VII. Крещатик

В знойный полдень сидел я под навесом любимой моей беседки в очаровательном саду минеральных вод; я наслаждался зрением холодного, волнующегося Днепра и дольнего города на берегу, осененного, как горним шитом, святынею старого Киева. Мимо меня почти непрерывно тянулась вереница людей, не праздно гулявших в прохладе сада, но озабоченных заботою дня. Одни, появлявшиеся со стороны дворца, проходили бодро еще со свежими силами; но шедшие к ним на встречу казались истомленными трудным восходом, и отирали с лица своего обильный пот. «Откуда?» спросил я одного из них, присевшего отдохнуть подле меня: «с Крещатика», отвечал он; «но разве здесь дорога?» – «На самом конце сада, возразил мой собеседник, есть малая тропинка по обрыву горы, которая прямо сводит к Крещатику, а оттоле на Подол.» – Близость Крещатика к тому отрадному приюту, где ежедневно проводил я многие часы, возбудила во мне тайный укор, что доселе еще не посетил я места, столь священного для каждого сына Церкви и, не смотря на томительный зной, решился я немедленно спуститься указанною мне стезею до самого Крещатика.

На краю сада начинается узкая тропинка, сперва довольно отлогая, а потом до такой степени обрывистая, что иногда надобно искать места, где бы удобнее поставить ногу, дабы перешагнуть чрез глубокие рытвины, промываемые дождями и весенним стоком вод. Но с каждой ступени сей исполинской лестницы, иссеченной стопами стольких тысяч, в вековых горах Киева, какая очаровательная картина города, реки и нависших гор, и привольной долины, от них бегущей до самого Вышгорода! По мере схождения стесняется ее живописная рама, доколе наконец две противолежащие горы и синяя пучина Днепра не обрежут кругом горизонта. – И вот устремляющему взор свой к низу внезапно мелькнет из-под утеса, на который ступила йога его, позлащенный крест: еще шаг, и встала целая колонна, а там открылось и широкое ее основание, четыре арки, ограждающие водоем: это Крещатик. это Почайна! здесь совершилось крещение Руси! – Я устремился к священному кладезю, я утолил его прохладною струей и жажду благочестия, и естественную жажду, возбужденную палящим солнцем. Около водоема висели по стенам иконы Пречистой Девы, живопосного источника нашего спасения, и равноапостольных Владимира и Ольги, бывших виновниками оного для нашей отчизны, и первых ее страстотерпцев Бориса и Глеба. С умилением поклонился я ликам сих избранников земли Русской, двигнувших ее на путь жизни, и молитвенно воспоминал великое дело, ими совершенное.

Здесь на самом Крещатике крестились сыновья великого Владимира, не много далее граждане Киева на устье Почайны, ныне поглощенной Днепром, где была некогда пристань Киевская. Что может быть трогательнее слов самой летописи блаженного Нестора? – «Владимир послал по всему городу, говоря: если кто не обретется завтра на реке, богатый или убогий, тот будет мне противник. Люди же все, услышав сие, с радостью пошли и радостно говорили друг ко другу; если бы не добро сие было, не прияли бы сего князья и бояре! – (Какая младенческая простота нравов, достойная новорождаемых в царствие Божие!) На утро вышел на Днепр сам Владимир с пресвитерами Царевны и Корсунскими, и собралось бесчисленное множество людей; все взошли в воду и стояли иные по шею, другие до персей, младенцы же ближе к берегу, а иных младенцев держали взрослые на руках. Священники, стоя на берегу, творили молитвы, и видима была радость великая. Владимир же, радуясь, что познали Бога сам он и люди его, воззрел на небо и воскликнул: Боже великий, сотворивший небо и землю! призри на новых людей Своих, дай им, Господи, уведать Тебя истинного Бога, как уведали страны Христианския, и утверди в них веру правую и несовратимую, и мне помоги, Господи, на сопротивного врага, да, надеясь на Тебя и на Твою державу, побеждаю козни его.»

Каменный памятник Крещатика воздвигнут в начале нынешнего столетия благочестием Императора Александра, и на сей священный водоем два раза в год совершаются крестные ходы: один, более торжественный, в день преполовения из собора Софийского Митрополитом со всем духовенством: другой же, более смиренный, бывает в день памяти равноапостольного князя из приходской соседней церкви Рождества Христова, которая стояла в древности на самом устье Почайны.

Под сенью Крещатика долго стоял я. опираясь на края священного водоема: взор мой безотчетно блуждал по юдоли, ухо прислушивалось к ее звукам. Ниже к реке несколько белых хижин мелькало из-за развесистых ракит, и в них слышался как будто говор, а вдали на Днепре протяжная песнь. – На скате противолежащей горы, где был некогда Боричев взвоз, отдыхал народ, трудившийся над новою дорогою с Подола, и мимо проходили путники. С верховья долины Малороссийский отрок, ловко управляя конем, гнал еще несколько других к водопою, и две Киевлянки с кувшином в руках в своих живописных одеждах пришли зачерпнуть воды из священного источника. Впрочем, все вокруг было тихо: ветер не шевелил листьями ракит, не журчала вода; безмолвие уединенной юдоли умножалось еще всею тяжестью знойно налегшего полудня; но свежо было над устьем кладезя. – Мне казалось, я сижу опять под знойным небом Палестины над купелью Силоамскою или над кладезем Неемии, там, где у подошвы Сиона юдоль Иоса Фатова сходится с долиною Геенны, и вот отроки и девы Арабские в длинных своих покрывалах приходят черпать предо мною заветную воду. – И точно, купель сия была Силоамскою для прозревшей Руси; и точно, надо мною возвышался отечественный Сион, старый Киев, мать городов наших, о коем и мы можем воскликнуть стихами псалмов: «мати Сион, речет человек!»¹⁵ – Ах! я был опять на несколько мгновений в Иерусалиме, и град Владимиров казался мне градом Давида.

Тогда же с умилением благодарного сердца вспомнил я и то, как однажды на самой заре моей жизни долина Крещатика послужила мне пристанью спасения, когда разлившийся Днепр бил меня сердитою волной в утлом челноке, меня, юного и неопытного путника, доверившегося его бурной пучине со всею беспечностью своего возраста. Уже я отчаивался одолеть сие весеннее море разлившихся вод, когда одна благодетельная волна двинула наконец чолн мой к крутому берегу, и я ступил на землю несколько ниже Крещатика, там, где его долина впадает в Днепр. Столько долгих протекших лет мелькнуло предо мною, как бы несколько вчерашних дней; я стоял опять на том же месте, хотя сам уже иным, – и вот, воспоминания ранней юности невольно уступили впечатлениям позднейшим; опять Киев казался мне Сионом, а долина Крещатика юдолью Иосафатовой, которая именем своим напоминает последний суд! – Когда же по звуку одной страшной трубы соберутся все, почивающие по вселенной, – блажен, кто, услышав глас сей, воспрянет в той одежде нетления, которою облекся от святой купели, бывшей для него Крещатиком или Иорданом!