Смерть

Сыны человеческие (ибо к вам простирается слово), доколе вы будете упорны, доколе будете любить суету и искать лжи (Пс. 4, 3), почитая здешнюю жизнь чем-то великим и немногие дни эти многочисленными, а этого вожделенного и приятного разлучения (души от тела, смерти) отвращаясь, как чего-то тяжкого и ужасного? Еще ли не познаем самих себя, не отвергнем видимого, не обратим взоров к мысленному? Ежели скорбеть о чем-нибудь должно (в противоположность скорби об умершем), то не поболезнуем ли о продолжительности переселения (Пс. 119, 5) вместе с божественным Давидом, который называет все земное селениями тьмы, местом озлобления (Пс. 43, 20), глубокой тиной (Пс. 68, 3), тенью смертной (Пс. 106, 10)? Поболезнуем, потому что медлим в гробах, которые носим с собой, потому что мы, бывшие богами, умираем, как люди, греховной смертью. Этот-то страх объемлет меня, об этом помышляю день и ночь. Не позволяют мне успокоиться и будущая слава, и будущий суд. Одной настолько желаю, что могу сказать: истаевает душа моя, ожидая спасения Твоего (Пс. 118, 81), – а другого ужасаюсь и отвращаюсь. И страшит меня не то, что это тело мое, легко разрушаемое и тленное, совершенно погибнет, но то, что славное творение Божие (славное, когда преуспевает в добре, а равно и бесчестное, когда грешит), творение, в котором есть ум, закон и надежда, осуждено будет на одинаковое бесславие с неразумными и по разлучении с телом станет ничем его не лучше, чего и желали бы люди порочные и достойные будущего огня. О если бы мне умертвить земные члены (Кол. 3, 5)! О если бы мне, идя путем узким, для немногих проходимым, а не широким и легким, все принести в жертву духу! Ибо славно и велико то, что последует за этим: уповаемое – более того, чего мы достойны. Что такое человек, что Ты помнишь его (Пс. 8, 5)? Какая это новая обо мне тайна! Мал я и велик, унижен и превознесен, смертен и бессмертен, я вместе земной и небесный! Одно у меня общее с дольним миром, а другое – с Богом; одно – с плотью, а другое – с духом! Со Христом должно мне спогребстись, со Христом воскреснуть, Христу сонаследовать, стать сыном Божиим, даже богом (1)!

* * *

Неодинаково естество Божеское и человеческое или, говоря вообще, неодинаково естество Божественного и земного. В Божественном неизменяемо и бессмертно как само бытие, так и все, имеющее бытие, ибо в постоянном все постоянно. Что же бывает с нашим естеством? Оно течет, истлевает и испытывает перемену за переменой. Поэтому жизнь и смерть, нами так называемые, как ни различны с виду между собой, входят некоторым образом одна в другую и сменяют друг друга. Как жизнь, начинаясь тлением, нашей матерью, и продолжаясь через тление – непрестанное изменение настоящего, оканчивается тлением – разрушением этой жизни, так смерть, избавляющая нас от здешних бедствий и многих приводящая в жизнь горнюю, не знаю, может ли быть названа в собственном смысле смертью. Она страшна только по имени, а не на самом деле; и едва ли не безрассудной предаемся мы страсти, когда боимся того, что не страшно, а гонимся как за вожделенным за тем, чего должно страшиться. Одна для нас жизнь – стремиться к жизни и одна смерть – грех, потому что он губит душу. Все же прочее, о чем иные думают много, есть сновидение, играющее действительностью, и обманчивая мечта души. Если же так будем рассуждать, то не будем и о жизни думать высоко, и смертью огорчаться чрезмерно. Что ужасного в том, что переселяемся мы отсюда в жизнь истинную, избавившись от превратностей, пучин, сетей, постыдного оброка и вместе с постоянными и непреходящими существами будем ликовать, как малые светы вокруг великого Света? Тебя печалит разлука, да возрадует же надежда... И где же будет доброта любви, если будем для себя избирать легкое, а ближнему отделять труднейшее (1)?

* * *

Если, минуя настоящий день, постоянно имеешь в виду завтрашний, и такими недолгими отсрочками держит тебя, по обычаю своему, во власти своей лукавый, внушая: «Отдай мне настоящее, а Богу будущее; мне юность, а Богу старость; мне годы удовольствий, а Ему ни к чему не годный возраст», – то в какой ты опасности! Сколько нечаянных случаев! Или война истребила, или землетрясение задавило развалинами, или море поглотило, или зверь похитил, или болезнь погубила, или крошка, застрявшая в горле (ибо всего легче умереть человеку, хотя и высоко думаешь о том, что ты образ), или излишнее употребление пития, или порывистый ветер, или понесший конь, или злонамеренно приготовленный ядовитый состав, а может быть, и вместо спасительного оказавшийся вредным, или судья бесчеловечный, или неумолимый исполнитель казни, или сколько еще таких случаев, от которых в скорейшем времени бывает смерть, и никакие способы не сильны остановить ее (1)!

* * *

Если бы мы пребыли тем, чем были, и сохранили заповедь, то сделались бы тем, чем не были, и пришли бы к древу жизни от древа познания. Чем же бы мы сделались? Бессмертными и близкими к Богу. Но поскольку завистью лукавого смерть в мир вошла (Прем. 2, 24) и овладела человеком через обольщение, то Бог, став Человеком, страждет как человек и нищает до восприятия плоти, чтобы мы обогатились Его нищетой. Отсюда смерть, и гроб, и воскресение (1).

* * *

В этой жизни, которую прохожу, вижу одну трату лет, которая мне приносит гибельную старость. А если там, как говорит Писание, примет меня вечная и нетленная жизнь, то скажи: настоящая жизнь, вопреки обыкновенному твоему мнению, не есть ли смерть, а смерть не будет ли для тебя жизнью (2)?

* * *

Для смертных двое есть врат страшной смерти. Одни источают из сердца мутный поток греха; у них всегда на уме дела вредоносные: плотоугодие, оскорбительная наглость, губительные замыслы; они, возлюбив свою участь и сами себя, поощряя на всякое преступление, услаждаются грехом. Другие же чистыми очами ума видят Бога, отвращаются наглости – сего порождения бесстыдного мира, живут без скорбей под сенью плоти, ускоренными стопами попирают землю, с легкостью следуя за зовущим Богом и Духом, и воссияют впоследствии, как тайники сокровенной жизни Царя-Христа, когда она явится во свете. Но и они, будучи данниками нужды, искушаются худыми терниями жизни, а злобный враг демон для немощных смертных измыслил из этого тысячи жал смерти, часто под благовидной личиной скрывая жалкую пагубу, чтобы уловить противоборствующего; он так же готовит гибельный конец людям, как уда в воде приносит смерть рыбам, которые, желая жизни, но поглощая только собственную свою пагубу, неожиданно привлекают уду в свою внутренность. И ко мне этот коварный, так как знал я, что он тьма, облекшись в прекрасную наружность, приступал в подобии света в надежде, что и я, возлюбивший добродетель, приближусь к пороку, когда и мой легкий ум увлечется в пагубу (2).

* * *

Помни непрестанно страшную смерть, как будто она у тебя перед глазами, – и встретишь ее менее грозной (2).

* * *

Жизнь моя обременена грехами; а если умру, увы! Увы! Там нет уже врачевства от прежних немощей. Если же это обещает жизнь, в которой столько скорбей, то значит, что и смерть не избавляет от бедствий. С обеих сторон пропасть, что же будем делать? Не лучше ли обратить взоры к Тебе единому и к Твоему милосердию (2)?

* * *

Всякий гроб возбуждает горесть. Гроб сына – двойное горе, сына с добрыми качествами – такое бедствие, которое палит как огонь. А если сын едва лишь сочетался браком, то сердце родителей рвется на части (2).

* * *

Напомню тебе гроб. Это предел всех худых дел; и у тебя будет такой же конец, как и у всякого, хотя пройдешь за Геракловы столпы²²⁶ или за Каспийские ворота, присвоив себе достояние и ближних, и соседей. И твою могилу, как думаю, раскопает кто-нибудь, подобный тебе нравом, с твоей походки перенявший ходить криво, еще худший ученик такого мудрого учителя.

Помни также неотвратимый и грозный день, за которым и мрак, и пламень, и тартар – эти истязания здешних худых дел для отыскания в нас образа Божия, который завален сетями змия и хитреца, обольщающего нас зловредным сластолюбием (2).