НОВОЗАВЕТНАЯ ЭКЗЕГЕЗА ВЕТХОГО ЗАВЕТА

Новозаветное толкование Ветхого Завета может быть понято только в контексте, притом непосредственном, древнееврейского мидраша. Конечно, по самой своей природе оно вносит новое и, что еще важнее, рассматривает все sub specie Christï через воплощение Сына Божия, обещанного Мессии, – абсолютная новость, которая обусловливает новый подход к Ветхому Завету. Но все же этот новый подход находится целиком в рамках тогдашней иудейской традиции. Сам Христос, как и Его апостолы, просто неотделимы от иудейского герменевтического предания, и их первейшей целью является раскрытие глубокого смысла Ветхого Завета. Основываясь на Законе и пророках, Он открывает в них более глубокое измерение, являя Себя как их осуществление. Так как еврейская идея вся устремлена в будущее, на то, что произойдет (явление Мессии), она вся пронизана эсхатологическим духом, а Новый Завет основывается на факте, что это будущее уже началось, т. е. в открытом Логосе (Λόγος) возникла историческая реальность.

Царство Божие (Βασιλεία του Θεοΰ), к которому стремится весь Ветхий Завет как к чему-то, что должно наступить, существует в проповеди Христа как что-то, что уже здесь, что-то очень близкое и реально присутствующее в Его личности, поступках, жизни. Христос не отбрасывает Закон и пророков, Он их исполняет (Мф. 5, 17), т. е. Он их полнота. Этот новый момент требует коренной реинтерпретации ветхозаветных текстов, но не в том смысле, что новый смысл заменяет старый, а в смысле открытия новых невиданных глубин. И в апостольской проповеди Иисус – это тот [самый] Мессия, предсказанный в Писании: «Ибо я первоначально преподал вам, что и [сам] принял, [т. е.], что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию» (1Кор. 15, 3–4). Таким образом, апостольское толкование – это толкование Ветхого Завета ⁸ в свете смерти Христа и Его Воскресения. Рассмотренное под этой призмой, оно все исполнено следами пришествия Христа и уведомлением о Его тайне.

Для Христа и первой Церкви Священным Писанием является Ветхий Завет. Христиане эллинистической языковой территории читают его в переводе Семидесяти, в духе Христа и толкования, данного Его Евангелием. Он подтверждает, что Он – тот Помазанник (Κεχρισμένος – Χριστός), о Ком прорицали пророки, и Дух Господень на Нем, и Он повествует о лете Господнем, и что на Нем и в Нем «ныне» исполняется Писание (ср. Лк. 4, 16–22). Первые христиане исходили из этого как из несомненного факта и искали в Писании правила жизни, но всегда в свете Христовых речей и наставлений. При столкновении тогдашней герменевтической традиции и новозаветной реинтерпретации основным стремлением последней было не уничтожить первую, а показать ее несовершенство открытием того, что было скрыто от нее в священном тексте. Так, например, Новый Завет не отвергает еврейское верование, что Христос – сын Давидов, но на основе того же Ветхого Завета показывает, что Он не только сын Давидов, но и его Господь (ср. Мф. 22, 41–45). Это оправдание новозаветного Откровения ветхозаветным было нужно ради евреев и христиан, которые пришли в христианство из еврейства.

Существуют две центральные проблемы, по которым вступают в противоречие новозаветное толкование и старый Израиль, окованный буквальным пониманием и собственным несовершенством. Это в первую очередь вопрос о личности Христа, а потом – проблема отношения веры и закона, о которой исчерпывающе говорит апостол Павел в Послании к Римлянам (особенно в четвертой главе). Это столкновение, которое с неубывающей силой продолжается и в наши дни, относится к самому смыслу Откровения по всем его параметрам. За этим столкновением скрывается противоречие двух толкований слов, событий, лиц, символов, описанных в Священном Писании, через которые Бог открывал и открывает Себя миру. Поиск духовного смысла ветхозаветных событий, свойственный Новому Завету, приводит к оттеснению иудейской халахи (юридической герменевтики). Новозаветное толкование больше развивается в направлении хаггады (поиск нравственного и религиозного смысла). При этом весьма часто используется песхер (осуществление пророчества и апокалипсиса пророка и апостола Иоанна). Толкование основывается не только на Первом пришествии Христа, но и на Его Втором, будущем пришествии. Этот очень важный апокалипсический мотив новозаветной герменевтики основан на Втором пришествии Христа и по своей глубинной сути подобен древнеиудейскому ожиданию, но между ними есть и существенное различие: Новый Израиль собран в Церкви, ожидает Христа, который однажды уже пришел в «образе раба» [Флп. 2, 7], чтобы Он явился во всей Своей славе, в то время как старый Израиль все еще дожидается Его Первого пришествия. Во всей жизни новозаветной Церкви, в ее молитвах (προσευχή) и богослужении, учении, образе жизни, тайна Царства и тайна Иисуса – существующая реальность; для старого Израиля, который сознательно отверг Христа и все еще Его отвергает, на месте этого Царства и существующей реальности остается только тоска по ним. В этом заключается весь исторический трагизм еврейства, но и его загадка, которая может быть разрешена только в историческом, лучше сказать метаисторическом, эсхатоне. Через это родство до полного сращения, как и через отличие, которое граничит с Христоубийством, староеврейство в своем упорстве было и остается вечно присутствующим историческим крестом (σταυρός) христианства и его толкования Откровения.

Никто так глубоко не ощутил этот крест, как его почувствовал и переживал апостол Павел. Во многих своих Посланиях он вступал в ожесточенную борьбу с иудейским усердием «не по разуму» (ού κατ’ έπίγνωσιν) [Рим. 10, 2], ограниченностью и огрубелостью сердца. Он принимает основное положение евангелиста о Христе как «исполнение» и «совершение» (πληρώ, τελειώ) Закона и пророков (ср. Мф. 5, 17–19; Лк. 4, 21; Деян. 1, 16; Ин. 19, 28; и т. д.), так же как и положение о соответствии времени Его пришествия с полнотой времени: «Но когда пришла полнота времени, – говорит он, – Бог послал Сына Своего, Который родился от жены» (Гал. 4, 4; ср. Мк. 1, 15). Этой полноте предшествует долгое домостроительство спасения (θεία οίκονομία) (Рим. 10, 4; Евр. 10, 1. 14), которое «завершается» на Голгофском Кресте (Ин. 19, 30 – τετέλεσται).

Апостол Павел различает в Ветхом Завете «букву» и «дух» (2Кор. 3, 6; Рим. 2, 29; 7, 6). Под «буквой» (γράμμα) он подразумевает еврейское толкование, превзойденное пришествием Христовым. «Дух» (πνεύμα), который животворит, – это более глубокий и истинный смысл ветхозаветного Откровения. Он доступен только вере и Духу Святому. Закон «был для нас детоводителем ко Христу» (Гал. 3, 24), поэтому и буква обусловлена этим детоводительством, и Закон является только подготовкой к вере и Христу. Этот «дух» и смысл Ветхого Завета органически связан с его словом: слово – реальный «образ», прообраз, но и указатель скрытой реальности, которая посредством этого «образа» (типологически) обнаруживается. Этот «образ» одновременно и реальный исторический «пример», и пророческий «образ», который предсказывает то, что должно произойти «в конце времен». Поэтому и говорит святой апостол: «Все это происходило с ними, как образы (τύποι συνέβαινον έκείνοις); а описано в наставление нам, достигшим последних веков» (1Кор. 10, 11), – так все это произошло, и «это были образы для нас» (τύποι ήμών έγενήθησαν) (10, 6). Таким образом апостол не только сохраняет полную историчность события и конкретность ветхозаветных слов, но и открывает более глубокое значение каждого события и слова. К этому типологическому толкованию относится и параллель, и не только между Адамом и Христом (Рим. 5, 14): Адам «есть образ будущего» (τύπος τοΰ μέλλοντος). Таким образом, все события Ветхого Завета, лица, жертвы, праздники – только «тень» (σκιά) того, что придет, т. е. «тела» Христова (Кол. 2, 17).

Здесь основа Павловой аллегорической экзегезы как направления поиска истинного смысла текста ветхозаветных книг. Применяя аллегорический метод при толковании Ветхого Завета, святой апостол никогда не уходит от историчности и конкретности типологического метода. Вот один из примеров его аллегорического толкования. Чтобы подчеркнуть разницу между свободой детей Божиих и рабством перед законом, он образно сравнивает свободную Сарру и рабыню Агарь, из которых одна рождает по духу, а другая – по плоти (ср. Гал. 4, 21–31). Рождение в рабство и рождение в свободу, закон и вера, Агарь и Сарра, нижний и вышний Иерусалим, рабство и усыновление – все это в образном, аллегорическом виде содержится в «рабе и ее сыне» и в «сыне свободной», детьми которой мы являемся (Гал. 4, 30–31).

Наряду с параболой ⁹ и символизмом (свойственным александрийским евреям), которые апостол Павел также употребляет при толковании Ветхого Завета, особенно в Послании к Евреям (9, 9 – скиния завета и жертвы, символ Христовой жертвы; 11, (17) – жертва Исаака, «символ» Христа), в том же Послании мы встречаемся с еще одним мотивом, очень важным для нахождения смысла Ветхого Завета. Ветхозаветные предметы и события не только «тень» и «образ», прообразы того, что должно произойти: они имеют свой архетип (άρχέτυπον), прообраз (προεικόνισις) ¹⁰ на небе, который им предшествовал. Ветхозаветные события и вещи суть земная картина, репродукция (ύπόδειγμα), вместообразы (άντίτυπα) (Евр. 4, 11; 8, 5; 9, 23. 24), «тени» (σκιαί) (8, 5; 10, (1)) небесных предметов. Эта прасущая реальность, как небесный Иерусалим, который с самого начала существует в Боге, есть не что иное, как будущие тайны «конца веков» (9, 26). Вечное добро и будущее благо тождественны (2, 5; 5, 9; 6, 5; 9, 11–12; 10, 1; 11, 20; 13, 14) ¹¹, они даруются через Христову жертву как реальное добро; эсхатон – завершение иудейской истории, во Христе – начало ее полноты, но тот же самый Христос есть и «архетип» целого домостроительства: Ветхий Завет – Его тень, а Новый не столько тень, сколько икона (είκών) Его и будущих благ и вещей в Нем (10, 1). Таким образом, вся история, вместе с «праисторией» и метаисторией, включены в Христову тайну. Закон не в состоянии даровать совершенство, так как он только «тень будущих благ», а не «икона вещей». Только тогда, когда открылся «Первообраз» (πρωτότυπον), архетип, дана была и вечная доброта и показано, что лица, события установят антитипы Его полноты.¹²

На основе этого могут быть применены к Христу тексты, в которых говорится о Мелхиседеке, Моисее, патриархах и жертвах. Это не самовольный и случайный аллегоризм; он основан на богословии истории, типичном для христианства, по которому вся история сосредотачивается в личности Христа как Альфе и Омеге и полноте всех исторических «теней», «образов» и событий, т. е. всех Богоявлений. Так раз и навсегда основана христианская экзегеза Ветхого Завета. На первый взгляд она является продолжением раввинского толкования и александрийского аллегоризма, но если посмотреть глубже, она не только это. Вместо Торы, Закона как критерия всего христианское новозаветное толкование принимает как критерий и меру личность Христа: Христос – ключ Откровения и полнота всех Богоявлений, вся экзегеза устремлена к Нему как к Началу и Концу всего, что свершилось и что еще должно произойти. Встреча с Ним и получение Его единственного Духа дает авторам Евангелия, а потом и святым отцам, исключительную надежность и непоколебимость экзегезы, а также и единственность в их подходе при всем многообразии разнородных ветхозаветных событий, лиц, правил, символов, картин и слов. Из этого развивается толкование, коренящееся в тайне Божиего Промысла (Πρόνοια τοΰ Θεοΰ) о мире и человеке, в тайне Богоявлений, многоразличных и многообразных [ср. Евр. 1, 1], которые увенчиваются Воплощением Бога Логоса. Эта уверенность, основанная на внутреннем опыте веры и живой встрече с личностью Христа, много сильнее и ощутимей, чем уверенность, пришедшая через рациональный внешний анализ и изучение текста, преобладающая в современное время, особенно на Западе.

В период, последовавший за апостолами, на его основах, в контексте с каждой определенной эпохой и ее проблемами христианская экзегеза Ветхого Завета имела и прошла несколько этапов, из которых самыми главными являются следующие: раннехристианская экзегеза, средневековая и нового времени. До XI века герменевтика Востока и Запада смешивалась и взаимно дополнялась; с XI века Восток остается верен – и до падения Константинополя, и после – духу раннехристианской и святоотеческой экзегезы, а Запад проходит сначала через схоластическую реинтерпретацию Откровения, а потом через герменевтику реформации, которая частично рождается из этой первой, а частично является реакцией на нее. Из этого схоластическо-ренессансного подхода к Откровению возникает и так называемая современная западная библейская наука. И одна, и другая, и третья были и остаются постоянным крестом и вызовом православию.