Жизненный путь и личность Евагрия Понтийского (опыт церковно-исторического портрета)

Та эпоха, которую обычно называют «золотым веком святоотеческой письменности», явила миру целый сонм выдающихся богословов, замечательных церковных деятелей, благодатнейших подвижников и ярких и самобытнейших церковных писателей. Среди них ярчайшими звездами светятся имена свт. Афанасия Александрийского, великих каппадокийских святителей, преп. Антония Великого, свт. Амвросия Медиоланского и многих других. Но есть две личности, которыми христиане-современники не уставали восхищаться, но имена которых последующее церковное веросознание сочло одиозными и пререкаемыми. Один из них – Дидим Слепец (313–398), потерявший зрение еще в раннем детстве, но, по благодати Божией, действующей вкупе с его подвижническим трудами и усердными молитвами, ставший выдающимся церковным дидаскалом, замечательным эрудитом, сведущим экзегетом и талантливым полемистом против ересей, а также одним из известных египетских старцев, у которого окормлялись и мудрого духовного назидания которого стремились получить сотни христиан со всех сторон греко-римского мира. Другим был Евагрий Понтийский (345–399)... Не пытаясь решить эту удивительную загадку, которая много лет назад поразила нас своей парадоксальностью и не перестает мучить и поныне⁸⁸⁶, а ставя перед собой лишь скромную задачу приблизиться к таковой разгадке и приблизить к ней православное соборное сознание, мы решили описать жизнь Евагрия⁸⁸⁷ и набросать некоторые сущностные черты его личности, которые отразились в доступных нам источниках.

Основным источником для восстановления главных моментов биографии Евагрия служит 38-я глава «Лавсаика» Палладия Еленопольского⁸⁸⁸, которая дополняется «боковой традицией» (la tradition laterale – выражение Г. Бунге) сочинения Палладия, представленной в первую очередь коптским «Житием Евагрия» (вошедшим в коптский синаксарий), а также церковным историком Сократом и сирийскими фрагментами⁸⁸⁹. В зачине своего произведения Палладий называет Евагрия «прославленным диаконом» (τὸν ἀοίδιμον διάκονον) и «мужем апостоль­ской жизни» (ἄνδρα βεβιωκότα κατὰ τούς ἀποστόλους), описание жития которого должно послужить духовной пользе читателей. В коптской версии Палладий замечает, что именно Евагрий научил его жизни во Христе и духовному пониманию Священного Писания. По свидетельству Палладия, все время, пока он подвизался в пустыне Келлий, он часто был вместе с Евагрием, став очевидцем его добродетелей и чудес, совершенных им. В коптской редакции указывается еще, что Евагрий прожил шестьдесят лет, хотя в греческом тексте называется цифра 54 года⁸⁹⁰.

Обычно датой рождения Евагрия называется 345 год, хотя, если верить коптской версии, эту дату можно отнести еще на шесть лет назад (339 год). Родился он в небольшом понтийском городке Ивора (γένει ἦν Ποντικὸς πόλεως Ἰβορῶν), и отец его был здесь хорепископом (в коптской версии и некоторых других источниках отец Евагрия называется еще священником или пресвитером, что в принципе почти одно и то же)⁸⁹¹. Данный городок находился недалеко от родового поместья св. Василия Великого (Анеси), где он вместе со св. Григорием Богословом проходил первый искус монашеской жизни (357–358 годы). Можно предполагать, что уже в молодые годы Евагрий познакомился (вероятно, через своего отца) с великим каппадокийским святителем⁸⁹². Как сообщает Палладий, св. Василием Евагрий был посвящен в сан чтеца, то есть он стал членом каппадокийского клира, входя в то же время в круг учеников святителя. Личность св. Василия наложила заметный отпечаток на черты характера и мировоззрения Евагрия: его он почитал всю жизнь, назвав в своем сочинении «Умозритель» (45) «столпом Истины». Кроме того, происходя из весьма добропорядочной и, наверное, обеспеченной семьи, Евагрий в Кесарии Каппадокийской получил хорошее образование⁸⁹³.

Преждевременная и внезапная смерть св. Василия (379 год)⁸⁹⁴ повергла молодого Евагрия в смятение и заставила его покинуть родные края. В своем «Послании о вере», обращенном, скорее всего, к каппадокийским друзьям⁸⁹⁵,

он говорит: «Тогда, пораженный неожиданностью, я был подобен людям, оглушенным внезапным грохотом, и не мог собраться с мыслями; я сразу удалился, став беглецом, значительное время проведя вдали от вас». Далее он добавляет: «...затем мной овладело томительное влечение к Божественным догматам и к любомудрию, касающемуся их. Я говорил [себе]: каким образом могу я одолеть порок, живущий вместе с нами? Кто станет моим Лаваном, избавителем моим от Исава и воспитателем в горнем любомудрии?»⁸⁹⁶ В этих словах проявляется сущностная и важнейшая черта личности Евагрия – всецелая устремленность к горнему любомудрию («высшей философии») и к самым сокровенным тайнам христианского Боговедения. Именно эта всецелая устремленность к подлинно христианскому любомудрию и привела Евагрия к другому великому каппадокийскому святителю – св. Григорию Богослову. Опять же, по его собственным словам, «с [помощью] Божией достиг я по мере своих сил цели и нашел “избранный сосуд” и “глубокий колодец” (я имею в виду уста Христовы – Григория)»⁸⁹⁷. В коптской версии еще добавляется, что Евагрий, «преисполненный ведения, поскольку он шествовал по стопам св. Василия», прибыл в Константинополь. Таким образом, побыв одно время учеником одного великого каппадокийского отца, Евагрий затем стал учеником другого.

Св. Григорий Богослов в это время (март – апрель 379 года) стал епископом Константинопольским. В новой столице империи господствовали тогда ариане, и св. Григорий возглавил небольшую общину православных, которая собиралась в домашней церкви (храм Воскресения)⁸⁹⁸. В середине или конце того же 379 года в Константинополь прибыл и Евагрий. Возможно, что он, будучи достаточно близок к св. Василию Великому, знал его друга, то есть св. Григория Богослова, еще в Каппадокии. Во всяком случае, он быстро стал одним из самых ближайших помощников столичного архипастыря, сделавшего его своим архидиаконом. Созомен замечает, что Евагрий «любомудрствовал» (ἐφιλοσόφησε) и «обучался священным словесам» (ἐπαιδεύθη... τούς ἱερούς λόγους) у Григория, епископа Назианзского⁸⁹⁹. Сам Евагрий говорит о нем как о «праведном Григории, насадившем меня»⁹⁰⁰. О деталях их содружества и конкретной борьбе с арианами не сохранилось, к сожалению, почти никаких сведений, но можно предполагать, что уже в это время Евагрий выступал как серьезный (хотя и начинающий) богослов, одаренный ярким и сильным словом, и как серьезный «диалектик», могущий использовать различные виды аргументации. Во всяком случае, Палладий называет его «искуснейшим в опровержении всех ересей» (διαλεκτικώτατον ὄντα κατὰ πασῶν τῶν αἱρέσεων), то есть мужем, который мог словами (λόγοις – доказательствами) победить любую из них. В коптской версии он также характеризуется в качестве мудрого мужа, воздерживающегося от страстей, и безупречного диакона; его ум, мудрость и знание Священного Писания позволяли ему успешно опровергать ереси. Все это позволило Евагрию занять достойное место в константинопольском клире и успешно защищать Православие от нападок еретиков.

Нет сомнений, что между св. Григорием Богословом и Евагрием завязались те тесные дружеские отношения, которые возможны между учителем и учеником, связанными глубоким единством основных мировоззренческих установок. О сердечной привязанности святителя к своему ученику свидетельствует его «Завещание», написанное 31 марта 381 года, где говорится: «Диакону Евагрию, понесшему со мной много трудов и забот, а также во многих обстоятельствах проявившему благоволение ко мне, я выражаю благодарность перед Богом и людьми. Большими воздаяниями отблагодарит его Бог, но, чтобы нам не пренебречь малыми знаками дружбы (τὰ μικρὰ τῆς φιλίας σύμβολα), я желаю подарить ему одну рубашку, один стихарь, два плаща и тридцать золотых монет»⁹⁰¹. К сожалению, Евагрий не долго услаждался общением с этим великим каппадокийским святителем. Когда св. Григорий, не сориентировавшись в церковно-политический обстановке⁹⁰², вынужден был покинуть Константинополь и столичную кафедру в июле 381 года, то Евагрия он оставил своему преемнику Нектарию⁹⁰³. Но связь между учителем и учеником не прерывалась до самой кончины великого Богослова в 390 году. Она поддерживалась с помощью переписки, от которой дошло до нас очень немногое: известно одно послание св. Григория (228) к Евагрию и три письма последнего (12, 23, 46) к св. Григорию⁹⁰⁴.

С победой Православия на Втором Вселенском Соборе перед Евагрием, как перед искусным проповедником и талантливым богословом, открылись в столице широкие перспективы. В коптской версии на сей счет замечается, что весь город хвалил его, а это предполагает достаточно широкую известность Евагрия. Но по Промыслу Божиему (или по попущению Божиему) жизнь его свернула в совсем иное русло. Палладий, ссылаясь на рассказ самого Евагрия (ὡς αὐτὸς ἡμῖν διηγήσατο), повествует об этом достаточно подробно. По словам Палладия, «случилось, что этот [муж], весьма уважаемый во всем городе», был охвачен страстью к одной замужней женщине. Она, также воспылав любовью к Евагрию, пыталась вовлечь его в грех. Стараясь своими силами порвать с ней всякие отношения, он, однако, не смог этого сделать, «удерживаемый узами ее попечения» (δεσμοῖς τῆς θεραπείας). Тогда Евагрий стал усиленно молиться, и ему было дано ангельское видение: словно явились к нему воины ипарха, повели его в судилище, бросили в темницу и заковали в железные цепи. Устрашенный Евагрий стал мучиться угрызениями совести, справедливо полагая, что тяжкие прещения, выпавшие на его долю, произошли из-за жалобы мужа любимой им женщины (по коптской версии, он был знатного происхождения и занимал высокое положение). Затем Ангел принял образ искреннего друга Евагрия, посоветовавшего ему как можно скорее покинуть Константинополь. Тот внял этому совету и поклялся на Евангелии, что в течение дня покинет столицу. Это Евагрий затем, после исчезновения видения, и сделал. На следующий день, собрав кое-какие свои вещи, он сел на корабль, плывущий в Иерусалим. Больше в Константинополь Евагрий никогда не возвращался. Случилось это, скорее всего, в 382 году⁹⁰⁵. Почему им выбран был именно Иерусалим, сказать трудно; относительно подобного выбора можно строить различные предположения, но все они вряд ли найдут основания в сохранившихся сведениях источников.

Палладий просто констатирует, что молодой столичный архидиакон был принят во Святой Земле «блаженной Меланией Римлянкой» (возможно, ей рекомендовали Евагрия какие-либо столичные его друзья и знакомые). В данном случае речь идет о преп. Мелании Старшей⁹⁰⁶ – личности весьма замечательной, которую не следует путать с Меланией Младшей – ее внучкой, также оставившей заметный след в истории древней Церкви. Будучи несколько моложе Евагрия (родилась в 349 или 350 году), Мелания Старшая происходила из знатного римского рода (дед ее был консулом) и в возрасте пятнадцати лет вышла замуж за молодого человека из своего круга, который вскоре стал префектом Рима. Но в двадцать два года она внезапно овдовела, потеряв вместе с мужем и двух старших сыновей. После этого она, несмотря на протесты родни, решила избрать иноческую жизнь и в конце 372 года отправляется в Египет⁹⁰⁷. В Александрии она познакомилась с известным Руфином Аквилейским – подвижником, выдающимся эрудитом, превосходным переводчиком (с греческого на латинский) и церковным писателем. Между ними завязалась тесная духовная дружба, которую они сохранили до самой кончины своей. В Египте Мелания окормлялась (преимущественно в Нитрии) у ряда знаменитых старцев (Памво, Пафнутия и др.). Когда после смерти свт. Афанасия Великого ариане при поддержке государственной власти начали очередное сильное гонение на православных (373 год), то Мелания последовала за изгнанниками (в число которых входили Памво, Арсисий, Серапион Великий, Пафнутий Скитский, Исидор Исповедник – епископ Гермопольский, Диоскор) в Палестину. Здесь она, пользуясь своим высоким положением, богатством и связями, всячески облегчала участь изгнанников. Когда они вернулись в Египет, Мелания основала (375–378 годы) в Иерусалиме, на Масличной горе, монастырь, где с ней подвизались еще пятьдесят дев (παρθένων). Позднее (в 380 году) к Мелании присоединился и Руфин, который прошел хорошую школу у египетских подвижников, также шесть лет учился у знаменитого Дидима Слепца, а затем посетил, с духовными и образовательными целями, Антиохию и Эдессу⁹⁰⁸. Рядом с обителью Мелании Руфин основал мужской монастырь, и, по словам Палладия, оба они (то есть Мелания и Руфин) «в продолжение двадцати семи лет принимали приходивших в Иерусалим для поклонения (εὐχῆς ἕνεκεν): епископов, монашествующих и дев». Двойной монастырь преп. Мелании и Руфина стал не только одним из центров духовной и паломнической жизни в Палестине, но и средоточием жизни интеллектуальной: к нему тяготели некоторые из образованнейших христиан того времени. Позднее (385 год) к кружку Мелании и Руфина примкнул и молодой тогда Палладий⁹⁰⁹.

В эту духовную атмосферу, внутренне сродную ему, и попал Евагрий. Перед ним встал вопрос о выборе дальнейшего жизненного пути, и, как казалось, такой вопрос решался однозначно: Промысл Божий недвусмысленно указывал ему на иноческую стезю. Однако, как сообщает Палладий, диавол ожесточил его сердце, словно сердце фараона; Евагрия обуяли сомнения и охватило ораторское тщеславие. Понять такое искушение столичного архидиакона нетрудно: монашеский путь предполагал отречение от многих телесных удобств и мирских удовольствий, а Евагрий за время проживания в Константинополе (а возможно, и раньше) привык к ним. Созомен замечает, что «лицом он был приятен и любил изящно одеваться»⁹¹⁰, а в коптской версии Палладия говорится, что он менял одежду дважды в день. Мелочи же и маленькие приятности цивилизованной жизни порой пленяют душу сильнее, чем самые бурные страсти. К тому же Евагрий был одаренным проповедником и ярким мыслителем, привыкшим блистать в изысканном обществе, а это не могло не сеять в душе его многоликие помыслы тщеславия и гордыни. В этот момент, по словам того же Палладия, Бог, препятствующий всяческим видам нашей погибели (ʽΟ ἐμποδιστὴς τῆς πάντων ἡμῶν ἀπωλείας θεὸς), вверг Евагрия в жестокую горячку, которая продолжалась шесть месяцев и истощила его плоть, служившую препятствием к духовному преуспеянию. Мудрая Мелания поняла смысл серьезной болезни (μακρονοσία) молодого архидиакона, которая ставила в затруднительное положение врачей, не могущих исцелить ее. Она попросила Евагрия рассказать все, и тот исповедался перед ней (ὡμολόγησεν αὐτῇ). После этой исповеди блаженная взяла с него слово, что он изберет монашескую жизнь (ἔχῃ τοῦ σκοποῦ τοῦ μονήρους βίου). Евагрий исполнил просьбу преподобной и дал такое слово, и та помолилась о нем; вскоре Евагрий выздоровел. Одно из посланий его (22) показывает, что из рук Руфина (и Мелании) он получил монашеское облачение и, видимо, на Пасху 383 года принял иноческий постриг⁹¹¹. Затем, по благословению преп. Мелании и Руфина, он отправился в Египет.

Начался завершающий период жизни Евагрия. Первые два года он провел в Нитрии⁹¹². Здесь к концу IV века существовала уже хорошо организованная иноческая община, приближающаяся по типу к общежительной (но и с заметными чертами полуотшельнического поселения), которая в данную эпоху насчитывала несколько тысяч насельников; здесь имелись и свои священники-монахи (во времена Палладия их было восемь)⁹¹³. По словам анонимного автора «Истории египетских монахов», среди нитрийских подвижников «были и местные жители, а иные пришли сюда из других мест. В добродетелях они превосходили друг друга и более всего желали первенства в аскетических подвигах. Они являли всякую добродетель и старались превзойти друг друга своей жизнью: одни из них предавались созерцанию, другие – деланию»⁹¹⁴. Среди них выделялись два подвижника: Ор и Памво. Кстати, как свидетельствует Палладий, с обоими была знакома преп. Мелания Старшая, которая некоторое время окормлялась у них, а в дальнейшем поддерживала, насколько это было возможно, с ними тесные отношения. Естественно предположить, что именно к ним в первую очередь она и направила Евагрия. Под руководством таких опытных старцев он, вероятно, и прошел первый искус монашеской жизни. Возможно, что в Нитрии Евагрий впервые познакомился с «длинными братьями» (Диоскором, Аммонием, Евсевием и Евфимием), сыгравшими в дальнейшем видную роль в первой фазе оригенистских споров, ибо Памво, как то констатирует Палладий, был учителем (διδάσκαλος) их, и очень вероятно, что они посещали своего духовного отца.

После двух лет пребывания в Нитрии Евагрий перешел в пустыню Келлий. Если монашеское поселение в Нитрии было основано преп. Аммоном (Амуном) Нитрийским приблизительно в 325 году, то начало иноческой общины в пустыне Келлий, расположенной в восемнадцати километрах к югу от Нитрии, восходит к самому «отцу монашества», то есть преп. Антонию Великому, и датируется, вероятно, 338 годом⁹¹⁵. Руфин описывает эту пустыню так: «За Нитрийской горой дальше в глубине пустыни (in deserto interiore – во внутренней пустыне) на расстоянии десяти миль находится местность, которую, по множеству рассеянных по пустыне келлий, так и называют “Келлии”. Сюда удаляются только те, кто достаточно приготовился к более уединенной жизни в Нитрии. Пустыня весьма обширна, и келлии находятся одна от другой на столь большом расстоянии, что обитатели их не могут ни видеть ни слышать друг друга. Отшельники (singuli) живут по одному в келлии и в глубоком безмолвии, в ненарушаемой тишине (silentium ingens et quies magna). Только по субботам и дням воскресным они сходятся все вместе в храм (ad ecclesiam) и только тогда видят друг друга, как бы являясь друг другу с неба. Если кто-нибудь не окажется в собрании, все тотчас узнают, что его удержала в келлии какая-нибудь болезнь. Тогда все считают своим долгом навестить его, только не все зараз, но по одному в разное время, и каждый приносит с собой что-нибудь для утешения больного. Под другим же предлогом никто не дерзает нарушить безмолвия своего ближнего – разве только тот, кто одарен особым даром назидания (quis forte potest in verbo instruere), зайдет к кому-либо со сладостным словом утешения (sermonis consolatione), подобно тому как могучих бойцов (athletas) намащают елеем на поприще для состязания. Многие из них приходят в церковь за три или четыре мили – так далеко отстоят одна от другой келлии! Но любовь (caritas) между ними так сильна, так глубоки чувства их расположения друг ко другу, да и ко всем братьям, что они служат предметом удивления и примером для всех. Вот почему при первой же вести, что кто-нибудь желает жить с ними, каждый спешит предложить свою келлию»⁹¹⁶.

Основные черты обыденной жизни келлиотов можно представить не только по письменным источникам, но и по археологическим раскопкам⁹¹⁷. Обычно келлии окружались стенами и во дворе каждой из них (а дворы часто бывали обширными) копался колодец (на глубину 5–6 м), позволяющий заводить иногда небольшие огороды и сады: раскопки даже указывают на наличие среди келлиотов садовников и огородников. Келлии, как правило, имели не одну комнату: обязательно в ней присутствовала молельня, обращенная к востоку; была здесь кладовая, а иногда и комнаты для странников и учеников (у опытных уже подвижников и старцев). В келлиях находилось все необходимое для молитвы и труда (рукоделия) – двух основных занятий отшельников (ora et labora)⁹¹⁸. Центром всего иноческого поселения являлся храм, куда отшельники собирались по субботам и воскресениям; к храму примыкала (или находилась рядом с ним) общая трапезная, где по субботам имели место «агапы», а после этой «вечери любви», в ночь на воскресение, начиналась литургия. Соответственно, среди келлиотов имелись священники, старший из которых обычно пользовался непререкаемым авторитетом (как правило, то были всеми уважаемые подвижники); вместе со священниками общими делами общины заведовал совет старцев (συνέδριον). Были в пустыне Келлий и экономы, заботившиеся о материальных нуждах либо всей общины, либо отдельных частей ее. Такими частями всей общины келлиотов иногда являлись «братства», возглавляемые, естественно, старцами и опытнейшими из монашествующих. Такое «братство» образовалось, например, около одного из «длинных братий» – Аммония; в «Истории египетских монахов» говорится, что «он имел особые келлии с двором и колодцем и всем, что нужно для хозяйства (ἐξαίρετα κελλία ἔχοντα καὶ αὐλὴν καὶ φρέας καὶ τὰς λοιπὰς χρείας). Когда к нему пришел некий брат, ищущий спасения, и просил Аммония указать ему келлию для житья, тот сразу же вышел из своего жилища и просил брата не удаляться от келлии, пока ему не найдут крова. И оставив вновь пришедшему все, что он имел, вместе с келлиями, сам затворился в небольшой келлии. Если пришельцев, желающих спастись, было больше, он собирал всю братию (точнее, “все братство” – πᾶσαν τὴν ἀδελφότητα, то есть то братство, которое сам Аммоний возглавлял): один приносил кирпичи, другой – воду, и в один день они заканчивали строительство келлий. Собирающихся поселиться в этих келлиях они звали в церковь, чтобы накормить их, и пока они там праздновали, каждый брат из своей келлии приносил в новые келлии хлеб или другие необходимые вещи, нагрузив их в милоть или в корзину, чтобы никому из братии не было известным приношение другого. Возвращаясь вечером в келлии, братия, которые собирались там поселиться, неожиданно находили все необходимое»⁹¹⁹.

В этой духовно благодатной атмосфере пустыни Келлий Евагрий и провел все последние четырнадцать (по коптской версии – шестнадцать) лет. Тогда здесь подвизалось около шестисот иноков, имена многих из которых вписаны в книгу жизни на небесах (Флп. 4:3) и в анналы земной истории Церкви. Евагрий, обосновавшись в Келлиях, стал учеником двух великих светочей православного монашества – преп. Макария Египетского и преп. Макария Александрийского (Городского)⁹²⁰. Сам Евагрий неоднократно ссылается на этих преподобных отцов и цитирует их в своих сочинениях⁹²¹. Первый из них, которого Евагрий называет (подобно тому, как он называл свт. Григория Богослова) «избранным сосудом (Деян. 9:15), египетским старцем Макарием»⁹²², отошедший ко Господу в 390 году, основал знаменитое монашеское поселение в пустыне Скит⁹²³, о котором преп. Иоанн Кассиан Римлянин сказал, что здесь «пребывали между монахами опытнейшие отцы и всякое совершенство святых»⁹²⁴. Добраться до Скита было очень непросто, ибо, как пишет Руфин, он «лежит среди обширнейшей пустыни на расстоянии суточного пути от Нитрийских обителей. Не ведет туда никакая тропинка, и нет никаких знаков, которые бы указывали путь. Туда доходят по указанию течения звезд... Воды там мало, да и необходимая вода – отвратительного запаха, пахнет как бы смолою, но не вредна для питья. Там живут только мужи, уже усовершенствовавшиеся в духовной жизни. Кто же иначе может жить в таком страшном месте, кроме людей, обладающих бесповоротной решимостью и совершенным воздержанием? Но живут все между собою во взаимной любви и с сердечным радушием принимают, кто бы к ним ни пришел»⁹²⁵. Но так как Нитрия, Келлии и Скит составляли как бы «триединое поселение», то сообщение между ними было достаточно оживленным, а поэтому Евагрий мог довольно часто об­щаться с преп. Макарием Египетским, либо сам посещая его, либо встречаясь с ним тогда, когда старец приходил в пустыню Келлий или Нитрию (в последние годы жизни преподобного Макария это было для него весьма затруднительным из-за телесных немощей). Для Евагрия он был образцом истинного подвижника, именуемого им «святым и преуспевшим в духовном делании учителем нашим»⁹²⁶. Не меньшее значение для Евагрия имел и преп. Макарий Александрийский (преставившийся в 390 году). Особое влияние этот старец оказал на то, что можно назвать «физической аскезой»; не без серьезного влияния и мудрого наставничества преп. Макария Александрийского Евагрий успешно преодолел все ступени науки подобной аскезы.

Был он знаком и с другими выдающимися подвижниками своего времени, и в частности с преп. Иоанном Ликопольским. Во всяком случае, Палладий в «Лавсаике» повествует, что он и другие ученики блаженного Евагрия (ἐγώ τε καὶ οἱ περὶ τὸν μακάριον Еὐάγριον) слышали об этом подвижнике и захотели узнать точно, какова добродетель его (ἐζητοῦμεν μαθεῖν τὴν ἀκρίβειαν, τίς ἡ ἀρετὴ τοῦ ἀνδρός). На «разведку» отправился Палладий и удостоверился в высоких духовных достоинствах этого святого мужа. Вернувшись, он поведал об этих достоинствах «блаженным отцам», и те спустя два месяца отправились к Иоанну и встретились с ним, получив большую духовную пользу и утешение. Несомненно, что Евагрий поддерживал тесные отношения с теми монахами, которых позднее архиепископ Феофил изгнал из Египта как «оригенистов». Палладий в своем «Диалоге о жизни св. Иоанна Златоуста» говорит о них так: «Мужи эти с младых ногтей, происходя от родителей-христиан, повиновались Богу и, будучи еще отроками, не перенесли ни служения суете, ни сношений с людскими толпами, но, достигнув безлюдного места на юге (речь идет, скорее всего, о пустыне Келий. – А.С.), лежащего вдали от населенного мира, построили хижины, чтобы только укрываться от жара солнечного светила и от небесной влаги. Живя в этих хижинах, они проводили время в молитве и чтении Священного Писания, настолько ограничивая плоды рук в телесных трудах, насколько этого было достаточно для скудного образа жизни... Самый старший из них, почти девяносто лет, жил с блаженным Антонием. Именуясь Иераксом, он носит свое имя до сегодняшнего дня. Другой, Аммоний, шестидесяти лет, с двумя братьями-монахами и одним епископом были арестованы и сосланы при Валенте (то есть во время арианских гонений. – А.С.), о чем знает вся Александрия. Они были настолько совершены в знании, что ничего в Священном Писании, что приводит в затруднение многих, не ускользнуло от их внимания»⁹²⁷. Речь здесь идет (за исключением Иеракса) об уже упоминавшихся «длинных братьях», к которым Феофил сначала благоволил и сделал одного из них, Диоскора, епископом Гермопольским; Аммония он также хотел рукоположить во епископа, но тот, чтобы избежать этого, отсек себе ухо и пригрозил отсечь язык, если его не оставят в покое, – тогда его действительно не стали принуждать. Судя по всему, именно с Аммонием Евагрий сблизился теснее всего. В «Лавсаике» об этом ученике аввы Памво говорится, что с юности до смерти он практиковал сыроядение⁹²⁸, «ибо он не ел ничего приготовленного на огне, кроме хлеба. Ветхий и Новый Завет он знал наизусть (ἀποστηθίσας) и многократно перечитывал сочинения знаменитых мужей – Оригена, Дидима, Пиерия и Стефана, как то свидетельствуют о нем отцы-пустынники (οἱ τῆς ἐρήμου πατέρες). Назидательнее (παρακληιτκὸς – можно “утешительнее”, “способного даровать утешение”) не было никого для братий в пустыне. Блаженный Евагрий, муж духоносный и обладающий духовным рассуждением (ἀνὴρ πνευματοφόρος καὶ διακριτικός), так отзывался о нем: “Никогда не видел я человека бесстрастнее его (αὐτοῦ ἀπαθέστερον)”».

В окружении таких старцев и единомысленных подвижников протекала жизнь Евагрия. Разумеется, не всегда текла она гладко: как в любом христианском житии (а особенно монашеском), были здесь и стремнины соблазнов, и водовороты искушений. Одна из «апофтегм», касающихся Евагрия, донесла отзвук их. Она гласит: «Однажды по какому-то делу было собрание (συνέδριον – скорее всего, совет старцев и пресвитеров) в Келлиях, и авва Евагрий говорил (ἐλάλησαν – выступал) тут. Пресвитер же сказал ему: мы знаем, авва, что если бы ты был в своей стране, уже давно бы мог быть епископом и начальником над многими (κεφαλὴ πολλῶν); а теперь ты сидишь здесь, как странник (ὡς ξένος – “как чужак”, “чужеземец”). Авва Евагрий, хотя был тронут (κατανυγεῖς – удручен), но не смутился и, кивнув головой, сказал ему: точно так, отец! Но единою глаголах, вторицею же не приложу (Иов. 39:35)» Пресвитер (имя его остается неизвестным) был, скорее всего, коптом или, во всяком случае, родом из Египта, а поэтому смирил Евагрия, пользуясь столь присущей ветхому человечеству антитезой «свой – чужой»; возможно, что данная антитеза была сопряжена еще с противоположностью «неученых» и «ученых» монахов. Однако видеть в этом искушении серьезный конфликт и делать из него далеко идущие выводы вряд ли следует. Смиренномудрие, присущее лично Евагрию и большинству других древних подвижников, обычно легко гасило такие искушения. Яркий пример тому – преп. Арсений Великий, некогда бывший важным сановником, а затем ставший смиренным иноком. По свидетельству тех же «Достопамятных сказаний», «как при дворе никто не носил одежды богаче (βελτίονα – лучше) его, так и в обществе иноков (букв.: в церкви – εἰς τὴν ἐκκλησίαν) никто не носил одежды хуже его». Когда этого старца спросили: «Почему мы, при всем нашем образовании и мудрости (ἀπὸ τοσαύτης παιδεύσεως καὶ σοφίας), никаких добродетелей не имеем (букв.: ничего не имеем – οὐδὲν ἔχομεν), а эти простолюдины (οἱ ἀγροῖκοι – мужланы) и египтяне стяжали такие великие добродетели?» – то он ответил: «Мы по причине мирской учености (ἀπὸ τῆς τοῦ κόσμου παιδεύσεως) ничего не имеем, а эти простолюдины и египтяне стяжали добродетели своими трудами». В другой раз он вопрошал одного египетского старца о своих помыслах и ему задали вопрос: «Авва Арсений, как ты, столь сведущий в учении римском и греческом (παίδευσιν ʽΡωμαϊκὴν καὶ ʽἘλληνικὴν ἐπιστάμενος), спрашиваешь о своих помыслах у простолюдина?» На это последовал ответ: «Римское и греческое учение я знаю, но азбуки (ὸν ἀλφάβητον) этого простолюдина еще не выучил»⁹²⁹. Как то свидетельствуют источники, в стяжании подобного смиренномудрия Евагрий уподоблялся преп. Арсению⁹³⁰.

О подвижничестве Евагрия сохранилось достаточно много известий. В частности, Руфин характеризует его так: «Сам отличаясь невероятным воздержанием (incredibilis erat abstinentiae), Евагрий советовал братьям, подвизавшимся в укрощении плоти, в отражении возникших при влиянии демонов плотских мечтаний, воздерживаться от излишнего употребления воды. Ведь он говорил: “Если тело наполняется в избытке водой, оно порождает больше мечтаний и соблазнительных помыслов и доставляет таким образом злым духам просторный доступ...” Сам он не только пил весьма мало воды, но и вкушал ничтожное количество хлеба»⁹³¹. В греческом тексте «Лавсаика» передаются такие слова самого Евагрия: «С тех пор, как я пришел в пустыню, не ел я ни салата, ни какой другой зелени, ни плодов, ни винограда; не вкушал я ничего мясного и [не посещал] бани». От себя Палладий добавляет, что после шестнадцати лет такого воздержания от вареной пищи Евагрий вследствие болезни желудка вынужден был сделать в своем посте послабление и стал принимать уже овощи, ячменный отвар и бобы в течение двух лет перед смертью. Примерно то же сообщается в коптской версии, но здесь еще добавляется, что «старцы» заставили Евагрия несколько смягчить строгость своего воздержания (les viellards lui firent changer son ascese). Сообщается также, что Евагрий спал только третью часть ночи (а днем совсем не спал): остальное же ночное время проводил в молитве и размышлении над Священным Писанием. Добавляется еще, что он совершал по сто молитв в день. Что касается рукоделия, то Евагрий, будучи прекрасным каллиграфом, подвизался в переписке книг, добывая таким образом пропитание и себе, и, возможно, странникам, посещающим его.

Телесная аскеза для Евагрия была, естественно, как и для большинства других подвижников, лишь средством, ведущим к благодатным созерцаниям. Об одном из таких созерцаний поведал он Палладию, и оно передается в коптской версии. Однажды во время обычного ночного бдения он, сидя при светильнике и размышляя над одним из пророков, вдруг был восхищен до небес и мог объять взором всю вселенную. Тот, Кто восхитил Евагрия; сказал, что даст ему одну заповедь, и если он осуществит ее, то будет владычествовать над всем, что он видит. Заповедь же гласила: «Будь сострадательным, кротким и держи свою мысль правой в Боге». Судя по всему, Евагрий ревностно старался исполнить эту заповедь. Руфин не случайно называет его «мудрейшим мужем» (sapientissimum virum) и замечает: «Между другими дарованными благодатью добродетелями души он обладал даром различения духов (1Кор. 12:10) и очищения, по слову Апостола, помышлений. Никто из братий не возвысился до такого ведения тонких и духовных предметов (ad tantam subtilium et spiritalium rerum scientiam). Он приобрел этот дар из жизни, из собственного духовного опыта и, что важнее всего, при помощи благодати Божией. Но немало помогло тому и то, что он долгое время был учеником блаженного Макария (multo tempore instructus fuerit a beato Macario)"⁹³². В коптской версии констатируется, что Евагрий был весьма сведущ в Священном Писании и в православных преданиях кафолической Церкви: о его знании всего этого, уме и правом учении свидетельствуют книги, написанные им. Богатый духовный опыт, обретенный прежде всего смирением и кротостью, имел следствием своим и богословскую одаренность, которая позволила Евагрию быть искусным полемистом. В одном из греческих фрагментов (он именуется «Из жизни святого Евагрия, описанной Палладием»)⁹³³ и в коптской версии рассказывается о его богословской дискуссии с тремя бесами, принявшими обличье клириков (ἐν σχήματι κληρικῶν). Они заявили ему, что, прослышав о его правильном рассуждении относительно веры (καλῶς περὶ πίστεως διαλέγῃ), каждый решил поставить перед ним некую затруднительную проблему (πρόβλημα). Один из этих бесов предстал в качестве евномианина, другой – как арианин, а третий – как аполлинарист. Все поставленные перед ним вопросы авва блестяще разрешил, посрамив бесов, причем его ответы полностью выдержаны в православном духе. В частности, он здесь решительно утверждает, что Святой Дух не является ни порождением, ни тварью (οὒτε γέννημα οὔτε κτίσμα ), а исходит от Отца (ἐκ τοῦ Πατρὸς ἐκπορεύεται). Четко обозначаются им и фундаментальные черты православной христологии: тело Христа воспринято Им от Марии и Его человечество является полным человеческим естеством, включающим тело, душу и ум. Данная дискуссия вполне могла иметь под собой реальную подоплеку, отражая факт защиты Православия Евагрием против указанных ересей. Примечательно еще, что в «Истории египетских монахов» констатируется: Евагрий «часто приезжал в Александрию и заставлял умолкнуть эллинских философов»⁹³⁴. Таким образом, жизнь Евагрия протекала не только в тиши уединенной келлии, но порой прерывалась и «догматическими стычками» с различными еретиками.

Подобная яркая личность, естественно, привлекла взор священноначалия. Как гласит та же коптская версия, архиепископ Феофил захотел рукоположить Евагрия во епископа Тмуисского (или Тмуитского)⁹³⁵, но тот, чтобы избежать этой участи, скрылся в Палестине. В этой связи Сократ передает такой любопытный эпизод. Сообщив об уже упомянутой попытке рукоположить Аммония, церковный историк говорит: «Спустя несколько времени Александрийский епископ Феофил взял для епископства Евагрия, который также убежал, но не изуродовал никакой части своего тела и, встретившись с Аммонием, ласково сказал: “Худо сделал ты, что отсек себе ухо, за такой поступок будешь отвечать пред Богом”. – “А ты не будешь отвечать, Евагрий, что не отсек у себя язык и ради самолюбия не воспользовался дарованной тебе благодатью?” – отвечал Аммоний»⁹³⁶. В этой «дружеской подначке» двух выдающихся подвижников скрыто много нюансов их внутренних отношений, но главное состоит в том, что оба были единодушны в своей любви к «исихии» и к тишине Богомыслия, ради которых и отказались от мирской суеты и искушений властью и честолюбием, неотделимых от епископского служения. К сожалению, ничего не известно о том, когда и при каких обстоятельствах Евагрию была предложена епископская хиротония; почти ничего не знаем мы и о его посещении (втором или были еще?) Палестины. Наиболее вероятно, что он и на этот раз остановился у своих друзей – преп. Мелании Старшей и Руфина, но сколь долго он гостил у них, неизвестно. В коптской версии сообщается, что во время своего пребывания в Палестине «апа Евагрий» встретил некую жену трибуна, одержимую нечистым духом: она испытывала отвращение ко всему тварному, возомнив, что живет ангельской жизнью, не выполняла своих супружеских обязанностей и изрекала слова «внешних философов», не понимая их смысла. Вполне приемлема гипотеза Г. Бунге, что здесь Евагрий имел дело с одной из заблудших овец, увлеченных в прелесть «лжеименного ведения»⁹³⁷. Как повествуется далее, «человек Божий апа Евагрий» обратил сердце этой женщины одним словом и одной молитвой, избавив ее от демонского наваждения. Когда же «опасность хиротонии» миновала, Евагрий вновь вернулся в Египет.

В последние годы своей жизни он стал известным и почитаемым старцем, вокруг которого собралась группа верных ему учеников; Палладий, сам принадлежавший к ней, устами преп. Иоанна Ликопольского называет эту группу «обществом Евагрия» или «товариществом Евагрия» (τῆς συνοδίας Εὐαγρίου; τῆς ἑταιρείας Εὐαγρίου). По обычаю келлиотов, ученики, как то передает коптская версия, собирались к Евагрию по субботам и воскресеньям и (вероятно, после вечернего богослужения или после литургии в ночь с воскресенья на понедельник) всю ночь открывали ему помыслы и слушали его наставления, которые были «весьма сладостны». К ученикам Евагрий обращался с просьбой, что если кто-нибудь имеет нечто такое, что стыдно сказать в присутствии братии, то он может остаться наедине с ним для откровения с глазу на глаз. Но не только учеников принимал Евагрий: по словам Палладия, он был столь гостеприимен, что ежедневно в его келлии находилось пять или шесть странников (etrangers – иностранцев), пришедших из других областей, чтобы услышать его духовное назидание и воспринять, по мере возможности, что-либо из сокровищницы его подвижнического опыта. Заботился о странниках эконом «братства Евагрия», постоянно живший в его келлии, которая являлась по сути дела маленьким монастырем; в распоряжении эконома находились деньги (называется сумма в 200 серебряных монет) и необходимые припасы. Так протекали последние годы жизни Евагрия. Окруженный любящими учениками и духовными чадами, он скончался в 399 году, вскоре после праздника Богоявления и накануне тяжких искушений первой волны «оригенистских споров».

Такова жизнь этого подлинно христианского любомудра, из уст которого, как констатирует Палладий, нельзя было услышать ни одного мирского или суетного слова. Спустя некоторое время после кончины Евагрия Созомен говорит о нем так: «В дружбе с Аммонием находился мудрый Евагрий, муж ученейший, сильный умом и словом и особенно способный различать мысли, ведущие к добродетели и пороку, и располагаться так, чтобы первые развивать, а последних остерегаться... Нрав его, говорят, отличался умеренностью и обнаруживал столь мало тщеславия и гордости, что как заслуженные похвалы не надмевали его, так и незаслуженные укоризны не возбуждали в нем огорчения»⁹³⁸. Подобное уважение к Евагрию и почитание его характерно практически для всех его современников и ближайших к IV веку поколений. Однако спустя чуть более столетия образ Евагрия начинает меняться в глазах православных христиан. В конце концов он сопричисляется вместе с Оригеном и Дидимом Слепцом к числу еретиков. Однако тем дело не заканчивается: в «Добротолюбии» (греческом, церковнославянском, русском и т.д.), этой сокровищнице и средоточии всей святоотеческой аскетики, авва Евагрий вновь занимает почетное место. Так возникает загадка и парадокс Евагрия, которые православные ученые должны решить...