Вечному Благу; равным образом, и Адамантию он советует просить и искать более божественных книг, а не светских, стараться не лепетать по-детски, а заглянуть в истинную учёность¹¹⁶¹.

Возвращаемся к тому, с чего начали. Если научные занятия и нужны и благодетельны для людей, то для пастыря они обязательны, «ибо руководителю нужны руки, советнику – благоразумие»¹¹⁶². «Образование придаёт пастырю большую силу, как топор дровосеку»¹¹⁶³. Оно нужно пастырю и как подготовительное средство для правильного разумения «книг, начертанных Духом чрез языки святых мужей, чтобы, затем, при помощи высоких книг и божественных пророков, стать сведущими в небесном, явиться просвещёнными самим Богом и восходить выше и выше, сколько нам, однодневным тварям, возможно восходить здесь к Богу»¹¹⁶⁴.

«Когда ум твой, – пишет св. отец тому же Селевку, – как на поприще достаточно изведает силы свои в различных произведениях словесности, тогда займи его богодухновенными писаниями, собирая великое богатство двух заветов»¹¹⁶⁵.

По мысли св. отца, пастырь должен быть на высоте современного ему уровня научного образования. Это видно из тех доводов, какие приводил он в обоснование своего учения о важности образования для пастыря. Именно оно нужно, как средство апологетическое, чтобы с помощью логически развитой и истинною мудростью насыщенного ума заграждать уста лжеименному образованию, как увлекающемуся одними обольстительными словами, очаровывающими ухо и сердце сладкоречием, изяществом вымыслов и богатством выражений, ибо плодом одной лжеименной философии часто являются построенные на словах города, ничего не значащие термины, разложения смеси и пр.; оно нужно для того, чтобы смирить кичливость эллинских философов и посрамить их суеверие и многобожное безбожие, их гнусные басни; оно нужно для того, чтобы пастырю «не быть скудным умом и бедным в языке, знать обороты речи, изречения и загадки мудрых, Пирроновы способы настоять, задержать, противополагать, Хризипповы приёмы решать силлогизмы, злохудожности Аристотелевых ухищрений, обаяния Платонова красноглагольства, – знать и опровергать всё то, что, подобно египетским язвам, ко вреду вкралось в нашу Церковь, как разбойнические и страшные учения»¹¹⁶⁶. Занятие языческой философией уже потому не может быть для пастыря делом чуждым или предосудительным, что языческие учёные, «разимые стрелами великого божества, близко подошли к истине, ибо заглядывали в божественные книги, не блуждали в совершенной темноте, но изредка бывали, озарены молнией»¹¹⁶⁷. Отсюда, философия и богословие, как имеющие общий источник происхождения, не чужды друг другу, но родственны.

Однако, чтобы занятия философией, или вообще научное образование, приносило надлежащую пользу, должно знать, как пользоваться языческой учёностью. Св. отец даёт ряд таких наставлений, весьма необходимых пастырю в деле и своего образования и руководства пасомыми.

По мнению св. отца, изучение философии – дело обоюдоострое, ибо «из-за увлечения ею молодые люди бесятся и сходят с ума»¹¹⁶⁸. «Ты, сын мой, наставляет он упомянутого Селевка, – сберегай добрые нравы, это богатство в собственном смысле, тебе принадлежащее и сродное, не допускай его до ржавчины упражнением в науках, занимайся стихотворными книгами, историческими писаниями, красноречивыми произведениями витий, тонкими рассуждениями философов. Но со всем этим обращайся благоразумно; с мудростью собирай отовсюду полезное, с рассудительностью избегай всего, что в каждом писателе есть вредного, подражай работе мудрой пчелы, которая садится на всякий цветок, но весьма умно берёт с каждого только полезное. У ней наставницей – сама природа, а у тебя есть рассудок. Обильно пожинай, что может доставить пользу, а если что приносит вред, заметив дурное, лети скорее прочь; потому что ум человеческий быстропарящ. Посему, что ни написано в похвалу добродетели, – то изучай тщательно, затверживай мысль и красоту речения. А что суесловили они о богах, какие по научению демонов написали нескромные басни, достойные смеха и слёз сказки, того бойся, как силков и сетей. Так, обойди терны, сорви розы. Вот наилучшее для тебя правило, как читать языческие писания»¹¹⁶⁹.

Бесспорно, в языческой учёности есть много и худого, поскольку она в течение столетий проходила чрез сознание язычников. Но всецело, огульно охуждать её за это нет оснований. «Небо, землю, воздух и всё, что на них, не должно презирать за то, что некоторые худо уразумели, и вместо Бога, воздали им божеское поклонение. Напротив того, мы, воспользовавшись в них тем, что удобно для жизни и наслаждения, избежим всего опасного и не станем с безумцами тварь восставлять против Творца, но от создания будем заключать о Создателе... Также и об огне, о пище, о железе и о прочем – нельзя сказать, что которая-ибо из сих вещей сама по себе всего полезнее или всего вреднее; но сие зависит от произвола употребляющих. Даже между пресмыкающимися гадами есть такие, что мы примешиваем их в целебные составы. Так и в науках нужно заимствовать исследования и умозрения, но откидывать всё то, что ведёт к демонам, к заблуждению и в глубину погибели. Должно извлекать из них полезное даже для самого благочестия, чрез худшее научившись лучшему и немощь их обратив в твёрдость нашего учения... И из наук словесных должно заимствовать то одно, что может споспешествовать нашему любомудрию¹¹⁷⁰.

Много в языческих писаниях соблазнительного и для ума, и для сердца человека, особенно молодого и неопытного. «Много людей, которые походят на шелудивых, или другою какою болезнью заражённых, животных, которые вводят в искушение простодушных... Но ты, добрый мой, – сердечно наставляет св. отец, – подобно, как умеющий узнавать доброту серебра, заимствуй у внешних, что хорошо, и отбрасывай, что не сделает тебя лучшим»¹¹⁷¹.

Что касается, затем, разного рода мистерий и обрядов, тесно связанных с языческой ученостью, то для христианина всякий их обряд и всякое таинство есть сумасбродство, тёмное изобретение демонов и произведение жалкого ума, которому помогло время, и которое закрыла баснь»¹¹⁷².

В пример нормального отношения к внешней учёности св. отец выставляет себя и св. Василия Великого. «Еще не опушились мои ланиты, – свидетельствует он о себе самом, – мною овладела какая-то пламенная любовь к наукам. И не совсем чистые учения старался я придать в помощь учениям истинным, чтобы не превозносились ничему не обучавшиеся, кроме суетного и пустого краснословия, и чтобы я сам мог не запутываться в хитросплетениях лжеумствований... С любовью посвятил я себя любомудрию чуждому и земному, обратился к речениям прекословным... Одна слава была для меня приятна – отличаться познаниями, какие собрали Восток и Запад и краса Эллады – Афины; над сим я трудился многое и долгое время. Но все сии познания повергнув долу, положил я к стопам Христовым, чтобы они уступили Слову Великого Бога, Которое затмевает Собою всякое извитие и многообразное слово ума человеческого»¹¹⁷³.

5) В ближайшем отношении к изложенным недостаткам пастырского сословья того времени, а в особенности – к умалению вкуса к серьёзному научному образованию, находится отмечаемая и осуждаемая св. Григорием Богословом страсть к богословским словопрениям и шаткость религиозных принципов его современников. Не получая серьёзного образования и относясь к нему в большинстве презрительно, пастыри того времени, а, вслед за ними и их пасомые, самонадеянно считали себя способными и правомочными пускаться в богословские мудрования и изыскания, запутываясь в них и внося смуту в религиозную жизнь общества. Появилась масса ересей, толков, учителей. Всё спорило и прекословило. Истина из храмов вынесена была на улицы и площади. «Дьявол из кровопийцы стал учёным», – по характерному определению Боссюэта¹¹⁷⁴.

Св. отец всемерно старался отвлечь своих современников с этого опасного пути на путь более надёжный. В «Слове о соблюдении доброго порядка в собеседовании и о том, что не всякий человек и во всякое время может рассуждать о Боге», посвящённом данному вопросу, он указывает на вред природной греческой горячности в словах и делах, от излишества преступающей пределы совершенства и добродетели. Он старается охладить всеобщий пыл к учительству. Быть всем учителями нельзя. Каждый член должен исполнять своё назначение, как это видно в телесном организме. «Глаз не ходит, но указывает путь, нога не смотрит, ухо не говорит... Так и у нас – в общем теле Христовом. Пусть один учит, другой учится, а другой делает собственными руками, чтобы подать требующему и нуждающемуся... Не все будем языком, всегда готовым, не все пророками, не все апостолами, не все толкователями... Путь ведения лучше, нежели надменное мнение, которое кичит... Говори, когда имеешь нечто лучшее молчания, но люби безмолвие, где молчание лучше слова... Не знаете, какой дар Божий молчание! Как хорошо не иметь необходимости во всяком слове, но пользоваться свободою иное избирать, а другого избегать и быть для себя сокровищехранителем и слова, и молчания! Ибо всякое слово, по природе своей, гнило и удобоколеблемо, а слово о Боге – тем паче, чем выше предмет, чем сильнее ревность и тяжелее опасность... Богословствование вещь весьма трудная, ибо Бог есть Свет и Свет Высочайший. Входить в общение с Ним не для всех возможно... А у нас, если как ни попало заучили два или три речения из Писания, и не в связи и без должного вразумления, надо уже и высокоумствовать и делаться ругателями и безбожниками»¹¹⁷⁵.

Тоже и в «Слове I-м о Богословии»: «Любомудрствовать о Боге можно не всякому, потому что способны к сему люди, испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего, очистили тело и душу... Даже запрещаю не богословствование..., но безвременность, и не преподавание учения, но несоблюдение меры. Мёд, несмотря на то, что он мёд, если принять в излишестве и до пресыщения, производит рвоту. Даже прекрасное не прекрасно, если произведено вне порядка... Нельзя, отринув благоговение, любомудрствовать вслух всякому, и врагу, и другу, и благонамеренному, и злонамеренному»¹¹⁷⁶.

Неуместные споры и изысканья для составления новых вероопределений так же мало помогают выяснению истины, как если бы кто «растение, скривившееся на одну сторону, стал со всем усилием перегибать в противную, исправляя кривизну кривизною, а не довольствовался тем, чтобы выпрямить только до середины, остановившись в пределах благочестия»¹¹⁷⁷. Лучшее средство бороться с этим злом – доверить толкование Св. Писания и богословствование призванным к тому людям, а самим избрать более верный путь спасения – не слов, а дел, не учения, а жизни, как всем доступный и удобный¹¹⁷⁸. «Если бы этому совету следовали, то во дворы Божии не имело бы доступа это излишнее, сладкоречивое и ухищрённое богословствование. Напротив того, сказать или услышать о Боге что-нибудь новое и удовлетворяющее одному любопытству, значило бы то же, что играть в камни, или забавлять зрителей разнообразными движениями тела. Благочестие – в простоте и благородстве слова, а не в вычурности... А это новое благочестие, эту мелочную мудрость, выражающуюся в словопрениях, презирай больше, нежели ткани пауков, которые задерживают мух, но легко прорываются осами, не говорю уже пальцами. Учи одного только бояться, – а именно – своими – лжеумствованиями – подкапывать веру»¹¹⁷⁹.

Правильно любомудрствовать о Боге доступно только человеку одухотворённому, с просвещённым умом, не смешивающимся с негодными и блуждающими образами, как благовоние мира не смешивается с грязью, человеку чистому и достойному Божества¹¹⁸⁰.

6) Пастыри, как члены общества, являются не только учителями, носителями высших идеалов, но и их воплотителями в жизни. Своим личным примером они помогают христианской закваске производить брожение в нравах общества и перерабатывать их, перестраивая весь уклад жизни на началах христианственности. Если обычный жизненный строй основан на эгоизме, то пастыри, как воплотители нового принципа, внесённого в жизнь Евангелием, принципа любви и самоотверженного служения людям, необходимо внесут благодетельную перемену в бытовые отношения, заменяя старые руководящие идеи новыми. Учителем такового образцового передового пастырства является сам св. Григорий Богослов, и на его некоторых взглядах по вопросам общественной жизни мы теперь остановимся.

а) В учении св. отца об отношении к материальным благам мы видим, что оные в его глазах не имели того значения, какое обычно им приписывается. Как мы уже знаем, для него было богатством собирать познания, владеть красноречием и образовывать добрые нравы. Материальное же богатство он ценил, как средство братского общения между верующими. Его «Слово о любви к бедным останется вечным укором для бессердечных людей, живущих только для себя самих. Это – сплошной вопль о внимании к бедным, об исполнении постоянно забываемой и попираемой заповеди о любви к ближним. По мнению св. отца, обладание имуществом возможно только тогда, когда оно будет надлежащим образом употреблено и когда соучастниками в нём будут бедные. Иначе, обладание им – признак болезни душевной, страсти любостяжания, которая гораздо тягостнее телесной, потому что переходит в жизнь вечную. «Не дай мне Бог, – восклицает он, – ни жить богато, когда другие нуждаются, ни наслаждаться здравием, когда не подам помощи к уврачеванию их ран, ни иметь достаточной пищи, ни одежды, ни покойного крова, когда не разделю с ними хлеба, не снабжу их по возможности одеждою и не упокою их под моим кровом! Ибо нам должно или всё оставить для Христа, дабы, взяв крест, истинно следовать за Ним или разделить своё имущество со Христом, дабы и самое обладание имуществом осветилось чрез то, что мы будем обладать им, как должно, и соучастниками в нём будут неимущие... Если же я стану строить житницы, собирая сокровища от маммоны и для маммоны, то пусть в сию же нощь истяжут душу мою для истребования отчёта в злом стяжании богатства»¹¹⁸¹.

Считать за что-либо существенное земные блага нельзя по той причине, что они также ненадежны, как след корабля на воде, что они скоротечны, быстро протекают, «даются на час», и подобно как камешки в игре, перекидываются с места на место и переходят то к тем, то к другим... Ничего здесь нельзя назвать своим; всё или время отнимет, или зависть переведёт в чужие руки»¹¹⁸². Даже более того, земные блага прямо вредны, так как подвергают владеющих ими массе неприятностей и превратностей; они обманывают и так привязывают к себе своею прелестью, что обладатели их становятся рабами, подвергаются часто неразрешимым узам и теряют своё человеческое достоинство¹¹⁸³. Наконец, обладание золотом, серебром, дорогими и лишними одеждами, самоцветными камнями и другими драгоценностями может быть прямо преступным, если по своему происхождению это богатство является результатом войн, междоусобий, насилий¹¹⁸⁴.

Единственно, что делает допустимым обладание богатством, есть благотворение. «Нищий есть творение Божией руки и, потому, не должен быть презираем..., он – прекрасный твой заступник»¹¹⁸⁵. «Будь для несчастного богом, ибо ничто так не уподобляет человека Богу, как благотворение»¹¹⁸⁶. «Человеколюбие должно считать единственным залогом нашей безопасности – телесной и душевной»¹¹⁸⁷.

Св. отца занимало разрешение вопроса, – когда не будет ни одного бедного, и он решал его в смысла самого широкого пожертвования имуществом в пользу нуждающихся, глубоко возмущаясь обычным распоряжением им только для личных потребностей и называя этот порядок невежеством собственного опыта, какое зло бесчеловечие»¹¹⁸⁸. Вместе с тем он жестоко высмеивал страсть к богатству, повергающую других в множество скорбей и лишений. «Если хочешь разбогатеть, то сделайся начальником разбойников»¹¹⁸⁹.

б) Социальные различия (как и имущественные) появились в роде человеческом с течением времени и причиной своего происхождения имеют насилие и неправду, кои произвели их. «Сначала же не было так. Сотворивший человека в начале соделал его свободным, ограничив его только одним законом заповеди; соделал и богатым среди сладостей рая, а вместе с сим благоволил даровать сии преимущества и всему роду человеческому. Тогда свобода и богатство заключались единственно в соблюдении заповеди, а истинная бедность и рабство – в преступлении оной. Но с того времени, как появились зависти и раздоры, как началось коварное владычество змия, непрестанно и неприметно привлекающего нас ко злу лакомой приманкой удовольствия, и вооружающего дерзких людей против слабых, – с того времени расторглось родство между людьми, отчуждение их друг от друга выразилось в различных наименованиях званий, и любостяжание, призвав и закон на помощь своей власти, заставило позабыть о благородстве естества человеческого»¹¹⁹⁰.

Христианин должен иметь в виду это первоначальное равенство прав и оное иметь руководством, а не последовавшее разделение, должен смотреть не на закон властителя, а на закон Создателя¹¹⁹¹.

Какие же меры должно предпринимать к сглажению социальных неравенств? Только духовно-нравственные. «Помоги, сколько можешь, природе, почти первородную свободу, уважь самого себя, покрой бесчестие, нанесенное роду твоему»¹¹⁹², – вот заветы св. отца.

Отношения между высшими и низшими, начальствующими и подчинёнными, также должны быть выражением взаимной любви и памяти о первоначальном всех равенстве, не омрачённом насилием и законами. Но вывод из сего св. отец делает тот, что для порядка и благоустройства нужно покоряться начальству и законам. «Покоримся Богу и друг другу, и начальствующим на земли, – учить он, – Богу – по всем причинам, друг другу – для братолюбия, начальствующим – для благоустройства, и тем в большей мере, чем они кротки и снисходительны. Между нашими законами есть один закон, – закон похвальный и прекрасно поставленный Духом, Который дал Свои законы, сличив возможное и наилучшее. По сему закону как рабы должны быть послушны пастырям и учителям; так и все, обязанные давать дань – повиноваться всем властям предержащим не токмо за гнев, но и за совесть, и не делать закона ненавистным; делая зло, не доводить себя до меча, но, очищаясь страхом, заслужить похвалу от власти»¹¹⁹³.

Внушая подчинённым о долге повиновения властям, св. отец наставлял представителей власти указанием на их ответственность пред Богом за злоупотребление ею. «Ты со Христом начальствуешь, со Христом и правительствуешь. Он дал тебе меч не действовать, но угрожать, и да соблюдется меч сей Даровавшему, как чистый дар. Ты сам – образ Божий, и руководствуешь образ Божий, о котором здесь надо заботиться, и с которым должно перейти в другую жизнь, а в неё мы все перейдём... Поэтому, пребудь с Богом, а не с миродержителем, с Христом Господом, – а не с лютым мучителем. Подражай Божию человеколюбию... Ты можешь стать богом, ничего не сделав: не пропускай случая к обожению»¹¹⁹⁴. Цель начальствования – сеять добродетель. «Быть начальником, значит часто то же, что быть помощником добродетели и противником порока»¹¹⁹⁵.

Но такие идеальные отношения между начальниками и подчиненными на практике всегда нарушаются. Роль пастыря в таких случаях, по учению св. отца, может состоять в праве печалования и ходатайствовала пред высшими о низших, пред богатыми о бедных, пред угнетателями за угнетённых. И мы видели, как широко пользовался этим своим нравственным правом сам св. отец. Из его писем мы узнаём, какую нравственную силу представлял собой авторитет уважаемого пастыря, как этой силе подчинялись, слушались её, подвигались под влиянием её к выполнению Евангельского закона и водворению более лучших взаимных отношений, таких, которые скрашивали бы горечь тяжёлого жизненного креста тех, кому он выпадал на долю, предоставляя им возможность возносить дух свой горе и терпеливо ожидать лучшего неба и лучшей земли, на которых правда живёт.