К истории Киевской Духовной Академии в XVII-XVIII вв.

III. Воспитанники Академии на службе в Киево-Печерской Лавре, в связи с биографией Софрония Тернавиота.

(Общие предварительные замечания. Значение Киево-Печерской лавры и Киевской Академии в церковной истории Киева. Взаимные исторические отношения между Киево-Печерской лаврой и Киевской братской школой – коллегией – академией. Служение академических питомцев Киево-Печерской Лавре в XVII в. Сведения о некоторых академических питомцах, бывших на службе в Киево-Печерской лавре в первой половине XVIII в. Софроний Тернавиот. Сведения о происхождении и образовании его в Академии. Пострижение в монашество. Первоначальная служба в лавре. Назначение С. Т. поверенным по лаврским делам. Начало борьбы между Киевским митрополитом Тимофеем Щербацким и лаврой. Подача поверенным митрополита челобитной в коллегию иностранных дел о разрешении Киевскому митрополиту иметь типографию. Контр-челобитная лавры, представленная Софронием Тернавиотом. Представление С. Т. императрице. Участие императрицы Елизаветы Петровны в борьбе Киевского митрополита и лавры. Отказ м. Тимофею Щербацкому, переданный через царского духовника. Новое ходатайство м. Тимофея Щербацкого перед св. синодом о разрешении ему завести типографию. Сочувствие св. синода м. Тимофею Щербацкому. Выдача м. Т. Щ. синодальной грамоты на устройство типографии. Протест Московского архиепископа. Новое представление С. Т. императрице и жалоба на митрополита Т. Щ. Гнев государыни на св. синод и на митрополита Т. Щ. Приказ об отобрании синодальной грамоты, выданной митрополиту Т. Щ. Торжество С. Т. Хлопоты С. Т. о новой Высочайшей грамоте для лавры. – Возвращение С. Т в лавру. Новая командировка С. Т. в столицу по лаврским делам. Назначение в Кострому. Сведения о последующей судьбе Софрония Тернавиота).

В церковной истории нашего Киева имели чрезвычайно важное значение Печерский монастырь и духовная Академия. Лавра и Академия могут быть названы самыми лучшими и ценными жемчужинами в славном блестящем венце, украшающем многовековую церковную историю Иерусалима русской земли.

Киево-Печерская Лавра гораздо древнее Академии. Происхождение Печерского монастыря относится к самой ранней заре христианской истории Киева. Судьбы христианского Киева были теснейшим образом связаны с его печерским монастырем. Основанный монахами «без <...>¹ серебра», бывший истинно народным монастырем, скоро успел сделаться действительным духовным средоточием церковной истории древнейшей христианской Руси. Создавший и воспитавший в своих подземных пещерах великих, богатырей духа – святых подвижников, Киево-Печерский монастырь сделался великой притягательной силой для всего русского православного народа. Эта сила святости высокого благочестия была велика, свет ее скоро пробился из темных недр земли наружу и начал быстро распространяться по всему лицу земли русской. Наш первоначальный летописец, лучший образованный представитель христианского русского общества XI–XII в. в., совершенно верно определил значение Печерского монастыря в церковной истории России, где сказал: «Стефану же предержащю монастырь и 6лаженное стадо, еже б совокупил Феодосий,       <...> черньце,      яко светила в Руси сьяют... Таци ти быша черноризцы Феодосьева монастыря, иже сияют и по смерти, яко светила, и молят Бога за сде сущую братию, и за мирскую братию,... в нем же и доныне добродетельное житье живут, обще вси вкупе, в пении и в молитвах и послушании».² Действительно, печерские подвижники по смерти, навсегда сделались светочами нравственной жизни русского народа. Созданный ими ореол святости, окружавший Печерский монастырь в глазах народа, невольно привлекал симпатии народные и к монастырю и к городу, в котором он находился. Не подлежит никакому сомнению то обстоятельство, что наш Киев своим исключительным историческим положением в древней христианской Руси, весьма много был обязан своему Печерскому монастырю. Было время, когда этот последний являлся действительным средоточием и лучшим представителем культуры всей древнехристианской Руси³.

Своего высокого исторического значения Печерский Киевский монастырь не утратил и после того, как пал политически Киев. Несмотря на то, что Печерский монастырь был совершенно разорен во время нашествия татар при Батые и в течение весьма продолжительного времени лежал в развалинах, моральное значение его тогда не только не умалилось, но еще более возвысилось. Он сделался как бы столпом и главной опорой православия для Западной Руси, сначала покоренной татарами, а потом перешедшей под власть польско-литовских государей. Такое исключительно важное значение Киево-Печерского монастыря для 3. Руси в XV–XVI в. в. поддерживалось не столько прямым участием его в активной борьбе западно-русского народа за свою веру и народность, сколько именно внутреннюю духовной силой, которая хранилась в нем, ореолом святости, благочестия, подвижничества, который окружал Печерскую обитель в глазах всего русского народа. Этой благодатной силы оказалось вполне достаточно для того, чтобы Печерский монастырь до конца остался непоколебимым в православии и отразил все самые настойчивые покушения на него со стороны латино-униатов. Выдержавши с великим успехом ожесточенную борьбу с латино-униатами в конце XVI в. и в самом начале XVII в., Киево-Печерская лавра приобрела в глазах западно-русского народа значение неприступной крепости православия. Эта борьба с врагами православия и русской народности принесла великую пользу и Печерскому монастырю. Она еще более закалила иноков обители в преданности православию и в горячей любви к народному делу. Эта борьба явилась хорошей школой для монастыря на счет того, как должно вести борьбу с противниками православия и русской народности. Она, в частности, научила деятелей славной обители и необходимости энергичной, единодушной, совместно со всем южно-русским обществом, научно-литературной защиты православия и русской народности.

В начале XVII в. наш Киев, после продолжительного культурно-политического упадка, снова делается средоточием религиозно-национального пробуждения всего западно-русского края. В нем появляются замечательные деятели, которые становятся во главе оживившегося православно-русского общества. В Киеве теперь заводятся различные религиозно-просветительные учреждения, которые имели своей целью утверждать русский православный народ в истинности его веры, разъяснять ему необходимость самобытного национального развития и подготовлять вполне правоспособных деятелей для защиты православия и русской народности, для борьбы со своими противниками, желавшими поработить себе русский народ и материально и духовно. Таким учреждением была, прежде всего, типография, заведенная в начале XVII в.⁴ в Киево-Печерском монастыре трудами и заботами Киево-Печерского архимандрита      Елисея Плетенецкого, бывшего, по отзывам современников его, мужем строгой жизни и весьма науколюбивым. Для этого Елисей Плетенецкий купил типографию, бывшую в Стрятине и остававшуюся «праздной» после смерти основателя ее, дворянина Феодора Юрьевича Балабана († в 1606 г.)⁵ К концу второго десятилетия XVII в. и особенно в двадцатых годах того же столетия Киево-Печерская типография развила весьма живую и плодотворную деятельность. Вокруг нее, стараниями того же архим. Елисея Плетенецкого, был собран многочисленный круг образованных русских людей, горячо преданных православной вере и убежденно любивших русскую народность. Таковы, напр., были Захария Копыстенский, сделавшийся впоследствии преемником Елисея Плетенецкого и бывший, по отзывам современников, «мужем ревности презельныя в благочестии», т. е. православии, «словесным и премудрым в богословии и исповедании православной веры»⁶; Лаврентий Зизаний Тустановский, который, по словам современника, был «словеснейшим дидаскалом и витиею, художного еллиногреческого языка умение и искусство стяжавшим, святой православной веры исповедником и проповедником»⁷; Tapacий Левкович Земка, Памва Берында, Гавриил Дорофеевич, Стефан Берында, Тимофей Александрович, Иосиф Кириллович и мн. другие, обладавшие, по отзывам современников, знанием истинной веры православной, ученостью, непоколебимой крепостью своих убеждений⁸.      Издававшиеся Киево-Печерской лаврой, при участии поименованных лиц и при сочувствии лучших русских людей из среды дворянства⁹, книги имели целью то, кроме утверждения православных русских людей в истинах веры, еще и развитие национального сознания между русскими. В предисловиях и послесловиях к своим книгам Киево-Печерские иноки старались разъяснять русским людям, кто такие русские, какое место они занимают в семье других народов и как, и почему они должны были хранить предание своей родной старины. Так, напр., Захария Копыстенский в предисловии к «Беседам св. Иоанна Зл. на книгу Деяний Апостольских», обращаясь к православным русским священникам с увещанием научать и наставлять свою паству и ко всем вообще православным русским людям с просьбой принять напечатанную книгу с любовью, писал следующее: «се убо паки (разумеется, очевидно, издание в 1623 г. «Бесед св. Иoaннa Зл. на 14 посланий св. ап. Павла») к вам, приходит вселенский сей учитель Божественный Хрисостом. Приемлете его Иафетово племя, Россове, и Славяне, и Македонове: стяжите и Болгарове, Сербове и Босняне: облобизайте и Истрове, Иллирикове и Далматове: срящите и Молдовяне, Мултяне и Унгровлахове: всприймете и Чехове, Моравляне, Горватове, и вся широковластная Сарматиа възлюби и притяжи и, и вси православнии сию святую, яко же некое εὺχαριστήριον, любезни приимете книгу»...                                          Подобным же образом просвещал русский народ тот же Захария Копыстенский и в предисловии к книге «Беседы св. Иоанна Зл. на 14 посланий св. ап. Павла», изданной годом раньше перед тем. И там он, обращаясь ко всему русскому православному народу и ко всем единоверцам его и призывая их к радости по поводу издания в свет книги, восклицал: «Радуйся и веселися, православный Иафетороссийский роде, веселетеся и ликуйте все родове тогожде с нами сущии благочестия и исповедания: яко благоволи Бог наш посетити правоверных своих толиким даром, книгою, сиречь, равноапостольного учителя святого Иоанна Златоустого»...            Таким образом, благодаря просветительной деятельности ученых иноков, собравшихся около Елисея Плетенецкого и учрежденной им типографии, Киево-Печерская лавра в начале XVII в. сделалась истинным очагом, на котором горело яркое пламя чистого православия и ясного разумения благородного русского национализма. О степени развития русского национализма в Киево-Печерской лавре в 20-х годах XVII в. красноречиво свидетельствует, между прочим, факт издания печерской типографией в 1627 году, с одной стороны, постной Триоди, где синаксари читаются в переводе на современное русское наречие, который был сделан Тарасием Левковичем Земкою, а с другой стороны, «Лексикона славеноросского и имен толкования», приготовленного Памвой Берындой. Уже по одному этому можно судить, как подвинулось вперед национальное самосознание русского народа, под воздействием лавры и ее типографии, если «благородные, гражданские и прочие различного причта люди Малой России», как объясняют издатели постной Триоди 1627 г., просили их перевести на русский язык некоторые части богослужебных книг.            Но в это время над просвещением русского народа в духе православной веры и в истинных традициях русской народности трудилась в Киеве не одна Печерская лавра. С 1615 г. на помощь ей явилась здесь школа, основанная Богоявленским братством и впоследствии преобразованная в Академию. Школа Киевским Богоявленским братством была открыта в тех же благородных целях, какие преследовала и Киево-Печерская лавра в своей просветительной деятельности. Об этом сами Киевские братчики 17 января 1626 года писали царю Михаилу Феодоровичу следующее: «училище отрочатом православным милостию Божией языка славяноросского, эллиногреческого, прочих      даскалов великим иждивением, устроихом, не от чуждого источника пиюще, смертоносна <...>ния схисмы упившеся и ко мрачно-темным римляном уклонятся»¹⁰. Эту святую и высокую задачу Киево-братская школа неизменно старалась выполнять во все последующее время своего существования. С особенной <...> ясностью она предстояла сознанию первых устроителей – деятелей киевской братской школы (до 1630-х годов).

Для нас в настоящее время представляет важнейший интерес то, какие отношения существовали между Киево-Печерской лаврой и Киево-братской школой. Эти отношения с первых же времен совместного существования и взаимного действования лавры и школы установились на прочном основании полного согласия и сочувствия. Лаврские деятели, о которых у нас была выше речь, с искренним сочувствием отнеслись к новообразовавшемуся в Киеве братству и его детищу – школе. Некоторые из них, тогда же поспешили вступить в ряды братства, будучи одушевлены горячим желанием доброго успеха ему. Так, напр., под «вписным листом» Киевского братства мы читаем, между прочим, такие записи: 1) «Во иноцех Захария Копистенский, исповедник, яко и ненавидящи злое, прилепляющеся ко благому, составленное в Киеве граде Братство npиимаю и облобизаю, повинующеся апостолу, глаголющу: братолюбием же друг к другу любезни. На cиe же и руку мою подписую. Писал дня 4 генваря, по старому правдивому, року 1616»; и во 2) «Аз во иеромонасех худейший Tapacий Л. Земка братство православных Киевское при храме святых Богоявлений похваляю, и сам в нем быти и при нем стояти желаючи, в реестр и имя свое вписую рукою»¹¹.

Со своей стороны, и киевские братчики, равно как и деятели братской школы, с полным уважением и сочувствием относились к Печерской обители, помогая ей возможными способами и средствами в ее просветительной деятельности. Те же самые киевские братчики, которые в начале 1626 г. доносили царю Михаилу Феодоровичу об устройстве ими училища, с благоговением говорят о Киеве, как о месте, «идеже перве начало просвещением род российский истинного Бога позна, отнюду же по всем странам, яко от источника благоструйного, известное всем спасение истече и процвете, идеже богодухновеннии отци пречудным житием и чудесы просияша, ихже телеса доныне в нетлении чудодействуя пребывают»¹².                        Особенно близкие, опиравшиеся на почве взаимного сочувствия и содействия, отношения установились между Киево-Печерской лаврой и киево-братской школой с 1630-х годов, когда печерский архимандрит, а впоследствии и митрополит Киевский Петр Могила, «за згодною прозбою всех их милостей и отцев наших духовных и стану      шляхетского,      обывателей Киевских всякого стану, вписных Братства церкви и монастыря Богоявления в Киеве... старшим братом, опекуном фундатором того святого Братства, обители и школе любовне в... братский реестр «вписался»¹³.

Теперь Петр Могила, думавший было завести самостоятельную школу при Киево-Печерской лавре, и даже открывший было уже ее, решил соединить эту лаврскую школу с братской богоявленской, которая, получив новое устройство и новые средства, с того времени стала еще более расти и развивать свою деятельность. С того времени между печерской обителью и Киево-братской школой установилась такая тесная связь, что иноки печерские нередко были начальниками и учителями братской школы, а питомцы этой последней трудились в лавре, исполняя разные послушания в ней. Таковы были, напр., Исаия Трофимович Козловский, «инок монастыря Печерского Киевского», вписавшийся в число братчиков «душою и рукою» и бывший потом ректором и профессором Киево-братской школы, Сильвестр Коссов, бывший профессором и префектом братской школы, Антоний Пацевский, «инок монастыря Печерского» и профессор братской школы, Софроний Почаский, «инок монастыря Печерского» и ректор Киево-братского училища и др.¹⁴

И после Петра Могилы добрые, близкие и взаимно дружественные отношения между Киево-Печерской лаврой и Киево-братской школой продолжались. Этому немало должно было способствовать, между прочим, то обстоятельство, что в течение всей второй половины XVII в. и в начале ΧVIII в., почти непрерывно архимандритами      Киево-Печерской лавры были питомцы Киево-братской коллегии и бывало ее ректоры. Таковы, напр., Иннокентий Гизель (из ректоров бывший архимандритом Киево-Печерским в 1656–1683 г.г.), Варлаам Ясинский (1684–1690 г.г.), Иоасаф Кроковский (1697–1708 г.г.) и Афанасий Миславский (1710–1714 г.г.). Весьма вероятно, что все эти начальники Киево-Печерского монастыря, не только по естественному чувству симпатии к Киево-братской коллегии, но и в интересах своей обители, охотно принимали и даже, быть может, привлекали в стены ее бывших воспитанников коллегии, исполнявших здесь разные поручения. Хорошая постановка типографского дела в лавре за это время и сравнительно успешная книгоиздательская деятельность ее во второй половине XVII в. делают подобное предположение почти не подлежащим никакому сомнению. Вспомним здесь научно-литературную деятельность в лавре одного из славнейших воспитанников киево-братской коллегии – св. Димитрия Ростовского, который, по приглашению упомянутого архим. Варлаама Ясинского, жил в лавре и занимался составлением своих Четьих-Миней.

Восемнадцатый век и особенно первая половина его характеризуются такими же добрыми и живыми отношениям между Киево-Печерской лаврой и Киевской Академией, какие мы видели и прежде. Как прежде, так и теперь нередко архимандритами лавры были воспитанники Киевской Академии (Илларион Негребецкий, Тимофей Щербацкий и Иосиф Оранский). При них, равно как и при других лаврских архимандритах, не учившихся в Киевской Академии, мы видим многих воспитанников этой последней в разных послушаниях среди лаврского монашеского братства. Бывали такие периоды теперь, когда одновременно в лавре проживало по 10 и даже по 20 человек из числа бывших питомцев Киевской Академии. С другой стороны, бывали теперь такие годы, когда одновременно просились в лавру «в надежду монашества» десятки студентов Киевской Академии.

Чем объясняется такое усиленное стремление молодых студентов Киевской Академии в монашество, какое мы наблюдаем в XVIII столетии?

Что касается первых двух десятилетий XVIII века, то здесь, кажется, могли иметь значение, кроме всех вышеуказанных обстоятельств, еще те смуты, то тревожное состояние, какие переживала тогда южная России и, в частности, наш Киев. Тревожное политическое состояние страны, в силу естественных причин, отражалось и на состоянии церковных дел, равно как и душевном настроении отдельных личностей. Это время характеризуется, между прочим, множеством случаев, когда над целыми фамилиями и семействами разражались совершенно неожиданные удары судьбы, сопровождавшиеся тяжелыми катастрофами. Вот почему в это время мы видим такие примеры, когда несколько молодых людей из одного семейства искали успокоения духа в монашеских обителях. Неудивительно, если тогда и среди студентов Киевской Академии было особенное стремление к монашеству, в частности, к поступлению в братство Киево-Печерского монастыря, как обители не только сравнительно обеспеченной и многолюдной, но вместе с тем и такой, где могли быть «послушания», соответствующие образовательному цензу искавших монашества.

Списки монашествующей братии Киево-Печерской лавры открывают нам многих воспитанников Киевской Академии того времени, равно как сообщают и некоторые, хотя, правда, большей частью скудные биографические сведения о них. Таковы, напр., были следующие лаврские иноки:

1)  Меркурий Дулицкий, казачий сын из г. Полонного, род. в 1660 г., был студентом Академии (вероятно, в 1670-х г.г.), в 1686 г. принял монашество, в 1687 г. сделался иеродиаконом, а в 1690 г. иеромонахом, ƚ 9 авг. 1742 г.¹⁵                                          2)  Илларион Феодорович, купеческий сын из г. Ярославля, род. в 1666 г. учился в Академии (в 1670–1680-х г.г.), в 1693 г. монах, в 1699 г. был рукоположен в иеродиакона перемышльским (в то время униатским) епископом Иннокентием Винницким, в 1707 г. переяславским епископом Захарием Корниловичем в иеромонаха, в 1732 г. был духовником в Троицком больничном монастыре¹⁶.

3)   Манассия Потребинский, шляхетский сын из польского с. Дмитрович, род. в 1673 г., учился в Академии (вероятно, в 1680–1690-х г.г.), в 1702 г. был пострижен в монашество архим. Иоасафом Кроковским, в 1704 г. был рукоположен в иеродиакона Белгородским митрополитом Иустином Базилевичем, в 1711 г. был посвящен в иеромонаха митрополитом Иоасафом Кроковским, ƚ в 1738 г.¹⁷

4)  Патров Долинский, купеческий сын из польского города Острога, род. в 1682 г., был студентом Академии (вероятно, в 1690–1700-х г.г.), в 1714 г. принял монашество, в 1716 г. был иеродиаконом, в 1723r. иеромонахом, ƚ 14 февр. 1737 г.¹⁸                                    5)  Фeoдосий (в мире Иероним) Ковпецкий, священнический сын, из с. Копцев, с Подгурья, род. в 1685 г., учился в русских и латинских классах Академии (вероятно, в 1690–1700-х г.г.), монашество принял в 1717 г., в 1720 г. сделался иеродиаконом и в 1721 г. иеромонахом, впоследствии был блюстителем ближних пещер лавры¹⁹.                                          6)   Мелетий Синдоровский, род. в польском гор. Бродах в 1682 г., был студентом (в 1690–1700-х г.г.), в монашество был пострижен 1715 г. почаевским игуменом Арсением Чаровским, в том же году Луцким епископом Иосифом Выговским (униатом) был посвящен в иеродиакона, в 1721 г. в Киевской лавре получил сан иеромонаха²⁰.

7)    Поликарп Кулчицкий, шляхетский сын из польского с. Кулчиц, род. в 1688 г., был студентом академии (в 1690–1700 гг.), монашество принял в 1719,       иерод. в 1727 г., иером. в 1729 г.; впоследствии был игуменом заграничного Дятловицкого монастыря²¹.                              8)   Синесий Залуцкий, казачий сын из польск. гор. Трембовля, род. в 1688 г., был студентом Академии (в 1690–1700-х годах), в 1721 г. монах, 1722 г. иеродиакон и иеромонах; 22 мая 1733 г. «безвестно бежал»²².

9)  Геннадий Высенский, купеческий сын из г. Гадяча, род. в 1688 г., учился в Академии (в 1690–1700-х г.г.), монашество принял в 1721 г. от архим. Иоаникия Сенютовича, в 1722 г. был рукоположен в иеродиакона Пахомием, епископом романским–волосским, в 1723 г. архиепископом Варлаамом Ванатовичем в иеромонаха²³; впоследствии был игуменом заграничного Дятловицкого монастыря, ƚ 3 генв. 1749 г.²⁴

10)   Матфий Сирачинский, «поповский сын», из польского с. Копцев, род. в 1677 г., был студентом Академии (в 1680–1690х гг.), монашество принял в 1704 г., иеродиаконом сделался в 1706 г., иеромонахом в 1710 г. 10 сентября 1738 г.²⁵

11)   Вениамин Фальковский, из военного «чина», род. в г. Козельце в 1690 г., учился в Киевской Академии (в 1700х гг.), в 1712 г. принял монашество от архим. Афанасия Миславского и был рукоположен м. Иоасафом Кроковским в иеродиаконы, в 1724 г. сделался иеромонахом (рукоположен великоновгородским архиепископом Феодосием Яновским²⁶), в 1734 г. был назначен на ответственную должность начальника лаврской типографии, в 1738 г. синодальным указом вызывался в С.-Петербург «для производства в суздальского архиерея»²⁷, но хиротония почему-то не состоялась, и В. Ф. скончался в звании типографа лавры «28 апреля 1750 г. в 10 ч. 43 м. пред полуднем»²⁸.

12)   Сильвестр Глинский, из м. Глинска, мещанский сын, род. в 1691 г., учился в Академии (в 1700 х гг.), монашество принял в Омбышском (приписном к лавре) монастыре, в 1723 г. был сделан иеромонахом²⁹.

13)   Иезекииль Зимович, мещанский сын, из г. Прилук, род. в 1692 г., учился в Академии (в 1700 х гг., «отчасти латинского письма»), в 1715 г. принял монашество, в 1720 г. был рукоположен в иеродиакона романским (волосским) епископом Пахомием и в 1732 г. в иеромонаха Киевским архиепископом Рафаилом Заборовским³⁰.

14)  Иеракс Зборовинский, из м. Поморина, сын протопопский, род в 1692 г., был студентом Академии (в 1700-х гг.), монашество принял в 1718 г. (в 1732 г. в ведомости личного состава значился среди простых монахов)³¹.

15)    Иларион Негребецкий, дворянский сын из г. Перемышля, род. в 1692 г., учился в Академии («латинскому письму»), в 1720 г. принял монашество, и 1721 был посвящен в иеродиаконы, впоследствии занимал должность лаврского типографа (1722–1734 г.), в 1733–1735 гг. был вместе с тем профессором богословия Невской Академии, в 1735 г. получил назначение на должность игумена Змиевского (приписного к лавре) монастыря и в 1737 г. был избран и посвящен в С.-ΓΙетербурге печерским архимандритом, в каковом звании и скончался в ночь на 8 января 1740 г.³²

16) Пахомий Горленко, из г. Прилук, сын полковника, род. в 1692 году, учился в Академии (в 1700-х годах) в 1715 г, (а может быть, и несколько ранее³³) принял монашество в Волошине, где он, очевидно, проживал, разделяя бедственную судьбу своего отца – Д. Л. Горленко, и там же был посвящен митрополитом Гедеоном в иеродиакона; впоследствии был принят в Киево-Печерскую лавру здесь в 1725 г. Переяславским епископом Кириллом Шумлянским был рукоположен в сан иеромонаха³⁴. В ведомости личного состава лавры за 1735 г. он значится среди иеромонахов, «бывших на ближней пещери»³⁵. Скончался П. Г. 3 мая 1736 года, где оставил по себе память подвижника строгой жизни³⁶.

17)  Наркисс Армашенко, мещанский сын, из Киева, род. в 1695 г., учился в Академии («в латинских училищах», в 1700-х гг.), монашество принял в 1717 г. в Черниговской кафедре от архиепископа Антония Стаховского, иеродиаконство получил в 1719 г. от него же и в иеромонахи рукоположен Белгородским епископом Епифанием Тихорским в 1727 г., в ноябре 1741 г. в С.-Петербурге³⁷.

18)   Игнатий Концевич, из польского гор. Пинска мещанский сын, род. в 1695 г., был студентом Академии (в 1700-х гг.), монашество принял в 1721 г., иеродиаконом сделался в 1722 г. и иеромонахом в 1731 г.³⁸

19)  Транквиллин Бродакевич, из польского с. Вишни Сондовой, купеческий сын, род. в 1696 г., «из студентов русского и отчасти латинского письма» в 1722 г. поступил в монахи, в 1731 г. был посвящен в иеродиаконы и в иеромонахи, ƚ 22 января 1745 г.³⁹                                    20)  Иезекииль Онискевич, мещанский сын, из польского г. Жолквы, род. в 1692 г., был «студентом», в 1710 г. принял монашество в Креховском монастыре, в 1712 г. Львовским епископом Варлаамом Шептицким (униатом) был посвящен в сан иеродиакона и в 1724 архиепископом Киевским Варлаамом Ванатовичом – в иеромонахи, ƚ (неизвестно когда) в лавре⁴⁰.

Так дело с поступлением бывших воспитанников Киевской Академии в братство Киево-Печерского монастыря обстояло до начала 1700 годов XVIII в. С того же времени наступили новые обстоятельства, которые не только не способствовали ослаблению прежнего стремления киевских академиков поступить в Лавру, как можно было бы ожидать, но, наоборот, вызвали большее усиление его.

Известно, что император Петр I и правительство его относились очень несочувственно к монашеству. Еще в 1701 г. были приняты правительством меры, направленные к сокращению монастырей монашествующих. Монастырскому приказу велено произвести перепись монастырей

и их обитателей. Всех бельцов и вообще «праздных» людей приказано было удалить от монастырей, оставив в них только действительных монахов и необходимое для монастыря число служителей. Настоятелям монастырей вменено было в обязанность впредь постригать монахов только на свободные места и      держать бельцов, под угрозой самых строгих наказаний. Кроме того, предполагалось ввести точные монастырские штаты⁴¹.                                          С учреждением св. синода, строгости в отношении к монастырям и к монашествующим более усилились. Уже в регламенте встречаются выражения, ясно показывающие несочувствие составителя его к монашеству, особенно простому, не книжному.⁴²       В мае 1722 года, по определению св. синода⁴³, было издано «прибавление к духовному регламенту», где нашли себе место специальные ограничительные правила относительно монашества и монастырей. На основании этих правил, нельзя было принимать в монахи людей моложе 30 лет, солдат, помещичьих крестьян, без согласия помещика, неграмотных («не умеющих грамоте весьма не постригать»), мужа при жизни жены и жену при живом муже, за исключением случаев взаимного соглашения между ними, да и то при определенном возрасте, детей без воли родителей, должников и безвестных («не принимать в монахи из иной епархии приходящего и людем честным неизвестного»), приказных, без разрешения начальства их, «обещанных» родителями и принуждаемых, вкладчиков и др.

Кроме того, далее и тех, кто имел право поступить в монастырь, теперь разрешалось, по новым правилам, постригать с большой осторожностью, после трехлетнего испытания. «А когда явится таковый», – говорилось в § 11 правил о монахах, – «которому ни едино от сих вышеописанных оберегательств препинает к чину монашескому, то обаче того приняв в монастырь, не скоро постригали, но дати его честному и трезвенному старцу в сожитие и наблюдение. Проходити же ему и общие монастырские послушания, каковые укажет настоятель; и тако пребыти в монастыре, три лета неисходно в кротости и трезвости и на всяк год исповедатися приобщатися поне четырежды в четыре поста святым тайнам. Сие покажет, кто лестно и кто по истине чин монашеский избирает; ибо истинные трудолюбцы трилетнего искушения не отрекутся, а лжеобещанники не стерпят, того ради монашества не получат».⁴⁴

Новыми правилами «о XXX(жизни) монахов» требовалось «по всем монастырям» монахов учить, не точию да читают писания, … да разумеют, …      сие собственно учинить келью, монахов приставить збранных, … знают Божественного писания разум, … обученных да избирают достойных в чине священства всякого начальства».⁴⁵

В последующих распоряжениях церковного правительства, действовавшего по указаниям императора-преобразователя, еще более ясно сказалось желание возвысить умственный уровень наших монахов, привлекая в монастыри возможно более образованных. Так, напр., 2 сентября 1723 г. вице-президент Синода новгородский архиепископ Феодосий Яновский объявил указ государя, чтобы во всех монастырях русских, «молодых монахов, которым в школах быть возможно, переписав, собрать в Спасский училищный монастырь, в Москве за иконным рядом, и учить тамошних, <...>лах, кого каких, наук по остроте его возможно». Св. синод 5 ноября 1723 г. сделал соответствующее распоряжение по епархиям⁴⁶.

В начале следующего 1724 года было обнародовано св. синодом особое «объявление» о звании монашеском и текст, в котором был изложен, между прочим, целый проект касательно образования монахов. Проектировалось устройство двух семинарий для монашествующих – в С.-Петербурге и в Москве, или в каком-либо отдаленном монастыре; обученных в этих семинариях, до исполнения им 30 лет, определять учителями детей там же, где они сами учились; достигших 30-летнего возраста и выразивших желание постричься принимать в Александро-Невский монастырь на предварительное трехлетнее испытание, причем требовалось назначать им такие труды, которые бы не отвлекали их от ученых занятий, напр., переводы, самостоятельные сочинения, чтение книг в монастырской библиотеке, проповеди и др., в одежде и пище рекомендовалось предоставлять ученым монахам некоторые льготы и достойных из них избирать на должности архимандритов, директоров семинарий и архиереев, а неисправных обращать в число простых монахов⁴⁷.

Все эти ограничительные распоряжения относительно монашества и монастырей объявлялись св. синодом, наравне с другими монастырями, и в Киево-Печерской лавре, которая теперь, т. е. со времени учреждения св. синода сделалась и называлась его «ставропигией». Кроме того, по особым поводам, св. синодом делались сепаратные распоряжения, касавшиеся собственно Киевской лавры.⁴⁸ Все эти новые правила и распоряжения были особенно <...> Киево-Печерской лавры, которая раньше ХХ действовала по своим преданиям, которая, при <...> главной обители, множестве подчиненных ей монастырей и церквей, наконец, при обширности имений и сложности хозяйства, нуждалась в мона<...> обновлении их состава новыми силами. Между тем теперь, с объявлением новых узаконений, не всех можно было принимать, а неграмотных совсем не постригать без особенного разрешения со стороны высшей      власти. Все это теперь, в силу необходимости, побуждало лаврскую администрацию заботиться о привлечении в среду монастырского братства людей ученых, каковыми и были единственно только питомцы Киевской Академии. На пострижение им легче было получить разрешение, с ними вообще меньше было

забот, чем с просто неучеными. Вот почему мы теперь и видим в лавре такое множество монахов образованных,      «литераторов», искавших монашеского пострижения. Вот <...> теперь, с другой стороны, даже такие архимандриты <...> Роман Копа, Лука Белоусович, Зосима Валкевич, хотя сами они и не получили академического образования, тем не менее охотно принимали академистов из лаврского братства и даже всячески старались привлечь их в свою обитель.            Но, кроме этих новый условий, наступивших в начале 1720-х годов для всех русских монастырей,      в Киеве-Печерской Лавре были еще особенные местные условия, которые должны были побуждать высшую администрацию ее к привлечению в состав лаврского братства образованных иноков. В Киево-Печорской лавре, как мы уже знаем, с начала XVII в., существовала своя типография. До 1720-х годов типография лаврская печатала церковно-богослужебные и другие книги, можно сказать, без всякого постороннего контроля. В своей издательской деятельности лаврская типография руководилась своими вековыми традициями и местными условиями. Лаврские печатные издания даже церковно-богослужебных книг имели некоторые особенности не только в языке, но иногда и в составе и порядке расположения отдельных частей. Св. Синод скоро обратил внимание на это, и стал постепенно ограничивать прежнюю свободу лаврского книгоиздательства, вообще предъявлять к лаврской типографии такие требования, которые для исполнения их требовали научно-образованных людей.

Так, еще 5 октября 1720 г. именным Высочайшими указом было повелено «в Киево-Печерской и Черниговской типографиях вновь никаких книг, кроме церковных прежних изданий, не печатать, а и оныя церковные старые книги, для совершенного согласия с велико-российскими с такими ж церковными книгами, справливать прежде печати, дабы никакой розни и особливого наречия в них не было, а других никаких книг ни прежних, ни новых изданий, не объявя об них в Духовной Коллегии и не взяв от оной позволения, не печатать»⁴⁹...

На основании этого именного Высочайшего указа, Св. Синод 30 августа 1721 г. определил и сентября того же года предписал Киево-Печерскому архимандриту Иоанникию Сенютовичу с братией, чтобы на будущее время «во оной Киевской типографии книг никаких, без ведома Святейшего Правительствующего Синода, отнюдь не печатать, кроме церковных прежних изданий; а когда и церковные книги печататься будут, и то, исправя первее с книгами, новоисправленными, в Санкт-Петербурге или в Москве печатаными, по две книги письменные или и печатные и исправление на полях самые для лучшего усмотрения и совершенного согласия присылать в Святейший Правительствующий Синод, чтоб разны и особого наречия никакого не было, из которых одна книга отошлется, а другая оставится для освидетельствования при святейшем синоде, в конторе типографской. А напечатав таковые освидетельствования книги с предисловиями и дедикациями не печатанными, но письменными, которые потом, могут печатаны быть, за позволением, прислать едину прежде продажи, с доношением о позволении продавания, а других книг вновь изданных без ведома отнюдь никаких не печатать; а что ныне есть в печати в Киевской типографии каких книг окончивать, и из с тех для усмотрения, как выйдут из печати, прислать по единой … отдавать в продажу без позволителного      <...> Святейшего Правительствующего Синода указу»⁵⁰.

Вскоре после того, именно 22 декабря 1726 г. в ответ на просьбу Киево-Печерского архимандрита Иоанникия Сенютовича о разрешении напечатать в печерской типографии некоторые книги (повечерник, молитвослов с акафисты, акафист четвероякий и служебник, «против великороссийских, токмо с приложением преподобных Антония и Феодосия и прочих печерских, чудотворцев», Св. Синод сделал следующее распоряжение: «по силе прежде посланных о таком книг печатании из Святейшего Синода указов, вышеозначенные книги в Киево-Πечерской типографии печатать, токмо наблюдать и смотреть накрепко, чтоб никакие святей церкви и состоявшемуся октября 6 дня прошлого 1720 года императорского величества указу противности не было, и все наречие, также и правописание в летерах и просодиях было б согласно с великороссийскими печатными книгами, без всякия отмени, а, по напечатании, для совершенного разсмотрения и утверждения, от всех тех книг прислать в Святейший Синод по две книги, с надлежащим о них известием неотменно».⁵¹

Такие ограничения, как, напр., требование полного согласия с великороссийскими книгами, присылка назначенных к печатанию книг на предварительное рассмотрение Св. Синода, новая присылка каких-либо дополнений, напр., предисловий и т. п.,– все это было чрезвычайно тягостно и обременительно для Киево-Печерской лавры. Последняя начала просить и молить Св. Синод об облегчении строгостей, какими теперь было обставлено печатание книг в ее типографии. В 1727 г. Киево-Печерская лавра отправила в С.-Петербург даже особого поверенного – иеромонаха, поручив ему ходатайствовать перед Св. Синодом о возможном сокращении установленного контроля за печатанием книг в Киево-Печерской типографии, как слишком тягостного и разорительного для нее. В ответ на это ходатайство Св. Синод 29 ноября 1727 года послал архимандриту Иоанникию Сенютовичу указ, в котором говорилось, между прочим, следующее: «впредь которие церковние книги в оном монастыре, по указам из святейшего синода, с великороссийскими исправними книгами согласно печатани будут, продавать ис того монастыря без препятия, не ожидая о таких точно с великороссийскими книгами без прибавления печатаемих книгах в святейшем синоде особливого свидетельства, чтоб святейшему синоду излишнего утруждения, а монастырю напрасних убытков и в волокитах продолжения не было; толко накрепко со всяким опасним смотрением самому тебе, архимандриту, достоверно такие новопечатаемие книги свидетельствовать, дабы в них никакой против великороссийских книг, паче же в богословских речениях погрешности отнюдь не было... А ежели сверх великороссийских печатей будут какие нововиданние предсловия ХХ прочее, то самое новое сочинение, не останавливая      настоящего печатания по силе прежде посланних указов присилать напред для свидетельства в святейший синод неотложно».⁵²                               Сделанное Св. Cинодом снисхождение (отмена прежнего распоряжения представлять на предварительное освидетельствование в Св. Синод все новопечатные книги, в том числе и книги, напечатанные «по великороссийским образцам» слишком мало облегчало Киево-Печерскую лавру. Дело в том, что далеко не для всех книг какие желала печатать лавра Киевская, были «великороссийские образцы». Лавра имела много своих собственных изданий, которые пользовались большими симпатиями в среде малорусского       духовенства      и народа. Полное согласование подобных изданий с великороссийскими было невозможно, а представление их в Св. Синод для предварительного рассмотрения и разрешения было для лавры крайне обременительно и невыгодно. Вот почему, Киевская лавра снова возбудила перед Св. Синодом через наместника своего иеросхимонаха Романа ходатайство о предоставлении ей права печатать некоторые книги без предварительного рассмотрения со стороны Св. Синода, под условием тщательного исправления их на месте. В ответ на это ходатайство Св. Синод указом от 21 февраля 1728 г. разрешил печатать Киево-Печерской лавре в своей типографии просимые книги (молитвословы, акафисты, жития святых, алфавиты и пр.) «против великороссийских книг, которые в той обители имеются, а каковых великороссийских не имеется, то печатать по прежнему, как напред сего были печатаны, и смотрить того накрепко, чтоб никакие святой церкви противности и погрешности в них не было, и для оного смотрения выбрать из ученых богословской науки искусных тояж Киево-Печерской обители знатных монахов двух человек»⁵³.      Так постепенно к концу третьего десятилетия XVIII в. строгие требования, предъявленные Св. Синодом к Киево-Печерской типографии, вылились в совершенно определенную форму предписания иметь в лавре богословски образованных иноков, специально предназначавшихся для исправления печатавшихся в ее типографии книг. Есть полное основание предполагать, что это последнее синодальное распоряжение совершенно соответствовало и желаниям лавры. Лаврская администрация, как оказалось впоследствии, поняла синодальный указ 21 февраля 1728 г. в смысле возвращения к прежним порядкам и даже прекратила было присылку новопечатных книг в Св. Синод для освидетельствования, за что в 1744 г. получила внушение, а Х ноября 1766 г. даже строгий выговор, с новым предписанием – «впредь печатать и в продажу употреблять одни те книги, которые в московской типографии со аппробации святейшего правительствующего синода печатаются и в продажу производятся, но чтоб и в них против тех аппробованных книг никакой разни и прибавки и в слоге речей перемены отнюдь не было, в том, по силе прежних указов, иметь наикрепчайшее смотрение, а несходных и других вновь издаваемых никаких книг без ведома и аппробации святейшего синода отнюдь не печатать, под опасением лишения той типографии»⁵⁴.

И после 1728 г. Св. Синод не один раз напоминал Киево-Печерской лавре о необходимости для нее иметь в составе своего монашеского братства богословски образованных иноков, которые могли бы трудиться в типографском и некоторых других послушаниях по лавре, Так, напр., когда Киево-Печерский архимандрит Тимофей Щербацкий 22 декабря 1740 г. обратился в Св. Синод с просьбой о разрешении лавре напечатать Патерик и Жития Святых Димитрия Ростовского, «<...> многие <...>» – писал он в своем прошении, – «по своей горливости и усердию ко Богу и святым угодником Его, для содержания и чтения, в ползу душевного своего спасения желают иметь» их, то Св. Синод Х Июля 1741 г. позволил напечатать эти книги, но под известным условием. «Точию б оные книги», – читаем в синодальном указе, – «прежде издания в печать, ему, архимандриту, с другими учеными и в священном писании и в церковных историях искусными людьми, со всяким опасным смотрением достоверно освидетельствовать; и ежели что с них как священному писанию, духовному регламенту и состоявшемуся октября 5 дня 1720 года блаженный и вечно достойный памяти Государя Императора Петра Великого посланному Святейшего Правительствующего Синода 1727 года указом противное сыщется, так и недостоверное с церковными указами, и историками, веры достойными, неутвержденное, но весма сумнительное и вероятия недостойное, такую сумнителную и вероятия недостойную историю заметить в конце жития святого, о котором идет история, или, ежели возможно, исправить». И впоследствии (30 марта 1755 г.) митрополит Тимофей Щербацкий доносил Св. Синоду, что он, в бытность печерским архимандритом, «не единократно з соборною и протчих ученых братиею» прочитывал жития святых и всесторонне, будто бы, исследовал их.⁵⁵

Таковы были исторические обстоятельства и условия, которые заставляли высшую лаврскую администраций заботиться о привлечении в стены своей обители молодых, образованных иноков. Не всегда, впрочем, лаврские архимандриты, особенно те из них, которые сами были из простых иноков, охотно делали это. По временам они, видимо, тяготились образованными монахами и пытались, напр., по типографии обходиться без них, но за это не редко платились горько. Когда раскрывались крупные ошибки в лаврских типографских изданиях, то Св. Синод снова прибегал к репрессиям, которые дорого стоили для лавры. Так, напр., в 1775 г. наблюдение за печатанием книг в лаврской типографии и их исправностью, при подобных именно обстоятельствах, было поручено Св. Синодом префекту Академии Киевской, а затем 11 сентября того же года Св. Синод распорядился «печатаемые в Киево-Печерской типографии книги для освидетельствования с напечатанными в Московской типографии книгами, на основании прежних о том Св. Синода указов, присылать в Московскую типографскую контору, прямо от той лавры, и за тот труд Московской типографии служителям определить от Киево-Печерской лавры из доходов тамошней типографии пристойное награждение». Только уже в 1786 г. когда лавра была подчинена киевским митрополитам, она освободилась от этой чрезвычайно громоздкой, тяжелой и дорого стоившей ей опеки над ее типографией.⁵⁶

Таким образом, у самой лавры были весьма многие и серьезные побуждения к тому, чтобы в первой (и отчасти во второй) половине XVIII в. искать сближения с Академией и, в частности, заботиться о привлечении в среду своего братства молодых людей, получивших академическое образование. Что же касается этих последних, то и они, по-видимому, охотно шли тогда в ряды лаврской братии,– некоторые по искреннему чувству уважения к славной и святой обители, а другие, быть может, и потому, что, при помощи службы в лавре, рассчитывали лучше и вернее устроить свою карьеру. Не забудем и      двадцатые годы XVIII в. и отчасти последующее время было той именно эпохой, когда у нас усиленно насаждались и развивались духовные школы – семинарии. Наставниками в этих школах, существовавших преимущественно при архиерейских домах и монастырях, чаще всего бывали монахи образованные, которые набирались преимущественно из бывших воспитанников Киевской Академии. Архиереи      и другие любители и покровители духовного просвещения заботились о <...><...>Х таких школ, открывавшихся и устроявшихся в разных концах России, таких молодых образованных монахов. Таких монахов они разыскивали повсюду, причем иногда обращались и в Киево-Печерскую лавру, где находили себе приют молодые Киевские академисты, принимавшие монашество.            Для илюстрации последних своих слов можем здесь указать такой пример. 24 июля 1728 г.

князь М. Голицын, известный фундатор Харьковского коллегиума,      обращался от своего имени и от имени белгородского епископа Епифания Тихорского, который был, собственно устроителем означенного коллегиума, к печорскому архимандриту Иоанникию Сенютовичу с просьбой прислать ему из числа монахов, находившихся тогда в лавре, одного для занятия учительской должности в новооткрытом коллегиуме. Приводим здесь полностью письмо кн. Голицына, в виду несомненного интереса его для освещения трактуемого вопроса. Князь Голицын писал следующее:

«Превелебнейший отец архимандрит, мой благодетель!

Желаю вашей превелебности от Вышнего яже о Христе и з братиею яко временных, а наипаче вечных благ, что, по молитве вашей, и да подаст.

По прибытии моем ныне в Белгород, просил меня преосвященный Епифаний, епископ Белгородский, о инстанции к вам в том, понеже надеюсь и вашей превелебности небезызвестно, что начатая школа в Харькове уже приходит ко окончанию, где имеет быть и экономия, дабы вас просить о присылке к той школе обретающихся в святой печерской киевской лавре из трех персон, кого вы за благо изберете – брата вашего⁵⁷, или Негребецкого⁵⁸, или – Платона Малиновского⁵⁹. Того ради и я вашу превелебность, яко давнего моего благодетеля, прошу из оных приказать отправить, дабы та зачатая школа чрез ваше старание не оставлена была, ибо вы небезъизвестны, что при ево катедре способных тому монахов не обретается»⁶⁰.

Подобным образом, и другие русские архиереи того времени нередко обращались в Киевскую лавру с вызовами молодых образованных монахов на духовно-учебную службу в свои епархии. Многие монахи–академики охотно шли на эту службу, которая, с одной стороны, вполне соответствовала их подготовке и настроению, а с другой стороны, в большинстве случаев, открывала им широкую дорогу для дальнейшей карьеры. Они были потом ректорами семинарий и архиереями.

Так, в первой (и отчасти во второй) половине XVIII в. Киево-Печерская лавра и Киевская Академия еще раз сошлись в служении православной церкви и родине путем приготовления достойных деятелей. Молодые юноши в Академии приобретали необходимый запас богословских и др. знаний, а в годы своего пребывания в лавре укреплялись духом и волей, так подготовленные затем на служение св. церкви и русскому народу.

В 1720-х годах и в последующее время видим в составе лаврского монашеского братства следующих воспитанников Киевской Академии.

1. Иакинф Максимович, уроженец Киева, мещанский сын, род. 1701 г., был студентом Академии, затем принял монашество и был посвящен в иеродиакона епископом Романским Пахомием⁶¹; в       1735 г. сделался иеромонахом; в феврале 1738 г. <...> «по делу» в тайную канцелярию⁶²;       в 1748 г. был соборным старцем и троицкого больничного монастыря наместником.⁶³

2. Феодосий Почека, священнический сын из Нежина, род. в 1702 г. был студентом, в 1722 г. принял       монашество и был рукоположен в иеродиакона епископом Романским Пахомием⁶⁴; в 1735 г. был посвящен в иеромонаха и в 1740 г. 30 апреля скончался в звании игумена Синянского (приписного к лавре) монастыря.⁶⁵

3.  Иосиф Волянский, мещанский сын из польского г. Золочева, род. в 1696 г., монашество принял в 1722      г. и в 1723 г. был посвящен в иеродиакона⁶⁶      Черниговским архиепископом Иродионом Жураховским; ƚ 28 ноября 1738 г.⁶⁷

4.   Савватий Онискевич, мещанский сын из польского гор. Ярославля, род. в 1702 г., был студентом, в 1721 г. был пострижен в монашество в заграничном лавровском монастыре игуменом Иезекиилем, в 1722 г. был рукоположен в иеродиакона перемышльским епископом (униатом) Иеронимом Устрицким и в 1729 г. был посвящен в иеромонаха белгородским епископом Епифанием Тихорским.⁶⁸

5.   Аполлос Ксиловский, шляхетский сын из Варшавы, род. в 1684 г., «учился русскому и латинскому письму» и в 1721 г. пострижен в монашество в Киево-Печерской лавре⁶⁹.

Примеры Феодосия Почеки, Савватия Онискевича и, в особенности, Иакинфа Максимовича со всей ясностью показывают нам, как до начала 1720-х годов в Киево-Печерской лавре не стеснялись возрастом, при поступлении ученых иноков в монашество, причем Иакинф Максимович, если только точны хронологические даты его формуляра, был пострижен, когда ему было только 18 лет от роду. Но вот с 1722 г. начались известные уже нам ограничения и стеснения касательно пострижения в монашество. Они, видимо, отразились и на Киево-Печерской лавре. В списках лаврских ученых монахов мы почти не встречаем таких, которые были бы пострижены в 1723–1727 г.г.⁷⁰ Есть и прямые документальные указания на то, что Киевская лавра чувствовала тогда все неудобства наступившей ограничительной системы относительно пострижения в монашество. В      1726 г. архимандрит Иоанникий Сенютович доносил Св. Синоду, и на посланное им 30 февраля 1724 г. доношение, вследствие указа от 26 февраля 1724 года, в находившихся в печерском монастыре «литератах», не получено было им никакого ответа. Эти «литераты»: Василий Григорович,      Николай Розборский, Михаил Сла<...> , Василий Старжицкий, будучи способными к проповеди и училищам школьным, сильно желали по словам архимандрита Иоанникия получить монашество⁷¹.

В это время и другие настоятели Киевских монастырей обращались в Св. Синод, с ходатайством, относительно смягчения правил принятия в монашество студентов Академии. Ректор Академии, архим. Иосиф Волчанский, напр., выражал мысль о желательности вменения им за трехлетний искус обучения их в Академии в течение 12 и более лет. При этом он указывал на «зело великое оскудение литератов в обителях киевских». Настоятель Киево-Никольского монастыря Христофор Чарнуцкий также просил о сокращении трехлетнего искуса для монахов с академическим образованием. Последствием всех подобных ходатайств было некоторое облегчение ограничительных правил касательно поступления в монашество студентов Академии.⁷² С того времени мы вновь встречаем сведения об иноках лавры из числа воспитанников Киевской Академии, причем многи из них теперь прямо из лавры отправляются на духовно–учебную службу в другие епархии. Вот некоторые из них:

1)   Сильвестр (в миру Симеон) Кулябка, сын бунчукового товарища, из г. Лубен, род. в 1704 г., учился «в латинских училищах», в 1727 г. был пострижен в монашество в Киево-Печерском монастыре архим. Иоанникием Сенютовичем⁷³ и тогда же был рукоположен в иеродиакона Черниговским архиепископом Иродионом Жураховским. Впоследствии он был профессором, префектом и ректором Киевской Академии, с 1745 г. епископом костромским и ƚ 17 апр. 1761 г. в сане архиепископа с.-петербургского⁷⁴.

2)   Варнава (в миру Василий) Старжицкий, мещанский сын из г. Глухова, род. 1700 г., «из студентов» принял монашество в 1727 г. и тогда же был сделан иеродиаконом, а в 1737 г. получил сан иеромонаха⁷⁵; впоследствии он был профессором Киевской Академии⁷⁶, а потом {с мая 1740 г.) мы снова видим его в лавре в должности игумена заграничного Дятловицкого монастыря, потом (в мае 1741 г.) в должности начальника Троицкого больничного монастыря и Катаевской пустыни, и 26 мая 1741 г. архим. Тимофей Щербацкий определил его экзаменатором в лавре.⁷⁷

3)   Наркисс (в мире Николай) Розборский, дьячковский сын из польского мест. Краковца, род. 1689 г. «из студентов» принят в монашество в 1727 г. и тогда же был сделан иеродиаконом⁷⁸ , в 1733 г. иеромонахом.⁷⁹

4)    Гедеон Онискевич, мещанский сын из польск. гор. Ярославля, род. в 1696 г., «из студентов», в 1727 г. принял монашество и получил иеродиаконство, в 1731 г. был посвящен в иеромонаха Коринфским митрополитом Митрофаном, ƚ в лавре (неизвестно когда).⁸⁰

5)   Палладий (в миру Петр) Городецкий, мещанский сын из г. Львова, род. в 1697 г. «из студентов», в      1727   г. принял монашество, в 1728 г. был сделан иеродиаконом и в 1731 г. иеромонахом, ƚ 19 января 1742 г.⁸¹

6)   Гервасий Савицкий, «мужичий сын» из м. Воронкова, род. в 1703 г., «из студентов», в 1727 г. принял монашество и в 1729 г. был иеродиаконом.⁸²

7)   Гавриил Краснопольский, казачий сын из г. Каменца-Подольского, род. в 1690 г., «из литератов», в 1727 г. принял монашество и был сделан иеродиаконом, в      1728    г. был посвящен в иеромонаха белгородским епископом Епифанием Тихорским⁸³. Впоследствии он был игуменом Змиевского (подчиненного лавре) монастыря⁸⁴, а потом законоучителем кадетского шляхетного корпуса в С.-Петербурге и архимандритом Московского Симонова монастыря⁸⁵.                        8)   Иустин Илляшевич, священнический сын из г. Львова, род. в 1692 г., «из студентов», в 1728 г. поступил в монашество, в 1732 г. был рукоположен в иеродиакона, в 1734 г. 15 августа в иеромонаха и был отправлен в Москву, («в московского синодального управления канцелярию»)⁸⁶; впоследствии он был первым учителем суздальской латинской семинарии и экзаменатором суздальской епархии⁸⁷.

9)   Мартиниан Лобач, сын дворовых служителей из польск. гор. Вишенкович, род. в 1690 г., был студентом, в 1728 г. пострижен в монашество, в 1729 иеродиакон, в 1731 г. иеромонах, в 1740 г. (во время междуархимандрии) был послан на игуменство в Змиевский (подведомый лавре) монастырь, где ƚ 27 октября 1741 года⁸⁸.

10)  Митрофан Косач, казачий сын из г. Погара, род. в 1704 г., был студентом, в 1728 был пострижен в монашество в заграничном Заворовском монастыре, в 1729 г. был посвящен в иеродиакона холмским епископом (униатом) Иосифом Левицким, в 1732 г. иеромонах и 8 февраля 1733 г. был отправлен к псковскому архиепископу Варлааму Леницкому «для обучения детей латинскому языку», ƚ в лавре (дата неизвестна)⁸⁹.

11)   Маркелл Залиевский, мещанский сын из г. Краковца, род. в 1698 г., учился «русскому и латинскому писанию», в 1728 г. принял монашество и в 1732 г. был рукоположен в иеродиакона⁹⁰.

12)   Антоний (в миру Антонин) Кувичинский, священнический сын из г. Будищ, род. в 1705 г., «учился русскому, латинскому, французскому и немецкому языкам», в 1731 г. принял монашество, 1732 г. был сделан иеродиаконом и иеромонахом, был учителем Киевской Академии и 23 февраля 1733 г. был отправлен в Москву⁹¹, где был префектом, и ректором Академии и архимандритом в Заиконоспасском монастыре, в каковом звании и скончался 10 апр. 1737 г.⁹².

13)    Никодим Рудзинский, шляхетский сын из польск. гор. Стрия, род. 1698 г., «из студентов», в 1729 г. принял монашество и тогда же сделался иеродиаконом, в 1732 г. иеромонахом и в 1738 г. отправлен, по указу, в Коломну, в 1744–1747 г.г.      был учителем Московской Академии, с 1747 г. законоучителем кадетского шляхетского корпуса, где и скончался в 1753 г.⁹³.

14)   Иоанникий Соколович, мещанский сын из польск. мест. Городища, род. в 1694 г., «из студентов», в 1731 г. принял монашество, в 1731 г. был посвящен в иеродиакона и в 1732 г. в иеромонаха⁹⁴.

15)   Иоасаф Руденский, мещанский сын из польского гор. Стрия, род. в 1703 г., «из студентов, учился русскому и латинскому письму», в 1730 г. принял монашество, в 1731 г. был сделан иеродиаконом и Х января 1739 г. был отправлен в С.-Петербургский кадетский корпус⁹⁵.

16)   Виктор Сатарский, священнический сын из г. Гадяча, род. в 1705 г., «из студентов», учился русскому и отчасти латинскому письму, в 1729 г. принял монашество, в 1730 г. был сделан иеродиаконом; в 1740 г. «был взят по делу в Москву»⁹⁶.

17)  Геннадий Дробецкий, «подпрапорский сын Харьковского полка», род. в Харькове в 1702 г., учился русскому и латинскому письму, в 1730 г. был пострижен в монашество игуменом Змиевского монастыря Тихоном, в 1732 г. (?) был рукоположен в иеродиакона белгородским епископом Епифанием Тихорским, 28 сентября 1735 г.⁹⁷.

18)   Феофан Волянский, из польского мест. Золочева, мещанский сын, род. в 1699 г., «из студентов» в 1731 г. был пострижен, в монашество и в 1732 г. произведен в иеродиакона⁹⁸.

19)   Корнилий Веселовский, купеческий сын из Могилева, род, в 1700 г., «из студентов», в 1730 г. пострижен в монашество и в 1733 г. посвящен в иеродиакона⁹⁹.                              20)    Амос Ваньковский, мещанский сын, из м. Заблудова, род. в 1705 г., «из студентов», в 1732 г. поступил в монахи, в 1735 г. – иерод.; в 1741 г. 19 ноября в сане иером. отправлен был, по указу, в С.-Петербургскую Невскую лавру¹⁰⁰.

21)    Артемий Бродакевич, бурмистров сын из Каменца-Подольского, род. в 1704, «из студентов», в 1733 г. принял монашество, был рукоположен в иеродиакона и скоро умер¹⁰¹.

22)    Иоанникий Бугаевский, купеческий сын      из Полтавы, род. в 1704 г., «из студентов», в 17ХХ поступил в монашество и был рукоположен в иеродиакона¹⁰², в 1735 г. в иеромонаха¹⁰³.

23)    Павел Конюскевич, мещанский сын, из г. Самбора, род. в 1705 г., «из студентов», принял      монашество в 1733 г. и был пострижен архимандритом Романом Копою, 5 декабря 1734 г. был рукоположен Киевским архиепископом (впоследствии митрополитом) Рафаилом Заборовским в иеродиакона, в сане иеромонаха (с 1 янв. 1740 г.) был учителем Киевской Академии, потом проповедником Московской Академии, архимандритом Юрьевского монастыря и митрополитом Тобольским (1758–1768), умер на покое в лавре в 1770 г. 4 ноября, считается святым, и мощи его хранятся в лавре нетленными¹⁰⁴.

24)   Илия Лесовицкий, протопопский сын из Галича, род. в 1711 г., «из студентов», («учился русскому и латинскому письму»), в 1731 г. принял монашество и был сделан иеродиаконом¹⁰⁵.

25)    Самуил (в миру Симеон) Ропчановский, купеческий сын из г. Каменца-Подольского, род. в 1702 г., русскому и латинскому письму учился в Каменце-Подольском, в 1727–1732 г.г. слушал философию и богословие в Киевской Академии, в 1733 г. просил принять его в монастырь; пострижен 23 дек. 1738 г., и 15 апр. 1739 г. иерод.; впоследствии (1750–1764 г.г.) он был начальником, лаврской типографии¹⁰⁶.

26)   Иакинф (в миру Иоанн) Даровский, священнический сын из г. Стародуба, род. в 1708 г., учился русскому письму в Стародубе, а латинский язык, философию и богословие изучал в Киевской Академии; в 1738 г. 23 дек. – монах и 20 дек. 1739 г. – иеродиакон (скоро умер¹⁰⁷).            27)   Дамиан ( в монашестве Дамаскин) Аскаронский, уроженец г. Киева, мещанский сын, род. в 1703 г., русскому и латинскому письму учился и философию и богословие слушал в Киевской Академии, 23 дек. 1738 г. пострижен в монашество и 15 мая 1739 г. сделан иеродиаконом. Впоследствии он был учителем Новгородской семинарии, архимандритом разных монастырей (1744–1758 г.г.) и Костромским епископом (с 1758 г.),      ƚ 16 июня 1769 г.¹⁰⁸

28)   Гликерий (в миру Григорий) Зорковский, мещанский сын из м. Бахмача, род. в 1707 г. учился русскому письму в Бахмаче, а латинскому языку и философии в Киевской Академии, монашество принял 23 дек. 1738 г.¹⁰⁹.

29)   Даниил (в миру Димитрий) Яхимович, священнический сын из польского с. Ольшан, род. в 1710 г., русскому письму учился в с. Ольшанах, а латинскому и философии в Киевской Академии, 23 дек. 1738 г. принял монашество, а 20 дек. 1739 г. был сделан иеродиаконом; впоследствии в звании иеромонаха был учителем Киевской Академии¹¹⁰.

30)   Фавст (в миру Феодор) Помаранский, мещанский сын из польск. г. Любачева, род. в 1709 г., учился русскому письму в г. Любачеве, а латинскому в Киевской Академии, монашество принял 23 дек. 1738 г.¹¹¹.

31)    Софония (в миру Семен) Вишницкий, мещанский сын из г. Полтавы, род. в 1695 г., учился русскому и латинскому письму, монашество принял в 1738 г. 23 декабря¹¹².

32) Иуст (в миру Иаков) Русичевский, мещанский сын из г. Прилук, род. в 1706 г., русскому письму учился в Прилуках, а латинскому, философии и богословию в Киевской Академии, монашество принял 23 дек. 1738 г., 15 апр. 1739 г. был сделан иеродиаконом; впоследствии он был экзаменатором в устюжской епархии и проповедником в Московской Академии, откуда был возвращен в Киев¹¹³.

33)  Тит (в миру Тимофей) Русичевский, младший брат Иуста (род. в 1709 г.), русскому языку учился в Прилуках, а латинскому, философии и богословию в Киевской Академии; монашество принял 23 дек. 1738 г.¹¹⁴; впоследствии он был учителем в Киевской Академии; 1 сентября 1741 г. (уже тогда иеромонах) Т. Р. был послан в Смоленск, по письменному требованию епископа Гедеона Вишневского, был там, учителем семинарии, а потом, по особым обстоятельствам, был отправлен в Московский Симонов монастырь¹¹⁵.                        34)    Геласий (в миру Григорий) Маляховский, сын шляхетский из м. Паволоч, род. в 1710 г., в 1725 г. «поступил       в Киевскую Академию, где», – как он сам писал в своем, прошении о принятии в монастырь, – «школы трактовал по философию»¹¹⁶. 28 мая 1740 он был принят в лавру. 10 марта 1742 г. монах Геласий просил архим. Тимофея Щербацкого «посвятить его хотя в иеродиакона»¹¹⁷. Впоследствии Г. М., в сане иеродиакона, был учителем Троицкой в Москве и Смоленской семинарии¹¹⁸.

35)   Фалалей (в миру Феодор) Падуновский, священнический сын из польского м. Шепетовки, род. в 1707 г, учился «русскому и латинскому письму», в 1739 г. просил, архим. Илариона Негребецкого о принятии его в монахи и 29 авг. 1739 г., действительно, был принят, а в 1741 г. был пострижен в монашество¹¹⁹.

36)    Анания (в миру Андрей) Мокрицкий, священнический сын из польского с. Мервич, род. в 1696, из латинских училищ принят в монахи в 1741 г.¹²⁰

37)   Гаведдай (в миру Григорий) Ильницкий, сын шляхтича из польского г. Яворов, род. в 1688 г., учился «русскому и латинскому письму», в феврале 1739 г. просился в лавру и в 1743 г. принял монашество¹²¹.

38)   Тимофей Александрович, священнический сын из с. Омбиша Нежинского полка, в 1743 г. принял монашество («с келии экклесиарха»). Впоследствии он был одним из выдающихся учителей Академии Киевской, но, к сожалению, скоро умер (21 октября 1746 г.¹²²).                  39)   Евникиан (в миру Евстафий) Царогородский, который в 1742 г. 25 января просил о принятии его в монашество ¹²³и в первых числах января 1743 г. был пострижен в мантию и был отправлен в Троице-Сергиев монастырь¹²⁴.

40)    Аверкий (в миру Андрей) Змиевский, был пострижен в мантию в первых числах января 1743 г. и отправлен в Троице-Сергиев монастырь¹²⁵.

41)   Иустиниан (в миру Иоаким) Подлузский, сын «мужичий» (в другом месте: «мещанский») из польск. гор. Старова, род. в 1713 г., учился «русскому и латинскому письму по риторику», в 1743 г. пострижен в монашество¹²⁶.

42)    Порфирий (в миру Петр) Падуновский, священнический сын из польского м. Шепетовки, род. в 1705 г., учился русскому и латинскому письму, в монашество пострижен был в 1743 г. и сент. 1745 г. в сане еромонаха был отправлен в «Тверскую Академию», по требованию архиепископа Митрофана Слотвенского, и был там преподавателем, но потом возвратился в лавру¹²⁷.

43)  Константин (в миру Кирилл) Бродский, священнический сын из м. Китай-города Полтавского полку, род. в 1712 г., учился русскому и латинскому письму, в 1743 г. был пострижен в монашество. Будучи одним из отличных учеников Киевской Академии, он 17 июля 1745 г., по синодальному указу, был отправлен в Московскую славяно-греко-латинскую Академию, где потом был учителем и префектом, а с 1753 г. был назначен ректором Харьковского коллегиума, где в сане архимандрита и скончался в 1763 г.¹²⁸.

44)   Савватий (в миру Симеон) Янович, мещанский сын, из польского гор. Доробуга, род. в 1711 г; учился русскому и латинскому письму, в 1743 г. был пострижен в монашество¹²⁹.            45)  Иустин (в миру Иоанн) Звирака, мещанский сын из м. Чорнух, род. в 1717 г., учился русскому и латинскому письму, в 1743 г. поступил в монахи¹³⁰.

46)  Тимон (в миру Тихон) Софонович, мещанский сын из м. Коропа, род. в 1717 г., учился русскому и латинскому письму, в 1743 г. был пострижен в монашество¹³¹.                              47)  Авинодор (в миру Андрей) Яворницкий, сын шляхецкий, из польского гор. Синявы, род. в 1692 г., учился русскому и латинскому письму, в 1743 г. был пострижен в монашество в Змиевском николаевском (подведомом лавре) монастыре¹³².

48) Патров (в миру Павел) Подгурский, мещанский сын, род. в Киеве на Подоле в 1719 г., учился русскому и латинскому письму, принял монашество в 1744 г.¹³³.                              49)  Исавр (в миру Иван) Затворницкий, священнический сын из польского м. Новогорода, род. в 1712 г., учился русскому и латинскому письму, в монахи постригся в 1744 г.¹³⁴.

50)  Димосфен (в миру Димитрий) Федоров, мещанский сын из польского гор. Родимля, род. в 1708 г., учился русскому и латинскому письму, монашество принял в 1744 г.¹³⁵.

51)  Вукол (в миру Василий) Малиновский, «поповский сын» из польского с. Городилович, род. в 1684 г., «учился русскому и латинскому языку», монахом сделался в 1744 г. ¹³⁶.                  52)  Спиридон (в миру Стефан) Лазаревич, мещанский сын из г. Батурина, род. в 1721 г., учился русскому и латинскому письму и впоследствии (с 1745 г.) был учителем тверской семинарии, откуда возвратился в Киеве¹³⁷.

53)   Гордиан (в миру Григорий) Прохорович, поповский сын из Переяславля, род. в 1702 г., учился русскому и латинскому письму, в монашество постригся в 1745 г. ¹³⁸                        54)   Исаия (в миру Иван) Залескевич, священнический сын из польского гор. Тясмяницы, род. в 1710 г., учился русскому и латинскому письму, в монашество постригся в 1746 г.¹³⁹

55)   Иосиф Загоровский, мещанский сын из польского гор. Ширца, род. ок. 1714 г., учился в Львове; и «в Киевских латинских училищах по риторику», в монашество был пострижен в 1737 г. в Львовском монастыре официалом Сильвестром Мальским, в 1738 г. был рукоположен в иеродиакона и в 1739 г. – в иеромонаха Львовским митрополитом (униатом) Афанасием Шептицким; скоро он оставил унию и 18 марта 1741 г. явился в лавру, с письменным предложением Киевской губернской канцелярии о том, что он уже приведен к присяге и может быть принят в лавру. И. 3. был, действительно, принят в состав лаврского братства¹⁴⁰.

56)   Протасий (в миру Павел) Строцкий, сын посполитых родителей из с. Ливич Львовского повета, род. ок. 1717 г. «окончил богословию», в монашество был пострижен 24 августа 1747 г.¹⁴¹

57)  Гедеон (в миру Григорий) Новопольский, мещанский сын из м. Кричы сумского полка, род. ок. 1722 г., слушал богословие два года, монашество принял 14 февраля 1748 г.¹⁴²

58)  Иларион (в миру Иоан) Грабовицкий, священнический сын, из польского гор. Ярошева, род. ок. 1722 г. учился по богословию, в монашество был пострижен 27 марта 1748 г.¹⁴³

59)  Пафнутий (в миру Петр) Золотаревский, священнический сын из м. Решетиловки полтавского полка, род. ок. 1715 г., учился русскому и латинскому письму, монашество принял 7 февр. 1746 г.¹⁴⁴

60)   Фаддей (в миру Феодор) Руцкий, священнический сын, из с. Высокого прилуцкого полка, род. ок. 1722 г., учился по философию, принял монашество в 1748 г. 24 августа¹⁴⁵.

61)  Сильвестр (в миру Семен) Юнецкий, священнический сын, из польского м. Медведовки, род. ок. 1719 г., учился по философию, в монашество пострижен был 29 августа 1748 г.¹⁴⁶

62)  Софроний (в миру Стефан) Те(у)рнавиот, сын бунчукового товарища, из Киева-Подола, род. в 1723 г., учился по философию, монашество принял 26 июля 1748 г.¹⁴⁷

63)  Игнатий (в миру Иоанн) Чишкиевич, сын «гражданский», т. е. светского происхождения, из польского с. Добромысля, род. ок. 1710 г., слушал богословию три года, в монашество пострижен 5 августа 1748 г.¹⁴⁸

64)   Михаил (в миру Матвей) Ядрыло, мещанский сын, из Киево-Подола, род. ок. 1723 г., учился в Академии по философию, монашество принял 23 сентября 1748 г.¹⁴⁹                  65)   Ираклий (в миру Иоанн) Лятошевич, мещанский сын, из польского гор. Заславля, род. ок. 1715 г., окончил богословию, монашество принял 21 сентября 1748 года¹⁵⁰.                  66)   Николай (в миру Никифор) Следзинский, козачий сын, из м. Кронивной переяславского полка, род. ок. 1720 г., учился до богословии, в монашество пострижен 7 октября 1748 г. ¹⁵¹

67) Пахомий (в миру Павел) Кувечинский, священнический сын из м. Великих Будищ полтавского полка, род. ок. 1721 г., учился по богословию, в монашество пострижен 3 февраля 1749 г.¹⁵²

68) Иеремия (в миру Иоанн) Зеленецкий, мещанский сын, из г. Львова, род. ок. 1717 г., учился русскому и латинскому языку, с 1748 г. жил в лавре, 13 дек. 1749 г. был пострижен в мантию¹⁵³.

69) Ипполит (в миру Иоанн) Волянский, мещанский сын, из польского гор. Золочева каменец-подольского повета, род. ок. 1719 г., учился до богословии, пострижен в монашество 4 января 1749 г.¹⁵⁴

70) Адам (в миру Алексий) Падкиевич, мещанский сын, из польского гор. Межибожа, род. ок. 1724 г., учился по философию, с 28 мая 1750 г., жил в лавре и в филиппов пост того же года пострижен в мантию¹⁵⁵.

71)  Исаак (в миру Иоанн) Флавинский, сын еврейский из польского гор. Шаргорода, род. ок. 1723 г., учился по богословию, с 16 сентября 1750 г. жил в лавре и в филиппов пост того же года был пострижен в монашество; впоследствии (1766–1767 г.г.) был типографом и жил в лавре¹⁵⁶.

72)  Потапий (в миру Петр) Андриевский, Киево-Подольский мещанский сын, род. ок. 1727 г., учился по риторику, с 23 февраля 1750 г. жил в лавре и в филипппов пост того же года пострижен в монашество¹⁵⁷.

73)  Иессей (в миру Иоанн) Сулима, мещанский сын, из полтавского полка, род. ок. 1728 г., учился по поэтику с 21 сентября 1749 г. жил в лавре и в филиппов пост 1750 г. постригся в монашество¹⁵⁸.

74)   Гедеон (в миру Георгий–священник) Троянский, из м. Будищ полтавского полка, род. ок. 1712 г., учился по философию, в лавру поступил в 1749 г. и в филиппов пост 1750 г. пострижен в монашество¹⁵⁹.

Как видим, в первой половине XVIII в. в Киево-Печерской лавре было очень достаточное количество образованных иноков из числа бывших питомцев Киевской Академии¹⁶⁰. Большинство их прямо со школьной скамьи, или же через некоторое время по окончании академического учения, поступали непосредственно в лавру. Но были и такие примеры, когда бывшие питомцы Киевской Академии принимали монашество в других обителях, и уже потом, по разным побуждениям и обстоятельствам, являлись в Киево-Печерскую лавру и, вступив в братство ее, исполняли здесь разные послушания. В ряду подобных иноков лаврских из числа бывших воспитанников Киевской Академии мы видим замечательного подвижника XVIII в. – Паисия Величковского¹⁶¹. В начале 1742 г. он был в лавре и трудился при здешней типографии.

Очень многие из воспитанников Киевской Академии недолго оставались в стенах Киевской обители и, по личному ли желанию, или по вызову Св. Синода епархиальных архиереев, расходились потом в разные стороны, преимущественно в новооткрывавшиеся тогда семинарии, для обучения молодых юношей, готовившихся к священству¹⁶². Другие же из них оставались в самой лавре и здесь исполняли различные поручения как в самой лавре, так и в подведомых ей монастырях, напр., Дятловицком заграничном, Змиевском, Троицком больничном и др.¹⁶³

Наконец, были в это время в Киево-Печерской лавре и такие ученые иноки, из числа воспитанников Киевской Академии, которые, подолгу оставаясь в лавре, исполняли в ней особенные какие-либо поручения – ученые, литературные, юридическо-административные и др. К числу таких лаврских иноков принадлежал и Софроний Тернавиот, к описанию жизни и деятельности которого мы теперь и переходим.

Софроний Тернавиот¹⁶⁴ в миру назывался Стефаном. Он был сыном бунчукового товарища, числившегося в Киевском Малороссийском полку и жившего в Киеве, на Подоле. Здесь и родился С. Т. в 1725 г.¹⁶⁵ Можно думать, что в 1735–1736 гг., когда ему исполнилось 10–11 лет, он был определен в Киевскую Академию для обучения. По крайней мере, в ведомости студентов, относящейся к апрелю 1737 г., мы видим С. Т. учеником аналогии (самого низшего академического класса). В это время ему было 12 лет от роду, и он оказывал средние успехи в учении¹⁶⁶. В ведомости следующего года он значится уже учеником «инфимы», сыном «козачим» и успехов «мерных» ¹⁶⁷.

К сожалению, на этом и оканчиваются наши сведения о времени академического образования С. Т. Есть указания на то, что он не окончил полного академического курса и учился только «по философию».¹⁶⁸ Летом 1748 года, быть может, по окончании философского класса, С. Т., вместе с другими своими товарищами и студентами других классов Киевской Академии, заявил желание принять монашество и быть постриженным в Киево-Печерской лавре¹⁶⁹. Самое пострижение его совершилось 26 июля 1748 года, причем поручителем его был соборный лаврский старец и наместник Троицкого больничного монастыря Иакинф Максимович, который и сам был, как мы знаем, уроженцем Киево-Подола¹⁷⁰.

В течение 1748 и 1749 г. г., С. Т., по-видимому, оставался простым монахом в лавре и исполнял здесь разные послушания, не исключая и самых низших¹⁷¹. В следующем 1750 году мы видим С. Т. в числе иеродиаконов, служивших в церкви Троицкого больничного монастыря¹⁷². Сюда был взят он, вероятно, наместником этого монастыря, вышеупомянутым Иакинфом Максимовичем, который, по-видимому, был близким родственником С. Т.¹⁷³

Последний исполнял в Троицком больничном монастыре должность эконома. Уже в это время С. Т. давались особенные поручения, требовавшие, между прочим, путешествия его в столицу. Так, напр., в начале 1756 г. он, по поручению архим. Иосифа (Оранского), ездил в С.-Петербург «с всеподданнейшим поздравлением нового лета и с новонапечатанными месячными минеями»¹⁷⁴.

Вскоре затем наступившие чрезвычайные обстоятельства в жизни Киево-Печерской лавры вызвали С. Т. на особенное служение своей обители. Разумное и весьма удачное исполнение им обязанностей стряпчего, или поверенного по делам Киево-Печерской лавры обратили на него внимание его непосредственного начальства. С другой стороны, неоднократные путешествия С. Т., вызванные новой должностью его в Москву и в С.-Петербург, сделали имя его известным многим представителям высшего светского и церковного правительства. Все это, вместе взятое, и создало С. Т. очень лестную репутацию, благодаря чему он, в сравнительно молодых летах, был назначен на должность архимандрита Костромского Богоявленского монастыря. Для нас сведения о данном периоде в жизни и деятельности С. Т. представляют особенный интерес в том отношении, что они не только восполняют биографию одного из бывших воспитанников Киевской Академии, о котором нам ничего доселе не было известно, кроме его имени, но и проливают очень яркий свет на внутреннюю жизнь Киево-Печерской лавры, разъясняя один из любопытных моментов в истории знаменитой ее типографии. Этому, в особенности, помогают подлинные донесения и письма С. Т., которые он посылал из Москвы и из С.-Петербурга архимандриту Киево-Печерской лавры Луке Белоусовичу, и в которых он сообщал мельчайшие подробности о ходе лаврских дел, порученных тогда ему, а также и о других событиях в церковной и политической жизни того времени. Все эти письма С. Т., как памятник его деятельности на пользу родной обители, сохранились в архиве Киево-Печерской лавры и этими письмами его мы, главным образом, и будем пользоваться при изложении дальнейшей биографии С. Т.

В 1752–1756 гг. произошло сильнейшее столкновение между Киевской митрополичьей кафедрой и Киево-Печерской лаврой. Это столкновение обострилось в значительной степени потому, что к принципиальному, идейному спору присоединились еще личные неприязненные отношения между тоговременными – Киевским митрополитом Тимофеем Щербацким и Киево-Печерским архимандритом Лукой Белоусовичем.

Оба они были старые знакомые по совместной службе их в Киево-Печерской лавре. Тимофей Щербацкий, из воспитанников Киевской Академии, в молодости своей был одно время придворным певчим, потом занимал должность кафедрального писаря, сравнительно счастливо вышел из катастрофы, которая обрушилась на высшую церковную иерархию Киева во время суда и удаления с кафедры архиепископа Варлаама Ванатовича (1722–1730 гг.), был впоследствии архимандритом Киевского Златоверхо-Михайловского монастыря и в 1740 г. был избран архимандритом Киево-Печерской лавры, на место неожиданно скончавшегося тогда Иллариона Негребецкого¹⁷⁵.

Любопытно, в виду нижеследующего, отметить здесь, что Тимофей Щербацкий, в бытность свою Печерским архимандритом, весьма внимательно относился к Лаврской типографии и был горячим защитником и ревнителем независимости и вообще интересов лаврской типографии. Между прочим, весной 1742 г. он отправлялся в Москву для участия в коронационных торжествах и для принесения приветствия от имени Киево-Печерской лавры императрице Елизавете Петровне. По его инициативе, в Лавре тогда была составлена особая челобитная, в которой лаврские власти просили новую императрицу о разных нуждах своей обители. Эта челобитная, как видно из письма архим. Тимофея Щербацкого к наместнику его иеромонаху Кодрату, действительно, была подана Тимофеем Шербацким императрице через А. Г. Разумовского 8 июня 1742 г.

Некоторые пункты лаврской челобитной касались непосредственно типографии. Лавра тогда просила государыню, между прочим, о разрешении ей свободно печатать, «без исследования», жития святых отец: «понеже о тех житиях святые учители, историки и повествователи засвидетельствовали (§ 18); об отдаче лавре бывшего девичьего вознесенского монастыря, что в крепости печерской, на больницкий монастырь, а «больницкий монастырь нынешний», – писала лавра, – «яко весьма тесный, обратить на печатный дом: понеже нынешний печатный дом, от порушения горы, во всегдашней опасности к разрушению находится» (§ 21); и, наконец, 3) о возвращении лавре матриц, пунсоновых и всей азбуки, взятой в Св. Синод для печатания библии»¹⁷⁶.

Из других дел лаврского архива также видно, что архим. Тимофей Щербацкий был заботливым хозяином и покровителем лаврской типографии, питавшим, по-видимому, полное убеждение в том, что эта типография удовлетворяет своему назначению, с успехом исполняя все поручения и      заказы, какие давались ей со стороны, между прочим, и от Киевской митрополичьей кафедры. Тем более изумительна перемена во взглядах на этот предмет, какую мы увидим скоро в Тимофее Щербацком.

Последний оставался лаврским архимандритом до конца 1747 г. Во все это время он пользовался исключительным благоволением императрицы Елизаветы Петровны, которой был лично известен особенно с лета 1744 г., когда государыня долго прожила в лавре и, по просьбе Тимофея Щербацкого, много сделала доброго для нее. В 1745 г. Тимофей Щербацкий представлялся св. синодом даже в числе кандидатов на московскую митрополию. Когда же 22 октября 1747 г. скончался Киевский митрополит Рафаил Заборовский, то государыня именным указом св. синоду 9 ноября 1747 г. сама повелела произвести Тимофея Щербацкого в сан Киевского митрополита.

Замечательно отношение самого Тимофея Щербацкого к этому его высокому назначению. Он, по-видимому, не был обрадован подобным назначением и даже готов был отказаться от митрополичьей кафедры¹⁷⁷.

Биографы Тимофея Щербацкого теряются в догадках относительно действительных мотивов подобного отношения его к назначению его Киевским митрополитом. Со своей стороны, мы полагаем, что истинную причину нежелания Тимофея Щербацкого ехать в С.-Петербург для посвящения в сан Киевского митрополита вскрывает нам киевская консистория, которая ходатайствовала «именем всей епархии Киевской» перед св. синодом «вышеозначенного господина отца архимандрита Тимофея от с.-петербургской поездки милостиво уволить, а повелеть оного по ближним по усмотрению архиереем в Киеве в митрополита освятить. Думается, что Тимофей Щербицкий, пользовавшийся большим фавором при дворе, просто желал возобновить старую киевскую традицию, по которой киевские митрополиты были свободны от вызовов в столицу и вообще пользовались известными привилегиями. К тому же Тимофей Щербацкий, видимо, не желал оставлять лаврского места, почему он и просил св. синод оставить его «на прежнем месте».

Весьма вероятно, что тем же нежеланием Тимофея Щербацкого расставаться с лаврой объясняется и совсем необыкновенный исход выборов преемника ему по должности лаврского архимандрита. Известно, что лаврская братия на место архимандрита, освободившееся за назначением Тимофея Щербацкого киевским митрополитом, представила в числе других кандидатов, между прочим, нескольких епископов во главе с Тимофеем Щербацким, который тогда имел быть хиротонисан во епископа, с возведением в сан митрополита¹⁷⁸. Очевидно, что Тимофей Щербацкий, не без согласия и ведома которого происходили выборы преемника ему по лаврской архимандрии, сам не прочь был удержать за собой звание и доходы ее, сделавшись Киевским митрополитом. Отсюда можно видеть, как он дорожил званием лаврского архимандрита.

Но желаниям Тимофея Щербацкого не суждено было осуществиться. Он должен был отправиться в С.-Петербург, где 6 марта 1748 г. был посвящен в сан митрополита. Преемником ему по лавре был назначен самим св. синодом, слуцкий архимандрит Иосиф Оранский. Он был болезненный человек и скоро, 8 октября 1751 года скончался.

На место его лаврским архимандритом, был избран иеромонах Лука Белоусович. Постриженник лаврский, сын казачий, он не получил школьного образования. Тем не менее, он обладал крепким умом, деловитостью, отличными канцелярскими способностями, благодаря чему быстро прошел обычную служебную карьеру в рядах многочисленного лаврского братства, среди которого было тогда немало ученых иноков. Уже в 1747 году, т. е. через 14 лет после своего пострижения он был уже наместником Свенского (приписного к лавре) монастыря и даже избирался тогда братией в числе других кандидатов на должность архимандрита печерского. Вторично он был избран на эту должность после смерти Иосифа Оранского, в 1752 г. Эти выборы были утверждены императрицей Елизаветой Петровной и 21 июня того же года Лука Белоусович в Петербурге, в присутствии государыни, был посвящен в сан Киево-Печерского архимандрита.

Почти с первых же дней архимандритства Луки Белоусовича начались неприязненные отношения между ним и митрополитом Тимофеем Щербацким. Повод и основания для подобных отношений подал этот последний.

Мы сказали, что м. Тимофей Щербацкий еще при самом вступлении на престол Киевской митрополии не чужд был желания и стремления восстановить, по возможности, древние права и привилегии Киевской митрополичьей кафедры. Можно думать, что, кроме других обстоятельств, его побуждали к этому известные всем, симпатии императрицы Елизаветы Петровны к Малороссии и вместе с тем, благоволения государыни лично к нему самому. Те же самые мысли и желания, видимо, не оставляли м. Тимофея Щербацкого и в последующие годы управления его Киевской епархией. Перемена Киево-Печерского архимандрита, последовавшая в конце 1751 года, могла послужить для него только новым поводом к тому, чтобы возобновить свои домогательства относительно восстановления прежних прав и привилегий Киевской кафедры.

В январе 1752 года, когда, следов., архимандрия Киево-Печерская была еще не замещена, м. Тимофей отправил в С.-Петербург своего уполномоченного в лице архимандрита Густынского св. Троицкого монастыря Пахомия Витвицкого с челобитной на имя государыни Елизаветы Петровны¹⁷⁹. С содержанием этой челобитной м. Тимофея Щербацкого нас знакомит подробная «сказка», записанная в государственной коллегии иностранных дел 4 марта 1752 г. со слов архим. Пахомия Витвицкого и им подписанная. Оказывается, что архим. Пахомий Витвицкий представил в коллегию иностранных дел подлинные грамоты, выданные прежним Киевским митрополитом, а именно Гедеону князю Святополк-Четвертинскому от 15 декабря 1685 г. (7194 г.), Варлааму Ясинскому от 1 апреля 1700 г. и Иоасафу Кроковскому от 14 сентября 1708 г.¹⁸⁰.

По объяснению архим. Пахомия Витвицкого, всеми этими грамотами утверждались за Киевскими митрополитами следующие «вольности и права духовные»: 1) «по оным грамотам, поведено епископам переяславским рукоположение от митрополитов киевских воспринимать, по благословению патриархов московских, и всегда под послушанием престола митрополитанского Киевского спомоществованием быти и неисходно жити со всем принадлежащим чином до архиерейской власти, как о том и в данной в 1702 году марта 4 дня жалованной грамоте, данной Переяславскому епископу Захарию Корниловичу, которой, по соизволению блаженной и вечно достойной памяти государя императора Петра Великого и по благословенной грамоте патриарха московского кир Адриана в Киеве рукоположение от митрополита Киевского Варлаама Ясинского восприял, явно есть, с таким в той грамоте изображением: «не определяя и не отлучая от послушания и благословения престола митрополии Киевской»¹⁸¹. Но со учреждения Святейшего Правительствующего Синода оной переяславский епископ, также и Межигорский монастырь, который по тем же жалованным грамотам из власти же и послушания киевских митрополитов не исключен, ныне к митрополии Киевской неподсудственны, а по какой причине, о том он, архимандрит, не знает». 2) «По оным же жалованным грамотам, подтверждено судом митрополита киевского быть в своей епархии, по прежними обычаям, и никому от тех судов в Москву с челобитьем не приходить и патриархом московским в те суды не вступать и челобитен ни у кого не принимать; но ныне по тому никакого исполнения не действуется». 3) «Что же по данной прежде Киевскому митрополиту Гедеону князю Четвертенскому грамоте позволено иметь типографию для печатания книг, и в жалованных грамотах преосвященным митрополитом Киевским – Ясинскому и Кроковскому – все тое ж подтверждено. И хотя в Киево-Софийском монастыре особливой типографии в то время не имелось, но такие типографии находились в бывших под властью и послушанием митрополитанским, по выше объявленным же грамотам, Киево-Печерской лавре и Черниговском Ильинском монастыре. А как оные – Киево-Печерская лавра и черниговский архиепископ, по данным им грамотам, из власти и послушания митрополитов киевских исключены, то уже печатание книг под ведомством митрополитанским не осталось и ныне не имеется, без которого обойтится митрополии Киевской всячески не можно».

Хотя предшественники м. Тимофея Щербацкого по Киевской кафедре – архиеп. Варлаам Ванатович и м. Рафаил и не получили в свое время подтвердительных грамот на все перечисленные права и преимущества, какими пользовались бывшие до них киевские митрополиты, но Пахомий Витвицкий, ссылаясь на «всемилостивейшее ее императорского величества ко всему малороссийскому народу милосердие в содержании при прежних правах и вольностях во всем свято и ненарушимо»¹⁸², просил от имени м. Тимофея Щербацкого о выдаче особой высочайшей грамоты, которой бы подтверждались все прежние «права и вольности» Киевской митрополичьей кафедры, в том числе и право ее иметь свою собственную типографию¹⁸³.

Таким образом, м. Тимофей Щербацкий повел задуманное им дело очень осторожно и издалека. Он, как видим, пользуясь благоприятно сложившимися обстоятельствами, возбудил сначала общее ходатайство о подтверждении «прав и вольностей» киевской митрополичьей кафедры, о чем просил в свое время и его предшественник – м. Рафаил Заборовский¹⁸⁴. Но на первом плане все-таки у него стояло желание получить право и возможность завести свою собственную типографию, отдельную от типографии Киево-Печерской лавры.

Есть основание думать, что м. Тимофей Щербацкий старался вести дело о подтверждении прав киевской митрополичьей кафедры тайно от киевских духовных властей, в том особенно от Киево-Печерской лавры. Быть может, именно потому он и избрал своим поверенным для представления челобитной не кого-либо из киевлян, а Пахомия Витвицкого, архимандрита одного из отдаленных от Киева монастырей – Густынского.

Тем не менее, в лавре узнали о начатом м. Тимофеем Щербацким деле. Вероятнее всего, что об этом впервые узнал сам новый архимандрит лавры Лука Белоусович, который летом 1752 г. отправлялся в С.-Петербург для посвящения его в сан архимандрита. Лавра была очень обеспокоена домогательствами митрополита. Его желание иметь свою собственную типографию лавра поняла как прямое покушение митрополита на интересы лавры. Поэтому, здесь решено было употребить все средства и меры к тому, чтобы не допустить осуществления домогательств м. Тимофея Щербацкого. Вероятно, не без всякого основания последний несколько позже жаловался св. синоду на то, что, будто бы, Лука Белоусович во время проезда через В. Новгород (очевидно, летом 1752 г.) и в самой лавре киевской похвалялся: «хотя до десяти тысяч терять буду, только не допущу преосвященному митрополиту иметь типографию»¹⁸⁵.

Архим. Лука Белоусович, как только узнал о предпринятом со стороны м. Тимофея Щербацкого ходатайстве, сейчас же начал подготовлять средства к тому, чтобы всячески помешать ему. В лавре была составлена контрчелобитная, которую 16 июля 1752 г. Софроний Тернавиот, бывший тогда уже иеромонахом, подал лично в коллегию иностранных дел. Содержание лаврской контрчелобитной, состоявшей из четырех пунктов, было таково.

Упомянув о том, что киевский м. Тимофей Щербацкий 25 января 1752 г. подал государыне челобитную о подтверждении высочайших грамот, жалованных прежним митрополитам киевским – Гедеону Святополк-Четвертинскому, Варлааму Ясинскому и Иоасафу Кроковскому, и всех прав, какие давались митрополитам теми грамотами, «а особливо о устроении его преосвященству в своей епархии типографии для печатания книг» (п. 1), лавра затем переходила прямо к доказательствам неосновательности последнего домогательства м. Тимофея Щербацкого и невозможности удовлетворения его с точки зрения интересов лаврских.

Лавра ссылалась, прежде всего, на то, что, несмотря на жалованные грамоты киевским митрополитам, о подтверждении коих просил Тимофей Щербацкий, «в древних, средних и недавно минувших годах в Киевской епархии за всех бывших преосвященных митрополитов киевских типографии не было; а имелась издавна и ныне имеется типография в Киево-Печерской лавре, высокомонаршими жалованными грамотами утвержденная» (п. 2).

Вслед затем лавра, переходя на юридическую почву, старалась доказать неосновательность претензий м. Тимофея Щербацкого, желавшего заводить свою типографию, неосведомленность его и его доверенного относительно истории спорного вопроса. «Что же присланный от его преосвященства» – писала лавра, – «архимандрит Пахомий сказкою в государственной коллегии иностранных дел показал, яко де по данной прежде бывшему киевскому митрополиту Гедеону князю Четвертинскому грамоте позволено иметь типографию для печатания книг, и в жалованных де грамотах митрополитам киевским – Ясинскому и Крокоскому все де то подтверждено, и хотя де в Киево-Софийском монастыре особливой типографии в то время не имелось, но такие де типографии находились в бывших под властью и послушанием митрополитанским, по вышеобъявленным же грамотам, Киево-Печерской лавре и Черниговском Ильинском монастыре; а как де оные Киево-Печерская лавра и Черниговский архиепископ, по данным им грамотам, из власти и послушания митрополитов Киевских исключены, то уже де печатания книг под ведомом митрополитанским не осталось и ныне не имеется, без которого де обойтись митрополии Киевской всячески не можно. И то он, архимандрит Пахомий, уповательно, за несовершенным знанием грамот, упомянутых в сказке его, преосвященным митрополитом киевским данних, и достоверно не исправлясь, тоею своею сказкою, якобы лавра киевская и епархия Черниговская под властию и послушанием митрополитов Киевских – Варлаама Ясинского и Иоасафа Кроковского, також и типографии тамошние в ведоме означенних митрополитов состояли (чего доказать ничим не может), показал погрешительно и прибавил сверх написанного в данных упомянутым митрополитам грамотах вышеписанные речи вымышленно. Хотя ж Киево-Печерская лавра в 7194 году Киевскому митрополиту Гедеону Четвертинскому, за незнанием имеющихся в той лавре древних, на ставропигию жалованных грамот, под власть и послушание жалованной ему, митрополиту, тогда грамотой, в коей и печатание книг имеет написано, определена была, однако оная лавра в полтора года после того паки по челобитью Киево-Печерской лавры архимандрита Варлаама Ясенского с братией, и по объявлению вишенапомяненных ставропигиальных грамот, а именно в 7196 году жалованной ж в ту лавру на ставропигию грамотой с-под власти и послушания означенного митрополита со всеми ее пределы освобождена, и типография для печатания книг при оной Лавре сильно утверждена¹⁸⁶. Написано ж в вишеозначенной грамоте ему, митрополиту, печатание книг иметь по той причине, что Киево-Печерская лавра и епархия Черниговская, с типографиями в них имеющимися тогда, под его власть и послушание подчинены были. От упомянутого же скорого, как выше сего изъяснено, оной лавры по прежнему ставропигией утверждения доселе, по вышереченной и подтвердительным вседражайшего вашего императорского величества Родителя, высокославной и вечно бессмертной памяти государя императора Петра Великого 1720¹⁸⁷, блаженние и вечно достойные памяти государя императора Петра второго 1728 и вашего императорского величества 1742 годов в Киево-Печерскую лавру данным грамотам, оная типография под властью оной лавры имеется и, тщанием рачительним тоя ж лавры властей, во всякой исправности находится, и не токмо Киевскую, но и протчия епархии, по востребованиям, також и заграничних благочестивых людей всякими церковными книгами без скудости довольствует, что видя, бывшие по митрополиту Гедеону киевские митрополиты – Варлаам Ясинский, Иоасаф Кроковский, Рафаил Заборовский и архиепископ Варлаам Ванатович чрез все свое на той митрополии житие, яко в церковних книгах никакой скудости киевской епархии не имеется, о устроении особой типографии не просили; якоже и нине преосвященному Тимофею, митрополиту Киевскому, в типографии особой никакой нужды нет, потому что епархия киевская книгами, в Киево-Печерской типографии печатаемими, без малейшей скудости довольствуется. А ежели кому каковы книги и вновь выпечатать потребно будет, то, за благословительним святейшого правительствующего синода указом, Киево-Печерская лавра, имеющая типографию исправную, тех желателей удовольствовать может» (л. 3).

Наконец, лавра свою просьбу подкрепляла еще некоторыми практическими соображениями о неудобстве иметь в Киеве две типографии. По мнению лаврской администрации, конкуренция новой митрополичьей типографии могла причинить существенный ущерб старой печерской типографии, имевшей за собою вековую славную деятельность. «Когда его преосвященству», – писала лавра в своей челобитной, – «дана будет вашего императорского величества грамота о устроении особой типографии и о свободном печатании книг, то Киево-Печерской лавре чрез то великая последует обида из того, что имеющихся при Киево-Печерской типографии майстеровых людей – справщиков, наборщиков, словолитейщиков, прас-майстеров, батейщиков, переплетчиков, рещиков и прочих его преосвященство, яко вольных людей, к новой своей типографии высшею платою перевесть может, от чего давно устроенной и жалованными грамотами утвержденной Киево-Печерской типографии крайнее разорение, а лавре великая обида воспоследует» (п. 4).

На основании всех таких, сейчас изложенных нами, соображений, Киево-Печерская лавра и умоляла императрицу Елизавету Петровну оградить её от угрожавшей ей обиды и не выдавать м. Тимофею Щербацкому «подтвердительной грамоты на устроение типографии и печатание в ней книг»¹⁸⁸.

Как видим, уже эта первая лаврская контрчелобитная была написана с большой запальчивостью. Страстный тон и преувеличение опасностей, которые, будто бы, угрожали лаврской типографии от воображаемой конкуренции митрополичьей типографии, значительно ослабляли серьезность других весьма веских и основательных доводов, лаврской контрчелобитной. В оправдание лаврской администрации подававшей такую челобитную, можно, предположительно сказать только то, что м. Тимофей Щербацкий, вероятно, сам подогревал страсти в противной стороне. На основании последующего его поведения, можно заключать, что он мог наперед угрожать лавре своей типографией и нарочито преувеличивать последствия неизбежной конкуренции двух типографий в Киеве. Весьма вероятно и вполне естественно, что он мог хвалиться и тем, что со временем переманит к себе лучших мастеров из лаврской типографии. Это м. Тимофею Щербацкому тем легче можно было сделать, что он не так давно еще был архимандритом лавры и типографские лаврские мастера ему отлично были известны. Ко всему этому следует прибавить еще и то, что в самой лавре были горячие сторонники м. Тимофея Щербацкого, которые сочувствовали ему и заранее могли злорадствовать по поводу его успеха в начатой им борьбе с лаврой. В приписке к одному из позднейших, правда, писем Софрония Тернавиота к архимандриту Луке Белоусовичу мы встречаем, между прочим, такие его предупреждения. «Понеже», – писал 9 декабря 1753 г. из Москвы С. Т.,– «преосвященный митрополит в Киев скоро прибыть имеет по прибытии его преосвященства уже будет не безызвестно в некоторых персон святые нашей лавры, кои о щастливом и благополучном его преосвященства прибытии молятся и часто тяжко вздыхают, а не ведают, каков он тяжел святой лавре, обившись хлеба, теперь есть; надеюсь, пожелают, седмицю отслуживши, будто для осмотру экономии, первую свою визиту его преосвященству отдать, не почтут за труд хоть в Нежин побежать»¹⁸⁹... С. Т. просил архим. Луку Белоусовича принять нарочитые меры к тому, чтобы доброжелатели и сторонники м. Тимофея Щербацкого из среды лаврского братства не сообщались с ним и не переносили противной стороне того, что в святой лавре делается секретно»... Подобные «персоны», по выражению С. Т., могли, повторяем, со своей стороны, обострять начатую м. Тимофеем Щербацким борьбу с лаврой из-за типографии.

Между тем дело, возникшее по ходатайству м. Тимофея Щербацкого, продолжалось своим порядком. Лаврская первая контрчелобитная, по-видимому, не произвела особенного действия на чиновников коллегии иностранных дел, которая должна была решить спор Киевских духовных властей. Поверенный м. Тимофея Щербацкого архим. Пахомий Витвицкий, по-видимому, все время проживал в С.-Петербурге, или, по крайней мере, часто наезжал туда, следил за ходом дела и о всех перипетиях в процессе сообщал сведения своему патрону. Так, 26 августа 1752 года он писал м. Тимофею Щербацкому, между прочим, следующее: «вашему преосвященству за долг мой имею донесть, что поспешеством Божьим и благословением архипастырским известное дело в коллегиях так иностранной, як и секретной разсмотрительним окончилось производством, и доклад об нем ужа заготовлен. Только благополучнейшего высокомонаршего с Петергофа в С.-Петербург ждут прибития»¹⁹⁰.

Видимо, что у м. Тимофея Щербацкого были сторонники и покровители, которые поддерживали его, особенно в коллегии иностранных дел. Кажется, сам канцлер и вице-канцлер были на стороне м. Тимофея в его споре с лаврой¹⁹¹. Очень может быть, что в августе 1752 г. ему было обещано через поверенного его, что просьба его, по крайней мере, относительно устройства типографии будет удовлетворена.

Но и лаврские власти не сидели в это время, сложа руки. Они, видимо, весьма внимательно следили за ходом дела. Им удалось далее каким-то способом получить доступ ко дворцу и расположить государыню в свою пользу. По крайней мере, в одной из позднейших своих челобитных, поданных лаврой императрице в сентябре 1752 г., архим. Лука Белоусович прямо писал: «хотя слишимою вашего императорского величества высочайшею милостию уже мы, нижайшие, обнадежены, яко ваше императорское величество, по высокоматерним своим к лавре святой Киево-Печерской неизреченним щедротам, его преосвященству вновь типографию заводить соблагоизволили отказать; однако он, преосвященный, как мы, нижайшие, слышим, государственной коллегии иностранных дел безотступно стужает, дабы ему ту типографию непременно иметь дозволено»¹⁹².

Ясное дело, что агентурская часть по наблюдению за действиями противника в лавре была поставлена очень хорошо. Каждый новый шаг м. Тимофея Щербацкого немедленно делался известным лаврской администрации, которая старалась отражать всякий, сколько-нибудь серьезный, удар своего противника.

В сентябре 1752 г.¹⁹³ лавра подает новую челобитную императрице Елизавете Петровне. В этой своей челобитной, ссылаясь на полученное в Киеве известие о благоволении императрицы к лавре и решение ее отказать м. Тимофею Щербацкому в его ходатайстве; относительно типографии, архим. Лука с братией просили императрицу выдать лавре новую подтвердительную грамоту о правах и вольностях ее, которая бы раз навсегда положила конец всем таким домогательствам, какие обнаружил м. Тимофей Щербацкий. «Всемилостивейшая государыня!» – писал архимандрит с братией. «Всеподданнейше вашего императорского величества просим имеющуюся в Киево-Печерской лавре старинную, многими высокомонаршими грамотами утвержденную, типографию от нахалного нечаемо следуемого разорения, а лавру святую от невозвратного убитка и всекрайнейшей обиди высокоматерним своим защищением охранить и его преосвященству митрополиту Киевскому типографии вновь иметь крайне отказать; а чтоб впредь так он, преосвященный Тимофей, яко и по нем будучие Киевские митрополиты о битии в них той типографии вашего императорского величества более прошениями не утруждали и оной типографии как прежде никогда не имели, так и впредь иметь не могли, и Киевο-Печерская старинная типография осталась на прежних своих основаниях, о том в неподвижное утверждение высочайшего вашего императорского величества грамотою святую Киево-Печерскую лавру всемилостивейше снабдить»¹⁹⁴.

Челобитная лаврская, о которой у нас идет сейчас речь, была подана в сентябре 1752 г. при особом «доношении» в коллегию иностранных дел. В этом последнем «доношении» лавра напоминала свою прежнюю челобитную, поданную императрице, еще раз выясняла неосновательность домогательств м. Тимофея Щербацкого иметь свою типографию, разъясняла с своей точки зрения упоминание о типографии в царской жалованной грамоте, данной в 1685 г. Киевскому митрополиту Гедеону князю Святополк Четвертинскому. Для большего подкрепления своего взгляда на значение сейчас упомянутой царской грамоты, лавра теперь представляла копию жалованной царской грамоты 1688 года на имя архим. Варлаама Ясинского, которой утверждалось за лаврой право ставропигии и право иметь собственную типографию. В заключение архим. Лука просил коллегию иностранных дел решить дело в пользу лавры¹⁹⁵.

Можно думать, что последняя челобитная лаврского архимандрита возымела свое известное действие, или же произошло другое какое-либо обстоятельство, которое побудило м. Тимофея Щербацкого выступить с новыми ходатайствами перед императрицей. 10 сентября 1752 года он подал разом две челобитные на имя государыни Елизаветы Петровны.

В первой из них м. Тимофей, ссылаясь на царскую жалованную грамоту м. Гедеону Святополк Четвертинскому 15 декабря 1685 года, данную еще тогда, «когда», – прибавлял от себя челобитчик, – «Малая Россия при всех своих правах и вольностях в целом состоянии была», и подтвержденную императором Петром Великим в 1700 и 1708 гг. (за исключением только подчинения черниговской епархии и печерской лавры Киевскому митрополиту, просил государыню о всемилостивейшем подтверждении за Киевскими митрополитами всех прежних прав, какими они владели при Августейшем Родителе ее. В качестве побуждения для такой своей просьбы, м. Тимофей Щербацкий указывал на дарование государыней гражданских прав Малороссии. «Ныне же», – писал м. Тимофей Щербацкий, – «ваше императорское величество, по высокоматерному вашего императорского величества к малороссийскому народу благоутробию, всеми теми прежними правами и волностями Малую Россию всемилостивейше жаловать изволили»¹⁹⁶.

В другой своей челобитной м. Тимофей Щербацкий повторял свое ходатайство специально о дозволении ему иметь свою типографию. Как и прежде, так и теперь он сначала ссылался в подтверждение своего ходатайства на жалованные грамоты прежним митрополитам Киевским – Гедеону Святополк Четвертинскому, Варлааму Ясинскому и Иосафу Кроковскому¹⁹⁷. Затем, упомянув о протесте печерского архимандрита Луки, поданном им, будто бы, 11 августа 1752 г. через государственную коллегию иностранных дел, м. Тимофей Щербацкий пытается доказать его неосновательность. Архим. Лука в своей челобитной писал, что Киевскому митрополиту Гедеону Святополк Четвертинскому в 1685 г. было предоставлено право иметь типографию и наблюдать за печатанием книг в пределах Киевской митрополии единственно, будто бы, потому, что тогда Черниговская архиепископия и Киевская лавра, где имелись типографии, были, по недоразумению, подчинены власти Киевского митрополита. Но так как скоро, через полтора года они были новой царской грамотой освобождены от этой зависимости и, в частности, Киево-Печерской лавре в это время были предоставлены вновь права и положение ставропигии, то вместе с тем отпало и предоставленное прежде Киевскому митрополиту право иметь свою типографию. Против этого возражал м. Тимофей Щербацкий и ссылался на грамоту патриарха Московского Адриана, данную им Киевскому митрополиту Варлааму Ясинскому в 1690 году, когда Киево-Печерская лавра уже не состояла под властью Киевского митрополита, причем п. Адриан говорил о праве Киевского митрополита иметь свою типографию¹⁹⁸. «Понеже оное помянутого архимандрита печерского Луки прошение есть неправильное, потому что когда уже выключена Киево-Печерская лавра от ведомства митрополии Киевской за престолоправительство митрополиею Киевскою преосвященного митрополита Гедеона Четвертинского, то после, в 1690 году, от святейшого патриарха Московского Адриана в жалованной грамоте антецессору моему, митрополиту Киевскому Варлааму Ясинскому на митрополию Киевскую митрополичей грамоте дозволено в митрополии Киевской типографию иметь».

Как видим, Тимофей Щербацкий довольно не точно передал в челобитной своей то место патриаршей грамоты 1690 года, где идет речь о типографии. Патриарх Адриан в своей настольной грамоте, м. Варлааму Ясинскому выражал желание, чтобы в киевской митрополии, если в ней будет типография («идеже в той Киевской митрополии типография будет»), церковные книги печатались «по чину, преданию же и мудрованию восточной церкве за его митрополиим благословением и досмотром». А между тем м. Тимофей Щербацкий это общее пожелание патриарха представил в своей челобитной, как право, данное киевскому митрополиту на заведение своей собственной митрополии, притом в Киеве, где уже была лаврская типография. С другой стороны, м. Тимофей Щербацкий сознательно, или, быть может, и бессознательно смешивает в своей челобитной две довольно различные вещи. Он ходатайствовал о высочайшем подтверждении права, данного, будто бы, прежним киевским митрополитом государственной властью иметь типографию при митрополичьей кафедре, а между тем основывает это право на грамоте патриаршей. При этом он опять-таки сознательно, или бессознательно умалчивает о том, что в царской грамоте, данной м. Варлааму Ясинскому в 1690 году, при поставлении его на Киевскую митрополию, и довольно подробно трактующей о правах и преимуществах киевского митрополита, совершенно не говорится о праве его иметь типографию при своей кафедре.

Поэтому, на наш взгляд гораздо серьезнее было другое основание, которое приводит в своей челобитной м. Тимофей Щербацкий в пользу правоспособности и возможности разрешения ему завести свою типографию. Он ссылался именно на то, что когда государственная коллегия иностранных дел 19 марта 1752 года просила у св. синода отзыва по вопросу о том, не было ли какого запрещения киевскому митрополиту печатать книги в другой какой-либо типографии, кроме Киево-Печерской и Черниговской Ильинской типографий, то св. синод своим указом на имя коллегии иностранных дел от 8 июля 1752 года, объявил ей, что, как оказалось по справке, из св. синода не было никаких запрещений киевским митропопитам «в печатании книг»¹⁹⁹. Но само собой разумеется, что и одной справки св. синода, сейчас приведенной нами, было недостаточно для решения спорного вопроса, возбужденного м. Тимофеем Щербацким. Эта справка только говорила о том, что со стороны св. синода не было никаких препятствий к устройству м. Тимофеем Щербацким, при своей кафедре, типографии, но она ничего не давала для решения вопроса с точки зрения стародавних прав киевской митрополии.

На этом и остановилось временно прискорбное столкновение Киевского митрополита с Киево-Печерской лаврой. До самого конца 1752 года мы не видим новых каких-либо действий с обеих сторон, боровшихся между собой. Но за то тем с большей силой возгоралась борьба между митрополитом и лаврой в следующем году, когда м. Тимофей Щербацкий счел необходимым лично выступить перед императрицей и высшей церковной властью на защиту своих прав. Тогда и лавра вынуждена была послать в столицу своего представителя, каким и был избран иеромонах Софроний Тернавиот.

Новый 1753 год ознаменовался особенно острою борьбою между м. Тимофеем и Киево-Печерской Лаврою из-за типографии. Весь этот год Императрица Елизавета Петровна жила в Μοсκве. Туда же на время Высочайшего присутствия было перенесено и присутствие Св. Синода²⁰⁰. Киевский митропопит Тимофей Щербацкий решил лично отправиться в столицу для ходатайства о выдаче ему подтвердительной грамоты на права киевской митрополичьей кафедры и, в частности, о разрешении ему завести при своей кафедре типографию.

В виду этого и Киево-Печерская Лавра признала необходимым послать своих уполномоченных, так называемых стряпчих, в Москву для того, чтобы они личными просьбами и объяснениями могли парализовать деятельность митрополита Тимофея Щербацкого. При решении вопроса о том, кому из членов лаврского братства поручить столь важную и ответственную миссию, выбор архимандрита и духовного собора лавры естественно должен был пасть на Софрония Тернавиота, который, по-видимому, еще раньше, в 1752 г., отправлялся в столицу для представления лаврской челобитной в коллегию иностранных дел. Но, вероятно, в виду сравнительной молодости С. Т., а, может быть, и по другим каким-либо соображениям, решено было вместе с ним отправить и другого уполномоченного, каким был избран наместник Свенского (приписного к лавре) монастыря иеромонах Иерофей²⁰¹. Этот последний, как старший летами и по службе, был поставлен, по-видимому, даже во главе лаврской депутации, отправлявшейся в столицу «для хождения» по типографскому и другим делам Киево-Печерской обители. Уполномоченным даны были инструкции относительно того, как они должны были действовать в столице для того, чтобы успешнее выполнить свою миссию, а также и рекомендательные письма к разным влиятельным лицам из высшей церковной иерархии и придворных особ. Особенные надежды лавра возлагала при этом на московского владыку, каковым был тогда архиепископ Платон Малиновский, из воспитанников Киевской Академии и постриженников лавры²⁰². Были и среди приближенных Императрицы лица из числа малороссов, на которых лаврские власти имели основания возлагать надежды, что они поддержат интересы их обители, напр., гр. А. Г. Разумовский, Μ. Ф. Полторацкий, духовник Государыни протоиерей Ф. Дубянский и друг. Последствия показали, что самым искренним и горячим сторонником лавры в ее борьбе с митр. Тимофеем Щербацким остался до конца один архиеп. Платон Малиновский.

Ранней весной 1753 г. Иерофей и Софроний Тернавиот отправились из Киева в далекий путь. Они везли с собой, кроме других разных прошений и ходатайств, еще челобитную на имя Императрицы специально по делу с митрополитом Тимофеем Щербацким, подписанную всеми лаврскими властями 30 апреля 1753 г.²⁰³.

26 мая 1753 г. лаврские уполномоченные прибыли в Москву. Они остановились здесь в Чудовом монастыре, очевидно, у архиепископа Платона Малиновского. 3 июня они, как писал впоследствии Иерофей архимандриту Луке, являлись в собрание св. синода²⁰⁴. Синодальное присутствие в Москве составляли, кроме московского архиепископа Платона Малиновского, два епископа – владимирский Платон Петрункевич и коломенский Гавриил Кременецкий. При первом же появлении лаврских уполномоченных в присутствии св. синода, причем они представили «доношение и пашпорт», им предложено было подписаться под синодальным определением, которым запрещалось всем приезжим в столицу духовным лицам «без собрания и ведома синодальных членов» бывать во дворце и ходить в придворную церковь. Но лаврские посланцы, которые должны были подать самой Императрице привезенную ими челобитную лавры, отказались подписаться под таким синодальным определением. Свой отказ они, по словам Иерофея, мотивировали тем, что предъявленное им определение св. синода имело силу для С.-Петербурга и в Москве до них ни от кого, в том числе и от писаря Киевского митрополита, не требовали подобной подписки, за исключением только греческого архимандрита, явившегося за сбором милостыни. Такое объяснение киевских монахов было признано, очевидно, резонным и в синоде более не настаивали на их подписке под указанным запретительным определением.

Теперь лаврские уполномоченные начали хлопотать о том, чтобы получить доступ к Императрице. Они несколько раз являлись к духовнику Царицы, которому передали письмо архимандр. Луки и «презенты». Духовник²⁰⁵ обещал представить их Императрице и советовал им явиться во дворец 6 июня. В этот день лаврские уполномоченные вместе с московским архиепископом Платоном Малиновским прибыли во дворец в 11 часу утра. Царский духовник почему-то не явился с ними и потому они были представлены московским архиепископом графу А. Г. Разумовскому²⁰⁶, которому вручили «письмо» (очевидно, от архимандр. Луки,) и «презенты». Граф весьма милостиво отнесся к своим землякам и тотчас же представил их Императрице «в придворной церкви Свято­Успенской во время литургии, где Ее Величество», – как писал впоследствии Иерофей архимандриту Луке, – «изволила от рук недостоинства моего икону взять, трожды лобызать и челобитную принять, а при том и о здравии святыни вашей (т. е. архимандрита) спросить и тотчас, указавши нам место при его ж преосвященстве (очевидно, московском архиепископе) у в олтаре, всемилостивейше соблагоизволила челобитную, ставши к правому крилосу, собоперсонально честь, и на преосвященного Киевского пред его некоторими доброжелателми нарекать»…²⁰⁷

Приведенное сейчас сообщение Иерофея о первой аудиенции лаврских уполномоченных у Императрицы Елизаветы Петровны, Софроний Тернавиот, со своей стороны, дополняет некоторыми характерными подробностями, среди коих особенного внимания заслуживает личный отзыв Императрицы о киевском митрополите. «И сего июня 6 дня», – писал, между прочим, С. Т. архимандриту печерскому Луке 15 же июня 1753 года, – «многомощним сиятельнейшего графа Алексея Григорьевича ходотайством Ее Императорскому Величеству, Всемилостивейшей Государыне, ми купно з отцем наместником Иерофеем, и великим патроном святой лавры преосвященным Платоном, архиепископом московским, представлении были в маленькой головинской церкве, где всеподданейше вашей архипастирской святини доношение отцем наместником Иерофеем всенижайше подано, и презенты доволние с книг поднесени, которые всемилостивейше принять соизволила, и тогда ж во время божественной литургии читать соизволила и, по прочете, свой высокомонарший гнев в слух всем на преосвященного объявить изволила ж: не довлеет де, что уже епархию свою совсем разорил, о чем плачливее ко мне происходят жалоби, монахинь бил, а инних и в смерть повбивал, да еще вздумал угодников Божьих своими прихотми обидить, чего де никогда не бивало, увесть желает, чему зделаться не можна»²⁰⁸...

Можно думать, что влагаемая С. Т. в уста Государыни речь, получила более резкий оттенок в малоросийской передаче ее; но, во всяком случае, не подлежит сомнению тот факт, что Императрица Елизавета Петровна уже тогда, т. е. летом 1753 года, имела невыгодное представление о характере митрополита Тимофея Щербацкого, как епархиального администратора²⁰⁹. Само собой разумеется, что это обстоятельство могло только содействовать успеху той борьбы, какую Печерская Лавра тогда вела с митрополитом.

Лаврские иноки, так благосклонно принятые Императрицей, возвратились из дворца в Чудов монастырь в необыкновенно восторженном настроении. Радость их была тем более полная, что свидетелями их торжества и Царской милости к ним были, между прочим, и уполномоченные митрополита Щербацкого, который уже тогда прислал в Москву своего «писаря», очевидно, для ходатайства все по тому же делу о жалованных грамотах на права Киевской кафедры. Наместник Иерофей заканчивал свое письмо печерскому архимандриту Луке от 15 июня 1753 г, такими словами: «из дворца вашими святыми молитвами щасливо купно с преосвященним возвратились (мы) в Чудов, с поздравлением от благодетелей и любителей лавры святой и живущих в ней высочайшей высокомонаршей милостью, а писарь кафедры Софийской, который прелагатаем приездил во дворец, тогда со студом к пославшим его возвратился и от нас обома руками закрился, оттоль донине неединого с них нигде не видно»²¹⁰…

Что касается самой челобитной лаврской, которая была подана наместником Иерофеем лично Императрице 6 июня 1753 года, то она почти дословно воспроизводит челобитные, подававшиеся лаврой Императрице и в коллегию иностранных дел в предыдущем году. Как прежде, так и теперь, лавра, после краткого изложения просьб митрополита Тимофея Щербацкого и показания неосновательности его ходатайства, просила Государыню защитить святую обитель от обиды и не разрешать митрополиту заведения новой типографии в Киеве. Лаврская челобитная от 30 апреля 1753 года заканчивалась такими словами: «Всемилостивейшая Государыня! Всеподданнейше вашего императорского величества просим выше показанную Киево-Печерской лавры старинную, высокомонаршими грамотами утвержденную, типографию от прописанного следуючого разорения всемилостивейше защитить, а Лавру святую от такова крайнего и невозвратного убитка и нечаянной обиды высокоматерним своим благоутробием охранить, и преосвященному Тимофею, митрополиту Киевскому, затейной ним напрасно типографии иметь не дозволять: ибо в том его преосвященству и всей Киевской епархии и малейшей не состоит нужды»²¹¹.

Императрица Елизавета Петровна, отпуская лаврских уполномоченных после литургии 6 июня 1753 года, обещала, по словам наместника Иерофея, исполнить желание и просьбу лавры. Таким образом, оставалось теперь только устроить так, чтобы Государыня не забыла своего обещания, чтобы кто-либо из близких к ней людей мог напоминать ей от времени до времени и просьбу лавры и ее обещание. Лаврские уполномоченные об этом и позаботились. Из придворных, в это время на их стороне был гр. А. Г. Разумовский. Кроме него, лаврские поверенные успели расположить в свою пользу еще одно из лиц двора, пользовавшееся тогда особенным фавором Императрицы Елизаветы Петровны. Разумеем графиню Μ. Е. Шувалову²¹². Вот что писал 15 июня 1753 г. С. Т. лаврскому архимандриту Луке: «к ее императорскому величеству о нас ходатая послал Бог сиятельнейшую графиню Мавру Егоровну, которая тогда ж, по прочете доношения, в разговорах нашу обитель представлять ее величеству изволила и впред такожде спомоществовать нас обещалась. Мы же блогодарение ее сиятельству принесли иконою Святой Богоматери на требование ее, а потом трома иконами окладними, купивши, ей и любезним синам ее били челом, за что весьма явила себя благодарною. Точию просила еще написать к вашей святине о святих мощах, понеже намерена обеих синов своих благословить крестами с мощами. Прошу вашей архипастирской святине мощей угодников Божьих прислать частей до осмидесять. Точию когда соблоговолите оние прислать, по желаннию ея, было бы по две части оних, понеже она желает благословить обоих сынов равномерно. Толко без умедления оние, при писме своем архипастирском, к ея сиятельству прислать благодарно прошу. Ми же всегда будем ея сиятельство прошением утруждать, до получения от вашей архипастирской святине писания, в котором просим соблаговолить вспомоществование и прописать силу прошения, о чем оное будет: при случаи может всемилостивейшей государине обявить, которое много нам пособить»²¹³...

Но в то время как при дворе установилось прочное и явное расположение в пользу лавры, чиновники коллегии иностранных дел, во главе с канцлером и вице канцлером, по-прежнему склонялись на сторону митрополита Тимофея Щербацкого в его споре с Киево-Печерской лаврой. С. Т. расположен был подозревать здесь даже подкуп; но, разумеется, могли быть и другие обстоятельства, побуждавшие коллегию иностранных дел сочувствовать митрополиту Тимофею Щербацкому. Когда лаврские уполномоченные, вскоре после приема у Государыни, имевшего место 6 июня 1753 года, явились было к канцлеру и вице-канцлеру и просили их поддержать лаврские интересы, при составлении доклада Государыне по делу о типографии, то были приняты ими очень холодно. «По всему видимо», – писал 15 июня 1753 г. С. Т. архимандриту Луке об этом приеме, – «великими дарами преосвященний их обдарил, что на наши и смотреть не хотят, точию за политику приняли и единогласно сказывают: напрасно отец архимандрит препятствует, а в коллегии справки имеются, что преосвященному иметь типографию дозволено. Ми такожде в ответ представляли, что в то время имел првосвящений дозволение печатать книги, когда архимандритом печерскими, и митрополитом киевским был, точию сего в резон не принимают и всячески стараются так их сиятельство, яко и другие знатние персони, кои дари от его преосвященства получили, паче же соболезнуючи неугодному его преосвященства плачу как возможно пособить и удоволствовать его преосвященство»²¹⁴...

После такого приема в коллегии иностранных дел лаврские уполномоченные еще с большей энергией начали действовать при дворе Государыни. Хлопоты их, вероятно, благодаря поддержке известных уже нам приближенных к Императрице лиц, сочувствовавших лавре, скоро увенчались блестящим, неожиданным для всех, не посвященных в тайные пружины ведения дела, успехом. 29 июня 1753 года Императрица Елизавета Петровна приказала своему духовнику протоиерею Феодору Дубинскому объявить киевскому митрополиту Тимофею Щербацкому, который к тому времени, очевидно, явился уже в Москву, чтобы он не надеялся получить разрешение на устройство типографии и напрасно не обижал бы лавры, о которой сам прежде столько заботился. Вот как об этом радостном для лавры событии сообщал С. Т. в письме к печерскому архимандриту Луке от 1 июля 1753 года: «сей день и сей час, будучи в господина отца духовника и известясь за совершенно, по должности послушания моего, кратко, за скорим сего подателя от(ъ)ездом, пространно не пишу, вкратце всепокорнейше доношу. Ее императорское величество, всемилостивейшая государиня, чрез господина отца духовника прошедшего июня 29 дня преосвященному митрополиту, с височайшим високомонаршим гневом, отказать изволила, даби болше не имел надежды получить типографию и впредь не обижал би святой лавры, понеже сам был в ползу оной рачителем, а нине зделался разорителем»²¹⁵...

3 июля 1753 г, у царского духовника был наместник Иерофей и, как в тот же день он писал архим. Луке, «совершенно удостоверился, яко ее императорское величество высокомонаршим своим высокоповелением, с немалим к Киевскому архиерею, за недоброжелательство его к Киево-Печерской Святой Лавре, пред всеми явное, гневом в его иске яко неправилном и неправедном о типографии вовся соизволила словесно ему ж, господину отцу духовнику, указать отказать, чтобы уже его преосвященство о том ея величества и прочих утруждать оставил, и его высокопреподобие, действително, в исполнение премощнейшего ея величества повеления, уже действително отказал»²¹⁶...

Казалось бы, что столь решительный отказ и неблаговоление, объявленные, по приказанию императрицы, м. Тимофею Щербацкому, должны были бы положить конец прискорбному столкновению между ним и лаврой. Но м. Тимофей обладал не таким характером, чтобы мог теперь же прекратить начатое им дело. Видимо, его больше всего смущал конфуз перед киевским духовенством и населением, среди которого, беэ сомнения, было немало таких, которые хорошо знали о положении дела, возникшего между митрополитом и лаврой. К тому же Тимофей Щербацкий мог и не придавать официального значения тому, что было объявлено ему царским духовником на словах²¹⁷, и, во всяком случае, мог надеяться еще на то, что государыня, отличавшаяся, как известно, весьма добрым, хотя и непостоянным, характером, может со временем переменить свой взгляд на дело и решить его в пользу митрополичьей кафедры. Вероятно, что подобные надежды могли возбуждать в нем чиновники коллегии иностранных дел, во главе с канцлером и вице-канцлером, которые по-прежнему, несмотря на ясно выраженную волю государыни, продолжали поддерживать сторону м. Тимофея Щербацкого. Это было известно и лаврским уполномоченным. Еще в своем первом письме к архим. Луке, сказав о том, что м. Тимофею Щербацкому отказали в его ходатайстве о типографии, С. Т. выражал опасения на счет возможности новых происков со стороны противников лавры. «Что же некотории персони», – писал он 1 июля,– «сильно старались его преосвященству в неправости пособствовать, в том, яко неправедна их надежда была, нине оные високоматернею милостию посрамились и посрамлятся больше. Однак еще не утолились от многомятежних волн мздовоздаяния, желают коим ни есть образом помогти, о чем впред, что, по их намерению и пронирству, происходить будет, к вашему ясне в Богу високопреподобию писать со обстоятельством буду»²¹⁸...

М. Тимофей пытается теперь добиться получения желательной для него грамоты о подтверждении всех вообще прав киевской митрополичьей кафедры и, в частности, разрешения ему завести свою типографию при содействии светских чиновников, главным образом, коллегии иностранных дел. 18 июля 1753 года С. Т. сообщал печерскому архим. Луке по этому поводу, между прочим, следующее. «Преосвященний же митрополит Киевский», – писал он, – «не взирая на то, что господин отец духовник, по именному ее императорского величества изустному повелению, объявил с гневом високомонарший отказ больше не искать о типографии, по височайшему ее величества високоматернему благоусмотрению, неутошним своим излишних слез плачем, а паче дарами убедил и убеждает ежедневно канцлера и вице-канцлера в крайнюю обиду святой лавре, экстрактом високомонаршие жалование грамоти его преосвященства антецессором, ее величеству представить, и в надежде еще состоит чрез их сиятелств получить от ее величества дозволение иметь типографию»²¹⁹...

Со своей стороны, и лаврские уполномоченные, узнав о новых домогательствах и ходах м. Тимофея Щербацкого, стали придумывать средства и способы, как бы парализовать деятельность своего противника. В особенности об этом хлопотал С. Т. Он теперь, по-видимому, совершенно заслонил собой своего престарелого и слабого здоровьем товарища по κοмандировке в Москву – иеромонаха Иерофея. Между прочим, в том же самом письме к архим. Луке от 18 июля 1753 г. С. Т. посвящал его в свой план относительно дальнейших действий против домогательств м. Тимофея Щербацкого. С. Т. писал, что он уже выбрал из жалованной Киево-Печерской лавре грамоты императора Петра I, как он выражается, «клятвенные завещания царские и патриаршие преосвященним митрополитом в оной положенние»²²⁰ и предполагал свой «маленкой экстрактик» вручить гр. Μ. Е. Шуваловой, после возвращения ее из Воскресенского монастыря, где она тогда была вместе с императрицей, в Москву, с просьбой показать этот «экстрактик» в свое время государыне.

Сверх того, уже в это время С. Т., вероятно, по совету доброжелателей лавры, возбудил вопрос о представлении государыне новой лаврской челобитной, с просьбой о выдаче лавре общей жалованной грамоты, которой бы подтверждались все права и преимущества, предоставленные ей прежними государями русскими. Эта грамота, по мысли С. Т., необходима была лавре для того, чтобы пресечь на будущее время возможность посторонних притязаний на преимущества лавры, подобных тем, какие возбудил м. Тимофей Щербацкий.

Между тем, дело продолжалось своим порядком. Лето 1753 года императрица Елизавета Петровна проводила преимущественно в «походах» по разным монастырям и окрестностям Москвы. Государыню сопровождали в этих «походах» лица свиты ее, в том числе царский духовник и другие благожелатели лавры. Лаврские уполномоченные на некоторое время остались без точных сведений относительно дальнейшего хода дела, ради которого они продолжали жить в Москве. Это, разумеется, отражалось и на их сообщениях, какие посылались ими в Киев. Здесь тоже беспокоились, побуждали «стряпчих» требовали от них объяснений и точнейших сведений о деле. Архим. Лука как будто не вполне доверял сообщениям своих уполномоченных и запрашивал их, почему доселе нет обещанного ими «удостоверения» от царского духовника о состоявшемся уже отказе м. Тимофею иметь свою типографию. Наместник Иepoфeй 17 июля отвечал ему на это так: «нечаянно воспоследовавший высокомонарший ее величества в лавру троицкую и оттуда в монастырь Воскресенский поход, где и его преподобие до нынешнего дни промедлевает, откуда скорое уже слышится в Москву возвращение, доселе тому стал продолжением. За прибытием же его преподобия в Москву, паки стужати буду»²²¹... Но слухи о скором возвращении государыни и ее двора в Москву на этот раз не оправдались. 18 августа 1753 года тот же наместник Иерофей снова пишет, своему архимандриту: «доносил я вашей архипастирской святыни писменно перед сим, что, за ежечасними высокомонаршими походами, зде медлениe наше продолжается. А скоро ль дождатся резолюции еще и по отпуске сего, не токмо нам, но и многим неизвестно»²²².

Вскоре после того однако же императрица возвратилась в Москву. С ней приехал и царский духовник. Вероятно, лаврские уполномоченные усердно «стужали» ему, по выражению наместника Иерофея. К этому времени лаврскими уполномоченными получена была из Киева вышеупомянутая челобитная императрице о подтверждении прав лавры новой жалованной грамотой и письмо архим. Луки протоиерею Ф. Дубянскому, с просьбой о содействии киевским монахам подать челобитную государыне. Лаврские поверенные поспешили передать письмо архимандрита Луки царскому духовнику, который 25 августа писал печерскому архимандриту: «вашего высокопреподобия благоприятное писмо августа от 16 дня сего же августа 20 дня получил со всякой моей благодарностию, в котором, между прочим, упоминать изволите, чтоб возможное приложить старание о подании присланного от вашего высокопреподобия с братиею к ее императорскому величеству прошения и о исходатайствовании на оное высокомонаршей резолюции. И я, как прежде сего, во-первых, от усердия моего ко святой чудотворной лавре, а потом и к вашему высокопреподобию с братиею, услуги свои оказывать вас обнадеживал, так и нине, изобрав благополучный случай, по возможности своей, старатся о том буду»²²³.

Царский духовник вместе с другими доброжелателями лавры из числа придворных императрицы Епизаветы Петровны, действительно, по-видимому, исполняли свои обещания оказывать лавре свои услуги и ходатайствовали в удобное время перед государыней за лавру. Благодаря этому, императрица была всегда в курсе лаврского дела и противники лавры не могли воспользоваться доверчивостью государыни, чтобы получить высочайшее утверждение доклада в пользу м. Тимофея Щербацкого, как то они, по-видимому, желали сделать.

17 сентября 1753 года произошло вот что. Императрице Елизавете Петровне были представлены два доклада. Оба они касались нашего Киева. В первом говорилось о том, что из числа избранных кандидатов на должность киевского войта малороссийский гетман «способнейшим к тому» признал «гранодера лейбкомпании Ивана Сичевского», который однакоже не мог быть определен войтом киевским без Высочайшего соизволения на увольнение Сычевского от придворной службы. Императрица согласилась на увольнение И. Сычевского из лейбкомпании и назначение его Киевским войтом²²⁴.

«Да докладывано», – читаем, далее, в протоколе докладного журнала, – «о прощении Киевского митрополита Тимофея о пожаловании ему грамоты в подтверждение старых жалованных грамот, которие митрополитом Гедеону Четвертенскому, Варлааму Ясенскому да Иоасафу Краковскому дани были, и что проект такой подтвердителной грамоти в коллегии сочинен к высочайшей ее императорского величества аппробации, со внесением того, что в старих грамотах содержано. Но ея императорское величество не соизволила на то, чтоб, кроме Киево-Печерского монастыря, у митрополита Киевского особливая типография была, и в протчем для усмотрения как о той типографии было определено, и подвл(ас)тни ль были Киевские митрополиты синоду во всех делах: соизволила указать подать ее величеству копии с прежних жалованных грамот, кои вишшепомянутым трем, також по них бывшим в Киеве митрополитам данних, с показанием, от кого они подписани»²²⁵.

Нельзя не признать, что сторонники м. Тимофея Щербацкого избрали очень неудобный момент для представления императрице доклада коллегии иностранных дел по прошению Киевского митрополита. Дело в том, что лаврские уполномоченные незадолго перед этим получили возможность еще раз представиться лично государыне и просить ее о защите лавры от притязаний м. Тимофея Щербацкого. Мы знаем уже, что С. Т., быть может, по совету других, предложил архим. Луке подать новую челобитную императрице, с просьбой о подтверждении всех вообще прав лавры. В половине июля 1753 г. в Москве, действительно, была получена лаврскими поверенными такая челобитная «за подписанием рук всей соборной братии»²²⁶. Но С. Т., вчитавшись в челобитную, на шел ее неудачной в том отношении, что в ней не было выражено просьбы о выдаче новой жалованной грамоты лавре на прежде предоставленные ей права, а говорилось только «о недопущении преосвященному митрополиту (т. е. Тимофею Щербацкому) иметь типографию»²²⁷. С. Т. просил тогда архим. Луку прислать новую челобитную, которая, действительно, как мы уже знаем из ответного письма царского духовника печерскому архимандриту, и была получена в Москве около половины августа 1753 г. Вот эту-то новую челобитную, с просьбой о выдаче жалованной грамоты на подтверждение прав лавры, дарованных ей русскими государями, лаврские уполномоченные и успели лично вручить государыне 12 сентября 1753 года, в воскресенье, в малой придворной церкви. Императрица благосклонно приняла лаврскую челобитную и при этом высказала, что она помнит и прежде поданную ей челобитную лавры. Понятное дело, что государыня, еще так недавно читавшая лаврскую челобитную, могла вспомнить о ней и 17 сентября, когда ей был представлен известный уже нам доклад коллегии иностранных дел о выдаче подтвердительной жалованной грамоты киевскому митрополиту.

Государыня, находившаяся в то время всецело под впечатлением лаврской челобитной и вероятных прошений о лавре со стороны известных уже нам доброжелателей ее из числа придворных, решительно отклонила доклад коллегии иностранных дел в пользу м. Тимофея Щербацкого.

Положение этого последнего в данное время было весьма незавидное. С ним знакомит нас несколько наместник Иерофей. В приписке к своему письму на имя архим. Луки от 25 сентября 1753 года он рассказывает, между прочим, следующее. «В день воскресный сего сентября 12 дня», – пишет Иерофей, – «когда нам велено с фруктами к малой придворной церкови идти и явится ее величеству, то преосвященный Киевский наедине удержал меня и ввесь жаль свой, с великим воздыханием, выговорил, а ни о чем более, как о челобитчиках известных, причитая то наивящше своему злостраданию и крайней немилости высокомонаршей, притом требовал моего в том старательства, чтоб прекратить жалость обидимых и требовал же моего в Донском монастыре свидания».. «23 числа», – продолжает, далее, Иерофей, – «мне, будучему в Донском монастыре, там о челобитчиках много наедине говорил, а потом о типографии примеры давал; а ежели-де кто сад засадил, а другой так же то изделает, для чего друг другу не спорят, а лавры-де печерской власти мне в типографии препятствуют, и прочее. Я между речами когда донесл его преосвященству следующее: ежели бы за архимандрии печерской преосвященства вашего в Софийской кафедри типографию завесть, пожелал митрополит, ваше преосвященство не спорил бы? И в ту пору речь прекратя, вконец назвал мене участником и причастником челобитчикам и афронту Гервасиевского виновником, и якобы не за послушанием я послан, но на его преосвященства особливую страсть и перешкоду, однакож в том прекращении благословение дал и отпустил честно меня с миром. Почему видно, что не так о добре каком общем, как о партикулярном, и чтоб избавится от челобитчиков, продолжает свою мешкоту, показуя образ толко, будто за иними живет делами, но за особливий всемирний стыд не от(ъ)ездить в катедру»²²⁸.

Таким образом, надежда м. Тимофея Щербацкого получить жалованную подтвердительную грамоту и выиграть спорное дело с лаврой, при посредстве и содействии коллегии иностранных дел, не оправдалась. Но м. Тимофей Щербацкий был человек не только решительный, настойчивый и упорный, но, как оказывается, и предусмотрительный. Он вел дело с лаврой в Москве на два «боки», как выражались о нем лаврские уполномоченные.

Действительно, в то самое время, когда коллегия иностранных дел, по просьбе м. Тимофея Щербацкого, подготовляла все необходимое для выдачи ему жалованной подтвердительной грамоты, которую, однако же, императрица отказалась подписать, киевский владыка действовал и в св. синоде. Здесь он специально ходатайствовал о том, чтобы ему была выдана, на основании прежних царских и патриарших, жалованных киевским митрополитам, грамот, разрешительная синодальная грамота на заведение типографии при его кафедре.

Свою просьбу об этом м. Тимофей Щербацкий подал в св. синод еще 28 июня 1753 года. Он мотивировал ее, прежде всего, той исторической справкой, что «в митрополии Киевской издревле типография действительно находилась». В доказательство этой последней справки он ссылался на книгу старопечатную, «имянуемую лимонарь, или цветник, которая книга в прошлом 1628 году за преосвященного митрополита Киевского Иова Борецкого собственно во дворе его преосвященства печаталась»²²⁹. Далее следовали ссылки на известные уже нам царские и патриаршие грамоты, выдававшиеся киевским митрополитам – Гедеону князю Святополк-Четвертинскому, Варлааму Ясинскому и Иоасафу Кроковскому в 1685, 1690, 1700 и 1708 г. г., в которых частию упоминалось о печатании книг в киевской митрополии, «за митрополичьим благословением и досмотром», частию же о подтверждении прежних прав Киевской митрополичьей кафедры. Здесь же, м. Тимофей Щербацкий в особенности ссылался на указ императрицы Елизаветы Петровны 12 декабря 1741 года, которым повелевалось «все указы и регламенты императора Петра Великого, вседражайшего ее императорского величества Государя Родителя, наикрепчайше содержать и по ним неотменно поступать во всем и во всех правительствах государства ее императорского величества, яко в коллегиях духовной и в протчих во всех канцеляриях, губерниях, провинциях и в протчих местах, какого бы оные звания не были».

Далее м. Тимофей Щербацкий указывал на то, что высочайшие грамоты предков государыни и особенно императора Петра Великого, имевшие отношение к Киевской митрополии и, в частности, разрешавшие Киевским митрополитам иметь свою типографию, доселе не могли быть осуществлены по особым обстоятельствам и причинам. Так, м. Варлааму Ясинскому воспрепятствовал завести типографию сильный пожар, бывший при нем в киевской кафедре, а Иоасаф Кроковский не мог этого сделать по разным случайным «обращениям» и затем по причине преждевременной смерти его.

Конец прошения м. Тимофея Щербацкого был всецело посвящен выяснению мысли о необходимости устройства в киевской митрополичьей кафедре особой типографии. Необходимость и благодетельность устройства такой типографии м. Тимофей Щербацкий доказывал следующими соображениями. Во 1) многие приходские храмы киевской епархии, по его словам, не имели у себя новоисправленных церковно-богослужебных книг. Нужда в таких книгах особенно чувствовалась в заграничной половине Киевской митрополичьей епархии. Православные монастыри и храмы Киевской епархии, находившиеся в Польше, вынуждены были, за недостатком своих исправленных книг, пользоваться церковно-богослужебными книгами, которые печатались в Польше. А в этих книгах находились «многие несогласия с православной нашей верой, а именно», – писал м. Тимофей, – «печатают, яко Дух Святый исходит от Отца и Сына, пресуществление святыя Евхаристии в сих словах совершается: приимите, ядите и пр., с проскомидии святого Григория Двоеслова, а с месяцей преподобных Антония и Феодосия печерских выбросили, и протчие многие нашей церкви противности»... Для прекращения подобных прискорбных явлений и необходимо было, по мнению м. Тимофея Щербацкого, завести при киевской митрополичьей кафедре особую типографию и в ней первым делом напечатать исправленные церковно-богослужебные книги, которыми и снабдить все православные монастырские приходские храмы, находившиеся в Венеции.

Во 2) м. Тимофей Щербацкий указывал на то, что многие православные иноземцы, напр., греки, миряне и духовные, приезжая из Палестины и др. стран, жалуются на скудость исправно напечатанных богослужебных книг и выражают желание, чтобы такие книги печатались именно в Киеве при митрополичьей кафедре и чтобы они, таким образом, были избавлены от печальной необходимости покупать эти книги в Венеции.

В 3) митрополит Тимофей Щербацкий докладывал св. синоду, что для Киевской Академии требовались многие книги печатаные на иностранных языках, которые доселе за неимением своей типографии, преобретались в иностранных государствах и на это употреблялась немалая денежная сумма, которая напрасно уходила из России за границу. «Да из давних времен», – писал по этому поводу митрополит Тимофей Щербацкий, – «с Академии Киевской, в коей, кроме преподаваемых на латинском диалекте учений, обучают ныне еврейского, греческого и немецкого языков и весма нужно на греческом языке купно с латинским и славенским диалектом потребнии необходимо юношеству книги при Академии печатать, немалая сумма денежная ежегодно с государства Российского за рубеж выходит от учителей и учеников для покупки всяких книг, к учениям необходимо потребных. А ежели б типография в митрополии Киевской (как повелено и утверждено высокомонаршими и патриаршими грамотами) имелась, то оная сумма не токмо внутрь осталась, но еще б по предписанному за печатанье греческих церковных книг в государство приходила да и книги так церковния, яко и учителния мощно б меншею ценою им исправлять, а в зарубежние скудние монастыри и церкви благочестивыя церковныя книги отпущать и безденежно, дабы в том необходимо нужном и святом деле церкви оныя могли совершенно снабжены быть и не имели причины, сами в благочестии святом состоящии, на книгах, в Полще со многими заблуждениями печатаемых, с немалим тамошняго православного народу соблазном, священнослужения церковная отправлять». При этом митрополит Тимофей Щербацкий проектировал напечатать в типографии, разрешения на устройство которой он так домогался, молитвословы и самые необходимые церковные книги для бесплатной раздачи ученикам Киевской Академии, а также особо составленные полемические противокатолические книги на русском языке польскими литерами для распространения их среди православно-русского населения Польши.

Митрополит Тимофей Щербацкий, доказывавший необходимость устройства при киевской кафедре особой типографии, не мог, конечно, не предвидеть сильного возражения против себя в виде указания на существовавшую уже с давних времен в Киеве лаврскую типографию. Это возражение он пытается устранить докладом св. синоду о том, что печерская типография не может удовлетворять всем потребностям Киевской митрополии. В качестве доказательства этой последней своей мысли, митрополит Тимофей Щербацкий приводит два примера из недавнего прошлого. Так, митрополит Рафаил Заборовский просил лавру продать ему новоисправленные церковно-богослужебные книги для снабжения ими всех приходских церквей. Но таковых книг в лавре не оказалось, равно как не могла доставить их ему и московская типография, почему собранные с церквей деньги и доселе хранились в киевской митрополичьей кафедре. И сам митрополит Тимофей 1748 году посылал в лавру за ставленническими грамотами печатными, а в случае неимения готовых, просил напечатать их, но ему ответили, «что де типография занята печатанием других книг».

Наконец, в доказательство необходимости иметь при Киевской митрополичьей кафедре свою типографию, митрополит Тимофей в своем прошении св. синоду приводил еще следующее соображение. Отсутствие в настольной грамоте, выданной в свое время митрополиту Тимофею Щербацкому от св. синода, всякого упоминания о типографии и печатании книг некоторыми может быть понято, как умаление достоинства и чести православного киевского митрополита. Особенно этим мог воспользоваться, по мнению митрополита Тимофея Щербацкого, унгатский Львовский епископ, который и без того присвоил себе именование Киевским митрополитом, с каким титулом имя его и печатается на всех книгах, выходящих из его типографии²³⁰.

Такую просьбу митрополит Тимофей Щербацкий представил в св. синод. Нет сомнения, что одни из мотивов, коими он подкреплял свое ходатайство о разрешении устроить в Киеве митрополичью типографию, были несколько преувеличены или просто прикрашены, другие же сами собой отпадали, в виду существования в Киеве лаврской типографии. Тем не менее, доводы митрополита Тимофея Щербацкого могли произвести сильное впечатление особенно на людей, мало знакомых, или же совсем незнакомых с действительным положением церковных дел в Киеве. Так, по-видимому, и случилось с московскими деятелями – церковными и светскими.

Просьба митрополита Тимофея Щербацкого о разрешении ему устроить типографию при своей кафедре поступила в св. синод накануне того самого дня, когда Императрица гласно приказала своему духовнику передать киевскому митрополиту, чтобы он не надеялся получить просимое им дозволение завести свою типографию. Тем не менее, в св. синоде прошение митрополита Тимофея Щербацкого было принято сочувственно. В среде членов св. синода были, очевидно, иерархи, очень расположенные к Киевскому владыке. Очень может быть, что некоторые иерархи просто желали поддержать авторитет своего собрата в борьбе со строптивым печерским архимандритом. С другой стороны, и самые беды, обрушившиеся на голову киевского владыки, в виде царского неблаговоления и выговора, могли возбуждать в некоторых лицах сочувствие к нему. Как бы то ни было, впрочем, но в св. синоде сразу отнеслись к просьбе м. Тимофея Щербацкого сочувственно и по ней начали быстро собирать необходимые справки и подготовлять доклад. Но среди членов св. синода был один, который всецело стоял на стороне Киево-Печерской лавры и, видимо, не разделял синодских симпатий к домагательствам киевского владыки. Разумеем московского архиепископа Платона Малиновского. Он, как мы уже знаем, содействовал доступу лаврских уполномоченных во дворец. Его эти последние в своих письмах к печерскому архимандриту неизменно характеризуют, как искренно преданного лавре, и вообще отзываются о нем в самых восторженных выражениях. Напр., наместник Иерофей в письме от 18 августа 1753 г. называет архиепископа Платона Малиновского «милостивым и изящнейшим единым нелицемерним патроном нашим, ни единых благ от нас требующим» ²³¹.      И справедливость требует сказать, что архиеп. Платон Малиновский вполне оправдал надежды, возлагавшиеся на него лаврскими киевскими иноками. Есть основания думать, что дело по прошению киевского митрополита о разрешении ему устроить свою типографию при кафедре было подготовлено в то время, когда в присутствии синодальном не участвовал архиеп. Платон Малиновский, который в июле и августе 1753 г. мог сопровождать государыню в ее «походах» по монастырям. 4 августа 1753 г. дело это было заслушано в синодальном присутствии и три члена св. синода подали голоса за удовлетворение просьбы киевского владыки и подписали синодальный протокол о том. Но 25 августа 1753 г. в собрание св. синода прибыл московский архиепископ Платон и, как говорится в подлинном протоколе, «объявил, что де его преосвященству учиненного в святейшем правительствующем синоде, по доношению преосвященного Тимофея, митрополита Киевского, и по собранным, в силу того доношения, из прежде данных преосвященным киевским митропопитом о имении типографии грамот, и протчим обстоятелствам о заведении в Киевской митрополии для печатания книг типографии и подписанного сего августа 4 дня протчими тремя святейшего синода членами протокола подписать невозможно для того, что пред сим де временем между разговорами уведомился его преосвященство ее императорского величества от духовника благовещенского протоиерея Феодора Дубянского, яко ее императорское величество на прошение означенного преосвященного митрополита Киевского о заведении той в Киевской митрополии для печатания книг типографии соизволила отказать»²³².

Несмотря, однако же, на столь решительный протест московского архиепископа, несмотря и на то, что 17 сентября 1753 года, как мы уже знаем, императрица отказалась утвердить доклад коллегии иностранных дел о выдаче м. Тимофею подтвердительной жалованной грамоты, св. синод продолжал оставаться при своем решении. С. Т. удалось вскоре узнать, что в св. синоде решено было выдать грамоту киевскому митрополиту на устройство типографии, а императрице представить об этом только для сведения. Такой неожиданный поворот дела, видимо, сильно поразил лаврских уполномоченных. Наместник Иерофей, обладавший вообще слабым здоровьем, теперь настолько почувствовал себя плохо, что решился даже без благословения архимандричьего уехать в Свенск. «Ныне», – писал он печерскому архимандриту Луке 27 сентября 1753 года, т. е. в тот самый день, когда в св. синоде решено было выдать киевокому митрополиту грамоту на устройство типографии, – «ныне не точию ногами, но уже руками и очима весма ослабел и с чего близ смерть на себе чувствую, но ползоватся лекарствами невозможно. Итак, чтобы здесь, или на пути гробу не предатся, как возможно, спешуся в Свенск, за благословением преосвященнейшего Московского и с согласием отца Софрония»²³³.

Таким образом, С. Т. остался один в то время, когда в порученном ему лаврском деле наступил самый критический период. Унынием и скорбью веет от письма его, отправленного в Киев 6 октября 1753 года. Письмо это очень любопытно, так как сообщаемые в нем подробности вскрывают многие тайные пружины, которыми двигалось в Москве дело по поводу спора между киевским митрополитом и лаврой из-за типографии. «Минувшего сентября 27 числа», – писал С. Т. печерскому архимандриту Луке, – «в святейшем правительствующем синоде велено уже грамоту, в силу патриарших грамот, начисто писать, а ее императорскому величеству за извещение толко, давши грамоту преосвященному митрополиту, хотят представить. Преосвященный московский ныне объявил: и то все делают злоумышленно, злобствуя на собственную персону вашего ясне в Богу высокопреподобия, паче же з наущения преосвященного митрополита, во удоволствие ему за то, что будто от вашего ясне в Богу высокопреподобия в переезде через Новгород и в святой лавре пофалки происходили: хотя до десяти тысяч терать буду, толко не допущу преосвященному митрополиту иметь типографию, яковые речи я слихал от самого преосвященного митрополита многократно, при синодалних членах его преосвященством произносимые: с чего вящшая к злобе ревность святейшего синода понуждает вашего ясне в Богу высокопреподобия крайне опечалить и тем святой Киево-Печерской лавре вред приключить, преосвященному ж митрополиту удобовозможним образом пособствовать и во всем учинить удоволствие, как то уже и делают. Я же со всех сторон от доброхотов преосвященного митрополита в ненавидении, поношении и жестоком порицании нахожусь чрез единие слези преосвященного митрополита, коими всех умягчив и привел к жалости сердца, а святейший синод всячески секретно старателство имеет, дав причину, винить мене, что, после росписки в книги исполнения не чиню, но всегда бываю мимо ведома святейшего синода во дворце, что я доволно уже слихал. Толко в Бозе надежду полагая, уповаю ныне на милость высокомонаршую. Они удоволствия надо мною за cиe получить случая не имеют, понеже не в их то остается силе, ибо они и сами лица високомонаршего видеть лишаются и другим препятствуют, сколко ни старались поздравить высокоторжественным, днем антела ее императорского величества²³⁴, как соизволила возвратится з Воскресенского монастыря, то и по ныне всемилостивейшей государини не удостоились видеть, да и вскоре ненадежно, улучат ли время. Так слух при дворе разносится, что вовсе негодует всемилостивейшая государиня святейшим синодом, о чем со временем писать не премину. Ко мне же видом и словами любезних являют себе, а сердца их далече отстоят»²³⁵...

Неудача, неожиданно постигшая лавру, настолько удручающе подействовала на С. Т., что он стал подозревать в измене почти всех тех, кого прежде считал верными доброжелателями своей обители. В особой приписке к тому же самому письму от 6 октября 1753 года он сообщал печерскому архимандриту еще следующее. «Теперича усмотрел я совершенно», – писал здесь С. Т., – «что граф Алексей Григорьевич преосвященного митрополита в нынешнем случае сторону держит, так смотрячи на его слези, яко и на инстанциалние представления графов, канцлера и вицеканцлера, кои крепко стараются преосвященному митрополиту помочь, понеже и венгерские антали, как слишно, в них остались. Граф же Алексей Григорьевич, любя вашего ясне в Богу высокопреподобия, когда я бываю, никогда не отказует и желал посредственно без обид пособствовать; такоже и преосвященного митрополита любячи, сначала много советовал оставить о типографии старатся; токмо неутолние слези учинили графа отменным, и пособствует секретно, как то уже двократно всемилостивейшей государине его сиятелство о преосвященном чинил доклад. Преосвященный же нетерпеливо кучить его сиятелству, без всякого зазора и стида. Мне хотя случается быть в графа по случаю вместе с преосвященным, то его всегда допущает в спалню, где доволние речи и прошение имеет, я такожде ожидаю, как изволить в нити в переднюю, и в то время имею прошение мое пред всеми публично. Господин отец духовник такожде скрито делает, что мне всио стало видимо, и то делается для того, что сам его преосвященство о сем страпает»²³⁶.

Между тем в св. синоде была изготовлена грамота на имя Киевского митрополита Тимофея Щербацкого и 13 октября 1753 года была подписана всеми членами св. синода, за исключением одного только Московского архиепископа Платона Малиновского. 29 октября, как узнал потом С. Т., эта грамота была уже вручена м. Тимофею Щербацкому, без всякого доклада государыне о том. «Святейший правительствующий Синод», – писал об этом С. Т. печерскому архимандриту 5 ноября 1753 года, – «изготованную грамоту по челобитию преосвященного митрополита, в которой благословляет преосвященному митрополиту иметь типографию, не докладуя о намерении своем всемилостивейшей государыне, что имеют преосвященному митрополиту дать грамоту, сами собою минувшего октября 29 числа, за подписанием своих рук, кроме преосвященного Московского, чрез обер-секретаря отослали и его преосвященству вручена» ²³⁷.

Московский архиепископ Платон и в это время, по-видимому, возражал против выдачи грамоты м. Тимофею      Щербацкому, без предварительного доклада императрице, но безуспешно. В приписке к упомянутому письму С. Т. от 5 ноября 1753 года он, со своей стороны, сообщал печерскому архимандриту Луке следующее: «что по делам святой обители (паче же о типографии), при неусипном пречестного отца Софрония старателстве, и я, сколко могу, вспомоществую, и где надлежало, много в том как словесно, так и письменно спорил: однаком, не взырая на то, уже и грамота противной стороне, без подписания одной точию моей руки, дана в прошедшем октябре месяце. Что же тому воспоследует, Бог весть предбудущая, в Его же руках сердце царево»²³⁸.

Что же это за грамота, которая, при таких исключительных обстоятельствах, была выдана св. синодом м. Тимофею Щербацкому?

Грамота эта известна и в печати²³⁹. Содержание ее таково. В ней, прежде всего, излагается содержание прошения митрополита Тимофея, поданного им 28 июня 1753 г. и уже известного нам. Затем следуют справки, состоящие преимущественно в соответствующих выдержках из патриарших и царских жалованных грамот, выданных прежним митрополитам Киевским. На основании этих справок, а также, приняв во внимание книгу «Лимонарь», напечатанную в Киеве в 1628 г., отсутствие запрещений от св. синода прежним митрополитам Киевским печатать книги и, наконец, представленный коллегиею иностранных дел экстракт реляции русского поверенного в делах при турецком дворе Обрезкова «о прошении тамошнего духовенства православного о печатании для них и их нации церковных книг в России на греческом языке», св. синод благословлял и дозволял Киевскому митрополиту Тимофею, согласно его прошению, завести при своей кафедре типографию и печатать в ней книги. При этом св. синод вменял в обязанность м. Тимофею производить печатание книг в своей типографии совершенно согласно с правительственными и синодальными распоряжениями по сему делу, для чего должен был пригласить «типографом человека честного и достаточно ученого и в Священном Писании искусного и при нем справщиков». Между прочим, св. синод разрешил киевскому митрополиту печатать в своей типографии, с одной стороны, книги для православных христиан Востока на греческом и российском языках, и с другой стороны, для православных жителей Польши предварительно составленные «книжицы потребные польскими литерами, российским же диалектом». В конце грамоты идет речь о том, что эта грамота выдается св. синодом м. Тимофею собственно в дополнение той настольной грамоты, какая была выдана ему при хиротонии и в какой не было упомянуто о праве киевского митрополита иметь свою типографию и печатать в ней книги. Св. синод при этом свидетельствовал, что отсутствие упоминания о типографии и печатании книг в синодальных и царских жалованных грамотах, выдававшихся киевским митрополитам после Иоасафа Кроковского, объясняется не какими-либо «сумнительствами или препятствиями», но единственно тем, что Киевские митрополиты сами не просили о том.

Известие о выдаче грамоты св. синода м. Тимофею Щербацкому, с разрешением завести типографию при его кафедре, произвело, разумеется, крайне удручающее и сильное действие на лаврских властей. Последние, однако же, не думали так легко сдаваться своему противнику. Исключительные обстоятельства, при каких синодальная грамота была выдана м. Тимофею Щербацкому, давали им возможность и повод продолжать борьбу.

Иеромонах Софроний Тернавиот сейчас же, как только узнал о выдаче синодальной грамоты Тимофею Щербацкому, написал печерскому архимандриту в Киев и просил его прислать от имени лавры челобитную императрице, с протестом против действий св. синода. В то же самое время он и сам начал действовать. Он приготовил копии с жалованных грамот лавре и составил письмо гр. Μ. Е. Шуваловой, которую убедительно просил в удобное время прочитать все это государыне и довести до сведения ее о всем совершившемся. Кроме того, по его же просьбе Московский архиепископ Платон Малиновский сам ездил к гр. Шуваловой, и с своей стороны просил ее ходатайствовать перед императрицей о защите Киево-Печерской лавры, которую так несправедливо обидели вопреки ясно выраженной воли государыни. Гр. Шувалова исполнила их просьбу и доложила обо всем императрице. А что последовало затем, об этом мы предоставим рассказать подробно самому лаврскому уполномоченному.

«Ее величество», – писал 5 ноября 1753 г. С. Т. печерскому архимандриту, – «известясь, силно прогневатся изволила и ныне святейший синод под величайшим жестоким гневом находится, и ее величество, милосердуя о святой лавре, а за продерзость таковую намерена была в сих днях святейшему синоду учинить реприманд и об(ъ)явить високомонарший свой гнев, мне же совершенная имела последовать резолюция. Точию приключившийся пожарный случай учинил крайное препятствие, которой ее величеству приключил печаль. Сего ноября 1 числа в третьем часу по полудни от подземных печей, или от труби в большом залу учинился пожар, от которого ввесь высокомонарший дворец и его императорского высочества комната и новопостроенние же високомонаршие чертоги, в которых две комнатные церкви сгорели²⁴⁰, токмо остались летние ее величества покои, да и те почти все попорченние во оном пожарном случае. Ее величество изволила переехать в покровский старый дворец, и в сих днях имеет ее величество перейти жить в Кремль, а дела, о которих ее величеству должно взнести доклади, ради такового печалного случая, не могут быть скоро представлены, да и наше дело может продолжатся»²⁴¹...

Между тем в ноябре 1753 г. С. Т. получил от архим. Луки новую челобитную лавры на имя императрицы, с приложением копий прежних царских жалованных лавре грамот. В своей челобитной лавра на этот раз, после краткого изложения сущности дела, жаловалась императрице на св. синод за выдачу им разрешительной грамоты м. Тимофею Щербацкому на заведение им типографии и просила государыню «сохранить и защитить святую Киево-Печерскую лавру, яко свой императорский ставропигион»²⁴².

Особым письмом на имя гр. Μ. Е. Шуваловой архим. Лука просил эту последнюю оказать помощь лавре своим ходатайством перед государыней и сообщением ей точных сведений о том, при каких обстоятельствах совершилась выдача м. Тимофею Щербацкому синодальной грамоты на устройство типографии, а также вручением государыне копии с царской грамоты о правах лавры, каковую копию он прилагал к своему письму²⁴³.

Теперь С. Т. предстояла весьма трудная и ответственная задача. Ему нужно было, во что бы то ни стало, получить доступ во дворец и лично вручить императрице лаврскую челобитную и копии с жалованных лавре грамот. Это было тем более трудно сделать ему теперь, что за ним следили и ему старались делать всякие препятствия относительно доступа его в царский дворец. Может быть, не без некоторого преувеличения и хвастовства, С. Т. в письме к архим. Луке от 5 ноября 1753 г. рассказывает по этому поводу следующее. «Преосвященний Киевский», – пишет здесь С. Т., – «всячески старается в иску своем удоволствие получить, а мне великий приключить вред желает, как то уже, по наущению его преосвященства, некоторые святейшого синода члени часто обо мне поговаривают между собой, но еще не могут дать причини учинить вреда, понеже я всегда при высокомонаршем дворе под защитой милостивых моих патронов нахожусь, да и известились чрез некоторых персон, что ее величество обо мне двократно, сама напомневши, изволила милостиво при многих кавалерах разговаривать, где от моей сторони милостивые патрони более ее величеству внушали, да и при случае в компании от напасти преосвященного митрополита мене и святую лавру защищали. Cвятейший синод», – продолжает повествовать далее С. Т., – «ныне при дворе стал в великом непочтении и пренебрежении не токмо от ее величества, но и от всех, и уже сами ни о чем не смеют ее величество утруждать, временем чрез графа, или чрез отца духовника подают доклады. Надеюсь, и вашему ясне в Богу высокопреподобию давно слышно о сем»...²⁴⁴

30 ноября 1753 г. С. Т. получил от печерского архимандрита новое письмо о том, чтобы он всемирно старался подать самой императрице челобитную лавры. Вместе с письмом были присланы из Киева и некоторые «презенты в виде винограда и разных других фруктов для поднесения придворным благодетелям лавры». Презенты были переданы по назначению и С. Т. разрешено было явиться во дворец 5 декабря. О том, как состоялся прием его императрицей и что при этом было, пусть лучше он сам нам расскажет.

«Мне же», – писал он 9 декабря 1753 года своему архимандриту, – «велено (было) явится ее величеству 5 числа в комнатной церкви, где я (хотя и многие мне препятствия от некоторих персон были), уже будучи крайне безнадежним лице високомонаршое видети, попрося о помощи Савву Освященного²⁴⁵, взяв смелость, не взирая уже ни на что, будучи я тогда при церкви, когда изволила виходить з церкви, сам собой явился и впал в ноги високомилостивейшей государине, просячи ее защищения, подал прошение и вместе копии грамот. И тогда изволила пред всеми високомонаршое милостивое об(ъ)явить мне слово, что «я первого моего слова ни для кого не отменю и от Печерской лавры типографии отнять не хочу, и как было при батюшке моем (т. е. императоре Петр I), и ныне так утвердить желаю». Книги изволила мне указать за собою в покой несть и в покоях изволила мне ручку жаловать и милостивое еще слово: «милость моя всегда з святою лаврою». Что слишачи, мои недоброхоти крайне были тогда на мене гневни и печални, и естли бы могли, смерти мене предати готови. А челобитную при столе читать изволила и 6 числа, в день святителя Христова Николая, Ивану Антоновичу указать изволила от синода требовать копии данной митрополиту грамоти и определения, каким образом грамота дана, и для чего без воли ее величества, и того же числа все дело взято в кабинет для рассмотрения. И теперича», – заключает свой рассказ С. Т., – «между синодалними и митрополитом великий мятеж состоит»²⁴⁶.

Смущение среди сторонников м. Тимофея Щербацкого должно было еще больше увеличиться после того, как в один из ближайших дней после 5 декабря 1753 г. императрица сама публично объявила Киевскому владыке свое решительное нежелание, чтоб он заводил особую типографию в Киеве при своей кафедре. Видимо, что м. Тимофей Щербацкий, по соглашению со своими сторонниками и покровителями, решился употребить самое крайнее средство для того, чтобы получить согласие государыни на устройство им типографии. Еще в предыдущем своем письме С. Т. сообщал своему архимандриту, что «партизанти его (т. е. Киевского владыки) нине удобовозможним образом тщатся удоволствие свое получить и преосвященному митрополиту помогти, лавре святой великий вред приключить»²⁴⁷. Вероятно, после совещаний, решили остановиться на таком способе. М. Тимофей Щербацкий собирался выезжать из Москвы в Киев. Перед отъездом в свою епархию он пожелал вместе с другими архиереями представиться императрице. Решено было, что он сам при этом обратится к императрице с устной просьбой о разрешении устроить ему типографию. Надеялись, что императрица может в последнюю минуту вспомнить свое прежнее благоволение к м. Тимофею Щербацкому, который некогда сам принимал ее в Киеве, преложить гнев на милость и дать свое соизволение. Может быть, кто-либо из его придворных «партизантов», по выражению С. Т., предполагал, в удобную минуту, и со своей стороны, поддержать просьбу м. Тимофея Щебацкого.

Но каковы бы ни были побуждения и рассчеты у м. Тимофея Щербацкого и его сторонников, на самом деле случилось то, чего, по-видимому, никто из них не ожидал. Вот что рассказывает об этом С. Т. в своем письме к печерскому архимандриту от 12 декабря 1753 года.

«Сего декабря 12 числа», – писал С. Т., – «господин отец духовник преосвященного митрополита представлял с протчими архиереями – Иркуцким²⁴⁸, Вятским²⁴⁹ и Вологодским²⁵⁰ для принятия дозволения в епархии отъездить, где преосвященный митрополит утруждал всемилостивейшую государыню о заведении вновь в своей епархии типографии. Но ее величество на его преосвященства прошение объявить изволила: «вновь типографейки заводить вашему преосвященству нужда не состоит. Как прежде з Киево-Печерской типографии довольствовались книгами, так и ныне все доволствоватся будем неоскудно. И я ради вашего преосвященства угодников Божьих на гневе подвигнуть не хочу и, по коих месте жива я буду, дозволить вновь другую заводить типографию не укажу, а после мене кто хочет пусть дозволяет». А таков отказ его преосвященству последовал при собрании всех кавалеров и его преосвященства партизантов, коим в то время таковые ее величества речи очень были неприятны, ибо они надеялись, когда сам его преосвященство всемилостивейшую государыню утруждать будет, то прежнее свое милостивое слово ее величества отменить изволит, а укажет его преосвященству завесть вновь типографию. Токмо надежда их их же и обманула. Да и при сем его преосвященству от ее величества очень последовал без стужи холодни прием»²⁵¹.

В том же самом письме С. Т. уведомлял своего архимандрита, что императрица приказала своему секретарю заготовить указ о недозволении киевскому митрополиту строить типографию при своей кафедре и о том, чтобы в Киеве оставалась одна печерская типография. Этот указ, по собранным С. Т. сведениям, был уже и готов, но только представить его «к подписанию ее величеству улучить времени не могут, понеже ее величество не очень весела». С. Т. уверяли его доброжелатели, что подписание могло совершиться в ближайшие дни. Но будущее показало, что это было далеко не так на самом деле, как предполагали С. Т. и его сторонники. Императрица долго не могла подписать приготовленного, будто бы, указа. А между тем м. Тимофей Щербацкий выехал в Киев, везя с собою с таким трудом и с такими усилиями полученную им синодальную грамоту о дозволении ему завести при своей кафедре типографию. Но типографию ему так-таки и не удалось устроить, и самая синодальная грамота была отобрана у него при совершенно исключительных обстоятельствах.

Весь 1754 год Софроний Тернавиот провел в Москве, где до мая месяца того года оставалась и императрица Елизавета Петровна со своим двором. Главные заботы Софрония Тернавиота теперь были направлены к тому, чтобы, если не совсем, то, по крайней мере, в возможно большей степени, ослабить результаты того успеха, какого добился м. Тимофей Щербацкий к концу предыдущего года в своей борьбе с Киево-Печерской лаврой из-за типографии.

Мы знаем, что 29 октября 1753 года св. синодом, без доклада государыне, была выдана грамота м. Тимофею Щербацкому, которой разрешалось ему завести при своей кафедре в Киеве типографию, а в декабре того же года, после представления императрице, митрополит выехал из Москвы в Киев. Митрополит, без сомнения, торжествовал, но торжество его было неполное и непродолжительное.

Софронию Тернавиоту, как мы знаем, удалось еще 5 декабря 1753 года подать лично челобитную императрице. Государыня, по крайней мере, по словам самого Софрония Тернавиота, осталась очень недовольна оборотом, какой приняла борьба между м. Тимофеем Щербацким и Киево-Печерской лаврой, что не замедлила выразить св. синоду и м. Тимофею во время аудиенции. По словам С. Тернавиота, еще 6 декабря 1753 года был совсем готов указ императрицы о «недозволении м. Тимофею иметь в Киеве типографию». Оставалось, будто только подписать этот указ, но различные обстоятельства препятствовали сему.

Софроний Тернавиот, внимательно следивший за всеми перипетиями дела, при содействии своих «благодетелей» из среды придворных, все меры употреблял теперь к тому, чтобы добиться отмены синодального разрешения, данного м. Тимофею Щербацкому. Неблаговоление государыни к этому последнему было настолько велико, что поднимался вопрос даже о перемещении его из Киева на другую какую-либо кафедру. Софроний Тернавиот, поздравляя архим. Луку с наступившим новым годом, сообщал ему в письме от января 1754 года, между прочим, следующее: «Всемилостивейшая государыня, в высокоматернем своем святую Киево-Печерскую лавру содержуя милостивом призрении, негодуючи же о легкомысленой и худой совести преосвященного митрополита, соизволила указать его преосвященства з Киевской митрополии перевесть в Новгород²⁵² для прекращения токмо единих      ссор з святою Киево-Печерскою лаврою, и даби впредь, в тихомирном покои, при милости високомонаршей, Kиeвo- Печерская лавра осталась. А на место его преосвященства в Киев еще не слихать никого. Я надюсь, что его преосвященство високомонаршою милостию много фастал, приехавши, а нине сугубо будет фастать. Дай Бог всегда такова, а не лучшая била б им милость високомонаршая»²⁵³.

Из того же письма Софрония Тернавиота видно, что при дворе государыни, оставшейся недовольной отношением св. синода к делу о борьбе между Киево-Печерской лаврой и м. Тимофеем Щербацким, наводились справки касательно правового положения киевского митрополита и Киево-Печерской лавры, а также и отношений св. синода к ним. По словам С. Тернавиота (в письме от 7 января 1754 г.), «в святейший правительствующий синод, по изустному ее императорского величества указу, з кабинета прислан в двоих пунктах запрос: 1) какие указы от власти синодальной над Троицкой Сергиевой лаврой и когда в какой силе учинени, по которим всякие повеления от синода в оную лавру посилаются? 2) Киевский митрополит и Киево-Печерская лавра состоят ли под синодом, подобне протчим в Великой Poccии епархиям и монастирям и по каким указам? Токмо еще святейший синод не ответствовал, а в какой силе будет ответ, вашего ясне в Богу високопреподобия известить не умедлю».

Мы не знаем, какой ответ был дан св. синодом на обращенный к нему запрос. Есть основания думать, что в связи именно с указанной сейчас перепиской стояло особое высочайшее повеление, обявленное св. синоду указом от 20 января 1754 года. Согласно этому указу, св. синод, без предварительного доклада императрице, не мог ни определять никого из монахов и мирских в св. Троицкую Сергиеву лавру, ни увольнять из нее²⁵⁴.

Вероятно, Софроний Тернавиот немедленно сообщил в Киев о таком высочайшем повелении, касавшемся, правда, одной только св. троицкой Сергеевой лавры. Киево-Печерский архим. Лука Белоусович с братией тотчас же (16 февраля 1754 года) поспешип обратиться с прошением к государыне императрице о распространении привиллегии, предоставленной троице-сергиевой лавре, и на Киево-Печерскую обитель, не указывая никаких других мотивов своей просьбы, кроме простой ссылки на пример Троице-Сергиевой лавры²⁵⁵. Нам неизвестна судьба последнего лаврского ходатайства. Кажется, оно успехом не сопровождалось.

Между тем, Софроний Тернавиот продолжал терпеливо добиваться своей цели. Всю зиму и весну 1754 года он оставался в Москве. Ему необходимо было снова получить удобный момент для того, чтобы лично явиться к государыне и напомнить ей давнее прошение Киево-Печерской лавры, поданное еще 5 декабря 1753 года. Предлогом для получения желаемой аудиенции было избрано им представление государыне некоторых богослужебных книг лаврской печати, которые она сама пожелала иметь. 1 апреля, которое совпало тогда с Великой Пятницей, Софроний Тернавиот писал архим. Луке, между прочим, следующее: «Пред сим минувшего марта 21 и 28 числа писал я к вашему ясне в Богу високопреподобию и послал оние писма чрез почту, о которих усумниваюсь, дойшли ль до рук ваших архипастырских, ибо оние крайне нужные были: что изволили в писме своем означить, яко имеют в скорости прислани быть воскресенские каноники, которих и по сие число я не попучал, а если би оние могли хотя сего дня к вечеру поспеть, надеюсь несумненно, при подачи оних, получить о височайшей грамоте милостивую и полезную резолюцию, ибо Марко Феодорович²⁵⁶ ежечастно об оних поминает, и сего дни нарочито присилал ко мне. Когда же не поспеют, то немалую, остановку мне учинить могут, понеже нарочито получить случаи удостоится видеть всемилостивейшую государиню крайне трудно и невозможно особливо, и уже болшого труда требует височайшую получить резолюцию, о чем в прежних моих писмах обстоятелно писал. Обаче удоб возможним образом стараюсь чрез милостивых моих патронов видеть всемилостивейшую государиню, и когда, только благополучный случай мне дарует Бог, на коленка впавши, утруждать буду»²⁵⁷.

Так нетерпеливо ожидавшиеся Софронием Тернавиотом богослужебные книги, при поднесении которых, он и рассчитывал обратиться с прошением к государыне, однако же, не поспел к празднику Пасхи. Книги были получены только в пятницу Светлой недели, после чего Софронию Тернавиоту, благодаря покровительству Μ. Ф. Полторацкого, была испрошена высочайшая аудиенция, во время которой о. Софроний Тернавиот, действительно, возобновил в памяти государыни просьбу Киево-Печерской лавры. Вот как сам Софроний Тернавиот описывает эту свою аудиенцию у государыни в письме к архим. Луке от 11 апреля 1754 года: «Отправлени з нововипечатанними воскресенскими канонниками рейтар марта 24 дня прибил в Москву апреля 8 числа, то есть в пяток по утру, которые хотя и потребни были для светлого праздника, но что ж делать? когда не поспели. Однак хотя в окончании Светлой седмици оние получил и, по щастию, Марко Феодорович того ж дни, которого с оними рейтар прибил, доложил ее величеству и я удостоился оние ее величеству персонално поднесть в болшой церкви в Москве в Воскресенском монастире. Светлый праздник Воскресения Христова праздновать отменить соизволила, канонниками же ее величество, будучи доволна, благодарить вашему ясне в Богу високопреподобию изволила. По вручении оних, впавши я ея величеству в ноги, просил височайшей грамоти на утверждение киево-печерской типографии, представляя, что преосвященный митрополит данную от святейшего синода грамоту увезл з собою в Киев и оная может быть Киево-Печерской типографии вредителна понеже височайший вашего императорского величества изустний указ нигде не записан, что оная синодалная грамота уничтожена, а на поданное третичное мною челобитте Киево-Печерской лавры височайшую грамоту дать, a от преосвященного митрополита, синодалную отобрать от вашего величества повелено было, токмо и поныне Kиeвo-печерская лавра в уповании будучи ожидает вашего императорского величества високомонаршой милости; на что ее величество токмо единое то сказать изволила: кто вас может мимо мене обидить изрядно?»²⁵⁸

Несмотря на довольно сдержанный и как бы уклончивый ответ императрицы на новую просьбу Софрония Тернавиота, государыня, видимо, приняла близко к сердцу своему нужду любимой ею Киевской обители. К тому же и «благодетели» лавры, под влиянием постоянных напоминаний со стороны Софрония Тернавиота, начали более энергично действовать в пользу лавры. Так, вскоре после описанной сейчас аудиенции Софрония Тернавиота у императрицы, именно 17 апреля 1754 года синодальный обер-прокурор Львов «словесно докладывал ея императорскому величеству о граммоти, на Киевскую типографию из св. синода данной». Императрица тогда же приказала послать в Киев нарочного от св. синода для отобрания грамоты от Киевского митрополита, причем грамоту эту велено было представить государыне. Вследствие этого 19 апреля 1754 г. нарочный был отправлен в Киев, о чем в тот же день обер-прокурор А. И. Львов уведомил письмом архим. Луку²⁵⁹.

В начале мая злополучная грамота была привезена из Киева в Москву и 8 мая 1754 г. крутицким епископом Иларионом, в присутствии других членов св. Синода, в придворной церкви была поднесена императрице, при следующем всеподданнейшем рапорте синода: «В силу Вашего Императорского Величества высочайшого, объявленного в письменном предложении синодального обер-прокурора Львова, минувшого апреля 18-го дня сего году указа, данная от синода преосвященному Тимофею, митрополиту Киевскому, о возобновлении в Киевской митрополии для печатания книг типографии, подлинная синодалная грамота чрез нарочно посланного привезена, которая Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше от синода при сем возносится»²⁶⁰.

Более подробные сведения о том, как совершилось поднесение злополучной грамоты императрице, сообщает Софроний Тернавиот в своем письме к архим. Луке от 11 мая 1754 года. «Грамота», – читаем здесь, – «которая отобрана от митрополита Киевского, данная от синода на типографию, при докладе синодальном, ея императорскому величеству сего мая 8 дня синодалным членом преосвященним Крутицким, в воскресни день, по литургии, публеце пред всеми, поднесена в церкви, которая нине в ея величества в комнате оставлена, о которой я подлинно известился»²⁶¹...

Этим собственно и закончилось дело борьбы между киевским митрополитом Тимофеем Щербацким и Киево-Печерской лаврой, начавшееся из-за типографии и впоследствие очень обострившееся и осложнившееся, а потому и затянувшееся на многие годы. Софроний Тернавиот теперь считал свою миссию исполненной и потому тогда же начал просить архимандрита о разрешении ему возвратиться в печерскую обитель.

Уже в письме от 11 мая 1754 года, упомянув об отъезде из Москвы в С.-Петербург высочайшего двора, Софроний Тернавиот прибавлял: «я такожде ожидаю вашего ясне в Богу високопреподобия архипастирского повеления». Более подробно он говорит о том же в следующем своем письме от 16 мая 1754 г. «Понеже», – писал Софроний Тернавиот на этот раз архим. Луке, – «височайшое ее императорского величества з Москвы в Санкт-Петербург сего мая 13 числа последовало отсутствие и все господа инние з ея величеством в Санктпетербурге, а другие, кои остались здесь в Москве, отъехали в свои деревни, а мне уже жить здесь в Москве ни для чего, ибо и слабость здравия моего давно понуждала и нине крайне понуждает, вашего ясне в Богу високопреподобие утруждая, в святую лавру приездить просить архипастирского благословения. Того ради всепокорнейше вашего ясне в Богу високопреподобия, милостивого моего отца и архипастыря, прошу в святую лавру приездить архипастырски повелеть мне, понеже я собою без воли вашего ясне в Богу високопреподобия того учинить не смею, на что милостивого повелителного архипастирского ожидаю ордера»²⁶².

Однако на сей раз Софронию Тернавиоту не удалось возвратиться в свою родную обитель. Его постарались удержать еще на некоторое время в Москве для исполнения разных поручений, причем ему пришлось далее пропутешествовать в С.-Петербург. Дело происходило следующим образом.

Сначала, как мы знаем, архимандрит Киево-Печерский Лука Белоусович сам предполагал быть в Москве. Но впоследствии он изменил свое прежнее намерение и письмом от 26 апреля 1754 года известил синодального обер-прокурора Львова о невозможности в то лето приехать ему в Москву для того, чтобы, как он выражался, «ея императорскому величеству всеподданнейший поклон отдать и за высочайшую ея императорского величества явленную к святой Киево-Печерской лавре милость раболепное благодарение принесть»²⁶³.

Между тем как раз в это время была получена в Киеве весть из Москвы о резком обороте борьбы между Киевским митрополитом Тимофеем Щербацким и Киево-Печерской лаврой из-за типографии. Узнав из писем синодального обер-прокурора Львова и Софрония Тернавиота об отобрании у м. Тимофея Щербацкого синодальной грамоты, разрешавшей ему устроить свою типографию, архим. Лука вместе со старшей лаврской братией задумал воспользоваться так благоприятно сложившимися обстоятельствами для того, чтобы нарочитой высочайшей грамотой укрепить свою типографию и раз навсегда гарантировать ее от покушений, подобных тому, какое обнаружил м. Тимофей Щербацкий. Тотчас же в лавре была составлена новая челобитная, которая вместе с благодарственной челобитной грамотой на имя императрицы по поводу приказания ее отобрать у м. Тимофея Щербацкого синодальную грамоту, была переслана в Москву к Софронию Тернавиоту, с приказанием ему передать обе бумаги по назначению.

Присланные, при указанных обстоятельствах Софронию Тернавиоту челобитные грамоты, представляют известный исторический интерес.

Содержание их таково. Благодарственная челобитная грамота была сравнительно кратка. Упомянув о заслугах Киево-Печерской типографии и о правах ее, которые были особо подтверждены высочайшими грамотами императора Петра I и самой государыни Елизаветы Петровны (в 1742 г.), а также и о новой милости, явленной императрицей киево-печерской типографии в виде повеления ее отобрать от м. Тимофея Щербацкого синодальную грамоту, «полученную им по неправилному иску», сказав, наконец, о не осуществившемся желании архим. Луки лично явиться императрице в Москве для принесения ей всеподданнейшей благодарности, лаврская братия затем благодарила государыню в следующих словах: «мы, верноприсяжные и крайне обдолженнии Вашего Императорского Величества богомолци, яко пред престолом Божиим, сице и пред маестатом Вашего Императорского Величества до лица земли падши, от всего сердца всеподданнейшее наше Вашему Императорскому Величеству благодарение приносим; и от упоминаемые, не уже от пожара (лаврского, который был в 1718 г., и о котором раньше упоминалось), но от горчайшего напастей и пакостей последовавшего было разорения, Вашего Императорского Величества защищением сохраненной типографии зрелий плод Вашему Императорскому Величеству приносим»²⁶⁴...

Что касается другой челобитной – просительной, – то она, по содержанию своему, в общем, напоминает прежде подававшиеся Софронием Тернавиотом императрице Елизавете Петровне лаврские челобитные и потому нам уже извстные²⁶⁵. Здесь очень подробно излагалась вся история борьбы между киевским митрополитом Тимофеем Щербацким и Киево-Печерской лаврой, возникшей из-за типографии, включительно до получения м. Тимофеем синодальной грамоты и отобрания сей грамоты у него, по повелению императрицы, причем челобитная заканчивалась следующей просьбой лаврской братии: «Всемилостивейшая Государыня Вашего Императорского Величества всеподданнейше просим вышепоказанную Киево-Печерскую во всем исправную типографию от прописанного следующего разорения, а лавру святую от такого крайнего и невозвратного убытка всемилостивейше защитить и преосвященному Тимофею, митрополиту киевскому, той часто упоминаемой новозаветной им митрополитанской типографии заводить и строить и в ней печатание книг иметь не дозволять, и данную его преосвященству на заведение оной типографии из святейшего правителствующего синода грамоту, от его преосвященства отобранную отставить, а на утверждение старинных Киево-Печерской типографии всемилостивейше пожаловать в Киевο-Печерскую лавру грамоту, и чтоб уже впредь так его преосвященство, яко и будучие по нем киевские митрополиты предпоказанной митрополитанской типографии строить и в ней книг печатать не дерзали, о том куда надлежит Высочайший Вашего Императорского Величества послать указ»²⁶⁶.

По поводу последней челобитной архим. Лука нарочито писал синодальному обер-прокурору А. И. Львову, прося его, со своей стороны, ходатайствовать о даровании лавре жалованной грамоты, которая бы раз навсегда подтверждала права и привилегии лаврской типографии²⁶⁷.

Мы имеем основание думать, что челобитные, о которых у нас сейчас шла речь, не были поданы Софронием Тернавиотом государыне. Вероятно, эти именно челобитные имел в виду Софроний Тернавиот, когда 21 июля 1754 года из Москвы писал Киево-Печерскому архим. Луке, между прочим, следующее: «Господин отец      духовник²⁶⁸, Марко Феодорович²⁶⁹ и Яков Алексеевич (?) советовали мне написать к вашему ясне в Богу високопреподобию. Прислании челобитние три для подачи всемилостивейшей Государыне удержать до долшого времени, не подавать вскоре, дабы чрез частие скуки не утруждать ее величества и оними не привесть би в оскорбление... Яковые я удержал до резолюции вашей архипастырской»²⁷⁰.

Между тем Софрония Тернавиота, остававшегося пока в Москве, ожидало новое поручение от своего киевского начальства. Как видно из ответного письма его к архим. Луке от 1 июня 1754 года, он еще 28 мая т. г. получил «чрез отца Варфоломея повелителний ордер», которым ему приказывалось ехать в С.-Петербург «при ее сиятельстве Мавре Георгиевне Шуваловой для представления всемилостивейшей государыне троих певчих малчиков». Софроний Тарнавиот, как ему ни тяжело было пускаться в далекий и, как оказалось, неудобный, сопряженный с различными препятствиями, путь, решил подчиниться необходимости. «Я с означенными малчиками», – писал он тогда же архим. Луке, – «буди лошадь будут дани, без всякого моего прибору, подлежащего к послушанию, також оставя все мое нужное в Москве, единой токмо коляской, хотя в крайней слабости здравия моего, при благословении вашем архипастирском, для отвозу токмо малчиков, в Санкт-Петербург еду и что, за прибытием моим, от Ее Величества услишу и на глаза увижу, так ли действием и патронством Мавры Георгиевни, как она вашего ясне в Богу високопреподобия обнадежила, происходить будет, со обстоятельством к вашему ясне в Богу високопреподобию писать в самой скорости не премину»²⁷¹.

Как видно из последних слов Софрония Тернавиота, он был особенно недоволен тем, что он поручался покровительству графини Шуваловой, на которую он между тем не был расположен особенно надеяться. Самое ближайшее будущее показало, что Софроний Тернавиот был прав в данном отношении. Того же 1 июня 1754 года, очевидно, только несколькими часами позже того времени, как он отправил предыдущее письмо, Софроний Тернавиот писал архим. Луке, между прочим, следующее: «Ее сиятелство Мавра Георгиевна в Москву минувшего мая 29 д. прибыть изволила и, по архипастирскому вашего ясне в Богу високопреподобия повелению, я того ж дни ее сиятелству явился и просил о милостивое патронство для следования моего в Санкт-Петербург з означенними малчиками пашепорта, на что ее сиятелство ответствовать мне изволила: «мне-де и самой крайняя нужда в лошадях». Велела побивать 31 мая, то есть во вторник. И когда уже вместе з отцем Варфоломеем явился, то и в то время изволила отложить до четверга, а сама уехала в Троицкую лавру, а оттоль, слишно, возвратясь, поедет в Воскресенский монастирь, а из Воскресенского монастиря прямо в Санкт-Петербург. А ежели уже я от ее сиятелства получу утрешний день таковую, как в тие дни, резолюцию, или последной отказ в лошадях, то и сам не могу знать, как мне быть, понеже уже ямские не в силе нине Язикова, но в Ивана Антоновича, а Иван Антонович и господам кавалерам отказует, а мне и потом не даст, разве как собаку вибранить. Которих малчиков, при писме своем и вашем архипастирском, намерен я отправить надежным человеком прямо к Марку Феодоровичу, для представления, нанявши подводу, хотя и дорого будет, понеже можно дешевше двадцати рублей пари нанять. А сам на преждепосланное мое прошение о прибитии в святую лавру, для облегчения крайней болезни моей, в Москве ожидаю милостивой архипастирской резолюции»²⁷².

Вскоре, однако, из Киева от архим. Луки получился решительный приказ Софронию Тернавиоту отправляться С.-Петербург для личного представления мальчиков–певчих императрице²⁷³. Софроний Тернавиот должен был повиноваться. В половине июня 1754 года он на короткое время ездил в С.-Петербург, причем 19 июня имел возможность лично представить государыне маленьких лаврских певчих. Сам он в одном из своих писем к архим. Луке от 21 июля 1754 года, уже из Москвы, так описывает эту свою экстренную поедку в С.-Петербург и представление императрице: «По архипастирскому вашего ясне в Богу високопреподобия повелению, ее сиятелством Маврой Георгиевной, для представления всемилостивейшей государине троих певчих малчиков, в слабом моем здравии, ездил я в Санкт-Петербург и, приехавши июня 14 дня, ежедневно ее сиятелству являлся и просил о представлении мене с малчиками всемилостивейшей государине. Токмо ее сиятелство, день ото дня отлагая, представить обещалась и не представила. Принужден (был) Марка Феодоровича утруждать и уже Марко Феодорович ее величеству обстоятелно обо мне доложил и, по его докладу, велено мне с малчиками и с презентами явится тогож июня 19, то есть в воскресенье в маленкой летней церкви, где я малчиков представил и презента, при писме вашем архипастирском, всеподданнейше всемилостивейшей государине поднес, и ее величество, в то время очень будучи весела, благодарила вашему ясне в Богу високопреподобию так за певчие, яко и за презент. А после я известился от Марка Феодоровича, что всемилостивейшая государиня очень малчиками доволна, о чем Марко Феодорович сам к вашему ясне в Богу високопреподобию особливо писать обещался»²⁷⁴.

В Петербурге на сей раз Софроний Тернавиот оставался очень недолго. Между прочим, неожиданный отъезд из Москвы, болезнь и самая неудобная внешняя обстановка его помещения в С.-Петербурге, заставили его скоро возвратиться из С.-Петербурга в Москву. «Мне», – писал потом, 21 июля 1754 года, Софроний Тернавиот архим. Луке, – «в Петербурге жить было не зачем, да и не было где: квартеру имел в Невском монастире з отцом Иоанникием (?) утесненно, а келий монастирских порожних нет; да и в монастире за новых властей все испортилось и против прежнего гораздо хуже... Я, понеже ордер вашего ясне в Богу високопреподобия нечаянно последовал мне ехать в Санкт-Петербург, не успел так а болезнью, яко и за скорим отъездом убраться; отъездячи, оставил келию свою без всякого порядка отцу Иосифу, эконому Чудова монастиря, а нине приехал я в Москву так для прибору своего, яко и для ползования здравия моего»... ²⁷⁵.

Несмотря, однако же, на кратковременность пребывания своего в С.-Петербурге летом 1754 года, Софроний Тернавиот успел исполнить там и еще некоторые поручения своего начальства, кроме личного представления государыне маленьких лаврских певчих. Так, встретившись на пути, в нескольких верстах от Великого Новгорода, с синодальным обер-прокурором, он передал ему пакет от архим. Луки и две лаврские челобитные одну на имя св. синода (о подтверждении прав Киево-Печерской лавры в отношении к киевским митрополитам) и другую – на имя императрицы (о подтверждении прав на типографию). Обер-прокурор, по словам Софрония Тернавиота, взял от него первую челобитную «и за приездом своим в Санкт-Петербург подать святейшему синоду хотел и... полезную резолюцию исходатайствовать, в силу височайших грамот обещался; болшую такожде челобитную, с прошением височайшей грамоты на типографию, к себе взял и хотел сам подать всемилостивейшей государине и обо всем обстоятелно в писме своем означить обещался к вашему ясне в Богу високопреподобию»²⁷⁶.

Мы видели, что в последних своих письмах Софроний Тернавиот постоянно жаловался на слабость своего здоровья. Болезнь его, бывшая, по его словам, последствием тяжелой простуды, заставляла его сначала усиленно просить архим. Луку о рарешении ему возвратиться в Киев, потом настолько, по-видимому, усилилась, что вынуждала его просить о позволении задержаться ему на некоторое время в Москве для лечения. Одно из своих писем, датированных в Москве 21 июля 1754 года, он заканчивал, между прочим, следующими словами: «ежели мне в летном времени не ускорить поползоватся, то земного ожидать будет смерти от приключившейся мне тяжкой простуды, которая продолжается по сие время от февраля месяца и час от часу дух мне занимает и кашель великий сделался, токмо мокрота (понеже времени не было ни мало поползоватся) тронутся не может и стоит в грудях, как камень. (Посему) намерен нине в Москве мало поползоватся, в чем милостивого вашего ясне в Богу високопреподобия архипастирского прошу благословения»...²⁷⁷.

Может быть, по вниманию к такому состоянию здоровья Софрония Тернавиота, или же по другим каким-либо соображениям, Киево-Печерский архим. Лука и духовный собор лавры решили оставить Софрония Тернавиота еще на некоторое время в Москве для исполнения различных поручений «по делам святой лавры», причем предполагалась поездка его и в С.-Петербург. Софроний Тернавиот был очень доволен таким оборотом дела. В одном из своих писем, датированных все тем же 21 июля 1754 года, он благодарит архим. Луку, за оставление его в Москве и только просит облегчить несколько его положение, прислав ему келейника, повара и писца²⁷⁸.

Затрудняемся сказать, почему именно, может быть, даже отчасти и по причине последних домогательств Софрония Тернавиота относительно улучшения внешней обстановки его пребывания в столице, которые могли показаться если не самому архимандриту, то, по крайней мере, другим лаврским старцам чрезмерными, Софроний Тернавиот вскоре после того, совсем неожиданно для него, был освобожден от стряпческого послушания и потребован в лавру²⁷⁹. Последнее требование было для Софрония Тернавиота очень неприятным, и он, подобно тому, как прежде болезнью мотивировал свою просьбу о возращении его в Киев, так теперь на ту же свою болезненность стал ссылаться в доказательство невоможности ему тотчас же вовратиться в лавру и начал просить себе отсрочки в данном отношении. Так, 2 сентября 1754 года он писал архим. Луке, между прочим, следующее: «по всепокорнейшему прошению моему о уволнении мене, нижайшого, за крайнею болезнью от должности послушания моего, а по архипастырскому вашего ясне в Богу високопреподобия ордеру вседушне рад би без всякого моего замедления ехать в святую лавру, токмо как прежним мои писмом всенижайше докладывал вашему ясне в Богу високопреподобию, яко необходимость моей болезни принудила мене ползоватся, так и нине всепокорнейше доношу, что уже мало облегчения в себе слишу и мокрота силная тронулась и непрестанно сходить, токмо крайне опасно мне выездить на ветер, даби от водуха оная остановится не могла и болшой вреди мне не приключила. Того ради всепокорнейше вашего ясне в Богу високопреподобия прошу архипастирского благословения повелеть мне пожить в Москве до совершенного облегчения, не далее как до ноября месяця, понеже уже мало стал ощущать я в себе силу и как скоро облегчится могу, без и малейшего моего укоснения в святую лавру прибыть имею»²⁸⁰.

Мы не можем с уверенностью сказать, когда в действительности состоялось возвращение Софрония Тернавиота из московской поездки его по спорному делу из-за типографии между Киево-Печерской лаврой и киевским митрополитом Тимофеем Щербацким. Во всяком случае, сентябрь месяц 1754 года он, вероятно, прожил в Москве, где исполнял разные поручения своего начальства, или просто оказывали мелкие услуги своему архимандриту. Сохранились, между прочим, письма его к этому последнему от 12²⁸¹ и 19 сентября 1754 года. В последнем из этих своих писем Софроний Тернавиот, между прочим, так выражается о состоянии своего здоровья во время (19 сентября 1754 года): «я же по сие число совершенного еще в здравии моем не слишу облегчения, хотя зело и есть мне полегче, токмо грудь очинь часто болит необично»²⁸². Скоро, вероятно, в конце октября, или в начале ноября 1754 года Софроний Тернавиот, действительно, возвратился из Москвы в Киево-Печерскую лавру. Но здесь он недолго оставался. В конце следующего 1755 года лаврские власти нашли необходимым снова командировать его для хлопот по разным делам, на сей раз в С.-Петербург, откуда ему уже и не суждено было возвратиться в свою родную обитель.

Вероятно, тот успех, каким сопровождалась командировка Софрония Тернавиота в Москву, побудил Киево-Печерского архимандрита Луку и старцев лаврских, снова отправить его в столицу в качестве «стряпчего». Воможно, что мысль об этом могла быть подсказана, или внушена архимандриту самим же Софронием Тернавиотом. Известно, что последний неохотно возвращался из Москвы в лавру. Хотя это свое нежелание вовращаться и затем медленность самого вовращения он оправдывал своей болезнью, но в письмах его, относящихся к концу пребывания его в Москве (в 1754 г.), очень ясно сквозит именно нежелание Софрония Тернавиота возвращаться в свою обитель. Вероятно, он уже в это время имел какие­-либо виды относительно своей дальнейшей служебной карьеры. Широкий круг знакомств с представителями высшего светского общества, какой он приобрел за время пребывания в Москве, мог поддерживать в его голове подобные мечты. Но, кроме этого, мыслимы и другие побуждения, которые могли заставлять его стремиться из лавры в столицу. Как ни беспокойна и хлопотлива была жизнь Софрония Тернавиота в Москве, во время исполнения им разных поручений своего лаврского начальства, но она, во всяком случае, имела свои удобства и даже свои прелести. Московское «послушание», как наывал свою командировку в столицу сам Софроний Тернавиот, открывшее ему доступ ко двору государыни, дававшее ему воможность бывать в круге, правительственных деятелей, без сомнения, возвышало личность молодого образованного монаха даже в глазах своей лаврской братии. Вполне возможно, что сам Софроний Тернавиот еще живее мог почувствовать выгоды московского «послушания» в то время, когда он вовратился в лавру и должен был стать в общий ряд монашествующей братии. Строгий монастырский режим, в свою очередь, мог вызывать в сознании молодого инока сожаление о московской жизни и заставлять его стремиться к тому, чтобы получить новую подобную командировку.

Как бы то ни было, впрочем, но только в самом конце 1755 года Софроний Тернавиот был отправлен из Киева в С.-Петербург для исполнения различных поручений своего начальства и для наблюдения за течением разных дел, которые лавра вела в то время в св. синоде и в других высших правительственных учреждениях. Сколько нам известно, у лавры в это время не было каких-либо особенных дел, или интересов, которые бы требовали отправления в столицу нарочитых «стряпчих». Но посылка «стряпчих» вообще была в обычае у лавры. А, с другой стороны, опыт с недавней командировкой Софрония Тернавиота в Москву по делу лавры с м. Тимофеем Щербацким из-за типографии мог еще более расположить лаврских деятелей к мысли о желательности иметь своего человека в столице для постоянного наблюдения за ходом лаврских дел и для защиты лаврских интересов.

Одновременно с Софронием Тернавиотом был отправлен из лавры в Москву и другой специальный «стряпчий» в лице иеромонаха Феофана Сулимы²⁸³.

Во второй половине декабря месяца 1755 года Софроний Тернавиот и Феофан Сулима были уже в Свенском Новопечерском монастыре, направляясь каждый к месту своего назначения и заготовляя все необходимое для своего далекого путешествия. 29 декабря 1755 года наместник последнего монастыря доносил Киево-Печерскому архимандриту Луке Белоусовичу, между прочим, следующее: «Отправленные из святой Киево-Печерской лавры ко двору ее императорского величества в Санкт-Петербург соборный старец, превелебнейший отец Софроний Тернавиот, да в Москву святейшего правительствующего синода в контору пречестный иеромонах Феофан Сулима, сего декабря 17 в Свенский монастырь прибыли и за учреждением под имеющийся при его превелебности отце Софроние екипаж нарочно внов саней и протчих путевых припасов, в пробутье здесь, он, отец Софроний, до Санкт-Петербуга изволил приговорить преосвященного Крутицкого крестьян на четырнадцати парах лошадей, по шестнадцати рублев за пару, и на той наем денги из собранных со крестьян двести двадцать четыре рубли выдано; да, кроме тех наемных подвод, под их же обоз до Москвы, в том числе и под отца Феофана (и его воз) и келейного Андрея Кондратовского восемнадцать лошадей крестьянских добавлено и, по требованию его, отца Софрония, три человека служителей (между коими и Поликарп Поярков с повеленным удовольствием) и одного конюха поручено, и с надлежащим их милости напутствием 28 декабря в назначенной путь свой благополучно из Свенского монастыря отправиться изволили».²⁸⁴

Таким образом, прежние желания Софрония Тернавиота, о каких он в свое время осторожно писал архим. Луке, сбылись. Теперь он отправлялся в северную столицу целым обозом, в сопровождении штата служителей и с «повеленним удоволствием», по выражению наместника иеромонаха Ипатия.

Воможен вопрос, для чего требовался Софронию Тернавиоту такой большой и дорогой «обоз», который был снаряжен для него на средства подчиненного лавре новопечерского Свенского монастыря?

Ответ на этот последний вопрос дает, между прочим, переписка Софрония Тернавиота, сохранившаяся до нас. Из переписки мы унаем, что Софроний Тернавиот на сей раз отправлялся в С.-Петербург с большим запасом разных «презентов», или попросту подарков, которые предназначались высокопоставленным лицам и духовного и светского высшего мира. Уже в то время (11 января 1756 г.), когда Софроний Тернавиот со своим товарищем были в Москве²⁸⁵, было прислано ему письменное распоряжение архим. Луки о том, кому и какие «презенты» предназначались. Вот что писал архимандрит своему «стряпчему»: «На представление ваше просителное, кому именно с порученных вам анталов боченков пятоведерных з венгерским вином в презент подносить надобно, в резолюцию предлагаем: За прибитием в Санкт-Петербург, первое поднесть синодальным членам – преосвященным: Санкт-Петербургскому²⁸⁶, Тверскому²⁸⁷, Переславскому²⁸⁸ и Рязанскому²⁸⁹, а потом архимандритам: Троицко-Сергиевой лавры²⁹⁰ и Донского монастыря²⁹¹; а яко небезпотребно и господину отцу духовнику высокомонаршему²⁹² тем же поклон отдать, для того оставшееся у отца Ираклия²⁹³ венгерское вино, поаппробовавши, ежели не испортилось, поднесть оное его высокопреподобию, а остальное пуздро з водкою, от отца Ираклия отобрав, поднесть его высокородию иностранной коллегии статскому советнику Ивану Иосифовичу Пуговишникову²⁹⁴; самим же вам обходится в принятии гостей на имеющиеся в вас про расходи денги тамошними винами и другими, имеющимися в вас, напитками, а с венгерским вином и в славу не входить гораздо полезнее. Протчие же осталные напитки благопотребнейшим лавры нашей патронам поднесть, а кому именно, тое в расмотрение ваше предаем. Его же превосходителству, господину оберпрокурору синодалному обещанный нами презент, по отпуске сего, в незамедлителном времени прислан будет»²⁹⁵.

6 января 1756 года Софроний Тернавиот приехал в Москву²⁹⁶, где остановился на несколько дней частью для отдыха, частью же для исполнения различных поручений своего начальства. Так, он представлялся здесь преосвященному переславскому (Амвросию Зертис Каменскому), которому поднес «боченок пятоведиорный венгерского вина» здесь же он виделся с новоназначенным тогда казанским архиепископом Гавриилом, от которого получип 300 рублей «на монастырские лавры святой нужные и для передачи его родным, жившим в Малоросии²⁹⁷, также с крутицким епископом Иларионом Григоровичем, от которого он получил, по письму архим. Луки, сто червонных на необходимые расходы в С.-Петербурге²⁹⁸. Был Софроний Тернавиот и у андроньевского архимандрита²⁹⁹, который выразил сожаление Софронию Тернавиоту по тому поводу, что Киево-Печерский архимандрит не прислал ему письма. Срфроний Тернавиот, со своей стороны, просил своего архимандрита «почаще писменно отзиватся» к андроньевскому архимандриту и прислать ему «от святыя лавры хотя десяток в пергаменах каноников, понеже», прибавлял при этом Софроний Тернавиот, «он сам их знатним персонам презентует, а за то собирает во украшение нашей святой лавры вклад»³⁰⁰.

В Москве же на этот раз Софроний Тернавиот завел прочное знакомство в среде высшего светского общества, что имело, как увидим, существенное значение для его последующей судьбы. В одном и своих писем к архим. Луке, датированных 22 января 1756 года в Москве, он упоминает, между прочим, о «графе Сергии Борисовиче», у которого он был с рекомендательным письмом от «отца экклизиарха» (очевидно, лаврского) и который, будто бы, выражал сожаление по поводу того, что «давно не имеет и малейшого писания» от архим. Луки. «Сказывал мне», – замечает при этом Софроний Тернавиот, – «отец архимандрит оставил и забил обо мне; я не смею и сам отзываться. Всепокорнейше прошу вашего ясне в Богу високопреподобия написать к его сиятелству и хотя малейший прислать гостинец на благословение от святыя лавры, и оное писмо и гостинец прислать к ее высокопревосходительству Екатерине Михайловне... и, уповаю, сам будет к вашей архипастирской святыни писать, а по времени можно будет и часто к его сиятелству отзыватся писать, чтоб, по усердию своему, как протчие места, так и святую лавру милостивым укладом не оставлял бы хотя малым числом, понеже он получаемой от брата денежной пенсион издержует на милостыню»³⁰¹.

Так жил и так трудился на пользу своей обители, а отчасти и для устроения своей будущей судьбы Софроний Тернавиот во время пребывания своего в Москве в начале 1756 г. Когда он находился еще в Москве, из Киева было получено (11 января) уже ивестное нам распоряжение («архипастирский ордер») о том, кому какие «презенты» должны были быть поднесены, а также поручение хлопотать в св. синоде о выдача в пользу Киево-Печерской лавры денег, вещей и книг, оставшихся после смерти иероманаха Рудзенского³⁰², а в гражданских учреждениях по делу «о великороссийских дворах, поселившихся на лаврской земле около крепости Печерской»³⁰³.

Вскоре после 22 января 1756 года Софроний Тернавиот выехал из Москвы и к 10 февраля был уже в С.-Петербурге. 27 февраля 1756 года он так писал об атом архим. Луке: «Сего февраля 10 числа прибил я в Санкт-Петербург и в силу к означенному числу, за великием бездорожием, поспеть могл»³⁰⁴. На первых порах он остановился в С.-Петербурге на прежней квартире, которая находилась в доме царского духовника, или где-то вблизи его дома, но потом, вследствие разных неудобств, вынужен был перебраться в Александро-Невскую лавру. «Хотя, по милости господина отца духовника», – писал Софроний Тернавиот тогда же архим. Луке, – «определена была мне прежняя квартира, в которой рад бы я жить, толко от частых гостинных постоев вся загажена и много подчинки требовала и оную очистить моему карману было бы с убитком, а болше того, что жить было в оной опасно: около двора забору, а в хоромах в окошках затворов нет, а близ двора батюшки живут многи промысловые люди и на другом дворе стоит князь Долгоруков, и по той причине утруждал я преосвященного Санкт-петербургского о квартере, и, по милости его преосвященства, определена мне квартера в Невском монастыре, где ныне уже и живу»³⁰⁵.

25 февраля 1756 года Софроний Тернавиот представлялся императрице, наследнику и супруге его. «И поднесенные мною презенты», – писал 27 февраля Софроний Тернавиот архим. Луке, – «всемилостивейшая государиня сама изволила все в моленной церкве милостиво з благодарением принять, и их высочества такожде милостиво от мене писма и презент принять изволили, и о здравии вашего ясне в Богу високопреподбия спрашивали, и от рук его высочества румку вина венгерского выпить я удостоился»³⁰⁶.

От зоркого наблюдательного глаза Софрония Тернавиота не ускользнула некоторая перемена, совершившаяся к тому времени в придворной сфере. Особенно бросалось в глаза чревычайное усиление Шуваловых, а между тем, к великому огорченнию Софрония Тернавиота, он не имел рекомедательного письма от своего архимандрита к главному представителю фамилии Шуваловых – графу Ивану Ивановичу. «Протчим всем персонам, кроме сенаторов», – писал Софроний Тернавиот своему архимандриту тогда же, – «письма розданы; а к Ивану Ивановичу Шувалову писма прислать не изволили, что он за обиду себе причитать станет, и хотя уже посля изволите прислать, токмо ему оное будет не в честь, понеже я его много имел честь видеть, а без писма не смел к его высокопревосходительству подойти, понеже стыдно и опасно; он же часе от часу в силе становится и все в нем ищут и болшие бояре³⁰⁷. И уже нить по прибытии моем, великую перемену как при дворе, так и во всех судебных местах я усмотрел, и то всио к болшему затруднению и убиткам ходящим следует, а без патрона жить очень трудно и убиточно, доброго и надежного патрона голыми руками отнюдь невозможно сыскать, и святой лавре в нынешнее время без надежного патрона обыходится весма будет трудно, а без патрона в иску своем удоволствие получить весьма сумнително, ея ж величество утруждать весма опасно, мимо господ Шуваловых»³⁰⁸.

Пробовал было Софроний Тернавиот обращаться за содействием к прежним своим знакомым из среды лиц, окружавших государыню, но и здесь уже слышались иные речи, предъявлялись более повышенные требования, особенно на счет «презентов», сопровождавшиеся притом упреками по адресу лавры и ее иноков. Так, в одном и своих писем, датированных 27 февраля, Софроний Тернавиот передавал своему архимандриту следующие сведения и наблюдения. «Вчерашнего числа», – читаем здесь, – «Марко Феодорович (т. е. Полторацкий) присылал ко мне нарочного и велел мне к вашей архипастырской святыне написать, чтоб к следующему светлому праднику воскресенские каноники завременно были присланы в хорошей оправе, а не в золотой бумажки для ея величества и их высочеств; хотя по одной дюжине оправить в парчу, а другие в кожу хорошую и тафу, и ежели де так изволите приказать сделать, всемилостивейшая государиня весма, будет доволна, ибо единого времени сама о том Марку Феодоровичу напоминать изволила. Ежели же таким образом зделаны не будут, чтоб вместо благодарения высочайший лавре святой не последовал гнев, понеже на такие вещи много толмачов здесь водится, что толкуют криво. Всемилостивейшая государыня сами иволите знать, великую охоту имеет к книгам, а особливо по которым петь изволит. Я, за прибытием моим в Санкт-Петербург, в угодность ее величеству и их императорским высочествам, иконы подложил парчею и обложил позументом, понеже и преж сего немалое нарекание я имел от многих выговором: печерские-де монахи жалеют государя своего потешить хорошим презентом, а желают и стараются много получить. Можно б им и в хорошом сребряном окладе икону ея величеству поднесть так, как и от Троецкой лавры всегда подносят. Всепокорнейше прошу», – заканчивал свое письмо Софроний Тернавиот, – «как возможно поспешить канонники хорошо исправить и с нарочным прислать к шестой неделе великого поста»³⁰⁹.

И после того Софронию Тернавиоту не раз приходилось выслушивать сетования на бедность, будто бы, подарков, какие он подносил разным лицам, сопровождавшиеся при том все новыми притязаниями, которые заявлялись как бы от лица государыни. «Марко Феодорович (Полторацкий) приказывал мне к вашему ясне в Богу високопреподобию написать», – читаем, напр., в письме Софрония Тернавиота к архим. Луке от 11 марта 1756 года, – «ежели есть годные малчики певчие, благоволите прислать; а прислать оных изволите прямо к Марку Феодоровичу, он будет представлять ее величеству, как уставщик; и ежели изволите прислать, ее величество весма будет доволна, понеже лутше наших малых в музыке нет. Також воскресенские канонники благоволите поспешать, чтоб завременно к празднику могли поспеть; толко в хорошей оправе, а не в бумажках. Устиния Никитична очень гневна, что изволили ваше ясне в Богу високопреподобие, будучи в Петербурге, обещать прислать книги церковные; толко по сие число не присланы и отцу Ираклию писать об оных к вашей архипастырской святыни она приказывала, толко не получала от него ответа, за что мне великий выговор с гневом от нее был: когда де вам нужда, то вы нас сыскуете, а как свое удоволствие получите, то и забываете, впред и мы вам служить так станем. Да и многие чаяли получить гостинцы хорошие, за что весма мною негодуют, досаждая вашей святыни, ибо з голыми руками принимают весма холодно, а временем сведавши, что ничего нет, отказуют: не время»³¹⁰...

Изредка только выпадали на долю лаврского «стряпчего» счастье и успех в порученных ему делах и просьбах о разных нуждах обители. Так, в том же самом письме от 11 марта 1756 года Софроний Тернавиот с радостью сообщал архим. Луке, что он подавал своевременно гетману³¹¹ прошение «о своде фарфортов» (вероятно, форпостов?), «на которое», – прибавлял он, – «полезная резолюция последовала вчерашнего числа: как писарь Безбородко³¹², увидевшись в дворцы, обявил мне»³¹³.

Вскоре после того, именно 21 марта 1756 г. Софроний Тернавиот извещал архим. Луку о том, что он подал в св. синод два лаврских прошения и просил обер-прокурора и всех синодальных членов, которые все обещались удовлетворить просьбу Киево-Печерского архимандрита. «Я же», – прибавлял Софроний Тернавиот, – «старатимусь как найскорей получить благословителный указ, который в самой скорости прислать не умедлю»³¹⁴.

В других письмах Софрония Тернавиота, относящихся к данному времени, заметно несколько холодное отношение к дававшимся ему поручениям от лаврского начальства. Вопреки обыкновению, он не стремится теперь уже добиваться аудиенции у государыни и передает лаврские «презенты» большей частью через посредство своих знакомых из среды придворных чинов. Напр., нарочито напечатанные воскресенские канонники, полученные им 12 апреля 1756 года, он передает высочайшим особам через Μ. Ф. Полторацкого и В. И. Чулкова, при чем обращает на себя внимание то, казалось бы, маленькое, но в данном отношении весьма характерное обстоятельство, что он сообщает об этом архим. Луке только 14 мая, замечая в одном месте: «а ея величества и их высочества я не удостоился видеть»³¹⁵.

Чем объяснить такую перемену в настроении Софрония Тернавиота и в его отношении к порученному лаврскому послушанию? Без сомнения, на это были некоторые внешние причины, не зависящие от Софрония Тернавиота. Недаром он жаловался в своих письмах на подмеченную им перемену в отношениях самой государыни и приближенных ее к интересам и нуждам Киево-Печерской лавры. Так, вероятно, и на самом деле было. Вот еще один пример, оправдывающий слова Софрония Тернавиота. В особой собственноручной приписке к письму от 21 марта 1756 года Софроний Тернавиот, сказав о том, что в Петербурге тогда было «весьма много болних... и всякой день мрут», – говорит, далее, следующее: «ея величество, будучи в великой опасности, указать изволила: в котором доме болние имеются, ко двору отнюдь не ездили б. Да и кроме всего того ея величество не изволит никогда бывать в болшой церкве и уже святейший синод очень давно ея величество видели, и многие доклады подани через отца духовника, на которие никакой резолюции до днесь не воспоследовало, а о челобитческих делах опасно ея величество и утруждать. Все милостивцы отказались и никто патронствовать не хотит, и во произведенних отцем Ираклием делах к ползе нашей весма худая надежда; а паче что лавра святая не имеет патрона и ходатая, да и скоро в таких прошениях получить весма трудно. Бог толко пущай уже поспешеством своим и милосердием святия лавры не оставит! А в нынешних временах нет ей доброхота, – по всем обстоятелствам видно»³¹⁶.

Вскоре после того совершилось событие, которое должно было поглотить все внимание императрицы и ее правительства, благодаря чему и лаврскому «стряпчему» стало гораздо труднее, чем прежде, работать в столице. Разумеем начало т. н. семилетней войны России с Пруссией. Сам Софроний Тернавиот указывал на это обстоятельство, как на одну из важных причин малого успеха в его деятельности на пользу лавры. В особой приписке его к письму от 14 мая 1756 года читаем, между прочим, следующее: «за известие вашему ясне в Богу високопреподобию упомянуть не оставляю: ея императорского величества височаший объявлен указ о походе армии, и нине в Санкт-Петербурге при сенате, а паче при дворе ее величества частие бивают съезды министров наших всех, где его императорское височество присутствовать изволит сам, почему всеми челобитческими делами великая остановка, учинилась»³¹⁷.

Но главная причина охлаждения Софрония Тернавиота к интересам лавры заключалась все-таки не во внешних событиях, о которых у нас была выше речь, а в наступившей перемене в положении самого лаврского «стряпчего». Еще в начале 1756 года, когда Софроний Тернавиот явился в С.-Петербург, возникла мысль о назначении его на высшую должность. Весьма возможно, что подобный проект мог явиться и помимо желания, или домогательства Софрония Тернавиота. Академическое образование практические способности, такт и умение держать себя в обществе, – все это, без сомнения, выделяло Софрония Тернавиота из среды других молодых иноков и обращало на него внимание. Со своей стороны, и сам Софроний Тернавиот, без сомнения, мог идти навстречу желанию его высоких покровителей доставить ему более почетное самостоятельное место в духовном мире. Особенно это должно сказать относительно светских лиц, среди которых Софроний Тернавиот приобрел много влиятельных знакомств во время своих командировок в столицы по лаврским делам и которых он мог просить о содействии ему в получении высшего назначения. Помощь со стороны этих последних могла оказаться для него весьма важной в то время, когда св. синод и вообще духовные власти, среди которых имел связи и архим. Лука могли бы воспротивиться назначению Софрония Тернавиота, как это в действительности потом и случилось.

Впервые зашла речь о новом назначении Софрония Тернавиота в конце марта 1756 года. 28 марта сам Софроний Тернавиот писал Киево-Печерскому архим. Луке, между прочим, следующее: «вашему ясне в Богу високопреподобию, милостивому моему отцу, донесть не оставляю. Святейший правительствующей синод благоусмотрением своим к знатному намеревает позвать мене послушанию и уже между собою согласились к вашему ясне в Богу високопреподобию писать. Я же, как син святыя лавры и вашего ясне в Богу високопреподобия верный послушник, чувствуючи всегда отеческую милость, которой по смерть мою не лишен быть хощу, уповая паче что оставлен не буду, чрез cиe всепокорнейше прошу, не отдаляя мене матери нашей, святой лавры, усиновления, в то богоугодное звание архипастирское прислать благословение, которое получивши, синовски старатимус ревность и услугу чинить, дабы болшое усиновление от матери нашей, святой лавры, и временное и вечное получить удостоился»³¹⁸.

Из писем Софрония Тернавиота можно заключить, что инициатива в деле нового назначения его принадлежала св. синоду. Но на самом деле, как увидим сейчас, это было далеко не так. Кандидатура Софрония Тернавиота в архимандриты Костромского монастыря не только была сначала подсказана св. синоду другими – светскими лицами, но и сильно поддержана ими впоследствии, когда среди членов св. синода обнаружилось разногласие в этом деле.

Одновременно с Софронием Тернавиотом, именно 28 марта 1756 года, писал киево- печерскому архимандриту Луке и тверской епископ Вениамин, бывший в то время членом св. синода³¹⁹. Поблагодарив архим. Луку за память и благожелания, выраженные им в трех письмах его, и особенно за присылку книг церковного круга, епископ Вениамин писал, далее, следующее: «В городе Костроме имеется ныне праздная Богоявленского монастыря архимандрия, которого монастыря вкладчики, особливо же генеральша госпожа Салтыкова³²⁰, желают быть там архимандритом находящемуся нине в Петербурте святыя Киево-Печерския лавры соборному старцу честному иеромонаху Софронию. По прошениих же их ово писменных, ово словесных святейший синод во удостоении его, отца Софрония, на помянутую архимандрию непрекословен; но, дабы произошло сие образом порядочным, и ему, отцу Софронию, впредь было без всякого сумнителства, прошу в том снабдить его отческим благословением и милостию (которою он доволно здесь хвалится) и пожаловать ему писменное благословение»³²¹.

Со своей стороны, и другой синодальный член, петербургский архиепископ Сильвестр Кулябка, тогда же уведомлял Киево-Печерского архимандрита Луку о предположенном назначении Софрония Тернавиота в Кострому, в чем он видел не только возвышение последнего, но и честь для Киево-Печерской лавры, постриженцем которой он и сам был. «Отцу соборному старцу К. П. нашея лавры отцу Софронию из святейшого синода честное место, как честному, сыскалось», – писал он. «Я радуюсь, что братия наши честь приемлют и тим лавру святую, матерь нашу, прославлют. Не сумневаюсь, что и вашему высокопреподобию любезно будет слишать, и увеселится сердце отческое о чадех благонравии. Что касается до порученных ему дел, изволите кому поручить, а о его удостоении <...> и самочестнейшие к нам требователи, от коих отговорится нельзя.»³²²

Несмотря на то, что о предположенном новом назначении Софрония Тернавиота Киево-Печерского архимандрита извещал не только сам он, но и другие лица, архим. Лука, по-видимому, ли не придавал особенно серьезного значения подобным сообщениям, или же надеялся, при помощи своих сторонников, изменить принятое намерение относительно назначения Софрония Тернавиота в Кострому. Сохранилось, между прочим, письмо бывшего рязанского епископа Димитрия Сеченова к Киево-Печерскому архимандриту Луке от 19 июля 1756 года, которое показывает, что архимандрит Лука, действительно, предпринимал шаги в св. синоде к задержанию предположенного назначения Софрония Тернавиота в Кострому. Преосв. Димитрий писал следующее: «Правда, что есть наш грех пред вами, которой ваше ясне в Богу преподобие в сомнение приводит о произведении без вашей воли отца Софрония. Но не так от нас, как от ваших³²³ крайнее об нем старание было, которие достоинство и добродетель ево засвидетельствовали, а мы, толко для прекращения ссори, нескоро согласились»³²⁴.

Кроме того, в особом дополнении к тому же письму Димитрий Сеченов сообщал еще следующие подробности о назначении Софрония Тернавиота в Кострому: «О Софронии доношу: желание преосвященного С.-Петербургского и знатных персон о производстве ево в архимандрита более трех месяцев было удержано, о чем к вам и писано; а потом призыван я был к графине, известной вам, и к духовнику³²⁵, с тем, чтоб конечно был произведен. Напоследок, по учинившейся мне болезни, от которой долгое время в присудствии не был, он, Софроний, произведен, с тем от присутствующих лиц обявлением, что имели от показанных духовника и от знатных усилную просьбу. По вашему ж доношению, о надобностях, писанных в нем, что станет чинится впред, донесу; сюда ж (советую) прислать человека такова, который би более имел попечение о делах порученных, ему, а не охотного часто быть в компании 32 знатными»³²⁶.

Между тем, когда такими путями подготовлялось новое назначение Софрония Тернавиота, в Киеве, по-видимому, не хотели считаться с ним. Архим. Лука, надеявшийся на поддержку со стороны своих друзей, ничего не отвечал на просьбу самого Софрония Тернавиота прислать ему свое благословение на новое служение и продолжал давать ему разные поручения по делам лавры³²⁷. Остались, по-видимому, без ответа и уже известные нам просьбы Сильвестра Кулябки и Вениамина Пуцек-Григоровича о том же, равно как и указ св. синода о поручении лаврских дел кому либо другому вместо Софрония Тернавиота, предназначенного в архимандриты. Но вот 27 мая 1756 г. было получено письмо от синодального обер-прокурора, который, ссылаясь на прежде посланный синодальный указ, советовал «не продолжая, прислать (Софронию Тернавиоту) от святыя лавры благословение и в святейший синод известие; а промедлете присилкою», – прибавлял обер-прокурор, – «по надобности, не дождав, будет произведен»³²⁸.

В тот же день, как было получено в лавре это письмо обер-прокурора, т. е. 27 мая 1756 года, архим. Лука передал в свой духовный собор синодальный указ об увольнение Софрония Тернавиота от стряпческой должности и потребовал мнение от собора по вопросу о том, можно ли отпустить Софрония Тернавиота на новое служение и кого определить на его место?³²⁹.

Духовный собор лавры, обсудив предложенный ему архимандритом вопрос, высказал пожелание, чтобы Софроний Тернавиот, прежде производства его в архимандриты, явился в лавру, сдал здесь отчет о расходах, произведенных им во время командировок в столицы, а также представил обяснение по жалобе на него со стороны выдубицких монахов³³⁰, после чего мог бы быть заменен другим «поверенным» и с благословением отпущен на новое место своего служения. «А буди би», – заканчивал свой приговор священнодуховный собор Киево-Печерской лавры, – «над чаяние он, Софроний, в лавру прибыть не похотел и чрез старателство во архимандрита без издания дел и щета произведен был, то зароненную ным напрасно монастырскую немалую сумму в высочайшей власти с него суда просить»...³³¹.

На основании приведенного сейчас соборного приговора, архим. Лука тогда же дал знать Софронию Тернавиоту, чтобы он сдал все дела, документы лаврские, находившиеся у него в С.-Петербурге, а равно и «совестние реестры денгам, издержанным по делам святой лавры» отправлявшемуся вместо него новому лаврскому поверенному. Софроний Тернавиот письмом от 15 июня 1756 года на имя архим. Луки выразил полное согласие представить все отчеты по командировкам его в Москву и С.-Петербург, «дабы», – прибавлял он при этом, – «я всегда так пред святою лаврою, яко и пред вашим ясне в Богу високопреподобием могл быть безпорочен, и всегда би по мой гроб сином матери вашей (т. е. лавры), при благословении вашем архипастирском, именовался»...³³².

Но столь желанного им благословения от своей духовной матери Софроний Тернавиот так на сей раз и не получил. Пока лаврское начальство собиралось отправить в С.-Петербург нового «стряпчого», Софроний Тернавиот 5 июня 1756 года был возведен в сан архимандрита костромского богоявленского монастыря. «И по производстве своем», – писал впоследствии, 20 июля 1756 года Софроний Тернавиот архим. Луке, – «третего дни получил я от вашего ясне в Богу високопреподобия писмо, которим за доволние мои труды, о коих ваше ясне в Богу высокопреподобие и священнодуховный собор писменно засвидетелствовать изволили, по неякомусь недоброхотству, вместо патронствующей милости, гневом и немилостью награжден, что все за благодарностью моею принявши, желаю, по синовской моей должности, матерь моей – лавре без порока всегда и неотлучно духом вечным пребыть сином»³³³.

При этом Софроний Тернавиот заявлял, что он, несмотря на объявленную ему немилость, решился остаться в столице до приезда нового лаврского стряпчого, назначенного вместо него.

Так совершилось назначение Софрония Тернавиота архимандритом в Кострому. Обстановка, при которой оно произошло, произвела удручающее впечатление на Софрония Тернавиота. Его очень печалило то, что он не получил «благословения» от своей духовной матери, отправляясь на новое свое служение. Скорбью об этом проникнута вся последующая переписка между Софронием Тернавиотом, архим. Лукой и его преемником, сохранившаяся до нас.

Прошло полтора года с тех пор, как состоялось назначение Софрония Тернавиота в Кострому. 10 февраля 1758 года, находясь в Москве, быть может, по делам своей новой обители, Софроний Тернавиот неожиданно был обрадован получением «писания» от Киево-Печерского архим. Луки. Вот что тотчас же поспешил ответить Софроний Тернавиот своему бывшему начальнику: «нещасливим я себе щитаю человеком в том, что, неволно отлучившись от святая лавры, матере моея, отческого вашего ясне в Богу високопреподобия лишился благословения и милости, от чего последовавшей мне вашего ясне в Богу високопреподобия гнев крайне чувствителен, жизнь мою всегда безпокоит, и совестию в том непрестанно мучусь, которой с радостию и благодарением моим несу. И хотя в далнюю страну от матере своея духовния отлучился, но, духом моим и сердцем твердо прилепившись к ней, ея милосердия всегда прошу и всячески ея, яко верний син, умилостивить стараюсь, и желаю; и до последней кончины моей со страхом и любовию, по силе моей, работать долженствую. Причем с глубочайшей покорностью моею прошу, отнине не лишая мене усиновления святия лавры, учиненную погрешность мою отческим своим покрив милосердием, жаждущее мое сердце утолить пастирским многомощним благословением». В заключение своего письма Софроний Тернавиот объяснял причину, по которой он первым не решился, хотя и желал, писать к архим. Луке. «А причина молчанию моему», – говорит он, – «та: слишу, что гнев и клятва час от часу умножается, и чрез то опасался, даби вящшему не подвержен би бил гневу, умолчал, хотя и всегда понуждал себе»…³³⁴.

Архим. Лука почему-то очень долго не отвечал Софронию Тернавиоту на вышеприведенное его письмо. Это обстоятельство сильно смущало Софрония Тернавиота. Он терялся в догадках относительно причины столь продолжительного молчания со стороны архим. Луки и, наконец, не выдержав, решился снова написать последнему. Письмо Софрония Тернавиота (от 2 декабря 1758 года) и на сей раз, как и прежде, проникнуто духом самой глубокой преданности и любви его к Киево-Печерской лавре. «Дух мой», – писал Софроний Тернавиот, – «всегда смущается, что я вместо благословения, как вижу, доднесь под гневом вашего ясне в Богу високопреподобия нахожусь. И чрез то уже молчанием терпеть не могу, но с крайним сожалением, яко верний вашея святыни син и лавры святой послушник, в погрешности моей прошу прощения, и в жизни моей не лишать мене лавры святой, матери моей, благословения, вашего ж ясне в Богу високопреподобия отческой милости. Причем желаю положенное мне от святыя лавры иметь иго, и с ревностью синовскою несть, по силе моей, щитаю оное за святое послушание, на что вашего ясне в Богу високопреподобия о послушании святом ожидать буду повеления. Я многажды понуждал себе утруждать вашего ясне в Богу високопреподобия моим прошением, но точию, в крайнем сомнении будучи, будет ли то вашей святыни приятно, удерживался; а ныне уже ввял смелость утрудить моею прозбою. Многие и почти вси синове святыя лавры щитятся святыя лавры благословением и вашего ясне в Богу високопреподобия отческою милостию. Ά токмо един отриновенна себе вижу того щастия и благодати, в покорности моей прошу: донележе должной лавре святой, матери моей, воздам обет, которой со усердием моим персонально презентовать стараюсь; имеющийся на мне гнев отческой обратить в милость и милостивим своим утешить мене писанием, которого усердно ожидаю»³³⁵.

Последнее письмо Софрония Тернавиота, сейчас нами приведенное, оказало свое действие. В самом начале оригинала этого письма находится такая собственноручная надпись архимандрита Киево-Печерского Луки: «получено генваря д. 1759 года и, в бытность у нас после святой литургии на праздник Богоявления превелебнейших отцев соборных, приговорено. Отца Софрония за его погрешность перед святою лаврою, простить и благословение на всю жизнь его препослать, токмо и он, по обещанию своему, старался святую лавру удовлетворить, сколько возможет».

Письмо архим. Луки, в котором он извещал Софрония Тернавиота о соборном решении лаврских старцев, произвело на этого последнего самое отрадное действие. Он был так доволен совершившимся примирением с ним лаврских старцев и благословением лавры, «матери духовной», что желал было летом 1759 года лично отправиться в Киев для выражения благодарности архимандриту и лаврским старцам за оказанную ему милость. Но разные обстоятельства, между прочим, отъезд костромского преосвященного в епархию для ревизии церквей, причем Софроний Тернавиот был «оставлен, при консистории», как он выражается, воспрепятствовал этому. Тогда он решил зимой 1759 года быть в Киеве и 7 августа того же года писал архим. Луке: «я намереваю, при благословении вашего ясне в Богу высокопреподобия, по первом земном пути бить во святой лавре, и вашего ясне в Богу високопреподобия отеческое многомощное получить благословение»³³⁶. Вероятно, он и действительно был в лавре Киево-Печерской зимой 1759 –1760 гг. Это, могло быть тем более утешительным и успокоительным для него, что он тогда в последний раз мог видеть в живых Киево-Печерского архим. Луку, который 30 марта 1761 года умер³³⁷.

С преемником последнего – архимандритом Киево-Печерским Зосимой Валкевичем – Софроний Тернавиот был знаком, вероятно, еще со времени своего пребывания в лавре. Во всяком случае, между ними существовали, несомненно, очень добрые отношения. Софроний Тернавиот виделся с архим. Зосимой Валкевичем, вероятно, еще весной 1762 года, когда последний в С.-Петербурге посвящался в сан архимандрита³³⁸. Уже в это время Софроний Тернавиот выражал архим. Зосиме Валкевичу свое желание окончить жизнь свою под кровом Киево-Печер ской лавры, своей «матери духовной». Более подробно он говорит об этом в своем письме к архимандриту Зосиме от 29 января 1763 года. «С покорностию моею», – писал он, – «вашему ясне в Богу высокопреподобию донесть беру смелость. Всеусердное мое намерение и желание вашей святине известно, что я, по усиновлению моему во святой лавре, под покровителством вашея святыни, пребыть и жизнь мою неисходно, сколко воли Творца моего будет угодно и определено, в соединении общебратственном окончить давно стараюсь; но то в единой моей совести хранил и о таковом своем желании вашей святине персонально в Санктпетербурги изьяснился. А нине, не терпя более безпокойства совести моей, будет ли то намерение мое, паче же желание, лавре святой, матери моей, угодно, всепокорнейше вашего ясне в Богу высокопреподобия прошу милостивоотческим обнадежить мене словом, что получивши, свято и ненарушимо хранить и, при помощи Вишняго, желание мое всеусердно в непродолжителном времени совершить старатимусь»³³⁹.

Киево-Печерский архимандрит Зосима Валкевич почему-то замедлил с ответом на последнее, сейчас приведенное нами, письмо Софрония Тернавиота. Последний был очень смущен продолжительным молчанием архимандрита и 6 июня 1763 года снова писал ему «о усерднейшем желании (своем) во святой лавре видеть лице (архимандрита) и о всех обстоятельствах» (своих). Это письмо он «аккуратно» передал «через московского купца Пастухова», но оно, по-видимому, не дошло по назначению. Только уже 30 ноября 1763 года Софроний Тернавиот получил письмо архим. Зосимы, писанное им 18 октября того же года. С содержанием его, равно как и всей переписки того времени между Софронием Тернавиотом и архим. Зосимой мы знакомимся по письму первого из них ко второму от 2 декабря 1763 года. «Я», – писал Софроний Тернавиот, – «в том моем к вашему ясне в Богу високопреподобию изъяснил письме: в битность мою в Санктпетербурги прошлого года на чреде, имел я от вашего ясне в Богу высокопреподобия приказание, что когда с епархии уволнюсь на обещание, от святейшаго синода о пребывании мне во святой лавре испросить указ. Я вашего ясне в Богу высокопреподобия повеления исполнять готов; толко мне в Санктпетербург ехать будет убиточно, и я себе ползы от святейшаго синода не найду, понеже никакой милости просить не желаю, и тот мой убиток будет неполезной мне: ползоватся ж по смерть мою будет чем от святой лавры, с милости вашего ясне в Богу высокопреподобия призрен буду. И если ваше ясне в Боге высокопреподобие позволите, я от конторы святейшаго синода мимоездом о едином толко моем во святой лавре пребивании указ испрошу. И еже либ от вашего ясне в Богу високопреподобия, по моему прошению, таковим благословением бил сподоблен, то по сие число усерднейшее желание мое совершил би, и нине едино то мене в епархии просится удерживает, что я от вашего ясне в Богу високопреподобия еще повеления не ехать в Петербурге не имею. Как же скоро получу, и не замедлю поспешить усерднейшое желание мое исполнить»³⁴⁰.

В начале слдующего (18 января 1764 г.) года Софроний Тернавиот, поздравляя Киево-Печерского архим. Зосиму с новолетием, еще раз усердно просил его ответить ему на прежнее его письмо³⁴¹.

Мы не знаем, отвечал ли что либо в данное время архим. Зосима на запрос Софрония Тернавиота и, если отвечал, то, что именно. По-видимому, ответа не было. Может быть, архим. Зосима находил пока неудобным принимать к себе в лавру Софрония Тернавиота, особенно в виду того, что не были выяснены условия, на каких последний желал бы жить на покое в лавре, да и сам он еще только недавно сделался тогда архимандритом лавры.

Вероятно, и в жизни Софрония Тернавиота за это время совершились такие события, которые могли побудить его к тому, чтобы отложить на известный срок осуществление своего желания уйти в родную лавру на покой. Между прочим, в это время произошла смена епархиального архиерея в Костроме. На место Дамаскина Аскаронского, киевлянина по происхождению и воспитанию, умершего 16 июня 1769 года³⁴², костромским епископом был назначен (6 сентября 1769 г.) Симон Лагов, по-видимому, совсем чужой для Софрония Тернавиота³⁴³. Это последнее обстоятельство, а, может быть, и что либо иное, заставило Софрония Тернавиота снова думать о покое в лавре и просить о дозволении явиться туда. 31 марта 1770 года Софроний Тернавиот писал Киево-Печерскому архим. Зосиме, между прочим, следующее: «за нещастие почитаю себе, что давно к вашему ясне в Богу високопреподобию не писал, за моими, по новости преосвященного, клопотами. А нине, получа верную окказию, долг мой нижайшим почтением свидетельствую и о нижеследующем нижайшую мою прозбу вашему ясне в Богу високопреподобию представить осмеливаюсь. Давно усерднейшое желание имею я, от всех сует освободившись, в пастве вашего ясне в Богу високрпреподобия успокоить мой дух, и блаженною тишиною окончить свою жизнь. Но многие тому били случаи препятствием. Однак ничто отвратить мене от намерения моего не может. Едина токмо нине осталась мне надежда к намереваемому моему предприятию в начале испросить вашего ясне в Богу высокопреподобия отческое благословение, которое получа, старатимусь удобовозможно проситься. Если же не получу той милости, чтоб дневное и нужное иметь к препитанию, то хотя и без всего, положась на щедроты Всесильного Творца и на предстательство Пречистыя Богоматере, о уволнении в святую лавру старатся стану, ведая, что ваше ясне в Богу високопреподобие сирим и немощним отец и покровитель, через что и имя вашего ясне в Богу высокопреподобия в нас в Росеи от многих приезжающих славится. Я тех же щедрот и покровителства участником быть желаю. И если благоволение вашего ясне в Богу высокопреподобия в моем покорнейшем прошении последует, прошу сподобить мене патронским своим писанием, которого нетерпеливо ожидаю»³⁴⁴.

Благоприятный ответ на последний запрос Софрония Тернавиота не замедлил явиться. В день получения письма Софрония Тернавиота (11 июня 1770 г.) архим. Зосима ответил ему следующее: «ваше высокопреподобие, как святыя лавры син, и, по возможности в послушаниях оноя трудились, будете и на пребивание в оную любезно приняти, и как келию, какая из пристойнеших сыскатся может, определено, так и пищею и протчим, по возможности и известному лавры обикновению, не оставляемо быть имеет. Вследствие чего, получа надлежащее уволнение, и приездить в лавру безсумнително соизволте»³⁴⁵.

Но Софронию Тернавиоту так и не суждено было водвориться на покое в родной ему лавре, куда он столь горячо стремился духом своим, подобно древним инокам Киево-Печерского монастыря, которые желали лучше сором валяться на дворе святой обители, чем занимать высокие иерархические должности где-нибудь в далеких краях России. Софроний Тернавиот скончался в Костроме 27 мая 1771 года³⁴⁶.

Так закончил свою жизнь один из замечательных питомцев старой Киевской Академии и постриженцев Киево-Печерского монастыря.

В заключение мы должны отметить еще, что Софроний Тернавиот, занимая богоявленскую архимандрию в Костроме и будучи человеком образованным, принимал участие в духовном просвещении того края. Между прочим, он был первым ректором Костромской духовной семинарии. К сожалению, мы не располагаем точными и подробными сведениями о деятельности Софрония Тернавиота в качестве ректора Костромской духовной семинарии. Историк этой последней находит возможным, не указывая, впрочем, документальных оснований, дать довольно неблагоприятный отзыв о его ректорской должности. Вот его слова: «первый ректор, настоятель Богоявленского монастыря, архимандрит Софроний, по замечанию современников, был ректором только по имени, все делал префект»³⁴⁷.

Принимая во внимание то обстоятельство, что Софроний Тернавиот во всей своей предшествующей деятельности, подробно и документально нами описанной, обнаружил преимущественно только практические способности, мы не находим сейчас приведенный нами отзыв о ректорской деятельности Софрония Тернавиота, по крайней мере, неожиданным.