«Эллинохристианский синтез» и Отцы Церкви

Перед вами перевод цикла статей, посвящённых проблеме «эллинохристианского синтеза». Автор их – выдающийся греческий духовник и писатель архимандрит Епифаний (Феодоропулос) (1930–1989). Отец Епифаний, почитаемый в Греции как старец, – духовная личность огромного масштаба, крайне одарённый, образованнейший и глубоко церковный человек, а также плодовитый писатель, с которым мало кто может сравниться по верности церковному Преданию, богословским познаниям, ясности и точности выражения мыслей, остроумию и неопровержимости аргументации. Всё это заставило современников называть о. Епифания «Василием Великим XX века» – эпитетом, с которым, надеемся, согласится и наш читатель после прочтения этой и других книг дорогого геронды.

Цикл статей «Об эллинохристианских синтезах» был опубликован о. Епифанием на страницах периодического издания «Три святителя» (Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι) в начале его священнического пути, в 1958–1962 гг., в качестве полемики с популярной в то время теорией об «эллинохристианской культуре». Суть этой теории заключается в том, что в раннехристианскую эпоху греко-античные («эллинские») и христианские элементы сочетались, смешались, соединились, образовав некую новую реальность, «эллинохристианскую культуру»¹, а сам факт этого сочетания получил название «эллинохристианского синтеза», причём его основоположниками, «невестоводителями» и «мистагогами» (тайноводцами) были названы святые Отцы Церкви. Немногими краткими, но неопровержимыми аргументами и ссылками на святых Отцов, тех самых «тайноводцев», о. Епифаний показывает всю несостоятельность этой теории.

Сегодня в определённых кругах христиан-интеллектуалов и богословов считается необходимым синтезировать элементы православного богословия и светской внешней культуры, чтобы сделать слово Церкви более слышимым и убедительным. Существует отдельное богословское направление – контекстуальное богословие, главный принцип которого заключается в том, что современное богословие должно выражаться в терминах конкретной культурной среды и конкретного времени, то есть в современном культурном и социально-политическом контексте. Считается, например, что православное богословие не может формулироваться вне экуменических рамок. Этот принцип проникает и в чисто богословские вопросы, когда, например, западный персонализм претендует на центральное место в православной триадологии. Ещё одна распространённая сегодня тенденция – некритически принимать все современные естественно-научные теории, пытаясь перетолковать в их ключе священные тексты Церкви. Всё это выдаётся за синтез современной культуры и христианского богословия.

Обычный довод сторонников такого синтеза заключается в том, что и великие Отцы Церкви своей эпохи совершили так называемый эллинохристианский синтез. Но поскольку в святоотеческой литературе в действительности нельзя усмотреть синтеза языческого эллинизма и христианства, но лишь использование определённой терминологии и образа выражения, что само по себе не составляет синтеза, мы сочли нужным перевести на русский язык статьи о. Епифания, в которых он убедительно показывает и доказывает невозможность эллинохристианского синтеза в таком понимании. Наша цель – противостоять не тем теориям об эллинохристианском синтезе, которые начали появляться около 100 лет назад, но сопровождающей всю историю Церкви тенденции к синтезам, повреждающим чистоту христианского Откровения². С другой стороны, данная публикация поможет светским исследователям увидеть чисто православный, церковный, святоотеческий взгляд на проблему отношения христианства и культуры.

В то же время нам не хотелось бы, чтобы данная публикация была понята как попытка «унижать учёность», по слову свт. Григория Богослова. Античная культура сама по себе не отвергается ни архим. Епифанием, ни цитируемыми им Отцами; напротив, они признают ту пользу, которую она может принести. Чтобы понять, какого рода может быть эта польза, приведём такой пример. Около 30 лет назад в средней школе Греции было отменено изучение древнегреческого языка. В результате этого сегодня среднестатистический «эллин» не в состоянии читать в оригинале Новый Завет, не говоря уже о гимнографии и Отцах Церкви! Точно так же сегодня в России отказ от классического образования (если понимать под классическим образование, основанное на изучении классиков, то есть определённого набора текстов) приведёт к выпадению из общего историко-культурного контекста, в котором создавались тексты нашего общего христианского наследия, а значит, к неспособности воспринимать эти тексты. Соотношение светской и духовной «мудрости» филигранно выразил один из величайших святых Православия – прп. Варсонофий Великий (V–VI вв.): «Если человек не имеет данной свыше духовной премудрости, то бесполезна ему первая (мирская); если же имеет ту и другую, то таковой блажен»³.

Необходимо сказать несколько слов о переводах святых Отцов, из цитат которых по большей части состоит цикл данных статей. Мы воспользовались существующими на сегодня переводами трёх святителей – Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, которые, хотя и переиздаются, были выполнены более ста лет назад. Хотя эти переводы обладают многими достоинствами, для целей настоящего издания потребовалось внести в них определённую правку. Причины к тому следующие.

Во-первых, старый перевод имеет тенденции к смягчению и эвфемизации, из-за которых читатель не всегда улавливает накал полемики Отцов, неподражаемые язык и стиль их обличений, их самобытный юмор. По этой же причине читатель с трудом проводит связь между тем, о чём пишут святые Отцы, и знакомыми ему реалиями античного мира. В нашем переводе мы предпочли следовать более буквальному и точному чтению текста.

Во-вторых, неточный перевод некоторых ключевых терминов, который затемняет смысл полемики Отцов в целом.

Одним из таких ключевых терминов является слово Ἕλλην – «эллин», которое в старом переводе почти всегда передаётся как «язычник». Это самоназвание греков, употребляемое ими и поныне, первоначально носило узкий национально-географический характер; затем, с колонизацией и распространением эллинистической культуры, особенно с эпохи Александра Македонского, слово «эллин» стало применятся вообще ко всем говорящим на греческом языке и принадлежащим к греческой культуре, даже если по происхождению они не были греками. В этом смысле слово «эллин» соответствовало понятию «культурный, цивилизованный человек» и противопоставлялось понятию «варвар» («бормочущий на непонятном языке»). Далее, при встрече эллинов с иудеями, у последних это слово стало обозначать все нееврейские народы, позаимствовавшие у эллинов язык и обычаи. В этом значении слово «эллин» действительно было синонимом слова «язычник, идолопоклонник» и перешло с таким значением и в христианство. Но нужно понимать, что, когда святые Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст обрушиваются на эллинов и «эллинскую мудрость», они имеют в виду отнюдь не язычников-«варваров» за пределами Римской империи, а именно всё то, что принято сегодня называть эллинской культурой, носителями которой были их языческие соотечественники, с которыми они жили бок о бок, быть может, вместе росли и воспитывались, изучали классических авторов… Поэтому мы переводим везде Ἕλλην как «эллин», а ἑλληνικός как «эллинский» – понятиями, которые должны восприниматься с учётом изложенного выше.

Ещё один ключевой термин – φιλοσοφία, философия, который часто переводится как «любомудрие». Такой перевод в принципе верен, потому что как для святых Отцов, так и для античных философов философия была, в первую очередь, руководством к правильной жизни, «любовью к мудрости», а не оторванным от жизни теоретизированием. При этом главным доводом Отцов здесь был тот, что античные философы, при всём обилии и разнообразии своих учений, не смогли никого сделать «любомудрым», тогда как у христиан даже самый последний простец ведёт жизнь лучшую, чем любой из древних философов. В нашем переводе мы везде переводили φιλοσοφία как «философия», чтобы дать читателю прочувствовать этот фронт полемики святых Отцов.

Кроме того, в дореволюционных переводах есть и другие недочёты, не устранённые, к сожалению, в новых отредактированных изданиях, как то: отсутствие унификации в написании имён (например, Дий вместо Зевс), употребление латинских имён вместо греческих (Геркулес, Меркурий), паронимы и прочее. Эти недостатки исправлялись нами по мере сил. При этом представленная здесь редакция не претендует на звание нового перевода (это задача иных масштабов и возможностей); её можно считать лишь адаптацией уже существующего перевода для лучшего понимания читателем смысла полемики святых Отцов с «внешней мудростью».

Чтобы помочь читателю лучше понять текст, мы сопроводили его кратким комментарием. Помимо указанных в примечаниях, для перевода и комментария использовались следующие источники и пособия: комментарий Псевдо-Нонна (далее – просто Нонн) на свт. Григория Богослова⁴; «Греческая патрология» Ж.-П. Миня (PG); издание и французский перевод Слов свт. Григория Богослова в серии «Христианские источники» (Sources chrétiennes, SC); новогреческие переводы в серии «Греческие Отцы Церкви» (Ἕλληνες Πατέρες τῆς Ἐκκλησίας, ΕΠΕ); «Сокровищница греческого языка» (Thesaurus Linguae Graecae, TLG), словари и энциклопедии (древнегреческий словарь И. Х. Дворецкого, древнегреческий словарь Г. Лидделла и Р. Скотта, патристический словарь Дж. Лэмпа, Большой словарь греческого языка «Папирос», «Новая философская энциклопедия» под ред. В. С. Степина, энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, Российский энциклопедический словарь, БСЭ и другие), а также открытые источники в интернете.

Сноски и примечания о. Епифания помечены инициалами а. Е.; остальные принадлежат переводчику.

В качестве приложения в настоящий перевод включена также глава соответствующей тематики из книги архим. Епифания (Феодоропулоса) «Христу Богу предадим»: Ἐπιφάνιος (Θεοδωρόπουλος), ἀρχιμ. Χριστῷ τῷ Θεῷ παραθώμεθα. Τροιζήνα: Ἱερόν Ἡσυχαστήριον Κεχαριτωμένης Θεοτόκου, 2004⁴. Σ. 135–142.

М. А. Вишняк

SC Sources chrétiennes. Paris: Éditions du Cerf, 1940–.

Досточтимый г-н главный редактор!

Передо мной лежит текст уважаемого и дорогого моего учителя, г-на Панайотиса И. Брациотиса⁵, посвящённый защите и воспеванию «эллинохристианской культуры» (см. газету «Эллинохристианское воспитание» (Ἑλληνοχριστιανικὴ Ἀγωγή) за март-апрель 1958 г.). Моё смирение, конечно, не обладает и одной тысячной эрудиции г-на профессора и многих других поборников сочетания эллинизма и христианства и смешения эллинских и христианских элементов в некое новое образование («эллинохристианскую культуру»), но это не означает, что я не могу иметь недоумений на этот счёт. К сожалению, несмотря на всё доброе желание, с которым я изучал и изучаю периодически появляющиеся тексты последователей этой теории, я не смог убедиться, что действительно произошло (или что даже было бы возможным) таковое сочетание и смешение.

Как моё смирение, так и многие другие видят между эллинизмом и христианством не сродство и сочетание, но пропасти и бездны. Второе, как мы полагаем, есть отрицание и осуждение сущности первого. Христианство с эллинизмом имеет почти столько же общего, сколько оно имеет общего со всеми народами. И это потому, что некоторые элементы христианства (как, например, богопочитание) являются общечеловеческими. Сверх этого, какое действительное сродство мы можем найти между ними? Какой конкретный элемент (существенный, разумеется) христианство приняло от эллинизма? И по какой причине не самодостаточно понятие «христианство», когда христианство имеет в себе и из себя все здравые и хорошие элементы эллинизма (которых ничтожно мало), но вместе с тем имеет и бесконечно многие иные, божественнейшие и превосходнейшие, о которых эллинизм не мог и помыслить? Да простят мне это высказывание, но я считаю, что синтез эллинских и христианских элементов может произойти только через духовную алхимию. Этот синтез, такое сочетание кажется мне странным и незаконным, а лучше сказать, противоестественным. Если мы заблуждаемся, то пусть нас просветят.

Мы слышим апостола Павла, который вопиет: Иудеи требуют чудес, и эллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, а для эллинов безумие (1Кор. 1, 22–23), – и боимся смешать мирскую мудрость с единственным спасительным «безумием» Креста. Мы слышим, как он учит, что Бог обратил мудрость мира сего в безумие (1Кор. 1:20) и что благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих (1Кор. 1:21), – и не можем помыслить, что сочетание этих вещей осуществимо… Конечно, у эллина есть своё место (как и у всякого народа) в христианстве. Но это место есть место последователя, ученика и смиренного служителя, а не место сотоварища! Если он так или иначе предуготовил почву для распространения христианства, то принёс пользу прежде всего себе, потому что выбрался из трясины и возвысился от невообразимого убожества. (Намного более его почву предуготовил иудаизм, откуда и спасение воссияло. Давайте не забывать, в конце концов, что Бог, которому мы сегодня служим, не есть бог (читай боги) Гомера и Гесиода, Платона и Аристотеля, но Бог Авраама, и Исаака, и Иакова, и семени их праведного…). Если он передал христианство другим, то отдал этим долг, а не предоставил услугу. (А ему самому кто передал христианство? Не иудей ли Павел? Почему мы видим только служение эллинов?). Если, наконец, христианство писало на греческом языке, на котором тогда говорили многие, то это порождает для эллинов долг и обязанность, а не предоставляет привилегии!..

Мой уважаемый учитель считает, что невестоводителями и тайноводцами сочетания эллинского и христианского духа стали великие Отцы и особенно Василий Великий. – Василий Великий!.. Сомневаюсь, что кто-нибудь другой (после апостола Павла) столь резко отверг и столь строго осудил эллинскую и вообще мирскую мудрость, как этот кесарийский Отец. Я говорю это, потому что видел многих из Отцов, которые уничижали и отвергали эту мудрость, но ни одного, который бы плакал и сокрушался о времени, которое потратил на её изучение!..

Но прежде, чем нам услышать плач этого святого Отца, необходимо подчеркнуть одну деталь великой важности: эллинская мудрость, принимаемая сама по себе (то есть без всякого сравнения с Евангелием), достойна чести, а иногда и восхищения. У неё есть некая ценность и польза, как у луны и звёзд ночью, когда нет солнца. Но как при рассвете дня и явлении солнца луна и звёзды совершенно исчезают, так и перед незаходимым и невечерним Солнцем Истины, Христом Спасителем, эллинская мудрость, как и всякая человеческая мудрость, оказывается бездонной глупостью. Теперь уже стали безумными, как мы поём в акафисте, искусные совопросники, а с ними увяли и творцы мифов. Философы оказались немудрыми, а искусные в слове обличены как бессловесные. Разорвались сплетения афинских мудрецов и риторов, и только сети галилейских рыбаков не остались пустыми⁶… Итак, всякий раз, когда мы видим, что Отцы благосклонны к эллинской мудрости и видят в ней некую пользу, они рассматривают её саму по себе. Что эллинская мудрость, рассматриваемая сама по себе, обладает некой ценностью – это несомненно. Есть ли, однако, в творениях кого-либо из великих Отцов место, где она похваляется, рассматриваемая в сравнении с христианством? Имеется такое место у Отцов, в котором говорится о возможном сочетании эллинского и христианского духа, возможном смешении эллинских и христианских элементов? Всякий раз, как Отцы видят эллинскую мудрость в сопоставлении и сравнении с христианством, они сплетают ей не венцы, но бичи, они находят её не мудростью, но безумием и глупостью, они уготовляют ей не троны рядом, или хотя бы под троном христианства (как делаем мы через «эллинохристианские» синтезы), но рвы, в которые и низвергают её как тщетную и бесполезную.

Однако пусть завершит это слово великий Василий. Его текст имеет совершенно особое значение, так как является не простым теоретическим учением, но глубокой и в высшей степени трогательной исповедью собственной души.

Итак, он исповедуется в письме к Евстафию Севастийскому:

«Много времени потратил я на суету и всю почти юность свою потерял в суетном труде, с каким упражнялся в том, чтобы уразуметь уроки мудрости, обращённой Богом в юродство; когда же наконец, как бы восстав из глубокого сна, обратил взор к чудному свету истины евангельской и увидел бесполезность мудрости князей века сего престающих (1Кор. 2:6), тогда, ПРОЛИВ МНОГО СЛЁЗ О ЖАЛКОЙ ЖИЗНИ СВОЕЙ, пожелал я, чтобы дано мне было руководство для наставления в догматах благочестия. И прежде всего предметом моего попечения было произвести некоторое исправление в нраве, развращённом долговременным обращением с людьми дурными…»⁷

Полагаем, комментарии к столь ясному, столь светлому и столь категоричному тексту излишни.

С большим почтением и тёплой благодарностью

Οἱ τρεῖς Ἱεράρχαι, май 1958 г.

Досточтимый г-н главный редактор!

Я прочёл не только со вниманием, но и с большим почтением в последнем номере газеты «Три святителя» письмо моего учителя П. Брациотиса, написанное по поводу моей предыдущей статьи «Эллинохристианская культура и Василий Великий». Но напрасно я ожидал какого-то вразумления. Г-н профессор почти с начала и до конца занимается не моей статьёй, а моей смиренной личностью. Уважаемый мой учитель! Конечно, я знаю, кто я и кому пишу. Я (используя схожее выражение святого Игнатия) юнейший, Вы – убелённый сединой⁸. Я неучёный и незначительный, Вы – учёный и знаменитый. Я лишён званий и должностей, Вы в изобилии облечены ими. Наконец, я ученик, Вы – учитель. Но это не лишает меня, как я писал, права иметь недоумения и возражения. Мне доставили бы радость все Ваши рекомендации и советы, если бы я в то же время услышал какой-либо ответ на свои недоумения и вопросы. Но, к сожалению, я этого не удостоился... Я полагаю, что слова или тексты человека верны или несостоятельны сами по себе, а не в зависимости от лица говорящего или пишущего. Как верно сказал древний философ: «Следует исследовать не кто говорит, а что говорится». Если бы моя статья была несостоятельной, было бы легко это показать. Какое значение имело бы тогда, молод ли автор или стар, получил он диплом недавно или давно, или вообще не имеет диплома? Никто не может утверждать, что возраст или дипломы магическим образом предохраняют людей от того, чтобы писать несостоятельные вещи.

Я признаюсь, что огорчился, потому что огорчил уважаемого и дорогого учителя. Во всяком случае, в моих намерениях не было «учительствовать», щеголять мнимой эрудицией или выступать противником г-на профессора. Если я случайно показался таковым, то без колебаний прошу прощения. Моим намерением было смиренно высказать субъективные взгляды, вкупе с моими недоумениями и сомнениями, чтобы получить какое-либо вразумление, чтобы не оказалось, что я напрасно бегу и буду бежать⁹. Эти вопросы не из тех холодных, которые совершенно сухо и бесстрастно занимают ум и никак не трогают душу... Мне было бы до невозможности трудно заглушить живейшие сомнения и недоумения моей души.

Ваше исследование «Эллинизм и христианство в антитезе и синтезе», уважаемый мой учитель, я прочёл сразу после отправки своей статьи – его принёс мне тогда мой друг Феолог. (Доклад на конференции по «Эллинохристианской культуре» я изучил ранее). В нём я нашёл, что один из основных выводов и один из основных Ваших тезисов следующий: христианство не взяло от эллинизма никаких сущностных элементов, но лишь элементы формы. Что влияние второго на первое имело место исключительно в отношении формы, но никак не сущности. Но одно ввергает меня в глубокое недоумение: насколько мы вправе, из-за одного лишь влияния на форму (да и то весьма спорного и для иных сомнительного, как отмечено в Вашем исследовании), говорить об «эллинохристианских синтезах»? Вы, уважаемый учитель, православные греческие профессора богословия, почти все ездили за границу и учились в иностранных университетах, по большей части протестантских. Несомненно, вы ездили туда не для потери времени и не для отдыха, а ради пользы. В чём же заключается эта польза? Что вы взяли оттуда? Сущностные элементы? Этого нельзя сказать о многих, и особенно о Вас, не впав при этом в клевету. Следовательно, всё тамошнее влияние мы можем рассматривать как чисто методологическое, касающееся формы. Но исходя из этого, разве можно утверждать, что учение того или иного профессора не просто православное, а протестантскоправославное, или что его книги не просто православные, а протестантскоправославные? Кто бы это допустил? Кто бы допустил разговоры о «протестантскоправославных синтезах» только лишь потому, что православные богословы излагают православные положения пользуясь немецкими методами (вне зависимости от того, хорошо они поступают или плохо), или потому, что между Православием и протестантизмом существуют некие общие элементы? Но тогда как мы можем, по тем же причинам, говорить об «эллинохристианских синтезах»? Вот моё недоумение! Может быть, оно глупое, но вы, сильные, – «должники мудрых и невежд»¹⁰...

Письмо свт. Василия Великого к Евстафию Севастийскому, в котором он плачет о времени, потраченном на изучение внешней мудрости, я изучал не в урезанном виде, но целиком и много раз. Но я никоим образом не убедился, что это письмо, рассматриваемое в целом, показывает, что Василий Великий занимал иную позицию в оценке мирской мудрости. А о том, что это письмо использовали прежде меня другие, я искренне говорю, что не знал (или, скорее, не помнил). Впрочем, это не имеет никакого значения, потому что повторное использование текстов не умаляет их силы и ценности, и я, приводя выдержку из этого письма, не претендовал на звание открывателя неизвестного текста.

Беседу того же Отца «К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений» (которая, впрочем, даже издалека не приближается к «эллинохристианским синтезам») я обошёл молчанием не намеренно. Сколько можно охватить в одной статье? И если я должен был упомянуть это сочинение, то насколько более должны были упомянуть письмо свт. Василия к Евстафию Севастийскому те, которые написали целые диссертации на эту тему?

Предлагаемые мне тексты свт. Григория Богослова (Надгробное слово Василию, архиепископу Кесарии Каппадокийской, §11) и прп. Иоанна Дамаскина («Точное изложение православной веры», ч. IV, гл. 17 (90)) я перечитал заново, хотя они и не были мне незнакомы. Однако вопрос не в том, есть ли места у святых Отцов, где они благосклонны к эллинской мудрости и находят в ней некую ценность. В своей статье я определённо признал, что такие места есть. Вопрос в другом: есть ли места у святых Отцов, которых мы провозглашаем «невестоводителями и основоположниками сочетания эллинского и христианского духа», где они говорили бы хотя бы о возможности подобного сочетания? Есть ли места у святых Отцов, говорящие об «эллинохристианских синтезах»? Таковые места есть ли? Об этом я спрашивал в своей статье. Да и у упомянутых двух Отцов есть ведь не один только взгляд, но и иной. Так как же разрешатся мои недоумения и рассеются мои сомнения насчёт «эллинохристианских синтезов»? В самом деле, если свт. Григорий не одобряет в своём надгробном слове Василию Великому всецелое осуждение внешнего образования со стороны некоторых, то не менее известно то, как он высмеивает эллинских философов в своём 4-м Слове (против Юлиана Отступника), особенно в § 43–44¹¹, § 59¹² и § 72, где он говорит: «А это (христианское), заслуживает гораздо большего уважения, нежели ненасытность мудреца и законодателя Солона, которую Крез выявил при помощи лидийского золота¹³; нежели любовь Сократа к красоте (я ведь стыжусь сказать – педерастия, пусть даже он и облагораживал её всякими выдумками)¹⁴; нежели Платоново лакомство в Сицилии, за которое философ продан и не выкуплен ни одним из учеников, даже никем из эллинов¹⁵… и философия Эпикура¹⁶, определяющая, что нет никакого блага выше наслаждения…»¹⁷ А в своём похвальном слове свт. Афанасию Великому он говорит, что Афанасий «немедленно напитался божественными правилами и уроками, изучив немногое из общеобразовательных наук, дабы не думали, что он совершенно несведущий в них и не знает того, что посчитал достойным презрения. Ведь он не потерпел, чтобы благородство и богатая даровитость души были заняты предметами суетными; не захотел подвергнуться участи неопытных борцов, которые, поражая чаще воздух, нежели противников, не достигают наград»¹⁸. И в 25-м Слове он много говорит против «внешней философии» и в § 4 характеризует её как «под видом и личиной философии играющую тенями истины»¹⁹. В своём 11-м письме, адресованном Григорию Нисскому, он называет книги внешней мудрости «солёными и негодными для питья» и обличает своего тезоимённого друга в том, что он занимается ими и оставил «священные и напояющие» книги, то есть Священное Писание. Он призывает его «одуматься, наконец, и прийти в себя»²⁰, что тот и сделал.

А прп. Иоанн Дамаскин, хотя и пишет в «Точном изложении православной веры» эту в высшей степени невинную вещь: «Если же мы могли бы извлечь что-то полезное и из внешних, то и это не запретно»²¹, – тем не менее не только в начале своей книги «О ересях»²² причисляет к ересям эллинские философские системы, но и в своём 2-м Слове о святых иконах говорит, что мы обнимаем и приветствуем учение «всего Ветхого и Нового Завета и слова святых и превосходных Отцов. Постыдное же, и отвратительное, и нечистое писание проклятых: и манихеев, и эллинов, и остальных ересей, как содержащее то, что ложно и суетно, и как выдуманное для славы диавола и его демонов и для их радости, отвергаем с презрением и бросаем от себя прочь, хотя бы оно и заключало в себе имя Божие»²³. А в своём «Послании лжеепископу Дары, яковиту» пишет, обличая некоторые его заблуждения: «...И кто не посмеётся, а вернее, не оплачет преизбыток безумия. Не вздор ли это, не измышление ли одержимого злым демоном разума, тёмное изобретение бесов и морок эллинского обмана? Кто из богоносных мужей когда-нибудь такое говорил, если только вы не вводите нам тринадцатым апостолом вашего святого Аристотеля²⁴ и не предпочтёте идолопоклонника боговдохновенным»²⁵. Также, толкуя фрагменты 1-го послания к Коринфянам²⁶, он буквально воспроизводит толкования святого Златоуста, о котором известно, с какой резкостью, а лучше сказать безудержностью, он обрушивался на эллинскую мудрость.

Но вернёмся к свт. Григорию, чтобы им окончить слово: «Первая мудрость есть жизнь похвальная, очищенная или очищаемая для Бога... Первая мудрость – презирать ту мудрость, которая состоит в одних словах и оборотах речи, в обманчивых и излишних антитезах. Лучше мне пять слов сказать в Церкви с разумом, нежели тысячи одним языком (1Кор. 14:13) и невразумительным звуком трубы, который не возбуждает моего воина к духовной брани. Я хвалю и лобызаю ту мудрость, которой прославились незнатные, ради которой предпочтены уничижённые, с которой рыбаки уловили в сети Евангелия весь мир, победив упраздняемую мудрость словом совершенным и сокращённым (Рим. 9:28)»²⁷. Так как же мы будем считать произносящих такое (да ещё и большее) невестоводителями и основоположниками «эллинохристианских синтезов»?

С большим почтением и тёплой благодарностью

Οἱ τρεῖς Ἱεράρχαι, июль 1958 г.

Ранее мы изложили наши простые размышления об отношении великих Отцов к внешней мудрости. Мы говорили, что нет возможности считать их создателями «эллинохристианских синтезов», как пытаются доказать в последнее время. Но поскольку приверженцы «эллинохристианских синтезов», выбрав некоторые невиннейшие места из сочинений Отцов, в которых они несколько благосклонны к внешней мудрости и находят в ней некую ценность, чрезмерно трубят о них повсюду и делают их флагами и знамёнами триумфа в своих руках, а в высшей степени резкие изречения Отцов против внешней мудрости обходят и замалчивают, мы сочли целесообразным привлечь некоторые из этих последних и поместить их на страницах этого любимого нами издания. Разумеется, эта публикация ни в коей мере не претендует на звание систематического труда. Речь идёт о самом простом воспроизведении, без какой-либо системы или порядка. То есть мы довольствуемся простым донесением отеческих изречений. Сначала послушаем божественного Златоуста, величайшего из Отцов Православной Церкви. Позднее, возможно, услышим и других.

Сегодня святой Отец толкует 17-й стих 1-й главы 1-го послания к Коринфянам: Благовествовать не в премудрости слова, чтобы не упразднить Креста Христова, и говорит:

«Низложив надмение превозносившихся крещением, он переходит к обличению кичившихся внешней мудростью и против них ополчается сурово. Если к надмевавшимся крещением он говорил: Благодарю Бога, что я никого не крестил (1Кор. 1:14), и: Христос послал меня не крестить (1Кор. 1:17), и для обличения их не употребил речи сильной и разительной, но, несколькими словами внушив им то, что хотел, перешёл к последующему, то здесь с самого начала наносит тяжкий удар: чтобы не упразднить, – говорит, – Креста Христова.

Что ты гордишься тем, чего следовало бы стыдиться? Ведь если эта мудрость воюет с Крестом и сражается с Евангелиями, то следует не хвалиться, а стыдиться её. Ведь по этой причине апостолы не были мудрецами – не по недостатку дарований, но чтобы проповедь не повредилась. Те (мудрецы) не поддерживали проповедь, а ещё и вредили ей; утверждали же её люди простые. Это могло обуздать надмение, пресечь воспаление, расположить к умеренности. Но, скажешь, если не в премудрости слова, то почему послали Аполлоса, который был учёным (см. Деян. 18:24)? Не потому, чтобы полагались на силу слов, но потому, что он был сведущ в Писании и обличал иудеев. С другой стороны, требовалось то, чтобы зачинатели и первые сеятели слова не были учёными. Ведь они нуждались в великой силе, чтобы с самого начала изгнать заблуждение, и тогда нужна была великая крепость, чтобы приступить к этому делу. Поэтому Тот, Кто не имел нужды в образованных вначале, если принял их впоследствии, то сделал это не потому, чтобы стал иметь в них нужду, но потому, что не делал различия²⁸. Как Он не нуждался в мудрецах для исполнения Своих намерений, так и после, когда они являлись, не отвергал их. Скажи мне, были ли Пётр и Павел учёными? Этого ты сказать не можешь: они были простыми и неучёными. Как Христос, когда посылал учеников в мир²⁹, сначала показывая им в Палестине силу Свою, говорил: Когда Я посылал вас без мешка и без сумы и без обуви, имели ли вы в чём недостаток? (Лк. 22:35) – а потом позволил взять мешок и суму, так было и здесь. Требовалось явить силу Христову, а не отвергать приступающих к вере за их внешнюю мудрость. Потому, если эллины будут обвинять учеников Христовых в невежестве, то мы скорее обвиним их самих. Никто не говори, что Павел был мудрец; но, превознося славившихся у них мудростью и красноречием, всех своих будем называть невеждами. Это немало послужит к их поражению; это доставит нам блистательную победу.

Говорю это потому, что некогда слышал, как смешно один христианин беседовал с эллином и как оба они в споре опровергали сами себя. Что надлежало говорить христианину, то говорил эллин; а что следовало говорить эллину, то выставлял христианин. Спор был о Павле и Платоне; эллин старался доказать, что Павел был человек простой и неучёный, а христианин по простоте своей усиливался доказать, что Павел был учёнее Платона. Но тогда, если этот довод имеет силу, победа была за эллином. Ведь если Павел был учёнее Платона, то многие справедливо возражали бы, что он одержал верх не благодатью, а красноречием. Таким образом то, что говорил христианин, обращалось в пользу эллина, а то, что говорил эллин, – в пользу христианина. Ведь если Павел был необразован, но превзошёл Платона, то здесь блистательная победа, так как неучёный убедил и привлёк к себе всех учеников учёного. Отсюда ясно, что проповедь одержала победу не человеческой мудростью, но благодатью Божией. Итак, чтобы и нам не подвергнуться такому же посмеянию в разговорах с эллинами, будем всегда, когда случится спорить с ними, обвинять апостолов в невежестве, ведь такое обвинение – похвала. И когда они скажут, что апостолы были людьми грубыми³⁰, то мы прибавим, что они были и неучёными, и некнижными, и бедными, и незнатными, и немудрыми, и неизвестными. Не к бесчестию, а к славе апостолов служит то, что они, будучи такими, явились славнее всего мира. Эти простые, грубые и неучёные так победили мудрых, сильных и властелинов, хвалившихся богатством, славой и всем внешним, как будто это не были люди. Отсюда ясно, что велика сила Креста и что всё это совершено не человеческой силой. Действительно, такие дела не в природе вещей, а выше природы. А когда что делается выше природы, и гораздо выше природы, а вместе с тем достодолжно и полезно, то очевидно, что это совершается некоторой божественной силой и содействием. Смотри: рыбак, изготовитель палаток, мытарь, простец, неучёный приходят из отдалённой страны, Палестины, изгоняют всех философов, риторов и искусных в слове из их собственного дома и в краткое время одолевают их, при множестве опасностей, когда им противоборствовали народы, цари и самая природа, когда им полагали сильные препятствия давность времени и закоренелые привычки, ополчались демоны и диавол вооружался и приводил в движение всё: царей, правителей, народы, племена, города, варваров, эллинов, философов, риторов, софистов, писателей, законы, суды, различные пытки, бесчисленные и разнообразные роды смерти. Но, когда рыбаки вещали, всё это обличалось и исчезало, точно лёгкая пыль, неспособная выдержать натиска сильного ветра. Поэтому научимся так разговаривать с эллинами, чтобы мы не были как животные и скоты неразумные, но были готовы дать ответ о нашем уповании (ср. 1Пет. 3:15). И будем впредь заботиться об этом главном и немаловажном и говорить им: каким образом слабые преодолели сильных, двенадцать – целый мир, не употребляя оружия, но безоружные сражаясь с вооружёнными?»³¹

Нужны ли комментарии? Очевидно, нет! Просто ставим свою подпись, удостоверяя точность воспроизведения.

Οἱ τρεῖς Ἱεράρχαι, ноябрь 1959 г.

Продолжаем и сегодня без комментариев публикацию отрывков из творений святого Отца, показательных в отношении... его симпатии к «эллинохристианским синтезам»:

«Впрочем это известно нам, а неверующим всё ещё нет. Потому апостол и сказал: Слово о Кресте для погибающих безумие³², а для нас, спасаемых, – сила Божия. Ибо написано: погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну (1Кор. 1, 18–19). До этого он от себя не говорит ничего обременительного, но прибегает прежде к свидетельству Писания и, от него заимствуя дерзновение, использует более суровые слова и говорит: Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в мудрости Божией, то благоугодно было Богу безумием проповеди спасти верующих (1Кор. 1, 20–21). Сказав: Написано: погублю мудрость мудрецов, – он прибавляет доказательство на это от дел и говорит: Где мудрец? где книжник? – нападая вместе на эллинов и иудеев. И в самом деле, кто из философов, кто из искусных в силлогизмах, кто из знающих иудейство спас и научил истине? Никто, но всё сделали рыбаки. Итак, покончив с этим и уняв их спесь, сказав: Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? – он приводит и причину, почему это так было. Ибо когда, – говорит, – мир мудростью не познал Бога в мудрости Божией, – то явился Крест. Что значит: в мудрости Божией? В той мудрости, которая является в делах Его, посредством которых Он благоволил открыться. Для того Он и устроил их такими, чтобы, смотря на них, восхищались Творцом (ср. Прем. 13:5). Велико небо и необъятна земля: подивись же Тому, Кто их сотворил. Ведь это великое небо не только сотворено Им, но и сотворено легко, и эта необъятная земля произведена Им, как ничто. Потому о первом сказано: Дела перстов Твоих – небеса (Пс. 101:26); а о земле: Сотворивший землю как ничто (Ис. 40:23)³³. Поэтому, раз мир не захотел познать Бога посредством этой мудрости, Он научил мнимым безумием проповеди, не посредством рассуждений, а через веру. Итак, где мудрость Божия, там нет нужды в человеческой. Ведь естественно сказать, что создавший столь прекрасный и столь великий мир есть Бог, имеющий беспредельную и неизреченную силу: человеческой мудрости свойственно было так рассуждать и посредством этого постигать Его. А теперь уже нужны не рассуждения, но только вера. Ибо чтобы уверовать и убедиться, что Тот, Кто распят и погребён, воскрес и сидит горé, для этого не нужны ни мудрость, ни рассуждения, но вера. Ведь и апостолы приступили не с мудростью, но с верою и явились мудрее и выше внешних мудрецов, и настолько более, насколько принятие предметов божественных верою выше того, чтобы вести рассуждения, – так как это превышает человеческий разум. Как же Он погубил мудрость (ср. Ис. 29:14)? Открывшись нам чрез Павла и подобных мужей, Он показал, что она бесполезна. Для принятия евангельской проповеди ни мудрость нисколько не помогает мудрому, ни невежество нисколько не вредит простецу, и даже, к удивлению скажем, невежество гораздо скорее и легче может принять её, нежели мудрость. Ибо пастух и земледелец, не увлекаясь рассуждениями и предавая себя Господу, скорее примут её. Так Он погубил эту мудрость! Ведь поскольку она сама прежде низложила себя, то и стала затем ни к чему не годной. Когда она должна была показать себя и познать Владыку через дела Его, она не хотела; а теперь, хотя бы и хотела привнести саму себя, не может, потому что теперь не таково положение дел, – ибо путь богопознания, он гораздо лучше её. Поэтому-то нужна вера и простота; её везде надобно искать и предпочитать внешней мудрости. Обратил в безумие, – говорит, – Бог мудрость. Что значит: Обратил в безумие? Показал, что она безумна для постижения веры. Так как высоко думали о ней, то Он скоро обличил её. Что в самом деле это за мудрость, если она не может найти главного блага? Поэтому Он заставил её явиться безумною, раз она первой обличила себя. Ведь если она не открыла ничего тогда, когда можно было исследовать посредством рассуждений, то какого успеха ожидать от неё теперь, когда перед нами предметы высшие, когда нужна одна вера, а не искусство рассуждений? Итак, Бог показал её безумие; благоволил же спасти безумием проповеди, впрочем, безумием не действительным, но мнимым. Ведь это особенно и важно, что не другой какой-нибудь мудростью, которая выше её, а мнимым безумием Он превзошёл её. Платона Он изгнал не другим каким-нибудь более мудрым философом, но неучёным рыбаком. Ибо так и поражение стало сокрушительнее, и победа – блистательнее. Потом, показывая силу Креста, говорит: Ибо и иудеи требуют чудес, и эллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, а для эллинов безумие, для самих же призванных, иудеев и эллинов, Христа, Божию силу и Божию мудрость (1Кор. 1, 22–24).

Великий смысл в сказанном. Он хочет показать, как Бог победил посредством противоположного и как проповедь не есть дело человеческое. Слова его означают следующее. Если мы, говорит он, скажем иудеям: веруйте, то они отвечают: воскресите мёртвых, исцелите бесноватых, покажите нам знамения. А мы что им на это говорим? Что Проповедуемый нами распят и умер. И этого достаточно для того, чтобы не только не привлечь нежелающих, но и желающих оттолкнуть; однако же это не отталкивает, а привлекает, удерживает и покоряет. Эллины, со своей стороны, требуют от нас красноречия в словах и искусства в софизмах, а мы и им проповедуем Крест, и что иудеям кажется бессилием, то у эллинов безумие. Если же мы предлагаем им не только не то, чего они требуют, но и противоположное тому, – ведь Крест при разумном рассмотрении кажется не только не знамением, но и уничтожением знамения; не только не доказательством силы, но обличением бессилия, не только не показанием мудрости, но знаком безумия, – так вот, если требующие знамений и мудрости не только не получают требуемого, но ещё и слышат от нас противное тому, к чему стремятся, и затем этим противным убеждаются – разве это не дело несказанной силы проповедуемого? …

Чего не смогли сделать философы посредством рассуждений, то совершило мнимое безумие. Так кто же мудрее? Тот ли, кто убеждает многих, или тот, кто – немногих, или, лучше сказать, никого? Тот ли, кто убеждает в делах важнейших, или кто – в маловажных? Сколько трудился Платон с учениками над линией, углом и точкой, над числами чётными и нечётными, равными между собой и неравными, беседуя с нами об этой паутине, – ведь это для жизни бесполезнее даже такой ткани, – и не принесши пользы ни большой, ни малой, так окончил свою жизнь. Сколько он старался доказать, что душа бессмертна, но, не сказав ничего ясного и не убедив никого из слушателей, так отошёл из жизни. Крест же чрез простецов убедил и обратил целый мир, убедил не в предметах маловажных, но в учении о Боге, истинном благочестии, евангельском жительстве и будущем Суде; он сделал философами всех – земледельцев, простецов. Смотри, как безумное Божие мудрее и немощное Божие сильнее человеков. Как сильнее? Так, что оно распространилось по всему миру, покорило всех своей власти, и, тогда как бесчисленное множество людей усиливалось истребить имя Распятого, случилось противное. Это имя процветало и возрастало более и более, а они погибали и исчезали; живые, восставая против Преданного смерти, не могли сделать ничего. Так что когда эллин назовёт меня безумным, тогда обнаружит собственное крайнее безумие, – коль скоро я, которого он почитает безумным, оказываюсь мудрее мудрого; когда он назовёт меня бессильным, тогда обнаружит собственное ещё большее бессилие. Ибо то, что благодатью Божией совершили мытари и рыбаки, того и философы, и риторы, и властелины, и вообще весь мир, при бесчисленных усилиях, не могли даже и представить»³⁴.

Τρεῖς Ἱεράρχαι, декабрь 1959 г.

Вновь продолжаем публиковать без комментариев отрывки из сочинений святого Отца, показательные в отношении... его симпатии к «эллинохристианским синтезам»:

«Ибо чего не ввёл Крест? Учение о бессмертии души, о воскресении тел, о презрении благ настоящих и стремлении к благам будущим. Он сделал людей ангелами, и все повсюду философствуют и показывают всякую доблесть. Но и у них (внешних философов), скажешь, многие презирали смерть. Кто же, скажи мне? Тот ли, кто выпил яд из цикуты³⁵? Но таких я представлю, если угодно, целые тысячи в нашей Церкви. Если бы во время гонений позволено было умирать, приняв яд, то все гонимые явились бы славнее его. Притом он выпил яд, не будучи властен пить или не пить; хотел или не хотел, но он должен был подвергнуться этому, и следовательно это было делом не мужества, а необходимости. Ведь и разбойники, и убийцы по приговору судей терпели ещё большие страдания. Но у нас всё напротив. Мученики страдали не поневоле, но по своей воле, и, тогда как были властны не подвергаться страданиям, явили мужество крепче всякого адаманта. Поэтому неудивительно, что тот выпил яд, когда не мог не пить, и притом достигнув глубокой старости, ведь он говорил, что ему было уже семьдесят лет, когда он презрел жизнь, если только можно назвать это презрением – чего я, по крайней мере, не сказал бы, а скорее всего и никто другой. А ты укажи мне на кого-нибудь такого, кто вынес бы пытки за благочестие, как я могу указать тебе на тысячи повсюду в мире. Кто мужественно терпел, когда у него вырывали ногти? Кто – когда терзали члены? Кто – когда разрывали само тело его на части? Кто – когда ломали кости черепа? Кто – когда постоянно клали его на раскалённую сковороду? Кто – когда бросали в кипящую воду? Вот это укажи мне! А умереть от яда цикуты – это почти то же, что заснуть спокойно; такая смерть, говорят, даже приятнее сна. Если же некоторые и терпели пытки, то и похвалу за них погубили, потому что погибли они по причине постыдной: одни за то, что открыли какую-нибудь тайну, другие за то, что покушались захватить власть, иные за то, что были застигнуты в постыднейших преступлениях, а некоторые и без всякой причины, попусту и просто так, лишили жизни сами себя. Но у нас совершенно не так. Потому-то дела их преданы забвению, а наши блистают и возрастают с каждым днём. Всё это имея в виду, Павел сказал: Немощное Божие сильнее всех человеков (1Кор. 1:25). Ведь что евангельская проповедь божественна, открывается и из следующего: каким образом решились на такие дела двенадцать человек, и притом простолюдины, жившие при озёрах, при реках, в пустынях и, может быть, никогда не бывавшие ни в городах, ни на городской площади³⁶? Как они решились ополчиться против всего мира? Ведь что они были прежде робки и немужественны, свидетельствует написавший о них апостол, не отрицавший их слабостей и не позволявший себе скрыть их, что и служит сильнейшим доказательством истины. Что же говорит он о них? Что когда Христос был взят, несмотря на бесчисленные чудеса Его, одни разбежались, а оставшийся, хотя был предводителем прочих, отрёкся (см. Мк. 14, 50.68)... Так отчего те, которые при жизни Христа не устояли перед напором иудеев, после смерти и погребения Его решились идти против всего мира, если Он, как вы говорите, не воскрес, не беседовал с ними и не придал им отваги? Не могли ли они сказать себе: “Да что же это? Он не мог спасти Себя – неужто за нас заступится? Он не мог защитить Себя при жизни – неужто нам подаст руку помощи после смерти? Он при жизни Своей не покорил Себе ни одного народа – неужто мы убедим весь мир, возвещая Его имя? Не странно ли не только сделать это, но даже и помыслить?” Отсюда ясно, что если бы они не видели Его воскресшим и не получили величайших доказательств силы Его, то не решились бы на столь опасное дело. Даже если бы они имели тысячи друзей, то и тогда не обратили ль бы всех тотчас во врагов, переменяя древние обычаи и отменяя отеческие законы? Между тем они и получили врагами всех: и своих, и чужих. Если бы они и отличались всеми внешними преимуществами, то и тогда не возбудили ль бы к себе всеобщее отвращение, вводя новый образ жизни? Между тем они не имели у себя ничего, и естественно поэтому, что были ненавидимы и презираемы всеми. На кого указать тебе? На иудеев ли? Они питали к ним невыразимую ненависть за их Учителя. На эллинов ли? Но и они не менее отвращались от них, о чём лучше знают сами эллины. Платон, желавший ввести новое устройство государства, или, лучше сказать, одну часть устройства, даже не касаясь богов, а просто заменяя один строй правления другим, подвергся опасности умереть изгнанником на Сицилии; хотя этого не случилось, однако же он был лишён свободы. И если бы не нашёлся другой варвар добрее тирана сицилийского, то ничто не помешало бы тому, чтобы этот философ навсегда остался рабом в чужой стране³⁷. Между тем нововведения в делах гражданских не то же самое, что в делах религиозных; последние особенно раздражают людей и приводят их в смятение. Ведь сказать: “Такой-то и такой-то должен вступить в брак с такою-то” и “Стражи должны сторожить таким-то образом” едва ли достаточно, чтобы произвести большое смятение, особенно если такие постановления останутся в книге и у законодателя не много будет старания привести их в действие. А вот сказать, что почитаемые боги – не боги, а бесы, что Распятый – Бог, вы знаете, какой это воспламеняло гнев, какую возбуждало месть, какую разжигало войну.

Ведь даже их Протагор³⁸, дерзнувший сказать: “не знаю богов”, притом не обходя мир и не проповедуя, но в одном городе, подвергся крайней опасности. И Диагор Мелосский³⁹ и Феодор⁴⁰, прозванный безбожником, хотя имели друзей, славились красноречием и восхищали своей философией, но ничто из этого им не помогло. И великий Сократ, превосходивший всех их своей философией, потому и выпил яд, что он, как подозревали, какую-то малость привнёс в учение о богах⁴¹. Если же одно только подозрение в нововведении подвергало такой опасности философов и мудрецов, пользовавшихся великим почитанием, и они не только не могли исполнить своего намерения, но сами лишались жизни и отечества, то как не удивляться и не изумляться, видя, что рыбак совершил столь великие дела в мире, исполнил то, что предпринял, и победил всех, и варваров, и эллинов? Но они, скажешь, не вводили новых богов, подобно тем философам. Странные вещи ты говоришь: они вводили двоякую новость – отвергали тогдашних богов и проповедовали Распятого. Каким же образом они решились проповедовать это? Откуда была уверенность достигнуть своей цели? Видели ль они, чтобы кто-нибудь прежде них совершил что-либо подобное? Не все ли поклонялись демонам? Не все ли боготворили стихии? Не были ли крайне разнообразны виды нечестия? Но они восстали против всего этого, ниспровергли всё это и в короткое время промчались, как бы на крылах, по всему миру, не думая ни об опасностях, ни о смертях, ни о трудности дела, ни о малочисленности своей, ни о многочисленности противников, ни о власти, ни о могуществе, ни о мудрости врагов своих. Потому что им содействовало то, что больше всего этого: сила Распятого и Воскресшего.

Не столько было бы удивительно, если бы они решились вести с миром физическую войну, сколько то, что теперь произошло. По правилам войны можно было бы стать лицом к лицу с неприятелем, занять противоположную местность и приготовить строй против врага, выбрать благоприятное время для наступления и боя. Но здесь не так, ведь у них не было своего лагеря, но они смешивались с самими врагами и таким образом поборали их. Находясь среди врагов, они отражали их удары, преодолевали и одерживали блистательную победу, на которой исполнилось пророческое слово: И господствовать будешь посреди врагов Твоих (Пс. 109:2). Ведь поразительнейшим было то, что враги, имея их в руках своих и ввергая в темницы и узы, не только не одолели их, но и сами после этого покорились им, мучители – мучимым, налагающие узы – связанным, гонители – гонимым. Будем же говорить эллинам всё это и даже больше этого, ибо велико достояние истины. Ведь если вы будете следовать этому предложению, то мы научим вас всякому виду борьбы с ними, а пока что заметим два главных обстоятельства: как слабые победили бы сильных и как они, будучи столь незначительными, решились бы на такие дела, если бы не содействовала им божественная помощь.

Вот ответ с нашей стороны. Будем же в делах своих соблюдать непорочность жизни и обильно возжигать огонь добродетели, потому что вы – сказано, – сияете, как светила в мире (Флп. 2:15), и каждому из нас поручил Бог дело большее, нежели солнцу, небу, земле и морю, настолько большее, насколько духовное выше чувственного. Потому, взирая на круг солнца и удивляясь красоте, форме и яркости этого светила, будем вместе с тем рассуждать, что в нас есть свет больший и лучший, равно как может быть и мрак густейший, если мы не будем внимательны, ибо глубокая ночь объемлет весь мир. Разгоним же и уничтожим её. Ночь не только у еретиков и эллинов, но и у многих между нами – как в догматах, так и в жизни. Ибо многие сомневаются в воскресении, многие и гороскопами себя ограждают⁴², многие держатся суеверий, предзнаменований, гаданий по птицам и примет, а другие пользуются амулетами и заговорами. Впрочем, к ним будем говорить после, когда окончим речь к эллинам, а пока что помните сказанное и окажите содействие мне в борьбе с ними, привлекая и переводя их к нам жизнью. Ведь я всегда говорю, что кто учит философии, тот должен наперёд являть её в своей жизни и быть вожделенным для слушателей»⁴³.

Τρεῖς Ἱεράρχαι, январь 1960 г.

Сегодня вновь продолжает св. Отец обличать внешнюю мудрость:

«Постараемся же сделаться вожделенными для эллинов и приобрести их расположение к нам. А это будет тогда, когда мы будем готовы не только не делать зла, но и терпеть зло. Не видим ли мы, как дети, находясь на руках у отца, бьют его по щекам, как отец с удовольствием дозволяет ребёнку насытить гнев свой и, когда видит, что гнев его утолился, радуется? Так будем поступать и мы: будем говорить с эллинами, как отцы с детьми. Ведь все эллины – дети; это и некоторые и из них самих говорили, что они всегда дети и старца между ними нет ни одного⁴⁴. Дети не хотят заботиться ни о чём полезном; так и эллины хотят постоянно играться и лежат на земле, стремясь к земному и ревнуя о земном. Дети, слыша наши разговоры о предметах необходимых, часто не понимают ничего из сказанного, но постоянно смеются; так и эллины, когда мы говорим о Царствии, смеются. У детей из уст часто течёт слюна и пачкает пищу и питие; так и из уст эллинов исходят слова суетные и нечистые. Даже если подаёшь им необходимую пищу, они всегда огорчают подающих злословием, и надобно терпеть это. Дети, видя вора, вошедшего в дом и производящего здесь хищение, не только не дают отпор, но и забавляются его кознями, если же отнимешь у них корзиночку, или побрякушку, или что-нибудь другое из игрушек, то горько сетуют, сердятся, выходят из себя и стучат ногами. Так точно и эллины, видя диавола, отнимающего у них всё отцовское наследство и то, что составляет их жизнь, смеются, подбегая к нему, как к другу, а если отнимут у них имущество, богатство или что-нибудь такое же из несерьёзных вещей, они скорбят, они терзаются. И как дети обнажаются, не чувствуя стыда и не краснея, так и эллины, валяясь с блудниками и прелюбодеями, совлекая с себя законы природы и вводя противозаконные связи, не обращают на это внимания…

Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал безумное мира, чтобы посрамить мудрых (1Кор. 1, 26–27). Сказав: Немудрое Божие мудрее человеков (1Кор. 1:25), он доказал, что мудрость человеческая отвержена как свидетельством Писаний, так и самыми событиями.

Свидетельством Писаний в словах: Погублю мудрость мудрецов (1Кор. 1:19), а событиями в предложенном вопросе: Где мудрец? где книжник? (1Кор. 1:20). Вместе с тем он показал, что это дело не новое, но давнее, так как оно прообразовывалось и предрекалось издревле. Ибо написано, – говорит он, – погублю мудрость мудрецов. Затем он показал, что это было и полезно, и справедливо: Ибо когда мир своею мудростью, – говорит он, – не познал Бога в мудрости Божией, то благоугодно было Богу безумием проповеди спасти верующих; что Крест есть доказательство неизреченной силы и мудрости и что безумное Божие гораздо выше человеческой мудрости.

И это он, в свою очередь, показывает не посредством учителей, но посредством самих учеников. Посмотрите, – говорит он, – кто вы, призванные. Ведь не только учители простецы, но и ученики избраны такие же: Не много из вас мудрых по плоти. Так открывается, что это и сильнее, и мудрее, когда ты убедишь многих и убедишь немудрых. Ибо труднее всего убедить невежду, особенно когда речь о предметах необходимых и великих. Но всё же они их убедили, чему свидетелями апостол призывает их самих. Посмотрите, братия, кто вы, призванные, говорит он, размыслите, исследуйте. Ведь научить невежд догматам столь мудрым и мудрейшим всего – это свидетельствует о величайшей мудрости учителя. Что значит: по плоти? По наружности, по-житейски, по внешнему образованию.

Потом, чтобы не показалось, что он противоречит себе, – ведь он убедил и проконсула, и Ареопагита, и Аполлоса, и других мудрецов, о которых мы знаем, что принимали проповедь, – он не говорит, что нет ни одного мудрого, но: не много мудрых. Он не призывал исключительно невежд, а мудрых отвергал, но принимал и последних, гораздо же больше первых. Почему так? Потому, что мудрый по плоти исполнен великого безрассудства, и особенно он бывает безумным тогда, когда не хочет отвергнуть развращённого учения. Как если какой-нибудь врач захочет научить других своему искусству, и тем, которые немного знают, но дурно и противоположным образом пользуются этим искусством и настаивают, что владеют им, нелегко было бы снести обучение, а те, которые не знают ничего, вполне могут принять то, что им говорят. Так было и здесь. Невежды убеждались скорее, потому что они не имели того крайнего безрассудства, чтобы считать себя мудрыми. И подлинно, весьма безумны те, которые подвергают рассуждениям то, что усвояется не иначе, как только верой. Ведь если бы какой-нибудь кузнец, вместо того чтобы вынимать раскалённое железо щипцами, стал делать это рукой, то мы приписали бы это крайней его глупости; так и философы, тщась сами собой постигнуть предметы веры, бесчестили веру. Потому они и не нашли ничего из того, чего искали. Не много сильных, не много благородных. Ведь и эти исполнены надменности, а ничто столько не вредит точному богопознанию, как безрассудство и пристрастие к богатству, потому что это заставляет восхищаться настоящим и нисколько не заботиться о будущем и заграждает слух множеством попечений. Но немудрое мира избрал Бог. Это величайший знак победы – побеждать посредством простецов. Ведь не так посрамляются эллины, когда побеждаются мудрецами, но тогда прячутся они от стыда, когда видят, что ремесленник и рыночный торговец философствует лучше их. Потому и сам апостол сказал: Чтобы посрамить мудрых. И не только с этим, но то же сделал Бог и с другими житейскими преимуществами. И немощное мира избрал, чтобы посрамить сильное. Ведь Он призвал не только простецов, но и бедных, презираемых и незначительных, чтобы смирить сильных. И незнатное мира, и уничижённое, и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее (1Кор. 1:28). Кто здесь называется ничего не значащее⁴⁵? Те, которых считают за ничто из-за крайнего ничтожества. Так Он явил великую силу, низлагая великих чрез тех, которые казались ничем, как он и в другом месте говорит: Сила Моя совершается в немощи (2Кор. 12:9). В самом деле, нужна великая сила, чтобы людей отверженных и никогда не занимавшихся никаким учением вдруг научить философствовать о том, что выше неба. Ведь врачу, и ритору, и всем другим мы удивляемся особенно тогда, когда они убеждают и научают полных невежд.

Если же великое чудо – внушить невежде понятия о каком-нибудь искусстве, то тем более – о такой философии. Впрочем, Бог сделал это не только ради чуда или чтобы показать Свою силу, но и для того, чтобы смирить кичливых. Потому апостол и выше сказал: Чтобы посрамить мудрых, чтобы упразднить значащее (1Кор. 1, 27–28), и здесь опять говорит: Для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом (1Кор. 1:29). Ведь Бог делает всё для того, чтобы смирить надменность и высокомерие, чтобы низложить самохвальство; а вы, говорит он, предаётесь этому? Он делает всё для того, чтобы мы ничего не приписывали себе, чтобы всё относили к Богу; а вы предали себя такому-то и такому-то? И какого заслужите вы извинения? Бог показал, что невозможно спастись только самим по себе, и это Он устроил в начале. Ибо и тогда невозможно было спастись самим по себе, а нужно было созерцать красоту неба и величие земли и исследовать природу других созданий, чтобы восходить к Творцу вещей. Сделал же Он это, чтобы заранее низложить будущую мнимую мудрость. Как если бы какой-нибудь учитель приказал своему ученику следовать за собой и потом увидел, что ученик забегает вперёд и хочет научиться всему сам по себе, оставляет его тогда терпеть неудачи и, показав, что он сам по себе научиться не может, тогда уже приводит ему своё собственное учение. Так и Бог вначале повелел следовать путём постижения творений. Но поскольку люди не захотели этого, то, дав им испытать, что они сами для себя недостаточны, стал вести их к Себе иначе. Он дал нам мир, как некое письмо; но философы этого не исследовали, не хотели повиноваться Ему и идти к Нему тем путём, которым Он повелел. Потому Он предложил другой путь яснее первого, убеждающий, что человек один сам по себе недостаточен. Ведь тогда те, которыми руководили посредством творения, могли и предаваться рассуждениям, и внешней мудростью пользоваться; а теперь тому, кто не будет безумным, то есть не оставит всякое рассуждение и всякую мудрость и не предастся вере, невозможно спастись...»⁴⁶

Τρεῖς Ἱεράρχαι, февраль 1960 г.

Святой Отец продолжает обличения внешней мудрости:

«Потому, сказав: Который сделался для нас мудростью, праведностью, освящением и искуплением, – апостол добавляет: Чтобы было, как написано: хвалящийся хвались Господом (1Кор. 1:31). Для того он сильно и восстал против эллинской мудрости, чтобы этим самым убедить людей, что и справедливо, хвалиться Богом. Ведь когда мы ищем сами собою то, что выше нас, тогда не бывает ничего безумнее, ничего бессильнее нас. Ибо можно иметь изощрённый язык, твёрдые же догматы – невозможно, но рассуждения сами по себе подобны ткани паутинной. Ведь некоторые дошли до такого помешательства, что говорят, будто из всего существующего нет ничего истинного, но настаивают, что всё противоположно тому, что нам представляется. Потому ничего не называй своим, но во всём хвались Богом: никакому человеку не приписывай ничего. Если не следует ничего приписывать Павлу, то тем более другим. Я, – говорит, – насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог (1Кор. 3:6). Кто научился хвалиться Господом, тот никогда не будет превозноситься, но всегда будет смиряться и за всё благодарить. Но не так поступают эллины, а всё приписывают себе. Потому они и делают из людей богов: вот куда низринуло их безрассудство! Впрочем, время уже выступить на битву с ними. На чём же мы остановились в прежней беседе? Мы говорили, что, по человеческому соображению, невозможно было рыбакам одолеть философов; однако это сделано, и, следовательно, сделано благодатью. Мы говорили, что невозможно было им и помыслить о таких достижениях, и показали, что они не только помыслили, но и совершили с великой лёгкостью...

И когда я приходил к вам, братия, приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого (1Кор. 2, 1–2). Ничего нет способнее к борьбе души Павла, а вернее, не его души, ведь он не сам достиг этого, но ничто не сравнится с благодатью, которая действовала в нём и побеждала всё. И сказанного прежде достаточно было, чтобы низложить надменность тех, которые бахвалились своею мудростью; достаточно было даже и части сказанного. Но чтобы победа была блистательнее, он и после сказанного продолжает борьбу, попирая уже поверженных противников. Смотри же: он привёл пророчество: Погублю премудрость премудрых; показал мудрость Божию в том, что Бог мнимым безумием упразднил внешнюю философию; показал, что безумное Божие мудрее людей; показал, что Бог не только научил чрез простецов, но и призвал простецов. А теперь доказывает, что и самый предмет проповеди, и её способ могли бы привести в смущение, однако не смутили. Не только, говорит он, ученики – простецы, но и я, проповедующий. И я, братия, – опять называет их братьями, чтобы смягчить суровость речи, – приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова. Но скажи мне, если бы ты захотел прийти в превосходстве слова, мог ли бы? – Я если бы и захотел, не мог бы, а Христос, если бы захотел, мог бы это устроить. Но Он не захотел, чтобы победу сделать блистательнее. Потому и выше, доказывая, что делом Христа и Его волею было, чтобы слово проповедовалось с такой простотой, он говорил: Ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать, не в мудрости слова (1Кор. 1:17). А намного важнее и бесконечно важнее того, чтобы это захотел Павел, то, что так захотел Христос. Поэтому не с помощью красноречия, говорит он, и не вооружившись внешними словами я возвещаю свидетельство Божие. При этом он не сказал: проповедь, но: свидетельство Божие, что и само способно было вызвать отвращение. Ведь он повсюду ходил, проповедуя смерть, потому и прибавил: Ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого. А говорил он это потому, что был совершенно чужд внешней мудрости, как и выше он говорил: Я пришёл не в превосходстве слова. Ведь очевидно, что ему можно было иметь и это, ибо душа того, чьи одежды воскрешали мёртвых, а тень отгоняла болезни, тем более могла усвоить красноречие. Ибо последнее свойственно и ученикам, а первое выше всякого искусства. Следовательно, знавший то, что выше этого искусства, тем более был бы способен к тому, что ниже. Но Христос не попустил этого, потому что это не было полезно. Потому Павел справедливо говорит: Ибо я рассудил быть незнающим ничего, так как и я желаю того же, чего Христос. И мне кажется, что апостол беседует с коринфянами гораздо смиреннее, нежели с другими, для того чтобы унять их спесь. Итак, слова: Ибо я рассудил быть незнающим ничего, – сказаны в противопоставление внешней мудрости. Я пришёл к вам, говорит он, не сплетая силлогизмы или софизмы и не говоря ничего другого, кроме того, что Христос распят. Ведь те мудрецы произносят тысячи слов и говорят о бесчисленных предметах, свивая длинные обороты речей, составляя суждения и силлогизмы, слагая тысячи софизмов, а я пришёл к вам, не говоря ничего другого, кроме того, что Христос распят, и всех их обогнал, что и служит неизреченным знамением силы Проповедуемого...

И слово моё и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости (1Кор. 2:4). То есть без внешней мудрости. Если же в проповеди не было ничего софистического, и призываемые были невеждами, и проповедующий таков же, и, кроме того, были гонение, страх и трепет, то скажи мне, как они одолели? Божественной силой. Потому, сказав: Слово моё и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, – он добавляет: Но в явлении Духа и силы.

Видел ты, как безумное Божие мудрее и немощное Божие сильнее человеков (1Кор. 1:25)? В самом деле, неучёные проповедники, связанные и гонимые, одолели гонителей. Почему? Не потому ли, что они внушали веру Духом? Ведь это и значит явление Духа. Кто же, скажи мне, не принял бы её, видя воскресение мёртвых и изгнание бесов? Но так как есть обманчивые силы, каковые бывают у колдунов, то апостол устранил и эту мысль, ведь он не просто говорит: силы, но сначала: Духа, а потом: силы, показывая, что всё сделанное было духовным. Итак, не недостатком является то, что проповедь возвещена не посредством мудрости, но даже величайшим украшением. Это особенно и показывает, что она божественна и что корни её свыше, с неба. Потому он и добавил: Чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией (1Кор. 2:5). Видел ты, как ясно он всеми способами доказал большую пользу необразованности и великий вред мудрости? А именно: последняя упраздняла Крест, а первая возвещала силу Божию; последняя вела к тому, что люди не находили ничего должного и хвалились самими собой, а первая располагала принять истину и украшаться Богом. Мудрость внушала многим считать апостольское учение человеческим, а необразованность ясно доказывала, что оно божественно и низошло с неба. Так вот, когда доказательство составляется словесной мудростью, тогда часто и недостойные, будучи искуснее в слове, одерживают верх над достойнейшими, и ложь изгоняет истину. Здесь же не так, ведь Святой Дух не входит в нечистую душу, а вошедши, не может быть побеждён, хотя бы против него восстало всё искусство красноречия…

Но то обстоятельство, что убеждение производится только словом, не доказывает того, что теперь проповедь состоит в мудрости. Ведь как первоначальные сеятели слова были необразованные и неучёные и ничего не говорили от себя, но что приняли от Бога, то и преподали миру, так и мы теперь не своё привносим, но что приняли от них, то и возвещаем всем. И теперь мы убеждаем не умозаключениями, но из Священного Писания, и тогдашними знамениями внушаем веру в то, что говорим. Да и апостолы в то время убеждали не одними знамениями, но и речами; только слова их получали более силы от знамений и свидетельств Ветхого Завета, а не от искусства красноречия»⁴⁷.

Τρεῖς Ἱεράρχαι, март 1960 г.

Святой Отец продолжает обличать внешнюю мудрость:

«Мудрость же мы возвещаем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем мудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей (1Кор. 2, 6–7).

Для больных глазами тьма кажется лучше света, поэтому они больше прячутся в темных жилищах. То же произошло и с духовной мудростью: мудрость Божия для внешних казалась безумием, а их собственное подлинное безумие считалось ими мудростью. С ними случилось то же, как если бы кто, воспользовавшись мудростью кораблевождения, обещал переплыть беспредельное море без корабля и парусов, а потом пытался бы умствованиями своими доказать, что это возможно, а кто-нибудь другой, совершенно неопытный, вверив себя кораблю, кормчему и мореплавателям, совершил бы таким образом плавание безопасно. Ведь мнимое невежество последнего было бы мудрее мудрости первого.

Умение править кораблём, конечно, прекрасно, но когда оно обещает слишком много, то становится безумием; таково же и всякое искусство, не довольствующееся собственными пределами. Так и внешняя мудрость была бы мудростью, если бы воспользовалась Духом, но так как она всё присваивала себе и думала, что не имеет нужды в высшей помощи, то сделалась безумием, хотя и казалась мудростью. Потому Павел, сначала обличив её самыми делами, потом назвал её безумием, а мудрость Божию сначала назвал безумием, согласно с их суждением, потом же доказывает, что она является мудростью, – ведь после доказательств весьма легко посрамлять противников, – и говорит: Мудрость же возвещаем между совершенными. Если я, считаясь безумным и проповедником безумия, одолел мудрых, то одолел не безумной мудростью, но мудростью совершеннейшей и настолько превосходящей внешнюю мудрость, что та кажется безумием.

Назвав её сначала так, как называли её тогда эллины, и доказав победу её самыми делами, а их представив крайне безумными, он наконец называет её подобающим ей именем, говоря: Мудрость же мы возвещаем между совершенными. Мудростью он называет проповедь и способ спасения, спасение посредством Креста, совершенными же называет уверовавших. И действительно, совершенны те, которые знают, что всё человеческое весьма немощно, и презирают это, потому что уверены, что оно ни в чём им не содействует; а таковы верующие. Но мудрость не века сего. В самом деле, где полезна внешняя мудрость, которая здесь оканчивается и далее не простирается, даже и здесь не может принести никакой пользы тем, которые обладают ею? Властями века он называет здесь не бесов, как думают некоторые, но людей, облечённых чинами и властью и почитающих внешнюю мудрость чем-то вожделенным, философов, риторов и писателей, ведь и они властвовали и часто бывали народными вождями. Властями же века сего называет он их потому, что власть их не простирается далее настоящего века: потому он и добавил: преходящих, находя повод для обвинения этой мудрости как в ней самой, так и в тех, кто ей пользуется. Ведь доказав, что она ложна и безумна, что она не может открыть ничего, что она бессильна, он показывает и то, что она кратковременна…

Видишь ли, какое различие между той и другой мудростью? Одна научила нас тому, чего не знали ангелы, а внешняя мудрость сделала обратное: не только не научила, но ещё и воспрепятствовала и отгородила как стеной. И когда уже всё совершилось, она затемняла события, упраздняя Крест…

Что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святого, соображая духовное с духовным (1Кор. 2:13). Видишь ли, как он возвысил нас достоинством Учителя? Мы настолько мудрее эллинов, насколько Платон отстоит от Духа Святого, ведь у них учителя – внешние риторы, а у нас – Святой Дух…

Так я соображаю духовное с духовным, и нигде мне не нужна внешняя мудрость, рассуждения и умозаключения. Ибо эллины сотрясают немощный разум и производят шум, но ничего не могут ясно доказать из того, о чём говорят, да ещё и делают противоположное: скорее приводят в смущение и наполняют мраком и многим недоумением. Потому апостол говорит: Соображая духовное с духовным. Видишь ли, как он доказывает, что внешняя мудрость излишня, и не только излишня, но ещё и враждебна и вредна? Ведь он выразил это, сказав: Чтобы не упразднить Креста Христова (1Кор. 1:17) и: Чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой (1Кор. 2:5). Здесь он доказывает, что те, которые полагаются на неё и всё уступают ей, не могут научиться ничему полезному…

Видишь ли, как отовсюду он изгоняет внешнюю мудрость и показывает, что духовный человек знает и больше, и лучше? Ведь поскольку вышеприведённые причины – такие, как чтобы никакая плоть не хвалилась, Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, чтобы не упразднить Креста Христова, – для неверных могли казаться не слишком заслуживающими доверия, действенными, необходимыми и полезными, то он приводит, наконец, главнейшую причину: что мы в состоянии познать таким преимущественно образом – от Того, от Кого мы и сможем научиться предметам высоким, неизреченным и превосходящим нас. Ведь разум оказывается тщетным ввиду того, что посредством внешней мудрости мы не можем постигнуть того, что выше нас. Ты видишь, что это скорее даже способствовало тому, чтобы научиться от Духа? Ибо такое обучение есть и самое лёгкое, и самое ясное. А мы имеем ум Христов, то есть духовный, божественный, в котором нет ничего человеческого. Не Платоново или Пифагорово⁴⁸, но Своё Христос вложил в наш разум…

Если бы апостолы выступили даже против немногих (не говорю – против всего мира) людей, коснеющих в привычке только в течение десяти лет (не говорю – в течение столь долгого времени), то и в таком случае трудна была бы перемена. А тут охвачены были заблуждением софисты и риторы, отцы, деды, прадеды и древнейшие предки, земля и море, горы и долины, все племена варваров и все эллинские области, мудрецы и невежды, начальники и подчинённые, женщины и мужчины, юноши и старцы, господа и рабы, земледельцы и ремесленники, все жители городов и селений. Слыша проповедь, они справедливо могли бы сказать: “Что это значит? Неужели все жители мира находятся в заблуждении, и софисты, и риторы, и философы, и писатели, и настоящие, и прежде бывшие, последователи Пифагора и Платона, военачальники, сановники и цари, изначальные жители городов и их основатели, варвары и эллины? Неужели двенадцать рыбаков, изготовитель палаток и мытарь мудрее всех их?” Кто мог бы допустить это? Однако они не говорили этого и не думали, но согласились и познали, что мудрее всех были апостолы, которые поэтому всех и победили…

Никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот стань безумным, чтобы стать мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом (1Кор. 3, 18–19)… Как он повелевает быть мёртвым для мира (см. Кол. 2:20), и эта мертвенность не только не вредит, но ещё приносит пользу, делаясь причиной жизни, так он повелевает стать безумным для мира, через это доставляя нам истинную мудрость. Безумным для мира бывает тот, кто презирает внешнюю мудрость и убеждён, что она нисколько не содействует ему к постижению веры. Поэтому как нищета ради Бога – это причина богатства, смирение – величия, презрение славы становится причиной славы, так и то, чтобы стать безумным, делает человека мудрее всех. Ведь у нас всё бывает напротив. И почему он не сказал: “Оставь мудрость”, – но: Стань безумным? Для того чтобы как можно более обесчестить внешнее обучение. Не одно ведь и то же сказать: “оставь свою мудрость” и “стань безумным”. С другой стороны, он воспитывает нас не стыдиться нашей необразованности, ведь он вовсю осмеивает внешнее образование. Потому он и не боится имён, что полагается на силу самих вещей. Как Крест, кажущийся позорным, сделался причиной бесчисленных благ, основанием и корнем неизреченной славы, так и мнимое безумие становится для нас причиной мудрости. Ведь тот, кто плохо выучился чему-нибудь, если не отвергнет всего, не выгладит душу и не представит её чистою тому, кто собирается записывать в ней, ничего ясного не узнает из здравого учения. Так и при внешней мудрости, если не удалишь всего, не очистишь ума своего и не предашь себя вере наравне с невеждой, то не узнаешь ничего доброго точным образом. Ведь и те, кто плохо видят, если, закрыв глаза, не вверят себя другим, а будут руководиться своим испорченным зрением, будут блуждать гораздо более тех, которые совершенно ничего не видят»⁴⁹.

Τρεῖς Ἱεράρχαι, апрель 1960 г.

Святой Отец продолжает обличать внешнюю мудрость:

«Бодрствуйте, стойте в вере (1Кор. 16:13). Не в мудрости внешней, потому что в ней невозможно стоять твёрдо, не колеблясь…

Маран-афа (1Кор 16:22). Для чего сказано это, и притом на еврейском языке? Так как причиной всех зол была надменность, а эту надменность производила внешняя мудрость, и это было главным злом, которое преимущественно разделяло коринфян, то, желая низложить их надменность, он воспользовался не греческим языком, а еврейским, показывая тем, что он не только не стыдится необразованности, но даже с большой горячностью одобряет её…

Не в плотской мудрости (2Кор. 1:12), то есть, не с коварством и лукавством, не в словесной искусности или плетении софизмов, ведь это он называет плотскою мудростью. И чем те, другие, гордились, это он отрицает и отвергает, показывая с лихвой, что это недостойно похвалы и что сам он не только не ищет этого, но даже стыдится и отвращается. Но в благодати Божией жили в мире (2Кор. 1:12). Что значит: в благодати Божией? – Обнаруживая данные нам мудрость от Него и силу от Него в знамениях и победе над мудрецами, риторами, философами, царями и народами, несмотря на то что мы необразованные и ничего не заимствовали от внешней мудрости…

Хотя я и невежда в слове, но не в познании (2Кор. 11:6). Ведь поскольку эти развратители коринфян превосходили их тем, что не были невеждами, то он упоминает и об этом, показывая, что он не только не стыдится своего невежества, но ещё и красуется им. И он не сказал: “Хотя я невежда словом, но и другие апостолы также”, потому что это показалось бы порицанием апостолам и похвалою лжеучителям, но он уничтожает саму по себе внешнюю мудрость. Точно так же и в первом послании он сильно нападает на неё, говоря, что она не только не содействует проповеди, но ещё и затемняет славу Креста. Ведь он говорит: Я пришёл не в превосходстве слова или мудрости к вам, чтобы не упразднить Креста Христова, и многое другое тому подобное (1Кор. 2, 1; 1:17), потому что эти лжеучители были невеждами в познании, что и есть крайняя степень невежества»⁵⁰.

Посмотрим также отрывки из толкований святого Отца на другие послания апостола Павла. Так, в 1-й беседе на 1-е послание к Тимофею он пишет: «Учение эллинов естественно подвергать исследованию, потому что оно представляет собой противоборства рассуждений, сомнения и умозаключения, а наше свободно от всего этого. Их учение изобретено человеческою мудростью, а нашему научила духовная благодать; первое – безумие и безрассудство, а последнее – догматы подлинной мудрости»⁵¹.

А в толковании на послание к Титу сказано: «Разве не видишь, что Павел обратил весь мир и имеет больше значения, чем Платон и все другие? Но, скажешь, он сделал это посредством знамений. Не только посредством знамений; если ты прочитаешь Деяния Апостольские, то найдёшь, что он часто одолевал учением ещё прежде знамений»⁵²…

«До пришествия Христова ничего не было хуже человеческого зверства, ведь все были расположены друг к другу как враги и противники: детей закалывали их собственные отцы, а матери распалялись безумной страстью к детям. Не было ничего твёрдого, – ни закона естественного, ни писанного, – но всё было извращено. Постоянные прелюбодейства, убийства и что-то, пожалуй, хуже убийств, кражи, а кто-то из внешних говорит, что это даже полагали добродетелью; и неудивительно, раз они и бога почитали такого же⁵³; зачастую исходили от оракула повеления убить того или другого. Рассказать мне что-нибудь из тогдашнего времени?

Некто Андрогей, сын Миноса, придя в Афины и одержав победу в борьбе, был наказан и убит. Так вот, Аполлон, врачуя зло злом, приказал отсылать в жертву за него две седмицы детей⁵⁴. Что может быть суровее такой тирании? … Они поклонялись кулачным бойцам и борцам. У них были постоянные междоусобные войны: в городах, в деревнях, в семействах. Они предавались педерастии; один их философ даже узаконил, что рабу недозволительно ни заниматься педерастией, ни натираться маслом, как будто бы это было делом благородным и заслуживающим великой чести⁵⁵. Поэтому и по домам они открыто совершали такие дела. И если бы перечислить всё, что делалось у них, то ясно обнаружится, что они оскорбляли саму природу, и никто этого не запрещал, но их драмы⁵⁶ полны убийств, прелюбодейства, распутства, растления. Ночные празднества их были мерзки, и женщин приглашали для зрелища. О, мерзость! На зрелищах проводили всю ночь, и даже девицы находились посреди неистовых юношей и пьяной толпы. Празднество было тьмой, а их обряды – гнусны. Поэтому апостол говорит: Были некогда и мы несмысленными, непокорными, заблуждающимися, рабами различных похотей и наслаждений (Тит. 3:3).

Один из них, говорят, воспылал страстью к мачехе⁵⁷, а другая – к пасынку и удавилась⁵⁸. О страсти же к мальчикам, которая обыкновенно называлась “детской забавой”⁵⁹, и сказать нельзя. Но это что! Хочешь ли видеть браки сыновей с матерями?⁶⁰ У них и это бывало… Одна влюбилась в другого и ради прелюбодея убила возвратившегося с войны мужа. Наверное, многие из вас знают этот рассказ. Сын убитого убил прелюбодея, заколол и её, после этого обезумел, и его самого преследовали эринии. Затем и сам он в исступлении убил другого и взял себе жену его⁶¹. Что может быть хуже таких бед? Говорю это, взяв из внешних писателей, ради того, чтобы убедить эллинов, какое зло господствовало тогда в мире…

У них один⁶² повелел бороться нагим девицам перед глазами мужчин. Да будут вам великие блага за то, что вы даже слышать об этом не можете; а у них этого не стыдились даже философы. А другой философ, главный между ними⁶³, выводит женщин даже на сражения и повелевает, чтобы они были общими, словно какой сводник и развратитель. Жили в злобе и зависти (Тит. 3:3) – говорит апостол. Ведь если философы их узаконивали подобные дела, то что сказать о тех, которые не были философами? Если носившие длинные бороды и одевавшиеся в плащи⁶⁴ говорят так, тогда что мне сказать о других? Не для того сотворена жена, человече, чтобы быть общей для всех. О вы, извращающие всё!..

Но что я говорю об этом? Они представляют какую-то свою женщину⁶⁵, убившую даже своих детей, и не краснеют и не стыдятся, влагая в уши людей такие мерзкие рассказы»⁶⁶.

Τρεῖς Ἱεράρχαι, май 1960 г.

Давайте посмотрим и сегодня на боевые заряды святого Отца против внешней мудрости. Говорим «и сегодня», потому что пора уже закрыть эту тему. Конечно, мы не исчерпали все соответствующие места из творений святого Отца, но нашей целью было лишь представить некоторые примеры... любви святого мужа к «эллинохристианским» синтезам!.. И эта цель, как полагаем, достигнута тем, что было опубликовано.

В 4-й беседе на Деяния Апостольские он говорит: «И что удивительно, (Апостолы) совершенно безоружными ополчались против вооружённых, против начальников, имевших власть над ними. Будучи неопытными, неискусными в слове и необразованными, они наступали и вели борьбу с магами, обманщиками, с толпою софистов, риторов, философов, засидевшихся в Академии⁶⁷ и в школе Перипатетиков⁶⁸. И тот, кто трудился при озёрах (Пётр), так овладел ими, будто вёл борьбу с безгласными рыбами, ведь он победил их так, как подлинный рыболов – безгласных рыб. И много наговоривший вздора Платон умолк, а этот вещает не перед своими только, но и перед парфянами, перед мидянами, перед эламитянами (см. Деян. 2:9), и в Индии, и повсюду на земле даже до пределов её населённой части. Где ныне надменность Эллады? Где громкое имя Афин? Где пустая болтовня философов? Галилеянин, вифсаидянин, простолюдин, победил их всех…

Так почему же, говорят, Христос действовал не в Платоне и не в Пифагоре? Потому, что душа Петра была гораздо более философской, чем душа тех людей. Ведь они подлинно были детьми, которые всюду увлекались пустою славою; а Пётр был муж философ и способный к принятию благодати. А если ты смеёшься, когда слышишь это, то и неудивительно, ведь и тогдашние смеялись и говорили, будто апостолы напились сладкого молодого вина (см. Деян. 2:13)…

Хочешь ли, я покажу, кто такой Пётр и кто такой Платон? Исследуем пока, если угодно, их нравы и посмотрим, чем занимался тот и другой. Так вот, этот последний потратил всё время жизни, занимаясь учениями бессмысленными и излишними. В самом деле, какая польза знать, что душа философа становится мухой?⁶⁹ Подлинно – мухой, только не она попала в муху, но муха вошла в душу, обитавшую в Платоне. Разве это не пустословие? Откуда же могло прийти в голову – говорить подобный вздор? Этот муж был полон насмешливости и ко всем был расположен завистливо. Он как будто бы старался о том, чтобы ни от себя, ни от другого не вводить ничего полезного: так, от другого он взял переселение душ, а от себя ввёл учение о гражданском обществе, где в качестве закона установил самые постыдные правила. Пусть, говорит он, жены будут общими, пусть обнажённые девицы борются на глазах любовников, пусть будут общими и отцы, и рождающиеся дети⁷⁰. Не выше ли это всякого безумия? Но таков он со своим учением. Здесь же не природа делает отцов общими, а философия Петра, поскольку это-то учение Платона и уничтожало. Ведь оно ничего другого не делало, кроме того, что настоящего отца почти не знали, а ненастоящего записывали отцом. Платон поверг душу в какое-то опьянение и в грязь. Пусть все, говорит он, безбоязненно пользуются женщинами. Я потому не рассматриваю учений поэтов, чтобы не сказали, будто я разбираю мифы, но я говорю о других мифах, которые намного их смехотворнее. Где поэты рассказывали такого рода сказки? Но глава философов, как о нём думали, даже облекает женщин оружием, шлемами и наколенниками и утверждает, что род человеческий ничем не отличается от собак. Ведь он говорит, что раз собачья самка наравне с самцом сообща участвуют в делах, то пусть и женщины принимают участие в делах⁷¹, и пусть всё перевернётся вверх дном. Ибо диавол всегда старался через этих людей доказать, что наш род ничем не благороднее бессловесных животных, поскольку некоторые из них дошли до таких пустых мнений, что утверждали, будто бессловесные животные оказываются разумными. И смотри, как разнообразно диавол неистовствовал в их душах. Ведь если главные из них сказали, будто наша душа переходит в мух, в собак и в бессловесных животных, то их преемники, устыдившись этого, впали в другую гнусность, приписав животным всякое разумное знание и повсюду доказывая, что существа, созданные ради нас, по достоинству выше нас. И не это только, но они говорят и то, будто у животных есть предведение и благочестие. Ворон, говорят, знает Бога, как и ворона, и они имеют дары пророчества и предвещают будущее, и у животных есть правосудие, государство и законы, а собака у них, согласно Платону, завидует. Вы, может быть, не верите сказанному? Это и естественно, потому что вы воспитаны в здравых догматах, поскольку тот, кто вскормлен этою пищею, не может поверить, что есть человек, который с удовольствием поедает нечистоты. Поэтому когда говоришь им, что всё это мифы и полное безумие, они отвечают: «Вы не поняли». Да мы никогда и не поймём столь смехотворного вашего учения!»⁷²

И однако же этот немилостивый к внешним философам Отец, до крайности бесчестящий и смешивающий с грязью эллинскую мудрость, выставляется как один из невестоводителей сочетания эллинской мудрости и христианства!!! Что тут скажешь?..

В 36-й беседе он вновь говорит: «Так что чем неразумнее убеждаемый, который, тем не менее, убеждается в том, в чём даже философы не могли убедить философов, тем большее оказывается чудо, особенно когда убеждаются и женщины, и рабы, и делами показывают то, в чём Платоны и все другие философы не смогли убедить никого. Да что я говорю: никого? Даже и себя самих! Ведь что не нужно презирать богатства, Платон убеждал тем, что собрал столь великое имущество, множество денег, золотых перстней и выделанных сосудов. А что не нужно презирать славы со стороны многих людей, показывает им Сократ, хотя он и много философствовал об этом, ведь всё он делал, стремясь к славе. И если бы вы были знакомы с его учением, то я более распространился бы об этом и показал бы великое его притворство⁷³, – если, конечно, нужно верить тому, что говорит ученик его (Платон), – и как всё написанное у него побуждением имеет тщеславие»⁷⁴.

Τρεῖς Ἱεράρχαι, июнь 1960 г.

В ноябрьском номере «Трёх святителей» за 1959 г. мы писали:

«Ранее мы изложили некоторые наши простые размышления об отношении великих Отцов к внешней мудрости. Мы говорили, что нет возможности считать их создателями “эллинохристианских синтезов”, как пытаются доказать в последнее время. Но поскольку приверженцы “эллинохристианских синтезов”, выбрав некоторые невиннейшие места из сочинений Отцов, в которых они несколько благосклонны к внешней мудрости и находят в ней некую ценность, чрезмерно трубят о них повсюду и делают их флагами и знамёнами триумфа в своих руках, а в высшей степени резкие изречения Отцов против внешней мудрости обходят и замалчивают, мы сочли целесообразным привлечь некоторые из этих последних и поместить их на страницах этого любимого нами издания. Разумеется, эта публикация ни в коей мере не претендует на звание систематического труда. Речь идёт о самом простом воспроизведении, без какой-либо системы или порядка. То есть мы довольствуемся простым донесением отеческих изречений. Сначала послушаем божественного Златоуста, величайшего из Отцов Православной Церкви. Позднее, возможно, услышим и других…»

И в течение многих месяцев тексты этого святого Отца наполняли колонки настоящего издания… Теперь мы займёмся божественным Григорием Назианзином, одно место у которого, благосклонное к внешней мудрости, ежедневно с победным кличем привлекается сторонниками «эллинохристианских синтезов». (Мы имеем в виду слова этого святого Отца в его надгробном слове свт. Василию Великому, которые, с Божией помощью, мы посмотрим в следующей статье).

А поскольку при публикации отрывков из божественного Златоуста некоторые читатели пожаловались, что они не понимают древнего текста, мы решили, либо до текста, либо после него, включать его краткий пересказ на разговорном языке.

В своём 4-м Слове (первом против Юлиана Отступника) свт. Григорий говорит, что своим порокам Юлиан научился у эллинских философов, над которыми он иронизирует и осуждает как льстецов перед правителями, как безбожников или отрицателей Промысла Божия, как последователей учения о судьбе, как служащих звёздам как богам, как любителей наслаждений, как находящихся во мраке заблуждения и т. д. Буквально: «Так воспитали его Платоны, Хрисиппы⁷⁵, блистательный Перипат⁷⁶, почтенная Стоя⁷⁷ и горланящие изысканные речи⁷⁸, геометрическое равенство⁷⁹, слова о справедливости⁸⁰, и правило: предпочитай лучше терпеть, нежели наносить обиду⁸¹. Это преподали ему благородные учителя, сподвижники царской власти и законодатели, которых он набрал себе на распутьях и в ямах, в которых он не нравы хвалил, но восхищался красноречием, а может быть, и не им, но единственно нечестием как достаточному советнику и наставнику в том, что делать и чего не делать.

И подлинно, не достойны ли восхищения те, которые и на словах вымышляют государства, каких на деле устроить невозможно⁸², и едва ли не поклоняются священной власти тиранов⁸³, и при своей гордыне ставят обол⁸⁴ выше богов? Одни из них учат, что вовсе нет Бога; другие, что Он не промышляет о земном, но что всё носится без цели и случайно; иные говорят, что всем управляют звёзды и предначертания рока, не знаю кем и откуда управляемые; другие же полагают, что всё стремится к наслаждению и что оно составляет цель человеческой жизни⁸⁵. А добродетель для них – одно громкое имя; она не следует далее настоящей жизни, и после нет никакого испытания за дела здешней жизни, которое пресекает неправду. Ибо этого никто из их мудрецов либо вовсе не разумел, но был покрыт глубокой, так сказать, тиной и непроницаемым мраком заблуждения и неведения; его разум был настолько не очищен, что не мог взирать на свет истины, но, пресмыкаясь в дольнем и чувственном, не способен был представить что-либо выше демонов и рассуждать о Творце достойным Его образом; а если кто и смог прозреть несколько, то, имея руководителем разум, а не Бога, увлекался более правдоподобным и тем, что как более близкое скорее обращает на себя внимание черни»⁸⁶.

Далее он иронизирует над Юлианом, который, вероятно, считал, что христиане противостоят опасностям ради славы. Он говорит, что это делали древние философы, а христиане подвергаются опасности не ради славы, но ради истины: «…Он полагал, что мы предаёмся опасностям по желанию славы, а не ради истины. Но этим пусть забавляются их Эмпедоклы⁸⁷, Аристеи⁸⁸, какие-то Эмпедотимы⁸⁹, Трофонии⁹⁰ и множество такого рода несчастных. Первый из них думал сделаться богом и достигнуть блаженной участи, ринувшись в жерло горы сицилийской, но по любимой сандалии его, изверженной оттуда огнём, обнаружилось, что он, тщеславный человек, чуждый философии и не имеющий даже простого здравого смысла, по смерти не стал из человека богом. А другие по той же болезни и по самолюбию скрыли себя в недоступных местах; но, когда были уличены, не столько приобрели себе чести этой уловкой, сколько подверглись поношению за то, что не остались в безвестности»⁹¹.

Также он высмеивает его за то, что хотя он не чтил, но презирал подвиги и свершения святых Апостолов и Мучеников христианской веры, в то же время восторгался не только тем, что заслуживало упоминания, но и тем бессмысленным и даже отвратительным, что заключала в себе эллинская история и мифология: «Но ты не чтишь этого, а бесчестишь. Зато ты восхищаешься костром Геракла – последствием несчастий и женских оскорблений⁹², боголюбивым, в угоду гостям, расчленением Пелопса, отчего пелопиды отличаются плечами из слоновой кости⁹³, оскоплением фригийцев, сначала завораживаемых свирелью, а после свирели⁹⁴ подвергаемых поруганию⁹⁵; допускаемыми законом истязаниями и ожогами при посвящении в таинства Митры⁹⁶, умерщвлением чужестранцев у тавров⁹⁷, принесением в жертву царской дочери при Трое⁹⁸, кровью Менекея, пролитой за фивян⁹⁹, и затем смертью дочерей Скедаса в Левктрах¹⁰⁰. Ты хвалишь лакедемонских юношей, которых секут бичами, и приносимую на жертвенник кровь, радующую чистую богиню и деву¹⁰¹. Ты превозносишь цикуту Сократа, голень Эпиктета¹⁰², шкуру Анаксарха¹⁰³, у которых философия была более вынужденной, нежели добровольной; прыжок Клеомброта Амбракийского, плод его философствования о душе¹⁰⁴, Пифагорово установление о бобах¹⁰⁵ и презрение смерти Феано¹⁰⁶ или не знаю кого из посвящённых в тайны Пифагоровы и философствовавших, как он»¹⁰⁷.

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, сентябрь 1963 г.

Продолжая, божественный Отец с большой силой описывает изумительное нравственное совершенство и полную героизма жизнь христианских монахов. Он говорит, что их добродетели и подвиги намного выше деяний древних философов: «А это, конечно, заслуживает гораздо большего уважения, нежели ненасытность мудреца и законодателя Солона, которую Крез выявил при помощи лидийского золота; нежели любовь Сократа к красоте (я ведь стыжусь сказать – педерастия, пусть даже он и облагораживал её всякими выдумками); нежели Платоново лакомство в Сицилии, за которое философ продан и не выкуплен ни одним из учеников, даже никем из эллинов¹⁰⁸; Ксенократово обжорство¹⁰⁹; острословие Диогена, обитавшего в пифосе, когда он на место пришельцев ставит правителей из трагедии, то есть на место дешёвых хлебов – хлеба́ с кунжутом¹¹⁰; и философия Эпикура, определяющая, что нет никакого блага выше наслаждения…»¹¹¹

Далее свт. Григорий говорит, что нечестивейший Юлиан назвал верующих вместо христиан галилеянами и повелел, чтобы все называли их так же. А поступив так, говорит божественный Отец, он на деле признал, что имя «христианин» славно и в высшей степени почётно, или показал, что боится силы этого имени, как и демоны. Но мы, говорит святой Отец, не будем подражать ему и не станем менять имена его религии, потому что они столь позорны и смешны, что нельзя и найти более смешных. Мы не завидуем, говорит он, ни существу их религии, ни именам. Пусть эти люди наслаждаются своей глупостью и пусть хвалятся безобразиями: «Но мы не будем трогать их имён, потому что и нельзя во что-то более смешное переменить эти фаллосы¹¹² и ифифаллы¹¹³, чернозадых¹¹⁴, беззадых¹¹⁵, козлоногого и священного Пана, одного бога, происшедшего от всех женихов, который и в качестве имени получил это насилие¹¹⁶, да и по достоинству. Ибо им нужно, чтобы или один обесчестил многих, и притом могущественнейший¹¹⁷, или один происходил от многих, и притом гнуснейший. Итак, не позавидуем им ни в делах, ни в именах, но пусть услаждаются своей глупостью и хвалятся мерзостями. Если угодно, предоставим им Быкоеда¹¹⁸; а дабы ещё более угодить им, уступим и Триночного¹¹⁹, столь величественно рождаемого и рождающего, совершившего тринадцатый подвиг в одну ночь с пятьюдесятью дочерями Фестия¹²⁰, чтобы получить за то наименование бога»¹²¹.

Поскольку же Юлиан запретил христианам «эллинствовать»¹²², считая это как бы собственностью последователей античной религии, святой Отец выражает негодование и отвечает, что и письмо, и науки, и искусства, и числа, и меры, и весы не являются ничьей собственностью. Тем более они не являются собственностью эллинских идолослужителей, потому что они были изобретены не ими, а разными народами: «Эллинизм (τὸ ἑλληνίζειν) это твоё ли? Скажи-ка мне, не финикийцев ли письмо? Или, как думают некоторые, египтян? Или евреев, которые ещё мудрее их и веруют, что Самим Богом начертан закон на богописанных скрижалях? Аттическое красноречие – твоё? А игра в шашки, наука чисел, счёт по пальцам, меры, весы, искусство тактики и войны – чьё это? Не эвбейцев ли? … Стихи – твои? А почему же не той старухи, которая, когда толкнул её в плечо скоро бежавший навстречу ей юноша, как рассказывают, браня его с сильным жаром, произнесла стих¹²³, который очень понравился тому юноше и, будучи старательно приведён им к правильному размеру, послужил началом стихотворства, столько тобой уважаемого? Что же прочее? Если ты гордишься оружием, то от кого, о благороднейший, у тебя оружие? Не от циклопов¹²⁴ ли, от коих ведёт своё начало искусство ковки? Если же для тебя важна и даже важнее всего багряница, которая сделала тебя мудрецом и установителем таких законов, что с того? Не оставишь ли ты её тирийцам, у которых пастушья собака, съевши улитку и вымаравши свои губы багряным её соком, показала пастуху пурпуровую краску¹²⁵ и через тирийцев передала вам, царям, это плачевное для злых и пышное рубище? … А откуда у тебя этот обычай принимать посвящения и посвящать в таинства и само религиозное служение? Не от фракийцев ли? В чём да убедит тебя его название¹²⁶. А жертвоприношения не от халдеев ли или от кипрян? А астрономия разве не вавилонская? А геометрия – не египетская? … Но чтобы не быть многословным: откуда у тебя каждая принадлежность богопочитания? Не по одной ли от каждого народа?»¹²⁷

Затем он выводит эллинских поэтов и, черпая у них материал, осмеивает верующих в древних богов: «Хорошо им пропеть Гесиодову “Теогонию” и описанные там войны и потрясения, титанов и гигантов с их страшными именами и делами? Котт, Бриарей, Гиес¹²⁸, Энкелад¹²⁹, эти ваши чудища с драконьими ногами, носящие молнии боги и бросаемые ими острова; стрелы и вместе гробы для тех, кто с ними встречается; их отвратительные исчадия и порождения: гидры, химеры, церберы, горгоны, соперничающие во всяком зле, – вот красоты, которые можно предложить слушателям из Гесиода!»¹³⁰ Но это то, что говорит Гесиод. А Орфей, желая показать плодовитость и долголетие Зевса, облекает его… помётом овец, лошадей или мулов: «Теперь пусть предстанет со своей кифарой и увлекающей всё песнью Орфей; пусть прогремит он Зевсу великие и удивительные богословские слова и мысли: “О Зевс, славнейший, величайший из богов, покрытый помётом, помётом овечьим, помётом коней, помётом мулов!”¹³¹ – чтобы показать этим, думаю я, плодовитость и живоносную силу сего бога, ведь иначе этого нельзя было сделать. Не удерживается он и от другого восхваления: “Говоря так, богиня обнажала оба бедра”, дабы посвятить своих любителей в те тайны, какие и ныне совершаются такими же телодвижениями¹³²… Пусть всё это выкатывается на чудных слушателей богословия, а затем пусть они придумают на это аллегории и небылицы, – и поучение, удаляясь от своего предмета, пусть себе направляется в пропасти и стремнины умозрения, не имеющего никакой опоры»¹³³. Но и Гомер содержит немало смешного и постыдного о богах: «А куда поместишь ты Гомера, твоего великого комедиографа или трагика богов? Ведь в чудных его поэмах найдёшь ты и то и другое: достойное как горести, так и смеха. И подлинно ведь немаловажное дело – узнать, как помирится при посредстве нарядившейся как блудница Геры Океан с Тефидой¹³⁴, поскольку всё окажется в опасности, если они какое-то время проведут целомудренно. Не знаю, будешь ли ты объяснять это так, что сухость и влажность должны быть примирены, дабы избытком которой-нибудь из них не приведено было всё в беспорядок, или придумаешь что-нибудь ещё более нелепое. А что это за чудное совокупление собирателя туч (Зевса) и достопочтенной Геры, когда она убеждает его предаваться непристойностям средь бела дня? Пусть стихотворцы в своих мерных речах и льстят ему, подстилая лотос росистый и взращивая из земли шафран и гиацинт¹³⁵. Откуда это и какой в этом смысл?»¹³⁶

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, октябрь 1963 г.

Продолжая, святой Отец описывает любовные похождения и прелюбодеяния древних богов и прибавляет: «Если это истинно, то пусть не стыдятся этого и ищут в этом чести, или пусть докажут, что всё это не постыдно. Для чего им прибегать к мифу, этому прикрытию срама? Ведь миф нужен не тем, которые уверены в себе, но тем, которые отступают. Если же это ложно, то, во-первых, пусть укажут нам собственно богословов, и мы к ним обратим свою речь. Потом пусть скажут, не глупо ли, как чем-то твёрдым, величаться тем, чего сами стыдятся, как мифического, и что могло бы оставаться неизвестным для большинства (потому что не для всех образование), это выставлять всем напоказ в изваяниях и образах, и что ужаснее всего, с такой тратой денег на храмы, жертвенники, кумиры, приношения, дорогие жертвы… А если скажут, что хотя это вымыслы и вздор поэтов, пользовавшихся двумя этими способами, метрикой и мифом, для придания приятности поэзии и как бы услаждавших этим слух, но у них есть более сокровенный и глубокий смысл, постижимый только немногими из мудрейших, то смотрите, как просто и справедливо я рассужу об этом. Во-первых, за что они хвалят этих оскорбителей того, что они почитают, и удостаивают едва не равных богам почестей тех, кому достаточным приобретением было бы не потерпеть наказания за своё нечестие? Ведь если законами определена смертная казнь тем, которые даже одного из их богов частным образом и немного похулят, то что должны были бы претерпеть те, которые похулили всех сразу и всенародно, обратили свою поэзию на самое срамное и на долгие времена увековечили эту комедию?»¹³⁷

То есть если эти «свершения» богов – правда, то пусть идолослужители не стыдятся их и пусть не прибегают к оправданию, что это мифические сказания. А если это ложь, то пусть они нам покажут своих серьёзных богословов, чтобы мы обратили своё слово к ним. И зачем они прилюдно демонстрируют всё это посредством изваяний и образов, чтобы все узнали об этом? И, что хуже всего, зачем тратят столько средств на храмы, алтари и жертвы? А если скажут, что всё это плод воображения поэтов и имеет аллегорический смысл, тогда я спрошу, почему они хвалят и чтут почти как богов поэтов, которые оскорбляют богов? Разве недостаточно того, что они избежали наказания, хотя изрыгнули столь многие и страшные богохульства? Они ещё и почестей достойны?

А что сказать о нравственности язычников? – говорит священный муж. Как они смогут научить добродетелям? Как они научат единомыслию, когда между самими богами у них царит смута, раздор и сменяющие друг друга войны? Как они научат чтить родителей, когда их боги восстают на родивших их? Как они научат презрению к деньгам, когда чтут вора и сребролюбца Гермеса? Как научат целомудрию, когда их боги и полубоги постоянно занимаются непотребствами?..

И дословно: «А что ты скажешь о нравственной части их учения? Откуда и с чего начиная и какие употребляя доводы смогут они приучить слушателей к добродетели и своими увещаниями сделать их более достойными? Прекрасное дело – единомыслие, чтобы и города, и народы, и семейства, и все частные люди жили во взаимном согласии, следуя закону и порядку природы, которая всё разделила и совокупила и весь этот мир из многого сделала одним. Какими примерами научат они этому? Неужели говоря о войнах богов, об их междоусобиях, мятежах и множестве зол, которые они и сами терпят, и друг другу причиняют, и частным образом и публично, и которыми наполнена без малого вся их история и поэзия? Но такими примерами ты скорее сделаешь из мирных воинственными, помешанными вместо мудрых, нежели напротив умеренными и здравомыслящими из дерзких и невежественных. Ведь если даже без влекущего к худшему трудно отвращать людей от порока и из худшего состояния переводить в лучшее, то кто убедит их быть кроткими и воздержными, когда они пользуются советами¹³⁸ богов – путеводителей и покровителей страстей, где порок даже почётен, потому что состоит под покровительством какого-нибудь бога, чья страсть почитается алтарями и жертвами и получила узаконенную свободу? Ибо самое ужасное, когда то, что наказывается законами, чтут как божественное. Такое у вас изобилие неправды! Во-вторых, пусть предложено будет им благоговение и уважение к родителям, и почитание тем самым первой причины бытия своего после причины первоначальной¹³⁹. И пусть это и разум объяснит, и богословие в этом убедит. Разве не убедит в этом Кронос, оскопивший Урана, чтобы тот не мог рождать богов и дал волнам образовать богиню, порождение пены¹⁴⁰, и Зевс, восставший против Кроноса в подражание отцу, сладкий камень¹⁴¹ и горький убийца тирана, или другой какой пример им к уважению родителей, что содержат их книги? Третьим пусть для них будет презрение к деньгам и то, чтобы не извлекать отовсюду прибыли и не домогаться неправедных стяжаний, этого залога несчастья. Но тогда как выставлять перед ними Кердоя, показывать кошелёк его, почитать воровскую силу этого бога и изречение: “Феб без меди не прорицает, и ничего нет дороже обола”?¹⁴² Ведь таковы их чтимые и священные предметы. Что ещё? Пусть учат они целомудрию, предлагают воздержание, и тот, кто увещевает к этому – рядом, Зевс, ставший всем ради женщин, а для фригийских отроков – влюблённым и любезнейшим орлом, чтобы как можно приятнее пировали боги, когда подносили им вино эти любимцы Зевса¹⁴³. А также зачатый в три ночи¹⁴⁴ Геракл, в продолжение одной ночи подвизавшийся с пятьюдесятью дочерями Фестия и совершивший этот тринадцатый подвиг, который, не знаю почему, не включён в число прочих. Пусть гнев укрощает Арес, пьянство – Дионис, ненависть к чужестранцам – Артемида, обман – их прорицатель Локсий¹⁴⁵, неумеренный смех – тот бог, что прихрамывал на потеху опечаленным богам, опираясь на тонкие свои ножки¹⁴⁶, чревоугодие – Зевс, бегущий с прочими демонами на тучный пир к славным эфиопам¹⁴⁷, и ещё Быкоед¹⁴⁸, так названный оттого, что обидел земледельца и съел у него пашущего вола, как и все они, спешащие на запах сжигаемых жертв и к возлияниям!»¹⁴⁹

В другом месте он сравнивает христианство и античный мир, чтобы показать непостижимое превосходство первого, а затем восхитительнейшим образом высмеивает языческих богов: «Подай сюда свои царские и софистические речи, свои неотразимые силлогизмы и энтимемы¹⁵⁰; посмотрим, как и у нас говорят рыбаки и селяне… Пусть перестанет твой проповедник говорить постыдное, да произносит мой проповедник боговдохновенное. Оставь свои колдовские и вещие книги, и пусть раскрываются только пророческие и апостольские. Прекрати свои гнусные и исполненные тьмы ночные обряды, и я вместо них воздвигну священные и блистательные всенощные бдения. Запри свои заповедные места и пути, низводящие во ад: я укажу тебе пути открытые и ведущие на небо… Низложи своих Триптолемов, и Келеев, и таинственных драконов¹⁵¹; устыдись, наконец, книг своего богослова – Орфея¹⁵²; прими дар благоприятного времени, покрывающего твою срамоту. Если же это одни мифы и вымыслы, то я обнажу твои ночные таинства. Не говорит уже дуб, не прорицает уже таз¹⁵³ и Пифия¹⁵⁴ уже не исполняется – чем не знаю, разве что мифами и бреднями. Опять умолкла и молчит Касталия¹⁵⁵, и вода её не прорицает, но вызывает смех. Аполлон – опять безгласный истукан¹⁵⁶, Дафна¹⁵⁷ – опять растение, оплакиваемое в мифе. Дионис опять андрогин¹⁵⁸, водит с собой толпу пьяных, он – фаллос, великое твоё таинство, и бог, пристрастный к скверному Просимну¹⁵⁹. Семела опять поражена молнией¹⁶⁰. Опять хромает на обе ноги, но проворен в отыскивании прелюбодеев Гефест, этот бог, замаранный сажей, хотя он славный художник и олимпийский Терсит¹⁶¹. Арес опять скован за любодеяние со своими ужасом, страхом и битвами и ранен за дерзость¹⁶². Афродита опять блудница, рождённая в сраме, и служительница срамных браков. Афина опять дева и рождает дракона¹⁶³. Геракл опять беснуется, а вернее, перестаёт бесноваться¹⁶⁴. Опять по распутству и порочности становится всем Зевс, наставник и властитель богов, который один влечёт вверх всех вместе со всем сущим, а его самого все не могут стащить вниз. Между тем, гроб Зевса опять показывают на Крите. Как увижу твоего Кердоя, Логия и Энагония¹⁶⁵, закрываю глаза и бегу прочь от твоего бога, стыдясь увиденного, ты уж сам поклоняйся силе красноречия и кошельку. Одно у тебя внушает уважение: чествования, воздаваемые у египтян андрогинами Нилу, Исиды, мендесийские¹⁶⁶ боги, Аписы¹⁶⁷ и все прочие чудовищные и составные звери, которых ты вымышляешь или описываешь. Смеюсь твоему Пану, Приапу¹⁶⁸, Гермафродиту¹⁶⁹ и тем богам, которые в неистовстве изуродованы или растерзаны…»¹⁷⁰

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, ноябрь 1963 г.

В своём 7-м Слове (надгробном брату Кесарию) он говорит, что Кесарий из наук, которые изучил, удержал только полезную часть и особенно то, что способствует восхищению божественной Премудростью, а вредного избежал: «Из геометрии, из астрономии и из опасного для других образования он выбрал то, что полезно, а таковым было то, чтобы из гармоничности и упорядоченности небесных тел восхищаться Творцом; а что вредно, этого избег»¹⁷¹.

Похоже он говорит и об учёбе свт. Василия Великого в своём 43-м Слове: «Из астрономии же, геометрии и науки о соразмерности чисел восприняв ровно столько, чтобы не увлечься тонкими изысканиями в этом, излишнее он с презрением отверг как бесполезное для желающих жить благочестиво»¹⁷².

А о своей матери он говорит, что она была внимательна и «никогда не пожимала своей рукой руки эллинок и не прикасалась устами к их устам… не оскверняла языческими повествованиями и театральными песнями ни слуха, ни языка, которыми принимала и вещала божественное; потому что священному неприлично всё нечестивое»¹⁷³.

О свт. Афанасии Великом он пишет, что тот немного занимался внешним образованием, сколько было достаточно для того, чтобы получить представление о нём. Сделал он это потому, что не желал заниматься вещами пустыми и потерпеть то, что случается с некоторыми неопытными борцами, которые, вместо того чтобы бить тела противников, бьют воздух и так терпят поражение. Вот собственные слова святого мужа: «Он немедленно напитался божественными правилами и уроками, изучив немногое из общеобразовательных наук, дабы не думали, что он совершенно несведущий в них и не знает того, что посчитал достойным презрения. Ведь он не потерпел, чтобы благородство и богатая даровитость души были заняты предметами суетными; не захотел подвергнуться участи неопытных борцов, которые, поражая чаще воздух, нежели противников, не достигают наград»¹⁷⁴. Итак, эллинская философия для божественного Отца – воздух и суетный предмет! … Ниже он с тоской обращается к прошлому, когда христианские учители богословствовали с простотой, и скорбит о современной ему эпохе, когда Сексты¹⁷⁵, Пирроны¹⁷⁶ и философская болтовня вторглись в Церковь и породили в ней тьму и смятение ересей: «Было когда-то так, что процветали и прекрасно текли наши дела, когда во дворы Божии не имело доступа это излишнее, составленное из замысловатых слов и ухищрённое богословие. Но как забавляться камнями, скоростью их перекидывания обманывая зрение, или очаровывать зрителей разнообразными плясками с обоеполыми движениями тела, так и говорить и слушать о Боге что-либо более новое и любопытное – было одним и тем же. Благочестием же считали простоту и благородство слова. Но после того, как Сексты и Пирроны и богопротивный язык, подобно какой-то тяжкой и злокачественной болезни, вторглись в наши Церкви, тогда и пустословие стали считать учёностью, и мы, как в книге Деяний говорится об афинянах (Деян. 17:21), ни в чём охотнее не проводим время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь более новое.

О, какой Иеремия, один умеющий составить плач, равный страданиям, оплачет наше смятение и безлунную ночь! Начало сему бешенству положил Арий¹⁷⁷, соимённый неистовству… А другие, наследовав сей недуг, изобрели искусство нечестия…»¹⁷⁸ Что сказал бы священный Отец, будь он жив сегодня, когда «эллинохристианские сочетания» наводнили Церковь Христову!..

А в своём 23-м Слове, после учения о Святой Троице, он говорит: «Так, сколько можно короче, излагаю вам нашу философию – догматически, а не софистически¹⁷⁹, по- рыбачьи¹⁸⁰, а не аристотелевски, духовно, а не с ухищрениями, по-церковному, а не по-площадному¹⁸¹, для пользы, а не напоказ»¹⁸².

Философа Ирона он хвалит за то, что тот даже не задался вопросом, какую из двух философий, христианскую или внешнюю, ему следовало предпочесть, но безоговорочно предпочёл христианскую: «Он не счёл даже нужным размышлять, какую лучше избрать философию: внешнюю ли, которая под видом и личиной философии играет тенями истины, или нашу, по виду приниженную, но в тайне высокую и ведущую к Богу. Но от всего сердца избирает он нашу, вовсе не обратив и помысла на худшее и не увлёкшись изяществом речи, которой столь гордятся эллинские философы»¹⁸³.

И продолжает: «Перипатетиков, академиков, почтенную Стою и слепой случай Эпикура с его атомами и наслаждением увенчав шерстяным венком, как некто из них – стихотворца¹⁸⁴, он отсылает и гонит от себя сколько можно далее. С презрением же отвергнув безбожие кинической философии, но похвалив воздержание от излишнего, он является тем, что вы теперь видите, псом против действительных псов, философом против немудрых¹⁸⁵ и христианином для всех. Он побеждает высокомерие киников сходством наружности, а свойственное некоторым у нас безвкусие¹⁸⁶ – новостью одеяния и доказывает, что благочестие состоит не в маловажных вещах и философия не в угрюмости, но в твёрдости души, в чистоте ума и в искренней наклонности к добру… Плодом такой философии были не построенные на словах государства¹⁸⁷ – какие-то скиндапсы¹⁸⁸, как сами они говорят, и трагелафы¹⁸⁹, которые только язык и слагает. И не какие-нибудь категории, анализы и смешения, не симвамы и парасимвамы¹⁹⁰ и вся искусственная мудрость, не какие-нибудь линии, нигде не имеющие места, не взаимные сочетания звёзд и созвездия, выдуманные против Промысла. Ибо всё это почитал он предметами второстепенными и побочными, которыми можно забавляться лишь настолько, насколько это позволяет не стать забавой для тех, которые выдают себя знатоками этого¹⁹¹. Что же было первым и важнейшим? Говорить правду перед князьями, иметь дерзновение перед царями… останавливать безрассудство волнующейся черни, власть свирепых правителей, недуг домашних споров… Не предпочтёт ли этого силлогизмам, линиям и разглядыванию звёзд всякий здравомыслящий человек? … И нужно ли говорить, насколько это лучше и выше кичливости Антисфена¹⁹², обжорства Диогена¹⁹³ и общих жён Кратета¹⁹⁴?»¹⁹⁵ То есть этот философ далеко отбросил учения Аристотеля, Платона, стоиков, а также киников, у которых он хвалил только простоту в жизни, а сохранил только одежду, какую обычно носили философы. Плодом такой его философии были не сочинения об идеальном государстве, не силлогизмы, анализы, линии и подобное тому, которые он считал второстепенным, но дерзновение перед царями и правителями, усмирение народных восстаний, свирепости правителей и тому подобное. Разве это не лучше, не выше и не полезнее занятий силлогизмами, линиями и наблюдениями за звёздами?

Чуть ниже он упоминает суеверие эллинов и «их многобожное безбожие, древних и новых богов, гнусные мифы и ещё более гнусные жертвы тех, которые очищают грязь грязью, как, я слышал, говорит кто-то из них же самих¹⁹⁶, то есть телами тела, телами бессловесных свои собственные; и священные их изваяния, и постыдные чудеса»¹⁹⁷.

А в 26-м Слове он громогласно вещает: «Назовут невеждой? Я знаю одну мудрость – бояться Бога. Ибо начало премудрости страх Господень (Притч. 1:7), и: конец слова, всё слушай, Бога бойся (Еккл. 12:13). Так сказал премудрый Соломон…»¹⁹⁸

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, декабрь 1963 г.

В 27-м Слове (о богословии 1-м) святитель предстаёт безжалостным обличителем внешних философов, которых он считает хвастунами, пустословами и баснословами, безбожниками, любителями наслаждений и т. д. Поэтому он и отвергает всех: «Рази Пифагорово молчание¹⁹⁹, орфические бобы²⁰⁰ и это новоявленное высокомерие поговорки: “Он сказал”!²⁰¹ Платоновы идеи²⁰², перевоплощения²⁰³ и периоды существования наших душ²⁰⁴, припоминания²⁰⁵ и вовсе не прекрасную любовь к душе посредством прекрасных тел²⁰⁶. Безбожие Эпикура, его атомы и это его нефилософское наслаждение. Аристотелев мелочный промысел²⁰⁷, его искусность, его земные рассуждения о душе и человеческий характер его учений. Надменность стоиков, обжорство и развязность псов (кинических философов. – а. Е.). Рази же пустоту, полноту²⁰⁸ тех бредней, какие они баснословят о богах и жертвах, об идолах, о демонах благотворных и злотворных, об оракулах, о вызывании богов и душ, о силе звёзд. А если ты (верующий. – а. Е.) не удостаиваешь сие и словом, как маловажное и многократно обличённое, обращаешься к своему (то есть христианскому учению. – а. Е.) и в нём ищешь пищи любочестию, то я и здесь укажу тебе широкие пути…»²⁰⁹

В следующем Слове он выставляет на посмешище эллинских философов за их веру. Иные из них, говорит он, обожествили солнце, луну, звёзды; другие – землю, воду, огонь, воздух, потому что это необходимые для человеческой жизни элементы. Иные, восхищаясь правителями или могучими и красивыми людьми пришли со временем к их обожествлению и поклонению им. Наиболее страстные через них обожествили страсти, например гнев, злодейство, пьянство, распутство и т. д. Из этих богов одних они поместили на земле, других на небе, а третьих в преисподней; это последнее помещение было единственным их правильным поступком. А почитали они этих богов сооружением истуканов, жертвами животных, непотребными делами и даже убийствами людей. Ещё они почитали как богов различных четвероногих и пресмыкающихся, так что настолько делали себя посмешищем, что можно задаться вопросом: кто достоин большего презрения – такие боги или те, кто им поклоняется? Скорее вторые, так как, имея разумную природу, они дошли до такого неразумия и стали игрушкой в руках сатаны.

И дословно: «От сего-то стали поклоняться кто солнцу, кто луне, кто множеству звёзд, кто самому небу вместе со светилами, которым дали править в мире и качеством и количеством движения; а кто стихиям: земле, воде, воздуху, огню, так как они для всего необходимы и без них не может длиться жизнь человеческая; иные же – что кому встретилось в ряду видимых вещей, признавая богом всё представлявшееся для них прекрасным. Некоторые стали поклоняться даже живописным изображениям и изваяниям сперва родных, – и это были люди, без меры предавшиеся горести и чувственности и желавшие памятниками почтить умерших; а потом и чужих, – и это сделали потомки первых, отдалённые от них временем, сделали потому, что они не знали первого естества, и чествование, дошедшее до них по преданию, стало как бы законным и необходимым, так как обычай, утверждённый временем, был сочтен за закон. Но думаю, что иные, желая почтить властителя, похвалить силу, восхититься красотой, чтимого ими сделали со временем богом, присоединяя в содействие обольщению какой-нибудь миф. Более же страстные из них даже страсти признали богами или как богов стали чествовать гнев, убийство, распутство, пьянство, а не знаю, может быть, и ещё что-нибудь близкое к этому, потому что в этом находили (не доброе и не справедливое) оправдание собственных грехов. И одних богов оставили на земле, других (что одно и благоразумно) скрыли под землю, а иных (смешно было и давать им такой удел!) возвели на небо. Потом, по своеволию и прихотям блуждающего воображения, нарекли каждому вымыслу имя какого-нибудь бога или демона и, воздвигнув кумиры, которые приманили к себе своей драгоценностью, узаконили чествовать их кровями и туками, а иные даже самыми гнусными делами, и исступлениями, и человекоубийством. Ибо таким богам приличны были такие и почести! Даже позорили себя и тем, что воздавали Божию славу зверям²¹⁰, четвероногим, пресмыкающимся (ср. Рим. 1:23) и тому, что в них наиболее гнусно и смешно, так что трудно определить, поклонявшиеся ли достойны большего презрения или то, чему поклонялись. Но, пожалуй, намного презреннее служители таких богов, потому что, будучи по природе разумны и получив Божию благодать, лучшему предпочли они худшее. И это одно из ухищрений лукавого, который самое добро использует во зло, каковых примеров много среди его злодейств. Ибо он, ухватившись за неверно направленное влечение людей найти Бога, чтобы притянуть их под свою власть и похитить это стремление, водя как слепца, ищущего себе пути, рассеял их по разным стремнинам и низринул в одну бездну смерти и погибели»²¹¹.

Ниже он сравнивает по искусности пчёл и пауков с античными математиками и художниками и находит, что последние весьма отстают от первых: «Какой Евклид²¹² воспроизвёл это (произведения пауков и пчёл. – а. Е.), философствуя о несуществующих линиях и трудясь над доказательствами? Какого Паламеда²¹³ движения и построения войск подобны этому, хотя и они, как говорят, переняты у журавлей, которые летают строем и при этом разнообразят свой полет? Рядом с этим кто такие Фидии²¹⁴, Зевксисы, Полигноты, Парразии, Аглаофоны²¹⁵, умеющие превосходно живописать и ваять красоту? Что такое Кносский стройный хоровод, который так прекрасно выработан Дедалом²¹⁶ в дар невесте²¹⁷, или Критский неудобовыходимый и нераспутываемый, говоря поэтически, лабиринт, который по ухищрению искусства многократно возвращается к себе самому?»²¹⁸

В 32-м Слове он ведёт речь о неучёном и простом человеке, несведущем в учениях, а лучше сказать злоучениях, эллинских философов, и говорит, что ему никакой нужды в них нет; достаточна ему для спасения благодать, которой ничего богаче нет: «А другой скуден умом и беден в языке, не знает оборотов речи, изречений и загадок мудрецов, Пирроновых возражений, воздержаний от суждения и противоположений²¹⁹, Хрисипповых разрешений силлогизмов, злой искусности Аристотелевых искусств, обаяний Платонова красноречия, которые на беду внесены были в Церковь как какие-то египетские язвы (пусть это услышат все те, которые провозглашают божественного Отца «невестоводителем» «эллинохристианских» сочетаний!.. – а. Е.). И у этого есть чем спастись. И посредством каких речений? Ничего нет богаче благодати!»²²⁰

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, январь 1964 г.

Достойно упоминания и то, что говорит божественный Отец в своём 34-м Слове, озаглавленном «К пришедшим из Египта». В отрывке, который мы приведём, свт. Григорий сначала обращается к прошлому, когда народ египетский не ведал истинного Бога и работал отвратительнейшему идолопоклонству, почитая козлов и тельцов, зверей и пресмыкающихся, до тех пор, пока евангельская проповедь не просветила тьму и не упразднила такое богопочитание. Затем он с большой горячностью и глубокой нежностью хвалит и превозносит верный теперь уже народ Египта и неоднократно повторяет о нём выражение: «Народ мой»! Эти слова святого Отца достойны внимания потому, что они доказывают, что он не делал никакого различия между разнообразными народами, никакой из них не считал превосходящим другой из-за известности предков, славного, по мирским понятиям, прошлого, наличия в нём выдающихся в науке или философии людей и т. д. Для него существовал один критерий превосходства: величина веры и добродетели! Пусть прочитают со вниманием эти слова священного мужа те, которые пишут, что Отцы имели особую благосклонность и уважение к эллинам, что они считали их «избранным народом Божиим», «новым Израилем» и прочее. Они убедятся, что для Отцов «новый Израиль» – это люди, верующие во Христа, состоят ли они из эллинов, из египтян или кого бы то ни было ещё.

Вот слова божественного Отца:

«Но ты восхвалял мне козлов мендисийских и мемфисского Аписа – какого-то упитанного и мясистого тельца, и обряды Исиды, и растерзание Осириса, и священного твоего Сераписа²²¹ – дерево, которому поклонялись по мифу, по древности и по глупости поклоняющихся как какому-то неведомому и небесному веществу, но всё же как веществу, хотя ложь и взята была в помощь. Ты восхвалял также (что ещё постыднее этого) многоразличные изображения зверей и пресмыкающихся. Но над всем сим восторжествовал Христос и Христовы проповедники, как другие, каждый в своё время просиявшие, так и помянутые теперь Отцы, через которых ты (Египет. – а. Е.) стал ныне известнее, нежели все прочие страны, прославленные всеми и древними, и новыми повествованиями. Посему обнимаю и приветствую тебя, лучший из народов, народ христолюбивейший, пламенеющий благочестием, достойный вождей своих! Ведь ничего не могу сказать большего и нет у меня того, чем лучше мог бы оказать гостеприимство. Потому приветствую вас, не много имея на устах, но многое в сердечных движениях. Народ мой! Ибо своим называю я народ единомысленный и единоверный, учившийся у тех же Отцов, поклоняющийся той же Троице. Народ мой! Ибо действительно мой, хотя и не угодно это завистникам. И пусть ещё более терзаются страждущие сим недугом, вот, я даю десницу общения при стольких свидетелях, видимых и невидимых, и древнюю клевету отражаю новой благорасположенностью. Народ мой! Ибо он мой, хотя и присваиваю себе народ величайший я, самый малый, ведь такова благодать Духа – единомысленных она делает равночестными. Народ мой! Ибо он мой, хотя и отдалён от меня; потому что мы соединены божественно, иначе, нежели существа грубые. Ведь тела соединяются местом, а души сочетаются Духом. Народ мой, чья философия прежде состояла в том, чтобы страдать за Христа, а ныне, если послушаете меня, заключается в том, чтобы не действовать, но полагать достаточным приобретением одну власть действовать и считать, что вы приносите в качестве служения Христу как в прежние времена – стойкость, так в настоящие – кротость. Народ, которому определил Господь добро сотворить, чтобы причинить зло противникам (Зах. 8, 14–15)! Народ, который избрал Себе Господь из всех Им призванных (Пс. 134:4)! Народ, написанный на руках Господних (Ис. 49:16), которому Господь говорит: ты воля Моя (Ис. 62:4), врата твоя хвала (Ис. 60:18), и остальное, что сказано спасаемым! Народ! И не дивитесь такой ненасытности, что я многократно возвращаюсь к вам, ведь я услаждаюсь непрестанным повторением вашего имени, как те, которые ненасытно предаются зрелищам и музыке»²²².

О, что произошло бы, если бы предметом этих похвал были эллины!.. Сторонники «эллинохристианских синтезов» метали бы их словно молнии в своих противников. Если сейчас они пытаются превратить в молнии некоторые самые невинные выраженьица, что было бы, если бы у них было такое, как здесь, оружие!.. Впрочем, египтяне, к счастью, несмотря на такие слова о себе, не помыслили говорить о «египтохристианских синтезах».

В Слове 38-м («на Богоявление, или на Рождество Спасителя») он говорит, что страсти, такие, как пьянство, нега, невоздержность и т. д., приличествуют не христианам и их праздникам, а эллинам и их празднествам: «Но предоставим это эллинам, эллинской пышности и эллинским торжествам. Они и богами именуют услаждающихся туком, а соответственно этому и божеству служат чревом, лукавые изобретатели, тайноводцы и таинники лукавых демонов. Мы же, кому принадлежит поклонение Слову, если должно чем-то насладиться, насладимся словом, Божиим законом и сказаниями как об ином, так и о причинах настоящего торжества, чтобы наслаждение у нас было собственным и не удалённым от Того, Кто созвал нас»²²³.

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, февраль 1964 г.

В своём 38-м Слове²²⁴ «На святые Светы» он начинает так: «Опять Иисус мой и опять таинство, – не таинство обманчивое и неблагообразное, не таинство эллинского заблуждения и пьянства (ибо я так называю почитаемое ими и, как думаю, так назовёт его всякий здравомыслящий), но таинство возвышенное и божественное, сообщающее нам горнюю светлость!» И немного ниже: «Тайноводствуют ли к чему подобному эллины? Для меня всякий обряд их и всякое таинство есть вздор, тёмное изобретение демонов и выдумка беснующегося ума, которому помогло время и которое закрыл миф, ибо чему поклоняются как истинному, то сами скрывают как мифическое… Здесь не рождения и кражи Зевса… Здесь не оскопления фригийцев, не свирели и корибанты²²⁵, не те неистовства, какие в честь Реи²²⁶, матери богов, совершались и посвящающими и посвящаемыми… У нас не деву какую-то похищают, не Деметра странствует и вводит к себе каких-нибудь Келеев, Триптолемов и драконов и то действует, то страждет²²⁷. Стыжусь выставлять на свет ночные их обряды и срамные дела обращать в таинство… Здесь не Дионис, не бедро рождает недоношенный плод²²⁸, как прежде голова произвела нечто другое²²⁹; не бог андрогин, не хоровод упившихся, не изнеженное войско, не безумие фивян, чтущих Диониса, не поклонение Семелы громовержцу. Не блудные таинства Афродиты, которая, как сами они говорят, и рождена, и чествуется в сраме, не какие-нибудь фаллосы и ифифаллы, гнусные и видом, и делами…»²³⁰ Те, которые чтут это, «мерзостны по своему заблуждению, а ещё более мерзостны по ничтожности того, чему поклоняются и что чтут, чтобы стать бесчувственнее самых чтимых предметов, настолько превосходя их безумием, насколько предметы поклонения ничтожнее их. Итак, пусть всем этим забавляются дети эллинские и демоны, которые доводят их до безумия, присваивая себе Божию честь»²³¹. Итак, согласно божественному Григорию, почитаемое и священное у эллинов – это заблуждение, опьянение, бред и тёмное изобретение демонов, а сами они, чтущие это – бесчувственны, мерзки и безумны!

В 41-м Слове он сравнивает богослужение иудеев, эллинов и христиан и говорит, что у первых оно формальное, у вторых – страстное и грешное и только богослужение христиан духовно: «Празднует и иудей, но по букве… Празднует и эллин, но телесно, сообразно со своими богами и демонами, из которых одни, по собственному их признанию, являются виновниками страстей, а другие получили почитание из-за страстей, почему и празднование у них полно страсти, так что грешить значит чтить бога, к которому под защиту прибегает страсть, как достохвальное дело. Празднуем и мы, но так, как угодно Духу»²³².

В своём 43-м Слове («надгробном Василию Великому») он, обращаясь к известной мифической истории об Ифигении²³³, говорит, что она не только не поучительна, но скорее постыдна. Ибо что пользы, когда богиня по человеколюбию спасает Ифигению от заклания, но переносит её к таврам, чтобы там она убивала всех чужестранцев? «Таково моё повествование! Ты же, гонитель мой, восхищающийся мифами, рассказывай мне о своих охотниках на оленей²³⁴, об Орионах²³⁵ и Актеонах²³⁶ – несчастных охотниках, об олене, заменившем собой деву²³⁷, рассказывай, если честолюбие твоё удовлетворится и тем, что повествование твоё примем не за миф. A продолжение сказания весьма гнусно; ибо какая польза от такой замены, если богиня спасает деву, чтобы она научилась убивать странников, в воздаяние за человеколюбие навыкнув бесчеловечию? Рассказанное мной происшествие есть одно из многих, и оно, как рассуждаю я, одно стоит многих»²³⁸.

Наконец, мы приходим к некоторым образом похвальным словам этого священного мужа о внешней мудрости, которые столь часто употребляют и злоупотребляют сторонники «эллинохристианского сочетания». Итак, вот что говорит божественный Отец: «Полагаю же, что все, имеющие ум, согласны с тем, что первым для нас благом является учёность²³⁹, и не только эта благороднейшая и наша учёность, которая, презирая в речи всё приукрашенное и честолюбивое, держится только за спасение и за умопостигаемую красоту, но и учёность внешняя, которой многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как коварной, опасной и удаляющей от Бога. Ведь не должно презирать небо, землю, воздух и всё, что в них, за то, что некоторые худо уразумели, почитая вместо Бога Его же творения. Но пользуясь в них тем, что полезно для жизни и наслаждения, мы избегаем того, что опасно, не противопоставляя вместе с безумцами творение Творцу, но от созданий постигая Создателя и, как говорит божественный Апостол, пленяя всякую мысль для Христа (ср. 2Кор. 10:5). Как и у огня, пищи, железа и прочего мы не знаем ничего, что само по себе полезнее или вреднее, но это зависит от произвола употребляющих, и даже у пресмыкающихся гадов есть то, что мы примешиваем в целебные составы. Так и из наук мы приняли исследование и умозрение, но с презрением отвергли то, что ведёт к демонам, заблуждению и глубине погибели. Потому что даже из них мы извлекали полезное для благочестия, от худшего научившись лучшему и их немощь сделав твёрдостью нашего учения. Посему не должно унижать учёность, как кажется некоторым, а, напротив того, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный и избежать обличения в невежестве»²⁴⁰.

Смысл этого отрывка, по нашему мнению, следующий. Любой благоразумный человек согласится, что между человеческими благами учёность, образование занимает первенствующее место. Учёностью как таковой должна считаться не только христианская учёность, но и внешняя. Христианская учёность, в противоположность внешней, с безразличием относится к изяществу и красоте выражения и заботится только о спасении души. Многие христиане, поступая худо, совершенно отвергают внешнюю учёность как удаляющую от истинного Бога.

С ними не согласен святой Отец. Поскольку, говорит он, многие служили как богам солнцу, земле, воздуху и т. д., неужели мы должны презирать это? Или брать от них то, что полезно для поддержания нашей жизни, а опасного избегать? Бесспорно, второе! Но и огонь, и железо, и сама пища могут причинить пользу или вред, в зависимости от их употребления. Также некоторые яды, правильно используемые, становятся спасительными лекарствами. Итак, во внешней мудрости есть и хорошие, и плохие элементы. Первые нам следует принимать, а другие, как ведущие к демонам, заблуждению и в глубину погибели, презирать и отвергать. Но мы можем и «от противного» получить пользу от внешней мудрости: видя худшее, мы понимаем превосходство нашего учения! Итак, не следует безоговорочно отвергать внешнюю мудрость, потому что так хочется некоторым, но скорее считать этих последних невежами. Как видно, они желают, чтобы все были невежами, как и они, чтобы среди общего невежества не выделялось их собственное.

Итак, вот оно, это знаменитое место Григория Богослова! Где же в нём «сочетание эллинского и христианского духа»? Где «эллинохристианские» синтезы и смешения? Где в этих словах виден «тайноводец» и «невестоводитель» «эллинохристианского сочетания»? Да! Не преступление, если кто познакомится с внешними сочинениями, не является богохульством изучение эллинской мудрости – мы согласны! Но что дальше??? Где же, вновь спрашиваем, смешения, и синтезы, и сочетания? Хорошее дело – знание Платона или Аристотеля: кто спорит? Изучение внешних авторов изостряет ум, совершенствует стиль, обогащает словарный запас, учит логике, диалектике, грамматике, истории, риторике и многим другим полезным для настоящей жизни знаниям: кто отрицает? У внешних можно найти крупицы золота, отблески света, частицы истины: кто сомневается? Но расстояние отсюда до «эллинохристианских синтезов» не просто большое, но самое что ни на есть неизмеримое! И если мы оставим без внимания массу грязи, осязаемую тьму, величину заблуждения и лжи, в которых валяется эта человеческая мудрость, и задержимся только на немногих крупицах золота, отблесках света и малейших частицах истины, то и тогда не может быть никакой речи о «синтезах». Поистине, какая нужда помимо солнца иметь пять-шесть светильников или фонариков? Какая нужда в бесконечные груды золота и алмазов подкидывать несколько грамм золотой пыли? Зачем божественной Самоистине и Самопремудрости²⁴¹ искать помощи от некоторых правильных человеческих идей?

Вывод состоит в том, что свт. Григорий, не одобряя всецелое отвержение некоторыми внешней учёности и не отрицая её относительной ценности, не мог даже помыслить о том, чтобы дойти до «эллинохристианских синтезов». Такое намерение никоим образом не обнаруживается у этого божественного мужа.

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, март 1964 г.

В прошлый раз мы сказали, что божественный Григорий, хотя и не одобряет всецелое отвержение некоторыми христианами внешней мудрости и не отрицает некоторой её ценности, тем не менее считает её невообразимо более низкой, нежели христианство, и даже не может помыслить о сочетании и смешении этих двух элементов. О том, что это правда, свидетельствует продолжение того же слова («Надгробного Василию»): «Науки словесные были для него поделием, и он заимствовал из них одно то, что могло споспешествовать нашей философии, потому что нужна сила и в слове, чтобы ясно выразить умопостигаемое… А главным его занятием была философия, отрешение от мира и пребывание с Богом, зарабатывавшее дольним горнее и приобретавшее посредством непостоянного и текучего постоянное и пребывающее»²⁴². Так что для свт. Василия изучение наук было поделием²⁴³, и из него он брал только то, что помогало в христианском учении, потому что для его раскрытия нужна способность к слову. Но главным делом Василия, его истинным занятием, была забота о том, как удалиться от мира и вознестись в горняя, как посредством тленного приобрести нетленное.

И священный муж продолжает: «Оттуда посылается он Богом в Афины – основание наук, в Афины, для кого как, но для меня подлинно золотые и доставившие мне много доброго. Ибо они совершеннее ознакомили меня с сим мужем, который был мне небезызвестен и прежде. Ища познаний, обрёл я счастье, испытав на себе то же (в другом только отношении), что и Саул, который, ища ослов отца, нашёл царство (1Цар. 9), так что придаточное к делу вышло важнее самого дела»²⁴⁴.

О, сколько неверных перетолкований (умышленных или неумышленных? Бог весть!) выпало на долю выделенного выше выражения святого Отца! Многократно восхвалители «эллинохристианских синтезов» с великим самодовольством обращаются к этому отрывку: «Афины, для меня подлинно золотые и доставившие мне много доброго» – «вот как именует Афины Григорий Назианзин!» – вещают и трубят они. Но как же так, дорогие мои! Ведь божественный Отец сразу же ниже объясняет, почему он так именует Афины. Так трудно прочитать следующие одну-две строчки? Афины для Григория золотые, любезные и доставившие много доброго не потому, что там были софисты, риторы и писатели, не потому, что там процветали науки и искусства, но по другой причине: потому что там он лучше узнал Василия Великого и более тесно сдружился с ним! Да, друзья мои! Только поэтому. «Ибо они совершеннее ознакомили меня с сим мужем, который был мне небезызвестен и прежде». Божественный Отец и раньше знал Василия Великого, но немного, а в Афинах, где уже находился Василий из-за своего ненасытного стремления к учению, эти два мужа получили благоприятную возможность познакомиться «совершеннее». И Григорий, исполненный радости и счастья за великую находку, благодарит город, где он обрёл это сокровище. «Ища познаний, – говорит он, – обрёл я счастье». Притом он сравнивает себя с Саулом, который, ища ослов своего отца, нашёл пророка Самуила и был им помазан на царство. Поистине, в высшей степени характерное сравнение: «ослы» – науки афинских учителей и вообще внешнее образование, а «царство» (то есть царское достоинство) – почтенный и священнолепный Василий!..

Божественный Отец продолжает: «Сказать короче? Хотя для других (не без основания думают так люди благочестивые) душепагубны Афины, потому что изобилуют худым богатством – идолами, которых там больше, нежели в целой Элладе, так что трудно не увлечься за другими, которые их защищают и хвалят, но не было от них никакого вреда для нас, сомкнувших и заградивших ум. Поэтому напротив (если нужно сказать и то, что несколько необыкновенно), живя в Афинах, мы утверждались в вере, узнав обманчивость и ложность идолов и оказав презрение демонам там, где ими восхищаются»²⁴⁵. То есть Афины вредны для души, и такое мнение благочестивых христиан о них не несправедливо; а вредны они потому, что идолы там в изобилии более, чем где-либо в Элладе, и трудно не подвернутся влиянию со стороны воспевателей и защитников этих идолов. Но, несмотря на это, мы, оградив наш ум, нисколько не повредились, но даже более утвердились в нашей вере, потому что поняли, сколь обманчиво и лживо язычество; и именно там, где восхищаются демонами и служат им, мы оказали презрение демонам! – Бесспорно, этот взгляд священного Отца на Афины – всё что угодно, но только не почтение к ним…

А немного выше этого он говорил:

«Нам известны были две дороги: одна – первая и превосходнейшая, а другая – вторая и неравного с ней достоинства, и одна вела к нашим священным храмам и к тамошним учителям, а другая – к наставникам наук внешних. Другие же дороги – на праздники, в театры, на всенародные празднества и пиршества – предоставляли мы желающим. Ибо и внимания достойным не почитаю того, что не ведёт к добродетели и не делает лучшими тех, которые усердствуют в этом»²⁴⁶. Так что дорога к христианским храмам и учителям христианской Церкви была первой и более почтенной для двух друзей (Григория и Василия), а дорога к внешним учителям была второй и «неравного с ней достоинства»!

Наконец, описав глубочайшие и неподражаемые знания свт. Василия и упомянув, что никто не мог сравниться с ним в риторике, диалектике, философии, грамматике и прочем, святой Отец доходит до его нрава: «Впрочем, что́ это, пусть и было оно таким, в сравнении с нравственным обучением Василия? Кто изведал этого мужа, для того вздор тот Минос²⁴⁷ и Радамант²⁴⁸, которых эллины удостоили асфоделевых лугов и елисейских полей, имея в представлении наш рай, известный им, как думаю, из Моисеевых и наших книг, хотя и разошлись с нами несколько в наименовании, изобразив то же самое другими словами»²⁴⁹.

Это место божественного Отца характерно не только потому, что он считает обширнейшие научные знания ничем в сравнении с нравственностью и добродетелью, но и потому, что идею эллинов о рае он считает не их собственной, но заимствованной. Идею о рае, говорит он, эллины взяли из Ветхого Завета; и хотя использовали не то же слово, но описали то же самое, пусть и другими словами. Насколько это мнение священного Отца (верное оно или ошибочное, мы не исследуем) говорит в пользу провозглашения его «невестоводителем» «эллинохристианского сочетания» – излишне говорить…

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, апрель 1964 г.

В официальном периодическом издании Греческой Архиепископии Америки «Православный наблюдатель» (Ὀρθόδοξος Παρατηρητής), в ноябрьском номере прошедшего года мы прочитали комментарий, сообщающий нам нечто… очень важное: что свт. Иоанн Златоуст имел «безоговорочное восхищение гонимой и подвергавшейся опасности исчезновения эллинской философией», которая является «проводником ко Христу», что «это безоговорочное восхищение» ей святого Златоуста «обеспечило её выживание», что в IV в. совершилось «это чудо, примирение эллинизма и христианства и создание эллинохристианского духа», что в «Константинополе был возведён золотой мост между эллинизмом и христианством» и наконец, что святой Отец был «одним из основоположников этого исторического события»!!!

Как нам быть и что нам делать? Плакать из-за такого извращения действительности или смеяться из-за столь «захватывающих» парадоксов высказывающегося с избыточной… основательностью комментатора? Мы просим основательнейшего автора этого комментария обосновать свои произвольные утверждения ссылками на тексты святого Отца. Где он видел «безоговорочное восхищение» Златоуста «гонимой эллинской философией», которая именно Златоустом была сурово и нещадно гонима? Где он видел «чудо примирения эллинизма и христианства и создание эллинохристианского духа в IV в. по Р. Х.»? И как он убедился, что божественный Отец был «основоположником» этого примирения и этого создания? Автор когда-нибудь занимался изучением сочинений этого бессмертного Отца или, услышав, что нынче «в моде» алхимия эллинохристианских синтезов, почёл хорошим делом и самому написать об этом что-нибудь, чтобы не показаться отсталым и не шагающим «в ногу со временем»? Как бы то ни было, пусть прочтёт беседы святого Отца на 1-е послание к Коринфянам и некоторые другие (несколько отрывков из них мы опубликовали в настоящем издании с ноября 1959 г. по июнь 1960 г.) и там увидит, сколь безжалостному и резкому бичеванию подвергается греческая философия у священного Златоуста.

Но кажется, что наша мания смешивать несмешиваемое, эллинизм и христианство, и тем самым превозносить эллинскую философию на высоту, почти равную с христианством, придала современным язычникам большую смелость, или лучше сказать, довела их до дерзости и разнузданности, так что они уже, как говорится, «и сдачи требуют»!²⁵⁰ Какой верующий читал без ужаса и негодования эту дерзкую и превосходящую всякую меру нечестия статью одного такого неоязычника, опубликованную под видом письма в периодическом издании «Новости» (Νέα) от 11 января? Нет! – вопит он, – мы не согласны связывать «христианскую муть» с «чистейшей эллинской мыслью»!!! И нападает с неистовством, – да что я говорю? – с бешенством на христианство и, конкретно, на Самое пречестное и поклоняемое Лицо Господа Иисуса. Но воспроизведём некоторые отрывки из этой статьи:

«…То, о чём говорит (некий автор), что биологическая клетка христианства, то есть его первая этическая единица, якобы существовала в языческой мысли задолго до того, как в Палестине была услышана евангельская проповедь, и что якобы пригвождение Прометея на Кавказе соответствует пригвождению Назорея… не только исторически неверно, но и марает чистейшую и избавленную от христианской мути эллинскую мысль. Но чтобы мне быть более точным, раз для этого нечестивого использования эллинского мифа о Прометее, как якобы отождествляемого с христианством, которое оторвало человека от его счастливой земной жизни, как её понимала эллинская мысль, и переносит его на небеса при помощи разных глупых обещаний, было использовано символическое представление распятия Иисуса (то есть распятие Господа даже не является фактом! согласно нашему писаке. – а. Е.) и прочих мифов об избавлении нас от праотеческого греха, вот какова историческая истина мифа о Прометее <…>

Таковы были запросы Сократа. Уравновесить жизнь и философию. Божественный удел человека примирить внутри себя противоположное. Cтать стремящейся к счастью²⁵¹ личностью. Он не бьётся, не стонет как молящийся христианин, не кается в своих грехах и не призывает небесное прощение. Мир для эллинской мысли вечен, его не создал никакой бог, “но он был всегда, и есть, и будет”. Античная Эллада предстаёт в очарованных глазах мира как зелёный сад, а жизнь народа – как богатое произрастание… Этот новый человек предстал перед природой и подобными себе прямым, раскрепощённым, чистым, в своём гордом одеянии как зодчий, с улыбкой и песней на устах, распространяя красоту словом и резцом. Так эллины видели мироздание в особом свете, создали эстетические и интеллектуальные рамки, в которых движется и живёт искусство и наука. И как после этого некоторые иностранные и наши греческие толкователи эллинского духа могли обнаружить в эллинском философском духе первые семена христианства, и как появился этот термин – эллинохристианская культура? Как отождествить чистый эллинский дух и якобы монотеистическое христианство с его бесчисленными святыми, глупыми чудесами и языческим внешним культом?..»

Признаюсь, прочитав эту надменную, полную «поношения», богохульства и нечестия статью, я не мог (несмотря на своё негодование и в то же время боль за таковое очерствение души, за которую Христос умер) не воскликнуть: «Так нам и надо!» Раз уж мы имели глупость сказать каркающим воронам, галкам и совам, что они – сладкоголосые и прекрасно поющие птицы, естественно, что они почли нужным истребить соловьёв и заменить их собой. Нам недостаточно Искупителя Иисуса и Евангелия спасительного «безумия» Креста; мы захотели как необходимого дополнения и «мудрости» античной Эллады? Так давайте услышим и ругань «с повозки»²⁵²!

Но пусть не возмущается и столь увлечённый классикой автор статьи, как и единомысленные с ним. Да, мои хорошие, не слишком огорчайтесь и болезнуйте сердцем! Вы правы: пусть не смешивается непохожее, пусть не сочетается столь различное. И пусть каждый из нас пребывает в своём мире. Мы сохраним «христианскую муть» высочайшей, божественнейшей и изумительнейшей этики. А вы сохраните «чистейшую эллинскую мысль», которая, несмотря на некоторые свои верные положения, проповедует, что люди по природе различаются на рабов и свободных, учит, что жены должны быть общей собственностью, воспевает лесбийскую любовь и восхищается педерастами и гомосексуалистами! Мы сохраним Богочеловека Господа Иисуса Христа, Единородного Сына Истинного и Живого Бога, «Назорея», как вы издевательски называете Его, тем самым ещё раз исполняя пророчество (Мф. 2:23), возлюбившего нас, хотя и повинных, «любовью вечной» и предавшего Себя на крестную смерть за нас и даровавшего нам оставление, примирение и усыновление. А вы сохраняйте Кроноса и Рею, Зевса и Геру, Гермеса и Афродиту, Диониса, Вакха²⁵³ и Семелу, силенов²⁵⁴, сатиров²⁵⁵ и менад²⁵⁶, Нарцисса²⁵⁷, Алкивиада²⁵⁸ и Ганимеда²⁵⁹, Сапфо²⁶⁰, Фрину, Ламию и Лаиду²⁶¹ и всех остальных членов знаменитой «собачьей стаи»… Мы уступаем их вам от сердца. Пусть они здравствуют и направляют вас!..

Братья! Те из нас, кто верны Господу славы, кто уязвлён любовью ко Христу, удовольствуемся всецело Им и Его учением. И то, и другое – полны, завершены, самодостаточны, превыше всякого совершенства. Они не нуждаются в человеческих дополнениях и «начинках». Никакого компромисса, никакой уступки язычникам, старым и новым. Нужда в элементарной защите истины, которую мы содержим, заставляет нас стать непримиримыми. «Клин клином вышибают». Если так хотят господа неоязычники (хотя это и не отстоит от истины), давайте сделаем нашим девизом знаменитые слова апологета Тертуллиана: «Ничего общего между (языческим) философом и христианином, между учениками (языческой) Эллады и Небом, между Афинами и Иерусалимом, Академией и Церковью»²⁶².

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, январь 1961 г.

В январско-февральском номере «Пресс-бюллетеня» (Δελτίον Τύπου) – ежемесячного печатного органа основанной в Пирее организации «Национальное Общественное Действие» (Ἐθνηκή Κοινωνική Δράσις) меня критикуют за то, что я написал в настоящем издании в январе с. г. в ответ на нечестивейшую статью одного неоязычника. Конечно, дорогой «Бюллетень» откровенно осуждает положения той статьи, но в то же время выражает мнение, что и я в своём ответе впал в крайность. А именно, там говорится:

«…Другое противодействие (данной статье) на колонках известного издания происходит от клирика превосходного образования и нравственности, который отвечает на данное письмо, утверждая прямо противоположное. Его диалектика выражается теми же самыми словами, только с точно противоположным смыслом, то есть что “эллинская муть” “марает” чистейшую христианскую мысль. Тем самым две крайности сходятся в общей попытке разрушить изумительное здание эллинохристианской культуры, которая, тем не менее, несмотря ни на какие взгляды, является живой исторической действительностью».

Но где же автор видит эту «живую историческую действительность» пресловутой «эллинохристианской культуры»? В каких официальных и подлинных христианских текстах присутствует действительность «эллинохристианских синтезов»? Может, в Евангелиях, где истина, по словам Самого Господа Иисуса, была открыта «младенцам» и скрыта от «мудрых и разумных»? Может, в посланиях Апостолов, которые не обинуясь назвали внешнюю мудрость «обезумевшей», а людей прежде Христа видели «тьмой» (Еф. 5:8), хотя они вдоволь наслаждались «светом» мирской мудрости, причём эллинской? Или, может, у Отцов Церкви? Но у кого из них? У свт. Афанасия Великого? Но он, по свидетельству свт. Григория, «немедленно напитался божественными правилами и уроками, изучив немногое из общеобразовательных наук, дабы не думали, что он совершенно несведущий в них и не знает того, что посчитал достойным презрения. Ведь он не потерпел, чтобы благородство и богатая даровитость души были заняты предметами суетными…»²⁶³ У свт. Василия Великого? Но он признается, что «много времени потратил на суету и всю почти юность свою потерял в суетном труде, с каким упражнялся в том, чтобы уразуметь уроки мудрости, обращённой Богом в юродство», пока не «обратил взор к чудному свету истины евангельской и увидел бесполезность мудрости князей века сего престающих»²⁶⁴. У свт. Григория Богослова? Но он горько высмеивает, особенно в своих 4-м и 25-м Словах, философию и философов, книги которых называет в другом месте «солёными и негодными для питья»²⁶⁵, а единственной полезной и похвальной мудростью провозглашает то, чтобы иметь жизнь «очищенную для Бога» и «презирать ту мудрость, которая состоит в одних словах и оборотах речи, в обманчивых и излишних антитезах», по примеру Апостолов, которые «победили упраздняемую мудрость словом совершенным и сокращённым»²⁶⁶. У свт. Иоанна Златоуста? Но им мы наполнили колонки настоящего издания начиная с ноября 1959 г. и далее. Никто сильнее его не противостоит внешней мудрости. Он возвещает, что она «воюет с Крестом и сражается с Евангелиями»²⁶⁷, что «где мудрость Божия, там нет нужды в человеческой», что «для жизни» даже паутины «бесполезнее» слова Платона, который «всю жизнь провёл напрасно, занимаясь учениями бессмысленными и лишними»²⁶⁸. И громогласно вещает: «Где ныне надменность Эллады? Где громкое имя Афин? Где пустая болтовня философов? Галилеянин, вифсаидянин, простолюдин, победил их всех…»²⁶⁹ У прп. Иоанна Дамаскина, отца догматического богословия? Но он всецело «отвергает с презрением и бросает от себя прочь… постыдное, и отвратительное, и нечистое писание проклятых и манихеев, и эллинов… как содержащее то, что ложно и суетно, и как выдуманное для славы и на радость диавола и его демонов»²⁷⁰. У свт. Григория Паламы? Но и он не более других милостив к внешней мудрости: «Эллинские мудрецы говорят, что небо вращается естеством Мировой Души и что оно научает справедливости и разуму²⁷¹… осуетившись в умствованиях своих (Рим. 1:21)… И что это именно так, учат превосходнейшие, как они считают, в мудрости и богословии. Они ничуть не лучше тех, которые обожествляют зверей и камни, а вернее, даже хуже в своём расположении к такому предмету благоговейного почитания… В этом и в подобном этому состоит истинная мудрость и спасительное знание, доставляющие горнее блаженство. Что же тогда Евклид? Что Марин²⁷²? Что смог понять Птолемей²⁷³? Что Эмпедоклы, Сократы, Аристотели и Платоны с их логическими методами и математическими доказательствами? … Этого эллинские мудрецы никоим образом не смогли понять, они обесчестили наше естество, они были нечестивы по отношению к Богу, они поклонялись и служили твари вместо Творца (Рим. 1:25)… Разве они, опираясь на воспринимаемые чувствами предметы и занятую такими предметами философию, не навлекли на свои души позора, бесславия, крайней нужды и подлинно умопостигаемого и карающего мрака?»²⁷⁴

Итак, какие нам нужны ещё свидетели? И всё же присоединим ещё кое-что. Это не Отец, но сонм Отцов. Целый Вселенский Собор, высказываясь авторитетно для Православной Церкви, выражая и утверждая в предложенном месте мудрование всех прежде бывших Отцов и Учителей, провозвестил следующие ясные и недвусмысленные слова, плотно закрывающие двери перед всякой попыткой «эллинохристианских синтезов»:

«Обещавшим быть благочестивыми и бесстыдно, или, скорее, нечестиво вводящим злочестивые эллинские учения в Православную и Соборную Церковь о человеческих душах, о небе, земле и других творениях – анафема.

Предпочитающим безумную так называемую мудрость внешних философов и следующим за их наставниками… и верующим в перевоплощение душ или не принимающим воскресения, суда и конечного воздаяния – анафема.

Проходящим эллинские учения и обучающимся им не ради только обучения, но и следующим их суетным мнениям и верующим им как истинным и таким образом настаивающим на них как являющихся достоверными, так, чтобы когда тайно, а когда и явно вводить в них и учить без сомнения, – анафема.

При помощи иных мифических измышлений переделывающим от себя самих наше образование и принимающим платонические идеи как истинные – анафема.

Принимающим и передающим суетные эллинские глаголы… (о предсуществовании душ, вечности мира и прочее), таковыми словесами себя самих погубляющим и становящимся виновниками вечного осуждения для других – анафема»²⁷⁵ («Синодик» святого VII Вселенского Собора).

После всего этого можно ли говорить об «эллинохристианских синтезах», созданных притом Отцами Церкви???

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, апрель 1961 г.

В январском номере «Трёх святителей» была опубликована моя статья с критикой некоторых неоязыческих идей и протестом против тех, которые повсюду видят «эллинохристианские синтезы».

Той статьёй занялся печатный орган Пирейского «Национального Общественного Действия», носящий название «Ежемесячный пресс-бюллетень» (выпуск за январь–февраль 1961). Ответив «Бюллетеню» в апрельском номере «Трёх святителей», я получил новый ответ в выпуске дорогого «Бюллетеня» за март – апрель:

«Один наш взгляд в предыдущем бюллетене относительно врагов эллинохристианского синтеза, представляющих две крайности, имел следствием “дружеский ответ на дружескую критику” с колонок известного национально-религиозного издания… Однако существует базовое диалектическое различие между нами и ими. Наш собеседник противопоставляет эллинизм христианству, причём с априори очевидным конечным выводом».

Но это не автор статей в «Трёх святителях» противопоставляет эллинизм и христианство! ПЕРВЫМ это делает небесный Павел, который проповедовал: Иудеи требуют чудес, и эллины ищут мудрости; А МЫ (как известно, союз “а” (δέ) вводит противопоставление) проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, а для эллинов безумие… (1Кор. 1, 22–23). И чуть выше: Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих (1Кор. 1, 20–21). И ниже: И когда я приходил к вам, братия, приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого (1Кор. 2, 1–2). О, блаженный Павел! Почему ты хотел видеть в своих учениках-эллинах только Христа Распятого? Почему рядом с Ним, или хотя бы ниже Его, ты не поместил Пифагоров, Зенонов, Платонов, Сократов, Аристотелей? Почему ты отверг всех и удовольствовался только своим Иисусом? О, сколь фанатичным, претендующим на исключительность и непримиримым ты был!.. Зато мы, обладая более всеобъемлющим, чем твой, духом, более широким сердцем, более ясным пониманием и высшим знанием смешали, как превосходные алхимики, христианство с внешней мудростью и создали шедевр всех веков, который называется «эллинохристианской культурой»!..

За Павлом, последуя его стопам, идёт славный сонм Отцов, которые также считают христианство и эллинизм противостоящими друг другу (свидетельства тому мы уже неоднократно приводили, и вновь делать это было бы излишним). Итак, несправедливо сказано, что я «противопоставляю эллинизм и христианство». Я просто воспроизвожу Отцов. «Бюллетень» продолжает:

«Мы не разделяем, но исследуем историческое единство, которое называется эллинохристианством. Наш собеседник удивляется, где мы видим это единство и в этом духе совершенно игнорирует всё то, что мы сказали в нашем комментарии по данному вопросу».

Я не только удивляюсь, но и поражаюсь, слыша о таких «единствах». Уже несколько лет как «иссохла гортань моя», прося привести мне хотя бы одно святоотеческое место, прямо говорящее об «эллинохристианских синтезах», но ответа я не получаю.

Великих Отцов провозглашают «невестоводителями» таких синтезов, но не приводят ни одного подтверждения этому мнению. Привлекают некоторые места, в которых говорится о некоторой ценности внешней мудрости, когда она исследуется сама по себе, а не в связи и сравнении с христианством (в последнем случае она называется «тьмой и преткновением» и «изобретением демонов»), и считают, что тем самым вопрос закрыт. Что тут скажешь?

«Бюллетень» продолжает:

«Итак, мы вновь спрашиваем: он находит простой случайностью тот факт, что исключительное изъяснение христианства рождается и доводится до своей полноты в чисто эллинской среде, эллинскими учителями в виде православия?»

А мы в свою очередь спросим дорогого автора: он находит случайностью тот факт, что исключительное изложение христианства совершено иудеями? Он находит случайностью тот факт, что Господь родился и воспитывался не в Афинах, не в Эфесе, или Коринфе, или Риме, но в Вифлееме и имеющем дурную славу Назарете? Он находит случайностью тот факт, что Господь избрал Себе в ученики и апостолы не риторов и философов Рима и Эллады, но неграмотных рыбаков Иудеи? Почему мы видим и подчёркиваем только то, что нам выгодно?

И второе: каких конкретно Отцов автор «Бюллетеня» считает эллинами? Прежде чем ответить на заданный вопрос, я должен получить разъяснение, потому что часто даже сирийские и египетские Отцы провозглашаются… эллинами!

Автор «Бюллетеня» также говорит:

«А как наш собеседник объясняет тот факт, что только эллинизм, в Греции и в эмиграции, сегодня представляет собой живое сохранение христианской истины? Разве это одно не свидетельствует уже о глубочайшем внутреннем сродстве эллинского и христианского элемента?»

Признаюсь, таких утверждений я не ожидал. Прискорбно, что автор, несмотря на все свои познания о Христе, не смог избавиться от точащего его червя язычества… Итак, только мы сегодня представляем «живое сохранение христианской истины»? Ну что ж, «да здравствуем мы!» Но дорогой автор должен знать, что живое представление христианской истины – не столько на поверхности, сколько в глубине. Оно не столько проповеди, журналы и книги, сколько добродетель и духовность, то есть вещи, которые не так легко распознаются, и, прежде всего, пламенная любовь ко Христу, которая окрашивается, как порфира, потоками кровей… Не будем хвалиться, не будем гордиться. Может быть, в других странах (там, где царствуют жестокие и чудовищные диктатуры, где правят антихристианские изверги) есть души, любящие Господа Иисуса, гонимые за любовь к Нему и ежедневно ведомые на мученичество. И их кровь, несомненно, будет живым представлением христианской истины гораздо более, чем наше, в покое и свободе, пустословие… Итак, научимся не надмеваться шовинистическим духом и не мыслить о себе больше, чем должно мыслить, но, мысля, достигать здравомыслия (Рим. 12:3).

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, август 1961 г.

Дорогой нам «Ежемесячный пресс-бюллетень» (выпуск за июль – октябрь 1961 г.) Пирейского «Национального Общественного Действия» отвечает на то, что мы написали несколькими месяцами раньше в настоящем издании. Это обязывает нас дать ответ, пусть и запоздалый.

Множеству святоотеческих свидетельств, которые мы в разное время приводили, автор противопоставляет вот что:

«Позвольте нам заметить тем не менее, что обращение к этим и только лишь “свидетельствам” может привести к ряду недопониманий по двум главным причинам:

Во-первых, из-за неправильного понимания терминов “эллин” и “язычник”, которые в первые века христианской литературы были тождественны понятию “идолослужитель”.

Во-вторых, потому, что автор, легко производя ими впечатление весомого довода, удерживает исследователя от более глубокого анализа эллинизма, который предполагает по крайней мере элементарное знакомство с классиками».

Отвечаем на то и другое. Во-первых, как видно, автор этих строк не прочёл (или прочёл, да не понял) предложенные нами отеческие тексты. Потому что если бы он их прочёл, то увидел бы, что Отцы не говорят сбивчиво и неопределённо об «эллинских» или «языческих» лицах и вещах, но чётко и конкретно нападают на «внешнюю мудрость», или «мирскую мудрость», или «обезумевшую мудрость», причём затрагивая античных философов поимённо. Поэтому здесь нет места перетолкованию. Всякий раз, как Отцы видят античную философию и её создателей в сравнении и сопоставлении с христианством, они не только не мыслят о синтезах, но превращаются в безжалостных бичевателей.

Во-вторых, элементарное по меньшей мере знакомство с античностью есть, как полагаем, и у нас, но вопрос не в этом, а в другом. «Более глубокий анализ эллинизма» был бы необходим только в том случае, если синтез эллинизма и христианства представлялся бы чем-то таким, что необходимо должно осуществиться в будущем. Тогда действительно требовалось бы более глубокое знание того и другого, чтобы можно было сказать, является ли такой синтез по природе возможным и должен ли он осуществиться. Но синтез представляется своими приверженцами не как нечто такое, что должно осуществиться, но как совершившийся исторический факт. А основоположниками этого факта провозглашаются великие Отцы. Итак, что же требуется для того, чтобы доказать истину этого утверждения? Только одно: изучение Отцов! Ничего другого! Но исследующий Отцов и видящий заряды, пускаемые ими в «обезумевшую мирскую мудрость» и их плач из-за годов, потраченных на её изучение, задаётся вопросом: утверждающие, что Отцы осуществили «эллинохристианские синтезы», бодрствуют и трезвятся или они спят и видят сны? Конечно, другое дело, если сторонники синтезов прямо провозглашают, что дурно и ошибочно Отцы отвергли внешнюю мудрость и сочли её непригодной к тому, чтобы смешать её с христианством, и поэтому сегодня это должны сделать мы. Но утверждение, что Отцы создали такие синтезы, является не просто ошибочным, но самым что ни на есть чудовищным.

Далее автор «Бюллетеня», желая удовлетворить мою просьбу о представлении хотя бы одного святоотеческого места, прямо и недвусмысленно говорящего об «эллинохристианских синтезах», приводит отрывок из поэта Фокилида²⁷⁶ («Девство хранить, любовь же во всём соблюдать… Руку исполнив свою, милость подай тому, кто в нужде. Бездомного в дом свой прими и слепого води… руку дай павшему; спаси беззащитного мужа»), в самом деле прекраснейший и «христианнейший». Но, в конце концов, к чему же столь умышленное непонимание! Не будем уподобляться тому продавцу из анекдота, который на вопрос покупателя: «У вас есть бананы?» – ответил: «Да, есть! То есть именно бананов нет, зато есть картошка!..»

Я, друзья мои, просил святоотеческое место (и притом из великих Отцов, которые называются создателями синтезов), говорящее о синтезе и одобряющее его. Зачем же вы приводите мне отрывки из античных поэтов?²⁷⁷ Я прекрасно знаю и не сомневаюсь, что у античных авторов есть некоторые крупицы истины, некоторые места с действительно «христианским» содержанием. Но что из этого следует? Что факт синтеза доказан? Ничего подобного! Такие крупицы есть не только у эллинов, но и у латинских авторов. Что же, будем вести речь и о «латинохристианской культуре»? Они есть и у… Конфуция! Вот например: «Есть грубую пищу, запивая её водой, спать, положив в изголовье собственный локоть – во всём этом есть своя радость. А богатство и знатность, нажитые нечестно – что плывущие облака». Не «христианнейшее» ли это место? Не могло ли оно быть прекрасно написано свт. Василием Великим, или Иоанном Златоустом, или самим божественным Павлом? Итак, будем говорить и о «китайскохристианских синтезах»???!!!

И Лао-цзы где-то написал: «Величайшая из ошибок – подчиняться своим пожеланиям. Величайшее из зол – не контролировать самих себя. Величайшее несчастье – быть очарованным прибытком». Разве и это не «христианнейшие» слова? Итак, дойдём ли мы и до других синтезов?

Нужно понять, что христианство есть нечто полное, совершенное, самодостаточное, абсолютное. Не нуждается оно в дополнениях и совершенствованиях. Всё хорошее, что имел античный мир, существует и в христианстве, не как заимствование, но как врождённое, и притом в высочайшей степени. Так давайте же удовольствуемся им одним и оставим алхимию смешений и синтезов, чтобы нами не «упразднилось слово Крестное».

Οἱ Τρεῖς Ἱεράρχαι, март 1962 г.

Глава из книги архим. Епифания «Христу Богу предадим»

Ἐπιφάνιος (Θεοδωρόπουλος), ἀρχιμ. Χριστῷ τῷ Θεῷ παραθώμεθα. Τροιζήνα, 20044. Σ. 135–142.

Предисловие греческого издателя, архим. Спиридона, настоятеля монастыря Кехаритоменис Феотоку (Богородицы Благодатной) в Тризине (Арголида, Греция)

Геронда, глубокий знаток греческой истории и патриот, скорбел из-за нравственного и духовного отчуждения нашего народа. Он тревожился и ежедневно молился за наш народ, не оставляя и практических способов выражения своей любви к Отечеству, когда того требовали обстоятельства.

Однако его патриотизм не мешал ему различать «ревность не по разуму» поборников теории эллинохристианского синтеза.

Он всей душой приветствовал подлинную и живую эллинохристианскую традицию нашего народа, но бичевал попытки представить эллинский и христианский дух как два равносильных и взаимодополняющих фактора, из которых якобы произошла совершенная эллинохристианская культура.

Следующие слова геронды имеют целью как раз уничтожить иллюзию, что мы, греки, по определению, благодаря нашему происхождению и прочему, выше других православных народов.

– Геронда, какой народ имеет в виду Господь, когда говорит: «Отнимется от вас (израильтян) Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его» (Мф. 21:43)?

– Совокупность православных христиан, ибо, как говорит Писание, во всяком народе боящийся Его… приятен Ему (Деян. 10:35). Поэтому новый народ, о котором говорит Господь, есть православный христианский мир, независимо от национальности, языка, цвета кожи и т. д. Это и есть народ Божий святой, новый Израиль. Совокупность людей, которые уверуют во Христа, примут Его как Сына Божия и станут членами Его Церкви. Господь не имеет в виду исключительно греческий народ. Давайте не забывать, что самыми первыми христианами были не греки, а евреи. И Апостолы были евреями, и евреями распространилось христианство. Разве все Отцы были греками? Преподобный Иоанн Дамаскин был сирийцем, прп. Антоний Великий, наставник монашества, был египтянином, и многие другие. Почему мы этого не видим?

И я грек и люблю своё Отечество. Но внимание: не нужно вести дело к новому виду расизма в Церкви, говоря: «Мы, греки, лучше вас – славян, французов, китайцев». Перед Господом мы все равны. Вместо похвальбы давайте лучше смотреть за тем, чтобы стать достойными той великой обязанности, которую накладывает на нас наследие наших Отцов. Давайте не уподобляться иудеям, которые не делали дел Авраама, но хвалились тем, что они дети Авраама. Давайте видеть не только то, что выгодно нам, грекам.

В странах за железным занавесом за христианство²⁷⁸ нужно платить, и платить дорого. Платить положением в обществе, должностями, профессиональной карьерой и многим другим. Оно означает тюрьму, ссылку, даже смерть. И с нашей стороны было бы очень эгоистично, притом, что у нас здесь христианская жизнь со всем «комфортом», говорить, что мы выше других. Это как бы сказать им: «Вы, хотя и ежедневно терпите великие страдания за любовь Христову и за вашу веру во Христа, ниже нас, которым христианство ничего не стоит». А они платят за христианство кровью.

Когда-нибудь, Бог даст, и в странах за занавесом прекратятся гонения и откроются двери. Тогда мы увидим, что в тех странах Церковь Христова обогатилась ещё одним облаком свидетелей-мучеников (ср. Евр. 12:1). Если у нас было одиннадцать миллионов мучеников в первые три века христианства, не знаю, сколько миллионов мучеников запишут историки будущего, церковные историки, в странах, где правят безбожные изверги и царствуют жестокие атеистические диктатуры.

Давайте не будем льстить себе высокопарными словами. То, что эллинизм принёс то, что мог, в распространение Евангелия – это действительно так. И что греческие Отцы сформулировали догматы на греческом языке, этого никто не отрицает. Но это, как я сказал, накладывает на нас обязанности, а не даёт нам поводов к похвальбе и эгоизму. Притом влечёт и повышенную ответственность. Если славянин и араб должны знать Евангелие, которое переведено на их язык, то тем более обязаны знать его мы, на чьём языке оно было написано.

Итак, давайте не будем поддаваться шовинизму. Пусть нас не точит националистический червь. Особенно нас, греков, чья христианская жизнь протекает без всяких затрат в сравнении с другими нашими братьями-христианами.

– Геронда, но Отцы хвалят античное образование.

– Свт. Василий Великий написал текст «К юношам о том, как получать пользу из эллинских сочинений», которые многими был истолкован неверно.

Прежде всего, это сочинение свт. Василия Великого является не устной речью, а посланием (письмом). Напрасно его называют «словом»²⁷⁹. И выставляют его, чтобы подчеркнуть восхищение святого античными греками.

В этом письме Василий Великий отделяет полезные элементы античного образования от вредных. И говорит: «Как срывая цветы с розового куста, вы избегаете шипов, так поступайте и с эллинскими словесами. В них много вредного: это шипы. Будем избегать их и брать только цветы: всё хорошее, что в них есть». Он старается предохранить. Он не побуждает христиан изучать античных авторов. Он советует тем, которые изучают их, быть внимательными, чтобы не потерпеть вреда.

Таков дух того, о чем говорит свт. Василий Великий.

У свт. Григория Богослова есть слово к «пришедшим из Египта», к христианам, которые прибыли из Египта. И знаете, какими лестными словами он говорит о египтянах?

Если мы взяли себе в качестве знамени послание свт. Василия «К юношам о том, как получать пользу из эллинских сочинений» и кричим об эллинохристианских синтезах, египтяне из этого слова свт. Григория должны были бы сделать себе не одно, а сотню знамён и говорить: «Выше греков стоим мы»!

Но не будем прельщаться. Святые Отцы не проводят различий между народом А и народом Б. «Где благородство веры, там нет ни варвара, ни эллина, ни чужеземца, ни гражданина, но все стоят на одной степени чести»²⁸⁰. Различие – благочестие, православная вера, добродетель. Таковы критерии, а не происхождение.

– Геронда, мне кажется, вы немного преувеличиваете. Ведь ясней ясного, что христианство получило пользу от эллинизма. Мы не можем отрицать, что оно заимствовало у него элементы формы, то есть в некотором роде «одежду». Так утверждают выдающиеся учёные.

– Но даже если предположить, что оно взяло одежду, что с того? Подумай: у меня есть тысяча золотых лир, а у тебя есть красивый горшок, и мы хотим отнести лиры в банк и обменять их на деньги. Ты принёс свой горшок, я кладу туда все мои лиры, и мы несём их в банк. У тебя после этого будут претензии? Раз ты принёс горшок, а я лиры, то в нашей «компании» мы будем иметь равную и одинаковую часть?

– Нет, конечно.

– Ну так ты этого требуешь, если говоришь, что один (эллинизм) дал одежду, а другое (христианство) дало сущность.

Из античного образования мы возьмём все хорошее, не для того, конечно, чтобы объединить это с христианством и сделать некое смешение, эллинохристианские синтезы, как говорят. Это для Отцов неприемлемо. Из античной литературы мы можем получить кое-какую пользу, но только для настоящей жизни, для своего образования, для упражнения в познаниях, для тренировки мозга. Но не для будущей жизни. Эллинизм, античная философия ничего не могут дать нам для вечности. Нам достаточно Евангелия.

– То есть, геронда, случаен тот факт, что христианство распространилось посредством греческого языка?

– В планах Божиих нет ничего случайного. Всё имеет свою цель и причину. Но большая разница между этим и тем, чтобы говорить: как хорошо, что существовали мы, греки, и наш язык, а иначе что делал бы Бог? Давайте не позволять шовинистическому энтузиазму захлёстывать нас. То, что греческий язык благодаря походам Александра Македонского распространился в концы мира, помогло тому, чтобы была понята евангельская весть. Но если бы Бог хотел осуществить свой план иначе, никто не мог бы Ему воспрепятствовать. Для Бога нет ничего невозможного. Он мог бы выразить спасительную весть и на более бедном языке, если бы захотел.

Василий Великий. Письмо 223: Евстафию Севастийскому // PG. T. 32. Col. 820C–833C. [Saint Basile. Lettres / éd. par Y. Courtonne. Paris: Les Belles Lettres, 1966. T. 3. P. 8–17.] Рус. пер.: [Письмо 223 (215): Против Евстафия Севастийского] Василий Великий, свт. Творения. М.: Сибирская благозвонница, 2009. Т. 2. С. 789–796.

Григорий Богослов. Слова // PG. T. 35. Col. 396–1252; PG. T. 36. Col. 12–664. [SC. № 247, 250, 270, 284, 309, 318, 358, 384, 405.] Рус. пер.: Григорий Богослов, свт. Творения. М.: Сибирская благозвонница, 2010. Т. 1. С. 21–574.

Григорий Палама. 150 глав, посвящённых вопросам естественнонаучным, богословским, нравственным // Γρηγορίου τοῦ Παλαμᾶ Συγγράμματα / ἔκδ. Π. Χρήστου. Θεσσαλονίκη: Κυρομάνος, 1992. T. 5. Σ. 37–119. Рус. пер.: Григорий Палама, свт. Сто пятьдесят глав / пер. с греч. А. И. Сидорова. Краснодар: Библиотека Свято-Ильинского храма, 2006.

Иоанн Дамаскин. Против яковитов // PG. T. 94. Col. 1436–1501. Рус. пер.: Творения преподобного Иоанна Дамаскина. Христологические и полемические трактаты. Слова на богородичные праздники / пер. и комм. свящ. Максима Козлова, Д. Е. Афиногенова. М.: Мартис, 1997. С. 154–191.

Иоанн Дамаскин. Толкование на 1-е послание к Коринфянам // PG. T. 95. Col. 569–705.

Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры // PG. T. 94. Col. 789–1228. Рус. пер.: Творения преподобного Иоанна Дамаскина. Источник знания / пер. и комм. Д. Е. Афиногенова, А. А. Бронзова, А. И. Сагарды, Н. И. Сагарды. М.: Индрик, 2002. (Святоотеческое наследие; т. 5). С. 156–337.

Иоанн Дамаскин. Три защитительных слова против отвергающих святые иконы // PG. T. 94. Col. 1232–1420. Рус. пер.: Полное собрание творений св. Иоанна Дамаскина. СПб, 1913. С. 347–441.

Иоанн Златоуст. Беседы на 1-е послание к Коринфянам // PG. T. 61. Col. 9–382. Рус. пер.: Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. СПб.: СПбДА, 1904. Т. 10. Кн. 1. С. 5–455.

Иоанн Златоуст. Беседы на 1-е послание к Тимофею // PG. T. 62. Col. 501–600. Рус. пер.: Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. СПб.: СПбДА, 1905. Т. 11. Кн. 2. С. 618–735.

Иоанн Златоуст. Беседы на 2-е послание к Коринфянам // PG. T. 61. Col. 381–610. Рус. пер.: Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. СПб.: СПбДА, 1904. Т. 10. Кн. 2. С. 459–728.

Иоанн Златоуст. Беседы на Деяния Апостольские // PG. T. 60. Col. 13–384. Рус. пер.: Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. СПб.: СПбДА, 1903. Т. 9. Кн. 1. С. 5–478.

Иоанн Златоуст. Беседы на послание к Титу // PG. T. 62. Col. 663–700. Рус. пер.: Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. СПб.: СПбДА, 1905. Т. 11. Кн. 2. С. 837–883.

(Псевдо-)Нонн. Комментарий на 4 Слова Григория Богослова // Pseudo-Nonniani in IV orationes Gregorii Nazianzeni commentarii / ed. J. Nimmo Smith. Turnhout: Brepols, 1992. (Corpus Christianorum. Series Graeca; 27). P. 67–272.

A Patristic Greek Lexicon / ed. G. W. H. Lampe. Oxford: Clarendon Press, 1961.

Ἐπιφάνιος (Θεοδωρόπουλος), ἀρχιμ. Ἄρθρα, Μελέται–Ἐπιστολαί. Τ. 1. Ἀθῆναι, 1986².

Ἐπιφάνιος (Θεοδωρόπουλος), ἀρχιμ. Χριστῷ τῷ Θεῷ παραθώμεθα. Τροιζήνα: Ἱερόν Ἡσυχαστήριον Κεχαριτωμένης Θεοτόκου, 2004⁴.

Иларион (Алфеев), еп. Жизнь и учение святителя Григория Богослова. М.: Сретенский монастырь, 2007³.

Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993.

«Новое религиозное сознание жаждет синтеза, преодоления двойственности, высшей полноты, должно вместить что-то такое, что раньше не вмещалось, соединить два полюса, две противоположные бездны… Не вместит ли новый религиозный синтез такой полноты откровения, в которой противоположность между языческим тезисом и христианским антитезисом исчезнет, как мираж? Это религиозная мечта наша…»²⁸²

Так писал в 1903 году в посвящённой Мережковскому статье О новом религиозном сознании Николай Бердяев. К этому времени уже были закрыты созданные по инициативе Мережковского и дозволенные Победоносцевым Религиозно-философские собрания, но через два года началась деятельность Московского Религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьёва, чьё влияние на религиозных мечтателей, стремившихся к разнообразным синтезам, было необыкновенно сильным и во многом определяющим. Чуть позднее тот же Бердяев инициировал создание Религиозно-философского общества в Петербурге, на учредительном собрании которого председательствовал С. Н. Булгаков. Религиозно-философские общества были открыты в Киеве, Тифлисе, Ярославле, Нижнем Новгороде и других городах России.

Это стремление вместить религиозную проблематику в поле зрения философии и совместить с ней было важным и значимым явлением для России: оно свидетельствовало о существенном расширении интеллектуального горизонта нашей по большей части антиклерикально настроенной интеллигенции, в течение десятилетий безоглядно приверженной атеизму, нигилизму, анархизму, терроризму, марксизму, толстовству… Но религия и азы богословия если и входили в сознание интеллигенции, то обычно вместе с идеями разнообразных языческих культов, гностицизма, идеализма, прагматизма, мистицизма, каббалы, теософии, и пр., – «новое религиозное сознание» готово было вместить всё это изобилие религиозных и квазирелигиозных идей и объединить их с философией в некоем окончательном вселенском синтезе… При этом профессиональное церковное богословие интеллигенцию, можно сказать, нисколько не интересовало, хотя профессоры Духовных школ, покамест эти последние существовали, были вполне готовы рассматривать и вмещать современные философские тенденции.

Стремлением к некоему синтезу в немалой мере определяется развитие русской религиозной философии и после революции 1917 года преимущественно за пределами России. Одним из самых значимых явлений в этом развитии следует считать неопатристический синтез, к которому призывал о. Георгий Флоровский в великолепных «Путях русского богословия», а также в установочных курсах «Восточные отцы IV века» и «Византийские отцы V–VIII веков». Но нетрудно заметить, что в этом множестве элементов, подлежащих синтезу в рамках некой религиозной философии, по существу отсутствовало богословие как таковое, что справедливо отмечал в конце двадцатых годов прошлого века тот же Николай Бердяев²⁸³; а уже в двадцать первом мы (вместе с С. С. Хоружим²⁸⁴) можем констатировать отсутствие у идеи неопатристического синтеза реальных перспектив развития как в богословии, так и в философии…

Бог весть, что станет с этой синтетической тенденцией религиозной философии и с самой религиозной философией у нас, у греков и на Западе в дальнейшем. А из прошлого мне вспоминается замечательный эпизод сотрудничества философа Ивана Киреевского и преподобного Макария Оптинского. Оба прекрасные знатоки греческого, философ и старец обсуждали переводы Святых Отцов, которые Оптина готовила к изданию. В частности, работе над переводом Максима Исповедника посвящено письмо Киреевского от 13 ноября 1854 года, которое и приведу целиком. «Н. Петр. сообщила мне письмо Ваше к ней от 6 Ноября, в котором Вы изволите писать о Максиме Исповеднике, и я вижу из Ваших слов моё крайнее неразумие в понимании этого высокого духовного Писателя, и прошу Вас простить меня в этом. Я полагал, что главная трудность в понимании его писаний заключается не столько в духовной высоте, сколько в формах языка, занятых, как я думал, у философских систем того времени, и особенно новоплатоников. Вот почему я был так дерзок, что осмелился предложить Вам свои услуги в деле перевода, предполагая в местах неудобопонятных искать объяснения в философских терминах и оборотах мыслей древних школ. Но поистине, Батюшка, я думал только о буквальном смысле, а не о духовном, и если бы знал, что дело идёт о последнем, то не смел бы предложить своего участия. Я очень хорошо знаю, и глубоко чувствую, как слеп я в этом последнем отношении, и не только там, где мысль выражена неясно, но даже там, где она сказана просто и удобопонятно даже для детей, как например в Евангелии, – я беспрестанно нахожу для себя темноты, которых не могу проникнуть, и в этих случаях обыкновенно решаю мои недоумения предположением просить объяснения у Вас; хотя в тоже время чувствую, что даже и Ваши объяснения могут только указать, куда смотреть, а не дадут глаз, которыми видеть. – Что же касается до того высшего умозрения, о котором Вы пишете, и которое открывается по деянии, то кому же даст его Господь, если не Вам. Это умозрение жизненное и живое, которое горит как свеча пред Господом, и освещает всё вокруг себя, и зажигает светильник в чистых лампадах Вас окружающих; это свет, на который мы, далёкие от Вас, смотрим с благоговением и любовью, как на Божий дар, посланный Им на пользу, вразумление и утешение людей Вам современных. – Потому, простите меня, Батюшка, если я думаю, что Св. Максим едва ли говорил такие вещи, которые в духовном смысле могли бы быть для Вас невразумительными, хотя в смысле буквальном и наружно-философском он сказал многое такое, что, может быть, и навсегда и для всех останется не вполне объяснённым. – Впрочем, опять повторяю, что не понимая в этом деле почти ничего, я вполне покоряю моё суждение Вашему, и прошу меня простить за моё безрассудное мнение»²⁸⁵.

Здесь и философ на своём месте, и богослов – на своём, причём оба равно оснащены всем необходимым для работы над святоотеческими текстами. Поэтому нам нисколько не обязательно механически воспроизводить тот путь развития, которым фактически шли философия и богословие у нас (или у греков) в XIX–XX веке: нам нет нужды вновь пускаться по всем его изгибам и ответвлениям, в особенности тем, которые уже привели к совершенно неудовлетворительным результатам как в философии, так и в богословии. О том же трезвом отношении к разного рода философско-богословским синтезам говорит, на мой взгляд, и архимандрит Епифаний (Феодоропулос), чей труд, переведённый Михаилом Вишняком, не только откликается на некие интеллектуальные баталии 50–60-х годов прошлого века, но имеет принципиальное значение и сегодня как важная духовная установка в философской и богословской работе.

21 мая 2021 года,

Пощупово.