Археология истории страданий Господа Иисуса Христа

Величие истории страданий Господа Иисуса Христа дает нам право думать, что даже простое повторение евангельского рассказа о ней не только никогда не может оказаться лишним, но, напротив, всегда весьма полезно, а потому желательно и даже необходимо для каждого христианина. Таким путем ее влияние на нас становится все более благотворным, потому что священные события при таком возможно более частом воспроизведении их в нашем сознании всякий раз как бы все более и более приближаются к нам, так что, наконец, мы начинаем переживать их в своей душе с такою живостью, как если бы мы сами были их непосредственными свидетелями. Но евангельский рассказ краток, между тем, если даже обыкновенную жизнь всех сколько-нибудь выдающихся деятелей мы считаем достойною подробного изучения, то что сказать об этих последних часах земной жизни Самого Искупителя мира? Желательно и, без сомнения, может иметь весьма важное значение такое воспроизведение истории страданий Господа Иисуса Христа, при котором были бы воскрешены и уяснены все подробности великих событий со всею их внешнею стороною в полной и живой картине. Такую задачу и поставили мы для себя в настоящем исследовании.

Взяв за исходный пункт в истории страданий Спасителя события в Гефсиманском саду в ночь с четверга на пятницу, мы задались целью пройти отсюда шаг за шагом по стопам Божественного Страдальца до Голгофы. В той самой толпе, которая окружила добровольно отдавшегося ей Господа Иисуса Христа, направимся и мы от Гефсимании к первосвященникам Анне и Каиафе, войдем вместе с Узником в зал ночного заседания синедриона и внимательно проследим весь ход судебного процесса; в пятницу утром пройдем в толпе, еще более многочисленной, к претории римского областеначальника с целью посмотреть вблизи на все, что претерпел здесь за наши грехи единородный Сын Божий; на короткое время отлучившись к Ироду Антипе, снова возвратимся к Пилату и выслушаем его окончательный приговор над Подсудимым; затем медленно пройдем рядом с изнемогающим Страдальцем весь скорбный путь Его до Голгофы и, наконец, не опустив своим вниманием ни одного из великих голгофских событий, будем свидетелями погребения Его пречистого тела в гробнице Иосифа Аримафейского.

Все эти события в таком именно порядке записаны в Евангелии и известны каждому; но святые повествователи слишком кратки; их рассказ ограничивается лишь одними фактами, совершенно не затрагивая их внешней стороны. Где был сад Гефсиманский? Где жили первосвященники Анна и Каиафа? Что представляла из себя претория Пилата и где ее место? Где была Голгофа и где, наконец, место гроба Господня? То, что говорится обо всем этом в Евангелии, не даст вам никакого ответа на эти вопросы. Помимо места событий, для нас останется малопонятным и еще очень многое в истории страданий Спасителя, если мы ограничимся одним евангельским рассказом. Чтобы нарисовать себе полную и ясную картину этих событий, необходимо быть знакомым с некоторыми сторонами жизни иудеев того времени, а об этом евангельский рассказ дает также слишком скудные и недостаточные сведения. Таким образом, наше исследование, имея своею задачею воскресить цельную картину всех этих событий, должно восполнить недосказанное евангелистами и, в частности, коснуться двух сторон великой истории – топографической и бытовой.

Не легко удовлетворительное выполнение этой задачи. Мрак восемнадцати с половиною веков совершенно закрывает от нас внешнюю сторону истории страданий Спасителя, и оба элемента нашего исследования представляют поэтому уже область археологии. Бытовая сторона вопроса может быть уяснена только путем изучения священных книг Ветхого и Нового Завета, Талмуда, сочинений древнеиудейского историка Иосифа Флавия и, отчасти, Филона. Древнейшая и наиболее важная часть Талмуда, Мишна, была издана с латинским переводом и комментариями раввинов Суренгузием. Этим изданием и пользовались мы. Из сочинений Иосифа Флавия нам приходилось иметь дело преимущественно с двумя – 1) De bello judaico, sive judaicae historiae de excidio и 2) Antiquitates judaicae. У Филона некоторые полезные указания мы находили также в двух сочинениях – Philonis judaei l) liber in Flaccum и 2) De virtutibus et legatione ad Cajum. – Здесь, среди многих вопросов, на которые наводит то или другое событие в истории страданий Спасителя, нам необходимо затронуть большой и важный вопрос о древнееврейском уголовном судопроизводстве, для того чтобы уяснить себе, насколько справедлив был синедриональный суд над Господом Иисусом Христом с формальной стороны. Главным источником для решения этого вопроса является Талмуд. Так как Иудея того времени была уже римскою провинцией и во многом подчинялась чужеземному наместнику, то нам придется познакомиться и с некоторыми сторонами провинциального римского быта, например, с римским уголовным судопроизводством и римскою казнью. Кроме христианских писателей, более или менее близких к тому времени, каковы Иустин мученик, Ириней Лионский, Минуций Феликс, Тертуллиан, Киприан, Ориген, Евсевий Кесарийский, Григорий Нисский, Амвросий Медиоланский, Иероним, Августин и др., некоторые относящиеся сюда указания мы находим у писателей греко-римских – у Тита Ливия, Тацита, Полибия, Плиния, Плутарха, Плавта, Петрония, Ювенала, Горация, Макробия, Виргилия, Цицерона и др. Спешим оговориться, что все эти указания взяты нами уже из вторых рук.

Другая сторона нашего исследования – место последних событий земной жизни Искупителя мира, по-видимому, должна бы представлять меньше трудностей. Иерусалим, священный город древних иудеев, в настоящее время стал величайшею святынею для всех христиан, и десятки тысяч пилигримов, ежегодно посещающих его святые места, должны бы дать нам подробное описание их. Но на самом деле эта сторона вопроса является еще более трудною. «Не имать остати зде камень на камени, иже не разорится» (Мф. 24:2), говорил Господь Иисус Христос Своим ученикам о судьбе священного города и, во исполнение слов Его, нынешний Иерусалим, действительно, не имеет ни одного сколько-нибудь цельного сооружения из времен древнего Иерусалима, несмотря на то, что по грандиозности и прочности некоторые сооружения в нем могли бы выдержать сравнение с самыми великими памятниками зодчества в мире. Войска римских завоевателей – Веспасиана, Тита и Адриана, Хозрой с несметными таборами персов, полчища арабов, крестоносцы и, наконец, турки пробовали силу своих осадных машин у стен Иерусалима, и последний, таким образом, переходил из одних рук в другие, всякий раз терпя разрушения и опустошения. Все это сделало из него то, что застает на месте Иерусалима путешественник в святую землю в наши дни. Древние развалины покрыты сплошным пластом мусора, толщина которого в некоторых пунктах достигает 100 футов, а сверху взгромоздился новый город, совершенно чуждый погребенному под ним городу Давида. Древние камни, большею частью сдвинутые со своих первоначальных мест, да полуразбитые гранитные и мраморные колонны, то обращенные в прилавки кофеен и магазинов, то послужившие наравне с простыми камнями материалом при постройке новой городской стены, составляют все те немногие остатки сооружений древнего Иерусалима, какие еще можно различать в настоящее время. Само собою понятно, как недостаточны такие данные для воспроизведения топографии священного города древних времен. Они могут иметь некоторое значение только в связи с рассказом того же историка-современника И. Флавия и указаниями древнепаломнической литературы. Но и здесь исследователю приходится бороться с немалыми трудностями. Рассказ И. Флавия там, где он касается топографии Иерусалима, в частности, холмов, на которых был расположен город, и окружавших его стен ¹, так неясен, что дает повод к различным толкованиям, причем каждый трудившийся над этим вопросом считает себя вправе решать по-своему. Насколько вопрос этот труден для решения, лучше всего видно на плане В. Н. Хитрово, где намечены 16 главнейших предположений относительно направления древнеиерусалимских стен, начиная с плана Робинзона 1841 года и оканчивая новейшею гипотезою Конрада Шика ². Что касается древнепаломнической литературы, то мы не имеем даже права предъявлять к ее топографическим указаниям требования ясности и точности. В большинстве случаев люди простые и малообразованные, писавшие свои путевые заметки или просто лишь на память для себя, или в назидание своим соотечественникам, древние паломники ко святым местам Палестины делают свои указания самым простым, первобытным способом. Направо и налево – их любимая терминология при определении относительного положения различных мест или зданий, для обозначения же расстояния между ними они прибегают к таким способам измерения, как шаги, метание камня, полет стрелы и т. п. Памятниками паломнической литературы мы пользовались в следующих границах.

У нас было под руками издание Общества Латинского Востока: Itinera Hierosolymitana et descriptiones terrae sanctae bellis sacris anteriora et latina lingua exarata sumptibus societatis illustrandis orientis latini monumentis ediderunt Titus Tobler et Augustus Molinier. Genevae, 1879. Из латинских памятников IV–XI в., помещенных здесь, наиболее важны для нашего исследования:

Itinerarium a Burdigala Hierusalem usque (333).

Breviarius de Hierosolyma (circa 530).

Theodosius de terra sancta (c. 530).

Antonini Martyris perambulatio locorum sanctorurn (c. 570).

Arculfi relatio de locis sanctis ab Adamnano scripta (c. 670).

Beda Venerabilis, de locis sanctis (c. 720).

Sanctimonialis Heydenheimensis Hodoeporicon s. Willibaldi (723–726).

Commemoratorium de casis Dei vel monasteriis (c. 808).

Itinerarium Bernardi monachi Franci (c. 870).

Qualiter sita est civitas Ierusalem (Ante I Bellum sacrum?).

He так часто приходилось обращаться к другому изданию того же Общества: Itinéraires a Iérusalem et descriptions de la terre sainte, rédigés en français aux XI, XII et XIII siècles publiés par Henri Michelant et Gaston Raynaud. Genève. 1882. Здесь некоторые указания, более полезные в смысле подтверждения или разъяснения древнейших свидетельств, дают

Ernoul. L’estat de la cité de Iherusalem (v. 1231).

Les Pelerinages por aler en Iherusalem (v. 1231).

Philippa Mousket. Description rimée des Saints Lieux (v. 1241).

Le continuateur anonyme de Guillaume de Tyr (dit de Rothelin). La Sainte cité de Iherusalem, les Saints Lieux et le

Pelerinage de la Terre (1261).

Les Chemins et les Pelerinages de la Toerre Sainte (avant 1265).

Pelrinages et Pardouns de Acre (v. 1280).

Наше Православное Палестинское Общество, несмотря на небольшое, сравнительно, время своего существования (с 21 мая 1882 года), успело уже принести весьма существенную пользу делу палестиноведения. Его трудам мы обязаны тем, что имели возможность пользоваться изданными с русским переводом и, нередко, с обширными комментариями следующими памятниками.

Бордоский путник 333 г. Изд. В. Н. Хитрово (Православный Палестинский Сборник, вып. 2).

Peregrinatio ad loca sancta saeculi IV exeuntis. Изд. перев. и объясн. И. В. Помяловским (Ibid. вып. 20).

Повесть Епифания о Иерусалиме и сущих в нем мест, первой половины IX века. Изд., перев. и объясн. В. Г. Васильевским (ibid. вып. 11). Обширные комментарии ко всем, большею частью весьма неясным и запутанным, указаниям Епифания делают книгу В. Г. Васильевского очень ценным ученым вкладом в палестинскую литературу.

Путешествие Зевульфа в святую землю 1102–1103 гг. Изд. П. Безобразов (Правосл. Палест. Сборн., вып. 9, прилож. V).

Житье и хоженье Данила русськыя земли игумена (1106–1108 гг.) Изд. под ред. А. В. Виневитинова. Ibid. вып. 3 и 9. Мы имели под руками то же путешествие и в издании археографической комиссии под редакциею А. С. Норова. СПБ. 1864.

Ιωάννου τοῦ Φοκᾶ Ἔκϕρασις ἐν συνόψει τῶν ἀπ» Άντιοχείας μέχρις Ιεροσλύμων κάστρων καί χωρῶν Συρίας͵ Φοινίκης καί τῶν κατά Παλαιστίνην ἁγίων τόπων (конца XII века). Изд. в подлиннике и в русском переводе И. Троицким (Ibid. вып. 23).

Путешествия святого Саввы Архиепископа Сербского (1225–1237 гг.). Изд. под редакциею Архимандрита Леонида (Ibid. вып. 5).

Хождение Игнатия Смолнянина (1389–1405 гг.). Изд. под ред. С. В. Арсеньева (Ibid. вып. 12).

Хожение инока Зосимы (1419–1422 гг.) Изд. под ред. Хр. М. Лопарева (Ibid. вып. 24).

Хожение гостя Василья (1465–1466 гг.). Изд. под. ред. Архим. Леонида (Ibid. вып. 6).

Рассказ и путешествие по святым местам Даниила, Митрополита Ефесского (1493–1499 гг.). Изд., перев. и объясн. Гавриилом Дестунисом (Ibid. вып. 8).

Хождение купца Василия Познякова по святым местам востока (1558–1561 гг.) и его пересказ – Хождение Трифона Коробейникова 1593–1594 гг. Изд. под ред. Хр. М. Лопарева (Ibid. вып. 18 и 27).

Сербское описание святых мест первой половины XVII века. Изд. под ред. Л. В. Стояновича (Ibid. вып. 14).

Проскинитарий Арсения Суханова (1649–1653 гг.). Изд. под ред. Н. И. Ивановского (Ibid. вып. 21).

Странствования Василья Григоровича-Барского по святым местам востока с 1723 по 1747 год. Изд. по подлинной рукописи под ред. Н. Барсукова. СПБ. 1885.

Наконец, мы имели возможность просмотреть памятник (почти исключительно, впрочем, литургического характера), недавно открытый А. А. Дмитриевским в библиотеке крестной богословской школы в Иерусалиме и издающийся в «Православном Собеседнике» под заглавием: Богослужение страстной и пасхальной седмиц в св. Иерусалиме по уставу IX–Х в.

В борьбе с вышеуказанными трудностями, исследователь должен обратиться за помощью к довольно обширной литературе, в которой затрагивается та или другая сторона нашего вопроса. Так, весьма важным пособием при уяснении бытовой стороны являются труды в области библейской археологии – Ляйтфута: Joh. Lightfooti opera omnia: nac nova editione operibus ejusd. posthumis, nunquam hactenus editis, locupletata. Ed. secunda. Vol. I–II. Franequerae, 1699. Карпцова: Apparatus historico-criticus antiquitatum sacri codicis et gentis hebraeae. Joh. Gottlob Carpzov. Francofurti et Lipsiae, 1748; отчасти Реланда: Hadriani Relandi clarissimi viri Antiquitates sacrae veterum Hebraeorum. Herbornae, 1743; Аллиоли: Handbuch der biblischen Alterthumskunde. Dr. Joh. Fr. Allioli. B. I–II. Landshut, 1844; Грубэ: Charakterbilder aus d. heil. Schrift v. Grube. Th. 1. Leipzig, 1853; Кинцлера: Die biblischen Alterthlbmer. A. Kinzler. Calw, 1877; Яна: Johann Jahn’s Biblische Archäologie. Th. I. B. 1–2. Th. II. B. 1–2. Th. III. Wien 1824–25; Аккермана: Archaeologia biblica breviter exposita a D–re Four. Ackermann. Viennae, 1826 (представляет сокращение Археологии Яна); Заальшутца: Archäologie der Hebräer. Fbr Freunde des Alterthums und zum Gebrauche bei akademischen Vorlesungen. Von Dr. los. L. Saalschbtz. Th. I–II. Königsberg, 1855; Кейля: Handbuch der biblischen Archäologie von K. Fr. Keil. H. I–II. Frankfurt u. Mund Erlangen 1858–59 (nepeведена на русский язык при Киевской духовной Академии. Киев. 1871–1874), Де–Ветте: Lehrbuch der hebräisch-judischen Archäologie nebst einem Grundrisse der hebräisch-judischen Geschichte von W M. L. de Wette. Leipzig, 1864 и др. Некоторые разъясняющие указания, в ответ на тот или другой вопрос, дают и сочинения по истории иудейского народа – Гретца: Geschichte der Juden von den ältesten Zeiten bis auf Gegenwart. Aus den Quellen neu bearbeitet von Dr. H. Graetz. T. I–XII. Leipzig, 1854–71; Эвальда: Geschichte des Volkes Israel. Göttingen, 1857–1866; Штадэ: Geschichte des Volkes Israel von Dr. Bernhard Stade. B. I–II. Berlin, 1887; отчасти A. П. Лопухина: Библейская история при свете новейших исследований и открытий. Ветхий Завет. Т II, СПБ. 1890; из новозаветного времени – Шюрера: Lehrbuch der neutestamentlichen Zeitgeschichte Dr. Emil Schbrer. Leipzig, 1874; Гаусрата: Neutestamentliche Zeitgeschichte von Dr. A. Hausrath. Heidelberg, 1873–1874 и др. Такое же значение могут иметь и специальные исследования по истории земной жизни Господа Иисуса Христа – Кейма: Geschichte Jesu von Nazara in ihrer Verkettung mit dem Gesammtleben seines Volkes, von Dr. Theodor Keim. III: Das jerusalemische Todesosfern. Zürich, 1872 ФЕ. Фаррара: Жизнь Иисуса Христа. Перевод А. П. Лопухина. СПБ. 1885; Т. Буткевича: Жизнь Господа нашего Иисуса Христа. СПБ. 1887; Гофмана: Das Leben Jesu nach den Apokryphen im Zusammenhange aus den Quellen erzählt und wissenschaftlich untersuct von Rudolf Hofmann. Leipzig, 1851 и др. – Касаясь иногда и апокрифической стороны в истории страданий Спасителя мира, мы обращались за разъяснениями к Фабрицию: Codex Apocryphus Novi Testamenti a Johanne Alberto Fabricio. T. I–III. Hamburgi, 1719–1743. Наконец, из отдельных более обширных монографий в этой (бытовой) области нашего исследования мы имели возможность пользоваться следующими: 1. Archäologie der Leidensgeschichte unsers Herrn Jesu Christi. I. H. Friedlieb. Bonn. 1843. Довольно основательный труд Фридлиба имеет один весьма важный пробел: в нем совершенно обойдена топографическая сторона вопроса. – II. Histoire des institutions de Monse et du peuple Hhbreu par I. Salvador. T. I–II. Paris. 1862. – III. «Суд над Иисусом Христом, рассматриваемый с юридической точки зрения». Этот трактат, представляющий русскую обработку английского «The Trial of Jesus Christ, by Taylor Innes», был помещен в «Христ. Чтении» за 1878 г., ч. II, А. И. Предтеченским; потом в несколько измененном виде составил приложение к исследованию А. П. Лопухина: «Законодательство Моисея». СПБ. 1882. – IV. Das Mosaisch-Talmudische Strafrecht. Ein Beitrag zur historischen Rechtswissenschaft. Von D-r. M. Duschak. Wien. 1888. – V. Pontius Pilatus der fünfte Prokurator von Judäa und Richter Jesu von Nazareth. Von Gustav Adolf Müller. Stuttgart. 1888. – VI. Die Geschichte des Kreuzholzes vor Christus. Von Wilhelm Meyer. München. 1881. – VII. De sancta cruce. Ein Beitrag zur christlichen Legendengeschichte von Eberhard Nestle. Berlin. 1889.

Из палестинской литературы, служившей пособием при уяснении топографической стороны исследования, укажем следующие более важные сочинения, в хронологическом порядке имевшихся под руками изданий. I. The biblical keepsake: or landscape illustrations of the most remarkable places mentioned in the Holy Scriptures, by the Rev. Thomas Hartwell Horne. London. 1837. – II. Palastina. Von Karl von Raumer, professor in Erlangen. Leipzig. 1838. – III. Palästina und die südlich angrenzenden Länder. Tagebuch einer Reise im Jahre 1838 von Robinson und Smith. Herausg. von Eduard Robinson. Halle, 1841. B. II. – IV. Путешествие по св. земле в 1835 году А. Норова, ч. I. СПБ. 1844. – V. The Holy City: or historical and topographical notices of Ierusalem by the Rev. George Williams. London. 1845. – VI. Dr. Titus Toblers. Zwei Bücher Topographie von Ierusalem und seinen Umgebungen. B. I–II. Berlin. 1853–1854. – VII. Того же автора Golgatha. Seine Kirchen und Kluster. St. Gallen und Bern. 1851. – VIII. Das alte Ierusalem und seine Bauwerke. Ein Beitrag zur biblischen Alterthumskunde von Gustav Unruh. Langensalza, 1861. – IX. Ierusalem explored being a Description of the Ancient and Modern City, by Ermete Pierotti. Vol. I–II. London. 1864. – X. La terre-sainte voyage dans 1’Arabie Pbtrne, la Judhe, la Samarie, la Syrie par M. L’Abbh J. I. Bourassü. Tours. 1867. – XI. Voyage en Terre Sainte par F. de Saulcy. T. I–II. Paris. 1872. – XII. Ierusalem und das heilige Land. Pilgerbuch nach Palaestina, Syrien und Aegypten von Dr. Sepp. B. I. Schaffhausen. 1873. – XIII. Старый Иерусалим и его окрестности. Из записок инока-паломника А Леонида. Москва. 1873. – XIV. Tent Work in Palestine. A. Record of Discovery and Adventure by Claude Reignier Conder, R. E. officer in command of the survey expedition. Vol. I. London. 1879. – XV. La Palestine par le bon Ludovic de Vaux. Paris. 1883. – XVI. Святая земля. Отчет no командировке в Палестину и прилегающие к ней страны. А. А Олесницкого, Ч. I (Иерусалим и его древние памятники). Киев. 1875. – XVII. Того же автора: «По вопросу о раскопках 1883 г. на русском месте в Иерусалиме» (в «Записках Императорского Русского Археологического Общества», т. II). – ХVIII. Того же автора: «Ветхозаветный храм в Иерусалиме». СПБ. 1889. (Правосл. Палест. Сборник, вып. 13). – XIX. Palästina in Bild und Wort, herausg. von Georg Ebers und H. Guthe. Stuttgart und Leipzig. Lieferung. I–XI (Ierusalem).

Наконец, и бытовая, и топографическая стороны нашего исследования до некоторой степени затронуты в тех монографиях, какие можно найти в библейских словарях – Кальмета: Dictionarium historicum, criticum, chronologicum, geographicum et literale sacrae scripturae, cum figuris Antiquitates judaicas representantibus authore R. P D. Augustino Calmet. T. I–IV. Venetiis, 1757; Винера: Biblisches Realwurterbuch zum Handgebrauch fbr studirende, candidaten, gimnasiallehrer und prediger ausgearbeitet von Dr. Georg Benedict Winer. B. I–II. Leipzig, 1847; Смизса: A dictionary of the bible comprising its antiquities, biography, geography and natural history. Edit. by William Smith. Vol. I–III, London, 1863; Целлера: Biblisches Wörterbuch für das christliche Volk. Herausg. von H. Zeller, B. I–II. Gotha, 1866; Шенкеля: Realwörterbuch zum Handgebrauch für Geistliche und Gemeindeglieder. Herausg. von Kirchenrath Prof. Dr. Daniel Schenkel. B. I–V. Leipzig, 1869–1875; П. Солярского: Опыт библейского словаря собственных имен. Т I–IV. СПБ. 1883; Рима: Handwörterbuch des Biblischen Alterthums für gebildete Bibelleser. Herausg. von Dr. Eduard C. Aug. Riehm. B. I–II. Bielefeld und Leipzig, 1884; Герцога и Плитта: Real-Encyklopädie für protestantische Theologie und Kirche, von D. I. l. Herzog und D. Plitt. Leipzig, и др.

План для нашей работы дан в самом евангельском рассказе. История страданий Господа Иисуса Христа от взятия Его под стражу в саду Гефсиманском и до окончательного приговора во втором заседании синедриона дала содержание первой главе; обстоятельства суда у Пилата и Ирода изложены во второй главе; все дальнейшие события, окончившиеся погребением пречистого тела, отнесены к третьей главе. Таким образом, все исследование должно бы состоять из трех глав. Но чисто топографический вопрос третьей главы, вопрос о месте последних событий истории страданий Спасителя, так обширен и так мало связан с евангельским рассказом об этих событиях, что мы нашли более удобным выделить его в отдельную, четвертую главу. Содержание ее, таким образом, составили via dolorosa – путь Спасителя от претории Пилата до Голгофы, Лобное место и гроб Господень.

Гефсиманский сад. Мнение Фалькенера о его месте. Моление о чаше. Предательское лобзание. Via captivitatis. Предварительный допрос в доме Анны. Ночное собрание великого синедриона у Каиафы. Происхождение, состав и полномочия верховного судилища иудеев. Место и время его заседаний; характер судопроизводства. Картина судебного процесса Господа Иисуса Христа. Заключительное isch maveth. Утреннее утверждение ночного решения. Общий взгляд на незаконность процесса.

Поток Кедрский, гора Елеонская – кому не известны эти имена? Еще в детстве, в первый раз знакомясь с жизнью древнего богоизбранного народа иудейского, мы слышали их вместе с именами Иордана, Мертвого моря, горы Кармила и др., и глубоко напечатлелось в нашем сознании рядом с ними представление о местности, смежной с центром иудейской жизни, Иерусалимом. Но в то время как из детства привыкли мы рисовать в своем воображении поток Кедрский как поток в собственном смысле слова, быстро и с шумом катящийся среди глубокого каменистого русла с севера на юг на восточной стороне Иерусалима, на самом деле это лишь сухое, безводное, в различных местах неодинаковой глубины и ширины, русло, или долина, окаймляющая Иерусалим с северной, восточной и отчасти с южной стороны. Среди различных названий этой долины ³ древнейшее и популярнейшее бесспорно библейское имя потока Кедрского, или долины Кедрской ⁴. Под этим именем упоминается она в Ветхом и Новом Завете, так называют ее Иосиф Флавий, Евсевий, Иероним и др.⁵ Но уже очень рано христианское предание называет ее долиною Иосафатовою, может быть, относя к ней пророчество Иоиля о суде Божием над языческими народами в долине Иосафатовой (Иоил. 3:12), и это имя после становится столь же распространенным, как и имя долины Кедрской ⁶.

Начинаясь на севере Иерусалима, недалеко от гробниц судей ⁷, долина Иосафатова направляется к востоку, проходит на севере гробниц царских и против северовосточного угла города сразу поворачивает к югу. В этом направлении идет она на всем протяжении восточной стороны города, затем соединяется с долиною Гион и, наконец, под именем Wady en-Nar продолжает свой путь к Мертвому морю. В северной своей части долина представляет широкую котловину, по мере же направления с севера на юг она становится уже и глубже. Западная крутая сторона ее у ворот св. Стефана достигает высоты 100 футов ⁸. Еще южнее, на месте гроба Авессалома, долина представляет лишь ущелье между горами, в 40–50 шагов шириною ⁹.

С самых отдаленных времен долина Иосафатова была местом кладбища. Прах несметных человеческих поколений, начиная с древнейших обитателей Иерусалима, иевусеев, а также прах столько раз подвергавшегося разрушению священного города, обрушиваясь с крутых высот, совершенно засыпал дно долины. Покрывающий ее сплошной пласт мусора так толст, что английский инженер Варрен, производивший здесь раскопки, на глубине 80 футов не мог открыть свежего грунта. Теперь на западной стороне, по откосу Мории, лепятся магометанские могилы, а на востоке склон горы Елеонской усеян гробницами еврейскими. «Фантастический памятник Авессалома и строгая гробница Захарии господствуют над этими грудами надгробных камней, испещренных еврейскими надписями» ¹⁰.

Два моста или, точнее говоря, две каменные насыпи устроены в долине Кедрской. Шесть шагов ширины и шестнадцать длины ¹¹, выгнутый аркою каменный верхний мост лежит под воротами св. Стефана. Другой мост, нижний, находится ниже гробницы Авессалома. Он построен подобно первому, выгнут, несколько шагов в ширину, и его площадь на северной стороне на 11, а на южной на 20,5 футов поднимается над дном долины ¹². Оба моста ведут на западный склон горы Масличной, или Елеонской, профиль которой красиво обозначается на горизонте. На расстоянии одного субботнего пути от Иерусалима ¹³ поднимается она своими тремя округленными вершинами, средняя из которых господствует над двумя другими подобно голове над плечами человеческого тела ¹⁴. Возвышаясь на 175 футов над Сионом и на 600 футов над дном долины Кедрской, эта средняя вершина освящена преданием как место вознесения Господа Иисуса Христа ¹⁵ и уже Константином Великим отмечена особым памятником ¹⁶. Теперь здесь осьмиугольная мусульманская мечеть и монастырь дервишей, с минарета которого прекрасный вид на Иерусалим и его окрестности. Другая вершина, к северу, издавна носит имя Галилеи или viri galilei. Здесь стояли «мужи галилейские» и долго смотрели на небо, скрывшее от них вознесшегося Учителя и Господа ¹⁷. К югу от горы вознесения, третья вершина носит имя горы соблазна как место, с которым предание связывает идолослужение Соломона ¹⁸.

Западный склон горы Елеонской покрыт кое-где скривившимися от старости, обнаженными оливковыми и фиговыми деревьями. У подошвы ее, тотчас у дороги, ведущей из ворот св. Стефана чрез верхний мост к Вифании и Иерихону, находится четырехугольное пространство, обнесенное высокою каменною стеною, 160 футов в длину на западной стороне и 150 футов в ширину на северной ¹⁹. Вся площадь внутри этой ограды деревянными решетками разделена на несколько палисадников с дорожками, усыпанными песком и симметрично разбитыми цветочными клумбами. Здесь же растут восемь масличных деревьев, самых старших между деревьями горы Елеонской. На своих пнях, 18–20 и даже 21 фут в обхвате ²⁰, и на бесчисленных корнях они носят выразительную печать тысячелетнего существования. Их огромные пни состоят из многочисленных толстых отраслей, как бы сросшихся под одною корою в одно дерево и напоминающих собою группу колонн, соединенных вместе. Цветы и различные кустарники растут у самого подножия деревьев и прикрывают собою от солнечного жара их громадные корни, протянувшиеся на несколько саженей по земле. Это сад Гефсиманский. В нем указывают и скалу, где спали ученики Господа во время последней молитвы их Учителя, и место предательского поцелуя Иуды. Несколько шагов к северу от ограды Гефсиманского сада, разделяемый от последнего только дорогой, стоит погребальный вертеп Божией Матери, а направо от него маленькая дверь ведет в пещеру, в которой, по преданию, провел Спаситель томительные часы пред предательством Иуды. Теперь здесь капелла, и вся пещера носит имя antrum agoniae – грот агонии.

Вот та местность, которая 18 с половиной веков назад, в ночь на 14 Нисана 34 года нашей эры, была свидетельницею завязки события, равного которому не может быть в истории. Чрез эту самую долину Кедрскую, или Иосафатову в ту великую ночь с четверга на пятницу перешел Своими стопами Господь Иисус Христос с одиннадцатью из апостолов после пасхальной вечери в сионской горнице. На этом же склоне горы Масличной был тот сад Гефсиманский, который приютил Его на несколько часов, прежде чем поцелуй Иуды Искариотского отдал Его в руки врагов ²¹. Правда, вид этой местности теперь не соответствует той картине, какую представляла она во дни земной жизни Господа Иисуса Христа. По Иосифу Флавию, уже Помпей уничтожил много садов в окрестности Иерусалима ²². Тит для сооружения насыпей против крепости Антония, не находя деревьев вблизи города, должен был искать их уже в отдаленной окрестности ²³, и римское войско выстригло наголо пространство на 90 стадий вокруг Иерусалима ²⁴. На этих же деревьях, и именно на горе Елеонской, были распяты тысячи побежденных иудеев. После нового завоевания, при Адриане, деревья были столь же мало пощажены. Не удивительно, что после стольких опустошений гора Масличная бедна теперь растительностью. Не так было в великую ночь страданий Господа. Темная зелень виноградников, смешиваясь с зеленью фиговых и по местам тутовых деревьев и часто переплетаясь с серебристым блеском оливок, густо покрывала оба склона горы. На западной стороне, залитая мягким лунным светом ²⁵, она походила на чудный фантастический ковер, который, начинаясь на вершине горы, скатился вниз по ее склону и другим краем своим затерялся в тенистой Гефсимании. Глубоко ошибся бы и тот, кто стал бы судить о картине Гефсиманского сада в ночь страданий Господа по тому месту и тем восьми деревьям, которые носят это имя теперь. Гефсимания, слово, означающее тиски, давильню для добывания масла из оливок ²⁶, тогда служила названием тех масличных рощ, которыми густо было покрыто западное подножие горы Елеонской. Эти рощи составляли собственность святилища, но ничем не огороженные ²⁷, они были доступны для всех и не раз под своею тенью давали приют бедным пришельцам, из разных мест собравшимся на праздник в священный город.

Но если не вид местности, то, по крайней мере, место осталось то же самое. Если восемь старых масличных дерев среди цветочных гряд нынешнего Гефсиманского сада не в состоянии живо пробудить в нашем воображении картину подлинной Гефсимании в ночь страданий Господа, то все же они приблизительно указывают действительное место ее. Предание, на котором лежит печать глубокой древности, никогда не искало Гефсимании где-нибудь в другом месте, а всегда именно здесь, вблизи этих восьми ветеранов. Бордоский путник, не называя Гефсимании, указывает, однако место предательства довольно ясно. «Если идти из Иерусалима, – говорит он, – в ворота, находящиеся на востоке, чтобы подняться на гору Масличную, (есть) долина, называемая Иосафатова. На левой стороне, где виноградники, находится камень, где Иуда Искариот предал Христа... Отсюда всходишь на гору Масличную, где Господь пред страстью учил учеников». Место предательства здесь указывается внизу, в долине Иосафатовой, близ дороги, ведущей из восточных ворот города на гору Елеонскую, т.е. вблизи нынешнего Гефсиманского сада ²⁸. По словам знатной паломницы конца IV века, приходят на место моления о чаше, а потом в Гефсиманию, спустившись с Имвомона (место вознесения Господа на горе Елеонской), а место предательства «находится в начале долины Иосафата» ²⁹. В долине же Гефсиманской, «расположенной между горою Сион и горою Масличною, и называющеюся еще долиною Иосафатовою», указывает место предательства и Антонин Мартир ³⁰. Там же, при входе в погребальный вертеп Пресвятой Богородицы, Беда видел на правой стороне «вделанный в стену камень, на котором молился Господь в ту ночь, когда был предан, и следы колен Его отпечатлелись как бы на воске» ³¹. Виллибальд, выражаясь в общем смысле, помещает «церковь, где молился Господь пред страданиями Своими, на горе Масличной» ³². В «Commemoratorium de casis Dei vel monasteriis» Гефсимания называется весью (villa) и указывается в той же долине Иосафатовой ³³. В той же «веси» Гефсиманской, в долине Иосафата, помещает вместе с церковью Пресвятой Девы Марии «церковь, в которой Господь был предан», и монах Бернард ³⁴. Древнейший из наших паломников во св. землю о Гефсимании говорит так: «Гепсимания же есть село, идеже есть гроб святыя Богородицы близь града Иерусалима на потоце Кидарьстем в удоле плачевнем, и есть от Иерусалима межи востока лиць летним и зимным» ³⁵. В «сказании» Иоанна Фоки ³⁶, в «хождении Игнатия Смолнянина» ³⁷, в «хожении инока Зосимы» ³⁸, в «хожении гостя Василья» ³⁹, в «рассказе о путешествии по св. местам Даниила митрополита Ефесского» ⁴⁰, в «хождении купца Василия Познякова» ⁴¹, в «Проскинитарии Арсения Суханова» ⁴² и во многих других памятниках место великих событий, окончившихся предательством Иуды, указывается то в долине Иосафатовой, то за потоком Кедрским, то на пути из Иерусалима на гору Елеонскую, т.е. различными выражениями, но, по существу дела, одинаково: приблизительно там же, где указывают его и теперь; причем место это, как и теперь, ставится в связи с храмом Успения Пресвятой Богородицы.

Несмотря на такую древность и такое постоянство предания относительно места евангельского Гефсиманского

сада, недавно было высказано мнение, отрицающее подлинность нынешней Гефсимании. Три года назад в одном английском журнале было помещено «сообщение» Эдуарда Фалькенера под заглавием «The site of Gethsemane» ⁴³, сущность которого состоит в следующем. Независимо от библейского рассказа, свидетельство в пользу (нынешнего, всеми признаваемого) положения Гефсимании дается только восемью оливковыми деревьями, огороженными на берегу Кедрона. Эти деревья, без сомнения, очень большой древности, но никто не решится сказать, что они существовали 1887 лет назад ⁴⁴. Поэтому, для установления подлинного места Гефсимании, автор статьи обращается исключительно к евангельскому рассказу и – надо отдать честь его изобретательности – толкует слова св. бытописателей совершенно оригинально. Три первые евангелиста говорят, что после тайной вечери Господь с учениками пошел «на гору Елеонскую» ⁴⁵, между тем, относительно нынешней Гефсимании, которая «находится в долине, у самого потока, проходящего в центре этой долины», никоим образом нельзя сказать, что она находится на горе. Далее, из слов евангелиста Иоанна: «знал же это место и Иуда, предатель Его; потому что Иисус часто собирался там с учениками своими» ⁴⁶, следует, что место это было уединенное; но этого нельзя сказать о нынешнем месте, чрез которое прежде проходила дорога по направлению к Вифании, Вефаваре и Иерихону. Наконец, большая часть прощальной беседы была произнесена Спасителем уже вне горницы ⁴⁷; но такая длинная речь не могла занять лишь то короткое время, какое требовалось для прогулки от этой горницы до места нынешней Гефсимании; притом Иисусу Христу пришлось бы в таком случае вести беседу в то время, когда проходил Он чрез шумный город, окруженный толпою народа, из всех частей страны собравшегося на праздник, и потом когда сходил по крутой тропинке, идущей вниз к Кедрону ⁴⁸.

Создав такие противоречия, Фалькенер устраняет их своим особым построением порядка событий великой ночи. Прервав Свою беседу словами: «встаньте, пойдем отсюда» ⁴⁹, Спаситель с 11 апостолами отправляется на вершину горы Елеонской. Об этом говорят синоптики, это же естественно нужно допустить и в виду того, что гора Масличная для Господа Иисуса Христа была излюбленным местом, с которым были тесно связаны многие важные события Его земной жизни. Здесь, вдали от городского шума и постороннего взгляда, Он мог беседовать с Богом Отцом, «наслаждаясь спокойною уединенностью места, чистым воздухом и прекрасным видом города» ⁵⁰. С этим городом соединялось так много воспоминаний; естественно поэтому желание бросить еще один последний, прощальный взгляд на него, а это можно сделать лишь с вершины горы Елеонской. Здесь продолжает Господь Свою прощальную беседу ⁵¹ и, окончив ее, идет «с учениками Своими за поток Кедрон, где был сад, в который вошел (Он) Сам и ученики Его» ⁵². Итак, чрез долину Иосафатову в эту ночь Господь Иисус Христос перешел два раза: когда от сионской горницы направлялся к горе Масличной, и на обратном пути, с горы в Гефсиманию. Место последней поэтому Фалькенер ищет на восточном склоне Сиона, на западной стороне потока Кедрского, не указывая его, впрочем, более точно.

Нетрудно видеть, какое значение могут иметь все эти соображения Фалькенера и основанное на них заключение. Что нынешние 8 оливковых деревьев не существовали во дни земной жизни Господа Иисуса Христа, это очевидно для каждого, и потому напрасный труд еще доказывать эту мысль свидетельствами из И. Флавия ⁵³. Но странно считать эти деревья единственным указателем места Гефсимании, странно после того, как мы видели, какой длинный и непрерывный ряд свидетельств, начиная с IV века, настойчиво говорит о подлинности нынешней Гефсимании. Оставить без внимания эти данные мы не имеем никакого права уже потому, что, руководясь одним евангельским рассказом, нельзя точно указать интересующее нас место. Пример самого автора статьи лучше всего показывает, как произвольно может распорядиться этим материалом ничем не сдерживаемая фантазия, особенно если ею руководит заранее намеченная цель.

Сравнивая повествования всех четырех евангелистов, мы видим, что подробнее говорит о событиях после тайной вечери св. евангелист Иоанн; он один передает всю длинную прощальную беседу Господа с учениками, между тем как первые три бытописателя в своем рассказе очень кратки. Сказав, что после тайной вечери Господь Иисус Христос отправился «на гору Елеонскую», первые два евангелиста из Его речи приводят лишь предсказание об отречении апостола Петра и затем непосредственно продолжают: «пришли в селение называемое Гефсимания, и Он сказал ученикам своим: посидите здесь» и т. д. Только сопоставляя оба эти места (т.е. ст. 30 с 36-м 26 главы Матфея и ст. 26 с 32-м 14 гл. Марка), можно понять истинный смысл выражения «на гору Елеонскую»: оно употреблено лишь в смысле общего обозначения того направления, какое приняли оставившие сионскую горницу, а отнюдь не значит, что Господь с учениками в эту ночь был на вершине горы. Это еще более ясно из хода повествования св. евангелиста Луки. «И вышедши, – говорит он об Иисусе Христе, – пошел по обыкновению на гору Елеонскую. За Ним последовали и ученики Его. Пришедши же на место, сказал им: молитесь, чтобы не впасть в искушение» и т. д. ⁵⁴ Что под «местом» здесь разумеется то самое, что у двух первых евангелистов называется собственным именем Гефсимании, этого не отрицает и сам Фалькенер ⁵⁵. Где же здесь речь о посещении вершины горы Елеонской, о возвращении с нее и вторичном переходе чрез поток Кедрский? Если евангелист Иоанн говорит, что «сказав сие (т.е. последние слова своей беседы), Иисус вышел с учениками Своими за поток Кедрон, где был сад, в который вошел Сам и ученики Его», то опять же по ходу речи мы можем видеть в этих словах лишь более точное объяснение общего выражения синоптиков «на гору Елеонскую», толковать же их в смысле вторичного, обратного перехода долины Иосафатовой мы не имеем никакого права. Если бы Спаситель действительно был пред великими часами Своих страданий на горе Елеонской и именно там вел большую часть Своей прощальной беседы, то об этом не преминул бы заметить кто-нибудь из св. повествователей, между тем, мы видим совершенно противное: после тайной вечери Господь совершил только один путь – по направлению к горе Елеонской, чрез поток Кедрский, на место Гефсимании. Само собою понятно, какую цену может иметь здесь доказательство, взятое из фантастических соображений о приятности и удобстве места, о желании бросить последний взгляд на город и т. д. В параллель к ним мы считаем себя в праве выставить другого рода соображения: удобное ли было время, да и нужно ли было единородному Сыну Божию, пришедшему в мир совершить волю Своего Отца, любоваться красивым видом города, когда лишь несколько мгновений отделяли Его от окончательного исполнения этой Отчей воли? Те, едва доступные нашему пониманию, муки душевные, какие непосредственно после этого мы видим в саду Гефсиманском, плохо мирятся с этим наслаждением богатою природою и собственными воспоминаниями. Итак, желание Фалькенера видеть Господа Иисуса Христа в эту ночь на красивой горе Елеонской, а тем более – видеть в евангельском рассказе речь о двукратном переходе чрез долину Иосафатову мы считаем лишенным всякого основания.

Такое же достоинство имеют и другие замечания Фалькенера. Так, во 2 ст. 18 гл. Иоанна мы видим указание лишь на то, что место, куда отправился теперь Господь Иисус Христос, было любимым для Него местом, где не раз и прежде «собирался Он с учениками своими», и потому было известно и предателю; на особенную же уединенность, закрытость этого места здесь нет никакого намека. Это место могло быть и невдалеке от дороги, как нынешняя Гефсимания, и в то же время благодаря густым масличным рощам, было очень удобно для дружеской, интимной беседы даже такого большого собрания. Что касается, наконец, расстояния между сионскою горницею и местом нынешней Гефсимании, и его будто бы недостаточности для длинной прощальной беседы Спасителя, то об этом можно сказать следующее. Эту горницу тайной вечери предание, кроме нескольких единичных исключений, всегда указывало на Сионе, в юго-западном углу города, южнее нынешних Сионских ворот ⁵⁶. Тому, кто желал отсюда отправиться к месту нынешней Гефсимании, не было никакой необходимости идти шумным городом, как полагает Фалькенер, а нужно было обогнуть южную стену Иерусалима, чтобы потом или южнее, или близ нынешнего верхнего моста перейти долину Иосафатову. В том и другом случае путь был несколько длиннее предполагаемого Фалькенером и – так как мы не имеем никакого основания предполагать, чтобы путники особенно торопились, – мог занять время, достаточное для второй половины прощальной беседы Господа Иисуса Христа.

Итак, мы снова возвращаемся к нынешнему месту Гефсимании как несомненно подлинному. Эти 8 масличных деревьев не видели последней молитвы Спасителя мира, но зато под сению своею они видели сотни тысяч сынов человеческих, пришедших сюда от всех стран света с верою, что именно здесь провел последнюю ночь на земле единородный Сын Божий. И кто может поручиться, что эти восемь ветеранов не выросли, по общему свойству всех маслин, от корней и отпрысков тех самых деревьев, листва которых, залитая серебристыми лучами лунного света, служила Ему покровом в ту великую ночь ⁵⁷? Конечно, подлинный сад Гефсиманский не ограничивался незначительным пространством нынешнего, а был гораздо обширнее его; но что он был именно здесь или, точнее говоря, что и место нынешней Гефсимании входило в него, в этом, кроме древнего предания, убеждает нас, отчасти, и та пещера, которая теперь носит имя грота агонии.

27 шагов длины (на северной стороне) и 14 ширины, antrum agoniae в настоящее время занят капеллою. «Над скромным престолом изображен Спаситель, молящийся на коленях и принимающий чашу из рук Ангела. На боковой стене видны спящие три апостола» ⁵⁸. Заметные теперь латинские надписи и фрески, по мнению Сеппа, подновлены со времени крестовых походов ⁵⁹. Крыша грота подпирается двумя естественными каменными столбами. Но что самое важное – грот до сих пор сохраняет свой первоначальный вид натуральной пещеры с единственным отверстием вверху, которое служит теперь окном. По форме своей он и теперь еще очень напоминает древнюю еврейскую масличную мельницу или давильню для выжимания масла из собранных зрелых маслин, ссыпавшихся в него чрез круглое отверстие вверху. Последнее обстоятельство позволяет видеть в нем ту самую маслобойню, которая дала всей местности имя Гефсимании; допустив же это, необходимо признать, что именно здесь, близ этой пещеры, должен был находиться подлинный сад Гефсиманский, и значит, если не на пространстве нынешней Гефсимании, то, во всяком случае, вблизи ее провел последнюю ночь на земле Господь Иисус Христос.

«Посидите тут, – придя в Гефсиманию, говорит Иисус Христос большинству учеников, – пока Я пойду помолюсь там» ⁶⁰, и затем, взяв с Собою только Петра, Иакова и Иоанна, уходит с ними несколько дальше, на расстояние полета брошенного камня ⁶¹. Но скоро Он оставляет и этих излюбленных апостолов и один возносит пламенную молитву к Отцу Своему. Потом, возвратившись к трем ученикам и найдя их спящими, Господь кротко будит их просьбою бодрствовать и молиться, а Сам снова уходит от них, и молитва Его становится еще пламеннее, еще напряженнее. Подойдя к апостолам во второй раз, Иисус Христос опять находит их спящими. И так повторяется три раза ⁶².

На основании повествования евангельского мы не в состоянии точно определить те отдельные пункты в Гефсиманском саду, которые упоминаются здесь. Где теперь то место, на котором Господь оставил 8 учеников? Где уснули апостолы Петр, Иаков и Иоанн? Где страждущая и томящаяся душа Спасителя в мучительной борьбе молила Отца об избавлении от чаши страданий? Ни одного из этих мест евангельского Гефсиманского сада нельзя указать с точностью и достоверностью теперь. Местом душевных мучений Господа одно предание, как мы уже видели, считает нынешний грот агонии, а скалу, где спали апостолы, указывает в ограде нынешнего Гефсиманского сада. Но предание это не имеет устойчивости. Правда, Бордоский путник, как мы уже знаем, видел какой-то камень близ виноградников, которым обозначали в его время место предательства, но зато после него мы встречаем другое предание и лишь в позднейшее время местом предательства называется сад ⁶³. Это другое предание говорит нам, что в гроте оставались спящие апостолы и потому здесь был взят под стражу Господь Иисус Христос. Неизвестная паломница IV века уже застает не только это предание, но и церковь над пещерою, в которой совершилось предательство ⁶⁴. Видел эту пещеру и наш древний паломник, игумен Даниил. «От гроба святыя Богородицы есть сажень 10, – говорит он, – до пещеры, идеже предан бысть от Июды жидам на 30 сребреницех. И есть пещера та обон пол потока Кедарьского при горе Елеоньстей» ⁶⁵. С этим указанием Даниила согласны свидетельства его современника Зевульфа, Фоки, Виллебранда, Мандевиля, Иоанна Вюрцбургского ⁶⁶, а также Игнатия Смолнянина ⁶⁷, Инока Зосимы ⁶⁸, Даниила Ефесского ⁶⁹, Василия Познякова ⁷⁰ и др. Что касается места кровавой молитвы Спасителя, то уже в IV веке та же паломница находила его отмеченным особою изящною церковью, хотя, к сожалению, из ее слов не видно, какое отношение имела эта церковь к пещере, нынешнему гроту агонии ⁷¹. Беда, ничего не говоря о пещере, упоминает, как мы уже знаем, камень на месте молитвы Спасителя ⁷². Игумен Даниил опять очень определенно обозначает и это место. «И ту есть место, – говорит он, – близ пещеры тоя (в которой был предан Господь), яко довержет человек каменем малым, и есть к полуденью лиць место то, идеже помолился Христос Отцу Своему в нощи, в нюже предан бысть на распятие Июдеем и рече: «Отче, аще возможно есть, да минет чаша си от Мене». И есть на месте том ныне создана церквица мала» ⁷³. Фока говорит о двух храмах на месте первой и второй молитвы Спасителя ⁷⁴. По свидетельству Инока Зосимы, место кровавой молитвы – на вержение камня от пещеры предательства ⁷⁵. Даниил Ефесский указывает его направо от пещеры, «если посмотреть на восток, как бы на расстояние брошенного камня» ⁷⁶.

Такой длинный ряд свидетельств заставляет нас с большим доверием отнестись ко второму преданию, указывающему место кровавой молитвы вне грота агонии. Относительно последнего можно сказать только, что эта масличная давильня, кроме времени собирания маслин, должна была оставаться пустою и потому могла служить хорошим ночлегом для всяких бедных пришельцев, не имевших пристанища в городе. Часто мог располагаться здесь со Своими учениками и Господь Иисус Христос, для Которого Масличная гора была столь излюбленным местом. Но входил ли Он в этот грот для молитвы в те страшные часы душевной муки, мы не знаем. Святые евангелисты не делают ни малейшего намека на какую-нибудь пещеру. Мало того. Читая их повествование, мы получаем то убеждение, что апостолы, пока дремота не одолела их, видели, как пламенна была молитва их Учителя и как велико было Его страдание, потому что евангелисты знают, как Он в молитвенном порыве то падал на колени ⁷⁷, то совсем припадал лицом к земле ⁷⁸. Откуда они могли знать об этом, если молитва Спасителя имела место в пещере и была совершенно недоступна ничьему глазу? Нет, и предание, и эти соображения побуждают нас искать такое место вне грота агонии и даже вне ограды нынешнего Гефсиманского сада; где именно – сказать трудно. Если, согласно евангельскому определению его ⁷⁹, бросить камень от входа в нынешний Гефсиманский сад и традиционного камня спящих апостолов по направлению вверх, то он упадет близ места, на котором возвышается теперь русская церковь св. Марии Магдалины ⁸⁰. Что препятствует нам допустить возможность Пребывания Спасителя нашего в те страшные минуты душевной муки именно здесь, на нашем, ныне русском, месте!

В то время как страждущая душа Господа Иисуса Христа возносилась в пламенной молитве к Отцу, а ученики Его – даже самые излюбленные из них, даже Петр после всех недавних горячих уверений своих ⁸¹ – спали безмятежным сном, неусыпно бодрствовал предатель. Явившись в дом первосвященника, Иуда объявил свою готовность исполнить обещание, данное несколькими днями раньше пасхальной вечери ⁸². Можно ли сомневаться в том, что такое предложение было принято не только без всяких колебаний, но даже с радостию? «Лучше, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» ⁸³, – давно уже фанатически убеждал своих собратий по суду Каиафа, и вот теперь наступило время, когда его слова и желание могли осуществиться. Нужно только позаботиться, как бы лучше и вернее воспользоваться услугами предателя.

Роль полиции – судя по тем уголовным процессам, с которыми встречаемся мы в Библии, – в древнееврейском судопроизводстве большею частью исполнялась свидетелями преступления. Они сами задерживают преступника на месте его преступления, сами приводят на суд и там выступают в качестве его обвинителей ⁸⁴. Но, бесспорно, должна была существовать и полиция в собственном смысле слова, как штат людей, прикомандированных к суду для выполнения различных его распоряжений, и, между прочим, для задержания преступника и приведения к судебному трибуналу. Последнее всегда исполнялось ею в том случае, если убийца скрывался в один из городов убежища ⁸⁵, а также, само собою понятно, и тогда, если свидетели-обвинители сами почему-нибудь были не в состоянии взять преступника и привести к суду. Нетрудно догадаться, каким из этих двух способов могли воспользоваться первосвященники в данном случае. Свидетелей против Господа Иисуса Христа не было, а весь многочисленный штат синедриональных служителей ⁸⁶ – рассыльных ⁸⁷, истязателей, ругавшихся над преступником до казни ⁸⁸, палачей ⁸⁹ – был всегда к услугам первосвященника, как председателя верховного судилища. Им с удобством мог воспользоваться теперь и Каиафа. Но, может быть, действительно страшась Того, с Кем ему придется иметь дело, частью – желая придать этому делу особенную важность, он посылает для задержания Господа Иисуса Христа тот отряд римских солдат, который у евангелиста Иоанна называется «спирою», с капитаном или трибуном во главе ⁹⁰.

Иерусалим времени Господа Иисуса Христа был во власти римлян, и слово римского областеначальника было для него законом. Шесть когорт римского войска были в постоянном распоряжении прокуратора; из них одна когорта располагалась в Антонии и в великие праздники следила за поведением иудеев. Об этой когорте и говорит евангелист Иоанн, хотя его выражение – σπεῑρα, cohors – употреблено не в строгом смысле: не вся спира, а часть ее была отдана в распоряжение первосвященника. Когорта составляла десятую часть легиона и заключала в себе 500–600 воинов. Такой отряд был слишком велик для ареста одного человека. Притом же к римским солдатам присоединилась в данном случае синедриональная полиция в собственном смысле и простые слуги от архиерей и фарисей ⁹¹, не носившие почетного титула «шотера» (שתד). Если мы прибавим, что здесь же были «первосвященники и начальники храма и старейшины» ⁹², то мы поймем, как велика была та толпа ⁹³, вооруженная мечами и просто кольями, которою предводительствовал Иуда ⁹⁴.

Предатель хорошо знал излюбленное место, где часто проводил время Господь со Своими учениками, и уверенно вел всю эту толпу к Гефсиманскому саду. Между тем, Спаситель уже окончил Свою молитву и готов был встретить все, что ожидало Его. «Вы все еще спите и почиваете, – говорит Он безмятежно спящим апостолам, – вот приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников. Встаньте, пойдем: вот приблизился предающий Меня» ⁹⁵. Действительно, слишком усердно торопясь со своим делом, Иуда далеко опередил всех и был уже возле Господа.

У иудеев, как и у всех других народов, практиковались особые формы приветствия. Так, при встрече со знакомыми или спрашивали: השׁלום – соответственно нашему: «как поживаете?» ⁹⁶ – или, в смысле доброго пожелания, говорили: שׁלום לך – «спасение, мир с тобою» ⁹⁷. לך בשׁלום – «иди с миром» – говорили обыкновенно при расставании. При этом, сообразно с личностью приветствуемого, употреблялись те или другие жесты. Практиковался легкий или глубокий поклон, который иногда повторялся несколько раз. Иаков, например, при встрече с Исавом поклонился ему семь раз до земли ⁹⁸. Давид сделал три поклона, встретясь с другом своим Ионафаном ⁹⁹. Авраам у дуба Мамврийского, выйдя навстречу трем странникам, поклонился им до земли ¹⁰⁰. То же сделал Лот пред двумя странниками у ворот Содома ¹⁰¹. Но особенно в ходу было целование. Как у греков и римлян, у иудеев поцелуй всегда служил знаком доброго расположения, дружбы, преданности, родственной любви. Целовались родственники, друзья и просто знакомые. Целовали руку, уста (בשק), подбородок или бороду, а также щеки, шею, глаза ¹⁰². Практиковалось иногда и целование ног ¹⁰³, даже ступеней ног ¹⁰⁴, как знак кроткого, смиренного приветствия ¹⁰⁵.

Этот знак дружбы и любви, как бы в посмеяние над столь высокими нравственными чувствами, делает Иуда условным знаком, по которому его спутники могли бы узнать Господа Иисуса Христа. «Кого я поцелую, тот и есть, возьмите Его» ¹⁰⁶, заранее предупреждает он их. Теперь, когда предатель был уже у цели, всем существом его овладело одно желание: как можно скорее исполнить этот условный знак. Торопливо подходит он уже совсем близко и с холодным приветствием: «радуйся, Равви» (ῥαββί, а не κύριε [господин], с которым обыкновенно обращались к Иисусу Христу апостолы), запечатлевает предательский поцелуй на священной ланите своего Учителя и Господа... После этого изменнического лобзания, после властных слов: «Аз есмь», после наивной горячности апостола Петра – Сын Человеческий добровольно предал Себя в руки грешников. «Тогда воины и тысяченачальник и служители иудейские взяли Иисуса и связали Его» ¹⁰⁷.

В этом месте евангельский рассказ представляет, к сожалению, очень важный для нас пробел. После этой картины в саду Гефсиманском мы сразу видим Господа на допросе у первосвященников Анны и потом Каиафы. Евангелисты ни одного слова не говорят о том, каким путем повела Спасителя вооруженная толпа из сада Гефсиманского. Между тем, вопрос этот прежде очень интересовал многих христиан, которые хотели определить так называемую via captivitatis [путь пленения]. Именно, полагали, что вместе со своим Пленником толпа из Гефсиманского сада направилась вдоль потока Кедрского к памятнику Авессалома, т.е. к месту нынешнего нижнего моста. Приблизительно здесь же был и тогда мост чрез долину Кедрскую, и вот по нему пришлось идти Господу Иисусу Христу. Буйная толпа, воспользовавшись удобством места, столкнула Его с моста вниз ¹⁰⁸, и здесь на серой скале, точно восковой, ясно напечатлелся след Его тела. По одним сказаниям, здесь остался оттиск ступней ног Иисуса Христа ¹⁰⁹, по другим – рук и ног ¹¹⁰, по третьим – рук, колен и ступней ног ¹¹¹ или всего тела ¹¹². И эти следы на каменистом откосе долины Иосафатовой, говорит предание, оставались неизменно, хотя части скалы в этом месте отламывали верующие пилигримы и как святыню уносили с собою. Перейдя нижний мост, толпа, окружавшая связанного святого Пленника, направилась к дому первосвященника Анны, по одним сказаниям ¹¹³, чрез золотые ворота. Эти ворота, говорит предание, видели славу Господа, видели, как торжественно вступал Он в Иерусалим, как царь, приветствуемый пальмовыми ветвями и кликами «Осанна!». Теперь же иудеи сами повели Его опять именно этими воротами ради поругания Его славы. По другому сказанию, ниже моста иудеи поворотили на юго-запад и, обогнув угол иерусалимской стены, вошли в город, также с целью поругания Господа Иисуса Христа, чрез ворота Гнойные, служившие для удаления из города всяких нечистот ¹¹⁴. Некоторые старались даже точно измерить расстояния между отдельными пунктами via captivitatis. Так, по одним, от сада Гефсиманского до дома Анны – 1800 шагов, между домами Анны и Каиафы – 200 шагов ¹¹⁵, по другим, первое расстояние равнялось 2360 шагам, а второе – 230 ¹¹⁶. Наконец, весь путь некоторые измеряли расстоянием одной мили ¹¹⁷. Прежде чем высказать какие-нибудь предположения относительно того пути, каким прошел Господь Иисус Христос от сада Гефсиманского на вольную страсть, нам необходимо решить другой вопрос: где в современном Иерусалиме место домов Анны и Каиафы, этот конечный пункт via captivitatis?

Никаких вещественных данных, которые помогли бы нам решить этот вопрос, современный Иерусалим не имеет. Обращаясь к преданию как единственному источнику, оставшемуся на нашу долю в данном случае, мы видим, что место дворца первосвященника Анны теперь занял небольшой армянский женский монастырь. Расположенный недалеко от великолепного армянского же монастыря св. Иакова Алфеева, монастырь масличного дерева (Oelbaumkloster), как называет его Сепп, приютил в своих стенах около 100 армянских монахинь. На северной стороне его, вне здания храма, прежде стояло старое масличное дерево, огороженное решеткою. В 1673 году его место занял молодой побег от корня, скоро потом сделавшийся большим деревом, сухие ветви и косточки которого с благоговением разбирались пилигримами. Дерево еще видели в 1751 году, но в последнее время напоминанием о нем служит лишь горящая в нише лампада. Это масличное дерево предание делает священным местом: приведенный из сада Гефсиманского Господь Иисус Христос был привязан к масличному дереву, которое росло на дворе первосвященника Анны. В северной части небольшой церкви, изящно украшенной фаянсовою обшивкою по стенам, во вкусе церкви св. Иакова, настоятель монастыря укажет любознательному пилигриму темницу, в которой был заключен Господь до того времени, когда повели Его на допрос к первосвященнику Каиафе ¹¹⁸.

В одном нашем памятнике конца XIV века относительно дома первосвященника Анны делается такое замечание: «Тамо же на Сионе горе был двор Аннин архиереев; тамо Господь наш Иисус Христос в темнице седел, и ныне та темниця в церкви арменстей; тамо монастырь арменской. В той церкви арменстей великий камень, что лежал на гробе Господни сделан престолом; на том монастыре огнище, у которого огня Петр верховный апостол грелся в волней страсти Христове» ¹¹⁹. Историю этого монастыря можно проследить только с XV века. Так, в 1498 году дом Анны, тогда церковь, посвященная св. Ангелам, был еще собственностью армян. В 1507 году им овладели греки; в 1556 г. – снова армяне, и только с XVII века здесь женский монастырь ¹²⁰.

Около 170 шагов на юго-запад от этого женского армянского монастыря и шагов 65 от Сионских ворот, между этими воротами и зданием Неби-Дауд, стоит другой монастырь, теперь собственность также армян, посвященный Спасителю и у арабов носящий имя «Habs el-Messieh». На этом месте, по преданию, был дом или дворец первосвященника Каиафы ¹²¹. С внешней стороны монастырь не представляет ничего, кроме голых стен, построенных пятиугольником. Низкая железная дверь на северной стороне ведет во двор – вымощенную плитами площадку 25 шагов длины и 10 ширины. Внимание вошедшего прежде всего обращает на себя виноградная лоза, старый ствол которой, более полутора фута в обхвате, вьется вверх по стене и, разветвляясь здесь на множество молодых побегов, своею красивою густою листвою образует беседку. На трех сторонах двора устроены крытые галереи, служащие навесом для мраморных с золотыми надписями надгробных памятников. Здесь лежит прах нескольких иерусалимских армянских католикосов. На четвертой стороне небольшая дверь ведет в армянскую церковь. Маленькая по объему, она производит своим видом внутри очень приятное впечатление. Пол весь устлан коврами, а стены обложены довольно древнею фаянсовою работою. Но благоговейное внимание пилигрима приковывает к себе высокий алтарь храма. Он заключает в себе тот камень, который будто бы охранял вход в гроб Спасителя и прежде принадлежал церкви гроба Господня, откуда хитростию только в XVII веке похитили его армяне. Камень этот имеет приблизительно 6 футов длины и, с целью охранения от благочестивых повреждений, почти весь залит гипсом. Арабы называют его ангельским камнем (Hadschar el-Melak). Несколько шагов к югу (направо) маленькая дверь ведет в тесную комнату, в которой с трудом могут поместиться два человека. Это собственно и есть Habs el-Messieh арабов – темница, в которой был заключен Иисус Христос в ночь допроса у первосвященника Каиафы ¹²².

Если относительно дома Анны мы не имеем древних ясных указаний, то положение дома Каиафы обозначается уже очень рано. Мы имеем не одно свидетельство о том, что на месте этого дома уже Елена, мать императора Константина Великого, воздвигла церковь ¹²³. Правда, современник, пилигрим из Бордо, ничего не говорит об этом сооружении св. Елены и тем самым подает повод Тоблеру считать все эти свидетельства исторически неосновательными ¹²⁴. Но даже если бы мы и согласились с почтенным ученым, в этом случае для нашей цели достаточно свидетельства того же Бордоского пилигрима, который, в 333 году посетив Иерусалим, видел место дома Каиафы вне стен Элии Адриана, на пути от Силоама на Сион ¹²⁵, т.е. приблизительно там же, где теперь стоит описанный нами армянский монастырь. «И до сих пор находится здесь столб, у которого бичевали Христа» ¹²⁶, – замечает при этом пилигрим. Блаженный Иероним в описании паломничества св. Павлы, между прочим, говорит: «там (на Сионе) показывали колонну, поддерживающую портик церковный, окрашенную кровью Господа, к которой, говорят, Он был привязан и бичуем» ¹²⁷. Сопоставляя это свидетельство с вышеприведенным замечанием Бордоского путника, можно видеть и здесь указание на место дома Каиафы, который ставится опять же на Сионе. Феодосий знает, что колонна, на которой, «как бы на мягком воске, отпечатлелись плечи, руки и пальцы» Господа Иисуса Христа после бичевания, была прежде в доме Каиафы; но в его время ее уже указывали во «святом Сионе» ¹²⁸. Это уже не общее имя местности, южного из холмов, на которых был расположен древний Иерусалим, а название храма. Это, по выражению самого Феодосия, «мать всех церквей... которую основал Господь наш Иисус Христос с апостолами» ¹²⁹ и которую всегда искали на месте нынешней группы зданий с мечетью Неби-Дауд. Здесь, как мы уже видели, очень древнее христианское предание указывало место тайной вечери Господа и умовения ног, здесь же, по преданию, явился Иисус Христос ученикам Своим по воскресении, здесь получили они и Св. Духа ¹³⁰. С этою «матерью всех церквей» ставится в такое или иное отношение и дом Каиафы. Так, по словам того же Феодосия, «от святого Сиона до дома Каиафы, который теперь – церковь св. Петра, около 50 шагов» ¹³¹. Церковь Петра является на месте дома Каиафы не вследствие смешения имен Kaiphas и Kephas, как думает Сепп ¹³², а потому, что предание усвоило этому месту отречение апостола. Так, в другом памятнике того же времени мы читаем: «оттуда (т.е. от церкви Сионской) приходишь к дому Каиафы, где отрекся святый Петр: там есть большая базилика св. Петра» ¹³³. У Бернарда на Сионовой горе указываются храм «св. Симеона», который, – судя по значению, усвояемому здесь этому храму, – должно считать тождественным со знаменитым сионским храмом; возле него, к востоку, – церковь в честь св. Стефана, на месте его смерти, и «прямо к востоку церковь в честь блаженного Петра, на том месте, где он отрекся от Господа» ¹³⁴. Последняя, без сомнения, соответствует дому Каиафы. Епифаний не знает церкви на месте отречения Петра, но у него есть упоминание о небольшом четырехстолбии с остатками углей от того костра, у которого грелся апостол во время беседы со служанкою. Эти четыре «стлъпы малы», – может быть, род часовни, как полагает В. Г. Васильевский, издатель памятника, – указываются в самом здании святого Сиона, – «иже есть преторие» ¹³⁵, делается при этом замечание о последнем. Такое странное совмещение дома Каиафы с преторией, причиною которого были, вероятно, какие-нибудь недоразумения, мы встречаем еще в конце IV века ¹³⁶. Затем оно повторяется много времени спустя при крестоносцах. В это время свидетельства говорят то за совместность претории Пилата с домом Каиафы, то, считая последний на основании Лк. 22:54 отдельным зданием, ставят его вблизи претории. Иногда претория представляется местом куда собрался синедрион для суда над Господом Иисусом Христом ¹³⁷. После мы увидим, что это не та претория Пилата, которую теперь указывают в обширном здании Cepaя (дворца), a другое место на Сионе. Таким образом, и свидетельства об этой совместности или смежности дома Каиафы с преториею Пилата говорят не против, а скорее в пользу подлинности ныне указываемого места первосвященнического дворца. Наконец, с XIV века начинаются уже известия о построении на этом месте церкви Спасителя ¹³⁸, какому времени, полагают, принадлежит основание и нынешнего монастыря. Монастырь издавна был во владении армян, которые в 1482 году по бедности своей едва не продали его. Отличаясь дружелюбным характером, хозяева монастыря дозволяют католикам раз в год, в день сошествия св. Духа, совершать католическую мессу на маленьком алтаре при темнице Иисуса Христа ¹³⁹. Точные сведения относительно этой последней можно находить со второй половины XV века. Так, уже тогда она представляла небольшую капеллу на правой стороне возле алтаря, соединенную с церковью маленькою дверью ¹⁴⁰. В таком же положении остается она и в свидетельствах после этого времени ¹⁴¹. В XVI в. является стремление к точному определению и места отречения апостола Петра. Его обозначали то обложенным камнями деревом среди церковного двора ¹⁴², то там же растущим померанцевым ¹⁴³ или оливковым ¹⁴⁴ деревом. Потом, напоминанием о нем служил каменный столб с петухом наверху ¹⁴⁵. В прошлом столетии снова видели оранжевое дерево на этом месте ¹⁴⁶. Теперь осталось лишь одно предание, что на этом именно дворе имело место отречение апостола Петра. Наконец, в связи с этим, начиная с XIV в., развивалось предание и о месте пения петуха во время отречения апостола Петра, и таким местом называют то дерево, то колонну, от которой показывали остатки ¹⁴⁷. В настоящее время нет даже того изображения петуха на дверях церкви, которое еще видели в начале нынешнего столетия ¹⁴⁸.

Итак, мы видим, как, начиная с очень раннего времени, упорно держится предание, что именно здесь, в юго-западной части города, должно быть то место, на котором стоял дом первосвященника Каиафы. Уже сама по себе такая древность и устойчивость должна говорить в пользу предания. Но, помимо того, мы находим для него весьма важное подтверждение в книге Неемии, где упоминается дом «Елиасува священника великого» ¹⁴⁹ недалеко от городской стены, на юг от башни верхнего царского дворца ¹⁵⁰, который был на месте нынешней цитадели. Весьма вероятно предположение Унруга, что в этом очень обширном первосвященническом дворце жили и предшественники, и преемники Елиасува по должности, а между последними и Каиафа, штатный первосвященник в год смерти Господа Иисуса Христа ¹⁵¹. Его тесть Анна хотя и называется в Евангелии первосвященником, на самом деле давно уже не занимал этой должности и, следовательно, не жил в этом первосвященническом дворце. Это был богатый и влиятельнейший человек в то время. Нет ничего невероятного, что его собственный дворец был где-нибудь недалеко от места, занимаемого теперь армянским женским монастырем, в юго-западной же части города.

Определив таким образом место домов Анны и Каиафы, возвратимся теперь к тому пути, который прошел Господь Иисус Христос в ночь своих страданий от сада Гефсиманского. Враги его должны были слишком торопиться: в их распоряжении была всего только одна ночь и утро следующего дня. Это обстоятельство весьма важно для нас: ввиду его, мы должны предположить via captivitatis как кратчайший по времени путь между садом Гефсиманским и намеченным местом дома первосвященника Анны. Если бы стража повела Господа Иисуса Христа, как думали некоторые, чрез Золотые ворота, то ей пришлось бы пройти почти чрез весь город. Нынешние Золотые ворота, у арабов известные под именем вечных ворот, Баб ед-Дахариэ, в восточной стене города, которыми можно было бы войти на площадь Харама (Харам эс-Шериф (или Харам аш-Шариф) – мусульманская святыня – площадь, среди которой, на месте ветхозаветного храма, расположена мечеть Куббат-ас-Сахра, «Купол Скалы» (часто не совсем правильно называемая мечетью Омара). (Прим. ред.)), если бы они не были наглухо заложены, с достоверностью можно признать местом древних ворот того же имени ¹⁵². Они не названы в книге Неемии в числе городских ворот, почему блаженный Иероним считает их лишь наружными воротами храма, а не городскими воротами. Для нашей цели нет необходимости решать трудный вопрос: была ли особая стена на восточной стороне древнего Иерусалима в том месте, где шла стена двора храма, или же последняя служила здесь и городскою стеною ¹⁵³, и какой именно из этих двух стен принадлежали Золотые ворота. Вся разница будет в том, что в первом случае, пройдя чрез Золотые ворота в городской стене, стража должна была направиться на юг, чтобы обойти восточную и часть южной стены двора храма, а во втором случае из Золотых ворот ей пришлось бы пройти чрез самый двор храма. Сокращение пути здесь получилось бы незначительное. На юге храма были расположены те постройки, которые вместе с юго-восточною башнею и обширными подземельями под нею носили имя Офлы, или Офела. Здесь во время Ездры и Неемии жили так называемые Нетинимы (Nethinim), рабы храма, исполнявшие при нем низшие и труднейшие обязанности ¹⁵⁴. После здесь находили себе приют все люди бедные, убогие, сироты, нищие, стекавшиеся сюда не только со всего города, но нередко из отдаленных областей израильского царства, рассчитывая на даровое убежище и содержание от жертвенных трапез храма ¹⁵⁵. Итак, пройдя Офлу, стража должна была направиться южною частью города и пройти почти всю ее, прежде чем достигнуть дома первосвященника Анны. Такой большой и беспорядочной толпе, какая окружала Господа Иисуса Христа, пройти ночью чрез весь Иерусалим, который, подобно всем восточным городам, и теперь еще не имеет понятия о том, что называется на западе улицею, дело более чем нелегкое. Если же мы вспомним здесь, что руководившие этою толпою, быть может, считали каждую минуту времени из страха как-нибудь выпустить Того, Кто так легко отдался им, то мы вполне поймем, что идти этим трудным путем в то время, как был другой, более легкий, им не было решительно никакого расчета. Перейдя чрез поток Кедрский по нижнему мосту, может быть, недалеко от места, занимаемого этим мостом теперь, толпа направилась к юго-западу, чтобы обойти угол городской стены, и, сделав это, вышла против южной стены города.

Нынешняя стена Иерусалима построена султаном Сулейманом в 1534 году и вполне соответствует стене времен крестовых походов. От ворот Яффских до Гефсиманских, т.е. на северо-западной, северной и северо-восточной стороне, она проходит там, где была третья стена Иосифа Флавия ¹⁵⁶. Что касается южной стороны, то нынешняя линия ее, представляющая замечательную смесь строительного материала разных времен, проведена в первый раз только Адрианом и нигде не соответствует стене древнего Сиона. Последняя, должно думать, шла гораздо южнее ¹⁵⁷ и, без сомнения, подобно нынешней стене, имела свои ворота. Соглашаясь с Робинзоном ¹⁵⁸ в том, что положение ворот, бесспорно, трудный пункт в топографии древнего Иерусалима, особенно если задаться целью указать теперь место всех ворот, упоминаемых в книге Неемии ¹⁵⁹, в то же время нельзя отрицать, что положение некоторых из них, ворот главных, и теперь довольно ясно. В нынешней южной стене двое ворот: Гнойные, или Африканские (Bab el-Mogharibeh), на восточной стороне ее, и ворота Сионские, или Давидовы (Bab en-Nebi Daud) – на западной. Последние не упоминаются в числе городских ворот в книге Неемии и, без сомнения, соответствуют тем воротам Сиона, которые нашли здесь крестоносцы ¹⁶⁰. Но что и в древнем Иерусалиме были ворота в западной части южной стены, в этом убеждает нас Иосиф Флавий. Описав направление первой, древнейшей стены на севере Сиона, он продолжает таким образом: «на другой стороне стена брала свое начало от того же пункта (от башни Гиппики, которой соответствует теперь одна из башен нынешней цитадели у самых Яффских ворот), простиралась на юго-запад чрез Bethso до ворот Ессеев, шла потом на юге к Силоамскому источнику, проходила около Офела и примыкала к восточному портику храма» ¹⁶¹. Из этих слов видно, что Сионские ворота в нынешней южной стене Иерусалима заняли относительно такое же положение, какое в древней стене, проходившей южнее, принадлежало воротам Есеевым Иосифа Флавия. Что такое Bethso Иосифа, мы не знаем, но во всяком случае, уже из слов его видно, что это не ворота Ессеев и, следовательно, было бы несправедливо, толкуя Bethso в смысле еврейского (гнойное место), отожествлять ворота Ессеев с Гнойными воротами ¹⁶². Последние мы находим уже в числе 10 ворот, упоминаемых в 3 главе книги Неемии (ст. 13 и 14). Древний Иерусалим, подобно древнему Риму, имел отдельные ворота для удаления нечистот; отсюда понятно и название этих ворот Гнойными. Хотя позднее, во времена второго храма, назначение этих ворот с большим удобством стали исполнять подземные клоаки ¹⁶³, однако ворота с первоначальным названием, конечно, остались на прежнем месте, в юго-восточной части города. Уже по одному тому, что существуют теперь в восточной части южной городской стены ворота, которые носят имя Гнойных ворот, странно было бы искать древние ворота того же имени где-нибудь на другой стороне города.

Итак, обогнув угол стены, стража могла войти в город чрез эти Гнойные ворота и затем, по улицам спящего Иерусалима, направиться к дому первосвященника Анны. Но гораздо вероятнее, что, заботясь о сокращении времени, она обошла и южную часть города и вошла в него только у юго-западного угла, где были тогда ворота Ессеев. Такой путь тем естественнее предположить, что именно здесь, как раз у ворот, в юго-западной части города, были расположены и жилища обоих первосвященников.

«И отвели Его сперва к Анне, – говорит евангелист Иоанн, – ибо он был тесть Каиафе, который был на тот год первосвященником» ¹⁶⁴.

Вызванная из Александрии Иродом Великим, семья священника Анны, или Анана, как называет его Иосиф Флавий, скоро стала одною из знатнейших и влиятельнейших фамилий в Иерусалиме. Ей принадлежали богатейшие постройки на Сионе; она имела обширные сады у подошвы горы Елеонской; она же почти в течении 50 лет, с незначительными промежутками, держала в своих руках всю силу первосвященнической власти. И всем этим фамилия была обязана главным образом своему главе, Анану. Сделавшись первосвященником при Квиринии, в 6 году по Р Х., он проходил эту должность до 15 года, когда был отставлен прокуратором Валерием Гратом ¹⁶⁵. Но чрез год ловкий Анна сумел заместить себя своим сыном Елеазаром (от 16 по 17 год), а потом доставить это место своему зятю Иосифу, прозванному Каиафой. Может быть, благодаря этой же влиятельности своего знатного тестя, последний так долго занимал первосвященнический пост, в то время как другие до и после него сменяли друг друга чуть не каждый год. После Каиафы сан первосвященника носили еще четыре сына Анны ¹⁶⁶.

Нет ничего удивительного, что богатый, знатный и хитрый саддукей, так давно уже отставленный от первосвященнической должности, Анна все еще называется первосвященником ¹⁶⁷ и является начинателем судебного процесса Господа Иисуса Христа. И раньше, в год призвания Иоанна Крестителя ¹⁶⁸, он не только называется первосвященником, но и ставится впереди Каиафы, тогда уже штатного первосвященника. Далее, в этот же год смерти Иисуса Христа мы видим его снова впереди первосвященников Каиафы, Иоанна, Александра и других из первосвященнического рода ¹⁶⁹. Для объяснения этого нет необходимости вместе с Фридлибом принимать предположение Гуга ¹⁷⁰, что Анна продолжал быть первосвященником и при Каиафе, только в исполнении этой должности чередуясь с последним, по обоюдному соглашению, по годам или праздникам. Такого совмещения и чередования не знает история. Одна знатность и влиятельность Анны служит достаточным объяснением его первого места в ряду священников.

Раз твердо решив умертвить Того, Кого считали опасным для себя, враги Господа Иисуса Христа хотели поднять против Него уголовный процесс и уголовным порядком во что бы то ни стало осудить Его на смерть. Само собою понятно, что этот смертный приговор могла произнесть только высшая судебная инстанция, какою был в то время так называемый великий синедрион. Но непосредственному суду великого синедриона подвергались только сами члены этого верховного судилища и высшие священники. Дело всякого другого прежде проходило среднюю судебную инстанцию, малый местный синедрион ¹⁷¹. Члены последнего или его президент снимали предварительный допрос по этому делу и на основании его решали – подлежит ли дело их местному суду, или должно быть передано на рассмотрение высшей инстанции. Таким образом, если враги Господа Иисуса Христа желали стоять на почве хотя бы только формальной законности, они не могли сразу поставить Его на суд великого синедриона, а должны были устроить предварительно частный допрос. Вот почему мы видим Иисуса Христа прежде всего во дворце хитрого Анана как самом удобном месте для этого предварительного следствия. Очень может быть при этом, что отставленный от первосвященнической должности Анна, не желая терять влияния на дела, занял пост президента местного иерусалимского синедриона.

Ошибся бы тот, кто стал бы судить об уголовном процессе древних евреев по форме и порядку этого процесса в нашем современном судопроизводстве. У нас уголовный процесс может быть начат и помимо жалобы потерпевших или просто частных лиц, самою полицейскою или судебною властью. У древних евреев этого не было. Какой бы ни взяли мы из тех судебных процессов, о которых упоминает Библия, он никогда не начинался самою судебною властью. Так, отец и мать сами приводят своего непокорного сына к городским воротам, на место, где производился суд старейшин в древнейшие времена исторической жизни евреев, и судебный процесс начинается прямо с публичного принесения жалобы родителями ¹⁷². Суд над Сусанною возбуждается и начинается теми двумя старцами, которые ложно объявляют себя свидетелями ее преступления ¹⁷³. То же видим мы в суде над Навуфеем ¹⁷⁴ и в других библейских процессах ¹⁷⁵. Таким образом, древнееврейский уголовный процесс мог быть поднят только по жалобе свидетелей. Они, а не власть, выступали в качестве обвинителей и на суде.

Такой порядок обычного древнееврейского судопроизводства располагает нас ожидать повторения подобной сцены и у первосвященника Анны: выступят свидетели против Господа Иисуса Христа и объявят Его вину. Но ничего подобного мы не видим здесь. Не ожидавшие столь скорого исполнения своих злых мечтаний и застигнутые врасплох предложением Иуды, первосвященники еще не успели найти и подготовить свидетелей. Их отсутствие, впрочем, не смущает представителя правосудия. Вероятно, надеясь в словах самого Подсудимого найти если не основание, то хотя какой-нибудь повод к обвинению, первосвященник прямо обращается к Нему с собственными вопросами о Его учении и учениках ¹⁷⁶. Ответ Господа Иисуса Христа должен был напомнить несправедливому судье первый долг его великого служения. «Что спрашиваешь Меня? спроси слышавших, что Я говорил им; вот, они знают, что Я говорил» ¹⁷⁷. Этими словами Спаситель прямо указывает Анне на незаконность его допроса в той форме, какой не знало и не допускало еврейское судопроизводство. Но ответом на этот справедливый протест было новое нарушение закона. Один из слуг первосвященнических, желая угодить своему господину, со словами: «так отвечаешь Ты первосвященнику», ударил Господа Иисуса Христа по ланите ¹⁷⁸. Еврейский закон не только запрещал бить подсудимого ¹⁷⁹, но предоставлял ему полную свободу слова и действия. На эту важную черту иудейского судопроизводства и указывает Господь новым протестом. «Если Я сказал худо, – говорит Он грубому слуге, – покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» ¹⁸⁰. Став таким образом на почву юридических прав, Иисус Христос отказался отвечать на допрос Анны и потребовал законного судопроизводства, опиравшегося единственно на показания свидетелей. И хитрый, поседевший в суде первосвященник, прекрасно понимая всю справедливость такого протеста, не мог после этого продолжать свой незаконный допрос и отправил узника к Каиафе ¹⁸¹. Здесь, между тем, уже успели собраться, несмотря на поздний час ночи, «первосвященники, и старейшины, и книжники» ¹⁸², т.е. весь синедрион, и дело, по-видимому, должно было принять формально законный вид.

Но что представлял из себя великий синедрион? Каковы были его состав и судебные полномочия? Где и когда обыкновенно имел он свои заседания, и какого характера были его судебные решения? – Все эти вопросы заставляют нас прервать нить событий великой ночи для того, чтобы ближе познакомиться с этою высшею судебною инстанциею древних евреев.

Начало «великого синедриона Израиля» ¹⁸³ еврейское предание относит ко времени Моисея, видя это верховное судилище уже в тех 70 «старцах», которые, по повелению Божию, составили совет при Моисее с целью помогать ему в управлении народом ¹⁸⁴. Но такое предание, не имея для себя никакого основания, кроме числа лиц, напоминающего число членов великого синедриона, не может быть признано исторически достоверным. О судьбе этого совета Моисея мы не имеем никаких библейских известий. Учреждение, подобное великому синедриону, мы встречаем в первый раз во время Антиоха Великого (223–187) с именем γερουσία τῶν Ἰουδαίων [иудейский совет старейшин] ¹⁸⁵, название, очень известное во времена Маккавеев ¹⁸⁶; но проследить начало его нет никакой возможности. Может быть, Птоломеи, желая расположить иудеев в свою пользу, дали им этот возможный maximum самоуправления ¹⁸⁷. С именем синедриона (συνέδριον) это судилище в первый раз упоминается уже во времена римского господства у Иосифа Флавия ¹⁸⁸. До разрушения Иерусалима в 70 г. по Р. Х. синедрион не прекращал своего существования.

Он состоял из 71 человека, по образцу совета старейшин во дни Моисея ¹⁸⁹, и Кейль не имеет никакого основания сомневаться в действительном существовании такого количества членов синедриона ¹⁹⁰; и Иосиф Флавий говорит о 70 старейшинах, по образцу синедриона в Иерусалиме, поставленных для управления делами Галилеи ¹⁹¹. Во главе этих 71 стоял президент суда. «Один поставлен над 71», – говорит рабби Иегуда ¹⁹². Таким образом, полный состав синедриона имел 72 члена ¹⁹³. Президент носил имя Nasi, т.е. князь ¹⁹⁴. «Мудрейший предстоял всем остальным, – говорит Маймонид, – его делали предстоятелем, главою собрания. Это тот, кого ученые обыкновенно называют Nasi, т.е. князь. Он есть предстоятель на месте Моисея, учителя нашего» ¹⁹⁵. Всегда ли первосвященник занимал это председательское место, как некоторые полагают ¹⁹⁶, или не всегда ¹⁹⁷, – трудно ответить; утвердительно можно решить этот вопрос только относительно времени Господа Иисуса Христа. Как первый в синедрионе, Nasi сидел на самом почетном месте в собрании, именно на средине периферии того полукруга, которым располагались все члены синедриона ¹⁹⁸. Непосредственно возле него, на правой стороне, помещался «отец дома суда» ¹⁹⁹, вице-президент синедриона. Далее располагались остальные члены таким образом, что «чем старее кто был по мудрости, тем ближе сидел он к Nasi» ²⁰⁰.

Членами синедриона могли быть священники, левиты и такие израильтяне миряне, дочери которых имели право быть замужем за священниками, т.е. те, которые могли доказать свое законно-израильское происхождение ²⁰¹. Согласно с этим, в новозаветных книгах, там, где идет речь о собрании великого синедриона, обыкновенно говорится: «собрались первосвященники и старейшины и книжники» ²⁰².

Первосвященники (ἀρχιερεῖς) составляли очень значительную часть синедриона, что на первый взгляд как бы противоречит этому имени. По закону Моисееву, мог быть только один первосвященник, и раз избранный в эту должность обыкновенно проходил ее до своей смерти. До плена Вавилонского мы не встречаем ни одного примера нарушения такого порядка; но зато со времени Ирода Великого прочно устанавливается новый способ поставления и смещения первосвященника – способ, которого не знали иудеи в период самостоятельной государственной жизни. Теперь во всем начинает царить воля и вкус чужеземного правителя. Не признавая закона, по собственному произволу удаляет он первосвященника, чем-нибудь ему не понравившегося, и на его место ставит другого, более пригодного для его целей. Так поступал Ирод Великий ²⁰³; так же действовал и Агриппа. При последнем за короткий период времени на первосвященническом посту сменяются Феофил, сын Анана, Симон Cantheras ²⁰⁴, Ионафан и Матфей, сыновья Анана. Римлянам, присоединившим Иудею к числу своих провинций, было очень выгодно оставить во всей силе этот новый порядок поставления первосвященника. Поэтому опять, начиная с прокураторства Валерия Грата, мы видим очень быстро сменивших друг друга первосвященников Анана, Измаила, Елеазара, Симона, сына Канита, и Иосифа – Каиафу ²⁰⁵. Само собою понятно, что такой порядок дурно отразился на самой должности, которая теперь должна была много потерять из прежнего своего высокого значения и стала даже продажною ²⁰⁶. При таком положении дела всегда, кроме действительного, штатного первосвященника, были еще многие отставленные от должности, которые не только продолжали носить титул первосвященника, но, как по крайней мере мы видим относительно некоторых, пользовались очень видным и влиятельным положением ²⁰⁷. Таким образом, там, где речь идет о первосвященниках – членах великого синедриона, нужно разуметь прежде всего этих отставных первосвященников с включением, конечно, и действительного ²⁰⁸. Но нужно заметить, что первосвященство, особенно в последнее время, было преимуществом немногих родов или фамилий. По случаю шумного избрания первосвященника Фанниаса, Иосиф Флавий замечает, что зилоты лишили достоинства «те фамилии, из которых обыкновенно назначались по порядку первосвященники» ²⁰⁹. При таком ограничении первосвященства немногими фамилиями и при высоком значении этой должности, уже одна принадлежность к одной из таких привилегированных фамилий давала известному лицу авторитет и уважение. И мы видим, что Иосиф Флавий в одном месте, желая отметить знатнейших между перешедшими к римлянам, рядом с ἀρχιερεῖς [первосвященниками] ставит «сынов первосвященнических» ²¹⁰. Такие члены первосвященнических фамилий, без сомнения, присвоили себе и фактически привилегированное положение. По Деян. 4:6, положение и голос в синедрионе имели ὂσοι ἦσαν ἐκ γένους ἀρχιερατικοῦ [те, которые из рода первосвященнического], где под γένους ἀρχιερατικόν [первосвященнический род] должно разуметь не что другое, как эти же привилегированные фамилии ²¹¹. Если члены первосвященнических фамилий занимали такое привилегированное положение в обществе, то понятно, что и на них переносился тот же титул ἀρχιερεῖς ²¹². Итак, действительный первосвященник, лица, прежде занимавшие эту должность и почему-нибудь лишенные ее, мужские члены фамилии, к которой принадлежал штатный первосвященник, и всех других привилегированных фамилий, из которых могли быть избираемы первосвященники, – все эти лица носили одно имя ἀρχιερεῖς. Понятно, какое значительное большинство должны были составлять эти первосвященники в синедрионе, будучи его членами ²¹³.

Книжники (γραμματεῖς) пользовались большим авторитетом у народа, в глазах которого они стояли выше всех духовных и светских руководителей. Еврейское סופר, как и соответствующее ему греческое γραμματεύς, латинское literatus, legis peritus, scriba, есть общее имя для обозначения ученого, в противоположность בור, rudis, agrestis [невежда] ²¹⁴. В более тесном смысле оно служило названием частью светского человека, который был учителем народным или публичным писцом, частью левита и даже священника, если они занимались изъяснением закона и переписыванием священных книг. Когда идет речь о книжниках как членах синедриона, разумеются последние. Это было ученое сословие в собственном смысле слова, утонченные исследователи писаний, хранители народных преданий и обычаев. В свое время в их среде были такие знаменитости, как Гиллель, Шаммай, Гамалиель, Симеон и др. Как законоведы и юристы по специальности, книжники были необходимы в синедрионе и потому всегда из их среды выбиралось определенное число в члены этого верховного судилища ²¹⁵.

Наконец, старейшины (πρεσβύτεροι, זקנים) были в синедрионе представителями светской народной власти. Это были главы фамилий и родов, светские народные начальники ²¹⁶. Может быть, их ведению, разбору и решению подлежали, главным образом, дела гражданские ²¹⁷.

Не подлежит сомнению, что членами синедриона в новозаветное время были как фарисеи ²¹⁸, так и саддукеи ²¹⁹. При противоположности направлений этих двух сект, является очень интересным и важным вопрос: в каком отношении здесь стояли они друг к другу? Первосвященники, стоявшие во главе синедриона, принадлежали к саддукейскому направлению ²²⁰. Но, особенно при решении практических вопросов, они должны были всегда уступать фарисеям, которые, пользуясь громадным авторитетом и влиянием у народа, фактически имели, кажется, большее значение в синедрионе ²²¹.

Прежде чем сделаться членом высшего судилища в своей земле, еврей должен был предварительно пройти несколько низших судебных инстанций. Таковыми были должность судьи по менее важным преступлениям ²²² и место в малом синедрионе ²²³. Каждый палестинский город, насчитывавший в себе 120 жителей, имел такой синедрион, состоявший из 23 членов и владевший известными полномочиями средней судебной инстанции ²²⁴. В Иерусалиме же таких малых синедрионов было даже два: один у входа на гору храма, другой при входе в передний двор храма ²²⁵. Только пробыв известный срок в провинциальном и в одном из малых иерусалимских синедрионов, еврей имел право считаться кандидатом на избрание в члены великого синедриона ²²⁶. Такой порядок, впрочем, был обязателен только для светских кандидатов, а не для священников. Что же касается штатных первосвященников, то каждый из них непременно был, если не председателем, то, во всяком случае, одним из важнейших членов великого синедриона уже в силу своей высокой должности. Большие требования, по-видимому, предъявляют талмудисты и относительно телесных качеств и умственного развития будущих членов великого синедриона. «Ни один, – говорят они, – не принимается в синедрион, кто не обладает прекрасным телесным развитием и не одарен мудростью и красотою, преклонного возраста, неопытен в магии, не понимает 70 наречий, так что может слушать без переводчика» ²²⁷. Запрещалось назначать в члены синедриона людей слишком старых, кастратов и бездетных, на том основании, что такие обыкновенно отличаются жестокостью ²²⁸. Кандидаты на избрание в члены великого синедриона обыкновенно заседали в собрании этого судилища на особых местах, расположенных тройным рядом прямо пред тем полукружием, которое образовывали собою седалища 72 членов. «3 ряда кандидатов, – читаем мы в Талмуде, – сидели пред ними (т е. собственно судьями). Каждый из них сохранял свое место» ²²⁹.

В цветущий период своего существования великий синедрион имел громадную силу как высшее судебное учреждение, ведению и решению которого подлежали вообще все важнейшие дела в жизни евреев. В частности, в трактате Sanhedrin круг дел, подлежащих разбору исключительно великого синедриона, очерчивается таким образом. «Колено (за идолослужение, по объяснению Маймонида), ложный пророк, первосвященник не судятся нигде, кроме дома суда 71. Произвольная война предпринимается только с их разрешения. Только по их повелению расширяется город (городская черта Иерусалима) или атриум. Судьи колен поставляются не иначе, как только по их изволению. Ни в какой город не вносится приговор за общее отступление (от веры) кем-нибудь другим, кроме этой коллегии судей» ²³⁰. К этим делам, касавшимся целого колена, первосвященника, лжепророков, жителей целого города, нужно прибавить еще суд над богохульниками, соблазнителями и государственными преступниками ²³¹. По Маймониду, 71 могли избирать самих царей и привлекать их к ответу пред своим трибуналом ²³². Последнее подтверждает, по-видимому, и Иосиф Флавий. Так, по свидетельству иудейского историка, Ирод, сын Антипатра, правитель Галилеи, предал смерти разбойника Езекию и его сообщников без всякого ведома и суда синедриона. Ho никто «не умерщвляется судьями своего города, – говорится в Талмуде, – ...а приводится к высочайшему судилищу в Иерусалим, и там содержится под стражею до праздника, и на празднике казнят его» ²³³. Как поступивший вопреки закону, Ирод был привлечен на суд синедриона ²³⁴. Синедрион принимал для решения все те дела, по которым не могли согласиться между собою низшие судебные инстанции; он же присуждал к так называемому малому נדוי или שׁמתא и к херему חרם [различные названия отлучения от общины]. Наконец, его делом было определение новолуний דאשׁי חדשׁים ²³⁵.

Таким образом, забота о важнейших явлениях государственной жизни, религиозной и гражданской, политической, общественной и частной, была делом великого синедриона, который потому представлял высшее законодательное, административное и судебное учреждение. Но от такого величия синедриона ко времени Господа Иисуса Христа осталась одна тень. Уже один факт при царе Яннее достаточно говорит о падении синедриона. Раб этого царя за одно убийство был привлечен на суд 72. Но вместе со своим рабом явился в залу суда сам царь, и в его присутствии синедрион не осмелился объявить смертный приговор рабу убийце ²³⁶. Ирод Великий сознательно стремился подавить силу синедриона, что ко времени римского правления было достигнуто в очень большой степени. Несправедливо мнение, что в это время синедрион представлял из себя лишь духовное или теологическое судилище, в противоположность светской власти римлян. Последние, верные своей обычной политике, оставили иудеям их отечественное учреждение, и синедрион в это время является, таким образом, высшим отечественным судилищем в противоположность чужеземному господству римлян. Ему и теперь принадлежали постановления и решения во всех тех делах, которые, с одной стороны, превышали власть местных судов низшего ранга, с другой – не были удержаны римским прокуратором для себя. Насколько этот последний ограничивал теперь власть синедриона, на этот вопрос трудно ответить подробно. Но с достоверностью можно сказать, что так называемое jus gladii, право смертной казни, не было оставлено отечественному судилищу. Если мы видим факт убиения первомученика Стефана без суда римского прокуратора ²³⁷, то здесь было не обычное явление, а или преступление власти, или акт самосуда возбужденного народа, который в своем фанатизме предварил заключительное решение обычного законного судебного процесса. Если, далее, Тит говорил осажденным в Иерусалиме: «разве мы не дозволили вам умерщвлять тех, которые перешли (назначенную для двора храма стену), хотя бы это был римлянин?» ²³⁸ – то такой вопрос его указывает на право синедриона в исключительных только случаях, лишь там, где дело касалось нарушения его теократических постановлений. В своих преданиях Талмуд прямо говорит: «40 лет пред разрушением храма отняты у Иерусалима суды к смерти ²³⁹. Это же отчасти подтверждает и Иосиф Флавий, говоря, что первосвященник не смел исполнять никакого постановления суда без одобрения прокуратора ²⁴⁰. Таким образом, неограниченное право на жизнь и смерть было взято у синедриона, и всякий смертный приговор этого последнего прежде своего исполнения должен был получить утверждение со стороны прокуратора. Разбор процесса суда над Господом Иисусом Христом и Его смертной казни даст нам еще одно сильное доказательство такого упадка власти великого древнееврейского судилища ²⁴¹.

В связь с потерею права смертной казни иудейское предание ставит и перемену обычного места заседаний синедриона. Таким местом в Мишне часто называется gazith, или lischkath haggazith ²⁴², т.е. здание, построенное из камней с особенною обделкою, которую в археологии принято называть «обделкою выпусками». Она состоит в лентообразном бордюре или выпуске на всех краях лицевого фаса четырехугольного камня (τετράγωνος), благодаря чему среднее поле камня несколько возвышалось над своими краями и для наблюдающего издали казалось точно вставленным в рамку. При более значительной глубине и ширине таких выпусков каждый камень так рельефно выделялся на общем фоне стены, что уже на значительном расстоянии легко было пересчитать все камни ее ²⁴³. Но обделка выпусками есть характеристическая особенность древнееврейской архитектуры вообще; это решительный археологический признак, по которому легко распознать древнееврейский камень среди массы древних памятников других народов. Все здания храма, к числу которых, как сейчас увидим, принадлежало и рассматриваемое нами, были построены из таких же камней gazith; между тем, место заседаний великого синедриона называется залою gazith как именем особенным, в котором как бы указывается его отличительный признак среди других зданий. Поэтому надо полагать, что отделка выпусками украшала камни этого здания не только снаружи, но и внутри. Именно к внутренней зале и относится это название gazith. Сообразно своему назначению, эта зала имела вид базилики ²⁴⁴, т.е., подобно древним иудейским синагогам, разделялась колоннами на два или на три нефа. Из трактата Middoth видно, что помещалась она на южной стороне двора храма ²⁴⁵, именно – в самом крайнем юго-западном углу внутреннего двора. Вдоль стен последнего, с внешней стороны, был устроен искусственный земляной вал, antemurale, Chel, для выравнения того подъема, который вел с внешнего двора к внутреннему. Зала gazith была устроена таким образом, что одною своею половиною была во внутреннем дворе храма, а другою выступала из линии стены на этот Chel. Первую раввины называют pars sancta [священная сторона], a вторую – pars profana [мирская сторона] ²⁴⁶. Местом заседаний синедриона, по замечанию рабби Бартеноры, была последняя ²⁴⁷. Но некоторые полагают, что такому положению залы заседаний синедриона противоречит свидетельство Иосифа Флавия, по которому βουλή или βουλευτήριον [совет] лежало между Ксистом и западными портиками храма ²⁴⁸. Ксист, по Витрувию, представлял собою большую площадь с аркадами для упражнений гимнастов. Составляя необходимую принадлежность всех значительных городов греко-римской империи, по их образцу и примеру, такой гимназиум был построен и в Иерусалиме при Антиохе Епифане первосвященником Иасоном, братом Онии. Здесь площадь Ксиста служила в важных случаях и местом народных собраний. Так, Агриппа держал здесь речь к собравшемуся народу, отклоняя иудеев от войны с римлянами ²⁴⁹. Площадь Ксиста лежала на восточном склоне Сионского холма, между площадью храма, с одной стороны, и дворцом Маккавеев – с другой ²⁵⁰. Таким образом, место судилища, которое Иосиф Флавий называет βουλή и βουλευτήριον, находилось, по определению этого иудейского историка, не на южной, а на западной стороне храма, под нынешним иерусалимским судилищем Мегкеме, там, где теперь подземелья Вильсона ²⁵¹. Для устранения такого будто бы противоречия между Иосифом Флавием и Талмудом Фридлиб считает более достоверным свидетельство современника Иосифа ²⁵². Но мы не имеем ни малейшего основания в данном случае отказывать в доверии и свидетельствам талмудическим. Справедливее признать, что gazith талмудистов и βουλή или βουλευτήριον Иосифа Флавия указывают не одно и тоже место. То же иудейское предание говорит, что лишенное jus gladii [право выносить смертный приговор], верховное судилище иудеев, оставило залу gazith, обычное место своих заседаний: «за 40 лет пред разрушением храма переселился синедрион и занял место в חניוח ²⁵³. Слово חניות у позднейших евреев значит вообще зала, потом – рынок, базар, лавка ²⁵⁴. Где находились эти лавки или рынки, Талмуд не указывает определенно; и вот некоторые без всякого основания отождествляют их с βουλή и βουλευτήριον Иосифа ²⁵⁵. Мы еще возвратимся к месту судилища Мегкеме; теперь же в факте суда над Господом Иисусом Христом мы видим первосвященников, книжников и старейшин народа, собравшихся во дворце Каиафы.

Малый синедрион мог открыть свое заседание с рассвета и продолжать его до 3-го часа дня, или до раннего еврейского вечера ²⁵⁶. Время заседаний великого синедриона Фридлиб определяет таким образом. По Маймониду, кроме дней субботних и праздничных, такие заседания могли продолжаться от ежедневного утреннего жертвоприношения до жертвоприношения вечернего ²⁵⁷. Так как ежедневная утренняя жертва закалалась, как только появлялась утренняя заря ²⁵⁸, т.е. приблизительно около 6 часов утра, а сожигалась час спустя ²⁵⁹, то самым ранним временем заседаний великого синедриона нужно признать наш 8-й час утра. Открытое в это время заседание могло продолжаться до сумерек, когда по еврейскому счислению начинался уже следующий день и приносилась вечерняя жертва ²⁶⁰. Как до рассвета, так и после солнечного заката не могло быть начато ни одно судебное дело ²⁶¹. Дни праздничные (יום טוב) и субботние были совершенно свободны от суда ²⁶², а так как приговор по особо важным делам, влекшим за собою смертную казнь, мог быть объявлен только спустя день после судебного решения, то приступать к разбору таких дел синедрион не имел права и накануне субботы или праздника ²⁶³.

«Разыщи, исследуй и хорошо расспроси» ²⁶⁴. «Судьи должны хорошо исследовать» ²⁶⁵. «Синедрион, умерщвляющий одного человека в семь лет, есть бойня» ²⁶⁶. «Если судья произносит решение несогласно с истиною, он удаляет величие Божие от Израиля. Но если он судит согласно с истиною, хотя бы только в течение одного часа, то он как бы укрепляет весь мир, ибо в суде именно и выражается божественное присутствие в Израиле». «Что говорит Бог, – спрашивает рабби Мейр, – когда человек терпит (должную муку за свое преступление)? Если так можно выразиться (Он говорит): Моя голова и Мои члены страждут. А если, говоря человекообразно, Он так сокрушается о крови людей непотребных, то тем более должен Он сокрушаться о крови невинных» ²⁶⁷. – Эти и другие им подобные изречения библейские и талмудические ясно указывают на тот характер, каким должно было отличаться древнееврейское судопроизводство. Чувство правды и закона, доведенная до педантизма, осторожность на суде и гуманность отношений к подсудимому глубоко проникали его, особенно в тех случаях, когда решался вопрос жизни и смерти подсудимого. Уголовный процесс древних евреев был обставлен до мелочей такими условиями, среди которых подсудимому давалась полная возможность доказать свою невинность. «Точность в обвинении, гласность в разбирательстве, полная свобода для подсудимого и обеспечение против всех опасностей или ошибок свидетелей» ²⁶⁸ – вот четыре великие правила еврейской уголовной юриспруденции. Распадаясь в Мишне на подробные и точные предписания, все они клонятся в пользу обвиняемого.

Уголовное дело начиналось разбором положений и обстоятельств, служивших к оправданию подсудимого и только потом уже следовал разбор оснований обвиняющих ²⁶⁹. Свидетелями могли быть только лица высокой нравственности и незаинтересованные в разбираемом процессе. Поэтому склонные к азартным играм (игроки в кости, дрессировщики голубей), ростовщики, торговцы, обвешивающие и обмеривающие покупателей (тем более явные воры), равным образом родственники между собою, родственники судьям или обвиняемому – не могли давать показаний по уголовному делу ²⁷⁰. Кто из свидетелей уже раз высказался в пользу обвиняемого, не имел права говорить против него, но наоборот было возможно ²⁷¹.

Показания свидетелей должны отличаться точностью и касаться не только места, времени и образа совершения преступления, но даже мельчайших подробностей его обстановки. Уже во времена пророка Даниила практиковались эти строгие требования. Так, старцы, объявившие себя свидетелями преступления Сусанны, должны были, разлученные друг от друга, ответить на вопрос: под каким деревом они видели преступление? – и их разногласие в обозначении вида дерева уничтожило все предыдущее их показание, обнаружив его ложь ²⁷². В талмудическом праве уже малейшего противоречия в показаниях свидетелей было достаточно для того, чтобы разрушить все их свидетельство ²⁷³. Мало того. Если свидетельские показания, ни в чем не противореча друг другу, твердо устанавливали факт преступления в главных и побочных его чертах и приобретали силу непреложного доказательства виновности подсудимого, то в таком случае судьи искали возможности, по крайней мере, смягчить эту виновность. С этою целью председатель каждому из свидетелей предлагал вопрос: старался ли он увещаниями отклонить преступника от его злого дела, и знал ли последний об угрожающем ему наказании? ²⁷⁴. И если свидетели отвечали отрицательно, приговор над подсудимым должен быть смягчен.

Судьи, прежде чем прийти к окончательному решению, должны уяснить себе дело путем тщательного и подробного обсуждения мельчайших его обстоятельств, внимательно взвесить все данные за и против преступника и подробно разобрать предписания закона относительно данного случая ²⁷⁵. При этом давался большой простор прениям и дебатам, в которых могли принимать участие и присутствовавшие в зале кандидаты, но лишь когда их мнение было в пользу подсудимого, в противном случае, они были только молчаливыми слушателями рассуждений действительных членов синедриона ²⁷⁶.

Подача голосов, следовавшая за дебатами, начиналась «со стороны», т.е. с самых младших членов синедриона ²⁷⁷. При этом имелось в виду, что эти незнатные члены могли более беспристрастно обсудить дело и самостоятельно высказать свой взгляд, говоря первыми, в противном же случае их могло соблазнять раньше поданное мнение важных членов синедриона.

Исход дела, конечно, зависел от большинства голосов. Но в то время, как простое большинство было достаточно для оправдательного приговора, для обвинения необходимо было большинство, по крайней мере, двух голосов ²⁷⁸. Поэтому, если из 23 судей, – maximum’s, при котором мог совершаться уголовный процесс, – 12 высказывались за, а 11 против обвиняемого, последний оправдывался; но если 12 обвиняли, а 11 говорили за подсудимого, то число судей увеличивалось на два и подача голосов возобновлялась сначала. При неопределенном результате число членов снова увеличивалось и так поступали до тех пор, пока или получался оправдательный приговор, или необходимое большинство для обвинения ²⁷⁹. Для такого пополнения состава суда допускались в ряды вотирующих и кандидаты. Если, наконец, достигался приговор оправдательный, он сообщался подсудимому немедленно и дело оканчивалось в тот же день; если же большинство высказывалось за виновность подсудимого, окончательное составление приговора откладывалось до следующего дня ²⁸⁰, чтобы дать этому приговору время «перебродить». В это промежуточное время судьи собираются друг у друга и, «вкушая немного пищи, но весь этот день не употребляя вина», совещаются о деле, стараясь спасти подсудимого. На следующее утро снова открывается формальное судебное заседание. Оно имеет в виду возможность перемены мнений только тех, кто высказался за обвинение подсудимого, так как раз ставший на стороне оправдания уже не имел права отказываться от своих слов. Таким образом, всякий желающий мог свободно отказаться от обвинения; в противном случае в протокол заносилась обычная фраза: «остаюсь при прежнем мнении и осуждаю» ²⁸¹. Только если и теперь большинство было за обвинение подсудимого, обвинительный вердикт был неизбежен. Но до исполнения присужденного рода казни все еще оставалось время, в которое преступник, даже достигнув места казни, еще мог быть оправдан и отпущен на свободу, потому что уже во время шествия на казнь «один из служителей правосудия стоит у двери судилища, держа платок в руке, другой же, сидя на лошади, сопровождает шествие до такого пункта, с которого он еще может ясно видеть первого. Если бы явился кто-нибудь с желанием доказать, что осужденный невинен, первый машет платком, а верховой с поспешностью возвращает осужденного» и дело разбирается опять ²⁸².

Таков был дух и характер древнееврейского уголовного судопроизводства. Теперь, познакомившись с высшим судебным учреждением древних евреев, перенесемся в зал его заседания в ночь с четверга на пятницу и постараемся внимательно проследить, насколько соблюдены были эти гуманные предписания в судебном процессе Господа Иисуса Христа.

Не в зале gazith и не в Хануйофах собрался на этот раз синедрион; очень удобным местом для него послужил дом, или дворец первосвященника Каиафы. Желая скрыть свой домашний очаг от постороннего любопытного взора, еврей строил свой дом таким образом, что с фасадной стороны, обращенной на улицу, он не имел никаких отверстий, кроме одной входной двери, представляя здесь сплошную глухую стену. Материалом для постройки служило отчасти дерево, но главным образом кирпич и тесаные камни ²⁸³, причем лучший строевой лес Иерусалим мог получать только с Ливана, а камни квадратной и продолговатой формы высекались в тех каменоломнях, которыми так изобилует и нынешний Иерусалим, благодаря особым прекрасным качествам своего грунта ²⁸⁴. Богатый дом первосвященника, конечно, был построен из камня и притом по системе тирской, более красивой, с теми широкими тирскими лестницами и окнами, которые в Мишне, вероятно, по удобству и красоте, противополагаются окнам и лестницам египетским ²⁸⁵. Все такое здание, большею частию двухэтажное и квадратное, строилось обыкновенно вокруг четырехугольного двора, в который входили узким коридором, пробитым в одной из четырех каменных стен здания. Внутри двора, на всех четырех сторонах его, поднималась стена здания дома, вдоль нижнего этажа которой тянулись навесы, а верхний был окружен галереями с крепкими перилами. Под навесом устраивались стойла для домашнего скота и помещения для прислуги. По двору вместе с прислугою вокруг цистерны сновала домашняя птица. Из этого обиталища прислуги и скота по лестнице можно было подняться в верхний этаж в жилые комнаты хозяина дома. Эти последние имели различное назначение и своими дверями выходили на галерею. В задней части здания помещались комнаты для женщин, считавшиеся неприступным святилищем для всякого постороннего мужчины. Тою же лестницею, минуя и второй этаж, можно было подняться на кровлю дома, игравшую столь важную роль в домашней жизни иудея и имевшую плоскую, а не куполообразную, как в нынешнем Иерусалиме, форму. Несколько покатая ко двору или на обе стороны, ко двору и на улицу, следовательно, с небольшим возвышением на средине, кровля по краям ограждалась перилами или бруствером, достигавшим в вышину до груди человека. Дом Каиафы, подобно всем богатым домам, без сомнения, имел не один двор, а два, отделенные друг от друга каменною оградою с таким же проходом, какой вел с улицы в первый двор. Прекрасно вымощенный по краям, с зеленою лужайкою посредине, засаженною виноградниками и кустарниками душистых растений, свежесть которых поддерживалась обилием воды из фонтанов и цистерн, этот второй двор составлял, бесспорно, самый красивый и приятный уголок в доме. Вдоль стен красовались изящные колонны, задрапированные занавесами из роскошной материи. Последние чаще, впрочем, были откинуты с целью дать возможность хозяевам дома или гостям дышать свежим воздухом и любоваться прекрасным видом этого места. И в этом дворе лестница вела вверх во второй этаж и на кровлю дома, между перилами которой здесь протягивалось над всем двором покрывало из толстого холста (στέγη) для защиты от солнечных лучей ²⁸⁶.

За несколько дней до суда над Господом Иисусом Христом синедрион собирался уже раз в этом же доме первосвященника Каиафы, и по этому поводу евангелист выражается так: «тогда собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во двор первосвященника, по имени Каиафа» ²⁸⁷. Если здесь выражение «во двор» (εἰς τήν αὐλήν) не употреблено в широком смысле дома или дворца вообще, то под этим «двор» (αὐλή) нужно разуметь такой именно второй двор, о каком было замечено только что. Но, как бы то ни было, суд над Господом Иисусом Христом имел место не здесь. Внутрь двора первосвященника ²⁸⁸ последовал за Спасителем апостол Петр и, сгорая желанием знать судьбу своего Учителя, расположился здесь у костра, смешавшись в толпе первосвященнической прислуги. Но апостол Петр, по замечанию евангелистов, сидел «вне на дворе» и «внизу» ²⁸⁹. Поэтому место суда над Господом Иисусом Христом, в противоположность таким выражениям, должно предполагать внутри самого дома и притом наверху. – Таким образом, пройдя чрез двор первосвященнический, стража вместе с Узником должна была подняться по лестнице на второй этаж дома и здесь войти с Ним в одну из таких комнат, обширность которых позволила бы поместиться всему судебному персоналу, Обвиняемому и свидетелям.

Здесь-то, на втором этаже, в обширной четырехугольной зале, в поздний час ночи, когда весь город давно уже спал, собрались враги Того, Кто пришел спасти весь мир. Заседание было неполное. Мы достоверно знаем, что Иосиф Аримафейский, один из членов великого синедриона того времени, не принимал участия в этом злом совете и деле своих сотоварищей по суду ²⁹⁰. Очень может быть, что необычно позднее время, с одной стороны, и несогласие со злыми замыслами президента суда, с другой, помешали и некоторым другим членам занять свои места здесь. Но, во всяком случае, собрание, если и не достигало своего полного комплекта 72 членов, было очень большое. Здесь были и первосвященники, и книжники, и старейшины ²⁹¹. Полукругом расположились они на мягких низких диванах, скрестив ноги на ковре ²⁹². Как раз посредине дуги этого полукруга занял председательское место первосвященник Каиафа. Один из знатнейших членов, вице-президент Ab-Beth-Din, сел возле него. За ними разместились остальные члены.

Три ряда кандидатских сидений, вероятно, были заняты только наполовину. Внутри полукружия заняли свои обычные места 2 секретаря, или писца: один ближе к правой стороне полукружия, чтобы записывать показания в пользу подсудимого, другой – на левой стороне должен был записывать свидетельства обвиняющие ²⁹³. В зале должны были присутствовать и исполнители судебного приговора, которых Маймонид называет ликторами, с ремнями и веревками, обычными орудиями наказания, в руках.

Таков был персонал, собравшийся судить Господа Иисуса Христа. Его законный состав, обычный порядок заседания, вся внешняя обстановка, этот талит, белое шелковое покрывало, наброшенное поверх черной мантии – тоги, – обыкновенная одежда, одинаковая для всех судей, членов великого синедриона, – все было, по-видимому, законно и обыкновенно, как всегда. Но была глубокая ночь, и мерцание ночного освещения, придавая еще более мрачный и зловещий вид этим старцам, убеленным сединою ²⁹⁴, не предвещало ничего доброго.

Был поздний час ночи, который Фридлиб старается определить точнее, основываясь на евангельском рассказе об отречении апостола Петра, во время которого пел петух. Это пение петуха (ἀλεκτοροφωνία, или gallicinium) в древнейшие времена служило одним из немногих средств для обозначения отдельных пунктов ночного времени. Но уже древние римляне, собственно для своего войска, разделяли ночь на стражи. У них взяли то же деление и евреи ²⁹⁵ и обозначали прежде тремя стражами те промежутки ночного времени, после которых сменялась стража при храме. Ко времени Господа Иисуса Христа ночь делилась у них уже на 4 стражи, из которых каждая, таким образом, обнимала около 3 часов. Первая стража, начинаясь вместе с началом ночи, продолжалась до 9 часов, вторая оканчивалась в 12 часов, третья – в 3 часа и, наконец, четвертая продолжалась от 3 до 6 часов утра. Рядом с этим делением на стражи удержалось и древнейшее обозначение известных пунктов ночного времени посредством gallicinium. «Бодрствуйте, – говорил Господь Иисус Христос Своим ученикам, – ибо не знаете, когда придет хозяин дома, вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру» ²⁹⁶. Из этих слов Спасителя мы видим, что пение петуха (ἀλεκτοροφωνία), во-первых, и в Его дни служило обозначением времени, и во-вторых, продолжалось не всю ночь, а некоторое время между полночью и утром. Точнее определить время пения петухов помогают нам Цензорин и Плиний. Первый таким образом делит вторую половину ночи. «Полночь образует начало и конец римского дня», – говорит он. «Время ближайшее к ней называется de media nocte, затем следует gallicinium, когда начинают петь петухи; потом – conticium, когда они молчат; ante lucem указывает время пред рассветом и, наконец, diluculum – полное наступление дня, хотя еще не взошло солнце» ²⁹⁷. Gallicinium здесь следует после полночи, но не непосредственно, а спустя тот промежуток, который обозначается термином de media nocte. Плиний ²⁹⁸ уже прямо относит gallicinium к четвертой страже ночи, и так как на эту стражу должны падать также conticium, ante lucem и diluculum, то понятно, что для gallicinium должно отделить самое начало четвертой стражи, т.е. четвертый час ночи. Такое, собственно римское, разграничение ночного времени, может быть, по крайней мере относительно gallicinium, применено и ко времени евреев, которым это gallicinium было хорошо известно ²⁹⁹.

Так как сцена у костра на дворе первосвященническом совершалась рядом и в одно и тоже время с другою сценою – преступного суда над Господом Иисусом Христом в самом доме, на втором этаже, то само собою понятно, что данные для определения времени первой могут служить и к определению времени второй. По более подробному описанию у евангелиста Марка, во время отречения апостола Петра, дважды пропел петух, а евангелист Лука говорит, что «прошло с час времени» ³⁰⁰ между теми вопросами, какие предлагались апостолу прислугой первосвященника с целью обличить его галилейское происхождение и близкую связь с Подсудимым. Таким образом, мы вправе заключить, что, во-первых, суд над Господом Иисусом Христом продолжался довольно долго, более часа, и во-вторых – временем его была та часть ночи, которая у римлян и евреев обозначалась термином gallicinium, т.е. приблизительно конец третьего и четвертый час ночи, время, близкое к утру, когда петухи поют часто, в короткие промежутки. Значит, час ночи был, действительно, очень поздний, и всякое судопроизводство в такое время было преступлением по еврейским законам.

Но не так были настроены люди, собравшиеся судить Господа, чтобы их мог смущать незаконно поздний час ночи. Смело можно сказать: вожаки этого собрания не остановились бы теперь и пред большим преступлением, если бы оно лежало на пути к достижению их целей. Итак, по знаку Каиафы, стража вводит Подсудимого в синедриональную залу. Траурная одежда ³⁰¹, распущенные волосы, смиренный, покорный вид обыкновенно настолько выделяли личность обвиняемого в зале суда, что каждый из присутствующих легко мог узнать его ³⁰². Но обыкновенная одежда Спасителя, в которой застала Его стража в саду Гефсиманском, и теперь оставалась на Нем. Так как никто, кроме свидетелей, не мог начать судебный процесс, то, вслед за Господом Иисусом Христом, в зале суда является толпа свидетелей. В противоположность судьям, и обвиняемый, и свидетели должны были стоять при разборе процесса. Так было во времена до синедриона ³⁰³; такой порядок остался неизменным и в период великого судилища ³⁰⁴. Подсудимый становился прямо против председателя синедриона, а свидетели-обвинители – на правой, защитники – на левой стороне обвиняемого ³⁰⁵. При этом первые, в знак того, что их рука не дрогнет при казни преступника, поднимали руку над головою подсудимого, произнося свое свидетельство. По словам евангелистов, благодаря стараниям вожаков собрания, толпа свидетелей против Господа Иисуса Христа была не малочисленна ³⁰⁶.

«Не будьте несведущи, – поднявшись со своего места, должен был громко произнести председатель, обращаясь к этой толпе свидетелей, – что иное дело денежная тяжба и иное – суд, на котором решается вопрос о жизни. В первой, если твое свидетельство будет ложно, все дело может быть исправлено деньгами. Но если ты солжешь в суде, решающем вопрос о жизни, кровь обвиняемого и кровь его семени до скончания века вменится тебе... Посему-то и человек был создан один, чтобы научить тебя, что если какой-либо (свидетель) погубит одну душу из среды Израиля, то Писание признает его как бы погубившим весь мир; а того, кто спасет одну такую душу, – как бы спасшим мир. Ибо человек одною печатью своего перстня может сделать много оттисков, но только совершенно сходных между собою, а Он, Царь царей самых высоких, Он, Святый и Благословенный, со Своего образа – первого человека – взял образы всех людей, но так, что нет ни одного человека, совершенно подобного другому. Посему каждый должен думать, что все в мире создано для своей цели. Может быть, вы скажете: что нам до всех этих несчастий? Но разве вы не знаете того, что написано: если свидетель видел или слышал что-нибудь и не показывает, то на него падает ответственность (Лев. 5:1). Или вы, может быть, станете отговариваться: зачем мы будем причиною смерти человека сего? Но написано: в погибели нечестивых торжество». (Притч. 11:10) ³⁰⁷.

Очень вероятно, что это типичное увещание, в его сильных и убедительных выражениях, произнес и Каиафа пред собранною его же стараниями толпою свидетелей, желая придать формально законный вид ночному судебному процессу, хотя в нем самом было одно желание – во что бы то ни стало осудить стоявшего пред ним Узника. Но что значило для этих «лжесвидетелей», как прямо называет их евангелист ³⁰⁸, такое увещание, в искренности которого они имели полное право сомневаться!

«Многие лжесвидетельствовали на Него, – говорит св. евангелист, – но свидетельства сии не были достаточны» ³⁰⁹. В короткий, сравнительно, промежуток времени на сцене суда прошли один за другим целая толпа людей, говоривших против Господа Иисуса Христа. Но почему же их свидетельства не были достаточны для своей цели?

Мы видели, какою осторожностью и гуманностью было проникнуто древнееврейское уголовное судопроизводство вообще и как строго относилось оно к свидетельским показаниям, в частности. Относительно последних здесь необходимо сделать еще несколько замечаний. «Не достаточно одного свидетеля, – говорится в самом древнем кодексе еврейского права, – против кого-либо в какой-нибудь вине и в каком-нибудь преступлении, в каком-нибудь грехе, которым он согрешил» ³¹⁰. «По свидетельству двух свидетелей или трех свидетелей должен умереть умерщвляемый; не должно предавать смерти по свидетельству одного свидетеля» ³¹¹. Так, желая предупредить ту массу злоупотреблений, какая могла возникнуть из признания юридической силы за единичным свидетельством, уже древнейшее еврейское право считало недостаточным одного свидетеля для доказательства какого-нибудь уголовного преступления. Для этого требовалось, по меньшей мере, два свидетеля. И этот древний закон о числе свидетелей, всегда строго соблюдавшийся на практике ³¹², остался неизменным и в синедриональный период, в век земной жизни Господа Иисуса Христа. «Свидетельство двух правоспособных лиц по силе равняется показанию сотни других свидетелей», – читаем мы в позднейшем еврейском праве ³¹³, которое в то же время за одиночным показанием не только не признает доказательной силы, а даже считает его греховным. Одиночный свидетель должен сам подвергнуться телесному наказанию как нарушающий ясные узаконения Моисея ³¹⁴.

Предъявляя такие требования относительно числа свидетелей, еврейское уголовное право еще с большею строгостью относилось к самому характеру свидетельских показаний. В этих последних свидетели должны были основываться только на непосредственном восприятии фактов, а отнюдь не на догадке или словах другого. Закон прямо требовал от свидетелей говорить на суде только то, что они сами видели или слышали от обвиняемого ³¹⁵. После того как по меньшей мере двое из присутствующих в зале суда объявляли себя непосредственными свидетелями преступления подсудимого, начиналось испытание их показаний. С этою целью свидетелей отделяли друг от друга и затем подвергали тщательному одиночному допросу относительно главных и побочных обстоятельств доказываемого ими уголовного преступления ³¹⁶. Предметом «допроса» в собственном смысле были, впрочем, только главные обстоятельства: время, место и способ совершения преступления. Что касается обстоятельств побочных – обстановки, при которой совершилось преступление, качеств предметов, окружавших преступление и самого преступника, – то они составляли так называемый «расспрос», которым процесс свидетельских показаний уже оканчивался. Только при полном согласии во всех этих пунктах показания свидетелей получали юридическую силу доказательства преступления.

После этих замечаний для нас становится понятным, почему не привели ни к какому результату показания целой толпы лжесвидетелей против Господа Иисуса Христа. Эти свидетели, о показаниях которых евангелисты не нашли нужным даже упомянуть, не представляли из себя группы. Их было много, и обвинения, принесенные ими, были самого разнообразного характера; но с еврейской юридической точки зрения они не имели доказательной силы, потому что каждый из обвинителей стоял совершенно особняком, одиночно, не имея никакой поддержки в других свидетелях. Все такие показания, как бы ни велико было их число, составляли так называемые «пустые», недостоверные свидетельства. Очень может быть, что при таком единичном характере многие из этих показаний к тому же еще основывались на слухах и догадках, а не на собственном знании показываемых фактов. Вот почему вся эта вереница свидетелей бесследно прошла на сцене суда.

Но вот выступили еще двое свидетелей, показание которых, по-видимому, должно было дать делу желанный ход. «Мы слышали, – так начинает каждый из них, – как Он говорил» ³¹⁷. Уже такое начало их речи показывало всем, что эти люди твердо стоят на почве судебного уголовного права: во-первых, каждый из них желает показать то, чему сам непосредственно был свидетелем, и, во-вторых, оба они желают говорить об одном и том же факте. «Он говорил, – показывает один из этих свидетелей: – могу разрушить храм Божий и в три дня создать его» ³¹⁸. Известен факт, лежавший в основе этого обвинения. Во время пребывания в Иерусалиме на первом, по выступлении Своем на общественное служение, празднике Пасхи, Господь выгнал из храма продавцов жертвенных животных и меновщиков денег, находя неприличным дому Отца Своего быть домом торговли. Присутствовавшим тогда при этом такой поступок Его показался нарушением прав церковной власти (которая в то же время дозволяла такое оскорбление святости места храма), и они потребовали от Иисуса Христа доказательства Его права вмешиваться в церковные дела. «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» ³¹⁹, – отвечал им Господь, но сокровенный смысл Его ответа был недоступен их пониманию. «Сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его?» – с недоверием сказали иудеи ³²⁰. Эта-то проповедь о вышечеловеческом могуществе, всенародно заявленная три года назад, дала повод двум свидетелям выступить теперь против Господа Иисуса Христа с обвинением в уголовном преступлении.

Не вполне определенно формулированное одним свидетелем, это обвинение является более определенным в устах другого. «Мы слышали, – объявляет этот, – как Он говорил: Я разрушу храм сей рукотворенный и чрез три дня воздвигну другой нерукотворенный» ³²¹. Если мы вспомним здесь дело архидиакона Стефана, возникшее несколькими месяцами позже и окончившееся смертью св. первомученика, то нам станет совершенно понятен смысл этого обвинения. «Этот человек не перестает говорить хульные слова на святое место сие и на закон, – показывали пред синедрионом лжесвидетели против св. Стефана. – Ибо мы слышали, как он говорил, что Иисус Назорей разрушит место сие и переменит обычаи, которые передал нам Моисей» ³²². Обвинение, как видим, совершенно тождественное с тем, какое предъявлял по отношению к Господу Иисусу Христу второй лжесвидетель, но здесь оно уже прямо названо «хульными словами на святое место и на закон». Поэтому, как тождественное, к категории тех же хульных слов должно быть отнесено и обвинение Иисуса Христа ³²³.

Хула у древних евреев была оскорблением божественного величия (crimen laesae majestatis divinae) и считалась одним из важнейших преступлений, судить которые имела право только самая высшая древнееврейская судебная инстанция. Таким образом, дело Иисуса Христа готово было принять то серьезное направление, которого ожидали вожаки синедриона. По обычному ходу уголовного процесса, показания последних двух свидетелей подвергаются испытанию. Нетрудно дать ответ на допрос о времени и месте «преступления». Праздник Пасхи и храм иерусалимский хорошо запомнились. Но дело идет о богохульстве, и потому третья часть допроса, касающаяся способа совершения преступления, а в данном случае – формы, в какой было выражено богохульство, есть самая важная. Свидетели, на первые вопросы отвечавшие порознь, в отдельных комнатах, теперь снова сходятся в зале судебного заседания, чтобы повторить слышанное богохульство. Напротив, посторонняя публика оставляет залу: она не должна слышать хульных слов. Мало того – и свидетели не все обязаны повторять эти слова. Это выпадает на долю только одного, более уважаемого из них, а все остальные, указывая на произнесшего, только подтверждали его словами: «и я слышал то, что он» ³²⁴. 3десь-то и произошло разногласие, сгубившее все показание двух лжесвидетелей. Если бы первый, кому предложено было повторить слышанные хульные слова, произнес их в более сильной форме: «я разрушу храм сей рукотворенный...», то второму оставалось бы только сказать обычное в таких случаях: «и я слышал то, что он», и показание обоих было бы признано юридически достаточным. Но должно думать, что порядок свидетельств был обратный. Сначала было произнесено более мягкое обвинение («могу разрушить храм Божий») и только потом уже, так как в такой форме слова не подтверждали богохульства произнесшего их, на помощь товарищу поспешил второй лжесвидетель со своим более тяжким обвинением. Так как закон строго запрещал свидетелям изменять свои показания ³²⁵, то происшедшее разногласие уже не могло быть исправлено, и показание двух лжесвидетелей, как не удовлетворявшее формальным требованиям древнееврейского уголовного права, «не было достаточно» ³²⁶.

Евангелисты не дают ни малейшего повода думать, что и после этих неудачных показаний двух последних лжесвидетелей допрос еще продолжался. Теперь никто уже не осмеливался выступить в качестве обвинителя Господа Иисуса Христа. Судебный процесс был проигран, и Обвиняемого по закону должно было немедленно освободить. Но мы знаем, что это совершенно не входило в расчеты врагов Спасителя. В своих неоднократных собраниях синедрион давно уже решил пресечение деятельности, а если возможно, то и смерть Иисуса Христа ³²⁷. Теперь настала минута, когда нужно было действовать, несмотря ни на что. Со своего председательского седалища поднимается Каиафа и, выступив на средину, сам обращается к Обвиняемому. «Что же ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют?» ³²⁸ – говорит он Господу Иисусу Христу. Но одно молчание было ответом на этот незаконный вопрос первосвященника. Разногласие в показаниях последних обвинителей так явно говорило против себя, что не нуждалось в возражениях со стороны Подсудимого, Который, по закону, открывал на суде свои уста только для своей защиты, а не для обвинения. Видя, что и таким путем нельзя достигнуть желаемой цели, первосвященник, против закона и совести, дает делу такую постановку, какой совершенно не знало древнееврейское судопроизводство. Так плохо сыгравшие свою роль свидетели теперь удаляются из залы заседания, где начинается, так сказать, «процесс при закрытых дверях» ³²⁹.

Последние свидетели выставили против Иисуса Христа обвинение в хуле. Хотя их показания и не достигли своей цели, тем не менее хитрый первосвященник прекрасно понимал, что именно здесь должен лежать центр тяжести всего судебного процесса; потерять его значило потерять все дело. Не он один, а весь синедрион был хорошо знаком с образом поведения Иисуса Христа и Его речами. Его проповедь о Себе как о Христе и даже Сыне Божием, производившая сильное волнение в народе, не давала покоя верховному судилищу. Еще слишком живо помнилась Его речь в притворе Соломоновом в день обновления, после которой народная толпа схватилась за камни с целью саморасправы с Тем, Кто уж очень ясно исповедовал Себя Сыном Божиим. «Не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство, – кричала тогда эта разъяренная толпа, потерявшая, благодаря своим учителям, и малейшую способность понимать глубокий смысл речей Господа; – за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом» ³³⁰. Нетрудно было догадаться, что именно в эту сторону удобнее всего направить теперь дело. Но, стоя на почве юридических прав, Господь Иисус Христос считает незаконными допросы председателя и потому хранит молчание. Каким бы путем заставить Его говорить и именно повторить то же исповедание Себя Сыном Божиим?

Молчание длится не долго. Если у двух последних лжесвидетелей оказался недостаток наглости и уменья повести свое дело, то эти качества найдутся в избытке у хитрого саддукея. В тот момент, когда он уже мало владел собою, его душу озаряет внезапное вдохновение зла. В его распоряжении есть одно верное средство заставить говорить Молчавшего в сознании своей правоты: это – заклятие именем Божиим. Правда, это средство совершенно незаконное.

В древнееврейском уголовном судопроизводстве практиковалось особого рода заклятие только по отношению к свидетелям, и то лишь в том случае, когда последние из-за каких-нибудь эгоистических расчетов не желали давать показания, следовательно, как побудительное средство при намеренном и упорном запирательстве свидетелей ³³¹. Знало право Моисея и право раввинов клятву и для обвиняемого, но только по делам денежным. Что же касается уголовных преступлений, то даже к свидетелю, желавшему клятвою подтвердить истину своих показаний, оно относилось с недоверием ³³². Каким же образом это в высшей степени осторожное законодательство могло допустить клятву для обвиняемого в таком преступлении, которое наказывалось смертию? Какой преступник не решится на ложную клятву, раз таким путем он может избежать угрожающей казни? Допускать в таких случаях клятву для обвиняемого значило толкать преступника на совершение другого важного преступления, и потому ни право Моисея, ни право раввинов не знало клятвы для обвиняемого в уголовном преступлении. Мало того. Весьма интересно отношение еврейского судопроизводства и к собственному признанию обвиняемого в уголовном деле. Законодательство Моисея совершенно не знает такого признания и нигде не рекомендует его в качестве доказательного средства. По меньшей мере два свидетеля необходимы для доказательства уголовного преступления. Вот его основное требование относительно уголовного судопроизводства, вся сила которого сосредоточивалась в свидетельских показаниях. Если бы, так сказать, свидетелем против себя мог быть и сам подсудимый в своем признании, тогда такое положение, как «по словам одного свидетеля не должно предавать смерти», не имело бы места в праве Моисея ³³³. Что касается права раввинов, то здесь отрицательное отношение к собственному признанию обвиняемого в уголовном преступлении высказано уже совершенно ясно и определенно. «Наш закон, – говорит Маймонид, – никого не осуждает на смерть на основании его собственного признания» ³³⁴. «Так учат наставники, – говорит Кокцей, – что никто на основании собственного признания или прорицания пророка не может быть предан смерти» ³³⁵. Не только смертная казнь, но даже бичевание не могло быть присуждено кому-нибудь на основании одного его собственного признания.

Таким образом, председатель синедриона не имел никакого права, во-первых, требовать от Господа Иисуса Христа ответа под угрозою проклятия и, во-вторых, на основании только таких, незаконно вынужденных слов Подсудимого составлять обвинительный приговор. Но что закон для Каиафы в эту минуту! «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?» ³³⁶ – торжественно обращается он к Иисусу Христу. И Господь после такой формы вопроса ответил публичным исповеданием Себя Сыном Божиим. «Ты сказал (σύ εἶπας)» – слышат из Его уст Каиафа и все члены синедриона. «Даже сказываю вам, – обратившись ко всему собранию, сидевшему на своих местах, прибавляет Обвиняемый: – отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» ³³⁷.

Совершилось то, чего давно желали вожаки синедриона и что было целью этого ночного заседания. В припадке лицемерной ревности Каиафа хватает край своей тоги у подбородка и разрывает ее до пояса, давая тем знак, что он слышал богохульство. Его примеру следуют, вероятно, и другие судьи ³³⁸. Ни отсутствие свидетельских показаний – единственно законного основания для обвинения, ни противозаконность всего порядка ночного процесса не смущают этот собор законопреступников. Они слышали «богохульство» из уст Подсудимого, и торжественное Isch Maveth – «он повинен смерти» – оканчивает ночное заседание ³³⁹.

По обычному порядку древнееврейского уголовного судопроизводства, после этого нужно было дать время судебному приговору «перебродить» и только сутки спустя собраться на вторичное заседание для окончательного постановления. Но если бы судьи Господа Иисуса Христа побоялись нарушить этот закон, им пришлось бы долго ожидать смерти Спасителя, потому что только полсуток оставалось до наступления праздника Пасхи. Поэтому, торопясь, они устраивают вторичное заседание в пяток утром, лишь несколько часов спустя после первого. Но в этом собрании синедриона, как повествует о нем евангелист Лука ³⁴⁰, состоялось только вторичное формальное подтверждение виновности Господа Иисуса Христа. «И поднялось все множество их, – говорит евангелист об этом собрании, – и повели Его к Пилату».

Так совершился тот судебный процесс, равного которому не знает история. Ученый испанский еврей М. Сальвадор в своем сочинении «Histoire des Institutions de Moїse» доказывал законность суда над Господом Иисусом Христом. Весь ход процесса и получившийся результат, по его мнению, вполне согласовались с практиковавшимися в то время законами уголовного еврейского права. Знаменитый французский адвокат Дюпен Старший и американский ученый Гренлиф, возражая Сальвадору, настаивали на том, что судопроизводство над Спасителем было несправедливо не столько по форме, сколько по существу. Проследив каждый отдельный момент в постепенном ходе ночного процесса, мы видели полнейшую его несправедливость не только по существу, – поскольку судьи не имели здесь и тени правды в душе своей, – но и в смысле несогласия с действовавшими положениями современного уголовного права. Правда, полный кодекс тех устных преданий, которые составили Мишну, древнейшую часть Талмуда, и теперь служат главным вспомогательным средством при разборе и уяснении судебного процесса Иисуса Христа, явился сравнительно поздно ³⁴¹, тем не менее, мы не имеем основания сомневаться, что основные черты иудейского судопроизводства, как записаны они в Мишне, имели свое значение и во время земной жизни Господа, потому что устный закон, составивший содержание Мишны, начал входить в употребление и пользоваться авторитетом еще со времени возвращения иудеев из плена вавилонского.

В заключение бросим беглый взгляд назад и сгруппируем все допущенные в синедриональном суде над Господом Иисусом Христом нарушения законного порядка уголовного судопроизводства того времени.

1) Хотя бы и нашлись основания не соглашаться с Фридлибом, что временем суда Каиафы был приблизительно четвертый час ночи, во всяком случае, выше всякого сомнения стоит то, что как предварительный допрос у первосвященника Анны, так и настоящий формальный суд синедриона во дворце Каиафы совершались в глубокий час ночи, в такое время, когда не допускалось законом никакое судопроизводство.

2) Частный предварительный допрос, как производил его Анан, был совершенно незаконен. Он мог быть начат только принесением жалобы со стороны того свидетеля, который поднял уголовное дело, а таким в данном случае был Иуда Искариотский. Но мы не видим его ни здесь, в покоях Анны, ни в зале дворца Каиафы. Поэтому судебному процессу у Анны недостает существенной его основы – свидетельского показания. Такой процесс с юридической точки зрения современных иудеев был делом решительно немыслимым.

3) В заседании великого синедриона обвинителями Господа Иисуса Христа выступают не свидетели Его деяний, а те низкие и раболепные льстецы, которых удалось вожакам синедриона завербовать в такое короткое время на улицах спящего города. Естественно поэтому, что и все их показания являются поспешным сплетением лжи.

4) Хотя все свидетельские показания сами обнаружили свою недостаточность и не могли быть приняты даже такими судьями, как Каиафа и его сообщники, тем не менее, Узник не был отпущен на свободу, как требовал того закон. Мало того, председатель суда пустил в ход средство, которым не имел никакого права пользоваться: под угрозою проклятия он заставил Подсудимого отвечать на свой коварный вопрос.

5) Вынужденное исповедание Себя Сыном Божиим не могло быть поставлено в вину Подсудимому уже по одному тому, что современное уголовное еврейское право не знало осуждения по одному собственному признанию со стороны обвиняемого.

6) Наконец, совершенно незаконным является время второго собрания синедриона, открывшего свое заседание не чрез сутки, а лишь чрез несколько часов после первого заседания.

Принимая в соображение все эти нарушения современного уголовного права, мы не можем не согласиться с Тейлором Айнсом, что «такой суд не имел ни форм, ни добросовестности законного судопроизводства» ³⁴².

Политический строй Иудеи. Личность Понтия Пилата. Вопрос о месте претории: дворец Ирода, крепость Антония или дворец Маккавеев? Первый допрос у Пилата. Ἐσθής λαμπρά Ирода Антипы. Бичевание. Χλαμύς κοκκίνη, ἀκάνθινος στέφανος и κάλαμος. Апелляция к чувству народного сострадания и окончательный приговор.

По смерти Ирода Великого, первого чужестранца на троне Давида, Палестину разделили между собою три сына его. Ирод Антипа овладел Галилеей и Переею, заиорданская область досталась Филиппу, а правителем Иудеи, Идумеи и Самарии сделался Архелай ³⁴³. Умирая, Ирод мечтал сделаться основателем иудейской династии и потому Архелаю завещал свой царский титул. Но такое завещание не получило утверждения со стороны римского императора. Август отказался признать за Архелаем этот титул, пока он не докажет своей верности Риму и способности управлять народом. С титулом этнарха девять лет Архелай управлял Иудеею и потом, вызвав недовольство императора своим неуменьем сдерживать мятежные элементы в стране, был сослан в Галлию. Его владения, между тем, были обращены в римскую провинцию и присоединены к сирийской префектуре ³⁴⁴.

Теперь не царь из дома Давидова или из Иродова дворца на Сионской горе управлял Иерусалимом, а назначаемый Римом областеначальник, который сносился с метрополией чрез правителя Сирии, имевшего титул legatus Caesaris и жившего в Антиохии ³⁴⁵. Оставив иудеям их отечественное верховное судилище – синедрион, римляне ограничили его судебные полномочия, и назначаемый ими правитель Иудеи был procurator cum potestate, владел гражданскою, судебною и военною властью ³⁴⁶. Он командовал войсками, расположенными в Иудее, Самарии и Идумее, заботился о финансовом состоянии этих областей и производил суд в тех случаях, которые превышали власть, оставленную синедриону. Сюда, между прочим, относились пересмотр и утверждение или отмена определяемых синедрионом смертных приговоров ³⁴⁷. Обыкновенною его резиденциею была Кесария ³⁴⁸, но в большие иудейские праздники он приезжал в Иерусалим, где его присутствие было необходимо ввиду возможных беспорядков при большом стечении народа ³⁴⁹.

Этот политический строй Иудеи, сложившийся в первые годы земной жизни Господа Иисуса Христа, оставался неизменным и в год Его смерти. Только сменили друг друга пять прокураторов, и правителем Иудеи теперь был преемник Валерия Грата Понтий Пилат ³⁵⁰. Время и место рождения его, а также обстоятельства жизни до вступления на эту должность неизвестны ³⁵¹. Без сомнения, в собственно римской истории Пилат не имел особенного значения: его имя встречается рядом только с именем Иудеи. Тем не менее, фамилия Понтиев в Риме должна была пользоваться популярностию: она подарила римскому государству не одного сенатора и народного трибуна. Известен Л. Понтий Аквила, друг Цицерона и один из убийц Цезаря. К этому древнему Самнитскому роду принадлежал и судья Господа Иисуса Христа ³⁵².

Начало его десятилетнего ³⁵³ управления Иудеею падает на 26–й год по РХ. ³⁵⁴ Это была эпоха крайнего развития среди иудеев того недовольства римским господством, которое породило все последующие волнения и войны, окончившиеся разрушением Иерусалима. Под влиянием окружающих несчастий, в народе – избраннике Иеговы с особенною силой пробуждается воспоминание о прежнем величии и счастии и надежда на еще более великое будущее после божественного избавления от чужеземного господства; отсюда ревность в исполнении всех предписаний закона Моисеева, с одной стороны, и ненависть к римлянам – поработителям, с другой. Там, где эти чужеземные похитители свободы позволяли себе вмешиваться в религиозную жизнь иудея и так или иначе оскорблять ее, эта ненависть переходила все пределы. Понятно после этого, как тяжело и трудно было положение римского правителя в Иудее в это время. Только правильное понимание характера иудейской национальности вообще и ее современного настроения, в частности, понимание того, чем жил теперь этот порабощенный, угнетенный народ, могло отчасти помочь римским прокураторам. Но, к сожалению, они не только не стремились к этому, а напротив, питали к покоренному народу лишь презрение и ненависть. Пятый прокуратор не составлял исключения в этом отношении. Для характеристики личности Пилата достаточно было бы сказать, что на своем посту правителя Иудеи он был креатурой того хитрого и коварного Сеана, который в Риме заставлял дрожать императора и сенат ³⁵⁵. И действительно, «взяточничество, насилия, грабежи, частые казни без судебного разбирательства, бесконечные и ужасные жестокости» характеризуют его правление, по свидетельству Филона ³⁵⁶. Но хитрый, искательный и до кровожадности жестокий, Пилат в решительную минуту был самым нерешительным и колеблющимся человеком. Он принадлежал к тем натурам, которые, твердо преследуя свой план, не имеют в то же время настойчивости довести его до конца. Едва вступив в должность, он приказал своим солдатам ночью перенесть из Кесарии в Иерусалим те небольшие поясные изображения императора, которые были украшением на военных значках его легионов. Такой поступок затрагивал самую чувствительную сторону иудейской национальности – ее отвращение ко всяким священным изображениям язычников. Видя здесь противозаконное нарушение своих религиозных привилегий, языческое осквернение священного города, иудеи отправились в Кесарию и там шесть дней осаждали прокуратора, бурными угрозами и кроткими мольбами побуждая его унесть изображения из Иерусалима. На седьмой день, потеряв терпение, Пилат приказал солдатам окружить мятежников и грозил им смертью на месте, если они не разойдутся спокойно по домам. Но иудеи легли на землю, обнажили шеи и твердо заявили, что они скорее умрут, чем допустят оскорбление своего закона. Такая настойчивость заставила прокуратора отказаться от своего решения, и изображения, по его приказанию, были возвращены в Кесарию ³⁵⁷. Этот факт, по своему началу, прекрасно говорит нам, как мало понимал Пилат тот народ, который отдан был ему в управление; с другой стороны, он же послужил пробным камнем и для иудеев, которые теперь составили верное понятие о нерешительности и уступчивости своего нового правителя в крайних случаях ³⁵⁸.

В год смерти Господа Иисуса Христа, по обыкновению прежних лет своего прокураторства, Пилат прибыл на праздник Пасхи в Иерусалим. Где же на этот раз устроил он свою резиденцию? – Вопрос о месте претории Пилата в день суда над Господом Иисусом Христом является столь важным в нашем исследовании, что мы считаем необходимым остановиться на нем несколько подробнее.

В северо-западном углу древнего Сиона, или верхнего города, на том месте, где некогда красовался дворец царя-пророка Давида, во дни земной жизни Спасителя стояло роскошнейшее здание Иерусалима. Много энергии и вкуса потратил страстный поклонник греческой архитектуры Ирод Великий при постройке этого здания. Он употребил в дело все, что только могли дать Иудея и соседние области, и дворец его имени красотою своею, по словам Иосифа Флавия, превосходил всякое описание. Круглая стена в 30 локтей высотою с красивыми башнями, построенными в одинаковом расстоянии одна от другой ³⁵⁹, окружала внешнее пространство дворца. Здесь прелестные рощи с медными статуями у фонтанов и башнями для ручных голубей очаровывали посетителя картиною роскошной природы среди знойного города. Разнообразные мраморные колонны, соединяясь в изящные перистили и величественные портики, открывали вход внутрь дворца, где было в изобилии все, что только мог придумать вкус Рима и Антиохии. Красивые потолки, удивлявшие длиною балок и прихотливою, искусною резьбою, причудливо разнообразные украшения стен, мозаические полы, художественно устланные пестрым мрамором, множество прекрасных статуй, расставленных в нишах стен, богатая серебряная и золотая сервировка столов – были принадлежностью многих чертогов этого дворца, обставленных роскошью и удобством соответственно назначению каждого из них; но и среди этого общего блеска и великолепия еще выделялись две залы – Кесариум и Агриппиум. С их великолепием только храм выдерживал сравнение ³⁶⁰.

Не подлежит сомнению, что этот великолепный дворец Ирода Великого, служивший резиденцией еще Архелаю после ссылки последнего, был захвачен римскими правителями. Такой захват не был исключительным, местным явлением, а был делом обыкновенным, обуславливавшимся княжеским положением областеначальника. Последний овладевал древним царским замком уже для того, чтобы казаться прямым преемником своего предшественника. Так было в Сиракузах, в Карфагене, в Александрии и в других городах Римской империи, служивших до покорения римлянами резиденцией собственным царям ³⁶¹. И в Кесарии Филипповой мы видим апостола Павла при прокураторе Феликсе содержащегося под стражею в прежней Иродовой претории, а не в каком-нибудь новом доме областеначальника ³⁶². Так было, конечно, и в Иерусалиме, где римские наместники, располагая роскошными залами Иродова дворца как своею собственностью, могли избирать их постоянною резиденциею для себя на время посещений Иерусалима и здесь же поэтому устроить и свою преторию для разбора всех дел, превышавших судебные полномочия великого синедриона. Дворец со своими многочисленными палатами и дворами, без сомнения, давал полные удобства для этого. Но интересующий нас вопрос не так легко решается. В Иерусалиме был не один дворец, а три, и все они стали собственностью римлян. Кроме великолепного Иродова дворца, здесь был дворец в крепости Антония и дворец Маккавеев.

Bira (בירה) – еврейское название Антониевой крепости, встречающееся в Мишне ³⁶³ и соответствующее греческому Варис (Βαρείς), служило обозначением всякого укрепленного места. В Палестине до сих пор еще так называются большие дома, со всех сторон окруженные стенами. Местом крепости был скалистый холм в северо-западном углу горы храма. Может быть, именно здесь еще во времена первого храма был дом храмовой полиции ³⁶⁴, но та крепость, которая после получила имя Антонии, обязана своим происхождением временам Маккавеев. Иосиф Флавий говорит, что Иоанн Гиркан приказал построить близ храма башню, которая потом служила ему постоянною резиденциею и местом хранения его первосвященнических одежд ³⁶⁵. Однако холм сам по себе представлял такой удобный пункт для крепости, что едва ли могли обойти его своим вниманием опытные в военном деле братья Ионафан и Симон. Уже первый из них имел намерение восстановить лежавшие на земле стены города, возобновить разрушенную часть храма и оградить его высокими башнями, о чем и совещался с народом ³⁶⁶. Поэтому едва ли можно сомневаться в том, что если не он, то его брат Симон начал обстраивать и укреплять холм, который сама природа предназначала для крепости. Иоанн Гиркан докончил дело, начатое его предшественниками.

Так как Иосиф Флавий называет Варис просто «башнею», то можно думать, что эта крепость в том виде, как отстроена она была Маккавеями, представляла собою только двор небольшой величины, обнесенный кругом крепкою стеною с башнями по углам. На средине двора возвышалось главное здание – резиденция царей и первосвященников из дома Маккавеев, которая иногда называется «дворцом царя Александра» ³⁶⁷, по имени известного Александра Яннея, прожившего здесь 27 лет. На дворе же, вдоль стен крепости, были устроены помещения для стражи и прислуги царской. Г. Унруг полагает, что холм крепости был отделен глубоким рвом как от города, так и от горы храма, с которою при Симоне он не имел сообщения. Единственные ворота в западной стене крепости вели в город. Иоанн Гиркан, которого первосвященство обязывало часто посещать храм, построил ворота на южной стороне крепости и в северо-западном углу внешней храмовой стены; затем, перебросив через ров огражденный стенами мост, соединил гору храма с крепостью ³⁶⁸. Но непосредственно примыкать к северо-западному углу двора храма эта крепость стала только при Ироде. Последний с большими издержками расширил и заново отстроил Варис Маккавеев, назвав ее Антонией в честь своего римского покровителя Марка Антония ³⁶⁹. Теперь крепость имела такой вид. Она была расположена на скале около 50 футов вышины, там где встречались северная и западная галереи двора храма ³⁷⁰. Натуральное возвышение скалы, само по себе почти отвесное и неприступное, при этом еще было выложено гладкими мраморными плитами, что делало доступ к нему возможным лишь там, где были лестницы. В общем все строение крепости было подобно башне; башни же были расположены и на четырех углах его. Три из них имели высоту 50 локтей, а четвертая, юго-восточная, смежная с храмом, – 70 локтей, так что с ее платформы можно было видеть всю гору храма. Присутствовавшая здесь в дни больших иудейских праздников римская стража по особым лестницам могла сойти в северную и западную галереи храма, если ей хотелось ближе следить за настроением народа на храмовой площади ³⁷¹. Без сомнения, по крутому откосу крепостной скалы была устроена громадная лестница, открывавшая доступ в крепость со стороны города; но где именно был такой подъем, а равным образом – где стояла та стена в три локтя высотою, о которой упоминает историк Иосиф ³⁷², на какой стороне был ров у основания крепости и какую имел он глубину, – чтобы ответить на эти вопросы категорически, как делает это Унруг, нет достаточных данных. Зато с уверенностью можно сказать, что благодаря старанию и большим затратам Ирода, в стенах Антонии было место не для одних солдат. Кроме обширных казарм для войска и грозной тюрьмы с нижними, подземными отделениями для особо тяжких преступников, кроме лавок, бань и различных других построек, делавших Антонию отдельным маленьким городком среди Иерусалима, здесь был и царский дворец, в собственном смысле ³⁷³. И здесь, следовательно, мог найти удобное помещение для себя прокуратор, и здесь могла быть и его претория.

К сожалению, мы располагаем очень скудными сведениями относительно третьего дворца. Кому именно из фамилии Маккавеев обязан он своим происхождением и каково было его устройство – неизвестно. Может быть, его основателем был Александр Янней, как полагает Унруг ³⁷⁴, но потом, без сомнения, он неоднократно подвергался изменениям, пока при Ироде Агриппе стал обширным и укрепленным замком ³⁷⁵. Впрочем, для нас гораздо важнее знать место дворца, а его определить нетрудно. В то время, когда Агриппа, желая отклонить иудеев от доноса на прокуратора Гестия Флора, держал речь к народу, собравшемуся на площади Ксиста, Вероника, сестра Агриппы, имела полную возможность прекрасно видеть всю эту сцену, стоя на одной из галерей дворца Маккавеев, потому что последний, по словам Иосифа Флавия, стоял выше Ксиста и представлял выдающийся пункт в этой местности ³⁷⁶. О Ксисте мы уже имели случай говорить. Он был расположен по нижней части восточного откоса Сионского холма, на самом краю долины Тиропеон, так что мост, переброшенный чрез эту долину, соединял его с горою храма ³⁷⁷. Северною своею частью он граничил с северною стеною Сиона и простирался отсюда к югу приблизительно до места моста Робинзона. Согласно вышеприведенному замечанию Иосифа, на этом же восточном склоне Сиона нужно искать и место дворца Маккавеев, только для этого от места Ксиста необходимо подняться по откосу Сиона несколько вверх, в западном направлении. Так как Иосиф Флавий, намечая направление северной стены Сиона, упоминает на восточном конце ее Ксист и βουλευτήριον [совет] и ничего не говорит о дворце Маккавеев ³⁷⁸, то отсюда следует, что этот дворец своими северными постройками не приходился так близко к Сионской стене, как Ксист, а был расположен несколько южнее его. Куда простирался он своими южными постройками, мы не знаем. Может быть, он и оканчивался южнее Ксиста. Это вполне зависело от его объема. Как бы то ни было, и этот дворец был к услугам прокуратора, если бы последний пожелал в нем устроить свою иерусалимскую квартиру.

Антонию Ирода после сменил додекапилон Адриана, а в настоящее время среди песка и мусора нигде не видно остатков древней крепости. Тем не менее, после сказанного ее место всего естественнее искать на северозападном углу Харама ³⁷⁹. От древнего величия Иродова дворца на Сионе до наших дней также не уцелело ни малейшего следа. Но остатки крепости Давида можно видеть еще и теперь в древнейшей части нынешней цитадели близ Яффских ворот; поэтому армянский сад в соседстве с этою цитаделью может служить напоминанием о тех роскошных парках, которые некогда осеняли здесь дворы Ирода. Что касается дворца Маккавеев, то и его место, несмотря на такое же полнейшее отсутствие каких-нибудь вещественных остатков, как мы сказали, определяется легко. Здесь не лишне сделать еще одно замечание. Кроме Ксиста, указателем места дворца может служить еще тот βουλευτήριον, о котором говорит Иосиф Флавий. Сопоставляя вышеприведенные указания историка, мы получаем то убеждение, что здание суда стояло несколько к северо-востоку от дворца Маккавеев, отделявшегося от него только Ксистом. В городе преданий, каков Иерусалим, все важные общественные здания никогда не строятся где-нибудь, безразлично, а всегда на местах, которым предание приурочило такое же или, по крайней мере, подходящее назначение в прошлом. Поэтому нынешнее Иерусалимское судилище Мегкеме, расположенное у ворот Харама Баб-ес-Силсиле, с минаретом суда Медене-ел- Кади недалеко от него, уже само по себе должно служить указателем места древнего судилища. Так как при этом оно вполне соответствует и определению Иосифа, то именно здесь, т. е. точнее говоря, под нынешним Мегкеме и был βουλευτήριον, а замок Маккавеев несколько выше, к юго-западу от него. – Итак, в котором же из трех намеченных нами пунктов должно искать место претории Пилата: около цитадели Ел-Калаа или там, где указывают его теперь пилигримам, на месте нынешних турецких казарм, расположенных у северо-западного угла Харама, или, наконец, на восточном склоне Сиона, к юго-западу от Мегкеме?

Дворец Ирода представлял удобное место для квартиры областеначальника. Его роскошные залы своим комфортом могли удовлетворить самые капризные желания изнеженного римлянина; в тоже время его дворы, примыкая к трем знаменитым башням Ирода, могли дать помещение значительному отряду солдат. Это был и самый укрепленный пункт верхнего города. «Храм имел свою крепость в Антонии, – говорит Иосиф, – а верхний город владел собственным замком, дворцом Ирода» ³⁸⁰. Но эти удобства нам кажутся еще недостаточными для того, чтобы выбор всех прокураторов всякий раз, когда были они в Иерусалиме, всегда падал именно на этот дворец. И Антония, и дворец Маккавеев могли дать удобное помещение прокуратору; без сомнения, и там были хорошо обставленные залы. Если они и уступали несколько роскоши и изяществу Иродова дворца, зато имели пред ним одно несомненно важное преимущество, это – близость к храму. Около последнего в такое время, как праздник Пасхи, сосредоточивалась, можно сказать, вся жизнь иудеев. Обширная площадь дворов храма в это время переполнялась народом, собиравшимся из близких и далеких стран к своему родному очагу. И не одни религиозные чувства должны были волновать здесь грудь этого народа. На его сердце тяжелым гнетом лежало великое горе, рабство отечества. Мог ли он не поведать такого горя своему Богу, стоя здесь, у самого храма Его! Трудно даже представить, сколько жертв приносилось здесь Тому, Кто один мог ниспослать избавление от ненавистного чужеземного господства, сколько молений неслось к небу, соединяясь в одном вопле: «доколе, Господи?». Таким образом, если возможен был мятеж народа, то трудно было бы указать для него время удобнее этих моментов религиозно-патриотического воодушевления и другое место, кроме дворов храма. Римляне хорошо знали это и потому воспользовались таким удобным пунктом, какой представляла крепость Антония. Примыкая к северо-западному углу храмовой площади, крепость эта с своей верхней платформы, как мы уже говорили, давала возможность видеть все, что происходило внизу, на дворе храма. Малейшее подозрительное движение сновавшего здесь народа не могло ускользнуть от взора наблюдавшей сверху стражи, которая при этом могла немедленно спуститься вниз и, если была необходимость, напомнить иудеям их неволю. Но, с другой стороны, было ли все это настолько важно, чтобы заставить прокуратора запереться в стенах Антонии? Была ли нужда в его личном присутствии здесь или, по крайней мере, всегда ли было это необходимо? Правда, Иудея переживала тогда смутное время, но все же бывали моменты и спокойного настроения народа, когда не было никаких причин ожидать мятежа. Да и дворец Маккавеев, в свою очередь, едва ли уступал в этом отношении – как обсервационный пункт над горою храма – крепости Антония. По словам Иосифа Флавия, он занимал настолько высокий пункт, что желавшие могли осмотреть с него весь город. Ирод Агриппа имел даже обыкновение с верхних чертогов его наблюдать за религиозною жизнью народа на храмовой площади, что, как известно, побудило иудеев закрыться от него особою стеною ³⁸¹. Одним словом, выходя из общих соображений относительно специальных удобств Иродова дворца, крепости Антония и дома Маккавеев, мы не может прийти ни к какому положительному выводу по нашему вопросу. Один прокуратор мог остановиться в одном из Сионских дворцов, другой – в замке Антония. Выбор должен был зависеть от самой личности правителя, его отношения к своим обязанностям, взглядов на народ, вверенный его заботам, настроения этого народа и т. п. Мало того, настроение иудеев могло заставить даже одного и того же прокуратора в различное время менять место своей резиденции в Иерусалиме.

Иосиф Флавий дает нам пример пребывания прокуратора в Иродовом дворце и даже прокураторского суда здесь. Мы разумеем ужасную сцену пред трибуналом последнего римского правителя в Иерусалиме, Гестия Флора, пред самым судейским престолом которого были подвергнуты бичеванию и затем распяты на крестах многие лица священнического звания, имевшие притом права римского гражданства. Иосиф прямо говорит, что прибывший из Севастии прокуратор остановился в царском дворце (ἐν τοῖς ßασιλείοις), а что последний не тождествен ни с Антонией, ни с дворцом Маккавеев, ясно из дальнейшего рассказа историка. В самый разгар мятежа, после новых убийств и жестокостей, причиненных иудеям римскими солдатами, прибывшими из Кесарии, Антония составляет только цель стремлений Флора и то лишь потому, что из нее легко пробраться к храму и его сокровищам (если бы прокуратор был во дворце Маккавеев, это желание его гораздо легче могло осуществиться другим, ближайшим путем). Он сам, во главе одного отряда, хочет пробраться к Антонии кратчайшим путем, тесными улицами нижнего города; другой отряд спешит к тому же пункту, гоня пред собою народ вверх, чрез так называемую Везефу; но благодаря энергичному отпору со стороны иудеев, обе попытки оказываются неудачными ³⁸². После всего этого не может подлежать сомнению, что претория Гестия Флора имела место в Иродовом дворце. Но нужно ли много говорить о том, что один факт, имевший место здесь 30 лет спустя после смерти Господа Иисуса Христа и совершившийся притом, может быть, только благодаря каким-нибудь особенным условиям, которых мы не знаем, – нельзя возводить в общий закон или обычай и считать его достаточным для решения нашего вопроса? Мы не отрицаем, что Иродов дворец мог служить иногда Иерусалимскою резиденцией римским прокураторам, но это же и самый больший вывод, к какому уполномочивает нас эпизод из иерусалимской истории, переданный Иосифом; положительного же решения нашего вопроса мы должны искать только в свидетельствах древнепаломнической литературы, к которым и перейдем теперь.

Бордоский путник еще застал остатки стен претории и положение их определяет таким образом. «Отсюда (пред этим путник говорит о месте дворца Давида, внутри Сионских стен) когда пойдешь за стену Сионскую, идя к воротам Неаполитанским, направо, внизу в долине находятся стены, где был дом или претория Понтия Пилата. Здесь допрашивали Господа, прежде чем Он пострадал. На левой же стороне находится холм Голгофа, где Господь был распят» ³⁸³. По общепринятому мнению, Неаполитанским воротам соответствуют нынешние ворота Дамасские. Ввиду положения их в северной стене Иерусалима, мы должны признать, что здесь идет речь о пути с Сиона к северу. В IV веке кто шел в таком направлении, оставляя Голгофу на левой стороне, имел остатки древних стен претории направо от себя. Не так ли и теперь расположено относительно Голгофы место претории, указываемое там, где некогда стояла грозная крепость Антония, а ныне турецкие казармы? Весьма многие отвечают на этот вопрос утвердительно, и это свидетельство Бордоского путника, совершенно непонятное при положении претории на месте древнего дворца Ирода, т.е. к югу от Голгофы, считают ясным доказательством подлинности нынешнего места претории на северо-западном углу Харама. Но при таком толковании остается необъяснимым одно выражение путника. Он говорит, что остатки древних стен претории идущий видел внизу, в долине (deorsum in valle), между тем, уже Тоблер заметил, что этого нельзя было сказать о месте нынешнего турецкого Серая, который стоит, если не высоко, то, во всяком случае, и не в долине ³⁸⁴. Сам Тоблер помещает преторию Бордоского путника в Харет-ел-Вади, близ Сук-ел-Каттанин; Сепп видит здесь указание на Мегкеме ³⁸⁵, а В. Г. Васильевский готов признать здесь дворец Маккавеев ³⁸⁶. Два последние пункта, как мы знаем, так близки один к другому, что их можно считать за одно место, а так как все свидетельство Бордоского путника без всяких опущений или изменений легко может быть отнесено к этому месту, то на нем мы и остановим пока свое внимание.

После этого свидетельства паломника из Бордо мы встречаем указания относительно места претории только в тридцатых годах VI столетия, т. е. ровно два века спустя. «Оттуда (от Сионской базилики) приходишь к дому Каиафы, где отрекся святый Петр: там есть большая базилика св. Петра. Потом приходишь к дому Пилата, где предал он Господа иудеям на бичевание, где есть большая базилика и есть там комната (cubiculum), где сняли с Него одежды и подвергли бичеванию, и называется святая София» ³⁸⁷. К сожалению, этим Breviarius de Hierosolyma оканчивается и, следовательно, нет возможности установить отношение Пилатова дома к другим священным местам на том же пути от Сионской базилики и дома Каиафы, на котором видел его паломник VI века; но все же он упоминается здесь в связи с этими двумя пунктами, производя на читающего такое впечатление, будто бы он находился, по крайней мере, в одной с ними части города. Не имея, впрочем, оснований в самом памятнике придавать такой связи речи особенное значение, видеть в ней ясное указание на положение претории на Сионе, отметим своим вниманием пока лишь Sanctam Sophiam – особую базилику, упоминаемую на месте дома Пилата. В ней, по-видимому, дан новый признак для решения нашего вопроса, который теперь может быть выражен и в другой форме: где была эта Sancta Sophia?

Феодосий, современник автора вышеприведенных слов, говорит о ней так. «От святого Сиона до дома Каиафы, который теперь есть церковь святого Петра, либо больше, либо меньше (приблизительно) шагов числом 50. От дома Каиафы до претории Пилата шагов числом 100. Там есть церковь святой Софии. Возле нее святый Иеремия был опущен в озеро. Источник Силоамский от озера, в которое был опущен Иеремия пророк, имеет шагов числом 100; он находится внутри (intra, или внизу – infra, как стоит в другом чтении) стены. От дома Пилата до Вифезды (piscinam probaticam [Овчей купели]) шагов приблизительно 100. Там Господь исцелил расслабленного» ³⁸⁸. – Прежде всего, нельзя не видеть сходства этого свидетельства с предшествующим: последовательность первых трех мест та же самая, но у Феодосия при этом дано определение расстояний между ними. Следуя ему, мы сразу расположены искать церковь святой Софии, или преторию, на Сионе, и притом недалеко от Сионского храма. Но в каком же направлении нужно считать шаги Феодосия от этого храма? Путь, каким идет в своем описании этот паломник, как раз противоположен направлению Бордоского пилигрима. Тот прошел Сион с юга к северу, от места дома Каиафы до места дворца Давидова ³⁸⁹, Феодосий же наоборот – с севера к югу: гроб Господень, Голгофа, св. Сион и потом уже – дом Каиафы, претория Пилата, источник Силоамский, piscina probatica [Овчая купель] – вот порядок его речи ³⁹⁰. Не трудно видеть отсюда, что его претория никоим образом не могла быть на месте Иродова дворца. Во-первых, он ни слова не говорит о доме или дворце Давида, что едва ли было бы возможно, если бы претория была близ этого места; во-вторых – и это самое главное, – почему Феодосий от Голгофы прямо переходит к Сионскому храму и только уже после него говорит о доме Каиафы и претории? Если бы последняя была на его пути от Голгофы к югу, да еще там, где некогда был дворец Давида, а потом – Ирода, то его описание необходимо должно было иметь другой порядок – Голгофа и сразу, непосредственно, претория. Нет возможности допустить, чтобы он прошел в своем обозрении всю западную часть Сиона с севера к самому югу и потом снова возвращался к северу. Да если даже и допустить такую ничем не объяснимую беспорядочность описания, то почему же паломник не продолжает своего обозрения в северном направлении, а сразу переходит к месту Силоамского источника, т.е. к юго-востоку? – Все это заставляет нас искать преторию Феодосия не только не на месте Иродова дворца, но даже и не к северу от Сионского храма, а к северо-востоку. К сожалению, его вычисления мало помогают более точному определению интересующего нас места. Что такое passus Феодосия? Паломник от Голгофы до святого Сиона насчитывает всего 200 шагов ³⁹¹. Признавая оба пункта соответствующими их нынешнему месту, нельзя, конечно, не удивляться, каким образом уложилось здесь то расстояние, которое измеряют 2500 футами. Такая несообразность заставляет некоторых видеть в его шаге какую-то особенную меру ³⁹². Что в измерениях Феодосия нельзя искать точности, это ясно уже из той округленности, какую имеют все приводимые им цифры; но в то же время и считать шаг особою мерою нет достаточного основания: в других местах расстояния паломника приблизительно соответствуют действительным, да и нет примеров в других памятниках, где бы шаг употреблялся в несобственном значении. Как бы то ни было, нельзя много ошибиться, пользуясь расстояниями Феодосия только путем сравнения их между собою. Паломник указывает одинаковое расстояние 100 шагов от претории к трем пунктам – до дома Каиафы, до источника Силоамского и до Овчей купели. Считая его piscina probatica соответствующею источнику здоровья (Аин-ес-шефа), на западной стороне Харама, в 16 футах от угла улицы Сук-ел-Каттанин, соединим эти три пункта прямыми линиями на плане Иерусалима. Центр этого треугольника и будет приблизительное место претории Пилата, по указаниям Феодосия. – Таким образом, для нас, несомненно, одно, что указания VI в. не противоречат, а согласуются со свидетельством Бордоского путника, что и в это время преторию указывали в северо-восточной части Сиона.

Мы имеем еще одно свидетельство от того же века, которое еще более утверждает нас в этом. Сказав о памятнике гроба Господня, о Голгофе и базилике Константина с их принадлежностями, Антонин Мартир так продолжает свое описание. «Оттуда восходим в башню Давида, где сложил он псалтирь. Велика очень; в ней есть монастыри в особых отделениях (cenaculis): эта башня четырехугольна и высечена из камня, не имеет крыши... Потом идем в базилику Святой Сион, где есть много достопримечательностей и между ними то, что называется камень угла, который был пренебрежен строителями. От Сиона приходим в базилику Святой Марии, где большое собрание монахов и где странно-приимницы для мужчин и женщин; я принят был как странник; (там) бесчисленные столы, постелей для больных более трех тысяч. И мы помолились в претории, где выслушан был Господь и теперь есть базилика Святой Софии. Пред развалинами храма Соломонова, внизу площади сбегает вода к источнику Силоамскому близ портика Соломона. В самой базилике есть седалище, на котором сидел Пилат, когда слушал Господа; там же камень четырехугольный, который стоял среди претории. На него был поставлен Господь, когда был выслушиваем Пилатом, чтобы весь народ мог видеть и слышать, и там остались следы его... Потом идем к арке (ad arcum, или к площади – ad aream по другому чтению), где были древние ворота города. В том самом месте находятся те гнилые воды, в которые был опущен пророк Иеремия. От арки той нисходя к источнику Силоамскому по многим ступеням, видим базилику, под которой бежит Силоам»... От этого источника автор переходит потом еще южнее, к Гакельдаме ³⁹³. Порядок описания, как видим, тот же, что и у Феодосия, только, благодаря некоторым подробностям, более ясный в топографическом отношении. Паломник от священных мест распятия и погребения Господа Иисуса Христа переходит в северо-западную часть Сиона. Здесь он видит место Давидовой башни с его современными принадлежностями; ему известны и предания, связанные с этим местом, но между ними он ничего не знает о претории здесь. Однако он, как и Феодосий, проходит всю западную часть Сиона до ее южной оконечности, занятой Сионским храмом с его достопримечательностями. От св. Сиона его путь лежит, несомненно, к востоку, или, лучше, к северо-востоку; при этом прежде чем достигнуть места претории, отмеченного храмом св. Софии, ему приходится остановиться в базилике св. Марии (о доме Каиафы, неизвестно почему, нет, как видим, упоминания). Вероятно, это и есть та великолепная Юстиниановская базилика Марии Новой, подробности построения и принадлежностей которой, как переданы они Прокопием Кесарийским, отчасти сходятся с описанием Антонина Мартира ³⁹⁴. Сказав о базилике св. Марии, наш паломник не упоминает о переходе к претории, a просто говорит: и помолились в претории, так что последняя, по-видимому, была в самом близком соседстве с храмом св. Марии, а где именно, понятнее из последующих слов. Отсюда так близко к горе Мориа, что ясно видны не только развалины храма Соломонова (вероятно, одной из мечетей, построенных Омаром на площади Харам-ес-Шериф), но и источник, бегущий внизу их по долине Тиропеон, между Сионом и горою храма к Силоаму. Нельзя не видеть здесь довольно ясного указания местности на восточной окраине Сионского холма и, следовательно, все свидетельство Антонина Мартира нельзя не признать подтверждением и разъяснением двух вышеприведенных указаний из того же VI века.

В памятнике начала IX в. (около 808 г.), открытом в Базельской библиотеке профессором Герлахом с заглавием: «Commemoratorium de casis Dei vel monasteriis», исчисление современного Иерусалимского Клира производится в таком порядке церквей и монастырей: святый Гроб Господень, святая Кальвария (Голгофа), св. Сион, св. Петр, «где он, славный, плакал» (храм на месте раскаяния апостола, которое предание всегда искало на южном склоне Сионского холма, недалеко от места отречения, или так называемого дома Каиафы), претория, св. Мария Новая, «которую построил император Юстиниан», св. Фалалей, св. Георгий и т. д. ³⁹⁵. Этот порядок, как видим, соответствует, с немногими изменениями, порядку описания паломников VI века. Все различие в том, что упоминается новая церковь св. Петра, да о претории говорится не после, а пред Мариею Новою. Но эта церковь св. Петра была недалеко от дома Каиафы, о котором говорят и «Breviarius», и Феодосий, а перестановка претории и Марии Новой легко объясняется их близким соседством. Так как такой порядок, без сомнения, не мог быть делом случая, а был дан самою местностью, действительным порядком сооружений на местах, освященных преданием, то мы, на основании его, вправе заключить, что в начале IX века преторию указывали в той же восточной части Сиона.

Несколько позднее, но в том же IX веке, монах Епифаний об интересующем нас месте говорил таким образом: «направо от башни (Давида) находится лифостротон, маленькая церковь, где Иуда предал Господа. Направо от лифостротона – святый Сион, дом Божий... (Направо от большой входной двери) есть отдушина гееннского огня. Близ нее стоит камень, на котором бичевали Христа и Бога нашего; и во святых вратах алтаря находятся следы Христа, где Он стоял, судимый Пилатом. При (алтарном) своде святого Сиона, или собственно претории, стоят четыре колонны: там лежат уголья на том месте, где служанка спрашивала Петра и где он трижды отрекся от Христа. И в том же месте домы Пилата, и Анны, и Каиафы и Кесаря...» ³⁹⁶. Весьма трудно разобраться в этих крайне спутанных указаниях. Что это за лифостротон, место предательства Иуды? Если вместе с В. Г. Васильевским видеть здесь испорченность текста (нужно читать ἔνθα παρέδωκεν ὁ Πιλάτος, а не ὀ Ἰοῦδας͵ τὸν Κύριον [там предал Пилат, а не Иуда, Господа]) и разуметь место претории Пилата, то что значит это направо? где нужно искать этот лифостротон? Он указывается здесь отдельно от св. Сиона, между тем дальше говорится о следах ног Спасителя, оставшихся с того времени, когда стоял Он на суде пред Пилатом, у алтарных врат св. Сиона; еще далее – претория отождествляется с Сионским храмом и, наконец, будто в одном и том же месте или, по крайней мере, на одной площади указывается дом Пилата (а не претория), дома Анны, Каиафы и Кесаря (?). В. Г. Васильевский, много поработавший над изучением этого памятника, пришел к такому выводу, что Епифаний мог знать предание о двух пунктах: его претория, может быть, занимала место Иродова дворца, а дом Пилатов был там, где прежде стоял дворец Маккавеев ³⁹⁷. Насколько прав почтенный профессор, судить очень трудно. Вышеприведенный текст лучше всего говорит сам за себя, что всякая попытка к решению вопроса о месте претории по этому тексту должна ограничиться только предположениями. Если Епифаний действительно знал предание о жилище Пилата на месте древнего дворца Асмонеев, то не здесь ли должно искать и преторию Пилата? До этого времени мы не находим ни в одном памятнике отождествления претории со святым Сионом и, может быть, только великое значение этого храма, с местом которого соединялись самые древние христианские предания, было побуждением искать здесь и преторию Пилата.

В чине богослужения в великий пяток, как изложен он в памятнике IX–X вв., открытом А. А. Дмитриевским, мы находим указания целого рода священных мест, на которых последовательно останавливался в этот день крестный ход священнослужителей, совершая евангельские чтения и пение антифонов на самых местах воспоминаемых событий. С горы Елеонской спускались на место поклонения (вероятно, кровавой молитвы Господа), откуда шли в Гефсиманию, потом на место покаяния апостола Петра (λιτή εἰς τήν μετάνοιαν τοῦ ἀγίου Πέτρου), отсюда в святую Софию на Лифостротон (λιτή εἰς τήν ἁγίαν Σοφίαν ἐν τῷ λιθοστρωτῷ), потом уже к местам близ гроба Господня ³⁹⁸. И здесь, принимая во внимание относительное положение мест – отречения апостола Петра и гроба Господня, мы склонны видеть указание претории, или св. Софии, на Сионе и никоим образом не на северо-западном углу Харама. Конечно, точнее определить направление крестного хода от церкви св. Петра можно только на основании других памятников.

В начале XII в. наш паломник во святую землю игумен Даниил указывал преторию Пилата уже в другом месте. «Оттуду (от места испытания крестов царицею Еленою), – говорит он, – поидучи мало ко востоку лиць претории, идеже воини приведоша Христа ко Пилату... Тужь есть темница июдейска; ис тоя темници изведе Ангел святаго Апостола Петра в нощи. И то есть был двор Июдин, предателя Христова. А оттуда мало поидучи ко встоку лиць есть место, идеже Христос кровоточивую исцели. И ту есть ров близь, идеже ввержен бысть Еремиа пророк: ту и дом его был, тужь и Павла Апостола двор был прежь, егда бяше в жидовстве. А оттуда мало поидучи ко востоку лиць уступить мало с того пути, ту есть дом был святаго Иоакима и Анны...» ³⁹⁹. Следуя этим указаниям нашего игумена Даниила, необходимо искать его преторию в восточном направлении от храма Воскресения, значит – ни в каком случае не на Сионе. Так как нынешнее место претории у северозападного угла Харама расположено по отношению к храму Воскресения именно в этом направлении, то все защитники подлинности этого места и указывают на свидетельство Даниила как на важный аргумент для своего мнения. Но одно выражение ко востоку лиць еще слишком недостаточное основание для этого. Между преториею и домом Иоакима и Анны паломник указывает в том же восточном направлении целый ряд других мест, отмеченных преданием, которые, конечно, требовали довольно значительного расстояния и, во всяком случае, не могли помещаться на том пространстве, какое отделяет нынешнее место претории от церкви св. Анны. Таким образом, преторию Даниила нужно искать где-то гораздо ближе к храму Воскресения.

Это свидетельство нашего древнейшего паломника в Иерусалим, переносящее преторию с Сиона в нижний город, стоит совершенно одиноко в продолжение всего периода Крестовых походов. Все указания крестоносцев, напротив, ясно говорят о сионской претории, но при этом, по крайней мере некоторые из них, помещают ее, по-видимому, не на восточном склоне Сиона, а в северо-западном углу, у башни Давида, на месте Иродова дворца. Так, Иоанн Вирцбурский (1147 г.) говорит: «Господь наш был предан Своим учеником, взят и связан римским воином и отведен на гору Сион, где тогда была претория Пилата, называвшаяся Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа... Еще и сегодня показывают это место, где были и претория и башня Давида. В этой самой претории Петр трижды отрекся от Господа. Это место обозначает капелла, расположенная пред большею церковью Сионскою к северу, содержащая изображение истории события с такою надписью.» ⁴⁰⁰. В 1172 г. Теодорих Вирцбурский писал об этом так: «Пилат занял свой трибунал в том месте, которое называется Лифостротон, каковое место расположено пред церковью св. Марии на горе Сионе, на возвышенности против городской стены, где находится капелла в честь Господа нашего Иисуса Христа, в которой есть значительная часть столба, привязанный к которому Господь, по повелению Пилата, был подвергнут бичеванию...» В 50 шагах отсюда к востоку указывается церковь на месте раскаяния апостола Петра ⁴⁰¹. Архидиакон Фретелл около того же времени указывал церковь Петра, в его время занимавшую место претории, на севере от Сионского храма, т. е. места гроба Давидова и тайной вечери ⁴⁰². В памятнике с заглавием «Narratio locorum terrae sanctae», как приводится он у Кварезмия, говорится: «несколько ниже (места тайной вечери) есть место, где омыл (Иисус Христос) ноги учеников. Потом приходишь к претории, где был увенчан тернием Господь. Оттуда приходишь к месту, где скрывался Петр после своего отречения; оттуда – к источнику Силоамскому» ⁴⁰³. Еще в начале XIII в. Титмар указывал судилище Пилатово на Сионе ⁴⁰⁴.

После этого появляется и начинает постепенно овладевать почти общим вниманием новое место претории, которого не знало древнейшее предание. Так, в первой половине того же XIII века дом Пилата начинают находить на Иосафатовой улице, близ одних ворот, приводивших к храму. Un poi avant, a main senestre de celle rue, estoit Maisons Pilate. Devant celle maison avoit une porte par u on aloit al Temple – читаем мы в L’estat de la Gitd de Iherusalem, XXII ⁴⁰⁵. Анонимный продолжатель Вильгельма Тирского (1261 г.) говорит почти буквально то же самое ⁴⁰⁶. Иосафатова улица имеет направление с востока к западу; дом Пилата был расположен, очевидно, на южной ее стороне; если стать к нему лицом, то налево, т.е. к востоку, там, где и теперь еще видны заложенные ворота, был вход на площадь Харама ⁴⁰⁷. Положение места претории ясно соответствует нынешнему. Филипп Мускет, автор стихотворного описания Иерусалима, указывает преторию Пилата в северной части города ⁴⁰⁸. В начале XIV в. венецианский патриций Марин Санут писал: invenies domum Pilati... Et est ibi via, quae ducit ad Templum [найдешь дом Пилата. И есть там улица, ведущая к Храму] ⁴⁰⁹. В XVI в. на планах Ангелиса и Цуаллярта дому Пилата отводится место, соответствующее нынешним казармам на углу Харама ⁴¹⁰. В «Хождении» нашего Василия Познякова (того же времени) он указывается вблизи дома Иоакима и Анны ⁴¹¹. В Проскинитарии Арсения Суханова (XVII в.) то же положение определяется точнее: «от переулка, что от двора Иоакима и Анны прямо улицею на запад до претора, в нем же Христос Бог наш судим бяше от Пилата, 100 сажен. И ныне тот претор знать мало, чрез улицу свод каменный, а на том своде стена с зубцами, взялась из стены двора Пилатова; а иные сказывают: тот претор был тут и ворота к претору с Пилатова двора» ⁴¹². Еще позднее, в XVIII и даже в начале нынешнего столетия, Людольф, Фабри, Шульц, Зибер, Блакбурн, Крафт и многие другие не только не сомневались в подлинности этого места претории, но увлекаясь хотели видеть здесь, среди зданий турецких казарм, даже остатки древнего Пилатова судилища или крепости Антония ⁴¹³.

Такова история предания о месте суда над Господом Иисусом Христом у Пилата. Начиная с древнейшего из дошедших до нас памятников палестинской паломнической литературы, т. е. с IV века, и до самого времени Крестовых походов, преторию Пилата указывали на восточном склоне Сиона. На Сионе же остается она и при крестоносцах, но при этом уже начинается колебание в определении ее места, причиною чего, очевидно, могла быть только утрата твердого и определенного предания и стремление вознаградить эту потерю собственными соображениями. Так, зная отношение Иродова дворца к башне Давида и зная место последней, крестоносцы желают видеть здесь и преторию Пилата, выходя из общих соображений о большей вероятности пребывания пятого прокуратора именно в этом дворце. Но что в собственном смысле предание о месте претории к этому времени действительно уже было потеряно и что преторию теперь начали искать, ясно из свидетельства Даниила, идущего в своих указаниях против общего мнения своих современников. Почти с прекращением Крестовых походов прекращает свое существование и их сионская претория. Зато теперь появляется новое предположение: Пилат в день смерти Господа Иисуса Христа, вероятно, избрал своим местопребыванием в Иерусалиме дворец в крепости Антония, и вот, согласно с этим, и священное место претории начинают указывать там, где, несомненно, была Антония, т. е. у северо-западного угла Харама. – Итак, не трудно видеть, где истина. Стремясь решить вопрос на основании имеющихся у нас под руками документальных данных, мы не можем не склоняться в сторону древнейших из них: чем древнее памятник, тем, само собою понятно, ближе к истине его указание. Но древнейшие свидетельства, как мы видели, говорят о восточном склоне Сионского холма как о месте претории. Это было предание в собственном смысле, еще удержавшийся, хотя уже и слабый, отголосок рассказов современников и, может быть, очевидцев события; поэтому его указаниям мы и считаем себя обязанными следовать. Где остановился Пилат, прибыв в Иерусалим к празднику Пасхи в год смерти Господа Иисуса Христа, мы не знаем, но что место или здание, которое в Евангелии называется преториею, находилось в северо-восточной часта Сиона, это для нас не подлежит сомнению. Так как здесь мы знаем только одно здание, которое могло дать квартиру прокуратору, именно дворец Маккавеев, то в нем, вероятно, и жил Пилат в то время, и разбирал судебный процесс Господа Иисуса Христа. – Но при этом наше внимание невольно обращается и к другому, хотя почти смежному, пункту, к месту нынешнего Мегкеме. Что такое βουλευτήριον Иосифа Флавия? Мы уже говорили, что место древнееврейского высшего синедрионального суда было не здесь, по указаниям талмудическим. О каком же судилище говорит историк? Раскопки, произведенные на этом месте в апреле 1865 года капитаном Вильсоном, открыли здесь под землею целую группу древних сооружений, покоев различной величины, имеющих, частью, связь с громадным коридором, который идет от западной стены Харама к башне Давида у Яффских ворот, почти под нынешнею улицею Баб-ес-Силсиле. В определении назначения этих подземных камер мнения расходятся. Римские статуэтки, найденные при раскопках в некоторых из них, по-видимому, говорят, что они были заняты в древнейшие времена не иудеями, а римлянами. Большая из этих камер, приходящаяся почти под нынешним Мегкеме и названная Варреном Масонскою залою, своими громадными размерами, своим разделением посредством арки на две неравные половины и всем своим видом производит впечатление залы общественного судилища; меньшая ее половина могла служить помещением для судей, а большая для подсудимых, обвинителей, свидетелей, народа. Удлиненная форма, взаимное сообщение посредством малых коридоров, амбразуры вместо окон, особенности в устройстве других камер – наводят на мысль о назначении этих последних для римского гарнизона, а близость места к храмовой площади, и именно к воротам в западной стене ее ограды, могла бы определить и цель пребывания здесь гарнизона: это мог быть весьма удобный пост для наблюдений за поведением народа на храмовой площади ⁴¹⁴. Если бы эти соображения оказались справедливыми, то не здесь ли нужно искать и священное место суда над Господом Иисусом Христом? Пилат мог жить во дворце Маккавеев, а производить суд на том месте, которое Иосиф называет βουλευτήριον – судилище, и которое притом было так близко к дворцу Маккавеев. Нельзя не видеть, насколько соответствует это место указаниям древнейшего из паломников, видевшего еще остатки стен претории in valle deorsum – внизу в долине ⁴¹⁵. Спешим, впрочем, оговориться, что это только предположение, не больше, и мы далеки от желания придавать ему важное значение. Мы стоим только за одно, что претория Пилата была в северо-восточной части Сиона, но точное определение ее места считаем невозможным.

Ограничиваясь, к сожалению, только таким решением поставленного в начале главы вопроса, перейдем теперь к самому событию, сделавшему место претории римлянина-язычника священным для всех христиан.

«И поднялось все множество их, – говорит евангелист об утреннем заседании синедриона, окончательно решившем смерть Господа Иисуса Христа, – и повели Его к Пилату» (Лк. 23:1).

Был приблизительно седьмой час, который евангелист Иоанн обозначает общим термином πρωία – утро ⁴¹⁶. Иерусалим уже пробуждался, и толпы народа заботливо сновали по его улицам. Многие, кому приходилось встречаться с шествием, направлявшимся к претории, заинтересованные, без сомнения, присоединялись к нему. Таким образом, толпа, окружавшая божественного Узника, все увеличивалась по мере приближения к месту римского судилища. Впрочем, путь с юго-западной части Сиона в северо-восточную был не длинен, и потому скоро первые ряды толпы, сгруппировавшись около связанного Осужденного, уже были у претории. Но вожаки толпы, ночные судьи Господа, не дрогнувшие пред преступлением, теперь боялись нарушить обрядовый закон о чистоте, особенно в виду этого народа, в глазах которого они давно уже стяжали славу строгих блюстителей закона. «Они не вошли в преторию, чтобы не оскверниться», – говорит евангелист ⁴¹⁷. Таким образом, Пилату было послано известие чрез какого-нибудь римлянина, одного из его слуг.

Мы не имеем данных для того, чтобы сказать категорически, в какое время обыкновенно приступали римские судьи к разбору очередных дел ⁴¹⁸; но каково бы ни было обыкновение, само собою понятно, бывали случаи исключительные, когда дело требовало немедленного решения. Прокураторы Иудеи более, чем правители других областей, должны были знать это, и потому Пилат, вероятно, не удивился раннему посещению иудейской толпы. Участие римской стражи в деле прошлой ночи дает нам некоторое основание думать, что он даже знал, хотя в общих чертах, о взятии Господа Иисуса Христа под стражу и о суде в доме Каиафы. Только публичная часть судебного процесса производилась вне претории ⁴¹⁹, самый же разбор дела, допрос обвиняемого и свидетелей, обыкновенно имел место внутри ее. Но в данном случае, хорошо зная исполнительность и устойчивость иудеев в том, что касалось их обрядового закона, Пилат сам выходит из претории к собравшейся на дворе толпе. Уже первый вопрос: «в чем вы обвиняете человека сего?» – мог быть со стороны прокуратора выражением желания пересмотреть дело Иисуса Христа, а уклонение от прямого ответа на этот вопрос ⁴²⁰ показывало, насколько такой оборот дела не входил в расчеты вожаков толпы ⁴²¹.

Высшее отечественное судилище иудеев, как мы уже видели, не владело правом смертной казни; так называемое jus gladii было отнято у него римлянами. Там, где дело касалось обыкновенных уголовных преступлений – воровства, убийства, грабежа и т.п., иудейские начальники довольно равнодушно сносили такое лишение. Расследовав дело, они отдавали виновных на суд римского трибунала, который, большею частию без пересмотра со своей стороны, отправлял их на казнь. Но была одна область дел, в которой иудеи и теперь сами желали быть судьями и решителями, это – область религии. Вторжение в эту область язычника-римлянина, его право и здесь исполнить или отменить приговор синедриона были очень тяжелы для высшего иудейского судилища, и последнее потому всегда всеми мерами старалось отклонить в таких делах пересмотр со стороны римской власти. В данном случае к обыкновенному нежеланию римского вмешательства в дела религии присоединялось еще страстное желание смерти Господа Иисуса Христа и боязнь за то, что пересмотр дела может разоблачить его несправедливость. Вожаки этой беспорядочной толпы, окружавшей божественного Узника, очевидно рассчитывали на простое утверждение со стороны прокуратора их судебного постановления. Но их пререкание не привело ни к чему. Заставив стоявших пред ним сознаться в собственном бессилии, – что им «не позволено предавать смертной казни никого» ⁴²², Пилат тем самым напоминает им о своих правах не только утверждения и исполнения (executio) синедриональных постановлений по уголовному делу, но также и пересмотра (recognitio) самого дела. После этого иудеи должны были указать, в чем обвиняли они Иисуса Христа. Желая вернее достигнуть своей цели, прежнее обвинение в богохульстве они заменяют теперь новыми тремя: Иисус Христос, по их словам, есть 1) развратитель народа; 2) Он «запрещает давать подать Кесарю» и 3) называет Себя «Христом Царем» ⁴²³. Если последнее было справедливо, хотя, конечно, не в том смысле, в каком, по ожиданию обвинителей, должен был понять его Пилат, то первые два обвинения были совершенно ложны. Из них второе прямо противоречило известному ответу Господа Иисуса Христа на вопрос: «позволительно ли давать подати Кесарю или нет?» ⁴²⁴. Тем не менее, именно это обвинение являлось самым важным: в то время как другие два не отличались ясностию, это запрещение давать подати Кесарю являлось столь ясным и серьезным обвинением, что сразу должно было обратить внимание Пилата на кроткого и полного достоинства Узника, стоявшего пред ним со связанными руками. Делался донос о величайшем преступлении, какое только знало и предусматривало римское законодательство. Это было так называемое majestas, или crimen laesae aut minutae majestatis, преступное оскорбление или уменьшение величества (государственная измена нашего юридического кодекса), за которое в ранние времена республики осужденный «лишался огня и воды» или подвергался повешению на «несчастном древе» (arbor infelix). – Так серьезно начинается процесс Господа Иисуса Христа у Пилата. Последний, с целью ближе познакомиться с делом, возвращается в преторию, куда, по его приказанию, вводят и Подсудимого.

Преторы в Риме и пропреторы в провинциях обыкновенно имели у себя квесторов, на обязанности которых лежало предварительное расследование дела. Пред римским трибуналом являлись обвинитель, заносивший жалобу, обвиняемый и свидетели, показания которых должны были решить виновность или невинность подсудимого. Сам претор или пропретор принимал жалобу и, по окончании процесса, так или иначе решив дело, сам объявлял судебное постановление. Допросы же обвинителя, свидетелей и обвиняемого были делом квестора ⁴²⁵. – У Пилата не было своего квестора, и потому он весь судебный процесс ведет сам. Он не требует от обвинителей доказательств выставляемой ими виновности Подсудимого, не интересуется, найдутся ли свидетельские показания против Него, а начинает с допроса самого Обвиняемого, желая в Нем найти разъяснение дела ⁴²⁶. И та глубоко знаменательная беседа в претории наедине с Царем неземного Царства, которую передает святый евангелист Иоанн ⁴²⁷, привела прокуратора к убеждению в невинности Подсудимого. Пилат выходит из претории и публично, пред лицом членов синедриона и народной толпы, объявляет: «я не нахожу никакой вины в этом человеке» ⁴²⁸.

Нетрудно представить, какое впечатление должны были произвесть эти слова прокуратора. Разве могли обвинители легко помириться с таким совершенно нежелательным исходом дела и сразу уступить решению Пилата? Послышались новые обвинения Господа Иисуса Христа в возмущении народа ⁴²⁹. Но мере того как росло возбуждение толпы, увеличивалась и нерешительность Пилата, уже начинавшего колебаться между собственным убеждением и настойчивостию обвинителей. Но вот, среди разнообразных и беспорядочных криков он уловил упоминание о Галилее. Удостоверившись, что Обвиняемый был Галилеянин и потому не принадлежал к его области, Пилат спешит воспользоваться представившеюся возможностью уклониться от неприятного для него дела.

У римлян был закон, по которому каждый преступник подлежал суду начальника своей области, к которой он принадлежал ⁴³⁰. Такой закон, впрочем, далеко не строго соблюдался. Тот же Пилат еще не так давно без всякого сношения с правителем Галилеи умертвил многих галилеян, зачинщиков мятежа по поводу посягательства прокуратора на сокровищницу храма ⁴³¹. Ирод считал себя оскорбленным таким незаконным вмешательством в свои права, и с того времени, несмотря на объяснение своего поступка, присланное Пилатом, добрые отношения между ним и тетрархом не восстановились. Теперь, исполняя закон, Пилат рассчитывал выйти из настоящего нерешительного, неприятного положения и, вместе с тем, вежливостью по отношению к Ироду загладить свою недавнюю вину пред ним. Итак, Иисус Христос был отослан к Ироду, т.е., выражаясь римскими юридическими терминами, а foro apprehensionis – от суда на месте лишения свободы, ad forum originis – к суду на месте происхождения.

Умный, честолюбивый, но мало деятельный, жестокий, хитрый и сладострастный, тетрарх Галилеи и Переи Ирод Антипа был достойный сын своего отца, Ирода Великого ⁴³². Эпитет «лисицы», данный ему устами Самого Господа Иисуса Христа ⁴³³, достаточно говорит о хитрости тетрарха; в то же время такие факты, как незаконное сожительство с Иродиадою, женою сводного брата Филиппа, и убийство Иоанна Крестителя, выразительно указывают на его сладострастие и жестокость. Последнее преступление, впрочем, не прошло бесследно в робкой и суеверной душе Ирода: ему постоянно грезился мститель за невинно пролитую кровь. Трепет ужаса проник в сердце тетрарха, когда вскоре после убийства Иоанна он услышал о появлении нового пророка в Галилее, совершавшего чудеса у самых ворот его столицы. Главным городом своей тетрархии Антипа сначала сделал Сепфорис, но потом, подобно отцу своему, страстный любитель роскошных построек, при Тиверии он построил новый город на западной стороне Генисаретского озера и назвал его в честь императора Тивериадою. Здесь была его обычная резиденция; теперь же к празднику Пасхи он прибыл в Иерусалим и занял здесь, вероятно, роскошный дворец своего отца в северо-западном углу Сиона. Сюда, следовательно, и был приведен к нему Иисус Христос.

Можно представить себе суеверное любопытство Ирода при известии, что тот чудный Пророк, которого он готов был считать тенью обезглавленного Иоанна, связанный поруганный, прислан прокуратором к нему на суд. «Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался», – говорит евангелист. Убийца Крестителя мечтал даже, что Господь Иисус Христос удовлетворит его любопытство каким-нибудь чудом ⁴³⁴. Но одно молчание было ответом на все его вопросы. Тогда досада оскорбленного тщеславия выразилась в издевательстве над Подсудимым. «Уничижив Его и насмеявшись над Ним, Ирод одел Его в светлую одежду (ἐσθῆτα λαμπράν) и отослал обратно к Пилату» ⁴³⁵.

Некоторые, переводя λαμπρός словом блестящий, утверждают, что одежда, в которой возвратился Господь Иисус Христос от Ирода, была пурпурного цвета. Но употребление этого слова в других местах новозаветных книг ⁴³⁶ показывает, что λαμπρός служило для обозначения высшей степени белизны и может быть переведено: «блестящий белизною». Великолепная одежда такого цвета у иудеев облекала царей и вельмож, наравне с одеждою пурпурною. Царь Соломон, кроме пурпурного, имел еще белое пышное одеяние ⁴³⁷. Архелай явился в храм к собравшемуся народу в великолепном белом платье ⁴³⁸. Царская одежда Агриппы I была серебристобелого цвета ⁴³⁹. В Риме такую великолепную одежду носили также только очень знатные лица – высшие государственные чиновники на празднествах, полководцы и т.п. ⁴⁴⁰. В белых же одеждах являлись там и так называемые candidati, лица, домогавшиеся у народа высших должностей ⁴⁴¹. Таким образом, в данном случае это роскошное платье можно считать ирониею над настоящим положением Господа Иисуса Христа. Его хотели заставить играть роль какого-то знатного сановника, пожалуй, даже царя, во главе войска в белых одеждах выступающего против врагов своего царства, а может быть, – кандидата на звание Мессии ⁴⁴². Ирод верно рассчитал, что эта злая и тонкая насмешка не останется непонятною для римлянина Пилата.

Итак, из Иродова дворца по улицам северной части Верхнего города Господь Иисус Христос опять идет к претории Пилата, и толпа, окружающая Его, во время этих двух переходов еще увеличивается. Из евангельского рассказа ясно видно, что судилище прокуратора представляло особое здание, вероятно, поднятое на некоторую высоту, с тою, устланною каменными плитами, площадкою у входных дверей, которую евангелист определяет словами: «место, называемое Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа» ⁴⁴³. Боясь осквернения, иудеи не входят в самое здание претории (что в другое время, конечно, было делом обычным), а останавливаются у входа, вероятно, на площади, довольно обширных размеров, находившейся пред преторией, внизу Гаввафы. Узнав, что у Ирода дело не пришло к желанной развязке, Пилат выходит на Гаввафу. Уже одного взгляда на эту толпу, волновавшуюся внизу, было достаточно для того, чтобы понять ее настроение и желание в данную минуту. И Пилат инстинктивно почувствовал, что теперь нельзя уклониться от окончательного решения тяжелого дела, в котором его личное убеждение шло в разрез с настоятельным требованием народа. Нужна была натура решительная, и притом твердо стоящая на почве нравственного закона, для того чтобы выдержать этот напор народной массы, подстрекаемой сильными вожаками, а у Пилата именно этого и не хватало. Начинает он свою речь к народу публичным заявлением невинности стоящего пред ним Узника; ссылается при этом и на решение Ирода Антипы ⁴⁴⁴, но вместе с тем уже делает уступку требованиям обвинителей: он отпустит Подсудимого, но соглашается «наказать Его» ⁴⁴⁵, т.е. истерзать тело ни в чем не повинного ужасным римским бичом в угоду бесновавшейся толпе! Решительный шаг уже проигран. Чувствуя, что почва под его ногами начинает колебаться, Пилат ищет поддержки для себя в одном обычае, соблюдавшемся в Иерусалиме именно в это время, пред праздником Пасхи. «Есть у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху», – говорит он иудеям. «Хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?» ⁴⁴⁶.

Древнеиудейский ли это обычай, или он введен только римлянами с целью расположить к себе народ – вопрос этот решают различно. Некоторые не только считали этот обычай чисто иудейским, но и относили его начало в глубокую древность, придавая ему значение воспоминания об освобождении из рабства египетского. Однако ни в священных ветхозаветных книгах, ни в Талмуде мы не находим подтверждения для такого мнения. Нигде не видно ни малейшего намека на существование такого обычая у древних иудеев. Равным образом и только что приведенные слова прокуратора: ἔστι δέ συνήθεια ὑμῖν [есть у вас обычай] далеки от указания на иудейское начало обычая. Вырывать их из связи с дальнейшими словами мы не имеем права, а в этой связи они имеют только тот смысл, что Пилат и, вероятно, некоторые его предшественники имели такой обычай. Не находя объяснения этого обычая в древнеиудейской истории, мы должны обратиться к грекам и римлянам, у которых, действительно, было обыкновение в известные праздничные и торжественные дни давать свободу заключенным. Такое обыкновение, по свидетельству Ливия, соблюдалось во время римского праздника Lectisternia, в день рождения императора и в другие царские дни ⁴⁴⁷. У греков тоже самое практиковалось на так называемых θεσμοφορία, празднествах в честь Цереры как законодательницы ⁴⁴⁸. Таким образом, находя корень обычая в жизни древних греков и римлян, мы должны признать, что последними он был пересажен и на иудейскую почву. Может быть, приурочивая этот обычай к празднику Пасхи, римляне руководились здесь и тем значением, какое имел этот праздник у иудеев, служа для них напоминанием об освобождении от египетского рабства ⁴⁴⁹.

Об этом обычае напоминает теперь Пилат народу с целью побудить его освободить Узника, невинность Которого была слишком очевидна. Он «знал, что первосвященники предали Его из зависти» ⁴⁵⁰; знал, без сомнения, и то, какою любовью пользовался этот удивительный Человек у народа. Но расчет Пилата был неверен. Та толпа, которая несколько дней назад встречала своего Мессию с пальмовыми ветвями и восторженными «Осанна», теперь, подстрекаемая первосвященниками, предпочитала Ему мятежника и убийцу Варавву ⁴⁵¹. Не удавалось и это средство. Пилат видимо терялся и не знал, что делать. Предостережение, присланное его женою, Клавдиею Прокулою ⁴⁵², еще увеличило его желание освободить Узника; в то же время неистовые крики: «распни, распни Его» ⁴⁵³ красноречиво говорили о решительности бесновавшейся внизу толпы. Мы не знаем, долго ли продолжалось колебание Пилата, но к концу эти крики безумных, не сознававших себя людей не только оказались сильнее увещания его жены, но покрыли даже голос его собственной совести. «И превозмог крик их и первосвященников, – говорит евангелист, – и Пилат решил быть по прошению их» ⁴⁵⁴. Торжественно, в виду всего народа, умыв руки, в доказательство своей невинности в совершаемом преступлении ⁴⁵⁵, он решает участь Подсудимого. «Взял Иисуса и велел бить Его», – говорит другой евангелист ⁴⁵⁶.

Уже в законодательстве Моисея мы находим упоминание о телесном наказании, орудиями которого, вероятно, были палки или прутья ⁴⁵⁷. Отличаясь гуманностью, закон предписывал при этом не давать более 40 ударов ⁴⁵⁸. В позднейшее время, когда начал изменяться мягкий теократический дух правления, упоминаются «скорпионы» ⁴⁵⁹ – род бичей с острыми крючками на концах. Наказание, которому приказал подвергнуть Господа Иисуса Христа Пилат, было не иудейское, а римское. Это – очень часто практиковавшееся у римлян бичевание. К нему обращался римский судья, когда считал почему-нибудь необходимым подвергнуть подсудимого пытке, и в таком случае бичевание имело особое название – quaestio per tormenta ⁴⁶⁰. Бичевание практиковалось как жестокая, страшная прелюдия к смертной казни, особенно в тех случаях, когда последняя совершалась чрез распятие ⁴⁶¹. Наконец, оно же было и особым видом наказания в собственном смысле ⁴⁶². Орудиями бичевания были иногда тонкие вязовые прутья, удары которых с сильным шумом со всех сторон сыпались на несчастного ⁴⁶³, но чаще плети из ремней, к концам которых прикреплялись острые костяные иглы или куски свинца ⁴⁶⁴. Пред бичеванием с осужденного снимали все одежды ⁴⁶⁵ и потом совершенно нагого привязывали к низкому столбу так, что тело его было в согнутом положении ⁴⁶⁶. Очень часто подвергались ударам не спина только, а и грудь, лицо, даже глаза ⁴⁶⁷. «Присутствовавшие» при таком процессе бичевания, – говорит Евсевий, – «приходили в ужас, видя, как растерзывали тело до самых нервов, так что члены его лежали совершенно разбитые и даже видны были внутренности» ⁴⁶⁸. Неудивительно, что результатом такой жестокости нередко бывала смерть ⁴⁶⁹. Этот ужаснейший из видов телесных наказаний предназначался, собственно, для рабов. Римский гражданин, по законам Порция и Семпрония, освобождался от него и наказывался в таких случаях ударами палок ⁴⁷⁰. Но что на самом деле, особенно в провинциях, бичеванию подвергались не одни рабы, за это достаточно говорят свидетельства Цицерона о Верресе и Иосифа о Флоре. По приказанию последнего, как мы знаем, многие из знатных иудеев, имевшие притом права римского гражданства, были подвергнуты бичеванию пред его судебным трибуналом и затем отправлены на распятие ⁴⁷¹. Нечего говорить о простом народе, который подвергался этому наказанию очень часто.

Не имея у себя ликторов, обыкновенно исполнявших роль палачей при проконсулах и преторах ⁴⁷², Пилат бичевание Господа Иисуса Христа поручил своим солдатам; поэтому не может подлежать сомнению, что орудиями в данном случае послужили не прутья, обычная принадлежность ликторов, а бичи из ремней ⁴⁷³. Местом истязания, как можно заключать на основании дальнейшего повествования евангельского, служила не площадь, вся занятая шумною, волнующеюся толпою, и, конечно, не само здание суда, а, вероятно, особое отделение при претории, быть может, двор, специально для этого назначенный, и, в частности, – столб бичевания, обычная и необходимая принадлежность всякой римской претории ⁴⁷⁴. Сколько времени продолжалось это ужаснейшее истязание, евангелисты не говорят нам ⁴⁷⁵, но нельзя сомневаться в его жестокости. Не от грубых солдат, привыкших к подобного рода зрелищам, можно было ожидать жалости и сострадания. Они даже не удовольствовались одним истязанием своей жертвы, а собрав «весь полк» ⁴⁷⁶, устроили зрелище другого рода. Может быть, мотив для него был дан уже в том издевательстве, которое позволил себе Ирод, облекши Спасителя в белую одежду; но с большею вероятностью можно предположить, что по крайней мере часть солдат знала (из криков народа или из доноса первосвященников) главное обвинение против Господа Иисуса Христа. По- своему поняв его, как обвинение в домогательстве царского достоинства, эти грубые люди теперь хотели разыграть сцену торжественной инаугурации Господа Иисуса Христа как царя иудейского.

Цари восточные при своей коронации обыкновенно принимали от подданных присягу на верность, сидя на троне, в царском плаще, с короною на голове и скипетром в руках. При этом имело место и так называемое adoratio, коленопреклонение, которое совершали все подданные, произнося обычное в таких случаях приветствие: χαῖρε ὁ βασιλεύς, ave Caesar ⁴⁷⁷. Подобную сцену хотела разыграть теперь и эта бессердечная римская спира, собравшаяся вокруг кроткого Страдальца. Не трудно обставить зрелище такою декорацией, при которой и достигалась бы желаемая цель, и были бы возможны самые жестокие издевательства над мнимым положением Господа Иисуса Христа как искателя царского достоинства. Подходящая обстановка найдется здесь же, под руками. На истерзанные, окровавленные плечи Спасителя набрасывают ризу багряну, или хламиду червленую, как называет ее евангелист Матфей ⁴⁷⁸. Это кусок шерстяной материи, окрашенной коккусом (coccus). Застегиваясь блестящею пряжкою на правом плече, он имел вид круглого плаща, закрывавшего одну левую половину тела. Такая «хламида» употреблялась преимущественно людьми военными, почему некоторые писатели, например, Плавт, самих воинов часто называют просто chlamidati – одетые в хламиду. Но ее носили не одни простые солдаты и их полководцы. Знатные вельможи и сами императоры облекались иногда в этот плащ, носивший в таком случае название paludamentum. Отличаясь богатою материею, paludamentum императоров был, кроме того, пурпурного цвета и длиннее хламиды (sagum) простых солдат. Нума Помпилий был первый из царей, надевавших такой плащ ⁴⁷⁹. Заставляя измученного Страдальца на потеху себе играть роль претендента на царское звание, грубые солдаты облекли Его, конечно, не в paludamentum полководцев и царей и не в «какой-нибудь заброшенный военный плащ с пурпурными нашивками из гардероба претории», как думает Фаррар ⁴⁸⁰. Накинутая на истерзанное тело Господа κόκκινη χλαμύς была обыкновенный солдатский плащ из довольно грубой материи, окрашенной в красный цвет коккусом. Правда, выражения евангелистов Иоанна и Марка (15:17), по-видимому, говорят за то, что эта одежда была пурпурного цвета. Но уже древние экзегеты видели здесь простую неточность словоупотребления для разграничения цветов. Это тем более вероятно, что в данном случае, вследствие сходства пурпура с коккусом, смешать цвета κόκκινη и πορφυρά было очень нетрудно ⁴⁸¹.

Главным символом царственного величия не у одних греков и римлян, а вероятно, у всех народов, достигших известной степени развития, был венец на главе представителя этого величия. Материалом для него у римлян служили, между прочим, ветви некоторых благоухающих деревьев и цветы. И не одних царей венчал своими «лаврами» вечный город. Целая плеяда полководцев, победителей на различных играх, поэтов и других доблестных мужей прошла в его стенах с увенчанною главою. – Не лавры и не цветы возложили на главу Страдальца издевавшиеся воины, а венец от терния ⁴⁸². Трудно решить, какое именно растение выбрали они для этой цели. Греческое ἄκανθος, служа для выражения понятия шипов, колючек, не дает ответа на этот вопрос. Оно показывает только, что растение обладало острыми шипами, а форма венца говорит за гибкость этого растения. Сюда можно, пожалуй, прибавить и то соображение, что для римских легионеров было интереснее подобрать растение сколько-нибудь похожее на лавры, которыми венчали царей. Вот и все, что можно сказать о качествах этого растения. Отцы Церкви, начиная с Климента Александрийского ⁴⁸³, называют его неопределенно, общим именем колючего растения, которое у нас называется терном. Фаррар указывает на нубк (zizyphas lotus) как на растение, более отвечавшее целям издевавшихся. Листья у него широки, а шипы особенно остры и крепки. Но сам же Фаррар говорит, что растущий в изобилии на берегах Галилейского озера нубк совершенно не встречается вблизи Иерусалима ⁴⁸⁴. Древние толкователи останавливали свое внимание на juncus marinus – кустарниковом растении, ветви которого снабжены длинными и острыми колючками. Гретзер ⁴⁸⁵ указывал на rhamnus, вьющееся растение, подобное плющу, темно-зеленого цвета с небольшими шипами. Но хрупкость этого растения делает его совершенно непригодным для венка, на что указывал и Зибер ⁴⁸⁶. Этот путешественник в святую землю первой четверти нынешнего столетия остановился на lycium spinosum, соответствующем наименованию schauk, употребленному в разбираемом нами месте в арабских переводах Евангелия. Твердость и вместе с тем гибкость lycium’a, прутья которого, притом же, покрыты острыми шипами действительно дают нам некоторое право согласиться с Зибером ⁴⁸⁷.

Увенчанному тернием и облеченному в багряницу, Царю небесному и Страдальцу за грехи всего мира недоставало еще одного знака царской власти, для того чтобы играть роль царя иудейского на потеху безумной толпе римских солдат. И вот, один из этой толпы вкладывает в Его руку трость ⁴⁸⁸ вместо царского скипетра. Это «палка тростника палестинского, который похож на наш тростник, только толще и тверже», – говорит преосвященный Филарет ⁴⁸⁹. Но тростник палестинский представлял несколько видов. Обыкновенный arundo canna, не соответствовал цели жестокого издевательства над Господом; он был очень хрупок для того, чтобы можно было наносить им удары. Более вероятно, что это так называемый arundo donax, морской тростник, крепость которого позволяла делать из него не только палки, но даже стрелы.

Так незатейлива была изобретательность римских солдат. Но придуманная ими обстановка зрелища вполне удовлетворяла жестокое злорадство этих людей. Сгруппировавшись вокруг божественного Узника, все они, с напускным шутовским смирением, вдруг падают на колени, и комически-торжественное χαῑρε, ὁ βασιλὺς τῶν Ἰουδαίων [радуйся, царь Иудейский] вместо обычного ave Caesar, громким гулом проносится по двору. Затем, поднявшись с земли, каждый из них подходит к безмолвному Царю и, взяв из Его рук трость, наносит ею жестокие удары по кроткому неземному лику. Мало того, эти безумные люди, как бы хвастаясь друг пред другом своею жестокостью, плюют в это божественное лицо невинного Страдальца... Какой художник и какими красками передаст этот один из величайших моментов в истории страданий нашего Господа!

Вся эта глубоко трогательная сцена совершалась чуть не у дверей претории Пилата. Если прокуратор не присутствовал при ее завязке, то теперь, выйдя из судилища, он должен был увидеть все. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как далеко зашли здесь в своей жестокости его легионеры, может быть, привыкшие к подобного рода зрелищам ⁴⁹⁰, чтобы почувствовать глубокую жалость к Тому, Кто был невинною жертвою ненависти иудейских первосвященников. Быть может, при этом взор Пилата, брошенный на эту ужасную картину, встретился со взором Самого Страдальца, и вот, даже сердце этого развращенного римского вельможи, привыкшего к неправдам и жестокостям, дрогнуло. Хотя прежде он уже склонился пред настойчивыми требованиями толпы, и жестокие истязания божественного Узника поэтому не могли удивить народ, который видел в них лишь обычную прелюдию к ожидаемой смертной казни, тем не менее, в его душе теперь снова и еще с большею силою встает желание освободить Узника. Испытав на себе впечатление ужасной картины страданий Спасителя, Пилат рассчитывает ею же тронуть сердце и той толпы, которая волновалась там, внизу, в ожидании скорой казни, и не видела истязаний Господа Иисуса Христа. С этою целью он выходит на Гаввафу и, опять публично заявляя свое убеждение в невинности Подсудимого, приказывает вывесть Его Самого к народу. «Тогда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице. И сказал им Пилат: се, человек» ⁴⁹¹. Но и апелляция к чувству жалости у народа не имеет успеха. Если многие в этой толпе и были тронуты видом Страдальца, то мимолетное доброе чувство тотчас же должно было обрушиться в ту бездну злобы, какою дышали их руководители. Сердцу этих уже не было доступно сострадание, и вот только новые крики первосвященников и их слуг: «распни, распни Его!» были ответом Пилату ⁴⁹². Когда же прокуратор опять стал уклоняться от окончательного приговора, прежнее неистовство овладевает уже всею толпою: «Мы имеем закон, – кричит она, – и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим» ⁴⁹³.

В первый раз слышит Пилат эти странные для его уха слова, которыми народ определяет вину Подсудимого. В его душе еще живо впечатление от первого разговора в претории с Царем, царство Которого «не от мира сего», и вот теперь слышанное от народа вселяет в его душу новый, безотчетный, для него самого непонятный страх. Быть может, выражение «Сын Божий» пробудило в римлянине мысль о богах и полубогах родной мифологии и то, что давно уже было полузабыто и отвергнуто, окритикованное философией, под впечатлением великого момента страданий Господа стало казаться вероятным и возможным. В душе Пилата для него самого необъяснимым образом стало подниматься чувство страха пред чем-то вышечеловеческим и сверхъестественным. Снова уходит он в преторию и там от Самого Подсудимого старается добиться разгадки своих неясных мыслей. Но указание Спасителя на высшую власть, которой подчинены все власти земные, оставляя Пилата в прежнем инстинктивном страхе, только еще усиливает его желание отпустить непонятного, но, во всяком случае, ни в чем не повинного Узника ⁴⁹⁴.

Увидев такой исход второго тайного допроса, народ, под влиянием своих вожаков, пускает в ход последнее средство. «Если отпустишь Его, – раздаются неистовые крики по адресу Пилата, снова явившегося на Гаввафе, – ты не друг Кесарю» ⁴⁹⁵. Наступает минута решительная. В продолжении всего процесса еще не было момента, когда бы так сильно стоял Пилат на стороне Господа Иисуса Христа и желал Его свободы. Но весь ход судебного процесса позволил врагам Спасителя вполне верно измерить всю нравственную слабость правителя, и потому их последний удар был искусно рассчитан на то, чтобы подавить в его душе остаток совести, а вместе с ним и нерешительности.

Кесарь в эту эпоху греко-римского государства сосредоточивал в своих руках все должности и почести, которые прежде были распределены между главными сановниками и представителями государства. Он был princeps senatus, т.е. президент законодательного собрания; он был постоянным главою национальной религии, несменяемый pontifex maximus. Его личность была священною и неприкосновенною как личность несменяемого трибуна, или охранителя народа. Он стал постоянным консулом, или верховным сановником над всем римским миром. Наконец, Кесарь же сделался и императором, или военным главою, которому присягал каждый солдат в легионе. Таким образом, в этом одном человеке сосредоточивалось теперь все государство; потому измена ему была равна измене против государства, «противник Кесарю» должно было звучать как «противник величеству римского государства». Пилат был amicus Caesaris, носил тот почетный титул «друга Кесаря», который, соединяясь с высшими должностями – легата, префекта, проконсула и др. ⁴⁹⁶, указывал на близкие отношения к императору. Перестать быть «другом Kecapя», в чем готова обвинить его толпа, значило сделаться изменником императору, а вместе с тем и целому государству.

Легко понять после этого, как могли подействовать на Пилата немногие, но страшные слова, так смело брошенные ему в лицо народом. Он хорошо знал этих упорных иудеев. Примеры прошлого сильно ручались за то, что эти люди не остановятся ни пред чем, раз им вздумается довесть до конца начатое дело. Они пойдут к самому Кесарю, и что помешает им к обвинениям в хищничестве и различных жестокостях, которые чувствовал на своей совести Пилат, прибавить и это ужаснейшее из всех обвинение в преступлении против величества? По свидетельству Тацита и Иосифа Флавия, в то время примеры подобных жалоб провинций на своих проконсулов были весьма нередки, и характерною чертою в них являлось именно это crimen majestatis, которое всегда старались присоединить к другим обвинениям ⁴⁹⁷. Пилат, конечно, знал это. Не мог не знать он и того, какою подозрительностию отличался престарелый, мрачный, покрытый проказою Тиверий и как пользовался он «законами о величестве» (leges majestatis) даже против всех тех, единственною виною которых был лишь недостаток подобострастия пред его священною особою. Все это лишь придавало вес и значение угрозе народной толпы и склоняло колебавшегося Пилата в одну сторону. Освобождение Господа Иисуса Христа, Которого иудеи могли в своей жалобе представить бунтовщиком против Кесаря, было бы весьма опасным обвинительным пунктом. В Риме могли все простить, только не crimen majestatis ⁴⁹⁸. И вот, подобно тому, как раньше сказал Каиафа: «лучше, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» ⁴⁹⁹, так теперь решил Пилат: лучше пожертвовать одним человеком, хотя бы и ни в чем не виновным, чем подвергать себя такой большой опасности. Попытавшись еще раз пробудить в сердце народа чувство сострадания к Подсудимому и получив в ответ только новое грозное напоминание о Кесаре, он объявляет свой окончательный смертный приговор Господу Иисусу Христу ⁵⁰⁰.

Торжественная сентенция, в которой всенародно провозглашался такой приговор, не имела одинаковой, раз и навсегда установленной формы. От нее требовались только краткость и общепонятность, форму же ее каждый судья мог создавать и варьировать по собственному вкусу. Но кажется, «ibis ad (или in) crucem» было очень ходячею формою приговора для осужденных на распятие ⁵⁰¹. Может быть, – по крайней мере, нет ничего невероятного, – что этими тремя словами и Пилат осудил на крестную смерть Господа Иисуса Христа. Мы не имеем никаких достоверных, документальных данных, на основании которых можно было бы сказать об этом что-нибудь более положительное. Христиан Адрихомий (конца XVI и начала XVII в.) говорит, что приговор Пилата имел такую форму: Jesum Nazarenum, subversorem gentis, contemptorem Caesaris et falsum Messiam, ut majorum suae gentis testimonio probatum est, ducite ad communis supplicii locum et cum ludibrio regiae Majestatis in medio duorum latronum cruci affigite. I lictor! expedi cruces [Иисуса Назарянина, врага народа, презрителя Цезаря и ложного Мессию, как показало свидетельство старейшин его народа, ведите на место общей казни и при осмеянии царского величия среди двух разбойников распните. 1-й ликтор! выполняй приказ о распятии] ⁵⁰². Ho те древние Анналы, в которых нашел он этот приговор, очень юны для того, чтобы за их свидетельством признавать несомненную достоверность ⁵⁰³. Известны и еще два «документа», содержащие в себе этот интересный приговор Понтия Пилата. Вот буквальное содержание одного из них, более краткого.

«Приговор, объявленный Понтием Пилатом, наместником нижней Галилеи, гласящий, что Иисус из Назарета должен умереть крестною смертью. – В 17-й год правления императора Тиверия и в 25 день месяца марта в священном городе Иерусалиме, когда Анна и Каиафа были священниками и жрецами Бога, Понтий Пилат, наместник нижней Галилеи, восседая на судейском седалище претора, присуждает Иисусу из Назарета умереть на кресте между двумя злодеями, так как великие и достоверные свидетельства народа показали: 1) Иисус соблазнитель. 2) Он бунтовщик. 3) Он враг закона. 4) Он называет Себя ложно Сыном Божиим. 5) Он ложно выдает Себя за царя израильского. 6) Он вступил в храм в сопровождении толпы, которая несла пальмы в руках. Приказывает первому центуриону, Квирилию Корнелию, вести Его на место казни. Запрещает всем, бедным и богатым, препятствовать исполнению смертной казни Иисуса. Свидетели, подписавшие смертный приговор Иисуса, суть: 1) Даниил Робани, 2) Иоанн Заровавель, 3) Рафаил Робани, 4) Капет книжник. Иисус будет выведен из города Иерусалима чрез ворота Struenea» ⁵⁰⁴.

Доктор Тесмар в 49 году нашего столетия в одном периодическом издании в Кельне сделал такое сообщение об этом документе. «Приговор на еврейском языке гравирован на каменной плите, на обратной стороне которой находятся следующие слова: такая же плита была послана в каждое колено. Эта плита была найдена в 1820 г. в городе Аквилее, в Неаполитанском королевстве, во время раскопок, производившихся с целью открытия римских древностей, и позднее открыта комиссариями искусства, находившимися в Италии вместе с французским войском. До времени похода в южную Италию она сохранялась в одной Картезианской ризнице близь Неаполя, запертая в ящике из черного дерева. Этот ящик находится с тех пор в капелле города Казерты. Картезианцы добились своими просьбами того, что плита не была взята у них, из признательности к тем пожертвованиям, какие сделали они для французского войска. Членами комиссии искусств был сделан дословно верный французский перевод. Денон приказал изготовить такую же плиту, на которой был вырезан приговор. При продаже его кабинета она была куплена лордом Говард за 2890 франков» ⁵⁰⁵.

Трудно высказать какое-нибудь предположение относительно происхождения этого документа. Выражение: «такая же плита была послана в каждое колено» приводит на память свидетельства Иустина о том, что по смерти Господа Иисуса Христа иудеями были посланы послы, κηρύσσοντες, ὃτι αἳρεσίς τις ἄθεος καί ἄνομος ἐγήγερται ἀπὸ Ἰησοῡ τινος Гαλιλαιоν πλάνου [извещающие, что появилось некая безбожная и беззаконная ересь от заблуждения некоего Иисуса Галилеянина] ⁵⁰⁶ и Евсевия, который говорит, что иудеи разослали по всем странам письма, полные ругательств против Господа Иисуса Христа ⁵⁰⁷. Евреям же, вероятно, обязан своею фабрикациею и этот приговор Пилата. Но определить время происхождения его нет никакой возможности. В той же Аквилее, при производстве работ по расширению одного здания, под одним камнем был найден мраморный ящик и в нем другой документ, содержащий в себе более пространную вариацию того же приговора Пилата над Спасителем, под заглавием: «смертный приговор Пилата от слова до слова» ⁵⁰⁸. Отличаясь от первого большею растянутостью, он заключает в себе такие подробности, которые совершенно немыслимы в подлинном приговоре Пилата.

Точно в таком же положении находится и вопрос об официальном доносе Пилата Тиверию о суде и распятии в великую пятницу. Тертуллиан прямо говорит: еа omnia super Christo Pilatus Caesari tunc Tiberio nuntiavit [Пилат сообщил все относительно Христа тогдашнему императору Тиверию] ⁵⁰⁹. Возможность такого доноса подтверждается и теми обстоятельствами, в каких находился Пилат: он имел основание бояться доноса в Рим на самого себя со стороны иудеев, разгоряченных его нерешительностью в деле Господа Иисуса Христа; удобнее было предупредить их. Известить Тиверия о суде над Спасителем Пилат мог только сам, от своего имени, а не чрез легата Сирии, потому что в год смерти Господа Иисуса Христа в Сирии не было правителя ⁵¹⁰. Вот и все, что можно сказать об этом доносе Пилата. К сожалению, история не знает не только подлинного документа, относящегося сюда, но даже выдержек из него в каком-нибудь достоверно подлинном сочинении ближайшего к этому событию времени. Все виды так называемого «письма» Пилата, существующего в различных чтениях и изданиях, на греческом и латинском языке, то как приложение к «Актам Пилата» или Евангелию Никодима, то независимо от них, не выдерживают и самой легкой критики относительно своей подлинности ⁵¹¹. Вот, например, наиболее краткое и, кажется, популярное чтение «письма».

«Понтий Пилат Клавдию. Недавно случилось, чему я сам свидетель, что иудеи чрез свою зависть жестоко наказали себя и своих потомков. Именно, – как имели отцы их обещание, что Бог их пошлет им с неба Святого Своего, который по достоинству будет называться их царем, и Он обещал, что пошлет Его на землю чрез Деву: так в мое наместничество, когда Бог евреев послал Того в Иудею и увидели, что Он слепым дает зрение, прокаженных очищает, расслабленных исцеляет, демонов изгоняет из людей, даже мертвых воскрешает, повелевает ветрам, сухими ногами путешествует по водам моря и делает многое другое, когда весь народ иудейский уверовал, что Он Сын Божий, – начальники иудейские воспылали завистью к Нему и схватили Его, и предали мне, и многое лжесвидетельствовали мне о Нем, говоря, что Он волшебник и поступает против их закона. Я поверил, что это так и предал Его в их волю для бичевания. Они же распяли Его и над погребенным держали стражу. На третий день в то время, как воины мои стояли на страже, Он воскрес: злоба же иудеев возгорелась до того, что они дали деньги солдатам, говоря: скажите, что ученики Его украли Его тело. Но они, хотя взяли деньги, однако не могли умолчать о том, что случилось. Ибо засвидетельствовали, что они видели, как Он воскрес и что взяли деньги у иудеев. – Об этом же доношу, чтобы кто не налгал иначе и ты не вздумал бы верить лжи иудеев» ⁵¹². – Все содержание письма, как видим, слишком ясно выражает цель своего автора – выставить Пилата непосредственным свидетелем евангельской истории; но это же самое заставляет и скептически относиться к его подлинности.

Возвращаясь к окончанию вопроса о суде над Господом Иисусом Христом у Пилата, считаем необходимым сделать еще одно замечание. Когда окончился этот суд? На этот вопрос, по-видимому, дает ответ евангелист Иоанн. «Тогда была пятница пред Пасхою и час шестой» ⁵¹³, замечает он о времени окончательного приговора римского правителя. Деление дня на 12 часов ⁵¹⁴ явилось у иудеев не раньше времени после плена вавилонского. Так как день считался от восхода солнца до захода, то и промежутки времени, обозначаемые часами, были различной длины в различные времена года. Во время праздника Пасхи, который всегда праздновался в весеннее равноденствие, еврейский час по своей продолжительности равнялся нашему. Но само собою понятно, что счет часов и теперь не мог совпадать с нашим. Между 12 часами еврейского дня главными были третий, шестой и девятый как назначенные для молитвы ⁵¹⁵, и вот из них третий соответствовал нашему девятому, шестой – двенадцатому, а девятый – третьему по полудни ⁵¹⁶. Таким образом, следуя указанию евангелиста Иоанна, мы должны бы определить время окончательного приговора Пилата над Иисусом Христом приблизительно около нашего двенадцатого часа. Но препятствием этому являются даты других евангелистов и главным образом – указание евангелиста Марка. Последний, ничего не говоря о времени суда, ясно указывает время распятия Иисуса Христа. Ἠν δέ ὣρα τρίτη, кαί ἐσταύρωσαν αὐτόν [Был час третий, и распяли Его], – говорит он ⁵¹⁷, относя, таким образом, не суд, а уже распятие Господа только к третьему, по нашему счислению – к девятому часу дня. Для устранения такого противоречия в евангельских показаниях некоторые признавали вышеприведенное место Иоанна испорченным, которое нужно читать не ἔκτη [шестой], а τρίτη [третий]. Такое чтение встречается в некоторых списках, и Грисбах признает за ним право наравне с чтением ἔκτη. Ошибка в цифре легко-де могла быть внесена переписчиком. Другие, например, Клерик (Clericus), Михаэлис, а за ними Гуг, пытались разрешить трудность иным путем. Разница в евангельских показаниях, по их мнению, произошла от того, что евангелисты следовали здесь различным счислениям. Евангелист Иоанн употребил счисление малоазийское, так как писал свое повествование для малоазийских христиан; евангелист же Марк держался того деления времени, которое было в употреблении у иудеев палестинских. Разница между этими счислениями на три часа ⁵¹⁸. Но эти и им подобные объяснения страдают отсутствием веских оснований для себя. Трудно соглашаться с мнением, которое в угоду себе хочет видеть испорченность в евангельском тексте или все построено на предположении, как объяснение Гуга. В данном случае мало внимания обращают на слово ὡσεί [как, около], которое есть в дате евангелиста Иоанна. Он не говорит: ὥρα δέ ἕκτη – час шестой, а ὥρα δέ ὡσεί ἕκτη – приблизительно час шестой, и это приблизительно должно иметь важное значение для нас. Очевидно, здесь нет речи о точном определении времени. Евангелисту для того, чтобы быть понятным для всех, нужно было указать какой-нибудь из общеизвестных пунктов дневного времени, а такими могли быть только те главные часы, назначенные для молитвы. Из них девятый час, по свидетельству трех первых евангелистов, был уже концом голгофских страданий Господа. Таким образом, евангелист Иоанн мог указать только на третий или на шестой час и указывает на шестой; евангелист же Марк то время, которое представлялось Иоанну близким к шестому часу, мог назвать часом третьим. Чье определение точнее, сказать трудно, но несомненно, что оба евангелиста дают лишь приблизительные указания. Первое появление иудеев с Подсудимым пред преториею Пилата, как мы видели, было приблизительно в седьмом часу. Первый допрос у Пилата, отправление к Ироду, допросы и издевательства тетрарха, возвращение к Пилату, здесь длинный ряд переговоров, среди которых заняли немало времени сцена с Вараввою, бичевание и жестокие издевательства римской спиры, – все это, без сомнения, должно было занять больше тех двух или трех часов, которые можно насчитать от начала процесса до третьего, нашего девятого часа. С другой стороны, не наступил еще и час шестой, или двенадцатый, по-нашему счету: промежуток между седьмым и двенадцатым часами очень велик для людей, торопившихся покончить свое дело. Ввиду всех этих соображений, мы приходим лишь к тому заключению, что окончательный приговор Пилата над Господом Иисусом Христом совершился между третьим и шестым часами, или приблизительно – около 10 часов по-нашему счету.

Итак, еще не наступил полдень, как ужасное дело, начатое далеко за полночь, было уже почти окончено. Правда, приговор правителя еще ожидал своего исполнения; тем не менее, враги Господа Иисуса Христа уже могли торжествовать свою победу. Великий Пророк, учение Которого поселяло столько зависти и беспокойства в их гордой душе, дважды осужден, и теперь ничто уже не станет на дороге к Его смерти.

Мы старались проследить и уяснить себе все детали обоих великих процессов. Если бы теперь мы задались целью сравнить то полное несправедливости ночное судопроизводство, руководителями которого были представители отечественной духовной и светской власти, с судебным процессом пред трибуналом римского правителя, то сравнение вышло бы далеко не в пользу первого. Там злая ненависть к Подсудимому, желание во что бы то ни стало осудить Его – руководят всеми движениями судей. Здесь же судья не только далек от подобного отношения к Обвиняемому, а напротив, глубоко убежден в Его невиновности и стоит за Его оправдание. Тем не менее, несмотря на такое существенное различие в постановке обоих процессов, результат получился один и тот же. И, как ни странно это, иначе не могло и быть. Оба процесса были совершенно различны по месту, времени, ходу и порядку дела, по обстановке, – словом по всему, кроме главных руководителей дела. Как там, в глубокий, поздний час ночи, в одной из зал на втором этаже первосвященнического дворца, так и здесь, при солнечном свете, пред преториею областеначальника, такими руководителями всего хода дела были одни и те же личности: первосвященники, книжники и старейшины народа, давно порешившие смерть Господа Иисуса Христа. Там они играли роль судей официально: обставив себя внешним видом закона и правды, вели допрос – хотя и ложных, ими же самими подысканных – свидетелей и составляли – хотя и совершенно незаконное – судебное постановление. Здесь не они должны были выступить судьями Обвиняемого. Вся их роль должна бы ограничиться доносом и представлением необходимых доказательств преступления, а решение дела принадлежало римскому правителю. Но на деле мы видим не то. И здесь, собственно, они же остаются судьями Господа Иисуса Христа, а Пилат является лишь орудием в их руках. Поэтому и весь процесс пред преториею римского правителя является столь же несправедливым, как и предшествовавшее ему ночное судопроизводство, и сам официальный судья Пилат подлежит нравственному осуждению как судья, чуждый правды.

«Поставьте на место Пилата всякого другого человека с незаглушенною совестию, – говорит Т. Буткевич, – имеющего понятие о справедливости и некоторую охоту к ней, но из детства привыкшего, по обычаю всех римских вельмож того времени, ставить политические соображения выше нравственных требований, смотреть не столько на совесть, сколько на обстоятельства, казаться справедливым, где можно это сделать без вреда для себя, одним словом, поставьте на место Пилата обыкновенного человека, непосредственно взятого из той или другой общественной среды данного времени, и он будет вести себя, как вел Пилат» ⁵¹⁹. – Мы видели те обстоятельства, среди которых находился Пилат во время суда над Господом Иисусом Христом. По единогласному свидетельству евангелистов, Пилат был глубоко убежден в невинности Подсудимого, знал, что «предали Его из зависти» ⁵²⁰, и не раз пред всем народом объявлял свое убеждение и желание отпустить Узника. Но потом, когда начали подвергаться опасности его личные интересы, когда среди неистовых криков беспорядочной толпы послышались довольно прозрачные намеки на донос кесарю, Пилат уступил и предал на смерть Человека, заведомо ни в чем не виновного. Поэтому, не задаваясь вместе с почтенным автором вопросом, как поступил бы другой кто-нибудь на месте Пилата, мы в то же время считаем необходимым ответить на другой вопрос. Представим себе, что какой-нибудь правитель или просто судья, разбирая уголовный процесс, убеждается в полнейшей невинности подсудимого и, заявляя о таком убеждении своем публично, готов отпустить обвиняемого; но присутствующий при этом процессе народ требует другого исхода дела, грозя в противном случае подвергнуть большой опасности собственное личное благосостояние судьи. Тогда последний склоняется «пред силою обстоятельств» и, вопреки собственному убеждению, попирает закон и совесть, отдает на смерть невинного человека. Что сказать о таком правителе? – Думается, что такому человеку, особенно если он римлянин, необходимо напомнить благородные слова Двенадцати таблиц: «не должно слушать пустые крики народа (vanae voces populi), когда они требуют оправдания ли виновного, или осуждения невинного» ⁵²¹.

Виды смертной казни в древнеиудейском кодексе уголовного права. Servile supplicium римлян и его opyдиe. Дерево и форма креста Христова (легенды о крестном древе до распятия на нем Спасителя). Шествие на место казни чрез западные городские ворота. Κρανίου τόπος. Распятие. Страдания на кресте и смерть. Crurifragium. Обряд погребения и устройство гробниц у древних иудеев. Погребение пречистого тела Господа Иисуса Христа.

«Четыре смертные казни переданы великому синедриону: избиение камнями, сожжение, смерть от меча и удавление», – говорится в Мишне ⁵²². Как наиболее соответствовавшая духу и характеру древнейшего иудейского уголовного права, по которому наказание за преступление считалось делом всего народа ⁵²³, первая из этих казней уже в Моисеевом законодательстве имела наибольшую сферу действия. Так, ей подвергались уличенные в служении Молоху ⁵²⁴ или вообще в безбожии, в смысле отрицания Иеговы и почитания того, что признавали за Бога другие народы ⁵²⁵; ею наказывались дерзавшие хулить имя Иеговы ⁵²⁶, ложно присвоившие себе дар пророчества ⁵²⁷, обманывавшие народ волхвованием ⁵²⁸, нарушавшие святость субботы ⁵²⁹, оскорбившие святость обручения ⁵³⁰, заклятия ⁵³¹; камнями побивали неисправимо непокорного сына по жалобе его родителей ⁵³². Кроме этих преступлений, определенно названных в Библии, без сомнения, еще очень многие, аналогичные им, подвергались тому же наказанию. По крайней мере, всего естественнее разуметь его и там, где закон Моисея выражается в неопределенной формуле: «смертию да умрет», или «кровь его на нем», «потребится душа та от среды людей своих» ⁵³³. Только в Талмуде находим мы указания относительно самого процесса совершения этой казни ⁵³⁴. Библия ограничивается одним замечанием, что свидетели должны бросить первый камень в преступника ⁵³⁵.

В тех случаях, когда нужно было предать смерти многих разом, камень являлся неудобным орудием казни и потому его заменял меч ⁵³⁶. Кажется, только в сравнительно позднейшее время, при царях, казнь мечом начинает применяться и к отдельным лицам ⁵³⁷. Исполнителем ее является кто-нибудь из царской свиты, а формою – заклание мечом, а не обезглавление. Последнее практикуется в Иудее при римлянах ⁵³⁸, знавших у себя этот род казни, до этого же времени обезглавление встречается у иудеев только как обыкновенное явление на войне, а не в смысле наказания за преступление ⁵³⁹.

Как особый вид более тяжкой кары, практиковалось у иудеев сожжение преступника живым. Сфера действия его, впрочем, ограничивается в законодательстве Моисея только двумя случаями особенно тяжкого полового преступления ⁵⁴⁰. Чаще оно имело место там, где хотели усилить казнь преступника или окружить его смерть возможно большим позором. В таких случаях уже после казни преступника предавали сожжению его труп и над пеплом набрасывали груду камней ⁵⁴¹. Та же цель достигалась и другим способом: труп казненного вешали «на древе», т. е. на столбе, причем повешенный не оставался в таком положении после захода солнца на ночь, а непременно вечером предавался погребению. Яко проклят есть от Бога всяк висяй на древе: и да не оскверните земли, юже Господь Бог твой дает тебе во жребий, заповедал народу Своему Иегова устами Моисея ⁵⁴². – Что касается, наконец, удавления, которому Мишна также отводит место в ряду иудейских казней, то о нем мы не находим упоминания в Библии. Только в позднейшее время, под римским влиянием, становится оно знакомо иудеям ⁵⁴³.

Итак, в этом кодексе древнеиудейского уголовного права мы не находим той казни, к которой был приговорен Господь Иисус Христос. Казнь крестная, или распятие, по определению Цицерона, была crudelissimum teterrimumque supplicium ⁵⁴⁴, или damnatissimum quoddam fatum, extremum supplicium, θάνατος οἴκτιστος, как выражаются другие писатели ⁵⁴⁵, т. е. ужаснейшим мучительнейшим и позорнейшим из всех видов казни. Она была известна древним индийцам, персам, ассирийцам, финикиянам, египтянам, карфагенянам, также грекам и римлянам ⁵⁴⁶. В греко-римской истории мы встречаем примеры, когда эта казнь практиковалась в ужасных размерах: ей подвергались сотни, даже тысячи людей разом. Так, Александр Македонский, по завоевании Тира, приказал распять на крестах 2000 жителей этого города, за долгое сопротивление осаде. В Иудее римское господство, можно сказать, началось и окончилось крестною казнью. После смерти Ирода Великого, Варус распял 2000 мятежников ⁵⁴⁷. При императорах Клавдии и Нероне, Тиверий Александр, Квадрат, Феликс, Фест, Флор казнили таким образом многих бунтовщиков и даже многих знатных иудеев, пользовавшихся притом римским гражданством ⁵⁴⁸. Тит при осаде Иерусалима, по словам Иосифа Флавия, не находил места и дерева для крестов, на которых были распинаемы пленные иудеи ⁵⁴⁹. Но особенно часто употреблялся крест в римских провинциях при императоре Тиверии, который быструю казнь не считал даже наказанием, называя ее бегством осужденного ⁵⁵⁰. Тем не менее, распятие у римлян называлось servile supplicium – казнью собственно лишь для рабов и тяжких общественных преступников – мятежников, убийц и т.п. Человек с правами римского гражданства считался свободным от него ⁵⁵¹.

Иудейское право, отличаясь более гуманным характером, не знало этой жестокой казни ⁵⁵². Если бы суд над Господом Иисусом Христом совершался в период самостоятельной политической жизни Иудеи, то, обвиненный двукратным собранием синедриона в богохульстве, Подсудимый был бы побит камнями. Но время было не то. Осужденный отечественным судилищем на смерть предстал на суд еще римского правителя, где все дело было перенесено на почву римской юриспруденции. Здесь само обвинение потеряло свой прежний религиозный характер и, благодаря стараниям руководителей дела, тех же членов синедриона, приняло политическую окраску. Господу Иисусу Христу было поставлено в преступление то, что Он выдавал Себя за Христа Царя, т.е., по толкованию иудейских первосвященников, был мятежником против верховной власти или величества римского государства, и сами иудеи потребовали от прокуратора именно распятия Осужденного как такой казни, которая очень часто практиковалась в то время в римских провинциях, особенно по отношению к мятежникам.

Иудейское уголовное право не дозволяло приводить в исполнение смертный приговор синедриона непосредственно после того, как состоялось судебное постановление. Еще целые сутки участь подсудимого оставалась нерешенною, пока не соберется синедрион во второй раз и, пересмотрев дело, утвердит или изменит первое постановление. Римское право не знало такой гуманной осторожности, и казнь у римлян следовала непосредственно за смертным приговором. Поэтому, как только торжественная сентенция приговора Пилата закончила великий судебный процесс пред его преториею, тотчас должны были начаться обычные приготовления к крестной казни. Ими занялись не ликторы, выполнявшие роль палачей в Риме и в некоторых больших провинциях, а те же солдаты из отряда Пилата. Они сняли с Иисуса Христа окровавленную багряницу и возвратили Ему прежние, Его собственные одежды ⁵⁵³. Был ли снят в это время и терновый венец с окровавленного чела Спасителя, евангелисты не говорят нам. Это орудие издевательства и мучения мог носить Страдалец на челе Своем до конца Своей земной жизни ⁵⁵⁴. Тем временем на скорую руку было приготовлено и главное орудие казни, крест, который сам осужденный должен был нести до места казни ⁵⁵⁵. – Остановим свое внимание па двух вопросах: из какого дерева был сделан этот крест и какую он имел форму?

Было время, когда особенно интересовались вопросом о древе креста Господня. Это период крестовых походов, эпоха религиозного возбуждения, когда массы народа хлынули с запада на восток для освобождения гроба Господня. В это время зародилось желание иметь историю того дерева, которое после сделалось орудием страданий и смерти Сына Божия. Появляются одна за другой легенды, в которых на различные лады варьируется одна и та же тема. По исследованию Вильгельма Мейера, задавшегося целью собрать и привести в систему эти легенды, древнейший, сравнительно небольшой рассказ имеет такое содержание.

Во времена Давида один иудей случайно нашел в лесу дерево, ветви которого были покрыты тремя родами листьев. Пораженный таким видом дерева, еврей рубит его и приносит к царю. Давид знает, что будет с этим деревом, и потому до самой смерти своей не перестает почитать его. То же делает и Соломон, из благоговения к дереву обкладывающий его золотом. Но вот, послушать мудрость Соломона приходит царица Austri [Юга] и говорит, что если бы царю была известна будущая судьба этого дерева, он не относился бы к нему с таким благоговением. Услышав об этом, Соломон старается узнать недосказанное царицею, что ему и удается путем подкупа приближенного к ней. На этом дереве, узнает он, будет повешен такой человек, от которого падет все царство иудеев. Тогда, сорвав золото, Соломон бросает дерево на дно цистерны (pisdm), вода которой с тех пор получает целебную силу. Так проходят многие годы до времени страданий Господа, когда цистерна была осушена и из дерева сделали крест, «который понес Христос на своих плечах даже до ворот» ⁵⁵⁶.

В эту древнейшую сагу после вошли новые элементы. Так, по одной вариации, происхождение дерева креста уже относится ко времени Адама. Оно вырастает из того зерна древа жизни, которое ангел вложил в уста умершего Адама. Под этим деревом Соломон после производит суд над своим народом ⁵⁵⁷. Другая вариация говорит, что из рая взяты были сыном Ноя, Ионитом (Ionitus), три отростка, которые потом чудесным образом срослись вместе. При Давиде дерево является на Ливане, и царственный пророк в трех составных частях его (ель, пальма и кипарис) узнает символ единосущной Троицы. Не Давид, муж крови, а Соломон, мирный царь, строит храм Иегове и хочет употребить в дело и это дерево. Но последнее является то слишком длинным, то слишком коротким. Тогда царь ставит его пред храмом для всеобщего почитания. После пророчества Сивиллы народ бросает дерево в купель Силоамскую, позднее названную piscina probatica [Овчая купель]. Наконец, на этом же дереве на Кальварии был распят Иисус Христос ⁵⁵⁸.

Широкое распространение находят потом еще две новые черты в рассказе: 1) крест, орудие смерти Господа Иисуса Христа, имеет свое начало в ветке, или стебле, который принес Адаму сын его из рая; 2) оказавшееся негодным при построении храма дерево не почитается, а служит мостом (чрез поток); царица Савская боится переходить по нему, благоговея пред будущею его судьбою. – Наконец, после различных вариаций и изменений ⁵⁵⁹, к концу XIII-го века рассказ является в форме длинной легенды, в которой хотя фантазия автора многое переработала по-своему и немало внесла от себя, однако прежние основные черты легенды остались те же ⁵⁶⁰.

Все эти фантастические с библейскою окраскою легенды о чудесном трехсоставном дереве, интересные сами по себе, конечно, не могут дать ответа на вопрос: из какого дерева был сделан крест Иисуса Христа. Но так же и мнения тех, которые думали дать ответ на него, уже по одному разнообразию своему не имеют почти никакого значения. Так, нидерландец Липсиус утверждал, что таким деревом был дуб ⁵⁶¹. Другие указывали на четыре рода деревьев: пальму, кедр, кипарис и оливу ⁵⁶². Из отцов Церкви Киприан (de pass. Chr.) называет только пальму, в то время как греческие писатели, например, Кантакузен, – кипарис, сосну и кедр. При решении этого вопроса прежде всего нужно принять во внимание то, что крест Господа был самым обыкновенным орудием распятия, ничем ни отличавшимся от других крестов, на которых часто приходилось римлянам казнить рабов и важных общественных преступников. Но для таких орудий позорной казни римляне не могли употреблять первое попавшееся под руку дерево. Некоторые из лучших родов деревьев у них были посвящены богам. Так, дуб был посвящен Юпитеру, тополь – Геркулесу, лавровое дерево – Аполлону, олива – Минерве и проч. ⁵⁶³ Из таких же деревьев, как персиковое и кедровое, искусная рука резчика вырезывала фигуры тех же богов ⁵⁶⁴. Уже такое высокое назначение этих деревьев не дозволяло римлянину употреблять их на то орудие казни, которое большею частию носило презренное имя infelix lignum, или arbor, infamis stipes, т. е. несчастного, бесславного, презренного дерева ⁵⁶⁵. Возможно, что и род дерева брали подходящий, какое-нибудь из так называемых arbores infelices damnataeque religione, деревьев одичавших и не приносивших никаких плодов ⁵⁶⁶. Может быть, в этом смысле говорил и Григорий Нисский: «дерево креста Господня всем человекам спасительно несмотря на то, что есть часть, как я слышу, древа презренного и многих бесчестнейшего» ⁵⁶⁷. Конечно, это лишь предположение, да и весь вопрос принадлежит к той области, где возможны только предположения. Даже допустив, что римлянами при выборе дерева креста вообще руководил именно такой принцип, мы не имеем данных отрицать и того, например, что этот принцип мог не иметь особенного значения в Иерусалиме, в стране, населенной не римлянами, а народом с совершенно другою религиею, складом жизни, взглядами и обычаями. Да наконец, даже если бы и здесь римляне оставались до мелочей верными самим себе, то все же еще можно спорить, не было ли допущено случайное исключение при казни Господа Иисуса Христа и не был ли сделан его крест из первого попавшегося под руку дерева, например, из маслины или сикомора.

Легче ответить на другой вопрос: был ли крест Спасителя покрашен? Светоний упоминает об одном кресте высоком и окрашенном в белый цвет как о явлении особенном, допущенном наместником Испании Гальбою с целью выделить распятого на этом кресте из среды других казненных ⁵⁶⁸. Большею же частью орудие распятия приготовлялось на скорую руку, самым простым способом, и покрывать его еще какою-нибудь краскою было бы совершенно излишнею, бесполезною заботою.

Всякая фигура, образующаяся двумя в одном пункте соприкасающимися или пересекающими друг друга линиями, уже имеет право на название crux. Но кажется, древнейшая и простейшая форма, носившая это имя, получалась от наложения горизонтальной линии на вертикальную (Т). На востоке в древности был обычай выжигать такой знак на бедрах и на шее лошадей. Тот же знак употреблялся в египетских письменах и на древних иудейских монетах заменял еврейское ת ⁵⁶⁹. Наконец, он же перешел в греческий, латинский и все происшедшие от них алфавиты. Но в собственном смысле crux и соответствующее ему греческое σταυρός служили обозначением не всякой фигуры, имевшей указанную форму, а особого орудия казни, печальная честь изобретения которого принадлежит не грекам и римлянам. Классический мир позаимствовал его, может быть, у финикиян и карфагенян, а эти у какого-нибудь из восточных народов ⁵⁷⁰. На столб, вкопанный в землю или другим каким способом прочно поставленный в вертикальном направлении, накладывали сверху поперечный брус, к концам которого, имевшим одинаковую длину, прикрепляли руки осужденного на смерть. Таким образом, тело должно было висеть вдоль вертикального столба, причем для большей устойчивости прикрепляли к столбу и его ноги. У римлян такой формы крест получил имя crux commissa ⁵⁷¹. Но дав у себя место тому, что называли они servile supplicium, римляне стали употреблять, как орудие распятия, еще два вида креста. Их crux decussata, имевший фигуру почти буквы Х, составлялся из двух, одинаковой величины, прямых брусьев, соединявшихся вместе на средине своей под острым углом ⁵⁷². На месте казни вкапывали в землю два конца такого креста настолько, чтобы он мог прочно стоять; затем руки и ноги осужденного протягивали и прикрепляли на всех четырех концах его, так что тело казненного было в вертикальном положении ⁵⁷³. Наконец, римляне употребляли еще crux immissa. Он отличался от более древнего crux commissa только тем, что поперечный более короткий брус срединою своею не накладывался на верхний конец вертикального столба, а прикреплялся к этому столбу несколько ниже. Верхний конец, таким образом, поднимался над перекладиною или поперечным брусом (+). Для того чтобы тело распятого имело больше опоры на кресте и тяжестью своею не оторвало рук от гвоздей, на средине вертикального столба приделывался еще небольшой брус, или деревянный гвоздь (clauis, palus, pegma), который по форме своей напоминал рог ⁵⁷⁴. Он должен был служить седалищем для распятого, чем объясняются такие выражения, как acuta cruce sedere, cruci inequitare, invehi, requiescere [сидеть, ехать верхом на кресте, ехать, отдыхать на остром кресте]. Вместе с таким седалищем крест имел пять концов ⁵⁷⁵. – Какую из этих трех форм имел крест, послуживший орудием смерти Господа Иисуса Христа?

Обращаясь за разрешением этого вопроса к свидетельствам древних отцов и учителей Церкви, мы встречаем у некоторых из них отдельные выражения, по-видимому, говорящие за первую форму креста, т. е. crux commissa. Так, Тертуллиан, в объяснение четвертого стиха 9-й главы пророка Иезекииля, говорит, что знамение, виденное Иезекиилем на лицах мужей стенящих и болезнующих о всех беззакониих бывающих среде их ⁵⁷⁶, была греческая буква Таu или латинская Т, имеющая вид креста ⁵⁷⁷. То же подтверждают Ориген, Павлин Ноланский и Иероним ⁵⁷⁸. Ни откуда не видно, чтобы Тертуллиан здесь мог иметь в виду, как думает Фридлиб ⁵⁷⁹, финикийское и самаританское Tau, которое имело фигуру + и X: он ясно говорит о букве греческого и латинского алфавита. Григорий Великий в объяснение слов Тертуллиана говорил, что в них указывается лишь на сходство с крестом: если бы был прибавлен верхний конец вертикальной линии над поперечником, тогда Тертуллиан сказал бы просто crux, a не species crucis ⁵⁸⁰. Такое объяснение, очевидно, ищет точности выражения в словах Тертуллиана; но еще можно спорить, как точнее сказать при виде фигуры креста, где-нибудь начертанной: крест или фигура, вид креста (species crucis)? – Не стараясь найти возможность такого объяснения слов Тертуллиана и других согласных с ним отцов Церкви, которое отвечало бы заранее поставленной цели, проще и справедливее будет видеть в них указание именно на ту форму креста, которая носила название crux commissa. Тем не менее, было бы слишком поспешно на основании этих слов приходить к заключению, что крест Господа Иисуса Христа действительно имел эту форму. За исключением только этих отдельных выражений, общее мнение отцов Церкви говорит не за этот, а за третий вид креста, crux immissa. Так, тот же Тертуллиан дает понятие о четырехконечном кресте, когда говорит: si statueris hominem manibus expansis, crucem feceris [представь себе человека, распростершего руки – это изображение креста] ⁵⁸¹. У Иустина Мученика, Минуция Феликса, Иеронима, Августина, Иоанна Дамаскина ⁵⁸² мы встречаем такие сравнения креста, которые не оставляют ни малейшего сомнения в том, что все эти отцы и учители Церкви говорят именно о кресте четырехконечном. Любимою темою для них было утверждать и доказывать, что вид этого четырехконечного креста был положен в природе, уже при самом ее творении, и потому сама природа должна была служить прообразом и пророчеством того позорного орудия, на котором страдания Сына Божия искупили весь мир. Четыре стороны неба, летящая птица, плавающий или с распростертыми руками молящийся человек, зажаренный пасхальный агнец, весельное судно, пашущий земледелец, римские военные значки (vexilla, contabra, tropaea) и т.п. – вот обыкновенно употребляемые ими сравнения для креста. Все они приложимы только к crux immissa. Но помимо этих сравнений, мы находим у тех же церковных писателей и прямые указания именно на четыре конца креста. Сюда, кроме уже приведенных слов Иринея Лионского , дающего на четырехконечном кресте место еще особому гвоздю для сиденья, должно отнести выражения Седулия ⁵⁸³, Иоанна Дамаскина ⁵⁸⁴ и особенно блаженного Августина. Последний говорит о кресте еще определеннее: «была широта, на которой простирались руки, длина, поднимающаяся от земли, на которой было пригвождено тело, высота, выдававшаяся вверх над поперечною балкою» ⁵⁸⁵. – Все это приводит нас к тому убеждению, что именно четырехконечный или, если считать и гвоздь для сиденья, то пятиконечный крест послужил орудием казни Господа Иисуса Христа.

Если на монетах императоров Констанса и Константина встречаются изображения креста трехконечного, если, далее, на одном древнем кольце, о котором говорит Ариньи ⁵⁸⁶, выбита монограмма Иисуса Христа с крестом также формы римского crux commissa, то эти и другие им подобные примеры древнехристианских изображений креста справедливее считать исключением. Они могут наводить лишь на ту мысль, что сама древность не сразу решила вопрос относительно формы того священного древа креста, которое послужило орудием смерти Спасителя мира. По крайней мере, в четвертом веке, когда вместе с религией христианскою и почитание изображения креста как символа нашего спасения стало явлением дозволенным и очень распространенным, не везде и не сразу явилась одна и та же форма креста. Разногласие в этом случае тем естественнее, что христианство принимали те же римляне, которые знали в своей практике не одну форму креста. Отсюда становится весьма понятным, что в то время, как большинство сюда относящихся памятников христианского искусства говорит за четырехконечную форму креста Господня ⁵⁸⁷, встречаются отдельные примеры и другой формы. Но уже одно то, что в эпоху глубокой же древности раз и навсегда установилось определенное мнение относительно формы креста Господня, что эта форма неизменно потом хранится в христианстве на пространстве пятнадцати веков и, смело можно сказать, останется в нем, пока стоит мир, – уже одно это сильнее всех побочных соображений должно говорить нам, что именно такой формы крест, римский crux immissa, послужил орудием страданий и смерти Господа Иисуса Христа. Глубокое основание для себя этот непоколебимый взгляд всей Церкви христианской находит, между прочим, и в самом Евангелии. Тот, кто сам стоял на Голгофе и был свидетелем страданий и смерти Спасителя мира, мог бы более, чем кто-нибудь другой, сказать о внешнем виде креста Господня. Но ученик, его же любяше Иисус, святой Евангелист Иоанн ничего не говорит нам об этом. Таким же молчанием обходят это и другие евангелисты. Только у одного из них мы находим краткое замечание, имеющее для нас, при отсутствии других данных, большое значение. Кαὶ ἐπέθηκαν ἐπάνω τῆς κεφαλῆς αὐτοῦ τὴν αἰτίαν αὐτοῦ «и поставили над головою Его надпись, означающую вину Его», – говорит евангелист Матфей ⁵⁸⁸. Эти слова евангелиста ясно показывают, что крест на котором был распят Господь Иисус Христос, не был crux commissa, потому что на таком кресте не нашлось бы места для дощечки, с надписью вины казненного, именно над Его головою. Для того, чтобы поместить здесь такую дощечку, необходимо, чтобы вертикальный, основной столб креста имел продолжение свое вверху, над поперечным брусом, а в таком случае уже получится не commissa, a immissa crux, крест четырехконечный.

Приготовлением этого-то «несчастного и бесславного древа» занялись воины, быть может, на том же дворе близ здания претории, который служил местом истязаний Господа Иисуса Христа. Уже здесь крест мог получить свой надлежащий вид, т.е. два бруса его могли быть положены один на другой и скреплены; но иногда это откладывалось до места казни. Для рабов, приговоренных к распятию, древнеримская практика знала особое орудие, употреблявшееся пред казнью, – так называемые furca (διπλοῦν ξύλον ἀμάξης), род деревянных вил из двух брусьев, соединенных двумя своими концами под острым углом (V). Пред казнию раба водили по городу, на показ всему народу, с этими furca на шее ⁵⁸⁹. Несколько позднее, когда сфера действия распятия расширилась, вместо furca на шею осужденного стали надевать patibulum, два горизонтальные бруса, соединенные вместе на обоих своих концах; при этом руки горизонтально протягивались вдоль брусьев и привязывались к ним. В таком виде, представляя собою, так сказать, живой крест, он шел до места казни, где patibulum служило поперечником для вертикального столба креста ⁵⁹⁰. Но такая жестокость не была необходимою при распятии. Осужденный часто шел на казнь, неся на своих плечах не patibulum, a crux, или σταυρός. Два последние названия никогда не смешиваются у греко-римских писателей с patibulum ⁵⁹¹. Евангельский рассказ не знает этого орудия, а говорит о кресте ⁵⁹², поэтому для нас не может подлежать сомнению, что Божественный Страдалец не имел его. С достоверностью можно сказать и то, что крест, возложенный на плечи Господа Иисуса Христа близ претории, не был так высок, как часто изображают его художники. Только для каких-нибудь особенно важных преступников римляне употребляли иногда крест высокий ⁵⁹³; при обыкновенной же казни их крест был немного выше роста обреченного на смерть, так что лишь несколько футов отделяли казненного от земли.

Может быть, в виду большего стечения народа, собравшегося на праздник в Иерусалим, желая сделать зрелище смертной казни более внушительным и страшным, Пилат посылает на распятие вместе с Господом Иисусом Христом и двух разбойников ⁵⁹⁴. Итак, не один, а три креста были видны в той толпе, которая направлялась от судилища Пилата к Голгофе. Впереди шел герольд, и его громкий голос извещал всех встречавшихся на улицах о том, кто будет казнен и за какое преступление ⁵⁹⁵. О том же должна была говорить надпись на белой дощечке, которую несли пред преступником или вешали ему на шею ⁵⁹⁶. Целый отряд солдат в полном вооружении, под командою центуриона или трибуна на лошади ⁵⁹⁷, со всех сторон окружал обреченных на смерть. Многочисленная толпа народа, растянувшаяся вдоль улицы, заключала это печальное шествие, и тысячи глаз то с простым любопытством, то с враждебным злорадством, то, быть может, и с печальным участием были устремлены в то место, откуда виднелись орудия казни ⁵⁹⁸.

В какую сторону направилось печальное шествие? Как длинен был предстоявший ему путь, и где находилось место казни, составлявшее его цель? На эти вопросы евангельский рассказ не дает ответа. Один евангелист Лука на этом пути к Голгофе дает место обращению Господа к плачущим женщинам; другие повествователи не делают и этого, ограничивая свой рассказ лишь кратким замечанием о встрече с Симоном. Тем не менее, некоторые выражения у них дают нам право, по крайней мере, к тому заключению, что место казни Господа Иисуса Христа находилось за чертою города. Так, евангелист Матфей говорит, что «выходя (ἐξερχόμενοι) они встретили одного Киринеянина, по имени Симона» ⁵⁹⁹; евангелист Марк говорит, что переменив багряницу Иисуса Христа на собственные Его одежды, воины έξάγουσιν αὐτόν – буквально: »выводят Его, чтобы распять» ⁶⁰⁰. «И неся крест Свой, Он вышел (ἐξῆλθεν) на место, называемое лобное», читаем мы у евангелиста Иоанна ⁶⁰¹, который несколько дальше, сказав уже о распятии Иисуса Христа, замечает, что надпись на кресте Его читали многие из иудеев, потому что ἐγγὺς ἦν πόλεως ὁ τόπος ὅπου ἐσταυρώθη ὁ Ἰησοῦς – «место, где был распят Иисус было (не в городе, а только) не далеко от города» (ст. 20). Последнее замечание Иоанна объясняет нам и то выражение двух первых евангелистов, что распятого Господа злословили и поносили οἱ δὲ παραπορευόμενοι ⁶⁰² – люди, проходившие мимо Лобного места, по той дороге, которая здесь же, неподалеку от Голгофы, вела в город и потому особенно теперь, во время праздника Пасхи, была переполнена народом. Все эти, сами по себе не довольно ясные и определенные, выражения евангелистов находят для себя объяснение и подтверждение у апостола Павла, который ясно говорит, что Господь Иисус Христос, «дабы освятить людей кровию Своею, пострадал вне врат» ⁶⁰³. Таким образом, ставя выше всякого сомнения, что место казни Господа Иисуса Христа было за чертою Иерусалима и, следовательно, дорога к этому месту проходила чрез городские ворота, мы приходим к вопросу: какие ворота вели на Голгофу, или, по крайней мере, на какой стороне Иерусалима они были устроены?

Древние римляне обыкновенно строили свои лагери и города лицом к востоку как к области всего светлого, доброго и счастливого. Здесь были главные священные ворота; такие же ворота могли быть устроены на сторонах северной и южной. Что касается западной стороны, то обращенная туда, где римлянин отводил место царству тьмы и теней, она считалась областью несчастия и потому всегда оставалась запертою. Никакой полководец, как бы храбр он ни был, никогда не осмеливался, при устройстве своего лагеря, открыть его в эту сторону; ни один римский город на этой стороне не имел священных ворот. Вместо них здесь были только porta judiciaria [судные врата], открывавшиеся лишь для того, чтобы пропустить преступника, уже обреченного тому же царству тьмы и уводившегося из города на казнь. Последняя, по римским законам, должна была совершаться непременно вне городских стен. «Когда мы распинаем преступников, – говорит Квинтиллиан, – то выбираем самые посещаемые места, чтобы многие могли видеть (казнь) и приходить в ужас» ⁶⁰⁴. В Риме такие места были пред porta Collina и Esquilina ⁶⁰⁵, в других больших городах Римской империи, как, например, в Кельне и Трире, смертные приговоры приводились в исполнение на так называемом Марсовом поле, расположенном возле Капитолиума, подобно Campus Martius самого Рима. В этом отношении древние иудеи представляли аналогию древним римлянам. Еще в пустыне устами первого законодателя Моисея Сам Иегова повелел Своему народу, чтобы казнь преступника совершалась вне полка ⁶⁰⁶. Повторяя иудеям весь закон, данный Богом во время странствования по пустыне, Моисей снова напоминает об этом повелении ⁶⁰⁷ заповедуя таким образом исполнять его и после водворения в земле обетованной, когда дома и города займут место палаток и лагерей. И примеры, встречающиеся в Библии, показывают, как строго соблюдал этот закон Израиль. Так, прежде чем побить камнями Навуфея, его выводят вон из града ⁶⁰⁸. Господь Иисус Христос, по тому же закону, умирает вне врат ⁶⁰⁹. Святого первомученика Стефана побивают камнями изведше вне града ⁶¹⁰. Таким образом, если не во всех, то по крайней мере во многих из более значительных и населенных древнееврейских городов, и непременно в Иерусалиме, необходимо предполагать существование особых специальных ворот суда с площадью пред ними, на которой смертный судебный приговор приводился в исполнение. Так как у таких ворот рассматривались и решались все дела гражданские и уголовные ⁶¹¹, то, без сомнения, эти специальные судные ворота имели и особенное устройство: здесь был судебный форум с местами для судей, чинов полиции и свидетелей. Если зной или ненастье делали открытый форум неудобным местом для судебных заседаний, то в таких случаях могли пользоваться самою башнею ворот или воротными пролетами. Со времени учреждения «великого синедриона Израиля» эти ворота в Иерусалиме должны были потерять прежнее значение места суда, но значение ворот судных в том смысле, что ими выводили преступника на казнь и у них же совершали ее, должно было оставаться за этими воротами навсегда. Поэтому чрез такие ворота должен был в последний раз выйти из Иерусалима и Господь Иисус Христос, приговоренный к смертной казни. Какое имя носили эти ворота в то время, мы с достоверностью не знаем. В числе ворот, упоминаемых в книге Неемии и в других местах Библии, нет ворот с именем судных, соответственно римским porta judiciaria; нигде не приводит такого названия ворот и Иосиф Флавий, говоря об Иерусалиме, современном Иисусу Христу. Тем не менее, не может подлежать сомнению, что такие ворота со специальным назначением ворот судных существовали и в это время и имели место именно на западной стороне Иерусалима. Это вполне отвечало обычаям тогдашних владык Иерусалима, римлян, у которых porta judiciaria устраивались в западной городской стене. Западная сторона, затем, представляя пункт, как раз противоположный священному месту храма и его Золотым воротам, являлась самою подходящею для судных ворот по взгляду и религиозным требованиям и иудеев. Далее, место казни Спасителя, Голгофу, предание всегда ставило на западной стороне и именно на этой же, а не на другой какой стороне всегда искало оно и те ворота, которые назвало именем судных. Наконец, некоторое подтверждение этому представляет и название башни «Псифина», воздвигнутой на северо-западном углу той стены, которую построил Ирод Агриппа в 12 году по вознесении Иисуса Христа. С проведением этой третьей, по счету Иосифа, стены Иерусалима, прежнее Лобное место, как оказавшееся внутри города, потеряло свое значение. Его роль стало исполнять теперь другое место, за чертой новой городской стены, но все на той же западной стороне, у крайней угольной башни. Эта последняя, находясь, таким образом, на судной площади, получила и соответствующее название Псифина от ψήφος – шар (судебный), голос за или против осужденного, также – камень, орудие наиболее употребительной казни у древних иудеев ⁶¹². Все это ясно указывает только одну сторону, на которой могли быть судные ворота Иерусалима в период земной жизни Господа Иисуса Христа, именно – западную.

Итак, от места судилища Пилата, т. е. с северо-восточного угла Сиона, печальное шествие, с тремя осужденными на смерть в центре и герольдом во главе, двинулось к этим судным воротам в западной стене Иерусалима и, достигнув их, вышло за город. Теперь оно было почти у цели, потому что близ городской стены ⁶¹³, может быть, тотчас у ворот находилась та площадь, которая в Иерусалиме играла роль Марсова поля больших римских городов. Голгофа, еврейское название этого места, по евангельскому объяснению значит κρανίου τόπος – место лба, «лобное место» ⁶¹⁴. Такое объяснение некоторым давало повод думать, что здесь лежали в большом количестве черепа казненных ⁶¹⁵. Но если бы на это указывали евангелисты, то скорее они употребили бы выражение κρανίων, а не κρανίου τόπος. Другие желали видеть здесь указание на форму холма, своим видом напоминавшего человеческий череп, и основанием для них может служить то, что евангелист Лука называет это место просто череп, лоб ⁶¹⁶. Наконец, уже очень рано явилась легенда, делавшая этот холм местом погребения Адама и находившая здесь череп нашего праотца. Эту легенду знали Ориген, Тертуллиан, Иероним, Амвросий и др. ⁶¹⁷, а Афанасий Великий ⁶¹⁸, приводя ее, ссылается на ученых еврейских раввинов. Может быть, κρανίου τόπος должно объяснять прежде всего так, как Дион Кассий объясняет название Капитолия. Καπετώλιον у него то же, что κεφαλαῖος, место головы или вернее – потери головы, обезглавления, по той же этимологии, по которой от немецкого Kopf – голова происходит Köpfen – обезглавить, лишить головы, и латинское jugulare, происходя от jugulum – горло, имеет значение удавить. Следуя такой этимологии, можно признать, что название κρανίου τόπος или еще точнее – просто κρανίον должно было указывать на значение места служить эшафотом для публичной казни преступников ⁶¹⁹. Такое объяснение, впрочем, может мириться с раньше приведенными. Евангелисты, очень краткие в своем рассказе, не определяют, был ли холм на лобном месте, или нет. Не говорит об этом и Евсевий в своей истории. Однако Бордоский пилигрим и Руфин не иначе говорят о Голгофе, как называя ее Monticulus Golgatha или Golgothana rupes ⁶²⁰. Поэтому более чем вероятно, что она представляла собою скалистый холм, подобно человеческому черепу, возвышавшийся на восточной стороне той площадки, которая была расположена на расстоянии, приблизительно, 100 локтей от западной стены Иерусалима. Трупы казненных здесь могли быть потом относимы в пещеру, которую имела в себе Голгофа, подобно почти всем холмам в окрестностях Иерусалима. Таким образом, весьма естественно представлять и обилие черепов на лобном месте. Наконец, что касается легенды о черепе Адама, то она, прежде всего, имеет аналогию для себя в сказаниях других народов. Уже древний Вавилон хотел видеть у себя место гробницы того Бела, или Арбела, который, сам обезглавив себя, из своей крови, смешанной с землею, создал первого человека. Так же и римские сказания знали caput Oli Regis, голову одного славного царя-предсказателя, которую нашли в глубине скалы Капитолия и которая дала сивиллам повод предсказать будущее величие Капитолия как главы (caput) государства и целого мира ⁶²¹. С одной стороны, пример этих и других аналогичных им ⁶²² легенд различных народов, с другой – величайшая важность совершившегося на Голгофе события, стоявшего притом в глубокой внутренней связи с грехопадением праотца рода человеческого, Адама ⁶²³, служат достаточным объяснением легенды о голове и черепе Адама в пещере голгофской.

Достигнув лобного места, поднялись по скату холма вверх. Крестной казни обыкновенно предшествовали истязания, жестокость которых была не всегда одинакова. Карфагенского полководца Ганно, по свидетельству Иустина, сначала подвергли бичеванию, потом, выколов глаза, колесовали и, наконец, уже мертвого пригвоздили ко кресту ⁶²⁴. Напротив, Цезарь приказал пойманных разбойников прежде умертвить и потом уже распять ⁶²⁵. Оба примера представляют исключения или, лучше сказать, две крайности. Поступок Цезаря удивлял современников, и биограф приводит его как доказательство высокой гуманности полководца. С другой стороны, распятие Ганно по жестокости не имело себе равного в истории. В большинстве случаев прелюдией к смертной казни было бичевание. – Господь Иисус Христос уже претерпел это мучение и потому на Лобном месте Его ожидало одно распятие. Но прежде Ему предлагают особый напиток, который у евангелиста Матфея назван ὄξος μετὰ χολῇς μεμιγμένον «уксус, смешанный с желчью» (27:34). В данном случае, буквальный перевод слова ὄξος не дает понятия о той жидкости, которая входила в состав этого питья. Это был не уксус в собственном смысле, а то же, что определяется в Талмуде названием חמץ, חמצה ⁶²⁶ т.е. кислое вино, vinum languidum, или acescens. Точно также χολή, тождественное халдейскому לענה (absinthium, полынь), служит здесь обозначением не желчи, а вообще горького вещества, которое евангелист Марк определяет ближе, называя его смирною. Это был сок миррового дерева, белый по цвету и очень благовонный, текший из дерева или сам собою, или после надреза, подобно соку нашей березы. На воздухе он сгущался и потом превращался в смолу. Таким образом весь напиток, предложенный Господу Иисусу Христу, представлял собою ἐσμυρνισμένος οἶνος ⁶²⁷, т. е. кислое вино, смешанное co смирною и, может быть, другими горькими веществами. Действие, производимое им, было притупление или как бы усыпление нервной системы и происходившее вследствие этого ослабление чувствительности. Такое питье способно было хотя отчасти уменьшить ужасные мучения на кресте.

Подобный напиток, смесь вина с декоктом из различных душистых трав и, между прочим, мирры, знали греки и римляне. У них он употреблялся во время больших роскошных обедов как средство против дурных последствий чрезмерного употребления вина ⁶²⁸. Но ниоткуда не видно, чтобы у них существовал и гуманный обычай давать такой напиток обреченным на крестную смерть с целью облегчить их страдания. Это обычай чисто иудейский. «Всем, кого приговорил синедрион к смерти, – говорится в Bammidbar rabba, – давали пить сильное вино (יין חי), чтобы притупить их чувства и исполнить место писания – Притч. 31:6». Такой напиток, по свидетельству вавилонской Гемары, получался из раствора ладана в вине и приготовлялся знатными женщинами Иерусалима ⁶²⁹. То же подтверждает и Маймонид (Sanhedr. c. XIII), говоря, что осужденному пред казнью давали зерна ладана в чаше вина, с целью притупить сознание и сделать страдания менее чувствительными ⁶³⁰. Щадя некоторые установления иудеев, римляне оставили им и этот обычай и стали практиковать одуряющий напиток пред крестною казнью. Как милость был он предложен и Иисусу Христу. Но Тот, Кто добровольно шел на смерть за грехи всего мира, не желал уменьшать Свои страдания и потому отказался от питья.

Только теперь приступили к совершению казни. «Все три креста были положены наземь, – говорит Фаррар, – причем крест Иисуса, который несомненно был выше других, помещен был для большего издевательства в средине» ⁶³¹. Но уже такие выражения, как tollere, agere, ferre, dare, insultare, insalire, ascendere, salire – in crucem, crucem statuere, которые у различных писателей служили для обозначения распятия ⁶³², очень ясно показывают, что осужденных распинали на крестах, уже поставленных, и, следовательно, прежде распятия нужно было прочно укрепить крест в вертикальном положении, а не класть его на земле. На такой способ распятия указывает и Иосиф Флавий там, где рассказывает о помиловании одного приговоренного к крестной смерти юноши Елеазара после того, как уже был поставлен его крест ⁶³³. Наконец, относительно Господа Иисуса Христа ясные свидетельства св. Киприана, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Августина, Нонна и др. ⁶³⁴ не оставляют никакого сомнения, что Он был распят на кресте, уже поставленном. Что касается пригвождения ко кресту, лежащему на земле, то примеры такого распятия, встречающиеся в мученических актах ⁶³⁵, должно считать не больше как исключением в обычной практике римского распятия. Итак, прежде казни занялись постановкою и укреплением главного ее орудия.

Это дело требовало немного времени. Привычною рукою несколько солдат быстро выкапывают три углубления в земле и, может быть, в то же самое время другие уже снимают одежды с обреченных на смерть. Позор «рабской казни» увеличивался именно от того, что осужденных распинали совершенно голыми ⁶³⁶. Так бывало почти всегда, и пример того карфагенянина Картало, который, по свидетельству Иустина, бы распят во всем своем украшении ⁶³⁷, представляет явление исключительное. Евангельский рассказ ⁶³⁸ ясно показывает, что были сняты одежды и с Господа Иисуса Христа. Поэтому художественные изображения распятого Спасителя в полном одеянии погрешают самым грубым образом и не имеют никакого значения с точки зрения исторической правды. Но в то же время трудно решить вопрос, все ли одежды были сняты с Господа Иисуса Христа ⁶³⁹ или Ему оставили то λέντιον, опоясание на бедрах, о котором говорят «Акты Пилата» ⁶⁴⁰ и которое имеет место почти на всех изображениях распятия Спасителя. Можно сказать только, что выражение γυμνός, nudus, где употребляется оно относительно распятых, не исключает такого опоясания ⁶⁴¹. Может быть, с целью еще усилить и без того ужасные мучения на кресте и дать повод к издевательствам, оставили Господу и терновый венец на челе Его.

Хотя крест Спасителя и не был так высок, как обыкновенно любят изображать его художники, тем не менее, поднять до вершины его и прибить там гвоздями тело живого человека было дело не легкое; по крайней мере, требовались некоторые приспособления. Так, к перекладине креста нужно было приставить лестницы. На них всходили двое из исполнителей казни и при помощи веревок поднимали осужденного; остававшиеся внизу помогали им. Поднятый до надлежащей высоты прежде всего садился на тот небольшой деревянный брус, или гвоздь, который специально для этой цели прикреплялся к столбу креста. Затем руки его протягивали вдоль перекладины и привязывали здесь веревками ⁶⁴². Теперь, когда он мог держаться на высоте креста без посторонней помощи, наступал самый страшный момент: по средине открытых ладоней ставят два огромные железные гвоздя и сильными ударами молотка вгоняют их в дерево ⁶⁴³. Тем временем стоящие внизу прибивают к столбу креста ноги осужденного. Для этой цели их или складывают внизу одна на другую и чрез обе разом вбивают один такой же огромный гвоздь, или употребляют два гвоздя, пробивая ими каждую ногу отдельно. Этим казнь оканчивается.

Что и распятие Господа Иисуса Христа имело такой же обыкновенный вид и порядок, это не подлежит ни малейшему сомнению. Мы не знаем только, одним или двумя гвоздями были прибиты ноги Спасителя. Решить этот вопрос тем труднее, что сами отцы и учители Церкви расходятся в этом случае. Григорий Назианзин называет крест Господа Иисуса Христа τρίσηλον ξύλον, triclave lignum [трехгвоздное древо], и тем самым допускает один только гвоздь для ног Страдальца. То же делает и египетский епископ Нонн, когда говорит о ногах Распятого, как об ὁμοπλοκέες [сложенных вместе] ⁶⁴⁴. Напротив, Григорий Турский ⁶⁴⁵ говорит, что при совершении крестной казни обыкновенно употребляли не три, а четыре гвоздя: два для рук и два для ног. Четыре же гвоздя при распятии Иисуса Христа допускает и св. Киприан ⁶⁴⁶, которому самому не раз приходилось быть свидетелем этой казни в период гонений на юную Церковь Христову. Но расходясь относительно этого частного вопроса, все эти отцы Церкви, как видим, в то же время ясно свидетельствуют, что при распятии Спасителя были пригвождены не одни только руки, а и ноги. Еще положительнее об этом говорят Иустин, Тертуллиан, Иларий, Ефрем Сирин, когда 17 ст. 21-го псалма толкуют как буквально исполнившееся на Иисусе Христе пророчество о Его крестных страданиях ⁶⁴⁷. Таким образом, Сын Божий, добровольно принося Себя в жертву за грехи всех людей, был распят этими людьми точно так же, как распинали они самых великих злодеев и человеконенавистников, совершенно так же, как были распяты теперь, здесь же на Голгофе, два разбойника. Два креста их были поставлены по сторонам, а крест Сына Человеческого для большего поругания – в средине между ними ⁶⁴⁸. Но во время совершения казни, может быть, даже в тот самый ужасный момент, когда тяжелый молот вгонял гвоздь в Его руку, не вопль страданий и жалобы на людскую злобу, а кроткая мольба к милосердию Отца Своего за этих самых распинателей вылетает из уст Господа. «Отче, отпусти им: не ведят бо, что творят», – тихо шепчут эти Божественные уста ⁶⁴⁹.

«И поставили над главою Его надпись, означающую вину Его», – говорят евангелисты. Это была та же белая дощечка, αἰτία [вина], или titulus, которую на пути к месту казни несли пред осужденным или вешали ему на шею. Titulus на кресте Спасителя римским языком суда, общеупотребительным языком греческим и родным, местным еврейским наречием гласил всем проходящим: «Иисус Назорей, Царь Иудейский» ⁶⁵⁰. Может быть, довольный двусмысленностью такой надписи, но вероятнее – просто желая оставаться верным букве римского закона, осудившей Иисуса Христа как мятежника, Пилат отказал первосвященникам иудейским, просившим о перемене αίτία над головою Спасителя ⁶⁵¹.

Между тем, сделавшие свое дело воины приступают к дележу одежд распятых, которые всегда в таких случаях доставались им, как spolia – добыча ⁶⁵². Здесь мы узнаем, что казнь Спасителя совершали четыре человека, потому что одежды Его были разорваны на четыре части ⁶⁵³ и каждому из палачей досталась одна такая часть. Из одежд Господа евангелист Иоанн упоминает только об одной, на которой остановили свое внимание и воины. Это был χιτών, так называемая כתנת תשׁבץ, toga ocellata, или byssina. Принадлежа к числу священнических одежд, хитон по форме своей ⁶⁵⁴ напоминал наш диаконский стихарь, т.е. представлял собою как бы цилиндр, без верха и дна, стягивавшийся посредством снурка или просто застегивавшийся пряжкою около шеи и по длине своей доходивший до самой земли. Рукава его, не очень широкие, достигали кисти руки. Библия эту одежду называет «делом тканым» ⁶⁵⁵, указывая этим на способ приготовления не материала только для хитона, а самой одежды. Весь хитон в целом своем виде ткался так, что для иглы здесь не было места. Материею для него служил шеш (שׁשׁ), белый виссон, из которого искусная рука ткача выделывала особый род ткани, так называемый תשׁבץ ⁶⁵⁶. Это было, по выражению Маймонида, подобие сетчатки второго желудка жвачного животного, т.е. рисунок этой материи представлял сотоподобные пчелиные ячейки, искусно выбитые по гладкому белому полю. Из какой материи был хитон Спасителя, мы не знаем, но нельзя сомневаться, что по форме своей он был подобен священнической одежде того же имени. Весь тканый, он отличался большою прочностью, и разорвать его на части было нелегко. Частию это, а, может быть, вместе с тем красота и ценность одежды побудили воинов сделать исключение для хитона Иисуса Христа. В шлем одного солдата кладутся четыре жребия, и тот, кто вынул более счастливый из них, берет не часть, а всю одежду ⁶⁵⁷. Таким образом поделившись между собою тем, что считали они своею собственностью и как бы наградою за дело, четыре воина спокойно располагаются на земле у крестов. Их обязанность стеречь, чтобы кто-нибудь не освободил распятых ⁶⁵⁸, поэтому они будут сидеть здесь до тех пор, пока благодетельница смерть не положит предел ужасным страданиям несчастных.

Что эти страдания действительно должны быть ужасны, это понятно само собою. Но более ясное и полное представление о них дает в своем описании врач Готлиб Рихтер ⁶⁵⁹. 1) Неестественное, насильственное положение тела, – говорит он, – с постоянно протянутыми руками в продолжении столь долгого времени должно быть такою пыткою, которую не описать словами. Нельзя сделать малейшего движения без того, чтобы не причинить всему телу, а особенно частям пробитым и истерзанным бичеванием, невыносимой боли. 2) Гвозди вбиваются в такие места, где соединяются многие очень чувствительные нервы и сухожилия. Теперь частью поврежденные, а частью сильно сжатые, они вызывают особые, очень чувствительные боли. 3) Раненные части, постоянно открытые для воздуха, должны воспаляться и постепенно становиться синими, потом черными. То же делается и в других частях тела, там, где задержанная чрезмерным растяжением тела кровь приходит в застой. Воспаление этих частей и происходящие отсюда мучения увеличиваются с каждым мгновением. 4) Кровь, которая артериями должна разноситься из левой сердечной полости по всем частям тела, на раненных и сильно растянутых оконечностях не находит себе достаточного места; вследствие этого она приливает к голове как остающейся свободною и в нормальном положении, неестественно напрягает пульс и производит постоянно усиливающиеся головные боли. Как результат той же задержки кровообращения, на оконечностях тела, является переполнение крови в левой сердечной полости. Последняя, будучи не в силах выталкивать из себя всю кровь, не может и принимать всей крови, выходящей из правой сердечной полости. Таким образом, кровь не имеет свободного доступа и в легкие. Все это, сжимая сердце и напрягая артерии, производит страшное, как бы тревожное, состояние в организме. 5) Истечение крови чрез открытые раны могло бы сократить мучения, но такое истечение, вследствие сгущения крови, никогда не бывает обильно и скоро прекращается совершенно. Таким образом, смерть приближается медленно, путем постепенного оцепенения нервов, жил и мускулов, которое начинается на оконечностях и постепенно направляется внутрь, к более благородным и чувствительным частям. – Но пока достигнет оно их, распятые, несмотря на потерю крови при бичевании и на кресте, на причиняемую жаром южного солнца лихорадку ран, несмотря на постоянно возрастающие мучения, обыкновенно более 12 часов, а иногда, как свидетельствует Ориген ⁶⁶⁰, до следующего дня и даже вечера колеблются между жизнью и смертью. Бывали случаи ⁶⁶¹, что распятые оставались живыми до третьего дня, когда только мучительная голодная смерть полагала конец их страданиям, как рассказывает Евсевий о распятых мучениках в Египте ⁶⁶². В тех же редких случаях, когда распятых снимали с крестов вскоре после казни, путем тщательного медицинского ухода даже удавалось возвратить им жизнь ⁶⁶³. Но само собою понятно, что только натуры сильные и мало измученные до распятия способны были так долго выдерживать страдания на кресте. Люди слабые нередко умирали уже под ударами страшного римского бича, если же кому из них удавалось перенесть это истязание, то и в таком случае, в его измученном теле оставалось уже мало жизни. Крестные мучения Господа Иисуса Христа, уже и до них так исстрадавшегося телом и еще более душою, не могли продолжаться долго.

Было время, более приближавшееся к шестому, чем к третьему, часу дня, по еврейскому счислению, или около нашего одиннадцатого часа, когда совершилась казнь на Голгофе и тело Спасителя мира было выставлено на поругание всему многолюдному Иерусалиму. Большая разнообразная толпа, проходившая мимо по дороге в город и из города, громко торжествовавшие свою победу блюстители отечественного правосудия – члены синедриона, грубые римские солдаты, наконец, даже казненные разбойники – все эти люди позволяли себе жестоко издеваться над распятым Божественным Страдальцем. Правда, в этой же толпе, у креста, есть несколько сердец, горящих пламенною любовью к Господу. Тут стоят Его Матерь, возлюбленный ученик и несколько женщин из Галилеи. Но они еще боятся близко подойти к кресту, и, в то время как со всех сторон слышатся брань и насмешки, их уста робко безмолвствуют. Таким образом, ни одного звука сострадания и утешения, ни одного ласкового слова любви не слышит Господь Иисус Христос в эти страшные минуты. Но уже немного оставалось горьких капель в глубокой чаше страданий, для которых Он был послан на землю Отцом Своим. После раскаяния и веры благочестивого разбойника ⁶⁶⁴, – быть может, первого утешения для Страдальца, – вместо ярких полуденных лучей южного солнца, глубокий чудесный мрак сгущается над Голгофою и святым городом. Что претерпел за нас и для нашего спасения Господь в эти три часа ⁶⁶⁵, когда висел Он на кресте, окруженный таинственным мраком, евангелисты не говорят нам. Может быть, именно в это время, когда толпа у креста поредела и, пользуясь этим, к Страдальцу приблизились люди, любившие Его, имела место здесь глубоко трогательная сцена заботы умирающего Сына о Своей любимой Матери ⁶⁶⁶. Около девятого, или, по нашему счислению, третьего часа пополудни, мучения Господа достигают своей высшей степени. «Боже мой, Боже мой! для чего Ты Меня оставил?» ⁶⁶⁷ – вылетает из Его груди и потом, когда мучительнейшее из страданий на кресте, ни с чем несравнимое томление страшной жажды овладевает всем Его существом, Его уста произносят первое и единственное слово, вызванное физическими страданиями. «Жажду!» ⁶⁶⁸ шепчут эти умирающие уста. Нельзя сказать с достоверностью, какой именно напиток стоял в глиняном сосуде здесь же у креста ⁶⁶⁹. Фаррар говорит, что это так называемая posca, напиток, приготовлявшийся из воды, уксуса и яиц и обыкновенно употреблявшийся римскими солдатами ⁶⁷⁰. Фридлиб же, считая несправедливым такое мнение, высказывавшееся еще и до его времени, предполагает, что это был просто уксус, всегда имевшийся наготове при распятиях, с целью подкреплять силы несчастных ⁶⁷¹. Как бы то ни было, один из слышавших слова Иисуса Христа, иудей, по мнению Фридлиба, наткнув на стебель иссопа губку, омакивает ее в этот, без сомнения, кислый напиток и подносит к воспаленным устам Господа. Иссоп рос в большом количестве в окрестностях Иерусалима и редко достигал высоты более одного фута ⁶⁷². Таким образом, здесь мы ясно видим, как невысок был крест Господа Иисуса Христа, если стоящий на земле мог такою небольшою иссоповою тростью коснуться губ распятого. Отведав кислый напиток, Иисус Христос возопил громким голосом: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой» ⁶⁷³, а затем, чрез несколько мгновений, земная жизнь Сына Божия окончилась, оставив в наследие всему миру последнее глубоко знаменательное – совершишася ⁶⁷⁴.

Римский закон не дозволял снимать с крестов и предавать погребению обреченных на позорное servile supplicium. Тела казненных оставались висеть на крестах и после того как смерть уже прекратила их мучения, доставаясь, наконец, в добычу хищным зверям и птицам. Только иногда, в торжественные дни рождения императоров или накануне их, бывали отступления от этого обыкновения, и распятые предавались погребению ⁶⁷⁵. Иудейский закон, как мы уже видели, относился к этому иначе. Желая сделать казнь преступника особенно позорною, иудеи иногда труп казненного вешали на древе, но при этом никогда не оставляли его здесь на ночь. Это значило бы, по слову самого Бога, осквернить землю, данную народу-избраннику в наследие ⁶⁷⁶. Так бывало в период лучшей жизни иудейского народа. Но и теперь, когда право смертной казни было отнято у него римлянами, которые стали часто практиковать в чужой стране свою крестную казнь, Израиль не мог совершенно забыть это постановление Иеговы и равнодушно относиться к пригвожденным на несчастном древе, по законам римским. По крайней мере, для него было бы величайшим оскорблением оставить таких в их позорном положении на месте казни на ночь против субботы или дня праздничного ⁶⁷⁷. Суббота же, накануне которой был распят Господь Иисус Христос, к тому еще была день великий ⁶⁷⁸ и особенно торжественный, так как совпадала с праздником Пасхи. Понятна после этого просьба иудеев пред Пилатом о дозволении снять распятых с крестов. Но чтобы можно было сделать это, прежде необходимо было умертвить их, поэтому иудеи предлагают перебить им голени. Римляне не знали гуманного обычая облегчать страдания распятых. Несчастные должны были умирать медленною и мучительною смертью. Иногда, с целью сделать эту смерть еще более мучительною, у креста раскладывали костер или отдавали тело распятого на растерзание зверям, или разбивали его члены дубинами и молотками ⁶⁷⁹. Но последнее не было то перебитие только одних голеней, о котором просили Пилата иудеи. Римское crurifragium не было постоянною принадлежностью распятия, а представляло особый вид наказания, практиковавшийся, главным образом, по отношению к рабам и неприятелям, иногда же и по отношению к свободным гражданам ⁶⁸⁰. Неизвестно, почему именно на него указали Пилату иудеи в данном случае. Несомненно только одно, что они имели целью не увеличить страдания распятых, а ускорить их смерть, чтобы иметь возможность снять тела с крестов еще до захода солнца. Так как само по себе перебитие голеней не всегда сопровождалось смертью, то Фридлиб предполагает, что, получив приказ от Пилата, воины каждому из разбойников не только перебили голени, но и нанесли удар копьем, после которого смерть уже была несомненна ⁶⁸¹. Такое предположение Фридлиба едва ли справедливо. Правда, бывали случаи, что люди с перебитыми голенями еще жили некоторое время, но сам же Фридлиб знает и такие примеры, когда люди совершенно здоровые после этого ужасного наказания тотчас умирали. Так, в Армении, близ города Севастии, были перебиты голени 40 солдатам, оказавшимся христианами, и несчастные, не перенеся мучения, все умерли, не исключая даже самого младшего, Мелитона ⁶⁸². Если такая участь постигала людей здоровых, то что сказать о тех, которые уже более пяти часов испытывали муки распятия, да еще пред этим были истерзаны бичом? Трудно предположить, чтобы тяжелый молот, разбив кости их голеней, оставил в их теле еще какую-нибудь искру жизни, тем более, что воины преследовали здесь одну цель – умертвить распятых. Для нас выше всякого сомнения должно стоять только повествование евангельское, а в нем нет ни малейшего намека на то, чтобы распятым разбойникам, помимо перебития голеней, был нанесен еще удар копьем ⁶⁸³.

Умертвив обоих разбойников, воины подходят к кресту Господа; но в этом теле со склонившеюся на грудь головою они не видят признаков жизни и потому считают себя вправе не перебивать голеней уже умершему. Чтобы не оставалось никакого сомнения относительно Его смерти, с целью угасить и последнюю искру жизни, если бы такая почему-нибудь еще сохранилась в Его сердце, один из воинов лезвием своего копья ударил в бок Распятого ⁶⁸⁴. Желая нанесть удар смертельный, воин должен был выбрать левую сторону груди как вместилище сердца; эта же сторона в данном случае была и более удобною для удара. Λόγχη воина предоставляло собою обыкновенное копье римлян (hasta), легкое оружие с длинною деревянною рукояткою (κόντος) и острым железом на конце. Последнее имело овальную форму и было шириною в ладонь. Вот почему причиненная им рана была так обширна, что неверующий Фома уже по воскресении Господа мог вложить в нее руку. Удар, с силою направленный снизу вверх, проник в грудную полость и непременно должен был причинить смерть. На этот же раз εὐθύς – тотчас, по точному выражению евангелиста, из пробитой груди Иисуса Христа «истекла кровь и вода».

Не станем усиливаться объяснить это чудесное разложение крови в теле, еще так недавно умершем. Должны ли мы в этом случае довериться многолетним исследованиям врача Страуда, который пришел к тому заключению, что естественною причиною столь быстрой смерти Господа Иисуса Христа был разрыв сердца и что поэтому кровь излившаяся на сердца в pericardium, могла здесь подвергнуться разложению скорее, чем во всем остальном теле ⁶⁸⁵, – или согласиться с другим объяснением, по которому вода, истекшая вместе с кровью из прободенного ребра Иисуса Христа, была просто лимфа реricardium’а ⁶⁸⁶, – или, наконец, признать, что эта вода была следствием каких-нибудь ненормальных физиологических явлений, причиненных ужасающим сочетанием страданий Спасителя, – решить это мы не в силах. Многие из отцов Церкви видели здесь действующую руку Того, Кто побеждает естества уставы ⁶⁸⁷. Для нас, как и для каждого, как и для воина, своим действием исполнившего пророчество Захарии, должно быть ясно одно: в этот момент на холме голгофском, на кресте, оставалось только одно тело умершего за весь мир Единородного Сына Божия.

Между тем, солнце уже стояло на окраине небосклона и наступило то время, между тремя и шестью часами по нашему счислению, которое иудеи называли ערב – вечер. Если, уважая святость быстро приближавшейся великой субботы, иудеи не желали оставить распятых на крестах, то им нужно было торопиться. Поэтому, как только были перебиты голени двум разбойникам и не оставалось сомнения в их смерти, тела их поспешно были сняты с крестов. Может быть, те же грубые руки солдат, которые несколько часов назад веревками поднимали эти тела на крест, теперь также грубо и быстро сорвали их и бросили на землю. Затем, если нашлись добрые и набожные люди среди иудеев, они наскоро похоронили эти тела в особых гробницах, специально назначенных для погребения казненных ⁶⁸⁸. Если же способных на такой подвиг не оказалось, те же солдаты быстро отнесли их в какую-нибудь местную пещеру и оставили там в добычу гиенам и шакалам. Но умершему на кресте рядом со злодеями Провидение определило быть погребену у богатого ⁶⁸⁹. В числе людей, расположенных к Господу Иисусу Христу и стоявших на Голгофе в некотором отдалении от креста, вероятно, был и Иосиф из Аримафеи. Богатый человек и видный член синедриона, он был тайным учеником божественного Учителя ⁶⁹⁰. Будучи не в силах помешать беззаконному ночному судопроизводству, Иосиф сделал только одно – уклонился от участия в этом нечестивом «совете и деле» ⁶⁹¹. Теперь же, забыв прежние страх и осторожность, он отправляется к Пилату и просит правителя отдать ему тело Иисуса Христа ⁶⁹². Вероятно, еще очень недавно ушли от прокуратора просившие о дозволении перебить голени распятым; во всяком случае, после того прошло так мало времени, что Пилат, выслушав новую просьбу, был очень удивлен такою необычайно скорою смертью главного из осужденных. Тем не менее, имея на этот счет определенные предписания закона ⁶⁹³ и справившись у сотника о смерти Иисуса Христа ⁶⁹⁴, он отдал тело в полное распоряжение Иосифа. Тогда последний, не теряя ни минуты, спешит назад к Голгофе и по дороге покупает плащаницу ⁶⁹⁵, необходимейшую вещь при погребении. Библия дает мало указаний, по которым мы могли бы воспроизвести все подробности процесса древнееврейского погребения. Конечно, забота об этом печальном обряде падала на ближайших родственников или друзей умершего ⁶⁹⁶. Ученики предавали земле тело своего учителя ⁶⁹⁷. Закон Моисеев считал всякий труп нечистым, и прикосновение к нему оскверняло человека на 7 дней ⁶⁹⁸. Поэтому погребение совершалось в тот же день смерти, до захода солнца, и вообще отличалось поспешностью ⁶⁹⁹. «Мертвому прежде всего закрывали глаза и рот, – говорит Маймонид, – потом его омывали, помазывали ароматическими веществами и обвивали кусками белого холста» ⁷⁰⁰. Эти краткие указания древнееврейского ученого отчасти находят для себя подтверждение и разъяснение в Библии. Обычай закрывать глаза умершему практиковался уже в глубокой древности ⁷⁰¹. Было в ходу и омовение трупа ⁷⁰². После этого его завертывали в чистый σινδών ⁷⁰³ – хлопчатобумажную материю белого цвета; голову обвивали особым куском той же материи, который назывался σουδάριον ⁷⁰⁴. На труп и между повязками клали ароматические вещества, обилие и ценность которых, конечно, зависели от знатности и состояния погребавших ⁷⁰⁵; иногда благовониями и умащали тело умершего ⁷⁰⁶. Но это не было то египетское бальзамирование, длинный процесс которого, по Геродоту (II, 86), продолжался 70 дней и которое было совершено над телами Иакова и Иосифа в Египте. В Палестине обычай бальзамировать тела прекратился вместе с патриархами.

Когда труп был таким образом приготовлен, его клали не в гроб, подобный нашим, а на открытый одр, или носилки ⁷⁰⁷. Такой погребальный одр царей нередко был очень богато украшен ⁷⁰⁸, а за ним следовала многочисленная толпа, с громким плачем провожавшая умершего ⁷⁰⁹. Эту обязанность в позднейшее время стали исполнять женщины-плакальщицы по специальности ⁷¹⁰. Они начинали свой вопль еще в доме умершего, притом так, что причитания и выкрикивания одной подхватывались и повторялись хором всех остальных, соответственно делению каждого стиха такой плачевой песни на две половины ⁷¹¹. Эта печальная вокальная музыка, иногда с присоединением и инструментальной – особых траурных свирелей ⁷¹², следовала за носилками умершего до самого места погребения.

Ни Египет, ни Греция, ни Рим не строили свои погребальные катакомбы в черте города. Еще менее мог позволить погребение мертвецов в городе среди собственных жилищ Израиль, для которого труп всегда был нечистотою. Поэтому, как в настоящее время жители Иерусалима обязаны погребать умерших вне городской черты в виду требований гигиенических, так древние иудеи должны были делать то же самое на началах религиозных. Немногие примеры, встречающиеся в Библии, показывают, что закон этот всегда строго соблюдался. Так, погребальный одр, на котором лежало тело юноши Наинского, Иисус Христос встретил вне ворот города, и пещера, заключавшая гроб Лазаря, была также вне селения Вифании ⁷¹³. Историк Иосиф, говоря о построении Иродом Антипою новой Тивериады среди древних гробниц, делает, между прочим, такое замечание: «чтобы убедить народ жить в этом месте, Ирод должен был строить на свой счет дома и снабжать жителей угодьями, потому что он знал, что законам и нравам иудейским было противно жить на том месте, где прежде были гробницы, и что закон признает на семь дней нечистым того, кто сядет на таком месте ⁷¹⁴. Даже гробницы царской династии Давида, которых многие, на основании 2Пар. 16:14 и некоторых других замечаний Библии, ищут внутри Иерусалима, не должны были составлять исключения из общего закона. Выражение: «почил с отцами своими и погребли его в городе Давидовом», являющееся типичным выражением относительно погребения царей иудейских, нельзя понимать буквально: та же самая формула употребляется иногда и в применении к царям, умершим и погребенным не только не в Иерусалиме, но даже и не в Палестине, а например, в Вавилоне ⁷¹⁵. Правда, существует предание, указывающее эти гробницы Давидовой династии в мечети Неби-Дауд, место которой некогда входило в черту древнего города, но предание это магометанского происхождения и явилось в то время, когда эта часть Сиона была уже вне городской черты, Что же касается гробницы самого царя Давида, то различные сказания ищут ее на всем пространстве святой земли, и предание, указывающее ее на Сионском холме, кажется, заслуживает меньше доверия, чем другое предание, которое считает местом погребения царя-пророка Вифлеем ⁷¹⁶.

Смотря на труп как на нечто нечистое, одно прикосновение к чему уже оскверняет человека, иудеи, тем не менее, полагали большие заботы об устройстве своих гробниц. Последнее всегда стоит в тесной связи с верою народа в бессмертие и воскресение. Чем эта вера яснее и тверже, тем больше уважения питает народ к умершим и тем более заботится об их гробницах. В этом отношении евреи и египтяне стояли выше всех других народов древнего мира. «Смотрите, чтобы между вами не было человека, не имеющего готовой гробницы», – говорил народу рабби Елиезер ⁷¹⁷. Таким образом, каждый член древнееврейского общества должен был иметь свою собственную, или, лучше сказать, семейную гробницу на случай смерти; погребение здесь всегда составляло предмет заветных желаний каждого иудея; напротив, лишение такой гробницы было бы для него величайшим несчастием ⁷¹⁸. בית עלום – вечный дом, – часто употреблявшееся у евреев название для гробниц, прекрасно говорит о той прочности, какою отличались эти гробницы, а название иудейского кладбища הטר־מות ⁷¹⁹ от древнеарабского «шарама» – «просверлил, прорубил», указывает на способ их сооружения. Фамильные гробницы царей, вельмож и вообще богатых людей не строились из отдельных камней, а высекались в живом грунте скалы, причем выбирались более прочные пласты «маляки» в нижних частях склонов гор. Сама природа в этом случае предлагала иудею свои услуги, наделив окрестности Иерусалима множеством естественных пещер и гротов, которыми бедняк мог пользоваться, не задумываясь долго над их отделкою, а человек богатый мог изменять и переделывать их по собственному вкусу. «Если кто приобрел место для гробницы, – говорится в Мишне, – то прежде всего он должен выдолбить грот четырех локтей ширины на шесть длины; внутри грота должен выдолбить восемь коким, три справа, три слева и два против входа в грот; каждый коким должен быть четырех локтей длины на семь пядей высоты и шесть ширины. Рабби Симон сказал: можно сделать грот и восьми локтей длины на шесть ширины, а внутри грота тринадцать кокам: четыре справа, четыре слева, три против двери, один по одну сторону входа, другой по другую. Пред входом же нужно сделать atrium шести локтей длины на шесть ширины, чтобы в нем могли поместиться носильщики гроба» ⁷²⁰. Такое предписание Мишны, конечно, должно было иметь значение только в более позднее время, да и тогда наряду с указанным видом гробниц могли существовать и другие, так как вообще в этом деле имели значение желание и вкус самого строителя. Тем не менее, мы все же можем воспользоваться этими указаниями как пособием для восстановления общего типа большой древнееврейской гробницы. Она представляла собою или натуральную необделанную пещеру, или нарочито иссеченную в скале четырехугольную камеру и в боковых стенах своих имела то, что раввины называют «коким». Это высеченные в стенах перпендикулярные углубления, или печуры, в настоящее время у палестинологов известные под именем loculi, назначение которых – служить местом для саркофагов. Иногда вместо них с тою же целью параллельно стенам камеры высекались широкие каменные скамьи – или плоские, или с углублением наподобие яслей и корыт (arcosolia). Строго разграничить время употребления таких простых лож и loculi нет возможности, потому что те и другие встречаются одновременно в одних и тех же гробницах. Но древнейшею формою, кажется, нужно признать loculi. Такой общий вид гробницы, соответственно желанию и средствам строителей, мог разнообразиться присоединением к гробничной камере вестибула (vestibulum) – другой передней камеры, в которой иногда могли собираться родственники и друзья умершего поплакать у его гроба, а в известное время здесь же совершались и особые богослужебные обряды. Наконец, такая гробница, предназначенная для одной богатой семьи и уже вся занятая, могла расширяться; рядом с нею высекали в скале такую же камеру с loculi или простыми ложами вдоль стен и затем соединяли обе гробницы посредством бокового хода или коридора. К двум камерам после могла быть присоединена третья, четвертая и т. д. Так подавлялись целые подземные галереи, разделенные иногда на верхний и нижний ярусы ⁷²¹.

Гробницы древних народов были в то же время сокровищницами, иногда скрывавшими большие богатства, потому что у всей древности был обычай класть в могилу умершего все, что было в его жизни ценного. С воином погребали его оружие, с царем и вельможей – их золото, серебро и другие богатства. Так как такие гробницы могли служить приманкою для разного рода хищников и грабителей, то, с целью защитить скрытые сокровища от святотатственных расхищений, строители прилагали немало старания при сооружении таких входов, которые были бы совершенно недоступны для посторонних непрошеных посетителей. Были сокровищницы и в древних гробницах еврейских ⁷²². Представляя собою небольшие четырехугольные камеры, иногда с несколькими полками, на которых ставились драгоценности в каменных ящиках, эти сокровищницы устраивались всегда в глубине гробницы, за loculi. Таким образом, хищник, если ему и удавалось сломать дверь, снабженную в таких случаях особой системы запором, и войти в гробничную камеру, должен был еще сдвинуть с шеста тяжелый саркофаг, прежде чем достигнуть сокровищницы. Принадлежностью больших древнееврейских гробниц были также цистерны, устраивавшиеся на площадках пред вестибулом для омовения осквернившихся прикосновением к трупу, и ниши для светильников, имевшие форму треугольника и высекавшиеся как во внутренних отделениях, так и на наружной стене гробниц.

Само собою понятно, что так устраивались гробницы только знатных и богатых людей – царей, полководцев, первосвященников и др. т.п. ⁷²³ При этом родовые семейные гробницы какой-нибудь богатой фамилии сооружались иногда в садах, под тенью деревьев, подобно гробницам патриархов и древнейших царей ⁷²⁴. Что касается людей бедных, то их тела погребались на общих кладбищах ⁷²⁵, и гробницы их, вероятно, большею частию имели форму ямы, обложенной несколькими камнями и сверху закрытой большою каменною плитою, которая составляла свод над головою погребенного. Но мы уже сказали, что Господу Иисусу Христу предопределено было быть погребену не на таком общем кладбище, рядом с бедняками, а у богатого. Быть может, еще в минуты страданий Спасителя на кресте в голове Иосифа родилась мысль предать погребению тело божественного Учителя в своей собственной гробнице. Мы не знаем, чем именно руководился тайный ученик Иисуса Христа, выбрав место для этой гробницы вблизи позорного и страшного τόπος κρανίου [лобного места]. Может быть, как человек чужой в Иерусалиме и не особенно уважавший раввинские предписания касательно внешнего поведения, он не испытывал общего всем коренным жителям Иерусалима суеверного страха пред этим местом. Как бы то ни было, но несомненно, что тот новый гроб, который высек Иосиф в скале ⁷²⁶, находился очень недалеко от места казни Спасителя ⁷²⁷. Здесь еще никто не был положен ⁷²⁸; гробница, вероятно, даже не была еще окончена и представляла только одну камеру, когда единственное простое ложе у ее стены должно было послужить временною усыпальницею для краткого смертного покоя Господа Иисуса Христа.

С длинным куском тонкого полотна ⁷²⁹ в руках, спешит Иосиф от Пилата к Голгофе. Между тем, последняя за это время совершенно изменила свой вид. Не видно стражи, которая, исполнив приказ Пилата, считала свое дело оконченным. Рассеялась и многочисленная толпа, еще недавно теснившаяся здесь. Чудесные события, сопровождавшие смерть Богочеловека, заставили этих легкомысленных людей инстинктивно почувствовать нечто великое и необычайное и, «бия себя в грудь», разойтись по домам ⁷³⁰. Умолк и голос вожаков толпы, которым теперь оставалось лишь торжествовать успех своего дела. Тихо на Голгофе. Лишь несколько взоров с мольбою покоятся на Умершем и несколько сердец бьются быстрее обыкновенного, с нетерпением ожидая возвращения Иосифа. Здесь стоят Мария Магдалина, Мария, мать Иакова меньшого и Иосии, может быть, еще некоторые из преданных Спасителю галилейских женщин ⁷³¹. Здесь же, вероятно, стоят в ожидании и ученик, которого так любил Умерший, и святая Матерь, оставленная Сыном на попечение этого ученика. Здесь же, наконец, и другой тайный ученик Господа, приходивший к Нему для ночной беседы Никодим. С радостью выслушав добрую весть от возвратившегося Иосифа, поспешно приступают они к отданию последнего долга на земле Умершему. Не грубые руки палачей-солдат, а любящая рука Иосифа снимает тело с креста. Новая высеченная в скале гробница была окружена тенистым садом, и последний находился так недалеко от Голгофы, что евангелист Иоанн прямо помещает его там, где был распят Иисус Христос ⁷³². Такая близость места, гораздо более удобного для совершения необходимых приготовлений к погребению, чем открытая вершина Голгофы, вероятно, побудила тотчас же, после снятия с креста, перенесть тело Господа в сад Иосифа. И вот здесь, омыв запекшиеся кровью раны, завертывают Его в чистый σινδών [плащаницу], а царственную главу – в особый плат (σουράριον), обильно пересыпая погребальные пелены (ὀθόνια) 100 литрами принесенных Никодимом смирны и алоя ⁷³³. После этого, молчаливые и погруженные в глубокую скорбь, Иосиф и Никодим тихо поднимают святое тело и, войдя в гробницу, бережно кладут его на единственное высеченное здесь ложе ⁷³⁴. Отдав таким образом последнюю земную дань Умершему, совместными усилиями они подкатывают сюда голал – большой камень, и закрывают им вход в гробничную камеру ⁷³⁵. Быстро надвигающиеся сумерки, которыми уже начинался праздничный день, заставляют очень торопиться с погребением. Тем не менее, считая обряд неоконченным, присутствовавшие здесь женщины, возвратясь домой, приготовляют еще «благовония и масти» ⁷³⁶ с целью помазать ими тело, как только пройдет суббота. Но их забота была напрасна и их благовониям не пришлось уже коснуться пречистого тела Господа Иисуса Христа.

Это событие составляет последнее, конечное звено в истории страданий Господа Иисуса Христа. Еще несколько часов после него, и те, которым Провидение судило быть первыми последователями божественного Учителя, уже с радостью и страхом передавали друг другу весть о Его воскресении. – Но дойдя до этого конечного пункта в истории страданий Спасителя, мы далеко еще не выполнили задачи своего исследования. Где в современном нам Иерусалиме тот путь, которым прошел Господь Иисус Христос, среди многочисленной толпы, от судилища Пилата до места казни? Где Голгофа, это место ужаса и позора для древних иудеев, сделавшееся священным для всех христиан? Где, наконец, гроб Спасителя мира, эта величайшая святыня, привлекающая в Иерусалим тысячи пилигримов из всех стран света? – Эти вопросы настолько важны и обширны, что решение их требует самостоятельной главы.

Обозрение нынешнего Страстного пути в Иерусалиме от традиционного места претории Пилата до мнимых ворот судных. Время происхождения его станций. Установление подлинного места древних porta judiciaria. – Вторая стена Иосифа. Мнимые остатки ворот Геннат. Место этих ворот по Тоблеру и Робинзону. Контурный план Кондера и гипотеза городского рва Шика. Раскопки на русском месте близ храма Воскресения и их результаты – место ворот судных. – Направление подлинной Via dolorosa и ее конечный пункт в храме Воскресения. Нынешний вид храма и его история. – Обретение места гроба Господня и св. древа креста (дальнейшая судьба последнего). Сооружения Константина Великого. Их последующая история.

На южной стороне улицы, идущей от Гефсиманских ворот к западу и известной у арабов под именем Тарик-ситти-Мариам, на северо-западном углу храма, расположено здание, или, лучше сказать, целая группа зданий, в настоящее время занятых турецкими казармами. Каменные постройки, образующие длинную линию с запада к востоку и потом угол к югу, занимают выдающийся пункт местности и называются арабами ес-Серай. Они очень обширны, неправильной формы, с плоскими крышами и несколькими дворами, различными по величине и внешнему виду. Ни один пилигрим, обозревающий святыни Иерусалима под руководством туземного чичероне, не может пройти мимо этого здания, чтобы не остановиться пред одними заложенными воротами его, – с завитками из сарацинских украшений, с рядами довольно древних бледно-желтых и красных камней в стене и полукругом расположенною на земле мостовою, составляющею воротный порог. Последний, впрочем, в 1857 г. был почти совершенно закрыт при постройке тротуара вдоль здания казарм ⁷³⁷. В этом полукруглом помосте легко признать остаток лестницы, и вот предание говорит, что здесь во дни земной жизни Господа Иисуса Христа была лестница, по ступеням которой взошел Он на суд к Пилату, а место нынешнего Серая было занято тогда преториею римского областеначальника. Если пилигриму удастся проникнуть внутрь, на двор казарм, ему укажут и то место, где Господь был увенчан тернием ⁷³⁸. Это небольшая четырехугольная капелла с нишею на каждой стороне, может быть, та самая, в которой в XVII в. стоял богатый гроб Людовика, короля Сицилии ⁷³⁹. Теперь здесь склад ячменя для артиллерийских лошадей ⁷⁴⁰.

Постройки нынешнего серая по своему новейшему арабскому стилю принадлежат, без сомнения, недавнему времени ⁷⁴¹, но диагональная обсечка лицевой стороны некоторых камней, ясно указывая на времена крестоносцев, говорит, что для этих построек пользовались и более древним материалом, который мог быть здесь под руками. Проследить более точно историю сооружений на этом месте и их назначения нет возможности. Несомненно, что турецкие паши в Иерусалиме имели здесь свою квартиру, но с какого именно времени, неизвестно. Тоблер полагает, что это началось не раньше конца XV в. ⁷⁴². Что касается тех 28 ступеней мраморной лестницы, которые видел А. С. Норов в Риме, «в церкви, называемой Святое крыльцо (la santa scala), близ собора св. Иоанна Латеранского» ⁷⁴³, то они были перевезены сюда из Иерусалима, вероятно, крестоносцами.

Крупная латинская надпись золотыми буквами: «Пилат взял Иисуса и велел бить Его» отмечает на правой стороне, почти против места «святой лестницы», капеллу «бичевания» с маленькою решетчатою железною дверью. Место, где стоял столб бичевания и происходило истязание, хозяева капеллы – францисканцы – указывают посредине, под ее алтарем. В начале XVII в. Кварезмий видел здесь хорошо сохранившуюся, маленькую прекрасную капеллу, которую Мустафа Бей, сын правителя города, обратил в конюшню. Полтора века после этого, аббат Марити, говоря о капелле на том же месте, уже находил недостоверным связанное с нею предание. Ибрагим-паша отдал это место в собственность францисканцам, которые в 1839 г. восстановили и расширили капеллу на средства, пожертвованные Максимилианом, герцогом баварским ⁷⁴⁴.

Оставив место scalae sanctae [святого крыльца] на левой стороне и францисканскую капеллу flagellationis [бичевания] – на правой и пройдя около 100 шагов по улице в направлении к западу, мы встречаем большую арку, известную под именем арки Ecce-homo [се человек]. Она поднимается на значительную высоту над головами проходящих и обоими своими концами теряется за пределами улицы. Весьма удобно поместилась на арке небольшая комната с тремя четырехугольными решетчатыми окнами, – два на восточной стороне и одно на западной. Это жилище дервиша, в которое входят по лестнице, устроенной на южной стороне, из-под арки. Острый шпиц вверху служит для него украшением ⁷⁴⁵. Предание делает эту арку местом той глубоко трогательной сцены, которая совершилась у дверей судилища Пилатова, на Гаввафе ⁷⁴⁶. Здесь, указывая на обагренного кровью и увенчанного тернием Иисуса Христа, прокуратор сказал народу: се человек!

Первые следы арки, напоминающей нынешнюю Ессе-homo, Тоблер находит у Марина Санута (начала XIV в.). Два большие белые камня и на них Иисус Христос под тяжестью креста были тогда ее завершением ⁷⁴⁷. С половины XV века ⁷⁴⁸ прекрасная арка с двумя камнями на верху упоминается и описывается уже многими пилигримами. То говорят, что она возвышается как ворота над улицею ⁷⁴⁹, то представляют ее подобною старому, почерневшему, сводчатому мосту, но при том так искусно построенною, что между камнями ее нельзя найти ни одной щели; возле нее видны две другие меньшие арки ⁷⁵⁰. Соответственно представлению обстановки суда над Господом Иисусом Христом у Пилата или, лучше сказать, – положения судьи и Обвиняемого во время процесса, придавали особое значение и двум камням наверху арки. Во второй половине XV в. их считали современными самому событию, приурочиваемому к этому месту: на одном из камней был поставлен судейский стул Пилата, а на другом стоял Господь ⁷⁵¹. Самые камни, по описанию, имели четырехугольную форму, были широки. белого цвета и гладко высечены ⁷⁵². Во второй половине XVI в. появляются упоминания уже о надстройке сверху арки, четырехугольной, продолговатой комнате; из окна ее, говорили, смотрел Пилат и произнес слова, давшие имя всей арке ⁷⁵³. В настоящее время некоторые из сводных камней арки имеют латинские и греческие надписи; между ними можно разобрать имя римского императора autocrator Aurelius и CAMCOL, которое Крафт прочитал Colonia Aelia Magna Capitholina ⁷⁵⁴. Раньше здесь находили между многими другими латинскими, греческими и еврейскими надписями также – tolle, tolle, crucifige eum [возьми, возьми, распни Его]. В половине ХVI в. Левенштейн прочитал два слова: tolle eum [возьми Его], a Люсси, двадцать лет спустя, – tolle, tolle [возьми, возьми], высеченные на большом камне, в верхней части, прямо над пролетом. К концу того же столетия оставались уже только две буквы to, последнюю из которых еще видел аббат Марити в 1767 г. ⁷⁵⁵.

«Достаточно одного взгляда на арку и ее историю, чтобы ясно видеть, что она не имеет ничего общего с древностию», – говорит Тоблер ⁷⁵⁶; но с этими словами скептического исследователя едва ли можно согласиться. Уже размеры арки, слишком обширные сравнительно с узким пространством улицы восточного города, наводят на мысль о древности сооружения. Когда в декабре 1857 г., приступая к постройке монастыря на новоприобретенном месте католической общины «сионских сестер милосердия», архитектор Пиеротти освободил северный базис арки от засыпавшего его мусора, оказалось, что к этому концу арки примыкает и составляет с ним одно целое другая, меньшая арка ⁷⁵⁷. Открытие было весьма важно, так как наводило на мысль о трехсоставном устройстве и, следовательно, римском происхождении арки. Последнее, действительно, вполне подтвердилось свидетельством одного старого имама, который хорошо помнил такую же побочную арку, уничтоженную лет 50 назад, и на южной стороне арки Ecce-homo. После этого не оставалось сомнения, что арка принадлежит к категории римских триумфальных ворот, подобно триумфальной арке, воздвигнутой в самом Риме Титом. Исследования местности вокруг арки показали, что прежде она не была связана ни с каким зданием, а стояла совершенно свободно, на большой дороге, проходившей по направлению нынешней Тарик-ситти-Мариам, следовательно, как раз на оси арки. Прочная мостовая из огромных известковых плит, покрывавшая эту дорогу и простиравшаяся в ширину на З6 футов к северу от арки (может быть, настолько же и к югу), была положена не на живом грунте, а на грудах мусора и мелких развалин древнееврейского периода. Под нынешнею улицею пласт такого мусора простирался на 20 футов в глубину. Это обстоятельство дает право думать, что как эта триумфальная дорога, так и трехсоставная арка на ней были построены на тех развалинах, которые оставило после себя завоевание и разрушение Иерусалима Титом. Молчание Иосифа служит верным ручательством, что не самому Титу принадлежало это сооружение; в то же время латинские и греческие надписи на некоторых из камней арки, указывающие на принадлежность их другим римским же памятникам, не дозволяют приписать его и Адриану и отожествить арку Ecce-homo с τρικάμερον этого императора. Может быть, она заняла лишь место Адрианова сооружения и была воздвигнута в IV веке матерью Константина Великого как памятник победы не язычества над иудейством, а христианства над иудейством и самим язычеством ⁷⁵⁸. Как бы то ни было, арка не имеет никакого отношения к месту претории и событию, связываемому с нею. Ни Бордоский пилигрим, ни Феодосий, ни Антонин Мартир, ни Аркульф, ни Виллибальд, ни Бернард монах, ни Епифаний, словом, ни один из древнейших свидетелей о святых местах Иерусалима не делает ни малейшего замечания об этой арке; между тем, если бы она была по соседству с местом претории, всякий, кто говорил о месте судилища Пилатова, не мог бы умолчать о прекрасном сооружении близ него: хотя бы с самою аркою еще и не связывалось священное воспоминание об обращении Пилата к чувству сострадания народа в виду мучений Спасителя, – все же она могла бы служить лучшим средством определения места претории как пункт близкий к нему и занятый видным, обращающим на себя внимание, сооружением.

Пройдя под древними сводами арки Ессе-homo, направимся далее по улице. На левой стороне, за казармами, стоит небольшая мечеть дервишей, потом тянется высокая стена, закрывающая от улицы груды мусора и развалин; на правой стороне, против казарм, – красивое здание dames de Sion, дальше несколько развалин и наконец – величественный австрийский приют. Дойдя до этого пункта, мы не имеем возможности продолжать свой путь в том же направлении, потому что Тарик-ситти-Мариам прерывается здесь улицею Дамасскою, идущею в юго-восточном направлении от Дамасских ворот, поэтому против австрийского приюта поворачиваем за угол налево. Здесь, почти на углу, расположен армяно-католический монастырь, а несколько шагов к югу от него в Дамасскую улицу выходит с левой стороны небольшой проулок. Этим проулком, говорит предание, спешила навстречу своему Сыну Пресвятая Богородица, не успев вымолить для Него прощение у Пилата. Выйдя на Дамасскую улицу, Она увидела, как Иисус Христос упал под тяжестью креста, и сама от такого зрелища лишилась чувств. Воспоминанию об этом посвящена была церковь, а место падения Спасителя обозначено большим обломком гранитной колонны, полузанесенной мусором. Начало сказания и его локализацию относят к концу ХIII века. Церковь носила различные имена: Santa Maria dello Spasimo, Maria de Spasmo, Spasmo de la Madonna или Spasimus Virginis и др. Она терпела различные изменения – не раз была почти совершенно разрушаема и снова отстраивалась; уже в 1656 г. ее здание было обращено в баню, которая оставалась здесь до позднейшего времени, хотя в 1719 г. еще говорили о небольшой капелле на этом месте ⁷⁵⁹.

Еще несколько шагов в том же направлении к юго-востоку – и мы поворачиваем в первую улицу направо. Путь лежит под сводами большой, красивой арки, оба основания которой вошли в здание арабского дома, с фасадом в сторону Дамасских ворот ⁷⁶⁰. Некоторые из отцов Церкви, объясняя притчу Господа Иисуса Христа о богаче и Лазаре, высказывали предположение, что основою для нее послужило действительное событие из иерусалимской жизни. Вот на это здание и указывают как на место роскошного дома евангельского богача, а на противоположной стороне, говорят, лежал нищий Лазарь. Впрочем, греческое и латинское предания не всегда сходились в определении этого места ⁷⁶¹. Пиеротти в камнях и кой-где уцелевшей орнаментовке арки находит основание отнести ее происхождение ко временам крестоносцев, когда она могла служить входом в какое-нибудь здание, воздвигнутое в память одного из событий истории страданий Господа. Может быть, на этом месте тогда стоял монастырь ⁷⁶².

Улица, в которую мы поворотили, имеет направление к западу и как бы служит продолжением Тарик-ситти-Мариам. У арабов она известна под именем Тарик- ел-Алам – путь страданий. В расстоянии нескольких шагов от красивого дома евангельского богача, на левой стороне, небольшой камень, вделанный в стену новейшей арабской постройки, служит обозначением того места, где воины возложили крест изнемогшего Страдальца на плечи Симона, возвращавшегося с поля. Расходясь лишь в нескольких шагах, все свидетельства, начиная с XIV в., вполне согласны в определении этого места. Так, приблизительно здесь же указывали его Марин Санут, Пипин, Фрескобальди, Альберт Саксонский, Фабри и др. ⁷⁶³.

По мере направления к западу Тарик-ел-Алам постепенно поднимается. Взбираясь, таким образом, на гору, в расстоянии 300–350 шагов от места встречи с Симоном Киринеянином, приходится проходить под аркою дома святой Вероники ⁷⁶⁴. Когда до этого места, говорит предание, дошел Господь Иисус Христос, из одного дома вышла святая Вероника и пеленою отерла капли кровавого пота на Его лице, после чего на пелене ее осталось точное и отчетливое изображение божественного лика Спасителя ⁷⁶⁵. Уже Гумпенберг, после него Тухер, Брейденбах, Капфман и другие путешественники в св. землю в XV веке застали это сказание. Передавая его, указывали вместе с тем и самый дом Вероники. Со второй половины XV века идет уже непрерывный ряд свидетельств о нем, хотя при этом место для него не всегда указывали одно и то же. Нынешнее здание в 1854 г. заново отстроено мусульманским владетелем его и само по себе не представляет поэтому никакого интереса ⁷⁶⁶.

Еще около 300 шагов в том же направлении, и мы приходим к самому концу Тарик-ел-Алама, который упирается в Сук-ес-Семани, идущий отсюда на север, к Дамасским воротам. На этом базаре ес-Семани внимание пилигрима останавливает одна высокая толстая колонна из розового мрамора. Она не вся открыта; одна только верхняя ее часть выдается над стеною кафе-ресторана, расположенного здесь под тенью сикомора. Колонна замечательна тем, что на нее указывали как на остаток тех самых porta judiciaria, πόρτα της κρίσεως – ворот судных, которыми провели Господа Иисуса Христа из города к Голгофе. Само собою понятно, какое важное значение должно бы иметь это место для изучающего археологические данные истории страданий Спасителя, если бы только оно имело действительные права на то, что – не всеми, впрочем, – приписывается ему. Но из более раннего периода времени, до Крестовых походов, нет в паломнической литературе ни одного указания относительно этих ворот судных. Последнее является только в конце XIII в. ⁷⁶⁷, а более ясное определение места ворот, приблизительно соответствующего нынешней розовой колонне, начинается только с конца XV века ⁷⁶⁸. С половины следующего столетия говорят и о колоннах – сначала о двух, потом об одной, то как украшении ворот, то как уцелевшем остатке после их разрушения, то даже как о заново поставленной с нарочитою целью напоминания о бывших здесь воротах судных ⁷⁶⁹. Все, что можно сказать о нынешней колонне, это то, что она, может быть, принадлежала древнему портику, имевшему место здесь на рынке ⁷⁷⁰.

Здесь, как бы придя к воротам древней городской стены, мы остановимся, чтобы бросить взгляд назад, на пройденный нами путь. Весь этот путь, от здания турецких казарм на Тарик-ситти-Мариам до этой колонны на Сук-ес-Семани, считается тою священною стезею, по которой прошел Господь Иисус Христос от претории Пилата до ворот судных. Поэтому в XVI веке он был известен под именем святого пути – via sancta; потом его стали называть via dolorosa, ἡ λυπηρα ὁδός – путь страданий и via crucis – путь креста. В настоящее время самым употребительным именем для него у жителей Иерусалима служить надпись большими золотыми буквами на здании dames de Sion: VIA DOLOROSA. Арабы переводят на свой язык те же слова, когда называют, по крайней мере вторую его половину, Тарик-ел-Алам. Как мы уже видели, путь имеет главное направление с востока к западу, но в одном месте прерывается улицею Дамасскою и потому представляет не прямую линию, а ломаную. Первая, восточная половина его имеет 550 шагов в длину и 16 футов в ширину. Это самая чистая улица в Иерусалиме. Она хорошо вымощена, и ее уровень почти везде одинаков. 50 шагов Дамасской улицы, составляющие перерыв Страстного пути, имеют едва заметное понижение к югу, а вторая половина viae dolorosae на всем своем протяжении (около 450 шагов) круто поднимается в гору. Здесь улица имеет 10 футов в ширину и не так чисто содержится. На всем своем протяжении Страстный путь – очень людная улица; им пользуются все, кому нужно с западной части города пройти к воротам св. Стефана.

Нужно ли много говорить о том, что нынешняя via dolorosa ведет свое начало от времени сравнительно позднейшего? Мы видим, что ни одна из ее станций не имеет свидетельств в свою пользу раньше времени Крестовых походов. Напротив, как мы проследили во второй главе, целый ряд древних свидетельств, идущий еще с первой половины IV века, положительно говорит о другом исходном пункте ее, указывая место суда над Господом Иисусом Христом у Пилата в северо-восточном углу древнего Верхнего города, или Сиона. Здесь для божественного Крестоносца начинался тяжелый путь к месту смерти, отсюда же должна бы начинаться и подлинная via dolorosa. Но прежде чем высказать какие-нибудь предположения относительно направления последней, необходимо установить конечный пункт ее – ворота судные, а для этого приходится коснуться вопроса о месте и направлении западной стены Иерусалима, современного Иисусу Христу. Вопрос этот имеет еще особое значение ввиду того, что от его решения находится в большой зависимости признание или отрицание подлинности указываемых теперь святых мест Голгофы и гроба Господня. Оба места находятся среди города, а не вне врат, где, по ясному свидетельству апостола, принес Себя в жертву Господь. Такое противоречие является камнем соблазна для многих, опирающихся на него в своем отрицании величайшей святыни всего мира. Разрешение его всецело зависит от точного определения западной границы города во дни земной жизни Спасителя, так как едва ли кто станет сомневаться, что границы древнего Иерусалима и нынешнего далеко не совпадают.

В описании Иосифа Флавия Иерусалим имеет три стены, разновременные по происхождению и обнимавшие различные части города. Из них так называемая третья стена древнеиудейского историка в данном случае не имеет для нас никакого значения, так как закладка ее была начата уже 11 лет спустя после вознесения Господа Иисуса Христа. Весь интерес для нас сосредоточивается на северо-западной границе города, а здесь, по свидетельству Иосифа, соприкасались первая и вторая стены. Первою он называет самую древнюю из иерусалимских стен, которая служила укреплением Сиону, или верхнему городу Давида. Расположенная на холме, над обрывом, она делала эту часть города совершенно неприступною. Исходным пунктом северного течения ее служила башня Гиппика; отсюда стена направлялась на восток до Ксиста и соединялась с зданием судилища ⁷⁷¹. Проведя линию от западной из башен нынешней цитадели Ел-Калаа до Мегкеме, мы и получим направление этой северной части сионской стены, которая, таким образом, должна была проходить параллельно нынешней улице Давидовой, несколько южнее ее. Раскопки по этой линии только еще более подтвердили то, что так легко решалось и без них ⁷⁷².

Пространство, ограниченное этою стеною, было достаточно для своего населения только при Давиде и его ближайших преемниках; затем образовалось и стало постепенно расширяться большое предместье, занявшее долину и склон другой горы к северу от Сиона. Ко времени царя Езекии предместье это уже было так велико, что нуждалось в собственной стене для защиты на северной и западной стороне, тем более, что здесь оно не имело никакой защиты природной. Поэтому Езекиею (728 г.) заложена была другая стена, с целью включить в состав города и это северное его предместье, и была окончена при Манассии (644 г.) ⁷⁷³. Это – вторая стена Иосифа Флавия, особенно интересная для нас в данном случае. К сожалению, древнеиудейский историк слишком краток в описании ее направления. Она начиналась у ворот Геннат и затем, окружая область, лежавшую к северу, простиралась до крепости Антония ⁷⁷⁴. Ворота Геннат принадлежали древнейшей, сионской стене, и в частности – северной ее линии; но эта линия, как видим, довольно длинна, почему является возможность различных предположений для каждого, желающего отыскать на ней исходный пункт второй стены. Самым верным ключом к решению вопроса, конечно, могли бы послужить сами уцелевшие остатки интересных ворот. На них некоторые исследователи и указывают.

В 1863 году на улице Канатир-Мар-Ботрос, к востоку от цитадели, на прямой линии между нею и Харамом, были открыты две фортификационные башни. Они были сложены из огромных квадратных камней и имели 12 метров высоты. Ворота, найденные в нижней части одной из башен, показывали, что здесь был сход в долину, имевшую в этом пункте около 12 метров глубины. «Эти остатки двух древних башен вблизи Маr-Kanatir-Botrus, – говорит Сепп, – определяют северо-западную границу Сиона и расположение второй стены». Исходным пунктом последней он считает эти ворота в одной из башен и место их более подробно определяет таким образом. «Ворота Геннат не исчезли бесследно, но еще теперь видны 50 шагов в сторону от так называемой арки Петра... Если пойдем от Яффских ворот вниз к базару и уклонимся за угол первой улицы к югу, то, поднявшись по откосу Сиона до выхода улицы арка Петра над лежащими на земле колоннами, мы увидим у входа базарных ворот, изгибающихся над улицею, налево внизу, ту древнюю арку с направлением к Дамасским воротам, а на востоке от нее стоят тройные ворота, с круглою аркою также из выветрившихся камней. Отсюда идет улица прямою линиею до ворот Дамасских, вне улицы Давидовой, составляющей прямой угол с нею; это единственная непрерывно прямая улица в области древнего Иерусалима, так что на этом месте обе улицы напомнили мне направление древних городских стен от Гиппики к долине и от Геннат к северу» ⁷⁷⁵.

Если согласиться с Сеппом и признать в указываемых остатках в конце Канатир-Мар-Ботрос древние ворота Геннат, то западную линию второй стены, действительно, придется провести вдоль улицы, идущей отсюда к Дамасским воротам. Но не все придают этим остаткам такое важное значение. «Я не ожидал, – говорит Тоблер, – чтобы одной, во всяком случае, довольно древней и замечательной арке, около которой во время своего пребывания в Иерусалиме я проходил почти каждый день, придавали столь великий исторический интерес: это не меньше, как ворота Геннат». Указав далее положение ее, уже описанное нами, он продолжает: «существующий остаток арки, потонувший в мусоре и лишь на несколько футов поднимающийся на улице, именно – самая верхняя часть арки может по своей ширине указывать на ворота; но никто не представит доказательств, что это были городские ворота, и еще менее, что это именно ворота Геннат. Это, может быть, просто свод, подобный тому, который далее вверху ведет к английскому госпиталю, или ворота какого-нибудь большого здания. Построенный из крупных, тщательно обсеченных, желто-коричневых, но никоим образом не выпусковых квадратов, свод этот смотрит к северо-западу, следовательно – имел проход от северо-запада к юго-востоку. Если бы это были ворота первой стены, которая шла прямою линиею с запада к востоку, – а не с юго-запада к северо-востоку, как здесь, – то они должны бы смотреть к северу». Не признавая, таким образом, за этим остатком значения ворот древней сионской стены, Тоблер указывает на другое мнение, – разделяемое, между прочим, Крафтом, Вильямсом и Шульцем, – которое видит ворота Геннат в арке Петра, на северной стороне английского госпиталя. Устройство ее пролета с юга на север находит он более соответствующим воротам Геннат, но отсутствие ясных признаков необходимой древности и выступление на юг из линии между цитаделью и мостом храма (предполагаемой линии северной сионской стены) дают повод Тоблеру скептически относиться и к этой арке ⁷⁷⁶.

Мы не в силах решить вопрос, которому из двух остатков на Канатир-Мар-Ботрос принадлежит большая древность. Уже то несогласие, какое мы находим во взглядах на эти арки или ворота у различных исследователей топографии Иерусалима, показывает, насколько вообще труден этот вопрос. В то время, как Тоблер не видит в обоих остатках ничего, что могло бы ручаться за приписываемую им древность, Сепп, Крафт, Вильямс, Шульц и некоторые другие исследователи считают необходимым отнести их к той глубокой древности, когда еще существовали три стены Иерусалима. Основание, которое Тоблер находит для своего отрицания в направлении оси первых ворот, по-видимому, не мирящемся с северною линиею стены сионской, не представляет особенного значения. Ворота древнего Иерусалима служили для него и укреплением. Над ними поднималась особенная башня, устройство которой было довольно сложно и всегда требовало нескольких входов и выходов. Принимая это в соображение, мы, конечно, не будем требовать от первой, отрытой в мусоре, воротной арки непременно такого положения, при котором ее ось составляла бы перпендикуляр к предполагаемой на этом месте городской стене: одного одиноко стоящего остатка древней арки еще далеко не достаточно для того, чтобы решить, каким именно воротам городской башни принадлежала эта арка. Может быть, она служила для какого-нибудь бокового прохода в воротную башню. Что касается, наконец, так называемой арки Петра, то едва ли можно согласиться с мнением, что она слишком выступает на юг из предполагаемой линии Сионской стены. Относительно последней достоверно известно, что она проходила несколько южнее нынешней улицы Давидовой. На такой, приблизительно проводимой, линии и лежат эти «железные ворота»; измерить же точно каждый фут направления сионской стены едва ли сам Тоблер считает возможным. Не придавая, таким образом, особенного значения всем этим соображениям Тоблера, нельзя, в то же время, не сознаться, что видеть ворота Геннат в котором-нибудь из двух остатков на Канатир-Мар-Ботрос еще нет ясных и твердых оснований. Большинство исследователей ищут исходный пункт второй стены не здесь, а на месте нынешней цитадели Ел-Калаа. В пользу этого приводятся такие доказательства.

«Если бы ворота Геннат стояли между цитаделью и Харам-еш-Шерифом, – говорит Тоблер, – то трудно было бы употребить выражение, что эта стена тянулась на северной стороне города; в таком случае удобнее было бы сказать, что ее провели на западной стороне горы или площади храма. Трудно было бы также утверждать, что там, где отсутствовало природное укрепление (пропасть), город защищали более, чем одна стена. Если историк придает значение тому, что вторая стена составляла охрану города в том месте, где не было никакой пропасти, то мы не имеем права произвольно ограждать второю стеною только одну часть, именно – только половину сионской стены, не защищенной пропастями» ⁷⁷⁷. – Первая часть объяснения мало имеет значения. Совершенно непонятно, каким образом пространство, заключенное второю стеною, нельзя назвать северным только потому, что оно тянется не над всею северною стеною Сиона, и как же иначе назвал бы его сам Тоблер, если бы он захотел указать его отношение к Сиону? Другая ссылка на Иосифа Флавия заслуживает большего внимания. Историк действительно говорит: «город Иерусалим там, где он не окружен непереходимыми оврагами, огражден тремя стенами, а где защищен оврагами, имеет одну стену» ⁷⁷⁸. Без сомнения, слабою, открытою для неприятеля, была северная сторона города. Но это место в рассказе Иосифа не имеет цели и потому не может уяснить расположение второй стены Иерусалима. Все ли северное пространство обнимала она или половину его, историк в обоих случаях одинаково имел право сказать то, что мы сейчас привели. Между тем, мы знаем, что северная сторона древнего Сиона была укреплена не равномерно; на западном конце ее Ирод Великий построил три колоссальные башни – Фазаэл, Гиппику и Мариамну. Такое грандиозное укрепление этого северо-западного угла находит для себя объяснение только в том, что здесь северная сторона Сиона не была закрыта второю стеною. Без сомнения, и Иосиф Флавий также не всю северную линию сионской стены считал одинаково слабою, тем не менее, повторяем, пересчитывая стены Иерусалима, он должен был указать три стены на северной его стороне, хотя бы одна из них закрывала и не всю эту сторону.

Робинзон считает необходимым провести линию второй стены так, чтобы в черту города был включен пруд Езекии, известный в настоящее время под именем пруда бань патриарших, – потому что «этому пруду принадлежит глубокая древность, и он лежал внутри города». Но в таком случае придется поставить исходный пункт близ цитадели и включить в черту города и место святого Гроба, «так как стена не делала угла только для того, чтобы исключить это место» ⁷⁷⁹. – Соглашаясь с последним, мы в то же время не видим никакой необходимости помещать пруд Езекии внутри города. Нигде нет ясного и прямого указания на такое его положение. Если при этом имеют в виду выражение Ис. 22:11, что пруд Езекии лежал «между двух стен», то эти слова не могут служить основанием в данном случае. Проведем ли мы вторую стену на западной или на восточной стороне пруда и поместим его, таким образом, внутри или вне города, пруд, одинаково в обоих случаях, будет лежать «между двух стен», т. е. в том углу, который образуется на месте встречи первой и второй стены.

Такого же характера и другое препятствие, не дозволяющее Робинзону поместить исходный пункт второй стены, ворота Геннат, далеко к востоку от нынешней цитадели. Он боится, что в таком случае нижний город будет очень незначителен по величине: пространство между Харамом и святым Гробом меньше некоторых площадей в Лондоне и Париже. Между тем, мы «знаем, что этот нижний город ко времени распятия был широк и богат населением; трое ворот вели от него к храму, и 10 лет позднее Агриппа провел уже третью стену, далеко над границами нынешнего города, с целью оградить растянувшиеся предместья, до сих пор остававшиеся без защиты. Эти предместья не могли явиться в короткий промежуток десяти лет, а непременно должны были существовать уже ко времени распятия Господа» ⁷⁸⁰. – Конечно, но что же отсюда следует? Если провести линию второй стены на восточной стороне святого Гроба, то придется допустить, что место казни и погребения Спасителя было среди области, уже богато заселенной. – Мало того, – добавим недосказанное Робинзоном, – в этой области придется поместить не один гроб Господень, а еще гробницы, известные теперь под именем Иосифа Аримафейского и Никодима, гробницу, которую Иосиф Флавий называет то τὸ Ἰωάννου τοῦ ἀρχιερέως μνημεῖον [гробница первосвященника Иоанна], и древнееврейские гробницы, открытые в 1885 году архитектором К. Шиком в непосредственной близости к Гробу Господню, в области нынешнего Коптского монастыря. Наконец, по свидетельству Мишны, здесь же были еще особые общественные гробницы, специально назначенные для погребения казненных ⁷⁸¹. Все это совершенно не мирится с обычаями иудейского народа, по законодательству которого уже одно случайное прикосновение к гробнице оскверняло человека. Но все это становится возможным и совершенно понятным, если принять во внимание, что эти гробницы не были разбросаны на большом пространстве вдоль всей западной линии второй стены, а сосредоточивались в одном пункте, который известен вам и в настоящее время, – вокруг Гроба Господня. Пока место это еще не было обведено стеною, оно считалось вне, а не внутри города, и потому иудей мог хоронить здесь своих мертвецов и устраивать для этой цели гробницы. Боязнь осквернения должна была побуждать его лишь к тому, чтобы сосредоточить эти гробницы в одном пункте и не селиться в непосредственной близости к ним. Что касается очень небольшого пространства, которое выпадает на долю нижнего города, раз мы проводим вторую стену на восточной стороне Гроба Господня, то для решения нашего вопроса это не может иметь ровно никакого значения. Если не подлежит сомнению, что нижний город во дни земной жизни Господа был богат населением, то, с другой стороны, ниоткуда не видно, чтобы он был обширен, занимал большую территорию. Вся площадь нынешнего Иерусалима равняется одной квадратной английской миле, а между тем, северная его половина во дни Спасителя была гораздо меньше нынешней, потому что нынешняя стена от Яффских до Гефсиманских ворот идет по линии третьей, а не второй стены; последняя же, без сомнения, обнимала меньшую территорию, чем третья стена ⁷⁸². Если теперь мы возьмем только одну часть этой северной половины нынешнего города, выключив из нее площадь Харама и некоторое пространство вдоль северной и западной ее линии, то нет ничего удивительного, что получится площадь, уступающая по величине площадям, встречающимся среди больших европейских городов.

Гораздо более серьезного внимания заслуживает замечание Тоблера и Кондера относительно грунта местности, некогда занятой нижним городом и, в частности, северо-западною его частью. Местность эта представляла откос, в направлении к северо-западу постепенно поднимавшийся. Поэтому оставить место Гроба Господня вне второй стены, по мнению Тоблера, значило совершенно открыть город неприятелю. Последний легко мог овладеть им именно в этом пункте, потому что здесь стена оказалась бы ниже местности, окружавшей ее. Таким образом, самые элементарные правила стратегики не дозволяли провести стену внизу, а указывали для нее место на холме, на более высоких пунктах его ⁷⁸³. Кондер проводит, в сущности, ту же мысль, но желает «сделать новый шаг вперед в обосновании ее. Последнее всецело покоится у него на исследованиях известного архитектора Конрада Шика. Во время своей сорокалетней деятельности по должности городского архитектора в Иерусалиме К. Шик много раз докапывался до живого каменного грунта, причем неоднократно получались интересные в археологическом отношении открытия. В результате столь долголетних работ, конечно, могло быть знакомство, до некоторой степени, с топографией древнего города, чем и воспользовался Кондер. Число пунктов, в которых доподлинно известен Шику уровень живой скалы, простирается до 200, не считая исследований в местности Харама, еще раньше произведенных Вильсоном и Варреном. Эти раскопки и послужили основанием для Кондеровой карты древнего Иерусалима, на которой контурами обозначил он предполагаемое под поверхностью нынешнего города положение живого грунта.

При взгляде на этот «план скалы под современным Иерусалимом», как иллюстрирован он в книге Кондера, мы видим на юге широкий и высокий холм (2540 футов над уровнем моря), окаймленный со всех сторон глубокими долинами. Это древний Сион, на котором помещался верхний город Давида. Широкая долина отделяет его от другого холма, расположенного к северу. Здесь было то, что Иосиф называет Акрою. Оба холма не совсем отделены друг от друга. От северо-западного угла южного холма тянется перешеек, который соединяет его с холмом северным. На восточной своей стороне этот перешеек круто обрывается в глубину более ста футов, где и начинается долина, окаймляющая северную и восточную стороны сионского холма. Долина эта, отождествляемая Кондером с ἡ τῶν τυροποιῶν Иосифа Флавия, занимает на плане довольно значительное пространство. Вдоль северной стороны Сиона она проходит значительно южнее нынешней улицы Давидовой, между тем, северо-западный ее угол теряется под нынешними сооружениями на месте святого Гроба. Отсюда северная ее линия направляется к востоку и затем, огибая скалистый мыс Акры, протягивается к северо-западу между Акрою и третьим холмом, Везефою.

В таком виде представляя себе уровень скалы под нынешним Иерусалимом, Кондер сообразно с ним проводит и вторую стену Иосифа Флавия. «Военный человек, – говорит он, – не может предположить, чтобы стена крепости была построена в глубокой долине... Она необходимо должна была стоять на высоком грунте, включая одну долину и исключая другую», т.е. все широкое начало долины Тиропеон Кондер помещает внутри городской стены, а долина, окаймлявшая западную сторону Сиона и у выше упомянутого перешейка несколько врезывавшаяся в скалу по направлению к востоку, конечно, должна была остаться вне этой стены. Проще говоря, исходный пункт второй стены, ворота Геннат, он ставит на этом перешейке, к востоку от нынешней цитадели, приблизительно на месте дома англиканского епископа. Отсюда его стена направляется к северу, проходит на западной стороне храма Воскресения, легкой дугой поворачивает к востоку и оканчивается на месте Антонии ⁷⁸⁴. – Что сказать об этой гипотезе Кондера?

Его контурный план действительно производит на первый взгляд подкупающее впечатление. Всякого приятно удивляют, главным образом, те ясность и, так сказать, рельефность, с которыми воспроизводится здесь местность древнего Иерусалима, малопонятная в описании Иосифа. Но первое впечатление очень скоро уступает место чувству недоверчивости. Неужели так просто и легко решаются все те трудности иерусалимской топографии, которые создал рассказ древнеиудейского историка и для решения которых было потрачено столько энергии, ума и изобретательности? Если бы действительно можно было с такою ясностию и в то же время с несомненною достоверностию представить то, что погребено теперь под глубокими слоями многовекового мусора, то уже не над чем было бы трудиться в этой области. Но в том и дело, что это опять же только одна из гипотез, требующая притом таких доказательств, представить которые едва ли когда-нибудь удастся ей. Что может поручиться за такое положение долины Тиропеон на северной стороне древнего Сиона, какое дает ей Кондер? Почему мы знаем, что долина простиралась так далеко на запад и, главное, была так широка и глубока? Отдельные незначительные раскопки в различных пунктах этой местности хотя и касались живого грунта, тем не менее еще далеко не достаточны для точного и подробного воспроизведения ее древнего, первоначального вида. Грунт северо-западной части древнего города, действительно, должен был представлять склон горы в направлении с запада к востоку и югу; этого нельзя отрицать; но это скорее могла быть легкая покатость, начинавшаяся уже приблизительно на месте нынешних русских построек и постепенно спускавшаяся на восток ко дну долины, теперь занятой Дамасскою улицей, а на юг к месту нынешней улицы Давидовой или еще несколько ниже. Предположить же, что здесь между двумя холмами существовала широкая и глубокая долина и имела непременно такие очертания, какие дает ей на своем плане Кондер, нет достаточных оснований. Само собою понятно, что и легкий постепенный склон горы имеет, особенно в настоящее время, очень важное значение в стратегическом отношении. Если бы в такой местности строилась стена теперь, притом со специальною целью сделать местность неприступною, то можно поручиться, что ее провели бы на самых верхних пунктах холма. Но стена, которую Иосиф Флавий называет второю стеною Иерусалима, строилась, во-первых, еще до плена вавилонского, при царе Езекии. К такой глубокой древности, и не гадавшей о возможности той осады крепостей, какая стала явлением обыкновенным после изобретения больших огнестрельных орудий, конечно, нельзя предъявлять требований нынешней стратегики. Во-вторых, стена эта проводилась только потому, что на северной стороне Сиона, вне городской стены, образовалось большое предместье, ничем не защищенное, в случае неприятельских нападений. Она предназначалась, таким образом, служить прикрытием только для этого места, а вовсе не серьезным укреплением для всего города, который мог чувствовать себя спокойно за стенами Сиона. Поэтому и строилась она не на самых высоких пунктах местности, – что и растянуло бы без нужды пределы города на далекое пространство, да и потребовало бы совершенно лишних значительных издержек, – а лишь в пределах этого предместья. Наконец, если бы мы даже и согласились с одною частью плана Кондера, поместили ворота Геннат тотчас к востоку от цитадели, там, где теперь дом англиканского епископа, то следует ли отсюда с необходимостью, что линия второй стены проходила непременно на западной стороне святых мест Голгофы и Гроба Господня? – Ответ на этот весьма важный для нас вопрос дает тот же архитектор К. Шик, исследования которого послужили основанием для гипотезы контурного плана Кондера.

В 1874 году К. Шику, работавшему близ храма Воскресения, нужно было провести подземный канал отсюда на протяжении 140 метров, под Коптским монастырем, до городской сточной трубы (в северо-восточном направлении). Сначала на довольно значительном пространстве под Коптским монастырем канал пришлось высекать в скале, потом скала сразу прерывалась и работы продолжали в мусоре; пройдя некоторое пространство, снова также неожиданно наткнулись на скалу, которая опять прерывалась пластом наносной земли. Такое расположение грунта этой местности наводило на мысль, что здесь прежде проходил городской ров. Так как северная сторона Иерусалима, лишенная природных укреплений, являлась самою слабою и единственно удобною для неприятельских нападений, то весьма естественно возникало предположение о древнем укреплении ее не только стеною, но и рвом. Поэтому, где не оставалось следов стены, нельзя ли проследить ее направление путем городского рва? – Открытие было интересно и важно, так как приходило на помощь в решении давно поставленных вопросов, поэтому Шик ревностно принимался за исследование грунта местности всякий раз, как только приходилось ему работать в этой части города. Из открытых здесь цистерн одни оказались высеченными в скале, другие же каменной кладки и, очевидно, заложены в мусоре. Положение последних также могло служить указанием направления того же рва. Например, в прусском странноприимном доме ордена Иоаннитов имеется цистерна каменной кладки, но не высеченная в скале, другая же, всего на 18 метров от первой и притом на одном уровне с нею, высечена вся в скале. Северная стена так называемого дейр-Исаак-бека стоит на скале; последняя простирается отсюда до цистерны св. Елены и здесь сразу обрывается. Немного севернее, при постройке монастыря св. Харлампия, греки закладывали каменный фундамент в мусоре, между тем, только через улицу к северу, живая скала лежала на поверхности и т.д. Собирая таким образом все данные в подтверждение своего предположения, Шик за десять лет (до времени первого опубликования своих выводов) успел проследить непрерывное течение рва на значительном пространстве. Держась того мнения, что это «древний городской ров, и, – по его положению и направлению, – именно крепостной ров второй иерусалимской стены», он проводит на плане всю линию этой стены, от ворот Геннат до крепости Антония. Ворота Геннат помещает он близ башни (которую отожествляет с башнею Давида), не решая, впрочем, точно, на западной или на восточной стороне от нее. От этой башни линия стены направлялась к северу, на западной стороне пруда Амигдалон; приблизительно у монастыря св. Людовика поворачивала прямо к востоку и шла на южной стороне храма Воскресения, где теперь улица Пальм, до русского места; здесь снова делала изгиб к северу, проходя, таким образом, на восточной стороне храма Воскресения, и у странноприимного дома Иоаннитов повернув снова к востоку, шла параллельно, сначала Тарик-ел-Алам, затем – Тарик-ситти-Мариам, – но южнее их обеих, – к северо-западному углу Харама ⁷⁸⁵.

Так решает наш вопрос К. Шик. Выводы, к каким пришел он, имеют, несомненно, весьма важное значение как добытые путем личных многолетних исследований грунта местности. После этих исследований, отличавшихся особенною тщательностью и подробностью в ближайших окрестностях храма Воскресения, место второй стены на восточной стороне этого храма уже не может подлежать сомнению. Поэтому перейдем в своем обозрении прямо к этой местности, прилегающей к храму Воскресения с востока.

Под прямым углом к улице Давидовой, прямо к северу от указываемого Сеппом остатка ворот Геннат, идут рядом три базарные улицы: Сук-ел-Лахем, ел-Аттарин и ес-Суйя. Внимание каждого, кто пойдет по средней из них, чрез базар пряностей, должны остановить на себе прежде всего мостовая, сложенная из огромных квадратов, а затем – остатки массивных колонн, основания которых кой-где скрыты глубоко в земле, так что кажется, будто они поддерживали некогда обширные своды. Базарные сооружения всегда составляли предмет особенной заботы для жителей Востока. В Дамаске, Багдаде и других восточных городах на базарных площадях были воздвигнуты величественные здания. Иерусалим не мог составлять исключения в этом отношении или оставаться позади других восточных городов и потому Сепп полагает, что на этом месте должны были стоять некогда базарные галереи Элии Капитолины, воздвигнутые императором Адрианом, и что об этой самой торговой площади упоминает Евсевий в своем описании сооружений Константина Великого на месте гроба Господня ⁷⁸⁶. Оставив на левой стороне древнюю улицу Пальм, ведущую к южной площадке пред храмом Воскресения, в 100 шагах от угла ее к северу, на той же левой стороне мы видим две гранитные колонны, на расстоянии 7,5 футов одна от другой. Стержень южной из этих колонн имеет в длину 5 футов 4 дюйма и обе они носят на себе несомненные признаки глубокой древности. Наконец, поднявшись по насыпи к старому Коптскому монастырю (Der es-Sultan) и пройдя мимо сокровищницы Елены на правой стороне и выступающих из земли колонн на левой, мы выходим на площадку. Это наше русское место, так интересующее в настоящее время всех, сколько-нибудь интересующихся топографией древнего священного города. История этого места до времени последних раскопок на нем вкоротке следующая.

В 1843 году Е. Шульц, тогдашний прусский консул в Иерусалиме, в первый раз заметил те выступавшие из земли остовы колонн на конце базарной улицы, о которых мы сейчас упоминали. Заинтересованный их видом и положением, он подверг внимательному исследованию всю ближайшую местность возле них и внутри одной лавочки, соседней с крайнею южною колонною, и открыл еще выступающий из стены пилястр. Сама стена, но особенно колонны и этот пилястр носили на себе такую явную печать глубокой древности, что Шульц принял их за остатки второй стены. Между тем, Р. Виллис, работавший тогда над своею архитектурною историей храма Гроба Господня, познакомившись с этим открытием, признал в колоннах остатки пропилей константиновских сооружений на месте Голгофы и Гроба Господня. Предположение Шульца скоро вызвало вполне справедливые возражения со стороны Робинзона и потеряло всякое значение; мнение Виллиса всеми было признано правдоподобным.

В 1858 году наше правительство купило у абиссинян участок земли к востоку от храма Воскресения с целью построить на нем большое здание для помещения нашего консульства. Место это, начинаясь всего в 1,5 саженях от храма Воскресения, простирается на восток до базарной улицы, на юго-восток выходит на улицу Пальм, а на северо-запад – на восточную площадку близ храма Воскресения, покрывающую капеллы обретения креста и св. царицы Елены, с возвышающимся на средине куполом последней. В 1860 году Э. Пиеротти, производя необходимую очистку места для фундаментов предполагаемой постройки, наткнулся на остатки стены с характером несомненного древнееврейского происхождения. Та же стена и еще остаток совершенно отдельно стоящей арки были открыты в 1861 году и графом М. Вогюэ, на свой счет производившим раскопки на этом месте, остававшемся по-прежнему в запустении, так как для постройки консульского дома было приобретено более обширное место за городскою стеною. Несмотря на то, что арка и стена, очевидно, принадлежали к двум совершенно различным строительным эпохам, Вогюэ, увлекаясь, мысленно соединил их на одной линии и признал остатками второй стены. После этого здесь же производились раскопки англичанами: в 1864 году В. Вильсоном и в 1872 году Кл. Кондером, но без особенных результатов. «Все эти раскопки, произведенные поверхностно, без должной между ними связи, указывали лишь на значение этого места, но не осветили ни один из спорных вопросов топографии древнего Иерусалима» ⁷⁸⁷.

В таком положении находилось русское место до 1881 года, когда его посетил великий князь Сергей Александрович. Значение этого места для разрешения важных вопросов древнеиерусалимской топографии, с одной стороны, и недостаточность произведенных здесь раскопок, с другой, побудили его императорское высочество, ассигновав собственные средства, предложить только что возникшему тогда Православному Палестинскому Обществу произвести полную раскопку этого места. Главное наблюдение и руководство в этом деле было поручено отцу архимандриту Антонину, начальнику нашей духовной миссии в Иерусалиме. Не останавливаясь на подробностях раскопок, начавшихся 7-го марта 1883 года ⁷⁸⁸, обратим внимание на важные в археологическом отношении результаты их, как представляются они в сообщениях отца архимандрита Антонина и в докладе В. Н. Хитрово.

Все место, представляющее площадь в 200 квадратных саженей, для большего удобства обозрения, может быть разделено на три части: северная площадка, имеющая форму продолговатого четырехугольника, длинная сторона которого протачивается с запада на восток, средняя большая площадь, почти квадратная, но с выдавшимся на юго-западе в средину ее углом греческих подвалов и, наконец, третий восточный участок с уровнем ниже средней площади, продолговатый с юга к северу, где он заканчивается подвальным магазином лесоторговца ⁷⁸⁹. Самым важным открытием после раскопок в северном участке были «три древние стены, окаймляющие ее с трех сторон (кроме северной) и оказавшиеся несомненно древнееврейского происхождения. Южная стена, которую возможно было откопать с обеих сторон, состоит из 2 до 4 рядов хорошо сохранившихся камней, которые если и уступают по величине камням иерусалимского храма, то все-таки, при длине от 3 до 6 и при ширине от 3 до 4 футов, представляются весьма значительными. По выступам, выходящим из стены, по выпусковым камням, стена эта наиболее подходит к стене Хевронского Харама. В середине южной стены имеется дверь, современная сооружению стены, другие же два прохода, вероятно, проделаны были впоследствии». Пол из больших мраморных плит, найденный в самом западном углу этого участка, имеет вид как бы потрескавшегося от сильного огня или пожара.

Раскопки в средней площадке не дали, на первый взгляд, никаких особенно важных результатов. Под мусором оказался помост из плит в пол-аршина и более толщиною, а под ним природная скала. Бесформенные остатки двух устоев, или столбов, найденные среди площадки, вероятно, входили в систему бывших здесь сооружений позднейшего времени. Вокруг западного из них проходил узкий канал протока, выходивший из круглой ямы, несколько к юго-западу от столба, и другим своим концом затерявшийся в мусоре. Другой канал, аршина четыре глубиною и шириною, был открыт в самом юго-западном углу площадки. Отсюда он направляется через площадку к востоку и впадает в центральный городской канал, саженях в шести за нашим местом. Вся площадка представляет собою бугор, изолированный от окружающей местности.

В нижнем восточном участке была очищена от мусора стена, составляющая восточную границу нашего места. «Стена эта, основанная на скале, состоит из шести рядов больших камней и носит, несомненно, отпечаток древнееврейского происхождения. Начинаясь от северо-восточного угла этого места, она тянется на протяжении почти шести сажень и разом обрывается, уступая место стене гораздо позднейшего времени». В северной части площадки не было найдено ничего, кроме устоя, поднимающегося бесформенною грудою камней и служившего, несомненно, основанием для свода арки. В юго-западном углу этого же восточного участка находилась та Константиновская, или византийская арка, которая была открыта еще Вогюэ и с тех пор не переставала интересовать археологов. Освободив памятник от случайных, позднее образовавшихся около него, пристроек, нашли, что стена его имеет вид глаголя (Г), около З,5 саженей вышины, состоит из 10 рядов правильно сеченных камней и на северном углу украшена большою изящною коринфскою капителью. Одного характера с последнею, другая капитель украшает южный конец стены, там, где прерывается она аркою. Последняя носит на себе, несомненно, римский характер и северным своим концом упирается в коринфскую капитель стены, а южным лежит на колонне, по отделке и характеру совершенно не подходящей к остальной постройке ⁷⁹⁰. Поиски продолжения арки на южной стороне оказались напрасными. В. Н. Хитрово высказывал мнение, что такое продолжение ее следует воссоздать в противоположном северном направлении, принимая «северную большую капитель за южную пяту большого среднего пролета, за которым к северу существовал опять небольшой пролет, подобный южному». Все сооружение в таком случае напоминало бы римские триумфальные ворота, образец которых сохранился в арке Ecce-homo.

Последним пунктом раскопок был северо-восточный угол нашего места. Здесь помещался магазин как раз за стеною, одна сторона которой, с прислоненными к ней известными нам колоннами, выходит на базарную улицу. Стена эта позднейшего происхождения и, возведенная, несомненно, после многократных разрушений, включила отчасти в свой состав и те древние колонны. Противоположная ей западная стена магазина есть вышеупомянутая нами древнееврейская стена, составляющая восточную границу уже исследованной северной площадки. Опиравшийся на эти стены свод неизвестно отчего обрушился всею своею западною половиною и засыпал дно магазина мусором. С целью предупредить дальнейший обвал, оставшаяся часть свода была подперта новою стеною, сузившею магазин почти на сажень. По очистке от мусора оказалось, что помост магазина лежит на одном уровне с помостом восточной нашей площадки и оба соединены каменною лестницею из трех ступеней, которая по ширине своей не соответствовала магазину. Не находя в ней ничего археологически интересного и имея в виду открыть беспрепятственный ход по всему протяжению нашего места, о. архимандрит Антонин приказал убрать ее. И вот, когда была снята самая южная ступень, «вместо обыкновенной плиты помоста, объявился широкий порог бывших когда-то дверей или ворот, шириною до 1,5 саженей, и сложенный из двух громадных плит, весьма потертых и как бы вылощенных от долговременной ходьбы по ним. Линия дверных створок обозначена весьма отчетливо, на расстоянии с небольшим сажени, двумя ямками от пят бывших створчатых дверей. По середине порога ясно обозначилась ямка от дверного засова, которая, когда от времени вытерлась, была заменена другою в виде пятки обыкновенного ключа» ⁷⁹¹.

Таковы результаты раскопок на нашем месте в 1883 году. Близкое соседство с тем местом, которое предание сделало величайшею святынею всего христианского мира, указывая здесь Голгофу и Гроб Господень, и соседство притом именно на восточной стороне, придавало этим раскопкам чрезвычайную важность и живой интерес. Если можно было надеяться когда-нибудь указать точно место второй стены Иосифа и сделать несомненною подлинность нынешних Голгофы и Гроба, то эти надежды могли осуществиться только теперь. Место крестной смерти и погребения Спасителя находилось вне городских стен; в этом не может быть никакого сомнения. Итак, если теперь указываемое место подлинно, то вторую стену нужно искать там, где производились раскопки. Мало того, – здесь же естественнее всего предполагать и те судные ворота, которыми вышел Господь к Голгофе. Вполне понятным после этого становится тон писем отца Антонина, в которых извещал он о ходе своих работ: то разочарование, то снова надежда так и сквозят в этих письмах ⁷⁹². Но вот работы окончены и успех, увенчавший их, даже превзошел надежды трудившихся. Найдены остатки стены и целый воротный порог древнееврейской эпохи, кроме того, интересный памятник римского времени. Понятно, какое вполне естественное предположение должно явиться прежде всего в данном случае: – это остатки давно отыскиваемой второй стены и священных судных ворот. Действительно, помимо места, на котором они найдены, основанием для такого предположения является самый вид и характер этих остатков. Камни, входящие в их состав, имеют несомненную печать древнееврейского происхождения. Правда, по своей величине они уступают сохранившимся камням древних стен иерусалимского храма, но зато выпусковая обделка на всех четырех краях лицевой стороны и весь их внешний вид, по мнению исследователей, видевших эти камни, свидетельствуют о самом близком родстве их с остатками храмовой стены и, главным образом, с хевронским укреплением на гробнице патриархов. Уже один ряд таких камней имеет громадное значение для археолога, особенно если эти камни найдены на живом грунте скалы, то есть, в своем первоначальном, нетронутом положении. В данном случае они сложены в несколько рядов на значительном расстоянии 30 метров, образуя при том целый угол в нетронутом виде. В непосредственной связи с ними находится и найденный порог. Таким образом, нет никакой возможности сомневаться в том, что на нашем месте найден остаток еврейского сооружения, обязанного своим происхождением весьма древней эпохе. Это сооружение, далее, не было каким-либо частным зданием. Против этого весьма ясно и убедительно говорят массивность найденного остатка стены и монументальность бывших здесь ворот, насколько о последних можно судить по сохранившемуся пролету и порогу. Близкое соседство гробниц Иосифа Аримафейского и Никодима, также гробниц, открытых в области коптского монастыря архитектором Шиком, несомненно древнееврейского происхождения, только подтверждает ту же мысль. Ни одно обыкновенное человеческое обиталище не могло иметь места в этой области гробниц. Найденные остатки – часть древнееврейской городской стены, а в этом месте могла быть только вторая стена Иосифа.

Но достаточно одного взгляда на план и расположение отрытых остатков, чтобы тотчас же увидеть то возражение, которое само напрашивается против такого объяснения. Вторая стена должна бы направляться с юга на север или северо-восток, между тем, мы ясно видим здесь стену, идущую в направлении с запада на восток. Прежде окончания или поворота в сторону, она выделяет из себя такой же толщины стену, направляющуюся к северу, под прямым углом к ней, и потом, в некотором расстоянии за этою, прерывается воротным пролетом с лежащим в его основании порогом. Далее. Лицевые фасады этих стен обращены не на запад и север, в сторону, противоположную городу, как необходимо ожидать от городской стены, а к югу и востоку, то есть внутрь города. Наконец, на юг же отворялись и бывшие здесь ворота, как позволяют судить следы воротных створок и засова, ясно сохранившиеся на плитах порога. Все это не дозволяет видеть в этих остатках обыкновенную линию городской стены. Так как, с другой стороны, нет никакой возможности признать в них и какое-нибудь частное здание, то решение вопроса сводится только к одному положению: здесь мы имеем дело с целым сооружением, но непременно входившим в состав городской стены, за что, повторяем, ручается массивность и грандиозность найденных остатков этого сооружения.

На вопрос, какое именно здание стояло здесь, было дано несколько ответов, конечно, гипотетического характера. Отец архимандрит Антонин высказывал предположение, что это остатки южной стороны какого-нибудь дворца или башни очень древних времен; может быть, здесь некогда стоял столп Анамеила ⁷⁹³. К. Шик, исходя из своих исследований течения городского рва, образующего у нашего места, на северной и западной стороне, прямой угол, развил целый подробный план древнего укрепленного замка на этом месте. Именно: найденные остатки стен с ясным направлением к северу и западу он продолжает на плане до соединения с линиями своего рва или второй стены. Получался, таким образом, продолговатый (с севера к югу), выступающий четырехугольник. Здесь была укрепленная цитадель, в которой могли поместиться и войско, и народ; она принадлежала к числу тех укрепленных замков Иерусалима, которые носили одно общее имя Акра (относить это название к одной местности Шик считает заблуждением). Здесь помещался дворец заречных областеначальников, о котором упоминается в книге Неемии (3:7), с возвышенною площадью, или форумом, судебною палатою, внутренними проходами, отделявшими его от городской стены и делавшими еще более укрепленным и тд. ⁷⁹⁴. В. Н. Хитрово высказывал предположение даже о претории Пилата на этом месте. – Естественнее всего предположить здесь одну из тех башен, которых Иосиф Флавий на линии второй стены насчитывает 14, и именно – башню ворот.

В 40-й главе книги Пророка Иезекииля (ст. 5–16) находится описание восточных ворот, приводивших на площадь храма. Так как эти ворота были вместе с тем и городскими воротами, а последние имели, по крайней мере в общем, одинаковое устройство, то на основании слов пророка мы можем составить себе общее представление об устройстве воротной башни древнего Иерусалима. Последняя, по описанию пророка, имела два «порога», в 6 локтей ширины каждый, расположенные на прямой линии один против другого. Один из них принадлежал внешней двери, чрез которую по ступеням входили в башню, другой был внутри ее. Между этими порогами помещался крытый проход, а по обеим сторонам его по три камеры для стражей ворот или хранителей порогов ⁷⁹⁵. Большой продольный проход пересекался двумя сквозными поперечными, благодаря чему две средние камеры были совершенно изолированы от четырех угловых. Вступив через внешний порог в главный проход башни и пройдя его весь до конца, через другой, внутренний порог входили в притвор, большую комнату без боковых пролетов, но, вероятно, с колоннами и скамьями для сиденья, и только через него уже выходили на другую сторону ворот. Архитектурною особенностью воротной башни в описании Иезекииля являются элимы – выступы, или пилястры в стене, двух локтей ширины каждый.

Если эти черты в описании воротной башни Иезекииля приложить к плану раскопок на нашем месте, то нельзя не видеть, что древнееврейская часть открытых здесь развалин весьма напоминает остаток воротной башни пророка. На плане мы видим часть южной стороны такой башни ⁷⁹⁶. Крайний западный из трех проходов в южной стене, как занимающий, очевидно, не свое первоначальное место, есть насильственный пролом уже позднейшего времени. Устраняя его, мы получаем два прохода, совершенно правильно и симметрично расположенные на протяжении стены. Ища здесь воротную башню, легко можно признать их за те боковые пролеты, которые, по описанию Иезекииля, должны были пересекать главный проход башни. Последний, таким образом, здесь имел направление с запада на восток. Внешний порог его должен был помещаться на западной стороне, за пределами нашего места, и выводил за город. На прямой линии от него, в западной стене бывшего магазина лежал другой порог, внутренний, чрез который выходили в притвор, занимавший место самого магазина, продолженное, конечно, к северу. Где-нибудь, приблизительно, на линии восточной стены этого же магазина были и главные восточные ворота башни, расположенные на прямой линии с главным продольным проходом ее. Что касается, наконец, открытого порога, то его нужно признать показателем боковых дверей, устроенных на южной стороне притвора.

Такое совпадение описания воротной иерусалимской башни, как сделано оно у пророка Иезекииля, с планом древнееврейских остатков на нашем месте является важным ручательством за то, что здесь, близ храма Воскресения, стояла некогда древнееврейская башня с воротами, выводившими за город. Совпадение идет еще далее и простирается даже на внешний вид найденных развалин. Так, то, что называет пророк «элимами», контрфорсы, или пилястры, составлявшие архитектурную особенность воротной башни Иезекииля, составляют существенный характер также и наших остатков стены. Такие же выступы, или контрфорсы, как известно, принадлежат укреплению хевронского Харама; нечто подобное им находят и в стенах древних ассирийских укреплений ⁷⁹⁷. – Но какое же отношение могла иметь к этой воротной башне стоящая совершенно особняком, в значительном расстоянии от тех древнееврейских развалин, арка? Хотя эта арка носит на себе признаки римского, а не древнееврейского происхождения, тем не менее, и она, принадлежа несомненно древнему времени, представляет собою очень ценную находку, на которую обращали свое внимание все археологи еще до окончательной раскопки места и которую в данном случае нельзя оставить в стороне, без связи с развалинами древнееврейского периода.

Большие городские ворота, или, точнее говоря, главный воротный пролет, по словам того же пророка Иезекииля в его пророчески-историческом описании Иерусалима и храма, в древнем священном городе открывались лишь в весьма редких случаях, при богослужебных церемониях, царских шествиях и т.п. В остальное время входили в город и выходили из него путем притвора ⁷⁹⁸, т.е. тем боковым ходом, который был устроен в стене улама, или притвора воротной башни. На плане древнееврейских остатков, открытых на нашем месте, такой путь притвора после сделанного уже объяснения, естественно, должен был проходить через оставшийся порог. Последний и по своей мере приближается к тем 6 локтям, которые дает воротному порогу в своем описании пророк Иезекииль ⁷⁹⁹. В виду какого-нибудь обстоятельства, например, неприятельского нападения, главный выход на башни за город мог быть совершенно заделан, уступив свое место боковому ходу притвора, которым теперь стали пользоваться во всех случаях. Но, как мы уже знаем, из притвора чрез найденный порог нельзя было тотчас, непосредственно выйти за город. Притвор этот помещался в восточной части башни, между тем, городская стена была как раз в уровень с противоположною западною ее стеною. Таким образом, не имея возможности прямо пройти чрез главный пролет воротной башни, приходилось из притвора делать обход в юго-западном направлении до пункта заново проделанных в городской стене ворот. Этот обходной путь, соответственно подробностям места, выясненным последними раскопками, представляется в таком виде.

Наша средняя площадка, к югу от древнееврейской стены, как мы уже видели, представляет собою природный бугор, со всех сторон изолированный от местности, ее окружающей. В частности, на восточной и южной стороне она возвышается над более низкою местностью искусственно отделанным уступом. Найденный здесь водоем и канал намекают на большие народные собрания на этой площадке; в то же время уровень помоста, одинаковый с основанием боковых пролетов башни, достаточно ручается за древность ее отделки. Все это оправдывает предположение К. Шика, что место это служило некогда судебным форумом. Но то же изолированное и возвышенное положение площадки не дозволяет искать обходный путь из притвора где-нибудь на ней самой, а побуждает предположить его как раз по сторонам ее. Таким образом, из притвора чрез найденный порог дорога шла к югу вдоль древней стены, самой восточной на нашем месте. Вероятно, здесь была устроена крытая галерея, остатком которой можно признать найденную здесь бесформенную развалину древнего устоя или столба. Пройдя в южном направлении до пункта, соответствующего оси «византийской» арки, проход поворачивал к западу, под арку. Последняя, являясь показателем перемены направления пути, не может быть признана конечным пунктом его; проход, или галерея по направлению оси арки шел прямо к западу, до места городской стены, где и выводил чрез ворота за город. Доказательством справедливости предположения именно такого направления этого прохода, помимо природного устройства нашей средней площадки, является сама арка, а также проходящий как раз под нею канал, о котором мы упоминали в своем месте. Хотя арку совершенно справедливо включают в круг сооружений Константина Великого, тем не менее, вероятнее предположить, что она существовала здесь гораздо раньше и для этих сооружений воспользовались ею уже в готовом виде. За последнее очень ясно говорит ориентация арки, обращенной лицевою стороною не к востоку, как необходимо было бы, если бы ее строили в одно время с Константиновыми сооружениями, а на запад. В то же время, отсутствие ясных характерных признаков древнееврейской постройки и внешний римский вид арки заставляют отнести ее происхождение к римскому периоду иерусалимской истории и, естественнее всего, ко времени страстного любителя построек Ирода Великого. Такая древность арки и близость ко второй стене указывают в ней остаток отыскиваемого прохода. Наконец, проходящий под аркою канал, высеченный в скале и не обмазанный толченым кирпичом или каким-нибудь другим цементом, подобно обыкновенным водосточным каналам, служит еще одним доказательством в данном случае. «Глубиною в четыре аршина и шириною – сколько нужно пройти человеку» ⁸⁰⁰, канал этот говорит о существовании на его линии древних ворот: такие каналы – необходимая принадлежность всех ворот и башен, восстановленных при Ироде Великом ⁸⁰¹.

Реставрируя таким образом древний вид нашего места, можно было бы ответить и на вопрос: какая именно башня некогда стояла здесь, и что это за проход возле нее?

Когда Тит, овладев стеною Ирода Агриппы, придвинул свои войска ко второй стене, осажденные укрепились и защищали город в двух пунктах ее: на северовосточном конце, в крепости Антония, и на западной стороне, в том месте, которое Иосиф называет входом близ гробницы Иоанна. «Единомышленники Симона (стоявшего во главе этой части еврейского войска), – говорит историк, – заняли вход близ гробницы Иоанна (τὴν παρὰ τὸ Ἰωάννου μνημεῖον ἐμβολήν) ⁸⁰². Недалеко отсюда была башня, оставленная у Иосифа без названия, и с ее верхней площадки последний иудейский герой Кастор, зорко следя за ходом осады, руководит всеми движениями иудеев. Проход этот (ἐμβολή) в рассказе Иосифа ясно отделяется от башни, следовательно, не был частью ее; но нет оснований помещать его и далеко от башни. Напротив, слова Кастора, во время переговоров с римлянами обещающего немедленно выйти к ним за городскую стену, показывают, что проход был тотчас возле башни. По устройству, его нельзя считать простою дверью или узкими воротами в стене. Для этого у Иосифа во всех случаях употребляется πύλαι, а не ἐμβολή. Последнее, по Скарлату, значит галерея при здании, а у самого Иосифа в другом месте тем же ἐμβολή обозначается занятый Веспасианом горный проход при Иерихоне ⁸⁰³. Таким образом, естественнее всего ἐμβολή πύλαι τό Ἰωάννου μνημεῖον представлять как ворота, чрез которые непосредственно входили в крытый переход или галерею. – Теперь является вопрос: как точнее обозначить место этих башни и прохода? где искать их в нынешнем Иерусалиме?

«Башню Кастора» историк ставит в северной части второй стены, конечно, в том смысле, что она представляла северный пункт по отношению к сионской стене. Но если бы мы отодвинули эту башню далеко к востоку по северной линии второй стены, то это значило бы, что вся защита города сосредоточивалась почти в одном пункте, близ Антонии, а не на двух концах города, как говорит Иосиф. Поэтому место башни всего естественнее искать там, где стена только начинала свое северное течение, где-нибудь близ северо-западного угла ее. Еще частнее. – Место гробницы архиерея Иоанна всегда было загадкою для археологов, потому что в рассказе Иосифа она является везде, где только идет речь о наступлении римлян на Иерусалим с западной стороны. Осаждает ли Тит самую крайнюю, третью стену, или он нападает на вторую стену, или, наконец, овладев и нижним городом, направляет свои машины против древнего Сиона, везде одна и та же гробница Иоанна служит у историка обозначением позиции осаждающих римлян ⁸⁰⁴. Тем не менее, нельзя отодвигать эту интересную и загадочную гробницу слишком далеко к югу от бесспорно древнееврейских гробниц, найденных близ Гроба Господня. Все данные заставляют считать место это достаточно заселенным еще до проведения третьей городской стены, а в таком случае, как мы уже говорили, закон иудейской чистоты требовал сосредоточить все гробницы в одном пункте, а не разбрасывать их среди населения. Таким образом, гробница Иоанна была где-нибудь вблизи гробниц, известных под именем Никодима и Иосифа Аримафейского, следовательно и ἐμβολή, с башнею Кастора неподалеку, необходимо искать вблизи нынешнего места Гроба Господня. – Близость базарной площади, найденные остатки мраморного помоста, «как бы потрескавшегося от сильного огня или пожара» и подземный ход, пролегающий под «византийскою» аркою, согласуясь с подробностями в рассказе Иосифа о дальнейшем ходе римской осады, еще более побуждают отождествить найденные развалины на нашем месте с остатками «башни Кастора» и смежного с нею прохода ⁸⁰⁵.

Таковы последние выводы по вопросу о линии второй стены близ св. мест Голгофы и Гроба Господня. Если бы и нашлись основания не соглашаться с некоторыми отдельными подробностями в этой реставрации древнего вида нашего места, то все же основные черты в ней останутся непоколебимыми: здесь во дни земной жизни Господа Иисуса Христа стояла воротная башня, а рядом с нею, к югу, красивый, глаголем расположенный, крытый проход, или галерея. Башня была построена вместе со второю стеною; проход явился незадолго до рождения Спасителя, может быть, при Ироде Великом. Около того же времени он сделался и единственным выходом за город в этом месте, когда главные западные ворота башни были заложены. Со времени своего построения башня была показателем ворот судных в полном смысле этого слова. У южной стены ее возвышенный, устланный каменными плитами, помост служил судебным форумом, с которым соединялась башня своими боковыми пролетами. Здесь разбирались и решались судьями все дела иудеев, приходивших со своими жалобами, по обычаю, увековеченному отцами, к городским воротам. Приговоренные к смертной казни выводились чрез главные ворота башни за город и здесь побивались камнями. Но вот иудейское судопроизводство развивается и осложняется; выделяются несколько инстанций суда, между которыми первое место занимает «великий синедрион Израиля». Вместе с этим теряют свое прежнее важное значение и ворота судные. Они уже не слышат прений тяжущихся сторон и авторитетных, непреложных постановлений престарелых судей: место суда отходит к дворам храма. Тем не менее, эти ворота не перестают быть воротами судными, потому что всякое роковое постановление суда, всякий смертный приговор приводится в исполнение по-прежнему у этой же самой башни, и каждый осужденный за несколько минут до казни непременно должен пройти под ее воротным сводом. Время Ирода принесло лишь ту перемену, что роль этого массивного древнееврейского свода стал исполнять теперь более легкий и изящный римский свод новопостроенной галереи.

Итак, если до времени последних раскопок на нашем месте еще возможны были сомнения в подлинности нынешних Голгофы и Гроба Господня, на том основании, что они находятся внутри города, то такая возможность совершенно исчезает теперь. До сих пор еще оставался большой простор фантазии каждого, желавшего провести вторую стену Иосифа по собственным соображениям; теперь, если не вся линия этой стены, то самый важный и интересный пункт ее найден и уяснен. Здесь, на нашем русском месте, стояла часть тех ворот судных, которыми вышел Господь Иисус Христос к Голгофе, здесь, следовательно, нужно искать и подлинную священную via dolorosa.

Таким образом, нам приблизительно известны главные пункты страстного пути: его начало в северо-восточном углу Сиона, недалеко от судилища Мегкеме, и место ворот судных, где собственно городская часть этого пути оканчивалась. Как же проведем мы теперь всю линию подлинной viae dolorosae? Нельзя допустить, чтобы в древнем Иерусалиме вовсе не было сообщения между верхним городом и нижним посредством ворот, проделанных в северной линии Сионской стены, но в каком именно пункте были такие ворота, решить трудно. Естественнее предположить их в северовосточном углу Сиона, близ Ксиста, где стена соединялась с оградою храма; но могли быть эти ворота и западнее, могли быть на этой линии Сионской стены, между площадью храма и исходным пунктом второй стены даже и не одни ворота. Для категорического решения этого вопроса нет никаких данных. Как бы то ни было, или неподалеку от претории, в северо-восточном же углу Сиона, или несколько западнее, но вся толпа, окружавшая Господа Иисуса Христа, перешла с Сиона в нижний город и по его улицам, чрез нынешний квартал Харет-Баб-ес-Силзиле, направилась к северо-западу, к нынешнему русскому месту. Дойдя до базарной площади на Хан-ес-Сейт, почти у северного конца нашего места вошли в притвор воротной башни и, пройдя южную половину его, чрез порог, найденный во время раскопок в южной части магазина лесоторговца, вступили в крытую галерею; под ее сводами прошли сначала в том же южном направлении до места найденного остатка «византийской» арки, а потом поворотили направо, к западу, и достигли того места, где шла вторая стена и галерея оканчивалась воротами в ней. Указать точно этот пункт древнего Иерусалима пока еще нет возможности, но несомненно, он был недалеко к западу за пределами вашего раскопанного места. От этого пункта где-нибудь под нынешними греческими постройками шла дорога уже вне города. И вот, перейдя городской ров и уклонившись несколько в сторону, в направлении к северо-западу, окруженный толпою воинов и любопытного народа, измученный и смертельно изнемогающий, Господь должен был пройти еще некоторое расстояние, прежде чем достигнуть Лобного места. Но по этому пути страданий Искупителя мира, за пределами русского места, в настоящее время не может пройти ни один пилигрим: весь он застроен. Спустившись по Хан-ес-Сейт к югу, должно поворотить направо, в древнюю via palmarum [улицу пальм], и пройти до западного конца ее. Расположенная здесь площадка укажет вход в храм Воскресения, внутри которого находятся и Голгофа и Гроб Господень. Нынешний храм, заключивший в свои стены святые места распятия и погребения Спасителя, не представляет одного цельного здания. Площадка на южной стороне его, открывающая вход внутрь храма, есть единственный пункт снаружи, оставшийся свободным и незастроенным; остальное пространство все кругом, сверху, с боков и даже снизу, занято пристройками различной величины, формы и назначения: монастырями, приделами и капеллами, посвященными воспоминанию того или другого события из истории страданий Господа, жилыми комнатами местного духовенства, странноприимными домами, магометанскими мечетями и другими постройками, среди которых нашла себе место даже масличная мельница. Никакой пропорциональности в расположении отдельных частей, ни малейшего намека на архитектурное единство. Два купола, на линии с запада к востоку, поднимаются над этою массою сооружений; но по своему устройству, величине и всему внешнему виду, они не имеют соразмерности и резко отличаются друг от друга. Западный из них, Куббет-ел-Киамэ – купол Воскресения, как называют его арабы, гораздо шире, но несколько ниже восточного. По форме он напоминает абажур лампы, тупо заканчивающийся вверху круглым отверстием с железною решеткою. Его наружная обшивка сделана из меди. Восточный купол (Куббет-Носсединия) – каменный, серого цвета, опирается на белый с дугообразными окнами цилиндр. Его можно назвать стройным рядом с западным куполом, грандиозные размеры которого не имеют для себя соответственно высокого основания, так что кажется, будто он придавил эту часть храма. К южному фасаду, на западной стороне входной двери, примыкает лишенная своей верхней части башня древней колокольни.

Тот же недостаток единства и пропорциональности еще более заметен внутри храма. Пройдя несколько шагов от входной двери, мы имеем на правой стороне место распятия Господа Иисуса Христа. На нынешнюю Голгофу ведут две крутые лестницы, в 18 ступеней каждая. Частию – благочестивые расхищения пилигримов, откалывавших для себя частицы скалы как святыню, но более – неоднократные нарочитые обделки сделали то, что уже давно утратился первоначальный вид этого места. В период Франкского королевства Иоанн Вирцбурский говорил о Голгофе как о полукруглой. То же повторяют свидетельства XIV века. В XV в. Тухер и Фабри изображают ее двенадцатиугольною. В XVI и XVII веках она является десятиугольною, в XVIII в. уже говорят только о шести углах ее ⁸⁰⁶. Так постепенно изменялся внешний вид Голгофы, и в настоящее время на вершине ее пилигрим находит уже квадратную площадку в 40 футов на каждой стороне, всю устланную мрамором. Сквозная арка разделяет эту площадку на две части: левая (северная) занята греческою капеллою распятия, на правой помещается католическая капелла пригвождения ко кресту. Три ямины в глубине первой обозначают те места, где были укреплены кресты Спасителя и двух разбойников. Они образуют треугольник: углубление креста Спасителя занимает западный его угол, крест правого разбойника стоял на северном угле, а левого – на южном. Обе ямины этих последних теперь заложены и лишь черные кружки на мраморном полу указывают их место. Круглое отверстие, где стоял крест Господа Иисуса Христа, в один фут глубины и 0,5 фута в диаметре, обложено серебром, а над ним, на четырех невысоких мраморных подпорах, непокрытый престольными одеждами, возвышается престол, для совершения бескровной жертвы на том самом месте, где пролита была кровь Богочеловека в искупительную жертву за грехи всего мира. Направо от престола, в расстоянии 5 футов к юго-западу от места креста левого разбойника, в мраморный пол вделана продолговатая серебряная рамка. Сквозь стекло ее видна расселина скалы, в момент смерти Господа Иисуса Христа рассекшая Голгофу до основания – на северную и южную половины. Еще Кирилл Иерусалимский указывал на эту расселину как на осязательное свидетельство о великих событиях, совершившихся на этом месте. Тщательные обследования, сделанные в 1865 году штутгардским профессором Оскаром Фрассом, рассеяли всякую возможность нелепых предположений относительно искусственного состава нынешней Голгофы ⁸⁰⁷.

Шагах в 40 к северо-западу от Голгофы находится круглый храм с капеллою Гроба в центре. Вся ротонда Гроба имеет 65 футов в диаметре. 18 массивных столбов, поставленные на расстоянии 4 футов один от другого (восточные несколько далее), поддерживают верхнюю галерею. Посредине, как раз под круглым отверстием в куполе, помещается памятник Гроба Господня как храм в храме. Он имеет вид пятиугольной часовни, 20 футов длины и 14 футов ширины, завершающейся куполом в форме венца. На восточной стороне невысокая входная дверь, с мраморными скамьями по сторонам, ведет в придел Ангела. Средину его занимает обложенный мрамором четырехугольный обломок скалы – остаток или первоначального антишамбра гробничной камеры, снятого еще при первой отделке ее во время Константина, или того камня Голал, которым был закрыт вход в гробницу Спасителя. Из придела Ангела дверь на западной стороне ведет в самую пещеру святого Гроба. Нынешний вход так низок, что необходимо наклонять голову, чтобы войти в святилище; но он имеет большую цену, так как представляет остаток первоначального гробничного устья: под его штукатуркою скрывается живая скала маляки. Такой же нетронутый грунт скалы, в 6 футов высоты при 3 футах толщины, составляет нижнюю часть стен нынешней камеры святого Гроба, а также самое гробничное ложе. Последнее, все облицованное плитами белого мрамора, помещается не против входа, а тотчас направо от него, следовательно, на северной стороне камеры. Ясно, что придел Ангела устроен не на месте первоначального антишамбра пред гробницею Иосифа Аримафейского. Нынешняя камера так мала, что между гробничным ложем и противоположною стеною едва могут поместиться три-четыре человека. На небольшом мраморном же выступе, окаймляющем святое ложе, стоит ряд подсвечников с горящими свечами и небольшие вазы с живыми и искусственными цветами. За ними в неглубокой нише три изображения воскресшего Господа. Лучшим украшением Гроба служат спускающиеся сверху 43 золотые и серебряные лампады, принадлежащие различным вероисповеданиям и горящие здесь день и ночь. К западной стене памятника Гроба с внешней стороны примыкает еще бедная деревянная капелла коптов.

Из ротонды Гроба так называемая царская, или триумфальная арка на восточной стороне ведет в Католикон, греческий соборный храм Воскресения, с иконами византийского письма, блещущий своею изящною архитектурою и богатством украшений. На восточной стороне он оканчивается полукруглою алтарною частью. Среди храма, на мраморном полу, небольшой пьедестал в виде урны указывает тот «центр земли», который искали здесь, на основании слов псалма LXXIV, 12, древние паломники. Снаружи восточный из двух куполов служит показателем места этого храма.

С трех сторон, кроме входной западной, Католикон окружает темный проход, в котором указывают различные священные места, имеющие отношение к голгоф- ской истории. В юго-восточной части этого прохода, между капеллами «разделения риз» и «тернового венчания», 28,5 ступеней широкой каменной лестницы ведут в капеллу св. Елены, расположенную на значительной глубине в земле и принадлежащую армянам. Купол ее, поддерживаемый четырьмя массивными колоннами с коринфскими капителями, выходит на площадь абиссинского монастыря, откуда чрез амбразуры его окон проникает свет вниз. Два алтаря на восточной стороне капеллы посвящены – левый (северный) благоразумному разбойнику, правый – св. Елене. Дверь в юго-восточном углу и за нею лестница из 13 ступеней ведут еще ниже, в обделанную натуральную пещеру. Она имеет около 25 футов длины, 20 ширины и 16 высоты. Сюда совершенно не проникает дневной свет. В этой пещере-цистерне, по преданию, были обретены три креста.

Вот главные пункты в той группе зданий, которая называется одним общим именем храма Воскресения, или святого Гроба. Здесь три совершенно особые по положению части. Ротонда Гроба и греческий храм Воскресения образуют прямую линию с запада к востоку и составляют основание всего. Капелла святой Елены и камера обретения креста – подземная часть, с легким уклонением той же линии к юго-востоку. Голгофские капеллы возвышаются над основною площадью и стоят вне связи с общею линией, выходя из нее к югу. Не вдаваясь в подробное обозрение малоинтересных для нас многочисленных пристроек, со всех сторон примкнувших к этим главным частям, мы уже из этого общего плана ясно видим, как три пункта, совершенно различные по положению и совершавшимся на них событиям, здесь захотели соединить вместе и как поэтому, совершенно понятно, связь вышла искусственная, и вместо одного здания получилось несколько. – Обратимся к древней истории этого места.

В каком состоянии были места распятия и погребения Спасителя в период первых трех веков? как относились к ним верующие? были ли здесь христианские сооружения? – на эти вопросы можно сказать немного. Что первые христиане знали, где был распят и погребен Законоположник их новой веры и Виновник их спасения, это не может подлежать ни малейшему сомнению. Святая Матерь Господа, ученик, егоже любяше Иисус, галилейские женщины и другие верующие, стоявшие у креста, – разве могли забыть место последних страданий Искупителя мира? И та пещера, в которой было погребено пречистое тело Его, была хорошо известна не только Иосифу и Никодиму, но и женщинам, видевшим, где положили Его ⁸⁰⁸, и другим присутствовавшим здесь при погребении и приходившим сюда уже по воскресении Господа. Чрез них знали эти места все апостолы, знала их вся юная община верующих и не могла относиться к ним иначе, как с чувством глубочайшего благоговения. Но потом, – когда церковь Христова распространилась, когда верующие из Иерусалима должны были на время переселиться в Пеллу ⁸⁰⁹, когда поднялись гонения на почитающих имя Христово, – не затемнилось ли предание об этих местах и не утратилась ли память о них? Многие отвечают на этот вопрос утвердительно, но без достаточных оснований. Прежде всего само величие предмета убедительно говорят против такого забвения. Жить в том городе, где умер и воскрес воплотившийся Сын Божий, и не знать, где именно совершились эти события, кажется совершенно невозможным, если принять во внимание, что то было время еще слишком близкое к этим событиям, притом время самой горячей веры, самой чистой, высокой религиозной жизни. Переселившиеся пред осадою Тита в Пеллу христиане после снова возвратились в Иерусалим. Если даже предположить, что теперь город в некоторых местах изменился до неузнаваемости, все же тем, кто знал Голгофу и священную гробницу близ нее, нетрудно было найти их, хотя бы и среди развалин и мусора. У Евсевия ⁸¹⁰ мы находим ряд епископов иерусалимской церкви, последовательно сменявших друг друга от Иакова, брата Господня, до времени завоевания Иерусалима при императоре Адриане. Если спрашивают, где могло храниться предание о святых местах, и кто были носителями его, то вот ответ на такой вопрос. Высшая иерархия церкви должна была знать святыню. Были ли воздвигнуты какие-нибудь христианские сооружения на этих местах, мы не знаем: юная, воинствующая церковь имела основание скрывать свою религиозную жизнь от взоров языческого общества и не выступать с нею открыто; но несомненно, что и во втором веке святые места не только еще были известны, но и пользовались благоговейным почитанием. Кирилл Иерусалимский говорит, что уже со времен апостольских начались путешествия в Иерусалим для поклонения местам, освященным воспоминаниями различных событий из истории земной жизни Господа Иисуса Христа ⁸¹¹. Если мы не имеем точных указаний на отдельные личности пилигримов из первых двух веков, если известные Александр из Каппадокии, преемник епископа иерусалимского Нарцисса ⁸¹², и Ориген, в начале III века отправляясь в Иерусалим, имели, главным образом, ученые, а не паломнические цели, – то такая скудость точных сведений еще не может служить отрицательною инстанциею здесь; то время, вообще, слишком бедно историческою литературою. Зато мы находим подтверждение высказанного положения в другом, хорошо засвидетельствованном, факте. Евсевий говорит, что нечестивые люди (не называя по имени), с нарочитою безумною целью скрыть истину, совершенно изменили вид местности Голгофы и Гроба. Святую пещеру они засыпали мусором, насыпь сверху вымостили камнем и здесь воздвигли алтарь богине сладострастной любви ⁸¹³. То же повторяют Феодорит ⁸¹⁴, Сократ ⁸¹⁵ и Созомен ⁸¹⁶, причем два последние выражаются определенно, – что на насыпи было поставлено языческое капище Афродиты и статуя ее. Иероним, писавший раньше их, но лет 50 после Евсевия (около 395 г.), приписывает это дело языческого осквернения святого места императору Адриану и говорит о двух идолах: статуя Венеры стояла на «скале креста» (in crucis rupe), а на месте воскресения – изображение Юпитера ⁸¹⁷. Многие видят в этих подробностях несогласие с рассказом Евсевия и на этом основании считают себя вправе относиться к ним с недоверием. Как бы то ни было, одна ли статуя была поставлена в этом языческом капище или две, в обоих случаях сущность дела остается одна и та же: основной факт языческого осквернения христианской святыни стоит непоколебимо, и временем его даже те, кто не хочет приписать его именно Адриану, должны считать, естественнее всего, второй век. И Евсевий говорит, что совершилось это дело давно, что с того времени до Константина многие правители сменили друг друга ⁸¹⁸. Итак, мы видим, что и в это время, – во всяком случае, во втором веке, – места распятия и погребения Спасателя были известны христианам. Мало того, – надо полагать, что верующие не раз приходили к этим местам с целью поклонения им, так что христианская святыня стала известна и язычникам; иначе как объяснить фанатический поступок языческого правительства?

Засыпанное и оскверненное языческим капищем, оставалось это место в таком виде до времени Константина Великого. Этот император, «не без внушения свыше, но побуждаемый духом Самого Спасителя», решил «священнейшее место спасительного воскресения в Иерусалиме сделать предметом всеобщего благоговейного почитания» – построить над ним храм ⁸¹⁹. Хотя то место было давно уже скрыто и обесчещено язычниками, но руководимый Духом Божиим император обратил на него внимание и велел очистить его. Капище было разрушено, статуи и демоны ниспровергнуты ⁸²⁰, и даже самую землю под ними, по вдохновению свыше, император приказал раскопать до значительной глубины. Камни, дерево и мусор выбрасывали и увозили далеко в сторону ⁸²¹. И вот, когда снимали таким образом один пласт земли за другим, «вдруг, в глубине, сверх всякой надежды, оказалось сохранившееся честное и всесвятое знамение спасительного воскресения. И тогда, святая святых, пещера та сделалась образом воскресения Спасителя...» ⁸²². В послании к иерусалимскому епископу Макарию Константин писал об этом: «нет слов для достойного описания настоящего чуда. Знамение святейших страстей (το γνώρισμα тоῦ ἁγιωτάτου ἐкείνоυ πάθους), скрывавшееся так долго под землею и остававшееся в неизвестности в течении целых веков, наконец воссияло...» ⁸²³.

Так рассказывает об этом событии, случившемся в 326 году, Евсевий. Как видим, у него нет даже намека на то, что мать императора принимала участие в деле обретения святыни. Напротив, последующие писатели, почти единогласно, главную роль в этом деле приписывают святой Елене. Прибыв в Иерусалим, исполненная благочестивого желания найти пещеру Гроба Господня и честное древо креста, она ревностно принялась искать их. Вследствие языческого осквернения, это было дело не легкое, тем не менее, ей все же удалось найти святое место. Когда очистили его от языческих мерзостей и раскопали мусор, нашли не только пещеру воскресения, но также три креста и ту дощечку с надписью на трех языках, которая была прибита над головою распятого Спасителя. Теперь она лежала отдельно от крестов, почему не было возможности узнать, на котором из них был распят Господь. Чудо исцеления больной, выздоровевшей от прикосновения к одному из крестов, открыло желанную истину ⁸²⁴.

Так представляется, в общих чертах это дело в повествованиях других писателей, следовавших за Евсевием. Не стараясь объяснить причину молчания первого историка ⁸²⁵, мы в то же время не находим никакой возможности сколько-нибудь скептически относиться к участию в этом деле св. Елены: это факт, как видим, слишком хорошо засвидетельствованный другими повествователями. Притом, при более близком и подробном сопоставлении, мы не найдем никакого противоречия в рассказах Евсевия и писавших после него. Правда, Сократ все дело приписывает одной матери императора ⁸²⁶, зато Феодорит представляет его иначе: там, где у него идет речь об очищении места от языческого осквернения, он почти буквально одно и то же говорит и о Константине и о Елене ⁸²⁷. Из рассказа Созомена такое обоюдное участие становится еще более понятным. После благоприятного решения религиозных вопросов на Никейском соборе император, по чувству благоговейной благодарности к Богу, решил построить в Иерусалиме храм на месте смерти и погребения Спасителя. Так как около того же времени, с целью поклониться святым местам, прибыла в Иерусалим и Елена, то естественно, что она приняла самое деятельное участие в осуществлении желания своего сына ⁸²⁸. Таким образом, путем сопоставления отдельных рассказов приходим к тому выводу, что инициатива дела могла принадлежать и одному Константину, но оно было исполнено, несомненно, святою Еленою. – Но как узнали желанное место и что было найдено на нем?

Евсевий говорит о сверхъестественной божественной помощи, оказанной в этом деле императору Константину. С ним согласны в этом отчасти Созомен и некоторые другие писатели ⁸²⁹. Император в письме к Макарию называет случившееся чудом. Но у Созомена же есть намек и на одного иудея, будто бы знавшего это место и указавшего его Елене. По Григорию Турскому, этот иудей, называвшийся Иудою, уверовал во Христа и после крещения был назван Кириаком ⁸³⁰. Несколько столетий спустя, у египтянина Саид ибн-Батрика эта черта рассказа является в более развитом и разукрашенном виде ⁸³¹. Наконец, тот же рассказ, только еще богаче переполненный чисто легендарными подробностями, содержится в двух рукописях на сирском языке, хранящихся в Британском музее в Лондоне и принадлежащих концу XII в. ⁸³² Обращая внимание, главным образом, на эту легендарную сторону позднейших рассказов, некоторые все дело сводят к случаю. Константин, по их толкованию, издал приказание общего характера – разрушать и ниспровергать все иерусалимские сооружения, которые были посвящены языческим богам, и вот, при устранении муcopa, под одним из них была найдена пещера в скале, которую Макарий и назвал святым местом погребения Спасителя, без всяких оснований в пользу ее подлинности ⁸³³. Но для такого объяснения этого факта нет никаких данных. Прежде всего, Евсевий и ближайшие к нему повествователи ясно говорят об одном определенном месте, которое было очищено от языческого осквернения и раскопано. Далее. У всех у них дело обстоит таким образом, что прежде, чем начались эти работы, место уже было известно ⁸³⁴. К сожалению, действительно, в их рассказе мы не находим ясных указаний на естественную причину, приведшую искавших именно к этому месту. Но, с другой стороны, нельзя допустить и такое слишком странное и ничем необъяснимое легковерие: признали первую найденную пещеру за гроб Спасителя. На каком же основании? Разве только потому, что она имела вид гробничной пещеры? – Таких гробниц можно было найти не одну в различных местах подле Иерусалима, и притом уж несомненно вне врат города, тогда как эта пещера, которую «Макарий выдал за гроб Христа», лежала в черте города. Да разве могло быть во власти епископа Макария или кого другого по собственному произволу указать величайшую святыню мира? Откуда такая самонадеянность, с одной стороны, и такое легковерие – с другой? Только в виду каких-нибудь наперед поставленных целей можно так легко объяснять этот факт. Напротив, гораздо естественнее и справедливее допустить, что еще не вполне угасло первоначальное предание о месте последних страданий, смерти и погребения воплотившегося Сына Божия, что отдаленный отголосок его все еще существовал, но он был уже так слаб, что расслышать его и ясно понять было очень трудно. Поэтому святой Елене пришлось ревностно искать желанное место, расспрашивать о нем у многих из старожилов Иерусалима. Отбрасывая те легендарные наращения, которые появились с течением времени на основном фоне рассказа, мы, тем не менее, склонны думать, что и в этих различных вариациях на тему об иудее, указавшем святое место, есть некоторая доля правды: здесь слышится отголосок мнения седой древности, что место было кем-то указано, что память о нем, следовательно, и к тому времени еще не вполне утратилась ⁸³⁵. Но, повторяем, эта память уже слишком ослабела, держалась лишь у немногих и то в виде смутного воспоминания. Вот почему обретение места, почти совершенно забытого, – после того как на нем уже около двух веков поклонялись языческому идолу, а христианам было опасно и приближаться сюда ⁸³⁶, – являлось, как справедливо говорит Евсевий, делом божественной помощи, как совершившееся πар» ἐλπίδα πάσαν [сверх всякой надежды].

В раскопанном месте нашли не только гробничную пещеру, но также и три креста. Хотя Евсевий и не говорит об этом определенно, однако выражение – το γνώρισμα тоῦ ἁγιωτάτου ἐкеίνоυ πάθους [знамение святейших страстей], которое приводит и он в письме Константина к епископу Макарию, не может быть отнесено ко Гробу: здесь указание на орудие страданий Спасителя – крест. Если бы в переполненной напыщенною риторикою речи Евсевия не было и этого намека, факт обретения трех крестов не может подлежать сомнению. Помимо того, что все историки следующего века единогласно передают обстоятельства его, кроме того, что многие паломники, как узнаем ниже, видели и поклонялись святому древу креста Господня, мы имеем еще ближайшее и ясное свидетельство о нем: св. Кирилл, бывший епископом Иерусалимским с 348 г., следовательно, около 20 лет спустя после этого события, не раз обращавшийся с проповедью к народу в том самом храме, который был воздвигнут по воле Константина на месте Гроба, выразительно говорит, что святое древо креста обретено при этом императоре и существует до его времени ⁸³⁷. Где именно были найдены кресты, из повествования ближайших историков не видно; все немногие указания их сводятся к тому, что место это было недалеко от пещеры Гроба. Если, по раввинскому предписанию, «камень, которым кто-нибудь был убит, дерево, на котором кто-либо был повешен, меч, которым кто-нибудь был обезглавлен, и веревка, которою кто-нибудь был задушен, должны быть погребены вместе с казненными» ⁸³⁸, то такое предписание не могло быть исполнено здесь. Погребение пречистого тела Господа Иисуса Христа совершалось благоговейными руками Его учеников-друзей, а тела двух разбойников, может быть, вовсе не имели еврейского погребения: римские солдаты, сторожившие у их крестов, могли бросить их потом в ближайшую пещеру. Куда бросили они три креста, мы не знаем, но несомненно, это место было недалеко от Голгофы и Гроба.

Обретенное царицею Еленою древо креста Господня представляло столь великую святыню, что массы пилигримов, наполнявшие в то время Иерусалим, горели желанием поклониться ему и, если удастся, получить от него частичку. Естественно поэтому, что маленькие части животворящего креста, как свидетельствует Кирилл Иерусалимский, уже в его время распространились по всей земле ⁸³⁹. Но не все древо крестное было унесено таким образом из Иерусалима. Историки следующего века единогласно говорят, что часть обретенного древа царица Елена послала своему сыну Константину, остальное же было заключено в серебряный ковчег и вручено предстоятелю Иерусалимской церкви с приказанием хранить для грядущих поколений ⁸⁴⁰. И действительно, тот же Кирилл Иерусалимский говорит в другом месте, что обретенное при Константине святое древо креста Господня хранится и показывается народу у них, в Иерусалиме ⁸⁴¹. Из описания богослужения великой пятницы, сделанного знатною паломницею конца IV в., мы видим, что в то время уже были приняты меры против благочестивых паломнических расхищений святого дерева. «На Голгофе, за Крестом, – говорится здесь, – (еще до шестого часа утра) поставляется епископу кафедра. На эту кафедру садится епископ, ставится перед ним стол, покрытый полотном, кругом стола стоят диаконы и приносится серебряный позолоченный ковчег, в котором находится святое древо креста; открывается и вынимается; кладется на стол как древо креста, так и дощечка (titulus). Итак, когда положено на стол, епископ сидя придерживает своими руками концы (summitates) святого древа, диаконы же, которые стоят вокруг, охраняют. Оно охраняется так потому, что существует обычай, по которому весь народ, подходя поодиночке, как верные, так и оглашенные, наклоняются к столу, лобызают святое древо и проходят. И так как, рассказывают, не знаю когда, кто-то отгрыз и уворовал частицу святого древа, то поэтому теперь диаконы, стоящие вокруг, так и охраняют, чтобы никто из подходящих не дерзнул сделать того же. Итак, проходит весь народ поодиночке, все преклоняясь и касаясь сперва челом, потом очами креста и дощечки и, облобызав крест, проходят; руку же никто не протягивает для прикосновения» ⁸⁴². Благородная римлянка Павла, посетившая Иерусалим вместе с дочерью своею Евстохиею в конце того же IV в. (386 г.), писала в Рим к Марцелле: «ужели не настанет тот день, когда нам можно будет войти в пещеру Спасителя? в гробнице Господа плакать с сестрою, плакать с матерью, потом лобызать древо креста?» ⁸⁴³. Св. Порфирий, епископ Газский (умерший в 421 г.), поклонившись святому древу креста и облобызав его, положил его (обратно) в золотой ящик, ключ от которого передал епископу Праилию ⁸⁴⁴. Феодосий (около 530 г.) говорит, что крест украшен золотом и драгоценными камнями ⁸⁴⁵. Антонин Мартир поклонялся святому древу креста и лобызал его; «и дощечку, – прибавляет он, – которая была поставлена над головою Иисуса и на которой было написано: Иисус Назорей царь иудейский, я видел и держал в руке своей и целовал» ⁸⁴⁶. Несколько времени спустя, древом креста овладели персы, от которых оно было снова возвращено в 628 г. императором Гераклием. Последний вступил в Иерусалим пешком, неся святое древо на своих плечах ⁸⁴⁷. По свидетельству Цедрена, из Иерусалима оно было отослано в Константинополь. «Как долго оставался крест в Константинополе и когда и кем был возвращен в Иерусалим, Цедрен не говорит» ⁸⁴⁸. Во всяком случае, Аркульф в своем описании святых мест Иерусалима от 670 года говорит о большом серебряном кресте, поставленном на том месте, где некогда стоял крест деревянный, на котором был распят Спаситель ⁸⁴⁹. Этого же деревянного креста он уже не видел.

В начале IX века в числе клира храма Воскресения мы находим и двух пресвитеров – стражей, охраняющих св. крест и сударий ⁸⁵⁰. Таким образом, древо креста Господня, надо думать, снова было в Иерусалиме. Впрочем, для этого нет более данных, так как о нем за весь этот период до времени Крестовых походов мы ничего более не знаем. При крестоносцах святое древо, несомненно, было в Иерусалиме и не раз служило ободрением и охраною их войскам в битвах с неверными ⁸⁵¹. Дальнейшая судьба честного древа животворящего креста Господня не может быть прослежена с точностью и последовательностию. Вероятно, с течением времени, постепенно уменьшаясь в объеме, вследствие благочестивых желаний различных обителей и монастырей иметь у себя частицу креста, оно наконец совершенно раздробилось на такие отдельные частицы, которые и указываются теперь во многих храмах и монастырях. В Риме, в базилике святого креста, хранится деревянная дощечка, которую выдают за ту titulus, или αίτία, которая была прибита над головою Спасителя и после найдена св. Еленою уже отдельно от креста. По белому полю этой дощечки алою краскою написаны три строки. Верхняя, еврейская, почти совсем стерлась от времени; вторая и третья лучше сохранились. В соответствие еврейским словам, и в этих двух, греческой и латинской, буквы написаны также от правой руки к левой. Легко читаются Ναζαρένους β[ασιλευς] Nazarenus re[x] ⁸⁵².

Итак, по повелению Константина, обретенное святое место было украшено великолепными сооружениями. «Описывать красоту и величие их я считаю совершенно излишним, – говорит Феодорит, – потому что туда стекаются, можно сказать, все христиане и богатство зданий могут видеть сами» ⁸⁵³. Таким же молчанием обходят их и другие историки ⁸⁵⁴, кроме Евсевия, который один только в своем описании знакомит нас с этими замечательными сооружениями. К сожалению, и его рассказ не отличается ясностью. Начинает он с западной части сооружений, от пещеры Гроба Господня. Как бы глава всего здания (тоῦ ὥσπερ τινα κεφαλήν), она была украшена отборными колоннами и весьма многими орнаментами ⁸⁵⁵. У этого храма расстилалось обширное пространство – чистый, вздымающийся двор (καθαρὸν αἵθριον ἀναπεπταμένον); он был устлан блестящим камнем и с трех сторон обведен длинными портиками ⁸⁵⁶. На восточной же стороне, противолежащей святой пещере, к нему примыкал царский храм (ὁ βασίλος νεώς) «произведение изумительное», неизмеримой высоты и огромных размеров в длину и ширину. Внутри оно было одето плитами разноцветного мрамора, а с внешней стороны его стены блестели от полированных камней, плотно пригнанных друг к другу и по красоте не уступавших мрамору. Кровля здания сверху была свинцовая, – «надежная защита от зимних дождей», – внутри же она была составлена из резных квадратов, обложенных золотом, почему весь храм блестел, подобно озаренному лучами солнца ⁸⁵⁷. Во всю длину храма, «по обеим сторонам, тянулись двойные колонны двойных портиков, надземных и подземных (διττῶν στοῶν ἀναγείων τε καί καταγείων δίδυμοι παραστάδες), которые при вершинах были также украшены золотом. Одни из них, (находившиеся) на лицевой стороне здания (ἐπι προσώπου τοῦ οἴκου), опирались на громадные колонны, другие же, (расположенные) внутри пред теми, поддерживались четырехугольными подставами (αἱ δὲ εἴσω τῶν ἔμπροσθεν ὑπὸ πεσσοῖς ἀνηγείροντο), покрытыми снаружи многими украшениями. Трое ворот, хорошо расположенных к восходу солнца, впускали толпы входящих внутрь ⁸⁵⁸. Против них (τούτων δ» ἀντικρύ) находился главный пункт целого – гемисферион, простиравшийся до вершины базилики. Его окружали 12 колонн, равночисленные двенадцати апостолам Спасителя, сверху украшенные большими серебряными чашами, принесенными в дар Богу самим царем ⁸⁵⁹. Отсюда, если идти вперед к лежащим пред храмом входам, представлялось открытое место (αἴθριον). По ту и другую сторону здесь были первый двор и портики при нем и после всего ворота двора (αἱ αὔλειοι πύλαι), за которыми на самой средине базарной площади изящно украшенные пропилеи всего (сооружения) представляли проходившим мимо поразительное зрелище внутрь (здания)» ⁸⁶⁰.

Главный надзор и руководство при возведении всех этих сооружений император Константин поручил архиепископу Макарию; наместник восточных областей Дракилиан должен был помогать ему, главным образом, там, где дело касалось художественных украшений ⁸⁶¹. Бордоский путник в конце 333 года упоминает об этих постройках как о только что оконченных ⁸⁶²; поэтому, относя начало их к 326 году, считают период их сооружения в семь лет. Все сохранившиеся свидетельства о месте их говорят, что они были возведены там, где ныне стоит храм Воскресения. «Голгофа, Лобное место, где был распят Христос; его показывают в Элии на северной стороне Сионской горы», – читаем мы в географическом словаре к Священному Писанию того же Евсевия Памфила, присутствовавшего при освящении уже оконченных Константиновых сооружений ⁸⁶³. По его же свидетельству, которое после подтверждает и Сократ, эти постройки, названные Новым Иерусалимом, были расположены насупротив древнего города ⁸⁶⁴. Частнее.

Если идти с Сиона к воротам Неаполитанским (Дамасским), то «небольшой холм Голгофа, где был распят Господь», находился на левой стороне, по словам Бордоского путника. От Голгофы, «как бы на вержение камня, находится пещера, в которой положено было Его тело и на третий день воскресло. Там же повелением императора Константина только что воздвигнута базилика, то есть храм Господень (dominicum) дивной красоты, имеющий с боку (ad latus) водовместилище, откуда берется вода, а сзади водоем, где крестят детей» ⁸⁶⁵. Св. Кирилл Иерусалимский, поучавший народ в том же храме, воздвигнутом при Константине Великом, говорит, что Гроб Господень лежит близ городской стены, в предстениях, сооруженных впоследствии ⁸⁶⁶. Анастасис, Голгофская церковь и Мартирион, по свидетельству Евхерия (около 440 г.), расположены вне Сионского холма к северу, на слабом, покатом откосе ⁸⁶⁷. Все эти указания ближайших свидетелей, взятые вместе, как вполне соответствующие положению нынешнего храма Воскресения, приводят нас к твердому убеждению, что этот храм занял место древних сооружений Константина Великого. Так как дальнейшие свидетельства об этих сооружениях и их история только еще более подтверждают это, то мы считаем бесполезным останавливаться на подробном разборе «эксцентричной» гипотезы Фергюссона, еще более развитой Унгером, по которой величественные сооружения, описанные у Евсевия, были воздвигнуты Константином на Мории, над пещерою в скале нынешней мечети Омара ⁸⁶⁸. Вместо этого перейдем к уяснению описания Евсевия.

Что представлял собою и где помещался тот обширный, чистый атриум, о котором упоминает Евсевий непосредственно после пещеры Гроба? Что такое ὁ βασίλειος υεώς [царский храм]? Как понимать двойные колоннады подземных и надземных портиков? Где стояли трое ворот и где гемисферион? Как представлять остальное пространство между «царским храмом» и пропилеями? – Рассказ историка настолько неясен, что для решения всех этих вопросов оставляет большой простор личным соображениям каждого, интересующегося ими. Естественно поэтому, что на основании одного и того же источника появились различные планы сооружений Константина Великого. Почти на всех этих планах ⁸⁶⁹ то, что Евсевий называет προπύλαια, то есть, свободно стоящие воротные арки, помещается на западной стороне нынешней базарной площади Сук-ес-Семани, на линии тех двух гранитных колонн, о которых мы уже упоминали выше. Эти колонны признаются за остатки константиновских пропилей. По объяснению Тоблера, отсюда шла лестница к западу, к воротам, через которые входили на открытую площадь, на северной и южной сторонах обведенную портиками. Она занимала пространство около 40 футов, в направлении с востока к западу, где начинался ὁ βασίλειος νεώς [царский храм] Евсевия. Это было величественное здание 180 футов длины, в том же западном направлении, по своему устройству представлявшее базилику в собственном смысле. Трое входных дверей были устроены на восточной стороне ее, на западной же стороне базилика была совершенно заперта. Здесь, подобно базилике Тирской, а не к востоку, как обычно в христианских храмах, был поставлен главный алтарь; кроме него, были здесь и другие алтари из золота. Вдоль среднего корабля шли боковые нефы. Как нужно понимать подземные и надземные галереи Евсевия, Тоблер считает вопросом трудным, которого не решает категорически, а лишь высказывает предположение: базилика была построена на скалистом бугре или холме таким образом, что внутренняя колоннада ее прикасалась и даже отчасти входила в этот холм (подземные портики), а внешняя стояла в стороне, у подножия его (надземные портики). По длине базилики, на северной и южной сторонах, тянулись боковые галереи, на одной линии с галереями восточной площади пред храмом. Ими проходили в западную часть сооружений, так как в самой базилике не было выхода на западной стороне. Итак, пройдя по одной из этих галерей вдоль базилики, выходили на свободную, лежавшую под открытым небом, площадь, расстилавшуюся на пространстве 110 футов между базиликой и монументом Гроба. На трех сторонах она была обведена крытыми портиками; на западной же стороне ничто не должно было препятствовать взору и входу Анастасиса. Последний представлял собою ротонду из тех двенадцати колонн с серебряными капителями в форме чаш, о которых говорит Евсевий при описании гемисфериона. Поперечник Анастасиса равнялся ширине смежной открытой площади без ее боковых портиков.

Итак, по толкованию Тоблера, сооружения Константина заключали два храма: Анастасис – церковь над Гробом и базилику в собственном смысле – церковь на месте обретения креста. Их разделял καθαρόν αἴθριον [чистый двор] Евсевия, с Голгофой на южной стороне. Между базиликою и пропилеями, вокруг передней площади, могли быть пристроены жилые помещения для епископа, клира, стражей храма, комнаты для хранения церковной утвари, бани, садики и проч. На самой этой площади (первом атриуме), может быть, имел место источник ключевой воды для нужд всех, входивших в храм, а на задней стороне базилики (а tegro, по Бордоскому путнику) – бассейн, в котором совершалось крещение ⁸⁷⁰.

На плане Виллиса ⁸⁷¹ базилика помещается ближе к Анастасису, заключая в своих стенах Голгофу, место распятия Иисуса Христа. Открытый атриум между двумя храмами поэтому занимает здесь почти в два раза меньшее пространство, чем в реставрации Тоблера, – совершенно против описания Евсевия, по которому это было παμμεγέθη χῶρον [обширное пространство], – и крытые портики окаймляют его только на двух сторонах, северной и южной. Базилика занимает большее пространство в длину, но ее восточная половина сужена: южная линия здесь пересекает место нынешней капеллы обретения креста, тогда как по плану Тоблера это место все входило в средину базилики. И здесь базилика имеет три входные двери на восточной стороне, а на западной алтарь. Последний, выступая в средину атриума, представляет гемисферион Евсевия с двенадцатью колоннами. Между базиликою и пропилеями помещается другой атриум. Он занимает большее пространство, чем на плане Тоблера; при этом он имеет юго-восточное направление (у Тоблера представляет он сравнительно узкую полосу, протягивающуюся почти с севера к югу) и на всех четырех сторонах окаймлен крытыми портиками.

В реставрации Вогюэ ⁸⁷² западный атриум совершенно устраняется и базилика примыкает непосредственно к Анастасису. Вход в последний – чрез алтарную часть базилики, где помещается и гемисферион Евсевия. Восточная стена базилики с тремя входными дверями не достигает места нынешней капеллы обретения креста. Восточный атриум поэтому по величине почти равен базилике. Крытые портики окаймляют его со всех сторон, кроме входной восточной.

По первому плану Сеппа, собственно базилику отделяет от Анастасиса лишь узкая площадка, почти равная алтарной части в базилике Вогюэ ⁸⁷³. Но это не тот обширный атриум, о котором говорит Евсевий. Сепп указывает для него место на южной стороне базилики, там, где теперь площадка пред входом в храм Воскресения. И тогда непременно был доступ в храм и с этой стороны для всех, приходивших к нему с Сиона. На этом почти квадратном атриуме, обведенном со всех сторон, кроме западной, крытыми портиками, в северозападном углу, почти на месте нынешней колокольни, помещалась и купель для крещения, о которой упоминает Бордоский путник; под водоемом же, который указывал он с боку храма, должно разуметь нынешнюю цистерну св. Елены, «еще сохраняющую имя основательницы церкви Гроба». Собственно базилика имела пять кораблей, подобно нынешнему храму св. Петра и Павла в Риме и базилике Вифлеемской. На плане она отделяется от Анастасиса и промежуточной узкой площадки глухою стеною, но, по описанию Сеппа, стена эта была настолько низка, что чрез нее можно было смотреть в гемисферион над Гробом; кроме того, в ней была проходная арка, подобно нынешней царской, или триумфальной арке, отделяющей ротонду Гроба от Католикона. Алтарь здесь не образует полукружия с двенадцатью колоннами: речь Евсевия о гемисферионе отнесена, как у Тоблера, к пещере Гроба. Надземные и подземные галереи, по предположению Сеппа, представляли два яруса боковых кораблей, верхний и нижний. Их устройство по необходимости было вызвано самим грунтом местности, именно тем, что Голгофа была введена в здание базилики и могла быть доступна только чрез хоры. За тремя входными дверями в восточной стене базилики расстилалось обширное пространство атриума, с крытыми портиками по длинным сторонам (северной и южной), а за ним громадная лестница вела к пропилеям на месте нынешней базарной площади ес-Семани ⁸⁷⁴.

После раскопок на русском месте в 1883 году само собою возник вопрос: в каком отношении стоят найденные здесь древнееврейские развалины к сооружениям Константина? Конрад Шик по этому поводу опубликовал свой план Константиновых построек. Западная полукруглая стена нынешней ротонды Гроба вполне соответствует стене древнего Анастасиса, в котором даже размещение столбов вокруг пещеры Гроба мало отличалось от настоящего: прежде здесь было 20 точек опоры (четыре пары колонн, стоявшие одна против другой, и 12 столбов, расположенных по три между ними), а теперь 18. К Анастасису на восточной стороне примыкал обширный атриум в 1800 квадр. м., с Голгофою к югу. Он был окаймлен с трех сторон портиками, причем западная линия их разрывалась на два крыла, упиравшиеся в Анастасис. Колонны здесь стояли на месте столбов нынешнего храма. Восточная сторона атриума, свободная от портиков, примыкала в базилике. Когда Евсевий говорит, что трое ворот лежали к восходу солнца, то этим, по мнению Шика, он указывает место ворот не на восточной стороне базилики, а на восточной стороне по отношению к Анастасису и атриуму, то есть в западной стене базилики. Итак, из атриума тремя воротами входили в базилику. Последняя занимала пространство в 3000 м² (65 м длины, с запада к востоку на 45,75 м ширины). Она состояла из пяти кораблей, средний из коих имел 20 м ширины. Своею западною частью базилика была воздвигнута на месте древнего городского рва, линия которого проходила здесь, с юга к северу, как раз через место нынешней капеллы св. Елены. К тому времени ров, конечно, был уже совершенно закрыт мусором, но расчистка места царицею Еленою должна была коснуться и его, и Шик полагает, что именно здесь, на месте нынешней капеллы св. Елены, были найдены три креста, брошенные воинами в городской ров ⁸⁷⁵. Над этим местом внутри базилики возвышалась часовня, подобно настоящей. Там, где базилика переходила чрез городской ров, необходимо было построить нижний этаж. Поставленные здесь галереи с колоннами и столбами Евсевий и называет подземными, в противоположность второму ярусу, возвышавшемуся над ними. В восточной алтарной части базилики помещался гемисферион Евсевия, с куполом наверху. Константиновские сооружения, таким образом, подобно нынешним, имели два купола. На восточной стороне базилика оканчивалась глухою стеною, к которой примыкали пропилеи, так что кто шел в храм с этой стороны, должен был чрез пропилеи войти в один из боковых открытых проходов и, пройдя вдоль северной или южной стены базилики, достигнуть атриума, где к его услугам были трое ворот ⁸⁷⁶. При построении базилики воспользовались сохранившимися здесь остатками древнейших сооружений, почему и получилась не прямая, а ломаная ось здания. Найденные остатки древней стены на нашем месте, таким образом, входили в состав Константиновых сооружений, именно – здесь мы имеем юго-восточный угол базилики, а открытый в лавке лесоторговца порог принадлежал южной галерее пропилей. Остатки последних сохранились в известных нам гранитных колоннах и пилястре ⁸⁷⁷.

На которой из этих реставраций должно остановиться как на более отвечающей действительности?

Епископу Макарию император писал, что он должен позаботиться, чтобы базилика была великолепнейшею из всех, где-либо существующих (βασιλικήν τῶν ἁπανταχοῦ βελτίονα) ⁸⁷⁸. Хотя Евсевий при самом описании сооружений вместо βασιλική употребляет βασίλειος νεώς [царский храм] и хотя название базилика для обозначения храма как места христианского богослужения в IV веке еще только начинало входить в употребление, все же среди сооружений Константина необходимо, кроме Анастасиса, искать еще другой храм, имевший притом обширные размеры и даже сосредоточивший на себе, по-видимому, главные заботы строителей. К этому принуждают нас частью – описание того же Евсевия, частью – свидетельства последующих очевидцев. Евсевий ясно говорит об изумительно громадных размерах того, что называет он ὁ βασίλειος νεώς, описывает гладкость стен его снаружи, их мраморную облицовку внутри, говорит о кровле, оловянной сверху и золоченной внутри, о двойных портиках, окаймлявших длинные стороны его, об их украшениях. Так можно описывать только здание, закрытое со всех сторон ⁸⁷⁹. Бордоский путник, сказав о Голгофе и пещере Гроба, прибавляет: ibidem modo jussu Constantini imperatoris basilica facta est, id est dominicum (храм Господа) mirae pulchritudinis [там же по недавнему приказу императора Константина стоит базилика, или Господень храм, удивительной красоты] ⁸⁸⁰. Вся речь неизвестной знатной паломницы конца IV века, там, где описывает она богослужение иерусалимской церкви, переполнена упоминаниями о трех отдельных пунктах среди сооружений близ Гроба Господня: это – Anastasis, Crux и ecclesia major [Анастасис, Крест и великая церковь]. Последняя называется также Martyrium и указывается на Голгофе, за крестом (post Crucem); при этом часто делается замечание, что эту церковь построил Константин ⁸⁸¹. «По расположению улиц, – говорит Евхерий, – должно (прежде всего) направиться к базилике, которая называется Мартириум и построена Константином с большим великолепием. Отсюда видны примыкающие на западной стороне Голгофа и Анастасис; но Анастасис находится на месте воскресения, а Голгофа, (которая расположена) посредине между Анастасисом и Мартириумом, есть место страдания Господня: на нем даже ясно видна скала, которая некогда держала тот самый крест, с пригвожденным телом Господа» ⁸⁸². «Среди города, – читаем мы в анонимном «сокращенном описании Иерусалима», – находится базилика Константина. При входе в самую базилику на левой стороне есть ложе (cubiculum), где помещен крест Господа. И потом, войдя в церковь святого Константина, найдешь большой свод (absida), на западной стороне, где были обретены три креста. Есть там вверху алтарь из серебра и чистого золота и девять колонн, которые поддерживают этот алтарь. И в самом своде кругом 12 колонн мраморных и поверх тех колонн, совершенно невероятно, 12 серебряных чаш... И потом входишь на Голгофу. Есть там большой атриум, где был распят Господь. Затем к западу входишь в святое Воскресение, где находится гробница Господа и пред нею тот самый камень, род булыжника. Над нею церковь расположена ротондою (in rotundo). Над самою гробницею покров из серебра и золота и вокруг все из золота» ⁸⁸³. По описанию Феодосия, «в средине города находится базилика. С западной стороны входишь в святое Воскресение, где находится гробница Господа нашего Иисуса Христа. Есть там гора Кальвария, где Авраам принес сына своего во всесожжение. Гора камениста, и восходят по ступеням. Там был распят Господь. У подножия самой горы Авраам сделал алтарь и гора выступает над алтарем. От гробницы Господа до места на Кальварии шагов (числом) 15: находится под одною кровлею... Потом входишь в базилику, на Голгофу, где были обретены три креста скрытые... И есть там алтарь из золота и серебра. И имеет девять колонн золотых, которые поддерживают тот алтарь. От места Кальварии до Голгофы шагов числом 15, где был обретен крест Господень» ⁸⁸⁴. "От Гробницы (а monumento) до Голгофы, – говорит Антонин Мартир, – 80 шагов. С одной стороны восходят по ступеням (там), где Господь наш всходил на пропятие. От Голгофы до места, где был обретен крест, шагов (числом) 50. В базилике Константина, смежной с памятником Гроба и Голгофою, в атриуме самой базилики, есть ложе (cubiculum, может быть, – отделение, часовня), где хранится древо святого креста» ⁸⁸⁵. – После всех этих указаний факт существования в Новом Иерусалиме Константина, помимо памятника Гроба, еще особого обширного здания храма не может подлежать сомнению. Вопрос только в том, как на основании всех этих данных представить относительное положение отдельных пунктов и устройство покрывавших их сооружений?

Καθαρόν αἴθριον ἀναπεπταμένον [чистый, вздымающийся двор] Евсевия естественнее всего искать на восточной стороне Анастасиса; если историк не говорит этого прямо, то все же это довольно ясно из контекста его речи в XXXIV–XXXVI главах ⁸⁸⁶. Так как этот атриум занимал весьма обширное пространство (παμμεγέθη χῶρον), то он необходимо должен был включить в свои стены и нынешнее место Голгофы. Βασίλειος νεώς [царский храм] примыкал к атриуму далее, на восточной стороне. Такое расположение этих трех частей вполне подтверждается выше приведенными паломническими свидетельствами. Евхерий прямо говорит, что Голгофа лежит между Анастасисом и Мартириумом – базиликою; в «Бревиарии» описание ясно ведется в западном направлении; базилика Константина, Голгофа с большим атриумом и св. Воскресение; у Феодосия и Антонина обратный порядок. Везде Голгофа, в смысле места распятия Спасителя, ставится между Анастасисом и базиликою. Чрезвычайно интересны замечания знатной паломницы конца IV века о двух местах – о кресте и храме за крестом. Первое везде так и обозначается одним словом crux, второе же или просто – post crucem, или Martyrio, или ecclesia (чаще с прибавлением major), quae est in Golgotha post crucem [которая на Голгофе за крестом]; иногда все эти определения соединяются вместе: «большая церковь, то есть та, которая находится на Голгофе, – то есть за крестом, – которую воздвиг Константин»; «большая церковь, которая называется Мартириум. Называется же она Мартириум потому, что находится на Голгофе, то есть за крестом, где пострадал Господь, оттого и Мартирион» ⁸⁸⁷. Что обозначает паломница своим названием крест и как представлять относительное положение всех указываемых ею мест?

По описанию паломницы, во время богослужения в этом Новом Иерусалиме Константина часто совершались переходы от одного святого места к другому. Так, в обычном ежедневном богослужении после отпуста в Воскресении «все начинают подходить к руке епископа. И после этого от Воскресения до Креста поют песнь, а епископ и весь народ идут»... После молитв и епископского благословения у Креста «епископ и весь народ идут за крест, где снова совершается то же, что пред Крестом». В воскресные дни «по прочтении Евангелия (в Воскресении) епископ выходит и сопровождается при пении песней ко Кресту, и весь народ идет с ним». Здесь совершается отпуст ⁸⁸⁸. В первый день Богоявления во время литургии из «большой церкви, что на Голгофе», «идут по обыкновению с пением песней в Анастасис» ⁸⁸⁹. В воскресение пред страстною неделею великого поста «после отпуста в большой церкви, то есть в Мартириуме, епископ провожается с песнопениями в Анастасис» и т.д. ⁸⁹⁰. Уже сами по себе эти переходы, совершавшиеся с песнопениями всею многочисленною толпою народа с клиром во главе, дают понять, что святые места были разделены значительным пространством. Но это становится вполне ясным и несомненным после следующего замечания в описании богослужения великой пятницы: «и когда наступит шестой час, идут ко Кресту, будет ли дождь или жар, потому что это место не покрыто и представляет как бы весьма обширный и красивый двор, расположенный между Крестом и Воскресением» ⁸⁹¹. Сопоставляя это весьма важное замечание с описанием Евсевия и указаниями других паломников, мы приходим к тому заключению, что Крест неизвестной паломницы есть не что иное, как место распятия Господа. Именно здесь, поэтому, ante crucem [пред Крестом], в великий пяток целые три часа (от шестого до девятого) посвящаются воспоминанию страстей Христовых и проводятся исключительно в чтении относящихся сюда ветхозаветных и новозаветных писаний, «так что нет никого, ни старого ни малого, кто бы в этот день, в эти три часа, не плакал здесь столько, сколько нельзя себе и представить, – помышляя о том, что претерпел за нас Господь» ⁸⁹². Это место паломница называет не Golgotha, a Crux, как отдельный пункт целого, как отдельное место последних страданий и смерти Господа, определенно и точно обозначавшееся тогда на сравнительно большой скалистой возвышенности, которую всю паломница называет Голгофою. Выступало ли оно только скалистым мысом на западной стороне или, что вероятнее, довольно резко отделялось в виде почти особого небольшого холма ⁸⁹³, во всяком случае, место распятия, Crux паломницы, было в связи с этою возвышенностью, почему могло быть рассматриваемо, как только часть Голгофы, а это название могло обнимать гораздо большее пространство. Поэтому на той же Голгофе, но далее к востоку от места распятия Спасителя, следовательно, post Crucem – за крестом, указывает паломница и Мартириум, большой храм Константина, несомненно – ὁ βασίλειος νεώς [царский храм] Евсевия. Верность такого понимания указаний паломницы вполне подтверждается и свидетельством Феодосия. Как мы уже видели, и у него место распятия Господа Иисуса Христа не называется Голгофою, – потому что и у него это общее имя для всего холма, – а Кальвариею; уже за нею, после нее, «входишь в базилику, на Голгофу, где были обретены три креста».

«Обширный и красивый двор, расположенный между Крестом и Воскресением», в описании паломницы представляется непокрытым, следовательно как раз соответствует обширному чистому атриуму Евсевия. Но было ли какое-нибудь сооружение на самом месте распятия Спасителя? Евсевий ни одним словом не упоминает о Голгофе. Все описание атриума ограничивается у него замечанием о трех портиках и о блестящих камнях, которыми он был устлан; сюда, пожалуй, можно прибавить, что это было место неровное, вздымающееся (ἀναπεπταμένον). Такая речь, по-видимому, дает право думать, что место распятия осталось свободным, не было покрыто никаким зданием, в смысле храма, большого или малого. Иначе трудно объяснить молчание Евсевия. Паломница, перечисляя места, которые украсил Константин, называет и Крест ⁸⁹⁴. Мало того. По ее словам, и у Креста висят лампады и стоят светильники ⁸⁹⁵, и здесь не только поют псалмы, произносятся молитвы, совершается отпуст ⁸⁹⁶, но совершается даже литургия ⁸⁹⁷, что говорит уже о существования на том месте престола. Из внешней обстановки упоминается еще кафедра для епископа ⁸⁹⁸. Ясно, что место это имело крышу над собою; но не больше. Нет никаких данных предполагать здесь целый храм в смысле закрытого здания. Это была небольшая часовня, среди которой, вероятно, возвышался крест с изображением распятого на нем Спасителя, откуда и название места у паломницы – крест. Если не со всех, то, по крайней мере, с трех сторон она была открыта и ограждена лишь решеткою, так что народ, оставаясь вне ее, мог слышать и видеть все, что совершалось священнослужителями внутри часовни, ante Crucem. На такое устройство ее отчасти намекает и сама паломница, когда говорит, что в великий пяток, в часы воспоминаний страстей Христовых, здесь собирается такое множество народа, что нет возможности открыть (решетку) ⁸⁹⁹. Так как здесь не было храма в собственном смысле, то и литургия совершалась круглый год в Мартириуме и в Воскресении, и только единственный раз в году, в великий четверг, совершал ее епископ здесь, у Креста ⁹⁰⁰. Но вероятно, и эта часовня не была сооружением Константина, а появилась после, к концу IV века, так что Евсевий и не мог видеть ее.

Глава всего сооружения, святая гробница, по словам Евсевия, была украшена колоннами. Без сомнения, это было круглое здание, с куполом наверху, – ротонда, как ясно говорится о нем в «Бревиарии», – воздвигнутое над пещерою Гроба. Последняя была вся иссечена в живой скале. Monumentum, in quo corpus Domini Jesu Christi positum fuit, in naturale excisum est petra [склеп, в котором лежало тело Господа Иисуса Христа, высечен в естественной скале], – говорит Антонин Мартир ⁹⁰¹. Ее нужно представлять как отдельный монумент, изолированный кругом от скалы, причем, как свидетельствует св. Кирилл Иерусалимский ⁹⁰², была отсечена и передняя часть, обычный антишамбр древнееврейских гробниц. Вместо него была устроена легкая преграда, решетка (cancelli), за которую входил епископ с клиром для совершения богослужения; народ же мог участвовать в этом богослужении, стоя в ротонде, но вне самой пещеры ⁹⁰³. Последняя внутри была богато украшена серебром и золотом ⁹⁰⁴. Здесь горела неугасимая лампада, от которой зажигали другие лампады и свечи, заливавшие всю ротонду обильным светом ⁹⁰⁵. Пред входом в пещеру Гроба лежал камень, которым некогда было закрыто гробничное устье ⁹⁰⁶. Ротонда Гроба имела, по-видимому, несколько дверей ⁹⁰⁷.

Так как Евсевий ясно говорит о двух длинных сторонах царского храма, примыкавшего к атриуму с востока, то не может быть сомнения, что это было здание четырехугольное, по своему устройству ближе всего подходившее к типу базилики в собственном смысле. Как представлять подземные и надземные галереи, окаймлявшие эти длинные стороны храма, для категорического решения этого вопроса нет данных. Их устройство было вызвано самим грунтом местности, представлявшей, может быть, скалистый бугор такой величины, что на выровненной площади его не вмещались обширные размеры храма; продольные стены приходилось поставить несколько ниже, по откосам, почему из двух рядов галерей, поместившихся здесь, один оказался значительно ниже другого. Это предположение Тоблера более соответствует тексту Евсевия, чем гипотеза Шика. По плану последнего, двойные галереи занимали бы лишь незначительную часть, менее одной трети длины базилики, а не τῷ μήκει тоῦ νεώ συνεξετείνοντο [протягивались по длине храма], как говорит Евсевий ⁹⁰⁸. Равным образом нет никакой возможности предполагать три входные двери на западной стороне, ища для ясного и прямого выражения историка: πρός αὐτόν ἀνίσχοντα ἥλιον [на восток] какого-то относительного смысла ⁹⁰⁹. Против этих дверей, значит – на западной стороне, помещался престол, окруженный двенадцатью колоннами с капителями в виде серебряных ваз. Такое (западное) положение алтарной части не представляет ничего удивительного, потому что встречается и в других храмах того времени. Видеть в речи Евсевия о гемисферионе возвращение к пещере Гроба можно лишь в том случае, если совершенно не допускать существования особого большого здания базилики среди сооружений Константина и представлять устройство Нового Иерусалима по образцу древнеиерусалимского святилища, ветхозаветного иудейского храма ⁹¹⁰; иначе возвращение к пещере Гроба при описании устройства базилики едва ли можно допустить даже в такой неясной речи. Кроме того, двенадцать колонн с серебряными чашами наверху и неизвестный автор «Бревиария» указывает, как мы видели, именно в базилике Константина.

Западной части сооружений, обширного атриума и Анастасиса, достигали, весьма возможно, путем боковых открытых проходов, устроенных по длинным сторонам базилики; но вместе с тем, нельзя допустить, чтобы храм имел лишь три восточные входные двери, показанные у Евсевия. Без сомнения, историк, в своем описании лишь самых главных частей, не считал нужным останавливаться на всех малых входах и выходах; между тем, устройство таких дверей в западной части базилики, близ алтаря, было делом естественным и даже необходимым, так как слишком облегчало переход от этого храма к пещере Гроба и обратно. Те частые процессии священнослужителей и большой толпы народа, о которых говорит паломница, были бы сопряжены с большими трудностями, если бы вход в базилику был возможен только тремя восточными дверями.

Нет никакой необходимости искать внутри базилики еще особую часовню на самом месте обретения креста: весь храм был посвящен этому событию и честному древу животворящего креста Господня. Последнее здесь и хранилось в особом приделе ⁹¹¹, здесь же с такою торжественностью в великий пяток поклонялся ему и лобызал его весь народ ⁹¹²; здесь же совершалось богослужение в первый два дня великого праздника в Иерусалиме, который праздновался восемь дней и к которому стекались толпы народа даже из отдаленных провинций, праздника обретения честного древа креста Господня и вместе – освящения Нового Иерусалима ⁹¹³. Если согласиться с Шиком и признать, что кресты были найдены на месте нынешней капеллы св. Елены, тогда будет вполне понятно, почему с таким великолепием был устроен алтарь базилики, почему для его гемисфериона были употреблены 12 изящных и ценных колонн, почему, наконец, Евсевий называет его τό кεφάλαιоν τοῦ παντός [глава всего]: под этим гемисферионом было место обретения царицею Еленою величайшей святыни, самого орудия смерти Спасителя. Неизвестный автор «Бревиария» так именно и говорит: et inde intranti in ecclesiam sancti Constantini magna ab occidente est absida, ubi invente sunt tres cruces... et ipsa absida in circuitu duodecim columne marmoree, omnino incredibile super ipsas columnas hydrie argentee duodecim [и с того входа в великую святую церковь Константина с западной стороны есть абсида, где были найдены три креста. и кругом этой абсиды двенадцать мраморных колонн, а над этими колоннами совершенно необычайные двенадцать серебряных ваз] ⁹¹⁴.

Что сказать об отношении к сооружениям Константина древних остатков, найденных на нашем месте? – Гранитные колонны и пилястр на базаре ес-Семани могут быть объяснены только как остатки пропилей Константиновых сооружений. Никакого другого здания, которому могли бы они принадлежать, в этом месте археология не знает; между тем, следуя описанию Евсевия, мы должны признать, что Новый Иерусалим занимал весьма обширное пространство. Памятник Гроба, παμμεγέθη χῶρον [обширное пространство] атриума, базилика изумительных размеров, снова открытое пространство и, наконец, пропилеи – все это показывает, что от пещеры Гроба сооружения простирались далеко к востоку. Поэтому пропилеи нельзя и искать ближе нынешней базарной площади, место которой притом так легко отожествляется с базарною же площадью, указываемою на границе Константиновых сооружений и Евсевием. Итак, найденные на нашем месте развалины лежат как раз в пределах Нового Иерусалима. Эти остатки древнееврейской воротной башни и смежной римской пристройки ко времени Константина сохранялись, несомненно, в гораздо лучшем виде, чем в каком найдены они теперь, и их важное значение как освященных присутствием Сына Божия в последние часы Его земной жизни, их близкое непосредственное отношение к Голгофе и Гробу Господню для христиан того времени были еще более ясны, чем для нас. Поэтому, воздвигая святилище на месте последних страданий и смерти Господа Иисуса Христа, строители не могли уничтожить эти священные остатки, а должны были включить их в свои сооружения, благодаря чему и получились такие громадные размеры Нового Иерусалима. Так как, по описанию Евсевия, между базиликою и пропилеями помещался еще атриум с портиками, по крайней мере, на двух коротких его сторонах (северной и южной), то наши древнееврейские развалины едва ли могут быть признаны остатками самого здания храма: для этого слишком незначительное расстояние отделяет их от пропилей. Вернее, здесь только начинался атриум, юговосточный угол которого и сохранился на нашем месте. Интересный порог и два пролета в той же стене, к западу от порога, вели в боковые галереи, не только примыкавшие к атриуму, но и простиравшиеся далее на восток до самой линии пропилей, где они заканчивались глухою стеною. В эти галереи, таким образом, можно было войти не только из атриума, но и помимо его, прямо из пропилей, чрез дверь на месте нашего порога. Они должны были занимать значительное пространство в ширину (с юга на север), так что наша византийская арка входила также в их состав. – Что касается, наконец, ломаной оси Константиновых сооружений, то она по необходимости вызывалась самым относительным положением святых мест, долженствовавших войти в пределы этих сооружений. Мы уже видели, что и в нынешнем храме Воскресения капелла святой Елены и камера обретения креста выступают из общей линии ротонды Гроба и Католикона к югу. В том или другом из этих двух мест действительно были найдены кресты, все равно – здание особого храма, воздвигнутого на нем, не могло быть на одной линии с Анастасисом, а должно было несколько выступить к югу. В противном случае, место, освятившее всю базилику и составлявшее главный пункт в ней, приходилось бы, в угоду архитектуре, не против главной входной двери (в алтарной части или пред нею), а в левом боковом нефе. Таким образом, собственно базилика была построена несколько южнее Анастасиса, почему атриум, разделявший оба храма, и получил форму неправильного четырехугольника, с косыми линиями на северной и южной сторонах. Итак, по нашей реставрации, преломление оси сооружений, – если не всецело, то по крайней мере в большей степени, – отражалось на боковых стенах атриума, а не на всем здании базилики.

Величественные сооружения Константина оставались в целости до начала VII века. В июне 614 года Иерусалим был взят полчищами Хозроя II, к которым присоединились, в фанатической ненависти к христианству, многочисленные толпы иудеев из Тивериады, из Назарета и гор Галилейских. Началось страшное избиение христиан, разрушение и сожжение храмов. Патриарх Захария вместе с честным древом животворящего креста Господня был отведен в плен, а Новый Иерусалим Константина почти совершенно разрушен. За дело восстановления храма на Гробе Господнем горячо взялся аббат Феодосиева монастыря (Дейр-Досси), расположенного к востоку от Вифлеема, Модест. Он отправился за помощью к христианам Сирии и Египта и возвратился в Иерусалим с богатыми пожертвованиями, главное участие в которых принял Александрийский патриарх Иоанн Милостивый. На собранные средства Модест отстроил отдельные пункты на месте первоначальных сооружений Константина. Конечно, новая постройка далеко не достигала великолепия первой; тем не менее, император Гераклий, вступивший в Иерусалим в 628 г. с возвращенным от персов древом креста и пораженный страшным опустошением в городе, очень обрадовался, когда увидел дело Модеста. В 637 году Иерусалим был взят халифом Омаром, даровавшим патриарху Софронию и всем христианам полную безопасность. «Во имя Бога Милосердного, – гласила его грамота, – Омар Ибн-ел-Хаттаб жителям города Элии. Дается это во свидетельство, что жизнь жителей, их дети, их имущество, их церкви должны быть в безопасности и что эти ни разрушаемы, ни обращаемы в жилища быть не могут». Посетив сооружения Модеста в час своей молитвы, халиф не захотел молиться в главных частях храма, в Анастасисе или в церкви Константина, а велел разостлать ковер только на ступенях у восточных дверей храма Константина и здесь совершил свою молитву. Это было великою милостью для христиан, потому что место, на котором молился Омар, должно было отойти в собственность мусульман, как священное для них. Теперь они лишились только этих ступеней у восточного входа в храм ⁹¹⁵. Таким образом, латинский епископ Аркульф, посетивший Иерусалим в 670 году, застал сооружения Модеста, несомненно, в неповрежденном виде.

По описанию Аркульфа и по плану, который после, по памяти, начертил он для друга своего Адамнана, реставрация Модеста заключала четыре отдельные храма. Над пещерою Гроба Господня поднималась «большая церковь, вся каменная, со всех сторон расположенная в удивительной закругленности». Она имела три отделения, концентрически входившие одно в другое. 12 каменных колонн удивительной величины поддерживали ее купол. Восемь входов, четыре на северо-восточной и четыре на юго-восточной сторонах, вели внутрь здания. Здесь, в среднем пространстве, – может быть, отделенном от капеллы пещеры Гроба только теми колоннами ⁹¹⁶, – помещались три алтаря, на северной, западной и южной сторонах. Центр всей ротонды занимал круглый домик (rotundum tugurium), высеченный из цельной скалы, снаружи обложенный мрамором и увенчанный большим золотым крестом. Он имел вход на восточной стороне. Внутри могли поместиться девять человек, причем потолок только на 1,5 фута возвышался над их головами. Здесь никакие украшения не закрывали естественную скалу, так что на ней были ясно видны даже следы тех железных орудий, которыми пользовались при первоначальной отделке пещеры. Высеченное в той же скале, на три фута поднимавшееся над полом и имевшее семь футов в длину, самое гробничное ложе занимало северную часть пещеры. 12 лампад, по числу 12 апостолов, горели здесь день и ночь. Камень входа во Гроб разделен на две части, из которых сделаны два престола, – один тотчас у входа в tugurium, другой несколько восточнее. С правой стороны у Анастасиса была расположена четырехугольная церковь святой Марии, Матери Господа. Это новый храм, которого не было в Константиновых сооружениях. Так как Аркульф в своем описании переходит от храма Гроба к другим зданиям в восточную часть, то эта церковь Марии, несомненно, помещалась к юго-востоку от ротонды Гроба, может быть, на месте приготовления к погребению пречистого тела Господа Иисуса Христа, которое совершалось под наблюдением Его Пресвятой Матери ⁹¹⁷. На Голгофе, на самом месте распятия Спасителя, была воздвигнута третья церковь. По словам Арвульфа, это была pergrandis ecclesia [огромная церковь], четырехугольной формы, с серебряным крестом, на месте креста Господня, и большою люстрою над ним. Наконец, к востоку от этой, на том месте, где некогда были обретены три креста, стояла базилика, называвшаяся Martyrium ⁹¹⁸.

Итак, вместо двух храмов Константина Модест построил четыре. Из них Анастасис и Мартириум были воздвигнуты, отчасти, на своих первоначальных местах, но при этом храм Воскресения, по-видимому, получил большие размеры, а базилика, наоборот, в Новом Иерусалиме была грандиознее. Голгофская церковь, хотя и называет ее Аркульф pergrandis, на самом деле, как видно на плане, не была такою. Вероятно, она стояла на месте нынешних Голгофских капелл, а совершенно новая церковь Марии к юго-западу от нее, близ места нынешней колокольной башни ⁹¹⁹.

Виллибальд, посетивший Иерусалим около 50 лет спустя, очевидно, не нашел никаких важных изменений в сооружениях Модеста. В своем описании он ограничивается упоминанием о месте обретения креста, о церкви на Кальварии, с тремя деревянными крестами на восточной площадке вне ее, об открытом пространстве на месте древнего сада Иосифа и о самой гробнице, над которою воздвигнут удивительный дом ⁹²⁰. В 807 году ключи от гроба Господня вместе с фирманом на обладание этим местом и богатыми подарками были посланы Гарун аль-Рашидом Карлу Великому, на средства которого скоро появились библиотека и странноприимный дом для пилигримов близ церкви святой Марии ⁹²¹. При халифе аль-Мамуне (813–833) купол Воскресения до того обветшал, что грозил падением. Патриарх Фома воспользовался удобным временем, когда голод и страшная дороговизна заставили мусульман бежать из Иерусалима, и послал на остров Кипр за 50 кедровыми и сосновыми деревьями для поправки купола. Один богатый египтянин, по имени Бокам, принял на себя все расходы по этому делу и таким образом на месте обветшалого купола был построен новый. Последний состоял из двух частей: на расстоянии человеческого роста от большого купола, соответствовавшего сломанному, возвышался еще другой, меньший, быть может, устроенный для прикрытия круглого отверстия в нижнем куполе. Свет и свежий воздух проникали чрез открытые промежутки между колоннами, подпиравшими малый купол. Так как все здание от такой надстройки выиграло в высоте и получило другой вид, то мусульмане обратились к ибн-Дагеру, возвращавшемуся из Египта в Багдад, с жалобою на «назарян», преступивших пределы дозволенного им и поднявших свой купол даже выше купола мечети Омара (Куббет-ес-Сахра). Патриарх Фома был заключен в тюрьму, и дело грозило принять дурной оборот, если бы не совет одного старого мусульманина. Последний научил христиан предложить свидетелям-обвинителям вопрос: какой величины в диаметре был сломанный купол и как велик заменивший его новый? Так как ответить на этот вопрос никто из мусульман не мог, то и дело было оставлено без последствий ⁹²². Этот новый купол на сооружениях Модеста должен был видеть монах Бернард, посетивший Иерусалим около 865–870 г., но его описание святых мест очень кратко. Из него мы убеждаемся только, что оставались прежние четыре храма Модеста ⁹²³.

С воцарением династии Фатимидов открывается период жестокого фанатического преследования христиан и их храмов. Так, уже в 936 году мусульмане в первый день Пасхи, подняв смятение в храме, предали пламени южные двери церкви Константина и ее главный притвор, а Лобное место и Анастасис подвергли опустошению ⁹²⁴. В 969 году церковь Гроба подверглась снова пожару, в пламени которого нашел смерть и патриарх Иоанн IV ⁹²⁵. Наконец, в 1010 году все сооружения Модеста на святых местах Голгофы и гроба Господня были обречены на совершенное разрушение указом халифа Гакема, и этот указ был исполнен в точности наместником Рамле, Гиаротом. Сарацины, может быть, при деятельном участии иудеев, разрушили до основания все храмы, причем разломали и подвергли сильному огню самую пещеру Гроба. Патриарх Орест ушел пленником в Каир ⁹²⁶.

На христиан Востока и Запада это печальное событие произвело крайне удручающее впечатление. С посохами в руках, подвергаясь величайшим опасностям, тысячи пилигримов направились в Иерусалим и внесли свои пожертвования на восстановление храма. Хотя разрешение на это было дано еще императору Роману II сыном Гакема, Дагером, однако, по Вильгельму Тирскому (hist. 1. 16), храм Воскресения был отстроен при Константине Мономахе в 1048 году, а прочие сооружения закончены к 1055 году. Зевульф, посетивший Иерусалим в 1102–1103 г., и наш игумен Даниил, путешествие которого относится к 1106–1108 г., видели, несомненно, те же постройки. По описанию Даниила, ротонда Анастасиса имела 12 цельных колонн и 6 столбов; 16 колонн поддерживали верхний ярус галерей. Для входа служили 6 дверей. Мозаические изображения Господа Иисуса Христа, пророков, вознесения Спасителя, Благовещения и др. видны были в главном алтаре над галереями. Вверху ротонда заканчивалась деревянным, сделанным из балок, венцом, открытым посредине. Чтобы дождь и снег не падали на самую гробничную пещеру, помещавшуюся среди ротонды, как раз под этим отверстием, она имела над собою особую кровлю. «Печерка мала, изсечена в камени» имела 4 локтя длины и ширины, в высоту простиралась несколько более среднего роста человека и имела столь малый вход, «яко же может человек влезти, на колену поклоншеся». На правой стороне от входа помещалась «лавица, засечена в том же камени печерном», 4 локтя длины, два ширины и на полтора локтя поднимавшаяся над полом. Камень Гроба лежал в расстоянии трех шагов от входа в пещеру. Вся отделанная красным мрамором, с 12 мраморными колоннами вокруг, пещера Гроба вверху заканчивалась красивым теремцем с серебряным изображением Спасителя. К востоку от этого храма Воскресения была Голгофа, место распятия, представлявшее «кругл камень, яко горка мала», с углублением от креста Христова и известной расселиной. Здесь, «горе над распятием Господним създана комара и исписана бысть мусиею дивно». Она имела две двери, к которым поднимались по 7 ступеням. Недалеко от Голгофской капеллы, «к полунощию лицем», по Зевульфу – в атриуме церкви Гроба Господня, были священные места – «разделения риз», «тернового венчания», или «облечения багряницы», «заушения», «темницы, иде же всажен бысть Христос Бог наш». Все эти места – под одною кровлею. Саженях в 12 от них – место обретения креста царицею Еленою, «где была построена большая церковь во имя царицы Елены, но потом до основания разрушена язычниками». Наконец, «рядом с местом Лобным – церковь святой Марии на том месте, где снятое со креста тело Господне было умащено пред погребением и обвито полотном или плащаницею» ⁹²⁷.

Итак, среди этих сооружений, явившихся на святых местах после полнейшего опустошения их при Гакеме, мы не видим уже реставрации древней базилики Константина, и ее место, по-видимому, не занято ничем, На Голгофе помещается капелла: особая церковь покрывает место помазания пречистого тела Господа.

Крестоносцам, овладевшим Иерусалимом в 1099 году, эти сооружения показались бедными и тесными и они решили соединить все отдельные пункты в одном обширном здании. На восточной стороне ротонды Гроба, на месте атриума Константиновых сооружений, воздвигается обширный храм, заключающий хор для каноников, с главным алтарем в честь воскресения Господня; при этом восточные из колонн ротонды Гроба несколько раздвигаются, с целью свободного сообщения между обеими частями. Со всех сторон вокруг этого грандиозного соединения двух храмов устраивается широкая галерея, служащая для крестных ходов ⁹²⁸. Западная половина сооружений, с пещерою Гроба посередине, в главных частях осталась в прежнем виде. Голгофская капелла, без сомнения, примыкавшая к главному зданию, по свидетельству Иоанна Фоки, имела кровлю из четырех сводов ⁹²⁹. Главный, богато украшенный, портал был устроен на южной стороне, как и в нынешнем храме Воскресения. По соседству с ним, на западной стороне той же южной площадки, высоко поднималась колокольная башня, а на восточной – особая лестница вела на Голгофу ⁹³⁰. Кроме главного, южного, Эдризи указывает еще два входа – на западной и северной сторонах.

Первым вступали в верхнюю часть ротонды Гроба; но отсюда нельзя было сойти вниз: для этого служили северные двери, с лестницею в 30 ступеней, называвшиеся воротами святой Марии ⁹³¹. Капелла святой Елены была построена в земле, на нынешнем ее месте ⁹³². Все постройки были окончены во второй четверти XII века ⁹³³.

Дальнейшие изменения до пожара 1808 года, имевшие целью, в большинстве случаев, исправление или замену отдельных обветшавших частей ⁹³⁴, не коснулись самого плана зданий; остались верными ему и строители нового храма, законченного в октябре 1810 года. Поэтому нынешний храм Воскресения в главных частях вполне отвечает сооружениям крестоносцев: та же ротонда Гроба, на восточной стороне так же примыкает к ней Католикон – древний хор крестоносцев, та же капелла святой Елены с камерою обретения креста, та же Голгофа, тот же, ныне единственный, а тогда лишь главный, южный портал, та же колокольная башня на левой стороне, к сожалению, лишившаяся своей верхней части.