Раскол, обличаемый своей историей

Неутешительно говорить о тяжкой болезни, которая, уже около трех столетий действует в сынах противления, не смотря на все духовные врачевания бдительных Пастырей. Я разумею расколы, отторгшие, по слепой ревности неразумных ревнителей мнимой старины, много чад у Православной Церкви, не перестающей, однако молить Господа о их воссоединении с нею. Приступая к описанию столь многосложного предмета, вкратце по мере возможности, чтобы не утомить читателей, я буду следить только две главные ветви раскола, как проистекшие от единого корня, поповщину и беспоповщину, и оставлю другие, извне к нам пришедшие, которые могут составлять предмет особых исследований.

История постепенного развития обществ раскольнических есть лучшее против них обличение: таково отчасти историческое о них известие Охтенского протоиерея Андрея Иоаннова, который сам обратился, в исход минувшего столетия, из раскола и знал все его тайны, но книга его мало кому известна. Еще недавно ревностный пастырь, Архиепископ Воронежский Игнатий, долго подвизавшийся за православие на кафедре Олонецкой, издал первую часть своей истории о расколах, но не успел окончить полезного труда. Другие же сочинения по сему предмету великих светильников нашей Церкви не имеют направления исторического, а более догматическое и обличительное. Таковы: «Жезл правления» Симеона Полоцкого, «Увет духовный» Патриарха Иоакима, «Розыск..» Святителя Димитрия, «Пращица» Питирима Епископа Нижегородского, «Обличение неправды раскольнической» Архиепископа Тверского Феофилакта, «Увещание» Митрополита Платона, «Ответы» Никифора Астраханского, «Способ правильно состязаться с раскольниками» Симона Рязанского, и, наконец, «Беседы к глаголемому старообрядцу» Митрополита Московского Филарета.

Это мне внушило мысль, в одном небольшом очерке, более доступном для людей светских, изобразить начало и развитие раскола, который возник по случаю благодетельной и столь необходимой меры, каково было соборное исправление книг, и мало-помалу, достиг до такой печальной степени закоснения. Если бы еще заблуждающиеся желали обрести истину! Но теперь уже мало встречается искренности между мнимыми ревнителями старой веры, как они ее называют в обеих отраслях раскола. Не могут они уже так слепо держаться правил, прежнего своего быта, потому что некоторые оттенки внешнего образования невольно проникли и внутрь их общества, хотя и без просвещения духовного. Итак, вместо того, чтобы смотреть на них только со стороны церковной, и обращать исключительное внимание на книжное изложение их мнений, может быть не менее полезно будет раскрыть, для них самих, историю их общества, дабы каждый мог опытно видеть, какие горькие плоды были последствием непослушания Церкви.

Они продолжают, однако, горделиво величать себя громкими именами староверов и старообрядцев, как бы сохранившие преимущественно и неизменно веру отцов, от коей давно уклонились, и, что весьма странно, люди неопытные иногда усвояют им это неправильное название, потому что, с отдалением времен, теряются точные сведения о начальном их отпадении от древней Церкви. Посему, не излишним полагаю, возобновить, и в памяти Православных соотечественников, повесть о расколе, дабы, на основании событий исторических и подлинного учения самих отступников Православия, можно было видеть до какой степени, во внутреннем и внешнем быту своем, отделились они не только от единства Церкви Православной, но и от духа отечественного.

Трудно исследовать неопределённое начало расколов в отечестве нашем и уловить ту малозаметную искру, от которой возгорелось впоследствии пламя. Мы можем в церковной истории указывать прямо на известных начальников некоторых ересей, которые даже заимствовали от них свое название, как, например, ересь Ариева, Несториева и других, но в истории нашего раскола оказывается совершенно иной ход: сперва бродят темные неведомые толки и отчасти образуется из них как бы некоторое мнение, а потом уже являются представители оного, увлеченные сами своим невежеством и увлекающие за собою других, большею частью из личных видов. Посему нельзя с точностью определить у нас исходную точку раскола и связать ее, постепенными событиями и личностями, с последующим обширным его развитием, когда внезапно обнаружилось пламя, долго тлевшее под пеплом.

В исход XIV века являются у нас, в пределах Новгородских и Псковских, первые из более известных раскольников, т. е. отделившихся от Церкви, которые известны под именем Стригольников, и в главе их стоит некто расстриженный диакон Карп, от чего произошло и самое название Стригольников. Лишенный сана за пороки, клеветал он па Епископов, будто бы они поставляют священников на мзде, т. е. за деньги, а потому и благодать священства будто бы оскудела, и не подобает принимать никаких Таинств от таких пресвитеров, а лучше каяться небу и земле, нежели им. Хотя совершенно от иных причин произошёл ныне существующий раскол, однако в толке Беспоповщины господствует также мнение, будто бы иссякла благодать священства, а в одной из её отраслей, так называемой Нетовщине, есть поверье, что должно каяться не священнику, а матери своей земле, припавши к ней лицом. Так много сходного случайно бывает в различных между собою, по-видимому, ересях, потому что все заблуждения проистекают от единого духа лести, который и назван в Св. Писании отцом лжи. Патриархи Вселенские, Антоний и Нил, посланиями в Россию, сильно обличили новую ересь Стригольников, внушая отступникам о необходимости Таинств для спасения и что овцам не подобает учить пастыря, но покоряться ему, по слову Евангельскому. И Святители Московские, Киприан и Фотий, оба чествуемые в ликах Святых, словом и писанием, пастырски заботились, вместе с Архиепископами Новгорода, о прекращении зла на самом месте его рождения. Впоследствии, дабы отнять всякой предлог нарекания, по внушению мудрого Архиепископа Новгородского Геннадия, на Московском Соборе 1503 года, строго запрещено было Епископам принимать какие-либо дары, или поминки, от посвящаемых в священный сан и при раздаче мест церковных.

Но в это время, на той же болезненной почве Новгородской, появилась уже другая более ужасная ересь Жидовствующих, отвергавшая, не только Таинства, но и воплощение Сына Божия, и проникла даже в столицу. Хотя собственно ересь сея не имела ничего сходного с нынешним лжеучением раскола, но с нею сплетена была другая более тонкая ересь Социнианская, которая проникла к нам с Запада, под именем Бакшина, её представителя в России, и заразила несколько светских и духовных лиц; посему весьма естественно, что и от сей лести удержались некоторые толки во мнении мудрователей, позволявших себе по-своему судить Церковь. Так как между сими толками обреталось пренебрежение Таинств и священства, то и это отчасти привилось к новейшим отступникам Церкви, ибо стоит только выйти самонадеянно из её спасительной ограды, чтобы впасть в сети искусителя, который ходить, по словам Апостола, как лев рыкающий, ищущий кого поглотить (1Пет.5:8).

Собор Московский, 1504 года, при Великом Князе Иоанне и Митрополите Симоне, осудил ересь Жидовствующих и приняты были строгие меры против её проповедников в Новгороде и Москве. Много Жидовствующих и Стригольников бежали из Новгорода, во время грозных походов Великого Князя Иоанна, смирившего его своеволие; они поселились за рубежом Шведским и Польским, и когда впоследствии обнаружился на севере раскол беспоповщины, он нашёл в сих давних отступниках Православия, готовую стихию для своего распространения на границе нашей; секта Федосеевская наипаче образовалась в окрестностях Нарвы. Таким образом, хотя не от сих двух ересей Новгородских происходит нынешний раскол и совершенно иные проповедует догматы, однако в остатках прежних раскольников, отчуждившихся, не только веры отцов своих, но и самого отечества, обрёл он себе сочувствие, которое преимущественно состояло в общем их духе сопротивления Церкви¹.

Между тем, в начале XV века, начали проявляться и такие мнения, которые составляют теперь отчасти лжеучение нынешнего раскола, и опять их начало в области Псковской, где могло их породить частое столкновение с духовенством Латинским. Так, например, оттуда произошло мнение о сугубом аллилуйя, т. е. дважды повторяемом, а не трижды, которое безразлично употребляется в Римской Церкви, тогда как тройное знаменательное аллилуйя всегда строго соблюдалось в Православной Церкви, как выражение славословия Пресвятой Троице. Св. Митрополит Фотий, в 1419 году, разрешая разные церковные вопросы Псковского духовенства и исправляя злоупотребления, писал, между прочим, что должно произносить аллилуйя, таким образом, по трижды: «аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе Боже». И так в его время уже возник этот спор и некоторые позволяли себе употреблять песнь аллилуйя не так, как учил Святитель²

Это особенно является из жития Преподобного Евфросина, весьма пристрастно составленного 80 лет после его кончины, клириком его обители, Василем, которое, однако, послужило утверждением на Стоглавом Соборе неправильного обычая двоить аллилуйя. Писатель жития говорит, будто бы Евфросин сетовал о великом раскол, бывшем уже в его время, по случаю сего несогласия, что он ходил в Царьград спрашивать о том Патриарха Иосифа и слышал будто бы там, в Софийском соборе, сугубое аллилуйя. Когда же принёс во Псков мнимое повеление Патриаршее, петь двойное аллилуйя вместо тройного, то всё соборное духовенство города Пскова против него вооружилось и особенно священник Иов, который, по словам самого клирика Василия, почитался у Псковитян столпом церковным и ревнителем Православия³. Он обличал Евфросина в своеволии, говоря, что по всей земле Русской троят аллилуйя, и столь велико было неудовольствие Псковитян против обители Евфросина, что всех его иноков чуждались, как еретиков. Евфросин обратился за разрешением к Святителю Новгородскому Евфимию, но и от него не получил никакой помощи, потому что вопрос сей, как не довольно важный, а между тем возбуждающий несогласие, был предоставлен суду его совести. Таким образом, хотя житие сие видимо было написано в пользу нового мнения, однако из него явствует, что и при самом начале вводимый обычай сей казался новизной всем просвещённым иереям Пскова, ибо не только в пределах Новгородских, но и нигде в России еще не употреблялось тогда сугубое аллилуйя, как видно из послания Святителя Фотия⁴.

В исход того же века обнаружилось в Москве другое мнение нынешних раскольников о хождении посолонь. Летописцы наши говорят, что в 1478 году, по освящении Московского Успенского собора, некоторые прелестники клеветали Великому Князю Иоанну на Митрополита Геронтия, что он не по солнечному ходу ходил со крестами вокруг церкви. Державный прогневался на Святителя и началось исследование дела; прежде всего обратились к писаниям и богослужебным книгам; но в них ничего не нашли, как должно ходить, по солнцу или против солнца. Многие архимандриты и игумены говорили за Митрополита и один, бывший на Афоне, заметил, что и на Святой горе ходили также против солнца, при освящении церкви. Ростовский Архиепископ Вассиан и Чудовский Архимандрит Геннадий, призваны были для состязания; в присутствии их Митрополит привёл в свидетельство: когда диакон кадит в алтаре вокруг престола, то начинает обыкновенно с правой стороны и идёт против солнца; они же, решившись защищать сторону Князя, не представляли никакого свидетельства, а только умствовали и долго препираясь, не обрели истины. В 1482 году, когда надлежало освятить в Москве насколько церквей, Великий Князь снова начал ту же распрю с Митрополитом и Геронтий с огорчением удалился в Симонову обитель, с намерением оставить Митрополию, если Князь не откажется от своих незаконных требований. Целый год Иоанн не позволял освящать новых церквей, но все священники и книжники, иноки и миряне, говорили в пользу Митрополита. На стороне же Великого Князя оставались весьма немногие. Тогда Иоанн послал к нему сына своего в обитель, с приглашением опять на кафедру, вскоре прибыль к нему и сам, сознал неправоту своего мнения и предоставил на волю Митрополита ходить в крестных ходах, яко же велит, как было в старину⁵.

Это летописное свидетельство может служить достаточным доказательством для новых ревнителей мнимой старины на каких непрочных началах основаны их мелкие, неправильные притязания, ибо они имели против себя Первосвятителей Восточных и Русских и почти все отечественное духовенство наше. Но в начале XVI века некоторые обстоятельства содействовали к умножению раскольничьих мнении. Главное из них было упадок просвещения в духовенстве и распространение грубого невежества в народе, ибо уже не существовало более учили⁶. Новгородский Архиепископ Геннадий жаловался Митрополиту Симону, что нет школ для приготовления Пастырей Церкви и что приходящие к нему ставленники не умеют ни петь, ни читать, и даже не хотят учиться, а потому и нельзя ручаться за их Православие⁷. В то же время Игумен Елеазарова монастыря Памфил, яркими красками изобразил суеверия и невежество, господствовавшие в стране Псковской и заражавшие самое духовенство; а между тем достойно внимания, что как обе ереси Стригольников и Жидовствующих, так и первые толки о сугубом аллилуйя, возникли из Новгорода и Пскова⁸. Отцы Стоглавого Собора, в 1551 году, засвидетельствовали также совершенный недостаток училищ, в России, усиление суеверия в народе и невежество в духовенстве. Не было ли это уже готовою почвою для сеяния пагубных плевел раскола? И вот они появились, через распространение подложных и суеверных писаний.

Писцы невежды, по настроению ли собственного ума, или по требованиям толпы, списывали разные апокрифические повести и сказания, исполненные нелепых басен, и число таких книг в XVI век было уже велико. Другие невежды сами составляли повести и слова, и чтобы придать своим мнениям более важности в глазах народа, выдавали их под именем Святых Отцов, на что жаловался очевидец Князь Курбский⁹. Таким образом могло явиться и в сборнике Митрополита Даниила подложное слово о двуперстном знамении, которое послужило впоследствии камнем преткновения для отпавших от древнего Православия¹⁰. Иные переписывали кормчие книги и позволяли себе, по произволу, вносить в них дополнительные статьи и даже вымышленные правила¹¹, а между тем обнаружилось повреждение богослужебных книг от безотчётного их списывания и, по странному стечению обстоятельств, в самое то время, когда наиболее повреждены были книги, возникло невежественное мнение о величайшей важности и неприкосновенности старых Богослужебных книг, даже по букве, так что желавшие их исправить подвергались гонению: таково было начало болезней.

С давнего времени и не вдруг, но постепенно, начали чувствовать в Отечестве нашем необходимость церковного исправления Богослужебных книг, в которых бывали ошибки, от неопытности переводчиков и переписчиков. Погрешности умножались, по мере того как у нас менее встречалось между духовными мужей учёных, которые бы могли поверять списки с подлинниками греческими. Святители Русские, хотя и проникнутые сами глубоким благочестием, не имели, при скудных средствах учения, тех духовных пособий, для образования собственной паствы, какими изобиловала в свое время Православная Восточная Церковь, а между тем смутные обстоятельства и ратные тревоги не всегда позволяли к ней обращаться.

Сын великого Собирателя земли Русской, Иоанна III-го и царевны греческой Софии, Великий Князь Василий Иоаннович, пользуясь миром своей державы, первый обратил внимание на столь важный предмет. Ему подало к тому мысль множество древних книг греческих собственного его хранилища, которые возбудили впоследствии удивление Максима, учёного грека, вызванного для их разбора. В 1518 году Великий Князь обращался к Вселенскому Патриарху и во Святую гору Афонскую, с просьбою, дабы прислан был к нему муж просвещённый, для перевода и исправления книжного, и, общим выбором Святой горы, с благословения Патриаршего, пришёл в Россию из обители Ватопедской Максим Грек, который славился не только своим образованием, но и подвигами иноческими, много странствовал он по Европе, прежде нежели водворился в Отечестве нашем, где суждено ему было испытать столько бедствий. Принятый с честью при дворе великокняжеском, в течение первых девяти лет занимался он в Чудове монастыре переводом и исправлением церковных книг, начав с толковой Псалтыри, и образованием переводчиков, которые бы могли ему помогать. Доколе не знал он еще русского языка, латинский ему служил посредником для беседы, при пособии толмачей великокняжеских, но впоследствии и сам глубоко изучил он, по красноречивому его выражению, беседу шумного вещания Российского. В каком положении нашёл у нас церковные книги Максим Грек, можно судить из собственных его речей, когда впоследствии, заточённый за слово истины, писал оправдание немилостивым своим судьям. Для большей ясности переведу на русский, его славянскую речь: «Поскольку некоторые, не знаю почему, не страшатся называть еретиком меня, невинного человека, врагом и изменником державы Богохранимой Российской, то праведным и необходимым нахожу отвечать моим клеветникам. Благодатью истинного Бога нашего Иисуса Христа, я по всему правоверный Христианин и прилежный богомолец державы Русской; если же и не велик в разуме и познании божественных писаний, однако послан сюда от всея Святые горы, по прошению и грамоте благоверного В. Князя, от которого, в течение девяти лет, преизобильные получал почести. Повинуясь его повелению, не только перевел я толкование Псалтыри с греческого, но и иные боговдохновенные книги, различно испорченные, от переписчиков, хорошо я исправил, благодатью Христовой и содействием Утешителя Духа, как всем известно. Не знаю, что случилось с некоторыми враждебно ко мне расположенными, которые утверждают: будто я не исправляю, а только порчу боговдохновенные книги; воздадут они слово Господу за то, что не только препятствуют богоугодному делу, но и меня бедного и невинного клевещут и ненавидят, как еретика; я же не порчу священные книги, но прилежно и со всяким вниманием, со страхом Божиим и правым разумом, исправляю в них то, что испорчено или переписчиками ненаученными и неопытными, или даже в начале, при их переводе, мужами приснопамятными, но недовольно разумевшими силу Эллинских речей. Ведомо да будет, что язык Эллинский весьма труден и не всякий может до конца уразуметь его смысл, если многие годы не проведет под руководством опытных учителей, или разве кто будет грек родом и быстр умом. Если же изучится только отчасти и не достигнет совершенства, прилучатся у него те же погрешности, какие обретаю в выражениях у многих приснопамятных переводчиков Св. Писания с греческого на российский. Исправляю не Св. Писания, но то, что в них вкралось от непохвальных описей, от недоумения или забвения древних переводчиков или от многого невежества и небрежения новых переписчиков.

Но, быть может, некоторые противники скажут: великое ты наносишь тем оскорбление воссиявшим в земле нашей чудотворцам. С сими священными книгами благоугодили они Богу в жизни, и по преставлении прославлены от него силою чудодейственною. Не я буду отвечать им, но сам блаженный Апостол Павел да научит их Духом Святым, глаголя: «одному дается Духом слово премудрости, другому же слово разума тем же Духом; иному вера тем же Духом; иному же дарование исцелений в том же Духе, другому же действия сил; иному пророчества, иному различие духов, иному же разные языки, а иному истолкование языков: все же сие действует один и тот же Дух, разделяя властью каждому как ему угодно» (1Кор.12:7–11). Ясно из сего, что не всякому даются вместе все дарования духовные. Исповедую и я, что святые Русские Чудотворцы, по дарованию им данному свыше, воссияли в земле Русской, и поклоняюся им, как верным Божиим угодникам, но ни различные языки, ни толкование оных не приняли они свыше. Посему не должно удивляться, если от столь Св. мужей утаилось исправление многих исправленных мною описей: им, ради Апостольского их смиренномудрая, кротости и святого жития, дано было дарование исцелении и чудес предивных; другому же, хотя и грешен он паче всех земнородных, дарованы разумение и толкование языков и не должно тому дивиться¹²».

Я привёл в целости сию скорбную речь узника преподобного Максима, исторгшуюся со всею искренностью из его сердца, в заключении темничном, для того, что в ней, как в чистом зеркале и даже пророчески для будущего, отразились первая вина, способ и последствия исправления книжного. Все сказано в этой речи, как бы в опытном предисловии, для убеждения неразумных ревнителей, о необходимости и самих трудностях сего великого предприятия, и сказано таким человеком, которого неправильно сами считают на своей стороне. Они полагают, что достаточно были им исправлены книги, дабы впоследствии уже их не касались, и что даже будто бы единомудрствовал с ними преподобный о крестном знамении и двоекратном аллилуйя. Раскроем теперь причину страданий Максима, дабы из сего первого примера ясно было видно, как при самом начале благого дела примешались к нему страсти человеческие и, воспрепятствовав успешному его ходу, обрекли на долгие страдания самого ревнителя просвещения духовного. То же самое, к сожалению, повторилось и над двумя продолжателями подвига Максимова, преподобным Дионисием и Патриархом Никоном, хотя при совершенно других обстоятельствах.

Удаление на покой кроткого Митрополита Варлаама, расположенного к пришельцу Афонскому, и избрание на его место гордого, по сказанию летописцев, Даниила, было началом бедствии для Максима. Уже многие несведущие люди были против него озлоблены за то, что ревностно исторгал он плевелы обеими руками. Были у него и завистники из числа бояр, за особую милость, которою пользовался у Великого Князя, свободно принимавшего от него слово истины. Даниил же лично оскорбился тем, что ученый муж не согласился перевести, по его желанию, историю церковную Феодорита, как опасную для простоты, по выражению Максима, ибо заключала в себе много писем Арианских. Это может служить свидетельством тому, что Максим не был защитником двухперстного знамения, в пользу коего думал обрести Даниил доказательства в её истории, тогда как еще в общем употреблении было у нас знамение трехперстное. Хотя Феодорит никогда не рассуждал о крестном знамении, но в слове о Кресте, которое ему в то время приписывали, Даниил изъяснял выражение: «от двух бо палиц составляется крест», таким образом: от двух пальцев, и это вводило его в заблуждение как и других последователей подобного мудрования¹³. Если бы действительно такие слова были у Феодорита и Максим держался сего знамения, не охотно ли бы перевёл он его историю во свидетельство истины? Ожидали только случая, чтобы повредить Максиму во мнении В. Князя, и случай представился: Василий Иоаннович хотел развестись с супругою своею, добродетельною Соломонией, за её неплодие, и Митрополит благоприятствовал разводу, вопреки правил церковных. Сильно восстал Максим Грек против такой неправды и быль обвинён посему в недоброхотстве к Русской Державе, его ввергли в темницу, но он оправдался в клевете. Тогда обвинили его в умышленном искажении церковных книг и, не смотря на все оправдания и ясные доказательства невинности, несмотря на то, что он смиренно испрашивал прощения в тех невольных погрешностях, какие могли вкрасться в его переводы, по незнанию вначале языка русского, Максим быль заключён в Волоколамский монастырь, отколе вышел некогда на кафедру святительскую Даниил. Заключение было столь жестоко, что его томили в дымной келье безвыходно и десять лет не допускали к Причащению Святых Тайн. Там, на стенах своей темницы, написал он красноречивый канон Утешителю Духу Святому. Правда Божия, ради невинного страдальца, открылась еще на земле. По смерти В. Князя Василия, во время боярских смут при малолетстве Иоанна, туда же в обитель быль сослан гонитель его Митрополит. Кроткий Иоасаф заступил его место. Максима перевели в Тверской-Отроч монастырь, с разрешением приступить к Святым Тайнам. Напрасно, однако, сам он и Патриархи Вселенские ходатайствовали о возвращении его на Святую гору, где он жаждал окончить дни свои в уединении.

По возведении на кафедру мудрого Митрополита Макария, Максим был переведён в лавру Троицкую на жительство и даже приглашаем впоследствии на собор против ереси Лютеровой, к нам проникшей с Запада. Царь Иоанн совещался с ним, посетив богомольцем Лавру, после взятия Казани, и услышал от него даже слово пророческое о кончине своего младенца. Но уже Максиму поздно было возвращаться на родину. После тридцати трёхлетних томлений, мирно окончил он дни свои в Лавре, и уважение общее к нему было столь велико, что много лет спустя, при учреждении Патриаршества в России, Первосвятитель Вселенский Иеремия, по желанию высших духовных лиц, читал над его гробом разрешительную молитву. Несколько позже другой великий подвижник, который должен был сам следовать по тернистой стезе Максима Грека, Дионисий, Архимандрит Лавры и освободитель Отечества вместе с Пожарским, украсил гробницу страдальца, как бы предчувствуя собственную участь также за исправление книжное. Так тяжело было начало доброе дело, увидим, что и продолжение его не менее было тяжко.

Еще Максим Грек доживал свои страдальческие годы в Лавре Троицкой, где жил на покое и освободивший его из заточения Волоколамского, Митрополит Иоасаф, когда опять почувствовали необходимость продолжать начатое им исправление церковных книг. Вот какое о том сознание находится в самом определении Стоглава, на который столько опираются мнимые ревнители старины. «Понеже Божественные книги писцы пишут у нас с неисправленных переводов, и написав не исправляют же, и так описка к описке прибывает и недописки и точки неправильные, а по тем книгам в церквах Божиих читают и поют и учатся и пишут с них; то сего ради, дабы нам о сем великом нашем нерадении не понести гнева от Бога, по божественным законам, определяем: протопопам, и старшим священникам со всеми священниками, в каждом городе, во всех Святых церквах наблюдать священные иконы и сосуды и весь церковный служебный чин, и на престолах святые антиминсы, Евангелие и Апостол и все священные книги, которые Церковь приемлет соборно, и если какие-либо церковные иконы состарились, то их велеть исправлять иконописцам, а если какие святые книги найдутся в церкви неисправленными и с ошибками, все бы те с добрых переводов исправлять соборно, потому что священные правила запрещают вносить в церкви неисправленные книги и по тем петь¹⁴», юный Царь Иоанн Васильевич, после бурной эпохи своего детства и смут боярских, расстроивших государство, созвал Собор в 1351 году, по совету мудрого Митрополита Макария, для того, чтобы церковным уложением дополнить свой гражданский судебник. Собор сей вошло в обычай называть Стоглавным, потому что изо ста глав или статей состоит книга, в которой вписаны его даяния. Можно прочесть полный и критический об нём разбор в истории расколов Преосв. Игнатия Воронежского¹⁵. Опытный Пастырь не разделяет мнения некоторых писателей наших: будто Собор сей никогда не существовал, так как не осталось от него подлинных актов и не был он обнародован, ни даже подписан Митрополитом и прочими Епископами. Слишком ясное о нём свидетельство находится в речах большого Патриаршего Собора 1667 года, отменившего некоторые его положения, чтобы сомневаться в его существовании, но несомненно и то, что разногласия некоторых Епископов с мнением мудрого Митрополита, были виною, что деяние соборное не облечено законною подписью и не введено в общее употребление. Макарий извлёк из него только то, что почитал полезным, как например, о поповских старостах и благочинии церковном, и обнародовал извлечение из соборного уложения и царского наказа, предоставляя, вероятно, более благоприятному времени полное исправление церковного порядка. Из двух последних глав видно, что Митрополит, не удовольствовавшись мнениями заседавших на Соборе, посылал еще в Троицкую лавру узнавать мнение своего предместника Иоасафа и некоторых старцев, живших там на покое¹⁶, но довольно странно, что не был спрошен о том Максим, светильник своего времени, хотя немного спустя его спрашивали о ереси Бакшина. Если же и был спрошен по предмету Стоглава, то вероятно многого не одобрил и потому о нём умолчано. Беспорядочно самое расположение статей соборных, которые состоят из ответов Архиереев на Царские вопросы, отдельно на каждый или смешанно на многие вместе. Иногда же и особые главы включены вне всякого вопроса, как, например, о двойном аллилуйя и подробности о крестном знамении, коих слог разнствует от соборного текста и можно несомненно сказать, что они включены разномыслящими даже и несколько позже. Самые списки Стоглава были столь редки около того времени что Царь Михаил Феодорович потребовал один список для себя из Белозерской обители, хотя, казалось бы, подлинник или верный список такого соборного уложения, если бы оно имело законную силу, должны скорее обретаться в Патриаршем книгохранилище.

Умилительно, при начале Стоглава, покаяние Царя в грехах своей юности, с описанием современных бедствий, которое возбудило слезы всех бывших на Соборе и может тронуть каждого и по ныне. Благочестивый Самодержец описывает потом какие беспорядки, разногласия и бесчиния бывают при отправлении церковных служб; сколько есть погрешительного в образе жизни Христиан и даже самых пастырей, и просит Отцов Собора, на основании церковных правил, сделать обо всём подробные постановления. «Бога ради потрудитесь, говорил он, дабы исправить истинное и непорочное нашей Христианской веры, и то, что от Божественного Писания во исправление церковного благочиния». Несколько прежде до Собора предлагал он, чтобы собраны были основательные сведения и составлены службы новоявленным Чудотворцем Русским, и таких служб утверждено было на Соборе более двадцати. Здесь вероятно, при исполнении сего благочестивого дела, вкралась и первая погрешность, о пении сугубого аллилуйя вместо троекратного, искони существовавшего в России. Рассматривая житие преподобного Евфросина пустыннослужителя Псковского, только что составленное клириком Василием, нашли в нём такие страхи против пения аллилуйя по трижды (будто бы из откровения Богоматери в сонном видении Евфросину), что некоторые из отцов Собора, простоты ради, приняли за основание петь с того времени аллилуйя по дважды, несмотря на то, что его пели дотоле по трижды, как они сами сознаются.

«Во Пскове и Псковской земле, по многим монастырям и церквам, да в Новгородской же земле по многим местам, доднесь говорили трегубую аллилуйя вопреки Апостольских и отеческих преданий. Мы же верно узнали, от писателя жития Пр. Евфросина, нового Чудотворца Псковского: как ради его святых молитв известила его Пресвятая Богородица о троекратной аллилуйя, и повелела православным Христианам говорить двойную аллилуйя, а в третий раз: «слава Тебе Боже» и того ради отныне всем так говорить православным Христианам». И так вот начальные основания сего нового учения, несмотря на давний обычай многих обителей и церквей в Новгородской и Псковской области, куда Христианство проникло прежде Москвы! Что Митрополит Макарий председательствовавший на Соборе, не был согласен на такое нововведение, это явствует из писанной им книги: Четьи-Минеи или жития Святых, доселе хранящейся в Патриаршей ризнице. Книгу сию, как сам изъясняет в заглавии, писал он в великом Новгороде, когда был там Архиепископом, «а собирал сии великие святые книги в одно место чрез двенадцать лет, многим имением и многими различными писцами, не щадя серебра и всяких почестей». Там, в книге Августа месяца, под числом 31-м, в статье о трегубой аллилуйя написано: «Иже поют мнози по дважды аллилуйя, а не трегубно, на грех себе и на осуждение поют. Тако подобает пети: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе Боже; аллилуйя же речется: пойте Богу. Пой же всякий Христианин, как положено, по трижды, а не по дважды; аще ли дважды, то разлучает Духа Святого от Отца и от Сына»¹⁷. Такое свидетельство Митрополита Макария, с примечательною ясностью, излагает и подтверждает продолжающееся доныне древнее обыкновение Православной Церкви говорить аллилуйя трижды. Можно ли после сего сомневаться еще во мнении Митрополита Макария о том, как должно петь аллилуйя? Ибо никто не мог его заставить поместить сию статью в Четьи-Минеи, когда бы не признал он ее православною. Если вставленная в Стоглав противоречащая статья, не есть собственно вставка, то быть может она была виною неподписанная им вынужденного суеверного определения Собора. Это, однако, одно из главных разногласий мнимого старообрядства с православием.

Вот и другое разногласие о крестном знамении, о котором окончательное решение приписывают также Стоглаву и следственно Митрополиту Макарию. О песни аллилуйя вовсе не было Царского вопроса на Соборе, о крестном же знамении он только кратко напомнил «что творят оное не по существу, и отцы духовные о сем не радят, и не поучают». На это Собор положил: как подобает Архиереям и Иереям рукою благословлять и прочим православным Христианам знаменоваться и поклоняться, и дополнил: «чтобы священные люди воображали знамение по чину крестообразно и так благословляли православных, как предали Св. Отцы, и Христиан бы поучали, чтобы себя ограждали крестным знаменем по чину крестообразно». И вопрос, и ответ относились не столько к перстосложению, сколько к бесчинному навыку иных людей, которые только махают рукою по лицу и всуе трудятся, как о том сказано в одном сборнике Соловецкой обители № 858, под словом Феодорита о крестном знамении. Последующее же пространное изложение, будто бы соборное, о том, как следует слагать персты, мало относится к вопросу Царскому и разнствует по слогу от предыдущего, так что весьма легко может быть позднейшим прибавлением, и даже в некоторых списках Стоглава статья сия помещена весьма некстати в начале всего. Любопытно заглянуть в книгу, под заглавием: «Истина Соловецкой обители», в которой начислено сколько там испорчено древних сборников, где слово два перста ясно написано по скобленому вместо трёх (стр. 96 – 100).

Мы не можем, впрочем, сомневаться о мнении Митрополита Макария, касательно перстосложения для крестного знамения, потому что в его Четьи-Минеи оно изложено в двух книгах, из коих одна Декабрьская, по свидетельству преосвященного Игнатия в Ладожском скиту, а другая Июньская в Патриаршей ризнице. Там написано о состязании некоего Панагиота с Латинами: «се яко же мы крестимся, прообразующе истинного креста знамение, тремя персты, на главу и на сердце, на правом плече и на левом», а в другом мест: «почто не слагаешь три перста и не крестишься десною рукою, но твориши крест с обоими персты, и воображение креста твоего зрится вон?» В книге же за Август месяц, следовательно, по порядку позднейшей и вероятно составленной после Стоглава, тоже состязание Панагиота прописано не сполна и в нём говорится уже о двуперстном знамении; не явный ли это подлог, ибо мог ли один и тот же человек так сильно себе противоречить?¹⁸. Из сих свидетельств можно заключить, отчего Митрополит не решился подписать Стоглава, с коим не соглашался ни в пении двойного аллилуйя, ни в крестном знамении. Есть еще свидетельство, как бы нечаянно исторгшееся на другом Соборе против ереси Бакшина, из уст Троицкого Игумена Артемия, обвинённого с ним в единомыслии и сосланного потом в Соловки, о том, что не было согласия соборного о крестном знамении и на Стоглаве: «на Соборе де и о крестном знамении слово было, да не доспели ничего». (Арх. акты 1836 г. т. 1, стр. 239). Такое слово современника, сохранившееся в акте историческом, весьма важно.

Но были и такие вопросы, в которых Стоглав прямо не соглашался с нынешними его ревнителями, хотя они думают обрести в нём главную себе опору. Так, например, там нет ни слова о том, будто бы четвероконечный крест есть печать Антихриста и только один восьмиконечный есть истинное знамение распятия Господня. Напротив того, Собор, на вопрос Царский о крестах, водружаемых на верху церквей, весьма спокойно постановил: «чтобы св. кресты, как искони, так и доднесь, пребывали на церквах каков воздвизальный, который водрузил благочестивый Царь на Успенском соборе, без прибавления по концам его малых крестов, так как они часто ломаются бурею, и по древним образцам, как передали Св. Отцы, а не по вымыслу мастеров». Из сего рассуждения видно, что две были формы креста, из коих одна воздвизальнаго, которым благословляют, а другая обыкновенного четвероконечного. Что бы сказали ревнители трисоставного или восьмиконечного, если бы в Софийском соборе Царьграда, отколе предки наши почерпнули святую веру, увидели они все кресты на стенах четвероконечные, из мозаики, которая не может измениться?

Вот и другое противоречие лже-ревнителей определениям Стоглава, о Символе веры, которое тем важнее, что сам Никон Патриарх тогда начал свое книжное исправление, когда заметил в Символе веры прибавление к оному, запрещенное не только Стоглавом, но и Вселенскими Соборами. С некоторого времени, неразумием переписчиков, вкралось в осьмой член Символа о Духе Святом, лишнее слово истинного, которое там не должно находиться, ибо его нет ни в греческом, ни в древнеславянском: «и в Духа Святого Господа истинного и животворящего». Это могло произойти от того, что греческое слово Господа: το Κύριον, поставленное в среднем роде, новейшие переводчики хотели выразить через прилагательное господственный или истинный, и такое пояснение или приписку ставили сперва между строк, а потом люди незнающие вставили её, для полноты, в самый текст Символа. Но еще вероятнее, что, слыша часто молитву: «Царю небесный Утешителю, Душе истины», и не различая сего от другого выражения: Душе истинный, вздумали, что надобно сему слову быть и в Символе, вопреки строгому запрещению третьего Вселенского Собора: «что-либо прибавлять или убавлять в Символе веры». Памятуя сию священную заповедь, Церковь Православная, отринула из общения своего Латин, за их приложение к Символу. Отцы Стоглава, хотя и не совсем правильно, определили, однако следующее: «нецые глаголют в символе: и в Духа Святаго Господа истинного; ино то негораздо; едино глаголати, или Господа или истиннаго». Они только допустили неточный перевод одного слова Господа, а мнимые их последователи вставили в Символ и строго запрещенное ими прибавление. Как же не быть нам благодарными Патриарху Никону за то, что он восстановил в Символе древнее правильное слово Господа, прочитав его на греческом саккосе Митрополита Фотия XV века!

Мы видели уже мнение Стоглава о испорченных книгах и устаревших иконах, которые велел он исправлять и поновлять, но при этом поновлении ревнители старообрядства часто изменяли правильное перстосложение на неправильное. Теперь в Успенском соборе, при снятии четырех грубых слоёв краски с древних икон ясно открылось на чудотворном образе Князя Боголюбского, благословение именословное, совершенно Православное, десницы Спасителя. Итак, вот что вкратце можно сказать о действиях Стоглава: он признал нужду исправления старых церковных книг и убеждал духовенство заняться их поправкой. Символ веры повелел хранить, без приложения лишнего слова в восьмом члене, и за едино почитал четырёхконечный и осмиконечный крест, но иные постановления хотел сделать совершенно вновь, как то: о сложении перстов для крестного знамения и о двойном пении аллилуйя, если только верны списки Стоглава; о некоторых же обрядах нынешнего старообрядства ничего не упомянул, как то: о круговых хождениях посолонь, о числе просфор и печати на них. Вообще, со стороны своего намерения и попечения устроить порядок в Церкви, с единообразием во всём, Собор сей заслуживает благодарное воспоминание, ибо надобно прочитать его чтобы видеть, какое жалкое было тогда состояние нашей Церкви. Таково мнение Преосвященного Игнатия о Стоглаве и едва ли можно ему прекословить.

Весьма жаль, что по обстоятельствам того времени, не исполнилось мудрое предположение Митрополита Макария, изображенное в наказе Царском, о старостах поповских, которое бы могло постепенно ввести порядок и однообразие в богослужении. Он назначил в Москве, в разных частях города, семь соборов под надзором семи благочинных, в которые должны были сходиться еженедельно на совещания, для поверки книг и обрядов, все приписанные к нему священники той части города. А между тем, Царь обещал соорудить еще обширный собор в столице, где бы могли соединяться, для той же благочестивой цели, все старшие благочинные или старосты. Эта одна черта показывает уже глубокую мудрость Митрополита Макария, и как мало он быль способен для тех нелепых определений Стоглава, соединённых со страшными клятвами, которые хотят ему приписать.

Между тем, Царь Иоанн Васильевич продолжал заботиться об умножении и исправлении церковных книг, при умножении церквей в расширившихся пределах его государства, он решился, наконец, завести типографию для единообразного их издания и, через тринадцать лет после Стоглава, отпечатана была первая книга в Москве, Апостол. В её предисловии изображено, как трудно было тогда найти правильную рукопись священных книг. «Благочестивый Царь повелел святые книги покупать на торжищах и полагать в церквах Псалтири, Евангелия, Апостол и прочие, но мало нашлось между ними годных, прочие же все были испорчены от переписчиков, неучёных и не искусных в разуме, или от не исправления пасущих. Это дошло в слух Царя, и он начал помышлять, как бы изложить печатные книги, как устроено в Венеции, Фригии и в других городах, дабы впредь святые книги излагались правильно¹⁹». И так, вот начальная причина книгопечатания в России, и хороню для обличения раскола, что в предисловии каждой книги находилась, можно сказать, отчасти история действий мнимых ревнителей старины. Первая книга вышла в свет в 1564 году при Митрополите Афанасии, духовнике Царском, и первыми печатниками были диакон от Николы Голстунского, Иван Фёдоров и Пётр Тимофеев Мстиславец. Но по смутам и зависти людей недоброжелательных, вероятно переписчиков, которые боялись потерять хлеб свой, если укоренится в России книгопечатание, оно скоро прекратилось. Типография была сожжена, а печатники принуждены бежать за границу. Десять лет спустя мы уже видим другой Апостол, напечатанный в Галиции, в городе Львове, где нашли себе убежище бежавшие. Сперва призрел их у себя Гетман Литовский Ходкевич, а после, когда по старости перестал о них радеть, он велел им прекратить печатание, но ревностные дельцы, боясь, как сами говорят, дать ответь Господу за вверенный им талант, со многими скорбями достигли города Львова и там, Христа ради, умолили нескольких христолюбцев содействовать им в благом деле просвещения духовного. Всё сие искренно изложили они в предисловии к Апостолу и горько жаловались, что принуждены были бежать из России, «крайнего ради озлобления от многих начальников и священноначальников и учителей, которые на них, зависти ради, многие ереси замышляли, желая превратить благое на зло, и Божие дело в конец погубить, как то в обычае злонравных и неискусных в разуме людей».

Если при таком могущественном Государе, каков был Иоанн Васильевич, и с его твердою волею, несколько людей злоумышленных могли опрокинуть благое начало, проистекавшее от самого Царя и духовного Собора, то чего же должно было ожидать в смутную эпоху самозванцев и в первые годы царствования кроткого Михаила. Однако сын Иоанна, Царь Феодор, возобновил опять книгопечатание, и оно продолжалось при Царях Годунове и Шуйском по благословению Патриархов Иова и Гермогена, но без надлежащего надзора за справщиками. Потому и наполнены грубыми ошибками изданные в то время книги: Триодь Цветная, Октоих, Минея служебная и Уставь церковный.

В послесловии Триоди сказано: «что великий пламень Божественного огня, о исправлении святых книг, возжегся в душе благочестивого Государя Феодора Иоанновича и его Царицы Ирины, ко спасению душ христианских, и он возвестил отцу своему и богомольцу, Иову Патриарху, всему собору и синклиту, дабы в царствующей Москве и во всей России, книги святые свидетельствованы и исправлены были и печатными письменами совершены, понеже во многих летах от переписчиков и неучёных людей не правлены».

На конце служебника, печатанного при том же Патриархе, уже во дни Годунова, в 1604 году сказано: «если что либо в некоторых статьях не доведано, вы добре и с искусством исправляйте, не понижая друг друга; и Бог мира да будет со всеми вами, и нас всех спасет молитвами вашими²⁰».

Если такие выражения свидетельствуют о глубоком смирении занимавшихся делом печатания, и о трудности, с какою оно было сопряжено, при недостатке правильных рукописей, то с другой стороны не служит ли это доказательством, что самое книгопечатание, начавшееся по Царскому велению, оставлено было на произвол печатников, которые избирали по своему разумению те рукописи, какие могли найти под рукою, хотя и сами им не доверяли? Это особенно видно из предисловия к церковному уставу, напечатанному при Патриархе Гермогене в 1610 году, после первой бури самозванцев. Печатавшие умоляют всех пастырей и учителей, и благочестивый народ быть к ним милостивыми и, яко грубые и немощные, раболепно покланяются до лица земли, прося извинить, если что по немощи или недоразумению самого издателя и повинующихся ему делателей, сократилось или изменилось. «Молю вас, продолжает издатель уже от своего лица, не возненавидите и не поносите меня недостойного, но паче накажите милостиво и обличите, ибо я мало видел училище и не своею волею на сие дерзнул, но никак не возмог отречься и делал, сколько мог, по умаленному моему смыслу».

Так напечатана, однако, не какая-либо обыкновенная книга, но церковный устав, долженствовавший служить руководством для всех церквей. На странице 165 печатавший предупреждает: «если найдется в оном уставе изменение чина, как подобает совершать службу Благовещения, во дни Страстной и Святой недели, да не дивятся, ибо сие сделано не по его произволу, но по сличению нескольких уставов Студитского с Иерусалимским Св. Саввы, хотя правила иначе повелевают²¹». Вот, как и после Стоглава делались изменения в службе церковной и никто, однако, не отдалялся от Церкви. Не был нарушен и церковный порядок сими исправлениями, потому что они делались, как сказано в послесловии Минеи служебной: «по рассуждению благочестивого Царя и с благословения Патриарха, повелевших соборно пересвидетельствовать книги, ибо от давних лет, как с греческого языка переложены на славянский, многие древние переводчики и переписчики иное пропустили, иное же смешали или в ином погрешили». Настала страшная буря самозванцев, низринувшая и Царя Василия и Святителя Гермогена, и опять прекратилось книгопечатание хотя и не искусное, по тяжким обстоятельствам времени.

Дело исправления книжного было до такой степени существенною необходимостью того времени для блага Церкви, что даже между патриаршеством, едва только утихло внутреннее смятение государства, юный Царь Михаил уже писал в лавру, Архимандриту Дионисию и келарю Авраамию, знаменитым подвижникам Князя Пожарского: «Вы нам писали, что старец Арсений и поп Иван, вызванные нами для исправления печатных книг и требника, бьют челом, что им одним у исправления той книги быть не возможно, потому что со времён благоверного Князя Владимира и до ныне, она разнится в переводах, и от неразумных писцов во многих местах не исправлена, и много обычаев и бесчиния застарелость у попов, в городах и украйнах, по соседству с иноверными; чины и уставы разнятся во многих местах; стихи и молитвы не сходятся; иное по преданию не взошло в обычай в Русском государстве, а иное утвердилось от Богоносных Отец, новых чудотворцев в России воссиявших, и не согласно с греческими законами, а иное же от несогласия толмачей, ибо не все в них учены философскому учению и не знали подлинно языка своего простых изречений. Посему надлежало бы книгу сию исправить, со многим испытанием и свидетельством многих книг, собранных вместе, а скоро напечатать ту книгу нельзя²²».

Вот каково было мнение о тогдашних книгах мужей опытных и добросовестных, ознаменовавших себя не только церковными, но и гражданскими подвигами. Вследствие сего им повелено было избрать в лавре Троицкой, духовных, разумных старцев, подлинно знающих книжное учение для исправления книг церковных, и заняться усердно сим великим делом, руководясь для справок множеством книг, хранящихся в лавре, и теми требниками, которые им были присланы из Москвы, дабы, с помощью Духа Святого, издать сию необходимую для духовных треб книгу; расходы же по сему предмету благочестивый Государь принимал все на себя. При такой ревности Царя к просвещению духовному и при полной его доверенности к заслуженному старцу, каков был Дионисий, можно ли было ожидать, чтобы столько искушений и позора обратилось на его главу? Но чего не делает зависть человеческая? Здесь, в годину испытаний, еще более просияла иноческая добродетель Дионисия, нежели, когда одушевлял он полки ратных для освобождения отечества. Понятным становится и слепое ожесточение новейших мнимых ревнителей старины, когда исправление одного лишь слова могло подвергнуть стольким истязаниям великого подвижника.

Тщательно разбирая различные списки требника, Архимандрит нашёл, что в чин освящения Богоявленской воды, взошло одно лишнее слово в требник, небрежно напечатанный при Патриархе Гермогене, которое не обреталось в старых харатейных требниках, писанных лет за двести и более: «приди убо человеколюбче Господи и освяти воду сию, Духом Твоим Святым и огнём». Положено было, отметить сие неправильное слово, при исправлении других грубых ошибок, коих насчитывалось более сорока, и представить о том Митрополиту Крутицкому Ионе, с бывшими в Москве духовными властями, дабы они окончательно разрешили исключить слово огнем. Но Митрополит и бывшие с ним, по зависти против Архимандрита Дионисия, не рассудив о том соборно, прямо обвинили его в ереси и осудили на заточение. Это был уже второй пример пристрастного суда, за исправление истины, и чаша Максимова предстояла Дионисию.

И в какое время неправедные судии произнесли приговор свой над освободителем Отечества? Когда еще войска Литовские рассеяны были по всей земле Русской, так что Дионисий не мог даже достигнуть места, назначенного ему для заточения, и возвращён в Москву на смирение, в Новоспасский монастырь. Там наложено было на него, сверх обычных служб, по тысяче поклонов для ежедневной епитимьи, и велено его бить и мучить сорок дней, и ставить в дыму на палатах; но Господь даровал ему силу свыше, ибо не только он с радостью исполнял наложенное правило, но и сверх поваленного от собственного усердия, еще по тысяче поклонов. С великим бесчестием водили его к допросу на двор патриарший и обложили пенею в 500 руб. за то, что будто бы он имя Святой Троицы велел марать в книгах, и Духа Святого не исповедовал, яко огнь есть. Преподобный же, стоя в железах, смялся и толкающим и оплевающим его, как бы шутя, говорил: «денег не имею, да и дать не за что; лихо чернецу то, если расстричь его велят, а если только достричь, то ему венец и радость. Сибирью и Соловками грозят, а я тому и рад; это мне жизнь».

Касательно же клеветы, будто бы вымарывал, на конце молитв, имя Святой Троицы, он старался объяснить невеждам, что хотел только, дабы все, по соборному преданию Святых Отец, веровали во Святую Троицу, и не смешивали, по ереси Савеллиевой, трёх лиц Божества, Сына нарицая Отцем и Духом Святым. Посему в тех молитвах, которые относились к лицу единого Отца, но оканчивались смешанно, и к Сыну, и к Духу, он изменял неправильное их окончание таким образом: «со единородным твоим Сыном и животворящим твоим Духом». В некоторых письменных и печатных служебниках обреталось даже и то: «яко бы Бог Отец воплотился с Сыном», и такие ошибки введены были, по еретическому мудрованию или по невежеству справщиков. Но напрасно исчислял он, в своих ясных ответах, все погрешности неопытных писцов и печатников; никто не хотел внимать его оправданиям, ибо это было дело зависти и корысти людей, хотевших, как сказано в житии Дионисия, поживиться от него.

Когда бывали торжественные собрания или торговые дни, Митрополит приказывал до обедни приводить его к себе на двор, в оковах, и тут он стоял до вечерни, в летний зной, не освежаемый даже чашею студеной воды. Но преподобный все принимал со смирением и утешал братию, страдавшую с ним вместе, говоря: «не скорбите и не безумствуйте. Господь все видит, мы же страждем за слово истины, и это еще не вечные муки, все минет!» По всему городу распустили нелепую молву, будто бы явились такие еретики, которые хотят огонь совсем вывести. Чего не выдумает и чему не поварить невежество народное! И что же? Ради сей безрассудной клеветы, чернь толпами выходила на улицу, когда на худой лошади везли святого старца из обители или в обитель, чтобы только над ним потешиться, и бросать в него камнями и грязью, но он, как незлобивый младенец, ни на кого не скорбел. Когда некоторые из сострадавших ему говорили: «отче святой, что с тобою за беда?» он, улыбаясь, отвечал: «это не беда, а только притча перед бедою. Милость Божия явилась надо мною великая, ибо господин мой и отец, пр. Иона Митрополит, свыше всех человек сотворил мне добро, по делам моим он меня смиряет, да не буду горд пред ним и пред братией, это искушение к просвещению моей души. Все беды и напасти в веке сем не суть беды, а милость Божия, но вот беда: если быть вечно мучиму в геенне огненной». Целый год великодушно переносил он такое озлобление и, наконец, правда его превозмогла. Когда возвратился из Польского плена родитель Царя, Филарет Никитич, и был возведён на степень Патриаршую, то прибывший с Востока Патриарх Иерусалимский Феофан, до которого дошёл слух о несправедливых страданиях Св. мужа, предложил рассмотреть соборно его дело. По многом испытании, на котором Дионисий давал ясные ответы пред лицами своих обвинителей, он признан был не только не виновным, но и правым, и с честью возвращён в свою лавру. Слово же «огнем» было уничтожено во всех требниках при Богоявленском освящении, по повелению Патриарха, и для большей верности, он испросил еще на то письменное мнение Патриарха Александрийского. Но и в уединении лавры, где труженик продолжал заниматься подвигами благочестия, много терпел он, ради своего смирения, от суровых и невежественных уставщиков, Логина и Филарета, которые доходили до такого неистовства, что, во время богослужения, вырывали из рук Архимандрита священные книги, а Логин изломал даже настоятельский жезл в его руках²³.

Логин был однако издателем устава церковного, при Патриархе Гермогене, и от того так превозносился своим знанием, но Патриарх Филарет велел повсюду отбирать и сжигать устав сей, по множеству его ошибок, объяснив в окружном послании «что его печатал вор, бражник, Сергиева монастыря чернец Логин, без благословения святейшего Гермогена и освященного Собора, и многие статьи напечатал в нём не по Апостольским и отеческим преданиям, но по своему своевольству²⁴». Вот какими ревнителями начался и гордится раскол! Житие преподобного Дионисия, написанное двумя его учениками, со всею искренностью очевидцев, может служить поучительным обличением против слепой ревности коснеющих в расколе, и вместе печальным примером, как мало действуют на таких людей слово истины и даже меры исправления!

Страдания преподобного Дионисия, за одно краткое слово, послужили, однако, на пользу Церкви. Патриарх Филарет, из предыдущих опытов небрежения, с каким печатались книги церковные, при неправильных рукописях и при своеволии таких людей, каковы были Логин и его товарищи, сделался осторожнее в издании книг, хотя, по недостатку хороших списков и опытных переводчиков, не мог он достигнуть желаемого совершенства. Достойно внимания то обстоятельство, что если Патриарх Филарет приказывал всюду отбирать и даже жечь неправильно напечатанные уставы, для того чтобы их вывести из общего употребления, за что же обвинять Никона Патриарха в излишней настойчивости, когда он следовал тому же примеру, отбирая испорченные книги и рукописи, ибо вероятно не было другого средства прекратить злоупотребление? Никто кроме Никона, из предшествовавших и последующих Патриархов, не занимался более Филарета Никитича исправлением и изданием церковных книг, потому что он чувствовал крайнюю в них необходимость. Он вызывал для сего к царскому двору честных и учёных иноков, из древних обителей и природных греков, назначены были и особые лица для книжной справки. Но уже скопище державшихся мнимой старины так усилилось, что старания благонамеренного Патриарха остались тщетными и, если не его священное имя, а Никоново, употребили раскольники, как бы некую печать отвержения, то это потому лишь, что Никон довершил начатое Филаретом, и своеволие их в то время не знало пределов.

Заметив усилия поляков (в эпоху самозванцев) ввести исповедание Римское в Отечество наше, Патриарх почёл нужным издать так называемое соборное изложение, направленное против Римской Церкви. По необходимости оно должно было, как исповедание веры, изъяснять некоторые догматы и обряды своего времени, однако, достойно внимания, что в этом изложении четвероконечный крест латинский называется крестом Господним, а не крыжем или знамением Антихриста, как домогаются нынешние ревнители раскола, уничижить всякий иной крест, кроме восьмиконечного. Касательно благословения римских священников упоминается в изложении только: «что они странно благословляют пятью перстами», и о песне аллилуйя сказано просто: «что ее поют у римлян на Пасху», без всякого замечания о двукратном или троекратном пении, хотя бы конечно следовало о том упомянуть, если бы Патриарх держался мнения Стоглава²⁵.

Но вот решительное его разногласие с Стоглавом касательно крестного знамения: так как в то время, от суетных толков, возникших после сего Собора, начинало уже распространяться в пределах Московских двуперстное знамение, хотя еще и без сильного словопрения, то Филарет Никитич напечатал в первоначальном своём катехизисе, равно как и в предисловии к грамматике, настоятельно «чтобы крестились триперстно». Но в последующих изданиях сего катехизиса, которые печатались для раскольников уже в Польше, триперстное изменено было на двуперстное. Около того же времени, в православном исповедании веры Митрополита Киевского Петра Могилы, которое было соборно одобрено Патриархами Восточными, заповедано также: «слагать три перста для знамения крестного», следственно ни на севере, ни на юге России, не было сомнения в том, которое перстосложение было правильно.

При Патриархе Иоасафе, преемник Филарета, книги церковные печатались с меньшим тщанием, и даже частными лицами, как о том можно судить из предисловия к требнику 1639 года: «аще что узрите в сих книгах, нашим забвением или неразумием не исправлено или погрешно, то простите нас грешных и не кляните»²⁶. Посему, мало по малу, начали опять вкрадываться своевольные приложения неразумных справщиков печатного дела и любителей мнимой старины, которую не хотели они поверить с настоящей стариной. Таким образом, хотя Стоглав ничего не сказал о том, как следует ходить в церковном обряде кругом аналоя и церкви, по солнцу или против солнца, но уже слово посолонь начало встречаться в новых книгах, и аллилуйя положено непременно петь по дважды, и в осьмом члене символа веры, о Духе Святом, начали печатать оба слова Господа и истинного, вопреки запрещению самого Стоглава. Оставалось еще неприкосновенным одно только крестное знамение тремя перстами, но и его изменили новые ревнители на двуперстное, в десятилетнее слабое правление престарелого Патриарха Иосифа, преемника Иоасафа, которое было самым благоприятным для сеятелей раскола²⁷.

Кто же были виновники сей новой и последней порчи книги, к которой можно отнести слово евангельское: «последняя лесть горше первой» (Мф.27:64), потому что на основании сих нововведений окончательно утвердился раскол? Справщики, собранные Патриархом Иосифом, по его склонности к белому духовенству, не из иноков (как при мудром Патриархе Филарете), которые могли почерпнуть истину в древних рукописях монастырских, но из городского духовенства, уже заражённого суетными толками суеверов. Тут был Аввакум, протопоп Казанского собора, который знал еще Никона простым монахом и не мог простить ему нечаянного величия, и придворный протопоп Стефан, духовник царский, и ключарь соборный Иоанн и диакон Успенский Феодор и Григорий Неронов; из иногородних же Лазарь священник из Романова, Никита из Суздаля, прозванный в последствии Пустосвятом, Логин протопоп из Мурома и Даниил из Костромы. Все они сделались главами раскола, когда разогнал их ненавистный им Никон Патриарх, убедившись в их неправде, потому что вначале, пользуясь его неопытностью, они даже при нём издали свою кормчую, которую начали печатать при Патриархе Иосифе. Начальником типографии был Князь Львов, дворецкий боярин, под покровительством коего могли свободно действовать сеятели раскола, потому что он разделял их образ мыслей, они же, в свою очередь, овладели доверенностью Патриарха Иосифа, который во всём на них полагался. Вот плоды их суемудрия, по свидетельству Тобольского Митрополита Игнатия: «кроме прежних погрешностей, они вставили ложное учение о двуперстном сложении, сперва в книгу Кирилла Иерусалимского, потом в учебную Псалтирь и следованную, дабы ввести в общее употребление, даже к словам историка Феодорита, на которого ссылались, о крестном знамении трёх перстов, они прибавили: «сиречь великий перст и два последние». Год спустя поместили они это сказание в книги о вере, изданной против Унии, и наконец, делаясь все более и более дерзкими, изменили и в самом катехизисе Патриарха Филарета триперстное знамение на двуперстное, и распространили свое учение по всей России в числа 6000 экземпляров, так что едва не все новые читатели им заразились. Оставались при прежнем триперстном знамении, только простолюдины, не умевшие читать, и, как говорит Митрополит Игнатий: «едино точию зело престарелые люди учения того не прияша²⁸».

С тех пор книги, изданные при Патриархе Иосифе, сделались зерцалом мнимого старообрядства и уже казались старыми в сравнении вновь изданных Патриархом Никоном, для исправления их погрешностей по древним подлинникам славянским и греческим. Однако, если бы ревнители раскола хотели быть искренни, они бы должны заглянуть в предисловие кормчей, начатой при Иосифе, и увидели бы как выражается он о книгах своего времени: «обрящешь ли где-либо право писанную без всякого порока в церквах святую книгу? Обрящешь ли чин и последование по узаконенному правилу Святых Отец? По чину ли бывающее в церкви? Знаю, что не удобно можешь обрести, не только в соборной церкви, но даже в епископии или в обителях. Вот до каких, достойных плача, времён мы достигли»²⁹. И посреди такого плачевного времени, без соборного совещания, без сличения с греческими подлинниками, с одними невежественными справщиками, думал Патриарх Иосиф исправить злоупотребления, накопившиеся в течении полутораста лет! Одна сильная рука Никона могла это исправить.

Каков же был этот муж, которому суждено было свыше довершить начатое его предшественниками, и не только не оконченное в течении ста лет, но даже искаженное в последнее время исправления богослужебных книг и обрядов? Замечательный гений своего века и вместе великий подвижник, сам себя образовавший, без содействий человеческих, при пособии благодати Божией, ради своей неукоризненной жизни, и прошедший свято все степени церковные, доколе уже с полным опытом достиг высочайшей. Таков был Никон, светило своего времени, прямой во всех своих действиях и от того непреклонный иногда до суровости, которая отчасти была необходимою в то суровое время, когда он жил. С другим характером и с меньшей твёрдостью может быть не достиг бы он благонамеренной цели, до которой не мог достигнуть даже сам великий Патриарх Филарет Никитич, с его доблестями пастырскими и гражданскими, участвовавший в управлении царством при державе сына своего, а Никон, хотя и Патриарх, был только друг Царёв.

Чего не испытал он в долгое семидесятипятилетнее свое поприще, которое совмещает в себе, можно сказать, все время патриаршества Российского, потому что он родился при Иове, а скончался при Иоакиме, когда Адриан, последний Патриарх, был уже Митрополитом Казанским и готовился заступить его место. Простой поселянин по рождению, потом сельский священник и следственно познавший семейную жизнь во всех её скорбях и заботах, потом строгий отшельник Соловецкой обители, в самом пустынном её скиту, под началом великого старца, ибо с юных лет душа его влекла в уединение и брачные узы связали его только по воле родителей, потом, по нечаянному случаю, Архимандрит обители Новоспасской, приобретший доверенность Царя, которому сделался необходимым советником, далее, Митрополит первостепенной кафедры Новгородской, где оказал не только пастырскую свою заботу о благочинии церковном, подавая во всем пример пастве, но и доблести гражданские, с опасностью жизни усмирив народный мятеж, наконец, против воли, Патриарх Всероссийский, умоленный слезными прошениями любящего его Царя и всего Собора.

Предчувствовал Никон, какое бремя долженствовало пасть на мощные рамена его, когда отрекался от высшего сана. Митрополитом будучи он уже видел, против каких беспорядков ему надлежало бороться, и какая неприязнь ему угрожала, от светских и духовных лиц, хотя он и не касался еще главного вопроса исправления книжного, который более возбудил ее, по проискам доверенных лиц бывшего Патриарха Иосифа. Вначале Никон давал им свободу действовать, при издании кормчей книги, и сам даже крестился, по неведению, двуперстным знамением, которое уже распространилось по некоторым местам, доколе не узнал он истины из древних книг и живого свидетельства Востока. Между тем, в рукописном житии старца Корнилия, писанном одним из вождей раскола, сказано: «что, когда Никон был еще Митрополитом Новгородским, некто заметил Корнилию, что Владыка их противник, потому что по-новому благословляет народ, а не как прежние Святители, и что даже тело его предместника, Митрополита Афония, 14-ть недель стояло непогребенным, от того будто что при последнем издыхании не благословил он погребать себя Митрополиту Никону, как восхитившему силою его престол». Таковы клеветы восстающих не только на Никона, но и на всю Церковь, и в доказательство, какого они духа держатся, приведу из того же жития пример буйства самого Корнилия, которое, однако, восхваляется там, как благочестивый подвиг. Когда в Ниловой пустыне, куда он укрылся, будто от гонения Никонова, и служил там в качестве пономаря, священник начал совершать проскомидию на пяти просфорах с четвероконечным крестом, то Корнилий сперва обличал его, но безуспешно, потом же возревновав (якобы по истине), ударил кадилом, с углём разожжённым, священника по голове, так тяжко, «яко и кадилу разбитися». Вот каковы были подвижники и какими оружиями сражались они во святыне алтаря, за мнимую истину! Были ли какие человеческие средства убедить такого рода слепых ревнителей, которые в свою очередь сделались вождями иных слепцов, и вместе с ними впали в яму, по слову Евангельскому?

Обратим внимание на то, что побудило вначале Патриарха Никона исследовать истину, как это изображено в его служебнике, и можно ли было приступить, каким-либо иным более правильным образом, к благому делу исправления книжного! Не по своему лишь совету начал он действовать, но соборно и даже с помощью Восточных Патриархов, потому что опытно уразумел всю важность сего дела, не частного, но общего. Есть, однако, некоторые люди, которые по неведению и доселе говорят, хотя сами не принадлежат к числу отступников Православия: «для чего было Никону исправлять книги? Не все ли равно было оставить в них, например, Пасхальную песнь: «Христос воскресе из мертвых, смертию на смерть наступи» или «смертию смерть поправ» и тому подобное?» Действительно, не стоило бы начинать столь великий труд, для такого рода однозначащих изменений. Но они, конечно, отказались бы от своего мнения, если бы постоянно следили за ходом исправления книжного, начиная от Максима Грека, который нашёл в книгах церковных наших, что «Бог Отец воплотился вместе с Сыном, и Сын единородный называется собезматерним Отцу, вместо собезначального, и созданным», и другие столь же грубые ошибки; они все помещены в слове Максима Грека, напечатанном в предисловии грамматики, по приказанию самого Патриарха Иосифа. Если преподобный Дионисий нашёл в требнике, в самой необходимой книге церковной, до сорока трёх грубых ошибок, и Патриарх Филарет принуждён был сжечь устав, напечатанный уставщиком Троицкой лавры Логином, то что оставалось делать Никону, когда опять все ошибки Стоглава, хотя и отринутые Митрополитом Макарием, введены были при Патриархе Иосифе уже во всеобщий катехизис, вместе с запрещённым приложением к Символу веры и со страшными клятвами против троеперстного знамения и четвероконечного креста, как печати антихристовой?

Любопытно в высшей степени и умилительно, каким образом Никон Патриарх, ревнитель древнего благочестия и враг всякой новизны, подвигся к исправлению церковных книг и обрядов, будучи, как мы видели, в начале сам увлечён преданиями мнимой старины, но без ослепления. Это подробно описано в напечатанном им служебнике, к назиданию верных. Едва только, умоленный благочестивым Царём и Собором, вступил в управление Церкви Российской, не обратил он внимания на богатства Патриаршеского имущества, но, как подобает Епископу, по слову Апостольскому, быть строителем тайн Божиих, дабы утешать здравым учением верных и обличать противников, прежде всего озаботился он о исправлении сего пастырского долга. Многие дни посвятив тщательному разбору Патриаршего книгохранилища, обрёл он в нём греческую грамоту, за подписью Вселенского Патриарха, о поставлении Иова, и другую, всего Собора Цареградского, в подтверждение сего действия. Там написано было: что пятый Патриарх Московский, сопрестольный и равночестный Восточным, есть восполнение пятого чувства Восточной Кафолической Церкви, и поскольку Православная Церковь прияла совершенство догматов, то по священному ею уставу, праведно ограждать ее от всякой новизны, ибо новизны сии бывают виною церковных смятений, а должно следовать правилам святых Отец, без всяких изменений или приложений. Сего ради, как озаренные с ними единым духом, все, что они предают анафеме и мы отлучаем и запрещаем, дабы великая Православная Россия во всем была согласна с Вселенскими Патриархами³⁰».

Устрашился Никон, прочитав сии грамоты при той мысли: не отступленно ли в чем-либо от православного учения Восточной Церкви? Прежде всего, обратив внимание на самое главное, Символ веры, он увидел на облачении святительском, которое принёс за 240 лет пред тем из Царьграда Митрополит Фотий, Символ веры, шитый письменами греческими (облачение хранится доселе в ризнице Патриаршей), и сличив оный с напечатанным в новых книгах, нашёл несогласие; рассмотрел он и Святую Литургию в тех книгах и нашёл в ней многие изменения и прибавления против старых списков. Посему просил благочестивейшего Государя, дабы, на основании соборных правил вселенских и поместных, созван был Собор для совещания и разрешения недоумений, по предмету многих вопросов церковных.

В 1654 году соединился в царских палатах Собор почти всех Архиереев Русского государства под председательством самого Царя и Патриарха. Тут было пять Митрополитов: Новгорода, Казани, Ростова, Крутиц и Сербии, четыре Архиепископа: Вологды, Суздаля, Рязани, Пскова и один Епископ Павел Коломенский, о котором можно сказать то, что при исчислении собора Апостолов сказано в Евангелии о 12-м ученике Христовом (Мк.3:19) «иже и предаде его», ибо сей Павел вместе с другими дважды подписавшийся под определениями соборными, один только из всех Архиереев восстал против них, и, будучи за то отрешен Патриархом Никоном, приложился к расколу. Напомнив Собору, как подобает во всём повиноваться уставам Вселенским Св. Отец, и ограждать Церковь от всякой новизны, могущей ее возмутить, Патриарх предложил ясный и решительный вопрос: «чему должно следовать? Новым ли Московским печатным книгам, в которых много обретено несходства, от неискусных переводчиков и переписчиков, с древними греческими и славянскими, и даже явно сказать погрешностей, или сим древним греческим и славянским, которые равно показывают единый устав и порядок? Их же употребляли святые Божии человеки, богословы и учители великие, Афанасий и Василий, Григорий, Златоуст и наши Московские Святители Пётр, Алексий, Иона, Филипп, и прочие святые с ними угодили Богу и нам их оставили на пользу непогрешительными, повелев блюсти их невредимо»³¹.

На сей ясный вопрос Патриарший Государь и весь Собор, отвечали единодушно: «достойно исправить против древних харатейных и греческих, и мы так же утверждаем, как греческая и наши старые книги, и устав утверждают». По сему определению соборному, Самодержец и Никон Патриарх повелели древние святые книги с греческого на славянский язык, лет за 300 и более переведённые и на хартии писанные, собрать в царствующий град Москву, и вслед за тем собраны были отовсюду самые старые книги из древних Российских книгохранилищ, из обителей великого Новгорода, из Сергиевой Лавры, из Волоколамского монастыря и других. Но Христолюбивый Царь и Патриарх благоразумно рассудили, дабы не одна их действовала воля, но и советь Вселенских Патриархов, за одно с ними, для исправления церковных книг, и послали о том, с вопросными грамотами, благочестивого грека Мануила в Царьград. Святейший Патриарх Константинополя не замедлил, по их желанию, созвать Собор и отвечал по статьям на все вопросы, повелевая во всём следовать древним учителям Православной Церкви и Писаниям, находящимся в древних книгах греческих и славянских.

Вселенский Патриарх писал между прочим, что до его слуха дошло, о несогласии некоторых обрядов церковных в России с уставами Восточной Церкви, и удивлялся, почему не было наипаче спрошено о приложении, сделанном у нас к Символу веры Святых Отец Никейского Собора, и о других предметах церковных? Посему, движимый любовью и желанием, дабы все составляли единое тело Церкви, он умолял все сие исправить, дабы еретики не могли обличить обе Церкви, Греческую и Российскую, в каком-либо разногласии между собою. Патриарх озаботился прислать и Символ веры на греческом языке. Получив такой отзыв из Царьграда, еще более подвиглись Царь и Патриарх к исполнению своего благочестивого намерения и, полагая недостаточными для совершенного исправления, древние книги славянские, обретающиеся в России, они послали Богоявленского настоятеля старца Арсения Суханова, со многою милостынею на Афонскую гору и в иные старожитные места Востока, к содержащим непременно уставы греческого закона, дабы там приобрести древние харатейные книги.

Арсений Суханов совершил уже одно путешествие на Восток, куда был послан еще при Патриархе Иосифе, для сличения наших обрядов с греческими. Он нашел некоторые беспорядки церковные от тяжести ига турецкого, ибо в его бытность и Патриарх Вселенский Иоанникий был умерщвлён, по приказанию Порты, и не отличив, как подобало, внутреннего от внешнего, довольно неосторожно описал то, что его наиболее поразило, посему книга его, Проскинитарий, вместо пользы, принесла вред. Ею воспользовались противники исправления книжного, чтобы в одно время с материю своею, Церковью Российскою, осудить и греческую, как бы совсем ослабевшую под бременем ига. По своему обычаю они начали прибавлять к его Проскинитарию вымышленные ими статьи, как, например, продолжительную беседу Арсения с Патриархом Вселенским, о крестном знамении, хотя из книги его явствует, что он даже не мог видеть Патриарха. Просвещённая ревность, с какой содействовали Православные Патриархи Никону, в деле исправления книжного, и неисчерпаемое богатство источников письменных, коими они нас одарили, свидетельствуют против клеветы раскольников. Арсений привёз с собой из обителей Афонских, до 300 древних писанных книг: из них одному Евангелию было уже 1010 лет, следственно оно писано в 516 году; другому Евангелию 640 лет. Псалтирю и служебнику, писанным при Император Алексие Комнине, 600 лет, и такой же древности были иные богослужебные книги и отеческие писания, восходившие до 800 лет. Сверх того, Патриарх Иерусалимский прислал Евангелие, писанное за 600 лет, и прочие Святители, греческие и сербские, старались, каждый со своей стороны, прислать древнейшие рукописи, числом до 200³².

Рассмотрев тщательно все сии книги вместе с Патриархом, благочестивый Государь велел соединиться Собору в 1655 году, на котором присутствовали Патриархи Антиохийский Макарий и Сербский Гавриил, один как представитель Сирийской Православной Церкви, другой же всех Славян, с несколькими Митрополитами греческими и всеми Архиереями Русскими. Таким образом, собрание было совершенно полное и достойное своего высокого назначения. Прочтено было соборное послание Вселенского Паисия, и, по сличению всех книг, найдены были древние греческие во всём сходными с ветхими Славянскими, в новых же печатных Московских, многие с ними несогласия, посему положено было, на основании соборных правил, избрав все истинное из древних Русских и Славянских книг, напечатать служебник, согласуя его во всём с древнейшими списками. Не только одну сию книгу положили исправить, но и все прочие богослужебные книги, в коих много обреталось ошибок, дабы каждый православный Россиянин пребывал в совершенном согласии с греческими Православными законами, здесь в многолетнем благополучии и в будущем веке в бесконечной радости. Нe довольствуясь одним служебником, в котором изложено было как совершать правильно все обряды церковные, ревностный Патриарх желал, чтобы все православные, не только одни священнослужители, хорошо их разумели, и для сего издал вслед за служебником книгу, называемую Новая Скрижаль, переведенную с греческого, в коей собраны были таинственные значения церковных вещей и самой Литургии. Он присоединил к тому и соборные ответы Патриарха Константинопольского на 27 вопросов Московского Собора, о различных предметах, сделавшихся виною недоумения. В сих ответах, 8-м и 9-м, Патриарх Вселенский прямо пишет о Епископе Павле Коломенском и протопопе Иоанне Неронове, не согласующихся с прочими Святителями Российскими, по причине будто бы разности в книгах и молитвах: «что все сие есть знамение ереси и раздора, и что кто так мыслит тот чужд православной веры; посему или да примут то, что содержит православная Церковь, или, если пребудут непреклонными, после первого и второго увещания, да извергнутся из стада Христова, да не питают овец своих смертною пажитью; в этом будете иметь и наше соборное согласие, поскольку они, думая исправить священные молитвы нашей божественной Литургии, которые находят скудными, сами вносят в них свои плевела, подобно Арианам, исказившим Символ веры».

Следственно, Никон Патриарх, не одною своею властью, как его в последствии в том обвиняли, но определением Константинопольского Патриарха и всего Собора, лишил епископства начальника раскола Павла Коломенского, дабы не соблазнял других лжеучением. Ясно было сказано в ответах Патриарших, на 24 и 25 вопросы, о крестном знамении, и даже изображено как должно слагать три первых перста, больший и два средних, дабы осенять себя крестом во славу Святой Троицы, и как подобает иерею складывать персты для благословения, дабы из их различного согбения происходило подобие заглавных букв имени Господа, Іс. Хс., в коем обещано было благословение всем племенам земным. Ответы сии подписаны были, кроме Патриарха Паисия, 28-ю Митрополитами и Архиепископами и 11-ю первыми чинами великой Церкви. Для большого удостоверения Никон Патриарх приложил еще ответ по тому же вопросу, лично ему сделанный Патриархами Антиохийским и Сербским и Митрополитами Никеи и Молдавии: «что с начала веры, от святых Апостолов и святых Отец и седьми Соборов, творится знамение креста тремя первыми перстами; противящиеся же сему древнему обычаю Восточной Церкви отлучены от неё как еретики».

Не насильственно, но с рассуждением, хотел восстановить Никон Патриарх древнее знамение, употребляемое на Востоке, и у нас искаженное нововведениями Стоглава и наипаче при Патриархе Иосифе. Для сего, к определению соборному всего Востока, приложил еще некоторые о том свидетельства греческих писателей, как то иподиакона Дамаскина, из его слова на крестную неделю, и слово Максима Грека о неприкосновенности Символа. Тут же поместил он соборное деяние, бывшее в Царьграде, для утверждения у нас патриаршества, где было так же определительно сказано о твердости Символа и догматов веры, и соборное деяние, бывшее в Москве для церковного исправления, и вместе пространные ответы Афанасия Великого о Божественных писаниях, и Гавриила Митрополита Филадельфийского о Святых Тайнах. Такую заботу имел Никон о просвещении духовном своей паствы, которую старался вразумить словом и примером, не навязывая ей какую-либо новизну, но древними Отцами объясняя древнее учение веры, дабы разумели то, чему должно веровать, и не увлекались слепо совратителями расколов: его Новая Скрижаль есть лучшее тому свидетельство. На конце оной, ревнитель Православия, не только отеческого, но и вселенского, не усомнился обличить прежнюю собственную свою погрешность о крестном знамении.

«Зазирали иногда моему смирению, пишет он, мне Никону Патриарху, приходящие к нам в царствующий град Москву, своих ради потреб, святые Восточные Церкви Святители: Вселенский Патриарх Афанасий (почивающий нетленно в Лубнах) и Паисий святого Иерусалима и Гавриил святого Назарета и прочие, и осуждали меня много за неисправление Божественного писания и за другие церковные вины, из коих одна, что мы неправильно изображаем крестное знамение двумя перстами, на основании будто бы Феодоритова писания, по неведению внесённого в печатные наши книги, а не повелением какого либо Царя и Патриарха, по соборному суждению Архиереев, ибо все крестились тремя перстами, во образ Святыя Троицы, как и доныне еще видно у многих, особенно простых людей, не ведавших Феодоритова писания и держащихся старого обычая. И мы, Никон Патриарх, не только ища пользы себе, но и прочим, по Апостолу, дабы им спастись, возбужденные таким обличением, рассмотрев, по примеру святительствовавших прежде нас на сем престоле, что многое и ныне не согласно с древним в словесах божественного писания и в церковном чине, по совету и ныне великих пастырей, ничем иным не рассудили взойти во двор овчий, искусить лестные духи и познать истину, как только дверьми божественного писания, а не сами собою».

Вот каким смиренным путём шёл Никон, искренно говоря сам о себе, ради чистоты своих намерений. И в самой Скрижали Никона умели исказить раскольники слово о кресте Дамаскина, говоря, будто бы он запрещает носить на себе крест, от того что, объясняя слова Господни: «иже хощет по мне идти, да отвержется себе и возьмет крест свой» (Мк.8:35), пишет: «что Господь не повелевает каждому сделать себе деревянный крест и носить на раменах, ибо не в том состоит добродетель, но иметь всегда пред собою смерть свою, подобно ему, и прочее». Изложив далее, каким образом посылал он на Восток за древними книгами, для исправления новых, и что отвечал ему Вселенский Патриарх на вопрос о крестном знамении, Никон присовокупил и сей замечательный ответь Макария, Патриарха Антиохийского, данный ему в церкви монастыря Чудова, когда совершали они вместе память Святителя Алексия, и Мелетия Патриарха Антиохийского: «как разуметь сказанное о нём в прологе, что когда показал сперва три перста – не было знамения, когда же сложил два и пригнул к ним один, тогда как бы огнь изшел из его руки?»

«Мужи всего Православия, слышите: я преемник и наследник престола сего святого Мелетия, верно извещаю, что он сперва показал три первые перста раздельно один от другого, от коих и не было знамения, потом, опять соединив их, показал знамение, и кто иначе изображает на себе крест, тот подражатель еретиков!» Тоже самое, в неделю Православия, повторили опять, пред всем народом, Макарий Патриарх и с ним Сербский Гавриил и два Митрополита Никеи и Молдавии. Они, вместе со всеми Архиереями Русскими, одобрили к напечатанию книгу Новую Скрижаль, находя ее совсем беспорочною и согласною с греческим подлинником и обличали все нововведения печатных новых книг. Посему и засвидетельствовал ее Никон Патриарх своею подписью соборно со всеми Архиереями Русской державы, следуя во всём правилам Святых Отцов Вселенских Соборов, и согласию четырёх Восточных Патриархов, приемля то, что они приемлют и отлучая то, что они отлучают.

Исправление служебника и напечатание его, а равно и Скрижали поручены были самым образованным инокам того времени, знаменитому Епифанию Славенецкому, вызванному из Киева еще при Патриархе Иосифе. Любознательным боярином Ртищевым, для перевода некоторых церковных книг на его иждивении, вместе с другими выходцами обителей Малороссийских, составили они ученое братство в пустыне Преображенской под Москвой, и обличали еще до Никона Патриарха грубые погрешности, напечатанные у нас в Библии. К нему в помощь вызваны были, также из Киева, царскими грамотами, иеромонахи Арсений и Дамаскин, и из обители Соловецкой Иаков, прозванный философом, и Арсений Грек, пришедший в Россию с Патриархом Иерусалимским Паисием и основавший в Москве первое училище духовное. Они исправили не один служебник, но пожелали, как сказано в его предисловии, исправить и прочие святые книги во всем согласно с древними Славянскими, в коих не обретается ни одной погрешности, тогда как их много в новых, от невнимания переписчиков. Это исправление Триоди, Минеи, Требника и иных книг, продолжалось уже после удаления Никона, хотя еще во время его патриаршества, и основанием исправления служили, по свидетельству Увета духовного, писанного в последствии Патриархом Иоакимом, в обличение мнимых старообрядцев, древнейшая книги рукописные, бывшие в употреблении многих из Святых наших. В числа оных, двадцать три самые замечательные по древности, суть следующие: греческая Триодь, принесенная Митрополитом Фотием, вместе со старым служебником греческим, Русский служебник Св. Евфимия Новгородского Чудотворца, за 340 лет пред тем писанный, и его же устав, положенный им в Хутыне Монастыре, служебник, по которому служили преподобные, в Новгороде, Антоний Римлянин и Варлаам Хутынский, Святители Митрополит Киприан и первый Патриарх Иов, и служебник преподобного Иосифа Волоколамского, Требник и Четьи-Минеи Митрополита Макария, председателя Стоглава, Требник греческого Императора Иоанна Кантакузина 1340 года, и еще Требник, принесенный с горы Афонской вместе со Уставом, помоканоны Антония и Феодосия Печерских, два древних харатейных часослова, хранившиеся в Успенском соборе, из коих один писан при Митрополите Фотии, Псалтирь келейная чудотворца Зосимы Соловецкого, книга Григория Богослова, писанная за 500 лет при Святителе Иоанне Новгородском, древняя книга Иоанна Дамаскина, Болгарского перевода, книга о вере святого Григория Селунского, бывшая келейною Митрополита Макария и книга Зиновия монаха ученика Максима Грека.

Таким образом, по замечанию преосвященного Игнатия Воронежского, со всею точностью исполнялось над церковными книгами то, чего все они сами требовали в своих предисловиях до Никона Патриарха, т. е. лучшее их исправление, и что постановил, но не исполнил Стоглавный Собор, т. е. чтобы исправление было соборное, и оно, действительно, было на сей раз, вместе соборное и правительственное. И так как основанием сего исправления служили многие книги Святителей и Чудотворцев наших, то можно напомнить здесь закоснелым ревнителям мнимой старины, увещательное слово Апостольское: «дабы они, имея толикий облежащь их облак свидетелей, отложили всякую гордость и удобь обстоятельный грех, взирая на начальника веры и совершителя Иисуса» (Евр.12:1–2)

После церковного исправления книг, Никон Патриарх приступил к исполнению внушения Цареградского Собора, и первым его делом было удаление виновников раскола, возмущавших народ со такою наглостью, что диакон Феодор явно оправдывал ошибки суеверов и даже в лице поносил Никона и Восточных Патриархов. Меры впрочем не были приняты слишком строгие, и сам протопоп Аввакум сознавался в последствии, «что Никониане затворили его в темнице пуще нежели отец их Никон», хотя и распускал клеветы на Патриарха, будто бы велел он сжечь в пределах Новгородских Епископа Коломенского Павла³³. Не сожгли его ни прежде ни после, и если Патриарх лишил его сана, то, как мы уже видели, не самовольно, но, по соборному мнению, Вселенского Патриарха. Соумышленник Павла, священник Иван Неронов, хотя и осужденный также в Царьграде, был, однако прощён и оставлен в покое, потому что принёс раскаяние. Священники Никита и Лазарь удалены были в свои города, в Суздаль и Романов. Данила, протопопа Костромского, сослали в Астрахань, где он скоро умер, хотя Аввакум уверяет, что его там замучили. Впрочем, можно судить о истине его слов потому, что он сам о себе пишет, будто его сослали в Дарфурскую землю за Сибирь, тысяч за двадцать вёрст от Москвы; число вёрст увеличено в трое для возбуждения большего участия. Князь Львов, как первый виновник ложных вставок и прибавлений, допущенных им в книги церковные, когда был начальником печатного двора, был сослан в Соловецкую обитель и там содействовал мятежу. Патриарх велел отбирать вновь отпечатанные им книги, по примеру своего великого предшественника Филарета Никитича, который окружным посланием приказал даже жечь уставы церковные, напечатанные чернецом Логином, ибо не было иных средств к выведению из употребления неправильных книг, при толках, им благоприятных. Тем и кончились действия Никона Патриарха, ибо ему суждено было только привести в исполнение предположения своих предместников на кафедре святительской, со всею отчётливостью ревностного пастыря, памятующего союз духовный своей Церкви с Вселенскою. Скоро возникло гонение против него самого, и частная к нему ненависть повредила общему делу церковному.

Тяжёл был Никон для духовенства, как высшего, так и низшего, потому что сам был строгим блюстителем того, что исправлял соборно, совершая все службы с точностью по исправленному им служебнику и требуя того же от других. Еще строже был он в отношении нравственности, и не пощадил даже собственного духовника, что было ему поставлено в вину. От ставленников требовал он возможного в то время образования, и в своей Патриаршей области лично испытывал их, не рукополагая безграмотных, как бывало до него, и не терпя безместных священников, которых прежде много скиталось по городу. Весьма естественно, что при такой строгости и при разглашаемых толках против него недовольными суеверами, еще боле возбуждалось неудовольствие духовенства. Даже из Архиереев некоторые питали к нему неприязненное чувство, особенно Питирим, бывший наместником его Патриаршей области, в сане Митрополита Крутицкого, и в последствии заступивший его место. Не менее тягостен был Никон и для бояр, которых явно обличал в нескромной жизни и в склонности к иностранной одежде и увеселениям. Он велел отбирать в домах боярских иконы западного письма, привезённые ими из Польского похода, и однажды сжёг. Когда же, во время двукратного отсутствия царского, в дальние походы против Польши и Швеции, Патриарху поручено было, по искренней к нему приязни Царя, его семейство и даже заботы государственные, еще большая возгорелась к нему ненависть, по чрезвычайной его взыскательности и строгому обращению с боярами. Наипаче завидовали родственники Царицы, потерявшие свое влияние: всеми мерами стараясь поколебать царскую приязнь, они достигли своей цели, во время неудачного похода Шведского, который был предпринят отчасти и по совету Никона, желавшего возвратить древнее достояние Великого Новгорода.

Много повредило Патриарху сооружение трёх его обителей: Нового Иерусалима, Иверской и Кийской на Белом море, потому что он исключительно ими занимался, пребывая там долгое время, и отписывал к ним богатые волости других монастырей. Кроткий Царь Алексей Михайлович, хотя и связанный узами не только приязни, но и духовного родства с Никоном, который был восприемником всех его детей, начал постепенно к нему охладевать по наветам боярским. Возвратясь из похода, он уже не столь часто посещал его, как это бывало прежде, и даже стал уклоняться от соборных его служений. Патриарх, со своей стороны, заметив такую холодность, также стал удаляться из столицы и проживал большею частью в созданных им обителях. Враги его воспользовались такими обстоятельствами, дабы совершенно его удалить и, зная его пылкий характер, старались всеми мерами раздражить, вступаясь в его суды, по монастырскому приказу, и разглашая против него клеветы. Некоторые не щадили даже оскорбительных насмешек, так что наконец Никон потерял терпение. Услышав однажды, что боярин его, при торжественной встрече грузинского Царя, был побит, на Красном Крыльце, он оставил после Литургии жезл пастырский в Успенском соборе и, объявив, что более не Патриарх, удалился на жительство в Новый Иерусалим. Там подвизался в постнических трудах, как в первые годы своей пустынной жизни на Соловках. Митрополит Питирим вступил в управление церковное, и даже в некоторых случаях, в полные права Патриаршие, а случившийся в Москве Митрополит греческий, Паисий Лигарид, хотя и облагодетельствованный Никоном, сделался душею всех против него козней³⁴.

Можно себе представить, в какое смятение пришли дела церковные при таком безначалии и как опять подняли главу сеятели раскола. Дабы восстановить порядок, созван был, в 1660 году, Собор всех Архиереев Русских, для устройства дел церковных, во время отсутствия Патриарха. Многие были готовы признать его достойным, не только лишения престола, но и сана, предоставляя на волю царскую то или другое определение, но посреди общей неприязни один великодушный голос раздался на Соборе в пользу отсутствующего, голос Архимандрита Полоцкого Игнатия, и правдою своею превозмог всех. Он представил, как много Святителей и прежде Никона, великие Афанасий, Богослов, Златоуст, волею или неволею, оставляли свои престолы и не были за то лишаемы сана, и что не может подчиненный Собор судить своего Архипастыря, без согласия Восточных Патриархов. Положено было послать некоторые вопросы ко Вселенскому Патриарху по сему предмету и пригласить Восточных Святителей для суда над Никоном Патриархом.

Однако Собор, не смотря на свои действия против Никона, не мог не одобрить сделанного им исправления книг и, рассмотрев опять его Служебник, Скрижаль и последующие книги, объявил; «что ничего не нашёл в оных неверного, или ошибочного, но все согласно с старыми харатейными книгами, в коих и Символ веры пишется без прибавления истинного, как в новопечатных, и аллилуйя по трижды, и крестное знамение по старому тремя перстами, и чин Литургии во всём сходен с древним, ибо Никон, бывший Патриарх, повелел исправлять и переводить книги не сам собою, но по воле благочестивого Царя и по совету Вселенских Патриархов, и всего великого Собора». Вот какое беспристрастное свидетельство в пользу Никона произнесли те самые, которые хотели лишить его престола!³⁵. Но, по несчастью, в это смутное время неосторожно дана была свобода ревнителям мнимой старины, которые под личиною вражды своей к Никону, враждовали против Церкви, смело рассеивая плевелы раскола. Не удерживаемые властью Патриаршею, священники Лазарь и Никита прислали из своих городов пространные челобитные Царю, в 30 и 70 обличений, против мнимых нововведений Никона и эти челобитные сделались в последствии, хотя и с некоторыми изменениями, как бы исповеданием веры их соумышленников. Диакон Феодор рассылал послания о правой вере и о Антихристе, о котором написал целое сочинение монах Феоктист, относя все сие к тогдашнему состоянию Церкви. Некто Семён Жулев написал духовный цветник для суеверов, иные устно, другие письменно разглашали, что вновь исправленные книги суть еретические что Церковь более не Церковь и Архиереи не Архиереи, а о Восточных Патриархах говорили, будто у них вера повреждена под игом турков, для того, чтобы заблаговременно предупредить их суд против раскола, ибо уже скоро ожидали пришествия Святителей. Авраамий, ученик сосланного протопопа Аввакума, любимец боярина Салтыкова, который явно покровительствовал расколу и дозволял у себя на дворе скрываться скопищу недовольных, осмелился подать просьбу Царю в защиту суеверия. Возвратили даже самого учителя его, Аввакума, из дальней шестилетней ссылки, вероятно по сильному влиянию некоторых сановников, потому что в письмах своих Аввакум называет многих почётных боярынь своими духовными чадами, готовыми всем для него жертвовать. В житии его, составленном раскольниками, сказано, будто бы и сам Государь ласково принял его, как бывшего своего духовника, но таким вымыслам нельзя верить³⁶.

Однако дерзость распространителей раскола доходила до такой степени, что священник Иван Неронов, прежде помилованный Никоном Патриархом, стал нарочно ходить ко всякой службе в собор Успенский, чтобы только препятствовать петь троякое аллилуйя и принимать просфоры с печатью четыреконечного креста, как будто бы нововведенные Никоном. Таков был дух отпадших от Церкви. Соборное правительство вынуждено было наконец просить Царя, гражданскими мерами, обуздать своеволие ослушников власти духовной, гласно проповедовавших свое лжеучение. Государь велел сперва боярину Стрешневу посоветовать Аввакуму, чтобы он молчал, а потом, видя его упорство, определил сослать его в Мезень, в Архангельские пределы, но как видно, по ходатайству покровителей его, приговор сей до времени не был над ним исполнен. Некоторые из лжеучителей посланы были на увещание к Митрополиту Крутицкому. Один из учеников Аввакума, Аврамий, осуждён на градскую казнь и сам покровитель его, боярин Салтыков, подвергся царскому гневу, но так как не было ничего общего в мерах, предпринимаемых против раскола, то он постепенно умножался. Уже ясно начинали обозначаться главные его требования, как то: богослужение по старым книгам, прибавление слова истинного к Символу веры о Духе Святом, двойное пение аллилуйя вместо тройного, двуперстное знамение креста вместо триперстного, хождение по солнцу вокруг церкви, вместо того чтобы ходить напротив, осьмиконечный крест вместо четвероконечного, начертание имени Господня словом Исус вместо Иисус, которое почитали раскольники ошибочным и даже хульным, и поклонение только одним старым иконам или тем, которые писались по их образцу³⁷.

В таком положении были дела церковные, когда в 1666 году пришли Восточные Патриархи для суда над Никоном Патриархом. Все пастыри Русские вторично соединились в их ожидании и продолжали заниматься исправлением книг церковных. В исходе года Патриарх Никон вызван был на суд, после восьмилетнего своего удаления, из ближайшей его обители Нового Иерусалима. Не здесь место входить в разбирательство сего суда, но то достойно внимания, что не за книжное исправление был он осуждён, как это явствует из соборного даяния, напечатанного в полном собрании законов. Нет, там было поставлено в вину Никону, что он досадил кроткому Государю и прилепился к вещам, неподобающим Патриаршей власти и достоинству: сам произвольно оставил свой престол, а между тем действовал самовольно и после, занимался строением монастырей, давая им неподобающие названия Нового Иерусалима, Вифлеема, Голгофы. С некоторыми из духовных поступал очень сурово и даже духовного своего отца наказал телесно, поносил некоторых бояр и греческих Патриархов, лишил одного Архиерея сана сам собою, без Собора, анафематствовал некоторых Архиереев без всякого испытания и пренебрегал власть и достоинство судивших его. Во всех сих обвинениях видны действия человека, привыкшего к властительству и раздражённого против унижавших его достоинство, но ереси не видно никакой.

Что касается до Павла Коломенского, то мы уже видели на основании какого мнения Вселенского Патриарха был он лишён сана, и, хотя Собор говорит, что с ним поступлено не порядком, и что он даже наказан телесно, отчего сделался почти вне ума и мог даже погибнуть в таком состоянии, однако не сказано, что он был невинно лишён своего сана, и сан ему не возвращён. Наказания же телесные, особенно расстриженных, были в духе того времени. Собор поступил с ним столь же строго, сослав его в заточение на дальний север, в монастырь Палеостровский, где он умножил еще свою вину, сделавшись возбудителем раскола и мятежа Поморского. Не следует, однако, полагать, будто бы Собор одобрил все церковные распоряжения бывшего Патриарха. Нет, он отменил строгое его запрещение освящать воду в Навечерие Богоявления и приобщать преступников накануне их казни, называя неправильным то и другое. Собор мог бы, если бы находил причины, то же сказать и о церковном исправлении, особенно при неудовольствии многих из судей против подсудимого. Но, напротив, о его служебнике, сказано в свитке соборном: «да будет ведомо от нашего освященного Собора о книге сей, что не просто от своего разума сделаны некоторые исправления, но прилежным рассуждением и опытным рассмотрением Святейших Патриархов, и единогласным советом всех Архиереев греческих и русских, утверждено сие чиноположение. Приемли оное, ибо во многом совете спасение, как от самого Христа устроенное и проч.³⁸».

Обратимся к самому Никону: лишенный сана, простым монахом сослан был он в заточение на Белоозеро, где еще пятнадцать лет подвизался в самых трудных подвигах иноческой жизни, на самом деле оправдав то, что сказал Восточным Патриархам, когда они хотели снять с него клобук, что иноческого образа никто его лишить не может. После кончины родителя, Царь Феодор Алексеевич, вспомнил о своём крестном отце, когда уже третий Патриарх Иоаким восседал после пего на кафедре Московской, и пожелал возвратить старца Никона в основанную им обитель Нового Иерусалима, но уже он был на пути к горнему. Болезненного едва могли довести водою до Ярославля и тут он мирно отошёл ко Господу, посреди плача многочисленного народа. Так суждено было окончить дни свои великому мужу Церкви, который всегда открыто действовал пред лицом её, на низшей степени, как и на высшей, потому что искренно и неукоризненно предан ей был во всю свою жизнь, хотя и увлекался иногда пылкостью своего характера. Но так случается с великими гениями, которые, выступив сами по своей природе из обыкновенных размеров, не вникают, что их не могут понимать современники, потому что они далеко опередили век свой.

С почестями Патриаршими предан был земле великий Никон, под Голгофою, основанной им обители Иерусалимской, и благочестивый Государь спешил исходатайствовать ему, от Восточных Патриархов, снятие падшего на него осуждения и признание его в прежнем святительском чине. Вот современное свидетельство, из прощальной грамоты Вселенского Патриарха Иакова, которая достигла Москвы уже после кончины разрешаемого: «не вин ради душевных или телесных, отчуждающих архиерейства, без возврата и врачевания, осужден был Никон, ниже согрешил он против благочестия или божественного предания, ибо не где на совет нечестивых и не ста в путь грешников, но был непоколебимым столпом благочестия и преизрядный вразумитель божественных канонов, неизреченный ревнитель отеческих преданий и их достойный оберегатель, яко же человек, человечески болезную, от малодушия несколько объят и унынием быв побежден, оставил свое место и, ради сих вин, явился груб и неприятен, хотя и осужден был по законам, но потом смирением, злостраданием, постом и молитвами непрестанными и бдениями всечасными, яко злато в горниле искушен был и явился, яко всеплодие и жертва Бога Живаго. Посему, согласно желанию благочестивого Царя, законно воззван он паки в Архиерейское и Патриаршее достоинство, и с прочими Патриархами Московскими должен восприять законное поминовение». Такая правда воздана была усопшему, хотя и поздно, и если бы не были прерваны его благонамеренные действия против рождающегося раскола, можно было бы в самом начале победить зло³⁹.

В 1667 году начался собственно великий Собор, украшенный присутствием двух Патриархов, Паисия Александрийского, Макария Антиохийского и третьего Московского, когда на место Никона рукоположен был смиренный Иоасаф, из Архимандритов Сергиевой Лавры; 14 Митрополитов, из коих половина греческих, присутствовали на оном, и 8 Архиепископов, 3 Епископа, 20 Архимандритов, 8 Игуменов и 13 Протопопов, так что в отношении не одной лишь Российской Церкви, но и греческой, Собор сей может иметь достоинство Вселенского ибо Восточные Патриархи имели голоса и Антиохийского и Цареградского. Посему и тягостен великий Собор для раскольников, хотя он действовал в 1667 году, то есть после поставления Иоасафа в Патриархи, однако они, как бы забыв о том, принимают в расчёт своей церковной эпохи только время суда над Никоном, а не церковные распоряжения, после него бывшие, и называют Собор Антихристовым, от того, что число 666 в Апокалипсисе (Откр.13:18), относится к имени таинственного зверя, ратующего против Церкви, и число сие называется звериным. Кроме самой нелепости такого применения, тут две пристрастные ошибки: откинута буква а, знаменующая цифру тысячелетия и вместо 7 поставлено 6, не смотря на свидетельство самого свитка соборного бывшего уже в 1667 году. Они говорят, что истинная Церковь взята была на небо в 1666 году и уже более не обретается на земле, по их суемудрию, потому что сами добровольно от неё отпали, несмотря на все пастырские внушения.

Вот что определил Патриарший великий Собор в отношении Стоглава, как имеющий власть разрешать определения Собора меньшего: «что писано о знамении честнаго креста, т. е. о сложении двух перстов, и о сугубой аллилуйя, и о прочем, то писано безрассудно, простотою и невежеством в книге Стоглава, и клятву, которую безрассудно и неправильно положил, мы, православные Патриархи и весь освященный Собор, ту неправедную клятву Макария и того Собора разрешаем и разрушаем, и тот собор не в собор, и клятву не в клятву и ни во что вменяем; ибо тот Митрополит Макарий и бывшие с ним мудрствовали безрассудно, и как восхотели сами собою, не согласуясь с греческими и древними славянскими харатейными книгами, ниже с Вселенскими Патриархами о том совещались⁴⁰». Если Собор, разрушая даяния Стоглава, приводит имя Макария, хотя и не подписал он его актов и не держался его мнений, то это лишь потому, что на него, как на предстоятеля ссылались отступники Православия. Собор, не входя в разбирательство его участия, для большей твердости опровергает и его суждение, если оно действительно было, тем паче, что противники не вошли бы по своему обычаю в такое подробное исследование истины.

Собор Патриарший еще с большею строгостью, нежели сам Никон, определил о сугубой аллилуйя: «что статья, в жизнеописании Евфросина Псковского, есть ложная, сонное мечтание, произведение сочинителя льстивого, и лживое писание на прелесть благочестивого народа», а о мнимом писании Феодорита, касательно двуперстного знамения, припечатанном при новых книгах Патриарха Иосифа: «что оно сложено от некоего раскольника и скрытого еретика, и напечатана безрассудно, невежеством, в псалтыре и иных книгах, из коих повелело искоренить оное, дабы никто ему не веровал». Патриарх Никон, несмотря на свою ревность и смелый характер, не отважился, однако, положить такое мнение на действия своего предместника и Стоглава. Четвероконечное знамение креста на просфорах признано было правильным, по свидетельству великих учителей Церкви, Афанасия и Дамаскина, и, кроме исправления книжных погрешностей, Восточными Патриархами замечены были до 25 погрешностей, которые оставлены без внимания Никоном. Так, например, они запретили Архиереям посвящать более одного диакона и священника на Литургии, священнику восходить на горнее место, архимандритам, имеющим служение архиерейское, осенять в присутствии Архиерея, и еще несколько иных замечаний сделано касательно обрядов церковных и даже местных обычаев.

Следственно, можно сказать, что Собор 1667 года совершил, через 160 лет, начатое одним учёным мужем, Максимом Греком, церковное исправление книг, которое несколько раз прерывалось от внутренних смут и только Никоном Патриархом введено было на тот царский, по истине, путь совещания соборного, без которого бы никогда не могло увенчаться желанным успехом. Не должна ли всегда остаться ему благодарною Церковь за такой подвиг, которого пламенно желали все его великие предшественники, начиная от Макария, Иов и Гермоген и Филарет, и которым воспользовались его преемники? Для большей твердости своего определения, великий Собор Патриарший, представлявший всю соединенную Церковь Греческую и Российскую, положил: «что если кто отныне не послушает повеления и завещания его во всем том, что он постановил о новоисправленных книгах и о крестном знамении, об аллилуйя и о прочем, – такого противника, Собор по данной ему власти от Всесвятого и животворящего Духа, если будет священного чина, извергает и отлучает, а если мирянин, отлучает и анафеме предает, как еретика и противника, отсекая его как гнилой член от Церкви Божией, доколе не образумится и не возвратится к правде покаянием».

Между тем, для вразумления отступников, дабы не могли они сказать, что на них действовали только мерами строгости, без удовлетворения их вопросов, поручено было Симеону Полоцкому, ученому наставнику царственного отрока Петра, написать ответы на 30 вопросов Никиты Пустосвята и на 70 Лазаря. Он это исполнил книгою, под названием Жезл правления, которая была одобрена Собором, но мало принесла пользы, как все последующие, столь же благонамеренно написанные, потому что приверженцы старины, большею частью безграмотные, более верили своим невежественным вождям, нежели свидетельству книжному, где указывалась истина. Челобитные Никиты и Лазаря под разными видами повторялись и в последствии, как будто не было на них ответа. До какой степени мелки и невежественны притязания их, уже не только к словам, но даже к буквам, можно видеть из вопросов Лазаревых, который уверял: будто Никониане обратились к идольским жертвам, от того, что на конце 50-го покаянного псалма, «помилуй мя Боже» слово: телец поставлено было во множественном «тогда возложат на олтарь твой тельцы». По их мнению, следовало писать тельца, потому что, по неведению славянского языка, они не разумели, что буква ѧ выражает не единственное, а множественное число, тельцы, а не тельца; и между тем от одной буквы они выводили целую ересь и даже язычество. Таковы были сии ревнители!

По повелению того же Собора был напечатан в следующем году новый служебник, в предисловии коего опять повторено для назидания ищущих правды: «что святейшие Патриархи деяния сего Собора, испытав, одобрили и благословили, ибо сие есть предание Апостол и Св. Отец и древней чин Церкви, и книги новопереведенные и исправленные суть правые и согласные с греческими. И великий Архипастырь Иоасаф, рассмотрев деяние соборное, утвердил оное своим благословением». Касательно же крестного знамения сказано в свитке соборном, составленном вкратце из всех деяний Соборов, бывших по делу о исправлении церковном: «что троеперстное знамение имеют все народы Христианские, соблюдающие Православие, и содержат оное предание издавна от Востока и Запада, как и ныне водится в России, что поселяне наши, неизменно по древнему обычаю, знаменуются тремя перстами».

Теперь следует обратить внимание на то, как поступлено было с начальниками раскола, которые особенно воспользовались смутным временем между патриаршества, чтобы распространить свои толки, хотя некоторые были столь нелепы, что их даже обличали другие ревнители раскола. Так, например, диакон Феодор обличал своего учителя Аввакума, который, однако, стоял во главе всех, в его заблуждениях о Святой Троице. В своих письмах к сему Феодору и Игнатию чернецу Соловецкому, Аввакум нелепо говорил: «что Пресвятая Троица тресущна и восседает на трех престолах, а Христос восседает на особом престоле», к тому подобное. He повторяя всех его бредней, о воплощении Христовом и душе человеческой, можно судить и по сим кратким образцам, каково было образование сего начальника раскола, который учил других не покоряться Церкви и даже предавать себя самосожжению, лишь бы не следовать её уставам. Каково же долженствовало быть невежество его слепых последователей, принявших в последствии даже название Аввакумовщины, как почетное?⁴¹

Хотя в житии его, писанном раскольниками, сказано, будто он был расстрижен рукою самого Патриарха Никона, однако окончательно лишён сана определением Собора, отлучён от Церкви, как нераскаянный отступник, вместе с попами Никитою и Лазарем, и вторично сослан в Сибирь в пределы Тобольские. Но так как Никита изъявил раскаяние и обещал держаться Православия, то Собор милостиво принял его и разрешил от клятвы. Насколько лет спустя Пустосвят показал, каково его раскаяние, возбудив стрелецкий мятеж, при малолетстве будущего Императора Петра. Лазарь, писавший другую челобитную, был сослан также в Тобольск, где, по свидетельству очевидца (как писано в Розыске Святителя Димитрия), был виною многих соблазнов по своей нетрезвой жизни и нелепым толкам. Такому же отлучению и заточению подверглись закоснелые в расколе чернец Соловецкий Епифаний и диакон Феодор.

В книге описания осады Соловецкой обители, в стенах коей расколоучители возмутились против власти законной, сказано высокопарным сочинителем, будто бы Лазарю и Епифанию отрезаны были языки, и первый исцелился немедленно, а второй при встрече с Аввакумом в селе Братовщине, когда все они посланы были в заточение. Такими ложными чудесами домогались ревнители раскола прославить первых своих начальников. Из последующей истории известно, что Аввакум, раздраживши дерзкими письмами Царя, из своего заточения, подвергся, наконец, гражданской казни в Пустозерске, вместе со своими сообщниками Феодором, Лазарем и Епифанием, но это было много лет спустя после Собора. О священнике Иване Неронове ничего не было определено, потому что, вероятно, он умер прежде Собора, а бывший Коломенский Епископ заточен был в Палеостровский монастырь, где возбуждал смятение Поморян, как Пустосвят в Москве.

Таким образом великий патриарший Собор 1667 должен почитаться, в церковной истории нашей, эпохою, после которой явно открыл себя таившийся дотоле раскол, и с сего времени начнется печальная повесть всех его противодействий власти, равно духовной и гражданской не только словом, но и оружием. Как, по изречению Евангельскому, всякий познается от своих плодов, и не может злое древо принести плодов добрых и наоборот, доброе злых, (Мф.7:17–18) так, и по сим горьким плодам буйства и мятежа, можно будет судить, каким духом проникнуты были первые двигатели раскола, и что они оставили своим последователям! По особенному Промыслу Божиему о своей Церкви, в обличение её отступников и во свидетельство твёрдого взаимного союза Церкви Православной, Греческой с Российскою, никогда столько первостепенных Восточных Святителей не посещало России, как во время патриаршества Никона. Если при благочестивом Царе Феодоре Иоанновиче Патриарх Антиохийский Иоаким и вскоре после него Вселенский Иеремия пришли и содействовали учреждению патриаршества в России, если после смут самозванцев все Патриархи Восточные послали благоговейного Феофана Иерусалимского утвердить Православие в России и патриарший престол Филарета Никитича, то при Никоне все четыре Патриарха являлись, один за другим, в столице Российской: сперва Афанасий Константинопольский приносит со собою чин Литургии архиерейской, вслед за ним Иерусалимский Паисий даёт благоразумные советы Никону о исправлении книжном, потом сам он вызывает Патриарха Антиохийского Макария и Гавриила Сербского для соборного исправления, и, наконец, когда оно окончено, приходит тот же Макарий и Александрийский Патриарх Паисий, хотя и для суда над самим Никоном, но и для одобрения того, что он исправил, по вселенскому совету всех Патриархов Восточных. При таком облаке свидетелей (Евр.12:1), каких еще свидетельств требовать беспристрастному искателю истины?

Доселе мы только видели смена расколов, как мало по малу пускали они корни в Русскую землю, и какими мерами убеждения противодействовала им Церковь, стараясь увещаниями обратить неразумных ревнителей. Теперь увидим мы и горькие их плоды, ознаменовавшиеся мятежами и кровопролитием, потому что дух сопротивления законной власти церковной, необходимо отзывался непокорностью власти гражданской, как проистекающих от единого начала, а в некоторых людях дух мятежа против власти государственной, как орудием, воспользовался мятежным духом против Церкви. Многовековой опыт засвидетельствовал, как ошибочно мнение, что можно быть вместе верным сыном отечества и неверным сыном Церкви. Не стану говорить о частных смятениях, которые, по местам обнаруживались под предлогом исправления книжного, как, например, в Ниловой пустыни, это ничто в сравнении с девятилетним мятежом Соловецким и стрелецким Никиты Пустосвята, которые были возбуждены начальниками расколов, будто бы за дело веры, и с разбоями Стеньки Разина, где они являлись только участниками, а не стояли во главе. Но и небольшое смятение в Ниловой пустыни замечательно по тому, как оно описано у самих раскольников, ибо в их похвальбе выражается их дух.

Когда, по распоряжению епархиального начальства, повелено было в сей пустыне совершать обряды церковные по древнему чину, изложенному в служебнике, с утверждения Восточных Патриархов, и посланы были от Тверского Архиерея духовные лица для наблюдения за порядком, возмутились мнимые ревнители старины против власти святительской. Иноки сговорились стоять за свои старопечатные служебники и просфоры с осьмиконечным крестом, и велели пономарю Корнилию наблюдать в алтаре, чтобы священник не дерзал поступать по новизне, как они называли, по своему неразумию, исправление книг, обещаясь за него вступиться, если произойдёт смятение. Корнилий сперва запрещал словом, служащему иерею, совершать проскомидию на пяти просфорах с четырёхконечным крестом, потом же, когда священник напомнил ему о его пономарской обязанности, не дозволяющей прорекать иерею, безрассудный ревнитель ударил его по голове кадилом, с горячими углями так сильно, что и кадило разбилось, за что от расколоучителей назван новым Финеесом. Посланные от Архиерея, услышав шум, вбежали в алтарь и исторгли оттуда дерзкого пономаря, иноки же собравшись отовсюду в церковь, схватили что кто мог: подсвечники, ключи и книги, и начали жестокую битву внутри храма, так что церковный помост обагрился кровью: до такого неистовства дошли мнимые ревнители старины! Корнилий же бежал и укрылся в пределах Олонецких⁴².

Смятение и осада Соловецкой обители описаны также одним из начальников раскола, Семёном Денисовым, из рода Князей Мышецких, и, можно судить по высокопарному началу, какого доверия заслуживает его книга. Смешивая баснословные предания с Христианскими, он хочет подражать древним языческим поэтам, и говорит: что если Омир⁴³ столько потрудился, для описания разорения Троянского града и подвигов за честь отечества храбрых витязей, то ему наипаче подобает изобразить вящий подвиг чудных мужей во святой обители, за законы родительские пострадавших, позабыв, что они мятежно восставали против своего законного Государя. Книга Денисова, напечатанная в Полоцких типографиях, вместе с так называемою челобитною Соловецкою и некоторыми другими нелепыми статьями, о крестном знамени и белом клобуке, ходит, однако, как заветная, по рукам глаголемых старообрядцев, и служит основанием их догматов. Кем же написана была сия знаменитая челобитная и кто были действительно защитники, или вернее сказать, мятежники Соловецкие? Это достойно внимания и явствует из современных посланий Митрополита Тобольского Игнатия, которому можно верить, потому что он был уставщиком сей обители, три года спустя после мятежа⁴⁴.

Он пишет: «что из Авакумовых и Лазаревых учеников, некоторые прибежали в страны северные, на остров Соловецкий и там возмутили обитель преподобных Отцев Савватия и Зосимы, со всем её братством, так что и словом нельзя сего изобразить. К их же беснующемуся обществу прибежали достойные помощники из Астрахани, товарищи донского атамана, богоотступника Стенки Разина, и когда взошли в обитель, то у всего братства, как иноков, так и бельцов, отняли всю власть и, поставив своих начальников, начали быть во всем противны не только Св. Церкви, но и благочестивого Царя не хотели иметь Государем. Отступники Донские казаки льстиво говорили: «постоите, братие, за истинную веру и не креститесь тремя перстами, то есть печать Антихристова!» Казаки же с ними притворялись, чтобы, умертвив все братство, овладеть богатством обители». О разбоях Стенки Разина, которые приводили в ужас не только берега Волги и Каспийского моря, но и дальнюю Персию, кто не слыхал! Как ворвалась предательски шайка его в Астрахань и там умертвила все власти, разграбив город, Святителя же, Митрополита Иосифа, мученическою смертью уморила: сперва жгли его малым огнём и потом свергли с бойниц городских. Сих-то дивных мужей подвиги, напоминавших будто бы Троянские, описал Денисов.

Самая челобитная, которая имеет такую известность между раскольниками, писана не от имени настоятеля обители со всею братией, но от лица келаря Азария и казначея Геронтия, избранных во время мятежа, вопреки законного порядка, без благословения патриаршего и соборного, как о том сказано в грамоте Государевой, следственно не истинными представителями братства святой обители⁴⁵. Если они ее писали, судя по заглавию челобитной: «благоверному и благочестивому и в Православии светлосияющему, от небесного Царя помазанному в Царях всея вселенныя, Государю своему, и прочее», то должны бы памятовать долг присяги, а не восставать на него с оружием, девять лет воюя за крепкими стенами против царского войска. Челобитная сия не есть что-либо новое, по составлена из тех же почти статей, как и челобитные попов Лазаря и Никиты, на которые был уже обнародован ответь в книге: «Жезл правления». Не смотря на то, она была вновь оглашена самим Пустосвятом, на стрелецком мятеже, который он возбудил несколько лет спустя. Лучшим её опровержением могли служить древние книги рукописные, хранившиеся в обители Соловецкой, где можно было усмотреть, как в старину творили крестное знамение и пели аллилуйя, но составители челобитной много потрудились и над искажением монастырских рукописей, даже с утратою смысла речи, вымарывая и выскабливая везде слово: три перста, чтобы ставить два и т. п. – Весьма хорошо они знали, что действовали не против Никона Патриарха, которого называли уже «бывшим», а против самого Царя, «скопом и заговором», как сказано о них в грамотах царских, но в этом случае, как и во всех подобных, вера служила только покровом, действовало же своеволие против всякой власти, еще более гражданской, нежели духовной.

Книга, изданная в 1841 году, под заглавием: «истина Соловецкой обители против неправой челобитной о вере», весьма хорошо обличает всю нелепость её и подлоги по всем пунктам, на основании подлинных актов Соловецкой обители, и кроме прежних ответов патриарших, недавняя «беседы к глаголемому старообрядцу», непререкаемо опровергают все суемудрые притязания сей челобитной. Так, например, в сих беседах указано множество мест из древнего сборника XI века, где имя Господа Иисуса безразлично написано с двумя буквами и с одною; достаточно кажется таких свидетельств для удостоверения, что двойное и (иже) в имени Иисусовом не есть новизна, и тем не искажено благословенное его имя, как уверяют мнимые ревнители, однако, они остаются при своём мнении, хотя примеры указаны и самые книги им доступны⁴⁶. От чего же такое закоснение и упорство? От того, что не ищут истины и не за веру подвизаются, а за старые толки отцов, которые дают их последователям исключительное положение, выходящее из общего порядка гражданского и потому особенно благоприятное их вождям, большею частью равнодушным к тому, что они называют старым и новым. Предложу исторически, без восторженности Денисова, сказание о мятеже в Соловецкой обители.

По её архивным сведениям, видно, что до 150 человек недовольных, как гражданскими преобразованиями, так, в особенности, церковным исправлением книг, были туда сосланы, и во главе их стал друг Аввакума и Лазаря, начальник печатного двора, Князь Львов, удаленный за искажение церковных книг при Патриархе Иосифе. Он возбуждал невежественную толпу не принимать того, что, по его мнению, казалось нововведением, так что настоятель, Архимандрит Варфоломей, принуждён был донести о том Царю и сам вызван в Москву. Прислан был другой настоятель, с бывшим Архимандритом Саввина Монастыря Никанором, но первый не был принять в обитель, а другой остался в ней, будто бы для увещания, сделался там главою раскола. Безуспешными оказались увещания иного Архимандрита Ростовского Сергия, нарочно присланного для вразумления невежд, но хотя удалены были в то время из обители Князь Львов и сообщник его казначей Савватий, однако, посеянные ими плевела далека пустили корни. Новые книги, то есть исправленные по древним рукописям служебники, не были даже раскрыты. Самозванцы, монах Азарий, из простых будильников переименованный келарем и сын подьячего Геронтий, назвавшийся произвольно казначеем, с несколькими соумышленниками, послали от себя челобитную Царю, как бы от лица всей братии, хотя не все в ней участвовали. Тех же, которые не приставали к их соумышлению, накрепко запирали в трапезу, как это видно из показания одного из старцев Соловецких Варлаама⁴⁷.

Между тем к возмутителям набежали другие мятежники, из Донских казаков Стенки Разина, не ради духовных целей, но, чтобы разграбить обитель, когда она будет совершенно в их руках. Они поставили себе начальниками, из числа своих сотников, Фаддея Бородина и Ивана Сарафанова, которые сделались полновластными распорядителями монастыря и на все отважились, зная, что не могут ожидать себе помилования за прежние свои дела. Когда услышали, что соборный старец, посланный с челобитною к Царю, был задержан в Москве, и что Государь, объявив неудовольствие за их дерзость, велел отобрать на время все вотчины монастырские, они со своей стороны объявили, что союз со Царём кончен, и что кто стал бы за него молиться, тот им открытый враг, употребляя при том такие речи, что не только написать, по и помыслить о них страшно, по свидетельству допрошенных в последствии. Они надеялись на крепость стен монастырских, вооружённых 90 пушками, на множество пороха и свежих запасов и, разодрав или разбросав в море до 200 книг новой печати, дерзнули даже открыть пальбу по малочисленной дружине царской, присланной более для вразумления, нежели для покорения оружием обители. Самозванец келарь Азарий и Донской казак Бородин, первые отважились на такую неслыханную дотоле дерзость, в которой не хотели принимать участия даже и те, которые сопротивлялись книжному исправлению, но их жестоко наказывали, били плетьми, морили голодом в тюрьме и счастлив был тот, кто при самом начале мятежа успел бежать из обители. Старца Варлаама, 37 лет в ней жившего, год держали в тюрьме, не давая по пяти дней пищи, иеромонах Амвросий бежал, но его поймали и заперли, других двух, Павла и Дионисия, били плетьми за несогласие с крамольниками. В начале 1669 года был заперт монастырь, и, хотя зачинщики мятежа, Азарий и Бородин, который дошёл до такого неистовства, что жёг и рубил все кресты с титлами, сами попались в руки царской дружины, в конце того же года, и заключены в Сумской острог, однако сообщники их продолжали начатый мятеж. Во главе их стали сотник Исайя Воронин и Самуил из Кеми, с другим писателем челобитной Геронтием, и осада продолжалась девять лет.

Если, быть может, покажется странным, каким образом столько времени могла сопротивляться одна обитель, хотя и крепкая, войскам царским? То надобно обратить внимание на то, что вначале не ожидали такого сопротивления, и потому стряпчий Волохов был только послан, с сотней стрельцов, для водворения Архимандрита Иосифа и отобрания монастырских вотчин кругом поморья. Когда мятежники открыли по нём пальбу, он не мог им отвечать, не имя при себе пушек и довольствовался только тем, что ловил выходивших из ограды или искавших возмутить окрестные берега. Выходцы говорили, что в монастыре заключено до 200 человек братии и до 300 бельцов и что во всю осаду вымерло там и убито на станах не более 33 человек: это согласно с раскольничьими помянниками, где записаны только 30 пострадавших, из них 15 послушников и 15 мирян, и один только Архимандрит Никанор. Восторженный же историк Денисов уверяет, что в осаде сидело до 1500 человек, из коих пострадало до 500, но, конечно, не были бы забыты и их имена в синодиках: вот как можно верить словам лжеучителя! Мятежники отвечали стряпчему Волохову, что «есть ли и тьмами лютое постраждут, но древнего благочестия законов отречься не могут», вследствие чего, совещавшись соборно между собою, затворились в монастыре и начали стрелять по царскому войску. Не так поступали древние исповедники веры, но покоряясь всякой власти, как установленной от Бога, сами себя только предавали на страдания⁴⁸.

Четыре года стоял стряпчий Волохов под монастырём, на Зайчем острову, на зиму удаляясь в Сумской острог, и во все это время успел переловить только тридцать бунтовщиков, а добровольно к нему явились в острог 11 монашествующих и 9 мирян. Денисов описывает страдания, как бы некоего мученика, одного монастырского писца, которого подвергли пытке за то, что писал возмутительное послание в Кандалашскую сторону, против новопреданных уставов. На смену Волохова прислан был стрелецкий голова Иовлев, с 1000 стрельцов, но и он действовал столь же слабо, потому что добродушный Государь еще надеялся, мерами кротости, образумить мятежников. Он даже писал к ним послание и обещал полное прощение, если только обратятся к его милосердию, и такие же увещания повторялись почти ежегодно со стороны Митрополита Новгородского. Подьячий Истомин и священник Архангельского собора, приезжали в последний раз с царским словом к непокорным, но они были прогнаны с бесчестием. Оказалась явная необходимость покорить монастырь силою оружия, и воевода, стольник Иван Мещеринов, прислан был для окончательных действий с 1300 стрельцов.

Немедленно к нему явились бежавшие из монастыря 4 иеромонаха, 3 монаха и 4 послушника. В числе первых сам составитель челобитной, бывший казначеем Геронтий, и Манасия объявили, что, хотя и не принимают определений соборных, по готовы слушать наставления, прочие же изъявили всегдашнюю свою покорность Собору, потому что вынужденно были заключены в обители. Простояв безуспешно два лета, воевода решился не возвращаться на зиму в Сумский острог и вести осаду постоянную, с подкопами и батареями, бросая раскалённые ядра в ограду. Несколько его приступов были однако отражены. Но еще находились в станах обители иноки, скорбевшее о бедственном её положении, один из них открыл тайный выход, которым прежде добывали воду, и ночью 22 января 1674 года, в зимнюю непогоду, когда мятежники беспечно отдыхали, войско царское проникло в ограду и отбило изнутри врата. Услышав шум, осажденные бросились к оружию, завязалась кровопролитная сеча, в которой убито более 100 человек стрельцов и до 130 мятежников; другие разбежались по кельям и там затворились, но верные из числа монашествующих и мирян, которые сами страдали в долгую осаду от скопища разбойников Стенки Разина, вышли со крестами на встречу воеводе царскому. Денисов уверяет, будто бы Мещеринов убедил их выйти из келий и встретить его таким образом, но кажется не было в том нужды победителю и вероятнее произвольное движение освобождённых им от плена.

Потом описывает он, как бы подвиги мученические, заслуженную казнь зачинщиков мятежа, из коих только шесть были осуждены на смерть, и прежде всех атаман их Самуил. Восхваляя его ревность и Архимандрита Никанора, он говорит, что на вопрос воеводы: как дерзнули противиться Самодержцу и отбивать посланное им войско? Оба отвечали, будто Царю не противились, а только защищали обитель от попирающих отеческие законы. Архимандрит же, бывший некогда духовником царским, сказал: «что и царскую душу в руках своих держит и никого не боится, ибо удалился от молвы житейской в стяжание чудотворцев, чтобы идти по их стопам, потому и праведно не впускали пришедших разорять». Так он разумел свое звание и долг присяги! По словам Денисова, старец, получив многие раны, брошен был на мороз во рве монастырском, но можно ли сему верить, при доказанной склонности к преувеличениям самого Денисова? Он писал также, будто бы сверх шести осуждённых, воевода велел вывести из-под караула до 60-ти иноков и бельцов и всех их предал различным казням, когда мы знаем, что в синодиках раскольничьих, их записано не более 30-ти. Нет ничего чудного в его сказании, что тела казнённых сохранились невредимы до половины лета, потому что не ранее сего времени таить лёд около Соловецкой обители. Денисов уверяет еще, будто бы и Царь Алексей Михайлович плачевно умер, в самый день взятия монастыря, когда, напротив того, кроткий Государь сей, столько щадивший мятежников, скончался мирно, неделю спустя после покорения монастыря, то есть 29-го января, напутствованный Св. тайнами, но ревнителю мятежа нужно было украсить ложью свой рассказ⁴⁹.

Однако, с умирением обители не прекратилась болезнь раскола, возбуждённого на севере. Во время девятилетней осады, постоянно выходили на окрестное поморье сеятели его из древней лавры и распространяли повсюду свое лжеучение, устрояя скиты, где собирали множество невежественных последователей, от чего и самый раскол принял общее название Поморского. Денисов, прославляя своих сподвижников, говорит, что сперва вышел из лавры старец Епифаний, называемый им многострадальным, который утвердил в расколе всю Обонежскую страну, и в последствии, взятый в Москве, сослан был в Сибирь, вместе с попами Аввакумом и Лазарем, где будто бы сожжён за веру. Но по актам видно, что они наказаны за дерзкие хулы против особы царской. Оттуда также вышел Савватий инок, который обойдя многие пустыни, нашёл себе достойный конец в Москве, приняв участие в стрелецком бунте Никиты Пустосвята, и вместе с ним осуждён на казнь. Экклесиарх Соловецкий, диакон Игнатий, шёл по их следам и обойдя Каргопольские и Обонежские пределы, собрал единомышленников в Выгорецкую пустынь, которая сделалась гнездом раскола, когда же хотели его схватить, с собранною им дружиною из 2700 человек, он бежал в Палеостровский монастырь, где поселился иной ревнитель раскола, бывший Епископ Коломенский Павел. Игнатий был убит, ученики же его сами себя предали сожжению. Примеру их подражали, в том же монастыре, другой Соловецкий инок Герман, сжёгшийся с 1500 учеников, во избежание присланных за ним воинов, и Иосиф Сухой, сгоревши добровольно в Пудожском монастыре с 1200 своих приверженцев. Денисов называет еще между своими великими старцами, проповедовавшими по всему поморью, Евфимия и Геннадия Качалова, которые до конца жизни были распространителями раскола в пустынях Олонецких, где утвердился более, нежели в иных местах⁵⁰. Он заключает повесть свою о Соловецкой осаде, призывая всех истинных сынов Церкви к подражанию столь великим подвижникам, позабыв, что все они подымали оружие против законной власти, вопреки словам Апостольским: «несть власть аще не от Бога: сущая же власти от Бога учинены суть; темже противляяйся власти, Божию повелению противляется, противляющиися же себе грех приемлют» (Рим.13:1–2).

Не прошло семи лет после усмирения мятежа Соловецкого, как вспыхнул новый, в самой столице, тем более дерзкий, что все его бесчиния, прикрытые знаменем веры, совершались в присутствии всего Собора и Синклита. Он был возбужден расстриженным попом Никитою Пустосвятом, который забыв принесенное им однажды покаяние, возвратился при удобном случае к прежним толкам. В числе его сообщников были некто монах Сергий, составитель новой челобитной по образцу Никитиной, Савватий, бывший в осаде Соловецкой, и еще два выходца лесов Волоколамских. Был между ними и простой послушник обители Желтоводской, Савва, который заступал важное место, как грамотный и описатель мятежа сего, и весьма счастливо, что нашелся из числа самых мятежников свидетель, для подтверждения современных сказаний Патриарха Иоакима, монаха Сильвестра и боярина Матвеева (сына убитого стрельцами воспитателя Царицы Натальи Кирилловны), потому что из записок сего Саввы можно почерпнуть много любопытных сведений, о крамольных действиях невежественного скопища, для его обличения⁵¹.

Странно, однако, что все раскольники в записках Матвеева и Крекшина, называются под общим именем Капитонов, хотя скитавшийся монах Капитон не был участником мятежа и не имел такой известности, как попы Аввакум, Лазарь и Никита, оставившие по себе многих последователей. Неизвестно откуда он явился и как исчез, но увлеченный гордою мыслью о своём подвижничестве, не считал уже нужным для Церкви ни священства, ни Таинств, так как не был сам посвящён. Но Капитон не подозревал в то время, когда еще было много священников старого посвящения, что его мнение составит в последствии особенную ветвь раскола, которая примет название беспоповщины. Тогда еще ненависть его к духовной власти отзывалась только сопротивлением предстоятелям Церкви, а не явным их отвержением, но уже обнаруживалось и неразлучное с таким образом мыслей сопротивление власти гражданской. Когда же со временем окончательно разделился раскол на поповщину и беспоповщину, явилось множество Капитонов всякого толка, которые под разными видами проповедовали свое пагубное лжеучение и, быть может не напрасно, при самом начале, смешали их всех под одним общим именем, потому что одинаковый дух непокорности предержащей власти таился во всех.

Начало смятения произошло следующим образом: по смерти кроткого Царя Феодора Алексеевича, властолюбивая сестра его Царевна Софья, недовольная избранием на царство отрока Петра происками бояр Милославских, возбудила стрельцов ниспровергнуть сие благое дело и поставить Царём слабого Иоанна, вместе с юным Петром, а ее провозгласить правительницею государства. Не место здесь говорить о всех ужасах, которыми ознаменовался мятеж стрелецкий 15-го мая, неслыханный в летописях Московских, потому что никогда еще дотоле не дерзали нарушать недоступную святыню царского жилища. Избиением почти всех родственников добродетельной Царицы Наталии Кирилловны, которая сама вынуждена была выдать им любимого брата, укрытого ею в церкви, и грабежи по всем частям города не удовлетворили неистового буйства стрельцов. Но у историка раскольников Саввы, все это оговорено таким образом: «в 190 году, мая в 15-й день, по смерти Государя Феодора Алексеевича, быть чудо преславно, попущением святаго Бога, воссташа служивые люди на бояр, и убиша Князя Юрия Долгорукова, с товарищами, а после того смятения в третий день, бысть промеж ими дума и совет заедино: что в царствующем граде Москве старую православную Христианскую веру погубили, в коей Российские чудотворцы Богу угодили и прежние великие Князи и благоверные Цари и святейшие Патриархи, до Никонова патриаршества, и поискаша у себя в полку таковых людей, чтобы кто умел челобитную сложить и ответь дать Патриарху и властям, от божественных писаний: за что они власти, старые книги, которые печатаны при благоверных Князях и Царях и пяти Российских Патриархах, возненавидели и возлюбили новую Латино-римскую веру, по своей воле, а не по Божией сотворенную».

Хотя Савва, во всех состязаниях, приписывает победу мнимым старообрядцам, однако, из его рассказа, можно видеть тайные пружины и приготовления мятежа сего, иначе нам бы только было известно его заключение в грановитой палате: Савва рассказывает, не подозревая, что сам на себя пишет обличения. При всей ревности стрельцов за, так называемую, старую веру, не обреталось между ними человека, который мог бы составить челобитную. Так мало разумели они то, чего хотели! Стрельцы Титова приказа стали расспрашивать, нет ли грамотного между посадскими людьми, из ревнителей старой веры? И, по долгом совещании, обрели инока Сергия, нового Илию и адаманта, по словам Саввы. Но инок сей, бродивший между мирскими людьми, вместо обещанного пребывания в стенах обители, очевидно заслуживал не похвалу, а порицания и суда. С его благословения начали писать челобитную о старой будто бы вере в доме одного посадского. На другой день призвали некоторых стрельцов, которых Сергий возбуждал стоять за старую веру, но их самих не выдавать, хотя готовы пролить кровь свою за древнее благочестие (зачем же было просить защиты?). Стрельцы обещались за одно с ними жить и умереть и, выслушав с изумлением челобитную, говорили: «мы во днях своих не слыхали столикого описания ересей в новых книгах!» Итак, если бы не беглый инок, то стрельцы и не подозревали бы, за что они ревнуют! Сотники созвали всех стрельцов своего приказа в съезжую избу и велели одному из своей среды читать вслух челобитную. Но так как он не разделял речь от речи и читал невнятно, то никто его не понял. Пригласили Савву и он стал читать толком, раскрывая мнимые ереси, так что многие прослезились и воскликнули: «подобает, братие, постоять нам за старую православную веру; если мы за тленное готовы были сложить головы, то кольми паче за Христа света!» и, списав для своего приказа челобитную, подлинную возвратили в посад.

Возвестили о том князю Хованскому, который после первого возмущения, стоившего столько боярской крови, назначен был от царевны Софьи начальником стрелецкого приказа, вместо убитого князя Долгорукого, и сам в последствии был казнён вместе с сыном, за участие в третьем бунте. Таковы были ревнители старой веры! Обрадовался князь доброй вести и спросил только: «есть ли между ними кому давать ответ против властей, ибо дело это великое и надобно людей учёных?» Ему отвечали: «что есть инок у них весьма искусен божественному писанию, и много посадских людей о том ревнуют». Князь велел их привести к себе и, испытав Сергия, объявил ему, что сам он хотя и грешен, но держится старого благочестия. Однако, выслушав челобитную, заметил, что простому иноку не по силам будет восстать на столь великое дело, хотя и обещает всех обличить, и спросил; «нет ли еще кого из учёных?» Когда же сказали ему о Никите, бывшем попе Суздальском, уже расстриженном, успокоился, говоря: «против того нечего молвить, он им всем уста заградит. Сам же я, хотя и рад вам помогать и вас не выдам, но в этом дал не искусен, навыкнув чину воинскому, а не духовному».

Стрельцы и их возбудители просили князя, чтобы он для них устроил Собор, всенародный на лобном месте, в присутствии царей и царицы Натальи Кирилловны, Патриарха и всех Архиереев, или в Кремле у Красного крыльца, и как можно скорее. Князь отвечал, что в назначенный ими день неудобно, потому что цари должны венчаться скоро на царство и может сделаться смятение в народе, но Сергий и выборные говорили: «что можно венчание отложить до другого воскресенья». Вот как беглый инок с простыми воинами почитали себя в праве решать даже столь важное дело, каково царское венчание! Боярин с клятвою уверял безрассудных, что уже дела сего отложить нельзя, потому что все приготовлено, но что служба будет по-старому, и цари станут венчаться по древнему чину, как венчались цари Иоанн Васильевич и сын его Феодор, однако, не мог их переубедить и, чтобы успокоить, обещал для них Собор в назначенный день.

Наступил пяток и стрельцы, отслужив у себя молебен, пришли в Кремль, предводимые слепыми своими вождями: беглым Сергием с крестом в руках, расстригою Пустосвятом с Евангелием, и новым выходцем Волоколамских лесов, Савватием с иконой Страшного суда. Народ столпился у Красного крыльца, любопытствуя какая причина такому сборищу? Князь призвал выборных и их старцев в ответную палату и к ним вышел, со множеством дьяков. Приложившись к святыне, лицемерно спросил он, как бы, ничего не ведая о том, что сам устроил: какая вина их прихода? Расстрига отвечал: «мы пришли побить челом Государям о старой вере, чтобы велел Патриарху служить по старым служебникам, на семи просфорах, не на пяти, и крест был бы двучастный, а не крыж латинский, да утихнет смятение. А если Патриарх на это не согласен, то велели бы дать ему праведное с нами рассуждение, почему он так поступает вопреки Божественного Писания, и ссылает ревнителей отеческих законов, а Соловецкий монастырь велел вырубить весь, и за ребра перевешать и на морозе выморозить?» Мы уже видели истинную повесть об осаде Соловецкой. Боярин отвечал: «я и сам верую по старым книгам», и прочитав Символ с приложением, перекрестился двумя перстами. «Есть ли у вас челобитная?» – спросил он. Ему представили две, из коих одна была вероятно старая Никитина. Пустосвят опасался, что князь их не возвратит, и не по чем будет отвечать на Соборе, но боярин обещал с клятвою и, трижды ходив в верх к Государям, принёс ее обратно с таким словом, что на эту челобитную недели на три есть дело, кроме свидетельства книжного, и Патриарх упросил царей, чтобы до среды отложить рассуждение соборное. Пустосвят опять стал приступать, чтобы царское венчание было по старому чину и обедня на семи просфорах, и боярин, чтобы от него освободиться, предложил ему испечь просфоры с восьмиконечным крестом, которые сам обещал отнести Патриарху, и заставить его на них служить⁵².

Между тем подошли еще иные ревнители из Волоколамских лесов, вызванные Саввою, и в день венчаная царского была голка, т. е. сборище в Титове стрелецком приказе. Пустосвят велел искусной вдове испечь просфоры и сам понёс их боярину, но от тесноты народной не мог проникнуть даже до собора и возвратился осмеянный. Благоразумные люди Титова приказа, как их называет Савва, видя, что нет согласия в иных толках о правоверии, совещались между собою, и выбрав старых стрельцов, с благословения своих монахов, послали их по всем приказам с челобитною, чтобы к ней прикладывать руки, и Савву с ними, чтобы было кому читать неграмотным. Девять приказов на то согласились, а 10 Пушкарский отказал, и сделалась между ними большая распря. Смышленые говорили: «как нам прилагать руки к тому, в чем против Патриарха не сумеем отвечать? И старцы наши смутившись уйдут, потому что это дело патриаршее, а не наше». Так все и решили, чтобы им без рукоприкладства стоять за правую веру и не давать себя мучить, а подписанную челобитную положили за печатью в Титове приказе. Велели же подать другую, более пространную на 20 столбцах, от лица всех православных Христиан⁵³.

Выборные заблаговременно пошли спросить князя: когда велит прийти отцам их на Собор? И князь спросил их трижды, как бы от имени Государей: «все ли они готовы стоять за старую веру?» Услышав же, что все готовы за нее умереть, сам повёл выборных и посадских к Патриарху. По сказанию Саввы, пока ходил боярин в крестовую патриаршую, велено опять было перепоить выборных, и они подошли к благословению, а верные не подошли и крайне смутились, предвидя, что не будет успеха. Боярин, на вопрос Патриарха, о причине пришествия? Отвечал от лица всех: «что надворная пехота Государева пришла бить к нему челом о старом благочестии». Патриарх напомнил им сперва, что, по апостольским правилам, мирянам не подобает судить Архиереев, а должно повиноваться им, как своим учителям, и объяснил, что не новую какую-либо веру проповедует, последует же соборному определению Восточных Патриархов. Тогда поставили в ответчики против Патриарха одного посадского Павла и самого Савву, и они, будто бы, так сильно ему говорили, все из Священного Писания, против Никона, что Патриарх не знал уже как им отвечать, и только тем отговаривался, что три дня не ел и от того так ослабел. А боярин похвалил Павла, что в нём такого человека не чаял. Когда же Патриарх спросил Павла и Савву: кто они? Оба ревнителя солгали, страха ради, один назвался Иваном, а другой посадским человеком и потом вторично солгал на вопрос Митрополита Нижегородского, который начал его распознавать: как его зовут? – Василием, да еще и стрельцом, что подтвердили и другие стрельцы. Так стояли они за истину и сами сознаются искренно в этой лжи. Утомительно было бы повторять все словопрение, не представляющее ничего нового в обычных нареканиях раскольничьих. Говорил же не один Патриарх, но еще и Митрополиты Крутицкий и Нижегородский, которого укорял Савва, будто морит в тюрьме трёх ревнителей старого учения. Не был ли Савва сам в числе бежавших из его епархии, быв послушником Желтоводского монастыря? Вероятно, и боялся быть узнан своим Архиереем.

После долгого прения опять никто не хотел благословляться у Патриарха, кроме выборных, и все разошлись до следующей среды, в которую назначено было соединиться Собору, а до того времени были посланы от духовных властей двое, священник и иеромонах, чтобы проповедовать народу о триперстном знамении, но их побила чернь, и страх распространился между Архиереев, так что они, по словам Саввы, будто бы перестали благословлять по новому и носить ненавистные старообрядцам жезлы со змиями. Вот еще одна ложь, достойная первой: будто бы сама благоверная царица, Наталья Кирилловна, принимала участие в суемудрии и присылала нарочно сказать стрельцам, чтобы Собор непременно был на лобном месте, и ее бы звали на Собор с Государями, а в церковь бы не ходили, хотя бы и весьма их приглашали; если же не на лобном месте, то хотя промеж соборов, и трижды о том присылала просить, чтобы в грановитую палату не ходили, потому что есть против них злой умысел. Можно ли поверить такой клевете на царицу, у которой, за несколько только дней пред сим, те же стрельцы исторгли из объятий родного брата и умертвили страшною мукой? И на Патриарха выдумали, будто бы он, испугавшись, не хотел идти на Собор, а просил только, чтобы старые и новые служебники положены были в раку Петра Митрополита, заповедав пост по всей земле и, запечатав общею печатаю Собора, дабы проявилось, которые книги правы, от самого Чудотворца? На это будто бы уже соглашались стрельцы, но из дворца пришла тайная весть, чтобы запечатали не соборную дверь, а самую раку, потому что у Патриарха есть умысел взойти тайными дверьми, и выкинув старые книги из раки положить новые: посему надобно приставить к собору стражу по сто человек в сутки; когда же, продолжает Савва, узнал Патриарх, что открыть его умысел, не захотел более класть книги в раку и потому вынужден был назначить Собор в среду.

Отселе можно, по крайней мере, поверять сказания Саввы, современными записками, во всём между собою сходными, и книгою Патриарха Иоакима, Уветом духовным, как историческим актом, в котором верно описано бывшее смятение на Соборе 5-го июля. Сперва проследим вкратце сказание Саввы. Он пишет, что, благословившись у отца Никиты (расстриженного и потому не имевшего более права благословлять), старцы их (беглые монахи) взяли опять крест и Евангелие, икону Страшного суда, и со свечами, которые несли пред ними выборные, пошли на Собор, в сопровождении 50 стрельцов. Еще некоторые несли на головах старые книги для обличения новых. Толпы парода, поражённые сим зрелищем, взошли за ними в Кремль, так что стража не успела затворить ворота, и все устремились к собору, где Патриарх должен был служить Литургию, так как это был день памяти преподобного Сергия. Мнимые ревнители благочестия разложили святыню на аналоях близ Архангельского собора, выжидая окончания службы. После обедни выслан был священник с обличительными тетрадями против Пустосвята. Выборные хотели разорвать тетради и прибить священника, а народ собирался даже побить его камнями, но монах Сергий удержал говоря, что священник не виноват, потому что не свою творит волю, и царевна София из окон грановитой палаты похвалила за то Сергия. Намерение побить камнями посланного от Патриарха (в чем сознается и Савва), свидетельствует истину слов других описателей мятежа (Матвеева и Крекшина), «что буйные несли с собою за пазухою камни, для того, чтобы побить ими не одного священника, но и Святителей, более им опасных». Сергий, встав на скамью, поставил рядом с собою спасённого им священника, и начал обличать новую веру, читая вслух челобитную, которой в глубоком молчании внимал народ, до того стеснив чтеца, что стрельцы принуждены были оградить его скамьями.

Между тем, выборные ходили к князю Хованскому, и Патриарх велел им звать старцев своих в грановитую палату, но предводители раскола чувствуя, что они лучше могут держаться в толпе народной, нежели в палате, не хотели туда идти и требовали, чтобы Патриарх вышел к ним с царями совещаться на площадь. Наконец, боярин убедил Никиту и Сергия идти вверх, под тем предлогом, что и царевны хотят присутствовать на Соборе, а им неприлично быть на площади, и с клятвою обещал, что всех отпустят тотчас по выслушивании челобитной, потому что было уже поздно свидетельствовать книги. Ревнители согласились, хотя и с большим опасением, идти тем же порядком, с иконами и свечами, на Красное крыльцо, на котором стояло много священников, но тут вышла новая помеха. По словам Саввы, один из священников, узнав расстригу, выскочил из толпы и подрал за волосы Никиту. Шествие опять остановилось, доколе нарушитель порядка не был взят под стражу, по приказанию Князя Хованского, и не удалены с крыльца все священники. Тогда лишь раскольничьи старцы отважились взойти в палату, в присутствие царицы, трёх царевен, Патриарха, всего духовного Собора и Синклита. Никто из них не поклонился Святителям, а только царице и царевнам. На вопрос Патриарха: «чего ради пришли»? Никита нагло отвечал: «для рассмотрения о старой вере с вами новыми законодавцами»! И когда Патриарх оправдывал книжное исправление, как согласное с древними списками и даже с грамматическим смыслом, столь же дерзко возразил Никита: «мы не о грамматике пришли спорить, а о догматах»! Афанасий, Епископ Холмогорский, хотел отвечать за Патриарха, и тут надобно привести собственные выражения раскольничьего писателя, чтобы показать, каким духом они напитаны: «бросился из кути гонебный пес, Колмогорский Епископ пустоброд, а имя ему не в памяти у нас, и нача громко говорить, а речей не слыхать. Никита же воспрети ему: что де ты ноги выше главы ставишь? Я не с тобою говорю, а со святейшим Патриархом, и отвёл его мало рукою. Царевна же София вскочи с престола и воскрича: видите ли, что Никита делает? В наших очах Архиерея бьёт, а без нас и давно убьёт; а предстоящие сказали царевне: он не бьёт, а только рукою отвёл, да не велел ему прежде Патриарха говорить». Таково было ожесточение! Царевна напомнила Никите, как он приносил повинную Царю, Патриарху и всему Собору, призывая на себя клятву вселенскую, если вновь будет подавать челобитную, а теперь опять за то же принялся! Никита же отвечал ей: что давал клятву, под страхом меча и костра, и ему не дали ответа на его челобитную, которую писал шесть лет, а только посадили в тюрьму. Книга же Симеона Полоцкого «Жезл правления» и пятой доли его вопросов не удовлетворяет, но теперь, если дадут ему во всем ответь, то пусть с ним делают что заблагорассудят⁵⁴.

Царевна велела ему умолкнуть, а дьяку читать челобитную, но когда дошли до того места, что чернец Арсений еретик, с Никоном Патриархом, поколебали царскую душу Алексея Михайловича, София, не вытерпев, быстро встала опять с престола и воскликнула: «и так покойные отец и брат наш также еретики, и нынешние цари не цари и Святители не Святители! Мы все удалимся с царства»! Князь Хованский и бояре стали ее уговаривать, чтобы осталась, уверяя, что готовы головы положить за своих Государей, а стрельцы, по словам Саввы, видя таковую неправду бояр, стали говорить в глаза царевне: «пора вам, Государыня, давно в монастырь; полно вам царство мутить; нам бы Цари были здоровы, а и без вас пусто не будет». Она же, со стыдом сев на царском месте, велела читать челобитную. Тут началось прение царевны с Савватием, о крестном знамении, который утверждал, будто бы Дамаскин запрещает, в слове своем, напечатанном в скрижали, носить на себе крест и прочее. Никита опять вступился в разговор и хотел показать это место в скрижали, и опять велела молчать ему царевна, отдав книгу Сергию, она будто бы сказала: «что прежде не читала о таком запрещении носить крест», когда стоило только прочесть несколько строк сряду, чтобы видеть всю нелепость сего обвинения против Дамаскина, который ничего подобного не говорил, как уже о том сказано прежде. Потом, когда дошла речь до сугубой аллилуйя и Епископ Холмогорский хотел доказать, древнею харатейною рукописью, что должно петь ее трижды, старообрядцы будто бы обличили его иною древнейшей книгой греческой, где аллилуйя написано было дважды.

Стали читать далее челобитную: «что если новоучители Никон и Иоаким Патриархи прокляли православных, не приемлющих их латино-римского предания, то с ними прокляты все прежде бывшие Патриархи и Цари и предки царствующих, и сами они свое крещение древнее проклинают». Тут царевна промолвила: «вижу, что сосуд ваш полон полыни, а по краям мёдом обмазан; если отец наш еретик, то зачем пишете его с полным титулом»? Царица же Наталья Кирилловна молча пошла в свою палату. Патриарх, взяв сосуды Св. Антония Римлянина, показывал народу, что крест на них четвероконечный, а Сергий сказал: «мы сей крест приемлем, он тричастный, а не то что крыж (как будто в подножии все дело, а не в самом кресте!). Да еще показывал Патриарх служебник Митрополита Киприана и соборный свиток, о поставлении Патриарха Иова, но не раскрывал их народу, так что неизвестно, сходно ли или несходно со старыми книгами? (опять явная ложь, потому что из сего свитка почерпнул Никон свидетельство о Символе веры без приложения). Народ же (т. е. стрельцы) завопил, сложа персты по преданию своих отцов: «мы ради за старый крест помереть»!

Царевна со слезами сказала: «не знаю, что с вами делать», и, встав с престола, совещалась с выборными, что хулу говорят на отца её и брата, и просила вступиться за царский дом. Савва же отвечал, что не царей благочестивых, а только Никона и Арсения называл еретиками. Тогда царевна вышла из палаты со всем синклитом, а Патриарх положил быть еще Собору в пятницу. Народ обрадовался, что старцы его безвредными вышли из палаты и просил прочесть еще раз Соловецкую челобитную на лобном месте, потом с честью проводил их до Таганки, и слагая двуперстное знамение, все восклицали: «нам Государи приказали по-старому креститься». Князь Хованский дал старцам сто человек стрельцов почетной стражи и в Титове приказе со звоном служили молебен. Так пишет Савва.

Между тем, по словам его, Патриарх, с духовными властями пришли будто бы в палату просить царевну, чтобы не выдавала их раскольникам, она же, призвав выборных от всех полков стрелецких, убеждала их именем царей и Патриарха, не променять всего государства на шесть чернецов, обещая им великие дары и почести. Выборные отвечали: «не наше дело стоять за старую веру, а Патриаршее»! У тех же выборных Титова приказа, которые не хотели согласиться, говоря, что их побьют камнями, велела отобрать оружие и посадить под стражу, но одумалась, услышав ропот. Когда выборные возвратились в полки, рядовые стали упрекать их, что пропили свою братию на водке, и посадили некоторых в тюрьму, а другие пришли известить о том Царевну. Патриарх пришёл опять просить защиты, она же успокоила его, обещая все уладить, и велела созвать по сто человек опасной стражи с каждого полка. Всем им, когда уже они хотели возмутиться и идти с барабанами на патриаршей двор, поднесено было много вина и меда, и они не только перепились, но и отцов своих выдали, а другие разбежались, видя такую беду (вот как твердо было православие сих ревнителей, даже по словам их единомышленника, что за водку всем пожертвовали, а хотели возмутить все царство и бились за старую веру). На третий день все стрельцы принесли повинную, а старцев схватили и разослали по монастырям. Расстриге же Никите отсекли голову и тем окончились все его козни.

После такого приукрашенного описания бывшего сборища, одним из деятелей раскола, справедливость требует посмотреть, как о том говорили православные свидетели и не один, а несколько вместе и единодушно. Сын боярина Матвеева, едва и сам спасшийся от смерти, прямо пишет, что многие простецы, не знавшие вовсе древнего устава, из коих некоторые сами себя в лесах предавали на сожжение, хотели иметь прение о вере с Патриархом, мятежные стрельцы со своими Капитонами, пришли в Кремль, неся иконы и свечи: «многие напившись вина, чтобы дерзновенно устремиться на убиение неповинных, и едва не у всех камнями наполнены были пазухи». По прочтении суемудрой их челобитной, Патриарх и Архиереи начали их обличать, показывая старые книги, но они, как пьяные, восшумели и когда Афанасий Епископ, муж слова и разума, крепко защищал Православие, уязвляя, как бы стрелами, Капитонов, не могли они стерпеть обличений и устремились его умертвить, так что благочестивые цари со гневом вышли из палаты. Тогда верные стрельцы, не державшиеся раскола, выслали мятежников из Кремля, а пустосвят Никита, как новый Симон волхв, едва вышел из Спасских ворот, беснуясь пал на землю пред всем народом, и потом понёс достойную казнь⁵⁵.

Теми же почти словами описывают в своих записках Крекшин и монах Сильвестр Медведев буйство пьяного Никиты на Соборе против Епископа Афонасия. Медведев еще приводит трогательные слова Патриарха, сказанные им, с Евангелием чудотворца Алексия в руках: «видите ли, что мы не последователи злу, но содержим старые книги, если найдете во мне какую-либо неправду, возьмите меня: я готовь не только на раны, но и на смерть, желая по христианству спасения себе и другим». На эти слова неистовые отвечали только воплем, подняв руки с двуперстным знамением: «вот так, вот так»! Послушаем самого Патриарха, как он описывает то, чему быль очевидец, в своей книге: Увет духовный, потому что ему, как действователю, более других можно поверить.

По царскому повелению снесены были в грановитую палату, для обличения раскольников старые книги славянские и греческие, вывезенные с Востока при Никоне Патриархе, имевшие от 300 до 1000 лет древности. На Соборе присутствовала царица Наталия и три царевны, Патриарх и восемь Митрополитов, шесть Архиепископов и два Епископа (из коих последний был Святитель Митрофан Воронежский). Раскольники взошли в палату, с иконами и свечами, и дерзко расставили свои аналои. Предводителями их были расстрига Никита и чернецы бродяги, также расстриженные, Сергий из Нижнего, Савватий из холопов боярских, и другой Савватий постриженный в частном доме, и называвшие себя монахами поселяне, Дорофей и Гавриил, которые в последствии были уличены, все они, не разумея, что монашество есть отсечение своей воли, бродили по свету без всякого начала. С ними несколько невежд из мужиков, без стыда явились пред царские очи, не только чуждые всякого приличия, но и страха Божия. Когда спросили их Государи: зачем пришли? они отвечали: «старую веру утвердить, потому что вы все теперь в новой, в которой нельзя спастись»! Когда, же их спросили: «что есть вера, и какая старая, какая новая»? они ничего про то не знали, а только подали челобитную, в которой ни единого праведного слова не обреталось. Никита же, пьяный, во время чтения челобитной, начал досаждать Патриарху как бесноватый, и когда ему воспретил Афанасий, Епископ Холмогорский, он при всех бросился терзать Святителя (что называет Савва «мало отвести рукою»). Видя такое неистовство, выборные люди всех полков оборонили Архиерея, а безумные суеверы скрежетали зубами, что у них похищена жертва. Патриарх показал им Евангелие Святителя Алексия и соборный свиток о поставлении Иова Патриарха, где написан Символ без приложения, и убеждал их не безумствовать, представляя свидетельства из древних книг. Раскольники же, видя, что им нечего отвечать против правды, сложив два перста и подняв руки, долго вопияли: «тако, тако»!

При таком бесчинии Царские Величества хотели оставить престолы, чтобы не предать на поругание благочестия, и едва умолены были Собором остаться. По прочтении челобитной не было от Государей никакого слова или указа, ибо день уже склонялся к вечеру. Нечестивое скопище вышло из палаты, взывая к народу: «победили, победили»! а что? неизвестно, и подняв руки кверху кричали во всеуслышание: «так слагайте персты»! Пришедши на лобное место стали учить старой вере, будто бы по повелению царскому, беглые иноки, говоря: «так веруйте! мы всех Архиереев переспорили и посрамили»! Но не потерпел им суд Божий: пустосвят Никита, томимый духом нечистым, обмирая падал на землю, испуская пену. Несколько дней спустя, повелением царским, схвачены были возмутители чернецы, а грубые мужики разбежались; расстрига казнён за дерзость и хулы, а товарищи его рассажены по монастырям и отобраны у них, хульные тетради. Патриарх заключает свое описание, начатое подробным изложением всего исправления книжного при Никоне Патриархе, увещанием мира, а о себе трогательно говорит: «что уже старость не только над главою его, но уже во все члены прошло изнеможение, и ждёт он Архангельского гласа и последней трубы, но надеется спасённым быть в вере своей, милостью Христа Бога и предстательством пречистой его Матери и всех Святых, в Церкви Российской воссиявших, ибо твердо держится сея Церкви и готов положить душу свою за паству, дабы с нею вместе, предстать на Страшном судилище Господу, сказать: се аз и дети, я же ми даде Бог»!

Если с подробностью описано здесь сие мятежное скопище раскольников и бывший против них Собор, то это потому, что здесь впервые предстали они пред лицом верховных Пастырей нашей Церкви и самих Государей, предлагая отвечать за свою веру пред всею Церковью, чего в последствии не случалось. Этот один пример, при изложении всех ужасов их буйства, служит свидетельством до какой степени может доходить дерзость невежественных ревнителей, если бы их не удерживала гражданская власть.

При таких внутренних смятениях, возбуждаемых расколом, посмотрим, как действовала со своей стороны Св. Церковь и какие употребляла меры, чтобы вразумить отпадших чад своих? Исправление книжное продолжалось и после Собора Патриархов Восточных, которые свидетельством своим одобрили правильные распоряжения Никона и его Собора, и возбуждали к продолжению столь доброго начинания. Патриарх Иоасаф ІІ-й, из смиренных Архимандритов лавры Троицкой, возведенный на степень Первосвятителя Русского, старался после удаления Восточных, всеми мерами привести в исполнение их мудрые внушения и, в краткое свое правление, успел издать две Триоди, Постную и Цветную, поверив их с Греческим подлинником. Действуя в духе Собора 1667 года, простёр он пастырский свой глас к священноначальникам, дабы руководили паству на путь спасения, и разослал наставление о иконном писании, по случаю просьбы, поданной царю Алексею Михайловичу о безобразном письме икон. Священники же, которые, вопреки соборному запрещению, домогались служить на семи просфорах с осьмиконечным крестом, и самые причетники, им содействовавшие, были лишаемы мест и предаваемы суду за противление власти церковной. Преемник Иоасафа, Патриарх Питирим, слишком мало оставался на кафедре святительской, чтобы успеть что-либо сделать в пользу Церкви, но мудрый Иоаким, из благородного дома Савеловых, достигнув высшей степени церковной, был светилом своего времени и оставил по себе незабвенную память.

Провидение утешило опять Россию духовным союзом царя и Патриарха, достойных друг друга, каковы были Феодор и Иоаким, исполненные одинаковою любовью к просвещению и напомнившие первые годы Царя Алексея Михайловича и Никона Патриарха. Как тогда, в краткое время совершилось много великого в государственном и церковном быту: присоединение Малороссии и соборное исправление книг, так опять много полезного совершилось в шестилетнее правление царя Феодора при верном содействии мудрого пастыря: уничтожение местничества и открытие академии духовной, которая послужила началом и для светского образования всего государства. Получивши сам высокое образование в палатах царских, под сенью благочестивого родителя, юный Феодор пожелал распространить оное на вверенное ему царство. Он и Патриарх Иоаким ясно видели, что самая болезнь раскола возникла от недостатка образования и училищ, где бы могли почерпать оное пастыри для пасомых, оба помнили увещательное слово Патриархов Александрийского и Антиохийского: «полюбить премудрость и завести училища Греческие и Славянские», и решились искать сей мудрости на Востоке, отколе при начале Христианства России и в последующие времена, неоскудно черпали ее цари и Пастыри, как из чистого источника, коим притекла к нам и самая вера. Такого рода образование, облеченное в формы церковные, было в духе нашего народа и естественно к нему прививалось, как нечто родное, без особых усилий распространяя издавна посеянное. До такой степени чувствовалась необходимость оного, что даже боголюбивые граждане Москвы подали от себя просьбу царю о дозволении им завести училище при церкви Иоанна Богослова. Царь предложил Патриарху открыть греческое духовное училище и вызвать для сего учителя из Царьграда. Два брата именитого рода Лихудиев, Иоанникий и Софроний, славившиеся учёностью, присланы были Патриархом Вселенским и положили прочное начало сему рассаднику духовному, образовав несколько человек из природных россиян, хотя их самих временно постигла участь Максима Грека. Но уже они пришли после смерти царя и действовали только под руководством просвещённого Патриарха. Еще прежде их прихода Феодор Алексеевич почувствовал необходимость распространить основанное им училище, которое почти ежедневно посещал, и возвёл его на степень академии духовной. Она сделалась рассадником слова Божия и пастырей по всей России. Много послужили для сего нового братства, Епифаний Славенецкий, Арсений и Дамаскин, вызванные из Киева, еще при Патриархе Никоне, в ученую обитель боярина Ртищева, явились и проповедники слова Божия с кафедры, по примеру Симеона Полоцкого, изъяснявшие догматы народу.

Преждевременная кончина царя Феодора и смятения, возникшие при малолетстве Петра, много повредили успехам духовного просвещения, которое не имело уже столь твердой опоры, но ревностный Патриарх до конца жизни старался поддержать благое начало образования церковного, и много потрудился словом и писанием на этом поприще. Действуя с пламенным усердием для просвещения духовного, Патриарх Иоаким не менее заботился о искоренении раскола, всеми средствами, какие только были в его руках. Соборно рассмотрел он чиновник архиерейского служения, определив преимущество каждой степени церковной, начиная с патриаршей, и дав приличное наставление священникам о их поведении, напечатал устав, который вновь был переведён с греческого. В последний год жизни царя Феодора, соединился опять Собор почти всех Архиереев Российских, для устройства богослужения, и сам благочестивый Государь принимал в нём деятельное участие, требуя разрешения на многие вопросы.

«Дошло до моего слуха, говорил он, что многие безумные люди, оставив святую Церковь, учинили в своих домах моленные, и собираясь, творят несообразное с христианством, а на Св. Церковь произносят страшные хулы». Собор отвечал просьбою, чтобы царь приказал отсылать упорных противников веры к гражданскому суду, сообразно с решением родителя его о тех, которые окажутся непокорными святой Церкви, и подтвердил бы всем гражданским властям оказывать содействие в делах о расколе духовному начальству, так как не предстояло иных способов уврачевать сию язву. Скоро последовавший мятеж Пустосвята оправдал предусмотрительность пастырскую. Царь обратил также внимание Собора на то, что в Москве, у Спасских ворот, продаются тетради, под названием выписок из Св. писания, но с хулами на книги церковные, и Собор положил, чтобы Патриарх избрал из духовных лиц способного и доверенного человека, который будет строго за этим надзирать и виновных представлять на суд Патриарший. Касательно же книг, старого и нового издания, Собор определил, по предложению царя, чтобы всякому, кто принесёт книги старого издания, безденежно выдавать новые, продаваемые же отбирать в печатный двор. Государь не оставил без внимания и того, что самовольно заводимые пустыни в лесах, часто служат пристанищем раскола, потому что народ, отвлекаясь от Литургии, собирается слушать молитвы пред сомнительными иконами в часовнях, и Собор положил не дозволять впредь устроять новых подобных пустыней и часовен, а живущих выводить в ближайшие монастыри, закрывая те часовни, от которых далека стража⁵⁶.

Когда же, вскоре после кончины благочестивого царя, вспыхнул мятеж стрелецкий, и явился опять со своею челобитною Никита Пустосвят, опытный пастырь написал на все его суетные совопрошения пространный ответ, под именем «Увета духовного», дабы не могли мнимые ревнители говорить опять, будто бы не было дано удовлетворительного разрешения на их сомнения. Если Никита Пустосвят жаловался Собору, что не на все сто вопросов было ответствовано, в книге «Жезл правления» Симеона Полоцкого, то уже нельзя было повторить сей жалобы, при чрезвычайно ясных ответах Патриарха, который с возможною отчётливостью отвечал на двадцать пять статей челобитной. Трогательно предисловие сего Увета, в котором исторически описывает Святитель постепенный ход книжного исправления при Никоне и утверждение оного на Соборе Восточных Патриархов, и последний мятеж раскольничий, убеждая паству, сединами своими и памятованием смерти, веровать словам своего пастыря, готового положить душу за вверенное ему стадо.

«Всякий да вникнет в сей мой увет, говорит он, да не буду истязан в пришествие Господне за то, что не возвестил истины людям. Не столько скорблю о себе, сколько о вас, дабы не отторглись члены Христовы. Мы ведаем, что на скорби родились сами, ибо и Господь сказал: «в мире скорбни будете»; но, хотя нам и грозили всякими смертями и укоризнами, дерзая на Церковь Божию, мы благодушествуем. Многи суть напастей волны и люта потопления, но не боимся, ибо на камне стоим; да пенится море и неистовствует, но корабля Иисусова потопити не может. Чего убоимся? Смерти ли? Но Христос для нас жизнь, и смерть приобретение, по словам Апостольским: ваша любовь мне служить светом в сей жизни, и соплетает венец в будущей. Говорю сие в уши слышащих, возбуждая их к послушанию. Касательно же того, что ложно пишут противники Церкви: будто мы новую веру и книги изобрели, то если сие справедливо, да буду достоин клятвы и не вочтуся в жребий епископства. Свидетель души моей Господь, которому служу неукоризненною совестью, веруя спастися его страданиями: никогда не хотел я слышать нововводных преданий и иного учения, кроме того, что изначала предали нам самовидцы Божия Слова и святые Отцы Вселенских Соборов. Так содержим и веруем, и приемлем греческие и славянские древние книги, писанные Отцами, а не новые, и сие пишу вам по истине, да не соблазнитеся. Если кто внемлет моему гласу и сотворит волю Господню, спасен будет; не внемлющий же подлежит не только архиерейской клятве, но и всех святых Отец, которые книги сии писали, по слову Господню: «яже свяжете на земли, будут связана на небесах» (Мф.18:18). Внемлите же тем, кому дана сия власть; не последуйте безрассудно простым невеждам, которые не могут подать никакой святыни; бегите зла, возлюбите закон Божий и Церковь его непорочную, в которой нет соблазна, и мзда ваша многа будет на небесах».

После сего предисловия приступает Святитель к разбору челобитной с первого её слова: «бьют челом Св. Восточные Церкви Христовы царские богомольцы, священнический и иноческий чин и православные христиане, опричь тех, которые новым Никоновым книгам последуют, а старые хулят». Кто же именно бьёт челом и на кого? – спрашивает Патриарх, и каким образом в челобитной ни чьих рук не приложено? Написали в ней всех Христиан и все государство, а не написали, какие именно люди новым книгам следуют, а старые хулят. Не коварная ли это лесть для возмущения к кровопролитию русских? В то время, когда подавали челобитную, в Государевой палате пред Царским Величеством, собраны были все Архиереи Русские, весь освященный Собор и Царский Синклит, люди всех чинов и всех полков выборные, и никто не был в согласии с челобитчиками, но проливали слезы, видя такие возмутительные замыслы простых мужиков к погибели всех. Писано в челобитной: «вера изменилась, Цари изнемогли, Архиереи пали»! А вот кому подавали ее, тех самых и назвали неправой веры, говоря: «чтобы Великие Государи взыскали старое прадедов и деда их благочестие», отца же их и брата, блаженные памяти благочестивых царей, не упомянули. Не явно ли, что они почитали самих царей не благочестивыми и не в правой вере живущими? Не есть ли это дело злоумышленных невежд, с которыми бы не надлежало заводить речь, ибо никто не бьёт челом, кроме их, а где было искать большого свидетельства, если не в царской палате? Но невежды приняли себе во главу возмутителя и отступника, изверженный из Св. Церкви член; а за таким волком какие добрые люди могли идти?

Первою статьей поставлено было в челобитной: будто иподиакон Дамаскин, в слове, напечатанном в скрижали, велит ходить христианам по-татарски, без крестов. Патриарх опровергает сию нелепую выдумку, приводя подлинные слова Дамаскина о том, в чем состоит духовное ношение креста Господня, где нет и тени запрещения носить на себе знамение креста. Утомительно было бы проследовать всю челобитную от начала до конца, исполненную таких вымыслов; нельзя, однако, не выставить самых разительных, для обличения мнимых ревнителей. Так, например, они хотят уверить пятою статьёй, будто бы в новом требнике напечатана молитва к лукавому духу, и это от того, что, не разобрав грамматически падежей, смешали смысл речи, «да не снидет с крещающимся, Господи, дух лукавый, помрачение помыслов наводяй», Господи стоит в звательном, а дух в именительном, иначе было бы душе. Кто же из грамотных мог бы сделать такую ошибку?

Прекрасно обличает Патриарх нарекание их на крест четверо конечный, в седьмой статье, объяснив сперва, что употребляемое ими в бранном смысле слово крыж есть польское, и значит то же, что и крест по-славянски, и потом спрашивает: не четвероконечным ли крестом знаменуют их самих священники, когда помазывают маслом от иконы, в навечерие празднеств, или, когда совершают миром младенцев? Он напоминает им апостольские слова, что слово о кресте для погибающих юродство есть (1Кор.1:18), и кроме тех четвероконечных крестов, коими исполнены все древние облачения, Святитель указывает им на крест, так называемый Корсунский, выносимый в крестных ходах из Успенского собора, и на хранящийся там животворящий крест царя Константина, и даже на тот, что на главе Благовещенского собора, приводя свидетельство в пользу такого рода крестов, из святых Отец и даже из Стоглава. Касательно трёхперстного знамения и тройного аллилуйя, имени Иисусова и приложения к Символу, излишним было бы извлекать из Увета то, что насколько раз приводимо было в свидетельство истины и опять повторено Патриархом. Он настоятельно напоминает, как строго запрещено было Соборами Вселенскими прилагать что-либо к Символу веры, и что хотя слово «истинный» может относиться к Духу Святому, но поскольку не поставили оное в начале Св. Отцы, никто не дерзал в последующие века приложить оное, ибо Символ перешёл неприкосновенным в Церковь Православную Русскую из Греческой.

Вот еще пример недоброжелательного вымысла, обличённого Патриархом, против шестнадцатой статьи челобитной. Раскольники уверяют, будто бы в новых книгах, на отпуск Троицкой вечерни, говорится о истощании Духа Святого из недр Отчих, вместо излияния, и замечают, что благодать Божия никогда не истощается. Патриарх же приводит полный текст отпуста, во свидетельство того, что слово истощание относится не к лицу Духа Святого, а к лицу Сына, который действительно истощал (т. е. умалил) себя, ради нашего спасения, облекшись в человечество. Там сказано: «иже от Отчих и Божественных недр истощивый себе и с небес на землю сошедый, и наше все восприемый естество и обоживый, по сих же на небеса паки возшедый и одесную седый Бога и Отца, Божественного же и Святаго, и единосущнаго своего Духа на ученики своя ниспославый, и проч.». Где же тут истощание Духа, вместо излияния?

На 17 обвинение раскольников: будто бы в новых служебниках напечатаны молитвы, не по преданию святых Отец и не сходно с теми харатейными, которые писаны за пять и шесть сот лет в Соловецкой обители, Патриарх сперва обличает ложь темь, что и Соловецкая обитель существует не более 220 лет, и потом исчисляет все древние харатейные служебники преподобных Отец Новгородских и Святителей Московских, которые приняты были за основание при исправлении церковных книг (о книгах сих упомянуто нами в подробности прежде). В опровержение же того, будто бы Никон Патриарх впервые ввёл жезлы архиерейские со змиями, указывает он, в патриаршей ризнице, на костяной посох Патриарха Филарета Никитича. До такой степени увлеклись писатели челобитной, что и самое осенение Архиереев, обеими руками, называли Римским. Патриарх, свидетельствуя постепенность предания от первых времён христианства, заграждает уста хулящим, словами евангелиста Луки, о последнем благословении Апостолов самим Господом, когда изведе их вон до Вифании, воздвиг руце свои и благослови их (Лк.24:50).

Для большего свидетельства о трёхперстном знамении, Святитель указывает им еще на сложенные таким образом персты десницы первозванного Апостола, которую принёс в благословение царю Михаилу Феодоровичу, от Патриарха Вселенского Парфения, Архимандрит Солунский Галактион, хранящуюся в Успенском соборе. Любопытно и то, что говорит Патриарх, о книге бывшего диакона Феодора, одного из начальников раскола, которая принесена была вместе с прочими в грановитую палату, во свидетельство будто бы старой веры, и отобрана у мятежных чернецов при усмирении бунта. Там найдено аллилуйя написанное трижды, а четвертое «слава тебе Боже», выскоблено, в словах Символа по скобленому написано: «и в Духа Святаго Господа истиннаго и животворящаго» на место прежнего правильного изречения. Но без скобления сохранилась молитва: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас», хотя это было одно из обвинений со стороны раскольников, будто в новых книгах не велят именовать Господа Иисуса Сыном Божиим, а о четвероконечном кресте писано там, что он составляется из двух палиц, и чернецы сознались, что многое выскоблил их начальник Феодор.

После таких подлогов и клевет на то, будто их мучат и хотят предать смерти за веру, весьма естественно отвечал им Патриарх: «не за веру, а за то, что хулят крест Господень и Св. тайны, Церковь Христову и священство и царей называют еретиками. Люди, неосвященные у них, простым хлебом, святотатно приобщают невежд, и сверх того возбуждают смятения в народе, каково было последнее Пустосвята, когда дерзнули даже нарушить неприкосновенность царских палат. Все сие справедливо подвергает их градскому суду, даже по правилам соборным». Не довольствуясь одними письменными увещаниями, ревностный Патриарх отправил в различные места проповедников для устного вразумления заблуждающихся, в те места, которые наиболее страдали от раскола, и даже учредил новую епархию Холмогорскую, дабы оградить северное поморье от Соловецких выходцев. Бывший при нём иеродиаконом Афанасий, опытный в состязаниях с раскольниками, посвящён в Епископа Архангельского и Холмогорского; собрав много старых рукописей для вразумления невежд, написал он против них обличительную книгу под названием: «Щит веры». Оттого так сильно и вооружался против него Пустосвят, не в состоянии будучи противостоять его твердому слову. В Сибирские остроги и волости, куда занесена была ересь ссыльными попами Аввакумом и Лазарем, послан был от Патриарха для увещания иеродиакон Мисаил, а в Кинешму и Кострому Новоспасский Архимандрит Игнатий, из рода Римских-Корсаковых, который, в последствии, в сане Митрополита Сибирского, тремя посланиями обличил суеверов самосожигателей.

Умилительно предсмертное завещание Патриарха Иоакима, которым убеждает он юных царей избегать всякой новизны в делах веры, свидетельствуясь тем, как до последней минуты сам он был ревнителем старой веры своих отцов, и отходит в вечность с твёрдым убеждением чистоты её догматов. Преемник Иоакима Адриан, последний Патриарх, хотя не имел столько случаев подвизаться против расколов, как его знаменитый предшественник, однако ревновал пастырски о их уничтожении и, будучи еще Митрополитом Казанским, написал против них пространное изложение о крестном знамении, и целое сочинение о различных ересях, также под названием щита веры. Так подвизались, в течении целого столетия, верховные наши пастыри, для исправления книжного и для соблюдения в ненарушимой чистоте древней веры отеческой, принесенной к нам с Востока!

Между тем, не смотря на увещания пастырские и на строгие меры правительственные, раскол распространялся по многим местам, частью чрез беглецов, частью чрез ссылаемых в заточение, которые увлекали неопытных, выдавая себя за страдальцев истины. В рукописном сочинении раскольническом о беглых попах сохранилась повесть о главных сеятелях раскола, и даже доселе на тех местах, где они втайне держались, многочисленные скопища чуждающихся единства церковного. Посему необходимо назвать сих начальников раскола для того, чтобы объяснить последствия их неприязненного учения.

Первым прославляется между ними Иов, шляхетского рода, которого вывел с собою из плена литовского Филарет Никитич, в качестве келейника, и посвятив его иереем, позволил составить обитель в Тверских пределах, так, по крайней мере, рассказывают последователи раскола. При Никоне Патриархе Иов, чуждаясь исправления книжного, удалился сперва в пределы Курские, около Рыльска, и там временно основался, но, вынужденный бежать оттоле, ушёл на Дон, где опять устроил обитель, в которой умер, имея более ста лет от рождения. Он соорудил там и церковь на реке Чире, но не успел ее освятить. По смерти его, Тихвинский игумен Досифей, оставив свою обитель святого Николая, предпочёл, ради суетного мудрования, скитаться по разным пределам России, будто бы ревнуя по старой вере. Сперва укрывался он некоторое время в пустынной обители Курженской, у некоего старца Евфросина, но, когда рассеяно было в пределах Онежских это зачинавшееся гнездо раскола, Досифей бежал в Курские пределы, а потом далее к югу, на Дон. Случайно пришедши к скопищу учеников Иова вместе с диаконом Рыльским Герасимом, он освятил церковь и прожил у них пять лет. Однако Досифей вынужден быль искать себе более безопасного приюта на берегах Каспийского моря и провёл остальные годы на реке Куме. Последователи его, переселяясь на Кубань, взяли с собою тело своего наставника, но насыпали в гроб его много серебра, а хищные Татары, дорогою ограбив деньги, рассекли на части тело и бросили на съедение зверям. Таким образом, раскольничьи старцы Иов и Досифей были виною раскола в станицах Донских и Кубанских, который и доселе там держится. Он еще умножился через ссыльных стрельцов, удалённых из столицы за мятежи в первые годы Великого Петра. Некоторые из них скрывались в гребнях Кавказа, и оттуда, по примеру диких горцев, делали набеги на мирных поселенцев, вместе с Магометанами.

В то же время сильное гнездо раскола основалось в пределах Черниговских, около Стародубских казачьих слобод. Поп Косма Московской церкви всех Святых, что на Кулишках, обличаемый в своём неправом мудровании правилами Патриаршего Собора 1667 года, бежал к присному своему другу Стародубскому полковнику Гавриле Иванову, которому имел случай оказать однажды важную услугу, укрыв его от предстоявшей напасти. С Козьмою бежало до двадцати человек. Полковник принял их благосклонно и послал к атаману Ламаке с приказанием отвести для их жительства урочище Понуровку, это было в 1675 году. Мало по малу начали к ним собираться другие раскольники, преследуемые градским судом, потому что их раскол духовный всегда почти отзывался мятежом, по примеру Пустосвята. Таким образом населилось насколько слобод. Пришёл к ним и другой единомудрствовавший священник из Белева, по имени Стефан, и они оба совершали вечерние и утренние службы для своих прихожан, кроме Литургии, ибо не имели церкви. По ненависти к тому, что ими почиталось за новые догматы, они безрассудно перекрещивали всех приходивших, не допуская их иначе до своего общения и не признавая священников, рукоположенных после Никона Патриарха⁵⁷.

Порядок перекрещивания быль таков: хотящий вступить в так называемую старую веру принимал от настоятеля заповедь сорокадневного поста в течении коего должен был класть по триста земных поклонов и по семи сот поясных ежедневно. Потом оглашенный, в присутствии всех, слезно просил крещения и приготовлял для сего холст, аршин в тридцать. После обычного отречения от сатаны и еретиков древних и новоявленных по именам, снимал он даже с себя крест, отрекаясь тем от прежнего крещения, и переменял самое имя. Потом крещающий, подвязав из предосторожности холстом крещаемого, чтобы не утопить, ибо многие обмирали от страха непокойной совести, совершал троекратное погружение; он давал новокрещаемому строгие заповеди: отнюдь не сообщаться с Никонианами, ни в пище, ни в молитве, под опасением епитимьи, не рассуждать с ними о вере по страху обличений, вменяя их всех за еретиков, страдальцев же своих защищать везде и всегда, икон новых не принимать, пищу для себя готовить дома, а покупаемую на торжищах очищать поклонами и в общую баню не ходить.

Но кончине Царя Феодора Алексеевича пришёл указ от царевны-правительницы Софии Черниговскому Архиерею и новому полковнику Стародубскому, чтобы не дозволять в своих пределах скопища беглых, и потому рассеялись они по разным местам, но вскоре опять собрались в гнездо свое, когда миновалась первая строгость сего указа. Однако новый полковник уже им не благоприятствовал. Тогда раскольники, совещавшись между собою, решились бежать в Польшу и там поселились на реке Ветке, в имении пана Халецкого, который принадлежа к Римской Церкви, покровительствовал всякого рода людям, лишь бы заселялись его земли. Беглецы перенесли на Ветку весь прежний устав свой и число их умножалось, более и более, людьми, укрывавшимися по причине каких-либо проступков, так что, по выражению раскольничьих писателей, зверопаственные места населялись и вместо древес умножались люди; четыре новые слободы устроились в непроходимых дотоле лесах. Попы их разлучились, однако, между собою, потому что Косма, как бывший житель столицы, любил внешний блеск и устроил звон у своей часовни, а Стефан, более скромный, упрекал его за излишнее славолюбие, опасаясь, что гласностью может навлечь на себя гонение и сам умер в уединении⁵⁸.

Девять лет после заселения Ветки основалась еще одна слобода раскольничья, за 20 вёрст от нее на реке Вылеве. Туда пришёл из Курских пределов черный поп Иоасаф, который называл себя послушником старца Иова, умершего на Дону. Сперва жиль он в уединении, не уважаемый народом, потому что, хотя и был старого крещения, т. е. до Никона Патриарха, но рукоположен вновь Архиереем Тверским, уже после Патриарха. Народ в насмешку называл его Асапом вместо Иоасафа. Однако он повсюду распускал слух, что, хотя рукоположение его и почитается новым, но в сущности может быть принимаемо за старое, от того будто бы, что Тверской Архиерей, ради особой своей приязни к старцу Иову, рукоположил его келейника по старым книгам. Когда Иов удалился на Дон из Курских пределов, ученик его не стерпел там тесного жития и ушёл на реку Вылев, где не хотели принять его люди, наученные попом Стефаном: столь велика была их взаимная ненависть! Иоасаф принуждён был оставить неприязненные ему слободы и прилепился к игумену Досифею, жившему на Дону, который разрешил ему священнодействовать, бросив прежде о том жребий. Тогда Иоасаф начал действовать с большею свободою и обойдя Малороссийские пределы, поселился опять на реке Вылеве, где по смерти обоих попов, Космы и Стефана, снисходительнее начали смотреть на него раскольники, лишенные своих вождей.

Однажды, накануне Пасхи, все Ветковское общество, скучая о неимении священника, для совершения службы, пригласило к себе Иоасафа, и с тех пор он сделался у них наставником. В продолжении пяти лет, видя размножение раскола, решился он устроить церковь, но не успел ее довершить. Иоасаф был еще из числа уважаемых раскольниками попов, за старое его крещение, хотя, по замечанию его собратий, быль в нём один порок не совершенно чистого, по их мнению, рукоположения. После него явился на Ветку последний священник старого поставления, Феодосий, который бежал из города Рыльска в пустыню на Донец и, найденный там рассыльными Архиерея Белгородского, был послан на суд в Москву. Шесть лет содержался он в Кирилловым монастыре на Белоозере, доколе не присоединился к Церкви. Воспользовавшись свободою, бежал он опять из обители на Поморье к единомышленникам, в пределы Нижегородские, на Керженец и Бельбаш, где в лесах скиталось довольно раскольничьих монахов. Там по их просьбе совершал для них требы и наконец удалился от них в Калугу, где однажды в великий четверг, ночью, совершил Литургию в пустой церкви, для получения запасных даров, без благословения архиерейского.

Ветковцы, услышав о том, пригласили его к себе в настоятели из Калуги. Не замедлил Феодосий прийти по их зову и занялся довершением церкви, начатой Иоасафом. Втайне приобрёл он от знакомых ему Калужан старый иконостас времени царя Иоанна Васильевича, и, таким образом, освятил на Ветке первую церковь, во имя Покрова Божией Матери. Он даже сам, вопреки всем церковным правилам, решился подписать антиминс. Из Рыльска вызвал Феодосий к себе на помощь брата своего, белого попа Александра, хотя и новопоставленного, и постриг его в монахи. После того Феодосий вызвал еще одного попа Бориса из Калуги и разрешил ему совершать священнодействие вопреки мнению старых ревнителей. Таким образом, со времени сего Феодосия, утвердился обычай принимать и новых священников, лишь бы отреклись они от мнимой новизны, но, что весьма нелепо, признавая их новое рукоположение, от них требовали перекрещивания, пересовершая таинство, без которого не могут существовать все последующие: таково невежественное мудрование!⁵⁹

Ветка и подобные общества мнимых староверов внутри и на границах России представляли, впрочем, еще лучшую сторону раскола, если только можно искать в нём что-либо доброе, они еще не ожесточились до такой степени, чтобы не чувствовать необходимости таинств, хотя и неправильно у них совершаемых беглыми попами. Глубже к северу, около поморья Белого, оказалась другая более мрачная сторона раскола, под именем беспоповщины, которая отвергала всякое священство, говоря, что оно погибло на земле, ибо уже настало последнее время и благодать рукоположения переселилась на небо, с их усопшими отцами. Этому учили выходцы Соловецкие: Епифаний, Игнатий, Иосиф и другие, устроившие себе скиты в дебрях Олонецких, и оттоле наипаче распространилось пагубное сие учение внутрь государства. Из числа именитых почитался Корнилий, о котором мы уже имели случай упоминать при рассказе о мятеже Ниловой пустыни. Заимствовав свои ошибочные мнения с юных лет в Костромских лесах у скитавшегося там монаха Капитона, Корнилий исправлял потом должность ключаря при Патриархах Филарете и Иоасафе, и ему поручено было смирять в узах священнослужителей, впадших в преступления, потому что он был крепок от природы. Должность не совсем духовная для такого подвижника, каким его описывают, степени же церковной он никакой не имел.

Чуждаясь книжного исправления, Корнилий удалился из Москвы на Дон вместе с игуменом Тихвинским Досифеем, и, возвратясь в пределы Российские, опять вынужден был бежать из Ниловой пустыни по случаю смятения, возбуждённого там его буйством. Тогда вселился он в пустынях Олонецких и часто менял свои кельи при реках и озёрах, избегая преследования гражданской власти, потому что правительство забирало таких людей, возмущавших мир церковный. Епифаний Соловецкий был его первым сожителем и вскоре оставил, чтобы идти в столицу для подачи челобитной, которая произвела стрелецкий мятеж. Потом пришёл к нему из пределов Сибирских, от заточенных там попов Аввакума и Лазаря, диакона Феодора и сего Епифания, уже туда сосланного, новый сожитель, беглый монах Филипп. Корнилий знал их во время пребывания своего в Москве при Патриархах, и будучи, таким образом, в общении со всеми начальниками раскола, передал упорное чувство неприязни к Православию всем своим последователям⁶⁰.

Мало-помалу начали к нему собираться братия и ставить отдельно себе кельи, и от сего убогого начала составилось скопище Выговское по имени реки, или Поморское, которое дало свое название целой отрасли раскола беспоповщины, не признававшей священства, потому что первые её наставники не были сами рукоположены. Приходили к нему в пустыню и женщины, которым также позволил составить общежитие на реке Лексе, не далеко от своего скита, и, так образовались в последствии два главных монастыря поморских, мужской Богоявленский и Крестный девичий. Ближайшие поселенцы предупреждали их в случае каких-либо поисков, и в дикой глуши созревал раскол. Тогда пришёл к Корнилию во вновь устроенные кельи бывший дьячок Шумского Новгородского погоста Данило Викулин, который был сперва учеником выходца Соловецкого Игнатия. Скитаясь по волостям, где всех развращал учением против Церкви и её таинств, как бы уже не существовавших, он, наконец, испросил у столетнего старца Корнилия дозволение устроить под его сенью общежитие, в 1694 году, и достиг своей цели, для погибели многих, им совращённых с истинного пути, ибо что может быть гибельнее для души, как непослушание Церкви и отвержение её спасительных таинств? По его имени назвалась даже Выговская пустынь Даниловским скитом и доселе почитается основным гнездом своего толка. Она отстоит к северу от Новгорода за 800 вёрст и за 40 от озера Онежского, на самой реке Выге, впадающей в океан, и оттоле выходили в последствии все лжеучители поморские.

Данила нашёл себе двух именитых по рождению сотрудников, братьев Андрея и Семена князей Мышецких, которые странными судьбами сделались учениками раскола и поддержали его своими писаниями. Прадед их, князь Борис, помещик Новгородский, во время смут самозванцев, ушёл из своей отчизны в заонежскую область, и там вместе с сыном Иаковом, скончался в иноческом образе. Потомки его, основавшись в краю столь глухом, не получили образования свойственного их рождению. Два брата Мышецкие, Денис и Прокопий, пользуясь влиянием в глуши Олонецкой, по своей грубости наделали много тревог во время книжного исправления. Дети первого, Андрей и Семён, заразились тем же духом от выходца Соловецкого Игнатия, который подействовал в пустыне своей на их юное воображение и вместе с отцом их вовлёк в свои сети. Скитаясь по России, они получили, однако, некоторое образование – старший бывал часто в Москве и в Киеве, где проживал под видом купца, а младший жил в Новгороде, и был там посажен в темницу Митрополитом Иовом, за распространение нелепых толков. Освободившись, после его кончины, он бежал к брату в пустынь.

Оба они еще при Даниле Викулине, один за другим, были его сотрудниками в управлении скита Выговского. Все семейство Мышецких переселилось мало-помалу в туже пустынь: отец их Дионисий, с меньшим сыном Иваном и дочерью Соломониею, которая под именем Февронии основала женский скит подле мужеского, отделённый от него одною лишь стеною. Раскольники уверяют даже, будто бы Андрей служил при дворе царском и был в переписке с царевной Софией⁶¹. Семён, называемый у них ластовицею церковною, описал цветистым слогом осаду, или, лучше сказать, мятеж в Соловецком обители, и повесть о страдании всех ревнителей раскола, которые понесли заслуженную казнь, начиная от Павла, Епископа Коломенского и до Мемнона, послушника Выговского, сожжённого в Холмогорах. Книга сия называется «Виноградом Российским» у Поморян и пользуется между ними большою доверенностью. Действительно, она могла казаться необычайным творением для людей малограмотных, каковы были сообщники Мышецких. Тут и баснословные герои Омировы⁶² воспоминаются с мятежными витязями Соловецкими, и вставлены отрывки из древних мартирологий. Все лжеименные староверы представляются мучениками, а власти гражданская, которые их судят, украшены титлом древних языческих эпархов. Множество ложных чудес украшают это выспреннее сказание, и после многоразличных истязаний, которые почти все повторяются над каждым страдальцем, обыкновенною казнью служит всегда сруб или костёр. В вымышленных рассказах Денисова Аввакуму, Лазарю, Епифанию и Феодору диакону, отсекают руку и язык по два раза, и они будто бы опять вырастают. В другом баснословном сказании, некто Никита, писарь Владимирский, осужденный на сожжение, вылетает из костра на коне Победоносца Георгия, и тому подобное. Никита Пустосвят, возмутивший стрельцов, также между святых подвижников. Но что весьма странно поражает при чтении сих преувеличенных мучений всякого рода, – это самое исповедание веры мнимых учеников и цель их страданий. В древних мартирологиях, истинные мученики исповедают Христа Богом и приемлют венец свой за сие исповедание, когда язычники требовали, чтобы они приносили жертву идолам и отрекались от Христа. Тут же совсем противное: никто не требует такого отречения, и безрассудные ревнители подвизаются, не зная сами за что.

Так, например, рассказано в житии Мемнона, что он подносил водку приказным людям в Москве, на монастырском подворье, с молитвою: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». От него только потребовали чтобы он произнёс се как положено в Церкви, то есть «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас», но он упорствовал и не хотел повиноваться, а потому и был осуждён, не за самое выражение, но за непослушание Церкви. Освободившись из темницы чрез насколько лет, Мемнон подвергся опять самопроизвольным узам за то же упорство и мечтал, что он страдает за имя Христово, когда был окончательно осуждён в Холмогорах, если только можно верить истине сего сказания, после тех басней и высокопарных возгласов, какими наполнен «Виноград» Мышецкий, а не Российский⁶³.

Когда таким образом Поморяне усиливались на севере, и в дальнюю Сибирь проникли чрез ссыльных гибельные ветви раскола. Некто Астомент, родом из армян, долго живший в Казани и сосланный в Сибирь еще при Никоне Патриархе, рассевал плевелы свои в Енисейске. Его главным сообщником был Яков Лепихин, который имея двух жен, одну из них убил, и никогда не бывши рукоположен, самозванно священнодействовал по разным местам Сибири. Там же проповедовали Авраам, монах происхождения Еврейского, выходец из Венгрии, и самопостриженный монах Капитон, поп Домитиан из Тюмени, и некто Шапошников из Томска. Почти каждый город имел своего лжеучителя, потому что места сии еще были тогда мало населены и не могло быть над ними надзора правительственного. Кроме совращений, всякого рода неистовства совершались сими грубыми людьми, не подчиненными никакому закону, ни даже гласу совести, как это описывает, в трёх своих обличительных посланиях, ревностный Митрополит Сибирский Игнатий.

Он рассказывает страшную повесть о некоем чернеце Иванище по прозванию, который на вопрос соумышленного ему попа Тюменского Дементия: «что прикажет делать с теми, которые, собравшись к нему, просят второго не оскверняемого крещения огнём»? отвечал: «заваривши кашу не жалей масла». Тогда злодей, собравши много смоляных веществ, устроил сруб, внутрь коего заключил свои жертвы, убеждённые им к мнимому мученичеству и все они числом до 1700, с женами и детьми, сгорели пред глазами посланных для их увещания священников от Митрополита Сибирского. Другой изувер Шапошников, убедив также до 200 человек к самосожжению, сам хотел избежать той же участи, под предлогом, будто он выйдет из сруба, чтобы только зажечь его, однако был удержан внутри и сгорел вместе со всеми⁶⁴. Около Тобольска попы Аввакум и Лазарь, диакон Феодор и чернец Епифаний, довольно долго там обитавшие до своей казни, составили также зародыш раскола, не смотря на их зазорную жизнь. О Лазаре пишет один из клириков Митрополита Сибирского, Юрий, родом сербин, что улицы Тобольские были ему тесны, когда пьяный по ним шатался и, обличаемый Юрием в хульных речах, сознавался ему, что сам не понимает, каким образом в беседах своих, начиная духовно, часто кончает плотски⁶⁵. Аввакум же, почитаемый за святого своими последователями, имел притязание на богословские познания, хотя его невежество обличаемо было даже в письмах к нему Феодора диакона. Достаточно взглянуть на один слог его писем, чтобы убедиться в нелепости их писателя, например, к Игнатию Соловецкому пишет: «зри Игнатий Соловьянин и веруй трисущную Троицу несекомую: секи не бойся на три естества и образы три равны; на трое течет источник Божества»⁶⁶.

Это не помешало, однако его последователям хвалиться своим лжеучителем, по имени коего составился даже особый толк Аввакумовщины, переименовавшийся в последствии Онуфриевщиной от другого лжеучителя Онуфрия, который поселился в Нижегородской губернии. Там на Керженце, в лесах Чернораменских, собралось большое общество раскольников, принимавших к себе отчасти беглых попов и монахов, и это было третье сильное гнездо раскола, после Ветки и Поморья. Онуфрий, хотя и был обличаем на сходбищах так называемого братства сих отступников православия за то, что исключительно держался учения Аввакумова, которое слишком было странно, чтобы не поразить людей несколько благоразумных, однако, продолжал до своей смерти иметь влияние на некоторые скиты. После него старшие в скитах Керженских составили мировой свиток и совершенно осудили учение Аввакумово о святой Троице и воплощении Господнем за подписью своих старцев, между коими видны имена иеромонаха Досифея и священника Андрея. Не смотря на то попы Аввакум, Лазарь и Никита Пустосвят, получившие достойную казнь, и все самосожигатели почитались у них за истинных страдальцев, и они перекрещивали всех к ним приходивших, потому что утверждали будто погибла на земле правая вера и добрые дела и наступило последнее время. Антихрист настал и скоро будет конец мира и последний суд⁶⁷.

Из глубины сих Чернораменских и еще Брынских лесов, Калужской губернии, выходили в среднюю полосу России все лжеучители, распространяя гибельную ересь всякого рода, между неопытных поселян. Это побудило просвещённого пастыря и великого Святителя, Димитрия Ростовского, написать о них целую книгу обличений, под именем Розыска о Брынской вере. Он назвал ее так по имени тех урочищ, отколе распространялась, и пастырски вразумлял в тяжком заблуждении, доводами Святого Писания, стараясь действовать более со стороны нравственной, обличениями совести и разума. Книга его замечательна выписками из святых Отцов, которыми опровергает неправые толки. Хотя Розыск Святителя Димитрия не есть соборное изложение, как Жезл правления и Увет духовный Патриарха Иоакима, а только обличение одного ревностного пастыря, для предохранения своей паствы, но можно сказать, что его творение имеет достоинство соборное, как и все писания сего Всероссийского учителя Церкви, и проникнуто тем же глубоким познанием. Оно разделено на три части. В первой разбирается, что такое вера, и есть ли вера раскольников правая и старая? Во второй исследовано самое учение их и обличается в ереси и в хулах на Святые Тайны, на Церковь и священство, с непререкаемыми опровержениями на все сии хулы. В третьей части говорится о делах мнимо добрых, и потому бесполезных, и о злых делах раскольничьих повсеместно.

Святитель собрал все сведения, какие только мог, о учении и действиях раскола, и даже обличения против них, из творений, некоторых писавших в его время Архиереев, как то: Игнатия, Митрополита Тобольского и Местоблюстителя Патриаршего престола, Митрополита Стефана Яворского. Сей последний вынужден был написать книгу о Антихристе, против нелепых толков, которые возбуждали смятение в народе, молвою о кончине мира и явлении Антихриста, в Москве, по их мнению, новом Вавилоне. Посему книга Святителя Димитрия имеет достаточную полноту и заключала в свое время все необходимые обличения против суеверов. Видно, что он не оставлял без внимания и малейших вопросов, так, например, рассказывает, что однажды, когда возвращался из церкви в Ярославле, его остановили два старовера и жаловались, что им велят обрить бороды, они же лучше готовы дать себе отсечь головы. Святитель на первый раз спросил их только: «что может опять отрасти, если отсекут, борода или голова»? и тем образумил нерассудительных ревнителей; потом же включил в свою книгу целое рассуждение о том, как и в древности брили бороды.

Но вот что внушает невольную скорбь при чтении сего Розыска: в Жезле правления и Увете патриаршем, мы видим только ответы на странные вопросы челобитной Пустосвята, о предметах несущественных, которые, однако послужили основанием раскола: например, о двойном или тройном аллилуйя, о двуперстном или триперстном знамении и тому подобное. В Розыске же, кроме сих возобновленных опять вопросов, можно видеть из других предметов словопрения, какой страшной шаг сделал раскол в краткий срок, от 1682 года до 1709, когда писан был Розыск, то есть, в четверть века Святитель Димитрий должен уже защищать не различный образ креста Господня или письмо икон, но самое их достоинство, а равно и святых мощей, потому что явились такие лжеучители, которые начали отвергать всякую святыню. Брынские выходцы начинали уже тайно учить, что не должно почитать святых мощей, и, некоторые мужики и бабы, наученные ими, стали явно проповедовать, что не только не следует ходить в церковь, но и покланяться пред иконами, потому будто бы, что одно лишь дозволено поклонение, духом и истиною, и что даже самая история евангельская есть иносказательная и более притча. Вот как опасно отступить однажды от Церкви, потому что без её руководства можно легко впасть во всякую ересь, и здесь, отделившиеся от неё под разными несущественными предлогами, влаемые всяким ветром учения, сами незаметно для себя, отступили не только от коренных догматов православия, но и Христианства.

До какой степени такие заблуждения были новостью в православном отечестве нашем можно судить из слов Святителя Димитрия, который пишет по сему предмету: «аз смиренный, не в сих странах рожден и воспитан, ниже слышал когда о расколах, в стране сей обретающихся, ни о разнствии веры и правил раскольничьих; но уже здесь, по Божью изволению и указу Государеву жити начав, уведал слухом от многих донесений»⁶⁸.

Некоторые доходили до такого ожесточения, что уже начинали сомневаться: могут ли творить на себе крестное знамение, потому что по необходимости оно было четвероконечное? Святитель, рассуждая о вражде их к сему образу креста, который дерзали называть печатью Антихристовой, замечает: «что сия еретическая хула произыде древле от некоего Немчина, Буллингера именуемого, миропомазание хулившего; не вем же како в Российские страны в раскольники вниде»⁶⁹. Любопытно, в третьей книге Розыска, сказание о многих лжеучителях и неистовствах, какие они дозволяли себе в разных пределах России, и как они лестью искали овладеть умами. Приходя, как волки в одеждах овчих, усматривали они всегда, какие дома богаче, потому что обыкновенно чуждаются бедных и наипаче обращаются к простым людям и женщинам. Вселившись в дом, являют фарисейски чрезвычайное благочестие, приносят с собою свой хлеб, не касаясь чужих брашен, как бы оскверненных, и намеренно продолжают молитву, да видимы будут от человеков; потом уже предлагают чтение книжное с своим поучением, противным духу Евангельскому, и беседуют со слезами и многими воздыханиями, так что люди простодушные, не разумея их коварства, удивляются их житию, и тем удобнее им бывает вселить в сердце еретические плевелы. Они превозносят свои Крымские скиты, всякими похвалами о вере и житии мнимых подвижников, и пророчествуют о втором пришествии, говоря, что Антихрист уже в мире; приняв же обильную милостыню от устрашенных, возвращаются, с корыстью, уводя с собою и обольщенных ими будто бы на спасение, но действительно на погибель.

Святитель Димитрий приводит современное сказание Митрополита Сибирского Игнатия, об одном из главных ересиархов, чернеце Капитоне, скитавшемся в Костромском уезде, которого последователи назвались в начале Капитонами, ибо он действительно был главою беспоповщины по своему духу, хотя в последствии секта сия образовалась от оскудения священников между отпадшими от Церкви: когда умерли все бывшие старого рукоположения, а новых не хотели принимать, тогда раскол разделился на две свои главные отрасли, хотя и со многими подразделениями, особенно в последнее время. Сей Капитон являл столь необыкновенный пост, что даже, вопреки разрешению церковному, и в праздники не разрешал на сыр и масло, и на Пасху вместо яиц употреблял красные луковицы. Но при таком мудровании почитал себя за великого и святого, как обыкновенно бывает с превозносящимися над уставами церковными. Он начал презирать чин духовный и не принимать благословения от иереев, после же сего стал изобретать новое учение, возбуждая раскол в церкви, повелевал чуждаться Таинств, не покланяться иконам и держаться двуперстного знамения. Его последователи, возбуждаемые одним невежественным поселянином, изобрели себе и новое причастие, виноградную ягоду, вместо священного хлеба. Избираемая из среды их девка, одетая в цветное платье, выходила из подполья в сборную их избу и, держа на голове решето с изюмом, как бы дискос, по подобию иерейскому, говорила: «всех вас православных Христиан да помянет Господь Бог во царствии своем». – «Аминь» отвечали ей ослепленные и принимали изюм, как бы божественное приобщение. Из многих повествований, собранных в Розыске, я представлю только несколько самых разительных⁷⁰.

В пределах Вологодских поселился один волхв в пустыне, который снискал себе доверие простых поселян. Он проповедовал, что можно всем жить в браке без церковного благословения и что нет греха в нечистых узах. Волхв велел двум своим приверженцам вырезать сердце у новорожденного младенца, для нечистых волхований, и растолочь в порошок, который разносили по селениям для прельщения к расколу. Когда же, обличенный одним из свидетелей сего ужасного дела, вынужден был бежать на Поморье, там с толпою своих единомышленников, ворвался в монастырь Палеостровский, где обитал бывший Епископ Коломенский Павел. Ограбив обитель, они сожгли в ней много народа, и год спустя, как это видно из актов исторических (V №151), опять овладели монастырем, в 1688 году, заперли Игумена с братией в погребе, а сами затворились в крепких стенах. Митрополит Новгородский Корнилий послал увещателей, а гражданское начальство солдат из Олонца, чтобы схватить вождей, из коих главный был выходец Соловецкий Игнатий, друг Аввакумов, но напрасно старались образумить неистовых, они зажгли монастырь и все в нем погибли, числом до пяти сот, по свидетельству иноков Палеостровских.

Если же верить синодику поморскому Андрея Денисова, то в оба пожара, с двумя беглецами Соловецкими, Игнатием и Германом, погибло в первый раз 2700 душ, а во второй 1500, и, действительно, это можно назвать погибелью не только телес, но и душ. В 1693 году было такое же всесожжение в Пудожском погосте, возбужденное также беглецом Соловецким, чернецом Иосифом и одним из Московских учеников Пустосвята, в этот раз сгорело до пятидесяти человек. Если же исчислить все бывшие в то время самосожжения, то еще на горах близ Олонца сожглось до 1000 человек и в разных местах Сибири также около 1000, не считая большого костра чернеца Тобольского Дементия, который погубил в один раз 1700 душ⁷¹. Нельзя однако же сказать, чтобы Сибирь оставалась без бдительного надзора пастырей, потому что в ней Митрополиты Павел, Игнатий, Филофей и Иоанн, истинные подвижники благочестия, повсюду распространяли слово Божие между язычниками и ревностно старались об обращении раскольников.

Святитель Димитрий свидетельствует, что и в Устюжском уезде, на Пасху 1709 года, добровольно сожгли себя в лесу до 300 раскольников, когда воевода Ржевский послал их отыскивать в глуши, где у них устроены были храмины с оградами и под ними пещеры; а в Пошехонском уезде сожглось всякого рода людей до 1920 человек. Князь Иван Голицын приезжал нарочно в свое поместье, Белосельскую волость, уговаривать крестьян, чтобы не жглись, так как их к тому побуждал крестьянин соседней волости боярина Языкова, Иван Десятин. Князь велел сыскать его и расспрашивал о учении, убеждая не совращать народ. Если таких людей казнили, то не заслуживали ли они своей казни, и не такого ли разряда была большая часть страдников, прославленных книгою, Виноградом Денисова? Страшную притом рассказывает повесть Святитель, приводя, впрочем, во свидетельство самовидца, иеромонаха Игнатия, который подтвердил это по священству. Неистовый крестьянин бросил на пол во время допроса боярского три ягоды, и домовый священник князя, растерши одну, хотел узнать, что в ней за вкус. Внезапно он изменился в лице и пришел как бы в некое бешенство. Князь велел его заключить в подклетье, где топилась печь, и он бросился в пламя, так что едва могли его спасти; когда же пришел в себя, со слезами рассказывал князю, что печь сия показалась ему как бы райскою дверью, доколе не прошло его исступление.

Святитель описывает в Розыске своем еще секту так называемых Морельщиков, которые прельщают, равно как и сожигатели, простых людей, мужей и жен, идти спасаться к ним в затвор, по подобию святых, воссиявших в посте, ибо, говорили они, настал уже день судный. Увлеченных ими они отводят, каяться в грехах своих, в нарочно ископанные ими в лесах ямы, или в хоромы, устроенные без дверей, в которые спускают их с верху и запирают по одному, по два и более. Хотя же заключенные, после трех дней, с воплями умоляют, чтобы их выпустили, никто им не внемлет, и их находили даже поедавшими друг друга. Но убеждая других на столь страшную смерть, сами лжеучители не только им не подражают, но и не умерщвляют страстей своих, и не многие между ними живут целомудренно. Воевода Ростовский Пашков сам рассказывал Святителю, как, в 1703 году, бортники его схватили в лесу двух таких совратителей, которые деньгами подговорили жену священника села Бора, идти с ними на спасение в Брынские леса, и хотели обольстить ее дорогою, но были испуганы выстрелом бортников. Крестьяне же Зауральской волости, по словам сего воеводы, добровольно отводят в леса дочерей своих и сестер, к так называемым у них святым отцам. В подтверждение слов воеводы, Святитель Димитрий называет богатых посадских людей города Романова, из коих один, Иван Трусов, послал таким образом в лес трех дочерей, а брат его Василий одну, и еще один посадский трех, как донесено было Преосвященному, будто бы в женский скит.

Скопища раскольничьи, в лесах Брянских, называются скиты и толки, пишет Святитель: скиты, потому что населяющие их скитаются по лесам, как бы подражая древним пустынникам; толки же от того, что всякий скит по-своему толкует Божественное писание, не согласно с другими, и каждый, однако, старается увлечь в свой толк окрестные селения. Есть, например, скит или толк Христовщины, в котором обретается мужик, богохульно почитаемый за Христа. Пристанище его за 60 верст от Нижнего, на перевозе Оки, родом он, как говорят, турчанин, водит с собою девицу, которую называют Богородицею, и имеет двенадцать Апостолов, которые ходят по деревням, проповедуя свое учение, но не воспрещают ходить в церковь, чтобы их скоро не узнали. Самовидец, монах Пахомий, рассказавший о том Святителю, был приведен одним из таких учеников, на поклонение мнимому Христу, в пустую ветхую церковь, на реке Волге. Обольститель вышел, с сиянием на голове, к людям из алтаря, и все, припадши к ногам его, долго ему молились, говоря: «Создатель наш, помилуй нас»! доколе не изнемогли от молитвы; он же пророчествовал им о изменениях в воздухе, и убеждал в него верить⁷².

Другой скит Аввакумовщины почитал за святого, как мы уже говорили, расстриженного попа сего, и совершал празднество его памяти, говоря, что письма его светлее солнца, по свидетельству ученика его Иерофея и старца Онуфрия, в последствии осуждённого самими раскольниками. Другие скиты, по именам своих основателей, назывались Вавиловщина, Андреевщина, Иосифовщина, и держались поповщины, то есть, принимали беглых попов, не покоряющихся Церкви, но перекрещивали людей, которые были не моложе шестидесяти лет, потому что почитали еретическим православное крещение после Никона. Они перестригали иноков, а беглым приказывали проклинать свое посвящение и Архиерея, их рукоположившаго; тогда давали им власть совершать у себя требы и даже литургию, но не часто, в пустых церквах и по старым служебникам только для запасных даров; а иные попы приносили с собою будто бы старые дары и тем причащали; за дальностью же расстояния разрешительные молитвы, для родильниц и для усопших, рассылали в платках; если же кто из них сообщался с православными, над тем читали молитву как бы над оскверненным сосудом.

Другие скиты беспоповщины в тех же лесах, Волосатовщина, Иларионовщина и прочие, вовсе не принимают попов, но старцы их сами совершают требы, крестят, исповедуют и хоронят, и бабы у них преимущественно крестят, ссылаясь на Кормчую книгу, по коей дозволено бабке окрестить, в случае смертности младенца. Они живут без всякого супружества, и с ними в кельях пребывают мнимые их монахини, ибо их учители уверяют, что не должно венчаться у еретиков, и если у венчанных православными родятся дети, то с теми не сообщаются, как с нечистыми. Причастие у них, сказывают, будто бы давнее, до времен Никона, и когда оскудевает, то делают новое тесто и с ним смешивают старое, растерши его в порошок. В сих толках, как более закоснелых, собственно находятся сожигатели. Меж ними Андрей Поморянин хвалился, что уже сжег более трех тысяч человек, и власатый старец более двух тысяч. Они устрояют для сего обширные храмины в лесах, где запирают человек по 200, и детей, чтобы не убежали, гвоздями приковывают за одежду к лавкам, и так обложив соломою храмину, зажигают: сами же берегут снаружи, чтобы не ушли их невольные мученики, или, если кто покушается выскочить, опять его вгоняют в огонь, а пожитки сожженных берут себе сожигатели. Что может быть печальнее таких ужасов, которые в то время повторялись повсеместно?

Святитель Димитрий говорит еще об одном ските, Серапионовщине, которого наставник научал мориться голодом до смерти. Он собрал много инокинь около себя, и после него брат его Семен уговорил до 50, из числа их, на вольное будто бы мученичество, а с одною ушел и женился на ней в Казани. Еще толк Стефановщины от дьякона Стефана; его последователи, осуждая брак и выдавая себя за целомудренных, не почитали блуда за грех, а детей бросали в леса на съедение зверям. Много таких примеров можно извлечь из книги Розыска, которая служит верною, хотя и страшною, картиною внутреннего быта раскольников того времени. Все сведения, собранные ревностным пастырем, достоверны, потому что, кроме Формальных донесений от подчинённого ему духовенства и Ростовских воевод, подробно раскрыли ему все действия Брынских лесов, долго там проживавшие монахи, Макарий Ростовского уезда и Пахомий Пошехонского. Последний, с детства завезенный в леса, вырос между раскольниками, дважды был перекрещиваем, в различных толках поповщины и беспоповщины, и оба они обращены в Православие ревностным игуменом Успенской обители Питиримом, который в последствии обратил стольких заблудших, будучи посвящен Епископом на кафедру Нижегородскую. Также и монахиня Анфиса, в преклонных летах скончавшаяся в Ростове, которая долго жила прежде на Керженце и в лесах Брынских, много рассказала Святителю о всех ужасах и беспорядках, которые там совершались в женских скитах; «при двух же и трех свидетелях станет всяк глагол», говорит Божественное Писание. Лучшим свидетельством истины слов Святителя Димитрия есть то, что сам Господь оправдал его, прославив пред нашими глазами за святую жизнь, нетлением мощей его и многими знамениями, которые могли видеть и самые отступники православия, ибо открыто почивает угодник Божий в своей Ростовской обители, где, по смирению, думал укрыться от всенародного чествования, но вместо того он прославил собою сию обитель, включенный сам в лики святых, житие коих, с такою любовью, описал для назидания душ Христианских. И вот опять в наше время, просиял другой великий поборник православия, Святитель Митрофан Воронежский, в обличение упорным, которых, вместе с прочими православными Архиереями, увещавал на Соборе Патриарха Иоакима, когда Никита Пустосвят с буйною толпою ворвался в царские палаты, для провозглашения своей челобитной. На конце Розыска Святитель Димитрий, с пастырским увещанием о избежании дел раскольничьих, предлагает краткий их перечень, дабы в одной разительной картине представить весь их ужас. «Они сожигают и сожигаются, и похищают имущества сожигаемых, морят голодом на смерть, так что иные заедали друг друга, младенцев закалают, девки причащают изюмом и обаянием ищут привлечь к себе людей, брак почитают нечестивым, а нечестивые узы любовию Христовой; мужика величают Христом и покланяются ему, еретика Аввакума причисляют к лику святых, перекрещивают и перестригают иноков и попов переставляют, посылают в платках разрешительные молитвы; простые мужики и девки совершают требы, святотатно творят ложное причастие, за Царя Бога не молят, иные крещения вовсе не имеют, и субботствуют по жидовски. Всякий здравый разум, присовокупляет Святитель, может рассудить, богоугодны ли такие дела их, и потому как должно остерегаться волков сих, приходящих в одеждах овчих, ибо заранее предсказано Апостолом о имеющих восстать лживых учителях (2Пет.2:1), и Апостол Павел умоляет «соблюдать себя от творящих распри и отвращаться от бабьих басен» (Рим.16; 1Тим.4).

«Предложив все сие любви вашей, о правоверные, заключает Святитель, довершаю мою к вам беседу словами Иоанна Богослова: «иже знает Бога, послушает нас, а иже несть от Бога, не послушает нас; о сем познаваем духа истины и духа лестча» (1Ин.4). Бог же милосердый, не хотяй смерти грешника, да обратит, ими же весть судьбами, восстающих на святую Церковь и да присоединит их паки к своему избранному стаду. Вас же, чада моя, держащиеся матери своей Кафолической Церкви и пребывающие в Православии, да изведет из тьмы греха ко свету веры, и Церковь свою да соблюдет, непреодоленною адовыми вратами до скончания века». После сей трогательной молитвы опять выражается смиренный дух благочестивого учителя Церкви, в его последних словах: «предлагаю убогую сию книжицу трудов моих на рассуждение Церкви, преосвященных Архиереев и всего духовного чина; ибо не мнил себя быть мудрым и не уповал на свой убогий разум; аще что в ней обрящете не право, прошу любезно исправить; аз же готов во всем повиноваться церковной власти, яко последний член и нижайший послушник и работник». Вот какой пример послушания Церкви подавал один из её величайших Пастырей, для обличения отступивших от Церкви, по необдуманному их самолюбию!

Примеру Святителя Димитрия подражали другие ревностные пастыри, но всех более принес духовного плода, обращением раскольников, Питирим, бывший в последствии Архиепископом Нижегородским, который имел случай лично пользоваться наставлениями святого Митрополита Ростовского. Слово, слышанное им из уст самого Святителя, внес он лично в дикую глушь лесов Чернораменских, где было тогда сильнейшее скопище раскола и куда наиболее направлены были действия правительства светского и духовного. Многие тысячи обратились по гласу Питирима, которого имя ненавистно ровнителям раскола, не менее прославленного, в ликах Святых, имени Святителя Димитрия. Благое Провидение употребляет иногда, для достижения своих спасительных целей, такие орудия, какие казались наиболее им противны, и допускает временное уклонение от истины лучших её проповедников, дабы они сами в последствии явились более искусными в опровержении изученных ими, по собственному опыту, заблуждений. Это видимое руководство Промысла ясно представилось в Питириме.

Рожденный в простом звании, он, с молодых лет, имел влечение заниматься чтением старых рукописей и богословских исследований, но по недостатку образования впал в сети раскольников. Много лет проживал он у них в Белоруссии и на Ветке, где был даже пострижен в монашество, но этот случай послужил ему к подробнейшему рассмотрению всех их толков. Так как ревность Питирима была добронамеренна, то Господь не оставил его во мраке и дал ему средство, чрез умножение просвещения духовного, обратиться к Православию. Он сблизился с пустынножителем Иоанном, который был в последствии основателем Саровской обители и много ревновал об обращении заблудившихся, в пределах Нижегородских. Поступив в Переяславский монастырь святого Николая, Питирим имел случай, по близости к Ростову, часто видеть светильник своего времени, Димитрия, и многое от него заимствовал. Уже Питирим был настоятелем сей обители, когда однажды, при осмотре Переславского озера, узнал его Великий Петр, орлиным взором быстро проницавший людей, и угадал, до какой степени может быть он полезен для вразумления совратившихся с пути истины, потому что мудрый государь чрезвычайно ревновал о истине Православия, в своем обширном царстве. Именным указом поручил он ему особенно, в 1706 году, увещевать раскольников, усиливавшихся в Юрьевском и Балахнинском уездах, и с тех пор до конца своего царствования был в непосредственной с ним переписке по делам о расколах⁷³.

Ревностный Питирим был с своей стороны вполне достоин Монаршей доверенности, и неутомительно ходил по дебрям и пустыням, для собеседования с укрывавшимися там от всякого назидания духовного. Не мало нужно было твердости духа, чтобы преодолевать все трудности нравственные и физические, по непроходимости самых мест; чего не мог он словом, то дополнял писанием, рассылая повсюду обличительные свои тетради. Долго оставаясь в самом средоточии раскола, Питирим собрал братию в лесах, на Керженце и в Бельбаше, и устроил там обитель пустынную во имя Успения, в которую поставлен был первым настоятелем. Там, собственным примером наставляя своих учеников, образовал он ревностных защитников православия, каковыми были: иеромонах Неофит, посланный в последствии на север к Поморянам, Авраамий, действовавший на Ветке, и Епифаний, игумен Костромской. Еще в 1705 году Питирим, будучи в Переяславле, успел обратить во вверенных ему уездах до 2000 душ из раскола, но жаловался письменно Государю: что местные гражданские власти, то есть, губернские начальники, волостные старосты и приказчики, не только ему ни в чем не помогали, но даже препятствовали в деле обращения, запрещая входить в дома раскольников и священникам учить их. Он просил подтвердить о необходимом содействии и охранении посылаемых им старцев, от неистовства закоснелых в расколе. Немедленно воспоследовала резолюция Государя. 19 Марта 1715 года, в следующих сильных выражениях: «по сему прошению отца Игумена Питирима запрещается всем ему возбранять в его равноапостольском деле, но повелевается паче ему помогать; если же кто ему в сем святом деле препятствовать будет, тот без всякого милосердия казнен будет смертию, яко враг святыя Церкви, и буде кто из начальствующих помогать ему не будет, тот лишится своего имения».

Так действовал Великий Петр и памятны слова его, потому что без содействия властей гражданских, как известно по опыту, не может быть полного успеха в деле обращения людей, будто бы непокорных одной лишь власти духовной. Три года спустя, по представлению Питирима, 14 Февраля 1718 года, Государь издал жалованную грамоту обращающимся раскольникам, о честном их повсюду принятии, и это может служить свидетельством, что не одни только меры строгости против них употреблялись. В том же году, 2 Марта, издан другой указ, о строгом епархиальном надзоре за священниками, дабы не утаивали в исповедных росписях раскольников, ибо это есть главный корень их размножения, и не выбирались бы в старосты и бурмистры отступники от Церкви, для того что они, потворствуя своим, могли иметь более случая к размножению раскола.

Еще в начале 1716 года Питирим отправил к Чернораменским раскольникам, Дьяконовского толку, так названным по имени вождя своего дьякона Александра, 130 вопросов о причине их уклонения от Церкви. Толк дьяконовщины разнствовал тем от Ветки и других толков поповщины, что он не признавал нужным перемазывать беглых попов и принимал четвероконечный крест наравне с осьмиконечным, следственно был лучше расположен к Церкви. Вопросы сии приняты были, хотя и неохотно, однако, с обещанием написать на них ответы, но вместо сего раскольники послали к нему, в том же году, 240 своих вопросов о вере и преданиях Церкви Православной, потому что находили более легким спрашивать, нежели отвечать. Питирим обещал взаимно их удовлетворить, и в следующем году уведомил, что ответы его уже готовы. Год спустя повторил он свое извещение, требуя, чтобы противники явились с своими ответами и назначили бы место для совещаний, но расколоучители, не имея между собою людей довольно образованных для такого рода ответов, всячески от них уклонялись и еще более от собеседования⁷⁴. В продолжение сего времени Питирим, в 1719 году, рукоположен был во Епископа Нижегородской епархии, как более других способный действовать на её расколы, и он уже начал употреблять деятельные меры для побуждения к ответу на заданные им вопросы. Наконец ответы были представлены в мае и весьма любопытно известие, кто и каким образом составлял их? потому что Чернораменские, по своему невежеству, не в состоянии были сами отвечать.

Это был тот же лжеучитель Андрей Денисов, который не только у себя в Поморье, но и по всем местам России, старался распространять раскол, научая все толки, несогласные между собою, в одном только быть согласными – в непослушании Церкви, как это видно из его жизни, с непомерными хвалами описанной его последователями. Там, в 17 главе сказано, что однажды Андрей, приехав в Москву, познакомился с одним добрым человеком из согласия поповщины (когда сам принадлежал к самой суровой беспоповщине), и с ним вместе отыскивал старые вещи, могущие подкрепить мнимое их древнее церковное благочестие; он собирал отовсюду старые утвари и иконы, пользуясь всякими случаями, и от того много находится в его скиту древней святыни, не только боярской, но и царской, не всегда совестливо добытой. В это время нужда пришла крайняя, нижегородским мнимым староверам, отвечать на вопросы Питирима, яко бы злодыхающего на всех Христиан, как они себя за всех называли, и они просили убедительно приятеля Андреева им пособить, а так как он знал их неграмотность и неведение превыспренней богословии, несмотря на то, что состязались с богословами, то умиленно просил Денисова вступиться за их бедствующее сословие, обещая ему все нужное к написанию сих ответов. Сперва отрицался Денисов, чтобы не возбудить в своих подозрение против себя, за содействие чуждому толку, однако в последствии склонился на милость из опасения, что и ему в другом случае не помогут, ибо и всякому скоту, не только разумному существу, подобает оказывать милость (не слишком лестное выражение для тех, кому он помогал); а здесь еще более, потому что поповщина трудилась против новолюбителей, то есть, чад Православной Церкви.

И так он решился взять на себя лице Нижегородских староверов, хотя и чуждался сам их общества, и подложно, будто бы от них, написал желаемые ими ответы, которые послужили ему в последствии основанием собственных его Поморских ответов иеромонаху Неофиту, присланному от Святейшего Синода. Но мнимый ревнитель истины, хотя и в чужде, не забыл и себя, потому что, сказано в его житии: «великое за сие получил благодарение себе, от всего их согласия, и несколько на скудость пустынную и пенязей награждения». – Вот каковы были сии ревнители, за деньги, как будто бы из милости, готовые вступаться и за чуждое им общество, с которым находились в явном разрыве, лишь бы для них это было выгодно против Церкви Православной⁷⁵.

Преосвященный Питирим, получив давно ожидаемые ответы, назначил общее собрание в селе Пафнутьеве, дворцовой волости, Балахнинскаго уезда, всем расколоучителям разных толков Нижегородских, пригласил туда и крестьян из многих волостей, чтобы они были свидетелями прения. В праздник Покрова Богоматери, совершив Литургию, вышел он в полном облачении со всем своим клиром на возвышенный амвон близ церкви, и вступив в переговоры с расколоучителями, всенародно вручил им свои ответы, дабы они не могли в последствии от сего отречься. Они же, приняв их, тут же отступились от прежде представленных ими ответов Андрея Денисова, и отказались пред всем народом вступить в состязание с просвещенным пастырем, потому что чувствовали свою неспособность. Весьма любопытно это соборное, можно сказать, или епархиальное деяние Епископа с своею паствою, которое было все изложено в донесении Святейшему Синоду и трижды напечатано отдельно, и еще в древней Российской Вивлиофике⁷⁶.

Осенив всех крестом, Преосвященный сказал пароду: «Отцы и матери, и все православные Христиане, извольте смотреть: я к вам пришел, не износя никакого оружия для устрашения вашего, кроме одного Христианскаго оружия, нас охраняющего, святого Евангелия и Животворящего Креста, и потому не имейте ни малейшего страха. Я пришел только для того, чтобы при всех вас разменяться с дьяконом Александром, вопросами и ответами, а вы смотрите, кто из нас прав будет и, кто виноват». Все собравшиеся тут старцы и старицы благодарили Епископа, за его снисхождение, и поклонились Кресту и Евангелию. После сего Преосвященный предложил дьякону Александру и старцу Варсонофию, с их товарищами, девять вопросов о том: обещались ли они отвечать, еще за три года перед тем, на сто тридцать присланных к ним вопросов, и вместо того не послали ли к нему своих 240 с требованием ответа? Когда же известил он их, что у него ответы готовы, не дали ли они ему такого отзыва: что свои пришлют, как только будут готовы? – Не приходил ли, от лица всех, сперва старец Варсонофий просить, чтобы их освободили от необходимости отвечать, а потом дьякон Александр с товарищами, с такою отговоркой: будто бы их выборный Филарет не поладил с Варсонофием, и от того не могут отвечать? Потом, когда опять пришел Варсонофий, не говорил ли он, что руки к заготовленным ответам приложить не хотел, потому что все они ему не нравились, и вторично просил его избавить от них? – Это и было ему разрешено, с тем, однако, чтобы дьякон с товарищами непременно явились; и наконец, не приходил ли еще раз Варсонофий просить Преосвященного, чтобы явившиеся и задержанные отпущены были на поруку, с обещанием представить, когда потребуют их к ответу?

На все сии вопросы старец Варсонофий и дьякон Александр, с товарищами, смиренно отвечали пред пародом, что все это так действительно было. Дьякон присовокупил: что он неоднократно умолял Преосвященного не требовать от них ответов, потому что не чувствуют себя в состоянии их дать, отговариваясь тем, будто выбранный старец Филарет их с собою унес. Но Епископ настаивал, чтобы дали требуемые ответы, или бы всенародно объявили, что не в состоянии их дать, дабы в последствии не хвалились, что их не хотели принять. Когда же, не смотря на то, они все еще упорствовали, Преосвященный приказал удержать у себя дьякона с товарищами, а Варсонофий боялся взять их под свою расписку, чтобы не ушли.

Преосвященный допрашивал еще: не просили ли раскольники, чтобы, приняв его ответы, не отдавать ему своих? и не сказал ли он им: что, ради неправды сих ответов, пожелал обличить их на всенародном собрании, разменявшись бумагами. Потом Питирим вручил дьякону свои ответы пред всеми, требуя от него в обмен его отзывы, но прежде нежели отдать свою книгу, он прочел во всеуслышание её предисловие, старцам Александру, Варсонофию, Иосифу, Герасиму и всем их сообщникам, о мире и воссоединении с Церковью, убеждая, в случае если что не ясно, требовать объяснения. В заключение же спросил старцев, согласия Софонтиева или стариковского: приемлют ли они ответы диакона? они отвечали, что не согласуются с ними. Тоже подтвердили всенародно Варсонофий и другие старцы Онуфриева и иных толков, равно из поповщины и беспоповщины.

Тогда, обратившись к одному дьякону Александру, Питирим кротко его спрашивал: почему отвечал он ему так неправо на его вопросы? и против сего ни слова не мог сказать дьякон, а Варсонофий, раскаявшись, подал за своей рукою прошение Владыке, которое велено было прочесть вслух. В оном написано: как от них требовались ответы, и как они, получив ответы Преосвященного, уразумели свою неправду и умоляли его простить им такое прегрешение и оставить их впредь без испытания, ибо не почитают себя в силах когда-либо отвечать и ни во что вменяют данные ими ответы. Если же кто в последствии из их согласия, мирской или духовный человек, будет оные похвалять или распускать в народе, тайно и явно, да будет тогда на всех членах их общества клятва соборная и в будущем веке суд Божий, а в нынешнем суд Царев; все же сие они творят, не по нужде или насилию, но собственным произволением, по совету всего их согласия, в чем подписались за всех старцев, Александр, Иосиф, Варсонофий, Герасим, Нафанаил, 1 октября 1719 года.

По прочтении сей просьбы, Преосвященный опять приглашал дьякона, с товарищами, отвечать подлинно на главные его вопросы, и они, поклонившись до земли, умоляли слезно более их не испытывать, потому что ничего сверх изложенного в их прошении сказать не могут. С ними вместе пали ниц все старцы и старицы и лежали не подымаясь, сколько ни уговаривал их Архипастырь отвечать, они умоляли единственно о прощении. Тогда Преосвященный сказал им, что сам собою не может сего сделать и, призвав для совета Архимандрита Феофилакта из Зеленковского монастыря, игумена Успенского Мелетия, келаря Филарета, всех своих иподиаконов, приказных и несколько посадских людей Нижегородских, отошел с ними в сторону и спрашивал: что и как лучше сделать? потому что полезно бы было, если бы они в присутствии всего парода с ним состязались. Некоторые сказали: действительно это лучше, другие же рассуждали, что не нужно, потому что уже письменно сознались в своей неправде, и должно оставить их без дальнейшего испытания, ради вольного их покаяния, а только спросить прочие толки: не имеют ли они что отвечать против вопросов Преосвященного?

Тогда Епископ Питирим сказал всем предстоявшим: «слушайте, православные Христиане, как, вместо требуемых ответов на мои вопросы, дьякон Александр, с товарищами своего толка, сознают свою неправду и умоляют, чтобы их не допрашивали более и ни во что не вменяли бы их ответы: – что нам с ними делать?» Выборные старцы Онуфриева согласия, чина духовного, Макарий и Софроний, и Софонтиева толка Павлин и Павел, и беспоповщины Макарий со всеми своего согласия, и мирские люди поклонились Преосвященному до земли и просили, чтобы он простил дьякона с его товарищами; ради сей общей просьбы он их отпустил, но хотел, чтобы вместо Дьяконовщины три другие толка, Онуфриевщины, Софонтиевщины и беспоповщины, отвечали на его вопросы. Едва успели прочесть им вслух 30 вопросов из 150, как уже все три толка стали умолять Преосвященного, чтобы их также оставил без испытания, и Питирим простил их, видя безответность. А между тем, пока читались вопросы, Преосвященный объяснял народу о песни аллилуйя: отколе она произошла, что означает и как неправильно мнимые ревнители настаивают, чтобы употребляли двойное вместо тройного; он объяснял и то, как и почему должно слагать три перста для крестного знамения, и на все сие ни дьякон, ни прочие толки ничего ему не отвечали, безмолвно внимая Святителю; один только из предстоявшего народа спросил: как же нам сказывали, о сложении первых трех перстов, что это печать Антихристова? Преосвященный опять во всеуслышание объяснил ему: «что сложением первых трех перстов изображаются три Божественные лица, так как мы крестились во имя Отца и Сына и Святого Духа, и посему воображаем на себе не печать Антихристову, но печать Бога живаго».

После сего старец Варсонофий предостерег касательно прежде данных ими неправых ответов, что слышно, будто они находятся в кельях у Софонтиева толка, и опасно, чтобы оттоле не разгласилось; но старцы сего толка, Павлин и Павел, от того отреклись, и Преосвященный приказал им строго о том наведаться, а если у кого найдутся, то известить. Всех же предстоявших Епископ слезно умолял, Господа ради, постараться рассмотреть, до какой степени их дело не право и ко спасению безнадежно, и с сими словами распустил собрание. Все разошлись, благодаря Бога и Архиерея, за его кроткую и душеспасительную беседу. Это было по истине полное торжество над расколом, обличенным в лице его главных представителей всех Нижегородских толков, и такой способ обличения всенародного на тот раз был лучший, ибо оставлял их безответными. Собрание было многолюдное, как духовного так и мирского чина: на стороне Преосвященного Архимандрит и строители трех монастырей, с двумя иеромонахами, шестью иереями, девятью иеродиаконами и двумя игуменьями с их сестрами, при целой станице архиерейских певчих, при трех подьячих Нижегородских и шести первостатейных посадских людях; со стороны же раскольников присутствовали: Софонтьева толка два начальных старца, четыре простых и пять начальных стариц с их сестрами и многими иными, из десяти скитов женских; Онуфриева толка два начальных старца и два простых, с пятью начальными старицами и их сестрами; Дьяконовского согласия, кроме Александра и трех других, еще шесть начальных стариц с их сестрами; толк беспоповщины с его бельцами и трудниками, и сверх того из села Пафнутьева, где было собрание, и из прочих пятнадцати сел и деревень той же волости до 64 человек, названных по именам в подлинном донесении Святейшему Синоду, кроме тех, имена коих, как сказано в оном, множества ради оставлены. Нельзя было желать большого торжества и нельзя сомневаться в безответности людей несведущих на вопросы просвещённого пастыря, если сравнить его донесение Св. Синоду с тем, что сказано в житии Денисова: как умоляли его, ради их невежества, написать ответы. Весьма естественно, что, подав на бумаге то, чего не разумели, не могли они отвечать словесно на вопросы, как это обыкновенно случается с учениками, вытвердившими наизусть чужие речи, без сознания. И, однако, не смотря на то, столь тяжко было закоснение в расколе, что после ясных обличений пред всем народом, многие по упорству бежали из Чернораменских лесов, где не могли более держаться, в Гомель, к своим сообщникам, по соседству Ветки. Это свидетельствует, что не умом и не сердцем, а большею частью по привычке или из личных видов, придерживаются лжеучения люди невежественные, и потому нет средства их убедить мерами убеждения духовного.

Обрадовался Великий Петр успешным действиям Епископа Питирима, и давая ему некоторые тайные наставления, писал собственноручно, с какою великою радостью получил известие, что Господь, чрез его труд, прославил истину своей святой Церкви и безответными учинил её противников. Государь велел напечатать в особой книжке, при своем манифесте, донесение Преосвященного, для обличения прочих расколоучителей. Па следующий год двое из важнейших, старец Варсонофий и дьякон Александр, убежденные ответами Питирима на их 240 вопросов, изъявили ему письменно свое раскаяние и просили принять их в лоно Православной Церкви, что и было исполнено допущением их к Святым Тайнам. По указу царскому, они вместе с преосвященным Питиримом вызваны были даже в Петербург; по там опять, обольщенный бывшими соумышленниками, дьякон Александр отрекся от православия, и на сей раз был уже приговорен к смертной казни, так как в своем прошении, о присоединении к Церкви, сам изъявил, что в случае нового отпадения призывает на себя суд земной и небесный.

Добрый Пастырь не искал, однако, строгими мерами, обращать раскольников в своей епархии, которых присоединил множество в продолжении двадцатилетнего управления, соорудив много церквей в пустых лесах, где прежде были их скиты. Он представлял, что для достижения благой цели, лучше не принуждать обращающихся из раскола брить бороды и не носить русского платья, предоставляя это им на волю, и освободить их от положенного за то штрафа; упорствующих же не ссылать в Сибирь, куда и без того бежали многие, потому что они могли с большею свободою распространять свое лжеучение. Мудрый Государь, благосклонно принимавший мнение опытных, повелел поступать по представлению Преосвященного, давая обращенным только какой-либо отличительный знак, дабы под их видом не скрывались необратившиеся. Уведомив о том Преосвященного особенным рескриптом, Император Петр почтил его саном Архиепископа, в 1723 году, и, по его же указу, напечатаны были ответы Питиримовы на 240 вопросов раскольничьих под названием Пращицы духовной⁷⁷. Достойно внимания – это многосложное творение опытного Пастыря, доказывающее глубокую его начитанность в древних рукописях и книгах и неутомимое внимание к вразумлению отступников, выписками из Святого писания и Святых Отец.

В пространном предисловии, убеждает их добрый Пастырь обратиться на путь истинный, в лоно матери Церкви, из того неосвящённого скопища, в котором гибнут без таинств; потом отвечает подробно на все их вопросы, из коих многие весьма странны и однозначащи. На первый из них: что есть вера? приводит слова Апостольские: «вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых» (Евр.11:1); на иные же должен был отвечать уже не богословски, а грамматически, по их нелепости. Так, например, после разрешения вопроса: «что есть догмат?» говорит опять вопрошающим его о том «что суть догматы веры?» – что это только множественное число того же существительного имени; так мало разумели они то, что писали, испытуя его своими вопросами. Прекрасно раскрыл Пастырь, на вопрос их: «что есть Церковь?», как опасно от неё уклоняться, лишая себя тела и крови Господних, и надеяться получить разрешение в грехах своих, от связанных клятвою архиерейскою, недостойных служители Церкви. Он объясняет исторически непреложное соблюдение Православия в России, со времен святого Владимира, на их вопрос: «ту же ли содержат веру?» и говорит: какие и почему необходимо было сделать исправления в книгах, по вкравшимся в них грубым ошибкам. За тем следует пространное изложение о двуперстном и триперстном знамении, о двойном и тройном аллилуйя и указание, какие допущены были посему предмету погрешности на Стоглавном Соборе, которые по праву были осуждены на Патриаршем Соборе 1667 года.

Состязатели лукаво спрашивали: если допущены были такие погрешности в Стоглаве, то от его времени и до Патриаршего Собора, пребывали ли православными цари наши и Святители? – Питирим благоразумно ответствовал: что они постоянно пребывали в Православной вере и в преданиях Восточной Церкви, кроме указанных нововведений; раскольники же не могут с ними сравняться, потому что наоборот, удержав у себя нововведения сии, отринули существенные догматы, вместе с послушанием Церкви. Ошибки, бывшие в старопечатных книгах и при совершении треб, поскольку происходили от недостатка духовного просвещения, а не от упорства, не препятствовали спасению тех, которые смиренно держались в ограде Церкви; раскольники же вне Церкви и вне её таинств. Потом Преосвященный отвечает на их вопросы, о времени напечатания тех книг, где заповедано креститься двумя перстами? и, разноречивым толкованием самих расколоучителей, о значении перстов при их сложении, свидетельствует их притязательность. Он объясняет, что их учение по сему предмету названо ересью, по сходству с иными еретиками, употребляющими такое знамение, и обличает их неправду перстным сложением руки Первозванного Апостола, хранящейся в Успенском соборе, отвечая на все их вопросы, когда и как принесена сия святыня? Приводит к тому и свидетельство книг, собранных Патриархом Никоном, и саккос Митрополита Фотия в ризнице Патриаршей, на коем вышиты изображения Святителя, с рукою именословно благословляющею, указывает и на другие священные утвари, потому что вопросы состязателей, от крестного знамения перешли и к благословению. Утомительно было бы выписывать здесь все подробности Пращицы духовной, по сим вопросам, равно как и о четвероконечном кресте. Питирим ссылается на Евангелистов, что никто из них не изобразил, каков был собственно крест, потому что не в составе креста, трехчастном или двусоставном, вся сила его, но в искуплении чрез него дарованном миру.

Следуют по порядку вопросы, о пяти и седьми просфорах, – и Преосвященный объясняет, что Патриарх Никон, сообразно с древними харатейными служебниками греческими, установил прежний порядок пяти просфор, когда увидел разногласие старопечатных требника и служебника: ибо в одном, четвертая просфора вынималась за Патриарха, Епископов и весь освященный чин, пятая за Царя и бояр и всех православных, а шестая за начальника обители и всю братию, – в требнике же, четвертая за одного Патриарха, без освященного чина, пятая за Царя, Царицу и чад их, без бояр и всех православных, а шестая за живых вообще, а не за настоятеля и братию, и все сие произволом. Таким образом, на три разделялось поминовение о живых, когда по старому, правильному чину, оно соединено во единой просфоре, представляя единое тело Церкви. Касательно же печати на просфорах четвероконечного креста, без позднейшего прибавления копия, губы и главы Адамовой, говорит, что ни в каком служебнике о них не сказано, и едва ли приличны такие прибавления на священном агнце, который весь прелагается в тело Христово. Напротив того, на антиминсах, весьма прилично изображать не один только крест, но и погребение Господне, потому что трапеза, на которую они возлагаются, есть подобие гроба Господня. Затейливые вопросы, о двойном и тройном аллилуйя, где и в каком служебнике впервые о них напечатано? – занимают также много ответов в Пращице, потому что состязатели из каждого обряда старались вывести догмат. Много должен был толковать им Питирим о имени Иисусовом, приводя тексты еврейские и греческие и самое ветхозаветное имя Иисуса Навина, как прообраз имени Господня.

До какой степени странны некоторые вопросы, как, например, относящиеся до поклонов, можно судить из 151-го: «Евангелист свидетельствует, что от поклонения Господа бысть пот, яко капли крове, каплющи на землю; скажи о сем: от чего бысть пот? от поклонения ли, или от стояния токмо на коленах?» – Один этот вопрос доказывает всю притязательность вопросителей, а между тем он приведен для того, чтобы доказать, что на Троицкой вечерне недостаточно стоять только на коленях, а следует преклониться долу. Вслед за тем объясняет Преосвященный и то, почему должно ходить кругом аналоя и церкви против солнца, а не посолонь, так как это явствует из самых священных действий во время Литургии, на обоих входах, с Евангелием и дарами. Питирим пользуется вопросом о том: как следует принимать в церковь латин и еретиков, и как поступать с их духовными лицами? дабы напомнить, что Церковь имеет для всего свои непреложные уставы. Мнимые же ревнители тяжко грешат сами, допуская простых людей действовать священное, перемазывать переходящих к ним, разрешать от грехов, без всякой власти вязать и решить, и дозволяют беглым попам служить у себя без воли Епископа. Касательно их собственного принятия в Православие так, как и об этом они любопытствовали, говорит: что следует совершать над ними миропомазание, ибо имеющееся у них миро сделано на Ветке, простым старцем Афанасием, который в том сознался, обратившись к истине.

Ревностный защитник Православия, Питирим, отвечает на все вопросы о книгах: Скрижали, Жезле, Увете и Розыске, в которых ищут разноречия притязательные совопросники; он защищает память Никона Патриарха, не осуждённого за какую-либо ересь, не лишённого Таинств и разрешённого грамотами четырех Восточных Патриархов, в доказательство всегдашнего его общения с Церковью и законного исправления книг церковных. Неразумные же ревнители хотели основать правду свою на его удалении.

На лукавый их вопрос, который к себе применяли: может ли быть изменение в церковных чиноположениях, когда бывает гонение от еретиков и нужда Христианам? – Питирим отвечает пространным обличением их собственного отпадения от Церкви и заключает напоминовением страшных слов Апостольских: «что если отрекшийся закона Моисеева, без милосердия был наказываем смертью, то сколь жесточайшему, думают они, повинен будет тот, кто не почитает за святыню Кровь завета и ругается над Духом благодати?» (Евр.10:28–29). Продолжая действовать с тем же лукавством, в оправдание своего раскола, они старались уловить православного Архиерея, спрашивая: действительно ли разрешение еретика Христианским священником, если он не подозревал в нем ереси? Или служение еретического Архиерея, если он не запрещен Собором? И таинство евхаристии у еретиков? Спасается ли впадший в ересь по неведению? Может ли во дни гонений сооружаться церковь без Епископа? И следует ли оставлять ясное писание святых Отцов для неясного? – На все сие отвечает Питирим изложением правил Соборных, обличая притом отступников, которые отвергли у себя всякие правила и рассуждают о власти архиерейской, не имея у себя иерархии. Он приводит для примера разногласие различных толков о Таинствах.

На их вопрос: можно ли правоверным и прежде рассуждения соборного, отступить от неправо мудрствующих Архиереев и иереев? – Питирим ответствует: Епархиальные Архиереи судят иереев, а не миряне, а Собор судит Архиереев, и в тоже время обличает он нечестивые сборища, из неосвященных людей и мнимых стариц, которые, как сам он видел, не стыдились приходить на сии собрания с своими младенцами, а так называемые трудники с дубьем. Еще страннее вопрос их: которая есть истинная Церковь, гонящая или гонимая? – Питирим прекрасно раскрывает чистоту Православия Восточного, в течении многих веков под игом турецким, и утверждает, что всегда останутся до скончания века православные Архиереи, так как раскольники изъявили сомнение, удержатся ли до конца Вселенские Патриархи?

В последнем из 240 вопросов, касательно книги о правой вере, ревностный Пастырь опять обличает вкратце некоторые из главных предметов, ради коих состязаются с Православными раскольники, и описывает исторически необходимость книжного исправления при Никоне Патриархе. Он обличает буйство и разногласие толков, хулящих Церковь и её Святителей и убеждает их возвратиться в лоно матери своей Церкви Российской, сотворив тем радость не только людям на земле, но и Ангелам на небеси, по выражению евангельскому: «яко радость бывает на небеси о едином грешнице кающемся» (Лк.15:7), а так как их множество, то радость будет велия. Сам он просит прощения у святой Церкви, если в чем по недоразумению согрешил, ибо остается во всем её несомненным послушником. Замечательно, что как Розыск святого Димитрия, так и Пращица Питиримова, проникнуты тем же духом смирения сих благочестивых Пастырей.

Великий Император Петр, видя чрезвычайный успех проповеди преосвященного Питирима, пожелал испытать те же средства и в отношении других раскольников, в особенности против скитов Поморских, о которых имел случай слышать, при частом посещении вновь открытых им заводов Петровских, в Олонецкой губернии. Святейший Синод, только что открывший свои заседания под председательством бывшего местоблюстителем Патриаршего престола, Митрополита Стефана Яворского, с пастырскою ревностью содействовал благочестивым намерениям Государя, следуя в том примеру Патриархов Всероссийских, коих заступил место. Он заботился прежде всего, мерами кротости, вразумить заблуждавшихся, так как раскол наиболее умножается от содержащихся втайне по домам лжеучителей, которые, не ведая силы Божественного писания, прельщают суетным своим учением простой народ, показывая себя мудрыми пред невеждами, ибо никем не обличаются, посему определил: повсеместными объявлениями вызвать таких распространителей раскола на явное состязание, без всякого, впрочем, опасения с их стороны, дабы свободно излагали свои мнения, но только пред могущими им отвечать. Назначены были место и сроки для собеседования: в Москве, с первого марта 1722 года по 1-е мая, всем живущим из числа их в столице и в окрестностях за 200 верст, более отдаленным за 300 верст по июнь месяц, тем, которые за 1000, по август, и, наконец, всем прочим, т. е. самым дальним, по 1-е марта будущего 1723 года. Но хотя это печатное объявление обнародываемо было во всех приходах, по воскресным дням, никто не явился на предлагаемые собеседования и даже письменно не отозвался. Между тем, по указу Императора, послан был в Петрозаводск, собственно к Поморянам, иеромонах Неофит, один из учеников преосвященного Питирима, и ему дано было приличное наставление⁷⁸.

Объявив, через местные власти, о цели своего прибытия, он должен был пригласить раскольников немедленно на тихое и кроткое разглагольствие в пристойном месте, если же не явятся скоро, то от всех признаваемы будут за безответных, избегающих обличения, а когда явятся, следовало пригласить Ландрата и всех знатных от духовных и мирян, присутствовать при собеседовании, дабы в последствии не было нарекания, и чтобы Православные утверждались в истине обличением раскола, а соблазнившиеся же в раскол могли бы его отвергнуть и возвратиться в лоно Церкви. При состязании надлежало поступать умеренно и осторожно, употребляя такие только вопросы, которые относятся к правому учению Св. Церкви, и против раскольников утверждаться книжным свидетельством, опасаясь наипаче не подать какого-либо соблазна своими ответами. Во время же словесного состязания постараться, буде можно, записывать важнейшие вопросы и ответы, возвещая их Св. Синоду, и с рукоприкладством, дабы нельзя было в последствии от них отречься. Если на совещании предложат вопросы трудные и сомнительные, то никак их самому собою не решать, а представлять о них Синоду; равномерно и раскольников не принуждать к скорому и неосмотрительному ответу, а лучше отлагать на удобное время, чтобы с обеих сторон можно было рассудительно дать неподозрительный ответ. Если кто при таком собеседовании, познает истину и обратится к святой Церкви, то, по обычной присяге и исповеди, сподоблять его Святых Тайн, поручив потом опытному руководству. Если же лжеучители будут отвечать дерзко и нагло, то просить Ландрата пресечь их дерзость; но с теми, которые явят себя только упорными в своих мнениях, не употреблять никакой суровости, а записывать лишь их имена ради предосторожности. В случае, если они не явятся на предлагаемое собеседование, приказать приходским священникам и клирикам, дабы они кроющихся лжеучителей увещевали, без всякого опасения идти на переговоры, и обещать сим священнослужителям достойную награду, если обратят к истине сеятелей раскола; в Синод же отсылать под караулом тех только расколоучителей, которые, не внимая никакому убеждению, будут тайно ходить по домам, возбуждая сопротивляться воле правительства. Если никакими способами невозможно будет привлечь расколоучителей на разговоры, то наведываться, где находится наиболее прельщённого ими простого народа и с должным опасением ехать в те места для личного увещания, а обращаемых поручать надзору людей, могущих их руководить, наставляя и других, как увещевать раскольников. О всех же своих действиях должно было присылать постоянно обстоятельные донесения Св. Синоду.

Столь благонамеренною инструкцией снабжен был иеромонах Неофит, но к сожалению, не вполне мог ею воспользоваться. Когда прибыл он на заводы, хотя и ознакомился, чрез посредство местных властей, с некоторыми из расколоучителей, однако не с главными, потому что Андрей Денисов с братией укрывались в скиту, равно и настоятель их Данила Викулин; они же, прежде личного собеседования, успели выпросить у него письменные вопросы, числом 106, и отправили их в скит для написания ответов. Неофит думал подражать в этом успешным действиям своего учителя, Епископа Питирима, но не обратил внимания на то, что, предлагая своих 150 вопросов, Преосвященный в тоже время отвечал на 240 раскольничьих, следственно, при собеседовании они могли взаимно разменяться ими, не прибегая к справкам на неожиданные вопросы. Тут же произошло противное: на краткие вопросы Неофита, которые были бы весьма полезны при разговоре, ему отвечали целою книгою, требовавшею для удовлетворительного отзыва уже не кратких речей, а такой же книги, что и было немедленно, с большою ясностью, сделано Архиепископом Феофилактом. Не требуя вопросов для разрешения с их стороны, Неофит настаивал, чтобы скиты ему отвечали и, в начале декабря 1722, дал сроку только до исхода года; согласившись же на письменное состязание, вместо личного, имел с ними одно только краткое разглагольствие, о кресте и печати на просфорах, при самом начале.

Между тем, и в январе, и в апреле, побуждаемые беспрестанно к ответам на предложенные им вопросы, расколоучители, льстивыми обещаниями, держали Неофита до Петрова дня, тогда, наконец, представили ему свою книгу Поморских ответов. Сам Андрей Денисов над нею трудился все сие время, дважды переписав свои тетради, как сказано в его житии, потому что однажды по неосторожности почти все сгорели, когда он, занимаясь до глубокой ночи, заснул над ними. Так как он писал уже подобные ответы для чуждого ему толка, от которых отреклись потом последователи поповщины пред Питиримом, то ему легче было составлять по ним ответы для своего толка. В пространном предисловии, какое можно было написать из глубины непроходимых лесов, Поморский ритор лукаво повторяет, о мнимом соблюдении церковных правил старцами, спасающимися по нужде без церквей, как бы в первые времена Христианских гонений, и которые будто бы только чуждаются всякой новизны, а не враждебны последователям Никона. Он умоляет притом о трех предметах: принять, вместо требуемого словопрения, его письменные ответы, дабы не тратить лишнего времени; не оскорбляться ими, хотя бы были противны новым преданиям, и, если в чем найдутся неудовлетворительными, написать на них свой отзыв с отеческими доводами; в заключение же напоминал двусмысленно, о всех гонениях против истинных Христиан, не только от язычников, но даже от Ариан и прочих еретиков, и предлагал в пример кротость Златоустову и прочих святых Отцов.

После сего Неофиту уже невозможно было иметь словопрения с раскольниками, прежде требуемого ими ответа письменного на их книгу; это оказалось на опыте, при кратких состязаниях, с ними бывших в последствии; они обращались в пустые толки, при непрестанных ссылках на сочинение Денисова, как бы на отеческую книгу, с притязанием: почему не держатся её порядка в ответах и смешивают вопросы? Когда в Поморских было непрестанное уклонение от прямого вопроса. Неофит отложил словопрение до сентября, а между тем расколоучители, Мануил и Иван, присланные с книгою, дерзнули даже просить одного прибывшего на завод Петровский сановника, вручить список сих ответов самому Императору. Наконец, после краткого, хотя и довольно шумного прения, в присутствии местных властей, на котором иеромонах Неофит записал то, что находил зазорного в Поморских ответах, отпустил он состязателей в их скит, а сам возвратился в Петербург. Недовершенное им восполнил, не теряя времени, ревностный Архиепископ Тверской, Феофилакт Лопатинский, книгою своею, названною: «Обличение неправды раскольнической, показанной в ответах Выговских пустосвятов, на вопросы честного иеромонаха Неофита, посланного к ним от Св. Синода, для увещания и призвания их к Св. Церкви».

Благоразумный Пастырь видел по опыту, из состязаний Питирима и Неофита, как много тратится времени и слов или писаний, в ответах на суетные вопросы, только отклоняющие от главной цели, он решился, чтобы не затмить существенного множеством мелких толкований, избрать из всех ответов Поморских один лишь 50, как самый важный, потому что в нем собственно рассуждают они о своих несогласиях с Церковью и, ради каких мнимых ересей, от неё отделились. Так как в один этот пространный ответ вместили они до 38 статей: о перстосложении, о Кресте тричастном, об аллилуйя, о имени Иисусовом, об иконах, просфорах, пении, совершении Литургии и пр., одним словом, все предметы, составляющие собственно причину их отпадения, то преосвященный Феофилакт, ради краткости, весьма благоразумно объясняет в своем предисловии, что достаточно будет и на это отвечать, для обличения всей неправды. Раскольники же, по своему упрямству, непрестанно возвращаются к тем же вопросам, как бы к чему-либо новому, хотя уже неоднократно было на них ответствовано, в Жезле правления, в Увете духовном, в Розыске и Пращице, и во многоглаголании своем думают обрести себе оправдание. Во свидетельство их самонадеянности, Архиепископ приводит и то, как они уподобили себя мученикам и пустынножителям первых веков, а Церковь Российскую и Государей, Диоклитианам и прочим мучителям, и оправдывали свое пребывание без священства и Таинств, коих бегут как бы некоей отравы, примером мучеников, которые будто бы сами священнодействовали для себя в темницах, и пустынножителей, искавших себе спасения в пропастях земных, далеко от храмов. Но они забыли, что никогда святые мученики не воспринимали на себя совершать священные действия, если не были на то предварительно посвящены.

Впрочем, ученый Феофилакт не оттого чуждался прочих ответов, что затруднялся на них возражать, но потому что видел их суетное направление и несообразность с вопросами, как он это для примера показывает в некоторых. «Ради лучшего показания их неправости, говорит он, предлагаю те вопросы, которые сами себя обличают; иные утверждаются на ложных доводах, другие, суетным многословием и приборными речами, покрывают силу вопросов; иные же мимо их ухищряются, с одними восклицаниями и многократными похвалами древле Российские Церкви и чудотворцев». – Действительно, если кто только, по необходимости, будет иметь терпение преплыть все сие пространное море Поморских ответов, тот убедится в истине слов Преосвященного, потому что после такого чтения остается в уме один только хаос.

Феофилакт приводит некоторые вопросы (напр. 5): «какими перстами приял креститься Св. Владимир, от Восточной Церкви, и как древле содержала сие Российская»? – Поморяне бездоказательно отвечали Неофиту: что Св. князь принял от греков не тремя, но двумя перстами креститься, и так содержала вся Церковь до Никона. На чем же основывают свое решительное мнение? – На разных иконах до Никона бывших, от времен Владимировых, и для прельщения простых людей кичливо проходят 16 степеней князей Российских, с изображением написанного, в их будто бы время, перстосложения на иконах. «Суетный человек, за чем ты столько трудился? говорит Архиепископ. Вместо ответа из жития или истории, ты пошел за иконами, о коих не было вопроса. Чем докажешь, что подобию им слагали персты князья наши? к тому же так различно перстосложение на приведенных образцах, что нельзя вывести из оного никакого согласия. Однако лжеучители восклицают: что через сие иконное писание и даже через Евангельский глас, принял будто бы двуперстное сложение Св. Владимир и предал Церкви, как самое Христово благословение при его вознесении. Но на чем же это основано? Если на ближайших к нам преподобных Печерских, Илью Муромца и Иосифа многоболезненного, не постыдились сказать раскольники, будто имеют персты согбенные, согласно их суемудрию, почему же не привели еще во свидетельство руку Печерскаго просфорника Спиридона, троеперстным сложением доселе обличающую их через столько веков?»

На вопрос 19, что Стоглавный Собор утверждается о двоении аллилуйя, на одном мечтательном житии Евфросина Псковского, Денисов смело отвечает, дабы только что-либо отвечать: «будто бы Собор сей не сим одним свидетельством утвердился», а чем именно, не показывает. – Есть ли это ответ на вопрос Неофита?

Вопрос З4: какие несходства и противности обретаются в старопечатных книгах, и с совета ли Восточных Патриархов печатались книги? – Указав некоторые разности, Поморяне отвечают: «если какие прописи или сомнительные речи ввелись от переписчиков, то сие тогда с добрых переводов исправлялось, с соблюдением от нововводства, ибо, если бы вводили новые и противные Церкви уставы, то сего бы не потерпели Российские Самодержцы и Архиереи и приезжавшие в Россию Патриархи Иеремия и Феофан». Весь этот ответ, замечает Преосвященный, можно употребить в защиту новопечатных книг, если бы не совестно было пользоваться их рассуждениями.

35 вопросом спрашивалось: можно ли без совета Восточных Патриархов покоряться повелениям противным Восточной Церкви (каковы Стоглавые), когда Св. Дамаскин говорит: что только согласием пяти Патриархов утверждается решение соборное? – Поморяне, уклоняясь прямого вопроса, отвечают: «что Российская Церковь содержала всегда согласие семи Вселенских Соборов и Патриархов, и тогда не была вне оного». Однако они не касаются определения Дамаскина о Соборах, и не упоминают о Стоглавном, коего решения не перешли за рубеж Московской Церкви и не получили утверждения Патриаршего.

Их спрашивают в 37 вопросе: зачем лгать на Святых и книгу называть Кирилловою (т.е. Св. Кирилла иерусалимского), когда она не им писана, а Зизанием? – Они отвечают: «потому что в начале её есть толкование оглашений Кирилловых. Но разве это одно и тоже? Зизаниево толкование XVII века или Кириллово lV-го.

Справедливо указывает Феофилакт на слепоту ниспровергающих, суетными мудрованиями, все тайны церковные, по их ответу на вопрос 65: почитают ли Крест четвероконечный за самый Крест Христов, и в тайнах Божественных разумеют ли быть ныне самому Телу и Крови Христовым? – «Не только за крест его, но и за подобие не приемлют четвероконечного, ибо Господень, по их мнению, должен состоять из трех древ, а на четвероконечном нет ни дщицы, ни подножия». Однако, в 50 ответе, благоразумно напомнил им Преосвященный, что когда воины заставили Симона Киринейского понести крест Спасителя до Голгофы, на нем еще не было надписи, т. е. верхней дщицы, не смотря на то однако назван он в Евангелии крестом Господним: «тому задеша понести крест его» (Мк.15:21). Безрассудные же ревнители не признают Тайн Святых, от того что не осьмиконечным крестом запечатлен на просфоре агнец, и не двумя перстами благословляют его священники, но во всяком случае, какими бы то ни было перстами, разве можно употребить для осенения даров, чтобы совершить над ними крест, иное знамение, кроме четвероконечного?

Когда их спрашивают (вопрос 90): в Православии ли была, до исправления книг Никоном Патриархом, Церковь Восточная и как теперь? – они отвечают: «была в Православии и согласии с Российскою Церковью, а ныне нет», не определяя впрочем времени её изменения, и ссылаются на описание путешествия Суханова, который заметил некоторые маловажные отступления греков, вовсе не догматические и не существенные, а между прочим и то что в Царьграде греки тройное пели аллилуйя и крестились тремя перстами, но это самое могло бы скорее свидетельствовать истину такого пения и знамения, потому что, если бы они вновь вводились в Церковь греками, то были бы, вероятно, замечены и могли бы явиться такие же, как и у нас, возражения. Не ясно ли, что все там содержалось древнее, хотя и не согласное с тем, что творилось в России по неисправным книгам?

Из определений Стоглава, касательно крестного знамения, можно отчасти выводить заключение и о том, каким образом возникло у нас разногласие о двуперстном и триперстном сложении. Царь Иоанн Васильевич не спрашивал Архиереев, как подобает креститься? И потому не было о сем рассуждения, уже позднее вставленного в деяние соборное. Он только просил их внушить духовникам, чтобы учили духовных чад своих творить на себе крестное знамение благоговейно, т. е. на челе, персях и обеих раменах (следственно, четвероконечное), а не махать бесчинно рукою. При таком неблагоговейном осенении, весьма естественно, что не слишком занимались тем, как слагаемы были персты, подобное видим у латин, которые крестятся и одним перстом, и двумя, и всею ладонью.

К сожалению, начали рассуждать у нас о перстосложении, в такое время, когда уже любили мудрствовать, не основываясь, однако, на верных источниках, как мы это видим в суждении о сугубом аллилуйя, которое утвердилось на мечтательном житии Евфросина, писанном даже безымянным автором. Посему очень вероятно, что могли принять за образец, для сложения перстов, некоторые иконы более уважаемых Святых, хотя и не самые древние и неправильно написанные, на коих нельзя было ясно различить именословное благословение. Не было принято во внимание и то, что лики сии были написаны не в молитвенном положении, а с благословляющею десницею, и что некоторые из них, как Предтеча и ветхозаветные Пророки, еще не могли слагать перстов для крестного, неведомого им знамения. Мудрователей могла увлечь и такая мысль, что сложение перстов священника должно быть предпочтено всякому другому, а для неграмотных, не умевших распознать имени Господа Иисуса Христа, в согбении благословляющих перстов, это не казалось странным. Таким образом, в окрестностях столицы, где начались первые толки по сему предмету, распространилось наипаче между горожанами, от неприметного сперва обычая, двуперстное сложение, которое неведомо было в отдаленных пределах, особенно поселянам и старым людям, как свидетельствует Игнатий, Митрополит Сибирский. Оно еще более утвердилось изданием, так называемых старопечатных книг, хотя и разнствовавших с древними харатейными, потому что уже получило тем как бы силу закона во мнении людей непросвещенных, которые не могли дать себе отчета, о времени и начале неправильно вкравшегося обычая.

Два последние вопроса, 101 и 104, тяжко и выводить на свет, по хульным на них ответам. «Без церкви, Архиереев и иереев, могут ли совершаться все Тайны церковные, чрез неосвященных простолюдинов? И Православная вера будет ли утверждаться без священства?» – Отвечают дерзновенно: «могут и будет!» – И что же в пример приводят? То, что многие Апостолы не были священниками и крестили, как Филипп евнуха и Анания Павла; и дочери Филипповы пророчествовали, и проч., а в случае гонений отшельники оставались без священников, и в этом ссылаются лжеучители на слово Афанасия Великого, в Скрижали, рассуждавшего совершенно о ином: «что непорочно живущие, чрез благие дела, сами себя творят храмами и без церковного собрания, в горах и вертепах, покланяются Богу духом и истиною». Дерзновенно отнесли к себе слова сии самовольные отступники Церкви, без священства совершающие действия священные, противно не только новопечатным, но и старопечатным книгам, потому что и они требуют священников и церкви для совершения Тайн. Они же, за несогласное перстосложение, всяких Тайн отреклись, и отрекаются храмов. Если же, по их мнению, можно совершать Тайны без священников и церкви, то, конечно, и без старопечатных книг! Но нельзя от единого крещения, по нужде совершаемого и без священника, распространять дерзновенно право сие на все Тайны, и кому же себя уподоблять? – мученикам и пустынножителям!

«Где же берете Св. Евхаристию и бываете ли причастниками Тайны сей, спрашивал у них наконец Неофит, и от посвящённого ли приобщаетесь, или без Причащения живете и умираете»? Без Причащения, как и без Миропомазания, можно крещеному человеку спастись, отвечают Поморяне, а только без Крещения и Покаяния невозможно», и опять приводят в пример мучеников, во время гонений и пустынников. Причащение почитают они двоякое: видимое, устами в храмах или на дому, сохраняемыми частицами, и невидимое, духовное – одною верою, благословной ради вины, и, не отвечая прямо на вопрос, много толкуют о духовном роде причащения, с частыми восклицаниями и повторениями тех же слов. Но ни видимое, ни невидимое причащение к ним относиться не может, присовокупляет мудрый Архиепископ, потому что, ниже по старопечатным книгам, они у себя не приобщаются от священников, ниже духовно не веруют теперь быть телу и крови Господним на земле, под видами хлеба и вина, говоря: что вся святыня, со времени Никона Патриарха, взята от земли на небо; в ответ же на вопрос 99 явно сказали: «Христос не обещался с нами быть до скончания века, под видами хлеба и вина, а только в хранении благочестия и соблюдении заповедей Божиих». И так у них нет сей пречудной Тайны и не все семь церковных Тайн исповедают, хотя и хвалятся древним Православием, но не исполняют словес Господних: «сие творите в мое воспоминание» (Лк.22:19), и смерть Господню не возвещают «...дондеже приидет» (1Кор.11:26). Не страшатся они слов Христовых: «аминь, аминь глаголю вам: аще не снесте плоти Сына человеческаго, ни пиете крови его, живота не имате в себе» (Ин.6:53), хотя слова сии столь же утвердительны, как и сказанные о крещении: «аще кто не родился водою и духом, не может внити в царствие Божие!» (Ин.3:5). Весьма естественно, что после таких догматических рассуждений о том «что есть единое на потребу» (Лк.10:42), Преосвященный не хочет входить в археологические и исторические исследования по их вопросу, о подлинности Собора Киевского на Мартина еретика и о требнике Феогноста, предвидя, что с одной стороны это возбудит только новые многосложные и бесконечные состязания, отдаляющие от самой цели, а с другой, не почитая этот вопрос довольно важным, при множестве других, собственно догматических свидетельств.

Краткость сего исторического обзора не позволяет подробно изложить всего замечательного обличения Архиепископа Феофилакта, которое было напечатано в царствование Императрицы Елисаветы и заслуживает внимание благонамеренных читателей, равно православных, как и неправославных, если хотят познать истину. Извлеку только некоторые главные черты из 50 вопроса, который разделен по главам и обнимает все главнейшие предметы, о перстосложении, Кресте, печати просфор, имени и молитве Иисусовых, о пении аллилуйя, о старопечатных и харатейных книгах, и, наконец, о частных мнениях мнимых ревнителей, каковы поклоны, хождение посолонь и пр., одним словом, все что составляет причину разногласия, потому что ревностный пастырь касался только существенного, отлагая суетное многословие. Первый член их суеверия, говорит он, в знамении крестном, которого силу не от креста и страдания Господня заимствуют, а от своего сложения перстов, гнушаясь триперстного. Рассудим, право ли они в том веру и спасение полагают? – Феофилакт начинает обличение с Евангелия и Апостольских преданий, в коих ни слова нет о том или другом знамении, хотя состязатели, ссылаясь на Евангелиста Луку, утверждают будто их благословение есть собственно Христово и Апостольское. Что же они приводят? – Евангельские слова о вознесении Господнем: «изведе же их вон до Вифании, и воздвиг руце свои и благослови их» (Лк.24:50). Но разве тут сказано, как слагал свои персты благословляющий Господь? разве две руки тоже, что и два перста? – Чувствует, однако недостаточность такого свидетельства сам лжеучитель и думает извиниться тем, что, хотя Св. Лука не объясняет в Евангелии, как слагал персты Господь, однако, велегласнее трубы, показует священным иконописанием благословляющую десницу Господа, на Тихвинской иконе Богоматери. Преосвященный рассуждает, что все основные догматы нашего спасения должны быть, по учению Церкви, основаны на слове Божием, а так как перстосложение вошло в существенный догмат у раскольников, то они и в этом должны утверждаться на Св. Писании, а не на одних иконах, но и теми не могут утвердить мнимого своего догмата, ибо, как в судах человеческих, разногласие показаний свидетельских, не может доказать истины исследуемого дела, так и различие в перстосложении на иконах не успешно для доказательств. Из 118 рук, списанных с большим тщанием Поморянами и приложенных к их тетрадям, не многие между собою сходствуют. Даже на Тихвинской иконе, не по их мудрованию сложены персты, но первый лежит на втором составе четвёртого, а не соединен с оконечностями двух меньших; рука же Илии Муромца и Иосифа многострадального, по верному их освидетельствованию в пещерах Киевских, имеют первый перст, простертый на двух указательных. Изображение оных, как равно и других 118 подобных рисунков, приложены к книге Феофилактовой и сего достаточно.

Оставив догматическое словопрение, перейдем ко Кресту Господню. Мудрователи, не заимствуя силу крестного знамения от Креста, почитают и самый Крест не от распятого на нем Господа, но от сложения неких древ; суемудро толкуют они слова Пророка Исаии, о певге, кедре и кипарисе, относящиеся к славе Ливановой и нового Иерусалима, и требуют непременно, чтобы из сих трех древ составлен был истинный крест, с приложением еще и дщицы из маслины; а так как четвероконечный крест не может состоять из сих древ, то его не только не почитают Крестом Господним, но еще низвергаются в бездну хуления, утверждая, что Тайны у нас не суть Тайны, потому что просфоры печатаются таким Крестом. Преосвященный приступает к рассуждению о том: что есть Крест? Как он составлен и почему почитают его Христиане? Обличая неправильное толкование пророчеств, о древе крестном, и даже ложное применение отеческих писаний, Феодорита, Златоуста, Палладия и других, Феофилакт говорит, что нигде Евангелии не сказано, на чем было начертано написание: «Иисус Назорей Царь Иудейский», на хартии или на дереве, и ни слова там не помянуто о подножии. Что крест имеет вид четвероконечного, а не осьмиконечного, Феофилакт приводит из истории, как Св. Царица Елена обрела три креста, но не могла распознать Господний от разбойничьих, до совершения чуда от прикосновения животворящего креста: следственно не было на нем надписи. Потом напоминает он чудное знамение звёздного креста, явившегося на небе при Царе Константине, которое простиралось от Голгофы до Элеона, и широтою равнялось долготе своей, по письменному свидетельству Св. Кирилла Иерусалимского; в истине события нельзя сомневаться, тем более, что и Церковь его празднует 6 Мая. Такое же равноконечное знамение креста явилось прежде и великому Константину, по подобию коего соорудил он драгоценный крест на своей хоругви, и образ сего креста видится доселе на стенах храма Св.Софии, на венцах царских и на монетах; да и крест Первозванного Апостола, хотя и связанный иначе, был четвероконечный, однако чествуется. Много иных подобных свидетельств приводит ученый Архиепископ, в опровержение ложных мудрований. Самое осенение себя крестом не бывает ли четвероконечное, на челе, персях и обоих раменах? спрашивает Святитель и заключает статью о кресте рассуждением, что если бы только ради вещества своего он был почитаем, то мы бы покланялись древу, подобно идолослужителям. Афанасий Великий прямо говорит в Скрижали: «если бы кто нас в том укорил, то может разлучить два древа, составляющие Крест, и когда не будет его образа, по будет и поклонения древу» – итак, не двоечастен ли и не четвероконечен ли, по словам его, крест? Да престанут же пещись о свойстве и числе древ, его составляющих, поскольку не только оных дров, но и всего мира честнейшая вина поклонения Кресту Господню есть страдание на нем Христово.

От креста, по порядку, переходит Феофилакт к печати его на просфорах и опять обличает их мудрование о Божественных тайнах, ибо не веруют в них от того, что агнец запечатлел не трисоставным крестом. Вот какой яд кроется под суетным предлогом осьмиконечия и двуперстия, и где же в старых книгах могли обрести такую хулу? В священном писании ни слова нет о печати на просфорах, а только о едином хлебе, прелагаемом в тело Христово. Не благодатью ли Духа Святого совершается таинство? А если бы оно зависело от печати, то что сказать о вине, прелагаемом в кровь Христову, над коим, ни прежде, ни после Никона, не было печати? Если же и без неё действительна над вином Тайна Евхаристии, то и над хлебом также; напрасно печать делается как бы догматом веры, когда она служит только для обозначения хлебов, отделяемых на службу церковную. Но у мудрователей наоборот, они не стоят за священство необходимое для Евхаристии, потому что своевольно его отринули и, сделав себе догмат из печати просфор, допускают неосвященных людей преподавать неосвященное вещество, под таинственным названием причащения.

Рассуждая о числе просфор, неопределенных также никаким древним писанием отеческим, Феофилакт объясняет, что пятеричное число их достаточно для полного воспоминания Церкви видимой и невидимой, объясняя истинное значение жертвы, которая заключается в едином агнце, а не в вынимаемых частях из просфор, Преосвященный обращает состязателей к Пращице Питиримовой, которая указала им пятипросфорие в служебниках Митрополита Киприана, Сергия Чудотворца и Иосифа Волоколамского.

В опровержение суемудрия их о имени Иисусовом, которое не признают истинным, если писано с осьмиричным иже, он приводит им свидетельство греческой Библии 70 толковников, переведенной еще до Рождества Христова, где имя Иисуса Навина писано по-нашему, и указывает в Новом Завете на другое имя Иисуса, нарицаемого Иустом, в послании к Колоссянам (Кол.4:11). Он объясняет, что по-гречески и по-еврейски священное имя сие, означающее Спасителя, по составу самой речи, не может иначе писаться, как с двумя «и», дабы не утратить внутреннего своего смысла, и ссылается на древнейшие рукописи, обличая мудрователей. Также и относительно молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас», являет, что напрасно укоряют Церковь, будто она ее отринула, от того что в молитвословиях употребляет преимущественно сию: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». Это не значит не признавать Господа Иисуса Сыном Божиим, по тем наипаче исповедуется его Божество, и тот не православен, кто не приемлет обеих молитв; да и в древних харатейных книгах, у самих раскольников, обретается сия последняя молитва при благословении хлебов: зачем же такое ожесточение? Касаясь песни аллилуйя, Феофилакт опять говорит: как напрасно, из предмета безразличного, расколоучители составили себе великий догмат. Он опровергает подметное свидетельство Максима Грека о Игнатии Антиохийском, будто бы наученном от Ангелов двоить аллилуйя, и спрашивает, как же было прежде? – троили или единожды пели? от чего, как видно, не зависело спасение, и приводит подлинное сказание летописи Евсевиевой, не о двоении аллилуйя, но об антифонах, певаемых на обоих клиросах, чему научился Игнатий видением Ангельским. Ученый Архиепископ объясняет смысл самой речи «аллилуйя» на еврейском, которая не означает: «слава тебе Боже», как это перетолковал Стоглав, или «да воскреснет Бог», как заблуждался писатель жития Ефросинова, но собственно «хвалите Бога»; посему, после троекратного приглашения к похвале, и возглашается сия похвала: «слава тебе Боже». Особенно ясно обличение безымянного писателя жития Ефросинова, которому и без имени веруют состязатели, хотя сомневаются в иных свидетельствах иподиакона Дамаскина, потому только, что он не в ликах Святых. Поразительно неведение о событиях, современных Евфросину Псковскому и Евфимию, Архиепископу Новгородскому, к коему будто бы писал Евфросин о взятии Царьграда, как о давно минувшем, хотя совершилось в его время; он называет Царя Калояна, который жил в крестовые походы, вместо Иоанна Палеолога, и восхваляет красные времена во дни Патриарха Иосифа (научившего будто бы двоить аллилуйя), который принужден был, однако, ходить на Собор Флорентийский, страха ради Турецкого. Крайне странно, в житии Евфросина, и мнимое явление Богоматери, которая будто бы внушает ему, чтобы ее не оскорбляли троением аллилуйя, ибо это значит, что не веруют воскресению её Сына; – какое тут соотношение? Когда же Евфросин говорит ей, что слышал о Святых спасавшихся, которые, однако, троили, а не сугубили аллилуйя, она отвечает: спасались по неведению. Итак, можно было угодить Богу и с сею тройною песнею! Сколь ни странны речи, какие дерзнул вложить безымянный мечтатель в уста Матери Божией, есть, однако, люди, которые безотчетно сему веруют, хотя пытливо истязуют все прочее. Других свидетельств не привел Стоглав в пользу сугубого аллилуйя, хотя и восклицают Поморяне, что много их представил.

Феофилакт рассказывает опять постепенный ход исправления книжного до Никона Патриарха и после него, исторически, и потом разбирает, кроме служебных, некоторые книги, слывущие догматическими у мнимых ревнителей, начиная с так называемой Кирилловой, хотя она писана Зизинием, монахом Киевским XVII века. Он обличает ложное её название самым содержанием, потому что в ней описываются события позднейшие, когда Святой Кирилл жил в IV веке, и выставляет нелепую похвалу, которую сам себе пишет в предисловии издатель, прикрывающийся именем святого: «по сем начинается сия блаженная книга чести, аки камение драгое и бисери нести, или яко медвяные соты вкушати, а еретикам и развратникам веры Христовой уста заграждати», и пр. Кто из древних Отцов, спрашивает Феофилакт, даст такие похвалы своим книгам? – Потом обличает и глаголемую книгу о вере, безымянного автора, к которой имеют доверенность мудрователи, потому что она гласит в их пользу, о двуперстном знамении (вероятно вставленном в последующих изданиях); но указывает в ней и то, что писатель говорит в защиту четвероконечнаго креста, рассуждая о человеке, крестообразно сотворенном, когда распрострет руки, и спрашивает: почему приемля одно, отвергают другое? – Таким же образом разбирает и прочие сочинения, уважаемые у них, дабы видели, на каких книгах и учителях утверждают свое суемудрие, ибо в них есть многое даже им самим неприятное; но они притворяются, будто не видят, уловляя только то, что им приятно. В последней 9-й главе разбирает Преосвященный иные мелкие мнения, которые, однако ставят на ряду с указанными выше, лишь бы только умножить разногласие.

Если с большею подробностью, нежели прежние сочинения против расколов, изложено здесь обличение Феофилактова на Поморские ответы, то это потому лишь, что лжеучители скита Выговского слишком превозносились ими, а книга Феофилактова служит соборным опровержением их мудрований, так как она в последствии издана Святейшим Синодом. Это была уже седьмая книга против раскольников: Новая скрижаль Патриарха Никона, Жезл правления, изданный при Иоасафе, Увет духовный Патриарха Иоакима, Щит веры Афанасия Холмогорского, Розыск Святителя Димитрия, Пращица духовная Питирима и, наконец, Обличение Феофилактово, все были направлены к одной и той же цели вразумления отпадших от Православия, но тщетно, ибо закоснелые не хотели ни внимать пастырскому гласу, ни выпускать из сетей своих уловленных ими подобно фарисеям евангельским, которых обличает Господь за то, что сами, не входя в царствие Божие, и другим воспрещали в него входить.

Одним из главных сеятелей раскола, который пользовался наибольшим влиянием не только у Поморян своего толка, но и у разногласивших с ним толков беспоповщины и поповщины, в лесах Нижегородских и слободах Черниговских, был Андрей Денисов, которого княжеский род и поверхностное образование ставили выше всех его единомышленников. Дьячок Данила Викулин, хотя и настоятель Выговского скита, и брат Андрея Семен, автор многих сочинений, не имел того веса, равно как и уставщик скитский Петр, их племянник, несмотря на то, что раскольники прославляют сих трех вместе с Андреем «четверицею Богосочетанною, четырем евангелистам равночисленною», и прочими высокопарными титлами. Возникал ли раздор между последователями какого бы то ни было толка, взаимно анафематствовавшими друг друга, как напр., между дьяконовщиною и поповщиною, о неповторении крещения над перемазываемыми священниками: – сейчас ссылались на мнение Андрея, как великого учителя, который посещал слободы Черниговские, хотя был в существенном с ними разногласии, и запретил перекрещивать. Являлась ли необходимость в ответах на вопросы церковные, как в лесах Чернораменских, онемевших пред Питиримом: – опять выходил под чужою личиною Андрей и вступался, хотя и не безмездное, за разномыслящих с ним, лишь бы сделать сопротивление Церкви. Он и в Киеве, и в Новгороде, в Москве и в Петербурге, везде ищет связей и знакомства, собирает не только милостыню, но и древние иконы и книги, не слишком совестливо иногда, и все влечет в свое Поморское гнездо, которое возрастало под его деятельным управлением. Если принять в соображение то, что говорит о нём протоиерей Андрей Иоаннов, обратившийся сам из раскола и, следственно, знавший сам все его тайны: «что сей Денисов знаем был лично Царевной Софией, имея будто бы с нею тайную переписку, и что Поморяне хвалятся собственноручными её письмами к Андрею, хранящимися в их скиту, содержание коих неизвестно» – то быть может не без особой цели странствовал он по всей России, поддерживая повсюду раскол во всех его видах, которого первыми двигателями были мятежные стрельцы⁷⁹.

Есть целая книга жития Андрея Денисова, с его портретом, весьма уважаемая у раскольников, в которой напыщенным слогом описаны его подвиги и противодействия Питириму, и состязания с Неофитом, вместе с началом и событиями Выговского скита. До какой степени натянуты сказания о добродетелях расколоучителя и даже о знамениях, будто бы от него бывших, можно судить по рассказу о возобновлении им сгоревших женского скита и скотного двора Выговского. Приведем для образца собственные речи жизнеописателя: «еще и сие сказания достойно: егда на Лексе, после погорения монастыря, начаша коров на гору гнати, на конный двор, и вси идоша с великим криком; у оных из очей слезы капаша: такова скорбь, таково сетование быша, яко и самым бессловесным болезновати: а егда на новом месте изготовиша хлевы, и начата тех же коров перегоняти в новый двор, и овых веревками уладиша вести напереди, и абие вси коровы с радостию потекоша с горы дорогою, не предваряюще тех, которые на веревках ведены, но и тех не могоша братия удержати, и овыя бежаша, овыя скоростию ступаша к новопостроенному монастырю; а идучи, ни в кую иную на сторону дорогу уклонишася, но вси по одной дороге друг за другом, аки водими, скоро идуще: и яко же повествуется в книзе первых Царств, о коровех оных, которыя впряжены в колесницу, имущую кивот Завета, не совращахуся с пути ни на десно, ни на шуее, но прямо идяху в Вефсам, самем хотением Божиим ведомы: – тако видеша очи наши и о сих коровах, которые, хотением того же Бога, обузданы и прямо ведомы, на устроенное им место течаху, не совращающеся с пути, но аки словесно ведуще камо идти подобает им, и аки сказано им бе Богом, яко той есть двор устроенный во еже жити оным. – Егда же убо настоятель Андрей, с постницами, в то время на дворе новом певше молебень, скот же смолком по двору хождаше и на них веселым зрением зряше; настоятель и вси прочие дивишася скотскому благоразумию и радованию. Зрите, о боголюбивые, пастырские главы премудраго благоумия»! и проч. – И так возвращение коров на новый скотный двор, жизнеописатель Андреев, дерзнул сравнить с чудным шествием двух юниц, которые везли освобожденный от Филистимлян кивот Завета, бывший образом Церкви и Евангелия Господня! – Вот как разумеют раскольники то, что пишут⁸⁰.

После сего можно ли верить их сказаниям и тем непомерным хвалам, которыми величают они своего учителя, сравнивая его с Златоустом и другими Отцами, усиливаясь изобразить глубокое будто бы уважение, которое к нему имели все власти гражданские и даже некоторые из духовных. Сами, однако, изумляются они: как такой, по их мнению, великий подвижник окончил столь бедственно свое долголетнее поприще, избежав на оном всех своих гонителей? И приписывают это бедствие собственным грехам. Ночью, в Каргополе, наскакали на него недобрые люди и, избив без милосердия, оставили еле жива на улице. Говорят, будто местное начальство предлагало исследовать о сих людях, но он сам не захотел и не думал так скоро окончить жизнь, хотя и с трудом доехал до Выговского скита. Там поболев трое суток от разбитой головы, умер посреди плача присных и всех скитян, исполнив все Христианское чиноположение, но уже без языка, как о том сказано в его житии. Не объяснено, однако, что именно, хотя это было бы занимательнее, нежели риторический над ним плачь автора. Какие же таинства могли быть совершены над умирающим? – Покаяние? Но кто бы мог разрешить его? – Приобщение? Но отколе же святые дары, когда он утверждал, что вся святыня после Никона взята на небо и уже не существует на земле? – Елеосвящение? Но как же совершить его без священства, им не признаваемого? – В чем же состояло Христианское напутствие, когда сам Господь сказал: «аще не снесте плоти Сына Человеческого, ни пиете Крови его, живота не имате в себе» (Ин.6:53)? Страшно впасть в руки Бога живаго! Страшно умирать таким образом, и особенно начальнику раскола, введшему многие тысячи людей в заблуждение, когда о едином соблазненном слышится такое страшное прещение в словах Евангельских: «иже аще соблазнит единаго от малых сих верующих в Мя, добрее есть ему паче, аще облежит камень жерновный о выи его и ввержен будет в море (Мк.9:42).

Как от горького древа нельзя ожидать плода сладкого, говорит долго питавшийся плодами раскола, но обратившийся к истине протоиерей Андрей Иоаннов, так и Поморское злочестие, чрез десять лет после своего зачатия, произвело подобный себе плод, горькое порождение, Федосеевский толк. Начальником его был церковный дьячок, Федосей Васильев, в перекрещении названный Дионисием, который отступил в 1707 году от Выгорецкого согласия и первый учинил тот разрыв, на котором основалось его соборище. Достойно внимания, что как Поморской, так и Федосеевской секты, основателями были беглые дьячки, которым, как видно, хотелось быть настоятелями, но не удалось, однако, успели они вместо того стать во главе раскола⁸¹.

За рубежом Русским, на землях Польских и Шведских, поселились еще со времен Царя Иоанна Васильевича, бежавшие туда из Новгорода и Пскова Стригольники. Это были также раскольники, получившие свое название от расстриженного диакона Новгородского Карпа, который возбуждал народ клеветам на Епископов: будто они благодать священства продавали за деньги. Он произносил и другие хулы на святую Церковь и её служителей, и был в свое время обличен соборным посланием Патриархов Вселенских и Митрополитов Всероссийских, к горожанам Новгорода и Пскова. Последователи сего расстриги или стригольника, получившие достойную казнь, бежали, во дни грозного похода царя против Новгорода, толпами за границу, потому что сами были виновниками многих смятений, и поселились большею частью в Курляндии и около Риги, от Нарвы и до Полоцка; некоторые из них перешли в унию, другие же остались в своем расколе и с радостью услышали о новых смутах церковных, возникших во время исправления книжного, умножив собою число отступников от Православия: – вот почему так быстро и почти внезапно пустил свои ветви раскол беспоповщины в пределах северных, где уже нашел себе готовую стихию.

Были, однако, между ними люди благонамеренные, которые, вняв гласу совести, пожелали обратиться в лоно матери своей Церкви и, действительно, присоединились к ней, под руководством одного уроженца Коломенского, по имени Иван. Он начал уговаривать соотечественников, чтобы возвратились на родину, в Церковь Православную, и приняли опять её Таинства, безрассудно отринутые их отцами, и более бы не чуждались благословенного священства. Проповедь его начинала иметь добрый успех, потому что большая часть простого народа вовлечена была в сеть раскола, без внутреннего сознания. Озлобились расколоучители Новгородские, услышав о действиях Ивана Коломенского; они составили сходбище, с некоторыми Московскими соумышленниками, и положили разрушить сие благое начало заграничных беглецов; для сего отправили к ним, со своею грамотою, дьячка Федосея Васильева, как опытного и более отважного, за Нарву, на мызу, называемую Солдину, где, соединив скопище при Черной речке, опять поколебал он и совратил народ. Любопытно содержание грамоты Новгородской, писанной 1-го июля 1692 года. Высокопарно начинают ее отступники Церкви, как бы от имени всей Восточной Соборной Апостольской Церкви и всех Христиан Новгородских, духовных и мирян, тут впервые является имя Федосея, получившего в последствии столь горькую известность⁸². «Послан от нас за Свейской рубеж, от всех нас вышеписанных людей, стариков и старух, по духу брат наш, Новгородец, духовный человек, Крестецкаго яма Федосей Васильев, по известным грамоткам зарубежных учителей, которые возвещали о воспоследовавшем отступлении от прежних отцов, Ивана Коломенского с товарищами». В чем же состояло отступление? – «яко он Иван не правый, но пагубный и широкий, а не Христов путь, и не Христианский закон устава: похваляет Российские церкви и людям советует от Церкви не отходити и причастия не удалятся. О увы нам православным! восклицают расколоучители, какие ереси он Иван Коломенский вводит! чего не даждь нам Боже православным и помыслити, чтобы Церковь похвалити!» Вот каково ожесточение Федосеевцев, которые и имени Божия не страшиться всуе призывать в том, что всегда будут удаляться Церкви и её таинств. «Еще он и другую прелесть в народе рассеивает: якобы Греческие Патриархи и цари еще в Православии состоят; а как всем известно, что греки еще в давние времена, по взятии Царьграда, благочестие нарушили, то вот и его прелесть обличилась». Не их ли собственная лесть обличается сими словами, ибо и доселе твердо стоит Православие на Востоке, не в давние времена неоднократно увенчанное подвигами мученическими под игом неверных?

Накрепко заповедано было Федосею: «обличать отрекшихся от второго крещения, т. е. раскольничьего, с переменою даже имен, и глаголющих, что людям нет греха жениться и в сообщении быти с неверными Никонияны, в питии и ядении пищи, охуливших Новгородских учителей и через то мир ядом окормивших и с Антихристом взошедших в союз: с таковыми, как с отпадшими от Православия, ни есть, ни пить и на молитве не сообщаться, отлучая тех, которые по слабости на сие покусятся». В той же грамоте, данной дьячку Федосею, написаны были некоторые правила, для руководства ревнителям раскола, обнаруживающие внутренний их быт. Положено: в кельях с зазорными лицами не жить и с духовными дочерьми, во избежание соблазна, как это прежде по слабости допущено было, и молодых жен, и девиц, вместо стряпух и келейниц, у себя не держать. Тех, которые из числа сих келейниц покаются, принимать в покаяние и отсылать в иные места, а если некоторые из простых или духовных отцов не будут повиноваться и, но прежнему своему беспорядку, станут держать сожительниц, то с ними не иметь никакого общения, ради хулы от верных и неверных».

Такое решение не относилось к одному лишь нечистому сожитию, но и к благословенному браку, который также почитался за нечистоту у Федосея, как это можно видеть из сих же правил, послуживших за основание их учения. «Если некоторые люди, до сего братского духовного совета, приняты были в покаяние (т. е. перешли в раскол) и венчались в неведении, до нашего Христианского крещения, то на них положить епитимию, и за первое у них рождение детей (от законного брака) 40 дней не пускать в церковь и полагать по 1000 поклонов ежедневно; за второго младенца на год, за третьего на шесть лет; если же не престанут от скверного смешения, то и вовсе отлучать». Вот как разумели и разумеют доселе Федосеевцы таинство брака, о коем говорит Апостол: «что тайна сия велика есть, и что брак честен и ложе не скверно» (Еф.5:32); и это дерзают осуждать люди предающиеся, под личиною целомудрия, всевозможному разврату! Последнее правило еще более обличает их ожесточение: «если которые из наших духовных детей, юноши или девы, преступят наказание отцов своих духовных и станут жениться и венчаться от Русских попов, или и без венчания между собою жить станут (что, по их мнению, все равно), к таковым, если призывать будут духовных отцов в дома и для крещения, отнюдь не ходить, детей их не крестить и общения с ними не иметь, разве только при смерти». Приговор сей писал Федосей Васильев, и вместо отца своего духовного Харитона, по неумению его грамоты, руку приложил; еще несколько грамотных и неграмотных тут же подписались, один за другого, и приговор сей уважается в их толке, как бы канон соборный⁸³.

Вскоре оказалось разногласие, между Поморянами, гнездившимися в лесах Олонецких, и скопищем руководимым дьячком Федосеем, который не менее Андрея Денисова имел влияния между своими единомышленниками, в пределах Новгородских и Ливонских. Две были вначале причины разрыва между ними, столь же суетные, как и те, по которым все они отделились от Церкви. Федосеевцы стали упрекать Поморян, что они отмещут с Креста Христова титлу, Пилатом написанную: I.И.Ц.I. и что, покупая на торгу брашно, не очищают оное молитвою и поклонениями, как оскверненное. Напрасно Андрей Денисов писал к ним, в 1716 году, в Юрьев Ливонский увещательное послание, обличая их грубость, хотя и сам мог бы в том же быть обличаем. Они остались непреклонными, и несогласие Федосеян с Поморянами распространялось в краю Псковском, чрез ревнителей, во главе коих стоял еще старец Варлаам, вместе с дьячком, давшим имя повой отрасли раскола. Взаимная вражда дошла до такой степени, что, хотя сами Федосеяне, не менее Поморян, чуждались молитвы за благочестивых Государей наших, но один из их секты, по личной неприязни, донес правительству, в царствование Императрицы Анны Иоанновны: что Выговцы противятся установлениям церковным и гражданским и не молят Бога за здравие Ея Величества.

Немедленно отправлена была к Поморянам следственная комиссия, под начальством Самарина, которого имя сделалось весьма памятным у перекрещенцев. По следствию оказался донос справедливым, потому что в Даниловском скиту, во всех служебных книгах, были изглажены и заклеены места, где прежде было царское имя, не смотря на то, что Андрей Денисов так твердо стоял за седьмую просфору, на Литургии вынимаемую за царя⁸⁴. После некоторого сопротивления, комиссия побудила Поморян ввести опять употребление молитвы, о царском здравии, и более рассудительные между ними извинялись в своем невежестве; но сперва, при въезде комиссии в скит, были в нем такие неистовые люди, которые хотели, по безумному своему обычаю, сжечь самих себя и свой монастырь; больших усилий стоило Андрею Денисову, ходить по всем кельям и уговаривать, чтобы не привели сего в исполнение, тогда как уже все зажигательные вещества были у них приготовлены.

Как только услышали Федосеевцы, что Поморяне молят Бога за Государя, все они вооружились против такого нововведения, и главный вождь их всех возбудил, чтобы оттоле почитать еретиками Поморян, и даже тех людей, которые будут, после сей ереси, еще почитать их хотя немного православными: так называли они Апостольское повеление о молитве за царя! Федосеевцы начали даже, в насмешку, называть Поморян Самарянами, по созвучию сих имен и потому особенно, что, нимало не пострадав, повиновались посланному к ним Самарину. Этим окончательно довершился разрыв Федосеевцев и новая сия отрасль раскола, более всех прочих расплодилась в отечестве нашем, потому что ими наполнились обе столицы, Новгород, Балтийские провинции и Польша. И за границу пустили они свой корень, бежав в Пруссию, Австрию и даже Турцию. Главная хулы их против Церкви Православной были следующие: что она, будто бы, есть приятелище всех ересей древних и новых, и крещение содержит не во Святую Троицу; будто антихрист так сильно воцарился, что истребил во всем мире бескровные жертвы и все тайны и пр.⁸⁵

И другой сильный раскол, хотя менее многолюдный, возник от Поморского, под именем Филиппова, по той же причине, как и Федосеев: за поминание Царского имени в молитвах, и еще с большим ожесточением; простой солдат был основателем сей секты. Под именем Фотия, находился он некоторое время келейником у Андрея Денисова, в Даниловском скиту, и наскучив черными работами пожелал монашества, по не был принят в число братии по своему невежеству. Недовольный удалился в одну из пустынных келий, окружавших скит, к старцу Давиду, жившему в глуши лесной, но и этот приют вскоре оставил, не охотно перенося строгость поста, и унес с собою подрясник своего духовного отца. С тех пор скитался по соседним кельям и Поморским общинам, рассеянным по лесам, всюду разглашая о Самарянской ереси бывшего своего наставника Андрея Денисова. Возмутились суровые жители лесов Олонецких и, собравшись на праздник Рождества Христова в главный скит, напали с жестокою бранью на Денисова, за его мнимое предательство. Трудно было бы расколоучителю утишить такое возмущение, хотя он и оправдывался крайностью своего положения, если бы не узнал в толпе бунтующих собственного келейника, а старец Давид, пришедший также в числе прочих, похитителя своей одежды. Обличением Фотия успокоилось смятение, однако во многих осталось недоверие к Денисову и не в совершенном мире разошлись по своим кельям, жившие отдельно в лесах, более суровые Поморяне. Сознавшись в своей вине, Фотий был принужден оставить Даниловский скит и удалился опять в келью Давида, который простил ему похищение и даже постриг в монашество под именем Филиппа. Это дало ему возможность иметь более влияния на умы недовольных, которые почитали его за ревнителя веры; скитаясь по пустынным кельям, собрал он до 40 человек единомышленников и с ними устроил себе особый скит в чаще леса, верст за 50 от Даниловского. Они выстроили двух-ярусную избу, с молельнею наверху, и обнесли ее крепким частоколом, внутрь коего трудно было проникнуть. Начальником избран Филипп, и первым условием новой общины было: не молиться за царя и не сходиться с Поморянами, доколе не раскаются. Некоторые из их числа покорились мнению Филиппа и быстро распространилась по лесам молва о его подвижничестве, или точнее сказать самочинии⁸⁶.

Самарин еще находился в окрестностях Даниловского скита, приводя в повиновение отдельные скиты, которые ему указывал один из бывших раскольников. Нечаянно обрел сыщик это новое скопище и донес своему начальству, о упорстве непреклонных Филиповцев. Самарин немедленно окружил скит ротою солдат, и убеждал покориться законной власти, но не было отзыва словам его из-за крепкой ограды, хотя и слышались изнутри голоса. Почувствовав запах дыма, велел он разломать калитку, и увидел на верху избы, с которой сорвана была крыша, 38 мужиков; уже по стенам её, обвитым берестовою корой, быстро подымалось пламя. На все убеждения Самарина: сойти с костра, закоснелые отвечали только дикими воплями; «не дадим антихристу утешения: отче Филиппе благослови». – «Бог благословит», отвечал из внутри голос, и густой дым обнял все здание. Солдаты бросились к колодцу, чтоб затушить пожар, но колодезь был завален камнями, а ведро разбито; все изуверы, в страшных мучениях, падали внутрь костра. Молва о их самосожжении разнеслась по окрестностям и подобные им приходили собирать пепел от костра, называя себя Филиповцами, а самоубийц мучениками. Некоторые искали подражать их примеру и, чрез несколько лет, толпа Филиповцев, ворвавшись в монастырь Зеленецкий, выгнала из него монашествующих и добровольно в нем сожглась: – таково было неистовство этой секты, более жестокой, нежели все прочие.

Протоиерей Андрей Иоаннов, который хорошо изведал, будучи сам в расколе Поморском, все его ветви, свидетельствует о Филиповцах что учение их, хотя и согласно большей частью с толками Поморян и Федосеян, потому что равномерно отвергают крещение и брак, отсекая всякое супружеское соединение, но самоубийством они терзали себя более всех. Филиповцы так к нему склонны, что всегда наведывались: где и сколько сожглось или запостилось? Старики их и старухи, увидя какой-либо дом или покой, устроенный по их вкусу, со слезами восклицали: «если бы в таком привел Бог сгореть»! И вновь приходящих уговаривали запоститься, т. е. уморить себя голодом, ради венца мученического, заповедуя им 40-дневный пост в заключенной избе. Страшные бывали примеры, такого вольного в начале и невольного под конец затвора, потому что обольстители уже не выпускали своих жертв, ради мнимого их спасения. Теперь эта суровость конечно во многом изменилась, при умягчении нравов, но в прежние времена, при большей их грубости, жившие из числа Филиповцев в пустынях Олонецких, всегда носили при себе нож, чтобы в случае объезда следователей по их лесам, не отдаться в руки живыми и тем приобрести славу страдальцев.

Возникли еще и другие толки, из того же гнезда Поморского, и даже из близких людей лжеучителя Андрея Денисова. Филипп был его келейник, а бывший его скотник, основал так называемое Пастухове или адамантовое согласие; он разглашал будто бы антихрист дал людям печать свою, двуглавого орла и внутри его змия, посему запрещал брать в руки всякую монету и паспорта с гербом. Но он отвергал самоубийство и снисходительнее смотрел на браки, дозволяя не расторгать их и последователям своим входить в сношение, ради дел житейских, со всякого рода людьми, за что строго осуждали их Поморяне. Но в свою чреду он их обличал в том, что перекрещеванцы, записавшись в двойной раскольничий оклад, на них положенный по указу Императора Петра Великого, сами себя произвольно назвали раскольниками, и через то сделались отступниками от чистой веры.

Трудно было бы исчислить все различные ветви или оттенки раскола, основанного на разных произвольных толках, и потому не определённого никакими постоянными правилами. Безграмотный селянин Косьма, первый начал запрещать беспоповщине перекрещивание, в противность ревнителям сего обычая, и его последователи назвались сперва по его имени Кузьминовщиною. Они сделались в последствии более известными под именем Нетовщины, ибо утверждали, что нет в мире благодати и истинного священства; назывались еще и Спасовым согласием, от их учения: «что так как наступило время последнее и антихрист уже в мире, то желающие содержать старую веру, должны прибегать к Спасу, который сам ведает как бедных спасти»⁸⁷. Этот новый толк, равно как и Пастухов, обнаруживал, однако, уже смягчение первой суровости Поморской. В последствии образовалась еще новая секта, так называемая Новоженов, которую сильно опровергали другие закоснелые толки, особенно Федосеевцы. Некоторые из перекрещиванцев, стали выводить толкование о браках: «что не добро быть человеку едину, по словам Св. писания, и что можно жениться для избавления от нечистоты плотской». И так как не было у них священника, то прибегли к Церкви, с тем только, чтобы обвенчавшись там, приходили в том каяться к своему согласию. Иные же говорили, что тайна брака не состоит собственно в венчании церковном, но в благословении родителей и взаимном согласии сочетающихся, остальное же Бог восполнит. Посему некоторые из новоженов, начали похищать брачное благословение в Церкви Православной, с поклонами и епитимьею за вынужденное венчание; другие, без всякого обряда, стали жить по взаимному согласию, как муж и жена, почитая себя правильно женатыми. Еще иные, хотя бы в церкви или без церкви они сочетались, фарисейски в том каялись, называя свое сожитие прелюбодейством, хотя и продолжали в нем жить, потому будто бы, что в нынешнее время, благословения Божия для сочетающихся получить негде, и это давало им повод, при малейшем неудовольствии, бросать своих жен.

Хотя первый зачинщик сего толка, некто Иван Алексеев, был сам из числа Федосеевцев, однако никто так жестоко, как они, не смотрел на Новоженов, избегая всякого с ними общения и не поминая их усопших. Федосеевцы составили даже против Новоженов, особое сходбище, 1 октября 1751 года, как некогда против Ивана Коломенского, и написали против них 46 строгих правил, по вопросам и ответам, начиная с того: как познавать еретика? Как будто бы сами находятся в православии⁸⁸. Они оказали себя, однако, несколько снисходительнее к Поморянам, в некоторых из суетных своих мнений. Так как одним из пунктов разногласия между ними было то, что Поморяне не признают на кресте надписи Пилатовой I.Н.Ц.I. и вместо того пишут I.X. царь славы, Федосеевцы же принимают первое титло: то на сходбище, которое между ними было и где одолело многолюдство Поморян, Федосеевцы согласились не писать у себя оспариваемых букв на титле и даже переделывали самые кресты. Но из этого возникла новая секта в Новгородских пределах, под именем Титловщины: закоснелые старики и старухи, под руководством своих наставников, вступились так сильно за титлу, что отделились от Федосеевцев, называя их отступниками и крестоненавистниками. Вот сколько суеверных толков произошло из первого отпадения от истин Православия⁸⁹.

Сами Поморяне, хотя и отвергали дерзновенно все таинства Церкви, однако не могли победить в себе чувства потребности оных; потому, вместо Причастия, употребляли мнимые запасные дары, будто бы принесенные в их скит монахом Авраамием, беглецом Соловецким. Когда же стали иждиваться так называемые древние дары, то дабы они вовсе не пресеклись, тот же чернец, разведя в квашне новое тесто, всыпал в него остальные крошки и испек новые хлебы, которые будто бы от сего смешения, сделались настоящею Евхаристией, и этим напутствовали умирающих. Наконец, стало оскудевать и это вещество для причастия, и уже его раздавали как милость, только за большие деньги, неимущие же умирали без напутствия. Не могло, однако такое лишение не смущать сердца менее ожесточённые, и это их побудило, еще в 1730 году, т. е. тотчас по смерти главного лжеучителя Андрея Денисова, искать себе какого-нибудь освящения, или старой веры иерея и даже Архиерея, но только не в пределах России⁹⁰.

Поморские учители положили, избрав из своей чреды достойного, по их мнению, человека, послать его к Восточным Патриархам (на которых столько клеветали) с просьбою, чтобы его посвятили в Митрополиты для их общества, но и тут хотели употребить лукавство: в случае, если бы не получили желаемого от Восточных, посланные их должны были объявить, будто бы идут к Сербскому Патриарху, который обещал уже исполнить их желание. Собрали денег, назначили одного из среды своей в мнимого Архиерея; везде, где проходили посланные, простой народ подавал им милостыню, потому что легко мог быть увлечен своими наставниками, то против священства, то в пользу его, не разумея догматов. Но когда услышали, что в Украине явился уже лжеепископ Епифаний, будто бы посвященный в Молдавии, посланные возвратились в свой скит с собранными деньгами. Это была первая попытка искательства Архиерея для раскольников.

Второй опыт был столь же неудачен, хотя предприятие было обширнее по числу совещавшихся, так как на сей раз не одна беспоповщина, но и поповщина с Ветки вошла в этот заговор. Главными зачинщиками были, от Поморян некто Андрей Борисов с товарищи, от Федосеевцев и Новоженов, забывших на сей раз взаимную вражду, Василий Емельянов и Иван Иванов, после бывший в Чудове монастыре монахом, под именем Венедикта, по опять совратившийся в раскол; из Цветковского же общества старец Никодим и несколько Московских купцов, помогавших денежными средствами. Следственно все главные раскольнические толки соединились для сего важного предприятия, но и этот замысел рассеялся как дым, потому что не было на нем благословения Божия.

В начале царствования Императрицы Екатерины ll, составили они между собою общее совещание в Москве и рассуждали: «что уже более столетия как они лишились священства и остались без Таинств и пастырей. Хотя был у них в начале Епископ, Павел Коломенский, во не оставил по себе преемников и все древние священники умерли. И так следует держаться той цели, которая составляет предмет их желаний, дабы восполнить сие лишение и выйти из крайнего расточения, в котором находятся»⁹¹. Вот какое невольное сознание исторглось из сердца тех, которые хулили все священное в Церкви и чувствовали, однако, что нет спасения вне оной и без её таинств, не смотря на все нелепые толки своих лжеучителей⁹².

Они назначили из своей среды одного во Епископа, других же во священников, диаконов и чтецов, приготовили полную для всех ризницу, и начали думать, как бы привести в исполнение план свой, без всякого участия Архиереев, которых называли внешними (т. е. православных). Одни говорили: что можно будет посвятить нового Епископа, главою Св. Иоанна Златоуста, хранящеюся в Успенском соборе, по тому примеру, как некогда, во дни Великого Князя Изяслава, осенением главы Св. Климента Папы Римского, посвящен был Русский Митрополит Климент; но тогда действовал весь собор Архиереев Русских. Другие же замечали, что это действие было незаконно, как вынужденное Великим Князем Изяславом, и предложили: поскольку самое Таинство Хиротонии, значит собственно рукоположение, то лучше совершит оное нетленною рукою Святителя Ионы Митрополита, возложив ее на главу поставляемого и облачая его, при чтении установленных молитв, пред ракой угодника Божия. Последнее мнение было одобрено, и все единодушно положили исполнить оное, где только будет удобнее, в Московском или Новгородском соборе, но не иначе, как рукою одного из нетленно почиющих там Святителей.

Однако, спустя несколько времени, один из более рассудительных предложил вопрос: «когда будет рукополагаться избранный в Епископа, и начнут облачать его, держа руку святительскую на его главе, кто же станет произносить слова освящения? ибо Святитель, конечно, будет безмолвствовать, а такое молчание всех приведет в сомнение, потому что неизвестно, будет ли угоден Святителю поставляемый? Кроме же Архиерея, кто может произносить молитвы, положенные по уставу для хиротонии?» – Правильное сие возражение привело всех в такое замешательство, что самые ревностные принуждены были удержаться и, после многих переговоров, убедились, что такого рода рукоположение не было бы согласно ни с Евангелием, ни с правилами святых Отец, и следственно богопротивно⁹³. Но на Ветке не так скоро угасло искательство архиерейства, там сделали еще несколько опытов, хотя столько же неудачных, для достижения сей цели. Обратимся к её истории.

Мы оставили Ветку при чернеце Феодосии, который там построил церковь с беглопоповщиною, потому что он был последний у своих единомышленников, поставления и крещения старого, и первый установил принимать попов нового поставления, хотя и старого крещения. Он же сварил, вопреки уставу церковному, новое миро на Ветке, смешав с ладаном и благовонными травами несколько старого мира и простого масла, и говорят, что доселе этим помазуют у последователей поповского толка, как бы истинным миром. Но без сомнения и сие мнимое миро истощено у них без остатка, также, как и истинное Патриарших времен. Помощником Феодосия был брат его, белый священник Александр, который заступил его место, а за ним и другие ему подобные, соответствовавшие качеству собранной ими паствы. Тогда еще Ветка соблюдала союз с Керженскими скитами Нижегородской епархии и другими, в Брынских лесах Калужской и в слободах Черниговских, но с течением времени изменение обычаев, при множестве различных толков, произвело между ними разрыв. Первый начат Керженскими, попом Димитрием и диаконом Александром, и диакон составил особый толк, который от него назвался диаконовщиною, как уже о том было сказано⁹⁴ .

Причиною сего разрыва было то, что диакон осуждал Ветковцев за новое их миро, которым перемазывали приходящих сам же кадил крестообразно, а не по их обычаю, дважды прямо и третий поперёк, и воздавал равную честь кресту четвероконечному, как и осьмиконечному. Это произвело однажды волнение в народе, во время Богоявленского освящения воды, и Александр бежал с опасностью жизни. Впрочем, и Ветковцы отступили во многом от прежних строгостей в отношении к приходившим. Сперва они перекрещивали соборно беглых попов, но дабы не лишить их священства, погружали в купель в полном облачении; в последствии же определили совершать над ними так называемое ими внешнее крещение. Бежавший к ним от Православия, после исповеди, входил в полном облачении в часовню, где была поставлена купель; начальствующий читал заклинательные молитвы, освящал воду и, помазав оглашаемого маслом, не погружал его в воду, а только водил около купели с восприемниками при обычном пении «елицы во Христа креститися»; потом помазывали беглого попа мнимо древним миром и, дабы не снять с него хиротонии, не снимали риз, а только отворачивали их, помазывая на спине, приподымая сзади ризы и все платье. Тут не знаешь, чему дивиться, говорит протоиерей Андрей Иоаннов, видевший все сии нелепости, невежеству ли противников Церкви или дерзости беглых попов, которые бесчестили Христианские таинства. В других же местах Ветковцы заставляли только проклинать все ереси, помазывая своим миром, и этот обычай более утвердился, хотя от таких различий происходили многие толки⁹⁵.

Однако поповщина, видя умножение своих раздоров, вступала иногда и в переговоры с диаконовщиною для примирения. Феодосий особенно о том старался, как это явствует из его послания за Волгу к Керженцам. Он умолял их о мире взаимном, и посылал от себя благословение, как бы от схимника, двум священникам у них бывшим и двенадцати именитым между ними старцам, со всеми их духовными детьми, которых называл своими, вероятно по старческим своим летам. Не осуждая прямо образа каждения Александрова, убеждал, однако, оставить оное, как порождающее соблазн, предостерегал против попа Софонтия, начальника Стариковского толка, и не давал благословения ходить к нему на дух; обличал толк Онуфриев, за его пристрастие к учению Аввакума, и укорял Керженских старцев, что не довольно испытав его образ мыслей; отступается ли от прежних прелестей? Допустили его соборным свитком в свое общение, и просил исследовать о том подробнее; разрешал также идти на исповедь к попам Герасиму и Димитрию, принесшим ему покаяние и обещал послушным прислать Св. Тайны от престола Богоматери, честного ея Покрова; в случае же непослушания, грозил их лишить приобщения тайн. Видно из всего, что это было главное орудие, которым пользовался Феодосий, чтобы держать в своих руках Керженцев, не имевших у себя ни церкви, ни запасных даров, и можно судить, что его влияние на поповщину, было столь же сильно, как и Андрея Денисова на беспоповщину⁹⁶.

Однако, и в слободах Черниговских, не менее его именит был поп Патрикий, который, лукавым своим характером, умел приобрести большое влияние и открыто содержал диаконовщину, несмотря на все послания Феодосия; он управлял почти всеми сообщниками в Малороссии и за границею, а сам проживал близ Стародуба, в слободе Зыбке, где заменил одного безграмотного старика, и слава его распространялась по всей поповщине; от диаконовщины же ему воздавалась особенная почесть, какой прежде него и после никто не снискивал, по чрезвычайной его сановитости и хитрости. Патрикий не держался слишком точного исполнения устава своего толка, и терпел всякого рода злоупотребления, дозволял простым старикам и старухам исповедовать и приобщать у себя умирающих, так что иногда одна старуха посылала к другой просить лучшего причастия, которое доставалось в наследство от дедов; терпел он и блудное сожитие между своими духовными чадами, облеченными в иноческий образ, и никого не обличал, чтобы не подать тем повода к раздорам или распадению на другие толки. Любопытно прочесть письмо одного из слобожан, дьяконовского согласия, к беглому попу Керженскому Тихону, чтобы видеть, в каком невежестве погрязли его соумышленники.

«Кто нас воздвигнет долу лежащих, честный отче, пишет он, или утешит во тьме сидящих? Несть руководящего, несть пекущегося о пользе общей! Неплодствует наша страна; аще что возможешь, помоги. – Источник священства едва не всеми пренебрегаем, приношение бескровное ни от кого не взыскуемо, священник бо и левит мимо идоша; возникли проповедующие трисущие Троицы и многобожие, возникли самосожигатели и хульники, священнодействующие без священства, и междоусобные брани к ненавидению искреннего; не от внешних, но от внутренних корабль уже разбивается; друг друга за Эллина вменяют, в молитве и пище разделяются, без брака водворились блуд и детоубийство, и сего мало, скорбь горшая росла! – Крест Христов назвали печатью антихриста и тайны мерзостью и, ради сих дерзких ругателей, в сердце начальствующих, воскипел против нас гнев ярости и многие испили чашу гнева; все сие до наших времен достигло! Любоначалие и сребролюбие в начальниках наших, злоучение без пастырей; прилучающееся священство наше оставляет нас и наше о том нерадение устраняет нас от Таинств. Народ наш не уразумел целости семи таинств и что святительство паче торга, духовное паче телесного и Божие паче человеческого. Дивлюсь примеру Святых, как иные посреди мучений не оставляли приносить бескровную жертву. Мы же, во всецелом здравии, ее оставили. В темницах они не вознерадели, мы же в домах на свободе отринули. Во дни гонения множество было Епископов, а мы на свободе их не имеем. Не крайнее ли небрежение наше и окаменение не почитать за нужные заповеди Божии? Невкушавшие не разумеют сладости и невнимающие не познают пользы, но знающие и небрегущие паче других истязаны будут. Сие тебе пишу, не яко что-либо новое, ибо все ведаешь и больше, и прежде нас, но как старейшему, ради жалости, я изъявил тебе о растущих у нас нестроениях и какое зло есть безначалие. Желаем ходатайствовать о святительстве, как источнике священства, хотя и в начале некоторые не примут, но по времени проявившееся взыщут». Такое невольное сознание исторглось из сердца благомыслящего, в половине минувшего столетия, но вместо того, чтобы обратиться к пути истинному, в лоно Церкви, все искали достигнуть желаемого неправыми путями⁹⁷.

Когда умы раскольников расположены были таким образом к принятию архиерейства, хотя и незаконно, явился между ними первый лжеепископ Епифапий, обманом восхитивший в Молдавии рукоположение, как это явствует из произведённого о нем следствия в делах Св. Синода. Все его поступки были рядом беззаконий: будучи монахом в Козельске, Киевской епархии, забрал он монастырскую казну, раздал церковное имущество своим родным и был обличен в нечистой жизни. В Киевской канцелярии взял он себе паспорт, будто бы для осмотра домовых вотчин, и пройдя караул, бежал за границу. В городе Сороке, за Днепром, написал своеручно письмо, будто бы от лица Архиерея Киевского к Ясскому Митрополиту, чтобы тот посвятил его во Епископа, и приложил к фальшивой подписи ложную печать Софийскую, им самим вырезанную; написал и другие подложные письма, от жителей Чигиринских, которые будто бы желали иметь его Епископом, и наполнил письма сии клеветами против Св. Синода: будто бы духовенство Украины скорбит о умалении титла своего Архиерея, утратившего митрополию, и будто запрещено ставить священников в Киеве и молиться за Патриархов.

Приехав в Яссы, убедил он сими ложными письмами, Митрополита Антония, посвятить его на Украину Епископом Чигиринским, и сам после сего своевольно посвятил до 14-ти попов и диаконов для раскольников. К Епископам же Униатским, Львовскому и Владимирскому, писал сам о себе рекомендательные письма, поручая себя их покровительству и прося позволения жить в их епархиях, для рукоположения клириков; – отступнику Православной Церкви не зазревала совесть быть в общении с отпадшими, прежде него, от Восточного Православия. Однако, в следующем году, был он схвачен в пределах Киевских, и Архиепископ Варлаам отправил его, под крепкою стражею, в Петербург, где, по указу Св. Синода, приговорен к лишению священства и монашества и отослан в светское ведомство, для суда за его проступки. По случаю кончины Императрицы Екатерины l, он был освобожден от розыска и телесного наказания, а велено было сослать его в Соловецкий монастырь на всю жизнь, с употреблением там на работы. Святейший же Синод, по просьбе Епифания, ради поминовения царственной усопшей, не велел лишать его монашества и под именем Епифания отправил на Соловки⁹⁸.

В 1729 году, воспользовавшись удобным случаем, Епифаний бежал из обители Соловецкой и успел проникнуть до пределов Киевских, под именем иеромонаха Антония, кафедры Софийской, но был опять пойман на Киевском форпосте, где его узнал нечаянно наместник одного из Переяславских монастырей. Заключённый временно в Киевской Михайловской обители, Епифаний, привыкший к побегам, умел обмануть стражу и ушел, однако снова был пойман в вотчинах одного пустынного монастыря, где уже называл себя Епископом и препровожден в Москву, в исходе 1731 года. Не смирился он и в заключении, при Синодальной конторе, и продолжал благословлять приходящих к нему людей, по чину священническому. Посему, Высочайшим указом 1731 года, повелено было, монаха Епифания, за его многие вины, наказав телесно, сослать в Соловецкий монастырь в оковах. В том же году последовал другой указ, чтобы, за неоднократные его побеги, лишить его и монашества и, вместо заключения в Соловецкий монастырь, сослать по светскому суду, на горные заводы в Сибирь, на вечную работу. Но едва только отправлен был беглый чернец в ссылку, как пришло известие, что в Коломенском лесу, воровские люди, т. е. раскольники с Ветки, отбили его у посланных с ним солдат и ямщиков.

В 1735 году Архиепископ Киевский Рафаил, донес Св. Синоду о дошедшем до него сведении, что чернец Епифаний находится за границею в Польской области, в селении Ветки у раскольников, где служит обедни по-архиерейски, и посему предписано было Преосвященному стараться всячески о его поимке. Год спустя опять донес Архиепископ, что 1-го апреля пойман был Епифани в самой Ветке и привезен под караулом в Киевскую крепость, но там занемог, и по его просьбе, исповедан и приобщен, а 1-го июня умер и предан земле простым погребением, у церкви преподобного Феодосия, что в крепости. Такова была судьба сего хитрого чернеца, который восхитив неподобающий ему сан, десять лет тревожил Церковь своими побегами, умножая вину на вину. Это не удержало, однако, Ветковцев, еще при жизни Епифания, в 1731 году, когда он сидел под стражею в Москве, искать себе другого Архиерея, опять в Молдавии, хотя и с меньшим успехом. На сей раз поповщина соединилась с диаконовщиной слобод Черниговских, и первым двигателем сего дела был игумен Ветковской церкви Власий, который после нескольких белых и черных попов, Иова, Василия, Мардария и других, заступавших один за другим место Феодосия, временно управлял общиною, по прихоти коей, часто они сменялись.

Раскольники, жившие за границею, умели найти доступ к Митрополиту Молдавскому Антонию, который уже однажды незаконно посвятил чернеца Епифания, и на сей раз требовал от них общенародного прошения. Посему игумен Власий написал, как бы от лица всего собора, т. е. от поповщины и диаконовщины, грамоту па имя Господаря Волосского. Он объяснял в ней и то, что в прошлом 1730 году, уже просили они Митрополита о посвящении на Ветку, избранного ими Епископа. В то время случился в Яссах сам Патриарх Цареградский (вероятно Паисий ll-й или Иеремия lll-й, бывший тогда без престола), муж высокого знания, по выражению самих раскольников, столько восстающих на Православие Восточных Патриархов, и ему явлено было прошение их. Патриарх ответствовал, что без совета прочих Восточных не может сего решить (потому что без сомнения подозревал подлог), и обещал прислать им скорый ответ из Царьграда. Спустя немного времени присланы были оттуда XII пунктов по-гречески, о которых раскольники просили, чтобы перевести их на славянский язык, по неразумению греческого. Главный же смысл сих XII пунктов, по собственным словам их, состоял в том: «что хотящий поставиться во Епископа, должен дать такого рода исповедание, дабы ему всегда хранить новотворные (т. е. православные) догматы, в них обретать свое спасение и других тому научать». – Ответ достойный православных Вселенских Патриархов⁹⁹.

Когда был сделан перевод сей, по желанию просителей, они пришли в большое смущение и один из числа Ветковцев, тайно унес ответ Патриарший на Ветку, для совещания поповщины, не предварив о том поверенных диаконовщны, которые приступили с своей стороны к Митрополиту, требуя, чтобы им был выдан славянский перевод. Это возбудило подозрение, ибо невольно пришло на мысль Митрополиту, что если, в столь важном деле и при общем их прошении, действуют они друг против друга, то вероятно тут кроется какой-либо подлог. Гневно выразил он свое негодование и диаконовцы бежали из Молдавии, опасаясь преследования от светской власти. Тем окончилось на сей раз искательство архиерейства, по лжеепископ Епифаний, как мы уже видели, отбит был Ветковцами у солдат, сопровождавших его в Сибирь, и принят торжественно на Ветке, где поставил много диаконов и попов. Хотя в последствии он и сам подпал подозрению, что держится новых обрядов, однако был схвачен только во время первого разорения Ветковского притона, которое навлек своим присутствием.

Нельзя оставить без внимания, с каким единодушием действовали в искании архиерейства, разделенные между собою на самые различные толки. В 1730 году, поповщина соглашается с диаконовщиной вместе просить себе Архиерея в Яссах, и это еще понятно, потому что между ними нет большого различия. Но в тот же самый год, беспоповщина из-за Онежских лесов, покушается па такое же предприятие и конечно не без тайного согласия с поповщиной, потому что трудно объяснить иначе столь случайное единомыслие на самом деле между разномыслящими в догматах: это тем вероятнее, что в последствии оба толка уже явно соглашались в Москве: восхитить себе хиротонию, нетленною рукою Святителя Ионы. Странно такое единство, разрозненных между собою в духовных убеждениях, в деле сопротивления господствующей Церкви! В течении сего времени, Ветка возросла и умножилась до такой степени, что она сделалась видимою главою поповщинского раскола. Обольщения её все более и более распространялись, самые отдаленные города и селения русские не избежали её сетей, потому что беглые монахи, попы и старицы, повсюду разъезжали, развозя свои запасные дары, и эта купля сделалась главною их промышленостию, так что правительство вынуждено было наконец обратить внимание на сие вредное гнездо.

Дабы лучше понять: что такое Ветка и как велико было её население? Полезно сказать, хотя вкратце, о её главных происшествиях. Ветка есть небольшой остров, имеющий в окружности около двух верст, и так назван от ветки или рукава реки Сожи. Он находился тогда на самой границе, в дачах Польского пана Халецкого, и на этом острове, получившем большую известность между раскольниками, основалась первая их Покровская церковь, а вокруг нее скит со слободою, которая наполнилась всякого рода людьми, потому что ей благоприятствовало заграничное положение под рукою Польского пана. Мало по малу образовалось около нее, на пространстве 20-ти и 30-ти верст, до 14-ти слобод, в которых насчитывалось 30000 душ обоего пола. Соседственная граница Малороссии благоприятствовала также расширению Ветки, и паны, не предвидя будущей своей потери, охотно уступали лучшие земли беглым переселенцам, надеясь в последствии сделаться законными их помещиками, в чем крайне ошиблись. Таким образом, за 80-ть верст от Ветки, образовались другие Стародубовские слободы, числом до 17-ти, которые могли равняться с городами и в них насчитывалось до 50-ти тысяч душ. Народ сей от природы был весьма предприимчив и способен к просвещению, если бы оно его коснулось. До Шведской войны мало были известны слободы Стародубовские, но, когда Мазепа изменнически допустил Шведов в Украину, тогда собственная опасность возбудила русское чувство в слобожанах: безоружные мужики сами собою напали в диких своих лесах на неприятелей, многих умертвили и привели пленных в Стародуб к Императору Петру Великому. Государь, в знак своей признательности, велел тогда же переписать слободы и грамотою утвердил за ними земли, которыми владели, а всем беглецам объявлено было Всемилостивейшее прощение. Поздно раскаялись Малороссийские помещики, которые им давали у себя приют, вместо предполагаемого приобретения новых крестьян, утратили они и поземельную собственность. Но милостивый манифест не распространился на Ветковцев, бывших в подданстве у пана Халецкого, которые пользовались от него иными льготами своеволия.

Императрица Анна Иоанновна первая обратила на них внимание, после того как Епифаний отбит был их ватагою, и приглашала, манифестом 1733 года, возвратиться в отечественные пределы, обещая всеобщее прощение, но безначальные не хотели думать о возврате; на следующий год повторился манифест, также без успеха. Тогда, в 1735 году, дано было повеление полковнику Сытину, с воинской командой, перейти границу и силой возвратить беглецов, разослав каждого на место прежнего жительства. Опытный военачальник, с тремя полками пехоты, драгунами и казаками, окружил внезапно со всех сторон Ветку и, по указанию их стариков, нашел в разных ущельях до 40 тысяч человек обоего пола. Обозревая окрестные скиты и кельи, рассеянные по лесам, приступил он к исполнению Высочайшей воли и целый год употребил только на разбор мнимых богомолов, в числе коих нашлось множество молодых людей и женщин, не объявлявших своего звания и рождения. Годных отдал он в рекруты, других разослал по своим местам. Тогда был схвачен чернец Епифаний и отправлен в Киевскую крепость. Из трех попов черных, там же взятых, один, по имени Иов, много лет начальствовал на Ветке и разрешил самого Епифания священнодействовать (иерей Архиерея!). Его сослали на покаяние в Иверский монастырь на Валдайское озеро; другого чернеца, Варсанофия, сослали в Новгород – Северский монастырь, а третий родом из Донцов, Макарий, бежал с дороги в Молдавию, прочих же попов не оказалось на лице, хотя и много укрывались на Ветке, потому что они рассеялись с проповедью и с духовными требами по Российским городам¹⁰⁰.

Ветковцы усердно просили, чтобы их Покровская церковь была перевезена в Россию, что и было им дозволено. Разобрав ее по бревнам, составили из них плоты и пустили по реке Соже, за 80 верст, в Стародубовские слободы, а иконостас и другие части, отправили туда же сухим путем, но буря разбила пущенные плоты, так что весь дуб потонул без остатка, а прочие части, которые на время положили в поле, были сожжены молнией. Остались только царские врата и боковые двери с четырьмя иконами. Не было ли это свидетельством Божия гнева против отступников от истинной Церкви? Полковник Сытин, ревнуя о Православии, обличал Ветковцев в их заблуждении. Старики же их, защищая свое верование, приводили в свидетельство отцов своих, которых святость утверждали на мнимом нетлении их мощей, и указывали на могилы Иоасафа, Феодосия, Александра и Антония. Сытин велел выкопать все четыре гроба и, запечатав их, вывести из Ветки, прочее же здание монастырское сжег, чтобы не осталось ни малейшего следа. Многие со слезами поднимали гробы своих угодников, хотя в них слышался только стук сухих костей, но близ Новгорода-Северского, получено было Высочайшее повеление открыть гробы и предать их огню. Тогда, с горьким изумлением, увидели Ветковцы обман свой, потому что, вместо мнимого нетления, действительно, нашли одни кости и с тех пор перестали ими хвалиться.

Два года спустя после первого запустения, опять стала возникать Ветка и через пять лет совершенно заселились, почти в первом её виде, потому что соотечественники присылали большие подаяния беглецам своим, как бы исповедникам, потерпевшим гонение. Они же сделались служилыми людьми пана Халецкого и участвовали в его распрях с соседними помещиками. Когда князь Радзивил хотел отнять у Халецкаго принадлежавшие ему земли, Польский пан обратился к Ветковским беглецам и они, с большим кровопролитием, отразили нападение Радзивила, отстояв границу своего помещика. Но вместе с сим позволяли себе и всякого рода разбои и нарушение таможенных правил, по заграничному своему положению, потому что поляки не выдавали преступников по требованию нашего правительства. Более благонамеренные из их числа не могли без стыда вспомнить о беззакониях в этом опасном гнезде.

Укрепившись несколько, беглецы основали себе обширную часовню, недалеко от того места, где стояла прежняя их церковь, и украсили ее великолепно; десять лет начальствовал у них поп Дионисий, а потом схимник Григорий, чернец Валериан и Михаил, родом из Калмыков, общее их служение продолжалось около 20-ти лет. Валериан замыслил соорудить новую церковь и освятить ее антиминсом, оставшимся от прежней. Действительно он соорудил ее близ часовни, великолепнее старой, и освятил в 1758 году, с тремя другими беглыми попами; с тех пор уже Ветка стала почитать благосостояние свое непоколебимым. Новое жилье составилось около церкви и в нем собралось до 1200 чернецов, кроме послушников; устроился и женский скит, в котором считалось 100 постриженных, кроме белиц; одна только проезжая дорога отделяла мужеский монастырь от женского, врата обоих были постоянно отверсты, так как по окончании службы чернецы свободно ходили к мнимым старицам и за одной трапезой с ними постничали. Это вошло в такой обычай, что перестали даже соблазняться их бесчинием, которое рождало всякие пороки. Грамотные из числа их опять стали развозить по всей России просфоры и священную воду, приобщали мнимыми запасными дарами, крестили, венчали и отпевали, и с обильною добычею возвращались на Ветку¹⁰¹.

Правительство наше несколько раз обращалось к Польше, с требованием о прекращении сих беспорядков, но всегда без успеха. В 1760 году Императрица Елисавета, милостивым манифестом, опять вызывала всех беглецов в отечество, обещая им полное прощение и тоже самое повторили, манифестами на трех языках, Император Петр lll и Екатерина ll, при вступлении своем на престол. Указом 14 декабря 1762 года, им дозволялось селиться где только пожелают, на порожних местах в Сибири и в губерниях Курской, Казанской и Воронежской, им прощались все их вины, без малейшего истязания, предоставлено было не брить бород и носить свое платье, возвращаться по произволу к прежним помещикам или записываться по городам в мещане и купечество, уплачивая только обыкновенный двойной оклад раскольничий, и сверх того давались льготы на шесть лет, с освобождением от всяких податей и рекрутства, но не смотря на все сии условия, столь выгодные, вольница Ветковская предпочитала всему безначалие своего притона. Тогда, наконец, повелено было Гетману Малороссии Разумовскому, и пограничным начальникам, забирать повсюду беглых людей на границе, не делая, впрочем, никому обиды и объявляя опять прощение тем, которые добровольно пожелают возвратиться. Исполнение Монаршей воли поручено было генералу Маслову, который, перейдя границу в 1764 году, подобно Сытину, нечаянно окружил Ветку, и захватив в ней до 20 тысяч беглых, записал годных в рекруты, а большую часть отправил в Сибирь, после двухмесячного их разбора. С тех пор более уже не восставала Ветка. Этим разорением воспользовались слободы Стародедовские: их волостной бурмистр, человек предприимчивый, подстрекнул первостатейных горожан, перевезти к себе церковь Цветковскую и выпросил ее у генерала Маслова, который по неосторожности уступил. Приговорили, с каждой слободы, выслать подводы на Ветку за церковью и не доверять ее водяному пути, чтобы опять не потонула. Ее вновь собрали в густом лесу, близ Климовского посада, и освятили в 1765 году. Старшим священником был у них Михайло Калмык и при нем других шесть, белых и черных, перебежавших из Ветки в слободы; с тех пор стали там умножаться церкви и часовни, ибо к ним нахлынуло все, что только могло убежать из Ветки. Прежде, однако, сего вторичного переселения, которое возвысило слободы Черниговские, было в них еще новое покушение искать архиерейства, и какие люди действовали для обольщения раскольников! – Был в Воскресенском монастыре, около 1750 года, ключарь иеродиакон Амвросий, человек беглого ума, несколько знавший языки польский и латинский, который уклоняясь от наказания за нечистую жизнь и похищение церковного имущества, принужден бежать из обители. Под именем иеромонаха Афиногена, явился он в Зыбковскую слободу к попу Патрикию, притворяясь, будто бы ищет старого благочестия, ибо так всегда обманывают ревнующих не по разуму, и умел вовлечь в свои сети самолюбивого старика. С чрезвычайными похвалами отзывался Патрикий о пришельце, называя его даром свыше ниспосланным, и обещал ему достойное место; когда же заграничные диаконовцы просили себе священника, он отправил к ним Афиногена в их рассеянные скиты, с напыщенными письмами, в которых употреблял о себе выражения Апостольские¹⁰².

«Патрикий, благодатию Божиею, Бога и Спаса нашего Иисуса Христа иерей, со обретающеюся в слободах Стародубовских и по областям польского королевства Церковью, священноиноку Игнатию, мнихам и всем православным Христианам, всякого чина, возраста и звания, терпящим изгнание Бога ради и веры православно-кафолическия, радоватися желаю. Чадца, благодать вам и мир и Божие благословение, и мои недостойныя молитвы, выну вам споспешествующия». – Так дерзновенно играл он словами Апостольскими, действуя ими на несведущую толпу, но подобных людей обличали самые плоды их лукавого действования! – «Вменивше болезнь вашу нашею, писал он, дотоле страдахом и рыдахом, доколе всеблагий промыслитель не услыша нас и не послал, в общее утешение ваше и наше, яко свыше, священноинока Афиногена (т. е. беглого диакона и самозванца), яко обретохом его православно мудрствующа и послушна шествовати к вам. О чадца, ими же болезную дóндеже вообразится в вас Христос, мир вам от Бога паки посылаю»; подписал же: «свидетель Господа нашего Иисуса Христа, иерей Патрикий». – И другое подобное послание писал он в слободу Борскую: «Господам своим, предавшим себя за свидетельство Иисус Христово, Пимену Ивановичу, Ивану Кондратьевичу», поручая им опять Афиногена, как пастыря в утешение повсюду гонимого древнего благочестия.

Приехав за границу в местечко Гомель, Афиноген велел построить церковь, во имя знамения Богоматери, в соседней слободе Борской, и освятил ее, не будучи сам посвящен. Видя же доверенность к нему простодушной толпы, решился восхитить и высшую степень священства, назвав себя самовольно Архиереем, потому что в каждом преступлении труден только первый шаг, и чтобы еще более обольстить народ, принял на себя, вместе с личиною набожности, и особую важность, чему способствовала величавая его наружность и ловкость в обращении. – Иногда, как бы нечаянно забывшись, благословлял обеими руками, потом, на исповеди беглому попу, объявил за великую тайну, что он Епископ, получивший хиротонию от Сибирского Митрополита Антония (как будто Архиерей может один рукополагать другого), но узнав старую веру, оставил почести, дабы странническое проводить житие Бога ради. В ужас пришел духовник его, услыша такую исповедь, ибо сельский священник, к тому же беглый и за границею, не мог знать всех обстоятельств и легко поверил обольстителю. Тем не удовольствовался Афиноген, знавший, что сия тайна разглашена будет, он устроил себе архиерейский омофор и держал в келье вместе с епитрахилью на аналое, чтобы приходящие к нему могли это заметить, и некоторые видели его стоящим на молитве в том омофоре. Таким образом, молва о нем распространилась по всей поповщине, и все привыкли в нем видеть лице необыкновенное¹⁰³.

Смелый обманщик удалился в Волохскую землю, где уже открыто объявил себя Епископом, к общей радости несведущих, и внушал им присылать к себе для посвящения избранных ими людей, а беглый поп, исповедавший его, уже повсюду оглашал и хвалился, что духовный сын его действительно Епископ. Прежде, однако, своего отъезда на Волощину, писал Афиноген в слободы к отцу Патрикию, открывая ему свою тайну и приглашая к себе для посвящения во Епископа. Лукавое письмо его, высокопарными изречениями не уступало Патрикиеву и, вместо смирения, выражало низость: «Всемогущаго Бога избраннейшему иерею и тайн его верному служителю, благочестивейшему господину, господину Патрикию, червь, а не человек, землекасательное поклонение. Прииди убо светильниче мира, ниже презри написаннаго, целование уст моих ногам твоим, целование единомысленной братии, их же имена в книге жизни». Но уже из Волохской земли, он открыто называл себя в письме к Патрикию: «Божиею милостию Епископом, желая ему временно и вечно радоватися, как пресветло-сияющему на церковном небеси солнцу, преблаженнейшему и всесвященному иерею, и светить на евангельской и отечественной пажити избраннейшему Христову стаду». Он звал его опять к себе, дабы восстановить чин церковный и спасти от поругания единоверных, но просил и нечто от щедрот его скудости своей, ради благолепия. Самозванец не побоялся объявить о своем епископстве Митрополиту и Господарю Молдавии, которые, не входя ни в какое разбирательство, дали ему свободный пропуск в Польшу, но обложили данью многочисленных духовных его чад, отовсюду к нему стекавшихся. Однако Афиноген, опасаясь быть обличенным, возвратился из Молдавии в Гомель.

Явился и другой самозванец, по имени Анфим, которого все знали за простого чернеца; он объявил себя священником и просил архимандрии у лжеепископа, который немедленно исполнил его желание, без зазрения совести по собственному примеру, к общей радости парода, который утешался умножением благолепия церковного¹⁰⁴. Афиноген посвятил многих попов и диаконов в угождение Ветковцам, но едва не навлек на себя негодование диаконовщины, потому что стал кадить по обычаю поповщины, и страха ради принужден был обратиться к прежнему порядку; поставленный же им архимандрит Анфим собрал себе беглую братию в пустынь на реке Соже, между Гомелем и Веткою, и уже начал замышлять о архиерействе. Между тем более хитрые из Стародубцев, не веря тому, чем себя прославил Афиноген, пожелали о нем наведаться подробнее. Поп Патрикий, смущенный славою ученика своего, посылал нарочно в Петербург и Москву, и узнал наконец, что мнимый Епископ Афиноген, есть ни что иное как промотавшийся диакон Амвросий, бежавший из Воскресенского монастыря: горько было такое разочарование слобожанам о их светильнике. Они еще раз послали разведать истину и получили то же оскорбительное для их самолюбия известие. Молва о том быстро распространилась, тем паче что и Афиноген, отложив прежнюю осторожность, начал вести жизнь рассеянную.

Патрикий писал к нему в Волохскую землю, куда опять удалился самозванец, называя его только пречестным отцом, а не Епископом, и сообщал ему о разнесшихся слухах, заклиная открыть истину. Но уже письмо не застало там Афиногена. Предчувствуя беду, он заблаговременно ушел в Польшу, и в течение Великого Поста не было о нем никакого слуха, а на Пасхе узнали, что бывший Епископ находится в королевской службе, обрил себе бороду, и в великий четверток, надел кунтуш польский и саблю, – конец достойный самозванца. Смутились Ветковцы и слобожане, многие попы, посвященные лжеепископом, угрызаемые совестью, сами добровольно сложили с себя священство и просили разрешения у Патрикия, который был всему виною. Борские жители опять стали просить у сего «отца во отцех» по их громкому титулу, беглого попа, потому что осиротели без священства и отзывались об Афиногене, вероятно в укор Патрикию за его легковерие, что слышали от многих свидетелей: «как бывший их Епископ, ходит обритый в парике и в немецком платье с саблею, уже генералом и сватался за дочь одного пана»¹⁰⁵. Но хотя и довольно было кажется такого явного обличения, однако попы, поставленные лжеепископом в Волохской земле, не желая оставить своего священства, рассеялись по дальним странам и провозглашали Афиногена законным Архиереем. От сего произошел у них раздор с Ветковцами и диаконовцами. Они назывались Афиногенцами, а другие Анфимовцами, от самозванца Анфима, которого участь была более трагическая.

Желая, во что бы то ни стало, добыть себе архиерейство, мнимый архимандрит Анфим, письменно упросил Афиногена, еще жившего тогда в Волохской земле, заочно его рукоположить, за 20-ть посланных ему червонцев. Они условились между собою, что в день Великого Четверга 1753 года, в известный час, Анфим будет облачаться у себя в скиту, в архиерейскую одежду, и в то же самое время Афиноген, в Молдавии, будет читать для него молитвы рукоположения. Случилось же к позору обоих и раскольников, доверяющих всякого рода людям, лишь бы не держаться правого учения Церкви, что в тот самый день, когда облачался Анфим, в неподобающие ему ризы, мнимый его рукополагатель надевал Польский кунтуш и саблю. Когда же в последствии узнал о сем Анфим, ему не захотелось расстаться с легко приобретенным саном, и он начал действовать по-архиерейски, хотя сам еще не умел служить. И как не подивиться простоте народной? – даже после столь гласного обмана Афиногенова, многие приняли и второго обманщика за Епископа! Видя, однако, что не все к нему усердствуют, уехал он подальше от Ветки, рукополагая дорогою диаконов и попов. Обрадовались новому пастырю Некрасовские казаки, жившие в Бессарабии, которые туда бежали с Дону, вслед за своим полковником Игнатием Некрасовым. Они приняли самозванца с большою честью и просили освятить им церковь и поставить попа, но тут постигла его достойная казнь. Когда разнеслась молва о делах Афиногена и Анфима, раздраженные Некрасовцы, связав руки и ноги своему лжепастырю, без всякого милосердия утопили его в Днестре¹⁰⁶.

Чтобы не прерывать нити рассказа, следует здесь упомянуть о том, как процвели слободы Стародубовские, с тех пор как присоединилась к ним Ветка, т. е. о смеси диаконовщины с поповщиною. Так мало разумели сперва слобожане, что есть церковь и Литургия, которой прежде никогда у себя не видали, что, когда после Патрикия, поселился у них поп Иосиф и устроил в доме своем церковь, отделив алтарь полотняным иконостасом, многие взволновались. «Какой это поп», вопияли они, «и куда он годится? Уже сам причастие делает и хочет тем людей причащать! У нас батюшка отец Патрикий, всегда бывало старинным приобщал». Иосиф принужден был оставить служение Литургии, чтобы не лишиться милости народной. В слободе Злынской, где старики отправляли службу по одному только часослову и псалтири, нашелся ревнитель, который приобрел в Москве старопечатный октоих на 8 гласов, но как только начали по оному петь первый ирмос: «колесницегонителя Фараона» опять поднялся шум: «что это за книга? это по новой вере»! Напрасно старался уверить их хозяин книги, что служба идет по-старинному: «что за старина?», кричали опять, «Что в ней за колесы да Фараон написаны? в печь ее да сжечь»! Так разумели они то, о чем препирались с Церковью¹⁰⁷.

Даже когда перевезли с Ветки брусяную церковь Покровского монастыря, не радовались ей Стародубовские жители, а только говорили: «на что нам церковь? Разве только на беду! Ведь мы от церкви-то из России бежали!» однако мало-помалу ознакомились они с церковью и даже, под влиянием беглых попов, соорудили у себя много церквей и часовен по слободам. Они все состояли под ведением одной волостной конторы, куда определялся от Сената управитель, а от слобод назначался бурмистр. Климовский посад сделался средоточием прочих, подле него в лесу устроили новый Покровский монастырь, где поп Михаил, родом из калмыков, первенствовал перед другими беглыми попами, которых много тут собралось, когда прекратилось их укрывательство на Ветке. До ста чернецов находилось в монастыре, при двух церквах, и более 50 бельцов. Невдалеке устроился и женский монастырь, во имя Казанской иконы Богоматери, старанием того же Михаила. В течении десяти лет собралось там до 500 монахинь всякого звания, наиболее из Донских казачек и простых крестьянок. Всех без разбора свободною рукою, за деньги, постригал Калмык и не обращал внимания на нечистую жизнь сестер. Одним словом, все, что было на Ветке, повторилось и в слободах, а между тем до 40 мнимых схимниц жило на свободе в распущенной обители.

В Климовском посаде, при двух монастырях, считалось придельных 6 церквей, 4 в Зыбковском, 5-ть в Клинцовском, из коих 2 в пустыни Никольской, всех же церквей с придельными в различных посадах было до 17-ти, – так разрослась, в исходе минувшего столетия, поповщина в слободах Черниговских. Там поселилась и беспоповщина, с различными своими толками, привлеченная выгодами житейскими промышленных слобожан, и устроила два своих монастыря, мужеский и женский, где отправляли службы простые люди и даже женщины, кроме тех часовен, которые принадлежали поповщине и диаконовщине. Между тем из Стародуба, как некогда из Ветки, продолжали сманивать по всему государству беглых попов, разумеется нетрезвых или виновных против своего духовного начальства, для восполнения недостатка в благословенном священстве, и как жалка всегда участь сих беглецов, которые делаются рабами своих прихожан! Паства учит пастырей, с таким горьким словом: «вы делайте по-нашему, как мы велим, ведь не мы к вам, а вы нам приходите».

Меняли же их по прихоти, при малейшем неудовольствии, и если в какой слободе поп не нравился, то его, как невольника продавали в другой приход, рублей за сто или больше, смотря потому что было на него издержано, когда сманивали. Впрочем, какой бы священник к ним ни бежал, хотя и лишенный священства, лишь бы приносил с собою ставленную грамоту, всегда находил себе место в слободах, потому что его разрешали, говоря: «он нам принес прощенье, так и его Бог простит». Можно посему судить о степени уважения, каким они пользовались у своих духовных чад¹⁰⁸.

Долголетнее, славное царствование Императрицы Екатерины, замечательно еще и в отношении расколов тем, что при ревностном содействии старейших и мудрых Архипастырей, каковы были Митрополиты Гавриил и Платон, пробудилось обратное движение в самом сердце раскола: как пшеница от плевелов, отделилась лучшая его часть, благонамеренно искавшая союза с Церковью, закосневшие же в упорстве показали напротив того на опыте, что не древнее православие, как они хвалятся, а совершенно иные житейские цели были виною их самовольного отчуждения от Церкви. Сосредоточение обеих ветвей раскола, поповщины и беспоповщины в Москве, неосторожно допущенное после морового поветрия 1771 года, доныне обличает сию неприязненную его сторону, но с другой стороны, Церковь единоверческая, возникшая из среды самих отпадших, свидетельствует, что если бы всегда следовали они гласу совести, то не могли бы долее оставаться в душегубительном разрыве с Православием. – Много способствовало к началу сего единоверия и то важное обстоятельство, что при распространении пределов империи, все различные общества раскола, основавшиеся на рубеже её и действовавшие на внутренность государства, необходимо должны были подчиниться гражданским законам или рассеяться.

Небольшая книга, изданная в 1765 году преосвященным Платоном, который был еще в то время архимандритом и законоучителем Цесаревича Наследника престола, принесла обильный плод, послужив к обращению благонамеренных, потому что они почувствовали всю силу пастырского увещания к утверждению истины и любви Евангельской. Прежние творения Святителей наших, направленные против раскола, обширностью своею и учеными изысканиями, не могли быть для всех доступны, и лжеучители старались заглушить их благодетельное действие, своими притязательными словопрениями. Напротив того, краткое простое слово Платона, написанное в самом умеренном духе, легко проникало в сердце людей, прямо искавших истины.

В предисловии он уже ясно обозначает благотворную цель своего увещания, напоминая труды пастырей Церкви, о примирении с нею уклонившихся в раскол, и благодетельные меры правительства, которое неоднократно вызывало, снисходительными манифестами, беглецов и отступников возвратиться в лоно Отечества и Православия, обещая им многие льготы. Но к великому огорчению своему, говорит Платон, Её Императорское Величество видит, что некоторые, нечувственного сердца люди, употребляют во зло её милосердие и вместо того, чтобы почесть сие за спасительный случай к своему исправлению, слепо следуют своеволию. Многие бежали в раскол, как бы в растворенные двери, и не исправляя своих заблуждений, начали в оных утверждаться. В нынешнем 1765 году, в июне месяце, некоторые развращенные духом, ворвавшись в Новгородский Зеленецкий монастырь, выгнали монашествующих, святые книги с Божия престола пожгли, честные иконы поломали и других много наделали своевольных бесчинств, а сверх того, хотя к их увещанию особенные люди посланы были, они самовольно сожглись. Нельзя довольно изобразить скольким соболезнованием подвигнуто было благочестивое Её Величества сердце. Сего ради, еще удерживая праведный свой гнев, повелела сочинить особенное к сим заблудшим увещание, как мать, напоминая им долг совести, чтобы пренебрегшие оный не подпали справедливой строгости законов¹⁰⁹.

Самое увещание писано, от лица Православно-кафолической Восточной Христовой Церкви, бывшим своим чадом, ныне же немоществующим недугом раскола, с сердечною скорбью, что те, которых породила она духовно в купели крещения, воспитала млеком слова Божия, укрепляла священными тайнами в союзе любви и согревала в своих объятиях, с попечением благоутробной матери, мало думают о своем исправлении, отвергая все её спасительные увещания. Нельзя довольно изобразить скорбь её, а потому хотела она себя утешить надеждою, что, хотя сим новым увещанием воспользуются и придут в чувство, а ежели, чего не дай Бог, останутся в своем упорстве, то по крайней мере не безответною останется за них Церковь пред нелицемерным Судиею. Мудрый Платон напоминает, от самого просвещения земли Русской, как была она крепка, единственно своею верою, и с нею прошла безбедно бурные времена ига Татарского и нашествия Ляхов. Когда же умиротворилось Отечество наше, под державною сенью благословенного дома Романовых, тогда древний враг человеческого рода, позавидовав нашему благополучию, возмутил согласие, посеяв свои плевелы между пшеницею, и что всего скорбнее, раскол родился из того, в чем Церковь надеялась получить великое добро для общего спасения.

Вы, продолжает он, прямо обращаясь к отступникам, называющие себя староверами, почитаете то за главную причину раздора, что будто старые книги совсем изменены, а новые введены и с ними переменена старая вера, и что мнимая сия перемена началась при Патриархе Никоне, а не прежде. Мы же, без всякого пристрастия, призывая свидетелем Бога на свою душу, обстоятельно рассмотрим, когда и для чего началось сие книжное исправление и изменилась ли чрез то вера? – Вслед затем он вкратце излагает, историческим порядком, начало просвещения Славян, Св. Кириллом и Мефодием, и первый перевод священных книг, крещение Руси и начатки нашего духового образования, первое исправление книг преподобным Максимом Греком и необходимость оного, которое сознавали Стоглав и первые пять Патриархов, особенно святейший Иосиф, который в предисловии изданного им Апостола просил: «по совету соборныя Церкви исправить недоконченное или погрешенное в разуме»; и, наконец, соборное окончательное исправление при Патриархе Никоне, с благословения Восточных Патриархов, по тщательном сличении новопечатных книг с древними рукописями греческими и славянскими, одним словом все, что пространно изложено в начале сей моей книги.

То достойно внимания, замечает Платон, что, когда начали рассматривать старописанные книги, увидели, что древние греческие с ветхими славянскими во всем согласны, а только нашли в новых Московских печатных некоторые с ними несходства и для того их исправили против древних. Но сие похвальное дело соблазнило немощную братию, из простого народа и мало просвещённых из духовного чина; послышав в новопечатных книгах некоторые слова, несходные с старопечатными, подумали бедные, что будто и самая сила их изменилась. Заблуждение извинительно, но не упорство. Должно бы им раззудить, что благочестивый Государь и весь духовный Собор Российской Церкви, и даже благоверные бояре и все православные люди сего бы не приняли, но противники, ради своего упорства, сами себя отлучили от Св. Церкви. Обыкновенно случается, что если кто какую-либо болезнь оставит сначала без исцеления, она час от часу усиливается, и становится наконец неисцелимою. – Тоже случилось и с нашими мнимыми староверами, которые по упорству начали и другие вещи находить соблазнительными и суетно толковать о сложении перстов, четвероконечном кресте, семи просфорах и других многих предметах, а так как в неправости согласие быть не может, то из сего раздора произошли новые толки, как то: поповщина, беспоповщина, диаконовщина, перекрещивании и прочие многочисленные, согласные между собою только в непокорности Церкви Христовой.

И так отсюда родился великий раскол: многие, пресыщенные толками, оставляют свои дома и детей, и святые храмы, и бегут в леса и подземелья, не имея ни Божией церкви, ни пастырей, ни Тайн, умирают без покаяния и св. Причащения и, чего нельзя без слез и помянуть, самовольно сожигаются, и думают заблужденные, будто они самоубийством получат от Бога венец мученичества! Могла ли Христова Церковь помыслить, что такая язва приключится ей от собственных её чад? – Одной веры питомцы, одного государства жители, поносят братьев своих и ненавидят! Скажите вы, именующие себя староверами: за что вы от нас отлучаетесь? – Вы в единого Бога, во Святой Троице слав имаго, веруете так, как и мы! Вы Спасителя мира, Господа нашего Иисуса Христа, исповедуете так, как и мы! Вы Священное Евангелие и Св. Вселенские Соборы и поместные за правило веры почитаете так, как и мы! Вы ожидаете воскресения мертвых, награждения благим и наказания злым так, как и мы! А в сих членах содержится вся сила веры, вся Божественная вера утверждается любовью и благими делами. За чем же нас оставляете и нарушаете вечный Евангельский завет и союз единомыслия?

На сие вы отвечаете: от того, что не по старым книгам служите, что не так слагаете персты в изображение креста, что принимаете четвероконечный крест, служите не на семи просфорах, крестите и венчаете, не ходя по солнцу. – По мнению вашему сии суть главнейшие у нас погрешности, и вы их почитаете столь великими, что для них оставляете Церковь, не приобщаетесь Св. Тайн и отлучаетесь от нас, хотя в самой вере с нами согласны! Разберем кротко, с чистою совестью, сии погрешности, которыми вы нас порицаете: подлинно ли мы с вами в том не согласны и следовало ли вам за то от Церкви отделяться?

Действительно, мудрый Платон входит в совестливый разбор сих мнимых различий, а что он говорил искренно, в том свидетельствует чрезвычайный успех его слова на послушавших гласа своей совести. Он начинает с новоисправленных книг и говорит: подлинно они были бы испорчены, если бы в них переменена была самая сила, и приводит некоторые примеры. Если бы в старых было написано: «Бог спасения всем хощет», а в новых: «не всем»; если бы в старых было: «Сын Божий равен Отцу и Духу», а в новых: «не равен»; в старых: «воскресение мертвых будет», а в новых: «не будет»! – тогда бы действительно книги были испорчены.

Но если бы в старых было написано: «Господи помилуй»! а в новых: «Боже или Владыко помилуй»! в старых было бы: Сын Божий равен Отцу п Духу» а в новых: «он есть Бог яко же Отец и Св. Дух»! – то нельзя бы сказать, что книги испорчены; ибо иными словами в них выражена та же сила. Тоже должно сказать и о наших, ибо в старых было читано: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас»! А в новых печатается так же, и еще в некоторых случаях: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас»! Не одна ли сила в словах: ибо Сын Божий есть вместе истинный Бог, следственно можно читать то и другое. В старых было читано: «Богородице Дево, радуйся обрадованная Марие», а в новых «благодатная», что имеет одинаковую силу, ибо Пресвятая Богородица исполнена радости и благодати. По старым книгам Херувимскую пели: «Трисвятую песнь приносяще», а ныне «припевающе». Не то же ли? ибо кто поет песнь, тот ее и приносит, и наоборот. В старых «и во веки веком», а в новых «во веки веков». В некоторых старых, но не во всех, было читано аллилуйя дважды, а в третий раз слава тебе Боже: в новых же печатается аллилуйя трижды и слава тебе Боже. Здесь хотя в словах разность, но ее нет в силе их, ибо и те, и другие прославляют Св. Троицу, а прибавление «слава тебе Боже» после тройного аллилуйя, знаменует, что в Троице едино Божество. В Символе веры, по некоторым только старым спискам: «его же царствию несть конца», а в новых положено «не будет конца», и в сих словах совершенное согласие, ибо несть и не будет конца Христову царствию. Но в новых книгах исключено вкравшееся, в некоторые списки старых, прибавленное слово истинного, в исповедании о Духе Святом, Господе животворящем, ибо не дерзнули Отцы Собора, исправлявшие книги, приложить к Символу то, чего не обретается в древнейших подлинниках греческих. Однако сим исключением слова истинного, не нарушена сила догмата, ибо кто верует, что Дух Святой есть Господь животворящий, не может не веровать, что он есть и истинный.

В старых книгах было писано, хотя и не во всех, имя Искупителя вашего такою титлою Ис., а в новых печатается Иис., и тех слов сила одна, ибо и то и другое означает Спасителя, и напрасно спорить об одной букве, если согласно веруем в одного Спасителя. Много бы можно привести и других примеров во свидетельство истины.

Вы скажете, может быть, что в священных правилах написано: «аще кто прибавит или убавит, да будет проклят». И мы почитаем сие правило, но должно его разуметь: проклятию подлежит тот, кто сделает прибавление или убавление в догмате веры, а не исправление в словах, не касающееся силы веры. Так напр. злочестивый Арий не принимал Господа Иисуса Христа за истинного Бога, и тем нарушил силу веры, а не одно слово, и за сие предан проклятию; подобно сему и прочие еретики, отринутые Церковью; а которые что-либо прибавляли или убавляли, ради исправления, тех она похвалила. Известно, что литургию Св. Апостола Иакова сократил Св. Василий Великий, а Василиеву Св. Златоуст, однако сих великих мужей Церковь поставила в числе своих святых. И Символа веры, какой ныне читается в церкви, до Вселенских Соборов в настоящем составе не было, но с тех пор как его предали Церкви святые Вселенские, первый и второй Соборы, она на этом символе утверждается. Благочестивый Император Иустиниан внес, в божественную службу литургии, оный стих: «Единородный Сыне и Слове Божий...-» и, однако, за сие похвален; да и все прочие церковные песнопения, каноны, трипеснецы, тропари, кондаки, постепенно в Церковь взошли, ибо они сочинены были иные Св. Дамаскином, другие Космою и Феофаном, или Патриархами Германом, Анатолием и Львом премудрым царем, около осьми сот лет и тысячи после Рождества Христова. Однако никто не осудил их великих творцов, но еще вечными ублажает хвалами, ибо не тот осуждается, кто прибавляет или убавляет слова, но силу догмата, а в новоисправленных книгах изменение в одних лишь словах, сила же нигде не повреждена, и потому исправление достойно не осуждения, а благословения.

Может быть еще скажете: если так, то зачем было и изменять? – На сие уже прежде было ответствовано, что в некоторых старых книгах были описи неискусных переписчиков, иногда противно разуму и несходно с греческими подлинниками, и потому надобно было для единомыслия всей Православной Церкви, чтобы не только в силе, но и в самых словах не было разности. Еще говорите, что по старым книгам у нас на Руси многие Св. чудотворцы просияли и служили. На сие легко отвечать тому, кто знает, в чем состоит истинное спасение Христианина, ибо царствие Божие не в словеси, но в силе, по учению Св. Апостола Павла; и чудотворцы спаслись не за старые книги, по за истинную веру и смирение, с каким исполняли заповеди Божии пребывая в союзе с Церковью. В древности же бывали и такие, которые хотя и по старым книгам служили, но без веры беззаконно жили и душу свою погубили. Тоже можно сказать и о новоисправленных книгах: если кто имеет истинную веру и заповеди соблюдает, тот и по ним служа угодит Богу, а кто не радит о вере и живет нечестиво, то по каким книгам ни читает, старым или новым, не избежит осуждения. Итак, рассудите сами о сем без жестокости и престаньте от упорства вашего, ибо не будете судимы за старость или новость книг, а спасетесь только по свидетельству непорочной совести.

От старых книг переходит Платон к сложению перстному и столь же мудро о нем рассуждает, показывая на деле, что в этом нет разности, достойном разрыва. Вас соблазняет, говорит он, что мы не те слагаем персты, которые вы слагаете, но из церковной истории узнать можно только, что еще во времена апостольские изображали на себе крестное знамение, а какие для сего персты слагали, нигде не упоминается. Итак, дабы доведаться, которое перстосложение истиннее, надобно знать, какое из них согласно с верою? Ибо вера содержится в уме, а не в пальцах. Пальцы же, как их ни сложи, все останутся пальцами. Если спросят вас: для чего вы слагаете три перста, большой с двумя последними? – вы отвечаете: мы тем изображаем Св. Троицу, а что изображаете двумя остальными перстами, указательным и средним? – вы отвечаете опять: два во Христе естества, божеское и человеческое. Теперь вы нас спросите в свою очередь, что вы изображаете тремя соединенными перстами, большим указательным и средним? – и мы тотчас вам отвечаем: Св. Троицу, а что оставшимися двумя последними? – опять отвечаем: две во Христе природы. И так есть ли между нами и вами какое-либо в этом несогласие? – никакого. Будем ли же мы за пальцы спорить, если согласно веруем во Св. Троицу? – да не будет!

Но какая же Св. Троица в щепоти? спрашиваете вы, называя так перстосложение наше, хотя и неприличным образом. Подлинно, Св. Троица обитает не в пальцах, но в уме и в сердце; а только ум наш, чрез сложение перстов, ее изображает, подобно, как и у вас. Но может быть вы спросите: если не в том сила, как персты слагать, так зачем было вводить прежде не всеми употребляемое триперстное сложение? На сие ответствуем: для того, чтобы, в обычаях церковных, не иметь несходства с греческою Православной Церковью, от которой приняли мы как веру, так и все предания, тем паче, что прежде и мы все так крестились. Многие же из духовного высшего чина, приезжавшие из Греции, и Святейшие Патриархи осуждали нас, что, будучи с ними во всем согласны, разнствуем только в перстосложении. И можно ли было подумать, что от сего возникнет такой разрыв, и чтобы согласные в вере стали спорить о пальцах! Если же сомневаетесь, правильно ли перстосложение в самой Греции? то во свидетельство правоты да послужит то обстоятельство, что греки рассеяны по всей вселенной, а не в одной земле своей, и если бы повреждение было на их островах, собственно греческих, то могло ли бы остаться цело в Палестине и Египте, и у болгар, молдаван и прочих единоверцев наших, крестящихся триперстным знамением?

И так перестаньте волноваться за малую вещь, ибо это одно упорство, чтобы в вере о Св. Троице будучи согласными, спорить за пальцы. Осудит вас сама Св. Троица, что вы, стоя за пальцы, нарушаете любовь, а любовь для неё приятнее, нежели сложение перстов всех рук, сколько их ни есть на свете. Не о том много спорьте: как разделенные персты соединять? а более о том думайте: как бы разделённые от Церкви души соединить во едино стадо, под правительство единого Пастыря Иисуса Христа.

Но вы еще не успокаиваетесь и вопиете: для чего мы принимаем крест с четырьмя концами, который вы называете крыжом Латинским? А по-вашему надобно почитать один лишь крест осьмиконечный. Мы же лобызаем и сей крест, ради распятого на нем Господа, и для того вы везде встречаете его во всех наших храмах. Однако нельзя по совести сказать, чтобы и четвероконечный не был также крестом, ибо из самого Евангелия видно, что он таким называется. Когда Св. Матфей говорит, что «Симону Киринейскому задеша понести крест Его» т. е. Христов (Мф.27:32), а Св. Иоанн, что «Иисус, нося крест Свой, изыде на глаголемое лобное место» (Ин.19:17), то еще не был тогда он осьмиконечным, ибо по собственному вашему сознанию, в состав осьмиконечного креста принадлежит и титло, которое Палат уже после положил на крест, однако, вы видите сами, что и прежде положения сей титлы, Евангелисты уже называют крест сей Христовым.

Вы сами это внутренне чувствуете и только одно упорство не позволяет вам в том откровенно сознаться. Если сказать вам: перекреститесь, разве вы не изобразите на себе святой крест четырьмя концами вместо осьми, на челе, персях и обоих плечах? Вот четыре конца крестного знамения! Если же четвероконечный крест не есть истинный, то неужели вы креститесь сами не истинным крестом! иначе для чего и креститься? – Однако вы дерзаете называть его даже печатью антихриста! О злое упорство, до чего ты доводишь сердца непокорные! Крест четвероконечный есть, по-вашему, печать антихриста и, однако, сею печатью, во имя Христово, вы сами себя знаменуете! Прости им, Владыко Христе, такое хуление и, светом твоей благодати, озари сердца их! – Пусть вспомнят они, что при совершении каждого таинства, при освящении купели для крещения, и св. даров для приобщения, как во дни великих чудотворцев, так и ныне, не иначе как сим четвероконечным крестом, благословляли и благословляют иереи, и если разобрать все старые ризы и сосуды, то повсюду явится знамение сего креста. Престанем говорить о концах его, рассудим лучше, для чего Христиане почитают святой Крест? Не ради ли Распятого на нем за нас? Ибо до того времени крестное древо почиталось за бесчестное, как написано в законе: «проклят всяк висяй на древе».

Итак, спросим вас, для чего почитаете вы осьмиконечный крест? – скажете, для того, что на нем распят за нас Искупитель. Спросите и вы нас: для чего почитаете осьмиконечный и четвероконечный крест? – ответим также: ради Христа, распятого за нас! Так в чем же мы не согласны? В одних концах! Но крест почитается ради самого Господа, в которого согласно веруем и заслугами его на кресте спастись уповаем. – Отдалите всякое упорство, почтите истину и молите Духа Святого, да склонит он сердца ваши к любви и согласию.

Еще одного вопроса касается благоразумный увещатель, семи просфор, о которых состязаются отделившиеся от Церкви, и старается вразумить их доводами ясными и простыми. Всякий Христианин ведает, говорит он, что сам Господь наш Иисус Христос есть установитель Св. Причастия и совершил Тайную сию Вечерю с учениками своими, не над многими хлебами или просфорами, а над одним хлебом или просфорою (которая по-гречески означает приношение), о чем согласно пишут все Евангелисты и Апостол Павел свидетельствует: «яко един хлеб, едино тело есмы мнози, и вси от единого хлеба причащаются» (1Кор.10:17). Сему и Церковь последует доныне, ибо пять или семь принять просфор, однако, служба Божия совершается над одною просфорою, что называется агнцем, и от него единого только все приобщаются, от прочих же просфор, из коих только вынимаются части, приобщаться нельзя, ни по новым, ни по старым книгам, а в службе преждеосвященной и совсем нет никаких просфор, кроме агнца, но тайна приобщения совершается. После того он объясняет исторически, каким образом вошло в обыкновение приносить каждому Христианину просфоры свои для Божественной службы, без определённого их числа, и, как в последствии, при оскудении сего усердия частного, Церковь определила необходимое число просфор для Литургии, поставляя их уже от себя, как это явствует из древнейшего предания Церкви греческой, хотя и не было никакого запрещения приносить и больше просфор, за здравие живых и упокой усопших.

Весьма благоразумно замечает Преосвященный, что не в том настоит нужда, дабы за каждого была особенная просфора, но, чтобы поминание о благочестивом царе и духовном пастырстве не было оставлено, что и совершается ежедневно в Православной Церкви. Ежели бы надобно было, чтобы сверх общей просфоры о спасении всех православных, были еще особые просфоры за царя и Патриарха, что и составило бы семеричное число их, то кольми паче необходимо особенную за святого Предтечу, особую за святых Пророков, особую за святых Апостолов, особенные и за прочих великих Святых. Но так как ни по каким древним книгам сего не положено, но за всех Святых приносится единая просфора, то достаточно единой и за всех православных Христиан.

Подумайте лучше, для чего Господь наш уставил сию Тайну? – Не для того ли, чтобы мы, питаясь его телом и кровью, связаны были единым духом любви и согласия? а вы сей божественный союз разрываете. Христос собирает, вы расточаетесь, Христос врачует, вы же не приемлете дражайшее врачевство. Или думаете, что премилосердый Спаситель нашу веру отвергнет за то только, что у нас на жертвеннике пять, а не семь просфор? Поистине, приятнее ему наша любовь и согласие, нежели сто и тысяча просфор без любви. Посмотрите, до какого бедного состояния вы себя довели: ревнуя по семи просфорах, вы и одной не имеете, и потому остаетесь без св. Причастия, без небесной пищи и подкрепления духовного, но святая Церковь молит своего Спасителя, дабы Он просветил внутренние ваши очи. Сим кончим рассуждение о главных разногласиях, хотя и мнимых, которыми нас упрекаете. Скажем и о некоторых других предметах, которые вам кажутся соблазнительными, для успокоения вашей совести.

Смущает вас, что при крещении и венчании ходят у нас не по солнцу, около купели или аналоя, а против солнца. На это бы и не следовало отвечать, ибо кто столь мало рассудителен, чтобы сие хождение вокруг почитать за великую тайну. Христос приказал креститься во имя Отца и Сына и Св. Духа, а о хождении по солнцу или против, ничего не сказал. Также и Апостолы, крестившие всю вселенную. Да и нельзя им было сего предписать, ибо наиболее крестили в реках и источниках, где ни по солнцу, ни против него ходить было невозможно. Да и все святые древние Отцы о том не упоминали. Надобно ходить кругом купели, или аналоя, чтобы не нарушать обыкновение церковное. Нельзя, однако, утверждать, чтобы без того не могли совершаться тайна крещения и чин венчания, так как сие хождение есть только обряд, а не самая тайна. Вы же крещеных у нас во имя Отца и Сына и Св. Духа у себя перекрещиваете, потому только что не ходят у нас слева на право! Крещение есть тайна вступления в Завет с Богом, вы же сей Вечный Завет, запечатленный Кровью Христовою, разоряете для столь маловажной причины! Очувствуйтесь и содрогнитесь от нелицемерного Судии, и не о том много думайте, справа ли налево, или слева направо около купели ходить надобно, но о том, как бы обязательство, принятое в Св. крещении, исполнить, и удостоиться, при страшном Христовом пришествии, стать на правой стране праведных, а не на левой погибающих!

После сих обрядовых вопросов, Платон не чуждается рассуждения и о внешних предметах, потому что мнимые ревнители старой веры ревнуют и по старым обычаям. Он объявляет им, что не стал бы их осуждать за такую ревность, если бы только она была по разуму, то есть, если бы защищали то, в чем действительно состоит вера, или хотя бы на чем основана польза Отечества. Мы не будем за ним следовать в его довольно пространном словопрении. Не опустим, однако, благоразумного его замечания, что до веры надлежит только то, без чего нельзя иметь веры в Бога и любви к ближнему, но какое бы платье ни носить и как бы волосы ни стричь, можно иметь усердие к Богу и никого не обижать, ибо благочестие к платью не пришито; можно и не по-русски остриженному иметь добрую душу, и в русском платье и бороде быть нечестивым, как то доказывает много пойманных душегубцев. Гнушаться же тех, которые содержат единую веру и носят различное платье безрассудно, ибо от начала Христианства различные были обычаи и одежды у Христиан, живших в разных странах вселенной.

Знаем, что есть много и других мелочей, о которых вы спросить хотите, но главнейшие уже решены, и если это вас не удовольствует, то что еще говорить о маловажных? Однако если подлинно, без всякого упорства, желаете познать истину, то можете изъяснить желание свое духовным пастырям, словесно или письменно, и мы даже просим вас, без всякого опасения, прийти к нам и предложить искренно свои сомнения. Будьте благонадежны, что на все ваши недоумения даны вам будут ясные рассуждения со всею Христианскою тихостью, а если со всем тем еще не удовлетворитесь, вы оставлены будете на волю судеб Божиих, ибо к познанию истины никого силою принудить нельзя, и дело обращения человеческого сердца есть дело самого Духа Святого.

Вы жалуетесь на гонения, что вам не дают собираться на службу Божию и посылают команды, дабы вас рассеять, но это не истинно. Не для того посылают команды, чтобы вас за веру мучить, а для того, что вы, убегая в леса, даней не платите и царской службы не служите, оставляя дома свои и землю и родных, и вас хотят возвратить к общему порядку всех верноподданных. Притом многие бывают по дорогам разбои, и беглые скрываются в лесах, как и в нынешнем году (1761) оказалось, что некоторые веры вашей сообщники ворвались в Новгородский Зеленецкий монастырь, поругали в нем святыню и сами сожглись. И то достойно внимания, что главный сего дела зачинщик, хотя в числе прочих сжег и родную сестру свою и мать, ради мнимого благочестия, однако сам не бросился в огонь, и когда допрашиван был, почему с прочими не сгорел? – отвечал только: «согрешил окаянный»! Вот каким вы последуете обольстителям и в мучении оканчиваете жизнь, но ни за Христа, ни за веру! Напрасно оскорбляетесь и тем, что вас зовут раскольниками. Не вы ли сами повсюду ругаете нас и смущаете совесть простого народа? И те из вас, которые не бегут в леса, но остаются посреди нас, гнушаются нами, как татарами, чуждаясь всякого общения в пище, разбивая сосуды, в которых мы пили, как оскверненные, вымывая и выскребая места, где мы сидели. Такое ожесточение ваше есть настоящая причина, что вы называетесь раскольниками, т. е. отделившимися от общества. Бросьте сей ненавистный дух, и стропотное изгладится! – Вспомните слова Апостола Павла, вы, столько опирающиеся на старые обряды и обычаи: «аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любви же не имам, бых яко медь звенящи или кимвал бряцаяй; и аще раздам вся имения моя и аще предам тело мое во еже сжещи е, любве же не имам, никакая польза ми есть» (1Кор.13:1,3). Если бы вы сохраняли такое учение Апостольское, не стали бы столь жестоко отлучаться от Церкви и ненавидеть Христиан за то только, что некоторое находите несходство, не в догматах веры, но в обычаях, обрядах и словах!

«Чадца моя, ими же», по слову апостольскому «паки болезную, дóндеже вообразится в вас Христос», «течасте добре, кто вам возбрани непокорятися истине»? (Гал.4:19;5:7). Дети мои заблуждающиеся, презрите ли и еще сей глас, сладчайший глас призывающей вас Церкви? – доколе будете привязаны к прелестям своих толков? – Мы вас призываем к единой, святой, Соборной и Апостольской Церкви, а вы прельщаете простых людей идти к вашим толкам. Но скажите, к которому из них пристать? – всякий толк говорит, что в нем содержится Церковь, и один проклинает другой. Если пристать к поповщине, будет нас проклинать беспоповщина, и наоборот, если к перекрещивающимся, будут проклинать неперекрещнванцы. И к какому бы толку ни пристали, не избежим проклятия от других. Видите ваши заблуждения и постыдитесь, вы призываете к разным толкам, а мы, или паче Дух Святой, призывает вас к единой Православной Церкви, которая есть столп и утверждение истины. И что препятствует вам на сие небесное призвание согласиться? – пусть только каждый из вас сам в себе скажет: «милосердый Владыко! доколе буду действиям благодати Твоей сопротивляться? Готово сердце мое, готово! Аз раб твой и сын рабыни Твоей! Причти меня к избранному твоему стаду и от козней диавольских покрой меня, под крылами святой твоей Православной Церкви»! Сими словами совершилось бы все дело спасительного обращения вашего и коликой радости исполнили бы вы и нас и всю землю!

На конце же сего увещания приложен был и самый чин церковный, как принимать приходящих из раскола в соединение с православною Церковью, вместе с молитвою о соединении.

Не вдруг, однако, принесло спасительные плоды свои пастырское увещание Митрополита Платона. Они оказались только в последствии, чрез несколько лет, а между тем бедственный случай водворил в Москве обе ветви раскола, поповщину и беспоповщину, на основаниях, которые сначала казались благовидными¹¹⁰. В 1771-м году проникло в Москву страшное моровое поветрие и свирепствовало с такою силою, что от всеобщего уныния произошли общественные беспорядки. Когда еще не так сильна была язва, правительство принимало возможные меры для учреждения больниц и карантинов, в разных частях города. Этим воспользовались жители отдаленных предместий, принадлежавшие к расколу, и предложили со своей стороны, устроить близ Преображенской и Рогожской заставы, собственные больницы для заболевавших из их общества, и посреди общего смятения не было обращено довольно внимания на всю хитрость их предложения.

Так как они просили под видом усердия к отечеству и любви к ближнему, а между тем все новоустроенные казенные, карантины наполнены были зараженными, то и позволено было Федосеевской секте устроить для себя карантинный дом с кладбищем, у земляного вала, при речке Хапиловке, в селе Преображенском, на собственном иждивении, а поповщине, в то же время и на тех же условиях, в Рогожской ямской слободе. – Однако бдительный пастырь, Архиепископ Московский Амвросий, оказавший ревность свою к Церкви, обновлением обители Нового Иерусалима, как только услышал о таких замыслах, решился воспротивиться предприятию, от которого предвидел горькие последствия, но за то, по словам протоиерея Охтинскаго, Андрея Иоаннова, поднесена была ему, от Федосеевских рук, смертная чаша, которую, как всякий знает, испил невинный страдалец¹¹¹. Они воспользовались неудовольствием народным за то, что Святитель велел снять в городе, с Варварских ворот, икону Богоматери, при которой было чрезвычайное сходбище, опасное во время морового поветрия. Раздраженная чернь устремилась в Донскую обитель, куда удалился преосвященный Амвросий, и проникла в самую церковь, повсюду отыскивая свою жертву. Архиепископ скрылся на верхние хоры за иконостасом, но один мальчик увидел край его одежды и неистовые дерзнули совлечь пастыря с вершины хор. В самой церкви совершилось бы злодеяние, если бы иноки не убедили их не проливать невинной крови, во святыне храма. Страдальца извлекли из южных врат обители и побили камнями, как будто в удовлетворение злобе народной, но собственно по частной вражде к нему отступников Церкви. Главным двигателем был Московский купец Петр Юршев, толка поповского, получивший в последствии достойное наказание, а первый из убийц, который поднял руку на Святителя, был Федосеевской секты Иван Дмитриев. Так совершилось преступление, неслыханное в летописях Церкви Российской, которая всегда была исполнена уважения и любви к своим Архипастырям, и таковы были действователи сего ужасного злодеяния.

Не более 20-ти дворов Федосеевцев находилось в Москве, при основании их богадельни. Секта Поморская была многолюднее и значительнее в столице, но первые имели случай быть долго под руководством искусного человека, который дал им преимущество над всеми другими толками, принадлежавшими беспоповщине. Это был московский купец Илья Алексеев Кавылин, который имел свою усадьбу на Хапиловском пруде, где перекрещивались Федосеевцы, и большие кирпичные заводы в окрестностях столицы. Он поставлял кирпич в Москву на многие постройки, чрез что вошел в обширное знакомство с людьми почетными. Товарищем его был также богатый купец, Федор Зенков, который завел первые суконные Фабрики в Москве, но он далеко не пользовался влиянием Кавылина, хотя и помогал ему денежными средствами. Оба чрез посредство своих связей, исходатайствовали дозволение устроить у себя карантин с кладбищем и немедленно приступили к делу. Приобретя в наймы землю у крестьян соседнего села Черкизова, поставили они свою заставу, дабы никто не миновал их шалашей по Владимирской и другим ближайшим дорогам под тем предлогом, чтобы бежавшие из столицы не распространяли заразы но окрестностям¹¹².

Тут истощаемы были все возможные средства для совращения приходивших, волею или неволею, под их кровы. Распустили молву, что в их карантине лучше содержание нежели в казенных, и старались действительно пропитывать голодных и успокаивать болящих, хотя сообщение с чумными умножало заразу и цель карантина была утрачена, но они стремились совсем к иной цели. Многочисленные кадки расставлены были во всех шалашах и, обуреваемых страхом смерти, убеждали перекрещиваться новые их наставники, обещая за то Царство Небесное. Некоторые соглашались добровольно, других погружали в воду уже при последнем издыхании, чтобы только умножить число имен в своем согласии, а между тем и не безмездно радели о их успокоении. В час смертный перекрещеванцы жертвовали всем имуществом своим благодетелям, а некоторых даже и не спрашивали о согласии, и сто лошадей, которых содержал Кавылин, для перевозки кирпича, употреблены были, при остановившихся работах, на другое занятие: доверенные извозчики его толка ездили по опустевшим улицам столицы, в оставленные дома новых приверженцев раскола, и возами забирали в них все имущество умерших или даже еще живых в шалашах Федосеевских. Таким образом, в короткое время чрезвычайным богатством наполнились кладовые Зенкова и Кавылина.

С уменьшением заразы и умножением прихожан, начали помышлять о устройстве обители из бывшего карантина, и общим согласием, избран был настоятелем Кавылин. Шалаши заменены деревянными избами и опустевшие дома столицы послужили для материалов. Их ломали беспрепятственно и перевозили на приобретенную землю, теми же лошадьми Кавылина, которые вначале свозили к нему имущества; – в короткое время соорудилась пространная обитель беспоповщины, на одном из концов пространной столицы, для новой общины Федосеевской, о которой не было и слуха до морового поветрия. Настоятель обращал собранную им богатую утварь в слитки серебра, и расходовал их для устройства общины. Прежде всего он озаботился постройкой харчевых палат или трапезы, со всеми её принадлежностями, дабы верный кусок хлеба привлекал всегда новых прихожан. Потом занялся сооружением обширной молельни, с двумя клиросами, которую украсил древними иконами. Многие из них найдены были в опустевших домах его приверженцев, но самые замечательные приобретены не весьма чистыми средствами из бывшей церкви Св. Анастасии, что на Неглинной, близ которой имел свои погреба Кавылин, и он распустил молву, будто бы иконы сии приобретены были из Успенского собора. Женская половина молельни отделена была стеклянными дверьми от мужской, а для вновь приходящих устроили особые места с боков, откуда бы могли, не сообщаясь ни с кем, видеть всю службу и слышать суетное толкование наставников, о кончине мира и скором будто бы пришествии антихриста, которым смущали сердца неопытных¹¹³.

Желая придать общине своей вид монастырский, Кавылин самовольно переименовал ее монастырем, строго запретив называть иначе, и озаботился дать некоторый внешний порядок людям всякого звания, дабы хотя несколько община походила на обитель. Вместо колокола повесили железную доску близ молельни и так созывали братию ежедневно к вечерне, утрени и часам, после которых пели панихиду за усопших во время морового поветрия. По окончании службы мужское отделение, в предшествии иконы, отправлялось в трапезу, при пении псалма, и наставник читал молитву с поклонами. Пища была положена монашеская и во все время обеда происходило чтение. Женщины не участвовали в общей трапезе, ни даже на молитвах, и потому возник ропот. Дабы успокоить женщин, устроили им особую молельню, в которой наставники поочередно отправляли службу, и водворили там такой же порядок, как и у мужчин. Надзор над женщинами поручен был казначею общины, Николаю Денисову, который имел дом по соседству и торговал рогатым скотом. Мужская и женская общины разделены были только стеною и составляли как бы два монастыря, один подле другого. Живущим в оных дана была и особая одежда, отличавшая их от приходивших богомольцев. Нетрезвость взыскивалась с большою строгостью, но мало было обращено внимания на другого рода беспорядки, какие возникли от смежности обеих общин и с годами умножилось число, так называемых, воспитанников, которые свободно принимались в ту и другую. Из сих воспитанников, обученных по всем правилам раскола, возникло настоящее семя Федосеевское, которое укрепило их секту, весьма слабую после морового поветрия. Тогда еще многие из числа принятых, страха ради, под сень Кавылина, хотели возвратиться в свои дома и взять обратно имущество, но хитрый наставник волею и неволею убеждал их, что однажды принесенное Богу уже не возвращается в мир и внушал женатым нечестивые понятия о греховности брачных уз посреди житейской суеты. Между тем, выгоды и свобода жизни внутри общины удерживали в ней менее совестливых и привлекали праздных. Так укрепилось мало-помалу гнездо раскола в столице.

Кроме неблагоприятных толков о Церкви Православной и её таинствах, и о скором пришествии антихриста, о котором последователи Федосеевские повсюду распространяли молву, Кавылин старался всячески отдалять своих приверженцев от общения с православными: за покупаемую на торгу пищу определил полагать по сто поклонов, и всякий сосуд открывать, для очищения молитвенного от нечистоты тех, у кого куплен. В изразцах печей провертывали дыры, дабы удобнее сходила благодать, по их мудрованию, на приготовляемую яству. Такие строгости отчуждали Федосеевцев от самих Поморян. Чужим иконам не покланялись они и принимали их только от руки своих иконописцев. Строго запрещено было ходить в общественные бани и за нарушение сего возлагалась епитимия. Хапиловский пруд, подле общины, назывался Иорданом, и в нем в ночное время перекрещивали поступавших в их согласие. Удалившись, таким образом, от истинного учения Церкви, предались они произволу своих руководителей, более озабоченных жизнью мирскою, нежели духовною¹¹⁴.

Чувствуя, однако, недостаток в более прочном уставе монастырском, древле отеческом, как они его называли, наставники новой общины Федосеевской решились, с общего приговора, не смотря на всю свою ненависть к Поморянам, искать у них сего устава, составленного знаменитым учителем Андреем Денисовым, в скиту Выгорецком. Сам Илья Кавылин, как первый сего дела зачинщик, отправился, с некоторыми отборными послушниками на всю четыредесятницу в Поморье и там тщательно осмотрел весь порядок скитский и испросил себе список с устава. Поморяне не только не отказали в том неприязненному обществу, но даже гордились, что гордые и строгие Федосеевцы, называвшие их отступниками, сами вынуждены были к ним обратиться, чтобы заимствовать от них образ жизни. Но не смотря на то, при всей благосклонности Поморян, Илья Кавылин так строго охранял себя от их общения, что никогда не разделял с ними ни молитвы, ни пищи, и даже воду из Поморского колодца не иначе доставал, как своим почерпалом. Таким странным образом перешел устав, из Поморских дебрей в новоустроенное кладбище Федосеевское и, непонятно, как согласить такое взаимное отчуждение с принятием единого устава.

Правила Поморские не могли, однако же, быть совершенно применены к общине Федосеевской, потому что Даниловские раскольники, хотя и чуждались брачного состояния, но не смотрели с таким ожесточением па вступавших в супружество. Хитрый Кавылин предвидел и то, что брак может послужить когда-либо, для его последователей, сближением с Церковью, ибо в ней должны они венчаться, и тем решительнее отвергал оный в своем согласии, как бы некую скверну, но, с тем вместе, снисходительно смотрел на распутный образ жизни своих прихожан, потому что не имел возможности требовать от всех воздержания. Он поверил свою тайную мысль одному из закоснелых наставников своего толка, Петру Фёдорову, который весьма долго проживал на Ветке и в слободах и, привлеченный молвой к новой общине Московской, предпочел в ней остаться. Сей последний предложил Кавылину принять, вместе с Поморскими, еще так называемые Ветковския правила, не поповщины, но собственно Федосеевцев, живших за границею по соседству Ветки. Постановления сии пользовались большим уважением, и совершенно применены были к быту одичавших в лесах отшельников Федосовского толка, которые их составили, с особенною строгостью, для мирян, чтобы вновь приходившие в их согласие из России не вступили как-нибудь в общение с другими толками, или с Церковью.

Петр Федоров отправился за сими правилами в слободы Черниговские и, по возвращении в Москву, встречен был с особенным торжеством за оградою общины Кавылиным со всем братством, для того чтобы придать более важности новому уставу Федосеевскому. Служили молебен и, по громогласном чтении правил, все прикладывались ко кресту, с обязательством соблюдать их. Этот самый Петр Федоров был в последствии поставлен в общине Федосеевской, собравшейся в Петербурге, наставником, на место безграмотного старика, который долго правил ею и службу отправлял без церковных книг, по одному Псалтырю¹¹⁵. Московцы, собрав у себя в часовне всех своих единомышленников, воспользовались жалобою Петербургских жителей на корысть и невежество их наставника, и потребовали их наставника к себе на суд, хотя некоторые утверждали, что он такому суду не подлежит, будучи поставлен в Петербурге, а не в Москве. Однако Московцы привели под все статьи своего приговора, соборные правила из Кормчей книги, относящиеся к Епископам и священникам, хотя сами их чуждались, и Кавылин отправился в северную столицу, чтобы силою водворить Петра Фёдорова, и чрез то подчинил своему влиянию Петербургскую общину.

С особенным искусством умел Кавылин распространять свое влияние между единомышленниками. Пользуясь расположением некоторых вельмож, которые неосторожно его принимали с радушием, не подозревая его коварства, он нарочно посещал их, в сопровождении двух или трех своих приверженцев, чтобы могли видеть, как с ним обращаются сановники. Сам он не строго соблюдал налагаемые им строгости усиленного поста и молитвы, на принадлежавших к его согласию, но никто из них не хотел сему верить. Когда же явно ему случалось нарушать строгое запрещение Ветковского устава и сообщаться с внешними на пиршествах, которые им давал из видов житейских, то последствия такого нарушения падали не на того, кто нарушал правила, но на его же простодушных последователей. Обыкновенно после такой трапезы, за которою Кавылин не воздерживался ни от какого яства или напитка, он созывал свою паству и со слезами представлял себя пред нею в виде жертвы: «вот братия, говорил он, какое тяжкое понес я испытание ради вашего блага, сообщившись с Никонианами. Помолитесь, для очищения невольного греха за вас подъятого», и он тут же налагал за себя, по несколько сот поклонов, на всю свою общину.

Кавылин, однако, не забывал и собственных выгод: он предложил выстроить, из кирпича своих заводов, за обыкновенно получаемую им цену, каменную хлебню и келарню с двухэтажною больницею, в большом размере, которая еще доселе существует. Между тем, старался устроить внутренний порядок своей часовни, выписал певчих и чтецов из Стародубовских слобод, допуская и женские голоса для полноты хора, и завел училище, где обучали уставному письму. Многих совратил он из Черкизовских крестьян, чтобы воспользоваться их землею, на которой стояла община, и укрывательством беглых умножил число своих прихожан, потому что всякого звания люди свободно у него принимались, а торговцы, нуждавшиеся в денежном пособии, могли получать у него выгодные ссуды для поддержания своей торговли: такими средствами приобрел несколько купеческих домов, принадлежавших искони к православию, которые разбогатели с помощью Кавылина и сделались в последствии опорою его общества. Однако всех своих прихожан, не только в общине, но и в частных домах, старался подчинить правилам своего устава, чтобы утвердить свое влияние чрез единство образа их жизни.

При частых своих поездках в Петербург, умел он и там привлечь к себе зажиточных подрядчиков и купцов: с общего согласия положено было, для лучшего устройства Федосеевской общины, назначить в Москве, как в средоточии, чрез каждые три года собрание главных наставников, не только из обеих столиц, но из других городов, где только находилась их секта. Имя Кавылина было известно во многих местах и в одной Москве считалось у него до 3000 прихожан, из числа коих 500 человек, обоего пола, находили себе помещение на так называемом кладбище. По его приглашению собирались настоятели различных общин из Ярославля, Суздаля, Тулы, Зимогорья, Красного Холма, Пскова и Риги, чтобы снискать его покровительство. Но Владимирцы, имевшие у себя наставником монаха, по имени Тарасия, сперва отказались прийти, однако Кавылин послал к ним своего поверенного Петра Кузьмина, чтобы уговорить их быть в согласии с обществом. Прочие же все раболепно ему повиновались. Он принимал их весьма важно, сидя на креслах и каждый из них клал пред ним по семи земных поклонов. Великолепие его часовни и порядок службы прельщали гостей, которым было внушаемо, что в Москве только они могут изучить истинные обряды и правила Христианства. Некоторым из иногородних давал он от себя наставников и певчих, которые образовались на Московском кладбище, и снабжал своим уставом, при крестном целовании, чтобы они все единодушно стояли за главную их общину, всеми средствами ей помогали и были всегда послушны её требованиям. Можно судить, до какой степени возросло влияние сего кладбища на все прочие общины, при таком деятельном настоятеле, в продолжении сорокалетнего его управления. Она сделалась средоточием Федосеевского толка и ему должны были уступить первенство Поморские общины, ибо они не могли действовать столь успешно, из глубины своих лесов, и после Андрея Денисова упало их влияние на прочие толки беспоповщины¹¹⁶.

В одно время с Федосеевцами не упустили благоприятного случая и державшиеся поповского толка, чтобы также устроить себе под скромным именем кладбища и богадельни, целый монастырь, с обширными зданиями и великолепною молельнею, в виде церкви, которая превзошла Преображенскую часовню¹¹⁷. Это было весьма естественно, потому что Илья Кавылин создал из ничего свою общину в Москве, между тем как в столице уже находилось довольно людей, приверженных к поповщине, и они имели гораздо более средств для устройства обители. Главная их часовня сооружена была во имя Покрова Богоматери, на память Ветковской церкви, потому что в начале Московцы держались согласия Стародубовских. Мы даже видим в первые 9 лет существования общины, полное собрание их старцев, соединившихся в Москве из Стародуба, Керженца и Иргиза, для разрешения одного важного для них вопроса, который возник по самочинию Московских расколоучителей. Мало-помалу их часовня, по значению и богатству своих прихожан, большею частью сословия купеческого, сделалась главою и средоточием всей поповщины, на тех же основаниях, как и Преображенская привлекла к себе беспоповщину. В краткое время собралось несколько сот жильцов, обоего пола, в кельях Рогожского кладбища, при довольном количестве беглых попов, диаконов, монахов и монахинь, так что действительно образовалась обитель, с уставом общежития, потому что до 2000 прихожан поддерживали в самой столице новую общину. Но тогда еще Московцы почитали Стародубовскую обитель своею матерью, а главного её настоятеля, Михаила Калмыка, своим отцом и наставником, потому что он один принимал всех их беглых попов.

Не могло, однако, продолжаться совершенное согласие между отпадшими от иерархического порядка Церкви, и скоро возникли произвольные толки. Первым их возбудителем был находившийся в Москве беглый священник Василий Чебоксарский, происхождения из дворовых людей, восхитивший степень наставника между своими единомышленниками¹¹⁸. При оказавшемся недостатке мира, он внушил, что можно самим изготовить и освятить оное без Архиерея, припасши для сего благовонные масти и растения, вместе с деревянным маслом, влили весь этот состав в обыкновенный самовар, присоединив к тому частицы святых мощей, и приступили к варению мнимого мира. Все бывшие на Московском кладбище беглые попы, имея во главе сего Василия, участвовали в этом действии, вопреки всем канонам, по архиерейскому чиновнику, хотя миро не может быть освящено без личного присутствия и благословения святительского. Самовар же, в котором было оно варено, без всякого внимания, продан в торговых рядах, еще с остатком прилипшей к нему благовонной масти, что возбудило общий соблазн. Молва о новом Московском мире быстро разнеслась по всем общинам поповщины. Керженские и Донские жители почти все согласились принять оное, а в других городах иные приняли, другие отвергали.

Но в Стародубовских слободах сильно вооружился против такой новизны монах Никодим и возбудил к сопротивлению старшого наставника, Михаила Калмыка. Строгим посланием обличали они Московских, которые в свою очередь столь же решительно им отвечали, что, если не хотят с ними разрыва, пусть сами к ним приезжают за новым миром. Наконец, условились с обеих сторон соединиться для совещания в Москве, чтобы в присутствии опытных посредников рассмотреть сие дело и еще другой важный вопрос: следует ли перемазывать приходящих от церкви в их согласие? Никодим оставил нам подробное описание совещаний, бывших между обществом Московским и Стародубовским, по возникшему у них несогласию, и записки его сохранились в книге протоиерея Андрея Иоанновна о расколах, которая может во многих случаях служить для раскрытия внутреннего их быта¹¹⁹.

Первое седение было ноября 1779 года, в доме Григория Федорова Ямщикова, и собралось на оное до 300 человек. По словам Никодима, в образной комнате поставлено было священное Евангелие на столе, устроенном наподобие престола, с возожжённою пред ним свечою. Ниже стоял судейский стол, еще ниже стол беседующих. За судейским сидели избранные от всего общества медиаторы, т. е. судии для правильного рассуждения о существе прения. Со стороны церковной (т. е. Михаила и Никодима) сидели Скопинский купец Ефим Денисов, от Московского же общества купец Василий Серебряников, промежду их, что весьма замечательно, допущен был Поморского согласия Василий Емельянов. При втором столе разглагольствующих был со стороны церковной инок Никодим, со стороны же Московского общества трое: Дмитрий и Егор Федоровы и Иван Семенов. И судьи, и беседующие обязаны были пред святым Евангелием, присягою, рассуждать беспристрастно, как бы на страшном судилище Христовом. Священноинок, как бы от лица Церкви, Михаил и диакон Сергий, представитель диаконовщины, сидели оба с правой стороны образа Христова, с шестью иноками их согласия, с левой же стороны представители Московской общины: зачинщик дела беглый поп Василий и с ним еще другой, Алексей, с тремя иноками. Прочие же все миряне, в качестве слушателей, сидели или стояли вокруг, в ожидании судейского определения.

Первое было предложение, рассуждать по священным правилам и деяниям церковным, дабы не уничтожить действия первых отцов (раскола). Посему и приступили сперва к рассуждению, по какому закону или писанию они действовали и может ли сие быть принято соборною церковью (т. е. обществом раскольников)?¹²⁰ Рассуждали же о повторительном крещении, которое совершалось некогда попами Стефаном и Косьмою на Ветке, над приходившими к ним от Великороссийской Церкви (и уже было оставлено в Стародубе), также и о повторении венчания брачного в некоторых места, о принятии священников без миропомазания, а простых мирян с помазанием, при хождении их около купели с восприемниками, но без погружения, и вообще о несогласии такого образа различных присоединений между собою, о коих говорили, что они вне божественного писания. На вопрос Никодима, законны ли таковые действия предков? Дмитрий Федоров, с Московской стороны, прямо отвечал: «незаконны», и весьма замечательно такое всенародное мнение избранного судьёй раскола. Оно записано было в столе судейском и положили, что опасно следовать определениям предков, которые противны правилам церковным, посему предпочли рассуждать на основании божественных правил, а не разногласных обычаев.

Никодим сказал в их оправдание: «если, по неведению и ревности отцов наших, к древле-церковному преданию, и делалось что-либо вопреки законов церковных, однако, не смотря на то, буди им вечная память, яко верным рабам Божиим». Собравшийся народ вознегодовал на Дмитрия Фёдорова за то, что решился высказать такое мнение о предках, посему Иван Дмитриев Хорский, обличив Дмитрия как неблагоразумного, сам сел против отца Никодима для словопрения, а Дмитрию велели судьи выйти из числа совещателей. Таким образом, первое совещание расколоучителей по церковным законам само собою осудило действия своих первых наставников, и это в последствии послужило к обращению Никодима и других ревнителей истины. Никодим обратился, с тем же вопросом, к Ивану Семенову, но он уклонился молчанием, а только о перевенчивании браков сказал, что оно безгрешно. Никодим требовал свидетельства из деяний церковных, и совопросник его указал на книгу Саввы, Архиепископа Сербского, который будто бы велел перевенчивать венчанных от латин, но инок обличил ложь такого свидетельства, хотя и упирался купец, будто бы оно находится в книге, а книги тут не было, посему и дано было ему сроку до предбудущей недели для доказательства, и все сие записано в судейском столе. Так кончилось первое заседание перемазанцев Московских с попринимавшими их помазания Стародубовцами, и подобные заседания продолжались до трех месяцев.

На втором собралось до 200 человек, и все происходило тем же порядком. Рассуждали о перекрещивании и перемазании, и опять ничего не решили. Но на третьем заседании, неделю спустя, противники Стародубовских уже не хотели ни аналоя с Евангелием и присяги, ни стола судейского, а требовали, чтобы против Никодима спорили 6 человек, так как он был силён в писаниях и обличал их. Тогда только решились продолжать начатое словопрение и хотели доказать ему, что и после вторичного миропомазания священники могут сохранять свое достоинство¹²¹. Но Никодим, напротив, представил свидетельство учителей церковных из 37-й главы Кормчей книги лист 292, что после миропомазания клирики из еретиков необходимо должны были получать новую хиротонию, потому что они приемлются за простых мирян, и многие с ним согласились, что после вторичного крещения и помазания, священник теряет свое, достоинство.

Четвертое заседание еще более убедило Московских и преклонило их па сторону Никодима, но один из судей, Иван Семенов Хорский, поставленный на место удалённого Дмитрия Фёдорова, хотя и ничего не мог представить вопреки, однако продолжал упорствовать. На пятом заседании более отчетливо были изложены три главные причины разногласия между Стародубовским и Московским обществами, как то: о разногласном в различные времена приеме священников и мирян, о повторительном принимании Московскими, приходящих с Ветки, и о мире, вопреки церковных правил, сваренном на Московском кладбище. Стародубовцы ясно доказывали, что все действия Московских перемазанцев противны церковному уставу и что следует принимать с одним лишь отречением от заблуждений. Это было в начале декабря и Московцы усердно просили Стародубцев остаться до праздника Рождества Христова, потому что ожидали приезда своих единомышленников, из других пределов России, для соборного, по их мнению, рассуждения.

Когда, однако, собрались на шестое заседание, перед самым Рождеством, прибывшие в Москву, Матфей и Иаков Галицкий с Керженца, и Сергий инок с Иргиза, с прочими старцами, то вместо благочинного собрания, от шума и вопля, едва могли слышать друг друга. Сперва читали послания из Керженца и Городца, к отцу Михаилу Калмыку, убеждавшие его следовать древнему будто бы обыкновению отеческому, т. е. чтобы приходившие из Великороссийской Церкви помазывались миром, а старца Никодима не слушать и как противника отлучить от Церкви. Потом прочли особое послание, из Стародубовской Климовской слободы к Московскому обществу, в коем обличались Михаил и Никодим, как отрыгнувшие злодыхательный еретический яд на перемазывание, со многими поносительными словами против Никодима. Читана была и история о бегствующем на Керженце священстве, веденная от времен Никона Патриарха, которую списал своеручно инок Иона Курносый, присутствовавший на соборище, будто бы Епископ Павел Коломенский приказывал, чтобы священников принимать из Великороссийской Церкви, под миропомазание, а после того священство не снимается. – Никодим спросил читавшего: кем нисана история? и когда указали ему на Иону, спросил его самого: он ли действительно писал ее? – Аз грешный, отвечал Иона. Тогда опять начал его допрашивать: сами ли вы изволили видеть священнострадальца Павла Коломенского и слышать приказания его изустно, или от кого-либо иного слышали, и с какого-либо списка списали? При таких затруднительных вопросах некоторые старались, шумными речами, отвлечь Никодима от смущённого Ионы, укоряя допросителя названием приказного, но старец не отступал от Ионы, возражая тем, которые хотели дать за него ответ: не свойственно вам отвечать за присутствующего на соборе, писателя сей истории.

Наконец, допущен был Никодим до собеседования с Ионою, и тот вынужден был ему сознаться, что не был самовидцем и не слыхал изустно приказаний от Епископа Павла, но списал недавно сию историю с готовой книги, а кто её сочинил, не ведает. Никодим еще желал знать, о каком святом Григории упоминается в истории, от которого будто бы Павел принял сию заповедь, столь строго переданную от него другим: Богослове или Двоеслове, или это кто иной из церковных учителей, и где можно найти его определение о перемазывании? – Говоря сие Никодим кланялся до земли пред Ионой, умоляя его открыть: в каком писании это обретается? Иона безмолвно сидел потупив взоры. – Тогда искавшие правды рассудили, что такое предание есть вымысел в Керженской истории, но те, которые хотели восторжествовать над правдою, отвечали с воплями и бранью на вопросы Никодима, на что однако он не обращал внимания, лишь бы только всенародно обличалась ложь. Читавший вслух историю думал оградить Иону, сказав Никодиму: что имя упомянутого Григория есть вероятно описка, но и его заставил молчать Никодим, говоря, что это должно более быть известно списателю Ионе, нежели ему, и если это описка, то что же должно поставить на место? Обличив таким образом лжеучителей, ревностный Никодим уже не думал щадить их и всенародно укорял, что любящий лжу друг есть диавола, отца лжи, и как могли приехать с такими ложными свидетельствами, для обольщения Христиан, люди, украшенные сединами и даже облеченные в иноческий образ?

Иона и чтец его истории, не имея что отвечать, требовали, чтобы Никодим выведен был из собрания. Особенно купец Яков Неронов настаивал, чтобы ему дано было переговорить с ним наедине, потому что имел намерение запереть старца или с побоями согнать со двора. Но один из богобоязливых известил о том Стародубовских, предупредив, чтобы не отходили от Никодима. Никодим же, взглянув на хозяина дома Никиту Павлова, громко сказал ему: «не ты ли рукоплескал по приезде Керженских, восклицая: победим, победим Никодима, своими выписками? сему ли радовался? Вы только искали победы, а не правды рассмотрения, и вот твердое доказательство столетних ваших стариков, как паутина, разоряется?» Никита погрозил за то дубьем старцу и его вывели в другой дом, чтобы не произошло драки и убийства, но шум и крик не прекращались до конца заседания.

Неделю спустя опять собрались, в доме Никиты Павлова, с тем же шумом, но со стороны церковной, т. е. Стародубовских, был только один старец Пафнутий, который убеждал не идти против рожна, но и его хотели выслать, однако, за него вступился Никита Никифоров, за что опять гостеприимный хозяин посулил обоим дубья, и выгнал их от себя. Пафнутий пошел сказать о том Никодиму, который предлагал идти опять на собеседование в дом Павлова, не смотря на угрожавшую опасность, или просил прислать к нему на совещание Сергия Иргизского, потому что заметил благонамеренность сего юноши. Однако посланному от него отвечали решительно: «ни к себе не зовем, ни к тебе не идем», и сделалась опять распря по сему случаю.

В последний день декабря было осьмое заседание в крестовой светлице Ивана Семенова Хорского, где присутствовали Михаил и Никодим. Хозяин дома Иоаким Васильев, по своему миролюбивому характеру избран был в посредники, дабы рассуждение происходило в тишине, на что все согласились. Он спросил сперва Никодима: «В чем состоит разность?» И тот отвечал: «в том, как принимать священников. Следует ли их помазывать миром, как и мирян, или нет? И еще о сваренном в Москве мире». «Помазывают ли у вас?» – спросил опять у Никодима посредник, и услышал от него ответ отрицательный, от Ивана же Хорского утвердительный, что должно помазывать. Здесь начались долгие с обеих сторон словопрения, и Никодим убедил Иоакима Васильева, что после вторичного домазывания, священники лишаются священства и должны опять быть рукополагаемы в свой сан. Следственно, свойственнее принимать без перемазывания. Хозяин упрекал Ивана Хорского в его опрометчивых суждениях и упорстве. В Новый же год соединились опять в доме Григория Ямщикова, и это заседание было очень чинно, потому что Керженские не хотели на оное явиться. Подтверждено было, на основании церковных правил, не повторять помазывания над приходящими из Великороссийской Церкви, и отвергнуто вновь сваренное миро, как незаконное, и действие сие признано за смертный грех.

Неделю спустя было десятое собрание, в доме Ямщикова, и на оном присутствовали, со стороны Керженских и Московских, все их главные наставники: черный поп Матвей, инок Иона Курносый, писатель истории, беглый поп Василий и зажиточные купцы Игумнов и Фёдоровы. Со стороны же Стародубовских, настоятель Покровский Михаил, с четырьмя своими иноками, но Никодима тут не было, ибо таково было условие Московских, которые его боялись, как человека сильного в слове и писании. Однако, рассуждение без него ничем не кончилось, хотя происходило в мире. Каждый остался при своем мнении: одни, что и после вторичного помазывания сохраняется священство; другие же, что необходимо за тем вновь рукополагать. Наконец, 11-го Января согласились последний раз беседовать между собою уже частным образом в доме Ямщикова два главные противника, купец Дмитрий Фёдоров с Никодимом в присутствии тех же старцев. Никодим предложил вопрос, как поступать с отрекшимися волею от Христа, если обращаются к святой Церкви и с теми, которые обратятся из еретиков? Слушатели его убедились, что после отвержения имени Господа Иисуса, и по вторичном крещении и помазывании, бывшие священниками лишаются священства, после чтения нравоучения против расколов, из Златоуста, все разошлись. Все это извлечено протоиереем Андреем Иоанновым, из подлинных записок Никодима, которого мнение, как видно, преодолело¹²².

При отъезде из Москвы различных наставников, уже в феврале 1780-го года, Никита Павлов, нанесший столько оскорблений Никодиму, просил Керженского схимника Никиту, умолить настоятеля Покровского Михаила, чтобы примирил его с Церковью, не объясняя, однако, на каких условиях, и обещал прийти к нему с тремя из купцов Московских, как бы для удовлетворения всех его желаний. В последний раз собрались в доме Ямщикова, взошедши в крестовую палату положили земные поклоны, но ни иноки, ни купцы Московские не пошли под благословение Михаила. Со стороны его было также несколько старцев и мирян, без Никодима, который стоял за иконостасом и все слышал. На вопрос Михаила: «чего ради пришли»? объявили: что ради мира церковного, и он отвечал: «да будет мир в согласии церковных правил, без коих боимся мириться, дабы не понести осуждения и не разорить догматы церковные». Так рассуждал, под личиною благочестия, разоритель оных, отвергавший иерархию церковную и себя ставивший в главе своего общества. Видя его непреклонность, Никита Павлов отозвал хозяина в другую палату и там, в присутствии некоторых, увещевал его, дабы склонился на их сторону, по примеру стариков. Но Григорий Ямщиков отвечал: что не всякого старика дело согласно с волею Божиею, и что опасно следовать тем, которые не держатся святого Писания.

Беседуя, таким образом, Павлов увидел в дверях Никодима и пригласил его в комнату. Никодим продолжал доказывать, из Святого Писания, что следует повиноваться церковным учителям, а не старикам, и принимать к себе в согласие без миропомазания. Никита Павлов хвалился нетлением телес тех, которые держались его мнения, но не умел сказать Никодиму, кто именно были сии нетленные? Потом и Никодим вошел в крестовую палату, где Сергий Иргизский, с другим иноком Лазарем, громогласно говорили: будто в Покровской обители никто не согласен принимать без миропомазания. Настоятель же Михаил, со своими старцами, представлял им до 10-ти свидетелей, что это неправда, и присовокупил: «если бы и все отверглись, я один останусь при правде церковной». Никодим еще однажды умолял всех разрешить спорный вопрос, о приеме и новом мире, но из сего только последовал новый шум. Тогда вышел он в прихожую, где Никита Павлов, с хозяином дома, беседовали о нетлении будто бы мощей, на Керженце и Иргизе. Никодим, вступив в разговор, доказал, что такие мощи не приемлются, ибо не свидетельствованы и не прославлены Церковью, и привел в пример истинных угодников Божиих, которые принимали обращающихся еретиков, с одним лишь отречением от их ереси. Он спросил, поклоняется ли им Никита? и если почитает, почему им не следует?

Никита Павлов стал опять приводить в пример стариков Керженских, имевших по сто лет, которые видели, что отцы их так принимали, на что Никодим отвечал: «теперь у вас Керженским старикам по сто лет значится, а в Петербург изволили писать о таких, которым есть по сто двадцати лет, и вам бы такою неправдою не подобало обольщать души простые, дабы, оставляя Святое Писание последовали вашим старикам». Никита Павлов в бешенстве вбежал в крестовую палату, ругая Никодима, и все его единомышленники вышли на двор без прощания, не положив ни поклона, ни крестного знамения пред святыми иконами. Таково было последнее расставание между мнимыми старообрядцами после столь долгих переговоров в Москве. По приезде в свои слободы, Михаил и Никодим еще более потерпели от перемазанцев и едва не были ими убиты, потому что уклонившиеся в заблуждение не могли терпеть их обличения, и вооружились за свой толк. У них не было другого ответа на все речи, как только: «мы самой старой веры последователи, мы той церкви, что в воде потонула, нашей веры нет старше». Таким образом Московцы частью отделились от Стародубовских, и в самых слободах возникло разногласие, однако, соборище их в Москве послужило поводом к единоверию, ибо совестливый инок Никодим и с ним многие другие, убедились в неправде бывших своих единомышленников¹²³.

Московское собрание поповщины, чрезвычайно важное по своим последствиям, особенно замечательно и потому, что на оном присутствовали представители почти всех общин сей главной ветви раскола. Но между Керженцами и Стародубовцами мы видим еще одну общину, о которой не было слышно прежде, Иргизскую, и Сергия инока, представителя всех ее скитов, недавно возникших в Заволжских пределах.

Когда манифестом 1762 года раскольники, жившие на Польской границе, обложены были двойным окладом податей, то несколько семейств, за их упорство, сосланы были в Саратовскую губернию. Там они поселились в лесных местах, в числе 120 дворов. Это были основатели села Балакова, которое теперь в Николаевском уезде на берегу Волги, несколько выше реки большого Иргиза. Около 12 дворов поселились на этой реке, в урочище Каменке, другие, еще выше также по Иргизу, основали село Мечетное, так названное от бывшей там мечети, где в последствии возник город Николаевск, и к ним стали переселяться из других губерний. Тогда образовались в глуши лесов малые скиты, состоявшие из землянок, куда начали сходиться для богомолья, но до 1770 года там не было ни одной часовни и служба совершалась отдельно у каждого отшельника. В сих землянках укрывался некоторое время, в исходе 1772 года, бродяга из казаков Уральских или Яицких, Емельян Пугачев, получивший в последствии столь страшную известность, для всего Заволжского края. Если действительно нашел он себе там соумышленников, то это отчасти потому, что все казаки Елецкие и Яицкие, были заражены расколом, и Пугачев обещал их жаловать бородою и осьмиконечным крестом¹²⁴.

В пределах Сибирских, за хребтом гор, он также мог найти себе сочувствие, потому что там, со времен Никона Патриарха, мнимые старообрядцы, усомнившиеся в истине Великороссийской Церкви, поселились при железных заводах и на частных и казенных золотых промыслах, втайне сохраняя свои поверья. Число их возросло в продолжении одного столетия до ста тысяч человек, всякого звания, купцов и мещан, крестьян государственных и помещичьих, которые имели скрытные и явные часовни. Это было столь же сильное скопище раскола, как в Керженских лесах, в Стародубе и на Иргизе. При Пугачеве шайки мятежников проходили через Приволжские степи и ужас, распространенный их жестокостью, привлек многих из окрестных селений в скитские землянки, где в последствии остались на жительство. Мало-помалу образовались три главные пристанища: недалеко от села Балакова в Криволучье, нижний монастырь, против Каменки средний, на Иргизе, и против Мечетнаго или Николаевска верхний Никольский монастырь. Все три мужские. Женские два образовались в последствии недалеко от мужских, за рекою Иргизом. Усилившиеся переселенцы выписали из Стародуба беглого попа, который был пострижен в монашество под именем Иакова, настоятелем Покровским Михаилом Калмыком, и этот Иаков устроил первую часовню в верхнем монастыре, во имя Введения Богоматери. Но главным образователем Иргизских скитов почитался инок Сергий, приобретший, по своим личным достоинствам, общее доверие по всему Иргизу¹²⁵. Это был старший сын того московского купца, Петра Юршина, который показал себя одним из главных действователей против Архиепископа Амвросия, оставшийся сиротою после отца, с матерью и малолетними братьями и сестрою, бежал Сергий в дремучие леса Московские, в имение Лопухиных, где также поселилось много раскольников, и там был пострижен в одном из их скитов.

Местное начальство обратило внимание на чрезвычайные беспорядки новых поселенцев и послало военную команду, чтобы захватить скитающихся между ними иноков. В числе их взят был под стражу и Сергий, но успел бежать из московского острога в Польшу. Пробыв там некоторое время, пожелал он возвратиться в отечество, хотя в южные его пределы для большей безопасности, и при переходе через границу, показал себя уроженцем русским, не помнившим родства, ни того как завезен был на чужбину. Он нес с собою много холста, навитого на палки, и при расспросах пограничной стражи показал, что это полотняная походная церковь, о которой просил, чтобы упомянуто было в его паспорте. По беспечности стражей, мнимый выходец успел в своем намерении, и прошел через всю Малороссию в Саратовскую губернию, ибо слышал, что там устроились новые скиты на Иргизе. Он избрал для жительства Успенский скит около города Волжска, где тогда было не более 20 человек, и по своему происхождению из Москвы, начитанности и трезвому поведению, приобрел общую любовь. К нему скоро переселилось из Москвы все его семейство. Недалеко от Успенского скита устроила себе келью его мать, постригшаяся под именем Макрины, и около нее образовалась женская община. Вскоре после прихода Сергия, умер начальник скита, где он жил, и вся братия пожелала единодушно иметь на его место нового пришельца. Напрасно отговаривался Сергий молодостью лет, напрасно и его мать противилась такому назначению. Он должен был покориться общей воле с таким, однако, условием, чтобы все старцы дали ему присягу жить по-христиански, соблюдая заповеди церковные, и быть у него в совершенном повиновении. Сам он написал для них устав общежития, устроив прежде всего общую трапезу, и по всем скитам разнеслась молва о молодом настоятеле Иргизском. Многие желали его видеть и начали стекаться в Успенский скит, так что небольшая молельня не могла уже вмещать богомольцев. К счастью их она загорелась. Сергий воспользовался этим случаем, чтобы испросить себе дозволение ее обновить, но вместо прежней убогой молельни, соорудил обширную пятиглавую часовню, с колокольнею.

Он пошел далее и приобрел себе, разными путями, иеромонаха и беглого священника из слобод Стародубовских, от общего начальника всей поповщины Михаила Калмыка. Число посетителей, не скита, а уже монастыря Успенского, как его называли во всей окрестности, сделалось столь велико, что двое уже не могли удовлетворять всем требованиям. Из числа Саратовских старообрядцев, которые имели большое уважение к Сергию, всех более были к нему привержены богатейший купец Волжский, Василий Злобин, и жена его Пелагея, которая в последствии сделала много вреда прежнему своему наставнику. Тогда решился Сергий привести в исполнение давнее свое намерение о устройстве церкви у себя в скиту. Он обратился к местному начальству, с просьбою от всего общества, о дозволении ему поставить в новой часовне, полотняную церковь, которую с собою принес из Польши, под тем предлогом, чтобы только отслужить несколько обедень, для запасных даров. При этом Сергий представил билет, выданный ему па границе, в котором прописана была бывшая при нем церковь. Таким образом, успел получить разрешение на помещение оной в новом здании¹²⁶. С устройством церкви и открытием Литургии, Дон и Урал, и все Приволжье, обратились к Сергию. Соревнуя его подвигу и прочие настоятели Иргизские также устроили, каждый у себя в скиту, самовольно церкви и нашли священников, которые сами начали у них являться, и так, в короткое время, размножился раскол в том крае, скиты обратились в многолюдные обители, во главе их стояла Успенская, со своим строителем, как его все величали после устройства церкви. Число прихожан умножалось со дня на день беглыми людьми, которые принимались свободно, под именем сирот, и укрывались в степи на хуторах, а их отправляли далее в Уральские пределы. Дорога, по которой они туда шли через степь, до сих пор слывет сиротскою, и через них образовались скиты Уральские. Еще причиною умножения раскола в пределах Заволжских, служило частое туда переселение помещичьих крестьян, на пустые земли, для которых не всегда заботились помещики сооружать церкви в новых деревнях. Настоятели же скитов пользовались такою беспечностью, и посылаемые за сбором старцы явно проповедовали раскол между пришельцами, записывая их в свое согласие.

Слава Сергия достигла обеих столиц. Ему случилось быть в Москве, когда там варили мнимое миро на Рогожском кладбище, как это сам он описал, в последствии, в книге своей: «Зерцало старообрядцев». Изумился Сергий, услышав, как беглый поп, Василий Чебоксарский, читал самочинно архиерейские молитвы над самоваром, в котором кипело масло. Заметив, однако, что Василий опустил одну из молитв, спросил его о причине такого опущения? И услышал в ответ, что молитва сия весьма важна и приличествует только Архиерею. Следственно, и самые нарушители устава сознавали свою несправедливость, которая еще более была чувствительна для Сергия. Он заметил Василию, что все сие действие приличествует одному только Архиерею, и спросил, что же у них сварится: миро или полумиро? Василий с негодованием отвечал: что, как видно, он начал удаляться от прежнего благочестия, и просил о том помолчать, чтобы не подать повода к соблазну. Но уже соблазн распространился по всему городу, когда самовар, послуживший для мнимого мира, продан был без всякого внимания на рынке. Однажды, московские купцы остановили в колокольных рядах самого Сергия и с насмешкою указывали ему на самовар, спрашивая: знаком ли ему?¹²⁷.

Однако Сергий был приглашен, два года спустя, как представитель всего Иргиза, на московское соборище всех толков поповщины, для рассуждения о несогласиях, возникших за сие миро, между столичными и Стародубовскими. Он был свидетелем жестоких споров в доме Никиты Павлова, доходивших до драки и окончившихся тем, что Московцы перестали сообщаться в пище и в молитве с Слободскими. Не могло это не оставить глубокого впечатления в душе его. Особенно сильные обличения старца Никодима возбудили в нем ревность к единоверию. Однако он еще не присоединился к его мнению и, в согласии с родным ему обществом Московским, возвратился на Иргиз, где был принят как один из столбов правой, по их мнению, веры.

Иргизские скиты до такой степени сделались богаты, стекавшимися со всех сторон священниками, что за излишеством стали снабжать ими своих единоверцев на Дону, по Уралу и в Сибири. Но Сергию тяжело было иметь дело с такого рода людьми, которые оставляли места свои, или по безнравственности, или по каким-либо нетерпимым проступкам. Все это более и более отдаляло его от прежних единомышленников. Однажды, 1-го августа, с большим торжеством совершался крестный ход на воду, из его монастыря и, служивший в качестве старшего, неся на голове крест, был остановлен, при самом выходе из церкви, женщиною, которая всенародно обличила его как клятвопреступника, потому что он бросил ее, свою законную жену, с малолетними детьми, Сергий, чтобы ослабить неприятное впечатление, объявил перед народом женщину за сумасшедшую, и потом уладил дело. Он ободрил священника и помог ему довершить священный обряд, но душа его скорбела от таких происшествий. Этот случай, как он сам в последствии сознавался, внушил ему решительное желание искать священников правильных, от законных Епископов.

Тяжко было для него видеть и то, из какого сброда людей всякого звания, составлялась его паства, потому что иногда, целыми партиями, прибегали на Иргиз преступники, ссылаемые в Сибирь, которые разбив конвой, укрывались в камышах, до отращения волос и бороды. Тогда являлись, как бы ревнителями старой веры, и должно было принимать их за истинную братию, потому что, когда однажды нарушен законный порядок, необходимо терпеть продолжение беспорядка. Сергий жаждал только случая, чтобы освободиться от столь нечистых уз, и открывал по возможности свой образ мыслей людям, близким ему по душе. Промысл Божий указал ему возможность действовать несколько лет спустя, когда в епархию Астраханскую переведен был из Полтавы, знаменитый учёностью и благочестием Архипастырь, Никифор, который послужил, словом и делом, ко спасению многих, начиная с таких людей, каковы были Сергий и Никодим.

Рожденный на острове Корфу, в 1731 году, от благочестивой и знаменитой Фамилии Графов Феотокиев, Никифор с пользою проходил начатки учения богословского, и словесного, в гимназии родного города, и потом довершил свое образование в университетах и академиях соседней Италии. Возвратясь в Отечество, постригся он в монашество и только через десять лет посвящен был в иеромонаха, с назначением в проповедника при кафедральном соборе. Но так как с самого детства имел желание посетить Святую гору, то и отплыл сперва в Константинополь, где целый год был задержан, по дружбе к нему Молдавского Господаря Григория Гики. С ним вместе прибыл он в Яссы и там упрошен принять должность ректора в гимназии. Никифору желательно было после Святой горы посетить и православную Россию и с тремя архимандритами Афонскими приехал он в 1778 году в Полтаву, где тогда был Архиепископом Славянской епархии знаменитый своею ученостью Евгений Булгар. Обрадовался добрый пастырь пришествию соотечественника и немедленно определил его ректором в свою семинарию и членом консистории. На следующий год Евгений пожелал удалиться на покой в Невскую лавру, и предложил на свое место Никифора, который вызван был для рукоположения в Петербург и там посвящен в сан Архиепископа, Митрополитом Гавриилом, с двумя Митрополитами Готфским и Навплийским.

Как только прибыл он в новую свою епархию Славянскую и Херсонскую, первым долгом почел, узнав о неправоверии многих из числа паствы, воззвать чрез окружное послание, с пастырскою кротостью ко всем называвшим себя старообрядцами, для обращения их в недра святой Церкви. «Рассматривая, пишет он, милосердием Божиим вверенное мне стадо, вижу, что и ины овцы имам, яже не суть от двора сего, и тыя мне подобает привести, и глас мой услышат и будет, по словеси Христову, едино стадо и един пастырь (Ин.10:16). А что вы, именующие себя староверами, те самые овцы, которые от двора сего отлучились, в том нет никакого сомнения. Но каким образом вас привести или обратить, дабы не было нескольких стад, а только единое? – Никто не может ко мне прийти, говорил Спаситель, аще не будет ему дано от Отца моего (Ин.6:65), и вы не можете прийти ко свету православия, если не привлечет вас благодать Божия. Сего ради преклоняю колена пред Отцом Господа нашего Иисуса, с сокрушением сердца и многими слезами, моля его милосердие, дабы послал вам свою благодать во услышание отеческих моих увещаний». Какое трогательное начало, и мудрено ли, что оно подействовало! Далее говорит он: «вижу у вас то, что Апостол Павел писал о евреях, яко ревность имут, но не по разуму. Как евреи по ревности отвергали веру в Господа нашего, да и сам Павел гнал сперва, по ревности, верующих во Христа, так и вы, по ревности, удаляетесь Православной Христовой Церкви. Они, думая, что вера во Христа противна закону Моисееву, соблазнялись, вы же смущаетесь, думая, что Церковь Апостольская изменила апостольские и отеческие предания. Но как ревность у них была не по разуму, так и у вас не причастна истинного знания.

Я рода греческого, в Греции воспитан и удостоив священства, видел святейших Патриархов Константинопольского и Иерусалимского и со многими из первейших Архиереев, Греческих и Иверских, имел обращение, с Христианами из Арабов, Далматов, Сербов и Болгар рассуждал о их церковном чине, а равно и с настоятелями святых гор Синая и Афона, которые строго наблюдают свои уставы, и многие древние священные книги читал в Молдавии и Валахии, и сего ради свидетельствую вам, пред Богом и Господом нашим Иисусом Христом, что ни в догматах, ни в Таинствах, ни в обрядах и канонах, или в отеческих преданиях и книгах церковных, нет ни малейшего различия между помянутыми Христианами и Русскими, но совершенное во всем согласие, даже до Йоты и точки, и все составляют одно духовное тело, ибо у них един Господь, едина вера, едино крещение так, что даже удивления достойно, каким образом, при столь великой разности племен и языков и при таком между ними расстоянии, все Православные, единодушно и согласно между собою покланяются Богу и слово его проповедуют. – Не есть ли это указание дивного о них промысла Божия? Вы только одни, от всех православных, разнствуете в заповедях церковных и между собою даже имеете важные церковные отличия». – Такое обличение, беспристрастное в устах греческого (по происхождению) Святителя, весьма было сильно.

Вы не имеете, продолжает Никифор, ни училищ, ни книг, ни учителей искусных, следственно, не ведаете силы Св. Писания, законов и догматов, правил соборных и отеческих, церковной истории, и обличения ересей, наконец, всего того, что может просветить человека к различению истинного благочестия от суемудрия, когда, напротив того, православные Христиане во всем этом изобилуют. К сему надобно присовокупить и то, что вы не имеете ни церквей, кроме разве какой-нибудь потаенной, ни священников, кроме разве какого-либо отступника, изгнанного или бежавшего от Православной Церкви, по грехам своим, ниже святого мира, разве только частицу похищенного и сомнительного, ни архиерейского благословения и проповеди слова Божия, ибо вы терпите голод, не в хлебе, но в слове Божием, по изречению пророчественному. Православные же Христиане, не только имеют многочисленные и благолепные церкви, но и все степени священства и монашеский чин, и все Таинства священнослужения, и обилие священных даров, и непрестанную проповедь слова Божия.

Не явствует ли отсюда, что тот, кто иногда и в Ангела светла преобразуется, обольстил предков ваших и отлучил их от общения с православными, под видом соблюдения старой веры? А между тем, в числе ваших учителей, имеете вы и таких, которых одно воспоминание приводит в стыд и страх, тогда как истину веры Евангельской и Преданий Апостольских соблюдает одна Православная Церковь, в чем и мое клятвенное имеете свидетельство, ибо нет никакого различия между Россиянами и всеми прочими Православными. У вас же различные толки, не только в нравственном учении, но и в таинствах. Не только не понимаете вы разума Святого Писания и что содержит святая Церковь, но и того, чему сами веруете, потому что у вас ничего не преподается, кроме устных преданий и бабьих басен некоторых невежд, ограничивающих ничтожными делами церковное благочестие. Но всего для меня больнее то, что нисколько не возбуждается в сердце вашем чувство соболезнования, хотя во мне, как в пастыре вашем, несказанная от сего рождается болезнь, то именно, что вы, будучи прежде братьями нашими и сочленами, ныне от нас отторгнуты. Вы, изобиловавшие прежде божественными дарованиями, теперь удалены от Благодати, алчущие слова Божия, жаждущие Таинств, лишенные священства, без отпущения грехов и благословения архиерейского. Прежде, когда были с нами в любви, от всех уважение имели, теперь же пренебрегаемы, как отступники.

О вас тоже можно сказать, что сказал Господь о некоем книжнике: «не далек еси от царствия Божия»; ибо если вы таинства почитаете и имеете уважение к священству, для чего чуждаетесь Церкви, в которой они освящаются и которая есть единая, святая и Апостольская? Сего ради скажу вам словами божественного Павла: «чадца, коими паки болезную дóндеже паки вообразится Христос в вас»! Отеческим и пастырским гласом к вам взываю: придите, приступите к Господу и просветитесь, и лица ваши не постыдятся. Се отверзаю вам врата церковные, предлагаю Таинства, обещая пастырское благословение; придите, да обниму вас с отеческим сердцем, в веселии духа. Не отлагайте времени обращения, под различными предлогами, и не повинуйтесь наставникам вашим, если будут вас останавливать, ибо они радеют только о собственных прибытках и суетной славе и не хотят допустить, чтобы вы приступили ко свету Православия. Я же немедленно, по обращении вашем, дозволю вам иметь церкви и во всем буду защищать вас. Но как я, если бы не произнес пастырского слова, должен бы дать за вас ответ Богу, на страшном его судилище, так равно и вы должны будете за то отвечать, если отвергнете мой пастырский глас, позабыв слово Господне к ученикам своим: «слушаяй вас, Мене слушает, и отметаяйся вас, Мене отметается; отметаяйся же Мене, отметается и пославшаго Мя» (Лк.10:16).

Преосвященный Никифор препроводил это послание к протоиереям Елисаветградскому и Бахмутскому, где было особенно много глаголемых старообрядцев, дабы прочитали оное в их собрании, и по милости Божией две многолюдные слободы, одна Знаменская толку поповщины, а другая Злынка – беспоповщины, присоединились к Церкви. Но другие раскольники, жившие в Бахмутском уезде, вместо ответа вручили протоиерею, как бы нечто новое, список с 20 статей так называемой Соловецкой челобитной, которая некогда была подана царю Алексею Михайловичу, хотя в то же время были на нее написаны ответы в книгах: Жезл правления и Увет духовный. Но обыкновенно мало вникают мнимые ревнители в разъяснение того, что безотчетно внушают им их наставники. Это впрочем послужило на пользу Церкви, потому что еще однажды сделано было полное опровержение, уже на расстоянии более нежели ста лет, на их нелепую челобитную, ученым пастырем, который, будучи сам происхождения греческого, не мог быть подозреваем в каком либо пристрастии против Русских раскольников, а между тем раскрывал помрачаемую их толкованиями истину, из греческого текста подлинников. Посему, с пользою можно привести здесь некоторые из его ответов, в которых есть нечто новое и особенный взгляд на устаревшие вопросы.

Скромно начинает свое обличение преосвященный Никифор, говоря, что весьма ошибается тот, кто надеется красноречием или силою своих доводов, возвратить к Церкви заблуждающихся, ибо это только может совершиться действием благодати Божией, по слову Господню: «никто же может прийти ко мне, аще не Отец, пославший мя, привлечет его». Однако, не смотря на то, и человеку пастырю следует проповедовать по заповеди Христовой. И потому, посылая сии писания полагает, что тем исполнил долг свой и даже радуется, что не заткнули ушей своих вопрошавшие, а напротив письменно предложили ему на разрешение свои недоумения, хотя уже довольно и прежде им было написано ответов. И в самой первой книге, Жезл правления, весьма много есть удовлетворительных ответов на предложенные вновь статьи, однако не хочет он молчанием подать повода к той мысли, что сам» не радит о спасении вверенного ему стада, но предлагает предварительно несколько замечаний, для лучшего обсуждения вопросов.

Все догматы Православной веры изображены в Символе, и никто не дерзает что-либо в нем прибавить или убавить, ибо чрез то отделяет себя от тела Церкви. После Св. Писания, которое есть основание нашей веры, должны мы почитать постановления вселенских и поместных Соборов или Св. Отец, если они утверждены соборно, но частные мнения пастырей не могут быть принимаемы за непогрешительные, как суесловят Римляне о своем Папе, человеческие слова равняя с божественными. Все то, что не есть догмат или прямая заповедь, а только обычай или обряд, может по времени изменяться и уничтожаться, как тому бывали многие примеры еще в первые времена Церкви. И самые уставы были по местам различны, но их разность не разделяла между собою Христиан, ибо их вера была одна. Не обряды и обычаи составляют единство церковное, но согласие догматов, а если кто ради сих обрядов, не касающихся веры, хочет отделить себя от Церкви, тот действительно раскольник и сам себя лишает благодати Божией. В сих кратких замечаниях уже, само по себе, находится разрешение 20-ти статей челобитной, ибо все, что в них заключается, не относится до веры, так что даже нет нужды отвечать. Сочинители её оцеждают комаров и поглощают верблюдов, по словам Евангелия, и лишаются Таинств, а между тем пресыщаются клеветами на Св. Церковь. Кто только имеет слезы Христианской любви, да прольет их о такой немощи.

На первую статью челобитной о том: «будто бы Никоновы ученики истинную веру похулили, и весь церковный устав нарушили, и книги все перепечатали на свой разум богопротивно, и что те их книги обличают в лицо», Святитель, вкратце изложив необходимость и порядок исправления книжного, указывает против суетной клеветы на слова псаломные: «устны наша при нас суть; кто нам Господь есть!» (Пс.11:5). Всякий может говорить, что хочет, и никто не в силах удержать языка, но если нет ни смысла, ни истины в словах, то, не только смешным является всуе глаголющий, но и весьма согрешает: «ибо потребит Господь вся устны льстивые и язык велеречивый». Из самого дела явствует, что все, в чем обвиняются православные Христиане, от мнимых ревнителей, есть прямая клевета или странное толкование, или мелочи ничего незначащие, но отнюдь нет ничего, касающегося догматов веры. Так как не в одной России, но и в иных землях, Палестине, Египте, Грузии, Греции, Далмации, Сербии, Валахии и прочих, находится много православных Христиан, то в случае погрешности Русских, конечно, явилось бы церковное с ними несогласие, ибо кто мог научить всех их нововведениям Никона и преобразовать внезапно столько книг на различных языках? Можно ли поверить, чтобы вымышления Никоновы, из глубины севера, так быстро распространились по всему востоку и полудню, без всякой проповеди, и их приняли многие миллионы Христиан, начиная от четырех святейших Патриархов и до пустынников Синая и Афона? Ибо все они, по милости Божией, от начала просвещения России до сего дня, в вере и обрядах, с нею согласуются.

Потом обличает Никифор, в последующих статьях, нелепость нарекания против иподиакона Дамаскина, будто бы запрещавшего носить Христианам крест, и приводит во свидетельство греческий текст в подлиннике. Еще нелепее то, будто бы Дамаскин сказал: «что Господь наш Иисус Христос был распят за некое прегрешение, и что еще Сын Божий не пришел во плоти». Из греческого текста, равно как из славянского, разъясняет Никифор, что не о Христе идет речь, но вообще о людях, которые должны всегда пред собою иметь смерть свою, как тот, который осужден быть распятым за некое прегрешение, нося крест на раменах, с трепетом идет, ожидая смерти, и проч. Страшный грех, присовокупляет Святитель, извращать тексты Св. Отец и ложные приводить свидетельства к поруганию Св. Церкви, для умножения взаимной ненависти между братьями и душепагубного раскола. Из греческих же текстов обличает он и то, что вымышляют писатели челобитной: будто бы, Никониане в новых своих книгах, не проповедуют воскресения. Ни в кондаке, ни в светильне, на которые дерзают они по неведению указывать, не опущены напоминания о воскресении Христовом, ибо на конце первого сказано, равно в греческом и славянском: «Христос, уснув, воскресе тридневен», а в начале второго: «яко Христос воскрес, никто же да не верует», – что может быть еще сего яснее?

Не для чего приводить здесь все опровержения на мелочные притязания о мыле, употребляемом при омовении престолов, и пепле, посыпаемом на усопших из кадильниц, которые не заслуживают внимания. По замечательно одно из доказательств против неправильного нарекания, будто бы Православные изменили имя Исуса на Иисусово, потому что такого рода свидетельство мог предложить преимущественно только грек. После древних рукописей, которые приводит в защиту православного Писания спасительного Имени, он присовокупляет, что в церковных книгах все тропари, кондаки и седальны канонов, имеют определенное число слогов, ибо писаны стихами, и если один лишь слог будет лишний, то уже нельзя их будет правильно петь, а напев каждого надписан. Итак, если в каноне умилительном Господу нашему, который сложен Св. Феоктистом и весьма употребителен, стали бы читать Исус вместо Иисуса, то будет неполный стих и неправильное пение. Писатели сих канонов были все Святые, и древние рукописные книги, где вписаны их священные песнопения, еще хранятся на Афоне и в других древних обителях, а если бы мнимые старообрядцы разумели сладкопение греческое, то, конечно, не могли бы вымыслить такой нелепости. Бедные, какая у вас гордость! восклицает преосвященный Никифор, вы хотите показать себя умнее всей Православной Церкви и всех древних Отцов! Но и святейшее имя, кроме которого, по словам Апостольским, «несть иного имени под небесем, о нем же подобает спастися нам»¹²⁸, сие то имя, по искушению врага человеческого, дерзнули исказить предшественники ваши, исключив из него один слог и тем сделав его незнаменательным. Всемилостивый Бог да обратит вас как от сего, так и от прочих заблуждений ваших!

Слишком пространно было бы приводить весь ответ Преосвященного на девятую статью челобитной, о трисоставном кресте, но весьма верно, в первых строках, уже обличает он явное противоречие собственной клеветы мудрователей. Вы говорите, что мы крест истинный оставили, возненавидели и почитаем крыж латинский паче креста Христова, но если только, по вашему мнению, предпочитаем, то это еще не значит, что менее уважаемый нами ненавидим, хотя и то и другое несправедливо, но так обыкновенно увлекаются страстью. Крест собственно из двух древ бывает составлен, прочее же все, то есть титло, подножие, копие, трость с губою, суть только прибавления креста. Православные же Христиане не вещество, по образ креста, почитают ради Распятаго на нем, и потому равночестен для них двусоставный, как и трисоставный. Обличает Никифор и невежественную ссылку на Златоуста, который будто бы называл латинский крыж сению, а не истиною, и обращает суемудрых к свидетельству истории, ибо известно, что вселенский сей учитель преставился в 407 году, а Церковь латинская отделилась только в IX веке: – как же он мог обличать тогда латинян? Однако такими громкими речами увлекаются неопытные.

Опровергая нарекания челобитной, против триперстного знамения и учения о том иподиакона Дамаскина, которое называют диавольским, преосвященный Никифор свидетельствует о православии сего Дамаскина и о уважении к нему Вселенской Церкви, хотя он и не в ликах Святых. Как древнейшее свидетельство письменное, о триперстном знамении, приводит он из книги Льва Аллация (Allatius стр. 1360) слова Св. Папы Иннокентия, современного Златоусту, который пишет в изложении своем о Таинстве Литургии то, что может служить в обличение не только наших раскольников, но и самих Римлян, отступников от древнего обычая: «знамение креста тремя перстами изображать надлежит тако: еже бы от верха нисходило до низу и от праваго плеча переходило до леваго». В доказательство же истины и древности такого рода знамения, приводит еще употребление оного у единоверных нам народов Греции, Далмации, Сербии, Валахии, Грузии, Палестины и Аравии. Если бы сей образ креста, от времен Апостольских и до наших, не был сохранен, через повсеместные предания и был бы новый, то никогда бы все Православные, единодушию и без всякого спора письменного и словесного, не крестились доселе тремя перстами: ибо искони всегда бывало, что как только кто-либо хотел ввести в Православную Церковь хотя малейшую новость, тотчас являлись люди, которые обличением своим извещали о том потомство. О сем предмете, равно как и о сугубом аллилуйя, слишком много было выписано из предыдущих обличительных книг, чтобы еще приводить согласующиеся с ними доказательства преосвященного Никифора. Строго обличает он странное свидетельство Евфросина, приемлемое раскольниками против согласия всей Православной Церкви, которая повсюду возглашает тройное аллилуйя и тем обличает частное обыкновение отделившихся.

Засвидетельствовав истину Вселенского Символа веры, возглашаемого правильно в Российской Церкви, без прилога истиннаго о Духе Святом, Никифор выставляет мелочные притязания мнимых ревнителей православия, совершенно безрассудные. В 13-й статье челобитной сказано: будто бы Духа Святого истинным не почитаем, от того, что в молитве: «Царю небесный» говорится душе истины, а не истинный. Он доказывает, что напротив это есть более полное выражение, нежели если бы употребили слово истинный, в прилагательном вместо существительного, и указывает на собственные слова Христовы, в Евангелии: «егда же приидет Утешитель, его же Аз послю вам от Отца, Дух истины иже от Отца исходит» (Ин.15:26). Неужели и сам Господь погрешил? – Спрашивает Преосвященный. О чем же спорят премудрые ваши учителя? Он упрекает их за то, что дерзнули назвать непотребным словом припев в Богородичной песне: «Славнейшую без сравнения Серафим», от того, что им кажется приличнее употребить слово во истинну вместо без сравнения: «понеже ветреннии Серафимы», – вот подлинно доказательная причина и прямо вытекающая из смысла речи!

Ревностный защитник истины обеих Церквей Греческой и Российской, обращает особенное внимание на последнюю статью челобитной, в которой раскольники обвиняют православных: «будто бы, по своему плотскому небрежению, весь церковный чин и устав, что содержит Божия Церковь, изменили, и книги перепечатали не по преданию Св. Отец и всю православную Христианскую веру превратили на свой разум». Он замечает, что все сие только предполагается, без означения мест и слов, в коих, как говорят, учинены изменения, хотя на это уже много раз было ответствуемо. Изумляется он, с какою смелостью дерзают клеветать, будто бы потребили Христианскую веру греческими книгами до того, что и следа её не осталось в государстве, тогда как напротив, на греческих книгах основана, от самого начала, вера Православная в России, и Св. Писание, Символ и соборные правила, все переведены были с греческого на славянский. Следственно, справедливость оных переводов доказать можно только греческими подлинниками. С какою же совестью могут они утверждать, будто вера совершенно истреблена в России, когда самые исправления не касались ни догматов, ни таинств, ни правил? Но если поносят столь дерзко нашу Православную Церковь, пусть скажут, какой же сами держатся Церкви, не имея ни Епископов, ни священства, ни тайн, разделенные на противоречащие друг другу толки? Свое ли скопище, из многих сект составленное, без законных пастырей, думают возвеличить именем Апостольской Церкви?

Далее, преосвященный Никифор обличает челобитную, в несправедливом показании на Патриархов Восточных, Иеремию и Феофана, посетивших Россию, будто бы они сказали: «что у них в Царьграде и Иерусалиме, конечное православию, веры греческого закона, от агарян насилие и погубление», и приводит подлинные слова Патриархов из летописей: «что не вере погубление, а только православным Христианам насилие и церквам запустение»: – это великая разница! Рассуждает он и о различных по местам напевах, которые не составляют, однако, изменения в вере, и советует отложить суеверие и клеветы на Православную Церковь. Вступается за палестинских и вообще греческих духовных, приходящих в Россию, которые, будто бы, по словам челобитной, крестов не носят и креститься не умеют, и говорит, что последнее вероятно относится к тому, что они для крестного знамения слагают не два перста, по ошибочному мнению расколоучителей, по три – по единодушному преданию Вселенской Церкви. Четвероконечные же кресты, приносимые во множестве богомольцами из Палестины, довольно свидетельствуют о истине такого знамения. О нарекании, будто бы иссякла вера греков от гонений агарянских, говорит, что претерпеваемое ими гонение служит только к их славе, украшая многих венцем мученическим, как в первоначальные века Христианства.

На последнее прошение, которым заключается челобитная «о том, чтобы Великий Государь не попустил новым проповедникам отнять старую непорочную веру и изменить предания чудотворцев и Св. Отец», Преосвященный говорит, что к просителям можно бы отнести слова Господни: «не весте чего просите» (Мф.20:22). Лучше бы подумали, что они, вместо соблюдения веры, просят утверждения суеверного раскола, за который, как пишут, готовы умереть, не ведая, что ревность не по разуму не пользует и что, по словам Апостола, кто отделился от Церкви и божественной любви не имеет, тот хотя бы и огню себя предал, ничего не приобретет. Православная Церковь и доселе имеет последователей Апостольских, мужей просвещенных, которые научают догматам веры и слову Божию, но где же такие учителя у отступивших от веры? О невежестве их не свидетельствует ли и самая их челобитная, чуждая сведений исторических и во многом сама себе противоречащая? Однако, не смотря на то, она положена была, от самого начала, во главу всего раскола, как бы лучшая его защита. В каждой науке следует прежде всего обращаться к опытному учителю. У кого же учиться догматам веры, если не у преемников Апостолов, т. е. у Епископов? Где же они у вас? И где таинства? И самое миро не у нас ли похищаете? Если же Церковь не православна, может ли быть оно освящено, равно и священники? Не явное ли это противоречие, в котором хотите закоснеть, в одно время почитая и не почитая Церковь, ибо «ходяй во тьме не весть камо идет» (Ин.12:35).

Не хочу уже рассуждать, каковы ваши священники, бежавшие от заслуженного наказания, ибо от плода познается древо. Вы же приемлете их с распростертыми руками, хотя, правилами Апостольскими и соборными, строго запрещено сообщаться с изверженными или отлученными от священства, и велено почитать за простых мирян таких, которые отлучились от своих приходов, а священнику, без позволения Епископа, нельзя разрешать грехи или священнодействовать. Удивительно, что вы, которые хвалитесь, что наблюдаете прилежнее других правила отеческие, и думаете явить вашу ревность в таких мелочах, каковы мыло, пепел, и прочее, о чем нет определения Отцов, с великою дерзостью нарушаете такое множество правил Апостольских и соборных. Должно сожалеть о вас, ибо с вами случается противное вашим помыслам, как некогда с Валаком Моавитским. Он призывал Валаама для проклятия Израиля и волхв, вместо проклятия, благословлял. Вы же таких священников нанимаете вас благословлять, которые сами, как нарушители, вместо освящения, подвергают вас отлучению. Видите сами, сколь опасно душ ваших состояние, и от чего же это происходит, если не от того единственно, что вы отлучились от матери вашей Церкви? Если бы еще истина была то, что рассеивают ваши учители! Но все это одна клевета. Единодушие наше со всеми православными Церквами Востока ясно свидетельствует на чьей стороне истина. Никакой грех, говорит Св. Иоанн Златоуст, не раздражает столько Бога, сколько раскол, и кровь мученичества не может его загладить.

Итак, кто даст мне, вместе с Пророком Иеремиею, очесам моим источники слез? Люди того же рода, языка и государства, сыны той же матери, за клеветы и мелочи, ничего не значащие, отделившись, хотят быть врагами близкой своей братии. Вы не хотите открыть очей ваших, дабы рассмотреть и убедиться, что кроме суетных нареканий, ничего нет такого, что бы отделяло существенно вас от матери вашей, хотя и лишаетесь теперь даров Св. Духа. Доколе продлится упорство гибельное для ваших душ? Церковь же святая, гласом божественным вопиет к вам: «людие мои, что сотворих вам, или чим оскорбих?» (Мих.6:3). Обратитесь ко мне и обращусь к вам, тогда отверзнутся сокровища моего милосердия и не будете алчущими как теперь. Храмы, таинства, священство, отпущение грехов, благословение епископское, дары Св. Духа, все вам обильно преподастся, и вы соединитесь с телом Христовым. Не будете уже называться горьким именем раскольников, но братией нашей во Христе, ибо как некогда одни только в ковчеге Ноевом заключенные спаслись от потопа, так и теперь одни лишь обретающиеся в недрах Православной Церкви, от вод потопных ересей и расколов, спастись могут»¹²⁹.

Столько увещаний пастырских, ясно открывавших истину для тех, кои желали искренно ее познать, и столько внутренних несогласий между отпадшими от Св. Церкви, возбудили, наконец, в людях благонамеренных желание возвратиться в недра матери своей, путем единоверия¹³⁰. «Непрестанно тревожила нас совесть, говорит чистосердечно один из обратившихся, монах Виталий, который оставил по себе подробное описание всех действий своего учителя Никодима, что у нас в слободах Стародубовских и в других местах нарушаются Св. Писание и священные каноны, через самозванных начальников и руководителей, ибо против них вопиют законы церковные, и мы чувствовали, что обретаемся вне благодати Св. Духа. Господь же, видя изнеможение сердец наших, воздвиг из среды нашей мужа, исполненного разумом, который нас избавил от тяжкой работы».

Никодим был родом из Калуги, но всю свою молодость провел в Москве и, когда достиг возраста мужеского, постиг всю суету маловременной жизни, и пошел странствовать ради имени Христова, но нигде не мог обрести себе спокойствия душевного между своими единомышленниками. На Иргизе был он пострижен в монашество, по удалился оттуда по тому же чувству, какое возмущало душу благочестивого инока Сергия. В слободах Стародубовских, где встретил несколько более порядка, пожил он сперва в монастыре Рождества Богоматери, на острове Малиновском, но и там не обрела желанного мира душа его, в обществе грубых ревнителей раскола, и он водворился на пустынном месте, близ слободы Злынской на речке Каменке, куда мало-помалу начала собираться к нему братия, и общим старанием была сооружена часовня наподобие церкви. Никодима, однако же, не преставала тревожить та мысль, что без законного Епископа невозможно принадлежать Соборной Церкви.

И прежде участвовал он, как мы уже видели, во всех неуспешных попытках, какие только предпринимались из Москвы или из слобод, для приобретения Архиереев. Когда Московские ревнители убедились в нелепости своего покушения, посвятить себе Епископа нетленною рукою Святителя Ионы, в соборе Успенском, они отправили монаха Никодима с другими спутниками в Грузию, надеясь там обрести себе желаемое. Но смуты воинские не позволили их посланным достигнуть дальней страны. Дерзнули они даже приглашать к себе Святителя Тихона Задонского, жившего уже на покое в своей обители, но были обличены ревностным пастырем¹³¹. И в Крымскую область устремились они к проживавшему там Готфскому Митрополиту из греков, прося его содействия, но он только посвятил им одного игумена и священника Феодота, который поселился у Донских казаков. Услышали Стародубовские, что на Волыни, в местечке Немирове графов Потоцких, проживает другой Митрополит греческий, Евсевий Пекский, и братия Успенского монастыря, вместе с Никодимом, согласились послать к нему из своей среды для посвящения иеромонаха Иосифа, с двумя монахами, но они уже не застали Митрополита, который возвратился в Царьград¹³².

Между тем Климовского Покровского монастыря монах Иоасаф, бывший головщиком на клиросе, позавидовал богатству и почестям главного наставника всех мнимых старообрядцев, Михаила, хотя родом и Калмыка, и пожелал добыть себе высшую степень. Он предложил настоятелю своему и бельцу Ивану Кузнецову из богатых купцов, который имел большое влияние в монастыре, снабдить его деньгами и отправить в Грецию, для отыскания Архиерея, надеясь восхитить там для самого себя этот высокий сан. Оба с радостью приняли его предложение и, наделив не одною тысячей червонцев, отпустили в августе 1780 года, вместе с монахом Рафаилом, в Царьград и на Св. гору. Там, в одной из её обителей, Симо-Петре, был он посвящен в иеромонаха, Епископом Святогорским Герасимом, и, отправившись в Иерусалим, получил сан архимандрита, от Патриарха Антиохийского Даниила, который послал его обратно в Россию собирать милостыню, для выкупа пленных Христиан из неволи Турецкой, обещая за такое благодеяние посвятить его со временем во Епископа. После 2-х летнего отсутствия возвратился Иоасаф в слободы, где проживал тайным образом и отправлял требы у своих единоверцев. Но Господь обращает иногда и дурные помыслы во благие, и это самое странствие Иоасафа послужило к решительному предприятию Никодима, отыскивать священство и епископство для своих единомышленников, уже не какими-либо происками, подобно Иоасафу, но прямым Евангельским путем, от приснотекущего источника Православной Церкви. Заметив, однако тайное противодействие Иоасафа, ради личных его выгод, Никодим погрозил ему объявить о нем Святейшему Синоду, если не успокоится, обещая в противном случае за него ходатайствовать, что в последствии и исполнил.

Случилось Никодиму быть вместе с настоятелем Покровского монастыря, в слободе Вишневке, у графа Румянцева-Задунайского, который в то время был Наместником Малороссии. Никодим и прежде был известен графу, за свои добродетели, но, когда лично с ним познакомился заслуженный в битвах воин, и оценил его благоразумную ревность, изъявил он, в искренней беседе иноку, как больно ему видеть такого человека, чуждающегося Соборной Церкви, ради суетных преданий своих предков, которые не могут спасти его, потому что беглое священство, управляющее ими, само находится вне Церкви. Слова сии глубоко подействовали на колебавшееся уже сердце Никодима. Между тем Задунайский герой обещал ему сильное свое ходатайство пред Императрицею и Святейшим Синодом, о даровании их слободам священников, которые, завися от Церкви, исполняли бы все обряды, почитаемые за древние у старообрядцев, если они не противны уставам соборным. Он советовал подать о том от лица их всеподданнейшее прошение, и с тех пор Никодим начал решительно думать, каким бы образом привести в исполнение благое сие намерение и какие приобрести к тому средства¹³³.

Ему желательно было прямо обратиться к пастырям Великороссийской Церкви, но он знал неукротимый нрав Слободского народа, разделённого на многие толки, который и слышать не хотел о примирении с Церковью. В таком недоумении усмотрел однажды Никодим, в увещательной книжке преосвященного Платона, изданной Св. Синодом, снисходительное слово ко всем старообрядцам, которые приглашались к обращению из раскола, с милостивым притом внушением, чтобы всякий небоязненно подавал, письменно или словесно, мнение свое пастырям Церкви о всем, чего требует каждый, и все будет устроено по их желанию. На основании сих кротких увещаний, Никодим отважился уверять своих единомышленников, что действительно даровано будет от Св. Синода особенное священство слобожанам, по всем их старинным обрядам и обычаям. В то же самое время, монах Рождественского Слободского монастыря, Герасим Князев, с некоторыми своими товарищами, находясь в таком же сомнении о беглом священстве, питал тайное намерение приступить к Соборной Церкви, и для сего вознамерился побывать на своей родине, в Москве и Петербурге. Никодим воспользовался благоприятным случаем и, со всею искренностью, совещался с ним о своем деле. Он просил Герасима, когда будет в Петербурге, немедленно обратиться к членам Св. Синода и просить у них наставления, как начать спасительное дело?¹³⁴

С таким внушением отправился в путь Герасим и, будучи в Москве, открыл преосвященному Платону тайное поручение Никодима. Обрадовался добрый пастырь столь неожиданному успеху своих увещаний, и благословил Князева на доброе дело, наставив его опытными советами, как действовать в столице. Герасим, с должным благоговением, предстал там первенствующему Митрополиту Гавриилу и Псковскому Архиепископу Иннокентию, прося у них пастырского благословения, и чистосердечно изложил пред ними тайное желание слободских старообрядцев. Явился он и светлейшему князю Потемкину, с тою же откровенностью, и от всех их слышал себе похвалу и поощрение на церковный подвиг. Они обещали Герасиму, что не останется втуне такое благочестивое намерение и что Св. Церковь, по материнскому благоволению к бывшим своим чадам, снизойдет к их слабости и даст им священников или Епископа, судя по числу имеющихся обратиться в слободах Стародубовских, с сохранением всех предполагаемых ими старинных обрядов, поскольку они не противны церковным правилам¹³⁵.

Удивился Герасим такому милостивому расположению Церкви, вместо ожидаемой строгости, и с чрезвычайным утешением возвратился в пустынь Никодимову. Строитель собрал всю братию, дабы услышали рассказ Герасима, о благосклонном приеме его в столице и милостивом обещании священства, при сохранении старых обрядов, с таким лишь условием, чтобы молили Бога за Благочестивейшую Государыню и Святейший Синод. Пустынная братия изъявила единодушное согласие на столь снисходительное предложение, и они начали, сперва втайне, возвещать о том инокам и бельцам, Покровского и Рождественского монастырей, и тем из слободских жителей, коих добрую совесть знал Никодим. Когда же увидел на стороне своей довольно народа, расположенного к принятию благословенного священства от Соборной Церкви, он начал уже открыто говорить о том в слободах, увещевая всех старообрядцев быть согласными на столь благое дело, и обличая непокорных словами Св. Писания, как преступников Божия закона. Большое волнение возникло в слободах, от столь открытой проповеди единоверия, и народ, привыкший к своеволию, хотел умертвить Никодима, с его товарищами, но Бог, не оставляющий рабов своих, соблюл их невредимыми. Смутился несколько и сам Никодим, увидя против себя негодование буйных, но укреплен был братией к продолжению своего подвига. Отложив страх, сделал он совещание у себя в обители, с единомышленными ему монахами Герасимом и Арсением, и бельцом Яковом Беляевым, и они все приняли между собою присягу, чтобы им не ослабевать, но во всем стоять твердо для достижения благой цели, не смотря ни на какие препоны. С того времени старец Никодим с присными своими решительно вступил на поприще единоверия.

В сентябре месяце 1781 года, с общего совета, послал он в Петербург, через монаха Герасима, частные от себя письма, Митрополиту Гавриилу и Князю Потемкину. Отдавая себя во всем под правительство Св. Синода, просил он Святителя о присоединении общества своего к Соборной Великороссийской Церкви, с тем, однако, чтобы даровано им было священство на всех старинных обрядах, без всякого порицания в расколе, и сняты были древние соборные клятвы за отступление от Церкви, а вместе с тем испрашивал совета: каким бы образом начать сие дело в Св. Синоде. «Вникните в крайнее бедствование стольких тысяч душ», писал смиренно старец, «из коих, немалая часть желает иметь у себя Богом уставленный чин архиерейства, под паствою соборною Св. Синода. Вы обещали оказать отеческое милосердие, которое многим послужит на пользу, и мы надеемся на милость Божию, хотя дело сие потребует у нас много труда в рассуждении закоснелых; вы же благосклонно уведомьте, какое рассуждение будет о нас в Св. Синоде? И сами получите должное воздаяние от Христа Спасителя, ибо и сам он, Божия премудрость и предвечная правда, видя некогда множество народа, милосердовал о нем, яко о овцах, не имевших пастыря»¹³⁶.

Между тем, усердный Никодим письменно известил о своем предприятии и графа Задунайского, как первого двигателя сего дела, прося его ходатайства пред Императрицею. По слободам же рассылал от себя увещательные письма ко всем почетным людям, внушая им согласиться на предлагаемые им условия союза церковного, для получения законного Архиерея, без которого не может существовать ни Церкви, ни истинного Христианства, по свидетельству всех Св. Отцов, древних и новых. Писания его многих обратили на путь истины из числа именитых, так что он в 1783 году, при проезде чрез слободу Дубровку светлейшаго Князя Потемкина, подал ему прошение от лица полутора тысяч слобожан всякого звания, о даровании им Епископа, на следующих 12-ти условиях:¹³⁷

Чтобы разрешена была соборная клятва, возложенная на них за безрассудное (как сами отзывались) отступление от Великороссийской Церкви, по причине древних печатных книг, двуперстного знамения и прочих обрядов, и отложены были бы строгие приемы, для присоединения отлучившихся от Церкви. Просили прислать им Епископа, при указе из Св. Синода, который освятил бы им церковь в Успенском слободском монастыре, по древнему чипу, и поставлял бы там иеромонахов и иеродиаконов, по старопечатным книгам, с соблюдением всех древних обрядов, и чтобы все слобожане были под его паствою; Таинством же Св. мира снабдить из Св. Синода и позволить им не принимать в свое общение окрестных жителей, из слобод Малороссийских, по причине их обливательного крещения. Всех священников и диаконов, прежде отлучившихся от Соборной Церкви, разрешить, если они объявят себя готовыми следовать предложенным правилам, и дозволить им отправлять требы в слободах. Успенский монастырь оставить вне штатов, на своем пропитании, но не переводить в него монашествующих из других епархий и не посылать туда подначальных, равно как и в прочие монастыри старообрядческие, освободив их от подушных окладов и рекрутских наборов. Позволить каждому, кто пожелает из старообрядцев, состоять под паствою сего Епископа, и никого не принуждать из купцов и мещан к бритью бород и ношению немецкого платья.

Слобожане, ободренные благосклонным приемом князя и видя успех начинаний старца Никодима, дали ему от себя доверенность, по мирскому приговору, за подписью 1500 душ посадских людей, чтобы ему явиться в Св. Синод с прошением от всего их общества. «Понеже предки наши, как духовные, так и светские», сказано было в сей доверенности, «были изначала в единстве с Церковью Великороссийскою, но в царство блаженной памяти царя Алексея Михайловича и в патриаршество Святейшего Никона, от 1756 года в различные времена, как и мы нижайшие, отлучились от единства сей Церкви, а некоторые и самого отечества, по причине двуперстного знамения и прочего старообрядчества: то у нас, хотя и преподаются требы по закону Христианскому, по разным местам в церквах и часовнях, частными средствами выстроенных, но без Архипастыря, одними отлучившимися от своих епархиальных Архиереев священниками, и через сие воспоследовали крайние нужды в некоторых Христианских потребностях. Ныне же, так как мы известились, что Св. Синод, содержимые нами и за свято почитаемые двуперстное сложение и прочие старинные обряды, признает неразрушающими слова Божия, ни догматов и правил церковных, и притом, сожалея о нас, дозволяет, как напечатано в увещательной книжице 1767 года, каждому из отлучившихся желание свое изъявить, письменно или словесно, пастырям церковным, то и мы возымели смелость просить Св. Синод: не соблаговолено ли будет нам, нижайшим, быть при старообрядчестве, в соединении Св. Восточной Церкви, посредством нижеследующих 12-ти пунктов, а если в чем против оных от Св. Синода воспоследует неудовольствие, то старец Никодим обязан немедленно уведомить о том своих доверителей и ничего без их согласия не предпринимать далее».

Никодим представил данную ему доверенность от слобожан графу Румянцеву, как Наместнику края, прося его милостивого содействия, дабы многие тысячи томящихся душ могли отдать себя под законное управление Св. Восточной Церкви, и Задунайский витязь немедленно представил от себя прошение Никодимово в Св. Синод, с предложенными от него 12-ю пунктами, донося о том и Правительствующему Сенату. В ноябре месяце отправился Никодим в Петербург и, дорогою посетив Москву, подал от себя прошение Митрополиту Платону, ссылаясь на слова его увещания, дозволяющего обращаться к пастырям Церкви, извещал он о данной ему доверенности от слобожан старообрядцев и просил его ходатайства пред Св. Синодом, в подражание милосердию Христову о заблудших и ревности Апостола Павла, ко всем снисходившему для приобретения всех. А так как не безызвестно Владыке, что старообрядцы не разнствуют с Св. Церковью в священном писании, Символе веры и правилах соборных, то умолял сохранить им древле чтимые ими обряды, дабы многие тысячи душ извлечь из раскола в единство церковное, под паству Св. Синода. Обласканный просвещенным пастырем Никодим, с духовным утешением, продолжал путь в северную столицу. Новоторжские старообрядцы, при проезде Никодима чрез их город, приняли его с особенною любовью, уважая добродетель старца, и что весьма замечательно, писали о нем рекомендательное письмо Митрополиту Гавриилу. Он лично подал Владыке прошение такого же содержания, как и преосвященному Платону, а вслед за тем и Св. Синоду, на основании доверенности ему данной от своего общества, с прописанием 12-ти пунктов. Князь Потемкин принял также с особенною милостью старца, ему давно уже знакомого, и взялся сам ходатайствовать за него пред Митрополитом и членами Синода. Князь был вернейший его заступник, как о нем выражается сам Никодим, в письмах своих к слобожанам, и без его деятельного участия едва ли бы мог он достигнуть желаемой цели, хотя и удостоен был частной беседы старейших пастырей Церкви. Утешительно видеть таких вельмож, каковы Таврический и Задунайский, ревностными помощниками, в спасительном деле обращения из раскола таким пастырям, каковы были Гавриил и Платон. Светлейший доложил о Никодиме самой Императрице и даже представил его лично. Ея Величество благосклонно расспрашивала старца о всем ходе дела и положении старообрядцев в слободах, и вследствие сего издан был Высочайший указ, 11-го марта 1787 года, на имя Митрополита Новгородского Гавриила, в котором изъявлено желание Императрицы, дабы преосвященный сообщил Архиепископам Могилевскому и Славянскому, о даровании старообрядцам священников, согласно их прошению, и о дозволении отправлять им службу по их обрядам¹³⁸.

Спустя несколько времени князь Потемкин, отправляясь в свои вотчины Малороссийские, советовал и Никодиму ехать на это время в свою пустынь до мая месяца, ибо к весне хотел быть опять в столицу. Он обещал дорогою посетить его в слободах и ревностно заняться его делом по возвращении, но Господь судил иначе, ибо старцу Никодиму предстояла близкая кончина. На четвертой неделе Великого поста выехал он из Петербурга, поспешая к Пасхе в свою пустынь, но разболелся от скорого пути и многих трудов. Мая 12-го скончался старец, по неисповедимым судьбам Божиим, оставив по себе безутешную братию. Немного не довершил он дела, которое было целью всей его жизни, быть может для того, чтобы сила Божия в немощи совершалась и союз церковный не зависел бы от жизни одного человека. Умилительно предсмертное письмо его Митрополиту Гавриилу, которому поручает он и свою душу и собранное им стадо, для дальнейшего руководства на путь Православия. «Рабски приял я дерзновение писать высокому имени вашему, яко пришедший в единодесятый час к покрову вашему, дабы не быть мне отринутым, по присоединенным к стаду сынов Св. Церкви, ибо не безызвестно вашему преосвященству о моем чистосердечном тщании, основанном на истинном признании, и что все мои желания стремились к миру святой Соборной Церкви. Хотя телом моим и вне оной нахожусь, но духом моим никогда из недр её не отлучался и брал на себя всеусердную должность быть посредником мира и единства, дабы было едино стадо и един пастырь. Но Всемогущий Бог, иже есть Отец щедрот, по неизреченной своей благости, благоволил наказать меня, по моем возвращении восвояси, болезнями; чаю смертного посещения и конечного разлучения душетелесного союза, и уже руки мои не имеют силы писать к святыне вашей, но едва, едва движа язык мой, вопию к высокому имени вашему.

Призри, о Архиерей великий, на утомлённого еленя, жаждущего небесного хлеба Христа, от которого всяк ядый не умирает, и даруй прохладу души моей; призри на нее, впадшую в разбойники и ураненную от невидимых супостатов; излей на взывающего елей милосердия твоего; во мне смущение духа, понеже содержим есмь трепетом, бояся задержания воздушных духов. Простри длани твои, святой Владыко, исторгни из рук мучителя адского; расторгни пленницы содеянных грехов; изведи из тьмы и даруй мне обрадование видеть свет небесный; приими неимущего где главу подклонить, понеже нет мне другого пристанища. Притекаю к источнику благости, к истинной надежде, тебе, благодетелю моему и пастырю; не возвращусь дóндеже не приимешь меня в покой матери моей, Церкви, где были начатки моего духа: призри на обдержимую печалью мою душу и на усердное моление; сжалься о убогой и помилуй мя, помилуй, святейший Владыко, неключимого раба твоего и послушника, дабы мне, ради святых твоих молитв, избыть мучения огненного; да глаголят уста твоя хотя одно слово за меня ко Владыке, которые приемлет Христос Бог паче всех жертв и всесожжения. Благоволи продолжить милости твои и к делу, предпринятому для всенародной пользы, дабы непокоривые могли положить выи свои под святые твои ноги, ко благу Св. Божией Церкви, да и ты получишь от искупившего нас Христа достодолжное воздаяние. Радуйся, сладчайший Божий служитель! – Мне же приближилось души моей от страстного тела разлучение, и к тому не имею надежды видеть честного твоего зрака, но с преданностью моею касаясь праха, где пребывает освященная твоя особа, взываю последним уже молчаливым моим гласом: приими, одушевленный образ Христов, должную мою ревность и рабское мое усердие, в которых я, нижайший, всегда пребывать желал, и даруй мне от юности моей содеянных грехов прощение и, в Богоприятных своих молитвах и в приношении бескровной жертвы, не положи меня в забвении, ради изливаемой архипастырской твоей милости на всеусердного твоего послушника, многогрешного Никодима¹³⁹. 9-го мая 1784 года».

Так скончался, еще в полной силе мужества, 39 лет, сей знаменитый инок, которого можно почитать начатком единоверия. Муж исполненный добродетели, по описанию братии, с ним обитавшей, смиренный, снисходительный ко всем и нестяжательный, чуждавшийся роскоши и пресыщения, инок в полном смысле сего слова, быстрый в разуме и ответах и глубоко начитанный отеческих книг, которыми занимался день и ночь. Упорные ревнители раскола имели в нем непреодолимого противоборца, ибо, по чрезвычайной своей памяти, он отвечал им, без всякого приготовления на все их вопросы, как бы прямо из книги, указывая даже на листы и строки. Весьма чувствительна и, можно сказать, незаменима была его потеря, особенно в ту решительную минуту, когда столько от него зависело. Добрый подвижник был положен на месте своего подвига, в обители Успенской, которая в последствии была переименована в Троицкую Никодимову, и над гробом его был сооружен, спустя несколько времени, алтарь, на котором доселе приносится бескровная жертва о душе его¹⁴⁰. Однако кончина Никодимова подает случаи к размышлениям, которые, может быть, не бесполезны. Из всего видно, что он убежден был в правоте Церкви и неправоте раскола. Но совсем тем искал примириться по договору, а не просто покориться. Хотя он имел причину так поступать ради других, но мог более чисто поступать, по своему убеждению, и вот он умирает, как сам говорит, не в Церкви, и хочет улучшить свое положение, говоря, что вне Церкви только телом, а не духом. Но чтобы быть в Церкви, требуется не только дух приходящего к ней, но и благодатное разрешение и благословение приемлющего священноначалия. Благо тому, кто достиг доброго убеждения, не мысленно только, но и не медлит исполнять оное делом.

Преждевременная кончина Никодима, хотя и смутила сердце преданных ему ревнителей союза церковного, однако они не хотели отстать от столь успешно начатого ими дела, и братия монастырская, равно как и слобожане, согласились привести оное в исполнение. Казначей пустыни Успенской, Виталий, собравший в своей книге все действия и переписку Никодимовы, написал немедленно от лица всей братии скорбное письмо князю Потемкину, поручая себя и впредь его милости, потому что на смертном одре, в присутствии всего братства, старец Никодим слезно молил, дабы его светлость принял обитель под свое высокое покровительство. Вслед за тем монастырские и слобожане отправили от себя поверенными, иеромонаха Иоасафа (бывшего архимандрита), монаха Евдокима и Зыбковского жителя Ивана Кузнецова, с прошением к графу Румянцеву, как начальнику края, чтобы дан был им пропуск, для следования в Петербург по начатому делу, и с другими прошениями на имя князя Потемкина и Митрополита Гавриила, дабы по смерти старца Никодима, продолжали им покровительствовать. Иоасаф, по приезде в столицу, подал от себя лично письмо к Владыке, в котором, изъясняя согласное свое исповедание догматов веры с Соборною Церковью, просил о дозволении совершать богослужение в порученной ему от Никодима обители¹⁴¹.

Год спустя, по ходатайству князя Потемкина, объявлено было, 27-го марта 1787 года, Высочайшее соизволение¹⁴², для тех из старообрядцев, которые пожелают поселиться на землях Таврической области, по левую сторону Днепра, и быть в соединении с материю своею, Восточною Церковью, что они получат священников от Архиепископа Таврического и будут всегда пользоваться обрядами и чином церковным, по их обычаю. Не смотря на выгоды такого переселения, оно предоставлялось их доброй воле. Но, чтобы до тех пор, пока оставались они на прежних местах, жители слободские могли пользоваться теми же преимуществами, если пожелают прибегнуть к пастырям Церкви, повелено было, чтобы и они приписывались к Таврической епархии, как к тому древнему Херсонесу, отколе проистек в начале свет Евангелия при благоверном Князе Владимире. Сверх того, еще повелено было для сих старообрядцев выстроить, на упомянутой земле, монастырь каменный и несколько церквей приходских. Князь Потемкин обнародовал сию Высочайшую милость в слободах, письмом от 27 августа 1785 года, с таким извещением: «что уже с сей поры от них самих зависит воспользоваться дарованными им льготами, под благоразумным руководством Архиерея Таврического. Пастырь сей имеет скоро следовать в новую свою епархию, чрез слободу Кричев, где все, как священники, так и миряне, желающие приступить к союзу, на изложенном основании, могут свободно к нему явиться».

С таким радостным известием возвратились из столицы просители в Покровский монастырь, и дорогою вручили от себя благодарственное письмо Графу Румянцеву за все его старания. Архимандрит же Иоасаф, которому разрешено было совершать богослужение в Никодимовой обители и даровано Св. миро, написал особое прошение Наместнику края, поручая себя и обитель его высокому покровительству. Посему и разосланы были графом Румянцевым из правления наместничества повсеместные предписания в ратуши и к исправникам, чтобы старообрядцы, вступившие в союз с Церковью, были повсюду оберегаемы, на основании высочайше дарованных им прав.

Архиерей, о котором упоминал в объявлении своем, князь Таврический, как о новом пастыре для старообрядцев, был Епископ Олонецкий Амвросий, имевший поселиться в Полтаве, до открытия вновь предположенной епархии Екатеринославля и Херсонеса Таврического. Прежний же Святитель греческий, преосвященный Никифор Феотокий, бывшей епархии Херсонской и Славянской, переведен был в Астрахань и там оказал столько же благодетельных плодов, к обращению вверенной ему паствы, как и в Полтаве. Как только ознакомились жившие в пределах Астраханских и Саратовских старообрядцы, с кротким назидательным нравом своего Архипастыря, они начали мало-помалу к нему обращаться, и усерднее других Сергий, настоятель Иргизский, который искренно желал познать истину. Он прислал к нему, в 1790 году, 15 вопросов, от общества своего Успенского монастыря, с убедительною просьбою разрешить их для душевного спасения просителей, на основании правил Св. Отец, в надежде на пастырскую благосклонность и отеческую милость к убогим. Преосвященный Никифор поспешил немедленно удовлетворить смиренному прошению, хотя, как он сам говорит в предисловии: «не в одной уже книге имеются решения предложенных вопросов, однако, как просители обещаются пред всемогущим Богом, присоединиться к Православной Церкви, если разрешены будут их сомнения, то он тяжко бы согрешил своим молчанием, чувствует, однако, что все человеческие труды безуспешны, если виновник истинной веры не просветит мысль проповедующего о вере и Бог не привлечет к нему слушающих».

Бесполезно было бы, в подробности, разбирать все сии вопросы и ответы Никифора, потому что в них можно найти повторение сказанного прежде. В первых трех вопросах мнимые старообрядцы допытываются, все ли чины и уставы греческие принесены в Россию при Св. Владимире? Православная ли вера греческая существовала в России, со времен царя Иоанна Васильевича, и предки наши все ли были православны? Благоразумно и кратко ответствует просвещенный пастырь словами Евангелия: «уподобися царствие небесное человеку, сеявшу доброе семя на селе своем: спящим же человеком прииде враг его и всея плевелы посреде пшеницы и отыде: егда же прозябе трава и плод сотвори, тогда явишася и плевелие» (Мф.13:24–26). Семя доброе есть вера православная, село – суть души верных, сон означает нерадение, враг верных есть диавол, он посреди пшеницы, т. е. спасительной веры, всевает плевелы, т. е. ереси, расколы, суеверия, которые тогда являются, когда и добрые дела веры сияние свое показывают. Весьма естественно, что всех чинов и уставов Православной Церкви не могли предать греки тотчас, как крестился равноапостольный Владимир, по той причине, что самое дело требовало времени, хотя все догматы и законы Божии, которые нужны ко спасению, тотчас сообщены были. Если Апостол Павел, три лета день и ночь, не преставал учить Ефесеев, то греческим учителям гораздо более потребно было времени для преподания Россиянам всех чинов Православной Церкви. Когда же распространилась в России Православная вера, начали проявляться и ереси, которым также подобает быть, дабы явились искуснейшие в вере, по словам Апостола (1Кор.11:19). Православные имеют отличительный характер – единства церковного, и потому те из Россиян православны, которые не только между собою согласны в догматах, таинствах и обрядах, но пребывают в союзе и с Греками, Грузинами, Славянами и другими народами Православной Церкви. Не правомыслящие же, не только со всеми сими народами разнствуют, но и между собою составляют секты.

Преосвященный Никифор объяснил в последующих ответах всю неправильность действий Стоглава, который не только не имел утверждения высшего Собора, хотя в то время Митрополит Макарий зависел от Патриарха Цареградского, но и действия его были торжественно осуждены на Патриаршем Соборе в Москве. Он ясно представил вопросителям, как несведущи были отцы Стоглава в истинных канонах Церкви, ссылаясь часто на правила Апостольские и Св. Писание ложно и без всякой справки, как, например, относительно запрещения брить бороду, празднования субботы и двуперстного знамения, и принимая с другой стороны, весьма неосмотрительно, частное мнение, вопреки всей Церкви, как, например, Евфросиново о сугубом аллилуйя, без разумения еврейского значения сего слова. Одно лишь, что правильно определил Стоглав благонамеренный, впрочем, хотя и несведущий, было, необходимость исправления книг церковных, но и это отринули в последствии мнимые ревнители старины. Все это последовательно изложил преосвященный Никифор, как муж опытный в писаниях и канонах, и напомнил подателям прошения собственные их речи: что если получат от него церковное решение, то, именем всего общества, обещаются присоединиться к Православной Церкви¹⁴³).

«Какого пастыря душа», – присовокупляет он, «слыша такие пред всемогущим Богом обещания, не возрадуется? Ибо пастырская есть должность, не только тех овец спасать, кои пасутся в Церкви Христовой, но и тех подобает ему ввести, которые вне оной бродят, да будет едино стадо и един пастырь. Хотя рассуждение о моей слабости и заставляет меня бояться, при всем искреннем моем желании, удовлетворить вас, однако слова божественного Павла довольно меня одушевляют: «яко немощное мира избра Бог, да посрамит сильное, да не похвалится всяка плоть пред Богом» (1Кор.1:27). Я же, с чистою совестью, свидетельствую пред вами, что вопросы ваши старался решить не мирскими, но церковными доводами, законами Божиими и правилами Св. Отец, имея всегда пред очами истину Божию, но как вы их примете, несть наша глаголати. Если изженете из сердца ложную ревность, упорство и всякую страсть, и с мыслию свободною от всякого суеверия, рассмотрите сии ответы, то уповаю, что Бог, по своему милосердию, содействием благодати, явит вам оные несомненными».

Вслед за тем, рассмотрев еще, что есть истинная Церковь? Где она находится? И можно ли искать ее у беглого священства мнимых старообрядцев, которые должны терпеть всякое у себя неустройство и святотатство для того только, чтобы удержаться в своем расколе? – он убеждает их возвратиться ко Св. Соборной и Апостольской Церкви, о которой ежедневно упоминается в Символе веры, и которая ожидает их с отверстыми объятиями, дабы открыть им путь в Царствие Небесное. «Веруем, заключает он, что и вас, искренно вопрошающих о истине, просветит Господь, ибо всяк просяй приемлет и ищай обретает и толкущему отверзается» (Мф.7:8)¹⁴⁴.

И, действительно, отверзлись мысленные очи двум чистосердечным писателям сего прошения, строителю Иргизскому Сергию и уставщику Успенской обители монаху Прохору, но к сожалению, хотя они писали свои вопросы, как бы от лица всего общества Иргизского, немногие вместе с ними обратились, и большая часть осталась в закоснении. Как ни осторожно действовал ревностный Сергий, стараясь заблаговременно испытывать мысли своих приближенных, он не имел успеха Никодимова, потому что самый Иргиз, по грубости своего населения, менее был приготовлен к принятию истины, нежели слободы Стародубовские. Дальнейшие подвиги и страдания Сергия могут служить разительным свидетельством до какой степени доходит иногда ожесточение людей, готовых даже на всякое злодейство, лишь бы только удержаться в своем толке.

Получив первое окружное послание преосвященного Никифора, Сергий прочитал его своему братству и, пригласив настоятелей и уставщиков прочих монастырей, показал им, по поводу сего послания, составленные им вопросы, на которые намеревался просить ответов на основании соборных правил, и просил от своих старцев совета и содействия. Не находя в сих вопросах ничего противного любимой ими старине, они их одобрили единодушно, но не согласились подписаться к приложенному при них прошению, под тем предлогом, что это бесполезно, предоставляя одному Сергию приложить руку, как бы за всех, с своим уставщиком. Когда же получены были ответы, Сергий разослал с них списки по всем монастырям своего общества, и в Москву и Петербург, надеясь на обращение и содействие единоверцев, особенно Иргизских, но крайне в этом ошибся. Один только благоприятель его, Волжский купец Злобин, искренно разделял его мнение и они, собираясь на тайные совещания, решили прежде всего согласить сколько можно более из жителей Успенского монастыря, отобрав от них собственноручные подписки, а потом Сергию отправиться в обе столицы, чтобы и там искать согласия главных из числа ревнителей мнимой старины.

В одно из таких совещаний, жена Злобина, Пелагея, подслушала их тайные речи и, как женщина несведущая, не уразумев того, о чем они беседовали между собою, воспламенилась слепою ревностью против Сергия, даже до желания лишить его жизни. Она сперва открыла свою ненависть к Сергию сестре его, Александре, бывшей игуменьею в одном из женских скитов, обвиняя пред нею брата её и своего мужа, что они хотят каких-то благословенных попов, и грозила, что может найти человека, который отправит на тот свет искателя новых попов и без греха умоет в том руки. Она же не пожалеет на то и многих тысяч рублей. Испуганная Александра поспешила объявить о том брату. Смутился Сергий, узнав что уже открыта тайная его мысль, однако не смотря на то, стал собираться в Петербург, и хотя жена Злобина, расставила по дорогам своих караульных, чтобы перехватить его, однако, по милости Божией, он спасся от смерти и благополучно достиг Петербурга, куда вслед за ним приехал и купец Злобин¹⁴⁵.

Там, не теряя времени, явились они к Митрополиту Гавриилу, прежде со словесным объяснением своего намерения, а когда мудрый Архипастырь принял их с Апостольскою любовью, то по его совету подали прошение в Св. Синод, о назначении на первый раз в их монастыри двух иеромонахов и одного иеродиакона. По их желанию Св. Синод согласился дать им просимых священнослужителей из Тихвинского монастыря, куда Сергий сам за ними ездил и отправил их прежде себя на Иргиз. По возвращении из Тихвина, приглашены были Сергий с его товарищем, в присутствие Св. Синода, и первенствующий член, дав им нужные наставления для дальнейших действий, просил Злобина, как человека, известного в кругу старообрядцев, содействовать к водворению в его крае законного священства. Злобин клятвенно обещался ничего не пожалеть с своей стороны, для успеха душеспасительного дела, и вместе с Сергием поехал обратно в Иргиз, через Москву, но в Москве подвергся Сергий чрезвычайной опасности.

Жена Злобина, не настигнув своей жертвы близ Иргиза, решилась погубить его в столице. Она обратилась к одному, из членов Рогожского кладбища, Московскому купцу, ей известному по ревности к расколу, и описав ему Сергия, как замышляющего предать монастыри их во власть церковную, убеждала найти какое-либо средство, чтобы сбыть его с рук и тем спасти свою общину. Знала она, к кому обращалась, потому что нашла в нём верного себе сообщника. Сергий, по приезде в Москву, остановился у Григория Фёдорова Ямщикова, старого своего благодетеля, в доме коего, в 1779 году, первое было совещание о сваренном мире. Еще не успел отдохнуть от дороги Сергий, как в тот же вечер явился к нему замышлявший на его жизнь купец, с поздравлением и приглашением к себе в дом. Сергий неосторожно согласился, чтобы не огорчить отказом почётнейшего члена Рогожского кладбища, и поехал вместе с ним, обещая хозяину своему, Ямщикову, скоро возвратиться. Но прошел вечер и прошла ночь, а Сергий не возвращался. Испуганный хозяин поехал сам к пригласителю его гостя, который отозвался, что будто Сергий еще с вечера довольно рано его оставил и хотел на пути заехать к другому знакомцу, а сей последний, спрошенный Ямщиковым, изумился даже, услышав, что отец Сергий в Москве. В напрасных поисках прошел весь этот день и последующий, и только на третий день вечером явился в дом Ямщикова солдат, с запиской от Сергия, который в кратких словах извещал его, что из дома мнимого своего благоприятеля взят был и посажен в отдаленную тюрьму, где уже три дня находится без пищи. Посланный сказал Ямщикову, что получил втайне сию записку от арестанта, который содержится в секретной, в такой-то части города. Ямщиков, не теряя времени, поспешил ночью к Главнокомандующему, князю Прозоровскому, с полученною запиской, и князь немедленно велел вытребовать к себе полуживого арестанта. Строго хотел поступить Главнокомандующий с виновниками злодеяния, но Сергий упал к его ногам и умолял не мстить за его обиду, чтобы тем не повредить доброму его начинанию. Однако он не решился оставаться долее в Москве и отправился на Иргиз, куда дан был ему для сопровождения чиновник.

После Московской встречи, можно было предполагать, что ожидало ревностного старца на Иргизе. Во время его отсутствия, все вооружились против него и начатого им дела, и те даже, которые прежде были согласны и согласие свое утвердили подпиской, отреклись от своих слов и подписей и сделались его противниками. Преосвященный Астраханский Никифор в скором времени просил увольнения от своей епархии и удалился на покой в Москву, в Данилов монастырь, где скончался и погребен. Купец Злобин не возвращался на Иргиз, вероятно потому, что имел менее мужества, нежели Сергий, а два иеромонаха с иеродиаконом жили, без всякого дела, у вдовы брата Сергиева, Евсевия, который был за два года перед тем, во время всенощной на праздник Успения, убит пономарем на колокольне: таковы были нравы Иргизские.

Хотя Сергий в день приезда и занял, как строитель, прежние свои кельи, но чрез день ночью ворвался к нему келарь, с двумя монахами, и называя его еретиком и осквернителем обители, бросился душить его. Племянник Сергия, сын убитого брата его Евсевия, бежал в город Волжск к исправнику просить помощи. Немедленно прискакал исправник и нашел Сергия уже заключённого в чулане. Освободив его, собрал он все братство и думал ласкою убедить к принятию законных иеромонахов, с тем, чтобы келарь и братия просили прощения у оскорблённого ими строителя, но ни в чем не мог успеть. Все братство отказалось от повиновения и избрало на место Сергия, уставщика его Прохора. Таким образом, начатое столь успешно дело обращения на Иргизе, кончилось едва не смертью начинателя. После столь бедственных происшествий, отец Сергий, со всеми своими родными отправился в Малороссию, в Черниговские слободы и, поместив сестру свою с племянницами в Новозыбкове, при единоверческой Преображенской церкви, сам с племянником поступил в Никодимов монастырь. Спустя несколько времени, был он посвящен в иеромонаха и назначен настоятелем в Белоруссии единоверческого Успенского монастыря. Там написал он книгу свою «Зерцало для старообрядцев, не покоряющихся православной Церкви» и подробное изложение их заблуждений, с опровержением оных и воззванием к истинной Христовой Церкви. Книга сия была напечатана в Петербурге, в 1799 году, с таким предисловием сочинителя о самом себе.

«Догматы и учение старообрядцев, их заблуждения и упрямство противу истины, никому столько неизвестны, как мне. Ибо я сам, находясь в удалении от святой Церкви слишком двадцать пять лет, был в их согласии, и по слепотству своему, веря всему ими сказываемому, также и сам не малым был по них ревнителем. Но, по благости Господа Иисуса Христа, открылся мне свет умных очей, и я познал их заблуждение; уже десять лет как я отщетился их учения. Сие же пишу единственно в их пользу, желая, да и они узрят тот истинный свет, который меня осиял, и да обратятся на путь правды».

Между тем, в слободах Черниговских и в Новороссийском крае, мало-помалу распространялось единоверие, несмотря на встречавшиеся препятствия и недоразумения. После двухлетнего управления обителью Никодимовой, Иоасаф вызван был в Петербург и там, по предъявлении греческих его грамот, повелено ему было игуменствовать во вновь устрояемом монастыре единоверческом, на левом берегу Днепра, во имя Корсунской иконы Божией Матери. Немедленно он испросил для сего благословенную грамоту у Архиепископа Екатеринославского Амвросия, и семь монашествующих, с пятью бельцами, переселились вместе с ним, из пустыни Никодимовой, в Таврическую область. В тоже время в Елисаветграде, где наиболее открылось ревности между старообрядцами для присоединения к Церкви, после увещаний преосвященного Никифора, щедрый князь Таврический выстроил для единоверцев церковь, во имя Преображения Господня, которая прежде всех других была освящена Архиепископом Амвросием, к общему утешению новых чад Православной Церкви.

Хотя льготы, дарованные старообрядцам для переселения в Таврическую область, были весьма достаточны для их возбуждения, однако, вначале неохотно они туда переходили, и едва несколько бедных семейств, обременённые долгами, решились оставить слободы. Им дозволялось для избрания места присылать своих поверенных заблаговременно, и они освобождались на полтора года от всех податей, повинностей и постоев, и получали лес для построения домов, так заботилось правительство о их благосостоянии. Преосвященному Амвросию разрешено было даже утверждать, из числа их священников, менее зазорных по поведению, для исполнения между ними треб, и могущественное покровительство князя Таврического обещано было всем новым выходцам¹⁴⁶. Тем паче раздражило его упорство слобожан и замедление их переходить в новый край, приобретенный им для России, который, как собственное его создание, был любимым предметом правительственных его забот. В это время распространилась молва, будто все слобожане готовы переселиться в Таврическую область, если не будут иметь у себя благословенных священников и, по сим соображениям, преосвященный Амвросий на время остановился посвятить для них требуемых иеромонахов, на место удалившегося Иоасафа, или разрешить священнослужение, в обители Никодимовой, кому-либо из священников, проживавших в слободах. В таком недоумении протекло около двух лет, не смотря на усиленные настояния и жалобы общества старообрядцев, и собор старцев Никодимовых напрасно посылал в Полтаву настоятеля своего Виталия, с просьбою, чтобы он был поставлен в иеромонаха, и освящена у них церковь Успенская, устроенная из прежней часовни¹⁴⁷.

Наконец, они обратились, с слезным прошением, к Митрополиту Гавриилу, изложив ему весь постепенный ход их обращения при Никодиме, и просили понудить Архиепископа Амвросия к удовлетворению их пламенного желания. Ревностный пастырь немедленно подвигся на законные требования обратившихся из раскола к истинной Церкви и, по его сильному слову, немедленно были исполнены все их прошения. По соглашению с преосвященным Амвросием, он послал им опытного протоиерея Андрея Иоаннова, который и сам долго находившись в расколе, по собственному опыту, хорошо знал все его нужды и мог с пользою действовать на сердца обращенных. Прежде всего освятил он в посаде Климовском приходскую церковь Успения, устроенную усердием слобожан, и несколько лет при ней оставался для совершения Богослужения. Потом освящена была и другая церковь Успения, в обители Никодимовой, которой настоятель Виталий поставлен был в иеромонаха, и в скором времени сооружена там еще одна церковь, во имя Св. Троицы, изменившая название самой обители из Успенской в Троицкую Никодимову. Она, собственно, сделалась зародышем единоверия в слободах. До 12-ти церквей монастырских и приходских сооружено и освящено было в слободах и вообще в Новороссийском крае. Между тем, протоиерей Андрей Иоаннов воспользовался пребыванием своим между старообрядцами, чтобы собрать полное историческое известие о расколах, в своей замечательной книге, которая может служить руководством для желающих узнать постепенный ход и развитие раскола.

Не оставались без духовной деятельности и ревностные последователи Никодима, собранные в его обители. Настоятель Виталий, еще будучи простым монахом, чтобы поддержать колебавшееся при начале стремление к союзу церковному, собрал в одну замечательную книгу, еще доселе ненапечатанные, драгоценные выписки из Св. Писания и Св. Отцов, о непреложности Соборной Церкви, для утверждения своих единоверцев. В первых главах рассуждает он о том, что есть Церковь? Что она пребудет неизменною до скончания века, и нет вне оной спасения, а потому крайняя есть беда от неё удаляться. Изъясняет, что Церковь Соборная всегда видима и отличается от неправильных соборищ. Три чина, диакона, священника и Епископа, устроены в ней вечно, и вместе с тем высшую Иерархию святительскую устроил в ней сам Господь, избирающий и поставляющий для неё пастырей, коих достоинство чрез сие самое чрезвычайно высоко. Посему не должно отлучаться от пастырей Соборной Церкви, и священник, без Архиерея, ничего не может действовать и даже Церковь не может существовать без высшего чиноначалия архиерейского. Вслед за тем излагает он последовательно, о различных покушениях старообрядцев, для обретения себе Архиерея, что весьма любопытно, и представляет внутренние распри самой поповщины, разделенной на пять различных толков, между собою несогласных в слободах. Он заключает свою книгу изложением, что одна только Церковь есть Соборная и Апостольская во всем свете, и что не могут восхищать на себя сего высокого имени отпавшие от неё секты. Рукопись Виталия есть одна из замечательных по сему предмету и, конечно, много подействовала, в свое время, на умы мнимых старообрядцев.

Однако мысль о единоверии, возникшая в слободах и распространившаяся по Новороссийскому краю, осуществилась окончательно только в Москве, как в духовном сердце России, ибо там облеклась она в правильные формы, под руководством Митрополита Платона. В последних годах минувшего столетия, и в Нижегородской епархии, где было гнездо сильного раскола, почувствовалась духовная жажда присоединения к Церкви, и до 1000 душ, глаголемых старообрядцев просили благочестивого Епископа своего Павла, исходатайствовать им благословенных священников, что и было исполнено. В Москве же, благонамеренные из Рогожского общества, просили себе сперва священников, а потом и устроения единоверческой церкви, на некоторых условиях, смиренно предложенных ими Митрополиту.

Главное, о чем просили желавшие присоединения, было, чтобы Св. Синод разрешил прежде положенные клятвы, за их упорство, и на это изъявил согласие преосвященный Платон, с таким, однако, замечанием: «хотя Церковь праведно на них возложила сии клятвы, что они сами сознают, прося от них разрешения, но как ныне соединяются с Церковью и признают таинства её и священство, то не должно более, чтобы совесть их была отягощаема теми клятвами, под которыми однако и впредь праведно состоять будут еще отторгнутые от Церкви. Для большого же их успокоения над каждым присоединяемым подобает пресвитеру прочесть разрешительную молитву»¹⁴⁸.

Они просили избрать для них священников и диаконов, которые согласятся на старообрядчество, по желанию прихожан, а если таковых не окажется, то рукоположить по прежде печатанным книгам, избранных Митрополитом с согласия прихожан, и на это также снисходительно согласился Архипастырь, с тем однако, чтобы определить новых священников, по избранию прихожан и рассмотрению Епископа, а прежних попов, как беглецов и предателей Церкви, не определять¹⁴⁹.

Еще просили, чтобы Св. Синод благословил старообрядческим священникам службу Божию, таинства и требы Христианские совершать, по прежде печатанным книгам при Всероссийских Патриархах до Никона, и Митрополит согласился, хотя, замечает он, в книгах, ими употребляемых, и находятся некоторые погрешности, но не в существенных вещах, а в словах и обрядах, и важнее сего приобретение мира церковного. Согласился и на то, чтобы церкви для старообрядцев освятить по старопечатным книгам, с древними патриаршими антиминсами, или если со вновь освященными, то с древними изображениями и по старым книгам.

Далее просили: не требовать старообрядческих священников в Православную церковь к соборным молебнам и крестным ходам, на что изъявлено согласие, но Митрополит находил предосудительным несогласие их допускать к себе в церковь, знаменующихся триперстным знамением и бреющих бороды, предоставляя сие благорассуждению определенных к ним священников, с наставлением Епископа. А чтобы не возбранять присоединяться к Церкви ими просимой и другим, хотя и не записавшимся в раскол, но издавна удалившимся от Церкви, то сие не иначе дозволено быть может, как по исследованию от местного Епископа, что они никогда дотоле в церковь Православную не ходили и Таинств не принимали, и с прочтением над ними разрешительной молитвы, а бывших доселе в нашей Православной Церкви до такого присоединения не допускать.

О том, чтобы старообрядческие священники снабжены были Св. миром и с вверенными им прихожанами были в полном ведении у Митрополита, изъявил согласие, приняв в соображение и то, чтобы по делам, принадлежащим собственно до старообрядцев из числа мирян, разбирательство и суждение производилось у их священников, исключая дела, требующих формального исследования.

Он соглашался признать священнодействия, до того времени учинённые старообрядческими священниками, как то: крещение, брак, пострижение и другие христианские требы, и оставить их без повторения, разве если только окажется, что их совершал самозванец, или уже изверженный из священства. Равномерно и определяемые вновь к старообрядческим церквам не должны повторять священнодействия, совершенные в Православной Церкви, но принимать их в действительной силе.

Присоединявшиеся желали, чтобы им не возбранять Причащения в Церкви Православной, и Митрополит отвечал, что разрешается сие без затруднения.

Предоставляя суду Владыки священников своих, достойных извержения, они просили, чтобы за малые вины назначалось им проходить епитимии при церквах старообрядческих, и не взыскивать штрафных денег за небытие прихожан у исповеди и Св. Причастия, подвергая их только суду духовных отцов. На это согласился Митрополит, равно как и на то, чтобы в случае смешанного брака, между православными и старообрядцами, венчать по общему согласию, в той или другой церкви.

Присоединяющиеся обязывались, во всех служениях, приносить молитвы о здравии Императора и всей Августейшей фамилии, по данной им от Св. Синода форме, и просили, чтобы ни с одной стороны не слышны были распри, раздоры и хулы, за содержание разных обрядов и книг, ибо такая разность не принадлежит до сущности веры. Да пребудут старообрядцы и сыны Православной Церкви в мире, любви и соединении, яко чада единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви.

Все сие принял, с Христианскою любовью, Митрополит Платон и представил на рассмотрение Св. Синоду, с таким заключением, чтобы принимаемых в союз Церкви не называть более раскольниками и старообрядцами, ибо в Церкви Православной ничего нового нет, а называть их единоверцами, на что и сами они изъявили согласие, и Церковь их Единоверческою; пребывающие же в упорстве и вне Церкви да останутся при прежнем наименовании раскольников. Притом же мудрый Архипастырь находил полезным напомнить: что из многих изданных книг известно, от чего и когда произошел несчастный раскол сей? Церковь Православная, прилагая всевозможное тщание к возвращению отторгшихся, во многих книгах, явственно обличала их заблуждения и погрешности, вкравшиеся, от нерадения и невежества, в прежние церковные книги, которые исправлены были соборно, сходно с древними греческими и славянскими. Хотя не может быть о них иного мнения, кроме уже однажды признанного за истину, однако Церковь, как сердобольная мать, рассудила за благо учинить некоторое снисхождение согрешающим в неведении, для облегчения их совести, без соблазна правоверным, особенно по вниманию к последнему прошению ищущих соединения с нею, и в этом она следует примеру Апостола Павла «иже немощным бысть, яко немощен, да немощныя приобрящет» (1Кор.9:2). Св. Синод, по внимательном рассмотрении мнения Митрополита Платона, вполне оное одобрил, а благочестивый Император Павел Петрович, искренно желавший мира церковного, Высочайше утвердил сие основание единоверия, 27 октября 1800 года¹⁵⁰.

Здесь я останавливаюсь до времени. Мы видели начало раскола, основанное на недоразумении благонамеренных мер правительства духовного, для исправления церковных книг, видели бедственное его распространение, при смутных обстоятельствах государства, и закоснение в диких лесах Олонецких и пустынях Сибирских, видели потом и обратное его действие, как менее ожесточенная часть совратившихся, мало-помалу, при спасительных увещаниях Пастырей Церкви, склонялась к тому единству, от которого отпала, доколе наконец не утвердилось единоверие чрез законное подчинение Церкви. Все это последовательно изображено, в одном историческом обзоре, с разъяснением самых предметов разногласия, дабы каждый, кто хочет внимательно вникнуть, в чем собственно состоит раскол, мог хотя несколько уразуметь его не с одной лишь стороны внешней, но и с внутренней. Святая же Церковь снисходительно удовлетворила требованиям мнимых ревнителей старины, сколько сие было возможно, без нарушения Соборных правил, так что уже нет ни малейшего предлога от неё уклоняться. Замечательна самая эпоха утвердившегося Единоверия, которое, утешительным образом, ознаменовало начало нынешнего столетия для Православной Церкви, надеждою общего вразумления отпадших и возвращения их в материнское её лоно.