Память смерти или память вечности?

Как правильно готовиться к Страшному суду. – Память смертная неотделима от Иисусовой молитвы. – Ощущение вечности приходит от действия благодати. – Как развивать в себе память смерти. – Способы преодоления окамененного нечувствия. – Молитва Иисусова рождает и укрепляет в нас память смерти. – Об истинной и мнимой смертной памяти. – О благодатных состояниях и бесовских наваждениях в нашей жизни.

Сегодня я хотел бы поговорить на одну очень обширную тему. Даже если бы мы посвящали ей каждую воскресную беседу в течение целого года, то все равно не смогли бы ее исчерпать. Наши беседы носят характер, с одной стороны, схематический, то есть они очерчивают основы духовной жизни, с другой стороны, касаются того, как приложить эти знания в наше время. Как раз это и есть в наших беседах самое интересное, потому что обо всем остальном, в том числе и о предмете нашего сегодняшнего разговора – памяти смертной можно было бы с большей пользой прочитать у святых отцов.

Святые отцы говорят, что память смертная – это та добродетель, которая необходима нам, как хлеб. Но что понимать под этой добродетелью? В чем она заключается? В наше время очень многие, в основном, как мне кажется, неопытные христиане, рассуждают о кончине мира, пришествии антихриста, грядущих бедствиях и наконец о Страшном суде. При этом они позволяют себе высказывать весьма произвольные мнения, иногда свои, а иногда людей, не имеющих в данном отношении никакого авторитета. Конечно, древние христиане, как мы знаем из Священного Писания, размышляли о грядущей кончине мира, но апостол Павел предостерегал их от мыслей, будто день этот уже наступает. В то же время Священное Писание говорит о том, что истинный христианин жаждет пришествия в мир Христа.

Как же совместить две эти вещи: благоразумное отношение к этому событию, которое неизвестно когда наступит, и необходимость о нем постоянно думать? Память смертная как раз и есть та добродетель, которая заменяет нам бесплодные, а иногда и опасные рассуждения о кончине мира. Когда человек помнит о смерти, он мобилизуется, гораздо более внимательно относится к своей жизни и таким образом готовит себя не только к частному суду, ожидающему каждого по разлучении души с телом, но и к суду всеобщему. И поэтому человек, упражняющийся в памяти смертной, по-настоящему готов к Страшному суду и не нуждается в том, чтобы специально о нем думать.

Многие святые отцы в той или иной мере писали о памяти смертной. Но я не буду подробно пересказывать все, что написано отцами, а поведу речь о таком виде памяти смертной, который, как мне кажется, естественно сочетается с молитвой.

Для начала кратко коснусь того делания, рассуждать о котором я отказываюсь, потому что считаю его не совсем безопасным. Есть такой вид духовной деятельности – богомыслие, и одной из его разновидностей является размышление о смерти. Некоторые подвижники представляли себе весьма подробно, как они будут умирать, мысленно рисовали себе прохождение мытарств и адские мучения. Ради этого они посещали кладбища, гробницы и таким образом пытались привить себе добродетель памяти смертной. К этому же деланию можно отнести и размышления о вечном блаженстве, поскольку это также касается загробной жизни. Подобные раздумья мобилизуют человека: иногда бывает нужно смирить себя страхом вечных мучений, а иногда – приободриться той наградой, которая ждет православного христианина за добродетельную жизнь. Но эти виды богомыслия для нас, неопытных христиан, представляют некоторую опасность, потому что могут развить в нас мечтательность и воображение. Кроме того, сердце человека от отсутствия благодати бывает подчас настолько окаменелым, что даже пребывание у гробов, среди праха умерших оставляет его бесчувственным. Может получиться так, что человек приучит себя мечтать на эту тему, будет рисовать в своем воображении всевозможные образы: трупы, смерть, муки, демонов, – а сердце его при этом останется каменным.

Поэтому благоразумнее всего соединять память смертную с молитвой Иисусовой, как советует преподобный Иоанн Лествичник. У него есть замечательное изречение: «Иные прославляют больше память Иисусову, иные – память смертную, я же прославляю два естества в одном лице»¹⁰². Иоанн Лествичник прибегает здесь к аллюзии, то есть намеку на первоисточник. Отсылкой к догмату Боговоплощения он намекает на то, что, как в Господе Иисусе Христе соединены человеческое и Божеское естества в одном Лице, так и добродетель молитвы должна быть соединена с добродетелью памяти смертной. Память смертная касается земного, телесного бытия человека, а молитва – духовного, вместе же они действуют как одна добродетель. И когда нам удаcтся их соединить, тогда действительно появятся обильные плоды и мы будем свободны от опасности.

В книге «Откровенные рассказы странника» есть такой эпизод. Странник обнаружил одного подвижника, который, хотя был мирянином, подвизался необычайно строго: жил в землянке, питался очень скудно и размышлял о вечных адских муках. Когда-то он был тяжким грешником, но потом Господь призвал его к покаянию, и он, удалившись от людей, пребывал в подвиге. И несмотря на размышления об аде, он поддавался всевозможным греховным помыслам. Хотя страхом вечных мук он удерживался от совершения греха на деле, но очистить свою душу, свой ум, покорить свои страсти он не мог. Причиной тому было отсутствие малейшего понятия об Иисусовой молитве, умном делании. Из этого примера мы видим, что память смертная сама по себе может предохранить человека только от тяжких грехов. А когда мы присоединяем ее к Иисусовой молитве, тогда и молитва приобретает необыкновенную силу и искренность, и память смертная становится безвредной и очень действенной.

Когда я говорил о памяти смертной как о разновидности богомыслия, я упоминал, что от нее может развиться мечтательность. А в соединении с Иисусовой молитвой память смертная присутствует безвидно, как некое чувство, даже не имеющее конкретного выражения: представлений о гробе, разлагающемся теле, мытарствах, вечных муках и тому подобном, – потому что все это отвлекает от молитвы. В молитве Иисусовой действует само чувство вечности, предощущение того, что ты когда-нибудь переступишь порог этой жизни. С одной стороны, мы и сами должны понуждать себя помнить об этом, но с другой – нам необходимо понимать, что в полной мере ощущение вечности приходит к человеку не столько от собственных усилий, сколько от действия благодати Христовой.

Иногда, взирая на погребение, или на кладбище, или на гробы, мы можем несколько оживить в себе память смертную. Но это только вспомогательное средство. Я уже как-то говорил о том, что люди, профессия которых прямо связана с погребением: могильщики, сторожа, изготовители памятников, работники морга, – часто даже впадают в цинизм. То, что они каждый день по многу раз видят человеческую смерть, отнюдь не побуждает их размышлять о вечности, потому что если у нас нет благодати, то и само пребывание среди предметов, напоминающих о смерти, ничего не дает. Солдаты за время войны привыкают к гибели даже своих близких друзей, но это далеко не всегда рождает в них память смертную. А иной подвижник, который видит смерть лишь изредка, когда в монастыре умирает кто-то из братьев, или даже и совсем не видит людей, ни живых, ни мертвых, – весь погружен в память смертную.

Итак, под памятью смертной подразумевается не столько само воспоминание о смерти, сколько предощущение того, что будет после нее. Мы боимся смерти не потому, что она для нас гибель, исчезновение, – нам страшна, как ни странно это звучит, наша посмертная жизнь. Для нас смерть – дверь, за которой перед нами открывается ужасная, неизвестная область. Ужасная и потому, что загробная жизнь в целом для людей непостижима и страшна, и потому, что мы не знаем, какая участь нас ждет. Конечно, нас пугает не неизвестность: это значило бы, что мы не знаем даже в общих чертах участи человека за гробом, – а именно наша собственная судьба. Что ждет именно меня: вечное блаженство или вечная мука? Поэтому правильнее было бы назвать память смерти памятью вечности.

Для того чтобы воспоминание о смерти заставляло нас вспомнить о вечности, необходимо иметь веру. Чем больше и тверже в человеке вера, тем сильнее в нем память смертная. Поскольку он верит в загробную жизнь и бессмертие души, то воспоминание о факте смерти словно открывает ему дверь к размышлениям о своей вечной участи. Как сказал Сам Спаситель, демон неверия изгоняется постом и молитвой. Это значит, что вера укрепляется также постом и молитвой. Именно поэтому я говорю, что настоящая память смерти, истинная, глубокая, безопасная, проистекает из молитвы, так как во внимательной, искренней молитве человек умом соприкасается с вечностью.

Еще один источник укрепления веры, а значит, и усиления в человеке памяти смертной, – это чтение Священного Писания, в особенности Евангелия. Каким бы странным ни могло это показаться с первого взгляда, но добродетель памяти смертной очень усиливается от внимательного и обильного чтения Евангелия, ибо ничто не может даровать человеку веру в такой степени, как Евангелие. Кроме того, память смертная развивается в человеке от чтения святых отцов. Даже если они в своих писаниях и не касаются непосредственно этой добродетели, то все равно обращают умственный взор человека на самого себя и заставляют его думать о бессмертии своей души. Но и Евангелие, и святоотеческие писания останутся для него мертвыми, если от молитвы душа в нем не начнет как бы оживать, не начнет воспринимать все с чувством.

Действительно, почти все люди, в том числе и многие православные христиане, часто бывают боримы страстью окамененного нечувствия. Человек – такое лукавое существо, которое может приспособиться ко всему. Он и здесь найдет лазейку для себя, чтобы размышлять о смерти и жить при этом спокойно. Он станет думать о покойниках, о мытарствах, а в душе его будет холодно, сухо и пусто. Никто не хочет сам себя мучить. Мы всегда отыщем способ выкрутиться, и нам будет казаться, что мы совершаем добродетель, а на самом деле мы будем играть роль. Так мы ведем себя даже в таком, казалось бы, страшном деле, как размышление о своей кончине. Чтобы этого не было, сердце должно ожить. Оживает оно тогда, когда мы чувствуем, что вечность реальна, действительна. Для этого необходима усиленная молитва, необходимо особенное действие Божественной благодати. Когда окамененное нечувствие уходит из сердца, тогда в человеке появляются страх Божий, страх смерти и покаяние. Это бывает неожиданно. Как бы много человек об этом ни читал или, может быть, слышал от своих духовных наставников, это происходит всегда внезапно. Столкновение с духовным миром для любого человека бывает неожиданным, потому что, хотя мы и имеем о нем некоторое теоретическое представление, но при опытном познании он воспринимается нами совсем иначе.

Иногда при чтении Евангелия нас вдруг пронзает чувство вечности, то есть появляется уверенность: все, во что мы верим и о чем мы читаем в Евангелии, – реальность. От этого ощущения нас охватывает страх. Потом это ощущение постепенно начинает развиваться (однако может и угаснуть, если мы будем неправильно себя вести), и тогда на нас начинает действовать любой вид размышлений о смерти: воспоминание о смерти вообще или о кончине кого-то из наших родственников и друзей; чтение святоотеческих писаний о смерти или откровений о мытарствах. Мы живо чувствуем, что наша душа бессмертна и что есть нечто безграничное, непостижимое и в то же время не менее реальное, чем та жизнь, которая нас окружает. В иные моменты, когда мы углубимся в чтение Евангелия или в молитву, это «нечто» может показаться нам даже более реальным, чем наша телесная жизнь.

Некоторые из святых отцов советуют специально упражняться в памяти смерти. Но я из своего отрицательного опыта скажу, что без молитвы Иисусовой на меня ничего не действовало – может быть, потому, что я в отношении окамененного нечувствия человек весьма типичный для нашего времени. Что я только ни пробовал – но только молитва Иисусова делала меня восприимчивым к чему-либо духовному, все остальное не помогало. Возможно, у меня неправильный опыт, но у меня сложилось мнение, что современный человек настолько изолгался, извратился, испортился, что без молитвы, без чрезвычайного упования во всем (до мелочей!) не на себя, а на Бога он обязательно запутается, в том числе и в памяти смертной. Поэтому я и вам даю совет не заниматься размышлением о смерти отдельно, то есть отдельно от молитвы.

Я бы посоветовал понуждать себя по возможности вспоминать о нашем исходе из этой жизни не в какое-то специально отведенное время, а в час келейного правила. «По возможности», потому что человек не может выжать из себя то, чего в нем еще нет. Поэтому здесь правильнее было бы сказать не «понуждать себя» – понуждать себя надо к внимательной молитве, – а как бы настроиться на память о смерти. И если от действия молитвы в нашем сердце начнет возникать и развиваться воспоминание о смерти, то мы будем знать, что это правильно. Надо постараться усвоить это ощущение, сделать его своим качеством, присущим нам постоянно. Когда же мы чересчур напрягаемся, есть опасность, что память смертная превратится у нас из действительной добродетели в мечту. Нам будет казаться, что мы бежим, а на самом деле мы будем спать. Нам будет представляться, что мы размышляем о смерти с пользой для души, а при небольшом искушении из нашего ума испарится всякое воспоминание о смерти. Понуждать себя нужно, но с большой осторожностью, чтобы не превратиться в актера, играющего роль даже не для других людей, а для самого себя. Надо двигаться с большой осмотрительностью, знать меру своего преуспеяния. Понуждать себя не к памяти смертной, а к молитве, и от нее ожидать памяти смертной. Понуждать себя не к терпению скорбей, а, опять же, к молитве, и ожидать, что через нее мы получим добродетель терпения скорбей. Не играть роль смиренного, ничтожного человека, а понуждать себя к молитве и ожидать, что через молитву мы получим смирение.

Однако мы должны знать, чего нам нужно ожидать от Бога и что отвергать как исходящее не от Него; что есть действительная добродетель и что – кажущаяся, мнимая. Это необходимо различать, потому что в духовном мире действует не только Бог, но и диавол, который всячески обманывает человека. Он прельщает его не только видениями, но и другими способами: например, может под видом смирения подсунуть человеку смиреннословие. Человек начинает о себе смиренно говорить: «Я великий грешник», «я хуже всех», но на самом деле он так не думает, а просто знает, что так себя характеризовать – хорошо. Это лицемерие, то есть тщеславие и гордость, прикрывающиеся смиренными словами. То же и в отношении памяти смертной. Поскольку в нас все извращено, поскольку мы существа очень лукавые, то нам трудно бывает разобраться, где у нас действительно память смерти, а где пустая мечтательность, игра в память смерти. Поэтому лучше, чтобы все это было даровано нам Богом. Дарованное Им, без всякого сомнения, будет правильным, истинным и естественным. Пусть этого будет немного, но, по русской поговорке, мал золотник, да дорог.

Есть много разных прекрасных добродетелей, например самоукорение, терпение скорбей, покаянный плач... Но если мы отделим эти добродетели от молитвы, то сделаем их наигранными. Некоторые вместо молитвы ставят на первое место ту или иную добродетель, например покаяние. Казалось бы, это неплохо. Кто из христиан осмелится порицать покаяние? Но без Иисусовой молитвы покаяние может оказаться ложным, даже истерикой, экзальтацией. Кто из православных христиан скажет, что укорять себя нехорошо? Никто, разве что полный невежда. Но если мы самоукорение обособим от молитвы, то оно превратится в игру: мы будем просто говорить о себе разные обидные слова, ругать самих себя, но никакого истинного смирения не достигнем. Так же можно сказать и о памяти смертной: если мы отделим ее от молитвы и поставим на первое место, то она может сделаться пустой мечтательностью, своего рода мизантропией, мрачностью. Человек будет постоянно думать о гниющих и разлагающихся трупах, о червях, но ничего духовного в его размышлениях не будет. Многие рокеры ходят с изображениями черепов, но от этого у них отнюдь не появляется память смертная.

Подчеркну еще раз: истинная, неподдельная память смерти происходит, я думаю, прежде всего от молитвы Иисусовой, а другими средствами: размышлением, созерцанием или воспоминанием событий, относящихся к смерти, чтением святоотеческих книг или даже Евангелия – она только укрепляется и усиливается. Несомненно, есть много разных путей, но путь, описанный мною, кажется мне наиболее безопасным. Нам, как людям гордым, лукавым и к тому же часто не имеющим постоянного руководства, нужно избирать пути самые простые и, как выражаются святые отцы, непа́дательные, то есть такие, на которых вероятность упасть самая малая.

Это все, что я хотел сказать о памяти смертной. Конечно же, повторю, о ней много написано у Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина и других отцов. У святителя Игнатия (Брянчанинова) есть замечательное произведение – «Слово о смерти», в котором он собрал почти все, что было сказано святыми отцами на эту тему. Но все это останется для нас китайской грамотой, если мы не будем молиться.

* * *

Отец Авраам, однажды мне приснился такой сон. Передо мной стояло существо в монашеском одеянии, его лица и ног я не видела, а только одно стройное тело, опоясанное узким шнуром. Это существо говорило: «Пойдем со мной». Я хотела ему сказать: «Верю в Бога Иисуса Христа» и перекреститься, но мои руки были прижаты к горлу. Потом это существо снова мне говорит: «Пойдем, у нас весело». С кухни я слышала музыку и песни, но не могла понять ни музыки, ни слов. Вырываю руки, крещусь и говорю: «Я верю в Бога Иисуса Христа». Слышу в ответ: «Все равно к нам придешь». Меня очень волнуют эти последние слова. Если можете, объясните их значение.

Я думаю, что не стоит придавать этим словам значения. Диавол нас всячески пугает, смущает и хочет привести в уныние – все равно, мол, ты к нам придешь. А мы должны вести себя независимо, мужественно и не обращать никакого внимания на бесовские пророчества.

Люди часто жалуются, что их тревожат во снах умершие родственники. Как относиться к такому явлению?

Я думаю, что это, чаще всего, бесовское наваждение. Не нужно думать, что души умерших людей, где бы они ни находились – в раю или в преисподней, – имеют возможность покидать свои места и являться, когда захотят. Бывают редчайшие случаи явления умерших. Но при этом есть и соответственные признаки, которые делают эти явления достоверными и убедительными. Я думаю, вы читали об этом. И, конечно, читать об этом полезно. Но верить всем снам нельзя. Мне иногда рассказывают: вот, ко мне во сне приходит умершая бабушка и душит меня. Да при чем здесь бабушка? Почему она должна душить свою внучку, если при жизни ее любила? Это просто бесы принимают вид наших умерших родственников и устрашают нас, для того, чтобы нас как-то запутать. И верить таким снам, как и вообще снам, не нужно. Блаженный Диадох сказал, что «великая добродетель – не верить никаким снам».

У людей, которых воскрешал Господь, было ли какое-то озарение? Становились ли они истинно верующими?

Наверное, их путешествие в загробный мир и опыт воскресения должны были наложить на них какой-то отпечаток. Я думаю, если человек, видевший воскресение мертвых, укреплялся в вере, то, наверное, человек умерший и воскресший тем паче обладал необыкновенной верой.

В 1950-х годах был известен случай, когда одна женщина, умершая при операции, воскресла, душа ее вернулась в тело, и она потом проповедовала. Из совершенно убежденной атеистки она превратилась в верующего человека. Сын ее потом стал священником.

Но какое бы чудесное событие ни пережил человек, он остается свободным. И иной человек, ничего чудесного не переживший, но имеющий настоящую ревность, пламенную веру и понуждение к добродетелям, может достигнуть больше, чем тот, который имел чудесное видение, но при этом остался спокойным и нерадивым. Иуда Искариотский творил чудеса, как и прочие апостолы, однако это ему не помешало стать предателем.

Нужно ли готовить заранее одежду для погребения?

Можно, конечно, в этом ничего плохого нет. Наверное, полезно даже держать ее на виду, чтобы время от времени на нее смотреть. Если к тебе пришли люди, то это будет неприлично, но иногда, когда тебя никто не стесняет, желательно смотреть на нее, вспоминать о смерти.

Между тем бывало и по-другому. После кончины святителя Димитрия Ростовского из его имущества осталось буквально несколько копеек: он все раздал. Пришлось собирать деньги на похороны такого выдающегося архиерея. Так что к этому вопросу можно относиться по-разному. Но в наше время лучше заранее подготовить все самому, чтобы близкие могли похоронить тебя по-христиански. К сожалению, многие люди не очень-то хотят обременять себя заботой об умерших родственниках, и если бы это было допустимо, то тело усопшего, может быть, и совсем выбросили бы, лишь бы побыстрей от него отделаться. Недавно был такой случай: выбросили тело человека и объяснили, что на погребение нет денег.

Что должен делать новоначальный, чтобы стяжать память смертную?

Новоначальный должен молиться и одновременно как бы настроиться на память смертную. Не фантазировать, а настроиться, словно глядеть умом, духом в эту сторону. Если же он будет подробно размышлять о смерти, то скорее только отвлечется от молитвы и память смертная превратится для него в пустое мечтание.

Трудиться над стяжанием памяти смертной надо с осторожностью, и – я говорил об этом – гораздо лучше ориентироваться на нее как на некую веху, чтобы знать, правильно ты идешь или нет, чем специально предаваться размышлениям о смерти. Еще раз повторю, что они приносят пользу человеку тогда, когда у него уже есть некоторый опыт общения с вечностью, когда он уже, так сказать, сталкивался с нею. А иначе что для него будут значить эти размышления? Кладбищенские воры тоже в каком-то смысле думают о смерти, им нужно знать, когда кто умер, чтобы могилы грабить. И могильщики, может быть, помышляют: «Хоть бы побольше покойников было, больше заработаем».

Позволительно ли ради стяжания памяти смертной иногда напоминать себе, что внезапно тебя может настигнуть смерть: вдруг ты попадешь в аварию или станешь жертвой убийства?

Если у тебя есть живое чувство вечности, если ты испытал его хоть в какой-то степени, то это может быть полезно. Чувство вечности – это, как я говорил, когда ты при чтении Евангелия чувствуешь, что все описанное действительно было: например, воскресение четверодневного Лазаря или какое-нибудь другое чудо. Или когда во время молитвы тебя охватывает страх от того, что ты приближаешься к Богу. Если христианин испытал такие чувства, то воспоминание о каких-то внезапных, страшных ситуациях, угрожающих человеку гибелью, принесут ему пользу, об этом пишет и Нил Сорский. В противном случае размышление это превратится в игру или даже приведет к отчаянию, так что будешь бояться из дому выйти, думая: «А вдруг я сейчас попаду в аварию, или на меня кирпич упадет, или на меня бандиты нападут?!»

Иногда от памяти смертной не могу находиться с людьми, хочется уединиться и непрестанно молиться, изо всех сил умолять Бога о спасении. Это прелесть?

Думаю, что это не прелесть, а нормальное чувство. Хотя, конечно же, в этой записке сказано слишком мало, чтобы сделать окончательный вывод. Но то, что в ней сказано, не противоречит учению святых отцов. Действительно, память смертная заставляет человека от всего отрешиться, так что ему уже ни до чего нет дела, он будто умирает, ему все кажется пустым, ненужным, эфемерным, призрачным.

Однако мы должны соразмерять свои душевные порывы с обстоятельствами. Приходится подчас смиряться и не делать того, что внушает сердце. Иногда мы вынуждены терпеть общество людей, исполнять свой долг, нести послушание, где бы мы ни жили, в миру или в монастыре.

Прошу в Иисусовой молитве смирения. Может ли вместе со смирением прийти и память смертная?

Безусловно. Благодать, пришедшая в душу человека, оборачивается разными гранями, иногда кажется, что это смирение, иногда – любовь. Все добродетели перемешаны, соединены: не будет смирения – не будет и любви, не будет покаяния – не будет ни простоты, ни смирения и так далее. Конечно, я сейчас выражаюсь неточно, и, возможно, все это приходит не сразу, но, можно сказать, почти в одно время. Одна добродетель влечет за собой другую, так же как и одна страсть вызывает другую, потому со смирением обязательно придет и память смертная.

Много раз возникала перед глазами такая картина: вижу себя на стылой земле замерзшего, с заиндевевшими волосами. Это продолжается уже несколько лет. Имеет ли это какое-то отношение к памяти смертной или это просто какое-то наваждение, как у человека с нездоровой фантазией и маловерующего?

На мой взгляд, это вообще не похоже на память смертную, я предполагаю, что при этом возникает какое-то мрачное чувство. Можно было бы полагать, что в этом образе есть что-то полезное, если бы он заставлял человека молиться, каяться и был как-то связан с воспоминанием вечности. В данном же случае, по-моему, это просто наваждение. Не всякая мысль о смерти – от Бога, иногда и диавол внушает нам какие-либо образы, связанные со смертью, чтобы ввергнуть нас в уныние и отчаяние.

Когда вспоминаю о смерти, например, в транспорте, охватывает страх, что могу умереть без покаяния и причащения. Молитва в этот момент творится не очень внимательно. Если произойдет авария, то с какой душой я предстану перед Богом? Простятся ли грехи, если у меня такая невнимательная молитва? Это же происходит со мной и в бессонные ночи и иногда в течение дня.

Если все эти размышления не усугубляют молитву, не делают ее более внимательной, истовой, значит, они чисто человеческие. Задумываться о том, что ты можешь умереть без причащения, по-моему, ни к чему. Не всякий, кто перед смертью причастился, спасается, и не всякий, кто не причастился, погибает. Надо просто помнить о покаянии, помышлять, что ты уже как бы умер, предстоишь пред Господом и умоляешь Его о прощении грехов. Понимать, что, когда ты на самом деле предстанешь перед судом Божиим, у тебя уже не будет времени умолять о помиловании и что об этом нужно просить заранее. А где ты умрешь: в аварии или дома на своей кровати – не столь принципиально. Нужно постоянно молиться, а Господь даст время для покаяния, если только мы действительно ищем покаяния.

Иногда при молитве приходит память смерти и размышления о ней, но ненадолго. Что сделать, чтобы продлить это время? Или это только действие благодати, а не результат самопонуждения?

На мой взгляд, это более действие благодати, чем следствие понуждения, и искусственно продлевать это состояние не нужно. Постепенно, постепенно оно будет развиваться. Правильнее воспринимать его, как веху, как ориентир. Понуждать себя к этому надо с некоторой осторожностью.

Верно ли, что человек живет, пока может приносить добрый плод?

Я думаю, что нельзя сказать об этом так однозначно. Иногда совершенно ясно, что человек никакого плода не принесет, но Господь долготерпит, предоставляя ему возможность покаяться. Кроме того, некоторые люди живут ради других, потому что все мы связаны. В Евангелии говорится, что в конце времен Пастух отделит овец от козлищ. Люди вперемешку пасутся в этом мире, как некое стадо; только в будущей жизни мы будем разделены. Поэтому существует некоторая взаимосвязь людей верующих, благочестивых и неверующих. Она выражается, например, в том, что современники так или иначе влияют друг на друга, или в том, что от нечестивых родителей иной раз рождаются благочестивые дети. Но, вообще, об этом можно только догадываться, это ведомо одному только Богу. Бывает, что люди нечестивые живут на земле в счастье и благополучии, даже в роскоши, ради того чтобы они потом не упрекали Бога за то, что Он им в этой жизни ничего не дал, не предоставил им повода для покаяния и спасения. Ведь само благополучие для немощных людей должно быть поводом благодарить Бога.

Поэтому однозначно сказать, что человек живет до тех пор, пока может приносить добрый плод, нельзя. Возможно, это относится к некоторым людям, а именно к тем, кто духовно развивается: пока такой человек не достигнет, так сказать, пика духовной жизни, Господь оставляет его жить на земле. И иногда кажется, что человек умер преждевременно, а на самом деле он уже находился на вершине своего нравственного развития, и для него самого кончина была полезной. В советское время был известен одесский архиепископ Никон (Петин), человек высокой духовной жизни, милостивый, праведник, истинный святитель. Люди его очень любили. Одной женщине как-то приснился сон, будто на стене Никольского храма – а это был нижний храм, можно сказать подвальное помещение одесского кафедрального собора, – висит виноградная лоза. И она слышит во сне слова: «Виноград уже созрел». Женщина в недоумении: что за виноград созрел? Через некоторое время владыка Никон попал в аварию. Эту аварию, вероятнее всего, подстроили коммунисты, для которых владыка был очень неудобным человеком: он был очень активный, ни в чем не уступал, всегда проводил линию Церкви. После аварии он некоторое время проболел, но не оправился и умер. Похоронили его, по благословению патриарха Алексия I, в нижнем храме – именно на том месте, где женщине привиделась виноградная лоза. И тогда она поняла, что значат слова «виноград уже созрел», и рассказала о своем сне другим. Владыке тогда было всего пятьдесят три года, он был полон энергии. Но Господь его забрал. Почему так произошло, мы можем только догадываться, наверное, этот человек действительно «уже созрел» – хотя он и сам этого не понимал.

В каком виде восстанет человек на Страшном суде, если его после смерти сожгли в крематории?

В своем человеческом теле. Сожгли ли его, утонул ли он, съели ли его звери – все равно тело будет восстановлено. Если магнит притягивает железо, которое рассыпано в песке, или по чертежу можно собрать машину, то будут собраны и тела всех людей, именно их человеческие тела, а не чьи-нибудь другие.

Где-то читала, что в раю души, находящиеся в одной пажити, не будут видеть тех, кто выше или ниже их по совершенству, чтобы не было зависти. Возможна ли зависть в раю?

Не может быть зависти в раю. Мне кажутся очень правильными слова преподобного Силуана Афонского. Он говорит, что в Царствии Небесном меньшие будут радоваться тому, что они меньше других. Это истинное действие благодати. Человек, исполненный благодати, не ищет высоты положения, но, наоборот, радуется своему смирению, унижению.

Когда благодать, действующая в человеке, обильна, то он считает своих поносителей благодетелями. Если так бывает даже в этой жизни, то в будущей тем более будет именно так. Все будут радоваться большему преуспеянию других людей, их большей духовной высоте. И никакого противоречия в этом нет: человек одновременно будет и стремиться к чему-то большему, и довольствоваться тем, что имеет. Мы не можем объяснить себе такие благодатные ощущения, поскольку мы люди страстные. Мы должны просто принять на веру то, что все именно так.

Почему сказано в притче о богаче и Лазаре, что богачу грех не простится? Ведь мы молимся за умерших и надеемся на их прощение.

Дело в том, что этот богач был крайне жестокосердный. Он, сам пиршествуя блистательно, нищему Лазарю не хотел помочь ничем, даже крохами со своего стола. Для этого богача уже невозможно было покаяние, потому что он вел такую жизнь, при которой нельзя было найти в нем уже ничего доброго. А Церковь молится за тех людей, которые умерли в покаянии.

Сейчас, правда, у нас утвердился такой обычай, – не знаю, правильный или неправильный, не хочу всех огульно осуждать, – мы молимся за всех крещеных людей. Если человек умер крещеным, мы его отпеваем. А на самом деле, по церковным правилам, человека, в течение всей своей жизни не посещавшего храм, не жившего по-христиански и умершего без покаяния и причащения, даже нельзя предавать христианскому погребению. Человека, который не ходит в храм, нельзя поминать на проскомидии, потому что, как говорит преподобный Симеон Солунский, частицы, вынутые за его здравие, служат этому человеку в осуждение. Вот как Церковь строго подходит к этому вопросу. Мы же эти церковные правила нарушаем, пренебрегая ими, не знаю, правильно ли мы это делаем или неправильно.

Поэтому Церковь молится за тех людей, которые покаялись, но не успели покрыть свои грехи добрыми делами, не успели исправиться по какой-то причине. Может быть, они только в старости покаялись, может быть, им какие-то жизненные обстоятельства мешали, может быть, человек и каялся и грешил. Вот за таких мы молимся, а не за кого угодно. Действительно, труднее, наверное, нераскаянного грешника вымолить, чем мертвого воскресить.