Се, время покаяния... Великопостные размышления

Если бы кто-то попросил сказать одним словом, в чем состоит духовная жизнь, можно было бы ответить – в покаянии.

Великий пост – время, отведенное нам именно для покаяния, для особенно напряженной духовной жизни. Конечно, христианин должен жить так всегда, и первые христиане, в особенности апостолы, ближайшие ученики Господа всю жизнь посвящали Богу. Но из-за нашей немощи, из-за того, что мы развлекаемся всевозможными заботами и не можем жить в духовной собранности весь год, то Церковь снисходит к нам и требует от нас того, чтобы мы хотя бы десятую часть года посвятили Богу, посвятили покаянию и очищению души.

Святые отцы говорят, что как в Ветхом завете иудеи посвящали Богу десятую часть того, что приобретали, так и мы десятую часть года, то есть Великий пост, посвящаем Богу.

Одна из важнейших составляющих Великого поста – это собственно пост, воздержание от пищи. Пост – это основа добродетелей, если не будет поста, все здание добродетелей рухнет.

По словам святых отцов, мы входим в рай соблюдением поста. Адам в свое время нарушил заповедь о посте, вкусил от запрещенного древа – и был изгнан из рая. Через воздержание чрева мы можем вновь войти в рай. Но надо понимать, что пост должен обязательно соединяться с другими добродетелями. Ибо без покаяния, в особенности без покаянной молитвы, пост будет лишь диетой. Пост, не сопровождаемый сокрушением сердечным, ради которого он и предпринимается, становится просто неким физическим упражнением и, может быть, принесет пользу здоровью, но никак не душе.

Поэтому время Великого поста – это время не только воздержания в пище, но и время добрых дел, милостыни, молитвы, смирения, неосуждения ближних и, в особенности, покаяния. Вот тогда мы во время поста будем действительно очищаться, тогда мы пройдем это поприще с пользой для себя, тогда мы что-то приобретем. Мы немножко лучше научимся молиться, мы немножко больше научимся смиряться, мы станем чуть снисходительнее к нашим ближним. И это небольшое духовное продвижение значит очень много, гораздо больше, чем высокие мечтания о недоступных нам добродетелях. Если мы соединим пост с покаянием и усердием к исполнению Евангелия, то время Великого поста будет для нас временем стяжания Божественной милости, Божественной благодати, временем прощения грехов и очищения души.

Многие считают, что Великий пост, как период сугубого покаяния, есть время тяжелое и печальное. Но это не так. Почему Спаситель запрещает нам при посте помрачать свое лицо, почему он заповедует нам в это время помазать свою голову благовониями и умыться? Потому что время поста для христианина – это праздник, это время обновления души.

Люди, идя на какое-то торжество, предвкушают встречу с хозяином и стараются себя украсить, чтобы ему понравиться. Так и мы, вступая в поприще Великого поста, поприще покаяния, предвкушаем радостную встречу с Господом.

Подлинное покаяние всегда приносит человеку утешение. Блаженная, благодатная радость – это естественное, и даже, я бы сказал, обязательное следствие истинного покаяния. Недаром великий древний подвижник и учитель Церкви преподобный Григорий Синаит называет покаянный плач радостотворным, то есть творящим радость.

Желаю всем вам, чтобы Великий пост стал для вас поистине духовной весной, которая согревает и оживляет душу.

Дорогие братья и сестры, мы вступаем на поприще Великого поста. По старинному православному обычаю перед вступлением в пост мы испрашиваем друг у друга прощения. Этот обычай основан на сегодняшнем евангельском чтении, в котором сказано, что мы должны прощать ближним совершенные против нас грехи, чтобы иметь право с дерзновением просить у Господа о прощении собственных грехов.

Каждый год мы просим друг у друга прощения в этот день и, казалось бы, должны были привыкнуть совершать этот общепринятый ритуал. Однако обычай просить прощения всегда трогает сердца людей. Это происходит оттого, что мы чувствуем, что согрешили не только против Бога, но и против наших близких – всех тех, с кем мы общаемся. Сознание грехов отягощает душу, и мы хотим от этого избавиться, испросив прощения у Бога. При этом мы понимаем, что можем просить у Бога прощения только тогда, когда сами простим другим.

Много прекрасных слов сказано по этому поводу подвижниками благочестия. Самое главное, чтобы мы простили друг другу все, в чем мы виноваты, искренне, от всего сердца, потому что Господь взирает прежде всего на наше сердце. Нужно просить прощения не только за сознаваемые нами грехи, но и за те, которых мы, может быть, по своей немощи и не чувствуем. Мы можем даже не заметить, что обидели человека, вызвали в его душе подозрение или неприязнь. Нужно постараться и самим искренне всех простить.

В Евангелии много говорится о необходимости прощать друг друга. В этом и состоит истинное христианство. Молитва «Отче наш», которую мы повторяем каждый день по нескольку раз, содержит в себе такие слова: «и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». Таким образом, мы просим Господа простить нас при том условии, что сами прощаем. Поэтому тот, кто имеет зло на ближнего и не прощает его, тот, повторяя слова молитвы, как бы говорит следующее: «Не оставляй мне моих долгов, потому что я не оставляю моим должникам».

Как священнослужитель и духовник, я хочу исполнить свой христианский долг и с искренним сердечным чувством прошу прощения у всех, кого я своими человеческими недостатками, может быть, нечаянно обидел или соблазнил. Прежде всего у своих собратьев священнослужителей. Потом у своих самых близких духовных чад, которым иногда, может быть, кажется, что я к ним невнимателен и уделяю им мало времени. А в широком смысле я считаю своими духовными чадами всех прихожан, потому что через проповедь и наставления своих собратьев священнослужителей, я вместе с ними окормляю всех вас. Прошу прощения у братии монастыря и у всех прихожан. Молитесь обо мне грешном и немощном. Бог вас всех простит!

Мне хотелось бы сказать несколько слов о неправильном отношении некоторых людей к своим духовным отцам. Случается, что люди, движимые искренними благочестивыми чувствами, преувеличивают благочестие и праведность своих духовников. Когда мы общаемся с действительно духоносным старцем, имеющим явные признаки святости, то можем без преувеличений приписывать такому человеку истинную праведность и ревность. Но в подавляющем большинстве случаев духовники – это самые обыкновенные люди, не обладающие благодатными дарами, которые им иногда приписывает молва. Бывает, что христианин сначала безмерно возвеличивает своего духовного наставника, но, заметив в нем какую-нибудь слабость, испытывает разочарование и теряет к нему доверие. Таким образом он наносит вред своей душе.

Поэтому давайте будем смотреть друг на друга просто, без всякой экзальтации или, напротив, подозрительности, чтобы не прельститься и не впасть в осуждение. Призываю всех искать прежде всего духовной пользы, научиться снисходить к недостаткам духовных наставников и испытывать к ним доверие. Без доверия трудно повиноваться и принимать наставления.

Теперь, братья и сестры, кратко скажу о соблюдении поста. Прежде всего, пост должен быть во всех отношениях благоразумным. Существуют уставные правила соблюдения поста, но, к сожалению, мы не можем следовать им во всей строгости. По русской пословице: нельзя всех стричь под одну гребенку. Один человек крепкий, как железо, а другой немощный, как солома. Для каждого человека есть свои границы поста. Если человек выходит за одну границу, то пост перестает быть постом. Если за другую, пост становится самоубийством. Поэтому нужно посоветоваться с духовником и найти для себя золотую середину.

Вы можете поститься строже, а кто-то, может быть, нуждается в послаблении. Живущим в миру скорее необходимо послабление, потому что поездки в общественном транспорте, работа и заботы о семье утомляют и изнуряют человека. Но молочное есть нельзя – это уже не пост. Пост с рыбой – это пост очень ослабленный. Постоянное употребление пищи с маслом – несколько ослабленный, но допустимый пост.

Строгость соблюдения поста можно рассматривать в трех отношениях: в отношении качества, количества и времени принятия пищи. Есть, например, люди с больным желудком, которым необходимо есть несколько раз в день, а здоровые могут поесть один или два раза в день. Мы должны быть благоразумными, чтобы не стать самоубийцами. Нужно иметь в виду, что и подвижники постились по-разному. Например, один подвижник вкушал каждый день только молоко оленихи: другой пищи у него не было. Каждый день к нему приходила олениха и чудесным образом давала себя доить. Пост это был или не пост? Казалось бы, он вкушал молоко, но пусть кто-нибудь попробует так попоститься!

Пост должен быть не только телесным, но и духовным. Духовная сторона поста состоит в покаянии, частом посещении богослужений и в усиленной домашней молитве. Например, к обычному молитвенному правилу можно добавить чтение покаянного канона или акафиста Иисусу Сладчайшему, можно читать Псалтирь или проводить больше времени в уединении чтобы молиться Иисусовой молитвой. Нужно выбрать то, что приносит вам большую пользу. Один подвижник сказал: «Лучше я в церкви один раз скажу: «Господи, помилуй», чем дома всю Псалтирь прочитаю». Только великие подвижники, безмолвники, достигали такого духовного преуспеяния, что могли молиться в уединении с большей пользой, чем во время церковного богослужения.

Для мирян, вероятно, усиление молитвы должно выражаться в более частом посещении богослужений. При этом нужно воздерживаться общения, многословия, от встреч, если их можно отложить. В особенности это касается первой седмицы поста, в течение которой желательно посещать все службы. Если это очень трудно, то нужно посещать храм хотя бы в первые четыре вечера поста, потому что будет читаться Покаянный канон Андрея Критского, и по благочестивому обычаю, на этих службах нужно обязательно помолиться.

В течение первой недели нужно исповедоваться и причаститься в субботу или воскресенье. Можно причаститься в среду или в пятницу, когда совершается Литургия Преждеосвященных даров. Вообще в течение поста нужно стараться причащаться чаще, чем обычно, желательно приступать к Таинству каждую неделю. Если такой возможности нет, то постарайтесь причаститься хотя бы на первой седмице, затем приблизительно в середине поста и на Страстной седмице. Конечно, можно причащаться и чаще, чем раз в неделю, особенно в праздничные дни: например, на Благовещение или в день установления Тайной вечери.

Итак, братья и сестры, с Божией помощью за время Великого поста постараемся очистить свое сердце и душу! Приблизимся к вечности в это благоприятное для покаяния и спасения души время, которое Церковь выделила из всего времени года для спасительного и очистительного подвига поста. Аминь.

(Неделя о Закхее)

Приближается время Великого поста, и Церковь заранее подготавливает нас к этому подвигу. Еще не наступили те воскресные дни, которые непосредственно предваряют вступление на поприще поста, но уже сегодняшнее евангельское чтение учит нас покаянию.

Великий пост – время, как будто специально отведенное для этой добродетели, благодаря которой приобретаются и все прочие. Покаяние – это не просто сокрушение и плач о своих грехах, это изменение жизни, борьба со страстями, обновление своего духа, поэтому можно сказать, что, каясь, мы спасаемся. Сегодняшнее чтение рассказывает нам о покаянии на примере Закхея-мытаря.

«Потом Иисус вошел в Иерихон и проходил через него. И вот, некто, именем Закхей, начальник мытарей и человек богатый, искал видеть Иисуса, кто Он, но не мог за народом, потому что мал был ростом» (Лк.19:1–3). Имя Закхей в переводе означает «праведный» или «справедливый». Оно, казалось бы, противоречит жизни этого человека: Закхей был начальником мытарей, то есть сборщиком податей, а сохранить справедливость при такой должности было весьма сложно. В Римской Империи привилегия собирания податей отдавалась богатым, знатным римлянам, как правило, из сословия всадников. Они перепродавали свои права более мелким «чиновникам», те вновь их продавали и так далее.

Эта порочная система приводила к вымогательству: покупая право на собирание податей, люди естественно предполагали собрать больше, чем положено отдавать в казну. Можно было нажить целое состояние или, по крайней мере, жить безбедно. Не поддаться на такой соблазн мог только праведный, мудрый, благоразумный человек. Судя по тому, что Закхей был начальником мытарей и вдобавок богатым человеком, можно предположить, что он как раз занимался вымогательством.

Иерихон славился производством дорогих тканей, в нем жили состоятельные, обеспеченные люди. Тот, кто занимался сбором податей (налогов, как бы мы сейчас сказали) в Иерихоне, имел возможность обогатиться, что Закхей и сделал.

Нужно также иметь в виду, что мытари собирали подати не в пользу национального иудейского правительства, а в пользу римлян, которых евреи считали захватчиками, поработителями. Это вызывало еще большее презрение к сборщикам податей. Но, несмотря на то, что Закхей занимался таким отвратительным делом, составлял себе состояние на людских слезах, доставлял неприятности и скорби соплеменникам, угождая своим господам, римским захватчикам, и думая только о себе, он сохранил жажду к истине. Зло, порок и жадность не до конца уничтожили в нем любовь к Богу.

Он желал видеть Иисуса. Вероятно, он уже слышал о Нем, знал, что это великий человек: Пророк, Учитель и Чудотворец. Но, как говорит пословица, «лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать». Желая удостовериться своими глазами в величии Иисуса, Закхей тщетно пытался пробиться сквозь толпу, плотно обступившую Спасителя. Вполне вероятно, что, если бы эти люди хотели пропустить Закхея, это бы не составило для него труда, но поскольку они презирали его, то под предлогом скопления народа пренебрегли его желанием.

Тогда, горя пламенным желанием увидеть Господа, Закхей решился на шаг весьма неожиданный для богача и начальника мытарей, как бы мы сейчас его назвали, – главы налоговой службы города. Я намеренно использую это сравнение, чтобы вы могли представить себе, как выглядел поступок Закхея в глазах его современников.

Забыв о своем статусе, начальник мытарей влез на смоковницу (или на сикимору, согласно более точному переводу), «чтобы увидеть Его, потому что Ему надлежало проходить мимо нее» (Лк.19:4). Вот что может сделать с человеком жажда истины. Ради познания ее он пренебрегает людским мнением, не обращает внимания на препятствия, не боится позора. А ведь позор иногда вынести тяжелее, чем какую-либо скорбь, особенно если скорбь при этом соединена с человеческим одобрением и славой. Есть даже такая пословица: «на миру и смерть красна». Нам не страшно даже жизнь свою отдать, если при этом нас хвалят и одобряют, – такой поступок кажется нам прекрасным и вожделенным. А вынести позор, всеобщее презрение и насмешки (даже если нас осуждают за какое-то доброе дело) нам бывает чрезвычайно тяжело, часто – просто невозможно. Однако, Закхей презрел и превозмог свое тщеславие: залез на дерево, чтобы увидеть Господа.

Иисус, когда пришел на это место, взглянув, увидел его и сказал ему: Закхей! сойди скорее, ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме (Лк.19:5). Неожиданно для себя Закхей не только увидел Господа Иисуса Христа, но и услышал показавшиеся ему странными слова. Господь сказал, что хочет войти к нему в дом – к нему, которого все презирали и считали ничтожным человеком. Господь Иисус Христос проявил здесь Свое всеведение: Он назвал мытаря по имени, хотя ранее не встречался с ним.

И он поспешно сошел и принял Его с радостью. И все, видя то, начали роптать, и говорили, что Он зашел к грешному человеку (Лк.19:6–7). Среди учеников Господа Иисуса Христа тоже был мытарь, Матфей. Спаситель не презирал никого, даже людей, опустившихся до вымогательства, притеснений и грабежа ближних. Он вошел в дом к Закхею, невзирая на мнение других людей, думая только о том, чтобы спасти этого человека и обрести его для Царствия Небесного.

Словно в ответ на людскую молву и осуждение Закхей же, став, сказал Господу: Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо (Лк.19:8). Таким образом Закхей исполнил закон Моисеев, который повелевал воздавать обиженным вчетверо, но кроме того, он добровольно решил отдать нищим половину имущества, нажитого, как он сам понимал, нечестным путем.

В одно мгновение из грешника он превратился в праведника, потому что очистился покаянием и поступил справедливо по отношению ко всем, кому причинил скорбь. Имя его – «праведный», «справедливый» – подтвердилось. Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама (Лк.19:9). Слова «сын Авраама» означают не только то, что Закхей является потомком Авраама по крови, но и то, что он член ветхозаветной Церкви, потомок и сын Авраама по вере, по духу.

Не нужно презирать никого, каким бы падшим человек ни был, ибо всякий может восстать и покаяться. У каждого человека есть, как некое зерно, может быть, еще не взошедшее, возможность покаяться. «Ныне пришло спасение дому сему». Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), само слово «спасение» указывает на то, что человек погибает.

Закхей, этот грешник, вымогатель и обидчик, осознавал, что погибает, а те люди, которые его осуждали, почитали себя праведниками, будто бы не имеющими столь тяжких грехов, хотя на самом деле они нуждались в спасении так же, как и Закхей. Конечно, им было трудно увидеть свои, казалось бы, малые и ничтожные грехи, тогда как тяжкий грех Закхея был для него очевиден.

Это не значит, что нужно совершать какие-то явные, тяжелые грехи, чтобы потом можно было покаяться. Однако и этим мнимым ветхозаветным праведникам уподобляться нельзя, нужно взирать на себя без снисхождения, применяя к себе строгие, евангельские, а не так называемые общечеловеческие мерки. Какой мерой мы сами себе возмерим, в такой же мере воздастся нам благодать Божия. Кающийся грешник становится истинным праведником, как это случилось с Закхеем, а тот, кто мнит себя праведником, остается в грехах.

Господь наш Иисус Христос сказал всем, кто осуждал Его за то, что Он снизошел войти в дом грешника и не презрел того, кем гнушался весь город: Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее (Лк.19:10). Взыскать означает найти нечто утерянное. Как говорит другая притча Спасителя, если человек потеряет одну только овцу из своего стада, то не может успокоиться, пока не найдет ее, и тогда радуется и делится этой радостью с друзьями.

Женщина, потерявшая одну только монету из десяти, также не будет спокойна, пока тщательно не обыщет свой дом, чтобы найти эту монету, и тогда будет радоваться вместе со своими подругами и соседями (см. Лк.15:4–9). Так бывает и в нашей жизни. Теряя малую вещь или часть своего имущества, мы скорбим и стараемся возместить этот ущерб.

Тем паче Господь Иисус Христос скорбит о каждой потерянной человеческой душе, ибо человек – это драгоценное существо, микрокосмос, малый мир, как справедливо называли его древние философы. Каждый человек содержит в себе неповторимый мир. И Господь взыскует эти погибшие миры. Ради этого Он сошел с небес на землю, воспринял на себя человеческое естество, не пренебрег родиться в пещере, с самого детства терпел гонения и скорби со стороны завистников: фарисеев, книжников и архиереев, – наконец, умер позорной, мучительной смертью на Кресте. И все это совершено для того, чтобы обрести потерянную душу каждого из нас.

Нам иногда кажется, что мы живем своей частной жизнью, незаметно проходя по миру от рождения до смерти. Мы чувствуем, что существуем только для себя и, может быть, для немногих близких. Но это не так. Каждая душа для Господа драгоценнее любого сокровища. Безмерно дорог для Него каждый человек, и Господь наблюдает за нами, как родители за малыми детьми.

Если мы сбиваемся с истинного пути, Он пытается найти нас. Он не только принес Себя в жертву за все человечество, но и непосредственно участвует в судьбе каждого из нас, устраивая наше спасение несмотря на наше безразличие и неверие, нерадение и лень, а иногда страшные, отвратительные грехи, о которых мы и сами гнушаемся вспоминать.

Преодолевая все препятствия, Спаситель пытается взыскать наши души. Мы уже погибли, нас уже нет, мы уничтожены для вечности: грехи убили нас духовно, лишили всякой благодати. Мы уже почти не люди, потому что в нас нет ничего возвышенного, ничего святого. Мы думаем только о земном, о поддержании своей телесной жизни, о чувственных удовольствиях. Но, несмотря на все это, Господь ждет нас и устраивает ситуации, в которых мы могли бы возвыситься над собой, подобно тому как это сделал Закхей. Он влез на дерево, не побоявшись унижения.

Так и мы можем подняться над суетой, над своими грехами, которые как бы окружают нас плотной толпой и мешают нам узреть Господа. Мы возвышаемся через смирение, через покаяние, через осознание своего ничтожества, и Господь, невзирая на наше греховное прошлое, приходит в дом нашей души. Как бы вдохновленные этим снисхождением и неизреченным милосердием Божиим, мы становимся способны на подвиг, подобный закхееву: мы можем мгновенно исправить свою жизнь, полностью перемениться, превратиться из грешников в праведников, из обидчиков – в справедливых, из погибших – в тех, кто обрел спасение.

Евангелие повествует о том, что многие люди шествовали за Господом и окружали Его. Многие хотели с Ним пообщаться и считали для себя великой честью, когда Господь пребывал в их доме, даже если это были люди, считавшиеся праведными или знатными, как, например, Симон фарисей, о котором повествует евангелист Лука. Но Спаситель вошел в дом даже к начальнику мытарей, преуспевшему во зле и вымогательстве, несомненно, больше рядовых сборщиков податей. Он вошел к нему, потому что тот сумел возвыситься над собой и над толпой через смирение и презрение самого себя.

Если мы, подобно Закхею, сумеем осознать свою греховность, пренебречь собственным достоинством, возвыситься над суетой, чтобы хотя бы взглянуть на Господа в молитве, тогда благодать Божия будет к нам близка. С нами может произойти чудо, которое случилось с Закхеем.

Мы как будто бы лишены сейчас возможности увидеть Господа своими глазами, и в этом уступаем Его современникам. Но на самом деле это не так. Мы можем уподобиться Закхею в видении Господа духовно. По сути мы испытаем то же самое, что и он.

Мы не увидим Господа телесными глазами, но узрим Его умом столь же ясно, очевидно и убедительно.

Мы примем Его не в свой дом, но в свое сердце.

Мы услышим Его голос, призывающий нас к покаянию и возвещающий нам спасение, услышим не телесным слухом, а неизъяснимым действием благодати.

Мы сможем в точности испытать все, что испытали люди из евангельских повествований. Мешает нам в этом лишь то, что мы не имеем такой решимости и смирения, как у Закхея. Так гордость и маловерие мешали современникам Закхея, окружавшим Спасителя.

Будем подражать в покаянии праведному Закхею, настроим свою душу так, чтобы хотя бы в дни Великого поста – этой десятины человеческой жизни, которую мы должны пожертвовать Богу, – усилить свои труды, сокрушение сердечное, устремиться к изменению своей жизни и приблизить себя к вечному спасению. Аминь.

(Неделя о мытаре и фарисее)

Сегодня читается знаменитая, если можно так выразиться, евангельская притча о мытаре и фарисее, которая внутренне подготавливает православных христиан к вступлению на поприще покаяния. Смысл ее вкратце можно выразить в нескольких словах: покаяние выше всех добродетелей.

Господь Иисус Христос сказал: Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь (Лк.18:10). Так начинается сегодняшнее евангельское чтение, но мы вернемся на один стих назад, для того чтобы понять, зачем эта притча говорилась, к кому она была обращена. Сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу (Лк.18:9). «К некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны», – то есть к тем людям, которые думают, что они лучше других и потому имеют право уничижать людей, кажущихся им худшими и грешными.

Если мы обратимся к самим себе, то увидим, что мы все так о себе думаем, считаем себя праведными. Когда мы сравниваем себя с лучшими нас, то находим возможность оправдать себя: либо нас плохо воспитали и потому мы не виноваты, либо мы жили в такое тяжелое время, когда религия была запрещена. Мы отыскиваем какую-нибудь, более или менее основательную причину и оправдываем себя. Когда же мы сравниваем себя с худшими нас, то не находим этим людям никакого оправдания и осуждаем их смело, не рассуждая, без всякой оговорки.

Потому ко всякому из нас относится притча о мытаре и фарисее. Всякий из нас имеет в себе фарисея и в какой-то степени является им, то есть праведником, думающим о себе, что он имеет право уничижать других, потому что он лучше их.

Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Ветхозаветный храм представлял собою прямоугольное здание, внутри разделенное завесой на две части: Святое и Святая Святых. Обыкновенные верующие, те, кого мы сейчас называем мирянами, не могли туда входить никогда, ни при каких обстоятельствах. Перед храмом было несколько площадей, где люди стояли и молились под открытым небом. Они словно созерцали творение Божие, видели Божие величие, окружающее их.

В особенности небо было открыто их глазам: со всех сторон храм окружали стены, и только небо было отверсто. И все окружающее как бы говорило: обрати свой взор в небо, забудь о всем земном – Бог есть Творец всего, Он невидим, не имеет образа, не подобен никакому сотворенному существу (как это представлялось язычникам). Смотри в небо, которое не имеет никакого конкретного вида и образа, устреми к нему свой мысленный взор.

Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю (Лк.18:11–12). Из последующего евангельского повествования можно сделать вывод, что фарисей молился, именно устремив свой взор к небу, может быть, дерзновенно воздев руки, и, как ему казалось, искренно благодарил Бога. Как будто бы не себе, но Богу он приписывал все присущие ему добродетели. «Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди». Но в этих словах есть презрение и осуждение. Он считает себя лучше других людей. Он считает, что он не грабитель, не обидчик, не прелюбодей, и дерзает даже себя сравнивать с рядом стоящим человеком, о котором он ничего не знает, кроме рода его занятий.

Этот человек – мытарь, сборщик податей, и потому уже, раз занимается таким делом, как будто не может не согрешать. Но на самом деле, если бы фарисей был действительно внимательным, рассудительным, духовно опытным, он бы не посмел сказать о себе: «Я не грабитель и не прелюбодей».

Даже некоторые из древних языческих мудрецов понимали, что грех состоит не только в делах, но и в мыслях. Один завистник стал поносить в глаза знаменитого древнегреческого философа Сократа. Он приписывал ему всякие страшные грехи, вплоть до деторастления. Находившиеся при этом ученики Сократа и его почитатели хотели избить клеветника. Но Сократ запретил им, сказав: «Не нужно, дети, этого делать, потому что я внутренне точно таков».

Так, мудрейшие из язычников понимали, что грех проявляется не только в делах, но и в мыслях. Если я не граблю на деле, то разве нет во мне зависти к чужому богатству, к чужому благополучию?

Если я не обидчик и не смею, может быть, человека внешне оскорбить или причинить ему зло (может быть, потому, что просто боюсь отмщения или наказания со стороны закона), но разве внутренне я не гневаюсь на многих и многих людей? И разве не обидел бы никого, если бы не боялся?

Да, я не прелюбодей, потому что знаю какие-то границы, удерживаю себя в рамках и храню свое тело в чистоте. Но храню ли я в чистоте свои ум и душу? Нет, они оскверняются многочисленными отвратительными, мерзкими помыслами, о которых стыдно даже вспомнить, а не то что рассказать кому-то другому, даже и на исповеди.

Итак, фарисей этот, если бы был внимательным, понял бы, что не имеет права говорить так о себе. Благодарить еще не за что, если ты только на деле удерживаешься от страшных смертных грехов, а сердце твое нечисто. Нечистота фарисея выражается и обнаруживается через гордость, через презрение мытаря, о котором он ничего не знает, но уже дерзает сравнивать себя с ним и считать себя лучшим его. И это не перед людьми, а перед самим Богом. Значит, в глубине души фарисей самым искренним образом считает, что он лучше многих людей, в том числе лучше рядом стоящего неизвестного ему человека.

Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаза на небо (Лк.18:13). Он считал себя недостойным взирать на прекрасное голубое небо, за которым как бы скрывалось Царство Божие. Недаром Спаситель сравнивает Царство Духа с небом, называя его Царствием Небесным. И вот мытарь не смел поднять глаза на видимое небо, являющееся символом неба духовного, Небесного Царствия, но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне, грешнику! (Лк.18:13) Он не перечисляет никаких своих добрых дел, никаких добродетелей, но видит в себе только один грех. Это не значит, что нужно обязательно быть грешником, чтобы смиряться. Но внимательный человек видит в себе тьму грехов, сливающихся в одну сплошную греховность.

Созерцание своей греховности заслоняет пред ним его добродетели и добрые дела, которые всякий человек делает. Нет человека, который был бы совершено зол и ничего доброго не делал бы. Мы любим хотя бы своих родных, проявляем доброе чувство хотя бы к домашним животным. Но созерцающий свою греховность не видит этого в себе. Он, подобно апостолу Павлу, забывая заднее, простирается вперед (см. Фил.3:13). Он забывает о том, что уже сделал доброго, и видит в себе только одни недостатки, прегрешения, ошибки и стремится вновь и вновь их исправлять. Человек, пребывающий в постоянной борьбе с собой, в постоянном покаянии (что одно и то же, покаяние – это не только плач о грехах, но и борьба с грехом), действительно не может подумать о себе ничего доброго.

Фарисей искренно перед Богом считал себя добродетельным – в молитве человек наиболее искренно проявляет свои чувства, ибо его никто, кроме Бога, не видит и не слышит. Так же и мытарь преискреннейшим образом называл себя грешником.

Замечательно говорит преподобный Исаак Сирин: «Начало человеческого спасения состоит в том, чтобы человек искренно считал себя грешником». Не думайте, что это просто. Одно дело – в уме своем осознавать эту вполне очевидную вещь, другое дело – почувствовать это всем сердцем так, чтобы это стало нашим внутренним чувством, которое естественно и легко выражалось бы в молитве.

Мы говорим многочисленные слова покаянных молитв, мы повторяем иногда и слова мытаря: «Боже, милостив буди мне грешнику». Но думаем о себе, как фарисеи: «Благодарю тебя, Господи, что я не таков, как прочие человецы».

Мы думаем даже так: «Благодарю тебя, Господи, что я не таков, как прочие человецы, потому что я имею покаяние». Но это значит, что покаяния нет, потому что я считаю себя лучше других.

Спаситель заканчивает эту притчу следующим выводом: Сказываю вам, что сей (мытарь) пошел оправданным в дом свой более, нежели тот (фарисей) (Лк.18:14). Оказывается, и тот и другой нуждались в оправдании. Если мытарь пошел в дом свой оправданным более, значит, и фарисей нуждался в оправдании, то есть в очищении. Но он не видел этого и не понимал. Он считал, что уже чист, уже оправдан и спасен. А что же он великого сделал? Он только исполнял закон и не совершал никаких страшных преступлений. Чем же было ему гордиться? Тем, что он не грабитель и не прелюбодей? Тем, что он соблюдал пост и давал десятую часть на храм, как это положено было? В сущности, он ничего особенного не делал, а соблюдал только внешнюю сторону закона, что и сделало его гордецом и не дало ему оправдаться пред Богом – молитва его осталась бесплодной. А он нуждался в оправдании не меньше, чем мытарь, потому что все мы грешники. Только одни свои грехи видят, а другие нет.

Ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк.18:14). Фарисей, смотрящий на небо, и, может быть, руки свои дерзновенно к нему поднимающий, не увидел за ним ничего. Небо осталось для него, по выражению Священного Писания, некой «твердью», не пробиваемой из-за гордости фарисея, закрывающей своей твердыней Царствие Небесное, Царство Духовное. Мытарь же, не смея глаза поднять на небо и не дерзая простирать к нему руки, но ударяя ими в грудь, увидел небо внутри себя, ибо Спаситель сказал: Царствие Божие внутрь вас есть (Лк.17: 21). Преподобный Исаак Сирин говорит: «Если хочешь найти лествицу в Царствие Небесное, ищи ее внутри себя». Вот что делает смирение, что совершает покаяние.

Но это не значит, братья и сестры, что человек, в наше время соблюдающий внешние предписания Православной Церкви, обязательно должен быть гордым, а человек ничего не делающий, грешный – смиренным. Нужно понимать, что притча – это не повествование о действительном событии. Но она преподает нам урок, не охватывая всю духовную жизнь, а только изъясняя некую ее часть.

Смысл этой притчи в том, что покаяние – высшая добродетель. Даже если человек не имеет никаких добродетелей, но имеет покаяние, он больше того, кто имеет все добродетели, и вместе с ними гордость. В действительности же чаще бывает так, что добродетельные люди, подвизаясь за стяжание добродетелей, пребывая в постоянной, мучительной борьбе со своим греховным естеством, осознавая свою глубочайшую немощь, – именно они смиряются, именно они каются.

Мы знаем, что преподобные отцы-пустынники проливали день и ночь слезы. Они так плакали о своих грехах, что, как говорит Исаак Сирин, «одежды истлевали от их плача». Но эти же люди и мертвых воскрешали, и обладали даром пророчества, и исцеляли от неисцелимых болезней; и, в целом, тем, как жили, равны были Ангелам. А мы и подобные нам люди, живя в миру, грешим тьмочисленно каждый день и не можем даже осознать и увидеть всех своих грехов. Но кажемся себе сравнительно хорошими, потому что нас якобы окружают еще худшие люди.

Тот, кто совершает добродетели, кто понуждает себя изо всех сил к исполнению евангельских заповедей, именно тот приобретает вместе с этим и покаяние, и смирение. Он действительно, по словам Спасителя, унижая себя, возвышается и, не смея глаз поднять на небо, видит небо внутри себя. А тот, кто дерзновенно устремляется к небу, дерзает размышлять о райских обителях и считает себя уже спасенным, тот бывает унижен – унижен тем, что подвергается действию всевозможных страстей, порабощается ими, падает и встать не может.

Великий подвижник нашего времени, преподобный старец Силуан Афонский, на собственном опыте познав всю борьбу за спасение души, говорил так: «Наша борьба с дьяволом бывает до тех пор, пока мы не смиримся». Древний учитель благочестия, преподобный Иоанн Лествичник сказал: «Добродетель смирения есть искоренительница всех страстей». Но не нужно думать, что оно приобретается одним только усилием воли или желанием, – истинное смирение приобретается за добродетели.

Когда мы, исполнив все внешнее, идем дальше, устремляемся на свои внутренние пороки, ведем борьбу внутри себя – тогда мы все более и более смиряемся, и молитва «Боже, милостив буди мне грешнику» становится кратким словесным выражением нашего душевного состояния.

Мы от всей души считаем себя грешниками и понимаем, что невозможно спастись собственными силами, собственными добродетелями. Мы понимаем, что только Бог может нас помиловать. Тогда и молитва наша становится внимательной, искренней, мы осознаем Бога как милующего Отца. Тогда мы можем от всей души, искренно воскликнуть: «Боже, милостив буди мне грешнику!» Аминь.

(Неделя о блудном сыне)

Размышлением над притчей о блудном сыне мы готовим себя к Великому посту – тому времени, которое каждый из нас, даже если он и немощен своим произволением, обязан посвятить покаянию.

Мы жертвуем Господу Богу десятую часть года, отдаем десятину своего времени, как выражаются святые отцы.

Сегодняшнее евангельское чтение представляет нам и образец покаяния, и пример того, как мы должны относиться к людям, которые через покаяние приходят в Церковь, возвращаются к добродетельной жизни.

Евангелие учит нас, что должно радоваться этому и принимать их как родных, близких, а отнюдь не завидовать им и не удивляться тому, что человек, только что пришедший в Церковь, может иметь бóльшую благодать, чем мы, постоянно посещающие храм Божий и исполняющие, как нам кажется, все необходимое.

Для того чтобы это объяснить, Господь наш Иисус Христос использовал жизненную ситуацию, к сожалению, весьма частую как в древности, так и в наши дни. Безнравственные начала в человеческой душе, ставшие для нас естественными после грехопадения прародителей, действовали во все времена – и тогда, когда Спаситель говорил эту притчу Своим непосредственным слушателям, и в наши дни, когда Его слова входят в наше сознание через чтение Евангелия.

Очень часто дети, находясь при родителях, которые их растят и воспитывают, тяготятся родительской волей и опекой, поскольку в человеке есть жажда греховной свободы. Многие из них, видя в родительской заботе не любовь, а только запреты, тяжесть, какое-то рабство, мечтают вырваться наконец на свободу и удовлетворить свои желания, которые им кажутся естественными, законными.

Иногда человек, даже не осознавая того, что желает грешить, объясняет это свое стремление благими намерениями: например, говорит сам себе, что тогда он сможет лучше осуществить свои жизненные планы. Но когда таким лукавым образом – лукавя прежде всего перед своей совестью – человек приобретает вожделенную свободу, вдруг обнаруживается его настоящее произволение – то, что на самом деле он желал лишь греховной сладости.

Бывает, что человек погружается в это грехолюбие – сластолюбие, понимаемое в широком смысле, – на всю свою жизнь и никак не может опомниться. Гораздо реже случается, что он приходит в себя, раскаивается, вспоминает добрые советы родителей и вздыхает, может быть, даже уже после их смерти, о том, что не слушал их в свое время. Примерно такой случай, как нам кажется, типичный для всех времен, Господь Иисус Христос избрал для того, чтобы объяснить, какой должна быть любовь к кающимся грешникам и каково должно быть покаяние самого согрешившего.

Притча показывает нам любовь Божественную на примере родительской любви и изображает, как Божественное всепрощение покрывает любой грех, сколь бы велик он ни был.

В другом месте Евангелия сказано: Если мы, будучи лукавыми, умеем добрые даяния давать детям нашим, то неужели Отец Небесный не даст благо просящему у Него (см. Лк.11:13; Мф.7:11). И в этой притче на примере семьи – отца и двух сыновей – изображена как раз эта необыкновенная, неизреченная, всепоглощающая любовь Божия.

Во всех людях, за редчайшим исключением каких-нибудь немногих извергов, сохраняется любовь к своим родственникам – детям, родителям, братьям. Если ко всем другим людям человек испытывает полную холодность и бесчувствие, то, по крайней мере, к своим родным он не может быть безразличным. Господь взывает к этому малому остатку любви в наших душах, всем знакомого чувства, – для того чтобы возбудить в нас правильное отношение и к Богу, если мы согрешили сами, и к ближнему, если увидели согрешающими наших братьев во Христе или вообще любого человека.

У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение (Лк.15:11–12). Отец поступил по обычаям того времени, то есть дал сыну положенную ему часть имения, чтобы он мог начать самостоятельную жизнь. В этом не было ничего плохого, потому что внешне просьба была законная, хотя, как я уже говорил, часто с виду простым и законным желанием прикрывается стремление ко греху.

По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно (Лк.15:13). Показанное на примере этой приточной семьи происходит почти с каждым из людей, и не нужно говорить, что мы некогда не знали Божественного закона и учения о нравственной жизни и потому грешили в неведении. Может быть, до некоторой степени это извиняет нас, но не полностью. Апостол Павел говорит, что всякий человек мог познавать Бога из рассматривания Его творений (см. Рим.1:20). Кроме того, в каждом из нас, несмотря на какие-то заблуждения, присутствует и действует совесть. Когда мы поступаем вопреки ее внутреннему голосу, то совершаем именно то, что сделал младший сын. Мы используем дарованное нам Богом от рождения (или позднее, по Промыслу Божию) для того, чтобы жить сластолюбиво, для себя.

Мы берем от жизни положенную нам часть имения: здоровье, способности, то великое богатство, которое содержит в себе все наше человеческое существо, – и удаляемся от Бога. Мы забываем Его до такой степени, что уже в безумии своем говорим: «Несть Бог», по выражению псалмопевца (Пс.13:1, 52:2). И это является только обличением нашей слепоты, внутренней, душевной удаленности от нашего Творца и Отца Небесного. Вот что означает «уйти в дальнюю сторону» – не расстоянием мы удаляемся от Бога, а душевным расположением, своим внутренним состоянием и произволением.

И там расточил имение свое, живя распутно. (По-славянски: живый блудно.) Вместо того чтобы пребывать в единении с Богом и наслаждаться общением с Ним, мы прелюбодействуем, нарушаем этот духовный брак человеческой души с Господом и предаемся распутству, наслаждаясь всевозможными земными благами. Мы ищем утешения, радости, счастья, блаженства в чем угодно, кроме своего Творца, и таким образом проявляем свое величайшее распутство. Собственно блуд – только малая часть, одно из проявлений этого духовного прелюбодеяния.

Мы расточаем все, что нам было дано от Бога, и прежде всего стремление к нравственной жизни, оскверняем свою совесть, порабощаем себя греху до такой степени, что, как иногда кажется, становимся уже не способны ни к какому нравственному поступку, даже если и желаем возвратиться к своему прежнему доброму состоянию.

Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться (Лк.15:14). Притча не должна совершенно точно совпадать с жизненной ситуацией, потому что она представляет собой образное повествование, в основных чертах описывающее духовные истины. Притча, конечно же, не может с точностью отобразить действительность в каких-то второстепенных мелочах.

Когда мы удаляемся от Бога и проживаем все полученное от Него, наступает голод, голод слова Божия. Как блуд духовный – это всеобъемлющий грех, а те или иные согрешения есть только его проявления, так и голод духовный – это также голод всеобъемлющий. Он лишает человека возможности укрепить свою бессмертную душу в нравственной жизни. Он отнимает у человека вообще всякие ориентиры и является одновременно и следствием, и причиной многих грехов.

Когда мы начинаем чувствовать духовный голод, то по неведению, по своей грубости и неопытности пытаемся насытить свою душу чем-то земным. Это могут быть так называемые культурные ценности или общение с людьми, вероятно, иногда весьма достойными, но все это можно назвать желанием насытить себя рожками, как говорит притча.

И пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему (Лк.15:15–16). Для того чтобы правильнее понять то, о чем говорит притча, надо представлять, как воспринимали слова Спасителя Его слушатели. Для нас свиньи – это обыкновенные животные, мясо которых христиане употребляют в пищу. Для верующих иудеев – это животные нечистые и отвратительные. Пасти свиней означало нечто совершенно унизительное и оскорбительное, последнюю степень падения. Человек опустился до самого дна – вот как воспринимали этот эпизод иудеи. Рожки – это семена деревьев, которые росли в Палестине, их употребляли для изготовления своего рода вина, а оставшийся от этого жмых отдавали на корм животным.

Конечно, этот образ был всем понятен, поскольку слушатели Спасителя знали, как кормят животных. Если бы мы узнали, что человек хочет насытиться пищей, которую ест скот, мы бы весьма посочувствовали тому, что он дошел до столь крайней нищеты. Но у блудного сына не было возможности насытиться даже и этим, потому что грех и вообще все земное: и возвышенное, как, например, произведения искусства или философские творения, и низменное, как какие-то грубые грехи, – не может насытить душу человека. Он никогда не найдет себе покоя, пока не возвратится к Богу.

В притче изображен как раз такой случай, когда в конце концов человек – хотя и вынужденно – осознает, что у него нет другого выхода. Как бы трудно ему ни было (а обычно так и бывает: когда мы делаем ошибку, то не хотим в этом признаваться), но нет другого выхода, как только вернуться к отцу, то есть вернуться к Богу.

Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода (Лк.15:17). Вот до какой крайности он дошел – не просто голодал или недоедал, но уже умирал от голода. Действительно, всякая человеческая душа, не питающаяся словом Божиим, не живущая в общении с Богом, умирает от голода. Умереть буквально душа никогда не сможет, потому что она бессмертна, но она перестает жить духовной жизнью и начинает служить телу и раболепствовать его страстям.

Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих (Лк.15:18–19). Этот человек сознается в грехе, прежде всего, перед самим собою, осознает свое недостоинство и смиряется. Он уже не желает вернуться в прежнее состояние и жить как сын у отца, пользуясь всем отцовским достоянием и имуществом как своим, но мечтает хотя бы служить за плату, быть наемником, получающим за конкретный труд определенное вознаграждение. Тогда в человеке происходит перерождение: ради его смирения и осознания греховности ему вдруг снова даются силы для того, чтобы совершить покаянный путь, возвратиться к Богу. Человек восстает из своего низкого, падшего состояния. Благодать Божия укрепляет его для того, чтобы он своим умом, душой, внутренним состоянием и расположением начал приближаться к Богу.

Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею, и целовал его (Лк.15:20). По-славянски: «И востав иде ко отцу своему. Еще же ему далече сущу, узре его отец его, и мил ему бысть, и тек нападе на выю его, и облобыза его». Еще когда мы далеко от Бога – только внутреннее расположение в нас переменилось, а свою жизнь мы еще не изменили, потому что это выше наших сил, – Бог, прозирая наше внутреннее изменение, приближается к нам подобно отцу из этой притчи. И не просто приближается, а как бы бежит нам навстречу, стремительно обнимает нас Своей благодатью, лобызает Своими милостями, потому что своим покаянием мы вновь стали ему милы и дороги.

Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим (Лк.15,21). И не успел он сказать заготовленную фразу, что готов быть и в числе наемников, как отец прервал его. Отец принял своего сына ради того, что он смирился и понял – как и мы, к сожалению, лишь с годами понимаем, – что для человека нет людей дороже и ближе, чем его родители. Никто не может нас любить так, как они, и их любовь незыблема, потому Спаситель и использовал в Своей притче этот образ.

В пророческих откровениях сказано: «Разве разлюбит мать дитя свое? Но если бы и мать разлюбила дитя свое, – говорит Господь, – то Я не разлюблю вас» (см. Ис.49:15). Но притча о блудном сыне – только образ любви Бога к людям. На самом деле Бог любит человека неизмеримо глубже и сильнее, чем родители своих детей.

Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец, – прервав его, – сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги (Лк.15,21–22). На этом человеке уже не было ни верхней одежды, ни обуви, но отец все возвращает своему сыну и даже дает ему перстень, который в старину был символом власти. Часто на перстне носили печать, которой пользовались при скреплении документов, и носитель этой печати был доверенным лицом у господина.

И приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться (Лк.15,23–24). Эта радость – от того, что нашелся сын. Совершенно забываются все грехи, все падения, все, что было сотворено им по своей воле, – так бывает и с нами, Господь вменяет нам все это в небывшее, когда мы каемся искренно.

И начали веселиться. Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование (Лк.15:24–25). По-славянски переведено «пение и лики», а точный перевод с греческого – «музыка и танцы». Это было необыкновенно радостное пиршество, сопровождаемое всем, что обычно сопутствует человеческому веселью. Это образ того, какая радость бывает у Бога, Его святых, Ангелов Божиих, когда кто-то из людей кается.

И, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым (Лк.15:26–27). Откормленный теленок – символ обилия Божественной благодати, даруемой нам на божественном, церковном пире. Под пиром подразумевается, прежде всего, наша жизнь в Церкви (не только собственно то время, которое мы пребываем в храме, – но и вообще вся наша жизнь в Церкви, где бы мы ни находились, богослужение, участие в Таинствах).

Он осердился и не хотел войти. По-славянски: разгневася и не хотяше внити. Отец же его, выйдя, звал его (Лк.15:28–29). Вот что делает зависть даже между родными братьями. Старший брат должен бы любить младшего и снисходить к нему, как это обычно бывает в семьях, но зависть ослепила его и он разгневался, потому что, как ему казалось, к нему самому отнеслись несправедливо.

Таким образом, зависть отлучает человека от благодати, от Бога, хотя, может быть, христианин по своим делам и заслуживает награды. Если бы старший сын зашел в дом, то участвовал бы в пире так же, как и младший, покаявшийся. Однако старшему было важно не столько участие в пире, сколько то, ради кого этот пир затеян. И это отлучило его от обилия благодати, которая изливается на всех, кто входит в Церковь, ради их покаяния. Отец любит всех: и тех, кто прельщается сладостью мира и грешит грубыми грехами, и тех, кто предается гордости и зависти. И как к младшему сыну он побежал навстречу, так и на старшего не разгневался, вышел и стал звать его.

Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение своё с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка (Лк.15:29–30). Зависть, гнев, гордость ослепляют человека. Старший сын забыл, что он не только за одной трапезой вкушает обильную пищу, но и всегда, каждый день, пользуется всеми отеческими благами. Для него же была важна не возможность наслаждаться Божественными благами, а желание, чтобы этот пир был устроен именно ради него. Это обличает его гордость, а кто горд – тот не получает благодати.

Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк.15:31–32). Отец взывает к нему: «Я отец, а ты его старший брат – и мы должны бы равно радоваться его возвращению. Но если в тебе нет радости, то этим ты обличаешь в себе тайный грех, мешающий тебе наслаждаться общением со мной» – мешающий всем нам наслаждаться общением с Богом.

Таким образом, эта притча изображает очень важные для нас истины, связанные с покаянием. Во-первых, Бог – наш истинный Отец, Который помилует нас, что бы мы ни сделали, как бы далеки мы ни оказались от Него. Он радуется нашему покаянию так же, как и добрым делам, и все нам простит, если наше покаяние будет искренним и осознание греховности и ничтожества – полным и глубоким. Во-вторых, притча учит нас тому, что мы, удалившись от Бога, начинаем возвращаться к Нему именно через глубочайшее осознание своей греховности, а иначе у нас нет возможности и сил подняться от греха. Это осознание привлекает к нам Божественную силу для того, чтобы мы могли совершить путь от того места, куда мы удалились душой, как бы вернуться в отчий дом к Богу.

И наконец, Евангелие учит нас радоваться преуспеянию других людей, той благодати и благам, которые они получают, потому что они наши братья. Если бы даже мы и были в чем-то добрыми, может быть, в последние годы действительно вели христианскую жизнь, то это не значит, что мы имеем право кому-то завидовать или презирать тех, кто грешен. Ведь и мы когда-то грешили, но, к сожалению, не помним этого и мним, что мы праведники, забыв о том, что только милость Божия сделала нас христианами.

Вот с какими чувствами, мыслями, с каким настроением мы должны вступить в Великий пост. Мы должны иметь покаяние и надежду, подобно блудному сыну, и вразумиться, видя, как был обличен старший сын, не поддаться зависти и гордости. Тогда Великий пост будет для нас не формальностью, не только таким временем, в которое мы по христианскому долгу воздерживаемся от определенной пищи, но и временем, когда мы очищаемся от той скверны, которую приобрели в мирской суете, предаваясь сластолюбию.

Мы войдем в празднование Пасхи – Воскресения Христова – подготовленными подвигом поста духовного, а не только внешнего. Можно было бы бесконечно рассуждать об этой мудрой евангельской притче и из каждого стиха Евангелия извлекать бесчисленные толкования, потому что это живое слово Божие, говорящее душе каждого человека то, что соответствует его потребностям и нуждам. Но основной и важнейший смысл притчи о блудном сыне состоит в этих трех истинах: Бог милостив, необходимо каяться и радоваться преуспеянию нашего ближнего. Аминь.

(Вселенская родительская (мясопустная) суббота)

Многие и многие поколения людей отошли в мир иной и, в зависимости от того, как они жили, пребывают в местах блаженных или страшных и мучительных. Так же, как сейчас мы молимся за усопших, эти люди когда-то тоже молились за своих духовных и кровных предков.

Наступит время, когда будут молиться и о нашем упокоении. Хорошо, если будет кому молиться... Вера оскудевает.

Господь Иисус Христос сказал: Когда приду, найду ли веру на земле? (см. Лк.18:8) и по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф.24:12). Потому мы должны усердно молиться за людей, которые отошли в мир иной. Если они помилованы Богом и наши молитвы им не нужны, тогда благодать возвратится к нам, а они, имея дерзновение пред Богом, ради нашей любви к ним помолятся о нас.

Мы молимся о разных людях. Среди них есть люди, о которых мы почти наверняка знаем, что они святые. И есть те, участи которых мы не знаем. Если и они имеют дерзновение пред Богом, то, молясь за них, мы приносим пользу себе. Молясь же за тех, кто за грехи свои, совершенные по немощи человеческой, терпит какое-то наказание, мы также получаем награду от Бога.

Ведь если мы оказываем благодеяние людям живым, помогаем им милостыней или просто добрым, утешительным словом и это вменяется нам в дело любви и милосердия, то тем паче нам вменится молитва за усопших. Это также, а может быть, даже и в большей степени дело любви. Но мы, как люди плохо представляющие, что такое мир иной, что такое будущая жизнь и вообще предметы духовного мира, не до конца осознаем, мало понимаем, что происходит в потустороннем мире. Для нас умершие люди теряют свою значимость.

Великие подвижники благочестия, например преподобный Силуан Афонский и его ученик Софроний Сахаров, понимали, что усопшие гораздо больше нуждаются в нашей помощи, чем живые, и особенно усердно молились за людей умерших, которых гораздо больше, чем живых. Я привел в пример подвижников, живших в недавние времена, а сколько таких было в древности, да и в наши дни, наверное, есть неизвестные подвижники, молящиеся о всем мире.

Конечно, мы не имеем такой благодати от Бога, чтобы дерзать молиться о всем мире, но в те дни, которые отведены Церковью для поминовения усопших, мы это делать обязаны. Вся земная Церковь сейчас молится о своих умерших братьях и сестрах вне зависимости от того, праведниками они были или грешниками. Сегодня мы молимся об упокоении какого-то человека, а завтра, быть может, будем его же просить, чтобы он умолил о нас Бога.

Приснопамятный игумен Андрей¹ имел такое дерзновение, что молился за всех людей. Не только на панихидах или в особые дни поминовения усопших, в родительские субботы, но и всегда за всех молился: и за живых, и за умерших. Он об этом говорил немного, вообще был человеком немногословным и простым (может быть, потому, что не умел выразить свои чувства и ясно пересказать свои мысли), но имел любовь ко всем людям. Отошедшие в мир иной люди были для него столь же значимыми, столь же нуждающимися в помощи, как и живые. Он осознавал, чувствовал, что они не исчезли, не ушли безвозвратно, как думают об этом люди неверующие.

Иногда, к сожалению, и мы, будучи верующими, умом понимаем, а сердцем не чувствуем, что отошедшие от нас люди эти где-то живут – в ином, таинственном, недоступном пока для нас месте – и нуждаются в нашей духовной помощи.

Осознание их нужды подается нам за собственное наше покаяние и очищение сердца. Человек кающийся, очищающий свое сердце все больше и больше исполняется любовью. Сначала эта любовь распространяется на окружающих его людей, потом на единоверцев, затем на всех живых и далее – за пределы видимого мира. Любовь проникает в мир потусторонний и обнимает всех когда-либо живших на земле людей.

Мы, по немощи своей, молимся только за верующих, ушедших в иной мир. Но подвижники молятся вообще за всех людей, поскольку имеют пламенную любовь ко всему человеческому роду. Они непрестанно взывают к Господу о всех людях в одной краткой Иисусовой молитве: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных». Так они исполняют две величайшие заповеди, на которых, как выразился Господь наш Иисус Христос, весь закон и пророцы висят, то есть утверждается весь закон и пророки (Мф.22:40), – заповеди любви к Богу и любви к ближнему.

Подвижники не просто непрестанно повторяют слова Иисусовой молитвы, но ум их и душа полностью пребывают в этих словах. Всем своим существом, до самой последней частицы, они вполне осознают то, что произносят. И Господь внимает молитвам этих, может быть, никому не известных, а иногда даже презираемых людей.

Если вы читали недавно вышедшие книги о преподобном Иосифе Исихасте, великом подвижнике нашего времени (уже причисленном к лику святых), то вы знаете, что многие годы его и близких к нему людей принимали за прельщенных. Многие афонские монахи, считающиеся у нас, так сказать, цветом, солью монашества, относились к ним как к людям заблуждающимся.

Сами ученики Иосифа Исихаста рассказывают еще об одном старце, непрестанно молившемся. Каждую ночь он совершал всенощное бдение и Божественную литургию и пол под ногами своими орошал обильными слезами. Литургия у него продолжалась не менее четырех часов. И его также считали прельщенным. Человеческое мнение часто играет с людьми. Пока человек жив, к нему относятся с недоумением и презрением. Потом он умирает, проходят годы – и этого человека прославляют и молятся ему. Почти на наших глазах подобное случилось с преподобным Кукшей. Еще живы люди, которые, как известно, досаждали ему при жизни. А теперь они стараются это скрыть, не хотят в этом признаться.

Поэтому мы должны взирать не на мнение человеческое, а на самого человека. Не на лица смотреть, а праведный суд судить. Мы можем составить о человеке правильное мнение тогда, когда сравниваем его жизнь и его учение (которое иногда может выражаться в нескольких словах, но основанных на глубоком опыте, как это было у приснопамятного отца Андрея) с тем, чему учили святые отцы. Вот непогрешимый критерий.

В ином мире, в будущей жизни, когда мы предстанем пред судом, будет иметь значение не наше образование и не приобретенная нами человеческая слава, а то, как мы жили: по преданию святых отцов, то есть по учению Христову, или по человеческому преданию, которое Господь наш Иисус Христос осудил, ибо оно устраняет заповеди Божии.

Много значит молитва живых за умерших. И наверное, еще больше значит молитва усопших святых за живых. Мы имеем связь с миром иным, которую не всегда ясно осознаем из-за малодуховности и маловерия. Но эта связь действительна, и мы иногда ощущаем ее, либо когда сами молимся за усопших, либо когда чувствуем с их стороны какую-то необыкновенную помощь.

Когда почил отец Андрей, так случилось, что я не имел возможности к нему приехать. Но приблизительно за месяц-полтора до этого я стал почему-то о нем все время думать, и ко мне приходили странные мысли: «А ведь он когда-то может умереть». Видимо, это было душевное предчувствие. Мне не удалось увидеться с ним перед смертью, и сама кончина его оказалась неожиданной. Он всю жизнь тяжело болел, но вдруг оказалось, что к смерти его привели не те болезни, которые у него были всегда, а другие – неожиданно появившиеся и быстро развившиеся.

Когда я поделился своими переживаниями с одним священником, он сказал мне: «Ну что же теперь делать? Зато будете иметь заступника на небесах. Через сорок дней это станет ясно». Не знаю, почему он так сказал: то ли знал, что так бывает, то ли внушил ему это Господь, Который иногда внушает священникам ответы людям, к ним обращающимся... Действительно, по прошествии сорока дней по благословению покойного ныне отца Николая Гурьянова мы начали предпринимать попытки открыть женский монастырь. Против всякого ожидания они увенчались успехом. Не знаю, что будет дальше, но пока вроде бы успех в основном сопутствует – есть благословение Божие. Не могу говорить точно, ибо не обладаю знанием таких таинственных предметов, но догадываюсь, что все это благодаря молитвам ныне поминаемого отца Андрея. Особенно знаменательно, что в этом году день его кончины совпал с родительской субботой, почему мне и вспомнилось что-то об отце Андрее. Конечно, и в любой другой день мы бы совершили богослужение о его упокоении.

В этом случае обнаружилась связь, существующая между миром живых и миром усопших. Мы молимся за них, а они молятся за нас. Много было праведных людей и среди самых простых, никому не известных верующих. Святитель Димитрий Ростовский рассказывает, что было ему открыто о поселянах (так тогда называли крестьян), подходивших к Чаше и причащавшихся: он видел, что после Причащения лица их сияли Божественным светом. Мы молимся и за этих людей тоже. А среди них, может быть, есть святые, скрывавшиеся под самым обыкновенным, будничным образом жизни и не помышлявшие о своей святости и чистоте.

Митрополит Вениамин Федченков прекрасно рассуждает о простых людях и видит во многих из них святость или духовность, даже не осознаваемую ими. Возьмем другой пример, из записок старца Силуана. Старец Силуан происходил из простой крестьянской семьи, отец его был многодетным, как и большинство крестьян того времени. Он трудился, испытывал скорби, например однажды у них сгорел дом. Но при этом он проявлял необыкновенные христианские добродетели.

Сам старец Силуан, который достиг высочайшего духовного преуспеяния, не раз был восхищен умом на небеса во время своей пламенной молитвы за весь мир, говорил, что не достигнет меры веры своего отца. Поэтому, молясь за людей с поминовением их имен или просто за всех православных христиан, от века усопших, мы молимся и за простых людей, имевших немощи и грехи, и за тех святых, которые никому не были и не будут известны. Но они имеют дерзновение пред Богом и молятся за нас, если мы оказываем им любовь, поминая их в своих молитвах.

Велико значение молитвы и заупокойной Литургии. Один афонский подвижник, когда его только рукоположили в священный сан, имел такое видение. Архиерей, рукоположивший его, попросил, чтобы он в течение сорокоуста читал записочку с именами людей. По благословению своего старца он согласился это делать. И каждую ночь он видел во сне, что эту записку кто-то опускает в Чашу с Кровью Христовой и затем вынимает. В конце концов, на сороковой день он увидел, что все имена смыты Кровью Христовой, – записка была чистая. Тогда он понял, какое значение имеет поминовение людей на проскомидии за Божественной литургией. Может быть, в этой записке были имена живых людей. Для нас в данном случае это неважно. Отсюда ясно необыкновенное значение поминовения усопших за Литургией, в келейных молитвах, на панихидах, литиях.

Огромно значение взаимной связи между нами, пока еще живыми, и умершими. Один Бог, наверное, знает, кто в чьей помощи больше нуждается: умершие – в нашей или живые – в помощи усопших. Будем усердно совершать память об усопших отцах, братьях и сестрах наших, в особенности о близких к нам по духу людях, понимая, что этим мы оказываем им любовь. И они всегда нам будут благодарны и, если имеют дерзновение пред Богом, также окажут нам любовь и умолят Бога о нас, помогут нам в наших земных скорбях, в наших бранях. Аминь.

(Неделя мясопустная о Страшном суде)

Время Страшного суда сокрыто от умов человеческих, оно не было открыто даже святым апостолам, и мы знаем о нем лишь то, что оно наступит обязательно.

Человек, имеющий страх Божий, при мысли о Страшном суде должен приходить в трепет, однако, к сожалению, по своей теплохладности мы относимся к этому событию весьма равнодушно.

Рассказ о суде – это притча, но вместе с тем Спаситель почти отказывается от приточного языка, прямо излагая то, как будут проходить эти страшные для нас мгновения.

Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей (Мф.25:31).

Сын Человеческий во славе Своей – конечно, Господь Иисус Христос говорит о Себе. Желавшие Его понять верили, воспринимали сердцем, что Он говорит о Себе, а те, кто не желал, возможно, недоумевали: «Что же значит Сын Человеческий?» Этими словами Спаситель подчеркивает истину Своего воплощения, вочеловечения.

Во славе Своей – это означает, что Он придет во славе Своей как Бог. Ибо когда Он жил на земле и проповедовал, тогда внешне ничем не отличался от остальных людей, и хотя Он творил чудеса, однако же из-за черствости, окаменелости сердечной многие думали, что Христос всего лишь один из пророков, а иные даже считали Его богохульником. Во Второе же Свое Пришествие Он явится во всей Своей славе.

Эта Божественная слава была явлена на горе Фавор, когда Он преобразился перед избранными учениками, но тогда ее видели только три человека. Во время же Страшного Суда Господь явит всю полноту Своей славы перед всем человечеством. И все мы увидим своими глазами, почувствуем своим существом эту славу (хотя бы сейчас мы относились к этому теплохладно).

Спаситель явится тогда всему человечеству во славе и в сопровождении бесчисленных сонмов Ангелов и Небесных Сил, о которых подавляющее большинство из нас знает только по книгам (может быть, лишь иногда мы догадываемся о том, что нам помогает Ангел Хранитель). Господь «сядет на престоле славы Своей», то есть воссядет не как обыкновенный человек, но как Царь.

И соберутся пред Ним все народы (Мф.25:32) – и те, кто окажется в то время в числе живых, и те, кто будет воскрешен из мертвых. Есть предание о том, что во время Суда вся поверхность земли превратится в твердь и земля будет наполнена толпой людей, стоящих вплотную друг к другу. Об этом в прикровенной форме и говорит Евангелие. Сказано: «все народы», хотя к настоящему времени многие народы уже вымерли, например, жившие в Италии этруски, а также палестинские народы (филистимляне, аммонитяне) и другие. Но все народы: и живущие ныне, и те, которые будут существовать во время Второго Пришествия Христова, и те, которые уже вымерли, – все они восстанут и увидят это страшное, потрясающее зрелище.

И отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов (Мф.25:32). Обычно пастух пасет всех животных вместе: и овец, и коз, и даже крупный рогатый скот. Но когда пастух вечером загоняет стадо в загон, он отделяет одних животных от других. Используя этот образ, Господь Иисус Христос говорит, что в конце мира истинные служители Божии будут отделены от лицемеров и врагов Божиих. Ведь лицемеры – это те же самые враги Божии, лишь принявшие на себя вид Его служителей.

И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую (Мф.25:33). Считается, что овцы – животные очень покорные, смирные, послушные, а козлы – упрямые и своевольные, они постоянно разбредаются и оказываются в труднодоступных местах, отчего согнать их в одно стадо бывает нелегко. Так и люди делятся на тех, кто повинуется Богу, и тех, кто Ему противится.

Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его (Мф.25:34). Конечно же, здесь говорится не о земном царе, а о Царе, обладающем совершенной полнотой власти. На земле царь владеет другими людьми лишь отчасти, а истинный Царь Господь Иисус Христос явит всю полноту Своего владычества, так что даже и враги Его будут вынуждены покориться и признать Его безграничную власть.

Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира (Мф.25:34). Эти слова Спасителя открывают нам, что Царство Божие, вечная блаженная жизнь не являются для людей чем-то неожиданным, они предназначались нам изначала. Мы были созданы для того, чтобы блаженствовать, однако из-за грехопадения время вступления в это Царство отодвинулось. Благословенные – это те, кто имеет благословение, помощь, освящение от самого Бога Отца.

Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне (Мф.25:35–36). Не нужно думать, что здесь перечислены все виды добродетелей и что только так, как тут сказано, следует поступать. Под этими простейшими видами добродетелей, перечисленными в приточной форме, подразумевается доброе отношение к людям вообще, ибо исчислить все многообразие нашего благого расположения к людям невозможно. Добрым делом можно назвать и духовный совет, и просто доброе слово, и заступничество перед сильными мира сего. Иногда добро совершается невидимо для других, и некоторым оно кажется непонятным, а потому почти несуществующим. Я имею в виду молитву за других людей. На самом же деле этот вид добродетели, особенно когда молятся люди, обладающие духовной силой и дерзновением перед Богом, оказывается самым могущественным.

Итак, перечисленные Спасителем виды добрых поступков – это только образ, и не всегда это нужно воспринимать буквально. Мои слова не означают, что мы не должны помогать людям, нуждающимся, например, в одежде, я просто хочу сказать, что добро состоит не только в этом. Перенести обиду и оскорбление, ответить добром на зло – это также добро.

Терпеливо относиться к тем людям, которые причиняют тебе всевозможные скорби, – также добро. Слова Спасителя нужно понимать более широко. Не пугайтесь слов Спасителя и не думайте, что мы, а в особенности те, кто избрал монашеский путь, напрасно проводим время в покаянии, когда на самом-то деле нужно идти и помогать людям.

Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? (Мф.25:37–39). Праведники отвечают так по своему смирению. Бог может всех и накормить, и напоить, и одеть, но Он одним попустил терпеть скорби, а другим предоставил возможность помогать скорбящим, чтобы таким образом проявились наши добродетели и преданность Богу.

Праведники, проводя земную жизнь добродетельно, по смирению думали, что делают нечто незначительное, как бы само собой разумеющееся. Поэтому, когда Царь, то есть Сам Спаситель скажет им, что они Его одели, посетили и прочее, тогда они удивятся. В то же время здесь преподан урок для всех нас, научающий тому, что всякий человек, нуждающийся в помощи (в той, о которой здесь говорится или в какой-нибудь другой), должен быть для нас как Христос.

Мы должны служить человеку и делать ему добро не так, как господин дает что-то какому-то низкому, презренному человеку, но, наоборот, как слуги служат господину; мы должны видеть в человеке Самого Христа. Вот та цель, к которой мы должны стремиться в делании добра: нужно делать добро с глубочайшим смирением. Это, конечно же, трудно, но это заповедь Спасителя. Если мы будем понуждать себя соблюдать ее, хотя, может быть, не всегда у нас будет это получаться, то все же наш труд вменится нам в исполнение заповеди. А если мы милосердие к ближнему соединим с презрением, гордостью, то наше добро уже не будет евангельским.

Может ли не гордиться тот человек, который оказывает ближнему милосердие, одновременно его презирая?! Но если мы подаем милостыню человеку так, словно служим Христу, то мы не можем гордиться, потому что мы поступаем как должники. А должник, зная, что долг его перед Христом неоплатен, сколько бы ни сделал добра Самому Христу, все время чувствует, что он остается должен неизмеримо больше. При таком отношении к ближнему мы действительно получаем пользу от наших добрых дел.

И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф.25:40). Спаситель называет нуждающихся, скорбящих людей своими меньшими братьями. Нужно обратить на это внимание. Обычно такие люди кажутся нам ничтожными, тем не менее, мы никого не должны презирать, но в самом по видимости ничего не значащем человеке стараться увидеть Самого Христа, своего Господа. Многие спрашивают: «Как же увидеть в человеке образ Божий, как этому научиться?» Спаситель преподает нам такой урок: необходимо видеть в каждом человеке Господа Иисуса Христа, видеть Того, Кому мы обязаны служить.

Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня (Мф.25:41–43). Посмотрите, здесь сказано: «В темнице был, и вы не посетили Меня». Значит, даже осужденных за какие-то преступления мы не должны презирать. По учению Спасителя, мы должны видеть Христа даже в преступнике.

Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? (Мф.25:44). То, что праведники сказали из смирения, эти говорят из лукавства, оправдывая себя. «Если бы мы знали, что тот странник или нуждающийся, скорбящий человек – это Ты, мы бы послужили. Но мы ведь этого не знали». Так оправдывают себя изображенные под видом козлищ и поставленные ошуюю, то есть слева от Господа. Из-за своей гордости они не хотели видеть в ближнем образ Божий.

Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне (Мф.25:45). Каждый меньший, каждый, кого вы почитали ничтожным, презренным, недостойным вашего внимания, – это и был Я. Вот кому нужно было делать добро. Не надо было ждать каких-то особенных обстоятельств, при которых вы исполнили бы заповедь, совершили бы какой-нибудь подвиг.

В своей повседневной жизни, каждый день сталкиваясь с людьми, мы обязаны оказывать им милосердие в том или ином виде: подавать нуждающимся милостыню, смиряться перед людьми и молиться за них, когда они нас обижают. Это здесь и имеется в виду. А мы, желая совершить нечто великое, особенное, пренебрегаем ежедневными, многочисленными случаями, предоставляющими нам возможность показать себя христианами.

Я говорю это не для того, чтобы вы впали в уныние и отчаяние: «Вот, мы ничего не делаем правильно», но для того, чтобы вы осознали свой грех и, придя в сокрушение сердечное, по крайней мере начали каяться, а в лучшем случае, понудили себя и хотя бы несколько исправились.

Приходится мне раскрывать перед всеми то, что происходит внутри нас, говорить жесткие слова, потому что даже простое осознание своей греховности дает нам надежду на спасение. Если хоть какие-то изменения в нас происходят, значит, проповедь приносит пользу. Действительно, грядет Страшный суд, Царство Небесное приближается, а вместе с ним для некоторых, может быть, даже для большей части человечества, и геенна огненная. И поэтому всякий должен торопиться, беречь время, заботиться о своем спасении. Некоторые же ограничиваются тем, что уделяют религии полчаса в день: утром и вечером помолятся по десять-пятнадцать минут, полагая, что в этом и состоит все христианство.

Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в мýку вечную, а праведники в жизнь вечную (Мф.25:45–46). Некоторым неразумным людям кажется (была даже такая ересь), что поскольку Бог милосерден, постольку Он не может подвергнуть людей вечной муке. Ведь если Бог есть любовь (1Ин.4:8), то как же может быть, чтобы Он наказал людей вечной мукой? Но наказывает не Бог, наказываем себя мы сами. Мы сами делаем себя неспособными к блаженству. Мы сами своей жизнью извергаем себя во тьму. Слепой не способен видеть свет.

Если мы своей мрачной жизнью, так сказать, ослепили себя окончательно, то имеем ли мы право роптать на Бога за то, будто это Он нас его лишил? Действительно, Бог есть любовь, но эта любовь одних услаждает, насыщает, утешает, других же изнуряет, истязает и мучает. Преподобный Исаак Сирин сказал, что один и тот же Божественный свет будет услаждать праведников и нестерпимо жечь огнем неугасающим грешников.

Святитель Иоанн Златоуст учит, что страсти, которые нас мучили, владели нами в этой жизни и которые мы удовлетворяли своими злыми делами, в будущей жизни, не получая никакой пищи (поскольку у нас не будет возможности грешить), обратятся на нас самих и начнут терзать нашу душу невыразимыми мучениями. Мы сами развили их своей греховной жизнью, сделали из них каких-то гигантских лютых зверей, живущих в нас. И совесть наша, если мы не примиримся с ней, пока живем на земле, станет тем неусыпающим червем, который будет грызть нашу душу. Этого достаточно, чтобы объяснить сомневающимся происхождение мук. Бог не только милосердный, но и правосудный. Совершенство Божие состоит не только в любви, но и в справедливости.

Мы требуем справедливости по отношению к себе и возмущаемся, когда с нами поступают несправедливо. Когда мы сами оказываемся преступниками, то ищем снисхождения, но в будущей жизни справедливость Божественного Суда будет настолько очевидна для всех, что и осужденные на самые невыносимые, непостижимые для ума мучения признают наказание заслуженным. Поэтому сейчас, пока еще есть время (а его у нас немного!), позаботимся о своем спасении.

Мы не знаем, когда произойдет Второе Пришествие, может быть, это случится через несколько сотен лет или через какой-то другой срок или во время нашей земной жизни... Однако для каждого время Суда наступит после его смерти. Пророк Давид сказал: Что есть жизнь человека? Семьдесят лет. Если же в силах, то восемьдесят лет, а что сверх того, то страдания и болезнь (см. Пс.89:10).

Итак, пока еще есть возможность каяться, будем признаваться в своих грехах, исповедовать их, а главное – понуждать себя жить по Евангелию. Будем понуждать себя служить всем тем людям, которые нас окружают, как Христу, как Господу, хотя бы мы и не имели в душе искреннего чувства любви. И тогда, быть может, не замечаемое нами по своей незначительности малое добро, принесет нам великую пользу, и мы вместе с праведниками войдем в жизнь вечную. Аминь.

(Неделя сыропустная, воспоминание Адамова изгнания)

Мы вспоминаем сегодня древнейшее событие человеческой истории, печальное и страшное – катастрофу, превосходящую все известные человечеству бедствия: и общественные, и стихийные природные.

Эта катастрофа – падение наших прародителей Адама и Евы и изгнание их из рая. Мы вспоминаем это событие, чтобы покаянием и постом вернуть себе райское блаженство. Все мы уже с рождения несем на себе печать греха, и даже после Крещения – отчасти по нашему нерадению, отчасти по злобе и зависти бесовской – должны вести борьбу с грехом для того, чтобы вернуть утерянный и, к несчастью, забытый нами рай.

Наши прародители, первобытные люди – не в том смысле, который подразумевается под этим словом в учебниках биологии, а «бывшие исперва» (см. 2Пет.3:5), то есть изначала – Адам и Ева согрешили, преступив заповедь Божию о посте. Запрещение вкушать с древа познания добра и зла было своего рода постом, потому что ограничение в пище называется постом.

Это первое ограничение было весьма щадящим и снисходительным, но наши прародители его нарушили: дерзновенно протянули свои руки, сорвали плод с этого древа, вкусили его и лишились Божественной благодати. Глаза их открылись, Адам и Ева потеряли младенческую невинность, увидели свою наготу, устыдились и от листьев этого же дерева (по мнению святых отцов, это была смоковница) сделали себе опоясания. Не раскаявшиеся в своем грехе перед Богом, наши прародители были изгнаны из рая.

Выдающийся богослов и учитель Церкви, блаженный Августин, наблюдая за младенцами, увидел, что даже в недавно родившихся и еще не научившихся говорить детях начинают действовать страсти, только дети не могут привести их в исполнение, поскольку этих страстей не понимают. В них действуют и гнев, ибо они плачут, когда им не дают пищи, и даже блудная страсть, (в неосознанном поведении младенца наблюдательный человек увидит и многое другое). Дерзну добавить к этому еще одну, как мне кажется, примечательную деталь: конечно, вы замечали, что младенцы, в отличие от детенышей животных, тянут в рот любой предмет, который попадается им под руки.

В отличие от человека, животным не приходится наблюдать за своими детенышами, чтобы те не совершили столь опрометчивого и, может быть, пагубного для них поступка – взять в рот предмет, который может даже убить, а человек вынужден смотреть за своим ребенком. Разве это не свидетельство того греховного поступка, который совершили наши прародители, когда дерзновенно протянули руку к плоду и вкусили его? Этот бессознательный вредный навык в младенцах, как мне кажется, является знаком, печатью того, что все мы в лице своих прародителей когда-то протянули руку к запрещенному плоду и его вкусили.

Не нужно думать, что согрешили только два человека, а теперь страдают их бесчисленные потомки, – нет, согрешило все человечество, которое в то время состояло из двух человек. Если бы человечество состояло из того бесчисленного количества людей, которые родились после грехопадения и еще появятся на свет до кончины мира, то, я думаю, падение оказалось бы более страшным – всеобщим, возможности спасения не было бы, а сейчас мы можем покаяться и спастись, и желающие достигают спасения. В этом состоит человеколюбие Божие, мы же, пользуясь им, лукаво оправдываем себя. Разве своими грехами мы не подтверждаем того, что и мы бы согрешили, если бы жили тогда? Разве мы ни в чем не повинны?

Прародители совершили один грех и были строго наказаны. Мы же каждый день многократно нарушаем повеления Божии и вкушаем запрещенный плод, только не в виде собственно плода с древа познания добра и зла, а в виде всех тех греховных дел, которые запрещены евангельскими заповедями.

Святая Церковь предлагает нам поучение Господа Иисуса Христа, которое может настроить нас на правильное проведение Великого поста: такое, при котором пост принесет нам пользу и поможет вернуть дарованную в Таинстве Крещения благодать, которую мы необдуманно потеряли, подобно тому как лишились райского жительства наши прародители.

Господь наш Иисус Христос говорит: Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших (Мф.6:14–15). В течение поста мы должны, во-первых, позаботиться о том, чтобы принести покаяние, во-вторых, понять, что истинное покаяние и прощение Богом наших грехов возможны только в том случае, если мы будем прощать тем, кто виноват по отношению к нам.

Мы виноваты перед Богом, но Он прощает нам грехи, а потому и мы должны простить нашим обидчикам всё, в чем бы их вина перед нами ни состояла. Только тогда, когда мы будем каяться и прощать других грешников, наш пост будет угоден Господу и приобретет смысл.

Без покаяния, в особенности без покаянной молитвы, пост будет лишь ограничением в пище, чем-то вроде диеты, а отнюдь не духовным занятием. Пост, не сопровождаемый сердечным сокрушением, ради которого он и предпринимается, превращается в некое физическое упражнение, принося пользу, может быть, нашему здоровью, но никак не душе.

Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою (Мф.6:16). Лицемеры соблюдают пост ради человеческой славы: они напускают на себя унылый вид, и, видя их изможденные, печальные лица, неопытные христиане начинают прославлять таких людей за их как будто бы строгий пост. На самом деле может случиться так, что человек и поститься-то не будет, или станет соблюдать пост очень слабо, нерадиво, но из-за напускной печали покажется нам особенным подвижником. Некоторые настолько преуспевают в таком лицемерии, что, подобно артистам, могут изобразить из себя великих подвижников и молитвенников, на самом деле весьма мало подвизаясь.

Мы должны поступать наоборот и по возможности скрывать свой пост. Если он становится виден для других против нашей воли, например, станет заметно, что мы похудели или наше лицо осунулось и мы стали более строги и серьезны, – это уже не наша вина. Мы стараемся по возможности свой подвиг утаить, но если против нашей воли что-то проникает наружу, за это мы не ответим. Человек может поститься очень строго, но только нечто малое поневоле обнаружится перед людьми. Конечно, это не значит, что мы должны на самом деле помазать нашу голову и умыть лицо, как говорится в Евангелии, ибо это образное выражение (Мф.6:17). Спаситель говорит о том, что мы должны не напускать на себя печаль, а выглядеть обыкновенно, и даже радостно и приветливо.

Нужно сказать, что приветливое отношение к людям, радостное настроение – это признак присутствия в душе человека благодати. Кто искренно кается, в том начинает действовать Божественная благодать и сразу вслед за печалью возникает тихая, ровная, спокойная, неземная радость. Она поневоле будет видна на лице человека и в поступках человека. Под словами «помазать голову» и «умыть лицо» как раз и подразумевается проявление этой блаженной, благодатной радости, которая является естественным и даже, я бы сказал, обязательным следствием истинного покаяния.

Недаром великий древний подвижник и учитель, преподобный Иоанн Лествичник называет покаянный плач радостотворным, то есть творящим радость.

А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лицо твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно (Мф.6:17–18). Мы не должны стараться показать, что постимся, хотя невозможно и совершенно это утаить. Если кто-то постится помимо обязательных постов: Великого, Успенского, Петрова и Филиппова, он, конечно, должен утаивать свой подвиг, но общепринятые посты утаить невозможно, разве что несколько скрыть степень их строгости. Главное, чтобы мы делали это не напоказ, не для людей, а для своей души. Мы обязаны совершать добродетели, и скрыть их часто невозможно.

Святой Иоанн Кронштадтский как-то спросил у игумении Таисии, подвижницы святой жизни: «Что, по-твоему, значит давать милостыню втайне?» Она ответила: «Чтобы никто не знал». «Нет, – возразил отец Иоанн, – это значит творить ее нетщеславно, потому что если мы и утаимся от других людей, то не утаимся от самих себя, а надымаясь гордостью и высоким о себе мнением в душе, получим самый страшный вред из возможного». Странно слышать: вред, который можно получить от добродетели... Но это так. Поэтому настоящей добродетелью, будь то пост, молитва или милостыня, считается добродетель, совершенная именно нетщеславно, втайне от самого себя.

Когда мы постимся ради Бога, ради прощения грехов, а не ради того, чтобы люди имели о нас доброе мнение, тогда мы получаем награду от Бога, потому что Он видит тайное, а явным как бы пренебрегает. За наше намерение совершать подвиг поста ради нашего спасения, ради Бога, а не ради людей, Он воздает нам явно, но явно не перед другими, а для нас самих. Наши ближние, может быть, и не приметят, есть ли в нас благодать, появилась ли в нашей душе духовная радость, – главное, чтобы мы сами ощутили действие благодати в своей душе, очищение ее Божественным действием.

Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут (Мф.6:19–20). Эти слова не означают, что где-то на небесах нам копится некая награда. Собирать себе сокровища на небе – это значит искать Божественную благодать, желать только небесного, иметь корысть, если можно так выразиться, только к духовному.

Действительно, можно так сказать, что мы копим сокровища и имеем корысть. Но какую? Эта корысть заключается, прежде всего, в том, чтобы получить вечную жизнь, прощение грехов, стяжать благодать, милость Божию, близость к Богу, приобрести евангельские добродетели. Все это называется собирать себе сокровища на небесах. Под молью, ржавчиной и ворами подразумеваются наши грехи, в особенности тщеславие и гордость, которые подобно ворам расхищают все доброе, душеполезное, что нам удалось стяжать, накопить. Если мы совершали добродетели ради людей, тогда все нами собранное расхищается, и в конечном счете мы остаемся пустыми.

Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф.6:21). Действительно, если мы все делаем ради Бога, спасения души, евангельской чистоты, то с Богом будет и наше сердце, и мы будем думать только о небесном, вечном, совершенно пренебрегая человеческим мнением. К сожалению, в наше время грех часто почитается добром, а добро – злом, поэтому, совершая добродетели ради людей, а не ради Бога, может случиться, мы будем стараться выглядеть перед людьми добродетельными даже ценою лицемерия или греха.

Таким образом, наше сердце будет на земле, с людьми, и оно будет непостоянно, ибо один человек одобряет одно, другой – другое, один хвалит сегодня это, а завтра – то. Мы никогда не найдем постоянства и, желая угождать всем, на самом деле не угодим никому и подвергнемся осуждению как от Бога, так и от людей, которым хотели польстить и перед которыми лицемерили.

Итак, будем собирать себе сокровища на небе, то есть будем думать только о небесном, и тогда там окажется наше сердце. Бог, Который, по словам апостола Павла вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр.13:8), даст нам силы и возможность постоянно копить это духовное богатство, будет непрестанно утешать нас Своей благодатью и сделает нас достойными имени христиан.

Святая Церковь устроила все для того, чтобы мы готовились к вечности: для этого установлены посты, христианские праздники. Мы часто смотрим на все это как на что-то обычное, свидетельствующее о привычном ходе вещей. Нам кажется, что тут такого, все как всегда: день сменяет день, за годом идет год... По своей ограниченности, по немощи ума недопонимаем, что происходит.

Каждый пост, и в особенности Великий, покаянием готовит нас к вечности. Если же мы постом пренебрегаем, проводим его нерадиво, неразумно, с тщеславием, а не со смирением, – тогда мы от Бога удаляемся. Из года в год мы думаем, как бы поскорее пост кончился, и мы бы радостно отпраздновали Пасху, – и забываем, что речь идет не о воздержании от скоромной пищи и приятной встрече Пасхи, а о нашем спасении или погибели. Поэтому давайте отнесемся к посту ревностно, правильно, будем поститься по-евангельски.

Вспомним наших прародителей, которые из-за пренебрежения легчайшей заповедью лишились райского блаженства. Не будем пренебрегать такими простыми и легко исполнимыми делами, как воздержание от пищи и усиленная молитва о прощении грехов (что само по себе, даже без награды, радостно и приятно), не будем лишать себя надежды на вечную жизнь.

Не будем уподобляться нашим прародителям в их грехе нерадения, которое привело к такому страшному исходу, но станем подражать им же, Адаму и Еве, в том покаянии, которое они имели после изгнания из рая, ибо плач стал всегдашним их спутником.

Церковное предание говорит, что первый хлеб Адам приготовил, смешивая истираемые камнями зерна пшеницы со слезами. Подобно кающемуся праотцу Адаму мы тоже должны вкушать свою постную пищу, смешивая ее со слезами или, по крайней мере, с сокрушением сердечным.

Тогда Господь наш Иисус Христос действительно подаст нам свою благодать, и мы сподобимся чистым сердцем с верой встретить великий христианский праздник – Воскресение Христово, которое само по себе является величайшим свидетельством истинности учения Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

Канон преподобного Андрея Критского называется Великим как по своему содержанию, необыкновенно возвышенному и важному для каждого христианина (именно поэтому Церковь и предлагает его ежегодно для внимательного прослушивания), так и по своей величине.

Совсем не маловажно то, что мы обращаем внимание на такую, казалось бы, второстепенную вещь, как размер. Составление таких возвышенных песнопений и богатых рассуждений в столь большом объеме еще очевиднее доказывает необыкновенные способности и духовное богатство автора, преподобного Андрея Критского.

Спаситель сказал: От избытка сердца говорят уста (Мф.12:34), никто не может говорить доброе, будучи в сердце злым. И мы видим, что великий молитвенник от избытка сердца излил необыкновенно возвышенным языком и в утонченной форме свои глубокие покаянные переживания.

Всякий более или менее чуткий человек поймет, что это не просто литературные приемы и образы. Хотя, конечно, искусство и литературное мастерство в каноне исключительно велики, и мы можем сказать, что в них виден гений автора. Но самое главное, переживания этого человека чрезвычайно искренни и говорят о том, что сам Андрей Критский действительно думал и ощущал все так, как писал, что вся жизнь этого угодника Божия была пронизана покаянием.

Мы видим, что в каноне приводятся примеры из Ветхого и Нового Завета. Можно сказать, что вся Библия, или все образы Священного Писания, в нем присутствуют. Значит, преподобный Андрей, когда читал Священное Писание, во всем видел образы покаяния и всячески умел применить это к себе.

Чем же мы отличаемся от него? Природа человеческая одинакова, одни и те же переживания, одни и те же грехопадения и восстания. Именно поэтому переживания Андрея Критского, как это не удивительно и не парадоксально звучит, гораздо лучше выражают наши внутренние чувства, чем мы сами могли бы это сделать.

Если мы по мере сил внимательно слушаем канон или хотя бы часть из него, то понимаем, что преподобный Андрей обнажает и нашу внутреннюю душевную жизнь, что в этих словах, написанных почти полторы тысячи лет назад, узнаваемо описано происходящее сейчас и в нас.

Что же за дух присутствует в этом гимне, дух, который настолько сродни нам? Что же такое покаяние и как мы должны наполнить им свою жизнь? Надо сказать, что многие имеют об этом предмете превратное представление. Под покаянием чаще всего понимаются какие-то примитивные чувства, выражающиеся только в плаче и в некоем подавленном или возбужденно-скорбном состоянии. Как правило, люди считают, что в таком внутреннем состоянии человек не способен ни к какому многообразию мыслей и чувств.

Вообще, люди, не имеющие опыта духовной жизни, представляют внутреннюю, истинно-духовную, благодатную жизнь простой и поэтому скучной. Этим внутренним чувствам или, может быть, даже одному чувству или переживанию противопоставляется великая многосложность окружающего нас прекрасного мира – творения Божия. Нам кажется невозможным променять это прекрасное творение со всей его неповторимой сложностью, с бесчисленными красотами и образами благости и мудрости Божией на такую односложную и примитивную внутреннюю жизнь. Ты молишься – и все, разве такой примитив может заменить человеку все богатство повседневного опыта?

Однако такое представление убого, ошибочно. Поскольку духовную жизнь можно отождествить с покаянием, как об этом премудро рассуждает наш русский учитель благочестия святитель Игнатий (Брянчанинов), то и о покаянии у нас складывается такое же превратное представление, как о чем-то совершенно однообразном, простом и потому не могущем заменить для нас все переживания в мире – под «миром» я имею в виду не мирскую жизнь в узком смысле этого слова, а вообще всю человеческую жизнь.

Однако преподобный Андрей своим каноном убедительнейшим образом опровергает это мнение. Мы видим, что все Священное Писание становится для него учителем покаяния: так эпизод, по видимости никакого отношения не имеющий к внутреннему человеку, оказывается пронизанным мыслями о борьбе человека с грехом.

Что же такое покаяние? Оно, как мы видим, отнюдь не противоречит великому многообразию мыслей, и покаянный плач не является таким уж простым чувством. В одном плаче вмещается множество всяческих оттенков человеческой душевной жизни: глубокие, тонкие наблюдения над самим собой, мысли, происходящие от богомудрого, богодухновенного Священного Писания, наблюдения, заимствованные из окружающей нас жизни.

Покаяние есть изменение человека по образу и подобию Божию, возвращение человека к тому первозданному состоянию, в котором он пребывал до грехопадения наших прародителей.

Когда же истинный христианин начинает ощущать сладость внутренней жизни, входит внутрь себя и обретает, как говорит святой Исаак Сирин, внутри лествицу в небеса, он проникает в некий огромный мир, неизмеримо более прекрасный, чем внешний.

Это мир настолько прекрасен, что Господь Иисус Христос называет его Царством Божиим внутрь нас сущим (см. Лк.17:21). Это нужно понимать не только в том смысле, что Бог воцаряется тогда в нашей душе, но и в том, что там обретается нечто подобное огромному Царству, идеальному, таинственному, превосходящему все помышления человека о прекрасном и удовлетворяющему все потребности человека, если они естественны, а не греховны. Вот чему научает нас канон преподобного Андрея Критского.

Если бы мы мыслили иначе, то уподобились бы тем, кто представляет пребывание человека в вечной блаженной жизни чем-то примитивным, однообразным, никак не могущим заменить всю сложность и богатство его переживаний на земле. Такие люди принизили духовную жизнь до уровня жизни плотской, земной.

И вот преподобный Андрей в своем каноне проявил столь великое многообразие мыслей и рассуждений или, как это называли святые отцы, созерцаний, что нам, немощным и грешным, уже нечего к этому добавить. Поэтому, произнося поучения после прочтения Великого канона, ты чувствуешь себя несколько странно: ощущаешь, что не имеешь права, силы, мудрости комментировать то, что не нуждается в комментарии, объяснять то, что само по себе является самой глубокой, самой мудрой проповедью, какая только возможна, – проповедью покаяния.

Нужно лишь вникать в то, что говорит преподобный Андрей, нужно знать те образы, на которые он ссылается. Иногда он на них только кратко намекает, а наша память сама должна услужливо предоставить нам образ, заимствованный из Священного Писания. Нужно быть готовым, по крайней мере умственно готовым, к тому, чтобы ощутить красоту, глубину и мудрость этого гимна покаяния.

Преподобный Андрей – человек необыкновенно возвышенного духа – умел даже самые низкие и постыдные образы делать чем-то прекрасным, высоким и поучительным. Он позволял себе некоторую грубость, но грубость эта преображалась под действием его возвышенной души. Она делалась изящной, становилась гармоничным литературным образом, целой философией, объясняющей то, что происходит с нами: какие чувства мы должны испытывать, какого умонастроения придерживаться.

Калом смесихся окаянный умом, омый мя, Владыко, банею моих слез, молю Тя, плоти моея одежду убелив яко снег, то есть «с грязью смешал я, несчастный, свой ум, но омой меня, Владыко, в купели моих слез, молю Тебя, плоти моей одежду убелив как снег».

Посмотрите, как смело говорит преподобный Андрей Критский: «Калом смесихся окаянный умом», то есть «смесил с калом свой ум». Только выйдя из себя, мы можем иногда допустить подобную грубость, приличный же человек вообще никогда не позволит себе такое сказать. Однако преподобный Андрей уже более тысячи лет громогласно провозглашает это для того, чтобы открыть нам, в каком мы находимся состоянии.

Грубость эта не является проявлением хамства, но, наоборот, оказывается тонким и мудрым образом. Калом смесихся окаянный умом – своим умом. Заметьте, преподобный Андрей всегда говорит от себя.

И если мы хотим, то соглашаемся с ним, а если нет, то, значит, не отождествляем свои ощущения с его чувствами. Этими словами выражается смирение: «Калом смесихся окаянный умом», то есть я своим умом смесился с калом, грязью – самой страшной мерзостью и нечистотой, какая только возможна на земле.

Действительно, ум наш, когда нисходит с высот, для которых предназначен – высот молитвы, созерцания, богообщения, – погружается в земную суету, часто в греховные помыслы. Тогда про него можно с полной справедливостью сказать, что ум этот смесился с калом.

Но для того чтобы понять это, нужно иметь опыт, который бы позволил нам сравнить наше нынешнее состояние: смешения с земной грязью – с противоположным ему: соединения, срастворения ума с Божеством. Тогда этим, казалось бы, грубым выражением вскрывается наше низкое, падшее состояние. Мы обличаемся в том, что наш ум соединился с грязью греха, с грязью земной суеты, с грязью прилепленности ко всему земному, временному и тленному. И поэтому он перестал быть собственно умом, а превратился во что-то безумное, противоположное своей природе, во что-то плотское.

Омый мя, Владыко, банею моих слез для того, чтобы очистить мой ум от грязи, привнесенной в него моим нерадениям, моим сластолюбием. Для этого воистину необходима баня слез, то есть обильное омовение слезами.

Молю Тя, плоти моея одежду убелив яко снег. Оказывается, даже в таком падшем состоянии, – которое мы, к сожалению, не осознаем как ненормальное, а видим в нем совершенно закономерное проявление обычной человеческой жизни, неминуемое, естественное свойство нашего пребывания на земле, – даже в нем нас можно омыть, очистить до такой степени, что одежда нашей плоти «убелится яко снег». То есть можно достигнуть совершенного внутреннего умственного очищения. Это внутреннее очищение, конечно же, распространится и на плоть, потому что душа и плоть связаны между собой неким неразрывным союзом вплоть до их таинственного разлучения смертью.

Что же такое покаяние? Покаяние – это внутреннее изменение; это борьба с грехом; это почти бесконечное многообразие внутренней жизни. Покаяние не односложно, не примитивно, оно не обедняет человека, не делает его скудоумным. Наоборот, оно обогащает его безграничным богатством премудрости Божией и делает человека новым существом, которое на все взирает чисто и духовно.

Если кто-либо из вас вспомнит с искренностью то, как он читал Священное Писание, то признает, что когда он сталкивался, допустим, в Ветхом Завете с какими-то неприятными сценами, например со случаями разврата, жестокости и тому подобного, то сердце его сочувствовало греху. Если вы не согласитесь со мной, я приведу в доказательство слова преподобного Кассиана Римлянина, который говорит, что признаком начинающегося бесстрастия является то, что человек, читая Священное Писание и сочувствуя в нем подобным сценам, замечает за собой это. Ничего странного в этом нет. Мы, будучи греховными, даже из Священного Писания извлекаем нечто вредное для себя, а не полезное.

Отталкиваясь от такого нашего состояния, можно сделать вывод о том, каково должно быть противоположное ему состояние истинного христианина. Покаявшийся или еще только кающийся человек из всего извлекает лишь одно доброе – и не только из Священного Писания. Глядя на окружающий мир и на людей вокруг себя, он везде видит повод для укорения самого себя и всячески волей или неволей смиряется перед каждым человеком, считая себя худшим всех.

Получается, что кающийся совсем иначе смотрит на окружающее и воспринимает мир совсем не так, как воспринимают его люди, желающие наслаждаться так называемой материальной жизнью. Кающийся человек и в самой природе видит не только предмет наслаждения, но и укора для самого себя. Он видит то, что говорит о благости Божией и одновременно о его, человека, грехопадении и оставлении им своего предназначения.

Люди вокруг него – это не предмет для раздражения, обсуждения или соблазна, но, скорее, личности, постоянно смиряющие его, личности, по сравнению с которыми он видит свое ничтожество и худость. Все вокруг человека становится как бы неким священным писанием, книгой, поучающей человека без слов все тому же покаянию, понимаемому как его долг менять свою жизнь по заповедям Божиим, по совести, а не жить ради телесных удовольствий.

Можно сказать, что канон преподобного Андрея является своего рода изображением человека, пребывающего в покаянии. В каноне рассматриваются самые низкие состояния и одновременно самые возвышенные, душа человека видит как в зеркале изменения, происходящие в ней во время духовной борьбы. Она одновременно ими и вдохновляется, и утешается, и укоряется, и вразумляется, и поучается. От своего бессмысленного животного состояния она возводится к подлинному человеческому достоинству.

Вот что такое покаяние. Оно делает человека достойным имени человека. Оно напоминает ему о том, что состояние, в котором он сейчас пребывает, в лучшем случае можно назвать скотским, а иногда и худшим, чем скотское.

Покаяние не только не обедняет человека, но обогащает его, одухотворяет, делает его прекрасным, поскольку прекрасен он лишь тогда, когда подобен Богу. Покаяние делает человека человеком. Ведь что такое христианин? Христианство – это не что-то искусственное, привнесенное в человеческую природу. Имя «христианин» возвращает человека к тому природному состоянию, в котором он пребывал до грехопадения, как описывает это Библия.

Покаяние делает каждого из нас христианином. А христианин есть истинный человек. Христианин есть человек, каким он должен быть, соответствующий своему предназначению и естеству, человек, живущий по-человечески. Аминь.

Великий канон преподобного Андрея Критского является необыкновенной, возвышенной, богомудрой проповедью покаяния и образцом высочайшего богомыслия. Преподобный Андрей на многочисленных примерах из Ветхого и Нового Заветов показывает нам, как размышляя над Священным Писанием мы находим бесконечное число образцов покаяния и возвышенных уроков деятельной и созерцательной жизни. Но мы остановим свое внимание только на некоторых тропарях из канона преподобного Андрея Критского и попытаемся объяснить их душеполезный смысл.

Во второй песне Великого канона преподобный Андрей говорит: Согреших паче всех человек, един согреших Тебе, но ущедри яко Бог, Спасе, творение Твое.

Когда святые отцы, подражая апостолу Павлу, говорят, что они грешнее «паче всех человек», то есть более всех людей, то это вызывает у нас некоторое недоумение, конечно, если мы искренне и просто подходим к таким их мыслям и чувствам, их душевному состоянию. «Как может человек праведной жизни, – думаем мы, – иногда даже творящий великие чудеса (как апостол Павел и многие преподобные отцы), считать себя грешным более всех людей?» Невозможно, чтобы такая мысль, такое чувство пребывали в нем по-настоящему. Он говорит это, как нам кажется, не от чистого сердца, но лишь использует литературный прием. Человек не способен искренне полагать, что согрешил один только он и больше никто нигде не грешил. Однако вспомним поучения святых отцов, вспомним их душевное состояние. Они понуждали себя к тому, чтобы на самом деле иметь в душе такое ощущение, ибо понимали, что считать себя худшим всех, и даже единственным грешником на земле, есть величайшая и нужнейшая для нашего спасения добродетель.

Всем вам известно, что отцы говорили о необходимости понуждать себя к этой мысли. Конечно, не всякий способен сразу поднять столь тяжелый груз, и к этому нужно подходить постепенно. В том, чтобы видеть себя хуже всех людей и ниже всей твари, отцы полагали идеал монашеской жизни. Вы знаете, что преподобный старец Силуан Афонский говорил о себе: «Когда я умру, то душа моя сойдет во ад и я буду там один плакать и искать моего Господа». Обратите внимание на слова «я буду там один».

Известно о так называемом помысле преподобного Антония Великого, который он перенял от простого кожевника, сапожника, жившего как будто бы мирской суетной жизнью и притом стяжавшего глубочайшее смирение, а ради него – великую благодать. Сапожник этот говорил: «Все в этом городе спасутся за свои добрые дела, один я за свои грехи погибну». И Антонию в откровении было сказано: «Ты совершил много подвигов и немало имеешь добродетелей, но такого смирения, как у того кожевника, у тебя нет». Тогда Антоний, который не брезговал учиться даже у мирян, если видел в них что-то доброе, перенял у кожевника этот помысел и усвоил его себе. С тех пор добродетель такого чрезвычайного смирения стали называть «помыслом Антония».

Преподобный Пимен Великий говорил о себе: «Поверьте, чада, где сатана, там и я буду», то есть пытался уверить своих чад, которые смотрели на него с любовью, благоговением и вполне справедливо видели в нем пример святости, что он столь же грешен, как и сам дьявол, и будет там же, где дьявол. Вспоминая многие другие примеры чрезвычайного смирения, мы изумляемся, кáк возможно человеку искренне так о себе думать? Конечно, мы можем объяснить это просто: сказать, что это действие Божественной благодати, которая, когда приходит в душу человека, так смиряет его сердце, что часто он даже сам не понимает, каким образом в нем появляется и пребывает такое чувство.

Известно повествование преподобного аввы Дорофея о том, как он был свидетелем беседы знаменитого в те времена и в тех краях подвижника, преподобного Зосимы, с одним философом, или, как их тогда называли, софистом. Софист пытался постичь добродетель смирения при помощи разума и спрашивал у аввы Зосимы: «Как ты можешь считать себя грешным, когда ты видишь в себе явные добродетели?» Тот не смог ему ответить. Тогда преподобный авва Дорофей, присутствовавший там, пытаясь выручить старца, сказал софисту, что когда у человека в каком-нибудь деле появляется навык, то он сам бывает не в состоянии объяснить, почему он совершает это дело тем или иным образом, почему у него получается, допустим, какое-то ремесло. Однако у него есть навык, и он действует согласно ему.

Так и смирение, приобретаемое подвижником, как некий благодатный навык, присутствует в человеке. Он воистину смиренный, хотя и сам, возможно, этого не понимает. В приведенном рассказе об авве Зосиме нет объяснения, как приходит смирение, но говорится о другой существенной вещи: важно, чтобы смирение было не только в уме, но – главное – в сердце, в душе человека. Он должен быть смиренен потому, что сердце его смирилось; и не всякий способен объяснить, какова причина смирения и откуда оно приходит, однако необходимо его иметь.

Есть люди, которые разбираются, например, в экономике, много о ней рассуждают, в действительности же являются всего лишь рядовыми сотрудниками в каких-либо институтах. И есть люди, которые не имеют никаких ученых степеней, но, занимаясь делом, приобретают большое состояние и становятся богатыми. Нечто подобное происходит и в духовной жизни. Можно прекрасно рассуждать о смирении, но не иметь этой добродетели – и можно не понимать, не уметь объяснить, как она появляется, но стяжать эту великую и необходимейшую добродетель в своем сердце.

В тропаре другой песни Великого канона Андрея Критского есть слова, вероятно, до некоторой степени объясняющие, каким образом в душу подвижника Христова приходит такое глубочайшее, искреннее смирение. Андрей Критский говорит: Не бысть в житии греха, ни деяния, ни злобы, еяже аз, Спасе, не согреших, умом и словом, и произволением, и предложением, и мыслию, и деянием согрешив, яко ин никтоже когда. Когда мы читаем первые слова тропаря, нам кажется странным то, что человек заявляет о себе: Не бысть в житии греха, ни деяния, ни злобы, еяже аз, Спасе, не согреших... Как же может человек согрешить всеми грехами, какими только грешат люди на земле, и достигнуть самой великой злобы, какая только возможна? Но далее Андрей Критский поясняет, как это происходит: умом и словом, и произволением, и предложением, и мыслию, и деянием согрешив...

Деяние, то есть дело, он ставит на последнее место. Быть может, согрешений делом было немного, а вот умом, словом, произволением и мыслью человек действительно способен сделать все самое страшное, что возможно на земле. Иногда нам на ум приходят такие чудовищные и отвратительные мысли, что мы смущаемся и приходим в ужас, но, если мы смогли это помыслить, значит, в нас есть такая страсть.

Когда человек внимает себе, следит за своей душой и при содействии благодати Божией, которая, словно некий луч света, проникает в душу, начинает видеть все то, что в нем происходит, тогда он, так же, как и преподобный Андрей Критский, как многие другие подвижники, в самом деле понимает, что нет такого греха, какого бы он не сотворил умом и словом, и произволением, и предложением, и мыслию. От сознания того, что в нем живут все грехи и страсти, все чудовищное и бесконечное зло, изобретенное дьяволом и последовавшими ему людьми, человек начинает смиряться.

Он приходит в такое состояние, что уже не видит в окружающих его людях никаких грехов, но бывает так поглощен созерцанием бесконечной бездны зла, обнаруженной им в себе, что от всей души может сказать, что он один согрешил – един согреших Тебе. Он уже не замечает, что рядом кто-то делает что-либо плохое не только по отношению к нему, но и вообще, в принципе. И от этого осознания, от этого опыта он действительно приобретает такое душевное расположение, что может сказать: Согреших паче всех человек и един согреших Тебе...

Нужно лишь помнить, что такое познание самого себя приходит не только при помощи нашего собственного понуждения, но и, в особенности, при содействии Божественной благодати. Как правило, это постепенное духовное изменение, а не какое-то молниеносное открытие и мгновенное перерождение человека. Если бы не было утешающей и укрепляющей человека благодати Божией, никто не смог бы выдержать этого страшного зрелища – своей бесконечной греховности, того ада, который видит в своей душе подвижник, всеми силами, с чрезвычайным напряжением стремящийся исполнить всякую заповедь.

Преподобный Андрей Критский тропарь заканчивает словами: Но ущедри яко Бог, Спасе, творение Твое. Да, преподобный Андрей считает себя грешнейшим паче всех людей, более того, единственным грешником, но в то же самое время надеется, что Бог его «ущедрит». И не потому, что он имеет какую-либо заслугу перед Богом, а потому, что он Его творение. Аминь.

Братья и сестры, мы только что прослушали первую часть Великого канона Андрея Критского. Каждый его тропарь есть великая проповедь, вернее, глубочайшее богомыслие. Для внимательно слушающего или читающего Великий канон – это бездна премудрости, заключающая в себе покаянный дух.

Мы же, для того чтобы лучше понять хотя бы некоторую часть канона, обратим внимание лишь на несколько его тропарей и подумаем над их смыслом. Конечно, после слушания столь красноречивого глубокого богомыслия, каким является Великий канон, мое убогое, бледное слово будет подобно скудной пище бедняка после пиршества в доме богатого человека. Однако ради собственной пользы попытаемся все же понять смысл некоторых тропарей Великого канона, весьма полезных для нас именно сейчас.

Приближается, душе, конец, приближается, и нерадиши, не готовишися; время сокращается, восстани – близ при дверех Судия есть. Яко сон, яко цвет время жития течет; что всуе мятемся? Когда мы спим, наши сновидения кажутся нам действительностью. Мы радуемся во сне так, как будто переживаем эту действительность наяву, огорчаемся или пугаемся каких-нибудь ночных кошмаров так, будто они происходят на самом деле. Когда мы просыпаемся, то сожалеем, что какое-то счастливое событие нам только приснилось, и, наоборот, с радостью и некоторым успокоением осознаем, что кошмар остался только сном.

Святитель Андрей уподобляет нашу жизнь сну. Действительно, когда пройдет время нашей жизни, – пусть даже мы доживем до глубокой старости, хотя это еще неизвестно, – мы восстанем от этой жизни, как ото сна. Все, что мы в ней переживали и что казалось нам главным, важным и серьезным, покажется таким же эфемерным, как сон.

Но есть существенная разница между нашим пробуждением от сна и пробуждением в вечности. Когда мы просыпаемся, совершив во сне что-то греховное, то радуемся, что на самом деле ничего подобного не было, и понимаем, что и сами к себе можем в этом случае снизойти, и Господь нам простит, потому что сон – это бессознательная работа ума, правда, открывающая наше душевное состояние. Но не нужно думать, что, проснувшись от этой временной, земной жизни, которую можно сравнить со сном по ее быстротечности и мимолетности, мы точно так же получим прощение всех своих грехов. Наоборот, наша теперешняя жизнь и все наши поступки в это время как бы рождают для нас вечность – блаженную или страшную, вечную жизнь или вечную смерть.

Представьте себе такую ситуацию: мы совершили во сне что-нибудь отвратительное, а когда проснулись, то этот ужасный поступок кардинальным образом изменил бы нашу жизнь. Как это было бы невыносимо страшно! Во сне мы собой не владеем. Но неужели как спящие не контролируют свои сновидения, так и мы в этой земной жизни не контролируем свои поступки? Мы должны с пристальным вниманием изучать не только свои дела, но и слова, и даже мысли – изучать не снисходя к себе, а строго и требовательно, потому что от этих внутренних переживаний, иногда даже никому не известных, невидимых для других людей, зависит наша будущая жизнь.

Часто мы задаемся вопросоми: откуда у святых отцов, живших, например, в пустыне, исполнявших все заповеди, творивших чудеса, было такое глубокое покаяние? Почему они проливали потоки слез и оплакивали себя в этой жизни покаянным плачем, омывали свою душу покаянными слезами? Почему у нас, грешных людей, которые на самом деле – что очевидно для всякого здравомыслящего человека – должны плакать о себе, нет должного покаяния? А у подвижников, которые должны были бы радоваться, такое покаяние было?

Это недоумение связано с непониманием того, что такое внутренняя жизнь и истинное смирение. Вот как говорит о себе преподобный Андрей Критский (а он повторяет то, что думали и заявляли о себе и все прочие святые отцы): Не бысть в житии греха, ни деяния, ни злобы, еяже аз, Спасе, не согреших.

Казалось бы, страшные, немыслимые слова! Ведь мы знаем, что святые каноны, которые в древности соблюдались очень строго, запрещают рукополагать человека, который совершил хотя бы один блудный грех. Значит, преподобный Андрей был человек праведной и чистой жизни. Как же он мог сказать такое? Откуда у него это мнение о себе? Неужели это просто какое-то красноречие, употребленное ради нас, посторонних людей, неужели он произносил эти слова не от души? Но даже из опыта чтения светской литературы мы знаем, что если автор не переживает того, о чем пишет, то его произведения, как правило, оказываются неудачными и не производят на читателя никакого впечатления. И совершенно противоположное нужно сказать о чувстве покаяния в каноне Андрея Критского – чувстве, которое столь редко можно встретить в людях. Значит, святой Андрей все это переживал искренно. Где же разгадка? В этом же тропаре он и поясняет свои слова: Не бысть в житии греха, ни деяния, ни злобы, еяже аз, Спасе, не согреших, умом, и словом, и произволением, и предложением и мыслию, и деянием согрешив, яко ин никтоже когда.

Итак, этот человек судил себя строго – не только за деяния, которые он поставил на последнем месте. Перед этим преподобный Андрей говорит, что согрешил умом, словом, произволением, предложением и мыслью, то есть оценивает с нравственной точки зрения все свои многообразные душевные переживания. Он не боится этого суда над собой и совершает его не только перед своей совестью, но и перед Господом, Которому открыто об этом говорит. Он знает, что если признается в своих грехах Господу, то может ожидать от Него прощения и милости. Если же попытается оправдаться перед Ним, то как раз и будет осужден: и в этой жизни лишится благодати, и в будущей потеряет надежду на спасение.

Есть много грехов, которые человек с радостью совершил бы, если бы не страшился наказания или скорбей от людей в этой жизни. Если бы мы знали, что останемся безнаказанными, то, может быть, отомстили бы своим обидчикам или поддались бы каким-то другим греховным чувствам, о которых сейчас не хочется подробно говорить. Значит, произволением мы уже согрешили, и только страх, притом страх перед людьми, удержал нас от совершения греха на деле.

Но бывает, что людей удерживает от греха страх быть наказанными в будущей жизни. Это, конечно, более высокое состояние. Тем не менее, если бы мы не боялись того, что Господь нас накажет, и того, что нераскаянного грешника ждут вечные муки, то, может, мы также согрешили бы. Это говорит о нашем грехолюбии, нас удерживает только страх вечных мук. У нас нет любви к Богу, нет бескорыстной добродетели, бескорыстного, нравственного служения Ему.

Если мы строго оценим движения нашей души, то увидим, что почти каждое из них есть движение ко греху. В самом лучшем случае мы стремимся к чему-то доброму и исполняем это, имея добрые мотивы, но и тогда примешивается какая-либо страсть, и добро, совершаемое нами, как бы загрязняется. Но это еще наилучшее состояние, а бывает и так, что мы совершаем добрые поступки по страстным мотивам: делаем добро для вида, а по сути грешим перед Богом. Но ведь Господь взирает на сердце человека. Мы видим внешнее поведение, а Господь видит сердце. Например, наше сердце избирает славу, ради которой мы и совершаем нечто похвальное. Люди наш поступок одобряют и считают нас добродетельными, но мы согрешили. Все нас хвалят, а Бог осудил.

Можно было бы привести много других примеров того, как мы, под воздействием тех или иных страстных мотивов, на самом деле не добро совершаем, а грешим. Если мы начнем следить за собой строго и внимательно, то увидим, что чистого, евангельского добра в нас почти нет.

Иногда мы делаем добро из страха, иногда – ожидая награды, и если бы не было награды в вечной жизни, то мы бы и не исполняли добродетели, так что бескорыстного и чистого в нас ничего нет. Иногда мы совершаем добро с примесью зла, а иногда творим и явное зло – и тому достаточно примеров в нашей жизни и в нашей душе. И если мы так внимательно рассмотрим свою жизнь, то увидим, что поводов для покаяния у нас не меньше, а гораздо больше, чем у святых отцов и преподобного Андрея Критского. Но из-за нашей невнимательности, из-за того, что мы пренебрегаем своей внутренней жизнью, мы закрываем глаза на то, что происходит в нашей душе.

Иногда нам становится просто страшно, не хочется обо всем этом думать, и даже на исповеди мы иной раз с трудом сознаемся в некоторых прегрешениях. Мы погружаемся в некий сон, о котором и говорит преподобный Андрей.

Душа наша заснула и вместо действительности видит сновидения и призраки. Иногда такое наше состояние можно уподобить сонному бреду, лишенному всякой логики и последовательности, но удовлетворяющему нашу страсть. Потому святой Андрей взывает к нам словами кондака, правильнее сказать, взывает именно к своей душе, – но люди отличаются друг от друга не столь сильно, чтобы сказанное им самому себе не относилось бы и к нам. Мы слишком высокого о себе мнения, поэтому и преувеличиваем значение своей индивидуальности. Но на самом деле все мы очень похожи, хотя живем спустя более чем тысячелетие после того, как был составлен Великий канон.

Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Конец приближается, и имаши смутитися. Воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый и вся исполняяй. Мы должны воспрянуть от сна, подобно человеку, который, когда его будят, понимает, что ему нужно немедленно встать и приняться за какое-то срочное дело. Так и мы должны были бы вести себя сейчас, в дни Великого поста: воспрянуть от этого греховного сна, в который нас погрузили наши страсти.

Бывает, что человек плохо себя чувствует, переутомился и, зная, что нужно вставать, даже во сне об этом помня, не может прорвать пелену сна, с трудом делает над собой усилие, чтобы открыть глаза и встать с постели. Так происходит и с человеком, погрузившимся в сон греховный.

Поэтому преподобный Андрей Критский не просто говорит: «Встань» («востани» – по-славянски), но добавляет потом и «воспряни» – «не лежи в постели, не услаждайся этим греховным сном, очнись, быстро вскочи, потому что опять погрузишься в сон, если будешь медлить».

Приближается конец, и нам нужно проснуться прежде того момента, когда мы все проснемся поневоле, ибо смерть есть пробуждение для души. Тогда мы увидим все таким, каково оно на самом деле. Призраки и мечтания исчезнут. Лучше нам уже сейчас восстать от греховного сна и глазами, просвещенными евангельским светом, взглянуть на нынешнюю нашу жизнь – пока не поздно, пока есть возможность что-то переменить или хотя бы признаться Богу в том, что мы виноваты. Тогда, конечно, мы можем надеяться, что Христос Бог нас пощадит, ибо Он недалек от нас. Да, Своей плотью Он от нас удалился и пребывает одесную Бога Отца, но Своим Божеством Он присутствует везде. Он близ наших глаз, уст, ушей, Он проникает даже в наше существо, в те глубины души, куда не может проникнуть наш ум, – и там находится Христос Бог, Который везде, все «и вся исполняет», то есть наполняет.

Поэтому не будем думать, что Господь удалился от нас за наши грехи настолько, что покаяние уже невозможно. Обратим к Нему наш умственный взор, нашу душу. Господь рядом, возле нас, Он в нас самих. Он пощадит нас, очистит и поможет восстать от греховного сна прежде, чем нас пробудит от него смерть. Аминь.

Сегодня первый день Великого поста. Только что мы слышали начало Великого канона святого Андрея Критского. Этот канон преисполнен глубочайшим покаянием, но в то же время, хотя это и кажется противоречием, он необыкновенно возвышенный.

В повседневной жизни, когда мы себя осуждаем и укоряем, то нас такое настроение как бы унижает. И наоборот, когда нас посещают возвышенные, духовные (как нам кажется) мысли, то это часто сопровождается гордостью. Но в каноне, который стал плодом духовной жизни великого подвижника благочестия Андрея Критского, самоукорение сочетается с высотою духа.

Таким и должно быть подлинное духовное состояние, и таким оно было у святых отцов. Святой Андрей Критский составил Великий канон, чтобы назидать нас самыми разными духовными размышлениями, основанными на Священном Писании, повествование которого истолковано святым Андреем как изображение нашего нравственного состояния.

Великий канон, пожалуй, не нуждается ни в каком дополнении. Нужно лишь внимательно слушать, и все необходимое нашей душе сообщится богатством мыслей канона. Но ради того чтобы нам было проще разобраться в своем духовном состоянии, дерзнем истолковать один только тропарь канона Андрея Критского.

Первозданнаго Адама преступлению поревновав, познах себе обнажена от Бога и присносущнаго Царствия и сладости, грех ради моих. Если вдруг на мгновение забыть об истинах христианства, содержащихся в нашей памяти, то рассуждение святого Андрея покажется весьма странным. Первозданнаго Адама преступлению поревновав. Как мы можем ревновать преступлению Адама? В повседневной жизни мы едва вспоминаем, а скорее всего, и вовсе не думаем о существовании этого человека, нашего прародителя.

Следующее изречение еще более таинственно и непонятно: Познах себе обнажена от Бога. Здесь явно содержится намек на наше нравственное состояние. Но что значит быть обнаженным от Бога? Человека, не знающего святоотеческого толкования Священного Писания, это выражение должно изумлять. Познах себе обнажена от Бога и присносущнаго Царствия. Присносущное – это существующее всегда. Но какое же это вечное царствие, где оно? Даже самые могучие государства появляются и исчезают, целые цивилизации погибают, о некоторых народах мы узнаем только по осколкам каких-нибудь кувшинов и другим археологическим находкам.

Странное сочетание как будто совсем несовместимых вещей: Познах себя обнажена от Бога, и присносущнаго Царствия и сладости грех ради моих. Как можно быть одетым в Бога? Как можно быть обнаженным от Бога и присносущнаго Царствия и сладости ? Но для того и читается Великий канон, чтобы каждый из нас, вслушиваясь в его слова, молился ими Богу как бы от себя или, правильнее сказать, размышлял пред Богом такими словами.

Сознание современного человека переполнено всевозможными так называемыми научными истинами. Мы имеем превратный взгляд на вещи, но сами этого не замечаем. Даже самые скудные научные знания формируют сознание определенным образом. То, что не соответствует этому образу мыслей, кажется нам чем-то сказочным, мифическим. Нам нужны числа, атомы, молекулы, галактики. Мы верим тому, что говорят о мире ученые, хотя никто из нас не видел доказательств того, что они говорят, и никто из ученых не видел, и является все это чистой фантазией, или, как говорят сами ученые, гипотезами и теориями.

Сознание наше так искажено таким подходом к действительности, что, когда мы читаем в Священном Писании о сотворении мира и грехопадении Адама, то нам представляется это неким мифом. Даже если мы и принимаем на веру это повествование, то хотим истолковать его в научном ключе.

Скудны наши научные познания или глубоки, мы привлекаем их, чтобы интерпретировать священное повествование в угоду современному, неправильному, предвзятому взгляду. В результате Адам становится для нас символом, а не реальным человеком. Священное Писание превращается в символы и аллегории – и мы утрачиваем живое восприятие его истин, перестаем ему сопереживать.

Древние люди, тоже увлеченные науками своего времени, дерзновенно пренебрегали истинами Священного Писания или отвергали их. Святитель Григорий Палама, не смущаясь, говорит, что древние философы противоречат Божественному Откровению почти во всем. Он не пытается примирить мнение философов со Священным Писанием, но отвергает их точку зрения как несостоятельную, считая, что уже одним только противоречием с Откровением философы себя дискредитировали. В таких людях, как святитель Григорий Палама, была благодатная вера – та вера, которая происходит не столько от ума, сколько от действия благодати в душе. Такая вера и просвещает ум, и укрепляет сердце, и очищает душу и тело от скверных страстей, в том числе от страсти маловерия.

Андрей Критский тоже был преисполнен такой веры. Он выразил ее в простых словах: Первозданного Адама преступлению поревновав. Первозданный Адам преступил, не исполнил заповедь Божию, состоявшую в запрете вкушать плоды от древа познания добра и зла. Искушенный змием, а точнее дьяволом, действовавшим через змия, Адам пал. Это падение, казалось бы, малое, по сравнению с нашими теперешними грехами, оказалось катастрофическим: оно лишило его первозданной одежды, как сказано в другом тропаре, – «боготканной одежды», той благодати, которой он был окутан от самого своего сотворения.

Тяжесть преступления усугубилась тем, что Адам не имел никакой предрасположенности к греху. Его падение было совершенно произвольным, хотя он и был обманут дьяволом. Адам обладал проницательностью и должен был догадаться, что с ним говорит не змей, а дьявол. Но в своей самонадеянности он был уверен, что никто не может лишить его того состояния, в котором он пребывает – «боготканной одежды». Конечно, это образ. «Боготканная» – значит «созданная Богом». Человек, согрешив, лишился Божественного света, в котором пребывал от сотворения. Он вдруг узрел свою наготу – свою телесную природу – и, чтобы прикрыть ее, он сделал опоясание из смоковничных листьев.

Мы подражаем преступлению Адама, хотя, может быть, даже не знаем о самом существовании Адама. Мы можем осуждать нашего прародителя, говоря, что если бы он не согрешил, то мы бы сейчас блаженствовали. Но в действительности многими грехами, гораздо более тяжкими, грубыми и лукавыми, чем грех Адама, мы показываем, что ревнуем его преступлению. Мы фактически его повторяем.

Представим себя на месте Адама и Евы. Каждый из нас сделает печальный и страшный вывод: мы бы тоже обязательно согрешили. Поэтому мы не имеем права осуждать своего прародителя и оправдывать себя.

Может быть, нам покажется, что сейчас об этом рассуждать невозможно. Но вспомним о Пресвятой Деве. Она, как и все люди, имела в себе первородный грех, то есть наклонность к греху. Но она никогда не привела эту наклонность в исполнение, никогда не согрешила даже мыслью – и потому сподобилась стать Матерью Божией.

Значит, и для нас возможно жить безгрешно, если б мы только захотели этого. Но даже после получения Божественной благодати в Таинствах Крещения и Миропомазания и соединения с Богом в Таинстве Причащения мы деятельно показываем и утверждаем, что хотим грешить. Мы преступаем заповеди Божии, как наши прародители, и лишаемся «боготканной» одежды, становимся обнаженными от Бога.

Каждый из нас может вернуть себе то естественное состояние, в котором человек был сотворен Богом и о котором нам говорит Священное Писание. Это состояние человека заключается в единении с Господом.

Бог – существо недоступное и непостижимое для нас, и сущность Его непознаваема для тварей, то есть существ сотворенных. Но в Нем существует Божественная энергия, или, в переводе с греческого, действие, которое должно облекать душу человека и соединять его с Богом.

Чем больше человек стремится к Богу, тем больше погружается в Его бесконечную благость (можно сказать, в пучину благости). Это и есть та самая «боготканная одежда», одеяние Божества. Но когда мы грешим, то лишаемся единения с Богом, лишаемся благодати. От этого мы чувствуем пустоту и неудовлетворенность и, чтобы заглушить горечь от потери рая, ищем всевозможных развлечений и услаждения грехами.

Каждый из нас, если он хоть сколько-то чувствовал благодать, обязательно должен почувствовать и горечь от ее утраты. Вот что значит познах себе обнажена от Бога и присносущнаго Царствия и сладости. Ничто не может заменить этой сладости, ничто не может заменить славы Царства Божия. Наши попытки приобрести славу среди людей или насладиться грехом – это бесполезные усилия заглушить естественное стремление души к единению с Богом. Все это происходит из-за наших грехов, и мы обязаны стремиться к тому, чтобы через покаяние восстановить благодатное единение с Богом.

Некоторые подвижники благочестия доходили почти до такого состояния, в каком пребывал Адам до падения. Преподобный Серафим Саровский однажды во время беседы со своим учеником-мирянином, помещиком Мотовиловым, вдруг изменился внешне: лицо его засияло, как солнце, а из глаз, как говорил потом Мотовилов, будто молнии стали сыпаться. Вокруг него разлился свет, и, хотя был сильный мороз, собеседники не чувствовали никакого холода. Эта благодать сошла по молитвам преподобного Серафима и на его ученика.

Один подвижник, ученик знаменитого старца Паисия Величковского, иногда приходил в селение, где днем беседовал со знакомым мирянином на душеполезные темы, а ночью молился. Однажды этому мирянину случилось выйти ночью на улицу, и он увидел, что подвижник молится и при этом весь окружен сиянием. Он спросил его, что это такое. Но подвижник, заметив, что его состояние обнаружили, стал говорить: «Не верь, не верь, это прелесть». Но мирянин не принял такого объяснения, и подвижник велел ему молчать до самой смерти, открыв, что это действие Божественной благодати, действие молитвы Иисусовой.

Некий древний подвижник пришел как-то к знаменитому великому угоднику Божию Арсению. Заглянув к нему в келью, он увидел его стоящим на молитве и погруженным в созерцание. При этом лицо и тело Арсения и его воздетые руки были как огонь, как горящие свечи. Подвижник вышел из кельи, подождал некоторое время, потом снова постучался и застал Арсения уже в обычном состоянии. Испугавшись, что тот видел его молитвенный восторг, Арсений спросил: «Когда ты пришел?» Подвижник, чтобы не рассказывать о видении, ответил: «Только что».

О многих подвижниках нам ничего неизвестно, потому что они скрывали свои благодатные состояния. Но такие состояния возможны. А если это так, значит, нет оправдания нашему нерадению. Конечно, нужно иметь здравый смысл и понимать, что мы обыкновенные люди, живущие в суете и грехах.

Мы не можем стремиться к тому возвышенному состоянию, которое было у преподобного Серафима или у Арсения Великого. Но в то же время мы должны восстановить благодатное общение с Богом. Нам необходимо приобрести благодать хотя бы до такой степени, чтобы чувствовать себя грешниками, – это тоже действие благодати. Одновременно мы должны ощущать мир в душе, оказывать снисхождение нашим близким, прощать врага, испытывать любовь к молитве и богослужению, радоваться посту. Все это самые обыкновенные, но необходимые признаки присутствия в нашей душе благодати. Если в нас этого нет, значит, нужно каяться, понуждать себя, усердно молиться – и вернуть себе утерянный рай. Тогда мы уже будем ревновать не преступлению Адама, а его покаянию.

Как говорит церковное предание и богослужебные тексты, Адам плакал день и ночь, взирая на утерянный рай. Он был великим пророком: согрешив однажды, он всю жизнь каялся и передал память об утерянном рае своим потомкам. Через многие поколения она дошла до праведного Авраама, затем до Моисея и была записана в книгах Священного Писания.

Не будем осуждать нашего прародителя за то, что якобы по его вине мы страдаем. Будем подражать его покаянию и вернем себе благодать, утерянную нами за бесчисленные грехи, за нерадение. Будем каяться, чтобы в будущей жизни, неминуемо надвигающейся на нас, приобрести присносущное Царство, уготованное нам от сложения мира Господом Иисусом Христом. Аминь.

Второй день мы читаем Великий канон Андрея Критского. Ради того, чтобы нам можно было внимательнее вникнуть в него, канон разделен на четыре части, и мы читаем его в первые четыре дня Великого поста на великом повечерии.

Как я уже говорил, сам этот канон без всяких рассуждений и толкований является самой сильной и проникновенной проповедью, какую только можно себе представить. Но по причине того, что в духовном отношении мы, быть может, недостаточно образованы и не обладаем необходимой для совершенного понимания этого канона глубиной мысли, мы внимательнее рассмотрим и разъясним хотя бы некоторые его слова, чтобы покаянное чувство сильнее отпечатлелось в нашей душе и настроило нас с самых первых дней Великого поста стяжать сокрушенное и смиренное сердце, которое сожалеет о своих грехах и которое Господь не уничижит. Тогда пост действительно принесет нам пользу.

Во второй песне Великого канона есть такие слова: Сшиваше кожныя ризы грех мне, обнаживый мя первыя боготканныя одежды. Автор канона отсылает нас к повествованию книги Бытия о грехопадении Адама и в немногих лаконичных словах, как он это часто делает, на основе библейского повествования и святоотеческого толкования на него изображает обширную картину: Сшиваше кожныя ризы грех мне, обнаживый мя первыя боготканныя одежды.

Наши прародители Адам и Ева, нарушив заповедь Божию, вкусили от древа познания добра и зла. Древо это носит такое название не потому, что оно по своему существу и происхождению представляло из себя что-то особенное, но потому, что Господь назвал его так пророчески. Он, как всеведущий, знал, что после вкушения от этого древа Адам и Ева из-за преслушания отпадут от одного бесконечного и безраздельного Добра и увидят разницу между добром и злом, ибо до грехопадения зла еще не существовало в человеческом мире.

Итак, Адам и Ева должны были около этого дерева опытно, а не теоретически (как следовало бы человеку, желающему угождать Богу) познать добро и зло. Опытно же познать зло – значит согрешить. Я сказал «должны были» не в том смысле, что это было необходимостью, но в том, что Господь предвидел, что это произойдет, хотя Он предупредил Адама и заповедал ему не вкушать от древа познания добра и зла.

Когда Адам нарушил эту наилегчайшую и, можно сказать, почти условную заповедь – запрещение, данное только для того, чтобы человек помнил о своей ограниченности и надобности хоть в чем-то себя удерживать, – тогда грех обнажил его первыя боготканныя одежды, как говорит Андрей Критский. Эти слова он относит к себе, но каждый из нас уподобляется Адаму в падении и потому должен подражать ему и в покаянии.

Что же это была за первая боготканая одежда и как понимать это загадочное, символическое выражение? Библия повествует, что Адам и Ева были нагими и не стыдились этого. Не нужно думать, как полагают некоторые наивные люди, что наши прародители, подобно детям, в умственном отношении были еще совершенно неразвиты и поэтому чувство стыда было им незнакомо.

Именно в этом тропаре Андрей Критский говорит, что человек был облечен в боготканую одежду. Конечно, Бог не может ткать, и боготканая одежда – это благодать Божия, Божественный свет, окутывавший тела Адама и Евы. Вспомним повествование Божественного Евангелия о том, как Господь наш Иисус Христос преобразился на Фаворе. Не только преобразились Его Лик и Тело, но и одежды Его изменились, стали белыми, точно свет или снег (евангелисты немного по-разному описывают это впечатление), и так же испускали из себя сияние, как и Лик Спасителя, хотя, возможно, и в меньшей степени.

На Фаворе Господь показал, каким был человек до своего грехопадения: он был облечен в одежду из света, он весь сиял, и потому его телесная природа была скрыта действием пребывавшего в человеке Святого Духа. Человек не знал своей телесной природы и телесной немощи.

Чтобы сравнить это с чем-то знакомым нам по опыту, приведу такой пример: мы не задумываемся, как функционируют наши внутренние органы, однако же это не мешает нам заниматься обычной деятельностью. Только тогда мы начинаем вспоминать о них, когда что-то начинает болеть и мы бываем вынуждены обратиться к врачу. Здоровый же человек как будто и не помнит о своем теле. Нечто подобное было и с первыми людьми, они совершенно не задумывались о своей телесной природе, потому что жили только духовной жизнью. Они были уверены, что для них благодать Божия является чем-то совершенно естественным, как бы самой их природой.

Ведь действительно Дух Святой – это есть Душа души человеческой, как говорят святые отцы, например Симеон Новый Богослов. Адаму и Еве пребывание Духа Святого в их душе казалось естественным и неотъемлемым, так что они впали в беспечность, не думая, что через нарушение заповеди могут подвергнуться разительному изменению, названному Господом смертью.

В самом деле, это была душевная смерть. Если смерть телесная есть разлучение души с телом, то смерть душевная есть разлучение благодати Святого Духа с человеческой душой. Душа становится мертвой и обращается к жизни телесной, вместо того чтобы быть устремленной горé, к Богу.

Когда Адам согрешил и грех обнажил его от первыя боготканныя одежды, Господь сшил ему кожныя ризы для того, чтобы прикрыть его наготу и для того, чтобы он помнил о своем падении. Первую одежду Адам и Ева сделали себе сразу по падении. Это было опоясание из смоковничных листьев, в связи с чем некоторые отцы предполагают, что деревом познания добра и зла была смоква. Поскольку же эта одежда была недостаточно целомудренной, Господь создал кожаные ризы.

Некоторые толкователи Священного Писания предполагают, что Господь на глазах Адама умертвил нескольких животных, для того чтобы на их примере он увидел, что такое смерть и что его ждет. Действительно, Адам мог неправильно истолковать произошедшее с ним, ибо ему было сказано, что в тот день, в какой он вкусит от древа познания добра и зла, он «смертью умрет». Но в тот день он умер не телесно, а только духовно, и для того чтобы показать, что Адама в конечном счете ждет и телесная смерть, Бог умертвил на его глазах животных, а из их шкур сделал первозданным людям более целомудренные ризы.

Для нас все это – далекая и непонятная история, иногда кажущаяся даже наивной и детской, но вот как рассуждает преподобный Андрей Критский: «Сшиваше кожныя ризы грех мне, обнаживый мя первыя боготканныя одежды». Он глубоко проник чувством в это повествование и понял, что с ним неоднократно происходило то же самое и что каждый человек таким образом повторил грех Адама.

За всю историю человечества мы знаем только одного человека, который, как учит Церковь, никогда не сотворил никакого греха – это Пресвятая Дева Мария. Она ни разу не поддалась пребывавшей в Ней, как и в прочих людях, наклонности ко злу и греху, той наклонности, которую мы называем первородным грехом. Поэтому Она сделалась способной принять в Себя Сына Божия и еще на земле столь очистилась действием Святого Духа, что удостоилась, подобно Спасителю, воскресения из мертвых прежде всеобщего воскресения и Страшного Суда. Все же остальные люди так или иначе – жизнью, поступками, внутренним состоянием, мыслями, словами – показывали, что они такие же, как Адам, и, оказавшись на его месте, тоже совершили бы грех, вкусив от запрещенного древа, поскольку и они поступали в своих жизненных обстоятельствах подобным образом.

И потому преподобный Андрей Критский, как человек духоносный, справедливо и премудро рассуждая о себе, говорит и о каждом из нас: «Сшиваше кожныя ризы грех мне, обнаживый мя первыя боготканныя одежды».

Разве мы не были вновь облечены в боготканую одежду церковными Таинствами? Но ведь мы видим, что на нас не сбываются предсказания Спасителя о том, что истинно верующие должны будут изгонять демонов и говорить новыми языками и что, если они выпьют какой-нибудь смертельный яд, то он никак им не повредит (см. Мк.16:17–18). Но не можем даже заповеди соблюсти, в особенности заповедь о смирении и любви, тогда как их исполнение является обязательным для всякого христианина. И потому слова этого тропаря относятся к нам действительно в полной мере.

Мы сами сознательно собственной своей жизнью повторили грех Адама, и грех этот обнажил нас «первыя боготканныя одежды», то есть лишил нас той благодати Божией, которая даруется всем в Таинствах Крещения, Миропомазания, Исповеди и Причащения Святых Христовых Таин. Впадая в такое состояние, то есть лишаясь благодатной одежды, мы можем сказать тропарем, который в каноне Андрея Критского помещен вслед за только что нами рассмотренным: «Обложен есмь одеянием студа, якоже листвием смоковным, во обличение моих самовластных страстей».

Когда Адам пал, он сделал себе опоясание из смоковничных листьев и тем самым показал, что в нем появился стыд, ибо он согрешил и лишился благодати. Стыд – это доказательство того, что был совершен первородный грех и что теперь он живет во всех нас.

Желая усугубить наше покаяние и призвать нас к большему стыду, к большему осознанию того глубокого падения, в каком мы оказались, преподобный Андрей Критский не брезгует прибегнуть к самому, казалось бы, постыдному и неприятному сравнению. И в следующем тропаре он развивает мысль об одежде и наготе человеческой еще дальше, ведь бывает одежда более постыдная, чем сама нагота.

Вот как говорит преподобный Андрей: Одеяхся в срамную ризу, и окровавленную студно, течением страстнаго и любосластнаго живота. С чем он сравнивает наше поведение и наш внутренний облик? Со «срамной ризой, окровавленной студно», то есть с непристойной одеждой, окровавленной бесстыдным образом, «течением страстнаго и любосластнаго живота», то есть Андрей Критский сравнивает наше состояние с одеждой, оскверненной нечистотой. Вот как дерзновенно, мудро, точно изображает наше падшее состояние преподобный Андрей. В этом он уподобляется пророку Исаии, который, ради того чтобы как-то задеть наше сердце и заставить нас опомниться, также употребляет дерзкие образы. О них, может быть, стыдно даже и говорить, но, тем не менее, они содержатся в Священном Писании, поскольку Библия открывает нам правду не только об истории, но и о нашем внутреннем состоянии. Пророк Исаия говорит, что «наша праведность как порт жены-блудницы» (см. Ис.64:6). Еще более дерзновенны обличения пророка Иезекииля, пользующегося образами, о которых я даже не посмею сейчас говорить вслух.

Все это нужно для того, чтобы мы с нашим окаменевшим сердцем, нашей привычкой к жизни суетной и поверхностной, безразличием к собственному спасению, опомнились или хотя бы немного пришли в себя, чтобы посмотрели на себя трезво и увидели, что мы действительно ведем себя так, будто мы одеты, как говорится в этом сравнении, в «срамную ризу, и окровавленную студно, течением страстнаго и любосластнаго живота». Что может быть позорнее и стыднее? Но такова наша жизнь.

Конечно, Андрей Критский говорит все это не для того, чтобы мы пришли в крайнее уныние, отчаялись и оставили все наши, может быть, и немногие добрые дела, но для того, чтобы заставить нас искренне прибегнуть к Богу, внутренне пообещать Ему, что мы изменим свою жизнь во всем, в чем ведем себя нерадиво или лукаво.

Восстанем из этого страшного, постыдного состояния, в каком мы находимся, но не ради того, чтобы нас оценили люди, а ради Единого Бога и своей собственной совести. И тогда, возможно, милость Божия – не наши труды, а именно милость Божия – вернет нам ту первую боготканую одежду, которой мы обнажились своими собственными грехами. Аминь.

(О догмате Пресвятой Троицы)

Когда читаешь воистину Божественный канон преподобного Андрея Критского, написанный (что, несомненно, ощущается при его слушании и чтении) человеком богопросвещенным (люди светские сказали бы гениальным), конечно же, смущаешься: тебе, немощному, придется говорить проповедь, добавлять какие-то слова к его духоносным, божественным размышлениям, к которым ничего добавить невозможно. Теряешься, видя бесконечное разнообразие душеполезных мыслей. Не только каждый тропарь, но и несколько слов канона уже являются истолкованием Священного Писания, изложением важнейших богословских истин или глубокомысленным аскетическим учением.

Как человек, питавшийся скудно и бедно и вдруг оказавшийся перед накрытым пиршественным столом с разнообразнейшими яствами, пребывает в растерянности и смущении, не зная, что попробовать и в каком порядке вкушаются эти блюда, так и мы смущаемся, когда наша обязанность заставляет нас истолковывать слова этого великого человека – преподобного Андрея Критского.

Слова его необыкновенно мудры и точны, и каждый слушатель канона в меру своего понимания воспринимает их так, как будто бы это крик его собственной души и он сам хотел их высказать, но не знал, как это сделать. Нет ничего выше такого искусства слова, и оно есть не только человеческая способность, гений человека, но и благодать Божия, посетившая этого духоносного писателя, святого Андрея Критского.

Обратим внимание на следующую особенность канона: он весь написан в духе покаяния. В нем приводятся примеры и положительные, укоряющие нас, потому что мы им не подражаем, и отрицательные, осуждающие нас, потому что наши дела подобны делам нравственных преступников или подобны преступлениям, совершенным некоторыми праведниками, о которых напоминает в своем каноне преподобный Андрей Критский. Все здесь проникнуто покаянием. И в то же самое время преподобный Андрей в конце каждой песни обращается к Пресвятой Троице и говорит о Пресвятой Деве Богородице, тем самым многообразно и точно напоминая нам о воплощении Сына Божия и заставляя нас постоянно держать в памяти эти истины.

Красота слова и образов совмещается здесь с математической точностью в изложении православных догматов. Этим преподобный Андрей Критский говорит нам, что невозможно каяться, если мы не имеем правой веры.

Преподобный Иоанн Лествичник в древности сказал, что смирение – это добродетель, которая возможна только у одних православных. Такое выражение кажется странным: мы видим много добродетелей у людей не только верующих неправославно, но и маловерующих и не верующих совсем. Можно даже согласиться, что у них есть такие христианские добродетели, которых нет и у нас, истинно верующих в Господа. Но смирения у них быть не может, потому что если бы эти люди были смиренны (то есть в них действовало бы истинное смирение, а не только его видимость), тогда бы они, конечно, смирили свой разум перед истинным Православием или, говоря просто, перед истиной.

Нет истины Православия, истины католичества или истины буддизма. Истина одна, и она содержится в Православной Церкви. В ком нет смирения, тот не может это понять, отказаться от собственного горделивого ума, от своих горделивых притязаний и принять учение Церкви.

Преподобный Андрей Критский показывает, что покаяние должно всегда совмещаться с Православием, что истинная вера бывает верой правильной не только в отношении нравственности, но и в отношении умственных воззрений человека. Православие и покаяние должны естественно совмещаться, они, так сказать, минимально необходимы для спасения. И сейчас мы попробуем прикоснуться к тем догматическим истинам, которые раскрывает преподобный Андрей в своих Троичнах и Богородичнах.

Пресущная Троице, во Единице покланяемая, возми бремя от мене тяжкое греховное, и яко Благоутробна, даждь ми слезы умиления. Уже здесь содержится то, что современные богословы, рассуждая о творениях святых отцов, называют антиномией – противопоставлением двух несовместимых в человеческом, земном рассуждении понятий – Троицы и Единицы.

Святой Андрей дерзновенно подчеркивает эту истину, не боится ее исповедовать и как бы выпукло показать нам. Пресущная Троице, во Единице покланяемая, – разве Троица и Единица, три и один – это одно и то же? Конечно, мы понимаем, что это абсурдно: три человека – не один человек, три вещи – не одна вещь. Но всё же Три – это Одно, а Одно – это Три, потому что Пресущная Троица – то есть высшая всякого существа, высшая всего сущего – заключает в себе единое Божеское естество, в равной мере принадлежащее всем Трем Лицам Пресвятой Троицы.

Безначальный Отец через рождение и изведение дарует Сыну и Духу Святому полноту естества. Здесь, в самом начале канона, в первом Троичне, преподобный Андрей Критский прежде всего исповедует именно эту истину, одновременно обращаясь к Самóй непостижимой для нас, но истинной Троице. Невозможность что-то постигнуть не означает, что не понимаемое нами не существует.

Многие из предметов даже земного, человеческого мира для нас совершенно непонятны, но люди живут, пользуются законами, которые установлены Творцом, и наслаждаются благами жизни.

Кто из нас, например, понимает, как пища превращается в тело человека? Или почему растения, животные, человек рождают себе подобных? Каким образом из малого семени вырастает целое существо?

И много других непостижимых для человека вещей можно было бы перечислить, и однако мы не рассуждаем о них, а принимаем эти вещи такими, каковы они есть. Мы живем и наслаждаемся даром жизни.

Так и Божественные истины, кажущиеся нам далекими из-за нашей малодуховности, мы должны принимать как высшую реальность, непостижимую для человеческого ума, тем не менее истолкованную святыми отцами – не произвольно, не по собственному разумению, а на основании евангельского повествования, евангельского учения Господа Иисуса Христа. Православные догматы справедливо называются догматами евангельскими.

Таким образом, уже в первом тропаре мы видим, что покаяние совмещается с правой верой в Пресвятую Троицу. Далее в Богородичне преподобный Андрей обращается к Божией Матери с такими словами: Богородице, надежде и предстательство Тебе поющих, возми бремя от мене тяжкое греховное, и яко Владычица Чистая, кающася приими мя. Казалось бы, обычные слова, но само именование Девы Марии Богородицей – это также есть догмат, заключающийся в одном слове, догмат о том, что от Пресвятой Девы воплотился и родился Сын Божий и Бог. Он родился от Нее только по человеческому естеству, но человеческое естество было соединено с ипостасью Сына Божия, и поэтому родился Сам Сын Божий и Бог.

На Третьем Вселенском Соборе святые отцы, отстаивая истину Православия, ради этого догмата рисковали жизнью, так как государственная власть покровительствовала в то время еретическому учению Нестория. Несторий бесчувственно именовал Пресвятую Деву иногда человекородицей, подчеркивая этим, что Она родила лишь человека, а иногда – Христородицей, как бы найдя некий компромисс, а по сути по-прежнему искажая истину. Ведь таким образом он утверждал, что Христос, родившийся от Пресвятой Девы, не был Сыном Божиим, но был лишь каким-то особенным, избранным человеком.

В самом слове «Богородица» уже заключена истина Православия о домостроительстве Божием (догматическое богословие делится на две основные части: собственно богословие, то есть учение о Боге, и домостроительство, то есть учение о Воплощении Сына Божия ради нашего спасения, что по-гречески звучит как «икономия»).

Переходим к следующему Троичну: Единаго Тя в Триех Лицах, Бога всех пою, Отца и Сына и Духа Святаго. Мы верим во Единого Бога и одновременно – верим в Троицу. Не в трех богов мы веруем, а в Единого Бога, Который есть Отец, Сын и Святой Дух в едином Существе, един в Трех Лицах. Слово «Лица» нужно понимать образно, не как точное соотношение с человеческим существом, потому что Бог есть Существо совершенно безóбразное, не имеющее никакого вида, духовное и безграничное. А то, что безгранично, не может быть облечено в какой-то образ или иметь какой-либо вид, и выражения канона нужно понимать, как говорят святые отцы, богоприлично. Мы верим в одного Бога, в Единого Бога, но Он един в Трех Лицах.

В следующем Троичне преподобный Андрей рассуждает о Существе Божием: Троице простая, несозданная, безначальное естество, в Троице певаемая Ипостасей, спаси ны, верою покланяющияся державе Твоей.

Троица простая – то есть Троица не есть сложение Трех Существ, но Одно совершенно простое Существо. Представьте себе три одинаково ярких света, повсюду распространяющихся, которые одновременно естественным образом сливаются в один свет и между которыми не может быть никакого разделения. Хотя и это также лишь образ, только до некоторой степени намекающий нам на тайну Божественного бытия Пресущной – то есть вышеестественной, сверхсущественной – Троицы.

Троице простая, несозданная – в этих словах подчеркивается, что Бог безначален, никогда не имел никакого начала и существовал прежде всех веков, всего видимого и невидимого творения, всего духовного и телесного, вещественного и умственного. Естество Божие безначально, и хотя мы говорим о том, что Сын и Дух через рождение и исхождение берут начало в Отце, но это начало не по времени, а по образу бытия, по времени же Сын и Дух также собезначальны Отцу. Поэтому Божественное Естество справедливо названо Естеством безначальным.

В Троице певаемая ипостасей – мы воспеваем одного Бога в Трех Ипостасях. Если ранее употреблялось слово Лицо и Андрей Критский говорил, что поет Бога единого в Трех Лицах, то здесь уже речь идет о Трех Ипостасях. Что такое ипостась?

Это греческое слово настолько точно показывает и объясняет нам образ бытия Трех Личностей Святой Троицы, что его даже не смогли перевести с греческого, и во всех языках это слово так и звучит – ипостась. Ипостась есть отдельное существо какого-либо вида, например, каждый человек представляет собой ипостась человеческого вида. Но человеческие ипостаси во многом отличаются друг от друга по разным признакам, случайным в философском смысле слова: по нахождению во времени и пространстве, по уму, способностям, воспитанию – и можно было бы найти много разных признаков, нравственных, физических, умственных и духовных.

Лица же Пресвятой Троицы, Ее Ипостаси, во всем совершенно подобны друг другу, и все свойства у Них общие. Например, когда мы говорим, что Бог есть любовь или Бог есть благо, то это относится и к Отцу, и к Сыну, и к Святому Духу – ко всем Лицам Пресвятой Троицы. Называя Бога всемогущим и вездесущим или Премудростью, мы произносим имена, также общие для всех Лиц Пресвятой Троицы.

Только в одном Ее Лица отличаются – в образе бытия: Отец безначален, потому что Он ни в ком ином не берет начало, Сын – рожден, Дух Святой – исходит.

Безначалие, рождение, исхождение (иначе еще говорят – отцовство, сыновство и исхождение) – только этим и отличаются лица Пресвятой Троицы. Слово «Ипостась» объемлет образ бытия, непостижимый для ограниченного человеческого существа.

Поэтому не будем говорить, что это слишком мало или слишком много, не будем пускаться своим умом в исследования для нас опасные, поскольку мы люди приземленные и наш ум не способен самостоятельно созерцать Божественные истины.

Святые отцы, изъяснившие евангельские догматы – подчеркиваю, не создавшие, а изъяснившие – были настолько просвещены разумом, что в откровениях, видениях, единении своего ума с Богом созерцали истины Божественного бытия и говорили о них, пережив их на опыте.

Один из величайших учителей Православной Церкви, который вслед за апостолом Иоанном Зеведеевым получил имя Богослова, святой Григорий Богослов, сказал: «Хорошо рассуждать о Боге, но лучше очищать себя ради Него».

И вот эти люди, очистившие себя ради Бога, говорили о том, что видели своими духовными глазами, что совершенно явственно и реально ощущали и переживали. Мы же только следуем за ними, как малые дети за своими взрослыми и опытными родителями.

Троице простая, несозданная, безначальное естество, в Троице певаемая Ипостасей, спаси ны верою покланяющияся державе Твоей. Держава Пресвятой Троицы, Единого Бога – одна. Нельзя сказать, чтобы было Царство Отца, или Сына, или Святого Духа, хотя иногда такие выражения и употребляются в Священном Писании – ради нашей немощи, чтобы мы хотя бы таким образом приняли Божественные истины.

Когда, например, в молитве «Отче наш» говорится: «Да приидет Царствие Твое», это не значит, что Царствие принадлежит исключительно Богу Отцу. Оно равно принадлежит и Сыну, и Святому Духу, и держава у Них общая.

Следующий Богородичен: От Отца безлетна Сына, в лето, Богородительнице, неискусомужно родила еси, странное чудо, пребывши Дева, доящи.

От Отца безлетна Сына, то есть безвременно, вне времени Сын был рожден от Отца и «в лето», что значит в переводе со славянского «во времени», Он был рожден Богородительницей. Здесь подчеркивается вещь неизъяснимая: «от Отца без матери Рожденный прежде всех веков в последние времена родился от Матери без отца», как сказано в другом церковном песнопении. Тот, Кто был Сыном Божиим, стал Сыном Человеческим. Тот, Кто от Бога Отца принимает Божественное Естество, усвоил Себе естество человеческое от Пресвятой Девы Марии.

И удивляется великий писатель, преподобный Андрей Критский: Странное чудо, пребывши Дева, доящи, неискусомужно родила, – то есть не познав того, что является обычным для женщины при рождении детей. Он восхищается и изумляется не с неверием, а с глубочайшей верой.

Странное чудо, пребывши Дева, доящи –непостижимая вещь, Дева молоком питает Богомладенца.

Тя, Троице, славим, Единаго Бога: Свят, Свят, Свят еси Отче, Сыне и Душе, простое Существо, Единице присно покланяемая. Славим одного Бога, но эти слава и святость принадлежат Пресвятой Троице, Которая есть Отец, Сын и Дух – и одновременно простое Существо, Троица в Единице, присно (то есть всегда) покланяемая.

В Богородичне сказано: Из Тебе облечеся в мое смешение, нетленная безмужная Мати Дево, Бог, создавый веки, и соедини Себе человеческое естество. Словами «мое смешение» преподобный Андрей подчеркивает, что Господь наш Иисус Христос воспринял полностью (конечно, кроме греха) все человеческое естество – разумную душу, дух и тело, а не только тело и неразумную душу, как безумствовал еретик Аполлинарий, утверждавший, что во Христе место человеческого разума заняла Ипостась Сына Божия. Если бы Он не воспринял какой-нибудь части человеческого естества, то и не искупил бы ее. Не воспринял бы ума – и наиважнейшая часть человеческой души осталась бы не очищенной, не искупленной, не освобожденной от власти греха и дьявола. Бог, создавый веки, стал человеком, соедини Себе человеческое естество – Творец навеки, непреложно, как сказано в песнопении, соединился со Своим творением, то есть с человеком, и показал этим чрезвычайную любовь к нему.

Человеколюбие Божие безгранично, бесконечно, ибо вездесущий, всемогущий, вечный Бог воспринял на Себя человеческое естество, чтобы спасти нас, Свое падшее творение, оказавшееся неверным, отступившее от Него.

Троица простая, нераздельная, единосущная, и естество едино, Светове и Свет, и свята Три, и Едино свято поется Бог Троица; но воспой, прослави живот и животы, душе, всех Бога. В этом тропаре подчеркивается, что Троица одновременно есть простая и нераздельная, и даже мысленно мы не можем Ее разделять или говорить о некотором подобии троебожия. Троица простая, нераздельная, единосущная. Как говорит Афанасий Великий, не односущная, то есть одно существо, но единосущная, потому что быть единым и быть одним – это разные понятия.

Светове и Свет – это три Света и одновременно один Свет. Свята Три и Едино Свято – три святости и одновременно одна святость, Бог в Троице. Преподобный Андрей восклицает: Воспой, прослави живот и животы, то есть жизнь и жизни. Вот в таком напряжении держит наш ум преподобный Андрей для того, чтобы наша вера была правильной, удерживалась на золотой середине между крайностями человеческого разума.

Мы должны отречься от веры в свой разум и воспринять эту Божественную истину, нашу правую веру, как она есть, как она была открыта Самим Сыном Божиим, Господом Иисусом Христом. Восприняв ее, мы должны следовать ей, не уклоняясь, хотя бы нам и было что-либо непонятно.

Нам нужно смириться, и тогда мы можем надеяться на милость Божию, – если, пребывая в правой вере и покаянии, мы до конца сохраним их, если будем беречь правую веру, которая единственно дает нам возможность в покаянии совершить свой земной путь, очиститься от грехов и надеяться, что Пресвятая Троица, по молитвам Пресвятой Девы Богородицы, нас спасет, очистит от грехов и помилует в этой жизни и будущей. Аминь.

Сегодня, как и вчера, мы рассмотрим только один тропарь Великого канона преподобного Андрея Критского. Этот тропарь напоминает нам о необыкновенном событии, описанном в Святом Евангелии, – о том, как Господь Иисус Христос, Сын Божий, воплотившийся Бог допустил, чтобы дьявол в пустыне искушал Его.

Христос искушашеся, диавол искушаше, показуя камение, да хлеби будут; на гору возведе видети вся царствия мира во мгновении; убойся, о душе, ловления, трезвися, молися на всякий час Богу. Андрей Критский изумляется действительно непостижимому событию. Даже мысль о том, что Господь мог искушаться, нас пугает. Думая об этом, мы как будто переходим некую грань, за которой кончается благоговение и появляется некая тень кощунства. Конечно, Его искушение не было подобно нашему: Он не склонился к соблазну и не отступил от воли Божией. Но нельзя эту ситуацию рассматривать и так, что Христу как человеку вовсе невозможно было искуситься. Иначе дьявол и не подступился бы к Нему, Господь не допустил бы этого.

Дьявол, как существо неверующее по своей расположенности, видел в Иисусе только человека и не хотел признавать в Нем Сына Божия. Он решил испытать Его: точно ли это так? Христос боролся с искушением как человек, но борьба была неизмеримо более тяжелой и страшной, чем у обычных людей. Можно сказать, что это была титаническая борьба.

Господь Иисус Христос сорок дней и ночей пребывал без пищи и пития. Напоследок же Он «взалкал», то есть почувствовал голод (см. Мф.4:1–2; Лк.4:1–2). Значит, до последних дней поста Он голода не испытывал. Это едва укладывается в нашем сознании, поскольку кажется невозможным. Но, как известно, некоторые подвижники христианства совершали подобные подвиги.

Например, преподобный Симеон Столпник во время Великого поста не вкушал никакой пищи и не пил воды. Первые двадцать дней он стоял, в последующие дни, обессилев, сидел. Он совершал это каждый год (конечно, не без помощи благодати Божией). Если обыкновенный грешный человек способен на такое, то тем паче Сын Божий. Хотя и облеченный человеческой плотью, Он был чист и безгрешен. Его человеческое естество не было искажено никаким грехом, поэтому Он смог совершить такой подвиг. Но на сороковой день Иисус Христос все же почувствовал голод.

Тогда дьявол, воспользовавшись естественным свойством человека желать пищи, приступил к нему и стал искушать. К нам дьявол приступает через наши мысли. Согрешив, наши прародители вступили в противозаконное общение с ним и дали ему доступ к человеческому уму.

Нам трудно восстановить единение ума с Богом, но мы легко соединяемся и общаемся с дьяволом через всевозможные греховные помыслы и ощущения, которые он нам внушает. К Господу Иисусу Христу дьявол таким образом приступить не мог, потому что Он был не только Сын Божий, но и безгрешный человек. Он был новым Адамом – таким, каким был первый человек до грехопадения. Поэтому дьявол приступил к Иисусу непосредственно.

В храме монастыря Хора в Константинополе есть замечательные мозаики, посвященные этому событию. В древних храмах часто изображалось искушение Господа – сюжет, волнующий всех верующих. Искушение Самого Спасителя казалось людям чем-то превосходящим разум. «Христос искушашеся».

Если дьявол дерзнул соблазнять Самого Бога, то как же должны быть осторожны мы, грешные люди! Как должны быть внимательны к себе, как трепетать за свое спасение! Но почему-то нам кажется, что в виде какого-то необыкновенного исключения беда нас минует, и дьявол либо вовсе не будет нас искушать, либо чересчур соблазнительные и сильные искушения нас обойдут. Нам представляется, что существует способ выйти сухими из воды.

Преподобный Андрей Критский говорит в этом тропаре: Убойся, о душе, ловления, трезвися, молися на всякий час Богу. Мы должны бояться дьявола, но наш страх должен быть подобен страху воина перед битвой.

Страх заставляет бойца бодрствовать, соблюдать осторожность, проявлять искусность в борьбе с врагами. Когда воины совершенно не боятся, как это бывает с молодыми и легкомысленными солдатами, враг легко уничтожает таких самонадеянных противников. Опытный и искусный боец не стыдится признаться в своем страхе. Но этот страх не столь силен, чтобы лишить его мужества и заставить нарушить воинский долг.

Страх делает человека осторожным, собранным и внимательным. Такой человек не только избежит бессмысленной гибели, но и, может быть, совершит подвиги, которые принесут пользу всему воинству.

Убойся, о душе, ловления – то есть опасайся соблазниться, попасть в дьявольские сети. Нелепо полагать, будто соблазны нас минуют. Если сатана дерзнул искушать Сына Божия, Самого Бога, то какие многообразные соблазны он может представить нам! Конечно, Господь не допускает, чтобы эти испытания были выше наших сил.

Единственное исключение составляет случай, если человек впадает в гордость, из-за чего ему попускается впасть в такие ситуации, когда искушения превышают его силы. Но во всех остальных случаях, при всех жизненных трудностях мы должны понимать, что искушаемся, соблазняемся, спотыкаемся только потому, что не употребляем достаточных усилий для победы над грехом. Мы недостаточно каемся и смиряемся и, таким образом, выводим себя из-под крова Божественной благодати.

Беспечность и недостаток понуждения делают нас удоборанимыми для греха. Поэтому преподобный Андрей Критский, вспоминая необыкновенное евангельское повествование об искушении дьяволом Христа, призывает нас к осторожности, собранности, трезвению.

Убойся, о душе, ловления, трезвися, молися на всякий час Богу. Как избежать соблазнов? Можем ли мы вести себя так, чтобы дьявол забыл о нас и никогда к нам не приступал? Пример, приведенный преподобным Андреем, говорит как раз о том, что мы не должны на это надеяться, и указывает нам не на то, как избежать соблазна, а на то, как не поддаться его действию: Молися на всякий час Богу. Вот в чем состоит трезвение. Мы не знаем, когда придет враг и чем будет нас искушать. Может быть, он станет возбуждать в нас ту страсть, которая наиболее могущественно в нас действует. А может быть, воспользовавшись нашей успокоенностью и самонадеянностью, ввергнет в такую брань, которой мы не ожидаем.

Бывает, что человек, как будто бы совершенно не склонный к пьянству, вдруг поддается как раз этой страсти. Человек чистый и целомудренный, не желающий и не ожидающий греха, попадает в такую ситуацию, что едва-едва может устоять. О подобных случаях рассказывает и святитель Игнатий.

Поэтому нам необходимо всегда трезвиться и молиться, всегда просить Бога о помощи. Мы не знаем, в какой миг жизни эта помощь может нам понадобиться. Соблазны могут быть такими сильными, что потрясут все наше существо. Даже Господь вынужден был отвечать дьяволу, чтобы отвергнуть его соблазнительные предложения. Тем паче это будет трудно для нас.

Нам кажется, что Богу все легко. Но о чем говорит Евангельское повествование? Когда приступил дьявол и сказал: «Скажи, чтобы эти камни стали хлебами», Спаситель отвечал ему: «Не хлебом единым будет жить человек, но всяким глаголом, исходящим из уст Божиих» (см. Мф.4:3–4; Лк.4:3–4). Происходила борьба: Христос искушался, но не искусился. Дьявол искушал, но не смог стать победителем в этой необыкновенной, непостижимой борьбе.

Затем он показал Спасителю все царства мира (см. Мф.4:8; Лк.4:5), то есть все, что вообще может привлекать человека. Почему мы думаем, что это ничего не значило для Господа Иисуса Христа как для человека? Неужели Он не понимал всего величия и сладости земных благ, которые предлагал ему дьявол, требуя взамен поклонения себе? Но Он отверг и этот соблазн: Господу Богу твоему поклонися, и тому одному послужишь. Отойди от меня, сатана (см. Мф.4:9–10; Лк.4:7–8). Но дьявол и после этого не отступил. Так бывает и в нашей жизни. Дьявол не отступает от нас сразу, даже если мы решительно готовы отвергнуть его. Он вновь и вновь дерзновенно и нагло вторгается в наш ум.

Искушая Спасителя, дьявол предложил Ему новый соблазн. Он принес Его на стену Иерусалимского храма и сказал Ему: «Если Ты Сын Божий, бросься вниз. Тогда Ангелы на руках понесут Тебя» (см. Мф.4:5–6; Лк.4:9–11). Дьявол искушал, наверное, для того чтобы Спаситель, когда Ангелы Его подхватили бы, соблазнился человеческой славой.

Необыкновенно искусительно уже и то, что дьявол перемещал Спасителя в пространстве. Представьте себе: он владел самим телом Спасителя: сначала вознес Христа на высокую гору, потом перенес на стену храма. Господь допустил это ради того, чтобы мы в искушениях всегда были поддерживаемы Его примером, живым и подлинным, и могли бы, верой соединившись с Ним, устоять Его силой. И в третий раз Спаситель с глубоким смирением отверг соблазнительное предложение дьявола, сказав: «Не искушай Господа Бога твоего» (см. Мф.4:7; Лк.4:12).

Следуя за Спасителем, за Начальником нашего спасения (см. Евр.2:10), или, по выражению святых отцов, за нашим Подвигоположником, то есть тем, кто начал подвиг борьбы с дьяволом, мы должны Ему подражать. Мы должны всегда быть готовыми к борьбе, трезвиться, молиться, чтобы всегда быть укрепленными силой победившего все искушения Господа Иисуса Христа. Аминь.

В третьей песне той части канона, которая читается сегодня на повечерии, есть тропарь: Исаака, окаянная душе моя, разумевши новую жертву, тайно всесожженную Господеви, подражай его произволению. В этих кратких словах содержится отсылка к библейскому повествованию о жертве, которую должен был принести праведный Авраам. Господь, желая испытать его веру, велел ему принести в жертву своего сына Исаака.

Само зачатие и рождение Исаака было чудом, потому что произошло тогда, когда Аврааму было сто лет, а его супруге Сарре – девяносто. Когда Сарра зачала в старости, она была так изумлена этому великому и непостижимому чуду, что сказала: Всякий, кто услышит об этом, рассмеется. (см. Быт.21:6) Потому новорожденному сыну и было дано имя «Исаак», что в переводе означает «радость» или «смех».

Шло время, и Аврааму, казалось, следовало бы только радоваться, что его возлюбленный сын, которого он, твердо веря в исполнение обетования Божия, ждал десятки лет, взрослеет и оправдывает родительские чаяния или по крайней мере подает надежды на то, что со временем станет человеком праведной, святой жизни и будет преуспевать как в духовном, так и земном отношениях.

Но вдруг Господь является Аврааму и повелевает ему принести в жертву того сына, о котором прежде сказал: В Исааке наречется тебе семя (Быт.21:12) (хотя у Авраама были и другие дети, «внебрачные», как мы теперь сказали бы, ибо в то время не было тех строгих предписаний на этот счет, которые существуют сейчас). Исаак был тем потомком Авраама, от которого должен был произойти великий народ, а самое главное – явиться в мир Мессия, Христос, что и произошло. Господь наш Иисус Христос по плоти является потомком Авраама именно через Исаака, между тем у Авраама был и другой знаменитый впоследствии сын – Измаил, ставший родоначальником арабских народов.

Того, от кого Авраам ждал рождения Мессии (ибо для праведного Авраама прежде всего имела значение именно духовная сторона дела, а потом уже и земное благополучие сына), следовало принести в жертву. По словам апостола Павла, Авраам решился исполнить это повеление потому, что Бог может, если Ему угодно, и из мертвых воскресить (см. Евр.11:17–19).

Столь глубока была вера Авраама! Авраам пошел на гору Мориа (сейчас она находится, как вы знаете, в Иерусалиме, но в то время там была пустынная местность) и на скале, где в древнейшие времена принято было совершать жертвоприношения, намеревался заклать своего сына Исаака. Он уже занес над ним нож, но Ангел Господень остановил его и сказал: Вот, вместо сына своего Исаака принеси в жертву овна (см. Быт.22:10–13), то есть барана, который запутался рогами в кустарнике неподалеку от того места, и Авраам принес его во всесожжение.

Поступок праведного Авраама стал предзнаменованием того, что Господь Иисус Христос будет принесен в жертву за всех нас, а Исаак прообразовал собой Крестную Жертву. Как Авраам выразил готовность принести в жертву своего сына, так и Небесный Отец принес в жертву за всех нас Своего возлюбленного Сына – Господа нашего Иисуса Христа.

Когда мы вспоминаем или перечитываем это повествование, то у нас создается впечатление, что все внимание в нем уделено лишь вере праведного Авраама, но ничего не говорится об Исааке, – мы не видим никаких подробностей, касающихся его поведения. В этом умалчивании есть глубокий смысл, ведь если бы Исаак проявлял какую-то непокорность или несогласие, то Библия, конечно, изобразила бы это. Но Библия молчит, а значит, Исаак вел себя смиренно и покорно, хотя и мог бы оказать сопротивление своему отцу. Вычисления, какие можно сделать исходя из текста Библии, показывают, что Исааку в то время было около двадцати пяти лет, а Аврааму – сто двадцать пять или более.

Юноша, полный сил, разумеется, мог бы дать отпор старику, но не сделал ничего подобного. Таким образом, мы убеждаемся в необычайном смирении и послушании праведного Исаака, хотя о нем в Библии ничего особенного не говорится, он не совершал никаких необыкновенных добрых дел. Мы знаем даже, что впоследствии он, по-человечески ошибаясь, больше любил недостойного отеческой любви Исава, чем Иакова, человека праведной и благочестивой жизни (см. Быт.25:21–34).

Одно то событие, когда Авраам хотел принести Исаака в жертву, позволяет убедиться в праведности последнего: послушание, смирение, покорность и безоглядная вера отцу были у Исаака столь глубоки, что стяжали ему великую благодать и освятили его, исполнив силы Божией на всю дальнейшую жизнь. Премудрый автор канона – преподобный Андрей Критский – это понимал, потому он и сказал так: Исаака, окаянная душе моя, разумевши новую жертву, тайно всесожженную Господеви, подражай его произволению.

Жертвоприношение Исаака не состоялось, однако преподобный Андрей указывает, что это не так, потому что внутренне, в душе, что единственно ценно пред Богом, Исаак согласился быть принесенным в жертву, раз это нужно Богу и угодно его праведному отцу, который был праведником и совершавшему все по воле Божией. Поэтому преподобный Андрей и говорит: Жертву, тайно всесожженную Господеви.

Вспомним, как повествует об этом событии Книга Бытия. У подножия горы Авраам взвалил на Исаака вязанку дров, которую везло вьючное животное, и, когда они направились к месту жертвоприношения, Исаак спросил: «А что же мы принесем во всесожжение?» Авраам ответил ему: «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения» (см. Быт.22:7–8), и Исаак больше ничего не спрашивал. Можно представить, как Исаак, наподобие агнца, был связан и положен на камень, а Авраам уже занес руку с ножом и должен был перерезать горло своему возлюбленному сыну (так изображается эта сцена на некоторых иконах).

Библия не говорит ни о каком сопротивлении или протесте со стороны Исаака, он смиренно подчинился той страшной участи, которая казалась неизбежной, ведь Авраам был остановлен только тогда, когда уже занес нож.

Как Авраам, так и Исаак были уверены, что жертвоприношение должно совершиться, поэтому как один внутренне уже принес в жертву Богу своего любимого сына, потому что ему повелел это Бог, так и другой внутренне уже соделал себя этой жертвой. Исаак понимал, что нужно смириться с тем, что делает его отец, хотя это противоестественно и страшно, к тому же человеческие жертвы не одобрялись праведными людьми.

Преподобный Андрей Критский призывает самого себя: Окаянная душе моя, подражай его произволению. Произволение этих праведников, не приведенное в исполнение по милости Божией, будучи испытано таким страшным образом, возвело Авраама на новую степень святости, а Исаака освятило и облагодатствовало. Читая канон Андрея Критского, мы, естественно, произносим слова этого канона от своего лица и, стало быть, обращаемся сами к себе: «Окаянная душе моя, подражай его произволению».

Действительно, есть ли в нас такое произволение, такое послушание воле Божией, чтобы мы, исполняя заповеди, готовы были при необходимости умереть ради них? Если в нас такой готовности нет, то благодать Божия не сойдет в нашу душу, потому что Господь есть сердцеведец и знает наше истинное произволение, а не то, что видят в нас со стороны. Наше настоящее произволение, может быть, и нам самим не всегда известно, по той причине что мы не понимаем сами себя.

Один современный подвижник, архимандрит Софроний (Сахаров), сказал, что, когда человек принуждает себя к исполнению заповедей, это возводит его на крест. Иногда, понуждая себя к исполнению той или иной заповеди, мы встречаем со стороны людей даже благодарность, нам это бывает приятно, и мы считаем, что все происходит как должно. А порой сталкиваемся со всеобщим неодобрением, негодованием, протестом, осуждением, скорбями и едва ли не остаемся одни, без всякой помощи со стороны близких людей.

Но нужно иметь мужество любить Господа Иисуса Христа больше, чем... я не буду говорить «жизнь», потому что, может быть, для нас это слишком высокая мера и такого испытания в нашей жизни никогда не будет. Но будем любить Его, по крайней мере, больше своего благополучия и покоя. И тогда в этом отношении мы действительно будем подражать праведному Исааку, поистине будем приносить «новую жертву, тайно всесожженную Господеви». Тайную, потому что она не видна посторонним людям или непонятна им, они, быть может, даже оценивают наше поведение как неразумное и непрактичное. Но все же мы исполняем заповедь – приносим «тайное всесожжение Господеви», приносим «новую жертву» – самих себя.

Мы сможем исполнить евангельские заповеди только тогда, когда в нас будет такое произволение, подражать которому призывает нас преподобный Андрей Критский. Если же мы не идем до конца и думаем, что, возможно, не будет никакой скорби, Господь помилует, и нас минует испытание, которое следует в иные моменты жизни за исполнением Евангелия, то, не имея произволения Исаака, мы не получим и той благодати.

Наша жертва будет только игрой, а не полной внутренней решимостью. Нам следует помнить, что и Авраам, и Исаак до последнего мгновения были уверены, что один должен принести жертву, а другой – пасть жертвой послушания.

У нас же, к сожалению, получается так, что мы не только в каких-то особенных жизненных обстоятельствах, когда нам действительно грозят тяжкие испытания и великие скорби, но и в мелочах, из-за мелких неприятностей, даже из-за мелких неудовольствий, отказываемся от исполнения заповедей и предпочитаем каким-либо образом увернуться от прямого пути послушания Богу.

И конечно же, из-за того, что у нас нет должного произволения, нет у нас и благодати, нам не удается исполнять заповеди, и мы остаемся пустыми. Виноваты же в этом не окружающие нас люди, не обстоятельства, не духовник, не недостаток каких-то иных средств к спасению, а мы сами. Мы сами повинны в том, что не имеем должной твердости в отношении к евангельским заповедям и не подражаем праведному Исааку.

Если ветхозаветный праведник, живший до пришествия в мир Христа Спасителя, из послушания воле Божией, которая была явлена через его праведного отца, готов был лишиться и жизни, то к гораздо большему надлежало бы быть готовыми нам – людям новозаветного времени, когда жертва Христова уже принесена. Но, увы, этого нет.

Поэтому вместе с преподобным Андреем Критским будем осуждать себя, смиримся, понудим себя хоть к чему-то, и тогда, может быть, милость Божия произведет в нашей душе чудесное изменение. Аминь.

Третий день мы слушаем Божественные песнопения святого Андрея Критского, желая, как сказано в Евангелии, подобно псам, насытиться хотя бы крохами со стола господ (Мф.15:27; Мк.7:28).

Пусть объять умом весь этот канон, прочувствовать его сердцем, насытить душу всем этим обильным пиршеством – выше наших духовных сил, но хотя бы некую малую часть, крохи этих возвышенных рассуждений, мыслей, образов преподобного Андрея постараемся применить к себе, чтобы получить некоторую, пусть малую, пользу.

От юности, Христе, заповеди Твоя преступих, всестрастно небрегий, унынием преидох житие. Темже зову Ти, Спасе: поне на конец спаси мя. Сказанное относится к каждому человеку. Многие из нас о заповедях узнали уже в среднем, зрелом возрасте. А те, кто были крещены в детстве и воспитаны в христианском духе своими верующими родителями, то ли из-за недостатков в воспитании, то ли из-за собственного нерадения остались бесплодными, чем показали свое пренебрежение к известным им заповедям. Но даже тем, кто поздно узнал о вере, о христианских православных истинах, нет извинения, потому что Христос, как сказано в Евангелии, просвещает всякого человека, приходящего в мир (Ин.1:9).

Душа, как говорит Тертуллиан, по природе христианка. Если бы мы прислушивались к голосу своей совести, то избежали бы многих страшных, отвратительных поступков и даже мыслей и жили бы чисто. Подготовленные своей совестью и как бы водимые ею, мы пришли бы к Христу чистыми и способными воспринять евангельские истины, потому что они не есть нечто постороннее, данное нам извне.

Евангелие – не просто книга, оно напоминает нам о том, что вложено Богом в душу человека при его сотворении. Евангельские заповеди соответствуют природе, естеству человека. Преступая их и пренебрегая ими, мы поступаем против собственного естества, противоестественно, пусть даже мы ничего не знаем о них и никто не учил нас вере.

Почему, даже и не зная ничего о заповедях, мы мучаемся от воспоминаний о некоторых наших отвратительных поступках? Это свидетельство того, что совесть наша говорила нам, как нужно было делать, но мы ей противились. Поэтому ко всем нам относятся слова: От юности, Христе, заповеди Твоя преступих, всестрастно небрегий, то есть поддавшись всем страстям, впав в небрежение заповедями.

Унынием преидох житие. Что мы понимаем под словом «уныние»? Обычно – грусть, печаль, состояние души человека, иногда доводящее до отчаяния. Но не так понимали его святые отцы.

Преподобный Григорий Синаит, рассуждая о восьми главных страстях человека, употребляет вместо слова «уныние» неожиданное для нас наименование – «лень».

Уныние – это лень к духовной жизни. Бывает лень к труду, обычным повседневным делам, и мы на ленивых людей смотрим, как правило, с презрением. Трудолюбие ценится всегда, так же необходимо оно и в вопросах нравственных и духовных, в вопросах спасения своей души.

Если мы посмотрим на свою жизнь трезво и без предубеждения, не пытаясь оправдаться, но желая обвинить и укорить себя, для того чтобы исправиться, то действительно поймем, что к нам весьма подходят эти слова. Унынием преидох житие, – то есть в лености. Поддавшись такому состоянию (по видимости это печаль, а по сути – оправдание нашего нерадения), мы перестаем трудиться над тем, чтобы провести свою жизнь правильно, по-евангельски.

В другом тропаре преподобный Андрей напоминает нам о чуде, случившемся во время перехода еврейского народа через пустыню в землю обетованную. Священники с ковчегом Завета подошли к реке Иордан, ее течение неожиданно остановилось, вода встала стеной, и евреи посуху перешли реку и вошли в землю обетованную.

Преподобный Андрей, напоминая нам это событие, находит и для нас возможность ему подражать. Вот что он говорит: Преиди времени текущее естество, яко прежде ковчег, и земли оныя буди во одержании обетования, душе, Бог повелевает, – то есть сравнивает реку Иордан с текущим естеством времени.

Казалось бы, действительно, время не останавливается ни на одно мгновение. Но когда в нашей душе есть залог вечности, залог благодатной жизни, то есть твердая вера (подобно хранившимся в ковчеге Божественным святыням), тогда мы не плывем, так сказать, по течению, не поддаемся текущему естеству времени, оно не увлекает нас неудержимым потоком, но, наоборот, мы останавливаем его, «переходим» его и вступаем в вечность. И тогда еще в этой жизни мы овладеваем землей обетованной, то есть тем, что нас ждет в жизни будущей – небесными благами.

Некоторые оправдывают себя и говорят: «Что мы можем сделать, если жизнь такая, что нельзя вести себя по-христиански?» Если бы в нас была вера, как у ветхозаветных евреев, в то древнее время единственного истинно верующего народа на земле, мы должны были бы по повелению Божию перейти времени текущее естество.

В каноне есть еще один образ, напоминающий нам уже об ином ковчеге, Ноевом, и о водной стихии в ином смысле. Если в предыдущем тропаре, который мы рассматривали, говорилось, что мы должны преодолеть текущее естество времени, то теперь преподобный Андрей говорит, что греховный потоп затопил нашу душу. Едина отверзла еси хляби гнева Бога твоего, душе моя, и потопила еси всю, якоже землю, плоть, – то есть потоп греховный объял всю нашу плоть, подобно тому, как в древности всемирный потоп погубил всю землю.

И деяния, и житие, и пребыла еси вне спасительнаго ковчега – своим противоестественным по отношению к Евангелию поведением мы вызвали гнев Божий, и этот гнев, это Божие наказание состоит в том, что грех настолько вжился в нас, что, можно сказать, мы полностью в него погрузились, как бы всемирным потопом погубив все свое естество. И деяния, и житие. Мы погубили и все наши дела, и всю нашу жизнь, потому что пребыли вне спасительного ковчега.

Что же это за спасительный ковчег, в котором мы можем спастись? Казалось бы, сейчас совершенно другие обстоятельства, и то, что было в глубокой древности, в дни Ноя, никак не может в точности повториться в наше время и конкретно с нами.

Но тем не менее, дерзая, преподобный Андрей говорит так: Едина отверзла еси хляби гнева, – то есть каждый из нас один виноват. Это значит, что мы не должны оправдываться тем, что грешим по какой-то посторонней причине, из-за каких-либо обстоятельств или людей. Каждый должен думать: «Я один виноват в том, что согрешил и погрузил все свое естество, подобно земле, в греховный потоп».

Мы сами виноваты в том, что пребыли вне спасительного ковчега, которым является, конечно, в первую очередь Святая Церковь. А в ней мы пребываем не только тогда, когда телом находимся в храме и участвуем в Таинствах, но когда мы живем по учению Церкви и пребываем в ней своей волей, своим умом, где бы мы ни находились.

Трудимся ли мы где-нибудь в миру, или занимаемся домашней работой, или даже отдыхаем с друзьями – везде и всюду, в любое время мы должны пребывать в Церкви, в этом спасительном Ноевом ковчеге, то есть все и всегда делать так, как учит Церковь, и ни в чем не преступать ее учения.

Но под ковчегом можно понимать еще и исключительно внутреннее состояние человека. Когда поток греха овладевает душой, постепенно как бы заполняя все существо человека, так что в нем не остается ни одного места, куда можно было бы взойти, как на высокую гору, и спастись от потопа, – тогда мы должны войти в ковчег, которым является молитва.

Мы входим в ковчег молитвы и укрываемся в ней, как будто бы закрываем двери души так, что не видим, что происходит снаружи, подобно тому, как Ной не видел страшного потопа, уничтожившего все живое на земле. Мы пребываем в молитве, как в ковчеге, замкнувшись вниманием внутри нее, и можем надеяться на милость Божию, пусть даже потоп греховный будет длиться долгие дни и месяцы.

Хотя нам и тяжело, хотя в нашей душе и происходит борьба, хотя и носится наш ковчег по греховным волнам, но наш ум пребывает неповрежденным, как Ной с семейством в своем ковчеге.

Можно даже провести такую аналогию: как в ковчеге Ной находился с семью членами своего семейства, то есть человечество спаслось в количестве лишь восьми человек, так и мы спасаемся от, казалось бы, неминуемой, всепоглощающей гибели словами Иисусовой молитвы, которых также восемь. Главное, чтобы мы имели веру и знали, что молитва, если мы ее не оставим, не даст нам погибнуть.

Господь печется о нас, когда мы совершенно во всем предаемся в Его волю и сами ни о чем не заботимся. Во время тяжелой внутренней борьбы с грехом человек не имеет возможности самостоятельно противиться дьяволу. Он должен уподобиться Ною: как тот не усомнился, что простой корабль, это примитивное сооружение, может спасти человечество, и при очень простых технических средствах на протяжении более чем ста лет строил свой ковчег, так и мы должны терпеливо заботиться о молитве, веря в то, что она нам поможет, и в случае опасности, прежде всего опасности погибнуть в потопе греха, устремляться именно к ней.

Если мы будем поступать подобно Ною, то Господь нас помилует – вот чему учит великий, богомудрый гимнотворец, преподобный Андрей Критский. Подчас в одном тропаре его канона содержится множество великих и мудрых мыслей, совершенно неожиданных духовных толкований Священного Писания. И конечно, чтобы понять и прочувствовать Великий канон, необходимо не только покаяние, но и знание Священного Писания и православных догматов.

Святые отцы не унижаются, подобно сектантам, до того, чтобы сделать христианское учение доступным и понятным для невежественных людей, но, наоборот: преодолевают это невежество и в некоторой степени возвышают людей до своего духовного совершенства. Они заставляют нас трудиться не только над покаянием, но и над своим образованием.

Для того чтобы правильно понять Великий канон, нужно хорошо знать Священное Писание Ветхого и Нового Завета, нужно знать православное вероучение – и тогда возвышенная, поэтическая речь, удивительным образом сочетающаяся с самыми искренними покаянными чувствами, станет как бы воплем нашей кающейся души.

Тогда мы получим пользу, тогда мы насытим свою душу, тогда действительно одно или два слова Великого канона будут вызывать в нас воздыхание и даже слезы покаяния. Аминь.

К Великому канону Андрея Критского нельзя добавить ни одной мысли, которая могла бы его обогатить. Благодаря просвещенному Божественной благодатью уму, а также необыкновенным, гениальным способностям, преподобный Андрей в немногих словах выразил возвышенные и прекрасные истины.

Едва ли мы, обыкновенные люди, можем чем-то дополнить это великое духовное произведение. Мы остановимся на одном тропаре канона и постараемся получить назидание, хотя и не столь возвышенное и утонченное, как от всего канона, но более простое и понятное.

От лица всех православных христиан преподобный Андрей восклицает: Яко разбойник вопию Ти: помяни мя. Яко Петр плачу горце: ослаби ми, Спасе. Зову яко мытарь, слезю яко блудница. Приими мое рыдание, якоже иногда хананеино.

Приими мое рыдание – для преподобного Андрея этот канон был плодом внутренних потрясающих переживаний. К сожалению, мы воспринимаем эти слова лишь как некий художественный образ.

В самом деле, у кого из нас вырывается рыдание при покаянии? Едва-едва слеза выступит – и мы считаем, что наша душа размягчилась. А преподобный Андрей, подвизаясь и каясь, приходил в особенное состояние, о котором нам известно из житий других подвижников благочестия: день и ночь они плакали о своих грехах.

Покаянный плач – проявление самой высокой духовности. Люди, очерствевшие, окаменевшие сердцем, утопающие в грехах, как правило, не могут и слезы проронить о своем нравственном убожестве. В гордыне своей они считают слезы слабостью и если плачут, то лишь о потерянных земных благах, о болезнях, о бедах близких им людей. Хуже того: иногда они плачут от злобы, ненависти, злопамятства, уязвленной гордости.

Кто из них может плакать о своих грехах? Благодатный, радостотворный плач преподобного Андрея породил прекрасные и одновременно приводящие в покаяние слова Великого канона. Они смиряют человека, но они же его и возвышают. Смиряют – сознанием нравственного убожества, возвышают – надеждой на милость Божию.

В этом тропаре в краткой форме приводится несколько примеров проявлений милосердия Божия, напоминаются поучительные притчи Спасителя о покаянии и о милости Бога к кающемуся грешнику.

Яко разбойник вопию Ти: помяни мя. Всего несколько слов, но в них содержится важная мысль: мы должны каяться так, как каялся разбойник, распятый на кресте рядом с Христом. Вспомним слова разбойника: Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое (Лк.23:42).

Он говорил это Тому, Кто в муках умирал рядом с ним на Кресте; Тому, Кто был предан и оставлен всеми, даже Своими учениками; Тому, над Кем все смеялись, в том числе и страдавший на кресте другой разбойник. Он своими глазами видел, как Христа поили уксусом и желчью, как вместо царского венца на Него надели венец терновый и для насмешки облачили в багряницу, царскую одежду. Но, несмотря на это, несмотря на всеобщее неверие и предательство, несмотря на унизительные страдания Спасителя, в этом разбойнике вдруг проявляется необъяснимая, непостижимая для человеческого разума вера. Он говорит Тому, Кто умирает на Кресте: Помяни меня, когда приидешь в Царствие Твое.

Перед этим исповеданием разбойник вступил в необыкновенный спор со своим товарищем по несчастью. Безумный разбойник (так его называют в отличие от первого, благоразумного) стал в отчаянии, увлекшись общим настроением, с насмешкой говорить: Если ты Христос, спаси себя и нас. Благоразумный разбойник, считая, что и находясь при смерти нужно бояться Бога, унимал его: Или ты не боишься Бога? (см. Лк.23:39–40).

Казалось бы, чего страшиться, когда мы умираем? Какие еще могут случиться несчастья, если самое плохое уже произошло? Но в душе благоразумного разбойника, несмотря на совершенные им преступления, среди которых, возможно, были и убийства, все-таки жил страх Божий.

Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал (Лк.23:40–41) – так сказал разбойник о Спасителе. Я думаю, именно благодаря смирению, осознанию своего глубочайшего недостоинства и греховности, признанию того, что он страдает справедливо, в душе разбойника родилась непостижимая, непонятная при таких обстоятельствах вера. Уверовав в то, что умирающий Иисус придет когда-то в Царствие Свое, разбойник просит не спасения здесь и сейчас, как его безумный товарищ, и даже не прощения грехов, а с глубочайшим смирением просит только одного: Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое – вспомни меня.

Сейчас мы вкладываем в эти слова духовный смысл: если Господь вспомнит – значит, помилует. Но в тот момент разбойник едва ли осознавал, что Иисус может даровать ему спасение. Он лишь просил, чтобы его вспомнили. «Вспомни, как я страдал вместе с Тобой. В отличие от Тебя, я заслужил это страдание, но вспомни меня!»

Канон преподобного Андрея Критского говорит нам о необходимости приобрести такое же смирение. Мы молимся этими словами за каждой Литургией Василия Великого и Иоанна Златоуста, потому что словами «Помяни нас, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем» начинается пение заповедей блаженств на малом входе.

Если бы мы приобрели подобное смирение и покаяние, то есть осознали свое полное недостоинство и то, что терпим скорби заслуженно, – тогда бы и у нас родилась вера, подобная вере благоразумного разбойника. И если бы мы просили только о том, чтобы нас вспомнили, у нас родилось бы еще более глубокое смирение.

Что же услышал разбойник в ответ на свои слова, исполненные превосходящих человеческий разум смирения и веры? Ныне же будешь со Мною в раю (Лк.23:43). Ты думаешь, что когда-то, в Царствии Своем, Я, может быть, вспомню тебя. А Я говорю тебе здесь и сейчас: ныне же, сегодня же ты будешь со Мной в раю. Спустя немного времени разбойник разрешился от уз своей плоти: пришли стражники, перебили распятым голени, и они в судорогах задохнулись на кресте, потому что, виснув на руках, уже не могли ни вдохнуть, ни выдохнуть.

После этой страшной муки душа разбойника вошла в рай, где Сам Господь Иисус Христос встретил его и принял, конечно, уже не как Человек, но как Бог. Благоразумный разбойник был первым спасенным человеком из всех уверовавших во Христа.

Самый страшный грешник, убийца, грабитель (имевший, возможно, и другие пороки) первым вошел в рай ради своего смирения, от которого родилась вера. Вот какой смысл содержится в нескольких словах тропаря Великого канона: Яко разбойник вопию Ти.

Далее в каноне говорится: Яко Петр плачу горце: ослаби ми, Спасе. Эти слова напоминают о тяжком грехопадении, которое случилось с самым пламенным учеником Спасителя – апостолом Петром. Он первый исповедовал Его Сыном Бога Живого, обещал ради Него пойти в темницу и на смерть, видел Спасителя преобразившимся на Фаворе, во всей славе Его Божества, и он же троекратно отрекся от Спасителя.

Для раскаяния в этом ему не понадобилось даже слова упрека. Всего один взгляд Спасителя, как повествует об этом евангелист Лука, – и Петр сразу осознал совершенный им грех (см. Лк.22:61). Он горячо любил Спасителя, Господа Иисуса Христа, своего Учителя и Наставника, и после отречения страдания его были ужасны.

Впоследствии Петру был прощен его грех, он был восстановлен в апостольском служении. Это произошло после Воскресения Спасителя, на озере Генисаретском, когда Господь троекратно вопросил: Любишь ли ты Меня?, и Петр отвечал: Ей, Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя (см. Ин.21:15–17). Но, несмотря на это, церковное предание говорит, что апостол Петр начинал плакать всякий раз, когда слышал пение петуха. На древних иконах его изображают с бороздами на щеках от слез.

Всю жизнь плакал Петр из-за своего падения. Он не боялся наказания: его наказывало, укоряло и мучило собственное сердце. Он словно бы сам не мог понять, почему он так поступил. Не испугавшись выйти с одним мечом против целой толпы, через короткое время он отрекся перед лицом женщины-служанки.

Произошло это оттого, что он слишком надеялся на себя, слишком был уверен в том, что никогда не отступит от Спасителя. Даже когда Господь предрек Петру, что он трижды от Него отречется, тот посмел Ему возражать: Этого не будет никогда. С Тобою я готов в темницу и на смерть (см. Лк.22:33).

И мы вновь должны отождествить себя с Петром, как отождествляли с разбойником. Не для того, чтобы впасть в уныние, но чтобы приобрести надежду. Разбойник, убийца, грабитель, насильник вошли в Царствие Небесное; Петр, отрекшийся от своего Спасителя, получил прощение и даже был восстановлен в апостольском служении. Проявив подобное покаяние, и мы имеем право надеяться на то, что Бог по милости Своей снизойдет к нашей немощи.

Далее в тропаре следуют слова из притчи о мытаре и фарисее: Зову яко мытарь. В притче Спасителя фарисей хвалил себя, говоря: Благодарю Тебя, Господи, что я не таков как прочие люди (см. Лк.18:11), а мытарь только повторял: Боже, милостив буди мне грешному (см. Лк.18:13). Нам необходимо приобрести такие же смирение, веру и покаяние. И, конечно, молитву, без которой все остальное невозможно.

Если мы верим, то почему не молимся? Если смиренны, почему не считаем себя грешниками?

Мы должны взывать к Богу, как мытарь: Боже, милостив буди мне грешному. Не обязательно молиться именно этими словами. Тот же смысл, что и молитва мытаря, имеет Иисусова молитва, которая одновременно содержит в себе откровение о воплощении Сына Божия.

За две тысячи лет существования Христовой Церкви святые отцы составили много прекрасных молитвословий, но молитвенный дух, который должен пронизывать всю нашу внутреннюю жизнь, содержится именно в этой краткой молитве: «Боже, милостив буди мне грешному».

Если человек не хочет и не любит молиться, значит, в нем нет настоящей веры, и он не ищет соединения с Богом. Кто не молится о прощении своих грехов, тот считает себя грешником только в уме, но не в сердце. Если мы сердцем убеждены в том, что мы грешники, тогда из наших уст искренно возносится любая молитва, и в особенности покаянная Иисусова молитва. В ней мы всегда будем искать соединения с Богом и прощения своих бесчисленных грехов.

Следующие слова тропаря слезю яко блудница, напоминают нам о том, как некая грешница вошла в дом Симона фарисея, где за трапезой возлежал Спаситель, и, подойдя к Нему, плакала столь обильно, что своими слезами омыла Его ноги (см. Лк.7:37–38).

Представьте, какие потоки слез она изливала, какие вздохи вырывались из ее груди, даже если она сдерживала рыдания. Она не постыдилась войти в дом фарисея, хотя всякий человек в городе знал, кто она такая.

Хозяин дома, Симон, даже осудил Господа, сказав про себя: Если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница (Лк.7:39), то есть не позволил бы, чтобы она к Нему прикасалась. Но Господь пришел призвать к покаянию не праведников, а грешников, иначе говоря, не тех, кто считает себя праведниками, а тех, кто осознает свою греховность. Эта грешница, каясь, омывала обильными слезами ноги Спасителя, вытирала их своими волосами, лобызала и мазала драгоценным миром.

Так же, как эта блудница, должны плакать и мы. Если у нас нет таких слез, нет подлинного, глубокого покаяния, то хотя бы укорим себя за это. Будем вздыхать о своей черствости, о каменносердечии, о безразличии к собственной участи в вечности. Это уже будет некоторым малым шагом к тому покаянию, которое мы должны были бы иметь.

Далее тропарь канона вновь отсылает нас к евангельскому событию: Приими мое рыдание, яко же иногда хананеино.

Когда Спаситель проходил через землю хананейскую, граничащую с Иудеей, к Нему подошла женщина и просила об исцелении своей дочери от беснования, говоря: Дочь моя жестоко беснуется. Спаситель не отвечал и как бы пренебрегал ею, но она не отступала (см. Мф.15:22–25). Тогда Он сказал: Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам (Мф.15:26).

Представьте себе, что какой-нибудь священник ответит вам так грубо. Какое оскорбление, какое возмущение было бы в душе у любого обыкновенного человека! Но хананеянка сказала: Так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их (Мф.15:27). Она признала, что достойна такого именования и такого отношения к себе. И себя, и свою дочь она признала как бы нечистыми животными и просила получить кроху со стола правоверующих людей, какими были в то время иудеи.

В тропаре не говорится, что ответил женщине Господь, но мы сразу вспоминаем об этом. Господь сказал: О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час (Мф.15:28).

Нужно просить об исцелении своей души, которая подобна беснующейся дочери хананеянки. Мы в такой же степени, как она, одержимы страстями и не владеем собой. Дочь хананеянки была неспособна ни к какой деятельности, потому что демон лишил ее разума. То же происходит и с нами.

Воспринимая действительность искаженно, мы обычно и поступаем неправильно, и видим все в свете своих страстей: блуда, гнева, уныния, отчаяния, чревоугодия, злопамятства, мстительности, осуждения. Из-за этого мы видим мир не таким, какой он есть, а таким, каким видят его лишенные разума люди. Точнее, наверное, сказать, как видят его по представлению демонов бесноватые: во всех людях они видят врагов, везде им чудятся страшные чудовища, весь мир на них ополчается, и реагируют они соответствующим образом...

Приими мое рыдание, якоже иногда хананеино. Неотступно умоляя Спасителя о прощении грехов, мы получим исцеление, хотя бы нам казалось это уже невозможным.

Итак, в этом небольшом тропаре содержится огромный смысл.

Яко разбойник вопию Ти: помяни мя. Необходимо приобрести смирение, веру и глубокое сознание того, что мы достойны страданий, которые мы терпим в земной жизни.

Яко Петр плачу горце: ослаби ми Спасе. Своими делами мы отрекаемся от веры, своей жизнью показываем, что мы не христиане, и потому мы должны плакать так же горько, как Петр.

Зову яко мытарь. Но плакать нужно молитвенно, а не так, как это делают люди, не понимающие значения покаяния. Мы должны молитвенно взывать Богу: «Боже, буди милостив мне грешнику» – «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешнаго».

Слезю яко блудница. Мы должны плакать, как блудница, а если у нас нет таких слез, то хотя бы укорять себя за это, вздыхать с покаянием или проявлять покаянное чувство как-то иначе, лишь бы искренно и неподдельно.

Будем неотступно умолять Господа о прощении, как хананеянка, получившая просимое – исцеление своей бесноватой дочери. Тогда и мы получим облегчение от страстей, иногда действующих в нас сильнее, чем демоны в беснующихся.

В этом тропаре преподобный Андрей Критский отсылает нас к Евангелию, которое всегда должно быть в нашем уме. При упоминании даже нескольких слов из Писания в нашей памяти и воображении должны оживать события и поучения, о которых в нем повествуется.

Ум наш, как сказал преподобный Серафим Саровский, «должен плавать в законе Господнем», и в таком случае, в любой жизненной ситуации избирая необходимое из Евангелия, мы будем руководствоваться им в своей повседневной жизни.

Только таким образом, живя по Евангелию, мы и можем спастись. Таким должно быть настроение у человека, стремящегося к спасению, о чем вновь и вновь напоминает нам Великий канон Андрея Критского. Аминь.

Сегодня, в четвертый день Великого поста, мы читали последнюю часть канона преподобного Андрея Критского. По обыкновению, и сегодня мы остановимся лишь на двух тропарях, из второй и третьей песни канона.

Столп умудрила еси создати, о душе, и утверждение водрузити твоими похотьми, аще не бы Зиждитель удержал советы твоя, и низвергл на землю ухищрения твоя, – размышляет преподобный Андрей. Здесь он сравнивает свое душевное состояние со столпом, то есть с Вавилонской башней. И не только свое душевное состояние, но и состояние каждого читающего или слушающего этот канон, ибо у всех людей одна природа.

Человеческие грехи столь схожи, что тот, кто проник в сущность человеческой жизни, в смысл грехопадения и уклонения от заповедей, может говорить от лица всякого человека. И его слова окажутся более искренними, чем слова человека, неопытного в духовном отношении, который попытался бы сказать что-то о своем внутреннем состоянии.

Столп умудрила еси создати, о душе, и утверждение водрузити твоими похотьми, – то есть уподобилась древним людям, которые решили построить башню, чтобы посредством этого деяния, казавшегося им великим, прославиться и утвердиться в своих собственных глазах, почувствовать, будто они собой представляют нечто. Иначе говоря, через такое безумное и неосуществимое предприятие эти люди искали самоутверждения.

Сейчас мы смотрим на повествование о вавилонском столпотворении почти с насмешкой, оно представляется нам до такой степени странным и нелепым, что мы сомневаемся в реальности или вовсе его отрицаем, считая его некой притчей. Нам кажется невозможным, чтобы все человечество того времени, за исключением, может быть, немногих благоразумных людей, желало совершить такое безумное деяние – построить башню до самых небес. Но мы и сами недалеко ушли от тех людей. Господь, видя расположение людей к подобного рода злым делам, разделил народы, чтобы не позволить осуществиться их намерениям.

Действительно, люди скоро и легко объединяются для совершения злых и безумных поступков, а в добром деле и два человека с трудом находят между собой согласие. Если бы сейчас человечество объединилось, то оно опять объединилось бы на злое дело, пусть уже не для постройки Вавилонской башни, а для чего-то другого, безумного и неосуществимого.

Из общественной и политической жизни, из экономики, научной деятельности или искусства можно привести множество примеров того, как люди объединялись, чтобы совершить какой-нибудь злой и безумный поступок, иногда абсолютно невероятный. Причем современникам всех этих событий всегда казалось, что еще чуть-чуть и безумный замысел удастся осуществить, например построить справедливое общество, но через одно-два поколения это уже выглядело смешным и нелепым. Поэтому не надо слишком скептически относиться к повествованию о строительстве Вавилонской башни. То, что нам, с точки зрения наших познаний, кажется нелепым, людям того времени, с их знаниями, казалось весьма вероятным и возможным.

Какое же отношение все это имеет к нам и душе каждого человека? Мы также, желая исполнить какие-то свои греховные, безумные планы и намерения, прикладываем к этому огромные усилия, напрягаем все свои силы. Нам кажется, что нас вдохновляют какие-то благие мысли, а на самом деле – это страсти и похоти.

В широком смысле слова всякую страсть, всякое греховное чувство, которым мы не в состоянии владеть – будь то гнев, тщеславие или другие страсти, – можно назвать похотью. Движимые этими греховными чувствами, мы совершаем безумные поступки для исполнения своих греховных пожеланий.

Часто мы лукаво скрываем свои страсти, облекая их в какую-нибудь приличную, иногда даже возвышенную форму и сознательно или бессознательно выдавая их чуть ли не за вдохновение. Подчас мы даже создаем целые проекты, строим огромные и разработанные планы действий, если хотим удовлетворить порывы не одной какой-то страсти, а нескольких страстей. По прошествии некоторого времени мы отрезвляемся, поскольку Господь ради нас самих не допускает исполниться нашим нелепым и вредным желаниям. Мы начинаем думать, что это мы сами благоразумно поступили, отказавшись от своего злого замысла, а на самом деле это Промысел Божий не позволил нам осуществить его ради нашего же спасения и ради того, чтобы мы не погрязли в грехе окончательно.

То, что в древности пытались совершить все люди вместе, сейчас стремится сделать каждый из нас. И мы действительно погубили бы себя, совершив тот или иной безумный поступок, аще не бы Зиждитель удержал советы твоя (то есть замыслы, планы, намерения), и низвергл на землю ухищрения твоя, как говорится в этом тропаре.

Когда произошло вавилонское смешение, то есть люди перестали понимать друг друга, поскольку начали говорить на разных языках, то люди не смогли исполнить своего замысла и разошлись в разные стороны, расселившись по всей земле. Так возникли разные национальности.

Непонимание, подобное тому, которое было вызвано вавилонским смешением языков, происходит и внутри каждого из нас. Благая мысль как будто бы ясно подсказывает нам, чтó необходимо делать, а дурная, или иначе – страсть, борется с ней, так что мы ничего не можем довести до конца. И при этом мы ставим себе в заслугу, если нам удается удерживаться от греха, от зла!

Да если бы Господь не расстраивал наши планы, сколько бы зла мы наделали, сколько вреда принесли бы и другим людям, и себе? В какую бездну зашли бы, из которой никто бы нас не спас? Мы должны всегда помнить об этом, всегда сознавать это и каяться, благодарить Бога за то, что Он не дает осуществиться нашим неразумным, душевредным и пагубным, прежде всего для нас самих, планам.

В каноне есть и еще один тропарь, в котором говорится о столпе, но уже о другом: Не буди столп сланый, душе, возвратившися вспять, образ да устрашит тя содомский, горé в Сигор спасайся. Здесь преподобный Андрей напоминает нам о жене Лотовой.

Сам Спаситель, когда говорит о кончине мира, обращается к этому примеру: Вспоминайте жену Лотову, – говорит Он (Лк.17:32). Почему? Это пример того, чего ни в коем случае нельзя делать. Когда Лот со своей женой и дочерьми был выведен из Содома, на город пал огненный дождь. Лоту и его родственникам было сказано, чтобы они не смели оглядываться назад, и они исполнили приказание выводивших их из города Ангелов, только жена Лотова оглянулась. Оглянулась не потому, что жалела погибавших там людей, а потому, что жалела о том благополучии, о той роскоши и наслаждениях городской жизни, которые они оставили вместе с Содомом. Оглянувшись с сожалением, она превратилась в соляной столб, то есть окаменела – в самом буквальном смысле слова.

Мы не можем объяснить это явление: чудесное ли оно было, или сугубо физическое, но даже в четвертом столетии по Рождестве Христовом некоторые духовные писатели, бывшие в Палестине, видели этот соляной столп, и им указывали, что это – окаменевшая жена Лота.

Итак, Спаситель предостерегает нас, чтобы мы не оглядывались назад, когда убегаем от греха. Может быть, мы чуть ли не силой спасаемся от погибели, может быть, даже с явной помощью Божией. Не будем оглядываться и сожалеть о том, что мы оставляем! Ведь если Лот еще до какой-то степени сознательно покинул Содом, потому что верил Ангелам, то его жена и дочери сделали это исключительно из послушания своему мужу и отцу, совершенно не понимая, чтó происходит.

Не буди столп сланый, душе, возвратившися вспять, – то есть озираясь и разглядывая то, от чего ты отреклась. Когда мы оглядываемся и сожалеем об оставленном, тогда наша душа заражается каменносердечием и мы становимся безразличными и бесчувственными ко всему духовному. Из Содома мы как будто бы вышли, но ничего не можем приобрести, наша душа стала неподвижной и неспособной воспринимать что-либо духовное. Она остается в таком положении, оставив Содом, но не дойдя до Сигора, того места, где спасся Лот. Значит, она ничего не получила от своего бегства.

Поэтому не будем, с одной стороны, слишком хвалиться тем, что мы избегаем каких-то грехов, так как по большей части нас не допускает впасть в них Промысел Божий, и в то же самое время не будем оглядываться назад, не будем сожалеть об оставленном нами, потому что иначе бегство от мира, отречение от мира, от грехов и мирских страстей не принесет нам никакой пользы. Аминь.

Великий канон Андрея Критского – это воистину великое произведение, и не столько по размеру, сколько по своему глубочайшему значению и по высоте литературного достоинства. В каждом тропаре канона заключена какая-либо мудрость, иногда в одном тропаре содержится даже несколько мыслей, столь глубоких и значительных, что к истолкованию этого великого произведения приступаешь с некоторым смущением.

Уязвихся, уранихся, се стрелы вражия, уязвившия мою душу и тело: се струпи, гноения, омрачения, вопиют раны самовольных моих страстей. Так говорит о себе преподобный Андрей, но тем паче это относится к каждому из нас. Разница между этим угодником Божиим и нами состоит прежде всего в том, что мы не видим своих грехов.

Всевозможные житейские неудачи и обычные неприятности мы всегда остро переживаем и стараемся их устранить, особенно это касается болезней. Если бы мы так же относились и к своему внутреннему состоянию, то, конечно, подобно Андрею Критскому, увидели бы, что и здесь мы уязвлены, что вражьи стрелы изранили нашу душу, а не только тело. Тело страдает не от телесных болезней, а от страстей. Мы же заботимся только о телесном благополучии и не обращаем внимания на свое внутреннее состояние.

Между тем нас можно было бы уподобить воину, который не просто пострадал в бою, а изранен до такой степени, что едва жив. Он перестает думать даже о цели сражения и заботится только о своих ранах, которые, как сказано здесь, покрылись струпьями и гноем.

Душа человека омрачена и изранена, и эти раны, раны самовольных страстей, которые человек нанес самому себе добровольно, а не по какой-то нужде (хотя мы часто оправдываем свои страсти таким нелепым образом), – вопиют к Богу. Если бы мы сумели увидеть свою душу такой, какая она есть, то, как преподобный Андрей, ужаснулись бы. Он показывает нам, в каком состоянии находится наша душа, а мы, глядя на свое бедственное положение, должны позаботиться о её исцелении.

С той же ревностью и усердием, с какими мы стремимся избежать житейских скорбей и неприятностей, мы должны позаботиться и о нашем душевном здравии. Однако мы пренебрегаем этим, и порой проходит уже много времени, после того как мы впадем в какие-нибудь грехи видимые, совершенные делом, или же никому не известные, соделанные умом и ведомые только одному Богу, – но наши душевные раны все еще болят и ноют, как это бывает и с ранами телесными.

Иногда наша душа так сильно страдает от прежних грехов, что мы забываем об окружающей действительности. Хорошо, если у нас есть сожаление и сокрушение сердечное, но часто душевные раны, напоминая нам о прежних согрешениях, заставляют нас вновь омрачаться, и страстное гноение в нашей душе как бы возобновляется.

Долго мы не можем исцелиться от этого ужасного состояния. В своих мучениях мы как будто бы не имеем ниоткуда никакой помощи и поддержки, словно бы конца не будет нашим страданиям. Надо бы нам остерегаться греха, зная, что нас ждет в будущем, однако мы впадаем в забвение и вновь подвергаем себя опасности получить рану от стрел вражьих, то есть от демонских, сатанинских стрел. Так что страдают и наша душа, и тело, потому что страсти развращают и, подобно ржавчине, разъедают и телесный, и душевный состав человека, порабощают его греху.

Но если мы делаем из нашего падения правильный вывод, то есть смиряемся и не обращаемся умом к мысленному услаждению нашими прежними грехами, то можем извлечь из него пользу. Господь чудесным образом устраивает так, что вред, нанесенный нам грехом, обращается во благо.

Достойных покаяния плодов не истяжи от мене, – говорит преподобный Андрей. Не жди и не требуй от меня добрых дел, которые, собственно, и есть достойные покаяния плоды. Не требуй от меня добродетелей, потому что они не могут покрыть всего множества моих согрешений.

Есть грехи, которые мы помним, есть грехи, которые мы забыли, есть, которые мы творим неосознанно или же считая их добрыми делами. Но перед Богом они являются тяжкими грехами, потому что мы совершили их из гордости или какой-то другой страсти.

Мы не можем дать Богу «достойных покаяния плодов», потому что у нас нет настоящих добрых дел. Если даже и есть какие-то малые добрые дела, покрыть ими бесчисленное множество наших грехов невозможно. И потому было бы разумно вместе с преподобным Андреем молиться о том, чтобы Господь не ждал, не требовал бы от нас достойных покаяния плодов, потому что, как говорит преподобный Андрей Критский, крепость моя во мне оскуде.

У нас нет сил противостоять греху как должно и совершать добродетели, противоположные нашим грехам, то есть мы не можем принести достойные плоды покаяния, как учит нас Евангелие, как проповедовал святой Иоанн Креститель (см. Мф.3:8; Лк.3:8).

Истинное покаяние – это не только сокрушение и сожаление о своих нравственных преступлениях, но и совершение добродетелей. Мы не можем ничего этого дать Господу. Крепость наша оскудела, мы не имеем сил для настоящей добродетельной жизни.

Преподобный Андрей как бы подсказывает нам, чтό нам нужно делать, потому что он описывает эту внутреннюю борьбу не со стороны, но как испытавший ее и сам переживший такое состояние. Изучив свою внутреннюю, духовную жизнь, он говорит нам о себе, но его слова относятся ко всякому человеку, потому что все люди чрезвычайно похожи в этом отношении друг на друга.

Сердце мне даруй присно сокрушенное – так как мы не имеем сил принести достойные плоды покаяния, то должны просить у Бога, чтобы иметь нам, по крайней мере, сокрушенное сердце, причем «присно сокрушенное», всегда сокрушенное, подчеркивает Андрей Критский. Но и это тоже плод не нашего усилия. Казалось бы, все люди должны сожалеть о своих грехах, но в действительности редко можно встретить человека по-настоящему смиренного, сокрушающегося о своих грехах, тем паче имеющего постоянное сокрушение.

Сердце мне даруй присно сокрушенное – молится преподобный Андрей, потому что человеку трудно все время чувствовать в сердце такую печаль от осознания своих грехов. Воистину это есть дар Божий, действие благодати в человеке. И поэтому весьма уместно просить Бога, чтобы нам было даровано свыше сердце сокрушенное как некое величайшее и важнейшее для нашего спасения дарование, как некая награда и залог нашего спасения.

Что значит сердце сокрушенное? Представим себе, что у человека был прекрасный драгоценный сосуд, которым он дорожил больше всего на свете, и вдруг этот сосуд был сокрушен. Как человек сожалеет об этом, как ему горько, в особенности если он сознает, что он сам, а не кто-то другой виноват в этом!

Наше сердце должно быть постоянно исполнено такой печали. Оно должно из гордого, надмевающегося и довольного своей мнимой красотой стать сокрушенным и ни на что не годным, дорогим только для нас, потому что оно наше сердце.

Сердце мне даруй присно сокрушенное, нищету же духовную, да сия Тебе принесу, яко приятную жертву, Едине Спасе. Нищета духовная – это глубочайшее смирение, при котором человек не имеет о себе никакого мнения. Он обнищал в отношении самомнения, гордости, возношения и самодовольства. Подобно нищему, который ничего не имеет, такой человек нищ духовно, не имея никакого превозношения. Он не просто беден, но совершенно лишен всякого богатства, то есть самомнения, ведь человек чувствует себя как бы богатым, то есть спокойным и удовлетворенным, прежде всего тогда, когда мнит о себе что-то.

Многие люди даже стремятся как-то утвердиться в этой жизни, чтобы достигнуть некоторого житейского спокойствия. Но Церковь и Евангелие учат нас отвергать это приятное состояние и стремиться к прямо противоположному. Но не просто к скромному о себе мнению, но и к тому вообще, чтобы мы не имели никакого о себе суждения и считали себя совершенно ничтожными, ничего не значащими. Это и значит иметь нищету духовную.

Мы должны принести в жертву Богу наше сокрушенное сердце и духовную нищету. Может быть, одно и то же внутреннее состояние человека пророк Давид называет сердцем сокрушенным (Пс. 50:19), а Сам Господь Иисус Христос – нищетой духовной (см. Мф.5:3).

Как необыкновенно мудры слова преподобного Андрея! Сначала он просит Господа даровать ему сердце присно сокрушенное, нищету же духовную, а потом добавляет: Сия Тебе принесу яко приятную жертву, Едине Спасе, – значит, прежде Господь нам дает внутреннее, искреннее сердечное смирение, а потом мы его же приносим в жертву Богу. Если же мы его не получим, то и не сможем вознести как приятную, то есть принятую, жертву Господу.

Как велика милость Божия! Мы согрешаем, наше естество уязвилось, в нем одни струпья, гноения и разрушения, наши раны вопиют. Но если мы делаем из этого ужасного состояния верные выводы, то есть никого не обвиняем, но причину своих падений и душевных мучений ищем единственно в самих себе, только себя считаем виноватыми и при этом умоляем Бога, то взамен мы получаем сердце присно сокрушенное и нищету духовную.

Господь не наказывает нас, но дает нам то, что единственно может спасти нас и помочь при столь низком падении. Тогда мы приносим Богу приятную жертву – жертву смирения, дух сокрушен, как говорит пророк Давид (Пс.50:19). Вот что, оказывается, каждый из нас должен иметь прежде всего, хотя это не значит, конечно, что мы должны грешить произвольно.

Апостол Павел осуждает людей, говорящих, что если не делать зла, то не будет и добра, если не будем грешить – не будет и покаяния (см. Рим.6:1, 6:15). Это дерзость и цинизм. Если мы увидим себя такими, какие мы есть, то нам будет достаточно и прожитой нами жизни, чтобы сокрушаться и плакать о ней и о своем противоестественном, страшном внутреннем мире, в котором нам так тяжело пребывать, что порой мы даже пытаемся заняться чем-то посторонним, чтобы никогда не оставаться наедине с самим собой.

Вот как Промысел Божий, заботясь о нас, устраивает наше спасение: сначала мы познаем свою ужасную, неисцелимую, мучительную греховность и от наших падений приходим в смирение, а потом это смирение приносим в приятнейшую жертву Богу. Так учили и преподобные отцы, например Григорий Синаит, который говорит, что всякому человеку, ревнующему о своем спасении, необходимо пережить такое состояние, когда он всегда и всюду будет побеждаться демонами, ни от кого и ни в чем не получая помощи. От этого он придет в смирение и тогда может ожидать и освобождения от мучительного действия страстей.

Вот какова великая милость, великое человеколюбие Божие к каждому из нас! От самих грехов и падений нам дается повод для спасения через смирение. И мы не должны терять эту возможность, не должны забывать о своей греховности и каждый раз думать, что мы согрешили случайно и больше никогда уже не будем так согрешать. Наоборот, нужно увидеть в этом печальную закономерность, познать свое убожество и нищету, смириться.

И только тогда, когда наше смирение, эта благоприятная жертва будет принята Богом, мы можем ожидать умиротворения, очищения и милости от Бога. Аминь.

Преподобный Андрей в лаконичной и возвышенной форме обращает наш ум к различным эпизодам Священного Писания и одновременно в нескольких словах истолковывает их, так чтобы они соотносились с нашим внутренним состоянием, вызывали в нас покаяние, сердечное сокрушение и ревность о своем нравственном изменении.

Этот канон настолько глубок, что если бы мы предприняли дерзкую попытку интерпретировать каждый тропарь или каждое песнопение канона, то вынуждены были бы заниматься этим много часов или даже дней.

Ведь даже припев канона: Помилуй мя, Боже, помилуй мя можно истолковать так, чтобы получить большую духовную пользу и раскрыть сущность покаяния. Всего несколько слов, но как они значимы! Правильное и глубокое понимание этих слов было бы для нас хорошим назиданием. Но мы обратим внимание только на один тропарь канона, который посвящен памятному евангельскому эпизоду.

Силоам да будут ми слезы моя, Владыко Господи, да умыю и аз зеницы сердца, и вижду Тя умно, Света Превечна. В этом тропаре содержится одновременно напоминание о евангельском событии и его истолкование. Преподобный Андрей в нескольких словах пересказывает довольно-таки пространное повествование Евангелия о том, как Господь Иисус Христос исцелил слепорожденного.

Увидев этого человека, сидящего у дороги, ученики спросили Спасителя: почему он слеп? За свои ли грехи? Но ведь слепым он родился. Тогда, может быть за грехи своих родителей? На что Господь Иисус Христос ответил: Не за свои и не за родителей своих, но это для того, чтобы явилась на нем слава Божия. Сказав это, Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому, и сказал ему: пойди, умойся в купальне Силоам. И тот умылся и прозрел (см. Ин.9:1–7).

Купель Силоамская известна и по сей день, она является почитаемой святыней для христиан, хотя сейчас находится в руках у мусульман. Напоминая нам о Силоамской купели, преподобный Андрей одновременно открывает тайный смысл евангельского повествования: Силоам да будут ми слезы моя, Владыко Господи.

Мы должны духовно прозреть, омыть свои умные очи, чтобы увидеть истину, увидеть действительность, как она есть, увидеть то, что скрыто от нас из-за наших грехов. Все мы слепорожденные в духовном отношении, как был слепорожденным в буквальном смысле исцеленный Господом человек. Нам нужна Силоамская купель, образующаяся из наших собственных слез, от нашего покаянного плача.

В покаянии омывая свое умное зрение, или свой дух, мы прозреваем: Да умыю и аз зеницы сердца, – говорит преподобный Андрей. Оказывается, у нас есть не только телесные глаза, но и зеницы сердца, духовное зрение, которым мы созерцаем истины нравственные и духовные. Понимает ли человек, что подобное зрение существует или пренебрегает этим знанием, тем не менее духовное зрение существует. И куда направлено духовное око, туда стремится и весь человек. Когда человек смотрит на некую вещь, а думает и переживает совсем о другом, то глаза его практически ничего не видят, потому что его сочувствие направлено в это время к другой вещи. Иначе говоря, зеницы сердца смотрят в другую сторону, куда и устремлен весь человек.

Если же человек слеп сердцем, то он не постигнет тех истин, которые необходимы для его спасения. Но не нужно думать, что преподобный Андрей искусственно использует это повествование, которое на самом деле не имеет такого смысла. Он говорит о внутренней стороне описанного в Евангелии события, лишь кратко напомнив о внешней. Ведь этот слепорожденный прозрел также и духовно, когда, выйдя от фарисеев, отлучивших его от синагоги, он поклонился Господу и сказал, что верит в Него (см. Ин.9:34–38).

Конечно, мы не можем прозреть в буквальном смысле от прикосновения Господа, но внутреннее прозрение возможно для нас, более того, оно является нашим долгом, и к нему мы должны стремиться. Об этом во всеуслышание заявляет преподобный Андрей, и голос его звучит на протяжении почти полутора тысяч лет – с тех пор как Великий канон употребляется в богослужениях Православной Церкви.

Силоам да будут ми слезы моя, Владыко Господи, да умыю и аз зеницы сердца, и вижду Тя умно. Слово «ум» употребляется здесь в непривычном для нас смысле. Когда мы говорим об уме, разуме, рассудке, то, как правило, имеем в виду способность человека рассуждать – способность ума следовать от одной вещи к другой, делать какие-то выводы об этом и составлять представления о внешнем мире, в котором проходит наша телесная жизнь. Но мы редко устремляем свой ум к вопросам отвлеченным, и еще реже – к духовным. Даже если мы используем способность рассуждения при обсуждении духовных вопросов, то это еще не значит, что мы постигаем те истины, те тайны Царства Божия, которые открываются лишь в непосредственном опыте человека.

Андрей Критский подразумевает под умом не рассудок, а созерцательную способность человека – то, что названо несколько раннее «зеницами сердца». Ведь в русском языке одно слово может выражать различные понятия, так и здесь умным называется то, что невещественно. Преподобный противопоставляет вещи, созерцаемые умом, духом, вещам чувственного, материального мира.

И вижду Тя умно, Света Превечна. Бог назван Светом Превечным и, конечно, не в том смысле, что свет – это нечто особенно прекрасное. Тот вещественный свет, который доступен нашему зрению, который мы знаем по своему опыту, хотя и прекрасен и все в нем становится прекрасным, а без него – погружается во тьму, является лишь образом света духовного. Как и вообще все сотворенное является образом благости Божией, Божественных премудрости и совершенства.

Слово «свет» здесь говорит о некой невещественной славе Божества, непрестанно и вечно истекающей из Его сущности. Когда мы созерцаем Бога как свет – мы видим Его таким, как Он есть, конечно, насколько это доступно для нашего ограниченного человеческого существа, для сотворенного существа вообще.

Это и есть подлинное знание, которое выше всякого рассуждения, догадок, сомнений и других умственных затруднений, которые встречаются на обычном пути познания. Человек, познающий Бога таким образом, не нуждается ни в каких доказательствах или доводах. Его вера – это уже не просто «доверие», а знание. Знание, которое приобретается не чтением, не из слухов и не путем догадок или логических заключений, а из непосредственного опыта единения и общения с Богом.

Тот, кто прозревает зеницами сердца, созерцает Господа как некую умную сущность, как Превечный Свет. И хотя это образное выражение, но оно соответствует тем ощущениям, которые испытывают подвижники благочестия при глубокой внимательной молитве и единении ума с Богом. Они действительно видят некий свет, который проникает в сердце, и, начиная, как правило, действовать оттуда, распространяется по всей душе и даже как бы просвещает все тело.

Эта слава иногда бывает так велика, что другие люди видят человека, как бы просвещенного Превечным Светом. Так Мотовилов видел преподобного Серафима Саровского просвещенного превечным светом. А некий египетский монах видел преподобного Арсения, молившегося в своей келье, как бы всего огненного. Подобных случаев история Церкви знает много.

Люди не раз явно созерцали славу Божию, изливающуюся из святых. Конечно, это происходило не потому, что святые имели в себе собственный источник света, но потому, что они стяжали в себе Самого Господа. Господь, просвещая ум, душу и даже тело человека, как бы изливается из него, как прекрасная благоухающая влага изливается через край драгоценной чаши.

Силоам да будут ми слезы моя, Владыко Господи, да умыю и аз зеницы сердца. Приобрести настоящие покаянные слезы очень трудно. Нередко вместе с покаянием из Силоамской купели мы нечаянно зачерпываем и тщеславие, которое окрадывает наш плач. Потому нам нужно быть чрезвычайно осторожными. Господь иногда и слез не дает человеку ради того, чтобы не проявилась гордость – самая страшная и опасная из всех страстей. Иные не могут иметь слез из-за телесной слабости, потому что для того, чтобы изливать покаянные слезы, нужна особая крепость. Может быть, многие из вас замечали, что после долгого скорбного плача человек обессиливает. Хотя обычный человеческий плач едва ли можно заменить на плач покаянный. Эти слезы одинаковы только по видимости, а по сути – противоположны. Людям, которые склонны к сентиментальности и чувствительности (особенно это касается женского пола), оказывается очень трудно перемениться, когда дело доходит до покаяния. Сентиментальный человек с трудом приобретает истинный молитвенный плач, который сопровождает молитву и усугубляет ее, являясь в то же время и ее следствием.

Существует и более высокое состояние, чем плач. Молитвенные слезы являются как бы некой пограничной добродетелью, перешагнув которую человек восходит в ту область, где погружается в созерцание Превечного Света, о котором говорит преподобный Андрей. В этой сфере уже никакие внешние проявления не могут иметь места, даже такая добродетель, как плач. Приобретя это состояние, человек прозревает подобно тому, как прозрел Силоамский слепец.

Когда перед фарисеями предстал прозревший слепец, они стали говорить ему: Прославь Бога, мы знаем, что Этот Человек грешный (то есть, они не желали, чтобы он прославлял Господа Иисуса Христа). Но прозревший ответил им: Не знаю, грешный ли Он, но знаю, что я был слепым, а ныне вижу (см. Ин.9:24–25). Так и мы, если постигаем истину таким образом, если созерцаем Бога непосредственно и входим в общение с Ним, если опытно переживаем единение с Господом, то никто и никогда не переубедит нас и не смутит. Если нам предложат прославить Бога, прославить Его лицемерно, потому что Иисусова молитва и тот опыт, который мы приобрели подвизаясь в ней, не имеют будто бы никакого значения, то мы ответим, подобно евангельскому слепцу: «Раньше мы были слепыми, а ныне видим». Что мы знаем – то знаем точно, а что вы говорите – для нас не имеет значения.

Нас могут смущать тем, что мы якобы неправильно верим, не знаем доктрин современной науки или философии. Нам могут говорить, что мы неправильно молимся, что назидательные молитвословия полезнее краткой Иисусовой молитвы. Но что бы ни говорили противники духовного просвещения, если мы омыли зеницы сердца в слезах покаяния и прозрели, то мы можем сказать им: «Ничего этого я не знаю, а знаю, что раньше я был слепым, а теперь вижу Владыку Моего Господа, Света Превечного». Аминь.

Неделя 1-я Великого поста, Торжество православия

Сегодняшний день называется днем Торжества Православия. Ныне мы вспоминаем, как в Византийской империи восторжествовало Православие после почти столетнего господства иконоборческой ереси, которой покровительствовала императорская власть.

Хотя прошло много лет после VII Вселенского Собора, утвердившего истинное иконопочитание, в Византийской империи все еще главенствовала, благодаря государственному покровительству и наперекор народному неприятию, ересь иконоборчества. Лишь спустя долгое время, когда воцарился император Михаил со своей матерью Феодорой, окончательно победило Православие.

Когда мы читаем Священное Писание, в частности Божественное Евангелие, то как будто бы не находим там непосредственных, ясных свидетельств того, что нужно почитать святые иконы. Пользуясь подобным поверхностным, примитивным, неправильным взглядом на Священное Писание, иконоборцы утверждали, что иконопочитание – это идолопоклонство и заблуждение, вкравшееся в христианство в поздние годы его существования, что изначально почитание икон ему не было присуще. Однако святые отцы и в самом Священном Писании, не обращаясь даже к Преданию, находят для людей, желающих познать истину, свидетельства того, что иконопочитание является истиной древней, и показывают, что Евангелие подтверждает и оправдывает необходимость поклоняться святым иконам: образам Господа, Божией Матери и святых.

Какие же это свидетельства? В Деяниях апостольских рассказывается, что, когда апостол Петр проходил через толпы верующих, люди старались положить больных так, чтоб на них падала его тень (см. Деян.5:15). Почему это делалось? Потому что и сама тень апостола Петра исцеляла тех, кто прибегал к нему с верой. Что же такое тень? Тень – это не что-то вещественное, но всего лишь отсутствие света, только контур человека или какого-нибудь предмета, образовавшийся благодаря тому, что через предмет этот не проходит свет. Тень апостола Петра – это совсем не то, что пропитанная его потом повязка, которая исцеляла людей. А что же есть от самого человека в его тени? Конечно, его образ, его очертания, хотя и примитивные и грубые. И именно образ апостола Петра, как бы нарисованный солнечными лучами, обладал силой чудотворений.

Это одно из мест Священного Писания, подтверждающих то, что не только какая-нибудь вещь, непосредственно принадлежащая святому человеку, но и самый образ его также обладает чудодейственной силой. И это понятно. Почему мы должны верить лишь таким чувствам, как вкус, осязание, слух, а зрение отвергать как нечто второстепенное, неважное? На самом деле зрение, как и слух, является одним из главнейших наших чувств. Вполне естественно, чтобы благодать Божия действовала на человека и проникала в него также и при помощи зрения.

Кроме того, в Евангелии есть изречение Господа Иисуса Христа, которое, если глубоко вдуматься, можно понимать как относящееся к иконопочитанию. Слова эти были сказаны фарисеям и иродианам, искушавшим Господа. Они спросили Его, позволительно ли давать подать кесарю, и Господь ответил им: Воздайте Божие Богу и кесарю кесарево (см. Мф.22:21). Это прямой смысл. Но у этих слов есть и более глубокий смысл. Преподобный Максим Исповедник говорит, что если мы понимаем Священное Писание исключительно в буквальном его смысле, тогда мы похожи на фарисеев, которые замечали одно внешнее, а внутреннее проходило мимо их внимания. Фарисеи видели в Господе только человека, но не понимали, что это есть Сын Божий.

Так и Священное Писание, если мы воспринимаем его лишь буквально, является для нас лишь чем-то внешним, а внутренний его смысл остается от нас сокрытым. Смысл приведенного изречения святые отцы понимают так. Вспомним это повествование: Спаситель сказал, чтобы Ему принесли пенязь, то есть ту монету, которой платится подать кесарю. И когда принесли, Он спросил: «Какое там изображение?» Фарисеи ответили: «Кесарево», то есть цезаря, императора. (На монетах обычно чеканились изображения правителей того времени, когда эта монета употреблялась.) Тогда-то Он сказал: «Воздайте Божие Богу и кесарево кесарю» (см. Мф.22:15–22). То есть кесарю мы воздаем монету с его изображением, а Богу должны воздать почитание, также связанное с Его изображением. Но изобразить Бога как Бога невозможно, а воплотившегося Сына Божьего, Господа Иисуса Христа, – возможно. И потому, почитая святые иконы, мы «воздаем Божие Богу».

Действительно, мы видим, что изображения присутствуют не только на денежных знаках (на которых помещаются портреты правителей или каких-то знаменитых людей), но и повсюду. Есть скульптуры, статуи, посвященные каким-то знаменитым людям, историческим деятелям, великим государственным мужам; есть и живописные картины.

Благодаря всем этим изображениям либо конкретных лиц, либо исторических событий, мы живее и яснее понимаем светскую историю. И это дозволяется, ничего предосудительного тут никто не видит, никакой сектант здесь не найдет повода для критики. Но почему же мы должны отвергать божественные изображения, на которых запечатлен облик лиц, прославившихся святой жизнью? Действительно, мы «воздаем кесарю кесарево» в широком смысле, то есть воздаем положенное не только кесарю, но и вообще власти и мирской жизни при помощи всевозможных памятников, книг, иллюстраций и так далее. Таким же образом, и даже с большей ревностью, мы должны «воздать Божие Богу» и прославить Его священными Его изображениями. Вот так истолковывается изречение Господа о том, что нужно воздавать Божие Богу, а кесарю кесарево.

И наконец, подтверждает для нас истину иконопочитания и сегодняшнее евангельское чтение. Оно также доказывает, что мы должны поклоняться святым иконам, или, в переводе с греческого языка, образам, на которых запечатлены воплотившийся Господь, Божия Матерь и святые.

В сегодняшнем евангельском повествовании прославляется одно из самых прекрасных чувств человека – зрение, благодаря которому мы познаем очень многое. Через зрение мы получаем бóльшую часть наших знаний, той информации, которая поступает в наш ум и которой, как пищей, питается наша душа. Ведь и чтение, как правило, также является действием этого чувства, и без него едва ли кто сможет читать, во всяком случае – это чрезвычайно затруднительно.

На другой день захотел Он идти в Галилею и находит Филиппа. И говорит ему Иисус: следуй за Мною. Был же Филипп из Вифсаиды, из города Андрея и Петра. Находит Филипп Нафанаила и говорит ему: Того, о Ком написал Моисей в законе и пророки, мы нашли: Иисуса, сына Иосифа, из Назарета. И сказал ему Нафанаил: из Назарета может ли быть что доброе? (Ин.1:43–46)². Действительно, такое презрение к Назарету было оправдано. В этом городе благочестивые люди старались не селиться, он находился в местности, где благочестия почти не было. Мы знаем, что праведный Иосиф Обручник с Божией Матерью и Богомладенцем Христом поселился там потому, что боялся преследования со стороны потомков Ирода, то есть поселение их там было вынужденное. Претензии и подозрения Нафанаила были справедливы. Но вот что ответил ему Филипп: Иди и посмотри (Ин.1:46). Эти слова прекрасно звучат по-славянски: Прииди и виждь. «Ты не веришь, и, может быть, есть тому основание, – в самом деле, Филиппу было трудно возразить, потому что Назарет действительно в то время пользовался дурной славой, – но ты приди и посмотри и тогда увидишь, что человек этот никак не может быть опорочен дурной славой города Назарета. Для этого достаточно только увидеть его. Приди и посмотри. Прииди и виждь».

Увидел Иисус Нафанаила, идущего к Нему, и говорит о нем: вот, воистину, Израильтянин, в котором нет притворства (Ин.1:47).³ В этих словах: «прииди и виждь (иди и посмотри)» – как раз и заключается еще одно доказательство того, что необходимо почитать святые иконы и что можно поклоняться Богу и при помощи, если так можно выразиться, зрения.

Простое общение с Иисусом удостоверило апостола Нафанаила в том, что Он действительно есть Мессия, что Он есть Сын Божий, Царь Израилев, как сказал сам Нафанаил. Мы, поклоняясь святым иконам, изображениям Господа Иисуса Христа, тоже «приходим и смотрим». Наше зрение помогает нам увериться в том, что Тот, Кому мы поклоняемся, воистину есть Сын Божий.

Почему так? Господь Иисус Христос – это воплотившийся, то есть воспринявший на Себя человеческое естество, Сын Божий. В одном Божественном Лице, в одной Ипостаси второго Лица Пресвятой Троицы – Сына Божьего, соединены были две природы: Божественная и человеческая. Выражаясь современным языком, может быть, несколько неточным, но более понятным нам, чем древние богословские термины, Господь Иисус Христос имел одну Личность – Божественную и две природы – человеческую и Божественную. Люди созерцали Его как Человека, но через Его человеческую природу и человеческую сущность, безусловно, видна была Его Божественная Личность.

Ведь и наше внутреннее состояние видно по лицу, в особенности по глазам, и мы хотя иногда, может быть, и ошибаемся, но все же часто угадываем, в добром ли человек настроении или в плохом. Некоторые пытаются по лицу человека узнать даже его характер. И это при том, что мы стараемся скрыть свое состояние, поскольку боимся, чтобы окружающие не узнали о каких-то наших греховных страстях, которые могут проявиться на нашем лице. Иногда причиной этого страха бывает тщеславие, человекоугодие, а иногда мы скрываем свою внутреннюю борьбу с грехом, боясь соблазнить другого человека.

Мы прячем какие-то свои чувства и мысли и потому, что боимся, что люди, относящиеся к нам неприязненно, могут их угадать и потом, пользуясь знанием нашего внутреннего состояния, наших мыслей, принести нам вред. У нас есть много причин – справедливых или несправедливых, разумных, добрых или греховных, – для того чтобы скрывать свое внутреннее состояние. И потому угадать его бывает трудно, и тем не менее оно все же отражается на нашем лице, да и не только на лице, но и вообще во всем: в жестах, походке, манерах. Этого не может не быть, это естественно, никто не станет с этим спорить. Другое дело, как это истолковывать. Не все по внешним проявлениям могут угадать, что происходит в душе человека.

Но Господу Иисусу Христу не было никакой нужды скрывать Свое внутреннее состояние: в Нем все было свято и совершенно. Кроме того, сила Божества, которая в Нем пребывала, подобно тому как вода пребывает в источнике, не могла удержаться внутри, но постоянно изливалась, как и источник воды не может не источать постоянно из себя воду. И вот эта Божественная сила, слава, святость, мудрость и прочие Божественные свойства отражались прежде всего, конечно, в святом лике Господа Иисуса Христа. Но не только. Я думаю, что это было видно и в Его манерах, жестах, движениях, – во всем сквозило Его Божественное величие. А то, что и Его тело освящалось присутствием в нем Божества, очевидно из многочисленных свидетельств о том, что Он прикосновением руки и даже плюновением исцелял неизлечимых больных. И если в слюне была Божественная сила столь могущественная, что благодаря ей даже слепорожденный исцелился, то почему мы должны отрицать то, что эта Божественная сила, слава, вообще все Божественные свойства проявлялись в Его внешности? Если они были в слюне, то почему их не было в Его глазах, руках, ногах, движениях? Конечно же, такое отрицание было бы совершенно непоследовательным, неразумным.

Люди проницательные и искренние, простые душой, созерцая Господа, видели, что это не просто человек. (Обратите внимание на такую подробность, упоминаемую в Священном Евангелии: многие приходили, чтобы только посмотреть на Спасителя.) Апостол Нафанаил, общавшийся с Ним, также был поражен. И мы, созерцая черты лица Господа Иисуса Христа, запечатленные иконописцами многих и многих веков, видим сквозь это человеческое лицо Божество, соединенное с человечеством.

Даже люди, отрицающие иконы, протестанты, сектанты, прибегают к древним изображениям, чтобы иметь хоть какое-то представление о том, каким был Господь Иисус Христос. Таким образом, они, пусть косвенно, нехотя, признают, что через эти изображения можно познать, почувствовать Его Божество. Но некоторые из них заходят слишком далеко и, пытаясь иллюстрировать Священное Писание, в частности Евангелие, нарушают предание Церкви о том, как выглядел Господь наш Иисус Христос, хотя им и кажется, что они изображают Его правильно.

В особенности это касается разных американских сект: адвентистов, иеговистов и других. Они изображают Господа кощунственно, придают Ему облик почти что современного человека. И, желая передать ту радость, которую Он принес в мир, они совершенно искажают представление о Нем и вместо Сына Божьего изображают какого-то благополучного американца, который несет на себе отпечаток земной радости и земного благополучия, а никак не Божественной истины, не Святого Благовествования, Святого Евангелия, учения о Царствии Небесном.

Мы же уподобляемся Нафанаилу, общавшемуся с Господом Иисусом Христом в действительности, когда вступаем в общение с Господом в Церкви, созерцая Его образ, поклоняясь ему, лобызая его и, в особенности, молясь перед ним. Однако мы на этом не останавливаемся.

В нашей душе происходит чудесное, необыкновенное изменение: мы ощущаем, что дух наш соединяется с Господом. Конечно, мы испытываем это не так явственно, как апостол Нафанаил, не слышим мы и слов Господа: Вот, воистину, Израильтянин, в котором нет лукавства (Ин.1:47). Но мы действительно уподобляемся апостолу Нафанаилу и становимся израильтянами, в которых нет лукавства, то есть истинными христианами, если приходим и поклоняемся Сыну Божию, совершая поклонение Его образу. Честь, воздаваемая образу, как говорит святитель Василий Великий, возносится к Первообразу, то есть к Тому, Кто изображен на иконе.

Вступая в общение с Господом через поклонение Ему, созерцание Его лика и, прежде всего, через молитву, которую возбуждают в нас иконы, мы начинаем удостоверяться в Его Божественности. Настоящая, хорошая икона, в особенности древнего письма, не просто изображает Спасителя, но приоткрывает нам некую тайну и заставляет человека молиться, как бы вытягивает из него молитву, побуждает его к ней. Христианин, созерцая какую-нибудь прекрасно написанную икону, испытывает невольно желание поклониться ей, произнести перед ней молитву. И тогда Божественная благодать нас вразумляет и мы уже понимаем, что созерцаемый нами на иконе лик – это лик Божественный.

Мы осознаем, что, глядя на него, мы, каким-то непонятным, непостижимым для нас образом, действием благодати соединяемся с Духом Божиим и Сыном Божиим. Мы беседуем с Богом, вразумляемся и действительно сердцем своим чувствуем, что общаемся с Богом. Вот какую великую практическую пользу приносит иконопочитание.

Икона – это не просто своеобразное украшение Церкви, как думают некоторые. Нет, иконопочитание представляет собой насущную потребность. Тот, кто сначала, может быть, только внешне осознает необходимость поклонения иконам, потом уже на своем опыте ощущает пользу, полученную от этого поклонения, потому что через него он вступает в Богообщение. С ним происходит то, что произошло с апостолом Нафанаилом. Говорит Ему Нафанаил: откуда Ты меня знаешь? Ответил Иисус и сказал ему: прежде чем позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницей, Я видел тебя (Ин.1:48), то есть «когда ты уединенно молился, еще не созерцая Меня, Я тебя видел, а теперь ты увидел Меня».

Ответил ему Нафанаил: Равви, Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев. Ответил Иисус и сказал ему: оттого что Я сказал тебе: Я видел тебя под смоковницей, ты веришь? Увидишь больше этого. И говорит ему: истинно, истинно говорю вам: увидите небо отверстым, и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих на Сына Человеческого (Ин.1:49–51). Итак, начинается с простого поклонения иконам, а заканчивается созерцанием духовных предметов. Наверно, большинство из нас не знают этого опытно, поэтому приведу пример из книги «Старец Силуан».

В начале своего подвига преподобный Силуан усиленно молился о том, чтобы Господь его помиловал, простил ему грехи. Молитва его была столь напряженной, переживания столь сильными, что он даже несколько отчаялся и в душе у него мелькнула мысль: «Господи, Ты неумолим». И вот когда преподобный Силуан был уже на грани отчаяния, то вдруг заметил, что икона Спасителя преобразилась, и он увидел живого Господа Иисуса Христа. Благодать исполнила преподобного столь обильно, что всю остальную жизнь он старался лишь вернуть то, что испытал в тот момент.

Не истолкуйте мои слова неправильно и не подумайте, братья и сестры, будто я призываю вас пережить что-либо подобное. Это удел избранников Божиих и бывает весьма редко. Я лишь привожу пример того, как через созерцание иконы человек вступает в действительное, а не мнимое, в живое общение с Господом. И не только с Господом, но и с другими святыми личностями, изображенными на иконах: с Божией Матерью, Ангелами и святыми. Это поистине так. И мы, православные христиане, должны быть благодарны тем подвижникам благочестия, которые на протяжении почти целого столетия боролись с иконоборчеством, жертвовали своей жизнью, терпели многие поругания и унижения.

Особенно ревностными сторонниками, почитателями и защитниками икон были монашествующие, бывшие неким оплотом борьбы с иконоборцами. Наконец истина восторжествовала. Православие сохранено для нас во всей его чистоте, и сегодня мы вспоминаем тот день, когда окончательно была попрана эта нелепая ересь иконоборцев. Тогда их называли иначе – христоклеветники, потому что они клеветали на Церковь Христову, на Православную Церковь, говорили, будто в ней имеет место идолопоклонство.

Ныне мы празднуем день, когда эта христоклеветническая ересь была совершенно побеждена и восторжествовало Православие. Мы должны с любовью поклоняться святым иконам и быть благодарными святым отцам за то, что именно их стараниями и подвигами до нас донесены изображения святых ликов Спасителя, Божией Матери и святых угодников Божиих – их образ и внешний вид, столь драгоценный для всякого человека, любящего Господа. Аминь.

Неделя 2-я Великого поста, святителя Григория Паламы

Божественное Евангелие – повествование о Господе Иисусе Христе, Его преславном Рождестве, чудесах, совершенных Им во время трехлетней проповеди, и, в особенности, Его тридневном Воскресении из мертвых – нужно понимать прежде всего буквально. Однако ничто не мешает нам эти события уподоблять тому, что происходит в нашей внутренней жизни, лишь бы мы делали это с благоразумием, не переступая границ здравого смысла.

Всем нам хорошо знакомо повествование об исцелении расслабленного, иначе говоря, парализованного человека. Когда Господь наш Иисус Христос пришел в Капернаум, и слышно стало, что Он в доме. Тотчас собрались многие, так что и у дверей не было места; и Он говорил им слово. И пришли к Нему с расслабленным, которого несли четверо; И, не имея возможности приблизиться к Нему за многолюдством, раскрыли кровлю дома, где Он находился (Мк.2:1–4). Расслабленного несли четверо человек, и он, будучи совершенно беспомощным, находился полностью на их попечении. Но вера этого человека, его желание получить прощение грехов и усердие несших его (родственники то были или друзья) были столь велики, что, не видя возможности проникнуть через толпу, помогавшие ему решились на необыкновенный, очень дерзкий поступок.

Раскрыли кровлю дома, где Он находился, и, прокопав ее, спустили постель, на которой лежал расслабленный (Мк.2:4). На это можно было решиться, конечно, лишь имея твердую веру в то, что Человек, к помощи Которого они хотели прибегнуть, действительно великий Чудотворец, Который может все.

Иисус, видя веру их, говорит расслабленному... (Мк.2:5). Обычно бывает так, что мы свою веру только декларируем, никак не проявляя ее на деле. Здесь же Господь увидел веру, которая проявилась без всяких слов в необыкновенном поступке этих людей. Иисус, видя веру их, говорит расслабленному: чадо, прощаются грехи твои. Тут сидели некоторые из книжников и помышляли в сердцах своих: Что Он так богохульствует? Кто может прощать грехи, кроме одного Бога? (Мк.2:5–7). Эти слова справедливы. Никто, кроме Бога, не может прощать грехи. Но обвинение Господа Иисуса Христа в богохульстве в действительности и было настоящим богохульством. Богохульствовали сами книжники и фарисеи, потому что в великом Чудотворце, прославленном уже многими чудесами, которых никто и никогда от сотворения мира, по словам Самого Господа (см. Ин.15:24), не совершал, они не захотели признать Сына Божия.

Однако Господь поступил не так, как обычно поступаем мы. Он не разгневался, не пренебрег этими злонамеренными и упрямыми людьми, но снизошел к ним, для того чтобы если и не спасти их, то, по крайней мере, сделать для этого все от Него зависящее.

Иисус тотчас узнав духом Своим, что они так помышляют в себе, сказал им: для чего так помышляете в сердцах ваших? Что легче? сказать ли расслабленному: прощаются тебе грехи? или сказать: встань, возьми свою постель и ходи? (Мк.2:8–9). Конечно, сказать «прощаются грехи», как нам кажется, легче, потому что никто не видит и не знает, произошло ли это в действительности. Но расслабленный, безусловно, почувствовал прощение грехов, ощутив необыкновенное облегчение в своей душе.

Ведь и с нами часто случается так, что, усердно помолившись или исповедовавшись и причастившись, мы чувствуем, что душа наша освободилась от бремени грехов. В особенности бывает такое во время исповеди, так что даже иногда после разрешительной молитвы, прочитанной священником, из нашей груди непроизвольно вырывается вздох облегчения, говорящий о том, что с нас спала греховная тяжесть, словно некий груз с плеч. Тем паче должен был почувствовать такое облегчение расслабленный, ведь о прощении сказал ему Сам Господь Иисус Христос – Тот, Кто даровал священникам власть оставлять грехи.

Однако книжники или не были наблюдательными, или нарочно закрыли глаза на очевидное и не захотели увидеть необыкновенную перемену, которая, несомненно, должна была отразиться и на внешности расслабленного. Они не захотели услышать голос своей совести, прислушаться, так сказать, внутренним слухом к своим духовным переживаниям, но закрыли духовные очи и уши.

И для того чтобы спасти этих людей, вознаградить за веру и усердие в деле любви к ближнему тех, кто нес расслабленного, и исцелить его самого, Господь и сказал эти удивительные слова. Что легче? сказать ли расслабленному: прощаются тебе грехи? или сказать: встань, возьми свою постель и ходи? Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, – говорит расслабленному: Тебе говорю: встань, возьми постель твою, и иди в дом твой. Он тотчас встал (и не только встал, но и совершенно выздоровел и окреп настолько, что смог сам взять кровать и перед всеми ее понести) и, взяв постель, вышел перед всеми, так что все изумлялись и прославляли Бога, говоря: никогда ничего такого мы не видели (Мк.2:9–12).

Однако в этом евангельском чтении можно усмотреть и исключительно духовный смысл (о чем я говорил вначале), уподобляя евангельские события тому, что происходит внутри нас. Если мы проведем эту аналогию разумно и тонко, не будет никакой натяжки, никакой фальши. Наш ум можно уподобить расслабленному. Каждый из нас, трезво посмотрев если и не на свои поступки, то на мысли и чувства, увидит, что в отношении духовной жизни он является расслабленным. Иными словами, парализованным, как бы не способным ни на какие добрые дела. Если внешне мы, принудив себя, что-то еще делаем, то как трудно бывает нам заставить себя внимательно, истово помолиться!

Молитва кажется чем-то совершенно невозможным, почти недостижимым для нас, особенно когда мы читаем повествования о святых отцах и их поучения об истинной молитве. Однако хотя бы Господь и скрылся от нас, став для нас совершенно недоступным, хотя бы и отделяла нас от Него толпа суетных или греховных помыслов, препятствующих нам сосредоточиться, существуют четыре добродетели, которые могут нас к Нему приблизить. Они как бы носят наш ум, подобно тому как четыре человека носили расслабленного.

Этими добродетелями являются внимание, непрестанность молитвы, память смертная и покаяние.

Внимание необходимо нам всегда, но в особенности во время нашего молитвенного правила.

Непрестанность молитвы – постоянное, насколько это в наших силах, понуждение себя к ней.

Память смертная очищает нас от тщеславия, суетных пристрастий и отвратительных нечистых страстей и как бы отрезвляет нас.

А покаяние дает нам правильное духовное направление при совершении молитвы.

Если мы стяжаем эти четыре добродетели, то они, бережно храня наш расслабленный ум, как бы прокопают кровлю и спустят его в закрытое и недоступное сейчас для нас сердце. Там мы обретем Господа Иисуса Христа, Который, очистив нас и освободив от рабства греху (а оно простирается иногда до того, что человек совершенно не владеет собой), исцелит нас от нашей расслабленности.

Но что такое здравие ума? Что такое естественное состояние человека? Говоря об этом, мы чаще всего делаем ошибку, понимая под естественным то, что присуще всем. Святая же Церковь учит иначе. Естественным состоянием человеческого ума является такое, в каком он был у первых людей до грехопадения, а не такое, в каком он у всех нас оказался после этой нравственной катастрофы.

Естественное состояние ума – это его предстояние перед Богом, его единение с Господом. Святые отцы говорят, что под смертью, которая постигла Адама после грехопадения, нужно понимать прежде всего смерть духовную. Ему было сказано, что в тот день, в который он вкусит от древа познания добра и зла, он смертью умрет (см. Быт.2:17). Но обыкновенная человеческая смерть постигла его лишь спустя девятьсот лет – при поверхностном взгляде получается, что Священное Писание нас как бы обманывает. На самом деле в то же мгновение, как Адам вкусил запретный плод, он действительно умер. Умер душевно. Естественное состояние, которое было дано Богом человеку при его сотворении, нарушилось. Ум Адама, находившийся всегда в общении с Богом, созерцавший Его и получавший от Него откровения, отпал от единства с Божией благодатью, как бы замкнулся в себе.

Таким образом, то состояние ума, которое сейчас мы все имеем и которое кажется нам естественным, на самом деле противоестественно. Если человек им довольствуется, то он никогда не познает, что такое Божия благодать, что такое общение с Богом.

Сегодня мы совершаем память великого святителя, великого учителя Церкви – Григория Паламы, который на основе собственного опыта и опыта многих афонских монахов-исихастов учил именно тому, что человеческий ум должен всегда пребывать в общении с Богом. При высших состояниях этого единения он может озаряться Божественным светом, подобно тому как озарились им апостолы на горе Фавор во время Преображения Господа нашего Иисуса Христа. И мы не должны бояться и смущаться того, что это трудно, что это невозможно для нас, потому что мы – люди простые, не имеем молитвенного опыта и живем в мирской суете. Все это – хула на благодать Святого Духа. Евангелие говорит, что Дух дышит, где хочет (см. Ин.3:8).

Благодать Божия может посетить всякого человека. И это зависит не от его внешнего образа жизни, а от его сердечного намерения, его душевного устроения и стремлений. У большинства людей ум пребывает в состоянии противоестественном. К сожалению, это так и у нас, православных христиан, с которыми не должно бы происходить такого.

Если же человек, даже живущий среди суеты, не устрашается и дерзает восстановить это правильное состояние единения своего ума с Богом, то есть понуждает себя к непрестанной молитве Иисусовой, то его расслабленный ум, озаряясь Божественной благодатью, постепенно исцеляется и приходит в свое естественное состояние.

Если вам кажется это невозможным, то в доказательство приведу пример из жития самого Григория Паламы. Его отец, Константин, имевший семью и нескольких детей, был приближенным царя, принимал участие в царских советах. Однако он так преуспел в умном делании, что иногда даже во время беседы с царем, увлекаемый благодатью, погружался в Иисусову молитву и как бы забывал об императоре.

Некоторые придворные замечали это его состояние и, не понимая, в чем причина, видимо, из зависти желали ему досадить. Они говорили императору: «Посмотри, он даже не обращает внимания на тебя, Государь, он пренебрегает тобой». Царь же был человеком благочестивым и, зная о тайном делании этого человека, отвечал: «Константин имеет другого Собеседника, гораздо лучшего, чем мы», то есть Господа Иисуса Христа.

Преподобный Паисий (Величковский) приводит в пример святителя Фотия, патриарха Константинопольского, который из мирского звания в течение очень короткого времени, всего нескольких недель, был последовательно рукоположен во все степени священства и возведен на патриарший престол. Занимая столь ответственную и многотрудную должность, он заботился о благе многих Церквей, вел борьбу с еретиками и непомерными притязаниями римских епископов, ум его был постоянно занят всевозможными попечениями. К тому же, будучи человеком высокоинтеллектуальным, все время занимаясь чтением книг и никогда не прекращая свое образование, он и во время патриаршества постоянно учил тех людей, которые к нему прибегали, желая получить хотя бы частицу его знаний. И несмотря на все это, он стяжал дар непрестанной молитвы. Ничто ему не помешало, потому что он хотел непрестанно молиться.

Мы знаем, что когда нас занимает какая-нибудь, чаще всего греховная, мысль, допустим обида, ничто не может нас от нее отвлечь. Мы можем, испытав столь же сильное действие какой-либо другой страсти, впасть в чрезмерное уныние. Иногда люди доходят до того, что прибегают к врачам, называя это состояние депрессией, пытаясь отождествить его с психической болезнью и как-то исцелить.

Действительно, мы можем увлечься чем-то до такой степени, что уже ничто не в силах нас от этого отвратить. Но так происходит с нами лишь потому, что мы легко увлекаемся греховными помыслами, страстями и не имеем такого влечения ко Господу, какое имеем ко грехам. Мы не боголюбивы, а грехолюбивы. Если бы мы были боголюбивыми, ничто не могло бы отвлечь нас от мыслей о Господе, от непрестанной молитвы. Мы всегда содержали бы Его в своем уме, в душе и сердце и каждое мгновение думали бы только о том, как бы Его не прогневать.

Поэтому не будем оправдывать себя тем, что такое состояние ума неестественно и невозможно, что присущая нам расслабленность – это неизбежное следствие нашего времени, что достичь того, чтобы Господь постоянно пребывал в нашем уме, – это выше наших сил. А лучше, укоряя и вместе с тем понуждая себя, всегда будем видеть в нашем духовном расслаблении только свою вину.

Прибегая к будто бы простым, но очень важным для нашего молитвенного преуспеяния – нашего духовного выздоровления – добродетелям, то есть вниманию и непрестанности в молитве, покаянию и памяти смертной, мы научимся молиться и предстанем умом перед Господом.

Благодать Божия исцелит наш ум, который больше не будет отвращаться от молитвы, но станет всегда стремиться к ней, и сделает молитву нашей жизнью, нашим естественным состоянием. Доказательством того, что это возможно, являются примеры многих подвижников, живших в самых неподходящих, суетных условиях, и даже наших современников, обыкновенных мирян, которые, несмотря ни на что, стяжали этот дар.

Во времена недавних гонений на Церковь один священник, находясь в самых страшных, невыносимых условиях лагерной жизни, испытывал необыкновенную Божию благодать, чувствовал, что душой он находится в раю.

Тогда же он написал, может быть, несколько неискусное, но искреннее и точно изображающее его состояние стихотворение, в котором есть такие слова: «Среди хулы, кощунств, матерщины, визга пилы я чувствую, что я нахожусь в раю». И это он ощущал потому, что с ним был Господь. Если даже ему при таких страшных обстоятельствах ничто не помешало стяжать в своем сердце Господа, то тем паче для нас неизвинительно нерадение об этом.

Будем же усердно стремиться к тому, чтобы через понуждение себя к непрестанной Иисусовой молитве стяжать благодать Божию, Божественный свет. И тогда учение святителя Григория Паламы, чью память мы сегодня празднуем, не покажется нам ненужным. Хотя бы в малой степени просветим свои души и сердца, ибо без благодати Божией никакого очищения от грехов быть не может. Аминь.

(Неделя 3-я Великого поста, Крестопоклонная)

Мы поклоняемся Кресту для воспоминания о том, что всякий из нас должен нести свой крест и быть преданным Господу нашему Иисусу Христу, вплоть до готовности испытать ради Него самые страшные, казалось бы, непосильные, невозможные скорби.

Читая Евангелие, Священное Писание, святых отцов, многие из нас соглашаются с этим утверждением, никто не дерзнет отрицать его вслух, но своей жизнью, поступками, образом мыслей мы показываем нечто совершенно противоположное евангельскому и святоотеческому учению.

Где найти человека, который бы молился о том, чтобы Господь даровал ему силу терпеть скорби? Но очень часто можно встретить православного христианина, который от всей души, искренно, с напряжением всех умственных сил просит Бога об избавлении от скорбей.

Мы молимся Богу и ищем общения с Ним более ради того, чтобы получить от Него помощь, облегчение, поддержку в наших трудностях или вовсе избавиться от них, но почти никто не имеет в себе силы духа молиться о том, чтобы ради спасения своей души эти скорби терпеть.

Часто мы осознаем, что скорби посланы нам Богом потому, что мы тяжко согрешили в прошлом, и теперь Он наказывает нас для того, чтобы смирить, вызвать в нашей душе искреннее покаяние и таким образом подготовить нас к переходу в вечную жизнь. Господь очищает нас скорбями здесь, чтобы в будущей жизни мы не подверглись справедливому осуждению. Но и в тех случаях, когда все это мы теоретически понимаем, тем не менее мы искренно (здесь у нас всегда есть и искренность, и напряжение всех наших душевных сил) молимся Богу о том, чтобы избавиться от скорбных переживаний, печали, душевной муки.

Любая скорбь еще более усиливается нашим неправильным отношением к ней. Если скорбь внешнюю мы, так сказать, поддерживаем внутренним переживанием, огорчаемся, печалимся, – она усугубляется. Если бы мы – как и должно вести себя всякому христианину – эту скорбь растворяли, наоборот, благодарением Богу, радостью, молитвой, которая часто в таких случаях может соединяться с благодатным утешением, тогда она приобрела бы для нас совсем другой характер.

Подвижники благочестия относились ко всем невзгодам, посещавшим их, так мудро, что земные скорби становились для них средством для стяжания благ небесных, духовных, и они радовались тому, чего другие боялись.

Один монах тяжело заболел, и долгое время собратья не посещали его, как бы забыв о нем. Это можно объяснить тем, что монахи-пустынники жили уединенно и редко виделись друг с другом, а потому могли и не обратить внимания на то, что кто-то из них долгое время не приходит в храм, где они собирались только раз в неделю.

И вот, месяц или более никто не посещал этого человека, хотя он и нуждался в помощи. Наконец его собратья догадались, что он болен, и пришли к нему. Вдруг, когда они еще только входили в его келью, этот монах закричал: «Братья, прошу вас, уйдите от меня». Они изумились и спросили, почему он так странно себя ведет. Поскольку они настаивали, он был вынужден открыть им истину и сказал: «Когда вас не было и никто из людей мне не помогал, тогда мне служил Ангел. Как только вы открыли дверь кельи и зашли, Ангел меня покинул». Вот почему, желая, чтобы Ангел и далее ему служил, этот монах вскрикнул: «Братья, уйдите от меня».

Это была непосредственная, необдуманная, как бы мы сейчас сказали, реакция. И с любым человеком, правильно переносящим скорби, по сути происходит то же самое, хотя, может быть, помощь Божия проявляется и не так явно.

В сегодняшнем евангельском чтении Господь как раз учит нас терпеть скорби ради Него. Мы не можем переносить, как я уже говорил, обычные мелкие, житейские неприятности, страдания, болезни, посланные нам и нашим близким за наши грехи. Тем более нам совершенно непонятно, если мы терпим скорби, как кажется, незаслуженно, только из-за того, что стремимся жить по-христиански, добродетельно, стремимся иметь правую веру и чистую нравственную жизнь. А ведь именно таков удел истинных христиан.

Господь сказал: Если кто хочет за Мною пойти, да отречется от самого себя и возьмет крест свой, и следует за Мною (Мк.8:34)⁴. Что это значит? Можем ли мы отречься от себя полностью, как бы возненавидеть самих себя? Конечно, если понимать слова Спасителя буквально, то исполнить их невозможно. Ведь все мы любим себя, что доказывают и законы человеческой природы, действующие в каждом из нас. Но любить себя нужно правильно: любить свою душу в вечности, а не во времени. Нужно, так сказать, не любить себя на земле. В другом месте Евангелия Господь Иисус Христос сказал: Кто возненавидит душу свою в мире этом, тот спасет ее (см. Ин.12:25). Не просто возненавидит, а в мире этом – в мирской, суетной жизни.

Что же значит отречься от самого себя? Это значит, как говорят святые отцы, отказаться от самой страшной страсти, правильнее сказать от корня всех страстей – себялюбия.

Это слово, опять же, нужно понимать правильно. Себялюбие, если говорить о нем отвлеченно, свойственно человеку: каждый из нас любит себя. Но святые отцы, употребляя это слово как термин, имеют в виду неправильную любовь к себе: любовь к своей плоти, к своим страстям, слабостям, немощам – себялюбие, удаляющее нас от любви к ближнему и к Богу. Речь идет не о той любви к себе, о которой сказано в заповеди: Возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф.22:39; Мк.12:31; Лк.10:27), – здесь мерилом любви к ближнему служит как раз любовь к себе. Именно неправильная, плотская, земная, суетная, страстная любовь к себе – вот что осуждается Господом Иисусом Христом, сказавшим, что мы должны от себя отречься.

Если мы необходимость отречения от себя понимаем только теоретически, признаем ее лишь умом, то мы не лучше неверующих людей. Многие из тех, которые стремятся достигнуть каких-то успехов в науке, искусстве, в любой другой земной деятельности, понимают, что для этого нужно в какой-то степени отречься от себя.

Как православные христиане, мы должны сделать и следующий шаг, практический: взять крест и следовать за Господом, то есть быть готовыми исполнять заповеди. Ведь следование за Господом Иисусом Христом для нас, уверовавших спустя уже почти две тысячи лет после Его земной жизни, выражается не в том, в чем оно выражалось для апостолов или других современников Спасителя. Мы следуем за Господом не буквально, а духовно, нравственно: исполняя заповеди, подчиняясь Его учению и подражая Его жизненному пути.

Это следование возможно тогда, когда мы будем готовы ради исполнения заповедей терпеть скорби. В жизни так часто и бывает. Перед нами встает выбор: либо нарушить заповедь, проявив, может быть, человекоугодие или поддавшись какой-либо другой страсти, и, так сказать, удобно устроиться в жизни, приспособиться к жизненным обстоятельствам; либо поступить противоположным образом – исполнить заповедь, несмотря на то что из-за этого мы должны будем потерпеть какое-то лишение или страдание.

К сожалению, нужно сказать, что, как правило, мы находим извинение своей готовности пойти на компромисс с совестью, оправдывая себя так: это мелочь, ничего, мол, страшного тут нет, пустяк какой-то. И очень часто, почти всегда, под тем предлогом, что нарушение заповеди в данном случае – это пустяк, мы идем на компромисс с совестью. Наша жизнь состоит из бесконечных компромиссов. Мы поддаемся лукавым, нечистым страстям: блудной страсти, гневу, человекоугодию, сребролюбию, чревоугодию – и все объясняем таким, казалось бы, глупым, примитивным образом: это мелочь.

Когда мы с вами сейчас об этом говорим вслух, наши оправдания кажутся нелепыми. Когда же доходит до дела и бывает необходимо проявить мужество и немного пострадать ради Евангелия, мы находим какой-то довод, кажущийся нам в тот момент необыкновенно, как бы непобедимо убедительным. И мы уступаем жизненным обстоятельствам, оправдываясь тем, что невозможно жить и не согрешить.

Часто мы извиняем себя и тем, что не нарушаем заповедей в чем-то великом: не отрекаемся от Бога, остаемся православными христианами, исполняем церковные обряды. Мы как бы объясняем самим себе: в самом главном мы остались христианами, и поэтому ничего страшного, необыкновенного, ужасного мы не сделали.

Большинству из нас никогда не придется – дай Бог, чтобы так и было, – переживать какие-то тяжелые испытания. Едва ли нас будут заставлять отречься от Христа – сейчас не такое время – или как-то грубо нарушить заповедь (если только мы сами этого не захотим). Таким образом, наши маленькие компромиссы и составят всю нашу жизнь. И вот мы оглянемся на нее: а когда же мы должны были исполнять заповеди, в том числе и заповедь о том, чтобы следовать за Господом и нести свой крест? И окажется, что не было такого случая.

Мы, как нам думается, и исполнили бы заповеди, но не представлялось удобных случаев для этого, и мы проспали, прозевали всю нашу жизнь. Но если, не дай Бог, настало бы такое время, когда пришлось бы переживать тяжелые испытания, когда Промысел Божий испытывал бы нашу веру, – то человек, который шел на маленькие уступки себе, вполне вероятно, согласился бы и на большой компромисс.

Я приведу вам примеры из недавнего исторического прошлого – времени гонения на Церковь при советской власти. Казалось бы, в России до революции было очень много истово верующих людей. Но, когда пришло время испытаний, эти искренние, верующие люди, не отпавшие от Церкви и от веры даже после того, как власть объявила себя богоборческой, в искушениях проявили малодушие.

Вспомним, например, екатеринбургского митрополита Григория, родоначальника раскола, названного по его имени григорианским. Спустя некоторое время после революции он произнес пламенную проповедь о том, что Россия восходит на Голгофу и пришло время испытаний. Потом он был арестован, пробыл некоторое время в заключении и вышел оттуда, как говорится, другим человеком: он пошел на компромисс с советской властью, по наущению НКВД организовал раскол, сопротивлялся сначала Патриарху Тихону, потом заместителю местоблюстителя митрополиту Сергию и таким образом многих людей соблазнил и увел от Церкви. Были и другие люди, может быть, достойные и хорошие, но, когда пришло время испытаний, арестов, допросов, они проявили малодушие.

Многие из священников, монахов, монахинь, хотя и не отрекались от Христа, когда на них оказывали давление или избивали их, но предавали друг друга, и притом так, что иногда горько об этом читать и думать. Не будем их осуждать. Мы вспоминаем все это для того, чтобы отрезвиться, чтобы их печальный пример послужил нам поводом для правильного, трезвого взгляда на себя. И только немногие, часто неизвестные до того времени люди, жившие как бы в тени, вели себя твердо.

Недавно к лику святых как исповедник был причислен иеросхимонах Иоанн (Кевролетин). Он дал показания только два раза. На одном из допросов он сказал, что ценит монашество выше советской власти. На другом – что к советской власти относится враждебно, но каяться в этом не будет и ничего больше говорить не будет. Таковы были его показания, он ни про кого ничего не рассказал.

У одной монахини, арестованной с группой других инокинь в 1937 году, спросили, знает ли она кого-нибудь из духовенства. Конечно же, она знала всех, потому что ходила в храм, молилась, а священников и храмов в то время было немного. Монахиня ответила: «Нет, не знаю», хотя это был явный абсурд, – и была за это приговорена к расстрелу, но сохранила свою совесть чистой.

Другая монахиня, подвизавшаяся в подпольном монастыре, где был обычай вслух читать Евангелие, на допросе была спрошена, кто стоял рядом с ней, когда она читала Евангелие. Она сказала: «Не помню», хотя это тоже был явный абсурд. Так вели себя люди мужественные, люди, которые имели в себе благодать и не превозносились, не кичились.

Одна подвижница, про которую мы мало что знаем и которая очень мужественно вела себя на допросах, имела духовное дарование, косвенно указывающее на ее внутреннее состояние. Она мужественно перенесла все скорби, все тяжелые испытания, допросы, может быть, и пытки, и заключение.

Некая монахиня, жившая с ней в последние годы, рассказывала, что эта подвижница, когда молилась по четкам, всегда плакала, то есть она имела дар слез, благодатную молитву. Вот что давала людям благодать – силы выдержать все тяжелые испытания.

Люди, которые не шли на компромисс и в малом, боролись за свою праведность, имели в себе духовную, сверхъестественную силу – Божественное действие в своей душе, – только благодаря этому смогли выдержать и тяжкие испытания, выпавшие на их долю. А те, кто думал, что достаточно одной только веры и, так сказать, более или менее приличной жизни, спотыкались и падали. Не будем их осуждать. Может быть, они и покаялись, но свой крест донести все-таки не смогли.

Поэтому мы не имеем права оправдывать себя тем, что мы обыкновенные люди и потому должны, так сказать, жить компромиссами. Никто нас не освобождал и никогда не освободит от обязанности исполнять Евангелие. Если бы какой-нибудь безумный человек сказал: «Можете не исполнять Евангелие» или «Можете оставить какую-нибудь заповедь и пренебречь ею», то его надо было бы посчитать достойным всякого осуждения, даже проклятия.

Мы не имеем права давать себе такую свободу – свободу от Евангелия – ни в чем: ни в великом, ни в малом. Компромисс в малом, если на нашу долю выпадет какое-то испытание, может привести нас к тяжелой, страшной катастрофе. Если же ничего и не произойдет, то мы просто останемся бесплодными.

Кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее (Мк.8:35).⁵ Кто из священников, монахов, епископов, мирян, которых допрашивали во времена гонений, желали сохранить свою жизнь, боялись за себя или за своих близких (может быть, и этим их шантажировали), те губили свою душу для вечности. А те, которые были готовы ради Господа свою жизнь погубить, те для вечности душу спасали. Кто же погубит душу свою ради Меня и Евангелия, тот спасет ее (Мк.8:35). Не только ради веры в Господа (как мы себя оправдываем: мы ведь верим!), но и ради Евангелия, то есть ради жизни по учению Спасителя.

Ибо какая выгода человеку весь мир приобрести и повредить душе своей? (Мк.8:36). Действительно, если мы не только станем богатыми, обеспеченными, благополучными, но и приобретем весь мир, а свою душу погубим для вечности, повредим своей душе, – что за выгода нам будет?

Приведу простой пример: представьте себе богатого человека, который очень болен. Он не может воспользоваться своим богатством: не может есть то, что ему хочется и что позволяют его средства, не может развлекаться, как желал бы, хотя теоретически и такая возможность у него есть. Он ничем не отличается от самого убогого, нищего человека и так же, как какой-нибудь больной бедняк, думает только о здоровье. Однако если богатый человек может себе позволить купить дорогие лекарства, найти хороших, опытных врачей и в этом все же имеет перед бедным преимущество, то в духовном отношении ни перед кем никаких преимуществ у него нет, потому что душе может помочь только Единый Врач, Господь Иисус Христос. Поэтому если мы повредим своей душе, то хотя бы мы и всем миром обладали, но это обладание ничего нам не даст и никакого утешения от него не будет.

Ибо что даст человек в обмен за душу свою? (Мк.8:37). Что дороже души? Чем мы можем заплатить за душу, которую мы, так сказать, растратили в мелких грехах (про тяжкие я не говорю, хотя часто бывает, что мелкие грехи прокладывают дорогу и к большим)? Ибо, кто постыдится Меня и Моих слов в роде этом прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда придет во славе Отца Своего с ангелами святыми (Мк.8:38). Не будем оправдывать себя тем, что мы не стыдимся веры, – мы стыдимся праведной жизни. Мы стыдимся быть святыми, не хотим быть такими, считаем, что это невозможно для нас, ненужно. Что бы мы ни делали, думаем мы, все равно у нас ничего не получится, мы должны быть как все или, по крайней мере, внешне никак не отличаться от других людей.

И вот эта наша установка: мы не можем жить по Евангелию и должны быть как все люди, которые нас окружают, – лишает нас дерзновения, ревности к тому, чтобы всегда и всюду бескомпромиссно исполнять Евангелие, жить по заповедям Господа нашего Иисуса Христа. По крайней мере, если у нас не получается исполнять заповеди, надо плакать об этом, а не относиться к этому, как у нас бывает, спокойно и безразлично. Таким образом мы показываем, что в своей повседневной жизни стыдимся Господа.

Если нас спросят, христиане ли мы, то, наверное, мы ответим: «Да, мы верующие люди». Но свою веру мы не проявляем на деле: допустим, не желаем вести себя целомудренно и стыдливо среди людей бесстыдных и развратных или поступить кротко, когда на нас гневаются. Напротив, мы хотим защитить свое достоинство, показать, что можем за себя постоять.

Много можно было бы привести подобных примеров, и каждый из нас, если заглянет в свою совесть, увидит те случаи, когда мы из-за человекоугодия, из-за стыда быть истинными христианами потакаем людям грешным, чуждым Христовой Церкви и по крайней мере внешне и в мелочах следуем за ними. Если мы так стыдимся Господа, если не хотим бескомпромиссно следовать Евангелию, нести свой крест, то и к нам относятся слова Спасителя, что Он «постыдится нас, когда придет во славе Отца Своего Небесного с ангелами святыми», то есть когда будет Второе славное Его Пришествие.

Если бы мы всей душой принимали предсказание Спасителя о Страшном Суде и верили в него так, чтобы очами веры видеть этот Суд как бы уже совершающимся, а себя – предстоящими на нем! Если бы мы видели бесконечную славу Божию и сонмы, мириады Ангелов, идущих со Спасителем! Конечно, мы устрашились бы, а может быть, наоборот, с любовью и вожделением устремились бы к этой славе, попрали и отрясли с наших ног этот прах – все земное, не только греховное, но и суетное, ненужное.

Это не значит, что мы обязательно должны уйти из мира, оставить все и таким примитивным образом исполнить веление нашего сердца. Речь идет о том, что в каждом своем поступке, каждом движении мысли, каждом слове нам следует помнить об одном – что мы последователи Христа. Мы должны каждое свое жизненное движение соизмерять с Евангелием. И тогда мы были бы не такими, какими сейчас себя представляем (и уже примирились с этим) – убогими людьми, живущими во времена, когда нет чудес и давно не слышно проповеди Спасителя. Нет, мы были бы подобны первым христианам, которые считали наградой, милостью и даром Божиим возможность пострадать за Господа Иисуса Христа, возможность своими собственными страданиями и своей кровью присоединиться к Его спасительным страданиям.

Только праведная жизнь делает человека способным по-настоящему исповедовать Христа и при тяжелых испытаниях. К этому необходимо готовиться, для этого надо развиваться. Неправильно относиться к испытаниям как к какой-то случайности. Не нужно думать, что одному выпало на долю быть праведником, святым, а другому – обыкновенным человеком и что с этим следует примириться.

Я, конечно, призываю вас стремиться не к каким-то сверхъестественным дарам: чудотворению, прозорливости и тому подобному, но к самому главному, высшему дарованию, которое апостол Павел назвал совокупностью совершенства (Кол.3:14), – к любви к Богу и по Боге к нашим ближним, потому что в этом состоит истинное христианство. Аминь.

(Неделя 4-я, преподобного Иоанна Лествичника)

Евангелист Марк очень кратко рассказывает о том, что происходило с момента выхода Спасителя на проповедь до Воскресения Его из мертвых. Но те события, на которых он останавливает свое внимание, он, наоборот, передает гораздо более подробно. В этом отношении не уступает ему, пожалуй, только Иоанн Богослов. И вот как описывает евангелист Марк – очень живо, правдоподобно – исцеление Господом Иисусом Христом бесноватого юноши.

Когда Господь вместе с Петром, Иаковом и Иоанном сошел с Фавора, о чем в Евангелии говорилось ранее, Он увидел, что книжники в толпе спорят с Его учениками. Книжники, как мы поймем из дальнейшего повествования, воспользовались неудачей учеников Спасителя и стали упрекать их в бессилии и в том, что их учение сомнительно, а Учитель их недостоин такого доверия, какое они к Нему испытывают. Ученики эти, может быть, находились в некотором смятении, толпа же, безусловно, следила за спором с интересом и жадностью.

Господь наш Иисус Христос спросил книжников: О чем вы спорите с ними? (Мк.9:16)⁶. Но спросил так не потому, что не знал причины спора, не знал, что вообще здесь сейчас происходит, а потому, что хотел сделать эту причину очевидной для всех. И тогда отвечать вызвался не кто-либо из книжников, но сам тот человек, из-за которого началось это смятение: Учитель, я привел к Тебе сына моего, имеющего духа немого. И где он на него ни нападет, бросает его на землю, и он испускает пену и скрежещет зубами и коченеет; и сказал я ученикам Твоим, чтобы изгнали его, и они не смогли (Мк.9:18).

Конечно, этот человек повел своего сына к Господу Иисусу Христу потому, что слышал о многих сотворенных Им чудесах, в том числе об изгнании бесов из душевнобольных. Но случилось так, что в то время Его не было с учениками, и тогда человек тот обратился с просьбой к ним, ибо они по благословению Спасителя также творили чудеса, проповедуя скорое наступление Царствия Небесного. Но здесь учеников постигла неудача. Произошло нечто такое, чего они не ожидали. И кто знает, может быть, в этом была совсем не их вина, ведь сам отец больного юноши не имел веры или она была нетвердой, малой.

Однако не исключено, что и вера учеников была недостаточна, как рассуждают некоторые толкователи. Самые преданные, самые ревностные ученики Спасителя, апостолы Петр, Иаков и Иоанн, в то время были с Ним на Фаворе, а остальные, возможно, не имели той надежды на Бога, которая была необходима, чтобы сотворить такое великое чудо.

В ответ на краткий рассказ отца отрока Спаситель сказал: О, род неверный! Доколе с вами буду? Доколе буду выносить вас? (Мк.9:19). Господь сразу указал на истинную причину того, что чудо не произошло, – неверие. Это касалось не только самого того человека, но и окружавших его. Может быть, сам он пришел туда с верой, но потом, услышав возражения и споры книжников, высказывавших свои сомнения, потерял твердую веру, которая необходима для совершения чуда. И потому Спаситель обращается не только к нему, но и ко всем присутствующим: О, род неверный! Доколе с вами буду? Доколе буду выносить вас? Здесь Он проявляет человеческое чувство негодования. Но негодование не такое, какое бывает у нас, то есть смешанное с неприязнью к ближнему, а негодование, происходящее от любви к этим самым заблуждающимся людям. Подобное негодование проявляет, например, человек по отношению к своему больному близкому родственнику, который почему-то не бережет свое здоровье.

Доколе с вами буду? Доколе буду выносить вас? Приведите его ко Мне. И привели его к Нему (Мк.9:19–20). Этот юноша даже не мог самостоятельно передвигаться, потому что испытывал непреодолимую слабость, или же, как мы и сами замечали за бесноватыми и слышали из рассказов о них, злой дух не допускал его к Спасителю, как бы противился тому, чтобы юношу привели к Нему. И потому, видимо, несколько человек были вынуждены тащить его силой.

И увидев Его, дух тотчас свел его сильной судорогой; и упав на землю, он катался, испуская пену (Мк.9:20). Близость к Источнику благодати, Источнику Божественной славы и святости заставила демона, находившегося в юноше, прийти в смятение и напасть на страдальца с большей силой. Демон либо имел намерение показать, что здесь уже ничто не в силах помочь: болезнь слишком серьезна, либо, сам мучаясь, он мучал и того, в ком находился.

И Иисус спросил отца его: сколько времени, как это случилось с ним? Он же сказал: с детства (Мк.9:21). В этих словах, хотя и кратких, очень много смысла. Что значит «с детства»? Это значит, что тот отрок не был виноват в своем бесновании, но вина его ужасной болезни и страданий лежала на родителях. За грехи родителей ребенок, будучи сам еще невинным, оказался в такой страшной беде.

Далее это подтвердится из уже более откровенных и потому более понятных и ясных слов отца юноши: И часто в огонь бросал его дух и в воду, чтобы погубить его; но, если что можешь, помоги нам, сжалься над нами (Мк.9:22). Здесь сомнение этого человека обнаруживается еще больше. Сначала он упрекает учеников Спасителя в том, что они не смогли этого сделать, а своей вины не видит. Потом показывает, что сомневается уже и в том, что Сам Спаситель может что-либо сделать, обращается к Господу с такими словами: но если что можешь. Говорит не так: «Если можешь, исцели его», но так: если что можешь, иными словами «помоги нам хоть в чем-нибудь; если Ты что-то можешь, так в этом (даже малом) помоги нам». Отец отрока не доверяет Спасителю, не надеется, что Он может сотворить это чудо – полностью исцелить его сына.

Иисус же сказал ему: ты сказал – если что можешь. Все возможно верующему (Мк.9:23). Этот перевод Евангелия для нас несколько непривычен, но он, как мне кажется, является наиболее точным. Ты сказал – если что можешь. Все возможно верующему, то есть «ты сомневаешься в том, что Я могу что-то, но на самом деле все зависит от тебя; если бы ты был истинно верующим, тогда для тебя все было бы возможно». Вдруг до глубины сердца этого человека дошло осознание того, что вина в болезни сына на нем, что у него самого не хватает веры и что, может быть, за его неверие или маловерие с детских лет страдает его сын.

И тут он вскричал: Верую, помоги моему неверию (Мк.9:24). Эти слова противоречивы с точки зрения логики: Верую, помоги моему неверию, но они глубоко жизненны и искренни. Здесь отец отрока уже признался в своей немощи, в своем страшном душевном недуге, который был причиной болезни ребенка и воспрепятствовал тому, чтобы ученики Спасителя его исцелили.

Возможно, кто-то возразит, что нам точно неизвестно, неверие или какой-либо другой порок был причиной душевной болезни сына этого человека. Однако мы точно знаем, что грехи по большей части происходят от неверия и маловерия.

И если даже из-за какого-нибудь другого греха, какой-либо другой страсти родители были наказаны через их ребенка, то это не является опровержением нашей мысли: если бы была истинная вера, то была бы и праведная жизнь. Где маловерие, там и жизнь нерадивая или греховная.

И тотчас вскричал отец ребенка: верую, помоги моему неверию. Иисус же, увидев, что сбегается толпа, возбранил духу нечистому, говоря ему: дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него и более не входи в него (Мк.9:24–25). Странные вопросы, которые задавал Спаситель в ходе этого необыкновенного разговора, а также Его упрек, что Он находится среди рода неверного, уже вызвали интерес у людей. Затем внимание было еще более привлечено тем, что отрок упал и стал биться в судорогах, истекая пеной. И наконец, откровенное признание, крик души этого человека: Верую, помоги моему неверию – заставил людей сбегаться к тому месту, так что образовалась толпа.

И думали они: «Что же, сможет Иисус сотворить это чудо или нет? Справедливо ли сомневался отец болящего в том, что Спаситель может исцелить его, или все же из-за неверия самого этого человека ученики не в силах были совершить чудо?» И Спаситель сказал, обращаясь не к отроку, а к находящемуся в нем духу нечистому: Дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него и более не входи в него.

Под «глухотой» и «немотой» духа нужно понимать не то, что он на самом деле был немым и глухим, но то, что он своим бесовским действием сделал отрока не только подверженным таким страшным припадкам, которые могли его погубить и в воде, и в огне, но и лишил его дара речи и слуха.

Я повелеваю тебе, выйди из него и более не входи в него. Обратите внимание: Спаситель не только повелевает демону выйти из отрока, но и более не входить в него. Потому что бывает так, что бесы выходят из человека, но если он продолжает грешить, ведет нерадивый образ жизни и не исправляется, тогда они вновь входят и еще более его мучают. Сам Спаситель говорил об этом: Когда нечистый дух исходит из человека, скитается по безводным местам, не находя себе покоя, возвращается, видит, что горница пуста и чиста (то есть в ней нет благодати) и тогда находит еще более злых семь духов и входит в человека, и бывает второе ему горше первого (см. Мф.12:43–45; Лк.11:24–26). Потому здесь Спаситель запрещает духу злобы вновь входить в этого отрока.

И вскрикнув и сильно сведя его судорогой, дух вышел; и сделался он, как мертвый, так что многие говорили: умер (Мк.9:26). Евангелист Марк описывает это событие очень живо, подробно. Только что отрок, истекая пеной, бился в судорогах – пусть это происходило на протяжении минут пяти или десяти. Может быть, его придерживали руками, чтобы он не поранился, как это обычно делают с людьми, находящимися в припадке.

И вдруг, когда его сильно свела судорога и дух вышел, он сделался совершенно неподвижным, как мертвый, так что иные из находившихся в толпе подумали, что он на самом деле умер. Возможно, книжники уже приготовились к новым, более страшным упрекам, намеревались сказать Господу: «Лучше бы он был бесноватым, но живым».

Иисус же, взяв его за руку, поднял его, и он встал (Мк.9:27). Конечно, это не было воскресением из мертвых. Мы должны обратить внимание, что евангелист не сам говорит, что отрок умер, а приписывает эти слова присутствовавшим там людям – тем самым маловерам, которые, может быть, и смутили отца отрока, говоря, что нельзя ожидать чуда от учеников Спасителя. Иисус же, взяв его за руку, поднял его, и он встал. Таким образом Спаситель этому ослабленному юноше, изможденному многолетним пребыванием в нем нечистого духа, придал силы. И он поднялся здоровым и стал таким, как все обыкновенные люди.

И когда вошел Иисус в дом, ученики Его отдельно от других спрашивали Его: почему мы не смогли изгнать его? И Он сказал им: этот род ничем не может быть изгнан: только молитвой (Мк.9:28–29). Когда человек страдает из-за неверия, ему нельзя помочь ничем иным, кроме усиленной молитвы. Тем самым Спаситель упрекнул учеников в том, что они недостаточно уделяют внимания этой великой или даже величайшей, как называют ее некоторые отцы, добродетели.

И выйдя оттуда, они проходили через Галилею; и Он не хотел, чтобы кто узнал. Ибо Он давал наставления Своим ученикам и говорил им, что Сын Человеческий будет предан в руки человеческие, и убьют Его, и, убитый, Он через три дня воскреснет (Мк.9:30–31).

Нас тоже на протяжении многих лет мучают нечистые духи – правда, слава Богу, не так, чтобы сделать нас душевнобольными. Они не пребывают в нас, но своим действием, своей силой заставляют нас совершать такие безумные поступки, которые можно сравнить с тем, что происходило с этим душевнобольным отроком. И часто в огонь страстей нас бросают, и в воду, чтобы погубить нас, и никто и ничто помочь нам не в силах.

Мы теряем веру: нам кажется, что мы никогда не исцелимся, никогда не избавимся от этого страдания. Мы впадаем в маловерие и просим Господа Иисуса Христа, чтобы Он нам помог хоть в чем-то. Причем эта наша просьба может выражаться в Иисусовой молитве. Если Он хоть что-то может, то пусть поможет нам, пусть сжалится над нами – нам кажется, что Господь нас не жалеет. Но тот укор, который Спаситель адресовал отцу отрока, можно отнести и к нам: «Ты сказал: если что можешь, то есть упрекнул Меня. Но ты подумай о себе. Все возможно верующему». Значит, в нас нет истинной веры, в нас – постоянное сомнение и смятение, колебание души. Мы должны это осознать.

Необходимо найти хотя бы какую-то крупицу веры, какую-то основу, опереться на нее и, подобно этому человеку, обратиться к Богу: «Верую, помоги моему неверию». Но как это сделать? Как изгнать из себя страсти, которые делают нас подчас еще более безобразными, чем самые настоящие бесноватые?

Иногда человек, одержимый страстями, оказывается способным совершить такие страшные, злые дела, какие никогда не сможет сделать бесноватый. Поэтому люди страстные, порочные бывают более опасны и страшны, чем душевнобольные.

И не будем относить это к другим, посмотрим на себя трезво: чего нам не хватает? Веры. Но как приобрести ее? Мы вполне искренно можем сказать Господу: «Верую, помоги моему неверию», потому что подчас в нас больше неверия, чем веры. Внутри нас постоянно происходит борьба между верой и неверием.

Господь Иисус Христос дал ясный ответ Своим ученикам, когда они спросили: «Почему мы не смогли изгнать его?» Мы также могли бы спросить: «Почему мы не в силах изгнать из себя наши страсти?» Ответ Спасителя подходит и нам, хотя сейчас речь идет не о бесновании в собственном смысле слова, но о бесновании, связанном с действием страстей, о невольном повиновении демонам. И Он сказал им: этот род ничем не может быть изгнан: только молитвой.

Итак, усердная, непрестанная покаянная молитва может изгнать самые укоренившиеся страсти, которые действуют в нас на протяжении многих и многих лет, возможно, с детства, и стали нашим естеством. Казалось бы, никто и ничто помочь нам не в силах, но если мы будем упражняться в непрестанной молитве, – мы должны верить словам Спасителя – то стяжаем достаточную веру для того, чтобы страсти эти нас покинули, чтобы демоны перестали нас унижать и мы освободились от их гибельной власти. Аминь.

Преподобный Иоанн Лествичник – великий аскетический учитель древности, который написал книгу, названную впоследствии «Лествицей», то есть «Лестницей». В ней описываются тридцать ступеней (отсюда и такое название), ведущих человека от начальных добродетелей к совершеннейшим.

«Лествица» – книга непревзойденная и неповторимая, хотя и до нее, и после нее об аскетическом учении Церкви было написано очень много. Подвижники в наставлениях своим духовным чадам говорят то, что необходимо им именно в их время. Конечно, все эти книги нужны. Но «Лествица» преподобного Иоанна является, можно сказать, глубочайшим откровением о борьбе человека с грехом и страстями.

Несмотря на то, что она предназначена исключительно монашествующим, всякий благоразумный христианин может найти в ней то, что соответствует именно его образу жизни.

Страсти и добродетели у всех людей общие, поэтому, как правило, людям, живущим в миру, среди суеты, во многих случаях подходят те же советы, что и отрекшимся от мира. Но нужно относиться к чтению духовных книг разумно и здраво: не пользоваться теми средствами борьбы со страстями, которые удобны только для монахов, а обращаться к общим, подходящим и мирянам. Конечно, неопытному человеку сделать это не всегда легко, тем не менее, нельзя просто отказаться от чтения этой книги, сказав, что мирянам она совершенно не подходит.

Как же научиться находить в «Лествице» и других святоотеческих творениях советы, уместные и своевременные для нас, и не принимать того, что касается людей высоко преуспевших, например подвизающихся в отшельничестве? Мы только тогда можем читать книги с пользой для себя, когда приобретем некоторый опыт и научимся рассуждать здраво.

Надо сказать, что неопытные христиане неправильно понимают не только святоотеческие писания, но и богодухновенное Священное Писание Ветхого и Нового Завета. Об этом говорит святой апостол Петр, рассуждая в своем послании о творениях апостола Павла: Как и возлюбленный брат наш Павел, по данной ему премудрости, написал вам, как он говорит об этом и во всех посланиях, в которых есть нечто неудобовразумительное, что невежды и неутвержденные, к собственной своей погибели, превращают, – то есть понимают превратно, – как и прочие Писания (2Пет.3:15–16). Из слов апостола Петра мы понимаем, что в те времена были люди, которые, читая послания апостола Павла и прочие Писания, понимали их превратно. Значит, не нужно говорить, что если мы не понимаем «Лествицу» или какую-нибудь другую сложную книгу, аскетическую или догматическую, то в этом виноват автор, который непонятно изъясняется. Лучше познаем свою неопытность и постараемся приобрести рассуждение.

Что для этого нужно сделать? Читать книги писателей близких к нам по времени: святителя Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника, оптинских старцев, писателей двадцатого века, таких как игумен Никон (Воробьев), греческих и русских старцев.

Сейчас много издано книг современных греческих старцев, которые также весьма полезны и назидательны. Через чтение этих книг мы, как бы с помощью некоего предисловия и предварительного объяснения, научаемся правильно понимать древние святоотеческие творения.

Говоря светским языком, книга преподобного Иоанна Лествичника является гениальным произведением, но это не означает, что после нее святым отцам уже не нужно было ничего писать. Книги объясняют и дополняют друг друга, сообщая нам правильное, святоотеческое понимание аскетического учения.

Творения святых отцов нельзя понимать произвольно и читать как художественную литературу. Светские писатели стремятся к тому, чтобы их произведения производили на каждого человека свое впечатление. А аскетические и догматические писания святых отцов в этом смысле похожи, скорее, на литературу научную: автор научного труда предполагает, что его будут понимать совершенно точно и адекватно. Если у нас нет такого ясного понимания, значит, это наша вина, потому что в данном случае автор виноват быть не может. Значит, мы недостаточно подготовлены, душевно и умственно, к восприятию такой литературы.

Поэтому прежде нам необходимо ознакомиться с аскетическими и нравственными писаниями святых отцов последнего времени: двадцатого, девятнадцатого и восемнадцатого веков. Тогда мы сможем правильно понять и древние писания, такие как знаменитая «Лествица» преподобного Иоанна Лествичника, поучения аввы Дорофея, Иоанна Кассиана Римлянина, вопросы и ответы Варсонуфия и Иоанна, творения Петра Дамаскина и многие другие.

Если же мы будем проводить между святоотеческими писаниями жесткие границы и относить одни из них к книгам для монахов, другие – для мирян, а третьи для священнослужителей, то таким образом мы обедним свою внутреннюю жизнь, сделаем ее скудной и односторонней. Мы должны питаться всем и от всего получать пользу. Как пчела с каждого цветка собирает нектар и превращает его в мед, так и мы будем извлекать пользу для души из всех этих «кринов сельных» – из всех прекрасных цветов на ниве святоотеческих творений.

Будем при помощи чтения возбуждать в себе ревность и получим душевную пользу. Может случиться, что совет какого-нибудь отшельника окажется нам полезным в ситуации, по видимости не имеющей ничего общего с тем, о чем говорится в его писании, например в отношениях с нашими сотрудниками или с семьей. Тогда мы на опыте убедимся в великой премудрости святых отцов, которая была им дарована свыше после долгих подвижнических трудов. А один из первых и славнейших святых отцов – преподобный Иоанн Лествичник, память которого мы сегодня совершаем. Аминь.

(Похвала Пресвятой Богородицы (Суббота Акафиста))

Сегодняшний праздник называется Похвала Божией Матери или Суббота Акафиста. Евангельское чтение в этот день повествует о том, как некая женщина, слушая проповедь Господа нашего Иисуса Христа, от избытка чувств воскликнула: Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие! (Лк.11:27), восхвалив тем самым Божию Матерь. И сама Пресвятая Дева, исполненная Духом Святым, еще прежде Рождества Христова пророчески воскликнула: Отныне будут ублажать Меня все роды (Лк.1:48).

Мы видим, что слова эти сбываются, несмотря на противление всевозможных еретиков, в разные времена хульно учивших о Пресвятой Деве. И Несторий, и иконоборцы, и нынешние протестанты, и бесчисленные сектанты оказываются посрамленными, поскольку сама жизнь, история древнейших времен и наших дней учат нас тому, как славна Божия Матерь. Она имеет великое дерзновение перед Богом не только молиться о том или ином человеке, искренно к Ней прибегающем, но и помогать целым народам и государствам.

Вот примеры тому из новейшей истории. Сила заступничества Божией Матери за нашу страну в Великой Отечественной войне по молитвам перед Казанским Ее образом была необыкновенной. А в XIX веке во время Крымско-турецкой войны после молитв народа перед Касперовской чудотворной иконой Божией Матери, находящейся в Одессе, Пресвятая Богородица спасла этот, беззащитный тогда, город от неминуемой гибели.

Во время той же войны наши российские полководцы, уже зараженные духом атеизма и вольнодумством, не захотели внести чудотворную икону Божией Матери в осажденный Севастополь. Только после долгих, унизительных переговоров святителя Иннокентия Херсонского с командующим лишь на одном бастионе было разрешено отслужить молебен перед Ее образом. Севастополь был позорно сдан, и только этот бастион не был взят врагами.

Нынешний же праздник установлен в честь события, бывшего в древности, в 626 году по Рождестве Христовом, когда персы, вечные противники греков, вместе со скифами осадили Константинополь. У Византии, могучего в то время государства, по разным историческим обстоятельствам не было возможности дать военный отпор.

Хотя стены Константинополя славились своей неприступностью, но опасность падения города, тем не менее, была велика. Патриарх Сергий призвал народ все упование возложить на Бога и Пречистую Его Матерь. По его приказанию на воротах стен города был написан образ Богоматери с Предвечным Младенцем. Совершались всенародные моления и всенощные бдения. Патриарх, взяв чудотворную икону Владычицы, Животворящий Крест Господень и ризу Пресвятой Богородицы, по стенам обошел с этими святынями Константинополь. И Матерь Божия явила чудное Свое заступничество. На море внезапно поднялась буря и потопила вражеский флот. Осада Константинополя была снята.

В честь этого события был впервые составлен акафист, что в переводе с греческого означает «неседален», то есть песнопение, во время которого нужно молиться стоя. Этот акафист долгое время был единственным в своем роде, и до сих пор многие греки считают, что составлять акафисты – как это делается, например, у нас в России, – неуместно. Особенным торжественным чином акафист Божией Матери читается в пятую субботу Великого поста.

Однако не нужно думать, что Божия Матерь станет помогать нам всегда, так сказать, автоматически, и что мы, однажды стяжав Ее небесное заступничество, никакими собственными греховными поступками не можем уже его лишиться – что бы мы ни делали, как бы мы себя ни вели.

Знаменитый князь Андрей Боголюбский, правивший в Суздальской земле, 1 августа 1164 года, после того как от иконы Божией Матери исшел дивный свет и облистал русское войско, чудесным образом одержал победу над камскими болгарами. В тот же день подобное чудо произошло и в Византии, где император Мануил с Божией помощью также одержал победу над врагами империи. В честь этих двух событий был установлен праздник Всемилостивого Спаса и Пресвятой Богородицы.

И вот прошло несколько лет, наступил 1170 год. Те же самые победоносные суздальцы, которые, быть может, уже отмечали праздник Всемилостивого Спаса и Пресвятой Богородицы, празднуя прежнюю свою победу, теперь подошли к Великому Новгороду. Они осадили своих православных соотечественников, подняли оружие на единоверных братьев. Видимо, суздальцам казалось, что после чуда 1164 года Божия Матерь пребудет с ними всегда, во всем будет им помогать, и все, что бы они ни делали, угодно Богу. Но благочестивые новгородцы, находясь в беде, в осаде, отслужили молебен перед иконой Божией Матери «Знамение» и вынесли ее на городскую стену. Может быть, они желали пристыдить врагов и показать, что Божия Матерь, Которую суздальцы почитают, является заступницей и новгородцев. Но суздальцы в своем упорстве и гордости продолжали штурм, и кто-то из них дерзновенной рукой даже пустил стрелу в святой лик. След от стрелы можно было видеть еще в конце XIX – в начале XX века (когда же к власти пришли большевики, многие чудотворные иконы, в том числе и образ «Знамение», а также многие святые мощи были изъяты, уничтожены, и неизвестно, где они теперь находятся и сохранились ли вообще).

И вот произошло чудо: икона сама собой отвратилась от суздальцев и обратила свой лик к новгородцам. На суздальцев, которых еще недавно вдохновляло бывшее несколько лет назад от иконы Божией Матери чудо, теперь напал страшный, панический ужас. Они потерпели сокрушительное поражение и бежали, преследуемые новгородцами.

Вот урок из истории: мы не должны надеяться на непрестанное заступничество Божией Матери. Если мы делаем что-то доброе, благородное, как суздальцы, когда они защищали отечество от кочевников, – тогда Пресвятая Дева будет нам помогать. Если же мы обращаемся ко греху, поддаемся гневу, раздражительности, осуждению, враждуем с ближними, – как суздальцы, направившие оружие против братьев по крови и единоверцев, – тогда Божия Матерь отвратит Свой лик от нас и поможет тем, кого мы обижаем.

Почитая Пресвятую Деву, мы должны наше почитание и благоговение перед Ней соединять с очищением совести, угождением Пречистой Богородице. Не только будем чтить Ее на словах в своих, может быть, искренних молитвах, но и задумаемся о наших делах: одобрит их или будет порицать нас за них Божия Матерь.

Когда женщина из народа, восхищенная необыкновенной проповедью Спасителя, воскликнула: Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие, – Господь сказал ей в ответ: Блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его (Лк.11:28).

Итак, необходимо принимать слово Божие и не только хранить его в уме, но и соблюдать в делах, во всей своей жизни. Вот тогда мы будем блаженны, поскольку станем почитать Пресвятую Деву истинно, справедливо, богоугодно, – так, что это будет Ей приятно, то есть будет принято Ею. Если же мы чтим Ее иначе: одним умом, без дел, – то благочестие наше суетно и напрасно. Блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его. Аминь.

(Неделя 5-я Великого поста, преподобной Марии Египетской)

Преподобная Мария в отроческие годы ушла из дома от своих родителей в Александрию, бывшую в то время одним из самых великих, самых славных, культурных и богатых городов Римской империи. Кто знает, по какой причине это произошло – по внушению ли сатанинскому, или по собственному ее произволению, но, так или иначе, там она начала предаваться безудержному сладострастию. И не потому, как она говорила после, что нуждалась в каких-то средствах для существования, а исключительно потому, что считала, будто именно в подобном наслаждении плотскими удовольствиями и состоит смысл жизни человека.

В философии существует направление, называемое «гедонизмом», смысл которого состоит в том, что нужно наслаждаться всевозможными земными благами. Много философов строило свои теории на подобной основе, лишь в некоторых моментах их мнения различались. На практике все, кто исповедовал такую философию, стремились, сознательно или нет, взять от жизни всё. Есть даже нехорошая поговорка: «Живем один раз». Собственно, философия происходит из чувств сердца, и любая теория является только оправданием внутреннего состояния того или иного человека.

Люди, сознательно или бессознательно исповедуя философию гедонизма, думают, что счастливы, когда получают как можно больше наслаждений. Причем одно из самых страшных, гибельных для человека и одновременно одно из самых распространенных убеждений состоит в том, что наибольшее наслаждение приносит человеку блуд.

Преподобная Мария с отроческого возраста, с тринадцати лет, безудержно предавалась страшному разврату, проводя дни свои в пирах и оргиях. Это продолжалось до тридцати лет – возраста, когда у человека окончательно формируются все его душевные и телесные силы. Поскольку она вела такой образ жизни, можно предполагать, что развращенность стала ее естеством. И в это самое, казалось бы, страшное время, когда Мария и не помышляла о спасении души и вообще о чем-либо духовном, неожиданно ее посетил Господь.

Как вы знаете, она приплыла из Александрии в Иерусалим, оплатив свой проезд на корабле ужасным способом – развратом. Когда же она захотела войти в храм Святого города, чтобы поклониться Кресту, невидимая сила Божия ее не пустила. И только после молитвы к Божией Матери, после обещания исправить свою жизнь, она смогла войти.

Потом Мария ушла в пустыню, где пребывала в подвиге сорок лет. Подвизалась она необыкновенно строго и достигла такого благодатного состояния, что обрела дар прозорливости. Будучи неграмотным человеком, она знала Священное Писание, во время молитвы поднималась на воздух, ходила по воде, за кратчайшее время силой Божией могла преодолевать огромные расстояния. И это – то немногое, что видел преподобный Зосима и что было признаком ее духовности. О внутреннем же состоянии подвижницы, ее близости к Богу мы можем только догадываться, судя по этим, отнюдь не самым главным и важным, однако очевидным внешним признакам.

Преподобная Мария была великой грешницей. Если мы взглянем на себя, то, конечно же, увидим, что каждый из нас боится, как бы грехи наши не стали известны другим людям, и весьма стыдится их. Часто на исповеди мы, с трудом преодолевая этот естественный стыд, являющийся следствием нашей греховности, едва-едва можем что-нибудь откровенно рассказать о себе духовнику, который нас хорошо знает. И больше всего желаем, чтобы наши грехи были преданы полному забвению людьми, а в особенности Богом.

Но взгляните на Марию Египетскую. О ее страшной греховности, о ее безудержном, даже, можно сказать, противоестественном разврате, начавшемся с детских лет, знает весь мир. Вся вселенная знает о том, что эта женщина была развращенной в чрезвычайной степени, о ее греховности проповедуется в Церкви. Но что за чудо: покаяние превратило самое страшное бесславие, самый низкий позор в славу!

И по-настоящему понять святость преподобной Марии можно, лишь сравнив приобретенную ею чистоту с прежней ее порочностью. На все времена, для всех народов, исповедующих Православие, Мария Египетская стала образцом покаяния, образцом надежды на Бога. Она показала, что даже самый падший и низкий человек имеет надежду не только на прощение грехов, но и на то, чтобы стать особенно близким к Богу, соделаться как бы любимцем Божиим, стать даже равноангельным. И если мы не достигаем подобного состояния, не освящаемся в такой степени, как преподобная Мария, то в этом наша вина.

Может быть, мы не способны поститься или подвизаться в пустыне так, как она. Но покаяние заключено не столько во внешних подвигах, сколько в нашем внутреннем состоянии. Лишь потому, что мы не имеем такой ревности, какую имела эта великая подвижница, мы не приобретаем и такой благодати.

В честь преподобной Марии Египетской на Литургии читается евангельское зачало, в котором также говорится о кающейся грешнице. Грешнице, кающейся у ног Спасителя.

Некто из фарисеев просил Господа, чтобы Он вошел вкусить с ним. И, войдя в дом фарисея, Он возлег (Лк.7:36).⁷ В то время вкушали пищу лежа головой к столу: левой рукой и левым боком опирались на подушку, а правой рукой брали еду.

И вот женщина, которая была известна в городе как грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алебастровый сосуд с миром и, став сзади у ног Его, начала, плача, обливать ноги Его слезами и волосами головы своей отирала и целовала ноги Его и мазала миром (Лк.7:37–38). Здесь не говорится определенно, в чем состояли ее грехи, но представления людей того времени были таковы, что на гневливость человека или склонность его к осуждению, я думаю, не обращали особенного внимания и под словом «грешник» подразумевали человека развращенного, живущего в блуде.

Слово это имело по большей части лишь такое узкое значение. Обратите внимание, уже в этих словах – «известна в городе как грешница» – обнаруживается нечто общее между евангельской блудницей и преподобной Марией. Евангелие проповедует о грехах человека, можно сказать, бесславит его перед всей вселенной. Пусть мы и не знаем имени этой женщины, но – представьте себе – кто-то о наших грехах рассказывает всем подряд: «Вот этот – развратник, он сделал то-то и то-то». Наверное, мы захотели бы лучше умереть, чем испытать такое.

Но Евангелие и Церковь проповедуют о грехах человека для того, чтобы показать и степень его покаяния, и потому эти грехи, благодаря покаянию, становятся не бесславием соделавшего их, а, наоборот, самой великой славой.

Женщина встала в стороне от стола, в ногах у возлежавших за трапезой. Не спрашивая ничего, дерзновенно приступила она к Спасителю и плакала так сильно (такой вывод можно сделать из евангельского повествования), что умывала Его ноги слезами. И вместо полотенца волосами своими отирала ноги Его, и лобызала их, и мазала миром, считая себя недостойной прикоснуться к голове Его или другим частям тела. Ибо ее грехи делали ее смиренной, хотя желание получить прощение придавало этой женщине мужество и дерзновение, и потому она осмелилась приступить к Господу.

Увидев это, фарисей, пригласивший Его, сказал самому себе: Этот, если бы Он был пророк, знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, потому что она грешница (Лк.7:39). Фарисей подумал так, ибо судил по себе, но он не посмел высказать свои мысли. На самом деле он тоже был грешником, как и все люди.

Может быть, фарисей и не имел явных тяжких грехов, но согрешал многими помыслами и чувствами. Однако он считал себя настолько праведным, что не позволил бы такой женщине общаться с собой и прикасаться к себе. И потому ему казалось совершенно очевидным, что праведник, если бы знал о ней всю истину, поступил бы так же.

Фарисей думал: «Я бы не позволил, значит, и Он не должен был разрешать. А потому Он, может быть, и праведник, но не пророк, так как не знает, кто она такая». Фарисей не осудил Господа как недостойного человека, но, казалось ему, здраво рассудил о том, что Он не пророк, хотя, возможно, чистый и праведный человек.

Господь же показал ему Свое всеведение. Он ответил фарисею: Симон, Я имею нечто сказать тебе. Он говорит: скажи, Учитель (Лк. 7:40). Итак, Симон называет Его Учителем и испытывает к Нему уважение. У некоего заимодавца, – говорит Господь, – было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят. Так как им нечем было заплатить, он простил обоим. Кто же из них больше возлюбит его? (Лк.7:41–42) Симон, как человек здравомыслящий (таковым он себя и считал, отчего и позволил себе составить собственное мнение о Господе Иисусе Христе), ответил: Полагаю, что тот, кому он больше простил. Он же сказал ему: ты правильно рассудил (Лк.7:43).

Как Всеведущий Бог, Господь Иисус Христос знал о здравом рассуждении Симона и задал ему этот вопрос, ожидая, что тот, конечно же, даст правильный ответ. И, обратившись к женщине, сказал: видишь ли ты эту женщину? Я вошел к тебе в дом: ты воды Мне на ноги не дал, она же слезами облила Мне ноги и отерла волосами своими; ты целования (то есть приветствия) Мне не дал, она же, с тех пор как Я вошел, не перестала целовать Мне ноги; ты елеем головы Моей не помазал, она же миром помазала ноги Мои. Поэтому говорю тебе: прощены грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит (Лк.7:44–47). Здесь Господь Иисус Христос открыл необыкновенный закон: если человек кается во многих своих грехах, признает их, это является признаком его любви к Богу, – и грехи его прощаются.

А кому мало прощается, тот мало любит. Казалось бы, получается некая несправедливость: будто бы многогрешный человек имеет возможность больше любить Бога, – но это не так. Истинный праведник, как говорят святые отцы, хотя бы и не имел явных и тяжких смертных грехов, видит, что грехи его множеством своим подобны песку морскому, ибо его просвещает благодать Божия. Он много кается в своих грехах, и они прощаются ему за его многую любовь, великую любовь к Господу, признаком которой и является это покаяние. А кому мало прощается – не потому, что у него мало грехов, а потому, что он мало их в себе видит, – тот, по словам Спасителя, мало любит.

И Он сказал ей: прощены твои грехи. И начали возлежавшие с Ним говорить самим себе: Кто это, что и грехи прощает? Он же сказал женщине: вера твоя спасла тебя, иди с миром (Лк.7:48–50). Господь не только простил грехи, но и пообещал этой падшей женщине, что она будет спасена: Вера твоя спасла тебя. Сколь многие из нас желали бы услышать такой твердый и ясный ответ, что мы спасены, но немногие сподобляются такого откровения.

Здесь уместно вспомнить и иные подобные случаи, описанные в Евангелии (см. Мф.26:6–13; Ин.12:3–8). Когда другие женщины также помазывали Господа миром, ученики по простоте своей, а Иуда Искариотский от зависти и сребролюбия в каждом из этих случаев спрашивали Спасителя: «Зачем это она тратит миро, можно было продать его за триста динариев и раздать нищим». Но Спаситель запрещал им так говорить, отвечая: Не удручайте эту женщину. То, что она сделала, будет проповедано по всему миру.

Для чего я напомнил этот эпизод? Людям недуховным или мало духовным кажется, что эти женщины, помазавшие Господа миром, ничего доброго не сделали. Лучше было бы помочь нищим, нуждающимся, чем бесполезно тратить такие деньги.

Действительно, что сделали эти женщины? Омыли ноги Спасителя слезами, помазали их и голову Его миром. Какая в этом польза? Зачем это было нужно? Не лучше ли было послужить людям? Но Господь прославил этих мироносиц – так можно их назвать. Прославил Своих служительниц, несмотря на то, что, с точки зрения обычного человеческого здравого смысла, ничего полезного в их служении не было.

И эти женщины услышали слова, подобные тем, какие прозвучали в сегодняшнем евангельском чтении: Вера твоя спасла тебя, иди с миром. В другом случае Спаситель сказал: Где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала. Господь прославил их как образец для подражания.

Преподобная мать Мария именно таким образом послужила Богу. Что доброго она сделала? Кому она принесла пользу? Удалившись в пустыню, преподобная жила там на протяжении сорока лет, питалась травой, подобно дикому зверю, никого не видела, ни с кем не общалась. «Напрасно провела она там сорок лет», – сказали бы сейчас люди, настроенные думать о добре по-мирски, так, как учит нас современная гуманистическая культура.

Однако таких великих даров, как молиться, стоя на воздухе, ходить по воде, знать будущее, – сподобляются, как правило, не те, кто служит людям, но те, кто угождает Богу в безвестности и уединении, втайне совершает свой подвиг по учению Спасителя: Сотвори молитву твою втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно (см. Мф.6:6).

Вот кому подражают истинные подвижники благочестия, справедливо названные угодниками Божьими. И вот кому стараемся подражать мы – монашествующие. Мы также как будто бы ничего доброго не делаем и если занимаемся какими-то делами, то служим более самим себе. Суть же нашего подвига должна заключаться в невидимом, тайном угождении Богу.

Втайне мы должны омывать ноги Спасителя слезами, смиряться перед Ним. То, что женщина волосами головы своей отирала ноги Спасителя и целовала их, означает ее смиренную любовь к Нему. И мы также должны любить не горделиво и дерзновенно, но смиренно. А мазать ноги миром значит приносить Богу благоуханные молитвы. Поступая так, мы подражаем и евангельской жене, и преподобной Марии Египетской. И именно за эту нашу смиренную любовь, покаяние и молитву благодать Божия сходит в наши души и Господь прощает наши грехи. Покаяние совершает великое чудо. То, что было для человека позором, оно делает величайшей, даже всемирной славой, как мы видим и из сегодняшнего евангельского повествования, и из жития Марии Египетской.

Итак, подвизаясь во внутреннем, молитвенном, невидимом покаянии, мы исполняем волю Божию, мы угождаем Богу. Это становится ясным как из слов Спасителя, обращенных к грешнице, Вера твоя спасла тебя, иди с миром, так и из тех великих чудес, тех благодатных дарований, которыми Господь наградил преподобную Марию Египетскую. Аминь.

(Лазарева суббота. Воскрешение праведного Лазаря)

Перед Своими страданиями Господь Иисус Христос уверял учеников в действительности будущего всеобщего воскресения чудом воскрешения из мертвых Лазаря Четверодневного.

Прежде Своего Воскресения и отшествия из мира Иисус Христос показал, что Он – Тот Самый, Кто воскресит из мертвых всех от века умерших людей.

О чуде воскрешения Лазаря повествует евангелист Иоанн Богослов. Произошло оно так. Был болен один человек, Лазарь из Вифании, из селения Марии и Марфы, сестры ее. Мария же была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими; ее брат Лазарь был болен (Ин.11:1–2).⁸ Почему евангелист Иоанн упоминает о событии, которое в его же Евангелии будет рассматриваться позднее? Потому что читатели, которым было адресовано его Евангелие, вероятно, были знакомы с Марией и знали об этом ее поступке. Прежде чем повествовать о Лазаре, Евангелист о нем напоминает. Видимо в то время, когда писалось Евангелие, чудо воскресения Лазаря из мертвых не было так широко известно, как случай с Марией, помазавшей ноги Спасителя миром и отершей их волосами.

Если мы вспомним предыдущие три Евангелия – от Матфея, Марка и Луки, написанные много ранее, чем Евангелие от Иоанна, то увидим, что в них повествования о воскрешении Лазаря нет. Дополняя то, что опустили другие евангелисты, апостол Иоанн говорит, что Мария, о которой вы, читатели, уже знаете, была сестрой Лазаря. По преданию, (что тоже можно проследить по богослужебным песнопениям) Мария, Марфа и Лазарь были детьми Симона прокаженного, по вероисповеданию фарисея, который был исцелен Господом от проказы.

Послали сестры сказать Ему: Господи, вот, тот, кого Ты любишь, болен. Услышав это, Иисус, сказал: болезнь эта не к смерти, но во славу Божию, чтобы прославлен был Сын Божий чрез нее. Любил Иисус Марфу и сестру ее и Лазаря. А когда услышал, что Лазарь болен, тогда остался Он два дня на том месте, где был (Ин.11:3–6). Евангелист Иоанн замечает «любил Иисус Марфу, и сестру ее, и Лазаря» для того, чтобы мы поняли: Господь Иисус Христос задержался не потому, что относился к судьбе Своего друга безразлично, а потому что хотел еще больше явить Свою славу. Возможно Он медлил и по той причине, что знал, что все равно не успел бы прийти и исцелить Лазаря, как Его просили, и Лазарь умер бы раньше, чем Он пришел.

Затем, после этого, Он говорит ученикам: идем снова в Иудею. Говорят Ему ученики: Равви, только что искали иудеи побить Тебя камнями, и Ты снова идешь туда? Ответил Иисус: не двенадцать ли часов в дне? Кто ходит днем, не спотыкается, потому что видит свет мира сего. А кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света в нем (Ин.11:7–10). Спаситель сказал это ученикам для того, чтобы они понимали, что, пока не пришло время, пока еще длится день, ничего не страшно; а когда придет время, тогда человек подобно шествующему ночью, начнет спотыкаться и испытывать разные скорби.

Сказал Он это, и говорит им потом: Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его. Сказали Ему ученики: Господи, если уснул, будет спасен. Но сказал Иисус о смерти его, а они подумали, что говорит Он о простом сне (Ин.11:11–13). Говоря это, Спаситель имел намерение уверить их, показать им, что Он может всех умерших восставить от смерти, подобно тому, как кто-либо пробуждает спящего человека. Тогда и сказал им Иисус прямо: Лазарь умер. И Я радуюсь за вас, что Я не был там, дабы вы уверовали. Но идем к нему. Тогда Фома, называемый Близнец, сказал другим ученикам: Идем и мы, чтобы умереть с Ним (Ин.11:14–16). Ученики только что напоминали Спасителю, что Его хотели побить камнями.

Как повествует евангелист Марк, по дороге в Иерусалим они ужасались: вероятно, не только от неизвестности своего будущего, но и от того, что ожидали гонений, скорбей, а может быть, и смерти от рук иудеев. Потому Фома, исполнившись решимости, и сказал: Идем и мы, чтобы умереть с Ним. Фома как будто бы проявил послушание Спасителю и был готов даже умереть за Господа Иисуса Христа, но, как показали дальнейшие события, малодушие проявили все ученики.

Придя, Иисус нашел, что он уже четыре дня в гробнице. Была же Вифания близ Иерусалима, стадиях в пятнадцати (Ин.11:17–18). Это, конечно, говорится для тех, кто не знает расположения городов и местностей в Святой Земле, ведь Евангелие от Иоанна было написано уже после разрушения Иерусалима, и предназначалось более для христиан из язычников, которые нуждались в таком объяснении. Как Иисус «нашел», что Лазарь уже четыре дня в гробнице? Видимо, Он встретил каких-то людей и расспросил их, или они сами рассказали Ему об этом.

И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешить их в горе о брате. Марфа, когда услышала, что Иисус идет, вышла к Нему навстречу (Ин.11:19–20). Как она услышала? Вероятно, те, кто встретил Господа, пришли и сказали об этом Марфе. Она, как нам известно, была старше Марии, и поэтому сообщили прежде всего ей. Отец тогда, наверное, был крайне удручен горем, Мария же, о чем мы знаем из евангельского повествования, имела склонность к созерцанию, к молитве и потому, как часто бывает с такими людьми, переживала больше, чем ее сестра. А Марфа, будучи человеком хозяйственным – в чем мы могли убедиться, читая Евангелие от Луки, – видимо, заботилась о всех тех вещах, которыми обычно сопровождаются похороны. И поэтому ее знакомые сочли нужным сказать именно ей – той, которая взяла на себя все внешние заботы и до какой-то степени владела собой во время этого страшного для всей семьи горя.

Марфа, когда услышала, что Иисус идет, вышла к Нему навстречу; Мария же сидела у себя в доме. Сказала тогда Марфа Иисусу: Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Я и теперь знаю, что о чем бы Ты ни попросил Бога, даст Тебе Бог (Ин.11:20–22). Марфа сказала эти слова с сожалением, она не понимала, что Господь может сотворить великое чудо – воскресить из мертвых ее брата. Сожаление ее было вызвано той мыслью, что если бы Спаситель был здесь, то, может быть, помолился бы или, как Он часто делал, прикоснулся бы рукой к болящему, и тогда Лазарь, как и многие другие больные, исцеленные Господом, не умер бы, а выздоровел.

Однако одновременно Марфа исповедует и веру в Спасителя. Она говорит: «Несмотря на то, что Ты по какому-то стечению обстоятельств не смог спасти моего брата, я знаю, что Ты можешь о чем угодно попросить Бога и Он даст Тебе; я не потеряла веру в Тебя». Она говорит это не потому, что ожидает, что Господь Иисус Христос что-то сделает для ее умершего брата – как становится ясно из дальнейшего повествования, Марфа совершенно не могла этого предвидеть, а тем самым она как бы говорит: «Хотя я и огорчена, что Тебя здесь не было, но я продолжаю в Тебя верить и Тебя почитать».

Говорит ей Иисус: воскреснет брат твой. Говорит Ему Марфа: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день (Ин.11:23–24). Что значат эти слова Спасителя и ответ Марфы? Спаситель говорит ей о воскресении, предсказывая чудо, которое Он хочет совершить. А Марфа понимает это как утешение: «Не огорчайся, не скорби: наступит такой день, когда твой брат воскреснет, и потому мы должны с верой, с упованием относиться к этому грядущему событию, ожидать его и надеяться на милость Божию». Марфа в таком смысле и отвечает: «Да, я знаю, что воскреснет, в воскресение, в последний день».

Тогда Иисус говорит ей более прямо. Сказал ей Иисус: Я – воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек. Веришь ли ты в это? Говорит она Ему: да, Господи, я уверовала и верую, что Ты – Христос, Сын Божий, грядущий в мир (Ин.11:25–27). Она не поняла глубочайшего смысла Его слов. Спаситель сказал, что Он является Воскресением и Жизнью и что тому, кому хочет, Он может даровать эту жизнь, когда пожелает, – не только в день всеобщего воскресения, но и сейчас. Он говорит, что всякий живущий и верующий в Него не вкушает смерти в обычном для всех людей смысле, то есть для такого человека смерть является не величайшей скорбью, не трагедией, а скорее, радостью, поскольку, умирая, человек переходит из скорбной земной жизни в блаженную вечную.

Спаситель спрашивает Марфу: Веришь ли ты в это? Она отвечает, что верит, но в то же самое время по ее словам можно понять, что она верит вообще, не понимая, что конкретно означают эти слова. Да, Господи, я уверовала и верую, что Ты – Христос, Сын Божий, грядущий в мир. И сказав это, она пошла и позвала Марию, сестру свою, сказав тайно: Учитель здесь и зовет тебя.

Может быть, Сам Господь попросил Марфу позвать Марию, о чем Евангелие умалчивает, а может быть, Марфа посчитала, что Спаситель, любивший и ее, и Марию, и Лазаря, хотел бы видеть ее сестру. К тому же Марфа, конечно, знала, что и ее сестра чрезвычайно любит Спасителя (мы знаем, что некогда она сидела у Его ног и не желала даже заниматься приготовлением обеда, так как внимала каждому Его слову). Для того, чтобы Мария увидела Господа и этим утешилась в своей тяжкой скорби, она позвала ее.

«Учитель здесь и зовет тебя». Она же, когда услышала, встала поспешно и пошла к Нему (Ин.11:29). Эти слова – «встала поспешно» – также свидетельствуют о ее искреннем расположении к Господу Иисусу Христу, о ее любви и жажде видеть Спасителя. Несмотря на то, что она пребывала в такой скорби, при которой человеку все безразлично, когда он не воспринимает ничего внешнего, – Мария поспешно встала и пошла к Господу на окраину селения. И далее описывается, как происходило чудо воскрешения.

Еще не вошел Иисус в селение, но все еще был на том месте, где встретила Его Марфа. Тогда иудеи, бывшие с ней в доме и утешавшие ее, увидев, как Мария поспешно встала и вышла, последовали за ней, думая, что она идет к гробнице, чтобы плакать там (Ин.11:30–31). Видимо, гробница находилась на окраине селения, раз они могли так подумать. В ходе археологических раскопок, проведенных на Святой Земле, были обнаружены остатки дома Симона прокаженного. Судя по всему, его дом находился буквально в нескольких десятках метров от гробницы. Возможно, выйдя из дома и двигаясь к окраине селения, Мария одновременно шла и в сторону гроба Лазаря.

Тогда иудеи, бывшие с ней в доме и утешавшие ее, увидев, как Мария поспешно встала и вышла, последовали за ней, думая, что она идет к гробнице, чтобы плакать там. А Мария, когда пришла туда, где был Иисус, увидев Его, пала к Его ногам и сказала Ему: Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы мой брат (Ин.11:31–32). Мария, как женщина более порывистая, отличалась от сдержанной, рассудительной, здравомыслящей Марфы более искренним проявлением чувств. Увидев Спасителя, она пала к Его ногам и произнесла, в общем-то, те же слова, что и Марфа: если бы Ты был здесь, не умер бы мой брат.

Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с ней иудеев плачущих, возмутился духом и пришел в волнение (Ин.11:33). Так бывает часто. Многие из вас знают, что когда совершается прощание с умершим, то слезы иногда вызывает даже не вид умершего родственника, а плач о нем других людей. Человек, казалось бы, успокоился, но посмотрит на других, и вновь начинает плакать, как бы вспоминая о том, что произошло.

Так и Господь Иисус Христос, увидев плачущих иудеев, плачущую Марию, возмутился духом. Эти слова понимают в разных смыслах. Иные говорят, что речь идет о некоем внутреннем состоянии, о человеческом духе в христианском смысле этого слова. Но мне представляется более правдоподобным, что это просто означает учащенность, прерывистость дыхания Спасителя, как у человека, который подавляет рыдания, пытается сдержать свои чувства.

Возмутился духом и пришел в волнение, и сказал: где вы положили его? (Ин.11:33,34). Обратите внимание на эти слова. Спаситель проявил всеведение, когда, находясь на далеком расстоянии, сказал ученикам о смерти Лазаря. А в этом случае Он спрашивает: Где он лежит? Для чего Он задает такой вопрос? Как это понимать? Спаситель спрашивает это у находившихся там людей: Марфы, Марии, иудеев, чтобы они привели Его ко гробу, хотя они еще не совсем понимали, чтó Он хочет сделать. Он говорит: «Где его гроб?» – в смысле «пойдем ко гробу». А они, вероятно, поняли этот вопрос в том смысле, что Он спрашивает: «Где это место?» Говорят Ему: Господи, иди и посмотри (Ин.11:34).

Видимо, Его привели ко гробу, потому что далее говорится: Прослезился Иисус (Ин.11:35). Сначала Он возмутился духом – дыхание Его стало учащенным, прерывистым, – но Он сдерживал Свои чувства, а когда Его привели ко гробу, Он не смог сдержаться и прослезился. Конечно же, здесь в полной мере проявилось человеческое естество Господа Иисуса Христа. Он был «обыкновенным» Человеком, не в смысле «как все» – со своими слабостями и немощами, а в том смысле, что Он был, как говорят богословы, «совершенным Человеком». Под совершенством в данном случае имеется в виду не столько то, что Спаситель не имел никакого греха, сколько то, что Он обладал всей полнотой человеческой природы и, разумеется, испытывал обыкновенные человеческие чувства – те, какие испытывают люди в тех или иных ситуациях. При этом Он ни в коем случае не согрешал, потому что давал Своим чувствам свободно действовать до тех пор, пока они были невинными, чистыми.

Бесстрастие – это не какое-то бесчувствие, как полное отсутствие всяких переживаний (как люди иногда себе это представляют), здесь нам это показано совершенно ясно, откровенно и неоспоримо.

Прослезился Иисус. Говорили тогда иудеи: вот, как Он любил его. А некоторые из них сказали: Не мог ли Он, открывший глаза слепому, сделать, чтобы и этот не умер? (Ин.11:35–37). Иудеи, живущие в Иерусалиме, помнили о величайшем чуде, которое еще недавно сотворил Спаситель, – о чуде исцеления слепорожденного (см. Ин.9:1–38). Они думали так: «Если Он сделал зрячим слепорожденного, то есть того, кто вообще никогда не видел, Он мог бы исцелить и этого больного». Тем самым они высказывали сомнение в том, что Он на самом деле может сделать все, что захочет, что Он чудотворец, и ранее сотворенные Им чудеса приписывали какому-то случаю.

Иисус, снова возмущаясь в Себе, приходит к гробнице. Он борется с Собой, пытается сдержать Свои чувства, но они вновь и вновь проявляются. Снова возмущаясь в Себе, приходит к гробнице: это была пещера, и камень закрывал ее (Ин.11:38). Иудеи хоронили усопших в искусственных или естественных склепах, то есть в пещерах, которые определенным образом подготавливались, и ко входу которых приваливался огромный камень. Такого способа погребения, какое принято в наших краях, у иудеев не существовало. Иудея – очень каменистая, гористая страна, пещер там чрезвычайно много, а пригодной для обработки земли – весьма мало. Потому естественно, что иудеи избрали такой способ погребения. Мы знаем, что и Авраам – родоначальник еврейского народа – похоронил свою жену Сарру в пещере. С тех пор, видимо, этот обычай сохранялся.

Иисус, снова возмущаясь в Себе, приходит к гробнице: это была пещера, и камень закрывал ее. Говорит Иисус: возьмите камень. Говорит Ему сестра умершего, Марфа: Господи, уже смердит: ведь ему четвертый день (Ин.11:38–39). Марфа, конечно, не понимала, чтó желает совершить Спаситель. Может быть, ей казалось, что Господь хочет попрощаться с Лазарем, отдать ему, как говорят, последний долг. И поэтому она Его предупреждает, что делать это уже поздно – идет четвертый день.

По иудейским обычаям положено хоронить человека на второй день после смерти. Вероятно, делают так по той причине, что в тех жарких странах тело умершего не может долго пребывать без погребения и быстро предается тлению. А здесь был уже четвертый день!

Даже при нашем климате на четвертый день смерти на теле видны некоторые признаки тления, от тела исходит трупный запах, истекает влага, иногда начинают раздуваться, расплываться черты лица... При всей любви к умершему мы поневоле начинаем испытывать отвращение к разлагающемуся телу. В гораздо большей степени все эти процессы должны были начаться с телом Лазаря.

Марфа говорит: Господи, уже смердит: ведь ему четвертый день. Она показывает себя человеком практичным, деятельным, всегда здраво судящим о тех или иных вещах, житейски опытным. Говорит ей Иисус: не сказал ли Я тебе, что если уверуешь, увидишь славу Божию? (Ин.11:40). Конечно, кроме Марфы и Марии, никто ничего не понял.

Как мы видим из повествования, распоряжалась всем, вероятно, Марфа, и она приказала отодвинуть камень от входа в пещеру. Она настолько верила Спасителю, что считала необходимым повиноваться Ему во всем, что бы Он ни сказал – понятно это или непонятно. Тогда взяли камень. Иисус же поднял глаза ввысь и сказал: Отче, благодарю Тебя, что Ты услышал Меня. Я знал, что Ты всегда Меня слышишь, но сказал ради народа, стоящего кругом, чтобы они уверовали, что Ты Меня послал (Ин.11:41–42). Эти слова очень важны. Спаситель не молится Богу Отцу о том, чтобы Лазарь был воскрешен, но благодарит Его так, как будто Он Его уже услышал.

Это не была какая-то тайная молитва, и не нужно Богу Сыну молиться Богу Отцу: никакого расстояния между Ипостасями Пресвятой Троицы нет, поэтому Спаситель говорит: Я знал, что Ты всегда Меня слышишь (то есть «Ты всегда знаешь, чего Я желаю»), но сказал ради народа, стоящего кругом, чтобы они уверовали, что Ты Меня послал. Спаситель произносил молитвы или обращался к Богу всегда для того, чтобы люди уверовали, что Он есть истинный Посланник Божий, что Он есть истинный Христос. И сказав это, воззвал громким голосом: Лазарь, выходи (Ин.11:43). Или, как очень выразительно сказано по-славянски: «Лазаре, гряди вон».

Пещера, в которой похоронили Лазаря, была глубока. Во время паломничества по Святой Земле мы побывали в том месте. Правда, вход в нее сейчас расположен с другой стороны, но известно, где он был раньше (теперь это место заложено камнями). Войдя в пещеру, нужно еще по узкому входу спуститься во вторую, более глубокую, пещеру. И потому, может быть, действительно необходимо было «воззвать громким голосом». Что это значит? Возможно, эти слова – Лазарь, выходи – произнесены были не только для того, чтобы Лазарь, находившийся в пещере, из нее вышел, но и для того, чтобы вызвать из преисподней его душу, которая должна была войти в тело умершего. Мы не знаем, так это было, или в то время, когда Спаситель благодарил Бога Отца, Лазарь уже воскрес, но еще пребывал на месте своего погребения в нерешительности, растерянности и смущении, вполне естественных для человека, пережившего смерть и воскресение.

От громкого возгласа Спасителя «Лазарь, выходи» вышел умерший, связанный по рукам и ногам погребальными перевязями, и лицо его было обернуто платком. Говорит им Иисус: Развяжите его и пустите его идти (Ин.11:44). На глазах у всех произошло чудо: Лазарь, про которого говорили, что он четверодневный мертвец, от которого уже смердит, вышел, обвитый погребальными пеленами (из-за чего он, естественно, не мог свободно передвигаться). Когда его развязали, то увидели, что на нем не было не только следов тления, но даже и тени болезни, от которой он, собственно, и умер.

Это самое великое, непостижимое чудо, сотворенное Господом Иисусом Христом. Чем ближе подступало время Его искупительной жертвы, тем более славные чудеса Он совершал, для того чтобы сделать все для спасения маловерных и лукавых иудеев.

Обратим внимание на следующие слова Евангелия. Спаситель, как человек, «прослезился». Он и смущался, и пытался удерживать свои чувства, и переживал, как обыкновенный человек. Он подошел к гробнице, велел отвалить камень. Во всем этом проявлялась Его человеческая природа. Но тут же Спаситель показывает и Свое Божество: когда дерзновенно обращается к Богу Отцу и благодарит за то, что Он всегда Его слышит; когда по Его повелению выходит четверодневный мертвец. В этом проявляется безграничное всемогущество Господа Иисуса Христа: мы видим, что сама смерть повинуется Ему и отступает по Его повелению. Обычный человек не может совершать таких поступков.

Это чудо особенно ясно показывает, что Иисус есть Сын Божий и Бог и что, как Он воскресил из мертвых Лазаря четверодневного, подобным образом Он силен воскресить и любого человека: полностью истлевшего или даже того, чей прах развеян по ветру. Ибо нет никакой разницы между четверодневным трупом и тем человеком, тело которого разложилось сотни или тысячи лет назад.

Итак, воскресение мертвых – это евангельский догмат. Наша вера основана на Евангелии. Отвлеченные, утонченные рассуждения святых отцов представляют собой евангельский опыт; они происходят от внимательного, искреннего, непредвзятого чтения Святого Евангелия. Мы видим проявления человеческого и Божественного естества Спасителя и исповедуем Господа Иисуса Христа Богочеловеком. На этих евангельских событиях – чудесах, совершенных Спасителем, – гораздо более, чем на всевозможных словах, учении и какой-либо логике, основывается наша Православная вера. Аминь.

(Неделя 6-я Великого поста, Вайи. Вход Господень в Иерусалим)

Мы собрались в храм Божий, чтобы отпраздновать событие, произошедшее очень давно, без малого две тысячи лет назад. Постараемся уяснить для самих себя значение этого праздника, не только понять его умом, но и, главное, почувствовать сердцем.

Почему народ так торжественно, с ликованием встречал входившего в Иерусалим Господа Иисуса Христа?

Вот как говорит об этом евангелист Иоанн: Народ, бывший с Ним прежде, свидетельствовал, что Он вызвал из гроба Лазаря и воскресил его из мертвых. Потому и встретил Его народ, ибо слышал, что Он сотворил это чудо (Ин.12:17–18). Стечение народа из всего Иерусалима, пальмовые ветви, одежды, постилаемые под ноги осла, на котором восседал Господь Иисус Христос, ликующие возгласы «Осанна в вышних» – вся эта торжественная встреча была устроена потому, что всех поразило непостижимое, не вмещающееся в человеческий разум чудо – воскрешение из мертвых четверодневного мертвеца.

В наше время находятся люди, которые, стремясь, так сказать, «свести на нет» чудеса Спасителя, говорят, что случаи воскрешения из мертвых дочери Иаира и сына наинской вдовицы были «кажущимися». Вероятно, говорят они, здесь имел место просто сон или глубокий обморок. Но можно ли подобное сказать о воскрешении почти разложившегося Лазаря Четверодневного?

Ведь представьте, до какой степени разложился (не побоюсь, может быть, не вполне уместного здесь слова) труп праведного Лазаря на четвертый день, если мы знаем, что даже в наших северных странах принято предавать тело погребению не позднее, чем на третий день. У иудеев же и магометан до сих пор существует обычай погребать покойника на следующий день после смерти, потому что в жарких странах тело разлагается еще быстрее, так что даже человек, любивший умершего, не может долго предаваться печали над его телом.

И вот люди, потрясенные тем, что совершил Спаситель, встречали Его с пальмовыми ветвями. В подражание им и мы сейчас держим в руках ветви вербы, или ивы (потому что в наших краях, да еще в такое время года, нельзя найти других цветущих ветвей, а пальмы у нас не растут). Тем самым мы показываем, что если бы мы жили в то время, то находились бы среди тех, кто встречал Спасителя с ликованием, кто встречал Его с пальмовыми ветвями, кто от всей души восклицал: Осанна в вышних! Благословен грядый во имя Господне! (см. Мф.21:9). Мы отождествляем себя с учениками Спасителя, с теми, кто принял воскрешение праведного Лазаря как действительность.

Но среди тех, кто признавал это чудо, некоторые, как нам это ни покажется странным на первый взгляд, остались враждебно настроенными к Господу Иисусу Христу. Это были архиереи и фарисеи. Они понимали, что Господь пользуется все большей и большей славой и любовью у народа, и народ может, оставив их, последовать за Спасителем. Хотя они и не отрицали это великое знамение, которое прямо называли чудом, тем не менее, составили заговор, с тем чтобы убить Спасителя. Значит, мало просто признать действительность чуда, нужно сделать выводы из него и стать учениками Спасителя.

Нужно познать, что чудо воскрешения праведного Лазаря свидетельствует о Божественном происхождении Господа Иисуса Христа, что Он был не просто необыкновенный Человек, проповедовавший добро (по словам некоторых людей, только в этом и заключалось Его достоинство), но Он есть Сын Божий, сошедший с неба на землю, воспринявший на Себя человеческое естество и спасший род человеческий. А для этого нужно верить в чудо не только умом, не только проявляя доверие, то есть признавая сам факт этого события, но верить в него сердцем, то есть осознавать его значение для нашей жизни.

Сейчас мы стоим с ветвями верб, как бы с пальмовыми ветвями, подражая тем людям, которые с ликованием встречали Господа Иисуса Христа. Значит, мы должны быть и Его учениками. Но спросим сами себя честно: до какой степени мы верим в действительность хотя бы одного только этого чуда? Я уж не говорю обо всех тех чудесах, которые совершил Спаситель до этого и о Воскресении из мертвых Самого Господа Иисуса Христа, потому что еще не пришло время Пасхи.

Давайте остановимся на этом только чуде, ради которого иудеи с ликованием встречали Спасителя, а мы пришли в храм и подражаем их ликованию. Верим ли мы в полной мере в воскрешение праведного Лазаря, осознаем ли необыкновенность, непостижимость и вместе с тем реальность этого события?

Если бы мы приняли его всем сердцем, то, я думаю, мы пришли бы в необыкновенное потрясение, нас охватил бы благоговейный ужас, одновременно восторг и страх. И это, наверное, самое меньшее из того, что с нами произошло бы.

Однако по тому, какую жизнь мы ведем, по равнодушию, в котором пребываем даже во время богослужения, можно видеть, что размышление об этом событии не действует на нас так, как оно должно было бы действовать, между тем как событие это потрясало тех, кто встречал Спасителя.

К кому же в таком случае мы можем себя отнести? К тем ли, кто прибежал на это необыкновенное зрелище только ради любопытства? К тем ли, кто наблюдал за происходившим с некоторой враждебностью, упрекая Спасителя: Зачем Ты разрешаешь им говорить, что Ты Сын Давидов, запрети им! (см. Лк.19:39)? Или все же мы относим себя к тем, кто с искренним ликованием встречал Спасителя, держа в руках пальмовые ветви?

Нужно осознать свое духовное состояние, понять, на какой ступени духовного развития мы находимся. И если мы видим, что в нас недостаточно веры, что наша вера, казалось бы искренняя, не влияет на нашу жизнь, значит, чудо воскресения из мертвых Лазаря Четверодневного не подействовало на нас должным образом. Мы не сделали из него вывода о том, что Иисус есть Сын Божий и что Тот, Кто воскресил Лазаря, когда-нибудь воскресит и нас и всех от века живших людей, хотя бы и праха их не сохранилось. Действительно, нет никакой разницы между тем, чтобы воскресить четверодневного мертвеца, тело которого уже распалось, или умершего тысячу лет назад, потому что и здесь и там все человеческие усилия бессильны, и здесь и там законы смерти необратимы.

В Евангелии говорится: Народ, бывший с Ним прежде, свидетельствовал, что Он вызвал из гроба Лазаря и воскресил его из мертвых (Ин.12:17). И сейчас все свидетельствуют нам о том, что Господь Иисус Христос воскресил из мертвых праведного Лазаря: и этот народ, бывший с Ним прежде, то есть описанные евангелистами люди, и сами евангелисты.

Мы собрались в храме именно ради этого события, а не ради какого-то русского обычая. Обычай хорош тогда, когда он наполнен смыслом и когда мы этот смысл постигаем, а если мы принимаем только его внешнюю сторону, то обычай становится для нас лишь обрядом, как бы пустым сосудом, в котором была драгоценная жидкость, но пролилась по нашей невнимательности, рассеянности и маловерию. Внешнюю сторону обычая мы принимаем, а внутреннюю постичь не можем. Мы празднуем, но в нас нет глубокой веры, мы не прониклись тем, что вспоминаем в этот день.

Пусть сегодняшний праздник станет для нас неким внутренним событием, которое даст нам еще один толчок для приобретения такой веры, какая была у людей, встречавших Спасителя в Иерусалиме, как описывают это евангелисты. Не будем оправдывать себя тем, что мы отстоим слишком далеко от времени этого события, что все это в прошлом, а прошлого не существует. Это отговорки. Ведь и всех встречавших Спасителя в те времена можно условно разделить на три группы: одни воспринимали все происходившее с верой, другие пришли из любопытства, а третьи были даже враждебно настроены.

Значит, дело не в том, чтобы видеть чудеса Спасителя собственными глазами и воспринимать происходящее своими чувствами. Ведь то, что человек видит, он может истолковывать по-разному. Даже воскрешение праведного Лазаря для фарисеев, архиереев и иудейских старцев явилось поводом к тому, чтобы ускорить развязку и наконец погубить Господа.

Важно не только восприятие чувствами, недоступностью которого для нас мы часто оправдываемся, но и, главное, восприятие душой, умом, духовным взором, то есть сердцем, как говорит Евангелие и как мы назовем это просто, одним словом, не пытаясь никоим образом истолковывать. Воспримем это как данное, как то, что известно нам всем из собственного опыта.

Мы должны увидеть событие сердцем, потому что если человек не воспринял что-то сердцем, не прочувствовал, значит, он в это и не верит. Если человек сердцем не принимает каких-то слов, значит, он не согласен с ними. Если человек не чувствует любви к другому человеку сердцем, значит, он и вовсе ее не чувствует.

Воззрим сердцем на чудо воскрешения праведного Лазаря и с сердечным ликованием встретим Господа Иисуса Христа, как будто присутствуя при Его входе в Иерусалим: Осанна в Вышних, благословен грядый во имя Господне! Аминь.

(Великая среда)

Незадолго перед Своими страданиями Господь возлежал за трапезой в Вифании, в доме Симона прокаженного (Мф.26:6).  В древности за трапезой не сидели, а лежали: ложа были расположены вокруг стола, изголовьями к нему, человек полулежал на левом боку, левой рукой облокачивался на подушку, а правой ел. Именно так Спаситель возлежал в Вифании в доме Симона, который, как можно предположить, был одним из исцеленных Господом больных проказой. Эта болезнь и в наше время практически неизлечима, а тогда была совершенно неисцелима, и только чудесным образом человек мог быть избавлен от нее.

Приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и возливала Ему возлежащему на голову (Мф.26:7). Миро – это благоухающая жидкость, приготовляемая из елея и вкладываемых в него более двадцати благовонных трав. Оно варится чрезвычайно медленно, и благоухание от него очень стойкое.

Церковь употребляет миро для Таинства Миропомазания, которое и получило от него свое название, и для его варения мы берем древние рецепты (правда, в церковном Таинстве миро становится действенным не само по себе, но низводит благодать, будучи освященным особыми молитвами и священнодействиями). И вот женщина взяла это благовоние, приступила к Спасителю и начала возливать Ему на голову.

Увидев это, ученики Его вознегодовали и говорили: к чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим (Мф.26:8–9). Наученные Господом милосердию, апостолы не желали никакой роскоши, избегали ее, поскольку видели, что Спаситель был прост в поведении, а также соблюдал простоту в одежде, в пище и вообще в быту. Хотя, казалось бы, как царь – а они верили, что Господь является царем, – Он должен был требовать Себе царских почестей от людей, особой одежды и пищи, но Господь вел Себя чрезвычайно просто, смиренно и был, как Сам Он о Себе сказал, для всех слугой и рабом (см. Мк.10:45; Лк.22:27). Привыкнув к этому, ученики подумали по-человечески: такая трата денег напрасна, это миро можно было бы продать, а деньги раздать нищим. Однако в данном случае их мысль была совершенно неуместной.

Но Иисус, уразумев сие, сказал им (Мф.26:10). Почему сказано: уразумев сие? Апостолы боялись сказать об этом Спасителю напрямую, поскольку уже многократно случалось, что они, пытаясь о чем-то рассуждать, бывали порицаемы Им. Поэтому и сейчас они говорили лишь между собой, однако Господь как всеведущий Бог все знал. Уразумев сие, сказал им: чтó смущаете женщину? Она доброе дело сделала для Меня (Мф.26:10). То есть женщина совершила дело не напрасное, не пустое, но доброе, которое и нужно было исполнить.

Может быть, ученики не понимали, о чем идет речь, или видели в словах Господа некую притчу, поэтому далее Он объясняет им: Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда имеете (Мф.26:11). В тот момент и этого объяснения они также по-настоящему не постигли, но впоследствии, когда пришло время, вспомнили слова Спасителя и поняли их пророческое значение. Возлив миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению (Мф.26:12). Этим Господь Иисус Христос предсказал, что Его погребение будет настолько спешным, что Его тело не успеют помазать миром, как полагается по обычаям, и поэтому Он нуждается в помазании заранее, прежде смерти.

Так и нам, братья и сестры, память смертная необходима не тогда, когда смерть уже придет. Нет, мы заранее должны себя готовить к этому неминуемому страшному событию, жить, имея его перед глазами. Нам необходимо себя очистить, сделать достойными милости Божией, как бы помазать себя духовным драгоценным миром и быть готовыми к переходу в вечную жизнь.

Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала (Мф.26:13). И действительно, мы видим, что всюду во всем мире с того времени, как это событие произошло, о помазавшей Господа миром женщине говорится как о совершившей нечто похвальное. Всем нам она ставится как пример того, что нужно думать не только о вещах житейских, и что добро состоит не в одной лишь помощи людям делами милосердия: накормить кого-то, дать одежду и т. п.

Добрым делом, и в не меньшей степени, является также возжигание лампад, светильников, свечей в храме, курение фимиама, постройка благолепных храмовых сооружений и украшение их драгоценной утварью, иконами, священническими ризами, достойными великих Таинств Церкви.

Однако женщине, возливавшей на главу Господа миро, уподобляются не только те, которые украшают храмы Божии, но и те, которые внешнему служению предпочитают молитву. В нашей жизни часто бывает, что, когда мы становимся на молитву, дьявол внушает нам следующую мысль: «Зачем ты напрасно тратишь время на такое долгое правило? Лучше б ты пошел и сделал то или другое дело, полезное для тебя, для твоих близких, для нуждающихся».

И мы, подобно неразумным (в то время) ученикам Спасителя, пытаемся удержать свою душу от того, к чему она стремится, что, собственно, является смыслом ее существования, – от общения с Богом. Мы препятствуем этому под предлогом помощи ближним и исполнения необходимых дел.

Молитва, в нашем понимании, – это нечто эфемерное, малозначащее, потому что плодов ее никто не видит, никаких изменений от нее как будто бы не происходит, тогда как от совершенных нами внешних добрых дел польза, по нашему мнению, очевидна. Однако Спаситель заповедует нам подражать этой женщине. Она для нас пример того, что духовное общение с Господом Иисусом Христом нужно предпочитать телесным занятиям. Ради этого до сих пор по всему миру проповедуется о том, что она сделала.

Тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников (Мф.26:14–15). В Евангелии не говорится прямо, но можно догадаться, что Иуда Искариотский, одержимый страстью сребролюбия, весьма вознегодовал на слова Спасителя о том, что не нужно продавать миро, поскольку это помазание есть приготовление Его к погребению. Вознегодовал он по той причине, что надеялся эти деньги украсть.

Из Евангелия от Иоанна нам известно, что Иуда был казнохранителем, носил пожертвования, предназначенные на пропитание Господу и Его ученикам, и из этих денег крал (см. Ин.12:6). Так за несколько дней до этого помазания, когда Мария, сестра Лазаря, также подошла к Господу и помазала Его ноги нардовым миром, Иуда, жалея об упущенной возможности обогатиться, стал упрекать ее. Но тогда Спаситель в ответ похвалил поступок Марии.

И сейчас во второй раз Иуда сам уже не посмел что-либо возразить; это сделали ученики, искренно убежденные в том, что нищим нужно помогать. В отличие от них Иуда лишь притворялся милосердным, а на самом деле стремился единственно к обогащению. Увидев, что Учитель так «понапрасну» тратит деньги, Иуда понял, что с Господом он не сможет стать тем, кем хочет, зря проводит время рядом с Ним. Тогда он решил обогатиться за счет предательства и пошел к первосвященникам, чтобы за деньги предать Учителя.

Так предательски поступает и с нами наш собственный ум, когда заставляет нас вместо благ духовных искать житейских. Когда мы, как нам кажется, не получаем того, о чем молимся, – а просим мы, к сожалению, по большей части не духовных благ, а телесных, которые Господь нам не дает потому, что они нам не нужны, не полезны и даже вредны для спасения, – тогда мы, думая, что молитва не приносит пользы, хотим от житейских занятий извлечь то, чего не получаем от Бога. Но не будем в этом уподобляться Иуде, этому несчастному человеку, а, наоборот, постараемся стать подобными женщине, помазавшей Спасителя.

И сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников; и с того времени он искал удобного случая предать Его (Мф.26:15–16). Нам кажется странным: как Иуда мог предать Сына Божия и Бога за тридцать сребреников? Некоторые толкователи спорят о том, какой была эта сумма – более или менее значительной? Но это не имеет никакого значения: пусть она оказалась бы и большой, однако перед величием Сына Божия любое богатство ничтожно.

Мы удивляемся: как же Иуда за деньги продал своего Учителя? Но когда человек ослеплен страстью, он не понимает того, что делает, его цель – удовлетворить эту страсть, а о том, как ужасен и велик его грех, он не думает.

И с того времени он искал удобного случая предать Его. Другие евангелисты говорят, что первосвященники, услышав слова Иуды, возрадовались (см. Мк.14:11; Лк.22:5).

Как страшна их радость! Значит, не всегда это чувство бывает хорошим. Иногда и дружба становится проклятой. Как страшна радость первосвященников, узнавших о том, что им хотят предать Спасителя, так страшна и дружба между Иродом и Пилатом, которые сдружились именно в тот день, когда осудили Господа Иисуса Христа. Поэтому такие человеческие чувства, как дружба, радость и им подобные становятся добрыми лишь тогда, когда соединяют нас с Богом, а не тогда, когда делают нас Его врагами.

Итак, братья и сестры, будем же бодрствовать над собой, чтобы, вспоминая женщину, помазавшую Господа миром, всегда разумно предпочитать духовное служение Богу служению телесному. Аминь.

Подвижник нашего времени, схиархимандрит Софроний (Сахаров), говорит, что Божественная Литургия и причащение на ней – это есть та же самая Тайная вечеря, на которой причастились святые апостолы.

Само песнопение, которое сегодня многократно повторялось во время богослужения и даже пелось вместо Херувимской песни, как раз и свидетельствует об этом. Его слова нужно понимать совершенно буквально.

«Вечери Твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими. Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя, помяни мя, Господи, во Царствии Твоем».

Итак, мы становимся причастниками этой Тайной вечери. Становимся потому, что Бог всемогущ и может сделать то, что человеческий разум не в силах постичь. Бог может хлеб и вино претворить в Тело и Кровь Христовы, Он может таинственным, неизъяснимым образом перенести нас назад, через тысячелетия, и ввести в Сионскую горницу, где собрались ближайшие ученики Христовы.

Господь искренно и просто говорил тогда с ними, открывая тайны Царства Небесного, и преподал им прежде Своих страданий Свои жертвенные Тело и Кровь. Осознавая все значение этого Таинства, мы молимся о том, чтобы не стать подобными Иуде, – ведь и он, по мнению некоторых святых отцов, причастился.

Мы просим, чтобы Господь Иисус Христос простил и помиловал нас, подобно тому, как простил разбойника – этого уголовного преступника, наверное, убийцу и вора, предававшегося разным порокам, но покаявшегося на кресте и со смирением воскликнувшего: Помяни мя, Господи, во Царствии Своем (см. Лк.23:42).

«То, что невозможно человеку, возможно Богу» (см. Мф.19:26), сказал Спаситель. Невозможно вернуть совершенное в прошлом, потому что прошлое уже не может быть изменено. Однако через покаяние мы как бы возвращаем прошлое и изменяем его, исправляя свои злые поступки, о которых порой стыдно даже и вспомнить, а тем более рассказать.

Благодаря покаянию мы переменяем свою жизнь и как бы заново ее проживаем. Более того, мы живем той жизнью, которая длится многие века и тысячелетия, потому что, участвуя в Евхаристии, которую совершил Сам Господь наш Иисус Христос, мы возвращаемся в неизмеримо далекое прошлое. Мы причащаемся Тела и Крови Христовых во оставление грехов и в жизнь вечную, и наша нынешняя краткая жизнь, простершись одним концом в далекое прошлое, другим простирается и в неизмеримое, бесконечное будущее, ибо мы причастились в жизнь вечную. Причастились для того, чтобы войти в блаженное Царство Христово, Царство Небесное.

Для нас, ограниченных, грешных людей, это – будущее, но для Бога нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, для Него есть одна, как бы простирающаяся во все стороны, вечность. И поэтому мы, исполнившись Духа Христова, исполнившись того знания, которое происходит от общения и единения с Богом, приобретаем ощущение того, что вечность для нас уже наступила, что мы уже находимся в Царстве Небесном.

Мы это чувствуем, хотя и не можем объяснить себе это. И это ощущение вечности мы получаем, вкушая под видом маленькой крошки хлеба, смоченной в вине, Тело и Кровь Самого Господа нашего Иисуса Христа, Который есть Источник премудрости, Родоначальник и Творец вечности, Искупитель всей твари, Учредитель Божественной Евхаристии, наш Спаситель. Аминь.

(Великий пяток)

Сегодня мы с верой вспоминаем события глубокой древности – то, как много лет назад Господь наш Иисус Христос пострадал ради нас: был распят на Кресте и погребен. Молитвы, которые произносились ныне на богослужении, священные песнопения, обряды, символизирующие погребение Спасителя, – все это установлено святыми отцами, чтобы возбудить и укрепить в нас веру в то, что Господь искупил нас Своею Крестною смертью.

Если мы желаем по-настоящему понять, какое значение имеет для нас Искупление, нам нужно, насколько это возможно для человеческого ума, перенестись воображением в то время, когда еще не было времени, то есть в вечность, когда в Уме Божием от века содержались мысли о сотворении нашего мира и всех нас. Бог – Существо, не подверженное никакому изменению (иначе в Нем не было бы совершенства), потому и сами мысли не могут возникнуть у Него так, как они возникают у нас по поводу того или иного предприятия. Мысли о сотворении мира от века пребывали в Боге.

Мы не знаем, почему Бог восхотел сотворить мир именно тогда, когда Он его сотворил. Если воспользоваться образами человеческого языка, то можно сказать так: когда в Предвечном Совете Божием Лица Пресвятой Троицы намеревались сотворить видимый мир, Они знали, что человеку нужно даровать свободу. Иначе в человеке не было бы образа и подобия Божьего, он бы не был разумным, бессмертным существом.

По Своему предведению Бог знал и то, что этой свободой человек воспользуется во зло. И тогда же было решено, что Второе Лицо Пресвятой Троицы – Сын, Слово Божие, – воплотится в тот момент, когда наступит определенное для этого время, воспримет на Себя естество сотворенного Им человека и искупит всех людей: всех, кто должен был появиться в мире, всех, кто, подобно Адаму, согрешил. Ведь своими делами мы доказываем, что если бы мы жили в то время, когда жил Адам, и нам бы предстояло испытание, то мы бы согрешили точно так же, как и он, потому что и сейчас грешим. Для нас не может служить оправданием то, что мы тогда не существовали. В первое время человечество состояло из двух людей, и оба эти человека согрешили, поэтому нет никакого основания думать, что если бы тогда человечество состояло из миллиарда или нескольких миллиардов людей, то история человеческого рода была бы иной.

Когда это определенное время наступило, Господь Иисус Христос воспринял на Себя человеческое естество – воплотился. Он совершил Свой жизненный подвиг, проповедовал, творил великие чудеса. Его пребывание на земле и в особенности время проповедования были очень краткими: проповедь Его длилась лишь три с половиной года. Но за это очень краткое время Он совершил такие дела, которых никто никогда от создания мира не мог сотворить, и преподал такое учение, которому никто никогда не учил.

Наконец, пришло время совершить самое великое дело, ради которого Спаситель и пришел. Пришло время Крестных страданий, и Господь Иисус Христос добровольно предал Себя на муки.

Как мог Один Человек, недоумеваем мы, искупить всех людей? Ведь можно сказать, что человечество бесчисленно – миллиарды и миллиарды людей. Как же мог Один Человек Свою Искупительную Жертву распространить на всех нас: и тех, кто живет сейчас, и тех, кто уже отошел из этой жизни, и тех, кто еще только должен родиться?

Адам – первый человек – был, как говорят святые отцы, всечеловек, потому что в нем одном заключалось все человечество, от него произошли все люди, и поэтому, когда Адам согрешил, то грех его распространился на всех людей. Для того, чтобы искупить всех нас, Господь Иисус Христос также должен был быть Всечеловеком. Но как Он мог оказаться таким Существом, если Он родился как все люди, хотя и был зачат бессеменно и сверхъестественно? Но именно в этом бессеменном зачатии, в этом таинственном Боговоплощении и состоит тайна всечеловечества Господа Иисуса Христа. Он воспринял на Себя человеческое естество, которое обладало всей полнотой человеческой природы, но не имело своей Ипостаси, потому что Ипостасью, или, как сейчас принято говорить (что вообще-то неточно), личностью Его, Лицом, была Вторая Ипостась Пресвятой Троицы – Ипостась Сына Божьего.

Итак, в одной Ипостаси присутствовали две природы – Божеская и человеческая. И поскольку в Господе Иисусе Христе человеческая природа сама по себе была безличной, то Он Своей Крестной жертвой искупил чистую человеческую природу. Чистую – в том смысле, что в ней не было чего-то особенного, индивидуального. Таким образом, всякий, кто ныне верой приобщается к крестной жертве Спасителя, тем самым приобщается к чистой, искупленной, обновленной человеческой природе.

Благодать Божия, благодаря Крестным заслугам Господа Иисуса Христа как Человека, изливается на всякого верующего, всякого соединившегося с Ним через веру. Соединяемся с Ним сейчас и мы с вами, потому что каждое наше богослужение, в особенности богослужения памятных дней, тем паче дней Страстной седмицы, усугубляют нашу веру, и вновь и вновь соединяют нас с Господом. Ведь наш ум постоянно удаляется от Него, когда мы предаемся какой-либо земной суете и делам, которые кажутся нам необходимо важными для поддержания нашей временной жизни.

Через Таинства Крещения, Миропомазания, Исповеди и в особенности Причащения Святых Христовых Тайн мы деятельно – не в уме только или воображении (воображение – только вспомогательное средство для того, чтобы постичь Таинство веры), но действительно и в то же самое время таинственно – соединяемся с Богом. Мы проникаем в Тайны Божии всем своим существом, соединяемся с ними, созерцаем Крестную смерть, погребение Спасителя, незримо присутствуем при этих священных событиях, произошедших в глубокой древности.

Для нас это не просто воспоминание какого-то давнего, значительного и удивительного события, не касающегося нас. Нет. Крестная смерть Спасителя – событие действительное и для нас. Своей сверхъестественной силой через толщу времен оно простирается и к нам, людям, живущим в начале двадцать первого века. Может быть, древние христиане и не думали, что человечество будет так долго существовать, а представляли, что скоро наступит кончина мира. Но, пока будет существовать человечество, милость Божия к людям будет изливаться из этого события, подобно сияющим лучам от яркого светила.

Только от нас, братья и сестры, зависит, чтобы Крестная жертва Господа Иисуса Христа принесла нам пользу. Если мы не просто вспоминаем это событие, но принимаем его всей своей жизнью, понимая, что вера в него должна изменить нашу жизнь, упорядочить ее согласно с евангельским учением Спасителя, тогда благодать Божия проникнет в нашу душу. Вера станет в нас столь твердой и ясной, будто мы видели евангельские события своими глазами. Если же мы начнем оправдывать себя, извинять разными обстоятельствами, которые как будто препятствуют переменить нашу жизнь, тогда в той мере, в какой мы лукавим, благодать Божия отдалится от нас, она не проникнет в наше сердце, не преобразит нашу душу.

Господь искупил все человечество, но мы видим, что многие люди далеки от спасительной веры, далеки от Церкви. Это происходит отнюдь не потому, что будто бы ограничена сила Крестной жертвы Господа Иисуса Христа, а потому, что сами люди, будучи свободными существами, добровольно удаляются от Бога.

Так происходит и в Церкви: вспоминаем мучеников Христовых, с радостью шедших на страдания, созерцаем преподобных отцов и матерей, просиявших подвигами и чудесами, а сами мы, верующие православные христиане, остаемся обыкновенными людьми. Мы видим в Церкви даже людей, одержимых тяжкими страстями, впадающих в смертные грехи, и все это потому, что человек, где бы он ни находился, остается свободным: может приблизиться к Богу, а может отдалиться от Него или вовсе отпасть.

От нас самих зависит, чтобы всемогущая, вседеятельная Божественная сила, излившаяся через Крестную жертву на все человечество, оказалась спасительной и для каждого из нас, чтобы своим нерадением, гордостью, сластолюбием, мы бы не воспрепятствовали Господу спасти нас. Аминь.

(Великая суббота)

Читая Евангелие, мы встречаем такие повествования, которые кажутся нам несовместимыми с нашим представлением (поверхностным в своей сущности) о том, что такое смирение.

Мы видим, как Господь гневался и прогонял бичом торгующих из храма, как Он с негодованием смотрел на заблуждающихся жестоковыйных фарисеев. И многое другое мы могли бы найти в Его действиях, где, казалось бы, смирения нет.

В последние дни Своей земной жизни, когда уже начинались Его страдания, молясь в Гефсиманском саду, Он говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня Чаша сия (Мф.26:39). Когда человокоугодливый слуга архиерея ударил Господа по щеке за то, что Он ответил архиерею якобы оскорбительно, то, Спаситель сказал будто с обидой: «Если Я сказал зло, то покажи, в чем состоит это зло; если же правильно, то за что Меня бьешь?» (см. Ин.18:23). Мы взираем на все это, руководствуясь своим примитивным, узким представлением о смирении, понимаемом нами как некая подавленность, скованность, приниженность, и – недоумеваем.

Для того чтобы постигнуть, в чем же состоит Божественное смирение, не нужно человеческим поступкам безгрешного Господа Иисуса Христа приписывать те мотивы, какие обычно побуждают к действию нас, грешных и падших людей, но должно взглянуть на все дело Божьего домостроительства или Божественную икономию.

Господь, как рассуждают некоторые богословы, смирился прежде всего тогда, когда ограничил, если так можно выразиться, Свою свободу и славу, создав видимый и невидимый мир и предоставив сотворенным Им разумным существам свободу, которую они могли употребить как на добро, так и на зло, как на прославление своего Создателя, так и на хуление Его.

Когда же род человеческий пал, Господь в предопределенное Им время совершил гораздо более великий подвиг смирения – Он сошел с неба на землю. Сошел или, правильнее сказать, явился из безграничной, бесконечной славы Божией, вместился в девическую утробу и воспринял на Себя человеческое естество. И в этом также есть непостижимое для нас Божественное смирение. Если мы сравним бесконечную славу, величие Божие и наше человеческое ничтожество, то изумимся таинству воплощения, тому, что Господь облекся в человеческую немощь.

Но и родившись, Спаситель вновь смиряется, ибо возлежит не на материнском ложе как обычный младенец, а в яслях, где обычно кладут пищу для скота. И на этом не прекращается, не пресекается смирение Господне. Он предает Себя добровольно на позорную смерть. И после вознесения на Крест – да, это вознесение, но едва ли его можно назвать превозношением над людьми, ибо сопряжено оно со страданием и уничижением, – Господь заключает Свое тело, оставленное душой, в пещере, в малом и тесном гробе, в таком месте, какого мы гнушаемся, поскольку всякому человеку естественно гнушаться мертвых тел.

Но и здесь еще не иссякло Божественное смирение. Оставив тело во гробе, Господь сходит Своей человеческой душой и Божественной Ипостасью в «преисподняя земли».

Будучи безгрешным, сходит туда, как всякий грешный человек. Будучи бессмертным Богом, сходит туда, как всякий смертный. Вот бесконечная лестница смирения и уничижения Божественного – не потому, что нет конца, но потому, что бесконечно начало.

Справедливо и премудро говорит преподобный Исаак Сирин, что смирение – это одеяние Божества.

Однако Господь наш Иисус Христос расторг узы смертные, «вереи вечные», как сказано в богослужебных песнопениях, и соединился душой с Пречистым Своим телом, воскрес из мертвых и не только прославил Себя как Бога, но и возвеличил человеческое естество. А вместе с тем прославил и всех нас.

Казалось бы, в соответствии с нашим ложным представлением о смирении, о величии и славе Божией, Ему надо было бы оставить это бренное тело на земле, вознестись Своим Божественным естеством и скрыться в безграничной славе Пресвятой Троицы. Но происходит великое и непостижимое чудо: Господь не только исходит душой из ада, но и возносится вместе со Своим телом на небеса и восседает одесную Величия Божия. Он прославил человеческое естество превыше всех умных сил, превыше тех, кого святитель Григорий Богослов называет «вторыми светами» после первого Света, каковым является Пресвятая Троица.

Вот, братья и сестры, в чем состоит глубочайшее смирение Господа нашего Иисуса Христа. Мы не должны судить о Божественном смирении по тем словам и поступкам Спасителя, которые кажутся нам противоположными этой добродетели, ибо любовь иногда заставляет ради спасения ближнего вести себя так, что кажется, будто смирения здесь нет. Но судить о смирении Господнем должно по Его непостижимым, великим и страшным делам. Аминь.