IV разговор

О том, как совершается Божие в делах и судьбах человеческих, и как к уразумению этого нам надо настраивать нашу мысль в науке и жизни. Христос есть истинная жизнь, и наша истинная жизнь есть пребывание во Христе, говорит Св. Василий Великий (Писано по поводу «польского вопроса»)

Известно и памятно всякому, в какое сильное движение «польский вопрос» привел с одной стороны всю Западную Европу (с присоединением к ней даже и Турции), возбуждая в народах и их властях сочувствие к Полякам, а с другой и все народонаселение России, пробудив готовность его идти, по воле Государя, со всяким самопожертвованием для усмирения мятежных и противоборства их поборникам. Теперь, с усмирением польского мятежа, все утихло или утихает. Но нам не мешает, а напротив следует дать себе духовный отчет об этом «польском вопросе», подвигшем до глубины наш народный дух в лучших его инстинктах. Такой отчетливости, может быть, послужит предлагаемое здесь собеседование мое с достойным священником.

Этот разговор с ним имел я еще во время самого сильного шума, возбужденного «польским вопросом». Я нарочно ездил к нему в деревню поговорить об этом. Я выбрал для этого такой день, который следовал за двумя праздниками; я знал, что отец Иоанн, всей душой отдающийся духовным занятиям праздников, непосредственно после них обыкновенно или садится в уединении своего маленького кабинета за журналы и другие книги, или в ясные дни отправляется на уединенные прогулки. Это уединение разделяет с ним разве только жена его, когда домашние занятия не отвлекают ее от мужа.

Я, действительно, нашел о. Иоанна в его маленьком кабинете. Еще снимая верхнюю одежду в смежной с этим кабинетом передней, я услышал голос о. Иоанна читающего что-то вслух; потому что он был сам друг со своей женой. Я подумал, не читают ли они вдвоем газет о «польских делах»: то-то было бы это кстати к цели моего приезда к почтенному священнику. Оказалось, что он читал жене недавно вышедшие в свет «поучения о богослужении» священника Владиславлева». Я тотчас же признался радушным хозяевам, что я надеялся увидеть их за другим чтением, за чтением известий и статей о польском деле.

–  Видно, – заметил я при этом о. Иоанну, – мирской политический шум все же на так сроден мирному уединению духовного человека, как Святая мысль о богослужении нашей Православной Церкви. Нужды нет, что Вы любите открывать или проводить духовное и в мирских средах.

– А знаете ли, – возразил священник, – с какой мыслью мы принялись за чтение этой книжки? – с мыслью именно о славословии Серафимов, раздающемся непрестанно во славу Господа, которой «полна вся земля» (Ис. 6), и которая, значит, раскрывается и в современных движениях нашего земного мира. Такие славословия возглашались еще в ветхом завете небесными созерцателями и служителями Божиих судеб, совершающихся в нашем мире (Ис. 6); – эта же великая мысль о славе Божиих судеб, наполняющей нашу землю, выражается и в духе нашего православного богослужения. – Да вы читали эти «поучения о богослужении Православной Церкви?» – спросил меня о. Иоанн, указывая на книжку, которую он читал со своей женой.

–  Успел прочитать только два или три поучения, не более, -отвечал я, – и то по тому поводу, что мне на днях сообщил эти «поучения» один товарищ сочинителя, заинтересовавший меня своими рассказами о нем, как в товариществе звали его «папенькой» за его участие в веселых студенческих развлечениях, хотя все знали, что они были вовсе не по личному его духу и настроению. Студенты рассудили, что так поступать могут олько папеньки со своими баловнями-детьми.

–  Вот как! – весело сказал о. Иоанн. – Этот рассказ о товарищеском прозвании Владиславлева «папенькой» немало выясняет кроткий, добродушный, елейномягкий характер и тон его поучений. Вы, конечно, успели заметить это и из двух или трех поучений, прочитанных Вами. Не меньшее достоинство поучений составляют и главные мысли проповедника, которые он проводит во всех своих поучениях о богослужении. Этих господствующих мыслей, в полной их силе, Вы, конечно, не довольно могли уследить из прочитанных Вами двух-трех поучений.

–  Ну так Вы скажите мне эти господствующие в «поучениях» мысли, – просил я. – Я знаю, что Вы прежде всего сведете их во одну основную мысль. Это обобщение так люблю я; – так нужно это для лучшего выяснения предмета.

–  В богослужении Православной вселенской Церкви, – отвечал о. Иоанн, – раскрывается или выражается, как мы уж сказали, дух того неперестающего никогда богослужения, за которым слава Господа нашего наполняет всю землю, при служении тому всего Ангельского мира. «Вы приступили, – говорит Апостол всем верующим (Евр. 12:22–24), – к горе Сиону и ко граду Бога живаго, к небесному Иерусалиму и тьмам Ангелов, к торжествующему собору и Церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех Богу, и к духом праведников, достигших совершенства, и к Ходатаю нового завета Иисусу и к крови кропления, говорящей лучше, нежели Авелева». Это и есть основная мысль «поучений о богослужении Православной Церкви». Так в поучениях о всенощном бдении проповедник выясняет, что в первой, вечерней части этого богослужения воспоминается, без сомнения не по мертвой букве, а в живой силе дела¹⁷ ветхозаветное Божественное путеводительство церкви, приведшее уже человека ко Христу в новый завет. Самый порядок этого путеводительства отразился в порядке вечерней части всенощного бдения. Сказать тоже другими словами: в первой части нашей «всенощной» дается вере молитвенно созерцать и воспевать славу Господа, как она, сияя теперь в новом завете полным духовным светом, еще в ветхом завете наполняла всю нашу землю, созерцаемая Св. пророками и праотцами, ощущаемая всеми верующими и в своих, еще только предварительных и образных, проявлениях отражаясь во всей области видимого и естественного¹⁸, светя эти, предначинательным своим светом даже и во тьму язычества, «подавлявшего истину неправдой» (Рим. 1:18), но все-таки своей тьмой не объявшего и неуничтожившего силы света¹⁹. В другой же, именно утренней части «всенощной» дается вере созерцать и славословить славу Господа, как она открылась миру в существенному своем сиянии, – в воплощении самого Господа, и на веки во всю землю светит в Церкви истиной и благодатью нового завета, представляя уже в осуществлении свои ветхозаветные образы и предъявления. В литургии вере дается входить в благодатную силу всего дела Христова, явления Его миру с проповедью и чудесами, особенно Его смерти, воскресения и вознесения на небеса, а это дело Христово есть средоточное и основное для всех судеб мира. Поэтому мы с женой и взялись вместе прочитать «поучения» о. Владиславлева, которые раскрывают такой смысл и дух православного богослужения. Чрез это чтение нам хочется настроить себя – так следить за судьбами мира, следовательно и за современными его движениями, касающимися прямо нашего отечества, чтобы духом и нам присутствовать великим богослужением во всеобъемлющем храме славы Господней, наполняющей всю землю и движущей весь мир.

Так началась наша продолжительная беседа с отцом Иоанном, которую я, для удобности обозрения всего ее хода, разделю на несколько отделов.

– Позвольте Вам сказать, – отозвался я на слова о. Иоанна, – ведь слишком мало для такого напоминания судеб мира, какое Вы сейчас выразили, только так настроить себя! Надо еще хорошенько выяснить себе эту возвышенную мысль о совершающемся чрез судьбы мира непрестающем богослужении во всеобъемлющем храме славы Господней... (Евр. 12:28). Надо выяснить эту мысль как саму по себе, там и в ее применениях, хоть, например, в применении к современным движениям мира по «польскому вопросу»; об этом последнем я особенно прошу Вас. Я нарочно приехал сюда поговорить с Вами об этом, всех серьёзно занимающим, польском вопросе. Но возвращаюсь к Вашей мысли: так настроить себя! Да кажется мне, – (и на это прежде всего обратите Ваше внимание), – решительно ничем не настроите себя так смотреть на волнения мирские, что как будто бы при этом присутствуете Вы за богослужением; это совсем неестественно, особенно если Вы еще будете не общо, а обстоятельно до подробностей вникать в эти волнения мирские, – не говорю уже о случаях Вашего непосредственного участия в них или увлечения ими. По крайней мере, для меня непонятно, как быть духом как будто за великим богослужением небесным, следя за мирскими треволнениями и, тем более, принимая в них участие. Объясните мне возможность этого.

– Знаю, – отвечал мне о. Иоанн, – что Вы не сомневаетесь в бытии мира бесплотного. Представьте же себе, в отношении к зрелищу волнений мирских, зрителей из духовного мира бесплотных – с двух сторон – светлой и омраченной. Духи мрака, как знаем из самого Слова Божия, например, из книги Иова, обходят всю землю, следя за всем; смотря на все с точки зрения мрака, они не только услаждаются злом, волнуя им и себя и мир, но усиливаются оклеветать и заподозрить в несостоятельности и фальшивости самое добро. Духи света не менее, а еще несравненно более обстоятельно и точно, нежели духи тьмы, следят и видят в свете Божием все, совершающееся в мире – и добро и худо. Они принимают и живое участие во всем, содействуя добру и противоборствуя злу. Но созерцая, как не только добро исходит от полноты благодати и истины Христовой, а зло мира, отяготевшее бременем своей виновности пред Богом и смертоносности для людей на Христе Агнце Божием²⁰, закланном в мысли Божией от сложения мира, непрестанно силой и действием крестной животворной Его смерти изглаждается или обращается в торжество добра, – созерцая это бесплотные светы хором истинно вселенского богослужения, неумолкаемо и со всей строгостью истины, возглашают: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Исполнь (полна) вся земля славы Его! (Ис. 6:3). На какую сторону обозревателей событий и волнений мирских желаете Вы поставить и себя и меня и других? – Ангелов света или тьмы?

–  Мы ни ангелы, ни демоны, – поспешил ответить я, – а люди грешные, однакож любящие или, по крайней мере, желающие любить добро; займем же серединку между ангелами и демонами. Смотреть по-ангельски на мир мы не в состоянии, но и по-дъявольски обозревать мир не хотим.

–  Друг мой! – возразил мне о. Иоанн с живостью. – В действительности-то ведь нет средних мест между сторонами света и мрака. Можно нам грешным людям одну минуту принадлежать этой стороне, а в другую противоположной; или даже, в одно и то же время, можно в известном отношении держаться одной стороны, а в другом отношении не отставать и от противной стороны. Но не найдете Вы средины между той и другой стороной, между бесовской стороной возмущения и клеветы, волнующейся и волнующую мир злом, и ангельской стороной непрестающего богослужения, созерцательно и деятельно служащею Господу, как Он наполняет всю землю своей Славой, источая от Себя все доброе и вземля на Себя грехи мира. Само собой разумеется, что мы люди, становясь в том или в другом отношении, в то или другое время, на одну из указанных сторон, только еще в малозаметном зародыше или семечке принимаем свет или мрак этой стороны. Что же? Ведь, когда-нибудь этот зародыш разовьется в нас до зрелости, свойственной духам света или мрака; из семечка света или мрака, если оно не будет подавлено или исторгнуто, изникнет в свое время небесный или адский плод. Поэтому странно, если рассуждающий человек так легко стал бы относиться к тому или другому роду обозрения мирских движений и судеб: «Мы ни демоны, ни ангелы; будем спокойны и довольны, стоя на средине между ними; будем смотреть на дела и события мирские, даже и участвовать в них, то по-ангельски, то по-бесовски, как кому придется по его образованию, характеру, внутреннему и внешнему положению». Нет, мой брат, так легкомысленно не годится настраивать себя. Со своей стороны, я желал бы, хоть просто по-младенчески, настраивать себя и других к такому обозрению и изучению движений и волнений мирских, чтобы нам, за этим самым делом, удаляться от мрачной клеветнической стороны, а более и более входить в дух и силу вот этого неумолкающего Ангельского богослужения: «Свят, Свят, Свят Господь сил; вся земля полна славы Его».

–  Кому ж не желательно будет это, если ему растолкуют самую силу этого дела? – сказал я. – Но позвольте мне, батюшка, в разъяснения предмета такой важности идти шаг за шагом, не делая скачков. Из Ваших слов я понял ясно пока то одно, что не безразличное дело – так или иначе следить события и движения мира, что легко относиться к этому делу есть глупость, и глупость пагубная, что мне следует (и я этого сам хочу) серьёзно озаботиться выяснением и принятием надлежащего воззрения на волнения мирские, именно воззрения такого, как бы я присутствовал за великим неперестающим духовным богослужением. Я уж чувствую отчасти самую возможность и доступность для меня такого воззрения, когда Вы не требуете с ригоризмом от себя и от других немедленной Ангельской зрелости этого воззрения, а признаете необходимым в людях сначала младенчество или даже только зародыш подобного воззрения. Но все еще задерживает меня явное противоречие между шумом волнений мирских и духовной тишиной Богослужения. Как совместить то и другое в воззрении на мирские события, какое Вы внушаете? Естественно ли такое совмещение? Для Ангелов, может быть, и естественно, но едва ли так для нас грешных людей?

–  Разъяснить себе, – отвечал о. Иоанн, – естественно ли нам людям то Ангельское воззрение, чтобы, следя за шумными мирскими волнениями, держаться в духовной тишине богослужения, – Вы можете вот как. Берите и рассматривайте это воззрение в самом его основании. Святые Ангелы видят всю землю полной славы Христа Бога собственно от того, что все доброе на земле видят исходящим от благодати Богочеловечества Господня, а все худое низлагаемым и упраздняемым в Нем же, как Агнце Божием, вземлющем грех мира. Хотите ли удостоверения на то, что это действительно так?

– To видение, что небесные духи созерцают и воспевают славу Господню, наполняющую всю землю, дано было еще в ветхом завете Пророку Исаии; а в том своем смысле, что оно было видением именно славы Господа Богочеловека, – протолковано оно уже в новом завете Евангелистом Иоанном Богословом (Ин. 12:41). Этого достаточно для нашего удостоверения в том, что в видении открыто не одновременное, а непрерывающееся, обнимающее ветхозаветные и новозаветные времена, проявление на земле славы Христа-Богочеловека пред очами бесплотных. А что слава Господа Богочеловека проявляется на земле именно тем, что Он оказался, с одной стороны, вземлющим грехи мира, а с другой, источником всего истинно-доброго для нашего мира, это известно из самого существа домостроительства Христова. Соображая все это, мы уж не можем сомневаться, что бесплотные созерцают и исповедают славу Богочеловека наполняющей во все времена весь наш мир, действительно, потому, что видят все доброе в этом мире происходящим от полноты Богочеловека и все худое вземлемым и потому упраздняемым и истребляемым от Него же, Богочеловека. Не отвлекая взоров от Господа, источающего все лучшее от полноты Своей благодати и вземлющего грехи мира по Своему человеколюбию, Святые Ангелы собственно поэтому и не возмущаются или не расстраиваются тревожно видом волнений мирских, а сохраняют торжественную тишину непрерывного богослужения: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! Исполнь вся земля славы Его! Потому-то вопрос, естественно ли и людям такое воззрение и настроение, теперь можно поставить так: естественно ли и нам людям следить и изучать движения мира, не отвлекая взоров от Господа, вземлющего грехи мира и дающего миру всякое истинное благо, благо самой истины и правды, пользы и радости? Естественно ли это? Но ведь поступать иначе значило бы остановиться только на внешности всего, происходящего в мире, не вникая в самую сущность всего этого. Такое поверхностное, неовладевающее существом предмета, воззрение было бы недостойно разумности человеческой. Неужели же неразумное более естественно нам, чем разумное? Напротив!! Значит, надо признать очень и очень естественным для нас людей иметь такое воззрение на вещи и события мира, чтобы при этом не отвлекать взоров и от Того, Кто, по домостроительству Своего Боговоплощения, не только в Себе Самом сосредоточил всю лучшую сторону человечества, но на Себя же подъял и грехи всего мира. В противном случае, самую разумность, не поверхностную, а основательную разумность надо было бы признать тоже неестественной людям.

–  Так, так, мой батюшка! – сказал я с невольной грустью. – Но все же мне, против моей воли, представляется воззрение, которое Вы внушаете, слишком высоким и трудным для нас людей.

–  Мне кажется, – отвечал на мои слова о. Иоанн, – пугаемся мы трудности или высоты этого воззрения единственно по нашей непривычке или отвычке рассуждать обо всем с Господом и по Господу, как именно следует Христианам. Сказать иначе: мы пугаемся дела только потому, что не беремся за это дело серьезно. Вы согласитесь со мной, когда возьмете во внимание это дело не в отвлеченной мысли о нем, а в самой действительности. Вы знаете, что как отяготение на Господе грехов мира, так и вся беспредельная полнота, источающей гибнущим всякое добро, благодати Господней – открылись именно в распятии Господа на кресте. Вы знаете, как совершилось в мире это чрезвычайное событие. Народ избранный волновался и кричал: распять Его! Вожди народа были подстрекателями его к такому возмущению и беспорядкам. Языческий правитель терялся в малодушии; вооруженная прислуга его ругалась над Всесвятым Страдальцем; правда и милосердие напоминались разве только женой правителя, напуганной ночным сновидением о подсудимом праведнике. Самое распятие Божественного Страдальца не удовлетворяло и не успокаивало безумия злобных; при самом кресте слышались насмешки и хулы над распятым со стороны даже священников и ученых (книжников). Друзья и присные Его разбежались в страхе; при кресте остались только два-три человека из самых близких к Господу. Такому шуму и беспорядочному волнению ответила, наконец, и сама природа землетрясением, разрывом камней, омрачением самого солнца. Скажите же мне теперь по совести: неужели не сродно Вам, верующему во Христа человеку, так следить и изучать все это волнение мира нравственного и физического, сопровождавшее страдания и крестную смерть Господа, – чтобы при этом не отвлекать взоров своей мысли и чувства от Самого Господа, приводящего Своим крестом грешный и погибающий мир в любовь Своего Отца? Неужели сроднее было бы Вам какое-нибудь иное воззрение на все тогдашнее движение мира, воззрение рассеянное, суетливое, а не сосредоточенное в распятом Господе?

–  Батюшка, батюшка! как славно Вы поймали меня, – ответил я, сам обрадовавшись обороту дела, против которого я ничего не мог бы сказать.

–  Дух и сила распятия Христова, – продолжал о. Иоанн, – простираются на все времена и судьбы нашего мира; потому что ведь, действительно, тяготела тогда на распятом вся темная сторона мира, все грехи его из всех времен, и открывался в том же Распятом источник всякого блага и благоволения для грешного и гибнущего мира. Итак, пусть Вам приходится следить и изучать самые шумные и беспорядочные волнения мира; пусть Вы напрасно бы среди них искали, на чем порядочном и добром успокоиться Вашей мыслью и чувством; шум и гам совсем оглушали бы и подавляли Вас. Что ж? Этот духовно-голгофский шум и волнение мирское неужели уже и не дадут Вашей вере поднять глаза к распятому за мир голгофскому Страдальцу? Это было бы неестественно для Вашего, живущего Христом, ума и сердца. Напротив, естественнее и сроднее Вам, следя какое бы ни было шумное волнение мирское, не спускать глаз своей веры с распятого Господа, вземлющего грехи волнующегося мира, а чрез это еще держащего этот мир в милости Своего Отца и таким образом даже во тьме мирской светящего благодатью Своего Духа. Вы сами охотно сознали это. А когда так, то Вы, и следя или видя самое шумное и беспорядочное движение мира, без затруднения поставите себя за богослужением, совершаемым самим вечным Иереем и Архиереем при жертвоприношении Им Себя Самого Отцу, со славословиями Серафимов пред этой Божественной славой, наполняющей всю землю.

– Благодарю Вас, мой добрый руководитель батюшка, – сказал я. – Я вполне удовлетворен Вашими объяснениями, как сродно и естественно для веры нашей это Ангельское воззрение на мир с его волнениями. Но должен я признаться Вам, что как-то недостаточно улаживается это воззрение, в моей голове, с другими моими понятиями. Я верую в Промысл Божий, сохраняющий мир и управляющий им по своим, неисследимым для нас, предначертаниям и целям. Конечно, эти мои общие понятия о Промысле мало помогали мне при обозрении и изучении дел и событий мирских; потому что для меня, по этим понятиям, предполагаются неведомыми и даже неисследимыми пути Божественного мироправления. Я неизбежно останавливался только на общем, возвышенном, но холодном и неопределенном, или даже во все неопределимом, представлении, что вышемирный Мироправитель, в Своей недосягаемой для мира высоте, располагает судьбами мира неисследимым для меня образом. Вот теперь, желая привить внушаемое Вами воззрение ко всей системе моих мыслей, я и путаюсь между этим воззрением и привычным моим представлением о Промысле. Изволите видеть, в чем дело. Я понимаю и чувствую, что Ваше воззрение на мир и его судьбы и движения не менее возвышенно, но много жизненнее и теплее, плодотворнее моего привычного представления о Промысле и мироправлении Божием. С этим моим представлением, я следил или изучал факты того или другого мирского движения, внутреннюю между ними связь и последовательный их порядок; и только по временам, и то более по внутреннему моему побуждению, чем по требованию самого предмета, вспоминал о высшем мироправлении. Но теперь, следуя Вашему воззрению, я не могу иметь в виду ни одной черты, никакого факта, а тем более следить связь и порядок многих фактов, не представляя в тоже время Того, Кому не чуждо ничто человеческое, на Ком все зло мира отяготело как на Агнце, вземлющем грехи мира, и от Кого исходит для мира всякое благо, являющееся не только в своем совершенстве, но и в разных начатках и отражениях своих. Тут у меня, я вижу, будет во всем изучение самой Христовой истины и благодати, хотя в тоже время не будет ускользать из моего внимания и ничего безблагодатного в мире. История, политики, политическая экономия, наука о праве, вообще все, относящееся к жизни и развитию человечества, у меня должно преобразоваться; мир является мне не только областью во зле лежащей, но и великой средой для раскрытия благодати Богочеловека, вземлющего зло мира на Себя. Все это так, – я вижу и понимаю это. Но как же мне быть с обычным моим представлением о мироправительном Промысле? Как мне объединить его с новым воззрением? Или надо уже совсем изменить прежнее представление?

О. Иоанн, выслушав меня, сначала весело рассмеялся на мое затруднение, а потом и сам задумался.

– По правде-то говоря, – так начал он затем свою речь, – путаться нечего от того, что обычное Ваше представление только выясняется и дополняется воззрением, совсем не новым, а только непривычным для Вас. Привычное представление Ваше о Промысле слишком общо и холодно именно от того что оно неполно, или недостаточно раскрыто. Таково у нас и привычное представление о миротворении. Впрочем я указываю на это последнее не просто только так к слову. Представление о мироправительном промышлении находится в существенной связи с представлением о миротворении. Вы, конечно, знаете, что в Божественном промышлении о мире богословы видят как бы продолжение действия самого творения мира; это именно в том смысле, что Господь промыслительно носит всяческая так же глаголом силы Своея (Евр. 1:3), как Он и воззвал всяческая к бытию из небытия в миротворении. Но в представлении о миротворении мы останавливаемся обыкновенно на том только акте Божественного творчества, что Всемогущий рече и – быша, повелевал быть созданиям и создания немедленно являлись в бытии. Представление величественное, верное, но не волне еще обозначающее самое существо дела в Божественном творчестве! Таково у нас и привычное представление о Божественном промышлении. Иначе и быть не может по внутренней связи между тем и другим представлением.

– Скажите же, ради Бога, – просил я, – как в надлежащей полноте и жизненности представлять нам тайну Божественного творчества, чтобы жизненнее и полнее было и представление наше о Божием Промысле.

О. Иоанн продолжал: Отец небесный, действительно, рече в Своем ипостасном или личном Слове, и быша; но Он изрекал мысль и волю Свою о бытии созданий, определяя в тоже время Самому Своему личному Слову или Сыну взять на себя бремя всех, провиденных тогда же, греховных нестроений мира. Бог Слово, по мысли Своего Единодушного Отца, всемощно творил, но тогда же обрекая уже Себя на безмерное самопожертвование для удержания новотворимого мира в даруемом ему значении и назначении, не смотря на провиденную уже неверность мира этому Своему назначению и значению. И Дух Святый утверждал в бытии новосозидаемые твари, осеняя их именно в таком направлении и настроении творческой любви, что тогда же от сложения мира, в любви и мысли Божией, как бы было уже произведено за созидаемый мир заклание за него Агнца Божия? (Откр. 13:8). Таким образом действие миротворения надо представлять не просто только актом такого всемогущества, которому ничего не стоило вызывать создания из небытия к бытию, но вместе и таким движением или действием и проявлением Божества, что существенное сияние Отца – Бог Слово, имеющий почивающим в Себе Духа Святаго, созидая мир, решительным определением совета всей Пресвятой Троицы и особенной готовностью Своей личной любви к миру, как бы уже истощался тогда же до снисхождения в тварное бытие воплощением, и даже до смертельного во плоти заклания за созидаемый Им мир... Ведь не другое, а именно это прямое значение должно принадлежать выражению слова Божия о Господе, как Агнец, заколенном от сложения мира. Если бы в этом выражении означалась мысль только о предопределении заклания Агнца Божия, то это предопределение было (как и есть) от вечности, а не от сложения только мира. Но в слове Божием говорится о «книге жизни Агнца, закланного от сложения мира», а не от вечности. Видно, при самом сложении или создании мира, тайна заклания Агнца Божия была уже в таком действии, что эта тайна как бы уже совершалась. В каком же это действии? Прежде действительного совершения этой тайны, другого подобного ей действия не могло и быть кроме того, что Господь творил мир, решимостью и настроением Своей творческой любви как бы уже отдавая Самого Себя на заклание за творимый им мир; и только на этом основании, начертывал Он для бытия и жизни имена созданий, особенно существ нравственных, в Своей книге жизни (Откр. 13:8). Итак бытие наше, как и бытие всего мира, творчески даровано, действительно, так, что Всемогущий рече и – быша; но тем не менее дорого, дорого стоило наше бытие, как и бытие мира, нашему Создателю, – основанием и ценой этого бытия тогда же было поставлено заклание Агнца Божия, каким имел и со Своей стороны уже готов был соделаться Сам Создатель. Миротворение было актом всемогущества и, нераздельно с этим, бесконечного всесвободного самопожертвования творческой любви, связавшей бытие и судьбу мира с закланием Агнца Божия, тогда же уже решенным и действовавшим в такой живой силе, что как будто оно уже и состоялось. Агнец в слове Божием представляется уже заколенным от сложения мира. Угодно ли еще глубже и живее войти в эту истину? Святый Златоуст, выясняя в одном месте это выражение: от сложения мира, филологически разбирает понятие сложения (греч. χαταβολή не просто сложение или составление, но и повержение или бросание вниз); и отсюда развивает такую мысль, что, творя мир, Создатель, с бесконечной высоты Своей самобытности, точно как бы повергал или бросал мир в глубокую низменность тварного его бытия. Соедините же теперь с этим святоотеческим представлением мысль об Агнце Божием, закланном от сложения мира. И вот выходит, что Господь, в деле миротворения с высоты Своего самобытного и всемощного величия бросая, так сказать, мир в низменность бытия тварного, в тоже время духом и решением самоотверженной любви Своей к миру и Сам Себе положил уже низойти в эту же тварную низменность мира, низойти даже ниже ее до принятия на Себя провиденных уже Им грехов мира, повергающих тварь ниже самого ничтожества, как немятежного против Бога. Таким-то именно образом Он, любовью Своей заколенный уже от сложения мира Агнец, так создал и утвердил вселенную, по определяющей мысли Отца и с запечатлевающим подтверждением Духа, что она не подвижется во век в своем бытии, значении и назначении, не смотря ни на какие нравственные и физические в ней перевороты. Довольно ли сказанного для полноты и ясности Вашего представления о деле миротворения?

Я нашелся только сказать это:

– Дай, Бог, Вам всего доброго! Но, батюшка, следует перейти нам к представлению о Промысле Божием.

О. Иоанн продолжал: Промышление Божие о мире есть, как мы уж говорили об этом, продолжение творения в том отношении, что Господь промыслительно носит всяческая так же глаголом силы Своея, как Он и создал всяческая, если Господь и созидал мир так, что тогда же обрекал Себя на заклание в качестве вземлющего грехи мира Агнца; то Он и сохраняет мир и управляет им в духе и силе той же Своей благодати, именно все доброе в мире изливая от Себя, а зло мира вземля на Себя или угашая в крови Своей, пролить которую Он положил и даже стремился и готов был от самого сложения мира. Это самое, как знает, и составляет основание того Ангельского воззрения, пред которым вся земля полна славы Господа, и с которым, потому, обозревая мир и его движения, естественно духом присутствовать за непрестающим горним богослужением... Тут остается нетронутым в своей силе и то представление, что Господь, сохраняя мир и управляя им, остается Сам в вышемирной Своей высоте, невозмутимый и невоспящаемый в Своем мироправлении никакими нестроениями мира. Только поставляется на вид, что Господь пребывает в невозмутимой ничем мирским высоте не по холодному какому бесстрастию, а по силе той Своей любви к миру, по которой бремя всех мирских греховных нестроений вполне подъято и вынесено им, в качестве самопожертвованного Агнца, на Себе Самом; Отец небесный, при каких бы ни было видах мятежности мирской, успокаивается невозмутимым благоволением в Своем Сыне, вземлющем ответственность за все подобное на Себя, а Дух Утешитель и дышит только этими всеблаженными движениями Божественного благоволения и любви. Слава Единосущной Троице, невозмутимо пребывающей в Своей вышемирной высоте не только по Своему существу, но и по самой неисследимой любви Своей к миру! Но в этом – только еще одна сторона Божеского промышления, именно на сколько оно созерцается нашей верой, по отношению к самому Божеству, или в Божестве – Самом по себе. Рассматривая же Божественный Промысл по отношению к миру, мы увидим другую существенную сторону этого Божественного действия и проявления в мире.

– Только, батюшка, – напоминал я, – Вы не забудьте, что я иногда затрудняюсь совмещать и объединять разные стороны одного и того же предмета и воззрения. Вы разъясняйте мне это.

– Не беспокойтесь, – заметил о. Иоанн, – Вы сейчас же сами увидите, как обе, раскрываемые нами, стороны Божественного промышления входят одна в другую и предполагаются одна другой. Если Господь, не только Сам в Себе открыв миру единственный источник всякого добра, но и Сам на Себе вынесши и тем уже подорвавши в самых основаниях всю громаду мирского греховного мятежничества, пребывает потому в невозмутимой мирскими волнениями высоте Своей вседержавной любви к миру, – высоте, истинно достойной вышемирного величия: то, по том же самому, с другой стороны, Он так вседержавствует над миром, что в последнем не совершается ни добра, ни худа, помимо всеобъемлющей мысли и воли Господа, благоволительной и содейственной по отношению к добру, попустительной по отношению к злу. Это не только в отношении к нравственному миру, но и к физическому; так что например, и такое добро, как красота полевой лилии, идет от Отца небесного, одевающего это свое создание (разумеется, не иначе, как ради и чрез Сына Своего) лучше Соломонова великолепия, равно и такое зло, как смерть и падение воробья, бывает по особому распоряжению и мысли также Самого Отца небесного (относящего, разумеется, и это злострадание твари, имеющее корень в человеческом грехе, к бремени Своего Агнца, заколенного за грешный гибнущий мир). Вы знаете это из прямых Христовых слов в Евангелии (Мф. 6:28–30, 10:29–31). Так-то именно и полна вся земля славы Господней! Дело промышления Божия, рассматриваемое с этой стороны, разнообразится в своих проявлениях до бесконечности, судя по тому, на сколько и в каких отношениях создания воспринимают или отвращают от себя благоволение Божие. Вы знаете в слове Божием такие изображения Божеского мироправления: «увидел Господь Бог, что умножились злобы человеческие на земле... и раскаялся Бог, что сотворил человека на земле» (Быт. 6:5–6). Или: «Бог услышал стенание их (Израильтян), и вспомнил Бог завет свой с Авраамом, Исааком и Иаковом и увидел Бог сынов Израилевых, и стал Бог знать их» (Исх. 2:24–25). Это, конечно, человекообразные изображения; но изображения, действительно, таких отношений между людьми и Промыслителем, что люди или не дают в себе никакого места к успокоению промыслительной любви Божией и вводят ее в движение ревнивого отвращения от них, или привлекают ее к себе и тем приводят в живое действие благоволительные ее заветы. Но при этом уж, само собой разумеется, и нашей вере непременно следует это доразумевать что, как в случаях первого рода, страшная тяжесть отвращения Божия от злоб человеческих падает все же на Агнца Божия, поэтому именно и заколенного, в мысли и настроении любви Божией к миру, уж от сложения мира (иначе создания, недающие успокоиться в себе любви Божией соделались бы немедленно жертвой вечной смерти и отвержения): так, и в случаях другого рода, самая восприимчивость людей к милости Божией условливается предначатием или совершением сообразования и общения их с тем же Агнцем и возлюбленным Сыном Божиим (ибо только ради Сына Божия создания привлекают к себе любовь Отца; в ком или в чем нет отпечатления или отсвета Сына, в том нет и быть не может места для любви и милости Отца).

–  Если тяжесть отвращения Божия от злоб человеческих, – возразил я, – падает собственно на Агнца Божия, то какое же значение имеют разные роды казней или грозных судов совершаемых над людьми то в бедствиях физических, то в расстройстве жизни частной и общественной, и т.п.?

–  Пока не наступит, – отвечал о. Иоанн, – эта решительная и существенная казнь над вечно отвергаемыми от Бога грешниками: идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его (Мф. 25:41); дотоле суды и казни, совершаемые над грешниками, все еще направляются к тому, да суд убо приимут они плотью, поживут же по Бозе духом, как сказал Апостол Петр об «умерших» под казнями и однакоже, как видно, нелишенных совсем восприимчивости к «благовестию» благодати в самой адской темнице (1Петр. 4:6, 3:19–20). Да! Сам Христос, в сошествие Свое во ад, проповедал благовестие спасения даже таким исполинам зла, каковы были допотопные нечестивцы, упорно противившиеся долготерпению Божию и наконец казненные всемирным потопом. Чем, если не этой всемирной казнью, положены были в них семена восприимчивости к такому снисхождению для них Христовой благодати? Это и утверждает словом Божиим Ап. Петр: на се и мертвым благовестися, да суд убо приимут по человеку плотию, поживут же по Бозе духом. Так говорит Апостол в след за указанием своим на сошествие Христово во ад для благовестия даже и допотопным упорным нечестивцам, – говорит именно – делая применительные выводы из этого в назидание веры. Следовательно он разумеет не других мертвых, как этих допотопных нечестивцев, умерших под казнью всемирного потопа, и не другое благовестие им, как предложенное от Самого Спасителя, сошедшего и к ним во ад. Но Христово сошествие во ад, как и все дела Христова домостроительства о спасении людей, сохраняет свой дух и силу и на все времена, т.е. в отношении и ко всем людям, постигаемым судами и казнями. Само собой разумеется, что мы не касаемся неразрешимого для нас, живущих на земле, вопроса, послушны ли, и в какой степени послушны грешники, постигнутые казнями Христовой благодати, еще и к ним снисходящей или еще неоставившей их решительно. Святая Церковь, со своей стороны, помогает им в этом своими молитвами за умерших, совершаемыми в порядке благодати.

Я благодарил о. Иоанна за удовлетворительное для меня решение моего возражения и, извиняясь пред ним, что отвлек его несколько в сторону от прямого развития мыслей, просил его сделать окончательный вывод из сказанного для выяснения своего воззрения на движения и судьбы мира.

– Мой вывод, – заговорил о. Иоанн, – будет только повторением того, что я говорил уж Вам. Следите, или изучайте, судьбы и волнения мира. но не иначе, как с неуклонным взором веры к Господу – Агнцу Божию, закланному за все роды и виды мирского зла, и полному благодати и истины источнику для мира всякого действительного добра, Который носит, в этой силе Своей любви к миру, всяческая, наполняя такой Своей славой всю землю нашу, при созерцании и служении этому небесных духов. При этом я считаю нужным сказать Вам однажды навсегда, что, когда я говорю о Господе, Вы уже сами по себе разумейте и существенно сияющую в Нем любовь и славу Отца небесного и почивающего в Нем же Духа Святого. А потому, следя мирские события со взором веры к Господу, Вы уже в этом взоре веры непременно соединяйте то представление или созерцание, как Господь Сам в Себе вводит Свои создания, даже и грешные, в любовь и милость Своего Отца, которая и действует на эти создания, благодатью Святого Духа. Так и будете присутствовать духом за вечным богослужением, совершаемым от Самого вечного Иерея и Архиерея и вместе самозакланной Божественной Жертвы – от Господа нашего, при славословии всех Святых Ангелов. Вы при этом удержите и обычное свое представление о вышемирной высоте и неисследимых путях этого дивного промышления Господня о мире; только будете доразумевать своей верой, что все эти пути основаны на домостроительстве Христа – Агнца Божия и проникнуты Его духом и что дело промышления именно чрез это поставлено превыше всяких затруднений, препятствий и возмущений со стороны мира.

Соображая все слышанное мной у о. Иоанна, со своим образом мыслей, я сознавал себя настолько удовлетворенным, что хотел было просить доброго батюшку, чтобы он сделал применение раскрываемого им воззрения на мирские события и движения к какому-либо известному ряду подобных событий и движений, и именно к современным движениям мира по «польскому вопросу». Я для того и желал выяснить себе миросозерцание о. Иоанна с разных сторон, чтобы для меня легче и яснее было применение этого миросозерцания к польским делам, столько волнующим и западную Европу и нас Русских. Но только я заикнулся об этом, как о. Иоанн прервал меня с живостью какого-то нетерпения или почти негодования:

– Нет, нет! Погодите! Надо нам сделать еще другие, более нужные, применения, именно применения к делу мысли и жизни нашей – русской, без надлежащего настроения которых, как без хороших глаз, мы не сумеем, как следует, воспользоваться никаким добрым воззрением. Ведь, мы, Русские, по образу мыслей о судьбах не только вообще мира, но и самого нашего отечества, еще словно странствуем вне нашей родной земли. Недавно пришлось мне читать одно за другим два известные английские сочинения: Историю цивилизации Англии, Бокля, и историю Англии, Маколея. Читаешь эти книги, и видишь на каждой почти строчке – такой склад мыслей у их авторов, что они, как англичане, владеют вполне английским духом, образом воззрения и характером своей общественной жизни; а потому в своих книгах поставляют на вид, и это они сами первые чувствуют, действительное и живое развитие Англии; – знакомство с историей и жизнью других стран, только углубляют их взор на свою родную страну. Напротив, читая наших русских авторов, пишущих о России, об ее обычаях, поверьях и прочее, или следящих и все развитие русской жизни, не надивишься тому, как это ухитряются люди, указывая и поставляя, кажется, все факты, основанные по своей достоверности на свидетельствах и документах, показывают Вам во все не действительную, не родную нашу матушку Россию. А дело простое: смотрят эти господа на Россию и русское совсем не русскими глазами, и под их взором старые русские обычаи и понятия получают какой-то оттенок дикий, полуязыческий, варварский; а это – обычаи и понятия достойные уважения, в существе дела разумные, только более или менее детские, требующие для раскрытия в истинном своем смысле одного, именно – зрелой отчетливости. Без разумения смысла внутренней народной жизни весь ход нашей народной истории оказывается вырабатывающим много, много разве только (далеко впрочем не внутреннее) сплочение разных составных частей в одно целое и происходящую от этого внешнюю государственную твердость и внешнее могущество, – почему и порядок подобного развития оказывается, тоже только с каких-либо наружных сторон, похожим на развитие чего-либо живого органического; а между тем эта православно-русская жизнь представляет, если бы взглянуть на нее прямыми православно-русскими глазами, постепенное возрастание и созревание православных воззрений и жизни для нового их пути, нужного всему миру, – миру христианскому для очищения его от разных вековых примесов неправомыслия, миру нехристианскому для привития и его к животворному и просветительному христианству. Извините меня: – накопившаяся на сердце горечь не то негодования, не то скорби о русских, смотрящих на Божий мир и на самую Россию не русскими глазами, увлекли и меня тоже в сторону от прямого хода наших мыслей. – Мне хотелось бы, видите, сказать Вам слова два о применении того воззрения, о котором мы с Вами рассуждали, к делу нашей русской жизни и мысли. Подумайте, что, следя и изучая мирские дела и события с неуклонным взором веры к Агнцу Божию – Богочеловеку, Которому не чуждо ничто человеческое, – добро, как от Него происходящее, а худо, как Им на Себя промыслительно вземлемое, Вы естественно будете настраиваться самым человеколюбивым или гуманным духом; и эта гуманность будет не бесплодная, а введет Вас в живую связь с людьми разных времен и народностей, как с Вашими истинными родными, и будет содействовать, чрез самое Ваше изучение судеб мира, к успокоению духа прешедших исторических деятелей и целых поколений – успокоению именно в Агнце Божием, вземлющем и их грехи со грехами всего мира. Вот истинно русское, православно-русское изучение истории! Одно уж предощущение такого образа и духа изучения истории восхищает Русских: известно, какой восторг возбуждался чтениями одного профессора (теперь уж покойного) в Московском Университете, чтениями из средневековой истории, проникнутыми гуманным духом или живым чувством братства с прежними людьми. Кроме того, в Вашем изучении событий и судеб мира, управляемом воззрением к вземлющему грехи мира Агнцу Божию, необходимо соединялась бы самая строгая точность фактов с духовной возвышенностью направления; потому что Вы в судьбах мира будете следить собственно то, какое зло мира действительное, а не мнимое, налегло тяжестью своей на Агнца Божия, и какое истинное, а не воображаемое, добро от Него же исходит и раскрывается в человечестве; – прибавлять или убавлять, ослаблять, или усиливать что-либо в этом отношении значило бы для Вас посягать на оболгание самой Господней истины и благодати этого все высочайшего сокровища для Ангелов и человеков. При этом, понятна будет для Вас и разумность в порядке судеб человеческих, просто соглашаемая со всеми видами человеческого неразумия в мире, служащая не оправданием для этих последних, но удостоверением для нас в том, что, действительно, вина наших греховных заблуждений и безумств взята Агнцем Божиим – Богом Словом во плоти для их уничтожения. Наконец, боссюэтовские идеи об истории, исключая их холодность и также излишнюю напряженность в них супранатурализма, сами собой сойдутся у Вас с современными научными требованиями и стремлениями следить развитие и прогресс человечества до бесконечности, исключая из этих идей ложь пантеизма и безразличия между добром и злом и мечту самоспасения и самосовершенства людей. Согласно идеям Боссюэта, жизнь человечества идет по плану и распоряжениям Вседержителя; но весь ее ход тем не менее, согласно современным научным идеям, состоит в постепенном развитии самого человечества, – только таком развитии, что все злое человеческое, как взятое и вынесенное Христом Агнцем Божиим, по мере своего раскрытия, пресекается или идет к своему низложению, к упразднению всей своей державы (Евр. 2), а все доброе человеческое только раскрывает в себе неистощимое богатство беспредельной Христовой благодати, пока зло человеческое не дойдет до последней степени своего раскрытия на земле, следовательно и до того, решительного предела, когда будет окончательно попрана смертоносная его держава, а добро раскроется в вечное торжество благодати, в бесконечную жизнь и славу²¹. Ну теперь требуйте, если угодно, других еще применений нашего воззрения на движения и судьбы мира, – сказал в заключение о. Иоанн.

Обдумав сказанное сейчас им, я остановился на новых вопросах, которые отодвинули снова нас от от «польского вопроса».

– Извините меня, батюшка, – сказал я. – Последние слова Ваши возбудили во мне новые затруднения, которые задержат нас несколько от дальнейших применений, – как ни желательно мне слышать их от Вас. Вы сказали о развитии самого человечества, а между тем сейчас же прибавляете, что добро в человечестве есть собственно раскрытие неистощимой Христовой благодати. Какое же это развитие самого человечества? Неужели остается за человечеством только одно худое и развитие этого худого. Вот первое недоразумение, часто меня смущающее, и теперь с тревожной силой поднявшееся по поводу Ваших слов о развитии человечества! Потом, Вы знаете, добрый батюшка, что вот Бокль, из опасений сверхъестественного вмешательства в строгой порядок развития человечества, отвергнул мысль о Божеском предопределении; он, ради того же строгого порядка в развитии человечества, не усомнился отвергнуть и самый наглядный факт – свободу человеческую Этот Бокль ведь один из представителей современной науки. Судите же теперь, согласится ли современная наука принять мысль о таком развитии человечества, которое идет по предначертанному Всевышним плану, или, что тоже, по предопределению, и сверх того еще, в отношении к добру, держится только на вышеестественной благодати. Извините меня, если я представляю признание такого человеческого развития, со стороны науки, делом совсем несбыточным, как мечта несбыточная. Это мое другое тяжелое недоумение. Вы сами впрочем, батюшка, виноваты, что применением воззрения веры к делу мысли и науки вызвали эти мои застарелые и тяжкие недоумения.

– Виноват я или нет, не буду говорить об этом, – начал весело говорить о. Иоанн, – только я Вам всегда благодарен за Ваши возражения или недоумения, как Вы выражаетесь. На полдороге к истине с Вами не остановишься. Возьмемся сначала за первое Ваше возражение. Вы говорите, что Ваше недоумение часто смущало Вас. Но зато и я скажу Вам, что и мне приходилось уж довольно, довольно думать о том же. Вы меня застали не врасплох, с Вашим возражением. Я не знаю, удовлетворитесь ли Вы моим решением Вашего возражения, а я признаюсь столько убежден в правде этого решения, что она, по-моему мнению наконец перетянет всякие противоположные убеждения и недоумения. Вы уж угадываете, конечно, что эту правду в решении Вашего возражения я полагаю в Самом Господе. Да, мой брат! Мы затрудняемся тем, что идеи о развитии самого человечества и о раскрытии в человечестве благодати кажутся идеями, не только различными, но и взаимно противоположными или одна другую исключающими. Но ведь Господь наш собственной личностью не чужд человечества, – Он Сам стал человеком; человечества Его оспорить или отнять у Него никто не может. Как же можно исключать раскрытие Его благодати из порядка развития человечества? Господь Своим человечеством, в Своей жизни на земле, вошел во все условия человечества, условия жизни физической, гражданской, семейной, церковной, – вошел в такую связь с внешней природой и миром, в какой неразрывно находится человек. И потому с какой стороны и в каком отношении Вы ни рассматривали бы жизнь и развитие человечества, Вам никак нельзя обойти полного благодати и истины Господа. Совсем иной вопрос: признаете ли, или не признаете Вы его полным благодати и истины, как засвидетельствовали о нем миру очевидцы такой Его славы, и каким Он доселе является в Своем неумирающем слове и в фактах, опытно дознаваемых и свидетельствуемых? Но никто не может исключать Его из человечества, имеющего свою жизнь и развитие; а Он в среде человечества и в его развитии не может быть ни лично, ни в Своих сообщниках инаковым, нежели каков Он есть исполнь благодати и истины. Итак, что касается Самого Господа, Он чрез Свое вочеловечение сделал невозможным, чтобы развитие человечества и вся жизнь общечеловеческая шли вне раскрытия его благодати. Судите сами, как в общечеловеческой жизни развитие, например, именно разума и мысли могли бы идти вне или помимо благодати Того, Кто человеческий разум и мысль усвоил в личную Свою собственность ради нас человеков. Сколько бы те или другие люди так или иначе ни отрекались от Него, всё же Он Сам не может отречься от Своего человеческого естества с его разумом и мыслью; а это уж есть благодать для всего человечества, «всегда немощное врачующая и оскудевающее восполняющая». – Что касается и нас грешных людей, мы и сами по себе, по самой природе нашей, не можем быть изъяты, со своей жизнью и развитием, из беспредельной области раскрытия Господней благодати. Ведь человеческая природа сама по себе, кроме ее болезней и порчей, такова, чтобы человеку быть Богоподобным и чтобы это Богоподобие было истинное, живое, сообщное Самому Духу Божию; а это уж дар и проявление благодати. Человек так и создан, чтобы быть ему по образу Божию, т.е. состоять в живой сообразности и сообщности с существенным Образом и Сиянием Отца небесного – Господом нашим. Человек поэтому так и начал свое бытие и жизнь, чтобы дышать и живиться Духом Божиим, почему и сообщены были ему жизнь и бытие чрез вдохновение Божие (Быт. 1:11(2:7)). Да и в болезненном расстройстве своем человеческая природа всё ещё не дошла до того, чтобы все черты Богоподобия закрылись в ней, чтобы веяние Духа Божия не проникало в ее глубины, чтобы все наши сообразования и сообщения с Господом были совсем порваны. Как же можно человечеству в своей жизни и развитии, убежать от благодати, осенение которой не совсем чуждо и неведающим благодати, не совсем оставило природу человеческую, предваряя совершенное ее обновление? Нечуждое всем грешным людям сочувствие добру и истине, чистым радостям и прямым пользам человеческим, – что это, если не живой отблеск благодатного Богоподобия в человечестве? Не касаемся уже людей облагодатствованных и верных благодати, которые, тоже ведь, живут не вне общечеловеческой жизни и развития, а напротив составляют, хотя большей частью скрытные от мира, самые внутренние и главные рычаги и опоры этой жизни и развития общечеловеческого. Так-то, разбирая дело и в отношении к самим людям, даже грешным и неведающим благодати, мы должны убедиться, что жизнь и развитие человечества никак не могут идти вне области раскрытия благодати. Разберет же когда-нибудь это мысль человеческая, наводимая на истину именно благодатью; и наша русская мысль, по своим условиям, могла бы особенно послужить в этом отношении делу истины, если бы, с зрелой разумностью, взялась, за православное правомысленное довершение мысленного дела западных наших собратий, а не останавливалась бы с детским упрямством только на том, что ими сделано и делается.

Я просил о. Иоанна сказать свои мысли и на другое мое недоумение относительно современного направления мысли и науки, совсем противоположного ожиданиям доброго батюшки, как именно видно в Бокле, направляющем и русскую мысль (чрез русский перевод его книги).

– Бокль, мне думается, – отвечал мне о. Иоанн, – и вызывает нашу русскую мысль к самодеятельности в направлении, родном для нас, а слишком уже далеком для запада. Истинное ли Божеское предопределение, о котором знает только православное Христианство, отвергается Боклем? Действительная ли человеческая свобода им отрицается? Нет и нет! Бокль, следя развитие человечества, идущее по известным законам и условиям, отрицает такое представление о предопределении, по которому судьбы человеческие зависят не от условий и законов, которым подлежит само человечество, но от вышеестественного вмешательства небесных предначертаний, которых подневольным рабом и жертвой служит человечество в своих судьбах. Но такое представление о предопределении односторонне и взято Боклем у неправославного западного христианства и Богословия. По истинному же или православному воззрению, Отец небесный Своим личным Словом и в Своем личном Духе, действительно, все относительно мира предусмотрел и предопределил от вечности, так что сотворил мир уже сообразно этому предусмотрению и предопределению. Но по этому предопределению и предусмотрению, не мир и его развитие являются жертвой Всевластного и всепоглощающего Вышнего произволения, волей или неволей служа непременному исполнению этого произволения, а Сам Господь от вечности назначал Себя и при создании мира, внутренно Сам в Себе, как бы уже и отдавал Себя в жертву за мир, и на этом именно самопожертвовании Своем, как Агнца заколенного от сложения мира, обосновал все судьбы мира, все развитие человечества. И на таком основании, как благая мысль и воля Отца небесного о мира и человечестве, совершается с неопреодолимой и невозмутимой ничем силой и точностью, так, нераздельно с тем и по тому же самому, и человечество идет к своему назначению, непринужденно развиваясь стройным и строго последовательным порядком по известным законам и условиям. Бокль, следя такой порядок развития человечества, своими отрицаниями не касается (а только не знает) воли и мысли об этом порядке Самого Отца небесного, пожертвовавшего для этого Сыном Своим Единородным, – не касается враждебно (а только не знает) благодати, раскрывающейся именно в строго последовательном порядке развития человечества и действующей духом самопожертвования за человечество Агнца Божия, а не подавления или насильственного увлечения человечества своим вмешательством. Разобрать это дело так, чтобы отрицание Боклем предопределения, это дело разобрать может только православная мысль; а по разборе этого дела, окажется, что Бокль или, представляемое в его лице, современное направление науки не только не дает основания для мысли о несбыточности и невозможности для науки войти в воззрения веры, но в некоторых отношениях и служит уже этим воззрениям чрез изгнание из них разных односторонностей. К тому же заключению приведет нас и разбор того, что касается отрицания Боклем свободы человеческой. Под именем свободы человеческой этот ученый мыслитель отрицает в человеке – что? – ни более ни менее, как такой беспутный и беспорядочный произвол, который не водится никакими поводами и побуждениями, кроме брожения своего беспричинного своеволия; – такого произвола, кажется, не найдешь и у сумасшедших. Ведь Бокль стоит собственно за то, чтобы строгий порядок развития человечества не нарушился и даже совсем не исключился тем, что вот люди вздумают поступить так или иначе и пойдут туда или сюда, куда и как вздумается им по бродячему их самоволию, «действующему независимо от поводов» и условий. Это-то бродячее неестественное самоволие он и отрицает под именем свободной воли человеческой, не касаясь нимало самой действительной свободы, состоящей в самоопределении и самоуправлении человека, и в этом смысле действующей не иначе, как по поводам и побуждениям, которые условливаются внутренним состоянием и внешней средой человека²². Такая свободная воля не исключает и не ослабляет нисколько того строгого порядка в развитии человечества, что последнее постоянно пожинает и собирает посеянное им же ранее, так же как неминуемо пожнет и последнюю решительную и вечную, свою судьбу, которую оно сеет во весь род времен своего земного развития. А между тем по надлежащему взвешенная и обсуженная мысль Бокля, что не из самоволия человеческого (бродячего с полной самоуверенностью и самодовольством своей независимости от чего бы то ни было) развиваются дела и судьбы человека, послужит в свою меру к раскрытию тех глубоких духовно-нравственных истин, которые выражает Апостол Павел в следующих словах; «это уж делаю не я, а живущий во мне грех» и в следующих: «более всех их я потрудился, но не я, а благодать Божия, которая со мной»²³. Но только православная мысль может подобным образом увенчать труд мысли западной. И потому я, вникая в труды и результаты мысли западной, представляемой исследованиями Бокля, скорее прихожу к надежде о близости всестороннего живого воззрения веры на все в мире, чем к безнадежию в неисполнимости этого, как будто мечты несбыточной. Нет, брат мой! Коли Господь стал человеком, то дело человечества не может уж пропасть, особенно по отношению к такой благородной стороне жизни человечества, какова мысль человеческая со своей наукой.

– Слушая Вас, батюшка, – сказал я, когда о. Иоанн кончил, – так и видишь, что, как говорит Святый Иоанн Богослов; «тьма проходит и свет истинный уже светит» (1Ин. 2:8). Вот если бы Вы, теперь, своим воззрением на движения мира осветили для меня совершающееся ныне и так близко касающееся нашего отечества движение мира по «польскому вопросу», осветили бы также, как выяснили для меня самое Ваше воззрение на мир и его волнения!.. Надо наконец Вам поговорить со мной прямо о том, из-за чего и началась настоящая наша беседа, что меня и побудило быть у Вас в настоящий раз.

«Польский вопрос»! Движение по «польскому вопросу»! – Так начал снова свою речь о. Иоанн с грустной задумчивостью. – Пойдем же, добрый мой, своим духом и мыслью к Агнцу Божию, вземлющему грехи мира и от полноты Своей благодати источающему все доброе для мира. Это следует и нужно не только вообще по началам и требованиям того воззрения, которое мы развивали с Вами, но и особенно потому, что «вопрос польский» непосредственно касается нас, Русских. Ведь именно против России поднята мятежническая борьба со стороны Поляков; ведь против нашего Государя и его правительства восстала дипломатическая борьба западных держав в пользу Поляков. Мы Русские, поэтому, естественно отовсюду подняли голоса с выражением готовности стать за своего Царя и целость его державы, хоть бы против всего мира, а не только против мятежников Поляков; это значит для нас стать за самих себя, за свою правду, честь и безопасность, против мятежнических притязаний и недоброжелательных сторонних вмешательств. Все это так! Но по этому самому нам, православным Русским, и надо всячески озаботиться тем, чтобы нам самую свою правду, честь и безопасность полагать и иметь непременно и прямо в Самом Христе – Агнце Божием, и таким образом, чтобы нам неотступно быть с Ним. Если мы будем держаться собственно Его стороны против всего, враждебного Ему, то и Он будет на нашей стороне против всяких козней и злобы наших врагов; и наверное «Агнец победит их; ибо он есть Господь и над господами и Царь над царями», – как сказано в слове Божием (Откр. 17:14). Итак, повторяю Вам, не только по самому существу нашего воззрения, но по любви и верности к нашему Царю и отечеству – пойдем мыслью и духом своим к Агнцу Божию, Который еще отстаивает пред Своим Отцем и виноватых, как бы Сам всеправедный (такова сила Его крестной смерти) был виноват их виновностью, и потому изливает еще на нас, грешных людей, благодать всякого добра, чтобы нам достигнуть и твердо держаться Его, другими словами – чтобы нам выдержать чистое воззрение веры к Нему и, по делу с Поляками, удержаться прочно на Его стороне, мы должны иметь в виду собственно то, что именно Ему враждебно в мятущемся духе польского народа и что нам враждебно уже только по враждебности своей Ему... Само собой разумеется, что это каждый из нас делает по-своему, – дипломат, с тонкой и внутренно добросовестной проницательностью, распутывая запутанности политики, – солдат, действуя оружием с христолюбивой готовностью положить душу свою за православного своего Царя и отечество, – служитель мысли и слова, разъясняя себе и другим всю существенную силу и обстоятельства дела польского и так далее. Эту оговорку я делаю для того, чтобы мне, как духовному, и выяснять главным образом дух «польского вопроса», содействуя, чрез это и чрез молитву, верному пред Господом направлению всего у нас дела по этому вопросу.

–  Благодарю Вас за эту необходимо нужную оговорку, – сказал я.

–  Враждебно Господу нашему, – Агнцу Божию, – продолжал о. Иоанн развивать свои мысли, – собственно духовное зло, то, что несоответственно и противно Его воле и духу. Потому-то у верных Господу уже несть брань к плоти и крови; они принимают за истинных своих врагов собственно не тех или других людей недоброжелательных или неприязненных, взятых самих по себе. У верных Господу брань именно против движущих этих людей начал и идей лжи и зла, – таких начал и идей, которые одушевляются гнездящимися в них живыми и личными началами, властями и миродержителями тьмы (Еф. 6:12). Вот эти-то начала и идеи лжи и зла, которые приготовляли, возбуждали и наконец решительно воодушевили Поляков к мятежу, надо нам обнажать и низлагать, разгонять и упразднять проницательностью политики, оружием войска, патриотическими порывами и жертвами народа, мыслью и словом, одушевляясь во всем этом духом благодати и истины Христа – Агнца Божия, с неотступным воззрением веры к нему во всех движениях «польского вопроса».

–  Легко это сказать, батюшка!! – как будто само собой вырвалось у меня такое замечание. – Но как это сделать нам Русским?

–  Как сделать? – отвечал о. Иоанн. – Это можно нам сделать не иначе, как именно, на основании, по первообразу и силой или благодатью того, как Сам Христос Агнец Божий и Господь наш обнажил, низложил и в существе и основании дела, упразднил всю мятежную державу лжи и зла со всеми ее лживыми идеями и принципами, в которых гнездятся и раскрывают свою злобу и ложь живые и личные начала и власти этой тьмы. А Господь как это сделал? Как Он мог сделать это чрезвычайное, по-видимому, невозможное, дело, когда мы люди были по своей греховности столько виноваты пред Богом и безжизненны для добра, что предписания добра и долга, начертанные и во внешнем Божием законе и в совести нашей, только обличали и осуждали именем Самого Бога нашу несостоятельность пред добром и долгом, а начала и власти злобы, скрытно для нас, удобно и свободно могли двигать открытые им внутренние пружины наших мыслей и расположений (насколько, разумеется, мы сами это допускали и хотели). Вот как Господь совершил Свое дело: приняв и понесши на Себе нашу виновность и мертвость греховную в распятии Своем на кресте, чрез это самое Он, с одной стороны, как бы уже пригвоздил к Своему кресту осудительные для нас предписания долга и добра, так что уже нет места или права для строгих взысков их с нас, а с другой, вывел наружу, обессилил и посрамил действительных виновников злобы и лжи – самые начала и силы зла, так что они уже не могут скрываться за нашей виновностью, ни свободно действовать на нас, несмотря на нашу греховность (Кол. 2:13–15). На этом самом основании и по этому именно первообразу, благодатью этого самого дела Христова, будем и мы обнажать и рассевать лживые идеи и начала, поднявшие и поддерживающие польское беспорядочное движение. Будем усмирять и упорядочивать беспокойных Поляков политикой ли или оружием, строгостью или прощением, административными ли мерами или только братским соучастием, патриотическими ли делами и жертвами, словом ли и мыслью (всё это – как кому даст Бог по его положению и расположению), – только непременно в том настроении Христовом, у одних сознательном, а у других хоть бы только инстинктивном, чтобы с Христовым человеколюбием, хоть сколько-нибудь, разделить с ними эту страшную ношу пред Богом и совестью гражданской и личной. В смысле именно этого настроения надо понимать слово нашего Государя, высказанное дипломатией западным державам, что он «лучший друг Польши». Итак вслед за своим Царем, пусть вся Россия держится человеколюбия Агнца Божия. Сердце сердцу (говорит глубокая русская пословица) весть подает. Пусть бы мы, Русские, по опытному дознанию, как мятежники во вред себе и России и прочему миру только злоупотребляют нашей снисходительностью и благостной терпеливостью, взяли их в крепкую руку грозной строгости, но только в том именно настроении Христова человеколюбия, о котором я сейчас сказал: услышат это сердца преступных, и рано или поздно узнают они в нас истинных своих братьев. Только бы мы не устали и не обленились, с разумной твердостью и предусмотрительностью, выносить их бремя, как свое собственное. Пред духом такой Христовой любви не закроется ни под какими личинами, от самообольщаемых мятежников ложь того патриотизма, который проливает свою и родственную кровь ради явно несбыточных мечтаний и с пренебрежением явных же настоящих общественных польз и прав и еще больших видов в будущем, какие открыты для Поляков в единстве государственном с Россией. Обнажится пред ними фальшь того или недальновидного или фарисейского участия запада в их судьбе, которое не оправдывается делами западных держав в подобных собственных их обстоятельствах и отношениях к входящим в их состав или в столкновение с ними чуждым народностям, а только возбуждает и поддерживает польское самообольщение, убийственное для духа и общественного благоустройства Поляков... Но мало ли чего можем достигать мы, православные Русские, если по отношению к Полякам и западной Европе, по польскому вопросу, будем держаться пути и духа Агнца Божия, вземлющего грехи мира и ведущего в Самом Себе всех к Своему Отцу, Отцу светов и всякие утехи? Мы можем по этому же польскому вопросу подвинуть себя и других, – хоть сколько-нибудь поближе прежнего, – к тому, о чем молится Церковь православная, – к миру всего мира, истинному и полному благостоянию Святых Божиих Церквей и соединению всех... Вы, я думаю, согласитесь со мной, что уже шагом к этому служит каждое такое соглашение между державами разных исповеданий, к которому идем в сообразовании и общении с Господом нашим, приводящим разделенных в мир и единение именно тем, что Он есть Агнец Божий, вземляй грехи равно обеих разделенных сторон?

– Вполне согласен со всем, что Вы сказали, – ответил я. – Только знаете ли что, батюшка, – за чем Вы взяли эти дидактические тон и форму в развитии и выражении Вашего воззрения на дело польское? Лучше бы для ясности и для беспристрастного обсуждения этого дела говорить о самом только деле, без всяких дидактических приложений.

– Дело по «польскому вопросу», – отвечал со своей стороны о. Иоанн, – не есть уже совершившийся и законченный факт²⁴; оно еще только идет к своему исходу, находясь в возможности принимать такое или другое направление, которого и предвитеть никто из людей не в состоянии. Притом, дело это касается непосредственно нас самих; мы Русские составляем одну из самых заинтересованных в нем сторон и принадлежим к самым деятелям этого вопроса. Поэтому дело по польскому вопросу, еще не определясь вполне, или не достигши своей полноты, должно еще озабочивать нас своим будущим исходом и, сверх того, особенно нас Русских оно обязывает всячески стараться о направлении его к доброму и удовлетворительному во всех отношениях исходу. С этой точки зрения нам и надо смотреть на дело польское; так мы и смотрели на него, – дидактизм у нас не произвольный, а вытекает из самого существа и положения рассматриваемого дела. Мы еще, по «польскому вопросу», сами на суде у Вседержителя. Тот, Кто управляет миром, не деспотически жертвуя им Своему произволению, а в духе Божественного самопожертвования за него Агнца Божия, и Кто поэтому развивает судьбы мира из свойств и условий самого мира, из собственной приемлемости мира к добру или злу, еще смотрит и судит, что мир примет или отвергнет из полноты Его благодати и истины по «польскому вопросу». Поэтому нам, с нашим воззрением на дело по этому вопросу, предлежит так войти в совершаемое при Ангельских славословиях и действиях богослужение Всевышнего Саможертвенного Архиерея, чтобы нам, со своей стороны, сколько можно более и лучше послужить, в этом «польском вопросе», спасительному для мира раскрытию славы Господней, наполняющей землю. Мы с Вами и вводили себя в этот самый дух и настроение.

Тем на первый раз и кончился наш разговор, по поводу «польского вопроса».