Приложение I Отзыв профессора А. А. Царевского о сочинении профессора А. В. Попова: «Православные русские акафисты, изданные с благословения Святейшего Синода. История их происхождения и цензуры, особенности содержания и построения». Киев, 1903 ⁴⁰⁷

Как специалист в науке теории и истории словесности, профессор Попов задался целью самостоятельно потрудиться для разработки истории и теории поэзии религиозной, поэзии христианского содержания и молитвенного характера. Нельзя не признать очень счастливой мысль автора остановиться на исследовании именно акафиста. Из всех форм церковного молитвенно-поэтического творчества наиболее живой и наиболее доступной для русских песнописцев, а в то же время и едва ли не самой популярной и любимой в среде православно-русского общества формой является именно акафист. Между тем как состав богослужебных песнопений и молитвословий нашей Православной Церкви давно уже определился и установился, допуская только по особым исключительным случаям и нуждам незначительные восполнения, литература акафистов и теперь продолжает расти и расширяться. Не проходит года, как мы убеждаемся из книги г. Попова, чтобы в духовно-цензурных комитетах и в Святейшем Синоде не возникало новых и новых дел о поступающих на рассмотрение новых акафистах. Весьма сложная и богатая литература акафистов, разрешенных и еще больше того – не разрешенных, до сих пор, однако, оставалась совершенно забытой в нашей богословской науке и не остановила на себе внимания ни словесников, ни литургистов. В книге г. Попова нет указаний – обычных во всяком исследовании – на какие-либо предшествующие работы, на литературу взятого вопроса, за полным отсутствием таких работ. Между тем изучение и научное обследование акафистов является положительно нужным и своевременным, хотя бы потому только, что, например, для массы людей, индифферентно относящихся к церковности, едва ли не больше всего соблазнительными, недоуменными и пререкаемыми кажутся именно акафисты. Если книга г. Попова, как первая с таким содержанием, и не исчерпывает вполне своего предмета, не отвечает идеальным требованиям, во всяком случае, с уважением и благодарностью должно отнестись уже к самой попытке автора осветить очень важную и совсем новую, непочатую отрасль нашей церковной словесности, разобраться в обширной литературе акафистов и даже извлечь из этой литературы и наметить некоторые теоретические, могущие, однако, иметь и практическое, руководственное значение, начала, правила относительно вообще акафиста как особой самостоятельной формы молитвенно-поэтического творчества. Несомненно, своим исследованием профессор Попов восполняет крупный и существенный пробел в нашей богословской науке.

Акафист есть очень интересное и внушающее глубокую пытливость научную создание религиозно-христианской поэзии. Кажущийся на поверхностный взор только случайным и несвязным набором риторических синонимов и троп, акафист, однако, уже и в форме, внешнем построении своем есть симметричное и стройное, в себе самом замкнутое и округленное развитие одной какой-либо идеи, раскрытие одного порядка мыслей; а в содержании, в идейном существе своем акафист есть живой, сердечный и более или менее вдохновенный голос христианина, посредством разнообразных наименований, сравнений и образов передающего все оттенки своих мыслей и чувствований, устремленных к какой-либо святыне, и общей суммой обращений и воззваний силящегося излить все свое молитвенное умиление перед этой святыней. В церковной жизни православно-христианского общества акафист часто и для многих является мощной духовной силой, способной поднимать верующие души на высший строй благоговейных чувствований и сердечных движений, извлекать обильные слезы умиления.

Общеизвестный тип акафиста сложился сравнительно в позднюю пору (с VII в.), но прототипы его можно находить в творениях первых христианских песнопевцев. Например, у св. Григория Богослова есть стихотворения, очень приближающиеся к нашим акафистам. Зачатки же молитвенно-поэтической формы, из которой впоследствии выродился акафист, можно усматривать даже в дохристианской, священной еврейской поэзии. Свои сведения и соображения о существе акафиста как особой поэтической формы и о первоначальной истории акафиста профессор Попов и излагает во Введении к своему исследованию. Здесь, между прочим, обращают на себя внимание рецензента следующие мысли и положения автора. Восполняя существующую в науке теории словесности терминологию, он называет религиозно-христианскую лирику и вообще христианскую молитвенного характера поэзию новым специальным именем «псалмодика», так как основой и прототипом всей существующей теперь поэзии этой послужили псалмы боговдохновенного царя, св. пророка Давида. Хотя и не необходимый, термин этот – можно согласиться с автором – является удобным и довольно удачным, так как он верно характеризует свойства обзываемых им поэтических произведений. Но взгляд автора на сущность псалмодики и на отношение ее к прочим видам поэзии, т. е. к лирике и ближайшим образом к гимнологии, может вызывать возражения. Автор усиленно подчеркивает коренное отличие псалмодики от лирики вообще или, как автор называет ее, от лирики «классическо-европейской, гуманитарной». Правда, псалмодика имеет свое особое содержание, и произведения ее в своем происхождении и составе выше и чище произведений нехристианской поэзии человеческой, так как они освящены высшим Ведением и слагаются иногда при особенном благодатном воздействии (как это было у священных песнопевцев); но все же псалмодика возникла из тех же запросов и потребностей человеческого сердца, как и религиозная поэзия в человечестве вообще, и растет она на одной и той же с последней почве – почве религиозного чувства. Заслуга автора в этом случае та, что он действительно весьма чутко подметил, рельефно оттенил и подробно сформулировал особенности и специфические черты религиозно-христианской лирики; но все же этот удачно скомпонованный им материал, думается, не давал ему права рассматривать и трактовать последнюю как нечто в поэтическом творчестве человечества особное, существенно от общеизвестных и общепринятых в науке отличное. Поэтому и попытка автора в особом трактате противопоставить поэтические формы псалмодики известной в науке теории словесности форме гимна религиозного представляется неудачной, да и напрасной, по крайней мере не убедительной. Некоторое преувеличение чувствуется также в следующих суждениях автора: 1) о языческой поэзии – как будто в самом деле эта поэзия уж совсем чужда была «свойства духовности» <...>, 2) о поэзии еврейской, что у евреев не было религиозного эпоса. Правда, г. Попов не выясняет, что, собственно, он разумеет под священной еврейской поэзией и, классифицируя еврейские песнопения, приводит примеры только из Псалтири, но ведь даже и в псалмах есть элемент эпический, не говоря о других книгах Священной Библии.

Указав зависимость христианской псалмодики от священной еврейской поэзии и дав краткий исторический обзор церковной христианской поэзии, автор переходит собственно к акафистам. Он довольно долго останавливается на первом в Христианской Церкви акафисте – Пресвятой Богородице, который явился краеугольным камнем так богато потом разросшейся литературы акафистов, лучшим образчиком и навсегда идеальным типом акафиста вообще. Автор сообщает историю этого акафиста: повод к его составлению, итог всех сведений и мнений об авторе его, употреблении его при богослужении. Затем, краткими замечаниями о втором по времени появления акафисте – Иисусу Сладчайшему – и перечнем прочих, явившихся в Греческой Церкви акафистов, автор заканчивает Введение к своему исследованию.

Следующая за Введением особая глава сочинения посвящена автором историко-библиографическому обзору акафистов переводных, перешедших в Россию из Греции, а также и русских – рукописных и старопечатных. Как в этой, так и в следующих главах своего исследования, г. Попов располагает примерным знанием избранного им предмета, обширной начитанностью в литературе акафистов. Ему известны многие анонимные акафисты, сохранившиеся в древних рукописях и старопечатных книгах; он, далее, проштудировал все новые «дела» об акафистах, какие только возникали в Синодальный период русской церковной истории; он, наконец, непосредственно ознакомился с громадной массой всех существующих у нас изданий акафистов, и притом не только одобренных высшей властью и напечатанных, а даже и не разрешенных, не напечатанных. Свои сведения и материалы для исследования г. Попов извлекал из всех наиболее крупных наших книгохранилищ, библиотек и архивов столичных, а частью и провинциальных. Он делает сличения текстов и разных редакций и изданий акафистов, отмечает сколько-нибудь важные и интересные варианты, показывает изменения и исправления, какие в разное время претерпевали некоторые акафисты. Для сравнения более важных изменений в основном акафисте – Пресвятой Богородице – автор дает целую таблицу. Касательно акафиста Иисусу Сладчайшему автор констатирует существование в рукописях двух редакций, существенно отличных одна от другой. Два разных акафиста в рукописях и старопечатных книгах оказалось и в честь свт. Николая; притом оба они в разных стихах являются сильно искаженными. Автор довольно подробно показывает, как выработался общепринятый теперь Церковью акафист этому святителю. Святому Иоанну Предтече и Крестителю автор отыскал в рукописях и старопечатных книгах три акафиста. Кропотливая работа, потраченная автором на сличение изменений, переделок и поправок в акафистах, оказавшихся в рукописях и сборниках разных библиотек, а также и в старопечатных акафистниках и канонниках, делает данную главу исследования г. Попова необходимым пособием для всех, кому придется иметь дело с рукописями, содержащими в себе между прочим и акафисты.

Автор сличает акафист Пресвятой Богородице с греческим его оригиналом. Очень жаль, что он не сделал того же и относительно прочих наших переводных акафистов: выяснилось бы, в каком отношении стоят столь популярные у нас акафисты, как Иисусу Сладчайшему, Успению Пресвятой Богородицы, Николаю Чудотворцу, к их греческим первоисточникам, насколько отличается наша русская редакция их от основной, греческой. Вообще автор любит делать сличения текстов, и если не сделал этого в данный раз, то, вероятно, за неимением необходимого материала, по недостатку греческих изданий.

Проследив историю акафистов на Руси, таким образом, с самого начала, профессор Попов переходит потом уже к прямому и специальному предмету своего исследования – к обзору православно-русских акафистов за Синодальный период. Автор намеренно определил границы своего исследования именно Синодальным периодом, нужно думать, потому, что за это время он оказался в возможности дать гораздо более точные и детальные сведения об акафистах, нежели те случайные и отрывочные сведения, какими, за недостатком материалов, пришлось довольствоваться в рассуждении об акафистах предшествовавшей поры. Исследование об акафистах за Синодальный период в книге г. Попова распадается на две части: первая – история акафистов и все вообще библиографические сведения о них, и вторая – церковно-литератур-ный обзор акафистов со стороны их содержания, построения и языка. Самую большую долю книги заполняет собой первая часть, так как здесь автор следит за историей каждого акафиста в отдельности, между тем как во второй части он уже классифицирует акафисты по предметам их содержания и речь ведет сразу о целых группах.

Сказав об установлении Св. Синодом цензуры над духовными произведениями и, в частности, над акафистами, дав понятие о характере этой цензуры, в первой части своего исследования автор в хронологической последовательности обозревает русские православные акафисты, рассказывает историю их происхождения и цензуры. Каждый особый трактат о каждом акафисте в отдельности (а таких трактатов 121) складывается, в общем, по одному типу. Выслеживая стадии, какие прошел акафист до своего издания в свет, автор стремился из архивных документов извлечь данные о том, кем составлен акафист, когда, кем представлен в цензуру, каким цензором рассмотрен, исправлен и с каким отзывом представлен в Св. Синод, кто из преосвященных, по поручению Св. Синода, рассматривал, иногда исправлял и как охарактеризовал акафист, когда состоялось постановление в Св. Синоде о разрешении его к печати; а в подстрочных примечаниях, сверх того, автор приводит по возможности полный перечень изданий каждого печатного акафиста с обозначением места, времени, иногда и формата изданий, с указанием иногда даже количества печатавшихся экземпляров. Полнота и точность всех этих библиографических сведений об акафистах в каждом отдельном случае зависели от обилия материала и полноты данных, какие удавалось автору в архивах открыть и использовать.

История некоторых акафистов богата содержанием, а иногда и поучительна, и потому некоторые трактаты об акафистах отличаются сравнительной обширностью и наибольшим интересом. Таковы, например, кроме первого, сложного трактата, следящего судьбу нескольких прежних акафистов за Синодальный период, трактаты об акафистах Варваре великомученице, Димитрию Ростовскому, Стефану Пермскому, Митрофану Воронежскому, Иннокентию Иркутскому, Мефодию и Кириллу и многим другим. Вообще, очень много подробностей и фактов, любопытных в церковно-историческом, литературном и бытовом отношениях, раскрывает перед читателем книга г. Попова. Так, например, из трактата об акафисте преподобному Макарию Калязинскому узнаем, что, кроме общепринятого и напечатанного акафиста этому святому, существует и еще акафист ему, одобренный Св. Синодом к печатанию, но не напечатанный. Точно так же существовал, оказывается, древний и долго по рукописям читавшийся акафист Алексию, человеку Божьему, который представлялся в цензурный комитет и одобрен был, но потом забыт и вытеснен позднее составленным и напечатанным акафистом этому святому. В трактате об акафисте мученику Авраамию вскрывается любопытная история присвоения авторства акафиста другим лицом. В трактатах об акафистах Почаевской Божией Матери и Даниилу Переяславскому открываются неблаговидные приемы некоторых авторов, которые акафисты свои, не разрешенные в одном цензурном комитете, тотчас представляют в другой и иногда таким маневром достигают своих целей. В трактате об акафисте Антонию Римлянину представлен интересный обмен мыслями между преосвященными Серафимом (цензором) и Макарием, архиепископом Донским (автором акафиста). В трактатах об акафистах Архангелу Михаилу, Покрову Пресвятой Богородицы, Страстям Христовым, Живоносному Гробу и Воскресению Господню, Пресвятой Троице автор показывает, как преосвященным Иннокентием, архиепископом Херсонским, были переработаны данные акафисты, сначала печатавшиеся в униатских изданиях акафистников. Автор детально, до мелочей показывает, что преосвященным Иннокентием из прежних акафистов заимствовано, что переработано, что опущено или восполнено. Из этих указаний видится полное превосходство существенно исправленных Иннокентием акафистов над их униатскими прототипами: преосвященный Иннокентий вводит в акафисты много новых мыслей, придает им гораздо большую содержательность, фактическую определенность и особенно – точность православного вероучения. Вообще, из истории многих акафистов, по книге г. Попова, открывается весьма деятельное участие в составлении и исправлении, церковно-литературной отделке акафистов со стороны цензурных комитетов и наших архипастырей. Автор цитирует многие содержательные и подробно мотивированные отзывы и разборы акафистов. Особенно интересны и ценны извлеченные из архивных документов мнения, отзывы и исправления авторитетных и известных в Церкви Русской лиц, как, например, митрополита Филарета, Исидора, архиепископа Казанского Антония, преосвященного Феофана Вышенского, епископа Костромского Платона и др. Очень ценны в научном отношении также приводимые г. Поповым в известность сведения о старинных рукописных акафистах некоторым местным святым, издревле употребляющихся при богослужении в разных местностях России или легших в основу теперь уже напечатанных акафистов. В трактате об акафисте Никите Столпнику вскрывается знаменательная подробность, что тропарь этому святому есть сочинение царя Иоанна Грозного. В некоторых трактатах выступают интересные мотивы к составлению акафистов, истории возникновения акафистов – по обету, в благодарность за исцеление, вскрываются любопытные исторические особенности, некоторые бытовые черты и т. п. Таким образом, и тут, в библиографической части своего исследования, автор не упускает из вида церковно-литературных интересов. Этим и можно объяснить и оправдать многие подробности в книге профессора Попова, по существу к делу не относящиеся. Обзор акафистов автор доводит до 1900 г., причем о самых последних по времени акафистах сообщает кратко только важнейшие фактические данные касательно их происхождения и цензуры. Излагая историю акафистов, профессор Попов обыкновенно указывает и авторов акафистов. В решении нередко темного и запущенного вопроса об авторе акафиста он пользуется всевозможными пособиями и средствами, начиная с разных книг, епархиальных ведомостей и кончая собственными справками, частными изысканиями. Благодаря этим усилиям г. Попова, авторство почти всех существующих у нас акафистов теперь установлено, кроме, конечно, старинных, анонимных, каковы, например, акафисты Евфимию Суздальскому, Григорию Пелынемскому, Симеону Верхотурскому. Господину Попову не удалось определить авторство только пяти акафистов: Василию Рязанскому, Евфросинии Суздальской, Никите Столпнику, Нилу Столобенскому и Тихону Калужскому. Профессор Попов стремится представить, по возможности, полную библиографию напечатанных акафистов. В подстрочных примечаниях к каждому трактату о том или другом акафисте он приводит перечень всех изданий этого акафиста, обозначая место, время и в большинстве даже формат изданий ⁴⁰⁸. Проверка и пересмотр всех изданий стоил автору, конечно, громадного труда, особенно если принять во внимание то, что некоторые акафисты переиздавались у нас множество раз. Например, изданий акафиста свт. Николаю Чудотворцу в книге г. Попова указано 90, из них 46 изданий отдельных и столько же в сборниках. Изданий акафистов Варваре великомученице указано 72; Покрову Пресвятой Богородицы и Страстям Христовым указано по 40 изданий, Сергию преподобному, великомученику Пантелеймону, Димитрию Ростовскому, Митрофану Воронежскому, Архангелу Михаилу, Живоносному Гробу Господню, Пресвятой Троице указано по 30–35 изданий и т. д. Вообще, автор отнесся к библиографии акафистов с полной серьезностью: он отыскивал и пересматривал все издания, сличал и проверял их, отмечал особенности, если находил таковые. Например, перечисляя акафисты великомученице Екатерине, относительно издания акафиста в Москве в 1867 г. он делает замечание, что оно отличается от других позднейших изданий и сходно со старинным изданием 1802 г. Относительно издания акафиста Почаевскои иконе Божией Матери 1900 г. автор замечает, что сравнительно с предыдущими изданиями в тексте акафиста сделаны некоторые изменения – именно в икосах 2-м, 3-м и 10-м и т. д. Единственным сколько-нибудь полезным пособием для профессора Попова в этом библиографическом отделе его сочинения могла служить работа Венгерова «Русские книги», 1-й том, 1897 г. Но к чести нашего автора нужно сказать, что он отнюдь не доверялся указаниям Венгерова, а непосредственно и самостоятельно штудировал акафисты. Только благодаря такому добросовестному отношению к делу г. Попов мог усмотреть и в своем исследовании отметить, поправить просмотры и прямые ошибки, допущенные в названной книге столь опытным и известным русским библиографом, как Венгеров. Именно список акафистов, приведенный Венгеровым, оказался далеко не полным; хотя в книге его заявлено: «мы приводим алфавитный список всех акафистов, явившихся доныне», но на самом деле около десяти акафистов, существовавших до 1897 г., не указаны в книге, а всего, с позднее явившимися, в книге Попова названо и обследовано 24 лишних акафиста, сравнительно с перечнем Венгерова. У последнего оказались пропущены акафисты, поставленные г. Поповым под № 21, 39, 47, 76, 98, 102, 103 и 107, и сверх того у Попова рассмотрены уже позднее изданные акафисты – № 86, 101, 104, 109–121. Господин Попов обнаружил и некоторые частные, но важные ошибки в сообщениях Венгерова о наших акафистах; так, например, у Венгерова среди печатных указаны ненапечатанные акафисты – Даниилу, князю Московскому, Алексию, митрополиту Московскому, 1760 г., и некоторые другие. <...>

Излагая историю происхождения и цензуры акафистов, разрешенных к печати, автор попутно указывает и на акафисты, не одобренные духовной цензурой, – так как часто случалось: представлялось несколько акафистов на одну тему и из них только один одобрялся для печати. Кроме таким образом указанных в тексте исследования акафистов не одобренных, автор на двадцати страницах в примечании подстрочном (425–446 стр.) помещает алфавитный перечень акафистов, не разрешенных духовной цензурой для печати и церковного употребления ⁴⁰⁹. Судя по этому перечню и названным в тексте исследования, автору известно не менее 300 дел об акафистах, не разрешенных цензурой. Можно себе представить, как много времени и труда затрачено автором на ознакомление с массой этих дел. Автор не указывает подробностей каждого дела, но всегда отмечает (кроме двух-трех случаев) год и число, когда состоялось определение относительно акафиста в цензурном комитете. Если дело рассматривалось в Св. Синоде, то указывается год, число и № дела, а также год, число и № дела в Архиве Св. Синода.

Несмотря на сжатость сведений об акафистах не одобренных, все же и по данному г. Поповым перечню можно проследить нередко любопытную их историю. Так, например, акафист Анастасии Римляныне, составленный священником В. С, представлялся в Санкт-Петербургский духовно-цензурный комитет в 1889 и в 1890 гг.; тот же акафист представлялся и в Московский духовно-цензурный комитет в 1890 г. дважды и в 1891 г. Затем дело об этом акафисте рассматривалось и в Св. Синоде. Иногда дело с цензурой акафиста тянется многие годы. Например, акафист иконе Божией Матери, именуемой «Блаженное Чрево», составленный священником С. С, был в цензуре и на рассмотрении Св. Синода в 1876 г.; разрешен не был и после того неоднократно снова представлялся по 1899 г., когда рассматривался в Санкт-Петербургском цензурном комитете в последний раз. Акафист Животворящему Кресту Господню, составленный священником Н. С, рассматривался в Санкт-Петербургском комитете 23 марта, 11 мая, 15 ноября 1893 г., 1 февраля, 21 октября 1894 г., 15 августа 1895 г., 22 декабря 1898 г. Хотя, например, свт. Феодосию Углицкому, Черниговскому чудотворцу, печатного акафиста у нас еще и нет, но из рассматриваемого перечня неодобренных акафистов в книге профессора Попова мы узнаем, что в духовно-цензурных комитетах были на рассмотрении уже 7 акафистов этому святому, представлявшихся разными авторами. Уже благодаря одному только этому перечню неодобренных акафистов, с точным указанием дат, не говоря о всех прочих данных книги профессора Попова, она, несомненно, станет настольным пособием и необходимым справочником в духовно-цензурных комитетах и в Архиве Св. Синода.

В столь сложной работе, какой является громадная историко-библиографическая часть исследования г. Попова, естественно могли оказаться некоторые промахи и недочеты; но, как касающиеся очень немногих и частных фактов, они никоим образом не могут подрывать общую научную ценность рассматриваемого сочинения. Так, например, рецензент может указать следующие места. На стр. 98 ⁴¹⁰ автор говорит, что «в 178 [9]8 г. разрешен был Св. Синодом к печати акафист свт. Димитрию»; между тем из дальнейшего изложения самого дела и из перечня изданий акафиста видится, что разрешение последовало и первое издание появилось только в 1798 г. Впрочем, вероятно, это даже простая только опечатка ⁴¹¹. Из большого трактата об акафисте Димитрию Ростовскому узнаем, что существуют два акафиста сему святителю, составленные князем Гагариным и священником Алексеевым, а в подстрочном перечне не указано, какой же из этих двух акафистов когда переиздавался. Подобное же недоумение возникает и относительно изданий акафиста великомученику Георгию, который имеется тоже в двух различных редакциях. В трактате об акафисте Феодосию Тотемскому остается невыясненным: принятый Церковью акафист есть ли воспроизведение одного из двух, ранее представлявшихся в Св. Синод и в свое время не одобренных акафистов, или это новое произведение неизвестного автора. На стр. 168 автор приводит цитаты из акафиста Иннокентию Иркутскому по изданию 1896 г., а в подстрочном перечне изданий акафиста этого именно издания не показано ⁴¹². Акафист Покрову Пресвятой Богородицы, по словам автора, «встречается в печати еще в XVIII столетии»; но в перечне ни одного издания XVIII в. не показано. Из трактата об акафисте преподобному Геннадию узнаем, что до появления теперь существующего уже был ранее акафист сему святителю, «общепринятый Церковью» (стр. 154); но никаких сведений о последнем в книге не находим. В перечне неразрешенных акафистов опущены акафист мученику Авраамию и два акафиста Феодосию Тотемскому, о существовании которых мы узнаем из книги же г. Попова (стр. 242–246, 187–189).

Но чаще представляются случаи упрекнуть автора совсем с обратной стороны – за переполнение книги излишними подробностями, о чем и выше было уже упомянуто. Увлекаясь подбором архивных сведений, автор включает в свой кругозор и вносит в книгу то, что прямого отношения к предмету его исследования не имеет. Сюда нужно отнести все довольно многочисленные и более или менее подробно переданные в сочинении г. Попова «дела о службах» святым и праздничных. Рассуждения, и иногда очень обширные, об акафистах не одобренных и не напечатанных в главе об акафистах напечатанных тоже являются излишком и вносят некоторую путаницу в сочинение, тем более что о неодобренных есть же особый самостоятельный трактат в конце первой части исследования. Встречаются в книге и еще более отдаленные частности и лишние подробности; таковы, например, «дела» о повторных изданиях акафистов без всякого изменения против первого издания. На стр. 171 автор сопоставляет печатный акафист св. Гурию с рукописным, не разрешенным, хотя ничего общего между ними и быть не могло; цитирует дело о казенной рассылке акафистов по церквям, приводит исправления, сделанные самими же авторами в своих рукописях и т. п. Да, наконец, и саму историю акафистов, думается, можно было бы изложить короче и в то же время без ущерба полноте исследования: в рассуждении о многих акафистах г. Попов приводит буквальные выдержки из бумаг, например, из прошений, с которыми представлялись в цензуру акафисты, из отзывов цензурных и т. п. – не заключающих в себе ничего нового, интересного, оригинального, бумаг самого обычного содержания, казенного характера. Необходимо было, конечно, извлекать из таких документов хронологические, архивные и прочие даты, а приводить дословные однообразные из них выписки едва ли следовало. Но все и не необходимые подробности, излишки в исследовании г. Попова могут быть оправданы почтенным желанием автора – или, как и ранее было упомянуто, использовать для науки весь сколько-нибудь любопытный материал, бывший в его руках, или – с другой стороны – передачей всех частностей, деталей ввести читателя, так сказать, в самый процесс выработки наших акафистов.

Профессор Попов изучил акафисты не только со стороны истории их, но и со стороны теории – со стороны содержания и построения их. Обширное изучение текста напечатанных акафистов, а также тех исправлений и переработок, которым подвергались в цензуре рукописи одобренных акафистов, предоставило автору богатый материал для уяснения приемов как полезных, годных для цели, так и неудачных, сообразно, как выражается автор, «определяющей, авторитетной точке зрения духовного правительства на акафист». Столь же полезным и, быть может, еще более поучительным является и добросовестно исполненное автором обследование акафистов неодобренных: огромные в своей совокупности труды, затраченные авторами таких акафистов, а также и труды ценителей последних, духовных критиков, отцов цензоров, по совершенно справедливому убеждению автора, «могут послужить на пользу и в поучение новым слагателям акафистов и предохранить их от ошибок и промахов, в которые впадали их предшественники и в которые, как показывает обилие однородных промахов, легко и естественно впасть». И вот автор стремится во второй части своего исследования обобщить требования цензуры и результаты собственного изучения акафистов и сделать попытку теоретического обоснования особенностей акафиста как отличной от прочих своеобразной молитвенно-поэтической формы со стороны его содержания и построения.

Так как акафист по существу своему есть песнь молитвенно-прославительная, то автор и старается главнее всего выследить, уяснить и установить: за что прославляются в акафистах святые и что именно прославляется, из чего обыкновенно слагаются акафисты, что служит их содержанием. Чтобы внести систему в свои наблюдения, автор делит всю наличную сумму акафистов на несколько групп – по особенностям их содержания, и о каждой группе ведет особую речь. Так развертываются пред читателем в исследовании г. Попова особые главы: трактаты об акафистах библейского, догматического содержания, об акафистах святым подвижникам, святителям, столпникам, молчальникам, мученикам, князьям, бессребреникам, юродивым и об акафистах в честь чудотворных икон. В главе об акафистах с библейским содержанием автор особенно останавливается, как и в первой, историко-библиографической части своего исследования, на акафисте Пресвятой Богородице, а также потом на акафисте Иисусу Сладчайшему. Он дает подробный, внимательно и талантливо составленный прекрасный церковно-литературный анализ содержания и строя этих образцовых, идеальных акафистов. Он следит за ходом и взаимной связью мыслей, истолковывает разнообразнейшие наименования в этих акафистах, уясняет длинную вереницу сравнений, образов, указывая их источник, происхождение, их особую применимость, их смысл и знаменова-ние. Представляется только не вполне верным общий взгляд автора на акафист Божией Матери как на победное песнопение Божией Матери, победоносной Военачальнице (стр. 369): содержание акафиста не оправдывает такого взгляда – это просто восторженное и умилительно благоговейное песнопение в честь Богоматери, без непосредственного отношения к тому именно историческому воинского характера событию, которое послужило только внешним поводом к составлению акафиста. В заключение трактата об акафистах Божией Матери и Иисусу Сладчайшему автор очень кстати приводит авторитетные и весьма внушительные суждения об этих великих созданиях молитвенно-христианской лирики митрополита Филарета, о. протоиерея И. Сергиева, епископа Иоанна Смоленского и преосвященного Игнатия (Брянчанинова); жаль только, что сам автор, столь детально проанализировавший акафисты, воздержался от своего суждения и общего мнения, приговора. Здесь, кстати, можно поставить общий упрек автору, что на протяжении всего своего исследования он оказался крайне скуп на суждения, хотя бы самые общие и краткие, о качествах акафистов, которые он ведь как никто старательно изучил и знает. Читателя – еще дальше, кстати, замечу – даже неприятно поражает эта заметная как бы боязнь автора самостоятельности: даже, например, во Введении, в области теоретических и общих историко-литературных соображений, где сам автор, как мы видели, вносит нечто свое, новое, все же, видимо, старается он скрываться как будто за авторитетами – хочет насколько возможно пробавляться цитатами из статей Ловягина, Элеонского, Олесницкого...

Далее, пересмотревши сущность содержания в целой серии акафистов, составленных на основании данных Библии и Священного Предания, автор переходит к обзору акафистов догматического характера. Как специфическую особенность содержания последних автор отмечает, что они «не имеют такой свободы в выборе образов и поэтических сравнений, как акафисты, прославляющие угодников Божиих». По своей отвлеченности и непостижимости христианские догматы не могут передаваться образно; для их изложения пригодны только рассудочно выработанные на Вселенских Соборах формулы. И акафисты, действительно, в передаче истин вероучения прибегают обыкновенно к выражениям символов и соборных изложений веры; чаще же всего в акафистах раскрывается уже нравственная сторона догматов, их жизненное значение, практическое применение. Так что даже едва ли справедлива мысль автора, что акафисты с догматическим содержанием «дают полное раскрытие христианского учения о спасении», – на это акафисты не могут претендовать, так как это едва ли и возможно по самой цели, а еще более по структуре их.

Переходя к обзору содержания акафистов в честь святых христианских подвижников, автор прежде всего дает общее предварительное рассуждение о подвижничестве в православно-христианском понимании последнего. Так как в акафистах святым изображается и прославляется их праведная жизнь и деятельность, их христианские подвиги, то автор и выясняет смысл подвижнической жизни христианина в зависимости от идеального образа праведности и подвижничества, явленного нам в жизни Самого Христа Спасителя. Потом автор выделяет и характеризует виды и степени христианских подвигов, какие воспеваются в акафистах. При этом автор останавливается не столько на внешней жизни и внешней деятельности прославляемых угодников, сколько на внутренней христианской жизни, на их «внутреннем делании», – стремится уловить и охарактеризовать черты вообще христианского настроения души и сокровенного делания праведников, старается определить строй христианских чувств, какие являются господствующими при несении того или иного благочестивого подвига. Вообще нужно сказать, что эта глава о православно-христианском подвижничестве, как еще и следующие, включенные в обзор отдельных групп акафистов рассуждения автора о христианской вере, любви, о молитве, христианском смирении и кротости, о посте и воздержании, о подвигах иноческой жизни, о специальных подвигах столпничества, молчальничества, юродства, – суть лучшие страницы в книге г. Попова. Написаны эти страницы в строго православном духе, весьма содержательно, дельно и изложены одушевленно, увлекательно. Они оживляют все сочинение г. Попова, специальное и неизбежно до некоторой степей и сухое, по свойству материала в нем рассматриваемого – библиографического, архивного. Эти трактаты автора читаются легко и с живым интересом, они восполняют и поднимают общее значение и ценность исследования г. Попова: книга научная, специальная, можно сказать – справочная книга в области одного только церковно-литературного факта, по предмету акафистов, – она, в этих вот частях своих, является превосходным богословским сочинением гораздо более общего характера, сочинением, доступным и для большой публики, полным глубокого смысла, поучения и назидания для всякого православного читателя. <...>

Обзор акафистов со стороны их содержания заключается в исследовании профессора Попова трактатом об акафистах, не одобренных со стороны замеченных в них недостатков, содержания их. Этот трактат, как и все вообще сообщения г. Попова об акафистах неодобренных, занимающий в книге скромное положение только прибавления, как бы подстрочного примечания, имеет, однако, важное – и принципиальное, и особенно практическое – значение. Тут, на усмотренных в акафистах погрешностях, ошибках, автор нагляднее всего знакомит читателя с принципами, которыми руководятся цензоры в рассмотрении акафистов; на основании данного здесь, так сказать, отрицательного материала тут рельефнее выступают положительные требования от содержания акафиста – требования, например, согласия акафиста с житием святого, со службой ему, требования вообще исторической верности, правды и т. д. Автор приводит много примеров разных недостатков и промахов однородного характера, усмотренных цензурой в акафистах, за то и не встретивших одобрения. Все это, несомненно, может иметь большое значение, и будущие составители акафистов скажут большое спасибо профессору Попову за приведенные в этой части его книги сообщения и соображения, которые будут для них иметь смысл полезного предупреждения, ценного практического урока.

В главе о построении акафиста автор дает внимательно и продуманно сделанный анализ внешней формы акафиста как особого и очень своеобразного вида религиозно-христианской лирики. Автор указывает сначала общие, основные черты построения акафиста, а потом частные внешние требования от акафиста; отмечает установившиеся уже как обычай и некоторые случайно упрочившиеся условности в структуре акафиста. Так, автор констатирует особенности в построении кондаков и икосов акафиста, указывает обычные части, состав, взаимную связь и смысловое соотношение тех и других в акафисте, главенствующую роль первого кондака и первого икоса в акафисте, отмечает установившуюся обычаем зависимость кондаков и икосов в акафистах от соответственных же кондаков и икосов первоначального в нашей Церкви акафиста Божией Матери. Указывает автор и некоторые исключения, отступления некоторых существующих в практике церковной акафистов от общей нормы построения. Между прочим, он отмечает невыработанность еще у нас терминологии относительно некоторых частей акафиста, – по этому поводу нельзя не выразить сожаления, что автор как лучший знаток акафиста не постарался, взвесив существующие неустановленные термины, указать наиболее из них рациональные, подходящие. Долго автор останавливается на выяснении художественного приема в икосах – воссоздавать духовный образ прославляемого святого через посредство образов земных, заимствованных из мира видимого, вещественного.

Что особенно ценно в рассматриваемой главе исследования г. Попова, так это попытка его доказать и на примерах из существующих акафистов показать, что «можно избегнуть, по-видимому, неизбежной бессвязности образов, сравнений, воззваний в икосах». Это одно из самых талантливых мест в книге. Автору удается подметить в некоторых частях некоторых акафистов тонко выдержанную связь и преемственность идей, художественную симметрию и параллелизм образов и сравнений, удается уловить почти неуловимые сокровенные нити в раскрытии мыслей, внутренний, так сказать, смысловой ритм акафиста, составляющий душу его как целостного, художественно в частях скомпонованного создания молитвенно-христианской поэзии. Этими своими наблюдениями и примерами формального анализа приведенных отрывков из акафистов профессор Попов, хотя в самых общих чертах и крупными штрихами, но действительно намечает пути к более осмысленному, более идейному и связному сочетанию частей акафиста, выясняет возможность избегнуть обычно бросающейся в глаза и во многих питающей немалое предубеждение против акафистов случайности, бессистемности, механичности в подборе и сцеплении частей, мелких, но многочисленных звеньев акафиста.

В конце главы и здесь автор заимствует из акафистов поучительные образчики ошибок именно формального свойства, приводит наиболее выпуклые примеры неправильного и неумелого построения акафистов, усмотренные и поставленные на вид духовной цензурой в массе акафистов не одобренных.

Небольшая глава «Язык акафистов» заключает в себе хороший трактат о значении славянского языка как языка молитвы, об его особенной к тому применимости и преимуществах перед языком живым, разговорным русским. Исконно родной нам и понятный язык славянский давно уже для нас покрыт ореолом святости как язык Церкви; он всюду, где бы он ни раздавался, вносит с собой особенную, так сказать, атмосферу величия, возвышенности и духовности. За многие столетия исключительного его употребления только в храме Божием и для молитвословий православно-христианских, язык славянский очистился от всего вульгарного, низменного, плотского, нечистого; напротив, он изобилует выражениями сильными, благозвучными, изящными. Нашим песнопениям и молитвословиям вообще и акафистам в частности язык церковнославянский уже сам по себе придает характер отрешенности от всего суетного и земного, достоинство наибольшей чистоты, так сказать, благоухание святости. Странно звучит одна подробность в суждениях автора о значении славянского языка: между прочим, преимущественное достоинство и удобство его для молитвы автор усматривает в том, что он труднее языка живого, разговорного, что он не дает возможности «очень быстро схватывать содержание сказанного и бегло переноситься мыслию дальше», что, таким образом, он способствует большей вдумчивости, требует «большей сосредоточенности внимания». Мысль оригинальная, но едва ли безусловно верная, – во всяком случае, это качество церковнославянского языка обоюдоострое: оно может говорить сколько за, столько же, пожалуй, и против него. Заканчивается и эта глава примерами речений, фраз и оборотов неудачных, извлеченных автором из акафистов, цензурой духовной за недостатки языка не одобренных.

В заключительных страницах своего исследования г. Попов говорит о значении акафиста вообще как церковного песно-пения. Констатируя существование даже в нашей духовной литературе двух крайних взглядов на значение акафиста, положительного и отрицательного, автор энергично и, нужно отдать ему справедливость, весьма основательно, сильно опровергает отрицательное отношение к акафисту. По совершенно справедливому убеждению автора, акафист всегда может иметь только самое благотворное, полезное влияние на верующих православных христиан. Слушая акафист, последние проникаются высоким чувством сорадования прославляемому святому, познают увлекательную красоту и сладость христианского благочестия, добродетели, научаются ценить подвиги, приобретают позыв стремиться к христианскому совершенству, в подъеме возвышенного духовного настроения черпают силы для своих собственных христианских подвигов. Акафист поднимает в верующих живительное бодрящее чувство отрадного умиления от мысли, что борьба со злом для христианина возможна, что, с помощью Божиею, можно победить грех, что христианские добродетели можно осуществить в земной жизни не мыслью только и словом, а и самим делом. Как песнь чистая и целомудренная по содержанию, как песнь, проникнутая возвышенным и священным строем чувств, как песнь, возводящая мысль и чувство христиан от земного к небесному, акафист всегда для них назидателен и поучителен. Вызывая сорадование прославляемым святым, акафист вводит молящихся в строй чувств благочестивых, высоких и праведных. Бодрый, приподнятый, праздничный тон акафиста особенно благотворное и ободряющее действие оказывает на христиан, удрученных испытаниями, страданиями, падениями. Даже и сравнительно слабые акафисты могут приносить христианам пользу, хотя бы потому уже только, что в них воспроизводится и славится праведная жизнь святых, сама по себе привлекательная, располагающая и чарующая христианина. Да притом и в самом даже слабом акафисте всегда найдутся выражения и сильные, от сердца исшедшие, которые благодатным лучом могут запасть в сердце молящегося, особенно в сердце, подавленное горем, невзгодой, сердце, ищущее себе духовной опоры, чающее Христова утешения.

Между тем как первая, обширнейшая часть исследования профессора Попова имеет строго научное церковно-литературное значение как подробное и документально точное изложение истории православно-христианских акафистов, вторая часть, трактующая о содержании, построении и изложении акафистов, имеет еще более широкое и общее значение теоретическое и практическое. Тут именно выступает первая в науке попытка теории акафиста как особого, самостоятельного вида поэтического религиозно-молитвенного творчества. Автор привел в известность и, так сказать, зарегистрировал выработанную практикой формулу акафиста, его состав, строй частей; он наметил идеальные черты и свойства акафиста, указал обязательные по отношению к нему требования; он раскрыл литературные приемы, употреблявшиеся при составлении акафистов, отметил установившиеся по существу дела или вследствие обычая и традиции правила и условности, которым подчиняются акафисты. В то же время автор наглядно, в массе примеров показал ненормальные и нежелательные явления, обычные промахи, однородные ошибки в акафистах неудачных, неодобренных. Из всех этих обильных и всесторонних сведений обо всех существующих акафистах, разрешенных, печатных и рукописных, из всех обобщений автора, разборов, примеров и личных его соображений, несомненно, можно извлечь, хотя и не систематизированные в книге, теоретические сведения об акафисте вообще. С другой же стороны, все эти сообщения об акафистах в книге г. Попова будут иметь и важное значение практическое, жизненное, потому что всякому, особенно неопытному, слагателю акафистов они помогут выработать более точное и верное представление об акафисте и понимание необходимых условий, обязательных требований от акафиста – тех условий и требований, которые, может быть, никогда не смогла бы дать никакая теория, если бы не подсказала их вскрытая и приведенная теперь г. Поповым в общую известность практика – сама жизнь, опыт. Конечно, книга г. Попова не научит составлять акафисты, но она может поруководить в составлении акафистов и от многих ошибок в этом деле может предостеречь. Научить же слагать акафисты никогда и никто не сможет, так как для этого необходимы еще особые и гораздо более существенные и важные данные – как и для всякого вообще, особенно же для высшего человеческого творчества – поэтического. Эти-то существенные условия и данные для успешного составления акафистов известны отлично нашему автору и прежде всего поставлены им на вид: для этого нужно быть, прежде всего, поэтом, нужно быть человеком глубоко верующим, нужно быть, наконец, психологом святых христианских настроений, способным чутко понять, уловить и в словах воспроизвести, изобразить тот праведный строй души, который составлял характерную особенность избранного для прославления святого угодника.

Сводя же все вышеизложенное относительно исследования профессора Попова к общему итогу, заключаю: сочинение г. Попова как первое и всестороннее обследование одного из самых живых и популярных видов церковно-христианского молитвенно-поэтического творчества восполняет важный пробел в нашей церковно-литературной науке. Выполнил автор принятую на себя задачу добросовестно, трудолюбиво и, в общем, очень успешно. Книга его, кроме собственно научного значения, несомненно, навсегда будет иметь и важное жизненное, практическое значение: она явится очень полезным руководящим пособием для всех будущих слагателей акафистов, с одной стороны, и настольным справочником во всех учреждениях, имеющих какое-либо дело с акафистами, – с другой. Наконец, в исследовании профессора Попова есть предложенные по поводу разбираемых акафистов трактаты общебогословского характера и содержания, изложенные содержательно, глубоко и талантливо, интересные, назидательные и поучительные для всякого просвещенного православного читателя, каковы, например, трактаты: о специальных особенностях молитвенно-христианской лирики, о христианском подвижничестве, благочестии, молитве и др.

В научном отношении очень важный, ценный и добросовестно исполненный, а в практическом отношении весьма полезный, труд профессора Попова, по моему мнению, дает ему полное право на ученую степень доктора богословия.