Первые четыре заповеди Десятословия, определяющие отношение Бога к человеку. Часть первая

Первая заповедь внушает человеку почитать Бога или служить Богу, прежде всего умом: потому что ум есть главная, владычественная сила всей природы нашей. Отсюда нарушениями первой заповеди могут быть:

Первый шаг наш к Богу – верить Его святому Откровению, в котором заключаются вечные истины, без которого мы были бы блуждающими. Между тем, одни верят Библии, и не принимают в ней одного какого-либо текста (как, например, «идут cии в муку вечную» (Мф.25:46), но и «йота едина... не прейдет от закона» (Мф.5:18)). Другие не признают откровением Божием и целых библейских книг: но состав священных книг Библии не просто как-либо произошел и принят в Церковь, а утвержден Вселенскими соборами (Афан. Вел. 39 посл.). Есть, к крайнему сожалению, отвергающие все Божественное Откровение Ветхого и Нового Завета, и желающие остаться с одной естественной, или натуральной верой. Но естественная религия, как видно из истории всех народов, непросвещенных христианством, была и находится в самом жалком состоянии. Как, в самом деле, человек одним своим умом может дойти до правильного познания Бога и достойного почитания Его? Он – бесконечно выше человеческого ума. Тех, которые совсем не веруют слову Божию, а веруют только своему уму, для которых свидетельство или учение слова Божия не составляет важности и окончательного заверения в вопросах относительно веры и богопочитания, тех (страшно сказать!) Церковь в неделю православия подвергает анафеме (отлучает).

Есть люди, которые признают бытие Бога, но не признают Промысла Божия. По их мнению, «будто бы мир и все твари сами собой продолжают существовать по тем силам и законам, которые даны им вначале от Бога; будто бы в истории всего человечества и в ежедневной жизни человека все бывает в силу сцепления обстоятельства, а нет постоянного живого участия Бога; словом, будто бы весь мир, после того как сотворен, уже не нуждается в постоянной и непосредственной поддержке от своего Творца, и предоставлен самому себе». Все это совершенно противоречит слову Божию, в котором о видимой природе, например, говорится: «отвращу же Тебе лице, возмятутся» (Пс.103:29); т. е. живые твари, населяющие мир, в случае оставления их Творцом, смущаются даже до возвращения в прежний свой прах. И еще: «Отец мой доселе делает и Аз делаю» (Ин.5:17), т.е. на мир очевидны два действия Божии: творение и промышление о нем. Мир тогда бы только не нуждался в дальнейшем участии или содействии для своего существования со стороны своего Творца, когда бы он был всесовершен и решительно самостоятелен. Но таким он не был, и не может быть, иначе он не отличался бы от Творца-Бога, который один есть всесовершенное и вполне самостоятельное, самобытное Существо. Ограниченность же и несовершенство мира требуют Промысла Божия. А, что в мире много нестроений и зла, этим не унижается достоинство божественного Промысла. При множестве неустройств, еще не извращается весь порядок мира; наряду с некоторыми неустройствами и беспорядками видим и чувствуем, что «прекрасен (вообще) мир Божий».

«Доколе грешницы восхваляться?» (будут торжествовать), вопрошал Давид (Пс.93:3), и затем духом пророческим рассудил: «по лукавствию их погубит я Господь Бог» (Пс.93:23). Если взять во внимание общечеловеческую жизнь, то будет видно, что добро все-таки достигает своих целей и торжествует, а зло остается постыженным. Разве Господь Бог не всемогущ, чтобы оправдать, осуществить те благие цели, какие Он предположил вначале для мира и человека? «Концом дело красится», и конец миpa со всемирным судом, новая вечная жизнь с ее воздаяниями, покажут, на какой стороне победа. – Но и теперь, в примерах самой частной жизни, нередко представляются такие случаи: Бог неожиданно карает людей, которые, будучи «сильными, хвалятся в злобе своей» (Пс.51:3), или же, не имея особенной внешней силы и значения, только грешат безнаказанно. Посему, грех говорить: «до Бога высоко... верно, не видит, забыл Бог»! Христианин всего себя должен вручать Промыслу, помня учение евангельское: «вам же» (т. е. верным слугам Божиим) «и власи главнии вcи изочтени суть» (Мф.10:30).

«Крепльших себе не испытуй» (Сир.3:21). Когда в чем ясны пути Божии, тогда человек и сам должен с благоговением удивляться этим путям и вслух других поведать их, чтоб вместе с другими прославить Бога. Но, если пути Божии в каком-либо деле до времени необъяснимы и таинственны, то излишнее старание познать, откуда они, или к чему ведут, смелое толкование их для других, составляют грех; потому что тут начинается высокоумие, близка опасность заблудиться. Лучше на сей раз оставаться в «священном благоговейном недоумении».

«Не на лица зрит Бог» (Деян.10:34). Богат ли кто или беден, даровит или скуден дарованиями, русский или иностранец православный, духовного или светского звания, – все пред Богом одинаковы, если истинно и правильно почитают Его. Пощаду от Него за что, или особенную милость в чем находят некоторые лица не просто как-нибудь, но или за свои добрые заслуги, добрые жертвы пред Ним, которые вполне открыты Ему и которых часто не постигают люди, или же по особенным преднамерениям Его об этих самых лицах. Таким образом, неосновательны подобные мысли, таящиеся в душе или прямо высказываемые: «чем достойнее меня такой-то? чем же я грешнее других? людям все, а мне нет ничего».

«Рече безумен в сердце своем: несть Бог» (Пс.13:1). Мысль, что есть существо высочайшее и самобытное, Бог превечный, глубоко положена в душе человеческой и составляет для человека такую же действительность, как действительно то, что сам человек существуете на свете, или как верно, что дом не может построиться сам собой, часы не пойдут без мастера: стоит только среди светлой ночи стать в поле пред небом, усеянным звездами, и душа заговорит о Боге. Посему, дойти до отрицания не только Откровения и Промысла Божия, но и самого бытия Бога, дойти до такой крайности, можно не иначе, как намеренно, или насильственно. Для этого надобно заглушить в себе природное убеждение о Богe, – убеждение, которое остается и в ду́хах падших (Пс.13; 1Кор.1:14) (всего чаще развращенная жизнь наделяет человека таким неверием (Иак.2:19)). Отсюда вина безбожника – вина ужасная.

Св. Писание нигде не сливает Бога с Его творением, и мир произошел не из существа Божия, а из ничего, по всемогущему слову Бога. Итак, особое есть мир, и особое – отличное от мира, и личное существо есть Бог: «той есть прежде всех» (Кол.1:17), «сын над всеми Бог» (Рим.9:15). (Деист чрезмерно отдаляет Бога от мирa, а пантеист не в меру приближает божество к миpу). Затем, если б все существующее было Бог или развитие божества, то в мирe не было бы перемен и недостатков, так как Бог никогда не изменяется и совершен во всех Своих свойствах, во всей Своей жизни. А между тем, мы видим каждый день и на каждом шагу перемены, как в природе, нас окружающей, так и в самих себе. В таком случае, и самые грехи разумных существ нужно было бы отнести к Богу, что, очевидно, будет верх безумия.

Можно, ли представить, чтоб были два равносильные, независимые божества, одно – доброе, а другое – злое, и отсюда – два начала действий в мирe? Но, так как две всемогущие силы вместе быть не могут, и необходимо для каждой отделить или вообразить особенные пределы, то в данном месте и в данное время человеку все-таки нужно находиться во власти одной которой-либо из них, или быть под зависимостью одного божества, что так же ни с чем несообразно. Нет, истинный Бог – один от вечности, как верховное начало всего. Он ни с кем, так сказать, не борется. Противная же Ему сила произошла впоследствии, и эта сила, т. е. зло, или грех, сама в себе показывает не силу, а одно бессилие, или немощь. Понятие «злое начало, злая сила», в смысле злого бога, непримиримо с понятием об истинном Боге, так как Бог может быть только добрым. До каких странностей и явных противоречий доходит человек неверующий!

Материализм, объясняющий все существующее из материи, которая будто бы одарена для бытия своего силой, – есть также один из страшных видов неверия. Исключая бытие в мире чего-либо духовного, называя все веществом, материализм отвергает и все святое, низводит человека в состояние одной животной жизни: «да ямы и пием, утре бо умрем» (1Кор.15:32), вот что думают в себе люди с таким убеждением. Это значит – человеку сравнить себя со скотом, которого закалают (Пс.48:13). И не значит ли это, вместе с тем, отказаться от здравого смысла, чтоб, например, и свою душу, и свободу считать только движением материи, чтоб миру, который изменяется и через каждые 12 месяцев получает новую цифру года, предоставить право неизменного вечного бытия? Справедливо, посему, Церковь подвергает анафеме (в неделю православия) и такого рода неверующих.

Предметы веры нужно объяснять и содержать в духе же веры. Философия, имеющая свое значение в науке, по предметам веры добровольно должна смириться «в послушание Христово» (2Кор.10:5). Иначе человеку не понять божественной истины. Покоряя свой ум святому откровению вполне, а не частью только, человек с услаждением усвояет себе божественную истину. Но лишь только он начнет высокоумствовать в предметах веры, лишь только позволит себе говорить: «что мне апост. Павел?» и встретит множество недоумений и противоречий; потому что ум наш не только ограничен, но и, вследствие грехопадения Адама, покрыт каким-то мраком относительно высоких духовных истин, таит в себе какое-то противление божественному.

«Аще дел (т. е. чудес и знамений) не бых сотворил в них... греха не быша имели», сказал Спаситель об евреях, не поверивших и чудесам Его (Ин.15:24). После этого отрицать даже одно какое-либо чудо (например, как евреи прошли по Чермному морю), составляет большой грех. Но говорить, будто совсем «не бывает чудес» или стараться объяснить чудеса обыкновенным образом, силами природы, не самое ли богопротивное неверие? Нет, чудеса необходимы для высших целей Божиих, например, для подкрепления в людях веры и для обличения лживых верований и неверия. В чудесах виден особенный милостивый Промысл Божий о Церкви. Чудеса, однако, не нарушают течения дел во всей природе, как только временные, редкие и местные нарушения законов природы. Чудеса, вместе с тем, несомненно свышеестественные дела Божии; так, например, нетление мощей и бывающие на глазах всех исцеления у святых мощей, из каких же законов природы могут быть объяснены?

«Аще хощеши внити в живот, соблюди заповеди» (Мф.19:17). Значит, в спасении души главнее всего требуются добрые дела. И лучше в простоте сердца трудиться для Господа Бога добрыми делами, чем искать в вере только таинственного и чудесного. Ложный мистик, между тем, уклоняется труда и подвигов для спасения души; он только любит рассуждать о том, что нужно жить по-духовному; он даже с презрением смотрит на свое внешнее положение, на свои обыкновенные обязанности, будто бы препятствующие его духовному совершенству; он любит таинственные толкования свящ. Писания; думает в каждом обстоятельстве видеть особенное чудо, ожидает себе во всем чудесной помощи. Таким образом, он доходит иногда до совершенно-ложных представлений и верований. В самой вере неверие!

«По ревности гоних Церковь Божию» (Флп.3:6). Дух христианства, действительно, есть дух сильный и пламенный; но, вместе с тем, это дух разумный, кроткий и терпеливый. Христос-Спаситель запретил апостолам, когда они со своей стороны находили нужным низвести огонь с неба на те селения, которые не приняли Его евангельской проповеди (Лк.9:54–55). Так, совершенно богопротивны истязания «во имя веры», – делает ли их человек над самим собой (например, в расколе самосожжение, решимость больного на перекрещивание в проруби) или допускает над другими, т. е. над теми, которые мыслят и веруют иначе, или только противятся принятию православия.

«Едина вера, едино крещение» (Еф.4:5). А возможно ли подумать, чтоб Бог, чистый и праведный, с одинаковым благоволением принимал и убеждения христианина, который признает Иисуса Христа своим искупителем, и веру еврея, который напротив ненавидит Христа, и религию магометанина, для которого Магомет, человек развращенный, выше всех пророков? Если б все было равно, кто бы как ни веровал, да был бы честным человеком по своей вере, – в таком случае, Спаситель не обличал бы заблуждений фарисеев и верований саддукеев. Нет. отдавать одинаковую честь всем верам, между тем, как они различны по смыслу и к различному образу жизни располагают, – это значит не иметь никакого уважения ни к истине, ни к добродетели; – значит одобрять всякое заблуждение и всякие безнравственные правила, вроде тех, какие, например, можно встретить в алкоране. Такое равнодушие к единой истинной, или православной, вере, которая необходимо должна же быть между прочими верами, хуже и самого неверия.

«Предложих ти огнь и воду, и на неже хощеши простерти руку твою» (к чему хочешь, т. е. к огню или воде, того и касайся) (Сир.15:16). И Господь Иисус Христос, обыкновенно, учил: «аще кто хощет по Мне ити» (Мф.16:24); «аще хощеши совершен быти» (Мф.19:21). Да, человеку дана полная свобода действовать. Но ни «судьбы (особенно злой), ни рока», ни «слепого случая», который будто «написан на роду», ни «обстоятельств», которые будто бы невольно приводят человека к тому или другому состоянию в жизни и которых будто бы никак нельзя предотвратить («чему-де быть, того не миновать»), ни «счастливой звезды или доли», как, напротив, и неизбежной «горькой участи», – ничего подобного решительно нет и не может быть. Все это слова без всякого смысла, или как «ничто», одни выдумки, одно сочинение человека. Так верили язычники: они представляли себе под именем «судьбы» особое божество, которого власть над людьми будто бы своенравная. Лжеверие так же слышится и в этих, во-видимому, богобоязненных речах иного человека: «как Бог велит..., видно, Богу угодно», если так, т. е. в духе нерешительном, говорится и там, где воля Божия давно и несомненно известна, (например, идти в церковь, говеть в пост), или где человек сам кругом виноват (например, в потере вещей от своей неосторожности). Самое богопротивное лжеверие выражает преступник, когда «судьбою, предопределением Божиим» называет свои беззаконные пути и даже человекоубийство, ссылаясь на то, что «без Бога он шагу не мог сделать ни в чем». Нет; жизнь человеческая сколько зависит от Бога, столько же и от самого человека, которому Бог дал свободу и не препятствует каждый раз своим всемогуществом делать по свободе злое, что значит судьбы Божии (Рим.11:33). При этом надобно помнить и ясно различать, что есть «прямая воля Божия» на дела человека, т.е. на добрые дела, и есть только «попущение Божие» на них, т.е. если они злы. Иначе сказать: «одно совершается по воле Божией, а другое бывает по попущению Божию; все же совершающееся совершается по суду и определению Божию: тайно, от Бога или в независимости от Него ничто не бывает и не может быть».

«Прославите Бога в телесех ваших, яже суть Божия» (1Кор.6:20). Это решительно мечта верить, будто почитать Бога довольно одним духом, – без крестного знамения, без поклонов, без икон, без хождения в церковь, без украшения храма и т.п. Вернее сказать: это только намеренная уклончивость от всякого богопочитания, лень служить Богу, прикрываемая ложными суждениями. Сам Господь наш, Иисус Христос, как Богочеловек, преклонял колена на молитве и ходил в храм Иерусалимский на поклонение.

«Развратися... и согрешает, и есть самоосужден» (Тит.3:11), сказано о еретике, т. е. о таком человеке, который, не опровергая православного учения в целом, произвольно исказил какой-либо догмат веры (как некогда Арий о сыне Божием, или как некоторые особенные секты в нашем расколе). Сомнения только в вере, или заблуждение, или самый раскол, равно, как защита своих ложных убеждений, – еще не составляют ереси. Ересь – отрицание или извращение божественного догмата, или существенного члена веры, притом – с крайним упорством. Посему полная вина человека, придумавшего или принявшего уже готовую ересь, настает только после того времени, как Церковь обличит его, а он продолжает упорно держаться своего мнения, которое противно вселенскому верованию. После этого строго воспрещается правилами церковными иметь с таким человеком религиозное, да и обыкновенное общение (Апост. пр. 45; Лаод. 9 и 37).

«Сии три едино суть» (1Ин.5:7). Не в том же смысле мы исповедуем Бога троичным, в каком и единым: в Боге три лица и одно существо, или одна жизнь, так что лица Его ни на одну точку не отделяются одно от другого, существуя от вечности вместе. Кроме же Пресвятой Троицы нет Бога.

«Отметаяйся, яко Иисус несть Христос, сей есть антихрист» (1Ин.2:22). Как страшно быть названым антихристом! И, если Иисус Христос не есть Бог и не Богочеловек, а только мудрый человек: в таком случае, мир доселе не искуплен, – Спасителя доселе для нас нет, все мы остаемся в безысходном состоянии. Какое безотрадное неверие! Нет, – не только словесное возражение, но и колебание в мысли, тайное двоемыслие относительно Божества Иисуса Христа – гибель для веры. Человеческие дела Спасителя (например, ядение, сон) говорит только о том, что Он был действительным, как и мы, человеком. Но, затем, необыкновенное рождение Его (по зачатию Девы от Духа Святого), безгрешность и святость во всем, всемогущая сила в чудесах и засвидетельствование о Нем свыше, – показывают в Нем истинное Божеское Лицо, каким только и мог быть Спаситель мирa.

Ясны и решительны слова Спасителя: «идите от Мене проклятии во огнь вечный... И идут сии в муку вечную» (Мф.25:41:46). Это не угроза Божия под условием, хотя много даже условных угроз выполнено со стороны Бога, когда люди сами не выдерживали условий, как, например, смерть Адаму, потоп, казнь евреям и т. п. Нет, это, так сказать, одно пророчество Спасителя. Спаситель приводит слова, в которых Он произнесет Свой суд на грешников, хотя, вместе с тем, Его пророчество не подвергает никого вечной муке «по какой-то необходимости». Итак, не соглашающийся с тем, что будут на том свете огонь и прочие муки, заслуженно, по суду Церкви, подвергается анафеме (Опред. V Вс. Соб.). Он называет эти наказания грешнику чрезмерными, жестокими. Но не дерзость ли считать себя милостивее Бога, Который, при Своем милосердии, не щадит же нераскаянного грешника? Грешник сам себе созидает вечную муку своею неспособностью или неготовностью быть вместе с Богом и со святыми в раю.

«Не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити» (Мф.10:28). Душа умереть и сгнить не может, потому что она не тело. Рассеяться так же не может, потому что она не воздух, а тонкая, простая и невидимая сила. Продолжение ее жизни после смерти тела ничто не препятствует, потому что живут же духи, ангелы. Но и тело человека некогда оживет: «востанут, иже во гробех» (Ис.26:19). Столь несомненна загробная жизнь! Подавить в себе веру в бессмертие страшно и потому, что при отсутствии этой веры человек легко решается на самовольное распоряжение своею жизнью или, вместо прошения к Богу: «христианския кончины живота...», желает себе естественно-то умереть так, чтоб ни на минуту не встретиться со своею совестью, которая стала бы его мучить и могла бы еще расположить к покаянно во грехах, т.е. желает себе смерти в одно мгновение.

«Аще Церковь преслушает, буди тебе яко язычник и мытарь» (Мф.18:17). Ослушание Церкви, когда оно происходит, собственно, от неверия, по справедливости подлежит такому суду; потому что Церковь вселенская есть «столп и утверждение истины» (1Тим.3:15): она живет истиной и не может заблуждаться. А, таким образом, учреждения ее (например, о поминовении усопших) спасительны; власть ее, благословение или анафематствование, голос на вселенских и, принятых вселенскими, поместных соборах, а также и в каноне церковном вообще, – все это непустые звуки. Лучше же быть названым «односторонним или недовольно просвещенным человеком» и веровать, чем при учености своей представлять себя умнее Церкви и, таким образом, быть уже не сыном ее, а судьей.

«Прииде враг… и всея плевелы посреде пшеницы» (Мф.13:25). Bеpa живая и простосердечная составляет истинное богатство человека. Поэтому похитить у кого все это богатство или только часть его – тяжкий грех пред Богом и тяжкая обида ближнему. – Апостол Петр, не уверовавши у самого гроба воскресению Господа и только таивший в душе своей «дивление», или сомнение, на сей раз, скорее удостоился видеть Воскресшего (Лк.24:12:34), чем Фома, который выражал пред другими свое сомнение: «аще не вижу...» (Ин.20:25:26).

Держаться в душе раскола, и, в то же время, показывать себя православным, например, наряду с прочими приходить к исповеди и святому причастию, значит ни во что вменять святые таинства и сугубо прогневлять Бога.

Раскол старообрядства обличается: и внутренним своим разделением, потому что он, не имея единого начала, с первого же раза распался на большое число толков, которые не во мнениях только несогласны между собой, но и разделяются в любви (Ин.20:25); – и отсутствием в нем законного священства, без которого не может быть совершения спасительных таинств и преподаяния благодати; – и очевидным лишением его Божия благоволения, потому что Бог еще не проявлял между раскольниками-старообрядцами никаких чудесных знамений, ни мощей, ни чудотворных икон. И так медлить – обратиться из раскола, особенно после того, как его заблуждения выяснены или священником-увещателем, или книгой какой, – непростительная беспечность о спасении души. При этом оправдания: «родился в расколе, родители не благословили переменять веру, старшие в семье не обращаются» – пред судом доброй совести не имеют значения.

«Иский развратити... от веры.... Се рука Господня на тя»! (Деян.13:8:11) Совращающий других в раскол, грешит чрезмерно тяжко; потому что он насилует совесть ближнего в столь важном деле, как вера, или исповедание веры – по той причине, что он человек грамотный и начитанный, скорее бы он и сам должен был убедиться в заблуждениях раскола и другим, которые ему доверяют, обязан был бы раскрыть эти заблуждения; затем, он почти всегда действует из видов корысти или честолюбия; дерзая же совершать таинства – святотатствует. С подобною ответственностью пред Богом грешат богатые между раскольниками, которые сманивают в раскол бедных своими деньгами.

Кто не только словом, но и делом, не только тайно, но и открыто, притом, свободно, без всякого принуждения отрекается от христианской веры и возвращается снова к жидовству или магометанству: тот есть богоотступник и «о гресех его не обретается жертва» (Евр.10:26). Святая церковь предает его на вечное осуждение, если он не поспешит обратиться к православной вере (Петра Алекс. пр. 4). Таков был Юлиан богоотступник; таковы ныне отступники из крещеных татар. Какая ужасная участь – быть у самой двери к царству небесному, и увидать потом затворенной пред собой эту дверь!

Последнее допускается: 1) по книге: «Соломон»; 2) по картам и посредством стучащих столов; 3) на воде; 4) на воске, олове, в трубе и чрез зеркало; 5) по полету птиц и пению петуха; 6) по звездам и свисту ветра; 7) чрез прислушивание под окнами и на перекрестках, и 8) чрез цыган.

Волшебство в ветхом завете наказывалось смертью (Лев.20:27); потому что в нем заключается отступление от Бога и вера в тайные злые силы. – Волшебник решительно переходит на сторону врагов-противников Божиих, т.е. бесов, и непосредственно с бесами сообщается. – За чародейство (ворожба с отравой), или колдовство, к которым относится и деревенская порча (заломы), ожидает грешника казнь «огнем и жупелом» (Откр.21:8); потому что здесь злоба человеческая предает ближнего своего самой бесовской злобе (например, чтоб человеку расслабеть членами тела, даже сойти с ума и т.п.). За разные гаданья правилами соборными назначена шестилетняя епитимия (VI Вс. 61). И – справедливо. Кто гадает, т. е. старается узнать будущее или никому неизвестное, не по детской только игре, а сознательно и преднамеренно, тот должен бы спросить себя: «у кого же это он хочет узнать о будущем и тайном»? Можно еще догадкой-предположением предвидеть нечто будущее. Но неожиданные препятствия в будущем кому же известны, кроме Бога, и кто может предотвратить эти препятствия, если не один Бог? Что же это за темное существо, к которому прибегает гадатель или ворожей, и которое будто бы может знать и открыть для него будущее или тайное помимо Господа Бога? Таким образом, гадатель-ворожей крайне унижает и оскорбляет свойство всеведения Божия, никому из тварей не принадлежащее, или только сообщаемое самим же Богом в даре прозорливости некоторым святым людям. – Что же до цыган, то ворожба этих бродяг вводит в один обман и им дает повод быть обманщиками: в их предсказаниях нет истины и быть не может; у них одна сметливость, а в ответах (как, вообще, у ворожей) неопределенность, двусмысленность.

«Кое общение свету ко тме?» (2Кор.6:14). Слово Божие и слова из церковных молитв ставить наряду с гадательными книжками или картами – ни с чем несообразно. В слове Божием, в духе и даже из полных текстов которого составлена большая часть церковных молитв, нет двусмысленных мест, которые бы разъясняли для человека желаемый вопрос. Оно светит человеку (между прочим, и предсказаниями будущего) только для спасения души, а не для разгадки каких-либо иных вопросов. В Номоканоне (при большом требнике) сказано: «..суду подлежит... иже ключи во псалтырь влагают, оттуда ложная вещающе..., иже (употребляют) молитву нежита» (или от лихорадки; сюда же нужно отнести заклинание или заговариванье истекающей крови); «вся сия от бесов действуются» (Номоканон ст. 20).

За этот грех назначается также шестилетняя епитимия (VI Вс. 61). Прибегающий к волшебнику может понять свою тяжкую вину, свой опасный шаг – на этот раз против христианской веры – уже из того, что от него требуют снять с груди крест и даже положить крест к подножию своему... Затем, «сходить только к ворожее и поворожить» – грех, тоже не извиняемый обстоятельствами. Чтоб, например, скорей отыскалась потерянная вещь или чтоб открылся неизвестный вор, а также, чтоб более успокоиться духом за участь близкого лица, находящегося в отлучке, – в таких случаях есть ближайшая помощь христианину: совершить молебен, подать на проскомидию, просить Божьего содействия и утешения. Обращаться же к ворожее – это часто и даль, и трата, и пустой труд, а главное – грех пред Богом. Но, если ворожея (не подобна волшебнику) будто бы имя же Божие произносит на своей ворожбе и крестное знамение, творит: то этим нечего прельщаться. Номоканон на сей раз отвечает словами свят. Златоуста: «аще и святыя Троицы имя глаголется..., аще и святых будут призывания, аще и знамение крестное наводится, бежати подобает и отвращатися».

Это один из видов волшебства, очень заманчивый и быстро развивающийся ныне в некоторых кружках. Впрочем, он не совершенная новость: еще в ветхом завете под угрозою смерти было запрещено вопрошать мертвых (Втор.18:9–14). Спиритизму (он имеет различные виды) предшествовало волшебное стологаданье. Но, если б действовала в нем чудесная сила, то эта сила, как дело Божие, проявляла бы себя достойно величия Божия. А достойно ли Божественного Откровения, когда дух с того света (пусть его речь будет и о добре, например, относительно молитвы) отвечает через дерево или посредством пишущего карандаша? Напротив, здесь очевидно совсем иное откровение – от духа злого; – очевидно из того, что прибегающие к вызову чьей-либо тени, первым долгом, снимают с себя крест (грудный). Последствия от спиритизма еще сильнее говорят за себя. Они вредно отзываются и на теле, и на душе. На теле – долго занимающиеся спиритизмом чувствуют головную боль, тошноту и большой упадок сил. На душе – в силу того, что здесь человек подчиняется влиянию неизвестной силы (загадывает в себе мысль, чтоб на загадку был ответ) – этим самым он отворяет в себе дверь злому духу, или отдает себя во власть злого духа. А злой дух может только губить душу. И вот, немало было примеров, что от стологадания лишались совсем ума или же делались бесноватыми! Итак, спиритизм – обман для легковерных, вреднейшая болезнь и тяжкий грех.

У православного христианина есть другие, близкие оберегатели его от злополучий. Это – нагрудный крест его и, вместе с тем, частое ограждение себя крестным знамением; это может быть икона со святых мощей, употребляемая им в дороге; это – молитвенная мысль об ангеле-хранителе. Носить же или хранить такие, например, вымышленные вещи: «сон Пресвятыя Богородицы, письмо найденное в Иерусалиме или ладанки», а также надевать на детей или на животных, для предохранения их от болезней и уроков (от «лихого глаза»), бумажки с какими-либо текстами или привески (например, шнурки и шерсть с медведя, которого водят (Номок. ст.20)): все это значит не что иное, как (говоря текстом соборных правил) надевать на себя «узы душ». За этот грех даже полагается извергать из Церкви (Лаод. соб. 36).

Несомненно, злые духи существуют, и христианин не может не признавать их существования после множества свидетельств о них в слове Божием и по собственному опыту борьбы с ними, если стремится к бо́льшей чистоте жизни. Но «домовых» и проч. нет. Это вымысел и разные олицетворения прежнего русского языческого мира. Верить в домовых и бояться их, значит «в христианстве язычествовать»: «кое же согласие Христови с велиаром?» (2Кор.6:15). Отсюда – грех так же называть кого-либо в гневе ведьмой («старой») или лешим.

«Емляйся за стень (хватающий тень, вот кто) емляй веру сном» (Сир.34:2). Это потому, что душа человека спящего, действует без сознания своего действительного положения и неправильно, сменяя и смешивая происшествия одного времени, или в одном месте, с происшествиями другого времени и другой местности, так что отсюда выходят самые смешанные представления. Еще хуже, еще больше обмана, когда кто, сам ли собой или чрез знахарей, или чрез книгу «снотолковник», изъяснив особенным образом обыкновенный свой сон, соответственно тому и располагает свою жизнь, свои действия. Иное дело сны знаменательные, (как, например, Иосифу в Египте): они бывают редки. Такие сны говорят сами за себя, и нет нужды сомневаться о них: «аще от Бога суть». Это, например, неизгладимые в душе впечатления после них (Быт.40:7–8), повторение их в последующие ночи (Быт.41:1–5), раздельность, ясность и святость их. Бог, посылающий такие сны, дает и средства, или вразумления, чтоб удостовериться в истине их. Не обращая внимания на всякие сны, как на предвестия какие-то, и не рассказывая их другим, человек может только по ним изучать себя: что есть в нем хорошего или худого; потому что сны, обыкновенно, представляют нам то, чем мы заняты были в продолжении дня.

Предчувствовать какую-либо чрезвычайную перемену в жизни своей, а особенно – смерть, натурально может человек. Но предчувствия, по большей части, бывают обманчивы; потому что способность их утрачена чрез грехопадение Адама; потому что они происходят часто от изнеженной жизни, или от расстроенного воображения. И так окончательно, на основании их, решать свое или чужое будущее не следует, и тем самым вводить себя в напрасный страх, или же в ложную радость. Это значило бы забыть о Промысле Божием, Который управляет жизнью нашею и Который, по Своим премудрым и благим намерениям, может и предотвратить от нас самую очевидную беду, как, напротив, совсем не оправдать предчувствуемой нами радости: Езекия по тяжкой болезни своей должен был умереть, и не умер; Аман вперед радовался торжеству своему над Мордохеем, и предчувствие радости не сбылось.

«От Господа исправляются стопы мужу», сказано (Притч.20:24). Вместо того, чтоб так-то веровать и руководствоваться в жизни своей здравым рассуждением, суеверный человек поставляет свои успехи или же неудачи в делах в зависимость от подобных примет: «встреча со священником несчастлива; понедельник для начинания дел тяжел; третья горящая на столе свеча опасна, 13 человек за столом – тоже, а нечаянно погашенная свеча, предвещает гостя; новый дом не обходится без умершего» и т. под. Если подробно всмотреться в дело, то для многих суеверий найдутся простые исторические или живые практические основания, иногда и с происхождением лжи от истины, а для всех, вообще, предрассудков – ясные опровержения в слове Божием и в здравом смысле. Христианину нужно отрешиться от всяких суеверий, предрассудков и примет, а не то, чтобы иной примете не верить, а другой поварить.

Это не евангельская молитва «за творящих напасть» (Мф.5:44), а только желание зла ближнему. Таким образом, здесь грех двойной: и зложелательство, и злоупотребление священным обычаем.

«По преданию человеческому, а не по Христе» (Кол.2:8). Так, много известно неосновательных преданий при крещении, венчании, соборовании, на похоронах, относительно «ильинской пятницы», и т. п. Эти лжеверования оскорбляют благодать Божию, которая преподается в таинствах; отнимают силу у молитвы, для большего возбуждения которой существуют обряды и определены церковные праздники. (Так, например, при венчанье нарочито имеют с собой серебренные деньги, чтоб быть богатым, – как будто благословение Божие сходит на мертвый металл, а не на душу человека; после молебна на закладке дома – а, случалось, и церкви – бросают серебро, которое вот из земли же с трудом и потом вырыто, да в землю же без всякой пользы зарывается). Религиозные предрассудки нередко совсем отвлекают человека от того, чтоб удостоиться Божией благодати и принести в известное время молитву (как, напр., относительно святого приобщения отзыв: «не плевать... не сдержать...»). Вообще же, религиозные поверья тем виновнее, что примешиваются к священным предметам и действиям, как к меду горечь, или к делу безделье. (Грешно совсем не верить, или же неправославно верить; грешно и переступать за пределы православного верования; но грешно, также, не иметь обилия веры, принимая веру в смысле богопознания²). Отсюда:

«Се есть живот вечный, да знают тебе истиннаго Бога и егоже послал еси Иисус Христа» (Ин.17:3). Так, от истинного богопознания зависит вся будущая судьба человека, и, вместе с тем, счастье его в здешней жизни, которое лучше всего оценивается и вернее достигается этим же самым путем. Следовательно, нет выше и достойнее предмета для мыслящего нашего духа, как наука христианского богословия, как изучение православной веры по свящ. Писанию, по церковной проповеди пастырей и по книгам духовным. И, следовательно, это первейший долг, первейшее любопытство для христианина знать догматы и правила святой веры, предпочитая изучение их всяким другим наукам, всяким знаниям и сведениям человеческим. От нетвердого знания истин православной веры происходит и нетвердость в вере, – сомнения и суеверия, а по отношению к жизни, или к делам, здесь скрывается причина ложных направлений и пороков: «и сия сотворят, яко не познаша Отца, ни Мене» (Ин.16:3). Сколько же грешат тe люди, которые после учебного заведения никогда не возьмут в руки ни нового завета, ни богословской какой книги, ни духовного журнала, ни духовной книги вообще, а убивают досужее время только на чтение светских газет, и которые, таким образом, обо всем с довольным знанием дела могут судить, кроме предметов веры!

«Неведение Божие неции имут, ко сраму вам глаголю» (1Кор.15:34). Молитвы «Отче наш» и Богородичная, Символ веры и Десятословие составляют краткое исповедание (кодекс) веры православного христианина. Не изучить их даже и во всю жизнь, действительно, постыдное невежество: знают с малолетства много песен, и не умеют прочесть: «верую...»! Нужно бы знать эти молитвы и с толкованием.

Все эти книги в особенности необходимы христианину. Самое присутствие их в доме так же назидательно, как вредно отсутствие их. Один взгляд на них остепеняет человека, пробуждает в душе его добрые мысли и желания. Посему грех (при средствах) не иметь их: у иных целая библиотека книг имеется, а Библии не найдешь во всем доме; у других и при малом состоянии немало же приобретается для дома излишних вещей (зеркала, например), а о приобретении Евангелия нет заботы, приобретение молитвослова-канонника обременяет их! Затем, грех, имея в доме священные книги, не держать их в почетном месте (альбом с портретами на самом видном месте, а Евангелие где-то заложено с книгами, и в пыли); грех небрежно обращаться с свящ. книгами, например, ронять их на пол, рисовать на них картинки, рвать в них листы (VI Всел. 68), вырванные же листы употреблять в хозяйстве на житейские нужды, и т.п. Как здесь жалко непамятование о том, что та книга, которой теперь не читают ни каждый день по главе, ни вообще, когда-либо, которую не хотят прибрести себе или хранить с благоговением, та-то книга, т.е. святое Евангелие, будет на том свете сводом законов, по которому будут судить христианина! (Ин.12:48).

Проповедь церковная есть продолжение и развитие учения Христова (Еф.4:11–12). Итак, уходящий из церкви, на сей раз грешит, прежде всего, против проповеди, как против дела высокого и святого. Затем, этот человек грешит против собственной душевной пользы, потому что сам себя лишает знания полезных и святых истин. Об иных предметах, весьма важных для каждого христианина, он, может быть, и никогда более не услышит; например, когда в последовательном и подробнейшем объяснении догматов веры (в катехизации) говорится об искупительной жертве Иисуса Христа, о вечных мучениях грешнику и т. п. Другие же предметы и нравоучения ближе всего к нему относятся, а он бежит и не хочет слушать. Грешит частью этот человек против богопознания и душевного назидания и других – чем же? Тем, что препятствует другим слушать проповедь своим, иногда очень нескромным, прохождением через церковь, вообще же, неизбежным стуком при выходе из церкви. Ту же вину несут на себе и те, которые, хоть выстаивают проповедь, но не дают прочим слушать ее, одни своими разговорами, другие – как староста церковный – колокольчиком, третьи – как матери или няньки – плачем младенцев, принесенных для приобщения. Шум тех, и других, и третьих иногда доходит даже до того, что в подобном положении проповедник должен (как некогда поступил и апостол Павел) остановить свое произношение (Деян.22:22). О! забыто здесь, что всем этим показывается пренебрежение или только невнимание не к одному проповеднику, но и к христианской проповеди!

Улыбаться за проповедью, слушая ее, слушать или читать ее в печати с тем, чтоб злонамеренно возразить против нее или даже подвергнуть нареканию – ответственности за какое-нибудь слово проповедника, который, между тем, искренно и правильно исполняет свое дело, – такое отношение к проповеди слова Божия недостойно ее, и есть грех. Так отнеслись к проповедям Господа Иисуса Христа многие из евреев, и что же? Они сами себя отвлекли от спасения: «ругахуся Ему» (смеялись над Ним) (Мф.9:24); «ищуще уловити нечто от уст Его» (Лк.11:54). Нет; не вредить (потому что это великий грех), а сочувствовать и, по возможности, содействовать нужно проповеди слова Божия, как распространению света Божия (Ин.12:35).

Четь-минеи (жития святых) помогают и богопознанию, именно теми листами, где в них приводится сильная речь святых Божиих, например, мучеников, в защиту божественных истин, которые святые познали не умом только, а более сердцем и опытом. – Тем более четь-минеи научают жизни. В них видим мы добродетели, которые заповедуют всем нам евангелие, оправданными или олицетворенными в жизни угодников. В них и вера в Бога, и любовь к Богу оживлены, ясны, в полной гармонии между собой. Посему читать их вообще, а в последнем случае – в особенности, весьма умное и полезное дело. Высокий пример всегда более воодушевляет и располагает к подражанию, чем слово: читаешь жизнь иного святого или святой, и не можешь не полюбить их всей душой, а с этим вместе – располагаешься искренно к добродетелям их. Притом, кто желает спастись, тому как же не стараться – узнать: как спасались другие? – Но ложных преданий в четь-минеях нет: потому что четь-минеи составлены на основании исторических сказаний и несравненно с большою разборчивостью, чем какая могла бы быть при описании гражданских событий: «да не будет ми лгати на святаго», говорит первый из жизнеописателей святых, святой Димитрий Ростовский. Чудесные рассказы в четь-минеях нисколько не причина называть их ложным преданием («легендами»); потому что явления духовной жизни скорее могут быть поняты людьми духовными же по своему направленно и делам. Жизнь тех святых, о которых говорится в самой библии, также была исполнена чудес: однако против нее не возражают пренебрегающие четь-минеями. Зачем же отвергать чудесную сторону четь-миней?

Церковь поручает христианина особенному покровительству того святого, именем которого нарекает его при крещении. Вместе с тем, это наречение напоминает о некотором особенном обязательстве со стороны нарекаемого, как и вообще имя знаменательно (Ис.65:15). Отсюда обязанность каждого христианина – знать жизнь своего святого преимущественно пред другими святыми. Знать ее можно в главных только, или и в частных чертах, например, по четь-минеи, прологу или по особенному историческому сказанию. Знать ее нужно сколько из уважения к тезоименитому святому, столько же для того, чтоб по возможности подражать сему святому, и через подражание тем более остаться верным Христу.

«Еретика... отрицайся» (1Кор.2:14); «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых» (Пс.1:1–2). Читать книги или рукописи, которые прямо написаны с целью поколебать православие (например, сочинения Ренана) или только заключают в себе погрешности против святого православия, – читать такие сочинения могут одни христианские и церковные учители, и то с тем лишь намерением, чтоб успешнее поражать врагов истины собственным оружием последних. Но всем прочим, и особенно людям, которые не изучали последовательно истин веры (богословия), чтение таких книг или рукописей опасно для целости их веры, и поставляется в грех. А также, не следует дружиться или без особенной дружбы часто спорить о вере с иноверцами и вольнодумцами, хоть бы (как иной говорит) этим дружеством и спорами (равно, как и чтением еретических или раскольнических книг) нисколько не тревожилась его совесть. Нет, – дружба с вольнодумцем похитит и остатки веры, в ком мало было религиозных убеждений; а речь иноверца, который ненавидит русскую православную веру, не может не обеспокоить духа даже в искренне верующем.

«Егда молишися, вниди в клеть твою (внутрь себя) и затворив двери твоя…» (закрой сердце от посторонних мыслей) (Мф.6:6). Останавливаться вниманием на помыслах, которые приходят в часы молитвы, тем более обдумывать в это время целый план какого-либо дела, а также, стоя на молитве, оглядываться по сторонам, прерывать молитву для каких-либо ответов, и особенно так в домашней молитве, когда человек от своего лица лишь приносит молитву, – все это как же не согласно с идеей (понятием) о молитве! «Молитва (как известно) есть возношение ума и сердца к Богу, или беседа с Богом». Скажут: «что же делать, если посторонние мысли приходят на молитве»? – Не нужно лелеять их и развивать; нужно поскорей возвращаться к предмету – содержанию молитвы, т. е. принуждать себя к сосредоточенной молитве; нужно каждый раз сознавать свою вину, если молитва бывает рассеянная; нужно приготовлять себя к молитве, особенно продолжительной; нужно молить Бога о самой молитве (Рим.8:26). Не худые, а и добрые, или к доброму делу, возникают на молитве мысли! Так! Но все же, это неуместные мысли. А главное: за бесстрастными или порядочными помыслами (если не удерживаться от них) будут приходить и страстные, или худые, помыслы.

«Приближаются Мне усты своими... Всуе же чтут Мя» (Мф.15:8:9). Да; тем более не истинная и несовершенная молитва, если нисколько на ней не обращают ума своего к Богу, если выполняют ее по одной лишь привычке или по одному расположению ко внешней обстановке ее (а также, для успокоения только своей совести). Хоть и нельзя еще назвать или несправедливо будет в отношении к каждому, кто молится так, почесть эту молитву лицемерною (лицемерие иное дело): но, во всяком случае, эта молитва «всуе» – напрасная и требует исправления или пополнения духом молитвенным. – Нужно еще стараться приобрести, так называемую, «умную молитву». Пример умной молитвы видим в Анне, матери Самуила (1Цар.1:9–16). Умная молитва полезна нам, чтобы приобрести навык вообще к молитвенному настроению духа. А часто она бывает и совершенно необходима нам. Например, как молиться с крестным знамением и пред иконой в зимнем пути, на железной дороге? и ужели же в продолжение целых суток или еще более оставить христианский долг молитвы? – Наконец, прекрасное упражнение в богомыслии, крепкая поддержка трезвенности духа пред Богом – «молитва Иисусова». Эта простая и краткая молитва, однако, не простое человеческое произведение, или сочинение. Нет, молитва: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас (или мя)» вытекает из евангельских наставлений самого Господа Иисуса Христа ((Ин.14:13–14;16:23–24); она открыта святым ангелом Пахомию великому (Прим. в конце молитв. канон.); она составляет лучшее упражнение в умной молитве и лучший учитель внимательной молитвы; она удобна для непрестанной молитвы (1Фес.5:17). Итак, надобно позаботиться о ней. Тем более невежественно и грешно пренебрегать ею, как бы молитвою одних простолюдинов, стариков и старух, которые, действительно, по безграмотству своему не знают, и по незаботливости своей не изучили никаких других молитв.

Между тем, пример этих молитв оставил нам сам Господь наш Иисус Христос, будучи духовен и совершен в высочайшей степени. Сказано: «утро востав... молитву деяше» (Мк.1:35); «иде на гору помолитися... вечеру бывшу» (Мк.6:46–47). Стало быть, утренние и вечерние молитвы совершенно необходимы для христианина и составляют непременный его долг. Но есть люди, которые, хоть не отвергают этого долга, однако же ограничивают выполнение его по утру и вечером только тем, что перекрестятся раз-два, не поставляя себя в молитвенное положение, или же, став пред иконой, сделают наскоро всего пять-десять поклонов. – Какое же тут исполнение долга религиозности? В столь немногие минуты, и так-то каждый раз, возможно ли и войти духом в молитву?

Первые мысли или размышления человека после утреннего сна, как бы после выхода из небытия в бытие, должны быть обращены к Богу. И таким обращением, без сомнения, лучше и ближе всего могут быть утренние молитвы или, кроме этого, чтение главы из Библии. Равным образом, первое движение языка, первейшая речь в утреннюю пору должны быть употреблены ни на что другое, как на начальные слова утренних молитв: «во имя Отца и Сына и св. Духа». Адам, когда Бог вдунул в лице его «дыхание жизни», без сомнения, имел первую мысль о Боге, и первое свое слово проговорил, прославляя Творца своего. Когда христианин подобное же обращение к Богу (т. е. мыслью и словом) тотчас после утреннего сна поставит для себя правилом, от которого будет отступать разве в особенных случаях: тогда он выразит этим полную свою зависимость от верховного Существа и готовность свою служить «Тому единому». Какое же это, в самом деле, будет прекрасное правило для каждого христианина! Как оно умно будет подчинять человека Богу! Как хорошо будет наделять утреннею молитвою! Но прежде утреннего молитвословия успеть надуматься серьезно о том и другом, успеть наговориться с другими и сделать многое сверх неизбежного обихода, – это очевидная уклончивость от первейшего дела в каждом дне. Кроме того, расспросы или рассказы, или распоряжения о чем-либо житейском еще на самой постели, вообще до утренних молитв, часто вводят в гнев-перебранки по семейству, по хозяйству, и, таким образом, совсем расстраивают дух прежде, чем будет выполнен долг утренней молитвы.

Молиться в это время дана прямая заповедь в слове Божием: «и ясти будеши, и насытишися, и благословиши Господа Бога твоего» (Втор.8:10). Этот древний завет веры и освящен примером Господа нашего, Иисуса Христа. Со стороны самого дела, прийти и просто садиться за стол, как бы за игру какую, а не почтить молитвою пред обедом Подателя «пищи алчущим» (Пс.145:7), значит так же бросаться на пищу и питье, как бросаются на них бессловесные, которые не умеют, по неразумной своей природе, выразить почтение Творцу. Недостаточно и только раз-два бегло перекреститься перед столом; потому что в таком случае не только не успеть прочесть молитвы: «Отче наш...» или «Очи всех на Тя уповают...», но и сказать: «Господи, благослови питие и ястие»! – Затем, не воздать после стола благодарной молитвы Богу – как же несвойственно для нас, особенно в виду того, что тут же со всею тщательностью стараемся мы отблагодарить лиц человеческих, от которых приняли стол или угощение! К хозяйке и хозяину дома – как в большом, гостином столе – наперерыв бегут, чтоб поклониться им, поблагодарить их за хлеб-соль, а благодарности Господу Богу не хотят воздать! Если последнее назовут одною обрядностью, наружностью: то и первое разве не наружность? Но просить пред столом и благодарить после стола Господа Бога (став пред иконою) надобно не по наружности только, а искренно и с участием в этой краткой молитве мысли.

Молитвою, хоть краткою (пусть она будет состоять в одном крестном знамении, еще менее – во взгляде на святую икону или во вздохе к Богу), – молитвою прилично начинать и заканчивать каждый серьезный труд; потому что сказано: «Мене же не вопросиша, еже помощь имети» (Исх.30:2); «аще ли ино что (кроме вкушения пищи) творите, вся во славу Божию творите, благодаряще Бога и Отца» (1Кор.10:31).Так как молитвою привлекается от Бога благословение на дело, то не молиться при трудах – значит не дорожить Божиим благословением. Верующий и богобоязненный христианин крестится также и в то время, как выходит из своего дома.

Дурные помыслы о святых и святыне, унизительные сравнения святого с грешным, – вот в чем состоит тайное богохульство, или в одном уме! Такие помыслы приходят преимущественно на молитве. Что сказать о вменяемости их? Они вменяются в грех только в таком случае, и притом – частью, а не вполне, когда человек не пренебрегает ими, т.е. останавливает на них свое внимание, хотя, положим, и не желает их, так же, когда стыдится открыть их на исповеди (и так иногда целые пять-десять лет). Они, собственно – ветер от дьявола, который ими нападает на человека по своей зависти. Дьяволу и вменяются в вину все эти богохульные помыслы и представления: истинный христианин или христианка, очевидно, не соглашаются с ними и только смущаются от них, не зная еще до времени, – откуда они и зачем. Итак, все, страдающие помыслами и представлениями этого рода, не должны сильно опечаливаться от них, говоря в душе нападающему врагу: «иди за мною, сатана» (Лк.4:8). Врагу радость, если на его неуместные и скверные картины (например, при взгляде на святые иконы или церковные свечи) обращается внимание, если от этих картин тревожится дух, даже оставляется долг исповеди и св. причащения.

Помышления об одном земном отчасти не согласны с назначением христианина, да и прямо запрещаются в слове Божием: «горняя мудрствуйте, а не земная» (Кол.3:2). В этих словах слышится не один совет, которому следовать или не следовать предоставляется воле человека, но положительная заповедь. И заповедь эта не есть какое-либо излишнее, или непомерное требование, а совершенно необходима. Обыкновенно, кто о чем больше думает, тот это самое и начинает любить. Так и для человека, которого мысли непрерывно заняты одними земными делами и никогда не занимают их ничто душеспасительное, – для такого человека Бог и будущая жизнь как бы не существуют. Он сам себя поставляет в такое состояние, что начинает скучать предметами религиозными и даже чувствует к этим предметам какую-то тайную нерасположенность.

«Предзрех Господа предо мною выну» (Пс.15:8). Вездеприсутствие Божие так же нас везде встречает и окружает (Пс.138:7–10), как воздух, которым мы дышим и в котором движемся, хотя и не в силах определить с точностью образа вездеприсутствия. Посему, в чувстве благоговения всегда должны мы помнить, что Господь Бог находится на каждом месте, все Он видит и слышит. А иначе это будет такая же неизвинительная забывчивость, как кто стал бы небрежно и говорить, и двигаться в присутствии самого царя, или пред лицом высокой какой особы. Да, если представлением себе вездеприсутствия Божия каждый легко может удерживать себя от грехов, как показывает пример Иосифа в доме Пентефрия (Быт.39:9); то в забвении о вездеприсутствии Божием заключается вина такого рода, что человек не хочет пользоваться столь легкою и ближайшею мерою к удержанию себя от зла.

Ангел-хранитель – дар Божий христианину от купели (Посл. крещ. мол. 4) и до могилы. Но даже и после смерти христианина он сопровождает душу, которую здесь охранял, когда душа проходит степени суда Божия. От самого человека уже зависит, чтоб ангел-хранитель ходил с ним днем, осинял его своею опекою в продолжение ночи: вера и богобоязненность человека привлекают к нему ангела-хранителя, как, напротив, безверие или маловерие и греховная жизнь, не прерываемая ни искренним покаянием, ни борьбою со страстями – удаляют. Ангел-хранитель дается от Бога не один на многих, но каждому особо. После всего того, очевидно, грех совсем забывать о нем, не молиться ему и не сознавать его благодетельного влияния на свою судьбу, например, в тех случаях, когда проходят мимо нас самые очевидные опасности для здоровья и жизни. Грех, особенно, не воспоминать о своем ангеле-хранителе в Михайлов день, как в главный годичный праздник в честь всех бесплотных Сил, – не освятить этого дня, если не непременно бытностью в церкви, то живейшим представлением себе личности ангела-хранителя.

Вторая заповедь запрещает ложное богопочитание, а требует, чтоб человек, кроме ума, служил Богу всем сердцем своим и всею крепостию своею. Отсюда нарушения ее составляют:

В этом случае честь святых Божиих воздается неизвестным лицам, может быть, даже грешным, – грех, осуждаемый правилами соборов (Карф. 94 и 95). Седьмой вселенский собор на сей раз поставляет в вину только то непочтение, когда известно, что мощи «подлинные и истинные». Могила же неизвестная, хоть и оглашаемая «мощами», до подлинных удостоверений и до свидетельства голоса Церкви должна оставаться просто.

«На версех гор кадяху... под дубом, и под елию» (Ос. 4:12–13). Допускать все подобное, равно как, отдавая почтение некоторым деревьям, привешивать на эти деревья платки, чтоб получить от них какую-либо помощь, – значит блуждать от Бога и подвергать себя страшному осуждению. Да, по правилам одного из вселенских соборов тем людям, которые тайно выполняют обряды прежней веры, отказывается и в крещении их детей, если они не покаются (VII Всел. 8).

Когда евреи стали покланяться вместо Бога медному змию в пустыне, который изображал Христа распятого, а должны были они только с верою смотреть на это изображение: тогда немедленно же был сокрушен медный змий. Отсюда виден грех тех христиан, которые, стоя пред иконой и молясь, не возносят своей мысли и сердца дальше иконы, думают, что это и есть Бог, Богородица, святой угодник, которые называют святые иконы «богами, божеством».

Если мы и портреты любимых и почитаемых нами лиц желаем иметь в более правильном виде и отвращаемся от таких изображений на этот раз, которые несходственны с живыми лицами, или безобразны: то тем более уместны подобные требования к святым иконам. Иконы составляют для нас не одно воспоминание или украшение церкви, в доме, на книге, но и предмет почитательного поклонения. Посему несомненно согрешают как художники пишущие, так и купцы продающие, так еще начальства, дозволяющие продавать неправильные и некрасивые иконы, которые написаны все на один образец при разности лиц, без всякого соображения с историческим преданием о святом угоднике: каких он был лет и какой наружности; отсюда, то отсутствие в этих иконах какого-либо сходства с изображаемыми на них лицами. Не должны быть также иконы, которые от небрежности и неуменья живописца даже лишены правильного рисунка, или же написанные слишком живо, в чисто итальянском вкусе, совсем не по духовному.

Древние иконописцы, например, святой Алипий, приготовлялись к своей работе постом и молитвой, рисовали с благоговением и призыванием помощи от угодника, лик которого писали. Грешат те живописцы, – всякий мастер и мастерица, которые, изображая святых красками, литьем или чеканьем из серебра и золота, шитьем по бархату, забывают при этом высокое назначение своего труда и безнравственно держат себя на работе; например, курят табак, допускают ссору, произносят брань, даже и скверную, разжигаются похотью.

Икона, особенно обилие икон, возбуждают к молитве и помогают удерживаться от рассеянности во время молитвы. Следовательно, кто оставляет свои комнаты без икон, тот не дорожит молитвой, равно как лишает других, которые бывают у него в доме или квартире возможности помолиться, например, при входе к нему и выходе от него. Затем, забота и усердие приобрести себе икону, особенно не одну, а многие, – показывает любовь к святым Божиим. Следовательно, кто не имеет у себя икон, тот холоден к святым угодникам. Все это для православного христианина постыдно и грешно, особенно в виду того, что в том же доме, т.е. где не скоро можно встретить лик Спасителя или кого из святых, «да знаменается свет лица» (Пс.4:7) их на приходящем или живущем, – там много висит по стенам дорогих картин. – Не показывать же у себя святых икон, собственно, из подражания моде или намеренно поставлять в своей комнате только малую икону, которая бы не бросалась приходящим в глаза, какое это малодушное стеснение себя в деле религиозном! Мода не спасет и люди переменяются: а святая икона утешит и в горе, и, как богоустановленное почитание, останется всегда.

Кто желает помолиться, а тем более каждый день молится пред известной иконой, тому необходимо знать, какой святой изображен на этой иконе, чтоб мог он с сознанием совершать свою молитву. Но, если икона слишком потемнела от давности времени или вследствие небрежного хранения ее, если на ней почти совсем сгладился лик: в таком случае, она остается для молящегося одной доской (Деян.17:29), которую следует сжечь или спрятать до возобновления на ней лика. И родительское благословение этою иконою не имеет здесь оправдания. Нет; употреблять обветшалые иконы – значит бессознательно и небрежно относиться к чествованию Господа и святых в их изображениях.

Нельзя обращаться с молитвою даже и к несомненно святым людям прежде того времени, как сам Господь прославит их нетлением мощей или чудесными какими знамениями. Разве можно только на сей раз говорить: «молитвами раба твоего... помилуй меня, Господи»! Таким образом, и изображения этих лиц, до прославления их Богом и до решения св. Церковью вопроса о том, чтоб причислить их к святым, не суть святые иконы, а только портреты. Тем более неправильно и неразумно вешать, прибивать на стене вблизи святых икон, без всякого промежутка или расстояния, картину царя, высокой какой духовной особы.

Почитать святые иконы возжжением пред ними свеч или масла и каждением ладана показал сам Бог в свят. Писании (Исх.30:7–8) и утвердили вселенские соборы (VI Всел., 73). Следовательно, не воздавать иконам такого почтения (когда есть средства на то), ни при каждодневной утренней и вечерней молитве; ни в праздники, составляет грех опущения. Но, с другой стороны, не следует много полагаться на выполнение денно-нощной лампадки пред иконами, – заменять этим свою личную и сердечную молитву к Богу: при горении лампадки, занимаясь обыкновенными делами, нужно бы воспламеняться по временам молитвенным духом. А также, не следует стесняться пойти в церковь или отговеть в пост, если не на что поставить в церкви свечу.

Сказано: «отлучитеся (очистите себя), носящии сосуды Господни» (Ис.52:11). Так, например, грехом почитается: не устроить киота для иконы, особенно, когда икона без киота чернеет и портится; полагать вместе с иконами (на божнице) солонку, карты, а на столе – сальную свечу, табак, рюмку с вином; заимствовать огонь для курения табаку (закуривать) от горящей у иконы лампадки, а также, прямо, без посредства лучины или бумажки, зажигать от лампадки или восковой свечи сальную свечу; брать в руки святые иконы, как ни попало, во время переноса их куда-либо или при уборке – чистке комнат; не обметать, или не обтирать от пыли икон; прикладываться ко кресту в хмельном виде или в телесной нечистоте: – делать изображение креста на дверях к нечистому помещению; – чертить крест на земле, где он затем попирается ногами (VI Всел.73). Все это грех, а не такие маловажные случаи или примеры, на которые будто бы не следует обращать внимание: тут, значит, душа не благоговеет к святым угодникам и ко кресту Господню.

Крест возлагается на христианина сразу после крещения. Он внушает, что только крестною смертью Иисуса Христа спасен каждый человек. Он напоминает заповедь Спасителя: «иже хощет по Мне ити» (Мф.16:24). Он отличает христианина от некрещеного – охраняет от нападений дьявола – полагается с нами и во гроб. Итак, кто пренебрегает ношением его на груди, или только в случае утраты и ветхости не заботится заменить его новым, тот показывает себя маловерующим и невнимательным христианином. С другой стороны, не следует носить одновременно или на одной нити-цепи несколько крестов или привязывать тут же что-либо из вещей житейских.

Неопределенно махать рукой по лицу или кружить перстами по груди, вместо того, чтоб положить крест сначала на голову, потом на грудь и плечи; не делать при этом и надлежащего поклона, а только кивать головой; затем, креститься без крайней нужды, в перчатках или, по небрежности, всеми пальцами разом; – все это отнимает у крестного знамения смысл и достойную честь, а у молитвы – силу. Нет, хоть крестное знамение делается скоро, в одну секунду: но оно выражает самую умную мысль. Полагая крест на голову, приносим в жертву Богу ум, мысли свои; полагая его на грудь, к сердцу, жертвоприносим Господу Богу свое сердце; полагая на плечи, где сосредоточение телесной силы, – желаем служить Творцу всеми силами тела. Словом, тут должна бы быть у нас в памяти служба-любовь к Богу и «умом, и сердцем, и всею крепостью» (Мк.12:30). Махание или вертение рукой при крестном знамении, таким образом, искажает крест, а по словам св. Златоуста (во время которого уже замечалась эта небрежность), здесь только радость бесам. Но кто, крестясь так-то, еще осмеивает в других правильное изображение креста («большими крестами молится, или хочет спастись»); тот поступает и еще хуже. Пусть иной не от усердия делает большой, т. е., вполне истый (истовой) крест: но можно лишь судить неусердие, а не осмеивать самое крестное знамение.

По преданию от свят. Апостолов и по некоторым церковным памятникам крестное знамение христианина должно быть «троеперстным». Двуперстое же явилось в России со времени раскола, заимствовано от армян и осуждено, как не истинное, на соборе в 1667 году. Итак, тому человеку, который знает все это из рассказов или толкований православного священника, особенно грешно молиться двуперстно, и при этом – осуждать или чуждаться других, которые не молятся двуперстием.

В ветхом завете некоторые люди дерзнули раскрыть ковчег завета, чтоб посмотреть на его внутренность, и – целыми тысячами погибли от внезапной смерти (1Цар.6:19). Без теплой веры или же небрежно прикасаться к мощам и другим останкам от святых, а также к чудотворным иконам, значит оскорблять благодать Святого Духа, которая очевидно пребывает и по смерти угодников с телами их, или с изображениями (1Кор.6:19). Затем, так как Господь Бог дает нам эти святыни для оживления нашего ленивого духа к добру и для освящения души и тела, то мы погрешаем, если не хотим приложиться к ним, имея на то время и случай.

Богоявленская вода имеет такую священную важность, что тем, которые по недостоинству своему не допускаются к святому причастию, – тем в этом лишении положено освящаться питьем ее (Чин посл. в свящ. требн.). Об антидоре сказано: «аще кто и мало ядяше или пияше (например, чаю), да не приимет» (Чин лит. св. Злат.); притом, антидор весь должен быть съедаем в церкви, а не уносим домой (Кормч.); нужно принимать его с благоговением, как даяние вместо даров Христовых, как остатки хлеба, употребленного для тела Христова, а не с такой торопливостью, чтоб крупицы его падали с блюда на пол, под ноги. Подобно тому, артос, благословленные хлебы и служебные просфоры уставом церковным внушается есть, если не до малейшего утоление голода, например, стаканом чаю, то, во всяком разе, «прежде обычного ядения» (служ. свящ.), т. е. прежде полного обеда или ужина. (Нужда же какая-нибудь – например, в дороге – иное дело; потому что в нужде и хлебы предложения некогда были употреблены в пищу (Мк.2:26). Но уже излишнее или неразумное уважение воздается этим святыням, когда кто, вместо того, чтоб в первый же или во второй день потребить артос, просфору, хранить их даже до того, что засушивает их, допускает насекомым точить их, перекладывает их из ящика в ящик, из холстины в холстину. Даже и от мощей просфору, которая, действительно, приносит христианину отрадное воспоминание, нет нужды хранить; потому что в каждом месте где есть церковь, можно получить вновь литургийную просфору, потому что бескровная жертва везде имеет одинаковую силу, а, следовательно, и просфора после нее – одинаковое значение. Впрочем, речь наша боле, против порчи просфоры, артоса или благословенного хлеба. А, если нет этого, между тем, не пришло почему-либо время употребить их: в таком случае, и нет вины в многодневном хранении их. Но нужно хранить обеденную просфору в приличном месте, а не полагать ее на тот стол, где, например, рюмки с вином или мясные блюда.

Оно выражается, например, так: 1) с сознанием приходят в церковь в нечистоте естественной («регулы»), еще горше – в скверне произвольной, или греховной; 2) без нужды заходят (миряне) в алтарь, разговаривают там (и немиряне) о делах житейских и с гневом; 3) обращают для себя церковь в место развлечения, приходя в нее, единственно, для того, чтоб послушать певчих или громогласное чтение евангелия,– и так, может быть, каждый раз; 4) при свадьбе же делают церковь и местом зрелища, обратившись, и стоя спиной к алтарю во все время венчания; 5) пользуются церковью, как только удобным местом для свидания с кем-либо по делам житейским, а иные (страшно сказать!) и с целью постыднейшею...; 6) вносят в церковь и даже употребляют там предметы прихоти, например, табак; и 7) проходит или проезжают мимо алтаря с сквернословием, с песнями и криком, между тем, как богобоязненный христианин, поравнявшись с алтарем, открывает голову и творит крестное знамение. – В слове Божием сказано: «устроиши сердце твое на вход храма» (Иез.44:5); «оскверни Иуда святая Господня» (Мал.2:11); «ко алтарю да не приступают» (Числ.18:3); «храм мой, храм молитвы наречется: вы же сотвористе и вертеп разбойником» (Мф.21:13).

Это, например: а) прогулка на кладбище с песнями; б) пирование на нем; в) курение табаку на могилах, и г) осквернение праха родных плотским грехом... Подобные дела противны уважению, какое требуется воздавать умершим; показывают в человеке бесстрашие к собственному смертному часу, – только бесстрашие не в духе веры, а вольное и бесстыдное.

Крестный ход есть ни что иное, как движущаяся церковь, и – церковь более многочисленная, чем в стенах храма. Поэтому христианин должен вести себя во время крестного хода с таким же благоговением, как и в церкви. Грешат тe, которые приходят на крестный ход не более, как на прогулку, и, чтоб посмотреть на людей. Они смеются и разговаривают на крестном ходе, или заняты тем лишь, сколько тут собралось народа, как несутся по воздуху хоругви, кто и во что одет, словом, совсем не думают об участии в общей, всенародной молитве: между тем, молитва составляет здесь самое главное (2Макк.23:18). Но, если крестное хождение бывает продолжительным (когда, например, переносится чудотворная или особенно почитаемая икона из села в село, из города в другой город или в пустынное место); в таком случае, с особенною трезвенностью духа требуется держать себя на крестном ходе и как в подвиге духовном. Но, как далека и мысль о подвиге, о святом угоднике, которого икона несется, если, с одной стороны, временно устраивают, а с другой – заходят по пути в такие палатки, которые не утоляют только голод и жажду путника, но и соблазняют его к невоздержанию и неуместному развлечению!

«Созиждите храм, и благоволю в нем», говорил Бог Иудеям (Аг.1:8). Но за то, что где-либо храм не строится или же «запусте» (Аг.1:4) (не поддерживается), или только не особенно украшается, между тем, как мирские дома цветут, – «сего ради (так было сказано тем же иудеям) земля оскудит изношения своя» (Аг.1:10). Господь наш не отказал же сборщикам на содержание храма, и даже заплатил храмовую подать за двоих (статир вместо требуемой дидрахмы) (Мф.17:27). Храм на множество домов – один дом и составляет общее достояние для всех и каждого в приходе: не долг ли каждого прихожанина принести на него свою лепту? В храме совершается бескровная жертва Христова, и этою жертвою освящается весь тот край, где стоит храм: как же не дорожить Божиим храмом? Как не стараться построить его, если нет его? Как не любить, украшать его, ради совершения в нем бескровной жертвы? Как допустить, чтоб он представлял из себя развалины? Усердные евреи и снимали с себя одежды, встречая Иисуса Христа (Мф.21:8).

К тем, которые медлят своим покаянием во грехах (а долго не быть у исповеди и значит медлить), относится замечание: «аще не покаетеся, еси такожде погибнете» (Лк.13:3). Еще сильнее угроза произнесена на уклоняющихся от св. причастия: «аще не снесте плоти Сына человеческаго, ни пиете крове Его, живота не имате в себе» (Ин.6:53).

Что православному христианину нужно исповедоваться и приобщаться св. таин чаще, а не однажды только в год, для этого мы имеем, главным образом, следующие основания: прямую заповедь Спасителя – «примите, ядите…» – особую заповедь Церкви, внушающую приобщаться во все четыре поста года, и даже предлагающую ревностным христианам приобщение каждый месяц; – ревность первых христиан, которые «бяху терпяще в преломлении хлеба» (Деян.2:42), и затем – пример всех святых людей последующего времени, так же часто приобщавшихся; наконец, невозможность кому бы то ни было достигать совершенства в духовной жизни без частого освящения себя таинством евхаристии. Итак, из грехов опущений самый важный – когда кто не более одного раза в год исповедуется, между тем, как была бы ему возможность чаще приступать.

На сей раз вменяются в вину, прежде всего, притворство и холодность чувств, с которыми приступает человек к исповеди и св. Причастию. Затем: можно ли одобрить, если для достижения обыкновенных и внешних целей употребляются средством столь высокие таинства? Но и в том случае, когда кто, напутствуясь сими таинствами по особенной нужде, например, по болезни, решается этим заменить говенье, которое он должен бы наряду с другими выполнить в пост и с положенным по уставу приготовлением, – и в этом случае нет полной искренности, полного свободного произволения исполнить христианский долг. Сказано: «не аки по нужди благое твое будете, но по воли» (Флм.14). А тут, как бы, ожидалась только внешняя нужда («в церковные – исповедные книги не запишут, заболел, без говенья не обвенчают, без напутствования не похоронят»), – нужда, чтоб прийти к исповеди и св. причастию.

«Да искушает (испытывает) человек себе и тако от хлеба да яст, и от чаши да пиет...» (1Кор.11:28). Для самоиспытания-то пред святым приобщением и полагается православному христианину, между прочим, говеть неделю, в крайнем же случае – полнедели. Но прийти прямо к причастному правилу или ограничивать, без всякой уважительной причины, говенье (притом, только однократное в год) всего одним днем, это показывает человека, который явно не благоговеет к святым, страшным тайнам Христовым: это и не в характере православия (так принято говеть только у римских католиков). – «Ядый же и пияй недостойны, суд себе ясть и пиет» (1Кор.11:29). Еще тяжелее вина: приступить к святым тайнам очевидно недостойному, т. е. в таких смертных грехах, за которые по правилам церковным запрещается приступать. Что священническая власть не запретила приступить, это не оправдывает человека недостойного. Он или не принес ясной, полной исповеди пред священником и, таким образом, священник не имел возможности правильнее отнестись к его нравственному состоянию, – разрешить ему приступить, или же он усиленно испросил себе это разрешение; уверял исправлением своей жизни, – только без сердечного намерения исправиться. О, тяжкий грех – недостойное приобщение!

Здесь заключаются такие вины: недоверие к решению духовника, богопоставленного судии совестей; явное ослушание пред духовником; иногда, вместе с тем – тайность дела, т.е., если признанный недостойным приступить приступает за глазами духовника, в другой церкви; а главнее всего, небережение себя от великой ответственности пред Богом за недостойное приобщение. Грех такого дерзновения не извиняется ни старанием избегнуть стыда со стороны людей, ни строгостью духовника, ни сердечным, будто бы, желанием причаститься. Если духовник обстоятельно и беспристрастно рассудил не приступать, то всякий порыв приступить есть дерзость и вред.

Грехи на этот раз составляют: 1) выход из церкви после приобщения без благодарных молитв и целования креста, а вечером – небытность у вечерни; 2) падкость тотчас на пищу и питье; 3) неразмышление о даре, которого сподобил Бог; 4) опьянение в тот же день; 5) неудержание себя от супружеских ласк; 6) бытность на вечеру, допущение игры какой; и 7) незаботливость исправить свою жизнь. – «Тако ли не возмогосте единаго часа побдети со Мною...?» (Мф.26:40). «Человеке постяйся о гресех своих», и паки... таяжде творяй... Что успе смирением (покаянием) своим?» (Сир.34:26). «Не бо врагом твоим тайну повем».

Един есть всевышний Господь: пред Ним на бесконечном расстоянии всё и все. Итак, «Тому единому послужиши» (Втор.16:13); «се раба Господня», сказала о себе сама Божия Матерь (Лк.1:38); «никто же вас да прельщает... службою ангелов», сказано против обоготворения небесных сил (Кол.2:18). Что же до божеской чести святым, то из них апостолы Павел и Варнава тотчас разодрали на себе одежды, когда народ почел их богами и хотел было принести им жертвы (Деян.14:13–19). Если и говорится: «да спасет угодник Божий», то спасает он не сам по себе, а помощью Божией. (Посему, лучше бы и не соединять, или не поставлять рядом, молебна Пресвятой Троице или Христу-Спасителю с молебном святым, которые принесут нашу молитву тому же Всевышнему Господу: лучше бы выполнять первый молебен отдельно, или в особое время, если только позволяют время и обстоятельства).

«Аще кто речет вам: се зде Христос или онде: не имите веры» (Мф.24:23). Да, Иисус Христос везде, где веруют в Него, где любят Его. Нас спасает Его благодать, а она предлагается и доступна всем (Евр.4:16 и др.); спасение наше зависит от нашего усердия, а оно недалеко от нас, – вот, в душе нашей; так Адам и в раю согрешил, а Иов и на гноище остался верен Богу; Иуда был и в числе Апостолов, обращался близ самого Спасителя мира, но погиб; Закхей же между грешными мытарями угодил Богу. Нет, ни монастырь, ни самое дальнее путешествие к святым местам, и ни большой счет сделанных для богомолья путешествий, ни высокий сан, ни ежедневное предстояние у святого престола в церкви или у мощей угодника, все это само по себе никого не спасет, как, напротив, ни мир, ни униженное какое звание никого не погубят. Иное дело думать, что некоторые места и состояния человека удобнее, ближе для спасения.

«Иже аще постыдится Мене и моих словес..., и Сын человеческий постыдится его, егда приидет во славе» (Мк.8:38), т.е. на всемирном страшном суде. Бояться высказать свои православные убеждения, когда вызывают на то; даже неохотно открыть о себе в кругу иноверцев – какого вероисповедания; не сметь в присутствии других и перекреститься, или сделать земной поклон пред святыней; молиться, осмотревшись прежде, не наблюдает ли кто со стороны, или не может ли заметить, и так каждый раз; затрудняться выразить близкое расположение к благочестивому священнику; вообще, с робостью скрывать свои религиозные убеждения и добрые расположения; наконец, решительно отказываться от них в угоду людям: вот все это и значит «стыдиться Христа»! Ложный (религиозный) стыд – измена Богу и напрасное стеснение самого себя в чувствах богобоязненности. К чему же это так украдкой креститься или полагать земные поклоны, если душа желает того? для чего же стеснять себя – воздать благодаренье Богу, если при особенном каком случае так и готовы выйти из сердца слова: «слава Богу, слава Тебе, Господи»? Не дороже ли нам людей Господь Бог и святая православная вера? Если же укажут при этом на молодость, на юность, которая, обыкновенно, стыдится обнаружения чувств религиозных: то и тут, конечно, не стыд, а напротив, еще честь молодому человеку; потому что весьма утешительно видеть в молодом, как он выполняет священные и первейшие свои обязанности, как человек и христианин.

«Нe подобно есть иным житие его (праведника)..., удаляетеся от путей наших... (Посему) досаждением и мукою истяжим его» (Прем.2:15,16:19). Посему обзывают набожного ханжой, святошей, фанатиком; чуждаются его, изгоняют его от себя, когда можно – и бьют. Но поступать таким образом с человеком, который совершенно невинен и нисколько не касается других, вымещать на нем собственную свою вину и неисправность, потому что его благочестивая жизнь служить укором для нечестивого, – это в высшей степени несправедливо и жестоко: «ненавидением неправедным возненавидиша мя» (Пс.24:19). Что же делать набожному человеку, чтоб избавиться от имени «ханжи, пустосвята, фанатика», чтоб помириться с людьми мирского духа? Ужели изменить своему религиозному направлению? О, это было бы слишком легкомысленно! И вот, тут, вместе с лицом осмеивается, преследуется самая набожность! Впрочем, иной раз к набожному человеку, по особенным внешним обстоятельствам его, и не выражают ни чувства ненависти, ни вида гонения. Только лишь называют его направление не современным, не практичным, ошибочным; только лишь жалеют его за то, что он «напрасно изнуряет себя, мало есть и спит, подолгу стоит на молитве, много тратит денег на церкви, на милостыни». Все это одними трактуется, а другими принимается, будто несомненно напрасное, или излишнее. Но жалость здесь к ближнему неуместная. Это значит представлять самую добродетель жалкой, излишней. Нет, не воздыхать нужно об истинно-набожном человеке, а душевно радоваться за него: от духовных подвигов он ничего не потеряет, а, скорее, будет долговечным и упрочит свое материальное состояние. Но некоторые, по-видимому, хотят быть основательными и беспристрастными судьями религиозного человека. Говорят, «если этот человек хочет жить по закону Божию или по духовному, то зачем же в тех и иных случаях поступает неправильно? зачем часто говорит так, а делает иначе»? По мнению этих судей, выходит, что набожный человек и согрешать никогда не должен, между тем, как сказано: «седмерицею падет праведный» (Прит.24:16). Иное дело было бы: злая богопротивная страсть или нераскаянность в каком-либо смертном грехе. В таком случае, и благочестия истинного не будет. И разве можно быть истинно-благочестивым, так сказать, по заказу, по непременному требованию, как известно, – истинная добродетель соединена с борьбой. О! лучше бы строгим судьям взять для подражания, или в урок себе, известные добрые качества истинно-набожного человека, чем отрицать его религиозное направление, чем бросать ложный взгляд вообще на христианскую набожность.

Это не одна только наружность в религии. Так сказать – будет мало: наружность религиозная, без мысли и усердия, иногда примечается и в истинно набожных людях. Не составляет еще фарисейства в религии и неискренность молитвы или другого какого доброго дела, раз-два допущенная. Фарисейство – это намеренная ложь, или рассчитанная искусственная святость. Сущая гибель от него, когда оно перейдет в характер, сделается направлением человека. Какая же его цель? «Да видими будут человеки» (Мф.23:5); «да прославятся от человек» (Мф.6:2). Лицемеры или хотят приобрести себе влияние на народ (как, например, у старообрядцев их наставники, подающие милостыню, одолжающие в своей среде деньгами), или стараются войти в милость у высокопоставленных в духовенстве лиц, чтоб воспользоваться ходатайством этих лиц, о месте службы для себя, или же рассчитывают заслужить похвалу и почет у людей истинно-набожных, которые рады бы видеть подобного себе. Веры и благочестия в душе их нет, но они выдают себя ревнителями на сей раз там, где этим путем могут достигнуть известной своей цели. Если что доброе они делают, то делают только напоказ, и опять, не для полезного примера другим, но, единственно, для похвалы или другой преступной цели. Некому видеть их набожность, никто не расскажет о них, или нет выгоды им пред известными лицами показывать себя набожными, и – они не показывают себя тем. Тогда, например, легко ими ослабляется или совсем нарушается пост, не протягивается их рука для частого крестного знамения, нет у них усердия пойти в церковь, не полагаются ими низкие поклоны на молитве; напротив – пред людьми мирскими или светскими они вполне обнаруживают мирское же направление, и уже не в одну угоду этим людям, но как собственное и господствующее направление. Для лицемеров самое неважное в богопочитании (внешнее сткляницы) имеет бо́льшую цену, чем совесть, любовь и правда. Строгие к мелочам, они нипочем считают «суд и милость, и веру» (Мф.23:23), а отсюда, ложная их набожность всегда бывает взыскательна к другим и снисходительна к себе. Они жестоки сердцем и под личиною добродетели готовы решиться на всякие злодеяния. Итак, горе и горе, усвоившим себе дух фарисейской набожности!

Бедные и нищие в среде православных христиан тоже «храмы Божии» – храмы живые; одушевленные (1Кор.3:16). Истинное ли это направление религиозного человека: в одном случае быть щедрым, а в другом ничего не давать, в первом – многого не жалеть, а во втором – и в малом отказывать? Украшая храм, христианин должен украшать и душу свою добрыми качествами: а не лучшее ли украшение для души милосердие к ближнему? Иной отказывает бедному в пособии потому, что «делает, например, серебряную ризу на икону»: а бедному, между тем, помощь нужна без всякого отлагательства времени, и, может быть, у него уже нет сил пойти к другому, чтоб просить. Не значит ли это поражаться более внешностью в богопочитании, чем соблюдать «вящшая закона... и милость, и веру» (Мф.23:23)? Не одностороннее ли это направление религиозности – всегда поступать так при достаточных средствах? Да, и нечего сомневаться в этом.

«Юродивый или блаженный», очевидно, не тупой или полоумный от природы: последний только урод. Юродство же есть величайший подвиг в христианстве, утверждающийся на словах апостола Павла: «мы убо буи (безумны) Христа ради» (1Кор.4:10). На этот подвиг способна только пламенная ревность к Богу; его, например, несли и вполне вынесли Андрей юродивый и друг. Юродивый имеет целью в отношении к себе смирить себя и прикрыть свою духовную жизнь от глаз мирских, а в отношении к другим, под видом безумного, привлекать людей от жизни горделивой и суетной, которая истинно безумна, привлекать к истинному разуму, или к истинно разумным делам; под видом глупого, с которого нечего взыскивать, он обличает пороки и неправды в таких лицах, к которым, может быть, и никто не смеет приступить с подобным обличением. И вот (бывали и бывают такие примеры), этот-то трудный и высокий подвиг в христианстве искажают некоторые намеренно! Обманщики действуют наружно, по примеру святых юродивых, говорят таинственно, а на самом деле ищут только того, чтоб собирать себе деньги, чтоб служила им доверчивая набожность, среди которой, обыкновенно, они являются (истинные же юродивые или ничего не брали, или раздавали нищим – притом, тайно – все, что только добрые люди предлагали им). Притворяясь пред другими и обманывая легковерных, ложный юродивый, наконец, привыкает обманывать и самого себя, считает себя богоугодно-блаженным; между тем, как ни молитвы, ни поста, ни других высоких качеств Христа ради юродивых отнюдь не имеет. Тяжкий, претяжкий грех!

Сходить или съездить на поклонение мощам угодника Божия или к святым местам в Иерусалим, в Киев, – при известных условиях, дело благочестивое и также, это подвиг духовный. Тут например, имеется целью (кроме исполнения обета, если путешествие предпринято по особенному обету): а) потрудиться ради царствия Божия; б) видеть живые примеры высокой, духовной жизни; в) когда же или где нет таких примеров – при взгляде на гробницы угодников Божиих воодушевиться большею ревностью о спасении души, облагоухаться здесь и благодатью Божией, как особенною силою для спасения; г) может быть, и увидеть осязаемые чудеса на месте поклонения, следовательно, ощутить ближайшее присутствие Бога; наконец, д) видеть более умилительное, продолжительное и торжественное богослужение, чем дома. В этих богоугодных целях и в духе молитвенном можно даже не раз в жизни предпринять дальнее путешествие к святым местам и мощам. Но бывают такие «странники и странницы», которые далеко уклоняются от этих чистых целей в своем путешествии, и разве у самой только святыни на короткое время показывают в себе дух веры и благоговения. Раз побывав у святых мощей и по святым местам, и с первого же этого раза возвратившись домой не лучшими, как вышли, напротив принеся с собой много зла, которое переняли от странников, – эти люди стремятся к богомольям снова, и некоторые почти целую жизнь так-то странствуют. Для чего же, или ради чего? Чтоб не работать дома и пропитываться на чужой счет (обыкновенно, они не запасаются на дорогу собственными трудовыми деньгами; но, кроме готового приюта и стола, еще по домам просят подать им, как идущим на богомолье (Деян.20:25); чтоб иметь разнообразие к своей жизни, видеть постоянные перемены лиц и местностей. На путях своих, или придя на время домой, они пускаются в ложные рассказы «об Иерусалиме и Синае, о чудесах и гласах», пожалуй, покажут «запекшуюся кровь Вифлеемских младенцев» (в кусочках разбитого коралла), предлагают для продажи «четки и иконы, якобы от мощей». Приютившись в дороге к какому-нибудь семейству, вкрадчиво вносят в это семейство разлад, начальная причина которого вернее узнается уже после ухода их: это, именно, «суть поныряющии в домы» (2Тим.3:6). Теснота дорожного помещения в дальнем странствовании приводит их к неопрятности, а смешение полов – к тайным порокам. Но и на местах самой святыни иные из них держат себя не лучше этого: не редкость, что того и другого поклонника видят на улице, лежащего без чувств от вина. И вот, все это прикрывается тогой благочестия, так что надобно иметь немалую дальновидность, чтоб отличить ложного странника от истинного! Какое жалкое направление! какое злоупотребление христианским благочестием! сколько здесь повода для людей легкомысленных и вольнодумствующих, не умеющих собственным примером добродетели вразумлять порок, – повода осмеивать христианскую набожность! Это последнее обстоятельство так же поставляется в вину пред Богом для ложных странников и странниц.

Иные (как в селах-деревнях) строят себе особые кельи, удаляются от семьи под предлогом спасения души, и – вдали-то от надзора семейного легко доходят до жизни предосудительной. Другие (как из женского пола) носят в мире черное одеяние по примеру монашествующих. Третьи отращивают себе волосы и надевают на себя длинную одежду, как бы лица духовного звания. Но, так показывая себя отшельниками среди мира, отделившись от мирян наружностью своею, эти люди постоянно обращаются среди мирских мужчин и женщин, и живут вполне по духу и обычаям мира. Очевидно, они «ложные богочтецы» (Ин.9:31). На них-то VI Вселенский Собор произносит такой суд: «которые в черных одеждах и с отрощенными власами обходят грады, обращаясь среди мирских мужей и жен... изгоняти их …» (Прав. 42).

Для благочестивого человека гораздо дороже должны быть духовные блага (Флп.3:8). Случается так, – его положение в мире скудное или унизительное: но для молитвы, но для служения Богу особенными какими-либо добродетелями, к которым он особенно предрасположен, – положение это более благоприятное. Авраам и из той земли, которая уже принадлежала ему по обетованию Божию, как награда за его веру и святость, т.е. из прямой собственности своей, скромно и бескорыстно предоставил Лоту свободный выбор; а затем нисколько не противоречил, когда Лот выбрал себе лучшие места, ему же оставил худшие. За это самое Бог и удостоил его нового благословения, явившись к нему вслед за таким разделом его с Лотом (Быт.13:9–18).

Так, не воспользоваться бегством ради того, чтоб не быть названным беглецом или трусом, – не бежать оттуда, где угрожает явная опасность допустить измену православной вере, например, в кругу вольнодумцев, в руках изувера какого, – или же не откупиться деньгами, жалея деньги, в том случае, когда желательно достигнуть высокой духовной цели, например, чтоб пройти с проповедью евангелия к некрещеным, поклониться святыне; – все подобное осуждается голосом вселенской Церкви, как несогласное с истинным, разумным богопочитанием (Петра Алекс. кан. пр. 12, снес.Деян.17:9–10). Тут и бегство, и откуп деньгами, и униженная просьба перед кем-либо составляли бы службу Богу.

«Буди увещаваяся с соперником твоим..., дóндеже еси на пути с ним» (Мф.5:25). Соперником здесь можно назвать совесть, которая оскорблена грехами, обременена тяжестью всяких грехов перед Богом. Кто идет к исповеди, не рассудив прежде с этим соперником своим, не испытав себя предварительно в делах своих: тот на самой исповеди, обыкновенно, бывает сух, не сознателен, совсем не знает, в чем и винить себя, держит себя на духу так, как будто дело не до него касается; он говорит одно, и даже вперед духовника: «грешен, грешен». Затем, этот человек не пользуется вполне благодеянием Божиим в таинстве исповеди, – не усвояет себе со всею живостью разрешения во грехах, которого удостаивается чрез священника. Принося так свое покаяние, не погрешает ли он в самом покаянии? не ложно ли относится к таинству покаяния? Да, это великое опущение, когда не заботятся самоиспытанием приготовить себя к исповеди, или думают, будто довольно только для них ответить, о чем спросит духовник. Не оставляя после себя глубоких следов в этих говеющих, исповедь делается для них как бы одним обрядом.

«Аще что скрыеши, сугуб грех имаши», говорится в наставление каждому перед исповедью. Здесь также изобличается ложное понимание таинства, и исповедник сугубо виновен в утаиваемом грехе вот почему: он не доверяет таинству, т. е., будто не сам Христос слушает его исповедь; обманывает священника и самого Бога; напрасно стыдится без меры духовника, потому духовнику дано правило: «тако имей грехи, яже исповедают тебе, яко же бы были твои» (Номокан. пр.189); наконец, подвергает себя опасности остаться совсем неразрешенным в тяжком грехе, т.е., если постигнет его скоропостижная смерть и уже не будет он иметь возможности снова исповедаться.

«Да не явится срамота наготы твоея» (Откр.3:18). Исповедь есть не только таинство, но и тайна, из которой ничего нельзя открыть другому. Было, правда, время и всенародного, публичного покаяния: но всенародная исповедь отменена из снисхождения к нашей же слабости. Итак, виновна здесь даже простодушная откровенность, т. е., когда рассказывают, о чем спрашивал их духовник, как они каялись и какая назначена им епитимия. Но как тяжко грешит злонамеренный рассказчик, или тот человек, который, открывая что-либо из исповеди своей или чужой, хочет тем или повредить священнику-духовнику, или только насмешить других! С одной стороны, тайна тут Божия и ему никто не поручал открывать эту тайну, а с другой – и никто не просит его открыть, не допытывается от него узнать. Не следует также переговаривать слова этого человека.

«Иже не держать правила своего (назначенной епитимии), отжени их, да не погибнеши и ты с ними», дается совет духовнику (Номок. 189). Не принимающий и не выполняющий епитимии, кроме упорства, грешит против исправления своей жизни; потому что главная цель епитимий, которые, большей частью, состоят из подвигов, противоположных прежним тяжким грехам или преступнейшим страстям, – есть исправление жизни исповедника. – Затем, если б кто и находил для себя нужным изменить или совсем отменить возложенную на него епитимию, тот должен в этом случае обратиться к духовнику же для разрешения своего недоумения. Исполнение епитимии, назначенной за тягчайший грех, так обязательно, что одна только болезнь, угрожающая смертью, освобождает от нее; а в случае выздоровления, состоящий под епитимией, снова должен выполнять ее до назначенного срока (I Всел.13).

«Молящеся не лишше глаголите» (Мф.6:7). Сто молитв к Богу приносит человек, и все только о здоровье, об урожаях, об успехе торговли, по случаю постройки дома или предположенного путешествия, об устройстве участи детей и т. под. И, если одна из этих молитв, продолжавшаяся долгое время, будет услышана, – тотчас сменяет ее человек подобною же молитвою о земном. Кратко: если б пред иным человеком была раскрыта завеса всех его молитв, или за всю его жизнь, он устыдился бы самого себя; потому что увидел бы, что предметом его молитв была земля и земля, плоть и плоть. Но скажут: «кого же, как не Бога, просить в нуждах жизни»? Бесспорно, так. Но зачем же просить Его только о земном и временном? Разве для человека одна земля, а нет неба, и не ожидает его вечность? и разве Господь Бог одно земное и временное может подавать нам? почему же мы не молимся о душе, которая имеет своего рода нужды, например, исправиться от какой-либо злой привычки, приобрести себе какую-либо добродетель, словом – почему не молимся по примеру ектений просительных: «дне сего совершенна..., прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати..., христианские кончины...»? Все это доказывает, что мы любим только свое тело, а не душу, что отдаляем от своего внимания дальнейшую свою участь – в будущей жизни. – Но иные приносят и прямо богопротивную молитву: «не приемлете, зане зле просите» (Иак.4:3). Например, один, вместо забвения обиды, молит Бога, чтоб был наказан его обидчик; другой, сделав кражу и не полагая пред Богом твердого намерения оставить этот порок, молит только быть ему сокрытым от людей и суда; а некоторые, хоть просят позволительного, но с намерением нечистым, например, богатства – для жизни роскошной и веселой. Нет, – это несомненный недостаток наш в богопочитании: молиться всегда об одном земном и суетном. Тем более грех просить Бога о том, что само в себе нечисто или предполагается для нечистой цели.

Сам Господь наш, Иисус Христос, примером Своей молитвы в саду Гефсиманском, научает нас не опечаливаться, когда мы молимся, и не бываем услышаны (Мф.26:43–44). Равным образом, из самых великих святых одни совсем не были услышаны в молитвах своих, например, Моисей, желавший войти в землю обетованную, и не достигший ее (Втор.3:26); другие же целую почти жизнь не видели исполнения своей молитвы, как богоотцы Иоаким и Анна (Четь-Мин. под 9 сент.). Может быть, молитва наша еще не самая прилежная, – мы думаем (иногда по самой чистоте ее), что она сама собой должна исполниться; может быть, и полезное само в себе было бы нам не в пользу, почему и сбывается даже противное нашей молитве, почему в бесплодии своей молитвы мы можем видеть, напротив, истинный плод ее; может быть, не пришло еще время исполниться нашей молитве; или же Господь, замедляя оправдать нашу молитву, желает приучить нас к терпеливой молитве, хочет сделать нас, вообще, усердными молитвенниками; наконец, Он готовит нам тот дар, ту милость, которые просим у Него долго-долго, притом, с задатком, или залогом, самым сильным, как молитва при бескровной жертве, – готовит нам милость к тому времени, как мы совсем обессилим в человеческой помощи и в какой ни есть надежде на эту помощь. Во всяком случае, как бы наша молитва ни представлялась возможною для исполнения, и как бы ни была чиста сама в себе, а также сильна сторонним подкреплением, как ходатайство за нас Божией Матери, поминовение на проскомидии и за литургией, – неисполнением ее не следует огорчаться нам до того, чтоб оставить ее или раскаиваться за нее. Будущее прикрыто от нас: придет время, и многое, чего мы не понимали в судьбе своей, раскроется пред нами. Итак, «обаче (впрочем) не якоже аз хощу (по своей человеческой воле и рассчитанной надежде), но якоже Ты (по воле Божеской)» (Мф.26:39).

«Да молитвы творят..., воздеюще преподобныя руки без гнева…» (1Тим.2:8). Кроме внутренней рассеянности, и отвне человек часто встречает препятствия к доброй молитве. Это гнев – досада на кого-либо, или на что-либо, – особенно в той молитве, которая совершается совместно с другими, как, например, в церкви молебен, панихида. От чего же здесь является расположение ко гневу? – Или от непривычки нашей к молитве, или от затаенной тягости подвигом молитвы, пожалуй, и от усталости, или только от врага-дьявола. Врагу-дьяволу невыносима добрая молитва человека; потому что в молитве человек входит к Богу и уходит от Него. Поэтому, как виновный в чем-либо всячески старается задержать того человека, который порывается войти к высокому начальнику, чтоб пожаловаться на него, так и враг-дьявол все козни употребляет, чтоб человек не входил в беседу с Богом (внимательная молитва, действительно, есть беседа с Богом) и не выходил бы из этой беседы со знаками Божией милости. Отсюда, старание врага, прежде всего, попрепятствовать нашей молитве в назначенный для нее час, приготовлением к этому самому времени других занятий. Отсюда его усилие расстроить уже совершаемую нами молитву (кроме посторонних и худых помыслов, о которых мы сказали раньше), – расстроить чем-либо неприятным отвне; а добрую, совершенную молитву и можно узнавать по тому признаку, что человек ничем более не смущается, хотя бы весь мир оскорблял его. Наконец, когда враг не успеет и в этом, т.е., чтоб расстроить молитву в минуты ее, и когда, между тем, видит, что мы со вниманием и усердием помолились, тогда старается похитить всю молитву нашу или только уменьшить заслугу ее вслед затем. Отсюда, от него поводы к раздражению – досаде, когда человек окончит свою усердную молитву или придет от обедни, тем более после говенья. Итак, нужно каждому с осторожностью оберегать свою молитву. Прямой грех обращать ее только в спор, в гневе до резких слов и крика, а также сердиться, как нарочно, вслед за молитвой, придя, например, из церкви. Но грех, вместе с тем, и не щадить в это время ближнего, поставляя поводы к его досаде, или недовольству.

«Неуязвися печалию греха» (Сир.14:1). Если чувствуется скука, недовольство всем, что окружает, в таком случае, надобно проверить себя: от чего же это происходит? Когда окажется, что причиною печального расположения духа, собственно, неудовлетворение какой-либо суетной привязанности (малы, например, прибытки в торговли) или неудача в каком-либо порочном искании (не удался случай повеселиться вином): тогда и стыдно продолжать такую печаль; надобно очиститься от нее вздохами покаяния пред Богом, и это уже будет лучшая и полезнейшая «печаль, яже по Бозе» (2Кор.7:10). Иногда душа долго скучает: но стыдится открыть, о чем скучает.

«Работайте Господеви со страхом, и радуйтеся Ему с трепетом» (Пс.2:11). Особенно первые шаги в служении Богу каждый человек должен делать под водительством страха Божия, – с памятованием того и подчинением своей воли тому, чего требуют евангельское учение и церковные законы; а также требуется особенно в первое время помнить свою смерть и вечные мучения, потому что все это сильно пробуждает в душе страх Божий, – быть еще в близком знакомстве с людьми богобоязненными. Но свобода духа, которою некоторые хотят на этот раз оправдывать себя (как некогда Николаиты (Откр.2:6:15)) не может и не должна быть понимаема так, будто каждый может веровать в Бога лично и исполнять заповеди веры по своим лишь убеждениям, т. е., будто слово Божие дано каждому отдельно и лично, а не всем вместе для одинакового разумения и руководства. Нет, христианская свобода духа и состоит в покорении ума и сердца учению и закону божественному. Свобода же духа тех людей есть ни что иное, как «дерзость», весьма опасная в духовной жизни, по опыту св. подвижников (Преп. Агафон, авва Дорофей и др.).

Против этого же страха, действительно, идут слова Писания: «идеже дух Господень, ту и свобода» (2Кор.3:17), слова, сказанные на евреев, которые исполняли закон не по свободной любви к Богу, а по одному лишь страху наказания и по некоторой неволе. На рабском страхе, который вначале необходим и полезен, – никак не следует останавливаться. Возрастной и разумный сын не потому уже слушается отца, что боится отцовского наказания или ожидает себе подарка-награды, но по любви к своему отцу и с уверенностью, что все имение отца принадлежит и ему; так и рабский страх к Богу должен постепенно переходить в сыновний (Гал.4:7). Оставаясь же в состоянии рабского страха, человек готов был бы грешить, если б знал, что за грехи он только лишается любви и благоволения к себе Бога, а не подвергается никакой казни. Тогда человек представляет себе Бога только грозным карателем грехов, которого и боится, а не видит в Боге, вместе с тем, существо, достойное самой пламенной любви (1Ин.4:8). Тогда человек как бы жалеет о том, что узнал известное церковное правило, которым осуждается его привычный грех, так как, не зная этого правила, не считая дотоле в своей совести грехом своего беззаконного дела, – он мог бы свободно грешить. Чувства, несогласные с истинным богопочитанием!

«Аще кто не любит Господа Иисуса Христа, да будет проклят» (1Кор.16:22). И действительно, не великий ли это грех – с холодным чувством относиться к Тому, Кто был бичуем у столба и «язвлен за грехи наша» (Ис.53:5). Кто умер на кресте как принявший на Себя все до одной наши вины, и в Ком вся надежда спасения для каждого из нас? Грех, например, не любит душеспасительных бесед о лице Иисуса Христа; скучать тем, или отворачиваться; и тогда, как другие в чувстве любви произносят Его имя, не стараться приобрести себе Его святой лик и не взирать с любовью на этот прекрасный лик; не читать или не слушать никогда акафиста сладчайшему Иисусу, не произносить хоть таких кратких воззваний к нему: «Иисусе, искупителю мой, преблагий; Иисусе, пастырю мой, не погуби мене...»! Последнее дело даже и так относиться в душе к Иисусу Христу, что все равно – был ли бы Он или нет. В первые же времена Церкви любовь к Нему считалась первою добродетелью и первым счастьем, или наслаждением для души. Это видно из церковных епитимийных правил. Первой епитимией грешнику за тяжкий грех было «не удостаивать его Христа», т.е. лишать святого причащения на известное время. Очевидно, это наказание не признавалось бы тяжким, если б не было в тогдашних христианах горячей любви к Иисусу Христу, – не было у них желания жить с Ним и, как бы, дышать Им.

«О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь!» Божия Матерь, после Бога, всех достойнее нашей любви по Своим, более чем ангельским, добродетелям-заслугам. Да и нас после Бога никто столько не любит, как Она: что дорого Ее Сыну, Господу Иисусу Христу, тем дорожит и Она по Своей беспримерной чистоте и доброте сердца, как например, грешные души человеческие. В истинном богопочитании, или для истинно набожного человека, сердечная любовь к Божией Матери также необходимейшая добродетель: чем благочестивее делается человек, тем с большей любовью и благоговением начинает относиться к Ней, Царице Небесной.

«Аще бо бых человеком угождал, Христов раб не убо был» (Гал.1:10), говорит ап. Павел. Эти слова с первого раза показывают, что человекоугодник – уже не богоугодник. Почему же именно так? – Потому что он изменяет истине, которая в Боге, которая есть Христос, изменяет истине пред людьми и на словах, и в действиях своих; подделывается, или применяется во всем к мнениям и характерам грешных людей: с одними, или в одном случае, говорит и действует так, а с другими или в другом – иначе, лишь бы только не было ущерба в чем ему самому, лишь бы дело не касалось его личных интересов. Таким образом, этот человек поставляет для себя правилом действий не закон Божий и совесть свою, а только желания других; и значит, он раб людей, а не раб Божий, значит изменяет Богу ради людей. Какая же у него цель? Чтоб заслужить благосклонность к себе со стороны людей. Часто в душе своей он и не жалует, даже ненавидит тех, пред которыми человекоугодничает, но мысль, что и «эти люди, может быть, пригодятся ему на что-нибудь», что через них он может войти в расположение у других, эта мысль мирится с его человекоугодливым нравом. Не богопротивно ли все это? Но возразит нам: «ужели же идти наперекор всем людям, целому миру? Как тот же апост. Павел и дает наставление: «Кийждо ближнему да угождает» (Рим.15:2), и сам «всем был вся» (1Кор.9:22)? Для мирских человекоугодников эти слова и пример апостола вовсе не опора. Надобно только во всей полноте привести апостольские слова, и дело окажется ясным: «да угождает во благое к созиданию; да всяко некия спасу». Итак, вот цель истинного угождения людям: «благое для них, или спасение души их»! Тут, в сущности дела, вовсе не меняется истина из-за того, чтоб примениться к людям, а только употребляются особые способы и приемы, чтоб люди приняли ее. Тут только не опускаются все возможные меры, чтоб удобнее провести к людям истину и успеть в чем-либо добром. Таким образом, тут человек уже не людям угождает, а Богу, для Которого дорого спасение людей. Угождение людям может касаться всего, но только не истины. Если можно угодить людям, не изменяя истин и не прогневляя Бога, то в этих случаях и нужно угождать, уступать им к созиданию. Если же нет, если нужно идти вопреки многим и многим: остается быть смиренным богоугодником, а не человекоугодником.

«И аз сам человек есмь» (Деян.10:25:26), сказал ап. Петр со смирением, когда некто пал к его ногам, хотя и самое коленопреклонение было тоже смиренное и искреннее, без искательного какого-либо самоунижения. Пресмыкательство отличается от человекоугодия: последнее бывает и тонким (деликатным), а то грубая лесть до целований рук у подобных себе лиц, до падений в ноги и коленопреклонений (и все опять с корыстною целью, а не по усердию, или христианскому смирению, о которых здесь и речи не может быть); человекоугодник заискивается у всех, а пресмыкающийся только у известных каких-либо лиц высоких, или богатых; человекоугодников на свете много, пресмыкающиеся – редки. В чем же вина пресмыкательства? Здесь видно полное человекообожание³: ту честь, которая подобает единому Богу, отдают человеческому лицу. Здесь человек явно унижает пред ближними свое человеческое достоинство и честь. Наконец, он в высшей степени подстрекает к гордости тех, пред которыми кланяется-пресмыкается.

«Не надейтеся на князи, на сыны человеческия» (Пс.145:3). Почему же? «В них же несть спасения». Первое, что неблагонадежно здесь, – это смерть покровителя: «изыдет дух его» (Пс.145:4). Представь себе, живущий человеческим покровительством, что, вот, твой покровитель лежит на столе мертвым, как безгласный камень! Где же его обещания помочь тебе, защитить тебя, вывести на блестящую дорогу жизни, обещания, которыми ты жил? У него не достало жизни, чтоб исполнить свои обещания; он и сам не мог оказать себе покровительства против смерти. Затем, и те знатные связи, на которые ты надеялся через него, которыми ты и пользовался, – скоро прекратятся для тебя: в первые дни после смерти твоего покровителя, может быть, еще взглянут на тебя, а там и забудут. Итак, полагаясь во всем на сильные покровительства, ты вперед готовишь себе падение. Пал твой покровитель, и твое падение неизбежно: (со смертию знатного покровителя, или же с потерею им самим силы, падает иногда и целая партия лиц, которым он покровительствовал). Или пусть здравствует чей-либо покровитель, например, высокий начальник. Но, как легко может этот покровитель переменить место своего жительства, или же сам измениться в своем расположении к тому, кого удостаивал своего покровительства! Не будь же всех этих перемен и не будь человеконадеяния: тогда жизнь наша текла бы ровнее. Но самая главная беда здесь: прогневление Бога, – прогневление до того, что «проклят, иже надеется на человека» (Иер.17:5). Почему столь страшный приговор произносится на человека, живущего покровительствами других, во всем полагающегося только на знатные связи? Потому что для этого человека милосердый Господь Бог как бы и не нужен: у него есть свои боги, – его сильные покровители. Поэтому он и не просит Господа Бога по случаю своих нужд, или же просит только, как чужой, с сухостью сердца. О! не спокойнее ли, не блаженнее ли всего надеяться на Господа Бога, – Его-то иметь своим покровителем? Человек погибает, а Бог всегда пребывает. Можно, конечно, надеяться и на человека покровителя, можно прибегнуть в нужде к посредству знатных связей: но только без оскорбления христианской надежды, только так, чтоб первее всего ожидать помощи от Господа Бога и, обратившись к земному покровителю, в то же время, просить Божьего благословения и содействий ему в ходатайстве за нас.

«Просити стыжуся» (Лк.16:3). Это другая крайность: не хотеть просить сторонней помощи в самой необходимой, или благородной нужде. От чего же? Или от стыда, или, чтобы только не одолжаться у других (в характере особенно молодых людей). Прежде всего, тут человек напрасно обидит самого себя: терпит невыносимую нужду, и не хочет попросить. Затем, он уклоняется от такого порядка в жизни человеческой, установленного Самим Богом: «служить другим и принимать взаимно услуги от других». Господь Бог так мудро разделил между людьми способности, силы и блага, что люди необходимо нуждаются друг в друге (2Кор.8:14) и нет ни одного человека, который бы был «всем для себя», который мог прожить хоть один день без посторонней помощи. Только Он Сам, всемогущий, ни от кого и ничего «не требует» (Деян.17:25). Итак, пренебрегающий всякою помощью – услугою со стороны ближнего как бы думает быть самобытным существом. Напрасно!

«Ниже уповати на богатство погибающее» (1Тим.6:17). Здесь указывается и причина, почему не следует полагаться на богатство. Оно называется «погибающее». Да, оно нередко погибает, или отходит от человека, еще прежде, чем сам человек уйдет с этого света. Думал человек жить широко, строил себе те и другие планы, хотел взять верх при помощи денег в тяжбе какой-либо, и уже капитала в руках у него нет. Но, во всяком случае, в день смерти, для каждого богача богатство его погибает. Дом-то у богача крепок и обширен, а сам он разрушается; капитал у него так велик и прочен, что некоторым денежным вкладам он дал название «вечных»: а у самого душа готова выйти из тела, и ни огромное имение, ни денежные запасы не могут избавить его от смерти, не делают его на земле вечным. В чем же, собственно, состоит вина этого человека, полагающегося не свое богатство? В том, что он отступает сердцем от Бога. Присмотримся к самим себе ближе в то время, как у нас сряду несколько дней не бывает ни копейки денег в доме, а потребности жизни своим порядком говорят о себе. В эти скудные для нас дни мы более чувствуем свою зависимость от Бога и более обращаем свои надежды к Богу, находя себя в положении человека, который и желал бы пойти туда и сюда, или сделать то и другое, но от бессилия не может даже встать с места. Когда же придут к нам в руки деньги, тотчас мы чувствуем перемену в расположении своей души: вместо прежнего смиренного упования на Бога являются у нас опора на деньги, на средства к жизни. По крайней мере, таким чувством сопровождается прибыль в деньгах после скудости в них для людей внимательных и духовных по жизни. Но это только минутное отступление их сердцем от Бога, или одно искушение положиться вместо Бога на деньги. Представьте же себе положение того из людей богатых или состоятельных, который всегда и во всем полагается на свое богатство, для которого денежный капитал первейшее счастье: не богоотступно ли его сердце во всякое время? Какая бы ни постигла его неприятность в жизни, какая бы ни угрожала ему беда: у него первая мысль не к Господу, а к деньгам. Деньгами он думает откупиться от всякой беды; деньги (а не честность и правду) он, по сердечному убеждению, называет «двигателем всего на свете»; если же он и просит Бога когда, то более о том, чтобы целы были у него деньги. У святого псалмопевца сказано: «не убойся, егда разбогатеет человек» (Пс.48:17). Когда же это богач заставляет бояться себя? Когда он страшен для других? Именно – тогда, когда надеется на свое богатство, и в этой надежде, между прочим, готов обижать других, а тем более, грозно вступается за обиду ему самому. И так «како неудобь уповающим на богатство в Царствие Божие внити» (Мк.10:24)! Как заманчива надежда на деньги! Как необходимо христианину навсегда и во глубине самой души положить такую уверенность, что на деньги, на богатство надеяться нечего, что все это прах, и что одна надежда на Бога живого спасает. (Надобно помнить, что полагаться на деньги можно, и, не имея еще страсти скоплять их (сребролюбие), и не в особенно огромном запасе их).

«Да не надеющеся будем на ся» (на самих себя) (2Кор.1:9); «Бог бо есть действуяй в вас, и еже хотети (т. е. и пожелать только) и еже деяти» (выполнить на деле) (Флп.2:13). Хороша самостоятельность в действиях, похваляется труд, которого не останавливают препятствия. Но силы человека зависимы от Бога-Творца. Поэтому самонадеянность и вообще, т.е., и в обыкновенных занятиях, не должна быть, поэтому она наказывается неуспехами; Вавилоняне строили башню, и не достроили. Но особенно надежда на одного себя, – на свой только ум или на твердость своей воли, неуместна и богопротивна в делах христианских. Скорее же человек может провести железную дорогу куда угодно, перевести речку на другое место, укротить скопище зверей, но, например, препобедить в себе страсть без возврата или без замены ее иною страстью, привыкнуть молиться без всякого рассеяния мыслей, успеть в каком-либо святом деле на пользу Церкви или в частной жизни, о! на это он сам по себе совсем бессилен. И в первом случае, т.е. в делах земных, он действует силами от Бога же. Это силы по природе, или естественные: они и годны для дел временной земной жизни. А во втором случае, дела человека имеют прямую связь с вечностью. Поэтому обыкновенных сил для них решительно недостаточно. Здесь нужны силы особенные, высшие или, так называемая, «благодать Божия». И вот, доколе «всякая гора и холм не смирится» (Лк.3:4), доколе человек не придет к самому глубокому сознанию того, что он бессилен сам по себе для истинно-добрых дел, и не будет с надеждою искать себе у Господа Бога помощи; дотоле и не будет иметь успеха в этих делах. Итак, самонадеянность виновна, и как горделивое обегательство Божией помощи, и как причина безуспешности дел.

«Спасение есть во мнозе совете» (Притч.11:14). В особенных случаях, по духовной жизни, когда, например, человек решается на такие обязательства для своей совести: принять монашеское звание или в мире оставаться вдовцом, незамужней; сделать какое-либо значительное пожертвование в церкви; совершить путешествие в Киев или Иерусалим – в этих случаях преимущественно требуется совет другого лица, если найдется лицо, могущее посоветовать. Случается, также, что иной страдает от худых помыслов, видит нападение на себя со стороны врага – дьявола какою-либо страстью; если, опять, найдется человек, которого не соблазнит открытие этих тайн и который может дать разумный духовный совет – нужно обратиться к нему. «Но какая же (спросят) тут вина обходиться без постороннего совета, когда дело предпринимается очевидно – доброе или, когда с худыми помыслами, равно, как с угнетающей нас, или с приступающей к нам страстью, все-таки нет нашего согласия»? – Вина та, что иной раз мы ошибаемся в выборе для себя каких-либо особенно богоугодных дел (жертвует, например, иной к церкви вещь вместо существенно-необходимой менее нужную или только составляющую украшение для храма); таим в себе на этот раз такое непокорное чувство, чтоб нам никто не мешал в нашем предприятии и никто не делал бы нам насилия в том, что мы уже задумали выполнить, – между тем, как совет, обыкновенно, не заключает в себе непременного условия исполнить его; избегаем унижения для себя просить совета и открываться пред другими, между тем, как, раскрывая свои преднамерения ближнему, уже этим самым мы более уясняем пред самими собой дело, даже и не получив никакого ответа или помощи, чувствуем себя несколько смелее и спокойнее. Что же до борьбы с помыслами или с внутренней какой страстью, то молча от других переносить эту борьбу, значит еще более усиливать против себя напасти врага – дьявола. Напротив, когда бы дьявол (как дух, он ясно видит наши разговоры с другими и самые действия наши, только не всегда проникает в затаенную мысль нашу), – когда бы этот враг увидел, что человек, на которого он нападает помыслами или страстью, совещается с кем (особенно с духовным отцом), тогда бы он, так сказать, оробел и, действительно, обессилил бы в своем нападении; потому что увидел бы дружное совещание и вооружение против него. Да, немалое это опущение в духовной жизни быть самосоветником, если, между тем, находятся лица, которые могут дать совет по просьбе, и от которых, в то же время (если они не поставлены учить, если это не духовники или не старшие и близкие какие-либо лица), нельзя ожидать советов по собственному их побуждению. (Только и духовный совет другого лица нужно усвоять себе с осторожностью, а не по первому действию этого совета на душу. Иной раз советник, не зная внутренней жизни человека, которому советует, предложит ему совет как есть, по какой-либо сокровенной его страсти. Тогда совет, очевидно, будет очень нравиться. Но тот, кто искал совета и получает его, должен как о своих намерениях, так и о советах ближнего посоветоваться с евангелием).

Сказано: «могий вместити, да вместит» (Мф.19:12); «аще хощеши совершен быти» (Мф.19:21). Хорошо только удивляться святым подвижникам, о которых передают нам Четь-Минеи. Еще лучше: стараться подражать им. Но желать вдруг сделаться тем, чем были они (как, например, Антоний Великий, Серафим Саровский), – это дело неразумное и невозможное. Намерение угодить Богу, без сомнения, всегда ценится. Труды же для благоугождения Ему должны быть соразмерны нашим силам, согласны с другими нашими обязанностями, которые Им же возложены на нас. А еще важное в этих трудах: не мера или количество их, но мера смирения, с какою мы несем их. Если нет у нас сил чем-либо послужить Богу при всем пламенном желании служения; то, очевидно, нужно отказать себе в желании. А такой отказ будет тоже жертвою Богу. (Например, иной при слабых силах решился было выдержать многодневный пост, говея, и – изнемог до того, что должен был отложить приобщение святых таин до следующего дня. – Сюда же можно отнести падение на колена и стояние на коленах каждый раз на всенощных и обеднях в воскресные дни, что правилами соборов не полагается (I Вселен. пр.10).

В молитве Господней каждый раз читаем: «да будет воля Твоя» (Мф.6:10); слышим также наставление в св. Писании: «смиритеся под крепкую руку Божию» (1Пет.5:6). И должен предавать себя воле Божией верующий христианин, как в особенных каких неуспехах и огорчениях на пути своей жизни, так и в ежедневных неприятных случаях. Получил, например, он отказ в том, чего долго ожидал; сряду неприятное постигает его, так что утром та неприятность, в полдень другая, а вечером – третья; не успел он в одном деле, не успевает и в другом, и в третьем. Как же ему быть? Без сомнения, в другое время нужно стараться поправить дело, предотвратить неудачу; но тут уже дело совершилось, – ворочать нечего. Иное дело и пытливость о тайнах промысла Божия, так же не одобряемая, но тут и испытывать нечего, – случаи иной раз бывают вполне ясны. Остается, значит, только согласиться с тем, что совершилось. Между тем, человек смущается, беспокоится, приходит в досаду (хотя, положим, еще и не доходит ни до уныния, ни до ропота, ни до отчаяния). Почему же так смущается? – Потому что в нем не подавлено самолюбие: ему досадно, что делается не по его желанию, и он хотел бы поставить на своем, только ничего не может предпринять. Он в самой душе своей не покоряется воле Божией, уже совершившейся, – хочет вместо воли Божией жить больше собственною волею. Он излишне заботлив о самом себе и как бы не дает совершиться над собою воле Божией, которая есть премудрая и милостивая. Втайне не совсем покорный Богу, он лишает себя, вместе с тем, покоя душевного. Вместо того, чтоб так умно поставить себя пред каждым приключением в жизни, пред каждой неприятной встречей: «не иду против обстоятельств, покоряюсь воле Божией», – вместо этого успокоения он столько же раз смущается и беспокоится (хоть и на короткое время), сколько в день встречает неудач и неприятностей. Нет; лучше же христианину быть «яко отдоеное на матерь свою» (Пс.130:2), т. е. как дитя спокойно подле матери или, когда держится за мать, так и христианин, всегда, везде и во всем предающейся воле Божией, успокаивает себя в Боге. Он на сей раз остается и тем еще спокоен и счастлив, что, когда после неприятных приключений встретит приятное или особенную какую милость Божию, – тогда не стыдится за предыдущую свою внутреннюю непокорность Богу, потому что ее не было, не имеет нужды раскаиваться, что раньше-то смущался, досадовал. Тогда ровно выходит его душевное настроение: и отсюда он научается и вперед, и на последующее время, в обстоятельствах первого рода говорить: «аще благая прияхом..., злых ли не стерпим?» (Иов.2:10).

«Како не обретошася возвращшеся дати славу Богу, токмо иноплеменник сей» (Лк.17:18), с негодованием сказал Христос-Спаситель о прокаженных, которые не пришли поблагодарить Его за исцеление. Обязанность благодарить Бога и добродетель благодарения Богу истекают из искупительной жертвы Христовой, или из евхаристии (1Фес.5:18). Но люди, скорее, просят Бога, служат молебны в виду какой-либо особенной нужды своей, пред начатием трудного какого дела, чем благодарят Его за успехи свои, за неожиданную какую милость, – благодарят в уединенной своей молитве или служением «благодарной обедни». Еще хуже, когда кто относит к самому себе или только к случаю успех в своем деле, между тем, как успеть ему не было никакой надежды, – все обстоятельства клонились к противному. Как благодарность Богу усиливает веру, укрепляет христианскую надежду и на будущее время, как чувство благодарности, так сказать, поощряет Бога подавать человеку милости новые и еще большие прежних, так забвение или нехотение благодарить Бога убивает веру и христианскую надежду. Неблагодарный будто боится или сомневается больше надеяться на Бога. Но и первое в нем нехорошо, и это последнее напрасно: у Господа Бога неистощим запас милостей для нас; после одних милостей Он готов излить на нас и другие, если мы ценим Его милости и благодарим Его от всего сердца. Он не укорит нас Своим благодеянием, как иногда укоряет человек. И нужно, посему, за все благодарить Его. Нужно благодарить не за вещественные только благодеяния, но и за духовные, или для души. Нужно благодарить не за радости только, но и за самые скорби. Обыкновенно, благодарят за подарки. А скорбь, как часть Христова, есть так же подарок истинному христианину: «вами даровася (оказано прямо) ... еже по Нем страдати» (Флп.1:29); так, святые мученики некогда благодарили Бога, что сподобились мучений. Нужно благодарить Бога достойным употреблением самых благодеяний Его (Втор.8:10–14). Прекрасно благодарить Его (служением, например, «благодарного молебна» за особенное благодеяние в жизни не раз только, но и в продолжении нескольких лет в известный месяц и день, или даже так целую жизнь. – Вид благодарения Богу составляет также исповедание пред другими оказанной милости Божией и приглашение с собой других благодарить Бога: так, например, благодарил Господа Бога Захария за рождение своего сына (Лк.1:64).

«Еда тма поперет мя (несчастия, как темные дни, не одолеют ли меня?)» (Пс.138:11–12). Спросят: «что же виновного в унынии человека, когда постигло его несчастье? не естественное ли такое его состояние?» Печаль есть чувство души полезное, но только она должна быть в меру. Хороши, полезны и слезы: хуже, если кто крепится от них: но и слезы также должны быть в своей мере. Во дни горести и в часы глубокой печали человек показывает себя равнодушным почти ко всем страстям: его не занимают честолюбивые замыслы, не снедает зависть, меньше прельщают деньги, не тревожит гнев. С этой-то стороны и нужно бы пользоваться в несчастьях жизни чувством печали. Это значит «печаль яже по Бозе» (2Кор.7:10). Как в счастье человек скоро забывается: так в несчастье он волей и неволей обращает свои мысли к самому себе и лучше сознает свои грехи и слабости. И даже никогда он не приходит так скоро к сознанию своих погрешностей, как в это время. Тогда первая мысль у него является: «не за тот ли или этот грех наказал – посетил меня Бог»? И душа на сей раз бывает верным пророком, – ясно скажет человеку, за что он терпит наказание или посещение. Но вот, человек унывающий, уже чрезмерно увеличивает в себе чувство печали! Унынием своим, которого отличительный характер не минута времени, а продолжительные часы или дни, – унынием он расслабляет в себе и душевные, и телесные силы: у головы он отнимает мысль, у рук – дело, у самого тела – сон, аппетит и силы, словом, останавливает совсем течение своих дел, бросает свою должность или обычное занятие, чем, т. е. опущением своих рук, праздностью, и еще более расстраивает себя, еще более увеличивает свое горе. Этот человек и сам не говорит с другими, и каждое стороннее слово находит для себя докучливым: он тяготится присутствием других лиц, избегает свидания с друзьями или близкими, тогда как чья-либо добрая беседа и могла бы утешить его. Все это ужели не составляет вину унывающего? Но всего главнее: он не доверяет Промыслу Божию, в руках Которого участь каждого человека, – не доверяет уверению богодухновенного апостола, что Господь Бог «не оставит» человека «искуситися паче, еже возмощи» (1Кор.10:13) ему понести, – забывает или не научается понять, что часто при последней-то точке терпения и приходит к нам помощь Божия. – Затем, уныние в духовной жизни, имея те же оттенки, как и в мирской скорби, – еще более виновно и, вместе, опасно. Вот признаки этого уныния: «человек духовной жизни видит в себе какую-то усталость от своих христианских подвигов, мало этого – чувствует холодность и отвращение ко всякому доброму делу; дела спасения представляются ему и тягостным, и излишним, и безблагодарным трудом; он начинает жалеть, что отказался от каких-либо мирских, суетных удовольствий; рай, вечное блаженство видит он в чрезмерно отдаленной от себя будущности». Но такое уныние не справедливо. Пусть награда христианина не так видна и близка, как иной человек служит за хорошее жалованье, и в виду каждого кончающегося месяца, мыслью о жаловании воодушевляет себя на труд. За то его награда и несомненна, ничто ни на волос из его трудов не пропадет (Евр.6:10), и в высшей степени превышает его труды (2Кор.4:17). Итак, «доброе творяще, да не стужаем си» (да не унываем) (Гал.6:9). Нужно служить Богу духовною жизнью не отягощаясь, «не помрачая своего лица» (Мф.6:16) и не пропуская ни одного случая для доброделания. Нужно и от уныния, возникающего особенно в людях одиноких и, особенно, каждый раз в полдень, – и от уныния бесовского нужно не унывать, а еще воодушевляться ожиданием близкого за тем утешения духовного, как всегда почти бывает, – воодушевляться вообще великой наградой за борьбу с этим унынием, как с самым трудным искушением. He прогоняемое же и усиливаемое христианином уныние, поднимает на ноги против него врага-дьявола, доставляет врагу повод совсем отвлечь его от дел богоугодных, лишает его теплой молитвы и не дает ему хода ни в каком добром деле, точно, как цепи на ногах. О, верующая и богобоязненная душа! Превозмогай, при помощи Божией, овладевающее тобой духовное уныние!

«Не вожделейте смерти» (Прем.1:12). Пророк Иона говорил: «уне (лучше) ми умрети, нежели жити»; но желание его не было одобрено (Ион.4:3). Кто говорит: «смерть ко мне пришла; желал бы лучше умереть, чтоб избавиться от горя-беды» (а говорят так не какие-нибудь отчаянные, но и верующие люди): тот не понимает состояния той жизни; тот не представляет себе горестей и страданий для грешника в будущем, которые столько страшны, что для спасения от них стоит здесь целую жизнь пострадать. Страшна еще, прежде всего, смерть сама по себе для того человека, который мало приготовлен к ней: желает – просит себе смерти иной, а как подойдет к нему смерть лицом к лицу, и – начинает другое говорить и чувствовать. Да и буквально, смерть бывает только однажды: можно же по числу сильных горестей в жизни умирать столько же раз? Нет, желание себе смерти по нетерпеливости, по малодушию, неразумно и грех. Нужно дорожить каждым лишним годом в своей жизни, чтоб успеть более приготовиться к будущей жизни.

«Нечаеми, но не отчаяваеми» (2Кор.4:8), т. е. мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся. Подобный смысл, т.е. безнадежности помимо Бога, имеют слова и в молитвах церковных: «люди отчаянныя..., спасение отчаянныя души моея...». Тут отчаяние видим только в обстоятельствах, или в положении дел, а не в лице, не в душе человека. И, конечно, такое сознание полной, крайней беспомощности без Бога не грех, но еще приятно Богу. Как богопротивный грех, отчаяние есть потеря всякой надежды, – не в одном только случае, но во всей жизни. Вдруг ли приходит такое отчаяние или же постепенно? Оно подготовляется только земными, суетными надеждами человека в жизни. Человек всегда надеялся то на других людей, то на свой ум, то на состояние свое. Но вот, приходит такое время, когда все изменяет ему, ничто не помогает. Без сомнения, и тогда не поздно было бы ему возложить печаль свою (Пс.54:23) на Бога: но он не способен к высшим надеждам, – не привык надеяться на помощь Божию, не знаком с тем душевным состоянием, как «благо есть уповати на Господа» (Пс.117:9). К тому же, совесть его непременно обременена тяжкими грехами или же мучится одним каким-либо грехом, самого преступного качества. Таким образом, он не находит нужным, или не хочет обратиться к милосердию Божию, которое, между тем, готово было бы принять его и помочь ему так же, как нежный отец вышел на встречу к своему блудному сыну (Лк.15:20). В таком состоянии находился Иуда предатель. Иуда надеялся на деньги, – питал чрезмерную любовь к деньгам. Но настало время, когда и деньги не льстили его: он бросил сребреники свои в церкви. Обратился было он к первосвященникам: но и те не оказали ему никакой помощи. Тогда он, увидя себя только с самим собой, и – погиб. В отчаянии можно различать два вида: бывает отчаяние мирское, или в делах мирских, житейских, и религиозное, которое, собственно, относится к прощению во грехах. Человек вошел в оплатные долги или чем-либо обесчестил себя пред белым светом, или должен вынести какую-либо неприятность, – угнетение от кого, казнь по суду, и – отчаивается. Свое отчаяние он начинает выражать питьем вина «с горя» или развратом, или решимостью на новые и новые преступления. Иной же допустил смертный грех или приводит себе на память множество прежних грехов, и – отчаивается: называет себя погибшим грешником, отверженным и от Бога, и от людей. К такому состоянию приходил Каин: «вящшая вина моя, еже оставитися ми» (Быт.4:13). Так как полное отчаяние человека есть самое не естественное состояние, это, чисто сатанинское, состояние: то человек не выносит его долгое время. К тому же и враг-дьявол, более всего радующийся в человеке отчаянию, не дает ему, так сказать, одуматься и старается окончательно погубить его. Поэтому отчаянный скоро решается на самые крайние меры: отсюда происходят самоубийства с отчаяния. Самый род смерти отчаянных самоубийц показывает, как невыносимо их состояние, – как «для них, чем скорее, тем лучше». Они не пускаются вдаль куда-либо и не откладывают на целые недели и дни, чтоб выполнить угнетающую их мысль: лишить себя жизни. Нет, они тут же в своей комнате или в нескольких шагах от жилых помещений, не дожидаясь ничего, поднимают на себя руки (подробнее о вине самоубийств будет сказано в 6 заповеди). – Что же сказать о вменяемости этого греха? Без сомнения, это грех такой, что и нет подобного ему по страшным последствиям. Отчаянный отрекается Бога, – несколько лишь иначе, чем безбожник. Последний своей философией или какими ни есть умствованиями и суждениями отвергает Бога. Отчаянный же и признает бытие Божие, – но отвергает Бога самым делом или, точнее сказать: отвергает Его, как существо милосердое и всемогущее. Этот человек представляет себе Бога безжалостным, жестоким или же слабым, бессильным. По его понятию Бог не хочет или же не в силах спасти его от какой-либо беды, и уже ему нечего умолять Бога о помощи. Значит он восстает против самого существа Божия, которое «любы есть» (1Ин.4:8). Что в полном отчаянии человека заключается отреченье от Бога, видим из примера жены Иова: безумная советовала многострадальному праведнику прежде самоубийства отречься от Бога (Иов.2:9). – Религиозное отчаяние не менее виновно. Здесь человек унижает искупительную жертву Иисуса Христа: он поставляет свои грехи выше, чем оказал заслуги пред правдою Божией Сын Божий, сделавшись человеком и пострадав за мир. Он считает для себя недостаточным покрыться от гнева Божия Христовыми заслугами. Между тем, «не яко же прегрешение, тако и дар» (Рим.5:15), т. е. жертвоприношение Христово несравненно превышает тяжкие прегрешения людей; между тем, тысячи примеров из истории показывают, как самые отчаянные грешники получили прощение. И, если жертва Христова с избытком заглаждает грехи целого мира, всего рода человеческого; то ужели недостаточно ее было бы для заглаждения грехов его одного, хоть бы он совершил все известные в мире грехи, хоть бы и каялся уже много раз, но опять без числа согрешил? Так, отчаяние есть грех из смертных смертный. Это «грех хулы на Духа Святого», не прощаемый «ни в сей век, ни в будущий» (Мф.12:31), – не прощаемый, впрочем, не потому, чтоб он «препобеждал человеколюбие Божие» или чтоб Господь Бог не хотел простить (в этом смысле не прощаемых на свете грехов нет): но тут, собственно, сам человек отвергает единственное средство к своему спасению: «благодать Божию» (Гал.2:21), без которой никто не может спастись, сам пред собой он затворяет двери. О, как же опасно не воспротивиться только первым мыслям отчаяния! Но иногда за отчаявшегося должны дать ответь пред Богом и другие. Он, видимо, кидается туда и сюда, умоляет или же проклинает; между тем, окружающее относятся к нему холодно, равнодушно: ни помочь ему, ни пообещать только помощь, ни утешить его дружеским словом, ни ободрить ласковым взглядом, – ничего не хотят. Так отнеслись первосвященники иудейские к Иуде. Тогда как Иуда громко, всенародно говорил о своей вине, тогда как душа его очевидно готова была низринуться во ад, они с презрением ответили ему: «что есть нам? ты узриши» (смотри сам) (Мф.27:4). О, Создатель и Спаситель мой! Посети меня всяким посещением в жизни, но только сохрани от отчаяния!

«О богатстве благости Его... нерадиши» (Рим.2:4)? Есть люди, которые доходят до другой крайности, чем отчаянные, которые пред каждым своим грехом или после множества тяжких грехов только говорят: «Бог милостив...; все простит Бог». Так говорят, и сами не просят прощения, будто прощение должно прийти к ним само по себе. Так говорят, и в душе своей вовсе не таят желания сколько-нибудь и когда-нибудь (например, хоть бы под старость лет) измениться; напротив, еще остаются довольны собой, еще думают, что «особенных грехов не имеют». Так говорят не однажды, а тысячу раз, или во всю свою жизнь. И так-то надеются на Бога только в этом одном случае: в прощении грехов; в других же случаях не живут надеждою на Него, а надеются на себя или на человеческую помощь. По их мнению, достаточно им для спасения того, что «они христиане», а не язычники какие-либо; между тем, как «вера без дел мертва есть» (Иак.2:20), да и в таком случае цель искупления Христова по отношению к ним не достигается (Еф.2:10) и ими самими совершенно искажается. О том, что Бог, вместе с тем, бесконечно правосуден и, что, если Он долготерпит и тяжким грешникам, то, ожидая их покаяния и исправления (Рим.2:4), – о том эти люди помышляют. Они только желают видеть Бога более и более милостивым, чтоб более и более грешить. Таким образом, Господь Бог, судя по их направлению, как бы потворствует им в грехах, и как бы участник их грехов: если б Он не был милостив, то они и не грешили бы (а то «грешны да Божии»). Конец здесь выходит не тот же ли, что и в грехе отчаяния? Отчаявшийся, прилагает вину к вине, преступление к преступлению, потому что потерял всякую надежду восстать при помощи Божией от падения и быть прощенным во грехах; но, вот, и чрезмерно надеющийся на милосердие Божие, нисколько не думает об исправлении себя, о борьбе «противу греха до крове» (Евр.12:4) без конца грешит в такой надежде, что все будет прощено ему. А, таким образом, и состояние последнего менее ли опасно и вина менее ли преступна? Да, этот человек вместо милосердия Божия отвергает в Боге самым делом другое свойство – правосудие, искупительную же жертву Спасителя уничижает в одинаковой мере, как и отчаянный. Словом, чрезмерная надежда на милосердие Божие есть так же, как и отчаяние, грех хулы на Духа Святаго, т. е. не прощаемый.

«Имже Бог чрево», сказано о некоторых людях (Флп.3:19). В ближайшем смысле здесь разумеются: чревобесие и гортанобесие. Что такое чревобесие? Это значит «бесноваться о чреве», или для удовольствий чрева, – употреблять пищу и питье сверх меры, собственно, не для потребности тела, а по страсти. Когда человек есть и пьет только ради потребности, то определяет для себя меру в столе и держится определенной меры; иногда он и прибавляет эту меру, но только для того, чтоб поддержать телесные силы. Что такое гортанобесие? Это значит «бесноваться об услаждении гортани», – быть слишком разборчивым или изобретательным в пище и питье, любить до пристрастия такие снеди (лакомства), которые щекотят гортань и которые столько вкусны и приятны, что и не хочется вдруг проглотить их. В отдаленном смысле, чревоугодием, или плотоугодием, называется пристрастие к чувственному, или страстная привязанность к нарядным одеждам для украшения тела, к жизни в довольстве и покое, к пирам, разным играм, увеселениям и зрелищам. – Кратковременный отдых после трудов, соединенный с какими-либо удовольствиями для тела, угощение и принятие угощения по какому-либо случаю еще не составляют страсти чревоугодия, хотя и тут могут быть погрешности этой страсти. (Св. подвижники объедение называют «главою страстей», подобно тому, как начальник бесов есть падший денница⁴. И хорошо удерживать себя от излишества в пище представлением себе мертвого человека, который уже ничего не хочет есть, а от излишнего питья – мыслью о желчи Христовой). – Как всякая страсть есть усиленное стремление к чему-либо желательной силы души и укоренившаяся в душе наклонность, так и чревоугодие проявляется или готово проявляться постоянно, изо дня в день. – Чревоугодник делает душу свою плотскою. Он говорит к своей душе: «душе! имаши многа блага, лежаща на лета многа: почивай, яждь, пий, веселися» (Лк.12:19). Что почитается только средствами к жизни, в том он видит истинные блага, истинное для себя счастье, как сообразно этому понятие его и говорится к нему: «восприял еси благая в животе твоем». «Поесть и попить сладко, повеселиться на свете», вот его задача в жизни! И в этом первая его вина. – Затем, так как жизнь в плотских удовольствиях требует состояния, или средств (нищему нельзя быть чревоугодником в полном смысле этого слова), тo чревоугодник, не имеющий состояния наследственного или раньше приобретенного, заботится изо всех сил нажить себе состояние. Но цель здесь одна: «пожить в свою плоть». Это вторая вина его. – Наконец, когда у него уже будет состояние, когда даже все польется ему, как из источников; когда он будет и здоров (больному также трудно быть чревоугодником); когда, придумывая разные плотские удовольствия, развлечения и будет пользоваться ими, так что почти ничего противного или неприятного в жизни не будет встречать, тогда думает, что и во весь век не расстанется с такою жизнью. Будущая жизнь после этого и не приходит к нему на память (чей-либо разговор о смерти, или взгляд на мертвеца для него отвратительны); только плоть свою, эту рабыню духу, он утучняет: «изыдет яко из тука неправда их» (выкатились от жира глаза их) (Пс.72:7), а душу, эту госпожу над плотью, оставляет в голоде⁵. Это третья его вина. Пример такого чревоугодника во всех указанных нами видах находим в евангельском богаче. Богач предавался чревобесию и гортанобесию; «и желаше (Лазарь) насытитися от крупиц, падающих от трапезы» (Лк.16:21). Богач спокойно и в свое лишь удовольствие наслаждался богатством: «бе богат, а нищ... Лазарь лежаше пред враты его» (Лк.16:20). Он любил украшать свое тело дорогими одеждами: «облачашеся в порфиру и висссон». Любил обеды, пиры до того, что можно было у него обливаться вином, любил в своем доме и у других всевозможные увеселения, и все это было не исключением каким-либо, или редкостью в порядках его жизни, а жизнью каждого дня: «веселяся на вся дни светло» (Лк.16:19). По первому взгляду в этой жизни не представляется ничего страшного или преступного: так-то и ныне каждый плотоугодник не считает себя великим грешником, а думает, о себе, что живет как следует на свете жить, что это жизнь благородная. Однако же евангельский богач после своей смерти увидел себя «во аде и в муках» (Лк.16:23). Не к тому же ли концу приведут и каждого человека «пространная врата и широкий путь» (Мф.7:13) жизни, если только не сойдет кто поскорей с этого пути? Да, с одной стороны, невозможно человеку получить во всей полноте две награды: «и земную и небесную» («восприял... благая..., и Лазарь такожде злая»), а с другой – вполне и всегда плотоугодная жизнь человека не имеет ничего общего с Богом, напротив – столько противна Богу, что у апост. Павла прямо называется «идолослужением» (Гал.5:20). – Как же православный христианин должен держать себя, чтоб не быть чревоугодником? Он всю жизнь свою должен носить в своей душе и стараться оправдывать в жизни слова: «иже Христовы суть, плоть распяша со страстьми и похотьми» (Гал.5:24). Однажды и навсегда «распяша», и без сомнения – не физически или механически, а нравственно – со сластями греха, и преимущественно – с плотью; потому что плоть после греха Адама «похотствует и дух» (Гал.5:17); в ней-то страсти и похоти преимущественно проявляются и находят себе поддержку. Итак, христианин помнит: «вся ми лет суть (позволительно), но не аз обладан буду от чего. Брашна чреву, и чрево брашнам: Бог же и сие и сия упразднит» (1Кор.6:12–13). Плоть отпадет, а дух останется. И кто, посему, сеял более «в плоть свою, от плоти и пожнет истление» (все, чем питал плоть, даром пропадет, и что, собственно, страшного в этой пропаже – она вечна): а кто сеял более «в дух, от духа пожнет живот вечный» (Гал.6:8) приобретет блаженство вечное). В уставе церковном, например, относительно трапезы, или стола, говорится иногда: «бывает вeлиe утешение». И вот, если это «утешение» будет в редкость, да и тут христианин будет считать себя недостойным его; – если мы вообще не будем всячески доискиваться на земле «утешения», или спокойной жизни, по бессловесному любить плоть, живот и покой ее; если будут занимать нас и возрастать в нас утешения духовные; если плоть свою начнем приспособлять к жизни духовной, а отсюда естественно явится у нас строгость к себе во всем, плотские удовольствия потеряют свою привлекательность; – если все будет так с Божией помощью: тогда и не будем повинными чревоугодию.

«Пьяницы царствия Божия не наследят» (1Кор.6:10). В смысле страсти пьянство бывает или без перерыва времени, каждый день (крепкие телосложением и выносят до времени такую нетрезвую жизнь, выполняют и должность свою, хотя не без опущений); или с некоторыми промежутками времени, до первого свободного дня или до первого случая упиться; или, наконец, чрез известные сроки и в продолжение известного срока, но уже с самым свирепым характером: это болезнь, известная под именем «запоя». Пьяница ни в семье своей, ни на должности ни в общежитии, – нигде не бывает приятным, полезным и достойным доверия человеком (о вреде страсти пьянства для здоровья и жизни будет сказано под 6 заповедью). Но в отношении к Богу это самый неверный и изменчивый раб. Пьянство в такой степени отвлекает от служения Богу, что для пьяницы вино вполне кумир, которому он поклоняется и приносит всего себя в жертву, особенно в период свирепого запоя. Отвлекает оно от Бога, потому что привлекает к всевозможным грехам и преступлениям. Ободрив себя вином или дойдя до сильного опьянения, на какие преступления не решается человек? При помощи вина, совершивший одно преступление, может совершить и еще пять-десять преступлений. Этою страстью человек поставляет себя в отношении к Господу Богу как бы в неисправимое состояние. Когда будет случай упиться, да к тому еще присоединится со стороны соблазн (упрашиванье, компания), тогда он жертвует для своей страсти и молитвой, и другими священными обязанностями христианина; например, для говенья, для исповеди и св. причащения, у него и в целом году не найдется нескольких трезвых дней; или он все откладывает свое говенье или же приступает к этим таинствам, не совершенно освободившись от винного запаха. И со стороны подать ему добрый совет к исправлению трудно. Надобно ловить время, когда бы он мог понять и принять ваш добрый совет: то он нетрезв, то мучится после сильной нетрезвости; это как человек сумасшедший каждый день, особенно, если имеет неспокойный характер. «Вином на вино» (т. е. после излишнего вечера допуская новое излишество на другой день за обедом, вместо того, чтоб покрепиться и дать желудку очиститься от винных влаг, а также, и после обеда, невоздержного повторяя то же невоздержание относительно вина вечером), – так-то многие, особенно в молодых летах, быстро развивают в себе страсть и сильнее привыкают к вину, чем грудное дитя к матернему молоку. Другие страсти на время немеют при каком-либо поразительном случае, а пьяницу, особенно в период его болезни, ничто не останавливает. (Скажите ему, что, вот, в другой комнате умирает его жена, и эти слова не потрясут его так, чтоб он вдруг почувствовал отвращение к вину и решился бы не пить; и тогда он, да тогда-то еще скорее, протягивает свою руку к чаше с вином). О, какая же это свирепая страсть! сколько погибло и погибает людей от нее! сколько погребено в вине талантов ума и добрых качеств души! Но скажут: «в болезни пьянства человек находится под неволей и сам себе не рад». И, как болезнь, пьянство не извиняется. Страшные примеры этой болезни на других должны научать каждого, чтоб не развить в себе самом той же страсти: самые ожесточенные винопийцы не вдруг же сделались такими, но постепенно развили в себе страсть (запой, например, бывает сначала на три дня, а потом по неделе, а затем и по месяцу). Но, если кто по наследству от родителей, или по господствующей в родстве страсти, предрасположен к пьянству и запою, то тем более должен вооружиться против страсти, помня наставление: «прежде недуга врачуйся» Сир.18:19 – должен увериться, что первое, и второе, и третье опьянение от вина не ничего не значит для него, но скоро приведет его на ту же дорогу, по которой шли его родители, – шли и погибли. (Не начинает ли развиваться страсть к вину – это легко может проверить в себе каждый невоздержный, отказом себе в вине на месяц, на два, – и проверить может, и ослабить начинающуюся страсть). От запоя нужно и лечиться, – стоит перейти «море и сушу» (Мф.23:15), если где есть люди, известные своим искусством излечивать от него без вреда вообще организму; между тем, больные этого рода редко решаются лечиться, не признавая себя и больными, а в сущности дела, не желая расстаться с любимой страстью. Должны они предаться заботам других людей, которые хотят исправить их, и даже вопиять и умолять о посторонней помощи к поддержке себя. Особенно же должны, решившись не упиваться более (твердая решимость здесь имеет величайшее значение), должны прибегнуть к духовным средствам против своей страсти. Это молитва, питье каждый день святой воды, приобщение святых Таин Христовых. О, ради Бога! Пристрастившиеся к вину, тем более страдающие болезнью пьянства (запоем), ради Бога воодушевитесь же, пробудите в себе твердую волю, положите решительный шаг, преодолеть свою страсть! иначе и пред смертью можете не успеть покаяться во грехах своих: как известно, многие ведь от запоя умирают вдруг, или же без сознания, в белой горячке. Ради Бога, пожалейте себя, и для этой жизни (ужели она наскучила вам?), и для вечности. Сначала оставьте хоть крепкие напитки (хлебное вино), а потом совершенно и всякое опьяняющее питье. Господь и добрые люди вам помогут!

«Явлена (известны) суть дела плотская, яже суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, студодеяние» (Гал.5:19). В этих кратких словах плотская страсть вполне обнимается. Действительно, она может держаться и держаться и в супружеском состоянии: прелюбодеяние⁶. Тем более она овладевает людьми вне законного брака: блуд. Наконец, проявляется в противоестественных грехах, и часто в одних грехах этого рода: студодеяние (непотребство). Отличительный характер ее: она обща, доступна и мужескому, и женскому полу, и старым, и молодым людям, и даже, своим образом, детям. Она в такой же близости находится к человеку, как близка к каждому его плоть. Она привлекательнее других страстей, легко и быстро пробуждается снова. Хоть тысячу раз будет побеждена, – снова нападает на человека, подобно лисице, притворяясь спящею, только бы от человека был повод к ней. Мысль самонадеянная, что не падешь, когда, между тем, часто падал, очень вредит. «Страсти любят возвращаться» – это особенно приложимо к плотской страсти. В какой же степени – это преступная страсть? насколько она удаляет от Бога? Что сказано о блудном сыне: «отъиде на страну далече» (Лк.15:13), ушел далеко от отца своего, который есть для всех нас Отец небесный: то же относится и к каждому, кто предался плотской страсти. Да, эта страсть столько занимает человека, держит его в состоянии такого осквернения по душе и телу, что человек совершенно забывает, или с трудом может вспомнить Бога, Который есть чистота и святость (1Кор.6:19). Эта страсть более всего убивает в человеке страх Божий и творит безбожников: «ниже Бога таковый боится, ни человек стыдится, ни себе щадит», говорит один из св. отцов о развратнике (Св. Дим. Рост. в Летоп.). Поэтому-то она (как были уверены святые подвижники) особенно радует за человека бесов. Какие последствия ее (кроме вреда для настоящей жизни)⁷ в будущем свете? «Таковая творящии, царствия Божия не наследят», сказано (Гал.5:21). А для кого не будет царства Божия, того неизбежно ожидает «пропасть велика» (Лк.16:26); потому что на том свете среднего состояния нет, но только будут две противоположности: вечный рай и вечный же ад. Таков суд Божий на тех, которые потонули в плотской страсти! Однако ж, этот страшный суд тяготеет над несчастными во всей силе только дотоле, пока они живут так. Пусть же они выйдут из бездны греховной, пусть восстанут от своего падения, и – суд о них изменится. Откуда заимствуем такую радостную надежду? Из тех же самых слов св. Писания, которые и осуждают на лишение царства небесного прелюбодеев, блудников и прочих осквернителей себя плотскими грехами. Сказано: «таковая творящии», а не «творившие». И, о! если б преданные плотской страсти и поспешили покаяться, решительно прекратили бы богопротивную страсть. Средства же к исправлению, хотя бы и медленному для иных, всегда найдутся. Они указаны и в слове Божием (Мф.17:21), и в житиях святых, которые с величайшей тонкостью постигли эту страсть, не оскверняясь ею на самом деле (исключения известны немногие), но только борясь с ней. Так, например, она более всего поддерживается пресыщением: и утихнуть может более всего от строжайшего воздержания (особенно, в вине), и при помощи постов: пресыщаясь пищей и питьем (первее всего тут пища утучняющая, как мясные блюда, а питье разжигающее, как винные и подобные напитки). Пресыщаясь, человек так же не в силах преодолеть в себе плотскую страсть, как маслом невозможно потушить пожар. Первое и раннее утро каждого поста не тотчас ли дает человеку почувствовать усмирение в себе плотской страсти? (Заботливость о своих обязанностях, утомление себя, умеренность во сне, для кого возможно, и служение больным или увечному, вообще же, сострадание ближнему, памятование смерти и горения в огне геенском, молитва св. Моисею Угрину (Четь-мин. под 26 июля) и мученице Фомаиде (Четь-Мин. под 13 апр. От Патер. Скит.), кроме молитв к Господу Богу и Божией Матери, – вот также сильнейшие средства к исправлению от этой страсти!). Итак, никто, сколь бы глубоко не пал, и хоть бы в самой последней бездне страсти был валяяйся, – никто да не теряет надежды встать, исправиться и избегнуть вечного осуждения!

Но есть страсть плотская, которая не составляет вины. Какая же это страсть, и, в то же время, не страсть, не грех? Это страсть без удовлетворения похоти, и в самой душе ненавидимая, отвергаемая. Она подразделяется на два периода времени: в первый период ее мучат человека скверные мысли и пожелания: рисуются воображению картины, одна другой соблазнительнее; во второй период, или в дальнейшей борьбе с нею, бывает одно разжжение плоти без скверных мыслей, но тут еще более беспокойства человеку. (Во время ходьбы, например, или движения, страсть почти не чувствуется. Но за сиденьем и во время лежанья тотчас появляется. Сидит человек и занимается делом: но тело его разгорячено, как печь; и в холод ему тепло при легком только одеянии; он мог бы поделиться теплотой с другими. А лежать долго и не может он: во сне, впрочем, чувствует себя спокойнее. Такие нападения от беса полуденного (Пс.90:6) бывают, преимущественно, в полуденное, или послеобеденное время. Передать их нельзя: до того они наглы, тяжелы). Без всякого сомнения это напасть от дьявола. Доказывают то все проявления такой плотской страсти: а) страсть пробуждается, когда человек не желает удовлетворить похоти, и не ищет удовлетворения, – особенно в уединении; б) против нее не помогают ни оставление мясной пищи, ни малое ядение и питье, ни короткий сон; были опыты, обращались в начале к врачам против нее, как бы против физической болезни: но врачи, самые опытные, не могли понять этой болезни и рецепты их с сильными веществами не принесли пользы; в) она продолжается сряду многие годы (наприм., по 20), не стыдится и преклонных лет (60–70); г) она перестает действовать, или на время утихает, если человек немного лишь уклонится от молитвы, вообще, от духовных дел к мирским занятиям, наприм., по какой-либо общественной должности; д) она, без сомнения, совсем перестала бы действовать, если б человек стал жить по-мирски, если б оставил свое строгое духовное направление. Напротив, она усиленнее действует с одной стороны: аа) за погрешности и падения, которые и допускает и человек духовной жизни, например, за горделивость, особенно же за осуждение ближнего; таким образом, Божие то попущение приводит здесь человека к сознанию его недостатков и к смирению; а с другой стороны: бб) по случаю особенно добрых дел; в этом случае нападения от нее бывают сильнее, то пред совершением добрых дел, то за тем. Но такого рода плотская страсть, постигающая иногда и живущих в миру, не удаляет от служения Богу. Она только мучит человека; действительно, расстраивает его дух, однако же не до того, чтоб он совсем не мог молиться и заниматься духовными делами. Так. обр., она не грех, а только борьба с грехом. Она не вменяется в вину, а еще составляет великий подвиг человека, как, например, этот подвиг несли Иоанн Многострадальный и другие святые Божии. Вернейшее и сильнейшее средство против нее: самое частое приобщение святых Таин Христовых, к которому и нужно приступать в борьбе с ней, «нимало не сомневаясь» (Иак.1:6)».

Табак, умеренно употребляемый и в пользу, без сомнения, не составляет вины; так, например, он может быть полезным в какой-либо болезни, возбуждает к бодрствованию ночью, которое по каким-либо особенным обстоятельствам требуется. Но невинная ли это привычка употреблять его, особенно курительный, – тем людям, которые нисколько не нуждаются в нем ни по своему телосложению, ни по своим занятиям, а тем более – лицам женским и несовершеннолетним детям? Он – потребность помимо природы, пища не естественная: скорее же, природа указывает на потребность для человека в вине. Что все, так сказать, поголовно употребляют ныне курительный табак, эта случайная всеобщность его употребления еще не может произвести его в чин естественной потребности. Не грех ли это, когда человек, имеющий по семейству много разных расходов, тем более бедный рабочий, разоряется еще и на табак⁸ (в год цифра расхода на эту прихоть составляется и очень почтенная)? Не тяжкий ли грех, когда кто кашляет, страдает одышкой, и – курит? (Нынешний способ курения папиросы – для груди еще более, может, вредить, а также и зрение он портит). Не страсть ли это, когда курят почти непрерывно? – пробудятся утром и, не оставляя еще постели, берутся за куренье; затем, и долго иногда терпят без пищи, поздно садятся за обед, но никак не могут потерпеть без куренья и прежде обеда пять-десять раз покурить; пробудятся ночью, и бросаются к куренью; хоть пять раз пробуждаются, например, по какой-либо торговле, и не иначе могут каждый раз заснуть, как с куреньем. А вред для людей, живущих в праздности и неге, куренье становится делом. Останется иной без запаса табаку на несколько часов, или же сделает опыт бросить эту привычку и несколько дней, действительно, не курит. Какая же скука! Какое неспокойствие духа! Будто и не будет у человека цели в жизни! Что же, ужели это не страсть? Не должен ли бы человек подумать, что это за пища, без которой он чувствует голод, без которой и на ум нейдет ему дело? Как многие, сильно привыкнув к табаку, раскаиваются в этой привычке своей, потому что она в тягость им! Но, между тем, к горькому сожалению, во сколько крат еще больше таких, которые легко бросаются на эту модную привычку! Сначала курят – как все дети – по шалости или из подражания – как в товариществе, в обществе, – а затем и по страсти. Но, чтоб видеть, как и эта страсть, кроме вреда здоровью и в хозяйственном отношении, кроме тягости самому человеку, – как она сталкивается со служением Богу единому: довольно сопоставить ее с теми минутами и часами, когда человек исполняет какой-либо религиозный долг. Вот, иной пришел в церковь ко всенощной или обедне, и скучает продолжительностью службы. Зачем же? Его томит позыв к куренью... и, возвратившись из церкви, тотчас же он бросается за куренье. Вот, другой готовится приступить к святым тайнам Христовым, – может, раз в год: и как нелегко ему провести одно утро этого дня без куренья! Вот, третий, истинно-набожный человек, прибыл поклониться святым мощам: ему искренно хотелось бы оставить привычку свою на все дни своей бытности у святых мощей; но он не в силах отказать себе в ней и, собираясь в церковь к обедне, предполагая там поклониться гробу угодника, удовлетворяет ей! Была в доме служба молебна, и – тотчас же после службы сам хозяин и гости берутся за куренье. Страсть эта располагает, особенно молодых людей, к рассеянности и, в некоторой мере, к легкомыслию, а также, и к бездействию: нет серьезного разговора или дела, особенно так в постороннем доме, и тотчас ищут около себя табаку, или пользуются им у хозяина, как первым угощением. Скажут: «стоит ли преследовать столь маловажную привычку»? Но зачем же и любители ее не хотят отстать от нее, если она маловажная? Зачем упорно держатся ее, – не хотят, например, сделать уступку родителям своим или воспитателям в заведении, которые убеждают оставить ее? О! и мы убеждаем – умоляем тех, которые еще не знакомы с этим удовольствием курить, или нюхать табак: не испытывайте же этого удовольствия; тысячу раз будете довольны тем, что не нажили себе лишнего расхода, лишних принадлежностей около себя, лишней заботы, лишнего – как для многих – врага здоровью и лишнего увлечения! Убеждаем – умоляем тех, которые уже начинают пристращаться к табаку: поспешите расстаться с ним, а иначе, чем дальше, тем будет хуже; иначе сочините себе голод, с которым нелегко будет бороться! Если же и сами, проверив себя строго, находите, что употребление табаку для вас не только излишество, но и вред душе и телу: то с крестным знамением выйдите на борьбу с этой привычкой! Бог поможет!

Страсть к игре сама по себе, как страсть, есть грех. Сказано: «Тому единому послужиши» (Мф.4:10). Между тем, пристрастный к денежной азартной игре служит, как идолу, картам: весь припадает пред этим идолом. Мысль свою приковывает только к игре; да и сам себя приковывает к седалищу на несколько часов сряду, даже на целые дни и ночи, отказывая, себе в отдыхе и сне. От карты он ожидает себе счастья приобрести деньги. Усевшись за игру, выходит из ровного настроения духа, которое свойственно человеку благочестивому; ежеминутно переходит от страха к надежде, и от надежды к страху, раздражаясь этою самою сменою чувств продолжить ее. Затем, он вредит и ближнему, обыгрывая ближнего, по крайней мере, сгорая желанием обыграть его. Вредит самому себе, проигрывая свое состояние. Увлечение этою страстью доходит до того, что иногда игрок проигрывает и дом, и вещи, пускает в игру и чужие деньги, которые поручены ему для хранения или расходования, отсюда расстройство торговых и хозяйственных дел или потеря службы, подсудимость, тюремное заключение, а иногда (от карт-то, страшно сказать!) и покушение на собственную жизнь. Некоторые держат себя на картежной игре особенно безнравственно: завлекают в нее не искусных, употребляют поддельные карты, передергивают или подменивают карту и прибегают к обманам другого рода, – партией путешествуют в места торговли для преступной цели обыграть. О, счастлив тот человек, который и понятия не имеет об удовольствии картежной игры!

Кто проводит в чтении книг не только часы дня, но часто и целые ночи; кто, не желая оторваться от занимающей его книги, забывает и пищу, и дело свое (увлечение такого рода чаще всего бывает при чтении легких книг), тот, очевидно, дошел до страсти, своего рода, – и страсти предосудительной. Надобно прежде всего сказать, что чтение не есть еще дело или труд, а, скорее, удовольствие, препровождение времени и услаждение чувств. Даже и тогда, как читается духовная книга, и тогда нужно видеть в нем только настроение духа к душеполезному делу, а не самое еще дело. Зло увеличивается от того, когда читают книги и журналы без разбора их, без прямой и высшей цели, для того только, чтоб читать, чтоб занять свой праздный ум, из любопытства, а не по истинному любознанию, в ущерб собственной мыслительности. В таком случае, не только уже мало оставляется времени для служения Богу, но и самое служение (добросовестным выполнением своих обязанностей, молитвою или другими духовными делами) иначе понимается, или совсем оставляется. Направлением книги очень легко увлечься, – особенно молодым людям, и особенно в том смысле, что направление, даже иногда и доброе, еще не может иметь применения к читателю. Но вообще, те люди крепче, которые меньше читают, а больше делают, которые не довольствуются тем, чтоб другие за них думали, а сами обдумывают, и думы свои берут с опытом. (О вреде глаз, например, от чтения, особенно ночного, уже и не говорим).

Всякое пристрастие опасно. Так, например, слепое пристрастие к известному человеку (по привычке ли к нему, по нужде ли в нем, или из уважения к его уму) не обходится без обид другим лицам, а главное – и опять заставляет делать отступления от прямых обязанностей в отношении к Богу. – Пристрастие к животным охлаждает чувства доброты и сострадания в отношении к людям, между тем, как в любви-то к ближнему должна развиваться и доказываться любовь к самому Богу (1Ин.4:20–21). Богач питал от своего стола псов, и не обращал внимания на голодающего Лазаря (Лк.16:20–21); иные до того привыкают к своей собаке, что ни шагу не сделают без нее; целуют ее, а также другое какое животное, и ненавидят человека без всякой даже причины; жалеют потерявшуюся собачку, и без жалости беспокоят других для отыскивания ее, жестоко взыскивают за потерю ее; плачут о падшем животном, и никогда не поскорбят о своих грехах. – Наконец, страсть к цветам, для приобретения которых в зимнее время делаются большие расходы, и к драгоценным камням, которые стоят еще больших денег, предосудительна в нравственном отношении, как всякая прихоть. Ахав из-за страсти к саду слег в постель и хлеба не ел, а затем и допустил совершиться страшному преступлению, чтоб иметь у себя любимый сад (3Цар.21:1–17).

«Вменяю вся уметы (сор) быти, да Христа приобрящу» (Флп.3:8). Привязанность к вещам имеет и добрую сторону: она делает человека постоянным в местопребывании, потому что иные вещи бывают недвижимы, или же неудобны для передвижки. Но когда эта привязанность перейдет в пристрастие, тогда уже и худо, тогда уже связал себя человек, хоть бы пристрастие его относилось к ничтожной вещи, как, например, трость, книга, корзинка. И хранит-то человек любимейшую свою вещь с великою заботою, например, уходя куда, и защищает ее, в случае постороннего прикосновения к ней, до того, что сердится на других, заводит спор. А когда лишится этой вещи, то весь в печали, как печалится дитя о своем рожке, из которого питался молоком. Не очень ли сходственно здесь страсть проявляет себя с тем, как кто пристрастился к многому и скупится драгоценными вещами? Да, сила на этот раз более в различии предметов, чем в самой страсти, хотя вина и несравненно меньшая. Да, были примеры, что иные после многого и драгоценного, к которому питали свое пристрастие, но от которого добровольно отказались или поневоле отстали, – после этого, так сказать, пересаждали свою страсть на другое место: они пристращались к незначительным вещам, без которых не могли обойтись. Итак, духовная опытность научает нас не связывать себя и самою малою вещью, чтоб из-за нее не отвлечь нам своего внимания от Бога. Без пристрастия обладание и многим позволительно и невинно, а с пристрастием и ничтожное владение вредит.

«Не себе угождати» (Рим.15:1). Любить как есть всего себя и душу свою, и тело, жалеть самого себя, – есть чувство невинное и законное; потому что душа человека вещь очень ценная, так что потеря ее не может быть заменена и целым миром (Мк.8:36), а плоть его естественно «питается и греется» (Еф.5:29), в будущем же свете будет разделять вечную награду вместе с душою (2Кор.5:10). Но правильную любовь к себе человек заменяет самолюбием и излишним саможалением, самоугодием. Самолюбие, можно сказать, общечеловеческая страсть. Человек только себя любит и жалеет, безразборчиво выполняя пожелания своей души и плоти, между тем, как теперь эти пожелания не то, что в раю до падения Адама, – не верны, почти все клонятся только к пристрастному употреблению. (Когда же они бывают верны, где и на сколько нужно отсекать свою волю, отказывать себе в лестном и приятном, – для этого и дан закон Божий, поставлена учить святая Церковь, оставили после себя множество своих опытов и наставлений святые отцы и подвижники). Человек единственно себя, свою личность делает предметом любви, так что, думает ли он о чем, говорит ли что, или делает, во всем и всегда имеет личное какое-либо удовольствие и личную выгоду, а не славу Божию и пользу ближнего. И в ближнем он любит только самого себя, отчего круг его любимцев очень тесен; даже к самым кровным, даже к детям, чистая уже здесь по природе любовь иногда в нем проникается личным удовольствием, превращается в самолюбие, отчего пристрастие, потворство бывают обыкновенными недостатками ее. Очевидно, такая любовь человека к самому себе противна Богу и тем она богопротивнее, чем более развито в ком самолюбие и саможаление. К чему же все это приводит? может быть, здесь одна слабость, и не представляется ничего опасного? О, нет! Самолюбие губит все. Так как нужно любить «всем сердцем и всей душой» Бога, в Котором все прекрасное, а самолюбивый признает достойнее любви себя, больше свою волю во всем творить, чем Божии заповеди, больше по-своему мыслить, чем по-Божьему; то, в свою очередь, и Господь Бог отказывает ему в Своей любви: «Аз любящих Мя люблю» (Притч.8:17). – Самолюбие составляет корень всех страстей человеческих⁹. Какую бы страсть, телесную или душевную, более или менее преступную, ни стали мы поверять по ее родопроисхождению, окажется, что она родом от самолюбия, что в ней есть хоть некоторая доля самолюбивых побуждений. Таким образом, самолюб и опять не боголюб: он стремится к страстям, а не к Богу. – Затем, и в отношении к ближним он также лишается права пользоваться их любовью по тому самому, что любит и жалеет во всем больше самого себя, чем других; потому что очень щекотлив в обращении с другими. – Наконец, в отношении к самому себе он, казалось бы, уже «друг-приятель»; потому что ни в чем не поперечит себе и так же обходится с собой, как мать с нежным дитятей. Но на деле выходит совсем противное. Желая себе, по-видимому, добра, он делает только зло, так что и самый злой враг меньше ему вредит в жизни, чем он сам себе. Например, в обиде от кого-либо он поступает не по заповеди Божьей, известной ему: «ни единому зла за зло воздающе» (Рим.12:17), но по внушению своего самолюбия: «обидят, – жалко себя, надобно отплатить». И что же? Горячо вступившись за обиду, он еще более накликает себе неприятностей. За всем тем, самолюбие до того общечеловеческая страсть, до того усилилось между людьми, что еще пользуется некоторым почетом. Нередко можно слышать такой переговор о ком-либо: «у него нет самолюбия», или рассуждают: «он лично заинтересован в этом деле..., безынтересное для него дело», хотя бы то дело было самое полезное и доброе. – Как же после этого быть христианину? как ему избегнуть самолюбия, искажающего невинную и законную по себе любовь к своей душе и плоти? Нужно вспомнить и стараться выполнить самую первую заповедь Спасителя: «иже хощет по Мне ити, да отвержется себе» (Мк.8:34). Отвергнуться себя значит отречься, отворотиться от себя. Исполнение на деле этой заповеди можно пояснить таким подобием. – Кто-либо отрекся от другого, т.е. почему-либо прекратил к другому всякое сочувственное и доброжелательное отношение. В таком случае, если этого человека и бьют, если томит его голод, если постигла его болезнь, если ему холодно и тесно, и дела нет до него тому, кто отрекся его. Так-то и мы должны поступать в отношении к самим себе для Бога, жертвовать собой Богу, – и не в одном каком-либо случае и на короткое время, но во всем и всегда; например, если б кому вышла счастливая доля ради несомненного добра, ради имени Христова, встретить от других хулы, бесчестите и притеснение, – мы не должны жалеть себя, уклоняться от этих скорбей, как бы были здесь чужие для самих себя (Деян.5:41). И такие отношения наши к себе вовсе не будут жестокостью, напротив, в них-то и выразится истинная жалость, правильная любовь к самим себе; например, если мы и раз, и два удержим себя от излишества в вине, от продолжительного ночного пирования, которое прельщало бы нас, то вот тогда и любим самих себя; потому что после таких побед над собой мы бываем и спокойны, и здоровы. Правда, тяжелы особенно вначале отказы своей душе и плоти там, где душа и плоть по, так называемому, «ветхому человеку» (Еф.4:22), требуют явно противного евангелию и уставам Церкви. Например, как тяжело, живя в мире, почти на каждом шагу встречать невнимание и неблагодарность к истинно-полезным заслугам и, в то же время, видеть расположенность, всякие милости к чьему-либо бездействию или даже к злодействию, только искусно прикрытому! В смысле этой-то тяжести, подобные подвиги христианского самоотвержения и назвал сам Спаситель наш «крестом» и «погублением» души: «иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю» (Мф.16:25). Но зато сладки, о! сладки на целую вечность плоды от самоотвержения: «и ненавидяй души своея в мире сем, в живот вечный сохранит ю» (Ин.12:25). Итак, истинный последователь Христа, истинно-христианская душа! искореняй в себе страсть самолюбия и вместо того охотно насаждай в себе христианское самоотвержение! Если иногда ты действовал по одному самолюбию и своекорыстию, пусть это будет материалом для твоего покаяния пред Богом. Но не останавливайся из-за этого, показывай на первый раз хоть малые опыты христианского самоотвержения, например, чтоб пойти в церковь, не смотря на худую погоду. Примером для твоего самоотвержения да будет тебе сам же Христос Спаситель. Он творил не Свою волю, но «волю пославшаго Его Отца» (Ин.5:30). В трудных подвигах самоотвержения посмотри только на образ Его в терновом венце, и ты почувствуешь в душе крепость и утешение, почувствуешь даже жажду страданий!

«Отложите... гнев, ярость» (Кол.3:8). Первое отродье самолюбия есть гневливость, так что эти страсти немыслимы одна без другой. Бывает гнев и справедливый, благородный, который ободряет нашу душу. Вернее же сказать, это не гнев, а живое сочувствие к правде и столь же живое негодование к злу, пороку, вполне совместимое с чувством кротости (Чис.12:3, снес. Исх.32:27). Не о таком гневе наша речь и несправедливо называть человека «сердитым» за такой гнев. Как страсть, гнев есть безвременное воспламенение сердца, неправильное возмущение всей души. Это как вспышка пороха от огня, горячность при каждой неприятности. В ком сильно развита страсть гнева, кто не обуздывает ее в себе ни пред кем (исключая разве высших лиц), случится ли тут друг, враг, почтенный человек, свой или посторонний: тот, очевидно, неприятный, обидливый человек. К такому человеку и боятся подойти, чтоб спросить или попросить его о чем, опасаются долго говорить с ним, чтоб он не вышел из себя (Притч.22:24). Иногда он своею яростью приводит в смятение целый дом или целое собрание каких-либо лиц, между тем, как в других страстях (впрочем, в редких же) человек вредит одному себе, допуская их тайно, например, плотскую. – Но что же особенно преступного гневливый делает пред Господом Богом? Не одного ли ближнего, действительно, он оскорбляет своею страстью, которая и не обнаруживалась бы и не питалась в нем, если б ближний не был с ним? Каким образом его страсть отчуждает его от Бога? И сама по себе: «Не есть Бог неустройства, но мира», сказано (1Кор.14:33). Как же Богу мира пребывать в той душе, которая не мирна и безвременно возмущается? Затем, сердитость богопротивна и по своим последствиям. У сердитого человека не достает рассудительности о деле: отсюда действия его часто бывают ошибочны, отсюда «гнев человека не творит правды Божией» (Иак.1:20). И он-то не понимает других и другие не могут понять его, он не понимает, потому что по самолюбию своему не хочет выслушивать справедливой речи других; его не понимают, потому что от вспыльчивости и язык его трясется, и голос хрипит, а иной раз и зубы скрежещут. Таким образом, «гнев губит и разумных» (Притч.15:1). В гневе-досаде человек готов и прямо погневаться на Бога. Отсюда его слова в эти минуты: «что это, Господи!». Иногда же гнев доходит решительно до безумия (Притч.29:11) и бешенства. Человек и в отсутствии того, на кого разгневался, махает руками, представляя себе, и желая ударить это лицо. Он сердится и на бездушные вещи, разрушает, что попадет под руку, например, не пишет перо, и – об стол его¹⁰! – Еще виновнее гнев, когда бывает не минутною только вспышкою и не горячностью в одних словах, но долго питается в душе. На сей-то раз припоминается благодетельная заповедь слова Божия прекращать гнев «до захождения солнца» (Еф.4:26), или прежде наступления ночи; потому что днем человек может еще развлечься от неприятности, которую встретил, другими встречами, а ночью думы усиливают в нем чувство досады. Но скажут: «невозможно человеку обойтись без гнева». Возможно, но трудно; посему-то сдержанный от гнева, при вызове на сильный гнев, и сравнивается с завоевателем града (Притч.16:32). Сдерживается же человек от дерзкого гнева и молчит, когда высокий начальник говорит ему неприятное или прямо оскорбляет его. В минуты гнева, поэтому, и полезно представлять себе всевидящего Владыку небесного, представлять, что Он Сам велит нам помолчать. Христианин! препобеждай в себе гнев во всех его видах¹¹, чтоб не навлечь на себя гнева Божия. Не оставляй страсти гнева самой себе, успокаивая себя тем, что это еще не великая страсть (Сир.1:22). Сначала она допускается произвольно, т.е. там, где легко было бы обойтись без сердитости и крика, а потом и делается невольною: некоторые и действительно доходили до того, что, даже оставаясь одни, без всякого человеческого вызова на гнев, – сердились, наскакивали на своих противников, точно готовые обратиться в духов злых (Леств., сл.8, стр.122).

Вот средства против этой страсти:

замкнутость уст (пpинyждeниe себя ничего не говорить, смолчать) в первую минуту вспышки гневом;

если возможно, тотчас уйти оттуда или затвориться там, где начинается раздражение свое или иного человека, если же нельзя удалиться, то, в последнем случае, т.е. в отношении к другому, который сильно разгорячился, хорошо ответить улыбкой и как-либо шуточно, чтоб шуткой-то отойти от него;

предоставление последующим минутам нужного разговора по тому делу, от которого обе стороны в раздражении, так как зло не родит добра;

в случае своей вины пред другим слово ему: «прости» (хорошо и поклон);

крестное знамение (вдруг перекреститься), раздражившись сильно;

обращение к пению духовному (запеть что-либо про себя);

мысль о «ланите» обидящему (Мф.5:39);

молитва за обидящего, хоть бы раз, – относительно же себя – продолжительное моленье о безгневии или незлобии, например, к преп. Ефрему Сирину, Тихону Задонскому;

поставление себя на несколько времени, а чем дольше, тем лучше, в такое положение, чтоб не было поводов рассердиться, и чтоб, таким образом, отвыкнуть на сколько-нибудь от сердитости-раздражения, и привыкнуть к тихости духа.

«Блюдите и хранитеся (смотрите, берегитесь) от лихоимства» (любостяжания), с великою пастырскою заботливостью предостерегает нас Христос Спаситель (Лк.12:15). Не осуждает Он, когда кто правильно увеличивает свое состояние: «подобаше... вдати сребро торжником», сказал Он же в притче (Мф.25:27); но в пристрастии к богатству указывает непреодолимое препятствие угодить Богу (Мф.6:24) и получить царство небесное (Мк.10:23). Любостяжание состоит вообще в привязанности к богатству – имению, а сребролюбием в тесном смысле называется страсть копить деньги. Эта страсть явилась между людьми позже других страстей: серебро и золото долгое время не были известны людям. Она действительно, как-то со стороны вкралась к человеку, не имеет ничего сроднего с душою и телом человека, не то, что страсть плотская. В этом смысле у св. отцов она и называется «неестественною» (Св. Злат. в толк. на 2Кор., бес.23). Если можно отыскать корень ее в человеке, то так же, в самолюбии. Человек начинает копить деньги под внушением такой самолюбивой мысли: «пусть там живут другие, как хотят; мне надобно обеспечить себя состоянием; с деньгами мне жить будет хорошо» ... Но по мере развития страсти, это «жить хорошо» уже забывается и в самой жизни не оправдывается: далее следует бессознательное, слепое копление денег, т. е., уже не для обеспечения и довольства в жизни, а для самих денег, для металла. Спокойному возрастанию в человеке этой страсти благоприятствует то, что она не бросается в глаза другим, мирится с строгим воздержанием, прикрыта бывает степенною наружностью, а иногда и набожностью. (Да! и набожные люди могут быть сребролюбцами. Пусть иногда они делают значительное какое пожертвование, например, и к церкви, но все-таки остаются сребролюбцами. На что еще ближе примера, эта страсть нашла себе место и в святом обществе Иисуса). Лучшее, по-видимому, отличие сребролюбия от других страстей, оно не столько общая, доступная к людям страсть, как например, плотская; необходимую принадлежностью его составляют деньги – имение, которые не всякий человек имеет и не всякий же может скоплять; таким образом, сребролюбцы в полном смысле встречаются в редкость. Но зато нет ненасытимее и безграничнее этой страсти: она как бы вымещает на своей жертве ненаситимостью за то самое, что мало для нее жертв. Всякая другая страсть доходит до некоторого пресыщения и при каких-либо угнетающих обстоятельствах ослабевает: но сребролюбие не знает для себя ни сытости, ни временного послабления, если человек не хочет, подобно Закхею (Лк.19:8), поступить с ним решительно. Чем больше сребролюбец приобретает, тем более желает приобретать, по мере обогащения, считая себя бедным (на том свете, действительно, он будет нищим). Он желал бы собрать к себе все богатства, превратить весь мир в деньги. В этом случае можно сравнить сребролюбие разве с болезнью пьянства (запой). Чем больше пьяница пьет, тем более чувствует жажду к вину; и, хоть бы постигла его какая печаль, хоть бы он исхудал и ничего не ел (страсть плотская, например, в это время совершенно замирает), хоть бы и заболел чем; но пока на ногах, – все продолжает пить. Так и сребролюбец никогда не перестает желать себе денег и скоплять деньги: исхудалость от чего-либо, или телесная слабость не ослабляют в нем страсти, а неядение или голод еще благоприятствуют ей (как и страсти гнева). Чем ближе человек к старости, тем страсть в нем делается заметнее и упорнее: и разве тогда уже в нем страсть замрет, когда его самого посыплют землей... Отсюда видна преступность сребролюбия, как страсти.

Да, нет хуже этой страсти. По отношению к самому человеку она подавляет в нем высшие и благороднейшие стремления души и делает его таким невольником, что, скорее, он сторож своих денег или имения, чем хозяин – будто ему и запретил кто касаться своей собственности для себя и других. – По отношению к ближнему, эта страсть делает человека каким-то бесчувственным, безжалостливым. Сердце сребролюбца охладевает ко всем, даже иногда и к кровным родственникам, – охладевает так же, как холоден металл, к которому он пристрастился: скорее из камня потечет вода, чем у сребролюбца потечет сострадательная слеза и со слезою – милостыня бедным. У него нет ни хлебосола, ни друга задушевного. Он часто ожесточает против себя всех; потому что – как говорится – готов снять с другого кожу. – Наконец, в отношении к Богу этот человек есть во глубине души отрекшийся от Бога: «лихоимание, еже есть идолослужение», сказано прямо (Кол.3:5). Серебро и золото для сребролюбца – идол, которому он служит душою и телом, покланяется вместо Бога. Сребролюбец не может чисто выполнить и первой христианской добродетели, сближающей человека с Богом, т. е. молитвы: на молитве ему представляются деньги-материя. Он попирает в себе совесть, решается ради денег на всякую измену и на всякое злодеяние¹². В этом-то смысле и говорится в слове Божием, что «корень всем злым сребролюбие есть» (1Тим.6:10): (как самолюбие – корень страстей, так сребролюбие – корень зла, т. е. грехов; при деньгах, между прочим, человек может удовлетворять разным прихотям своим (1Тим.6:9), хотя это бывает только в период не особенно еще усилившейся страсти). Внутреннее же отречение от Бога в сребролюбце не преминет обнаружиться на словах и на деле, т. е. вскроется полною изменой святой вере в решительные какие-либо минуты, т. е., когда рядом будут поставлены пред ним – деньги и святая вера, богатый прибыток и приобретение добродетели. Он всегда склонится на первое и изменит последнему. Если он и сознает страшную преступность своего поступка, то думает как-нибудь после помириться со своею совестью: только бы ему схватить деньги или драгоценную вещь, когда представился к тому случай. После Иуды-предателя печальный пример на сей раз повторился после, между многими, хотя и с меньшею преступностью, как читаем у св. апостола: «нецыи (из-за сребролюбия) заблудиша от веры» (1Тим.6:10); повторяются, без сомнения, те же примеры и ныне, хотя и не в грубой форме вероотступничества, а в тонких изменах истине и правде. – Вот какая это упорная и богопротивная страсть! Мы показали высшую степень ее, хотя бывает она у иных еще в зародыше, у других несколько медленнее развивается, по недостатку питающего ее материала, т. е. денег, которые не всегда же текут, а у третьих и совсем перестала питаться (на первый раз хоть материально), по причине обеднения их. Но, вместе с тем, для этой страсти и не требуются всегда десятки тысяч рублей; нет, она питается и немногими тысячами, даже одною или еще менее, сколько кто по состоянию своему может приобрести (например, в сельском быту) и расположен пристращаться. Питают эту страсть и не одни деньги, но также разные жизненные припасы, (напр., у крестьян – хлеб), скопляемые для обращения в деньги, и вообще, богатое имущество.

О, да возблагодарят Господа Бога все те, которые избегли этой страсти, для которых деньги имеют более буквальное значение, т. е., как потребность дня, а не как запас на нескончаемое время! (Очевидно, слово «деньги» происходит от слова «день», в смысле «насущного хлеба»: что нужно для настоящего дня, то, обыкновенно, и не переходит на следующий день, т.е. деньги, подобно насущному хлебу, должны быть приобретаемы только в умеренном количестве). Да просят и молят Господа Бога об исправлении себя и души сребролюбивые! Есть и им средства исправиться. Это, например:

милостыня бедным, которою начал свое исправление Закхей мытарь (Лк.19:8) и к которой отсылал богатого юношу Христос-Спаситель (Мф.19:21),

внешнее устранение себя от денег (реже обращаться с деньгами, реже считать и пересматривать их: чего не видим, о том и не думаем; а о чем нет мысли, к тому и не бывает пожелания);

частый разговор с другими о ненасытимости, и, вместе с тем, о низости страсти сребролюбия;

предрасположение себя в душе вдруг лишиться всего, если постигнет какая-либо беда по Божьему попущению;

глубокое усвоение себе текста: «богатство еще течет, не прилагайте сердца» (Пс.61:11);

сердечная преданность своих потребностей и, вообще, жизни своей промыслу Божию, которая не дает развиться трусости относительно голода и беспомощной старости;

отказ себе в каждой лишней вещи, пока борет страсть;

любовь платить долги, если они будут, до того, чтоб на первое время ни с чем самому остаться;

молитва святым бессребреникам, Косме и Дамиану, Киру и Иоанну.

«Никто же сам о себе приемлет честь» (Евр.5:4). Честь может следовать за человеком, а не человек должен ходить или гоняться за ней. Тогда эта честь, более или менее истинная сама в себе, и, вместе с тем, искренняя или заслуженная со стороны других. Честолюбие же изобличается самым названием своим. Оно – порочная страсть. Желают себе почета и в высшей степени услаждаются им: «любят», например, «целования» (Мф.23:6) (поздравления, встречи, проводы, благодарные и почетные адресы); с приятностью встречают предупредительность других в исполнении каких-либо своих желаний; довольны, когда спрашивают их мнения или только не обходят их докладом – известием о таких делах, в которых участие их или излишне, или вовсе не по праву, как, например, связанный Иисус был приведен «первее ко Анне» (Ин.18:13), отставному первосвященнику; в высшей степени довольны, когда в честь их делают какие-либо приношения и строят своего рода памятники; а всего чаще – просто любят принимать поклоны и ожидают себе поклонов, – любят, чтоб пришли к ним и уважили их, пришли бы и тогда, как они сами не приходят; ради таких поклонов честолюбивые готовы пообещать многое: «аще пад поклонишимися» (Мф.4:9). (К честолюбию иногда присоединяется и санолюбие, для кого это возможно, – переставая уже в таком случае быть слишком мелочным). Но что же худого в честолюбии? – Честолюбец поставляет сам себя в обманчивое положение. Он опускает из виду, что почести, воздаваемые ему, сами по себе не имеют значения; потому что не прибавят ему внутренних достоинств и не убавят что-либо из них, если он достойный человек. Он даже не проверяет – искренне ли, от сердца ли его честят: лишь бы был видимый почет ему, лишь бы кланялись ему; он желает себе чести для одной чести, между тем, как, может быть, одновременно с величаниями и поклонами ему, тайно же и порицают его. Если б честолюбие не было его страстью, то из-за одной почести, которой он не получил против своего ожидания, не делался бы в тягость сам себе, как некогда Аман (Есф.5:9:13). – А сколько он затрудняет других! Так, например, люди честные и правдивые, готовые почтить всякого из ближних, но только одним почтением, поощряющим к добру, – должны каждый шаг свой делать осторожно, чтобы он не почел своей чести оскорбленною от них; на простоту его, в которой они сами привыкли жить и действовать, не могут рассчитывать: капризы его уже известны им. А люди притворные должны придумывать разные пути, а иногда и тратиться, чтоб лучше уважить честолюбца, чтоб выразить к нему свою услужливость и предупредительность. И вот, таким образом, он, принимая себе честь и всячески доискиваясь ее, отвлекает как самого себя, так и ближних от долга всецело почитать Господа Бога! Не богопротивна ли после сего страсть честолюбия, доля людей, по преимуществу, старых? О, добрый христианин! воспротивься развитию в себе этой страсти! искореняй ее в своей душе, если она уже развилась, – памятованием и исполнением заповеди Спасителя: «иже, аще хощет в вас вящший быти, да будет вам слуга» (Мк.10:43). Если кто и выше других чем-либо, напр., своим званием, – должен стараться служить другим, чтоб не быть ниже своего звания. Прекрасное так же средство против честолюбия: почитать себя в душе достойным всякого бесчестия и, затем, с любовью, или хоть без досады, принимать действительные отказы в чести, даже в заслуженной, напр., в знаке почтения от кого-либо на дороге.

Пример противный подает апост. Павел: «аз есмь мний апостолов, и недостоин нарещися апостол» (1Кор.15:9). Так бы и каждый христианин должен считать себя недостойным даже того чина или тех знаков отличия, которые уже имеет за свои особенные заслуги по службе или же за пожертвование какое деньгами или имением. Высокие чины и знаки отличия так же сами по себе не придают человеку совершенства, как и обыкновенному честолюбцу – почет людской. Посему и желание их, хоть не возбраняется, но, так же, не составляет совершенства. Только самый умный человек и, вместе, богобоязненный христианин, – вот кто умеет пользоваться чинами и отличиями еще для больших успехов по своей полезной деятельности. Он пользуется тут для доброго доверием общества, особенно же простолюдинов, которые просто с удивлением смотрят на украшенного знаками отличия и по ним-то исключительно оценивают этого человека, за них-то готовы во всем верить ему. – Но вот, некоторые, получив один-два чина или столько же знаков отличия, этим возбуждают в себе жажду к наградам, желают себе новых и высоких наград и любуются своими отличиями! Сколько вредного и преступного в их страсти! Они для самих себя извращают цель жизни, полагая ее только в чинах да в отличиях. Чтоб достигнуть своей цели, они жертвуют иногда и своею совестью; потому что иной раз прямо покупают себе возвышения и награды деньгами и подарками, а в другое время изменяют своей службе и по должности, если последнего требуют повелительно или какими-либо намеками те лица, от которых зависит дать или не дать им высший чин или знак отличия. Вообще, они теряют сердечную преданность делу своей службы или не имеют искреннего усердия в своем денежном пожертвовании. А где нет преданности своему делу и усердия в самом усердии: там и мало пользы от заслуг и пожертвований, там одни формы дела. Лаская и украшая себя в этой жизни высокими чинами и отличиями, которых не требует же природа, – санолюбивые забывают о награде небесной и поступают в урон этой награды. В отношении к другим они делаются противниками, с кем стоят на одинаковых степенях служения или в одинаковом звании. Или они оскорбляют других несправедливым своим домогательством, потому что есть достойнее их во всех отношениях – или неизбежно встречают и в других тот же дух самовозвышения: а им вообще досадно разделять награды с другими. Отсюда и происходят досады, козни и всевозможные старания свергнуть или устранить других. Иногда эти люди желают даже смерти другим, чтоб поскорее понуждались в них для высокой должности или дошли до них с дальнейшей наградой. Так как они, с одной стороны, «любят,.. зватися от человек: учителю, учителю» (Мф.23:7), – любят это, сознавая тут свое превосходство пред другими, а с другой – могут прямо не поблагоприятствовать лицу или делу, если не титуловать их по чину: то волей и неволей другие титулуют их так-то, не только в частных свиданиях, но и в домашней жизни (натянутость отношений к ним доходит до того, что низшие их ходят при них даже на цыпочках). – Наконец, в отношении к Богу для санолюбивых чины и знаки отличия решительно делаются кумиром. Ради этого кумира они не дорожат небесною наградою, которую обещает Господь Бог. Ради того же кумира они готовы оставить Христа; – Пилат все крепился, защищая Иисуса Христа пред иудеями, но как только последние пригрозили ему: «неси друг Кесарев» (Ин.19:12), как только он увидел опасность лишиться своего чина, и – осудил невинного на смерть. – Христианин! не пренебрегай земными наградами (в смысле чинов и отличий), когда они даются тебе или в глазах твоих другим. Но и берегись пристрастия к ним: они очень приманчивы и погоняют одна к другой того человека, которой полюбил их чрезмерно. Пристрастию к ним противопоставь живую память слов евангельских: «восприемлют мзду свою» (Мф.6:5), т. е. мзду от человеков и на земле, так что Бог и небеса ничем более не должны этим людям. Да, чины и отличия, действительно, могут составлять для некоторых полную мзду на земле в связи с другими дарами земного счастья, если при всем этом жизнь их проходит в нераскаянных грехах и страстях. Но ты, верующая душа! старайся всегда иметь пред глазами «мзду многою на небеси» (Лк.6:23), ради которой стоит уступить желающим самые завидные награды здесь¹³!

«Не сяди на преднем (на первом) месте, еда кто честнее тебе будет» (Лк.14:8). Таким незаконным самовозвышением человек себя же пристыжает; потому что иногда, действительно, заставляют его пересесть или встать ниже те, которым принадлежит право распределять места где-либо и по какому-либо случаю. Затем, этот человек возбуждает в других, равных ему, чувство негодования: между Апостолами не было взаимного недовольства; но как мать сынов Зеведеевых приступила к Иисусy Христу с просьбою, «да един о десную» Его, «и един о шуюю» Его сядут, – то «слышавши десять, начаша негодовати» (Мк.10:37:41). Имея привычку занимать не по праву место между первыми, известный человек, вместе с тем, присвояет себе право и первому говорить или больше других рассуждать в каких-либо собраниях. Такой дух – характер первенства, наружно и с насилием обнаруживаемый, Христос-Спаситель изобличил в фарисеях, которые на пиршествах и вообще в народе становились или садились на первых местах, – не как-либо случайно, но выбирая себе эти места намеренно. Этот дух обнаружил себе и тот фарисей, который вместе с мытарем молился в церкви: фарисей стал впереди, выпрямившись. Вообще же этот дух противен Господу Богу, как самовольное возвышение себя, как недовольство тем умаленным, или только не из числа первых, местом, на каком поставлен человек, и особенно, как дух, питающий уже гордость. – Для излечения от него лучшее средство: готовность и даже старание стать или сесть ниже других, и опять – только в простоте души, а не с тем, чтоб еще сильнее поразить других одновременно и важностью своего лица, и видом смирения: (так, например, иной знатный человек встанет в церкви и, в самой глубине ее, но потом вдруг выходит пред народом с лицом самодовольства, чтоб поразить предстоящих).

«Возлюбиша паче славу человеческую, неже славу Божию» (Ин.12:43). Славолюбие имеет для себя пределы более обширные, чем честолюбие или санолюбие. Честолюбец встречается и в селе; санолюбивый и любитель отличий, равно как вышестоятель и преждеседатель, бывают, преимущественно, в своем месте и в своем сословии. Славолюбивый же идет дальше, ему нужна известность и громкая слава, если возможно, и за пределами местопребывания его. Без сомнения, виновна не слава человеческая, а любовь к ней, а особенное услаждение ею, и тем более – искание ее. Слава человеческая может быть и естественною, или заслуженною; такою, например, славою пользовался Соломон, которого Бог наделил мудростью; так славны были святые Божии, которых приходили видеть иногда и знатные сановники. Так и ныне, есть достойные похвал и даже удивления за свою высокую духовную жизнь или же за естественные таланты. Но, если это люди, глубоко проникнутые духом христианским, то они так же, как и святые Божии, не услаждаются славою человеческою, а еще убегают ее. (Святые же, случалось когда кто приходил увидеть их в пустыне или монастыре, прикрывали себя и называли не заслуживающим внимания – глупым того, которого ищет посетитель¹⁴, или же допускали некоторый странности¹⁵, чтоб им менее удивлялись). И сам Господь Бог оберегает от славы человеческой Своих избранных. – Так как эта слава может прельстить и изменить в направлении самого умного и богобоязненного, то Он попускает своим избранным терпеть какие-либо напасти от других; посему почти всегда рядом со славою и похвалою человеческою является для этих людей и не заслуженная ими хула. Господь готовит им вечную «славу на небе» и ведет их к ней, не давая им постоянно пользоваться суетною славою и рукоплесканиями от людей. – Мирской же славолюбец любуется народною славою о себе, и не только не препятствует распространению ее со стороны других, но и сам участвует в том; например, он просит других поведать свету словесно или печатно (в журнале, газете) о какой-либо заслуге его, о пожертвовании каком-либо или произведении, – распространяет свои изображения (портреты), предпринимает неблизкие путешествия, – и все это не с какою-либо общеполезною целью и не по запросу со стороны, но единственно, для своей известности и громкой славы. Между тем, сказано: «аще Аз славлюся Сам, слава Моя ничесоже есть» (Ин.8:54). – Сколько же виновна пред Богом эта страсть? Она заставляет человека угождать миру: славолюб, вместе с тем, и миролюб; раб славы своей и раб мира. А иначе мир не удостоит его своей славы. Отсюда, действия его непременно подходят к действиям мира и бывают в угоду миру, – следовательно, это действия, враждебные Богу; потому что «любы мира сего вражда Богу» (Иак.4:4). Но на что еще лучше доказательства в настоящем случае, как слова евангельские: «горе, егда добре рекут вам еси человецы» (Лк.6:26)? – Искание, или только особенное услаждение славою человеческою показывают, что человек дорожит похвалами у людей, от мира, а не славою и, так сказать, добрым мнением о себе у Господа Бога. Дело и здесь доходит иногда до некоторой измены святой вере, по крайней мере, до боязливости исповедать веру, – показать себя пред другими истинно-преданным слову Божию и Церкви православной: «како вы можете веровати» (сказано было к знатным иудеям, готовым уже поверовать), «славу друг от друга приемлюще, и славы, яже от единого Бога, не ищете» (Ин.5:44)?– Желание и искание земной человеческой славы противны божественному характеру Иисуса Христа: «славы от человек не приемлю» (Ин.5:41) сказал Он; однажды хотели Его провозгласить царем, и Он тотчас уклонился от народа (Ин.6:15). Но что же составляло Его славу? – Страдания и крест: «подобаше пострадати Христу, и внити в славу Свою» (Лк.24:26). – Итак, истинный христианин! усиленно тебе желать и домогаться человеческой славы, хотя бы и заслуженной, не следует. Язычник, тот не простирает своих мыслей и надежд дальше земли, ему некуда восходить выше, доколе он остается неверующим язычником (Лк.22:24–25). Тебе же, друг наш, обещается и приготовляется вечная «слава у Бога» (Ин.17:5), или «вечная память» на небе, а частью, может быть, и на земле, своим, но все же достойным образом! Никто из людей не унес громкой славы своей на тот свет; мирское остается миру. А часто и мир, назвав иных «великими» (Ирод великий), на следующее же утро забывал их. «Велик же выну...» вот кто: «бояйся Господа»! Всякая знаменитость человеческая после смерти получает себе в наследство пресмыкающихся червей (Сир.10:13). Эти самые мысли и да помогут тебе ослабить в своей душе стремление к известности и славе между людьми, если особенные таланты твои, блестящее успехи и заслуги подстрекают тебя к славолюбию, и если еще не достигло до тебя попущение Божие встретить совместно со славою и какую-либо хулу, или иной вразумляющий случай!

«Не бываем тщеславни» (Гал.5:26). Тщеславие – страсть особая от славолюбия и виновнее последнего. Славолюбивый человек непременно имеет таланты, труды и заслуги: посему этой страсти подпадают преимущественно люди замечательные чем-либо. Тщеславный же не имеет у себя ничего особенного, ни проницательного ума, ни обширного образования, ни трудов, ни предприятий к великим трудам, ни почтенных заслуг. Чего же в нем не достает или мало, то он и хочет дополнить людскими похвалами. Отсюда происходит самое слово: «тщеславие», т. е. тщетная, не истинная слава. Первый «приемлет славу от человек» (Ин.5:41), т. е. из чужих уст или письмен, хотя иной раз тоже им самим подготовленную, а последний в полном смысле – свою собственную славу сочиняет, из своих речей или рук ее составляет, трубит сам о себе. Тот ищет себе славы, так сказать, принадлежащей, или по праву, а этот – не принадлежащей, и без права. В чем же, собственно, состоит тщеславие и какой отличительный характер его? – Человек все делает напоказ, или чтоб видели другие, все, и самое малое. Что лицемерие в набожности, то тщеславие в жизни вообще, или во всяком виде человеческих действий. Дело считается тщеславным, когда в душе есть желание выказать его, чтоб был о нем говор других или чтоб только занять им чье-либо внимание, – подивить. Отсюда тщеславие относится к предметам внешним, маловажным и даже мелочным; это, например, изучение какой-либо науки или какого-либо искусства, свойственных веку; внимание к приятности своего голоса; излишество прислуги; хорошие экипажи; трата на богатый обед без всякого повода и вызова, ради того только, чтоб в числе прочих гостей, составляющих на сей раз одну обстановку, принять в свой дом высокую (сравнительно со своим положением) особу; искание важных знакомств и величание этими знакомствами; вообще, похвальба даже и другими лицами или чужим добром, когда они имеют к нам какое-либо косвенное отношение. Тщеславие иногда проявляет себя и за гробом; например, умирающий заказывает, чтоб похоронили его лучше, с блеском. Чем же преступна эта страсть? – Если тщеславный делает что-либо и доброе, то уменьшает часть своей награды, а то и совсем лишается воздаяния; потому что побуждение его действий были неискренни и нечисты. Так. обр., он оказывается обидчиком самому себе: трудится, жертвует чем, и портит свою заслугу, убавляя за нее награду у Бога. Это первая вина его. – Но все, что он делает, собственно, из видов тщеславия, – все это более или менее действия такие, которые выдуманы суетностью человеческою, или мудрованием плотским, показывают след грехопадения человека, как, например, чрезмерное, и не по состоянию, убранство комнат, дорогие одежды и другие излишества. Следовательно, большая часть действий этого человека в самом основании своем неугодны Богу. Вторая вина. – Он уже готовит себе в человека гордого. Тщеславие, по правде сказать, еще не есть гордость; что дитя против взрослого, то и оно в сравнении с гордостью; разве можно назвать его «внешней гордостью». Но оно верно ведет к гордости. Чем же? Похвалами человеческими, которых ищет тщеславный, и которые возвышают и надмевают душу. Вот третья вина его. – Живя особенно в мире, как легко увлечься тщеславием! Но будем, добрый христианин, бороться с этою страстью. В борьбе с ней нам помогут:

расположение везде оставаться незаметными, «как будто и нет нас»;

приведение себе на память своей уединенной и искренней молитвы, которую, конечно, когда-либо мы имели: она может пристыжать наши тщеславные помыслы;

хранение своего языка от многоглаголания (Иисус Христос молчал пред Пилатом, который суетно любопытствовал о Нем);

смиренное внимание к своим действиям в присутствии посторонних лиц или на народе, так как в это-то особенно время уловляет нас страсть тщеславия.

«Нечист пред Господом всяк высокосердый» (Притч.16:5). Конец тщеславия есть начало гордости. В последней можно различать два вида: есть гордость мирская, или мирскими преимуществами и естественными дарами; и есть гордость духовная, или духовными дарованиями. Но характер всякой гордости: презирать других, как и свойство тщеславия: выказывать себя. (Эти две страсти очень мирятся между собой на том, что тщеславный унижается пред гордым, а гордый выхваляет его). Речь наша будет прежде о мирской гордости. – Она, между прочим, доказывается и обнаруживается: самохвальством в сердце; нетерпеливостью к высказываемой правде или невыслушиванием правды (тотчас убегают); заносчивостью; гневом на того же, кому сделана несправедливость, и ожидание, чтоб этот человек сам же умолял о прощении; чрезмерною или упорною защитою пред другими своих мнений, пусть иногда и справедливых; высокоумием и ненамеренным неудивлением, когда другие кому-либо или чему-либо справедливо удивляются. Иной человек на замечание о скрывающейся в нем гордости отвечает, что «он вовсе не горд»: но это самое несознание и доказывает его гордость. – Гордый оскорбляет ближних, потому что пренебрегает ими, особенно с низшими себя, или же думает еще оказать милость благоволения, если с улыбкой взглянет на кого или скажет кому слова-два: ему думается, что он унизит себя, что его меньше будут уважать, когда он поговорит с кем из низших, да часто и из равных себе. Он не признает достоинств и заслуг в других людях. На этот раз кто чем гордится в себе, то самое отвергает в другом; например, кто гордится красотою (Авессалом, например, гордился своими длинными волосами), для того те и другие, которых выхваляют за красоту, еще не довольно красивы; кто гордится своим умом, пред тем все глупые; кто надмевается своею образованностью, званием или службою ученого, а также своею начитанностью, для того те и другие, и третьи необразованные, непонимающие, – отсталые и односторонние; кто величается богатством, тот с пренебрежением смотрит на человека, который так же предпринимает дела, чтоб расширить свою торговлю или какое-либо производство; кто возносится своею честностью, например, по должности (а честность гордого всегда бывает односторонняя), тот всех считает бесчестными и низкими, не узнав еще иных. Памятно ли другим, в виду сознания своих человеческих прав и своих каких-либо заслуг, встречаться в жизни с таким человеком? И вот, гордец, действительно, отталкивает от себя других: если постигает его какая-либо беда, – ему мало бывает сочувствующих и жалеющих его! А это, в свою очередь, не вражда ли его против самого себя, т. е., когда он поставляет себя в столь неприязненные отношения к ближним без всякой нужды и пользы, ради только собственного высокопочитания? – Затем: как несправедлива или дерзка гордость пред Господом Богом! Например, без помощи ума человек не мог бы успеть в науках или по службе своей, или по торговым предприятиям: а самый ум не Бог ли дает каждому? Без здоровья и, вообще, без телесных сил не успеть бы человеку в тех и иных трудах: а тело не творение ли Божие? Итак, «что имаши, его же неси приял» (1Кор.4:7)? Оточти Божие, и что же останется твоего? Особенно как несправедливо гордиться теми способностями, которые имеем мы от самой природы, например, быстрым умом, сильным голосом, высоким ростом, красивым лицом, происхождением от богатых или знатных родителей! Будто у человека был какой предварительный труд, чтоб получить подобные естественные способности и силы! Будто мог он, прежде чем родился на свет, оказать пред Богом какие заслуги со своей стороны, чтоб удостоиться этих естественных и особенных пред другими талантов! И вот, за то, что человек возносится естественными в себе дарами, не получает часто и вышеестественных, или духовных – благодатных!

О, благоразумный христианин! Не давай развиться в тебе мирской гордости! Вот ближайшие против нее средства:

избегать величавости во всем, или любить простоту в образе своей жизни, например, и в одежде, и в разговоре, и в мере своего голоса, и в походке: как слабые души высятся часто от наружного блеска, так, напротив, от наружной обстановки, которая представляет глазам если не убожество, то простоту, они заимствуют себе смирение;

быть у кого-либо в повиновении («под началом»): известно, что гордый терпеть не может подчиняться другим, таким образом, и от сурового человека, с которым он невольно встречается по службе или в общежитии, может быть ему своя польза¹⁶;

сознавать или припоминать свое незнание, а, может быть, и полное невежество в какой-либо науке или в каком-либо деле, которое знают все другие или же большинство;

в великих предприятиях особенно не говорить: «я, мы...», но: «как Бог поможет».

«Пощуся двакраты в субботу (в неделю), десятину даю всего, елико притяжу» (Лк.18:12). Так и ныне, может быть, надмеваются иные постом своим («столько-то лет мяса не ем»); большими пожертвованиями в церкви («все это в храме от меня: а что же было когда от других?»); богатством приходской церкви или множеством в ней богомольцев; бытностью у богослужения, кроме праздников, и в будни, если даже не каждый день; честным и многолетним вдовством, духовною начитанностью и богословскими знаниями («во гресех ты родился еси весь: и ты ли ны учиши?» (Ин.9:34)); саном священническим или званием монашеским пред мирянами; самым смирением своим, и вообще строгою жизнью. Эта духовная гордость или таится в одном сердце, или выражается явно. В последнем случае, хоть набожный и оговаривается, думая рассказать про свое доброе дело: «не в укор Богу сказать... во что Бог поставит...»; но, когда в его рассказе нет никакой доброй цели в отношении к ближнему, ничего, кроме самохвальства, его слова выходят не лучше слов фарисея: «Боже, хвалу Тебе воздаю» (Лк.18:11). Высшая степень духовной гордости состоит в том, когда кто почитает себя «бесстрастным», – видит себя потрудившимся для Бога и души настолько, что будто бы ему более и не о чем заботиться, – называет себя «грешным» по одному лишь смирению, а не поистине, или, скорее, за другим, чем за себя: «несмь, якоже прочие человецы». Это есть полное самообольщение, полная «прелесть бесовская». В таком случае видим человека уже с характером духовной гордости, а не с ошибками только самохваления духовного, хотя так же преступными пред Богом. Впрочем, можно и безгрешно говорить о своих трудах и заслугах для Бога, – когда же? Если спрашивают нас о том с целью видеть в нас добрый пример (Мф.5:15), получить от нас наставление; если нужно нам изобличить клевету, восстановить истину, а, пожалуй, и напомнить о себе пренебрегающим. Можно и без особенного вызова открывать другим, но только людям подобного же настроения, – открывать о своих добродетелях и пожертвованиях для добродетели, о своей борьбе с людьми за истину, о своих успехах в делах духовных, например, по миссии. Но с какою целью? Чтоб «соутешитися верою общею, вашею же и моею» (Рим.1:12).

От чего же возникает духовная гордость, или самоправедность? – Частью и от похвал человеческих. Чрезмерно хвалят человека за строгую, духовную жизнь или за одно какое-либо доброе дело или пожертвование: а довольно было бы успокоить его, что, вот, он идет истинным путем; довольно было бы подкрепить его дух надеждою небесной награды, а иногда торжеством угнетаемой добродетели еще на земле. Неосторожные же и излишние похвалы человеку ослабляют в нем усердие, приводят его к мысли, что и нечего более достигать ему (Ис.3:12). Со стороны этого самого человека при подобных похвалах, или ублажении от других, требовалось бы держаться такого правила: «не предаваться быстро самоуслаждению или удивляться самому себе, но тотчас привести себе на память тайные свои грехи¹⁷ или припомнить какое-либо горькое несчастье в своей жизни». – Гордость духовная возникает при бездействии страстей, т. е. когда настанет тишина в жизни, – нет ни помыслов злых, ни в плоти движений нечистых. Без сомнения, не о том наша речь, будто лучшее положение, когда действуют в нас страсти, будто есть нужда в страстях. Нет, но напрасно обольщает себя христианин мыслью, что страсти совсем перестали в нем действовать, напрасно он обнадеживает себя, что с ним никакой перемены не будет. Разве плывущие по морю считают себя безопасными, если несколько дней выйдет самых тихих и ясных? не тогда ли только они уверяются в своей безопасности, когда достигнут пристани? зная еще и такие примеры, что у самой пристани можно потонуть? Так и относительно «житейского моря»: нечего уверяться временной тишиной его, нечего обеспечивать себя тем, что в нем не застигнет нас буря страстей. «Страсти бездействуют, затихли». Да не оттого ли, что устранены причины, которые могли бы возбудить их? или же не потому ли, что бесы, искушающие нас к ним, на время – значит с хитростью – отступили?

Но от каких бы причин ни возникала духовная гордость, – это для деятельности христианина, желающего жить или начавшего уже свою жизнь по евангелию и уставам Церкви, такой же вред, как повредить бы в растении сердцевину, без которой растение тотчас засыхает. Это порок, которым христианин расстраивает свое собственное дело, прекрасное по началу своему, – напрасно обижает ближнего и дерзко оскорбляет Бога. Начал он гордится своею доброю жизнью, почислил себя праведником или «не требующим ничего», между тем, как в сущности дела «и нищ, и слеп, и наг» (Откр.3:17). И что же? – Благодать Божия отступает от него. Тогда он допускает падение за падением или, по меньшей мере, уклоняется от такой задачи в своей жизни, «задняя забывая, во предняя же простираяся» (Флп.3:13). Не наказывает ли себя он таким образом и в том, и в другом случае, т. е. и падениями от уныния, и остановкой на избранном пути? и не погибель ли для него это состояние, если оно продлится долго, а тем больше останется навсегда? Случись бы тогда с ним болезнь и стань бы он близко к смерти: тогда и сознал бы свое заблуждение, – увидел бы, что далеко не был бесстрастным. – Ближнего своего он обижает пренебрежением, упреком грешника. Он не только чернит пред собой всех грешных: «хищницы, неправедницы, прелюбодеи» (Лк.18:11), но иной раз или пред иными и лично упрекает кого, принижает пред собой: «или яко же сей мытарь». Как будто христианство, благодать, царство небесное – его одного достояние («несть добро отъяти хлеба чадом, и поврещи псом» (Мф.15:26) – думает он), а не могут быть получены эти наследства и другими! Он брезгует и поговорить, или разделить стол, с теми, которых жизнь не имеет характера церковности (у раскольников, например, это значить «измиршиться...»). И так-то чуждается он других вовсе не по тому опасению, чтоб сделаться человекоугодником или чтоб самому не занять от живущих в мире духа мирского, но, единственно, по самомнительной праведности. Но как же напрасно он обходит хоть бы и последнего из мирян, хоть бы какую-нибудь сельскую женщину! Не сказано ли в евангелии: «мытари и любодейцы варяют вы (вперед идут) в царствии Божии» (Мф.21:31)? Сколько было примеров, что святые пустынники – эти ангелы во плоти – были посылаемы Богом видеть в мире лиц, с которыми они только что сровнялись по святости жизни¹⁸ или должны были еще сравниться¹⁹! Но скажут: «что закрывать от себя собственные глаза? как же религиозному человеку не сознать себя по жизни выше других, которые, например, и постов совсем не соблюдают, и в церковь никогда не ходят, между тем, как он почти каждый день в церкви»? Здесь верного только то, что небесная награда христианину будет дана и не без оценки того, когда или среди каких людей общества он жил и подвизался. Но зачем же это ему сравнивать себя с теми одними, которые окружают его и которых, допустим, самая большая часть живут беспечно и во грехах? почему он не сопоставит себя с другими, живущими где-либо вдали (например, на Афоне, в Capoве) и известными своею высокою жизнью? (Таков, например, и был в Сарове современник наш, старец Серафим, разнообразием своих подвигов превзошедший даже многих подвижников первых веков). Далее: почему же он не сличает своей жизни с житиями святых, которые описаны в Четь-Минеях и Прологах, как, например, Антония Великого, Ксении преподобной, иногда по целым неделям не пивших и не евших? Войдя в этот-то «град великий» (Откр.21:10) святых мужей и жен, гордый благочестивец и увидел бы себя в нем разве последним гражданином. Но и этого мало. Каждый христианин должен доходить в своей духовной жизни до такого совершенства: «святи будите, яко Аз свят есмь» (Лев.19:2). Вот это-то последнее мерило для святости жизни, указанное человеку, заставляло и самих апостолов говорить о себе: «аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем и истины несть в нас» (1Ин.1:8). Нет, – совершенно напрасно гордый подвижник, а тем более опирающийся только на свой высокий сан или звание монашеское, – напрасно возвышают себя над грешным миром. Православная Церковь даже анафеме подвергает как самих прельстившихся собой праведников, так и других, которые, удивляясь строгим подвигам в их жизни или многолетнему их подвижничеству, думают, будто им уже ничего просить о прощении своих грехов (Карфаг.128–130), будто «они замолили Бога и остается только у них-то просить молитв и благословения». – Сколь несправедливо относится самоправедность к самому Господу Богу! Сказано: «без Мене не можете творити ничесоже» (Ин.15:5). А она себе одной присваивает добрые дела и Бога считает своим должником за них! – Укажем здесь и особенные оттенки, если не прямо гордости духовной, то мечты подвижнической. Иной думает, что коли уж он для славы Божией предпринял какое дело, или за имя Божие терпит какую-либо напасть человеческую, то и «нет ему нужды приносить молитву к Богу, что Бог сам попечется о добром деле, и что он, как слуга или орудие в этом деле, очень дорог пред Богом»... Исключим здесь одно понятие: «излишня молитва»... вообще, не будь бы тут опирательства на свою заслугу, тогда верно бы рассуждал этот человек. Но нет! не так понимали свои отношения к Господу Богу и не так поступали святые Божии в то самое время, когда трудились или служили единственно для Бога. Например, пророк Даниил за свое истинное богопоклонение был брошен в звериный ров. Когда ему там был принесен от самого Бога хлеб, он сказал: «помянул мя еси, Боже» (Дан.14:38). Да, только то сказал о себе пророк, и единственный во всем языческом царстве хранитель истинной веры: «итак, вспомнил-де обо мне Господь Бог»! – Авраам, готовясь выполнить (и не в первый раз, а, может быть, в сотый), – свою добродетель странноприимства, т. е. в час самой заслуги своей пред Богом, – чем же, думаете, почитает себя? Праведником ли? О, нет! Но «землей и пеплом» (Быт.18:27). – Давид рядом со своим трудом для Бога поставляет и смирение, и даже о последнем упоминает прежде первого: «виждь смирение мое и труд мой» (Пс.24:18). – Сотник считал себя недостойным (Мф.8:8), подобно тому, как иной молитвенный христианин находил бы за великое для себя только предстать пред Бога с молитвою. Пусть совершенно верно, что Господь Бог и покровитель, и воздаятель добрых дел наших. И, чем выше чье доброе дело и предприятие, тем более Ему приятности от этого дела (Лк.15:7). Но мы должны помнить, что приобретаем для самих себя святою службою Ему, – и приобретаем не что-либо маловажное, но царство небесное, которому не будет конца (2Кор.4:17). Следовательно, явная дерзость была бы с нашей стороны думать, что «мы у Него заслуженные, что много добродетелей сделали пред ним, и что сам Он, без нашего прошения, пошлет нам или защиту от врагов, или силы к доброму делу». Нет, – и о каждой нужде следует нам просить Бога, а тем более об успехах в таких великих делах, как спасение своей души или ближнего. Апост. Павел, действительно, говорил о себе: «паче всех их потрудихся», но тотчас же и прибавил: «не аз же, но благодать Божия, яже со мною» (1Кор.15:10). Как же после этого православному христианину правильнее поставить себя к Господу Богу во всей своей нравственной деятельности? Где верная дорога, чтоб идти ему к Богу, не уклоняясь в стороны, и, чтоб, таким образом, удостоиться прежде истинной святости, а затем и царства небесного? Для этого вернейший путь, как уже видели мы из приведенных примеров, – «смирение: иже, смирится яко отроча... той есть... во Царствии Небеснем» (Мф.18:4). Христианское смирение состоит в том, чтоб сознавать себя недостойным, грешным пред Богом и людьми. Мало этого: считать себя и ниже всех. Пример такого смирения первый показал в себе апост. Павел, когда назвал себя «первым из грешников» (1Тим.1:15). В молитвах церковных с покаянным духом христианин часто произносит: «никто же согреши на земли от века (т. е. от сотворения мира), якоже согреших аз, окаянный» (Из акаф. Сладч. Иисусу). Святые Божии, вообще, чем святее делались, тем более смирялись и считали себя хуже других. Но и опять, может быть, возразить нам: «правда ли это называть себя недостойным и многогрешным, – между тем, как в самой жизни нет грехов, между тем, как святой угодник какой-либо только и делом у себя имел, что молился и постился, стоя на молитве, как, например, Виссарион, по 40 дней? (Четь-Мин. под 6 июня). Не излишнее ли это смирение, не обман ли себя и других, – считать себя хуже всех, когда худшие начинаются от самого порога той комнаты или кельи, где живет христианин-подвижник, и следуют далеко-далеко, когда между людьми есть и страшные злодеи?» Слова нет, что и смирение может быть ложным: «никто же вас да прельщает изволенным ему смиренномудрием» (Кол.2:18). Смирение паче гордости даже и нередко бывает: например, оно намекает о себе или же прямо называет себя смирением. (Сделайте такому ложному смиреннику замечание, что он, действительно, негодный человек, хуже всех, и он тотчас оскорбится). Гордый и сановный человек смиренным же называет того низкопоклонника, который доискивается у него каких-либо милостей. Но мы говорим о христианском смирении. Нет, если какой-либо святой угодник, по примеру апост. Павла, и считал себя худшим всех: то тут была одна искренность и не было никакой натянутости. Тут мы не должны видеть в угоднике ничего противного уважения им самого себя или располагающего его к отчаянию, к потере доверия у других. Были случаи, – приступали некоторые к святым с уверениями, что они «напрасно признают себя грешнее других, что жизнь их доказывает противное». Но святые угодники после всех рассуждений на этот раз отвечали искренно, что «недостойны и многогрешны» (Авва Дороф. стр. 47 по р.п.). Как же понять эту тайну? Понять ее или усвоить вполне можно только с практики дела. Кто будет читать святое евангелие и будет стараться жить по евангелию, вообще, по правилам христианским: тот сейчас же увидит, что подошел к бремени, которое вовсе не так по силам ему, как он думал и хвалился раньше, или, как например, сильный физически Самсон мог унести на плечах своих в гору городские ворота. Он видит тогда падение всего человечества в себе. Но он, вместе с тем, не отступает назад от предлежащего ему бремени, потому что, взявшись потом за это самое бремя с посторонней помощью (понятно, что эта помощь есть благодать Божия), чувствует некоторую легкость (Мф.11:30); не отступает назад, потому что уже познал истину или истинный путь в жизни человеческой, – вкусил высшего духовного добра. Затем, продолжая нести бремя евангельских и христианских заповедей, он постоянно находит в самом себе остановки, погрешности; а, обратившись назад, усматривает в своей жизни целый ряд грехов и страстей. Таким образом, христианин-подвижник глубоко сознает себя слабым, грешным, ничтожным; таким образом, он молится постоянно о помощи себе от Господа Бога; таким образом, чем более он исполняет заповеди Божии, тем более испытывает помощь Божию, – помощь в такой степени, что готов сказать: «вся могу о укрепляющем мя Иисусе» (Флп.4:13). А отсюда происходит его разумная боязнь, чтоб ему не лишиться и на последующее время помощи Божией. Отсюда-то возникает в нем убеждение, что он даже всех людей грешнее. С этим убеждением, не пускаясь в исследование, т. е. нет ли еще кого грешнее, чем он, и остается он спокоен. Ему некогда всматриваться во внутреннюю жизнь других. Если же его взгляд невольно падет на чьи-либо страсти и преступления; взгляд его будет не строгий, а только поверхностный; потому что он обратил преимущественное внимание на самого себя, – и не с тем, чтоб любоваться собой, но познавать свою слабость. Да если б он и стал по порядку или же при каждой свежей встрече сравнивать себя степенью греховности с другими, то, может быть, и тут нашел бы, что в том и другом из людей есть такие добрые качества (по крайней мере, в известном случае и на одну лишь минуту), такие похвальные действия, которых нет в нем. О, какая же это чудная и божественная (Мф.11:29) добродетель – смирение! Она – основание жизни истинно христианской, соль всех добродетелей: дерево тогда и растет, когда глубже дает от себя корни, или, по мере роста своего и украшения себя плодами, оно и больше укореняется в земле. Макарию великому враг-дьявол прямо сказал, что подвижник одним только препобедил его: «смирением» (Четь-Мин. под 19 янв.). – «Но безответное смирение христианина не будет ли, с другой стороны, пищей для гордости других? Видя пред собой человека, который признает себя ниже всех, живущие по духу мира не будут ли тем более величаться пред ним и, в надежде на его христианское смирение, не станут ли тем смелее оскорблять его»? Истинное смирение исполнено особенного величия. Скорее же, всегда расчетливая гордость мирянина сделает уступку, чем смирение христианское уступит чьему-либо безбожному требованию, преклонится пред какой-либо воюющей неправдой. В этом-то случае смиренного христианина мир и называет, обыкновенно, «гордым, неуступчивым», но мир ошибается. Миру нужна лесть, а смиренный христианин показывает одну искренность, иногда же решается и на обличение. Хотя Христос Спаситель стоял пред Пилатом и связанный, и до последней степени поруганный, униженный; но во взоре Узника и во всем наружном виде Его, вместе с тем, видны были в это время необыкновенное величие и высокость духа, от которых и пришел в страх Пилат. Обижать же, оскорблять христианина в надежде на его смирение, конечно, могут, но эти обиды тем виновнее будут пред Богом.

О, истинно-христианская душа! Внимай себе, чтоб тебе духовною гордостью не утратить начатых трудов: гордость «есть знак бесплодия души», как прекрасно сказал один подвижник (Леств.). Возлюби же смирение, которое, напротив, есть «несказанное богатство». За прежние падения духовною гордостью, или самоправедностью, принеси раскаяние пред Богом: но не сомневайся, будто из-за них останешься в числе отверженных. Фарисей, действительно, остался отвергнутым за свою самоправедность: но он как изучал, так и исполнял закон Божий только по букве, а не опытами внутренней жизни. Оттого и не пришел к смирению, которому лучший учитель – повторяем – практика жизни христианской, или выполнение заповедей Божиих на деле. Нужно заметить, что мало было таких примеров, чтоб падшие духовною гордостью совсем погибали²⁰. Итак, полюби евангельское смирение! им выдворяется из души духовная гордость до того, что смиренный и не видит себя смиренным, напротив, сознает в себе много гордости. Научить же нас этой добродетели может следующее:

памятование слов евангельских: «аще сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко рабы неключими есмы» (Лк.17:10) (вся повеленная, т. е. все заповеди: а мы, может быть, не исполнили еще и одной заповеди);

живое представление себе примеров Господа, как Он умывал ноги учеников и как беседовал с женой самарянкой (гордые самоправедники особенно считают себе за унижение войти в разговор с женщиной, будто не понимающей ничего духовного);

невысокомудрие (Рим.12:16), или, иначе сказать, смиренный образ мыслей – смиренномудрие, которое предшествует смирению;

неувеличение оправданий себя в каком-либо нарекании или в малой только вине своей, а, напротив, самоукорение, и даже что же? – обвинение себя иногда (например, и по поводу подозрения нас другими) в том, чего не было на деле, что будто бы забыто нами²¹, так как и гордость наша присвояет же себе несуществующие добродетели;

принуждение своего духа к тому, чтоб считать себя хуже или грешнее всех;

труд, который смиряет тело, а со смирением тела и душу сокрушает;

благоговение к каждому из святых угодников, а не к великим только святым;

молитва, которая так же сильна смирить душу;

молитва о даре смирения к препод. Сергию, или о нищете духовной – к Алексею, человеку Божию;

наконец, частая исповедь пред духовным отцом.

В молитве к ангелу-хранителю кающийся, между прочим, произносит: «отгнах тя от себе... гордым обычаем». Что же это за грех, или порок? Это гордость, уже выступившая из души наружу, подобно болезненной сыпи на теле; это гордая душа, отражающаяся в теле, придающая телу и всей наружности человека свой особый вид, словом – горделивая наружность, или высокомерие, спесь, надмение, напыщенность, надутость. Гордый обычай прежде всего изобличается высокомерным взглядом, так как вообще, глаза – первая вывеска души: «высоки очи имать, веждома... возносится» (поднимает брови) (Притч.30:13); гордый хотел бы все смотреть кверху, потому что все окружающее кажется ему низким против него. – Обнаруживается поднятием и всей головы кверху: «ходиша высокою выею» (подняв шею (Ис.3:16), или, как бы, заломя голову). При этом, у гордого как-то надутыми выходят щеки, а поступь или походка бывает, как бы, летающая; ему будто не хочется и ступать по земле, потому что он воображает себя выше всех земнородных: «ниже ходих в великих» напротив, говорит о себе смиренный Давид (Пс.130:1). Но всего чаще гордый обычай обличает в себе человек нехотением поклониться другому при встрече или свидании: «видев... не подвигнувшася и не кланяющася» (и с места не хотел встать, и не поклонился (Есф.5:9), так некто был почтен за гордого. Иной раз гордый человек сойдется с глазу на глаз с высшим его по сану, званию или заслугам; и знает он, с кем это встретился: может быть, когда-либо и разделял с этим человеком гостьбу-беседу, еще больше – обязан чем-либо этому человеку; однако ж, проходит мимо, не думая вовсе отдать знак почтения, точно иностранец какой и точно поклон его, с одной стороны, был бы самою тяжелою работою для него, а с другой – составит бы какую-то особенную почесть и награду со стороны его тому, пред кем он поклонился бы. Иногда он извиняет себя тем, что незнаком с этим лицом. Но раскланиваться с одними знакомыми – это не столько почтение, сколько дружеское приветствие; почтение же пред высшими и старшими требуется от нас за их заслуги и превосходство пред нами. Есть ли, например, возможность молодому человеку вести знакомство с высоким начальником, а высшему какому лицу иметь себе всех знакомыми? Нет, – гордый только боится унизить себя, только услаждает свою гордость тем, что не хочет первый поклониться, встретившись на дороге с лицом высшим, известным ему и даже иногда имеющим к нему, в числе прочих, отношение по прекрасным услугам своим. Мало того: иной гордый не хочет и сам ответить поклоном тем, которые ему кланяются, будто он и не замечает чести, которую ему делают, – делают, может быть, и не особенно обязанные ему почтением. Здесь уже человек «гордится самою гордостью» своею, показывает в себе, что умеет гордиться, и, что, хоть этим знаком своей гордости хочет доказать, будто он очень значительная личность. – Нужно ли доказывать, что такою наружностью гордый производит на других неприятное впечатление, что его наружность неприятна также и людям одинакового с ним характера? А, если в иных эта наружность и не есть гордость, но, вернее сказать, остаток, отрыжка прежней болезни, или только усвоенный вид прежней гордости, если такими-то показывают себя иногда и смирившиеся в жизни; все же это смущает ближнего, дает ближнему почувствовать с первого раза, что с ним обходятся сухо, что будто не хотят удостоить его разговором, будто гневаются на него. – А Господу Богу противна горделивая наружность тем, что она не уважает в ближнем образа Божия, что ею, обыкновенно, питается в душе страсть гордости.

Как же нам с тобою, ближний, изменить в себе «гордый обычай»?

Приобретением себе христианского смирения, которое мало-помалу даст свой лучший оттенок и всей наружности нашей;

принуждением себя к наружной почтительности в отношении к другим: например, будем первые начинать при встрече с другими разговор, и даже с незнакомыми для нас, но равными нам, а также с низшими нас, когда останемся с ними на минуту, на час одни;

будем делать своевременные приветствия другим и стараться отвечать каждому с веселым лицом или с ласковой улыбкой;

а особенно будем отдавать заслуженным лицам поклон при встречах: поклоны до того противны гордому характеру, и, следовательно, лечат этот характер, что вначале делать их для горделивого человека то же значит, что и «проливать кровь», как сознался один подвижник, ими-то особенно исправивший себя от гордости (Лествица. сл. 4, гл.24);

наконец, гордый наш обычай может исправляться памятованием смиренного вида Христа-Спасителя в земной жизни: по преданию еще известно, что Господь наш ходил, несколько склонив Свою голову.

«Буду подобен Вышнему» (Ис.14:14). В ином человеке гордость, мирская или духовная, или же та и другая вместе, действительно, доходят до этой готовности уподобиться Всевышнему. Он не хочет терпеть ни от кого противоречий, даже и скромных, – будто он непогрешим, всесовершен; указывая на свою голову, он прямо говорит: «вот, где мой бог». Он желает, чтоб все покорялись ему и в правом, и неправом деле. Сам же он никого не считает достойным своего уважения, презирает в душе всех (презорство (Иер.43:2)), хоть по наружности, может быть, и бывает вежлив, хоть «гордый обычай», может быть, сглаживает в себе образованностью. И в отсутствии какого-либо достойного человека, а не то что лицом к лицу, ему несносно почтить этого человека. Наконец, в присутствие своем, он не желает слышать воздаваемой славы самому Господу Богу. Если же это человек первый где-либо, если он везде заседает первым, то думает о себе, что едва не на облаках сидит, а низших себя представляет подножием своим²². Так, не значит ли это втайне желать себе божественности, обоготворять самого себя? Страшное заблуждение!

Примеров такой необычайной гордости знаем несколько по истории. Навуходоносор сделал изображение себя и велел поклоняться этому изображению (Дан.3:1–10). Ирод раз надел на себя царские одежды, сел на возвышенном месте и говорил к народу величаво, как бы бог; действительно, и народу чудилось, что-то необыкновенное, будто у Ирода не человеческий, но божеский голос, но то только в ту же минуту ангел поразил его за то, что он «не даде славы Богу» (Деян.12:23). Ирод умер, изъеденный червями.

Да что удивляться тому, что иной человек втайне начинает обоготворять себя, отделившись от Господа Бога? Дьявол и сам этим начал свое отпадение от Бога и довел до того же первого человека. От чего пал Адам? От того, что хотел выйти из-под зависимости Бога, сравняться с самим Богом: «будете яко бози», вот что прельстило его! И он, со своей стороны, все сделал, и внутренним пожеланием, и внешним действием, чтоб достигнуть своей цели. Но чем начал дьявол свои козни по отношению к людям, тем и покончит: гордость есть любимейшее качество его, и этим качеством он хочет поделиться с людьми. Какой будет главный порок в антихристе, которого «пришествие» последует «по действу сатанину» (2Фес.2:9)? – Гордость, которая на этот раз достигнет уже до самых крайних пределов: антихрист будет «превозносяйся, паче всякого глаголемаго бога или чтилища» (2Фес.2:4), т. е. отвергнет Бога и все божеское, или ради Бога почитаемое, например, церковь, священные вещи, сочтет низким для себя всякий вид богопочитания, какой был известен раньше, и потребует почитать его одного, как бога.

После сего нужно ли много доказывать, что такая сатанинская гордость есть грех самый богопротивный, «смертный»? Да, у премудрого Соломона, например, говорится, что из шести (или даже из семи пороков), которые ненавидит Господь, в первых есть гордость (Прит.6:16–17). Первым также злом в беззаконной жизни людей пред кончиною мира поставляется самолюбие (2Тим.3:2). Вообще, по священному Писанию ни один порок не подвергается такому строгому суду Божию, как порок гордости (Ис.23:9, снес. Мф. 23 гл.). Он (берем высшую степень его) не просто страсть, которая удаляет от Бога и которой человек служит вместо Бога; но грех противления, вражды и дерзости пред Господом Богом, как видно из слов: «Бог гордым противится» (Иак.4:6, снес. Рим.3:10). Человек забывает свое ничтожество пред Творцом, без поддержки Которого не мог бы и одного дня просуществовать; сознавая свои силы и совершенства, втайне обоготворяет себя пред самим собой и пред людьми. Как самолюбие предшествует всем страстям, так гордость следует за всеми страстями, или завершает собой все страсти человеческие. В то же время, это страсть такая, которая одна может наполнить собой место всех страстей, так как она одна свергла с самого неба духов падших. Пусть не будет в человеке других пороков, но враг дьявол рад и доволен за человека, если в нем остается сильно развитою эта одна страсть. А низшую степень ее, или «возможность превозношения», нечто гордое имели люди и самой высокой, чистой жизни²³. Один из этих-то высоких высказался о бессилии своем избавиться от нее одними человеческими средствами: «блудных могут еще исправлять люди, лукавых и злых людей исправляют ангелы, а гордых исцеляет сам Бог»²⁴. Что же до вреда этой страсти в отношении к ближнему, то еще раз можем повторить здесь такую общую мысль: «чем кто дальше от Бога, тем дальше и от людей».

Однако ж никто, никто не должен унывать, хоть бы дошел и до этой сатанинской гордости. Сверх тех средств, которые уже мы указали против гордости вообще и для приобретения смирения, здесь еще указываем такие средства:

неверование самому себе, – ни своему уму, ни своей власти или славе человеческой, которые столько изменчивы;

распознавание о себе со стороны, – не горды ли мы: с иным человеком обходятся все подобострастно, берегут его, чтоб не огорчить его, и он, редко на кого-либо огорчаясь, думает о себе, что не горд, между тем, как в высшей степени горделив;

памятование страшного в истории примера, как царь Навуходоносор за свою гордость, которую развил в себе до самообожания, был низведен Богом до подобия скота. Стоит этот пример изложить подробнее. Навуходоносор совсем изгнан был из города, от общества людей. Там, в поле, он стал есть траву, как обыкновенную пищу; оброс волосами наподобие льва; ногти у рук и ног его сделались как птичьи; тело его оставалось не покрытым и омочалось росой (Дан.4:22–31). Но, вместе с тем, ни тело, ни душа его не изменились решительно в природу зверя. (Как желудок его мог переваривать траву; как в поле не съели его звери; как это вельможи решились выгнать его от себя и почему не оставили его, как бы человека необыкновенно расстроенного, в его собственных комнатах и не позаботились окружить его прислугой и врачами: все эти вопросы не имеют силы пред всесильным Богом, который наказывал этого человека за необычайную гордость, – наказывал одного в пример всему миру). Нет! Навуходоносор только одичал, боялся быть с людьми, как и с ним боялись встретиться, хотя встречались и передавали друг другу страшный рассказ по случаю этой встречи. Но он не лишился рассудка и чувствовал свое униженное положение, против которого ничего не значило бы ему сделаться нищим, убогим или темничным узником; он чувствовал и сознавал себя, так как иначе наказание ему не было бы вполне наказанием. В таком положении он был «седмь времен», или три года с половиною. Когда же определенный срок наказания прошел, и он из пустыни возвратился снова на царство, тогда смиренно исповедал о Господе Боге, что «вся, ходящия в гордости, может смирити» (Дан.4:34). А другой некто, мечтавший уже касаться звезд и также необыкновенно наказанный за свою сатанинскую гордость, сказал: «праведно есть повинутися (покоряться) Богови, и смертну сущу равная Богови и мудрствовати горде» (не должно думать высокомерно сравняться с Богом) (2Макк.9:12). Горькие это, но самые вразумительные примеры для тех, которые по гордости своей готовы и обожать себя, или уже обожают!

«Блажен, иже имет и разбиет младенцы... о камень» (Пс.136:9). Страсть (страдательное состояние) есть укоренившаяся в душе привычка к чему-либо: долговременность большая или меньшая, непременное условие ее. Если кто сделал одну милостыню, тот еще не милостив, так и кто раз только рассердился, – в том страсти гнева еще нет. Страстью называется навык, сильное и постоянное движение к чему-либо души и тела. И грех также не есть страсть. Грех – это только исполнительная часть какой-либо страсти, – проявление страсти в фактах, на деле: они могут и не быть некоторое время, но страсть живет в душе; могут они совсем не быть, но борьба со страстью внутренняя еще продолжается или же требуется по особенному искушению от посторонней вражеской силы. Страсти разделяются на душевные и телесные, как мы и рассмотрели их. Но душа и тело у человека такие два друга, которые почти всегда вместе работают для страстей. Душа влечет за собой и тело (например: страсть сребролюбия, живущая всецело в душе, заставляет и тело изнуряться); за телом последует и душа (страсть плотская и душу делает похотливою (Мф.15:19)). А в том смысле, что тело принужденно следует душе, как, в свою очередь, и душа, оставив свойственное или принадлежащее ей по чистой природе, следует за плотию, в этом смысле они становятся врагами друг другу: «сия же друг другу противятся» (Гал.5:17). Главный же виновник страстей – душа. От иной страсти, например, к чтению, телу одна только тягость. В строгом смысле говоря, и нет такой страсти, которая бы приносила удовольствие одному телу: каждая телесная страсть есть непременно страсть души и тела.

Откуда же страсти? не от природы ли, не естественны ли они? О, нет! Бог создал Адама невинным и святым. И как болезни бывают уже после здоровья, так и страсти в человеке – случайность, своего рода, болезнь, или то, что составляет недостаток в жизни человека, как, например, больному-то не достает здоровья. Но, если посмотреть и на нынешнее состояние человека, т. е. как на состояние творения падшего, – и тут для него правильная и добрая жизнь желательнее и приятнее, чем беспорядочная и беззаконная; в этом смысле каждая сильно развитая страсть есть ни что иное, как выход человека из естественного чина своего и переход за пределы естества. Затем, если б страсти были естественны, с самым рождением, или только принадлежность творения не совершенного, каков человек; в таком разе они не приносили бы человеку беспокойства, например, для совести, и прямых болезней, например, для тела. Вот, есть только для нас удовольствия естественные, например, пища, отдых; но и из естественных удовольствий не все же необходимы, например, плотское совокупление даже в пределах закона; но и в этих удовольствиях должна быть своя мера; они хороши дотоле, пока не заставляют раскаиваться, не отсекают нас от важнейших обязанностей. Наконец, если б страсти были естественны душе или телу, то им принадлежала бы неизменчивость; например, пить и есть естественно человеку, и человек до последнего дня своей жизни желает себе пищи и питья: страсти же с годами, или по обстоятельствам, изменяются, а в иных людях совсем не обнаруживаются. Итак, богохульная это была бы речь, будто сам Бог создал человека со страстями и для греха.

В силу чего страсти берут верх над человеком? Они селятся на готовой земле: эта земля, или основание для них – первородный грех. Они развиваются и крепнут в силу повторений: привычные грехи нам кажутся легкими и простительными; только новое согрешение, хоть бы и меньшей вины, устрашает душу. Они со временем, действительно, обращаются в природу, так что искоренить в себе злую и многолетнюю страсть не меньшая трудность, чем изгнать из кого-либо духа злого (страсти и называются у подвижников «демонами»²⁵). Таким образом, самое льготное время от страстей, это – молодость лет. В молодых людях страсти пылки, но не упорны. Юность – молодость находится по преимуществу в состоянии «нравственной свободы». – Затем, в ином человеке можно видеть много страстей, а в ином – одну лишь страсть. Многие страсти сходятся вместе там, где господствующая из них самая преступная, например, гордость: как сильный какой человек имеет у себя много знакомств, так и сильнейшая страсть притягивает к себе другие страсти, например, та же гордость порождает от себя и властолюбие, и славолюбие. Что же до одной страсти в человеке, то надобно знать: какая это страсть? Если она не предосудительна, если обнаруживается редко, при известном только случае или в известное время, например, когда мы любим похвалиться собой; то вред от нее для жизни духовной незначителен. Подобные пристрастия, или, вернее сказать, слабости оставались не без Божия попущения и в святых людях, для поддержания в них смирения (2Кор.12:7). Но, если это страсть злая и богопротивная, например, сребролюбие, то в ходе жизни христианина делается такая же остановка, как, если б кто бросил в машину большой камень. Тогда приложимы слова св. Писания: «иже бо весь закон соблюдет, согрешит же во едином, бысть всем повинен» (Иак.2:10). Девять дел человек творит добрых, а десятое – худое, преступное, и – этим последним портит все. Орел, если и одним ногтем будет в сети, – не может уже лететь кверху, и весь в руках ловца: так и иному человеку быть бы уже на небе по его добрым качествам или заслугам, но он связал себе ноги на земле тяжко-преступною страстью.

Вообще же, по отношению к страстям люди, увлеченные ими, находятся в трех состояниях. Одни вполне служат им и не думают расстаться с ними; например, иной вспыльчивый человек не только оскорбляет несправедливо ближнего, но и жалеет, что еще больше не насказал ему колких слов: это значит «плен страстей», впрочем, добровольный. Другие сопротивляются страстям; например, в той же страсти гнева иной и не хочет сделать ближнему обиды, но увлекается ко гневу силою привычки: за то он скорбит, раскаивается, увлекшись своею страстью: это значит «борьба со страстями». Третьи искоренили или искореняют в себе страсти. Исполнив одно: «уклонися от зла», они перешли и к другому: «и сотвори благо» (Пс.33:15). Эти люди трудятся в противоположной прежнему своему пороку добродетели, так как каждая порочная страсть имеет и противоположную себе добродетель; например, гордый не только отложил свою гордость, но и возложил на себя какой-либо подвиг смирения: это значит преодоление в себе страстей. – Общим, также, о всех страстях суждением, относительно вреда их, может быть следующее: – они ослепляют человека, не дают человеку и судить здраво, и поступать право; в том деле, где затрагивается известная страсть человека, хотя бы в отношении к другим, а не к нему лично, – в том деле (берем более частную жизнь) он не будет вполне беспристрастным судьей: он или защищает свою страсть в постороннем лице (блудник, например, отстаивает подобного себе) или же судит о других больше по себе (тот же, например, развратник не верит тому, что те и другие живут честно, целомудренно). – Страсти более всего ссорят человека как с добрыми, которые не имеют их и которые сами себе вполне расположены к миру, так и с подобными ему лицами; мир-дружба у преданных одинаковой страсти непрочны, хотя и легко возобновляются. Словом, страсти – первые враги, настоящее тираны для человека, прежде всего, в отношении к нему самому, а затем весьма часто через него и к другим. Они мучают совесть, изнуряют тело, расслабляют здоровье. Если б не было действования их на земле, то и земля была бы подобием небесного рая.

О, как же теперь нам с тобой, христианин, не желать освободиться от страстей? И вот какие общие советы против них могут быть предложены:

нужно отсекать, или преодолевать в себе страсть вначале, пока она мала. Маленькое деревцо еще легко вырвать из земли; большое же труднее; а то, которое глубоко пустило свои корни, одному человеку уже и не под силу искоренить: он должен созвать на помощь себе другого и третьего. Так и относительно страстей: юную страсть легко преодолеть; а, когда она будет оставлена без внимания в той надежде, что она мала, что всегда можно бросить ее, тогда уже требуется помощь ближнего, и, особенно, молитвенная помощь святых Божиих. Страсть, в начале не уничтоженная, как магнит влечет к себе волю человека. Человек же на одной степени добра или зла не стоит: он идет или к лучшему, или же к худшему. Таким образом, всего умнее вначале же воспротивиться страсти. (Один человек крал с общего стола хлеб и другие кушанья, чтобы поесть тайно, так как не совсем, или не всегда, насыщался за столом; потом он продолжал красть, когда и позволили ему приходить в столовую хоть открыто, сколько хочет; наконец, он крал кушанья вовсе не для того, чтобы есть, а в силу одной привычки, бросая испортившиеся овощи животным²⁶).

После падения какою ни есть страстью надобно тотчас раскаяться в падении, чтоб поскорей возвратиться на прежний добрый путь, чтоб снова прийти к Господу Богу. Пусть и тяжкий грех по силе страсти будет допущен: но не нужно медлить покаянием. Блудный сын замедлил было воротиться к отцу своему, и – едва не погиб. Иного пути, или исхода, ведь нет в настоящем случае, как покаяние. Рано или поздно, но не желающий погибнуть должен же прийти к Господу Богу с покаянием, не лучше ли же раньше и тотчас выполнить это дело? А иначе грозит «страна далече». Нечего здесь и опасаться такого навыка: падать и вставать. Нет, не все будут падения: при готовности бороться со страстью падения будут, разве, в начале борьбы.

Нужно исправляться от страстей не потому, что оставаться с ними дурно, нехорошо, что они вредят на службе, здоровью, состоянию и т. д.; но, собственно, по любви к Господу Богу, чтоб не удалиться совсем от Бога, чтоб обращаться к Нему, например, в молитве, с большим «дерзновением» (Евр.4:16). А иначе, в существе дела не будет никакого исправления: иначе это будет только смена одной страсти на другую (Мф.12:44), подобно тому, как мы меняем свои одежды; исправившийся, например, от болезни пьянства часто с прежней стремительностью предается плотской стрости. И подобная другая страсть насильно вторгается к человеку вместо прежней.

Нужно отсекать и поводы к страстям, отказывать себе в том, что может потешать страсть или склонять к ней, как, например, к плотской – нехорошие песни. Мало того: нужно преследовать страсть не во внешних только поводах к ней или в действительных обнаружениях (грехи), но и расположениях самой души. Вот, например, иной сидит у себя в комнате за делом, чувствуя себя в тихом, спокойном расположении духа. Приходит к нему посетитель: начинает разговор, возникает спор, противоречия, и – он приходит в яростный гнев. Что же, уже ли посетитель так и принес к нему страсть гнева? Нет, – посетитель своим приходом только изобличил в нем тайную страсть.

Так как каждый раз, когда мы говорим или читаем о вине и вредных последствиях какой-либо страсти, – в это время чувствуется нами боязнь к той самой страсти и мы даже готовы дать обет Богу всегда удаляться ее: то и полезно нам чаще вести речь о страстях со стороны пагубы их, говоря, только осторожно, т. е. без подробностей, о плотской страсти. Необходимо также поверять себе по временам, например, если не каждый воскресный день, то накануне нового года, – поверять: насколько мы успели в исправлении себя от той или другой страсти?

Не надобно страшиться приступить к борьбе даже с самой непреодолимой страстью или же только с многолетней. Жестоко сначала воспротивится нам страсть, но при условии постоянной борьбы она будет становиться слабее и слабее. Христос Спаситель расслабил для нас страсти, подобно тому, как сильный какой-либо человек расшатал бы для нас деревья, и нам оставалось бы только прийти и вырвать эти деревья. Он подает нам благодать в таинствах, – «вся божественныя силы... яже, к животу и благочестию» (2Пет.1:3). А иначе, т. е. мы не коснемся и перстом до исправления в себе преступной страсти, которая, кроме преступности, и многолетня, – иначе грозят нам слова одного из пророков: «грешник ста лет, и проклят будет» (Ис.65:20). Борьба же со страстями – подвиг, угодный Господу Богу. А особенно борьба с ними такого рода, когда человек старается искоренить их в самой душе, уже не допуская грехов, по роду или качеству их (и всякий, кто заражен был какою страстью, не может в последующее время прожить без этой скорби от своей страсти), и особенно, борьба со страстями напускными, или, единственно, по нападении от дьявола – эта борьба прямо равняется «мученичеству»²⁷.

Против всех человеческих страстей сильнейшее средство: смирение христианское. И естественно; потому что «смиренным же дается благодать» (1Пет.5:5).

Первое проявление души нашей есть дар слова. Посему внутреннее богопочитание: вера (она относится, преимущественно к уму и составляет содержание первой заповеди Божией), надежда и любовь (относятся к сердцу и воле, и составляют предмет второй заповеди), – внутреннее богопочитание, естественно, должно выразиться и словом нашим, которое может быть «устным, письменным и печатным». И вот, этого-то самого и требует от нас третья заповедь десятословия! Все, что относится до словесного почитания Бога и святых Его, и что составляет оскорбление нашим словом Его самого и святых, а также, что относится до прославления или же до хулы тем же способом божественного и священного, – все это входит в область третьей заповеди, в первом случае – как исполнение ее, а во втором – как нарушение. Итак:

«Отверзе уста своя в хуление к Богу, хулити имя Его... и живущия на небеси» (Откр.13:6). Предметом чьего-либо богохуления могут быть: сам Господь Бог, в Троице Лиц почитаемый, Богочеловек Иисус Христос, Пречистая Владычица Богородица, святые ангелы и святые угодники. Но почему богохульством называются и хульные речи на Божию Матерь и святых? – Потому что «дивен Бог во святых Своих» (Пс.67:36): как прославляется и почитается Он во святых, так и оскорбляется за них, когда они бывают хулимы; – потому что Он – виновник их святости; – потому что всегда с ними и они всегда в Нем. – Богохульство, о котором ведем мы речь, это не богохульные помыслы, которым против воли подвергаются иные верующие души, и которые не вменяются в вину, как исключительно наглые шептания в душу со стороны дьявола. Нет, – это намеренные и умышленные клеветы и поругания на Бога или на святых Божиих, произносимые то публично, т. е., более или менее, в многолюдном собрании, то пред некоторыми только лицами (степень последнего богохуления имеют «письменные» хулы, как читаемые только немногими лицами). – Что сказать о вменяемости богохульства? Это грех чудовищный. Он выражает какую-то ненависть к Богу и святым, показывает отсутствие всякой веры. Первым показателем его был дьявол. Когда дьявол говорил в раю Еве: «что яко рече Бог» (Быт.3:1), то тут слышим клевету на Самого Бога. Какая же это страшная дерзость: человеку, который есть червь пред Богом, произносить хулы на Всевышнее Существо! какое безбожие поднимать язык на божественную чистоту действий Иисуса Христа, Который есть вечный благодетель человеков, – искупительная жертва за грехи мира! какое нечестие – поносить Божию Матерь, Царицу Небесную, всегда молящуюся за грешников, какая наглость – клеветать на святых Божиих или приводить в пример из земной жизни их и действительные падения, но только для унижения их, а никак с целью урока или предостережения себя! Они – святые Божии – уже окончили свой подвиг, прославлены самим Богом и все вообще «достойные всего миpa» (Евр.11:38); но и самый меньший из них, например, который покаялся незадолго перед смертно (как мученик Вонифатий (Четь-Мин. под 19 дек.)) и друг.), есть уже нареченный судия «мирови» (1Кор.6:2), вместе со святыми ангелами и апостолами. – Умышленный и сознательный богохульник, вместе в тем, оскорбляет и ближних. Своими богохулениями он производит всеобщее негодование, касаясь веры, которая есть святыня человека, высшее из всех благ. Слабым душам он и существенно вредит, потому что эти души после его богохулений и подумают иногда: «В самом деле, не так ли…?» Но и твердые в вере люди, но и глубоко благоговеющие к Богу и святым, должны усиливать свои чувства, чтоб не ослабить в себе благоговения, например, к Иисусу Христу или Богоматери, которых безбожник в глазах их похулил (Тит.3:10). Он опасный член государства: какого злодеяния нельзя ожидать от того, кто не боится поносить Самого Бога и святых? – За богохульство в Ветхом Завете назначалось смертная казнь: например, Навуфей по ложному обвинению в этом грехе был побит камнями (3Цар.21:13, снес. Лев.24:16); в Новом Завете этот грех относится к признакам последних времен (1Тим.1:20). – Что же может исправить богохульника? Если богохульство произносится по неразумию, или, как только сильнейшая брань в нетрезвом виде, или же по заблуждению, как в последнем смысле называл себя «хульником» апостол Павел (1Тим.1:13), то оно пройдет вместе с тем, как к человеку возвратится разумное сознание, – и не будет лишено помилования. Но сознательного, но намеренного и многократного богохульника вразумит и исправит, разве, кара Божия; так некогда был наказан за свою гордость и богохульство царь Антиох: еще живым стал гнить Антиох; зловоние от него исходило на целое войско и было невыносимо для всех (2Макк.9:9:28)²⁹.

«В пустыне сей падут елицы ропташа на Мя», некогда сказал Бог и исполнил о ропотливых евреях (Числ.14:29). Одни из людей ропщут за самих себя в каком-либо чрезвычайном несчастье или горе; например, говорят даже: «зачем мы родились на свете?» Другие произносят ропот за других: «зачем же это Бог отнимает (чрез смерть) мать у стольких малолетних детей»? Третьи смущаются промыслительными действиями Бога в истории целого человечества в какое-либо данное время: «зачем допускались войны..., зачем бывают нужды людей»? Ропот не заключает еще в себе ненависти к Богу, но он выражает гнев-досаду на самого Бога. Очевидно, он напрасен и безрассуден; «кто разуме ум Господень? или, кто советник Ему бысть?» (Рим.11:34). Он составляет дерзость пред беспредельным величием Божиим: как же человек, всецело зависящий от Бога, может требовать себе отчета в действиях Божиих? Впрочем, ропот иногда бывает и извинителен. Так, иной раз ропщет глубоко верующий. В горести своей этот человек так же, по-видимому, гневается на Бога, говорит, например, к Божией Матери: «зачем оставила меня...»? Но жалобные речи его, скорее, происходят от избытка надежды на Бога, чем от неверия. Таково, например, состояние человека, когда будет допущен тяжкий грех, – не им самим, но близким к нему лицом, и, когда угнетенная мысль его невольно обращается к Богу с воплем: «зачем попущено это несчастье, зачем не помянуты на сей раз мои заслуги»? В таком состоянии находился и праведный Иов, когда боролся с великими ужасами своих страданий (Иов.гл.3). Не следует в строгом смысле принимать ропотливые слова подобных лиц. Если сравнить их горькую жалобу на горькое несчастье, то последнее выйдет тяжелее и жалоба их окажется еще умеренной (Иов.6:1). Тут человек ропотливыми словами выражает только свою чрезмерную скорбь и, как кажется ему, незаслуженную им (Иов.6:26). – Чем же, однако, можем мы удержать себя от ропота на Бога или на святых в каком-либо горе? – Такой мыслью, что, чем больше наше несчастье, тем менее должны мы судить о нем, – полезно или вредно оно для нас, – судить так по настоящей только жизни; нужно смотреть на это несчастье в связи с будущей нашей жизнью. Еще таким простым, но верным, средством: когда в несчастии душа наша будто окаменеет или оглохнет, когда с языка нашего так и готовы исходить слова ропота, – нужно заставить себя говорить вслух и много раз «слава Богу». Пусть машинально и одним языком будут произносимы нами эти слова: но они мало-помалу оживят и смягчат нашу душу, вызовут ее на такое сознание: «благо мне, яко смирил мя ecи!» (Пс.118:68).

«Ниже да именуются в вас... кощуны» (Еф.5:4). Кощунство отличается от богохуления и ропота на Бога. Последние грехи касаются самого существа Бога и личности святых: а оно относится только к тому, что есть Божьего и что принадлежит святым. В нем (если судить по большинству примеров) нет ни ненависти, ни гнева в отношении к Богу и святым: но выражается шутка, желание развеселить других и легкомыслие. Однако ж, оно иной раз бывает еще виновнее пред Богом, особенно в сравнении с ропотом, – по своей невынужденности и частовременности. Оно обнаруживается словами и действиями.

Словами: а) любят говорить священными текстами, языком славянским церковным, не для того, чтоб придать своему разговору более достопочтенности и назидания, а в обыкновенном празднословии, единственно, с целью возбудить в других смех, – и, во всяком случае, не к месту; так, например, припоминают «глас вопиющаго в пустыни» (Мк.1:3), желая выразить безуспешность какого-либо дела (но на глас Крестителя в пустыне собиралось много народа (Лк.3:7,12:21); так нередко говорят о твердом знании какого-либо предмета: «знает, как помилуй мя, Боже»; б) приводят тексты слова Божия в светских сочинениях, часто и без буквальной точности, – и опять не по смыслу их, а только ради острого слова и одной шутки, еще думают, может быть, при этом выразить, что простодушное верование Библии есть доля простого народа. (Да, любимейшая это привычка некоторых светских писателей шуточно перемешивать свою речь священными текстами. Сюда же относится намеренное писание или печатание ими имен: «Христос, Богородица» с малых букв: «христос, богородица»), в) сознательно обращают в свою пользу некоторые слова священного Писания, чтоб ими оправдаться в нарушении нравственных своих обязанностей; например, отказываясь от поста, говорят: «не входящее во уста сквернит» (Мф.15:11), между тем, как здесь берется общая мысль о пище, без всякого отношения ее к качеству или количеству, и только пища здесь противопоставляется нечистоте сердца, от которой происходит и нечистые, и дурные речи; – еще чаще оправдывают свои грехи и опущения нуждою, говоря: «по нужде и закону пременение бывает» (Евр.7:12), тогда как в настоящем случае разумеется закон вовсе не коренный и нравственный, а обрядовой – ветхозаветные жертвы, омовения и т. под.; г) совсем по своему перелагают или сочиняют тексты, т. е. слова-то Св. Духа, так как устами апостолов и пророков говорил (глаголал) сам Дух Святый; так, например, страшно искажают последние слова в апостольском чтении во время брака, равно, как и многое в церковных песнях и чтениях, например, «со святыми упокой», – всегда придумывая на этот раз какую-либо грубую рифму или созвучие; д) насмешливо или в грубых словах говорить о некоторых высоких священнодействиях (макал, т. е. погрузил в крещении); а также обычным глумлением для многих бывает «епитимия»; составляют вновь, или только повторяют за другими насмешливые пословицы на священников и монахов, которые касаются не личности только, но и службы первых, и звания вторых. Такова поговорка и о «длинных волосах». Но, например, у священников длинные волосы – и сами по себе приятный вид – должны бы быть еще приятным напоминанием для мирян, что «вот, среди них, и так близко, находятся люди, посвященные для особенного служения Богу и для того, чтоб через них же приносить молитвы и жертвы к Богу» (Евр.7:27).

Действиями кощунство (пародирование) бывает: аа) благословляют рукой для забавы по примеру священника и в виду его, например, когда кто, придя в дом для гостьбы или за делом, и по доброму обычаю благословясь от него, подходит затем к другим с простертою рукою поздороваться; бб) произносят ектении на манер чтения дьяконского, искажая свой голос; вв) представляют (пародируют) целые службы, например, молебен с водосвятием, и целым сборищем, назвав тут одного псаломщиком, а других певчими, поделав и облачения священные (например, вместо ризы рогозу), подражая наружному виду священника (волоса и борода изо льна); а также равнодушно относятся к играм детей, имеющим предметом смешное представление какого-либо таинства или обряда, особенно исповеди (один мальчик сидит на стуле, а другие подходят к нему и рассказывают свои грехи, причем, мальчик или девочка покрывает их большим платком); мало этого, и сами взрослые в некоторых местах допускают подобные же игры, например, венчают (венцы из соломы), хоронят искусно скрывающего все признаки жизни, и даже карикатурят великое таинство крещения; гг) в нетрезвом виде поют духовное и церковное, сменяя это пение хохотом или спором; дд) безвременно и неуместно, например, для испытания голоса или ради приятности напева, поют из литургии такие стихи, которые относятся к совершению самой бескровной жертвы («милость мира...» «Тебе поем»), и которые вне богослужения можно петь разве для изучения или спевки и разве еще одиноко, тихо и с глубоким умилением; ее) стараются рассмешить непристойными движениями и смехом человека, предстоящего на молитве, а также иногда останавливают этим чтение или пение на клиросе; жж) надевают, при случае или нарочито отыскав где, священническое платье и даже церковные ризы, и так-то со смехом показывают себя пред другими; зз) в театрах выводят на сцену для большего увеселения публики духовных лиц, даже назвав по имени против печатного текста пьесы, какое-либо местное знакомое публике и известное своею строгостью или учительством лицо; ии) составляют и разыгрывают в театрах целые драмы из свящ. книг (Зора опера). И сколько же известно разных родов кощунства!

К сожалению, этот грех в большом ходу. Для людей легкомысленных любимейшее занятие, приятнейшая шутка: представить в смешном виде обряд церковный или кого-либо из лиц духовных. Иное что для шутки и забудется, а это – нет: так-то человек поврежден грехом и так хитро подстрекает его враг-дьявол к осмеянию священного! – В какой же степени тяжек этот грех? О тяжести его прежде всего можно судить по лицу Ирода, который показал пример его над Иисусом Христом (направление же убийцы Крестителя известное). Ирод осыпал колкими насмешками и дерзкими шутками Иисуса Христа в глазах своих царедворцев (кощунство без соучастников не бывает); и царедворцы последовали примеру его: он придумал для Спасителя нашего и «ризу светлу» (длинную белую), чтоб представить картину более смешной (Лк.23:11). – Кощунство, хоть бы допускалось не в чувстве пренебрежения к священным лицам и предметам (да! есть кощунствующие и по крайней развращенности сердца), а так просто, для улыбки других, – кощунство непременно убивает в душе подобающее к святыням благоговение. Обыкновенно, и от внешнего многое начинается в человеке, как с другой стороны – внутреннее его отражается с силою во внешнем; например, внешняя внимательность к своим действиям и терпеливость в занятиях делают его и внутренне сосредоточенным, исправляют его от порока рассеянности. Посему, как наружное почитание нами святынь располагает самую душу благоговеть и, чем больше будет знаков такого почитания, в простоте намерения обнаруживаемых, тем больше душа наша начинает благоговеть; так, с противной стороны, т. е. от кощунства, охладевает к священному душа. Случись вскоре услышать в церкви то пение или увидеть то самое таинство или обряд, которые кощунственно представлены были кем-либо, и воображение наше тотчас переносится к прежней картине: уважения к священному и святым невольно не стает в нас или убывает. Сама по себе святыня или священное лицо и действие ничего не теряют; они остаются по-прежнему священными и душеспасительными для прочих, которые приходят к ним или слышат их с доверием: но самим-то кощунникам от их кощунства великий убыток относительно чувства страха Божия. Притом – разве мало еще мирских предметов для шутки и веселости? зачем же трогать священное? Дано нам священное не для того, чтоб шутить над ним, а чтоб благоговеть. – Наконец, тяжесть греха кощунства видна из того, что случалось – тотчас же карал правосудный Бог виновных в нем. Так, были примеры, что тот человек, который притворялся покойником, между тем, как другие шутили над ним или просили у кого пособия, чтоб похоронить его, – тот человек и действительно оказывался умершим. В одной из духовно-повествовательных книг говорится, что дети играли кощунственно обедню, и – тотчас явился с неба огонь на вещи, которые они приготовили для бескровной жертвы, бросив их самих в страшном испуге на землю: испуг прошел только через сутки³⁰. Но, если Бог долготерпит кощунникам, то потому, что «на покаяние их ведет» (Рим.2:4) или покаяния от них ожидает. И, о! если б они поняли это³¹.

«Бог поругаем не бывает» (Гал.6:7). А не поругание ли это, когда просят гостя или сам гость желает угоститься третьей рюмкой вина в честь Пресвятой Троицы? Повторением чего-либо до трех раз можно чествовать Святую Троицу только в предметах чистых, вслед за правосл. Церковью: например, в этом смысле Церковь делает троекратное обхождение вокруг купели, трижды произносит аллилуйя. Но многопитие вина есть грех: на что же похоже и грех-то творить во славу Божию? – Так, иной святым именем «ангела» величает устно или в письме («ангел мой»!) женское лицо, к которому имеет незаконную любовь... Так, некоторые вплетают имя угодника Божия в разгульную песнь. О, человек! не увеличивай кощунством тяжести и без того нелегких грехов своих!

В Ветхом Завете услышать чье-либо богохульство почиталось страшною неожиданностью: иудей в сильном негодовании за то, что оскорбляем был Сам Бог, раздирал на себе платье (4Цар.19:1, снес. Мк.14:65–66). Христианину ли быть равнодушным – молчать, когда кто хулит при нем его Спасителя Христа или Пречистую Богородицу, или кого из святых угодников, например, Марию Магдалину? Ему гораздо более, чем ветхозаветному богопочитателю, преподано понятий о величии и свойствах Божиих. Он уже видит исполненным обетование Божие об искуплении человеков и, так сказать, утопает в милостях Божиих, например, приобщаясь Самого Бога в тайнах Тела и Крови Христовой. Он ли, посему, из благоговения и любви к Иисусу Христу, к милосердной матери Божией и святым угодникам, он ли не должен содрогаться при чьем-либо богохульстве, запретить тотчас богохульнику, а в особенных случаях и предъявить надлежащему начальству об этом человеке, чтоб не дать свободы соблазну? Нет, равнодушное смолчание при богохульстве другого уже составляет прикосновенность к этому преступлению³².

Затем, пусть иной лично не допускает кощунства и не умеет кощунствовать: но улыбаться с другими, когда кто язвительно осмеивает священные предметы; но с приятностью принимать у себя гостем веселого кощунника; но просить и убеждать, чтоб кощунник позабавил собрание, чтоб представил чтение или пение какого-либо духовного лица, чтоб пародировал какую-либо службу церковную – все это, с одной стороны, не прямое ли участие в кощунстве, а с другой – не поощрение ли кощунствующих ко греху их? Говорят, «невозможно удержаться от смеха при кощунственных речах или движениях иного: до того иной натурально подражает какой-либо церковной службе или обряду, или же остроумно пестрит свою речь текстами». Жалкая несдержанность! Но этот-то неудержимый смех и дает нам почувствовать, что мы мало серьезны для священного, что в нас еще не глубоко развито благоговение к божественному и церковному. «Нет иной раз никакой возможности остановить кощунника: потому что все в гостином собрании, все – и высшие, и средние, любуются на него, потому что и он сам иногда бывает из высших». Но для других-то и следовало бы отвечать на выходки кощунника словом истины и обличения: тогда и он вперед был бы осторожнее, особенно пред такими лицами, которых внутреннее расположение на сей раз ему неизвестно. Если уже нельзя, действительно, прямо восстать против кощунника, если не представляется возможности и замять его речь другим разговором; в таком случае, не нужно более «на седалище губителей сидеть» (Пс.1:1), помня наставление: «спасая спасай твою душу» (Быт.19:17). Трудно переменить Иродов: и остается чаще молчать на их кощунственные речи и действия... Но отвечают: «и уйти иногда нельзя, например, из-за общего стола». В таком случае, одним видом своим остается выразить грусть и недовольство в виду кощунства других. О, добрый христианин! не мирись ни за что с чужим богохулением или кощунством!

«Господа Бога твоего да убоишися... и именем Его клянешися» (Втор.6:13). И молиться небрежно грех: а присяга выше молитвы – она священнодействие. И к молитве, даже домашней, требуется приготовить себя хоть двумя-тремя минутами: тем более к присяге. Присягающий должен вдуматься, что свидетелем своих слов и обещаний торжественно хочет поставить самого Бога, что Господь Бог тут и есть с ним, или «близ» его (Пс.114:8, снес. Быт.31:44). К этому чувству (т. е. ближайшего богоприсутствия) он должен присоединить чувство правды. Готовясь принять присягу и принимая ее, он должен весь проникнуться чувством правдивости и отвращения ко всякой лжи; потому что задача присяги беспристрастная правда, искренняя верность.

Обряд присяги также внушает чувство страха Божия к ней. Пред глаза присягающего полагаются крест и евангелие: крест указывает ему на спасение всех человеков, в том числе, значит, и его; а вид евангелия напоминает об учении Спасителя и о надеждах христианина в настоящей и будущей жизни. Священник бывает здесь в качестве такого же свидетеля или посредника, как и во время исповеди. Присягающий поднимает руку свою кверху (Быт.14:22–23), выше головы. Этим он выражает, что клянется вот кем: «Живущим на небе»! Поднимает руку не просто, но с крестным перстосложением, в котором также выражается наглядно вся суть веры христианина (верование в Пресв. Троицу и в боговочеловечение Сына Божия). В заключение он целует слова в евангелии и крест Спасителя, показывая тем, что залогом своих уверений или обещаний отдает самое дорогое или любезное ему (целуют, обыкновенно, тех, кого любят, а с одушевленных лиц целование переносится и на неодушевленные предметы). После сего как же неизвинительна небрежность тех, которые и приходят к присяге, нисколько не подумав о важности ее, и принимают ее, как только лишь казенную форму суда!

Слова ее произносят как-то нехотя и тихо (подобно тому, как иные не хотят гласно и искренно читать пред святым приобщением молитву исповедания: «верую, Господи...»); руки своей с крестным перстосложением не поднимают как следует; сделав один только шаг от налоя, где присягнули, возобновляют свой спор с теми, по чьему делу должны показывать! Но виновны на этот раз пред величием присяги и руководители к ней, т.е. начальственные лица, судебные следователи, судьи и священнослужители, – виновны, если не оберегают святыню ее, как собственным примером, перешептываясь в минуты ее, стоя непрямо, – так, равно, со стороны других, не запрещая посетителям в те минуты шумно разговаривать. Но, если иные, напротив, в самом-то обряде присяги находят для себя повод относится к ней легко, потому что она очень коротка, то тут не понята причина, почему обряд присяги короче всех церковных треб. Люди в сильном чувстве говорят кратко, но живо: та же сила чувства принадлежит и клятвенному призыванию Бога. Но главное: краткость, ясность и определенность в присяге приняты для того, чтоб не оставалось в ней места недоумениям, чтоб негде было укрыться человеческому обману. Христианин! если ты будешь призван дать присягу, с душевным страхом и благоговением приступай к ней, как к великому священнодействию.

«Похвалится всяк, кленыйся Им» (Пс.62:12). Есть люди, которые, напротив, до того увеличивают свой страх к присяге, что и почитают грехом принимать ее. Но бояться присяги в справедливом деле нечего. Клятва во все времена употреблялась. От воина до царя и от грешного человека до праведника, – все в случае нужды произносят ее. Нужда в ней бывает (почти исключительно) по делам в жизни гражданской. И нужда эта возникла вследствие грехопадения человека в раю, подобно тому, как теперь существенно необходимо для нас покаяние. Ослабла совесть у людей, и отсюда одни говорят не совершенную правду, другие и правде не доверяют, зная много примеров, что «всяк человек ложь» (Пс.115:2). По этой-то неверности человека и сам Бог клялся некогда Аврааму, клялся не большим Себя или равным, потому что ни большего, ни равного Себе не имеет, но Самим Собою (Быт.22:16). Клятва излишня была бы разве на небе, да в преисподней: в первом месте нет в ней чужды, потому что ангелы мыслят только об истине, и, если у них также есть дар слова, или, точнее сказать, способ взаимного сообщения мыслей, то они сообщают одну истину; а во втором месте, кроме лжи, уже ничего не существует. В применении этого примера к людям следует, что клятва между людьми была бы не нужна только там, где или развита высокая святость, или же господствует до последней степени порок. (На деле, частью, и выходит так. Тем людям, которые более благочестивы или должны отличаться пред другими своим благочестием, как священники и монашествующие – тем в особенных случаях удостоверена и делается доверие без присяги свидетельской, по одному их священству или монашеству; а люди неверующие, как явные безбожники, и неправоверующие, как раскольники, равно, как явно-порочной жизни, напр., обвиняемые в уголовных преступлениях, живущие между собой в преступной связи, и даже только никогда не исполняющее важнейшего долга христианского приобщаться святых Таин – все эти не допускаются до присяги). Клятва, как средство в особенных случаях доказать или сохранить верность в отношении к другим, требуется в государственной жизни даже и от тех, которые не почитают христианского Бога, как, например, татары. Некрещеные по-своему присягают³³, и их присяга принимается на том основании, что они признают же Божество, хоть по неведению и заблуждению воздают божескую честь не тому, кому и чему следует (Нав.9:15) (Присяга их, например, свидетельская в судах, до того признается необходимою, что в случае отсутствия духовного лица, которое бы могло привести их к ней по своему вероисповеданию, проводит к присяге свидетеля-иноверца сам председатель суда)³⁴.

Клятва и присяга не только не составляют напрасной тревоги для имени Божия, но и есть, своего рода, служба Богу, особенный вид богопочитания. Угодники Божии для уверения других клялись, но после клятвы не переставали быть угодниками, как например, святой Давид (1Цар.24:23), апост. Павел, (Рим.1:9 и др.) и друг. Произнося клятву, например, в смысле присяги свидетельской, христианин этим показывает, что Господь Бог – всеведущ, не то, что люди, от которых легко скрыть тайну, – что Он всемогущ и по Своему всемогуществу может изобличить, а по правосудию – наказать нарушителя клятвы, что Он самая истина и любит истину. Да, клятва вообще, и в частности присяга, чисты сами в себе.

Что же после этого затрудняться ею, затем обегать ее? Хоть бы сряду несколько раз принималась она, например, присяжным заседателем; но коли принимается по вызову от правительства, по делу вполне известному для того, кто присягает, затем – в чувстве страха Божия и с оправданием ее на деле; в таком случае, не должно быть ничего не спокойного от нее для совести, напротив – можно еще порадоваться, что воздана ею слава Богу истины. Что же касается до слов Спасителя: «не клятися всяко» (вовсе) (Мф.5:34), то Спаситель здесь запретил только клятвы произвольные и суеверные, которые употреблялись в Его время (Мф.23:21–22) (как употребляются и доныне), и которые нужно было ограничить. И на что еще лучше доказательства, что он не осудил вообще клятвы. Пред Синедрионом Он молчал на все вопросы; но, когда первосвященник Каиафа сделал Ему вызов на клятву: «заклинаю тя Богом живым, да речеши...» (у евреев, обыкновенно, судья произносил установленную клятвенную речь, или формулу, а подсудимый усвоял ее себе словом: «аминь»); тогда Он тотчас дал ответ (Мф.26:63–64) и тем самым почтил нашу присягу. Итак, православный христианин! благоговей всегда к присяге; но ответственностью ее не устрашай себя до того, чтоб уклониться от нее или смущаться, когда по требованию закона принял ее. Потери тут нет никакой: драгоценный залог, крест и евангелие, пред которыми ты произнесешь присягу, – останутся при тебе же, если подтвердишь что-либо верно, или пообещаешься в чем-либо искренно.

«Не клятся лестию» (лукаво) (Пс.23:4). Двоедушие в присяге есть нечто среднее между предосудительным бесстрашием к ней и излишним страхом. Не боятся ложно показать или пообещать, но еще боятся оскорбить присягу. Так, одни, во множествe лиц присягающих, только двигают своими губами для вида, но не произносят языком присяги; другие, если нельзя не произносить ее вслух – будто бы не дают ее умом или толкуют ее не в том смысле, как она написана и читается; третьи стараются воспользоваться тем исключением из порядка дел, что можно дать показание свидетельское и прежде (за отсутствием священника), а потом для подтверждения его принять присягу³⁵. В виду этого они и позволяют себе показать о деле не так, как показали бы под присягою. Не эти люди обманывают самих себя. Ведь не язык главное в присяге, но чувство души. И отвлечение ума в другую сторону или к другим предметам, когда языком произносится присяга – так же напрасный труд; потому что в присяге должна быть решительная мысль, потому что отличительный характер ее – определенность. Готовность стать пред налой для присяги, чтение клятвенного обещания, подтверждение его словом «Аминь» и собственное рукоприкладство на присяжном листе, все это не воображение и не шутка, а истинное дело. Таким образом, присяга и этими людьми, несомненно, дана и принята Богом в том смысле, как требовалась и произносилась. А, таким образом, и за оскорбление ее они так же не избегнут суда Божия. – К греху двоедушия присяги относится и то, если иной изъявляет готовность подтвердить присягою известное дело, а когда все будет готово для привода его к присяге, – отказывается от присягательства. Здесь допускается уже поползновение или покушение на лживую присягу. Христианин! не уклоняйся к неправде во святилище правды, которым для тебя бывает церковная присяга.

«Аще» кто «вотще» (напрасно) «клятся не оправдится» (Сир.23:13), не останется без вины. Ложная присяга, обыкновенно, относится к прошедшему, иногда же и к настоящему времени: она бывает утвердительной, или подтвердительной. В ней есть свои степени, определяющие внутреннее участие воли человека: а) принимают ложно присягу с обдуманным заранее намерением и_, б) приняв присягу без злого намерения, подтверждают или отрицают ею что-либо в замешательстве, в какой-либо слабости телесных сил, а также, не понимая того, сколь важна присяга. Умышленный лжеприсягатель вполне безответен в своем грехе. Он подтверждает величием и святостью Бога ложь, которой отец – дьявол; он, так сказать, «утрачивает Бога», как, напротив, верный исполнитель присяги «соблюдает» для себя Бога; и, целуя крест и евангелие, он уже положил в своей душе дать свидетельство ложное,-либо уклончивое: не Иудино ли это лобзание выходит? За такое оскорбление присяги иногда он и наказывается явно, или с ясным указанием, соответственным его греху, казни³⁶. Но он тяжко оскорбляет и ближних, чем же? – Заставляя страдать невинного, которого вину подтвердил своею присягою или на которого только навлек подозрение; освобождая от заслуженной казни виновного ко вреду и обиде других; обессиливая судей и закон правосудия в решении дела. Дальше присяги по делу идти уже нельзя. Присяга, какова бы она ни была, все решает (Евр.6:16). (Только не стесняются ею, если б она казалась подозрительною, как в общих судах присяга свидетельская, – не стесняются лица, тоже принявшие присягу, т. е. присяжные заседатели). И что, обыкновенно, бывает следствием той присяги, которая ложно принимается? Затемнение следственного дела, медлительность суда, а в конце всего – неоткрытие виновных или утайка и своей вины, правды в чем, как по делам гражданским и в смысле «очистительной» присяги. Это и значит «издеваться над судом» (Притч.19:28). Отсюда ряд дел не доказанных, не изобличенных. Но совсем не то было бы, если б все и каждый дружно свидетельствовали на суде одну правду, в силу данной присяги. Тогда честные судьи легко и скоро могли бы приложить к известному судебному делу надлежащий закон. Но и недобросовестным судьям, хоть бы они желали решить иначе, не успеть бы ни в чем; потому что – повторяем – после свидетельств, которые даны под присягою и, притом, согласны с ходом всего дела, – уже нельзя изменить чью-либо вину. Тогда, естественно, уменьшилось бы и число преступлений.

В тяжком грехе ложной присяги участвуют, без сомнения, и те люди, которые доводят до нее других, т. е., когда уговаривают или подкупают согласиться на нее для прикрытия преступления, своего или чужого. Да сохранит тебя, читатель, благодать Божия от ложной присяги!³⁷

«Воздаси же Господеви клятвы твоя» (Мф.5:33). В клятвопреступления видим неисполнение того, что обещалось в будущем: клятва или присяга на сей раз и не относится к прошедшему. Так, например, нарушается присяга на верноподданство, на верность службы, на должность какую или только на предмет выбора других к должностям. Но грех клятвопреступления составляет не то, собственно, когда не в точности, или не по всей только силе присяги, выполняется служба или временная какая обязанность, – когда допускаются леность, рассеянность и забвение по должности или же нет лишь усердия к службе. Клятвопреступник нарушает данную присягу или клятву в самом корне ее; например, после присяги на военную службу произвольно бежит из рядов воинских; сегодня присягал на верность службы, а с завтрашнего же дня начинает, и так далее; продолжает явно злоупотреблять службою: даже и не находит нужным поступать по присяге, считая ее за один порядок при поступлении на службу; или дал клятву (а не просто обещание) безусловно исполнить что-либо, сказал в таком роде: «разве только умру, – тогда не исполню», и – не исполняет, хоть бы мог исполнить и слышал напоминание об исполнении; вообще, ясно помнит свою клятву, и поступает совершенно напротив (2Цар.21:1). Такой нарушитель присяги или клятвы, которые даны по совести и по делу законному, произнесены торжественно и, вместе с тем, не превышают его сил, – такой нарушитель клятвенного обещания в высшей степени посрамляет имя Божие; тут слышится или предполагается о нем речь: «Богом поклялся исполнить, и – нарушает. Богу ли, ради ли имени Божия было не поверить, когда он клялся»? Давид спрашивал Господа Бога, – кто удостоится жилищ небесных, или царства небесного, и услышал, что это человек, сверх прочих своих добродетелей, «неотметаяся» клятвы «искреннему своему» (Пс.14:4). Напротив, прор. Захария видел в особом откровении серп, простертый на клятвопреступника (Зах.5:2–3). По церковным правилам клятвопреступник подлежит семилетней епитимии (Вас. Вел. 64 и 82). Но он преступник и против целого государства. Государство предполагает в каждом, кого допускает до присяги, веру в Бога и, следовательно, благоговение к клятвенному обещанию. Кто присягает, тот и свидетельствует о себе, что имеет веру в Бога. И государство верит этому. Так. обр., намеренно и в самом основании нарушающий клятвенное обещание, вводит в заблуждение целое государство. Так. обр., грех этого человека не грех частный, а преступление общественное. Говорят: «трудно выполнить по присяге». В этом труде помощником будет сам Господь Бог, как и говорится в заключение присяги на верность службы: «как суще мне Господь Бог душевне и телесно да поможет»! «Иногда же (говорят) бывает прямая невозможность исполнить клятву». Церковь снисходит к случаям крайней необходимости, но только снисходит, а не просто и тут смотрит на клятвопреступление (Вас. Вел. пр.64). Так, например, в древности у многих христиан вынуждали клятву против святой веры; так и ныне какой-либо злой преступник требует от человека в уединенном месте поклясться, что этот человек не откроет о его преступлении никому. Здесь не было совсем намерения дать клятву, и клятва бывает вынужденною. Но все-таки, надлежало не соглашаться на нее до готовности вынести всякое притеснение. Итак, православный христианин! Если ты произнес присягу или клятву, – прими все меры, чтоб исполнить ее. Если же по крайним обстоятельствам раз или два нарушил ее явно и с сознанием, поспеши глубоко покаяться пред Господом Богом в своем тяжком грехе!

«Клятся ей... (Ирод), дам ти, и до полцарствия моего» (Мк.6:23) пример безрассудной клятвы. Эта клятва необдуманная, торопливая, вредная для ближнего или для самого себя, данная в порыве страсти какой и физически неисполнимая; однако ж она бывает свободною, не вынужденною со стороны других. В таком случае, человек грешит и тем, что предпринимает на себя невозможное, самопроизвольно распоряжаясь своими силами, и неуважением к святости клятвы. Пример же злодейской клятвы видим в людях, которые заклялись не пить, не есть дотоле, пока не убьют Павла (Деян.23:14–15) (а святого апостола сознавал невинным и начальник их, по вере – язычник) (Деян.23:30). Тот же пример и ныне иногда повторяется со стороны тяжких преступников, которые заклинают друг друга совершить какое-либо преступление. Какая же это дерзость против святого имени Божия! Призывает человек самого Бога быть посредником и пособником своего злодеяния. – Ты, душа христианская! если увлечешься к безрассудной и злонамеренной клятве, поспеши к духовному отцу, чтоб он разрешил тебя от этой клятвы.

«Клятвы же ради…послав (Ирод) усекну Иоанна в темнице» (Мф.14:9–10). Можно еще поклясться безумно или решительно, но остановиться от выполнения такой клятвы. Давид в чувстве сильного огорчения дал клятву наказать смертью одно семейство, и остался благодарен тому лицу, которое умными доводами удержало его от выполнения его клятвы (1Цар.25:32–33). Саул заклялся смертью же казнить виновного по одному делу, а виновным без вины или намерения оказался его собственный сын, и народ другой, лучшей клятвой поставил сильную преграду его опрометчивой клятве (1Цар.14:25–46). Но некоторые упорно выполняют свою неразумную и злую клятву. Ради чего же? Ради уважения к самой клятве, или во имя клятвы. Так, например, иной положил себе клятву никогда не жениться вследствие неудачного выбора себе невесты, и остается холостым, однако ж не живет целомудренно; другой «из начальников, клянущихся зло сотворить» (Василий Великий, п. 29), оправдывает над своими подчиненными свою угрозу во имя клятвы. Но выполнять клятвы «не о добре» еще грешнее, чем давать их: «лучше бы солгавшу жизнь получити, неже главу Предтечеву усекнути» говорится в песнях церковных к осуждению Ирода (Служба в день усекн. главы Предтечи), который, уважая клятву, явно сознавал и богопротивное выполнение ее, потому что «опечалился». Клятва, как сказали мы, служит к славе Божией: а безрассудною и злонамеренною клятвою, если она упорно выполняется, – не хулится ли только Бог? Апост. Петр трижды и в усиленных выражениях поклялся, что не знает Иисуса Христа: и, что было бы, если б ему нужно было выполнить клятву ради клятвы? грешная сама по себе клятва может ли освятиться тем, что будет выполнена? Но, по всей правде говоря, упорные в исполнении своих неразумных и злодейских клятв дорожат не клятвою, собственно, как делом важным и священным, а только горделивым мнением о себе и тщеславным отзывом других, что «вот-де они до какой степени стойки». О, сохрани Бог держаться таких клятв!

«Ниже главою твоею кленися» (Мф.5:36). Говорят: «отсохни у меня рука…; чтобы мне свету Божия не видеть; чтоб сквозь землю провалиться; чтобы не сойти с этого места; выйди душа вон; убей меня Бог; чтобы не видеть ни отца, ни матери». Что за нужда в этих потрясающих душу заклятиях? Ими хотят тем сильнее убедить другого или в невиновности своей, или для исполнения какой-либо просьбы. Но ими, скорее, можно утомить себя, чем убедить человека серьезного, скорее, навести последнего на сомнение, чем успокоить его; потому что они сами по себе составляют явную ложь. Разве можно поверить, что заклинающий себя отнятием руки так и готов лишиться руки, так и опасается казни от Бога? Между тем, эти заклятия унижают дозволенную законом христианским клятву, будто клятве и веры нет; они переходят за черту разрешаемой клятвы. Затем, они не только бесполезны по своей цели и ложны по намерению, но и пусты в самом основании, несправедливы в отношении к Господу Богу. Разве от человека зависит выполнить их? Кто, например, может ручаться своей головой, или, точнее сказать, своею жизнью? (Мф.5:36) не во власти ли Божией вся жизнь наша, – равно, как и рука, и нога, и даже волос, которого мы не в силах сделать белым или черным? Наконец, эти заклятия опасны. Что было бы с теми людьми, которые произносят их, если бы Бог и обратил к ним Свой слух? Только, ведь, Господь по долготерпению Своему не оправдывает их на самом деле? Итак, пусть образумятся те, которые нипочем считают вызывать на себя гнев Божий, шутят гневом Владыки живота своего! Пусть отстанут от этой привычки, пока мера долготерпения Божия не исполнилась над ними и не подверглись они на самом деле которому-либо из призываемых неблагополучий!

«Клятися именем святым не навыкай» (Сир.23:9). Божба видимо отличается от присяги. Но и в отношении к клятве вообще она имеет некоторую разность. Она заключается не более как в двух словах («клянусь Богом; ей Богу; Бог свидетель; поверь Богу»). Она не бывает таким усиленным уверением, как клятва. Потому и произносится более часто, между тем, как к клятве прибегают в редких случаях. Но в сущности дела, или в своем основании, это та же клятва, частная или по частному делу. Позволительна ли она? Позволительна и безгрешна в случаях особенной надобности, когда все способы обыкновенных уверений уже испытаны, или же были бы недостаточны, потому что обстоятельства дела сложились весьма правдоподобно, а постороннего свидетельства в защиту правды нет; позволительна, когда одному нужно успокоиться, а другому оправдаться: так, например, кто-либо в общежитии или в семейной жизни подозревается в бесчестном поступке, и это обстоятельство беспокоит и его, и других; позволительна, если ею предотвращается зло-вражда в целой семье или в кругу знакомых по какому-нибудь недоразумению или столкновению. Но и только. В простых же разговорах, в таких предметах, которые и спора стоят, божиться не следует, грех. Кто в своей жизни не имел надобности усиленно доказывать свою невинность в чем-либо, тот мог бы и не божиться никогда. И действительно, много есть таких богобоязненных христиан, которые ни разу не произнесут божбы. Они довольствуются для уверения других словами: «ей, ей; ни, ни», т. е. «да» или «нет» (Мф.5:37), – словами, которые, впрочем, не заменяют клятвы, а только прямо утверждают или отрицают что-либо. Чем же виновна божба в обыкновенных разговорах, если она произносится здесь не в обман? Тем, что здесь можно было бы обойтись без нее, что никто не требует ее, никто не противоречит нам, что прибегать к ней нужно только в какой-либо опасности или в самых трудных случаях. А главное: отсюда может произойти привычка божиться. Привычка эта как-то легко развивается: она замечается уже и в детях, которые начинаюсь божиться по примеру старших. А, развившись, она нелегко искореняется: пример видим в иудеях, которые любили клясться (Иак.5:12) и которых привычка подтверждать клятвою каждое обещание отразилась и в Ироде царе; тот же пример можно видеть по истории в антиохийцах: св. Златоуст целый великий пост увещевал антиохийцев отстать от клятв. Кто же привык божиться, для того божба уже перестает быть священною, тот близок и к напрасной, ложной божбе. Но еще раньше этого – по отношению к тем, которых он уверяет своею божбою – частая божба его принимает вид сомнительный: ему меньше верят в том предположении, что для него ничего не стоит побожиться и напрасно, что видно есть какая-либо неверность в нем, коли он каждую речь дополняет божбой. – Итак, ты, богобоязненный христианин! не привыкай божиться: плохое это дополнение речи – божба. Если же тебе иной раз и не верят, если страдает твоя честь: все-таки не спеши прибегать к божбе (Еккл.8:2). Предоставь последующему времени удостовериться в истине твоих слов тем, кто не верит тебе. Прекрасно было бы тебе дойти до того, чтоб верили одному какому-либо твоему знаку, например, когда бы ты подтверждал что – наклонением своей головы. Но старайся удержать и других, когда слышишь божбу без всякой нужды, в силу привычки, ими почти и не примечаемой.

Эта божба, очевидно, еще виновнее, чем в разговорах; и, если б не было привычки божиться, то здесь она и не произносилась бы. Притом, каковы еще игры: может быть, это не только такие игры, которых нельзя назвать невинными, но и прямо предосудительные, например, картежная. Чему же тут божба может покровительствовать, какой истине или невинности, тогда как мысль о покровительстве ее должна быть присуща каждому, кто произносит ее? не дерзость ли это – влачить имя Божие по играм, между тем, как со страхом произносят его ангелы на небе (Ис.6:2–3)? особенно какая неосторожность и непочтительность произносить имя Божие в театральной игре («ей Богу»), хоть бы и без намеренного кощунства, в виде чужого разговора и, опять-таки, в силу привычки! Богобоязненный человек никогда не прикоснется к священной вещи, если не имеет нужды и законного права прикасаться: как же в игрищах касаться имени Божия? – Христианин! не усугубляй своей вины в играх божбою за ними. А также не следуй тем, которые и в рассказе о грешных своих похождениях (например, к кружку молодых людей) уверяют других божбой, и, так. обр., к одному греху прибавляют еще новый.

В этой же божбе есть своя цель, т. е. или прямо обмануть покупателя, или только сбыть свой товар (грех, преимущественно, мелких и разъезжающих по селениям торговцев). Но пусть бы еще божбой торгующий заканчивал свои уверения, что ниже объявленной цены он не может продать. Но нет! Он тут же и изменяет своей божбе: снова сбавляет цену, и – снова божится, что объявил последнюю, и так дотоле, пока сойдется дело. Какое же это легкомысленное злоупотребление божбою! В денежных-то делах или по приобретении вещей всего менее можно было бы употреблять божбу; потому что здесь очень легко увлечься к напрасной божбе; потому что две, преимущественно, страсти доводят до ложных клятв: гнев да корысть. – Православный христианин! положи твердое намерение не прибегать к божбе в своей торговле (если ты из числа торгующих): при этом, не завидуй тем, которые божбами успевают больше продать. Ради того, что ты благоговеешь к имени Божию и боишься произнести его в торговле, сколько бы ни подстрекали тебя к этому, – ты не останешься без покупателей!

Говорят: «побожись; сними со стены образ и поцелуй», между тем, как тот, кому это говорится и чьим словам не доверяют, видимо стесняется произнести божбу, – поцеловать икону или крест. Что же значит это требование и к чему оно может привести? Оно составляет насилие для совести ближнего и легко доводит до ложной божбы. Пусть в стеснительных обстоятельствах, в каком-либо подозрении, и побожится человек: не побожится «во лжу» и с таким оттенком неискренности, что даже и тот, кто принуждал его побожиться, не успокаивается его божбою. – Частной же присяги никакие законы, ни церковные, ни гражданские, не допускают. Присяга – принадлежность суда или же государственных и общественных дел: она составляет торжественную клятву. Ей и может законно предшествовать, а, всего лучше, ее может предупредить и заменить, частная божба в таком житейском споре, который иначе перешел бы в тяжбу: когда божбой предупреждается тяжба, тогда она и безгрешна, и служит к славе имени Божия. – Нет, добрый христианин! оставь свою настойчивость, чтоб другой пред тобой побожился, да еще крепче побожился, – с целованием, вот, креста или иконы, или даже с заклятием себя. Оставь, удержись! Мало этого: если видишь в ком расположение уверять тебя божбой, т. е. самопроизвольно с его стороны, – постарайся отвлечь его от божбы!

«Единою кляхся о святем моем (т. е. святостию моею), аще Давиду солжу» (Пс.88:36), внушается доверие к клятве самого Бога. Да, не доверять без всякого основания (судят, может быть, по себе, по своей привычке божиться), – не доверять клятве ближнего, значит оскорблять святыню клятвы, как удостоверения Самим Богом: «свято имя Его», сказано (Лк.1:49). Затем, недоверие – чувствительная боль душе того человека, который побожился правильно. В таком случае этот человек уже и начинает раскаиваться, что употребил божбу. – Христианин! не оскорбляй божбы недоверием к ней. А, если ближний твой божится – как тебе известно – только в силу привычки своей и совсем ложно: в таком случае и опять предупреди его, что ты не нуждаешься в его божбах, и проси не божиться.

«Не клянитеся ни небом, ни землею, ни иною коею клятвою» (Иак.5:12). В первом случае, т. е. творениями Божиими, божатся некоторые, обходя Бога, по-своему суеверно. На сей раз разные божбы существовали у евреев, например, небом, землей, Иерусалимом, церковью, деньгами церковными (Мф.23:16–23). Так как евреи, с одной стороны, привыкли клясться, а с другой – все-таки боялись нарушения заповеди Божией, то и придумали для успокоения своей совести такие божбы, в которых умалчивалось имя Божие и которые будто бы не заключали в себе оскорбления имени Божиему. За то они и не считали для себя строго-обязательными таких божб, не затруднялись поступать вопреки им (Мф.23:16). Но напрасное успокоение! Божба тогда только и сильна, когда опирается на всемогущем имени Божием: если в ней не подразумеваются всеведение и правосудие Божие, то она и не имеет смысла. Небо, земля и церковь, эти творения Божии уже сами собой указывают на Творца, и, следовательно, божба ими выходит полная, как Самим Богом. Между тем, евреи, употреблявшие их в божбу, хоть и незаметно для самих себя, воздавали им ту же честь, которая принадлежит одному Богу; потому что, без сомнения, чем клянутся, то самое и любят, и почитают³⁸. И вот в этом-то и заключалась вина евреев, как виновны и все, которые божатся сотворенными вещами» (Иер.5:7)! – Во втором случае, т. е. рыцарски и язычески, божатся некоторые от своей гордости. Например, на место достопоклоняемого имени Божия эти люди поставляют честь свою: «клянусь моею честью». И опять напрасное успокоение, особенно для других, пред которыми так клянутся! Далеко ли человек уйдет со своею честью? Но божба именем Господа, если она произносится искренно, с благоговением и не без особенной нужды, – скорее бы могла закрепить человека в данном слове, предохранить его от неверности. Тем постыднее божиться шпагою или «Зевсом», богом языческим. За такие клятвы Церковь строго осуждает виновных (6 Всел. 94). – Ты, христианин, если хочешь и имеешь нужду употребить божбу: всегда призывай в ней только имя Бога, а не клянись Богом через тварей или собственными какими-либо качествами!

Говорят: «вот, порукой за меня будет Матерь Божия; ручаюсь святым чудотворцем Николаем». Позволительна ли эта божба, составляет ли она истинное богопочитание? Также нет. Клянущийся, представляет себе и в том же хочет искренно уверить других, что он говорит правду пред лицом Самого Бога, Который все знает, и, что, в противном случае, т. е. за ложное свидетельство, или уверение, может покарать его Бог. Но это свойство, т. е. всеведение, и это право, т. е. наказывать людей за грехи, – принадлежит только одному Богу. Следовательно, свидетельствоваться, хоть бы и справедливо, в делах для другого сомнительных ни Божией Матерью, ни святыми нельзя. Иное дело – искать молитвенного покровительства у Божией Матери и святых, чтоб открылась правда и доказалась невинность. – Так-то ты, благочестивый христианин, и утверди себя относительно всякой клятвы или божбы.

Обеты отличаются от клятвы и божбы; потому что в них нет уверения другого в чем-либо: они исключительно касаются одного лица, которое обещается, хотя некоторые из них также произносятся пред Церковью и при свидетельстве других, как обеты в крещении, монашеские и сердобольных вдов. Скажем прежде об обетах крещения и по присоединению к Церкви. Обеты крещения состоят в «отречении от дьявола и сочетании Христу» (Гал.3:27). В том и другом случае они произносятся трижды. Значит – настойчиво, с такою твердостью, что против дьявола и дел дьявольских человек объявляет вечную вражду, а по отношении к Иисусу Христу полагает обещание во всю жизнь служить Ему, – неизменно быть христианином. И стоит произнести эти обеты со всею решительностью и искренностью, подобно тому, как утопающий на воде полагает пред Богом много обещаний, лишь бы спастись, или как человек в минуты особенной радости своей готов на многие добрые обещания. Почему же стоит? – До крещения человек находится под влиянием и властью дьявола, потому что дьявол победил – запленил первых человеков в раю. Оставаясь же волей и неволей (как в младенческом возрасте) в такой близости к дьяволу и в повинности прародительскому греху, или же свободно допуская (как в совершенных летах) дьявольские – грешные дела, человек и после смерти своей разделяет одну участь с дьяволом, т. е. вечную муку. Но вот, после крещения он освобождается от этого самовластия дьявола и уже по самой купели делается наследником царства небесного! (Рим.8:16–17). Тогда как до крещения дьявол и грех жили внутри его, а благодать Христова действовала только отвне, призывая его к себе (как возрастных) разными внушениями, после крещения же выходит иной порядок: благодать поселяется в сердце человека, а дьявол и грех действуют извне (Добр. ч.4, гл.9); из сердца враг выходит³⁹, подобно тому, как из внутренних помещений дома выгоняется обыкновенный враг или грабитель; после этого враг-дьявол уже не самовластный властелин над человеком, а только беспокоящий его соблазнитель. Да, святое крещение такая драгоценность в жизни, такое счастье для человека, что и нет слов выразить. А отсюда, и обеты его дороги. Это самые первые обеты в жизни человека, – первые и пожизненные, или до конца жизни.

Можно услышать рассуждение: «все мы крещены младенцами; обеты отречения от дьявола и сочетания Христу произнесли за нас крестные отцы. Наше участие в обетах было бессознательное». В этом рассуждении мы не предполагаем чьего-либо раскаяния (сохрани Бог!), что напрасно крестили его: ужели кто будет раскаиваться, или жалеть, что он родился на свет не слепым, а видящим? Но бессознательно же на крещенного младенца действует и благодать Божия. Все мы еще во младенчестве были христианами: жизнь христианская была в нас и тогда. Благодать Божия действовала в нас, как свойственно ей действовать, в то время без ведома нашего, совершенно одна. Хотите видеть некоторые примеры? Вот, младенец, лежащий в своей колыбели, во время сна улыбается. Эту улыбку простодушная вера нянек объясняет тем, что младенца «утешает ангел-хранитель». Объяснение, близкое к истине. Ангел-хранитель дан младенцу от крещения и находится у его колыбели. Мы же назовем эту улыбку благодатным игранием духа в спящем младенце. Или вот, всеми замечается, что младенец после святого приобщения спит: глубокий покой его в этот день не от благодатного ли умиротворения происходит? Еще некоторые внимательные замечают, что младенец (уже начинающей понимать) в день приобщения бывает особенно ласков, – готов обнять каждого, как члена родной семьи; опять, не благодатная ли это радость духа его? Та же сила святых Таин Христовых проявляет себя и в телесной жизни младенцев: весьма часто детские болезни проходят без леченья, если младенца сносить к св. причастию. А также, замечательна в подрастающих детях охота к молитве, к церкви и к церковности: не дух ли благодати, полученной ими в крещении, располагает их так к молитве и к любознательности относительно всего церковного? Да, благодать Божия действует и в младенческой, а затем в детской душе, действует на том основании или в такой надежде, что, не сознающий себя младенец, когда придет в сознание, сам свободно и охотно пойдет путем спасенной жизни, что будет и благодарить, и радоваться за дар ему святого крещения. Опытов действования благодати на младенца будет заметно больше, если родители по мере возраста его примерами своей истинной набожности будут охранять в нем благодать святого крещения, если будут пробуждать в нем первейшее сознание такого рода, что он не человек только, но и христианин.

Затем, приходя в возраст (с 10–15 лет) и найдя в себе следы влияний на душу благодати, человек должен сознательно усвоить себе обеты святого крещения, должен самостоятельно решиться жить, как христианин. Если так он сознает себя, если свободно сочетается со Христом, если имя православного христианина будет слышаться в его душе, то жизнь истинно-христианская сделается в нем собственностью, личным достоянием, заслугою (т. е., в смысле свободного хранения благодати).

Итак, можем ли мы считать обеты святого крещения чем-то не относящимся до нас или только давно прошедшим? можем ли когда-либо забыть купель, в которой нас крестили? не памятен ли должен быть для нас тот день в году (если знаем его), когда совершено над нами святое крещение⁴⁰? Не полезно ли нам одно припоминание обетов по крещению? Как однажды человек родится на свет, так и креститься может только один раз. Обеты крещения, повторяем, и первые у нас, и пожизненные. Они не слагаются с нас никогда. Если же мы нарушаем их (а действительно это так), то можем только каждый раз начинать возобновлять их на деле в другом таинстве, – в святом покаянии.

Но кто принимает крещение уже возрастным или, крещенный правильно в прежнем вероисповедании, присоединяется к православной Церкви таинством миропомазания, а иногда одним чином присоединены: эти люди уже собственными устами (а не через восприемников) произносят обеты. И произносят они свои обеты не только торжественнее, чем выполняется этот обряд в крещении младенцев, – мало того: они подтверждают свои обеты целованием слов в евангелии и креста⁴¹, наконец – в случае решительного нарушения своих обетов, или измены православной вере, говорят на себя: «да постигнет мя гнев Божий, и клятва, и вечное осуждение...»⁴²! Значит обеты этих людей уже подходят к смыслу клятвы, или, как бы, присяги на верность служению Царю небесному. И такие-то ли обеты можно забыть и не стараться сохранять?

О, Господи разумов! Научи меня всегда благодарить Твое милосердие ко мне, что я удостоен крещения еще младенцем, что я христианин от колыбели моей! Помоги мне помнить и хранить обеты святого крещения до самой седины моей, до самого гроба!

В монашестве как бы повторяются обеты крещения: в нем особенное, высшее проявление христианства. Посему обеты его также остаются на всю жизнь. В виду трудности и святости этих обетов полагается предварительный «искус», или испытание для желающих обязаться ими: признается за лучшее этим лицам носить еще мирские, а не монашеские одежды⁴³, чтоб затем не могли они изменить монашескому званию. Измена же монашеству до сложения с себя его обетов и до возвращения в мир у святых отцов почитается «оставлением Христа, обманом Бога»⁴⁴. Но и кто, оставаясь в стенах монастыря, всецело и постоянно нарушает то один из обетов монастырских, то все три, т. е. относительно целомудрия, бескорыстия и смиренного послушания, – этих людей ожидает тяжкое наказание от Бога. Тут на виновную главу падает троякий суд: суд за грехи, которые он допускает, суд за нарушение им монашеских обетов и суд соблазна для мирян. О, да смягчится этот суд Божий покаянием или ради покаяния тех, которые уже повинны ему! Монастырь и есть место, убежище для покаяния.

«Аще обещаеши обет Господеви Богу твоему, да не умедлиши воздать его» (Втор.23:21). Кроме обетов крещения и монашества, которые даются на всю жизнь и с особенными священнодействиями, – возможны еще обеты частные, временные и кратковременные. Предметом их бывает какое-либо доброе дело или дар, то или иное во славу самого Бога или же в честь Божией Матери и святых, в которых «дивен Бог» (Пс.75:12). Одно еще намерение или расположение сердца исполнить что-либо доброе или принести какой дар Богу не составляет обета. Обет есть обдуманное и свободное обещание богоугодного дела, – решительное обязательство себя к чему-либо, хотя иной раз и под условием, например, если счастливо окончится известное предприятие. Может быть, здесь вопрос: «делать всякое доброе дело не обязан ли христианин и по обетам крещения, если имеет для того и случай, и силы»? Так. Но обет относится к одной какой-либо добродетели, бывает выражением особенного усердия, составляет особую жертву. Хотя ни в Писании, ни в церковных законах обеты не указываются в виде заповеди, и, таким образом, нет греха не давать их: но они, без сомнения, богоугодны и имеют благодетельное значение для христианина. Закхей пред лицем самого Господа Иисуса Христа произнес обет: «раздать половину своего имения нищим» и – Господь одобрил его обещание (Лк.19:8–9). Причины, или поводы, по которым даются обеты, также доказывают их богоугодность. Так, одни что-либо обещают Богу в случае успеха своего дальнего путешествия или затруднительного какого дела, подобно Иакову, который давал обет посвятить десятину из своего имения, если в Месопотамии встретит довольство и оттуда возвратится здоровым (Быт.28:20–22); не богоугодное ли это дело полагаться на помощь Божию, и особенно в затруднительных обстоятельствах? Другие в тяжкой болезни или в ином несчастном случае спешат возложить на себя обет или несколько обетов: к кому же и прибегать в бедах, если не к Господу Богу, и святым? Третьи обетом хотят умилостивить Бога за свои грехи или возблагодарить Его за благодеяние: стараться загладить пред Богом свои вины и воздать Ему благодарение, все это какие святые дела! Да, есть люди, которые и по одному глубокому благочестию, без всяких внешних побуждений, обязывают себя обетом к богоугодным делам, например, не есть мясной пищи или есть постное по понедельникам. Так. обр., обеты сближают душу с Богом, наделяют ее прекрасными заботами, как придумать, так и исполнить обещанное, приносят ей взамен того милости Божии, приучают ее к верности и постоянству в добродетели. И, если есть одна твердая решимость воли принести дар Господу Богу, например, пожертвовать что-либо в церкви, или же послужить каким трудом для Бога: то лучше же сделать это не просто, а с обетом. Но когда известный обет вполне определился в душе или, вместе с тем, устно при чьем-либо свидетельстве произнесен, когда он по своему предмету не противоречит никаким правилам веры, тогда уже становится обязанностью христианина и должен быть выполнен без замедления: «благо тебе, еже не обещаватися, неже обещавшуся тебе не отдати» (Еккл.5:4). К сожалению, у многих достает решимости только на то, чтоб положить обещание, а не на то, чтоб исполнить обещанное. Беда прошла, обстоятельства поправились, и обет остался забытым. Как это оскорбительно для чести и святости имени Божия! не значит ли это задерживать у себя Божие достояние или оставлять за собой то, что уже отделено для Господа Бога, – как бы пользоваться для домашнего употребления алтарною вещью? Да, все обещанное, т. е. личный труд или вещь какая, – уже перестают быть нашею собственностью: они принадлежат Богу. А исполнить обет лучше без замедления, потому что тогда еще свежи впечатления на душу от того случая, по которому и дан он. – Христианин! не бойся обрекать себя к посильным обетам: но и старайся выполнить данный обет, и радуйся, когда выполнишь его.

Иеффай в случае победы над врагами обещал безусловно принести в жертву Богу то, что первым встретит, возвратившись домой. И естественно, – его встретила с радостным приветствием прежде всех дочь: тогда он глубоко опечалился (Суд.11:30–40)⁴⁵. Обет требуется предварительно обсудить, соразмерить с силами (Лк.14:28). Но, если он произносится в сильном чувстве, под самым живым впечатлением какого-либо несчастья или особенного благодеяния Божия, и в таком случае должны быть определены его предмет, место и приблизительное время. Между тем, одни возлагают на себя обеты и физически, и нравственно невозможные для них, например, обещаются быть в Киеве для поклонения святым мощам, между тем, как Киев в страшной дали от них, а дома дети остались бы без надзора.

Другие произносят безусловно такой обет, которого исполнить не могут, не спросившись прежде согласия старших или высших себя, например, мужа или начальника, или хозяина дома, и исполнение которого сопровождалось бы нарушением законных прав этих лиц: (один, путешествуя на Афон, тайно постригся в монахи без согласия своей жены, которая оставалась дома, а главное – после этого снова возвратился домой, чтоб распорядиться своим имением). Обещаются за свое дитя, сына или дочь, – но не за малолетний возраст его, который находится еще во власти их, а за будущность его в совершеннолетии: только великие святые (как мать Самуила), которые с рождением своего дитяти и сообщали ему тот же дух благочестия, а воспитанием вполне развивали в нем этот дух, – только такие избранные лица могли обрекать Богу свое дитя прежде рождения (1Цар.1:11). – Иные же своим обетом одно исполняют, а другое нарушают в отношении к тому же Господу Богу или святым; так, фарисей указывал на свое двукратное в неделе пощение, которое выполнял по усердию, но, в то же время, осуждал, унижал пред собой мытаря (Лк.18:11). Подобно этому, некоторые строят и содержат торговые бани не без постыдной цели в отношении к иным посетителям, и – обетом какой-либо жертвы Богу хотят освятить эту торговлю свою. Есть люди, которые в силу данного обета просят священников отправлять в церкви от одного имени их какую-либо особую молитву за самой литургией, например, петь «Высшую небес...» Но к чину литургии, который утвержден вселенскою Церковью, нельзя делать никаких частных прибавлений, кроме тех, которые вытекают из самого смысла литургии (например, моление о болящем или путешествующем) и указаны в правилах церковных. Просят также читать за всенощными по воскресеньям какой-либо акафист. Но в этом случае не избегнуть многих неудобств: для сокращения службы опускается из всенощной или заутрени положенное по уставу; прочие посетители службы тяготятся молитвой, которая выполняется по обету и просьбе одного лица, и даже уходят из церкви, не выполнив своей особенной личной молитвы, например, молебна в день именин. К сожалению, многие дают обеты только такие, которые требуют от них внешнего труда, или внешней жертвы, например, сходить для встречи иконы особенно-почитаемой, исправить молебен – всенощную в доме, поставить большую свечу в церкви и т. п. Но лучше было бы им избирать обеты, помогающие исправлению и обновлению жизни их; потому что и несчастие-то, по случаю которых более даются обеты, Господь Бог посылает на нас с тою целью, чтоб мы исправлялись от пороков. Так. обр., вместо обязательства к дальним путешествиям, которые год от года отлагаются и, наконец, совсем забываются, – лучше было бы им положить и постараться исполнить обет Богу около себя, например, отстать от какой-либо недоброй привычки (от божбы, от картежной игры и т. под.), или же исполнить богоугодное дело дома, например, отговеть и приобщиться св. Таин во все четыре поста года. – Ты, читатель наш, не будь тороплив в выборе себе богоугодного обета, особенно такого, который должен продолжиться долгое время!

Иногда исполнить обет оказывается неудобным, например, если он дан опрометчиво или в несовершеннолетнем возрасте: в таком случае, можно заменить его другим даром Богу. Иногда же и нет никакой возможности исполнить его, потому что неожиданно переменились обстоятельства (пожар истребил то, что было обещано Богу); потому что и самый предмет обета сделался запрещенным (например, вход во внутренность тюрьмы для подаяния милостыни) – в этих случаях следует совсем отменить обет, или прекратить его. Но замена или отмена обета должна произойти не просто, а с ведома и разрешения духовного отца. Почему же так? – Потому что обет есть строгое обязательство совести к какому-либо богоугодному делу. А судья и свидетель совести есть духовник. Если же христианин легко будет дозволять себе то перемену обетов, то совершенную отмену их, то и требования совести для него не будут священными. – Ты, сын Церкви – не решайся отменять свои обеты без духовного отца! Да, притом, и проси на сей раз разрешения только в очевидной нужде, а не без нужды.

«Уготовися призывати Бога твоего» (Ам.4:12). Кроме прямых богохулений, кроме напрасной клятвы или божбы и нарушении обетов, – имя Божие, если и не хулится, то многими, и во многих случаях, недостойно почитается, или всуе произносится. Такова, например, привычка часто поминать в разговорах имя Божие или святых без мысли. Христианину православному чье же более имя поминать, как не Божие? По опыту святых людей известно, что частое произношение имени Божия ослабляет и искореняет в нас страсти. Как это бывает, мы не сознаем, подобно тому, как больной не сознает же той постепенности, с какою действует на его болезнь лекарство; тут припоминается пример: «видехом некоего, именем твоим изгоняща бесы» (Мк.9:38). Но имя Божие или святых даже среди обыкновенного разговора надобно произносить не так просто и равнодушно, как бы простое слово, а с мыслью, с искренностью сердца и благоговением: тогда произношение его будет и позволительным, и спасительным. Между тем, одни произносят его только по одной привычке («Господи помилуй; да спасет тебя Божия Матерь»); другие – в ложной чувствительности, или в таких чувствах, которые и неискренни, и обращены к предметам недостойным («ах, Боже мой»!); третьи – всего чаще – в гневе («что это, Господи! Христос с тобой, образумься! с глупым Бог не волен», и тому под.). Что подобное богопризывание неискренне и недостойно, может каждый поверить себя так: когда он произнесет в разговоре имя Господа, или Богородицы, или святого – чувствует ли в сердце своем хоть малейшее движение к Богу? Без сомнения, этого движения не окажется. – Ты, православный христианин! люби произносить имя Божие; пусть оно, так сказать, не сходит с языка твоего; пусть и с каждым вздохом произносятся тобой слова: «Боже мой; помилуй, Господи». Но только говори все это приготовленно, с сознанием.

«Не давайте месту дьяволу» (Еф.4:27). Между тем, многими и многими место ему дается в каждом разговоре, так, что и речь их будто не полна, если дьявол (черт) тут не будет ими помянут. Это новая крайность, противоположная частому, но не поистине, призыванию имени Божия. Это просто болезнь нынешнего времени. О, горе великое! Имя дьявола слышится в разговорах и на улице, и в гостиных, как между невежественными людьми, так и в среде образованных, иногда же и почтенных по своему званию или должности. Ни радость, ни печаль, ни работа, ни отдых после работы, ни шутка, ни серьезный разговор, не обходятся без призывания дьявола («черта»). Забыто ли что сделать, долго ли не отыскивается нужная бумага или вещь, оступилась ли нога, чувствуется ли холод или зной, томит ли голод или жажда, болит ли голова? И уже готово на языке слово «дьявол» и даже «сто чертей»! Затрудняет ли какая мысль, не легко ли понять какой счет или предмет? – Тотчас делается указание на врага: «лукавый знает, что такое; сам черт не разберет»; и прочие безумные слова. Досадил ли чем ближний? – Посылают его ко врагу или же называют его именем врага (уже тяжело только лишь повторять, для примера, чужую речь!). Упрямится ли животное, например, конь, не ладится ли что в уходе за животным? И сыплется на него брань именем дьявола. Та же брань, то же призывание имени врага допускается и в письме, и в печати, будто для большего какого украшения речи. Что сказать об этой привычке? нужно ли обращать на нее внимание? стоит ли она преследования со стороны Церкви? –Имя дьявола редко упоминается в слове Божием: в евангелии, например, оно встречается только 20 раз. Святые Божии также редко произносили это слово, и, обыкновенно, называли дьявола «врагом». (Непристойное «черт», происходящее от «неприятной черты что ли, или от безобразного очертания», придумано в мирской речи). Каждый христианин еще в крещении отрекался от «дьявола... и всех аггелов его». Здесь нельзя не поставить новых вопросов: знамением чего же служит эта развившаяся ныне привычка поминать дьявола? что это за гость, без которого будто и обойтись нельзя? что за редкость его имя, так, что около его имени постоянно вертится язык? удаление ли от дьявола, согласно обетам крещения, доказывает эта привычка христиан или же, напротив, гибельное приближение к нему по духу и делам его? По-видимому, имя его произносится всегда с чувством отвращения, потому что более всего сходит с языка в минуты гнева-досады. Однако же, кого или что ненавидят, о том или то самое и тяготятся вспомнить: но кого или что любят, тех или то самое часто имеют на языке. Поэтому уже не трудно судить, какой это грустный признак в нынешней модной привычке поминать дьявола, по-видимому, и с чувством вражды к нему. Где Бог и имя Божие, там можно ожидать всего доброго; так, напротив, где дьявол и имя дьявола, там нельзя не опасаться злого. Но обратим внимание на самые частности в брани дьяволом. Разумно ли и не богопротивно ли относить к дьяволу свойства всезнания и всеуправления («знает, разберет...»)? Доброжелательно ли отсылать к нему ближнего («поди к...»)? как страшно представить, что вот, человек, выгнанный кем-либо, и приходит к дьяволу, и ищет у дьявола приюта себе! как тяжело вспомнить о власти дьявольской над христианином, от которой уже он освободился в крещении, и которая заметною остается всегда в среде некрещенных, особенно же язычников! Обдуманно ли и безвредно ли предавать скотину дьяволу? Уже известен нам пример в евангелии, как бесы, на волю которых было отдано стадо свиней, тотчас потопили в озере всех свиней (Мк.5:13–14). Нет; и позор это для имени Божия, и опасность самому человеку, равно, как и для ближних его, которых он осыпает черною бранью, – то просто лишь поминать имя дьявола, то и сердиться этим именем. Прислушайтесь речи тех, которые любят поминать врага! – Имени Божия они почти совсем не произносят: будто имя врага для них все заменяет. Но пусть даже многие, имеющие привычку поминать дьявола, и не верят его бытию, следовательно, как бы безвредно для своего духа произносят его имя. Враг этим и не оскорбляется, равно как бранью чрез его имя. Почему не оскорбляется? – потому что в таком случае он ближе поставляет к людям свой неприятельский лагерь. О, какая это горькая печаль слышать, что ныне люди то и дело призывают дьявола! – Ты, православный христианин, – возненавидь эту привычку! С корнем исторгни ее из твоих речей, если по примеру других обращался к ней. Не лучше ли для тебя помнить и поминать имя Христа? Христос есть истина, а дьявол – ложь; Христос – свет, а дьявол – тьма; Христос – твой благодетель, а дьявол – враг. Как умны и блаженны те христиане, которые и никогда не побожатся, и никогда не произнесут имени врага под словом «черт»!

«Пронесут имя ваше, яко зло» (как бесчестное) (Лк.6:22). Эта укоризна не относится ли также и к тем, которые необдуманно дают имена человеческие: «Василий, Михаил» и проч., только в уменьшенном виде, – дают домашним животным: собаке, кошке или же зверю, например, медведям? И для ближнего оскорбительно называть животное тем же именем, которое он носит и каким иногда в гневе и его называют. Но его имя ведь есть христианское имя: оно перешло к нему от какого-нибудь угодника Божия. Наконец, оно напоминает о самом Христе, – о союзе человека через соименного святого с самим Христом, в Котором сокрыта святость всех святых. Какая же после этого неосторожность: усвоять имя человеческое и христианское животному! (Имена человеческие и святых даются и усвоются только селениям, где живут люди, или временным помещениям людей, как, например, пароходы). И что же за нужда называть животное по человечески? разве нельзя дать ему иное название, по свойствам его бессловесной природы, например, белый, черный и т. под? – Христианин! Помни, что и ненамеренное оскорбление имени Божия в имени святых Его все же считается оскорблением.

Правило церковное назначает младенцу имя того святого, которого память случится в восьмой день после его рождения, как в тот же день (кроме нужды) и следует нарекать младенца. Затем, если может быть отступление от этого правила (как и от самого дня, когда дать имя), то нужно избирать новорожденным имена по особенным каким-либо преднамерениям или побуждениям. Например, можно наречь младенца по святому, которого самое имя, по буквальному своему значению, научает какой-либо добродетели, как некогда Сиф с этим именно намерением дал своему сыну имя: Енос (Быт.4:26). Можно и хорошо дать новорожденному или новорожденной имя такого святого или святой, к которым родители имеют особенную веру и любовь, которые уже не раз благодетельствовали их дому и семейству, и которых молитвы и благословения, по великим заслугам их перед Богом, вообще известны особенною действенностью. А давать детям при крещении имена только для суетного услаждения этими именами своего слуха, только потому, что эти имена вычитаны из романов, а также и по одной лишь общеупотребительности их, или же просто – как случится: все это показывает неуважительность к именам святых Божиих. (Имя Мелетий – неблагозвучно: но некогда антиохийцы с ревностью вносили это имя своего святого епископа в семейства свои⁴⁶). – Читатель этих советов! Не оскорбляй святых Божиих обегательством имени кого-либо из них для новорожденного или возрастного при крещении, а также, и сожалением, что тебе самому дано имя от купели не столь благозвучное или общеупотребительное!

Могут быть (и бывают) и ныне боговидения, – не только в монастырях и пустынях, но и живущим в мире: благодать Божия никогда не оскудеет в православной Церкви. Без сомнения, первое условие боговидений, чтоб были лица, достойные их по своей вере и благочестивой жизни. Мирским лицам они могут быть для общей пользы, или в целях Божьего домостроительства о спасении людей. А по нужде одного лица или, так сказать, частные видения бывают исключительно тем, которые находятся в исключительном же положении; таковы, например, пустынники или же, опять, мирские лица, но среди мира поставленные так, что ни от людей, ни от места, где живут, нет им помощи, между тем, как над головой их опасность великая и продолжительная, например, голод, смертная болезнь. Подобных-то людей удостаивает Бог Своих небесных видений для утешения и подкрепления их равно, как и в воздаяние ревности тех, которые (это, именно, отшельники, по благословенно старших отделившиеся даже и от монастыря), не ожидают себе помощи от видимого. Подвизающимся же, для спасения души, в монастырском общежитии или среди мира, пусть эти будут и достойнее, или еще выше по духовным подвигам, – Господь не посылает видений; потому что они могут найти подкрепление в людях или от окружающей природы. (Один жил в безлюдной пустыне и удостаивался божественных видений; но когда сблизился с миром, приняв сан архиерейский, то видения прекратились. Это смутило его. Тогда Господь Бог открыл ему, что благодать не отступила от него, но, что в форме небесных видений она нужна и подается отшельникам)⁴⁷. Преимущественно, боговидений удостаиваются между благочестивыми христианами простые и незлобивые по душе. Но так как они – дело высокое и чудесное, то нужно относиться к ним с величайшим вниманием. Никакому духовному видению, если оно приходит вдруг, не следует с первого раза вверяться, и поспешно, или без разбора, разглашать о нем другим. Сама Божия Матерь «помышляше, каково будет целование» (приветствие) к ней Архангела (Лк.1:29). Погрешности не будет, если кто, опасаясь прельститься и считая себя недостойным божественного видения, до времени не примет этого видения за истинное; но опасность представляется большая, когда кто поверит ложному видению и возмечтает о своей святости. Прежде всего и нужно признать себя на сей раз недостойным, а затем перекреститься и закрыть глаза: тогда окажется несомненно – от Бога ли это видение или от врага. Вместе с тем, нужно передать виденное на рассуждение тех людей, которые призваны Богом рассуждать о духах, т. е. какого-либо духовного лица или же только людей благочестивых, известных духовною опытностью. – Благочестивый христианин! В виду сказанного о боговидениях, берегись самопрельщения, равно, как с осторожностью относись и к тем лицам (есть такие, хоть и единицы), которые при первой же встрече с человеком, видимо духовного же настроения, рассказывают о своих боговидениях!

«Аз навожду злая на дом Иеровоамов» (3Цар.14:10). Это за то, что царь Иеровоам, из своих личных видов желая отвлечь израильский народ от храма в Иерусалиме истинному Богу, сделал двух золотых юниц и назвал их богами. Так же, вот, и тот, кто выдает простую икону за чудодейственную (с полным сознанием или только увлекаясь суеверием), принимает на себя весьма тяжкую вину. Прежде всего, этот человек бесславит славу Божию. Затем – оскорбляет религиозные чувства других напрасною тревогою в них этих чувств. Как стыдно будет самому себя, когда разуверишься, что икона, пред которой ты просил отслужить молебен и от которой получил для хранения у себя масло, – окажется простою! А сколько возникает говора-недоумений во всем народе, когда узнают, что та икона, которая будто бы в частном доме источала из себя капли елея, – после принесения в церковь и тщательного наблюдения там за ней, ничем не проявляет себя! (Известно, каким горьким несчастьем окончился случай в нашей Москве, когда некоторые обманщики во время моровой язвы провозгласили икону Божией Матери чудотворною). – Ты, послушный сын Церкви, – следуй на этот раз удостоверению и примеру самой Церкви, а не уверению только тех, в доме которых была бы или еще остается икона, расславляемая чудотворною!

«Лена внемшася (льна курящегося) не угасит», сказано (Мф.12:20). А кто не хочет помочь желающему присоединиться к православию, например, чтоб ускорить для него этим делом или оказать ему возможное снисхождение в чем-либо, – не хочет, когда имел бы даже на это поручение или влияние своею властью, тот и «угашает лен курящийся». Это значит, что он охлаждает духовную ревность как в иноверце, пожелавшем присоединиться, так и в тех, которые просят за этого иноверца. – Православный христианин! Не опускай и одного случая, когда можешь чем-либо содействовать присоединению другого православию. Это покроет часть твоих собственных прегрешений пред Господом Богом (Иак.5:20). А как же не пользоваться случаем к скорому прощению грехов, которыми обременен каждый из нас?

«В церкви сущей во Антиохии... постившеся и помолившеся... отпустиша» (Деян.13:1–3), сказано об отделении апостолов Варнавы и Павла для проповеди язычникам. Если же во всей церкви антиохийской были по этому случаю пост и моление, то, значит, и ныне долг православного христианина участвовать в миссионерском обществе или в местном христианском братстве, для обращения некрещенных. Такое участие и возможно для многих и многих, если не для каждого. Чем же? «Личным трудом для миссионерного дела; только услугами тем, которые непосредственно трудятся; убеждением наедине к делу лиц способных и потом заявлением о них; денежным пожертвованием на миссии, тогда приглашают, или еще отдельно от этого – содействием к увеличению денежных средств в миссионерском обществе, когда о том и просят; сочувствием успехам дела; чтением того, что почитается по этому делу; посещением общего миссионерного собрания, и здесь неуклончивым подаянием голоса против каких-либо неправильных действий или только к развитию дела», и т. д. Быть же совсем безучастным, на сей раз значит не сочувствовать той Божией радости, которая бывает на Небе «о едином грешнице, кающемся» (Лк.15:7). Затем, это показывает, что православный христианин мало ценит в отношении и к самому себе сокровища православной веры: иначе он желал бы подичиться тем же сокровищем с другими. – О, искренний христианин! Возревнуй от всей души о миссионерском обществе, которое у нас в России, в лице «совета», сосредоточивается в Москве, и которого отделы открыты во многих епархиях, а также или в том же роде – православным братством (например, Казанскому)! Здесь уже дело касается не одного лица, а многих, и даже целых племен инородческих, притом – не иноверца, в котором уже были начатки веры христианской, а совершенно чуждых для вечного спасения. Какая же кроме этого может быть выше и приятнее Богу ревность в отношении ближнего? И как же горько видеть, что на сей раз очень мало ревнующих, что для многих все равно – крестятся ли или же остаются некрещенными целые тысячи магометан и язычников!

Противодействие выражается: а) укрывательством язычников или раскольников от увещаний, для которых путешествуют миссионеры; б) таким внушением магометанину, еврею или язычнику: «зачем креститься? будь хорошими человеком по своей вере»; в) отговором других православных от участия в деле окрещения или присоединении кого-либо; г) и собственным бездействием для обращения неправославных и, в то же время, не предоставлением свободы действовать другим, которые способны и готовы на это, между тем, как «судьба местной миссии», так сказать, «находится в руках» этих-то бездействующих и препятствующих лиц; и д) послаблением, даже прямым покровительством тем людям, которые стараются разрушить дело миссионерское. В таких случаях православный христианин прямо идет против своей веры и потворствует неправоверию. Но горе, «горе вам..., яко затворяете царствие небесное пред человеки!» (Мф.23:13) – Православный христианин! Помни, что такое противодействие миссии, бывающее от зависти, по злобе или ради денег, собирает на голову виновных «углие огненное» гнева Божия!

Это значит также быть равнодушным к славе Божией; потому что каждым новым крещением увеличивается число членов царства небесного. Затем, отказ человеку бедному или беспомощному (т. е. отцу крещаемого младенца или самому крещаемому, если крестится возрастной), – отказ в столь уважительной нужде составляет истинное огорчение ближнему. – Сын православной Церкви! Напрасно, или без причины, ты не уклоняйся от звания восприемника («кума»), особенно при крещении иноверца!

«Прежде даже не помолишися, уготови себе» (Сир.18:23). Молитва есть мать добродетелей⁴⁸. А церковная молитва продолжительнее и по существу своему важнее домашней; поэтому требует от христианина большего приготовления собранностью и успокоением духа. К тому же и враг-дьявол поставляет случаи к расстройству духа (преимущественно, в благочестивых семействах) пред тем временем, как семьяне должны идти ко всенощной или к обедне, – особенно к той обедне, за которой готовятся приобщиться св. Таин. И так надобно стараться – устранить все поводы к тому, чтоб не возмутить духа перед службою, как в себе самом, так и в других. Забота эта относится особенно к главе семьи. – Если ты, читатель этих наставлений, – уже сам испытал, как вредит расстройство духа пред уходом в церковь, то и избегай в это время неприятных разговоров и встреч. Святые угодники пред церковною службою начинали еще более молчать; так, например, препод. Пимен, когда собирался в церковь, то садился и около часа хранил молчание⁴⁹. А из церкви и после службы иные из них просто бежали, чтоб не расстроиться в какой-либо беседе или встрече своим духом⁵⁰.

«Внидоста в церковь помолитися: един фарисей, а другой мытарь. Фарисей став» (в том же духе гордости, как и вошел в церковь), став отдельно от других и ближе к самому святилищу, чтоб не быть в кругу простых людей, «сице (так-то и) молящеся... Мытарь же издалеча стоя» вдали от святилища храма, «бияше в перси своя» (Лк.18:10–13). Одна из целей бытности христианина в церкви та, чтоб «помолиться Господу Богу о прощении своих грехов и удостоиться милости Божией в чем-либо». А горделивость, очевидно, не свойственна просителю или тому человеку, который нуждается в милости, в снисхождении. Итак, входить в церковь нужно с сознаванием своей греховности, или своего недостоинства пред Богом, и из этого-то сознания должны истекать наши молитвы за богослужением, особенно в посты и во время нашего говения. Когда же душа будет в смиренном состоянии, тогда, естественно, и наружный вид наш не будет горделивым. Кто несет на плечах своих какую-либо ношу (например, дрова бы), тот разве не наклонится, не согнется? Так точно и христианин, когда сознает на душе своей бремя грехов, невольно примет вид простой, скромный. И вот, богобоязненный христианин, подходя еще к церкви, готовясь еще предстать лицу Божию, пред множеством святых икон и в виду святого престола, – и тут сохраняет благоговение: например, он не бежит, не смотрит по сторонам, не машет руками. Подойдя же к дверям церковным, он ограждает себя крестным знамением. А, переступив через порог церковный, творит в себе самую первую молитву: «Боже, милостив буди мне грешнику» или другую краткую, к какой привык. Затем, если служба еще не начиналась, он делает поклон на обе стороны собравшемуся народу и становится на свое место. Но как неуместен дух гордости в самой церкви, когда, например, иные входят в церковь с видом самодовольства и самомнения; когда за службою, без всякой нужды, усиливаются раньше других подойти к целованию евангелия, иконы или креста, а в посты также – и к чаше с тайнами Христовыми? Как неуместна гордость, когда, при выходе от службы, встретив священника, который и совершал в церкви службу, преподавал народу «мир и благословение» или только произнес проповедь, и которого, значит, нельзя уже не знать, кто он, какого сана и какого прихода, – как и тут даже не отдают ему знака почтения. – Христианин, кто бы ты ни был! отложи у порога церковного мысль о твоих мирских преимуществах. Если есть на земле такое человеческое общество и собрание, где бы все сравнивались между собой, где бы чувствовались живо слова Христовы: «вси же вы братия есте» (Мф.23:8), – то это собрание в церкви.

«Не оставляюще собрания своего, якоже есть неким обычай» (Евр.10:25). Каждая служба, а особенно литургия, имеет свой «цельный», назидательный смысл. И нужно оказать к ней цельное же – от начала и до конца – внимание. – Поздно приходящие в церковь лишают церковное собрание торжественности: например, как же отнимается торжественность у литургии, когда литургия (время уже было начать ее) начинается с редеющими в церкви рядами народа! Если нас приглашают к обеду, не приноравливаем же мы прийти к середине или к концу обеда, а в церкви предлагается нам другая трапеза, – это трапеза слова и трапеза Таин Христовых. – Но еще большая вина выходить без всякой причины из церкви до окончания службы. Запоздать в церковь можно еще иногда поневоле. А спешить от богослужения, кроме болезни, что же заставляет? 9 апостольское правило тех, которые преждевременно выходят от службы, не иначе судит, как «бесчиние в церкви производяших». И действительно, это бесчинники; потому что беспокоят тех, которые остаются в церкви, своим стремительным движением к дверям; потому что выходят, большей частью, вдруг, толпой, например, за проповедью, пред молебном. – Мирянин православный! не спеши из церкви, когда пришел помолиться. Будет целая неделя, и ты отдохнешь от утомления, если почувствовал его в церкви.

Праздные разговоры в церкви во время службы

«Страшно место сиe: несть cиe, но дом Божий» (Быт.28:17). Даже и в промежутки между службами, даже и вообще в церкви, без особенной надобности не следует допускать никаких громких переговоров, никаких рассказов о новостях и т. п. Здесь всем тем, которые пришли с целью молитвы, нужно или молиться, или в ожидании богослужения хранить тихое молчание, по примеру той тишины, какая всегда бывает на небе. А за самою службою оказывать явное неблагоговение, например, переходить с места на место, смеяться, громко кашлять, шептаться и чуть не вслух вести посторонние и праздные разговоры, – вина тяжкая. Это значит, как бы, вести свою службу, когда идет служба Божия; значит оказывать очевидное неуважение к богослужебному чтению, пению и действованию. – Непочтительные к службам церковным! не забудьте, что церковь есть и судилище Божие. Как известно по евангелию, из нее можно выходить или оправданным, или осужденным (Лк.18:14).

«Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем» (Пс.121:1). Как с веселием духа ревностный христианин встречает благовест к службе, особенно праздничной и особенно к божественной литургии: так, затем, и придя в церковь, среди самого сокрушения о грехах, как преобладающего чувства за церковным богослужением, хранит дух свой веселым и бодрственным. Между тем, иные же здесь скучают. Они пришли в церковь и выстаивают службу с каким-то принуждением, будто подать какую выполняют, – пришли и стоят только потому, что так уже заведено, так уж привыкли делать. Они переминаются с ноги на ногу; прислоняются к стене или столбу; часто посматривают на свои часы; любопытствуют, как ставится большая свеча или спускается лампадка; часто оглядываются назад, сами не зная зачем; обращают внимание на входящих и выходящих, на бумагу или книгу, какая попадет на глаза; не делают поклонов или кланяются, когда поклон не совсем-то идет; решительно не следят умом и сердцем за богослужением; не проникают в смысл или значение службы: не применяют всего того, что читается и поется, к своей грешной душе; недовольны, что долго идет служба или долго произносится проповедь. А наскучавшись так, с окончанием богослужения торопливо выходят из церкви, как бы из темницы на свободу. Пусть эти люди и не видят телесными очами в церкви ничего страшного. Но, если б они раскрыли ясновидящие очи души своей, то увидали бы, что в лице святых икон сам Господь с сонмом угодников взирает на них. – Нет, посетитель церковных богослужений! Надобно нам с тобой заниматься в церкви только Богом и Его присутствием. Тело наше должно бы быть здесь неподвижным, а душа – в глубоком умилении. Чтоб не поверхностно внимать богослужению, полезно нам и за богослужением повторять в клети душевной какую-либо молитву, – только краткую, так как в церкви нельзя молиться своими молитвами, только такую, которую часто мы употребляем. Моление этою краткою молитвою не отвлечет нашего внимания от того, что читается и поется за службой, но еще поможет вниманию.

«Вся благообразно и по чину да бывают» (1Кор.14:40). Чтение в церкви, главным образом, должно быть нескорое, тогда оно и будет понятным для тех, которые хотят расслушать и усвоить его своей молящейся душе. Но, с другой стороны, и медленным, или протяжным оно не должно быть, потому что может утомлять; так, например, нет нужды в медленном произношении ектений, паремий, апостола и евангелия. Оно должно выполняться природным голосом и быть, хоть внятным, но не крикливым; иначе будет оскорблять священный текст читаемого. Оно должно быть и выразительным, или передавать собой для предстоящих тот смысл и дух, или те чувства, какие заключаются в нём. Впрочем, относительно выразительности, сделаем ограничение: выразить церковное чтение переливами и изменениями голоса могут только хорошо наученные читать настоятелями церквей или же те, которые сами глубоко понимают смысл и дух, сокрытые в чтении, на языке которых и всякий новый или неожиданный текст читаемого был бы выразительным. А иначе лучше быть чтению, – как клиросному, так на ектеньях и в молитвах, – простому, без излияния собственных чувствований, приблизительно в один тон; т. е. лучше предоставить самому тексту читаемого, его внутренним достоинством и силою, действовать на «предстоящих и молящихся». – Что же до неблагопристойности пения, то еще на VI вселенском соборе было определено: «желаем, чтоб приходящие в церковь для пения... не вынуждали из себя неестественного крика и не вводили ничего, несвойственного церкви...» (Прав.75). Да, чрезмерно крикливое (а не просто громкое) или же близкое к светским тонам пение бывает отяготительным, и для слуха, и для совести истинного христианина. В таком случае, церковное пение, равно, как и чтение, выходит, как только один «плод устен» (Евр.13:15), а не излияние умилительного сердца и выражение благоговеющего ума. Вообще, во время служб церковных надобно сохранять всевозможное благоговение и благоприличие, как для славы Божией, так для душевной пользы тех, которые пришли к богослужению и не просто стоят в рядах, но и принимают участие в богослужении, так и для назидания всего народа. – Православный мирянин! Этого самого духа в чтении и пении церковном и ты держись, если сам участвуешь в том и другом, или, если тем более имеешь средства пригласить в церковь чтеца, содержать певчих!

Ум, благоговеющий к Богу, сердце и воля, более всего преданные Ему, а не кому-либо или чему-либо иному, самое слово, всегда только благословляющее Его, – все это прекрасные жертвы со стороны человека: но полноты жертвоприношения они еще не составляют. Необходимо служение Господу Богу совокупное и «духом, и телом» (1Кор.6:20). Притом, – это служение должно быть в некоторые дни всецелым, потому что и самое время есть Божий дар нам. Отсюда заповедь: «помни день субботний», т. е. о праздниках, и «шесть дней делай», т. е. о труде. Отсюда столь естественная, последовательная связь этой заповеди с тремя предыдущими. Итак:

«Доколе, о лениве, лежиши? когда же от сна возстанеши?» (Притч.6:9). Первое время у нас, это – утро каждого дня. Когда же мы пользуемся богодарованным утром? по примеру ли ветхозаветных праведников, например, Навина (Нав.7:16; 8:10), Авраама (Быт.19:27), Иова (Иов.1:5), которые с раннего утра поднимались на свои дела, и тем более, чем важнее ожидали их дела? К сожалению, для многих из нас раннего (естественного) утра совсем не существует: встают в семь часов, и даже в 9–10. Что здесь не по Божьему закону, и что вредного? – От сонливости, по замечанию духовно-опытных людей, происходит забывчивость. Сонливые утром не пользуются самым лучшим временем для серьезных своих занятий; потому что раннее вставанье утром – раньше обыкновенного часом-двумя – освежает умственные способности и укрепляет силы, так что человек трудится, и – сравнительно с другим временем не чувствует усталости в труде; – оно дает развязность движениям, предупреждает и дурное расположение духа. (Потому-то люди, чем умереннее поспят утром, или чем раньше встанут и больше поделают, тем чувствуют себя здоровее и спокойнее). Излишний сон благоприятствует развитию чувственности и плотской страсти. А еще очень важное здесь: поздно встающие утром, просыпают заутрени, как особенно в праздники, и обедни, как особенно в будни. Когда в церкви совершается бескровная жертва за благосостояние города или прихода, где они живут, и, может быть, с поминанием, по усердию других, о здравии и их, – тогда они остаются каждый раз в постели. Привыкнув к долгому сну утром, они затрудняются встать к утрене и в тот день (например, в великую субботу), когда готовятся приобщиться св. Таин. – Читатель этих наставлений! Полюби любезное утро для твоего труда.

«Нощи яко дни провождает» (Сир.38:27). Привыкли некоторые отходить ко сну ночному не раньше часу, даже в 2–3 после полуночи: иначе и не могут заснуть. Естественно, недостаток этого сна они должны пополнить сном дневным или после обеда. Отсюда жизнь их проходит больше ночью, в темноте (исключительных случаев, которые отвлекают на целые недели от своевременного сна с вечера, во время, например, отлучек по службе, по семейным обстоятельствам, – мы не берем). Отсюда эти люди совсем почти превратили ночь в день, а бо́льшую часть дня в ночь. Что же грешного в таком порядке жизни их? – Грешное, прежде всего, то, что ими нарушаются планы Творца, то течение жизни, которое установил Господь Бог, что или установляется свой противный этому распорядок в употреблении времени. Не напрасно же Господь Бог повелел в известный час восходить солнцу и заходить: этим Он указал время для наших занятий. День Он определил нам для трудов, а ночь для отдыха. Ночью вся природа погружается в сон. В это время засыпают и животные, – не по привычке только, но потому, что ночь – то же в природе, что сон для нашего тела. Одни только лесные хищные звери не спят ночью: как наступит ночь, они выходят, чтоб найти себе пищу, с восходом же солнца, – этого общего пробудителя всей природы, – тотчас скрываются в свои места (Пс.103:20–24). (К стыду человеческому, надобно сказать, что подобно этим хищным животным еще бодрствуют ночью ночные грабители и воры). Затем, искусственная бессонница ночью, ночные занятия вместо дня, дневной сон взамен или дополнение ночного, составляя отступление от богоустановленного порядка, – и неизбежно вредят. (Здесь мы не говорим о том вреде, как ночная усидчивость делает человека хилым, бледным, как долгое время бессонный походит на живой труп⁵¹. Думает ли кто, будто все равно: отойти ли ко сну в 9–10 часов с вечера или же в 1 и 2 ночи? О, нет! Тут есть большая разница. Сон в середине ночи бывает самый сладкий, здоровый и питательный. Этот сон гораздо скорее восстанавливает силы для новых трудов, да и сумма его требуется для здоровья и восстановления сил меньшая, так что шесть часов этого сна лучше 8–9 после полуночи, или, вообще, дневных. Таким образом, люди, привыкшие к засыпанью после полуночи, тратят лишние часы в продолжение суток для подкрепления своих сил необходимым сном, и в этом-то состоит их новая вина. (Ночная жизнь еще требует совершенно напрасной затраты некоторых материалов, например, осветительных). Итак, ты, читатель наших нравственных, практических уроков! Упорядочи твою жизнь так, чтоб день и был для тебя светлым живым днем, а ночь – успокоительною ночью. – Отступив же по нужде от такого порядка жизни, старайся тотчас возвращаться к нему, когда пройдет нужда. Определяй для каждого рода твоих дел свое время, так, чтоб, оканчивая одно дело, иметь уже в виду другое. Такой правильный образ жизни, кажущийся с первого взгляда скучным, – при умеренном отдыхе будет составлять для тебя, своего рода, наслаждение.

«Упивающиися в нощи упиваются» (1Фес.5:7). Иные и не для занятий уже или только по привычке своей не спят ночью, но потому что более или менее часто пользуются чьим-либо гостеприимством или от себя предлагают гостеприимство. Думают еще иные придать тем больше важности своему вечеру, чем позже поставят гостям ужин. Все кругом спит, нигде в домах не видно огня, уже и близко утро, а эти люди бодрствуют над вином, над игрой какой, – дышат целую почти ночь теплым, стесненным воздухом, который, кроме того, пропитан табачным дымом. В настоящем разе приходит на память пример несчастного Валтасара. Валтасар ночью веселился, забыв Бога, и – вдруг увидел на стене руку, пишущую на него суд (Дан.5). Житейские беседы, пирования и увеселения дальше полуночи, несомненно составляют особенную вину. Почему же? – Они соединены бывают с насильственным ночным бодрствованием; наделяют человека головною болью на следующий день и большею способностью, чем в другое время, раздражаться; нарушают порядок занятий, какие у кого есть, и какие иной раз призывают к труду с раннего утра. – Тебе же, верующая душа! время полночи должно напоминать о втором пришествии Христовом!

«Поспеши время» (Сир.36:9). Вот, мы, встав утром, принимаемся за исполнение своих дел и обязанностей. Но и в самой деятельности не тратим ли мы напрасно времени? Пусть разом всего нельзя сделать. Господь Бог мог же сотворить мир в одну минуту, но употребил на сотворение его целые дни, чтоб научить нас постепенности и внимательности в наших делах. Однако ж, зачем же нам без всякой цели медлить? Хорошо не торопиться – приступить к делу в видах лучше обдумать его, если особенно это дело с какой-либо стороны для нас новое, но медлить за ним, когда уже приступили, например, просто сидеть, или стоять, или оставаться в ожидании кого-либо или чего-либо, – это значит не достигать полного успеха в деле, а иногда и доводить дело до такого исхода: «уже поздно, уже напрасно...». Посмотрите на мастера золотых дел: он и самые частицы золота при своей работе собирает. Так и для нас среди самой работы-деятельности малейшие части времени должны бы быть частицами золота, между тем, как мы проводим их в каких-либо пустых спросах или разговорах, а также и в значительных промежутках от одного дела к другому. – Нет, христианин, – медлительность, вялость и беззаботность в делах неумное качество! И ты не давай пропадать у тебя напрасно не только дням и часам, но и минутам! Промедлим, напрасно простоим на каком-либо деле, а потом будем торопиться, да торопиться с опущениями для дела.

«Нога буяго (безумного) скора в дом» (Сир.21:25). Бывают посещения должностные (часто и в будни), почетные (преимущественно в праздники), дружеские и родственные (во всякое время, или, когда только придется: об этих подробная речь будет в своем месте) (в отделе 5 запов.). Все такие посещения и визиты необходимы, полезны и позволительны: и святые угодники посещали друг друга, как, например, Павел Фивейский Антония Великого (Четь-Мин. под 15 янв.). Но нужно делать их в часы досуга, а не тогда, как требуется заниматься делами (женские же визиты занимают и будничное время, и почти все это время поглощают). Затем, посещение и визиты должны быть более или менее по внутреннему расположению и по сознанию долга, а не для одной суеты или принужденно. – Наконец, они должны быть в определенном кругу лиц, а не без счета домов и лиц посещаемых. Но у нас в этом ли виде и с этими ли целями они бывают? – Особенный род излишних посещений составляет хождение по именинам. (Некоторые имеют у себя даже запись, – когда кто именинник, чтобы не забыть поздравить, и таких-то поздравлений у них насчитывается несколько десятков). Если же за целый год счесть время, которое они тратят на эти свидания, визиты и поздравления, – какая выйдет огромная потеря его! И чем могут они вознаградить эту потерю? Как трудно им наверстывать потраченное время среди дельных занятий! Жалко еще здесь того, что на продолжительную гостевитость употребляют – не по-прежнему – часы «раннего» вечера, а время полдня, так что после этого теряется весь остаток дня. Но время наше вообще скоротечно, оно бежит скорее курьера, летит как птица. Оно безвозвратно и изменчиво: из прошлого мы не можем возвратить ни одного часа, а будущее находится не в нашей власти и может вдруг изменить нам: «яко дние лукави суть» (Еф.5:16); одним только настоящим временем можем мы пользоваться по своему усмотрению. Как же нам не дорожить столь коротким и безвозвратным временем! Как считать нипочем трату его! А главное: этими-то скоротечными и безвозвратными годами своей жизни мы должны приобретать себе вечную жизнь. Следовательно, «дондеже день есть, да делаем благое: а приидет нощь», тогда «никто же может делати» (Ин.9:4). – Наконец, от излишних посещений, визитов и поздравлений происходит в свое же время ощутительный вред. Гостевитых людей трудно застать дома, кто имеет до них нужду: им в привычку обратилось не находиться дома. Они делают неизбежные опущения по своим обязанностям, живут рассеянно. – Нет, умный христианин! Нужно нам с тобой умерить свои «входы и исходы» из дома. Когда мы и совсем бываем готовы идти куда, поставим себе вопрос: «нельзя ли обойтись без этого свидания? не отложить ли его пока»? После этого и увидим у себя большую экономию времени, которым можем воспользоваться для существенных наших занятий.

«Время суда весть сердце мудраго» (мудрый знает и время и устав) (Еккл.8:5). Есть люди, у которых руки полны дел и голова, так сказать, кружится от забот. Но эти дела и заботы их не возложены только на них другими из уважения к их талантам, усердию и опытности, но изысканы ими самими. Они не только не отказываются от должностей, но еще борются, спорят за должности. Они хотят быть там и сям, желают судить обо всем, числиться членами всевозможных обществ или комитетов?.. Прекрасно, если б вся эта хлопотливость была для славы Божией, если б истекала из такого источника: «дондеже время имамы, да делаем благое» (Гал.6:10). Действительно, надобно делать больше добрых дел, чтобы больше пожать плодов от добродетели, надобно не пропускать ни одного случая к доброделанию и даже изыскивать случаи к тому. Но, между тем, их хлопотливость естественная: они обязывают себя к этой хлопотливости или из тщеславия, или же для того, чтоб иметь влияние на дела и на известных лиц. Но спросят: «что же тут худого»? Много худого. Эта чрезмерная хлопотливость производит недосмотры, вредит успеху дел, мало оставляет времени для молитвы и вообще отклоняет человека от главнейшей его цели в жизни, которую евангелие выражает кратко: «едино же есть на потребу» (Лк.10:42)⁵². – Нет, трудящийся человек! Если у тебя остается свободный час от твоих обязанностей и дел, которые и без того, может быть, сложны: то лучше ты подыши открытым воздухом, полюбуйся на Божию природу, освежись родственным или дружеским свиданием, а еще лучше – помолись, почитай духовное или побеседуй о духовном.

«Чти Господа от праведных твоих трудов» (Притч.3:9). А вот, ходящие по улицам со зверями (с медведем, обезьяной) или органщик с певицей, или представители разных комедий в балаганах: разве это труд праведный, разве это дело? Нет, – это, скорее, искажение человеческого труда и безделье. Ужели Господь Бог для того дал разум человеку, чтоб он ходил со зверями для потехи малых детей и народа, – или рамена, чтоб, согнувшись, носил орган и играл на улицах и во дворах, – или грудь, чтоб с утра до вечера выпевал для других разные песни, хоть бы в своей душе чувствовал глубокую грусть? Или, вот, «цирки» (конные представления): разве это труд, достойный человека и сообразный с назначением животных? И собственные силы люди напрасно губят тут и к своему пустому занятию привлекают животных: при хорошем питании, какое они дают этим животным, могли бы извлекать хорошую пользу из конного рабочего труда, а вместо того только обучают этих животных скакать и плясать из-под палки и со стонами. Или, вот, небольшое товарищество музыкантов, то путешествующих на пароходе для игры, то встречающих и провожающих поезда железной дороги в тех помещениях, где проезжающие пьют или едят: разве это полезный труд? Играть на музыке изредка или слышать музыкальные звуки через долгое время может еще быть развлечением, а заниматься игрой с утра до вечера – как тут быть сочувствию к игре самого игрока, и стремление ли это к изящному? На железной же дороге – случается – играет музыка и в раннее утро: еще человек не успел оглянуться на свет Божий, еще ничем не утомил себя, чтоб мог пожелать развлечений, и – ему предлагает свою услугу наемная музыка. Наконец, вот искусство театральное и фокусников в балаганах: пред судом христианской совести можно ли назвать труд этих людей серьезным? можно ли применить к ним слова Писания: «чти Господа от праведных твоих трудов?» Говорят: «в театральных сценах – не как было прежде – изучается жизнь; там уроки для умной, доброй жизни». Пусть бы, по такому намерению учреждения их, везде они имели поучительный, нравственный характер. Но так ли везде на деле? И что это за уроки среди шутки, смеха и лицедейства? Совместно ли с достоинством истины и добродетели, и давать, и брать эти уроки, играючи и смеясь, с топотом обуви и рукоплесканиями? Нет, – в правилах церковных, так называемые, «игралищные упражнения» прямо называются «нечистотами» и подвергаются шестилетней епитимии (Карфаг.74). И все эти скоморохи народные под конец своей жизни сами сознают (если в данное время еще не убедились), что занятия их в жизни были пустые. Рассуждают: «хуже было бы, если б они ничего не делали, если б протягивали руки к чужому». Да зачем же на худших только путях жизни останавливаться? почему не избрать лучшие, – более разумные и почтенные? «К другим занятиям, может быть, они неспособны». Копать и возделывать землю, быть в услужении и т. под., без сомнения, были бы способны; потому что их-то занятия требуют гораздо больших способностей и искусства. – О, какое это унижение человеческого достоинства видим мы в трудах и промыслах только для потехи других! как жалок здесь человек и как был бы он полезен на другом труде, например, на патриархальном земледелии!

«Нe мудрися (не почитай низким) творити дела твоего» (Сир.10:29). Есть люди, которые лучше соглашаются быть без службы и всякого занятия, продавая последние свои вещи на содержание себя, чем поступить на малую должность или избрать простое какое занятие; лучше решаются голодать, чем взяться за работу, какая случится; скорее, потерпят недостатки и потери в своем хозяйстве, очевидные и для других, и для них самих, чем присмотрят за своим хозяйством; скорее, будут видеть около себя разбросанность вещей и неопрятность, которых даже и не любят в душе, чем своими руками поправят, что могут, если не дождутся посторонней помощи. Не по лености эти люди отказываются от подобных трудов, но, собственно, потому, что считают их для себя низкими, неприятными. Какое заблуждение! Всякий необходимый труд в жизни есть и честный труд. Господь наш умыл ноги ученикам, когда не было слуги для омовения ног (1Цар.25:41) и когда из самих учеников никто не вызывался на этот труд. Ангелы Божии также снисходят до простого труда, – когда оставляют светлые обители неба и переселяются в нашу землю, как бы в темный и низкий рудник или погреб, чтоб по Божьему устроению охранять нас. У апостолов руки были благородные и священные, но один из них говорил: «труждаемся делающе своими руками» (1Кор.4:12). Нет, – только низкие побуждения могут унизить простой или черный труд, а сам по себе всякий общежительский труд честен. – К сожалению, и очень многие ныне пренебрегают простыми занятиями и ремеслами. Дети кузнецов, стекольщиков или сапожников, побыв несколько времени в школе, с пренебрежением относятся к трудам своих родителей и ищут себе каких-либо письменных чиновнических занятий; дочери мещан и солдат, послушав уроки в среднем учебном заведении, насмотревшись там на своих богатых сверстниц, также неохотно приступают к своему домашнему очагу, а тем более считают за низкое пойти в услужение, хотя родители их и не сделались более состоятельными оттого, что они поучились в заведении; – иные же и в сельском просторе видят для себя тесноту: бросают свои поля и переселяются в город, чтоб только не быть деревенскими жителями. Между тем, нужны же в общечеловеческой жизни и кузнецы, и стекольщики, – это раз; выполняя трезво и постоянно свой простой и черный труд, кузнец, печник или плотник еще скорее могут упрочить материальное состояние, чем на скоропреходящей должности письмоводителя, приказчика, служащего на пароходе, – это второе; среди подобного труда человек вернее может сохранить простоту веры, жизни и добрую нравственность, а это, конечно, самое главное. Затем, нужны же люди для прислуги и для черных домашних работ. А тем более как необходимы огородники и хлебопашцы! Труд ухода за огородом и земледелия, это труд Адамов, это – основание народного довольства. И, что будет дальше, если у нас и народные-то земледельцы будут чуждаться своего труда? – Читатель этих наставлений, кто бы ты ни был! не пренебрегай простым трудом, – будет ли он всегдашней долей для тебя или только временным, может быть, минутным занятием по особенной нужде.

«Перенесшими тягость дня и зной» (Мф.20:12), сказано в Евангелии о работавших в винограднике. И целый день, с утра до вечера, работники провели на своем деле за поденную плату; и не уклонились от работы из-за солнечного жара; но так выполняли всю работу, что как бы каждую минуту смотрел на них хозяин. Отсюда и было у них полное сознание своей заслуги, чувствовали они в душе верность своему делу и, вместе с тем, право на полную плату. Такова должна быть работа каждого подёнщика, каждого работника, работающего без особого обязательства. Между тем, ныне многие показывают себя изнеженными и на поденной работе: выходят на нее не рано, ожидают, например, звона к ранней обедне (где есть церковь и где каждодневная служба); принявшись за работу, часто отдыхают; а потом и спешат уйти с работы; возвратившись же домой прежде темного вечера, ожидают себе в доме хозяина, кроме стола подкрепляющего силы, угощения чаем, вином. (Здесь мы не говорим об убытках для хозяев от таких работ⁵³; не говорим о том, что вследствие такого ленивого выполнения поденщиками их работ и излишних требований, поставка самых главных жизненных потребностей и припасов, как хлеб, овес, сено, выходит затруднительною и дорогою, что и коренные сельские промышленники готовы бы сами покупать из других рук эти припасы, а не беспокоиться поставлять их). Но поденщики, так изнеженно выполняющие свою работу, оскорбляют самое имя работы, напрасно теряют рабочее время, не привыкают к терпеливому труду, не стыдятся и примера одного из товарищей своих, который за ту же самую плату кропотливо работает, первый везде берется за дело. – Нет, – работающие за поденные платы! не играючи и по гостевитому должны вы работать, но с сознанием, что рабочий труд необходим вам и что дороги часы для него, а также не ради только человека, но, вместе с тем, ради самого Бога (Еф.6:6).

«Слышим ныне ... ничто же делающия» (2Фес.3:11). Эти люди, которые не имеют ни ремесла, ни должности и целые месяцы, и даже годы, проводят только в раздумье куда бы им пристроить себя; люди, которые с утра до вечера сидят, поджавши руки, покоются в своем кабинете, читают что-либо легкое от скуки; люди, которые проводят часы дня то в завтраке, то в прогулке, то в обеде и продолжительном после обеда отдыхе, то в разговоре вечером со своими посетителями, то остаются снова в ожидании ужина и долгого сна. Словом, люди гораздо меньше делающие, чем те женщины, которые приготовляют ежедневно стол. Неужели это есть жизнь и цель жизни человеческой? Нет, это только застой жизни, разрушение умной цели бытия человеческого. Жизнь есть деятельность, и значит, бездеятельная жизнь не заслуживает имени жизни, по крайней мере, в существе разумном и нравственном, каков человек. И животное редкое не несет своего труда, предназначенного ему Богом. Тем более, человека Бог создал на труды, а не для праздности: что птице летание, то человеку труд (Иов.5:7). Когда Адам еще не согрешил, когда земля еще не была проклятой и давала от себя все обильно и без вызова на потовый труд: – и в то время Бог указал человеку занятие: «делати и хранити» рай (Быт.2:15). А после грехопадения труд сделался «общей для всех епитимией» (Быт.3:19); явилась особая заповедь о шестидневном в неделе делании. Таким образом, праздность и сама по себе вина. – Затем, как порок, она не бывает одна, но постепенно вводит с собой друзей, т. е. другие пороки: «мнозей злобе научила праздность» (Сир.33:28), как и в простой пословице говорится: «праздность мать пороков»: – вот новая вина ее. Далее: тунеядец обременяет собой ближних, из которых одни дают ему пищу и помещение, другие – одежду, третьи – средства для самых прихотей его, например, для табака. Но пусть иные убеждены, что они не составляют бремени для других, которые доставляют им потребности жизни порознь или все вместе; пусть это будут дети богатого отца и живут на отцовском содержании, или же наследники богатого наследства; пусть иных содержат, как компаньона или компаньонку, подобный же тунеядец, или праздная дама, имеющая хорошее состояние. Наконец, пусть иные никого не обременяют своим содержанием, потому что живут на собственный капитал, который приобрели, или получают хорошую пенсию, до которой дослужились; пусть им и не для кого, и не для чего больше хлопотать или трудиться; словом, пусть иные живут совершенно в райском довольстве. Однако же труд телесный или духовный составляют обязанность каждого человека, при всяких обстоятельствах его жизни и во всякое время, исключая беспомощную болезнь или престарелость. Известно по преданию, что Господь наш до выхода на всемирную проповедь разделял труды столярства со старцем Иосифом (Мк.6:3). Апостолы говорили о себе «ни у кого не ели хлеба даром» (2Фес.3:8), хотя и могли, и должны были бы есть туне, как и действительно пользовались готовым содержанием и приемом, где принимали их и где нисколько не мешало это успехам их проповеди. Для нас, грешных, труды имеют еще особенный смысл, т.е. кроме борьбы за существование. Труды не дают душе нашей слишком сближаться с телом, препятствует душе вдаваться в телесное, истомляют тело, и таким образом скорее располагают нас каждый раз к покою и сну, чем к каким-либо увеселениям и прихотям. Итак, вполне неестественна, вредна и виновна пред Богом праздность. Ты, читатель наш! Возненавидь ее в себе и в других. Если и пройдет для тебя время службы, посмотри: не можешь ли принять на себя одну из должностей бесплатных, например, члена в каком-либо благотворительном комитете, – которою иногда обременяется человек служащий? Или, если не будет тебе ни нужды, ни возможности заниматься хозяйством или торговлей, в таком случае, кроме труда молитвенного, который должен быть впереди всего, испытай – не можешь ли принять на себя еще малый какой-либо полезный труд?

«Но слышим, что некоторые у вас поступают бесчинно» (2Фес.3:11). Это не просто ленивцы и тунеядцы, но люди гулящие, бросившие свои дома, семьи или только общество, службу-занятие. Когда несколько подобных лиц появилось между солунскими христианами: «некие»; ап. Павел со всею строгостью писал о них, чтоб исправились и чтоб другие не увлеклись их примером. Это, вместе с тем, преступники и гражданских порядков. Бродяги – такое состояние, которого государство не признает, которому не дает никаких прав, им не покровительствует. Что же заставляет некоторых решаться на бродяжническую жизнь? Первоначально – какой-нибудь проступок: стыдятся своего проступка в своем месте, боятся наказания за него, и скрываются. Затем – бегство от военной службы, а иногда и уклонение от семейных раздоров или притеснений. Но, что, например, до наказания за проступок, то оно почти всегда было бы меньшим, чем та казнь, которой подвергает себя пойманный бродяга. Между тем, бродяжничество заманчиво и после первоначальной, часто ничтожной причины его, к нему легко привыкают. В этом состоянии человек тяжко грешит и против других, и самого себя. Он слагает с себя бремя общественных или, вместе с тем, семейных обязанностей на других, которые, может быть, слабее его силами. Он окончательно отвыкает от всякого труда, и не знает даже с чего начать честный труд. Он находится иногда в нужде скрывать самое имя свое. Не может, если бы и желал, правильно исполнить христианские обязанности, например, прийти в церковь по случаю великого праздника, поговеть в пост. Таким образом, он сам себя убожит. – О, какой страшный ответ дадут Богу праздношатающийся и бродяга за целую жизнь свою, или только за половину ее, когда и за несколько дней, которые человек проведет праздно, потребует Бог ответа!

«Не проводи нищенской жизни» (Сир.40:29). Нищие, впрочем, всегда были и будут (Мф.26:11). Господь Бог оставляет их между людьми, как для них самих, чтобы они, между прочим, нищетою выстрадались для будущей жизни, так и для пользы других; например, чтобы богатые и состоятельные люди могли оказывать к ним свое милосердое, а милосердием развивали бы в себе вообще любовь к ближнему и заслуживали бы царства небесного. Самый наружный вид нищего наводит на мысли, способные научить: дряхлый и калека, которые просят милостыню у церкви, своим видом напоминают людям молодым и красивым, что и этим изменят их молодость и красота; одетый же в рубище и имеющий через плечо суму, между тем, как прежде, может быть, занимался торговлей или занимал хорошую должность, – напоминает богатым или должностным, что «никто не должен отрекаться от сумы, как и от тюрьмы». Но, как «бедность, по пословице, не порок», так и вынужденная нищета не составляет порока. Истинному нищему и приятно сделать подаяние. Между тем, сколько же таких нищих, которые могли бы еще работать, и не работают; могли бы еще служить или быть в услужении, особенно женский пол, и особенно в летнюю пору, или во время летних сельских работ, когда и дорог человек для того только, чтобы остаться дома с малыми детьми, – могли бы еще нести подобный труд, и – отказываются от него! Вместо работы же и труда собирают на бедность по домам, на площадях и у дверей церковных. Мало этого; целыми артелями разъезжают для сбора подаяний по ярмаркам и к праздникам на собственных лошадях и экипажах, не худо одетые и обутые. Или вместо должности и ремесла ходят по домам с просительными письмами и умоляют о пособии. Сколько таких, которые собирают себе на прихоти и для удовольствия, к которым при довольстве своей жизни привыкли, но в которых за скудостью средств должны бы отказать себе! Особенно, как много обращающих собранную милостыню в вино, и не для вида уже, но по действительной нужде остающихся в самой изношенной и грязной одежде! (А есть, как в столицах, и такие, которые составляют себе от подаяний капитал). Вся эта ложная нищета привыкает к лицемерию, чтоб скрыть свои физические силы и прикрыть свои пороки, – к наглой напрасливости, и к мелким кражам вследствие той же праздности своей. А что сказать о детях, собирающих милостыню с посторонними для них и искусными в своем промысле нищими? Эти с малых лет привыкают к лености и вообще к нищенскими порокам, так что иные из них прямо готовят из себя преступников и злодеев. О, как далеко уклонились такого рода нищие с истинного пути жизни! как они позорят имя Христово, выманивая себе им ненужные подаяния! какое зло они составляют в обществе! В слове Божием сказано: «если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2Фес.3:10), т.е., кто не трудится, имея силы трудиться, то и не стоит хлеба, и, если ест хлеб, то без всякого права, по своей навязчивости или по милости других. «Работая …, ели свой хлеб» (2Фес.3:12), т.е. пусть-де каждый от своих трудов содержится; пусть пропитывается своим трудовым хлебом, который слаще и почтеннее, а чужой должен же жечь его внутренность, как огонь (Сир.40:32). «Блаженнее давать, нежели принимать» (Деян.20:35), т.е. лучше подавать, чем принимать. Посему-то подвижники и святые Божии и при видимой нищете своей отказывались от подаяний, пропитываясь плетеньем каких-либо прутьев⁵⁴ или другим рукоделием. И у многих из наших нищих стали ли бы двигаться руки и ноги, если бы они захотели хоть частью содержать самих себя. Говорят иные из них к своему оправданию: «наш труд состоит в том, что мы молимся за подающих нам милостыню». Но они не священники, чтоб брать на себя труд молитвы за других и больше ничем не заниматься, между тем, как имеют еще силы для занятий: – при молитве можно иметь и ручную работу; – молитва сильна при трезвенной и доброй жизни; – а главное – это только слова: и за себя-то нищиe помолиться не могут и не хотят, потому что разленились, – потому что не входят внутрь церкви, когда начнется богослужение, а остаются на паперти и там заводят между собой спор и шум из-за подаяний; – или еще хуже – с паперти церковной прямо уходят в подвальное и подобное тому невидное помещение с продажей спиртного. – О, ложная нищета! о, напрасное попрошайство! зачем же вы так глубоко пали? О, злоупотребители Христовых подаяний, зачем вы отказываетесь от царства небесного, на путях которого уже стоите, подобно Лазарю нищему? Умоляем вас любовью Христовою: обратитесь от тунеядства к посильному труду, или же, не имея сил трудиться, не посрамляйте своею ежедневною нетрезвостью, которая уже и выступила на лица ваши, и говорит сама о себе каждому, – не посрамляйте, не унижайте, кого же, думается вам? – самого Христа...! потому что ведь Сам Христос невидимо стоит за плечами вашими, когда ради Его вы просите себе подаяния, а добрые христиане ради Его-то и подают вам!

«Уделяй по расположению сердца» (2Кор.9:7). Так, нужно подавать милостыню с внутренним расположением, с доброю охотою, с жалостью к положению ближнего, по чувству христианского милосердия и с такою верующею мыслью, что в лице нищих принимает наши подаяния сам Христос. Но может ли быть внутреннее расположение к делу милостыни, если знаем верно, что нищий злоупотребит нашим подаянием, и не отказываем ему ради только принятого обычая, или из опасения, чтоб он не оговорил нас пред другими, будто мы гоняем от себя нищих? Может ли быть добрая охота к подаянию, если подаем что-нибудь из-за того только, чтоб не совсем трезвый проситель «на бедность» не наговорил нам в нашем доме оскорбительных слов, особенно при посторонних у нас? Какая может быть жалость к тем, которых положение вовсе не жалостное, которые только просят, а не нуждаются, которые и по летам, и по здоровью своему могут еще работать, имеют средства даже на наряды, на разгульную жизнь, навьючивают целые повозки всяким добром, приезжая со стороны, словом, во всем дают заметить у них довольство? Милосердие ли это христианское – кормить сытых, и, в то же время, не всегда довольно сытых и неблагодарных, утешать веселых? Благоговейная ли вера к имени Христову, когда дозволяем нетрезвому языку произносить это достопокланяемое имя для испрашивания милостыни, когда допускаем обманывать нас под этим именем и как бы платим своими подаяниями за то, что оно неправедно произносится? – Нет! Христос-Спаситель указал нам людей, которым мы должны помогать милостынею, только в лице голодающих, жаждущих, нагих, кратко – в лице вынужденной и действительной бедности, хоть бы эта бедность по стыду или по другим каким обстоятельствам сама не протягивала к нам руки, хоть бы не заявляла о себе. И не будет противно христианской любви к ближнему, если мы заставим нищего немного поголодать; потому что это будет лучшая мера расположить его к труду. Безразборчиво же каждый раз подавать милостыни, значит, сорить их; иногда и самому от них беднеть, и нищим, в сущности дела, не помогать. Значит, это поощрять ленивого к его лености, а нетрезвого – к нетрезвости. Вообще сказать: милостыни без всякого разбора и пытливости отвлекают в нищенство людей достаточных, привлекают в известное село или в дом к известному благотворителю множество тунеядцев и попрошаек, поддерживают пороки в людях, которые уже и раньше были порочными, развивают нищету и нужды, уменьшая число рабочих сил. Да, несправедливо это, некоторые рассуждают, будто «их дело только подать, а куда нищий употребит их подаяние, кто он такой, от чего беден, заслуживает ли милостыни, не им будто бы разбирать». Всякая христианская добродетель должна быть соединена с благоразумием и опытностью: так и милостыня.

Впрочем, в слове Божием сказано: «вы же, братие, не стужайте (не унывайте), доброе творяще» (2Фес.3.13). Эти слова написал апостол Павел вслед за тем, как обличил тех, которые по собственному произволу, или напрасно, принадлежат к числу нищих, как запретил им: «кто не хочет трудиться, тот и не ешь». По мнению многих святых толковников эти слова обращены к подающим милостыню, чтоб подающие не скучали, чтоб не охладевали в своем усердии и не допускали мысли, будто их заслуга не принимается Богом, будто добро их пропадает даром. Да, слова Апостола: «тот и не ешь» относятся только к тунеядцам – нищим, и сказаны им для того, чтоб потревожить совесть этих людей. Но они не представляют права, и не заключают в себе наставления людям богатым и состоятельным, чтоб последние производили суд и расправу с нищими: всегда и непременно отказывали бы в милостыне недостойным ее. Иначе, что же могло бы произойти? Нищие-ленивцы и пьяницы еще не исправились, еще не начали привыкать к труду; между тем, люди, которые могли бы подавать им милостыню, разом отказали бы им и в хлебе, и в деньгах на квартиру, и в одежде, в обуви; тогда, естественно, они стали бы томиться от голода и изнывать от стужи. Ведь никто же не оставит голодным своего родного брата, хоть бы брат сам был виноват в своей нищете. Притом, иные благотворители не имеют ни времени, ни лиц знакомых и подручных, чтоб собрать сведения о поведении нищего или бедного просителя. Ужели ради одной неизвестности о нищем, они и могут отказать ему хоть в малом подаянии, между тем, как средства их дозволяют подать? (Пожалуй, были времена столь жестокие к нищим, что сами правители народа прибегали к насилию для уменьшения их; например, при императоре Галерии нищих сажали на корабли и бросали в море. После таких-то примеров жестокости, и вообще, вследствие общего равнодушия к нищим, Церковь Христова и приняла их под свою опеку). Итак, напрасно смеются над теми милосердными христианами, которых подаяния попадают и в руки тунеядцев или нетрезвых; напрасно говорят, будто милостыня этих благотворителей останется без награды у Господа Бога. Сам Господь «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми, и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф.5:45); примеру такого милосердая следуют и эти благотворители. Они смотрят на крайнюю нужду нищего, например, когда он, истратив милостыню на вино, просит себе только обеда, а не останавливаются на том, на чем он долго не исправляется. Иные из них положили еще правилом: подавать большую или меньшую милостыню всякому просящему, чтоб ко всякому отнестись с любовью и никого не осудить, как недостойного. Это, очевидно, добрая и смиренная милостыня.

Как же, однако, применить подаяние милостыни с тем, чтобы не содействовать лености и нетрезвости нищих? Часто научает нас этому тот же апостол Павел: «Завещеваем… (говорит) ... удаляться ... поступающего бесчинно» (2Фес.3:6), т.е. и праздного попрошая. Апостол советует отделяться от нищих-тунеядцев, или не придавать им смелости в их требовании, показывать вид, будто мы гневаемся на них. Но поверять нужды сомнительных бедняков, но испытать поведение нищих, не от лености ли, и не для вина ли, они собирают милостыни: это дело удобно более для общественной благотворительности (для комитетов или целых обществ благотворительных), чем для частного лица. Когда древняя церковь с евангельской любовью приняла под свою защиту нищих, когда богатые люди сносили к ней свои большие жертвы на этот предмет, и когда она могла ежегодно пропитывать по 3000 бедняков, как, например, в Антиохии при св. Златоусте, тогда избирались экономы и диаконы для того, чтобы поверять нужды просителей, тогда составлялись списки нищих своего прихода.

Итак, ты, милостивая к нищим душа! Не чуждайся благоразумной разборчивости и предусмотрительности в твоих подаяниях, но и не ослабевай в своем усердии подавать. Когда же видишь нищего, который недостоин милости, за которого нельзя не опасаться, что он злоупотребит ею, объявляй, что ты скоро перестанешь подавать ему, что это одно из последних твоих подаяний ему: ты откажешь ему не потому, что его осуждал или отвергал, но, чтобы только не дать ему пищи ко греху. А лучшим сведением для тебя, заслуживает или не заслуживает подаяния неизвестный нищий, может быть уверение о нем приходского священника, если только нищий будет не бродячий и известен в приходской общине.

Церковный день начинается с вечера по порядку миротворения: «бысть вечер, и бысть утро, день... един» (Быт.1:5). Так и каждый воскресный день, заменивший в Новом Завете еврейскую субботу, равно как каждый праздник, считаются с вечера и оканчиваются в порядке богослужения вечером же, т. е. через сутки, хотя еще некоторым великим праздникам бывают свои «предпразднства и попразднства». Посему первый шаг христианина в почитании праздника относится к вечеру этого дня: вечер здесь есть доля самого праздника, принадлежит к составу праздничного дня. Как же мы проводим этот вечер? Прекрасно, когда к воскресенью в наших комнатах бывает все очищено; когда в сумерки затеплится пред иконами лампадка, кто имеет ее; когда в эти часы мы оканчиваем свои работы и житейские занятия; когда грамотными и учеными берется в руки книга духовная; когда ложимся пораньше спать, чтоб подняться к заутрене! Но вот, иные, как нарочито, под праздник приглашают к себе гостей или сами идут в гости, в клуб, на бал (в печатном приглашении и прямо объявляют, что собрание в клуб окончится в 3 часа); другие к этому времени приурочивают у себя случайный – хоть и небольшой – праздник, например, крестины, новоселье, обрученье. И какое же столкновение тут выходит? Церковь созывает к себе православных христиан на всенощное бдение, а эти люди собираются на вечер. Церковь ударяет в колокол к заутрене, а они начинают расходиться с вечера, с гостьбы. Более степенные, желая совместить то и другое, Божие и свое, стараются сначала быть у всенощной, например, во время святок, а потом отправляются на вечер, например, для встречи нового года; но без сомнения, дух молитвенный, которым они прониклись за всенощной, весь пропадает в гостьбе их. – Ты, благочестивый христианин, не допускай такого поругания над воскресным или праздничным днем! Оно тем еще виновнее, если бывает не в малом только кружке знакомых и родственников, но в общественном собрании, например, клубы, которые (какое непочтение!) светлее церкви освящаются под праздник Господень.

Евреи строгое соблюдение субботнего покоя простирали до того, что в субботу и не плакали над умершими (Лк.23:56). Как же оскорбляют святость воскресного дня те из православных христиан, которые или дома напевают себе светские песни под праздник, или – как простолюдины – громко оглашают улицы таким пением! Уже несколько часов остается до удара колокола к заутрене, везде у добрых христиан тишина в ожидании праздника, а они поют грешное морское! Так ли нужно настраивать дух к встрече праздника Господня? встречают ли и дорогого гостя с видом гуляющим? Если же эти певцы придут затем в церковь, то и естественно церковные песнопения и чтения покажутся им скучными, так как их слух был занят накануне мирским пением. – Ты, добрый сын Церкви, не доходи до того, чтоб даже забыть, какой завтра день, чтоб нипочем считать воскресенье и унижать его чистоту мирскими песнями, которые и в другое-то время нельзя назвать невинными! (см. под 7 запов.)

«Праздников ваших ненавидит душа моя», говорил в одно время Господь иудеям (Ис.1:14). Не праздники сами по себе подвергались негодованию Господа, а суетное и грешное сретение их, как и препровождение. Так и ныне многие с радостью ожидают праздника только потому, что не будут в это время учиться или работать, или служить по должности: эти люди радуются своей лености, а не Господу. Так, легкомысленная девица и женщина ждут не дождутся светлого праздника, например, Пасхи, чтоб надеть свои обновы: они радуются своим нарядам и суете, а не Господнему празднику. Ядца и пийца видят, или воображают себе, праздничные столы и угощения, и, таким образом, заранее веселы: эти люди радуются своему чреву, а не Господу. Любитель светских развлечений готовит для себя и других к празднику, например, к святкам, забавы и увеселения, уже радуется при одной мысли об ожидаемых удовольствиях: он рад своей рассеянности, а не Господу; для него существует одно имя праздника, подобно как оно же одно бывает для многих хозяек дома, делающих с утра до вечера с гневом-криком на своих домашних разные праздничные приготовления; к самому же празднику, к радостям же его в смысле благодеяний Божиих, эти люди и не приложат своего духа. – Ты, христианин, прежде и более всего сочувствуй, ожидая праздника, самому празднику (идее его). А прочее из сказанного, если и может быть допущено тобой, то должно следовать уже за тем.

Одни вовсе не приходят к заутреням, другие круглый год заменяют их для себя всенощными, где служатся всенощные бдения. О вине первых и говорить нечего. Но и последних еще нельзя назвать усердными почитателями христианских праздников. Причина уклончивости от заутрень у тех и других одна: утренний сон. Не хочется позаботиться встать раньше, расстаться с мягкою постелью, выйти из домашнего тепла, идти в церковь иногда по глубокому снегу и там встретить меньшее тепло, чем дома. Прежде всего здесь худо то, что утро воскресного дня или великого праздника встречается сном, как и в будни. Затем – по изнеженности, или из любви к телесному покою, не хотят пожертвовать своим сном для светлого праздника, так что все звоны заутрени просыпают и не несут с другими подвига утреннего богослужения; не могут и духом находиться с прочими в церкви, потому что вместо светлой и сияющей светом церкви, какою бывает церковь в праздничные заутрени, имеют для себя темную спальню, вместо бодрствования погружены в бессознательный сон; так же просыпают и тогда, как бывает погребальный звон, например, при выносе креста или в память погребения Спасителя (в великую субботу). Но всего главнее: не пользуются лучшими часами для своей молитвы, которая особенно в праздники-то должна бы быть нерастерянная, внимательная. Утром ведь и дышится легче. Так и утренняя молитва боле легка и чиста, чем вечером. Если, например, тяготили душу разные думы, если в продолжение дня были встречены сильные огорчения, если чувствовалась днем и болезнь какая: – все это более или менее заглаждает ночь и всего этого уже не принесем мы с собой в церковь к заутрене. Даже и та печаль или неприятность, которая чувствуется сряду несколько дней, после сна утром как-то скорее смягчает душу, вызывает из сердца жалостный вздох, чем раздражает. Но за всенощной труднее избавиться от всех этих дневных мыслей, встреч или огорчений, т. е., которые произвели на нас сильное впечатление и сильно занимают; или в таком случае нужно больше готовиться, успокаиваться духом, чтоб со вниманием выстоять службу. – Говорят: «для чего же бывают и всенощны (зимним временем)? не столько же времени служится и всенощна, как заутреня?» При слове: «всенощная» (всенощное бдение) на первый раз мы невольно должны смириться, почувствовать обличение, вспомнив, от чего произошло это слово и как оно было вполне точным только у первых христиан. Первые христиане на праздники, действительно, целую ночь молились. Но ныне частью по нужде, частью по немощи, а частью от лености и произвола, наши всенощные бдения инде очень сокращаются и далеко уже не походят на всенощную службу первых христиан, от которых в сущности дела мы и разнимся только этим одним, что они были «первые» (по времени; все же остальное, т. е. и евангелие, и таинства, и надежды на царство небесное, – все это с первыми христианами у нас одно). Всенощны служатся в иных храмах круглый год по особенным нуждам той самой церкви, где она устроена (например, в заведениях, в тюрьмах), то тех лиц, которые посещают ее (например, если это лица, обремененные занятиями, но, вместе с тем, имеющие усердие слушать богослужение каждый день, – или только лица от большой семьи, из которых одни могут быть у заутрени в праздник с вечера, а другие – утром, как и у обедни одни – у ранней, а другие – у поздней). Вообще же, пользоваться всенощными взамен ранних заутрень могут те, которым необходимо, или для которых составляет большое облегчение разделить молитвенный подвиг утрени и обедни, бывающих подряд, а также – удобнее по дальнему расстоянию церкви от их домов, прийти в церковь вместо двух раз (к вечерне и заутрене, как в великий пост) только однажды и с вечера. Но так как эти люди не по лени или неге обегают заутрень, а только по слабости своих сил, старческих или особенно чем изнуренных; то они и часов заутрени не просыпают же, но с ударом утреннего колокола, или вслед за тем, встают на домашнюю молитву. Зачем же без всякой-то нужды заменять заутрени всенощными? Зачем отыскивать церковь, где с вечера бывает заутреня, или усиленно хлопотать об отмене заутрень, между тем, как ремесленный и рабочий народ не к может же быть у всенощн? Зачем только тогда и там посещать праздничную заутреню, когда и где она служится с вечера – и все так не изредка, а круглый год? Не прикрытие ли это своей лености в молитвенном подвиге? не слабость ли это и тела, и духа в богопочитании? Представляют только простому народу да священникам вставать к заутреням, а сами за собой оставляют легкое и покойное. – Нет, православный христианин ты не жалей себя, чтоб подняться в праздник к заутрене, пусть иной раз и весьма рано, например, в Рождество Христово! Благодари колокол церковный, вдруг пробуждающий тебя от сна. Полюби и утренние звуки его, вместе с ними вставай бодро с постели твоей, чтоб собраться и пойти в церковь к заутрене, чтоб там с приятным утомлением в конце службы, увидев и на улице рассвет, услышать возглас: «слава Тебе, показавшему нам свет» и вторить с церковью пение: «слава в вышних Богу». Представляй себе в эти минуты, что некогда и еще раньше («се Жених грядет в полунощи») пробудит нас от могильного сна труба Архангела на последний суд Христов. И, о! если б нам с тобой и тогда так же бодренно пробудиться и встать! Бодрствуй же более, христианин, для царства небесного!

«Непрестанно молитеся» (1Фес.5:17). Древние христиане и выполняли с усердием это завещание слова Божия. Они по восьми раз в сутки собирались в церковь на молитву. Удивляет это нас. Но памятником их неустанных молитв доселе остаются у нас названия суточного богослужения: а) полунощница; б) утреня; в) первый час; г) третий час; д) шестой; е) обедня: ж) девятый час; з) вечерня и повечерие. Теперь эти восемь служб соединены в три раза: а где по особенной нужде или, когда по случаю особенного праздника служится всенощна, то – и в два лишь раза. Есть и ныне в православном мире такие ревностные христиане, такие жаждущие спасения души, которые буквально из своего дома или квартиры приходят в церковь к каждой службе и каждый день, а не то что перейдут для этого только ограду или коридор, как, например, в монастырях. У них достает времени и на мирские занятия, хотя это люди уже престарелые и не могут нести больших общественных или житейских занятий. Эти-то люди всегда скажут нам, как важна непрестанная молитва, завещаемая словом Божиим христианину, – как она поддерживает всегдашнее духовное настроение: опустив один только день без бытности у обедни, они чувствуют себя уже не так, как в прочие дни; а после долгой или многодневной небытности в церкви и должны несколько усиливаться – настраивать свой дух (как музыкальный какой инструмент) к духовному, божественному... Но, если трудно или невозможно так многим богобоязненным мирянам каждодневно посещать церковь Божию, то, по крайней мере, в некоторые дни должны бы они приходить в церковь ко всем службам, т. е. не только к обедне, но и к утрене и вечерни. Это, например, день соименного святого (или, как привыкли говорить, день «ангела»), – престольный праздник приходской церкви и двунадесятые праздники. – О, православный мирянин, будь усерден к посещению всех церковных служб хоть в подобные-то дни. Тогда и ты на сей раз особенно исполнишь заповедь Божию: «непрестанно молитеся!»

На VI вселенском соборе было определено: «аще – мирянин, не имея никакой настоятельной нужды или препятствия, которым бы надолго устранен был от святыя церкви, но, пребывая во граде, в три воскресные дни в продолжение трех седмиц, не придет в церковное собрание..., да будет удален от общества» (Прав. 80). Это правило было подтверждено и после на соборах (Сардик. 11): оно относилось, как видим, не к одним духовным лицам, но и к мирянам. Отсюда легко может каждый поверить себя: «часто ли он ходит в церковь, или же редко? где начинается его вина, если повести речь о редком хождении в церковь?» Коли за небытность в церкви сряду по три воскресенья или же в продолжение трех недель, среди которых мог бы случиться особенный праздник, – полагается уже «отлучение», то, значит, вину составляет – не быть в церкви и по одно только воскресенье. И действительно, первых христиан одна тяжкая болезнь или тюремное заключение, или же отлучка, – вот, что могло только удержать от участи в церковном богослужении. Но и тут они, т. е., если по нужде оставались дома или были вдали от церкви, – отсылали сердца свои в церковь к тому времени, как там шла служба: отсюда сохранился прекрасный обычай звонить по нескольку раз во время праздничных заутрень и обедень, чтоб задержанные дома по нужде, например, из прислуги, охранители комнат и домов, больные и т. под., могли знать, что служится в церкви, и сочувствовать этой службе. После службы же, то и раньше, от прежней литургии, – если была у них в виду дальняя отлучка, они получали св. дары, которых и приобщались (Апол. Иуст. муч.). А ныне сколько таких христиан, которые очень легко позволяют себе не быть у богослужения и по три воскресенья! Да и оставшись дома по уважительной нужде, за которую Церковь не судит, – сочувствуют ли они в часы богослужения молитве прочих, которые находятся в церкви? теплится ли, например, у них лампадка или свеча во время обедни и полагают ли они на себе крестное знамение во время звона «к достойну», представляя себе совершение в эти минуты тайн св. тела и крови Христовой? напротив, не сидят ли они только в это время в покойных креслах за какою-нибудь книгою или не убивают ли время в разговоре с своим посетителем, а то сами не посещают ли кого, задерживая и других пойти в Церковь? Нет; быть каждое воскресенье у службы не есть только дело усердия, но и долг.

Что же отвлекает от точного исполнения этого долга тех, которые не отказываются ходить в церковь и ходят, но только с опущениями? – Более всего отвлекают будто бы «дела по службе или по хозяйству». Но Давид имел дел гораздо больше, чем прочие, как царь и отец семьи: однако находил же досуг посещать церковь. Быть в церкви даже было единственным желанием его, – услышать со стороны приглашение пойти в церковь (как ныне приглашает всех нас праздничный колокол) составляло для него особенную радость (Пс.26:4; 121:1). – Очень часто останавливает готовых пойти к службе «худая погода, – дождь, грязь, снег»: особенно на этот раз повинуются погоде женский пол, жалеющий свои платья. Но виновен ли иной церковный праздник тем, что случился в непогоду? не случайная ли это причина, чтоб не пойти в церковь? и не минутная ли это, иной раз, причина, потому что пред обедней было дождливо или снежно, а в конце обедни сделалось сухо и светло? Как же такая-то случайность и кратковременность могут одерживать победу над нашим расположением пойти в церковь? как после этого судить о своем расположении нашем быть в церкви, – не похоже ли и оно на изменчивую погоду? не оправдываются ли здесь над нами слова: «тамо убояшася страха, идеже не бе страх?» (Пс.13:5) убояться худой погоды, и – оставить церковь почти пустою, сколько бы ни был велик праздник: какое это нетвердое благочестие! Что же вредного может сделать нам ненастная погода, когда мы пройдем или проедем несколько улиц до церкви? и может ли церковь отложить день или только час своего праздничного богослужения до светлой погоды? не требуется в общем ходе дел природы и пасмурная или бурная погода? Нет, уступать погоде ради долга и готовности быть у обедни в воскресенье или в годовой праздник, – это неизвинительная измена празднику, очевидная слабость воли и нетвердость правил христианских. Это выходит: «лев на путех» (Прит.26:13). Древние христиане, когда не могли собираться, по страху гонений, для богослужения днем, то собирались ночью, – и не только в светлый и поместительный дом, но, иной раз, и в подземелье. – Нередко иные не идут в церковь из-за того, что «нет у них расположения к молитве, что дух их очень непокоен». Но самое верное средство развлечься от неспокойствия душевного, в той или иной мере найти отдых страдающей душе, это и есть: быть в церкви. Давид одною из причин, которые развили в нем особенное стремление к церкви, указывает вот что: «яко скры мя в селении своем в день зол моих» (Пс.26:5), т. е. – Ты дал мне безопасность от горестей и бед в храме Твоем. Отчего бы ни происходило неспокойствие духа, – от неприятностей ли в жизни, от угнетающей ли злобы людей, от сознания ли собственных ошибок и тяжких прегрешений: не миновать – обратиться к Богу, а то еще дольше продлится время тяжелого состояния по душе. Есть такие, испытанные на сей раз в душевных страданиях, люди, которые того и желают, чтоб «бегство» их (т. е. страдание, которому суждено быть) «не постигло их в зиме» (Мф.24:20), – не тогда бы, когда нельзя им бывать часто в церкви, но во дни бы непрерывного хождения их в церковь (например, так вот и для священников на черед их служения, когда сряду бывают их литургии. А кто же в самом деле более испытывает разных душевных страданий в жизни, как не истинный и ревностный священник – пастырь?). О других причинах, по которым многие легко дозволяют себе опускать службу воскресного дня, как, например, «неготовность нового платья, не с кем пойти в церковь, не отпускают хозяева или старшее лицо, нечего принести на свечи», – уже не считаем нужным говорить. – Ты, сын православной Церкви! препобеждай все подобные препятствия не пойти тебе и по одно только воскресенье в церковь. Посещай церковь часто, как только можешь. Но, переступив за предел сряду трех воскресений, когда без причины не будешь у богослужения, уже почитай себя заслуживающим епитимии!

«Не оставляюще собрания своего» (Евр.10:25). Бывают такие православные, которые в целый год не придут в церковь к службе, исключая разве высокоторжественного дня (как между чиновниками) или похорон, или свадьбы самого близкого лица (как иные купцы и торгующие), или говенья в пост по обычаю (как военные, некоторые из светских дам и деревенских жителей). Для этих людей храмы Божий как бы не существуют и их не огорчила бы весть, что совсем не было или не будет почему-либо службы в церкви. Они до того отвыкли, или еще не начинали привыкать – быть в церкви, что их пугает вдруг прийти к богослужению, – особенно, если они видные лица: это значит, по их мнению, вызвать на себя людские замечания. А, если они соберутся когда-либо в церковь, например, «к стоянию на страсти Христовы и в Пасху», то чувствуют боль в ногах и желают присесть, как бы расслабленные. – Что же они готовят себе в будущей жизни? Печальный ожидается ответ. Рассмотрим подробнее. Есть две церкви: «земная и небесная» (Евр.12:23). Последняя не может быть без первой: надобно прежде пожить или подышать в первой, чтоб перейти навсегда в последнюю, подобно тому, как нельзя же с первой ступени на высокой лестнице вдруг ступить на самую верхнюю. Но быть в земной церкви только по имени «крещеного и православного», или только по записям приходским, – это еще не бытность и не жизнь церковная. Надобно непрерывно оживляться исповедью и св. причащением, слушанием слова Божия, благословением церковным, прикосновением к святыням храма, общею с народом верою и молитвою, наконец, – благодатью Божией, которая не от дома частного исходит, а от церкви, и в дом может прийти только через церковь. Чтоб родиться человеку на свет – известное дело – нужна утроба матерняя: так и для рождений и воспитания в жизнь вечную, для царства небесного, необходима духовная мать, Церковь. Иосиф и Пресвятая Дева отыскали Иисуса Христа не где-либо, как только в церкви (Лк.2:45–46): и всякий, кто бы уклонился от Христа, должен воротиться в церковь, где только и может найти Его для себя. Возражений на сей раз уже никаких не должно бы быть: никто из Святых не обегал церкви, и каждый вышел только из недр ее. Раскольники, например, говорят, что «церковь может быть внутренняя, в душе». Но «церковь внутренняя» (2Кор.6:16), но «храм духовен» (1Пет.2:5), о которых говорится в слове Божием, тогда-то и будут устрояться, когда кто не чуждается внешнего храма, или приходской своей церкви; потому что все основания для постройки того внутреннего храма находятся только в Церкви, которая есть сокровищница и раздаятельница благодатных даров. На что еще вернее доказательства и выше примера? – Те же святые родители Господа нашего Иисуса Христа, могли бы, кажется, уволить себя от долга приходить в Иерусалимский храм, потому что у них дома был храм; потому что с ними жил Тот, Кому приносились молитвы и жертвы в Иерусалимском храме; однако ж, они каждый год бывали в храме, хотя это стоило им пешеходства на несколько дней (Лк.2:41). Нет! хоть бы у иного все стены кабинета или кельи были увешены образами, и хоть бы он и дольше молился в доме, чем отправляется служба в церкви: его дом не стоит и порога церковного (Пс.83:11), сколь бы ни бедна была церковь украшением, – его молитва никак не выше и не действеннее, чем служба литургии, которая совершается в храме. – Прибегают иногда не бывающие совсем в церкви и к таким извинениям себя: «хоть мы не ходим в церковь, но стараемся делать добро человеку; знаем же людей, которые каждый день бывают в церкви и полагают там большие поклоны, но в них много злобы, они жизни недоброй, – делают иногда преступления». Добродетели пренебрегающих церковью верить нельзя; потому что добродетель их безблагодатная (Рим.14:23), или только естественная, односторонняя, нетвердая и до первого испытания. Лицемеров же и тех, которые без всякого понятия и страха Божия выполняют какие-либо службы или должности в храме Божием и от самого обращения со святыней или от слушания каждый день церковных чтений и пений притупляют в себе всякое религиозное чувство, подобно иудейским первосвященникам, – таких людей никто не одобряет и не защищает. Пример этих людей только показывает, что везде нужна и везде ценится свободная воля человека, что впереди всего должно быть «убеждение и усердие», что благодать Божия силой никого не исправляет. – Но от чего же, однако, происходит это отречение от церкви, – отречение до такой степени, что круглый год не бывающие ни у обедни, ни у заутрени в праздник как бы и не чувствуют своего удаления от Христа и благодати? – От лености; от неверия или раскола; от погружения в чувственную жизнь; от привязанности к увеселительным домам (театры, клубы, трактиры), которые не напрасно же св. Давид противопоставляет, под именем «селений грешничих», дому Божию (Пс.83:11); оттого будто бы, что в церкви нет хора певчих и вся служба не в таком вкусе, как они когда-то видели в столице или в городе; иногда же, решительно по гордости, чтоб не следовать за другими, чтоб не быть вместе с простым более народом, как, например, в заводских и сельских местах. – О, вы, забывшие совсем церковь, хоть она может быть каждый день у вас на глазах, хоть благовест церковный слышится вами несколько раз в день! Церковь, в лице своих священнослужителей, не может же быть у вас, когда идет служба, – не может, таким образом, предложить вам ни слова поучающего, ни благословения оживляющего, ни благодати освящающей. А помимо ее вы не думайте быть на истинном пути веры и освящаться благодатию Божией. Итак, поспешите же возвратиться к ней собственным расположением и собственными стопами, пока под ее же покров не принесут вас бездыханными!

«Еже святите его», сказано о дне субботнем, который заменило для нас воскресенье (Исх.20:8). Стало быть, не часть только дня праздничного, даже не половину его, а весь его сполна, нужно посвящать Богу. Стало быть, и недостаточно одной бытности у заутрени и обедни в воскресенье, чтоб исполнить заповедь о седьмом дне. Быть у службы требуется часа два-три. Но затем (кроме вечера на праздник и раннего утра праздничного, об освящении которых своим образом мы уже сказали), – затем еще остаются многие часы праздника. Эти-то часы и не должны быть праздными или состоять в одном лежанье, сиденье, сне и разговорах обыденных, хотя действительно, отдых телесный в праздник более уместен, чем в будни. Но кто в эти часы только отдыхает, не дотрагиваясь, и не имея никакой охоты дотрагиваться до дел будничных (последнее так и должно быть); тем более, кто начинает отдыхать с самого утра воскресенья, т. е. покоится и в те часы, когда бы нужно было пойти в церковь: тот проводит воскресенье нисколько не лучше еврея. Этот человек будто хочет славить Бога только отдыхом – лежанием своим, но тут не видно никакого прославления Господу Богу. Для него нет совсем цели в воскресном дне; потому что для Бога и души его воскресный день ничего ему не приносит, между тем, как богопочитание и есть единственная цель праздника. Правда, седьмой день, или седьмая часть недели, с самих древних времен употреблялись на отдых: так пользовались этим днем не одни евреи, но и язычники; – не может же и лук быть постоянно натянутым. Но иное язычник, и иное христианин: у язычника духовная природа в усыплении, а христианину дано движение духовной жизни. Нужно, чтоб после шести дней неустанной работы-деятельности человек нашел для себя в седьмой день занятия противоположные; например, если б он в продолжение недели упражнял только мускулы своих рук у столярного станка или у машинного какого колеса, то затем и надо дать ему дело для ума и сердца. Тогда только и будет уравновешение его сил. А, если другой кто в продолжение шести дней работал головой-умом, в седьмой день он должен найти себе работу, от которой бы согрелось и его сердце, ожила бы вся душа его. Христианские праздники, а особенно, в каждой неделе воскресный день, кроме восстановления утомленных сил, вот и имеют прекрасною целью дать христианину эти противоположные будням занятия. Это такого рода занятия, которые доставляют простор бессмертной и богоподобной душе, заключенной в теле. В христианстве покой еврейской субботы до суеверия с первого же раза оставлен. Древние христиане в воскресенье, как и в каждый праздник, имели свои труды: они слушали проповедь слова Божия от священников (Деян.20:7–9:11), которым тогда была двойная служба; и сами одни читали слово Божие; упражнялись в духовном пении; делали сбор для милостынь бедным (1Кор.16:1–2); ходили по тюрьмам, отпускали на волю рабов. – Итак, что же именно должно быть предметом занятий для христианина ныне в воскресные и праздничные дни кроме богослужений? – Домашнее чтение слова Божия и духовных книг; домашнее же пение духовного в виде общей домашней молитвы; домашняя или уединенная с кем-либо беседа о духовных предметах. Еще лучше, когда все эти занятия выполняются в церкви, под председательством или только по благословению приходского священника, причем, не следует исключать из реестра их и духовного пения (Еф.5:19): потому что духовное пение смягчает душу, а не изнеживает ее, как светское и мирское пение, возбуждает в душе возвышенные чувствования, а не страсти. (Говоря о провождении воскресного дня церковной семьей, мы имеем в виду «воскресные собеседования в церкви не во время богослужения»)⁵⁵. Вместе с тем, в воскресный и праздничный день следует выполнять дела милосердия к ближнему, телесного и духовного, – кто имеет для того средства и силы; потому что сказано: «достоит в субботы добро творити» (Мф.12:12). (Но, что сказать о духовных концертах, о духовной музыке и духовно-литературных вечерах в воскресные дни? Если они будут в строгом смысле духовности, то, без сомнения, это благородные, невинные и нравственно-воспитательные удовольствия. Однако ж, «семья или церковь» всегда будут выше их, т. е., если в семье христианин проводит воскресный день священно, – молитвою, духовным чтением и пением, или же так все в церкви на «духовной беседе»: в семье-то христианин в воскресенье и оденется лучше, и тон разговора с семейными как-то переменяет, и имеет досуг больше говорить с ними). – Православный христианин! будем в этом духе стараться проводить воскресные дни, и – мы почувствуем, что вошли в божественный покой их.

«Праздни бо суть», упрекал фараон евреев по поводу их молитв и жертвоприношений (Исх.5:8). Ныне же особенно говорят и пишут: «у русских – православных много праздников: праздники отнимают у них время для работ и увлекают большинство к нетрезвости». Основательны ли эти суждения? Рассмотрим. – Еще в Ветхом Завете Господь Бог, кроме субботы, установил другие праздники. И у древних неверующих народов праздники не ограничивались одним седьмым днем в неделе, но по разным обстоятельствам составлялись и получали свою твердость другие праздники (у греков не было и напоминаний о субботе, а отправлялись торжественные дни). В Новом Завете Христос-Спаситель, обыкновенно, посещал все праздники в Иерусалиме. Церковные праздники, как, например, двунадесятые, составляют для христианина самые важные напоминания и духовные утешения. Они установлены Церковью, освящены веками, поддерживаются народным преданием и обычаем. Чем больше их, кроме воскресений, тем больше людям, которые в полном смысле трудящиеся, как, например, чиновник с малым жалованьем, рабочий у подрядчика и крестьянин, – больше этим людям возможности и времени ощутить в себе душу, сознать свое небесное предназначение. – В будни ведь с полною свободою могут служить Богу только люди, обеспеченные своим состоянием, и не имеющие у себя должностей. Отнимите у народа церковные праздники, троньтесь еще и воскресного дня, и – тогда в народе совсем будет забит дух веры и богобоязненности; тогда народ наш очерствеет духом и с ним повторится то же, что за границей, где массы людей заняты одним материальным благосостоянием и ведут «борьбу за существование». – Тогда народ будет близок к тому, чтоб совсем «выродиться», исчахнуть и душою, и нравственно, и телесно. – Церковные годовые праздники прекрасно сближают между собою православных христиан: тут и высокие, и простые, и богатые, и бедные, и друзья, и враги, сходятся вместе во имя Христа. – Праздники полезны для возбуждения и оживления родственных связей и общественности. Как приятно видеть, когда в праздничное время родственники посещают друг друга, – человек отдается чувствам и впечатлениям семейной жизни или же спешит разделить со своим другом досужные часы! как приятно и вне церкви видеть встречи людей разных сословий, поздравляющих друг друга с праздником! – Но рассуждают: «праздниками тоже не достигаются для большинства народа духовные цели. И, мало того, что тогда не идут для богомолья в церковь, что это время – по преимуществу – время нетрезвости и разных преступлений, – мало этого: невоздержные из рабочих привлекают к своему разгулу и последующие дни, так что после праздника не вдруг возможно собрать их на дело. Отсюда, не только отнимается время у труда, но и теряется расположение к труду, упадают и хозяйство, и нравственность». Но ради этой причины сократить число церковных праздников было ли бы справедливо по отношению к другим лицам, которые не злоупотребляют ими, проводят их по христиански? Притом, достигается ли сокращением их цель, которую имеют попечители народного благосостояния и к которой, положим, ни один из благонамеренных не откажет в своем сочувствии, т. е., чтоб поддержать в народе от упадка труд, экономию и нравы? Едва ли. В таком случае, простолюдин, проработав узаконено в праздничный день, сделает же для себя незаконный праздник в один из рабочих дней. И – вот, выйдет та же потеря времени и нравственности! А может выйти и еще хуже; потому что каждый будет составлять для себя особый праздник, когда вздумают, или, когда получат в руки деньги для этого. Говорит: «народу нужен хлеб, а не праздники». Хлеба прибудет разве тем фабрикантам, заводчикам, подрядчикам и артельщикам, на которых стал бы без отдыха работать народ, как рабочая машина. Один труд, хоть бы был самый усидчивый и даже – допустим – правильный, еще малозначителен для того, чтоб сделать народ с хлебом и вообще обеспечить его материальное благосостояние. Для этого нужны умственное и нравственное развитие простолюдинов. А то у них и хлеба не будет, и доброго настроения нравов. – Нет, напрасны все эти рассуждения об уменьшении церковных праздников! праздники всегда были достопочитаемы во всем христианском мире. Иное дело отменить в народе те праздничные дни и часы, которые введены по предрассудку, как, например, «Ильинская пятница» летом, или же по произволу и прихоти, как угостительный вечер (а иногда и целый день) при сборе из домов рабочих к хозяину-мастеру. Иное дело принять самые заботливые меры, и совокупными иногда силами и духовных, и светских лиц стремиться к тому, чтоб простой народ естественно и достойно проводил христианские праздники. – Ты, православный христианин, остановись на том, что никто так искренно не любит простого народа, как Церковь. А она, имея в виду прежде всего вечную жизнь всех, не может одобрить сокращения увековеченных праздников, которые по своей цели (идее) должны воспитывать христиан для вечности.

В Ветхом Завете одного человека застали на работе в субботу: он собирал дрова. Как же с ним было поступлено? – Всем народом присудили его к побиению камнями, и – побили (Чис.15:32–36). Мы теперь живем не под строгостью древнего закона, а в благодатной свободе. Но Законодатель один, что для ветхозаветных, то и для нас. Ужели только потому мы легко можем нарушать заповедь о неделании в день воскресный (отсюда название: неделя), что не боимся побиения камнями? Но, вот, строгость и нынешнего закона на сей раз: «аще кто делает в неделю и в праздники, да отлучится» (Номок.162). Между тем, как же многие, без всякого страха пред Богом, оскорбляют праздники работами! Косят, пашут и жнут; строят; работают у горна; а особенно – одни предлагают за особую плату, другие же выполняют, заработки на фабриках у паровой машины, так что, где заведены паровые машины, там и помину нет о праздниках, там работа бесконечная, занимаются чиновническими служебными делами с тою только разницею, что не идут для них в присутственные места, но сидят за ними дома; столяры, сапожники, портные и подобные ремесленники с согласия и в виду своего хозяина, его же инструментами или только в его помещениях, от досужего, будто, времени успевают заработать сколько-нибудь в свою пользу; женский пол шьют, кроят, ухаживают за огородом, а иные только от скуки вяжут чулки. Словом, во многих местах с раннего же утра в праздник видим все то же деловое движение, как и в будни. Чем преступны эти работы в праздник? Тем, что ими всецело и буквально нарушается заповедь Божия не работать или не делать в праздничный день всего того, что для каждого составляет его будничный труд, что тут и внимания не обращается на закон Божий, который, между тем, всем известен и не требует толкования. – Тем главным образом, что с этими работами не совместима духовная сторона праздника, что они не дают никакой возможности провести по Божьему воскресный или праздничный день, что они сталкиваются, как нарочито, с теми часами, которые особенно следует посвящать Богу. Так, например, портные и другие мастера по постройке одежд часто спешат закончить свои работы и в часы самой пасхальной заутрени, – сидят за работой во время всенощны на «Троицын день». После обеда эти мастера также бывают свободны, но уже для них нет всенощны или обедни, чтобы могли они быть в церкви. Плотники, каменщики, столяры когда же выходят на свои работы в праздничный день, желая сверх недельной платы еще приобрести себе гривны и рубли? Обыкновенно – утром, когда идет служба обедни. К вечеру и они также освобождаются: но, если иметь в виду счет праздничного дня по церковному, или с вечера, то скорее же они могли сделать что-либо очень нужное вечером в праздник, чем утром и в часы церковного богослужения. Вспомнят и все они про праздник, – только вспомнят поздно, совсем врознь с Церковью, не по духу Церкви, а своим образом, большею частью, весельем в вине. И так-то вот проходят дела многих все воскресенья в году однодневные праздники. Притом, коли кто принялся за работу будничную в праздник, у того и одежда рабочая, и руки черные, и голова не причесанная, кратко – во всей наружности нет ничего светлого, праздничного или же праздничный вид покажет он на себе только при закате солнца. Боже мой! Ради чего же допускается такое нарушение и поругание Твоих праздников? Ради большего обогащения, ради наживы. Но кто же когда разбогател от праздничных работ или же упрочил за собой богатство, так нажитое? – Православный христианин! положи себе твердое намерение не гнаться за будничными работами по воскресеньям и праздникам. Иначе ты будешь красть Божие часы. Решаешься ты без всякой нужды отнимать у Господа Бога один день, не довольствуясь тем, что Он не все же семь дней отчислил себе, а только один: но за это самое Он может отнять у тебя и целые дни. Если ты имеешь у себя по ремеслу или по хозяйству какому мастеров и рабочих, то не изъявляй своего согласия на их работы не только для тебя, но и для их прибытка; но дай им совет и сделай понуждение, чтоб пошли в церковь. Если же не имеешь у себя ни мастеров, ни подмастерьев, ни рабочих иного рода, то и посторонним не пропускай без замечания, как увидишь их в воскресенье публично, открыто работающими.

«Да не сотвориши всякого дела в онь» (Исх.20:10). В Ветхом Завете уже слишком оберегали праздничное время от житейских занятий. Одни из евреев до суеверия и вместе с лукавством совести относились к покою субботы, почему осуждали благодеяния Иисуса Христа страждущим в субботу (Лк.13:14); другие далеко лишь простирали свою добровольную строгость на сей раз, – думали, что в субботу в случае войны и защищаться от врагов не следует, вследствие чего, раз, язычники нашли выгодным напасть на них в этот день (1Мак.2:37). Но мы, как ученики высшего евангельского закона, должны показать на самом деле и высшее понимание сего закона. Нет у нас мнительности относительно того, будто дела неизбежные, вроде падения овцы в яму, следует отлагать в праздник до другого дня. Поэтому у нас и лекарь лечит в воскресенье, и путешественник, особенно в общем экипаже, как в вагонах железной дороги, совершает свое путешествие без разбора дней, и почта не останавливает своего хода во всякое время. Однако не предрассудок ли своего рода и не лукавство ли совести иные выражают, когда в праздник за работу действительно не принимаются, рабочего платья на себя, положим, не надевают и на места работ, в мастерские или на постройки не ходят, но суетятся нисколько не меньше будней? Так, например, портной и сапожник пойдут разносить по домам выполненные ими заказы с утра воскресенья, и продолжают свое хождение до обеда, словом – суетятся в продолжение всего того времени, как идет служба в церкви. Купец и фабрикант также к утру воскресенья приноравливают плату мастерам за недельные заработки, и ни сами, ни мастера, работающее на них, не поспевают к обедне. Подрядчики плотничных или каменных работ с обеда и до вечера в праздник, одевшись лучше, ходят по разным домам и осматривают предполагаемые работы, чтоб заручиться новыми подрядами, чтоб условиться ценой, составить контракты, между тем, как дома у них лежит евангелие или другая духовная книга, которую они должны бы и давно собираются прочитать. А сколько бывает в воскресенье свиданий и продолжительных переговоров по хозяйским, торговым и служебным делам! Не приноравливают ли также к воскресенью перемещения на другую квартиру или на дачу, всю скопившуюся за неделю переписку с родными и знакомыми? И все эти занятия не как-нибудь неожиданно или против собственного желания выходят, но уже раньше рассчитаны: «ужо (говорят) в праздник когда-нибудь сделаем...». Что же это, как не работа или, по крайней мере, не окончание недельной работы? Да; это так же работа, только в своем роде, праздничная: иной, например, домохозяин столько нахлопочется в воскресенье по своему двору, осматривая его или назначая работникам на следующий день работы, или распоряжаясь относительно перестановки каких-либо вещей, что рад бывает месту вечером; нет; день воскресный должен быть свободен не только от тяжелой работы, но и от всяких житейских сует, забот и беспокойств, именно – в целях провести его по духовному. Тогда только он и будет днем «священным и приятным». К мастерам, которые сдают в праздники свои работы, а также и к переменяющим в воскресенье свои квартиры, вообще, к тем, которые к праздничному дню приноравливают снести, свести, передвинуть, переставить что-нибудь тяжелое, – относится прямое запрещение у одного из древних пророков в праздники «не носити бремен» (Иер.17:27). – Ты, православный христианин, старайся освобождать воскресные и праздничные дни от всякого постороннего дела, чтоб дать больше отдыха своей душе, и – Бог благословит тебя за достойное почитание праздников!

«Ниже входити вратами Иерусалима с бременами в день субботний», строго было сказано в Ветхом Завете (Иер.17:27). Между тем, ныне, вот, вратами городскими или сельскими в воскресный день целым обозом вывозят к одному кому-либо или срубленный лес на постройки его, или поставленное им сено, или же только заготовляют на его поле бремена от созревших посевов. Что за нужда в этих общих, дружественных работах в праздничный день? Нужды, собственно, нет; потому что созывает к себе работников человек состоятельный, а не бедняк. Бедняку, действительно, посторонняя помощь на этот раз была бы как благодеяние: но его и не послушают, чтоб собраться к нему на помощь, и у него не достанет средств, чтоб угостить работников. Состоятельный же человек приглашает к себе соседей, чтоб скорей выполнить свое дело, например, поставку сена, и чтоб, вместе с тем, не платить им по цене поденных работ, как полагается в будни: он только предлагает хорошее угощение своим работникам («помочанам»). Большая вменяемость греха здесь и остается на домохозяине: он извлекает себе из воскресного дня экономию по найму поденщиков; сам суетится в праздник и других, притом – многих, вовлекает уже не в суету, а в полную работу на целый день или на половину дня; сам не идет к службе в церковь и других задерживает: так. обр., оказывается явным врагом Церковного праздника. Но постыдно поступают и те, которые ходят на «помочи». Не работают же они у себя в праздник: а тут, пренебрегая заповедью Божиею, уважают просьбу другого. Не христианскую милостыню они делают своему соседу или богатому однодеревенцу, работая на него бесплатно, но только помогают ему по такому побуждению: «аще благотворите благотворящим вам» (Лк.6:33) (да и самая милостыня в таком виде оскорбила бы праздник). – Ты, добрый сын Церкви! никогда ни сам не созывай у себя помочан в воскресенье, ни следуй на помочи за другими; потому что это великое зло, это открытое поругание над Господним праздником. Иное же дело взаимная, дружная помощь по работам среди недели, в будни.

Для одних здесь видим опять полное будничное дело, у других только будничную суетливость, а со стороны всех – оскорбление Богу и обиду св. Церкви. Так, торгующие в магазинах, лавках, в рынках, на перекрестках улиц, на базарах или торжках, для которых нарочито и приезжают за несколько верст, – решительно ничем не отличают для себя праздника от будней. Мы сказали, что в праздник должно быть для каждого занятие противоположное будничному, а для них не то же ли всё дело в праздничный день, что и в будни? Разница разве та лишь, что в будни они меньше суетятся, так как тогда меньше бывает у них покупателей. И не довольно ли им было шести дней, чтоб продавать, как и каждому ремесленнику или крестьянину в продолжение недели работать? Думают успокоить себя в нарушении праздничного дня бытностью у ранней обедни, прежде которой и не выходят в лавки. Но здесь уплачивается ими празднику только часть долга, именно – молитвою, а не весь долг. Чтение же духовной книги, богомыслие же, беседа о спасении души, тем более посещение кого-либо по чувству милосердия и с целью сделать благотворительное дело, – разве совместимы с магазином или лавкою? Еще иногда на сей раз бывает и такое важное опущение: не слушают проповеди, которая произносится каждый раз за поздней, а не за ранней обедней; потому что те пастыри, которые имеют ревность проповедовать слово Божие и дар проповедания, – те почему-либо не могут служить ранних обеден, а служат поздние. Но торгующие в мелочных лавках даже не успевают быть в праздник и у ранней обедни, тем более – у поздней: как так в праздник у них больше покупателей, то они и не помнят, когда же были у божественной службы! – Говорят, обыкновенно, торгующие по праздникам к оправданию себя: «я, пожалуй, готов не торговать в воскресенье; но мой сосед и многие другие не попустятся торговли: не должен ли я буду терпеть убытка»? Прекратить праздничную торговлю нужно с единодушного согласия: начало же этого истинно христианского дела должны положить своим убеждением и примером почтенные по летам купцы, а на начинающего, в настоящем случае, Бог, со Своим благословением. Впрочем, для заповеди Божией и ради тех приобретений, которые доставит душе полный покой воскресного дня, но которые невозможны при торговле воскресной, еще в виду того, что есть и теперь не открывающие, по христианскому благочестию, своих магазинов и лавок в праздник, – по силе всех этих побуждений христианин лучше должен лишиться и выгод, чем продолжать праздничную торговлю. Что же до общего интереса от торговли по праздникам, то он пострадать не может: покупатели придут в будни, коли не у кого им в праздник покупать, и цены на товар, как ради праздника, не могут повыситься, так и в простые дни не должны же упасть. Вот, евреи дружно же удерживаются от торговли в свою субботу: а слышно ли, чтоб они терпели чрез это убытки? Во всяком случае, продающий в праздники, более виновен, чем покупающий. Не будь тогда открытых магазинов и лавок: покупатели поневоле отложили бы свои покупки до следующего дня; по примеру же купца, который вместо лавки идет к обедне, и они, может быть, пошли бы в церковь помолиться. О, какое же это оскорбление Господних праздников – торговля в праздники! (За границей, некоторые неправославные на сей раз нас превзошли: у них – как например, в Англии – в праздники тишина).

А что сказать о воскресных базарах? Вот это уже разорители церковных собраний, похитители душ у церкви Божией! Базары бывают не после обедни или в послеобеденное время, а с утра. И что же тогда выходит? Bсе домохозяева идут на площадь базарную и там теснятся, суетятся, шумят, иные успевают напиться вина, допускают споры, ссоры, сквернословия; а в храме Божием совершается бескровная жертва, поется песнь: «всякое ныне житейское отложим попечение». Песнь, которая в иное время (например, летом) и в ином месте (как в селе) часто достигает и до слуха торгующих на рынке; а храм Божий почти пуст, оставлен всеми, как оставляют посетить отца неблагодарные дети: в нем старые да малые. И все это не изредка бывает, но повторяется каждый раз, где удерживается воскресный базар. (Говорят, что с закрытием воскресных рынков еще меньше будут в сельских приходах посещать церковь и жертвовать в пользу церкви; потому что из деревень одновременно-де приезжают и на рынок, и в церковь. Но уменьшение посетителей можно предполагать только на первое время, пока не привыкнут трогаться из деревень, собственно, для бытности в церкви, следов., без примеси корыстных и житейских целей, по чистому усердию. Это – раз. – Посещают церковь во время воскресных базаров не столько богомольцы, сколько вкладчики своих лепт в церковную казну после успешной своей торговли. Но для Церкви гораздо дороже сами эти вкладчики, их души, молящиеся и слушающие проповедь слова Божия, чем лепты их. Это второе, и вполне уже верное). Рассуждают: «безобразные принадлежности базара, как нетрезвость, ругательства и сквернословия, и в будни будут так же, как в воскресенье». Все же тогда они менее виновны; потому что ими будут оскорблены не светлые дни праздника, а будни: но и это шаг для улучшения народной нравственности. Да, притом, они, естественно, уменьшатся; потому что в воскресенье некуда спешить приезжим с рынка, и оттого-то иные, оставаясь в рынке, предаются нетрезвости и разгулу, а в будни, в рабочие дни, как особенно в летнюю пору, каждый торопится покончить на базаре свое дело, чтоб не терять рабочего времени.

Но виновны и покупатели, когда идут купить в праздник. К ним можем мы уместно обратиться с евангельскими словами: «шесть дний есть, в няже достоин делати» вообще: «в тыя убо приходяще» (Лк.13:14) покупайте, сколько хотите. В воскресный же день позволяется покупка (равно как и продажа) только самого насущного, т. е. что пить и есть, – и то, опять, не с запасом на целую неделю, а на содержание одного дня, словом – чем меньше, тем лучше; потому что и манна в ветхом завете не сходила же по субботам, а падала с избытком накануне (Исх.16:25–26). Но для чего же делать в праздник большие покупки самых съестных припасов, тем более таких предметов, которые требуются не сейчас, а на дальнее, будущее время, как одежда? для чего же, собственно, например, приноравливать к воскресному дню задуманные покупки и проводить целый день в путешествиях из лавки в лавку? Не потому ли только это, что в воскресенье больше досуга? Но в досуг воскресный не следует вторгаться с этими делами, потому что они будничные; – потому что в случае приглашения праздничных покупателей к чтению духовной книги или к другому духовному занятию услышится же от них обратный ответ: «нам недосужно; надобно пойти в лавки». (Говоря против праздничной продажи и купли, мы, однако, исключаем здесь дни срочной и обширной ярмарки, а также те немногие города – Москву, например, – в которых обширная торговля равняется всегдашней ярмарке: сюда со всех концов государства собираются для купли и продажи, и отсюда каждый спешит возвратиться домой. Это иное дело. К торговле праздничной в таком случае применимо то же, что мы сказали о путешествии в праздничный день. Но и здесь усердию торгующих предоставляется не рано открывать свои магазины и лавки). – Ты, послушный сын Церкви! не льстись ни на продажу, ни на покупки в праздничные дни, чтобы не запятнать грехом и не лишить прочности ни того, что было бы продано тобой, ни тех вещей, которые были бы куплены тобой в праздник.

«Сохраните субботу, яко свята сия есть Господу и вам: осквернивый ю, смертию умрет» (Исх.31:14). Винная торговля с раннего утра в праздник сама себя обличает как недозволенная, и, следовательно, вредная, – обличает тем, что производится тайно (по закону гражданскому питейные дома не должны быть открываемы прежде окончания поздней обедни). Со стороны христианского взгляда эта торговля просто возмутительная для нравственного чувства. Только разве неверующему еврею свойственно торговать напитками в раннее утро воскресного дня или так каждый раз на пасхальной неделе. И вообще, ранняя торговля вином не должна быть; потому что веселие и угощение приличны вечеру или обеду, а не утру; – потому что она содействует развитию болезни пьянства, так как нет ничего вреднее в питье вина, если пьют его в ранние часы и натощак. В воскресный же или праздничный день эта торговля, если особенно поселяются с ней, как в селах, вблизи церкви, где больше проходят люди (и не жалеют дорого оплачивать эти места для торговли), – такая безвременная продажа напитков решительно может быть названа осквернением праздника. Почему же? – потому что возможность рано упиться вином, какую предоставляет она, и на какую решаются слабые, оканчивается в селах вот чем: в сельские престольные праздники, на пасхе и в другие общие для всех христиан праздничные дни, до обедни по улицам встречаются поющие песни или уже падающие на землю, а в церкви за обедней далеко не достает совокупности всего прихода. – О, благонамеренный читатель этих наставлений! будь ты, сколько можешь, другом народа на сей раз: оговаривай, обличай недозволенную и гибельную для слабых простолюдинов торговлю вином в ранние часы праздника.

По слову Божию «в день святый», т. е. праздничный, можно и «ясти тучная и пити сладкая» (Неем.8:10), подобно тому, как прилично в этот день одеться лучше, чтоб почтить чистоту праздника, – уместно обновить только что сшитую одежду, чтоб начать носить ее с бытности в храме Божием. Но все это должно быть не иначе как «во славу Божию» (1Кор.10:31), с благодарною мыслью к Богу или с радостью о Божией Матери и святом, в честь которых совершается праздник. А не хула ли это на праздник и не глумление ли над праздником говорить (и сообразно словам поступать), будто праздник Господень для того, чтоб дозволить себе пирование и всевозможные увеселения, будто повеселиться в праздник какой-то необходимый долг, и во всяком случае можно без зазрения совести? Какое это извращение святых дней, и притом – во имя праздника! крестьянин заходит вскоре после обедни (если только был еще у обедни) в дом веселых питей, и там остается до самого вечера, или же переходит вместе с другими из дома в дом, от знакомых к знакомым, везде угощаясь; после этого ему тем только и помнится праздник, что он попьянствовал. Рабочие, ремесленники, прислуга и разные служащие, которые живут в городах и сравнительно с крестьянином больше зарабатывают себе денег, – после обеда в праздник идут в трактиры и пивные, чтоб там отдохнуть после шестидневного труда. Но что же это за отдых для тела и души? Сидит себе человек за вином или другим опьяняющим напитком, – сидит в продолжении нескольких часов среди табачного дыма, испарений от вина и других вредных миазмов: таким образом, по телу, своею кожею и легкими, он воспринимает в себя душный и вредный воздух, а по душе занимает себя какими-нибудь пустыми и безнравственными разговорами. Это ли отдых после трудов? здесь ли возобновление сил на новые труды в будущей неделе? это ли значит помнить и святить седьмой день? (Если уже простолюдин хочет ознаменовать праздник каким-либо лучшим напитком, чем вода и квас: то гораздо полезнее было бы ему завести у себя чай или пойти в чайное или кофейное заведение; потому что чай не произведет охмеления, а кофе и нельзя употреблять в излишестве). Горожане и жители столиц, более развитые и состоятельные, отправляются в воскресенье после обеда на такие удовольствия и развлечения, к каким кто расположен и привык, и на что каждый более имеет средств: одни идти гулять в общественных садах, другие – слушать музыку или смотреть фокусников, третьи – в театр, а четвертые предполагают всему этому картежную игру: и все, закончив так день и возвратившись домой, говорят (хоть и против внутреннего убеждения), что «приятно провели время». Но, что же приобретено ими от такого времяпрепровождения для души? чем тут принесена служба Господу Богу в праздничный день? – О, православный христианин! «Время» и без того у нас «прекращено есть прочее» (1Кор.7:29). Не погубляй же праздничных часов на пресыщение и пьянство, на гулянья и зрелища. Иначе ты дальше становишься от христианского упования, чтоб удостоиться вечного праздника в будущей жизни, чтоб вечно на том свете субботствовать.

«Христос на земли возноситеся», поется на праздник Рождества Христова. Все 12 дней, от этого праздника до крещенья Господня, называются «святками» в том, между прочим, смысле, что христиане должны проводить их «свято», как бы один день, хотя будничные занятия в промежутки их и не оставляются. В эти дни, пусть пост уже прекратился, и не бывает священнодействия брака. Между тем, тут чего-чего не бывает! Допускают «наряживанья: меняют лицо русского-православного на чужой вид и по племени, и по вероисповеданию, например, татарина, турка; даже совсем изменяют человеческий образ на какое-либо уродливое изображение, например, зверя, или страшное, например, бесов. Тут преимущественно приурочивают «гаданья» с зачарованьями и подслушиваньем. Тут же бывают такие «игры», которые не только забавляют, но иногда и пугают, и не только детей, но иной раз и возрастных. Ко всем этим увеселениям во святое время Церковь не может быть снисходительна тем более, что они остаются у русских от язычества. Когда древние русские покланялись ложным богам, то в числе других богов у них был праздник солнцу, называемый «колядой». Праздник этот выполнялся, между прочим, 24 декабря, т. е. накануне праздника Рождества Христова, и сопровождался песнями, пляской и другими бесчиниями. В язычестве он обходился одним днем, а теперь занимает целую неделю, ту самую, которая называется у православных «святками». Как же несвойственно христианину допускать в своих развлечениях то, что напоминает о язычестве и идолопоклонстве, и в те-то дни, когда идолы погибли (по преданию известно, что, когда младенец Иисус Христос, спасаясь бегством от Ирода, вступил в Египет, то все идолы в Египте пали)! – Нет, ты, добрый христианин, убедившись в том, что такие святочные развлечения не Христа славят, а язычество напоминают, не детством отзывают от себя, но часто сопровождаются вредом и для нравственности молодых людей, и для здоровья их, и для порядка внешнего, – ты после этого отвращайся от них сам и удерживай членов своей семьи.

Это другой у православных продолжительный праздник в году, в смысле же отдохновения от житейских работ и единственный. Хоть работающий имеет часы для своего отдыха и каждый день, во время сна и обеда, но этих отдыхов, этих свободных часов, когда неизбежно и естественно приостанавливается его работа-деятельность, еще недостаточно для тела, а тем более, для покоя души. Если изо дня в день продолжается наша непрерывная деятельность, – полезны и необходимы нам, прежде всего, целые промежуточные дни для отдыха: то есть, дни воскресные и особые праздники. А затем в продолжение года Православная Церковь щедро уделила уже для полного отдохновения (не то что на святках) целую неделю, на Пасxе. Это есть беспримерный праздник на земле: это дни небесной радости для христианина, живейшее напоминание о Пасхе вечной и некоторое предощущение покоя и радости в той вечной Пасхе, т. е. в царстве небесном. Но столь великая радость праздника, прежде в земной церкви, а потом – как ожидается – в небесной, приобретена не другим чем, как страданиями и смертью нашего Искупителя (1Кор.5:7). Первые христиане и проводили пасхальную неделю в том самом настроении духа, для которого она отделена из недель целого года Церковью. Это видим из пасхального богослужения, из церковной истории и правил соборных. Так, они проводили Пасху с самыми чистыми чувствами: «очистим чувствия и узрим»; – без всякой вражды между собой: «друг друга обымем.., простим вся воскресением»; – без мирских грешных скаканий, в другом духовном игрании: «веселыми ногами пасху хваляще вечную..., и играюще поем виновнаго»; – среди самого разрешения «на вся» без одуряющих пиров, более всего в пире веры: «приидите пиво пием новое...»; наконец – в утешении от трапезы Христовой: на Пасху они, обыкновенно, приобщались⁵⁶. На пасхальной неделе были запрещены зрелища 6 Вселенским Собором для той же цели, т. е., чтоб христиане в эти дни «радовались и торжествовали во Христа» (прав. 66). Но ныне, напротив, с самого же утра Светлого Христова Воскресения начинают, и так до конца недели, продолжают проводить праздник в одном винопитии, пустом увеселенье и гулянье. Только что произнесут взаимное приветствие, выражающее радость о том, что Христос, распятый и погребенный, по видимому, как только человек, ожил – воскрес, потому что был Богочеловек, истинный Бог, – как только скажут: «воистину Христос воскресе», и – уже сами умирают для жизни со Христом. Безобразно-нетрезвые при встречах своих приветствуют себя этими же словами: «Христос воскресе», и даже повторяют их как бы законное основание к разгулу, когда угощают и угощаются до излишества вином: не смелая ли тут игра в святые слова? Вместо ежедневной бытности у пасхальных вечерень, заутрень и обедень, одни – как в клубах – на все вечера назначают собрания в том или другом роде забав и, естественно, по утру просыпают; другие – как простолюдины и рабочие – то очень рано проходят по улицам с песнями и своей музыкой, – рано, когда другие только что пробуждаются от сна или стоят на утренней молитве и тем самым обеспокоивают религиозное чувство других, то и очень поздно, когда другие уже находятся на постели. Вместо наслаждений таким священным, радостным и доступным во всякое время дня зрелищем, как в церкви открытые царские врата, приближение к глазам всей святыни алтаря, – вместо этого идут в балаганы, чтоб смотреть на смешные представления, или только на качели, которые все-таки показывают детское состояние человека. И так-то вот не умеют оценить драгоценное время напоминающее о вечном празднике в раю, так-то из любителей Христа делаются почти врагами Его! – О, тяжкие оскорбители святой недели! хоть раз, хоть один год, отпразднуйте пасхальную неделю истинно по-христиански, и вы почувствуете, что «радость ваша исполнена... и радости вашея никто же возмет!» (Ин.16:24:22).

«Ирод рождеству своему вечерю творяше» (Мк.6:21). Именины – это одиночный или одноличный праздник. Но в нем принимают участие – празднуют своим отдыхом, только не с утра, а с полудня или под вечер, – и другие, кто близок к имениннику. Именинник бывает каким-то торжественным лицом, удостаивается особенной чести от низших и равных себе, и особенного снисхождения от высших или старших. В основании своем (в принципе) все это должно быть потому, что день именин для христианина есть совокупность самых важных воспоминаний и неотъемлемых преимуществ его. Разумеем – рождение его на свет, всегда близкое ко дню его именин, – святое крещение, при котором чаще всего и дается имя, и первое звание его в жизни, как христианина, дающее надежду и право наследовать царство небесное (у магометанина и язычника уже не может быть праздника именин). Истинно христианский день именин, кроме бытности у всех служб дня, следует проводить так: отслужить молебен соименному святому; гораздо более оживить обращение к нему своей мысли и сердца, чем во все прочие дни года, когда он на каждой утренней молитве прежде прочих святых нами призывается; желать и просить его о том, чтоб сподобил «соединиться с ним и в будущем веке»; повторить чтение жития его или только живее припомнить его жизнь; подать милостыню или сотворить большее этого богоугодное дело, если позволяют средства; приобщиться Св. Таин Христовых. Без сомнения, можно отличить день именин и принятием у себя гостей, обедом или вечером; только трудно совместить с приемом у себя и угощением поздравителей сосредоточенность ума и воздержание языка в том случае, если именинник приступал к св. причастию, о чем гости могут и не знать, следовательно, не будут оберегаться шуточных и всяких разговоров с ним. – Но как же на самом деле большею частью христиан проводится день именин? Иные только с вечера успеют выслушать у себя в доме или в квартире всенощную, а затем им уже не до молитвы; другие и этого не выполняют. Утром они намеренно увеличивают часы своего сна, потому что не предполагают среди дня по обыкновению своему отдохнуть. Если они не позаботились раньше выйти из дома к обедне, то и не уходят; потому что принимают поздравителей одного за другим. А там и пройдет час обедни! могли бы они хоть в доме исправить молебен своему святому, но стесняются в этом из-за гостей, которые уже начинают собираться к обеду. Затем, заключают себя на весь день в комнатах, оставаясь с гостями; приглашают музыку, устрояют пляску, угощают других и сами вином угощаются. Что же от такого праздника остается для их духа? когда и как тут занять им свою душу воспоминаниями о Божием даре жизни, о великом счастье крещения, о правах христианина на царство небесное и о тезоименитом святом? когда и как им подумать о прожитом годе и испросить Божие благословенье на новый год, так как без Божьего благословения и не будут иметь всей силы приветствия им поздравителей быть здоровыми, счастливыми и долговечными? когда и как тут им усилить свою молитву к Господу Богу и соименному святому? Будто именинник сам собой имеет имя, а не от Церкви принял его, будто он выше своего христианского имени и нет ему дела ни до соименного святого, ни до тех великих милостей Божиих, которые иным христианам невольно приходят на память в день именин. Так же точно смотрят на состояние именинника и большая часть гостей. Именины – с одной стороны – только побуждение созвать гостей, а с другой – повод быть в гостях. – Ты, добрый христианин, не помрачай у себя этого светлого дня шумным пиршеством; старайся тогда выполнить прежде и более всего духовную сторону праздника; если должен будешь принимать у себя гостей, – и тут успевай чаще обращать свои глаза к иконе с горящею пред ней лампадою!

В посланиях апостольских не раз говорится о домашней церкви (Рим.16:4; 1Кор.16:19). Дом каждого христианина и может быть малою церковью в том, преимущественно, смысле, что в нем истинная вера живущих проявляет себя службою церковных молитвословий чрез священника. Так, например, обязанность каждого православного прихожанина принять в свой дом или квартиру священнослужителей с крестом Господним и со святой водой в праздник Богоявления и в престольные праздники храма; созвать причт для освящения дома или квартиры после перестройки их; пригласить священника, чтоб освятил новую квартиру, чтоб совершил водосвятие или всенощную, или молебен по приезду в новый город или в новое селение, или пред новою обширною иконою. И эти минуты, когда совершает священник в доме или квартире молитвословие, составляют для хозяина дома духовный праздник: благословляется его жилище, освящаются его комнаты, – не только кроплением святой воды, но и присутствием в них престольного креста и евангелия, курение ладана, после которого благоухание приятно ему слышать, и возжжением многих свеч на особом столе, на остатки которых приятно ему потом посматривать. Между тем, есть такие православные, которые и отказывают каждый раз священнику, готовому посетить их с крестом Господним и святой водой подряд с другими домами, и не заботятся сами пригласить его к себе в другое время для домашнего богослужения. – Ты, добрый сын Церкви, люби освящать твою храмину церковным молитвословием!

Посты не составляют праздничного времени, но они или приготовляют к какому-либо великому празднику или сами по себе составляют службу Богу почти всегда совместно с будничною работою или деятельностью. Посему там, где говорится о служении Богу, в особенные времена, – там вслед за воскресными и праздничными днями должна быть речь и о них. На первом месте поставим только краткие говейные часы. Так, например, не следует пить и есть в праздники до обедень и прежде окончания обедни. В праздники пост не полагается «во всем его объеме», т. е. и в качестве пищи, и в количестве ее, и в отдаленности часа, когда принять пищу. Но, если качество пищи, как в самый пост, непременно соблюдается, то ослабляются последние требования поста, т. е. количество принимаемой пищи и отдаленность часа для принятия ее. Праздники составляют не дни сетования или печали, но дни особенной радости для духа, особенности милостей Божиих, которые и додаются верующему христианину более в это самое время, чем в простые дни. Но какой же, после этого, смысл иметь пощенье в праздник, если оно, между тем, бывает выражением печали о грехах? Не один смысл и не одна цель у поста, но несколько. Пощенье в праздники до известного часа необходимо, как подспорье, как товарищ молитве: потому что, с одной стороны – первое, чем святится Богу каждый праздник, есть молитва, а с другой – с молитвою имеет тесную, дружественную связь пост (Мф.17:21). Значит и необходимо удерживаться от пищи и питья каждый раз до обедни в воскресенье и праздники, как в часы, всецело посвящаемые на молитву. В самом деле, не труднее ли нам обращать к Богу молитвенный дух, если мы поели или только пили до обедни в воскресенье? Затем, следует ли разрешать хоть в этот день на трапезу прежде того времени, чем за литургией совершится трапеза Христова, или бескровная жертва? Не лишает ли себя в таком случае христианин права и дозволения принять антидора или просфоры, принятие которых освятило бы его душу и тело? Говорят иные, к извинению себя: «привыкли уж мы к раннему чаю или к ранней еде». Но ради этой привычки сливать утро светлого праздника или каждого воскресенья с днями будничными, показывает и невнимание к празднику, и детскую зависимость от ничтожной привычки. Ужели же трудно пожертвовать каким-нибудь чаем для праздника и для обедни? Даже не приятнее ли устроить для себя такое разнообразие, чтоб раз в неделю не пить утром чаю или не поесть ничего, чем подряд круглый год встречать каждое утро с каким-то нетерпеливым ожиданием чая или куска хлеба? (Отсюда тяготит некоторых неядение и в то одно утро, когда готовится приобщиться Св. Таин). Говорят еще: «не ради одной привычки пьем чай или едим рано в воскресный день, но и по нужде подкрепить свои силы». Если силы очень слабы или, если ожидает кого особенный какой-либо труд впереди, до окончания еще обедни, – то это назовем исключением. – Ты, православный христианин, не унижай себя броскостью на ранний чай или на раннее едение в воскресенья и праздники ради того только, чтоб быть покорным слугой своей привычки и не отказать себе в привычном удовольствии.

После 12 часов ночи настает не только вполне церковный день, но и начинаются естественные сутки. Это уже глубокое утро следующего дня. Мироносицы после полуночи явились у гроба Господня, и – Господь уже был воскресшим: а Он должен был воскреснуть, по предсказанию пророков и Своему, не в субботу, а в третий день после Своей смерти. Итак, безразборчивости в столе скоромном после полуночи на день постный не должно быть. Есть скоромные кушанья и до излишества употреблять охмеляющие напитки на среду или пятницу, или же на первый из дней поста в счет предыдущего дня, это есть лукавство совести и пренебрежение к уставам церковным. Истинный сын Церкви не допустит себе такой безразборчивости. Скорее же, может каждый разрешить на малое питье или еденье скоромного после полуночи с постного дня на скоромный, например, после пятницы на субботу: это может случиться в дороге и при недостатке постной пищи. – Ты, христианин, будь на сей раз «верен и в малом», чтоб приготовить себя на верность «во мнозе» (Лк.16:10) относительно подвига постного.

Постная, а не иная, пища в эти дни принята в православной Церкви от самых первых времен христианства (Петр. Алекс. пр.15). В среду пост полагается в память того, что тогда был предан на страдания (продан, обещан на словах) Господь наш, Иисус Христос, а в пятницу – ради самых страданий и распятия Его. Следовательно, кто не хочет поститься в сии дни этим малым пощением, как перемена пищи с молочной и мясной на рыбную или растительную, кто совсем безразлично принимает в настоящем случае дни в неделе, даже не помнит, когда бывает постный день, тот, кроме непослушания правилам церковным, показывает в себе малое благоговение к искупительной жертве Спасителя мира. Пусть целые посты иной, или иная, и соблюдают. Но, когда среди мясоястия сплошь по средам и пяткам они едят и пьют скоромное – это значит, что, разрешив раз на скоромное, уже нисколько не хотят ограничить свою плоть и свое чрево. А, между тем, прекрасным ограничением для них было бы после нескольких дней мясного стола вдруг очутиться на постной и простой пище, хотя и всего на один день. Такая готовность в каждую пору отказаться от чревоугодия очень полезна христианину, вообще, для самообладания. (Вместе с тем, по удостоверению медицины, эта перемена в каждой неделе скоромной пищи на постную приносит прекрасную пользу здоровью: она сдерживает сгущение крови, помогает очищению желудка, дает время отдохнуть пищеварительным органам, наконец, – приятно разнообразит пишу). – Православный христианин, постись «двакраты» в неделю (Лк.18:12)⁵⁷: чем чаще будут подобные твои лишения для Господа Бога, тем больше будут твоих приобретений для духа и вечной жизни.

Постный устав о первом из этих дней определяет: «ниже рыб подобает вкушати, да не сообщницы явимся Иродову чревоугодию». Здесь в одном дне сходятся два воспоминания: рождение на свет Ирода и преставление от света св. Предтечи; последнее событие было последствием первого. Хоть «усекновение главы Предтечи» – праздник, но может ли христианин, поставив для себя в этот день праздничную трапезу, не встретиться мыслью с пиршеством Ирода, которое окончилось кровавою жертвою? Посему, для христианина бывает в этот день строгий пост, которым выражается живейшее участие в страданиях и смерти Крестителя. – Относительно второго дня в постном уставе сказано: «сыра, и яиц, и рыбы никако же дерзнем коснутися». Хоть, тем более, Воздвижение креста, на котором распят Господь наш, есть праздник и утешение для верующих душ, но в виду креста кто не придет к живейшему воспоминанию своих грехов, которые и вознесли Господа на крест? кто при этом не вспомнит о страстях Христовых? Посему, для христианина в этот день также полагается строгий пост. О пощении накануне праздников «Рождества и Богоявления», которое относительно качества или рода пищи одинаково с первыми днями, еще прибавляется; «совершенно ядим по отпуске вечерни». Это, так называемые, «сочельники». Первый из них, или рождественский, дает мысль о вечерней звезде, к которой по преданию может приближаться наше говенье, и которая напоминает об усердном искании волхвами родившегося Христа, как усердно и христианин готовится встретить праздник Рождества Христова; а второй – крещенский приводит на память крещение Господа на Иopдане (по преданию, оно последовало так же к вечеру⁵⁸), и, вместе с тем, требует поститься до богоявленской воды. – Христианин! если тебя застигают эти однодневные посты вдруг, как, особенно, среди праздника святок «сочельники»: то здесь, между прочим, и прекрасный нам с тобой урок не пристращаться к сладким и тучным блюдам.

Сырная неделя вовсе не принадлежит к числу церковных праздников. Предназначение ее: быть легким переходом от мясоястия к строгому посту. В церковных книгах о ней сказано: «сырная седмица установлена свят. отцами ради никоего предочищения, дабы мы не впали в уныние, перешедши внезапно от мясоядения и многоядения к крайнему воздержанию в пище; так же, для того, чтоб не было какого-либо вреда для нашего тела. Так как пост четыредесятницы – строжайший из постов, то Церковь приготовляет к нему дух христиан еще прежде сырной недели своими чтениями и песнопениями, которые пробуждают чувство покаяния. На сырной же неделе она хотела бы подготовить к подвигам поста и самое тело наше. Посему на этой неделе она полагает вообще полупост: «ядим дважды днем сыр и яйца». В среду и пятницу стол в этом же роде предлагается иметь только «единою днем». В эти дни уже и не бывает обедни, уже начинаются великопостные поклоны. Между тем, что же? Сырная неделя везде проводится так, что не только не приготовляет к великому посту, напротив – на каждом шагу, как нарочито, разрушает приготовления к нему. Тогда, вот, каждый день утром делают полуобед, которого раньше не было же и который решительно идет в разрез с поздним ядением и питьем во дни ожидаемого поста, особенно в первые дни его; допускаются пирования, у простых – где случится, а у состоятельных – в домах собственных и в клубах общественных, и – опять сряду несколько дней; делают временные балаганы, где забавляют простой народ и пляской, и прибаутками; устрояются искусственные горы для ската по ним, приятного бы только для детской натуры; рядом же с этими пунктами увеселений идет продажа разных снедей и веселых питий, и тут-то истрачиваются те деньги, которые могли бы восполнить заработки, опущенные по случаю недельного говенья в пост; наконец, придумано столько забав, представляется кругом столько рассеянности, что подобного нет во всякое другое время года. Отличительный же характер этих забав и этой рассеянности на сырной неделе: улица, и во многих местах безобразие. И вот, привыкших в продолжение недели к такому пресыщению, к нетрезвости, увеселениям и к уличной рассеянности, вдруг застигает пост с своим сухоядением, поклонами, покаянием, уединением! Как же трудно и довольно воздержному человеку сделать этот быстрый переход от довольства к скудости, от смеха к плачу о грехах! Отсюда великопостный колокол бесполезно издает смиренные свои звуки, приглашая в церковь к службам первого дня; отсюда тяжелые вздохи о сырной неделе, проведенной беспорядочно; отсюда раздражительность в домашней жизни и скука на все окружающее. Тем более, как тяжело невоздержным-то людям вступить в великий пост! Отсюда нетрезвость некоторых из них даже и в первый день поста; отсюда вопиющее безобразие масленицы, своего рода, для извозчиков и прислуги. Боже мой! какое же это извращение благих преднамерений Церкви! какое отвлечение от поста, вместо приготовления к нему, – затруднение его для себя во всех отношениях, вместо облегчения! И при всем этом, никто из тех, которые так проводят сырную неделю, – никто не сознает, что совсем иначе следовало бы проводить ее: не находят тут ничего странного, потому что так уж масленица проводится издавна. Самые бедные, с трудом приобретающие себе насущный хлеб, – и те тратятся на прихоти ее. Не лучше ли было бы совсем не назначать этой приготовительной недели к посту в виду того, что так извращают смысл и цель ее? Но ради существующего зла несправедливо было бы отказать существованию добра: так и ради злоупотребляющих сырною неделею не исключается она, потому что есть же такие, для которых она служит приготовлением к подвигам поста. – Искренний сын Церкви! припомним себе на этот раз внезапность Ноева потопа и дней Лотовых. Потоп вдруг застиг людей, которые были «ядущи и пиющи» (Мф.24:38); так и огонь содомский ниспал тогда, как люди «ядяху и пияху» (Лк.17:28). Значит, в том и другом случае грозные события с особенною неожиданностью сказались тем, которые были преданы невоздержанию: невоздержание-то, не помнящее Бога, и было обстоятельством, предваряющим столь грозные события. Ах! Если б это сравнение, т. е. внезапности великого поста после увеселений сырной недели с внезапностью тех грозных событий, так подействовало на нас, что мы положили бы твердую решимость на будущее время проводить сырную неделю только по намерениям Церкви, а не по извращенным понятиям и грешным обычаям миpa!

По правилам Церкви те христиане, которые без всякой нужды и без всякого различия дней употребляют в посты, особенно, в великий, и рыбу, и вино, «в прещение их сластолюбия», не удостаиваются приступить к Св. Тайнам в Пасху (Номокан. при большом требн. 225). Эта епитимия была чувствительною для древних христиан, которые кроме приобщения среди вел. поста приобщались и в день Пасхи. Ныне она, конечно, не устрашит плохих постников. Но преслушание Церкви не должно ли смущать совесть богобоязненного сына ее? но чрезмерное ослабление для себя поста не уменьшает ли для нас и награду за него, и не отнимает ли у него пользу? В самом деле, разве это подвиг поста, если только не едим мясного и молочного, но рыбное и вино дозволяем себе сряду не только в Успенский, Петров в Филиппов посты, а даже в Четыредесятницу, среди которой, между тем, рыбный стол разрешается только дважды: в праздник «Благовещения» и в «Вербное воскресенье»? Это лишь один шаг вперед от решительного нарушения постов. Рыбная пища только менее утучняет тело, чем мясная. Она также не обходится без закалания, или пролития крови, как и пища животная. Велик ли это отказ себе, чтоб не есть лишь мяса, а питаться изо дня в день рыбой и употреблять вино, сколько душа захочет? Говорят, «к чему еще такая разборчивость в постном столе? довольно, если ядим постное, а не скоромное». Нет, разборчивость кажется излишнею только при легком взгляде на дело. А в сущности, качество самой постной пищи важно; глумиться, например, нечего над тем, что уставом церковным в Лазареву субботу разрешается икра рыбная, но нет разрешения на самую рыбу: найдем разницу и между икрой, и рыбой, если всмотримся. В раю что же было запрещено: количество или качество пищи? Не последнее ли, так как мера ядения не была особо указана, но был определен самый плод древа? Иные слагают с себя точное по уставу соблюдение постов «болезнью и особенною слабостью сил». Больным и слабым, действительно, пост ослабляется; так, например, жене, разрешившейся от бремени, дозволяются масло и вино даже на страстной неделе (Тимоф. ,Алекс.10). Только должны бы слабые и нуждающиеся в ослаблении для себя постного устава советоваться со священником: «священнослужитель (сказано) разрешит употреблять... или елей, или вино». А когда пройдет слабость, когда укрепится здоровье и, вместе с тем, уменьшатся труды занятий, как, например, под старость лет, тогда должны бы они снова с постепенностью возвратиться к строгому посту, например, в Вел. Пост сначала разрешать бы себе рыбную пищу только по субботам и воскресеньям, а потом и совсем отстать от нее, кроме дозволенных дней. – Ты же, верный сын Церкви, старайся соблюдать посты в точном смысле устава! И не будь так слаб в своих правилах, чтоб легко склоняться по просьбе других на рыбную пищу в тот или иной день среди великого поста, когда, между тем, не был намерен есть рыбы, и дома у себя не приготовлял же ее. А, если в точности почему-либо не выдержишь поста, то, по крайней мере, не считай себя правым. Коли не исправен, то и проси у Бога прощения.

В правосл. Церкви пост должен быть соблюдаем не только в качестве пищи, но и в количестве ее. Нужно употреблять самой постной пищи не более, как требуется для поддержания жизни, и по мере понесенных, или только ожидаемых, трудов; например, рабочим людям извинительно большее количество постной пищи. Посему пост не имеет совершенства, если употребляют постную пищу до пресыщения, до болезни, если придумывают многие постные блюда с разными приправами и сладостями, или же в двух-трех постных блюдах бывают слишком невоздержны; если в пост прибегают к разным лакомствам, и так-то каждый день. Святые угодники в посты ели столько, что можно было считать их как бы голодными. – Впрочем, мы не смущаем тебя, послушный сын Церкви, если ты иногда бываешь невоздержен или особенно изыскан, соблюдая буквально пост. Не говорим тебе, что у тебя поста совсем нет. Мы назовем тебя добрым постником и за то уже, что ты отказываешь себе, например, в вел. пост, в рыбе и вине, что питаешься, хоть бы и неумеренно, растительными лишь продуктами. Но благословляем тебя соблюдать пост и в самом посте, например, не есть и не пить часто и много.

«Сухоядением» называется пища сухих плодов с хлебом, а иногда и вареная растительная пища, также «укроп с медом», которому у нас может соответствовать чай. Высшая степень его – хлеб и вода. Такой глубокий пост внушается соблюдать среди недель великого поста (Лаодик. 50). Тогда же следовало бы есть только однажды в день. Так, например, в первые два дня первой недели великого поста совсем не положено пищи тем людям, которые здоровы и могут вынести такое пощение; в среду после обедни полагается обед, но только из хлеба и вареных овощей, слабым же силами и престарелым летами дозволяется подкрепить себя хлебом раньше, во вторник после вечерни; в четверток опять не положено стола; в пятницу та же трапеза, как и в среду, с прибавлением только разваренного пшена (кутий); – на следующих неделях, кроме суббот и воскресений, полагается употреблять пищу каждый день, но однажды, и то не раньше вечера. Вино и масло разрешаются в субботы, в воскресные и праздничные дни среди великого поста. Не говоря о времени, когда произошли такие подробности великопостного устава, мы должны заметить, что правила о строжайшем соблюдении четыредесятницы идут от времен апостольских (Апост. прав. 69). Св. подвижники, которых и вся жизнь представляла великий пост в строгом смысле, не только со всею точностью соблюдали эти правила о великопостном пощении, но по усердию выносили гораздо высшие подвиги поста. Между ними были и особые подвижники на сей раз, известные под именем «святых постников», как, например, Иоанн постник, саном патриарх (Четь-мин. под 2 сент.), Симеон Дивногорец (24 мая), Савва препод. (5 дек.) и друг. Были даже такие, которые, подражая сорокадневному неядению Спасителя, ничего не ели в продолжение 40 дней, как, например, препод. Герасим (март.4, и др. патер. гл.4 сказ.83). – Сын православной Церкви! мы указали тебе строжайшие правила пощения и высокие примеры постничества с тем намерением, чтоб ты тем более устыдился своего уклонения от строгостей церковного поста и старался бы приближаться к точному, по уставу, посту. Вспомни еще, что и ныне есть такие люди, которые среди своих работ (поденщинами) по бедности своей питаются одним хлебом и водой.

«Егда отъимется от них жених, и тогда постятся в тыя дни» (Мк.2:20). Так предсказал Спаситель о Своих учениках, которые и стали поститься в своей скорби, когда Его не стало с ними. Но и мы все также ученики и последователи Иисуса Христа. Посему в день распятия Его у нас и литургии не бывает. Посему в этот день не полагается совсем ни пить, ни есть, исключая самых немощных людей. Когда человек поражен каким-либо горем, тогда он, обыкновенно, продолжение некоторого времени не пьет и не ест: так и глубоко любящим Христа, уже не до пищи, когда Христа бичевали и распяли на кресте, когда живейшее представление Его страстей со всею же живостью сознания приводит нам на память тяжкие наши грехи, за которые требовалось пострадать Спасителю нашему. – Благочестивый христианин, хоть этот-то один день в году – Великий Пяток проводи совсем без пищи и питья, или, в крайнем случае, без пищи! Не бойся, будто заболеешь от такого поста или не вынесешь его. Подольше тогда пробудь в церкви, и – это поможет тебе удержаться от ядения (Древн. патер. гл.4:83). А затем, когда продлишь пост до позднего вечера, тогда ночной сон вознаградит для тебя совершенное неядение и – ты встретишь следующий день (Великую Субботу) со свежими силами⁵⁹. На следующий же год легче будет тебе провести в таком же неядении этот день и половину Великой Субботы: хоть год – промежуток времени велик, но – как известно по опыту – на сей раз пост одного дня имеет большое влияние на день другого года.

«Аще кто не хранит поста святых Апостол и Рождества Христова, и Богородицы, в церковь сего да не приемлеши» (Номокан. 228), вот суд вселенской Церкви на смелых нарушителей постов! В самом деле, что же это за льготу и преимущество присваивают себе нарушители постов? Все равно, православные христиане, все члены Церкви, всем одни уставы церковные, для всех одни права на благодать Божию, одни надежды на царство небесное. Но вот, одни соблюдают посты, а другие – нет. Одни лишают себя в пище и питье, а другие все разрешают себе, будто бы им так и следует, будто бы им и взыскания никакого не должно быть ни пред Церковью, ни пред совестью, будто бы подвижничество христианское, которое на сей раз не усердию предоставляется, не под условием: «аще хощеши совершен быти» (Мф.19:21) предлагается, но предписывается как заповедь, будто оно относится не к ним, а к кому-либо иному. Укажут ли на малое, будто бы, значение этих постов? Нет! все они, т. е. и Петров, и Рождественский, и Успенский, имеют свое утверждение в правилах святых соборов (6 Всел. 56, Гангр.19). Римские католики отвергли их, пожелав остаться с одним великим постом. Но как уж они начали делать себе послабления, то ослабили и великий пост, в качестве пощения, и даже первые дни его, столько строгие у нас в правосл. Церкви, совсем исключили, будто не принадлежащие к св. Четыредесятнице. (Да и в физическом отношении каждый из четырех постов в году имеет свое благодетельное значение. Так, Филиппов пост предохраняет от воспалительных зимних болезней; Петров и Спасов весьма помогают переносить летний жар; потому что, когда человек питается растительной пищей или рыбой, тогда мало развивает в себе внутренней теплоты; великий пост после строгих дней пощения возвышает цену мясной пищи и, кроме того, дает возможность животным, особенно теплых стран, выплодить своих детей: между прочим, он должен бы быть сбережением мясной пищи для мясоеда, хотя, к крайнему сожалению, в некоторых городах, вследствие широкой мясной торговли в продолжение его, цена на эту пищу сильно возвышается после него, когда бывает разрешена эта пища, так что из-за прихотей людей состоятельных, которые и великим постом едят мясное, иные бедные люди и в мясоед отказывают себе в мясном столе). – Ты, православный христианин, подумай о суде церковном, который угрожает нарушителям постов! Не смотри на общий пример в каком-либо месте или в кругу каких-либо лиц, где даже нипочем считают нарушение постов. Каждый должен поститься для собственной души и каждый за свой труд получить награду от Господа Бога, в будущем свете. Даниил с тремя отроками не смотрел же в этом случае на пример вавилонян (Дан.1:8).

«Аще кто не постится во св. Четыредесятницу, кроме препятствия от немощи телесныя, да будет отлучен», такова опять воля Церкви о великом посте (Апост. прав. 69). Между тем, ныне, к горькому сожалению, не мало между православными таких, которые даже и в великий пост разрешают себе мясной стол, для которых круглый год мясоест, которые даже и ту неделю, когда для исповеди и св. причастия оставляют мясные блюда и употребляют рыбную пищу, – и эту неделю считают для себя бременем. (Раньше в правосл. России есть в великий пост скоромное признавалось до того преступным и странным, что на таких нарушителей поста смотрели не иначе, как на жидов, но знакомство с немецкими странами, которые не подчиняются никаким церковным законам, и вольность мысли религиозной приводят, вот, некоторых к этим смелым нарушениям устава). О «препятствии же от немощи телесныя» здесь и говорить нечего; потому что, большею частью, самые-то здоровые люди, часто тучные, и едят в великий пост мясную пищу. Если же многие из них не приучили себя к посту с ранних лет, то сами же виноваты. Притом, могли бы они приучить себя во всякое время, если б захотели (препод. Дорофей, приучая постепенно своего ученика, Досифея, к пощению, с 4 фунтов хлеба в день довел его, наконец, до 12 доли фунта). Иные думают «поменьше есть в посты, да только молочное и скоромное». Заблуждаются! Качество пищи всегда больше производит бед, чем количество ее. Между тем, как враг-дьявол не может совсем приступить, или с трудом приступает к телу постника, которое охлаждено постною пищею, не может возмутить прохлажденной крови этого человека, – к тем же, которые питаются мясною пищею, и так-то круглый год, – к тем он имеет легкий доступ; потому что плоть, которая не обуздывается пощением, способна к игранию. Да и самый ум, и самое сердце человека в настоящем случае, так как не имеют особенной духовной бодрости, легче повинуются искусителю (Лк.21:34). Отсюда, не избегают и в великий пост падений плотскою страстью, питающиеся в продолжение его мясными блюдами. А что, между прочим, готовят себе эти люди в будущем свете? В свящ. Писании сказано: «брашна чреву, и чрево брашном; Бог же и сие, и сия упразднит» (1Кор.6:13). Пищи телесной на том свете, значит, не будет. Между тем, они, никогда и нисколько не ограничивая здесь пожеланий своего вкуса и чрева, сильно развивают в себе эту часть природы своей, имеющую совсем погибнуть. Когда душа каждого из них перейдет на тот свет с таким пристрастием и не будет там находить ничего, удовлетворяющего чревоугодию, – не будет ли томиться и носить сама в себе муку? Жить придется на том свете духом, хотя и плоть возвратится к своему духу: духовную-то жизнь, а не плотяную только, и нужно бы нам здесь развивать. (И в отношении здоровья мясная пища далеко уступает постной, а особенно растительной. Еще ничего бы, если б тело равномерно питалось растениями и животною пищею. Но исключительно мясная пища дает человеку плотное и крепкое тело, душе же – воинственный характер; она производит быстрое кровообращение, густоту и волнение в крови, вообще разгорячает тело, доставляет телу тучность и слишком раздражительное качество, которое особенно располагает к болезням. Совсем противоположно действует постная пища, растительная и рыбная, при частом, и особенно, при исключительном употреблении ее. Эта пища прохлаждает тело, уменьшает выделение густой крови, предотвращает те, преимущественно, болезни, которые обнаруживаются волнением крови, жаром в теле, раздражением в разных органах: в этом отношении она особенно полезна для людей полнокровных, молодых, раздражительных, подверженных приливам крови к груди и голове, наконец, – и для кандидатов чахотки). – О, православный христианин! ты никогда не мирись не только для себя, но и для других, с тем, чтоб можно было и в великий пост кому-либо употреблять мясной стол без всякой нужды. Эта угодливость чреву показывает, что чрево берет у человека верх над высшими областями, между тем, как оно ни мыслит, ни желает. Ведь над ним возвышаются сначала грудь, в которой живет сердце, а потом – голова, где владычествует ум: как же ему дозволять быть выше груди и сильнее головы?

«Егда поститеся, не будите сетующе... Ты же, постяся, помажи главу твою, и лице твое умый» (Мф.6:16–17). Слова нет, что пост с первого раза для плоти нашей кажется неприятен, тяжел: плоть с трудом подчиняется ему. Отсюда, мы вздыхаем, когда приближаются дни поста, – точно хотят нас увезти куда; скучаем, когда наступит пост; тщательно высчитываем недели и дни, когда окончится пост. Но это отягощение бывает дотоле, пока человек не испытает пользы от поста, как и не ожидает для себя этой пользы, как постится только по внешнему требованию устава или старших лиц. Совсем иное, если кто убедится в пользе поста. А убеждаться может каждый по мере того, как с послушанием будет нести бремя его; потому что от поста облегчается дух, утихают страсти, утончается тело, да и сон легче и скорее. Кто внимательно будет наблюдать за собой, когда постится, – кто вообще решительно обратится к Богу после греховной жизни, тот непременно найдет для себя полезнейшим пост и будет держаться его с возможною строгостью. – Зачем же это тебе, христианин, роптать на посты? зачем произносить брань на постные кушанья? Постясь и жалуясь, ты только убавляешь цену своего подвига.

Указания на пост встречаются во всех книгах св. Писания, Ветх. и Нов. Завета. И самая-то первая заповедь Божия человечеству с видимой своей стороны была о воздержании и посте. А еще раньше – делами миротворения – Господь Бог показал людям разные роды пищи, из которых самый первый есть тот, который составляет теперь для нас строжайшее церковное пощение; потому что прежде явилась растительная пища (в 4 день), а потом рыбная (в 5 день), наконец, и мясная (в 6 день). По книге Бытия (Быт.1:29) видим, что в начале пищей для человека были растения, например, плоды с дерев. (Животным же была назначена только зелень. Так. обр., и этот вопрос «от природы назначено человеку равномерно питаться растительною и животною пищею», – еще не решителен; напротив, перевес в настоящем случае клонится на сторону пищи растительной). Затем, – если о каждом из нынешних четырех постов и не говорится буквально в св. Писании, – для православного христианина они обязательны вполне потому, что их установила вселенская Церковь, которая есть «столп и утверждение истины» (1Тим.3:15). – В существе дела посты и необходимы, и полезны. Они уравновешивают в человеке две природы, телесную и духовную; дают уму трезвенность и чистоту, а сердцу некоторую тонкость и духовность, если только соблюдаются правильно; имеют большую силу на бесов, так что «сей род ничимже может изыти, токмо молитвою и постом» (Мк.9:29); они – великая помощь христианину в важных событиях жизни (Деян.13:3), в скорбях и трудностях его (Ион.3:10), как знаем из множества примеров по священной истории; они делают тело способным выносить продолжительные молитвы: тут уже нет гири, которая бы тяготила тело человека к низу. Как же после всего этого неосновательны возражения против церковных постов! Возражений и немало. Только все эти возражения давно уже известны Церкви и не представляют ничего серьезного. Напрасно каждый из возражателей думает про себя, будто говорит что-то новое и неопровержимое. Нет, несоблюдающие постов, если еще оспаривают и осмеивают их (иные отсылают их от себя с презрением к духовенству да простонародью, которые будто теперь единственные постники), – эти люди только «прибавляют грех ко греху». Забыли они слова Самого Спасителя: «да не когда отягчают сердца ваши объядением и пиянством» (Лк.21:34). Особенно легкомысленное рассуждение то, будто «посты ныне не современны». Ужели это средство к ослаблению плотских страстей, указанное евангелием и апостольским учением, перестало иметь свою силу? ужели плоть человека, поврежденная грехом, изменилась и не воюет более против духа? – Затем, и все предлоги к нарушению или только к крайнему ослаблению постов, как-то: «негде взять постного стола, дорог он, слабы мы силами (будто и все ныне сделались больны!), желудок не принимает постной пищи, здоровье упадает от поста»: – все подобные предлоги не вынесут в применении к каждому нарушителю постов строгого испытания. Относительно, например, здоровья посты всегда были другом здравия и задатком долговечности. В медицине теперь сознают, что растительная пища больше всего располагает к долговечности: собственно, диетой врачи назначают более растительную пищу, чем животную, например, так почти во всех острых и хронических болезнях. Жития святых показывают, что великие постники проживали по сто лет и более. Есть даже целые племена, или народы, которые не употребляют совсем животной пищи, но питаются по условиям своего климата и местности одними растениями. – Нет! Ты, сын православной Церкви, никогда не допускай ни возражения, ни посмеяния на церковные посты. Лучше же тебе покаяться пред Богом в грехе несоблюдения их, чем еще оспаривать несомненное и святое.

«Ядый не ядущаго да не укоряет» (не уничижает) (Рим.14:3). У греха есть несчастное свойство: увлекать с собою других. Это свойство особенно показывают не соблюдающие постов совсем или только во всей строгости их. Так, одни упрашивают ослабить говенье (например, в великий пост поесть рыбы или пить вино), – говорят: «ешьте-пейте; ничего, Бог простит; я на себя принимаю ваш грех». И когда нетвердый постник согласится с этими советниками, они считают эту уступку приятным угождением себе, благоволят за нее. Другие совершенно знают, что, если они первые нарушат или ослабят пост, то и прочие последуют их примеру: так. обр., из-за своего удовольствия или прихоти, в которых могли бы отказать себе, они отвлекают от поста тех, которые не думали нарушить его или ослабить; так, например, неосторожно поступают старшие в семье. Третьи, пригласив к себе гостей, без разбора подают в постный день скоромные блюда; а когда гость-постник отказывается от их блюд, то бывают недовольны. Четвертые, приняв к себе квартирантов, не приготовляют постного стола для желающих хранить постные дни. Всего чаще в гостиницах по средам и пятницам не запасаются постными блюдами, между тем, как не должны бы отказывать никому в своем столе, потому что уже взялись доставлять его за плату. И во всех этих случаях поступают люди не по нужде какой, а только по легкому взгляду на пост, или, чтоб не им одним быть нарушителями его. – Ты, сын Церкви, хоть бы сам и неточно соблюдал посты, не привлекай к этой неточности других, но порадуйся за ближнего, который строго постится; и уважь его, и окажи ему возможное содействие соблюсти пост, как он хочет⁶⁰.

«Не такового поста (т. е., чтоб судиться и производить между собой ссоры) Аз избрах... но разрешаяй всяк союз неправды», обличает от имени Божия пророк Исаия (Ис.58:4–6); «покрых постом душу мою» говорит о себе Давид (Пс.68:11), т. е., как тело все от строгого поста покрывается особенною сдержанностью и целомудрием, так и душа вся от умного поста остепеняется; «постяся телесне, постимся и духовне», поется за первой же великопостной обедней (Стих. на веч. в среду). Что же составляет душевный пост? Безгневие и смирение: так, Давид, посредством пощения, смирял свою душу (Пс.34:13). – Чувство раскаяния во грехах, раздрание своего сердца, а не вретища только: Ниневитяне к посту присоединили покаяние, и – спаслись (Ин.3:10)⁶¹. Усиление молитвенного подвига, между прочим, в великий пост выполнение и на домашней молитве поклонов со стихами «Господи, владыко живота моего...»; так Апостолы пред избранием Павла и Варнавы на миссионерскую проповедь не только постились, но и усиленно молились (Деян.13:3); так все святые Божии в посты усиливали и без того непрестанную свою молитву. – Дела милостыни и, вообще, доброта к ближнему: так постник Корнилий, будучи еще язычником, творил при посте своем и милостыни (Деян.10:30). Но кто постится только для того, чтоб поститься, чтоб не иметь упрека в своей совести или переговора со стороны других, будто он не соблюдает постов; кто не заботится ни об одном из сказанных видов душевного поста, и так-то поставил себе правилом, или привык поститься всегда, во всякий пост, или еще сверх постов, например, когда по особенному обету не ест совсем мясной пищи: такого человека мы встречаем еще более жестким, расположенным к гневу, к гордости, к осуждению ближнего и к тому, чтоб соблазняться поведением других, положим, он не ест мяса, но «снедает своею злобою или клеветами брата»⁶². Словом, постное голодание одним телом, без духа и теплоты сердца, развивает в человеке гораздо сильнее те страсти, которые носят на себе характер духовный. Отсюда замечаем, что некоторые неумные постники во время поста сердятся более, чем в другую пору: и бесы ведь ничего не едят, а исполнены злобы. – Ты, православный христианин, не будь односторонним в посте, не поставляй его исключительно в пище и питье до мнительности такого рода, будто и кусок сахара в пост нельзя тебе употребить с чаем, якобы скоромный, но имей попечение о посте душевном. Впрочем, и не слушай разговора тех, которые под предлогом поста душевного пренебрегают телесным постом: у этих людей уже не найдем ни того, ни другого поста.

«Собрашася сынове израилевы в пост и чтоша в книге закона... четверицею в день» (Неем.9:1–3). Чтение в посты священных и духовных книг прямо требуется церковным уставом. Сюда относятся книги «Бытия и Притчей, беседы св. Ефрема Сирина, Лествица Иоанна, студиты, житие Марии Египетской», а также сочинения, которые помогают покаянию, например, «исчисление грехов против десяти заповедей», и приготовляют к благоговейному принятию исповеди и св. причащения. На страстной же неделе нужно слушать в церкви св. евангелие или же дома прочитывать его, – занимать себя по какому-нибудь толкованию или размышлению страданиями и предсмертными беседами Иисуса Христа, которых верующая душа читает и не начитается. – Христианин! пользуйся для духовного чтения, особенно временем постов; потому что в посты дух более приспособлен к этому чтению, тогда он скорее возлетает к небу.

«Плакахом вам, и не рыдасте» (Мф.11:17). Подобно этому, кто и на зов Церкви плакать о грехах отвечает весельем и смехом, кто нисколько не различает трогательных дней поста от мясоястия, – тех как бы и не остается больше ничем трогать. Искренний пост требует, чтоб все органы и члены нашего тела постились; так, например, для глаз постом должно быть не услаждать их очаровательными и соблазнительными картинами; для духа – не ласкать его нежными звуками музыки и светским пением, которые расслабляют душу. Искренний пост требует также отказывать и духу в суетных развлечениях, как, например, чтение светских повестей, игра в карты. Особенно в такой строгости православные христиане должны проводить великий пост, от первого и до последнего дня его. Великий пост есть время всенародного говенья, всеобщего покаяния, или духовного траура. Господь наш в продолжение этих дней и ночей, за которыми (т. е. сверх четыредесятницы) следуют уже дни Его страданий, – во все это время не пил и не ел. Если мы – говоря о большинстве, по своей немощи не можем удержаться от питья и ядения и на один день, и на одну ночь великим постом, то, однако, можем совершенно остановить мирские увеселения. Церковь ограничивает в великий пост даже чистые духовные радости; так, она не совершает среди недель его полной литургии с пением «милость мира», – той литургии, за которой душа христианина всегда чувствует на себя влияние какого-то торжества. Требуя проводить в подвигах говенья весь пост, а не некоторые только недели его, как первую и последнюю, Церковь в этих видах в самой середине великого поста выносит крест и полагает его на аналое. Как во время брани пред глаза воинов, которые начинают ослабевать духом и силами, поднимается воодушевляющее их воинское знамя, так и Церковь, выдерживающих в строгом говенье, всецело великий пост подкрепляет, успокаивает воззрением на крест, показывая его православным. (Крест на налое в это время, по преднамерению ее, вовсе не бремя на плечи, которое бы и слагалось с плеч вместе со снятием его с налоя, но ободрение для добрых постников). Между тем, оставляются ли в посты светские увеселения? О! тут даже и о великом посте нужно сказать: «плакахом вам, и не рыдасте!» Церковь вся коленопреклонилась и слушает умилительное пение: «да исправится молитва моя...» – а в некоторых домах в эти часы занимаются музыкой то в виде урока, то, собственно, для удовольствия. Церковь своим звоном призывает к вечерне для припадания на землю с молитвою: «Владыко многомилостиве...» – а в это время иные отправляются на загородные катанья, где бывают, своего рода, припаданья (танцевальные в гостиницах). В церкви поется: «покаяния отверзи ми двери...» – а в мире широко отворяются двери в дома увеселительных собраний и даже в театры. Не похоже ли это на то, как прийти бы на похороны и здесь шутить и веселиться? не разрыв ли это с церковью, членами которой, однако, не перестают числиться поступающие так? (Действительно, был пример в древней церкви, во времена св. Златоуста, что многие пошли и на страстной неделе в театр. Но то было вскоре после язычества, в котором получили свое бытие театры и от которого в верующих христианах еще оставалась сильная привычка к посещению театральных представлений. Св. Златоуст и вопиял против этих ругателей над великими и печальными днями, много раз повторяя к ним в своем обличительном слове: «можно ли это стерпеть? можно ли снести...? забыв важность поста, вы отдались в плен дьяволу. Можно ли это стерпеть? можно ли снести?»⁶³. Но, конечно, мы должны «простираться» в христианском благоговении и благоповедении «в предняя», а не припоминать на сей раз «задняя» (Флп.3:13). О, «людие мои» православные! «что сотворих вам или чим оскорбих вас?» (Мих.6:3) – невольно слышится через Церковь этот голос Самого Господа в виду всяких увеселений, и даже театральных, великим постом. – Ты, православный читатель настоящих правил о христианской жизни! не мирись даже и мыслью с тем, будто можно одним членам семьи церковной веселиться и ликовать, когда другие по зову Церкви, сетуют о грехах. И не только тебя, наперсник наш, Церковь оберегает на сей раз, как и на всех путях жизни, желая тебе душевного спасения; но и «расточенная чада» (Ин.11:52) она собирает и рада бы до одного собрать к вечному спасению. С Божией помощью сохраняй все положенные ею посты и во всех отношениях, т. е.: «и в качестве, и количестве пищи; и в часах, когда нужно принимать пищу; и по телу и по душе; и чтением духовным, и ограничением себя в суетных развлечениях!» Прими к сердцу такую мысль, что православие в России потому, между прочим, доселе оставалось и остается еще крепким, что утверждается на четырех постах, как бы на четырех столбах, вместо одного столба – как у католиков, – и то ослабленного. С глубоким убеждением остановись на той мысли, что посты-то каждого года, если христианин проводит их в строгости, достойно приготовляют его к вечной жизни и окажутся там для него самым лучшим временем во всей его земной жизни!

Вторая (заповедь) подобна ей (первой): возлюбиши ближнего своего, яко сам себе (Мк. 12:31). В сию обою заповедию весь закон и пророцы висят. Мф. 22:40.