Глава 5. Михаил Палеолог

Феодор II Ласкарь оставил по завещанию свой престол 8-летнему сыну Иоанну и назначил регентом своего друга Георгия Музалона. В соблюдении верности малолетнему царю присягнули армия, синклит, духовенство и Музалон.

Регент знал, насколько ему враждебны архонты, враги личного режима, и наемники-латиняне с Михаилом Палеологом во главе. Поэтому он немедленно отвез малолетнего царя в крепость Магнисию, где хранилась царская казна, и окружил его верными слугами под начальством Агиофеодорита, друга покойного царя. В то же время он созвал архонтов и войско и объявил, что готов уступить власть желающему принять на себя ответственность. Враги Музалона не пошли, однако, на мировую сделку с ненавистным временщиком, уверяя его в верности, но цена их новой присяги была хорошо известна обеим сторонам.

Не прошло трех дней со дня похорон царя Феодора, как в Сосандрах, на его могиле, разыгралась кровавая катастрофа. Молодой царь с Музалонами и сановниками прибыли в храм для заупокойного богослужения. Наемники подняли шум, требуя показать им царя Иоанна, и, когда он показался на паперти, заговорщики – все известные нам враги Феодора – вместе с наемниками-латинянами ворвались во храм. Напрасно Музалоны искали спасения в алтаре. Их нашли и разрубили на куски. Кровь регента обрызгала престол. Убит он был наемником Карлом. Держа куски дымящегося мяса, заговорщики поносили царя Феодора над его могилой. Имущество Музалонов было немедленно разграблено. Но перед народом заговорщики – в числе их Акрополит не назвал ни себя, ни М. Палеолога – кричали: «Мы расправились с изменниками, которые извели царя Феодора и посягнули на свободу его сына, царя Иоанна. Да здравствует свобода!»

Охрана малолетнего царя была усилена. Многими овладела паника. Старый вельможа Карианит со своими приближенными бежал к сельджукам. У трона юного царя разыгрались страсти и соперничество; знатные семейства хотели захватить его в свои руки. Палеолог приставил к нему своих братьев, предупредив родственников Ласкарей Цамантуров, знатных Торников, Стратигопулов, Ватац, Тарханиотов, Кантакузинов и иных. Знатный смирнский магнат Нестонг, помолвленный с одной из дочерей царя Феодора, все время проводил во дворце и даже играл с ребенком-царем в мяч на конях в присутствии царевен.

Анархия не могла длиться продолжительное время. Дела государства, особенно на Западе, требовали твердой руки. Первым кандидатом в регенты был Михаил Палеолог – испытанный полководец, любимец войск, особенно наемников-латинян, знатного рода, выдвинувшегося при первых Комнинах, родственник царствующего дома и лично, и по жене. Гибель Музалонов, даже если бы не была делом его рук, открыла ему путь к верховной власти. Палеолог, вербовавший себе сторонников обещаниями денег, для вида отказывался от регентства, указывая на свою бедность, требуя голоса патриарха Арсения Авториана, вызванного из Никеи, требуя, наконец, для себя высокого звания, чтобы легче нести бремя верховной власти. Не дожидаясь патриарха, Михаилу дали звание великого дуки. Как регент, он получил доступ к царским богатствам, собранным царями Иоанном и Феодором в крепостях Магнисии на Меандре и Астице на Скамандре. Казну охраняла верная стража из вооруженных секирами «кельтов» – преемников варяго-английской дружины. Михаил Палеолог начал раздавать деньги под ложными предлогами не на потребности государства, но чтобы снискать себе друзей, и сам он уверял при этом, что тратит на свой дом всего три червонца в сутки. Раздавал же он щедро. Особенно старался он привлечь духовенство на свою сторону. Прибывшему патриарху Михаил устроил торжественную встречу и вел его мула под узцы; прибыв во дворец, он вынес малолетнего царя и вручил патриарху. При всяком случае он заявлял, что примет власть лишь из рук синода. В то же время он соблазнял архиереев, показывая им царские сокровища. Синод не устоял, тем более что Палеолог не скупился на содержание архиереев и через третьих лиц или при ночных свиданиях обещал еще более. По выражению Пахимера, скоро Палеолог стал водить архиереев за нос, куда ему было угодно. На соединенном заседании синода с сановниками ни один архиерей не подал голоса против Палеолога, наоборот, все находили нужным возвести его в сан деспота, чтобы он получил справедливое воздаяние за труды и личный риск, сопряженные с регентством, и чтобы Палеолог, удовлетворенный такой честью, тем вернее оберегал малолетнего царя; архиереи указывали на знатный род Комнина-Палеолога, на его почтение к духовенству, доступность и щедрость. Напротив того, родственники царствующего дома Цамантура Нестонг, упомянутый жених царевны, находили, что Палеологу достаточно звания «царского отца»; если же его приблизить к царской власти, то сестры юного царя, за три и четыре поколения ведущие свой род от царей, будут унижены и не найдут себе мужей, подходящих по знатности. Перевес голосу духовенства дала партия заговорщиков, «слепых», т. е. ослепленных царем Феодором; во главе этой партии стояли Алексей Стратигопул, Фили, Торники и другие знатные приверженцы и родные Палеолога. Если повелевающий именем царя, говорили они, сам будет частным лицом, то не будут его слушаться; даже свободолюбивые люди на корабле ставят себе капитана. Ради одного младенца не погибать государству. Не знаем мы разве, до каких несчастий дошла империя, когда мы были изгнаны с родины? Тогда же была, хотя плохая, власть, а что будет, если у нас вовсе не окажется правительства? Нужно возвеличить того, кто будет принимать чужестранных послов, обращаться к народу, приказывать войску. Ромэйское государство не может управляться иначе как монархом. Наконец, сам патриарх Арсений, еще будучи в Никее, при известии о кончине Феодора II высказывался в том смысле, что следует вручить власть Палеологу.

Таким образом, было решено возвести регента в сан деспота, граничивший с царским, и знаки этого высшего сана были вручены Палеологу малолетним царем и патриархом (1259). Щедроты Палеолога полились рекою; втайне он хлопотал уже о венце царя-соправителя, ссылаясь на участь Музалонов. Одновременно он начал и репрессии на родственника Ласкарей, непокорного Цамантура, сослал в Бруссу под стражу, от которой его освободил лишь монашеский постриг. И на этот раз духовенство оказалось впереди приверженцев Палеолога. Провозглашение Палеолога царем было назначено на 1 января 1260 г.

Предварительно шли переговоры между Палеологом и его избирателями. Судя по известиям Пахимера, недостаточно, впрочем, определенным, будущему царю были поставлены условия. Он обязался отказаться от престола за себя и за сына, если не окажется достойным, т. е. если не сдержит своих обещаний.

Палеологу было предложено, во-первых, гарантировать права Церкви, слушаться и чтить ее представителей. Он обязался считать Церковь своей матерью в противоположность царю Феодору, который пренебрегал Церковью и держал ее в подчинении царской власти, так что патриарх был лишен возможности печаловаться за свой народ.

Знати и сановникам было обещано назначать на высшие должности лишь достойных в противоположность личному режиму Феодора, предпочитавшему незнатных. Не должно быть посягательства на имущественные права, но как бедный (крестьянин), так и достаточный (архонт) могут безбоязненно хвалиться своим достатком, – в отмену законов против роскоши, изданных царем Ватаци. Обещано было не устанавливать незаконных (т. е. новых) налогов.

Палеолог обязался не слушать доносов, обеспечить правосудие назначением нелицеприятных судей, в частности восстановить в своем звании протоасикрита, знатного Михаила Какоса (Злого) из рода Сеннакеримов. Отменены были судебные поединки и испытание железом, которое при Ватаци угрожало самому Палеологу.

Ученым гарантировано почетное положение, точнее сказать, царские щедроты, которыми они, впрочем, пользовались при Ласкаридах.

Армии будущий царь обещал оставить поместья (прении) за детьми владевших ими служилых людей, хотя бы находившимися во чреве матери при смерти отца. Другими словами, прении становились наследуемым имуществом, приближались к вотчинам, хотя и под условием военной службы.

Обещания Палеолога обозначали торжество элементов, пострадавших от крайностей национальной самодержавной власти, глашатаем которой являлся Феодор II и его верные Музалоны. И Церковь и архонты получили гарантии прежнего их положения в империи. Под фразами о чести, правосудии и награждении достойных мы видим крушение политики Ласкаридов, которые в тяжкой борьбе за самостоятельность и единение эллинизма пытались выковать крепкую национальную власть. Михаил Палеолог, сам вышедший из среды недовольной знати, в качестве претендента на не принадлежавший ему престол растерял не только финансовое, но и политическое достояние никейских царей. Катастрофа 1258 г. могла не быть непредвиденной или случайной, но она была пагубной для позднейших судеб Византии и сказалась горькими последствиями для самого Палеолога, когда он был поставлен лицом к лицу с труднейшими национальными задачами. Он начал свое правление, так сказать, с залога захваченного им чужого наследства.

Но на первых порах он пожинал плоды своих уступок. Неоднократные клятвы в верности царствующему дому, которыми цари Ватаци и Феодор обязали его и архонтов, были, по выражению историка, разорваны синодом, как паутина: коронация соправителя, говорили архиереи, не измена, но необходимая помощь малолетнему царю. Упомянутым Сеннакеримом был составлен текст новой присяги, включавшей прежние клятвы Палеолога с добавлением присяги ему самому и угроз церковным проклятием, особенно за возбуждение междоусобной войны. Боялись, очевидно, народа. Высшие чины присягнули по этой формуле в верности обоим царям, сам же Палеолог поклялся в том, что он не посягнет на безопасность и права молодого царя Иоанна. В назначенный день архиереи и сановники облекли Палеолога в царские одежды и подняли его на щите.

Новый царь поспешил исполнить условленное в явных и тайных переговорах. Он породнился с знатнейшими фамилиями, между прочим, женил младших братьев на дочерях Торника и Враны, выдал своих родственниц за членов знатнейших фамилий, Раулей, Фили и других, и сближение с аристократией ввел в систему своей политики. Приверженцев своих он щедро жаловал чинами и женил на знатных невестах. Военачальникам и войску он роздал щедро поместья, укрепив их за потомством получивших на вечное время и выдав в том грамоты за золотою печатью. Должники казны были выпущены из тюрем; прошения о пособиях и подарках из казны удовлетворялись немедленно и без соблюдения срока, стоило лишь попросить. Казенные деньги выбрасывались кучами, и люди бросались на них, как псы.

Спеша короноваться, Палеолог с войсками прошел в Филадельфию, где занялся укреплением границ с сельджуками; патриарха же он отослал в Никею, поручив готовиться к помазанию на царство обоих царей. В то же время он подговорил наиболее преданных ему архиереев отложить коронацию малолетнего Иоанна до его совершеннолетия; некоторые же архонты угрожали расправиться с сыном царя Феодора, если его сторонники будут настаивать на коронации его одновременно с Палеологом. Патриарх не знал, как поступить; из архиереев же один Салоникский митрополит, Мануил Псара, тот самый, который предсказал Палеологу близкое воцарение, упорно отстаивал права законного наследника престола и требовал, чтобы Иоанна короновали первым. Однако митрополит мог лишь добиться подтверждения безопасности сына Феодора и под угрозами подписал синодальное постановление. И несчастный сын царя Феодора лишь присутствовал при помазании на царство Палеолога и его супруги, имея на голове не венец (стемму), но простую повязку, усыпанную жемчугами и драгоценными камнями. Малютка сам ничего не понимал, а всякий заботился о себе. Чернила еще не успели просохнуть на присяге обоим царям, как духовенство стало внушать народу, что клятвопреступничество лучше междоусобной войны.

Царь Михаил Палеолог, бросая на приемах деньги обеими руками, устроил для народа ристалища и игры, в которых сам принимал участие вместе с сановниками; он приказывал всем веселиться и быть уверенными в лучшем будущем; в отмену указов Ватаци против роскоши было разрешено наряжаться и завивать себе волосы. Неразумные веселились по царской милости, а кое-кто шептал: «Чешитесь, завивайтесь, а потом будете драть себе волосы, когда есть будет нечего». Открытой оппозиции Палеологу не могло уже быть; из предосторожности он посадил в тюрьму Карианита, единственного из приближенных Феодора Ласкаря, имевшего силу в войске; Карианит бежал впоследствии к сельджукам, но был убит в дороге турецкими разбойниками. Протостратор Иоанн Ангел был отозван из западной армии, но по пути в Никею умер якобы от страха.

В области внешней политики успех следовал за успехом на первых порах. Сельджукский султан через послов просил у него защиты на случай неудачи в междоусобной войне, и Палеолог обещал принять его с открытыми объятиями. Не отпуская от себя малолетнего Иоанна Ласкаря, Палеолог отправился в Лампсак. К нему туда привезли пленных рыцарей-франков, с самим князем ахейским Вилльгардуэном и баннеретами Туей и Годефруа Каритенским. Как было изложено в гл. II, они были взяты при разгроме западной коалиции под Пелагонией (ныне Монастырь) в 1259 г. Князь Вилльгардуэн отказался признать Палеолога своим сюзереном и был заключен в тюрьму. Своих же счастливых военачальников Палеолог наградил по-царски: брату Иоанну дал сан деспота, другому брату Константину – севастократора, Льву Стратигопулу – кесаря, старому Михаилу Ласкарю, брату Цамантура, за его покорность – сан великого дуки.

Положение латинян в Константинополе было безнадежное. Палеолог поставил себе задачей овладеть, наконец, Константинополем, который так долго не давался в руки Ласкаридам, которые, может быть, предпочитали свой Нимфей. Заведены были тайные сношения с бароном Ансельмом де Кайе, стоявшим, по-видимому, во главе грекофильской части баронов Балдуина II. Ансельм обещал впустить греков, но, когда греки заняли Штату, Ансельм не смог выполнить своего плана. Палеолог, уходя, принял депутацию баронов и согласился лишь на перемирие сроком в один год.

Но латиняне, будучи на краю гибели и нищеты, не утратили своих претензий. По рассказу Акрополита, их послы явились к Палеологу в Нимфей и предложили ему отдать им Салоники и всю Фракию как условие для вечного мира. Однако Михаил знал цену и своим и их силам. Город Салоники, ответил он, моя родина, и там скончался мой отец, великий доместик. Как мне его вам отдать? Латиняне пошли на уступку – отдай нам, начиная с Серр. Михаил и на это не пошел – в Серрах я начал свою карьеру и люблю город, как родной. «Царь, отдай нам хоть от г. Болеро». – «В этих местах я охотился, хочу охотиться и впредь». – «Что же ты, наконец, нам отдашь?» – «Ничего, – ответил Михаил, – а так как вы хотите мира и знаете, как я воюю, по моему управлению Вифинией, то я требую, чтобы вы мне платили половину сборов таможенного и монетного. Иначе не миновать войны, а она будет выгодна ромэям». С тем бароны и уехали в Константинополь.

И Михаил начал наступление. Чтобы изолировать Константинополь с суши, он послал войска в Силиврию, которая и была взята с бою. В латинских руках осталась лишь Аорамея возле нынешнего Сан-Стефано. Подгородные крестьяне, так называемые «вольные», поставлявшие припасы и латинянам, и грекам, со взятием Силиврии оказались под защитою войск Палеолога. Он прибыл в Силиврию и собрался штурмовать Константинополь, когда внутренние дела заставили его спешно уехать в Никею.

Его трон колебался: патриарх Арсений открыто перешел в оппозицию, и партия Ласкарей подняла голову. Коронация одного Палеолога, с нарушением прав законного наследника престола, была вынуждена у патриарха, и он увидел, как грубо был он обманут. С ним уже не считались, его ходатайства по церковным делам не имели успеха, несмотря на столь категорические обещания, данные Палеологом перед своим воцарением. Патриарх Арсений решился на крайний шаг. Без объявления причин он ушел из Никеи и поселился в уединенной обители в Вифинии на р. Драконе. Синод перепугался. Он, боясь царя, просил патриарха вернуться. Палеолог действительно был потрясен; его архиереи не могли найти исхода из создавшегося положения. В Церкви ересей не было, и сместить патриарха было не за что. Между тем церковные дела пришли в расстройство. К Арсению был послан митрополит Ираклийский Никита. Он потребовал от Арсения письменного отказа, Арсений сейчас же согласился; от него потребовали потом выдать знаки патриаршего сана – жезл и светильник, – Арсений немедленно их отослал. Когда же Никита потребовал от патриарха письменно изложить мотивы отречения, Арсений прогнал его с глаз. Как было с ним поступить? Вины за ним не было. Было указано, что при посвящении Арсения не были соблюдены канонические сроки, но даже синод Палеолога не рискнул опереться на столь ничтожный предлог. Осудили Арсения за то, что он оставил свой пост, не посоветовавшись ни с кем и внезапно, и тем нанес Церкви ущерб. Избрали на его место Никифора, митрополита Ефесского, архиерея богатого и самостоятельного, который уже ранее был кандидатом в патриархи, но не был утвержден царем Ватаци за неуступчивый нрав. Палеолог был рад разрешению патриаршего кризиса и отправился подготовлять поход на Константинополь; но радость его оказалась преждевременной, кризис коренился глубже, чем казалось царю. Два влиятельных митрополита – Салоникский Мануил, защитник юного Ласкаря, и Андроник Сардский (к ним присоединился было и Смирнский Калофор) – открыто восстали против нового патриарха, имея за собою сторонников прежней династии, «и было многое смятение, и возник из-за патриарха великий соблазн». На стороне Арсения оказалось все население Никеи, и за церковной распрей скрывалось политическое движение.

Напрасно Никифор старался предотвратить неминуемый раскол увещаниями, угрозами, ссылкою непокорных архиереев. Большинство паствы не признавало патриарха. Видя это, Никифор отряс прах ног своих у ворот Никеи и поспешил в лагерь Палеолога. Из оппозиции Мануил Салоникский эмигрировал за границу, Андроник Сардский приехал ко двору, явился к обедне и заявил царю, что желает постричься. Палеолог удивился; но, когда митрополит стал распространяться о церковном соблазне, царь не стал его слушать, приложился и ушел. Андроника постригли, но он не успокоился. Арсения жалел народ; пошли слухи, что архиереи перемрут и хартофилакс Векк, будущий знаменитый патриарх, имел о том видение.

Штурм Галаты оказался неудачным, хотя войск у Палеолога было во много раз больше, чем у защитников. Латиняне отбивались храбро; их стрельба из бойниц нанесла грекам крупные потери. Осторожный Палеолог приказал отступить. Все равно было ясно, что падение латинского Константинополя – вопрос краткого времени. Окрестности были в руках греков.

В пригороде Евдоле (ныне Макрикей на Мраморном море) они наткнулись на факт, о котором не умолчим и мы. Между развалинами монастыря Предтечи было найдено тело грозного царя Василия Болгаробойцы, выброшенное из могилы латинянами. Тело царя хорошо сохранилось; нагое, ничем не прикрытое, оно было приставлено к стене церкви, и в губы была воткнута пастушья дудка. Так поступили латиняне с останками наиболее могущественного из византийских царей, пред которым трепетала Южная Италия. Палеолог прислал немедленно парчовые покровы; сановники и духовенство с пением и светильниками принесли тело Болгаробойцы в палатку царского брата, а затем оно было с почестями погребено в Силиврии, в монастыре Христа.

Неудача под Константинополем почти совпала со смертью патриарха Никифора, преемника Арсения; вновь пришлось думать о замещении патриаршей кафедры. Но Палеолог не только не унывал, но даже отдыхал и развлекался в Нимфее в обществе своих сестер. Старшая, благочестивая Марфа, в дни молодости Михаила опекала его как мать в доме своего мужа, великого доместика Тарханиота. Другая сестра, хитрая Евлогия, убаюкивала его в детстве песенкой: «Здравствуй, царь, войдешь в столицу через Золотые ворота». Евлогия была не только льстива, но зла и влиятельна. По ее совету Михаил Палеолог решил развязаться с сыном Феодора Ласкаря, отнял у несчастного царевича знаки царского достоинства и готовил ему злую участь.

Внешние отношения складывались для Михаила благоприятно. Силы греков выросли, а у соседей убавились. Латиняне были прямо в плачевном состоянии (см. гл. II).

Падение Константинополя было вопросом времени, хотя штурм греков и был отбит. Содержа в плену ахейского Вилльгардуэна – едва ли не главную опору латинского императора, – Михаил Палеолог постарался обезвредить и венецианцев, дабы изолировать константинопольских баронов и их императора. Для этого он заключил в марте 1261 г. союз с генуэзцами, всегдашними врагами и соперниками венецианцев. Генуэзцы теперь жаждали отомстить Венеции, отнявшей после трехлетней ожесточенной и кровопролитнейшей борьбы в водах Сирии цветущую приморскую колонию Акру. Генуэзцы потерпели большой урон, и их остатки перебрались из Акры в Тир (1258). Теперь в союзе с греками они надеялись отомстить венецианцам и выжить их из Константинополя. Генуэзские послы прибыли ко двору Палеолога в Нимфей. Они выговорили для своих сограждан полную свободу торговли на всем пространстве владений Палеолога и обеспечили за ними права на всю недвижимость, каковою Генуя владела в Константинополе по договору с Мануилом Комнином (1155). Генуэзцы получали свои кварталы в главнейших торговых центрах империи: в Салониках, Смирне, Адрамиттии, Ани, на островах; никто из латинян, кроме генуэзцев и пизанцев, не мог торговать в бассейне Черного моря, и венецианцев, врагов Генуи, Палеолог не должен был пускать в свои владения. В свою очередь генуэзцы обязались предоставить в распоряжение Палеолога свой флот, который поступал на содержание греческого царя для похода против всех врагов царя, особенно венецианцев; лишь против Армении, Кипра, Ахеи генуэзцы не были обязаны выступать; всякий генуэзец, живший в Романии, мог быть зачислен в греческое войско (1261). С пизанцами также был заключен договор, и они получили льготы. Венецианцев удалось изолировать.

Сельджукский султан Изз ад-дин, боясь соперника Мелика, проживавшего в Никейском царстве, искал расположения Палеолога. Он послал к нему послов просить поддержки и убежища при случае, и Палеолог милостиво пообещал. Появились в Нимфее крупные перебежчики из Конии, так, двое братьев родом с Родоса, приближенные к султану и богачи, убежали к Палеологу со всеми своими сокровищами. Михаил их принял ласково и пожаловал им высокие звания. Скоро и сам султан, спасаясь от монголов Хулагу, прибыл в Нимфей со всей семьей, матерью-христианкою и с несчетными богатствами. Почет ему был оказан: оставлены его телохранители-турки, предоставлено носить красные сапоги и сидеть рядом с императором на приемах; однако ради верности семью его послали в Никею, а самого султана Палеолог не отпускал от себя. Помощи против монголов Изз ад-дин не получил. С монголами греки связываться боялись. Про татар ходили слухи в народе, будто они людоеды и чудовища с песьими головами (старинный мифический образ в Троаде и Вифинии, живучий и в византийское время, отразившийся на местных рельефах). Границы же хорошо оберегались пограничниками и крепостями еще со времен царя Ватаци, и на мелкие стычки с татарами в пограничной полосе никто не обращал внимания.

Были, однако, и черные тучи. С Болгарией отношения ухудшились. При последнем Ласкаре Болгария была слаба. Среди смут после умерщвления Михаила Асеневича и Калимана политический центр страны перемещается из Тырнова в Софию. Около 1257 г. бояре возвели на престол Константина Тиха, по матери серба, внука св. Стефана Немани, а по отцу – из рода Тихомиров, магнатов из-под Скопле. Его двоюродный брат севастократор Калоянн рядом с Софией создал (1259) ценнейший памятник искусства в Болгарии XIII в. – церковь Боянскую с фресками. В сохранившейся ктиторской надписи Калоянн именует себя внуком сербского короля Стефана Немани. Он, вероятно, происходил от дочери Стефана, выданной за Стреза Просекского. Родопские и македонские магнаты начали играть в Болгарии первую роль. Тырнов уступил место Западу. Сохранились превосходные ктиторские фрески в этой церкви (не считая позднейших, от 1346 г. – боярина Алдимира, сына воеводы софийского Витомира, и от XV – XVI вв.). Они изображают Калоянна с женою и царя Константина Тиха с супругою, царицей Ириной, дочерью Феодора II Ласкаря. Стиль и исполнение греческие. Замечателен и образ Вседержителя в куполе, родственный таковому в сербском Грачаницком монастыре XIV в.

Тиху приходилось круто на первых порах. Бан Мачвы, упоминавшийся выше русский князь Ростислав, отнял Видинскую область при помощи венгерских полков и величал себя в грамотах dux Galiciae et imperator Bulgarorum, хотя он никогда не был признан в Тырнове. Одновременно отложилась и Восточная Болгария. Появился новый претендент в черноморских областях Болгарии, именно Мица, зять царя Михаила Асеневича. Константину Тиху приходилось при таких обстоятельствах спасаться при помощи греков. Неизвестно, на каких условиях царь Феодор Ласкарь дал ему в жены свою дочь Ирину, по матери внучку великого Асеня. После этого Константин сам стал называть себя Асенем. Несмотря на поддержку никейского двора, Мица одно время так стеснил Константина, что последний потерял всю свою страну и заперся в крепости Стенимахе. Выручили его греки. Михаил Палеолог послал к нему вскоре после достижения власти известного нам Акрополита. Результаты этой миссии, равно как и цель, нам неизвестны. Однако Константин начал теснить Мицу и заставил его укрыться в Месемврии, на берегу Черного моря. Мице не осталось другого исхода, как поддаться Михаилу Палеологу. В 1265 г. куропалат Глава прибыл в Месемврию, принял город от Мицы и вывел его со всем родом, пешком через Балканы, в Константинополь. Михаил Палеолог принял Мицу на службу и дал ему богатые земли в Малой Азии по реке Скамандру. От Мицы пошли византийские Асеневичи, знаменитый в истории XIV – XV вв. служилый род, совершенно огреченный⁵⁷.

Это случилось в 1265 г. Но четырьмя годами ранее Константин Болгарский почувствовал себя не нуждающимся в покровительстве греческого императора. Мало того, он встал во враждебные отношения к Палеологу под влиянием, как передают историки, жены своей Ирины, дочери Феодора Ласкаря, желавшей отомстить Палеологу за своего несчастного брата, последнего из Ласкаридов. И болгарский царь нашел выгодным поддерживать партию старой никейской династии.

В то же время успехи эпиротов и итальянцев на Западе тревожили Палеолога. Там у него стоял брат Иоанн с войском, и ему предписано было выступить против эпирского деспота. В помощь ему и для отражения болгар на случай их вторжения во Фракию был послан известный полководец того времени кесарь Алексей Стратигопул с турецким конным отрядом меньше тысячи. Алексей Стратигопул получил инструкцию подойти, по пути к Константинополю и расспросить о положении дел в столице подгородных жителей, упомянутых выше «вольных людей». И он узнал, что по инициативе нового представителя Венеции, Градениго, венецианцы и рыцари императора Балдуина отправились на кораблях в Черное море для завоевания города Дафнусия. Кесарь недолго колебался; его убедили, что столицу легко взять внезапным нападением. Приступ был назначен на ночь 25 июля 1261 г. у ворот Пиги (ныне Балуклы). Пятьдесят храбрецов под руководством Кутрыцака, одного из подгородных греков, должны были пробраться через старинный водосток, сбросить со стены без шума латинских сторожей и открыть ворота для турок Стратигопула; последний должен был ожидать вблизи, когда раздастся на стенах славословие царям. План удался: сонные франки, сторожившие ворота, были перебиты до единого, у ворот разобрали камни, которыми они были завалены изнутри, и засовы были сбиты. Подгородный поп со стены возгласил царское славословие сначала дрожащим голосом, подхватили другие, и конница Стратигопула двинулась в спящий город через открытые ворота. На рассвете начался грабеж; турки от него не могли удержаться, но опытный Стратигопул не пускал их далеко, в середину громадного города до наступления дня и распорядился поджечь город. Чуть было не отступили обратно, боясь наступления латинян.

Опять ободрили местные греки, которые и вели отряд Стратигопула. Зная, что их ожидает в случае неудачи, эти местные греки напали на латинян и погнали их внутрь города до Золотого Рога. Тогда и турки начали грабить безбоязненно, они ломали магазины и брали товары. Среди латинян господствовала паника. Император Балдуин недолго помышлял о сопротивлении. Выйдя из Влахернского дворца, а по другим известиям – из Пантократорского монастыря (ныне Зейрек-джами), бросив свои регалии – корону и меч, он поспешил сесть на венецианский корабль; последний немедленно отплыл на остров Евбею, бывший в латинских руках. Примеру Балдуина последовали латиняне, вернувшиеся из Дафнусия поспешно, но слишком поздно: на стенах Константинополя стояли греки. Мало того, они увидели в огне венецианский квартал по Золотому Рогу и бросились спасать свои семейства, свои сокровища, чтобы покинуть греческую столицу, бывшую в их руках 57 лет.

Сам царь Палеолог, находившийся в Лидии, лишь через несколько дней узнал об изгнании латинян из Константинополя. Влиятельная сестра его Евлогия первая получила об этом донесение. Ночью она разбудила Михаила, повторяя: «Царь, ты взял Константинополь! Христос даровал его тебе!» Михаил не сразу понял, в чем дело. Не сразу поверил и двор, но через день было получено и официальное донесение. Царь держал речь перед сановниками, радуясь предстоящему изгнанию всех латинян из греческих земель. Вскоре царь с супругою Феодорою и с 2-летним сыном Андроником собрался в древнюю возвращенную столицу; на Успение был назначен торжественный въезд по особому церемониалу. Перед Золотыми воротами шествие остановилось; митрополит Кизикский, за отсутствием патриарха, прочел с высоты городских стен составленный Акрополитом акафист из 13 молитв; после каждой молитвы царь со всем двором падал ниц и возглашал сто раз «Господи, помилуй». Въезд был подобен крестному ходу; перед царем несли чудотворную икону Одигитрии; служили перед Студиевым монастырем, молились в Софии, и затем Михаил Палеолог въехал в Большой дворец. Немедля он послал за Арсением Авторианом и убедил его вернуться на патриарший престол, обещав обогатить новыми вкладами св. Софию, ограбленную латинянами, и, вероятно, возобновил обещания, данные до вступления на престол, о соблюдении прав патриарха и Церкви. Вслед за тем патриарх Арсений вторично помазал Михаила на царство при торжественной обстановке в св. Софии. Новая династия упрочилась. О сыне Ласкаря не было помина. Старый царедворец Акрополит хотел было в торжественной речи просить царя короновать и его 2-летнего сына Андроника; но Палеолог поостерегся от этого шага. Кесарю Стратигопулу были оказаны неслыханные почести. Его имя должно было поминаться в церквах вместе с царским в течение целого года.

Таков был вкратце ход событий. Возвращение Константинополя произошло при случайных обстоятельствах, но случайным оно не было. Оно могло случиться и ранее, при Феодоре II; но последний Ласкарь не спешил с этим так, как Палеолог. Ласкарю был дорог Нимфей и никейский режим; Палеологу нужен был Константинополь и реставрация старого византийского двора в старой столице, чтобы упрочить свой престол. Не только материальные силы, собранные Ласкарями, сделали неизбежным переход Константинополя в греческие руки, но главным образом крушение примирительной политики Генриха Фландрского, органически связанное с объединением греков в двух национальных центрах, эпирском и никейском, вокруг Ангелов, Комнинов и Ласкарей, из коих первые скоро уступили первенство вторым. Так как латиняне составляли немногочисленный правящий и купеческий класс и в сельском населении имели не опору, но враждебный элемент, направляемый православной Церковью и развившейся национальною идеею, то падение латинских государств, одного за другим, было лишь вопросом времени. Акрополит понял это верно, назвав латинское завоевание болезнью.

Последствия перехода Константинополя в греческие руки были скоро учтены и греками, и Западной Европой. Прежде всего для Палеолога это была блестящая удача. Он был возведен на трон теми политическими элементами, которые наиболее были заинтересованы в реставрации империи Комнинов и Ангелов: высшим духовенством, книжными людьми, знатью и наемными войсками. Им был нужен старый двор и древняя мировая столица.

Народ в Малой Азии, население не только Никеи и Нимфея, но всей Вифинии и Фригии мыслило иначе. Уходила близкая к народу власть, простой, родной двор, деливший с народом радости и горе со времен первого Ласкаря, патриархально-хозяйственный режим Ватаци и его сына, когда всякий приходил с жалобою к царским воротам, когда у самого царя можно было найти управу против сильных людей; уходила твердая власть, знавшая местные отношения, охранявшая народ и от властелей, и от турок на границе, и от хищных латинских купцов, охранявшая местное производство; миновала царская власть, не разорявшая население поборами, сложной финансовой системой и присланным издали алчным чиновничеством, наоборот, покрывавшая государственные расходы из богатой казны крупнейшего в стране хозяина.

Теперь Палеолог открыто вступил на старый путь Комнинов и Ангелов. Не только возвращена была столица, но восстанавливался старый строй, потребности и расходы обветшавшей, отжившей свой век мировой державы. Палеолог, представитель служилой аристократии, связанной одинаково и с Западом и с Востоком греческого мира, своими способностями и энергией, а также и коварством оттеснивший, загубивший наследника никейских царей, был носителем иных начал, да и сам был в ином положении, чем Феодор II Ласкарь. Ему приходилось раздавать казну, и сам он не жалел достояния Ласкарей. Реставрация греческого Константинополя была ему необходима, чтобы укрепить свой трон. Этим самым он был втянут в вопросы мировой политики, в борьбу с Западом на иных условиях, чем Ласкари, имевшие неуязвимую базу у себя в Малой Азии. Перед ними заискивали, на Палеолога будут нападать. Феодор II не считался с папой, а Палеолог будет искать у него спасения. Армия и флот потребуют усиленных расходов, а казна Ласкарей была на исходе. Занятие Константинополя вызовет новые тяготы: нужно возобновлять столицу, дворцы, храмы, укрепления, дома. Иные будут расходы на пышность двора. Ватаци имел все у себя, жил помещиком, умер в палатке в своем саду; а в Константинополе все будет привозное, покупное, роскошное по прежнему уставу и укладу. В Нимфее сановниками были местные богатые магнаты либо царские слуги-домочадцы, а в Константинополе придется оплачивать старые громадные штаты хищного чиновничества, которому нужно восстанавливать дома, жить дорогой столичной жизнью. Никея и Нимфей, цветущие рынки и гавани по побережью, заглохнут, а сам Константинополь что давал населению, провинциям? Что связано с ним, кроме недоброй памяти? Не он ли высасывал, особенно при Комнинах и Ангелах, все соки из провинции? Не праведный суд, но хищных чиновников и самоуправных властелей обещает он провинциалу. Уйдет власть, падет торговля, и вновь нахлынут турки. Все это неизбежно и непоправимо. Греческая жизнь заглохнет в Малой Азии. Последний Ласкарь мог взять Константинополь, но не спешил. Вероятно, он понимал последствия.

Упомянутый судья Сеннакерим, хотя возвращенный к власти партией Палеолога, отозвался о перенесении столицы в Константинополь как о народном бедствии. Мнение это должно было разделять население малоазиатских провинций. Но с этим голосом при дворе не считались. В нем слышалась партия никейской династии, Ласкарей. Михаил отклонил предложение Акрополита о короновании Андроника. Но под уговорами сестры Евлогии он решился на ужасное дело. Отрок Иоанн Ласкарь жил во дворце в Магнисии. Туда прибыли палачи, и никто не защитил сына царя Феодора. Ему подняли веки и махали перед зрачками раскаленным железом, пока не угасло зрение. Несчастного мальчика отвезли в крепость Никитиаты у Дакивнихи (недалеко от Никомидии) и поместили под строгий надзор. Весть о преступлении Палеолога разнеслась по всей Вифинии; народ волновался и готовил восстание. А в столице было ликование. Все склонилось на первых порах перед Палеологом. Его называли новым Константином. Ему досталось шутя то, что не удалось Ватаци и Феодору II. Кончилось никейское изгнание.

«Константинополь, этот акрополь вселенной, царственная столица ромэев, бывшая под латинянами, сделалась, по Божию соизволению, снова под ромэями, – это дал им Бог через нас. Те, кто брались за это дело прежде нас, хотя брались за него не без благородной доблести и имея в своем распоряжении не неопытное в военном искусстве войско, приходили к мысли, что они стреляют в небо и берутся за дело невозможное».

Так хвалится сам Палеолог в своем уставе монастырю Димитрия.

«Вот великий град Константина, – пишет он же в другом уставе, – как царица, облачился в древний и прекрасный наряд, и новый град Иерусалим скажет по псалму: полны площади ее и перекрестки, переулки и улицы, но не полуварварским народом с его нестройной речью, но вполне авсонским (греческим) и в точности владеющим чистым эллинским языком. Святыни и обители украшены сонмами монахов и монахинь, благочинно проходящих монашеское поприще, священство радуется божественным храмам... В преславном, во имя Премудрости Божьей славном храме восседает патриарх не иноземный и подложный, но родной и единоплеменный, знающий своих и пастве знакомый».

И столица нового Константина требовала расходов, громадных, истощивших казну «стрелявших в небо» Ласкарей. Созвано было население в запустевшую столицу и заселены примыкавшие к морю кварталы; внутри и вне городских стен были отведены участки для пашен и огородов чиновникам и служащим, особенно монастырям были уделены «многотучные» куски; не были забыты «вольные» подгородные жители, столь помогшие возвращению столицы. Тысячи прибывших из провинции были зачислены в царский флот, на который Палеолог не жалел денег. Церкви со св. Софией во главе, с их сонмами черного и белого духовенства, дворцы, присутственные места нужно было привести в прежнее благолепие. Возведена была новая стена, окружившая квартал Акрополя, ремонтировались с суши и с моря укрепления громадного города, стены и башни. Боялись внезапного нападения латинян. Знати и чиновничеству нужно было отстроить их разоренные дома, и не Палеологу было отказывать в субсидиях на это из казны. И сам он строил во славу своего рода, которым он привык гордиться, во славу новой династии. Под Орфанотрофием Комнинов, на месте древнего храма и богадельни Евгения, Михаилом был возобновлен с большей роскошью разрушенный латинянами родовой храм Палеологов во имя их фамильного патрона, солунского великомученика Димитрия; при нем Михаил основал монастырь, оделил его щедро имениями и доходами, переселил в него братию малоазиатского монастыря Келливарского. По имени нового царского «монастыря Палеологов» весь мыс Акрополя стал называться и у греков и у латинян «углом св. Димитрия». Его развалины виднелись еще в XVI и, может быть, в XVII в. в саду нового султанского дворца. Михаил же возобновил отстроенный его дедом монастырь Михаила Архангела на Авксентьевой горе вблизи столицы. Уставы обоих монастырей дошли до нас.

Блеск, окруживший «Нового Константина», был отражением великого национального торжества. Ликовали не только придворные и служилые люди, но и патриоты, поклонники древней славы; и они вряд ли соображали, во что обойдется реставрация реальным интересам народа. Их радость имела основания. Из долголетней борьбы с пришлыми насильниками греческая нация вышла не раздавленной, но сплоченной. Под руководством православной Церкви население от Салоник до Магнисии и Атталии сознавало себя единым телом; выросло сознание национальности, эллинская идея не только книжная, но и народная; и самая Церковь, вынесшая на своих плечах борьбу, стала еще более дорогой, родной, греческой. Часть книжных людей могла еще трактовать об унии с точек зрения отвлеченного догмата; политики, как увидим, могли еще скрепя сердце желать мира с курией, но простой народ был утрачен для «латинской веры» навсегда. Торжествовала Церковь и православное просвещение, в тяжелой борьбе оно выучилось ценить врага; западное богословие начинают изучать серьезно; появляются переводы, заимствования из западной схоластической литературы. Эллинская идея, нашедшая себе такой красноречивый и искренний отклик в творениях Феодора II Ласкаря, должна была повести к оживлению, к возрождению литературной и художественной деятельности при Палеологах.

Не замедлили надвинуться и черные тучи. Радость родоначальника новой династии была омрачена. Расправа с сыном царя Феодора угрожала неприятными последствиями со стороны патриарха и простого народа. Руки Палеолога были связаны внутри и соучастниками и врагами; ему приходилось действовать крайне осторожно. Еще опаснее стало международное положение. Отношения с Европой обострились больше, чем при Ангелах и Комнинах. За падением Латинской империи на Золотом Роге ожидалась утрата последних обломков латинской Романии, «Новой Франции». Гибло дело всей Европы. Французский трубадур Рютбеф выразил это мнение в своей «Жалобной песне о Константинополе»:

Никто не глуп настолько, чтоб не видеть:

Когда утрачен будет наш Константинополь,

То предстоит и княжеству Морее

Подвергнуться столь сильному удару,

Который поразит святую нашу Церковь,

Что тело не просуществует долго,

Раз у него разбита голова.

Ближе других были затронуты интересы папской курии и венецианцев. Римскому первосвященнику было ясно, что греческий Восток ускользает у него из рук. И величие времен Иннокентия III, и примирительная дипломатия пап Иннокентия IV и Александра окончились крахом. Старый враг сбросил с себя оковы и, ничем не поступаясь, вырвал свою столицу, свой церковный и духовный центр, из рук латинян. Император Балдуин и Венецианский патриарх Джустиниани очутились на положении изгнанииков, носителей громких титулов in partibus infidelium. Папа Урбан IV не мог примириться с таким положением вещей. Первоначально он был уверен, что удастся силою отобрать у греков Константинополь, и в этом смысле он писал французскому духовенству. За папой же при благоприятных условиях могла встать Европа на защиту и восстановление «Новой Франции».

Не менее существенно задеты были интересы Венеции. Ведь по Нимфейскому договору генуэзцы выговорили изгнание венецианских купцов из всех владений греческого императора, а это было равносильно и утрате черноморских рынков. Между тем до сих пор граждане города св. Марка были хозяевами в Константинополе и Фракии, в Мраморном и отчасти в Черном морях, на Леванте до самой Акры. Им угрожало крушение всей колониальной их империи в водах Леванта и, может быть, утрата Крита, Евбеи в первую очередь и других островов, а также факторий в укрепленных гаванях Пелопонниса. Правда, Палеолог, оценивая значение венецианской торговли, условий договора с генуэзцами не исполнил и венецианцев из Константинополя не изгнал, так как при взятии столицы обошелся без генуэзских галер. Тем не менее политический и коммерческий урон Венеции был колоссальный. О первенствующем положении не могло быть более речи. Торговля в те времена опиралась на политику еще более, нежели в наш век. Византийский квартал по Золотому Рогу с церквами и магазинами был сожжен и отдан генуэзцам. Они разрушили дворец всемогущего венецианского подеста Романии и даже камни его, вероятно, с надписями и гербами отвезли в Геную в качестве трофеев. Черноморская торговля – вывоз хлеба, кож и восточных товаров, шедших через Крым и Трапезунт, – должна была перейти в руки генуэзцев.

Первым шагом только что вступившего на престол папы Урбана IV было потребовать от Генуи отказа от союза с греками. Так как генуэзские послы в этом не присягнули, Урбан отлучил от Церкви все их правительство, а на население наложил интердикт, закрыл церкви.

Немедленно папа становится душою лиги против Палеолога. Но единственной крупной силой в Италии тогда был Манфред Гогенштауфен, король Сицилии, а его-то папа не хотел. Из застарелой вражды к Гогенштауфену папа даже отказался от его помощи против греческого императора. К папе обратился изгнанник Балдуин от имени Манфреда, просившего благословения на завоевание и Константинополя и Иерусалима. Папа отказался примириться с Манфредом, хотя Венеция поддерживала всячески линию Балдуина.

Правительство Венеции не замедлило перейти от слов к делу. Дож обещал даром корабли всем венецианцам, которые захотят отправиться на войну против Палеолога. Папа с своей стороны благословил новый крестовый поход. Папа и Венеция хлопотали за Балдуина перед французским и кастильским королями. Урбан грозил Генуе, что оповестит об ее измене католичеству всех западных государей и для генуэзских судов будут закрыты гавани Европы. Но для генуэзцев союз с Палеологом был выгоднее, и они отправили по его просьбе вторую эскадру из 32 галер в воды Леванта. Если большие силы сицилийского королевства не были использованы по вине папы, то борьба началась на море пиратскою войною между венецианцами и, с другой стороны, генуэзцами и греками. Венецианский флот под начальством Дольфино нашел генуэзские и греческие корабли в гавани Салоник, но не решился напасть. Между тем проезд через проливы оказался закрытым для Венеции. Три венецианских корабля, возвращавшиеся из Черного моря с грузом, были захвачены генуэзцами в открытом море, пленный экипаж был отдан Палеологу, который приказал их изувечить (1262). Это означало открытый разрыв с Венецией, переход греков в наступление. Палеолог торопился занять позиции, выбить латинян из Архипелага. Наксос, Парос, Кеос, Каристос были взяты греко-генуэзским флотом, и готовилась экспедиция в Пелопоннис для оккупации городов, уступленных Вилльгардуэном за освобождение из плена.

Палеологу нужен был успех во внешней политике. Сам он переживал на своем троне трудные минуты. Сказались последствия злодейского ослепления Иоанна Ласкаря. Ропот стал громким в самой столице. Исчезла ласковая обходительность царя, преступление повлекло за собою тиранию. Посыпались кары на смевших жалеть Иоанна. Знатному юноше Оловолу отрезали нос и губы, и несчастный ушел в монастырь. Иных обходили почестями, иных постигала опала в жестокой форме. Не без основания появился террор. В соседней Вифинии, колыбели Никейского царства, разыгрались кровавые события. На пограничной полосе рядом с сельджуками, на рубеже («акрах»), или «хребте» (ныне Кара-Даг), жило воинственное крестьянство, своего рода казачество, полунезависимое в своих лесных ущельях, привыкшее одинаково к оружию и к сохе. Оно поднялось против Палеолога в защиту наследника любимых царей. Среди них под именем Иоанна Ласкаря явился слепой самозванец; крестьяне признали его и поклялись положить за него свою жизнь. Гнев и страх охватили Палеолога, он знал важность Вифинского рубежа, знал население по прежней своей службе. Он боялся за всю страну. Немедленно он снарядил большое войско против восставших, и многие отправились добровольно, желая заслужить расположение царя. Вифинцы считали себя не бунтовщиками, но защитниками законного царя. Они засели в своих теснинах и засеках, откуда пускали стрелы, и «нагишом», т. е. без панцирей, вооруженные подчас дубинами вместо мечей, бросались на войска Палеолога. Последние не могли нападать компактными массами, приходилось жечь леса и подвигаться шаг за шагом. Крестьяне укрыли семьи в недоступных местах, огородили их рогатками и телегами. Нападавшие несли громадные потери, и дело затягивалось. Решено было действовать переговорами; крестьянам обещали щедроты и подарки от царя; им указали место заключения подлинного Иоанна Ласкаря. Крестьян удалось разделить на два лагеря: благоразумных и непокорных. Видя безнадежность восстания, крестьяне отпустили самозванца к туркам. С непокорными началась жестокая расправа, на села были наложены разорительные штрафы. Искоренили бы всех «Трикоккиотов и жителей хребта», если бы не опасались оставить весь рубеж («акры») безлюдным и беззащитным против турецких набегов, а он защищал всю страну.

Заговорил и патриарх Арсений, сильный духом. Он не только был возмущен ослеплением сына Феодора II, порученного умирающим отцом патриаршему попечению, но он чувствовал себя обманутым. Царь не сдержал слова, данного главе Церкви. Арсений созвал синод, и, хотя архиереи молчали, он отлучил царя от Церкви. Палеолог смолчал и подчинился каре, желая выиграть время и рассчитывая на успехи во внешней политике.

Политика эта была энергичная, бдительная, беспокойная и в то же время двойственная с начала до самого конца. С одной стороны, Палеолог торопился закончить фактическое изгнание латинян из Романии, прежде всего стать твердою ногою в Пелопоннисе и на Евбее.

Это было его определенной, постоянной целью, борьба за которую обеспечивала за ним сочувствие нации и укрепляла его трон. С другой стороны, с самого возвращения Константинополя и до смерти он боялся католической Европы, нового крестового похода. В зависимости от получаемых им известий о политическом положении боязнь Палеолога возрастала и ослабевала, и в его глазах главным, даже единственным средством предупредить новое нашествие латинян было примирение с римской курией, бывшей душою и руководительницею крестовых походов, покровительницей, в частности, латинского княжества в Морее. Формой примирения являлась церковная уния, признание главенства папы и привилегий латинских церквей на Востоке.

Такой путь был тем более возможен, что как курия со времен папы Иннокентия IV, так и весь католический Запад разочаровались в жизненности идеи Латинской империи в Константинополе, поняли, что государство Балдуина пало от внутренней немощи, неспособности ужиться с греческим населением, устали давать Балдуину помощь и подачки. Новый поход на Восток, даже под флагом восстановления Балдуина или его сына Филиппа на константинопольском престоле, мог преследовать лишь цели колониальной, завоевательной политики крупнейших в Италии государств, а это отнюдь не входило в планы римской курии.

Палеолог привык к трудным положениям, их лично не боялся и обладал большою выдержкою. Он то отпускал, то натягивал вожжи своей политики в сторону унии. Но реальную постоянную свою цель – изгнание латинян из Романии – он преследовал с тем большей энергией, чем положение было труднее, и средств он не щадил. Таков ключ к главной линии его сложной политики по отношению к Западу. Аналогичным был его образ действий по отношению к венецианцам и генуэзцам; он их то манил к себе, то отталкивал, постоянно ссорил, но фактически мало с ними стеснялся, так как в Константинополе он был все-таки хозяином.

По условию, оговоренному с отпущенным из плена князем Вилльгардуэном Ахейским, Палеолог получил Западную Морею и снаряжал морскую экспедицию в Монемвасию, «Малвазию» западных писателей, притом поспешно, опасаясь венецианцев и западной помощи Балдуину. Хотя генуэзских и греческих кораблей в водах Леванта было больше, чем венецианских, но венецианцы разбили генуэзцев в морской битве (при Сетте Поцци, в Архипелаге, 1263 г.) благодаря лучшей тактике в бою; но не все генуэзские галеры приняли участие в сражении. Силы генуэзцев на Леванте не были сломлены; они захватили 4 венецианских корабля и получили подкрепления, так что у Палеолога оказалось до 60 генуэзских галер – громадный по тому времени флот. Тем не менее между Палеологом и генуэзцами произошла, размолвка. Он отпустил их флот домой. Не неуспешное сражение, не отсутствие денег у Палеолога были тому причиной, но различие политических целей⁵⁸. Палеолог желал генуэзской помощи не против венецианцев, но против Вилльгардуэна. Последний находился под особым покровительством папы, а с курией генуэзцы опасались продолжать открытый конфликт, хотя Вилльгардуэн вошел в союз с венецианцами. По возвращении на родину те генуэзские капитаны, которые перевозили греческую экспедицию в Монемвасию против Вилльгардуэна, были преданы суду. Генуя была накануне примирения с папой, нуждавшимся в генуэзском флоте для перевозки войск Карла Анжуйского в Италию против Манфреда Гогенштауфена. В Генуе назревали иные планы, поворот в сторону курии; политическое положение в Италии заставляло республику, слабую на суше, держаться осторожно; последняя борьба с Манфредом Гогенштауфеном при участии крупных французских сил могла оказаться опасной для республики, где существовала партия гибеллинов; притом Карл Анжуйский был опасным соседом Генуи. Еще продолжалась борьба с Венецией, требовавшая напряжения всех сил. В 1264 г. генуэзский флот захватил ежегодный караван венецианских купцов, отправлявшийся на Восток, и на целый год венецианская торговля с Левантом была парализована. При таких условиях Генуя не могла в угоду Палеологу воевать с Вилльгардуэном Ахейским и вконец рассориться с папой.

Пути Генуи и Палеолога разошлись. Греческий император об этом не жалел. Он уже тяготился союзом с Генуей, предпочитая примирение с Венецией как сильнейшей морской державой, законодательницей морской торговли (морской кодекс «Consulatus maris», составленный в Константинополе в 1255 г.); дружба с Венецией была ценной, она обезвредила бы союз Венеции с Вилльгардуэном, за которым стоял папа; вражда с Венецией была всегда опасной, если вспомнить обстоятельства четвертого крестового похода.

Кроме уклонения Генуи от участия в экспедиции против латинской Мореи одно непредвиденное событие дало Палеологу желанный повод к разрыву с Генуей. Этим фактом была измена Греческой империи самого подеста генуэзской колонии в Константинополе при обстоятельствах несколько темных и загадочных. Генуэзцам в Константинополе не было причин жаловаться на Палеолога. Правда, он не изгнал из города всех венецианцев и пизанцев, но из них остался низший класс, ремесленники, полезные грекам люди; а видные венецианские купцы выехали вслед за разрушением венецианского квартала, впрочем неполным. Претензии генуэзцев, требовавших исключительных прав на основании Нимфейского договора, стали для греков стеснительными. Их квартал у ворот Евгения (ныне Сиркеджи, у вокзала железной дороги) оказался на территории, нужной для новых укреплений Акрополя. В 1264 г. подеста генуэзцев в Константинополе был Гильельмо Гверчи из фамилии, принадлежавшей к партии гибеллинов, сторонников Манфреда Гогенштауфена. По-видимому, за свой страх Гверчи вошел в тайные сношения с агентами Манфреда и составил план предать город латинянам. План этот был настолько неосуществим и рискован для Генуи, что можно было бы заподозрить в Гверчи лицо, подкупленное Палеологом, чтобы разделаться с генуэзцами. Во всяком случае, Гверчи в присутствии императора и генуэзских нотаблей план свой раскрыл и от Палеолога не пострадал. Лишь составлен был акт об измене Гверчи, и он был отослан в Геную, где поведение Гверчи возмутило даже его родных, потребовавших получить скованного изменника для личной расправы. Палеолог же поспешил изгнать всех генуэзцев из Константинополя в Ираклию (древн. Перинф, возле Родосто) на Мраморном море. Это был тяжкий удар генуэзской торговле. Одновременно Палеолог приказал изгнать и венецианцев с пизанцами, но это последнее приказание, кажется, не было выполнено. Два посольства отправились из Генуи к Палеологу ходатайствовать о сохранении генуэзского квартала или хотя о разрешении генуэзским купцам поселиться вне городских стен. Впервые была высказана мысль об основании генуэзской Галаты. Палеолог, однако, был неумолим, ему теперь нужна была Венеция по соображениям международной политики. Союз с Венецией расстроил бы лигу, образовавшуюся под эгидой папы из венецианцев, латинских баронов Греции во главе с Гильомом Вилльгардуэном и князем афинским. Палеолог сам открыл переговоры с Венецией, сначала через пленного венецианца, затем приезжало два венецианских посольства, и второе из них, полномочное, заключило с Палеологом союзный договор. Михаил обязался изгнать генуэзцев из всей своей империи и не заключать с ними соглашения без ведома Венеции. Старое привилегированное положение венецианцев было восстановлено. С своей стороны республика св. Марка обязалась защищать греческого царя от врагов с Запада (1265).

Союзный договор 1265 г. был важным шагом на пути изгнания латинян из Романии – цели, которую Палеолог преследовал с лихорадочной энергией. Договор отдавал в руки греков второй оплот латинства на западе греческого мира, именно богатую Евбею. Защита этого острова от греков была существенным пунктом той лиги между Вилльгардуэном и венецианцами, о которой только что бьшо упомянуто.

Враждовавшие между собою «терциарии» Евбеи, ставшие вассалами Венеции, афинский и ахейский князья и правительство Венецианской республики согласились прекратить междоусобия и срыть укрепления Негропонта. Теперь Венеция, главный фактор этой лиги, переходила на сторону греков. Палеолог удержал за собою гавань Алмира, против Евбеи, пока Бог не даст ему власти над Еврипом (Евбейским проливом). Для Венеции договор означал отказ от колониальной политики на Востоке, и поэтому дож колебался его ратифицировать.

Еще более энергично наступал Палеолог против латинской Мореи. Этот оплот латинства в Греции был главным и пал первым под действием политики и оружия Палеолога, не щадившего материальных жертв для содержания флота и для снаряжения громадной по тому времени экспедиции в Монемвасию. Мы изложили выше, в главе об Ахейском княжестве (с. 392), как Гильом Вилльгардуэн не только уступил в качестве выкупа из плена свое детище Мистру и весь Восточный Пелопоннис, но и принес ленную присягу греческому императору; Палеолог носился с планом женить сына Андроника на наследнице Вилльгардуэна и получить всю Морею путем этого политического брака; так началась с благословения папы и по настоянию баронов отчаянная борьба франков за сохранение единства полуострова, за самую будущность франкской Мореи, против армии Константина Палеолога и его товарищей, умевших терпеть и умирать за царское дело (1263). Следствием было разорение цветущей Мореи. Мистра стала греческой, ядром будущего греческого деспотата.

Расстроив латинскую лигу в Романии, утвердившись в Морее и на Евбее, Палеолог заставил и эпирского деспота Михаила, захватившего вместе с Манфредом (1261) много земель в Северном Эпире и Албании, искать мира, несмотря на поражения и плен знаменитого кесаря Алексея Стратигопула (1262). Наследник деспота Никифор получил в жены дочь влиятельной царской сестры Евлогии (1265).

Наоборот, по отношению к римской курии Палеолог действовал весьма осторожно, опасаясь скрытых сил латинского Запада, которые папа мог привести в движение; четвертый крестовый поход и захват Константинополя были в памяти у всех. Немедленно по переселении в древнюю столицу, а может быть и раньше, Палеолог послал в Рим двух послов из служилых латинян, но один из них на пути был схвачен и замучен, другой поспешил вернуться. Палеолог имел основания зорко следить за настроением и действиями римского двора. Папа Урбан, услышав о падении константинопольской Латинской империи, об утрате этого «благороднейшего члена» Римской Церкви, был поражен и горько плакал, считая это событие вечным позором латинского имени. Он разрешил Вилльгардуэна от клятвы, благословил союз его с венецианцами против Палеолога, на расходы по их походу назначил в течение трех лет особый сбор с вакантных мест духовенства по всей Европе; приказал проповедовать крестовый поход во Франции, Арагоне и Польше и засыпал посланиями христианнейшего Людовика Французского; отлучил от Церкви генуэзское правительство. Со своей стороны изгнанный Балдуин объезжал европейские дворы, раздавал грамоты на утраченные земли, сватал своего сына Филиппа; Венеция предлагала крестоносцам свои корабли. Отнюдь не желая помощи Манфреда Гогенштауфена, Урбан возобновил хлопоты своих предместников о призвании в Италию французов, именно брата короля Людовика Святого, графа Прованса Карла Анжуйского. Этот энергичный государь располагал большими материальными средствами.

Дошли ли эти планы до Палеолога или нет, но он начал искать расположения Манфреда и даже собирался жениться на его сестре Анне, вдове Ватаци; однако царица Феодора, жена Палеолога, оказала упорное сопротивление этому проекту, и патриарх Арсений не дал царю развода. Тогда Палеолог послал Манфреду Анну в обмен на попавшего к тому в плен кесаря Стратигопула, завоевателя столицы. Манфред отнесся холодно к авансам Палеолога, и последний написал (1262) папе послание о том, что христианская любовь заставляет его, Палеолога, искать мира с папой, а о догматах можно договориться потом; не годится папе отвергать блудного сына, который к тому же помог бы папе держать всех под своею рукою, т. е. того же Манфреда.

Папа такого письма не ожидал и не знал, верить ли Палеологу. Обещая прислать нунциев, папа просит «светлейшего императора греков» не трогать латинян Романии. А Палеолог и не подумал исполнить это пожелание папы, продолжал воевать и в Эпире, и в Морее, и на островах в уверенности, что греческие успехи сделают папу сговорчивее, но вместе с тем признал папу третейским судьею между греками и латинянами; впрочем, это был лишь красивый жест. Двуличие Палеолога – военные действия и авансы папе – пугало Урбана. Он даже думал, что Палеолог нападет на латинский Кипр. При тогдашней трудности сношений обе стороны приписывали друг другу планы, каких в действительности не существовало. В ту пору за Балдуина никто не хотел вступаться, даже французы слабо отвечали на папские призывы, будучи заняты предприятием Анжу. Папе пришлось пойти на предложения Палеолога. Одна уния могла защитить латинские церкви на греческих землях, хотя бы ценой признания Палеолога законным государем Константинополя. Ведь был же готов Иннокентий IV предать империю Балдуина царю Ватаци за церковную унию. Урбан недолго колебался. Он пообещал в случае воссоединения «столь знатного члена Церкви раскрыть недра отеческой приверженности» и защищать династию Палеолога на ее троне. «Отец и мать не сделали бы столько». Балдуина же папа решил предать его собственной судьбе, раз он посмел хлопотать перед французским королем за Манфреда, а это грозило гибелью плану покончить через оружие Карла Анжу с последним Гогенштауфеном в Италии. Четыре минорита повезли Палеологу папский ответ, но задержались в пути и ехали целый год. Тем временем греки, вследствие измены турецких наемников, потерпели в Морее крупное поражение, и Палеолог отправил в Рим католического епископа Кротонского, родом из греков, с более определенными предложениями (1264): он признавал папский примат со всеми его каноническими последствиями, признал святую силу таинств, совершаемых католическим духовенством, обещал отвоевать для папы Иерусалимскую и Антиохийскую Церкви. Урбан был в восхищении, восхвалял Господа за то, что никогда еще не бывало так близко к осуществлению вожделенное объединение Церквей. Заговор агентов Манфреда с генуэзским подеста в Константинополе, происходившим из гибеллинского рода, еще более сблизил Палеолога с курией. Михаил уже договорился с миноритами о созыве церковного Собора для разрешения политических и церковных вопросов. Тем временем умер Урбан IV, и на папский престол был избран Климент IV (1264–1268), также француз. При нем Карл Анжуйский привел свое войско в Рим (1265) и через несколько месяцев разбил Манфреда, потерявшего в один день корону и жизнь; при нем был поражен французами Италии и Мореи юный Конрадин Гогенштауфен, отданный Карлом в руки палача (1268). События эти были грозными для Палеолога. Вместо рыцарского блестящего, но непостоянного Манфреда на Юге Италии появился могущественный, сильный деньгами и людьми Франции Карл. Его характер виден по переписке, недавно изданной. Он полон огня и энергии, постоянно торопит и нерадивым грозит. Недаром папа писал, что с утверждением Карла в Италии изменится судьба Романии. Палеологу приходилось серьезно считаться с новым нашествием латинян. Палеолог учел события заранее. Папской миссии он предоставил право служения в православных церквах столицы; упомянутого выше епископа Кротонского он уговорил служить по греческому обряду, но вскоре сослал его за какую-то вину.

На Западе политика Михаила Палеолога стала еще более лихорадочной. Он предлагал Вилльгардуэну Ахейскому выдать его дочь и наследницу Изабеллу за юного Андроника Палеолога, наследника греческого престола, но морейские бароны не допустили этого брака. Михаил Палеолог заключил (1265) мир и союз с венецианцами. В Эпире император имел выдающийся успех. Деспот искал примирения, лишившись поддержки Манфреда и предвидя наступление Анжу на Эпир в первую очередь. Так и случилось: сначала Карлу подчинились итальянские владельцы о. Корфу (1267); затем Карл в качестве сюзерена Вилльгардуэна Ахейского послал ему войско и субсидию (1268), а Вилльгардуэн со своими рыцарями участвовал в разгроме Конрадина Гогенштауфена. Уже тогда у Карла был определенный план завоевать царство Михаила Палеолога. В мае 1267 г. он заключил с изгнанником Балдуином (переехавшим к Карлу после гибели Манфреда) договор в Витербо, по которому Карл за себя и за своих наследников обещал Балдуину в течение шести лет организовать экспедицию с громадными силами (2000 одних рыцарей) для завоевания царства «схизматика М. Палеолога, присвоившего себе звание императора». За это Балдуин отказался в присутствии папы Климента от сюзеренных прав на княжество «Ахеи и Мореи», подтвердил за Карлом права на владения Манфреда и его адмирала Кинарда в Эпире и на Корфу, уступил Карлу все острова до Абидосского мыса (Дарданелл), за исключением четырех больших малоазиатских; уступил Карлу треть будущих завоеваний на материке, во владениях Палеолога и эпирского деспота, в бывшем королевстве Салоникском и в Албании и Сербии. Брак Филиппа, сына Балдуина, с Изабеллой, наследницей Вилльгардуэна, должен был скрепить этот договор.

Палеолог предвидел планы Карла. За год до договора в Витербо он предложил папе Клименту осуществить церковную унию с разрешением политических вопросов на церковном Соборе. Папа должен был определить свой путь. С одной стороны, он явился покровителем и союзником французского государя Южной Италии, разгромившего державу Гогенштауфенов. С другой стороны, он опасался Карла, уже получившего голос в управлении Римом и в Северной Италии. В случае разгрома Палеолога основалась бы могущественная держава в Италии и на Востоке, при которой курия утратила бы всякую самостоятельность действий.

Для папы было выгоднее церковное объединение греков с латинянами: все ему нужное папа получал и ничего дома не терял. Понимая это, Климент смело стал на путь, диктуемый интересами Римской Церкви. Чтобы загородить Карлу дорогу в Константинополь посредством унии с греками, Климент тонко воспользовался самой силой Карла, страхом, который он внушал Палеологу.

И Климент поставил греческому императору определенные условия: о вере не рассуждать, римское учение о Св. Духе и об опресноках принять, императору с клиром и народом присягнуть в том, что они признают не только верховную каноническую власть преемника Петра, но и его право разрешать споры о вероучении. После того гарантируется прочное политическое соглашение между греками и Западом, причем возможен и созванный папой Собор. Но переговоры об унии не удержат его, Климента, от помощи латинянам, обижаемым греками, и от обращения последних на истинный путь иными средствами, т. е. оружием (1267).

Палеолог понимал, что в такой форме уния неприемлема для греческого народа, но видел, что нужно что-нибудь предпринять немедленно ввиду успехов Карла. Он ответил папе, что немедленно пойдет на египетского султана и привлечет к походу армянских князей, если только папа гарантирует безопасность его царства на время похода; осуществить унию ему мешает духовенство. Находившийся при дворе Карла папа отвечал Палеологу, что лишь уния избавит греков от латинского нашествия, и в то же время благословил известный нам договор Карла с Балдуином. Климент был уверен, что Палеолог пойдет на все, и уже подыскивал доминиканцев для миссии в Константинополь. Игра была двойная, но цель одна: церковная уния, которая помешала бы чрезмерному усилению Карла. В 1268 г. Климент умер, и папский престол три года не был занят: Карл того и хотел, без папы ему было легче готовить поход на Восток. Его план был задуман широко, с участием венгров, сербов и болгар; даже слепой царевич Иоанн Ласкарь, убежавший из заключения в Никитиатах, появился при дворе Карла Анжуйского. Новый германский император Альфонс Кастильский обещал помочь Балдуину. Венецианское правительство под влиянием успехов Карла и переговоров с его братом Людовиком Святым о новом крестовом походе заключило с Палеологом (1268) новое соглашение, в котором уже не было речи о помощи против латинян на Евбее и в Архипелаге, наоборот, венецианцы оставили за собою право помогать последним в случае нападения греков.

Со своей стороны греческий император взял назад обещание изгнать генуэзцев и предоставил венецианцам кварталы в главных приморских городах. Свобода венецианской торговли осталась только на бумаге, и венецианские купцы жаловались своему правительству, что их грабили и убивали на глазах греческих властей. Прошло для них золотое время Латинской империи в Константинополе. И венецианские наемники не стеснялись поступать на службу к баронам Евбеи, и до 500 их попало к грекам в плен. При таком положении дел в 1269 г. приехало в Венецию посольство от Карла, призывавшее республику св. Марка нарушить договор с Палеологом во имя общих интересов латинства. Но венецианцы боялись Карла не меньше, нежели папа, и не стали на сторону ни Карла, ни греков. Тем не менее в 1270 г. Карл снарядил экспедицию на помощь князю ахейскому, с которым он породнился и наследником которого он стал.

Палеолог тем временем возобновил переговоры об унии, на этот раз не с курией – папский престол оставался вакантным, – но с христианнейшим королем Франции Людовиком Святым, и избрал его третейским судьею в своем конфликте с Карлом. Людовик снесся с курией, и было решено послать к Палеологу кардинала Альбано (1270), которому было поручено потребовать от Палеолога серьезных гарантий в верности св. престолу. Из среды кардиналов исходило недоверие.

Палеолога спасла от Карла на этот раз не уния, но крестовый поход Людовика Святого в Тунис, в котором Карл должен был принять участие. Смерть Людовика (1270) развязала было руки Карлу, но гибель его флота от бурь заставила отложить нападение на греков.

На папский престол вступил Григорий X (1271–1276), который взялся за унию решительно, будучи занят планом нового крестового похода. Для него война между христианами была препятствием к продолжению дела Людовика Святого. Средством предупредить войну с греками являлась уния. На этом пути Григорий X был счастливее своих предшественников. Успехи Карла в Западной Греции заставили Палеолога спешить с унией, и в лице Григория он имел партнера, которому Карл не был страшен. В 1271 г. полководцы Карла Бомон и Барр совместно с баронами Греции успешно воевали в Пелопоннисе против греков; в 1273 г. отправлено Карлом было еще большее войско под начальством адмирала де Туей; оно было усилено арабскими стрелками и наемниками из Франции. Но Палеолог, окрыленный успехами в деле заключения унии, в следующем же 1274 г. освободил Янину от войск фессалийского деспота Иоанна, союзника латинян, и загнал де Туси с помощью албанцев в прибрежные Драч и Валлону. Военные действия были перенесены на Евбею, где утвердился византийский адмирал, славный своими подвигами протостратор Алексей Филантропин. Измена одного из евбейских баронов по имени Ликария помогла Филантропину. В 1274–1275 гг. Палеолог собрал громадный флот из Константинополя и провинции, всего 73 корабля, и послал с ними Филантропина на Евбею. В Северной Греции должно было последовать столкновение сил Палеолога и Карла. Оно началось междоусобием между греками. Для объяснения событий вернемся несколько назад.

По смерти старого эпирского деспота Михаила (1271) Карл успешно действовал в Албании. Албанские родоначальники с представителями Драча и других городов избрали своим королем Карла (1272), который начал раздавать албанским вождям земли в сторону Охриды. Дипломатическая борьба между Карлом и Палеологом охватила весь Балканский полуостров с соседней Венгрией. В последней Палеолог одержал победу. Политические соглашения по обычаю времени завершались браками между членами династий. Стефан Венгерский, в жилах которого текла кровь никейских царей, выдал дочь Анну за наследника греческого престола Андроника (1272). Бывший патриарх Герман и старый великий дука Ласкарь, приходившийся дедом с материнской стороны венгерскому королю, привезли невесту, и бракосочетание было совершено в св. Софии патриархом Иосифом с большою пышностью. Вскоре Андроник с Анной были помазаны на царство, получили царский двор, и Андроник начал подписывать грамоты. К присяге Андронику все были приведены с особенною тщательностью. Михаилу нужно было укрепить престол за сыном. Он не доверял своим братьям, особенно одному из них – деспоту Иоанну. У царя, по-видимому, были для того основания. Иоанн прославился и воинскою доблестью, и щедростью; он жил по-царски. Михаил стал унижать брата перед сыном-наследником при дворе, отнял у него имения на Лесбосе и Родосе, отнял отличия, присвоенные сану деспота, даже шапку, усыпанную жемчугом. Но когда на Западе появилась грозная опасность, он не нашел лучшего полководца, как Иоанн. Опасность появилась среди самих греков. Сила Карла отразилась, по-видимому, на верности греческих вельмож. Губернатор Адрианополя и Фракии Андроник Тарханиот (под влиянием личной обиды, как передает Пахимер) задумал изменить Палеологу. Призвав татар, разорив и замутив страну, как каракатица, по выражению Пахимера, Тарханиот бежал в Фессалию к своему тестю Иоанну Комнину Ангелу. В измене Тарханиота вернее видеть результат враждебной политики Болгарии и Иоанна Комнина Ангела, за которыми нужно видеть руку Карла Анжуйского. Упомянутый Иоанн Комнин был побочным сыном эпирского деспота Михаила и еще при жизни отца владел самостоятельно в Фессалии, в Новых Патрах. Не в пример законному наследнику Эпира Никифору, Иоанн унаследовал дарования и честолюбие эпирских и салоникских Ангелов Комнинов. Это он решил победу греков над франками при Пелагонии. Михаил Палеолог считался с Иоанном серьезно, породнился с ним и дал ему звание севастократора, т. е. причислил его к царской фамилии; однако Иоанн вел свою политику, лелеял честолюбивые планы и умел ладить с латинянами. Он даже ссужал самого Карла деньгами в стенах латинских Фив.

Видя в Иоанне серьезную для себя опасность в случае нашествия Карла, Михаил Палеолог решил с ним разделаться и одновременно с флотом Филантропина послал громадную по тому времени армию в 40 000 человек под начальством упомянутого своего брата деспота Иоанна Палеолога. Византийцы вторглись в Фессалию, и Иоанн Ангел был оставлен всеми, скитался по стране, спасаясь от преследования, и наконец укрылся в крепости Новых Патрах. Византийцы обложили город, и Иоанн Палеолог потребовал у жителей выдать Ангела, угрожая разорить страну дотла. Горожане просили подождать, а тем временем Ангел бежал, спустившись по веревке; одетый конюхом, он прошел через византийский лагерь и явился в Фивах; владетель Фив дал ему 300 всадников, закаленных в боях, и Иоанн Ангел напал на византийцев врасплох, сея ужас. Войска деспота бежали, оставив богатейшую добычу, царские драгоценности в ставке деспота; последний не мог остановить панику и укрылся в ущельях Дримяны, недалеко от моря, с остатками своей армии.

В это же время на эскадру Филантропина, стоявшую по соседству у берегов Евбеи, напал почти вчетверо меньший флот, снаряженный баронами Евбеи и Мореи. Латиняне сначала оттеснили греков к берегу Фессалии; гибли лучшие моряки блестящего флота Филантропина, и самого его спасла крепкая броня. В разгар боя на берегу является деспот Иоанн; видя гибель царских сил и на море, в отчаянии и ярости он умолял опомниться и не губить царского дела; на лодках он перевез свои силы на корабли, и греки воспрянули, погнали в свою очередь утомленных латинян и истребили их флот, причем погибли знатнейшие бароны Евбеи (1275). Успех на море был велик и важен; но гибель сухопутной армии легла позором на храброго Иоанна Палеолога. В покаянной одежде, без знаков своего звания, явился он к брату-царю. Герой многих войн, любимец армий должен был удалиться в частную жизнь, к радости престолонаследника Андроника.

Одновременно отношения с сербами и болгарами не налаживались у Палеолога. Нетрудно угадать причину. Национальная греческая политика не допускала уступить славянам что-либо из достояния древних императоров. Палеолог был далек от мысли объединить православные народы Балкан против латинства путем уступок в национальных и церковных вопросах. Непониманием этого страдают греки от Палеологов до сих пор, до современного Фанара. В 1272 г. Михаил Палеолог подтвердил хрисовул императора Василия Болгаробойцы о привилегиях архиепископа Охриды и всей Болгарии. Одним росчерком пера хотел он уничтожить церковную автономию сербов и болгар, плоды деятельности Саввы Сербского и великого Асеня.

Его политика по отношению к сербам и болгарам была мелкой, династической; он был поглощен борьбой с латинством, но не понимал, что союз балканских народностей, связанных религией и культурой, легко мог выжить и латинян и татар навсегда. Наоборот, он сам призвал татар против болгар. Болгарский царь Константин Тих и его держава находились под сильным греческим влиянием, культурном и политическим, со времен никейских царей. Сначала Тих враждовал с Палеологом за его преступление по отношению к последнему Ласкарю, и вражду поддерживала супруга Тиха и сестра Иоанна Ласкаря Ирина; после ее смерти Палеолог выдал за Тиха свою племянницу Марию, дочь Евлогии, но не дал обещанного за нею приданого, удела претендента Мицы (городов Анхиала и Месемврии), посягнув на целость царства Асеней. Началась опустошительная разбойничья война во Фракии; тюрко-болгарские отряды разоряли цветущую область, оправившуюся под скипетром Ватаци и Феодора II. В связи с византийско-болгарскими отношениями находится, по-видимому, упомянутое возмущение адрианопольского губернатора Тарханиота.

Чтобы смирить болгар, Палеолог прибег к традиционному приему византийской политики для XIII в., еще более пагубному, чем для времен Комнинов: на полугреческие земли он напустил северных кочевников, именно татар хана Ногая. Этот замечательный татарский полководец около 1270 г. перекочевал с большой ордою в южнорусские степи и Молдавию. По словам Пахимера, он подчинил себе аланов, зикхов, готов крымских и русских, усвоивших себе татарские обычаи, язык и одежду. И по русским летописям (с 1276 г.) данниками Ногая являются князья галицкие и волынские. Молдавия и Болгария являлись главной ареной для орды Ногая. Еще в 1270 г. татары участвуют вместе с болгарами Тиха в попытке захватить Михаила Палеолога в устье Марицы. Счастливо избегнув плена, Михаил породнился не только с Тихом, но даже с Ногаем, прислав ему в жены свою побочную дочь Евфросинью с дарами. Опираясь на Ногая, Михаил не считался с Тихом, и началось опустошение Болгарии татарами, тяжкое время для славянской и греческой культуры в царстве Асеневичей. Ногай был варвар, гордый верностью уставу Чингис-хана. Из присланных Палеологом даров он оценил лакомства и бочки с вином, равно как золото и серебро; увидя же драгоценные царские облачения, он спросил: «Эта дорогая шапка исцеляет ли от головной боли? и жемчуг на ней отвратит ли молнию от головы? и эти одежды имеют ли чудесную силу от болезней?» – и, услышав отрицательный ответ, Ногай бросил все это с пренебрежением и надел свою овчину.

Когда было нужно, Палеолог не щадил культуры и не гнушался союза с Ногаем; наоборот, сербы оказались для греков недостаточно культурными, хотя их страна была полна западными мастерами и сербские великие жупаны покровительствовали просвещению. Целый ряд великолепных церквей, начиная со Студеницы и Арилья, был выстроен для них в XIII столетии далматинскими и итальянскими архитекторами. При Михаиле царствовал в Сербии Стефан Урош I (1243–1276), женившийся приблизительно около 1250 г. на Елене – может быть, дочери константинопольского императора Балдуина II Куртенэ⁵⁹. Она пользовалась одинаково большим влиянием и среди православного духовенства Сербии, и в латинской Церкви, которой она осталась верной; она достигла глубокой старости (†1314). Целый ряд католических церквей на побережье и по крайней мере один православный монастырь (Градац на р. Ибаре) выстроены Еленой.

До 1267 г. политика Уроша была определенно западнической, зависимой от Венгрии; его старший сын Драгутин был женат на дочери венгерского короля Стефана. Сербы служат в венгерских войсках против Оттокара Чешского (1260). Венгерский король Бела IV, отец Стефана, отзывается об Уроше, что он, «обуянный гордыней», «уклонился от нашей власти». В самом деле, Урош тяготился зависимостью от Венгрии и воспользовался удобным случаем, чтобы ее сбросить. Таким случаем была война между отцом и сыном, венгерскими королями Белой и Стефаном (1267).

Михаил Палеолог хотел воспользоваться поворотом сербской политики и сватал свою дочь Анну за второго сына Уроша, Драгутина, и даже послал невесту в Сербию. Но в этот момент Уроша постигло несчастье. Он вторгся в Мачву, удел Белы, сына вышеупомянутого князя русского Ростислава, но здесь был разбит подоспевшими венграми и взят в плен (1268). Ему пришлось дать обязательство разделить власть с сыном Драгутином. И в договоре венгерского короля с чешским Урош с сыном упомянуты в числе венгерских вассалов, «родных королевских» наряду со Святославом, «императором болгарским», т. е. князем Яковом Святославом Галицким, владевшим уделом в Западной Болгарии под эгидою венгров. В 1276 г. Урош был свергнут своим сыном и соправителем Драгутином с помощью венгров и умер монахом.

Попытка Палеолога втянуть Сербию в орбиту византийской политики оказалась безуспешной.

Вместе с Константинополем Михаил принял на себя все претензии древних царей, задачи мировой политики Комнинов, и под тяжестью этого наследства дрожали его плечи. На Западе враги Палеолога стояли сомкнутыми рядами под знаменами Карла Анжуйского. Отпраздновав свадьбу дочери с Филиппом, наследником прав и титулов Балдуина (1273), укрепив свои связи с латинскими государями в Греции, а также с Иоанном Фессалийским, при поддержке Франции, Венеции, южных славянских государств, располагая силами и средствами Южной Италии и Сицилии, Карл был в состоянии сокрушить Палеолога, и последнему приходилось рассчитывать на свою дипломатию более, чем когда-либо. Михаил обратил внимание на государей Испании, естественных соперников Франции в бассейне Средиземного моря. Кроме того, против Карла образовалась лига в Северной Италии под главенством Альфонса Кастильского, с участием маркиза монферратского и города Павии, старого гибеллинского гнезда (1272). Через Геную Палеолог имел связи с этой лигой, и отношения к Генуе он упрочил новым договором. Между враждебными французам государями проектируются политические браки, хотели женить самого Палеолога на дочери Альфонса Кастильского.

Карл неоднократно старался отклонить папу Григория от церковной унии с греками, но его энергичные шаги привели лишь к обратному результату; папа мог тогда действовать свободно. Еще в 1271 г., возвращаясь из Палестины, новоизбранный папа Григорий писал Палеологу и хотел пригласить его на Собор католической Церкви, который предполагал созвать в Лионе в 1274 г. для решения различных церковных дел. От Палеолога прибыл послом Иоанн Парастрон, грек, фанатичный приверженец унии, с письмом, в котором Палеолог подтверждал свое желание заключить унию и воевать против неверных. Агенты Карла настаивали на войне с греками, неоднократно обманывавшими курию. Тем не менее в Константинополь посланы были четыре католических монаха, среди них будущий папа Николай IV. Папа извещал, что он защитит Палеолога в случае принятия им унии, но не будет в состоянии бороться с требованиями Карла, если Палеолог будет медлить. Требовалось принять латинский символ и признать в присутствии нунциев папский примат; за это на Соборе папа добьется политического союза латинских держав с новообращенным греческим императором. Если же греческое духовенство унии не допустит, можно отложить унию до заключения политического мира, лишь бы патриарх с синодом дали письменное и принципиальное обещание. Одновременно папа разъяснил Карлу, что он не обязан уменьшать свои войска в Романии, хотя следует дать грекам перемирие на время переговоров об унии. И Карл тотчас же послал в Грецию сильное войско под начальством де Туей. Венеции же папа запретил возобновлять переговоры с Палеологом. Прежде Палеолог манил унией, а теперь папа угрожал готовыми силами Карла. И Григорий X добился того, к чему вотще стремились его предшественники.

Палеолог спешно укреплял столицу, готовясь к осаде. Башни и амбары были набиты хлебом; что не вмещалось, было сдано горожанам на хранение; в каждый дом пригнали по десятку свиней, и хозяева должны были резать и солить мясо. Заготовлены были масса оружия, метательные машины, наняты были оружейники, морские стены были «удвоены» и получили постоянный гарнизон. Укреплялись острова и города по Мраморному морю. Стоянка флота была перенесена из Влахерн в просторную Старую Гавань (на месте нын. таможни в Стамбуле); гавань Кондоскалию на Мраморном море огородили камнями, заперли железными воротами, углубили, причем на дно лили ртуть. Генуэзцам было разрешено укрепить Галату, и они были приняты на царскую службу.

Труднее было заставить греческое духовенство принять унию по программе римской курии. Авторитет Михаила Палеолога был поколеблен в глазах ревнителей канонов еще со времен патриарха Арсения Авториана. По смерти патриарха Никифора Арсений был вновь призван на престол и принял его на условиях, в точности нам неизвестных, и вторично короновал Палеолога, не упоминая имени Иоанна Ласкаря. Когда явился проект политического брака Палеолога с Анной, сестрою Манфреда и вдовою царя Ватаци, императрица Феодора, не дававшая развода, нашла поддержку в патриархе, и брак с Анной не был им допущен. Это возобновило вражду между царем и патриархом. Ослепление несчастного Иоанна Ласкаря вызвало отлучение царя патриархом от Церкви, и Палеолог должен был снести эту кару, «считая нужным выказывать царское величие». Не раз через духовных лиц он умолял патриарха снять отлучение, но Арсений отвечал: «Я пустил к себе за пазуху голубя, а он оказался змеею и смертельно укусил меня». И лично царь ходил к патриарху. Однажды, выслушав отказ, Палеолог сказал: «Что же, ты велишь мне отказаться от царства?» – и хотел отдать свой меч; Арсений протянул свою руку, а Палеолог стал обвинять старика в покушении на его царскую жизнь. Напрасно царь обнимал колени патриарха, Арсений оттолкнул его и ушел в свою келью. Тогда царь начал жаловаться: «Патриарх велит мне оставить государственные дела, не собирать податей, не творить суда. Так врачует сей духовный врач! Пора мне искать милости у папы». Царь стал искать случая свергнуть Арсения, но жизнь патриарха была безупречной. Царь собрал в Салониках несколько архиереев и вызывал Арсения на суд, но тот не поехал. Угодливые архиереи доказывали, что разобщение «души государства» с Церковью является заразой, угрожающей порядку. Палеолог вышел из душевного равновесия. Узнав, что патриарший хартофилакс Векк наложил запрещение на дворцового священника за венчание без разрешения, Палеолог приказал градоначальнику севасто-кратору Торнику разрушить дома Векка и великого эконома патриархии, вырубить их виноградники и прислать их самих в Салоники в оковах. Патриарх возмутился и взывал к народу, что Божьих людей хотят судить мирским судом. Севастократор уговорил хартофилакса и эконома поехать к царю с повинной, и в Салониках они оба изменили своему патриарху. Арсений не хотел видеть опасности. Для расправы с ним скоро нашли предлог. В столице проживал на положении не то друга, не то пленника сельджукский султан Изз ад-дин Кейкавус II, перебежавший к Палеологу еще до взятия Константинополя. Не получая свободы, он вошел в сношения с ханом Ногаем и с Константином Болгарским. По уговору, Изз ад-дин должен был испросить разрешение приехать к Палеологу в Салоники вместе со своими людьми и, возвращаясь с царем в столицу, убить Палеолога. Как бы то ни было, в устье Марицы, среди болот, царя окружили болгары с татарами, и он спасся ночью с великим трудом (1265), явился в столицу почти один. Патриарх же в св. Софии стал выговаривать Палеологу: «Не говорил ли я тебе, что не следует воевать с единоплеменным и единоверным деспотом эпирским? Вы ведь одно стадо Христово. Теперь благодари Бога за урок и за спасение». Палеолог смиренно отвечал, что он заключил с деспотом мирный договор. Смирение это было фальшивое. Палеолог решил покончить с Арсением во что бы то ни стало. Созвав архиереев, он изложил им все свои шаги к примирению с патриархом.

«Кажется, он хочет, чтобы я за свой проступок оставил престол, но кому отдаст он царство? Каковы произойдут последствия для империи? А если другой окажется неспособным к столь великому служению? Кто поручится, что я буду жить спокойно, и что станется с моею семъею? У какого народа видано что-либо подобное, и бывало ли у нас, чтобы архиерей мог делать безнаказанно такие вещи? Не понимает разве он, что вкусившему блаженство царской власти нельзя расстаться с нею иначе как вместе с жизнью. Покаяние определено Церковью, и разве его не существует для царей? Если не найду его у вас, то я обращусь к другим Церквам и от них получу врачевание. Решайте сами».

Еще несколько раз уговаривали Арсения, но он прогнал и царского духовника Иосифа. Оставалось «устроить обстоятельства». Из среды патриарших чиновников явился ложный доносчик, письменно обвинивший Арсения в том, что он дружил с изменником-султаном Изз ад-дином Кейкавусом II, мылся с ним в патриаршей бане, украшенной крестами, и т. д. Созван был Собор для суда над Арсением, приглашены и восточные патриархи. Дважды вызывали Арсения, и оба раза он не явился на Собор. Не дожидаясь третьего вызова, Арсений явился к царю, который принял его ласково. Приказав служить обедню в дворцовой церкви, Палеолог повел туда Арсения, держась за его мантию, чтобы патриарх как бы сам ввел его в храм и тем уничтожил отлучение. Арсений заметил эту хитрость, вырвал мантию и со словами: «Зачем крадешь мое благословение,» – поспешил «орлом» вон из дворца. С трудом отстояв обедню, Палеолог призвал архиереев и потребовал покончить с патриархом, обещая им великие милости. На последнем заседании Собора, опять в отсутствие обвиняемого, Арсений был присужден к низложению, но за неявку на суд. Клевета доносчика и Собору была очевидною. Лишь Александрийский патриарх Николай отказался осудить невинного.

Выслушав приговор, Арсений воздал хвалу Богу и сказал своим клирикам:

«Дети, Божьей воле нужно повиноваться. Простим друг другу обиды. Охотно ухожу, куда угодно Богу, вы же проверьте книги и ризницу, чтобы не сочли меня святотатцем. Эту одежду, книгу и три золотых, заработанные мною перепиской, беру с собою».

Ночью пришли за Арсением, отвезли его на пустынный остров Проконнис (нын. Мармара) и заключили под стражу в тесной келье (1267).

Столичное население волновалось. Патриарха за строгую жизнь считали угодником при жизни. Палеолог созвал народ и держал речь.

«Всем следует жить своим умом, – говорил царь. – Дело ясно. И в первый раз, когда патриарх оставил свой престол по своей воле, глупые люди запирались в своих домах и произвели раскол. Теперь готовится то же самое, старая закваска, видно, еще не перебродила. Не стоит говорить, чего добиваются люди, прячущиеся по углам, но тех, кто их слушать будет, постигнет жестокая кара. Ни догмагы, ни обряды не затронуты, а другого патриарха разве нельзя избрать? При новом вам будет лучше, и вы испытаете на себе действие лучей сродного нам благоволения. Бросьте тайные сходки. Знаю, что много попрошаек ходит по домам, они, пожалуй, будут винить царей (т. е. Михаила с сыном) и сбивать всех с толку. Подавайте им, но увлекаться их речами – иное дело, и я того не потерплю. Они разбегутся, а вам не уйти от наказания».

Странниками-"сумоносцами» кишела столица искони, и этот люд сообща с опальными чиновниками, с беглыми монахами и расстригами поддерживали в народе брожение. Населению, несшему тяготы мировой политики Палеолога, приходилось круто, и легко мог разразиться кровавый бунт под знаменем защиты Церкви и православия. Во главе недовольных, сторонников Арсения, стоял бывший епископ Андроник, человек желчный и честолюбивый, а также монах Иакинф из Никеи, образованный, учивший и кормивший детей, личный друг Арсения. Иакинф нашел поддержку в сестре императора инокине Марфе. Ее дворец стал центром ревнителей православия. Примкнули друзья Арсения из духовенства, партия ослепленного Ласкаря и упомянутые сумоносцы – вожаки темного народа.

На место Арсения был поставлен митрополит Герман, старый знакомый царя, обходительный, щедрый, покровитель ученых; он добился прощения опальному Оловолу и поставил его во главе школы, первой после латинского разорения. Но не такие качества могли создать ему авторитет в народе после крупной фигуры Арсения. От нового патриарха ждали протеста, защиты Церкви и ее прав против царя. На благодушного Германа обратилась народная ненависть. Его подвергли бойкоту, его доброту истолковывали в дурную сторону, его прозвали выскочкой, лжецом и варваром Мармуцей (он был из лазов), перешедшим противозаконно с престола дочери на престол матери (он был ранее епархиальным архиереем). Месяца не прошло, как был раскрыт заговор придворного Франгопула на жизнь царя; замешан был французский наемник Карл, убийца регента Музалона, он и выдал товарищей. Пошло жестокое дознание; царь допытывался, не принимал ли участия ненавистный Арсений. Под пытками его оговорили; царь, грозя ужасами, добился у синода всего, чего хотел. Послали следователей допросить Арсения. Решено было в случае сознания его казнить, если же будет запираться, объявить ему отлучение и вновь допрашивать и, если он будет изобличен хотя в недонесении, казнить; если же и вторичный допрос не уличит Арсения ни в чем, тогда снять с него отлучение. Среди следователей был и историк Пахимер, служивший церковным судьею (протекдик). Комиссия прибыла на пустынный остров, где в келье на скале томился Арсений. «Что сделал я царю? – отвечал старец в рубище. – Благодаря ему сижу на этих скалах, как бесчестный ссыльный, питаясь милостыней. Пусть его фратриарх (т. е. еретический патриарх) вместе с Евлогией (царской сестрой) благословляет все, что царь совершает». Обвинительного акта он не стал и слушать, заткнув себе уши. Произошла тяжелая сцена. Следователи ничего не добились. На возвратном пути их постигли всяческие бедствия, и они сами объяснили это тем, что не благословились у старца. Расспросив их, Палеолог хотел исправить впечатление и приказал послать Арсению много денег, припасов и трех друзей для утешения. Допрос Арсения и небесная кара разожгли ревность арсенитов. Патриарха Германа осыпали насмешками. Сам царский духовник Иосиф перешел в оппозицию, рассчитывая взойти на патриарший престол. Он стал внушать царю, что Герман не может разрешить его от клятвы, наложенной Арсением, и царь подослал Иосифа к Герману, чтобы уговорить его уйти добровольно. Когда Герман убедился, что совет исходит от царя, он удалился в Манганский монастырь возле Большого дворца и в благодарность получил звание «царского родителя».

Иосиф достиг цели и занимал патриаршую кафедру семь лет (1267–1274). Он не блистал ни ученостью, ни особой добродетелью, но был находчив в обращении, предпочитал простую задушевную компанию. Снятие клятв с царя – его первое дело – было обставлено исключительной торжественностью. В присутствии синода и двора царь ползал на коленях, исповедуя свой грех, ослепление Ласкаря. Патриарх и архиереи поочередно читали акт разрешения царя от наложенного на него отлучения. Хотя на народ эта церемония не произвела большого впечатления, Михаил почувствовал себя крепче на престоле (1268).

Пережив такую бурю, Палеолог стоял теперь перед другой, еще более опасной. Дело шло об унии, об измене православию ради политических выгод.

Созвав патриарха и синод, император держал речь, указывая на внешнюю опасность, на необходимость примирения с латинской Церковью. Он предъявлял соборный акт времен царя Ватаци, по которому латиняне не обвинялись в ереси из-за Filioquë он указывал, что и прежде греки совершали вместе с латинянами таинство евхаристии, высказал мнение, что переменить обряд означает не более, как греку заговорить по-латыни. Чем противно православию поминание имени папы за обедней? Ведь сам Бог называл Авраама отцом. Если же допустить апелляцию к папе, то разве опасно ездить к нему за море? Аргументы царя поддерживали архидиакон Мелитиниот, Григорий Кипрский и «ритор Церкви» Оловол. Патриарх ожидал, как выскажется ученнейший хартофилакс Векк. Тот молчал, боясь царя, пока патриарх не заставил его говорить угрозою отлучения. Тогда Векк заявил, что для него душа дороже тела. Бывают люди, которые называются еретиками, но не еретики; наоборот, существуют еретики, да не называются таковыми. К числу последних принадлежат латины. Выслушав это, царь немедленно ушел и приказал синоду судить Векка, назначив обвинителем Хумна. На заседание синода явились Хумн, старый вельможа историк Акрополит и другие сановники. Векк заявил, что Хумн – подставное лицо, а с царем он не в силах судиться. Патриарх не разрешал судить Векка. Видя это, Акрополит ушел со словами: «Всех вас Векк водит за нос, и не знаю, что делать». Векк ходил к царю, умоляя не гневаться, предлагал отправиться в ссылку, но царь не сказал ему ни слова; тогда Векк надел черные одежды и с домочадцами укрылся в св. Софии. Царь поспешил прислать ему грамоту за печатью, что ему бояться нечего, но, когда Векк вышел из Софии, его схватили и посадили во Влахернскую тюрьму (Анемовы башни, сохранившиеся до сих пор), охранявшуюся «кельтами», носившими секиры (бывшая варяжская дружина). Вслед за тем царь со своими учеными Мелитиниотом и Григорием Кипрским составили «том», в котором на основании исторических справок и документов оправдывали латинян, и послали патриарху. Последний созвал своих ученых, к оппозиции примкнули многие, даже упомянутая царская сестра Евлогия. Составление ответа было поручено Иову Иаситу, которому помогал и историк Пахимер. Ответ обсудили по пунктам и отослали царю, который положил его под сукно. Документ этот дошел до нас в Мюнхенской рукописи. Тон его резкий: с еретиками и безбожниками нельзя иметь общения, их нужно жалеть; если же их гложет язва кощунства, то пусть они убираются из синагоги Израиля, а нас оставят искать вечного спасения. Палеолог решил использовать авторитет заключенного Векка. Ему были доставлены выписки из отцов Церкви, свидетельствовавших более или менее в пользу латинян. Векк как «правдивый ученый» пошел на соглашение, и царь его освободил, прислав ему еще книг, между прочим, сочинения никейского богослова Никифора Влеммида, который был сторонником примирительной формулы об исхождении Св. Духа «от отца через сына» и склонялся к «спасительной экономии» в делах вероучения.

Между тем вождь непримиримых православных, монах Иов из просвещенного рода Иаситов, принял меры, чтобы патриарх Иосиф не поколебался, и за подписью патриарха и членов синода было разослано окружное послание к православным христианам о признании латинского учения еретическим, в чем подписавшиеся присягнули. Тогда царь обратился к Векку, который, видимо, уже достаточно ознакомился с выписками из св. отцов и перешел на сторону унии. Опираясь на заключение Векка, император настоял на посылке миссии в Рим. Бывший патриарх, «царский родитель» Герман, Никейский митрополит, логофет Акрополит и еще два сановника были назначены в состав миссии и на двух военных кораблях отправились в путь, взяв с собою царские подарки папе: ценные облачения, иконы на золотом фоне, драгоценные благовония, усыпанный жемчугом алтарный покров, царское приношение храму Петра и Павла. С патриархом Иосифом, своим долголетним другом и духовником, снявшим клятвы Арсения, Михаил Палеолог заключил компромисс, убедив его переселиться в монастырь Перивлепт с сохранением сана; если уния не состоится, то Иосифу предстояло вернуться на кафедру, в противном же случае он должен был уступить место новому патриарху (1274).

Палеолог начал действовать круто. За смертью бывшего патриарха Арсения, нового Феодора Студита, против унии образовалась сильная объединенная оппозиция. Арсениты соединились с иосифлянами. Было очевидно, что большинство архиереев не примут унии. Царь убеждал их и лаской и угрозами. Чем вредно признание папы, разве приедет он к нам через море? Что значит поминать его? Не только отцы ваши, но и Сам Христос прибегнул к «экономии», приняв крест за наше спасение. Вы же затеваете раскол и порицаете меня. Великий эконом Кенфилин, полагаясь на свою старость и близость к царю, умолял его на коленях не возбуждать внутри империи церковного и гражданского междоусобия ради избежания войны с внешним врагом. Царь приказал покорному духовенству составить «том», или исповедание, в смысле унии; в конце приведен был стих: «Благословляющие Тебя благословенны будут, и проклинающие Тебя прокляты будут». Этот «том» разносили по домам и отказывавшихся подписать его заставляли, описывая все ценное в доме, вносить наемную плату за дом за 13 лет со времени взятия столицы, так как дома-де принадлежат царю по праву завоевания. Непокорных увозили в ссылку на приготовленных кораблях; множество было сослано на острова Архипелага, в Никею, некоторые сами уехали, многие подчинились при посадке на корабли. Духовенство и монахи были созваны во дворец, между ними – упомянутый ритор Церкви Оловол, начальник школы грамматиков в Орфанотрофии. Он подал голос против унии. Поднялся крик «Он тайный враг царя, недаром у него урезан нос!» Вне себя, Оловол ответил, что он был изувечен за Иоанна Ласкаря. Придворные хотели разорвать его на куски, но царь сдержал их и велел сослать Оловола в никейский монастырь Иакинфа. Через несколько времени его привезли обратно, и по царскому приказанию Оловола вместе с одним из Иаситов и восемью другими палачи били и провели по городу, повесив на них окровавленные грязные бараньи внутренности, которыми били Оловола по лицу. Позорное наказание подействовало. Высшее духовенство более не противилось. Обеспечено было признание трех пунктов унии: папского верховенства (примата) над всею христианскою Церковью, папского верховного канонического суда (апелляция в Рим) и, наконец, поминания папского имени на церковном богослужении.

Палеолог писал папе Григорию, что его легаты могли видеть, как он, царь, ради единения Церквей пренебрегает сном, пищею и государственными делами. Но его положение трудно, как бы, устраняя древний раскол, не породить нового. Притом и Карл Анжуйский своей враждой к грекам препятствует христианскому единению, – жаловался Палеолог папе и просил принять меры для безопасности греческой духовной миссии, посылаемой на Лионский Собор. Карл Анжуйский не был в состоянии воспрепятствовать проезду греков: папа требовал во имя веры, и папе предлагал свою помощь могущественный Альфонс Кастильский со своими союзниками – гибеллинами и Генуей. Мало того, папа заставил Карла отсрочить на год морской поход против Палеолога, предусмотренный договором Карла с изгнанником Балдуином.

В конце июня 1274 г. в Лион прибыли послы Палеолога и патриарха: бывший патриарх Герман, «царский отец» и родственник; великий логофет Георгий Акрополит, известный нам историк и государственный деятель, и, наконец, митрополит Никейский Феофан, при них два чиновника. Они привезли послания от греческого духовенства и царей. Покорное Палеологу духовенство, 35 митрополитов и архиепископов, царский и патриарший клир – меньшая часть осталась верною патриарху Иосифу, – отправили послание, скрепленное и, по-видимому, редактированное Векком; они писали об усилиях царя восстановить церковное единство, о противодействии патриарха Иосифа, который предпочел удалиться в монастырь; они были готовы признать за папой достоинство и наименование первого и верховного иерарха христианской Церкви, «согласно древней юрисдикции, существовавшей до схизмы». Сам Палеолог писал определеннее: с юных лет он-де желал устранить церковные раздоры и соблазн (scandala), вернуть святейшему престолу его древние права, но лишь ныне, благодаря инициативе самого папы старания его, царя, увенчались успехом. Вероучение Римской Церкви, заявляет Палеолог, благочестиво и вполне согласно с верою Греческой Церкви, только некоторые «словечки», и то по различию латинского и греческого языков, вызвали разногласие, которое он отвергает, и ныне он склонил непокорных к повиновению папе. В заявлениях Палеолога сквозит «экономия» в делах веры и догмата, восходящая к Влеммиду и некоторым отцам Церкви, и руководит им политический расчет. Признание примата и папской юрисдикции Палеолог выразил почти в такой же формуле, как писало духовенство; разница есть в оговорке «согласно канонам». Духовенство настаивало на соблюдении всего завещанного отцами «до схизмы», тогда как Палеолог, по-видимому, оставляет за папой последнее слово и в истолковании канонов. Царь настаивает лишь на соблюдении «издревле установленных обычаев, ни в чем не нарушающих благочестия». Было послание и от престолонаследника Андроника.

Из опубликованных Делилем документов ясно, что послы Палеолога вели в Лионе и политические переговоры. Они подтвердили письменно обязательство Палеолога всеми средствами содействовать походу на неверных, лишь только царь получит мир с соседями-латинянами и будет руководиться указаниями папы в этом священном деле; и греческое духовенство готово проповедовать крестовый поход и на площадях, и с церковных кафедр.

Сохранился перечень и требований греков. Папскому легату (Бернарду Монтекасинскому) даются полномочия завершить политические переговоры в Константинополе; папа устраивает мир между греческим императором и всеми латинскими государями, т. е. и с Карлом Анжу, дабы греки могли участвовать в крестовом походе. Дети Михаила Палеолога поручаются попечению папы, чтобы они могли вступить в браки с членами западных династий сообразно интересам греческой империи. Папа не примет мятежных вассалов греческого императора и воспретит католическим государям принимать таковых под свое покровительство. Потомок царя Михаила, устраненный от власти за малолетством, имеет право на дипломатическую и церковно-административную помощь папы, но посылать латинские войска против греков папа не должен. На греческом троне должны сидеть избранники греков, и Михаил Палеолог не желал, чтобы христианская кровь лилась из-за его потомства. Политическое значение имели и требования греков, чтобы папа письменно обещал константинопольскому синоду и правительству (синклиту) соблюдать греческий обряд; оставить независимые латинскую и греческую иерархии в Антиохии, Иерусалиме и на Кипре; подтвердить права Охридской греческой архиепископии на Церкви Загорскую (Болгарскую) и Сербскую на основании грамоты (подложной) папы Вигилия Юстиниану Великому. Права эти были нарушены при никейских царях, нуждавшихся в союзе с болгарскими и сербскими государями и породнившихся с ними. Палеолог поставил себе целью подчинить Греческой Церкви автокефальные южнославянские и умело пользовался для того унией. В том же году Тырновский патриарх присягнул на верность Римскому престолу в Константинополе в присутствии царя и папского нунция.

Дело унии было доведено до конца без препон на этот раз, и очень быстро, 28 июня, патриарх Герман читал в Лионе, за обедней, символ с Filioque; 6 июля, на четвертом заседании, сам папа в торжественной речи заявил, что греки сделали больше, чем ожидали от них, и свободно подчинились Римскому престолу независимо якобы от каких-либо политических условий. Это заслуга их императора. Прочли царскую и синодальную грамоты. Вслед за тем Акрополит присягнул от имени царя на верность латинскому исповеданию и папской верховной власти. Иерархи Герман и Феофан подписались под текстом присяги Акрополита. Уния была оформлена.

Дипломатия папы Григория оказалась успешнее, чем все усилия и жертвы творцов и деятелей Латинской империи в Константинополе. Впрочем, почва была подготовлена предшественниками Григория, и уния вряд ли осуществилась бы, если бы не было страшного Карла Анжу. Григорий мог торжествовать: дисциплинарная и каноническая власть папы была признана греками, и они, как верные сыны, готовились идти на освобождение Св. Гроба.

Дипломатический успех папы Григория и императора Михаила казался блестящим. Церкви объединены, и открыта возможность политического соглашения. Но это был успех правительств. Рознь народов, различие культур, вероисповедные и экономические факторы вековой борьбы латинского Запада с греческим Востоком не могли быть устранены актами Собора 1274 г. Притом договорившиеся стороны руководились различными целями: курии было нужно подчинение Греческой Церкви и помощь против неверных; для Палеолога всего важнее было устранить опасность со стороны латинян Италии и Западной Греции под знаменами Карла Анжуйского.

По возвращении греческих послов из Лиона в Константинополе была отслужена торжественная литургия в присутствии царя и папского нунция. Читали Св. Писание по-гречески и по-латыни и поминали папу. Вскоре Векк был возведен на патриарший престол.

Патриарх Иоанн Векк (1275–1282) по учености превосходил современников. Это была крупная личность. Конечно, не сочинения Влеммида изменили его убеждения в пользу унии, но те же соображения политического и культурного порядка, которые руководили и Михаилом Палеологом. Борцом за унию Векк остался до конца своих дней как в своих богословских и полемических трудах, заполняющих большой том Патрологии, так и в своей церковно-административной деятельности. Латинский догмат об исхождении Св. Духа и от Сына (Filioque) нашел в лице Векка самого обстоятельного историка, истолкователя и защитника. Он писал по этому вопросу особенно против Фотия, против Феофилакта Болгарского, против богословов комниновского времени Каматира и Николая Модонского, против современников своих Григория Кипрского, Николая Мелитиниота и других. Автобиографическое значение имеют послание «О несправедливости, коей я подвергся, будучи низвергнут с трона» при Андронике Палеологе и его «Завещание»; но боевой темперамент сквозит и в его чисто богословских трудах. Пока жил Михаил Палеолог, Векк пользовался уважением царя и имел крупное влияние на дела; он был горячим ходатаем за обиженных судами и властями, и его голос звучал громко, беспрестанно и неустанно; Векк входил в детали каждого дела и являлся перед царем лучшим адвокатом обиженных; чтобы пробудить царское милосердие (дело нелегкое при Михаиле Палеологе), патриарх, как искусный актер, представлял дряхлого старика или слепца, обиженного судьбою; он умел ждать часами в царской приемной, мог и возвысить голос; не раз бывали между патриархом и царем крупные неприятности. «Архиерей не конюх, повинующийся слепо», – сказал он однажды Михаилу Палеологу, бросив к ногам его свой посох; другой раз, за литургией, он заставил царя дожидаться с протянутой рукой антидора.

Верный унии, Векк сознавал, что объединение Церквей, «состоявшееся так, как всем известно», вызвало «скандал» и «пламя злобы, разраставшееся ежедневно».

«Что же, клянусь Троицей, нам было делать? Сложить руки? Мы были готовы и проповедью, и писаниями убеждать всех не уклоняться от общения и не осквернять братского единомыслия из-за прибавки Римской Церковью слов об исхождении Св. Духа и от Сына. Но все люди нашего поколения, мужи, жены, старцы, юноши, девицы и старухи, сочли мир за раздор, и те немногие, которые пользовались влиянием, разжигали весь народ против нас. И не об общей пользе хлопотали они, но о том, чтобы свергнуть нас с патриаршего престола».

Низвергнутый при новом царе среди ликования бесчисленного народа, заполнившего все углы св. Софии, Векк окончил дни в суровом заточении, не изменивши унии, делу своей жизни.

Его сочинениями пользовались позднейшие греки-униаты, начиная с Георгия Метохита. По учености и силе убеждения Векк противостоит самому Фотию. Главный его антагонист Григорий Кипрский, более замечательный в качестве оратора, нежели богослова, уступал Векку в ясности суждения и, сменив его на патриаршей кафедре, не мог справиться с «энцикликами» Векка.

Впав в пылу полемики с Векком в ересь, Григорий Кипрский сам был принужден удалиться в монастырь. Другими противниками Векка были монах Максим Плануда, митрополиты Иоанн и Хил и Феолипт. Замечательно, что и Плануда, и Григорий Кипрский в молодости были под сильным влиянием латинского богословия. Борьба православных с унией далеко переступила за пределы литературы и богословской полемики, как увидим ниже, и Палеолог наполнял тюрьмы православными как изменниками правительству, не щадя собственных родных. Толпы изгнанников бежали в Грецию, Трапезунт и даже в православную Болгарию.

С другой стороны, политическая ценность Лионской унии оказалась невысокой. Карл Анжуйский с изгнанником Балдуином и после 1274 г. не признавали за Михаилом Палеологом прав на Константинополь. Венецианские послы на самом Соборе заявили, что Венеция не отдаст своей доли в Романии, несмотря на присоединение греческого императора к католичеству: эти владения завоеваны венецианцами мечом и во имя Церкви; хотя этот протест не помешал венецианцам возобновить перемирие с Палеологом. Сам Михаил настаивал на точном соблюдении политических условий унии, истолковывал их в том смысле, что Римская Церковь отдала ему все наследие греческих царей, и немедленно послал войска на греческий Запад. Обстоятельства походов 1274 и 1275 гг. – занятие Албании в союзе с албанскими князьями, тяжкое поражение византийской армии на суше и блестящая победа византийского флота у берегов Евбеи – были уже изложены в связи с балканской политикой Михаила Палеолога. Итальянцы едва держались в Драче; греческие корсары угрожали кораблям подданных Карла даже в Адриатическом море. В борьбе с Карлом Михаил опирался по-прежнему на генуэзцев, с которыми возобновил договор почти на условиях Нимфейского, и генуэзцу Михаилу Цахарии отдал богатейшие рудники в Фокее на малоазиатском берегу.

Несмотря на унию, война между греками и латинянами была в полном разгаре. Папа Григорий добился лишь отсрочки на один год того похода на греческую империю, который был предусмотрен договором в Витербо между Карлом и изгнанником Балдуином; но и то лишь вследствие временной слабости Карла, занятого борьбой со своими итальянскими врагами. Может быть, папа Григорий, видя неизбежность столкновения между греками и Карлом, давал Михаилу годичный срок, чтобы утвердиться на западе Греции до того времени, когда у Карла развяжутся руки. Папа Григорий лишь двумя годами пережил Собор 1274 г., но должен был видеть, как мало его знаменитое дело, заключение унии, послужило миру между христианами; перед смертью он радовался известию, будто Михаил Палеолог твердо намерен участвовать в крестовом походе на неверных рядом с виднейшими государями Запада.

Кончина Григория X развязывала Карлу руки. На папском престоле появился земляк и ставленник Карла Иннокентий V. Но и он не мог порвать открыто с традициями политики курии на Востоке. Карл Анжуйский валялся у папы в ногах, требуя разрешить ему идти на греков, однако Иннокентий настоял на том, чтобы сделать попытку предупредить большую войну. Иннокентий написал Палеологу, что опасность велика, советовал предоставить св. престолу разрешение конфликта с Карлом и Балдуином, законным императором Константинополя; при этом папа требовал, чтобы не только Михаил присягнул в соблюдении унии, но и каждый греческий архиерей. За то папа давал своему нунцию право отлучать от Церкви всех противников унии на Востоке, налагая на их земли интердикт; имелся в виду главный враг Палеолога в Греции – фессалийский деспот Иоанн Ангел. Вскоре Иннокентий умер, и миссия с этими письменными предложениями выехала из Рима при папе Иоанне XXI. Палеологу стало ясно, что курия ему помочь не может и что уния не принесла прочных политических выгод: положиться на решение папы было опасно. Раздражать курию было, однако, невыгодно. Михаил VIII не только хитрил, но и волновался более, чем когда-либо. С одной стороны, он старался убедить нунциев в своей преданности папе и унии, присягал устно и письменно, присягал и Андроник, и патриарх, и даже часть архиереев; повели нунциев в тюрьму, где в цепях томились близкие и родные самого царя за непокорность унии: протостратор Андроник Палеолог с племянником, пинкерна Мануил Рауль с братом.

В то же время непреклонность царя в отношении к православному духовенству, видимо, поколебалась. Патриарха Иосифа он перевел из ссылки в загородный роскошный монастырь Космидий. Особой новеллой у Векка было отнято распоряжение патриаршими монастырями в епархиях. Враги Векка подняли голову, доносы следовали за доносами. Мусульманская надпись на блюде восточной работы, поднесенном царю патриархом, и та была использована. Векк крепился, но не стерпел и поручил историку Пахимеру написать отречение от патриаршества; но царь отставки не принял, патриарха обелил, нуждаясь в нем, но клеветников не наказал. Ни царь, ни Векк не могли и думать заставить православных архиереев проповедовать в церквах о папском примате и петь Filioque. По приезде нунциев царь сказал синоду приблизительно следующее:

«Вы знаете, как мучительно трудно было провести унию. Я пренебрег патриархом Иосифом, которого любил как отца. Обидел и унизил друзей моих. Свидетели тому – мои родные в тюрьмах, навлекшие на себя мой гнев только из-за унии. Думал я, что латиняне большего не потребуют, и в том поручился перед вами златопечатной грамотой. Кое-кто из ваших, из тех, кому люб раздор, встретившись в Пере с фрерами (католическими монахами), объявили унию насмешкой и обманом, и вот латиняне прислали эту миссию. Чтобы вы не волновались и не подозревали наше руководство делом, говорю вам наперед и обещаю – видит Бог, – что не допущу изменения наших условий ни на йоту, что на знамени своем я утвержу божественный символ веры отцов наших и выйду за него в бой не только против латинян, но и против всякой другой нации. Теперь же выслушайте послов и отпустите их с миром; новый папа не так расположен к нашим интересам, как был расположен Григорий».

И по настоянию царя было составлено синодальное послание к папе с заявлением покорности, причем часть подписей архиереев была обманно приписана в царской канцелярии; о догмате, «Filioque» не было упомянуто; сам Векк в отдельном письме признавал полностью римское учение. Особое послание Михаила Палеолога – образчик византийского хитросплетения. Умоляя папу защитить свою верную паству, царь ни разу не сказал точным термином «Дух исходит от Сына», но «проявляется», «даруется», «сияет». Наследник Андроник откровенно жаловался папе на врагов унии внутри империи.

Эти послания застали уже нового папу Николая III (1277– 1280), итальянца родом, которому удалось сломить господство Карла Анжуйского в Италии и поддержать дело Григория X. Этот выдающийся, холодный политик превосходно знал отношения на Востоке по своей прежней деятельности.

Дела на Востоке были запутаннее, чем когда-либо. Против Палеолога объединились совершенно разнородные силы. Душой враждебной ему коалиции был давнишний его соперник на греческом Западе – фессалийский деспот Иоанн, унаследовавший и способности, и притязания Комнинов Ангелов эпирских. Он подчинил своему влиянию своего брата, эпирского деспота Никифора. К Иоанну тяготели греческие властели Фракии и Македонии, как Тарханиот, измена заразила и войска Палеолога; посланные на Запад, некоторые начальники их были закованы в цепи и отосланы в Константинополь. Палеологу пришлось вспомнить дни его молодости, когда он стоял во главе македонской служилой знати и замышлял против никейского царя. Новые Патры фессалийские, столица Иоанна Ангела, стали не только центром политических врагов Михаила, но и убежищем крайних защитников православия, готовых даже на союз с врагами Византии, на измену империи Михаила. Когда Михаил и Векк во имя унии и империи, прикрываясь принципиальным разрешением папы, отлучили от Церкви деспота Иоанна Ангела с его подданными, энергичный деспот не задумался созвать церковный Собор с участием монахов олимпийских монастырей и Афона, на котором, во имя православия, были преданы анафеме как Михаил с Векком, так и Римский Папа (1278).

Вокруг Палеолога сплеталась политическая интрига, лига всех ему враждебных элементов, между собою вполне разнородных. Западные греческие сепаратисты, македонские властели, православные ревнители поднимали оружие в союзе с латинскими баронами Греции. Родная сестра императора Евлогия, постоянно стремившаяся играть политическую роль, ставшая столпом православной партии, эмигрировала к своей дочери, болгарской царице. Обе возбуждали царя Константина Тиха против их брата и дяди. Мало того, они послали (1276) некоего Иоанна Кафара в Иерусалим к патриарху Григорию, чтобы с его помощью склонить египетского султана Бибарса, повелителя Сирии и Палестины, выступить против греческого императора совместно с болгарами. Бибарс, однако, отклонил предложения, не считая малоизвестных болгар надежными союзниками. На патриархов Александрийского и Антиохийского не было надежды, так как они проживали в Константинополе, пользуясь царскими милостями.

В то же время «православные и латиняне», т. е. Иоанн Ангел с союзными баронами Греции, обратились к трапезунтскому царю Иоанну II, убеждая его выступить против «еретика» Михаила, так как он, трапезунтский царь, является истинным и законным православным императором, преемником Комнинов константинопольских. Ангелы и Комнины ополчались против основателя новой династии. В Трапезунт православные эмигрировали массами, спасаясь от преследований константинопольского правительства. О переговорах с трапезунтским царем доносил послам Михаила на Западе протонотарий Огерий. Он вместе с армянским историком Гайтоном передает, что Иоанн II с того времени принял титул императора. По-видимому, трапезунтский государь, носивший до того титул царя и самодержца Востока, провозгласил себя царем ромэев. Воевать с Палеологом и он поостерегся, как султан Бибарс.

Враги окружали Михаила со всех сторон; он мог надеяться лишь на армию и деятелей возрожденной Византии да на папу. Страшным противником оставался Карл Анжуйский. Греки и латиняне разделились в получившейся странной комбинации политических сил. Тем большее значение получил папа Николай. Ему не было выгодным чрезмерное усиление ни Палеолога, ни Анжу. Церковным запрещением он мог расстроить союз баронов Греции с фессалийским деспотом, но он этого не сделал, как ни просил Палеолог. В то же время папа Николай удерживал Карла от похода, охраняя империю Палеолога как покорного сына Церкви. С прочими врагами греческий император мог сам справиться. Видя это, венецианцы заключили с ним перемирие (1277), оговорив, что они будут защищать своих вассалов на Евбее, Михаил мог продолжать борьбу за обладание Западной Грецией – за осуществление главной, постоянной цели его политики. Он снарядил большой флот с десантом для войны на Евбее, вверив его евбейскому барону Ликарию, давно перешедшему на службу Византии. Михаил послал и сухопутную армию (преимущественно из наемников турок) под начальством Синадина и Каваллария. Флот имел большую удачу, разбил и захватил в плен афинского «мегаскира» сира Иоанна со многими евбейскими баронами. Сухопутное войско опять было разбито фессалийским деспотом, имевшим с собою итальянский отряд. Один из военачальников Палеолога был убит, другой ранен и умер в Салониках (1278). За смертью Гильома II Вилльгардуэна в том же году Карл Анжуйский принял присягу от вассалов Ахейского княжества и еще прочнее утвердился в Греции.

Внешние опасности и внутренние раздоры, несочувствие и противодействие большинства народа и даже близких родных ожесточили Михаила Палеолога. Он дал волю подозрительности, от которой не был свободен и прежде. Начались допросы и пытки. Двое братьев Раулей из знатнейшего малоазиатского рода были ослеплены за веру отцов и за осуждение унии. Пытали Иоанна, сына эпирского деспота; оставленный в качестве заложника при константинопольском дворе, он прославился в войнах с сельджуками и стал подозрительным Михаилу. Его с монахом Котисом, некогда при Феодоре Ласкаре посоветовавшим Михаилу спастись к сельджукам, обвинили в измене, и оба погибли. Пытали и служилых людей, и книжных, и монахов, ослепляли и увечили. Напрасны были ходатайства царицы и патриарха. Неугодное мнение каралось немедленно и жестоко. Царь говорил друзьям, что он лишь защищается, что государство не монастырь, что грех покрывается покаянием; ему же тяжело карать особенно монахов, будучи их другом с юности. Михаил продолжал поощрять доносы, и озлобление росло. Одни, далекие от умыслов против царя, гадали, когда они избавятся от зол; другие шли дальше и подбрасывали листки, обвинявшие Палеолога в преступном захвате престола, в ослеплении законного наследника. Читавшие эти памфлеты и не донесшие подлежали смерти по царскому указу за «цареписание». Векк стал всем ненавистен, царь же защищал его как борца за унию и не меньше, чем себя. За осуждение унии пострадал сын верного Акрополита и министр Музалон, на спине которого родной брат на глазах царя сломал палку. Подозрительность и жестокость Михаила объясняются тяжелым для него оборотом дел на Западе.

Пока был жив папа Николай, Карлу Анжуйскому приходилось подчиняться его воле, опиравшейся на силу всех врагов Карла в Европе. Нельзя было думать о немедленном осуществлении горделивых планов о латино-греческой «империи Цезаря и Августа», по выражению византийского историка Григоры. Папа Николай вполне сознавал себя главою христиан Запада и Востока, властным и блестящим государем в Риме. Но уже в 1280 г. Николай умер, и Карл, отстранив родичей покойного папы, возвел на папский престол преданного ему французского кардинала, принявшего имя Мартина IV. Не дорожа трудами своих выдающихся предшественников, Мартин немедленно порвал с греками, обошелся грубо с послами Михаила и отлучил его от Церкви. Карл получил свободу действий и отправил в Албанию сильные подкрепления своему полководцу Руссо де Сюлли, который осадил Берат. Перевес сил Карла на суше казался бесспорным, но неожиданно для него великий доместик Михаил Тарханиот разбил Сюлли и взял его в плен (1281), Такой успех рассматривался в К-поле как спасение. Тем временем Карл сблизился с венецианцами, которые убедились, что им не заменить генуэзцев во владениях Палеолога. Оживились традиции империи Балдуина, где венецианцы были полными хозяевами, и был решен поход сицилийского и венецианского флота на Евбею. Михаил дал отпор врагам при помощи Генуи; греческие корсары навели страх на сицилийских купцов даже в водах Италии. Михаил все же оставался под постоянной угрозой. В 1281 г. Карл с Филиппом, наследником Балдуина, заключили при посредстве курии договор с Венецией о восстановлении в К-поле Латинской империи. В следующем году предполагалось послать флот, а далее – грандиозную морскую экспедицию против столицы Михаила. С соединенными силами Италии, Франции, Венеции и баронов Греции Михаил не мог бороться долго, его могло выручить лишь чудо. Пока Карл собирал людей, корабли и военные припасы, возлагая на своих подданных тяжкие жертвы, Михаил через своего генуэзского вассала Цаккарию Фокейского искал помощи у врагов Карла в Европе. Главный из них, Петр Арагонский, направился со своим флотом к берегам Африки, еще не решаясь напасть на Карла. Внезапно в самой Сицилии разразилось народное восстание, французов резали, и в два месяца на острове не осталось слуг Карла (1282). Тогда Петр Арагонский явился в Сицилию и был коронован в Палермо. С тех пор Карла преследовали неудачи. Сицилийская «вечерня» похоронила планы Карла о походе на греческий Восток. Вместе с тем была похоронена и уния; в ней для греческой империи до поры до времени уж не было нужды.

Тем не менее все усилия Михаила были направлены на Запад. Восточная, малоазиатская граница оставалась в небрежении. Одни гарнизоны были уведены, другим не платили жалованья. Поборы разоряли население, крестьяне обнищали, и «уравнительная раскладка» тяжело легла на служилое сословие М. Азии. Епарх Ходин отбирал у служилых людей их поместья, приносившие по 40 золотых в год. Фискальные мероприятия Ходина вызвали такое возмущение, что их пришлось отменить. Для войн на западе нужны были деньги и люди, и восток нес все тяготы, не получая взамен даже защиты границ. Перенесение столицы в Константинополь погубило благополучие населения Никейского царства. Последствия не замедлили сказаться. Во время постоянных междоусобий среди сельджуков, подпавших под монгольское ярмо, отдельные шайки сельджуков и монголов тревожили византийские пограничные области. Михаил послал своего сына Андроника вновь заселить и укрепить еще недавно цветущую долину Меандра, но Андроник не сделал ничего прочного, и сельджуки сожгли Траллы, главный город в той местности. Михаил отправился и лично на восточный рубеж по реке Сангарию, но побыл там недолго, и набеги врагов не прекратились. Управление краем представляло грустную картину; власти скрывали правду от царя, и он лично убедился, что население разбежалось. Михаил укрепил границу до Прусы (Бруссы), насколько ему позволили западные дела.

Миновала опасность со стороны Карла Анжуйского – с тем большим жаром старый царь устремился на запад для изгнания остатков латинян из Греции. Во время этого похода Михаил VIII скончался (возле Лизимахии фракийской, в конце 1282 г.).

В лице Михаила Палеолога сошел в могилу основатель последней византийской династии, последний из крупных императоров, личность сильная, даровитая и глубоко интересная. Блестящим аристократом он начал, мрачным самодержцем закончил; в юности смело держал ответ грозному Ласкарю, в старости лгал и синоду и народу относительно святыни, завещанной предками, разномыслия не выносил и чужую совесть попирал ради политической выгоды. Обладая громадным честолюбием и энергией, он до конца не утратил ни того, ни другого. Среди тяжких испытаний он неослабно нес обязанности монарха, в самые трудные минуты одинокий, не понятый близкими людьми, с которыми, впрочем, он не стеснялся, напр. с супругою Феодорою. Перед чужим правом он жесток, даже преступен (напр., с несчастным сыном Феодора II), перед большей силой – хитер, способен обмануть даже курию. Его несравненная выдержка не раз спасала государство. Как дипломат, он превосходил более могущественного Карла Анжу и большинство современных ему пап; с хитрыми итальянскими выходцами и с римскими монахами он вел себя как мастер дела. Курия служила целям своего «блудного сына», распинавшегося в покорности св. престолу. Блестящий воин в молодые годы, любимец военной знати, Михаил стал на престоле неутомимым организатором воинских сил, снаряжая новые армии и эскадры после каждого поражения. Средств народа он при этом не щадил.

Постоянной и основной целью его политики было восстановление Византийской империи в прежнем объеме, изгнание латинян и подчинение южных славян. Средством, часто единственным, была уния. Михаил умел смотреть опасности в глаза, видел ее яснее других и находил исход при всяком положении. Убедившись в необходимости унии, он навязал ее своему народу без колебания.

Его политическая программа вряд ли была понятна массе подданных, и, во всяком случае, после возвращения Константинополя, и не видя конца войнам к ней охладели, а средство – уния – было ненавистно народу, низшим и верхним слоям. Ревностно служа интересам империи, Михаил стал во враждебные отношения к большинству подданных, вплоть до членов собственной семьи и близких, которых в кандалах показывал нунциям, не говоря о монахах, которых он любил по традициям своего рода, но которых из-за унии он увечил публично.

Воин и дипломат, Михаил не был хозяином. Ему были нужны народные деньги – на наемных латинян и турок, на флот, на посольства, на придворный блеск. У него не было времени думать о народе, так тревожно было его царствование. Вряд ли он и интересовался нуждами крестьянства и развитием производительных сил страны, как все Ласкари. Аристократ, вознесенный на престол знатными врагами Ласкарей, Михаил по происхождению своей власти был врагом того отеческого, хозяйственного строя, который был присущ Ласкарям. При нем крестьянам жилось хуже. Не говоря о крестьянских мятежах в Никейской области, принявших династическую окраску и залитых потоками крови, ставленник властелей не мог препятствовать глухому социальному процессу, который привел в XIII и XIV вв. крестьянские массы в бесправное состояние крепостных проскафименов. Пострадали и мелкие прониары, военный класс. Сведения о социальных отношениях при Михаиле скудны и не разработаны, но ясно, что не только казна Ласкарей, но и экономические силы населения были использованы Михаилом без пощады и благоразумия.

В изданном проф. Троицким уставе обители св. Димитрия в Константинополе, знаменитому «монастырю Палеологов», отстроенному Михаилом, он пишет о себе: «Что бо, Владыко, из содеянных на мне Твоим благоутробием не превосходит и самый разум дивных? ...Что касается меня, то все, чем только кто-либо мог бы величаться, Бог собрал для меня как бы нарочно все вместе». И Михаил распространяется о знатности своего рода, о своих знаменитых предках. «А сколько я сам преуспел... об этом вопиют сами дела...» В таком тоне написана вся краткая автобиография, панегирик самому себе, перечень сплошных успехов и побед. Ни одного намека на тяжелые факты и невзгоды, которыми полна жизнь Михаила; ничто не напоминает христианский смиренный дух, которым полно, например, «Поучение Владимира Мономаха». «Я не искал трона, но был вынужден принять его как достойнейший», – пишет Михаил. Сквозь похвальбу царственного ктитора звучит самозащита непопулярного монарха. Казалось бы, что восстановителя византийского Константинополя должна была окружить любовь, хотя столицы. На самом деле его наследник не посмел даже перевезти тело отца в Константинополь.