Часть 1. Пророки и священные книги Ветхого завета до разделения царств

Пророчества, – в обширнейшем значении этого слова, – начинаются с появлением на земле человека. Душа его, созданная Творцом «по образу и подобию Божию», была одарена высшими духовными способностями и озарена вечным светом, а потому могла воспринимать и разуметь заповеди и обетования Божии и скорбеть о своем падении и передавать из рода в род слова утешения и милости и надежды, произнесенные Творцом, обещавшим падшему человеку Избавителя, который «сотрет главу змея». Все допотопные патриархи в семье и роде Сифа были пророками в этом смысле. Из числа этих патриархов в книге Бытия обращено особенное внимание на Сифа и Эноса, «когда начали призывать имя Господа Бога» (Быт. IV, 26); на Эноха, взятого на небо (Быт. V, 24), и на Ноя названного утешителем (Быт. V, 29), которого Апостол Петр (2 Петр. И, 5) назвал «проповедником правды». – Независимо оттого, что Ною были прямые откровения воли Божией, он еще яснее выступает как пророк в благословении, изреченном им о потомства Сима, Иафета и Хама¹.

Но вот после потопа люди снова размножились на земле. Среди толпы людей, ходящих «путями своими»² – путями человеческими, – Господь избирает людей, ходящих путями Его, Божиими, и отдающих в смирении сердца своего волю свою и разум свой Богу, Творцу мира, в сознании своего человеческого бессилия³.

Во главе этих избранных Богом людей, глубоко смиренных, хотя по человечеству высоко разумных, мудрых, славных и мужественных, – стоит, как первый из известных нам в начале исторического периода пророков, Авраам. Мы не хотим сказать, что от Ноя и от времени откровений и законов ему данных, и переданных им в потомство вместе с воспоминаниями допотопного мира, Господь Бог до Авраама оставил человечество без напоминаний о Своей воле. Самое сказание о разделении языков во времена постройки башни вавилонской указывает на Божественное попечение о человечестве, и нет сомнения, что и в этот период от Ноя до Авраама являлись люди Божии, проповедники правды Божией. Может быть даже указание главы X кн. Бытия о периоде преобладания Кушитов и владычестве Немврода и о выселении Ассура с Семитами из развращенной среды, чтобы основать царство с северной части течения Тигра, есть намек, что среди Семитов сохранялась чистота нравов и память о Едином Боге и о законах, Им данных. Мы уверены, что Авраам с его познанием истинного Бога в среде языческой, сего верою и чистым сердцем, есть доказательство того, что откровенная истина хранилась и передавалась от Ноя до Авраама рядом людей и поколений не только как предание, но и как пророчество, произносимое избранными Богом людьми⁴. Мы знаем из книги Бытия XI, 31; XII, 1–3, что семья Семитов, с Фаррою во главе, оставляет город Ур в Халдее, идет на север по Евфрату и останавливается в Харране. Здесь Господь повелевает Аврааму выйти из среды семейства своего и идти в землю Ханаанскую. – Мы не будем следить за всей жизнью этого великого мужа «отца верующих», которая рассказана в книге Бытия⁵: мы здесь остановимся только на главнейших событиях его жизни, отданной на служение Богу и на главнейших чертах человека, которого избрал Создатель, чтобы через него озарить все человечество познанием того, чего именно Бог требует от человека и чем человек может в особенности быть угодным Всевышнему. Мы видим между прочим, что Авраам был пророк преимущественно делом примером всей своей жизни.

Прежде всего он есть «раб, исполнивший волю Господина своего». – Сохранив душу свою в чистоте, как принадлежащую Тому, Кто создал ее, Авраам, с первого призыва его Господом, отдал ее в руки Божии и без малейшего колебания исполнял всегда все повеления Божии. Как были Аврааму первые откровения, мы не знаем, но мы должны думать, что он потому удостоен быль великих откровений, бывших ему впоследствии в Палестине⁶, что когда он впервые услышал глас Господа Бога в тиши сердца своего, то он не колеблясь предал свою волю и сердце свое и разум свой в руки Творца своего. Вот это полное смирение своей воли перед волею Бога было доказательством веры Авраама: «он поверил Господу и Господь вменил ему это в праведность – говорит книга Бытия (XV, 6), Таким образом он сделался типом верующего, отцом верующих и примером для всех, хотящих отдать себя всецело Богу; он примером своим проповедал миру, что «без веры не возможно угодить Богу»⁷, и что «вера есть уверенность в невидимом»⁸ и потому стал «отцом верующих»⁹, ибо «верующие благословятся с верным Авраамом»¹⁰. Высшая степень веры Авраама выразилась в жертвоприношении Исаака¹¹, которое и удостоилось быть во всех веках и поколениях не только типом высшей веры, но и прообразованием священнейшей жертвы искупления нашего, совершенного Господом нашим Иисусом Христом, любовью Бога Отца¹². Пророк, великий в деяниях своих и во всей жизни своей, Авраам есть и первый из исторически известных нам пророков, глаголавших слова Божии, потому что все пророки могли стать таковыми лишь тогда, когда они, подобно Аврааму, отдавали себя всецело Богу.

Кроме названия пророка, приличествующего Аврааму, есть еще другое название, под которым он особенно известен на всем востоке, в особенности же в мусульманском мире. Это название, на которое указывает Апостол Иаков, есть: друг Божий. «И он (Авраам) наречен другом Божиим»¹³.

Это последнее название доказывает какое глубокое впечатление произвела личность Авраама на весь мир, и как благотворно действовало на все человечество влияние этого великого избранника Божия. В этом названии заключается та великая мысль, что человек, отдавая себя всею душою своею Богу, настолько приближается к престолу Всевышнего, что становится приближенным, доверенным рабом Его. В этой мысли есть уже зачаток великой тайны, имеющей совершиться впоследствии, которая, очистив человека, открыла доступ человеку заслугами Богочеловека в царство Божие. Так приуготовлялась душа человеческая к высшему развитию, предназначенному ей милосердным Творцом. Мы прибавим еще к характеристике Авраама, как он описан в священных книгах и как он памятуется преданием, – что, несмотря на ореол величия, которым он окружен, – он никогда не связывался, даже язычниками, каковы были Арабы до Магомета, – с божеством телесным своим происхождением, как связывали своих героев с богами другие народы. Авраам ни в каких преданиях не рисуется полубогом или ведущим род свой от божества. Он человек, без всякой примеси чудесного происхождения. В сказаниях о нем никогда не нарушается бесконечное расстояние, существующее между Богом Создателем и созданным Им человеком. Авраам верный раб Бога и только, и это именно привлекло к нему сердца многочисленных поколений, всех веков и народов, потому что Авраам мог для каждого служить примером, как всякая смиренная и чистая пред Богом душа может заслужить милость и любовь Творца своего.

Посмотрим еще с другой стороны на значение Авраама, как раба истинного Бога и проповедника правды в древнем мире.

Мир, который окружал семью Авраама во время его призвания, был мир, почти совершенно забывший уже откровения, данные первому человеку, повторенные и дополненные Ною и семье его после потопа. Если еще что оставалось в душе человека, то это неизгладимо напечатленный на ней образ Творца ее. Душа человека, – которого ум мерк, увлекаемый бредом его воображения, – удержала однако, в продолжение длинного ряда веков заблуждения, те общечеловеческие чувства и законы, которые мы находим среди самых низко павших племен человечества. Поэтому-то она и могла быть призвана снова к общению с Божеством, с истиною и правдою, что в ней никогда не померк совершенно божественный свет, возженный в ней при творении ее. Среди человечества нигде и никогда не померкали совершенно ни любовь к себе подобным, ни сострадание, ни уважение к правде, справедливости и честности. Никогда в сердце человеческом не исчезали чувство радости при виде прекрасного, и чувство благоговейного страха к невидимому Божеству. В этой радости при виде творения Божия и в этом страхе к управляющей миром силе лежали те зачатки, из коих могло развиться богопознание, когда на эту почву брошены будут семена откровения. Вера была всегда необходимостью для души человеческой: она могла быть ложно направлена, но присутствие ее доказывало, что человеку жить без нее нельзя, и что когда истинный Свет озарит мир, то душа человеческая откликнется с восторгом на голос вечной правды и истины. Но несколько столетий, протекших между Ноем и временами Авраама, в продолжение которых происходило расселение человечества по лицу всей земли, не могли не изгладить многих преданий и воспоминаний о первых откровениях. При слабости ума человеческого и силе его воображения, усиливаемого еще опасностями движения и переселения по поверхности земли, – суеверия, в течение многих столетий этого периода, овладевают совершенно толпами человечества и созидают культы ложных божеств, начиная с культа духов и душ умерших людей, до вполне выработанных сложных религиозных систем Египта и царств Месопотамии, в которых однако слышатся отголоски общечеловеческих преданий¹⁴.

Много веков протекло от потопа до времен Авраама, и в это время можно с достоверностью указать, что все древнейшие государства уже существовали в полном блеске с высокою человеческою культурою. Вероятно в то же время была заселена уже вся Азия и может быть острова Тихого Океана и Америка¹⁵.

Но за две тысячи лет до Рожд. Христова мир погружен был в политеизм и, по-видимому, совершенно забыл единого Бога. Напомним о Халдейском (древне-Вавилонском) пантеоне с астрономическим характером, о Египетском многобожии, о культе Арийцев, который впрочем более других напоминал о религии откровения, может быть потому, что Арийцы долее других пребывали на месте первой оседлости семьи Ноя¹⁶. Напомним о повсеместно в Азии распространенном культе духов местных и элементарных, с культом душ умерших предков; о культе светил небесных и звезд и планет, о котором говорит книга Иова; о культе умерших царей и фараонов; в Ассирии, как Ассур и Нин и Семирамида, в Вавилонии, как Немврод под именем Нергала¹⁷, в Египте все умершие фараоны¹⁸.

Все в древнем мире, что внушало страх и было эмблемой насилия, все это служило предметом богопочитания. Только глубоко проникнувшись этим состоянием умов людей древнего мира, можно понять и оценить что означало и что обещало появление среди человечества верного раба единого Бога, который со всем своим потомством сохранил эту святыню веры в Творца. Авраам и потомки его были светоч, возженный в мире, и говорили миру о правде своим примером. В этом смысла Авраам и семья его суть пророки, хотя лишь немногие слова и деяния их дошли до нас¹⁹. В числе сынов Иакова, Иосиф, прославляет имя Господа Бога в Египте, пророчествуя пред фараоном²⁰.

Среди патриархов самое замечательное и ясное пророчество произнесено Иаковом на смертном одре в Египте, о всех сынах своих, – но в особенности о Иуде, в потомства которого должен был явиться Избавитель, воплощенный Бог. В пророчестве этом указано не только явление Мессии, но и события, долженствовавшие предшествовать Его явлению в мире²¹. Дух Святый таким образом благоволил глаголать и в житии и в словесах патриархов, возносивших души свои к Богу верою. После Иакова и Иосифа до великого пророка Моисея протекает четыреста лет. Израиль живет в Египте, множится, изучает многие искусства и ремесла, но пророчества среди него умолкают²². В это время среди народа вырабатывается, или народом заимствуется от народа Хар (Финикийцы, жившие в Египте) выработанная из египетского древне-гиератическаго письма семитическая азбука²³. Безразлично впрочем приняли ли потомки Иакова семитическую азбуку от народа, тоже по-видимому семитического, Аму, (Гиксосы)²⁴, овладевшего Египтом и правившего им под именем XVII династии, или от Хар-Финикийцев; но важный факт есть тот, что как бы приготовляясь к появлению пророка-законодателя, посланного Богом, потомки Иакова имеют грамоту и владеют искусством письма. С изгнанием Гиксосов потомство Израиля остается беспомощным на восточной окраине Египта и претерпевает гонения от XVIII династии, мстящей друзьям Гиксосов и их единоплеменникам. Господу угодно было подвергнуть испытаниям народ, происходящий от верных Ему патриархов, воспринявших обетования. Чтобы народ, происходивший от верного Авраама и вознесенного на жертвенник тихого Исаака и богоборца Иакова, созерцателя божественного видения лестницы, соединяющей землю с небом, – мог восприять высшее учение, которое должно было быть ему преподано, – он должен был возненавидеть страну порабощения духовного и нравственного и культ, и предрассудки, и нравы, и привычки Египта. Так и было в то время, когда Моисей выводил народ из Египта, и когда народ рвался выйти из-под гнета Египтян. Но мы знаем из последующей истории Израиля как сильны были разлагающие нравственно воспоминания, вынесенные народом из Египта. И события в пустыне странствования и позже тельцы, вылитые Иеровоамом²⁵; свидетельствуют о том, что только высшие умы Израиля умели вполне отрешиться от египетского влияния и отдать себя всецело высшему культу и высшей мудрости, которая не была сохраняема как тайна в известной касте, но дана была целому народу, как его общее достояние, чтобы сделать из него народ святой. Но высшие истины, открытые народу Израильскому, предназначены были не одному ему, но всему человечеству, – этого не следует терять из виду. Здесь мы присовокупим примечание о Израиле, что он есть тип для всех народов. После скорбей Господь посылает ему избавление. Скорбит народ, скорбит человек, вопиет к Богу: пусть он восклонит главу, – спасение близко (ср. Луки XXI, 28).

Господь посылает народу великого пророка Моисея. С исхода начинается собственно говоря история народа Израильского. Толпа потомков Израиля стала народом лишь с той минуты, когда Господь Бог послал этой неустроенной толпе вождя, на котором почивал Дух Божий. Где Гиксосы, изгнанные из Египта? Где народы Хар и Хета и многие другие, не оставившие по себе воспоминаний? Толпы их рассеялись и не оставили по себе следа; Господу не угодно было создать из них народа; Господу не угодно было, – говоря словами Второзакония (XXXII, 8) «назначить им удел на земле», как народу, и они расплылись в массе других национальностей²⁶. Не так было с Израилем: ему предназначено было стать народом – пророком среди других народов. Среди его хранились обетования и среди его восставали пророки, глаголавшие слова вечной премудрости всему миру. В Египте беспорядочная толпа, угнетенная, не имевшая никакой народной организации, – и не могущая установить ее, вследствие подозрительного наблюдения Египтян, – созидается в пустыне в народ великий и сильный и воинственный. «Господь (говорит Второзаконие XXXII, 10– 13) нашел этот народ в пустыне, в степи печальной и дикой, ограждал его, смотрел за ним... и вознес его на высоту земли». «И даровал ему Господь (Втор. IV, 6 и 8) такие справедливые постановления и законы», «подобных которым не было у величайших народов земли» того времени. Не пророческим ли предвидением говорит Моисей во Второзаконии в приведенном нами выше месте: «в этом мудрость ваша и разум ваш пред глазами народов, которые, услышав о всех сих постановлениях, скажут: только сей великий народ есть народ мудрый и разумный» (Вт. IV, 6). Таково действительно было предание, сохраненное в древнем мире о народе Израильском и о культе его, и таково должно было быть его нравственное влияние, если бы он не пал низко, осквернись идолопоклонством²⁷. Лучшие умы языческого мира понимали учение о Едином Боге, (доходившее до них посредством сказаний путешественников) и сочувствовали ему. Таким образом некоторые лучи откровенной религии проникали и в языческий мир и с древнейших времен подготовляли умы и сердца к восприятию истин откровения. Пифагор, Сократ, Платон, Зенон были мудрецы, которые с востока почерпали свои мысли, как о том свидетельствуют сами Греки. Полные религиозного чувства (хотя обращенные к ложным богам), надписи Ассириян, песнопения, приписываемые Зороастру и называемые Гаты, гимны древних Арийцев, свидетельствуют, что религиозное чувство, обращенное к невидимому и непостижимому Божеству, Творцу мира, не только сохранялось как предание от сынов Ноя среди языческих народов, но и возгревалось находящимися среди них неизвестными нам мудрецами, которые по всей вероятности возрастали под некоторым влиянием последних откровений, данных Израилю через Моисея. Мы настаиваем на мысли, что Господь не оставлял никогда человечество, вне откровенной религии и находившееся. Самое появление в Ниневии пророка Ионы доказывает благость Творца и к язычникам; но оно доказывает и нечто другое, – а именно, что проповедь поклонника единого истинного Бога, Творца мира, нашла почву, приготовленную к восприятию этой проповеди. Это не было новое учение, совершенно чуждое Ниневитянам, которые пали на лица свои и прославили Единого, когда явился пророк Его. Древний Месопотамский и Персидский и Индусский мир был вероятно ближе к истине, чем Афины во времена Павла, ибо в это время мир греческий увлекся совершенно человеческими измышлениями, утратив совершенно память мудрости, сохраняемой в древнейших преданиях²⁸. Вот почему говоря о Моисее в отношении его значения ко всем народам земли, мы останавливаемся на нем как на пророке всемирном. Мы находим отголоски десяти заповедей в законах всех народов. От избранного народа Божия, вождем которого Моисей был поставлен, – должны были как от центра распространяться лучи истинного богопознания до последних пределов земли. Страна, дарованная в удел Израилю, находилась в центре культурного мира того времени и народу, занявшему эту страну, предстояла двоякая великая будущность: величие народа, как царства; величие духовного и нравственного влияния на все другие народы. Первое величие было местное, народное и по существу своему преходящее, а по грехам народа и царя его сделалось кратковременным; но второе величие было духовное, всемирнoe и не могло исчезнуть никогда: оно лежало в истине догмата учения о Едином Бог, проповеданного Патриархами и Моисеем, и всеми последующими пророками, и полное исполнение свое восприяло в величии церкви Христовой. Вот в этом-то всемирном значении влияния Израиля на мир Моисей и проповедовал Христа, говоря: «Пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня воздвигнет тебе Господь Бог твой, – его слушайте… … (Второе. XYIII, 15)… …(ст. 18). «Я воздвигну им пророка сказал Господь, из среды братьев их, такого как ты, и вложу слова Мои в уста его, и он будет говорить им все, что Я повелю ему».

Всемирное же значение «Ожидаемого» высказалось в словах Второзакония (XXXII, 43); «веселитесь язычники с народом Его».

Сам Моисей во многих отношениях прообразовал Христа Спасителя. Выведение им народа из страны гнета и работы, руководительство его в пустыне, – уподобляемой земной жизни, – чтобы довести народ до земли обетования и успокоения, – все это черты, бросающееся ярко в глаза мыслителю. Но надобно особенно обратить внимание на то, что Моисей, как мы уже выше упоминали, был пророк всемирный: его национальная миссия особенно потому полна величия, что она не ограничена была тесным кругом одной национальности; законы, данные Богом на Синае и объявленные Моисеем, даны всему человечеству. Постановления обрядовые были постановлениями народными и временными и они в свое время упразднены Высшею властью; но кодекс десяти заповедей остался руководителем человечества навечно, а полный милосердия и справедливости свод законов, начертанный для Израиля в главах 19 – 23 кн. Исход, был высшим выражением правды на земле в то время, когда он дан Израильтянам²⁹; и едва-ли можно думать, чтобы он не отразился хотя косвенно на законодательстве или обычаях народов, приходивших в соприкосновение с Израилем³⁰.

В словах Второзакония, приведенных нами выше (XVIII, 15–18; XXXII, 43), выражены три предмета, которые составляли сущность всех последующих пророчеств. Слова Второзакония говорили: о Мессии, о будущности и обязанности Израиля в отношении Мессии, о призвании ко всеобщей радости всех язычников. И вдохновенные песнопения Давида и все последующие пророки, начиная с Исаии до Малахии, все глаголали три рода пророчеств: о Мессии, о Израиле, о всех других народах земли. Моисей является таким образом представителем всех последующих пророчеств, которых предначертанная Духом Божиим цель была соединить все народы и повергнуть их к ногам «Примирителя, которому покорность народов», – как изрек еще Иаков Иуде на смертном одре. В книге Исхода изображено, как готовил к служению Господь раба своего Моисея, как открылся ему в горящей купине и благоволил явить то священное Имя, которое должно быть в сердце каждого Израильтянина, спасенного великою милостью и чудесами «Иах-ве», «Вечно Живущаго»³¹. Выход из Египта сопровождается прообразованием таинства крещения, а некоторые события странствования в пустыне прообразованием священного таинства приобщения, как указывал на то сам Господь и Апостолы его³².

После таинственного прообразовательного крещения, Дух Божий освящает души крестившихся в Чермном море, и дух пророчества в форме славословия Всевышнему объемлет и охватывает их. Моисей и весь народ, – мужчины и женщины, с Mapиaм, сестрою Моисея, – изливают душу свою в вдохновенной импровизации: «Пою Господу, восклицают они... Господь будет царствовать во веки»! (Ср. Исход ХV, 1– 15 и прим. в Св. Летописи).

Подле Моисея находятся две личности, которые также освящены Духом на дело Божие, хотя стоят далеко ниже Моисея; мы говорим о брате его Аароне и сестре его Mapиaм. В главе XII Числ записано сказание о том, как вследствие неудовольствий на Моисея, Аарон и Mapиaм были вызваны к скинии и Господь указал, что хотя и всем пророкам Он благоволил открываться в видениях и во сне: «но не так с рабом Моим Моисеем... устами к устам говорю Я с ним, и явно, а не в гаданиях: и образ Господа он видит: как же вы не убоялись упрекать раба Моего Моисея?» «И воспламенился гнев Господа на них и Он отошел» (XII, 5 – 9). Из этого места Числ видно, что и Аарон и Mapиaм были также пророки, и на них также почивал Дух Святый, «глаголавший через пророков», и освятивший их на проповедь правды и славословия Иеговы, как низшел он на семьдесят старейшин, стоявших пред скиниею и двух старейшин, остававшихся в стане (Числ. XI, 24–26). Вот в это время Моисей с необычайным величием³³ высказывает пророческое желание, которого осуществление имело место только в Новом Завете, в священный день сошествия Духа Святаго на учеников Христовых (Деян. И): «О если бы все, – восклицает Моисей, – в народе Господнем были пророками, когда бы Господь послал Духа Святаго на них!» (Числа XI). В этом пророческом слове лежало откровение о будущности человечества, о возвышении его от плоти к духу, от земли к небу. Вся последующая проповедь пророков о Мессии ожидала и возвещала создание нового строя жизни, нового общества, в котором каждый из членов мог и готов был, по нравственной чистоте и высоте духовного уровня, восприять в душу свою, живущую в чистой храмине тела, Духа Божия, созидая Ему храм в сердце своем³⁴.

Мы не следим за всею деятельностью великого пророка Божия, изложенною в четырех последних книгах Пятокнижия.

Мы укажем только, что к концу жизни Моисея, после того, что старое упорное поколение вымерло, он имел счастье видеть, что в новом поколении, готовящемся вступить в Палестину, вспыхивает опять огонь поэзии³⁵, которая вместе с музыкой есть доказательство, что народ не поглощен всецело одними грубейшими материальными заботами, но что у него есть и высшие интересы, стремления и порывы. Хотя в кн. Числ XXV и рассказано, как народ увлекся распутством в земле Моава, но среди его были люди с чистым сердцем и сильною волею, которые восстали против зла и победили его, ибо новое поколение, хотя грешило, но не было упорно во зле, как вымершее старое поколение. Поэтому резкие и решительные меры, принятые Финеесом и Моисеем, немедленно прекратили грех народа и он, искренно раскаявшись, весь пошел войною против Моава. Народ не погиб потому, что в нем не умерли идеалы добра, и он мог подняться снова после падения. Финеес, в своей ревности по Боге и правде, есть один из пророков дела, которые являются в те опасные времена, когда проповедь слова не достаточно сильна, когда необходимо энергическое действие, поражающее страхом заблудший народ и увлекающее его по правому пути. Мы увидим ниже, что такие пророки дела являлись в смутные времена Судий, и что сам Иисус Навин, ведущий народ в Палестину, есть преимущественно пророк дела, между тем, как Моисей соединял в себе оба типа пророков и дела и слова, как человек, освященный высшею степенью благодати.

Здесь, на полях Моавитских, мы останавливаемся пред совершенно новым явлением. Со стороны восточной, языческой, является пророк, вызванный Моавитским царем, чтобы проклясть народ Израильский; но он не может не изречь народу этому благословение. Этот пророк, как указано в книге Числ (гл. XXII-XXIV), корыстолюбив и подкупен, но, как определительно сказано в Священном Писании (Числ. XXIII, 5; XXIV, 4), он произносил словеса Божии³⁶. Упоминая среди ряда пророков имя Валаама, мы обязаны с особым вниманием остановиться на этом важном факте.

Напомним при каких обстоятельствах является в страну Моавитскую этот пророк из страны языческой. Мы выше видели, что старое поколение вымерло ранее перехода долины Заред³⁷. С ним умирают и Аарон и Мариам³⁸. Новое поколение с престарелым Моисеем, пройдя и заняв Моавитскую страну, располагается станом на левом берегу Иордана, против Иерихона (Числ. XXI, 1). Сзади стана возвышаются безлесные горы, пройденные Израильтянами и среди которых высится гора Фасги, с вершины которой дано было Моисею видеть землю обетования. Отсюда, из стана, стоящего «на полях Моавитских» ходили войска Израильские на север, на покорение стран и царств Ога Вассанского и Сигона Аморрейского; ужас овладевает всеми жителями страны заиорданской, и царь Моава во-первых силится составить оборонительный и наступательный союз против движущейся на Палестину толпы, и во вторых, сознавая, что она имеет несокрушимую силу, он старается противопоставить ей таинственную силу заклинаний мудреца, имя которого славится на востоке в это время. Соединяется царь Моава с Мадианитянами, кочевым племенем пустыни, отделяющей Сирию Дамасскую от Евфрата. Эти Бедуины того времени управлялись царьками или шейхами, с которыми вступает в союз царь Моава, и пользуется ими для посылки «на реку», т.е. на Евфрат, особых посланных, которые должны идти в город Пефор³⁹ и просить, убедить и подкупить живущего там мудреца и теурга Валаама, прийти в Моав и произнести проклятие над народом, идущим с неотразимою силою и который одержал многие победы над Моавом и Аммонитянами и разрушил совершенно царство Вассана и занял земли Моавитские по левую сторону Иордана.

Мы не будем следить за сказанием книги Числ об этих событиях⁴⁰, но мы остановимся на некоторых особенных чертах этого сказания. Это место Пятокнижия приподымает для нас несколько завесу, скрывающую от глаз смертного великие предначертания и повеления и судьбы Господа Бога Вседержителя, и являет нам великое милосердие Божие ко всему человечеству, полнота которого явлена нам в воплощении Сына Божия.

Из книги Числ мы ясно усматриваем, что из среды людей, масса которых пребывала в язычестве, Господь Бог избирал мужей, глаголавших по повелению Его словеса Божии. Хотя Валаам пал, но в дни чистоты своей знал Единого Бога Творца мира и ему Единому поклонялся. Озарен был светом Духа Божия и таинственный Мелхиседек, царь Салима⁴¹, современник Авраама; и Иофор, тесть Моисея «священник» (Исх. III, 1) несомненно Бога Вышняго; и Иов «муж страны восточной», которого время весьма трудно определить, но который жил конечно ранее Соломона⁴². И вероятно многие другие в разных странах мира, оставшиеся нам неизвестными, были избираемы орудиями Божиими для напоминания людям о законах и велениях Божиих, без чего люди пали бы слишком низко. И фараон, современник Иосифа, видит сновидение, открывающее ему будущее. И в Ниневию, в Ассирии, послан был пророк Иона на проповедь покаяния; и в Вавилоне был Даниил, заставивший Навуходоносора пасть на лице свое и прославлять Единаго истинного Бога, Творца мира. Вспомним, что в пророчествах некоторые из царей Ассирии и Вавилона называются прямо орудиями Божиими, исполнителями повелений Божиих⁴³; а Кир, царь персидский, называется пророком Исаиею «пастырем, который исполнит волю Господню», «помазанником», которого Господь «держит за правую руку»⁴⁴. В виду всего этого, можем ли мы отрицать, что Творец и милосердный Господь печется о всех народах земли, уготовляя им спасение. Наконец можем ли забыть, что из страны языческой с дальнего востока к бедным яслям, в которые положен был восприявший плоть человеческую Бог в образе Младенца, пришли волхвы, ведомые таинственною звездою, которым Сам Бог открыл о рождении Царя мира. Не сам ли Господь наш Иисус Христос не гнушался ни верующим римским сотником, ни Самарянкой, ни Сирофиникиянкой⁴⁵. И ученики Господни, проникнутые любовью Его, говорили: «разумеваю, что во всяком народе боящийся Господа и поступающий по правде, приятен Ему»⁴⁶.

Итак свидетельство священного писания удостоверяет, что Бог в бесконечной благости своей печется о всех людях, что и язычники не были забыты пред Господом, находясь однако в низшей степени духовного и нравственного развития, ибо высшее развитие в древнем мире было предоставлено лишь одному избранному народу, хранителю обетований. Но и среди язычников является, как мы видим из книги Числ, муж, – хотя не совершенный, корыстолюбивый, – но по всей вероятности живший до падения своего жизнью чистою, неоскверненною и отдавший все помыслы свои исканию истины и Бога, познаваемого из Его творений; ибо, как говорит Апостол Павел: «невидимое Его, вечная сила Его и Божество от создания мира через рассматривание творений видимы» (Римл. I, 20). И далее, говоря об язычниках Апостол прибавляет: «они показывают, что дело закона у них написано в сердцах» (Римл. II, 15). Мы поэтому думаем, что Валаам, в начале жизни своей, познав Творца и закон правды Его, отдал себя всем сердцем Богу и потому Господь Бог избрал его орудием воли Своей; но что впоследствии он пал низко, увлеченный корыстолюбием, как падали низко и другие мудрецы даже среди народа избранного. Достаточно вспомнить великого Соломона, кланявшегося идолам, после всех великих к нему милостей Божиих. Но в том нет сомнения, что Валаам был пророк, ибо уста его произносили слова, внушенные Духом Божиим, когда он, в минуту духовного просветления, забывал презренные свои земные помыслы и желания и становился послушным орудием Божиим. И сам Валаам ясно сознавал, что он может говорить только то, что Господь влагает в уста его (Числа ХХIII, 12 – 26; XXIV, 13). Не принадлежа к избранному Богом народу и искренно ненавидя Израиль⁴⁷, он произносит однако на этот народ одно из замечательнейших, – по ясности предвидения далекого будущего, – благословений, в котором величественно рисуется картина событий, обнимающая жизнь не только Израиля, но и других народов, живших в его время и имевших еще появиться в мировой истории. Пророческий взгляд его проникает вдаль даже до «восхода звезды от Иакова»⁴⁸. Остановимся на этом пророчестве, произнесенном, мужем из страны языческой, который «говорил слова Божии»; которого очи открыты»; который «видел видения Всемогущего» (Числа XXIV, 3 – 4).

У пророка Михея (VI, 5–7) записаны сохраненные преданием слова, которыми обменялись при первом свидании пророк Валаам с царем Валаком. Валак предлагал Валааму принести в жертву первенца своего⁴⁹. Валаам по-видимому не принимает этого предложения и приносит во всесожжение тельцов и овнов⁵⁰, вероятно понимая гнусность человеческих жертвоприношений. Но тем не менее он старается действовать против Израиля и обойти ясно ему объявленную волю Божию еще на месте его жительства⁵¹. Он надеется повторяемыми жертвоприношениями в разных местностях, приносимыми однако Единому Богу, которого слова говорил Валаам, достигнуть позволения Его произнести требуемое Валаком проклятие. Сначала Валаам с Валаком восходят на «высоты Вааловы» или Бамот близ г. Дивона⁵², потом Валаам один⁵³ восходит на более возвышенное место, где получает откровение и потом, возвратясь к жертвеннику и Валаку, произносит первое благословение Израилю, в котором обратим внимание на слова: «народ живет отдельно и между народами не числится» (Ч. ХХIII, 3).

Второе благословение Валаам произносить с вершины горы Фасги, с которой видна часть стана Израиля, на запад от горы расположенного, на равнине левого берега Иордана. И здесь Валаам, отойдя от жертвенника, получает откровение и возвратясь к Валаку предсказывает Израилю победу над врагами (Ч. ХХIII, 14–26). Наконец в третий раз Валак ведет Валаама на вершину Фегора (Пеора), горы, особо чтимой Моавитянами. Здесь, как говорит текст книги Числ (ХХIV, 1 – 2), Валаам не прибегает, как прежде, к каким-то неизвестным нам приемам волхвования, чтобы прийти в восторженное состояние, но вдруг, внезапно: «взглянул Валаам и увидел Израиля... и был на нем Дух Божий».

Затем следует в главе ХХIV Числ величественное видение и пророчество Валаама. Перенесемся мысленно на вершину Фегора, откуда человеческое плотское око видело, а мысленное око расширяло горизонт видения. Оно видело и пустыню до Евфрата на востоке и царства, за Евфратом лежащие; на юге оно видело Мертвое море и Аравию; на севере Генисаретское озеро и горы Ливана; на западе оно видело и станы колен Израильских на левом берегу Иордана, и Палестину с Иевусом «что ныне Иерусалим»⁵⁴, и с Ездрелонской долиной, на которой происходили битвы народов, а за Палестиной оно видело море, за которым лежал мало известный еще Пелазгический, будущий греко-латинский мир, который является последним деятелем в видении Валаама. Этому последнему фактору, таинственному Киттим, предназначено разрушить непобедимые по-видимому в Валаамово время царства древнего мира⁵⁵.

Важнейший пункт пророчества есть стих 17, говорящий о событии, которое «не близко»: это «восход звезды Иакова», с явным намеком на пророчество о Иуде, произнесенное Иаковом патриархом в кн. Бытия XLIX, 10.

Но пророческое видение продолжается еще далее; оно по-видимому, не только видит явление звезды Иакова, но оно видит падение самого Евера, – т.е. сынов Израилевых, под ударом народов запада, и поэтому не ясно, но уже намекает на падение и разрушение Иерусалима, с которым событием связано полное разрушение ветхозаветного обряда и установлено единого поклонения в духе и истине во всем мире⁵⁶.

Как ни низко пал человек Валаам, но велико видение его, потому что он несомненно знал и чтил Бога Всевышняго, и до последних событий жизни своей вел по всей вероятности чистую жизнь мудреца, погруженного в благоговейное поклонение Творцу и в искреннее искание истины. Но раз увлеченный в поток страстей человеческих, он осмеливается до конца противиться Богу и даже после произнесения своих пророчеств, дает совет Мадианитянам как склонять к язычеству сынов Израилевых посредством женщин. Вследствие этого он погибает⁵⁷.

Мы прервали нить сказания о пророческой деятельности Моисея и значении его среди пророков, чтобы очертить и объяснить деятельность другого, особенного орудия Божия, родившегося и жившего среди племен, пребывавших в язычестве. Мы возвращаемся снова к Моисею, чтобы сказать несколько слов о кончине этого великого избранника Божия. Весьма таинственна смерть Моисея. «Взойди на вершину Фасги, – сказал ему Господь, – и взгляни глазами твоими к морю и к северу и к югу и к востоку, и посмотри глазами твоими, потому что ты не перейдешь Иордан сей (Второз. III, 27).

«И взошел Моисей с равнин Моавитских, на гору Нево, на вершину Фасги, что против Иерихона; и показал ему Господь всю землю"…

«И умер там Моисей, раб Господень, в земле Моавитской, по слову Господню. И погребен на долине, в земле Моавитской, против Веефегора; и никто не знает (места) погребения его даже до сего дня». (Второз. XXXIV, 1–6)⁵⁸.

Моисей восходит один на ту вершину, на которой он со смирением и покорностью предает дух свой Богу. Погребают его не Израильтяне, а таинственные служители Божии; место же его погребения никому из смертных не было известно никогда. Несомненно, что Господу Богу не угодно было, чтобы могила Моисея сделалась предметом культа⁵⁹, отвращая народ от мысли о Едином Творце вселенной, Которому одному повелено было служить.

Последние речи Моисея к народу записаны в последних главах Второзакония. Ему же приписываешь Еврейский канон начертание псалма 89-го, надписанного: «Молитва Моисея человека Божия». В псалме этом, возносясь мыслью к вечности, предшествовавшей творению, к вечности, не имеющей ни начала, ни конца и принадлежащей одному Всевышнему, начертатель псалма указывает, что человек преходящ, как сон, как трава. «Глаголет Господь к сынам человеческим: возвратитесь в тление»! Немного лет дается жизни человеку, но и те полны трудов и болезней. Но, прибавляет молитву псалмопевец: «Возвесели нас, Господи, за дни, в которые Ты поражал нас, за лета, в которые мы видели бедствие» (ст. 15). Мы останавливаемся на этом стихе, потому что в нем слышится вера в будущую жизнь не только народа, но и отдельной души человеческой. Едва-ли однако мы должны сомневаться в том, что Моисей знал о будущей загробной жизни; мы не знаем и не смеем обсуждать вопроса о том, где ожидал Моисей пришествия на землю Господа нашего Иисуса Христа (предсказанного им в Второз. ХVIII, 18), но мы напоминаем, что в священный день Преображения Господня он беседовал с Господом на священной горе, купно с Илиею, который был взят на небо.

Откровение Божие, устами пророка Моисея, явило человечеству главные начала Богопознания и обязанностей человека к Создателю и к себе подобным.

Прежде всего явлено вечное Имя вечно Сущаго, Творца мира, Иеговы: «Аз есмь вечно-Существующий (в прошедшем, настоящем и будущем)⁶⁰: вот Имя Мое на веки!» (Исх. III, 14–15). «Аз есмь Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова». (Исх. III, 6).

В этих священных словах человечеству явлена единая истинная религия, исповедующая Единаго вечного Бога. Но кроме того, как разъяснил Господь наш Иисус Христос, указание на патриархов имело еще другое значение, открывавшее то, что никто из прежде умерших отцов не исчез в хаосе бесследного уничтожены бытия, ибо: «Бог не есть Бог мертвых, но живых: у Него все живы»⁶¹.

Но еще более было открыто Моисею в священных словах, слышанных им на Синае: «Господь, Господь, Бог человеколюбивый и милосердный, долготерпеливый и многомилостивый, и истинный; сохраняющий правду и являющий милость в тысячи родов; прощающий вину и преступление и грех, но не оставляющий без наказания» (Исх. XXXIV, 6–7).

Таково вечное определение некоторых из вечных свойств Божиих, открытых посредством Моисея человеку на утешение и укрепление духовных его сил и стремлений к добру, и в ожидании Примирителя, Который один мог явить и явил Бога на земле так, как сказано в писании (Исх. XXXIII, 20). «Человек не может увидеть Меня и остаться в живых»; и в Новом Завете сказано о Боге: «Его же никто же виде нигде же:» Его мог проявить и проявил лишь один Господь наш Иисус Христос «Единородный Сын, сущий в недре Отчем»⁶².

Человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, вот тот образ Бога, который явлен Израилю устами великого Моисея. Это есть основание всех верований. Дальнейшее откровение неуклоненно все более и более разъясняет великие тайны Божии, полнота исполнения которых в Господе нашем Иисусе Христе. Таково значение и десяти заповедей, вечных законов человечества. Насколько же человеку дано было применить в жизни правду Божию во времена Моисея, то мы можем изучить в последних четырех книгах Пятокнижия. Это законодательство утратило свою обязательную силу, когда стала «царствовать благодать»⁶³.

Пророческий дар Моисея проявился еще особенно величественно в последней песне его, записанной во Второзаконии⁶⁴, которую надо сблизить со словами Моисея, глаголавшего словеса Божии: «Воздвигну им пророка.... и вложу слова Мои в уста его» (Втор. XVIII, 18). Веселие язычников вместе с народом Божиим, и уничтожение преграды между народами имело место лишь по воплощении и страдании и воскресении воплощенного Сына Божия. Эту именно благую весть имеют проповедывать все последующие пророки до Малахии; и эту же благую весть, после четырехсот лет молчания пророчеству проповедуют в храме Анна пророчица и Симеон Богоприимец и св. Иоанн Креститель в пустыне, сей посланный пред Господом «глас вопиющаго в пустыне, исправьте путь Господу»!⁶⁵. Велик был человек Моисей, избранный Богом для создания народа Израильского, и для проповеди правды, устами которого Бог благоволил изречь великие откровения.

«И не было больше у Израиля пророка такого как Моисей, которого Господь знал лицом к лицу»⁶⁶.

После Моисея, по повелению Божию⁶⁷, назначается ему преемник для руководительства народа Божия и введения его в землю обетования: это Иисус Навин, которому Господь Бог глаголал, укрепляя его на служение: «Не отступлю от тебя и не оставлю тебя» (Иис. Нав. I, 5).

Мы не будем следить за всеми деяниями его, записанными в книге, носящей его имя, но остановимся во-первых на важнейших событиях его служения и во-вторых на прообразовательном значении его имени и деятельности.

На Иисусе Навине, как ясно указано в Числах в гл. ХХVII, 18 и в гл. I, 5 Иис. Нав., почивал Дух Божий. В тесном смысле слова, Иисус Навин не был пророком: т.е. он не пророчествовал устами. Поставленный быть военным вождем своего народа, и исполненный Духа и премудрости, – он однако не имел права вопрошать Бога, а вопрошать Бога должен был: «священник Елеазар, посредством Урима пред Господом» (Числа ХХVII, 21). Но если понимать слово пророк в обширном его значении, то Иисус Навин, орудие Божие, на котором «была рука Господня» (Числ. ХХVII, 18), избранник Божий, исполнитель его повелений и поставленный явить в деяниях, им совершенных, чудеса милосердия Господня к народу своему, – и как таковой проповедник славы Божией, – Иисус Навин конечно должен быть сопричислен к пророкам, как пророк дела, а не слова.

По повелению Господню Иисус Навин переводит народ через Иордан, овладевает Иерихоном и Гайским ущельем и отстаивая Гаваон, одерживает решительную победу над союзом Ханаанитских царей юга Палестины на высотах Вефорона⁶⁸. Книга Иисуса Навина повествует о тех великих чудесах, кои совершились при прохождении вод Иордана, при падении Иерихона, при битве Вефорона. Далее вождь Израильский сокрушает силу Ханаанитов на севере, при водах Меромских, поразив Иавина с его союзниками⁶⁹. Овладев Палестиною, землею, назначенною Богом в удел Израилю, доколе Израиль оставался верным Богу⁷⁰, – он разделяет землю по жребию коленам Израилевым, и исполнив дело, возложенное на него Господом, предает в руки Его дух свой. Похоронен он в уделе, данном ему по повелению Божию (на юг от Сихема), в городе Фамнаф-Сараи, на горе Ефремовой (Иис. Нав. XIX, 50 и Суд. II, 9).

Всегда верный Господу и твердый муж, шедший с Израилем в землю обетования, – Иисус Навин, являет собою в истории народа Израильского особенную форму пророчества, которым Дух Божий глаголал человечеству. Пророчества и прообразования суть действия того же Духа Божия, раскрывающего тайны милосердия Божия, имеющие совершиться в будущем: только преобразования не воплощаются в слово человеческое, как пророчества, а воплощаются в жизнь избранного человека, и являются в истории, как давно прошедшие свидетели, что совершающееся великое событие было не только предрекаемо, но и прообразуемо Божиею премудростью в прошедших веках и поколениях.

Имя Иисус по начертанию своему совершенно тожественно с именем нашего Спасителя и Господа Иисуса Христа⁷¹. Моисей, представитель закона, доводит народ ему вверенный только до границ земли обетованной, сам не входит в нее и лишь издали видит это место покоя. Вводит в эту землю народ – избранный муж, носящий имя, совершенно тождественное с тем священным именем, которое носит много столетий позже воплощенный Сын Божий, вводящий человечество в царство благодати. Иисус Навин прообразует Пастыря нашего и Господа и духовного Вождя Иисуса Христа, «Которого Бог превознес и дал Ему имя превыше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних. И всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца» (Филиппийцам II, 9–11).

Мы видим таким образом, как издали, от глубокой древности возвышаются и приуготовляются те основы веры, на которых зиждется наше спасение: «и начав (Господь наш Иисус Христос) от Моисея из всех пророков, изъяснял им (двум ученикам шедшим в Еммаус) сказанное о Нем во всем Писании». (Луки XXIV, 27).

В продолжение многих веков, следующих за Моисеем и Иисусом Навином, Израиль часто падает и забывает Бога и обетования; но пророчества будят его совесть, гремят обвинениями, проповедуют грядущего Мессию и только за четыре века до Господа нашего Иисуса Христа умолкают. Но в это время молчания устанавливается окончательно канон книг Ветхого Завета с его пророчествами и прообразованиями, значение которых имело открыться во время исполнения пророчеств; и таким образом собирается тот «сонм свидетелей» (Евр. XII, 1), который доказывает, что «Иисус Христос есть Господь в славу Бога Отца» (Филиппийц. II, 11).

С введением Израиля в землю обетования и с наделением колен Израильских землею, историческая миссия Иисуса Навина кончилась, и он отошел в вечность.

Израиль, как видно из книги Иисуса Навина и книги Судей, – вначале занимает в Палестине только гористую часть ее, оставляя незанятой приморскую полосу земли, прилегающую к Средиземному морю. Мы не имеем последовательного исторического сказания о времени, протекшем от смерти Иисуса Навина до времени Илия первосвященника и Самуила пророка, начавшего при Илии службу свою в храме еще отроком. Мы знаем только, что среди Израиля после Иисуса Навина наступает период неурядиц и смут. Народ живет обособленно, по коленам, мало заботясь о братьях своих. Он не имеет единства, слабеет и материально и более всего нравственно, и забывает Господа, как неоднократно о том упоминается в книге Судей. В книге этой, в главе XXI ст. 2 5, весь этот период неурядиц и отсутствия единой руководящей мысли метко охарактеризован словами: «в те дни не было царя у Израиля, каждый делал то, что ему казалось справедливым».

Между тем в земле, занятой Израилем, было однако одно место, которое заключало в себе залог будущего единения и величия Израиля. Это место было Силом, где стояла скиния и в ней ковчег Завета Господня и там жил «священник»⁷². Мы говорили, что полоса приморская Палестины оставалась незанятой Израильтянами. На ней были построены многие крепости теми враждебными Израилю народами, которые занимали эти приморские земли. Филистимляне и Хананеи и древнейшие племена, – отличавшиеся исполинским ростом, имели здесь укрепленные города (ср. Числа ХIII. 28–30, Второз. I. 28). По этой приморской полосе двигались и армии Хетов или Хеттеян, воевавших с Египтом, и армии Египетские, – как мы знаем из документов Египта. В то же время неизвестный нам из Ассирийских документов, царь Месопотамии, Хусарефем⁷³ нападает на заиорданскую страну и берет с Израиля дань, по всей вероятности и с колен, находившихся и на правой стороне Иордана. Народ Израильский, как по сю, так и по ту сторону Иордана, увлекается идолопоклонническими обрядами окружающих его народов, подвергается тяжкому игу и тогда только, вспоминая Бога Завета, выведшего его из земли египетской, начинает вопиять к Нему. И Господь по милосердию Своему слышал глас кающихся, и посылал им избранных Своих, носивших имя судей. «И когда Господь воздвигал им судей, то Сам Господь был с судьею и спасал их во все дни судьи; ибо жалел их Господь, слыша стон их от угнетавших и притеснявших их» (Суд. II, 18)... «Но как скоро умирал судья, они опять делали хуже отцов своих, уклоняясь к другим богам» (ст. 19).

Вот этот факт появления судей среди Израиля, есть проявление Духа Божия среди народа, Который дарует избранному Им силу творить дела Божии и вещать слова Божии, возвращая народ к поклонению Единому Богу, Творцу вселенной, Богу завета, заключенного на Синае, и направляя народ на путь нравственной чистоты.

Но это еще не исчерпывает всех сторон деятельности судий. Господу Богу, в бесконечном его милосердии, угодно было, чтобы народ среди испытаний и борьбы развивал и вырабатывал в себе все стороны духа человеческого, который развивается правильно и многосторонне лишь тогда, когда он руководим Духом Божиим. Возврат к поклонению Иегове, во время периода, о котором мы говорим, сопровождается развитием воинственного духа народа, который стряхивает с себя распущенность и лень мирного времени, воспламеняется ревностью к Богу, понимает величие и радость самопожертвования, сознает свое единство, отдает за идею жизнь свою, а потому растет духовно и нравственно и душа его становится чище, подымаясь от плоти к духу, от земли к небу, – возвращаясь к тем чистым началам Закона Божия, которые были открыты ему через Моисея.

Следя по книге судей за избранными Божиими, мы в Суд. II, 1 встречаем еще следующие слова: «И пришел Ангел Господень из Галгала в Бохим и сказал: так говорит Господь»... Далее мы ничего не знаем об этом посланном«. Кто был он? Был ли это действительно Ангел, в смысле одного из небесных служителей Божиих, о явлении которых мы находим позже в книге Судей упоминания, или здесь под именем «посланного» надо разуметь пророка? К этому мнению и склоняются комментаторы, указывая, что деятельность его выразилась в увещаниях (Суд. II, 1–5) и не проявилась в чудесах. Но это явление потому останавливает наше внимание, что оно доказывает, что независимо от Судий, среди Израиля не угасал пророческий дух и среди народа горели светочи, обличавшие его грехи и преступления.

После этого первого пророка, упоминаемого в книге Судей, восстает среди Израиля Судия Гофониил, племянник Халева⁷⁴, который является мужественным вождем «на котором был Дух Господень» (Суд. III, 8–9). В памяти народа не осталось пророческих слов мужа; но – говоря словами послания к Евреям (XI, 33), – он принадлежал к тем избранным, которые «верою побеждали царства». Из книги Судий (III, 9–10) видно, что он воевал не только против ближайших соседей колена Иудина, т. е. Филистимлян, жителей Едома и других, но что он поразил и Хусарсафема Месопотамского, напавшего на Палестину с заиорданской стороны, так как на севере в это время Целе-Сирией и Сирией владели Хеттеи и Ханаанеи. По всей вероятности поражение Хусарсаеема произошло при содействии многих из колен Израилевых, так что мы в праве предполагать, что Гофониил соединил под своим главенством разрозненные и потому ослабленные части народа, осевшие в разных местностях Палестины. Но где дал отпор Гофониил Хусарсафему (Суд. III, 10), мы не знаем; мы полагаем, что на полях за Иорданом, если царь северной Месопотамии шел через Дамаск. Но есть и другое предположено, что он мог также пройти и через Целе-Сирию, если только он был призван Хеттеями и Хананеями, чтобы попытаться вытеснить обратно ненавистное им племя, недавно занявшее Палестину.

Заметим здесь, что колено Иудино до самого Давида не упоминается в числе других колен, воевавших в период времени Судий с врагами Израиля. По всей вероятности племя Иудино постоянно должно было бороться на юге против врагов своих и не могло посылать своих воинов на север. Изредка впрочем в гористых частях Иудеи царствовало полное спокойствие, и мы ниже будем говорить о картине, полной тихой красоты, в которой изображен эпизод из этой тихой жизни. Мы говорим о книге Руфь, этом звене, связующем время Судий с царством Давида.

Через несколько лет после Гофониила, один из царей Моава вступил в союз с полукочевыми соседями своими, Амалекитянами и Аммонитянами и, переправившись через Иордан, овладел городом Пальм⁷⁵, и держал в порабощении не только заиорданские колена, но и часть колен, живших в Палестине. В это время среди колена Вениаминова, порабощенного Еглоном Моавитским, восстает Судия Аод, который назван в книге Судий – как и Гофониил,– спасителем или избавителем. Он убивает Еглона, царя Моава, и пользуясь смятением, произведенным этим событием, подымает восстание, центром которого становится «гора Ефремова», (Суд. III 27), т.е. Гаризим. Здесь мы видим начало преобладания колена Ефремова, которое всегда старалось стать во главе Израиля, и которое впоследствии отделилось совершенно с десятью коленами от колена Иудина. Но вождем Израиля при избавлении Израиля от ига Моавитян, оставался Аод из колена Вениамина. Поразив Моава, Аод оставался судьею Израиля до смерти своей. Последнее указаниe мы находим в тексте LXX, Суд. III, 30.

Книга Судий посвящает еще несколько слов (III, 31) памяти другого героя, по имени Самегара: «который также спас Израиля», разбив Филистимлян. Мы не знаем, кто был родом Самегар, но имя его, как замечают некоторые комментаторы, не еврейское, и напоминает этимологию имен Месопотамии⁷⁶. Имя отца его Анаф или Ана, как будто Едомское, сравнивая его с Быт. XXXVI, 20, 24, и может быть – (мы высказываем это как предположено) – Самегар и не был судьею, а был одним из вождей или старшин Едомских, которого набег на Филистимлян, в то время, когда они теснили Израиль, спас колено Иудино и Дана от разорения; в этом случай выше приведенное указание может относиться ко времени Аода.

Прежде чем мы пойдем далее, выпишем из книги Судей хронологию ее.

После завоевания земли обетованной от кончины Иисуса Навина до нашествия Хусарсафема Месопотамского, протекает 10 лет.

Хусарсафем порабощает народ………..………………………8 лет.

Покоя при Гофонииле ……………………………………………40 лет.

Моав порабощает Израиль…………………………………….18 лет.

Покоя при Аоде и Самегаре ……………………………………80 лет.

всего 156 лет.

По окончании этого периода начинается ряд опасных нашествий Ханаанитян и период слабости Израиля, когда народ не только утрачивает мужество, но часто даже не имеет ни оружия, ни оружейников (Суд. V, 7–8; ср. 1 Ц. ХIII, 19). Но однако по временам среди народа восстают мужи сильные духом, благословенные Богом, которые спасают Израиль и возвышают дух народа в течение известного периода времени.

Угнетение Израиля Хананеями продолжается (Суд. IV) 20 лет.

Варак и пророчица Девора освобождают народ от угнетения и дают покой земле ……………………………………………………… 40 лет.

Мадианиты разоряют заиорданскую страну и

самую Палестину в течение …………………………………………7 лет.

Гедеон прогоняет их; страна покоится ……………………….40 лет.

Авимелех управляет народом ……………………………………..3 года.

Фола из колена Ефремова …………………………………………23 года.

Иаир судьею ………………………………………………………….22 года.

Илий судья и священник …………………………………………40 лет.

всего 195 лет.

А всего от Иисуса Навина до кончины священника Илии …...351 год.

Рассматривая эту таблицу нельзя не заметить, что года, «в которых покоилась земля», – выраженные в цифрах сорок и восемьдесят, суть числа только приблизительные, круглые цифры, которые не могут дать нам определенной хронологии. Основать по этому точный расчет ветхозаветной хронологии на книге Судий невозможно, но по-видимому можно с достаточною долею достоверности принять все это смутное время до начала царства приблизительно в три века⁷⁷, в течение которых Израиль вырабатывал воинственные свои способности, часто ослабевая, но и подымаясь с новою силою, и приуготовляя себя к славным временам Давида и Соломона.

В особенности развертывается перед нами мощь и ширь народного духа при Деворе и Вараке в борьбе с правильно организованными войсками, подкрепленными железными колесницами Хананеев.

Мы видели выше, что сила Хананеев была в первый раз сломлена Иисусом Навином при водах Меромских. Но прошло более полутора века, Хананеяне, пользуясь разъединением Израиля и слабостью его поселений на севере Палестины⁷⁸, снова задумывают, – под главенством царя с наследственным титулом Иавина, – овладеть теми богатыми землями, из которых выгнали их потомки Иакова, пришедшие из Египта. Не следует упускать из виду кровного родства, соединявшего Ханаанитян (сынов Хама) с Сидоном, т.е. Финикиянами, которые считались по Сидону, происходящими от их общего родоначальника Ханаана. Другими словами: если часть Ханаанеев занималась земледелием в Палестине, основав в ней многие мелкие царства, то другая часть их, Сидоняне, посвятили себя исключительно мореплаванию и торговле. Мы не трогаем вопроса о том, что Финикияне, и может быть все Ханаанеи пришли с берегов Персидского залива⁷⁹; но вот что по-видимому угадано Ленорманом, что одна из главных причин, побудивших Сидонян начать ряд земледельческих поселений и в Греции и в Испании и на берегах Сицилии и на берегах Африки, независимо от их торговых контор и складов, – было завоевание Палестины Евреями, которые лишили земель и откинули в горы Ливана массу земледельцев Ханаанеев, которые сделались бременем для своих промышленных и торговых соотчичей⁸⁰. В это время по-видимому возникают земледельческие колонии, и Кадма в виотийских Фивах; и Утика, и Карфаген и др. на берегах Африки; и Тартесс, Кадикс (Гадес) в Испании, (хотя последней был несомненно в начале лишь торговым складом); наконец многочисленные земледельческие колонии в Сицилии, Сардинии, Мальте, не говоря уже о ближайших к Финикии местностях, как Киликия, Кипр и берега Егейского моря с его островами и полуостровами.

Впрочем Ханаанеи, высылая через Сидон и Тир громадные массы земледельцов в основываемые колонии, оставались еще сильным царством, на южных склонах Ливана, Анти-Ливана и Гермона, занимая север Палестины даже до озера Генисаретского, так что колония Данитов на севере была окружена землями Ханаанитов⁸¹. Очевидно, что разбитые на голову Иисусом Навином, и откинутые им в горы Ханаанеяне, с течением времени, по мере ослабления Израиля, снова понемногу начали занимать северную часть Палестины и затем организовав сильный государственный строй и сильную хорошо обученную армию, с колесницами, решили выгнать пришлое население и снова овладеть Палестиной.

«И предал их Господь (сынов Израилевых) в руки Иавина... и возопили сыны Израилевы к Господу. Ибо у него было девятьсот железных колесниц и он жестоко угнетал сынов Израилевых двадцать лет» (Суд. IV, 1 – 3).

Из последних слов можно заключить, что Иавин держал уже фактически в порабощении Израильтян, посредством ежегодных экспедиций для собрания с них дани, и посредством внезапных вторжений и набегов, имевших целью овладеть жатвою и скотом Израильтян, а также для увода пленных, обращаемых в рабов, из которых часть вероятно продавалась Финикиянами в другие страны. Но вот Господь посылает избавление: Дух Божий благословляет на деятельность пророчицу и назначает ей помощника. «В то время была судьею Израиля Девора пророчица» (Суд. IV, 4). «Она жила под пальмою Девориною, между Рамою и Вефилем, на горе Ефремовой» (ст. 5). Замечательно, как в это время утратил народ Израильский воинственный дух: «виден ли был щит и копье у сорока тысяч Израиля?» восклицала Девора после победы над Иавином (Суд. V, 8). Очевидно, что Израиль «делая злое пред очами Господа» (Суд. IV, 1) -предался неге и распутству, сопровождавшему языческие культы Сидонских и Ханаанитских божеств. Израильтяне делаются сильны, потому что становятся чисты, а становятся чисты потому, что вспоминают чистую высшую религию поклонения Единому, Вечному, Творцу мира, даровавшему им закон вечный на высотах Синая. С возвратом культа Бога истинного и разума и трезвенной мысли, Дух Божий освящает и укрепляет рабов Бога вышняго и Израиль, возвышаясь нравственно, снова становится сильным и непобедимым народом. Такова, – если мы вникнем в исторические факты, – историческая судьба всех народов. Суровые и честные народы с строго охраняемой от растления семьей, – овладевали миром, и падали, когда растление проникало в общество и разлагало его. В священных книгах Израиля, для внимательного наблюдателя, раскрывается закон, управляющей всеми народами всех веков⁸².

Появление Деворы во времена глубокого падения и нравственного обессиления народа, также особенно замечательно, как указание значения женщины в известные времена. Есть исторические минуты в жизни народов, когда мужи народа или опустившиеся нравственно вследствие разврата, или иногда потерявшие мужество вследствие продолжительной неуспешной борьбы, впадают в бездеятельность и апатию. В эти редкие минуты жизни народов иногда нет ни одного, который мог бы поднять в них снова чувство мужества и жажды борьбы, и соединить для этой борьбы мужей около одного центра. Вот в такие минуты спасением народа являются иногда избранные женщины, которые берут на себя роль вдохновенных вождей народа. Такова была во времена Becпacианa германская пророчица Велледа⁸³, такова была во Франции в XV столетия Иоанна д'Арк, орлеанская девственница⁸⁴. Такова была в древние времена как бы прототип всех этих женщин – вождей Девора, возбудившая Израиль к сопротивлению против гнета Ханаанитов, в те именно минуты, когда казалось наступал конец исторического существования народа. Нельзя не заметить того, что по указанию Флавия Иосифа (Древн. Иуд. V, 6) имя Деворы означает пчелу или матку; поэтому она и восклицает: «восстала я мать во Израиле» (Суд. У, 7) когда под ее предводительством собрался Израиль, как рой пчел, напавший на своих грабителей. Девора по-видимому была из колена Иссахарова⁸⁵, хотя по месту жительства ее можно считать Ефраимитянкой (Суд. IV, 4 – 6). Хотя Девора была замужем (за человеком совершенно неизвестным), но была судьею во Израиле она лично, вследствие Богом ей данного пророческого дара, совершенно независимая от власти мужа, который, благоговея перед ней, несомненно преклонялся пред ее властью.

В пророческом предведении своем Девора призывает (Суд. IV, 6) Варака из Кедеса Нефоалимова⁸⁶ и приказывает ему собрать десятитысячное ополчение из двух колен, имеющих уделы в той части Палестины, которая называлась Галилеею. Здесь, на горе Фаворе, должно было собраться ополчение колен Завулона и Неффалима. В эту решительную минуту начала борьбы, Варак, хотя уверенный в том, что Девора говорить ему слова Божии, – не чувствует в себе достаточно силы совершить подвиг без ее помощи. Великая духом пророчица упрекает его в малодушии, предрекает, что военачальник Ханаанейский Сисара будет предан не в его руки, а в руки женщины, и указывает, что слава его будет умалена, потому что Девора пойдет с ним в Кедес. Здесь по-видимому установлен план общего восстания и из Кедеса (Галилейского) полетели гонцы, собравшие к ополчившимся уже двум коленам воинов из других колен Израилевых, как видно то из песни Деворы (Суд. V, 14–19). К воинам Неффалимовым и Завулоновым присоединились воины колена Ефремова и Вениаминова, а из колена Манассиина воины знатных родов⁸⁷. Особенно еще упомянуто о «владеющих тростью писца» из колена Завулонова (ст. 14 гл. V), которые вероятно были не только грамотеи, но и по всей вероятности были строители и инженеры⁸⁸, обучавшиеся у Финикиян и упомянутые в 14 стихе вместе с начальствующими, как составлявшие штаб войска. От колена Иссахарова присоединились к ополчению также по-видимому одни знатные роды хотя быть может они шли со своими собственными войсками, почему они и названы князьями. Об Иуде и Симеоне вовсе не упомянуто в песне Деворы; об Асире и Дане, а также об Рувиме и Гаде (племенах заиорданских) упомянуто с укоризной. Иуда и Симеон занимали крайний юг Палестины, и вели беспрерывно малую войну с Филистимлянами, и Едомитянами и Амалекитянами пустыни, так что присутствие их в северном ополчении было невозможно. Но Асир и Дан⁸⁹, занимавшие приморские уделы вне сферы военных действий, не примкнули к общему ополчению, вследствие по-видимому равнодушия к общим интересам. Точно также упрекаются в равнодушии к общему делу Рувим и Галаад⁹⁰, населенный племенами Гада и Манассии (См. Суд. У, 16–17).

С этими исключениями, весь остальной народ Израильский, был охвачен чувством народного единства и сознанием необходимости дружного действия; поэтому в данную историческую минуту Ефрем, Неффалим, Завулон, Иссахар, Вениамин и Палестинское полу-колено Манассии представляют собою весь Израиль и «обрекая себя на смерть», как пела Девора (Суд. V, 18), созидали будущее величие Израиля. Начиная с князей и начальников «ездящих на белых ослицах и сидящих на коврах» до простого народа «ходящаго по дороге» (V, 10) весь народ «показал рвение» (V, 2); весь Израиль, воспламененный «матерью Деворой» устремился к горе Фавор в Галилее⁹¹, чтобы противостать общему врагу и отстоять удел, данный Богом Израилю. И Господь благословил это рвение. Сисара, военачальник Иавина, осведомился об том, что Израиль ополчился⁹² и собрал войска свои, в числе которых был особый род оружия, железный колесницы, заменявшие кавалерию и действовавшие ударом атаки на нестройные полчища пеших воинов. Каждая колесница, запряженная парою лошадей, подымала трех воинов, т. е. возницу и двух вооруженных копьями, луками и щитами воинов⁹³. Масса таких колесниц на равнине, пущенная в атаку, обыкновенно решала победу. Войска Ханаанские были собраны около потока Кисона; они спустились с гор Харошеф-Гоима на большую долину Ездрелонскую с целью воспользоваться всеми выгодами атаки колесниц. Вместе с Сисарою шли и многие цари Ханаанские (Суд. V, 19). Все это войско заняло позицию «у вод Мегиддонских, в Фанаахе» (id. ibid.). Фанаах была крепость Ханаанитская, которая была ключом всей позиции, расположенная на северном склоне гор, окаймляющих южную часть Ездрелонской долины в юго-западном углу этой долины. С высот Фанааха виднеется к северо-востоку гора Фавор, за которой лежит Генисаретское озеро. Здесь, с вершины Фавора Израильтяне следили за движением неприятельского войска и здесь-то Девора, движимая Духом Божиим, воскликнула: «восстань Варак, ибо это тот день, в который Господь предает Сисару в руки твои! Сам Господь пойдет перед тобою» (Суд. IV, 14).

И сошел Варак с лесистых возвышенностей Фавора с пешим войском своим и направился на запад прямо на лагерь неприятеля⁹⁴. Между отрогом гор, на котором стоял Фанаах и между спускающимся с севера отрогом Кармила простирается западная часть цветущей долины, орошаемой Кисоном, в который впадает ручей со многими притоками, известный под именем «вод Мегиддонских», получивших свое имя от другой крепости, также находившейся в руках Ханаанеев, Мегиддо⁹⁵. К этой крепости потянулась с высот Фанааха армия Ханаанитян, которая по-видимому давно стояла в центре Палестины, как это видно из слов IV, 2 Судий: «Господь предал Израиль в руки Иавина».

Потому-то ополчение, в котором играли такую важную роль. Ефраимитяне, собралось в Галилее, а не в уделе Ефрема. Армия Ханаанитян по-видимому хотела занять позицию между двух своих крепостей, лицом к востоку, чтобы противостоять ополчению, идущему на нее с высот Фавора. Многочисленные ручьи, «воды Мегиддонские» прикрывали фронт Ханаанитян, но мешали движению колесниц, которые должны были лишь позже переправиться через них, чтобы ударить на полчища Израильские. В момент сближения армий, началась однако страшная буря с градом и дождем и мокрым снегом, которая неслась с востока, прямо в глаза Ханаанитянам, – не мешая движению Израиля вперед⁹⁶. Кисон и все его горные притоки наполнились ревущею и бушующею водою, затопившею позицию Ханаанитян и весь лагерь их. Кто знает и видел силу горных потоков во время проливней, тот поймет восклицание в песне Деворы: «Поток Кисон увлек их» (Суд. V, 21). Понятно почему (Суд. IV, 15) «сошел Сисара с колесницы своей и побежал пеший. Посреди образовавшегося наводнения, превратившего почву в болото, – колесницы с испуганными и вязнувшими лошадьми не только были бесполезны, но просто были опасны и грозили гибелью. Только пеший мог надеяться пробраться к высотам, на которых можно было спастись от наводнения и скрыться от неприятеля. По-видимому большая часть армии бросилась на юг в горы Манассии в центр Палестины, не имея возможности пробраться через затопленную и отчасти уже занятую Израилем Ездрелонскую долину, на север. Кажется, что остатки армии Сисары старались пробраться на север обходом на восток через ущелья малого Ермона, и далее на север к Меромским водам, около которых находился, – как полагают, – Харошеф-Гоим (Суд. IV, 16),находившийся вероятно близь разрушенного Иисусом Навином города Асора (Иис. Нав, XI, 10; ср. Суд. IV, 2), и вновь выстроенного Иавином книги Судей. «И преследовал Варак колесницы и ополчение до Харошеф-Гоима» (Суд. IV, 16). Главное поражение остатки армии Сисары понесли впрочем ранее, в ущелье Ендорском, в кряже гор Малого Ермона; это основывается на стихах 10–11 псалма 82, в котором говорится о врагах Израиля: «Сделай им Боже тоже, что Мадиаму, что Сисаре, что Иавину у потока Кисона, которые истреблены в Ендоре, сделались навозом для земли». Путь этого бегства подтверждается и проклятием, павшим на Мероз⁹⁷, который находился на южных отрогах Малаго Ермона. «Прокляните Мероз, говорит Ангел Господень,... за то, что не пришли (жители) на помощь Господу с храбрыми». Истребление войска Сисары было так полно, что событие это долго не доходило до Харошеф-Гоима, где был дом и жило семейство Сисары⁹⁸. Сам Сисара одинокий, утомленный, бежавший не с остатком своего войска, а пробравшийся гораздо западнее Малого Ермона на Асорскую дорогу, доходит до «дубравы в Цаанниме»⁹⁹, где кочует семья Кенеев, находившаяся в дружественных отношениях к царю Ханаанеев (Суд. IV, 17). Он просит пристанища в женском шатре Кенеянина, у жены Хевера, главы этого Кенейскаго семейства, – Иаили, имя которой означает газель. Иаиль утоляет жажду Сисары молоком, дает ему пристанище и постель: но когда измученный Сисара засыпает, она, давшая ему обещание хранить его сон и скрыть от всех его присутствие, – убивает его, приставив кол к виску его и ударив по нем молотом¹⁰⁰. После этого она указывает труп убитого Вараку, войска которого гонятся за Сисарой. Событие это воспевается в песне Деворы.

Мы не скрываем того, что это сказание есть одно из самых трудных мест Священного Писания, возмущая душу против жестокости и коварства Иаили, которой поступок воспевается однако Деворой. Но это сказание учит во-первых одному важному факту, что в книгах Священного Писания ничего не скрыто, и во-вторых, поучает нас еще тому, что известное событие и известные действия и поступки должны быть рассматриваемы с точки зрения той среды и того общества и тех понятий, в кругу которых они совершились, и что мы должны помнить, что нравственное чувство человека развивалось лишь постепенно, сообразно тому свету Откровения, которое проникало в душу известных отделов человечества в данную эпоху. Поэтому-то мы не имеем права судить об известных поступках и событиях, освещая их, при нашей оценке, тем высшим светом, которым Господь благоволил осветить души наши и наше разумение пришествием на землю воплощенного Бога Слова, Господа нашего Иисуса Христа.

Очевидно, что с христианской точки зрения поступок Иаили гнусен и отвратителен, и восхваление его, как восхваление истребления провинившихся пред Судьями и Израилем городов, о которых мы упоминали выше, несогласно с нашими высшими христианскими чувствованиями, как не согласны с ними и многие другие примеры жестокости в Ветхом Завете. Но вглядимся несколько ближе в сказание о Сисаре и Иаили и о пророчице Деворе, и мы увидим, сравнивая его с последующими событиями, что по мере того как Израиль стал развиваться, ведомый Богом, вместе с тем нравы становятся мягче и самые пророчества прорекают все более светлые и высшие истины.

Состояние народа Израильского во времена Судий, среди бури битв и под гнетом притеснений, могло бы быть уподобленным состояние одичавших среди бедствий и лишений племен, которых мы находим во вновь открываемых уголках обширных континентов, или на островах, затерянных среди океана. Среди таких племен более всего преобладает чувство самосохранения, подобное тому, которое царствует среди стаи животных, окруженных охотниками. В этот момент развития народа Израильского от него требовалась главнейше вера в Господа, изведшего его из Египта и все помыслы и чувствования должны были уступить единой преобладающей мысли: спасти народ, избранный Богом от физического и нравственного порабощения.

Девора, «мать народа», как названа она Суд. V, 7, воплощала в себе не отвлеченную идею правды, а чувства народа своего, и притом с тою силою и тем увлечением, который присущ сердцу матери, защищающей свое возлюбленное чадо. «С глубокою благодарностью за чистый и ясный свет, освещающий путь Христианина, мы однако в увлечениях героев Ветхого Завета и в их забвении о себе и в их полном обречении себя делу, на которое они призваны, и в бескорыстном смирении Богу, можем и должны почерпнуть для себя великие нравственные уроки смирения и веры и обречения себя всецело на верное служение своему делу»¹⁰¹.

Поэтому Девора «мать во Израиле», поднявшая дух народа, у которого в начале ее служения «не было щита и копья»; ратовавшая за Господа против «новых богов»¹⁰² была и должна была быть, – чтобы исполнить свое призвание, – пророчицею своего времени, принадлежать своей среде, как и все другие пророки. Один только есть Пророк вечный и для вечности, о котором пророчествовал Моисей (Втор. ХVIII, 18), «которого превознес Бог и даровал Ему имя превыше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонялось всякое колено небесных, земных и преисподних» (Филиппийц. II, 9–11).

То, что мы сказали о Деворе, применяется отчасти и к Иаили. В поступке ее мы видим ту неполноту нравственного развития, которая присуща была не только этому смутному времени, но говоря общнее, чувствуется для нас Христиан во всем учении Ветхого Завета. Учение, внесенное в мир Господом нашим Иисусом Христом, осветило мир новым откровением; это было новое творение¹⁰³; новый фазис развития открывался душе человеческой. Кто же слышал в Ветхом Завете о любви к врагу. «Не помогай грешнику» говорит Иисус сын Сирахов; «запирай хлеб от нечестивого и не давай ему...»¹⁰⁴. Не Господь ли наш Иисус Христос сказал впервые удивленному древнему миру: «любите врагов ваших»¹⁰⁵. И новый свет воссиял от слов сих, и не забудет их никогда человечество, даже та неблагодарная часть его, которая отрицается Спасителя нашего.

Но Ветхий Завет знал только правило: любить своих ближних и ненавидеть врагов своих всеми силами души своей. Иаиль, убившая Сисару, нарушает все законы правды и чести, все законы гостеприимства, издавна строго сохраняемые кочевыми племенами, и нарушает их по-видимому вполне сознательно, понимая что она предает себя и общему презрению и мщению, – окружающих стан Кенеев, – Ханаанских племен; но она считает своим долгом мстить за народ Израильский; мстить за Иегову, и не может допустить мысли, что враг народа Иеговы, предавшийся в ее руки, уйдет живым из шатра ее. Она вероятно считала бы себя изменницею, если бы не совершила этого убийства. У нее не было личных поводов к убийству ¹⁰⁶, но у нее в душе восстало чувство долга, – как она его понимала, – оно овладело ею и она исполнила свой долг. Так и понял ее поступок народ Израильский, и с этой точки зрения воспела его пророчица «мать Израиля».

«И покоилась земля сорок лет». (Суд. V, 31).

Хотя книга Судей, говоря в VI главе о набегах Мадианитян и Амалекитян и жителей востока (ст. 3) на Палестину, не упоминает о порабощении заиорданских племен, но само собой разумеется, что эти жители востока могли производить свои грабительские набеги до самой Газы (ст. 4), лишь при условии, что тыл их за Иорданом был обеспечен, и колена Рувима и Гада и полплемени Манассии настолько были обессилены, что не могли сделаться им опасными. По-видимому потомки Манассии, жившие в Палестине, не порвали связей с заиорданскими своими братьями, и некоторые семьи, получившие удел в Галааде, как напр. потомки Аб-Иезера, перешли из Галаада в Палестину¹⁰⁷, и притом не только вследствие браков, но и вследствие разорения, которому подвергались Васан и Галаад, данные в удел Манассии (Иис. Нав. ХVII, 1). Естественно думать, что упомянутые с некоторым презрением в песне Деворы (Суд. V. 16–17) заиорданские племена, изленившиеся среди стад своих и разрозненные вследствие пастушеской жизни, сделались легкою добычею Мадианитян, обложивших их данью, и даже вероятно управлявших ими посредством своих шейхов. Присовокупим, что Мадианитяне были потомки Авраама от Хеттуры (Быт. ХХV и ХХХVII, с примеч. 2 и 18 в св. Летописи). Из сравнения Исхода II, 15–16 с Числами ХХV, 16–18 видно, что хотя Мадианитяне или Мадиам кочевали и на Синайском полуострове, но весьма большой отдел народа кочевал на полях заиорданских и в степях, простирающихся на восток к Евфрату¹⁰⁸.

Сказаниe книги Судей, о герое из колена Манассии, говорит только о бедствиях Палестины и Гедеон является в этом сказании избавителем и вождем колен, сидевших в самой Палестине, хотя позже военные действия его простираются и на заиорданскую страну. Мадианитяне в Палестине по-видимому стояли постоянным лагерем на долине Ездрелонской у холма Морей из этого центрального стана производили свои опустошения и набеги на всю страну (Суд. VI, 33 и VII, 1). Высоты, окаймляющие с юга Ездрелонскую долину, принадлежали частью полуплемени Манассии и Ефрему.

Когда Мадианитяне окончательно утвердились в Палестине, и стали производить беспрерывно свои опустошительные набеги, то паника овладела всеми жителями Палестины. Жатвы их были опустошены, скот их был угоняем, самые жители скрывались в горах и ущельях, и укрепленных местностях и пещерах (Суд. VI, 2–6). Тогда возопили они к Господу Богу и «послал Господь пророка» (Id. ст. 8), указавшего народу, что Господь прогневался на него за служение богам языческим. Вслед за этою проповедью неизвестного нам по имени пророка, Господь посылает и избавителя в лице Гедеона. Гедеон, уроженец города Офры, лежавшего близь Сихема (Ср. Суд. IX, 1–5), получает особое откровение через Ангела Господня, явившегося ему под дубом, принадлежавшем отцу его Иoacy, потомку Абиезерову, колена Манассиина. Явление это рассказано в Суд. VI, 11–24. Гедеон жалуется – явившемуся ему в виде человека – Ангелу на бедствия, посетившие Израиль (ст. 13). Тогда Ангел говорит именем Самого Господа: «иди с этою силою твоею и спаси Израиля от руки Мадианитян. Я посылаю тебя». И далее: «Я буду с тобою». – Когда таинственный посланник Божий скрывается после сожжения огнем, вышедшим из камня, принесенной Гедеоном жертвы, Гедеон падает на лицо свое в трепете; но хотя Ангел уже скрылся (Суд. VI, 21), глас Господень сказал ему, успокаивая его: «мир тебе, не бойся, не умрешь» (ст. 23). Тогда Гедеон (ст. 24) устрояет жертвенник Богу завета Иегове, и называет его Иегова-Мир¹⁰⁹.

В ту же ночь Гедеону было второе откровение: ему приказано срубить дерево, оскверненное посвящением Ваалу, и разрушить жертвенник Ваала, и поставить жертвенник Господу Богу Израилеву. В VI гл. кн. Судей рассказано, как Гедеон исполнил это повеление Божие ночью, и как когда жители города Офры увидели это и требовали от отца Гедеона, чтоб он вывел его, чтобы они убили его, Иоас совершенно по-видимому неожиданно для них принял сторону сына, указав им с иронией, что Ваал сам может защищать себя¹¹⁰, и прибавив, что кто вступится за него (Ваала ст. 31,), тот будет предан смерти в это же утро. «И Дух Господень объял Гедеона, он вострубил трубою...» И созвано было во-первых все мужское население племени Авиезерова, т.е. того рода, из которого происходил Гедеон; а посредством посланных, созвано было все колено Палестинских потомков Манасии и колена Асира, Завулона и Неффалима (VI, 34–35). Не совсем понятно, почему он не послал звать на помощь соседнее колено Ефремово, которое, когда позже Гедеон обратился к ним (VII, 24), укоряли его в том, что он не позвал их, когда пошел войною на Мадианитян (VIII, 1). По всей вероятности Гедеон боялся, что слава его колена и его личная слава будут затемнены присутствием этого сильного племени, которое издавна считало себя во главе народа, и которое конечно пошло бы во главе этой военной экспедиции. Дальнейшее сказание между тем указывает, что эта война должна была еще раз доказать народу Божию, что в войне, повеленной и благословенной Богом самые малые отряды могут одерживать великие и решительные победы, когда Дух Господень руководит вождем народа. Колена Неффалима и Завулона были, как мы выше видели, ревностными деятелями и во время войны против Ханаанеев во времена Деворы и Барака. Асир также откликается на призыв Гедеона. Замечательно отсутствие колена Иссахара, о котором пророчествовал патриарх Иаков на смертном одре, говоря: «И увидел он (Иссахар: Быт. XLIX, 14–15), что покой хорош... и преклонил плечи свои для ношения бремени, и стал работать в уплату дани». Отсутствие Иссахара впрочем может быть объясняется и тем, что часть удела его лежала в самой Ездрелонской долине, которую занимали Мадианитяне, и хотя он граничил (Иис. Нав. ХV. 11) с уделом Манассии, но не мог собрать воинов своих, так как поселения его были во власти врагов.

Мы не будем выписывать всего сказания книги Судей о походе Гедеона (гл. 7 и 8), но заметим только, что он распадается на три отдела.

1) Мадианитяне занимают холм Море и часть Ездрелонской долины между Малым Ермоном и Гелвуем. На склонах горы Гелвуя стоит лагерь ополченных Израильтян. Он расположен близь источника Харода (дрожание). Здесь, по повелению Божию, Гедеон отпускает большую часть ополчения¹¹¹, «чтобы не возгордился Израиль пред Господом» (Суд. VII, 2). Мы в этом замечательном указании видим объяснение и того, почему сильное колено Ефремово не было призвано в начале к оружию. Гедеон для первого и решительного действия против неприятеля остается по повелению Божию лишь с тремястами воинов. Сильный помощью свыше, он с ними ночью нападает на стан Мадианитян и наводит на них ужас. Объятые паникою, Мадианитяне нападают друг на друга и бегут к Иордану по направленно к «Бефшитт к Царере до предела Авелмехолы, близь Табафы¹¹²».

Отдел 2-й рассказывает о преследовали бегущих Мадианитян, уже собранными наскоро воинами «колена Неффалимова, Асирова и всего колена Манассиина» (ст. 23). Это последнее выражение может быть означает, что не только Палестинские потомки Манасcии поголовно ополчились в эту минуту, но что и заиорданские роды, потомки Манассии, слыша о победе героя своего племени, восстали, чтобы присоединиться к его отряду и бросились наперерез бегущим Мадианитянам. Что касается Палестинских воинов колен Maнacсии, Асира и Неффалима, которые были отпущены из отряда Гедеона перед его ночным нападением, то они ждали в шатрах своих (Суд. VII, 8) дальнейших приказаний Гедеона, и потому прямо из лагеря с горы Гелвуя бросились по пятам бегущих Мадианитян, через их брошенный лагерь в ущелья, ведущие из долины Ездрелонской в долину Иордана. Параллельно Иордану тянутся горы и холмы, составлявшие на значительном протяжении часть удела колена Ефремова. Теперь к этому племени шлет гонцов Гедеон с просьбою, чтобы они на своих Иорданских переправах и в особенности на переправе Бефвара перехватили бегущих Мадианитян¹¹³. Хотя гордое племя Ефремово высказало позже (Суд. VIII, 1) свое негодование Гедеону за то, что он не призвал их вначале, ополчаясь на Мадоанитян, но в этот экстренный момент быстро схватилось за орудие и захватило переправы. Здесь-то между горами и Иорданом Ефраимитяне разбили и уничтожили толпы бегущих Мадианитян и кроме того отрезали от переправы большой отряд воинов под начальством князей Орива и Зива¹¹⁴. Впрочем главный отряд Мадианитян успел переправиться через Иордан под начальством князей или царьков Зевея и Салмана¹¹⁵. Орив же и Зива были убиты Ефраимитянами, которые доставили их головы Гедеону за Иордан, признавая этим, – и самым негодованием своим за не призыв их, -главенство Гедеона.

3) Отдел 3-й войны против Мадианитян начинается с переправы Гедеона за Иордан, с передовым отрядом из трехсот отборных людей, с которыми он произвел ночное нападение на Ездрелонский лагерь Мадианитян (VIII, 4). По-видимому масса воинов ополченных колен шла неправильными отрядами в погоне за рассыпавшимся неприятелем, или как Ефраимиты, – поспешили занять берега Иордана и двинулись за Иордан позже передового отряда с Гедеоном во главе, и лишь потом присоединились к нему¹¹⁶, чтобы окончательно нанести поражение Мадианитянам под главенством Зевея и Салмана. Но когда Гедеон проходил мимо стен Сокхофа и Пенуела, то он шел еще только со своими тремястами воинов, как это ясно из стихов 4 и 5 главы VIII Судей.

Гедеон с малою горстью людей, «усталый и голодный» (VIII, 4) преследуя врагов, останавливается сначала подле укрепленного стенами Сокхофа и несколько далее подле городка Пенуела¹¹⁷ и просит (VIII, 5 –8) и в одном и в другом городе хлеба для своего маленького отряда, указывая, что он идет по пятам Зевея и Салмана, князей Мадианитских. Жители обоих городов, вероятно видя малочисленный отряд Гедеона, отвечают ему с иронией, что Зевей и Салман еще не в руках его, и потому они не намерены оказать ему никакой помощи, далее той ничтожной помощи, которую он от них просить. Угрожая им мщением Гедеон идет далее, и по-видимому в это время к нему присоединяются воины всех колен Израилевых, настигнувшие его за Иорданом.

Усиленный ими, и по-видимому весьма уже значительный отряд, быстро идет с Гедеоном во главе «к живущим в шатрах на восток от Новы и Иогбеги (VIII, 11)¹¹⁸, оставляя за собою земли Гада и Манассии и углубляясь в пустыню, доходит до какого-то поселения Каркора, лежавшего в возвышенной местности, называемой Хереса. Военачальники Мадианитян так были уверены в своей безопасности, что стань Мадианитян «стоял беспечно» (ст. 11). Было ли нападение Гедеона нападение ночное – мы не знаем, но он «поразил стан; Зевей и Салман побежали; он погнался за ними и схватил обоих царей Мадиамских» (11–12)... И возвратился Гедеон, (ст. 13) сын Иоаса, с войны от возвышенности Хереса». Зевей и Салман были убиты Гедеоном на основании законов древнего мира о родовом кровомщении за братьев своих, убитых на Фаворе (ст. 18–21), иначе, как он сам сказал им, он бы оставил их в живых¹¹⁹.

Другие казни, поведенный Гедеоном и совершенные над старейшинами Сокхофа и Пенуела, отказавшими Гедеону и измученному отряду его в хлебе, – были казни политические, имевшие целью угрожать всем изменникам общего дела Израильского. В Пенуеле кроме того разрушена была башня и жители города были перебиты (ст. 17). После этих событий Гедеон возвращается в дом свой в Офру (Суд. VIII, 27).

Подвиги Гедеона оставили глубокое впечатление в памяти народа. Более чем четыреста лет после побед Гедеона, Исаия (IX, 4; X, 26) вспоминает о поражении Мадианитян и об избавлении Израиля от их гнета. И 82 Псалом, написанный Асафом, современником Давида, вспоминает об этом событии. Когда Гедеон возвратился в удел отцов своих, лежавший, как мы знаем, близь столицы воинственного племени Ефремова, то ему народ предложил царство. По всей вероятности и гордые Ефраимитяне участвовали в этом предложении, давая таким образом Гедеону сильную поддержку и опору. Но Гедеон в прекрасных словах отказывается от царства за себя и за своих потомков, говоря: «Господь да владеет вами» (Суд. VIII, 23). До сих пор Гедеон остается на высоте своего призвания: он пророк дела и посланник Божий, исполнитель велений Божиих, напоминающей народу, что единый Царь и Господь народа есть Иегова, Бог завета, спасший его от многих бед.

Но всякий человек слаб и подвержен неразумению и падению. Гедеон сам вслед за сим является нарушителем закона и причиной соблазна во Израиле. Не так, как позже Самуил, который имел право сказать (1 Царств XII, 3–5), что он никогда и ничего ни у кого не взял, – Гедеон взял с многочисленных воинов, бывших под его начальством, в дар по золотому кольцу¹²⁰. Из этих колец он сделал «ефод, и положил в своем городе в Офре, и стали все Израильтяне блудно ходить туда за ним, и был он сетью Гедеону и всему дому его» (Суд. VIII, 27).

Явно, что в этом сказали устроение ефода, упомянутое с укоризной, должно было иметь какое-нибудь нравственно растлевающее значение. Не зная настоящего значения этого места, мы можем судить о нем только по сравнению с другим местом книги Судей, а именно с главою XVII, 4–5, с историей Миха. По всей вероятности ефод был сделан по типическому образцу, указанному в книге Исход, но в руках семейств, не принадлежащих к священническим родам и притом развращенных влиянием соседних народов, он получил совершенно особый языческий характер такой одежды, в которой можно было прорицать или гадать о будущем, причем, как полагают некоторые комментаторы, – неизвестные нам священные Урим и Туммим заменялись игральными костями, носимыми в мешке на груди ефода, или другим гадательным снарядом¹²¹.

И действительно в истории Михи, в главе ХVII Судей, мы видим, что одновременно с ефодом были сделаны: «истукан и литый кумир» (17 ; 4) и далее: «и сделал он ефод и терафим» (ст. 5)¹²². Мы думаем, что и Гедеон, устраивая ефод, впал в то же идолопоклонство, увлеченный жаждою прибытка и устроил по примеру капищ, известных прорицаниями, литую фигуру человеческую, на которой надет был ефод, взятый из закона Моисеева, и которому приписывали чудодейственную силу. Только таким образом можно объяснить, что ефод «сделался предметом блуда для народа и сетью для дома Гедеона». Несомненно, как указывает книга Судей, что ефод стал причиной возвышения дома Гедеонова и источником значительного прибытка, вовлекая притом народ в идолопоклонство. Таким образом прекрасные слова Гедеона, отклонившие его избрание на царство и указавшие народу, что единый царь его есть Бог Завета, – были уничтожены последующими его поступками, в основании которых лежало корыстолюбие. Гедеон умер в глубокой старости, оставив по себе и память великого героя, избранника Божия, и вместе с тем пример падения этого героя, сделавшего много зла народу своему, с той минуты, как, забыв о велениях Духа Божия, он увлекся мелкими человеческими расчетами и сталь действовать слабым умом человеческим. Мы не будем следить за событиями в роде Гедеона и за междуусобиями в доме его (гл. IX) и переходим к последним Судьям, о которых говорит летопись Израильская этого времени.

Из числа последних Судей, мы не останавливаемся на Фоле и Иаире (Суд. X, 1 и 3), о которых сказано лишь несколько слов; мы обратим только внимание на то, что после них, – когда среди народа опять развилось «служение Ваалам» (Суд. X, 10) и народ стенал под игом Филистимлян и Аммонитян и вопиял к Господу, – то Господь, устами неизвестных нам по имени пророков, глаголал:

(Суд. X, 11–14) «Вы оставили Меня, подите взывайте к богам, которых вы избрали».

Эти слова разносились в народе и наполняли сердца ужасом и раскаянием. Они также служат доказательством нам, что дух пророчества не угасал во Израиле и Дух Божий глаголал во пророках, так как вслед за сим мы читаем, что Израильтяне отвергают чужих богов и «стали служить Господу (Иегове)», Богу Завета (X, 16) и Господь умилостивляется к народу своему. Восстают один за другим двое Судий, два вождя, один на Востоке, другой на Западе: Иеффай победитель Аммонитян и Самсон враг Филистимлян. Между Иефоаем и Самсоном книга Судей помещает еще трех Судий (XII, 8–15) Есевона Вифлеемского, Елона из колена Завулона, и Авдона из колена Ефремова; но об них мы не имеем никаких подробных известий и потому останавливаем все свое внимание на этих двух в высшей степени типических личностях своего времени, на Иеффае и Самсоне.

В хронологическом порядке мы рассмотрим прежде деяния восточного вождя Иеффая. Первое, что поражает наше внимание, это то, что избранный Богом для спасения Израиля, человек был сыном блудницы¹²³. Не сказано в Суд. XI, 1, что Иефеай был сыном наложницы, он был сын блудницы по ремеслу, хотя по-видимому (1–3) отец Иеффая, Галаад, – (если это имя человека) – признавал его своим сыном. «Он был человек храбрый», говорит кн. Судей. Рожден он в Галааде, в стране за Иорданом, среди кочующих племен, подобных нашего времени Бедуинам, у которых так высоко ценится чистота рода и длинный ряд предков. Поэтому Иеффай по происхождению своему был в общем презрении; и если составил себе имя, то только благодаря своей храбрости, выдающейся даже среди этих воинственных бродячих степных племен. В избрании Богом Иеффая для избавления Израиля от ига Аммонитян, мы усматриваем подготовлено народа к высшим законам, имеющим быть открытыми человечеству лишь Словом Божиим, пришедшим во плоти на землю. В избрании Иеффая предвестие слов Иоанна Крестителя: «Бог силен и из камней воздвигнуть детей Аврааму (Матф. III, 9; Луки III, 8); и глагола Божия к Петру Апостолу «что Бог очистил, того ты не почитай нечистым» (Деян. X, 15), ибо «не плотские дети суть дети Божии, но дети обетования».... и «изволение Божие в избрании происходит от воли Призывающего» (Римл. IX, 8, 11–12).

Людьми страны своей и даже братьями своими Иеффай был презираем и изгнан из отцовского дома. Удалясь из него, он отправляется в землю Тов¹²⁴, собирает около себя дружину и создает себе славу лихого наездника и вероятно разбойника, занимавшегося грабежом караванов и угоном скота. Это занятие и теперь как тогда, не считается и не считалось предосудительным среди кочевых полудиких народов, и напротив создает вожаку набегов славу среди народа, который слагает про него песни и легенды.

Жителей Галаада, мирных скотоводов из колен Рувима и Гада и полуплемени Манассии, весьма мало воинственных, – (как мы видели выше из сказаний о времени Деворы и Гедеона)- начинают сильно угнетать Аммонитяне. Тогда старейшины страны Галаада посылают просить Иеффая, чтобы он принял на себя предводительство воинами, которые собираются, чтобы отомстить Аммонитянам за их насилие и угнетение. Они дают ему притом клятву признавать его своим начальником и вождем. «И сказал Иеффай старейшинам Галаадским; если вы возвратите меня, чтобы сразиться с Аммонитянами, и Господь предаст мне их, то останусь ли я у вас начальником? Старейшины Галаадские сказали Иеффаю: Господь да будет свидетелем между нами, что мы сделаем по слову твоему. И пошел Иеффай¹²⁵ со старейшинами Галаадскими, и народ поставил его над собою начальником и вождем и Иеффай произнес все слова свои пред лицом Господа в Массифе»¹²⁶. Едва ли можно сомневаться в том, что здесь говорится о Массифе (или Мицпе) в Галааде, а не в другой какой-либо местности, тем более, что Массифа Галаадская была освящена воспоминанием о договоре Иакова с Лаваном, вследствие которого прекращены семейные распри. Договор старейшин Галаадских с Иеффаем носит такой же характер прекращения старой ссоры и конечно был произнесен с призыванием имени Иеговы, в той же местности, где клялись друг другу именем Господа Иаков и Лаван¹²⁷. Клятвы Иеффая и старшин были принесены «пред лицем Господа», по тому чину и обряду, который установился со времен патриархов, заключавших многие договоры с царями и народами и жителями городов и своими родственниками, призывая свидетелем Господа и увековечивая память о договоре постановкой или одинокого камня или груды каменьев, как напр. Иегар-Сагадуфа или Галаад в Быт. XXXI, 46–53; или каким либо символическим действием, или именем, как тому примеры мы встречаем в Быт. XXI, 29–31; XXVI, 28, 33.

После договора с старейшинами Галаада, Иеффай вступает в права полномочного вождя, почти с царскою властью. Он шлет послов к Аммонитянам, которым поручено изложить весь ход событий, который привели народ Израильский к овладению земли, ими ныне занимаемой; указать на волю Божию, руководившую Израилем, и на давность владения этой землею, в продолжение трехсот лет. (Суд. XI, 26). Он заканчивает свое прекрасное послание заявлением, что Израиль не желает войны, но отдает себя и Аммонитян на суд Господа Бога своего. «Но царь Аммонитский не послушать слов Иеффая»¹²⁸. Тогда: «был на Иеффае Дух Господень» (Суд. XI, 29). Этим выражением нам ясно дается уразуметь, что пророки дела суть такие же орудия Божии для исполнения велений Божиих, как и пророки слова, и что те и другие одинаково озаряются Духом Божиим.

Не забудем того, что в ветхом завете, при неполноте развития человеческого ума и религиозных воззрений, народ, в особенности во времена Судей, – легко подчинялся влиянию окружающих его языческих племен. И Гедеон и Иеффай, избранники среди народа, совершившие по повелению Божию великие дела, но и они не остались чужды этих разлагающих влияний. Дух Божий руководил их действиями в тех делах, кои они должны были совершить, но за тем они оставались людьми с своею волею во всех других событиях своей жизни. По всей вероятности Иеффай подчинился влиянию окружавших его семью народов, которые думали, что принесение в жертву своих собственных детей есть акт благочестия. Таково было воззрение Валака, на которое указывает пророк Михей (VI, 7); таково было воззрение царя Моавитского Месы, принесшего в жертву своего сына к великому негодованию Израильтян, уже гораздо более развитых в царствование Иорама¹²⁹, вероятно под влиянием слов великих пророков Илии и Елисея. Во времена же Судий заиорданские колена Израиля имели весьма малое развитие, и всегда, как и в позднейшие времена стояли ниже по развитию, чем братия их, живущие в Палестине. И Иеффай, начавший юношескую жизнь свою в среде шайки, занимавшейся набегами, стоял ниже Гедеона, воспитанного в обществе более развитом, в центре Палестины, в котором существовало уважение к собственности и к жизни членов общества. Для Иеффая этих общественных уз почти не существовало: в среде, в которой он жил, также мало ценилась собственность и жизнь человеческая, как она доселе мало ценится среди многих племен средней Азии. Вот почему он прежде похода на Аммонитян дает обет вознести во всесожжение Иегове: «что выйдет из ворот дома моего навстречу мне» (Суд. XI, 31). Невозможно, – зная обычаи соседних народов и последующие события, – сомневаться в том, что Иеффай в мысли своей обрекал в жертву не одних жертвенных животных, могущих попасться ему на глава у ворот дома его, но и всякого человека, – кто бы он ни был, – раба ли или рабыню или родственника, который встретил бы его первым за воротами его дома. По всей вероятности он был уверен, что встретит его один из многочисленных его рабов, из военнопленных или купленных им, и которые по обычаю того времени наполняли дом великого военного вождя. Самый обет, как и ответ его Ефремлянам (XII, 1–3), за которым следует междуусобная война, окончившаяся жестоким убийством одиноких спасающихся Ефремлян на Иорданских переправах (XII, 5–7), рисуют достаточно характер сурового и жестокого вождя, победителя Аммонитян.

После полного поражения Аммонитян, «от Арофра до Минифа идо Авель-Керамима¹³⁰, раззорив всю землю Аммонитскую и смирив народ Аммонитский (Суд. XI, 33), Иеффай возвращается в дом свой в Массифу¹³¹, по-видимому забыв о своем обете в эти дни упоения победою и славою. Если бы он помнил о нем, то ему вероятно бы пришла мысль о возможной случайности выхода к нему навстречу одного из домочадцев его, и он мог отвратить эту случайность приказанием никому не выходить за ворота дома, чтобы его встретить. Подходя к воротам ограды, окружавшей дом его, он видит, что единственная дочь его, единственное его чадо (Суд. XI, 34) встречает его с хором девиц, подруг своих, с пением и тимпанами. По всей вероятности только в эту минуту нечестивый обет, данный им под влиянием языческих воззрений, приходит ему на память и несчастный отец, разорвав на себе одежду, восклицает: «Я отверз (о тебе) уста мои пред Господом, и не могу отречься» (ст. 35).

Ответ девицы чрезвычайно трогателен и благороден: она признает, что отец ее, которому Господь даровал победу, не может не исполнить данного им обета, и она испрашивает только двухмесячной отсрочки, дабы в горах с подругами своими оплакать свое девство.

Это событие чрезвычайно замечательно, как пример человеческого жертвоприношения во Израиле. И пусть никто не смешивает два совершенно равные по существу и по духовному значению своему события: жертвоприношение Исаака Авраамом, и жертвоприношение дочери Иеффая отцом своим. В первом случай это было испытало веры, после которого души Авраама и Исаака просветились высшим светом любви и благодарены и веры к Отцу и Создателю; во втором случае, это было последствие самоволия человеческого, разрушившего мир и радость души Иеффая. Авраам не давал и не мог дать обета по чистоте души своей о жертвоприношении сына, полагаясь всегда и во всем на волю Господа своего, Бога завета и обетования; но, получив повеление о принесении Исаака в жертву, он не колеблется, ибо, как говорить Апостол: «он думал, что Бог силен и из мертвых воскресить» (Евр. XI, 19). В событии же, о котором мы читаем в книге Судей, Бог не глаголал Иеффаю о жертве человеческой; Иегова не требовал от него ничего кроме верности и исполнения Его воли; Иеффай должен был идти с верою на призыв Господа, не давая никаких обетов, а тем более такого обета, который не имел себе подобного в законе Моисеевом и который явно заимствован из воззрений Моава и Аммона. Из повествования о Иеффае истекают однако два указания: первое, что культ Иеговы не был забыт заиорданскими коленами, хотя отчасти искажен языческими влияниями; и второе, что среди этих племен не было однако ни одного пророка, который мог бы указать Иеффаю, что человеческие жертвы не угодны Господу Богу.

Конечно понимание XI главы Судей представляет затруднения и сомнения. Мы не знаем должны ли мы принимать буквально и в каком смысле стих 39. Вот он в нашем русском переводе Синодального издания:

Ст. 39: «По прошествии двух месяцев она возвратилась к отцу своему и он совершил над нею обет свой, который дал¹³², и она не познала мужа».

Прибавка слов «и она не познала мужа», как бы изменяет страшный смысл предыдущих слов и талмудическое предание утверждало, что исполнение обета в том и заключалось что, дочь Иеффая «не познала мужа», и таким образом не имея детей умерла для потомства¹³³. Едва-ли однако это толкование правильно; слова «Иеффай совершим над нею обет свой», в совокупности с словами обета «вознести во всесожжение», по нашему мнению указывают на заклание девицы и сожжение тела ее на костре; а прибавленные слова, что она не познала мужа, разъясняют только по-видимому, что и она и отец ее Иеффай не оставили никого по себе для продолжения рода своего во Израиле. Стих 40 этой главы косвенно подтверждает этот взгляд, указывая, что в Израиле установился обычай девицам каждый год оплакивать дочь Иеффая, ибо у нее не было родственников, которые бы могли чтить ее память из рода в род.

Это повествование книги Судей совершенно поясняет заключительное выражение этой книги: «В те дни каждый делал то, что ему казалось справедливым» (Суд. XXI, 25).

Книга Судей (ХП, 8– 15) упоминает, как мы говорили выше, еще имена трех Судей в Палестине: одного из колена Иудина, одного из колена Завулона, и одного из колена Ефремова: Есевона, Елона и Авдона; никаких замечательных деяний их она не сообщает; но сообщает весьма интересное сказание о жизни и деяниях Самсона.

В городе Цора, в уделе колена Дана, жил Израильтянин Маной, жене которого явился посланный Господень или Ангел Господень, который обещает ей рождение сына и приказывает ей принять на себя обязанности, возлагаемый на назореев по уставу VI главы книги Числ, и приготовить к тому же сына, который родится от нее. Мать будущего судьи не должна была вкушать ни вина, ни сикера¹³⁴, а ребенок, как назорей, должен был подчиниться правилу, по которому никакое острое орудие не могло касаться волос головы его. «Младенец сей будет назорей Божий, и он начнет спасать Израиль от руки Филистимлян», говорил посланный (Суд. XIII, 2–5).

Некоторыми протестантскими писателями было возбуждено сомнение о том, первое пророчество жене Маноя произнесено ли Ангелом, или посланным Господом пророком? Но сомнения быть не может; из всего сказания видно, что приходивший первый раз «человек Божий, которого вид, как Ангела Божия, весьма почтенный» (слова жены Маноя XIII, 6) пришел и второй раз: «и услышал Бог глас Маноя, и Ангел Божий опять пришел к жене»... (и она побежала за мужем) и Маной пришел и говорил с ним; «и сказал Маной Ангелу Господню: как тебе имя?... «Ангел Господень сказал ему: что ты спрашиваешь о имени моем? оно чудно».

Вслед за сим Ангел Господень подымается к небу в пламени жертвенника... «тогда Маной узнал, что это Ангел Господень». (Суд. ХIII, 9–21).

Так было предсказано рождение Самсона: «и начал Дух Господень действовать в нем в стане Дановом, между Цорою и Есфаолом (Суд. XIII, 25)¹³⁵.

Возмужав, Самсон является врагом врагов народа своего: но он не вождь ополчения, он герой одинокий, обладающий сверхъестественною физическою силою. Цель его была сделать сколько можно более вреда Филистимлянам, «которые в это время господствовали над Израилем» (Суд. XIV, 4). Всем известно это прелестное по живости описания, по яркости бытоописания и по юмору сказание о подвигах Израильского богатыря, всегда берущего верх над Филистимлянами то силой, то умом и хитростью. Мы увидим ниже, что сказание о разодранном льве, в котором поселился рой пчел, перешло в Египет с некоторыми изменениями¹³⁶. По всей вероятности и другие сказания о загадке его, о мщении его посредством лисиц с зажженными факелами, о поражении костью толпы Филистимлян на Лехе¹³⁷, об его привязанностях к женщинам и о влиянии их на него (XIV-XVI) перешли в том или другом виде в сказания других народов, так как мы находим во многих рассказах намеки на эти сказания. К этим же очень распространенным сказаниям надо отнести и выпытывание от него его тайны Далилою, и слепоту его и его предсмертное мщение.

Мы полагаем не лишним привести слова того папируса, в котором содержится по нашему мнению намек на сказание о Самсоне. В папирусе, известном под именем Анастаси I¹³⁸ и переведенном Шабасом, (Voyage d'un Egyptieu 1866, Chalons sur Saone), и Бругшом (см. Gescbichte der Faraonen, S. 654, 1877), заключается описание путешествия Египетского офицера по Сирии и Палестине, или же вернее, – как заключает Бругш, – письмо его бывшего учителя жреца, который, насмехаясь над страстью, охватившею молодых людей его времени, бросавших письменные и ученые занятия, чтобы одеть шлем и латы, – критически и едко разбирает присланное к нему его бывшим учеником описание его путешествия, которое он по-видимому совершал по приказанию своего правительства¹³⁹.

Учитель жрец говорит в этом послании офицеру, посланному в Сирию: «Создай себе имя, подобное имени Кацайлони, господина Азеля, потому что он открыл львов внутри бальзамового дерева»...¹⁴⁰.

Сам Бругш в этом месте возбуждает вопрос; не скрывается ли под этими словами папируса какое-нибудь древнее сказание? Мы не сомневаемся со своей стороны, что под именем Кацайлони (соответствующем Еврейскому Кислон)¹⁴¹ скрывается сказание о Самсоне, о котором Египтяне узнали от покоренных ими жителей по бережной Палестины.

Значение деятельности Самсона, среди народа, которым он управлял двадцать лет (XV, 20), – конечно иное, чем значение деятельности Судей, предводительствовавших ополчениями, и которые одерживали решительные победы над врагами Израиля; но между тем деяния Самсона связуются с деяниями других Судий, раскрывая нам многообразные пути Божиего промысла и смотрения. После Иисуса Навина победы, как одержанные многотысячными ополчениями Деворы и Варака, так и одержанные горстью людей Гедеона, или одержанные презираемым сначала Иеффаем, все доказывали Израилю, что когда Господу угодно было посылать избавление народу, то Он призывал безразлично к служению и облекал силою Своею и женщину и незаконнорожденного и даровал победы и большим массам ополчившихся и малым отрядам, и что Он единый есть сила и охрана Израиля. Наконец является Самсон, как одинокий богатырь, борец за идею, представитель культа Единого Бога, облеченный Господом силою и умом, и наносит ряд поражений идолопоклонникам Филистимлянам, которые занимают страну и держат в порабощении Израиль. Никто по-видимому не помогает Самсону, но он явный пример, как Дух Божий, сходя на человека, соделывает его сильным и непобедимым¹⁴². Самое назорейство его, – выделяя его из среды народа Богу, – указывало народу в чем его сила, ибо неостриженные волосы его служили знаком, что он посвящен Иегове, Богу Завета, Творцу и Владыке мира, и это посвящение заставляло народ благоговейно обращать очи души своей к единому Богу.

Самсон теряет силу свою, когда волосы его острижены; а острижены они тогда, когда он предал тайну силы своей женщине, временно овладевшей им. Не говоря уже о том, что сказание о Самсоне и Далиле соделалось в устах всех народов типом слабости человека, обуреваемого плотскими страстями, – это сказание имело еще особое значение для народа Израильского, воплощая в лице прельстительницы Далилы влияние Филистимлян и ложных богов их, а в лице Самсона самый народ Израильский, сильный лишь дотоле, доколе он держался обещаний, произнесенных им пред лицом Иеговы у подошвы Синая¹⁴³; и слабый, – когда он забывал эти обещания, предаваясь разлагающему действию культа окружающих его народов. И как Самсон, среди горя и страдания, слепой и в темнице, возрождается опять к назорейству и получает опять Божию силу, – что и обозначается ростом волос его, – так и Израиль, среди горя и страдания, возрождается и получает опять силу побороть врагов своих.

Таков, как мы знаем, был ход событий всей жизни народа Израильского, который воспроизводил пророчески жизнь всех народов. Падало нравственно общество, падало и государство; теряло ли общество чувство стыда и совести, это отражалось неизменно на событиях жизни всего народа, среди которого возникали смуты, неурядицы и он чаще всего подчинялся влиянию и власти более чистого народа. С другой стороны возрождалось ли общество к более чистым идеалам, народ креп и мужал и государственный строй его делался сильным, и Бог благословлял народ тот.

Таково значение Самсона и как Судьи среди Израиля и как типа народа Израильского; сильного в чистоте и при условии сохранения верности Богу; слабого и несчастного при отпадении от Бога и Его заветов, и снова возрождающегося к силе среди горя и страдания, когда он обращается к единому источнику силы, Богу всемогущему.

Не можем не прибавить еще несколько слов о важном очищающем и освещающем значении страдания и горя в жизни, как отдельного человека, так и целых народов и всего человечества. Это тесный путь, всегда ведший ко спасению.

В истории Израиля надо помнить, что полное отрешение народа от идолопоклонства, и чистый культ единого Бога установился среди потомков Авраама лишь после страшного постигшого их несчастия, разорения Иерусалима Навуходоносором, и почти поголовного переселения их в Месопотамию. Только в стране плена познали они единого Бога, и с той минуты оставались ему верными¹⁴⁴.

Среди неурядиц и войн этого периода жизни народа Израильского, мы встречаем прелестную, полную поэзии тихого счастья, картину жизни в отдаленном от театра военных действий уголке удела Иуды, близь Вифлеема. Мы говорим о книге Руфь, связующей события времен Исхода и Иисуса Навина и Судей с событиями, описанными в книгах Царств, и с великим именем Давида.

Книга Руфь в древне-еврейском каноне считалась не пророческою, – как книги Иисуса Навина, Судий и четыре книги Царств (кроме больших и малых пророков), а причислялась к отделу кетубим (или Гагиографы, т. е. «священное писание)¹⁴⁵. Этот отдел считался, как бы дополнительным к отделу пророческих книг.

Как дополнение к пророческим книгам, книга Руфь и представляет собою важный документ, повествующей о Воозе и Руфи, которых внук, Иессей, был отцом царя псалмопевца Давида, в роде которого родился Спаситель наш Господь наш Иисус Христос. Книга эта заключает в себе еще важнейшее пророческое указание в том факт, что в числе предков Давида, – прабабушка его была Моавитянка, знаменуя в будущем тот великий момент, когда будет разорвана завеса, отделявшая ветхозаветный народ, хранивший святыню откровения, от всего человечества.

Книга Руфь в историческом смысле есть первая глава первой книги Царств. В первых двух книгах Царств главнейшее заключается повествование о событиях, подготовлявших избрание на царство Давида и самое его царствование; третья книга повествует о Соломоне, сыне его и о преемнике его и о разделении царства, а четвертая записывает последующие события до плена Вавилонского. Но главное лицо во всем этом сказании избранник Божий Давид, ибо ему даны обетования, что в роде его родится Мессия, Избавитель, Царь вечный. На него же и на отца его Иессея, всегда указывали последующие пророки, пророчествовавшие об ожидаемом Избавителе. «Отрасль от корня Иессеева (говорить Пророк Исаия XI, 1 и сл.).. духом уст своих убьет нечестивого и... будет знаменем для народов¹⁴⁶. Посему-то книга Руфь, указывающая на прадедов Давида, и которая заканчивается родословной Давида, начиная от Фареса (сына Иуды. Быт. ХХХVIII, 29 и Мате. 1,2 – 6) до самого Давида¹⁴⁷, представляет собою необходимое вступление к сказанию книги Царств.

Тяжело было положение народа Израильского, как мы видели выше, – во времена Судий. Окруженные врагами, нападавшими на Израильтян со всех сторон, и которые или грабили их, или держали в порабощении, занимая внутри страны укрепленные пункты, – Израильтяне должны были быть всегда наготове встретить врага, или же должны были, как многие из них, подчиниться беспрекословно победителям. Филистимляне занимали главнейшие укрепленные местности на юге в уделе Иуды, а север и восток был подвержен постоянным набегам Хетов и Ханаанеян и Аммонитян и Моавитян. В особенности тяжело было на юге иго Филистимлян, которые держали в порабощении страну даже до начала создания царства. Если мы видим из книги Руфь, что были в Иудее отдаленные тихие уголки, где Израильтяне могли жить спокойною земледельческою жизнью, то из той же книги (Руфь I, 1–5) мы видим, что часто жизнь делалась так невыносима в южной Палестине, что жители выселялись из нее, бросая свой наследственный удел и уходили жить в землю Моавитскую, где проводили всю жизнь свою, вступая в брачные союзы с иноземцами, и женя сынов своих на Моавитянках. В числе таких Вифлеемских выходцев был Елимелех с женой своей Ноеминь, которые взяли за сыновей своих Моавитянок, из которых одна была Руфь, прабабка Давида. Сам Елимелех и оба сына умерли в стране Моавитской и от всего семейства остались три женщины, три вдовы, – сама пожилая Ноеминь, Израильтянка и две снохи ее, Моавитянки. Ноеминь задумала возвратиться на родину свою в Вифлеем, где, как она узнала: «что Бог посетил народ Свой и дал им хлеб"(I,6). При трогательном прощании с снохами своими, Ноеминь уговаривает их остаться на родине и выйти замуж; одна из них возвращается назад, но другая, Руфь, по-видимому проникнутая благоговением к культу единого Бога, и движимая привязанности к свекрови своей, отказывается разлучиться с Ноеминь, отказывается от национальности своей и культа отцов своих, говоря: «куда ты пойдешь, туда и я пойду; и где ты будешь жить, там и я буду жить; народ твой будет моим народом и твой Бог моим Богом» (I, 16).-Две бедные женщины приходят в Вифлеем к началу жатвы. Здесь развертывается пред ними картина жизни того времени с ее обычаями и законами и воззрениями. Удел женщины быть матерью, – вот главный закон женской жизни в понятиях древнего патриархального мира. Не исполнившая этого закона считалась существом несчастным, даже отверженным Богом¹⁴⁸. Закон Левирата, примененный в книге Руфь¹⁴⁹, имел двоякую цель: восстановить имя умершего члена семьи Израилева, от той же женщины, которая была ему женою, и дать самой женщине возможность исполнить свое предназначение. У Елимелеха, за смертью двух сыновей его, не было потомства, и потому Вооз, посредством Руфи, (за отказом ближайшего родственника Елимелехова), – восстановляет семя этому исчезнувшему роду и имени Израильскому, и покупая его удел и взяв за собою жену одного из сыновей его, говорит старейшинам и народу: «Вы теперь свидетели тому, что я покупаю у Ноемини все Елимелехово и все Хилеоново и Махлоново¹⁵⁰. Также и Руфь Моавитянку, жену Махлонову, беру себе в жену, чтобы оставить имя умершего в уделе его»...

Но кроме самого исторического примера применения закона Левирата, книга Руфь знакомит нас с простыми и чистыми нравами тех уголков, в которых сохранялась патриархальная жизнь. В книге Руфь нет места ложным чувствам, нет места тайным желаниям, прикрытым условными приличиями.

Вооз в сердце своем чувствует жалость к молодой женщине, которая, как бедная, имела право (Лев. XIX, 9–10; Второз. XXIV, 19 – 20) собирать несжатые и упавшие во время жатвы колосья. Руфь и свекровь ее Ноеминь тронуты добротою пожилого (Руфь III, 10) человека, который приказывает жнецам оставлять нарочно для Руфи колосья на поле, и видимо интересуется ею. Ноеминь задумывает пристроить Руфь в доме Вооза женою его, (или одною из жен его) и, указывая Руфи, что Вооз один из родственников семьи Елимелеха, учить ее прийти ночью к Воозу и лечь у ног его, прося таким образом исполнения закона Левирата. Вооз тронуть этим смиренным действием и молчаливою просьбою. Ни единую минуту нет, ни у Вооза, ни у Руфи, ни у Ноеминь мысли о конкубинате, или о нарушении закона женской чистоты. Руфь не преступница, а просительница; она может стать действительною женою Вооза лишь по исполнении обрядностей закона Левирата, если Вооз согласится на ее просьбу. По-видимому ни одна нечистая мысль и не приходит Воозу; он понимает, что Руфь может стать ему женою, но ни в каком случае наложницею. Тогда утром происходит у ворот града обряд уступки женщины умершего бездетно, со всем уделом бездетного, дабы восстановить ему семя во Израиле. От брака Вооза с Руфью родился Овид: «он отец Иессея отца Давидова» (Руфь IV, 17).

Такова была картина тихой жизни среди Израиля в тех уголках, – где сохранялась в чистоте память о заветах и законах Бога Израилева, – которые, по крайней мере временно, не подвергались нападениям неприятеля. Но таких тихих уголков было не много; удел Иуды и Вениамина и Дана и Ефрема, окруженные пограничными и прибережными племенами Палестины, подвергались бесчисленным нападениям и грабежам и даже постоянному занятию Филистимлян. Филистимляне, кто бы они ни были по происхождению, и в какое бы время они ни переселились в Палестину¹⁵¹, в те времена, о которых мы говорим, были без сомнения уже племя смешанное с древнейшими обитателями страны, племенами гигантского роста и силы, как сыны Енаковы, Аввеи, Рефаимы, Зузимы, которых история Израиля застает во многих местностях Палестины и заиорданской стороны¹⁵².

Поэтому-то среди этого смешанного с исполинскими племенами народа и являлись люди, подобные Голиафу (1 Ц. XVII) или Сафуту (2 Ц. XXI, 18), который прямо и назван потомком Рефаимов, или другому Голиафу Гефянину (19) или еще шестипалому Филистимскому силачу; и о всех этих силачах и исполинах вторая книга Царств (XXI, 22) определительно говорить, что «они были из рода Рефаимова в Гефе».

Филистимляне были народ не только воинственный, но и торговый и обладавший многими искусствами, и опытный в мореплавании. Что они были искусные оружейники, видно из описания вооружения Голиафа в XVII гл. первой книги Царств. Указание в пятой главе этой же книги о поклонении богу рыбе Дагону, свидетельствует, что они занимались мореплаванием. Война, которую они вели против Израиля, была война набегов и грабежей¹⁵³, но в главе XIII, 19, первой кн. Царств, есть замечательное указание, что «кузнецов не было в земле Израильской, ибо Филистимляне опасались, чтобы Евреи не сделали меча или копья». Из этого мы можем заключить, что земля была почти в полном порабощении у Филистимлян, которые, кроме беспрерывных набегов, держали однако, как мы знаем, и сильные отряды внутри страны (вероятно также питавшиеся грабежами), как напр. стан их в Михмасе¹⁵⁴, или «холм Божий, где стоял охранный отряд Филистимский» близь Вефиля¹⁵⁵. Эти отряды, не управляя народом, а только питаясь на его счет, наблюдали однако, чтобы в стране не возникло оружейного мастерства или даже простого кузнечного ремесла, лишая таким образом Израиль оружия, и заставляя народ даже самые обыкновенные вещи домашнего обихода, как-то: плуги, серпы, заступы, топоры – покупать на своих рынках и от своих мастеров.

Мы видели выше, как и среди этого угнетенного положения, сильный духом и телом, Самсон, один, по повелению Божию, боролся против врагов народа своего и примером своим и славными действиями своими подготовлял ту силу народного духа, которая позже, при великом Самуиле, при помощи Божией помогла Израилю сбросить с себя иго Филистимлян.

Но появление героя среди Израиля не было единственным средством приуготовления народа к будущей борьбе!. Среди народа ходят пророки, угрожающее еще большим несчастием за продолжение идолопоклонства. Пророки эти, упоминаемые в книге Судей¹⁵⁶, неизвестны нам по имени, но они сеют слово Божие, и от семени этого возрастает целое сословие пророков, соединяющихся в общины или школы, и совокупность которых образует, как бы великое пророческое древо, начинающее осенять страну. В этом духовном развитии является героем духовной войны против идолопоклонства великий пророк, избранник Божий Самуил, как Самсон был героем материальной войны.

Время, протекшее между последним мщением слепого Самсона, погребшего себя и тысячи врагов своих под развалинами капища, потрясенного им, – до появления героя духовного, – призванного Богом еще в отрочестве, – нам неизвестно. События этого промежутка времени нигде не записаны. Хотя в конце книги Судей помещены сказания о выселении колонии Данитов (Суд. XVII-XVIII) и о Вифлеемском Левите и междуусобной войне (Суд. XIX-XXI); но оба они относятся к началу эпохи, описываемой книгой Судей; так как в истории Левита упомянут еще живым Финеес, сын Елеазара, внук Аарона, а колонизация Лаиса-Дана может относиться лишь к началу расселения колен Израильских после занятия Палестины. Последним сказанием из периода времени Судей можно считать отдельную книгу Руфь, которая последними стихами своими связует период Судей с эпохой Давида.

Книги Царств открываются сказанием о первосвященнике Илие, живущем в Силоме¹⁵⁷. Илия, как и позже Самуил, были Судьями во Израиле (1 Ц. IV, 18; VII, 15) и потому первая книга Царств может считаться продолжением книги Судей. Народ Израильский не составлял государства; колена, общины, роды и семьи управлялись по местным обычаям; но у Израиля было связывающее их центральное место, в котором хранилась святыня: скиния и ковчег завета. Там в последнее время жил Илия, признаваемый Судиею всех колен народа. В этом признании прав Судий для целого народа и в общем почитании святыни, напоминавшей Израилю милости Божии и закон и заветы, Им дарованные, заключалось будущее избранного Богом народа обетования. Сколько лет протекло от Самсона до Илии, мы не знаем, но мы при Илии застаем в стране тоже положение дел, которое мы видели при Самсоне; Филистимляне еще владеют страною; народ делает, что хочет; но по-видимому в народе развивается чувство благоговения к святыне Господней (1 Ц. I, 1–3 и след.).

Заметим, что Илия был потомок не Елеазара, а второго сына Аарона, Ифамара¹⁵⁸. Почему и как потомство Ифамара получило священство помимо потомства старшего сына Ааронова Елеазара – нам неизвестно. Мы в книге Судий видим, что во время междуусобной войны против племени Вемиамина, – имевшей место в начале периода Судей¹⁵⁹, Финеес был еще жив; и этот сын Елеазара был первосвященником по праву, наследованному от отца Елеазара и деда Аарона¹⁶⁰. Но потом, – почему и как – нам неизвестно – священником при скинии в Силоме является потомок Иеамара, Илия, и в этом доме продолжается преемственность священства далее до времен Соломона, который передает обратно достоинство первосвященства в род Елеазара и Финееса¹⁶¹.

Илия был Судиею и первосвященником сорок лет к Силоме: здесь стоял ковчег Завета (I Ц. IV, 3), здесь же был религиозный и административный центр Израиля; а из слов 1 Ц. I, 7 и III, 3, упоминающих о доме Господнем и о "храме Господнем, где ковчег Божий«, можно заключить, что палатка скинии хранилась вместе с ковчегом в каком-либо здании, или если стояла во дворе здания, то ограждена была кругом стенами с вратами. «При входе в храм Господень» (1 Ц. I, 9) находилось седалище, на котором обыкновенно сидел Судия и Первосвященник Илия (IV, 13, 18). Вероятно здесь он и объявлял свои решения. В преклонных летах Илия попустил сыновей своих злоупотреблять тою властью, которую он предоставлял им по слабости сил своих. Злоупотребления эти по двойной власти Илии были так велики, что Господь послал одного из неизвестных нам по имени пророков¹⁶² того времени предупредить его о грозящей ему и сыновьям его гибели, и о несчастиях, имеющих постигнуть самое святилище, вследствие грехов тех лиц, коим вверено хранение его.

Но ранее этого предупреждения судии и священника Илии, Господь уже приуготовлял от юности великого пророка, который должен был быть судьей во Израиле. Однажды к « дому Божию» в Силоме пришла женщина святой жизни, по имени Анна, горячо молившая Бога о даровании ей чада, которого она обещала посвятить от самого детства его Господу. Эта женщина была женою некоего Елкана, принадлежащего к колену Левиину и жившего в Раме к северу от Иерусалима¹⁶³. Елкан был Левитом по линии Каафы, как видно из сравнения 1 Ц. I, 1 с 1Пар. VI, 27 и 33–34¹⁶⁴. Господь услышал молитву Анны, и она, приведя, по обету ею данному, отрока Самуила в дом Господень, чтобы посвятить его на служение Богу, изливает благодарность души своей во вдохновенной пророческой молитве (1 Ц. II, 1–10). Эта молитва доказывает нам, как доказывают то и пророчества, не умолкавшие в Израиле, – что благодать Божия не оставляла и в это смутное время народа Израильского, и что Дух Божий освящал и просвещал лучом света вечного души, преданные Богу и воссылавшие молитвы Ему.

С юных лет, посвященный Богу и служивший при Скинии отрок, порученный, как Левит, первосвященнику Илии, «носил льняную одежду» и служил пред Господом¹⁶⁵. Мы можем думать, что чистый отрок мог всегда входить в храм для содержания его в чистоте, между тем, как взрослые члены семьи Илии могли подвергаться временному отлучению от святыни.

«В те дни, – как говорит глава III, 1 книги первой Царств, – слово Господне было редко и видения были нечасты»¹⁶⁶. Но отрок Самуил удостоился слышать глас Божий, призывавший его по имени¹⁶⁷. Эта великая милость Божия знаменовала все будущее значение Самуила; поэтому-то Апостол Петр в речи своей к народу (Деян. III, 24) ставит его во главе пророков, «предвозвещавших дни сии», т.е. великие дни воплощения Бога-Слова. И самые современники Самуила сознавали, что в этом великом муже благодать Божия проявилась особым великим светом. Последующие события доказывают, что с Самуила начинается непрерывный ряд вдохновенных Духом Божиим людей, которые пророчествуют не однажды или несколько раз в жизни, по внезапному повелению Божию, но посвящают всю жизнь свою этому особому служению, в основании которого лежит отдание всей жизни своей с ее помыслами и желаниями Богу. Может быть и выражение 1 Царств. IX, 9, указывающее на то, что людей, говорящих слова Божии, называли прежде прозорливцами, а с Самуила начали называть пророками, – дает нам уразуметь на изменение характера лиц, пророчествовавших до и после Самуила. С Самуила только пророки начинают занимать особое исключительное положение среди Израиля, образуя особое сословие, чаще всего совершенно выделяющееся из гражданской общины Израильской, под главенством одного из великих избранников Божиих.

Мы видим из примера сынов Илии, Офни и Финееса, что священники весьма мало заботились о высоте нравственного развития даже сынов своих и заботились преимущественно об обрядовой стороне закона. Потому Господь и вызвал к жизни среди народа не только отдельные личности, но и целое пророческое сословие, которого деятельность была направлена к тому, чтобы развить нравственную сторону закона и распространить среди народа правильные понятия о требованиях Бога завета, непрестанно указывая, что выше обряда покорность Богу, сердце сокрушенно и смиренно, любовь к брату своему, и вообще начала, вполне разъясненные человеку в Евангелии, – проповеди, которого пророки от Самуила до Иоанна Крестителя были предвестники и предшественники.

Но возвратимся к Самуилу. Первое откровение отроку, когда воззвал к нему Господь, – было о несчастной будущности дома Илии; и в этом откровении скрывалось, – тайное еще для Самуила, – объявление воли Божией о его значении для церкви Божией. Откровение, переданное отроком первосвященнику и судье Илии, подтверждало этому последнему пророческие слова, еще прежде ему сказанные неизвестным по имени «человеком Божиим¹⁶⁸. Старец Илия принимает слова Самуила с трогательною покорностью: «Он Господь! что Ему угодно, то да сотворить», говорит старец. Если дом его пал, и лишился позже священства, то с другой стороны мы смеем думать, что Господь зачел ему много грехов за его смирение. А несчастие было близко; выступление ковчега¹⁶⁹ против Филистимлян по-видимому было делом не столько благочестия, сколько подражания язычникам, которые всегда брали в поход богов своих¹⁷⁰. С этим поднятием ковчега завета соединялась нечистая, почти языческая мысль, о противопоставлении святыни Иеговы силе идолов, чем и признавалась эта сила и затемнялось высшее понятие о величии Творца вселенной. В этом действии можно видеть падение чистоты духовного взгляда, не только после Моисея и Иисуса Навина, но даже после Деворы и Барака и Иеффая, которых святыня в брани была вера, которой они побеждали царства (Евр. XI, 32 и сл.). И действительно мы не знаем примера, кроме обхода стен Иерихонских, чтобы ковчег завета выносили на войну¹⁷¹.

Наконец и самое событие, поразившее ужасом Израиль, а именно взятие Филистимлянами в плен святыни Израилевой, ковчега в битве при Афеке¹⁷², не доказывает ли, что вынесение ковчега было действие незаконное, противное воле Божией. Не Господь приказал это, а восхотели того старейшины и народ, как то ясно указано в 1 Царстве IV, 3, 4, 11.

В первой книге Царств в главах IV-VIII рассказаны события, поразившие ужасом весь Израиль: ковчег завета был взят; сыновья священника и судьи Илии были убиты; войско Израильское было разбито и сам престарелый Илия упал и умер, узнав о бедствиях, постигших народ и семью его, и которые были ему предсказаны и неизвестным ему человеком Божиим, и устами отрока Самуила, восприявшего откровение Божие.

Но в этих же главах заключается и повествованиe о наказаниях, постигших и Филистимлян. Ковчег завета был отвезен в город Азот и поставлен здесь в храме Дагона (V, 2 и сл.), но идол Дагон оказался разбитым, а на народ Филистимский Господь посылает казни, подобные казням Египетским, как например нашествие мышей и поражениe людей болезненными наростами на теле. Страх и ужас овладевает Филистимлянами: они спрашивают своих прорицателей, которые указывают им, что бедствия их постигающие, происходят от присутствия в земле их ковчега Иеговы. По совету их, и чтобы удостовериться, что бедствия эти не случайны, они ставят ковчег Господень на колесницу, запрягают двух первородивших коров, которых телят оставляют дома, а запряженную колесницу с ковчегом и золотыми приношениями, изображавшими наказания их постигшие, выводят на дорогу и пускают без провожатых. Молодые коровы, не сворачивая никуда с пути, прямо направляются к пограничной черте и выходят к Вефсамису¹⁷³, в пределы земли колена Иудина и останавливаются на поле Иисуса Вефсамитянина. Народ Израильский вероятно вначале не понял величие совершившегося чуда; жители Вефсамиса (1 Ц. VI, 19), хотя принесли во всесожжение коров, запряженных в колесницу на большом камне (ст. 4), но обращались с ковчегом не как со святынею, до которой могли касаться только Левиты, а открывали ковчег и заглядывали в него, и за то «поразил их Господь»¹⁷⁴. Тогда только вспомнили Вефсамитяне закон Моисеев и обратились в близлежащий город Kириаф-иарим, и вызвали оттуда семью Левитов, – глава которой был Аминадав¹⁷⁵; и тогда Левиты взяли ковчег Господень и понесли его «на холм» (VII, 1) и поставили в доме Аминадава, «и сына его Елеазара посвятили, чтобы он хранил ковчег Господа». И стоял ковчег Господа в Кириаф-иариме в доме Аминадава двадцать лет.

То, что недоговорено в книге первой Царств о событиях этого времени, то восполняется другими свидетельствами Священного Писания. Так, Псалом 77 (Асафа, современника Давида) говорит в ст. 59 – 64;... «воспламенился (Господь) гневом... и отринул жилище в Силоме, скинию, в которой обитал Он между человеками и отдал в плен крепость свою... и предал мечу народ Свой». Из этого мы видим, что после взятия ковчега и смерти Илии самый Силом был взят и разграблен и дом Божий, там находившийся разрушен¹⁷⁶. В том же 77 псалме (ст. 67) сказано: «Господь отверг шатер Иосифов и колена Ефремова не избрал, а избрал колено Иудино, гору Сион»¹⁷⁷.

И у Иеремии пророка есть напоминание о разрушении Силома: «пойдите на место Мое в Силоме, где Я прежде назначил пребывать имени Моему, и посмотрите, что сделал Я с ним за нечестие народа Моего, Израиля» (VII, 12 ср. XXVI, 6). Долго во времена Судей был Силом, в уделе Ефремовом, центром религиозной жизни Израиля¹⁷⁸, доколе Господь не произнес приговора Своего над Судиею и священником Илиею, и над местом, дотоле освященном пребыванием скинии и ковчега завета, приуготовляя в премудрости Своей другой религиозный центр избранному народу Своему, который в далеком будущем должен был быть и местом священных страданий воплощенного Бога, искупившего мир.

Весь последующий за падением Силома период история Израиля представляет нам постепенное возвышение колена Иудина, в среде которого будущие ожидания Израиля сосредоточиваются на Давиде и потомстве его, – несмотря на то, что после Давидова сына, Соломона, колено Ефремово опять получает важное преобладающее значение, руководя десятью отторгнувшимися от Иуды и дома Давидова коленами.

Но в начавшийся период единства народа главным деятелем является Самуил, – тот отрок, к которому в детстве был глас Божий, и которого последующую жизнь, от падения Силома до собрания народа в Массифе, мы не знаем. Появляется он в VII главе первой книги Царств мужем совершенным, полным опытности и силы, окруженный общим уважением и властью, как всеми признанный Судия в Израиле. Здесь в Массифе посреди народа Израильского приносит он торжественно жертву Богу и вопиет о спасении от Филистимлян: «и услышал его Господь» (VII, 9) … … «и выступили Израильтяне из Массифы, и преследовали Филистимлян и поражали их до места под Вефхором. И взял Самуил один камень и поставил между Массифою и между Сеном¹⁷⁹, и назвал его Авенъезер (камень помощи), сказав: до сего места помог нам Господь» (VII, 11 –12). «И возвращены были Израилю города, которые взяли Филистимляне у Израиля, от Аккарона и до Гефа, и пределы их освободил Израиль из рук Филистимлян, и был мир между Израилем и Аммореями¹⁸⁰. И был Самуил судьею Израиля во все дни жизни своей». (1 Ц. VII, 14 – 15).

Мы ниже скажем о пророческих общинах или школах, основанных впервые по-видимому во времена Самуила или им самим, – здесь же мы докончим краткий очерк его общественной и государственной деятельности.

Нет человека, который был бы совершен; и в жизни великого пророка есть тень, падающая на его деятельность. Лично он был чист: «вот я», – говорил он народу, слагая с себя в преклонных летах по избрании царя Саула, власть Судьи, – «свидетельствуйте на меня пред Господом и пред помазанником Его, у кого взял я.... дар… и кого притеснил и закрыл в деле его глаза мои?» «И отвечали: ты не обижал нас и не притеснял нас, и ничего ни у кого не взял» (1 Ц. ХII, 3 – 4). Но и Самуил в общественной деятельности своей был виновен пред народом в том, что поставив сыновей своих подчиненными себе судьями, долженствовавшими заменять его, ослабленного старостью, он не наблюдал за их действиями, или не проявлял достаточно силы, чтобы обуздать их дурные наклонности. Сыновья его не ходили путями его, а уклонялись в корысть, и брали подарки, и судили превратно»¹⁸¹…

«И собрались все старейшины Израиля и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; и так поставь над нами царя» (VIII, 1–5).

Самуил смутился от слов этих и молился Господу Богу; «и сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними» (ст. 7)¹⁸². Господь повелевает еще Самуилу разъяснить народу страшные тяжести, которые ему придется нести; и права царя, – восточного деспота, – дабы народ знал, что он готовит себе. – Но народ упорствовал в желании иметь царя и Господь повелел поставить им царя. – Народ Израильский не был готов к тому идеально-прекрасному строю жизни, когда, говоря словами Откровения, – «Бог будет обитать с нами» (XXI, 3). И в этом случае народ Израильский есть типический образ всех царств и народов. При отсутствии, – до времен, Богу только известных, – полноты развития царствия Божия правды и любви среди всех, даже высших культурных обществ, – народы несут бремена налогов почти невыносимые, потому что царства Божия нет среди них. Войны, хотя бы только ожидаемые; грозящие иногда среди рабочего населения восстания и беспорядки; страдания голодающих масс; необходимость принимать меры безопасности для защиты собственности и ограждения спокойствия внутреннего строя всей жизни, вызывают такие общественные и государственные расходы и требования, что народы в высоко развитой Европе несут бремена повинностей и личной службы, который делают жизнь почти невыносимою, и заставляют народ выселяться огромными массами в другие континенты, чтобы бежать от этих тягостей: «Гряди, Господи Иисусе!» восклицал с тоскою начертатель Апокалипсиса (XXII, 20). «Да приидет царствие Твое»! молимся мы ежедневно, ожидая царства любви и правды и счастья.

Народ Израильский, как мы говорили, должен был, как и все другие народы, путем опыта изведать горе человеческого строя жизни, чтобы тосковать по строе высшем, который должен принести счастье высшее и вечное; и мы знаем, как христианство указало: во-первых овцам дома Израилева, и потом всем народам, путь к этому счастью, светоч которого есть любовь, ибо Бог есть любовь.

Господь не гневается на народ за требование царя: «если будете бояться Господа и служить Ему… …то рука Господня не будет против вас» (1 Ц. XII, 14 текст LXX). «Господь не оставит народа Своего» (id. 22) говорил Самуил народу, по повелению Господню, помазав Саула на царство и впервые представляя его народу в Галгале¹⁸³.

В первой книге Царств рассказано помазание Самуилом Саула прежде его избрания и потом избрание его царем по жребию, который постепенно падает на колено Вениамина, на племя Матрия и наконец на Саула, сына Кисова, жившего в Гиве¹⁸⁴ (X, 20–21, 21, XI, 4. XV, 34).

Первое свидание Саула с пророком Самуилом, и помазание его на царство, рассказанное в главах IX и X первой книги Царств, знакомит нас с тем замечательным учреждением среди Израиля, которое принято называть «пророческими школами». Из 1 Ц. XXVIII, 6, мы видим, что в те времена воля Божия открывалась человекам « или во сне или чрез урим или чрез пророков ». Со времени Иисуса Навина, – как указано в Числах ХХУИ, 21, один только (перво) священник имел право вопрошать Господа уримом¹⁸⁵, но среди народа воля Божия объявлялась в увещаниях и угрозах и поучениях людей Божиих»¹⁸⁶, то есть пророков, глаголавших по повелению словеса Божии.

Но вот во времена Самуила мы впервые читаем в священной летописи о «сонме пророков», и «пред ними» псалтырь и тимпан (муз. орудия) и они пророчествуют, «(1 Царств X, 5). При встрече с этим сонмом пророков, Саул, сын Кисов, посланный отцом своим отыскивать пропавших ослиц, и совершенно не подготовленный к пророческому служению, но уже помазанный Самуилом в Раме¹⁸⁷, чувствует себя охваченным высшей силой: и Дух Господень находит на него» (1 Ц. X, 6) и «он начинает пророчествовать и делается иным человеком». Таким образом мы видим среди Израиля целые общины людей, пророчествующих или готовящихся к пророческому служению, которых высшее вдохновение сообщалось и слушающим их пророчества или песнопения. Последующая история Израиля указывает нам, что такие общины или общества, под главенством Богом избранного пророка, широко распространялись по земле Израильской Броме пророческой школы в Раме (1 Царств XIX, 19 – 20), мы видим позже общины учеников, группирующихся около великих пророков и в Beфиле (4 Ц. II, 3) и в Иерихоне (id. ib. 5) и в Галгале (id. IV, 38) и вероятно во многих других местностях в разное время. Эти пророческие общины или сонмы были иногда весьма многочисленны, как это видно из 3 Ц. ХVIII, 4; ХХII, 6; 4 Ц. II, 16; VI 1 и др. Учеников пророческих называли «сынами пророческими», а они именовали стоявшего во главе их пророка «отцом и господином»¹⁸⁸. Мы назвали выше эти группы людей под главенством пророка «пророческими школами», руководствуясь названием, принятым вообще теперь для этих общин, потому что несомненно, что они были высшими религиозными школами того времени. Мы видели из вышеприведенных текстов, что «сонмы пророков» пели священные псалмы при звуках музыкальных инструментов и увлекали священными песнопениями душу слушающих, возвышая ее к Богу, к бесконечному и вечному; отвлекая ее временно от земных интересов и помыслов и приуготовляя ее к воспринятию высших религиозных истин.

Не все конечно ученики пророка могли восприять высшие пророческие дары Духа Святаго, Который «глаголал во пророках»; но все ученики его могли участвовать в распространении среди народа слышанных ими истин. Когда пророк вещал волю Божию, и напоминал закон Богом данный, когда он жгучими речами обличал беззакония и призывал к благочестию и правде, когда он угрожал отпадшим от Господа наказаниями, – то слова его разносились далеко по стране устами учеников его, и очень часто в форме священного вдохновенного песнопения исторгали слезы покаяния и умиления, и любви и упования в толпах народа, внимавших псалмам сонмов пророческих. Вспомним, как даже в сердцах грубых воинов, посланных Саулом схватить Давида в Раме, вспыхнул временно огнь пророчества, когда они услышали сонм пророков с Самуилом во главе. Даже сам царь Саул, пришедший со злобой и ненавистью в сердце в Раму, почувствовал, что им овладел пророческий Дух и он, забыв все, предался обаянию и счастью подняться выше всех земных помыслов и желаний и отдать хотя временно душу свою Богу¹⁸⁹.

Все именитые люди того времени, начиная с Саула, государственные люди, как и певцы, Давид¹⁹⁰ и Эман певец, внук Самуила¹⁹¹, названный 1 Пар. ХХV, 5 «царским прозорливцем», и Гад и Нафан, продолжавшие исторические записи Самуила¹⁹² и вероятно все другие пророки и летописцы этого переда, все находили приют и помощь материальную и нравственную в сонмах пророков. Здесь они впервые слышали нравственное разъяснение закона Моисеева и поучались вникать в дух закона и в тайны премудрости Божией и понимать волю Его, и знакомились с историей народа и его развития, и поучались понимать из истории его, как Господь ведет человека к нравственному его развитию. Здесь, в этих сонмах пророков, которые были религиозными учеными корпорациями, готовились люди на служение Богу и народу своему; здесь вырабатывались, под влиянием слова Божия, произносимого Боговдохновенным пророком, те воззрения, кои имели решительное влияние на судьбу не только народа Израильского, но и на все человечество, принявшее с благоговением писания пророков Израиля. Здесь, в этих высших религиозных школах, началось то отрешение от узкого понимания закона, которое развилось в великое пророческое древо, вещавшее о целях общечеловеческих, о счастье не только Израиля, но и всего человечества. Здесь впервые образовалось целое учение о высших обязанностях к Богу и человеку и о счастье предать себя всецело воле Божией.

Потому-то образовавшиеся под влиянием пророческих школ пророки, начиная с великого пророка Илии, – и были так сильны, что они неустанно указывали и царям и царствам, что они сами по себе ничтожны и бессильны и существуют только по воле Владыки неба и земли. Все учение пророков в этом отношении, как бы пророчески вылилось в песни матери пророка Самуила, Анны: «Нет святаго, кроме Господа; ибо нет другого, кроме Тебя; и нет твердыни, как Бог наш»... «Лук сильных преломляется, а немощные препоясываются силою»... «Господь делает нищим и обогащает, унижает и возвышает» (1 Ц. II, 2, 4, 7).

В учении пророков, начиная от Самуила, – мы видим грозное их противодействие и разнузданной воле народа и тирании царей; видим и обличение священников, забывавших величие своего призвания и утративших смысл духа закона, чтобы слепо следовать одной его букве, и обличение судей и начальников, злоупотреблявших своею властью.

«Нет святаго, кроме Господа», вопиют пророки; нет другой силы и власти на земле, кроме Господней, ибо сильные сильны лишь дотоле, пока исполняют волю Божию.

Господь приказал Самуилу (1 Ц. XIII, 13) принести жертву в Галгале и Саул был о том уведомлен пророком, но он, по человеческим соображениям, не дождался пророка и принес сам всесожжение, которое должен был принести Самуил. К этому непослушанию подвигли Саула неверие его, страх его пред Филистимлянами, – доказывавший малодушие и неверие, – нетерпеливость человеческая, не умеющая дождаться времени, назначенного Господом, и наконец слабость характера, не могшая бороться с влиянием окружавших его льстецов и советчиков. Непослушный воле Божией царь приговорен был к лишению царства, которого он лишается позже, не посредством какого-либо действия Самуила, а силою обстоятельств, повеленных Богом. И другой раз устами Самуила приказано было Саулу от Господа выступить против Амалекитян и предать заклятию и истреблению все, что возьмут они. Саул опять не исполнил в точности воли Божией, и Самуил, поразив Агага, сказал Саулу великое слово: «Неужели жертвы и всесожжения столь же приятны Господу, как послушание гласу Господа? Послушание лучше жертвы... ибо непокорность есть такой же грех, что волшебство, и противление то же, что идолопоклонство» (1 Царств ХV, 22 – 23)¹⁹³.

Так учили и царей духу закона великие пророки, и Самуил прибавил Саулу, умолявшему его о прощении: «ты отверг слово Господа, и Господь отверг тебя». Строгий исполнитель велений Божиих, несмотря ни на какие обстоятельства или личные свои чувствования¹⁹⁴ 31), – Самуил всю жизнь свою оставался верным тем словам, коими он отвечал Господу, воззвавшему к нему в отрочестве: «Глаголи, Господи, ибо слышит раб Твой» (1 Ц. III, 10). В этом полном отрешении от собственной воли и отдание воли своей воле Творца была вся сила Самуила, и такова же была причина силы Авраама и Иакова и Моисея и всех вообще пророков. Полное подчинение воле Господней облагораживало душу со всеми ее способностями; порождая постоянную чистоту мысли, оно возвышало ум, делая его светлым, возвышенным и прозорливым. Потому-то пророки Израильские были и замечательнейшими государственными людьми, ясно читая сердца людей и помышления их и далеко предвидя события, готовившиеся в культурном мире того времени.

Саул отринут Господом и Самуилу повелено Богом помазать на царство отрока Давида, сына Иессеева, младшего в семействе отца своего. Помазал его Самуил среди братьев его, «и почивал Дух Господень на Давиде с того дня и после»... «а от Саула отступил Дух Господень, и возмущал его злой дух от Господа»¹⁹⁵.

Дальнейшие события юности Давида, поражение им Филистимлянина, великана Голиафа, ненависть, явившаяся в сердце Саула к Давиду, известны из Священной истории и к некоторым из этих событий мы еще возвратимся, воспоминая жизнь Давида и обрисовывая эту великую личность.

Последние дни Самуила протекли в Раме, здесь продолжали при нем процветать пророческие школы; здесь скрылся раз Давид, спасая жизнь свою от Саула (XIX, 18 –20); здесь и умер великий пророк: «и умер Самуил, и собрались все Израильтяне, и плакали по нем, и погребли его в доме его, в Раме» (1 Ц. ХХV, 1; ХХVIII, 3).

Мы знаем сказание о волшебнице Аендорской¹⁹⁶, о явлении Самуила, и о последнем его пророчестве Саулу: «Господь отступил от тебя».

Саул погибает. Вместо его Господь воздвигает человека «по сердцу Своему» (1 Ц. XIII, 14; ср. Деян. ХIII, 22), – ибо «Господь смотрит на сердце человеческое» (1 Ц. XVI, 7). Избранный Богом Давид становится царем; но он не только царь, он боговдохновенный пророк, который возлюбил Бога своего всем сердцем своим, и потому никогда не был оставлен Богом, несмотря на грехопадения свои. Он-то оставил нам в ряде вдохновенных псалмов, как бы анализ души человеческой, верной Богу, несмотря на ее слабости, а потому прощаемой Богом. Эта верность Богу и любовь к Нему есть отличительная черта жизни Давида и всего его царствования. Душа царя отразилась на всех окружавших его, и на самом народе; а когда в народе живет любовь Божия, когда он служит Всевышнему и памятует о Его благодеяниях и законах, тогда среди этого народа являются и мудрые мужи и летописцы и поэты, и боговдохновенные пророки. Таково и было царствование Давида, когда он не падал. В его время развивается среди Израиля священная музыка и пение и в книге Паралипоменон записаны имена певцов, голоса которых возносились ко Всевышнему, увлекая души умиленной толпы к вечности, к бесконечной славе Творца. Вот в это время начинаются и летописи Израильские: боговдохновенные пророки, начиная с самого Самуила, как Гад и Нафан, и Axиa и Иоиль, и Адда и Иуй и Самей, – все ученики пророка, – ведут «записи» замечательнейших событий своего времени¹⁹⁷, которые были несомненно основными документами книг Царств и книг дополнительных Паралипоменон.

В школах пророческих, как мы видели выше, развивались многие таланты, Богом данные человеку и между прочим пение, которое заключало в себе поэзию, т.е. науку владеть гармонически языком своим, излагая в метрической речи вдохновенные высокие мысли; и музыку, как излияние души во вдохновенных чарующих звуках¹⁹⁸. В этом развитии ученики пророческие восходили по ведущей к нему лестнице до того духовного уровня, до того нравственного состояния чистоты, среди которого Господь Бог избирает своих пророков.

А. Примечание к главе XXVIII 1-й кн. Царств

Саул с сынами своими погибает в битве на горах Гелвуя, но царский род из семьи Кисовой имеет еще преемника в лице Иевосфея, сына Саулова, – «которого Авенир (военачальник Саула) привел в Маханаим и воцарил над Галаадом и Ашуром и Изреелем и Ефремом и Вешамином и над всем Израилем. Сорок лет было Иевосфею сыну Саулову, когда он воцарился над Израилем, и царствовал два года. Только дом Иудин остался с Давидом»²³⁵.

Мы видели выше, что во время битвы Филистимлян с ополчением Израильским Давид находился в земле Филистимской, высланный из стана Филистимского по весьма разумной подозрительности союзников Анхуса. Найдя город свой Секелаг (Циклаг) разграбленным, он совершает быстрый набег на Амалекитян и возвращает все, ими взятое²³⁶. Только по возвращении его в Секелаг приходит к нему печальная весть о полном поражении Израиля и гибели Саула и сынов его. Весть эта с подробностями о смерти Саула приносится Давиду одним из Амалекитян, которые были в стане Филистимском и грабили трупы убитых на поле сражения. К несчастью этого Амалекитянина он (по всей вероятности) солгал Давиду, утверждая, что он находился при смерти Саула и по просьбе его убил его, между тем как по более достоверному сказанию XXXI-й главы 1-й книги Царств Саул сам падает на меч свой²³⁷. За эту выдумку Амалекитянин поплатился жизнью. Глубокое горе охватило добрую, незлобивую душу Давида; он забыл все преследования Саула, чтобы помнить только о царе своем, об унижении народа своего и о благородном друге своем Ионафане. Во вдохновенном гимне воспел он скорбь Израиля и души своей о падении на поле битвы Саула и Ионафана:

«Краса твоя, Израиль, поражена на высотах твоих», – пел Давид.

«Как пали сильные!«…

«Саул и Ионафан… …не разлучились и в смерти своей; быстрее орлов, сильнее львов были они»…

«Как пали сильные!«…

«Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня»…

«Как пали сильные! Погибло оружие бранное!"…

«И повелел Давид научить сынов Иудиных (песнопению) Кешет, как написано в книге праведного»²³⁸.

Великое это и горестное событие есть решительная минута в жизни Давида. Он конечно не может долее оставаться вассалом одного из Филистимских царей. Он знает верою, что его ожидает великое будущее, но он колеблется еще действовать, не зная, согласно ли будет с волею Божиею, чтобы он ныне же выступил претендентом на престол всего Израиля, или даже колена Иуды. Прежде всего он вопрошает Господа: «идти ли мне в какой-либо из городов Иудиных?» Получив позволение Господа возвратиться к народу своему, он вторично вопрошает Господа: «куда идти?» Тогда Господь повелевает ему идти в Хеврон, который и становится в продолжение семи с половиною лет столицею Давида²³⁹.

Между тем в Палестине Авенир, который возвел на престол Израиля сорокалетнего сына Саула, Иевосфея, делается полномочным распорядителем в этом царстве, и царь боится его (III, 11). Но по-видимому Авенир был человек не только разумный и сильный волею, но вместе с тем хорошего сердца и не кровожадный, как то видно из встречи его с Асаилом (2 Ц. II, 20–24) в битве у Гаваонского пруда, когда он убил Асаила, несколько раз предупредив его, чтобы он не гнался за ним. Но Авенир недолго оставался распорядителем в царстве Израильском. Сознавая, что Иевосфей по слабым способностям своим не может царствовать над Израилем, он начинает переговоры с Давидом о признании его царем над всем Израилем и говорит об этом со старейшинами Израиля, указывая им, что «Господь сказал Давиду: рукою раба Моего Давида Я спасу народ Мой, Израиля, от руки Филистимлян и от руки всех врагов его» (III, 12, 17–19). Давид соглашается вступить в переговоры с Авениром под условием, чтобы ему прежде всего была возвращена жена его, дочь Саула, Мелхола, спасшая его однажды от руки убийц (1 Ц. XIX, 11–17) и которая Саулом была отдана потом замуж за Фалтия из колена Вениаминова²⁴⁰. Возврат Мелхолы совершился вследствие официальной просьбы Давида через посланников, представших к царю Иевосфею, который и повелел отнять Мелхолу у Фалтия и отправить к Давиду; но очевидно, что главным деятелем был Авенир, с которым Давид заранее поставил это условие.

Авенир в сопровождении двадцати человек свиты сам везет официально Мелхолу к Давиду для вручения ее от имени царя Иевосфея; но это посольство прикрывало только более важную цель – личные переговоры всесильного в Израиле Авенира, уже заручившегося согласием старейшин, с Давидом, которого он берется поставить царем над всем Израилем. Но Господь не нуждается в человеческой помощи для исполнения судеб Своих. Авенир, пришедший в Хеврон и окончивший свои переговоры с Давидом, убит изменнически Иоавом, племянником Давида по сестре, не только в отмщение за смерть брата своего Асаила, но еще главнейше потому, что Авенир, сослуживший Давиду важную службу, конечно сделался бы первым лицом при царе, и он, Иоав, главный советник и военачальник дяди своего Давида, удален был бы конечно на второй план. Когда Давиду донесли о смерти Авенира, то он выразил негодование Иоаву²⁴¹ и Авессе, брату его, и приказал сделать плач по Авенире и шел за гробом его и постился весь день тот. «И узнал весь народ и весь Израиль в тот день, что не от царя произошло умерщвление Авенира, сына Нирова» (III, 37)… « И понравилось ему это, как и все, что делал царь, нравилось всему на роду» (id. ст. 36).

И сказал Давид: хотя я помазан на царство, но я еще слаб, а сыновья Саруи²⁴², т. е. Иоав и братья его, сильнее меня. «Пусть же воздаст Господь делающему злое по злобе его» (id. 39).

И услышал Иевосоей, сын Саулов, что умер Авенир в Хевроне, и опустились руки его, и весь Израиль смутился» (IV, 1). Очевидно, что народ царства Израильского возлагал все надежды свои на Авенира, а не на слабого Иевосфея, который становился теперь единым препятствием к признанию царем Давида, на которого уже давно обращены были очи Израиля. Был еще и другой представитель царского дома Саула – хромой сын Ионафана, но этот внук Саула, Мемфивосфей, не мог считаться соперником Давиду. В виду всего этого два военачальника Иевосоея решились убить царя своего и представили голову его Давиду. Честная душа его возмутилась этим гнусным поступком. «Как, воскликнул он», негодные люди убили человека невинного, в его доме, на постели его; неужели я не взыщу крови его!» И приказал Давид убить убийц Иевосфея и повесили трупы их над прудом. А голову Иевосфея погребли во гробе Авенира, в Хевроне.

Среди всех ветхозаветных типов Давид, окруженный опасностями, может быть более всех других выдается своими благородными чувствованиями, не допускающими мысли об изменническом или коварном убийстве. Стоить вспомнить его поступки, полные не только благородства, но и смирения, в отношении Саула в пещере и в шатре и последующие речи его Саулу. Но Давид был окружен людьми ему преданными, у которых нравственные чувства далеко не были развиты и для которых все средства были хороши для достижения цели: вот почему против воли его совершались преступления, которые возмущали душу его.

Мы говорили выше, что единственным законным представителем первой Израильской династии оставался после смерти Иевосфея хромой сын Ионафана, Мемфивосфей²⁴³, которому было только пять лет, когда отец и дед его пали на поле битвы (2 Ц. IV, 4). Этого мальчика Давид приютил и отдал ему имущество и землю, принадлежавшие в собственность деду его Саулу (2 Ц. IX, 9). Кости же Саула и Ионафана Давид перенес из Иависа Галаадского, – куда они были перенесены из Беф-Сана, – в землю отцов их, в удел Вениамина, в Цела, и похоронил с честно во гробе семейном Киса, отца Саулова (2 Ц. XXI, 12–14).

Престол Израильский оставался незанятым, но очи всего народа обращены были на мужа, заведомо освященного Богом, помазанного Самуилом, и которого кротость и благородство и отвращение от всякого коварства вносили новый элемент в жизнь востока.

«И пришли к Давиду в Хеврон все колена Израилевы и сказали:… …Сказал Господь тебе… ты будешь вождем Израиля"… «И пришли все старейшины Израиля в Хеврон и заключил с ними царь Давид завет в Хевроне пред Господом; и помазали Давида в царя над всем Израилем. Тридцать лет было Давиду когда он воцарился… В Хевроне царствовал над Иудою семь лет и шесть месяцев и в Иерусалиме царствовал тридцать три года над всем Израилем и Иудою» (2 Ц. V, 1–4 и ср. II, 11). «Всего же царствования Давида было сорок лет».

О занятии Иерусалима мы скажем ниже, здесь же мы упомянем, что псалом 26-й, надписанный в тексте LXX «прежде помазания», считается на основании предания начертанным именно в это время, когда все колена Израильские прислали своих старейшин в Хеврон, чтобы провозгласить Давида царем.

«Господь свет мой и спасение мое, кого мне бояться?» восклицает Давид. «Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться?» – Так начинается этот умилительный псалом, доказывающий, как глубоко чувствовал Давид, что не доблести и заслуги человеческие возводят человека на высоту славы и величия человеческого, что только милость Всевышнего дарует каждому то, что нужно ему для того, чтобы жизнь его была полезна в этом мире. «Научи меня, Господи, пути Твоему!» восклицает он, сознавая, что без помощи Божией нельзя исполнить законов и велений Господних, и что только исполнение воли Божией укрепляет счастие жизни человека: «Одного просил я у Господа, того только ищу, чтобы пребывать мне в доме Господнем во все дни жизни моей».

«Надейся на Господа, мужайся и да укрепляется сердце твое; надейся на Господа».

Этими и другими подобными словами Давид и был проповедником правды, пророком Божиим.

Вскоре по воцарении Давида над всем Израилем совершается событие величайшей важности в истории мира и развития царствия Божия на земле: «Давид взял крепость Сион, это город Давидов» (2 Ц. V, 7).

Гора Сион, на которой впоследствии воздвигнут храм Соломонов²⁴⁴, принадлежала вначале царствования Давида Иевуссеям. На ней стояла сильная крепость, называвшаяся по имени этого маленького племени Иевус (1Пар. XI, 4–5, ср. Иис. Нав. XVIII, 16 и Суд. XIX, 10). Иевуситы, которых эта крепость была главной опорой, считали ее неприступной, но Давид, сильный помощью Божией, решился овладеть ею, сознавая все значение этой сильной по природе своей местности для будущности своего царства. Иевус, или крепость Сион, будущий Иерусалим, был неприступен с трех сторон, только северная его сторона была доступна атаке того времени и потому была защищена сильными укреплениями и башнями над воротами, с опускными мостами над глубоким рвом.

Давид пред атакой этой крепости заявил (1Пар. XI, 6), что он назначит начальником над всем войском того, кто первый взойдет на стены Иевуса. Повел штурм и первым возшел на стену знаменитый уже Иоав, племянник Давидов, который уже был военачальником его и остался в этом звании всю жизнь Давида, хотя часто Давид тяготился влиянием этого преданного ему, но самовластного, своевольного и иногда жестокого мужа²⁴⁵.

Иевус был взят, но мы нигде не видим указания на истребление жителей, или на грабеж и сожжение города. Нет сомнений что Иевуситы, видя начало штурма и удачу Иоава, немедленно сдались, не защищая города, и припали к ногам Давида, прося пощады. Совершенно согласно с характером Давида, – не только как человека доброго, но и дальновидного политика, – остановить атаку и, приняв подданство Иевуссеев²⁴⁶, оставить их жить в наследственных их имуществах. Поэтому мы и видим, что Иевуссей Орна, которого в 2 Ц. XXIV, 23 еврейский текст называет царем²⁴⁷, оставался на своем наследственном участке, составлявшем его частную собственность, когда Давид предлагал ему купить его гумно, чтобы совершить на нем жертвоприношение (2 Ц. XXIV).

Итак Иевус, эта знаменитая крепость в Палестине, перешла в руки Давида, который назвал ее своим городом – «городом Давида» (2 Ц. V, 9; 1Пар. XI, 7). Он поселяется в этом городе, который становится столицею его царства, и начинает обстраивать его. «И обстроил он город кругом, начиная от Милло всю окружность, а Иоав возобновил остальные части города» (2 Ц. V, 9 и 1Пар. XI, 8)²⁴⁸.

Мы, признаемся, не можем найти указаний, с какого именно времени Иевус, или крепость Сион, или град Давидов, стал носить и другое, более знаменитое имя Иерусалима. Происходит ли это имя от Салима, упомянутого в Быт. XIV, 18, или же (как указывают раввины) имя это составилось из еврейского слова салим (мир) и слова ире (усмотрение), которым названа была гора Mopиа²⁴⁹, – но мы встречаем уже имя Иерусалима в книге Иисуса Навина X, 1, 23 и XV, 8, причем пояснено, что «Иевус есть Иерусалим»²⁵⁰.

Почти несомненно, что «город Давида» стал называться Иерусалимом даже во времена его царствования.

Следующее великое событие было перенесение ковчега завета в город Давидов. Перенесение это сопряжено было с трудностями и во время его Богу угодно было послать Свое наказание на тех, кои с недостаточным благоговением и страхом отнеслись к святыне. Ковчег находился, как мы видели выше, в Кириаф-иариме со времен возвращения его от Филистимлян. Здесь, во времена Самуила пророка, поставлен он был на холме в доме Аминадава и сын его, Елеазар, был хранителем ковчега (1 Царств VII, 16). В псалме 131 изображается состояние духа царя Давида, когда он мыслил о переносе святыни Господней в Иерусалим, или из Кириаф-иарима, или же из дома Аведдара Гефянина (см. 2 Ц. VI, 10). Вероятно, однако, молитва Давида относится к поднятию святыни из Кириаф-иарима… «Не войду в шатер дома моего.... не дам сна очам моим.... доколе не найду места Господу, жилища Сильному Иакова.... Вот мы слышали о нем в Ефрафе (Виолееме), нашли его на полях Иарима (Кириаф-иарим)... Стань, Господи, на место покоя Твоего, «Ты и ковчег могущества Твоего» (ст. 3–8).

Задумав во время пребывания на родине своей в Вифлееме, когда Господу угодно было уже сделать его царем, найти место для столицы своей и освятить это место устройством святилища, в котором бы покоилась святыня Израилева, Давид приступает к исполнению этой мысли немедленно после взятия Иевуса, который он и назвал своим городом. Для торжественного перенесения ковчега Господня в город, который отныне становится центром жизни всего народа, выведенного Богом из Египта, Давид собирает обширное ополчение и идет в Кириаф-иарим. Здесь левиты вероятно поднимают ковчег из дома Аминадава и становят его на новую (VI, 3) колесницу²⁵¹, которую ведут два сына Аминадава, Озия и Ахия. В этом уже надо видеть отступление от закона, так как по уставу Числ VII, 9 ковчег должен был быть несом левитами на плечах. По всей вероятности дом Аминадава был дом левитский, живший в Кириаф-иарим (хотя это недоказано)²⁵² но отступление от устава Моисеева было причиною смерти Озы, так как он протянул руку и коснулся ковчега, когда колесница наклонилась, и был поражен на месте. Напомним, что в кн. Исход и кн. Числ существуют постановления, доказывающие что и левиты не имели права дотрагиваться ни до ковчега, ни даже до стола хлебов предложения и курительного алтаря, и что именно для этого у этих предметов имелись шесты, на которых они подымались на плечи и которые никогда не вынимались: «в кольцах ковчега должны быть шесты и не должны отниматься от него», говорится в кн. Исх. ХХV, 15²⁵³. Только за эти шесты имели право браться левиты. Мы не можем судить теперь о степени виновности Озы, но может быть он был виновнее, чем кажется при поверхностном взгляде на это событие²⁵⁴. Мы знаем только, что «Господь прогневался на Озу; и поразил его Бог там же за дерзновение, и умер он там, у ковчега Божия» (2 Ц. VI, 7). Где именно было это, не выяснено; в ст. 6 указано «гумно Нахоново», которое по преданию²⁵⁵ тожественно с гумном Орны. По другому преданию (Stanley l. s. cit.) ковчег на колеснице наклонился на том месте, где Иисус Навин простер копье против жителей Гая, который находится к северу от Рамы. Наконец по третьему преданию событие это имело место между Рамой и Иерусалимом близь Гивы Сауловой²⁵⁶. Для Давида и всего народа это событие имело важное значение: оно указало царю, что перенесение ковчега завета должно совершаться с соблюдением законов и установлений, начертанных по повелению Божию в пустыне Моисеем, и что отступление от них есть недостаток благоговения к святыне. Давид, объятый страхом, не посмел продолжать перевозку ковчега на колеснице и до времени поставил его в дом некоего Аведдара Гефянина, который в 1Пар. XV, 25 назван Овед-Едом и несомненно был левит²⁵⁷. Три месяца находился ковчег в его домеи «благословил Господь Аведдара (Овед-Едома) и весь дом его» (2 Ц. VI, 11).

Когда же донесли Давиду, что «Господь благословил дом Аведдара и все, что было у него, ради ковчега Божия», – тогда Давид, тревожимый страхом и сомнениями, успокоился, поняв, что Господь не прогневался на него за перенесение ковчега в Иерусалим, а напомнил ему о благоговении к святыне и о соблюдении установленных Им законов для ношения святыни: «и перенес Давид с торжеством ковчег Божий из дома Аведдара в город Давидов» (2 Ц. VI, 12); «и освятились священники и левиты для того, чтобы нести ковчег Господа Бога Израилева. И понесли сыновья левитов ковчег Божий, как заповедал Моисей по слову Господа на плечах на шестах» (1Пар. XV, 14–15). К этому времени относится и начало организации певческих хоров и музыки, долженствовавших возвышать душу при священнодействиях и переносить ум человеческий в сферу высших мыслей и чувствований, в мир духовный²⁵⁸. Так Давид и весь дом Израилев несли ковчег Господень с восклицаниями и трубными звуками (2 Ц. VI, 15). В продолжение этого торжественного шествия беспрерывно приносились жертвы всесожжения. Давид же сам, облеченный в льняной ефод, выражал охватившую душу его безмерную радость мерными под звук музыки телодвижениями, – священною пляскою, которой всегда на востоке выражалось восторженное состояние души²⁵⁹. К этому времени относят начертание псалма 23-го (ст. 3). «Кто взойдет на гору Господню»? Ковчег входить в крепость сквозь врата по опущенному подъемному мосту, под поднятыми кверху опускными воротами: «Поднимите врата верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь славы! Кто сей Царь славы? Господь (Иегова) крепкий и сильный, Господь сильный в брани!» (Id. ст. 7 и след.).

Восшествием ковчега Господня в град Давидов град этот освящался навсегда и приуготовлялся к воспринятию в далеком будущем Того, Кто восприял плоть человеческую, будучи Сыном и Словом Божием, и живым человеческим словом объявлял волю Божию. Град сей сделался свидетелем страшной Жертвы, которая искупила мир. С минуты вхождения ковчега в град, этот град становился религиозным центром мира, в котором совершались судьбы Божии, приуготовлявшие спасения человечества. «Так говорит Господь Бог: это Иерусалим! Я поставил его среди народов и вокруг него земли» (Иезек. V, 5). Разрушенный в семидесятых годах нашей эры в наказание народу, отвергшему Христа Иисуса, Господа нашего и Спасителя, город был снова восстановлен промыслом Божиим, но уже без ветхозаветного храма, ибо храм был восстановлен Всевышним в человеческом теле Господа нашего Иисуса Христа, как на то указывал сам Господь наш, говоря «о храме тела Своего»²⁶⁰, а град отнят был у Иудеев и стал градом мировым и христианским. Религиозный центр Иудеев был переносим то в Ямнию, то в Тивериаду, то в Вавилон, то в Александрию, и когда они проникли в запрещенную им для жительства Елию Капитолину, возникшую на развалинах Иерусалима, то нашли там уже сильные христианские общины с епископом во главе, которые скоро стали сильнее владевших этим городом язычников Римлян²⁶¹.

Таково значение вшествия в Иерусалим ковчега Господня, – оно означало, что Господу угодно было сделать эту местность на земле священным местом и псалом XXIII, воспоминающий это всшествие²⁶², повторяется нашею церковью при освящении всякого из наших храмов Господу. Ковчег пришел к месту покоя своего, войдя в град отныне святой на все времена даже в устах мусульман, не называющих его иначе, как Ель-Кудс (т. е. святой).

«Кто, Господи, может пребыть в жилище Твоем, Кто может обитать на святой горе Твоей?» восклицает Давид в XIV псалме. «Тот, кто ходит непорочно и делает правду и говорит истину в сердце своем», – отвечает Давид, указывая народу «путь жизни» (пс. ХV, 11), ибо таково было назначение Давида как пророка – непрестанно в псалмах излагать Израилю путь нравственного совершенствования и приближения к Богу. Все псалмы Давида готовили человека к восприятию высших истин: «Всегда видел я пред собою Господа.... от того возрадовалось сердце мое.... Ибо ты не оставишь души моей во аде и не дашь святому Твоему увидеть тление». Мы ниже будем говорить о мессианском пророчестве, заключающемся в этом псалме²⁶³; для современников же Давида последние слова его были проповедью и откровением о бессмертии души. В словах этих заключалось пророчество и о душах ветхозаветных людей, – которым Господь наш, сошедши во ад, в темницу духов, проповедал (1Петр. III, 19) радостное освобождение от уз смерти.

К этому же времени перенесения кивота завета в Иерусалим и освящения тем града Давидова относят и 100-й псалом Давида, начинающийся: «Милость и суд буду петь; тебе, Господи, буду петь!... Буду размышлять о пути непорочном». Этот псалом заканчивается: «с раннего утра буду истреблять всех нечестивцев земли, дабы искоренить из града Господня всех, делающих беззаконие». Слова эти по-видимому относятся к тем туземцам идолопоклонникам, которые могли оставаться в городе и которые были предупреждены, что никакие идолопоклоннические обряды, или служения иным богам, а тем более нечестивые и гнусные культы не могут быть допущены во святом граде Иеговы. Смерть или изгнание грозили нарушителям этих постановлений.

В книге первой Паралипоменон сохранен еще псалом славословия по поводу внесения ковчега в Иерусалим, составленный из других псалмов²⁶⁴, но нельзя быть уверенным, что он был составлен при Давиде, а скорее всего составлен во время начертания книг Паралипоменона или несколько ранее²⁶⁵.

Перенесение ковчега в Иерусалим создавало, как мы говорили, религиозную столицу мира. В отношении же государства Израильского перенесение столицы в Иерусалим было началом величия этого государства, занявшего впервые место свое среди восточных монархий того времени; и народ Израильский занял место свое среди других знаменитых народов, согласно повелению Всевышняго, «назначающего уделы народам» (Второз. XXXII, 8). Величие монархии Израильской продолжалось недолго, но по внутреннему значению своему это государство оставило по себе неизгладимые следы во всемирной истории человечества. Созданное на мосте, соединяющем Азию с Африкой, простирая влияние свое на все кочующие семитические племена, его окружающие, соединенное воспоминаниями с Египтом и родством с арамейскими племенами верховьев Евфрата, оно, – как мы говорили в первой главе, – должно было иметь мировое значение. Оно его не выполнило, но нравственное влияние культа Единаго Бога было без сомнения громадно, и едва ли мы ошибемся, сказав, что все тайные учения среди язычников о едином Боге и все философские теории о едином Разуме, Создателе вселенной, ведут начало свое от истин откровения, преподанных Израилю и распространявшихся в мире вследствие величия монархии, основанной Давидом и о которой слава прошла по всем культурным странам того времени при царе ее Соломоне.

Посмотрим теперь, как была устроена жизнь этой монархии.

Давид делается сильным восточным монархом, окружает себя восточною пышностью, имеет несколько жен²⁶⁶ и содержит личную стражу. Войско его состоит из всех храбрых людей всех колен Израилевых, а также из иноплеменников; оно находится под главным начальством верного Давиду, но строптивого и жестокого племянника его (от сестры Саруи), Иоава²⁶⁷.

Но, сделавшись восточным монархом, Давид оставался неуклонно верным Господу Богу и всегда руководствовался Его повелениями, потому-то мы и видим, что в продолжение всей его жизни и в дни его царствования пророки громко изрекают волю Божию, помогают царю своими указаниями и, в минуту падения Давида, смело обличают его. Царь же с благоговением внимает пророкам, и потому, несмотря на бедствия, постигшие его, видит и возвращение дней благих и вкушает тихую кончину, узрев на престоле любимого сына своего Соломона. Постоянными советниками Давида и в дни, предшествовавшие его царствование, кроме великого Самуила, являются Гад и вероятно Нафан. Во 2Пар. XXIX, 25 при исчислении летописцев сперва помещен «Гад прозорливец» и потом «Нафан пророк». Из этого, а также из того обстоятельства, что (1 Ц. XXII, 5) Гад был с Давидом в изгнании во времена Саула, заключаем, что Гад был старее Нафана; но при этом кажется несомненным, что оба они были учениками великого Самуила в пророческой общине в Раме.

Нам еще известно, что Гад вел записи дел царя Давида, причем в 1Пар. XXIX, 29 сделано указание, что такие же записи вел и сам великий пророк и провидец Самуил и Нафан. Нет сомнения, что первые две книги Царств начертаны по записям Самуила и учеников его. Надо думать однако, что и прежде Самуила уже велись некоторые записи дел народа Израильского, на основании которых начертаны книги Судий и Руфь; а позже Самуила и учеников его целый ряд летописей должен был доставить материал для начертания последних двух книг Царств, которые и представляют собою выборку из летописей двух царств – Иудейского и Израильского, а также материал для позднейших книг Хроники (или как их назвали Паралипоменон – добавление, или послесловие – на греческом языке в переводе александрийских евреев).

Так мы видим из 2Пар. IX, 29 и XII, 15, что деяния Соломона описаны было Ахием Силомлянином и записаны в «видениях прозорливца Иоиля²⁶⁸ о Иеровоаме»; а деяния Ровоама описаны в записях пророка Самея и прозорливца Адды.

Современниками Давида были также священные песнопевцы и устроители священных хоров, (начало которым положено было, как мы видели, в Раме при Самуиле), а именно: Асаф прозорливец, Еман и Идиоун, прозорливцы царские²⁶⁹.

Во времена Давида мы видим двух первосвященников из домов двух сынов Аароновых: первосвященника Aвиaфapa, сына Ахимелеха, который находился с Давидом в изгнании (1 Ц. XXII, 20) и Садока (2 Ц. VIII, 17 и XV, 24), который по-видимому чередовался в служении с Авиафаром²⁷⁰, как это видно из 1 Пap. XXIV, 3, или служил вместе с ним, как это видно из 2 Царств XV, 24.

Из 1 Парал. ХХIV, 3 можно усмотреть, что хотя Давид был связан узами благодарности с Авиафаром, сыном Ахимелеха, убитого Саулом за Давида, но Давид не мог однако не принять во внимание прав Садока, потомка старшего сына Аарона Елезара, между тем, как Ахимелех был потомком младшего сына Ааронова, Ифамара. Мы не знаем, почему и когда из рода сына Елеазара Финееса первосвященство перешло в род Ифамара, второго сына Ааронова, но мы находим в начале первой книги Царств, что первосвященником был Илия, из этого младшего рода сынов Аароновых, и в этом роде священство переходило преемственно до Ахимелеха и Aвиaфapa. Когда Давид царствовал в Хевроне и Саул был убит, тогда только Садок, остававшийся верным Саулу, пришел в Хеврон; но затем оставался верным и Давиду²⁷¹. При Соломоне (3 Ц. II, 26–27) Авиафар был удален от священства и единым первосвященником назначен был Садок²⁷².

Мы остановились на первосвященниках времен Давида, потому что дар пророчества, дарованный первосвященнику, облеченному в ефод (Исход XXVIII, 30 и Числ XXVII, 21 с прим. в Св. Летописи) и стоящему на молитве пред Всевышним, не был отнят у них. Так Авиафар (1 Ц. XXIII, 6), – когда бежал к Давиду,– принес с собой ефод²⁷³, в котором отец его вопрошал Господа для Давида (id. XXII, 10), и сам Авиафар вопрошал Господа – идти ли Давиду на Филистимлян (id. XXIII, 2–4); и позже о том месте, которое должен избрать Давид (2 Ц. II, 1), или еще о начале похода против Филистимлян (id. V, 19). О Сауле же сказано пред его падением, что «Господь не отвечал ему ни во сне, ни чрез урим, ни чрез пророков» (1 Ц. XXVIII, 6). Из этого заключаем, что и у первосвященника Садока был ефод с уримом и туммимом, но Господь не ответствовал Садоку за нечестие Саула.

Не знаем, как вопрошает Господа Давид во время голода (2 Ц. XXI, 1)²⁷⁴, но затем, во время моровой язвы (id. XXIV, 1 – 11), волю Божию объявляет ему пророк Гад, посланный Богом. С этого времени в особенности начинается деятельность пророков и глас первосвященников умолкает²⁷⁵. Так царь Давид советуется с Нафаном пророком о желании своем построить Господу дом (храм) и Нафан по человеческому разуму одобряет это намерение, но в ту же ночь получает от Господа откровение, что Давид не построит Господу храма, а построит сын его (2 Ц. VII), ибо, как добавлено в 1Пар. XXII, 8 к Давиду было слово Господне: «ты пролил много крови... ты не должен строить дома имени Моему… сын твой построить дом имени Моему».

Выслушав повеление Господне, Давид (2 Ц. VII, 18) «пред стать пред лицом Господа» и в трогательной молитве изливает душу свою перед Господом. – Но зная, что он не удостоится быть строителем храма, он начинает заготовлять материалы для здания, которое возведет сын его на месте гумна Орны и видения Ангела (2 Ц. XXIV).

В это время Давид ведет ожесточенные войны с соседями своими: на западе с Филистимлянами и на востоке с Моавитянами, Аммонитянами и с союзниками их Сирийцами и царем Сувы²⁷⁶ (2 Ц. VIII, 1–5, 12), и поразил их и прибрел большие богатства, которые были предназначены для постройки храма. В это время Давид обеспечивает свою северную границу дружественными сношениями с владетелем прохода по Целе-Сирии – государем Имафа или Емафа²⁷⁷, столица которого служила ключом этого ущелья, ведущего из Сирии в Палестину. Южная граница Палестины была вполне обеспечена Давидом, так как он занял Идумею своими войсками (id. ст. 14), которые держали в повиновении вечных врагов Евреев, Идумеян и толпы бродячих Амалекитян. Тоже и на западе граница могла считаться вполне обеспеченною, так как Филистимляне, несколько раз разбитые на голову, принуждены были отдать Давиду сильную крепость Мефег-Гаамму²⁷⁸ и многие укрепленные города свои. Только на востоке продолжается упорная борьба против Аммонитян и союзников их. Войска находятся под предводительством Иоава, но Давид находит необходимым собрать в помощь своему военачальнику «всех Израильтян» (X, 17) и лично вести их на помощь Иоаву, стоявшему пред Раввой Аммонитской и угрожаемому с двух сторон Аммонитянами и Сирийцами (id. ст. 9–13). Иоав в первом сражении успел разбить войско союзников, но царь Сирии, Адраазар послал за подкреплением и вероятно Израильтьне были бы поражены, если бы в это время не подоспел сам Давид с ополчением Израиля. Он быстро выдвинулся против надвигавшихся полчищ сирийцев к Еламу, местности нам неизвестной, но по-видимому лежавшей к северу от Раввы и не далеко от нее. Здесь он одержал блистательную победу над сирийцами и принудил их заключить с ним мир. Аммонитяне остались без союзников и войска их заперлись в Равве Аммонитской. Равву послан был на следующий год (XI, 1) осаждать Иоав, а царь Давид возвратился жить с Иерусалим²⁷⁹. В это время он впадает в великий грех, за которым следует великое покаяние и тот великий псалом, который изображает на веки состояние души грешника, вопиющего о прощении пред бесконечным Милосердием.

Но прежде чем перейти к этому событию, мы упомянем, что Давид, сохранявший свято память о дружбе своей с Ионафаном, отыскивает жившего в неизвестности Мемфивосфея, хромого сына Ионафана, порученного заботам доверенного раба дома Саулова – Сивы. Царь отдает все наследственное имущество Саула Мемфивосфею и приказывает Сиве быть управляющим дома и земель, отданных сыну Ионафана, самого же Мемфивосфея приближает к себе и приглашает его постоянно питаться за царским столом его.

В то время, когда Давид живет в Иерусалиме, Иоав с войсками царя осаждает Равву, последнюю опору и надежду Аммонитян, после того, как Давид заставил их союзников оставить их одних, без помощи. В числе военачальников, подчиненных Иоаву под Раввой, был некто Урия, хеттеянин по происхождению, но женатый на еврейке Вирсавии, дочери Елиама²⁸⁰, сына Ахитофеля из колена Иудина. Однажды вечером Давид с кровли царского дома своего видит через крыши купающуюся (на дворе своем) весьма красивую женщину, и с требовательностью восточного деспота посылает за ней и делает ее своею наложницею. Желая однако прикрыть присутствием мужа ее беременность, он приказывает Иоаву прислать Урию с поручением в Иерусалим. Приняв его ласково и одарив его по обычаю яствами и вином с царского стола, он приказывает ему идти ночевать к себе в дом. Но он встречается с чрезвычайно честным и богобоязненным характером глубоко преданного своему призванию воина, который считает непристойным войти в дом свой и спать с женою своею, когда «ковчег Божий и Израиль и Иуда находятся в шатрах, и господин мой Иоав и рабы господина моего пребывают в поле!» (XI, 11). Тогда Давид, уже снизошедший до презренной хитрости, падает еще ниже и письмом поручает бессердечному и малосовестливому Иоаву распорядиться таким образом, чтобы Урия был убит неприятелем. Получив от Иоава уведомление о смерти Урии, Давид, – по окончании дней обычного плача Вирсавии по супруге своем, – берет ее формально в дом свой женой: «И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах Господа» (id. ст. 27). И родился Давиду сын от Вирсавии. Но этому ребенку не суждено было жить, он умирает младенцем в наказание отцу его преступнику, который душою привязался к Вирсавии и рожденному от нее сыну (XII, 15–23)²⁸¹.

Вот в это время в особенности выступает значение пророка, как вестника Господня, посланного, чтобы остановить царя-грешника на пути, ведущем к совершенному нравственному растлению. Монархия, начавшаяся при Сауле, окрепшая и упрочившаяся при Давиде, была по типу своему вполне подобна всем другим монархиям востока. Единственное, – но и коренное, – отличие ее от других монархий того времени – была вера в единого Бога, даровавшего Израилю законы Свои, слова вечной истины. Пока царь памятовал эти великие заветы, дотоле Израиль не мог пасть низко, как другие народы; но когда монарх забывал Бога, тогда он становился обыкновенным восточным деспотом и предавал народ свой всем безумиям идолопоклоннического растления нравов и самого разума. Так и было после разделения царств, когда на престолы двух царств входили цари почти язычники: израильтяне в это время по образу своей жизни и всего строя своей государственной и частной жизни ничем не отличались от соседних государству от Тира и Сидона, Дамаска и Сувы и Аммона и Моава, и далее лежащей Ассирии и всех других царств Азии. То же самое грозило царству Давида, если бы Господь не остановил его на пути деспотизма, который приносит в жертву страстям своим все чувствования чести и правды. Поэтому послание пророка к Давиду было великою милостью Божию, а его кротость и покаяние и смирение спасли его от окончательного падения, так как при готовности всех восточных народов исполнять все желания властелина, Давид, не покаявшийся, мог пасть ниже худших из царей, которые позже растлили нравы Израиля. Мы видели выше, что первосвященники, хранители закона обрядового, не играют роли в нравственном развитии народа; все нравственное влияние со времен пророка Самуила переходит к пророкам, которые представляют собою идею духовного развития, требуя от народа жертв духовных, отдания Господу Богу сердца своего, отодвигая на второй план предписания левитского закона и жертв материальных.

Все пророки, до величайшего из рожденных женами, Иоанна Крестителя (Матф. XI, 11), были предтечами Господа нашего Иисуса Христа, ибо, глаголя слова Божие по внушению Духа Святаго, «глаголавшаго в пророках», они вели человечество к понимание того, что закон обрядовый приуготовлял только сердце человеческое к пониманию заповедей Божиих и к восприятию высшего разъяснения этих заповедей, имеющего быть принесенным в мир Словом, которое восприяло плоть. «Таким образом закон был детоводителем ко Христу», говорит св. апостол Павел (Галат. III, 24). Это значение закона Моисея и понимание заповедей в высшем духовном их смысле было неизменяемой темой всех пророчеств и псалмов, и когда Давид сознал глубину своего падения и тяжесть греха своего, то в искренности своего покаяния воскликнул: «Жертвы, Господи, Ты не хощешь.... Жертва Богу сокрушенный дух; сердце сокрушенного и удрученного не отвергаешь Ты, Боже»²⁸².

Изучение всех последующих пророков указывает, как эта проповедь истинного поклонения Богу – не одним только обрядом и жертвоприношением, но и духом человеческим – развивается и растет, приуготовляя человека к воспринятию священных слов Богочеловека о поклонении Богу в духе и истине.

Пророк Нафан (2 Ц. XII) приходит по повелению Господню к царю Давиду и рассказывает ему притчу о богатом, отнявшем у бедного единственную его овечку, выставляя на вид царю все последствия грубого насилия, попирающего все законы правды и человеческих чувствований. Давид естественно приходить в негодование, и Нафан тогда говорить ему: «ты тот человек!» Тогда Нафан объявляет наказание Божие Давиду: «меч не отступит от дома твоего навеки; ... воздвигну на тебя зло из дома твоего» (ст. 7, 10–12).

В этом пророчестве есть важное для нас указание путей и судеб Божиих, постоянно повторяющееся в жизни пред очами нашими, если мы только умеем понимать, что происходит около нас и в нас самих. Давид коварно убивает Урию под стенами Раввы посредством тайного приказания, данного Иоаву, – и отныне вся жизнь его есть ряд войн и кровавых преступлений в самой семье его. Он осквернил и разрушил семейную жизнь Урии и в семье его возникает ряд кровосмешений, братоубийств, возмущений сыновей против отца, доводящих Давида до необходимости временно удалиться в изгнание. Господь не оставил его; покаяние Давида, «сердце его сокрушенное и смиренное» возвратило ему благодать; Дух Святый не отступил от него, но вся жизнь его сделалась полною опасностей и горя и страданий, которыми выкупалось великое совершенное им преступление.

Первым наказанием была смерть сына, рожденного Вирсавией, о чем мы упоминали выше. По-видимому, глубоко привязался Давид к этой женщине, что видно и из горя его о первом сыне и из радости его после рождения от нее же второго сына, которому Господь и позволяет в конце жизни Давида передать престол его. Сын этот при рождении назван «возлюбленный Иеговой», «Иедидиа» устами пророка Нафана, теперь (2 Ц. XII, 25) являющегося вестником прощения. Мать ребенка (id. 24) назвала его Соломоном, а пророк в имени Иедидиа принес весть, что Господь не взыщет с сына Давида и Вирсавии греха отца и матери его²⁸³.

В покаянных псалмах Давида слышится не только сознание греха и скорбь души о содеянном, но и глубокая уверенность, что Господь прощает прибегающего к Нему с искренним раскаянием. «Я открыл Тебе грех мой, (восклицает Давид в XXXI псалме, ст. 5), я сказал, исповедую Господу преступления мои; и Ты снял с меня вину греха моего».

Глубоко также проникло в сердце Давида сознание, что как ни велик содеянный им грех, как ни виновен он пред убитым им, но еще выше этого преступления мысль, что он знал волю Божию и заведомо нарушил ее: «Тебе, Тебе единому согрешил я. Лукавое пред очами Твоими соделал я» (Пс. L, 6).

Поэтому-то восклицаешь грешник: «Обветшали кости мои от вседневного стенания моего. Ибо день и ночь тяготела надо мною рука Твоя. Свежесть моя исчезла, как в летнюю засуху» (Пс. XXXI, 3–4). Как истомленный путник в пустыне вопиет грешник: «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие, и возрадуются кости, Тобою сокрушенные. Отврати лицо Твое от грехов моих и изгладь все беззакония» (Пс. L, 9–11). Затем, подымаясь пророческим духом к разумению таинства обновления человека благодатью, он восклицает: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отними от меня. Возврати мне радость спасения Твоего и Духом владычественным утверди меня» (Пс. L, 11–14). Дух Святый, «глаголющий во пророках»²⁸⁴, снисшедший на покаявшегося Давида, раскрывающий в псалмах его человечеству неисповедимые пути Господня милосердия и готовящий душу человеческую ко встрече грядущаго Сына Божия во плоти, – открывает ясно человеку еще и ту сторону действия благодати, что она обновляет человека только кроткого и смиренного, только сознающего свое бессилие. Только при искреннем покаянии и только человек смирившийся может соделаться новым человеком (Пс. L, 19).

Так и Давид покаявшийся и смирившийся становится новым человеком. Он останавливается в ужасе на пагубном пути, по которому он шел и, идя по которому мог сделаться вполне восточным деспотом, переходя от преступления к преступлению, и совершенно утратить не только чистоту мысли, но и всякие человеческие чувства. Отныне и до самой кончины своей он представляет образец смирения и терпения, как человек, изменивший жизнь свою сообразно тому, что он изведал и чему научился. Заметим здесь, что Священное писание нигде не указывает с укором на Вирсавию, жену Урии, по той причине, что в обществе, где женщина не имела никакой своей воли, и в том государстве, в котором царь всевластен, женщина не могла иметь мысли о сопротивлении царю. В этом событии Вирсавия была лицом безвольным, страдательным, и никакой укор не может пасть на нее. Надо еще памятовать, что многоженство не было запрещено Законом, и Давид, имея многих жен, следует обычаям своего времени. Но может быть именно его жизнь представляет разительный пример зол, проистекающих от многоженства. Жизнь Давида отравляется преступлениями сынов его, происшедших от различных матерей, ненавидевших друг друга и восстававших против отца своего. «Меч не отступал от дома его», как пророчествовал Нафан.

Мы знаем, что еще в юности своей Давид женат был на дочери Саула, Мелхоле. Мы знаем также, что во время страннической боевой жизни своей на юге Палестины он был женат на двух женах – Ахиноаме и Авигее (1 Ц. XXVII, 3). Ахиноама была из Изрееля, а Авигея из Кармила (2 Ц. II, 2). Когда Давид взошел на престол, то он, как мы видели, потребовал возврата Мелхолы, отданной Саулом некоему Фалию (1 Ц. ХХУ, 44; 2 Ц. III, 15). После того, как Давид пришел из Хеврона в Иерусалим (2 Ц. III, 2–5 и V, 13), он взял в жены Мааху, дочь даря Гессурского, Аггифу, Авиталу, Эглу и многих наложниц (ср. 2 Ц. XVI, 22 и XX, 3). К числу законных жен своих он присоединят Вирсавию. От законных жен дети все могли иметь притязания на престол, поэтому-то и начинаются семейные распри, о которых повествует вторая книга Царств и которые прекращаются лишь при Соломоне (3 Ц. I, II) смертью последнего из претендентов, – Адонии, сына Аггифы.

Во дни Давида самые большие огорчения доставляют ему сын Ахиноамы Амнон, первенец его (2 Ц. III, 2 и XIII, 21 с прибавлением Семидесяти), – которого можно считать предназначенным Давидом на царство, – и Авессалом, сын дочери царя Гессура²⁸⁵, Маахи. У Авессалома была сестра красавица Фамарь и с преступной плотской любви Амнона к единокровной сестре своей начинается семейная драма. Во второй книге рассказано оскорбление Фамари Амноном и вслед за удовлетворением животной страсти его ненависть, вспыхнувшая в сердце его к несчастной девушке, которую он выталкивает вон из своей комнаты²⁸⁶. Сын Гессурской царевны, Авессалом, конечно не мог забыть нанесенного ему и его вдвойне царскому происхождение оскорбления, но с затаенною злобою и коварством и сдержанностью жителей востока он велит молчать сестре своей и, не показывая ни признака гнева, выжидает времени исполнить задуманный им план кровомщения. Во дни стрижки овец обыкновенно устраивали пир владельцы стад, и на такой пир зовет Авессалом сначала отца своего с его двором и с братьями, а за отказом отца, брата своего Амнона (вероятно как заместителя царя и наследника престола). Давид как-бы подозревал несчастье (XIII, 26), но Авессалом упросил отца, и вероятно Давид, надеясь на полное примирение братьев, согласился отпустить Амнона на пир вместе с другими царскими сыновьями (29). На пиру, согласно, прежде пира, данному Авессаломом приказанию, Амнон был убит; все же другие царские сыновья спаслись бегством. Мы не смеем утверждать, но нам кажется, что план Авессалома кроме мщения – был убить и всех братьев своих, и что именно этот замысел подозревал Давид, когда в первый момент горя он разодрал одежды свои, доколе Ионадав не объяснил ему, что убит один Амнон. Очень возможно, что уже в то время Авессалом, гордый своим происхождением, замышлял восхитить венец, что ему удалось, как увидим, исполнить позже. После убийства Амнона Авессалом бежит за Иордан к деду своему Фалмаю, царю Гессурскому, и пребывает там три года: отец же его Давид не преследует его: «ибо утешился о смерти Амнона» (ХIII, 39).

Мы ничего не знаем о дальнейшей участи Фамари; знаем только, что у самого Авессалома была дочь, названная как тетка ее Фамарь, и что дочь ее, внучка Авессалома, Мааха, была замужем за сыном Соломона, царем Ровоамом²⁸⁷.

Между тем Давид тоскует об Авессаломе²⁸⁸ и Иоав выпрашивает (хитростью) у царя позволение Авессалому сначала возвратиться в Иерусалим, а несколько позже и предстать пред лице царя. Но Авессалом настойчиво преследует давно по-видимому запавшую ему в сердце мысль – самому сделаться царем. Он завязывает тайные сношения со всеми недовольными и между прочим с весьма умным и влиятельным в Иудее человеком по имени Ахитофель²⁸⁹, который был советником Давида (ХV, 12). «И составился сильный заговор и народ стекался и умножался около Авессалома»... Давид, узнав о заговоре и о том, что Авессалом уже воцарился в Хевроне, не пытается противостать своему сыну и бежит с приближенными из Иерусалима²⁹⁰. На то, что он не защищался, было много причин. У Давида кроме личной стражи не было постоянного войска; во время войны собиралось ополчение, и по всей вероятности (XV, 12) большая часть палестинских воинов собрана была коварным возмутившимся сыном Давида. Ясно еще из стиха 14-го той же главы, что Давид не хотел подвергать Иерусалим ужасам осады или взятия приступом. «Встаньте, убежим, говорит он своим слугам, – ибо не будет нам спасения от Авессалома... чтобы он.... не истребил города мечом». Но по-видимому всего сильнее действовало в его душе глубокое сознание собственного своего греха и убеждение, что он, согласно пророчеству Нафана (XII), должен горем и страданием загладить содеянный грех²⁹¹. У Давида оставались однако верные друзья в Иерусалиме: оба первосвященника – Садок и Авиафар, и Xycий, один из советников Давида, ставший по совету самого Давида на сторону Авессалома, но остававшийся верным Давиду²⁹². Для него, как и для умного Ахитофеля, было очевидно, что если бы Авессалом в этот же день (XVII, 1) решительно преследовал отца своего и истребил бы, настигнув его, немногочисленную его стражу, то он утвердился бы на престоле. Вследствие этого Ахитофель настаивал на решительных действиях, но Xycий советовал медлить, доколе Авессалом не соберет значительную силу из воинов всего Израиля. И был принят совет Xycия и Ахитофель удавился (XVII, 1 – 23)²⁹³.

Между тем Давид, оставив в Иерусалиме весь дом свой и своих наложниц (ХV, 16), с шестьюстами человек стражи переходит поток Кедрон и подымается на гору Масличную на пути своем к пустыне. Народ Иерусалима провожает его и плачет; первосвященник Садок выносит ковчег Божий на плечах левитов, чтобы следовать за царем; Авиафар также присутствуешь при этом шествии, но Давид уговаривает их возвратиться и указывает им, что оба сына первосвященников могут служить посланными для извещения Давида в пустыне обо всем, что происходит в Иерусалиме и о намерениях Авессалома, которые передает им верный друг Давида Хусия, которого он также уговаривает, как мы уже говорили, сделать вид, что он передался на сторону Авессалома (гл. ХV)²⁹⁴. В то время, когда Авессалом, выступивший из Хеврона, входит в Иерусалим, провозглашая себя царем, – Давид, в одежде покаяния, босой, с головой, покрытой пеплом, идешь с плачем в изгнание (ХV, 30), тоскуя о грехах своих и о стыде своем. Первую остановку маленький отряд его делаешь у Беф-Мерхата, – имя, которое означает «далекий дом», вероятно один из домов, стоявших еще на западном склоне горы Масличной по дороге к Иордану (ХV, 17), хотя принадлежавших еще к предместьям Иерусалима. За горой Масличной к востоку путь переходил на земли удела Вениамина. При вступлении на эти земли в наследственное имение сына Ионафана, хромого Мемфивосфея, слуга его Сива выносить для подкрепления Давида и его отряда сухие плоды, хлеб и вино, но при этом оклеветывает своего господина, говоря Давиду, что он присоединился к врагам его, надеясь возвратить себе престол деда своего Саула. В необдуманном порыве негодования Давид отдает все имущество Мемфивосфея слуге его Сиве²⁹⁵.

Двигаясь далее, Давид подвергается на землях колена Вениаминова жестокому оскорблению от Семея, сына Геры, горячего приверженца павшей Сауловой династии, принадлежавшей к колену Вениамина. Давид с отрядом своим идет по одной стороне глубокой горной скалистой долины, по другой же идет Семей, и кидая в Давида каменьями, поносит его названиями кровопийцы, убийцы и беззаконника²⁹⁶.

Авесса, брат Иоава, просит позволения царя перейти овраг, чтобы убить Семея, но Давид запрещает ему. Ответ Давида рисует его душевное настроение и то глубокое чувство покорности воле Божией, которое соделало его образцовым проповедником покаяния. «Оставьте сыны Саруины... пусть он злословит, ибо Господь повелел ему злословить Давида. Вот если мой сын... ищет души моей, тем более сын Вениамитянина... Может быть Господь призрит на уничижение мое и воздаст мне Господь благостию за теперешнее его злословие»²⁹⁷.

Целый этот день отряд Давида шел безостановочно к Иopдану и только на берегах Иордана утомленные люди остановились для отдыха²⁹⁸ и подкрепили себя пищей, которую получили от Сивы, слуги Мемфивосфея. По всей вероятности только сюда успели прибыть посланные первосвященниками сыны их с известиями Хусия и здесь сказали Давиду: «встаньте и поскорее перейдите воду»²⁹⁹, и «встал Давид и все люди бывшие с ним и перешли Иордан; к рассвету не осталось ни одного, который не перешел бы Иордана».

К этому именно богатому событиями знаменательному дню относят псалом III Давида, надписанный: «Когда он бежал от Авессалома сына своего»: «Господи! как умножились враги мои! Многие восстают на меня; многие говорят душе моей, нет ему спасения в Боге. Но ты, Господи, щит предо мною, слава моя, и Ты возносишь голову мою. Гласом моим взываю к Господу и Он слышит меня с святой горы Своей. Ложусь я, сплю и встаю: ибо Господь защищает меня. Не убоюсь тем народа, которые со всех сторон ополчились на меня. Восстань, Господи! спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих, сокрушаешь зубы нечестивых. От Господа спасение. Над народом Твоим благословение Твое».

Псалом этот, полный упования и веры, рисует нам душу Давида, полную силы, потому что это была душа верующего.

Ко времени, несколько позднейшему, а именно, когда Авессалом с тьмами народа³⁰⁰ шел против отца, относится псалом Давида 142, надписанный: «Когда он преследуем был сыном своим Авессаломом». Ст. 1. «Господи! услыши молитву мою, внемли молению моему по истине Твоей; услышь меня по правде Твоей. (2) И не входи в суд с рабом Твоим, потому что не оправдается пред Тобой ни один из живущих…» (6) Простираю к Тебе руки мои; душа моя к Тебе как жаждущая земля. (7) Скоро услышь меня, Господи; дух мой изнемогает... (10) Научи меня исполнять волю Твою, потому что Ты Бог мой; Дух Твой благий да ведет меня в землю правды. (11) Ради имени Твоего, Господи, оживи меня; ради правды Твоей выведи из напасти душу мою»...

В этот день, когда Давид в смирении и скорби, сознавая свои грехи, шел в изгнание, отдавая Богу Всевышнему судьбу свою, сын его Авессалом, упоенный своим успехом, войдя в Иерусалим, совершает одно из постыднейших и беззаконнейших дел своего краткого царствования. По совету врага Давида Ахитофеля, более всего боявшегося примирения сына с отцом, Авессалом наносит отцу своему и царю личное оскорбление, незабываемое на востоке, и придает ему особую торжественность. Он приказывает поставить шатер на кровле дома отца своего Давида, приказывает отвести в него наложниц отца своего (2 Ц. XV, 16,и XYI, 21–22) и входит к ним пред глазами всего народа, заявляя таким образом, что примирения между ним и отцом быть не может. Для уразумления этого поступка надо помнить, что одно действие вхождения в гарем отца было равносильно в глазах всех действительному кровосмешению и было равносильно оскорблению действием отца своего.

Этим деянием заканчивается в Иерусалиме этот знаменательный в летописях Израиля день, который Давид видит кончающимся на берегах Иордана. Подробности всего этого дня несомненно записаны очевидцами событий. По всей вероятности Нафан или Гад³⁰¹, находившиеся при Давиде во время бегства его, записали все события (с XV, по XIX, 43 –2 Царств) с добавлением тех сведений, которые получились из Иерусалима посредством посланных от Хусия и первосвященников. В этом всем сказании есть много указаний на личности, жившие постоянно за Иорданом (ср. 2 Ц. XVII, 27; XIX, 31 и др.), так что только лицо, бывшее при Давиде и видевшее эти события, быстро следовавшие одно за другим, могло вспомнить об них и описать их, когда наступили более покойные времена.

Утро следующего дня после бегства застает Давида уже за Иорданом, идущего к Маханаиму³⁰². Это был укрепленный город, в котором жил и Иевосфей, сын Саула, возведенный Авениром на царство, когда Палестина провозглашала в Хевроне царем своим Давида³⁰³. В этом же городе убит был изменнически Иевосфей сынами Реммона из Беерофа. Известно нам (гл. IV), что Давид казнил этих убийц, и весьма вероятно, что жители Маханаима знали, с каким негодованием Давид отнесся к убийству Иевосфея, а потому приняли его чрезвычайно дружелюбно и доставили ему и малому войску его необходимые съестные припасы. Укрепленный город был занят Давидом и сюда начинают стекаться приверженцы его³⁰⁴. Несомненно, что в числе воинов царя были и жители Галаада и Маханаима, но также и воины из Иудеи, которые были привержены лично к Давиду, герою их племени.

Между тем (XVII, 25–26) Авессалом собирает ополчение, переходит Иордан и становится станом в земле Галаадской. Надо помнить, что собрание ополчения не могло совершиться в короткое время, и сжатый рассказ, внесенный в главу XVII о занятии Авессаломом Галаада, лишь указывает на факт, предшествовавший решительной битве. В главе XIX, 10 говорится об Авессаломе, как о «помазанном на царство», – стало быть в Иерусалиме был ряд торжеств, предшествовавших движению Авессалома с войском против отца. Давид, по требованию войска, остается в крепости, а воинов ведут в битву Иоав, брат его Авесса и Еефей (Гефянин). Армии вступают в битву где-то у «леса Ефремова». Все новейшие комментаторы согласны с тем, что место битвы было за Иорданом, на левом берегу его³⁰⁵. По-видимому недисциплинированные толпы ополчения Израиля, которых военачальником был Амессай (ХVII, 25), потерялись в лесу Ефремовом: «лес погубил народа больше, чем сколько истребил меч в тот день», говорит 8-й ст. XVIII главы. Авессалом, сам потерявшийся в лесу, натыкается на отряд воинов Давидовых и ищет спасения, бросаясь в чащу леса. Но здесь, в густой заросли, он запутывается густыми длинными волосами своими в ветвях дуба (XVIII, 9), а мул, бывший под ним, убегает из-под него. Авессалом висит беспомощный на дереве, когда один из воинов, увидя его, сообщает о том бессердечному, хотя очень умному Иоаву. Когда войска Давида выходили из Маханаима, то царь при воинах просил и наказывал военачальникам: «сберегите мне отрока Авессалома»... «И все люди слышали, как приказывал царь всем начальникам об Авессаломе» (XVIII, 5). Поэтому-то воины, нашедшие в чаще Авессалома и окружавшие его, не смели подступить к нему и пошли сказать о том Иоаву. Иоав, твердый до жестокости, верный, но непослушный и своевольный слуга Давида, сначала подкупает донесшего ему о найденном Авессаломе воина убить висящего на дереве сына царя, и когда получает от воина резкий отказ с напоминанием (ст. 12) приказания царя о том, чтобы беречь Авессалома, – тогда Иоав идет сам к дубу... «И сказал: нечего мне медлить с тобою. И взял в руки три стрелы и вонзил их в сердце Авессалома, который был еще жив на дубе» (ст. 14).

Как только разнеслась весть о смерти Авессалома, – тело которого было брошено в лесу в яму и завалено каменьями, – как все войско Израильское разбежалось и к Давиду послан был Иоавом Xycий (кушит) с известием о победе. Но ранее кушита прибегает к вратам Маханаима легконогий Ахимаас, сын Садока, который на вопрос об Авессаломе отвечает уклончиво Давиду. Тогда Давид обращается с этим же вопросом к подбегающему кушиту, который отвечает: «да будет с врагами царя... то же, что постигло отрока». И понял Давид свое несчастие и «смутился царь, и пошел в горницу над воротами; и плакал и когда шел, говорил так: сын мой Авессалом! сын мой, сын мой, Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!» (XVIII, 33).

«И обратилась победа того дня в плач для всего народа».

Но Иоав, муж несомненно государственного ума, не мог допустить, чтобы личная скорбь царя уменьшила для народа значение великой одержанной победы и оскорбила войско, столь верно послужившее ему. Грубо и твердо выставляет он пред Давидом, что он – царь и не имеет права отдаваться личному горю и плакать о возмутившемся против царя и убитом сыне, в то время когда воины возвратили ему поколебленный престол; что он не имеет права нарушать радость победы их, как бы ставя в укор воинам смерть этого сына, воевавшего с ним (XIX, 1–7). Он даже прямо угрожает Давиду, что если он не выйдешь к войску и народу, то все к вечеру оставят его. Давид понимает справедливость слов Иоава и выходит к воротам города. Здесь его окружают толпы воинов и народа, ожидающие ласкового слова от царя. «И встал царь и сел у ворот; а всему народу возвестили, что царь сидит у ворот: и пришел весь народ пред лице царя» (ст. 8).

Между тем убежавшие с поля битвы израильтяне разносят весть по всему Израилю о победе Давида и о смерти Авессалома. Убивая Авессалома, Иоав очень хорошо понимал, что он этим убийством не только восстановлял Давида на престол всего Израиля, но и надолго, если не навсегда, уничтожал всякие подобные попытки возмущения против Давида, доставляя ему спокойное царствование, которое конечно, не могло бы иметь места, если бы Авессалом остался жив. И действительно с вестью о смерти Авессалома умы приходят в волнение во всех коленах Израиля, «и весь народ во всех коленах Израилевых спорил и говорил: царь Давид избавил нас от рук врагов наших и освободил нас от рук Филистимлян а теперь сам бежал из земли сей от Авессалома. Но Авессалом, которого мы помазали над нами, умер на войне; почему же теперь вы медлите возвратить царя» (XIX, 9–10).

Давид узнает об этом возврате к нему всего народа израильского, но желает, чтобы дом отца его, т. е. колено Иудино, первым послало к нему своих старейшин, дабы проводить его в Иерусалим. Таким образом воины колена Иудина должны были служить почетною стражею возвращающемуся в Иерусалим Давиду. Это и совершается вследствие влияния первосвященников, к которым Давид посылаешь сказать о своем желании. Вместе с этим посланием он приказывает сказать Амессаю: «не кость ли моя и плоть моя – ты»?³⁰⁶. И обещал Давид Амессаю сделать его военачальником «вместо Иоава навсегда» (XIX, 13). Очевидно, Давид узнал, что Иоав сам убил Авессалома, и притом, давно тяготясь «сынами Саруиными» (2 Ц. III, 39; XIX, 22), он решился сбросить с себя иго влияния Иоава. Несколько предупреждая события, мы здесь скажем, что это не удается Давиду и Амессай погибает, как погиб Авенир, от руки сынов Саруиных.

Давид начинает свое обратное шествие в Иерусалим, окруженный старейшинами и воинами колена Иудина, с царскою пышностью и приходить в Галгал, переправившись через Иордан при помощи Вениамитян, под главенством того Семея, который осыпал Давида проклятиями во время его бегства. Семей умоляет его о прощении, и Давид с истинно государственною мудростью отвечает Авессе, требовавшему смерти Семея: «Ныне ли умерщвлять кого-либо в Израиле? Не вижу ли я, что ныне я царь над Израилем?» (XIX, 22)³⁰⁷.

По всей вероятности также к Иордану вышел навстречу Давиду хромой Мемфивосфей сын Ионафана, оклеветанный пред Давидом слугою своим Сивою. Здесь он оправдывается пред Давидом, который снова принимает его в дружбу, не решаясь однако наказать Сиву, который помог ему на пути, когда он шел в изгнание.

С Давидом переходит Иордан и богатый житель Галаада, содержавший на своем иждивении Давида в Маханаиме (XIX, 32), престарелый Верзеллий, и здесь прощается с царем, уговаривавшим его ехать с ним в Иерусалим. Вместо себя он отпускает с царем сына своего Кимгама, которого дальнейшая судьба почти неизвестна³⁰⁸.

По-видимому, когда уж Давид достиг Галгала (ср. Иис. Нав. IV, 19), – тогда только успели собраться старейшины и депутаты от всего Израиля (2 Ц. XIX, 40 – 41) и сказали царю: «3ачем братья наши, мужи Иудины, похитили тебя и проводили царя и дом его и всех людей Давида с ним через Иордан?». Вслед за этим происходит препирательство между Израилем и коленом Иудиным, кому принадлежало «первое слово о том, чтобы возвратить нашего (говорит Израиль) царя? Но слово мужей Иудиных было сильнее, нежели слово Израильтян» (ст. 43). Из этого мы видим, что хотя и дом Иудин и остальная часть народа, населявшего Палестину, признавали Давида своим царем, но между Израилем и Иудою существовала рознь, долженствовавшая впоследствии перейти в совершенное отделение десяти колен от царства, основанного Давидом. И в это самое время, когда, казалось, весь народ единодушно признавал Давида царем, в Палестине готовится возмущение, предводительствуемое Вениамитянином Савеем.

Между тем Давид входит в Иерусалим и отсылает от лица своего оскорбленных публично сыном его Авессаломом наложниц «в особый дом под надзор »... И содержались они до дня смерти своей, живя как вдовы (XX, 3). Вместе с сим он по-видимому делает попытку устранить Иоава от командовали войском, и когда Савей, сын Вихри, возмущает народ Израильский, Давид, верный своему обещанию (2 Ц. XIX, 13), поручает Амессаю собрать воинов Иудеи в течение трех дней (XX, 4). Но когда Амессай не выполняет поручения в данный срок, то Давид, встревоженный успехами возмущения Савея, обращается к Авессе, брату Иоава, и говорит ему: «возьми ты слуг господина своего (т. е. Иоава) и преследуй Савея, чтобы он не нашел себе укрепленных городов»... (ст. 6). Из последующего сказания (ст. 7 и след.) явно, что под именем слуг господина Авессы разумелись воины Иоавовы, да и сам Иоав предводительствует этим отрядом, посланным против Савея (ст. 8)³⁰⁹.

Но на пути Иоав и Авесса встречают Амессая, которому Давид обещал главное начальство над войском, и ни перед чем не останавливавшийся Иоав, обнимая дружески Амессая, изменнически пронзает его мечом. Со смертью Амессая Иоав остается главою войска и с свойственною ему быстротою, решительностью и с несомненно выдающимися военными талантами он быстро прекращает возмущение. Савей запирается в крепости Авел-Беф-Маах, которая настолько сильна, что Иоав должен вести правильную осаду и «насыпать вал пред градом» (ст. 15). Здесь нам приходится сказать несколько слов о весьма спорном тексте 14-го стиха главы ХХ-й (2 кн. Ц.): «Иоав прошел чрез все колена Израильские до Авела-Беф-Мааха и чрез весь Берим; и (все жители городов) собирались и шли за ним». Объяснение в скобках, даваемое текстом Семидесяти, есть по-видимому настоящее и правильное объяснение слова Берим, подававшего повод к недоумениям. Вульгата читает вместо Берим: «omnesque viri electi». Но и это разногласие объясняется, если принять во внимание толкование с одной стороны епископа Гервея (в Sp. Bible) и с другой Стэнли (в Jewish Church). Гервей настаивает на том, что Иоав забирает с собой гарнизоны всех городов, т. е. воинов, которые у Семидесяти названы «все жители городов», а в Вульгате «viri electi», и, усилив ими свой отряд, идет осаждать Абел-Беф-Мааху, в которой заперся Савей³¹⁰. Стэнли же делает замечание, что Мааха было имя матери Авессалома, царевны Гессурской, и очень может быть, что город, о котором идешь речь, принадлежал не колену Неффалимову, а к Царству Гессура и Вассана, откуда родом была Мааха³¹¹. Он думаешь еще, что не одни приверженцы Авессалома, но и приверженцы павшей Сауловой династии находились во главе возмутившихся Израильтян, запершихся в Абел-Беф-Мааху. Мы со своей стороны прибавим, что мы думаем, что в заговоре против Давида участвуют два сына Рицпы, наложницы Сауловой и пять сынов Меровы³¹² дочери Сауловой (XXI, 8), и что позднейшая выдача их Гаваонитянам на казнь, в отмщение за неизвестную нам какую-то жестокость Саула, была возмездием за участие в заговоре, которого главою выставляется какой-то Савей, сын Бихри, который едва ли не был только орудием в руках представителей династических интересов³¹³.

Иоав вероятно долго осаждал бы крепость Авел-Беф-Мааху, если бы он со свойственною ему мудростью не удовольствовался выдачею головы того, кто считался главою восстания – т. е. Савея, не возбуждая страстей народа взятием и разграблением города, и, очень может быть, не желая найти в городе доказательств, что царь Гессурский, дед Авессалома (по дочери своей Маахе), поддерживал своим участием восстание. Как только жители осажденного города бросили Иоаву через стену отрубленную голову Савея, так тотчас же Иоав « затрубил трубою и разошлись от города все люди... Иоав же возвратился в Иерусалим к царю» (XX, 22). За этим следует очень замечательная приписка (ст. 23): «и был Иоав над всем войском израильским». – Очевидно, Давид чувствовал, что он бессилен лишить Иоава власти над войском, но вместе с тем и сознавал, что некем и заменить такого умного и храброго вождя. Мы сильно подозреваем, что выдача потомков Саула Гаваонитянам, по случаю наступившего голода (2 Ц. XXI)³¹⁴, была окончательно решена по настоянию Иоава, который не мог, или не хотел взять их в осажденном городе, от которого он отступил, но наметил их в уме своем к погибели как заговорщиков и опасных противников Давида и которые могли и впоследствии составлять заговоры. Он взял их тогда, когда они оставили осажденный город и считали себя в безопасности. И в этом случае надо полагать, что Иоав был прав. По-видимому происшедшие в царстве неурядицы были главной причиной голода в Палестине, а так как среди народа считали причиной восстания потомков Саула, то естественно озлобление народа против этих людей, которые могли каждую, минуту снова сделаться причиной смут. Этим может быть объясняется и требование Гаваонитян о выдаче их для казни за прошедшие жестокости Саула. Впрочем Давид «вопрошает Господа» и получает указание, что действительно виновны «Саул и кровожадный дом его» (XXI, 1). Повеление Господа есть и наказание дома Саула за возмущение против избранника Его, Давида, и утверждение царства Давида. Давид выдает тогда Гаваонитянам двух сыновей Рицпы от Саула и пять сыновей Меровы от Адриэла из Мехолы. Но он решительно отказывается отдать сына Ионафана – хромого Мемфивосфея, ради дружбы своей к отцу его (ст. 7).

В главе XXI второй книги Царств мы находим трогательный рассказ о матери казненных сынов Саула Рицпе, – как она все лето терпеливо защищала трупы повешенных³¹⁵ на дереве детей своих от птиц и зверей (XXI, 10), доколе Давид не услышал об этом. По тексту Семидесяти сначала берет полуистлевшие кости с древа Дан «из потомков исполинов»³¹⁶, но потом сам Давид во-первых идет и берет в Галааде кости Саула и Ионафана из Иависа, жители которого погребли их близь своего города (взяв их из Беф-Сана 1 Ц. XXXI, 8– 13), и складывает их в фамильном склепе Киса, отца Саула, в Цела, в земле Вениаминовой. Но кроме того в этом же склепе (или пещере) Давид по тексту Семидесяти складывает кости и несчастных сынов Рицпы и Меровы, убитых Гаваонитянами (2 Ц. XXI, 12 – 14).

Голод кончается и внутренние волнения утихают; но начинается пограничная война с Филистимлянами, имеющая характер более малой войны мелких стычек, чем правильных военных действий, что можно заключить из ст. 15–22 гл. XXI, где указываются проявления личной отваги; в этой войне Давид участвует лично и однажды едва не лишается жизни. Его спас от Иесвия, – сильного «потомка Рефаимов» (исполинов) Авесса, но после этого происшествия воины Давидовы потребовали, чтобы он не выходил на войну, «чтобы не угас светильник Израиля» (XX, 17). Во 2-й книге Царств, в главе XXI и в гл. ХХIII, 8–39, мы находим любопытный перечень героев-современников Давида, обладавших исполинскими ростом и силою. В этих сказаниях, – как мы видели выше, – особенно замечательно упоминание о расе исполинов частью в стане Давидовом, но более всего в стане Филистимском, с указанием на происхождение от тех великанов «сынов Енаковых», которые поразили ужасом лазутчиков, посланных для осмотра Палестины из пустыни из стана Израильского (Числа XIII, с прим. в ос. на ст. 23, 28–29 и на ст. 30). Среди героев Давида мы остановим внимание на Ванее (2 Ц. XXIII, 20), который поразил сынов Ариила Моавитского и Египтянина. Нам кажется, что в Палестине издавна ходили легенды об героях исполинского роста, которые повторяются и в сказаниях Египта³¹⁷.

Вторая книга Царств упоминает в главе XXIV об одном из позднейших событий жизни и царствования Давида, а именно о моровой язве, вызванной гневом Божиим за исчисление Израиля и Иуды. Во время этого наказания Божия очам Давида открывается мир, нас окружающий; а пророк Гад указывает на место, на котором должен быть воздвигнуть жертвенник Господу. Это место именно то, на котором впоследствии воздвигнут Соломоном храм Господу Богу, по завету Давида, отца его.

Но прежде всего мы должны вникнуть, почему гнев Божий возгорелся на Израиль за исчисление народа (1 Ц. XXIV и 1Пар. XXI). На это по-видимому совершенно правильное объяснение дает Флавий Иосиф (Древн. VII, 13 § 1), указывая, что исчисление народа Божия могло быть произведено только при соблюдении основного закона, изложенного в Исходе XXX, 12: «когда будешь делать исчисление сынов Израилевых при пересмотре их, то пусть каждый даст выкуп за душу свою Господу при исчислении их, и не будет между ними язвы губительной при исчислении их³¹⁸. И народ, и сам царь в особенности должны были помнить, что народ Израильский есть народ исключительно Божий, что царь Израильский не восточный деспот, что не ему принадлежит народ и что он должен был памятовать о законе, который назначал «выкуп души» при исчислении с обязанностью употребить эти суммы на устройство скинии или на богослужение.

Вина Давида заключалась именно в том, что он совершенно забыл о священном характере исчисления народа Божия и придал этому исчислению исключительно военную цель, как видно из поручения его главному военачальнику Иоаву (2 Ц. XXIV, 2 и 9), ибо: «оказалось, что Израильтян было восемьсот тысяч мужей сильных, способных к войне; а Иудеян шестьсот тысяч».

Замечательно, что Иоав сам отговаривает царя делать эту перепись. Давид однако настоял на своем и понял свой грех лишь после того, как Иоав подал ему список переписи (ст. 10). Но тогда к Давиду по повелению Божию является «прозорливец» пророк Гад, к которому было слово Господне: «пойди и скажи Давиду: так говорит Господь: три наказания предлагаю Я тебе; выбери себе одно из них, которое совершилось бы над тобою».

Наказания были: (2 Ц. XXIV, 13; 1Пар. XXI, 12) или семь лет (Парал. 3 года) голода в стране или война в течении трех месяцев, в продолжение которых Давид был бы поражаем и принужден бегать от неприятеля; или же три дня моровой язвы.

И избрал Давид моровую язву во время жатвы пшеницы: «И простер Ангел Божий руку свою на Иерусалим, чтобы опустошить его; но³¹⁹ Господь пожалел о бедствии и сказал Ангелу, поражавшему народ: довольно, теперь опусти руку свою. Ангел же Господень был тогда у гумна Орны Иевусеянина (1 Ц. XXIV, 17; 1Пар. XXI, 15). «И поднял Давид глаза свои и увидел Ангела Господня, стоящего между землею и небом с обнаженным в руке его мечом, простертым на Иерусалим; и пал Давид и старейшины, покрытые вретищем, на лица свои» (1Пар. XXI, 6).

И сказал Ангел Господень пророку Гаду, чтобы тот сказал Давиду: «пусть Давид поставит жертвенник Господу на гумне Орны Иевуссеянина»³²⁰ (id. ст. 18). Давид же стоял на молитве в глубоком смирении, в скорби и покаянии (2 Ц. XXIV, 17; 1Пар. XXI, 17). И услышав слова пророка, Давид идет исполнить волю Божию.

Давид покупает у Орны ту местность, па которой находилось его гумно. Здесь он сооружает жертвенник и возносит во всесожжение молотивших волов³²¹: «и умилостивился Господь над страною, и прекратилось поражение Израильтян» (2 Ц. X IV, 25; ср. 1Пар. XXI. 27).

Итак Давид приносит всесожжение на той же горе, на которой некогда Авраам верою приносил в жертву сына своего Исаака, который прообразовал будущую великую Жертву искупления³²². На этом священном месте стоял и Ангел Божий, простиравший руку свою на Иерусалим во время моровой язвы. Здесь же воздвигается Богу вечному храм, который существует (хотя несколько раз разоренный) в течении тысячи лет, – дотоле, – доколе не приходит «Тот, Кто больше храма» (Матф. ХII, 6), Тот, который глаголет, что «настало время, когда и не в Иерусалиме будут поклоняться Отцу..., но истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине» (Иоан. IV, 21 –23)³²³. С этого времени храм ветхозаветный в Иерусалиме упразднен на всегда; но место, на котором он стоял, есть место великое и священное в воспоминаниях человечества³²⁴.

На месте этом еще Давид при жизни своей заготовляет, с помощью царя Тирского, Хирама, материал для постройки храма, зная (2 Ц. VII, 12–13; 1Пар. XVII, 1–14; 2Пар. VI, 7–9), что Богу не угодно было, чтобы он воздвиг Ему храм «ибо пролил он много крови и вел большие войны» (1Пар. XXII, 8), а Господь глаголал ему, что построить этот храм сын его Соломон, который будет человек мирный: посему и имя его будет Соломон» (id. 9)³²⁵.

Заметим, что во все это время «скиния Господня, которую сделал Моисей в пустыне, и жертвенник всесожжения находились в то время на высоте в Гаваоне» (1Пар. XXI, 29 и 2Пар. I, 3); к этому прибавлено пояснение во 2Пар. I, 45: «Ковчег Божий принес Давид... устроив для него скинию в Иерусалиме. А медный жертвенник... оставался в Гаваоне пред скиниею Господнею».

Последние псалмы и слова Давида записаны в главах XXII и XXIII второй книги Царств и в 3-й книге Царств в главах 1 и 2-й, а также в книгах Паралипоменон³²⁶.

В 22-й главе II кн. Царств начертан тот псалом, который известен нам под именем XVII псалма с начертанием: «Раба Господня Давида, который произнес слова песни сей к Господу, когда Господь избавил его от рук всех врагов его и от руки Саула».

Согласно этому начертанию мы думаем, что пс. XVII, начертанный во время воцарения Давида в Хевроне, внесен в летопись начертателем второй книги Царств, как соответствующий и тому времени конца царствования Давида после возмущения Авессалома и пограничной войны с Филистимлянами, – когда в царстве его воцарилось спокойствие (ср. стихи 7, 18–20, 38–46).

В главе ХХIII, 1–7 Давид, «сладкий певец во Израиле» с полным сознанием дарованного ему пророческого дара произносит слова: «Дух Господень говорит во мне и слово Его на языке у меня». В этих словах, произнесенных в конце его жизни, как бы выразилась вся деятельность его как пророка, глаголавшего слова Божии и провидящего, что спасение мира явится в потомстве его. «Не так ли дом мой у Бога», – восклицает он в том же псалме, – «Ибо завет вечный положил Он со мною твердый и непреложный.

В 1-й главе третьей книги Царств описаны последние события жизни Давида и первые дни воцарения Соломона еще при жизни отца по повелению его.

Один из сыновей Давида красавец (ст. 6) Адония, сын Аггифы³²⁷, задумал провозгласить себя царем и завел колесницы и скороходов и склонил на свою сторону Иоава и одного из первосвященников, Aвиaфapa, и собрал около себя значительное число приверженцев (5–25 ст.). Однако против Адония высказался другой первосвященник – Садок и пророк Нафан и известный герой Ванея вместе со многими воинами Давида. Чтобы сплотить свою партию и вероятно условиться окончательно в образе действования, Адония собирает на пир «сыновей царских и Aвиaфapa и военачальника Иоава»... Нафана же и Садока и Ванею и Соломона не пригласил (ст. 19 и 26). Но в то время, когда Адония предлагает царевичам и пособникам своим пир, пророк Нафан и мать Соломона, Вирсавия, входят к престарелому Давиду и рассказывают ему о действиях Адонии. И сказал Давид Bиpcaвии: «Я клялся Господом Богом Израилевым, что Соломон, сын твой, будет царствовать после меня» (ст. 30). Затем он приказывает, чтобы первосвященник Садок с пророком Нафаном и военачальником Ванеем немедленно посадили Соломона на царского мула, отвели его «к Гиону»³²⁸: «и да помажет его там Садок священник и Нафан пророк в царя над Израилем, и затрубите трубою и возгласите: да живет царь Соломон! Потом проводите его назад, и он приидет и сядет на престоле моем: он будет царствовать вместо меня; ему завещал я быть вождем Израиля и Иуды» (ст. 34–35). Так говорил Давид и отвечал Ванея: аминь! Так и совершилось воцарение Соломона, и весь народ на возвратном его пути после помазания встречал его восторженными кликами. Трубный звук и народные крики и известие о воцарении Соломона (46 ст.) дошли до Адонии, который страшно смутился и бежал к жертвеннику пред скинией и ухватился за рога жертвенника. Когда о том донесли Соломону, и о том, что Адония просит даровать ему жизнь, Соломон приказывает ему сказать: «Если он будет человеком честным, то ни один волос его не упадет на землю; если же найдется в нем лукавство, то умрет» (52 ст.).

И пришел Адония и поклонился царю Соломону, и Соломон отпустил его в дом свой. Сказание о воцарении Соломона и заговоре Адонии связуются с другими событии.

В последние дни жизни Давида, во дни его старческой дряхлости, слуги его отыскали ему молодую красавицу Ависагу (Abisag Вульгаты, Abishag западн.) Сунамитянку, которая, не будучи фактически женою Давида, разделяла однако с ним ложе и потому по-видимому считалась его женою³²⁹. Выше, по поводу оскорбления Авессаломом наложниц отца своего по совету Ахитофеля (2 Д. XVI, 21), мы говорили о значении этого поступка. Взять к себе на ложе жену бывшего царя страны мог только царь, заступивший его место, как это видно и из истории других народов. Мы увидим ниже, как Адония, после смерти Давида, надеясь на неопытность молодого царя, просить себе Ависагу в жену, надеясь вероятно на этом браке основать надежды и создать новый заговор для овладения престолом.

Между тем наступают последние минуты жизни Давида. После воцарения сына Давид подымается на ложе своем и передает последнюю волю свою старейшинам Израильским, произнося трогательную молитву³³⁰, в которой он высказывает мысль, руководившую им целую жизнь, и которая и была основанием и причиною его счастья и величия. Одному только Господу, говорил Давид пред собранием старейшин, принадлежит величие и могущество и слава и победа и все, что на небе и на земле. И каждый человек, как весь народ, ничтожны во всех усилиях своих без помощи Божией и могут что-либо совершить лишь по милости Божией. «От Тебя все и от руки Твоей полученное приносим мы Тебе: потому что странники мы пред Тобою и пришельцы!» (1Пар. XXIX, 14 – 15).

Затем Давид остается наедине с Соломоном и завещает ему (3 Ц. II, 1–9) прежде всего верность Господу и повелениям Его. После сего он отдает ему приказания относительно лиц, благотворивших ему и соделавших ему зло. По поводу этого последнего завещания мы напомним, что «благодать и истина» и прощение врагам «Иисусом Христом бысть»; что ветхий завет не представлял собою полноты истины Божией, и что великие вечные истины и заповеди любви и всепрощения внесены в мир Тем, Кто сказал: «любите врагов ваших!» и на месте мучений Своих молился за распинающих Его.

«И почил Давид с отцами своими и погребен был в городе Давидовым» (II, 10).

После смерти Давида Адония несомненно составляет новый заговор (ср. II, 22), но, храня его в тайне, придумывает сначала хитростью приобрести и узаконить в глазах народа права на престол, когда ему удастся силою восхитить его. Надеясь по всей вероятности на неопытность молодого царя³³¹ и на непонимание чего он просит у матери царя, Вирсавии, он склоняет последнюю просить за него пред Соломоном, чтобы он отдал ему в жены Ависагу Сунамитянку, жену умершего Давида. Мы выше говорили, что только царь мог войти к женам своего предшественника, и потому просьба Адония, в связи с составленным уже заговором, представляется несомненно прямой изменой. Из слов Соломона (3 Ц. II, 22–24) очевидно, что он, не только немедленно понял значение просьбы Адония, но и догадался, или узнал о заговоре, в котором участвовали Авиафар и Иоав: «И отвечал царь Соломон и сказал матери своей: «а зачем ты просишь Ависагу Сунамитянку для Адонии? Проси ему также и царства; ибо он мой старший брат; и ему священник Авиафар и Иоав, сын Саруин (военачальник), друг«… …»ныне же – Адония должен умереть».

С решительностью владыки востока Соломон принимает меры, долженствующие раз навсегда обеспечить спокойствие государства и престола его. Адония умирает от руки Ванея, и от руки его же погибает и Иоав, думавший найти убежище в ограде скинии, у жертвенника³³². Aвиaфapa Соломон лишает священства и удаляет в Анафоф, священнический город в уделе Вениамина по Иисусу Навину XXI, 18, который находился в трех милях на север от Иерусалима³³³ и недалеко от Гаваона. Aвиaфapa Соломон предупреждает, что только священнический сан спасает его от смерти: «И исполнилось слово Господа, которое сказал Он о доме Илия в Силоме» (II, 27). С этого времени линия первосвященников правильно продолжается в род Садока, потомка старшего сына Ааронова Елеазара, и двойственность первосвященников из двух линий сынов Аароновых прекращается³³⁴.

Отныне Соломон царствуешь спокойно и мирно в Иерусалиме. Но прежде чем мы перейдем к царствованию Соломона, мы должны сказать несколько слов о двух книгах, из которых одна заключает в себе песнопения Давида, а другая относится по-видимому ко времени царствования Давида, но начертана в стране чужеземной и сделалась известною в Палестине лишь во времена Соломона.

Цитаты в Новом Завете из Псалтиря

Псалом XXI

Псалом XLIV

Псалом CIX

О книгах Соломоновых мы будем говорить ниже, после краткого очерка его жизни и царствования. Здесь же мы скажем несколько слов о книге Иова, которая в Еврейском каноне вместе с Псалтирем, с книгой Притч, с Экклезиастом, с книгой Песнь Песней и некоторыми другими книгами причисляется к отделу «Кетубим», что значит «Писание»⁴⁸⁵.

В перечне книг этого отдела Кетубим книга Иова занимает первое место, очевидно относимая преданием ко времени, предшествующему не только Псалтирю, но и Давиду. Мы ниже приведем несколько мнений относительно древности этой книги, здесь скажем только, что по всем данным она представляет картину жизни древнее учреждения в Палестине монархии и дает нам понятие о весьма древнем складе мыслей и воззрений на мир и на управляющие им нравственные законы.

Первое, что бросается в глаза в этой книге – это совершенное отсутствие в речах говорящих имени Бога Завета Иеговы⁴⁸⁶. Точно также нет во всей книге ни малейшего намека на обрядовый закон Моисеев. Жизнь, изображенная в книге Иова, есть жизнь патриархальная, пастушеская, подобная жизни Авраама и Исаака и Иакова. Нравственные законы и начала, высказанные в книге Иова, основаны очевидно не на Синайском откровении и законе, а на общих законах добра, открытых человеку Господом Богом и вложенных в сердце его при его сотворении и на так называемых законах Ноевых, разнесенных всеми племенами и народами по лицу всей земли. Книга Иова есть книга, очевидно начертанная вне народа, соблюдавшего закон Моисеев и является драгоценным памятником не только мыслей и думы народа, давно отделившаяся от предков народа обетования (хотя по-видимому родственного с ним по языку), – но является еще очевидным доказательством, что Дух Божий не оставлял и других племен земли, и что, говоря словами Апостола Петра: «во всяком народе боящийся Бога и поступающий по правде приятен Ему» (Деян. X, 35). Еще не следует упускать из виду, что самое принятие этой книги в Еврейский канон⁴⁸⁷ и упоминание об Иове у Иезекииля (XIV, 14) доказывает, что ненависть, которая развилась у Иудеев впоследствии и ко всем, не принадлежащим к их народу, не была известна разумным их предкам, и что Евреи признавали, что и среди других народов, населяющих землю, Господь Бог по милосердию Своему находите Своих избранных.

Книга Иова отличается глубиною и смелостью исследования отношений Всевышнего к Его созданию – человеку, – и обязанностей сего последнего к Богу, причем начертатель этой замечательной книги пытается выяснить те начала, на которых эти отношения зиждутся. Вся книга начертана языком сильным, оригинальным, полным величественных сравнений и оборотов, не лишенных изящества и грации; он, как замечают гебраисты комментаторы⁴⁸⁸, заключает в себе много архаических выражений и оборотов, подобные которым мы встречаем только в Пятокнижии и в древнейших дошедших до нас отрывках еврейской поэзии; в языке книги Иова встречается также много слов, никогда не бывших в употреблении в еврейском языке, но которых значение может быть разъяснено или из родственных еврейскому языков, или даже из древне-египетского языка⁴⁸⁹. Но с другой стороны в той же книге Иова находятся слова и обороты, принадлежащее весьма поздней эпохе, – говорят гебраисты (1. s. cit.) – и которые встречаются лишь в позднейших книгах Еврейского канона, указывая на установившееся уже влияние языка Арамео-Халдейского, которым говорили в Месопотамии и Сирии. Все это было причиною многих недоумений относительно этой книги. Весьма многие считали ее поздним еврейским переводом древней книги, оригинал которой написан был на языке не еврейском. Против этого мнения восстают несомненно те архаизмы, которые мы встречаем в книге Иова. Большая же часть комментаторов считает Иова книгою древнейшею, начертанною на древне-еврейском языке, но которая подверглась позднейшей переделке именно потому, что древнейший еврейский язык стал почти совершенно непонятным, и книга была переведена на язык времен Езры теми учеными, которые посвятили себя изучению древнего еврейского и родственных ему языков. Очень может быть, что именно при этой переделке книги впервые внесено было в текст имя Бога Завета Иеговы, но только в тех частях книги, в которых говорится о событиях и об эпифаниях, или о проявлениях воли и гласа Всемогущего. В речах же говорящих оставлено без изменения имя Всевышнего, известное и язычникам: Элохим.

Мы прежде всего рассмотрим вкратце содержание книги Иова.

Она начинается весьма таинственным сказанием: «сатана», – или, если перевести в точности это слово – «противник», «обошедши землю» (Иова I, 7) «пришел предстать пред Господа» (ст. 6). Он пришел предстать только, но не видеть Господа, замечает св. Григорий Нисский: «venit ut videretur a Deo, non ut videret Deim⁴⁹⁰. «Клеветник, – говоря словами Откровения (XII, 10), клевещет перед Богом нашим день и ночь». Господь слышит, как клеветник выражает пред Ним сомнение в искренности чувств Иова (I, 8) и объясняет его верность Богу и чистоту жизни тем, что Бог одарил его всеми благами земли и счастливою семейною жизнью. Между тем самый текст сказания об Иове удостоверяет (I, 1 и 8), что Иов был человек богобоязненный и непорочный. Клеветник же утверждает, что с лишением счастья и здоровья Иов не будет благословлять Бога.

Тогда Господу Богу угодно сначала (I, 12) отдать в руки сатаны земное счастье и богатство Иова, и когда оно исчезло и Иов благословил Бога (I, 21) и со смирением покорился воле Божией, тогда испытание Иова продолжено и Господу угодно было отдать в руки клеветника и здоровье Иова, с запрещением однако касаться «его души», т.е. жизни. Страшная форма проказы, – по-видимому элефантиазис, – поразила Иова. Жена Иова, разоренная, принужденная после богатой жизни наниматься в поденные работницы⁴⁹¹, падает духом и советует Иову самоубийство. Совершенно верно мнение Дидима Александрийского⁴⁹², что слова обезумевшей жены Иова суть наущение сатаны. Тогда Иов отвечает словами великого смиренномудрия: «Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать» (II, 10). На этом стихе кончается вступление в книгу Иова. От этого места начинается обмен мыслей между Иовом и пришедшими навестить его друзьями. В этом разговоре заключается замечательное исследование мудрецов того времени о настоящих коренных причинах нападающих на человека несчастий. Трое из пришедших к Иову друзей убеждены в том, что Иов человек грешный, скрывающий грехи свои под покровом лицемерия. Иов отрицает то, чтобы он был виновен пред Богом, но не может дать никакого объяснения, почему на него обрушилось бедствие. Четвертый из друзей Иова, младший летами остальных друзей его, Елиуй (Божий), начинает последним речь, в которой он проводит мысль, что человек не может и не смеет допытываться причины Божиих повелений, и что только Бог один знает то, что Он творит и повелевает. Елиуй обвиняет Иова не в том, что он грешен, а в том, что сердце его обвинило Бога в неправосудии (XXXV, ст. 2 и сл.) и не дождалось последующих Его действий и велений (id. ст. 16): «и тебя вывел бы Он из тесноты на простор», говорит Елиуй Иову.

Когда Елиуй кончает речь свою, тогда «возглаголал к Иову Господь из бури» (XXXVIII).

В сем откровении величественно рисуется могущество Творца и ничтожество человека; пред Иовом раскрывается красота и премудрость творения, ему указывается ряд явлений в мире, которых он объяснить не может; перед глазами его раскрывается действие сил, которые приводят человека в трепет; ему указывается животный мир, законы жизни которого не известны человеку. В заключение (главы XL и XLI) откровение указует человеку, что в бессилии своем он не имеет права судить о велениях Божиих.

Последняя XLII глава излагает ответ Иова, в котором он приносит покаяние, сознаваясь, что он говорил без разумения (1–6). Тогда Господь глаголет к трем старшим друзьям Иова, которые безрассудно обвиняли его во грехе и лицемерии. Им приказывается принести жертву за грех, так как они подверглись гневу Божию⁴⁹³: «и раб Мой Иов помолится за вас», глаголет Господь (ст. 8. И когда виновные принесли жертву и Иов помолился за них, то Господь простил им, «принял молитву Иова» (ст. 9).

Елиую не приказано принести жертвы, так как речь его по существу была правильна. После сего Господь возвращает Иову здоровье и счастье и дарует ему новую семью, и «после того Иов жил сто сорок лет... и видел правнуков своих до четвертого рода... и умер насыщенный днями» (ст. 16–17). Последнее указание потому для нас очень важно, что оно прямо указывает, что книга Иова начертана гораздо позже событий, которые она описывает; позже во всяком случае правнуков Иова и не ранее, как через полтора века после его бедствия и выздоровления.

Иов жил в стране Уц, как указывает первый стих книги. Почти нет сомнения, что страна так названная, носила имя первого на ней поселенца. В Библии мы находим имя Уц три раза во-первых в Быт. X, 23, – так назывался сын Арама, внук Сима; во-вторых у родного брата Авраама, Нахора, именем Уц назывался старший сын его (Быт. XXII, 23); и в-третьих, среди Хорреев, сынов Сеира, живших вместе с сынами Исава в Едоме, мы находим имя Уц, которым назывался один из внуков Сеира. Вероятнее всего кажется предположение, что страна Уц населилась во время выселения из нижней Месопотамии Семитов, вышедших оттуда частью вследствие притеснений Кушитов⁴⁹⁴, частью (как Авраам) вследствие отвращения, которое в них вселяло идолопоклонство и огнепоклонение Кушитских и Аккадских царств⁴⁹⁵. Некоторые западные комментаторы и исследователи⁴⁹⁶ полагают, что дал свое имя стране Уц сын Нахора, брата Авраама. Страна, в которой жил Иов, в переводе Семидесяти названа Аузитис. Лежала она, как полагают, на северо-восток от Идумеи и называлась позже восточным Гаураном⁴⁹⁷ или Auranitis. Часть этой страны по-видимому совпадала с древним Васаном⁴⁹⁸. Это была страна плодоносная и богатая, по которой проходила большая караванная дорога в Аравда и к пристани Ецион-Гаверу через Идумею. Предположение, что Иов был одним из потомков брата Авраамова, может объяснить, почему язык книги Иова почти тожествен с древне-еврейским языком. В каком отношении находились семиты, потомки Уца, к исполинам Васанского царства Ога, во время вступления в Палестину 12-ти колен Израильских, определить точно невозможно, но можно сделать достоверное предположение, что если Рефаимы Васанские были остатки доисторических племен, которых везде встречали племена исторические во время занятия всего огромного Азиато-Европейского континента, – то эти племена сливались с историческими племенами, гораздо более их развитыми и культурными, и исчезали с лица земли как отдельный народ, и как исчезли сыны Енаковы, и Рефаимы, и Зузимы, и Эмимы, оставив по себе память лишь в исполинском росте некоторых своих потомков⁴⁹⁹. Очевидно, что культурное семитическое племя в земле Уц, слившееся, или не слившееся с Васанскими Рефаимами, не утратило среди полукочевой, полуземледельческой жизни высших своих способностей. Племя это передает родственным ему потомкам Авраама замечательную по глубине мыслей книгу – или когда эти последние сели уже на земле, им Богом данной, – или же может быть еще ранее, в то время, когда Моисей был жив и шел с народом к Иордану, занимая земли Моава и Аммона и Ога Васанского. Мы потому делаем эту оговорку, что существует мнение⁵⁰⁰, – основанное на архаизмах, встречаемых в книге Иова, и на отсутствии (как мы говорили выше) упоминания о событиях Исхода и о Моисее, – что книга эта начертана ранее Моисея и может быть стала известна народу Израильскому ранее его вшествия в Палестину.

Обращаемся к тексту книги Иова.

Иов сидит на пепелище, покрытый язвами страшной болезни, в которой, – говоря словами книги Иова (XXXIII, 21), – «плоть пропадает, так что ее не видно, и выказываются кости, которых не было видно»⁵⁰¹. К нему (II, 11) приходят друзья его, в числе которых вероятно и Елиуй, сын Варахиила, который начинает говорить лишь с главы ХХХII-й. Елиуй означает Божий; имя отца его Варахиил означает благослови Боже. Род свой Елиуй и его отец ведут от Вуза, второго сына Нахора, родного брата Уца (Быт. XXII, 21), и потому он носит прозвище Вузитянин, – происходя таким образом от одного родоначальника с Иовом, которого по всей вероятности можно считать потомком Уца⁵⁰². Имена Елиуя и отца его свидетельствуют о благочестии семьи его, а речь Елиуя доказывает, что в семье его развивалось богомудрие и любовь к высоким размышлениям.

Другие друзья Иова, пришедшие к нему суть:

1) Елифаз Феманитянин. Имя Елифаз переводится различно: «Бог моя сила» (Oxford''s teacher''s Bible; names), и «Бог мое золото»⁵⁰³. Елифаз называется Фемапитянином и по всему вероятно есть потомок Исава, у которого был сын Елифаз и внук Феман (Быт. XXXVI, 4, 10, 11): по сравн. с 1 Парал. I, 36 и 45 этот Феман дал имя свое роду своему и самой земле, на которой род его поселился.

2) Вилдад, Савхеянин. Имя Вилдад переводится: «сын спора», или «раздора». Имя земли Савха отожествляется с именем Шуаха⁵⁰⁴, сыном Авраама и Хеттуры, которого потомки заняли местность на восток от Гаурана.

3) Софар; имя это значить воробей. Он в тексте еврейском назван Наамитянином, но в тексте LXX Минаитянином. Последнее чтение указывает на местность Маон, или Маан, на восток от Петры⁵⁰⁵.

Таким образом пред нами являются представители мысли жителей страны, лежащей на восток от гор Сеира, Мертвого моря и Иордана, связанные между собой общим происхождением от Авраама, общим языком, и сохранявшие очевидно монотеистический культ и предания о Едином Боге, Творце вселенной, праведном Судии и милосердном Промыслителе о человеке и человечестве. Очевидно еще, что это общество не пребывало в коснении мысли, но разрабатывало умом своим понятия о правде Божией, о грехе, о возмездии, о путях правосудия и милосердия Божия. Очевидно также, что мудрецы востока были сильно потрясены и встревожены известием о несчастиях, поразивших друга их Иова, – человека, славившегося на всем востоке благочестием, милосердием и справедливости. Мысли их были смущены, самые основы их кодекса правды были поколеблены рядом бедствий, обрушившихся на человека праведного. Вот почему (II, 12) они, увидя Иова на гнойном пепелище, «зарыдали и разодрали одежду и покрыли пылью голову свою». Им казалось, что под ними рушились все основы их жизни, что они потеряли путеводную нить ее. Полагая, что земное несчастие есть естественное последствие греха, и что при отсутствии греха не может быть земного несчастия, особенно в той ужасающей, безнадежной форме, в которой оно проявилось, разбив по-видимому окончательно всю жизнь Иова, – они во-первых теряют веру в праведность самого Иова, а во-вторых в них зарождается грызущее их сомнение в правильности своих убеждений, которые они однако силятся отстоять всеми силами. Увидев Иова; они (II, 13) «сидели с ним семь суток в молчании, ибо видели, что страдание его весьма велико». Наконец они начинают говорить и естественно направляют все силы ума своего, чтобы доказать, что теория их непоколебима и что Иов должен быть человек грешный.

Против этого возмущается Иов, и, как мы видели выше, один только Елиуй указывает на то, что старшие мудрецы неправильно обвиняют Иова и слишком торопятся признать несчастие Иова за наказание, – так как Бог может еще «вывести Иова на простор» (ХХХVI, 16).

Голос Всевышняго опровергает мысли старших мудрецов и налагает на них обязанность покаяния.

В духовной жизни древнего мира это было великое и важное откровение, запрещавшее раз навсегда признавать всякое человеческое горе и бедствие наказанием и признавать успех в земных делах наградой за праведность. В книге Иова открыто человеку, посредством сопоставления величия творения с ничтожностью человека и сил его, – что человек должен возлагать все свое упование, всю надежду свою на одного только Бога, и все посылаемое Им – и горе и радость – принимать с детским сердцем, веря, что только одному Богу известно, почему и для чего совершаются известные события. Гнев Господень на старших мудрецов с повелением принести жертву и просить, чтобы обвиненный ими Иов молился за них, имеет глубокое значение. На мудрецов возложено наказание весьма легкое, но с ним соединена великая радость сердца: с души их снято тяжелое бремя сомнения, им открыты судьбы Божии, пред ними раскрываются величественные пути справедливости Божьей, непохожей на узкие взгляды мудрования человеческого. Вдали сердце уже чувствует, что грядет Тот, который превыше всего поставить любовь. Конечно в книге Иова нет еще того ясного откровения о награде в вечной загробной жизни, которое даровано нам пришествием Господа нашего Иисуса Христа и воскресением Его: Иову возвращается только земное счастье, но тем не менее книга Иова открывает ветхозаветному человеку великие и дальние горизонты, запрещает ему судить о судьбах Божиих и о брате своем, готовить человечество к воспринятию грядущих откровений о высших истинах и вносит успокоение в души тех, кои с трепетом боялись потерять веру в справедливость.

Полагают, что книга Иова в особенности стала известна или изучалась с особенным вниманием во времена Соломона. Нет сомнения, что некоторые места Притч очень напоминают книгу Иова⁵⁰⁶.

Когда друзья Иова, видя бедствие Иова, сидели в глубоком горе, не открывая уст, – Иов сам первый начинает речь⁵⁰⁷. Он проклинает день, в который он родился, жалеет, что он родился на свет, желает смерти и жаждет загробного покоя⁵⁰⁸. В речах трех старших друзей Иова главная мысль, как мы говорили выше, что земные страдания и бедствия суть наказание за грехи и преступлены. Посылаются они для истребления тех, кои противятся Богу и не покоряются Его решению. Если грешник покается и обратится к Богу, то он может надеяться на восстановление мира в душе его и на возврат земного счастья. Но то несомненно для этих мыслителей, что самое несчастие есть уже доказательство совершенного греха⁵⁰⁹; и потому состояние души подвергшегося бедствию определяет его отношения к Богу. Применяя эти мысли к Иову, все три друга его возмущаются его горячностью и горечью его жалоб; они упрекают его в гордости и нечестии⁵¹⁰. Они ставят ему в вину, что он не сознается в содеянном им преступлении и в грехах, увлекших его в бедствие; они высказывают ему, что у него нет ни познания Бога, ни веры в Него, и что самое утверждение его, – что он не совершил никакого греха, – равносильно хуле. Очевидно из самой горечи слов их, что они защищают теорию, которая для них дороже жизни, и которая, будучи поколеблена, повергнет их самих в сомнение и отчаяние. Они не только не могут, они не хотят верить в безвинность Иова, к которому обращены их резкие порицания.

Большая часть речей принадлежит Иову; кроме главы III, в которой он начинает речь свою воплем обиженного напрасно, слова его в ответ на речи и обвинения старших друзей его продолжаются в главах VI, VII, IX, X, XII, XIII, XIV, XVI, XVII, XIX, XXI, XXIII, XXIV, XXVI, XXVII, XXXI. Речь Иова необычайно величественна; мысли, им высказываемые, чрезвычайно возвышенны. На это есть указание в самой книге Иова, ибо некоторые главы (напр. XXVII, 1; XXXI, 1) начинаются словами: «и продолжал возвышенную речь свою Иов».

Мы напомним, что во вступлении вопрос о Иове был поставлен так: сатана утверждал, что Иов, лишенный всего, не будет благословлять Бога (I, 11) и совершенно отступит от Бога, когда поражен будет в костях своих и в плоти своей (II, 5). С другой стороны надо помнить, что Иов был действительно человек праведный и благочестивый и верный Богу, как сказал Сам Господь (I, 8; II, 3; ХLII, 7–8), и потому слова Иова о себе не суть ложное самовосхваление своей праведности, а истинный факт, и жалобы его суть вопль огорченного сердца.

Сознавая свою невинность, Иов опровергает аргументы своих противников и в первый может быть раз на земле – в истории умственного и религиозного развития человеческого общества – отрицает мысль, признаваемую досоле за непоколебимую истину, – что несчастие есть последствие греха и преступления, и что бедствие не может коснуться праведного.

В речах своих Иов высказывает, что: «к страждущему должно быть сожаление от друга его, если только он не оставил страха к Вседержителю» (VI, 14)⁵¹¹. Далее он укоряет друзей (id. 21), что они, «увидали страшное и испугались»; «вы придумываете речь для обличения»... «но прошу вас, взгляните на меня; буду ли я говорить ложь пред лицем высшим» (ст. 26, 28).

Далее, в главе IX, говоря о величии Божием и о своем несчастии и утверждая, что он невинен, он указывает, что несчастие может постичь и непорочного как виновного. Особенно горько Иову нападение друзей его; он вопиет к Богу: «Я пресыщен унижением»... «Ты выводишь новых свидетелей Твоих против меня; усиливаешь гнев Свой на меня» (X, 15, 17).

«А вы, говорит он, обращаясь к своим обвинителями – я не ниже вас; вы – сплетчики лжи.... О если б вы только молчали: это было бы вменено вам в мудрость» (XIII, 2–5)... «хорошо ли будет, когда Он вас испытает?» (id. ст. 9).

Затем Иов вопиет к Богу, умоляя Его указать ему беззаконие и грех, ибо он их не знает и просит окончания страданий и смерти (главы ХП1-XIV).

Продолжая свои сетования Иов выражает однако уверенность, что справедливость Божия не попустит, чтобы имя его было покрыто позором. «И ныне вот на небесах Свидетель мой и Заступник мой в вышних» (XVI, 19).

«Заступись, поручись Сам за меня пред Собою! иначе кто поручится за меня?» (XVII, 1–3)... «Помутилось от горести око мое... изумятся о сем праведные и невинный вознегодует на лицемера. Но праведник будет крепко держаться пути своего, и чистый руками будет больше и больше утверждаться» (XVII, 7 – 9).

Замечательно, что по мере того, как Иов видит себя покинутым близкими доселе к нему людьми, мысль его все более и более светлеет: «Покинули меня близкие мои»... «А я знаю, Искупитель мой жив и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю его сам; мои глаза, не глаза другого увидят Его» (XIX, ст. 14 –16 и 25– 27). В словах этих заключается пророческое предвидение не только о земной судьбе Иова и о возвращении ему здравия, но в них еще важнейшее пророчество об Обещанном (Быт. III, 15) Избавителе, имеющем стереть главу змея, и об воскресении тела вместе с продолжением жизни души после смерти.

Далее (XXI) Иов, возвращаясь к взводимым на него друзьями – и в особенности Софаром (в XXI главе) – обвинениям, спрашивает: «почему беззаконные живут и достигают старости... и дети и внуки их с ними... и домы их безопасны... и проводят дни свои в счастии? (XXI, 7–9; 13).

В главах XXIII и XXIV Иов высказывает, что он жаждет предстать пред праведного Судию, Владыку вселенной: он тоскует по Нем, но знает, что над ним совершается воля Божия (ХХIII, 3 – 7; 8 – 16). Он вспоминает всякие бедствия, постигающие людей, и совершаемые ими преступления и грехи, но некоторые из беззаконных безопасны. «Но поднялись высоко и нет их; падают и умирают как и все и как верхушки колосьев срезаются» (вся гл. XXI и ст. 24).

С главы XXVI начинается речь Иова о творении и продолжается до XXXI гл. включительно. Мыслью подымаясь к чудным делам Творца вселенной, Иов вспоминает о творении небес и бездны, которые открыты пред Всевышним⁵¹², «и гром могущества Его кто может уразуметь» (гл. XXVI).

В главе XXVII он возвращается к мысли, что будущее беззаконного должно однако быть несчастно, по крайней мере в потомстве его. От этой мысли он переходит (в гл. XXVIII) к указанию, что все устроено в мире по неизменным законам, и тогда снова подымается мыслью к величию Божия творения и вечных законов Его во вселенной. Он видит умственным оком своим месторождения металлов и драгоценных камней, месторождения рек и потоков: «но где же источник премудрости?» восклицает он (XXVIII, 20): «она сокрыта от очей всего живущего». И далее: «Аваддона (в смысле не только бездны, но и личности, ее представляющей) и смерть говорят: ушами нашими слышали мы слух о ней. Бог знает путь ее и Он ведает место ее» (id. 22–23)... «Страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла – (есть) разум» (id. ст. 28).

И продолжал Иов возвышенную речь свою и сказал: о если бы я был как в прежние месяцы, как в те дни, когда Бог хранил меня!» (XXIX, 1, 2)... «когда еще Вседержитель был со мною и дети мои вокруг меня... когда старцы, увидев меня, вставали... и голос знатных умолкал... Потому что я спасал страдальца, и сироту... и сердцу вдовы доставлял я радость... и был я глазами слепому и ногами хромому... и отцом был я для нищих... И внимали мне и ожидали и безмолвствовали при совете моем... И жил как царь в кругу воинов, как утешитель плачущих» (id. ст. 5–10; 12–16; 21, 25).

«А ныне (XXX, 1 –10) гнушаются мною»! «Взываю к Тебе, Господи... не плакал ли я о том, кто был в горе; не скорбела ли душа моя о бедных? Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма»! (id. 20, 25 – 26).

Заметим еще чистоту Иова, редкую в древнем мире (XXXI, 1).

«Какая же участь мне от Бога свыше?» (XXXI, 2)... Вот мое желание, чтобы Вседержитель отвечал мне» (id. 35).

С главы ХХХII начинает речь свою собеседник новый, не упомянутый в числе друзей Иова, о которых говорится в главе второй. Несомненно однако, что он присутствовал при речах старших мудрецов, ибо: «Елиуй ждал, пока Иов говорил», и «потому, что они (друзья Иова) летами были старше его» (ст. 1–7).

«Но дух в человеке и дыхание Вседержителя дает ему разумение» (ст. 8), говорит Елиуй, оправдывая себя пред старцами, что он начал говорить.

Прежде всего он указывает, что три говорившие старца не обличили Иова и говорили про грех его, не имея на то доказательств (ХХХП, 12). Иова же он обличает в том, что Иов, признавая себя невинным, полагает, что Бог обвиняет его (ХХХIII, 9–10). Вот в этом ты неправ, говорит Елиуй Иову; Бог выше человека, не тебе состязаться с Богом; «Он не дает отчета в делах Своих. Бог говорит человеку... и во сне и в ночном видении... Или человек вразумляется болезнью... Будет молиться Богу, и Он милостив к нему... Вот все это делает Бог два, три раза с человеком, чтобы отвести душу его от могилы и просветить его светом живых» (id. ст. 12 – 30).

По-видимому Елиуй сам глубоко изучил, или от отца своего получил глубокое знание внутренней духовной жизни человеческой. Ему известно то состояние души человеческой, ищущей помощи, или успокоения, при котором чуткое религиозное чувство слышит милость и волю Божию и в угрызениях совести, и в внезапном проблеске мысли, – указывающей человеку исход из по-видимому безвыходного положения, – и в порыве к добру, и в слезе, пролитой о бедствии другого, в спокойствии духа, ощущаемом среди собственных несчастий по явной помощи свыше; и в умилении, окропляющем благодатною росою сердце, и во внезапном прекращении гнева и злобы, когда поступок брата, представлявшийся в черном свете, представляется в совершенно ином освещении, оправдывающем его. Наконец великое и радостное откровение человеку есть та мысль, – (собственная, или речь наставника, или друга), – которая вдруг осеняет человека, начинающего понимать, что вся цепь событий, которую он доселе называл бедствием, – есть ряд милостей Господа, выводящего человека на путь спасения. Откровения Божии являются человеку, как говорит Елиуй (ХХХIII, 17), «чтобы отвесть человека от какого-либо предприятия и удалить от него гордость». Или же говорит Елиуй (ст. 19): «человек вразумляется болезнью на ложе своем». Елиуй предвидит и возможность выздоровления Иова, говоря о больном: «Бог умилосердится над ним и скажет (ангелу наставнику ст. 24): освободи его от могилы... Тогда тело его сделается свежее нежели в молодости» (ст. 23–25).

В XXXIV главе Елиуй, продолжая речь свою, указывает, что Бог есть высшая правда, а потому повеления Божии и события, совершающияся по воле Его, не могут быть неправосудны, а потому Иов, осмеливаясь обвинять Бога в том, что «Бог лишил его суда» (ст. 5): «пьет глумление как воду» (7), и потому «Иов не умно говорит и слова его не со смыслом (ст. 35). «К Богу должно говорить: я потерпел, больше не буду грешить. А чего я не знаю, Ты научи меня; и если я сделал беззаконие – больше не буду» (id. ст. 31–32).

«Считаешь ли ты справедливым, – продолжает Елиуй, обращаясь к Иову (XXXV, 2 и сл.), – что сказал: я правее Бога?... Я отвечу тебе в твоим друзьям:... воззри на небо и смотри:... Если ты грешишь, что делаешь ты Ему?... Если ты праведен, что даешь Ему?... Нечестие твое относится к человеку как ты, и праведность твоя к сыну человеческому... Но неправда, что Бог не слышит... хотя ты сказал, что ты не видишь Его, но суд пред Ним и жди его».

В двух последних главах своей речи (XXXVI и ХХХVII) Елиуй опять провидит возврат Господней милости к Иову и заключает речь свою величественной картиной Божией силы и премудрости, являемой в делах творения; дела же эти поучают человека мудрости, открывая ему Творца в творениях Его⁵¹³. В речи Елиуя есть места поразительные по красоте и глубине мысли и чувства. «Спасет Бог бедного от беды его... и тебя, Иов, вывел бы он из тесноты на простор» (XXXVI, 16–16). «Но ты преисполнен суждениями нечестивых; суждение и осуждение близки. Да не поразит тебя гнев Божий наказанием... Берегись, не склоняйся к нечестию, которое ты предпочел страданию» (id. ст. 17 – 21). «Кто может сказать Богу: «Ты поступаешь несправедливо» (id. ст. 23). «Велик Бог и мы не можем познать Его» (id. ст. 26).

Елиуй затем рисует картину природных явлений: «Помни о том, чтобы превозносить дела Его, которые люди видят. Все люди могут видеть их; человек может усматривать их издали» (id. 24–25).

«Он собирает капли воды; он во множестве изливаются дождем;... кто может постигнуть протяжение облаков, треск Шатра Его? Вот он распространяет над ним свете Свой... Он сокрывает в дланях Своих молнию и повелевает ей, кого разить... (гл. XXXVI до конца). «И от сего трепещет сердце мое... Слушайте, слушайте голос Его и гром, исходящий из уст Его. Под всем небом раскат его и блистание его до краев земли⁵¹⁴. За ним гремит глас; Гремит Он гласом величества Своего... Давно гремит Бог гласом Своим, делает дела великие, для нас непостижимые. Ибо снегу Он говорит: будь на земле; равно... дождь в Его власти... От юга приходит буря, от севера стужа. От дуновения Божия происходит лед и поверхность воды сжимается. Также влагою Он наполняет тучи и облака сыплют свет Его:... Разумеешь ли равновесие облаков, чудное дело совершеннейшего в знании...

Вседержитель! мы не постигаем Его. Он велик силою, судом и полнотою правосудия. Он никого не угнетает. Посему да благоговеют пред Ним люди; и да трепещут пред Ним все мудрые сердцем!» (гл. ХХХVII до конца).

Вне всякого сомнения, что речь Елиуя неизмеримо возвышается над речью трех других собеседников и даже над речью и мыслями Иова, павшего духом среди своего бедствия. Иов, как мы видели выше, под влиянием горя несколько забыл неизмеримое расстояние между Творцем и созданием Его, и Елиуй правильно напоминает ему, что всякое деяние Господа Бога, великого Судьи и Отца людей, всегда есть и будет высшая справедливость, высшая премудрость, высшая истина. Кроме того все собеседники по-видимому совершенно забыли о том, что (как говорит Елиуй в XXXV, 6–8) грех человека, или его праведность, не могут нарушить вечного спокойствия Создателя; что праведен человек и грешен в отношении подобных себе, но что грех его наносит ущерб его собственной душе, которая трепещет пред вечною справедливостью. Еще не знали того собеседники, что человеку недостаточно быть праведным в собственном сознании и пред подобными себе, что это только приготовление к высшей праведности, которая состоит в том, чтобы совершенно забыть самого себя и помнить только одного Бога. Вот это-то чувство и пробуждается в Иове гласом Божьим, который напоминает Иову чудеса творения (гл. ХХХVIII и XXXIX), после чего Иов восклицает:

«Вот я ничтожен»! (XXXIX).

Величественно и торжественно просвещает душу Иова глас Вседержителя:

«Где был ты, когда Я полагал основания земли»? (Иова ХХХVIII, 4).

«Кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости»? (id. ст. 6, 7).

«Кто сказал (морю) доселе дойдешь и не перейдешь»? (id. ст. 11).

«Нисходил ли ты в глубину моря?... отворялись ли для тебя врата смерти»? (id. ст. 16, 17).

«Где путь к жилищу света и где место тьмы»? (id. ст. 18).

«Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шел дождь на землю безлюдную»? (id. ст. 25–26).

«Знаешь ли ты уставы неба»?⁵¹⁵ (id. ст. 33).

В главе XXXIX говорится о законах животного мира, указывается на жизнь диких коз в горах и онагра в степях, на единорога (носорога), громадную силу которого человек не может употребить в свою пользу. Далее говорится о птицах, о красивом павлине и о быстроногом страусе; о ястребе и вообще о хищных птицах, и между прочим также о коне, описание которого полно необычайной поэтической красоты.

По поводу всего этого отдела мы заметим, что глас Божий предупреждает человека, что он не имеет права относить к себе одному все величие законов мироздания и природы. Эта мысль очень отчетливо выдается в обеих главах, о которых мы говорили. В главе ХХХVIII в ст. 25–27 прямо указано на благодатный дождь, который орошает «безлюдную пустыню, где нет человека, чтобы насыщать пустыню и степь и возбуждать травные зародыши к возрастанию». А в главе XXXIX, кроме коня, исчисляются именно те животные и птицы, которые по силе своей, или по дикости своей не могут быть приручены человеком и включены в число обыкновенных домашних животных. Посему человек, – одно из созданий Божьих, – смеет ли он состязаться с Вседержителем? «Вот я ничтожен», восклицает Иов (XXXIX, 31 – 34).

Господь Бог продолжает Свое поучение через Иова всему человечеству:

«Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя»? (XL, 3).

«Укрась себя величием и славою!... унизь и сокруши нечестивых... тогда Я признаю, что десница твоя может спасать тебя» (ст. 5, 7, 9).

Главная мысль этой XL и XLI главы – указать на бессилие, и нравственное и физическое, человека, который потому и может искать своего спасения только в Боге, его Создателе и милосердном Отце.

«Вгляни на бегемота⁵¹⁶ и на его силу... или на левиафана⁵¹⁷ (LX, 10, 20), и пойми, сколь ты ничтожен»!

В главе XLII Иов приносит полное покаяние:

«Я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал» (ст. 3)... «Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (ст. 6).

Мы видели выше, как три старших мудреца подверглись гневу Божию за неразумные речи и за обвинение Иова, и как при легком наложенном на них наказании, им было приказано просить молитв за них того Иова, которого они так упорно и жестоко обвиняли. Иову возвращается земное счастье, и вместе с тем он восстановляется нравственно в глазах друзей и всего общества того времени.

Но более того – вводится новый взгляд на несчастие; воля Божия открывает человеку, что несчастие не есть непременное последствие одного только греха. По тексту последней главы книги Иова стих 8-й, – (в котором Господь говорить, что Иов помолится за трех старших друзей своих) – обращен к ним в то еще время, когда Иов покрыть проказою, и ему еще не возвращено здоровье и земное благоденствие. Только в 10-м стихе, после исполнения Елифазом и Вилдадом и Софаром повелений Божьих, и после того, как «Господь принял лице (т. е. молитву) Иова» (ст. 9): «Возвратил Господь потерю Иова, когда он помолился за друзей своих» (ст. 10).

Стало быть молился за друзей своих Иов, покрытый проказою, в нищете, сидя на гнойном пепелище. Это весьма важное указание. Отныне несчастный не мог считаться отверженным Богом; человеку запрещалось судить брата своего; единый Судия – Бог. Несчастный часто мог быть праведником, и потому человек должен был лишь помогать ему и утешать его, не осмеливаясь судить его.

Великая и притом пророческая мысль проходит по всей книге Иова. Страдающий, униженный, оскорбленный друзьями своими, Иов как бы воскресает пред глазами их и становится прообразованием оскорбленного, униженного великого страдальца «Сына человеческого». Во всех предшествовавших воплощению Сына Божия прообразованиях и пророчествах Бог глаголал людям о сем священном великом событии, и во всех этих прообразованиях и пророчествах мы видим и читаем, что страдания должны предшествовать славе.

Страдали и Исаак, возлагаемый на жертвенник всесожжения, страдал и отец его Авраам, прославленный за веру свою; страдал и Иаков в изгнании и работе, доколе не удостоился быть названным Израилем и богоборцем⁵¹⁸. Страдал и Иосиф, проданный братьями. Страдал и Давид в изгнании, и пророки Господни⁵¹⁹, и все те, кои служили Господу. Но в книге Иова мы яснее и полнее, чем в каком-либо прообразовании, читаем и видим мысль о страданиях и унижениях, предшествующих славе и радости, и видим ожидание и исполнение прообразования воскресения из мертвых: «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; И я во плоти моей узрю Бога⁵²⁰.

Независимо от Мессианского пророческого значения страданий Иова, книга Иова восполняет пробел, бывший в знании человеческом. Мы видели, что она прежде всего разрушала существовавшее среди семитов верование, что счастье земное находится в тесной связи с праведностью, и что всякое несчастье заставляет подозревать того, который ему подвергся, в грехе. Таков взгляд, проводимый старшими друзьями Иова. Он сам, остававшийся твердым в вере в Бога во время своих несчастие, чувствует себя однако глубоко оскорбленным и несчастным, когда он слышит, что друзья его обвиняют, и тогда он начинает требовать суда у Бога; но в этой тоске по суде Божьем он доходит до мысли, которая должна была возгореться вечным светочем во время пришествия Слова Божия на землю, и, охватив весь мир, изменить все законы его развития. Мысль эта, внушенная Иову Духом Божьим и подготовлявшая человечество к восприятию учения Господа нашего Иисуса Христа, есть вера, что суд Божий не кончается на земле, что он сопутствует человеку за смертью тела, и что человечеству следует ожидать вселенского суда вечного Судьи и, как мы узнали. Судья сей есть Господь наш Иисус Христос, Сын Божий⁵²¹.

Только пришествие Господа нашего Иисуса Христа разъяснило нам вполне эту тоску по правде и суде, которую чувствовал Иов и которая есть удел всех «алчущих и жаждущих правды» (Матф. V, 6); ибо они тоскуют по суду Божию, а на земле не кончается суд Божий.

«Гряди, Господи Иисусе»! (Откр. XXII, 20).

Отметим еще по поводу книги Иова, что она не отрицает и того правильного в сущности взгляда, что благочестие и чистота и старание исполнить волю Божию ведут в этой жизни естественным путем к спокойной и счастливой земной жизни и к тихой, безболезненной, непостыдной, мирной кончине. Большая часть людей не в состоянии выдержать великих испытаний, и Господь в неизмеримом милосердии Своем не возлагает на них испытаний больших, чем они могут вынести: «верен Бог, который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил», говорит Ап. Павел (1Кор. X, 13). Но есть избранные, как Иов, коим даны от Господа великие нравственные силы; от них Господь требует большего, – но и слава их больше, и их слова и пример руководят человечество по пути к высшему совершенствованию. Памятуя о сем, мы видим, что единственная руководящая мысль испытуемого должна быть та, что то, что Богу угодно, есть путь к счастью и спасению. Ибо, «претерпевый до конца – той спасен будет»; так сказал Господь наш, и еще сказал: «возьмите иго Мое на себя и научитеся от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть»⁵²².

На Иове еще видим мы законы милосердия и суда Божия: Господь, посылая человеку испытания, вместе с сим вызывает в душе его новые силы, которые неизвестны еще самому человеку. Поэтому-то страдание есть высшее воспитание человека его Создателем. Возьмем в пример самого Иова. Его благочестие, праведность, доброта, милоcepдие были конечно высокими добродетелями, но они оставляли его мысль и сердце в совершенном покое, представляя даже некоторую опасность душе его, которая могла увлечься самовозвеличением, самовосхвалением и кичиться своими добродетелями. Господу угодно было вывести великого праведника из опасного для души его покоя, дабы он не заснул в нем и уразумел все величие милосердия Божия.

Для развития человечества безразлично, – есть ли книга Иова священная аллегория, или есть ли она историческое сказание. Мы конечно признаем последнее, но никто не осмелится утверждать, чтобы эта книга не была начертана Духом Божиим.

В ней откровение и о будущей жизни, и о суде загробном, и о высшей правде, – для которой тесна одна земная жизнь, – и о будущем Избавителе, и о жизни вечной, которая объемлет обе жизни – и земную, и загробную, – восполняя вечною правдою то, что не может быть досказано и докончено на земле.

Книга Иова – ветхозаветный ответ на тоску человека по вечной истине, – ответ, которого не могли дать мудрецы, обличавшие Иова.

Таково значение книги Иова, подготовлявшей душу человека к встрече Господа нашего Иисуса Христа.

Переходя к царствованию Соломона и тем книгам, которые приписываются ему и о которых мы будем говорить особенно, мы прежде всего должны сказать несколько слов о двух последних книгах Царств (III и IV), и в особенности о первых одиннадцати главах книги третьей Царств, которые заключают в себе сказание о его царствовании. Мы говорили выше⁵²³ о тех источниках, из которых эта летопись царства, как и книги дополнительный (Паралипоменон) черпали свои сведения. Здесь мы потому останавливаемся на вопросе о происхождении последних книг Царств, что есть⁵²⁴ несомненная разница в редакции и языке первых двух книг Царств, – которые называются в многих западных переводах⁵²⁵ книгами Самуила, – и третьей и четвертой книги Царств. Между тем очевидно, что оригинальные источники, послужившие для начертания сказания о царствовании Давида и Соломона во всех книгах Царств, суть именно те летописи и записи пророков и прозорливцев – Самуила и Нафана и Гада (1Пар. XXIX, 30) и Ахии и Адды и Иоиля и других (ср. 2Пар. IX, 29; ХII, 25), которые указаны в книгах Паралипоменона.

Между первыми двумя книгами Царств (книги Самуила) и двумя последними книгами Царств разница заключается главнейше в следующем⁵²⁶.

В последних книгах Царств встречаются беспрерывные ссылки на закон⁵²⁷, чего мы не встречаем в первых двух книгах. В них мы встречаем также аккуратное исчисление лет каждого царствования и стремление определить точно время каждого события, между тем как в первых двух книгах совсем нет точных хронологических указаний, а если даются какие-либо числовые данные, то только в приблизительных круглых цифрах, как напр. 1 Ц. IV, 18: «Илия был Судьею сорок лет»; или VII, 2: «прошло лет двадцать»; или 2 Ц. V, 4: Давид царствовал сорок лет» (ср. ХV, 7). Кроме того, в книгах III и IV Царств редактор постоянно указывает на источник, из которого он черпает свои сведения⁵²⁸, чего в двух первых книгах нет.

В последних книгах Царств можно еще отметить: что писатель часто употребляет выражение «человек Божий»⁵²⁹; что всегда пред именем царя упоминается этот титул; в них не говорится просто Давид, как почти везде в первых двух книгах, а царь Давид⁵³⁰; в этих книгах о прозорливцах и пророках всегда также говорится «пророк такой-то», а не просто называя его по имени, как в первых двух книгах Царств.

Из вышесказанного можно заключить, что первые две книги Царств, – или «книги Самуила», – редактированы лицом, или лицами, – иными, нежели те, которые начертали третью и четвертую книги Царств. Рассматривая эти две последние книги как одно целое⁵³¹, мы должны признать, что окончательную редакцию Еврейская книга Царств (3-я и 4-я Царств) могла получить не позже, как в период времени между смертью Навуходоносора и завоевание Вавилона Персами, так как в этой книге (или книгах) нет намека на возврат из плена, и последнее упомянутое в ней событие 4 Ц. ХХV, 27 – 30 есть вывод из темницы Иехонии царем Евил-Меродахом⁵³². Вопрос о том, кто редактировал Еврейскую книгу Царств, есть вопрос спорный и трудный, и многие склоняются к мнению, что эта книга (т. е. 3-я и 4-я Царств) редактирована еще Иepeмиeю пророком, которому при восшествии на престол Евил-Меродаха было не более 91 года⁵³³ Иеремия уведен был насильно в Египет Ионафаном после смерти Годолии⁵³⁴ и по всей вероятности там умер⁵³⁵, так что собственно только последнюю главу 4-й книги Царств ему приписывать нельзя. Иудейское же предание издавна приписывало Иеремии начертание «сефер-мелаким» и по самому характеру языка книг 3-й и 4-й Царств и книги Иеремии нельзя не находить между ними большого сходства. Еще есть один веский аргумент в пользу начертания Иеремией «книги Царств», – это то, что в них ни одного разу не упомянуто имени пророка Иеремии, что естественно, если он сам начертатель ее, но не может быть объяснено, если бы кто другой говорил об истории царства и не упомянул имени великого пророка. Заметим, что в параллельных местах 2Пар. XXXV, 25 и XXXVI, 12, соответствующих 4 Ц. ХХIII, 29 – 30 и XXIV, 19 –20, имя пророка Иеремии упомянуто⁵³⁶.

Кто бы однако ни начертывал книги 3-ю и 4-ю Царств, очевидно, что он пользовался документами, о которых мы имели случай упоминать выше. Несомненно, что в нераздельном царстве, Давида и Соломона, – как в разделенных царствах Иуды и Израиля, – летописи велись непрестанно и непрерывно или отдельными лицами, или государственными учреждениями.

Прежде всего надо думать, что по примеру всех древних монархий востока⁵³⁷ и в царствах Иудейском и Израильском с самого Саула велись так называемый царские летописи или записи, послужившие главным основным документом для всех книг Царств и Паралипоменона. Достаточно указать на «летопись царя Давида» (1Пар. XXVII, 24), на записи Самуила и Нафана и Гада (1Пар. XXIX, 29) и «записи Ахии и Иоиля⁵³⁸ и Симея» (2Пар. IX, 29; ХII, 15; ХIII, 22), – чтобы убедиться, что канонические исторические книги основаны на современных событиям летописях. Еще надо предположить, что в руках начертателя 3-й и 4-й книги Царств было особое повествование о чудесах и житии пророков Илии и Елисея, вероятно составленное в пророческих школах царства Израильского.

Мы уже говорили выше, при описании последних дней Давида, о заговоре против объявленного наследником престола Соломона и о возведении его Давидом на царство еще при жизни своей. Мы видели как брат Соломона, Адония, с первосвященником Авиафаром и военачальником Иоавом были наказаны – первый и второй угрозой смерти, – а последний смертью, и как после того Адония опять подвергся гневу Соломона и был убит⁵³⁹.

Вместо Иоава главным военачальником назначен был герой Ванея, сын Иодаев, деяния которого перечислены в 2 Ц. ХХIII. По удалении же Aвиaфapa от священства остался единым первосвященником Садок, потомок Елеазара, Сына Ааронова. Все эти события рассказаны во второй главе третьей книги Царств, и третья глава начинается в греческом тексте⁵⁴⁰ словами: «когда утвердилось царство в руках Соломона»...

Далее идет сказание о деяниях Соломона. В третьей главе ст. 7-й Соломон в молитве своей пред Господом называет себя «отрок малый». В выражении этом мы должны скорее видеть слово смирения, чем изложение факта; полагают, что при вступлении на престол ему могло быть лет пятнадцать или шестнадцать, и конечно он мог назвать себя отроком, хотя в то же время он мог выказать замечательную силу воли, как то видно из сказания 3 Царств II, 12 – 35.

Глава третья 3-й книги Царств начинается повествованием о женитьбе его на дочери Фараона Египетского, но прибавка Семидесяти: «когда утвердилось царство в руках Соломона» – заставляет думать, что этот брак совершен не в первый год его царствования а после его молитвы в Гаваоне (3 Ц. III. 4) и может быть по прошествии нескольких лете царствования его, но факт этот поставлен первым, как событие первостепенной политической важности для государства.

По сближению годов и разных обстоятельств видно, что Соломон вступил в родство с XXI жреческою династиею в Египте, которая выгнала Рамессидов в великий оазис⁵⁴¹. Заметим, что позже, когда Иеровоам бежал в Египет и потом возвратился, чтобы стать во главе отторгнувшихся от дома Давидова колен Израилевых, то это событие произошло при другой династии ХХII – при Бубастидах, которые, как совершенно доказал Бругш, были по происхождению Ассирияне. Иеровоама поддерживал первый фараон этой Ассирийской династии, которая была в близком родстве с изгнанными Рамессидами. Этот фараон был знаменитый Шишанк, или Сусаким, который отмстил жрецам за Рамессидов и потом овладел Иерусалимом при Ровоаме. Любопытные надписи его в Абидосе⁵⁴² и в Карнаке⁵⁴³.

Мы должны остановиться с особым вниманием на значении, которое имели родственные связи между Соломоном и династией, основанной египетскими жрецами⁵⁴⁴.

Среди жрецов – и только среди них – в Египте сохранялась мудрость египетская, то есть та относительно высокая религиозная философия, которая втайне отвергала идолопоклонство Египта и была очень чистою монотеистическою религиею⁵⁴⁵. Мы думаем, что обмен мыслей между Египтом и Палестиною был важнее и оживленнее, чем обыкновенно думают. Египетские жрецы несомненно знали, что Израиль имел культ единого Бога, и то, чего они не смели говорить в Египта, то, по всей вероятности, они не скрывали от высших представителей Израиля, которые были с ними в сношениях. Сношения эти стали в особенности близки при жреческой династии, из которой одна принцесса выдается замуж за царя монотеиста Соломона. Тайная религиозная философия Египтян признавала также лишь одного Бога, единого Владыку и Творца неба и земли, а всех других богов, чтимых в Египте, признавала лишь символическими выражениями разных атрибутов и проявлений могущества единого Бога. Эта философия верила и в бессмертие души⁵⁴⁶ и не скрывала этого последнего верования от профанов; но верование в единого Бога и сознание ничтожества всех других божеств составляло тайну жрецов и немногих посвященных. Обратим особое внимание на XI главу 3-й книги Царств. Когда говорится о том, что сердце Соломона уклонилось от правого пути, то в этой главе упоминаются божества сидонские и моавитские и аммонитские, пред которыми служил Соломон под влиянием многих иноземных жен своих, – но нет намека на служение богам египетским. В начале XI главы 3-й книги Царств даже с укором сказано: «и полюбил Соломон многих чужестранных женщин кроме дочери Фараоновой... (женщин) из тех народов, о которых Господь сказал... не входите к ним»! Мы хотим этим указать, что брак Соломона с дочерью Фараоновою, совершенный в начале царствования его, «когда он еще не строил дома своего и дома Господня» (3 Ц. III⁵⁴⁷), т.е. совершенно молодым человеком, нигде не ставится в вину Соломону⁵⁴⁸, и после этого брака он удостаивается великих и славных откровений, и Господь обещает ему милость Свою.

Первое откровение, о котором мы читаем в книге Царству есть сновидение в Гаваоне (3 Ц. III, 4–15), в котором Господь одаряет Соломона по молитве его «сердцем мудрым и разумным»,– «подобного которому не было прежде его и не восстанет подобного ему» (ст. 12). От сего часа Соломон мужает умом и душою и телом, и Господь дарует ему (ст. 13) богатство и славу, «так что не будет подобного тебе (глаголет Господь) между царями во все дни твои».

Мудрое и разумное сердце Соломона прежде всего является народу в судебных решениях, которые он произносит тогда, когда начальники народа по-видимому считали дело неразрешимым. Пример такого дела приведен в 3 Ц. III, 16–27 (о двух женщинах и ребенке). «И услышал весь Израиль о суде... и увидели, что мудрость Божия в нем».

Мы не можем не указать на важность той минуты, когда Соломон просит у Бога не долгой жизни, или богатства, или могущества и славы, а «разум, чтобы судить» (ст. 11). В молитве Соломона прежде всего ясное сознание бессилия ума человеческого и просьба о помощи Божией с желанием принести пользу и творить правду и добро. За это Господь одаряет его разумом и всеми благами земной жизни. В жизни каждого человека есть такая решительная минута, в которой Господь Бог предоставляет ему выбор пути: и эта минута решает направление, которое будет преобладать в течение его жизни. Будет ли главною задачею жизни достижение целей полезных другому (или другим) с отнесением своего я на второй план, – или же во всей жизни будет преобладать мысль о собственном – и притом земном – благе? Мы присовокупим, что вся жизнь Соломона до ослабления умственных сил его имела главною целью – славу имени Господня и благо своих подданных⁵⁴⁹; и он пал, потому – что забыл главную цель, высказанную им в юношеской молитве; а забыл он ее потому, что в последние дни его в его теле царствовала не душа разумная и трезвенная мысль, а похоть, овладевшая всею его мыслью.

Сказание о царствовании Соломона начинается упоминанием: что «народ еще приносил жертвы на высотах; ибо не был построен дом имени Господа до того времени». « И возлюбил Соломон Господа, ходя по уставу Давида, отца своего; но и он приносил жертвы и курения на высотах» (3 Ц. III, 2–3). Это весьма замечательное указание, дающее нам уразуметь, что 3-я и 4-я книги Царств начертаны позднее тех времен, когда курение и жертвы на высотах стали прямым преступлением, соединяясь в царстве Израильском после его отделения с культом тельцов и Ваалов⁵⁵⁰. Поэтому Соломон, с чистым сердцем и не прогневляя Бога, пошел на высоту, что в Гаваоне, как указывает 2Пар. I, 3: «Там была Божия скиния собрания, которую устроил Моисей, раб Господень, в пустыне. Ковчег Божий принес Давид из Кириаф-Иарима на место, которое приготовил для него Давид, устроив для него скинию в Иерусалиме. А медный жертвенник... оставался там в Гаваоне пред скиниею Господнею» (id. ib. 3–5). В Гаваоне (1Пар. XVI, 9 – 40) жил постоянно и первосвященник Садок (со времен Давида) для возношения всесожжения утром и вечером на жертвеннике. У Садока же хранился священный елей (3 Царств I, 34), возливаемый на помазуемых⁵⁵¹. С удалением от священства Aвиaфapa, вследствие его вмешательства в заговор Адонии (выше 3 Ц. II, 27), Садок стал единым первосвященником, как о том мы говорили выше⁵⁵². В Гаваоне принес Соломон тысячу всесожжений и получил откровение, о котором мы говорили.

Из Гаваона Соломон пошел в Иерусалим, чтоб и там, пред новой скинией Давидовой, где стоял ковчег Господень, принести жертвы Богу. Замечательно, что после этого жертвоприношения (3 Ц. III, 15–16) впервые Соломон почувствовал в себе дух мудрости и сознание, что Господь освятил его Духом Своим и открыл ему тайну знания сердца человеческого. По указанному выше тексту 3-й книги Царств женщины с живым и мертвым ребенком явились пред ним непосредственно по окончании жертвоприношения.

«И был царь Соломон царем над всем Израилем» (3 Ц. IV, 1).

Прежде чем мы пойдем далее, мы должны указать на то обетование, которого исполнение мы видим в царстве Соломона. Бездомным странником был Авраам, когда пришел в Палестину. Он не имел в земле этой ни пяди земли, когда Господь сказал ему:⁵⁵³ «Потомству твоему даю Я землю сию от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата», Под именем реки Египетской разумеется всегда Нил⁵⁵⁴, т.е. крайний восточный Пелузийский рукав его. Соломону несомненно в это время повиновались все кочевые племена, бродившие по пустыне между Идумеей и Египтом и признававшие власть сильнейшего из пограничных с ними властелинов. С другой стороны признавали власть Соломона и кочевые и полукочевые племена пустыни между Иорданом и Евфратом, так что он несомненно был господином всей земли между Евфратом и Нилом, или же, как иначе выражается псалом 71-й (ст. 8), пророчествующей о Соломоне: «Он будет обладать от моря до моря»⁵⁵⁵.

Не только Емаф (Гамат), столица Целе-Сирии, принадлежала Соломону, но и целый ряд укреплений в Ливане и в пустыне простирались до Евфрата; и посреди этой цепи укрепленных мест, – как связующее звено, или главное сборное место войск, – был построен «город пальм», Фадмор, или Пальмира, в оазисе, лежащем посреди пустыни на восток от Дамаска⁵⁵⁶. «Падут пред ним жители пустынь», сказано в 9-м стихе 71-го псалма, и в 10-м стихе: «цари Аравии и Савы принесут ему дары». По-видимому в этих стихах рисуется подчинение Соломону жителей всех пустынь и с юга и с востока, которые примыкали к царству Соломона.

Мы видели выше, что с Египтом Соломон находился не только в дружественных, но и в родственных отношениях⁵⁵⁷. Отношения эти были столь дружественны, что Фараон, по всей вероятности желая быть приятным Соломону, овладевает некоторыми городами, находившимися в руках врагов Соломона на границе земли Филистимской, и передает их в виде приданого за дочерью Соломону⁵⁵⁸.

Это был важный шаг к приобретению для Соломона береговой полосы. С Египтом устанавливаются и постоянные торговые сношения. В особенности указывают книги Царств (3 Ц. IV, 26 и 2Пар. IX, 25) на торговлю лошадьми. Лошадь появляется в Египте относительно поздно, весьма вероятно введенная в Египет лишь Гиксосами, а на памятниках появляется лишь при ХVIII-й династии. Но введенная из Азии в Египет степная лошадь доведена была в самом Египте до высокой степени развития красоты ее форм, посредством воспитания в стойлах на заводах⁵⁵⁹. Эти кони улучшенной породы необычайно высоко ценились в Сирии и Месопотамии «царями Хеттейскими и царями Арамейскими» (3 Ц. X, 28–29), так что в Палестине был устроен ряд конюшен⁵⁶⁰ для перевода этих коней из Египта в Сирию, и транзит этот доставлял громадные выгоды Соломону, который в руках своих держал всю эту торговлю⁵⁶¹.

Торговля при Соломоне была так развита, что он владеет на Чермном море, – или лучше сказать на заливе этого моря – «в земле Идумейской» гаванью «Ецион Гавер, что при Елофе». В гавани этой «Соломон сделал корабль», говорит книга Царств⁵⁶². Это залив, ныне именуемый заливом Акаба; в нем Соломон, с помощью друга своего Хирама, царя Тирского, и посланных им мастеров финикийских устраивает верфь и спускает свой собственный корабль. Эта первая и последняя удавшаяся Иудеям попытка кораблестроения и мореходства⁵⁶³ настолько занимает ум великого царя, что он лично едет осматривать свою гавань Ецион Гавер, как о том записано в 2 Парал. VIII, 17. До сих пор Израильтяне совсем не знали мореплавания, а потому: «послал Хирам на корабле своих подданных корабельщиков, знающих море, с подданными Соломоновыми. И отправились они в Офир и взяли оттуда золота четыреста двадцать талантов и привезли царю Соломону»⁵⁶⁴. В 3 Ц. X, 22 сказано еще (по поводу обилия золота при Соломоне): «Ибо у царя был на море Фарсисский корабль с кораблем Хирамовым; в три года раз приходил Фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов», Сопоставляя это указание с именем загадочной страны Офир, кажется вернее всего предположить, что корабли Соломона и Хирама, ходившие вместе из Ецион Гавера, вывозили золото и упомянутые выше предметы и животных из Индии, или с острова Цейлона⁵⁶⁵.

Другие писатели хотели видеть Офир то в южной Аравии, то на восточном берегу Африки, в стране Сомал; но есть одно возражение, которое по-видимому непреодолимо. Конечно Африка (и Аравия), как складочное место африканских произведений могла бы доставить и золото, и обезьян, и слоновую кость, и драгоценные камни, и красное дерево (3 Ц. X, 11 –12), и смирну, и алоэ, и корицу (Притчи VII, 17), – но только не павлинов, которых еврейское имя туккиим прямо указывает на Индию, в которой и до сих пор токеи означает павлина на Тамильском языке⁵⁶⁶.

Может быть однако, что независимо от кораблей, ходивших в Индию, у Соломона были корабли и в Тире, ходившие в Испанию (Фарсис) и вывозившие оттуда серебро, о котором упомянуто в 22 стихе X главы третьей книги Царств. Серебро было довольно редко в древнем мире, и хотя 2Пар. IX, 14 упоминает о серебре, ввозимом и из Аравии, что очень возможно, но у пророка Иеремии X, 9 есть указание (древнейшее, чем редакция книг Паралипоменон), что серебро вывозилось из Фарсиса (очевидно – Тартесс в Испании) в листах или плитах, а золото вывозилось из Уфаза. По поводу этого последнего имени ми укажем на чрезвычайно любопытное мнение Пейна Смита⁵⁶⁷, что Уфаз есть имя Санскритское Vip aca, измененное греками в Hyphasis, имя реки, впадающей в Инд с левой стороны.

И здесь мы встречаем опять подтверждение, что торговля Соломона и Хирама производилась главнейше с Индией, хотя несомненно также, что Палестина в это время представляла великий транзитный путь и складочное место торговли всех известных тогда культурных стран Азии и Африки. Сирия и Месопотамия обменивались здесь с Аравией и Египтом и Eфиопией своими произведениями, причем Финикия, обладая морями, не имела повода соперничать с торговой державой континента, ведшей исключительно караванную торговлю. Мы полагаем даже, что дружба Соломона с Хирамом, царем Тира, была основана на ясном понимании общих интересов обеих держав, которых торговые обороты не мешали один другому, а напротив дополняли для общих наций пути к сбыту своих и добываемых из других стран произведений на выгоднейшие рынки известного тогда мира. И действительно без помощи Соломона и подданных его как могли достигать в Месопотамию и в глубь Азии олово, привозимое Финикийцами на кораблях своих, или пурпуровые одежды их, или льняные ткани, которые единоплеменники их выделывали в северной части Египетской дельты, или серебро Испании, или произведения северной Африки и берегов Европы, посещаемых кораблями Финикиян, ибо, как говорит 3 Ц. IV, 21,24: «Соломон владел всеми царствами от реки Евфрата до земли Филистимской и до пределов Египта... ибо он владычествовал над всею землею по эту сторону реки (Евфрата) от Типсаха⁵⁶⁸ до Газы, над всеми царями по эту сторону реки, и был у него мир со всеми окрестными странами».

Мы присовокупим к этому, что из 3 Ц. X, 29 видно, что Хеттеи, занимавшие Сирию, имели в это время несколько царей, которые находились по-видимому в вассальных отношениях к Соломону; точно также «цари Арамейские», упоминаемые в том же стихе, владевшие верхним течением Евфрата, составляли группу небольших царств, признававших верховное владычество Соломона,

При общем мире, при богатстве, накоплявшемся в Палестине вследствие торговли, и где золота было так много, что «серебро считалось ни за что» (3 Ц. X, 21,) – естественно, что благосостояние жителей развилось в высшей степени. Псалом 71-й пророчествовал об этом времени, говоря: «будет обилие хлеба на земле, наверху гор; плоды его будут волноваться как лес на Ливане, и в городах размножатся люди, как трава на земле»... (ст. 16). «И будет обилие мира» (ст. 7).

Исполнение этого пророчества изображено так в историческом рассказе 3 Царств, IV, ст. 20 и 25: «Иуда и Израиль, многочисленные как песок у моря, ели, пили и веселились... «И жили Иуда и Израиль спокойно, каждый под виноградником своим и под смоковницею своею от Дана до Вирсавии во все дни Соломона».

Спокойствие и мир по обещанию Божию водворились в царстве с первых дней царствования Соломона. Дружественные сношения с Египтом и Финикиею дали ему возможность еще в начале своего царствования задумать не только постройку дворца для себя, который был бы достоин принять дочь фараона, – но еще приступить к важнейшему делу, задуманному отцом его, приготовившим и материалы для этого: мы говорим о возведении знаменитого храма Господу Богу, Творцу вселенной, Богу завета, в Иерусалиме. Дружба Соломона с Хирамом, царем Тирским, унаследованная от отца его Давида⁵⁶⁹, продолжалась неизменною и непоколебленною во все царствование Соломона. При помощи Хирама приступил он к постройкам. Дворец свой Соломон начал возводить: «вне града Давидова», т. е. вне старой крепости Иевус⁵⁷⁰. Полагают, что дворец этот стоял под храмовой горой Мориа. Описание дворца сделано в 3 Царств гл. VII, ст. 1 – 8; но надо заметить, что из слов стиха 8-го видно, что дворец собственно Соломона, с особым притвором для судилища, был зданием совершенно отдельным от здания, в котором жила дочь Фараонова. Это объясняется нравами востока и тем, что дворец царя был открыт для всех, дом же жены царя, хотя и законной царицы, должен был быть охраняем от всякого нескромного взгляда. Очевидно однако, что дом царицы находился в смежности с дворцом царя.

Существенную и главную часть дворца царского составляла обширная зала, известная под именем «дома из древа Ливанского» (3 Ц. VII, 2), с колоннадой из кедровых обтесанных деревьев. Может быть дом из древа Ливанского составлял даже особое здание, хотя входившее в общий план дворца, но соединявшееся с жилыми покоями галерею, или портиком. Во дворце упоминается именно о двух особых притворах или портиках (VII, 6, 7), в одном из которых стоял престол Соломона, с которого он произносил свои судебный решения. Большая же зала из дерев Ливанских служила вероятно для больших собраний, или также для пиров и приемов, на которых Соломон появлялся во всей славе своей, окруженный многочисленными царедворцами и воинами. Здесь вероятно был особый престол, или сюда вносили для торжественных собраний тот же престол, который описывается в 3 Ц. X, 18 –20. Он был из слоновой кости, обложен золотом и украшен изображениями львов, стоящих по обе стороны престола и по обе стороны шести ступеней, которые вели к подножию престола.

Дворец по-видимому утопал в зелени. На основании Экклезиаста II, 5 – 6 надо полагать, что Соломон любил древесные насаждения. «Он устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовые деревья; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произращающих деревья». Большие парки и насаждения, совершенно подобные охотничьим паркам Вавилонян, Ассириян и Персов, обозначаются в тексте Еврейской библии словом пардес⁵⁷¹. Вообще устройство двора и царской жизни при Соломоне совершенно похожи на дворы и жизнь современных ему Ассирийских и Вавилонских монархов, насколько мы знаем их по барельефам и разобранным надписям. Это влияние языческих государств с Семитским и Кушитским строем жизни проявилось и в устройстве обширных гаремов Соломона: «и полюбил Соломон многих чужестранных женщин, кроме дочери Фараоновой: Моавитянок, Аммонитянок, Идумеянок, Сидонянок, Хеттеянок»... «и было у него семьсот жен и триста наложниц; и развратили жены его сердце его» (3 Ц. XI, 1,3). Эта расслабляющая жизнь вела за собою естественные ее последствия: слабость организма, слабость воли, подчинение взглядам окружавших его корыстных личностей и между прочим ту невыносимую тоску, которая высказалась в некоторых местах Соломонова Экклезиаста, который по-видимому есть последняя из написанных им книг и должен относиться именно к этим последним годам его царствования, так как он в ней делает выводы из опыта всей своей жизни⁵⁷². Эта книга должна была быть старческим воплем пресыщенного Соломона; в начале же его царствования мы застаем его полным сил и энергии, памятующим, что источник силы его Всевышний; повергающим себя пред престолом Его, прося помощи, и получающим великие откровения и проявления Господней к нему милости. В это время он еще муж одной только жены, Египтянки из жреческой касты, которая, как мы выше уже говорили, не внесла в Палестину ни одного чужеземного божества⁵⁷³, так как она сама (как и царское семейство ее) была монотеистка.

Это первое время царствование Соломона посвящено было возведению храма Единому Богу, Творцу вселенной, Богу завета с народом, «Иегове», вечно (в прошедшем, и настоящем, и будущем) Существующему.

Построение храма описано в 3 Царств VII, 13–51; VIII, 6–9, и несколько подробнее в дополнительных книгах, или хрониках, а именно в 2 Пар. в главах с II-й до IV-й включительно. Мы видели выше, что Давид принес ковчег завета в Иерусалим и поместил его временно в скинию, особо Давидом устроенную⁵⁷⁴. Мы знаем также, как он после моровой язвы купил на горе Мориа гумно Орны и вознес на нем всесожжение, и как он начал подготовлять материалы для постройки храма, который он сам не должен был строить (1 Парал. ХХVIII, 3, 6, 11; XXIX, 2–5; 2Пар. II, 3, 7–10; 16–18). Из указания 3 Царств V, 6 мы усматриваем, что заготовленного Давидом материала не было однако достаточно для выполнения мыслей Давида по «чертежу», им переданному сыну (1 Парал. ХХVIII, 11). Мы видим, что Соломон обращается с просьбою о доставлении ему леса с гор Ливана к Хираму, царю Тирскому. По этому предмету между Соломоном и Хирамом заключается особый договор (3 Царств V), и царь Тирский присылает Соломону искусных мастеров всякого рода и между прочим мастеров литейного дела. Главою всех мастеров финикийских и израильских при постройке храма является одноименный царю Тирскому архитектор, инженер и техник Хирам⁵⁷⁵, имя которого не только славно было издавна на востоке, но еще перешло и в масонские таинственные учения с символическим значением. Родом художник Хирам был из Тира; по 3 Царств VII, 13–14 он был сын вдовы еврейки из колена Нефеалимова (по 2Пар. II, 14 из колена Данова), которая вышла замуж за финикиянина, литейщика по ремеслу, который жил в Тире.

Основания храма были заложены весьма глубоко, повествует Флавий Иосиф (Древн. Иуд VIII, 2), на выровненной площадке вершины горы Мориа. Основание клалось из «камней больших и обделанных», говорит текст 3 Ц. V, 17. Размеры храма были ровно вдвое более размеров скинии в пустыне⁵⁷⁶. Внутреннее расположение храма и двора его, с его жертвенником и бассейном для омовения, скопировано было с скинии, с тою разницею, что и жертвенник и бассейн были гораздо больших размеров⁵⁷⁷. Кроме того, преддверие святилища было украшено двумя стоящими отдельно перед ним колоннами, которые назывались Иахин и Воаз⁵⁷⁸.

Мы не вдаемся в описание храма и отсылаем для подробного и основательного знакомства с ним к сочинению, которое мы в настоящее время считаем первым в Европе по этому предмету, а именно к исследованию профессора доктора богословия А. А. Олесницкого под именем «Ветхозаветный храм в Иерусалиме»⁵⁷⁹. Мы упомянем здесь только вкратце о его построении и о торжественном его освящении.

«И обложил царь Соломон повинностью весь Израиль; повинность, же состояла в тридцати тысячах человек. И посылал их на Ливан, по десяти тысяч на месяц попеременно; месяц они были на Ливане, а два месяца в доме своем... Еще у Соломона было семьдесят тысяч, носящих тяжести и восемьдесять тысяч каменосеков в горах... и привозили камни обделанные. Обтесывали же их работники Соломоновы и работники Хирамовы и Гивлитяне⁵⁸⁰ (3 Ц. У, 13–18).

Флавий Иосиф (Др. Иуд. VIII, гл. 2) упоминает о том, что камни, из которых возводилось здание, так хорошо и правильно обтесывались и пригонялись вдали от здания, что когда их подвозили к месту кладки, то их укладывали на место без помощи инструментов, и они ложились так плотно, что когда стена была возведена, то она казалась одним сплошным камнем без спаев. Так объясняет Флавии Иосиф то место 3 Царств VI, 7, в котором сказано: «Когда строился храм, на строение употребляемы были обтесанные камни; ни молота, ни тесла, ни всякого другого железного орудия не было слышно в храме при строении его».

Начал строиться храм в четвертый год царствования Соломона в месяц Зиф (Май), и кончен он был в одиннадцатый год его царствования в месяц Буль (Ноябрь). Освящение храма совершено в месяце Афаним (Октябрь) следующего двенадцатого года его царствования⁵⁸¹ и совпало с праздником кущей.

По хронологии 3 кн. Царств постройка храма началась в 480-м году по исшествии сынов Израилевых из земли Египетской (VI, 1).

Соображая 3 Ц. VIII, 4 и 2Пар. V, 5 с 3 Ц. III 4 и 2Пар. 1, 3–5⁵⁸², мы думаем, что слова: «понесли ковчег Господень и скинию собрания и все священные вещи... священники и левиты» (3 Ц. VIII, 4) должны означать не одну, а две процессии – одну с ковчегом завета из крепости Сиона, а другую из Гаваона с древней скинией и медным жертвенником и тем медным змием, который при царе Езекии был уничтожен, находясь в храме Соломоновом⁵⁸³. Мы основываем свои предположения о том, что из Гаваона были вынесены все священные предметы, на том, что значение Гаваона⁵⁸⁴ совершенно уничтожается со дня освящения храма, и едва ли бы Соломон мог допустить, чтобы в царстве его создалось два пункта религиозного культа при ясных указаниях закона, что храм Богу (в Иерусалиме) должен быть единым святилищем страны⁵⁸⁵. Заметим притом, что временная скиния, построенная Давидом «на Сионе в граде Давидовом» (2 Ц. VI, 17; 1Пар. XV, 1), когда он туда перенес ковчег из Кириаф-иарима, не имела той святости, как скиния Моисеева с жертвенником для всесожжения, которая освящена была Самим Господом: «и покрыло облако скинию собрания, и слава Господня наполнила скинию. И не мог Моисей войти в скинию собрания, потому – что осеняло ее облако и слава Господня наполняла скинию»... (Исход XL, 34– 35). Эта древняя ветхая скиния, переносимая несколько раз с места на место⁵⁸⁶, конечно не была оставлена в Гаваоне вместе с медным жертвенником, сделанным Веселеилом при Моисее (2Пар. I, 3 и 5), который имел кольца и шесты для перенесения его с места на место (Исх. ХХVII, 1 – 8). По всему этому мы думаем, что надо предположить на основании слов 3 Ц. VIII, 4 и 2Пар. V, 5 два шествия. Одно из них несло ковчег из крепости Давида, другое должно было нести из Гаваона древнюю скинию и жертвенник курений и всесожжений и все священные предметы, которые там оставались. Мы думаем, что самая оговорка 3 Ц. II, 2, – что народ еще приносил жертвы на высотах, потому что не построен был храм, – служит доказательством, что с освящением храма всякая жертва, даже принесенная на высотах Гаваонских, становилась незаконною, ибо единое место поклонения Господу, где пребывало имя Его, отныне был храм на горе Мориа. Потому-то святилище Гаваонское и должно было быть совершенно упразднено.

Ковчег был внесен в священнейшее отделение храма, называемое давир, или Святая Святых⁵⁸⁷. В давире место для ковчега осенялось двумя Херувимами⁵⁸⁸: «И внесли священники ковчег завета Господня на место его в давире» храма во Святое Святых, под крылья Херувимов, ибо Херувимы простирали крылья над местом ковчега, и покрывали Херувимы сверху ковчег и шесты его» (3 Царств, VIII, 6–7).

«В ковчеге не было ничего, кроме двух каменных скрижалей, которые положил туда Моисей на Хориве, когда Господь заключил завет с сынами Израилевыми, по исшествии их из земли Египетской⁵⁸⁹.

«И когда священники вышли из святилища, облако наполнило дом Господень»... «И не могли священники стоять на служении по причине облака; ибо слава Господня наполнила храм Господень» (3 Ц. VIII, 10–11). Под именем храма надо разуметь конечно каменное закрытое здание; Соломон же и священники стоят на дворе храма пред жертвенником.

В эту радостную и страшную минуту на Соломона находит Дух Господень и он произносит пророчество, состоящее из благословения, из напоминания о милостях Господних и молитвы⁵⁹⁰.

В особенности надо обратить внимание в торжественной пророческой молитве Соломона на очистительное значение молитвы пред Господом (3 Ц. VIII, 31 и сл.), и еще на всемирное значение храма Всевышнему, в котором и молитва иноземца будет услышана Господом, Богом завета (ст. 41–43).

И принес Соломон по обряду, указанному Моисеем, всесожжения и жертвы мирные⁵⁹¹, причем (3 Ц. VIII, 64) поставлен был по-видимому еще другой, временной жертвенник, далее, ко входу двора, кроме жертвенника постоянно посредине двора, для того, чтобы по закону Левита III сжигать те части мирной жертвы, которые подлежали сожжению. На главном же жертвеннике вознесено было торжественно всесожжение, – но не воспламенено оно было еще человеческими руками, как:

«Сошел огонь с неба и поглотил всесожжение» (2Пар. VII, 1). В это время слава Господня наполняла храм.

«И праздновал день тот и последующие семь дней весь народ Израильский, сошедшийся со всей Палестины «от входа в Емаф до реки Египетской»⁵⁹².

После дня освящения храма Соломон удостаивается нового откровения: «Явился Соломону Господь во второй раз, как явился ему в Гаваоне» (3 Ц. IX, 2 и сл. 2Пар. VII, 12 и сл.). «И сказал ему Господь: Я услышал молитву твою и прошение твое, о чем ты просил Меня. Я освятил сей храм, который ты построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек; и будут очи Мои и сердце Мое там во все дни» (3 Ц. IX, 3 и след.). Далее Господь обещает Соломону утвердить царство его вовек, если он будет хранить законы Господни. Но Господь предупреждает его, что если он, или сыновья его, не будут соблюдать заповедей Господних, или станут служить иным богам, то гнев Господень посетить Израиль: «и о храме семь высоком всякий проходящий мимо его ужаснется и свистнет и скажет: за что Господь поступил так с сею землею и с сим храмом? И скажут: за то, что они оставили Господа Бога своего» (ст. 8–9).

В первое время своего царствования Соломон помнил повеления Господа Бога и даже, – как мы видели выше, – вывел из града Давидова дочь Фараонову⁵⁹³ и поместил ее во дворце, который он выстроил для нее. Поэтому, кроме мудрости, Господь даровал ему славу и богатство, согласно глаголу Господню, реченному Соломону в Гаваоне (3 Ц. III, 12–13).

И услышал весь тогдашний культурный мир о премудрости Соломона и о славе его, и услышали о нем все кочевые и полукочевые племена Аравии и всего востока, и память о нем сохраняется среди них до сего дня.

«И изрек он три тысячи притчей, и песней его было тысяча и пять. И говорил он о деревах, от кедра, что в Ливане, до иссопа, вырастающего из стены; говорил и о животных, и о птицах, и о пресмыкающихся, и о рыбах. И приходили от всех народов послушать мудрости Соломона, от всех царей земных, которые слышали о мудрости его».

«И была мудрость Соломона выше мудрости всех сынов востока... И был он мудрее всех людей, мудрее и Ефана Езрахитянина и Емана, и Халкола, и Дарды, сыновей Малхола»⁵⁹⁴.

В числе лиц, приходящих послушать мудрости Соломоновой, является царственная особа. До сих пор цари востока посылают ко двору Соломона доверенных советников своих, долженствующих привести своим властелинам отчет о том, что они видели и слышали при дворе мудрейшего из смертных: но вот сама властительница одной из стран юга, «царица Савская, услышав о славе Соломона во имя Господа, пришла испытать его загадками... и беседовала с ним обо всем, что было у ней на сердце. И объяснил ей Соломон все слова ее, и не было ничего незнакомого царю, чего бы он не изъяснил ей»... «И сказала она ему: «верно то, что я слышала в земле своей о делах твоих и о мудрости твоей. Но я не верила словам, доколе не пришла, и не увидели глаза мои: и вот мне и вполовину не сказано. Мудрости и богатства у тебя больше, нежели как я слышала... Да будет благословен Господь (Иегова) Бог твой, который благоволил посадить тебя на престол Израилев» (3 Ц. X, 1 – 9)⁵⁹⁵.

Кто была царица Савская? царица ли Эфиопии, или, как ее называли древние Египтяне – «страны Куш», нынешней Абиссинии (составлявшей часть древней страны Куш); или же царица южной Аравии – трудно решить⁵⁹⁶. Важен здесь факт исторический, – в чем нельзя сомневаться, – что в царствование Соломона имя Вечно Существующего, Иеговы, – Творца неба и земли, – стало прославляться отдаленными народами. Из этого мы усматриваем, какое значение имела верность народа Израильского Иегове для всего человечества. Злая воля народа и падение даже взысканного великими милостями Божиими Соломона были причиною того, что народ избранный, который мог сделаться орудием Всевышнего для древнейшего прославления имени Божия и распространения «Его справедливых законов и постановлений»⁵⁹⁷, – не выполнил своего предназначения. Поселенный в центре тогдашнего культурного мира, имевший возможность влиять на него, он пал и измельчал и погиб. Но как пал, как мог пасть такой великий ум, как Соломон? «И стал он служить Астарте, божеству Сидонскому, и Милхому, мерзости Аммонитской... и построил капище Хамосу, мерзости Моавитской, и Молоху, мерзости Аммонитской: так сделал он для всех своих чужестранных жен»⁵⁹⁸.

Последняя фраза только и может объяснить, – если вникнуть в нее, – падение Соломона. В полноте своих душевных и физических сил и способностей Соломон, облагодетельствованный Богом, удостоившийся великих откровений, не мог бы унизиться до служения «мерзостям» чужеземным. Мы видели, что он выводит законную жену свою, – по всей вероятности воспитанную в культе единого Бога, – но только потому, что она женщина, – из града Давидова из уважения к святыне ковчега. Но «он стал служить» богам иным, и сделал то «для чужестранных жен своих», Другими словами над ним совершилось наказание, постигающее всякого злоупотребляющего физическими своими силами: организм его начал приходить в разрушение от разлагающей среды гаремной жизни; храм тела его, оскверненный ненасытным сладострастием, начал приходить в ветхость; мысль его начала затмеваться; престол Богом дарованной ему мудрости – мозг его – отказывался действовать; и мудрость удалилась, ибо органы, предназначенные воспринимать и являть мысль человеческую, не могли более ясно отражать требования вечного разума и высших душевных стремлений. Вообще размягчению мозга предшествует невыносимая тоска, как прямое следствие пресыщение жизнью и в особенности полового злоупотребления плотью⁵⁹⁹, и мы ко времени, предшествовавшему отпадению от Господа и поклонению идолам или же ко времени покаяния после сего, относим начертание Екклезиаста, этого последнего вопля еще мудрого, но уже утопающего Соломона. В Екклезиасте мы уже слышим и вопль пресыщения, и тоску предавшегося исключительно земным помыслам человека, и холодность равнодушия, леденящего сердце.

Велико и это творение Соломона, ибо велика была Богом дарованная ему мудрость. И в ряду откровенных книг Экклезиаст был необходим, ибо он восполняет собою особый вид человеческой мудрости, достающейся лишь горьким опытом. Он рисует один из видов развития души человеческой, увлекшейся сознанием своей мудрости и вдруг сознающей все свое бессилие; ибо нигде как в Екклезиасте не чувствуется, как слаб и беден и ничтожен человек пред Вечною Мудростью. И когда Соломон оглядывается на свое прошлое, он восклицает: «И я оглянулся на все дела мои... и нет от них пользы под солнцем» (Еккл, II, 11)... И сказал я в сердце своем: и меня постигнет та же участь, как и глупого; к чему же я сделался очень мудрым? И сказал я в сердце моем, что и это суета... и возненавидел я жизнь» (id. ст. 15–17).

Итак, по мнению нашему, падению Соломона должно было предшествовать ослабление умственных способностей вследствие гаремной жизни и соединенная с этою жизнью замкнутость восточных деспотов, которая прекращает к ним доступ их подданных, обрывает все прямые сношения царя с своим народом и подчиняет самого царя влиянию его жен и его любимцев, которые тогда пользуются громадною властью и именем царя грабят народ и совершают всякие жестокости и насилия.

И действительно, мы находим в самом Екклезиасте намеки, что Соломон чувствовал, что бразды правления ослабли в руках его и что в его время – как он сам сознавал, – совершалось много насилий и злоупотреблений: «И обратился я, и увидел всякие угнетения,... и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их сила, а утешителя у них нет» (Еккл. IV, 1). Здесь под именем утешителя мы разумеем самого царя, ослабевшего, чувствующего, что он не исполняет своих обязанностей, скорбящего о том, но не могущего уже подняться из состояния своего бессилия.

Еще яснее видно угнетенное состояние народа в последние годы царствования Соломона⁶⁰⁰ из слов депутации от Израиля, которая обратилась к сыну его Ровоаму со словами: «Отец твой наложил на нас тяжкое иго» (3 Ц. XII, 5). Еще характернее ответ Ровоама, произнесенный по совету молодых его царедворцев: «Если отец мой обременял вас тяжким игом, то я увеличу иго ваше; отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами⁶⁰¹. Очевидно, что время жестокостей и угнетения народа Израильского может относиться только к последним годам жизни Соломона, когда назревает в Израиле ненависть к дому Давидову и решимость десяти колен отложиться от Иуды и создать царство Израильское под главенством колена Ефремова.

Глубоко грустную картину представляет Богом облагодетельствованный мудрец, забывший своего Благодетеля: «И разгневался Господь на Соломона за то, что уклонил сердце свое от Господа Бога Израилева, который два раза являлся ему»... И в третий и последний раз было откровение Соломону и сказал ему Господь: «За то, что так у тебя делается, и ты не сохранил завета Моего и уставов Моих, которые Я заповедал тебе, Я отторгну от тебя царство и отдам его рабу твоему» (3 Ц. XI, 9, 11 и след.). По милосердию Своему Господь однако не все царство отторгает от наследников Давида и Соломона и даже не отнимает части царства Соломона в течение жизни его: «Но во дни твои я не сделаю сего ради Давида, отца твоего; из рук сына твоего исторгну его. И не все царство исторгну; одно колено дам сыну твоему, ради Давида, раба Моего, и ради Иерусалима, который Я избрал (id. ib. 11–13).

Мы знаем обетования Божии Давиду⁶⁰²: «Когда же исполнятся дни твои и ты почиешь с отцами своими, то Я восставлю после тебя семя твое, которое произойдет из чресл твоих и упрочу царство его.. Я буду ему отцом и он будет Мне сыном; и если он согрешит, Я накажу его жезлом мужей и ударами сынов человеческих. Но милости Моей не отниму от него, как Я отнял от Саула, которого Я отверг пред лицом твоим. И будет непоколебим дом твой и царство твое навеки пред лицом Моим, и престол твой устоит вовеки». И сам Давид по обету Божию восклицает (2 Ц. XXIII, 5): «Не так ли дом мой у Бога? Ибо завет вечный положил Он со мною, твердый и непреложный»⁶⁰³.

Повеление Божие обнимало в всеведении Своем длинный ряд веков и указывало возможность падения плотских наследников Давида и наказание их «жезлом мужей и ударами сынов человеческих». Но падение их по воле человеческой не могло изменить воли и судеб Божиих. Дом Давида, а не Соломона, удостоился видеть в числе потомков своих Того, которого, – как сказал Господь Давиду, – «престол устоит вовеки».

И об Иерусалиме, с которым связано воспоминание о ветхозаветном храме, Господь сказал (3 Ц. IX, 3 и след.). Соломону: «Я услышал молитву твою и прошение твое, о чем ты просил Меня... Я освятил сей храм, который ты построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек; и будут очи Мои и сердце Мое там во все дни... Но если вы отступите от Меня... то Я истреблю Израиля с лица земли, которую Я дал ему⁶⁰⁴, и храм, который Я освятил имени Моему, отвергну от лица Моего».

Обетования Божии свершились: из семени Давидова восстал Спаситель и Искупитель наш, сын Божий и сын Давидов, воплощенный Бог, Господь наш Иисус Христос. Храм ветхозаветный отвергнут Богом, Иерусалим разрушен, но поклонение Богу «в духе и истине»⁶⁰⁵ везде, во всяком месте, свершается по слову Господа нашего Иисуса Христа во всем мире. Вместо ветхозаветного храма имя Божие пребывает в церкви Христовой и в храмах христианских. И наши грешные, но искупленные кровью Агнца души и телеса, могут стать храмом Духа Святаго⁶⁰⁶, если мы отдадим души свои Господу.

Соломон представляется нам типом ветхозаветного человека вообще и избранного народа, и история его есть вместе с тем пророческая история всего народа обетования.

Происходя от верного Богу Авраама и Исаака и Иакова, он был избран Богом царствовать помимо других и даже старших братьев своих. Одаренный Богом великою мудростью, Соломон посреди людей был величайшим из мудрецов, как народ Израильский был величайшим из народов своего времени по духовному своему развитию и законодательству⁶⁰⁷. Создавши храм Богу завета и милости и откровений, он, как и народ Израильский, забывает в стремлении своем к земным наслаждениям и власти о духовной чистоте. На широком и скользком пути погони за земным счастьем и Соломон, и народ, утрачивают даже память о великих чудесах и милостях и откровениях, утрачивают чистоту религиозного чувства и впадают в грубое идолопоклонство, то есть в необъяснимое безумие после того, как им открыт был догмат и культ Единаго Бога, Творца вселенной, Бога Завета. Соломон в продолжение своей жизни пророк и поэт и философ – и даже рационалист – как бы воплощает и резюмирует в себе все способности и всю умственную деятельность талантливого народа Израильского. Как народ, отрешаясь от идолослужения во время благочестивых царей, опять испытывал на себе благоволение Божие, – так и Соломон, когда он временно отрешался от земных наслаждений, не лишался помощи Божией, и тогда мудрость, ему дарованная, не отступала от него, и в это-то время он начертывал Богом вдохновенные книги свои, в которых будущие великие события по повелению Божию и Духом Божиим отражались в его книгах. Богу угодно было, чтобы тот человек, которому Он даровал мудрость превыше всех сынов человеческих⁶⁰⁸, был начертателем тех книг, в которых выразились и поэтическое вдохновение, и знание, и философия Израиля, – но Богу угодно было также, чтобы книги эти освящены были Духом Божиим и имели еще высшее значение.

О каждой из книг этих мы будем говорить ниже, здесь же скажем несколько вступительных о них слов.

Мы видели выше, что Соломону книга 3-я Царств приписывает некоторые сочинения, до нас не дошедшие. В числе их было одно, посвященное описанию естественного мира, окружающего человека. Это указание чрезвычайно замечательно. Не сам он лично мог собрать сведения «о деревах и о животных, и о птицах и о пресмыкающихся» (3 Ц. IV, 33), о которых он написал целое сочинение. Как воспитанник по всей вероятности пророка Нафана⁶⁰⁹, Соломон был представителем знаний, процветавших в пророческих школах. Это дает нам понять, как благодетельно действовало на воспитание народа благочестие школ, развивавших религиозное настроение поклонников единого Бога, Творца вселенной. В то время, когда все народы земли, погрязшие в идолопоклонстве, наполняли творение Господа Бога легендами многочисленных богов, нимф, сатиров, элементных духов, видя в каждом явлении природы проявлено особой силы специального божества, – одни только поклонники Единого Бога могли трезво созерцать видимый мир и, понимая, что нет Бога, кроме единого Бога, изучать рационально и без мифологических прикрас, как без суеверных страхов, каждый феномен природы и описывать его, чему мы уже видели пример в книге Иова.

Нет потому сомнения, что массу накопившихся наблюдений над миром животным и растительным Соломон черпал из обширного материала, собранного в пророческих школах, в которых ученики пророческие посвящали свое время изучению природы и собранию из уст народа наблюдений, понимая, что они этими трудами прославляют Бога, Создателя мира.

Соломону же приписывает книга 3-я Царств более тысячи песнопений и три тысячи мудрых сказаний, апофегм, или притч, из которых немногие дошли до нас, так как даже в небольшой дошедшей до нас книге его, Притч, не все там записанный изречения принадлежат ему, как мы увидим то ниже.

Кроме того до нас дошли однако в целости две несомненно ему принадлежащие книги: величественное песнопение, известное под именем Песнь Песней, и Екклезиаст. Полагают, что еврейское название «Песнь Песней» (переведенное очень точно на наш язык) есть воспоминание о тех тысяча пяти песнях, сочиненных Соломоном, выше которых неизмеримо стоит эта песнь и по красоте своей и по таинственному пророческому ее значению. Книги, оставшиеся после Соломона, суть драгоценный документ его времени и мы остановимся несколько на них.

В хронологическом порядке их начертания по всей вероятности располагаются так:

Когда Соломон был еще в периоде юности, когда сердце в ум его были чисты и душа его была отдана всецело Господу Богу, и земная жизнь не положила еще своей подавляющей печати на светлый ум его, – тогда должна была быть начертана вдохновенная Песнь Песней, в которой в юношеских, – страстных, но не преступных порывах слышится высшая пророческая мудрость⁶¹⁰. Соломон, – как указывает Апостол Петр (1Петр. I, 12), говоря вообще о пророках, – вероятно сознавал, что слова его имели далекое пророческое значение, – исполнение которого должно было иметь место в роде его по завету Господню Давиду, отцу его.

Сборник мудрых изречений Соломона, из которого под именем книги Притч мы имеем только извлечение, – должен быть начертан Соломоном, – или составлен царскими летописцами, записывавшими его слова, – в средние года его жизни и царствования, когда он еще с чистым сердцем внимал мудрости, дарованной ему Богом, и начертывал, или произносил краткие изречения, основанные на наблюдениях и опыте жизни, освещенной высшим дарованным ему светом, на поучение молодого поколения.

Наконец Екклезиаст, как мы говорили выше, заключает в себе мысли, навеянные старостью, приближающимся разрушением, с сознанием, что земля и ее радости не могут удовлетворить вечных стремлений души человеческой. В книге этой глаголет человеку пресыщенный, относящийся с тоскою ко всем воспоминаниям своей жизни, и не имеющий той опоры в созерцали загробного мира, который дарован благодатью, внесенною в мир Спасителем нашим и Господом Иисусом Христом. В последней книге своей, более чем в какой-либо из предыдущих, Соломон есть тип ветхозаветного человека, который по мудрости своей сознает бессилие свое и чувствует, что человеку недостает счастья, а потому, сам не зная того, произносит в Eкклезиасте надгробное слово над ветхозаветным человеком.

К этим кратким заметкам о книгах Соломона мы присовокупим следующее замечание. Книги Соломона, сопоставленные с Псалтирем, представляются нам начертанными для относительно малого отдела читателей, между тем как Псалтирь есть книга все общая, книга для всех скорбящих и радующихся, для кающихся, и плачущих, и молящихся, коих Господь призывает ко спасению. Псалтирь есть пророчество о благодатном царстве Господа нашего Иисуса Христа, о его проповеди и страданиях, и смерти, и славе, и нашем спасении. Книги Соломоновы начертаны для тех, кои изведали на опыте и фальшивые прелести жизни и скорбь разочарования; они, – и в особенности Екклезиаст, – начертаны тем, кто мог изучить всю жизнь земную с ее величием и славою, и с ее ничтожеством и унынием, с ее мимолетными радостями и с ее продолжительною горечью и скорбями, которые и должны бы были соделаться вечными, если бы человечество не было искуплено кровью Богочеловека. Он, Господь и Бог наш, сошедый во ад, озарил радостью вечною Екклезиаста, – преданного вечным скорбям, потому что он владел лишь мудростью человеческою, – но который был избран Духом Божиим начертать эти вечные скорби, чтобы ветхозаветный человек понял все великое счастье избавления.

В Новом Завете только находятся ответы на все вопросы, удручавшие человека ветхозаветной церкви. Простому сердцем Давиду дано было однако облегчить своими песнопениями сердце ветхозаветного человека и быть предвозвестником грядущей радости, – но не сыну его. Только простой сердцем Давид откровением Божиим указывал на весьма мало понимаемую радость, – радость сознания своего ничтожества пред Богом, и радость понимания, что человек живет лишь любовь к нему Творца его, а не собственными заслугами. «Что есть человек, что Ты помнишь его?»

В творениях Соломона есть сознание величия человека – и потом горькое сознание его ничтожества; в творениях Давида кротость и смирение, и потому никогда нет тоски отчаяния.

Соломон – человек отживший, но отец его был всегда человеком веры и будущего.

Мы уже говорили выше, по поводу псалма XLIV, озаглавленного «песнь любви», – что в этом мессианском пророчестве следует по-видимому искать первообраз Песни Песней, и что Песнь Соломонова есть развитие этого Мессианского псалма.

С самых древнейших времен Песнь Песней возбуждала нескончаемые споры, и по поводу ее высказывались самые разнообразные мнения⁶¹¹. Принятая окончательно в ветхозаветный канон решением Иудейского Иамнийского собора в 90-м году после P. X., – хотя она была издревле известна, – она или превозносилась, как самая священная из книг ветхого завета, или же низводилась на уровень любовной песни. Многие считали эту книгу аллегорией только одного брака, другие признавали в ней мессианское пророчество в форме священной аллегории. Много еще других значений открывали комментаторы в этой таинственной книге. Раввин Акиба видел в ней например победную песнь торжества над врагами Израиля, который изображается в символизме невесты Иеговы. Мысль эта отразилась в таргумах, и потом развита до абсурда в талмуде, разбирающем отдельные фразы песнопения⁶¹². Позже, а именно в X веке нашей эры, несколько замечательных еврейских комментаторов высказали гораздо более возвышенные мысли о Песни Песней. Так Саадиа, принимая за основание мысли раввина Акибы, видит в этой книге всю израильскую историю от исхода евреев из Египта до времени ожидаемого Иудеями будущего пришествия Мессии в славе. Впрочем Саадиа знал и другие толкования на Песнь Песней и говорит по этому поводу, что эта таинственная книга подобна замку, от которого ключ потерян. Позже Саадии Соломон-бен-Исаак (Раши) в XI веке, Абен-Езра в XII веке и другие еврейские комментаторы колеблются между буквальным и историческим и аллегорическим и духовным толкованиями таинственной книги, но на традиционной почве в синагоге всегда отстаивался тот главный смысл, что Песнь Песней есть историческая и пророческая аллегория, рисующая будущую славу евреев, подобную прошедшей их славе при Соломоне, и указывающая на великое значение этого народа в истории человечества.

Но в XII-XIII веке процветает новый еврейский толкователь Маймонид († 1204), который, рассматривая Песнь Песней, объясняет ее в гораздо более широком и светлом духе и смысле, чем его предшественники, руководимые узким фанатическим национальным взглядом. Маймонид первый полагает начало учению среди Евреев, что Песнь Песней есть изображение отношений Творца Бога к Его созданию вообще, без различия национальностей, и при этом указывает на единение человека с Богом, совершающееся в смерти человека⁶¹³. Таким образом в объяснении Маймонида Песнь Песней является учением о бессмертии человека и о блаженстве за гробом, ибо человек входит в общение душою своею с Богом. Из последователей Маймонида более всех останавливает внимание Леви-бен-Герсон (XIV века), указывающий, что Песнь Песней есть путь к блаженству, что в ней содержится учение о нравственной деятельности, направленной к достижению совершенства посредством сближения и единения с силою Божией, силою абсолютной, воплощающей в своей непрерывной деятельности идею высшего добра и высшей правды. К школе этого направления примыкают и иудейские мистики, которые однако вырабатывают и свой особый взгляд, утверждая, что в Песни Песней содержится таинственное указание на развитие силы духа человеческого, могущего вследствие этого развития войти в сношение с духами. К этому прибавляются многие каббалистические фантазии о способе единения низших духов с высшими и о единении тех и других в Ен-Софе, или бесконечности⁶¹⁴.

Весьма немногие из Евреев, – и притом только безымянно, – решались, вопреки традициям синагоги, признавать в Песни Песней одно только значение по прямому буквальному ее смыслу. Против таких толкований резко восстает еврейский писатель XII века Иосиф Кимхи. Мы потому об этом упоминаем, что эти взгляды с полною силою проявились лишь посреди позднейших западных писателей не Евреев, о которых мы скажем несколько слов ниже. Взгляд же синагоги всегда оставался неизменно одним и тем же, – независимо от разных объяснений комментаторов: что Песнь Песней есть книга, которой содержание таинственно и глубоко, и что в ней изображены отношения Бога Завета к Своему народу. Христианская церковь унаследовала этот взгляд, расширив его и признавая в Женихе самого Христа Спасителя, а в невесте все призываемое к спасению человечество.

Весьма важно иметь в виду преемственность понимания⁶¹⁵ в духовном высшем смысле значения Песни Песней как в ветхозаветной церкви, так и в новозаветной, так как эта общность понимания доказывает, что лучшие умы и ветхозаветной церкви никогда не допускали буквального земного толкования этой величественной книги. Ветхозаветная церковь в узком национальном духе признавала Женихом Песни Песней то Моисея, то Соломона, то Езекию, то даже Бар-Кхоба, – но она никогда не опускалась до того, чтобы видеть в выражениях Песни Песней слова земной любви между двумя влюбленными. Посему надо памятовать, что все толкования в последнем смысле вызваны антирелигиозными взглядами и стремлениями.

Христианские писатели и отцы церкви иначе и не толковали ни когда Песни Песней, как в духовном смысле⁶¹⁶, расширяя толкование синагоги и талмуда и признавая, что единое истинное понимание Песни Песней есть действительно то, которое признавалось и синагогой: что Жених этого творения есть Мессия, – но что Господь наш Иисус Христос есть истинный Мессия, и что невеста Его суть все верующие души⁶¹⁷.

Уже Ориген высказал эту мысль, что в Песни Песней изображены отношения Бога и Его божественной любви к отдельной человеческой душе. В том же духе и направлении говорили о Песни Песней Григорий Нисский, Макарий, Феодорит, Максим Исповедник, блаж. Иероним, Афанасий Александрийский, Епифаний, Кирилл Иерусалимский и мн. др. (Олесн. О. cit. р. 101 sq.). Мы отсылаем к глубоко уважаемому труду Киевского профессора Олесницкого для знакомства как с мнениями Отцов церкви, так и с позднейшими взглядами на Песнь Песней; здесь мы конечно должны ограничиться лишь самыми краткими указаниями на новейшие теории.

Прежде всего мы останавливаемся на гипотезе фрагментов⁶¹⁸, которая предполагает, что Песнь Песней есть сборник песнопений, преимущественно любовного характера, или брачных гимнов, соединенных в одной книге без внутренней между ними связи, которая однако иногда достигается искусственно посредством вставок и прибавлений, приписываемых позднейшей редакции⁶¹⁹. Впрочем между последователями этой гипотезы нет никакой общности взгляда не только в понимании известных отделов, но даже в количестве разных по их мнению отрывков, или в очертании пределов каждого из них. Взгляд на Песнь Песней, как на собрание фрагментов гимнов и любовных песен, связуется с отрицанием боговдохновенного характера этой книги, – что совершенно понятно, потому что эта теория не может допустить в сборник отрывков – притом земного характера – высшую духовную мысль и общее всей песни значение. Мы видим при этом, что эта школа идет в разрез с преданием не только новозаветной церкви, но и синагоги и лучших умов ветхозаветного учения.

Вторая школа критиков нашего времени, – признавая единство всей книги и придавая не буквальное значение отдельным ее частям и выражениям, а высшее значение, – считает эту книгу драматическим произведением. К школе этой принадлежать Эвальд, Кейль, Ренан и др. Они видят в Песни Песней не два только лица, а несколько лиц, кроме хора Иерусалимских девушек. Так, кроме жениха царя, они находят в драме пастуха, влюбленнаго в Суламиту⁶²⁰, но счастье этих влюбленных мешает царь, желающий взять ее в жены свои. Бетхер, разбирая в этом же смысле и направлении Песнь Песней, находит в ней, как в драме, и еще несколько лиц. Кроме Соломона и Суламиты, он находит в драме слова Вирсавии, матери Соломона, братьев и мать Суламиты, гаремных женщин, горожан Иерусалима, горожанок, молодого влюбленного пастуха⁶²¹ с его друзьями, и жителей Сулама. В этой школе Кемпф пошел еще далее и усмотрел сатиру в драматической форме, написанную против Соломона, над которым торжествует молодой пастух. Брюстон и Гитциг еще усложняют драму введением еще одного лица – второй невесты Соломона: первый из них называет ее Тирянкой в отличие от Суламиты. К этой же школе примыкает Бунзен, который, не допуская другой невесты, считает некоторые части речи Суламиты произнесенными как бы во время сомнамбулизма, или сонного бреда. Наконец к разряду комментаторов, допускающих второго жениха, пастуха, – принадлежит и наш богослов Павский⁶²².

Признающие в Песни Песней драму делятся на два отдельные лагеря, из которых один назван школой типистов. Из них выдается Делич⁶²³, который, не оставляя мысли о драме, видит однако в Песни Песней высшее духовное значение. Преобладающая мысль Делича заключается в том, что в основании этого творения лежит мысль о браке, как о единении душ и тел, которое заповедано Богом и подтверждено словами Господа нашего Иисуса Христа⁶²⁴ для полноты счастья и развития человека на земле. Потому в Песни Песней жена есть восполнение мужа⁶²⁵. Самый брак есть таинство, а потому, – говорит Делич, – в брачной драме Песни Песней надо искать высшего значения. Под формой брака, освященного Богом, в Песни Песней изображается еще и таинственный священный брак Иеговы с народом Израильским, который в пророчествах изображается супругой, или обрученной Иегове⁶²⁶. Не верность народа Богу Завета приравнивается блуду, или – лучше сказать – прелюбодеянию замужней женщины у пророков. В Песни Песней сказание о любви жениха к девушке, – или Соломона к Суламите, – не аллегория, а типическое изображение любви как в земном ее проявлении, так и в высшем духовном ее смысле, в котором эта Песнь поднимается до созерцания любви Иеговы к Своему народу под образом типа Соломона, любящего Суламиту. Делич не признает в Песни Песней аллегории, – потому – говорит он⁶²⁷, что «если бы Песнь Песней была аллегорическим учением о Мессии (как ее объясняли и древние учители синагоги), тогда ей место было бы между новозаветными священными книгами». На это можно бы ответить, что многие псалмы – и между прочим 21-й – могли бы быть отнесены к новозаветным книгам по ясности пророческого предвидения. Тем не менее, хотя по-видимому Делич не допускает мессианского характера Песни Песней, – самое указание его на любовь Иеговы к народу само собою ведет к заключению, что эта вечная любовь Бога проявилась для увидевших спасение в Господе нашем Иисусе Христе, и что поэтому Песнь Песней есть Мессианское пророчество, – значение которого открыто человечеству лишь во времена исполнения заветов и обетований Божиих в пришествии воплощенного Бога.

Тем не менее комментарии Делича есть несомненно один из лучших комментариев, написанных на Песнь Песней, и ясно понявшие значение этого произведения; поэтому он и имел огромное влияние на теологическую науку. В том же направлении как Делич, хотя с разницею в некоторых взглядах и деталях, разбирали Песнь Песней Вейсбах и Вейт. Типистом как Делич эаявил себя наш знаменитый ученый Коссович⁶²⁸, который допускает в Песни Песней действующими лицами, кроме Соломона и Суламиты, – пастуха, которого любит Суламита и которому она остается верна, ибо он ее муж. Хотя ее увозят во дворец Соломона, но чистота ее супружеской любви побеждает Соломона. Как типы – действующие лица изображают: Суламита церковь, а пастух, законный муж ее, изображает Христа⁶²⁹. Соломон же изображает типически блеск земной, испытующий верность Суламиты.

От типистов отличается школа, называемая аллегористами. Синагога издавна признавала в Песни Песней притчу, или аллегорию; но некоторые из древних аллегористов объясняли это творение как иносказание об историческом событии; другие же видели в Песни Песней аллегорию чисто пророческого характера. Последний пророческий характер книги признан за нею Христианскою церковью.

Исторические аллегористы видели и видят в царе Песни Песней то Езекию, то Соломона, то Ровоама; а в девице то народ Еврейский, то царство Израильское, отделенное от Иуды, но стремящееся к воссоединению с царем южным, живущим в Иерусалиме⁶³⁰, которого любит девица, называя его вторым Соломоном. Некоторые же из новейших исторических аллегористов видят в Песни Песней аллегорию освобождения Израиля из плена Вавилонского и возвращения в Палестину Иудейской колонии с Зоровавелем или Ездрою во главе⁶³¹. В более широком историческом значении толкует Песнь Песней Ган (1852), видя в ней изображение всего древне-еврейского государственного управления в его мировом значении среди язычества. Указывая на идеальное устройство народа, избранного Богом, и его государства, он напоминает, что народ Еврейский, – как наследник обетования и старший сын Отца Небесного посреди других детей Божиих – других народов, – должен был вести борьбу за Отца Небесного против царства сатаны. Еврейский народ, как послушный раб Господа Бога, есть вместе с тем в полном составе своем и священник Бога вышняго. Таков преимущественно земной представитель народа – царь Израиля, которого значение указано в трех псалмах. Во втором псалме он есть наследник царства не временного, а вечного; в псалме сорок четвертом он должен привести весь языческий мир к стопам Бога и Отца; в псалме сто девятом он священник Бога вышняго; он судья вселенной.

Особенно близок (говорит Ган) к Песни Песней псалом XLIV⁶³². В нем, как и в Песни Песней, символическое бракосочетание царя Израильского с дочерью царя языческого. Характеристическая идея псалма заключается в том, что Израиль, или его царь, должен победить языческий мир правдою и любовью.

Мы не будем следить далее за развитием мысли Гана, но должны указать, что естественный ход мысли должен был привести исторических аллегористов к высшему пониманию Песни Песней, т.е. видеть в ней аллегорию, которой смысл и значение могло быть только изображение Мессии, царя мира, утверждающего царство Свое на земле любовью и истиною.

В том же смысле, хотя с долею мистицизма комментировал Песнь Песней Генгстенберг (1853). Католический писатель Шефер с своей стороны видит уже в Песни Песней полную картину земной жизни Господа нашего Иисуса Христа и ясное видение будущего Его пришествия для суда над вселенной.

Весьма хорошее толкование на Песнь Песней дал еще наш ученый Александр Бухарев в сочинении своем: «Печаль и радость по слову Божию»⁶³³. Общий характер его комментария может удовлетворить тех, которые признают, что пред ними поистине Мессианское, хотя очень таинственное и темное пророчество. Он, как и многие западные теологи, напр. Кингсбюри⁶³⁴, не отрицает исторического факта, лежащего по мнению этих теологов в основании Песни Песней, – а именно брак Соломона с Суламитой, – но он настаивает на том, что под формой земного брака раскрывается в особенности брак духовный, брак души человеческой с Христом и вообще всех душ искупленных, т.е. всей Церкви Христовой с ее Женихом Христом⁶³⁵.

Но у Бухарева, – как и у других комментаторов, наших и западных, – остаются совершенно необъясненными многие образы и выражения текста, которых разъяснение необходимо для его понимания, напр.: II, 8, 9 «Вот идет он (возлюбленный мой), скачет по горам, прыгает по холмам... вот он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает сквозь решетку».

Или же описание возлюбленной: IV, 1–7 «Зубы твои как стадо овец... шея твоя как столп (башня) Давидов... волоса твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской»... и многие другие подобные выражения, к которым мы еще возвратимся.

Изучая преимущественно внутренний смысл Песни Песней, никто не выяснил происхождения этих гигантских образов или сравнений, которые поражают своею странностью; никто не указал на источник их, никто не вошел в особенности характера восточной речи, складывающейся под известными внешними впечатлениями. Один только писатель, наш соотечественник, по нашему мнению, разрешил задачу и дал нам ключ к пониманию языка Песни Песней. Это наш доктор богословия, глубокоуважаемый нами профессор Киевской Духовной Академии, А. А. Олесницкий.

Мы отсылаем к его замечательному труду⁶³⁶ для знакомства с теми побуждениями, которые заставили его ехать на восток в Палестину, чтобы попытаться на месте найти ключ к пониманию языка Песни Песней. Встреча его с гакимом, евреем Самуилом Тейяром, приехавшим в Иерусалим из Персии на поклонение святыне, есть по нашему мнению событие первостепенной важности в истории разъяснения текста Соломоновой Песни, тем более, что еврейский врач Самуил Тейяр, знаток священных книг ветхого завета и талмуда, пользовался среди своих соотечественников репутацией великого мудреца. Высказанное им мнение, – переданное нам в его сочинении многоуважаемым профессором, – мы считаем драгоценным вкладом в богословскую литературу всех народов, потому что он и только он – открыл нам глаза на те образы, коими пользовался начертатель священного пророчества. Естественно, что Самуил Тейяр, как еврей, не мог видеть исполнения Мессианского пророчества в том откровении, которое получили мы, верующие в Господа нашего Иисуса Христа, – и не мог понять всех тайн благодати, действующей на искупленную душу христианина, – тайн, пророчески предзнаменованных в Песни Песней в любви жениха к невесте, тоскующей по женихе. Но он, повторяем мы, раскрыл нам образы поэтического языка этого творения. В сущности и сам вдохновенный начертатель Песни Песней, царь Соломон⁶³⁷, не мог знать исторического исполнения своего пророчества, а только знал, что в пророчестве его Дух Божий глаголет о Мессии⁶³⁸. Движимый Духом Святым, он начертывал в восточных образах и восточным картинным языком пророчество в форме сказания, в котором отразились, – как увидим ниже, – все великие радости просветляемого высшею любовью духа человеческого, даже до величайшей радости воскресения о Христе и возрождения благодатию.

Мы должны прежде всего настаивать на том, – как указывают доктор богословия Олесницкий и все лучшие комментаторы, – что мы не в праве делать произвольные отступления от признанного церковью текста Песни Песней. Мы должны стараться уразуметь его, но не имеем права изменять его, или отказываться от части его, как то делали многие комментаторы, увлекаясь отвлеченным разъяснением внутреннего его значения.

Сначала мы изложим объяснения Самуила Тейяра, как их слышал и привел в систему А. А. Олесницкий, – и потом только позволим себе высказать и наши предположения о многообразном значении Песни Песней, которую мы называем тем же именем, которым надписан 44-й псалом, – песнию любви, ибо для нас кажется несомненным, что названный псалом есть первообраз Песни Песней.

Невестою в Песни Песней, по мысли Тейяря, признается земля, а в более тесном смысле земля обетования, Палестина, а с нею вместе живущий на ней во времена Соломона народ Божий, которому земля эта дана в удел и наследие от Бога. Поэтому-то, говоря о невесте, Песнь Песней употребляет образы, необычные даже в восточной (персидской, арабской) речи, и говорит о частях тела, о которых не принято говорить даже в весьма свободной поэзии востока. К таким местам относятся напр. выражения IV, 11: «молоко под языком твоим»; или VII, 2 «округления бедр твоих как ожерелье»; или id. 3: «живот твой круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое ворох пшеницы, обставленный лилиями»... Понятно, что такие образы, относящиеся к земле, не имеют никакого неприличного смысла, хотя об них никогда не упомянет любовная песнь востока. Очевидно также, что невеста может быть только земля, а не женщина, если глаза ее сравниваются с озерами, нос с башней, или шея с башней (или столпом), и голова с горой (VII, 5–6).

Нельзя не заметить, что каждое описание части тела невесты непременно ведет за собою картину природы, или местности, или поэтическую картину из жизни. Нельзя никак применить к человеку выражения: «волосы твои как стадо коз, сходящих с Галаада; зубы твои как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни» Кроме подобных сравнений других нет в Песни Песней; это все картины, взятые из природы Палестины, и эти громадные образы природы и в некоторых случаях укреплений, построенных человеком, конечно не могут описывать женщину. Человеческий образ исчезает совершенно под этими сравнениями. Впрочем, многие места ветхозаветных книг рисуют землю обетования вместе с ее народом под образом девы⁶³⁹. И другие народы рисовались под образом земли – женщины⁶⁴⁰.

Мы напоминаем еще, что дева Израильская обручена мужу Богу Завета⁶⁴¹ Иегове, и что отпадение ее от верности своему Владыке называется на священном языке блудом, а гнев Божий называется ревностью мужа к неверной жене. Понятно, как поэтический образ в форме женщины земли обетованной вместе с народом завета мог быть расширен до представления о всем человечестве, которое, наследовав обетования и веруя в пришедшего Мессию, должно наслаждаться счастьем, доколе оно пребывает верным Богу Завета. В Песни Песней для евреев невеста есть только Палестина и народ обетования; для христианского мира это пророчество о всей земле и церкви христианской и о правде и любви, принесенной в мир Сыном Божим.

Возвращаясь к объяснениям Самуила Тейяра, который дает в сущности не новое объяснение таинственного смысла Песни Песней, а превосходное объяснение символов и образов, в ней употребленных, мы укажем на значение, им даваемое Жениху.

Если земля, в частности Палестина, есть невеста, то жених, любящий свою невесту и сочетающийся с нею в Песни Песней, несомненно (кто бы он ни был по значению) есть солнце: « Голова его чистое золото» (V, 11), говорит невеста. Или, как переводит Олесницкий стихи 10–16 главы V (стр. 357) «возлюбленный мой светлый и красный, носящий знамя выше мириад (звездных); голова его золото чистое; глаза его как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке... его вид как (снежный) Ливан»... Заметим еще, что слова жениха I, 2 называются «миром звездным»⁶⁴².

Надобно обратить особенное внимание на объяснение проф. Олесницкого (стр. 358–359) на Песнь Песней III, 6. Во всех комментариях слова: «кто сия восходящая от пустыни?» обыкновенно относят к невесте. Ученый наш указывает, что в древнейшем языке солнце женского рода и что все указанное место (III, 6–11) рисует восход солнца с востока от пустыни Моавитской: «Кто сия восходящая от пустыни как бы столбы дыма, окуриваемая миррою и фимиамом?»... Эти столбы дыма, как бы воздымающиеся от восходящего солнца, представляют собою обычное явление в Палестине, и каждый, видевший восход солнца, с высоты Палестинских гор, или на берегах Иордана, несомненно созерцал это явление. Это восходящее солнце, уподобляемое в Песни Песней Соломону во славе его, с любовью обращает взор свой на Палестину и говорит ей (IV, 1): «0, ты прекрасна, возлюбленная моя!» Непосредственно за этим восклицанием описывается страна, как бы видимая с высоты птичьего полета, но которой даются атрибуты и фигура женщины; ласки же ее описываются в форме плодородия и богатых произведений Палестины (гл. IV).

Ниже в гл. V, 6–7 есть эпизод, подававший повод к весьма сильным недоумениям: «Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел... я искала его и не находила его... встретили меня стражи, обходящие город; избили меня, изранили меня; сняли с меня покрывало стерегущие стены».

Надо остановить внимание на том, что, как указывает А.А. Олесницкий (стр. 375), Самуил Тейяр читает вместо слова шомер, – страж, – шамир, что означает разрушительную космическую силу, и также понимает это слово и талмуд. Очевидно, что приведенные выше стихи изображают какое-то разрушительное природное явление, сопровождаемое вихрями. В начале описывается, как приходит возлюбленный (V, 4): «протяну ль руку свою сквозь скважину», – и когда невеста встала с ложа своего (зимнего), чтобы встретить его и отпереть дверь, – он вдруг повернулся и ушел; и когда она начала искать его (жаждать весенней теплоты) на нее вдруг напали силы, или стражи, которые избили ее. Имея ключ к пониманию этого языка, не трудно видеть, что солнце едва показало лучи свои – и потом скрылось, а земля, радовавшаяся возвращению весны, подвергается действию разрушительных стихий, или только буйных ветров (всегда свирепствующих в Палестине в марте, или же являющихся среди зноя, как Самум), причем солнце заволакивается мглою.

Несомненно, что Тейяр прав, видя в возлюбленном Солнце, согревающее Палестину и вступающее в таинственный брак с землею; и Соломона, вступающего в брак с царством Израильским.

«Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами» (VI, 4). В этом стихе сосредоточено все значение Палестины для Израиля. Фирца при Соломоне еще не престольный град, каким он сделался позже⁶⁴³, но он сделался им потому, и упомянуть в Песни Песней потому что это была прекрасная местность, в которой у Соломона вероятно был свой загородный дом. Фирца знаменует всю красоту страны. Иерусалим любезен сердцу, как град, в котором храм Бога Завета, основание силы Израиля; но здесь упомянуты и национальные грозные полки, которые – подкрепляемые силою Божьею – были непобедимы.

Мы полагаем, – установив этот взгляд на образы, являющееся в Песни Песней, просмотреть вкратце ее содержание. Мы должны только сначала оговорить, что объяснение, даваемое профессором Олесницким, согласное с Тейяром, конечно не представляет ничего чуждого духу и языку Священного Писания. Сравнения и уподобления, взятые из природных явлений, указаны самим Господом: «Ибо как молния исходит с востока и видна бывает далее до запада, так будет пришествие Сына человеческого» (Матф. XXIV, 27).

И посланные Господом ученики Его и поставленные Им учители и пастыри Церкви употребляли в речи своей образы, взятые из природных явлений. Так, в Откровении св. Иоанна Богослова все образы заимствованы из природы; и в Символе веры, – дабы хоть несколько объяснить слабому уму человеческому рождение от Бога Отца Сына Божия, единосущного Отцу, – отцы вселенские употребили выражение: Света от Света.

Итак, признавая образы, употребляемые Песнью Песней, – за солнце и согреваемую им землю – Палестину, – мы разумеем под ними более таинственное, религиозное и пророческое значение – союза Иеговы с народом обетования и пришествия Мессии, Господа нашего Иисуса Христа, – и союза Его с народом, наследовавшим обетование верою, т.е. с Церковью Христовою, которая Его невеста.

Кроме сего общего значения, мы разумеем еще в Песни Песней более частное значение, относящееся к каждой отдельно взятой душе человеческой, отдающей себя Господу, ищущей Его с тоскою, радующейся в присутствии вечного ее Жениха, и тоскующей, когда, она временно предоставляется собственным своим силам, ибо она чувствует свое бессилие и свою немощь, когда солнце благодати и истины и любви временно скрывается от нее.

С этой точки зрения постараемся просмотреть содержание книги Песни Песней.

В первом отделе Песни Песней выражаются стремления возлюбленной к царю жениху: «царь ввел меня в чертоги свои, будем восхищаться и радоваться тобою.... будем любить тебя» (1,3). Мы заметим, что невеста говорит во множественном числе, как бы давая тем разуметь, что она представляет собою коллективную единицу; она -представитель множества душ, стремящихся отдать себя Господу.

Далее она говорит о себе в единственном числе (ст. 4 – 5): «Дщери Иерусалимские! черна я, но красива, как шатры Кидарские... не смотрите на меня, что я смугла; ибо солнце опалило меня; сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, – моего собственного виноградника я не стерегла».

С точки зрения символистики, на которую мы указываем, земля представляется ищущей и желающей солнца жениха в период зимний, когда солнце скрывается за тучами; в другом значении это Палестина в период неурядиц и войн, причем братья матери ее суть народы, живущее кругом ее, не дающие ей покою, препятствующее устроить и охранять свой виноградник. Палестина и народ ждут царя, тоскуют по нем; он только может дать земле и народу счастье и покой. С духовной высшей точки зрения, народ Израильский ждет милости Иеговы, Царя своего; церковь Христова молится о благодати Духа Святаго, ниспосылаемого Господом нашим; душа человеческая жаждет помощи Господа Иисуса Христа. Черна невеста и опалена солнцем земных трудов и забот и страстей, – но красива она, потому что она носит на себе образ и подобие Божие.

I, 6. «Скажи мне ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где ты отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих?»

Слова земли – Палестины обращены к солнцу; народа – к искомому царю. Общий же смысл, независимо от образов, ясно указывает на искание душою Того, которого любит она, хотя она еще не обрела Его.

Между тем (I, 7–19) любовь Иеговы не оставляет земли и народа Своего, представление о которых сливается с образом невесты: «Иди по следам овец», говорит Он...

С стиха 1-го по 7-й главы II идет разговор между женихом и невестой, замечательный тем⁶⁴⁴, «что в нем жених, невеста и их отношения определяются именами дерев, кустарников, цветов, даже без всяких сравнительных частиц,.... чем ясно дается знать, что основная почва, на которой устанавливаются образы жениха и невесты, есть Палестинская природа»⁶⁴⁵.

Но вот со второй главы начинается уже ясно песнь весны: «Я нарцисс Саронский, лилия долин. Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблонь⁶⁴⁶ между лесными деревьями, – то возлюбленный мой между юношами», говорит невеста... «Он ввел меня в дом пира и знамя его надо мною – любовь. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня» (II, 1 –6). Земля нежится в объятиях солнца в доме пира, т.е. весны. Израиль веселится в домах своих, отдыхая под тенью смоковниц своих и виноградников во время царствования Соломона.

II, 7. «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями, не будите и не тревожьте возлюбленной», говорит жених. Заклинание сернами и ланями переносит нас в тихие селения гор и долин Палестины. Дочери Иерусалимские представляют собою совокупность всех городов страны, подвластной Иерусалиму⁶⁴⁷. Заклинание, исходящее из Иерусалима, предупреждает всю страну жить в покой и мире, не возмущая покой, гармонию и любовь природы беззаконными деяниями, а, возносясь мыслью к Даятелю всех благ, не возмущать нравственное счастье страны нарушением законов Иеговы. С высшей религиозно-нравственной точки зрения Песнь Песней рисует пробудившуюся в душе любовь к Богу, согревающему душу благодатью, и затем (ст. 6) рисует в земных образах то успокоение, которое чувствует душа, отдающая себя Богу. Да не будят эту душу суеты и заботы мира, воплощенные в жизни городов, или дщерей Иерусалимских. Душа в этом святом покое готовится к высшему развитию, к последующей борьбе.

Земля и душа просыпаются: II, 8, «Голос возлюбленного моего!» Этот возглас невесты указывает на потрясение, испытываемое ею. В мире нравственном это луч благодати, осветивший сердце.

Далее II, 8–9 выражения, на которые мы указывали уже выше, в которых невозможно не узнать Солнца:

«Вот он идет, скачет по горам, прыгает по холмам»...

«Вот он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает сквозь решетку».

Трудно или, лучше сказать, невозможно применить это описание к человеку. Это конечно солнце, и притом весеннее, которое золотит верхи гор, как бы прыгает по вершинам холмов, часто скрывается в бегущие облака, то явится за стеною, то мелькнет в окошко, принося радость и веселье и как бы вызывая из дому полюбоваться им и весною.

«Возлюбленный начал говорить мне: «встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди; вот уже зима прошла, дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало и голос горлицы слышен в стране нашей. Смоковница распустила свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди» (II, 10–13). Полагаем, что никто не усомнится в значении этих образов. Мы говорили выше о духовном значении «голоса Возлюбленного», который слышит душа. Она также будится, как земля во время весны – солнцем, – когда ее начинает согревать Вечное Солнце правды. Будится она голосом Спаса нашего Господа Иисуса Христа. И вся Церковь Христова восстала от ветхозаветного усыпления по гласу Господа: «идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се Я с вами во все дни, до скончания века!»

Прошла зима ветхого завета, полная надежд и ожиданий для верных Господу сердец, но в продолжение которой солнце правды было еще закрыто облаками⁶⁴⁸. Предвечна была любовь Бога к человеку, но весна сей любви, полное проявление ее совершилось в пришествии Мессии, Господа нашего Иисуса Христа.

Возвращаясь к образам Песни Песней и к появлению весны, мы видим дальнейшее описание ее в стихах 14 и 15 главы второй: Солнце возлюбленный обращается к невесте земле: «Голубица моя... ...покажи мне лице твое; дай мне услышать голос твой... ...Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники наши в цвете».

В прямом смысле природных образов, относящихся к земле – Палестине, мы предполагаем что лисьи норы приносили существенный вред виноградным насаждениям⁶⁴⁹. В высшем таинственном смысле, разумея под виноградником народ Божий (Ср. Исаии V, 1–7 и Иоан. ХV, 1–6), мы уразумеваем и значение лисиц, портящих виноградники⁶⁵⁰. Это люди, которые «приближаются ко Мне (глаголет Господь) устами своими, и языком своим чтут Меня, сердце же их далеко отстоит от Меня, и благоговение их предо Мною есть изучение заповедей человеческих» (Исаии XXIX, 13 и Матф. ХV, 8–9).

Глава вторая заканчивается словами невесты: «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасет между лилиями. Доколе день дышит (прохладою) и убегают тени, возвратись, будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор» (ст. 17). Последнее уподобление употреблено уже в стихах 8 и 9, когда невеста – земля, видя мелькание солнца по вершинам и ущельям гор, уподобляет его оленю и серне. Эти стихи 8 и 9 с 17 по-видимому относятся к восходу и к закату солнца, т.е. к тем моментам, когда солнце особенно ярко золотит и окрашивает горы Палестины. «Он пасет между лилиями», говорит еще невеста. В этом намек на чистоту этого цветка, который и Господь наш Иисус Христос⁶⁵¹ приводит как образец изящной простоты и вместе с тем великолепия. В высшем духовном смысле этот намек еще яснее: среди чистых сердец на земле обитает Господь. Из общества чистых сердец, отданных Господу, создалась церковь: из этого общества вышла в мир та проповедь, которая овладела им. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».

Последний стих главы II-й связуется с первым стихом главы III-й, и потому мы еще должны в нем отметить выражение: «доколе день дышет прохладою и убегают тени, возвратись!» вопиет невеста с намеком на тоску ночную и ожидание возвращения возлюбленного. «Вмале, и ктому не видите Мя; и паки вмале и узрите Мя» (Иоан. XVI, 16). Так глаголал Господь малой церкви Своей, приходившей в уныние, когда Он отходил на страдание. Тоска ожидания церкви Христовой и каждой отдельной души христианской символизирована в поэтическом ожидании земли, тоскующей по восходе живительного весеннего солнца. Эта тоска изображена в первых стихах главы III-й Песни Песней:

«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его» (ст. 1). И пошла невеста искать своего жениха и спрашивала о нем стражей, и вдруг явился он пред нею и невеста ухватилась за него и отвела его в дом матери своей, во внутренние комнаты (ст. 2–4). Земля успокаивается, увидя вновь восходящее солнце, и в тайниках ее начинает происходить прозябание семян: таинственный акт весенней жизни земли. В это время (III, ст. 5 как в II, 7) раздается глас возлюбленного, требующего временного успокоения земли: «заклинаю вас, дщери Иерусалимские... ...не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно».

В высшем таинственном значении это исполнение слов Господа: «печаль ваша в радость обратится», и «паки же узрю вас и возрадуется сердце ваше»⁶⁵². Это создание церкви Божией по воскресении Христовом, – это и возрождение души человеческой при восходе в сердце ее солнца благодати, живительного, согревающего. Кто же не знает тех минут скорби, когда душа «ищет Того, которого любит душа моя». Но вот Он Сам идет искать душу скорбящую и вдруг является пред нею, и она, как возлюбленная Песни Пес ней, «ухватилась за Него» и ведет Его в тайники души своей» «Царствие Божие внутрь вас есть⁶⁵³.

Не будите Моей возлюбленной, говорит Он (III, 5 Песнь Песней). Таковы и были первые годы церкви Христовой; после первых скорбей и гонений времен Апостольских наступил период относительного спокойствия, когда Церковь росла и крепла в тишине, до великих гонений⁶⁵⁴. К этому времени успокоения относятся события, изложенные в книге Деяний Апостольских⁶⁵⁵. Солнце правды оживляет в тайниках души семена добра, вложенные в нее при сотворении человека.

Мы выше уже говорили, что стих 6 главы IIÏ »кто эта восходящая от пустыни« по мнению доктора богословия Олесницкого, на основании высказанного Самуилом Тейяром объяснения, вполне признаваемого профессором, – никак не должен относиться к возлюбленной невесте, а относится ко солнцу, которое в древне-еврейском языке было женского рода⁶⁵⁶. Стих 6-й главы III Песни несомненно представляет восход солнца:

«Кто эта восходящая от пустыни как бы столбы дыма, окуриваемая миррою и фимиамом, всякими порошками мироварника?» Это солнце благодати, освещающее душу своим появлением.

Следующий стих есть явно продолжение той же мысли: «вот одр его – Соломона», т.е. появляющегося в столбах фимиама солнца. Далее идет описание великолепия Соломона, несомого на одре, окруженного сильными, одетого в золото и серебро и пурпур, с венцом на голове, которым увенчала его мать⁶⁵⁷, в день бракосочетания его⁶⁵⁸. По-видимому в Песни Песней намеренно делается смешение понятий, о красном солнышке Евреев – Соломоне с солнцем. Соломон представляет для Израиля живительное солнце счастья, мира, благоденствия; это было время создания храма Богу завета и религиозного торжества. В храме этом молился Израиль, ожидая Мессию, которого прообразованием был красное солнышко Соломон в первые годы своей жизни, и царство его уподоблялось браку солнца с землей, ибо и он вступал в брак с народом, отдавая свою жизнь на служение Богу и народу своему⁶⁵⁹. Поэтому к символистке солнца примешивается понятие о царе с носильным одром его и седалищем его; «внутренность его убрана с любовью дщерями Иерусалимскими» (III, 10)⁶⁶⁰.

«Соединение двух образов, восхождения солнца и вступления на престол великого царя, – говорить Олесницкий (Op. cit. 372 – 373), должно было приводить в сознание высший образ Мессии Царя, которого имя Восток и Солнце праведное"⁶⁶¹.

Восход Солнца правды, пробуждение духовного Израиля, оживленного и вызванного от смерти к жизни и от земли к небеси, – вот таинственное религиозное значение третьей главы Песни Песней.

Следующие две главы (IV и V) в солнечной символистике (по объяснению Тейяра)⁶⁶² представляют собою лето со всею красотою в это время земли, но и со всеми свирепствующими иногда в это время ветрами, бурями и землетрясениями. С любовью смотрит солнце, – соединяемое с идеальным царем Соломоном, – на лежащую пред ним во всей красоте своей землю:

«Ты прекрасна!» говорит оно (IV, 1), и затем идет целый ряд сравнений, которые (как мы выше говорили) не могут относиться к человеческому существу. Они явно относятся к земле вообще и к Палестине в особенности.

«Волосы твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои как стадо овец, выходящих из купальни... шея твоя как столп Давидов... ты прекрасна... Сотовой мед каплет из уст твоих; мед и молоко под языком твоим; благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана» (IV, 1 – 11). Еще может быть яснее выступает значение земли, возлюбленной солнцем-женихом, когда он называет ее (стихи 12–15): ты сад, ты колодезь... ты источник, ты парк: невеста здесь прямо отожествляется с картинами природы, без посредства сравнительной частицы⁶⁶³.

В IV-й главе Песни Песней представляется общая картина Палестины в знойный летний день: «Поднимись, ветер, с севера, и принесись с юга, повей на сад мой, – и польются ароматы его! Пусть приидет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его» (IV, 16).

Полнота жизни изображается в следующем стихе (V, 1):

«Пришел я в сад мой, сестра моя невеста; набрал мирры моей с ароматами моими; поел сотов моих с медом моим; напился вина моего с молоком моим. Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные!»

Рано восходит солнце летом и невеста – земля говорит: «Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот голос моего возлюбленного, который стучится: отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! потому что голова моя вся покрыта росою, кудри мои ночною влагою» (V, 2). Отметив здесь опять образы явлений природы, мы видим далее еще более ясные признаки символистики натуралистической.

Следующее стихи (V, 2–6) рисуют летнюю лень, бездействие, возникающее от полноты счастья; пресыщенная жизнь лениво отзывается на голос возлюбленного. В этих поэтических образах мы видим затишье природы после продолжительная зноя; жизнь замирает, зной образно рисуется в V, 5: «с рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка».

Но вот затишье природы пред бурею превращается в бурю:

V, 6: «Отперла я возлюбленному моему; а возлюбленный мой повернулся и ушел... я искала его и не находила его; звала его и он не отзывался мне». Солнце скрывается за тучами⁶⁶⁴; все кругом мрачно, природа с тоской ожидаете бедствия. Затем начинается буря: V, 7. «Встретили меня стражи... избили меня... изранили меня, сняли с меня покрывало». В этом изображены с точки зрения символистики, указанной Тейяром, нельзя не признать удушливых бурных ветров, подымающихся в это время года после зноя. Они со страшною силою несутся по земле, обрывая с дерева лист, сжигая траву, ломая и вырывая с корнем деревья, и оставляют землю израненною и лишенною покровов своих.

Перенося эту символистку в мир нравственный, кто не узнает в этих удушливых ветрах бурю страстей, волнующих душу. Этот вихрь, иссушающий ее, срывает с нее покров чистоты и тех радостей, которые возросли при действии благодати.

В церкви Христовой эти ветры суть споры и распри и ереси, которые по временам раздирали христианский мир и более всего после покоя, доставленного Церкви равноапостольным Царем Константином, именно тогда, когда прекратились гонения и борьба на жизнь и смерть против языческого мировоззрения.

И кто не знает, что в тайниках души человеческой именно во время земного благоденствия и покоя возникают бури человеческих желаний и нечистых стремлений и сомнений. Являются они именно тогда, когда душа, успокоенная внешним отсутствием опасностей и скорбей и болезней, в неге покоя начинает несколько лениво откликаться на зов Возлюбленного (Ср. II. II. V, 3).

Но эти стражи, избивающее невесту, эти бури, наносящие ей раны, заставляют ее сугубо тосковать о Возлюбленном. Она вопиет: «Скажите ему, дщери Иерусалимские, что я изнемогаю от любви» (V, 8).

Далее (8–16) идет поэтическое описание Возлюбленного, в котором все детали взяты из солнечной символистики, но таинственное значение этого описания очевидно относится к царю Соломону, жениху Израиля, прообразующему грядущего Мессию.

Наступает после бури спокойствие; воздух чист, земля снова стала прекрасна (VI глава).

Возлюбленный (V 1,1–3) находится в саду, среди цветников и лилий, он собирает лилии и пасет между лилиями.

Опять устанавливается общение между возлюбленным и возлюбленной; «я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой мне». Опять возлюбленный любуется невестой: «Ты прекрасна!» Избитая и израненная невеста находит покой и радость и любовь в том саду, где возлюбленный Пастырь пасет стадо Свое; где Он собирает лилии, эти символы чистоты, одетые Богом в одежду нетления. Не сами лилии одеваются в эту одежду великолепия, но Бог так «одевает их»⁶⁶⁵; лилии эти суть души, искупленные и омытые кровью Агнца, Которого пришествие в таинственных образах предсказано в Песни Песней.

С 4-го по 10-й стих главы VI-й опять описание возродившейся после бури к новой красоте невесты. Она очищена благодатью, она заботится о том, чтобы видеть плоды трудов своих (VI, 11): наступает в солнечной символистике осень. Этот отдел оканчивается на 4-м стихе главы VIII-й.

Возлюбленный – Солнце в одном значении и в другом царь Соломон, – говорит невесте: «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами » (VI, 4). Мы выше видели значение Фирцы в Самарии, как представительницы красоты страны, и Иерусалима, как представителя религиозного и национального чувства. И храм, и престол, и страна защищаются народом Божиим, которого сила в сохранении Завета и повелений Божиих.

Далее (VI, 6–7) мы встречаемся с известными уже нам по стихам 1 – 3 главы IV-й сравнениями, относящимся к стране, а не к человеку. В ст. 8–9 главы VI-й мы читаем: «Есть шестьдесят цариц и восемьдесят наложниц и девиц без числа. Но единственная – она, голубица моя, чистая моя, единственная она у матери своей, отличенная у родительницы своей. Увидели ее девицы и превознесли ее, царицы и наложницы – и восхвалили ее». Место это по разъяснению одного писателя⁶⁶⁶ относится к душам человеческим, спасаемым Сыном Божим. «В объяснении этого, – говорит он, – надо иметь в духовном соображении то, что насколько душа верующая блюдет свою чистоту и беспорочность – она девица (и таких у Господа ведущего Своих, – бесчисленное множество); а насколько сообщна она любви Его к миру (отдавая себя еще не вполне Ему) – она еще наложница, а не жена... Когда же она вполне разделяет со Христом любовь Его к миру... это жена Царица».

В более широком смысле можно видеть в наложницах и царицах, преклоняющихся (VI, 9) перед «чистою голубицею», ветхозаветную церковь и множество народов с более или менее чистым культом Творца вселенной, которые «искали Бога»⁶⁶⁷ и которые при шли к убеждению, что единая Царица и Невеста Вечнаго Жениха – есть чистая голубица Церковь Христианская.

Об ней пророчески говорит и ст. 10-й: «кто эта блистающая как заря, прекрасная, как луна, светлая как солнце, грозная как полки со знаменами?» В прямом смысле по символической речи Песни Песней это прекрасная страна Палестина, освещаемая и оплодотворяемая солнечною теплотою; в другом значении это страна, населенная народом Израильским при благодетельном и мудром управлении Соломона красного солнышка. Но в высшем смысле это просветленная душа человеческая, спасенная Господом нашим Иисусом Христом, и это торжествующая Церковь Христова, радующаяся Жениху своему.

И в VII-й главе все образы и сравнения, прилагаемые Женихом к Невесте, суть образы гигантские, могущие быть приложенными к земле, а не к смертной девушке. Живот твой как круглая чаша, наполненная вином; чрево твое ворох пшеницы, обставленный лилиями; шея твоя, как столп из слоновой кости; глаза твои озерки Есевонские; нос твой башня Ливанская; голова твоя, как гора Кармил; груди твои виноградные кисти; уста твои, как отличное вино; так описывается возлюбленная в стихах 3–10 главы VII-й. «Я принадлежу другу моему и ко мне желание его», восклицает невеста в полноте счастья (VII, 11). В стихах 12–14 этой же главы она хочет с Возлюбленным идти смотреть превосходные плоды произведения земли. Обилие этих плодов (в высшем смысле плоды благодати) указывает на брак солнца с землей и на высший таинственный брак: «Аз же глаголю о Христе и о Церкви» (Еф. V, 32). Отдел этого высшего счастья, лета и осени земли и усовершенствования души человеческой заканчивается картиной успокоения: «Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня»; и восклицанием Жениха: «не будите и не тревожьте возлюбленной⁶⁶⁸.

Вслед за сим по мнению Тейяра начинается период усыпления, первая половина зимы, которой окончание вместе с пробуждением весны изображено в первой главе, составляя таким образом круг солнца в отношении к земле. Д. бог. Олесницкий, на основании этого мнения (стр. 377), говорит: «Последняя стадия Песни Песней приближается к картине первой стадии и изображает первую половину зимнего сезона, охлаждение и усыпление, или так сказать сокращение жизни природы... Солнце уклонилось, и вот в одно утро Палестина является вся белая от снега⁶⁶⁹: «кто эта восходящая убелена, опираясь на своего возлюбленного? Под яблонею (апельсином) разбудила я тебя; там родила тебя мать твоя...»

По поводу яблони, или точнее апельсинного дерева, д. бог. Олесницкий делает замечание. «Снег покрывает Палестину»... «но зима палестинская не есть зима в нашем значении слова и не исключает некоторых летних украшений. Главным образом зимним украшением Палестины служат созревающее в декабре апельсины, которых и в нынешней разоренной Палестине так много, что она наполняет ими и наши зимние рынки. Упоминало о рдеющих апельсинах в описании зимнего вида Палестины так же неизбежно, как неизбежно упоминание о розах в описаниях нашей весны. Наш священный поэт и упоминает их, и только их одних, под общим названием яблок. Обремененные плодами апельсинные деревья суть один уцелевший залог близких отношений между землею и солнцом⁶⁷⁰.

Прибавим еще, что многоуважаемый профессор указывает, что Тейяр читаете, как Делич, стих 5-й главы восьмой: «Под яблонею разбудил я тебя»... Другими словами Жених будит невесту, а не наоборот, как в принятом чтении; поэтому и окончание этого стиха: «там родила тебя мать твоя» должно относиться к невесте.

Мы позволяем себе присовокупить здесь свое мнение о значении этого трудного стиха. После полноты счастья, достигнутого первою христианскою церковью в радости воскресения возлюбленного Господа, Он возносится на небо и удаляется от очей их, говоря однако им: «Аз с вами есмь до скончания века». Мы думаем, что именно это время, – символизируемое под видом зимы, но не лишенное помощи Божией и плодов благодати, действующей в сердцах, освященных Утешителем Духом Святым, – изображено в таинственном пророчестве 5-го стиха главы восьмой. Последняя часть этого стиха,– принимая перевод Тейяра, указанный Олесницким (и Деличем), – означал бы, что Мессия будит свою возлюбленную в этой стране, согретой южным солнцем, которая и есть колыбель Церкви, овладевшей миром, вечной невесты Христовой.

В стихах 6 и 7, как замечает и профессор Олесницкий⁶⁷¹, начертатель Песни Песней, «дойдя в своем описании до низшей ступени жизни обетованной земли, как бы уснувшей от действия зимнего холода, – неожиданно вводит в свое описание не имеющую отношения к изображаемой им действительной Палестине черту высшего непосредственного отношения Бога к земле своею народа».

«Изображение любви, которая не прерывается даже смертью и адом, не может быть потушена никакими (зимними) водами и не приобретается никакими сокровищами, есть изображение той божественной любви, которая служит основанием всего ветхозаветного учения о Мессии. Приспособительно к тому, что мы говорили выше о солнце и его благодетельной теплоте, и любовь Божия называется пламенем (по первоначальному чтению пламя Иеговы Яг). Таким образом совершенно справедливо древние толкователи видели в Песни Песней одно из самых высших и самых светлых пророчеств о Мессии» (id. ib.).

А. А. Олесницкий по-видимому (стр. 378) в стихах 6 и 7 разумеет глас Иеговы; обращенный к народу Своему, другие же комментаторы видят в них слова невесты, но никто не отрицает того, что эти два стиха рисуют отношения Бога Завета к народу Своему и Мессии к душе человеческой.

6. «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее стрелы огненные; она пламень весьма сильный».

7. «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнуть с презрением».

По нашему мнению взгляд и понимание профессора Олесницкого представляются вернее⁶⁷². Первая половина стиха 6-го напоминает увещание Моисея (Второз. VI, 4–8): «Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь един есть. И люби Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всеми силами твоими. И да будут слова сия, которые Я заповедую тебе, в сердце твоем... И навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими». Об этой памяти сердца (а не в смысле филактерий) ср. Притчи Соломона III, 3 и VII, 2–3.

«Положи, говорит Иегова, Меня, как печать, на сердце твое: «на Нем (на Господе Иисусе Христе, Сыне Божием, Сыне человеческом) положил печать Свою Отец Бог» (Иоан. VI, 27). По сему и ради Сына человеческого, искупившего по Божеству человека, и «нас запечатлел Бог и дал залог Духа в сердца наши» (2Кор. I, 22). Запечатлел же нас ради любви Своей бесконечной. Но любовь Господа к нам требует верности Ему, и отпадение от Него и в ветхом завете, как в новом, возбуждает гнев Божий, называемый ревностью⁶⁷³. Ревнует народ Свой Бог именно потому, что любит. Он не индифферентно взирает на мир, карая и милуя, Он не Судья только беспристрастный, – Он более того: Он – любящий Отец, ревнующий, когда дети Его идут во след богов иных, будут ли они называться Молохом и Астартой, или же страстями и увлечениями земной жизни. В отношении к Церкви и душе человеческой Он Жених и Супруг, скорбящий, как Сын человеческий, при неверности обрученной Ему невесты: «люта, как преисподняя, ревность». И «стрелы ее – стрелы огненные,... пламень сильный», ибо этот пламень есть «огнь вечный». Верность Господу есть тихое счастье, покой, и мир, и радость; неверность Господу есть сама по себе ад и огонь, ибо не может ничего – кроме огня и муки – дать грех. «Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением», говорить II. II. VIII, 7. «Какая польза человеку, – говорит Господь наш Иисус Христос, – если он приобретет весь мир, а душе своей повредит. Или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Матф. XVI, 26).

По-видимому в стихах 6 и 7 VIII гл. Песни Песней сосредоточено высшее значение ее. Любовь Бога к Своему творению есть огнь и свет; и печаль по потерянном, и радость по обретенном создании». И древние толкователи, – говорит А. А. Олесницкий (стр. 378), – видели в Песни Песней одно из высших и самых светлых пророчеств о Мессии. С того высшего пункта, на котором мы стоим в VIII, 6–7, общая мысль всей книги Песни Песней должна быть определена так: Среди всех превратностей судьбы Палестины, среди сменяющихся картин ее природы, для народа еврейского есть только одно твердое и неизменное основание жизни, – это обещанная ему высшая и совершеннейшая любовь Иеговы, с раскрытием которой не нужно уже будет материального солнца на земле избранных Божиих, потому, что сам Иегова будет для земли солнцем незаходимым, которое будет светить своему народу⁶⁷⁴.

Стихи 6 и 7 главы VIII-й резюмируют все значение Песни Песней, но не заканчивают эту книгу. В них начертана вся картина отношений Бога к человеку, но исполнение судеб Божиих совершается в продолжение многих лет человеческих. В Песни Песней последние стихи (8–14) указывают, что во время начертания жизнь невесты не достигла еще того развития, которого она достигла в пророческом начертании этой книги, как возлюбленная Жениха. «Сестра наша еще мала». Применяя эти слова к земле, А. А. Олесницкий⁶⁷⁵ говорит: земля еще не готова к воспринятию божественного пламени, этой неизвестной еще на земли высшей, вечной любви».

В последних стихах главы VIII-й как бы раскрывается состояние, предшествующее тому развитию, которого должна достигнуть невеста. У этой малой, неразвитой невесты были приставники, долженствовавшие отдавать хозяину виноградника доход с него. С этим (ст. 11) местом Песни Песней надо сравнить во-первых притчу Господа нашего о виноградарях (Мате. XXI, 33 и сл.), и уподобление винограднику Господню Израиля, сделанное Исаиею пророком в гл. V, 1–7. При этом мы заметим, что это место и начинается у Исаии пророка словами, как бы взятыми из Песни Песней: «Воспою Возлюбленному Моему песнь Возлюбленного Моего о винограднике Его».

В таинственном значении последних стихов Песни Песней это постепенный рост в продолжении тысячелетий церкви Божией на земле. Малая сестра – это народ Израильский, – ограждаемый законом и приставниками, получающими плату, – который ожидает грядущего Мессию. Но малая невеста Израильская с пpишecтвиeм Господа нашего Иисуса Христа развивается и становится великою Церковью, невестою Христовою. Она начинает любить, чего не понимала еще «малая сестра» (ст. 8)⁶⁷⁶. Выросшая до полноты счастья невеста развивает в себе любовь к Богу, и «большие воды не могут потушить этой любви» (ст. 7), что и указывает Церковь Христова во время бедствий и гонений, которым она подвергалась. Любовь «крепка как смерть» (ст. 6), – говорит Песнь Песней о вполне развившейся возлюбленной и Женихе ее. И действительно любовь Богочеловека к человечеству запечатлена священной кровью Господа нашего Иисуса Христа на кресте; а любовь к Христу запечатлена кровью мучеников за веру в Него.

Итак, сводя воедино все, что мы говорили о Песни Песней, мы полагаем, что мы в праве высказать следующий взгляд на ее содержание и на образы, в ней употребленные.

Песнь Песней начертана Соломоном, который пользовался образами, почерпнутыми из явлений природы, и именно из области явлений и действия солнца, согревающего и освещающего землю (Палестину), – дабы изобразить единение царя с народом обетования, живущим в стране, Богом ему назначенной. Под образом солнца разумеется Соломон, под именем возлюбленной разумеется страна и народ, пользовавшиеся неслыханным дотоле благоденствием.

Такова внешняя, так сказать, оболочка священного песнопения. Но освященный благодатью Духа Святаго, «глаголавшего во пророках», начертатель этого песнопения наверно и сам сознавал, что в его словах заключается более тайный величественный смысл, и что не в Соломоне исполнятся все величия обетования Божии, данные Аврааму: «в семени твоем благословятся все племена земные» (Быт. XII, 3)⁶⁷⁷; и все глаголы Господни о Примирителе (Быт. XLIX, 10), о грядущем Пророке (Второз. ХУШ, 18) и о Том, которого видела душа Давида во многих псалмах его⁶⁷⁸. Это было великое пророчество о грядущем царствии на земле Мессии, Сына Божего, Сына человеческого, созидающего это царство в душе каждого человека и на всей земле, а не в одной Палестине.

Полное исполнение пророчества Песни Песней очевидно совершилось в пришествии Господа нашего Иисуса Христа.

Пророчество Песни Песней в отношении возлюбленной невесты Христовой продолжает совершаться непрерывно и в развитии Церкви, и в развитии каждой души, отдавшей себя Богу. «Аз и Отец едино есма», сказал Господь Иисус (Иоан. X, 30). «Бог есть любовь», сказал возлюбленный его ученик (1Иоан. IV, 8). Вечная любовь Бога к человеку изображены таинственно в Песни Песней, указывая на то, что обетования Иеговы совершились в Иисусе Христе.

Как солнце, – это создание Божие, – освещает и живит землю и хотя иногда скрывается за тучами, но не прекращает потому своего живительного действия, – так и любовь Божия никогда не оставляла и не оставляет человечество от самого создания его, и самые наказания Божии были и суть проявления Его любви.

Как солнце на земле, так любовь Божия в душе человека будит семена добра, посеянные Откровением, Словом Божиим. И потому плод этого святого семени есть чистая любовь во-первых к Возлюбленному Господу благодетелю, во-вторых – к брату своему. В любви чистой, духовной, святой, христианской – высшее счастье, высшее совершенство, как указал сам Господь и Его Апостолы⁶⁷⁹.

Пред нами книга, как бы составляющая экстракт мудрости народа Израильского, выразившейся в кратких изречениях. Книга начинается с 7-го стиха первой главы; первые шесть стихов составляют надписание и вступление к этому сборнику поучений.

«1. Притчи Соломона, сына Давидова, царя Израильского, (2) чтобы познать мудрость и наставлениe, понять изречения разума; (3) усвоить правила благоразумия, правосудия, суда и правоты; (4) простым дать смышленность, юноше – знания и рассудительность: (5) послушает мудрый и умножит познания, и разумный найдет мудрые советы; (6) чтобы разуметь притчу и замысловатую речь, слова мудрецов и загадки их».

Сборник притч начинается с стиха 7-го словами глубокого значения: «Начало мудрости страх Господень».

Евреи всегда приписывали книгу Притчей Соломону, кроме двух последних глав, которые надписаны: «слова Агура, сына Иакеева»; и «слова Лемуила царя» (главы XXX и XXXI).

К этому надобно однако прибавить, что и имя Лемуила многие считают именем царя Соломона.

Из главы ХХV, – начинающейся словами: «и это притчи Соломона, которые собрали мужи Езекии, царя Иудейского», – мы видим, что первые двадцать девять глав в убеждении Евреев несомненно принадлежали Соломону. Кроме того мы убеждаемся еще в том, что Книга Притчей, – в том виде, в каком она дошла до нас, – не восходит ко времени Соломона, а что она собрана после него и составлена из его речений, или рукописей царских писцов его времени. Несомненно, что многие из его речений жили в памяти народа лишь устно; а многие совершенно для нас потеряны. В 3-й книге Царств IV, 32 сказано, что Соломон «изрек три тысячи притчей и песней его было тысяча и пять». Кроме того мы знаем, что для нас погибли все его заметки о растениях, птицах и животных. Можно даже сомневаться, дошла ли до времени царя Езекия какая-нибудь рукопись времен Соломона, по крайней мере его притч, потому что выражение главы XXV, 1. «И это притчи Соломона, которые собрали мужи Езекии, царя Иудейского» – по-видимому указывает, что первые двадцать четыре главы также собирались разными мужами, а не выписаны из какой-нибудь древней рукописи. Очевидно, что перед нами не все притчи, изреченные Соломоном, но только те, которые памятовались народом, или которые были записаны на память после Соломона, или списаны отрывочно из древнейших рукописей. Нынешняя книга Притчей есть поэтому сборник, составленный не одновременно, а постепенно, и во всяком случае в два или три раза, если не более.

Новейшие критики считают самою древнею и основною частью этого сборника отдел книги между гл. X, 1 до гл. XXII, 16. Отдел этот начинается вновь словами «Притчи Соломона», явно указывая, что это была особая рукопись. В этом отделе мы видим собрание самых кратких изречений, в которых обыкновенно воплощается народная мудрость. Никто не сомневается в том, что собрание этих изречений принадлежит самому Соломону, хотя весьма вероятно, что он сам брал их из уст народа, повторяюшего речения неизвестных по имени мудрецов.

Приступим к краткому обзору содержания книги Притч и укажем главнейшие ее отделы.

Мы уже сказали выше, что первые шесть стихов ее составляют род вступления, которое объясняет заглавие книги. Новейшие комментаторы⁶⁸⁰ с большою долею вероятности приписывают это вступление редакторам книги Притчей, собиравшим притчи при царе Езекии. Мы говорили также выше, что первые слова стиха 7-го главы первой: «начало мудрости страх Господень», суть как бы резюме содержания всей книги; в них отразилось то направление, которое положено в основание мудрости, глаголющей притчами.

При этом надо сказать, что в книгах Соломоновых слово мудрость⁶⁸¹ имеет особое высшее значение: оно не означает ни знания, ни мудрости человеческой, ни силы ума, а означает то, что мы называем богомудрие, благочестие; ту высшую мудрость, которая сознает бессилие ума человеческого и знает, что мудрость есть принадлежность и свойство единого Бога, Творца вселенной. «Мудрость есть страх Господень»; «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой»; «Не будь мудрецом в глазах своих; бойся Господа и удаляйся от зла» (III, 5 – 7).

Первый отдел той книги, которая дошла до нас, начинаясь с 7-го стиха простирается до главы IX, 18. Отдел этот имеет характер преимущественно поучительный, дидактически; это речь как бы отца, или наставника, обращенная к сыну, или любимому ученику⁶⁸², или ко многим ученикам⁶⁸³. Однако с восьмой главы устами учителя говорит уже олицетворенная Мудрость, и в учении есть некоторые особенности. Так, в первых семи главах преподается прежде всего, – «памятуя страх Господень», – воздержание от страстей, от дел беззакония и насилия, причем указывается на милосердие Божие, очевидное и в наказуемых (III, 11 – 12). Награды указываются земные, ибо ветхозаветные книги не могли стоять на высоте Евангелия, но они указывали путь к познанию себя и к нравственному счастью, основанному на воздержании от всякого зла. Это было приуготовление человека к восприятию благодати и Духа Божия и нового рождения; это приуготовление к воплю пророка Исаии и Иоанна Крестителя: «приготовьте путь Господу»⁶⁸⁴.

В восьмой главе мысль переносится в высшие области знания и мышления: «Не премудрость ли взывает? и не разум ли возвышает голос свой?» Она становится на возвышенных местах, при дороге, на распутиях... Приимите учение мое, а не серебро; лучше знание, нежели отборное золото; мудрость лучше жемчуга»... (VIII, 1–11).

«Я премудрость обитаю с разумом... Страх Господень ненавидит зло;... У меня совет и правда; я разум, у меня сила. Мною цари царствуют... Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня. Богатство и слава у меня, сокровище не погибающее и правда;... Я хожу по пути правды, по стезям правосудия... Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони; от века я помазана, от начала, прежде бытия земли...

Итак, дети, послушайте меня... Блажен человек, который слушает меня... потому что кто нашел меня, тот нашел жизнь и получит благодать от Господа» (VIII, 12–36)

В девятой главе продолжается это величественное сказание о премудрости Божией, олицетворенной в особом представлении. Это сказание кончается на 10-м стихе главы IX словами: «Начало мудрости страх Господень, и познание Святого – (есть) разум». Конец IX главы (11 – 18) есть как бы продолжение речи отца или наставника, о которой мы говорили выше и которая прерывается главой восьмой; в последних стихах главы IX-й отец, или учитель, преподает советы, основанные на главной мысли: не пренебрегать гласом мудрости.

Как мы выше говорили, с главы Х-й начинается отдел кратких изречений, которые, по-видимому, составляют древнейшую часть всей книги Притчей, дошедшей до нас. Отдел этот кончается собственно говоря на 16-м стихе XXII главы: он именно есть сборник притч или речений, получивших широкое распространение в памяти и устах народа: они-то составляли кодекс народной мудрости. После него начинается (XXII, 17 до ХХIV, 23) особая приписка отца или учителя.

В XXII, 20 мы читаем слова: «Не писал ли я тебе трижды в советах и наставлении, (21) чтобы научить тебя точным словам истины, дабы ты мог передавать слова истины посылающим тебя». Многие полагают, что это Соломон писал к сыну своему Ровоаму; или же один из пророков времен Давида, – и может быть Нафан, – писал так к Соломону. Существует еще мнение, что весь этот отдел XXII, 17 -ХХIV, 23 начертан тою же рукою, которая начертала первые девять глав. Представители этого мнения⁶⁸⁵, считая основною частью книги Притчей отдел кратких изречений X, 1 – XXII, 16, – полагают, что первые девять глав составляют как бы вступление, а последний отдел XXII, 17-XXIV, 23 как бы послесловие, прибавленные к главной и основной части. Кто их писал – трудно сказать; они, конечно, могли быть написаны и Нафаном, – или одним из пророков, – но так как предание и великая синагога признала всю книгу Притч творением Соломона, то, кажется, вернее и основательнее считать и эти отделы принадлежащими Соломону, одаренному Богом мудрости.

В главе XXIV с ст. 23 по ст. 34 мы видим весьма краткий манускрипт, начинающийся словами: «Сказано также мудрыми»; затем идет ряд поучений о суде, о свидетельстве пред судом; о труде и вреде лени⁶⁸⁶. Что это особый отдел – очевидно из того, что следующая глава начинается словами: ХХV, 1. «И это притчи Соломона, которые собрали мужи Езекии, царя Иудейского».

Этот новый сборник, составленный при царе Езекии, обнимает собою главы с ХХV по XXIX включительно. Заглавие, которое мы выписали, весьма знаменательно: оно прямо указывает, что все предыдущие части книги Притчей считались несомненно принадлежащими царю Соломону во времена Езекии, и что «мужи Езекиии царя» только дополнили существовавший уже сборник мыслей и речей Соломона новым сборником, составленным после тщательного исследования материалов, дошедших до них в виде ли рукописей, или записей со слов старцев, или речей, дошедших до них устной передачей от отцов. Весь этот отдел, начиная с главы XXV и до главы XXIX включительно опять напоминает собою те краткие изречения, которые собраны в главах X, 1 -XXII, 16, и которые носят на себе печать высокой древности, составляя ядро книги Притчей, около которого, по-видимому, сгруппировались все остальные части книги. Как в этом древнейшем отделе, так и в этом подобном ему, мысль постоянно излагается в одном стихе⁶⁸⁷, заключаясь обыкновенно в сопоставлении двух параллельных мыслей например:

А) в древнейшем отделе:

«Сын мудрый радует отца, а Сын глупый огорчение для его матери» (X, 1).

«Не допустит Господь терпеть голод душе праведного, стяжание же нечестивых исторгнет» (X, 3).

«Уста праведника источник жизни, уста же беззаконных заградит насилие» (X, 11).

«Страх Господень прибавляет дней, лета же нечестивых сократятся» (X, 27).

«Не поможет богатство в день гнева, правда же спасет от смерти» (XI, 4).

Благословением праведных возвышается город, а устами нечестивых разрушается» (XI, 11).

«Плод праведника – древо жизни, и мудрый привлекает души» (XI, 30).

«Добродетельная жена венец для мужа своего, а позорная как гниль в костях его» (XII, 4).

«Уста правдивые вечно пребывают, а лживый язык только на мгновение» (ХII, 19).

«Праведник ненавидит ложное слово, а нечестивый срамит и бесчестит себя» (ХIII, 5).

«Обращающийся к мудрым будет мудр, а кто дружится с глупыми, развратится» (XIII, 21).

«Мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит его своими руками» (XIV, 1).

«Кто презирает ближнего своего, тот грешит, а кто милосерд к бедным, тот блажен» (XIV, 21).

«Преисподняя и Аваддон⁶⁸⁸ открыты перед Господом, тем более сердца сынов человеческих» (XV, 11).

«Сердце разумного ищет знания, уста же глупых питаются глупостью» (XV, 14).

«Мудрый сын радует отца, а глупый человек пренебрегает мать свою» (XV, 20 ср. X, 1).

«Путь жизни мудрого вверх, чтобы уклониться от преисподней внизу» (ХV, 24).

«Далек Господь от нечестивых, а молитву праведников слышит» (ХV, 29).

«Страх Господень научает мудрости, и славе предшествует смирение» (ХV, 33).

«Предай Господу дела твои и предприятия твои совершатся» (ХVI, 3).

«Милосердием и правдою очищается грех, и страх Господень отводит от зла» (XVI, 6).

«Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним» (id. 9).

«Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его» (id. 9).

«Погибели предшествует гордость и падению надменность» (id. 18).

«Сердце мудрого делает язык его мудрым, и умножает знание в устах его» (id. 23).

«Лучше кусок сухого хлеба и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, – с раздором» (ХVII, 1).

«Кто ругается над нищим, тот хулит Творца его; кто радуется несчастью, тот не останется не наказанным» (ХVII, 5)⁶⁸⁹.

«Оправдывающий нечестивого и обвиняющий праведного, оба мерзость пред Господом» (ХVII, 15).

«Имя Господа – крепкая башня: убегает в нее праведник, и безопасен» (ХVIII, 11).

«Кто нашел добрую жену, тот нашел благо и получил благодать от Господа» (ХVIII, 23).

«Кто хочет иметь друзей, тот и сам должен быть дружелюбным; и бывает друг, более привязанный, нежели брат» (ХVIII, 25).

«Благоразумие делает человека медленным на гнев, и слава для него – быть снисходительным к проступкам» (XIX, 11).

«Дом и имение – наследство от родителей, а разумная жена – от Господа» (id. 14).

«Благотворящий Одному дает взаймы Господу; и Он воздаст ему за благодеяния его» (id. 17).

«Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом» (id. 21).

«Честь для человека отстать от ссоры; а всякий глупец задорен» (XX, 3).

«Кто может сказать: я очистил мое сердце; я чист от греха моего?» (id, 9).

«Не говори: я отплачу за зло. Предоставь Господу и Он сохранит тебя» (id. 22).

«От Господа направляются шаги человека; человеку же как узнать путь свой?» (id. 24).

«Всякий путь человека прям в глазах его; но Господь взвешивает сердца? (XXI, 2).

«Соблюдающий правду и милость найдет жизнь, правду и славу» (id. 21).

«Кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от бед душу свою» (id. 23).

«Нет мудрости, и нет разума, и нет совета вопреки Господу» (id. 30).

«За смирением следует страх Господень, богатство и слава и жизнь» (XXII, 4).

«Очи Господа охраняют знание, а слова законопреступника Он нисповергает» (id. 12).

Мы привели эти стихи из древнейшего сборника, чтобы дать понятие о характере его речений; мы точно также приводим для сравнения несколько стихов из второго сборника, составленного при Езекии царе.

Б) ХХV, 2: «Слава Божия – облекать тайною дело; а слава царей исследовать дело».

ХХV, 11 «Золотые яблоки в серебряных прозрачных сосудах – слово, сказанное прилично».

id. 17. «Не учащай входить в дом друга твоего, чтобы он не наскучил тобою и не возненавидел тебя».

id. 21–22. «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою, ибо, делая сие, ты собираешь горящие угли на голову его, и Господь воздаст тебе».

Прежде чем мы пойдем далее, мы должны остановиться несколько на этих стихах, на которые указывает и Апостол Павел в Послании к Римлянам XII, 20⁶⁹⁰.

Значение этого совета заключается преимущественно в том, чтобы человек никогда не думал о мщении, никогда не посмел в отношении врага своего брать суд в свои руки. Угли горящие, собираемые на голову врага оказанным ему благодеянием, не суть мщение, а угроза Божественного суда над тем, который, получив благодеяние врага своего, не умягчит сердца своего. Таким образом достигаются две цели: одна – возвышение духовной природы творящего благо врагу, ибо он побеждает зло в себе самом; и другая – умягчение сердца врага и открытие пути к полному примирению, причем указано, что если враг ожесточается после благодеяния, то он сам навлекает на голову свою несчастье от праведного Судьи.

Мы продолжаем свои выписки из второго сборника времен царя Езекии.

XXVI, 2. «Как воробей вспорхнет, как ласточка улетит, так незаслуженное проклятие не сбудется».

id. ст. 4 и 5. «Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему».

«Не отвечай глупому по глупости его, чтобы он не стал мудрецом в глазах своих».

id. 9. «Что терн (колючий) в руке пьяного, то притча в устах глупцов».

id. 21. «Уголь для жару и дрова для огня, а человек сварливый для разжения ссоры».

id. 27. «Кто роет яму, тот упадет в нее; и кто покатит вверх камень, к тому он воротится».

id. 4. «Жесток гнев, неукротима ярость; но кто устоит против ревности?»

id. 12. «Благоразумный видит беду и укрывается; а неопытные идут вперед и наказываются».

XXIII, 1. «Нечестивый бежит, когда никто не гонится (за ним); а праведник смел, как лев».

id. ст. 5. «Злые люди не разумеют справедливости, а ищущие Господа разумеют все».

id. ст. 14. «Блажен человек, который всегда пребывает в благоговении; а кто ожесточает сердце свое, тот попадет в беду».

id. ст. 28. «Когда возвышаются нечестивые, люди укрываются; а когда они упадают, умножаются праведники».

XXIX, 2. «Когда умножаются праведники, веселится народ; а когда господствуем нечестивый, народ стенает».

id. 5. «Человек, льстящий другу своему, расстилает сеть ногам его».

id. 11. «Глупый весь гнев свой изливает; а мудрый сдерживает его».

id. 14. «Если царь судит бедных по правде, то престол его навсегда утвердится».

id. 18. «Без откровения свыше, народ необуздан, а соблюдающий закон блажен».

id. 23. «Гордость человека унижает его, а смиренный духом приобретает честь».

id. 25. «Боязнь пред людьми ставит сеть; а надеющийся на Господа будет безопасен».

По-видимому, нет причины сомневаться в том, что и второй сборник (гл. ХХV-XXIX), как несомненно первый (X -XXII), начертаны одним автором, который по преданию ни кто иной, как сам царь Соломон, что и подтверждается заголовком главы XXV, и указанием 3 Царств IV, 32. Далее к книге Притчей Соломоновых приданы две главы под именами двух других авторов (из которых однако один – тот же Соломон), о которых мы будем говорить ниже.

Останавливаясь теперь на первых двадцати девяти главах, мы прежде всего обратим внимание на то, что в них нет ни одного слова об исполнения обрядовой части закона. Там, где употреблено слово закон, очевидно идет дело об исполнении закона нравственного, Богом данного для руководства духовного человека, а именно десяти заповедей, провозглашенных на горе Синае, и закона Моисеева, изложенного в книгах Исход и Второзаконие⁶⁹¹. В словах писаний Соломоновых, причисляемых к отделу Кетубим (агиографы, священный книги)⁶⁹², мы находим высшее духовное значение обрядового закона. Псалтирь, Иов и писания Соломона суть предшественники пророков, проповедовавших в течение четырех столетий (с VIII века по IV) необходимость исполнения нравственного закона, без чего закон обрядовый не может принести никакой пользы.

Первый в этом духе начал проповедь великий пророк Самуил, восклицавший:

«Неужели всесожжения и жертвы столько же приятны Господу, как послушание гласу Господа? Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов» (1 Царств ХV, 22).

«Жертвы Ты, Господи, не восхотел еси... Жертва Богу дух сокрушенный и смиренный», воскликнул Давид (Пс. XXXIX, 7; L, 18, 19).

«Принеси в жертву Богу хвалу и воздай Всевышнему обеты твои; и призови Меня в день скорби; Я избавлю тебя и ты прославишь Меня» (Псал. XLIX, 14–15).

Развитие этого святого стремления вдохнуть в обряды высшее духовное значение жертвы сердца, отдания души своей Богу⁶⁹³, продолжается непрестанно от времен Самуила и Давида и Соломона и во дни пророков, и во дни возврата из плена при Ездре и Неемии во всех книгах ветхого завета, доколе не умолкли пророчества с гласом Малахии, чтобы возродиться вновь в глас «вопиющего в пустыне: уготовайте путь Господень, прямыми творите стези Ему» (Матф. III, 3).

Тогда, предшествуемый Иоанном Крестителем явился Тот, который упразднил ветхозаветный обрядовый закон и все жертвы, ибо Он один Всемилосердный поднял на себя грех мира и принес Себя единожды в жертву умилостивления справедливости Божией⁶⁹⁴. С этой минуты начинается новая жизнь человечества. Завеса, скрывавшая Святая Святых, разрывается Жертвой, пригвожденной к кресту; Дух Божий творит нового человека, освящая его дух и тело крещением во имя Отца и Сына и Святаго Духа; а Господь, Сын Божий, приявший на Себя образ и существо всего человека, глаголет: «Аз с вами есмь до скончания века. Аминь» (Матф. XXVIII, 19–20).

В ожидании этой священнейшей минуты перерождения всего человечества, пророки не престают вопиять о возвышении духовной природы человека и словами, вдохновляемыми Духом Святым, приуготовляют человека к воспринятию Грядущего.

«Кто требует от вас, – восклицает Исаия пророк, – чтобы вы топтали дворы Мои... новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя!»

..."Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту; вступайтесь за вдову. Тогда приидите, и рассудим, говорит Господь» (Исаии I, 12, 14, 16–18). «Для чего мне ладан, – говорит именем Господним пророк Иеремия, – всесожжения ваши неугодны и жертвы ваши неприятны Мне» (Иерем. VI, 20). «Смой злое с сердца твоего, Иерусалим, чтобы спастись тебе» (id. IV, 14). «Ищите добра, а не зла, чтобы вам остаться в живых», говорит пророк Амос (V, 14). «Можно ли угодить Господу тысячами овнов?» говорит пророк Михей (VI, 6–8). «О человек, сказано тебе, что добро, и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосерды, и смиренномудро ходить пред Богом твоим».

Мы не умножаем цитат, но всякий, читавший пророков, знает, что таково направление провозглашаемого ими учения. Не жертв хочет Господь, но сердца смиренного и кроткого, любящего правду и истину, и творящего добро.

Ибо, как говорит автор книги Притчей (И, 3–9, 20): «... Если будешь призывать знание и взывать к разуму... то уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге... тогда ты уразумеешь правду и правосудие и прямоту»...

..."Ходи путем добрых»...

Нравственный закон есть закон обязательный для каждого человека; закон обрядовый без нравственного значения не может заменить этого последнего, ибо только закон духа освящает обряды. Таково учение, провозглашаемое Самуилом и Давидом и Соломоном и всеми последующими пророками.

Но Псалтирь и книги Соломона и пророки, если мы вникнем в содержание их, по самому внутреннему значению и содержанию своему начертаны не для одного только Израиля (которому дан закон и обрядовый), а для всего человечества. Они составляют уже связь Израиля со всеми остальными народами земли, – связь, которую предсказал и Моисей в торжественной вдохновенной последней песни своей,⁶⁹⁵ восклицая: «веселитесь язычники с народом Его!»

Соломон в молитве своей⁶⁹⁶, при освящении храма молит Господа, чтобы Он с высоты небес услышал и «иноплеменника, который не от народа Твоего», и исполнил его моление, когда он придет в храм Бога вечного. Пророки пророчествуют именем Божиим о великих событиях, имеющих совершиться среди язычников; цари иноплеменных народов являются орудиями повелений Божиих, а один из них называется прямо помазанником Божиим⁶⁹⁷. Посему мы и говорим, что книга Иова, Псалмы, книги Соломоновы со времен Давида и Соломона имеют значение мировoe, ибо в них говорится не об обряде, а о нравственном совершенствовании, и если упоминается об обряде и жертве, но только для того, чтобы указать превосходство нравственного закона и чистоты сердца, и смирения, и милосердия, и любви – над обрядовым исполнением закона. Поэтому мы в этих древнейших пророческих книгах уже видим, как милосердие Отца небесного подготовляло слияние всех племен земли в едином поклонении Единому Богу «в духе и истине, ибо таковых поклонников Отец ищет Себе», сказал – воплощенный Сын Божий, Господь наш милостивый Иисус Христос (Иоан. IV, 23).

На этом объединяющем все народы пути откровенные книги ветхого завета захватывают все народы, ибо среди всех народов были люди с высоким нравственным развитием, как Кир и первые Ахамениды⁶⁹⁸ и как позже те волхвы, которым Господь повелел прийти поклониться Господу нашему Иисусу Христу с дальнего востока. Они, очевидно, признавали одного Бога, Творца вселенной, они пришли поклониться Ему, не подчиняясь обряду закона Моисеева, но они могли тем не менее «возвеселиться с народом Божиим». Это и была сущность проповеди, овладевшей миром, ибо наступило время, назначенное Всевышним, когда принесена была священнейшая жертва Агнца искупления и разорвалась завеса (Луки ХХIII, 46), ибо: «Господь Христос Иисус, мир наш, соделал из обоих одно и разрушил стоявшую посреди преграду» (Ефес. II, 11 –14). И с тех пор «нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь у всех» (Римл. X, 12); «ибо Писание говорит: всякий верующий в Него не будет постыжден», и «всякий, кто призовет имя Господне, спасется»⁶⁹⁹.

Священнейшая минута воплощения Бога-Слова, принесшего на землю благодать и истину, подготовлялась – как мы видим – в длинном ряде веков откровением. Понять величие этой священной эры не может тот, кто в истории человечества изучает только жизнь дворца и правительства народа, – только битвы и завоевания, только народные потрясения и бедствия. Все эти события составляют только внешнюю жизнь государства и имеют в жизни человечества лишь относительно краткое влияние, будучи ограничены притом определенными пространствами земли. Но события, совершающиеся в тайниках многих миллиардов душ человеческих, гораздо важнее для мыслителя.

Перерождение человеческих масс в понятиях и идеалах, в душе и сердце и разуме каждого человека, – перерождение, создающее нового человека, несходного с человеком древнего мира, – это есть единое всеобъемлющее на земли событие, к которому все относилось, что предшествовало воплощению Бога-Слова и от чего ведет начало высший свет и высшее добро, которые существуют в мире.

Возвращаясь к книге Притчей, мы видим, что она была одна из тех откровенных книг, которые приуготовляли эру наступления царствия Божия для всех народов, умалчивая совершенно о законе Моисеевом, как законе обрядовом, и черпая из него только вечные законы, в основании которых лежал закон десяти заповедей, обязательный для всего человечества и который начертан был на скрижалях сердца каждого человека⁷⁰⁰.

Мы закончим краткий обзор наш книги Притчей несколькими словами о двух последних главах этой книги, которые не надписаны именем Соломона.

Глава XXX надписана так: «Слова Агура, сына Иакеева. Вдохновенные изречения, которые сказал этот человек Ифиолу, Ифиолу и Укалу».

Глава XXXI озаглавлена: «Слова Лемуила царя. Наставление, которое преподала ему мать его».

Эти две главы представляют большие трудности. Многие полагают, что и Агур, – имя которого значит собиратель, – и Лемуил суть имена Соломона⁷⁰¹. Между тем Бунзен надписание главы XXX читает несколько иначе. Он думает, что слово «изречения», по евр. Маса, есть имя собственное и полагает, что обе последние главы книги Притчей внесены в Иерусалим из страны Массы, так названной по имени одного из сынов Измаила, сына Агари и Авраама⁷⁰²: очень может быть, – говорит он, – что эти главы суть один из примеров той мудрости «сынов востока», о которой говорится в 3 Царств IV, 30.

Кроме того Эвальд полагает, что имена, приведенные в 1-м стихе XXX главы Притчей, не суть имена реальных людей, а суть имена, созданные для олицетворения известных идей. Так, два раза сряду упомянутый Ифиил есть ни что иное, как восклицание «Бог со мною»! Слово же Укал означает «я силен»; так что все эти три имени, вместе взятые, равносильны фразе: «Бог со мною – я силен». Этой фразе (по мнению Гитцига) отвечает 2-й стих и последующие, в которых изображается слабость и неразумие человека, предоставленного своим собственным силам: «Подлинно я... невежда... и не научился я мудрости. Кто восходил на небо и нисходил?... Кто поставил все пределы земли? какое имя ему?... Всякое слово Бога чисто; Он щит уповающим на Него» (Пр. XXX, 2 – 5).

Нельзя не отметить, что многое в словах Агура напоминает мудрость Иова, «сына востока». Так в стихе 4-м, приведенном выше с пропусками и который мы выпишем здесь вполне, мы читаем: «Кто восходил на небо и нисходил? кто собрал ветер в пригоршни свои? Кто завязал воду в одежду? Кто поставил все пределы земли? какое имя ему? и какое имя сыну его? знаешь ли?». Этот стих близко напоминает слова Господа Вседержителя к Иову (ХХХVIII, 4 и след.): «Где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь»... и см. далее всю главу.

Далее в учении Агура мы находим мысли весьма глубокие и чистые: «Двух вещей я прошу у Тебя»:... Суету и ложь удали от меня; нищеты и богатства не давай мне; питай меня насущным хлебом, дабы пресытившись я не отрекся и не сказал: кто Господь? И чтобы, обеднев, не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе»⁷⁰³.

Нам кажется, что эти мысли об опасности богатства, – столь несогласная со взглядами на этот предмет всего ветхозаветного мира, – суть великий шаг в развитии мысли человеческой и соответствуют той молитве, которую произносил чистый душею юный Соломон, прося у Бога не богатства и славы, а мудрости (3 Ц. III, 9 и сл.) «И сказал ему Бог: за то, что ты просил этого и не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов своих, но просил себе разума... вот Я сделаю по слову твоему. Я даю тебе сердце мудрое и разумное... и то, чего ты не просил, Я даю тебе и богатство и славу».... Очевидно, что прошение Агура имеет связь с теми же мыслями и стремлениями, которые управляли Соломоном, и у обоих царствует мысль, что не богатство может дать счастье человеку.

Кто произнес эти слова – боговдохновенный ли мудрец страны восточной Агур, или Соломон, как агур (собиратель), писавший под этим именем и испытавший на себе и наслаждения богатства, и тщету его, – для нас безразлично; но мы видим, как Дух Божий просвещал сердца людей и готовил их к восприятию тех истин, которые были поняты лишь христианским миром, когда явилось воплощенное Слово Божие. Произнесенные за десять веков до Рождества Господа нашего Иисуса Христа, слова Агура пророчески предвещали те идеалы, которые легли в основание Апостольской церкви и провидели сущность учения, признававшего в каждом человеке, отдавшем душу свою Богу, лишь «странника и пришлеца на земле» (Евр. XI, 13–16), ищущего лучшего отечества, как искали его и ветхозаветные святые, жившие верою в надежде исполнения обетования, совершившихся в пришествии Господа нашего Иисуса Христа, – и соединившиеся в духовной радости с Христовой церковью.

Остальные стихи главы XXX книги Притчей напоминают краткие изречения того отдела, который считают древнейшим (X, 1 – XXII, 16). Некоторые же стихи, напр. 24–31, описывая нравы животных, напоминают нам указание 3 Царств IV, 33 об естественных знаниях Соломона и вместе с тем заставляют нас вспомнить, что и в книге Иова заключается немало указаний на природные явления. По-видимому, наблюдения над жизнью природы во всех ее феноменах ведут свое начало от той таинственной страны Уц, где обитал Иов, или от других стран, обитаемых «сынами востока», как на то указывает 3 Царств IV, 30 – 31⁷⁰⁴.

Обращаясь к главе XXXI Притч, мы должны указать на толкование Талмуда, который, признавая в Лемуеле Соломона, говорит, что первые девять стихов этой главы написаны как воспоминание первого дня брака Соломона с дочерью царя Египетского. Ключи храма, – говорить это сказание, – хранились всегда ночью у Соломона, но в это утро он спал долго – до четвертого часа дня, и обычные жертвы не могли быть утром совершены. Тогда мать его, Вирсавия, встревоженная этим забвением своих обязанностей, сказала царю речь свою, начинающуюся этими словами: «Что сын мой? Что сын чрева моего?... Не отдавай женщинам сил твоих... Не царям, Лемуил, пить вино... Открывай уста твои для правосудия» (ст. 1 – 9)⁷⁰⁵.

От стиха 10-го до конца главы идет описание женщины совершенной, женщины добродетельной. Этих стихов двадцать два по числу букв Еврейского алфавита и они означены этими буквами но порядку⁷⁰⁶. Полагают, что это есть отдельное сочинение, предназначавшееся быть заученным наизусть, чему помогало означение стихов его буквами алфавита. Некоторые, как напр. Райт, (Wright), предполагают, что эта часть книги Притчей составлена во времена царя Езекии. Он основывается на дидактическом тоне этого отдела и на означении стихов буквами алфавита, как означены алфавитом некоторая части писаний пророка Иеремии⁷⁰⁷. По этому поводу Плэмптр (Plumptre) замечает, что отнести ко временам царя Езекии 10–31 стихи XXXI-й главы книги Притчей нет никаких веских оснований, так как описание доброй, честной жены может быть отнесено к самой глубокой древности, о чем отчасти свидетельствуют занятия, приписываемые женщине и между прочим стих 23-й, указывающие на весьма древние обычаи: «Муж ее известен у ворот, когда сидит с старейшинами земли». И действительно, прибавим мы, это место скорее напоминает времена Судей и Руфи, чем позднейшие обычаи времен Езекии. К этому надо еще прибавить замечание Плэмптра, что и псалмы Давида 24 и 38-й обозначены буквами алфавита по стихам, но никто не решится отнести их к позднему времени.

По всей вероятности, резюмируем мы, главы и XXX и XXXI принадлежат Соломону и потому-то и вошли в сборник Притчей, озаглавленный его именем.

Пред нами книга чрезвычайно замечательная, раскрывающая особенную сторону развития духа человеческого среди народа Израильского, когда дух этот, сознавая свое бессилие, доходит почти до отчаяния, но, вспоминая о Боге, находит утраченное спокойствие, потому что он вспоминает великие откровения, данные человеку, которому Бог открылся в чудесах и милостях Своих и которого мудрость знает то, что недосягаемо человеку, заключенному в тесные рамки человеческих знаний и слабого ума его.

Книга Екклезиаст, – если бы в ней не было воспоминания о Боге, – могла бы быть уподоблена по направлению своему той философской школе, которая в наше время выразилась в воззрениях Шопенгауера и Гартмана, или приблизительно за девять веков до нашей эры имела представителей и в философии Индусов в школе Карвака⁷⁰⁸. Особенность школ этого направления есть бездна пустоты, которую видит перед собою дух человеческий с ужасом и отчаянием, от которого спасает Екклезиаста вера в Бога.

С этой точки зрения книга эта, принятая в канон ветхозаветной и христианской церкви, дополняет собою книги Давида и Соломона и дополняет собою и характеристику этого великого по мудрости своей мужа – Соломона. Нет сомнения в том, что она ему принадлежит и представляет собою тоску души его, пресыщенной земными благами. Книга эта есть еще доказательство, какое всеобъемлющее значение имеет Библия; как ни одно из направлений духа человеческого, ни одна из сторон его развития не чужды милосердию Бога, даровавшего разум человеку. Книга эта доказывает, что Господу Богу угодно допустить разум развиваться свободно и самобытно, но Он по милосердию Своему исправляет его уклонения и увлечения напоминанием о вечной мудрости, пред которой человек падает в трепет с благоговением, чувствуя, что только в Боге может он найти утешение, которое не может ему дать ни окружающий его мир, ни собственный разум.

Таково значение Екклезиаста в ряду священных книг.

Еврейские имя этой книги есть Кохелет, которое по указанию гебраистов означает «собирающего» около себя для проповеди⁷⁰⁹. Так еще и блаженный Иероним в «Praefatio in Ecclesiastes», толкуя значение этого имени, поясняет его словами: «qui... ecclesiam congregat».

He без колебания, – как есть тому следы в Талмуде, – принята была книга Екклезиаст в Еврейский канон⁷¹⁰, – преимущественно с точки зрения опасности, которую могли представлять отдельные фразы книги для слушателей, не усвоивших себе общего значения всей книги. Как пример можно указать на III, 18 – 19. Но тем не менее книга эта была принята в число священных книг, потому что в ней очевидно Дух Божий проявлял Свое милосердие к огорченной и смущенной душе человеческой. Станлей (loc. supr. cit.) хорошо характеризует эту книгу, называя ее «драмой, происходящей в глубине души человеческой». И действительно в этой книге то поднимается вопль отчаяния, то роса благодатного спокойствия спускается на измученную тоскою душу, принося ей высшее откровение судеб Божиих о душе человеческой, а не простое равнодушие бессилия, ибо индифферентизм не мог бы сказать заключительных слов книги: «И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, который дал его». См. Еккл. ХII, 7 и ст. 14 «Ибо всякое дело Бог приведет на суд».

Мы выше говорили, что по самому содержанию книги Екклезиаста начертание ее надо отнести к последним годам жизни Соломона⁷¹¹. Заметим, что два современника его – Еман и Ефам, оба Езрахиты, – начертали два псалма 87-й и 88-й, в которых встречаются такие же грустные, доходящие до отчаяния ноты, которые звучат в Екклезиасте. Так Еман восклицает (Пс. 87, 11–131: «Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо?»... «Разве во мраке познают чудеса Твои и в земле забвения правду Твою?» И Ефам (Пс. 88, ст. 49) с намеками на бедствие семени Давидова (id. ст. 37–46) восклицает: «Кто из людей жил и не видел смерти, избавил душу свою от руки преисподней?»

В главе IV, 1, 13 –14 Екклезиаста есть замечательные намеки на угнетения и на восстание юноши, который из темницы выйдет на царство, хотя родился бедным; а в главе VII 26-указание, что «горче смерти женщина, потому что она сеть». Не без основания предполагают на основании цитируемых мест и некоторых других, что Екклезиаст был начертываем Соломоном во дни покаяния, когда он уразумел, до какого греха и падения довели его языческие жены его. В это-то время «Axий Силомлянин» объявляет волю Божию Иеровоаму, а Господь последний раз открывается Соломону, чтобы обличить его и объявить ему имеющее постигнуть его наказание⁷¹². На горизонте появляется уже «бедный юноша» (Еккл. IV, 13–14). которому Господь отдает десять из двенадцати колен Израилевых, оставляя сыну Соломона, – и лишь в воспоминание Давида, – одно полное колено Иудино с частью племени Вениамина⁷¹³. Соломон, начертывая Екклезиаст, знал об угнетениях, которым подвергался народ, Богом ему вверенный, и скорбел сам об этом, как по нашему мнению доказывает первый стих главы IV-й: но к несчастью его он по-видимому уже погряз в гаремной жизни, перестал наблюдать за действиями своих управителей и никого не допускал к себе кроме приближенных льстецов и князей, грабивших народ его именем⁷¹⁴. Прошло то время, когда он сам судил народ свой и «жили Иуда и Израиль покойно» (3 Ц. III, 16–28; IV, 20, 25). Напротив, судя по словам сына его Ровоама, в последние годы Соломона народ был понуждаем к тяжким работам: «Отец мой наложил на вас тяжкое иго... отец мой наказывал вас бичами» (3 Ц. XII, 14). А Екклезиаст (IV, 1) говорит: «И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их сила, а утешителя у них нет». Очевидно, что говоря об угнетающих во множественном числе, Соломон разумеет правителей народа и начальников и приставников, злоупотреблявших своею властью, а под именем утешителя разумеет царя, т.е. самого себя, не исполняющего своих обязанностей, ослабевшего, опутанного кругом сетями своих приближенных.

Нам кажется, что начертывавший эти полные скорби слова Екклезиаста видит и чувствует приближение смерти и, сознавая свое бессилие, со стыдом кается в падении своем и в неисполнении своих обязанностей. Но дух Соломона остается еще бодр, потому что он может сознавать свою слабость и начертывать те мудрые слова, которых главный смысл тот, что Единый Бог – владыка в мире; человек же прах и бессилие. Гордость человеческая есть верх безумия.

Рассмотрим вкратце содержание книги.

Главы первая и вторая носят отпечаток глубокой грусти, почти отчаяния⁷¹⁵.

«Суета сует – все суета!»

« Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки»...

«Что было, то и будет... и нет ничего нового под солнцем» (1,2–9).

«Я Екклезиаст был царем над Израилем в Иерусалиме»... и вынес одно сознание – что все, даже познание и мудрость... все это томление духа, потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, – умножает скорбь» (I, 12–18).

Даже радость и веселие и наслаждения, – продолжает Екклезиаст, – все это принесло мне лишь чувство пустоты и томление духа (II, 1 – 11). Более того: самая мудрость не дает радости жизни.

II, 15: «И сказал я в сердце моем: и меня постигнет та же участь как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым? И сказал я в сердце моем, что и это суета».

II, 17. «И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все суета и томление духа».

II, 18. «И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем; потому что должен оставить его человеку, который будет после меня».

Последний стих указывает на слабую сторону ветхозаветного человека, у которого не была возжена та искра божественной любви, которую принес в мир Господь наш Иисус Христос, пришедший в мир не для того, чтобы Ему служили, «но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Матф. XX, 28).

Еккл. II, 20. «И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всякого труда»...

В заключительных стихах II-й главы есть однако примирение мысли, что всякое благо, – даже земные удовольствия, – в руке Божией (24) и что от Господа мудрость и знание и радость (26). Но затем в конце этого 26-го стиха опять находит на Екклезиаста облако скорби: он говорит: «ибо человеку, который добр пред лицом Бога, Он дает мудрость и знание и радость; а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы (после) отдать доброму пред лицом Божиим. И это суета и томление духа».

Мы чувствуем, как неудовлетворителен этот взгляд на жизнь. Мы чувствуем, что в этой ветхозаветной тоске недостает примиряющего элемента: мы видим, что эта тоска должна была приуготовлять души к радостной встрече Избавителя. Эта ветхозаветная тоска подобна тому чувству оставивших христианство радикальных школ, которое эти школы именуют ныне «мировою скорбью». Эта мировая скорбь есть несчастье оторванных от веры народных масс и положена в основание философии отчаяния. Для излечения этой скорби есть и будет одно средство: вера и любовь: вера в Господа и жизнь загробную, любовь к Богу и ближнему⁷¹⁶. Мы впрочем должны сделать оговорку: скорбь мировая есть несчастье и исход ее отчаяние и преступление лишь тогда, когда утеряна вера. Скорбь в мире, недовольство на земле есть одна из необходимых принадлежностей духа человеческого, который не может быть удовлетворен настоящим: скорбь эта сопутница временной жизни и нашла себе выражение в книге Екклезиаста; но скорбь эта не должна была быть увековеченною, она должна была разрешиться в радость: «Печаль ваша в радость обратится», сказал Господь наш⁷¹⁷: «Сие заповедаю вам, да любите друг друга⁷¹⁸».

Перенесемся мысленно в душу Соломона, писавшего полные скорби строки, и предположим, что в его душе была бы настоящая любовь с полным отсутствием себялюбивой мысли хотя бы к родному сыну его Ровоаму. Мы уверены, что он не дошел бы до такого отрицания всех радостей, до которого дошел он. В этом отношении достаточно сравнить его с отцом его Давидом, умиравшим покойно, потому что сердце его привязано было к Соломону, и он (ср. Екклез. II, 18) не завидовал славе сына, труды которого должны были быть увековечены в постройке храма, который Господь не позволил строить Давиду.

Соломон есть тип ветхозаветного человека гораздо более, чем отец его Давид, в душе которого возросли орошаемые благодати Духа Божия почти совершенно христианские чувствования. А ветхозаветный человек, – как впрочем и многие люди нашего времени, отвергшиеся Христа, – чувствует, что страх и трепет объемлют его среди подавляющих его сил природы, среди многообразных волнующих его дум, подымающих перед ним неразрешимые для ума человеческого вопросы о цели его существования, о последствиях трудов его, о зле и добре, борющихся вокруг него и в нем самом. Душа его изнывает той же тоской, которою изнывала душа Екклезиаста, вопрошавшего: «для чего трудиться? для чего быть мудрым? для чего делать добро»? На это отвечает Апостол, проповедуя о радостном воскресении, в котором ответь на все вопросы. Иначе: «будем есть и пить, ибо завтра умрем... если мертвые не воскресают!» (1Кор. X, 29–32). Конечно только пришествие во плоти Искупителя, Его славное воскресение, – как высшее проявление любви Божией к человеку, – Его вечная заповедь о любви – рассеивают мрак, окружающий человека, больного мировою скорбью. Отдай себя Богу и другим – и тогда только познаешь счастье спокойствия духа. И если бы, как мы говорили, – Екклезиаст забыл свое я, вечно мешающее нашему счастью, и отдал себя на счастье других, то грызущая его тоска исчезла бы. Забыть свое я есть может быть единственное счастье человека. Иначе чем объясним мы призвание священников, наклоняющихся для утешения над одром умирающих опасными заразными болезнями; врачей, миссионеров, монахов, сестер милосердия и всех отдавших души свои Христу и потому пренебрегающих всеми опасностями и бесстрашно жертвующих своею жизнью. Почему мать безропотно ходить за больным ребенком, или дети за родителями, как не вследствие любви? Спросите их всех, чувствуют ли они ту тоску отчаяния, которая овладевает ветхозаветным Екклезиастом, или новейшими скептиками, представителями философии отчаяния? Все верующие и любящие, преданные другим, помогающие другим – могут чувствовать горе, скорбь, утомление, – может быть страх, при несовершенстве душ наших, – но они не ведают отчаяния, потому что забывают свое я, о котором на каждой строке вспоминает Екклезиаст, – и они ведают радость о Господе. При вере и любви и смерть любимого существа не может довести до отчаяния, ибо сердце верующего знает другую, вечную жизнь. «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы. Возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть» (Матф. XI, 28–30).

Люди всех времен и народов знали нестерпимую боль сердца земного отчаяния, не ведая жизни вечной, когда они сосредоточивали все свое внимание, всю свою мысль на себе самом. Но и в ветхозаветном мире немногие страдали болезнью Екклезиаста: все оставшиеся чистыми пред Богом и благодеявшие братьям своим и в смирении сердца своего повергавшие к подножью престола Божия скорби свои, подымались обновленные новым мужеством и силою: «И что еще скажу, не достанет мне времени», – как говорит Апостол, – перечислить всех верующих ветхозаветных святых, которых сердце не поколебалось и которые с верою и надеждою отошли от мира сего. Даже вне тесного круга церкви Иудейской были – как указывают нам новозаветные книги, – язычники, творившие добро, как Корнилий сотник и тот сотник, у которого Господь исцелил слугу за веру его. Таков был и Самарянин притчи Господней о помощи ближнему; таковы были многие язычники и язычницы, просвещенные Апостолами и отдавшие душу свою Христу и жизнь свою за Христа. Эти люди во всех племенах и народах и во всех слоях общества со смирением покланявшиеся Богу, -которого чувствовало сердце их, хотя не просвещенное откровением, – и творившие добро, потому что они сохраняли в себе образ и подобие Божие,⁷¹⁹ сознавали, что добро, творимое в простоте сердца, есть счастье. Жизнь течет быстро для тех, кои, забывая себя, думают о других; собственные скорби и страдания переносятся без отчаяния теми, которые соболезнуют скорбям и страданиям других. С другой стороны невыносимо тяжела ноша собственных страданий и горьких дум для тех, которые несут на плечах своих бремя одного только своего Я. Эти только люди обыкновенной падают под этим бременем.

На все вопросы Екклезиаста отвечает душе человеческой одно только Евангелие и в особенности главы V-VII Матфея.⁷²⁰ Только в словах Господа Иисуса целебное средство против философа отчаяния.

В главе III Екклезиаста Соломон указывает на порядок физический и нравственный, существующий в мире: «все соделал Бог прекрасным в свое время» (ст. 11). Эта мысль является как успокоение души человеческой, думающей, что труды ее безплодны (выше II, 18–23). «Познал я, что нет для них (сынов человеческих) ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей» (III, 12). «И познал я, что все, что делает Бог, пребывает во век» (id. 14). Затем (ст. 16–17) Екклезиаст говорит: «Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. И сказал я в сердце своем: праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и (суд) над всяким делом там» (Ср. Еккл. ХII, 14).

Это там открывает нам по-видимому глубину мысли Екклезиаста. Это как бы проблеск, в продолжении которого душа видит нечто высшее – место покоя души, где справедливость должна восстановить равновесие, нарушенное на земле преобладанием зла.

Но вслед за этим проблеском на душу нравственного страдальца опять набегает мрачное облако: в душе его подымаются сомнения. «Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтоб испытал их Бог, и чтоб они видели, что они сами по себе животные. Потому что участь сынов человеческих и участь животных – одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества пред скотом; потому что все суета. Все идет в одно место; все произошло из праха и все возвратится в прах» (III, 18–20).

Но после этого опять подымается новый вопрос в уме Екклезиаста: может быть есть различие между духом человека и духом животного и будущим их после смерти? «Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх и дух животных сходит ли вниз в землю?» (id. 21). Этого рода места в Екклезиаст особенно останавливают внимание, потому что именно они указывают, чего недоставало в религиозном развитии ветхозаветного человека. Мы по поводу книги Иова и Псалтиря говорили о надеждах будущей жизни, которая жила в сердцах чистейших из ветхозаветных людей. Дух Божий предвозвещал в вдохновенных писаниях Давида неоднократно о том, что человек не умирает всецело вместе с телом своим: но прямого откровения о будущей жизни не было дано человеку, чему доказательством могут служить приведенные выше стихи Екклезиаста⁷²¹. Милосердый Сын Божий не произнес еще на земле того слова любви, которое осветило мир радостью; Он не сказал еще Своего прямого откровения о воскресения мертвых и об «обителях многих у Бога», поэтому смущенная душа Екклезиаста не просвещена была еще благою вестью о вечном успокоении.

В главе IV главная мысль: смерть лучше жизни. «И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе. А блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем» (ст. 2–3).

Екклезиаст впадает в уныние под влиянием, – как мы думаем, и как мы выше высказали, – недовольства прежде всего самим собою. «И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их сила, а утешителя у них нет» (id. ст. 1). К этому чувству недовольства собою присоединяется чувство одиночества, которое тяготит писателя. Мы не можем не думать, что Соломон относил к себе мысли: (ст. 8) «Человек одинокий, и другого нет, ни сына, ни брата нет у него... для кого же я тружусь?»... Мы думаем, что независимо от общего смысла этого и следующих (8 – 12) стихов, говорящих о бездетном человеке, Соломон, как восточный царь, всегда подозрительный, держал вдали от себя своего сына⁷²² и наследника престола, и потому мог с глубоким чувством скорби говорить о своем одиночестве. Но кроме того он уже провидел будущее Иеровоама, или вернее – быть может, – что Екклезиаст вылился из сердца его после уже того, что Господь объявил ему (3 Ц. XI, 11–13), что часть его царства будет отдана рабу его за грехи его. Поэтому-то он и говорит (Еккл. IV, 13): «Лучше бедный, но умный юноша, нежели старый, но неразумный царь, который не умеет принимать советы». И далее он провидит жизнь царства Израильского (ст. 15): «Видел я всех живущих, которые ходят под солнцем, с этим другим юношею, который займет место того. (16) Не было числа всему народу, который был пред ним, хотя позднейшие не порадуются им. И это суета и томление духа!».

Нам кажется, что мы видим пророческое видение Соломона о царстве Израильском.

Глава V есть как бы продолжение книги Притчей: в ней даются советы жизни, с строгим напоминанием об обязанностях нравственных (не обрядных) человека в отношении к Богу. Но и в этой главе сохраняется общий характер Екклезиаста, совет пользоваться жизнью и благами ее, доколе человек на земле.

«Есть мучительный недуг... богатство, сберегаемое владетелем его во вред ему»... «Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходить, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он понесть в руке своей. И это тяжкий недуг: каким пришел он, таким и отходит. Какая же польза ему, что он трудился на ветер?» (V, 12–15).

«Вот еще что я нашел доброго и приятного: есть и пить и наслаждаться добром во всех трудах своих... во все дни жизни своей, которые дал ему Бог: потому что это его доля. И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих: то это дар Божий» (V, 17–18).

В главе VI продолжается мысль, высказанная выше IV, 8 и сл., – о том, что человеку, стоящему одиноко, богатство не приносит радости, ибо «не дает ему Бог пользоваться этим, а пользуется тем чужой человек: это суета и тяжкий недуг» (VI, 2). И еще прибавляет Екклезиаст (ст. 3), возвращаясь к мысли, высказанной V, 12 о собираемом богатстве, которым не пользуется собирающий: «Если бы какой человек родил сто (детей) и прожил многие годы, и еще умножились дни жизни его; но душа его не наслаждалась бы добром и не было бы ему погребения, то я сказал бы: выкидыш счастливее его». Глава эта заключается мысль, которая резюмирует всю главу: «И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?» (VI, 12).

В седьмой главе с VII, 1 по ст. 24 изречения напоминают речения книги Притчей. Между ними мы отметим: 1. «... день смерти лучше дня рождения»... 8. «Конец дела лучше начала его; терпеливый лучше высокомерного»... 10. «Не говори: отчего это прежние дни лучше нынешних? потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом»... 14. «Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастия размышляй; то и другое сделал Бог для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него»... 16. «Не будь Слишком строг и не выставляй себя слишком мудрым;... 19. Мудрость делает мудрого сильнее десяти властителей»... 24. «Далеко то, что было, и глубоко-глубоко: кто постигнет его?».

В стихе 25-м Екклезиаст говорить о том, что он искал мудрость:... «и нашел я, что горче смерти женщина, потому что она сеть, и сердце ее силки, руки ее – оковы: добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею» (26 ст.)

...ст. 28 «...мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими не нашел». 29. «Только это я нашел, что Бог сотворил человека правым⁷²³. а люди пустились во многие помыслы». Опять по-видимому в словах этих слышится самообличение Екклезиаста, поучающего других по опыту собственного сердца своего.

В главе VIII, 8 – 9 продолжается анализ сердца Екклезиаста: сожалея о том (ст. 6 – 7), что человек не знает что будет, он говорит: «Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе, и не спасет нечестие нечестивого... Бывает время, когда человек властвует над человеком во вред ему» (ст. 8–9). Все эти мысли, кроме общего поучения очень быть может прилагались Соломоном к самому себе. Далее, воспоминая, что он ранее сказал: «Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живет долго в нечестии своем» (VII, 15), – он возвращается к той же мысли VIII, 14: «Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников». И опять, не чувствуя в себе силы разрешить этот жгучий вопрос, он восклицает:

VIII, 15. «И похвалил я веселье: потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться; это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем»⁷²⁴.

Очевидно, что Екклезиаста мучат вопросы, неразрешимые в ветхом завете и только разрешенные Словом Божиим в пришествие Господа нашего Иисуса Христа. К этим же вопросам надо присовокупить приведенный выше стих 8-й этой же главы, в котором Соломон сознается, что он не властен управлять духом своим. Человек конечно получил силу для борьбы с увлечениями лишь благодатью по вере в Господа нашего Иисуса Христа⁷²⁵. Ветхозаветный же Екклезиаст мог только воскликнуть: «Тогда я увидел все дела Божии, и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в наследовании, он все-таки не постигнет этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть (этого)» (VIII, 17). Подобный этому речения Екклезиаста яснее всего показывают бессилие ума человеческого постигнуть законы любви и правды Божией. Давид часто возвышался в псалмах своих до христианских воззрений только действием Духа Божия, освещавшего его внутреннего кроткого и смиренного человека; Соломону же предназначено было высказать все сомнения и тоску духа человеческого, пытавшегося выяснить себе вопросы силою ума человеческого. И пример этих колебаний мы находим в первых стихах главы IX. В первом стихе мы видим сначала как бы поворот к правильному воззрению: «праведные и мудрые и деяния их в руке Божией»; но вслед за сим в мысли Екклезиаста человек представляется как бы невольным деятелем: «человек ни любви, ни ненависти не знает во всем том, что перед ним»; а далее уже на Екклезиаста нападает не только сомнение в том, есть ли какая-нибудь справедливость на земле, но полное отрицание всякой справедливости: «Всему и всем – одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы⁷²⁶; как добродетельному, так и грешнику, как клянущемуся, так и боящемуся клятвы». «Это то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем»... (IX, 2 – 3).

Это воззрение не имеет никакого примиряющего ответа в этой главе, так как вслед за этим в ст. 4–6 говорится, что «мертвым нет воздаяния» (ст. 5)... «и нет им более части вовеки ни в чем, что делается под солнцем» (ст. 6). А потому опять ветхозаветный человек говорит: ст. 7. «Итак, иди, ешь с весельем хлеб твой и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим»... «Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь;... все, что может рука твоя делать, по силам делай: потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» (ст. 8 – 10). Остальные стихи главы IX дышат также этою безрадостною мыслью, что успех зависит от счастья, и мудрый, если он бедный, пренебрегается всеми.

Мы повторяем: более всего видно в Екклезиасте, как ветхозаветный человек силится подняться из окружающей его таинственной тьмы непонимания судеб Божиих и как он падает в своем бессилии постичь своим разумом то, что могло быть открыто человеку лишь высшим Милосердием.

В ветхозаветных книгах нигде как в Екклезиасте нельзя так ясно видеть необходимости для человечества новозаветного откровения с его таинствами Божественной любви, этими страшными таинствами воплощения, проповеди, страдания, смерти и воскресения «Сына человеческого» – самого Бога, восприявшего на Себя плоть и душу человека, чтобы страдать с ним и совоскресить его с Собою. Господь, стоявший на вершине лестницы видения Иакова, сошел на землю в образе кроткого и смиренного человека⁷²⁷ и рассеял тоску и сомнения и отчаяние Екклезиаста.

В главах X и XI мы встречаем отдельные речения, подобные тем, которые составляют книгу Притчей: это правила житейской мудрости, которые заключаются опять словами (XI, 9): «Веселись, юноша, в юности твоей... и ходи по путям сердца твоего...» Но последние слова этого стиха и следующей стих представляют напоминание, которое исправляет то, что могло бы подать повод к злоупотреблению силами юности: «Только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность – суета».

В ХII главе продолжается поучение юноши: «И помни Создателя твоего во дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: нет мне удовольствия в них! Доколе не померкли солнце и свет, и луна, и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем» (ХII. 1–2). Очевидно, что Екклезиаст напоминает юноше о старости и о близком разрушении⁷²⁸. Вслед за сим он аллегорически, под образом разрушающегося дома, который оставляют живущее в нем, – рисует старость, приближающуюся к кончине (ст. 3 – 5), а в стихе 6 рисует смерть: (3) «Задрожат стерегущее дом»; «согнутся мужи силы», «перестанут молоть мелющие»; «помрачатся смотрящие в окно»;(4) запираться будут двери на улицу»; «замолкнет звук жернова»; (5)... ибо отходит человек в вечный дом свой»⁷²⁹... В словах этих рисуется ослабление силы и способностей, дрожание членов, помрачение чувств, постепенное прекращение сообщения с окружающим миром, замолкание жернова (по всей вероятности сердца), после чего наступает смерть, рисуемая в поэтических образах порванной цепочки (или – как некоторые переводят – струны), разорванной золотой повязки, разбитого кувшина у источника и обрушившегося над колодцем колеса (ст. 6)⁷³⁰. Все эти символы разрушения указывают на прекращение той силы, которая сохраняла жизнь в человеке, после чего наступает полное отчуждение его от мира. После этой поэтической картины Екклезиаст, просвещенный Духом Божьим, забывая все свои сомнения и уподобления человека животному (см. выше ст. 19 – 20 и 21), восклицает: ст. 7. «И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, который дал его».

Многие считают следующие затем до конца стихи прибавлением к книге Соломона одного из учителей. Такой взгляд по нашему мнению не лишен основания, так как 8-й, 9-й и 10-й стихи говорят уже о Соломоне в третьем лице: «Суета сует, сказал Екклезиаст, все суета! Кроме того, что Екклезиаст был мудр, он учил еще народ знанию. Он все испытывал, исследовал и составил много притчей. Старался Екклезиаст приискивать изящные изречения и слова истины написаны им верно».

Вслед за сим начертавший эти строки прибавляет свою мысль вообще о словесах мудрецов: «Слова мудрых – как иглы и как вбитые гвозди и составители их от единого пастыря» (ст. 11), – разумея конечно Иегову, дарующего мудрость.

И следующие стихи приличествуют учителю, объясняющему ученику значение учения Екклезиаста, предупреждая его об опасности начертания и чтения многих книг: «А что сверх всего этого, сын мой, то берегись: составлять много книг – конца не будет, и много читать – утомительно для тела. Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека»⁷³¹.

Таким образом, сводя учение Екклезиаста к повелениям, изреченным ранее Моисеем, учитель останавливает внимание слушающего на «сущности» всего высказанного Екклезиастом, дабы отдельный части этой книги не поколебали души учащегося. «Ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо» (ст. 14). Эти слова как бы резюмируют последние слова (ст. 7) Екклезиаста: «а дух возвратится к Богу», – предполагая суд над душею, представшей пред Вседержителя. Мы еще потому держимся мнения, что 7-й стих есть последний стих книги, начертанной Екклезиастом, что именно этим последним словом: «возвратится прах в землю... а дух возвратится к Богу» – должен был он закончить исповедь души своей, – так как в этом стихе заключается тот гармонический аккорд, в котором мог найти успокоение ветхозаветный человек после тревожных раздирающих сердце нот сомнения и тоски и почти отчаяния.

Мы повторяем, что говорили выше: Екклезиаст есть одна из замечательнейших и поучительнейших книг: без нее мы бы не знали мучений, сомнений и колебаний, которые волновали душу мудрых среди народа Израильского; мы бы не могли видеть глубины тех страданий, которые исцелены словом любви Господа нашего Иисуса Христа, открывшего нам небо и указавшего нам путь к вечному покою и счастью.

Не мудростью человеческою, а просвещенный Духом Божиим восклицал Давид: «Всегда видел я пред собою Господа, ибо Он одесную меня; – не поколеблюсь. От того возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой, даже и плоть моя упокоится в уповании; ибо Ты не оставишь души моей во аде, и не дашь святому Твоему увидеть тление» (Пс. ХV, 8–10).