§ 145. Особенности в словах по их предмету, объясняемая состоянием слушателей. Внимание к оратору в храме.

Для настоящего времени не совсем понятно, как о таких высоких предметах, какова тайна Св. Троицы, – мог говорить св. Григорий с церковной кафедры к народу и говорить так, как он говорил. Но надобно послушать св. Григория, чтобы узнать, с каким жаром о таких предметах говорили тогда везде, – не только в домах, но и на площадях. При всеобщем внимании к великому догмату, слова св. Григория о нем могли быть доступны для всех, или по крайней мере они были необходимы для всех, особенно в том виде, в каком говорено в них о догмате. Неумеренный жар, с каким вступали тогда в споры о таинствах веры, люди призванные совсем не к тому, люди унижавшие истину спорами о ней, – был не разумен⁵⁹⁹. И сей-то жар охлаждал Григорий, его-то вводил он в свои границы, вместо его-то он возбуждал живительную теплоту любви деятельной. Вот в каком расположении говорил он к своим слушателям, приготовляя их к словам о богословии: «, во-первых, рассмотрим, чтò значит эта страсть к словопрениям? чтò значит эта болезнь языка? чтò это за недуг новый и жажда ненасытная? Нам дела нет до странноприимства, до братолюбия, до любви супружеской, до детства, до призрения бедных; всенощное стояние, слезы, усмирение тела постом – не до нас». И обращаясь к Евномию, который особенно ввел в силу диалектические споры, говорит ему: «Но, скажи мне, какою силою рукополагаешь ты некоторых в один день в богословы? Для чего ты составляешь собрания из неученых словесников и запутываешь слабых в паутинные сети? Для чего ты выводишь полчища диалектиков, древние басни великанов? Нет, друзья и братия, нет, не будем так думать; не позволим себе мчаться, подобно пылким и неукротимым коням, сбросив всадника – разум, и отвергнув благочестие, которое может нас обуздывать⁶⁰⁰. Мужественно и сильно хочу я говорить, говорил он в другом слове, дабы сделались вы лучшими, дабы от плотского обратились вы к духовному, дабы правильным образом возвысились вы в вашем духе»⁶⁰¹. И убеждает презирать все временное, возноситься к вечному, очищать сердце добрыми делами. При таком-то расположении своих современников, имел он нужду так часто говорить о мире.

На сей последний предмет Григорий вызывал всю силу своего красноречия. Его слово о мире, его слово о сохранении умеренности в спорах, одушевляются то негодованием на страсть к спорам церковным, то животворным веянием духа любви Христовой, то показывают на опыте пагубные следствия сей страсти, то раскрывают глубины сердца и обнаруживают черные начала сей страсти – гордость и тщеславие. За тем понятно, что слова о Богословии вполне имели и имеют право быть образцами церковного слова, но слова такого, которому подражать трудно.

С каким вниманием, с какою жаждою спешили слушать и слушали слова Григория, говорит нам о том сам Григорий. В прощальном своем слове говорит он: «Прощайте, любители речей моих, быстро и шумно стекавшиеся отовсюду, скорописцы явные и тайные, и эта ограда, которая так часто осаждаема была за слова; прощайте, сановники и слуги палат, верные ли вы Царю, не знаю, а Богу большею частью не верные! Бейте в ладоши, бросайте слова острые, поднимайте оратора вашего хвалами. Умолк для вас злой и говорливый язык: но не совсем молчать он будет; он будет сражаться с вами рукою и тростью»⁶⁰². Изображая видение о любезном ему храме Анастасии, которое напоминало ему самую действительность, он говорит: «мне представилось, что сижу на высоком престоле, однако же не с поднятыми высоко бровями.... По обе стороны ниже меня сидели старцы (пресвитеры), вожди стада, зрелые возрастом. В пресветлых одеждах предстояли служители (диаконы), как образы ангельской светозарности. Из народа одни, как пчелы, жались к решетке, и каждый усиливался подойти ближе; другие теснились в священных преддверьях, равно поспешая и слухом и ногами; а иных препровождали еще к слышанию слов моих пестрые торжища и звучащие под ногами улицы, чистые девы, вместе с благонравными женами, сверху преклоняли благочинный слух⁶⁰³. Чудное зрелище!