Иконоборство и VII Вселенский собор

Вопрос об отношении иконоборства к предшествующим спорам догматическим. – История иконоупотребления и иконопочитания в церкви. – Иконоборцы до эпохи иконоборства. – Лев Исаврянин и его характер. – Кружок иконоборцев при Льве. – Иконоборческая деятельность Льва. – Противодействие православных. – Воззрения иконоборцев и иконопочитателей по вопросу об иконах. – Значение споров.

Иконоборство, развившись в начале VIII столетия, окончилось около средины IX века и таким образом волновала церковь больше столетия. Явление иконоборства в своем историческом бытии непосредственно следует за такими движениями, как движения церковные, вызванные вопросами о лице Богочеловека и волях в Нем. Неоспоримо, эти движения были слишком сильны и положили на умы неизгладимое впечатление. Но можно ли иконоборство ставить в родственную связь с ними, можно ли допускать, что так или иначе они подготовили и развили из себя иконоборчество? Едва ли. Нельзя найти ни одного факта во всей истории иконоборства, который бы указывал, что между иконоборством и предшествующими ересями, касавшимися лица Христа и действий в Нем и бывшими предметом осуждения на Вселенских соборах, существовала причинная связь. Напротив, скорее можно усматривать положительно враждебные отношения между иконоборством и ересями несторианскою и монифизитскою с монофелитскою. Иконоборцы не себя, а иконопочитателей поставляли в родственные связи с несторианством и монофизитством. Они объявляли, что иконопочитание явилось и развилось под влиянием идей несторианских; именно они провозглашали: «Живопись (религиозная) напоминает нам Нестория, разделявшего одного Сына и Бога Слова, воплотившегося ради нас, – на двоицу сынов» (Деян. вс. соборов, том VII, стр. 462)¹⁰⁰. С другой стороны, те же иконоборцы находили, что приверженцы иконопочитания впадают и в ересь монофизитскую. «Живопись – говорили они в упрек православным – напоминает собою Диоскора и Евтихия, учивших, что два естества единого Христа слились и смешались. Вот живописец сделал икону Христа – представляют доказательство своей мысли иконоборцы, – и икона эта есть икона Бога и человека, а следовательно он слил не слитное соединение и впал в нечестивое заблуждение слияния. Тому же самому богохульству подпадает и поклоняющийся иконам» (Д. VII, 469 ,168). Нет надобности говорить о том, что подобные укоризны православным решительно несправедливы; для нас однако же они важны как доказательство, что иконоборцы ставили себя вдали от ересей предшествующей эпохи. И значит нет оснований допускать, что иконоборцы стояли под влиянием лжеучений, которым они нимало не сочувствовали¹⁰¹. Иконоборство по-своему происхождению стоит вне связи с еретическими заблуждениями прежних времен. Оно составляет явление совершенно оригинальное и независимое от них. Оно подготовлялось целыми веками, но могло и вовсе не возникать. Если же оно возникло, то этим оно обязано стечению благоприятных для сего обстоятельств в Ѵ40;ИИИ веке.

Чем же подготовилось иконоборство в истории предшествующей, и какие благоприятные обстоятельства встретило оно для себя в Ѵ40;ИИИ веке, веке своего развития?

Иконоупотребление развилось в церкви не вдруг, но постепенно. В первые три века христианства искусство делало еще довольно нерешительные шаги в деле служения интересам религии. Христиане для выражения своих идей довольствовались разнообразными символами, какими были для них изображения корабля, лиры, голубя, рыбы с христианским таким или другим знаменованием. Только к концу первых трех веков христианское искусство от символических изображений перешло к типическим, т.е. таким, в которых через живописание человеческих фигур, преимущественно ветхозаветных праведников, делалось напоминание о важнейших событиях новозаветного домостроительства. Что же касается до иконоупотребления в собственном смысле, т.е. изображения новозаветных и ветхозаветных лиц и событий и Основателя христианства прямо, без посредства символики, образности, то эпоха 4-го и 5-го веков есть время утверждения и распространения оного¹⁰². Теперь, в 4-м и 5-м веке, все великие мужи, прославившие себя христианскою учёностью, поддерживают и восхваляют обычай живописать в храмах лица и события, достойные памяти всякого христианина. Св. Василий Великий прямо приглашает художника дополнить своими красками и кистью то, чего оратор не может высказать словами. В слове на память мученика Варлаама Василий говорит: «восстаньте теперь предо мною вы, славные живописатели подвижнических заслуг. Добавьте своим искусством это неполное изображение военачальника. Красками вашей мудрости осветите неясно представленного мною венценосца. Пусть буду побежден вашим живописанием доблестных дел мученика; рад будупризнать над собою и ныне подобную победу нашей крепости. Посмотрю на этого борца, живее изображённого на вашей картине» (Деян. VII. 305). Призыв таких великих мужей, как Василий, чтобы искусство служило делу религии, действительно нашел себе громкий отклик в обществе христианском. Св. Златоуст свидетельствует о широком распространении образов св. Мелетия. «Многие, говорит он, начертывали образ св. Мелетия и на чашечках, и на перстнях, и на печатях, и на чашах брачных чертогов, и на стенах и везде, чтобы везде видеть телесный образ его и таким образом иметь утешение в разлуке с ним» (Деян. Ѵ40; VII. 233). Тоже самое блаж. Феодорит свидетельствует об образах Симеона столпника. «Говорят, что в великом Риме – замечает он – этот муж был так славен, что на всех преддвериях ремесленных заведений ставили маленькие изображения его, ожидая себе от этого защиты и покровительства» (Деян. VII. 299). Св. отцы и учители церкви рассматриваемых веков в своих сочинениях говорят с великим умилением и благоговением об иконах, какие им приходилось видеть. Св. Григорий Нисский не мог без слез умиления видеть изображение принесения Исаака в жертву Авраамом. Григорий говорит: «нередко видел я живописное изображение этого страдания и никогда не проходил без слез мимо сего зрелища; так живо эту историю представляет взору искусство» (Деян. VII. 235). Астерий, епископ Амасийский (IV в.) с глубоким чувством описывает впечатление, какое произвела на него картина, изображающая страдания мученицы Евфимии. «Некоторый благочестивый живописец, по его словам, с великим искусством и весьма живо представил на картине историю всех её страданий и повесил картину сию около гроба её, чтобы все смотрели на оную». «При воспоминании о картине я невольно проливаю слезы и чувство сильной горести прерывает мое повествование» – замечает о ней Астерий (Деян. VII. 241 – 3). Св. Кирилл Александрийский вопрошает: «Итак кто не пожелал бы из нас видеть изображенную на доске историю Авраама, как бы ни изобразил её художник, или по частям или. отдельно»? (Деян. VII. 287). Св. отцы IV и V века ясно свидетельствовали о той пользе, какую иконоупотребление должно было приносить и приносило в деле христианского назидания и просвещения. Григорий Богослов рассказывает в одном своем стихотворении следующий случай поразительного впечатления, какое икона иногда производит на душу человека. «Какой-то невоздержный юноша приглашает непотребную женщину. Когда она подошла близко к воротам, на которых находилась икона внимательно смотревшего св. Полемона, то увидев эту икону, тотчас, говорят, воротилась, быв побеждена этим взглядом; изображённого на иконе она устыдилась как бы живого» (Деян. VII. 238 – 9). Другие отцы церкви находили особенно полезными иконы для наставления в вере людей неграмотных: иконы для таких могли служить вместо книг. Некто Олимпиодор извещал письмом св. Нила Синаита (5 в.), что он, Олимпиодор, строит храм и хочет украсить стены его изображениями, которые бы услаждали глаз, именно изобразить ловлю зверей, спасающихся бегством зайцев и серн, мрежи, извлекающие рыбу из моря и тому подобное. Нил не одобряет его за это и находит, что гораздо лучше украсить стены храма изображениями священными. «Пусть, говорит он рука живописца наполнит храм историями ветхого и нового завета, – для чего? Чтобы и те, кто не знают грамоты и не могут читать божественных писаний, рассматривая живописные изображения, приводили себе на память мужественные подвиги искренно послуживших Богу и возбуждались к соревнованию достославным и приснопамятным доблестям, по которым землю обменяли на небо, предпочтя видимому невидимое» (Деян. Ѵ40;П, 260 – 261). Св. отцы изучаемой эпохи не ограничиваются, впрочем, суждениями о пользе, важности и душеспасительности употребления икон, но и прямо призывают к почитанию и поклонению иконам. Святый Василий Великий говорит: «принимаю святых пророков, апостолов и мучеников и призываю их к предстательству пред Богом, чтобы чрез них, чрез ходатайство их, Бог был милосерд ко мне. Посему и изображения их на иконах почитаю и поклоняюсь им» (Деян. Ѵ40;II. 299).

Четвертый и пятый века составляют время утверждения и распространения иконоупотребления в церкви и время ясного раскрытия учения о почитании икон. Но с этих же веков начинается и непристающее противодействие иконоупотреблению и иконопочитанию. Только это противодействие до Ѵ40;ИИИ века тлеется подобно опасной искре, – говорим -до Ѵ40;ИИИ века, когда эта искра вспыхивает великим и страшным пожаром. Считаем нужным сообщить сведения о том противодействии иконам и их употреблению, какое имело место до VIII века; потому что на это противодействие можно смотреть, как на настоящее приготовление к иконоборству. Уже в IV веке, в котором жили такие глубокомысленные защитники икон, как Василий Великий, Григорий Богослов и Григорий Нисский, появляются первые и притом тоже авторитетные противники иконоупотребления. Мы говорим о знаменитом церковном историке, друге и наперснике Константина Великого, муже удивительном по учености, Евсевии епископе Кесарийском. Евсевий видел первоначальное распространение иконоупотребления в церкви и отнесся к этому явлению отрицательно. До нас сохранилось его послание к императрице Констанции, сестре Константина Великого, вдове императора Ликиния. Из письма Евсевия видно, что Констанция просила Евсевия прислать ей икону Спасителя. Что же отвечает на это ей Евсевий? Евсевий не хочет удовлетворить её желания и находит оное предосудительном. Он писал к ней: «так как ты писала относительно какой-то будто бы Христовой иконы и желала, чтобы я прислал тебе такую икону, то какую же эту икону разумеешь ты, которую называешь Христовою? Истинную ли и неизменяемую, и заключающую в себе сущность Божества, или же представляющую то естество Его, которое Он воспринял ради нас, облекшись плотию, как бы одеждою рабского вида? По что касается образа Его, как Бога, то я и сам думаю, что не его ты ищешь; потому что ты научена Им, что ни Отца никто не знает, как только Сын, ни самого Сына никто не знает, как только родивший Его Отец. Конечно, ты ищешь икону, изображающую Его в образе раба и во плоти, которою облекся ради нас (художественное изображение внешнего вида Христа), но мы научены, что и она (плоть) растворена славою Божества и смертное поглощено жизнью». Затем Евсевий старается доказать, что было бы тщетною попыткой со стороны художника изобразить Христа в истинном виде: это недостижимая задача. «Итак, пишет он, кто же в состоянии изобразить мертвыми и бездушными красками и тенями, издающий сияние и испускающий блистательные лучи, блеск славы и достоинства Его, изобразить Его таким, каким Он есть? Даже избранные ученики Его не могли взирать на Него на горе, но пали лицом ниц, признав, что блеск света для них невыносим. Итак, если воспринятый Им в воплощении образ получил такую силу от обитавшего в нем Божества, то что сказать о том Его состоянии, когда Он, сложив с себя смертность и смыв тление, вид рабского образа изменил в славу Господа и Бога и воссел на царском престоле одесную Отца» (Деян. VII. 530 –531)? Отсюда видно, что Евсевий не сочувствовал иконоупотреблению¹⁰³. Он не понимал широты воззрений христианских, которые назначены своим благотворным влиянием освятить и самую область искусства, сделав из него средство к служению религиозным интересам. В том же IV веке в своих последних выводах должна была приходить к иконоборчеству, и секта арианская – Евномиане, потому что они не чтили ни святых, ни мощей¹⁰⁴. Противодействие иконопочитанию не умолкает и в последующие века. Несторианство и монофизитство, обязанные своим происхождением дальнейшему пятому веку, выделили из себяотдельные секты с иконоборческими стремлениями. Несториане в Индии, известные с именем Фомистов (просвещенные Апостолом Фомою), были не чужды этих стремлений. Враждуя против св. Кирилла Александрийского, как главного противника несторианства, эти несториане, между прочим, поставляли в упрек этому мужу иконопочитание, считая почему-то Кирилла главным виновником иконопочитания в церкви¹⁰⁵. Подобно несторианам и некоторые секты монофизитские враждебно относились к иконопочитанию. Представитель одной монофизитской секты Филоксен говорил: «не следует бестелесных ангелов делать телесными и изображать их в телесном образе, как будто бы они имели человеческие формы. Равным образом не следует воздавать честь и славу Христу посредством живописной иконы Его; напротив, надобно знать, что Он принимает одно только служение духом и истиной. Надобно знать и то, что изображать Всесвятого Духа в образе голубя есть признак детской мысли, так как евангельские сказания нигде не учат, чтобы Дух Святый был голубем, но только говорят, что Он некогда явился в виде голубя. Если Он один раз явился в таком виде, то из этого отнюдь не следует, что благочестивым христианам прилично делать телесный образ Его» (Д. VII. 404 –5; 535). От слова Филоксен переходит к делу; сохранилось свидетельство, что он низвергал иконы ангелов и уничтожал их, а иконы Спасителя скрывал в недоступные места (Д. VII. 405). Другой монофизит Север поступал подобным же образом. Он низвергал св. жертвенники и св. сосуды, – первые истреблял, а вторые расплавлял. А золотых и серебряных голубей, изображающих Духа Святого в храмах, присвоил себе, говоря: изображение голубя не может носит имени Духа Святого (Д. VII. 406–7). Утверждают, что и император Анастасий (491–518 г.) по стремлениям иконоборческим конфисковал в свою пользу золотые и серебряные изображения в Константинополе (Деян. VII. 407). Церковные писатели позднейшего времени, VI и VII веков, дают ясные сведения, из которых можно выводить, что вражда против икон была явлением, непрерывно продолжавшимся до самой иконоборческой эпохи. Анастасий Синаит (VI века) должен был защищать почитание икон против каких-то неизвестных врагов икон, позволявших себе наносить им бесчестие. Анастасий писал: «как наносящий бесчестие портрету императора подвергается праведному наказанию, как будто бы нанес оскорбление самому императору, хотя портрет есть не что иное как дерево и краски, смешанные с воском, так точно и оказывающий бесчестие какому-либо образу (святого), наносит оскорбление тому самому, чей это образ» (Д. VII. 283). В том же VI веке св. Симеон Столпник-Младший в послании к императору Юстину II жалуется на святотатственные поступки каких-то Самарян, которых он называет «нечистыми и мерзкими», и которые позволяли себе бесчиние над образами в одном храме. Симеон писал: «не могу сказать, с какою силою зла дерзали они делать оскорбления иконам Сына Божия и всесвятой преславной Богородицы, не оказывая им никакого сострадания» (Д. VII. 383). Переходим к VII-му веку. Из сочинений Леонтия епископа Никопольского на о. Крите видно, что в его время были люди, которые делали многие и невидимому важные возражения против иконопочитания, так что Леонтий пишет против подобных иконоборцев отдельное сочинение. Люди эти, по словам Леонтия, возводили «неправду» на христиан, «осуждали их за иконы». Возражения этих иконоборцев против христианского иконопочитания состояли в следующем: не следует делать и почитать иконы, ибо в ветхом завете Израилю заповедано было не делать никакого изваяния, ни образа и подобия того, что на небе и что на земле; если же Бог и приказал сделать херувимов и изваянных животных, то этим подобиям Иудеи не поклонялись как богам, как покланяются христиане иконам. Христиане поклоняются самому дереву иконы, как Богу. Христиане почитают с восторгом те места, по которым Христосходил, на которых садился или являлся, или к которым прикоснулся; и значит почитают простое место, дом, страну, город, камни. Христиане в этом случае забывают, что не следует оказывать почтения ничему рукотворному и созданному. Эти же люди смеялись и глумились над христианами за то, что они почитали мощи св. угодников, находя, что они почитают простые кости. Подобные иконоборцы, если видели, что христиане целуют икону Христа и пресвятой Его Матери или какого-либо праведника, негодовали, и тотчас с ругательствами отворачивались от иконопочитателей, называя их идолопоклонниками (Д. VII. 268– 273; 277)¹⁰⁶. В том же VII веке о людях иконоборческих стремлений дает свидетельство и еще писатель церковный, Иоанн епископ Фессалоникский. Из одного его «слова» видно, что некоторые лица называли христиан за иконопочитание язычниками и замечали: каким образом позволительно изображать в чувственном виде Бога, невидимого, Бога Духа? Если же христиане в свое оправдание скажут, что Бог явился во плоти, то на каком основании они изображают, ангелов, духов бесплотных, существ разумных? (Д. VII. 387–388)?¹⁰⁷.

Наконец мусульманское владычество, начавшее распространяться в VII веке над христианским востоком, с своей стороны, заявляло себя решительным иконоборством, к соблазну для истинных почитателей икон и к удовольствию иконоборческих христиан. Случаи, подобные нижеследующему, теперь начали встречаться часто. Один агарянин (мусульманин) входит в христианский храм в Сирии, видит на стене мозаическую икону, и с замечанием: к чему эта икона? варварски выкалывает глаза изображенному на иконе лицу (Д. VII. 304–5).

Из этих, указанных нами, фактов, свидетельствующих о существовании противодействия иконопочитанию во все время от эпохи утверждения иконопочитания до самого VIII века, когда появилось иконоборство в обширнейших размерах, видно, что неблагоприятных отношений к иконопочитанию было не мало в восточной империи. Можно положительно утверждать, что иконоборцев до времени иконоборства (в VIII в.) было много, и что они представляли собою силу, которой считала себя вправе опасаться сама церковь. В церкви даже ходили чьи-то предвещания, что рано ли поздно ли иконоборцы должны приобрести могущество и сделать много вреда церкви. Один византийский летописец передает рассказ о беседе патриарха Константинопольского Германа с первым открытым иконоборцем – императором Львом Исаврянином (в VИII в.). Летописец рассказывает: император Лев призвал к себе патриарха Германа, вступил с ним в разговор об иконах и давал ему понять, что хорошо бы уничтожить иконопочитание. Герман на это отвечает: «государь, мы слыхали, что истребление икон должно последовать, но не в твое царствование». В какое же, спросил Лев? «В царствование Конона», объявил Герман. Лев на это сказал: «Конон-мое имя, его я получил при крещении». Тогда патриарх воскликнул: «государь, удержись от такого зла, ибо исполнитель этого дела есть предтеча антихриста»¹⁰⁸. Для нас не особенно важен вопрос, достоверен ли факт, передаваемый летописцем; важно то, что на основании этого рассказа можно заключать, что в церкви еще ранее развития иконоборства было предчувствие о возможности иконоборческого погрома, и такое предчувствие конечно основывалось на наблюдении действительного состояния умов в христианстве, на более или менее широком распространении иконоборческих мнений в христианском обществе.

Следовательно, нужны были только благоприятные условия, чтобы разрозненные силы иконоборческие слились в одно течение, нашли себе поддержку в высших правительственных сферах, и иконоборство должно было открыться в грозном виде. Подобные благоприятные условия для развития иконоборства в самом деле в встречаются в лице императора Льва Исаврянина (717–741 г,). Лев Исаврянин происходил из низшего сословия, лишен был образования, отличался грубостью в нравах: воины составляли его общество, война была любимым его занятием. Один современник (папа Григорий II) называет его ум «умом воинственным, грубым и жестоким», называет его «человеком неученым, не знающим приемов научных» (Деян. VII. 42. 26). Этот человек как-бы в самой своей природе носил задатки того вандализма, каким он заявил себя в иконоборстве. Иконоборство VIII века было деспотическим вторжением власти гражданской в дела церкви. Насильственное приведение в исполнение своих планов в делах религиозных, без всякого уважения к правам совести, было чертой характера Льва, как это показывает следующий примечательный факт. На шестом году своего царствования он приходит к мысли привлечь к крещению Иудеев и монтанистов своего царства и для этого не находил других мер, кроме мер насилия. Следствием такого насилия было то, что Иудеи обратились к христианству лишь только по внешности, так что даже позволяли себе причащаться поевши; что же касается монтанистов, то они, не желая исполнить воли Льва, собравшись в одно место, сожгли себя заживо¹⁰⁹. Итак, Лев Исаврянин по своему характеру был личностью способною стать орудием иконоборческого погрома.

Оставалось только сделать давление на волю императора, чтобы расположить его к иконоборству и это действительно было сделано. В это время в Византийском царстве образуется влиятельный и не малочисленный кружок лиц, которые были глубоко проникнуты иконоборческими стремлениями. Указанный кружок состоял из нескольких высших представителей духовенства с присоединением многих лиц из высших привилегированных сословий. Во главе иконоборцев из иерархов встречаем епископа наколийского, Константина, из Фригии. Константин представлял собою образ человека, который наиболее мог быть годен дли подготовительной деятельности противозаконного характера, каково именно было иконоборство в отношении к установившемуся положению церкви. Он умел с замечательным искусством, проводя свои еретические идеи, в тоже время до поры до времени оставаться в возможно лучших отношениях с лицами, чьи интересы ближе всего затрагивались его кознями. Будучи в душе и на деле ревностным иконоборцем, он умеет однако же скрыть свои затеи, отвратить от себя подозрение, смягчить одних из своих противников, обмануть других. Так он, будучи иконоборцем, с искусством поддерживает связи с патриархом Константинопольским, человеком чистого православия, и проводит местного митрополита, человека таких же стремлений, как и патриарх (Деян. VII. 325. 330–332). Благодаря такому своему характеру Константин легко сделался главою иконоборческой партии, главным вожаком её. Современная церковь прямо объявляла, что «ересь (иконоборческая) получила от него свое начало» (Деян. VII. 330) Другим лицом, из числа высших представителей духовенства, ставшим во главе иконоборческого движения, был Фома, епископ клавдионольский¹¹⁰. Но это был человек иного характера, – человек решительный и прямо идущий к цели. Такой человек мог быть полезен для иконоборцев, но не тогда, когда дело их только начиналось, но тогда, когда оно достигло уже известной зрелости, когда ну жен был человек, который подал бы первый пример энергической деятельности в данном отношении. Таким именно и выступает он пред нами в истории. Он первый решается уничтожить иконы в своей епархии, как будто-бы вопрос об иконах не допускал никакого другого решения, кроме того, какое дает оному сам Фома; он уничтожает иконы, как будто бы это было общим желанием, как будто бы это не подлежало никакому сомнению» (Деян. VII. 334). В числе первых защитников иконоборчества в составе духовенства нужно назвать ефесского архиепископа Феодосия и синкелла патриаршего Анастасия, впоследствии патриарха Константинопольского. В какой мере в первоначальный кружок иконоборческий входили светские лица высших сословий, это можно видеть из того, что сенат, созванный Львом для решения вопроса об иконах, принял предложение императора об истреблении икон с живейшим единодушием¹¹¹. Какими делами руководился подобный кружок, когда затевал иконоборчество, и почему император был послушен внушениям лиц иконоборческого характера? Иконоборцам представлялось, что истребление икон полезно и для церкви, и для государства. Они полагали, что с уничтожением икон будет возвращен христианской церкви характер чистой духовности, который по их понятию церковь теряла при существовании иконопочитания (Деян. VII. 325). Они находили, что с уничтожением икон уничтожатся те многочисленные суеверия, какие развились в обществе христианском и какие выражались в поклонении иконам, именно как иконам, т. е. как простым внешним вещам¹¹². (Деян. VII. 328 – 9). Они могли полагать, что уничтожением иконопочитания устранится опасность распространения магометанства между христианами, ибо со временя нашествия магометан на восточные христианские провинции не меч только, но и коран начал приобретать себе подчиненных между христианами. Коран, вооружаясь против идолопоклонства, вооружался и против христианского иконопочитания, как несоответствующего духу религии монотеистической (единобожия). Надеялись, что уничтожение икон не только сохранит христиан верными своей религии, но и проложит путь к обращению самих магометан в христианство¹¹³. Такой то пользы для церкви ждали иконоборцы от уничтожения икон. Для целей государственных тоже дело представлялось на взгляд тогдашних иконоборцев весьма небесполезным. Положение государства было очень плачевным в то время. Внешние враги одолевали империю, а в гражданах между тем недоставало гражданских доблестей и истинного мужества. Являлось желание искоренить все то, что могло отвлекать подданных от исполнения их гражданских обязанностей; «так как суеверие распространено было в народе в такой степени, что иные обоготворяли св. иконы и ожидая от них верного спасения от врагов, нисколько не думали о необходимости внешней защиты, то иконоборцы и вооружились против икон, воображая, что они то и составляют причину такого настроения народа», невыгодного для интересов политических¹¹⁴. Подобным внушениям и доказательствам не мог не внимать император Лев. Он конечно хорошо знал, что внутреннее состояние государства и общества византийского было далеко не блестяще. Притом Лев начал собою новую династию в Византии; нужно было׳ поддержать и упрочить свой авторитет в империи, а чем лучше было достигнуть этого как не преобразованиями в каком бы то ни было роде? В Византии каждая новая династия на престоле спешила для приобретения популярности в народе заявить себя реформами; так должен был поступить и Лев Исаврянин¹¹⁵. Можно было императору опасаться, что его иконоборческое дело потерпит неудачу, найдет себе слишком сильное сопротивление в обществе, сделается источником больших смятений в государстве; но иконоборческая партия в успокоение императора могла указать на недавно совершенный опыт иконоборчества в Палестине тамошним эмиром, на опыт, который кончился удачно. Года за три до начала иконоборства в Константинополе, эмир по имени Езид распорядился, чтобы истреблены были все иконы в подвластных ему странах. И вот, «честные иконы были сожжены, здания же церковные (украшенные живописью) частью перекрасили, частью соскоблили в них живопись». Кроме того, он приказал «уничтожить и все другие изображения, какие существуют где-либо на городских площадях для красоты и благолепия» (Деян. VII. 421 – 2). Этот пример для Льва был красноречивее всяких слов.

Обращаемся к краткому обозрению деятельности иконоборцев в царствование Льва с одной стороны и деятельности православных в защиту икон с другой.

Лев издал два указа в пользу иконоборчества: один в 726 году, другой в 730. Оба указа до нас не дошли. Нет сомнения, что содержание их было одинаково: тот и другой равно провозгласили полное истребление икон. Касательно их можно находить ту только разницу, что после первого указа иконоборцы не осмеливались еще броситься на истребление всех икон вообще, а ограничились теми иконами, которые воздвигнуты были на местах публичных; после же второго истребление икон сделалось безусловным; далее; первый указ не был подкреплен подписью патриарха Константинопольского (Германа), второй же имел подобное подкрепление со стороны патриарха (Анастасия)¹¹⁶. Во время и после издания этих указов Лев ознаменовывает свое царствование гонениями на право славных. Первой жертвой иконоборческого насилия был патриарх Константинопольский Герман, человек достойный во всех отношениях¹¹⁷. Лев желал его склонить на свою сторону, но потерпел неудачу: сначала император хотел побороть его оскорбительными насмешками и бранью, называя и его самого и его предшественников идолопоклонниками; потом думал подействовать на него временным лишением кафедры и патриархии; наконец, видя его непреклонным, Лев низверг его с патриаршества, назначив преемником ему Анастасия, синкелла патриаршего, человека угодного императору и готового исполнять его волю¹¹⁸. Ссылкой поплатились за твердость в вере и многие другие епископы, не хотевшие разделять иконоборческих идей Льва¹¹⁹. С другими почитателями икон поступили также точно или еще хуже. Иконопочитателей, отличавшихся высоким происхождением или богатством знания, Лев приказал мучить, наказывать бичами, изгонять; многие получили мученические венцы⁵). Замечательнейшею мерою Льва в борьбе с иконопочитателями было закрытие богословских школ в Константинополе. Лев очевидно понимал, что нужно было лишить православных того оружия в борьбе с иконоборцами, каким было для первых основательное богословское образование. И вот теперь закрыты те самые школы, которые имели за собою блестящую историю: эти школы были открыты еще Константином Великим¹²⁰. Истребление икон производилось при Льве с чрезвычайно оскорбительною для христианского чувства жестокостью. Вот как например происходило разрушение изваяния Спасителя, которое находилось над так называемыми медными вратами в Константинополе. Это изваяние считалось чудотворным, и однако же император приказал своему чиновнику не снять только его, но разрушить. Исполнитель воли императора берет лестницу, всенародно поднимается к изваянию, взмахивает топором на него и трижды ударяет в лице изображение Спасителя. Такое оскорбление святыни произвело бунт в народе и исполнитель нечестивой воли императора поплатился жизнью за иконоборческую ревность (Деян. VII. 36). Или вот какой случай иконоборчества был в Никее. Арабы напали на этот город; устрашенные жители прибегли за помощью к иконе Богоматери: совершаемо было всенародное молебствие. В это время один из воинов, по имени Константин, взял камень, разбил икону и топтал ее ногами¹²¹. Кроме этого, по сказанию историков, Лев Исаврянин отвергал поклонение Божией Матери и святым; вследствие чего мощи святых предавал поруганию¹²².

В виду такой деятельности иконоборцев, часто переходившей все пределы умеренности и благоразумия, иконопочитатели с своей стороны противодействуют иконоборцам и выступают на защиту своего дела. Замечательнейшим защитником иконопочитания, выступившим с живым словом обличения против иконоборцев, был Герман, патриарх Константинопольский. Он с достохвальною предусмотрительностью хочет подавить развитие иконоборства, когда оно только что начиналось (Деян. VII. 331–2), но тщетно: он вступает в неоднократные беседы с императором Львом, и мужественно отклоняет его от его иконоборческих затей; император не внимал голосу благоразумия и благочестия. Примечательны слова, с которыми патриарх покидает свою кафедру патриаршую: «если я Иона, бросьте меня в море; но, государь, без Вселенского собора я не соглашусь ни на какие изменения в вере»¹²³. Этими словами Герман выразил с своей стороны готовность к самопожертвованию для блага церковного, с другой решительный укор императору за вмешательство в дела веры. В ревности к вере патриарху подражали многие клирики, монахи и благочестивые миряне в Константинополе¹²⁴. В целях сопротивления злу, православные собирают соборы, по крайней мере так было на Западе; на Востоке же на глазах самого императора такие соборы конечно были невозможны. Папа Григорий II, в 727 г., собирает собор в Риме, на котором существованием в ветхозаветной скинии херувимов доказывалась позволительность иметь иконы в храмах христианских. Преемник папы Григория, Григорий Ш снова собирает собор (731 г.) против иконоборцев; на нем между прочим было определено: «кто будет отвергать, уничтожать, бесчестить и презирать иконы Господа Христа, Его Матери или апостолов и проч.; тот лишается приобщения тела и крови Христовой и будет находиться вне церковного общения»¹²⁵.

Иконоборческое заблуждение служит поводом к развитию довольно широкой богословской литературы, которая с своей стороны являются провозвестницей истины. Папа Григорий II обращается с несколькими богословскими посланиями к императору и патриарху Герману (Деян. VII); с такими же посланиями Герман обращался к двум восточным епископам, поборникам иконоборства. Еще превосходнее были сочинения св. Иоанна Дамаскина. Это был сначала высокий государственный муж при калифе в Дамаске в Сирии, а потом монах и пресвитер в лавре св. Саввы в Палестине. Он написал в форме посланий три обширных защитительных по вопросу об иконах речи и отослал их в Константинополь¹²⁶. Сочинения Григория отличаются смелостью и неустрашимостью в обличении императора Льва. Сочинения Германа дышат искренним желанием мира и духом кротости к заблуждающимся. Произведения же Иоанна Дамаскина носят на себе печать глубокой учености. Противодействие иконоборству со стороны православных во многих местах обнаруживается в сильных восстаниях. Папа Григорий II, предвидя, какие сильные движения вызовет иконоборство, писал императору: «заверни в начальные училища и скажи: я истребитель икон и тотчас ученики забросают тебя своими дощечками» (письменными) Деян. VII, 82). И действительно восстания вспыхивают во многих местах, как скоро объявлено было иконоборство. Так вспыхнуло сильнейшее восстание в собственной Греции и на Цикладских островах, – здесь явился даже претендент на престол византийский¹²⁷. В Италии при первых же известиях об иконоборстве императора начали бросать портреты его на землю и попирать ногами (Деян. VII, 87); наконец и сам папа Григорий с Римлянами и со всею Италией отложился от подданства Льву¹²⁸.

Изложим воззрения, в кругу которых вращались иконоборцы и иконопочитатели по вопросу об иконах. Эти воззрения высказаны были теми и другими при самом начале иконоборческих споров в царствование Льва. 1) Иконоборцы находили, что иконопочитатели суть идолопоклонники и что иконы заменяют место идолов (Деян. VII, 25). Иконопочитатели же отвечали на это: «Церковь Христова не имеет никакого общения с идолами; да не будет. Мы не покланяемся ни тельцам, ни тельцу, вылитому в Хориве, и тварь для нас не Бог» (Папа Григорий: Деян. VII, 322). 2) Иконоборцы говорили, что христиане поклоняются камням, стенам и доскам. В опровержение этой мысли иконопочитатели рассуждали: «мы почитаем иконы не как богов; мы не на них возлагаем надежды. Если пред нами находится икона Господа, мы говорим: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помоги нам и спаси нас! А если пред нами икона святой Его Матери, то мы говорим: Святая Богородица, Мати Господа, будь заступницею пред Сыном Твоим. Если же икона мученика, например Стефана, то говорим: Св. Стефане, изливший кровь твою за Христа и имеющий пред Богом дерзновение, будь нашим заступником. Вот куда мы воссылаем молитвы при посредстве икон» (Григорий: Деян. VII. 31). 3) Иконоборцы возражали: «не должно поклоняться творению рук и всякому подобию, елика на небеси горе и елика на земли низу, как сказал Господь (Исх. 20, 4); притом: нельзя указать, кто повелел нам почитать творения рук и поклоняться им (Деян. VII, 26). Иконопочитатели же, устраняя это возражение, говорили: в Ветхом Завете Бог запретил «поклоняться рукотворным дьявольским образам, приносящим вред и достойным проклятия», но не запрещал употреблять «рукотворные образы, которые назначаются на служение Богу и во славу Его». Так Бог повелел сделать скрижали, кивот завета, херувимов, серафимов, стамну (Григорий: Деян. VII, 27). Другие из иконопочитателей объясняли, почему запрещенное в Ветхом Завете позволительно в Новом Завете. Они замечали: «как искусный врач не всем и не всегда дает одно лекарство, но каждому приличное и полезное, смотря по свойству страны, болезни и времени, иное младенцу, иное возрастному: так и совершеннейший Врач душ тем, которые еще суть младенцы и страждут болезнью идолослужения, которые идолов почитают богами и поклонение Богу отвергают и приличную Ему славу воздают твари, воспретил делать изображения: та – мой закон дан был иудеям. Но мы, которые по удалении от суетного заблуждения, по принятии истины, удостоились быть в соединении с Богом и по прошествии младенчества достигнуть в мужа совершенна, мы получили от Бога способность рассуждения, по которой знаем, что может быть изображаемо и что не подлежит изображению. Бога, невидимого конечно изобразить мы не можем, но когда увидели, что Бестелесный сделался для нас человеком, то уже можем изображать Его в человеческом виде. Бог по неизреченной благости своей приял плоть, явился в оной на земле, жил между людьми, имея естество, твердость, вид и цвет плоти человеческий; посему мы, изображая Его, не погрешаем. Апостолы видели телесно Христа, видели Его страдания и чудеса, также и мы желаем видеть, и слышать и быть блаженными. Этому стремлению удовлетворяют книги евангельские и иконы Христа» (Дамаскин)¹²⁹. 4) Иконоборцы возражали: в св. Писании нет предписания, нет указания на необходимость – икон. На это возражение иконопочитатели отвечали следующим многознаменательным вопросом: но скажите сами: «где можно найти в Ветхом Завете или в Евангелии, ясные слова: Троица или: единосущный, или: одно лице Христа, или: два естества»¹³⁰ (Дамаскин)? 5) Иконоборцы далее возражали: и на шести Вселенских соборах ничего не было определено об иконах, – почему это? В устранение этого возражения иконопочитатели отвечали таким сравнением: «на соборах ничего не сказано и о хлебе и воде; не сказано ведь, следует или не следует есть, следует или нет пить. Но кто же не знает, что это необходимо для поддержания жизни? Притом, сами архиереи приносили иконы на соборы. И ни один благочестивый человек, отправляясь в путь, не совершал своего путешествия без икон» (Григорий: Деян. VII, 44). 6) Уничтожая иконопочитание, иконоборцы в замен того, кажется, с особенною ревностью поощряли усиление проповедничества, религиозную поэзию и даже ввели при богослужении разнообразную музыку. Так по крайней мере понимают не совсем определенное обвинение, с которым папа Григорий обращается к иконоборцу Льву: «Ты приказал народу оставить все это (иконы и иконопочитание), стал занимать его пустяками, вздором, свирелями, погремушками, гитарами и лирами, и вместо благословений и славословий, стал занимать его баснями» (Деян. VII. 41). В виду этого иконопочитатели старались раскрывать высокое и глубокое значение иконопочитания для развития и воспитания религиозного чувства. Иконопочитание возбуждает в человеке чувство религиозного благоговения и умиления, исторгает слезы сокрушения. «Когда мы сами, говорит о себе папа Григорий, входим в церковь и рассматриваем изображения чудес Господа Иисуса Христа, а также изображения святой Его Матери, имеющей на руках питающегося млеком Господа, а равно и ангелов, то выходим из храма не без сердечного сокрушения. Да и кто не будет подобно нам сокрушаться и не прольет слез умиления, взирая на таинственную вечерю, на исцеление слепого, на воскрешение Лазаря? Кто не будет сокрушаться и не прольет слез, взирая на изображение Авраама с мечем, грозно поднятым над шеей сына? Кто не будет сокрушаться и не прольет слез, взирая вообще на все страдания Господа» (Деян. VII. 33)? Далее иконопочитатели раскрывали мысль, что в особенности для людей необразованных и малолетков иконы в религиозно-практическом отношении ничем незаменимы. «Чем служит книга для тех, кто научены, говорили иконопочитатели, тем же служит икона для необразованных; что слово для слуха, тоже икона для глаза» (Дамаскин)¹³¹. Другой писатель говорил в защиту икон: «держа на своих руках недавно крещеных детей, мужчины и женщины пальцем указывают им, а также юношам и новообращенным язычникам, на эти наглядные изображения и таким образом назидают их и возносят умы и сердца в горняя, к Богу» (Григорий: Деян. VII. 41). Или иконопочитатели говорили: «Иисус Навин повелел иудеям, чтобы они взяли из Иордана 12 камней, и объявил им при этом: когда ваши дети некогда спросят отцев: что значат эти камни, то вы тогда им скажите: как вода по божественному велению расступилась, как прошел Кивот Завета и народ Израильский. Каким же образом мы не должны также начертывать изображений страданий, чрез которые совершено наше спасение, п чудес Христа, дабы, если спросит меня сын мой: что это такое, я мог бы отвечать ему: Бог соделался человеком» и проч. (Дамаскин)¹³². Другие раскрывают мысль, что иконы в церкви могут служить прекрасным подспорьем при усвоении слова Божия и проповеди: «кто чрез слух узнал дела, совершённые святыми, того это созерцание будет побуждать к припоминанию слышанного; кто не знает еще об них, того оно будет приготовлять к усердному слушанию о них и возбуждать в нем сильную любовь к ним и славословие Богу» (Герман: Деян. VII. 340). 7.) Иконоборцы, как мы заметили выше, кроме иконопочитания ставили в упрек православным и почитание святых; они прямо говорили, что православные мучеников считают за богов (Деян. VII. 31). Писатели же церковные стараются устранить подобную укоризну, направленную на церковь. Они объясняли, и почему покланяются святым, и как. «Каким образом святые, которые принимают участие в страданиях Господа, не должны, будучи друзьями Христа, принимать части в прославлении Его здесь на земле? Христос называет их не своими слугами, но своими друзьями. Во времена Ветхого Завета ни один храм не мог быть посвящен имени какого-либо человека. Смерть праведного оплакивалась, а не торжествовалась; прикосновение к мертвому считалось осквернением; но иначе теперь после того, как человеческая природа по явлении в ней Сына Божия возвысилась до участия в божественной жизни» (Дамаскин)¹³³. Но при всем, том, «мы не даем повода думать, что они общники божественного естества, и не приписываем им чести поклонения, приличествующего божественной славе и могуществу, но показываем любовь свою к ним» (Герман: Деян. VII, 328). 8). Наконец, как на отличительную черту иконоборцев, нужно указать на их воззрение касательно отношения государства к Церкви; по их рассуждению, государство может властно вмешиваться в дела Церкви; это хотели они возвести в начало (принцип). Император Лев прямо провозгласил правило: я царь и первосвященник (Деян. VII, 40). Эта мысль встретила решительный отпор в представителях Церкви. Они писали «знай, император, что догматы св. Церкви дело не императоров, но архиереев, и должны быть точно и верно определяемы. Для этого-то и поставлены в церквах архиереи, мужи свободные от дед общественных. И императоры поэтому должны удерживать себя от вмешательства в дела церковные и заниматься тем, что им поручено. Догматы – дело не царей, но архиереев, так как мы (епископы) имеем ум Христов (2Кор. 2, 14. 17). Иное дело – понимание церковных постановлений и иное – разумение в мирских делах» (Григорий: Деян. VII 35. 42). Другой богослов говорил: «недостойно царю давать, законы церкви. Апостол Павел между лицами, которым поручено от Бога водительство Церкви (1Кор. 12), непоименовывает царя. Не цари, но апостолы, пророки, пастыри и учители возвещали божественное слово. Цари должны заботиться о процветании государства, о благоденствии же Церкви пастыри и учители» (Дамаскин)¹³⁴.

Споры иконоборцев и иконопочитателей показали, что взгляд первых, круг идей, в каком они вращались, были уже, замкнутее, а взгляд и круг идей, в каком вращались иконопочитатели, тире, многостороннее. Первые слишком суживали представление о воздействии Церкви на жизнь, и потому отрицали необходимость сближения религии с искусством (Деян. VII. 496); а вторые представляли идею христианства настолько всеобъемлющею, что и самое искусство имело стать в тесные отношения к религии (Деян. VII. 286).

Взгляд на состояние церкви при Константине Копрониме. – Церковь в первые годы царствования Копронима. – Лжевселенский собор 754 года. – Сведение о нем. – Вероопределение лжевселенского собора и его содержание: происхождение иконопочитания от диавола (!); употребление икон Христа есть несторианство, оно также есть монофизитство. – Евхаристия – единственный образ Христа. – причины почему не следует делать икон Богоматери и святых. – доказательства против иконопочитания из свящ. писания и церковного предания. – Прещения и анафематствование. – Защита иконоборцами почитания Богоматери и святых. – Уничтожение религиозной живописи. – Истребление св. мощей. – Дерзновение монахов. – Гонение на монахов. – Михаил «дракон». – Иконоборческая присяга. – Православие в иных странах.

Продолжительное царствование императора Константина Копронима (741 – 775 г.), сына Льва Исаврянина, есть время, когда иконоборство достигает своего высшего развития и силы в Византийской империи и церкви. Лишь немногие ереси прежних времен могут равняться с иконоборством по тем бурным движениям, какие вызвало оно в церкви, по той силе и тирании, в каких выражало оно свое господство. Иконоборство в этом отношении подобно арианству и монофизитству.

Сам император Константин Копроним¹³⁵ был ревностнейшим иконоборцем. Пример его отца, Льва Исаврянина, и воспитание в строгих иконоборческих началах сделали его неумолимым врагом иконопочитания. К тому же Константин отличался характером деспотическим¹³⁶ и в тоже время энергическим; взявшись за что-либо, он не любил отступаться от дела, пока успех не увенчает его дело. Но тем хуже было для церкви. Трон императора окружали лица, вполне разделявшие мысли нового императора; управление провинциями поручалось лицам, известным своим иконоборчеством. Церковь Константинопольская во все время царствования Константина видела патриархами одних только иконоборцев. Патриархи Анастасий, Константин, Никита были людьми послушными воле императорской. Целые сотни других епископов Константинопольского патриархата примкнули к стороне императора и враждовали против православия. Ревностные иконопочитатели должны были бежать за границу, в особенности в Рим, или скрываться в местах уединенных. Казалось, что иконопочитание доживало свои последние дни.

Легче дышалось православным в первые десять лет царствования Константина. Константин по некоторым обстоятельствам должен был действовать с крайнею осторожностью. Главнейшим из таких обстоятельств было то, что на первых порах император совсем было лишился Византийского престола. Зять его Артаваст, иконопочитатель, поддерживаемый, как оказалось, многочисленными противниками иконоборчества, на некоторое время восходил на престол императорский и, без сопротивления, восстановил иконопочитание. Артаваст занимал престол только год (742–3). Константин низверг его¹³⁷, но это восстановление иконопочитания Артавастом показывало, что иконопочитание было силою, с которою требовалось осторожное обращение. Поэтому, первые годы царствования Константина проходят спокойно для православных.

Иначе Константин повел дело в отношении к иконопочитателями с 754 года, в котором совершилось видное событие, заявлявшее о господстве иконоборства в церкви. Мы говорим о лжевселенском соборе, собранном в этот год и провозгласившем иконоборческое учение. Уже Лев Исаврянин был убежден, что полезнее всего для иконоборства было бы собрать собор Вселенский (Деян. VII. 35), но эта мысль почему-то не пришла к осуществлению. Так же думал и Константин. Он конечно хорошо знал, каким глубоким уважением пользовались соборы Вселенские в церкви, и потому сам захотел собрать собор Вселенский иконоборческий. Но как осторожный политик, Константин не вдруг берется привести в исполнении свою мысль; он сначала там и здесь в провинциях собирает общенародные сходки, на которых провозглашается отвержение иконопочитания. Таким образом народ исподоволь приготовляется к тому, что должен был по воле императора провозгласить собор Вселенский¹³⁸. Собор же Вселенский созван Копронимом, как мы сказали, в 754 году. О внешней истории этого собора известно немного Он был довольно продолжителен: открылся 10 февраля п закончился 27 августа. Заседания его происходили не в одном месте: сначала во дворце, называемом Гиериею, на азиатском берегу Босфора, вблизи столицы; при заключении же собора во Влахернском храме Богородицы в самом Константинополе. Число епископов на нем было велико, как на немногих истинных Вселенских соборах, – именно их было 338 лиц¹³⁹. Председателем собора за смертью патриарха Константинопольского Анастасия был епископ Ефесский Феодосий¹⁴⁰. На заседании собора 8 августа произошло избрание нового патриарха Константинопольского Константина, который был доселе епископом Силейским во Фригии, при чем сам император взял его за руку, возвел на амвон и провозгласил: «многая лета патриарху Вселенскому Константину». Заседание 27 августа кончилось торжественно: император и весь собор вышли на площадь, было прочитано публично вероопределение лжевселенского собора и провозглашена анафема на вождей православия и защитников иконопочитания, св. Германа патриарха Константинопольского и св. Иоанна Дамаскина¹⁴¹.

Что касается догматической деятельности собора, она хорошо нам известна. Правда до нас не дошло подробных деяний собора, но за то сохранилось его вероопределение, которое в достаточной мере знакомит нас с догматическою деятельностью собора.

Вероопределение лжевселенского собора открывается вступлением, в котором дается знать о происхождении иконопочитания, как злого явления, и о задаче собора. Мысли здесь высказанные таковы: Всеблагой Бог сотворил все в наилучшем виде; таким создан был и человек. Поэтому Люцифер (диавол), сам ниспавши от блаженства, из зависти захотел лишить и человека принадлежащей ему славы. Одним из таковых средств н было введение идолопоклонства в роде человеческом. Против этого зла направлялось все ветхозаветное и новозаветное домостроительство веры. Для борьбы с идолопоклонством воззваны были Моисей и пророки; для той же цели низошёл на землю и сын Божий, Иисус Христос. Апостолы и св. отцы сохраняли в неприкосновенности славу церкви, в какую возвел верующих Богочеловек Христос. Но эта слава человека снова сделалась предметом зависти и злобы диавола. И вот он в церкви Христовой вводит новый род идолопоклонства; это – иконопочитание. «Под личиною христианства диавол ввел идолопоклонство, убедив своими лжемудрованиями пребывавших в христианстве не отпадать от твари, но покланяться ей, чтить ее и почитать Богом тварь, под именем Христа». В виду этого император собрал собор, дабы «исследовать Писание о соблазнительных обычаях делать изображения, отвлекающие ум человеческий от высокого и угодного Богу служения к земному и вещественному почитанию твари, и по Божию мановению изречь то, что будет определено епископами; так как они знают, что у пророков написано: Понеже устне иеровы сохранят разум и закона взыщут от уст его: яко ангелы Господа Вседержителя суть (Мал. 2, 7). Такова была задача собора, по объяснению самого собора (Д. VII. 434–9; 443)

Затем следует в вероопределении обстоятельное раскрытие доказательств, почему иконопочитание не позволительно в церкви. Это самая существенная часть вероопределения. Следуя логическим требованиям мысли, собор разделяет свои доказательства на два разряда: одни суть доказательства от разума человеческого, другие-доказательства документальные от священного писания и церковного предания.

Обращаясь к доказательствам от разума человеческого, которым собор отводит первое место, иконоборцы прежде «сего доказывают: «почему нельзя допускать в церкви изображений самого Иисуса Христа». Христа нельзя изображать на иконах, мудрствовал собор, потому что это ведет к несторианству. Несторий разделял во Христе естество человеческое от естества Божеского; тоже самое делают и художники, изображающие Христа, ибо они, изображая внешний вид Христа, не в состоянии изобразить Его Божества. «Живопись, говорил собор, напоминает собой Нестория, разделявшего одного Богочеловека, воплотившегося ради нас, – на двоицу сынов» (Д. VII. 462). Кроме этого, по мнению собора, изображение Христа на иконах ведет и к другой ереси-монофизитской. Монофизиты сливали естества во Христе; тоже делают и художники и иконопочитатели; ибо изобразив только одно естество Христа человеческое, они полагают, что с тем вместе они изображают и его Божество» Собор говорит: живопись напоминает собою и Диоскора и Евтихия, учивших, что два естества единого Христа слились и смешались. Вот сделал живописец икону и назвал ее Христос, а имя Христос есть имя Бога и человека. Следовательно, и икона есть икона и Бога, и человека, и следовательно он слил не слитное соединение и впал в нечестивое заблуждение слияния. К тому же богохульству склоняются и поклоняющиеся иконам» (Д. VII, 463. 469). Чтобы не впасть в эти два лжеучения, несторианское и монофизитское, заключает собор, не следует делать изображений Христа. Нужно отказаться изображать Христа, потому что Он, как высочайший предмет веры, как Всевысочайшее Существо, неизобразим cлабыми руками человеческими. «Какая безумная мысль у живописца, замечает собор, домогаться того, чего нельзя домогаться, т.е. бренными руками изображать то, во что веруют сердцем и что исповедуюn устами: Божество неописуемо» (Д. VII, 465. 479). Высказывая мысль: Божество неописуемо, непостижимо и потому не подлежит изображению, собор предвидит возражение, какое могла сторона противников сделать иконоборцам по этому поводу – и отсюда собор излагает и самое возражение, и опровержение его. Иконопочитатели скажут: но мы и не думаем изображать неописуемое Божество, «мы изображаем икону одной плоти Его, которую мы видели (во Христе) и осязали, и с которой обращались.» В опровержение возражения, которое по словам собора иконопочитатели непременно сделали бы, иконоборцы говорят: прежде всего говорить так, значит говорить языком Нестория; далее: одну плоть Христа саму по себе без отношения к неописуемому Божеству изображать нельзя: плоть стала плотию Бога Слова; она обожествилась так, что где тело Христа, там и Божество Его; каким же образом могут разорвать такое соединение иконопочитатели, изображая одну плоть Господа? Наконец изображая плоть Христа в разлучении от Его Божества, которое неизобразимо, иконопочитатели в подобном случае представляют себе плоть как бы имеющею собственную ипостась, как бы усвояют ей особое лице, а «этим они показывают, что они прибавляют к Троице четвертое лице» (Д. VII. 473. 475 – 477). После всех этих рассуждений о непозволительности икон Христа, иконоборцы в своем определении делают такой вывод: «да постыдятся они (иконопочитатели)» впадать в богохульство и нечестие, да обратятся и перестанут изображать, любить и почитать икону (Христа), которая ошибочно называется и существует под именем Христовом» (Д. VII. 477). Рассуждая так, иконоборцы приходят естественно к вопросу: неужели нужно оставаться без всякого образа, который бы. напоминал нам об Искупителе? Нет, у нас есть высочайший образ Христа, при нем и нужно оставаться истинным ученикам Христа. Этот образ – Евхаристия. «Готовясь предать себя приснопамятной и животворящей смерти, Христос взял хлеб, благословил, произнес благодарение, преломил и отдавая его сказал: приимите, едите, сие есть тело мое (Мф, 26, 26. 28). Таким же образом отдавая чашу, Он сказал: Сия есть кровь моя (Мф. 26, 28): сие творите в мое воспоминание (Лук. 22, 19). Из всего находящегося под небом не упомянуто другого вида или образа, который мог бы изображать воплощение Его. Итак, вот что служит иконою животворящей плоти Его! Икона эта должна быть приготовляема с молитвою и благоговением. Что же хотел сделать этим премудрый Бог? Более ничего, как наглядно показать и объяснить нам, людям, то, что соделано Им в таинстве домостроительства. Христос нарочито образом своего воплощения избрал хлеб, не представляющий собой подобия человека, чтобы не ввелось идолопоклонства» (Д.VII, 480 – 1). Ряд доказательств против употребления икон Христа вероопределение иконоборческого собора заканчивает указанием, что касательно употребления их нет положительной заповеди в церкви. «Учреждение икон Христа, говорится в вероопределении, не имеет для себя основания ни в Христовом, ни в апостольском, ни в отеческом предании; нет также и священной молитвы, освящающей их, чтобы, сделать их из обыкновенных предметов святыми; но постоянно остаются они вещами обыкновенными, немеющими никакого особенного значения, кроме того, какое сообщил им живописец» (Д. VII, 486).

После того как собор развил ряд доказательств, заимствованных от разума человеческого, против икон Христа, он переходит к раскрытию мысли: по каким разумным основаниям не может быть допускаемо икон Богоматери и прочих святых. «Быть может, – писано в вероопределении, – некоторые из иконопочитателей скажут, что все сказанное нами касательно иконы Христа сказано справедливо, потому что во Христе нераздельно и не слитно соединились два естества в одной ипостаси; но что возникает недоумение, почему мы порицаем существование икон Пренепорочной Девы Богородицы, пророков, апостолов, мучеников, так как они суть простые люди и не состоят из двух естеств, Божеского и человеческого, как это во Христе» (Деян. VII. 489). Затем собор приводит несколько доказательств, почему иконы Богородицы и святых не должны иметь места в церкви христианской. 1) Если необходимо отвергнуть иконы Христа, то, после того как отвергнуты эти иконы, было бы несправедливо признавать и какие-либо другие иконы (Деян. VII. 490). 2) Христианство удаляется в своих воззрениях не только от иудейства, отвергая жертвы, но и от язычества, отвергая идолоделание и идолослужение. Между тем, если бы христианство приняло иконопочитание, этим самым оно сблизилось бы с язычеством, изобрётшим постыдное искусство делать идолы. «Итак если в Церкви нет ничего чуждого (иудейского и языческого), та должно извергнуть из неё и иконопочитание, как чуждое ей н как изобретение людей, преданных демонам» (Деян. VII. 492). 3) «Святые угодившие Богу, хотя и преставились отсюда, однако же они всегда живы для Бога; кто же чрез мертвое искусство хочет их оживить, тот богохульствует.» То есть таковые хотят собственною силою оживлять их, что принадлежит одному Богу (Деян. VII, 494). 4) Художники не в состоянии дать нам верного понятия ни о величайшей славе Богоматери, ни о блаженстве святых; их кисть не имеет силы верно изобразить небожителей. «Как можно даже осмелиться посредством низкого эллинского искусства изображать преславную Матерь Божию, в которой вместилась полнота Божества, высшую небес и славнейшую херувим? Или еще: как не стыдятся посредством языческого искусства изображать (святых), имеющих царствовать со Христом, соделаться сопрестольниками Ему, судить вселенную и уподобиться образу славы Его, когда их, как говорит Писание не достоин весь мир (Евр. 11, 38). 5) Вообще искусство неприлично Церкви, унижает ее. «Недостойно христианам, получившим надежду воскресения, пользоваться обычаями народов, преданных идолослужению, и святых, имеющих возблистать такою славою, оскорблять бессловесным и мертвым веществом (Деян. VII. 496).

Доселе мы рассматривали доказательства, какие иконоборцы заимствовали против икон из области рассудочного мышления человеческого; теперь обратимся к рассмотрению доказательств, какие приводятся ими для той же цели из Св. Писания и предания, и какие находятся во второй части вероопределения собора лжевселенского.

Иконоборческие епископы высказывают полную уверенность, что Св. Писание заключает в себе ясное и прямое запрещение иконопочитания. «Исследование Писания, говорят они, не противоречит нашим взглядам, и кто не знает, что говорится в Писании поэтому поводу, тот пусть поучится из него, ибо оно от Бога». Доказательства из Св. Писания, направленные против иконопочитания, иконоборцы берут из нового и ветхого завета. «В новозаветном писании говорится: Дух есть Бог, и иже кланяется ему, духом и истиною достоит кланятися (Иоан. 4, 24), и еще: Бога никтоже виде нигдеже (Иоан. 1, 18), и ни гласа Его (нигде же), слышасте, ни видения его видесте (Иоан. 5, 37). Также и в Ветхом Завете сказано: да не сотвориши себе кумира, ни всякого подобия елика на небеса горе и еликана на земли низу (Втор. 5, 8). С точки зрения этих изречений Св. Писания иконоборцы именно к христианским иконопочитателям относят слова Апостола Павла, с которыми он обращается к язычникам: И измениша славу нетленного Бога в подобие образа тленна человека (Рим. 1, 23), и почтоша и послужиши твари паче Творца (ст. 25. Деян. VII, 498–9; 501. 503). Подобно как Св. Писание, иконоборцы хотели и предание Церкви также поставить на своей стороне. С этою целью в их вероопределении встречаем много свидетельств из писаний отцев Церкви, в которых они отыскивали защиту своих воззрений. Прежде всего они приводили следующее свидетельство св. Епифания Кипрского: «помните дети возлюбленные о том, что не следует вносить икон в церкви, а также и в усыпальницы святых, но всегда памятуйте о Боге и держите Его в сердцах своих. Христианину неприлично возноситься к Богу посредством глаз и блуждений ума» (Деян. VII. 510) ¹⁴² . Затем иконоборцы приводили в свою пользу свидетельства из сочинений знаменитейших отцев Церкви: Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Василия Великого. В вероопределении читаем: «Подобным образом и Григорий в стихах своих говорит: «несправедливо заключать веру в красках, а не в сердце; потому что заключенное в. красках легко стирается. Что же касается веры в глубине души, так она по сердцу мне». Иоанн Златоуст учит так: «посредством Писаний мы наслаждаемся присутствием святых, имея образы не тел, но душ их, потому что сказанное ими служит образами их душ». Св. Василий говорит: в Писании находятся и увещания делать добрые дела и предлагаются жизнеописания блаженных мужей, как бы некоторые одушевленные образы богоугодной жизни, предлагаемые для подражания» (Деян. VII. 515–517).¹⁴³ Далее иконоборцы берут нужные для их целей свидетельства из писаний св. Афанасия Великого. В вероопределении говорится: «также и Афанасий сказал: как не пожалеть о почитающих творения по той причине, что зрячие кланяются невидящим и одаренные слухом не слышащим» (Деян. VII, 518)¹⁴⁴. Далее в вероопределении следуют свидетельства из писаний св. Амфилохия Иконийского, который говорил: «мы заботимся не о том, чтобы изображать красками на досках телесные облики святых, ибо в них мы не имеем надобности, но о том, чтобы подражать добродетельной жизни их» (Деян. VII. 519).¹⁴⁵ Более ясное свидетельство в пользу иконоборчества епископы рассматриваемого собора находили в сочинениях Феодота Анкирского (V в.). По словам иконоборцев здесь находились следующие слова: «мы получили наставление не лица святых изображать на иконах вещественными красками, а подражать указанным в Писаниях об них добродетелям их, как бы каким одушевленным образам. Пусть скажут воздвигающие изображения, какой пользы достигли они чрез это и к какому духовному созерцанию приходят от такого напоминания; очевидно, что это выдумка и изобретете пустого коварства» (Деян. VII. 528–9)¹⁴⁶. Наконец иконоборцы в своем вероопределении ссылаются в защиту иконоборческих воззрений на одно послание Евсевия Панфила, церковного историка, в котором он порицал употребление икон для целей религиозных (Деян. VII. 530)¹⁴⁷. Из показаний отцев VII Вселенского собора видно, что кроме указанных сочинений святоотеческих, иконоборцы на своем лжевселенском соборе пользовались для доказательства правоты своего дела книгою под заглавием: «Путешествия св. Апостолов» (Деян. VII. 295. 6. 8). В этой книги они открыли следующий любопытный рассказ о св. Иоанне Богослове и его ученике Ликомеде: «живописец написал икону (Иоанна Богослова), передал ее Ликомеду; тот принял ее с радостью и поставив ее в спальне, увенчал ее. Когда потом Иоанн узнал об этом, то сказал ему: любезное дитя мое! Что ты делаешь в спальне, оставаясь там один? Не молюсь ли я вместе с тобою и прочими братьями? Или ты скрываешь что от нас? Сказав это, он вошел с ним в спальню, и видит увенчанную икону старца, лежащие при ней свечи. Тогда, подозвав его, он сказал: Ликомед! что это значит, что у тебя находится эта икона? Кто из богов твоих написан на этой иконе? Я вижу, что ты живешь по-язычески. На это Ликомед ответил ему: Бог у меня один. Но если после Бога нужно называть богами и людей, наших благодетелей, то на иконе изображен ты; тебя я и увенчиваю, и люблю, и почитаю, так как ты сделался добрым моим путеводителем. Иоанн же, не рассмотрев еще изображения своего лица, сказал ему: ты шутишь надо мною дитя мое! Как ты убедишь меня, что это изображение похоже на меня? Тогда Ликомед поднес ему зеркало. Увидев себя в зеркале и посмотрев на икону, он сказал: «жив Господь Иисус Христос, что похож мой образ, но ты дурно поступил в этом случае» (Деян. VII, 391–2)¹⁴⁸.

Приведши ряд свидетельств из Свящ. Писания и святоотеческой литературы, которые, как казалось иконоборцам, подтверждали их лжеучение, лжевселенский собор приходит к такому общему выводу по вопросу об иконопочитании: «Итак мы собрали эти свидетельства из Св. Писания и из отцев и сгруппировали в настоящем нашем определении, выбрав так сказать из многого немногое, чтобы не растягивать своей речи. Весьма много есть и других мест, но мы охотно опустили их, потому что их бесконечное множество. Итак, будучи твердо наставлены из богодухновенных писаний и отцев, а также утвердив свои ноги на камне божественного служения духом, все мы облеченные саном священства, во имя святой Троицы, пришли к одному убеждению и единодушно определяем, что всякая икона, сделанная из какого угодно вещества, а равно и писанная красками при помощи, нечестивого искусства живописцем, должна быть извергаема из христианских церквей; она чужда им и заслуживает презрения» (Деян. VII, 542–3).

Заключительную часть вероопределения составляют некоторые прещения на иконопочитателей, на разграбителей храмов и восемь анафематствований против иконопочитателей. По примеру истинных Вселенских соборов, выражавших свои прещения на еретиков, собор лжевселенский угрожает тем, кто будет держаться икон: если они лица духовные, лишаются сана; если светские, анафематствуются и подвергаются гражданскому суду. Восставая на иконопочитание, собор однако же хочет устранить злоупотребления, которые могут вкрасться в церкви, подвидом исполнения этого соборного определения. Для устранения подобных случаев, собор определяет: чтобы никакой предстоятель церкви под предлогом уничтожения икон, не осмеливался налагать рук на св. сосуды и подменивать их, если они будут украшены иконописными изображениями. Тоже самое постановляет собор относительно священных одежд и всего, что принадлежит к богослужебным предметам. И если кто захочет переменить подобные сосуды и одежды, таковой должен делать это с позволения патриарха и императора. Также ни высший, ни низший светский чиновник, как это иногда бывало доселе, не должен, под предлогом уничтожения икон, грабить храмов (Деян. VII. 546–551). После этих прощений, в вероопределении находилось 8 анафематствований, направленных против иконопочитателей. 1) Кто божественный образ вочеловечившегося Слова осмелится изображать красками, тот анафема. 2) Кто неизобразимые сущность и ипостась Слова, ради Его вочеловечения, осмелится изображать в формах человекообразных, и не захочет разуметь, что Слово и по воплощении неизобразимо, анафема. 3) Кто осмелится начертывать на образе ипостасное соединение двух природ и станет называть изображенное Христом, и таким образом смешивать две природы, анафема. 4) Кто захочет изображать плоть Христа, соединившуюся с лицем Слова Божия, разделенно и отлученно от самого Слова, анафема. 5) Кто единого Христа разделяет на два лица и захочет начертывать рождшагося от Девы в отдельности и следовательно принимает только относительное соединение природ, анафема. 6) Кто изображает плоть Христа, обожествившуюся чрез соединение её с Словом, и таким образом отделяет ее от Божества, анафема. 7) Кто будет Бога Слово на том основании, что Он принял на себя рабский образ, изображать вещественными красками, как бы Он был простой человек, и будет отделять Его от нераздельного с Ним Божества, вводя таким образом четверичность в св. Троицу, тот анафема. 8) Кто лики святых будет изображать вещественными красками на бездушных иконах, которые ровно не приносят никакой пользы, ибо эта мысль (о поклонении иконам) лжива и произошла от диавола, и не будет отображать на самом себе их добродетели, эти живые образа, тот анафема» (Деян. VII, 554–562).

Весьма замечательную черту вероопределения лжевселенского собора составляет защита со стороны иконоборцев почитания Богоматери и святых угодников. Собор счел нужным к прочим анафематствованиям против иконопочитателей присоединить анафематствование как против тех, кто не признает Пресвятую Деву Марию возвышенною над всяким видимым и невидимым (духовным)творением и не верит в действительность Её молитв, так и против тех, кто не признает святых в их достоинстве и не прибегает к их молитвам (Деян. VII, 561–4). Отсюда можно догадываться, что в обществе христиан распространились слухи, что иконоборцы отвергают почитание пресвятой Девы Марии и святых, и это анафематствование составлено собором в защиту своей партии против подобных обвинений. Исторические известия действительно доказывают, что подобные обвинения имели для себя основания. Так о самом императоре Константине Коприниме историки рассказывают, что однажды, стараясь доказать незаконность почитания Богоматери, он вынул кошелек наполненный деньгами и показав его, спросил: «Как велика ценность этого кошелька? И когда ему отвечали, что он стоит очень дорого, тогда император опорожнил кошелек и снова повторил прежний вопрос. И когда получил естественный в этом случае ответ, противоположный первому, он сказал: «Тоже самое значение имеет в Богородица до рождения и после рождения от неё Христа, и теперь она ничем не лучше, ничем не преимуществует пред прочими женами¹⁴⁹. О том же императоре рассказывают, что он склонялся к несторианскому учению о Богородице, хотел называть ее просто Христородицею, допуская, что она родила простого человека, а не Бога. Конечно и с этой точки зрения почитание Богородицы не имело места. Так один древний историк рассказывает, что император в частной беседе с патриархом (Константином) спросил его: «не лучше ли называть Марию вместо Богородицы Христородицею»? На что получил такой ответ от патриарха: «Боже сохрани, государь, чтобы ты оставался при таком мнении; разве ты не знаешь, что Несторий за подобное учение осужден всею Церковью»? Император просил патриарха молчать об этом разговоре, но тем не менее тайна огласилась¹⁵⁰. Носились еще слухи, что император отвергал молитвенное призывание Богородицы н святых, что он не одобрял обыкновения давать новорожденным имена в честь святых. Кроме того, об иконоборцах рассказывалось, что будто бы они вместо того, чтобы говорить: мы идем к такому или другому святому, положили просто выражаться: мы идем например к Феодору, к такому – то апостолу, к такому – то мученику¹⁵¹.

Ближайшим следствием лжевселенского собора 754 года было то, что повсюду из церквей иконы были выброшены, некоторые из лих сожжены, живопись на стенах храмов и мозаическия изображения затерты известью. Не избег этой участи и великолепный храм Богородицы Влахернской в Константинополе, на стенах которого лучшими художниками изображена была вся земная жизнь Богочеловека, все Его чудеса, все события из евангельской истории, кончая вознесением Его, а также и сошествие св. Духа на Апостолов. Чтобы стены храмов не оставались голыми, приказано было изображать на них обыкновенные ландшафты, также разрисовывать изображениями птиц и плодовых деревьев; и, как говорит один жизнеописатель того времени, храмы превратились в птичники и фруктовые лабазы. Также поступлено было и со всеми общественными зданиями и дворцами, где не было недостатка в священных изображениях; в этих местах св. изображения были уничтожены, между тем, как говорит тот же жизнеописатель, «сатанинские изображения всадников, охотничьих сцен, театральных зрелищ, конских ристалищ, оставались в почете и сберегались»¹⁵². Сами патриархи Константинопольские не уступали императору в ревности к уничтожению св. икон. Так о патриархе Никите известно, что он приказал закрасить иконы во всей своей патриаршей палате¹⁵³. Иконоборческая ревность простиралась так далеко, что враги икон дозволяли себе жечь книги, украшенные священными изображениями, и рвать книги, в которых говорилось о почитании св. икон. Так скевофилакс (сосудохранитель) при Софийской Константинопольской церкви позднее заявлял, что в ризнице он нашел две книги, обложенные золотыми изображениями; они оказались прожженными: знак, что их иконоборцы ввергали в огонь. Лев епископ фокийский также свидетельствует, что в его епархиальном городе сожжено было иконоборцами 30 книг. Упомянутый скевофилакс еще заявлял, что в его руках есть книги, в которых иконоборцами вырезаны были листы, где говорилось о. почитании св. икон, при чем представлен был и образец подобной книги (дело происходило на VII Вселенском соборе). Тоже самое заявляли и другие свидетели иконоборческого царствования Копронимова (Деян. VII. 408. 411. 413).

От гонения на иконы император Константин постепенно переходит и к гонению на св. мощи, – он повелел повсюду их выбрасывать. Так рассказывают, что мощи высокопочитаемой святой мученицы Евфимии извлечены были из храма, в котором происходил четвертый Вселенский собор (в Халкидоне), и вместе с гробницею ввержены в море, а великолепный храм, посвященный её имени, обращен в цейхаус¹⁵⁴. Императору Константину приписывают и другие меры, направленные к ослаблению религиозного духа в народе. Запрещено будто бы было даже простое молитвенное воззвание к Богородице: «Пресвятая Богородица помоги мне»; не позволено было слишком часто посещать храмов Божиих, отправлять всенощное бдение и проводить безбрачную жизнь; во всех этих случаях виновные судились и наказывались, как тяжкие политические преступники¹⁵⁵.

Самыми смелыми, решительными и мужественными противниками мер и распоряжений собора и императора Константина были монахи. Смелость и мужество их часто переходили в дерзновение, которое устрашало самого императора. Во главе других монахов в данном отношении стоял св. Стефан, называемый новым в отличие от первомученика архидиакона Стефана¹⁵⁶. О нем рассказывают, что представши пред лице императора, он вынул из своего клобука монету и сказал: «какое наказание заслужу я, если эту монету, носящую изображение императора, брошу на землю и стану топтать ногами? Отсюда ты можешь видеть, продолжал он, какого наказания достоин тот, кто Христа и Его св. Матерь оскорбляет на образах. Затем он бросил монету на пол и начал топтать ее ногами. Император приказал ввергнуть его в темницу¹⁵⁷. Не меньше дерзновения показал и другой монах Петр, прозванный Коливитом. Он не убоялся в лицо назвать императора за иконоборчество новым Валентом (имя арианского императора) и Юлианом¹⁵⁸. Ревность монахов, проявившаяся в таких и других подобных фактах, оказывала сильное влияние на умы христианского общества. Среди общего потворства императору со стороны духовенства, одни монахи явили себя неустрашимыми ревнителями православия.

Так как монашество в византийском государстве было главным врагом иконоборчества, то император решился во что бы то ни стало стереть с лица земли это учреждение. Император считал и называл монахов распространителями идолопоклонства, представителями обскурантизма, чадами тьмы. Он решился закрыть все монастыри. Он отдавал монастыри под казармы. Так знаменитейший в Византии монастырь Далматский отдан был в распоряжение солдат; другие монастыри в столице были разрушены до основания¹⁵⁹. От самих монахов он требовал, чтобы они носили мирское платье и вступали в браки; послушным обещаны были милости, деньги, почетные должности в войске и в гражданском управлении. Между монахами нашлись такие, которые соблазнились льстивыми обещаниями императора¹⁶⁰. Твердые же из монахов должны были переносить всевозможные муки и оскорбления. В видах осмеяния монашества, император приказал связать попарно монахов с монахинями и водить по цирку, при чем публике позволено было плевать и издеваться над страдальцами¹⁶¹. До чего доходила жестокость в преследовании монахов, это видно из тех казней, каким подвергали их. Так случалось, что монахам разбивали головы на тех самых иконах, на защиту которых они выступали¹⁶².

Император в ревности и жестокости преследования монашества нашел себе пособников в правителях провинций. Особенною неумолимостью в гонении на монахов прославился правитель Фракийской провинции Михаил Лаханодракон, который стал известен с именем дракона. Сначала он призвал к себе всех монахов, которые находились в подведомственной ему области, и объявил им: «вы должны слушаться императора и меня, надеть светское платье и вступить в брак; кто же не послушается, тому выколоты будут глаза и грозит ссылка». Затем от слов он переходил к самому делу. Он отобрал от монахов все их монастыри с принадлежащим им имуществом: св. сосудами, книгами, землями, стадами, и все это распродал, а выручку послал в дар императору. Святоотеческие творения и сочинения монахов предавал пламени. Запретил употреблять ладанки с св. мощами; самые ладанки он сжигал, и носивших оные подвергал мучениям. Монахам при этом досталось более всего: им выкалывали глаза, их умерщвляли, секли розгами, некоторым из них намазывали бороды горючими веществами и потом зажигали их, опаляя кроме бороды и самое лицо. Подвиги Михаила увенчались успехом. Во всей Фракийской провинции не стало более видно ни одного монаха в черной монашеской рясе. Император объявил Михаилу за это свое монаршее благоволение. Это дослужило к тому, что и другие правители провинций пошли по следам Михаила Лаханодракона¹⁶³. Более мужественные в исповедании православия, и лица мирского сословия также не мало претерпели гонений в царствование Копронима. Некоторых из них, подобно тому как это было с монахами, водили для посрамления по цирку, где они подвергались оплеванию и осмеянию. Избождение глаз, обрезывание носа, наказание розгами были обыкновенными казнями, которым подвергались эти страдальцы¹⁶⁴. Вообще гонение на православных при Копрониме было так сильно, что оно напоминало собою жесточайшее из гонений языческих императоров на христиан, Диоклитианово¹⁶⁵.

Во время борьбы иконоборцев с православными император приходит к мысли потребовать от всех своих подданных клятвы в том, что они отказываются вперед от почитания икон. С этою целью он собрал жителей. Константинополя и ближайших к нему мест; на публичном месте поставлены были: Евангелие, крест и св. Евхаристия; все должны были принесть присягу, что они отвергают иконопочитание, что каждую икону, они считают за идольский образ, что они не будут иметь общения с монахами, но что каждую недостойную черную монашескую фигуру будут преследовать насмешками и камнями. Эту клятву, рассказывают, прежде всех в образец другим произнес сам патриарх Константин, стоя на амвоне с крестом в руке, после чего патриарх, несмотря на свое монашество, стал вести обыкновенную мирскую жизнь¹⁶⁶. Требовалась ли подобная клятва от народа в провинциях, остается неизвестным.

Нужно заметить впрочем, что все рассказанное об иконоборческих насилиях Константина Копронима, относится лить к патриархату Константинопольскому. В гораздо более благоприятных условиях оставалось иконопочитание в других патриархатах и на западе. Три остальные восточные патриархата, находясь под мусульманским владычеством, не только не подчинялись императорским распоряжениям, но и собирали соборы для искоренения зла и свидетельствования своих противоположных православных воззрений. Тоже самое было и на западе, куда власть императорская в это время почти вовсе не простиралась. Папа Стефан III собирает в 769 году собор Латеранский, на котором отвергнуты определения лжевселенского Константинопольского собора и подтверждено иконопочитание¹⁶⁷.

Перемена дел к лучшему. – Причины, условивавшие возможность торжества иконопочитания. – Значение императрицы Ирины и её деятельность в пользу православия. – Необходимость созыва Вселенского собора: патриархи Павел и Тарасий. – Несостоявшийся собор Вселенский в Константинополе. – Открытие собора Вселенского в Никее и состав его. – Воссоединение с церковью на соборе епископов иконоборцев: три класса их. – Рассуждения собора по вопросу об иконопочитании: польза иконопочитания; отношение искусства к религии христианской; уяснение истинного понятия о почитании св. икон; результат. – Суд над иконоборчеством вообще. – Разбор вероопределения лжевселенского собора Копронимова. – Православное вероопределение, провозглашение н утверждение его. – Похвальная речь собору.

Иконоборство поддерживалось в церкви более всего мерами светскими; поэтому когда во главе Византийской империи стояли императоры иконоборцы, иконоборство торжествовало. Так было в царствование Льва Исаврянина и сына его Константина Копронима. Но лишь только умерли эти ревностные иконоборцы, восседавшие на троне царском и управление империей перешло в руки Льва IV (775– 780 г.), который не очень был заинтересован борьбой с иконопочитателями, как приверженцы иконопочитания начинают приобретать все больше и больше значения, а иконоборцы теряют свою силу и влияние. Не поддерживаемое со вне, иконоборство необходимо уступало место приверженцам иконопочитания. Это обнаружилось с достаточною ясностью в царствование названного нами императора Льва IV. Император Лев мало вмешивался в споры иконопочитателей с иконоборцами, и это дало возможность сейчас же усилиться стороне иконопочитателей, которые ׳были многочисленны и всегда сильны своею внутреннею, сокрытою силою. Церковь православная свободнее вздохнула в царствование Льва, и тотчас же обнаружились признаки, по которым можно было судить, что многолетняя борьба иконоборцев императоров с иконопочитателями имела мало успеха. В самом деле, как скоро прекратились гонения на иконопочитателей, монахи иконопочитатели возвращаются из своего изгнания; высшие церковные кафедры, митрополичьи, во многих местах занимаются монахами, конечно, потому, что с желанием общества христианского было согласнее иметь пастырей иконопочитателей, какими были монахи, а не иконоборцев¹⁶⁸. При самом царском дворе число высших сановников, принадлежавших к иконопочитателям, стало заметно возрастать. Иконопочитателями были некоторые камергеры и воинские начальники, каковыми были напр. Иаков, Папий, Стратегий, Феофил, Лев, Фома. Правда, этим лицам пришлось недешево поплатиться за свое сочувствие иконопочитанию: император Лев не оставил их без наказания, когда они начали выказывать дерзновение и открыто обнаруживать свое отвращение от иконоборства; но все же появление таких лиц вокруг императорского трона по называло, что придворная среда начала мало по малу освобождаться от иконоборческих элементов¹⁶⁹. Что же касается до народа, то в среде его никогда, даже в самые тяжёлые времена, не оскудевала вера в святость икон, не ослабевала привязанность к почитанию их. Скрытое почитание икон всегда держалось в массах народа: его не могли искоренить никакие меры правительства. В житии св. Стефана Нового, пострадавшего за почитание икон при императоре Константине, встречаем замечательный пример такого негласного поклонения иконам в народе. Когда Стефан был заключен в темницу в Константинополе, то жена тюремщика принесла ему сокровенно хранимые ею иконы Богоматери и Апостолов Петра и Павла, поклонилась им в присутствии Стефана, в удостоверение того, что она действительно была иконопочитательницею, и передала ему оные для совершения пред ними молитв¹⁷⁰. К таким тайным иконопочитателям принадлежало большинство народа¹⁷¹. Значит, нужно было только не стеснять иконопочитателей, не поддерживать иконоборство мерами государственными, и иконопочитание в обществе христианском могло восстановиться весьма легко. Важнейшим лицем, давшим уже в царствование Льва IV значение, вес, и силу иконопочитанию, была сама супруга императора Ирина, впоследствии прославившая себя созванием VII Вселенского собора. Она была ревностная иконопочитательница. Воспитанная в Афинах в семействе иконопочитателей, она не отказалась от иконопочитания, когда сделалась супругою иконоборца Льва и принуждена была жить среди иконоборцев. Она тайно воздавала поклонение иконам, и не смотря на опасность имела в своей опочивальне под подушкой два образа. Ея влияние конечно много способствовало тому, что иконопочитатели воскресают духом еще при Льве. Императрица Ирина за свою приверженность к иконам потерпела гонение от своего мужа: она удалена была из дворца, но это только на время задержало готовившееся последовать торжество иконопочитателей¹⁷².

Смерть императора Льва и восшествие на престол Ирины вместе с малолетним сыном её Константином (780 г.) разом изменило положение церковных дел. То, зачатки чего видим уже в царствование Льва, с воцарением Ирины приносит свой плод: иконопочитание торжествует победу над иконоборством. Императрица не предпринимает никаких насильственных мер против иконоборцев, как это делали Лев Исаврянин, Копроним и отчасти Лев IV по отношению к иконопочитателям, но благоразумно предоставляет самой истине восторжествовать над заблуждением. Этим, без сомнения, прежде всего нужно объяснить, почему восстановление св. икон при Ирине произошло, говоря сравнительно, спокойно. Для утверждения иконопочитания Ирина не сделала ничего такого, что могло бы возбуждать фанатизм иконоборцев» Она делала в своих целях только то, чего требовало само христианское общество: возвратила из ссылки всех монахов, передала в руки их большинство епископских кафедр, следовательно продолжила то, что было предначато при императоре Льве. Монахи естественно заслуживали почестей, какие теперь им возданы чрез назначение их на архиерейские кафедры, ибо они не щадили своей жизни, своей крови в борьбе с иконоборцами и почти одни стояли за иконопочитание, когда большинство духовенства поддерживало иконоборческих императоров. О той же императрице Ирине известно, что она возвратила св. мощам, которые подирали иконоборческие императоры, по·чести и храмы, из которых они были извержены. Так она, с торжеством перенесла мощи св. мученицы Евфимии с о. Лемноса в Халкидон, где они покоились в храме, посвященном её имени еще во времена Халкидонского IV Вселенского собора, но откуда они извлечены были и ввержены в море иконоборцами¹⁷³.

Но этим немногим, что сделано было Ириной для торжества иконопочитания, по ревности своей к вере, она не ограничилась. Императрица торжественно захотела провозгласить истину иконопочитания и для этого выбрано было самое лучшее средство – Вселенский собор. Этот собор был тем необходимее, что собор, созванный в царствование Копронима и объявивший себя против икон к соблазну верующих, наименован был VII Вселенским собором: нужно было ложному Вселенскому собору противопоставить истинный. К этому присоединилась и другая важная причина, которая делала созвание собора Вселенского неизбежным. Патриарх Константинопольский Павел, избранный еще императором Львом, и державший себя сообразно с требованиями иконоборчества, вдруг в 784 г., в августе, оставил свой архипастырский престол, надел на себя монашеское платье и не хотел более править церковью. Причиною такого поступка, как оказалось, было то, что патриарх почувствовал угрызение совести, глубокое раскаяние в своей иконоборческой деятельности. Нужно сказать, что Павел до патриаршества был икопопочитателем, но во время принятия на себя патриаршеского сана, по слабости воли, уступил воле императора, дав клятву, что он признает иконоборчество за истину; по всей вероятности в царствование Ирины, когда иконопочитатели уже не тайно, но явно стали исповедовать свое учение, в Павле проснулось его прежнее сочувствие к иконопочитанию, вступило в борьбу с теми стремлениями иконоборческими, какие возбудил в нем император Лев: он потерял мир душевный, совесть смутилась; в борьбе с самим собою, Павел не нашел лучшего средства к успокоению своего духа, как заключиться совершенно в монастырь и оплакивать свои грехи. Императрица сильно поражена была неожиданным поступком патриарха Павла, сама вместе с сыном отправляется в монастырь, куда заключился он, просит его возвратиться к осиротевшей пастве, просит объяснить, почему он так поступил? Патриарх отвечал со слезами: «О если бы я и совсем никогда не восседал на патриаршем троне Константинопольском, ибо церковь эта во зло употребляла свою власть, за что и была в отлучении от всех церквей» (Патриарх разумел иконоборческую тиранию). В первое время императрица еще не отчаивалась в возвращении патриарха к своей пастве, почему с подобною просьбою и отправляет к нему некоторых сенаторов и патрициев, по ответ патриарха был один и тот же. К этому Павел присоединил еще мысль, чтобы собран был собор Вселенский для восстановления иконопочитания. Он говорил этим посланным от императрицы: «Если не будет созван Вселенский собор и не будет искоренено господствующее заблуждение, то не надейтесь получить спасение». Когда же ему заметили посланные: «зачем же ты при посвящения дал письменное клятвенное обещание, что никогда не будешь почитать св. икон»? на это патриарх сказал: «это то и есть истинная причина моих слез, это – то и побудило меня наложить на себя покаяние и молить Бога о прощении». Больной и душевно и телесно, патриарх вскоре скончался¹⁷⁴. Приступлено было к избранию нового патриарха. Императрица остановила свое внимание на Тарасии, муже благочестивом, глубоко образованном, состоявшем в чине государственного секретаря¹⁷⁵. Высокая честь! Ирина полагала, что Тарасий охотно примет на себя почетнейший сан, но не то встретила она на первых порах. Он решительно отказывался от патриаршества, несмотря на то, что общий голос сената и духовенства склонялся в его пользу. Когда императрица призвала к себе Тарасия для объявления своей воли и воли государства и церкви. Тарасий не хотел брать на себя предлагаемого сана, ссылаясь на то, что сан слишком высок, а он, как человек светский, мало приготовлен к нему. Зная Тарасия за человека благочестивого и сведущего в богословии, императрица не признала справедливыми доводы его и настоятельно требовала, чтобы он объяснил ей действительную причину, почему он отказывается от патриаршества. Тогда Тарасий прямо уже объявил, почему ему не хочется брать на себя бремя правления Константинопольскою церковью. Он сказал: «смотрю я и вижу: церковь Христова рассекается, разрывается, и мы (Константинопольская церковь) в одно время говорим так, в другое иначе (по вопросу об иконопочитании), а восточные единоверцы наши (остальные патриаршества восточные) не так, как мы; с ними согласны и христиане Запада, и мы отчуждены от всех и каждый день анафематствуемся всеми. Поэтому я требую, чтобы созван был Вселенский собор» для восстановления истины. Из этих слов Тарасия видно, что он хотел принять патриаршество, на единственном условии, если будет созван собор для восстановления иконопочитания. Выслушав лично объяснения Тарасия, императрица вывела его пред лицо сената и духовенства, собравшихся для избрания патриарха в Мангаврском дворце. Патриарх н пред лицом собора в сильной и выразительной речи объявил свое непреклонное желание, чтобы созван был собор Вселенский для утверждения иконопочитания, если только хотят, чтобы он, Тарасий, непременно принял на себя патриаршество. «Если защитники православия, императоры (т. е. императрица и её сын) повелят внять моей справедливой просьбе о созвании собора Вселенского, то уступлю и я, исполню их повеления и принимаю ваш выбор», говорил Тарасий. «Если же нет, то я нахожу невозможным сделать этого, чтобы не подпасть под анафему и не быть осужденным в день (пришествия) праведного Судии всех, когда не могут выручить меня ни императоры, ни священники, ни начальники, ни толпа народа. Ответьте братия на мою просьбу так, как лучше и как вам угодно». Все, за исключением немногих, признали требование Тарасия справедливым и изъявили согласие на созвание собора. Что же касается до тех немногих, которые не хотели собора, то эти указывали на то, что не следует быть собору, когда был уже собор Вселенский при Копрониме и когда церковь уже выразила свой взгляд по вопросу об иконопочитании. Подобным возражателям Тарасий сказал, что собор Копронимов созван был при условиях неблагоприятных для выражения истины, потому что иконы повсюду уже были низвержены в империи еще в царствование Льва Исаврянина, да разве какое постановление может связывать истину? (Д. VII, 76. 77. 57–59). Когда мысль о созвании собора была принята императрицею Ириною, Тарасий был посвящен в патриархи, в день Рождества Христова 784 года.

Новый патриарх Тарасий со всею ревностью принялся за осуществление задачи-созвать Вселенский собор. Но устроить собор скоро нельзя было: нужно было снестись грамотами с папою и со всеми восточными патриархами. Но этого нельзя было сделать в скорости: для папы нужно было удостоверение, что новый патриарх действительно православный, а такие сведения за отдалённостью не скоро могли быть собраны на Западе; что же касается до восточных патриархов, то сношения с ними были затруднительны; ибо патриархаты: Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский находились под властью Сарацин, а Сарацины подозрительно смотрели на сношения патриархов с Константинополем, видя в оных политические козни. Как бы то ни было, к середине 786 года все необходимые приготовления к собору Вселенскому сделаны. Императрица усердно упрашивала прибыть папу Адриана I самолично на собор. «Просим ваше отеческое блаженство посвятить себя делу (провозглашения истины), прибыть в Константинополь для установления древнего предания о почитании св. икон. Сделать это есть обязанность вашего блаженства. Итак, да приедет первый священник, председательствующий на кафедре и вместо всехвального Петра да явится в кругу всех находящихся здесь священников». Так писала императрица Адриану. При этом она выражала уверение, что папе во время пути, в самом Константинополе и во время обратного пути в Рим будут доставлены все удобства, честь и великолепие (Д. VII. 54–56). Но папа по обыкновению отказался от чести быть на соборе и послал легатами протопресвитера Петра и игумена Петра. Представителями от патриархов Александрийского и Антиохийского были патриаршие синкеллы пресвитеры Иоанн и Фома (Д. VII, 359. 205); они привезли с собою послание от патриарха иерусалимского, которое выражало согласие на утверждение иконопочитания¹⁷⁶. Собрались и епископы Константинопольского патриархата в столицу. Собор Вселенский предположено было открыть летом 786 года, в Константинополе, в храме св. Апостолов, в храме, который отличался древностью и великолепием. Он построен был еще императором Константином великим, возобновлен и роскошно отделан Юстинианом, был усыпальницею Византийских императоров и патриархов¹⁷⁷.

Но собору не суждено было совершить своего дела летом 786 года в Константинополе. Некоторые из иконоборческих епископов не могли равнодушно сносить готовящегося торжества иконопочитания; решившись всячески мешать собраться и состояться собору, они возымели намерение «плотно стоять за низвержение и порицание честных икон». Сами по себе эти епископы были неопасны для дела иконопочитателей, но опасно было То, что епископы иконоборцы опирались в своих затеях на войско и в особенности на императорскую гвардию. Войско искренно было предано прежним императорам Льву III и Константину Копрониму, потому что они были прекрасные полководцы и под их предводительством оно не раз пожинало лавры победы над врагами. Епископы иконоборцы, говорим, были сильны, благодаря тому сочувствию, каким память иконоборцев императоров пользовалась в войске. Лишь только сделаны были все приготовления к открытию собора Вселенского, эти епископы в разных местах Константинополя начали собирать соборы или сборища, на которых изобретались различная козни против патриарха Тарасия и его православного дела. Услышав об этих сборищах, патриарх объявил зачинщикам оных, что в Константинополе власть собирать соборы имеет один только он, Тарасий; по правилам епископы, делающие соборы в епархии другого епископа без ведома местного иерарха, подлежат отлучению. Епископы усмирились, но не усмирилось войско, которое их поддерживало. Накануне открытия (31 июля) собора Вселенского, вспыхнул бунт в Константинополе в среде войска, пропитанного иконоборческими идеями. «Войско бунтовало, солдаты неистовствовали и пришедши в крещальню (преддверие) кафедральной церкви, кричали каждый свое, но все заканчивали: одним: не бывать собору». Об этом дано было знать императрице; возник вопрос: возможно ли при таких условиях быть собору Вселенскому; но императрица, несмотря на опасность для собора, решила открыть собор на другой день. Отцы собрались в храме св. Апостолов. Начались было самые рассуждения отцев: патриарх и некоторые епископы сказали речи в пользу иконопочитания, после чего занялись вопросом касательно собора, бывшего при Копрониме: можно ли считать его Вселенским, когда на нем не было представителей остальных патриарших кафедр и папской? Лишь только начались прения по этому вопросу, как войско подступило к церкви св. Апостолов и подняло крик. Епископы иконоборческие также пристали к стороне бунтовщиков. Опасность немалая грозила отцам со стороны разъярённого войска. В последствии, на VII Вселенском соборе Тарасий заявлял, что только рука Божия спасла его и других православных епископов от войска, «исполненного желчи и гнева». Тогда императрица увидела, что собор в настоящую минуту был невозможен и приказала разойтись отцам. Как кажется, некоторые из тех епископов, которые были на соборе, но которые скрывали свое иконоборчество, поняли распоряжение императрицы в том смысле, что она изъявляет благорасположение к иконоборцам, и потому они тотчас же и сами присоединились к бунтовщикам. Бунтовщики объявили, что после собора Копронимова не должно быть еще Вселенскому собору по вопросу об иконах. Ирина на первый раз не приняла никаких крутых мер против непослушного войска; подобные меры могли послужить к междоусобию. Она просто оставила без внимания мятежников; они много кричали, в этот день, но наконец должны были разойтись, ибо естественный голод напомнил им, что давно уже прошел час обеда. Бунт войска давал императрице понять, что прежде чем. Собрать снова Вселенский собор, нужно устранить войска, с этою целью императрица объявила поход на Агарян(мусульман); войска вышли из Константинополя, но затем императрица отменила поход, о котором она и не думала и который был только предлогом, что бы удалить войско из столицы, и распустила полки по домам. Таким образом главная опасность для будущего собора устранена. Тем не менее Ирина не решилась вскоре созывать собор. Нужно было, чтобы прошло более или менее продолжительное время и чтобы успокоилось народное волнение. Положено было созвать собор через год. Найдено было нужным избрать другой какой-либо город для со звания собора помимо Константинополя, ибо в столице более чем в каком либо другом городе сохранилась в обществе иконоборческая закваска. Таким городом выбрана была Никея, славная памятью первого Вселенского собора, удобная по своим путям сообщения, не особенно удаленная от Константинополя (Д. VII. 60 – 62).

Никея имела счастье видеть в стенах своих, таким образом, собрание как первого, так и последнего Вселенского собора. Лица, которые должны были составить из себя собор Вселенский в Константинополе, теперь должны были собраться в Никее, н собрались. Собор никейский, VII Вселенский, был многочислен по количеству своих членов. В подписях под определениями собора значится не менее 307 св. отцев (Деян. VII. 595 и др.). На соборе присутствовали высшие сановники империи (Деян. VII. 70). Местом заседаний собора был Софийский храм в Никее (Ibidem). Днем открытия собора было 24 сентября 787 года¹⁷⁸.

Первым делом VII Вселенского собора, по открытии его, было воссоединение с церковью епископов, виновных в иконоборчестве. Таких воссоединённых епископов было несколько классов. Первый класс с оставляли епископы наименее виновные. Такими были те епископы, которые просто повинны были во временной приверженности к иконоборчеству. Сюда принадлежали епископы Василий Анкирский, Феодор Мирский и Феодосий Амморейский. Каждый из них представил письменное отречение от ереси и испрашивал прощение от собора. Первым выступает Василий Анкирский. Он заявлял: «владыки! насколько было моих сил, я исследовал вопрос об иконах и с полным убеждением обращаюсь к кафолической церкви». На это патриарх Тарасий, председатель собора, сказал, выражая сочувствие покаявшемуся: «слава Богу, хотящему, чтобы все люди спаслись и пришли в познание истины». Затем Василий Анкирский прочел свое отречение от заблуждения, в котором между прочим говорилось: «приемлю честныя изображения домостроительства Господа нашего Иисуса Христа, сделавшегося ради нас человеком, и иконы Пресвятой Богородицы, божественных ангелов, св. апостолов, пророков и мучеников и всех святых, лобзаю их и воздаю им приличествующее поклонение; анафематствую и отвергаю всею душою и всею мыслью неразумно собранный собор, названный Вселенским седьмым (Копронимов), потому, что он грубо, дерзко и даже безбожно вопреки богопреданным церковным постановлениям изрекал одни злохуления, предал поруганию св. иконы. Свидетель Бог, нижеследующие анафематствования произношу от простоты сердца и по здравом размышлении. Противникам христиан (т.е. иконоборцам) анафема. Прилагающим изречения св. Писания, направленные против идолов, к почитанию икон, анафема. Не лобзающим иконы, анафема. Утверждающим, что христиане прибегают к иконам, как к богам, анафема. Дерзающим говорить, что Церковь когда – либо идолопоклонствовала, анафема. Говорящим, что иконы суть изобретение дьявольских козней, а не предание св. отцев, анафема». Собор похвалил Василия за чистоту его раскаяния (Деян. VII. 79–82). Затем приносит раскаяние собору Феодор Мирский (или Мирликийский). Принося покаяние, он прочел отречение от ереси во всем сходное с отречением Василия Анкирского. После него испрашивает прощения у собора Феодосий Амморейский. В письменном его отречении от заблуждения заслуживают внимания следующие слова: «Что Касается до изображений в церквах, то я полагаю прежде всего изображать икону Спасителя и Богородицы из всякого вещества: золота, серебра и всякими красками, чтобы всем было известно домостроительство спасения. Равным образом считаю полезным изображать жизнь святых, чтобы труды и подвиги их были известны народу, в особенности простому, кратко обрисовывались в его сознании и поучали его. Если царским портретам и изображениям, отправляемым в города и села, выходит в сретение народ со свечами и кадильницами, оказывая почтение не изображению на облитой воском доске, но императору, то насколько более следует изображать икону Спасителя, Его Матери и святых»! Один из отцев собора, по выслушании речи епископа Амморейского, воскликнул: «Много слез вызвала у нас речь почтенного епископа Амморейского». После всего этого патриарх Тарасий спросил собор, согласен ли он вышеуказанным трем епископам дать прощение и позволить им удержать кафедры? Собор сказал: «всем нам это угодно» (Деян. VII. 83 – 87).

Второй класс епископов иконоборцев, представших на собор с мольбою о прощении и милости, был многочисленнее первого. Он состоял из семи епископов, – во главе их был Ипатий, епископ Никейский. Эти епископы были виновнее предыдущих, потому, что они участвовали в тех незаконных сборищах, которые иконоборцами противопоставлены были собору Вселенскому, имевшему сначала собраться в Константинополе. Они обвинялись в том, что собирали иконоборческие сборища «не во имя Господа и не во имя Духа Его». От них собор потребовал, чтобы они объяснили, на каком основании они позволяли это себе: было ли это со стороны их поступком нерассудительным, необдуманным; в таком случае они должны были показать, каким образом они пришли к такому неразумию. Если же они это сделали вследствие твердого убеждения в справедливости иконоборства, в таком случае они должны представить доказательства, основания такого убеждения. Собор с своей стороны хотел подробно и тщательно разобрать их хитросплетения. Епископы каявшиеся объявили, что они действовали по неразумию, потому что «худое учение они приняли от худых учителей». Один из этих епископов, выражая уверение в святости икон, сказал: «на бывшем в Антиохии соборе апостолов сказано, чтобы спасаемые уже не прибегали к идолам, но чтобы вместо этого для них изображалось пречистое знамение крестных страданий Богочеловека Иисуса¹⁷⁹» (Деян. VII. 87–89). Вопрос о том, принять ли в церковное общение и оставить ли в прежних должностях этих епископов, принадлежавших ко второму классу кающихся, разрешен был не так просто, как по отношению к епископам первого класса. Собор на основании канонических постановлений и отеческих писаний долго и много рассуждает: оставить ли их на епископских кафедрах? Сначала высказывались разные мнения. Строгими в отношении к этим епископам хотели быть: Константинопольские монахи, присутствовавшие на соборе, один из представителей от восточных патриаршеств и некоторые другие епископы; эти хотели лишить их кафедр, удовольствовавшись принятием их в церковное общение, тем более, что некоторые из кающихся посвящены еретиками. Напротив, Тарасий смотрел снисходительнее и примерами из церковной истории доказывал, что покаяние возвращает указанным епископам их кафедры (Деян. VII. 102. 119. 120. 121 и др.). Мнение Тарасия восторжествовало. По произнесении покаявшимися епископами письменного отречения от ереси, подобного тому, какое произнес Василий Анкирский, собор воссоединил их с церковью и оставил за ними епископский сан (Деян. VII. 111. 122. 193).

Третий класс покаявшихся епископов состоял лишь из одного епископа. Это был Григорий епископ Неокесарийский. Он составил собою особый класс, потому что, кроме иконоборчества, он обвинялся еще в том, что преследовал и гнал исповедников иконопочитания в предыдущие царствования. Его вина грозила ему низвержением из сана. Григорий Неокесарийский принят был на соборе с заметною строгостью. Лишь только вошел он на собор с просьбою о прощении, Тарасий сказал ему: «неужели тебе до сих пор не было случая узнать истину? Или ты отнесся к ней с пренебрежением, полагая, что ее еще не постигли? Скажи, что тебе нужно»? Григорий заявил, что видя единодушие собравшихся отцов по вопросу об иконопочитании, он просит прощения в своем иконоборческом заблуждении. Тарасий не вдруг поверил искренности Григория; знак, что его обращение казалось отцам собора подозрительным. Тарасий заметил Григорию: «может быть, ты хочешь затенить свою мысль покровом хитрости и, придавая словам вид истины, в душе остаешься злодеем». Григорий с решительностью заверял, что его обращение вполне искреннее (Деян. VII, 124. 125). В следующем заседании собора (третьем) отцы снова обратились к вопросу о том, как поступить с Григорием, приносившим раскаяние. Тарасий опять спрашивал его: «ты от чистого ли сердца исповедуешь свой грех»? Когда же Григорий опять и опять объявил, что его покаяние чистосердечно, тогда патриарх спросил собор, как поступить с Григорием? Собор отвечал: «как в других случаях поступили, так и теперь». После этого Тарасий объявил, что над Григорием тяготеет еще обвинение в гонении на исповедников иконопочитания. Если это верно, замечал патриарх, в таком случае правила повелевают: епископа, пресвитера и диакона, бьющего верных согрешающих или неверных и желающего этим устрашить их, низлагать, а тем более следует низлагать таких, как Григорий, который, говорят, преследовал людей богобоязненных. Собор согласился, что в случае справедливости обвинения, лежащего на Григории, с ним должно поступить по правилам. На это Григорий объявил: «ни один человек не обвинит, меня, чтобы я бил и наказывал кого – либо». И так как не было представлено никаких документальных доказательств виновности Григория, то собор милостиво положил: «пусть будет принят Григорий в свое место». Но партия строгих, которая заявила себя уже при суде над каявшимися епископами второго класса, не оставалось безмолвною и теперь. Игумен студийского в Константинополе монастыря, Савва потребовал, чтобы с Григорием поступили не как просто с заблуждающимся, но как с ересиархом, ибо он был в числе главных вожаков собора Копронимова иконоборческого. Возникли прения, но они кончились благополучно для Григория. Собор припомнил, что хотя Ювеналий архиепископ иерусалимский и был одним из предводителей собора разбойничьего монофизитского лжевселенского 449 г., однако же истинный Вселенский собор Халкидонский пощадил преступника. Тарасий, как это было и прежде, принял сторону кающегося; он сказал: «уже и прежде этот св. собор провозгласил, что следует принимать приходящих от ереси, если не низвергает их из сана какая – либо посторонняя причина». Собор вслед за Тарасием сказал: «мы все говорим тоже». «Благие соображения, высказанные в различных формах, святы». Возражение строгих осталось без последствий для Григория (Деян. VII. 188 –192). Воссоединение с церковью многих иконоборческих епископов было выражением торжества иконопочитания над заблуждением.

Вторым делом собора, после воссоединения иконоборцев с церковью, было выяснение истинного учения о почитании св. икон. Императорскою грамотою к собору и речью председателя его, патриарха Тарасия, допускалась на соборе полная свобода прений по вопросу об иконах, в видах полного и всестороннего обсуждения истины. Так в императорской грамоте было сказано отцам собора: «каждому из вас мы даем право без всякого опасения говорить все, что пожелает, чтобы исследование дела могло производиться как можно тщательнее, и чтобы истина была выяснена без всякого принуждения, да искоренится всякое разногласие между церквами и да соединит всех нас союз мира» (Деян. VII. 75). Патриарх столицы с своей стороны стоял на той же самой точке зрения; он говорил к отцам собора: «пусть, если это угодно Богу, предстанут и воспротивившиеся истине. Если они имеют что – либо возразить или сказать в свою защиту, то пусть скажут, потому что таким образом предмет исследования уяснится» (Деян. VII, 73). При таких условиях собор и приступил к выяснению истины иконопочитания.

Приступая к этому делу, Tapaсий говорил собору: «пророческое слово заповедует: на гору высоку взыйди, благовествуй Сиону, возвыси глас твой, благовествуй Иерусалиму (Иса. 40, 9); поэтому мы, священные мужи, последуем этому пророческому повелению, будем проповедовать, возвысив наши голоса, и провозгласим мир кафолической церкви. Но как это сделать? Пусть будут принесены и прочтены пред нами для слушания книги (св. Писания), св. отцев и черпая из них пусть каждый наполняет свою паству» (Деян. VII. 228). Таким образом в противоположность лжевселенскому собору 754 года, который основывал свое учение об отмене иконопочитания по преимуществу на основании соображений рассудка, Никойский Вселенский собор для уяснения истины обращается к более прочному авторитету – богодухновенным и святоотеческим писаниям.

Сначала собор прочитывает и обсуждает те места из Священного писания, кои могли бы служить к подкреплению истины иконопочитания. Так прочтены были из книг Исход и Числа заповеди Бога Израилева о том, чтобы в скинии свидения устроены были сделанное из золота очистилище и человекообразные и крылатые херувимы, осеняющие кивот завета (Исх. 25, 1. 17. 22; Чис. 7, 88. 89). Прочтено было также весьма примечательное свидетельство из книги пр. Иезекииля. Пророк, описывая созерцаемый им в видении таинственный храм, так говорит об украшениях его: «от верха дверей, как внутри храма, так и снаружи и по всей стене кругом, внутри и снаружи были разные изображения. Сделаны были херувимы и пальмы: пальма между двумя херувимами и у каждого херувима два лица. С одной стороны обращено к пальме лице человеческое, а с другой к пальме лице львиное; так сделано во всем храме кругом. От пола до верха дверей сделаны были херувимы и пальмы, также и по стене храма» (Иезек. 41, 16 – 20). Из Нового завета в доказательство истины иконопочитания приведено было собором только одно место, именно из послания к Евреям, в котором упоминается о том, что в святилище и Святом святых в скинии устроены были светильник, трапеза, ковчег завета, херувимы, и что здесь находилась стамна с манною, и жезл Ааронов (9, 1 – 5). По прочтении указанных свидетельств из свящ. Писания, Тарасий сказал: «если ветхий завет имел херувимов, осеняющих святилище, то ямы будем иметь иконы Господа Иисуса Христа, Богородицы и святых Его, осеняющих алтарь». При этом один из отцев собора заметил о несправедливости нападок иконоборцев на православных за то, что они изображали херувимов, которые суть духи, сказав: «херувим, как прочитано, имел лице человеческое. Как же некоторые говорят: кто видел лице херувимское? хотя и говорится здесь о лице изваянном» (Деян. VII, 229–230).

После изложения свидетельств в пользу иконоупотребления, заимствованных из свящ. Писание, собор обращается к изучению бесчисленных свидетельств святоотеческих, утверждающих истину иконопочитания¹⁸⁰. Прежде всего на соборе по преимуществу прочитаны были такие свидетельства из писаний св. отцев, которые говорил и о великом значении икон для воспитания духа человеческого. Когда прочитаны были свидетельства из сочинений Иоанна Златоуста о том, что он повсюду, встречал икону св. Мелетия – на улицах, на торжищах, на полях и на дорогах, отцы выразили свое мнение по вопросу об иконах в следующих отзывах. Один сказал: «если так говорит об иконах св. Иоанн Златоуст, то кто осмелится что-либо сказать против них?» Другой объявил: «жившие тогда (при Златоусте) чувствовали такую сильную любовь к этой иконе, что повсюду изображали икону св. Мелетия, за что отец чрезвычайно и хвалит их» (Д. VII, 233). Также прочитано было и другое свидетельство из того же Златоуста: «Я полюбил сделанную из воска картину» (икону). Патриарх, выслушав это свидетельство, заметил: «Если имеющий уста драгоценнее золота произнес: «Я полюбил восковое изображение, то что мы скажем о ненавидящих оное?» (Д. VII, 234). Особенно выразительно о глубоком действии на душу св. икон рассуждал Григорий Нисский. Он говорил, что он не мог проходить без слез мимо изображения принесения Исаака в жертву. Присутствовавшие на соборе, выслушав это свидетельство, возглашали: «Вот как тронула отца нашего эта живописная картина: он даже плакал». В частности, один из отцев собора заметил: «Часто св. отец читал эту историю и вероятно не плакал; но когда видел живописное изображение её, плакал». Представитель восточных патриархов с своей стороны выразил такую мысль: «Если этому учителю доставило пользу и вызвало слезы живописное изображение истории, то насколько более оно приносит сокрушения и пользы для неученых и простых»! Другой отец прибавил: «Если Григорий плакал, видя живописное изображение Авраама, то насколько более может приносить пользы и вызвать потоков слез у зрителей живописное представление домостроительства воплощения Господа нашего Иисуса Христа!» (Д. VII, 235–6).

Затем собор переходит к объяснению православного взгляда на отношение искусства к религии. Иконоборцы называли религиозное искусство бесполезным и нечестивым; собор, защищая истину иконопочитания, иначе смотрел на вопрос. Чтение сочинения св. Астерия Амасийского (IV в.), в котором он в высоких и трогательных чертах изображает красоту художественного изображения св. мученицы Евфимии, виденного им самим, дало собору случай высказать его взгляд на отношение искусства к религии. Присутствовавшие на соборе, по прочтении этого сочинения, говорили: «Значит искусство живописца есть занятие священное, и совсем не таково, чтобы осмеивать его, как некоторые (т.е. иконоборцы) безумно поступают; этот отец представляет живописца человеком, совершающим благочестивое дело». Туже мысль выразил и в отдельности один из отцев: «Хороший живописец при помощи искусства всегда представляет вещи так, как и написавший икону мученицы Евфимии; поэтому ·то здесь этот учитель и хвалит живописное искусство». Патриарх Тарасий также произнес суждение по поводу прочитанного; он находил, что «отец заповедует и поощряет в живописи изображать историю подвигов мученических». Представитель восточных патриархов воспользовавшись этим случаем, чтобы опровергнуть воззрение иконоборцев, будто живописцы не в состоянии на полотне и доске воспроизводить то, о чем говорит Писание, – объявил: «Живописцы не противоречат Писанию, а напротив, что говорит Писание, то они и представляют, так что они остаются согласными с Писанием» (Д. VII, 243– 5; слич. 286).

При дальнейшем чтении различных святоотеческих писаний собор приходит к разъяснению самой важной стороны в вопросе об иконопочитании: как понимать и в чем выражать почитание св. икон? Повод высказаться отцам собора относительно этого предмета дало чтение следующего повествования из жизни Максима Исповедника (VII в.). «Авва Максим вместе с Феодосием епископом Кесарийским (в Вифинии) и другими положил поклон и целовал св. Евангелие, честный крест, икону Бога и Спасителя Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы. При этом авва Максим, обратившись к епископу (Феодосию), сказал со слезами: «все мы ожидаем день суда; ты знаешь, что изображается и определено изображать на животворящем кресте, на иконах Спасителя и Пресвятой Богородицы». По прочтении этого, отцы собора высказывают мнение о почитании св. икон; но их воззрения, невидимому, были не совсем одинаковы. Одни под иконопочитанием понимали поклонение им, другие почтительное лобзание. За первое воззрение высказались Константин епископ Кипрский и представитель восточных патриархов, пресвитер Иоанн. Константин сказал: «Выражение целовал-здесь в прочитанном употреблено в значении поклонения, потому что Максим поклонился св. Евангелию и кресту, а с тем вместе иконам Спасителя и пресвятой Богородицы». Пресвитер Иоанн к этому добавил: «да, иконы имеют одинаковое значение с Евангелием и крестом». Несколько отлично от этого было воззрение других отцев, и во главе их патриарха Тарасия. Тарасий приравнивает иконы к св. сосудам, говоря: «св. иконы сопричисляются к священным сосудам»; многие подтвердили это мнение Тарасия. Тарасий к этому еще добавил: «посмотрите, братия, сказано, что они целовали. Тоже и мы должны делать в почтительном благоговении; потому что наше поклонение относится к одному Богу». Как видно, одни считали иконы достополоняемыми предметами, а другие только достопочитаемыми (Д. VII, 264–265). Но ближайшее рассмотрение других свидетельств из писаний отцев дало очевидный перевес первому из указанных нами воззрений, именно – что иконам следует покланяться, а не блоговейно только лобызать их. Б этом отношении сильное влияние, помимо других свидетельств, имело свидетельство св. Анастасия, епископа Феопольского. В одном его послании было прочтено на соборе следующее место: «мы покланяемся и (св.) людям и ангелам, но не служим им как богам, ибо Моисей говорит: Господу Богу твоему поклонишися и Тому единому послужиши (Втор. 6, 5). Смотри: при слове: послужиши прибавлено: единому, а к слову: поклонишися не прибавлено. Значит покланяться можно и не Богу, потому что поклонение есть обнаружение почтения, служить же нельзя никому кроме Бога». Сказанное о почитании ангелов и святых отцами собора приложено и к иконам. Все теперь склонились к мысли, что иконам нужно поклоняться, но однако же не служить, как мы должны служить Богу. Во главе других и Тарасий присоединился к этому мнению. Тарасий объявил пред лицем собора: «обратите внимание на толкование премудрого отца. Слова его приводят всех нас, даже горячо противящихся, к принятию св. икон и к поклонению им. «Поклонение, говорит он, есть обнаружение почтения». Итак, все исповедующие, что следует почитать св. иконы, но отказывающиеся покланяться им, обличаются этим св. отцом в том, что они говорят неправо. И в самом деле не воздавая поклонения, которое ость символ почтения, они являются поступающими наоборот, т.е. оказывающими непочтение» (Д. VII. 281 – 2). После этих и подобных рассуждений собор наконец единодушно пришел к мысли, что иконам нужно покланяться. Результат своих занятий по вопросу о почитании св. икон собор наконец выразил в таких словах: «׳с любовью приемлем мы изображение честного и животворящего креста, святые же и честные иконы допускаем, с любовью приникаем и объемлем согласно древнему преданию св. отец, которые и сами их принимали, чтобы они находились во всех церквах и на всяком месте владычества Божия. Эти иконы мы почитаем и почтительно покланяемся им, а именно иконы Спасителя, Божией Матери и всех святых, чтобы при помощи живописных изображений можно было приходить к воспоминанию и напоминанию о первообразе (т.е. о самих изображенных и их добродетелях) и стать участниками некоего освящения» (Д. VII. 357–358). На этом и закончились рассуждения отцев о почитании икон. Это почитание икон собор в том же заключительном мнении ясно и определенно отличает от почитания подобающего самому Богу. Собор говорит: «веруем в Троицу непостижимую, неописуемую, которой одной надлежит Божеское служение и поклонение и почитание» (Д. VII. 356)¹⁸¹.

Как скоро собор пришел к единодушному решению по вопросу о св. иконах, отцы берут на себя задачу произнести суд над иконоборством. Этот суд продолжался долго и отличался обстоятельностью. Прежде всего собор произносит суд над иконоборством его существу. Отцы находят, что иконоборцы своими воззрениями и деятельностью разом повторяют собою злые примеры, заблуждения и ереси всех прежних времен: иконоборство было суммою множества заблуждений и ересей. Из библейских примеров, по суждению собора, иконоборцы могут быть сравниваемы лучше всего с Навуходоносором. С этою целью прочитан был на соборе отрывок из второго огласительного слова Кирилла Иерусалимского, в котором говорилось: «не слыхал ли кто, что Навуходоносор сокрушил херувимов? Не говорю – херувимов умосозерцаемых и небесных, но херувимов, которые были устроены в храме и осеняли святилище, от среды которого глаголал Божий закон». Собор находит, по прочтении этого места из Кирилла, что иконоборцы действовали как Навуходоносор и заслуживают того же печального жребия, какого заслужил он (Д. VII. 382–3). Собор далее полагает, что иконоборцы так же худы, как Самаряне и даже хуже их. Свидетельство св. Симеона столпника (младшего), утверждающее, что какие-то Самаряне в его время низвергли иконы, подает повод отцам собора объявить: «всем известно, что самаряне хуже прочих еретиков. Отвергающие честные иконы гораздо хуже даже этих еретиков: но достаточно, если мы будем их считать и наравне с Самарянами» (Д. VII, 383–386). Далее собор сравнивает иконоборцев с Иудеями. По прочтении одного свидетельства о том, что Иудеи не допускают икон и осуждают их в христианстве, один из членов собора сказал: «Домостроительство Господа нашего Иисуса Христа отвергают те, которые отрицают иконы, как-то Евреи; поэтому отвергающие иконы подобны им» (Д. VII. 390–391). Собор находит, что иконоборцы думают и поступают не только подобно всем иноверным, но они во всем сходны и со многими еретиками, какие в разные времена появлялись в христианском мире. Больше всего есть сходства, по мнению собора, у них с Манихеями и Северианами (секта монофизитская). Об их сходстве с Манихеями собор выводит заключение на том основании, что они пользовались апокрифическою книгою, осужденною церковью, под заглавием: «Путешествия св. Апостолов», а в этой книге говорится, что Христос имел тело призрачное, что утверждали и Манихеи (Д. VII, 391–397). При этом собор произносит осуждение и на самую книгу, которою пользовались иконоборцы (Д. VII, –398). Полное сходство находит собор и между иконоборцами и Северианами, ибо известно было о последних, что они иконоборчествовали, низвергая изображения голубей, под видом которых в церкви представлялся Дух святый (Д. VII. 406 – 7). После всего этого собор провозгласил анафему на иконоборцев и определил: во-первых, на другой же день поставить икону посреди собора и с тех пор лобзать ее; во-вторых, все сочинения, какие когда-либо написаны были против икон, предать огню» (Д. VII. 424–5).

Важнейшим делом собора в борьбе с иконоборством «был разбор вероопределения лжевселенского собора, собранного Копронимом, вероопределения, направленного против почитания св. икон. Это был видный документ иконоборчества, который требовал внимания к себе тем более, что еще находились люди между самими епископами, которые сочувствовали собору Копронимову. Собор вселенский подробно и тщательно разбирает все основания, какими прикрывал свое лжеучение иконоборческий собор Копронимов и какие были изложены в его вероопределении. Собор следит шаг за шагом за всеми аргументами этого вероопределения и опровергает их¹⁸². 1) Началось опровержение с самого названия «Вселенский собор», каким называл себя собор Копронимов в своем вероопределении. Против этого имени выставлены были такие соображения: «каким образом этот собор есть «Вселенский», когда его не приняли и не согласились с ним представители прочих церквей, а напротив предали его анафеме?» Далее, на нем не было ни папы Римского или его представителей, ни патриархов восточных или их представителей. Наконец, неосновательно он признает за собою название: «седьмого». «Каким образом он есть седьмой, когда он не согласен с шестью прежде него бывшими Вселенскими соборами? Что считается седьмым, то должно вытекать из того, что происходило раньше и составляло первыя цифры счета». А что разбираемый собор не имеет связи с предыдущими соборами, это видно из того, что он презрел определения VI Вселенского собора (правильнее Трульского), на котором в одном каноническом правиле (пр. 82) упоминаются иконы, как учреждение законное. Следовательно, собор Копронимов так же странно назвать седьмым Вселенским собором, как странно к шести золотым монетам прибавлять седьмую медную и воображать, что она равнозначительная с первыми (Деян. VII. 430–432; 441–2). 2) Напрасно собор прописывает в вероопределении, что он собирался во всечестном храме Владычицы Богородицы; это не придает никакой особенной силы его решениям, ибо «и Каиафе и Анне и иудейскому синедриону их, вооружившемуся против Христа, не было никакой пользы от того, что беззаконное совещание их, направленное против Христа, происходило в священном храме» (Деян. VII, 433). 3) Нечестиво делают иконоборцы, собиравшиеся на собор Копронимов, когда называют иконопочитание идолопоклонством¹⁸³. Ответ собора на эту напраслину был таков: «имея язык изощренный во лжи, подобно острому мечу, и думая, что наша вера обратилась в чествование икон, они оскорбительно отзываются о ней, называя ее вещественным почитанием твари. Ни один из находящихся под небом людей – христиан не приносит служения иконе. Идолослужение – вымысел язычников, изобретение демонов, проявление дела сатанинского. Оно погибло с появлением Христа. Ныне остается служение духом и истиною. В церкви же находятся различные предметы только в воспоминание о Христе и святых Его; к числу их относятся и иконы» (Деян. VII. 452). 4) В вероопределении иконоборческом говорилось: религиозное искусство – дело безумное, жалкое удовольствие. Против этого на соборе изъявлено: «кто из св. отцев провозгласил, что искусство живописцев в противоречии с догматами о воплощении Христа? И вообще искусства полезные, наносящие в себе ничего непристойного, не презирались и не отлучались св. отцами, в том числе и искусство живописное, за исключением того случая, когда их пользуются для изображения чего-либо непристойного. Но как скоро мы хотим изображать жизнь добродетельных мужей, подвиги мучеников и их страдания, или таинство воплощения, тогда, пользуясь искусством живописцев, мы являемся поступающими весьма прилично. Да и к каким странным выводам придем, если подобно иконоборцам будем отвергать религиозное искусство? Значит и плотник, вытачивающий крест, должен назваться жалким плотником? И каменщик, высекающий и формирующий св. трапезу, есть также жалкий каменщик? И золотых и серебряных дел мастер и ткач тоже? Не следует ли, по их мнению, бросить всякое знание и художество, дарованное Богом ради славы Его? Неужели иконоборцы не знают, что сам Бог в ветхом завете освятил искусство, повелев Веселеилу приготовить все нужные украшения для скинии?» (Деян. VII. 460 – 461: 467 – 8). 5) Решившись на низвержение икон Христа Спасителя, иконоборцы в своем вероопределении в укоризну иконопочитателям говорили, что последние, употребляя иконы Христа, тем самым впадают в две ереси несторианскую и монофизитскую, потворствуют учению Нестория и Евтихия с Диоскором. Собор Вселенский опроверг это мнение иконоборцев со всею основательностью. Разбор этого мнения был такого рода: «или они (иконоборцы) не знают, что перечисленные ими еретики противоположны одни другим по воззрениям, иди же они просто хотят пустословить. Если же эти ереси и еретики друг другу противоположны, то, допуская, что по их словам церковь последовала Несторию, они очевидно лгут, когда в тоже время говорят, что она единомысленна с Диоскором и Евтихием. Если же напротив согласиться, что она единомысленна с Евтихием и Диоскором, то м в этом случае они окажутся лжецами, потому что, как мы сказали уже, Евтихий и Несторий разногласит друг с другом в нечестии и таким образом этот силлогизм их оказывается неосновательным и излишним. Невозможно, чтобы ереси противоположные находились в одном и том же учении (православном), как невозможно видеть один и тот же предмет и белым, и черным и находить и горячим, и холодным, – в снеге никогда не оказывается жара, а в огне холода». По неустойчивости в воззрениях иконоборцы подобны «ракам взад и вперед ползающим». В частности, в самом деле, какое например может быть сходство между иконопочитанием и несторианством? спрашивает собор, и отвечает: «Несторий вводит двух сынов: одного Слово Отчее, а другого – рожденного от жены, тогда как иконопочитатели одного и того же исповедуют и Сыном и Христом и в живописи изображают то, как Слово сделалось плотию» (Деян. VII. 462–4; 478. 480). 6) Отвергая иконы Спасителя, иконоборцы, как известно, утверждали, что у христиан есть образ Христовой плоти, которым и надлежит довольствоваться: это Евхаристия. Собор считает подобное представление иконоборцев совершенно ложным. Он утверждает, что Евхаристия не есть только образ плоти Христовой, но действительная плоть и кровь Господни. «Ни один из апостолов и евангелистов не называет нигде бескровную жертву образом плоти Христовой. Если же некоторые св. отцы напр. Василий Великий и Евстафий Антиохийский и называют бескровную жертву – хлеб и вино «вместообразными» (αντίτυπα), но так они называются только до момента преложения их в истинную кровь и плоть Господа. Учить, как учат иконоборцы, значит отрицать пресуществление св. Даров» (Деян. VII. 483–484). 7) Как иконы Спасителя, так и иконы Богоматери и прочих святых иконоборцы также отвергнули в своем вероопределении. В оправдание этого поступка они в особенности ссылались на то, что только язычникам свойственно религиозно почитаемые ими предметы как-нибудь изображать. Собор отвечал: «если иконоборцы действительно так будут рассуждать, то они должны будут отвергнуть все посвященное Богу, а именно священные сосуды и священные одежды, потому что и язычники делали идолов из золота и серебра. Остается им обвинить кафолическую церковь еще в одном: язычники в своих исторических сочинениях восхваляют своих богов и демонов. Не следует ли и нам в своих книгах не восхвалять ни Всевышнего Бога, ни святых Его, чтобы не уподобиться язычникам? Ведь, и это у нас сходно с язычниками»! (Деян. VII. 496–8). 8) Иконоборцы отвергли иконы и потому еще, что не существовало в то время никакой молитвы, которая бы освящала их, так что, по-видимому, они оставались такими же обыкновенными предметами, как и все прочее. В ниспровержение этого софизма собор говорил: «пусть же они выслушают правду. Над многими из таких предметов, которые мы признаем святыми, не читается священной молитвы, потому что они по самому имени полны святости и благодати. Поэтому такие предметы мы чтим, как достойные почитания и лобызаем их. Таким образом и самый животворящий крест, хотя на освящение его и не полагается особой молитвы, считается нами достойным почитания и служит достаточным для нас средством к получению освящения. Итак, или они должны признать и самый крест вещью обыкновенною и не заслуживающею почитания, поскольку он не имеет освящающей его священной молитвы, или же иконы они должны считать священными и достойными почитания» (Деян. VII. 488–489). 9) Считая себя поборниками истинной духовности религии, иконоборцы в своем вероопределении объявляли, что иконы не должны быть принимаемы, поскольку христиане должны быть далеки от всего чувственного, находившегося в религиях языческой и иудейской; при этом они выражались: христианство занимает средину между иудейством и язычеством. Собор с своей стороны в подобных суждениях ничего не находит кроме путаницы мыслей. Собор отвечал на них так: «своими другими рассуждениями они заводили себя то на обрывистые скалы, то в пропасть, а теперь увлекли себя в бездну ада, ибо они осмеливаются говорить, что церковь христианская занижает средину между язычеством и иудейством. Но этого мало: они в тоже время противоречат сами себе, утверждая, что церковь не принимает обрядов свойственных тому иди другому из них. Следовательно, они или там лгут, иди здесь говорят неправду» (VII, 492). 10) Наконец отцы собора с замечательною силою и основательностью уничтожают иконоборческие софизмы собора лжевселенского, основанные на свящ. Писании. Так, например, основываясь на новозаветном изречении: Бога никтоже виде нигдеже (Иоан. I, 18), иконоборцы утверждали: значит Бог неизобразим на иконах. Отцы собора отвечали на это: здесь речь идет о божественной природе Христа, которая действительно неизобразима; что же касается до человеческой природы Христа, в которой Он жил среди людей, то кто осмелится сказать, что она неизобразима? Апостолы видели Христа и даже осязали Его (Деян. VII. 500). Из ветхого завета иконоборцы хотели обращать в свою пользу изречения, подобные изречению: да не сотвориши себе кумира (Втор. 5, 8). По поводу этого иконоборческого доказательства отцы справедливо объявляли: под кумирами разумеются не свящ. изображения, а языческие идолы, иначе сам Моисей был бы противником воли Божией, когда он в скинии устроил херувимов (Деян. VII. 501–3). С подобною же неосновательностью иконоборцы, восставая на иконопочитание, осмеливались прилагать к православным христианам изречение апостола: измениша славу нетленного Бога в подобие образа тленна человека (Рим. 1, 23). Контекст речи Апостола ясно изобличал неправду иконоборцев, ибо далее сказано: и птиц и четвероног и гад; этими дальнейшими словами определенно указывалось, что речь направлялась против язычников, а не кого другого. Этим контекстом и воспользовался собор для ниспровержения умствований иконоборцев. «Иконоборцы с коварною целью урезали это место Писания, чтобы ввести простодушных в заблуждение, тогда как дальнейшие слова заключают в себе весьма левое объяснение текста; потому что тут упомянуто о птицах, четвероногих и гадах, следовательно о том, что язычники служили твари вместо Бога» (Деян. VII. 503 – 4)¹⁸⁴.

Два последних заседания Вселенского собора (7 и 8) посвящены на провозглашение и утверждение православного вероопределения о св. иконах, которое составляло результат всей деятельности собора. Кто был излагателем вероопределения, неизвестно. Оно вносится на собор уже готовое¹⁸⁵. В вероопределении читаем:

«Определяем, чтобы святые и честные иконы предлагались (для поклонения) точно так же, как изображение честного животворящего креста, будут ли они написаны красками или сделаны из мозаики или какого – либо другого вещества, и будут ли находиться в св. церквах Божиих на освященных сосудах и одеждах, на стенах и на дощечках, или в домах и при дорогах, а равно будут ли это иконы Господа Иисуса Христа или Владычицы Богородицы пли честных ангелов и всех святых и праведных мужей. Чем чаще при помощи икон делаются они предметами нашего созерцания, тем более взирающие на эти иконы возбуждаются к воспоминанию о самых первообразах, приобретают более любви к ним и получают более побуждений воздавать им лобзание, почитание и поклонение, но никак не то истинное служение, которое, по вере нашей, приличествует только божественному естеству» (Деян. VII. 693).

Когда прочитано было вероопределение пред лицем собора, отцы приложили к нему свою руку и провозгласили: «все мы так веруем, все так думаем, все мы в этом согласны и подписались. Это вера православная. С любовью принимаем честные иконы. Поступающие иначе да будут анафема! Кто не допускает евангельских повествований, представленных живописью, тому анафема! Кто не лобызает икон, как сделанных во имя Господа и святых Его, тому анафема» (Деян. VII. 610–612).

Обо всем, что сделано было собором, в подробности донесено в столицу императрице Ирине (Деян. VII. 620). Императрица сама назначила день для торжественного утверждения определений собора. Для этой цели отцы собора должны были переправиться из Никеи в Константинополь; небольшое расстояния первого города от второго делала подобный переезд незатруднительным (Деян. VII. 626). Местом собрания отцев в Константинополе был дворец Мангаврский. Императрица с её царственным сыном почтила своим присутствием это собрание собора. После речи патриарха и краткой речи самой императрицы, последняя объявила: «пусть будет прочитано во всеуслышание провозглашенное вами определение», и когда это было исполнено, императрица объявила: «пусть скажет св. и Вселенский собор, по общему ли вашему согласию провозглашено прочитанное вами определение»? Отцы собора воскликнули: «мы все так веруем, все так думаем и все подписали его по общему одобрению»! Тогда Ирина приняла в свои руки свиток, заключающий вероопределение, утвердила его своею печатью и подписью. Подписался также и юный император (Деян. VII. 626 – 628).

Деятельность собора восхвалена была красноречивою речью, произнесенною на нем Епифанием диаконом сицилийским. В ней есть обращение к самому собору, патриарху Тарасию, городу Никее и всей кафолической церкви. Обращение к собору: «составим хоры и. воскликнем этому священному собранию: радуйся! Радуйтесь священнейшие поборники св. отцев. Радуйся собрание, среди которого присутствует Бог. Радуйся собор, преисполненный духовного ведения. Радуйся непрестанно цветущий рай, среди которого насаждено древо жизни. Радуйся золотой и огненный столп новому Израилю Божию; ты освобождаешь его ·светлым учением догматическим от руки египетской, т.е. от заблуждения еретиков, и при помощи отеческого православия ведешь в землю обетования». Обращение к патриарху: «Радуйся и ты избранный, и священнейший проповедник; ты украшаешь у нас по милости Христа высший престол; ты. зерцало Великого и первого Пастыря, чистейшее вместилище Духа, вернейшие весы православных догматов, чистейший светильник, указывающий правила к жизни во Христе; ты всецело блистаешь светом седьмисвечника. Блистай нам светом яснейшим и блистательнейшим слов как бы из невидимого светильника священной кафедры. Воззри и виждь пред тобою собравшихся детей твоих, которые были разогнаны стаями волков». Обращение к Никее: «Радуйся также и ты священный город Никея; имя твое достопамятно среди митрополий; тебе принадлежит преславное первенство между провинциями Вифинии. Прежде ты был освящен стопами 318 св. и богоносных отцев, а теперь освящаешься стопами их преемников. Радуйся священное украшение митрополий; в тебе и прежде появилось начало благ, и ныне в тебе же довершены они». Обращение к церкви: «Радуйся и ты, разлившаяся по всему земному шару, кафолическая церковь; торжествуй и веселись о собрании детей своих; сними с себя раздранное рубище и оденься в неповрежденную тунику православия и единения. Тебе как невесте Царя веков, Сына и Слова Божия, прилично носить живописно сделанный человекообразный образ Его, чтобы видно было, что ты невеста царская. Прилично тебе также иметь внутри себя живописно сделанные иконы и всех св. апостолов и пророков, исповедников, патриархов, св. отцев также и мучеников, а равно и всего сонма благочестивых мужей» (Деян. VII. 661–665).

Император Лев Армянин. – Причина его иконоборствования; – коронация; – Иоанн Граматик; – император и патриарх Никифор; – торжественная беседа иконопочитателей с императором; – требование молчания для стороны православных и Феодор Студит; – новый патриарх иконоборец; – собор иконоборческий; – противодействие Феодора Студита; – гонение на православных; крайности преследования. – Император Михаил Косноязычный. – Надежды православных; – неуважение ходатайства православных в пользу иконопочитания; – послание на запад; гонение на православных. – Император Феофил. Его религиозный характер; – гонения. – Императрица Феодора. – Условия благоприятствующие восстановлению икон; – собор для восстановления их; – неделя православия. – Мысли Феодора Студита об иконопочитании; – заключение.

Иконоборство и иконоборцы с самого начала появления своего опирались на помощь государственную. Если во главе империи Византийской стояли лица иконоборческого характера, противники иконопочитания торжествовали и представляли собою силу. Царствование императрицы Ирины и VII Вселенский собор нанесли сильное поражение партии иконоборческой: она смирилась и ослабела, но только дотоле, пока политические условия не стали благоприятствовать ей. Церковь имела скорбь видеть еще несколько лиц на императорском троне, готовых поддерживать иконоборство, и вынуждалась вести с ними снова борьбу, которая после VII Вселенского собора казалась оконченною. Так было прежде всего в царствование императора Льва Армянина (813 – 20 г.). Лев Армянин обязан был престолом расположенности к нему войска, а в войске со времен Льва Исаврянина и Константина Копронима сохранялись иконоборческие воззрения. Неудивительно, если Лев, обязанный своим возвышением войску, считал себя вынужденным поблажать ему в отношении иконоборчества. Сам Лев не был решительным иконоборцем. В его душе постоянно происходила борьба мнений иконоборческих с иконопочитанием. Тем не менее его царствование тяжело отозвалось на положении иконопочитателей.

Лев не вдруг становится преследователем иконопочитателей. Он начинает с того, что употребляет различные попытки к примирению их с противною партией и только когда его попытки не удаются, православные оказываются твердыми в своих воззрениях, император позволяет себе из примирителя обратиться в гонителя православных.

Впрочем, с самого начала вступления Льва на престол одно обстоятельство показывало, что православные мало могут ждать добра от нового царствования. Патриарх Никифор по обычаю пред коронацией предложил Льву подписать исповедание веры, в котором между прочим находилось признание законности иконопочитания. Император отказался от подписания исповедания, отложив это дело до времени после коронации. Патриарх согласился на это, но чрез два дня после коронации снова потребовал от императора подписи под исповеданием; император еще раз отказывается исполнить требуемое¹⁸⁶. Лев конечно не хотел связывать себя наперед никакими клятвами по вопросам веры, потому что не знал, как пойдут дела на будущее время, а это уже предвещало новые споры из-за икон.

В руководителя по вопросам веры Лев, без сомнения, по указанию иконоборцев, выбрал чтеца Иоанна Грамматика (в последствии патриарха), человека ученого, но противника православных. Император приказал ему собрать изречения св. отцов касательно икон¹⁸⁷. Понятно, что Иоанн Грамматик, выполняя царское повеление, поставил дело так, что иконоборство выходило правым, а иконопочитание противозаконным. Какое впечатление произвело на императора сочинение Иоанна, неизвестно. Вероятно, неблагоприятное для православных, но во всяком случае это ни в чем определенно не выразилось. Тогда партия иконоборческая находит другой случай, чтобы побудить императора к преследованию православных. Именно, в одно из богослужений они обратили внимание императора на следующее прочтенное из пророка Исаии место: «кому уподобисте Господа и коему подобию уподобисте Его? еда образ сотвори древоделатель или златарь слияв злато позлати его? или подобием сотвори его»? (Иса. 40, 19). Иконоборцы указывали императору на эти слова, как на глас Божий, призывающий его поднять свою руку на идолопоклонников, т.е. на иконопочитателей¹⁸⁸. С этих пор император вовлекается в споры иконоборческие и вовлекает в них церковь. Прежде всего император принимает на себя задачу посредника между двумя сторонами, хочет добиться каких-либо уступок со стороны православных и тем удовольствовать иконоборцев. Он призывает к себе патриарха Никифора, ведет с ним беседу об иконах. Умалчивая о своих личных воззрениях на иконы, император указывал патриарху на нерасположение к иконам со стороны народа. Он говорил: народ нападает на иконопочитание, он смотрит на оное как на причину общественных несчастий и поражений, какие государство потерпело от народов неверных. Говоря так, император был прав только в отношении к одному войску, пропитанному иконоборчеством, но не больше того. На первый раз император потребовал от патриарха немногого: принимая во внимание нерасположение будто бы народа к иконам, он просил у патриарха позволение уничтожить те иконы, которые были поставлены на местах невысоких, т.е. такие, которым народ мог выразить свое почитание чрез лобзание и прочее. Но патриарх не соглашался на это. Он понимал, что если уступит в одном, придется уступить и во многом другом. Тогда император, вероятно наперед наставленный иконоборцами, потребовал от патриарха ясного и пряного доказательства из священного писания в пользу иконопочитания. Этим конечно хотели поставить патриарха в затруднение, так как из Писания в пользу иконопочитания можно извлекать доказательства только косвенные. Однако же патриарх не потерялся. Он заметил императору, что кроме Писания источником вероучения служит священное предание: есть многое, говорил он, что мы считаем достойным уважения и священным, о чем однако же Писание прямо не говорит. Патриарх утверждал, что почитание икон есть тоже, что и почитание креста и книги Евангелия. «Евангелие всеми почитается и однако же, сказал патриарх, об этом ничего не говорится в писании»¹⁸⁹. Нужно помнить, что иконоборцы, отвергая почитание икон, в тоже время не отвергали почитания креста и Евангелия. Дело на первый раз кончилось ничем.

Новое возбуждение спорам иконоборцев с иконопочитателями дается следующим событием. Солдаты, рьяные враги икон, неудерживаемые в своей ненависти к иконопочитателям императором, позволили себе дерзкий поступок: они произвели нападение на великолепную икону Спасителя, поставленную над Халкийскими воротами императрицей Ириной на место другой такой-же иконы, низвергнутой по приказанию Льва Исаврянина. Император воспользовался этим случаем, чтобы совсем снять эту икону под благовидным предлогом удалить ее от надругательства солдат. Патриарх смотрел на этот случай, как на знамение, которое давало знать об опасности, грозящей вере. Он собрал ночью в своей патриаршей палате великое множество епископов и архимандритов, до 270 лиц, и советовался с ними, что предпринять для отклонения опасности, и совокупно с ними молил Бога оказать заступление церкви. Император, услышав об этом, обеспокоился: для нечистой совести все кажется подозрительным. С рассветом император отправил от себя к патриарху посла, чрез которого и выразил ему не удовольствие на образ его действий. Затем потребован был патриарх во дворец для личных объяснений с императором. Никифор повиновался; весь ночной собор также последовал за ним. Спутники Никифора остались пред вратами дворца. Император встретил патриарха гневно, осыпал его упреками за то, что он противится его намерению водворить мир в церкви. Он указывал патриарху, как на общественное зло, что не малая часть народа из-за икон отделяется от церкви, считая иконопочитание противным Писанию. Патриарх с своей стороны объявил, что хотя он говорит с самим императором, однако же должен сказать, что если кто из духовенства держится иконоборчества, то с таким он не может иметь церковного общения. И в доказательство того, что большинство духовенства держится почитания икон, патриарх сию же минуту считал возможным привести множество свидетелей, на что и просил позволения у императора. Когда император согласился на это, Никифор призвал пред лице Льва весь сонм епископов и монахов, находившихся у ворот дворца¹⁹⁰. Видя такое собрание иконопочитателей, Лев Армянин заявил пред ними о своих толерантных отношениях к иконоборству и заметил, что предшественники погрешили в вере, когда поощряли иконопочитание. Для разрешения спорного вопроса император требовал, чтобы иконопочитатели устроили состязание с иконоборцами. Но от этого отказались иконопочитатели, зная наперед, что из подобных словопрений мало полезного выйдет для церкви. В особенности с большою ревностью и силою состязался в споре с императором знаменитый студийский архимандрит св. Феодор Студит, муж ученый н неутомимый поборник православия. Он доказывал императору, что это не его, императорово, дело вмешиваться в дела церкви: о церкви и церковных догматах должна судить сама церковь. «Император, говорил он, внемли тому, что Апостол Павел говорит тебе о церковном благочинии, и узнав, что царю не следует ставить себя судиею и решителен в церковных делах, последуй и сам апостольским правилам. Апостол говорит: положи Бог в церкви первее Апостолов, второе пророков, третие учителей (1 Кор, 12, 28), и вот те, которые устраивают и исследуют дела веры по воле Божией, а не цари; ибо Апостол не упомянул, что царь распоряжается делами церкви». Нужно было иметь много смелости, чтобы говорить таким языком с византийским императором. Император на это мог сказать только: разве по-твоему я изгнан из церкви? Феодор отвечал: я не свои слова говорю, я говорю то, что говорит Апостол; впрочем, если ты хочешь быть истинным сыном церкви, то ничто тебе не препятствует, только следуй во всем твоему отцу духовному, указав при этом на патриарха Никифора¹⁹¹.

Как кончилось это собеседование иконопочитателей с императором, об этом рассказывается неодинаково. По одним, выслушав слова Феодора, император вышел из себя и закричал: «ступайте вон отсюда»¹⁹². По другим, император увидел, что иконопочитателей слишком много, а потому не хотел становиться к ним во враждебное отношение. Он заявил пред собранием, что он не враг иконопочитания, и в доказательство этого достает икону, которую он носил на груди своей, и целует ее¹⁹³.

После того как собрание оставило дворец, все монахи отправились в студийский монастырь, при чем Феодор, настоятель монастыря, пламенными речами старался возбудить в них ревность к иконопочитанию. Такие собрания однако же были неприятны правительству. Дано было приказание всем архимандритам от имени императора, чтоб они не сходились ни на какие совещания, воздерживались от всяких рассуждений по поводу вопросов веры н не давали никаких ответов, если подобные вопросы будут им предлагаемы. В знак своего послушания все настоятели монастырей должны были подписаться под указом. Есть основание полагать, что такой указ был предъявлен и прочему духовенству. Многие по чувству самосохранения исполнили это требование, находя, что молчание не есть отречение от истины. Иначе смотрел на дело ревностный Феодор Студит, который решительно отказался от требуемой подписи, объявляя, что он хочет более слушаться Бога, нежели человеков. Он издает окружное послание к монахам, в котором делает сильные упреки подписавшим указ. Он указывал им, что поступая так, они являются предателями истины и изменяют своим обязанностям; он представлял им в образец св. апостолов, которым никакое человеческое насилие не в силах было препятствовать в свидетельствовании о Христе, и пример древних монахов. Феодор в подробности разбирает отговорки, по которым настоятели монастырей считали себя правыми, уступая императору. В последнем отношении Феодор писал: «господа игумены, как слышно, говорят: кто мы такие (чтобы оказывать сопротивление)? Во первых, говорит Феодор, вы христиане, которые теперь непременно должны говорить; потом монашествующие, которым ничем не следует увлекаться, как непривязанным к миру; далее игумены, которые должны отклонять соблазны от других и никому не давать повода к искушению. А какой соблазн и искушение или лучше унижение произвели они собственноручною подпиской, об этом нужно ли говорить? Ибо если молчание есть отчасти согласие, то утверждение этого согласия подписью пред целою церковью как позорно»! Настоятели монастырей в свое оправдание говорили, что и другие лица тоже в тайне хранят свое исповедание православное, напр. патриции, да и патриарх не противодействует явно. На это Феодор отвечает: «но что сказал Христос? Всяк, иже исповест Мя пред человеки, исповем его и Аз пред Отцем Моим (Мф. 10, 32); а противное тому в случае отречения, и если они дали собственноручную подписку не сходиться друг с другом, это тоже самое. Ибо как они будут соблюдать сказанное Христом: грядущаго ко Мне не изжену вон (Иоан. 6, 39)? Приходит к ним кто-нибудь, спрашивая и желая узнать истину, – что же ответит ему игумен? Вот что: я получил повеление не говорить. Итак, они дали подписку повиноваться императору вопреки Христу»¹⁹⁴. Феодор не оставил без должного вразумления и пресвитеров, подписавшихся под тем же указом. Вот примечательные слова, с которыми он обращается к пресвитеру, совершившему подобный про ступок. «Если ты скажешь, подписываясь: я восклицал, что я покланяюсь св. иконам, то прости брат, и Пилат, устами выдавая себя за невинного в убиении Христа, тростию утвердил смерть Его»¹⁹⁵. Начались преследования против непокорных из монахов и духовенства со стороны императора.

Но и этим дело не ограничилось. Император начал действовать решительнее. Главною помехой иконоборческих затей правительства был тогдашний патриарх Никифор. Император сначала хотел только смирить его и заставить его уступить. Император с этою целью отнимает у патриарха право распоряжаться церковными имуществами, запрещает ему проповедь и торжественное совершение литургии. Но это мало, помогло Льву Армянину. Так, когда император успел привлечь на свою сторону некоторых из епископов и составил из них иконоборческий собор, патриарх, ничтоже сумняся, отверг определения этого лжесобора. Тогда Лев решился на суровую меру в отношении к патриарху: он лишил его сана и изгнал. Это было в начале 815 года. На его место избран был императором в патриархи человек, преданный планам его, Феодот Касситера, из знатной фамилии, ревностный иконоборец, потомок Константина Копронима¹⁹⁶. Сторона православных не признавала впрочем этого нового патриарха законным и крепко держалась прежнего патриарха, Никифора. Душею этих приверженцев Никифора был известный нам Феодор Студит. Он открыто заявлял о своей приверженности к прежнему патриарху и его делу. Так в неделю Ваий 815 г. он устраивает в своем монастыре торжественный крестный ход, при чем иконы несомы были сколь возможно высоко; в таком виде крестный ход обошел виноградник, облегавший обитель. Процессия сопровождалась пением песнопений в честь и славу икон. Император пылал гневом на Феодора и грозил ему наказанием, но поборник веры скорее хотел принять мучение, чем отказаться от иконопочитания¹⁹⁷.

С низвержением патриарха, преданного иконопочитанию, иконоборство делает заметные успехи. Новый патриарх Феодот собирает в Константинополе собор, который должен был опровергнуть определения собора Никейского II-го и снова изгнать иконы из храмов. Разослано было по монастырям окружное послание, которым архимандриты и игумены приглашались принять участие в соборе; но многие не приняли этого приглашения, считая этот собор незаконным. Феодор Студит от лица всех других настоятелей монастырей, противившихся иконоборческому патриарху, отправил к собору послание, в котором эти поборники объявляли, что они по церковным правилам без согласия своего епископа Никифора не могут принять никакого участия в церковных делах, не примут участия и в соборе, и решительно высказывались в пользу иконопочитания¹⁹⁸. Собор иконоборческий 815 г. состоял из трех заседаний. На нервом заседании были подтверждены определения лжевселенского собора Копронимова, бывшего в 754 году, а определения истинного собора Вселенского 787 г. были отвергнуты. На следующий день, во второе заседание, были приглашены многие православные епископы и, когда они не соглашались пристать к партии иконоборцев, подвергались оскорблениям и относительно их провозглашена анафема. В третьем заседании собора были выражены иконоборческие мнения в виде соборного определения и подписаны были деяния собора¹⁹⁹.

Главным борцом против иконоборства и теперь остается св. Феодор Студит, Он внушает приверженцам иконопочитания прервать всякие связи с иконоборством. Он запрещал им входить в храмы, которые находятся в руках еретиков²⁰⁰. Он запрещал им принимать участие в богослужении, совершаемом еретиками; потому что, по его воззрению, «еретики понимают молитвы богослужения не так, как составивший их, и веруют не так, как гласят самые слова». Он не советует принимать от еретиков и таинства крещения. Феодор внушал: «некрещенному, если не найдется православный (священник) для совершения крещения, следует креститься от монаха, или за неимением этого, от мирянина»²⁰¹. Феодор удерживает православных от всяких мирских сношений с еретиками. «Кто имеет общение с еретиками в пище, питии и дружбе, тот повинен»²⁰². Не только не должно иметь общения с еретиками, но, по мысли Феодора, и с теми из православных, которые по нужде или без нужды имеют общение с еретиками. Феодор поучал так: «с другими, которые имеют общение с совершенно нечестивыми по нужде или из страха, или от голода, или без нужды, или по принуждению, а между тем признают себя православными, можно ли вместе вкушать пищу? Отнюдь нет, исключая разве только принадлежащих к простому классу народа и притом не безразлично, а по какому-нибудь необходимому случаю, раз или дважды. Можно ли вкушать остатки из их снедей по нужде или без нужды? Если от священника, то нельзя; если не от священника, то можно вкушать по нужде. Можно ли говорить с ними, здороваться и приветствовать? Нет. Господь запретил делать им приветствие, случайно может быть, но с любовью и дружбою этого нужно избегать²⁰³. Феодор запрещает даже сыну поминать за литургией отца еретика, умершего в ереси. «Хотя бы был отец, хотя бы мать, хотя бы брат, хотя бы кто-либо другой обличенный в ереси до смерти, он не должен быть поминаем на литургии»²⁰⁴.

Царствование Льва Армянина ознаменовалось многими бедами для Церкви. Повторилось, хотя и не в таких размерах, гонение Константина Копронима. Феодор Студит в своих сочинениях дает самое живое описание несчастий, какие Церковь испытала в это царствование. «О, страшно слышать! Досточтимая икона Спасителя, которой и бесы страшатся, подвергается поношению и унижению, не только в царствующем городе, но и во всех местах и городах, жертвенники истреблены, святыни осквернены. Умолкли все уста благочестивые от страха смерти, открылся противный и богохульный язык²⁰⁵. Монахи и монахини претерпевали гонения. «Одни из них испытывали насмешки и бичевания, другие -узы и заключение под стражею, недостаточно питаясь хлебом и водою; иные отправлены в ссылку, другие пребывают в пустынях, горах, вертепах и пропастях земных, а некоторые, потерпев бичевания, уже мученически переселились к Господу; есть и. такие, которые, быв посажены в мешок, брошены ночью в море, как сделалось это известно от видевших»²⁰⁶. Гонение простиралось даже на свящ. одежды и сосуды, если на них были религиозные изображения. Феодор пишет: «свящ. сосуды переплавлены, а свящ. одежды преданы огню». Не избежали уничтожении и книги, если в них говорилось об иконопочитании²⁰⁷. С какою жестокостью производилось гонение на православных, об этом лучше всего можно судить по тому, что пришлось вынести самому Феодору Студиту. В царствование Льва он сослан был в ссылку, и потом переводился с: одного места в другое, при чем ему запрещено было с кем-либо видеться и с кем-либо переписываться. Не раз предписывалось наказать Феодора сотнею ударов ремня. В местах изгнания Феодор заточался в самых тесных жилищах с недостаточным отверстием для света. Зимой в этих жилищах было слишком холодно, потому что топлива не выдавалось, а летом слишком жарко, как «в пещном пламени»; белье не переменялось; насекомые еще усиливали страдания подвижника. Пищи на Феодора с его учеником выдавалось столько, сколько едва могло хватить на одного. В особенности много выстрадал Феодор после одного сечения ремнями. Жизнеописатель Феодора так описывает положение, в каком находился подвижник после бичевания. «Феодор едва не умер после этого жесточайшего бичевания, ибо раны, воспалившиеся и обратившиеся в страшнейшие язвы и загноившиеся куски тела, почти не давали ему возможности перевести дух или погрузиться в сон, который облегчил бы боль, причиняемую ему воспалением, или получить аппетит к принятию чего-либо съестного. Почему доблестный ученик его, союзник в подвигах и заключении, Николай, доставши ячменного отвара, подавал ему не больше одной чашки в каждый день. Также за неимением врачей отец позволил этому духовному сыну обрезывать ножичком сгнившие части висевшей кожи его, чтобы остальные части тела пришли мало-помалу в обыкновенное положение. В таком страдании от болезней огненосный столп православия – Феодор провел всё время св. четыредесятницы и далее и едва в последние дни св. пятидесятницы восстановилось его здоровье». Но и после этого Феодор еще раз, по приказанию императора, наказан был нещадно ремнями. Страдания Феодора продолжались во все царствование Льва²⁰⁸.

Гонение Льва Армянина на иконопочитателей производилось с редкою настойчивостью. Он решился перевоспитать общество в идеях чуждых православию. С этою целью иконоборчество проводилось в умы путем школьного образования и путем общественного богослужения. Мнения иконоборческие даже включены были в элементарные учебники, по каким учились школьники²⁰⁹. Так как общественное богослужение имело и имеет глубокое воспитывающее значение, то император приказал отменить пение тех церковных песней, в которых выражалось верование в святость икон, и напротив вводились такие песнопения, которые заключали иконоборческие мнения²¹⁰. Нельзя было читать книг, в которых говорится об иконопочитании, потому что об этом могло быть донесено императору; нельзя было вести простого частного разговора об иконах, разговор мог быть подслушан – и горе беседовавшим; нельзя было оказать какой-либо помощи заключенным в тюрьмах за иконопочитание, – сострадательный за милосердие сам мог поплатиться тюрьмой. Феодор Студит пишет об этом времени: «Невозможно произнести ни одного благочестивого слова, – ловитва близко, так что муж опасается жены своей; доносчики и записчики наняты императором для разведывания: не говорит ли кто чего-либо неугодного кесарю, или не уклоняется ли от общения с нечестием, или не имеет ли какой-либо книги, содержащей сказание об иконах, иди самой иконы, не принимает ли изгнанного или не служит ли содержимым под стражею ради Господа; и если будет обличен в этом, тотчас схватывается, бичуется, изгоняется, так что и господа преклоняются пред рабами по страху доноса²¹¹. Иконоборцы, по-видимому, готовы, были наказывать за самую сокровенную мысль» за и ко но почитание в душе, если бы возможно было проникнуть в сердце человека.

Царствование Льва Армянина, которое мы рассматривали доселе, в 821 году сменилось новым царствованием – Михаила II, Косноязычного. Михаил прямо из темницы и в узах взошел на трон императорский. Иконопочитатели возлагали благие надежды на нового императора, основываясь отчасти на том, что он стоял во враждебных отношениях к своему предшественнику Льву. Так как, притом, Михаил тотчас по воцарении возвратил из изгнания сосланных при Льве иконопочитателей и освободил из темниц заключенных сюда за иконопочитание при том же императоре, то надежды православных получили еще большую силу. Но это были напрасные надежды. Михаил собственно не хотел быть гонителем иконопочитателей, по он не хотел быть и покровителем их. Это был равнодушный враг икон. Феодор Студит очень хорошо характеризует Михаила, когда говорит: «огонь погас (разумеется Лев Армянин), но за то остался дым», т. е. Михаил²¹². Рассчитывая найти на первых порах в Михаиле такого человека, который бы исполнил желание иконопочитателей касательно восстановления икон в Церкви, патриарх Никифор, Феодор Студит и многие митрополиты, возвратившиеся по императорскому приказанию из ссылки, отправились было к Михаилу приветствовать его с восшествием на престол и просить его восстать на защиту икон. Все высшие иерархи усердно просили царя исполнить желание Церкви. Внушительно говорил о том же с императором и знаменитый Феодор Студит. Но император остался нем к их увещаниям. Он объявил им, что не хочет делать никаких изменений в положении Церкви: какою он нашел ее, такою она и останется, Император сказал депутатам: «хороши в прекрасны ваши слова, но так как я никогда доселе не поклонялся никакой иконе, то какою я нашел Церковь, такою и оставлю ее: вам же я предоставляю власть свободно держаться догматов, как вы говорите, православной веры, впрочем вне этого города (Константинополя), где каждый из вас захочет жить, не опасаясь и не ожидая себе никакой опасности от нашей власти». Сказав это, он отпустил их из дворца²¹³. Впрочем, император не оставил дела иконопочитателей и иконоборцев вовсе без внимания; подобно Льву Армянину он хотел примирить их. С этою целью он назначил собор, на котором должны произойти прения между иконоборцами и иконопочитателями. Но этому собору не суждено было состояться. Сторона православных отказалась принять участие на соборе. Православные находили это бесполезным и унизительным для себя. Они находили, что иконоборцы слишком закоренели, чтобы можно было от собора с ними ожидать чего-либо доброго для Церкви, да и не позволительно, говорили они, иметь общение с явными еретиками: это противно правилам²¹⁴.

Вмешиваясь в дела Церкви, по вопросу об иконах, император по-видимому желал только того, чтобы иконопочитание очистилось от суеверных примесей, и указывал на существование их в практике церковной. До нас сохранилось послание Михаила, писанное им на Запад (к императору Людовику Благочестивому). В нем по поводу иконопочитания на Востоке говорилось: «Прежде всего они (иконопочитатели) изгнали из церквей св. крест (!)и вместо него повесили иконы и пред ними лампады; пред ними они воскуряют ладан и вообще оказывают им такое же уважение, как и кресту, на котором распялся Христос. Они поют пред ними псалмы, поклоняются им и ожидают именно от икон себе помощи. Многие облекают их льняными покровами и делают их кумовьями при крещении детей. Другие, принимающие на себя монашество, оставили прежний обычай, чтобы кто-либо из известных лиц при пострижении их получал волосы в свои руки, а кладут волосы на образа. Некоторые пресвитеры и клирики соскабливают даже краски с образов, примешивают их к Евхаристии. И еще другие кладут Евхаристию на образа и отсюда уже причащаются. Иные совершают Евхаристию не в церквах, а в частных домах и притом на образах, которые служат вместо престола»²¹⁵. Но это были только благовидные слова, в сущности Михаил был более врагом икон, чем императором, заботившимся о процветании истинного благочестия. Так в патриархи по смерти Феодота Касситеры избирается прямой иконоборец Антоний²¹⁶. Царствование Михаила, далее, не чуждо было и прямых гонений на иконопочитателей. С течением времени он начал преследовать монахов, наказывая их всячески, а иконопочитателей из числа мирян сажал в тюрьмы и посылал в ссылку. В особенности при нем пострадали: монах Мефодий, впоследствии патриарх Константинопольский, которого он держал под крепкою стражею на одном из островов, – и Евфимий, епископ Сардикийский; этот сначала подвергся изгнанию, а потом так жестоко был наказан воловьими жилами, что он скончался²¹⁷.

Переходим к обозрению последнего иконоборческого царствования – Феофила, сына Михаила Косноязычного, вступившего на престол византийский в 830 году. От Феофила, как и от отца его, Церковь не ожидала иконоборства. Он одушевлен был самым горячим участием к делам церкви, к благосостоянию её, и отличался ревностным почитанием пресв. Богородицы и св. угодников. Он сам сочинял церковные песни, которые и употреблялись при богослужении. Иконопочитатели полагали, что он будет настолько рассудителен, что уступит требованию большинства лиц в церкви, восстановит иконы; в самом же деле случилось не то. Его ревность к церковным делам получила направление не в пользу православия: виною этого больше всего было воспитание Феофила. Его учителем был непримиримый враг икон Иоанн Грамматик, который вкоренил в сердце Феофила иконоборческие стремления и оказывал на него влияние самое невыгодное для иконопочитателей; и это тем более, что Иоанн Грамматик вскоре (в 833 г.) сделался патриархом Константинопольским. Феофил был не лучше самых жестоких иконоборческих императоров. Его ярость обратилась в особенности на монахов, между которыми было много иконописцев и в которых он встретил наибольшее сопротивление себе. Многие монастыри были опустошены, ни один монах не осмеливался показываться на улицах столицы. Художники между ними получили запрещение писать иконы, и если однако же вопреки запрещению, они продолжали заниматься этим делом, то подвергались телесному наказанию. Так например случилось с монахом Лазарем. Руки иконописцев были опаляемы при помощи раскаленных железных досок. Не меньшим бедам подвергали себя и ученые защитники иконопочитания. Император сам вступал с ними в диспуты и горе было тому, кто не убеждался доводами Феофила. Так двое братьев, Феофан и Феодор, родом из Иерусалима, за подобное преступление не только были наказаны двумястами ударами палок, но им начертан еще был на челе один греческий, содержащий насмешку, стих, почему они и получили название «начертанных» (γραπτοί). Также ученый монах Мефодий должен был в продолжение семи лет скрываться от ярости Феофила на одном острове, где он жил в пещере с двумя разбойниками. Но такие гонения нимало не останавливали иконопочитателей в них ревности; так, тот самый Лазарь, который наказан был палками, тотчас же с места казни спешит в храм Предтечи, который находился в Константинополе, и, исполненный религиозного воодушевления, начертывает здесь образ Иоанна Предтечи²¹⁸. Такие факты должны были поднимать дух иконопочитателей.

И действительно поднимали, ибо уже в самое царствование Феофила при дворе его образовалась партия, которая желала восстановления икон. Во главе её состояла супруга Феофила, благочестивая Феодора, которая впоследствии сделалась известна тем, что окончательно восстановила иконопочитание в царстве византийском. Феофил своими мерами конечно заставил умолкнуть иконопочитателей, но он не мог вырвать с корнем того расположения к иконопочитанию, которое скрывалось в душах большинства народа. Семья, из которой вышла императрица Феодора, была проникнута благоговением к иконам. Не только сама Феодора была иконопочитательница, но и мать её Феоктиста старалась воспитать детей Феофила, своих внуков в преданности к иконопочитанию. С этою целью она брала этих последних к себе, показывала им образа, тайно хранимые ею, приучала их целовать оные, полагала оные на главы их для получения освящения. Феофил узнал обо всем этом; сама императрица едва успокоила своего разгневанного супруга, проведавшего о том, что она почитала иконы; что же касается детей своих, то Феофил воспретил им навещать их бабку Феоктисту. Смерть Феофила в январе 842 года, после чего императрица Феодора взяла управление государством в свои руки, разом изменила положение вещей. Вокруг императрицы сгруппировались лица, которые или с самого начала правления Феодоры или вскоре потом решительно стали содействовать восстановлению иконопочитания. Именно опекуны малолетнего императора Михаила III, сына Феофилова, были иконопочитателями. Так высший государственный сановник Феоктист был решительно того мнения, что следует восстановить иконы; другой опекун Михаила, дядя императрицы, Варда, также согласен был на это. Колебался только третий опекун Мануил, тоже дядя императрицы. Но и этот не долго колебался. Одно обстоятельство быстро изменило его расположение. Он впал в тяжкую болезнь; жизнь его была в опасности. К нему приходили многие монахи и лица духовные, чтобы навестить его, и в это время взяли с него обет, в случае выздоровления содействовать восстановлению иконопочитания. Мануил выздоровел и с этих пор сделался жарким сторонником Феоктиста по вопросу об иконах. Все названные лица однажды приходят к императрице и предлагают ей восстановить иконы. Императрица с своей стороны нимало не колебалась сделать это, но затруднялась, как поступить, когда некоторые сенаторы, епископы, а главное патриарх Иоанн держатся иконоборческого заблуждения. Поэтому для осуществления дела признано было нужным побудить патриарха: или присоединиться к иконопочитателям, или оставить патриаршую кафедру. Этим и занялись опекуны Михаила. Они отправили к патриарху одного чиновника с словами: «отовсюду приходят просьбы о восстановлении икон и в особенности со стороны монахов, почему ты или согласись на это и снова укрась храмы Божии, или если хочешь пребывать в заблуждении, выезжай на некоторое время из столицы в пригородное место, где я дожидайся монахов, которые придут наставить тебя на истину». Этим сделан был намек, чтобы Иоанн, если он остается при своих иконоборческих воззрениях, отказался от патриаршества. Но Иоанн мало расположен был к подобному шагу. Он захотел возбудить к себе в народе сочувствие клеветой, что будто бы его намеревались убить по приказанию императрицы; но эта клевета только скорее распутала дело. Она была опровергнута, и Иоанн должен был оставить патриарший престол. В патриархи теперь выбран был Мефодий, ученый монах, бывший исповедником при императорах Михаиле Косноязычном и Феофиле²¹⁹. Настало время окончательного торжества иконопочитания над иконоборством.

Решено было собрать собор, который и состоялся в феврале 842 года. По воле императрицы для этого собора учеными мужами извлечены были из писаний св. отцев все места, которые говорили в пользу св. икон. Эти извлечения еще до собора прочитаны были пред лицами духовными и сенаторами; те и другие после этого высказались за восстановление икон. Самый собор, насколько известно о нем, подтвердил определения всех прежних семи Вселенских соборов _י провозгласил иконопочитание делом законным, а иконоборцев подвергал анафеме. На том же соборе епископы, не желавшие отказаться от иконоборства, были лишены своих кафедр; их кафедры были отданы таким лицам, которые заявили себя исповедниками в предшествующее царствование. Императрица Феодора испросила от отцев собора разрешение иконоборческого греха своему мужу Феофилу, заявив, что в последние минуты жизни он показал раскаяние в своем заблуждении. Наконец собор определил, чтобы в память события восстановления икон при Феодоре, ежегодно в первый воскресный день Четыредесятицы совершался праздник православии, при котором положено было возглашать анафему на иконоборчество. В первый раз это торжество совершено было 19-го февраля 842 года; в этот же день снова воздвигнуты были иконы во всех церквах²²⁰. Торжество это, как известно, совершается в Церкви восточной и доныне.

Важнейшим богословом, раскрывшим истинное учение о почитании икон, в противоположность иконоборчеству, в эпоху последних иконоборцев был без сомнения Феодор Студит († 826 г.). В своих сочинениях он с силою раскрывает православное учение об иконах и опровергает противоположное заблуждение. Вот мысли св. отца касательно этого предмета. Иконоборцы в это время ни на что так не опирались, развивая свое учение, как на то, что Христос неописуем, разумея преестественное соединение в Нем двух естеств – Божеского и человеческого. Эту мысль иконоборцев Феодор разбирает до последних топкостей. Он писал: «если Господь наш Иисус Христос несомненно явился в человеческом образе и в нашем виде, то справедливо Он пишется и изображается на иконе, подобно нам, хотя по божественному образу остается неописуемым; потому что Он есть посредник между Богом н людьми, с охраняющий неизменными свойства обоих естеств из которых состоит. А если бы Он не был описуем, то перестал бы быть человеком, и тем более посредником, так как с уничтожением описуемости уничтожаются все однородные с ней свойства. Ибо если Он неописуем, то и неосязаем; а если осязаем, то вместе и изобразим, чему противоречить было бы глупо; ибо это свойства тела, подлежащего осязанию и изображению. И как Он будет неописуем, когда может страдать? Если же Он описуем и может страдать, то конечно нужно и поклоняться Ему в том виде, в каком Он изображается»²²¹. Итак, пусть он (иконоборец) выступив научит, какое у него есть физическое основание и какая причина такой неизобразимости? Разве Христос не принял нашего образа? Разве тело Его не было составлено из костей? Разве зеницы очей Его не были ограждены веждами и бровями? Разве уши Его не были устроены с извилистыми проходами? Разве ноздри Его не были приспособлены к обонянию? Разве Он не был одарен цветущими ланитами? Разве устами и языком, губами и зубами, Он не произносил слов, не ел и не пил? Разве Он не был снабжен составами плеч, локтей и рук? Разве Он не имел от природы груди и хребта с голенями и ногами? Разве Он не оказывал движения при хождении, вверх, вниз, внутрь, вне, направо, налево, кругом? Разве Он не имел волос на голове и не облекал всего тела хитоном? Если же Он несомненно обнаруживал это, чего изображение в телесном виде служит неложным образом Его, то дерзость – утверждать, будто Христос неизобразим»²²². Если же Христос человек, заключает Феодор, то очевидно, что может изображаться на иконе; первое свойство человека быть изображаемым; если же Он не изображается, то Он не человек, а бесплотный, и даже еще не пришел Христос, как пустословят Иудеи»²²³. Для доказательства своей мысли о неописуемости Христа иконоборцы выкопали следующее место св. Златоуста из похвального слова его св. Роману: «наш Христос стенами не ограничивается». Феодор берет на себя задачу опровергнуть подобную ссылку на Великого учителя. Он обращает внимание на то, что у Златоуста весьма ясно говорится о свойствах человеческой природы Христа, и выводит отсюда следствия противоположные тем следствиям, какие делали на основании Златоуста иконоборцы. «Сам Златоуст в одном месте говорит так: «Он Христос долу утомляется, а горе управляет стихиями; долу алчет, а горе наводит дожди; долу повинуется, а горе производит громы; долу предстоит «пред судилищем, а горе созерцает все». Посему если он и сказал: «наш Христос стенами не ограничивается», то только потому что не думал, что надобно точнее объяснить это изречение ради ныне свирепствующей ереси. Но очевидно, что утомляющегося, алчущего, повинующегося и предстоящего пред судилищем, Святый бес сомнения представлял изображаемым по телесному виду, или на стене красками, или на картине; объяснять же предметы столь очевидные ему не было причины²²⁴. Иконоборцы в опровержение иконопочитания позволяли себе глумиться над православными и замечали о них, что они почитают не только Христа, но, подобно Христу, и Его икону. Против злохулителей Феодор писал: Христос несомненно богопочитается, но досточтимая икона Его не богопочитается. Заметь, что у нас христиан, одно богопочитание одной св. и единодушной Троице приносится всею тварию видимою и невидимою. И нельзя сказать, что досточтимая икона Христова богопочитается. Одно из двух: или богопочитательность её включается в троическое богопочитание, что невозможно, так как нельзя делать какого-либо прибавления к Троице, иначе она окажется четверицею; или, если не включается туда, но сама по себе есть богоночитательность, то мы допускаем два богопочитания, и в таком случае что иное могут думать о нас, как не заключать отсюда, что мы сугубым богопочитанием почитаем тварь кроме Творца? Итак мы поклоняемся иконе Христовой, но не богопочитаем её»²²⁵.

Феодор Студит, радуясь в свое время, что наконец окончил дни свои гонитель иконопочитателей, император Лев Армянин, восклицал: теперь «следует восхищаться не городу такому-то или такому-то, но почти, можно сказать, всей подсолнечной; ибо истребил Господь не Сиона царя Амморейского, и не Ога царя Васанского, царей малых и угнетавших малую часть Вселенной (Числ. гл. 21 – 24), а новоявленного и Великого дракона, опустошавшего великую часть Вселенной, змия коварного и шипевшего богохульством, мерзость запустения, сосуд гнева, сына Тавеилева (Ис. 7, 6), порождение Ахаава, полноту нечестия, противника всех святых. Да возвеселятся небеса и радуется земля (Пс, 95, 11); да искаплют горы сладость и холми правду (Иоил. 3, 18. Пс. 71, 3). Пал враг, сокрушен мучитель наш; заградишася уста, глоголющая неправедная» (Пс. 62, 12)²²⁶. Эти восторженные слова Феодора Церковь с еще большим правом могла возглашать после полной победы, совершившейся в царствование Феодоры, над свирепым врагом, каким было в продолжение столетия иконоборство с его тиранией, деспотизмом, презрением к святыне, пролитием многой крови.