12. Что значит толковать Библию по отцам?

Православные постоянно повторяют, что Писание нужно толковать строго в соответствии с Преданием – то есть по учению отцов Церкви. Но откуда мы можем узнать это самое учение? Да и подходит ли оно сегодняшнему человеку, отвечает ли на его насущные вопросы?

Священное Предание для православных – это, прежде всего, опыт прочтения Священного Писания великими христианами прошлых веков, опыт самой их жизни по Писанию. В этом смысле оно бесценно и незаменимо, обойтись без него просто не получится – можно будет только заменить один авторитет на другой, например, святителя Иоанна Златоуста на реформатора Жана Кальвина. В этом смысле Предание неотделимо от Писания.

Но порой православные рассуждают так, словно в книгах отцов Церкви содержатся абсолютно единообразные ответы на все сколь-нибудь значимые вопросы. «Святые отцы учат…» – если человек начинает с такого обобщения, его слова уже выглядят подозрительно. Надо уточнить: какие конкретно святые этому учат, точно ли он их понял, и нет ли по данному вопросу другого мнения у других святых. Обычно, на самом деле, это означает «вот мне тут батюшка недавно сказал» или «я в одной брошюре прочел».

Зачастую все это касается тщательной регламентации внешних вещей: как передавать свечки во время службы, что именно есть в пост и т.д. Можно подумать, что христианство – это набор обрядов и запретов, соблюдение которых гарантирует спасение. На самом деле, конечно, отцы обращали на такие детали не так уж много внимания.

Но в важных вопросах – например, в том, что касается толкования сложных мест Библии – они уж, наверное, говорят одно и то же? Нередко православные так и предполагают, и добавляют: и мы, в соответствии с 19-м правилом 6-го Вселенского Собора, должны полностью следовать их толкованиям. Но прежде чем соглашаться или спорить, стоит прочесть текст этого правила: «Предстоятели церквей должны по вся дни, наипаче же во дни воскресные, поучать весь клир и народ словесам благочестия, избирая из Божественнаго Писания разумения и рассуждения истины, и не преступая положенных уже пределов и предания богоносных отцов; и если будет исследуемо слово Писания, то не инако да изъясняют оное, разве как изложили светила и учители Церкви в своих писаниях, и сими более да удостоверяются, нежели составлениям собственных слов, дабы, при недостатке умения в сем, не уклониться от подобающаго. Ибо, чрез учение вышереченных отцов, люди, получая познание о добром и достойном избрания, и о неполезном и достойном отвращения, исправляют жизнь свою на лучшее, и не страждут недугом неведения, но, внимая учению, побуждают себя к удалению от зла, и, страхом угрожающих наказаний, соделывают свое спасение».

Как мы видим, речь здесь идет об одной очень конкретной вещи: священники должны в храмах проповедовать, и при этом говорить народу о Писании и о его отеческих толкованиях, а не придумывать никакой «отсебятины». Но даже если понимать это правило расширительно и считать, что оно относится ко всем нам, из него не следует ни запрет на самостоятельный анализ текста, ни предписание ограничиться повтором или пересказом того, что уже было сказано отцами (хотя нередко так это правило и толкуют), хотя бы уже потому, что отцы далеко не все вопросы рассмотрели и далеко не на все из рассмотренных отвечали одинаково.

Наконец, это правило совершенно справедливо ставит толкование Писания в зависимость от цели, контекста, аудитории: здесь речь идет о проповеди в храме для малосведущих в Писании христиан, соответственно, на первое место выходят духовное и нравственное толкование. Действительно, никакой другой нравственности, никакой другой веры, кроме принятой от отцов, в Церкви нет и быть не может. Но разве означает это запрет на научные исследования библейского текста или на художественное творчество на библейские темы? По-моему, ни в коей мере.

О науке стоит поговорить особо. Сегодня существуют научные дисциплины, которых не было ни полтора, ни даже полтысячелетия назад (например, библейская археология и текстология), сегодня нам доступны материалы, о существовании которых тогда и не догадывались (например, тексты из Вавилона и Угарита). Они едва ли добавят что-то к духовному и нравственному толкованию библейских текстов, они не изменят основы церковной проповеди, но они многое в Библии помогут понять точнее и полнее. Если бы всё это существовало во времена отцов, то наверняка было бы введено ими в оборот, поскольку они достаточно свободно пользовались достижениями нехристианской культуры своего времени. Богословский язык отцов (например, такие понятия, как «ипостась» и «сущность») – это ведь язык греческой философии, языческой по своему происхождению, а вовсе не библейского Откровения. И если мы сегодня ограничимся повторением сказанного отцами, закрывая глаза на эти новые материалы, то мы скорее как раз нарушим их традицию.

Иными словами, 19-е правило 6-го Вселенского Собора не устанавливает единого образца на все времена и на случаи жизни, а скорее задает некий вектор, которому должен следовать церковный человек в своем отношении к Писанию, и требует от него оставаться внутри установленных отцами пределов в вопросах догматических и нравственных. Но и внутри этих пределов возможна немалая свобода в том, что касается вещей другого порядка. Впрочем, все равно есть и будут люди, для которых приемлемы только те толкования, которые встречаются у отцов, а любой самостоятельный анализ библейского текста будет для них подозрителен по определению. Ну что ж, никто не заставляет их сравнивать рукописи или разбирать археологические находки – но и им не следует предавать анафеме тех, кто того пожелает. Отцы такого права им не дают, во всяком случае.

Если мы хотим понять, как толкуют отцы тот или иной библейский отрывок, мы можем снять с полки нужную книгу (например, собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста) и найти по указателю толкование на соответствующее место. Казалось бы, как просто… Но что делать, если толкование не найдется? А если оно найдется, можем ли мы быть уверены, что это действительно мнение всех отцов, а не одного из них, пусть и самого авторитетного?

У патрологов, специалистов по отцам, есть такой термин: consensus partum, т.е. «согласие отцов». Один из западных святых первых веков, Викентий Лиринский, относил к Преданию только то, что признавалось «всегда, везде и всеми». Но, во-первых, очень трудно проверить, действительно ли некое толкование признавалось всегда и всеми, или мы кого-то упустили. А главное возражение выдвинул русский богослов В.Н. Лосский: «Уже Священное Писание Hового Завета вне этого правила, так как оно не было ни “всегда”, ни “везде”, ни “всеми принято” до окoнчательного установления канона Священного Писания… Достаточно вспомнить о том, что термин единосущный был отнюдь не “традиционным”: за немногими исключениями, он не употреблялся никогда, нигде и никем, разве что валентинствующими гностиками и еретиком Павлом Самосатским. Церковь обратила его в “сребро разжжено, искушено земли, очищено седмерицею” в горниле Духа Святого и свободном сознании тех, кто судит через Предание, не соблазняясь никакой привычной формулой».

То есть сам по себе термин еще ничего не определяет – им могли пользоваться еретики и не пользоваться прославленные святые. Действительно, даже после включения слова «единосущный» в новый Символ веры (так отсекалась арианская ересь) его не употреблял, например, св. Кирилл Иерусалимский, но никто не заподозрил его в арианстве. Дело ведь не в словесных формулировках, а в сути, так что повторение правильных словесных формул еще ничего не гарантирует.

Разумеется, у отцов можно найти много противоречий по более частным вопросам.

Достаточно вспомнить, что Александрийская школа толковала Библию в основном аллегорически, тогда как Антиохийская предпочитала исторические толкования, и представители этих школ нередко спорили друг с другом. Предание включает и одно, и другое, и оставляет место для иных толкований.

Митрополит Иларион (Алфеев) говорил об этом так: «Одна и та же истина может быть по-разному выражена разными отцами, в разные эпохи, на разных языках, в разных контекстах. Кроме того, у одной и той же истины может быть несколько аспектов, и каждый из аспектов можно либо заострить, подчеркнуть, развить, либо, наоборот, оставить в тени. Истина многогранна, многообразна, диалектична… И когда мы встречаем у одного из отцов мысль, противоречащую учению других отцов, не надо спешить открещиваться от нее как от “частного богословского мнения”, находящегося вне “согласия отцов”. Не надо также пытаться, вопреки данным текстологической критики, доказывать, что тексты святого отца, содержащие данное мнение, являются подложными или что они были испорчены еретиками».

А в чем же тогда соглашаются отцы? Например, уже младший современник апостолов, св. Игнатий Антиохийский (Богоносец) возражал на требования доказать правоту христианства цитатами из Ветхого Завета как более древней части Библии: «Для меня древнее – Иисус Христос; непреложное древнее – Крест Его, Его Смерть и Воскресение, и вера Его. Он есть Дверь к Отцу, в которую входят Авраам, Исаак и Иаков, пророки, апостолы и Церковь». Именно такое отношение характерно для христианских богословов в целом: Ветхий Завет понимается через призму Нового – но это, как мы видим, именно общее отношение, а не стандартный ответ на набор вопросов.

Другой пример приводит игумен Петр (Мещеринов): никто из отцов не оставил нам указаний, в каком году ожидать конца света, «зато они писали все, согласно, о том, как приготовить свою душу для Царства Божия». И если были между ними различия в описании этой подготовки, они были вызваны прежде всего разницей в характере и ситуации каждого конкретного человека; принципиальный разногласий тут между ними нет. Соответственно, «согласие отцов» мы находим не в стандартных ответах на определенное количество вопросов, а скорее в установлении пределов христианской веры и в направлении поиска ответов на эти вопросы.

В «Слове о блаженном Аврааме» Иоанн Златоуст говорит, рассуждая о том, как Авраам вел своего сына Исаака на заклание: «Как не оцепенела рука? Как не выпал нож из руки? Как он весь не ослабел и не изнемог? Как он мог стоять и смотреть на связанного Исаака? Как он тотчас не пал мертвым? Как продолжали служить ему нервы? Как остался в действии ум? Не знаю, как изобразить словом это событие… Часто иной имеет пять или шесть сыновей и дочерей; но когда один из них сделается болен, то отец ходит около его постели, целует глаза сына, ласкает его руки… имеет ли он великое богатство, оно становится ненавистным для него; имеет ли множество забот, оставляет их всех… и весь мир кажется ему страждущим неисцеленно этой болезнью». Есть ли в этих строках что-то устаревающее? Думаю, нет. В том, что касается не только вопросов веры, но и самой обыденной жизни простых людей, отцы могут оказаться актуальнее выпусков новостей и понятнее сериалов.

Но могут ли они помочь нам, к примеру, разрешить спор между теми, кто считает для себя обязательным буквальное понимание первых строк книги Бытия и потому отрицает всякую возможность эволюции, и теми, кто может видеть в «днях творения» миллионы и даже миллиарды земных лет и эволюцию считает возможной? И те, и другие, кстати, встречаются в самых разных конфессиях. Ссылаться на отцов тут едва ли будет правильно, потому что теория эволюции в их времена еще не существовала, и, следовательно, никакого ответа на нее они не дали. Да, они говорили о творении так, как будто мир возник практически сразу, в готовом виде – но в этом они полностью следовали представлениям людей своего времени.

Следует помнить, что научный подход и духовный подход – не одно и то же. Читая «Шестоднев» св. Василия Великого, мы видим, что представления того времени об окружающем мире были донаучными, редкие крупинки точного изложения фактов затеряны там в массе совершенно сказочного материала: например, зверь гиена там совокупляется с рыбой муреной. Разумеется, было бы глупо настаивать, что естественные науки должны быть приведены в соответствие с этими взглядами. Но это никак не отменяет духовной глубины его труда: пусть его примеры фактически неточны, но мысли, которые он ими иллюстрирует, совершенно верны и справедливы.

Впрочем, и сам св. Василий прекрасно осознавал пределы своей компетенции. Размышляя об основаниях Земли, он пишет: «Согласимся ли, что земля висит сама на себе, или скажем, что она держится на воде, – в обоих случаях необходимо не отступать от благочестивого разумения и признавать, что все в совокупности содержится силою Творца. А потому и себе самим, и спрашивающим нас: на чем опирается этот огромный и несдержимый груз земли? – надобно отвечать: в руце Божией концы земли (Пс.94:4). Эта мысль и для нас самая безопасная и для слушающих полезная». Он явно не представлял себе Землю шаром, вращающимся вокруг Солнца, но в любом случае он предпочитал оставить вопросы космологии в стороне, рассуждая о духовных вещах.

Открытия ученых сообщают нам о фактах, которые были тогда неизвестны, и ничто не мешает нам принять их к сведению. С другой стороны, духовными истинами наука не занимается, и то, что говорил Василий Кесарийский о Боге и человеке, не отменяется никакими научными открытиями.

Как мы уже отмечали в 8-й и 9-й главах, наука постоянно развивается и отвергает старые теории ради более убедительных, но апостольская вера пребывает неизменной и может лишь выражаться со временем в несколько иных формах. Но дело даже не в этом. Меняются обстоятельства нашей жизни, перед нами встают новые проблемы, и не всегда ответ, данный много веков назад на несколько другой вопрос, может полностью подойти нам сегодня. Следовать толкованиям отцов, на мой взгляд – это значит искать ответы на свои вопросы с опорой на отеческое наследие, искать, оставаясь в очерченных отцами пределах догматики и нравственности. Но обязательно – искать самому.