Иисус Христос и история человечества

Речь, читанная в торжественном собрании С.-Петербургской духовной академии экстраординарным профессором А. А. Предтечөнским 11 февраля 1874 года.

Милостивые государи и милостивых государыни!

Для речи в годичном торжественном собрании академии я избрал предмет, о котором легче говорить пространно, чем коротко, но который, как бы о нем пространно ни рассуждать, всегда будет шире и пространнее того, что о нем было или будет написано, или сказано. Именно я буду говорить о величайшем из всемирных преобразователей и о глубочайшей из реформ, имевших место в семитысячелетней истории человечества, т. е. о Ҳристе Спасителе и о христианстве. Богословской стороны избранного предмета я касаться не буду и ограничусь социально-культурной, или указанием того влияния, какое имели на земные судьбы человека палестинские события, начавшиеся за 1873 года и закончившиеся за 1840 л. до настоящего дня. Но, и ограничив таким образом свой предмет, я все-таки далек от мысли обнять все стороны своей задачи, даже если бы мне пришлось говорить не то короткое время, какое отмерено обычаем для академической речи.

Спаситель запретил своим последователям называться учителями. И я не с уверенностью наставника, а со страхом робкого ученика всходил на эту кафедру, чтобы с нее перед моими почтенными сослуживцами, специально изучающими разные стороны христианства, перед воспитанниками заведения – по преимуществу христианского – и, наконец, перед собравшимися сюда другими братьями и сестрами по вере исповедать во всеуслышанье, что я думаю после 18-летних моих занятий всемирной истоpией о том величайшем и единственном историческом моменте, который на веки вечные связан с достопокланяемым именем Христа. Моя речь будет, некоторым образом, символом моей исторической веры. Под тяжестью задачи мысль нередко будет изнемогать, но тогда за нее будет говорить сердце, исполненное безграничного благоговения к божественному обновителю мира и Освободителю человечества.

Мир уже был стар, от его создания прошло 5508 лет, когда в вифлеемских яслях нашел себе первый земной приют родившийся Обновитель мира. Лице земли, однако, не изменилось. Горы стояли по-прежнему твердо, моря волновались, как прежде, реки текли в своих руслах, неорганические тела сохраняли свои изначальные формы, органические и животные создания следовали данным им законам существования и размножения. За то человек, которому было даровано господство над землей и над всем живущим на ней, после 5 тысяч лет изменился и среди других творений оказывался больше рабом, чем господином. О народах диких и полудиких я скажу впоследствии, а теперь обращу ваше внимание на те более или менее цивилизованные народы, которые покорились Риму и среди которых христианство прежде всего распространилось.

В более отдаленные века исторический мир древности представляли группы независимых народов; жили они вокруг средиземного моря, углубляясь от берегов его внутрь материков. Особеность их была не политической только: у них выработались и местные религии, отличавшиеся местными оттенками, закон религиозный везде являлся неразрывно связанным с законом государственным. Как изменился этот древний порядок, когда утвердилось могущество Рима! Все независимые народы древности исчезают. Неразрывно связанные с политической жизнью древние местные религии теперь все переносились в Рим. Но какое значение могли сохранить они, оторванные от почвы, на которой возросли? Поклонение Изиде в Египте имело некоторый смысл, но в Риме оно являлось бессмысленным, грубым идолопоклонством. Разнообразные мифологии, приходившие в Риме в соприкосновение, неизбежно опровергали и уничтожали одна другую.

«Ни Евфрат, ни Ливия, ни Дунай, ни Кадикс не удовлетворяли римлян, – пишет Иосиф Флавий, – жадные взоры их простирались за пределы мира». Перечисляя «бесчисленные нации», входившие в состав Римской империи, иудейский историк замечает: «Aфиняне, отразившие Ксеркса, лакедемоняне, не дрогнувшие при Фермопилах и Платее, македоняне как бы во сне все еще бредившие о Филиппе и Александре и о господстве над вселенной, пятьсот городов Азии, иллирийцы и далматинцы, галлы, племена Лузитании и Кантабрии, Африка в длину и ширину, все приняли на себя иго Рима». Численное количество подданных Рима во времена Августа доходило, если только не превышало, до 100.000.000, и между ними, факт поразительный, более трех четвертей были признанные законом рабы. В центре империи лежал полуостров Италия, в центре Италии высился семихолмный город, давший имя империи. Владыки города являлись владыками империи, победителями почти всего древнего мира. Всюду перестало даже слышаться слово «свобода», за исключением самой столицы и ее ближайших окрестностей. Но по имени и dе jure господа над покоренными народами сами римские граждане на деле были рабами. Централизация, сосредоточившая власть над миром в их руки, их самих подчиняла власти более абсолютной, чем их собственная. Политическо-государственный характер древних религий, сосредоточившихся теперь в Риме, проявился здесь в новой форме. Рим обоготворял сам себя, обоготворив представителя своего могущества – кесаря. Императору воздвигали храмы, приносили жертвы на алтарях, клялись его именем и искали убежища у подножия его статуй. Поклонение императору было единственно всеобщим в империи, и только под условием поклонения ему народы сохраняли право поклоняться другим божествам. Именно в этой централизации всех древних религий около культа императору, в этом подчинении всех народно-государственных вер государственному догмату Римской империи сказалась вся глубина, вся безвыходность рабства древнего человека перед эпохой явления христианства.

Самолюбие, основа деятельности древнего мира, как суровая зима, основало человеческую свободу, наложив цепи рабства на самую внутреннейшую область человеческой души – религиозную. Горячие струи свободы скрылись под ледяными утесами рабства, которые с каждым веком росли, пока рабства Азии и Европы не слились в общую массу рабства римского. Засветит ли когда-нибудь над человечеством согревающее солнце правды и любви, наступят ли весна и лето, чтобы расплавить эти ледяные громады, насевшие на свободу человеческого рода? Получит ли когда-нибудь свободу языческий подданный, связанный, угнетенный, униженный? Подобные ожидания, если бы они могли явиться, должны были бы показаться несбыточными мечтами. В древнем мире не было закона, покровительствовавшего свободе подданного. Всякое постановление только обязывало его повиноваться и служить, без надежды на освобождение, даже без чувства в себе права на освобождение. Если он мог быть освобожден, то другим законом, а не теми, которые существовали, – законом нечеловеческим. Истинная и всеобщая, обнимающая как правителей, так и подданных, свобода не могла даже зародиться до тех пор, пока миру не дан был новый закон.

Одному народу обещано было, что помощь придет, когда исполнится мера бедствий человека, но и иудеи, ожидавшие отмщения за себя, ожидавшие господства, царя-завоевателя, ожидали всего – только не Освободителя и не освобождения в сказанном смысле. Другие народы еще менее готовы были обратиться к новой свободе, но она тихо и незаметно вступила в мир. Бесконечная благость, следившая за возрастанием рабства в прошлом, уже открывала вход в мир свободы будущего времени.

Податель свободы явился на земле среди подданных, а не среди властителей. Рожденный в яслях, получивший воспитание ремесленника¹ и сам занимавшийся ремеслом своего мнимого отца², Он и свое детство и свое раннее мужество провел окруженный невежеством³ и страданиями⁴ низших классов, переполнявших древний мир. Среди простого народа провел Он большую часть своей жизни, среди тех галилеян, которые даже в мнении покоренных иудеев считались особенно низкими и презренными. Своих первых учеников набирает из самых низших классов народа. Свое первое чудо совершает на одном бедном семейном празднике в отечественной деревне. Начальника Он удостаивает загадочной⁵ беседы касательно значения чудес, творимых Им: a самарянке, женщине презренного в глазах иудеев племени и греховной жизни, открывает образ истинного поклонения Отцу и тайну пришествия Мессии (Ин.4:5–30). В последующее время он постоянно отвергал прославление со стороны исцеляемых Им (Мф.8:4, 9:30, 12:16; Мк.1:44, 3:12, 5:43, 7:36, 8:26; Лк.5:14, 8:56). Еще более решительно Он уклонился от чести, когда насыщенная Им чудесно толпа народа хотела провозгласить Его царем (Ин.6:15). Даже на более твердые и справедливые восхваления со стороны ближайших своих учеников Он постоянно отвечал предсказаниями о поношениях, ожидающих и Его, и их (Мф.16:13–23, 17:1–12, 22, 23; Мк.8:27–33, 9:2–10, 30–32; Лк.9:18–22, 43–45).

Бедный сам, не имеющий где приклонить голову, смиренный, несмотря на то, что и природа, и люди не могли противиться Его могуществу, Спаситель своим примером мирил бедных и загнанных древнего мира с их горьким положением и, так сказать, уничтожал в зародыше всякую мысль в них, чтобы силою поправить к лучшему свое внешнее состояние. Сделать бедность предметом любви и желания, и освятить рубище простолюдина: эта мысль Спасителя для современного политико-эконома может показаться странною, но перед ней ни моралист, ни историк не могут не преклониться. Чтобы нести бодро бремя жизни, человеку нужно верить, что его тягости не вполне вознаграждаются заработной его платой. Евангелие, в понятии Спасителя, есть утешительное слово бедным: именно им он несет благовестие спасения (Лк.4:18–19).

Любовь к народу, сострадание к его немощам выступают всюду в Его делах, в Его словах. Мытари и грешницы с сердцами полного искреннего раскаяния были ближе к Его царствию, чем натуры посредственные, приличное поведение которых часто не имеет никакой нравственной заслуги. За то как горячо отдавались и как крепко привязывались в Нему души этих презираемых, находя в следовании за Ним путь к возвращению внутреннего мира и собственного достоинства. Круг Его избранных, конечно, представлял смесь не очень благовидную, которая не могла не поражать строгих хранителей наружного приличия в то время. К нему собирались такие личности, с которыми порядочный еврей не захотел бы знаться (Мф.9:10; Лк.15). Он явно оказывал предпочтение людям самым незначительным и даже сомнительного поведения перед особами именитыми и отличавшимися строгим парадным благоповедением. «Мытари и блудницы прежде вас войдут в царствие Божие» (Мф.21:31, 32), говорил Он. Ниспавшие с общественной лестницы, павшие нравственно, нетвердые по полу и возрасту – женщины и дети – находили в Спасителе приветливейшего и ласковейшего учителя. Матери несли к нему грудных своих младенцев, чтобы Он только коснулся их. Он замечал своим ученикам, что малютки суть существа священные (Мф.18:5, 10, 14), что царствие Божие принадлежит детям (Мф.19:14; Мк.10:14; Лк.18:16), что принимать его должно как младенцу (Мк.10:15). Однажды, при споре учеников о старшинстве, Иисус взял на руки чьего-то ребенка и, поставив малютку посреди их, сказал: «кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» (Мф.18:4). Все, что эгоизм и сила в древнем мире унизили, все это находило в Спасителе поддержку, ободрение и особенное внимание, и все это возвышалось и успокаивалось смиренным примером Его. «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, – восклицал Он, – и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф.11:28, 29). Благодаря примеру и благовестию Христа, жизнь, самая мрачная, обремененная обязанностями самыми трудными и в глазах мира унизительными, получила уголок неба, где всегда могла отдохнуть и успокоиться, мало того – смотреть на себя с надеждой и достоинством.

По-видимому, Спаситель готовил миру самый радикальный переворот с перемещением общественных слоев в порядок совершенно противоположный, при котором все сановитое и богатое будет унижено; на самом же деле едва-ли когда-нибудь еще в мире проповедывалось учение более консервативное, чем Евангелие. Спаситель предрекал ученикам гонения и казни, но ни разу не проводил мысли о вооруженном сопротивлении. Царствие Божие – это кружок людей смиренных, простодушных, кротких, которые именно своею кротостью и одержат над миром победу (Мф.5:3, 10, 18:3, 19:14, 23–24, 21:2–10; Мк.10:14–15, 23–25; Лк.4:18–25, 6:20, 18:16–17, 24–25). Идея торжества через страдания и покорность (Лк.21:19), идея победы истины и искренности над силой и предрассудками – идея в высшей степени консервативная.

И тем не менее Спаситель готовил миру величайший переворот. Переворот долженствовал совершаться медленно, почти незаметно, путем исторического прогресса, но начало ему было положено прочное, и никакие силы мира не в состоянии оказались и не в состоянии будут воспрепятствовать совершаться ему. Давая своим ученикам пример смирения и покорности судьбе, Спаситель давал им обетования возвышения такого, какого никогда не удостаивались ни подданные, ни правители. Сонму, собравшемуся в назаретской синагоге, Он объявил, что, согласно с древним пророчеством, Он пришел «проповедать евангелие бедным, исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение и отпустить измученных на свободу» (Лк.4:16–21). Галилеянам – народу темному – Он возвещал, что «исполнилось время и приблизилось Царствие Божие», что они должны «покаяться и веровать во евангелие» (Мк.1:15; Мф.4:17). Лицам, из каких обыкновенно составляются толпы, давал такого рода обетования: «блаженны плачущие, ибо они утешатся; блаженны кроткие, ибо они наследуют землю; блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Мф.5:4–7). «Не бойся, малое стадо , – ободрял Он, – ибо Отец наш благоволил дать вам царство» (Лк. 12:32).

Пред этими смиренными и простодушными последователями Он постепенно раскрывал тайны Своего пришествия и благовестия. «Взгляните на птиц небесных; они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» (Мф.6:26) – внушал Он толпе народа, которую не раз Ему приходилось чудодейственно питать. Бедным и униженным дается в защитники Сам Отец небесный с Его бесконечным могуществом и с бесконечной же благостью.

Итак, люди должны перестать обращать свой взор к божествам страшным или нечистым; им открыт теперь Бог совершеннейшей любви и бесконечной благости, который будет порукой за освобождение человека через Сына. Невидимый мир перестанет для него быть предметом ужаса, поддерживавшего ужасы земные. Бедственное положение человека среди суеверия и страха, не растворяемых ни одной каплей упования и истины, кончилось. Равным образом, человек перестал, по крайней мере в собственном сознании, быть всецелой жертвой угнетения общественного. Его бытие, его привязанности не зависят уже более от его собратий, по крайней мере не зависят от них одних. Все, что он имеет в себе самого благороднейшего, все лучшее, что он надеется получить, все это получено или получится от Бога. Таково было в начале освобождение человека Христом. Бог нисшел к человеку со Своей высоты, чтобы поднять его рабствующий дух из того глубокого унижения, какое приготовили ему человеческое насилие и самолюбие в течении пяти с половиной тысячелетней истории. Небо приблизилось к земле, чтобы человек заглянул в него и узнал, что землей еще не кончается ни мир Божий, ни человеческая жизнь. «Воля пославшего Меня Отца есть та, чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную… Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня имеет жизнь вечную» (Ин.6:40–47). Истинный христианин – консерватор по преимуществу, потому что небо предоставляет ему то, чего не дает ему земля, или в чем отказывает ему общество; он способен перенести всевозможные лишения, лишь бы его религиозные убеждения были искренни и глубоки.

И тем не менее в мире началась незаметная и тихая, но решительная революция. Спаситель основал царство Божие или царство духа, его учение о свободе духа останется навсегда лучшим даром Божества человеку. Греция уже высказывала нечто подобное, и многие стоики находили средства являться независимыми и свободными даже под властью величайших тиранов. Но вообще древний мир представлял себе свободу в известных политических условиях. Христианин несравненно свободнее. Он все-таки в этом мире странник. Какое ему дело до преходящего владыки земли, которая для него даже и не отечество. Свобода для него – истина (Ин.8:32). В одном коротком изречении: «отдайте кесарево кесарю и божие Богу» Спаситель создал нечто, выводящее из области государственно-политической и предоставляющее тихий приют для души посреди владычества грубой силы. Он открыл миру великую истину, что отечество не значит все, и что общечеловеческое или божественно-человеческое бытие старше и выше всего гражданского. И христианская община в течении трех столетий умела обойтись без политики, жила и увеличивалась вопреки ей. Это были «новая земля и новое небо», «новый Иерусалим, сходящий от Бога», «скиния Бога с человеками», это было «новое творение» (Откр.21:1–5) или «приведение всего в прежнее состояние» (αποκαταστασης παντων Деян.3:21).

Неповторяемо-торжественные моменты пережил род человеческий в короткое время земной проповеди Христа. Ему даровано уже откровение о его происхождении и его назначении. Но права не были еще объявлены человеку, его обязанности еще не открыты. Простые и чистосердечные слушатели с благоговением и радостью слушают благовестие, но еще остается место сомнениям и являются еще неудовлетворенные желания в сердцах их. Некто подходит к Иисусу и спрашивает: «Учитель благий! Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?» Человек чувствовал, что он должен же и со своей стороны сделать что-нибудь, чтобы заслужить освобождение свое, которое дается ему милостью Божией. Иисус Христос ободрил чувство, внушившее вопрос: «если хочешь войти в жизнь (вечную), соблюди заповеди» (Мф.19:16–17). Человеку указано теперь, что ему делать. Он имеет теперь обязанности, притом безусловные, потому что божественные, значит имеет и права – опять тоже безусловные, потому что для ограниченного существа право есть власть исполнить свою обязанность.

Каковы эти обязанности и права, это открыто через провозглашение закона любви. Первая заповедь нового закона требует любви к Богу, вторая объявленная подобной первой, заповедует любовь к человеку. Заповедь любить Бога дана раз навсегда и для всех. Заповедь любить человека, казавшаяся тогдашним людям, столь разделенным друг от друга расстоянием, верованиями, обычаями и исторически привыкшим к притеснениям и нисилиям, нежданной и более трудной, заботливо повторяется несколько раз. «Вы слышали, – говорит Спаситель на горе, – что сказано: Люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего⁶. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас; благотворите ненавидящих вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного» (Мф.5:43–45). Между последними наставлениями ученикам опять встречаем более настойчивое повеление: «сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас… Сие заповедую вам, да любите друг друга» (Ин.15:12–13, 17).

Предшествующие века разделений и угнетений доказывали всю необходимость такого закона. Новый закон пришел не от переменяющихся кесарей, угнетавших мир, а от неизменного и благого Бога. Законом любви заповедывалось людям делать то, что им было всего полезнее и необходимее делать для исправления своего бедственного внешнего положения. Новый закон не допускал никаких преимуществ или исключений для немногих: он был всеобщ. Его угрозы также всеобъемлющи, как и обетования. Немногие приводились к такой же покорности, как и многие, и многие обязывались к такому же полному повиновению, как и немногие. Всем повелевалось повиноваться закону, всем угрожали наказания за неповиновение и награда за послушание. Когда провозглашался подобный закон всему человеческому роду? Это был действительно новый закон.

Новым законом давались человеку новые права и вызывались новые силы в нем. Доселе в человеке действовали только такие силы, которые немногие вследствие своего материального или нравственного могущества могли приостанавливать или покорять. Теперь Бог вызывает своими заповедями человеку такие силы в нем, которые немногие не могут ограничивать в остальных, если не отказывают в них самим себе. Здесь разумеются права и силы духовные, права и силы гражданина небесного, права искупленной и освобожденной человеческой личности, права и силы, которые все могут иметь и все могут употреблять.

Вот путь, которым низошла в мир новая свобода. Новый закон обеспечивал новые права, которые со стороны человека гарантировались пробужденными в нем высшими силами духа. Человек получал в божественном законе божественные права, права повиновения закону. Свобода служения Богу была новая свобода. Свобода любить Бога и любить человека была новая свобода. Это была свобода подданных. Правитель не исключался, но в исполнении служения Богу он являлся тоже подданным. Высший между людьми, он все-таки подданный Бога. И как подданный, он являлся более свободным, чем как правитель. В первом случае он знал, как и все, одного только Бога, в последнем его связывали общественные законы и обычаи и могло остановить сопротивление подвластных. "Вы знаете, – сказал Спаситель двум ученикам своим, просившим Его о первых начальственных местах в Его царствии, – что почитающиеся князьями народов господствуют над ними и вельможи их властвуют им. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою, и кто хочет быть первым между вами, да будет вам рабом» (Мк.10:42–43). Правило это так ясно, так просто, что, казалось бы, бери его и прилагай к делу все начальствующие в христианских обществах; притом оно так прямо вытекает из закона любви к ближним. Но род человеческий скоро, именно спустя три века от провозглашения правила, забыл о нем и забыл надолго. И вот в Англии, передовой нации в деле развития xpистиaнcкoй цивилизации, лучший ее историк высказывает следующие замечательные суждения об одном государственном человеке, вышедшем из управления государством и отдавшемуся ученым занятиям. «Мы от души поздравляем его с этой переменой, которую события заставили его сделать и которую, как она ни выгодна, не многие способны сделать. Он имеет на наш взгляд мало причин завидовать тем, которые остались заниматься делами управления. Отказываясь для должности от свободы в выборе занятий, проводя ночи без сна, эти последние могут лишь надеяться сохранить то труженическое, возбуждающее ненависть и строго сторожимое рабство, которое как бы вы насмешку называется властью»⁷.

Итак, по прошествии восемнадцати веков, после разнообразных видоизменений в отношениях правителей к управляемым современный историк, высказывая, как последний результат общественного развития христианской Европы, свой взгляд и взгляд своей родины на власть, называет власть «рабством». Движение истории или логика событий поставили власть в Англии почти в то же положение, в какое поставил ее Спаситель. Говорим «почти», потому что в тоне Маколея слышится еще досада на это служебное отношение власти к подвластным, досада, может быть, за утрату властью прежних ее прав, прав языческих, а может быть досада и на то, что власть теперь действительно затрудняется в лучших своих намерениях завистливыми или недоверчивыми подвластными. Как бы то ни было, но правило евангельское выше, власть по началам евангельской любви к Богу и ближним не тяготилась и не должна тяготиться этим рабским служением благу ближних, а совершать оное с радостью из любви к ним. Это, впрочем, один из многочисленных примеров согласия последних результатов европейской жизни и науки с правилами христианства. От этого небольшого отступления возвращаемся к новому закону и к новой свободе.

Когда один из самых пылких последователей нового закона извлек свой меч, чтобы защитить Освободителя мира от Его врагов, Сам Освободитель остановил его, сказав: «или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов» (Мф.26:53)? Спаситель, дав новый закон, точно так же дело приложения его к земным судьбам человечества предоставил времени и не употребил для этого ни Ангелов, ни других средств Своего всемогущества. На самого человека Он возложил задачу – вывести из нового закона все неизбежные следствия. Эти следствия не вдруг могли обнаружиться, и полное обнаружение благ нового закона и новой свободы и теперь, по прошествию XVIII веков, все-таки дело будущего и притом дело исторического прогресса или усилий человеческого ума и энергии. Но эти следствия и эти плоды для нас стали яснее, чем для первенствующих христиан. Древняя централизация не сразу прекратилась: угнетения продолжались и возобновлялись, формы их разнообразились и утончались. Начало, однако, было положено, и в будущем несомненно полное господство закона любви со всеми его следствиями.

Исповедники закона любви должны соединиться вместе не для того, чтобы один класс господствовал над другими. Некоторые, правда, будут управлять, другие повиноваться. Но все потому уже, что они, верующие, должны служить. Они должны служить Богу. Должны служить друг другу. Их служение – любовь. Любовь установит единение, о котором так пламенно молил Отца Своего Спаситель в последние часы Своей несвободной жизни на земле. Будут все верующие едины, как Он и Отец един (Ин.17). Стремление к единению в христианском мире все будет возрастать, это несомненно, так же как несомненно то, что закон любви, которым вызвано стремление, будет вечно господствовать.

Заявить такое стремление было делом первенствующих христиан. Они не могли установить единение в мире, но могли начать приготовление мира к оному. Их задачей было сохранить новое в своей среде, пока к ним не присоединятся другие, чтобы защищать святое начало в возросшем числе и в более обширных применениях. Началась борьба, потребовались жертвы, явились мученики. Но дело освобождения началось и поддерживалось, не смотря ни на какие препятствия, надеждами на бессмертие и торжество на небе. В древности религия не питала и не поддерживала стремлений к свободе, напротив, в некоторых по крайней мере странах – как, например, в Индии – сама религия закрепляла рабство. В христианстве вера и свобода соединились и освобождение человека началось с области религиозной и под щитом веры в бессмертие.

На истине бессмертия Божественный Основатель христианства останавливался особенно часто и с особенной силой и вразительностью внушал ее своим последователям. Она – основа всего христианства; из нее и при ней только получают силу и устойчивость права и обязанности человека, проповеданные Евангелием. Но если и эта истина после Христа осталась только в том виде и на той степени доказательности, как изложена в Его речах и беседах, она не более значила бы потом в истории мира, чем после предсмертных разговоров о ней Сократа со своими учениками. Она осталась бы бесплодной, философской, и христианство никогда не произвело бы в мире тех перемен, какие оно произвело; у него не было бы ни горячих проповедников, ни мучеников и исповедников. «По рассуждению человеческому, – писал наиболее ревностный из апостолов, – когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!» (1Кор.15:32) Умозаключение апостола Павла совершенно правильно и ясно. Но другие его положения, касающиеся этого же предмета, еще важнее. «Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша. Если же о Христе проповедуется, что он воскрес из мертвых, то как некоторые из вас говорят, что нет воскресения мертвых?» (1Кор.15:14, 12)

И так для мира и человека прошли бы бесследно и высочайшая личность галилейского Учителя, и великие истины, проповеданные Им, если бы тело Его осталось в гробе Иосифа аримафейского. Судьбы мира и человека, ход истории были бы тогда совсем другие, которых мы определить, конечно, не в силах. С факта воскресения великая истина личного бессмертия получает новый характер, приобретает влияние на политический и общественный строй народов – влияние неизвестное дотоле миру. Она уже не есть более слабое и неясное чувство, не есть отвлеченное умозрение, но, говоря словами Лессинга, «всеобщее и преобладающее убеждение, соприсущее всем мыслям, входящее во все обычаи и наполняющее все нравственное существо человека». Если истина бессмертия в своих первоначальных элементах и не была для человечества совершенной новостью, то она никогда не имела такого влияния на дела человеческого рода, какое начала иметь с этих пор. Всякий честный историк, если бы даже он не был расположен признать христианство за веру богооткровенную, должен признать эту эпоху кризисом в мире, а истину бессмертия – руководящим принципом в истории человечества в продолжении последних восемнадцати веков самого деятельного и плодотворного развития его. Ряд совершенно новых чувств и душерасположений выступил на политическое поприще, в общественную и индивидуальную жизнь, или вернее естественные и всеобщие чувства и душерасположения пришли в подчинение более возвышенным и широким интересам. Круг опасений и надежд человека расширился и обнял положения не только настоящей, но и будущей жизни. Человек стал личностью цельной, самостоятельной, принадлежащей прежде всего себе, а не обществу, среди которого он живет, как было в древнем классическом мире, его личные права и обязанности стали выше его прав и обязанностей общественных и государственных. Общество и государство для него лишь временные условия земной жизни, более или менее благоприятные для его личного развития; но в другую жизнь он перейдет отдельной, самостоятельной личностью. Вот точка зрения, с которой всемирный историк должен признать совершенно законным продуктом христианства и замечательным моментом в истории развития свободы человеческого духа появление пустынников, анахоретов, отшельников. Это был совершенно естественный и весьма энергический протест человеческой личности против древнего поглощения ее обществом и попрания государственным деспотизмом. На истине бессмертия церковь воздвигла свое поразительное господство, характеризующее историю нового мира; она управляла миром, как обладающая правом распоряжаться будущей судьбой человека. Этим она отличается от всех духовных каст древности, которые свое влияние обосновывали на наследственных правах и на превосходстве перед остальным населением и представляли из себя род наследственной аристократии. Но если эта новая и непреоборимая власть истины бессмертия в известные эпохи общественного развития христианского мира давала простор человеческому честолюбию, пред которым падал ниц человеческий дух, то с другой стороны эта истина послужила источником всего чистого, высокого и бескорыстного в христианской цивилизации, она приобрела ту всепокоряющую и гуманизирующую силу, которой во все времена не доставало философии, она вызывала подвиги самопожертвования, которое в древности воспитывалось узким национальным патриотизмом, она ввела то учение о равенстве, которое при своей возвышенности не угрожает однако опасностью существующим в человеческих обществах различиям состояний и положений, напротив еще мирит с ними загнанных и недовольных. С утверждением христианства бессмертие души и, как необходимое следствие его, будущее воздаяние послужили основой для законопoлoжeний и политических учреждений, и общественное мнение в такой мере настроилось в согласие с этой истиной, что отвержение тем или другим частным лицом принципа бессмертия всегда уступает общему, твердо укоренившемуся убеждению. В истории мира со смертью и воскресением Спасителя произошел нравственный переворот, потому что в действие вступил великий нравственный двигатель – бессмертие человеческой души.

Дело освобождения человека совершилось. От голгофского Страдальца повел и многие тысячи лет будет вести счет дней своих человеческий род. Он сделался для человечества краеугольным камнем, которого нельзя сдвинуть, не поколебав основ всего мира. Царь не от мира сего, он вознесся на небо, и века и поколения в благоговении стремятся за Ним. Он отверз своим входом небо, и первый христианский мученик зрел уже «небеса отверстыя» (Деян.7:56). Небо шлет ободрение и подкрепление пробужденным Христом высшим нравственным силам человечества, в истории которого, вместе с этим, начался третий и последний период – божественный. Этим выражением определяется сущность переворота, произведенного христианством в земных судьбах человека; но самое это выражение требует объяснений, а эти объяснения заставляют меня сделать довольно большое отступление от главного предмета речи.

Возникает вопрос: какие же периоды предшествовали христианскому или «божественному» периоду в истории человечества?

История слагается из взаимодействия трех деятелей – природы, человека и Бога; хотя средоточием истории всегда был и может быть только человек, как существо свободное и изменяющееся, но им не может быть ни неизменный Бог, ни природа, подчиненная законам необходимости. И смотря по тому, в какой мере человек подчинялся влияниям природы и испытывал воздействия Божества, история человечества может быть разделена на три периода: физический, человеческий (или гуманный) и божественный. Не надобно понимать этих периодов в обыкновенном значении исторических периодов, т. е. что они следовали преемственно друг за другом в жизни всего человечества. Из пяти племен человеческого рода: кавказского, монгольского, малайского, негритянского и американского только к первому, в собственном смысле, историческому племени относится (и то не всецело) это разделение истории на три периода. Остальные четыре племени до сей поры находятся еще в первом периоде – физическом.

Охарактеризуем теперь каждый из двух предшествующих христианскому периодов, чтобы показать, что нового внес в жизнь человечества Божественный Обновитель мира. Начну с характеристики физического периода, пользуясь при этом превосходными замечаниями одного американского ученого.

Физический мир развивается, постепенно совершенствуясь от полярныҳ стран до умеренных поясов и от умеренных поясов до мест наибольшего жара. Животный мир приобретает наибольшую силу, породы его улучшаются, формы приближаются к подобию человеческой фигуры. Человек среди всего живущего на земле составляет в этом отношении исключение. Если бы он не имел другого назначения, кроме того, которое принадлежит другим обитателям земли, тогда сильного, совершенного человеческого типа мы должны были бы искать в тропических странах. А между тем, вся фигура тропического человека обнаруживает близость к животному, древний европейский язычник посмотрел бы на нее с отвращением, европейский христианин смотрит на нее с глубоким чувством сожаления. Самый совершенный тип человека находится в самом центре умеренной части земного шара, почти в средине громадного северовосточного материка, в областях Ирана, Армении и Кавказа. По мере удаления от этого географического центра человеческого рода правильность в чертах лица и гармония частей тела постепенно исчезают. Проследим это вырождение человеческих племен по направлению к Западу, Югу, Востоку и Северу. Европеец принадлежит к центральной (кавказской) породе, но черты лица его уже не так правильны; лицо его представляет меньше физической, но больше умственной и нравственной красоты. Перейдем в Африку. Здешний араб имеет голову несоразмерно продолговатую, которой лоб слегка уклонился назад. Житель Абиссинии почти уже черен, длинные волосы начинают виться, губы довольно толсты. У каффра кудрявые волосы и толстые губы, как у негра. Готтентот поразительно безобразен. На западном берегу Африки, дальше от Азии, перерождение человеческих форм еще разительнее. Берберы Атласа очевидно принадлежат к кавказскому племени, но их длинные головы, отдувшиеся губы и более темный цвет кожи обнаруживают большое перерождение. Впалый лоб феллитахов и жителей Сенегала, огромный рот, толстые губы, сильно развитая задняя часть головы показывают преобладание чувственных влечений над всеми другими способностями. На южной оконечности Африки живут несчастные бушмены, которые еще безобразнее готтентотов. Если от центра человеческого рода мы пойдем по направлению к Востоку через восточную Азию до самой Австралии, то увидим тоже постепенное уменьшение красоты и правильности человеческого тела. Монгол, с выдавшимися скулами, с узкими глазами, с треугольной головой, уже весьма некрасив. Папуан Новой Гвинеи, не смотря на черный цвет кожи, сохраняет еще некоторое достоинство форм, но южный австралиец, со своим сухим телом, выгнутыми коленями, сгорбленный, с впалым лбом и выдавшимися челюстями, весьма безобразен. Австралиец и обитатель Вандименовой земли представляют последнюю степень безобразия человеческого существа. Американский индеец, с медным цветом кожи, холодный и равнодушный, у которого самые жестокие мучения не в состоянии исторгнуть из груди ни малейшего стона, представляет образчик преобладания в человеке растительного элемента: живя в лесах, он никогда не доходил даже до состояния пастуха; небольшое исключение составляют жители Мексики и Перу. В южном американце недостатки эти еще заметнее, и жители Огненной земли – пешерийцы – самые безобразные, самые неразвитые и самые жалкие из туземцев Нового Света. Закон перерождения с одинаковой силой действует и по направлению к северному полюсу: от финнов переходим здесь к лапландцам, от монголов к тунгусам, самоедам и эскимосам.

Мы не в состоянии отметить те ступени, по которым проходило это перерождение человека; оно могло произойти особенно быстро в те доисторические времена, когда человеческий род в своем младенчестве имел еще впечатлительную натуру дитяти. Но географическая правильность перерождения составляет факт, который вызывает и допускает некоторые объяснения.

Географической ход усовершенствования земных созданий по направлению от полюсов к экватору нарушается в человеке. Это происходит от различия между назначением человека и назначением других органических созданий. Растение и животное не предназначены сделаться чем-нибудь отличным от того, какими они являются в момент своего рождения. Идея их существования осуществляется самим появлением их на свет. Физический же человек, как бы совершенна ни была его организация, еще не представляет собой осуществления идеи человека; он еще не конец, а только начало другого высшего существа, долженствующего развиваться в нем и через него. Это другое существо есть умственный и нравственный, словом – духовный человек, но он не может развиваться, если не будет упражнять способностей, составляющих его достояние. Вот причина, почему человеческая образованность возникла и человеческий тип лучше всего сохранился в середине северных материков или в умеренной части земли, где формы земной поверхности, строение стран и климат так много способствуют развитию как отдельного человека, так и человеческих обществ. Если бы первоначальная родина человека была в центре тропических материков, то бальзамическая, расслабляющая и ласкающая атмосфера усыпила бы его навсегда еще в колыбели. Пример этого мы видим в том жалком положении, в котором наши несчастные собратья низших пород живут до сих пор в отдаленных тропических или полярных странах. Человек физический, не вооруженный нравственным развитием, становится безоружным в борьбе с могучей природой, которая через несколько поколений совершенно побеждает его и кладет на самый наружный вид его клеймо неволи. Отрекаясь от своей нравственной свободы, от труда и самодеятельности, человек совершенно отдавался владычеству физической природы. И вот путь, каким совершилось вырождение многих человеческихе племен. Сделаем еще несколько замечаний.

Если человек должен, так сказать, сам «дотворивать», «досозидать» себя, чтобы осуществить назначение своего Творца и идею своего существа, если вполне развить свои способности он может только своим трудом и энергией, то всего удобнее он мог начать это дело в климате умеренных материков. Чрезмерный жар расслабляет человека, он располагает к бездействию и покою. В тропических странах физическая жизнь развита до высшей степени, потому и в тропическом человеке жизнь тела берет верх над жизнью души, физические влечения заглушают потребности высших способностей, страсть и воображение господствуют над рассудком, страдательные способности преобладают над способностями деятельными. Природа слишком богатая, чересчур щедрая на дары не вынуждает там человека брать у нее с боем каждый кусок. Регулярный климат и отсутствие полумертвых времен года делают для него всякую заботу о будущем излишней. Ничто не вызывает его ум к борьбе с природой. Он обласкан, побежден ей, покоряется своей участи и остается «физическим» человеком. В умеренных странах все – движение и жизнь, жар и холод, перемена времен года, более свежий и укрепляющий воздух – побуждают человека к борьбе, предусмотрительности и упражнению способностей. Более скупая природа не дает ничего, что не берется у нее трудом, каждый дар ее – награда человеку за усилия. Но, вызывая на борьбу, здешняя природа не отнимает ни надежды, ни возможности победы над ней; вознаграждая разумный и деятельный труд, она дает больше, чем нужно на необходимые физические потребности, доставляет возможность сбережений, чтобы на досуге он мог заняться развитием высших способностей своей природы. В холодных странах – около полюсов – человек также борется с природой, но с природой скудной и суровой. Здесь идет борьба без надежды на победу, борьба за жизнь. С трудом успевает житель холодных поясов спасать себя от голодной смерти и от продолжительных зим. Образование не может развиться, тем более начаться при таких неблагоприятных условиях. Человек стран тропических – балованный ребенок богатой семьи: среди окружающей его роскоши труд представляется ему излишним; раб своих страстей он оставляет без упражнения свои способности. Человек полярных стран – нищий; он считает уже себя счастливым, если успевает добывать себе насущный кусок хлеба и не имеет времени подумать о чем-нибудь более высоком. Наконец человек умеренных стран – это человек, рожденный в довольстве, состоянии самом благоприятном для развития. Все окружающее располагает его к труду, и в упражнении своих способностей он находит и наслаждение, и залог дальнейших успехов.

Представленное описание географического распределения человеческого рода показывает, что больше, чем половина земного шара и его обитателей находится и в настоящее время в состоянии неподвижной дикости, в состоянии полного подчинения физической природе. Человек и человеческая свобода здесь не сказываются; собственно говоря, здесь нет и не было истории, потому что разум и свобода спят, и спят, ожидая пробуждения от более энергичных своих собратий. Потому-то умеренные материки земли с населяющими их кавказскими народами и называются историческими.

Но и тогда, когда человек начнет сознавать себя отдельным и высшим природы, влияние последней на него и на его историю, которая начинается собственно с сознания человеком своей самостоятельности, не прекращается. Влияние этo мoжет быть весьма различно по степени силы, смотря по грандиозности форм и произведений природы и по степени нравственного развития человека или народа. Но оно постоянно, неотразимо и, надобно заметить, преднамеренно Творцом природы и человека. Эту преднамеренность связи между природой и историей признает естествоиспытатель Риттер, когда называет землю «храминой, созданной провидением для воспитания человечества». «Ход всемирной истории, – говорит наш отечественный естествоиспытатель, – определяется физическими условиями... Никто, конечно, не возьмeтся определить, как сложилась бы история человечества, если бы физические условия нашей планеты были другие, чем теперь. Но нельзя не обратить внимания на то, что небольшие отступления от действительно существующих ныне свойств необходимо были бы причиной очень значительных отклонений в ходе всемирной истории. Если бы, например, при неизменности всего остального на поверхности земли Суэцкий залив простирался градусом дальше на север, т. е. достигал бы Средиземного моря, то нет никакого сомнения, что рано установилось бы деятельное сообщение между берегами Средиземного моря и Индии, не говоря уже о берегах Аравии и Африки. Особенности, которыми запечатлены природа и развитие человека в Индии, гораздо раньше смешались бы с особенностями Европы. Или, не изменяя очертания Красного моря, предположим, что воды Абиссинии и окрестных стран текут не в долину Нила, а кратчайшим путем прямо в Черное море: для того надо было только чтобы местность на севере от Абиссинии понизилась от запада к востоку. Тогда исчез бы великий путь сообщения между северным краем Африки и их серединой. Египет, не оплодотваряемый приносимым с юга органическим веществом, был бы бесплодной пустыней. Он не имел бы влияния на развитие Греции и, конечно, судьбы народа израильского были бы тогда иные. Но за то тогда Абиссиния пришла бы в тесное соприкосновение с южным берегом Азии; тогда развились бы две надолго чуждые друг другу цивилизации – цивилизация Европы и цивилизация Индийского океана... Сказанного достаточно для уразумения той великой истины, что когда земная ось получила свое наклонение, вода отделилась от суши, поднялись хребты гор и отделили друг от друга страны, судьба человеческого рода была уже определена наперед, и что всемирная история есть ни что иное, как осуществление этой предопределенной участи». «Природа, – пишет Грановский, – не есть только предшественница истории, она – постоянная спутница духа... Человечество с начала веков подчинено ее неизменным законам. Она действовала до начала истории и может пережить ее. Поэтому исходной точкой при определении хода и характера развития человечества нам должна служить естественная сторона истории».

Три южных материка: Австралия, Африка (за исключением Египта, который почти не принадлежит к ней) и Южная Америка не дали начала ни одной из тех великих цивилизаций, которые преемственно развились в мире. До самых позднейших времен сцена истории едва переходила границы Азии и Европы. Посмотрим теперь на ту зависимость, в какой находились возникавшие здесь в древности цивилизации от физической природы.

Восточная Азия – со своей монгольской породой составляет сама по себе целый материк. Это обширная плоская возвышенность, окруженная со всех сторон высокими горными хребтами, которые, подобно колоссальным стенам, охраняют и уединяют ее от всякого внешнего влияния. На некоторых из равнин и на берегах рек развилось впервые образование между народами восточной Азии. Китай и Индия дали начало двум древнейшим цивилизациям Востока, но варварские страны преобладают в этой части Азии. Высочайшие горы в мире, самые огромные плоские возвышенности, самые обширные равнины, реки самые большие в старом свете, полуострова, величиною с целые материки, внезапные переходы от гор к равнинам, от жара к холоду, от обилия к бесплодию: вот характеристические особенности восточной Азии. Какое действие производила на человека эта резкая и массивная природа, показывает история. Различные по своему внутреннему характеру цивилизации Китая и Индии, быстро развившись под влиянием особенно благоприятных физических условий, и в древнейшие времена имели ту же степень развития, и те же главные черты, которыми отличаются в наше время. Три тысячи лет существования не сделали в положении их никакой существенной перемены. Объяснение этого явления представляет природа этих стран, отнявшая у них возможность сношений друг с другом и с остальными образованными народами. Между тем каждая из этих обширных и богатых стран сама по себе способна была к отдельному, замкнутому существованию. И они существовали замкнуто, не производя влияния на других и не воспринимая оного сами.

Образование западной Азии также, как и восточной, явилось в первый раз на низменных наносных равнинах и на берегах больших рек, а не на берегах морей, как в Европе. Религиозное, политическое и общественное состояние здешних народов показывает огромное влияние природы, которого человек не успел еще преодолеть здесь. Но образование западной Азии, характер которого в разных странах различен соответственно различию стран, не отличалось исключительностью, потому что природа сделала здесь взаимные сообщения легкими. Образование огромных монархий, включавших всю западную Азию от пределов Индии до малой Азии и от степей Турана до пустынь Аравии, составляет факт, не раз повторявшийся в истории. Народы самой природой спасены были здесь от отчуждения и исключительности.

Предания говорят, что первобытные люди сошли с плоских возвышенностей Азии, но впервые стали они соединяться в общества и основали постоянные жилища на низменных и плодородных равнинах, лежащих у подножия этих возвышенностей. Так было в Индии, Китае, Ассирии, Бактрии, Египте. Эти наносные равнины, орошенные большими реками, всего лучше были приспособлены к тому, чтобы облегчить первые, еще детскиe шаги на поприще образования. Богатая почва, на которую ежегодный разлив рек приносит плодородный ил, и которая почти не требует плуга, обеспечивала здесь человеку обильную жатву, в вознаграждение за самый легкий труд. Не смотря на то, природа вызывала здесь человека и к некоторой самодеятельности: благодетельные реки не всегда регулярно орошали, иногда орошение было слишком обильно, иногда скудно; времена года также взывали здесь к предусмотрительности и запасливости. Особенный отпечаток положила восточная природа на цивилизацию каждого восточного народа. Но есть, однако, некоторые черты, общие всем восточным цивилизациям. Есть некоторое фамильное сходство, которое показывает, к какому периоду развития человеческого духа должны быть отнесены эти цивилизации. Представим себе громадные формы восточной природы, все ее резкие противоположности, ее климат, тропический в Индии и в некоторой части Китая, и очень еще жаркий на берегах Евфрата и Нила, представим себе эту силу физической жизни, которая видна в жарких странах везде, где есть обилие влаги, и мы поймем, что человек еще в периоде детства в присутствии такой природы должен был чувствовать себя не только в зависимости от ее силы, но и сделаться совершенным ее рабом. Река, приносящая плодородие почве, животное и растение, служащие нуждам человека, а особенно солнце, дающее природе жизнь и смерть, все это делалось предметом поклонения восточного человека. В некоторых странах Востока жители из религиозного страха отказывались истреблять диких зверей и ядовитых змей и таким образом вред, приносимый этими животными, составлял основание их безопасности.

В какой мере грандиозная природа Востока принижала дух и энергию восточного человека, только еще начинавшего свое духовное развитие, – об этом можно найти много превосходных замечаний у Бокля. Мы приведем лишь некоторые. Все в естественных явлениях, внушающее нам чувства ужаса или изумления, все это имеет особенную способность воспламенять воображение и парализовать деятельность рассудка: человек сравнивает свои силы с могуществом и величием природы и приходит к грустному сознанию своего ничтожества. Все великие цивилизации Востока развились там, где характер природы самый величественный и грозный. Землетрясения, бури, ураганы, моровые язвы, все они в этих местах встречаются весьма часто и производят ужасные бедствия. Чувства ужаса и страха отобразились на всех созданиях восточных народов, на литературе, религии и искусстве. Чем дальше от Европы, тем больше заметны на восточном образовании следы зависимости человека от природы, следы слабости и неспособности его бороться с физическими силами. Мифология, например, Индии основана на ужасе. Самыми почитаемыми божествами являются всегда те, с которыми наиболее связано картин ужаса. Так поклонение Сиве распространено было в Индии более других культов. Сива представлялся уму индийца в виде страшного существа, опоясанного змеями, с человеческих черепом в руке и с ожерельем, снизанным из человеческих костей. У этого чудовищного создания пораженной ужасом человеческой фантазии есть жена Дурга. Все ее тело темносинее, а ладони рук красные, как знак ее кровожадности. У нее четыре руки и в одной из них она носит череп исполина. Язык висит изо рта, к поясу прикреплены руки убитых ею, а шея украшена человеческими головами, снизанными в виде цепи. Вид окружающей восточного человека природы постоянно напоминал ему о его бессилии, потому-то боготворение человека вовсе не встречается ни в индийской, ни в египетской, ни в персидской религиях. Даже храмы восточные, возведенные нередко с большим искусством, поражают своей громадностью и тайнственностью и составляют решительную противоположность легким и грациозным греческим храмам.

Все религии Востока, как они ни кажутся различными между собой, состояли в обожании видимой природы. Неизменные законы, управляющие движением небесных светил и жизнью природы, – вот боги древнего Востока, боги непреклонные, деспотические, суровые. Вращаясь в кругу физических явлений, восточный человек никогда не переступал границ нравственной зависимости, и мир нравственной свободы был ему неведом. Как человек, как нравственное лицо, он не пробовал жить. Все знания передавались преданиями. Человек не достигал истины своей собственной мыслью, она не была вознаграждением его усилий, его развития, усовершенствования его способностей, от предков она передавалась ему готовой. Физическое рождение определяло занятия гражданина в большей части восточных государств (касты), физическое старшинство, или патриархальная власть, определяла домашние отношения. В государственной жизни везде господствовал деспотизм в разных видах: патриархальный, военный, жреческий и плутократический. Раб в своем сознании перед природой, восточный человек легко терпел и переносил все крайности рабства общественного. Один только небольшой народ на Востоке, именно евреи, составлял в этом отношении исключение. Он был под особенным воздействием Истинного Бога, тогда как все другие образованные народы Востока никогда не выходили из первого периода развития человечества – из периода физического.

Второй период истории – человеческий – начинается со времени утверждения образованности в Европе. Нигде и никогда ум человеческий не достигал такой высоты развития, нигде и никогда человек так хорошо не выучивался покорять природу и делать ее орудием своих намерений. Наша часть света – первая по нравственной силе. А между тем, какая противоположность между нравственным величием и физической величиной этого самого малого из материков земли. Самые высокие горы здесь едва достигают половины высоты Гималая и Андов. Европейские полуострова ничтожны в сравнении с Индией и Аравией. В Европе нет ничего подобного тем гигантским рекам, которые орошают бесконечные равнины Азии и Америки, или тем девственным, непроходимым лесам, которые покрывают обширные страны Нового Света, или тем пустыням, которым огромность пространства придает вид ужаса и смерти. В созданиях органической европейской природы, мы встречаем ту же умеренность: деревья наши не достигают ни той высоты, ни той толстоты, которых достигают они в странах тропиков. Как согласить такую видимую посредственность физической природы Европы с той важностью, какую приобрел этот материк в истории? Не скрывает ли Европа под своей скромной наружностью каких-нибудь условий, которые делают ее более всех способной к содействию прогрессу человеческого рода? Не было ли каких-нибудь особенных, высших влияний, которые воспринять, сохранить и развить она оказалась особенно приготовленной?

Природа Европы имеет свой особенный характер. В ней нет уже громадных форм восточной Азии, нет препятствий, неодолимых для человека. В ней нет тех огромных степей, которые уничтожают самую возможность сообщений, нет тех недоступных горных хребтов, которые отчуждают один народ от другого. Север и юг Европы менее противоположны, менее враждебны, и климаты их более сходны, чем север и юг Азии. Поверхность почти везде перерезана горными цепями и принимает самый разнообразный вид, так что на самом небольшом пространстве возможно здесь образование многих политически независимых государств. Прибавим еще к этому климат вообще умеренный, скорее холодный, чем жаркий, требующий от человека труда и усилий, и мы увидим, что природа нигде не способствует в такой мере развивать человеку свои силы. И хотя древнейшие образованные общества появились не в Европе, потому что она слишком отдалена от первобытной родины человеческого рода, и вследствие этого первые шаги на пути образованности были сделаны в Азии, но когда под влиянием Востока на европейских морских берегах образовались первые гражданские общества, тогда образованность начала расти в ней с силой, правильностью и быстротой, небывалыми в Азии. Таким образом, Европа представляет для человека самый удобообуздываемый из материков и самый удобный для проявления человеком своей самодеятельности. Потому-то в ней только и мог начаться человеческий или гуманный период истории.

Древние народы Востока, подавленные сознанием своего бессилия перед могучей природой, научились только одному – страдательно подчиняться всякой власти, основанной на силе. Древние цивилизации Востока должны были бороться с беcчисленными трудностями, не существующими для европейской цивилизации. Нападения враждебных животных, опустошения, производимые ураганами, бурями, землетрясениями, моровыми язвами, постоянно тяготели над этими странами и возбуждали в уме восточного человека такие сближения понятий, которые доставляли воображению преобладание над рассудком, поощряли в нем расположение пренебрегать исследованием естественных причин физических явлений и везде видеть божественные силы. В Европе действовал закон диаметрально противоположный, в силу которого все естественные явления направлялись, по крайней мере не препятствовали, к тому, чтобы возбуждать тот пытливый дух исследовательности, который постоянно стремится вперед и от которого зависит исторический прогресс.

На небольшом полуострове Европы, соседственном Востоку, где в малом виде соединены все самые характеристические черты и преимущества всего европейского материка, началось собственно европейское образование. Здоровый климат, незначительность территории, удивительное разнообразие в строении частей, гостеприимное море, ничто в Греции не стращало, не ужасало человека, но ничто и не усыпляло его. Труд с его стороны – труд не изнурительный, конечно – был необходим и поощрялся хорошим вознаграждением. Множество островов, покрывающих Эгейское море, облегчало греку сношения с малоазийским берегом и с берегами Финикии и Египта. Племенное единство обитателей берегов Малой Азии и Эллады вызывало постоянный обмен произведений почвы и понятий. Сознание своей силы пробудило в древнем греке энергию. Грек своими торжествами, своими песнями, своими играми, как юноша, праздновал освобождение человека от могучих оков природы. В доисторическое время он, как и народы Востока, чтил силы природы, но с тех пор, как Зевс ниспровергнул владычество прежних суровых богов, грек с презрением вспоминал об этом «физическом» периоде своей истории. Явилась новая цивилизация. Это не был более мир физической природы, это был мир человеческой души. Религия грека в историческое время была обоготворением способностей, привязанностей и занятий человека. Вместо бесстрастных, невозмутимых божеств Египта и Персии, греческий Олимп, представлял собрание существ человечных, страстных, свободных и независимых, которые далеко не то, что неподвижные, слепые боги Востока, боги необходимости, неограниченно властвовавшие над восточным человечеством. Море, реки, горы, красота, безобразие, все области внешней и внутренней природы самого человека – все преобразовано было греком и представлялось под видом очеловеченных богов. Боги сделались людьми, люди возводились в достоинство богов, предметы природы представлялись в образе очеловеченных богов. Антропоморфизм грека охватывал весь мир: боги принижались до человека, неодушевленная природа представлялась в форме человека и возвышалась до него. В Греции был только человек, и, собственно, не было ни природы, ни Бога. Этот пананфропизм служит свидетельством того восторга, с каким человек в первый раз встретился с внутренним миром своего духа. Греческое знание не было достоянием преданий, как восточное. Оно было плодом усилий человеческой души и было способно к дальнейшему развитию. Начавши с умозрений о внешней природе, греческая наука, подобно греческой религии, подобно греческой поэзии, постепенно переходила к вопросам о духе. С Сократом и его школами философии перешла из области природы в область человеческого духа, она сделалась нравственной философией. В Греции же сделана была человеческим умом первая рациональная попытка покорения природы человеком через научное исследование eе явлений и законов. Аристотель справедливо признается отцом науки о природе, разоблачающей тайны последней и с каждым поколением в последние три века все больше и больше ставящей эту прежнюю владычицу человека в служебное к нему отношение. Политическое развитие греков, отличавшееся крайним разнообразием и раздробленностью политических единиц (государств-городов) не было прочно. Александр Великий покоряет Грецию и распространяет эллинскую образованность по завоеванному им востоку, за исключением Индии и Китая или восточной Азии. Средоточием греко-восточного умственного развития сделалась основанная македонским завоевателем Александрия. Сюда для долгой вековой беседы сошлись идеи Востока и Запада. Окаменелые формы Востока пришли в движение от соприкосновения европейской мысли, а для европейской мысли открылась новая природа, не сходная с ее развитием истории, и целый мир самобытных религиозных идей и нравственных представлений. Словом сказать, Александрия сделалась духовной столицей древнего мира подобно тому, как Рим после стал политической столицей его.

Не прошло 300 лет после смерти Александра, как все части его монархии были провинциями Рима. Подобно Греции, физическая природа Италии была далека от того, чтобы властвовать над человеком. По пространству Италия была немного больше Греции. Благорастворенный климат, довольно плодородная почва, близость моря, сношения с Грецией и с греческими колониями, которыми были усеяны берега южной Италии, облегчали древним итальянцам их первые шаги на пути развития. В течении семисот лет от основания Рима до смерти Юлия Цезаря, Рим постепенно перешел три важных периода: период царей или период патриархальной общинной жизни в ограниченных пределах тесной римской области, период великого национального государства в пределах Италии и период завоевания мира республикой. Грек, почувствовав в себе энергию и не останавливаемый влияниями внешней природы, хотел обследовать мир человеческой души, удовлетворить всем ее эстетическим и умственным потребностям, мало заботясь об укреплении общественных и международных связей. Римлянин, напротив, до самого покорения Греции не чувствовавший особенного вкуса к эстетическим и умственным наслаждениям, обратил свою деятельность на более практическую область человеческой жизни – на государственную и общественную. Грек от обожания природы перешел к обожанию человека, римлянин от обожания человека перешел к обожанию человеческого общества. Как на Востоке природа господствовала над человеческим духом, так в Риме общество или государство давило собой не только покоренные народы, но и самих римских граждан. Рим не только лишил древние народы их национальности и дорогих для них преданий, но самые боги покоренных народов отводимы были, как пленники, в римские храмы. Взамен богов Рим заставил боготворить своих цезарей или себя самого. Грубое поклонение императорам само собой следовало за эпохой упадка политеизма, когда Эвгемер стал проповедывать, что боги не более, как цари, обоготворенные после их смерти. Таким образом, недостаточно было, чтобы народы стали рабами Рима, нужно было, чтобы они обоготворили свое рабство. К такому результату пришел классической мир, оканчивая тот период в развитии человечества, который я назвал периодом человеческим или гуманным. Как видите, оба периода предшествовавшие христианскому, или божественному, закончились одинаково печально для человеческой свободы и для самодеятельности человеческого духа, закончились апофеозой или обоготворением рабства.

Да простят мне мои почтенные слушатели и слушательницы это длинное, но необходимое, по моему мнению, уклонение от главного предмета моей речи, я снова приблизился к тому пункту, от которого уклонился в сторону, т. е., к началу «божественного» периода в истории человечества. Под власть Рима попал, вместе с другими народами Востока, и тот небольшой народец, который называл и имел полное право называть себя народом Божиим, потому что в еврейской истории божественный элемент имел преобладающее значение сравнительно с элементами физическим и человеческим, и который сделался непосредственным свидетелем начала переворота, произведенного христианством в судьбах мира, когда сам Бог вторгся, так сказать, во всемирную историю, из которой Он дотоле был удален человеческим неразумением и произволом, чтобы основать на земле царство Божие (Мк.1:14–15, 15:43 и мн. др.) или положить начало новому божественному периоду истории.

Всемирную историю или историю человеческой образованности, которая должна обнять все народы, когда-либо жившие, и все проявления, и все степени развития человеческого духа в течении нескольких тысячелетий, часто сравнивают по громадности ее объема с океаном. Я воспользуюсь этим сравнением, чтобы нагляднее представить отношение божественного или христианского периода всемирной истории к двум предшествовавшим ему. Океан этот разделяется на две половины островом, который можно справедливо назвать «островом обновления» человечества. Первая половина океана, в свою очередь, делится на две части – восточную и западную или на периоды физический и человеческий. Воды этой половины океана мутны, и чем ближе к острову обновления, тем становятся мутнее и кроме того мельче. Однако они совсем не пересохнут и, обойдя остров со всех сторон, потекут дальше. С голгофской горы на этом острове живым и неиссякаемым ключом бьет вода чистоты и прозрачности поразительной и тихим потоком скатывается в мутный океан. Мутные воды океана особенно яростно пенятся, когда сталкиваются с чистой полосой вод потока. Полоса эта, между тем, получая постоянно с острова спасения новые подкрепления, расширяется и углубляется – это уже целый пролив, это уже целое море, это, наконец, уже целая половина океана, и притом самая глубокая. Воды языческой половины океана, борясь и пенясь, смешиваются и по краям мутят чистые воды христианства, мутят и в жизни международной, и в общественной, и в философии, и в законодательстве, даже проторгаются в область христианско-церковную, в область богословия, христианской морали и церковного управления. По краям океана христианско-европейской образованности лежат и занимают огромные пространства стоячие, мелкие и нездоровые лагуны – с одной стороны языческая древность и иудаизм, с другой исламизм, – лагуны, которые еще не коснулись до сей поры струи воды с острова обновления и в которых наши собратья томятся от жажды освобождения. Всемирный историк, плывя по океану христианской цивилизации, попеременно вступает то в градусы тишины и мирного прогресса, то в градусы порывистых течений и сильных бурь, где новые национальности вступают в историю, где поднимаются крестовые походы, реформация, революция, где вода смешивается с кровью людей и с потом труженников и где происходит борьба между высокими началами христианства с унаследованными преданиями древности. Где же и есть ли конец этой половине океана жизни человечества? Конец ее там, где текучее и изменчивое время упадет в бездну неизменной и покойной вечности, когда наступит полное торжество Христа в истории и когда Бог сделается всем во всем.

К этой картине жизни человечества за последние 1840 лет мы присоединим лишь несколько объяснительных замечаний.

Третий период будет если не вечный, то самый продолжительный. Тысяча восемьсот лет, протекшие с начала его, далеко еще не исчерпали и не порешили тех великих задач, которые поставило миру христианство. Образование и само христианство ограничиваются пока еще одним кавказским племенем, а из частей земного шара почти теми же умеренными материками, которые и до христианства были уже историческими. Одна Европа – страна без промежутков цивилизованная и христианская, если не брать во внимание ничтожного количества европейских магометан. Из всесильных некогда деятелей истории побежден или близок к покорности человеку пока один – физическая природа. Дух исследовательности, господствующий теперь, создал науку о внешней природе. Трудно перечислить те бесчисленные приложения естественных наук, те дивные изобретения, которые появляются почти ежедневно, те удивительные машины, которые под надзором человека с одинаковой легкостью исполняют и самые гигантские и самые мелкие работы. Океан утратил свой ужас, с помощью пара моряк идет против ветров и волн, компас ведет его с самой безошибочной точностью до цели его путешествий. Пространство уничтожено железными дорогами, слово человеческое передается электричеством с быстротой мысли, расстояния исчезают, все преграды физической природы, некогда неодолимые для человека, падают. Земля, наконец, действительно служит (Быт.1:28) европейцу, а уже не господствует над ним и во всяком случае не боготворится им.

Смотря на современное европейское образование, можно подумать, что развитие человека близко к своей цели. Но цель, предначертанная Божественным Основателем христианства, гораздо выше и шире. Эти драгоценные дары веры и образования не должны оставаться исключительно собственностью одного какого-либо материка, христианские начала все мирны, как всеобъемлюща любовь Христа. Могут ли в самом деле три южные материка – Африка, Австралия и Южная Америка, стоящие теперь так низко, остаться навсегда в стороне от общеисторической жизни земного шара и никогда не разделить благо христианской цивилизации, которая развилась в Европе? Неужели те роскошные дары природы, которыми они владеют, должны будут всегда оставаться бесполезными для человека? Неужели целых четыре человеческих породы должны, чем дальше, тем больше вырождаться? Нет, подобной участи не мог назначить навсегда Создатель. Как некогда Греция передала Востоку и Риму свое «гуманное» образование, так точно Европа должна передать всему миру свои знания, свое образование и свое евангелие. Настоящими пределами христианской образованности должны быть пределы земного шара.

Но племена, населяющие южные материки, порабощены могучей природой Юга и сами не в состоянии выйти из рабского, скажем сильнее, из полуживотного состояния. Поэтому жители северных материков первые должны прийти к ним. Тропическая природа может быть побеждена только человеком образованным, вооруженным знаниями и энергией. Только жители умеренных материков могут помочь обитателям Юга войти в общее движение всемирной истории, в котором должен участвовать весь человеческий род. Только таким путем низшие племена в состоянии будут выйти из того унижения, в которое они погружены, и войти в круг жизни высших племен. Тогда весь мир, обращенный человеком на общую пользу, исполнит свое назначение. История показывает нам начало осуществления этих надежд. Европа с конца XV века и до наших дней, подобно древнему Риму, завоевывает мир, но не столько оружием, сколько своими колониями, торговлей, образованием, а больше всего своей верой. Открытие и завоевание Нового Света было самым великим подвигом этого рода, и теперь Америка трудится вместе с Европой над распространением образования по миру. Африка и Австралия имеют европейских переселенцев, перенесших на новую почву, до сих пор враждебную всякому образованию, все нравы и порядки цивилизованного общества. Дряхлая, неподвижная Азия, этот синоним нравственного застоя, потрясена уже до основания. Политическая сила Индии раздавлена искусством и политикой Англии, а христианство и европейское образование окончательно подрывают ветхое здание брамидства, существовавшего более 3000 лет. Северная Азия давно, а средняя недавно подпали под власть или влияние России. Мусульманские государства и ханства обнаруживают все признаки внутреннего разложения, и не в силах противостоять цивилизующему давлению христианских народов. Япония добровольно открыла, а Китай силой принужден отворять свои ворота, и идеи христианства и европейского образования, вместе с произведениями европейской промышленности, проникают понемногу в обе монгольские империи. Наконец, на всем пространстве океанов нет ни одного отдаленного острова, которому корабль какой-нибудь христианской земли не принес бы начал будущего развития.

Такие поразительные успехи сделал человек после того, как христианство освободило и укрепило в нем высшие духовные силы, но ему еще многое остается сделать. Сделанное им сделано пока благодаря той победе, которую христианство даровало ему одержать над физической природой. Все это результаты науки естествознания, которую еще ожидает впереди большее развитие. Но есть еще другой враг человечества и его прогресса, это сам человек, равно его душа, как и тело. И есть еще другая победа, которую христианство взялось доставить человеку, это победа человека над самим собой, это нравственное самоосвобождение. Благодатные силы и высокое учение христианства оказались достаточными для того, чтобы отдельные личности представили образцы высокой нравственной свободы духа, но нравственное освобождение масс возможно только при условии всестороннего и твердого развития науки о человеке. Естествознание, приняв научный метод, покорило христианину природу внешнюю, хотя отдельные личности и прежде с одними благодатными силами возвышались над природой. Точно также и наука o человеке, став на твердые основы наведения и опыта, покорит христианину самого человека, мир покорит царству Божию, насилие и неправду – любви и справедливости. Но это великое дело самоосвобождения человеческого духа путем науки только лишь начато в христианском мире, хотя в философских и социальных теориях, самых разнообразных, здесь не было недостатка. Пока на твердые научные основы стали только те отрасли знания о человеке, которые относятся к его телесной природе. Из наук о человеческом обществе становятся на твердую почву только две: политическая экономия и нравственная статистика. Работа, как видно, предстоит многосложная и трудная, она потребует многих веков и усилий многих поколений. Но начало уже положено, а результаты будут громадны. Когда человеческий дух раскроет самому себе свои тайны, когда он с точностью определит основные законы своей деятельности и наиболее благоприятные для своего развития внешние условия, тогда наступит время самых широких и разнообразных применений к земным судьбам человека той духовной свободы, которую проповедал и утвердил в мире Христос. Тогда невозможными станут те утопические теории, которые доселе нарушали правильный ход общественного развития, тогда без особенных усилий сами собой отвалятся от строя государственной и общественной жизни те исторические наросты, которые безобразят современную историю христианских народов, и человек явится подлинно свободным сыном Божиим. Наука и прогресс, требования первой и успехи второго до сих пор вели только к тому, что земные судьбы человека переустроились по духу и началам христианства, и нет решительных оснований опасаться, чтобы в будущем подобный порядок изменился. Не наука, а невежество масс, вот что препятствовало доселе и будет впредь препятствовать более обширному и быстрому введению в социальную и политическую жизнь народов христианских принципов.

«Познайте истину и истина сделает вас свободными» (Ин.8:32), – учил XVIII веков назад Божественный Освободитель мира. «Не рабские цепи делают человека рабом, а рабское сознание», – повторяет германский мыслитель в XIX-м веке. Рассматриваемая с этой точки зрения жизнь христианского человечества есть великий процесс освобождения и торжества человеческого духа, а наука об этой жизни или история христианской культуры есть средство к сознанию или пониманию той степени свободы, которой в данное время успел достигнуть человек. Много степеней уже прошел человеческий дух, но еще больше остается ему пройти, чтобы достигнуть той высоты духовной свободы, на которую предположило христианство возвести его. Пройдут тысячелетия, наука сделает громадные приобретения, жизнь человечества получит великие улучшения, но христианство всегда останется впереди и науки, и жизни, подкрепляя первую, освещая путь второй и поощряя обе к дальнейшему прогрессу. Для историка XIX-го века великое влияние Христа и христианства на земные судьбы человечества стало яснее, чем для историков, например, ІV-го века. Для историков будущих столетий оно уяснится еще более, чем для нас. И когда хронология новой христианской истории сравняется с хронологией древней, когда образованность охватит весь земной шар и проникнет в страны теперь еще дикие и недоступные даже для наиболее смелых путешественников, когда пешериец и самоед будут слушать академические или университетские курсы, и тогда, т. е. в 5508 году по рождестве Христове, такие названия, как Вифлеем, Голгофа, Сион, будут произноситься историками с неменьшим, я даже уверен, с большим уважением, чем ныне. Христос не только альфа, но и омега последнего периода в жизни человечества, не только первый виновник и начало, но вместе с тем завершитель и конец освобождения человеческого духа.