Письма Филарета, впоследствии архиепископа Черниговского и Нежинского, к Н.Н. Шереметевой, 1835–1849 гг.: (из архива села Покровского)
Письмо 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Родная внука Надежды Николаевны Шереметевой Анна Алексеевна Шереметева доставила в Общество ревнителей русского исторического просвещения в память Императора Александра III-го собрание писем Филарета, впоследствии архиепископа Черниговского и Нежинского, к Надежде Николаевне Шереметевой (рожденной Тютчевой), хранящееся в семейном архиве села Покровского, Рузского уезда, Московской губернии.
Филарет, следуя заветам своего учителя митрополита Московского Филарета, не избегал общения с людьми, о чем нижеследующие письма ясно свидетельствуют. „Служить Богу“, писал Московский святитель, – „можем, убегая людей: служить управлению людьми нельзя иначе как общением. Только надобно, чтобы оно не противоречило характеру служения“.
Письма Филарета к Н.Н. Шереметевой, исполненные смирения, представляют собою как бы покаянный канон. Но это направление, наблюдаемое во многих письмах Филарета, не совсем одобрялось святителем первопрестольного града, и он, предостерегая своего питомца от крайностей в сем роде, писал ему: „Сомневаюсь, вправе ли мы с вами быть щедрыми на смиреннословие: для сего надобно быть довольно богату смирением;· иначе тщеславие, вошед дверью смиреннословия, выкрадет маленькое внутреннее смирение“.
Но мы ввели бы в заблуждение читателя, если бы только этими словами охарактеризовали печатаемые письма. Смирением и плачем о грехах отличаются письма Филарета только к Н.Н. Шереметевой. Пылкая натура его проявлялась иначе в сношениях с другими людьми и даже с самим святейшим синодом. „Мне кажется“, предостерегал его тот же митрополит Филарет, – „что по братолюбию должен я нанести вам язвы друга, которые, по слову Писания, достовернее, нежели вольные лобзания врага, именно – обратить ваше внимание на ваш обычай выражаться очень резко и предложить вам, чтобы вы в сем ограничили себя, потому что сие может причинить вред в делах и службе. Могу сие доказать вашим ответом. Когда вы резким и непокойным тоном написали письмо графу Протасову, вам в ответ послали наставление, написанное светским человеком и подписанное митрополитом Антонием“.
Познакомимся ближе с лицом, которому принадлежат нижеследующие письма, а также с тем лицом – к кому они писаны.
Сведения об архиепископе Филарете главным образом мы почерпнули из биографии святителя, написанной И.С. Листовским и напечатанной в Русском Архиве 1887 года.
I
Приснопамятный историк Русской церкви Филарет (Гумилевский), скончавшийся в сане архиепископа Черниговского и Нежинского, родился 23-го октября 1805 года в древнем селе Конобееве, находящемся на берегу Цны, Шацкого уезда, Тамбовской губернии. Село это принадлежит Нарышкиным. Отец Филарета Григорий Афанасьевич священствовал в этом селе. При рождении Филарет был наречен Димитрием в честь св. великомученика Димитрия Солунского, которого память совершается 25-го октября. По свидетельству И.С. Листовского, первым вестником явления в свет светильника нашей церкви и молитвенника за нашу родину был юродивый Алексей, колокольным звоном возвестивший селу Конобееву об этом событии. Отец Филарета отличался, при глубоком благочестии, как замечательный проповедник и примерный священник, а мать Филарета Настасья Васильевна была „образцом русской благочестивой женщины“.
Красота местности, в которой находилось село Конобеево, заставила Дмитрия с детства полюбить природу. Сделавшись ректором Московской духовной академии, он ухаживал за цветами; из Риги он писал, что под окнами „кое-как, с усилиями, развел садик в церковной ограде“; в Чернигове превратил он монастырские дворы в сады с куртинами роз и других цветов.
Семи лет Дмитрий был помещен в Вышинскую пустынь к ученому иеродиакону Никону, бывшему префекту Рязанской семинарии, где пробыл два года. Из Выши Дмитрий поступил в Шацкое духовное училище. Во время каникул Дмитрий со своею теткою посетил Саровскую пустынь. Посещение это было замечательно предсказанием о Дмитрие старца Серафима: „Сей отрок будет великим священником церкви и прославится по всей Руси, как ученый муж“.
В 1819 году на экзамене в Шацком училище Дмитрий обратил на себя внимание Ионы, епископа Тамбовского и Шацкого (впоследствии экзарха Грузии). В Тамбовской семинарии Дмитрий отличался необыкновенным трудолюбием.
В 1826 году, выдержав приемные экзамены, Дмитрий Гумилевский поступил в состав VII-го академического курса Московской духовной академии. В конце 1829 года он заявил митрополиту о своем намерении принять иноческий чин. Митрополит Филарет отнесся весьма сочувственно к этой решимости и при пострижении дал Дмитрию свое имя Филарета. Сохранилось предание, что Московский святитель готовил его себе в преемники. В отношениях его к юному иноку замечалась отеческая заботливость и вместе с тем исключительная строгость.
Преосвященный Филарет, по свидетельству биографа, от первой минуты, когда предстал он пред престолом Божиим, и до самой смерти в сане архиепископа Черниговского и Нежинского, совершал Божественную литургию со слезами умиления. Многие из присутствовавших при этом радовались „этим слезам, этим вздохам и в глубине души благодарили Господа, что Он дарует такой обильный источник слез архипастырю, приносящему Святые дары о своих грехах и о людских невежествиях (Евр.7, 9:7).
По принятии иноческого чина (19-го января 1830г.) Филарет был возведен во иеродиаконы и в этом сане оставался до окончания курса в академии. 26-го августа того же 1830 года был посвящен во иеромонахи, а в сентябре занял кафедру церковной истории в воспитавшей его академии. Как ученый иеромонах, Филарет был причислен к собору иеромонахов Московского Донского монастыря.
Академическая библиотека сделалась жилищем молодого профессора. Здесь занимался Филарет составлением своих лекций, которые были полны интереса, новы по содержанию и увлекательны по изложению. Филарет был историком по призванию. До него церковная история преподавалась по учебникам; но он стал самостоятельно разрабатывать предмет свой и тем возжег Божественный огонь в своих слушателях. Он вдохновил одного из них, впоследствии своего неизменного друга Александра Васильевича Горского.
Свое отношение к науке Филарет, уже в сане епископа, выразил в письме к А.В. Горскому по поводу покойного тона, примечаемого в сочинениях последнего. „Правда“, писал он ему, – „в ученых рассуждениях всего более нужно спокойствие души .. Но, как мне кажется, и в ученых рассуждениях, если рассуждать надобно о предмете дорогом не для одного рассудка, но и для всей души, неестественно оставлять в бездействии чувство; неестественно тому быть, чтобы любовь к предмету не высказалась в рассуждении свойственным ей образом в словах, в том выражении, в образах, дышащих жизнью и движением. Мне кажется, что в противном случае читателю нельзя не оскорбиться холодностью, какую видит он в сочинителе, так как холодность эта относится к предмету достойному любви, уважения, деятельности целой души. Правда, в таком суждении моем участвует и моя настроенность духа, организация грешной души моей, так часто тревожной и пылкой и там, где не нужно горячиться чувству и воображению, а нужно одно рассуждение. Но вот я смотрю на немцев: народ размышляющий, народ ученый. Но как хотите, только преобладание в нем мысли иссушило душу его. Скажите искренно, после спокойного размышления о предмете, хорошо ли это, что немцы теперь с таким хладнокровием пишут хулы на Господа Иисуса, а другие немцы с таким хладнокровием слушают и читают хулы? Последние, прочтя хулы языческой души, говорят: мы можем не отдать уважения богатству сведений сочинителя, глубокому его исследованию предмета и пр. и пр. Как? Уважать то, что́ дар Божий употребляет христианина так, как употребил его сатана? О, помилуй нас Бог от такого состояния!.. Дорожа любимою думою, душевно прошу вас – остерегайтесь немецкой холодности к предметам высоким... Не убивайте чувств ваших святых грешными сомнениями, предостережениями, уступлениями, условиями холодного рассудка“.
С 1-го мая 1833 года иеромонах Филарет стал инспектором академии, а когда нелюбимый митрополитом Филаретом ректор Московской духовной академии архимандрит Поликарп, 14-го декабря 1834 года, был уволен, то Филарет был назначен на его место и притом возведен в сан архимандрита. В 1837 году А.Н. Муравьев писал князю А.Н. Голицыну, что „постническою своею жизнью, скромностью и познаниями Филарет отличался перед всеми, и эти качества молодого архимандрита внушают к нему общее уважение“. Архимандриту Филарету была не по душе ректорская служба. Он вовлекся в ученые занятия, от которых, конечно, отвращала его ректорская обязанность. К тому же он нелегко уживался с холодною формальностью, которая требовалась его службой, и отчасти и „с своеобразными понятиями митрополита“.
В конце 1841 года Филарет был вызван в Петербург для посвящения во епископа Рижского.
II
Сведения, почерпнутые из достоверных источников, свидетельствуют, что Надежда Николаевна Шереметева была далеко не тою добродушною и слабою старушкою, какою изображает ее позднейший биограф Гоголя. Это была женщина порывистая и пылкая; она нередко поддавалась припадкам гнева, выражавшегося судорогою сильных движений; сердце у нее было пламенное и правдивое. Пылкостью чувств, верностию в дружбе, возвышенным умом она привлекала к себе людей самых разнообразных и выдающихся, находивших отраду и утешение – в многолетних с нею сношениях. Вместе с тем она являла образ тайной евангельской благотворительности. „Как письма ваши ни приятны мне всегда“, писал ей Гоголь, – „но когда я соображался, что́ вам стоила почта, то я желал, чтоб они были реже... Я очень хорошо знаю, что вы помогаете многим бедным, и что у вас всякая копейка пристроена. Зачем же вы не хотите быть экономны и не поступаете так, как я вас просил? To есть, отдавайте половину писем Аксакову и Языкову. Они мне пишут очень мало, иногда и просто получаю один пустой пакет“.
Надежде Николаевне нипочем было мчаться на перекладных, нипочем было вываливаться из экипажа или кочевать на пароме под проливным дождем. Самый наружный вид ее и образ жизни были очень своеобразны. „Она носила неизменно темное платье, полумонашеское; седые волосы были распущены, на голове шапочка, вроде скуфьи, а в руках была всегдашняя трость. Несмотря на свои преклонные годы, она разъезжала так по Москве в пролетке парою на отлет и не раз разбивалась о мостовую – и почти без особых последствий... Она была очень картава и некоторые буквы совсем не могла произнести. Выражалась она своеобразно. Так, чтобы сказать, что она была у трех обеден, она говорила: „А я сегодня тьи обедни схватия! “Почтенный попечитель сначала Киевского учебного округа, а потом Дерптского, Егор Федорович фон-Брадке писал, что в Москве „мужчина еще мог ездить в открытом экипаже в две лошади, но даму непременно должна была везти четверня. Одна богатая и знатная дама, госпожа Шереметева, утратила всякое к себе уважение за то, что ездила в дрожках, обрезала себе волосы и одевалась просто“.
Надежда Николаевна Шереметева была дочь Николая Андреевича младшего Тютчева и Пелагеи Денисовны Панютиной. Родилась она 26-го сентября 1775 года; замужем была за Василием Петровичем Шереметевым и прожила с ним очень счастливо, но не долго. Жили они в своей подмосковной Рузского уезда, в селе Покровском. Ей суждено было выдержать роковой удар, когда внезапно на прогулке мужа ее подхватили лошади, при спуске с горы, – и его привезли домой уже мертвого.
Положение Надежды Николаевны было отчаянное. У нее на руках остались дети: две дочери – Анастасия (впоследствии Якушкина), Пелагия (впоследствии Муравьева) и единственный сын Алексей. В жизни ее произошел тяжкий перелом; но она вовремя нашла горячую, сочувственную поддержку в лице Екатерины Васильевны Шереметевой, двоюродной сестры ее мужа. Тесная дружба с тех пор соединила их на всю жизнь. Обширная их переписка свидетельствует об этой многолетней, испытанной связи. Кротким любвеобильным влиянием своим Екатерина Васильевна смягчала страстные, иногда необузданные порывы Надежды Николаевны и дала мыслям ее глубокий, христианский строй.
Мало-помалу Надежда Николаевна, как хозяйка Покровского, сделалась объединительным центром, привлекавшим, кроме семьи, многочисленных друзей.
III
Неподалеку от Покровского находится село Осташово, где процветала известная школа колонновожатых, руководимая Николаем Николаевичем Муравьевым. В ней молодой сын его, Михаил Николаевич, преподавал математику. В числе питомцев этой школы был и Алексей Васильевич Шереметев, сын Надежды Николаевны. Понятно сближение Муравьевых с Шереметевым. Сама Надежда Николаевна до того привязалась к Михаилу Николаевичу Муравьеву, что наметила его своим зятем.
„В сентябре 1815 года, при возвращении М.Н. Муравьева с Кавказской линии в С.-Петербург“, повествует его биограф почтенный Д.А. Кропотов, – „он провел около двух месяцев в Осташове у своего отца. К этому времени следует отнести начало знакомства его с почтенным семейством Шереметевых, жившим по соседству, в своем наследственном селе Покровском, в 30-ти верстах от Осташова. Это знакомство имело важные последствия для М.Н. Муравьева. Около трех лет спустя он вступил в брак с дочерью Надежды Николаевны Шереметевой, семнадцатилетнею тогда девицею, Пелагеею Васильевною. Обряд венчания был совершен 26-го августа 1818 года с обычною торжественностью в только что отстроенной и за неделю освященной церкви Покровского села“.
Другую свою дочь Анастасию Васильевну Надежда Николаевна выдала за Ивана Дмитриевича Якушкина. Биографические о нем сведения мы почерпнули из замечаний товарища его по ссылке П.Н. Свистунова, напечатанных в Русском Архиве 1870 года.
И.Д. Якушкин родился в ноябре 1793 года; учился в Московском университете и жил у профессора Мерзлякова, о котором отзывался всегда с уважением и любовию. В 1811 году вступил на службу подпрапорщиком в Семеновский полк, с которым делал походы 1812, 1813 и 1814 годов. Участвовал и в Бородинском сражении. По возвращении гвардии из похода, составился в Семеновском полку тот кружок офицеров, в котором возникла мысль об учреждении тайного союза. Якушкин поступил в него с самого начала его образования. Одаренный пламенною душою, Якушкин весь предался делу; но впоследствии, не сочувствуя направлению, принятому тайным обществом, он вышел в отставку и удалился в деревню, село Жуково Смоленской губернии Вяземского уезда, где приложил свой труд к облегчению участи своих крестьян.
К этому времени относится и женитьба его на А.В. Шереметевой. По свидетельству лиц ее знавших, Анастасия Васильевна была чрезвычайно хороша собою. Ее выразительные голубые глаза увлекали многих, но как любимая дочь Надежды Николаевны, она была избалована и своенравна; кроме того, она имела способность подмечать смешную сторону каждого и над нею язвительно подтрунивать. Филарет уже по смерти ее писал к ее матери Н.Н. Шереметевой: „Настасия наша часто шутила с людьми на словах, но не всегда шутила в душе. Как хотите, не могу не похвалить ума ее“.
Единственный сын Н.Н. Шереметевой Алексей Васильевич женился на троюродной сестре своей Екатерине Сергеевне Шереметевой. На бале у Московского генерал-губернатора князя Д.В. Голицына император Николай неожиданно выбрал Е.С. Шереметеву в полонез, участливо расспрашивал ее, свободен ли был ее выбор, и не было ли давления? Всегда сочувствуя семье ее, государь не забывал, что к семье ее жениха были соприкосновенны многие декабристы, и он с свойственным ему участием желал проверить совершившееся сближение; но когда из слов невесты увидал, что это был брак по любви, то горячо ее приветствовал и пожелал счастья.
После свадьбы сына своего Н.Н. Шереметева оставалась полновластною хозяйкою Покровского; но будучи по характеру своему ревнива, она, хотя и очень привязалась к невестке своей Екатерине Сергеевне, однако не могла побороть в себе некоторого чувства ревности по отношению к единственному и горячо любимому сыну. „Ночная кукушка всегда перекукует“, говаривала она по поводу естественного влияния на него молодой жены.
IV
Явившаяся в ноябре 1825 года комета была небесным знамением не на добро. „Все москвитяне“, свидетельствует Μ.П. Погодин, – смотрели на нее и думали, не переменится ли чего-нибудь в царе“. „19-e ноября“, повествует князь П.А. Вяземский, – „отозвалось грозно в смутах 14-го декабря. Сей день, бедственный для России, и эпоха, кроваво им ознаменованная, была страшным судом для дел, мнений и помышлений настоящих и давно прошедших“.
Сей день скорбно отозвался и в Покровском. Оба зятя Н.Н. Шереметевой были причастны „сему делу“. Тотчас после 14-го декабря Надежда Николаевна посылает в Покровское своего верного служителя Якова Игнатьева Соловьева, для поднятия в одной из комнат деревенского дома половицы, под которой скрывались бумаги, обреченные на уничтожение.
Но это не спасло ни И.Д. Якушкина, ни М.Н. Муравьева. Оба они были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Отсюда Якушкина перевели в Финляндию, где снова заключили в крепость форта Славы. Недели за две до нового 1827 года узника посетил сам Финляндский генерал-губернатор А.А. Закревский и вручил ему на дорогу в Сибирь медвежьи сапоги от тещи его Н.Н. Шереметевой.
В начале ноября 1827 года Якушкина повезли в Сибирь. 11-го ноября состоялось в Ярославле прощальное свидание его с семейством. Увидав на нем цепи, жена его и теща залились слезами...
24-го июня 1837 года Жуковский писал императрице Александре Феодоровне: „Мы проезжали чрез Ялуторовск. Здесь находятся поселенцы: Муравьев-Апостол, Черкасов и Якушкин. К несчастию, отстав на дороге, я приехал в этот город в ту минуту, когда великий князь выезжал из него... Я пропустил случай утешить своим посещением бедных изгнанников. Якушкин особенно достоин замечания по своему характеру. Его прежнее неверие обратилось в глубокую веру; он сносит с удивительною твердостию свое заслуженное бедствие; он один из тех немногих людей, коим несчастие обращается в спасительный урок, и кои возвышаются нравственно признанием вины своей и покорностью Провидению: такие люди достойны того, чтобы милосердие подало им руку и подняло их из той пропасти, в которую впали они в минуту заблуждения“.
Живя заточником в Ялуторовске, П.Д. Якушкин знакомился с географией и ботаникою.
М.Н. Муравьев был освобожден из-под ареста, как только следственная комиссия окончила свои занятия.
В Покровском архиве хранятся письма духовника декабристов протоиерея Петра Николаевича Мысловского к Н.Н. Шереметевой. В письме, от 24-го июля 1828 года, отец протоиерей между прочим писал: „Как бы я хотел обнять чад моих (то есть, декабристов)! Кости их затрещали бы в объятиях моих! Письмо мадам Якушкиной к мадам Розановой при первом возможном случае отошлю чрез вернейшего комиссионера и друга человечества Миллера. Неоцененный старичок! Только и живет для утешения страждущих…“ В письме от 6-го августа: „Спасибо г. Лепарскому, что он сам известил вас о здоровье И.Д. Якушкина. Это довольно обязательно. Я еще не слыхал, чтобы он к кому-нибудь писал... Что ж надлежит до чувств их (декабристов) лично ко мне, я не в силах выразить всей моей признательности за оные. Об одном только плачусь иногда пред Богом, чтоб дал мне эту милость, узреть в жизни и прижать к сердцу моему кого-нибудь из них...“
V
Обширная переписка Н.Н. Шереметевой, хранящаяся в семейных архивах села Покровского и Евгения Ивановича Якушкина, свидетельствует о дружеских сношениях Надежды Николаевны с Жуковским, Н.М. Языковым, Гоголем, А.П. Елагиной, графом И.X. Граббе, А.С. Хомяковым, Д.А. Валуевым, семейством Аксаковых, Погодиным и Шевыревым; почтенный писатель С.Е. Раич был наставником ее сына А.В. Шереметева и живал в Покровском.
В особенности Надежда Николаевна близка была с Гоголем. В своих „Записках о жизни Гоголя“ Кулиш пишет: „Так как Н.Н. Шереметева перешла уже в иную жизнь, то мы можем, не оскорбляя ее добродетельной скромности, обнаружить перед светом ее духовное общение с автором „Мертвых Душ“. Письма его к Н.Н. Шереметевой не нуждаются в объяснениях; содержание их составляют чувство и помыслы, обнявшие душу Гоголя после происшедшего с ним таинственного пересоздания, о котором он ни одному из друзей своих не мог рассказать вполне удовлетворительно. Предварю только читателя, что в письмах этих он должен видеть не только Гоголя, но и его корреспондентку Н.Н. Шереметеву. Да не сольет читатель этих двух личностей в одну и не примет Гоголя в частности за Гоголя вообще. Он и сам иногда, кажется, этого опасался и просил некоторых из искреннейших друзей своих не показывать его писем никому. „Они будут чужды для всякого“, говорил он, – „ибо писано на языке того, к кому относятся. Замечу еще, что, независимо от влечения доброй и благочестивой души к другой подобной душе, Гоголю нужны были короткие отношения со всякого рода людьми, имеющими нравственное влияние на общество, как это он и сам обнаруживает в просьбах своих к Н.Н. Шереметевой извещать его о всех христианских подвигах, кем бы они ни были совершены. Кроме того, – и это, может быть, было главною причиной сближения Гоголя с благочестивой старушкой, – известно, что Гоголь участвовал денежными пожертвованиями в христианских попечениях Н.Н. Шереметевой о бедных и нуждающихся. В письмах его к ней об этом не упоминается, но я слыхал от людей, достойной веры, что он не раз вверял в ее распоряжение деньги, откладываемые им для помощи бедным“.
Сам Гоголь о письмах к нему Н.Н. Шереметевой писал ей: „В мои болезненные минуты, в минуты, когда падает дух мой, я всегда (в письмах ваших) нахожу утешение и благодарю всякую минуту руку Промысла за встречу мою с вами...“ „(Письма ваши) почти всегда приходятся кстати, всегда более или менее говорят моему состоянию душевному, сердце слышит освежение, и я только благодарю Бога за то, что Он внушил вам мысль полюбить меня и обо мне молиться. Только сила любви и сила молитвы помогли вам сказать такие нужные душе слова и наставления…“ По поводу обещания Н.Н. Шереметевой прислать ему молитвы святителя Димитрия Ростовского Гоголь писал: „Душе моей нужней теперь то, что́ писано святителями нашей церкви, чем то, что́ можно читать на французском языке. Это я уже испытал“.
В известной своей книге „Переписка с друзьями“ Гоголь оскорбил словом Погодина. В оскорбленном приняла сердечное участие Н.Н. Шереметева и написала Гоголю обличительное письмо, и Гоголь, оправдываясь, смиренно отвечал ей: „Надобно вам знать получше Погодина. Это – добрейшая душа и добрейшее сердце. Великодушие составляет главную черту его характера. Но с тем вместе некоторая грубость, незнание приличий, беспамятство и рассеянность, по причине множества дел, которыми он всегда был опутан, поставляли его беспрестанно в неприятное отношение с людьми, в возможность огорчать их, без желания огорчать. Я долго думал о том, как объяснить ему все это и заставить его оглянуться на себя, как вдруг моя книга почти без моего ведома нанесла ему поражение... Скажу вам, что я этому даже обрадовался, имея случай через это с ним прямо объясниться... Скажу вам еще для полного успокоения вашего, что я еще никогда так не любил Погодина, как люблю его теперь. Человек этот, кроме того, что всегда был достоин всякого уважения, в последнее время значительно изменился. Несчастия и разные душевные потрясения умягчили его душу до того, что она теперь способна понимать многое из того, к чему прежде была менее чувствительна. И я чувствую, что отныне у нас с ним будет дружба большая и здесь, и там. Вот вам, мой друг, непритворный отчет по этому делу“.
VI
К числу людей близких в Н.Н. Шереметевой принадлежал и ректор Московской духовной академии архимандрит Филарет. Ныне печатаемые его письма о сем свидетельствуют.
Молодого еще тогда человека привязывала в доме Н.Н. Шереметевой простота ее семейного деревенского быта и сердечная обстановка старого дворянского гнезда...
В начале 1846 года И.Д. Якушкин получил скорбное известие о кончине жены своей и в ноябре того же года открыл в память ее в городе Ялуторовске Тобольской губернии, женскую школу.
Убитой горем матери Гоголь писал: „Христос воскресе! Мне скорбно было услышать об утрате вашей, но скоро и утешился мыслию, что для христианина нет утраты, что в вашей душе живут вечно образы тех, к которым вы были привязаны; стало быть, их отторгнуть от вас никто не может; стало быть, вы не лишились ничего, стало быть, вы не сделали утраты. Молитвы ваши воссылаются за них по-прежнему, доходят также к Богу, может быть, еще лучше прежнего: стало быть, смерть не разорвала вашей связи. Итак, Христос воскрес, а с Ним и все близкие душам нашим!“
Н.Н. Шереметева пережила свою дочь А.В. Якушкину только четырьмя годами: она скончалась в Москве, на Воздвиженке, 11-го мая 1850 года, и похоронена рядом с мужем своим в Саввином монастыре.
Кончина Надежды Николаевны весьма опечалила Гоголя. В это время он с другом своим М.А. Максимовичем собирался совершить на долгих путешествие из Москвы в родную им Малороссию и пред отъездом писал отцу Матфею: „К вам моя сильная просьба, бесценнейший Матвей Александрович; добрая старушка Надежда Николаевна Шереметева, которую вы встретили у меня, и которая с такою готовностью бросилась исполнить просьбу вашу о помещении девочки в Шереметевское заведение, после семидесяти четырех лет жизни, исполненных добрых дел, скончалась. Она меня любила, как сына, хотя я не сделал ничего достойного любви ее и не был к ней даже вполовину так внимателен, как она ко мне. Помолитесь о ней, добрейшая душа, и за себя, и за меня. Отслужите по ней панихиду и не позабывайте упомянуть ее имя в то время, когда поминаете усопших рабов Божиих, вами чаще поминаемых“.
9-го августа 1866 года в городе Конотопе скончался и Филарет, в сане архиепископа Черниговского и Нежинского. Погребен он в Чернигове в Троицком Ильинском монастыре, под престолом храма Святой Троицы. В головах надгробного памятника утверждена икона Спасителя с надписью: Иде же есть Аз, ту и слуга мой будет.
Николай Барсуков
22-го марта 1899. С.-Петербург
Письмо 1.
(1835)
Христос воскресе! Вы давно писали мне, и я доселе ни слова к вам. Добрые люди, скажете вы, так не делают. Это правда, но правда и то, что я принадлежу к грешным. Добрые люди во всем не так живут, как живет Филарет. Что́ ж делать? Молиться и плакать. Грешникам что́ больше делать как не молиться и плакать: и святые плакали. А грешникам, что́ делать остается? Плакать, горько плакать. Для преподобного Ефрема, говорит св. Григорий Нисский, плакать было то же, что́ для других дышать воздухом; он день и ночь плакал. Так жил преподобный, а высокопреподобным1 далеко более надобно лить слезы. Но будем жить с упованием на Господа. Будем недостаток сокрушения восполнять надеждою, молитвою упования, будем неотступно просить Его о помиловании, будем просить милости у Него также неотступно, как голодное дитя просит пищи у матери. Он сам сказал, что любит нас более, нежели мать детей. Какая же мать не сжалится над криком голодного ребенка? Мы несмысленны, как дети. Будем же детьми и в чувствах наших; будем в скорбях и нуждах наших обращаться к Нему; от Него ожидать, Его просить о всем будем. И Он – Отец наш – пошлет нужное душам нашим. Так жили, те, которые из худых делались постепенно добрыми и – спаслись. Спасемся и мы.
Алексею Васильевичу2 желаю благословения Господня – для него и для супруги его и для чадцев его3. А. Филарет.
От души, от искренней души желаю, да укрепляет вас Господь для вечности.
Письмо 2.
25-го июля (1835).
Вот я и в академии, в тихой, покойной, уединенной моей жизни. Ныне утром, то есть, 25-го июля приехали мы по грязи довольно немелкой. Но как ни грязна была дорога, я с радостью смотрел на грязь, с радостью от того, что спешил в любезное уединение. Теперь я обращаюсь с воспоминаниями к прошлым дням. Мне приятно вспомнить о том времени, которое проведено в Покровском; оно проведено там не для земли: а как покойна душа, когда она живет не для земли.
Перебирая все, что́ видел я у вас, прежде всего встречаюсь с предметом, который часто попадался мне на глаза в вашей комнате. Я хотел несколько раз сказать о нем вам – и забывал. Вы, конечно, не отгадаете, о чем я хочу сказать. Я хочу сказать вам мою мысль о „Христианской Философии“4, которую видел я у вас на столе. „Христианская Философия“ по названию прекрасная книга; но не всегда имя вещи соответствует свойству вещи. В помянутой книге, конечно, есть хорошие места. Но – признаюсь вам – не желал бы я, чтобы вы читали эту книгу. В ней много дурного. И тем опаснее это дурное, что оно прикрыто красивыми словами. Тут христианство встречается только по названию, но дело идет не о Христе, а о природе. Приводятся места Писания, но им смысл дан особый, несогласный с Писанием. Говорится о внутреннем действии в нас благодати, но под сим разумеют не силу благодатную, испрошенную для нас заслугами Господа Иисуса, а силу ту же, которая действует и в червячке, то есть, промыслительную силу Божию. Говорится об Иисусе, о Христе, с восторгом проповедуется благость, милующая нас чрез Иисуса; но Иисус тут не тот разумеется, который приходил на землю, страдал и умер для нашего спасения и который показал нам в Своем и Апостольском слове путь ко спасению. Здесь разумеют Христа, который живет везде и у язычника, и у турка, и у нынешнего еврея и приходит на помощь к каждому, кто только знает Божие имя, хотя вовсе не хочет знать распятого Иисуса и Его путь спасения. Согласитесь, что нам никто не дал права вымышлять свои пути; или вернее – когда мы пойдем по пути вымышленному нами, гибель наша неизбежна. Вы знаете, как опасно, как страшно касаться дерзкою мыслию тайны искупления. Ничего нет гибельнее для души, как оставить Искупителя. Но где в „Христианской Философии“ искупление и Искупитель? Я думаю однако, что вам это уже известно, и много говорить нет нужды.
Скажите от меня о моем душевном уважении Алексею Васильевичу; я помню и помнить буду их доброту пред Господом, а равно и кроткую их супругу. Васиньке готова у меня книжка: „Васинька“, такая же маленькая; как Васинька, с случаем пришлю, а равно и Вариньке5.
Простите. А. Филарет.
Письмо 3.
Не браните меня, Надежда Николаевна, что я не вскоре отвечаю на ваше письмо, лучше покройте мой недостаток любовию. Любовь лучшее дело между делами христианскими. Почему же нам не заниматься делами любви? Запасаться надобно многим. Путь нам предлежит такой далекой, и он же неизвестен нам. Неизвестно, какие нужды могут встретиться нам на этом далеком пути. Может быть, потребуется и такое дело, о котором мы и не думали. Для такого случая не худо быть предосторожным и осмотрительным. Не худо иметь в запасе другие дела. Одного недостанет, можно заменить другим. В том не можем мы сомневаться, что там согласны будут принимать от нас одну вещь вместо другой, лишь бы то были вещи равной цены. Беда с плохим товаром: его не сбудешь с рук. А хорошему товару везде будут рады. И добротную вещь как не принять вместо другой? Несчастен только тот будет, который ничего не принесет туда. Несчастен только тот, кто взойдет в чертог, не имея одежды приличной торжеству. Иначе – милостив Господь. Иначе – тот, кто здесь собирает себе милость Божию с слезами и нуждою, тот имеет дерзновение пред Господом. Тот, кто творит здесь дела любви Божией, хотя и не разнообразные, может там заменить ими недостающую вещь, если только это потребуется. Да, великое дело – жизнь. Она так коротка, но так надолго решает нашу участь. Она так незаметно уносит у нас случаи к добру и так неожиданно может приблизить нас к необозримому далекому пути. Надобно много иметь осторожности, чтобы не быть обмануту своею жизнью. Надобно иметь и усердия, и внимания к себе, чтобы не подвергнуть себя обману жизни. А на беду нашу мы так мало имеем усердия к своей душе и к вечному ее благу. Мы так много хлопочем об окружающих нас вещах и так легко забываем о самой дорогой вещи – о душе своей. Это общее наше свойство, это высокое качество принадлежит всем нам; но боюсь за себя и страшусь, не принадлежит ли оно мне более, нежели кому-либо другому.
Надежда Николаевна! Как живу, так говорю и пишу я, попросту, без планов и целей – для одной цели. И теперь я черкнул вам то, что́ попалось в душе при встрече с душою, ищущею добра.
Простите. Христос с вами да будет! От души желаю вам благодати.
Алексею Васильевичу и с их супругой и с детками желаю милости от Господа. Грешный Филарет.
По любви вашей вы, конечно, хотите знать, здоров ли я. В таком случае благодарю пред вами Господа, что я здоров.
1836, 22-го ноября
Письмо 4.
Д. академия. Ноября 30 дня. Вечер (1836).
Спасет вас Господь за ваши чувства ко мне, возлюбленная Господом старица! Уважаю сии чувства и дорожу ими. Но не имея ничего у себя для расплаты с теми, кому должен, приучаюсь я поручать дела и долги мои Небесному Отцу, молю Его, чтобы Он не оставил без любви Своей сердца любящие ближних. Я получил оба ваши письма. Оба они одно мне говорят, и я в ответ одно скажу, – это одно – молитва за вас. Господь наш последнее завещание дал такое: Любите друг друга. Последняя молитва Его к Отцу Небесному была: Да будут вси едино. Мы бедные часто разделяемся мыслями и даже чувствами; но будем о всем молить Того, Кто желал, чтобы было единение между нами. Старица Божия! Твои жертвы, которые ты приносишь с пожертвованием покоя своего для любви, останутся за тобою. Там ты увидишь их. Там они обрадуют душу твою радостью, после которой не вспомнятся никакие скорби. Если бы говорили люди, что напрасно я иждиваю жизнь мою, истощаю силы, подвизаясь и против себя, и против людей для любви Божией, я не послушал бы их. Но и люди чувствуют, что дела любви вашей – стоят того, чтобы их делать; они награждают сладкими слезами, миром душевным, надеждою чего-то лучшего; сего довольно. Будем делать, кому что́ придется и пришлось на долю; если делаем с мыслию о Господе, дело не пропадет.
Вас можно поздравить с радостью. Вы увидали, кого ждали. Но знаете ли, Божия старица, что у меня на уме? Мне думается, что вы прежде, нежели отправитесь в дальнюю дорогу, побываете у Преподобного. Не правда ли, что дорогой губернаторше вашей очень-очень кстати повергнуть надежды и опасения к стопам небесного покровителя и друга? Право, это было бы также дело, за которое совесть сказала бы словечка два-три добрых. У небесных друзей если ищут помощи, потери не бывают... Небо! долго нам жить с тобою придется. Хорошо делаем мы, если часто вспоминаем о тебе, и тогда наверно не с прибылью бываем, когда забываем о тебе. Побывайте, право, хорошо будет; если не здесь, то там скажут вам то же, что́ теперь говорит вам Филарет. Он остается с уважением к вам и с желаниями одного нужного. Простите. Господь да будет с вами.
Письмо 5.
(1836–1841).
Я рад и благодарю недостойный Господа, что Он утвердил в вашей душе святое желание – искать и требовать освящения у Всеосвящающего и Единого Святого. Все мы и всегда, всегда – при всех положениях грешники. Пойдем к Нему с надеждою только на милость Его, только на любовь Его, ищущую спасения грешников. С одною надеждою на Него приступим к Нему. Пусть нет ничего у нас.
Письмо 6.
(1836–1841).
Если вы в совести вашей не имеете теперь смелости приступить завтра к страшной тайне, то и я боюсь брать на себя смелость поступать свободно там, где все заставляет трепетать. Мне очень хотелось, чтобы вы здесь приобщились той тайны великой, которая столько тайно для нас и врачует язвы души, и освобождает от вины, и подает силы новые, и для вечности остается защищением бедной, окаянной души моей. И теперь это желание остается в душе моей: но пусть ваша совесть избирает должное. Бедняк, брошенный в море, бросается к первой доске, попадающейся в глаза, и спешит бороться с волнами на сей доске. Господи! грешны мы пред Тобою, растеряли мы все Твое, – и нищи стали в жизни сей; в жизни, как в море, среди бед души, как в волнах морских – без надежды на спасение, если не Ты пошлешь спасение, если и Ты отгонишь нас от последних надежд защиты. Но Ты, Господи, Сам сказал: Не хощу смерти грешника, Ты Сам сказал: Приидите, ядите вси. Всех желаешь спасти. Всем предлагаешь хлеб жизни. Оживи же нас хлебом Твоим. Да будет же нам хлеб сей в хлеб вечной жизни, которой Ты желаешь для всех нас. Ты желаешь, Господи: пусть же да исполнится желание Твое в нас грешных, немощных и нагих.
Если вы расположитесь приобщаться, всего лучше совершить сие у поздней литургии; и я буду готовиться к поздней. К чему вам спешить от службы Божией? Помолимся, и во всем Господь благопоспешит нам. Молитва нужнее всех дел; служение Господу важнее всех других служений. Суббота – Господу. Во всяком случае, суббота – Господу.
Письмо 7.
(1836–1841).
Я так много озаботил старость вашу моим поручением, что мне жаль было вас видеть в таких хлопотах. Повозка очень хороша; она именно такова, какая нужна нам: и просторна, и легка. Благодарю вас и за усердие ваше, и за хлопоты.
От души желаю вам встретить и проводить праздники Христовы в Христовой радости. Для вас это желание исполнить не должно быть трудно, и я надеюсь, что желание мое исполнится. Жизнь тяжела тогда, как не привыкают жить, а поживши не короткое время начинают узнавать и средства проводить ее с удобством и укрепляются в них жить жизнью не мертвою. Что ж такое жизнь с радостью Христовою? Она точно не так мудрена, как представляет нам ее наша леность привычная к смерти – к недеятельности. В жизни Божией так много разнообразия и разнообразия великих предметов, с которыми душа рада жить не годы, а вечность. В жизни Христовой есть время для скорби и есть время для утешения. Смотрите, как Церковь Христова, которая ведет нас к жизни Христовой, то возбуждает беспечную душу к скорби и плачу о грехах, то восторгает душу песнями, славящими славу Христа Господа и любовь Его к нам грешным. Надобно только внимать прилежно наставлениям и внушениям ее, и никогда не останемся в греховной мертвенности. Каждый день наполнен будет своим особым занятием; даже для каждого часа она назначает нам свои дела; следовать ее указаниям и безопасно, и спасительно: безопасно потому, что наставления Церкви, как наставления опытных угодников Божиих, как наставления Христовой Невесты мудрой, избавляют нас от недоумений на счет нашей безопасности в деле служения Господу. Следуя своим мыслям, как не усомниться, верны ли мысли мои, верно ли дело мое. И вместо того, чтобы время употребить на выполнение доброго правила, своеобычные христиане угнетены бывают недоумениями разными и время убивают без всякого для себя плода. О! когда бы Господь Иисус дал нам огня той ревности, которую хочет возбудить в нас своими внушениями! Как нетяжело бы было нам идти по пути спасительному! Будем верны правилам Церкви, и нас не оставит за сию верность Тот, Кто обещался пребыть навсегда с своею Церковию. Простите. Христос Господь да будет с вами. А. Ф.
Головинская писала мне о В.А., благодарю вас и за заботливость о нем. Там впрочем лучше отдадут вам ваше.
Письмо 8.
(1836–1841).
Возлюбленная Господом Надежда Николаевна! Господа прошу, чтобы Он исполнил за меня для вас то, что́ должен бы я исполнить. Он милостив и к грешникам. А потому прошу и молю Его, чтобы Он платил долги неуплатимого должника. На другой же день по получении письма вашего хотел я писать к вам, но помешали дела, отдернули бумагу и перья от рук. Что́ делать с тем, что́ не зависит от нас? Да об этом ни слова! Довольно дел и тех, которые в нашей власти, в наших руках. Как худо делаю и эти дела. На что́ ни посмотришь, везде рвение или ломается, или расточается. О, Боже мой! Что́ ж делать, когда столько слабы мы! Рех во обилии моем: не подвижуся во век. Но вот отвратил ecu руку Твою и бых смущен. Тогда как нет искушения, душа кажется для себя крепкою, готовою терпеть и неприятное, и горькое, и скорбное. Наступило самое искушение, и где крепость? Исчезла! Душу тяготит самая легкая, самая ничтожная вещь. Недостает сил бороться с пустою привычкою. Недостает терпения помириться с самою обыкновенною по-видимому мыслию – с мыслию, что я слабый, грешный, пустой человек, ни на что негодный ни себе, ни другим! О! как лукава душа моя! Зачем она уверяет меня так сильно, что я довольно имею сил для добра? Затем, чтобы во время напасти тем сильнее посмеяться над моим слепым доверием к своей силе. И сколько раз уже случалось терпеть эту злобную насмешку, и однако я подвергаюсь ей добровольно.
Господь Иисус да дает вам сокрушение и умиление для достойного принятия Его посещения. Вы, конечно, готовитесь к исповеди и причастию. Простите. Я написал вам, что́ на этот раз было на душе грешной. Еще раз желаю вам благословения от Господа. Уповаю недостойный, что Господь не оставит уповающих на Него и даже без их ведома устроит нужное для спасения.
Письмо 9.
(1836–1841).
Спасет вас Господь Бог за любовь вашу. Да воздаст Он вам любовию своею в вечности. У Него – плата. Что́ может сделать человек человеку в уплату за любовь о Господе? Все, что́ делается для Господа, очень дорого. Если Господь сам платит вечными наградами тем, кто любит Его и Его волю, то, конечно, человеку не уплатить за дела Божии. Будем же любить волю Господа. Будем любить друг друга – и Господь возлюбит нас. Он Сам хочет, чтобы мы любили друг друга, и возвестил, что кто любит ближнего – любит Его самого. Будем молиться друг за друга. Худа наша молитва, то есть, моя молитва, но милосерд Он – и худое упование грешника не отвергает. Будем уповать на Него и упованием за упование воздавать будем, и Он воздаст.
Хотя худо, но, право, молюсь я за вас. Это видит Он. Простите.
Письмо 10.
(1836–1841).
При наступлении праздников радостных для всех Христовых о чем прежде всего сказать, как не о желании провесть праздники достойно праздника? Ах! когда нам не надобно жить достойно Христовых рабов? Что́ значит жизнь наша, когда ее не проводим для Христа и со Христом? Что́ мы? И что́ Христос для нас? Рыбка живет только в воде. Птица порхает в воздухе. Для нас без Христа нет жизни. Тогда только живет душа, когда живет по воле Христовой. Мир пройдет; обычаи людские пройдут; заботы жизни минуют нас; много скорбей в жизни, но все пройдет и останется с нами душа наша. Как же не заботиться, как же не молиться нам о душе нашей? Как не сокрушаться, как не биться из всех сил для того, чтобы жить по воле Божией? О! Боже мой! Нелегко идти путем Твоим. Путь Твой, по слову Твоему, – путь тесный и жесткий. Но что́ будет с нами, если не станем идти путем Твоим? Страшно не идти путем Твоим. Куда придем мы, когда не будем идти к Тебе? Но – путь тесен; идти по нему – трудно; и иногда так бывает тесно, так бывает темно, что не знаем, как и куда ступить ногою. Как же нам быть с такою жизнью нашею? Где свет очам нашим? Где облегчение в тяжких скорбях наших? Исповедуем, Господи, исповедуем, что темно бывает в жизни нашей от грехов наших. Но куда же деваться нам от грехов наших? Все, все у Тебя. Пусть много у нас грехов наших, но Ты прости, Ты рассей мрак грехов наших, Ты укрепи нас, чтобы мы ходили путем Твоим неуклонно... Все, все у Тебя. Бей, поражай нас скорбями, чтобы только исцелилась душа наша. Так без Господа, а потому и без молитвы нельзя и желать спасения. Будем же жить с Господом. Будем молить Господа, чтобы Он не оставлял нас. Вот как много наговорил, как мало толку. Простите за многословие. Повторяю желание: радуйтесь о Господе и для Господа; живите с Господом и для Господа.
Алексею Васильевичу желаю Божия благословения и любви, с которой все и везде хорошо. А. Филарет.
Письмо 11.
(1836–1841).
Я забыл сказать вам, что проповедь можете вы и не списывать, потому что есть готовая. Когда придете ко мне, принесите список, который у вас, и я, сделавши справку, отдам вам другой или тот же.
Христос с вами да будет. Не оставлять однако надобно и нам Христа.
Письмо 12.
Воскресенье Фомы (1837).
Христос воскресе, Надежда Николаевна!
Да исполнит Господь Воскресший радостию духовною душу вашу. Древние христиане все время от Пасхи до Пятидесятницы считали временем праздничным и проводили в веселии духовном; и пост, и коленопреклонение считали неприличным для всех этих дней. Славили Воскресшего и в общественных собраниях, и в домашнем быту. Не согрешим и мы, если в духе древних христиан будем проводить в радости дни сии. Мы далеки от духа древних христиан в своей жизни, в своих подвигах для Господа. Мы не страдаем за имя Божие столько болезненно, сколько страдали они. Станем признавать свои недостатки; станем смотреть на себя как на слабых христиан, и тем не менее будем по возможности входить в общение с духом древним, с духом апостольским, чтобы сей живоносный дух сам по себе оживлял сердца наши для истинной веры, чтобы те, которые жили сим духом, видя желание наше быть с нами, пролили молитву за нас слабых христиан. Когда в себе мы не стяжали духа ревности пламенной к Христу Иисусу, что́ может возбуждать нашу леность к сей ревности, если не дух древних, если не наше общение с их жизнью? Станем читать историю их деяний, станем делать то же, что́ они делали, делать по силе; это будет, по крайней мере, тем хорошо, что избавит нас от правил своемысленных, от произволов грехолюбивого, лукаво-грехолюбивого духа нашего. Всему время: это изречение справедливо для всех случаев нашей жизни. Во время, назначенное для веселия духовного, станем оживлять душу размышлениями о любви Господа Иисуса к нам, о Его славе и величии, станем читать наставления, как нам благодарить благодеющего нам Господа, как благословлять Его любовь к нам; станем с Псалмопевцем хвалить Господа; тогда как в другое время вместе с Ним мы исповедовались и каялись; будем петь с Церковию веселые, торжественные песни ее, в которых всю тварь приглашает она веселиться и радоваться. Не забывайте меня и в веселии о Господе, также как в скорби о Господе. Грешный Филарет.
Письмо ваше получил я по приезде из Москвы, где пробыл двое суток для неприятной новости монастырской6.
Настасья Васильевна7 бывает у службы; здоровье ее укрепляется, но как обыкновенно бывает, укрепляется не так скоро; а потому иногда усталость чувствует после и невеликих трудов. Пишу точную правду. Думаю, что знаете, как провели мы с Настасьею Васильевной первый день Пасхи: она также приобщалась.
Думаю, что Алексея Васильевича уже нет с вами, потому желаю ему только пути благополучного вместе с вами – заочно. Дела жизни требуют также своей точности и исправности и могут не мешать делу Божиему, делу спасения, а напротив, могут пособлять ему. Наше дело молиться, чтобы они шли в созидание души. И Он был в Кане на браке, и даже самое первое чудо сотворил на браке, однако творил – чудо в славу Божию, а не дело только житейское.
Письмо 13.
Перестали ли вы бранить меня, что так давно ничего не пишу к вам. Браните больше: где брань, тут и любовь. Беда, когда недовольные мною молчат о своем недовольстве на меня. Тут, пожалуй и они наживут себе беду, да и мне готова не одна. Когда же говорят черствую правду вслух, авось эта правда сделается со временем для меня мягкою и приятною, – на это есть. Да и те, которые говорят эту правду, ужели только что будут говорить правду, а сами до нее не захотят и дотронуться пальцем? Нет, зачем предполагать такое дурное состояние души? Это правда, что мы охотники раздавать советы другим, предлагать правила соседям нашим, и не всегда с охотою выполняем эти советы – сами. Случается, что коль успел сказать доброе слово другому, и думаешь, что сделал очень много, между тем надобно бы наперед спросить свою душу, посмотреть на свою прошлую жизнь, как часто сам я в том же положении равнодушно пренебрегал этим хорошим правилом. Да – несчастен я, когда кладу со всею охотою и даже радостью тяжелые ноши на плечи другого, а сам бегу от них в сторону! Как бы то ни было, но я скажу от души благодарность, когда меня бранят за что бы то ни было, или по крайней мере желаю говорить благодарность.
Однакож смотрите, какой я мстительный! Говорю вам благодарность за то, что вы побраниваете меня, и вместе хочу сам бранить вас. И за что́ бы вы думали эта милость моя к вам? Мне кажется, что вы, побранивая меня за мою скрытность, а не скрывая мыслей чужих и своих пред другими, – хотите для меня подражать мне. Вы согласитесь, что довольно давно вы не писали ко мне. Исправиться советую.
Христос Господь да будет с вами, да управляет душою вашею на пути к вечности. Желаю вам проводить дни святые свято. Вот это правда Христова, что просторный путь ведет к концу ужасному. Возлюбим же тесный путь, горькую правду Христову.
Благословение Господа Иисуса да пребывает с вами и с сущими с вами. Грешный Филарет.
Марта 21 1837 года.
Письмо 14.
24-го апреля (1837).
Воистину Христос воскрес, возлюбленная Господом! Господь да воздаст вам за вашу любовь ко мне. Вы так много обеспокоились о мне: я буду помнить это беспокойство ваше и буду ценить его. Я ждал от вас письма, но не ожидал, чтобы вы прислали письмо с такими тревогами души вашей. Вас встревожили вестию несправедливою. Вы будете еще видеть меня в Академии, там, где мы познакомились с вами. Господь терпит еще грехам моим, и я остаюсь в покое Божьего слуги и великого защитника нашего Сергия. Продолжаю прежнее житье-бытье.
Что до Москвы, то мне точно дан в управление Богоявленский монастырь; даже меня вызывали двумя указами в Москву на Пасху; но все это для временного пребывания в Москве, а не на жительство. Я собирался было ознакомиться лично с своею обителью, но не удалось. Если вы будете в Москве, то прошу вас зайти в нее к службе. Я почти не знаю эту обитель. Был только однажды и почти ничего не видал, а что́ видел, то забыл. Теперь я только считаюсь настоятелем этой обители, но не принимал ее на свои руки. Вот вам подробное объяснение дела8.
Еще и еще благодарю вас за вашу любовь ко мне, за вашу молитву о мне. Жду вас в прежние келии и с прежнею любовию.
Алексею Васильевичу с его супругою и с детьми милыми желаю благословения Божия, а для светлых дней – светлого веселия.
У нас вот скоро опять начнутся дела наши. Впрочем надобно ли думать, что дела начаться должны? Они начались с началом жизни. Теперь идет непрерывно продолжение. А там? И там только переменится то, что́ вне нас.
В четверток Великий точно приобщался я со всеми моими. Благодарение Господу!
Простите. А. Филарет.
Р. S. Письмо написано, но вот его не приняли на почту за моим промедлением. Отправляю с случаем письмо в Москву, чтобы там отдали на почту в четверток.
Письмо 15.
Вот я и в монастыре Богоявленском. Смотрю на его положение. Положение его вовсе не таково, чтобы можно было оставаться покойным, но надобно искать покоя в Господе. Что́ делать? На земле везде земля – тление и смерть. Жизнь и крепость для всего у Господа. Он кормит и держит все. Достает у Него и для нас насущного хлеба; наша беда в том, что мало ожидаем от Него помощи, а чаще обращаемся к себе самим, ищем пособий для жизни в своих средствах. Да, это не хорошо: это не значит жить с Ним жизнью всецелою, с полным упованием на Него.
Иноки мои стары, но я пока покоен среди них; я даже гораздо больше покоен среди них, нежели как надеялся. Они молятся у меня порядочно, живут не совсем сытно, а это – дела необходимые для монаха. Станем молиться вкупе.
Желаю вам утешиться утешением Божиим при свидании со своими. С кем же и дозволено и должно утешаться, как не с теми, с которыми жизнь наша связана самим Подателем жизни? Тот, Кто соединил вас узами, Он заставляет вас делить с своими радость душевную, искреннюю, Он обязывает вас даже к тому. Там, где любовь Божия, там Божие благословение, там Дух Божий, там Сам Он и ошибки наши исправляет и прощает для любви любовию своею прегрешения и ведет души к Царствию Своему. Да, мать для детей живет, дети для матери. Эта простая истина и истина святая.
Господь мира и любви да будет с вами. Я стану платить вам за вашу любовь ко мне грешному. Простите. А. Филарет.
Всем вашим сердечную память о них засвидетельствуйте.
Июля 15-го дня 1837 года.
Письмо 16.
(Июль-август 1837).
Простите меня, что вскоре не отвечал вам на письмо. Так много, так много было дел и забот, что в иные сутки был вовсе без себя, а только с одними заботами.
Теперь я в монастыре в Москве. Здесь больше свободы, но и здесь стужают дух попечениями. Такова земля! На ней – труды, а не покой. Трудись, трудись день и ночь, и однако остаются к каждому дню новому новые труды. О! когда бы труды земли не были бесполезны для жизни за пределами земли. О том и остается помышлять, о том и остается плакать и сокрушаться чтобы не все, что́ делаем на земле, было бесполезно для вечности, или даже опасно. И как много надобно трудов для того, чтобы трудиться с пользою для вечности. Тяжки труды на земле для земли, но далеко тяжелее подвиги для неба, далеко больше требуют они осмотрительности, мудрого внимания, кровавых потов и трудов. Но – сии труды тем легки, что с ними душа не утомляется, не слабеет, а растет и укрепляется. Они не убивают духа, а оживляют дух.
Простите! Христос да будет с вами! Грешный Филарет.
Любезному Алексею Васильевичу желаю благословения Божия.
Постникова опять была больна и даже тяжелее прежнего, но теперь выздоравливает понемногу.
Письмо 17.
(Июль-август 1837).
Мне совестно, что вы так много беспокоитесь для меня, а еще более совестно не исполнить вашего желания; так как мне приходится по обстоятельствам здесь долго еще жить (и это не к радости моей), то позвольте попросить у вас позволения найти более свободный день, чем нынешний, когда мне надобно быть у Владыки с делами некоторыми. С своей стороны за долг совести сочту быть у вас, как только позволят обстоятельства. Грешный Филарет.
Письмо 18.
Воскресенье.
Посылаю вам проповеди; я не сдержал своего слова, извините. Сделал, что́ мог. Надеюсь, что пользу получите и из чтений тех, которые посылаю. По крайней мере я желаю того. Христос да будет с вами. Когда отправитесь в путь свой? Желания мои будут сопровождать вас, желания те, чтобы Святитель принял вас с любовию, а дочь с радостью. Помяните и меня у Святителя. Пелагее Васильевне9 скажите о моем желании для них всего угодного Господу.
Алексею Васильевичу и с супругою мое уважение и память пред Господом свидетельствую. Детей благословляю. Спешу к почте.
Я желал бы, чтобы Н.В. избрала дом Морозова, дом – поместителен и чист, и недалек от монастыря. Все выгоды в сравнении с другими домами, известными мне, за этим домом, если исключить сумму, которую хозяин не понижает.
Простите. Молю Господа, чтобы Он и там, и здесь был с вами своею любовию. А. Ф.
Августа 2-го дня (1837).
Письмо 19.
18-го августа (1837).
Как вы доехали? Каковы силы ваши? Вопросы эти необходимы при мысли об вас. Не в ваши лета путешествовать, но сила Христова является в немощах, так она обычно действует над всеми и везде, и с нею можем быть и здоровы, и покойны; ею-то и успокаивается дух, когда по слабости начинает недоумевать, исполнят ли слабые силы трудное для них дело. Молю Господа грешный, да укрепит Он вас. Помолитесь же за меня грешного угодникам Христовым, чтобы они воспомянули о мне пред Господом. Особенно поклонитесь за меня пониже и усерднее великомученице Варваре10. Да благословит вас Христос Господь! Я здесь живу в глубоком покое. Благодарение Господу.
О. Савватий не мог ехать в Покровское, не отпустили, но надеется побывать после Успения.
Простите. С душевною любовию к вам Филарет.
Собираемся приниматься за обыкновенные дела свои. Возвращайтесь к нам скорее. Да будет милость Христова с вами, старица Христова.
Письмо 20.
(1841).
Добрая старица моя! Почему же не предлагать доброго желания другому? Ужели же лучше выполним долг любви, когда будем молчать о добре? Правда, Спаситель сказал, что есть случаи, когда не надобно предлагать и добра. Но – да сохранит Он Сам каждого и знаемого, и незнаемого нами от подобных случаев. С своей стороны рад и видеть доброе желание ваше, и по силам исполнять. С нынешнею же почтою посылается представление о Поспелове11 к митрополиту. Будет ли успех представления, – не ручаюсь. Все в воле Господа! Касательно Вифанского места затруднение в том, что в Вифании остается лишний наставник вследствие новых наших порядков, и хотя давно послано представление о назначении для него особого места, но наше давно, верно, не каждому кажется давним: ответа еще не получено. Тем не менее Поспелов предназначается для Вифании. Вот вам душевный мой ответ и отчет.
Помолитесь за меня грешного, имеющего нужду в молитвах.
А вы, верно, и забыли, что я все еще жду вас в Лавру. Кажется, еще не исключено из списка добрых дел – дело исполнять данное слово! Не правда ли? Если же так, то я буду оставаться в надежде видеть вас в Лавре и с вами поговорить хотя бы то о пустом: от пустого не извольте ждать ничего, кроме пустяков, в этом уверяю вас.
С искреннею и постоянною памятью о вас пред Господом. А.Ф.
Письмо 21.
Христос воскресе, любезная Надежда Николаевна! От души говорю вам слова сии и желаю, чтобы сила их была ощутительна для души вашей. И Страдавший, и Воскресший для нас! Да послет и нам грешным милость свою – быть участниками Его в славе и радостях.
Пишу к вам в самый день великого праздника. Не совсем послушался вас, то есть, вместо того, чтобы писать в субботу, пишу в воскресенье. У нас литургия, как и прежде бывало, была вслед за утреннею. И вот я уже успел несколько успокоить свои дряхлые кости.
Хотел писать вам по получении первого вашего письма, чтобы отвечать на духовную любовь любовию такою же, но не знал, где вас найти с своим письмом. Вы писали, что намерены скоро выехать из Москвы. Будем молиться, будем молиться.
Очень рад известию вашему о Евгении и Вячеславе12. Дай Бог, чтобы они были утешением и для вас, и для себя. Да и для себя нельзя быть утешением, если не живем по воле Господа нашего. Как бы я рад был увидать Евгения, если он будет в мае в Москве! Если будет, пришлите ко мне его; мне очень хочется видеть его, – давно не видал.
Ну, по минутам отрывают от письма, то тот, то другой приходит, между тем и у Преподобного служение кончилось. Хотелось бы поговорить, но до другого времени. Простите. Христос да будет с вами.
Любезного Алексея Васильевича целую целованием искренним и желаю прежде всего доброго здоровья. Грешный Филарет.
1841 года, марта 30-го дня.
Письмо 22.
(5-го июня 1841).
Возлюбленная Господом старица! Не знаю, почему-то обрадовался я вашему письму, лишь только взял его в руки. Дай Бог, чтобы и вашу душу обрадовал Он, Милосердый Отец нас грешных. Дай Бог, чтобы надежды относительно милого Евгения сбылись так, как бы им, кажется, нужно сбыться. Не все же скорби, кажется, позволено желать и отдохновения среди скорбей. Впрочем без сомнения, всего лучше будет то, что́ Господь устроит. Мы близоруки: Он – Всевидящий видит и то, что́ очень далеко впереди; Он – любвеобильный устрояет так, как нужно для вечности нашей. Вечность, вечность! Как много надобно, чтобы провесть тебя без скорбей и стенаний, – или лучше тебя не препроводим мы мимо себя, как препроводим мимо себя время, не будем жить и жить так, как здесь приготовимся жить. Господи! По милости Твоей великой сотвори с нами по воле Твоей во спасение наше вечное. От молитв моих вам прибыли нечего ждать, и себе от них я не вижу, – от того, что худо молюсь, или точнее не молюсь. Беда – куда ни посмотришь: бедность и нищета. Того нет, другого не бывало, о третьем и не думал. С чем же являться туда, где от меня так много и так грозно будут требовать? О! Господи, имиже веси судьбами, спаси меня грешного, нищего, ограбленного со всех сторон!
Вы спрашиваете меня о здоровье: благодарение Господу, теперь здоров я, если только исключить (а исключить надобно), что лечу глаза, которые болят – не знаю от чего.
Если угодно вам узнать еще что-нибудь о мне грешном: то думаю, что скоро отправлюсь в далекое путешествие – в Пензу, в Тамбов, на ревизию, а в Воронеж – хотелось бы на поклонение угоднику Божию13, кажется, что это и исполнится.
О Поспелове доселе ничего нам не отвечают. Что ж делать? Подождем вакации; вероятно, тогда вместе с другими распоряжениями распорядятся как-нибудь и сим прошением. Простите. Помяните меня грешного в молитвах любви вашей. Грешный Филарет.
Письмо 23.
Христос да спасет вас, почтеннейшая Надежда Николаевна! Спасет вас, Милостивый, что вы вспомнили о мне и написали в ту глушь, в какой витаю я теперь по грехам моим. В Симбирске я теперь вот уже две недели, а скоро ли оставлю его, Бог ведает. Дело в таком положении, что не знаю, чем приведется заниматься завтра, и что́ готовит затем третий день. Грешнику пришлось разбирать грехи других. С одной стороны, и не совсем это к лицу, а с другой, дивно ли, что занявшись чужими грехами забуду о своих, и что́ еще хуже: рассматривая только грехи других, пожалуй, стану думать о себе не как о грешнике, а как о человеке довольно сносном14. В том и беда, что грешник за что ни возмется везде портит себя, прежде нежели успеет сделать что-нибудь для других, если только успеет. Для того, кто утвержден в Господе, кто силен силою Господа своего, везде свобода, везде удобства умножать спасение души. А такому немощному, такому грешному, каков Филарет, и святое дело не в помощь, и чистое не служит в очищение. Буди воля Божия со мною грешным. Остается твердить молитву Макария: Господи! как хочешь и как можешь, спаси меня.
В Симбирске я получил весть, что родительница моя оставила сей свет 1-го сентября. Я виноват перед нею: ей очень хотелось, как узнал я, чтоб побывал я у нее в вакацию, и она очень скорбела, что не был. Теперь жалею, но уже поздно. Даже с тем поехал из лавры, чтобы на возвратном пути повидаться с нею; но – вот уже поздно. Так бывает с нами, что везде мы опаздываем. Поспеем ли вовремя в чертог, пока не затворят его для нас? Помолитесь о мне грешном. Здесь мне не совсем весело: и дел много, да и уменья надобно много, чтобы делать, как должно.
От души желаю благословения от Господа любезному Алексею Васильевичу с супругою его и с детками. Пожелайте от меня спасения душевного Настасье Васильевне. Господь да будет со всеми вами. Грешный Филарет.
7-го октября (1841).
Письмо 24.
28-го ноября (1841).
Ныне получил приятное письмо ваше и ныне же посылаю. Господь спасет вас за ваши добрые желания о мне грешном. Когда бы Господь устроил так душу мою, как вы желаете! Жизнь земная так тяжка; спасение души устроить не легко: хотя благодать Господа содействует душе вовсе незаслуженно, вовсе даром, не по усилиям и мольбам души, тем не менее устроить душу нелегко, нелегко от того, что много лености для добра, много склонностей к греху. Грех, как червь, точит душу и точит незаметно. Ты думаешь с собою, что все как будто идет в порядке, из ряда порядочных не выступал, а заглянешь в глубину души, – там и холодно, и сыро, и бедно, там тайком ползают черви то гордости, то самонадеяния, то тщеславия, то привязанности к своему, к своим млениям, к нажитым привычкою страстям. Что́ делать? Надобно идти вперед, а ноги нейдут, душа ослаблена леностию и холодностию к добру. Надобно бороться с собою, а в душе ни твердости нет, ни даже охоты. Да и как восставать на себя? Восставать на худое надобно... Да, надобно. Но это худое – мое, собственность души. Как же расстаться с своим? О, Господи, Господи! Помоги душе грешной, душе недостойной никаких Твоих милостей, но для любви Твоей к грешным помоги, да не погибнет она. На Тебя надежда, Спасителю мой!
Вы пишете, что вам совестно, как вы, так часто прежде бывавшия у преподобного, целый год уже не были у него. Да и я грешный также думаю, и даже дивлюсь, а если позволите, то готов и побранить. До очевидности худо, что вы так равнодушны к угоднику. Не браните меня, что так говорю вам, но кажется, я не говорю неправды.
Христос спасет вас. С любовию к вам Ф.
Любезному Алексею Васильевичу от души желание полного и скорого выздоровления и от души жалел и жалею о болезни.
Прошу доставить письмо Настасье Васильевне. Новой квартиры ее не знаю еще доселе.
Письмо 25.
Декабря 6-го дня (1841).
Вы, конечно, охотно простите меня, Надежда Николаевна, что не писал вам ответа на первое письмо и ничего доселе не сказал о себе. Я думаю, что Андрей Николаевич15 писал вам о моем положении. Не писал потому, что время занято было разными заботами. Ездил то туда, то сюда, и вам не сказывать о том за новость, что в Петербурге не так просто и свободно, как в Москве. Здесь все делается по такту, по правилам: правильны ли правила, это другое дело...
Путь мой в Петербург был не совсем скор. Вот приключения его. Вы видели, что поехал я в санях. Но после разных приключений на пяти верстах, в Всесвятском провели ночь в том, чтобы экипаж снять с зимнего хода и поставить на колеса. Далее три раза останавливались, чтобы чинить экипаж. В Петербург приехали утром 3-го числа. Благодарение Господу за все16.
Владыка наш17 принял меня с любовию отца, а я теперь в его тесных покоях, еще не престаю тесниться в углу пр. Сергия, еще преподобный держит под своим кровом. И знаете ли, что еще целый месяц я буду жить в том же уголке, покоящем душу и тело? Так располагают временем моим обстоятельства. Не умею вам объяснить (потому что сам хорошо не знаю), в чем состоят обстоятельства, которые держат меня здесь сверх ожидания. Но хорошо для души, когда дела делаются независимо от ее распоряжений.
О посвящении в точности неизвестно. Но весьма вероятно, что оно будет 21 декабря, так говорил митрополит. День наречения и совсем еще не определен. Это – все дела высших.
Вот каковы-то дела низших, от них же первый я грешный? Как с собою вести дела? Это такая задача, которой мудренее ничего нет. Да, человек грешник такая мудреная, запутанная вещь, что тут ничего иногда не поймешь. Все перековеркано и перевернуто! Верхнее внизу, нижнее, земное, самое пустейшее вверху. Как поставить вещи в порядок? Казалось бы, пустоту не трудно согнать вниз, но примись за дело, видишь, что это не так легко. Отчего мы так любим грех? Отчего мы так пристрастны к гнилому и даже зловредному? Что́ за слепота ваша? Что́ за упорство – любить смерть и гибель свою? Беда – беда наша! Господи милостивый! Прости слепоту и безумие души моей. Умилосердися, Господи, над несчастною, гибельно несчастною душою. Пошли свет и истину Твою, да она наставит мя и введет мя в гору святую Твою, в селение, где царствует воля Твоя святая.
Простите. Господь Иисус щедрый и милостивый да посетит душу вашу своими милостями.
Здесь теперь три священника из Риги: с двумя из них ныне виделся и кое-что узнал о Риге. Приятного немного, но за все благодарение Господу. Христос Господь со всеми вами да будет.
Евгения доселе еще не видал, а где найти его – не знаю.
Ныне окаянный я служил, и завтра думаю служить. О, когда бы милость Божия не пресеклась грехами моими!
Доброму любезному Алексею Васильевичу и с супругою и с милыми детками желаю благословения от Господа Бога. Добрейшей Катерине Васильевне18 благословение от Отца Милостивого.
Письмо 26.
(1841).
Спешу вам, возлюбленная о Господе Надежда Николаевна, послать долг: вчера дали мне (боголюбивые Мальцевы)19, а ныне посылаю; спешу же потому, что и вам тяжко держать на себе долг, хотя и сделанный по любви Христовой, и мне не хотелось бы, чтобы смерть (а кто знает, когда она придет?) застала меня с долгами. Благодарю за любовь вашу столь обильную.
О себе нового доселе ничего не могу сказать. Живу, благодарение Господу, покойно. Правда, вчера нелегкое получил известие: детей несчастного брата (о котором говорил вам) хотят отдать (помещик его) в солдаты, требуя за свободу 12,000 р. Но что́ ж делать? Когда нет человеческих средств, остается предать все распоряжению воли Господней. Якоже Господу изволися, тако да будет20.
Решение о мне доселе не сделано. Киевский митрополит за Невою21, да и в Риге еще не спокойно. Господь устроит.
Проживу здесь праздники. Простите. Любезному Алексею Васильевичу и с супругою, и с детками искренно желаю благословения Божия. Христос Господь да будет со всеми вами. Грешный Ф.
Р.S. Вы поймете, что есть ли свобода в духе моем грешном?
Письмо 27.
20-го декабря (1841).
От души, от искренней души благодарю вас, боголюбезная Надежда Николаевна. Вы так много любите меня грешного, так много заботитесь, так много молитесь о мне, что не знаю, чем воздать вам. Господь Бог щедрый и милостивый да воздаст вам своими щедротами.
Не понимаю, почему вы так долго не получаете моих писем: я послал вам два письма одно вслед за другим. В первые четыре дня по приезде я не успел писать к вам; время занято было разъездами к членам синода, к графу22: один живет на одном конце Петербурга, другой на другом; одного не застанешь в то время, другого в другое, и потому надобно было думать и о том, когда куда ехать. К тому же с самого приезда мне уже сказано было, что праздники здесь я пробыть должен. А потому дал себе несколько и свободы, когда провесть за заботами, когда и в отдыхе.
Вот уже довольно, очень довольно прошло времени, как я здесь живу. Но, признаюсь, не замечаю, как идет время. Сижу не без дел, и время не проходит праздно. Владыка наш дал мне кое-какие занятия и приятные, и весьма полезные. Да и свои есть дела. Благодарение Господу!
Вчера совершено наречение23. Дело с моей стороны совершилось в порядке. Кажется, не остались недовольными.
Завтра совершаться будет посвящение. Благодарю вас, что вы приготовили меня своими молитвами. Надеюсь о Господе, что молитва любви всегда благовременна и действенна, когда бы ни совершена она была. Да будет жертва любви ходатайственною жертвою для самой любви, во благо и спасение и вашей души.
Вероятно, и даже уже известно, что многим не нравится, что грешный Филарет, не имея на что́, не будет завтра угощать публики синодальной, но Господь устроит все во благо. Любвеобильный владыка наш взял на себя угостить вместо ста – десять человек. Все суета и самое то, что я об этом вспоминаю.
Засвидетельствуйте от меня почтение и приветствуйте с праздниками Алексея Васильевича, Катерину Сергеевну, Екатерину Васильевну, а прежде Настасью Васильевну, поцелуйте деток Алексея Васильевича и Вячеслава. Христос да будет со всеми вами.
Живу в малой комнатке, но весьма покойно.
Простите. Христос с вами, паки и паки желаю того.
Если увидите, скажите о моей душевной памяти Марье Петровне, Авдотье Николаевне, Катерине Ивановне. Катерину Федоровну24, прошу вас, поздравьте с праздником от меня.
Письмо 28.
26-го декабря (1841).
Для спасения нас грешных родившийся Спаситель да спасет вашу душу, Надежда Николаевна. Вы истинно утешаете меня вашею любовию. Не скажу, чтобы мне постоянно было скучно: любовь архипастыря так много ущедряет меня, так заботливо входит в мои положения, даже и неявные, что я не умею и не имею сил возблагодарить должным образом. Но вы правду сказали, что я приехал сюда как в лес, точно это – лес и лес глухой для меня грешного; все для меня дико здесь, дико и потому, что неизвестно, дико и потому, что становясь известным не перестает быть странным и недоступным для духа. Потому можете судить, каково положение мое. К тому же живу довольно долго здесь, но не знаю, когда выеду. Сказали, что 1-го числа надобно будет являться государю, а после того еще на домашнюю аудиенцию надобно явиться для принятия наставлений. Когда будет сия последняя, неизвестно. Да и после того по обстоятельствам Риги, вероятно, не скоро придется выехать. Потому-то, если бы не любовь владыки утешала меня как дитю, было бы слишком скучно. Если бы не был я в келье владыки (которая хотя тесна, но для духа покойна), мне надлежало бы жить в каком-нибудь пустом погребе лаврском. Господь Иисус да воздаст милостию своею щедрой любви владыки-отца.
Я послал к вам письмо в Москву: так поступил я и потому, что вы сами писали о намерении пробыть праздники в Москве, да и потому, что прежние письма, посланные в Покровское, так долго не были получены вами. Теперь вижу из письма вашего (от 21-го декабря), что вы из Москвы едете в Покровское. Я писал вам о своем брате и детях его. Ныне Господь утешил меня грешного вестью, что сыновей приказано освободить от солдатчины: этим опять обязан я владыке. Хотя и после того участь брата остается еще тяжелою, но благодарение Господу, что одна беда, и беда слишком тяжелая, снята с несчастных. Дело в том, что за свободу брата с двумя детьми требуют 12,000 р. (а прежде требовали 20,000), но он не имеет и 2000, даже и после того как продал бы все, кроме рубашки. Что́ делать? Надобно терпеть. Так Господу угодно!
О посвящении моем знаете: оно совершено 21-го декабря, и молитвенниками были три митрополита и три архиепископа. Да утвердит Господь благость свою в грешнике самом непотребном25.
Любезному Алексею Васильевичу желаю благословения Божия, да ущедрит Господь добрую душу его и его супруги, деток целуя благословляю.
Простите. Христос с вами. Грешный Филарет, епископ Рижский.
Вчера видел я у митрополита добрую графиню Шереметеву. Дай Бог, чтобы она до гроба была добра среди сует мятежного и забывчивого века.
Адрес: На Троицкое подворье, на Фонтанке.
Письмо 29.
Февраля 1-го дня (1842).
Боголюбезная Надежда Николаевна! Давно не писал я к вам, между тем как вы давно ждете строк моих. Простите. На каждом шагу грешник. Таковы все дела мои! Такова душа моя, что везде виновата. Куда деваться мне с душою своею окаянною? Вы по любви своей, конечно, простите меня. Но вот беда моя – сколько других грехов! Сколько таких грехов, о которых и не знаю! Сколько таких нечестий, о которых иногда вспоминаю, но не плачу горьким плачем, как бы надлежало! Боже мой! Не вниди в суд с рабом твоим окаянным.
Весьма жалею о болезни доброго Алексея Васильевича. Да сохранит его Господь для многих, имеющих в нем нужду. Другое дело вот если бы я захворал, если бы ко мне пришла смерть: не правда ли, что лишний сор спихнули бы с глаз людей? Да восставит его Господь целым и здравым.
Вам, по желанию вашему, посылают мою образину26. Взглянув вспомните пред Господом Богом о несчастном грешнике, да простит ему Бог хотя один грех.
Раз я выехал с подворья вечером с тем, чтобы быть у Пелагеи Васильевны27. Но как адресы были записаны на одной бумажке два – один Пелагеи Васильевны, другой Веры Алексеевны, а память у меня слишком верная, то я и попал не туда, куда думал быть сначала. Так и быть! Вера Алексеевна также очень желала, чтобы был я у ней; несколько раз присылала, так что было совестно. И вот один долг выполнен. Там я увидел милое дитя ваше и очень рад ему был.
Евгений Иванович28 был у меня два раза в праздник. Пелагея Васильевна так была добра, что нарочно отпрашивала его для меня, хотя без сего случая не намерена была вызывать его. С ним мы немного поговорили. Он, как кажется, теперь успокоился и оказывает ревность к ученым трудам. Да благословит его Господь Бог в его намерениях и расположениях добрых. Обещался я быть у него в лицее, когда буду в пути. Исполню ли обещание, не знаю, Господня воля да будет. Вы думаете, что я давно оставил Петербург, но вот видите – не устрояются дела, как бы хотелось. Не умею сказать вам о сем ничего более, как повторить вместе с вами: Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли.
Здесь другие сутки как идет дождь. Немного было снегу и прежде, а теперь и совсем нет. Грехи наши испортили порядок природы. Беспутно живем мы; потеряла пути свои и окружающая природа.
Простите Господа ради.
Любезного Алексея Васильевича благословляю. Грешник самый последний Филарет.
Вы правы, упрекнув меня за поспешность в уплате долга; сделан другой, но Он милостив, несмотря на мои беззакония. Простите.
О времени отъезда ничего не знаю.
Письмо 30.
(18-го февраля 1842).
Вот вам, Надежда Николаевна, то, чего желали вы из любви ко мне. Не мог идти наперекор любви, чтобы отказать желаниям любви, но, как увидите, можно было и не желать того так сильно, как желали вы.
Если не писал я к вам долго, это не означало, чтобы я что-нибудь имел в душе против вас, нет, и похожего на то, по милости Божией, не было в грешной душе. Но не писал потому, что не совсем свободно бывает в душе, когда есть обстоятельства, стесняющие душу немощную. А вы знаете, что грешный Филарет не силен духом. Я все продолжаю ждать, когда мне придется выехать из Петербурга; когда дождусь того, не знаю.
Бенкендорф отправился в Ригу давать советы. Чем это кончится? Многого не ожидают, и понятно почему.
У Пелагеи Васильевны два раза был и два раза не видал. Сказали, что нет дома. В третий раз, конечно, уже и нехорошо ехать, да и есть препятствия. Христос с ними да будет! Желаю им всего угодного Господу.
Образины сам я не посылал к вам, а ваш комиссионер взял, чтобы отослать к вам. Успел ли отослать, не знаю.
Дай Бог, чтоб Алексей Васильевич скорее исправился в своем здоровье.
Доказательством тому, что я не имел худого в душе моей против вас, служит нетерпение, с каким ждал я последнего вашего письма, и рад был, когда получил его. Мне хотелось узнать об вас и о болящем, и стал было думать о вас подобно вам.
Мне здесь сказали, что Настасья Васильевна также больна, или была больна. Скажите, правду ли сказали мне? И пожелайте ей от меня и здравия, и спасения о Господе Иисусе.
Желаю от души, чтобы встретили и провели с душевною пользою душеспасительный пост наступающий.
Помолитесь и о мне грешном. Как много надобно такой душе скверной и погрязшей в страстях, какова душа нерадивого Филарета! Помолимся друг о друге, дабы сколько-нибудь укрепиться взаимною любовию. Жизнь идет и приближается к гробу, а следовательно, и к отчету в жизни. Горе и беда страшная, если перейдем туда с душою нечистою, исполненною терний греха и страстей. Между тем что́ в нашей жизни, что́ кроме грехов, лености и страстей явных или тайных? Где подвиги сокрушения? Где смирение, глубоко чувствующее свои и только свои грехи? Что́ угодного узрит Судия в душе моей нерадивой, невнимательной ни к чему, кроме толпы предметов жизни временной? Древо я неплодное, Господи! Посечения боюся и суда страшного, говорит подвижник покаяния, а говорит ли то душа моя, ожестевшая от навыков в грехе? Господи, Господи, даждь ми сокрушение и слезы покаяния, расточенные и иссохшие от обуявших меня сует житейских!
Простите меня грешника, в чем согрешил словом или делом, или помыслами пред вами.
Письмо 31.
Апреля 13-го дня (1842).
Вот приближается и праздник светлый; желаю вам, Надежда Николаевна, встретить и проводить его в радости души чистой.
Вы много утешили меня письмом вашим, в котором описывали пребывание в лавре. И я вместе с вами посещал места незабвенные. Да, теперь уже приходится и мне говорить о себе – посещал. Места святые, места мира и тихого возрастания: надолго расстаюся я с вами, так надолго, что, быть может, и никогда не удостоюсь видеть вас. Остается жить только воспоминанием и только мыслию бывать в месте покоя.
Как много испытал бедный Филарет в годы жизни лаврской! Господи, укрепи меня грешного!
Недели две тому назад, как был я у Михаила Николаевича и Пелагеи Васильевны. Поговорили кое о чем старом и новом. Я услышал, что добрая Настасья Матвеевна29 очень больна была. Господь Иисус да спасет ее для вечности. Пелагея Васильевна сказала мне несколько слов о Евгении. По обыкновенной моей нетерпеливости я подал совет, но опасаюсь теперь, не стали бы жаловаться на меня, что вступаюсь в дела чужие; поспешаю, с какою могу помощью туда, где, быть может, не имеют нужды в моей помощи. Дело в том, что мною подан совет – не давать вдруг всех денег, какие присланы Н.В. А причина та, что, к сожалению, надобно сказать о новых жалобах на Евгения. Жаль, очень жаль. Видно, плохо молимся мы. Хотелось было послать к Евгению Михайлу с запискою; но, право, боюсь людей, они так ныне пугают меня собою, что за лучшее считаю жить только для грешной души своей. Правда, совершенная правда: так много у меня грехов своих, что недостанет и жизни моей на то, чтобы рассматривать и оплакивать их. До чужих ли?
Раза четыре видел Веру Алексеевну, которая стала очень больна: едва бродит от скорбей жизни. Благодарение Господу, что чувствует она себя и свое звание.
О себе что́ сказать вам? Бываю по временам нездоров, как и прежде, хотя, признаюсь, на удивление себе – не столько часто, как бы думал по хилому своему сосуду, который толкают туда и сюда, не справляясь ни с чем. О всем благодарение Господу! Вот и весна застает меня в Петербурге, – там, где никогда не желал и не думал я быть. Видно, жизнь скитальца самая приличная для грешника!
Пост провел я в келье, да иначе здесь нельзя жить. Но о здешней жизни лучше не говорить. Да, здесь надобно молиться чаще. Господи! Даждь ми зрети моя согрешения. Господи, жизнь не спокойна: приведи грешника в покой Твой! Очисти и исцели язвы души моей. Подаждь мне источники слез, да омываю нечистоты души моей Господи! Много надобно мне плакать, о многом просить Твое милосердие. Но Ты зришь бедность мою; Ты зришь, что нет у меня и молитвы, чтобы молить Тебя о милости. Безответен я, Господи, пред Тобою, нищ и беден отовсюду. К Твоим щедротам повергаю израненную душу мою. Твори еже хощеши.
Простите, Надежда Николаевна. Алексею Васильевичу и с супругою, Настасье Васильевне желаю от души благословения Христова. Поклонитесь Катерине Васильевне доброй, а если будет случай, прошу передать от меня утешение Христово Катерине Федоровне с ее птенцами.
С памятью о вас пред Господом. Ф.
Письмо 32.
10-го мая (1842).
Надежда Николаевна! Теперь я свободен от дел, потому что довольно нездоров. И вот принялся писать к вам, чтобы несколько побеседовать с знакомою душою. Вы спросите, что́ за болезнь у меня? Петербург пожаловал меня лихорадкою. Не правда ли, что не совсем приятное жалованье? Но другого пока не нашлось. Остается довольствоваться тем, что́ дают. Другое жалованье обещают назначить в конце сего месяца, то есть, позволение отправиться в Ригу. Буду ждать.
Да успокоит Господь душу доброй Настасьи Матвеевны. Она была на земле доброю и любила Господа. Господь милосердый да ее оставит упокоить ее там после болезненной жизни ее здесь.
Я рад бы был, без сомнения, очень рад бы был, когда бы увидел вас в Риге, но желать того не могу, при желаниях моих покоя, необходимого для лет ваших. Вам время дать отдых костям вашим, перенесшим столько бурь и непогод. А мое дело – терпеть, терпеть, что́ Бог посылает. Монаху надобно терпеть, а если чего желать надобно, то покоя и спасения другим. Скучно, но монаху так и следует; его дело плакать и плакать; он давал обет Господу быть там, где велят. Он давал обет самоотречения, надобно же по силе и исполнять обет. О! да пошлет Господь Иисус по благости своей сколько-нибудь подкрепления, дабы нести иго Его благое и бремя Его легкое.
На днях слышал я один замечательный случай. Одна старушка, воспитательница одной из придворных дам, по исповеданию лютеранка, умирая терпела большие страдания, так что больно было смотреть на нее. Питомица ее придумывала средства духовные, известные в нашей Церкви, для облегчения страданий доброй воспитательницы своей; но как предложить лютеранке при смерти то, чего не принимала она во всю жизнь? Наконец она решилась вот на что: тайно, когда та в беспамятстве от мук металась, положила на нее образ святителя Митрофана. Не прошло часа, как больная стала совершенно покойна и покойно скончалась. Это было не более как недели три назад тому. Случай сей столько был поразителен, что другая лютеранка, бывшая свидетельницею и страданий, и причины успокоения умиравшей, решилась присоединиться к православной церкви. Дивен Бог во святых Своих!
Я угадал, что на меня будут сердиться за совет. Евгений, которого я столько любил, на Пасхе был в Петербурге, не только не зашел ко мне без случая, но и тогда, как надобно ему было доставить письмо ваше, отдал его дворнику, не зашедши ко мне. Христос с ним! Господь простит юность. Все мы с грехами, и все бываем с тем же грехом. Господь посылает нам неприятности как врачевство, а мы принимаем это с оскорблением. Бедные слепцы!
Пожелайте от меня благословения Христова доброму Алексею Васильевичу с супругою и с детками его.
Простите. Грешный Филарет.
Письмо 33.
Июня 9-го дня (1842).
Давно я не писал к вам, Надежда Николаевна. Время было довольно смутное; я бывал болен, иногда тяжко, а иногда легко, – и надлежало еще озабочиваться своим положением. Теперь я собираюсь в Ригу и надеюсь, что 15-го числа июня меня уже не будет в Петербурге, которому все прощаю для Господа, разумеется, относящееся до меня. Благодарение Господу за судьбы Его, все, совершающееся по Его предначертаниям, относится к нашему душевному спасению, а душевное спасение дороже всего.
Вчера был у государя в Петергофе. Он принял и говорил очень ласково, с любовию, и говорил довольное время, 10 минут, это здесь считается значительным временем для людей моего калибра. Будущее в руках Божиих. Оно смущает, и по временам очень смущает меня; но надобно обучаться упованию, которое верует и в предметы, превышающие упование. Невозможное от человеков возможно у Господа. Ужели Он оставит меня грешного, хотя грехи мои и заслуживают того? Грехов и прежде у меня было много, но Он не оставлял меня, не оставит и вперед, накажет, но и опять помилует; отдаст скорбям, но за скорбями пошлет и радость грешной душе. Вперед, вперед! К чему малодушие! На войне оно вредная вещь.
Поклонитесь от меня всем любящим меня, скажите им и себе, что по милости Господа моего я все тот же, по-прежнему чту и люблю любящих Господа, по-прежнему немощен и душою, и телом. Школа жизни прибавила мне несколько новых уроков, и я заучиваю их теперь; дай Бог, чтобы они послужили в пользу грешной душе моей.
Не жалею, очень не жалею, оставляя Петербург. Христос с ним. Не могу не сказать и того, что не желал бы, чтобы кто-нибудь из моих знакомых пожелал жить в нем для его веселий. Нет, сохрани Бог его от подобного желания. Надобно иметь слишком крепкую душу, чтобы в таком волнении сует не сдвинуться душою с места, или же надобно слишком много испытать скорбей и горечи, чтобы видеть кипучую жизнь во всей ее пустоте. Сохрани меня Бог осуждать кого-либо. Не сомневаюсь, нимало не сомневаюсь, что есть и здесь ищущие Господа, без них может ли стоять град? Но не сомневаюсь и в том, что богоугодная жизнь их – мученичество.
Простите, Надежда Николаевна. Благодарю вас душевно, что вы продолжаете с такою любовию поминать о грешном человеке. Ваш странник теперь готовится к новому странствованию, не забудьте его в молитвах. Е. Филарет.
Письмо 34.
Июля 2-го дня (1842).
Спасет вас Бог, добрая Надежда Николаевна, за ваше доброе желание утешить меня письмами вашими. Мне точно утешительно читать строки ваши как голос о родной стороне, от которой так далек я теперь.
С 20 июня я в Риге. Продолжаю смотреть на здешних людей, на здешние дела, на здешние обычаи.
Не знаю, что́ Бог даст далее. А вот первый мой знакомый, первый встретивший меня в Риге, уже похоронен. Странно! Я не пишу вам о обстоятельствах знакомства, прошу только вас принять на себя доставить письмо матери скончавшегося. Это был подполковник корпуса жандармов Павел Аггеевич Певцов. Вероятно, письмо к матери будете читать, когда доставите его к ней. Она инспектрисса Екатерининского института благородных девиц, лютеранка по исповеданию, но как говорил мне умиравший сын, добрая и чтущая уставы церкви православной. Вы догадаетесь, что скончавшийся только потому и знаком был мне, что напутствован мною в дальний путь, иначе я его не знал до того времени. Благодарю Господа, что Он дал случай сделать по силам нужное для души его. Он скончался очень хорошо, в полной памяти и с чувством христианина, отходящего в вечность. Я писал довольно подробно матери о обстоятельствах кончины и о болезни, с желанием что-нибудь сказать в утешение. Если что́ нужно еще говорить в утешение, примите вы на себя труд сделать возможное из любви к Господу. Скончавшийся не совсем счастлив был в жизни и без скорби оставлял ее, скорбя единственно о матери30.
О себе скажу, что пока, слава Богу, здоров; из Петербурга до Риги путь мой был без неприятностей. А что́ здесь ожидает – определить и даже гадать не могу. Немцы народ умный; с ними жить в такой простоте и с такою легкостью, как это было в обители преподобного Сергия, нельзя. Впрочем, надобно ожидать всего от Господа. Если люди умные и умно обрабатывают дела свои, Господь однакож иногда даже посмеивается мудрости мудрых. На него упование! Положение мое здесь таково, что необходимость вынуждает полагать надежду только на единого Господа, а от людей ничего нельзя получить; и однакож душа моя так худа, что худо надеется на Господа, слабо и мало уповает на Единого Спасителя всех.
Если смотреть на внешнее течение дел, некоторых оставляя намерение, то Немцы приняли меня даже с необыкновенным уважением, с разными учтивостями; но сущность дел от того нимало не изменяется. Но опять надобно сказать: все во власти Божией.
Вы скорбите, что Настасья Васильевна не видалась со мною; не скорбите: было ли что́ смотреть? Вонючую грязь. Я был нездоров, и ко мне не допускали людей; вероятно, о мне последнем сказал ей Андрей Николаевич. Христос с нею. У Господа много средств ко спасению, а у такого грешника и бедного, каков Филарет, чего искать?
Поклонитесь всем знающим меня, скажите им, что я помню их по-прежнему и по-прежнему желаю им от Господа благодати и милости. Грешный Ф. е.
Людей здесь очень много, и однакож доселе не с кем сказать искреннего слова; даже есть причины опасаться знакомств.
Если Певцовой покажется, что я о многом нужном для нее не сказал, сообщите мне, или пусть сама она напишет, я буду отвечать. Вы знаете, что я в подобных случаях невеликий мудрец, – говорю и делаю не то, что́ должно и не говорю того, о чем бы следовало говорить. Хорошо еще, что вы в Москве, – иначе мне нелегко было исполнять желание и просьбу умиравшего писать к матери о смерти сына.
Письмо 35.
Августа 18-го (1842).
Надежда Николаевна! Простите меня Господа ради, что так сильно опечалил я вас долгим моим молчанием. Последнее письмо ваше так скорбно написано, что мне совестно стало за мою неосмотрительность, доведшую вас до печали. Простите же. Не во извинение грехам моим, а чтобы сказать о своих обстоятельствах, скажу о прошедшем. С 4 августа и до 16 на мне лежала такая беда, о которой, если бы вы были свидетелями, без сомнения, наплакались бы до сытости. Меня совсем объявили было начальником бунта: за что́ и как? Очень просто и очень свободно. Я принял к себе двух латышей и выслушал их желание присоединиться к православию, и на утро задали мне такую предику, что не дай Бог подобной слышать! У дома моего поставлены были солдаты; по городу поднялся шум между немцами; ночью и днем тревога. Но от чего же? спросите опять. Что́ за связь между желанием святым и бунтом? Того не знаю я, знаю только то, что связывали эти две вещи и связывали меня между ними. Достались мне две недели. Чего не делал я, чего не говорил для немцев! Благодарение Господу, что послано такое испытание. Меня надобно пробудить: я забылся, вознерадел о душе моей; надобно было вынудить меня вспомнить о грехах, которых так много. Дело еще не совсем окончилось, с моей стороны я сказал, что хотел бы отсечь конец делу, лишь бы только был конец ему; не знаю, что́ будет. Да, любезная Надежда Николаевна, посадили меня в покойное местечко, где каждый день нужно смотреть, не зацепили бы крючком за ребро и не потащили бы на воздух. Недаром так скорбели вы, провожая меня. Я был довольно покоен тогда; верно, надобно было еще поберечь душу для будущих озлоблений и страданий. Но и опять повторить надобно благодарение Господу, пекущемуся о спасении грешной души моей. Если вы слышали, что предшественник мой31 за то, что принимал просьбы латышей, сочтен был виною движений, происходивших между латышами за тесною жизнью их от помещиков, то поймете, как могли наделать столько шума и о мне, хотя ныне нет ни движений, ни беспокойств между латышами. Вы поймете, что если тогда огласили и настаивали, что именно епископ был виноват, то, конечно, нужно было, непременно нужно утверждать то же и о новом епископе, дабы иначе не открылось положение и прежнего дела. Но, Господи! прости меня грешного, что осуждаю дело человеков. Тебе принадлежит суд; Ты сердцеведец; прости меня грешного. Помолитесь о мне грешном, чтобы, невзирая на грехи мои, устроил и мою душу для соделания спасения, и дела мои устроил во славу имени Его святого и во исполнение воли Его святой о делах рук Его.
Теперь я без тревог, забылся как бы душою об окружающем меня. Хотя дело оканчивается и дурно, очень дурно; но желаю того, чтобы был такой конец, лишь бы окончить дело. Слаб я душою, немощен, малодушен, не в состоянии бороться с искушениями. Укрепи меня, Господи.
Не говорите многим о том, что́ пишу к вам. Зачем занимать внимание людей собою? У каждого много дел своих, каждому много надобно трудов для своей души.
Прошу вас душою моею не оскорбляйтесь душою вашею, если когда-либо встретится молчание с моей стороны. Поверьте, я помню пред Господом любовь вашу, и буду помнить. Но здесь я в таком положении, что не могу иногда и писем писать, или душа так бывает отягчена, что трудно взяться за перо. Здесь смотрят за каждым моим шагом, хотят знать каждый поступок мой.
Простите. Благословенье Господа Иисуса да будет над вами, над добрыми детьми вашими и над птенцами, внучками вашими.
Слава Богу, слава Богу, что Вячеслав Иванович выдержал экзамен благополучно. Дай Бог, чтобы и при окончании курса университетского был экзамен благополучный. Помолимся о том Господу Богу, Отцу сирых. Грешный Филарет епископ.
Письмо 36.
Сентября 9-го (1842).
Любезная и Богу любезная Надежда Николаевна! Письмо ваше очень утешило меня; вы такое искреннее и глубоко-душевное участие принимаете в моем положении. Да воздаст вам Господь Бог в будущей жизни за любовь вашу любовию своей! Я теперь живу здесь один. И потому какое бы то ни было участие знающих меня доставляет мне утешение: тем более такое участие, какое вы принимаете. Искренно благодарю вас и душевно молю Господа за вас.
Вы желаете скорее узнать о моем положении. Не умею с точностию сказать вам о нем. Впрочем пока, благодарение Господу, теперь я спокоен, и около меня довольно покойно. Дело в том, что дело еще не окончилось, и как окончится, неизвестно. Какими-то путями о нем узнали в Петербурге и его требуют туда. Господь один знает, что́ будет. Но надобно благодарить Господа за настоящее, а будущее предоставить Господу. Грехов у меня слишком много, а потому не удивительно, если дело окончится не совсем приятным образом. Да будет воля Господня! Надобно терпеть здесь, чтобы не пришлось терпеть там. Горе мое в том, что слишком мало имею терпения. Но, Господи! аще хощу, аще не хощу, спаси меня.
О Вячеславе я искренно радуюсь, дай, Господи, чтобы он с ревностию шел по тому пути, на который вступил теперь. Мне грешному случалось уже видеть людей, которые стали несчастны от того, что неосторожно провели юность. И потому любя добрую душу Вячеслава, от души желаю, чтобы и сохранил он доброту души, и приобрел залог счастья земного. И для земной жизни требуется немало. Нельзя жить здесь покойно, не живя с пользою для других: это было и в прежние времена, тем более в нынешнее!
Когда совсем окончится дело, тогда напишу вам об окончании. Теперь надобно молиться: того требуют самые обстоятельства.
Певцова действительно заслуживает соболезнования. У ней очень много скорбей, скорбей душевных. Дай Бог, чтобы они обратились в спасение души ее. Не знаю, говорила ли она вам об особенных обстоятельствах, недавно отягчавших душу ее по связи их с покойным сыном. Но, что́ делать? Грехов у нас у всех много.
Прошу вас поклониться детям вашим, которых помню пред Господом. Дел у меня довольно, впрочем не столько, чтобы мешали занятиям совести. Сижу в келье. Иногда бываю у русских купцов, чтобы ознакомиться с ними и сближать их с собою и себя с ними.
Простите. Христос с вами. Грешный Филарет.
Письмо 37.
Надежда Николаевна! Вы давно ожидаете от меня строк моих, и я доселе оставлял вас только с ожиданиями. Прошу впрочем припомнить мое обещание. Я теперь пишу, не сдержав вполне обещания своего. Мне не хочется, чтобы вы оставались с неприятными чувствованиями, каково ожидание. Вы, конечно, желаете узнать, как жил и живу я? За худое по временам браню себя, за доброе благодарю Господа. В том нет ничего удивительного, что на земле встречаются под ногами пеньки, в воздухе жгучие комары, в воде гады и в земле черви. Это так в порядке, какой издавна завелся здесь. Придет и такое время, когда увидим небо новое и землю новую. Когда бы вместе с тем и души наши нашлись не старыми, а обновленными! Все, что́ вокруг нас пройдет, изменится, преобразуется и без нас. Но душе моей худой нельзя перемениться без моего труда; если живу нерадиво, если душа со дня на день не очищается более и более от терний, а зарастает ими: это мое дело, в том моя вина, и за вину мою ты, Господи, взыщешь с меня, как с раба нерадивого, беспечного. Надобно, надобно пробуждать свою леность, надобно побуждать себя к обрабатыванию поля своего – души грешной. Худо, опасно явиться на суд Судии всемирного, грядущего обновить вселенную, явиться с душою грязною, нечистою, не обновленною.
Обстоятельства мои остаются в нерешенном положении. Недавно послано дело в Петербург. Что́ будет, неизвестно. Хорошего ожидать нельзя: так надобно полагать по грехам моим. Знаете ли, что в тот самый вечер, как получил я письмо ваше от 10 октября, где писали вы об императоре, начались опять неприятности и продолжались довольно, довольно. Вот почему не писал я вам. Совестно говорить о неприятном другому, когда у каждого из нас есть свои неприятности, а у иных и очень очень тяжкие. Лучшее дело – молчаливое терпение. Беда только в том, что не худо говорю иногда о терпении, но весьма дурно терплю.
Спасайтеся вы о Господе! Вас хорошо, очень хорошо поучают о пустыне. Превосходно напоминают о бедности пустынной, обогатившей и обогащающей сокровищами духовными притекающих на место пустыни, – о молитве, из-под хижины возносившейся и возносящей доселе на небо. Чудная сила бедности Христовой! Чудная крепость немощи, отрекшейся от твердынь для Христа! Благодарю вас, что и мне дали внимать славу о пустыне, тогда как скитаюсь в такой дали от пустыни, окружен шумом продающих и купующих, завален громадами камней в ущелии едва приметном для глаз32. Благослови, душе моя, Господа, благослови и все прошедшее, которого уже не имеешь, и за настоящее, которое дано Тем же Владыкою и Отцем Небесным.
Благословение Господа Иисуса да будет над чадами и внучками вашими. Поцелуйте за меня Вячеслава, когда увидите его.
С любовию к вам о Господе. С грешною молитвою пред Господом. Грешный Филарет.
Ноября 15-го дня 1842.
Р. S. Я был нездоров неделю, теперь, слава Богу, поправился. Погода здесь слишком не похожа на московскую и для здоровья моего не совсем благоприятна, я немного поубавился здоровьем с самого прибытия в Ригу.
Письмо 38.
Декабря 5-го (1842).
Возлюбленная Надежда Николаевна! Господь да спасет нас всех своею благодатию, в ней одной спасение наше. Будем к ней обращаться нашими сердцами и за подкреплением, и за утешением, и за наставлением. Если посмотришь на свою жизнь, на ряд обстоятельств, не зависящих ни от предусмотрительности, ни от воли моей, и тогда чувствовать должен, что без Его помощи – слепец я, нищий, готовый спотыкаться на каждом шагу. А если посмотрю еще на душу свою (но, если бы смотрел я на нее чаще!), если посмотрю, как душа моя только умна для грехов, сильна для дел пустых и ничего не делает по любви к Господу Богу: несчастное положение мое! Кто избавит от страшной участи, которую готовлю себе, беззаботно живя день за днем и день за днем ожестевая только в навыках ко греху? Удивительное нерадение мое о себе самом. Безумное невнимание к своему бедственному положению!
Благодарение Господу, что вы сподобились принести исповедание в грехах своих и приобщиться св. таин.
Вы очень сокрушаетесь о мне грешном, скорбите, что не получаете известий о мне. Не знаю, получили ли вы теперь письмо мое. 22-е ноября, когда вы писали свое письмо, могло быть, что вы не получили, но теперь уже надобно получить. Почта отсюда к вам и от вас сюда идет долго. Верно, не всегда нам надобно быть близким друг к другу по месту. Будем сближаться сердцами пред Господом.
В прошлом письме упомянул я вам, почему не спешил писать к вам: я был несколько времени болен, теперь, благодарение Господу, здоров. О обстоятельствах не умею сказать вам что-нибудь. Они все еще в одинаковом положении; дело не оканчивается, а идет далее. Един Он знает, чем это окончится. Кажется, завязывать ссоры и продолжать их не учился я, и это не по моему характеру, но мир не утверждается, несмотря на желание мира. Да будет воля Господа! Было время в тишине совершать спасение, теперь остается уловлять его среди бурь и непогод. Да не оставит меня грешного милость Его всещедрая!
Вашим детям добрым засвидетельствуйте от меня грешного грешную память мою о них пред Господом.
Простите. С любовию благословляю вас благословением Господа. Грешный Филарет епископ.
Письмо 39.
Января 6-го (1843)
Если вы, любезная Надежда Николаевна, непонятливы к моим урокам, то мне хочется быть на сей раз понятливым, и вот сейчас же, как читаю письмо ваше, пишу и к вам. Будьте о Господе веселы. Благоволивый освятить воды крещением Своим да освятит душу и тело ваше наитием Св. Духа. Нет, чтобы вы не думали, будто не ожидаю я от вас строк ваших, скажу вам, нынешний раз я с нетерпением ждал от вас письма. И вот последние строки ваши писаны от 28 декабря. Слава Богу, вы все благополучны, иначе я немного был обеспокоен, а чем – не скажу. Христос да будет со всеми вами, со всеми детьми вашими, в том числе и Муравьевыми. Уважая Михаила Николаевича, от души желаю ему благословения Господня.
Теперь пока отдыхаю. Жду тревог, которые, как кажется, непременно будут (так как обещано новое следствие, это уже третье), но пока остается ожидать воли Господней и молиться о грехах. По грехам моим святители московские не соблаговолили принять меня грешного в службу к ним. Так надобно! По человеческим соображениям трудно было и случиться тому (при настоящей запутанности здешней), чтобы выпустили меня из темницы, называемой Ригою. Но главная причина тому – грехи мои. Это несомненно.
Да, в первый день скучно мне было в храме Божием: до половины литургии в нем было не более 20 человек, но с половины литургии грешная душа утешилась, храм наполнился, как только желать было можно. Здесь и русские привыкли к немецкой лености для молитвы; поздно встают и поздно приходят к службе. Вы удивились бы, если бы увидели немецкое равнодушие к богослужению. Храмы их пусты и в большие праздники, а о воскресных днях нечего и говорить. Но суд у Господа! Надобно опасаться, не взять бы на себя неприступного для меня дела.
Простите. Еще желаю вам благословения и всем вашим детям. Грешный Филарет.
Письмо 40.
17-го февраля (1843).
Надежда Николаевна! От души желаю провести святой великий пост во святыне духа.
Мне захотелось сказать вам о себе, так как уверен, что очень желаете знать. Две недели как я болен, лежал в постели и не мог оставить; хотя утром мне бывало легче, но и тогда, лишь принимался я за перо, мне становилось дурно и темнело в глазах. Сперва была одна болезнь, потом другая – лихорадка, посетившая меня здесь, как и в Петербурге, особенно сильно болела голова. Теперь, слава Богу, начал поправляться; ныне первое утро, когда могу писать. Уверен, что вы не забываете меня в молитвах.
Я получил и последнее письмо ваше. Жалею, что неосторожно смутил я вас словами о М.Н. Дело было в том, что по некоторым известиям я стал было сомневаться в здоровье и даже жизни М.Н. Вы видите, что это был пустой страх. Обрадовавшись, что это – напрасное опасение, я не одумавшись написал вам о своих чувствах и не сказал ясно, в чем дело. Вперед буду осторожнее. Пока довольно, надобно отдохнуть. Простите и молитесь. Грешный Филарет епископ.
Письмо 41.
Надежда Николаевна! Мне хочется, чтобы и от меня вы в радостные дни Пасхи услышали сладкое, радостное слово: Христос воскресе! Для меня теперь, когда пишу сии строки, еще не время тому, но для вас, когда будете читать строки мои, будет уже вовремя. Итак да утешит Он, Утешитель грешных душ ваших, Своею высокою радостию душу вашу. Да исполнит Он богатый в милости ваше сердце своею сладостию! Мое странствование здесь остается в прежнем виде. Впрочем теперь я здоров.
Слышно, что Настасья Васильевна очень больна была, от души желаю ей укрепляться в здравии. Да будет Господь Иисус со всеми нами. Да приведет Он нас всех в мирные обители Свои, где нет ни болезней, ни бедности, ни оскорблений, ни страданий. Здесь пока для всех необходимы скорби.
Благословения от Господа желаю любезному Алексею Васильевичу и с его искренними сердца.
Катерине Сергеевне и прочим знающим меня, между прочим доброй Авдотье Федоровне поклонитесь от меня и скажите о моей памяти пред Господом.
Простите, добрая Надежда Николаевна. Зрейте, зрейте пред Господом под теплотою скорбей. Грешный Ф. е.
Апреля 4-го дня 1843 года.
Письмо 42.
Любезная Надежда Николаевна! Садясь в карету, чтобы отправляться в дорогу, получил я письмо ваше от 16-го апреля и дорогою прочел его, оно очень утешило меня; за любовь вашу ко мне грешному благодарил я Господа и просил, чтобы Он воздал вам за ваши молитвы о мне грешном.
Сейчас возвратился из недолгого путешествия. Был в одном из городов лифляндских, чтобы в первый раз посмотреть на церковь вещественную и духовную. Увидел, что первая не велика и худа, так что требует починок, – мала и последняя, но помогать ей нет сил и способов у меня. Остается только одно – молить Господа, да будет жатва. Невесело смотреть на такое положение дел. Но что́ же, когда лучшего не стою? Лютеранство многочисленно и к тому же владеет всем, так что и касаться ни к чему не велит. Поневоле молчишь.
Вы скорбите о том, что давно не писал к вам. В извинение, если не в оправдание могу сказать, что по отправлении последнего письма я опять был болен. К Постниковой писал потому, что едва ли не более трех месяцев прошло после того, как писал к ней одно из двух последних писем. Господь да утешит вас за скорбь вашу.
Теперь я изобрел себе занятие, – к добру ли послужит оно, или нет, не знаю: переделываю домовую церковь, которая была и низка, и тесна, прежде она занимала один этаж, теперь будет занимать два, несколько прибавлено и длины. Строятся и три кельи для монахов, будут ли монахи, это другой вопрос.
Военный губернатор еще в Петербурге33. Что́ там делает, не знаю; еще менее знаю, что́ впоследствии будет. Дела, дела! Из Петербурга не имею никаких сведений, да и не от кого получать.
Простите. Благословение Господа Иисуса да будет над вами и над чадами вашими. Как поживает Евгений в Лицее?
Желаю от души добра вам и всем вашим, остаюсь тем не менее грешником. Ф.
1843 года, апреля 25-го дня.
Письмо 43.
Августа 5-го (1843).
Боголюбезная Надежда Николаевна! Давно не писал я к вам. Был в путешествиях; очень много и долго ездил, более 2000 верст проездил; был не только в Лифляндии и Курляндии, но в Виленской и Гродненской губерниях. Теперь сижу в келье, но в конце сего месяца опять надобно ехать в Вильну смотреть жидов34.
Как вы поживаете? Давно не слышу об вас от вас. Александр Васильевич писал, что вы были в Лавре, писал и о том, что в вас заметно было неудовольствие душевное на мое молчание. Господа ради, не браните меня, а помолитесь о мне. Здесь живу я воспоминаниями о лавре и Москве; это самые приятные для меня предметы; на них долее, чем на Риге, останавливаюсь душою, хотя сам более года живу в Риге; Рига – чужое для меня. Потому можете судить, что если не пишу к вам часто, это не означает того, что забываю вас, нет, тому много есть причин других. Господь да спасет добрую душу вашу. Помолитесь о мне грешном: ваша молитва не будет напрасною ни для меня, ни для вас. Таково апостольское учение о сем. Будем следовать Апостолу. И приятно, и полезно, когда сколько-нибудь живем по наставлению духоносных мужей, а не по желаниям своей бедной, грешной души.
Ныне в первый раз служил в обновленном домовом храме. Благодарение Господу. Теперь храм очень приличный. Вы спрашивали меня: где возьму денег на исправление? Кое-как исправился в сем случае столько, что не занимал денег. Правда, довольно нелегко обошлось дело; не так дешево оказалось, как предполагал. Но, слава Богу, окончил, или почти окончил. Остается второй ярус иконостаса, который устраивается весь новый. Надобно будет расплачиваться за позолоту, живопись и столярную работу, несколько уплатил и за то; но остается недоимок значительный. Помолимся, и авось Господь не оставит; доселе же жил на свете, и сыт, и обогрет, и вымыт был: вероятно, очень вероятно, что столько, сколько прожил, мне уже не жить на свете, остается, если только остается, какой-нибудь десяток лет, или месяцев, – с голода не умру, а если и умру, воля Божия да будет. Правда, здоровье не поправляется, а дряхлеет, как будто прожил 60 лет; иногда день и два лежу без дела, кости просят, чтобы полежать. Но что ж? В могиле костям покойно. А покоящимся в могиле не много дела до того, что́ останется по сю сторону могилы. Все пройдет, не пройдут желания добра, или греха; они не пройдут, но пойдут вместе с нами и на суд, и в вечность.
Детям вашим добрым благословение от Господа желаю. Нет, всех вас помню пред Господом, хотя не часто на бумаге...
Простите. Христос да будет с вами. Грешный Филарет епископ.
Письмо 44.
Достолюбезная Надежда Николаевна! Вот получил я и письмо ваше, которого давно ожидал. Господь да спасет вас за любовь вашу ко мне грешному. Я недавно послал к вам письмо, которого, как пишете, очень давно вы ждете от меня. Содержание письма могло сказать вам, что молчание мое могли вы и извинить. Но хочется и еще попросить вас, извините мое грешное молчание. Кроме того, что я точно очень много времени провел в путешествиях, мне кажется, что от грешного Филарета к чему годны вам письма? Он – дрянной, ни к чему негодный человек; живет и гниет во грехах; грехами пахнет от него; грехами проникнут весь. Ни для кого и ни к чему не полезен. Правда, он сам, по тому самому, что слишком негоден, должен писать, чтобы просить о молитве за него. Но что́ делать с леностию его о своем спасении? Нерадив ко всему доброму. Полезно для души иметь общение с человеком, посвящающим всего себя Господу; от его избытков может перейти что-нибудь и на мою бедность. А у бедняка, каков Филарет, что́ взять? Он сам гол, нищ, слеп, изранен и избит. Боже мой! Боже мой! Помози моему убожеству. Богатый в милостях, удели некую долю, малейшую долю щедрот Твоих для меня грешного. Покрой нагого одеждою милосердия Твоего. Просвети слепого светом познания Твоего. Уврачуй израненного елеем благодати Твоея. Аще беззакония назриши, Господи, Господи, кто постоит? Если по правде Твоей будешь судить меня, погиб я несчастный.
Вы напомнили о 4 числе августа прошлого года. Спасет Господь за память любви вашей. По той же любви желали бы знать, кончилось ли дело; но к сожалению, не могу сказать ни того, что кончилось, ни того, что не кончилось. Дело остается в каком-то нерешительном положении. Все зависит от воли Господа. Вы справедливо писали в прошлом году, что тот Успенский пост провел я наверно близко к должному. Да когда колотят нас и в спину, и в голову, тогда мы приходим в себя, а когда перестают бить, то опять забываемся и живем как попало. Точно так и я живу.
Очень рад был бы я, если бы по слову вашему Александр Васильевич побывал у меня в вакацию, радости своей и описать бы вам не мог; но наверно, грехи мои удержали его от благого намерения. Он не был в Риге, а был, как пишет, у родных в Костроме, где давно не бывал. Да будет воля Господня во всем.
Благословение Господа Иисуса Христа да будет над вами и детьми вашими. Грешный Филарет епископ.
Августа 23-го дня (1843).
Письмо 45.
Надежда Николаевна! Виноват, долго, очень долго не писал, зато так много было со мною разных разностей. Да, Рига не Лавра. В Лавре был я всегда покоен, всегда жил так, как хотел. В Риге совсем другое. Рига, Рига! тяжела ты. Но так надобно по грехам моим.
Вы помните, что когда-то давно писал я к вам, что еще наряжено следствие. Оно только в прошедшем и нынешнем месяце происходило. Что́ будет за сим, – будет ли легче или тяжелее, – Господу известно. Да будет святая воля Его!
Вы писали о доброй графине Шереметевой. Жаль, очень жаль потери. Понимаю и чувствую, что это великая, очень великая потеря для нее. Дитя – умное и доброе. Мне случилось видеть его и в Петербурге после того, как видел в Лавре35. Но распоряжает всем один Отец небесный, который более нас знает нужное для нас и более нас печется о наших нуждах. Да будет благословенно святое имя Его и в радостях, и в скорбях и в счастии, и несчастии! О всем благодарите: сия бо есть воля Божия в вас о Христе Иисусе. Такова воля Божия относительно души христианской, что она за все должна благодарить Господа; если язычник не благодарит Господа в скорби: ему извинительно. А христианин более знает Господа своего, ему открыто, ему сказано, что для него одно зло на свете – грех, а прочее все содействует к его пользе, к его вечному спасению, к его вечным радостям. Ему сказано, что если Сына Своего не пощадил для нас Отец небесный, может ли Он пожалеть для нас что-нибудь из земного, если это земное нужно для нашего спасения? Нет, тому быть нельзя. Все, что́ посылает Он нам, посылает только необходимое для спасения. Но вы имеете право сказать мне: хорошо рассуждать, но зачем же поступаешь не так, как рассуждаешь? Грешен; тяжело терпеть скорби. Когда их нет, они кажутся легкими... Но случилось обрезать палец, и вот морщина на лбу. О! Господи, подкрепи малодушие. Вразуми скорбящего.
Вам и любезным детям вашим испрашивал и испрашиваю милости у Господа. Простите. С любовию к вам грешный Ф.
1843 года, ноября 24-го дня.
Письмо 46.
Декабря 1-го (1843).
Надежда Николаевна! Вы точно прежде всех поздравили меня с нынешним. И я с своей стороны по силе моей хочу отвечать вам сообразно любви вашей, отвечать к вам прежде, чем к кому-либо другому. Дай Бог, чтобы добрые желания ваши о мне исполнились. Я давно послал к вам письмо с одним рижским обывателем. Не знаю, дошло ли оно до вас.
Вот сижу я один в своей комнате. После обедни были у меня здешние русские. Побеседовал с ними. И здесь не без добрых людей. Христос да спасет нас всех.
Лавра, лавра, увижу ли тебя когда-нибудь? Если и увижу, то, конечно, уже не увижу спокойных дней, какими наслаждался, живя в мирных стенах твоих. Здесь живу так, что каждый день начинаю и оканчиваю или опасениями, или скорбями. Преспеяния в добре нет, а тревоги слишком, слишком часты. Может быть, другой на моем месте был бы и спокойнее меня. Но нельзя сказать, чтобы можно было не жаться, когда жмут, не вздрагивать, когда колют и язвят. Да будет воля Божия во всем! И то правда: все пройдет! Ляжем в гроб и тогда будем покойны телом, покойны до всеобщего восстания из гробов.
Господи, Господи, даждь ми память смертную! Всели в мя корень благих, страх Твой в сердце мое! Помилуй мя, Господи, яко немощь есмь! Исцели мя, Господи, яко смятошася кости моя! Беззакония моя умножишася паче влас главы моея!
Если вы спросите о здоровье, то оно еще, по милости Божией, в порядке. Погода здесь такая же, как и в прошлом году, то есть, ни осенняя, ни зимняя. Это не без влияния на дряхлый состав мой.
Простите. Господь спасет вас и детей ваших. С любовию признательною к любви вашей грешный Филарет.
Рига.
Письмо 47.
Господь да воздаст вам за любовь вашу, принимающую такое участие во мне грешном. Не стою я ничего. Так худ стал в душе, так худ, что близка секира к негодному дереву. Душа истаскалась, замаралась, запачкалась вся; худо дело. Молитв нет, сокрушения нет, воздержания нет и смирения нет, а грехов? Кто их исчислит? Кто их обнимет словом? Исчислишь ли песчинки степи песчаной? Перечтешь ли капли моря? Если бы и это было возможно, нельзя, нельзя перечесть грехов моих. O! Господи милостивый! Господи, пострадавший за грешников! Не смею воззреть на Тебя обремененный грехами моими, оскверненный нечистотами моими, бесчувственный грешник. Не знаю, недоумеваю, о чем молить Тебя. Повергаюсь к стопам Твоим без всякой надежды на себя; повергаюсь нагой и гладный, нечистый и неблагодарный. Буди, что́ хощеши!
Боголюбивая Надежда Николаевна! У меня до вас просьба. Примите труд – сделать, что́ можно с надеждою на Господа. Крепостной доброго графа Шереметева Яков Михайлов двадцать шесть лет служил графу при управлении лифляндскими имениями его. Теперь он подал просьбу графу об увольнении его от должности. По увольнении надобно будет иметь средства к жизни, а он уже становится не совсем здоровым, и особенно глазами, которые столько лет считали цифры и буквы. Другим граф в подобных случаях давал пенсию треть или и более того жалованья, которое до увольнения получалось за должность. Нельзя ли вам постараться в пользу сего человека? Я об нем хлопочу по особенным причинам, важным не для меня, а для церкви. Дело вот в чем. Он весьма хорошо знает латышский и немецкий языки. От меня же требуют, чтобы найдены были способные к должности священников между латышами для отправления служения на латышском языке. Яков Михайлов изъявил усердие служить церкви Божией. О том, чтобы он освобожден был от звания крепостного человека, просил я Петербургских хлопотать пред графом и, как думаю, дело это сделается и без меня. И хотя вместе с тем просил я назначить подобным труженикам святой веры жалованье не бедное, но, с другой стороны, по дороговизне здешней жизни много останется нужд и с жалованьем, с другой же, доброта графа к другим позволяет ожидать милости и для сего верно служившего ему целые двадцать шесть лет. Вот вашей любви труд!36
Вы изъявляете желание принять на себя дознать, что́ делается с моим делом или с делом о двух латышах? Спасет вас Господь! Впрочем нелегко сказать с уверенностью о том, где теперь это дело. По порядку прежде всего оно в последнее время поступило, конечно, к министру внутренних дел Перовскому, так как государь ему поручил послать надежного исследователя. Но у министра едва ли оно залежалось? Куда же от него поступило? Где теперь странствует? Трудно угадать. Надобно еще вам сказать, если я прежде не упоминал, что последнее исследование собственно относилось к одному из здешних священников, которого немцы обвиняли было в возмущении крестьян, или в наущениях вредных для общества; последнее сделано было собственно для того, чтобы втоптать в грязь в последний уже раз дело не только о приходивших ко мне двух латышах, но и о всех, желающих православия. Вот все, что́ могу я сказать вам о сем деле. Творите, что́ можете сделать по любви.
Благословение Господа Иисуса да будет с вами и с детьми вашими, и со внучками вашими. Грешный Филарет епископ.
1844 года, января 28-го дня.
Письмо 48.
1844, мая 6-го.
Господь Иисус Христос, в котором одном спасение наше, да спасет нас грешных! Сей час получил я письмо ваше, боголюбезная Надежда Николаевна, и сей час пишу по вашему желанию. Точно, давно не писал я к вам, частию это и потому, что ожидал от вас решительной вести о Якове Михайловиче, которого дело нужно для меня не по любопытству. Благодарение Господу, вы успокоили меня, Господь там да воздаст добрым графу и графине. Дело идет не о лице, а о церкви. От Господа зависит все, но человекам велено молиться и трудиться.
Живу здесь так, что не знаю ничего сказать о жизни; пустота гонит пустоту; грехи идут вереницей по пути жизни моей. Господи! когда это переменится? Не уклони сердце мое в словеса лукавые, чтобы придумывать вины грехам моим. От привычки к грехам считает душа грехи за ничто; только и занятий, что грехи, а где раскаяние, где скорбь о них? Нет, лучшее благо для грехолюбивой души моей – смерть, но она посещает тех, которые стоют того, чтобы избавлять их от прелестей злобы.
Недавно и здесь слышал я об утешении вашей Пелагеи Васильевны и Михаила Николаевича и сердечно порадовался. Мне сказывал о том генерал Куприянов37. Поздравьте от меня детей ваших, которым желал и желаю всего по доброму сердцу их.
Не совсем хорошо, что вы опять больны. Поправляйтесь, чтобы трудиться для утешения других. Пусть возделывает каждый то, что дано Господом. Беда в одном. О! когда бы душа наша не ленилась избавляться от этой ужасной беды.
Поклонитесь от меня Валерию Валеричу38. Я просил его об одном добром старике. Во всем да будет воля Господня.
Когда увидите доброго сына вашего, скажите ему, что желал бы ему лучшего здоровья, чем каким он пользуется. Но или желания наши плохи, или то, что́ просим, не совсем хорошо для нас.
С любовию о Господе грешный Филарет епископ.
Письмо 49.
Благодарю душевно за память о мне грешном, добрая Надежда Николаевна! Второе письмо ваше получил (от 6 августа), не дав ответа на прежнее. Вы желаете знать о моем положении? Благодарю за любовь. Если о здоровье телесном говорить, то оно, благодарение Господу, в порядке. Обстоятельства службы в прежнем виде. По-прежнему остается только молить Господа, да будет воля Его Святая! Не хорошо, что худо молюсь, от того плохо поправляются и обстоятельства. Ну, терпения потреба! Не далее, как на прошлой неделе получил я от графа увольнение для Якова Михайлова. Слава Богу! По нетерпению я уже и сам писал графу прошение усердное. Теперь пока начало дела кончено. Да, только начало. Впереди – труд и болезнь.
Жалею душевно, что ваше здоровье не в том уже виде, в каком видал я его. Господь да подкрепляет слабеющие силы ваши. Радуюсь за Вячеслава и Евгения, искренно радуюсь. Господь да благословит счастием жизнь их.
Простите. Тоже, как и у людей, дела тревожат. С любовию о Господе Ф. е.
1844 года, августа 16-го дня.
Письмо 50.
Радуюсь желанию вашему побывать в св. лавре. В дому духовного богатства приятно побывать, хотя бы и не дали нам в нем ничего. А подавать и раздавать там всегда готовы, лишь бы сколько-нибудь открылось сердце наше желанием. Мало отверзается? Попросим, чтобы открылось, и это подают там. Мы нищи, там много богатства. Мы слабы, там много силы. Мы сухи в любви, там много силы и огня любви. Господи Иисусе! Молитвы рабов Твоих благоугодны Тебе. Их молитвами прости грехи наши и исцели раны страстей наших, воспламени слабую, едва дышащую любовь нашу к Тебе.
Что́ вам сказать о себе? То же, что́ прежде. И слеп, и нищ, и наг я. Болезни души выходят наружу и делают больным тело. Грехи умножились более, чем волос на голове, как тяжесть свинца лежат на душе и не дают возноситься мыслям и чувствам ко Господу Богу. О! когда бы немощами тела прибавлялось сколько-нибудь силы в душе грешной и расслабленной.
Вместе с вами, Надежда Николаевна, возношу грешное благодарение Господу за любовь, пожертвовавшую здешнему дому мызу. Там дома два с принадлежностями и несколько земли для возделания ее. Не знаю, что́ угодно сотворить Господу, а в грешной душе есть мысль поставить там храм имени Господа. У меня средств нет, как и не было. Поданы ли будут – от Господа сие, да и все мы принадлежим Ему.
Детям вашим добрым и с их детками прошу у Господа Бога благословения и покрова.
Простите, добрая Надежда Николаевна. Идите, идите, хотя понемногу, желаниями к престолу благодати и щедрот. Грешный Филарет епископ.
1844 года, декабря 8-го дня.
Р. S. Если увидите христолюбивых Мальцевых, засвидетельствуйте им мою грешную память души пред Господом. То же скажите Катерине Федоровне Муравьевой, Христовой страдалице.
Письмо 51.
Февраля 18-го дня (1845).
Благодать Господа Иисуса да будет с вами, добрая Надежда Николаевна! Вы ожидаете от меня письма и с тем чего-либо для души. Но, такой бедняк, каков негодный Филарет, что́ может доставить вам? Он так нищ, так беден, как никто. Он так расстроен леностию и страстями, что о нем и со стороны надобно плакать. Куда ни обратись он, все у него худо. Нет ни сокрушения, даже и того, какое прежде бывало, нет ни любви к Господу Иисусу, пострадавшему за нас. Помолитесь о нем, воздохните пред Господом о его бедности и расстройстве. Вера в Господа сильна, за себя ли она верит Господу или на другого хочет простирать свое действие. Вера в Господа воскрешала мертвецов; не мертвецы тогда верили; но на мертвецов проливалась благодатная, всемощная сила, извлекавшаяся верою других. Точно так и ныне быть может. Точно так и ныне душевные ли болезни, или страдания телесные, могут быть потушаемы верою не самих страждущих, а только тех, которые по любви состраждут им. Вот почему столько проливается света и силы от небожителей на бедных путников земли! Един – Источник силы и света Господь Иисус Христос. Им все держится и на небе, и на земле. В Его власти состоит все. От Него получается дыхание для всего, что́ дышит, движение для всего, что́ движется. Но вера святых Божиих, их любовь вся, живущая в Господе, принимает в себя силу Божию и переливает на тех, которые обращаются к ним за помощью, или к которым обращается любовь их, состраждущая немощам немощных. По тому же самому и ваша вера, и ваша любовь много может передавать другим света и силы, в том числе и убогому, омраченному Филарету. Желая себе от вас помощи, желаю вместе с тем помощи для вас. В жизни духовной то и другое в неразрывной связи. Кто ищет добра у Господа для других, тот ищет его для себя. Мирские богачи, отдавая другому свое, теряют тем свое. Не так бывает с духовным владельцем: чем более истощает он своего для других, тем более приобретает себе. Капля студеной воды, уступленная другому, и та не потеряна. И вздох сердечный о спасении другого отзовется таким утешением сладостным, растворяя здесь сердце для жизни о Господе.
Вы как-то мне писали о радости, посетившей добрых графа и графиню Шереметевых. О! Благодарение Господу любви и милости. Ваша весть весьма обрадовала меня, так как боялся я грешный, не оскудел бы преподобный от тяжкой скорби39.
Добрым детям вашим искренно желаю благодати Господа Иисуса, без которой всякое другое стяжание ничтожно и с которою всякая бедность сладка.
С любовию о Господе к вам грешный Ф. е.
Р. S. Вы, я думаю, слышали, что в праздничные дни был я у гроба и совсем неожиданно, также, как неожиданно и ожил.
Письмо 52.
Апреля 16-го дня (1845).
Христос воскресе, Надежда Николаевна! От души желаю, да воскресший Спаситель утешил дух ваш своею радостию.
Последнее письмо ваше доставило грешной душе моей много приятного. Известия о добрейшей Авдотье Ивановне так приятны, так близки к душе, что рад бы был поцеловать добрую душу вашу за них. Людей добрых Господь берет к себе. Да и что́ делать здесь добрым с нами грешными! Мы и небожителей не слушаемся. А люди добрые, живя на земле, сколько не увещевают нас примером жизни и словами, мы остаемся и глухи, и слепы. Нам приятно, нам весело жить и иметь общение только с подобными нам грешниками.
По чувству сострадания жаль добрую Катерину Феодоровну. Но, с другой стороны, позна Господь сущая своя. Он с своими постоянно; ведет их тесным путем, по которому Сам шел, когда ходил по земле.
Завтра, если Господь благословит, будет посвящен в диакона Яков Михайлович, а послезавтра в священника. Долго ждали мы с ним решения участи, но таковы были судьбы Божии. Он на первое время посвящается к Рижской Покровской церкви, чтобы совершать служение латышское для начинающих обращаться латышей. Дело латышей много принесло и приносит скорбей. Господь знает, что́ будет вперед. Вы, я думаю, слышали, что и Головин40 назначен по сему же делу. Доселе употребляли все средства, чтобы не допустить православия между латышами. Чего бедные латыши ни вытерпели: их терзали, били, замучивали до смерти как бунтовщиков, вместо того, чтобы дать им хлеба, которого они просили. Положение ужасное! Человек умирает с голоду и кричит, терзаемый голодом, а его отдают новым мукам за то только, что он кричит о терзающем его голоде. Но Господь – судия людям.
Душевно жалею о болезни Настасии Васильевны. Да укрепит ее Господь Бог на пути спасения, на пути кратком.
Доброго и любезного моего Евгения целую, я их помню пред Господом, помню, помню постоянною любовию. Если грешная моя молитва значит что-нибудь у Господа, то молюсь за них обоих, да совершится их подвиг на утешение и им, и скорбной матери, и родных добрых.
Нынешний великий пост, благодарение Господу, довольно пил я горечей. Буде имя Господне благословенно.
Не забывайте меня в молитвах. Вы как-то писали, помню ли я Ивана Дмитриевича, изъявили сомнение, чтобы помнил я. Нет, как ни худ я, но помню, очень помню Ивана Дмитриевича, помню всех ваших и молю Господа, да приведет Он нас всех в царство своей вечной любви. Грешный Филарет.
1845 года, апреля 20-го дня.
Письмо 53.
Давно за хлопотами моими не писал я к вам, Надежда Николаевна. Чувствовал и был уверен, что вы ждете от меня известий о рижском постояльце41, но на постоялом дворе, согласитесь, не всегда просторно жить, не всегда удобно распоряжаться собой и временем, как бы хотелось. Шум и толкотня подчас наведут и скуку, так что не знаешь, куда бы можно было убежать. Теперь, нынешнее лето, убегаю по временам в свой лес тихий, на мызу уединенную. Там хорошо, прекрасно потому, что мирно и спокойно. Но дела часто заставляют расставаться с мирным уединением. Добрый генерал Куприянов назвал эту мызу приютом. И точно это для меня приют в Риге: здесь между немцами можно назвать меня и сиротой, и бездомным странником, а лесное уединение – истинный приют мне. Но, повторяю, часто, очень часто вынуждаюсь расставаться с местом душевного отдыха и бросаться на море тревог; иногда встреча с волнами бывает тем тревожнее, что душа на час предалась было покою. Но за все благодарение Господу!
Душевно благодарю и Алексея Васильевича, и доброго друга вашего за память обо мне. Господь да хранит вас и их своею благодатию.
Добрых детей Вячеслава и Евгения обнимаю душевною любовию. Увижу ли я их когда-нибудь?
Здесь нынешний год – большой недостаток в хлебе. Бедные много страдали и страдают. Помоги им, Господи, терпеть нужды и скорби.
Радуюсь, что Господь сподобил вас приобщиться Св. Таин. Иду и я служить недостойно.
Елисавета Ивановна Головина42 кланяется вам.
Простите. Е. Ф.
1845 года, августа 19 дня.
Письмо 54.
Божие благословение да будет с вами, Надежда Николаевна. Давно не писал я к вам. Что́ делать? Леность прежде всего виновата в том. Леность на доброе так сроднилась с душою моею, что путает руки и ноги. Господи! Не вниди в суд с рабом твоим. Не взойдите и вы, добрая Надежда Николаевна, в суд надо мною. Ленивый готов извинять свою леность. Вот и я тоже. Не знаю, известно ли вам мое положение. Правду сказать – оно тяжело. Немцы стреляют в меня и пулями, и картечью. Градом сыплется брань не на словах только, а и на бумаге. Переход крестьян в православие – для немцев невыносим. Они из себя выходят, домогаясь остановить его. А чтобы остановить его, – первое средство к тому доказывать или по крайней мере кричать и в Риге, и в Петербурге, что епископ действует грязно. Вот и идет пальба страшная против грешного Филарета. Чего, чего не говорят? Чего не доносят? На что не отваживаются. Помолитесь о грешном Филарете. Он по временам весьма скорбит и унывает. Вы скажете: не надобно унывать? Согласен. Но дайте ему терпение. Дайте силы смысла и воли. У него так мало их. Да помолитесь поусерднее, если любите недостойного любви.
Нельзя не думать и о том, что здесь – голод. Все чрезвычайно дорого. Бедные крестьяне теперь уже нуждаются в хлебе. А что́ будет дальше?
Поклонитесь Катерине Васильевне и Алексею Васильевичу. Желаю им мира и благодати. Простите. С любовию к вам грешный Ф.
1845 года, ноября 5 дня.
Письмо 55.
1846 года, марта 10.
Вы много жили на свете, Надежда Николаевна, потому не удивитесь, если скажу: мужайтесь о Господе. Тяжело переносить неожиданные скорби тем, кто еще не успел натерпеться, а не находить сил для них тому, кто много видел их, не совсем прилично и даже совестно.
Надежда Николаевна! Подвизайтесь о Господе в молитве. Молитесь за себя, молитесь за усопшую Анастасию. Да, правда по летам это неожиданная смерть, но посмотрите на пути Господа: эта смерть послана тогда, когда для сыновей почти уже не нужна стала мать. Вы меня будете бранить, что так покойно говорю с вами. Браните больше того, кто первый из грешников, но не могу не воздать хвалы путям Господа, а в душе и пред вами. Настасия наша часто шутила с людьми на словах; но не всегда шутила в душе. Как хотите, не могу не похвалить ума ее и в выборе времени смерти. Подумайте и вы согласитесь со мною. Скончася вмале: угодна бо Господеви душа, – скончася, да не злоба изменит разума. Благодарение Тебе Господу Всеблагому и Премудрому. Пока довольно. Спасайтесь о Господе. Спасайтесь и молитесь о грешном Ф.
Р. S. Вчера в субботу служил литургию о упокоении Анастасии.
11 марта (1846).
Вчера приготовил я короткое письмо к вам и вслед за тем получил ваше. Вы, как показывают строки ваши, очень встревожены, особенно тем, что усопшая скончалась без исповеди и причастия Св. Тайн. Не могу не сказать, что это – требует сожаления от оставшихся. Но вы знаете, что великий Афанасий Афонский с несколькими братьями нечаянно задавлен был обрушившеюся кельею. Судьбы Божии нам неизвестны. Наше дело делать то, что́ должно и можно. Прочее предоставлять остается Господу. Наше дело молить о христианской кончине, а послана ли она будет и если не будет послана, то почему не пошлется, нам неизвестно.
Господь Бог своею благодатию да утешит страждущую душу вашу. Призываю милость Божию на вас и детей ваших и внучек ваших. Грешный Ф.
Письмо 56.
Христос воскресе! Надежда Николаевна. Радость о Воскресшем и нашем с Ним воскресении да утешит дух ваш, возмущенный смертию! К Нему молитва наша о усопшей, к Нему благоговение пред решениями о нас и наших. Куда нам более идти, как не к Нему? Тогда только душа и находит в себе несколько жизни и света, когда сколько-нибудь усердно помолится пред Ним и откроет пред Ним грехи свои и свою пустоту. Сосуд закрытый, закупоренный, если брошен будет в самое море, не наполнится водою. Точно также душа наша, плавая по морю благости Господней, остается пустою, пока не открывается для Господа в молитве сокровенной.
Вы удивляете меня последним письмом вашим. Вы пишите, что ждете от меня письма. При самом первом известии о кончине почившей Анастасии, еще до получения первого вашего письма, я писал к вам. Письмо было не долгое: но оно должно бы быть получено вами давно. Я послал его в Покровское. Почти в то же время писал я к К.И. Мухановой, на имя Евгения Ивановича, так как не имел адреса К.И. Не имею известия, дошло ли письмо К.И.?
Что́ сказать вам о смерти Анастасии? Остаюсь с прежнею уверенностью: она скончалась вовремя, когда прилично было ей оставить землю. Подумайте: что́ ей было делать здесь? Дети? Они, благодарение Господу, уже имеют смысл и возраст. Другое дело, если бы смерть пришла к ней за восемь или за шесть лет, тогда эта смерть была бы точно горька, весьма горька. Что́ жизнь наша на земле? Ряд грехов. Итак, лучше ли скитаться по земле грехов, чем быть там, где не творят грехов? Господь дает время, чтобы исправились мы. Но Он же знает, до какого предела довесть жизнь, далее которого она не бывает жизнью для раскаяния. Облобызаем же благую и мудрую десницу Его.
С любовию к вам о Господе. Е. Ф.
1846 года, августа 7 дня.
Письмо 57.
Добрая моя, любвеобильная Надежда Николаевна, благодать Господа Иисуса милостивого к грешникам да наградит любовь вашу ко мне грешному.
Не знаю, что́ это значит. Я очень помню, что по получении последнего письма вашего, я в тот же день написал к вам письмо, приготовил адрес и велел отдать запечатанное письмо на почту. Куда девалось письмо мое? Из письма вашего вижу, что вы не получили его. Странно! Как бы то ни было, на сей раз не виноват я, истинно, не виноват. Поверьте, я дорожу любовию вашею.
Да, давно уже прошло, как расстался я с Св. Лаврою. Блаженный покой обители! Здесь нет его. Здесь – немцы, а с ними нельзя быть в покое. Если не сами, то чрез других, не перестают будить мою леность. Да и то правда, если бы не эти будильники, пожалуй, вовсе заснул бы в грехах. Дай Бог им здоровье – не дают дремать.
Опять повторю, благодарю всею душою за память любви вашей о мне грешном. Вы – неизменны в любви своей. Несмотря на то, что молчанием или недоставкой вести так много печалю я вас, вы не бросаете меня в любви своей. Бог, обильный в милости и щедротах, да заплатит вам сторично в том веке за христианскую любовь вашу.
Впрочем и я, при всей худобе моей, каждый раз помню вас и ваших пред престолом Господа Иисуса. Много забот, много скорбей, много людей, но вы не выходите из грешного сердца моего.
Письмо ваше долго шло до Риги: оно пошло 27 ноября, а получено 6 декабря. Муравьева43 я еще не видал; но когда услышал, что он определяется сюда, то весьма обрадовался. Новый знакомый – памятник старого неизменного знакомства: это дорого для души, особенно моей, для которой здесь немного своего, или лучше – ничего.
Простите. Обнимаю вас искреннею любовию и добрых детей Вячеслава и Евгения. Е. Филарет.
1846 года, декабря 6.
Скрыпицын был у меня в проезд через Ригу. Он умный человек и, не знаю, за что́, не оставляет помогать делам моим, столько тягостным. Господь да спасет и помилует его!
Письмо 58.
Боголюбезная Надежда Николаевна! На этот раз не остаюсь в долгу у вас, на письмо отвечаю по крайней мере несколькими строками!
Здесь был Николай Николаевич44, и я рад был познакомиться с ним. Вы знаете грех мой – страсть к умным людям, а Николай Николаевич так умен, как очень немногие, о чем уже давно слыхал я. Он был в Митаве с супругою и отправился в Петербург. Здесь он пробыл только несколько часов.
Приложенное письмо прошу отправить к К.И. Она так давно не получала от меня ни строки. Видно, такова уже Рига, что наделяет то обманом, то гнетом. До ней, как и до вас, не дошло письмо и даже не одно.
Муравьев молодой – добрый и умный, я люблю его, он бывает у меня. Господь да возрастит в душе его благочестие, которого дороже ничего нет для нас. Прочее остается на земле. Туда надобно идти с делами духа. Иначе не спросят ни об учености, ни о чинах, ни о благородстве.
Господь мира да будет с нами. С любовию к вам о Господе Е. Ф.
1847 года, января 12 дня.
Письмо 59.
Боголюбивая Надежда Николаевна! Виноват я пред вами: на столько писем не писал к вам ответа. Что́ ж делать? В меня здесь неугомонно стреляют. Только и делаю, что повертываюсь то в ту, то в другую сторону.
Истинно и всею душою обрадовался я, узнав о хорошем окончании учения добрых и милых мне детей Евгения и Вячеслава. Вы не браните меня, что хотя я и доселе прежде называл Евгения, потом Вячеслава. Так привыкла душа. Теперь впрочем и вы, как думаю, скажете, что, хотя я дурной предсказатель, говорил правду, что Евгений мой – умница, будет хорошо учиться. Потому-то любил и люблю я его. Впрочем это не значит, что будто не любил и не люблю я Вячеслава. Нет, я люблю Вячеслава за его добрую душу, простую, чуждую всякой хитрости. Молю Господа, чтобы это прекрасное качество сохранил он до гроба. Правда, это качество может наносить ему в жизни неприятности, но зато никому другому не будет от того тяжелее. Чтобы убавить число неприятностей, ему стоит только немножко быть осмотрительным, тогда он будет и мил, и покоен. Желал бы и я, чтобы Евгений отправился за границу: там можно сделать несколько приобретений. Впрочем пусть добрый мой Евгений Иванович не беспокоится, если не исполнится желание его. Ныне есть, чему и у кого поучиться и в России. Иначе случается, что повторяют, по возврате из-за границы, пословицу: красны бубны за горами. Мне кажется, можно бы было Евгению Ивановичу попроситься у министра на службу в Риге. Здесь русские умные очень нужны, и министр будет рад такому желанию. Впрочем да будет во всем воля Господа Иисуса! Напрасно вы думаете, что будто я имею что-то против вас. Нет, право, ничего нет на душе. Не писал собственно потому, что истинно много дел. Простите. Детям вашим желаю благословения и милости от Господа Иисуса.
Грешный Филарет Е.
1847 года, августа 7 дня.
Письмо 60.
Сентября 24 (1847).
Божие благословение да будет с вами, Надежда Николаевна! Я пишу к вам не из Риги, а из Вольмара, не из кельи своей, а из дома боголюбивых душ. Завтра, в день пр. Сергия, если Бог благословит, освятим новый храм во имя пр. Сергия. Это второй храм из новостроящихся освящаемый. В следующее воскресенье, если Бог благословит, освящен будет храм в г. Валках45.
Не сетуя, благодарю Господа за путь, которым ведет Он грешную жизнь мою. Труден этот путь, скорби часто встречаются на нем, часто раздражают душу горечи разные, но сетую только на то, что не пользуюсь скорбями так, как желает от меня Господь мой. Он, милостивый и любвеобильный, одного и желает для меня – спасения грешной души моей. Для того Он меня и поставил на этом тернистом пути, чтобы уязвляемый терниями пробуждался я к воспоминаниям о вечной жизни, о будущем суде. Благословен Ты, Господь мой, научающий меня святой воле Твоей и спасению моему вечному, как мне благодарить Тебя нечистыми устами моими! Как возносить к Тебе сердце мое полное грехов. Очисти, Господи, сердце и уста мои. Очисти руки мои, покрытые грязью грехов. Ты Един Всесвятый, освяти помышления и сердце мое, да буду служить Тебе Богу Спасителю моему.
Напрасно милый мой Евгений Иванович не хочет прибыть в Ригу к нам, чтобы служить царю и Господу, он был бы здесь полезен себе и людям своею доброю душою. Но да будет воля Господня! Любовь его к приобретению больших познаний прекрасна, но я сильно сомневаюсь, чтобы за границею приобрел он лучшие познания. Во-первых, ныне и в русском университете не то, что́ было прежде, – едва ли не столько же, если не более, можно приобресть основательных познаний; а во-вторых, и что́ важнее, даже в Берлине, прежде покойном Берлине, много тревог политических и еще больше вздорных голов и систем. Не говорю о других местах. Надо иметь много осторожности, чтобы вместо пользы не занять там расстройства душевного. Но повторяю – да будет воля Божия! Не в том дело, чтобы иметь много, а в том, чтобы хорошо располагать тем, что́ имеем. Не в том заслуга наша, чтобы получить то или другое место, а в том, чтобы выполнять хорошо то, чего требует место. Вот почему и иные нищие далеко богаче меня пред Господом; вот почему и иные стоящие на низких местах далеко выше меня пред Господом. Без благочестия, без молитв слезных и таланты, и почести, и богатства, и чины, и отличия – менее чем пустота, – вечная мука.
Простите. Всех знаемых обнимаю любовию о Господе.
Грешный Филарет Еп.
Письмо 61.
Еще не прочитав письма вашего, добрая Надежда Николаевна, опять за перо, чтобы просить прощения за вину мою. Я точно виноват, так плохо уплачивая за любовь вашу. Давно, очень давно не писал. Простите же для Господа любви, прощающего всех грешников, сознающих грехи свои.
Затем читаю письмо ваше. Вот и разрешение загадки одной. Я получил от А.И. Постниковой письмо, где пишет она, что мне приятно будет видеть подателя письма, а между тем письмо получил я с почты из Петербурга, и не знал доселе, что́ это значит? Итак Евгений Иванович, которого так любил я, не захотел побывать у меня. Что́ ж делать? Да будет во всем воля Божия. А прискорбно. Это значит, добрая моя Надежда Николаевна, что и мне уже себя надобно включить в число дряхлых стариков, с которыми молодости невесело иметь дело. Пусть так!
Да сохранит Господь Бог покой души Катерины Федоровны; она так много страдала в своей жизни; столько горя перенесла, не видав утешения; поскольку же она терпела, не оставляя упования на Господа, нет сомнения, что ожидает ее венец, готовый для невинно страждущих в земной жизни46.
Общие знакомые наши Головины уезжают из Риги. Думаю, что вы уже знаете назначение Евгения Александровича в члены совета и о назначении сюда князя Суворова. Немного прошло времени, как Евгений Александрович сблизился было со мною, но вот и оставляет Ригу, и надобно иметь дела с новым47. Так в этой жизни все ненадежно, все изменяется, события за событиями бегут как волны и несут жизнь нашу к гробу, за которым суд. Боже милостивый! Соблюди немощную грешную душу мою от волнений греха среди волн земного плавания.
В утешение ваше должен я сказать особенность. Когда Василий Михайлович М. выбывал из здешней службы: Евгений Александрович, говоря со мною о перемене служения его, отозвался так о нем: „Мне жаль его, я стал привыкать к нему, он – весьма добрый и способный молодой человек; что́ поручал ему делать, он делал не только внимательно, но очень дельно, основательно“. Я порадовался такому отзыву и пожелал в душе, чтобы В.М. получил такие же отзывы везде.
Простите, добрая Надежда Николаевна. Господь да благословит душу вашу благодатию и миром. С любовию к вам о Господе грешный Ф. Е.
1848 года, января 19 дня.
Письмо 62.
Господь спасет нас всех, добрая Надежда Николаевна! Благодарю вас за неизменяющуюся любовь вашу. Вы так кстати написали и тем утешили. Душа в сильной скорби и озлоблении от нынешних обстоятельств. Враги теснят. Я уже писал вам, что от нового начальника губернии жду многих неприятностей. Это ожидание выполнилось слишком полно. На то воля Господа. Помолитесь о мне. Имею нужду, большую нужду в молитвенной помощи.
Больше писать не могу. На душе тяжело. Об одном прибавлю: никогда не думайте, чтобы письма ваши не были приятны мне. Отвечать недостает времени, но от меня ли это?
Простите. С любовию к вам грешный Ф. Е.
Апреля 9 дня, 1848 года.
Письмо 63.
(1848).
Боголюбивая Надежда Николаевна, пред самым отправлением моим из Риги получил я письмо ваше. И отвечаю уже в Полоцке, на пути в Харьков: 9 октября 1841 назначен я в Ригу, а 6 ноября 1848 года переведен в Харьков. Итак ровно 7 лет считался я Рижским, и прожил в Риге шесть лет с половиною. Благодарение Господу за все.
Из Риги пришлось выехать почти в те самые дни, как провожали вы меня из Москвы.
Рижане русские проводили меня с любовию, потому что плакали. Священники провожали за сто верст. Не правда ли, что это далеко больше того, чего стоит негодный Филарет? Да, горько плакали священники, расставаясь со мною. Не дозволяю себе называть их детьми моими, – я называл их друзьями моими; хранил, защищал, согревал любовию как друзей сердца моего, и они глубоко чувствовали это, даже гораздо глубже, чем заслуживаю. Сердца их открылись особенно при прощании. Даже немцы, которые делали столько неприятностей, изъявляли сожаление, что назначили другого48, а не оставили меня у них. Все это пишу вам для того, чтобы вы порадовались благодатной силе молитв пр. Сергия, которые доселе берегли меня грешного и управляли делами моими.
Когда получил я в первый раз известие о переводе меня в Харьков, то первая моя мысль была побывать в Москве у пр. Сергия. Но потом дальность пути, особенно же давнее желание поклониться святыням киевским, решили меня ехать в Харьков чрез Киев. Бог знает, буду ли еще иметь подобное удобство побывать в Киеве? Надобно пользоваться настоящим. Будущее в руках Божиих.
Из Риги выехал накануне именин своих. Упрашивали любящие остаться с ними. Но как ехав в Ригу провел этот день в дороге, так пришлось провести день и на пути из Риги. И без того много было слез, которых не стою.
Простите, благодать Господа Иисуса да хранит вас. Филарет, епископ Харьковский49.
Р. S. Вероятно, в Харьков приеду к празднику Рождества Христова. Дорога очень худа, такая же, как из Симбирска в Петербург.
Письмо 64.
Боголюбивая Надежда Николаевна! Благодать Господа Иисуса Христа да будет с вами.
Вы пишите, что будто после письма, посланного к вам из Полоцка, ни строки не писал я к вам. Это, позвольте сказать, несправедливо. Верю тому, что вы не получили письма, но и удивляюсь, отчего не получили? Очень твердо помню, что письмо надписано на ваше имя в с. Покровское. Где оно пропало, не понимаю. Очень помню и то, что в конце письма заметил я „не о всем можно писать и не всегда можно писать, есть препятствия“. Теперь пока покоен я со стороны обстоятельств житейских. Иначе Рига стреляла в меня и в Харькове.
Благодарение Господу, что Вячеслав Иванович и Евгений Иванович на хорошем пути, в службе. Да будет благодать Божия с ними. Благодарю и вас, что вы сказали мне о них кое-что. Я люблю их.
В новом месте новые дела и заботы. Почти два месяца употреблены мною на обзор епархии. Здешняя епархия покойная; это не то, что́ Лифляндия. Люди добрые и набожные. Разумеется, нигде без исключений, но, благодарение Господу, здесь пока вижу любовь. Страна хлебородная и теплая. Можно умереть без тревог.
Простите: надо готовиться к служению. Господня благодать да будет с вами и детьми вашими. Е.Ф.
1849, ноября 18 дня.
* * *
В январе 1835 года Филарет возведен был в сан архимандрита (высокопреподобный), а в декабре того же года определен ректором Московской духовной академии (Смирнов. История Московской духовной академии. М. 1879, стр. 422).
Шереметев, сын Надежды Николаевны.
Алексей Васильевич Шереметев, сын Надежды Николаевны и Василия Петровича Шереметевых, родился 8-го февраля 1800 года. Воспитывался в знаменитой школе колонновожатых, вместе с сыновьями ее основателя, Н.Н. Муравьева. Поступил на службу, в 1816 году, колонновожатым в свиту его императорского величества по квартирмейстерской части (что ныне генеральный штаб). В 1819 году переведен был в лейб-гвардии конную артиллерию. С 1822 года состоял адъютантом командира 5-го пехотного корпуса генерала от инфантерии графа Петра Александровича Толстого. Вышел в отставку, по болезни, для определения к статским делам: 2-го декабря 1827 года служил по избранию дворянства Рузского уезда, Московской губернии, посредником полюбовного межевания (с декабря 1839 по сентябрь 1843). Скончался 21-го октября 1857 года в своем любимом имении, селе Покровском, Рузского уезда, где жил безвыездно с 1850 года, после кончины матери. Алексей Васильевич был женат на троюродной сестре, Екатерине Сергеевне Шереметевой, родилась 17-го декабря 1813, скончалась 7-го мая 1890 года. У них было десять человек детей, но в пору написания настоящего письма (1835–36), их было еще только трое: а) Варвара Алексеевна (впоследствии графиня Мусина-Пушкина), родилась 15-го ноября 1832г., скончалась 21-го февраля 1885г.; б) Василий Алексеевич (впоследствии женат на Наталье Афанасьевне Столыпиной), родился 9-го февраля 1834 года, скончался 5-го ноября 1884 года, и в) Сергей Алексеевич (впоследствии женат на светлейшей княжне Евдокии Борисовне Голицыной), родился 24-го марта 1836г., скончался 15-го декабря 1896г. (примечание Александра Барсукова).
По предположению Э.Л. Радлова, здесь разумеется сочинение Ботэна, изданное в 1833 году, в Париже, под следующим заглавием: „Philosophiе du Christianisme“. Об этом сочинении была статья А.А. Краевского в Журнале Министерства Народного Просвещения 1833 года, часть первая; на статью эту можно смотреть как на отголосок того сочувствия, которое выражал этому сочинению тогдашний министр народного просвещения С.С. Уваров.
См. примечание 3-е.
Ректор Филарет получил в управление Московский Богоявленский монастырь; 6-го мая 1837 года митрополит Филарет писал ему: „Что замедлили принять монастырь, сие менее важно; а что в высокоторжественный день не говорили назначенной проповеди, сего похвалить не могу“ („Письма Филарета, митрополита Московского, к Филарету, впоследствии архиепископу Черниговскому“. М. 1884, стр. 12).
Якушкина.
См. примечание 6-е.
С 1836–1839 г. Михаил Николаевич Муравьев, женатый на Пелагее Васильевне Шереметевой, был Курским губернатором.
Мощи святой великомученицы Варвары обретаются в Киеве в Златоверхом Михайловском монастыре (Полный христианский месяцеслов. Киев. 1875, стр. 327).
Не Семен ли это Поспелов, окончивший в 1840 году курс в Московской духовной академии, написавший сочинение „О миропомазании“, о котором упоминает ректор Филарет в письме своем, 15-го июля 1840 года, к А.В. Горскому („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“. М. 1885, стр. 2–3).
Якушкины.
Указом св. синода, 18-го июня 1841 года, ректору Филарету предписано было произвести обозрение семинарий Пензенской и Тамбовской („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“, стр. 7).
Указом св. синода, 3-го сентября 1841 года, ректору Филарету предписывалось отправиться в Симбирск для производства исследования по делу о беспорядках в Симбирской семинарии (ibid., стр. 9).
См. примечание 6-е.
Еще будучи в Симбирске, в октябре 1841 года, ректор Филарет получил от митрополита Московского Филарета извещение о назначении его епископом Рижским, викарием Псковским. В конце ноября того же года Филарет отправился в Петербург для наречения и посвящения во епископа (ibid., стр. 20).
Митрополит Московский Филарет, пребывавший в то время в С.-Петербурге для присутствования в св. синоде, имел свою резиденцию в Троицком подворье на Фонтанке.
Екатерина Васильевна Шереметева, двоюродная сестра мужа Надежды Николаевны, Василия Петровича Шереметева, родилась 25-го февраля 1782 года, скончалась 26-го марта 1865 года, девицею. Она была очень дружна с Надеждой Николаевной. По свидетельству Вигеля, Екатерина Васильевна отличалась „необыкновенно приятным, неувядаемым умом“ (примечание Александра Барсукова).
В С.-Петербурге, на Моховой, некогда процветал благочестивый дом Мальцовых. В нем жил секунд-майор Иван Акимович Мальцов, родился в 1774 году, с своей супругой Капитолиною Михайловною (рожденной Вышеславцовой). При них жил и сын его, в то время ротмистр Кавалергардского полка, Сергей Иванович (р. 1810), впоследствии отставной генерал-майор, женатый на княжне Анастасии Николаевне Урусовой. Дочь И.А. Мальцова – Мария Ивановна (р. 1808) была за генерал-адъютантом графом Павлом Николаевичем Игнатьевым.
Иван Акимович Мальцов происходил из дворянского рода, предок которого Богдан Афанасьевич служил в 1634 году в числе городовых дворян по Чернигову, и внук которого Василий Юрьевич Мальцов занялся торговлею и записался в купечество. Сын Василия Юрьевича – Аким, содержавший с двоюродным братом своим Фомою Васильевичем Мальцовым хрустальную фабрику, восстановлен императрицею Екатериною II, 14-го августа 1775 года (по всеподданнейшему докладу сената) в потомственное дворянское достоинство. Сын его И.А. Мальцов записан в службу вахмистром Конной гвардии 1-го января 1786 года, выпущен из гвардии в армию капитаном 1-го января 1754 года, а 1-го февраля 1794 года уволен, по болезни, от службы с чином секунд-майора; в 1813 году назначен почетным смотрителем Брянского уездного училища и состоял в этой должности в 1828 году. Иван Акимович скончался в мае 1853 года от холеры, „оставив по себе“, свидетельствует А.Н. Муравьев, – „блаженную память“. 24-го мая 1853 года митрополит Московский Филарет писал А.Н. Муравьеву: „О Иване Акимовиче у меня в церкви молятся; но мне не довелось помолиться при гробе его. Спросили меня, как его принять: я приказал священнику ждать у железной дороги, встретив с литиею, и в облачении проводить в церковь... 20-го мая служил в Чудове. В.И. Назимов был у литургии и зашел ко мне, и сказал, что в тот день поутру тело отправлено с провожающим его иностранцем“ („Письма митрополита Московского Филарета к А.Н. Муравьеву“. Киев. 1869, стр. 422–423). На приглашение Погодина принять участие в обеде, даваемом в его саду, в честь отъезжающего в чужие края М.С. Щепкина, Степан Дмитриевич Нечаев, 9-го мая 1853 года, отвечал: „Умер редкий человек и родственный друг моего семейства Иван Акимович Мальцов. Смерть его сильно отуманила мое сердце. Я был бы скучным гостем на вашем веселом обеде“ („Жизнь и труды Μ.П. Погодина“. С.-Пб. 1898. XII, стр. 467).
Родная тетка Филарета, сестра его отца, была замужем за крепостным крестьянином Нарышкина, Дмитриевым; он и его родственники служили при экономической конторе. Главноуправляющим был немец. Заметив, что Дмитриевы осуждают его действие относительно крестьян, он искал случая отомстить Дмитриевым. „По приезде помещика в имение, немец управляющий уверил его, что Дмитриевы приобрели богатство незаконным образом. Тут же была решена их участь: имущество отобрано, некоторые приставлены к горной работе, молодые, в том числе два двоюродные брата Филарета, должны были поступить в солдаты“ (Русский Архив 1887, №8, стр. 466).
Киевский митрополит Филарет во время пребывания своего в Петербурге жительствовал на Васильевском острове в Псковском подворье, что́ ныне подворье Киево-Печерской лавры.
Тогдашний обер-прокурор св. синода граф Николай Александрович Протасов. 5-го декабря 1841 года Филарет писал А.В. Горскому: „Самое замечательное для меня, что́ надолго останется в памяти, было посещение графа Протасова. Более часа продержал он меня у себя, и все время прошло в разговорах, но это было испытание, или лучше, пытка. Вопросы предлагаемы были самые тяжкие для души: например, каков такой-то архиерей, такой-то секретарь консистории? Поймете сами, что о ректорах и семинариях еще более было допросов. Признаюсь, я вышел от него в большом смущении и большою тяжестью на душе. Он сам после сказал другим, что пытал меня. Да, легко пытать, но каково быть на пытке?“ („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“, стр. 27).
При наречении во епископа Рижского Филарет пред членами св. синода произнес следующую речь: „Богоизбранные предстоятели православной церкви! Верно, несомненно верно, что изволение о мне правителей церкви Российской, утвержденное волею помазанника Божия – царя Боговенчанного, есть воля самого живущего на небесах – единого Владыки церкви и царств. Сей веры довлело бы для того, чтобы положить молчание на мои мысли и чувства; при ней довольно было бы сказать: буди Его воля!
„Но простите избытку сердца; оно невольно обращается и к прошедшему, и к предстоящему, невольно и вслед за сею верою стремится вознесть хвалу Господу за прошедшее. Благодарю Тебя, Господи Боже мой, что удостоил мое недостоинство так долго пребывать в дому возлюбленного Тобою богоносного отца Сергия. Как забуду тебя, хранимое Материю Превечного Слова, училище живого слова? – В тишине, не возмущаемой мятежами мира, давалась полная свобода пользоваться обильными пособиями мудрости; а мудрости, озаряемой светом благодати, не в обители ли, еще на земле окружавшейся светом благодати, приличное место? Учение многое – труд плоти, говорит премудрый (Еккл.12:12) естественно. Но столько же естественно, чтобы в обители молитвы и учения многое не было трудом плоти. Там, где от глубокого утра до глубокой нощи открыты входы в молитвенные храмы благодати, молитва совершенная если не в тот, то в другой час, молитва совершаемая любовию братий, могла оживлять и укреплять дух, – а оживляя дух сильна была оживлять и ослабевшую плоть. Много бы сердце хотело говорить о разных щедротах Божиих, которыми щедро окружаемо было окружаемое различными духовными общениями. Но, да не отягчат святый собор святителей глаголы благодарного сердца своим множеством. Господь милости и щедрот да воздаст щедротами своими собору правителей церкви Российской за ту блаженную часть, которою так долго дозволено мне было пользоваться.
„Что́ же скажу о предназначенном мне жребии? Скажу ли о немощи моей, так мало способной к понесению тяготы великого сана? Опасаюсь говорить о ней, страшусь и молчать. Опасаюсь говорить, ибо о немощах своих свободно, не питая тайного самолюбия, говорили только великие Павлы. Молчать о немощи страшусь, страшась той гордости, которая еще чаще доступна. Но нельзя же не обратиться мыслию к трудности предназначаемого служения и особенно места служения. Господи! Что́ хощеши мя творити? Куда пойду? Кому возвещать буду слово? Тем ли, которые неохотно отверзают ухо для гласа проповедующего? Не испытую судеб Твоих, Господи! Для славы истины Христовой мало ли и то, что, по воле благочестивейшего монарха, свет чистой истины Христовой должен сиять и среди заблуждения непокоривого и среди мудрования самочинного? Апостол проповедует: Проповедуй слово, настой благовременне и безвременне, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением (2Тим.4:2) и Апостол же учит: Рабу Господню не подобает сваритися, но тиху быти ко всем, учителъну, не злобиву (2Тим.2:24). Как совместить сии требования в исполнении? Средство одно указано: всякое долготерпение, так как плод его – искусство; тем не менее и терпение иметь в сем случае – не малое дело. Но – нет, не пререкаю святой воле Твоей, Господи! Верю и исповедую, что действенна воля Твоя, действенна истина Твоя. Немощно орудие: но Ты хочешь, но Ты знаешь, как творить и немощное сильным, и неискусное искусным. Богоносне Сергие! К тебе обращается обыкшая душа моя; ты отделил многих из чад твоих в верных блюстителей церкви; сохрани и меня твоими молитвами. Собор святителей Божиих! Благодарю святейшество ваше за призрение на мое недостоинство, благодарю и прошу молитв ваших ко Господу Богу, да буду Ему в сосуд честен; праздным быть не желаю, по Его милости: но что́ творить и как творить, Он да покажет, Он да подаст силы“.
Эта речь в современном списке приложена к собранию писем архиепископа Филарета к Н.Н. Шереметевой.
Екатерина Федоровна, рожденная баронесса Колокольцова, супруга товарища министра народного просвещения, попечителя Московского университета Михаила Никитича Муравьева и мать декабристов Никиты и Александра Михайловичей. Родилась в 1771 году, скончалась 21-го апреля 1848 года (Князь Лобанов-Ростовский. Русская Родословная Книга. С.-Пб. 1895. I, 409).
22-го декабря 1841 года преосвященный Филарет писал А.В. Горскому: „Благодарение Господу! Вчера совершено посвящение. Совершал посвящение Киевский митрополит (Филарет), участвовали в посвящении два митрополита (наш и Иона), архиепископы Гавриил (Рязанский), Иосиф (Литовский) и Венедикт (викарий С.-Петербургский) Благодарение Господу, что посвящение пришлось в день Московского святителя Петра: это для меня знак, что Московские святители еще помнят о мне грешном и не отвергают меня в молитвах своих. Нарушил столетний устав: не давал обеда по посвящении. Это, как поймете, произвело шумный говор... Где же мне взять денег на такие траты? Надобно было бросать тысячу рублей...“ („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“, стр. 29).
Портрет сей в настоящее время хранится в селе Покровском.
Муравьевой.
Якушкин, сын сосланного.
Жена верного служителя Н.Н. Шереметевой Якова Игнатьева Соловьева.
Софья Карловна Певцова, рожденная Модерах, родилась в 1783 году. В раннем детстве она была увезена своим отцом, назначенным генерал-губернатором Пермским и Вятским, в Пермь; там шестнадцати лет она вышла замуж за генерала Аггея Степановича Певцова. В 1812 году, будучи уже вдовой, Певцова возвратилась в Петербург, где и жила, получая небольшую пенсию, до 1826 года, когда императрица Мария Феодоровна назначила ее начальницей института ордена св. Екатерины в Москве. Говорят, что поводом к знакомству с нею послужили стихи ее в честь императора Александра I. До конца дней своих Певцова оставалась начальницей института, пользуясь, по смерти Марии Феодоровны, неизменною милостью как императрицы Александры Феодоровны, так и императора Николая I, пожаловавшего ей, в день двадцатипятилетия ее службы, орден св. Екатерины. Она скончалась 27-го февраля 1852 года, оплакиваемая многочисленными своими ученицами и оставив по себе память как о женщине весьма образованной, достойно исполнившей свое назначение и преданной отечеству и престолу (см. J. Dumouchel. Recueil de lettres de Sa Majesté I’Impératrice Marie Feodorovna aux tuteurs honoraires et aux supérieures des Instituts de Moscou (1-ère livraison. Lettres de Sa Majesté à М-mе de Pewtzoff. Moscou. 1833).
О С.К. Певцовой сохранился восторженный отзыв одного из современников ее, Ф.Ф. Вигеля, который познакомился с нею в 1805 году, когда ехал в Китай в составе отправленного туда посольства, вот что́ пишет он о ней в своих „Записках“: „Как алмаз, вправленный в олово, так сияла посреди сего семейства вторая дочь Модераха, Софья Карловна, выданная за гатчинского генерал-лейтенанта Аггея Степановича Певцова, инспектора пехотной дивизии и шефа Екатеринбургского полка... Она была двадцати трех лет. Столь милого личика и столь пристойного, умного кокетства трудно было найти. От ее взоров и речей все наше отделение вдруг воспламенилось; сам ледяной Сухтелен начал таять, а бедный наш Нелидов! Он не на шутку влюбился, за то более всех и полюбился; впрочем, и каждый из нас мог считать себя предпочтенным. Чудесная сия женщина была вместе с тем и просвещеннейшая из всех тех, коих дотоле я видел; свободно выражаясь на иностранных языках, наслаждалась всеми цветами литературы и в преддверии Азии; читая журналы, знала все, что́ происходит в Европе. Разумеется, что наш отъезд был еще отложен...“ („Записки Ф.Ф. Вигеля“. М. 1891. Ч. 1, стр. 146–147).
Иринарх, впоследствии архиепископ Рязанский. Скончался на покое в Рязанском Спасском монастыре 25-го сентября 1877 года (Толстой. Списки Архиереев. С.-Пб. 1872, стр. 37).
Здесь разумеется слово, произнесенное митрополитом Московским Филаретом 27-го сентября 1842 года по освящении храма Явления Божией Матери преподобному Сергию, устроенного над мощами преподобного Михея в Свято-Троицкой Сергиевой лавре. „Кто покажет мне малый деревянный храм“, говорил между прочим владыка, – „на котором в первый раз наречено зде имя Пресвятой Троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свещи, и пламень их достигает до неба.. Отворите мне дверь тесной келии, чтобы я мог вздохнуть ее воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий преподобного Сергия, который орошен дождем слез его, в котором впечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных. Дайте мне облобызать прах ее сеней, который истерт ногами святых, и чрез который однажды переступали стопы Царицы Небесной. Укажите мне еще другие сени другой келии, которые в один день своими руками построил преподобный Сергий – и в награду за труд дня и за глад нескольких дней получил укруг согнивающего хлеба. Посмотрел бы я, как, позже других насажденный в сей пустыне, преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником преподобного Сергия. Послушал бы молчания Исаакиева, которое, без сомнения, поучительнее моего слова. Взглянул бы на благоразумного архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее быть послушником у преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте. Ведь это все здесь: только закрыто временем, или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге. Откройте мне ковчег, покажите сокровище: оно не похитимо и не истощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное, например, безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования“. (Сочинения Филарета, митрополита Московского. М. 1882, IV, стр. 193–194).
Эстляндским губернатором был в то время барон Матвей Иванович Пален.
1-го ноября 1843 года преосвященный Филарет писал к А.В. Горскому: „В Вильне пробыл две недели; разделял торжество православия над властью папизма. Да, надобно дивиться как тому, что́ было прежде в Вильне, так и тому, что́ происходит теперь. Знаете ли, в каком положении было православие в Вильне в XVII веке и в каком – в начале XIX-го? Сохранилась старая карта Вильны XVII или начала XVIII века: по ней видно, что в Вильне было 15 православных церквей. А что́ застал XIX-й век? В его начале оставался один Духов монастырь, и в нем настоятель без братии... В настоящее время дела приняли обратный путь. Православие распространяется, а папство стесняется в пределах. Дай Бог, чтобы начатое не оставлено было“ („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“, стр. 133).
Граф Николай Дмитриевич Шереметев родился 15-го апреля 1838 года. Император Николай был его восприемником и сам приехал на крестины, которые совершены были в домовой церкви на Фонтанке. Восприемницей была Варвара Петровна Шереметева. Скончался в Москве, на Воздвиженке, 20-го октября 1843 года. Отпевание совершал сам Московский митрополит Филарет. Погребен в Новоспасском монастыре. На памятнике вырезаны слова Иова: Господь даде, Господь отъять: яко Господеви изволися, тако бысть: буди имя Господне благословенно во веки. Безутешных родителей утешил благодатным письмом своим митрополит Киевский и Галицкий Филарет:
„Благодать и мир и утешение Духа Святого верной рабе Божией Анне Сергеевне. Един Дух Святый, утешитель истинный, может утешить сердце твое, исполненное скорбию о неожиданной кончине возлюбленного младенца нашего Николая. Видно, зело много возлюбил его Отец Небесный, что невинного, чистого взял в лик ангелов своих. Не внял ни твоей материнской скорби, ни нашим молитвам о оставлении его на земле. Ты любишь единородного Николая своего, но что наша любовь в сравнении с любовью Отца Небесного, который от младенческих его радостей в объятиях твоих переселил его прямо в радости райские, не попустив вкусить ему горестей и искушений гибнувшего мира сего! Приложи к себе, верная раба Божия, слова Господа, реченные Отцу верующих: Поими сына·твоего возлюбленного, его же возлюбил ecu, Николая, и возврати его мне. Да ответствует сердце твое следующее на глас Господень: Господь даде, Господь и взял: якоже Господеви изволися, тако бысть. Буди имя Господне благословенно во веки. Заступница усердная, всех скорбящих радость, Пресвятая Матерь Божия, принявшая младенца Николая на веки в материнский покров свой, да утешит скорбное сердце твое и да укрепит веру твою и надежду, в неизреченной радости твоей узреть некогда любимого твоего сына в вечных обителях Отца Небесного. Где есть истинное сокровище наше, там да будет и сердце наше! Призывая на тебя, на супруга твоего и на всех родных твоих благословение Божие и поручая всех вас молитвам угодников Божиих, есмь и пребуду вашего сиятельства усерднейший богомолец Филарет, митрополит Киевский. 8 ноября 1843.
„Доброй благочестивой сестрице вашей Елисавете благословение Божие, – весьма благодарен за письмо ее, а умедлил ответом за отлучкою моею в епархию на несколько дней“ (Граф С.Д. Шереметев. Старший брат мой. С.-Пб. 1893).
От племянника Якова Михайлова, В.А. Михайлова, мы получили следующие сведения: „Мой прадед, Марко Ганс, был свободный гражданин и уроженец города Дерпта; будучи уже семейным человеком, переехал он из Дерпта в одну из мыз Венденского уезда, – Пебальг Оризгоф, после уже смерти Петра Великого, подарившего эту мызу, в числе других, фельдмаршалу Шереметеву, – где содержал на аренде мельницу. Здесь, после смерти Марка Ганса, остался круглым сиротою родной сын его, а мой дед, Юрий (или Георг), который, будучи несовершеннолетним, взят был графом Шереметевым под свое покровительство, а впоследствии обращен в православие из лютеранства, с наименованием Михаилом и по крестному отцу, которым был граф Николай Петрович Шереметев, Николаевичем. Вместе с новым исповеданием явилась у деда моего и новая фамилия: Граф Η.П. Шереметев назвал его Михайловым, приписав затем к одной из своих мыз – Бронницы, Петергофского уезда, откуда, за продажею этой мызы, семья Михайловых, по ревизским сказкам, была переведена в слободу Алексеевку, Воронежской губернии, Бирючинского уезда. Так как дед мой продолжал держать, после смерти своих родителей, мельницу, то назывался также Мельниковым, что́, вероятно, больше потому, что отец его был, по профессии, механик-мельник. По смерти Георга Ганса, в православии Михаила Николаевича Михайлова, оставалось восемь сыновей, в числе коих мой отец Алексей и самый младший из братьев – дядя Яков, который, вскоре после известного движения латышей, в конце 30-х и в начале 40-х годов, в пользу православия, за сделанный им перевод богослужебных книг с церковно-славянского языка на немецкий и латышский, по высочайшему соизволению императора Николая Павловича, возведен был в сан православного священника и по смерть свою (в 1854 г.) служил при Покровской церкви в Риге“.
Кроме этих сведений В.А. Михайлов сообщил нам следующую выписку из Православного Обозрения (май – июнь 1886 года, стр. 183): „С соблюдением предписанных инструкцией Филарету (епископу Рижскому) условий, торжественно 21-го апреля 1845 года совершено было в Рижском соборе чрез таинство миропомазания присоединение десяти латышей из Рижского Гернгутерского общества. Затем, тотчас открыто было богослужение на латышском языке в рижской Покровской церкви, на Петербургском форштате образован для этой цели особый причт из людей, знающих латышский язык. Во священника для латышей рукоположен был, согласно представления Филарета, бывший бухгалтер в имении графа Шереметева, вольноотпущенный им Яков Михайлов, известный отличным поведением, хорошо знающий, кроме русского и французского языков, латышский и немецкий, принимавший участие в переводе на латышский язык наших богослужебных книг, человек, снискавший в Лифляндии общее уважение и латышей, и дворян“.
Павел Яковлевич Куприянов. Родился 4-го августа 1789 года в Костромской губернии, Солигалицкого уезда, в селе Патине. По стародавнему обычаю дворянских семей он был записан во 2-й кадетский корпус, где с успехом и окончил курс в 1806 году. В тот же год ему пришлось идти в поход в рядах только что сформированного из государственных и дворцовых крестьян Петербургской губернии батальона императорской милиции. В делах под Гутштадтом, Гейльсбергом и Фридландом новобранцы показали себя так хорошо, что батальон был переименован в батальон Финляндской гвардии и сравнен в правах с старою гвардией, а молодой офицер его получил за сражение под Фридландом первую боевую награду. В 1811 году из этого батальона был сформирован лейб-гвардии Финляндский полк, который принимал славное участие в Отечественной войне и в последовавших походах за границу. Эту славу родного полка делил и храбрый поручик Куприянов, возвышаясь на служебном поприще с каждым новым его подвигом. Таким образом, Куприянову привелось участвовать в боях под Бородиным, Красным, Люценом и Бауценом, Дрезденом и Кульмом, под Лейпцигом и наконец во взятии Парижа. Из этих походов Куприянов вернулся в чине штабс-капитана и с несколькими отличиями за храбрость. Боевые уроки дали Куприянову трезвый и правильный взгляд на военное дело, сдружили его с солдатом, научили понимать его нужды, условия его существования и таким образом подготовили его к самостоятельному командованию. Куприянова высоко ценило и начальство, давая ему самостоятельные поручения; так в 1824 году, во время постигшего Петербург бедствия, ему было поручено наблюдение за распределением пособий жителям Васильевского острова и Галерной гавани и за поправкой поврежденных строений. За свои труды Куприянов удостоился Высочайшего благоволения. В 1826 году, 37 лет, он был произведен в генерал-майоры. Спустя два года началась турецкая кампания, которая в жизни молодого генерала составляет одну из блестящих страниц. Отправленный с 4,500 человек для обложения Варны, в которой было гарнизона около 10,000 человек, генерал Куприянов в течение шести дней, сражаясь по 12 часов в сутки, отбил все вылазки турок и не уступил ни одной пяди земли. После Варны действия Куприянова сосредоточились в преддвериях Балкан, в Праводах. Это был городок, находившийся между Шумлою и Варною, и совсем не укрепленный, но считавшийся самими турками ключом к Балканам. Турки несколько раз пытались овладеть этою позицией, но тщетно: генерал Куприянов с успехом отразил нападения. От удержания Правод за русскою армией в течение наступившей зимы зависел дальнейший успех военных действий. На бывшем по этому случаю совете генерал Куприянов заявил, что если ему прибавят одну бригаду, то он приведет Праводы в оборонительное состояние и отстоит их до возобновления действий. И действительно, он геройски сдержал свое слово: несмотря на то, что город совсем не был укреплен, что теплой одежды у солдат почти не было, топлива тоже, провианта мало, и шанцевого инструмента очень не много, Куприянов сумел поддержать бодрость в отряде, снабдил город целым рядом укреплений, орудиями и зарядами, сделал запасы провианта и фуража, одним словом, привел свой отряд и самый город в такое положение, что, когда весною визирь обрушился на Праводы своею массой войск, город мог выдержать осаду с 17-го по 29-е мая. Эта задержка армии визиря дала возможность Дибичу двинуться из-под Силистрии к Шумле и затем разбить турецкую армию при Кулевчине; вскоре после того русские войска перешли Балканы, – и война была окончена. В 1831 году Куприянов принял участие в польской войне, а в 1848 году – в венгерской кампании. Здесь в начале сражения при Дебречине Куприянов был тяжело ранен гранатой в правую ногу и должен был навсегда покинуть боевую деятельность. 29-го июля 1849 года он был назначен членом военного совета; эту должность Куприянов занимал до своей смерти, принимая самое деятельное участие в законодательных работах учреждения. Павел Яковлевич был женат дважды: в первый раз (в 1821г.) на Марье Петровне Мальшиной, от которой имел дочь Варвару, вышедшую замуж за рижского купца 1-й гильдии Вермана; ее старший сын за заслуги деда получил право присоединить его фамилию и называться Куприянов-Верман; во второй брак Куприянов вступил с дочерью севастопольского героя Еленой Степановной Хрулевой. Умер Куприянов в 1874 году, в вербную субботу (см. Русский Инвалид 1874г., №№ 70 и 71).
По свидетельству графа Д.Н. Толстого, Валерий Валериевич Скрыпицын „некогда служил в гвардии. После нескольких лет отставки М.Н. Муравьев пригласил его на гражданскую службу, и когда был Курским губернатором, определил его советником местного губернского правления. Блестящие способности Скрыпицына послужили поводом к сближению с ним Муравьева, а когда последний перешел в Петербург, он содействовал к определению Скрыпицына в ведомство обер-прокурора св. синода, откуда он поступил в министерство внутренних дед при графе Перовском и получил назначение директора департамента иностранных исповеданий“ (Русский Архив 1881, III, 421).
Граф С.Д. Шереметев родился 14-го ноября 1844 года, в Петербурге, в отцовском доме на Фонтанке. Его крестили в Зимнем дворце, восприемником от купели был цесаревич Александр Николаевич, восприемницей – императрица Александра Феодоровна.
На место барона Палена Рижским военным генерал-губернатором был назначен генерал-адъютант Евгений Александрович Головин. 7-го августа 1845 года Филарет, митрополит Московский, писал к Филарету, епископу Рижскому: „Нового начальника вашего края старался я познакомить с вами, и он показал себя еще тогда предупредительным в вашу пользу“ („Письма Филарета, митрополита Московского, к Филарету, впоследствии архиепископу Черниговскому“. Μ. 1884, стр. 38). Сам же Филарет, епископ Рижский, 17-го мая 1845 года, писал к А.В. Горскому: „Сюда прибыл новый хозяин губернии – Головин. Благодарение Господу и за то, что послан русский хозяин. Иначе здесь все русское в тяжком египетском рабстве, а более всего православие. Немцы умны для того, чтобы видеть, к чему поведет и в гражданском быту распространение православия. Но воля Господня да будет“ („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“, стр. 180). 12-го мая 1845 года Головин прибыл в Ригу и был „встречен всеми средневековыми шествиями и обрядами“. По свидетельству Ю.В. Толстого, Головин „с переселением в Ригу не сделался лифляндцем и действовал в видах правительства всероссийского, неуклонно следовал по указаниям избранного сим правительством девиза: православия, самодержавия, русской народности; считал законопреступлением препятствовать угнетенным эстам и латышам оставлять лютеранство и переходить тысячами в православие; не признавал сбыточным насильственное пригвождение эстов и латышей к мнимо-немецкой национальности вопреки стремлению их слиться с народностью русскою! Можно ли винить Головина в этих стремлениях? Едва ли истинный русский обвинит его в том, что с его приездом в Ригу залы генерал-губернаторского замка огласились русскою речью, что латыши и эсты впервые услышали от него, что они сыны России, а не пасынки Германии; что он не затворил пред ними царских врат святого православного храма и не воспрепятствовал служителям православия принимать отверженцев Лютеровой ереси в любвеобильное общение вселенской церкви! Головин мог поступить неосторожно, несогласно с правилами хитроумия политического, когда откровенно, без утайки, обнаружил свое чистосердечное убеждение, что Рига, Митава и Ревель суть города русские, что эст- лиф- и курляндцы такие же подданные Российской империи, как эсты и латыши“ („Девятнадцатый Век“. М. 1872. I, 60).
12-го августа 1845 года преосвященный Филарет писал к А.В. Горскому: „У меня был А.Н. Муравьев, и я весьма рад был ему: так мил здесь русский. А Андрей Николаевич еще более, как добрый христианин. Он много рассказывал мне любопытного о Риме и римлянах! С каким восторгом летел он к матушке России! То и твердил: на смерть наскучила Европа“ („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“, стр. 183).
Евгения Ивановна Головина, рожденная Фон-Визин, супруга Е.А. Головина. Князь П.В. Долгоруков именует ее Елисаветой Павловной (Русская Родословная Книга. С.-Пб. 1855, стр. 116).
Сын М.Н. Муравьева – Василий Михайлович. Он скончался 13-го апреля 1848 года, в чине штабс-капитана (Князь Лобанов-Ростовский. Русская Родословная Книга. С.-Пб. 1895. I, 414).
Николай Николаевич Муравьев (Карский). Родился 14-го июня 1793 года, скончался 18-го октября 1867 года. В первом браке на Софье Федоровне Ахвердовой; во втором – на сестре декабриста, графине Наталии Григорьевне Чернышовой (Князь Лобанов-Ростовский. Русская Родословная Книга. С.-Пб. 1893. I, 410–411). В конце 1847 и в начале 1848 года Н.Н. Муравьев посетил Прибалтийский край, и в „Записках“ его мы, между прочим, читаем: „По словам остзейских баронов озлобление лютеран было так сильно, что архиерей не мог бы на улицу показаться. Гражданская власть с угрозами и позорно бранилась с духовною в переписках, так что правительство принуждено было удалить Иринарха, а на место его поставили архиерея Филарета, молодого человека, образованного, который занял свое место под страхом примера, случившегося с его предместником. Вскоре и барон Пален был перемещен в государственный совет, и место его дали Головину, человеку умному, но хитрому, слабому и проповедующему необыкновенную преданность к православию, впрочем, ни к чему более не способному как по слабости здоровья, так и по нерешительности своей и беспамятству... Головин принял меня очень приветливо. От него поехал я к епархиальному архиерею Филарету. Молодой человек, очень образованный, но также затрудненный в исполнении своей обязанности. Он говорил со мною о делах православия и, по видимому, не доверял постоянству предпринимаемых правительством мер, жаловался на упорство баронов. Филарет, как видно, был недоволен своим местом. Он в разговоре объяснил мне много случаев, в коих бароны делали всякие препятствия к водворению православия, но укрывал от меня, что первые порывы народа, возбужденные обещаниями правительства, уже остывали“ (Русский Архив 1895, №4, стр. 424, 429).
24-го сентября 1847 пода преосвященный Филарет писал А.В. Горскому: „Пишу к тебе не из Риги, а из Волъмара, куда прибыл, чтобы освятить храм“ („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“, стр. 210).
„Вдова Михаила Никитича Муравьева!“ восклицает Погодин. – „Сколько воспоминаний пробудило это незабвенное в летописях отечества имя! Воспитатель императора Александра, сочинитель всех учебных уставов в начале его царствования, первый попечитель Московского университета, пламенный ревнитель просвещения, друг русской словесности, доставивший Карамзину средства посвятить себя истории, талантливый писатель, благороднейший человек – вот кого судьба даровала ей в спутники жизни! Каким блеском и славою озарено было ее вступление в свет... Дом Муравьевых был тогда средоточием всего возвышенного, отличного, лучшего в обществе и литературе... Батюшков здесь воспитывался; Державин, Дмитриев, Карамзин, Жуковский, один за другим принадлежали к этому семейству. Нечего говорить о членах Московского университета, которые являлись здесь, как в отеческом доме...“ Муравьев „был их общий отец, друг, слуга, наставник, советник, защитник, покровитель“. Но „другие мысли, другие чувства наполнили душу“ Погодина, когда он вошел в Новоспасский монастырь и увидел гроб, вмещавший в себе остатки покойницы. Ему „представилась последняя половина ее долговременной, почти семидесятилетней жизни! Боже мой! Какие горести, какие страдания, какие удары! Какою страшной чередой, одни других сильнее, убийственнее, разражались они над этою бедною женщиной! Она похоронила мужа, детей, внучат, – все свои чувства, желания, радости, надежды – разве кроме небесной, и помертвела на земле, прежде чем умерла... Мир душе твоей, страдалица“, заключает Погодин, – „преплыв житейское море, которое для тебя в особенности воздвизалось напастей бурею, да найдешь ты наконец упокоение в том тихом пристанище, где все и все упокоевается...“ („Жизнь и труды Μ.П. Погодина“. С.-Пб. 1895. IX, стр. 338–340).
В начале 1848 года Рижского военного генерал-губернатора Е.А. Головина сменил князь Александр Аркадиевич Суворов. 14-го января 1848 года митрополит Московский Филарет писал Рижскому епископу Филарету: „С удовольствием услышал я о улучшившихся отношениях ваших с начальником края. Но вот его уже нет. Надеюсь, что вам хорошо будет с новым“ („Письма Филарета, митрополита Московского, к Филарету, впоследствии архиепископу Черниговскому“, стр. 44). Сам же преосвященный Филарет писал к А.В. Горскому: „Князь Суворов, несмотря на то, что внук знаменитого любовию ко всему русскому делу, до крайности странен в своем усердии к немцам. Назвать ли его лютеранским генерал супер-интендантом, или только человеком, для которого важны одни звезды, – не знаю. Беспрестанно твердит, что он русский с ног до головы, а насмехается над всем русским и унижает русских открыто. Твердит, что имеет глубокое чувство правды, а покровительствует лютеранизм и преследует православие при всех удобных и неудобных случаях“ („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“, стр. 221–222). В апреле 1848 года Ю.Ф. Самарин писал Погодину: „Я намерен обратиться к вам с просьбою, которая, вероятно, вас удивит. Может быть, до вас уже дошел слух о приезде в Ригу нового генерал-губернатора, князя Суворова, и о первых его действиях. Эти действия его были такого рода, что они отодвинули разом на несколько лет начатое преобразование края; немцы подняли голову, русское купечество повесило нос; бедный архиерей плачет как ребенок. Вся беда произошла от того, что князь Суворов поддался на приманку, конечно, самую соблазнительную. Немцы встретили его как избавителя и дали ему почувствовать, что он должен поддерживать их, если только он не хочет прослыть, как его предшественник, человеком бесхарактерным, орудием других людей и т.д. Одним словом, они овладели им совершенно. Мы долго думали, как бы тому помочь и придумали следующее: Суворов к счастью дорожит общественным мнением или, лучше, он боится потерять популярность, неразлучную с его именем. Если бы мог дойти до него из России неодобрительный голос, он бы, без сомнения, одумался. В Риге, естественно, он его не слышит... Надобно устроить так, чтобы на его проказы отозвалась Москва. Есть в Москве такой человек, у которого он служил под начальством, которого он любит, уважает и боится. Это А.П. Ермолов. Одно его слово достаточно будет, чтобы привести его к сознанию. Вы с ним в хороших отношениях и потому можете принять на себя роль посредника. Вы получите от меня вскоре после этого письма подробную реляцию о первых действиях Суворова; покажите ее Ермолову, не называя меня. А.П. Ермолов, вероятно, не захочет, полагаясь на один этот документ, написать князю Суворову своего мнения, но мы этого не просим. Достаточно будет и того, если он препроводит к нему копию с этой реляции с простым вопросом: вот что про тебя пишут – правда ли это? Если вам удастся склонить его к этому, то вы окажете величайшую услугу всем русским, которых судьба теперь в руках Суворова“. Желание Самарина Погодин исполнил, о чем свидетельствуют нижеследующие строки его к А.П. Ермолову: „Представляю вашему высокопревосходительству записку о рижских чудесах, которая здесь ходит по рукам“ („Жизнь и труды Μ.П. Погодина“. С.-Пб. 1896. X, стр. 30–39). „Отозвание Головина от начальства Балтийским краем“, как он сам пишет, – „было для лифляндского дворянства и для рижского магистратского сословия полным торжеством, которому те и другие предавались открыто“ („Девятнадцатый Век“. М. 1872. I, стр. 59).
После Филарета на престол Рижской церкви был возведен епископ Ковенский Платон, скончавшийся в сане митрополита Киевского и Галицкого. 29-го ноября 1848 года Филарет писал к А.В. Горскому: „На мое место поступает Ковенский Платон, тот самый, что был недолго ректором Костромским, и которого мне грешному пришлось в 1843г. посвящать с высокопреосвященным Иосифом в епископа Ковенского. Больно ему переезжать из Ковно в Ригу, а еще тяжелее будет управляться с здешними делами. Иметь дело с немцами то же, что́ носить камни на груди“. („Письма Филарета, архиепископа Черниговского, к А.В. Горскому“. М. 1885, стр. 229–230). Филарет, митрополит Московский, писал о нем к епископу Филарету следующее: „Некто, бывший в вашем краю, сказал мне, что преосвященный Платон в Вильне обходительностью своею со всеми более успевает, нежели вы у себя. Конечно, это успех поверхностный: но не всегда надобно пренебрегать оным. Служить Богу можем, убегая людей; служить управлению людьми нельзя иначе, как общением, Только надобно, чтобы оно не противоречило характеру служения“. („Письма Филарета, митрополита Московского, к Филарету, впоследствии архиепископу Черниговскому“. М. 1884, стр. 38–39).
„20-го декабря 1848 года“, повествует биограф Филарета, – „подождав до вечера в Харьковском архиерейском доме, порешили, что если новый владыка и подъезжает к Харькову, то остановится на ночлег на последней станции, но ночью не приедет. А с какого тракта его ожидать, того никто не знал. Между тем по дороге из Киева приближался к Харькову неуклюжий зимний возок, и в нем сидел, задумавшись, новый Харьковский епископ. Ему всего было в ту пору 43 года; но семилетние страдания в Риге положили сильный отпечаток на его лице. Те, которые видели его ректором, с удивлением замечали в нем перемену, несвойственную годам... Вот возок остановился перед крыльцом архиерейского дома. Келейник отворил дверцу, владыка вышел из возка и осенил себя крестным знамением. И немало пришлось простоять ему на морозе перед дверьми своего нового жилища, пока отыскали служителя с ключом“. Эконому Филарет объявил, что завтра, то есть, 21-го декабря, будет служить в Крестовой церкви. В тот день, день памяти св. митрополита Петра, истекало семилетие со дня его посвящения в епископы, „семь лет скорбей и страданий, которые переносил он, по своему величайшему смирению, с полною покорностью“ (Русский Архив 1887, №10, стр. 238–239).