Глава 1. От рождения до священства

1

Место, где родился, и среда, в которой появился на свет отец Иоанн Кронштадтский, сразу привлекают внимание духовного взора. Место это расположено за много сотен верст от главных очагов русской жизни, а среда эта была вовсе бедной и скромной. Невольно думаешь: почему он родился в захолустье? Но дальний север места рождения отца Иоанна понуждает некоторых его почитателей вспоминать о Ломоносове, а скудость обстановки – возводит их мысль к Пещере, в которой родился Тот, чьим верным служителем ему надлежало стать. Нет ничего случайного в судьбе человека, но Промысл Божий о нас обычно только в малой мере прозревается в том, что кажется случайностью.

Иван Ильич Сергиев, впоследствии прославившийся во всем православном мире протоиерей Иоанн Кронштадтский, родился в селе Суре Пинежского уезда, Архангельской губернии. Село расположено при слиянии рек Суры и Пинеги, правого притока Северной Двины, в пятистах примерно верстах от Белого моря. Невдалеке от села большие холмы, белые алебастровые скалы с пещерами, леса, луга… В лесу много зверей и птиц… Во всем этом мощь, сила. Зато самое село и все вообще созданное там руками человека скудно, бедно: скромные деревянные домики, две древние деревянные, давно покосившиеся церкви – Введенская и Никольская, в которых даже сосуды были оловянные и, наконец, самый дом, где родился отец Иоанн, – не избушка, а скорее всего – ветхая лачуга.

«Итак, с одной стороны – красота, суровое, нетронутое величие, – пишет жизнеописатель отца Иоанна Кронштадтского иеромонах Михаил, – с другой – нужда; вот «фон» первых впечатлений Вани Сергиева»³. Трудно не видеть в этом контрасте проявления Божественного Промысла, подготовлявшего христианскую настроенность будущего пастыря, настроенность, в основе которой всегда имеется, с одной стороны, сознание слабости человеческих сил, с другой – величие Творца Вселенной.

Отец Ивана – Илья Михайлович Сергиев был псаломщиком местной сельской церкви и не очень грамотным человеком, а мать Феодора Власьевна – еще менее сильная в грамоте женщина. Об отце сведений дошло мало, но известно, что дед отца Иоанна был священником, так же как и большинство предков в роду отца, и это в течение, по крайней мере, 350-ти лет.⁴ Мать отца Иоанна прожила сравнительно долго (скончалась в 1871 году) и увидела занимавшуюся славу своего сына.⁵ До нас дошли ее фотографические портреты. Лицо ее очень русское, широкое, благообразное и, пожалуй, в особенности в нижней части своей выражает особую свойственную русским северянам твердость. Однажды, когда молодой еще отец Иоанн сильно заболел и врачи настойчиво уговаривали его нарушить пост, он отвечал, что решится на это лишь с разрешения матери. Мать разрешения этого не дала.

Родился отец Иоанн 19 октября (1 ноября по новому стилю) 1829 года в день памяти великого болгарского святого преподобного Иоанна Рыльского⁶, в честь которого он и наречен. «Новорожденный был до того слаб и хил, что родители не надеялись, что мальчик проживет даже до следующего дня, почему в ночь рождения поспешили его окрестить» – пишет Б.Б. Глинский. У отца Иоанна было две сестры.⁷

2

О раннем детстве отца Иоанна Кронштадтского мы знаем немного, но то, что знаем, существенно и так же свидетельствует о некоторой духовной его пред избранности.

Среди скудости сельской жизни и быта единственным местом, где для мальчика открывалась сила человеческого делания, был храм. В нем находил он и слова, и звуки, и краски – словом, все основное, в чем может выразиться человеческий дух. Отец постоянно брал сына на богослужения, а дома рассказывал ему иногда что-либо о Христе и о святых…Можно смело сказать, что до самой революции уклад и ход жизни в бедных семьях русского провинциального духовенства почти всюду был одинаков, поэтому не лишним будет здесь привести некоторые слова о своем детстве другого замечательного человека, хотя и более позднего поколения, а именно – известного профессора политической экономии и мыслителя, а впоследствии священника и своеобразного богослова, протоиерея Сергия Булгакова⁸. Его слова, несомненно, помогут яснее представить обстановку, в которой протекало детство отца Иоанна Кронштадтского. Вот эти слова:

«Как мы любили этот храм, – как мать, как родину, как Бога – одною любовью, и как мы вдохновлялись им. Он был для нас и святилищем, и источником восторгов красоты – больше у нас ничего не было». А вот слова того же автора о характере жизни в его семье (глава которой был провинциальным священником):

«Типикон⁹ был нашим домашним уставом в постах и праздниках, в богослужениях и молитве… Поэтому для нас было самоочевидным, как бы законом природы, что постные дни и особенно суровый режим Великого поста не могут быть не соблюдаемы… Все посты и Пасхи нами переживались, каждое в своем роде, как особое торжество. Как богата, глубока и чиста была эта наша детская жизнь, как озлащены были наши души этими небесными лучами… И вся эта церковная типиконская жизнь была обрамлена и связана с жизнью природы, которая в ней участвовала… Это был простертый над землею свод небесный, на веки вечные вошедший в душу»¹⁰.

Несомненно, и жизнь маленького Вани Сергиева протекала в подобных же условиях под сенью храма и в значительной мере на лоне природы…Все это способствовало тому, что он стал тихим, задумчивым, созерцательным, но и наблюдательным мальчиком. В некоторых его биографиях есть упоминания, что он любил наблюдать с малых лет жизнь природы, особенно растений, о которых в его книгах есть такие нежные слова. Так, в одном из своих поучений он говорит: «Каждая травка, каждый цветок как будто шепчет нам: тут Господь! Рассматривайте…премудрое устройство растений и познайте в них Бога».

Дошли сведения и о сострадательности мальчика Ивана, вследствие которой уже тогда некоторые односельчане обращались к нему с просьбой помолиться о них. К этому же времени относится и случай, рассказанный известной игуменией Леушинского монастыря Таисией¹¹, которая была духовной дочерью и другом отца Иоанна Кронштадтского. Рассказ, очевидно, записан ею с его слов. Она передает, что «однажды ночью Ваня увидел в комнате необычайный свет. Взглянув, он увидел среди света Ангела в его небесной славе. Младенец смутился. Ангел успокоил его, назвавшись Ангелом хранителем». Нельзя здесь не отметить, что Православная Церковь не поощряет «визионерства», и случаи видений, особенно детских, встречаются нечасто в житиях святых и рассказах о праведниках, – тем более они знаменательны.

3

Вскоре мальчику пришло время учиться читать. Для лучшего представления об этом и последующем времени уместно предоставить слово самому отцу Иоанну Кронштадтскому.

«На шестом году, – пишет он в своей автобиографии, – отец купил для меня букварь, и мать стала преподавать мне азбуку; но грамота давалась мне туго, что было причиной немалой моей скорби… В то время грамота преподавалась не так, как теперь; нас всех учили: Аз, Буки, Веди и так далее, как будто «а» само по себе, а «Аз» – само по себе. Долго не давалась мне эта мудрость; но будучи приучен… к молитве, скорбя о неуспехах своего учения, я горячо молился Богу, чтобы Он дал мне разум; и я помню, как вдруг спала точно пелена с моего ума, и я стал хорошо понимать учение». На десятом году его жизни, в 1839 году мальчика отдали в Архангельское приходское училище, где учение его на первых порах шло также крайне туго. «Отец получал, конечно, самое маленькое жалование, – продолжает отец Иоанн, – так что жить, должно быть, приходилось страшно трудно. Я уже понимал тягостное положение своих родителей, и поэтому моя непонятливость к учению была действительно несчастием. О значении учения для моего будущего я думал мало и печалился особенно о том, что отец напрасно тратит на мое содержание свои последние средства. Оставшись в Архангельске совершенно один, я лишился своих руководителей и должен был до всего доходить сам. Среди сверстников по классу я не находил, да и не искал себе поддержки или помощи; они все были способнее меня, и я был последним учеником. Вот тут-то и обратился я за помощью к Вседержителю, и во мне произошла перемена… Я упал на колени и стал горячо молиться. Не знаю, долго ли я пробыл в таком положении, но вдруг точно завеса спала с глаз; как будто раскрылся ум в голове, и мне ясно представился учитель того дня, его урок, и я вспомнил, о чем и что он говорил.

И легко, радостно так стало на душе. Никогда я не спал так спокойно, как в эту ночь. Чуть светало, я вскочил с постели, схватил книги и, о счастье! –читаю гораздо легче, понимаю все… В классе мне сиделось уже не так, как раньше, все понимаю, все остается в памяти… В короткое время я подвинулся настолько, что перестал уже быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше и лучше успевал и в конце курса одним из первых был переведен в семинарию, в которой окончил курс первым учеником в 1851 году и был послан в Петербургскую Академию на казенный счет».

Описанные здесь самим отцом Иоанном Кронштадтским два случая преодоления силою его детских молитв трудностей учения имеют несомненное сходство со всем известным подобным же случаем, бывшим с отроком Варфоломеем, впоследствии великим русским святым Сергием Радонежским.

Настоящий автобиографический отрывок приведен здесь почти без сокращений потому, что рассказанное в нем, несомненно, могло иметь решающее значение в молитвенной жизни отца Иоанна, да и сам он, как можно заключить из его рассказа, видел всю значительность этих событий.

4

Итак, с 1839 года, на десятом году жизни, маленький Иван Сергиев начал жить большею частью вне отчего дома.

Сперва это было Архангельское приходское училище, а потом семинария. Нелегко было в те времена, без железных дорог, добираться из Суры в Архангельск и обратно, и нельзя сомневаться в том, что эти поездки по малообитаемому северному краю не оставили в душе мальчика сильного впечатления…Летом же, отправляясь домой на каникулы, мальчик не раз совершал этот путь в значительной мере пешком… целые сотни верст пешком. Сапоги, из экономии, чтобы не стоптались, то на руках, то за плечами, а вокруг все леса, горы, безлюдье…

Здесь-то, вероятно, и окрепли в будущем отце Иоанне любовь к природе, уменье созерцать в ней Бога, и стала зарождаться привычка непрестанной молитвы. Вместе с тем, несомненно, закалялись здоровье, выносливость, воля.

При великой бедности как приходской школы, так и большинства ее учеников, для того, чтобы было на чем писать, дети ходили собирать бумаги по присутственным местам. И это вновь и вновь понуждало маленького Ивана думать о бедности его родителей, о чем очень скорбела его душа. О пребывании отца Иоанна Кронштадтского в семинарии в его жизнеописании сведений очень мало. Известно, что он учился там очень хорошо, кончил семинарию первым и одно время был там старшиной над архиерейскими певчими, и что общение с этой «самой распущенной и пьяной частью бурсы, – по словам биографа отца Иоанна, иеромонаха Михаила, – чуть не сгубило его самого». Вероятно, это было не единственным искушением.

Нравы в тогдашних семинариях-бурсах, судя по многим дошедшим до нас данным (вспомним хотя бы Помяловского¹², были не всегда идеальными…а в русской провинции в 40-х годах 19 века, вообще вероятно, еще водились многие гоголевские «герои». Так или иначе, по записям отца Иоанна Кронштадтского видно, что с юных лет ему пришлось вести большую внутреннюю борьбу с различными искусительными помыслами и, вероятно, поводы к ним он находил и в окружающем его внешнем мире. Если же он выходил победителем в этой борьбе, то это не в малой степени объясняется тем добрым, что запечатлелось в нем в детские годы: «С самого раннего детства, как только я помню себя, – пишет отец Иоанн в своей автобиографии, – лет четырех или пяти, а может быть и менее, родители приучили меня к молитве и своим религиозным примером сделали из меня религиозно настроенного мальчика». Кроме того, с тех пор как он начал свободно читать, стал он находить постоянную опору и в Евангелии.

«Знаешь ли, – сказал однажды отец Иоанн игуменьи Таисии, – что прежде всего положило начало моему обращению к Богу и еще в детстве согрело мое сердце любовью к Нему? Это – святое Евангелие. У родителя моего было Евангелие на славяно-русском языке, любил я читать эту чудную книгу, когда приезжал домой на вакационное время, и слог ее и простота речи были доступны моему детскому разумению; читал и услаждался ею и находил в этом чтении высокое и незаменимое утешение. Это Евангелие было со мною и в духовном училище. Могу сказать, что Евангелие было спутником моего детства, моим наставником, руководителем и утешителем, с которым я сроднился с ранних лет».

5

В Санкт-Петербургскую Духовную Академию Иван Сергиев поступил в 1851 году. В том же году, на 48-м году жизни, скончался его отец, и потому мать и сестры оказались на попечении молодого студента. Управление Академии, идя навстречу его нужде и зная его прекрасный каллиграфический почерк, предложило ему занять должность писаря в академической канцелярии за 9 рублей в месяц. Отец Иоанн с благодарностью принял это место и свой скудный заработок стал посылать родным.

Канцелярской работы, может быть, было не так уж много, так как жизнеописатели отца Иоанна единогласно указывают, что он очень дорожил выпавшим на его долю, благодаря необходимости сидеть в канцелярии, уединенным досугом. Он пользовался им для молитвы и чтения Священного Писания и святых отцов. Особенно полюбился ему святитель Иоанн Златоуст. «Как-то, – рассказывает иеромонах Михаил, – удалось ему в студенческие годы купить толкование Златоуста на Евангелие Матфея, и он радовался приобретению, как сокровищу из сокровищ».

Имеются сведения, что студент Иван Сергиев очень любил пребывать в академическом саду и там молиться. Привычка совершать молитвенное правило под открытым небом была присуща ему всю жизнь.

Вступал он и с товарищами в беседы на высокие темы, но как будто особых, настоящих друзей у него не было, и он оставался скорее замкнутым и молчаливым. Одной из тем его разговоров с товарищами на старших курсах была очень привлекавшая его мечта стать миссионером в дальних странах. Более всего думал он о Китае.

«Пережил он также в Академии на 4-м курсе какой-то духовно-нервный кризис, который имел своим выражением приступы очень тяжелой, как будто беспричинной тоски, с которой он более всего боролся молитвой, – рассказывает иеромонах Михаил. – Понемногу приступы эти прошли».

6

Что касается самого учения, то надо сказать, что в Академии он учился усердно, но со средними успехами. Так или иначе, его собственные сочинения показывают, что он мыслил всегда богословски отчетливо, чему, вероятно, помогло и пребывание в Академии. Сам он с благодарностью говорит о приобретенных в Академии знаниях: «При слабых физических силах я прошел 3 школы – низшую, среднюю и высшую, постепенно образуя и развивая три душевные силы: разум, сердце и волю. Высшая духовная школа имела на меня особенно благотворное влияние. Богословские, философские, исторические и разные другие науки, широко и глубоко преподаваемые, уясняли и расширяли мое миросозерцание, и я, Божией благодатью, стал входить в глубину богословского созерцания. Прочитав Библию с Евангелием и многие творения Иоанна Златоуста, Филарета Московского и других церковных витий, я почувствовал особенное влечение к званию священника и стал молить Господа, чтобы он сподобил меня благодати священства и пастырства словесных овец».

О жажде религиозного знания отец Иоанн Кронштадтский говорил в первом же отрывке своего дневника «Моя жизнь во Христе»: «Обильно открыл ты мне, Господи, истину Твою, и правду Твою… Уведал я слово Твое – слово любви… изучил законы ума человеческого и его любомудрие, строение и красоту речи; проник отчасти в тайны природы, в законы ее… сведал о народах отдельных, о лицах знаменитых… отчасти познал великую науку самопознания и приближения к Тебе; словом – многое, многое узнал я … и доселе еще многое узнаю. Много и книг у меня… читаю и перечитываю их, но все еще не насытился. Все еще дух мой жаждет знаний; все сердце мое… не сыто, и от всех познаний, приобретенных умом, не может получить полного блаженства. Когда же оно насытится? – Насытится внегда явитимися славе Твоей (Пс. 16:15)». Из этих слов видно, что в основе стремлений отца Иоанна была всегда на первом месте жажда чисто духовная, жажда встречи с Богом, но что она не мешала ему питать и ум. Он искал стройного, гармоничного развития и за все знания, которые приобретал, благодарил Бога.

7

Предпочитал ли отец Иоанн в Академии какой-либо преподаваемый предмет, сказать без специальных розысков трудно. Сохранились указания, что он слушал лекции внимательно и даже иногда аплодировал в порыве восторга, но как будто более всего цитатам из святых отцов. Программа преподавания в Академии тогда была обширная, и кроме богословских, философских, исторических наук и древних языков преподавались еще общая словесность, история общая и гражданская, физика и математика и новые языки. Впоследствии, в беседах своих о сотворении мира, отец Иоанн Кронштадтский не пренебрегал научными данными своей эпохи, например, астрономическими.

Среди более или менее выдающихся профессоров, читавших в то время в Академии, можно отметить тогдашнего инспектора ее, канониста, доктора архимандрита Иоанна (Соколова), позже – ректора Казанской Академии. Затем доктора архимандрита Кирилла (Наумова), служившего потом в Русской Миссии в Иерусалиме, читавшего нравственное и пастырское богословие, и в особенности тогда еще иеромонаха, а впоследствии епископа Херсонского Никанора (Бровковского), преподававшего обличительное (сравнительное) богословие. Числившийся с 1855 года в числе преподавателей Академии Феофан Говоров, впоследствии знаменитый епископ-затворник Вышенский, едва ли преподавал в бытность отца Иоанна Кронштадтского в числе студентов. Несмотря на наличность выдающихся лекторов и на широкую программу преподавания, тогда, например, по мнению профессора А. Пономарева, «в Академии устава 1814 года преобладал схоластический дух и власть ректора Макария Булгакова…» С последним, читавшим догматику и богословие, и с профессором Лучицким (логика, эстетика, позже словесность) у студента И. Сергиева были затруднения при сдаче экзаменов и зачетов.

Отец Иоанн Кронштадтский окончил Академию в 1855 году кандидатом богословия, 35-м из 39-ти человек. Это был двадцать первый академический выпуск. Отец Иоанн Кронштадтский навсегда остался другом Академии, в которой учился, и не раз навещал ее. «С какой простотой, помню, он вел себя в стенах нашей Академии, когда здесь бывал, – вспоминает в своем некрологе профессор протоиерей А. Бронзов. – С какой трогательной простотой вспоминал он в инспекторской квартире о своих академических годах… За счастье для себя считал он то, что учился именно в Академии». И, по словам того же автора, Академия платила отцу Иоанну Кронштадтскому также неизменным вниманием. «Является (он) в столичную Академию, студенты, помню, подхватывают его на руки и несут в аудиторию… несут в столовую и просят разделить их трапезу…».

Заканчивает же свой некролог профессор Бронзов так:

«Академия наша, имевшая счастье воспитать такого светильника Христовой Церкви, избравшая его потом своим почетным членом, не должна ли гордиться им?.. Если хотели похвалить какого-либо пастыря, то говорили: это – второй отец Иоанн».