Любовь к Богу должна быть сильнее родственной любви

Св. Перепетуя была благородная гражданка, дочь богатого и знатного гражданина одного из богатейших городов Северной Африки – Карфагена. Она уже замужем, имеет дитя и, по-видимому, наслаждается счастливою жизнью. Но она решилась стать христианкой, и отныне её жизнь должна представлять один непрерывный подвиг, непрерывное мученичество. Весьма большую ошибку допустил бы тот, кто с представлением о мучениках и мученичестве соединял бы только мысль об орудиях пытки, о диких зверях, амфитеатре, муках, смертной казни. Нет, чтобы вполне понять мученичество, нужно проследить его в стенах дома, в кругу семьи, среди ежедневной обстановки.

Языческая жизнь того времени насквозь была пропитана языческим духом, в малейших мелочах обставлена языческими формами. Особенно было тяжело положение жены-христианки, бывшей замужем за язычником. Здесь разделение проникало в самые близкие, самые задушевные отношения, вносило недоверие, раздражение, ненависть. Могла ли супруга язычника исполнять спокойно свои религиозные обязанности, завися от мужа, который зачастую бывал страшным деспотом? Могла ли, не возбуждая подозрений, посещать по вечерам богослужебные собрания? Могла ли оказывать гостеприимство странствующим братьям? Могла ли посещать мучеников в темницах?

Нередко язычник-муж, не встречая сочувствия жены к своим языческим привычкам, становился её палачом. Вот каково было положение христианина среди языческой семьи и общества, особенно женщины, и вот почему оно часто разрешалось мученичеством и смертью.

Перенесемся теперь в любой город Италии, Галлии или Северной Африки. Гонение только что разразилось; христиане, во дни спокойствия принимавшие участие в общественной жизни, стараются уклоняться от злобной подозрительности и избегать предательства. Наступает самое тревожное время для Церкви. Главным действующим лицом в этой охоте на христиан является невежественная, изуверная чернь. Кровожадный крик: Христиан ко львам! – громко раздается на улице. Язычники громадными толпами врываются в дома служителей истинного Бога, каждый бросается в тот дом, который был ему наиболее известен, чтобы предаться грабежу и разорению. Драгоценности расхищались, предметы, мало стоившие, разная домашняя рухлядь сжигались на улице. Точь-в-точь как будто бы город подвергся неприятельскому разгрому.

В Карфагене, в одно из таких преследований, попала в тюрьму молодая (22 лет) Перепетуя. Как только еще разразилось преследование, отец старался уговорить ее отречься от христианства. – Отец, – возразила молодая христианка, – видишь ли ты этот сосуд? – И при этом указала на лежавший у её ног сосуд. – Можешь ли ты назвать его чем-либо другим, чем он есть на самом деле? Смотри: точно так же и я не могу назвать себя иначе, как христианкой! Спустя несколько времени, она была уже в темнице.

Нужно знать римскую тюрьму, чтобы составить себе приблизительное понятие о том, что должны были испытывать заключенные. Языческое общество не знало сострадания, столь свойственного христианам. Если не было особенной какой-нибудь причины щадить арестованного, то его бросали в ужасную темницу, которая нередко находилась под землею. Ни свет, ни свежий воздух не проникали туда. Там заключенных часто томили голодом и жаждою. Тяжелое впечатление произвела тюрьма на юную исповедницу. – Я ужаснулась, – говорит она. – Прежде я никогда не была в такой темноте. Тяжелый день! Страшная жара от множества заключенных, жестокое обращение солдат и, наконец, мучительная тоска о моем ребенке!

Церковь делала все, что могла, для того, чтобы облегчить участь заключенных. Это ей нередко удавалось, благодаря подкупности тюремных сторожей. Может быть, и сами языческие власти смотрели сквозь пальцы на сношения христиан, оставшихся на свободе, со своими заключенными братьями, надеясь, что ласки и услуги родственников и друзей смягчат упорство заключенных.

Посетили верующие и Перепетую, тосковавшую более всего о своем младенце. Дьяконы купили ей большую свободу; она могла несколько часов в день проводить в более удобном месте и поспешила воспользоваться этим облегчением для того, чтобы кормить грудью свое дитя. Так прошло несколько времени. Наконец ей позволено было взять свое дитя в тюрьму. – Темница теперь стала для меня дворцом, – говорила обрадованная мать, лаская своего малютку. Какая мать не поймет этой радости!

Однажды, среди мертвой тишины темницы, Перепетуя забылась сном, и вот видит она во сне золотую лестницу, достигающую до самого неба. Но эта лестница была так узка, что только одному можно было всходить по ней. По бокам лестницы находились разного рода орудия пытки, а внизу, у правой ступеньки, лежало страшное чудовище, которое грозило пожрать всякого, кто осмелился бы приблизиться к нему. Она устремляет свои взоры наверх – и там, среди отверстого неба, видит своего брата, Сатура, который в то время еще не был схвачен, но потом добровольно предал себя. Взоры сестры и брата, смотревшего вниз, встретились...

– Перепетуя, я жду тебя! – восклицает Сатур. – Но смотри, чтобы чудовище не повредило тебе. Во имя Господа Иисуса Христа, – отвечает Перепетуя, – оно не сделает мне никакого вреда. Чудовище, как бы страшась всходившей по лестнице, медленно и грозно поднимает свою голову. Перепетуя без малейшего колебания всходит на первую ступеньку и раздробляет голову врагу. Она поднимается все выше и выше и, наконец, достигает до самого неба. Здесь, перед её взорами, расстилается на необозримое расстояние сад, посреди которого сидит Старец с белыми, как лен, волосами, весьма большого роста. На Нем была надета одежда пастыря стад, и Он доил своих овец. Вокруг Него стояли многие тысячи одетых в белые блестящие одежды. Он обратил на Перепетую благосклонный взор и сказал: – Здравствуй, дочь Моя! Затем, Он позвал ее к Себе и подал кусок сыру, приготовленного Им Самим. Она приняла его с благоговением и стала есть, и все стоявшие кругом воскликнули: – Аминь! Во время этого восклицания Перепетуя пробуждается, продолжая ощущать невыразимую приятность райского вкушения.

Так, подкрепившись свыше, свв. мученики и во мраке тюрьмы почерпали небесную радость. Но гораздо опаснее и страшнее, чем все лишения заключения, были увещания и просьбы родных – язычников, обращенные к исповедникам. Ориген говорит, что мученичество тогда достигает своей вершины, когда нежнейшие просьбы родных соединяются с насилием мучителей для того, чтобы поколебать мужество исповедников. «Если мы, – говорит он, – в продолжение всего времени испытания не допустили дьяволу внушить нам дух слабости и колебаний, если мы перенесли все ругательства, все мучения от наших противников, все их насмешки и оскорбления, наконец, перенесли сострадание и мольбы наших родных, называвших нас глупыми и бессмысленными, если, наконец, ни любовь дорогой супруги, ни милых детей не убедили нас дорожить этой жизнью, если, напротив, отрешившись от всех земных благ, мы вполне предались Богу и жизни, от Него исходящей, – только тогда мы достигли высшего совершенства, высшей степени мученичества». Да, любовь к родным была одним из величайших испытаний для мучеников. Мученики Церкви не были людьми, заглушившими в себе все человеческое в угоду любимой идее. Но мученикам приходилось разрывать самые близкие узы родства, как скоро они становились в противоречие с высшим законом человеческой совести. На этот раз последователи Христа должны были представить своим поведением и выразить истину слов Господа: «Аще кто грядет ко Мне и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестры, еще же и душу свою, не может быти Мой ученик».

Вот пред нами глубоко трогательное зрелище. В темницу к дочери является престарелый отец. Перепетуя должна вынести сильнейшие испытания. Отец истерзался от душевных мук; он уже не приказывает, нет, – он просит, умоляет, наконец, бросается на колени пред дочерью... – Дитя мое! Умилосердись над моею сединой, пожалей своего отца, если я еще достоин этого имени... Вспомни, как я носил тебя на руках своих, как лелеял тебя, пока ты не расцвела, как майский цвет, как я всегда предпочитал тебя твоим братьям; не сделай меня предметом поругания... Посмотри на свою мать, братьев, сына, которому не жить без тебя... Не делай нас несчастными!

И несчастный отец снова бросается пред дочерью, называет ее своею царицей, госпожой, снова целует и обливает слезами ей руки! С невыразимою тоской смотрит мученица на отца. Но луч решимости покорности воле Божией снова блестит во взоре. – Батюшка! все случится по воле Божией. Наша жизнь не в нашей власти: мы все в руке Божией.

Открывается суд над заключенными, является проконсул⁹. Громадная толпа окружает свои жертвы, как бы сторожит их, опасаясь, чтобы они не исчезли из её кровожадных рук. Наступает решительная минута. Отец с младенцем на руках протискивается сквозь толпу и снова является пред дочерью. – Пожалей своего ребенка! – восклицает он раздирающим душу голосом.

Но тут не место для родственных увещаний. Заключенные пред лицом власти. Проконсул дает знак, и солдаты палками гонят несчастного отца с его внуком. «Скорбью пронзилось мое сердце, – пишет Перепетуя. – Как будто мне самой наносили удары, мне больно было видеть несчастие старца». Теперь прокуратор обращается к мученице:

– Пощади седину отца, сжалься над своим ребенком, принеси жертву цезарю.

– Ни за что на свете!

– И так, ты христианка?

– Да, я – христианка.

Вот сущность допроса. Больше ничего не нужно. Ответ получен утвердительный, преступление доказано. Теперь должен состояться приговор. Перепетуя была приговорена на съедение диким зверям в ближайшие праздники. По старинному обычаю, тем, которые осуждены были на съедение зверям, накануне смерти готовили пиршество. Еще один раз, последний раз в жизни, они могли воспользоваться свободой и насладиться дарами жизни. Перепетуя и её осужденные товарищи по темничному заключению, мужчины и женщины, отправляли вечерю любви, Агапу, – и своды мрачной темницы оглашались гимнами в честь Христа.

Наконец настал последний день. Но они отправились из темницы как будто не на смертную казнь, но на небо, – с таким спокойствием и достоинством шли они из темницы к амфитеатру¹⁰, и хотя они дрожали, но не от страха, а от восхищения. Когда они приблизились к воротам, хотели принудить их надеть другие платья: на мужчин – красные мантии жрецов Сатурна, на женщин – белые повязки жриц Цереры. Это были остатки кровавого пунического культа Ваала. Но Перепетуя от лица всех остальных восстала против этого. – Мы добровольно пришли сюда не для того, чтобы быть лишенными своей свободы, мы своей жизнью жертвуем для того, чтобы не испытывать ничего подобного. Войдя в амфитеатр, осужденные обратились к народу и указывали на суд Божий. Раздраженный этим, народ потребовал, чтобы их бичевали, и это кровожадное требование было исполнено; но страдальцы радовались, что Господь удостоил их этой части

Своих страданий. Мужчин отдали на съедение леопардам, медведям и диким вепрям. Перепетуя и её подруга Фелицитата должны были подвергнуться растерзанию от дикой коровы. С них сняли их платье и надели сеть. Но их стыдливость произвела впечатление даже на эту толпу, сошедшуюся для кровавого зрелища. На них снова надели одежду. При первом ударе животного Перепетуя упала навзничь. Но так как более всего она опасалась, чтобы не раскрылось её платье, то поспешила закрыться, думая более о целомудрии, чем о муках. Она старалась завязать и прибрать свои волосы: ей не хотелось страдать с распущенными волосами, это – знак печали, а не радости и торжества. Потом она поднялась, подошла к своей сестре по страданиям, Фелицитате, подала ей руку, и обе вновь стояли твердо и спокойно.

Толпа увидела себя побежденной, и обе подвижницы были отведены назад из амфитеатра. Здесь принял Перепетую в свои объятия один из оглашаемых, Рустик; она пробуждалась и приходила в сознание как бы после самого глубокого сна. Потом, к великому удивлению присутствовавших!,, спросила, когда ее поставят против дикой коровы. И когда ей сказали, что это уже было, она не хотела верить, пока не увидела следов на своем теле и одежде. Затем, обратясь к присутствующим, произнесла следующие слова:

– Будьте тверды в вере, любите друг друга, наши страдания да не устрашают вас.

По обыкновению, гладиаторы убивали тех, которые оставались живыми после зверей. Народ не мог отказать себе в удовольствии насладиться этим зрелищем, и Перепетуя с Фелицитатой снова были введены в амфитеатр. Тут они дали друг другу прощальный поцелуй и стали спокойно готовиться к принятию смертного удара. Увидя занесенную над собою руку, Перепетуя издала слабый крик; но то была минутная слабость, невольная дань природе. Быстро схватила она дрожащие руки молодого гладиатора, приставила кинжал к своей шее и безмолвно приняла смертный удар.

Так пострадала и умерла. Перепетуя.

(Взято из соч. свящ. Орлова, Изд. Сытина, «Церковь Христова»).