Глава 6. Иконоборческое движение при Константине Копрониме

И чтобы дать более или менее точное представление об иконоборческом движении, мы предполагаем провести историю этого движения при сыне Льва Исавра, не касаясь внешних событий. Царь Константин, не считавшийся вообще с препятствиями во внешней политике, не менее страстности и прямолинейности внес и в церковный вопрос, который, впрочем, не им был поставлен на очередь и не им доведен до окончательного решения. В высшей степени трудно выяснить мотивы, руководившие Константином в его церковной политике. Можно думать, что он не вполне оценил последствия иконоборческой политики и не понял, что она заведет его так далеко²⁵⁶. Следует считаться с тем все более и определенней выясняющимся обстоятельством, что само иконоборческое движение получило свое направление далеко не сразу, а постепенно и вследствие сложных условий, вызванных временем и личными характерами исторических деятелей. Нельзя забывать и того, что применение принципа иконоборчества было делом политической и церковной партии, с одной стороны, и исаврийской династии – с другой. И подразумеваемая партия, вербовавшая приверженцев всюду, и сама новая династия, принявшая под свою защиту иконоборческую политику, постепенно привнесли в историю этого движения такие новые элементы, которые не следуют логически из богословских и философских оснований, как они были поставлены в начавшейся борьбе.

По всей вероятности, при Льве Исавре не были строго проведены постановления относительно поклонения иконам. После изданных им эдиктов в 726 и 730 гг., о которых, впрочем, мы очень недостаточно осведомлены, не было предпринято никаких новых распоряжений. Короткое правление Артавазда едва ли могло изменить положение дела, кроме того, его церковная политика, если даже она была искренняя, а не показная, не сопровождалась внутренними реформами. Восток при нем был в брожении и в значительной степени держал сторону Константина, а на Западе эдикты против икон и вообще не имели применения. Таким образом, со времени воцарения Константина V для церковной политики представлялись несколько новые требования, вызываемые изменившимися обстоятельствами. И прежде всего в течение 11 лет по вступлении на престол Константин не решался затронуть церковных вопросов. Правда и то, что это были годы беспрерывных почти войн на восточной и западной границе, годы напряженной деятельности к удержанию внешних врагов на почтительном расстоянии от границы империи. Первые известия о возвращении Константина к иконоборческой политике своего отца относятся к 752 или 753 г. К этому времени переселены были во Фракию павликиане, которые ближе всего стояли к церковным воззрениям иконоборчества, к этому времени также приобретены были значительные успехи над арабами в Северной Сирии.

При оценке мероприятий Константина по отношению к церковной политике следует принимать в соображение, что он не прежде приступил к решительным действиям, как собрав церковный собор, на чем настаивал еще патриарх Терман и ревнители иконопочитания при Льве. Само собой разумеется, это было довольно опасное средство, т. к. собор мог прийти к другим решениям, чем какие имел в виду император, но раз он решился подвергнуть столь важный вопрос обсуждению епископов, собранных от всего христианского мира, то мы должны верить, по крайней мере, что он искренне относился к предпринятому делу и готов был предоставить его обсуждению широких церковных кругов. Во всяком случае, здесь мы можем руководиться довольно точными данными и войти в некоторые подробности бесспорно одного из самых любопытных вопросов в истории Византии.

Принимая во внимание, что созванию собора в Константинополе предшествовало обсуждение догматической и церковной стороны вопроса об иконопочитании на частных собраниях, можно допускать, что предварительные меры к привлечению на свою сторону приверженцев император начал употреблять с 752 г.²⁵⁷. В высшей степени важно прежде всего определить личную роль Константина V в официальной постановке дела и отношение к нему византийского духовенства. В жизнеописании св. Никиты игумена есть весьма любопытное место в этом отношении. «Некоторые полагают, – говорит жизнеописатель, – что эта ересь не имеет большого значения, и потому легко склоняются к ней, а другие даже не усвояют ей наименования ереси, а просто рассматривают как несогласие во мнениях. По моему же мнению, эта ересь чрезвычайно важная, и думаю, что со мной согласится всякий благомыслящий: она ниспровергает все домостроительство Христа. И о том следует подумать, что основателями других ересей были епископы либо священники, эта же ересь произошла от самих императоров; прочие ереси развивались и усиливались мало-помалу через распространение и опровержение, эта же в самом начале была могущественна, так как опиралась на императорский авторитет»²⁵⁸. Личное участие императора Константина в распространении иконоборческих идей засвидетельствовано еще в следующих словах того же писателя: «Я забыл и это сообщить вам, что сам читал 13 поучений Константина, которые сказаны были в течение двух недель, но которые не имеют важности»²⁵⁹.

Другие литературные произведения, касающиеся начала иконоборческого движения при Константине, точно так же частию были направлены лично против императора и в опровержение им самим изложенных богословских воззрений. Таковы главнейше обличительные слова, принадлежащие патриарху Никифору, составленные приблизительно в 810–820 гг. и дающие множество драгоценных материалов для выяснения личной точки зрения Константина V²⁶⁰. Возражая на сочинение неизвестного писателя, которого он называет Мамоном и под которым разумеется Константин Копроним, Никифор определенно указывает главные мнения «изобретателя и отца» нового догмата, так что мы имеем твердую почву под ногами для определения той стадии, на которой стоял иконоборческий вопрос накануне созвания собора, и того положения, которое занимал в этом вопросе сам император. И есть полная вероятность в предположении, что патриарх Никифор находил для себя материал для возражений и спора именно в тех письменных поучениях, о которых говорено выше, хотя в его время иконоборческая система была уже изложена в официальных соборных актах. Обличительные слова Никифора показывают, что к половине VIII в. иконоборческий вопрос получил такое развитие, какого он еще не имел при Льве Исавре. Что всего важней, дело далеко не ограничивалось отрицанием поклонения иконам, а перешло в христологическую полемику и в отрицание культа Богоматери²⁶¹.

Чтобы приготовить умы к указанным вопросам, император воспользовался предвыборными собраниями, устроенными в различных местах, и до известной степени создал себе партию среди высшего духовенства. В течение 752 г. разосланы были приглашения на собор, который должен был состояться в начале следующего года и быть открытым во дворце Иерии, на азиатской стороне Мраморного моря, между Хрисополем и Халкидоном (ныне Мода). Перед открытием собора умер константинопольский патриарх Анастасий, но император не спешил с замещением вакантного престола, хотя присутствие даже и одного патриарха могло придать собору больше авторитета. Это тот самый патриарх, который перешел на сторону Артавазда из-за принципа иконопочитания, а потом перекинулся к Константину V и, по-видимому, разделял его церковные и догматические воззрения. Февраля 10-го 753 г.²⁶² собралось многочисленное собрание епископов, числом 338. Нужно принять в соображение, что Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский патриархаты, как находившиеся под властью мусульман, не могли участвовать в деятельности собора; что касается римского епископа, то хотя его уполномоченные были как раз в это время в Константинополе, но на соборе не присутствовали. Ниже мы будем иметь случай рассказать, какие важные задачи разрешались тогда в Риме и как важно было папе Стефану быть в стороне от движения, затевавшегося на Босфоре. Председателем собора был назначен ефесский епископ Феодосий, сын императора Тиверия III (698–705), помощниками его были Сисинний, епископ Перги Памфилийской, и Василий, епископ Антиохии Писидийской. Деяния собора продолжались от 10 февраля до 8 августа во дворце Иерии, а от 8 до 27 августа во Влахернской церкви Богоматери, где происходило назначение нового патриарха в лице Константина, епископа силейского, и где объявлены были окончательные постановления, скрепленные подписями членов и утвержденные императором, по господствовавшему в практике обычаю.

Деяний этого собора не сохранилось, и мы не имеем возможности восстановить то, что происходило на его заседаниях. Но самое существенное, т. е. соборное определение, так называемое δρος, и введение к нему, помещено в деяниях или протоколах VII Вселенского собора, имевшего место в 786/87 г. и которого главным назначением было лишить канонической важности постановления собора, бывшего при Константине V. В 6-м заседании этого собора Лев Асикрит сделал предложение рассмотреть акты занимающего нас иконоборческого собора и выслушать приготовленное уже в предварительной комиссии опровержение сделанных на нем постановлений. Доклад был разделен между епископом неокесарийским Григорием и диаконами Иоанном и Епифанием. Первый прочитывал статью за статьей определения иконоборческого собора, последние докладывали опровержения на каждую статью²⁶³. Чтобы составить себе некоторое представление о происходившем на соборе, мы должны обратиться к тому документу, который был прочитан на соборе диаконом-сакелларием Иоанном. Но прежде приведем несколько справок, рисующих нравы той эпохи.

Вся та часть соборных протоколов, где предъявлялись документы и излагались положения противной стороны, имеет большой литературный и исторический интерес, т. к. делались ссылки на сочинения, которые теперь безвозвратно утрачены. Несколько мест здесь не будут излишни в буквальной передаче для характеристики того возбуждения и страстности, какими сопровождалась иконоборческая борьба²⁶⁴. Так, диакон и скевофилак Димитрий заявил: «Осматривая святую и великую церковь, я нашел там утраченными две книги, которые были снабжены серебряными изображениями. При расследовании оказалось, что еретики бросили книги в огонь и сожгли их. Еще я нашел книгу Константина Хартофилака, в которой говорилось об иконах, но злонамеренные люди вырезали листы, где было место об иконах, и вот теперь эта книга у меня в руках, и я заявляю ее святому синоду». Лев, епископ фокейский, сказал: «В представленной книге пропало несколько листов, а вот в моем городе предано сожжению больше 30 книг». Диакон Косьма сказал: «Вот эта книга, найденная мной в патриархии, содержит Ветхий Завет, к ней были присоединены схолии, и, между прочим, одна в защиту святых икон, но наветники истины выскоблили эту схолию. Посмотрите это место, тут немного можно еще разобрать». Он же показал другую книгу, повествующую о подвигах мучеников и о нерукотворной иконе Камулианской, но в ней вырезаны листы об иконах. Патриарх Тарасий указал на книгу Лимонарь, в которой оказались вырезанными листы о святых иконах.

Можно было бы ожидать, что сами отцы собора, ввиду представления стольких случаев безжалостного истребления книг, с большей осторожностью отнесутся к вещественным доказательствам противной партии, но на том же соборе торжествующей партией был подан голос против всех сочинений, написанных против икон, этот голос требовал уничтожения их огнем и анафематствования их авторов. До какой степени варварства дошло в эту эпоху обращение с так называемыми историческими справками, видим из полного недоверия к так называемым цитатам, из подозрения везде плагиата. Известный Феофан Начертанный в личном споре с императором Феофилом привел одно место из Исаии. Феофил возразил, что это место не так читается в его книге, и подтвердил справедливость сказанного чтением места по раскрытой сейчас же книге. Феофан стал горячиться и кричать, обвиняя императора, что он портит всякую книгу, к которой прикоснется. «Пусть, – присовокупил он, – принесут ту книгу, которая находится в патриархии и лежит в библиотеке на таком-то месте, тогда я поверю». Послали за этой книгой. Феофан протянул руку со словами: «Нужно перевернуть три листа, и там найдешь искомое место».

Но возвратимся к собору и его постановлениям, прочитанным в 6-м заседании VII Вселенского собора. Прежде всего, оказывается, что собор 753 г. называл себя «святым Вселенским седьмым собором», это место возбудило строгую отповедь со стороны диакона Иоанна, который совершенно отрицает за ним законное право на имя Вселенского. Затем во вступительной части, из коей приведены наиболее важные положения, заключается следующее. Хотя Моисей и пророки осудили поклонение твари паче создавшего, но люди впали в этот тяжкий грех; дабы спасти человечество, Бог послал на землю Своего Сына. Но диавол с течением времени снова ввел идолопоклонство под личиной христианства. Водимые Духом Святым благочестивые императоры созвали собор епископов, чтобы исследовать вопрос о ложном влиянии икон, отвлекающих дух людей от почитания, приличествующего Богу, к постыдному и материальному поклонению творению. Мы пришли к убеждению, что искусство живописи составляет хулу на основной догмат нашего спасения, т. е. на воплощение, и противоречит мнению шести вселенских соборов. Все святые отцы и вселенские соборы единогласно учили, что никто не может допускать соединения или смешения на место неисповедимого, неизреченного и необъяснимого соединения двух природ в одной ипостаси. Что же делает невежественный живописец, который, руководясь прибылью, изображает то, что не должно быть изображено, и хочет своими грязными руками дать форму тому, что воспринимается лишь сердцем и исповедуется устами? Сделав изображение, называет его Христом. Имя же Христа обозначает Бога и человека. Следовательно, здесь имеем образ Бога и человека, т. е. художник без рассуждения изобразил божество, которое не может быть изображено, и смешал в своем изображении божество с сотворенной плотию, т. е. допустил такое смешение, которое никогда не должно иметь места. Кто почитает этот образ, так же виноват, как и живописец. И автор, и почитатель находятся в том же заблуждении, как Арий, Диоскор и Евтихий. Итак, кто делает изображение Христа – изображает божество, которое не может быть изображаемо, и смешивает его с человечеством (как монофизиты) или еще описывает тело Христа как бы не обожествленное, как бы отдельное и как бы различное, как думают несториане. Что касается изображений Марии, пророков и мучеников, то, говорится в протоколах, и эти изображения должны быть отвергнуты.

Христианство вконец истребило язычество и, следовательно, не только языческие жертвы, но и языческие изображения. «Основываясь на Священном Писании и на творениях святых отцов, мы объявляем единогласно именем св. Троицы, что мы осуждаем и изгоняем из христианской церкви всякое изображение, сделанное при помощи живописи. Кто на будущее время позволит себе сделать подобное изображение, или кланяться ему, или поставить его в церковь или в частный дом, или даже тайно иметь у себя подобное изображение, он подлежит извержению из сана, если он епископ, священник или диакон, или анафематствованию, если он монах или мирянин; он подвергнется, кроме того, ответственности по гражданским законам, как противник Бога и враг догматов, заповеданных святыми отцами».

В заключение указано еще несколько общих правил, характеризующих положение иконопочитания до созыва собора: «Запрещаем под предлогом борьбы с заблуждением писанных изображений налагать руку на священные сосуды и на одежды ради переделки тех частей, которые имеют изображения, равно как и на покровы и на предметы культа. Прежде чем предпринимать в Церкви какие изменения, надобно спрашивать разрешения у патриарха или у императора. Никто из архонтов и лиц гражданского чина не имеет права под предлогом икон врываться в св. церкви и совершать в них насилия, как это случалось уже»²⁶⁵. Затем следовали специальные постановления против иконопочитания, причем за каждой статьей произносилось анафематствование.

При обсуждении постановлений иконоборческого собора мы должны помнить, что самых протоколов его заседаний не сохранилось, а что в соборные деяния иконопочитателей внесены лишь окончательные постановления – с целью опровержения их. Между этими постановлениями нужно различать догматическую часть и, если позволительно так выразиться, прикладную – применительно к тогдашнему положению вопроса об иконопочитании. Что касается догматической части, то давно уже выяснено, что она вполне совпадает с учением Церкви, утвержденным на вселенских соборах, и признана православною на VII Вселенском соборе. Когда докладчик, епископ неокесарийский, прочитал на соборе догматическую часть иконоборческого определения²⁶⁶, то диакон Епифаний так формулировал отношение к ней собора: «До сих пор мыслят согласно с творениями святых отцов, или лучше, усвоив себе отеческие мнения, приписали их себе». Но вслед за тем были прочитаны следующие постановления против иконопочитания, которые представляли собой как бы вывод из догматических положений:

1) кто пытается представить вещественными красками божественный образ Бога-Слова по воплощении, а не поклоняется Ему всем сердцем, умственными очами – анафема;

2) кто пытается человекообразно описать вещественными красками неописуемое естество и ипостась Бога-Слова в воплощении и не признает, что и по воплощении оно остается неописуемым, – анафема;

3) кто пытается изобразить на иконе нераздельное по ипостаси единство природы и плоти Бога-Слова и называет этот образ Христом, допуская, таким образом, смешение двух природ – анафема;

4) кто разделяет соединенную в ипостаси Бога-Слова плоть и пытается изобразить ее на иконе – анафема;

5) кто разделяет на две ипостаси одного Христа, отдельно полагая Сына Божия и отдельно сына Марии, и признает между ними относительное единение, а не тождество, – анафема;

6) кто изображает на иконе обожествленную чрез единение с Богом-Словом плоть, как бы отделяя ее от восприявшего и обожествившего божества, – анафема;

7) кто пытается изобразить вещественными красками Бога-Слова, принявшего в своей ипостаси образ раба и во всем нам уподобившегося, кроме греха, и отделяет Его от неотделимого и неизменяемого божества и вводит как бы четверицу в Святую и Животворящую Троицу – анафема;

8) кто не исповедует Приснодеву Марию истинной Богородицей, превысшей всей видимой и невидимой твари, и с чистой верой не испрашивает Ее ходатайства пред рожденным от нее Богом нашим – анафема;

9) кто пытается вещественными красками изобразить на иконах лики святых, а не вдохновляется, напротив, доблестями их, изображенными в их жизнеописаниях; кто не почитает их святости и не испрашивает их молитв как имеющих по священному преданию дерзновение ходатайствовать за мир – анафема.

Это, конечно, такие постановления, которые стояли уже в большом противоречии с церковной практикой. Но и по отношению к некоторым, по крайней мере, статьям можно сказать, что они не вполне обозначают положение вопроса. Вообще, в особенности статьи 8 и 9 о Богородице и о святых далеко не соответствовали официальным правительственным воззрениям на существо дела, что, впрочем, выражено и в протоколах VII Вселенского собора. Так, докладчик полемической части, диакон Епифаний, когда доложена была статья о почитании святых, прочитал: «Если ссылаются (члены собора 753 г.) на церковное предание, то должны бы исповедать и следующее: кто не принимает иконные изображения, да будет проклят. Ибо таково предание кафолической Церкви, весьма хорошо соответствующее цели дать нам напоминание в прототипах. Но бесстыдно уклонившись от этого таинственного поучения, они обращаются к кафолической Церкви с этим гибельным возгласом: не хотим знать твоих путей. Посему уже после оглашения настоящего их постановления они отвергли благоприятную приемлемость Богом ходатайств святых и выскоблили эту статью в своем постановлении»²⁶⁷.

Следует отметить еще одно обстоятельство по отношению к занимающему нас собору. Хотя он был закончен обычными возглашениями и славословиями царям Константину и Льву, и хотя полное согласие между собором и царем, по-видимому, не нарушалось²⁶⁸, но сохранились в литературе вопроса указания на то, что царь выступал в иконоборческом вопросе с более радикальными мнениями, чем принятые на соборе. Выше уже было говорено, что весьма интересные разъяснения к положению вопроса заимствуются из обличительных речей патриарха Никифора. Так, между прочим, патриарх говорил об отношении царя к епископам: «Изложив в присутствии епископов свое мнение и суждение об этом догмате и выразив согласие принять то, что ими постановлено, немного спустя, обдумав притворно сказанные слова, объявляет свое исповедание с учительским и судебным авторитетом»²⁶⁹. Далее следуют собственные слова Константина в передаче патриарха: «Если мы убедили вас, что правильно рассуждаем относительно этого одного изображения (речь идет об образе Христа), то теперь побеседуем о других иконах, чтобы и об них вы составили себе понятие. И я охотно соглашусь с вашим определением, если оно будет согласно с мнением других епископов и если будет опираться на благовидные свидетельства». «Таковы его выражения, – продолжает Никифор, – которые мы привели дословно, дабы показать его отчуждение от Бога и обличить его клятвопреступление и лицемерие. Что же это такое, что он предполагает говорить о других иконах, и какие он имеет цели? Наговорив много странных и нелепых вещей по поводу воплощения Бога-Слова, он нечестиво устремился к своему заблуждению относительно священных памятей святых и, прежде всего, против первейшей между святыми и высочайшей из всех созданных существ, против Пречистой Владычицы нашей Богородицы, дабы и Ее подвергнуть хуле, как и рожденного от Нее».

Трудно было бы утверждать, заимствованы ли приведенные слова из собственных сочинений императора, или, напротив, они были произнесены им на соборе или в одной из соборных комиссий, но не подлежит сомнению самое существенное, что соборные определения были гораздо консервативней, чем собственные воззрения царя, и что с подписавшими соборные определения епископами государствующая Церковь могла еще впоследствии вступить в соглашение и принять их к общению. Принадлежащая Константину точка зрения определенно выясняется в дальнейшей речи патриарха Никифора. «Какие же цели преследовала его богоненавистная душа? И здесь не сослался ли он снова на неописумость, или не сказал ли, что святые состоят из двоякой природы, божественной и человеческой? Или, может быть, принял мнение тех, которые утверждают, что святые, по ипостаси двоякой природы состоя из души и тела, так что если их изображают, то по необходимости вместе с душой. Те же рассуждения, какие он применял к ипостаси Христа, суесловно употребил и относительно святых. Но поскольку нет ничего нечестивого и гнусного, что он не измыслил бы против славы Бога и святых, и не было такой нелепости, какой бы он не предпринял для этого, то он прежде всего имел дерзость устранить слово Богородица и совсем изъять его из христианского словообращения. Ибо он не выносил этого имени и досадовал на него. Далее он устранил и отменил все соединяемые с этим именем молитвы и песнопения, с коими мы обращаемся к Рожденному от Нее, веруя в Ее ходатайство и предстательство непреложное. Наконец, вполне запретил молитвы и прошения под страхом наказания. Что и продолжать более о почитании других святых? Он не удовлетворился тем, что постыдно издевался над ними богохульными словами, но самые священные и честные останки их приказывал бросить в огонь и уничтожить»²⁷⁰.

Весьма может быть, что у патриарха Никифора встречаются преувеличения и обобщения и что он сгущает краски, т. к. писал свои обличительные слова в то время, когда иконоборческая система дошла до своих последних выводов и легла всей невыносимой тяжестью на православную Церковь. Но и в других весьма близких по времени источниках сохранились указания на слишком прямолинейные мнения и весьма грубые по своей непосредственной простоте выражения Константина насчет священных предметов. Мы привыкли к выражениям, говорится в одном современном произведении: иду к Св. Марии, или к святым апостолам, или к св. Стефану, но тиран не терпит этих выражений и отнял у святых их титул. У писателя Феофана под 762/63 г.²⁷¹ приводится следующий рассказ. Пригласив к себе патриарха, царь говорит ему: «А что будет, если назовем Богородицу Христородицей?» Патриарх же, бросившись ему на шею, говорит: «Помилуй, владыко, пусть и на мысль не приходит тебе такое слово. Разве не видишь, как позорится и проклинается всей Церковью Несторий»²⁷². Царь сказал ему в ответ: «Я хотел только узнать твое мнение, а остальное уж твое дело!»

Теперь посмотрим на ближайшие последствия собора. Несомненно, самое важное состояло в том, что ослушникам соборных определений угрожал гражданский закон, и что началось применение закона к отдельным лицам. После того как определения собора разосланы были по отдельным церквам, новый патриарх, провозглашенный на одном из последних соборных заседаний во Влахернской церкви, бывший силейский епископ Константин, должен был, прежде всего, привести в исполнение ту часть постановлений, которая касалась святых икон. Но первые годы Константин Копроним не производил вопиющих насилий. Может быть, основательно предположение, что войны с болгарами и другие дела отвлекали царя от церковной политики. Жизнеописание св. Стефана указывает на жалкую участь знаменитых церквей, которые лишались своих украшений, мозаик и фресковой живописи. Так, Влахернская церковь Богоматери, стены которой были покрыты картинами, изображавшими земную жизнь Спасителя, вместо беспощадно уничтоженных христианских сюжетов, снабжена была изображениями в новом вкусе: картинами природы, деревьями, птицами; в некоторых случаях заменяли церковные изображения сценами охоты, театральными представлениями и т. п. Но настоящее гонение на иконопочитателей начинается с 761 г., когда, в особенности в окрестных монастырях близ Константинополя, пострадало несколько истинных ревнителей святых икон. Тогда именно пострадали Петр Каливит, Андрей Критский и др. Но самым страшным периодом применения законов против иконопочитателей было последнее десятилетие жизни Константина. Под 764/65 г. у летописца замечено: в этом году нечестивый и безбожный царь ожесточился против всех боящихся Бога.

В особенности сильное впечатление произвело на современников жестокое распоряжение по отношению к одному из популярнейших подвижников – святому Стефану, жившему в монастыре св. Авксентия, против Константинополя. Патриарх Никифор, приступая к описанию мучений св. Стефана, предпосылает следующую характеристику положения. «Уже нечестие царя явно обнаружилось, и всякий путь благочестия подвергался порицанию, и жизнь благочестивых и богоугодных людей стала предметом хулы и издевательства, в особенности ужасному гонению подпало священное сословие монашествующих. Из них тех, которые блюли свой обет и оставались в своем чине и восставали против безбожного догмата иконоборцев, предавали разнообразным мучениям и истязаниям: у одних беспощадно выжигали бороду, у других выщипывали волосы на голове, иным пробивали головы досками, на коих были священные изображения, наконец, у некоторых вырывали глаза или бесчеловечно отсекали иные члены тела. Как будто снова возродилось язычество, и пущено было в оборот всяческое средство, чтобы ослаблять и наносить вред ведущим богоугодную жизнь. Уже некоторых они увлекли в бездну погибели, уже есть такие, которые уступили их нечестивому повелению или принужденные насилием, или подкупленные ласкательством, или прельщенные деньгами, служебными преимуществами, или другими многообразными способами, поддаваясь обману, отвергли свои обеты и, сняв почтенное одеяние, вместо постриженных оказались волосатыми и преобразились в мирское состояние, стали сноситься с женщинами и вступили с ними в сожитие»²⁷³.

Против св. Стефана выставлено было обвинение, что он обольщает многих учением о призрачности житейской славы, что проповедует об отвращении от дома и родных, о презрении к царскому дворцу и о преимуществах уединенной жизни. За это он был подвергнут ударам и присужден к темничному заключению; наконец, связав веревками его по ногам, тащили его по городу и бросили его тело в предместье Пелагия, где погребались преступники²⁷⁴. Открылась в это время широкая дорога для доносов; кто желал выслужиться перед правительством, обвинял своих близких и знакомых в поклонении иконам. Многие из служилого сословия подверглись вследствие того различным наказаниям. Чтобы придать своей церковной политике абсолютное значение, император потребовал всеобщей присяги, чтобы каждый поклялся в верности иконоборческим постановлениям²⁷⁵. Говорят, что сам патриарх Константин позволил себе с амвона Великой церкви, положив руку на Животворящее древо, торжественно заявить, что он не принадлежит к иконопочитателям.

Эти радикальные меры, конечно, принадлежат светскому правительству, которое, по всей вероятности, имело главную опору в военном сословии. Уничтожение мозаичной и фресковой живописи в церквах и монастырях шло постепенно, в зависимости от обстоятельств. Так, живопись во Влахернах была уничтожена еще до собора, а в патриаршей церкви изображения оставались до времени патриарха Никиты (766–780), при котором они были сняты или заменены светскими сюжетами. Не встречая протеста ни среди духовенства, ни среди светского общества, император наложил руку на церкви и монастыри и без стеснения обращал их на светские надобности. Общежительный монастырь Далмата обращен в казармы, монастыри Каллистрата, Дня и Максимина разрушены до основания²⁷⁶. В особенности пострадали церкви и монастыри с мощами. Так, мощи св. Евфимии были брошены в море, а храм обращен в склад военных предметов и в конюшни.

Понять психологию Константина V при оценке его церковной политики едва ли возможно при сравнительном недостатке известий, в особенности со стороны иконоборческой партии. Во всяком случае, историк должен считаться с бесспорным фактом, что на стороне иконоборческой политики императора было значительное большинство – и это не только среди военного и служилого сословия, но и вообще среди городского населения. Конечно, столица давала тон всему; конечно, по тому, как относились к императорским мерам в Константинополе, Константин мог судить о возможности применения тех же мер в провинции. Можно сказать, что интересы иконопочитания отстаивало одно сословие – это монахи. Эта сторона вопроса нуждается в особенно внимательном и подробном выяснении, т. к. в ней заключается объяснение реальной силы иконоборческого периода. Борьба с монахами составляет особый эпизод трагической истории Константина Копронима. Она начинается с 765 г. и в течение пяти лет ведется с упорством и энергией. Силы были далеко не равные, и победа должна была оказаться на стороне правительства, вооруженного и законом, и мечом. Напрасно было бы объяснять оказанное иконоборческому правительству сопротивление со стороны монахов исключительно материальными выгодами. В свое время мы попытаемся вникнуть в психологические мотивы знаменитого борца за иконы в первой половине IX в., игумена Студийского монастыря в Константинополе Феодора, и надеемся показать, какими могущественными средствами воздействия обладало и само монашество, почему оно в конце концов и могло удержать за собой оспариваемое у него поле.

Борьба против монашества, по-видимому, открылась громким делом против св. Стефана и сопровождалась целым рядом подобных же насильственных действий. Эта «ненавистная» раса, по выражению Константина, носящая одеяние тьмы, обречена была на окончательное истребление. Под страхом наказаний и темничных заключений множество монахов искало прибежища на Востоке, в патриархатах, подчиненных мусульманам, особенно же в Сицилии и Южной Италии, но значительная масса попалась в руки правительства. Св. Стефан в темнице Фиалы в Константинополе нашел 340 монахов, из них многие без глаз и с вырванным носом, с отрубленными руками и ушами²⁷⁷. Трудно было бы останавливаться на отдельных случаях, упомянутых в житийной литературе. Приведем более драматические рассказы.

В 766 г. император отправил в азиатские фемы своих верных стратигов: в Анатолику – Михаила Мелиссина, в Фракисийскую – Михаила Лаханодракона и в фему Вукеллариев – Манеса – с поручением принять энергичные меры против ненавистной «расы». В особенности распоряжения Лаханодракона изображены живыми красками у писателя Феофана²⁷⁸. Этот стратиг согнал всех монахов и монахинь своей фемы в главный город области, в Ефес, и, собрав их в равнине, объявил им: «Кто не хочет быть ослушником царской воли, пусть снимет темное одеяние и немедленно возьмет себе жену, в противном случае будет ослеплен и сослан на остров Кипр». Многие в этот день получили мученический венец, но много было и таких, которые изменили своим обетам и погибли.

Дабы предупредить возможность возникновения в своей феме новых монашеских общин, Лаханодракон привел в исполнение радикальную меру, именно, конфисковал монастырские имущества и распродал мужские и женские монастыри, священные сосуды, и книги, и домашний скот, и все монастырское достояние, и вырученные деньги внес царю. Монастырские и святоотеческие книги предал огню и, где находил останки святых, бросал в огонь и подвергал наказанию того, кто хранил у себя святыню. Словом, он не знал границы в своей жестокости, так что, по словам писателя, в этой феме не осталось ни одного носящего монашескую одежду. Насильственное обращение фракисийских монахов к брачной жизни было лишь воспроизведением того, что происходило в Константинополе. В разгар суровых мероприятий против константинопольского монашества (765) Константин устроил в августе месяце редкое зрелище в ипподроме. Здесь происходило шествие монахов и монахинь попарно, с каждым мужчиной шла женщина, а зрители плевались и издевались над участниками забавной процессии²⁷⁹. И, когда император громко выражался, что противные монахи не дают ему покоя, народ кричал: больше уж нет этого отродья²⁸⁰.

Нельзя отрицать, что в конце царствования Константина иконоборческая борьба приняла совершенно иной вид, чем это было при Льве Исавре. Каждый период давал церковной политике иконоборцев новую окраску. Константин перенес все внимание на монашеское сословие, в котором нашел сильную оппозицию против принимаемых им мер относительно св. икон, и с течением времени за этой борьбой вопрос об иконах отошел на второй план. Насколько были необходимы эти меры, отвечали ли они назревшей государственной потребности и сулили ли империи возрождение и исцеление от экономических и социальных бед, это вопрос чрезвычайно деликатный, который неоднократно ставился в положительном и отрицательном смысле²⁸¹. Нельзя переносить на время иконоборцев наши воззрения и создавать для людей VIII в. едва ли возможные для них планы. Прежде всего нужно заметить, что, как ни энергично велась борьба против монашеского чина, она не велась систематически и последовательно и потому не имела того результата, какой мог быть в виду.

Правительство располагало всеми доступными для него средствами, чтобы секуляризовать государство от преобладания Церкви. Но оно приступило к осуществлению той церковной политики, какая ему казалась наилучшей и по времени наиболее необходимой, без хорошо обдуманного плана и начало действовать не теми средствами, какие всегда находятся в распоряжении просвещенных правительств. Мы не находим у царей иконоборческого периода ни законодательных актов к организации социальных условий на новых началах, ни попыток распространить среди населения образование, ни новых административных мер к утверждению замышляемых реформ. Ни Константин V, ни те из его преемников, которые считали нужным вновь обратиться к тем же приемам борьбы, не считались с расположениями и настроениями своих подданных и главнейше той части населения, которой суждено было стать во главе византинизма и из которой – может быть, даже к большому несчастию империи – на все будущее время правительство черпало свои главные культурные и административные силы. По нашему мнению, церковная политика исаврийской династии обречена была на полный провал потому, что она была внушена потребностями, родившимися на Востоке, и не считалась с настроениями европейских подданных.

Известно, что в заключительном собрании собора 753 г. на вакантную патриаршую кафедру торжественно назначен был силейский епископ Константин. Нельзя ни минуты сомневаться, что это был сторонник иконоборческой системы, и что император не без основания возвел его на высшее место в церковной иерархии. Хотя вся церковная политика в это время была личным делом императора, тем не менее, в судьбе патриарха Константина есть некоторые обстоятельства, которые обращают на себя внимание с точки зрения истории религиозной борьбы. Прежде всего патриарх, по-видимому, находился в наилучших отношениях с императором, это видно столько же из того, что он принимал участие в семейных царских радостях, воспринимая от купели сыновей его, но и, главным образом, из того, как энергично он поддерживал иконоборческую систему царя. Только один раз он не согласился пойти за царем, когда этот делал попытку убедить его признать Богородицу Христородицей²⁸². Но вот в 765 г., следовательно, в самый разгар суровых мер и беспощадных казней, открыт был широкий заговор, в котором оказался замешанным и патриарх. Это был заговор 19 сановников против царя, хотя цель заговорщиков точно не определяется²⁸³. Во главе заговора стояли: Константин, патрикий и логофет дрома; Стратигий, спафарий и доместик экскувитов; Антиох, стратиг Сицилии и бывший логофет дрома; Давид, спафарий и комит Опсикия; Феофилакт, спафарий и стратиг Фракии, и др. Виновников постигло страшное наказание. Первые двое были публично обезглавлены, а остальные ослеплены и сосланы в ссылку. Стоял ли в каком соотношении этот заговор с делом св. Стефана²⁸⁴, сказать трудно; но спустя несколько дней после казни страшная кара постигла патриарха. Его схватили по наветам некоторых клириков и монахов, доносивших, будто он произносил против императора порицательные слова в разговоре с упомянутым выше патрикием Константином.

Патриарх был заточен сначала в Иерию, а потом на Принкипо. На освободившуюся кафедру возведен был 16 ноября того же года священник церкви свв. Апостолов, славянин происхождением, евнух Никита. Это первый случай, отмеченный византийской летописью, проникновения славянского элемента в самые высокие слои греческой иерархии. Он оставался на престоле до 780 г.²⁸⁵ и как иностранец не пользовался хорошей славой среди греков. Но мы должны думать, что в нем император желал иметь сторонника своей политики, который притом же, не имея связей среди византийского общества, легче мог поступиться в угоду царю теми церковными обычаями и теми привилегиями, которые для него, как для недавно приобщившегося христианской культуре, не могли представляться особенно дорогими.

Ссыльного патриарха ожидали еще новые мучения. Год он содержался на Принкипо, как против него вновь началось дело, которое ведено было при необычайной обстановке. По-видимому, добыты были новые данные по тому же делу о Девятнадцати вельможах, или, может быть, раскрыты новые преступные с точки зрения правительства действия бывшего патриарха – это не совсем ясно. Но все дело получило чрезвычайно неожиданный оборот. Драматический рассказ Феофана состоит в следующем: «В 766 г., в месяце октябре, доставлен был с Принкипо лжеименный патриарх Константин и подвергнут был такому тяжелому телесному наказанию, что не мог после того идти, и его принесли на носилках в церковь св. Софии. Был при этом царский асикрит, или чин императорского приказа, имевший письменное изложение его проступков. По царскому приказу собрано было в храме население столицы и вслух всех собравшихся прочтено было определение о винах его. По прочтении каждой отдельной статьи асикрит наносил бывшему патриарху удар в лицо, а тогдашний патриарх Никита восседал на своем троне и смотрел на это. Когда окончена была эта церемония, ввели Константина на амвон и поставили прямо, а патриарх Никита, окруженный епископами, взял в руки обвинительную грамоту и, возложив на себя омофор, произнес отлучение на Константина. Затем его вывели из церкви, не поворачивая его лица к выходу, и дали ему название Невидящего. На следующий день были цирковые игры. Константина обрили, остригли на голове волосы и брови, одели в шутовскую короткую одежду без рукавов и посадили на осла, оседланного задом наперед, дав в руки всадника хвост осла. В таком виде провели его по ипподрому, причем народ и димы издевались и плевали на него. Осла вел в поводу племянник Константина, у которого были вырваны ноздри. Когда он проходил мимо димов, народ сходил вниз, плевал на него и бросал грязью. Против царского места стащили его с осла и попирали ногами его шею, а затем до конца представления он оставался против димов, которые издевались над ним, посылая ругательные слова. Через несколько дней Константин был обезглавлен, и голова его три дня висела на площади Милия на показ народу. Тело же его брошено было в ров на площади Пелагия, где погребают преступников».

Нужно вдуматься в эти исключительные меры по отношению к попавшему в немилость патриарху, чтобы задаться вопросом о причинах, какими можно было бы оправдать изысканную жестокость царя. Историк Бэри высказал предположение, что Константин не соглашался с мерами императора против монахов и тем возбудил против себя непримиримую вражду²⁸⁶. К сожалению, современные источники оставляют нас в полном недоумении по этому вопросу и не дают никаких данных к раскрытию загадки. Если придавать значение настроению историка Феофана, то в связи с приведенным местом он ставит следующее: «С этого времени он еще с большим бешенством буйствовал против святых церквей».

Успех церковной политики Константина был далеко не окончательный. Он истреблял иконопочитателей и монахов, но в его же царствование и помимо его воли в самом же Константинополе нарождались и воспитывались новые борцы против его системы. Таковы были монахи Студийского монастыря как Платон и знаменитый Феодор Студит, такова была в особенности супруга его сына, августа Ирина, которая с 770 г. вошла в царскую семью и принесла с собой чуждые иконоборческой политике церковные воззрения.