Год 1974

СЛОВО, произнесенное в день памяти святителя Стефана Сурожского, 28 декабря 1974 г., за литургией в Свято-Троицкой Сергиевой лавре

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы празднуем сегодня день святого Стефана Сурожского. Жил он много столетий назад, в восьмом веке. Был он православным святителем в теперешнем Крыму. Мы вспоминаем сегодня и других святых – мучеников, людей, которые Бога и своего ближнего полюбили такой неразделенной любовью, таким цельным сердцем, что они оказались способными отдать свою жизнь ради людей и ради Бога.

Я совершаю свое служение далеко от вас, в Западной Европе, в Лондоне. Там под стеклом иконы святого Серафима есть лоскуток материи с небольшим темным пятнышком. Это частица той одежды, которую он носил, когда его избили до полусмерти, оставив в лесу. Есть выражение по-русски: «Стоять за правду до крови». Вот тут наглядно мы видим, как святой Серафим, подобно всем мученикам: и празднуемому сегодня Стефану, и Трифону, и Елевферию, и – Боже мой! скольким еще – сумел стоять до крови. Для этого требуется вера, вера всем сердцем и большая неколеблющаяся любовь к Богу и к людям. И мы часто себя спрашиваем: как же достичь подобной любви? Неужели святые, которые себя такими показали: верными, любящими, преданными до конца, до крови – люди иного рода, чем мы?.. Нет. Святой Серафим Саровский, кровь которого мы можем видеть своими глазами на лоскутке одежды, облекавшей его святое тело, одному из своих близких говорил, что разница между погибающим грешником и человеком, побеждающим именем Божиим все искушения, только в одном: в решимости.

И вот решимость нам надо воспитывать изо дня в день. Она не дается нам легко. Решиться даже на нетрудное дело мы часто боимся; но решиться на то, что может стоить нам самого дорогого, нелегко; и мы это знаем, и знает это и Господь. Но Он нам сказал слово – такое утешительное, такое обнадеживающее. В Евангелии Спаситель нам говорит: «Кто был верен в малом, того Я над многим поставлю» (Мф. 25:21, 23). Сумевший быть верным в том, что кажется нам порой настолько простым, что Бог и обратить внимание на это не может, окажется, может быть, великим, потому что не в величине подвига или труда его значение, а в той любви, которую мы можем вложить в наши действия, в нашу жизнь. Если делать простые, обыкновеннейшие человеческие вещи от всего сердца, со всей любовью, на какую мы способны, то они вырастают в меру Божию, потому что Бог есть любовь. Иногда человек скажет простое подбодряющее слово, иногда ласково положит руку на плечо человека в горе, иногда просто накормит человека, даст ему кров, согреет – словом ли, или у очага собственного дома; но если это сделано от сердца, то это сделано в Боге. Поэтому не будем ждать момента (он, может быть, никогда в нашей жизни не придет), когда нам придется сделать что-то такое великое, что мы сами себе удивимся и людей изумим, а будем изо дня в день делать со всей доступной нам любовью, вдумчиво, творчески, все, что мы можем сделать.

Если бы мы себе ясно представляли, что через мгновение или я сам, или тот человек, с которым я сейчас нахожусь, вдруг может умереть, как осторожно мы бы себя вели, как бережно мы бы говорили, чтобы его и моя жизнь не оборвалась в момент, в мгновение, когда то, что я делаю, ранит его душу, разрушает его жизнь. Так можно жить, потому что мы все знаем, что в одно мгновение жизнь может в нас погаснуть. И этим пугаться не надо, а в этом надо находить вдохновение, чтобы каждое мгновение нашей жизни могло быть последним и притом таким полным, таким прекрасным, чтобы оно было завершением целого жизненного пути. Застанет ли оно нас на добром деле или на злом? И это нам так легко сделать, потому что – еще раз скажу – дело не в том, чтобы совершать неслыханно великие дела, а в том, чтобы совершать ласково, вдумчиво, с любовью каждое простое дело жизни. И так, из мелких дел, вырастает большая слава для Бога. Спаситель сказал: «Пусть ваш свет так светит перед людьми, чтобы, видя ваши добрые дела, люди прославили Отца вашего Небесного» (Мф. 5:16). До больших дел едва ли многие из нас дорастут; будем делать те мелкие, малые дела, которые в нашу меру, так, чтобы люди говорили: Как замечательно! Нет такой мелочи, которая не сияет любовью, нет такого слова, самого простого, где бы не трепетала Божия любовь!.. И тогда вокруг нас постепенно водворится то Царство любви, о котором мы все мечтаем, которое мы мечтаем построить великими делами – и разрушаем мелкими. Начнем с мелких, – они вырастут в меру любви Божественной.

Хочу вас просить, раньше чем мы расстанемся, об одном. Сурожская епархия теперь уже больше не в Крыму; так называется сейчас епархия, которая собой охватывает Англию и Ирландию. Там у нас есть русские люди и есть, все в большем и большем числе, ставшие православными англичане, шотландцы, ирландцы и люди других национальностей. Они получили Православие от нашей родной Русской Церкви, проповедью наших русских православных людей; но не только проповедью через слово, а той живой проповедью, какой является жизнь. Они приходят к нам не обязательно молиться – и пленяются православной молитвой, они вглядываются в жизнь православных людей и хотят приобщиться этой жизни. И я обещал моим англичанам, которых вы не знаете, что я буду просить верующих русских людей – которые тоже никого из них не знают – их поминать в своих молитвах. Мы молимся о земле нашей Российской, о родной Церкви, о народе русском, о всякой душе христиан православных – и скорбящей, и в горе, и в радости находящейся; поминайте и вы те сотни людей, которые через Русскую Православную патриаршую Церковь находят Бога и новую жизнь. Молитесь, чтобы Господь защитил их, взрастил, и всех нас когда-нибудь поставил у Своего престола в той радости, какая бывает у людей, которые всю жизнь друг о друге молились, заочно друг друга любили, и которые вдруг встретились перед лицом вечной, все теперь победившей Любви.

Аминь.

Слово, произнесенное на всенощной в субботу 28 декабря 1974 г. в храме святых апостолов Петра и Павла, что в Лефортово (Москва)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

В псалме, который поется в конце вечерни, царь Давид говорит: «Послушайте меня, чада, страху Господню научу вас» (Пс. 33:12). И хотелось бы сейчас сказать несколько слов об этом страхе Божием и о том, чему он может нас научить. Бояться Бога, не значит страшиться Его. Страшатся рабы, страшатся люди подъяремные, боятся оскорбить своего властелина те, которым страшно от него получить наказание, и те, которые боятся лишиться награды. Но не таков сыновний, дочерний страх. Мы знаем этот страх по нашему человеческому опыту. Как нам страшно бывает огорчить дорогого нам человека; с каким трепетом мы думаем о том, что самый любимый нами человек может быть ранен нашим словом, взглядом, поступком; мы страшимся даже того, как бы мысль наша «не та» его не коснулась. Любимый человек – святыня для нас, и боимся мы, как бы эту святыню не осквернить, этого человека не унизить.

Таков должен быть наш страх по отношению к Богу. Мы должны бы Бога знать так близко, так коротко, как мы знаем родного человека, и больше того, потому что родной человек нам в какой-то мере остается чужим, он вне нас; Бога же мы познаем в какой-то тайне взаимного проникновения. Апостол Павел нам говорит о том, что Святой Дух в нашем же собственном сердце «стонет» с нами, в нашем же собственном сердце произносит слова молитвы, которые мы потом сами, свободно можем вознести к Богу. Знаем мы Бога, потому что Он более глубоко в нас внедрен, чем самая жизнь наша, Он – Жизнь нашей жизни, Он – огонь, тепло, свет в нас самих. Как Он нам близок! И потому апостол Павел и может говорить, что мы не смеем, не должны – он умоляет нас, чтобы мы «не огорчали Духа Божия», живущего в нас. Да, это страх, которому мы должны научиться, трепет, который нас охватывает, когда мы общаемся глубоко-глубоко с самым близким нам другом, с самым близким нам человеком.

И Церковь, то есть совокупность всех тех людей, которые так знают Бога, для которых Бог стал свой, родной, Отец, а Христос, как говорится в сегодняшнем Евангелии, Брат для нас, Церковь, которая является совокупностью всех этих людей, должна была бы быть полна такого света, такого трепета, и не только перед Богом, но перед всяким человеком. Ведь Господь, Бог наш стал человеком с тем, чтобы войти в область смерти, в которой мы живем, прожил нашей жизнью и умер страшной смертью по любви к каждому из нас, и не только нас, здесь собравшихся, а нас, людей; Он пришел не праведников спасать, Он пришел «взыскать и спасти погибшего» (Мф. 18:11; Лк. 19:10). А взыскать – это не значит ждать, чтобы погибший нашел дорогу, взыскать – значит оставить собственное место покоя, это значит пуститься в далекий, иногда опасный путь для того, чтобы найти потерянного. Вспомните притчу о пастухе, оставляющем девяносто девять овец, которые в сохранности, потому что одна овца потерялась в пригорках. Девяносто девять овец он не забывает, но он знает, что они уже в верном месте, а ту овцу, которая отбилась – надо найти, надо найти спешно, надо ее и утешить, что она не потерялась, надо согреть ее, потому что мир вокруг нее был холоден и жесток, надо привести ее в то место, где и она найдет радость, любовь, ласку.

Нам кажется часто, что Церковь – это мы, православные люди, уже уверовавшие во Христе, собирающиеся в Его имя в Его храмах. Да, это правда, но кто-то из западных духовных писателей говорит, что христианин – это человек, кому Бог поручил заботу о всех людях, о тех погибших овцах, о тех потерянных, растерянных, которых здесь нет... К ним должна простираться наша любовь и наша забота, о них нам надо раньше всего молиться. Но не так молиться, как молился фарисей, стоя в храме, зная, что он «по праву» стоит в этом храме, благодаря Бога о том, что он такой праведный, что он Бога знает, что он соблюдает посты, что он знает все правила молитвы, что он чист. Молиться надо о потерянных и пропавших, как молится человек, когда собственный сын или дочь пропали без вести, когда отец или мать пропали без вести, так что сердце не находит себе покоя. Болит, болит душа; не может утешиться человек о том, что самый дорогой – жених, невеста – исчез, и никто не знает, куда унесла его горькая судьба. Так надо думать о тех, которых нет среди нас, такой любовью, такой жалостью, таким состраданием, такой молитвой.

И вот бывает (и это так страшно видеть, и еще страшнее, когда вдруг обнаружишь, что сам в этом виноват): вошел в храм человек, и вдруг все вокруг дают ему почувствовать, что он лишний и чужой, что нет ему места: он не так одет, он не так держится, он не знает, как креститься, он не пришел так, как надо было прийти... Он пришел, может быть, первый раз в жизни, в поисках Бога, а вместо Бога он находит фарисейское общество людей, которые «знают» все обо всем; только одного не знают – любви; только одно забыли – сострадание; одного только не помнят: что Христос пришел в мир грешных спасти, а не праведных; что Он пришел и Его еще при жизни упрекали в том, что Он ест с мытарями, общается с людьми, от которых делается стыдно приличным людям. И все мы, православные христиане – увы!   себя чувствуем «приличными» людьми...

Мне вспоминается, как я раз вошел в храм – не православный, но это могло бы случиться и в нашей среде – и увидел надпись: «Вход запрещен нищим». Это был храм, где собирались люди, для которых лишни были нищие, лишни немытые, лишни бедные, – лишни во всех отношениях, не было им там места. Я помню старика нищего, который там подошел к священнику и спросил: «Скажите, а где Хозяин? Вы меня сюда не пускаете, а ваш-то Хозяин с нами ел и пил, и пришел нас спасать – не вас, мытых...» И мы все «мытые», мы все праведные, чистые. Мы всё знаем о том, как в церкви поступать, – а вот приди чужой человек: разве мы первым взором вглядываемся в его душу? разве первое наше движение: «Ты нам брат, ты нам сестра, иди, иди сюда! Тебе, может быть, некуда уйти, у тебя, может быть, нет друзей, тебя, может быть, никто не любит, ты, может быть, потерял уважение к себе, ты, может быть, заслужил презрение от всех? – иди к нам. Здесь никого не презирают, потому что мы все грешники перед Богом, а Бог наш – о чудо! – Бог наш такой, что Он открывает Свои объятия грешнику, зовет грешника, никого не отталкивает, моет ноги Своим ученикам»... Подумайте об этом.

Есть место в девятой главе Евангелия от Иоанна, где рассказывается, как Христос исцелил слепорожденного. В конце этого рассказа Христос обретает этого человека в храме и его спрашивает: «Веришь ли ты в Сына Божия?» Прозревший слепой Ему отвечает: "А кто же Он, чтобы я веровал в Него?» И Христос ему говорит: «Ты его видишь, Он говорит с тобой» (Ин. 9:35–37). Слова обычные для нас. Мы все зрячие, мы все что-то видим все время, – друг друга видим, здания видим, небо видим, всё видим за исключением, часто, человеческого горя, на которое мы закрываем глаза. Но для того человека эти слова, должно быть, были потрясающие. Он ведь никогда, никогда за всю свою жизнь не видел никого и ничего. И когда Христос чудом открыл его глаза, что он первое увидел? на чем остановился его взор? – На лике Христа. Первое, что он увидел, это Бога своего, ставшего человеком с тем, чтобы его, его спасти. Первое, что он увидел, это глубоко глядящие ему в душу глаза Божественной любви. Это первое, что ему открылось.

И вот, приходят люди – к нам в храм, в православные храмы, и в России и вне ее. У них начинают открываться глаза на что-то. Они сначала были ослеплены; ослеплены видимым миром, всем тем, что бросается в глаза, что требует нашего внимания. В какой-то момент вдруг человек почему-то почувствовал, что этого мало, что есть в жизни, в мире невидимая глубина, и он стал ее искать; и он вошел в храм. И вот поставьте себе вопрос: когда он прошел через врата храма и вы на него посмотрели – что он увидел? Неужели он увидел лик Христов, глаза сострадательной любви, остановившийся на нем взор такой зрячей любви, которая может перевернуть жизнь надеждой и уверенностью, что есть любовь, что есть Царство Божие?.. Увы, едва ли. Встретил он, вероятнее, любопытный взор, который его измерил, оценил, взвесил: свой аль не свой, или еще какой?.. Какой это ужас, какой это ужас!..

Те из нас, которые пришли к вере от неверия, от безбожия – неужели не могут вспомнить, как они первый раз пришли в храм, не зная, что они встретят. Они не были уверены, что Бога встретят в храме, только чуяла душа: может быть, там что-то есть?.. И как они могли бы – мы могли бы – обжечься о холодный, жгучий взор человека, который посмотрит и скажет: «Тебе тут места нет, ты не знаешь даже, как креститься, ты не так одет, ты смотришь вокруг вместо того, чтобы вперить свой взор в направлении иконостаса», и так далее... – стану ли описывать то, что происходит все время, и от чего люди уходят искать в другом месте то, что они должны были найти в нашей среде?..

Было время, когда люди говорили: что за общество христианское, какая у них любовь!.. Может ли кто-нибудь теперь посмотреть на наше христианское общество и сказать: В них живет такая любовь, которой нет в другом месте на земле. Мне надо к ним пойти, потому что только там можно найти любовь, жизнь, радость; там каждый человек верит в каждого, верит в добро, верит в любовь, верит в будто невозможное,– в то чудо, которое делает грешника святым... Церковь – единственное такое место. Неужели мы это место должны для других закрыть? А какое дивное место могла бы быть Церковь, если бы она строилась нами как тело любви, если бы каждый человек, кто придет, мог бы встретить взор Самого Христа, сияющий из глаз каждого христианина...^*

Слово, произнесенное на литургии 29 декабря 1974 г. в храме святых апостолов Петра и Павла, что в Лефортово (Москва)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Трудно прибавить что бы то ни было к тем словам проповеди, которые вы слышали. И однако, мне хочется обратить ваше внимание на две или три особенности сегодняшнего чтения притчи Господней о приглашенных (Лк. 14:12–24), которые отказались прийти к Господу, и о тех людях, незванных, и однако нашедших свой путь в Царство Божие.

Три причины даются теми, которые хотят отказаться от Божьего призыва войти в Его Царство, Царство Небесное. Первые говорят: я купил землю; вторые – я купил пять пар волов; третьи – я оженился; и этим как бы описываются все причины, по которым человеку некогда обратиться к Богу.

Вот, человек жил, бездомный, без имущества, без корней, и вдруг ему посчастливилось укорениться на земле, осесть, вдруг он обнаружил, что земля его стала своя, что он в ней пустил корни, что он ей принадлежит. И тогда уже не оторвешься от той земли, которая, как тебе кажется, твоя, а на самом деле тебя держит в плену, потому что все, что мы почитаем своим, все, на что мы налагаем руку, все, что мы не согласны отпустить, нас порабощает – в малом, как в великом. Подумайте о том, что случится с человеком, если он в свою руку зажмет какой-то предмет. Он его держит, никто его не отнимет – а вглядись: правда, в руке у него медный грош, но зато руки-то у него больше нет, он этой рукой ничего больше не может делать, кроме как держать, держать и не отпускать. И так бывает, когда наше сердце вдруг сожмется и уловит что-нибудь, когда наше сердце закроется ко всему прочему, кроме одной-единственной вещи, которую мы хотим иметь, которую мы не хотим отпустить. Так бывает с умом, так бывает со всей нашей жизнью. Мы захлопываем дверь, мы закрываем сердце, ум, и остаемся пленниками того, что мы как будто взяли себе в удел... Эти первые люди уже не могут идти к Богу, для этого надо оторваться от земли, для этого надо отказаться от того, что покорено, что «мое»; и человек оседает. А вокруг мир такой широкий, такой просторный; над головой бездонное небо, но человеку некогда глядеть на небо, ему некогда озираться вокруг, у него глаз, сердца, ума остается только на тот клочок земли, который он сделал хищнически своим.

А другие, которые купили пять пар волов (пять – по числу человеческих чувств) – это те люди, которые считают, что их дело на земле, их работа, их труд, их творчество настолько важно, что все можно забыть. Небо – в свое время, любовь, дружбу – все можно оставить в стороне, но надо творчески работать, работать. И оказывается, что человек целую жизнь может пахать на этих волах, но придет время, когда будет разлучаться душа его от тела, и никакой труд, никакое творчество, никакая похвала со стороны людей на земле не откроют ему Царства Божия, потому что Царство Божие – это Царство такой любви, что можно забыть и о своем клочке земли, и о своем труде, и о своем творчестве, и о своем значении, – все можно забыть, потому что кому-то нужна любовь и кому-то понадобился я.

И третий отказался идти на брачный пир царственного сына: он сам нашел себе невесту, он нашел счастье и радость, – какое ему дело до чужой радости?.. Пусть царский сын празднует свою свадьбу; у него свое счастье... Разве не бывает так с нами? Горе часто открывает нам душу, нас делает более чуткими к тому, что у кого-то тоже горе; но порой бывает так страшно видеть, что земное счастье замыкает человека в себе. Я счастлив; зачем мне вспоминать о чужом горе? как я отравлю свое счастье чужой бедой? Зачем мне участвовать в чьем-то несчастье, которое не мое? Нет, пусть празднуют, пусть радуются без меня...

И вот так, потому что человек овладел землей и ему больше нет дела до неба, потому что он думает, что его труд и творчество имеет окончательное, вечное значение и он забывает, что в одно мгновение все может прахом пойти; потому что счастье ему улыбнулось и ему нет дела ни до счастья, ни до горя других – человек отказывается от всего, что будет в вечности, от чуда любви.

Теперь подумайте одно мгновение об этих людях, которых пригласил хозяин. Брачный пир пуст, никого там нет, вернее, никто на него не пришел, пустота. Приготовлено все, чтобы ласково, радостно принять гостей – и никто не пришел. И хозяин посылает своих слуг искать тех, которые никем не были приглашены, которым не к чему привязываться, потому что у них ничего нет, – бедных, у которых нет клочка земли, куда можно бы уйти корнями и из человека сделаться деревом; нет такого труда, который поглощал бы тщеславием, гордыней, а только тот тяжелый труд, который еле-еле дает человеку возможность просуществовать, – к такому не привяжешься; нет радости: странниками ходят они по земле в надежде на подачку, в надежде на то, что кто-то их заметит и вспомнит. И слепые среди них, которые пути своего не видят; и хромые, которые, может, и видят путь, а идти не могут – по слабости, по бедности, по разбитости жизнью... И всех зовет к себе хозяин.

И вот тут самая, может быть, непонятная сначала и самая потом изумительная вещь во всей этой притче. Собрался народ; брачный пир полон; входит хозяин; и среди этой пестрой толпы видит одного человека, не облеченного в брачную одежду. Его он приказывает выкинуть вон. Как это понять? Он же пригласил нищих, бродяг, людей, у которых вообще ничего нет; откуда же у других взялась эта брачная одежда? Ведь не ходили же они всю жизнь с припасенной брачной одеждой на тот небывалый случай, что их пригласят на брачный пир?.. Тут надо понять, что происходит, происходило на Востоке в порядке гостеприимства. Приходил странник; будь он богат, будь он беден, его встречал хозяин у дверей своего дома, принимал его, как посланника Божия, склонялся и омывал его ноги, запыленные, раненные, уставшие. Давали ему новую одежду, помазывали его голову, чтобы он мог войти и пировать наряду со всеми самыми богатыми, не униженный, не пристыженный собственной бедностью, чтобы на мгновение он тоже был равен всем, потому что любовь делает людей равными.

И вот один какой-то человек пришел. Его тоже встречали с любовью, ему тоже хотели омыть ноги, помазать главу, дать брачную одежду, но он, вероятно, просто сказал: «Нет, не для того я сюда шел. Мне сказали, что здесь кормят; довольно со всей этой подготовкой, есть хочу!». И он вошел, презирая гостеприимство, без всякого внимания к той любви, которая ему предлагалась; ему сердце хозяина не было нужно, ему нужен был только его хлеб. И не оказалось ему места в этом царстве, где хлеба на всех хватает, но куда входят не иначе как любовью.

Подумайте теперь о себе. Подумайте о том, как все мы, каждый из нас, отзываемся на призыв Божий. Как часто мы Богу говорим: Господи, у меня есть что-то такое ценное, клок земли, – не бросать же этого ради Твоего неба! У меня есть дело, я творец жизни, – неужели мне это оставить, чтобы идти в неизвестность на пир? Я привязался сердцем к кому-то, – разве этого для меня недостаточно?.. Это не значит, что не надо трудиться на земле, творить, любить, – надо. Святой Григорий Палама говорит, что в том-то и сходство наше с Богом, что Он нам вручил землю и дар, способность творческого труда и любви. Но если мы в эту землю уйдем, забыв, что жизнь глубже, шире, что над землей простирается небо и что человеческая любовь разверзается до пределов бесконечности через Божию любовь, тогда мы потеряем и земное и небесное.

Но с какой надеждой можем мы идти на этот призыв! Нам незачем думать о том, достойны мы или нет. Достойны мы никогда не будем, потому что никто не может заслужить любовь. Любовь дается даром, любовь просто дается, она не покупается; не выслужишься в любовь. И поэтому мы можем спокойно все без исключения идти к Богу, зная, что у Него-то хватит любви и на нас, и на всех. Вспомните слово Златоустово в Пасхальную ночь: «И постившиеся, и непостившиеся, и трудившиеся, и ленивые, и грешные, и праведные – все войдите в радость Господа своего». Не потому, что Он безразличен к тому, трудились мы или нет, – одних Он принимает с радостью и благодарностью за труд, который те понесли на земле, а других с лаской и любовью, чтобы их утешить о том, что теперь-то они понимают, что они недостойны, но Он их сделает достойными ласковой любовью Своей. Поэтому будем идти, когда нас зовет Господь. Зовет к Себе в молитве, зовет в таинствах Церкви, зовет в причащении, зовет всеми способами: идите! «Придите ко Мне, все труждающиеся и все обремененные, и Я вас успокою» (Мф. 11:28).

Будем идти с верой, потому что Он ничего у врат Царства не потребует от нас, кроме того, чтобы мы пришли и сказали: Господи, я недостоин, я недостойна Твоей любви, но Ты, Господи – Любовь, Ты, Господи, Спаситель, Ты жил и умер для меня; как мне сомневаться, как мне колебаться?.. И войдем в Царство Божие; но не будем и другим мешать входить. Будем открытым сердцем говорить всем и каждому: и я недостоин, поэтому и ты надеяться можешь; все, все призваны в Божие Царство, кто только не откажется от него... Какая это надежда, какая радость и какое счастье всем будет встретиться там, где уже все равны, потому что все будут сиять благодатью и красотой и вечной юностью Божией Любви!

Аминь.