Источник

История арианских споров после Никейского собора. Период второй (361–381 гг.)

Во второй период истории арианских споров Восток представлял следующие направления в отношении к триадологическому вопросу.

1) Арианство разделилось на две фракции: а) аномиев, или евномиан, и б) омиев, или евдоксиан. К арианам же нужно причислить по их арианскому решению вопроса о Св. Духе и в) духоборов, или македониан.

2) Представителями православия были, с одной стороны, наследники оригеновских преданий в области богословской науки, от όμοιούσιος перешедшие к ομοούσιος – в западной науке их называют «младшими никейцами, или новоникейцами» (Jungnicaner, Neunicaner). 3) С другой стороны, продолжали существовать и представители первоначального омоусианства – «староникейцы» (Altnicaner).

1..Ариане и духоборы, а) Учение строгих ариан, аномиев, в сущности не отличается по содержанию от учения Ария: уже Арий учил о неподобии Сына Отцу по всему (ανόμοιος κατά πάντα). Различие же заключается главным образом в формальной стороне и особенно в большей последовательности, с которой они проводили свою доктрину. Для ее обоснования и раскрытия они воспользовались Аристотелевой философией, а библейские аргументы отступают у них еще более, чем у Ария, на задний план в сравнении с логическо-философскими, так что богословие их превращается в своего рода философию, или, точнее, как выражался Евномий, в «технологию». Вся система их строится на противоположении «нерожденного» и «рожденного» как взаимно исключающих друг друга понятий. В нерожденности (άγεννησία) полагается сама сущность или природа (ουσία, φύσις ­ ύπόστασις) Божества, так что признание Сына единосущным Отцу равнялось бы, с их точки зрения, признанию двух нерожденных. Понятие нерожденности настолько точно выражает природу Бога, что, зная это определение, не должно говорить о Его непостижимости. Аэтий заявляет, что он знает Бога так ясно, как не знает даже самого себя; Евномий порицал Ария за то, что тот признавал Бога непознаваемым даже и для Сына, а не только для людей. В отличие от Ария, аномии отвергали также нравственное совершенствование (προκοπή) и, следовательно, изменяемость Сына.

Особенно характерной чертой аномиев является твердость, с какой они держались своих убеждений, и их нерасположение к каким-либо компромиссам. Сам Арий казался им недостаточно православным за свой неопределенный Символ, которым он купил возвращение из ссылки. Аэтий отказывался принять рукоположение от Секунда Птолемаидского за его общение с омоусианами. Евномий принял посвящение от Евдоксия, лишь убедившись в его «правоверии». Своих последователей он перекрещивал, даже когда они переходили к нему от ариан других толков. В способе крещения через одно погружение («в смерть Господню») он выражал при этом с отрицательной стороны сущность своего учения о неединосущии и неравенстве лиц Св. Троицы. Понятно, что при таком нетерпимом, чисто прямо агрессивном характере своих вождей, аномии скоро должны были выделиться в резко обособленную секту. Историческое значение аномиев в том, что своим выступлением они содействовали распадению противоникейского союза ариан с омиусианами, раскрыв в глазах последних истинную суть арианства. С другой стороны, так как именно аномии пытались научно разработать арианскую доктрину, то с ними и приходилось защитникам православия считаться на научной почве; в полемике против них и против македониан получило окончательную определенность положительное православное учение о Троице.

б) Аномии были строгими арианами, последовательными в проведении арианского учения. Но эта последовательность обрекала их на обособленное существование. Удержать за собой прежнее положение в Церкви и государстве ариане могли, более или менее и теперь, лишь скрывая свои крайние воззрения. Омии, или евдоксиане, и являются настоящими продолжателями прежней политики арианства, и за ними именно по преимуществу удерживается теперь и само имя ариан. Они держатся арианских взглядов, но на первом плане стоит у них не догма, а политика, и под знаменем их неопределенной формулы могли объединяться с ними и несогласные по догматическим убеждениям, но сходные по характеру и готовности к компромиссам лица вроде Акакия Кесарийского. Вождями этой партии выступают в рассматриваемое время в Константинополе епископы Евдоксий (360–370) и Димофил (370–380).

в) «Духоборами» (πνευματομάχοι) были, собственно, все ариане. По обычаю, это название усвояется специально той партии омиусиан, которая сделала арианское учение о Св. Духе своей отличительной особенностью, принимая в то же время православную веру в Сына Божьего. Название «македониан» имело первоначально лишь местное ограниченное значение и прилагалось к фракийским и малоазийским духоборам; но потом оно стало означать всю вообще секту.

Учение о третьей ипостаси Св. Троицы, Св. Духе, было раскрываемо в Церкви в тесной связи с учением о второй Ипостаси, Сыне, и по аналогии с ним. Основания для веры в божественное достоинство Св. Духа и для учения о личном образе бытия Его находились в Св. Писании уже в одном поставлении Его наряду с Отцом и Сыном (Мф. 28,19). Но для научного сознания уяснение вопроса о божественной ипостаси Духа представляло, можно сказать, еще большие затруднения, нежели уяснение вопроса о Сыне. Для апостолов, например, понятие Логоса и Духа почти отождествлялось иногда в понятии Мудрости (Σοφία), хотя это определение прилагается обычно к Логосу. Неопределенность и неясность их воззрений зависит, между прочим, и от того, что слово Дух, πνεύμα, будучи именем третьей Ипостаси, означает в то же время и духовную природу Божества, прилагается также и к сотворенным существам. Монархианство, отвергнув личное бытие Сына, не могло признать личного бытия и Св. Духа. В противоположность монархианам, Тертуллиан, выразив для Запада в точной формуле догму о Троице (tres personae, una substantia), вместе с Божеством единосущного (unius substantiae) Отцу и Сыну Духа утверждал и Его ипостасное отличие от Них. На Востоке то же учение более или менее ясно излагается у Иринея. Важное значение для последующего времени в данном случае, как и в вопросе о втором Лице Св. Троицы, имело учение Оригена. В его системе положение Св. Духа как особой ипостаси между Богом Отцом и конечным миром определяется по аналогии с положением Логоса. Как происшедший, Он противополагается безначальному Отцу и сближается с тварью, подобно Логосу; Он стоит при этом ниже Сына, так как только Сын происходит прямо от Отца, а Он лишь через посредство Сына. Но с другой стороны, Он отличается и от всех стоящих ниже Его тварей и относится вместе с Сыном к поклоняемой и изначальной Троице (προσκυνητή και αρχική Τριάς) (ср.: Orig. Selecta in Ps. [dub.]), согласно учению Писания и Предания, на основе которых Ориген хочет построить свою систему. Его происхождение, как и рождение Сына, есть вечный акт. Сфера деятельности Духа, по теории Оригена, соответственно его функции – освящению, уже, нежели область действий Отца и Сына: Отец объемлет все сущее (τά όντα), Сын действует лишь в разумных существах (φθάνων έπι μόνα τά λογικά), деятельность же Духа простирается лишь на святых (έπί μόνους τους αγίους διικνούμενον) (Orig. De princ. Fr. 9). Но зато этой деятельности свойственна особая, так сказать, интенсивность и возвышенность с качественной стороны, и святость, как отличительная черта ипостаси Св. Духа, принадлежит ему в абсолютной степени и по самой Его природе (De princ. I, 3, 8: natura Spiritus Sancti substantialiter sancta est).

Если, отправляясь от двухстороннего учения Оригена о Сыне, можно было идти в двух направлениях – или окончательно отнести Его к тварям, резко отделив от Божества, или, наоборот, так же резко отделить Его от тварей и признать Его единосущие с Богом Отцом, – то возможность для тех же самых выводов открывалась и по отношению к Св. Духу. Для ариан при их учении о Сыне, Дух Св. должен был оказаться не более лишь как тварью твари (Epiph. Anaceph. 69: κτίσμα κτίσματος), первым и совершеннейшим делом Сына. Таков был взгляд самого Ария; со всей ясностью он был выражен Евномием. По Афанасию, напротив, Дух также единосущен с Богом Отцом, как и Сын; признавать Его тварью – значит вводить в Троицу нечто ино-сущное (έτεροούσιον), но это было бы уничтожением Троицы; была бы Двоица (Δυάς), если бы только один Сын был единосущен Отцу. Вся Троица есть единый Бог (Όλη γαρ εις Θεός έστι). Признание божественного достоинства Духа необходимо и с сотериологической точки зрения: именно Дух Св. является обожествляющей человека силой, но для этого он должен обладать божественной природой (ει δέ θεοποιεί, ούκ άμφίβολον, ότι ή τούτου φύσις Θεού έστι, Ath. Ad Serap. I).

Но для ариан вопрос о Св. Духе имел второстепенную важность; на первом плане для них стоял вопрос о Сыне. Афанасий Великий к изложению учения о Св. Духе в своих письмах (356–361) к Серапиону Тмуидскому вызван был выступлением «лиц особого рода», о которых сообщал ему Серапион: Сына исповедовавших Богом и лишь Духа тварью. У Афанасия они называются, между прочим, «тропиками» (τροπικοί), так как они изобрели особый способ толкования нужных им мест Писания (έτόλμησαν, ώς αυτοί φασι, τρόπους πάλιν έαυτοΐς έφευρεΐν, Ath. Ad Serap. I). Подобных лиц оказалось потом немало в разных местах Востока, и они вышли из среды омиусиан-оригенистов. Для оригенистов было особенно трудно выдержать непоследовательную точку зрения Оригена именно в вопросе о Духе. Но пока вопрос не ставился открыто, его можно было так или иначе обходить. Евсевий Кесарийский, может быть, и в данном случае был лишь не более как верным оригенистом (Eus. De eccl. theol. Ill, 6, 3: πνεύμα ουτε Θεός ουYιόςεν δέ τι τών δια του Yιού γενομένων τυγχάνει). Св. Кирилл Иерусалимский (348 г.), не желая ни «разделять Троицу, подобно некоторым, ни сливать, как Савеллий», и проповедуя «единого Бога со Св. Духом, через единого Сына» (Cat. XVI, 4), подробно изображает, на основании Писания, действия Духа, но не хочет говорить о том, чего нет в Писании, т. е. о природе или ипостаси Духа (Cat. XVI, 8, 5, 24: φύσιν δέ ή ύπόστασιν μή πολυπραγμονεΐ, ει γάρ ήν γεγγραμμένον, έλέγομεν, ό ού γέγραπται, μή τολμήσωμεν. Αύτάρκως ήμΐν είδέναι προς σωτηρίαν, ότι εστι Πατήρ και Yιός και άγιον Πνεύμα. Ср., однако, о Божестве Духа: VI, 6; VIII, 5). Но когда омиусиане отделились от ариан и им предстояло объединиться теперь с никейцами, для которых и божество Духа было столь же несомненно, как божество Сына, вопрос о Духе получил резкую постановку. Многие из омиусиан, в том числе, по-видимому, первые вожди противоарианского движения, Василий Анкирский и Георгий Лаодикийский, преткнулись об этот вопрос и исключили себя из церковного общения «хулой на Св. Духа».

Сочинений духоборов, по крайней мере надписанных именами главных представителей ереси, по-видимому, не сохранилось. Об основаниях их несогласия с православным учением и их собственных мнениях мы знаем из полемики против них православных писателей. Особое значение они придавали тому обстоятельству, что Св. Писание нигде не называет прямо Св. Духа Богом и не говорит о поклонении Ему (Θεός ξένος και άγραφος). Прямые указания на сотворенность Духа они видели в Ин. 1,3: «Вся Тем быша, и без Него ничто же бысть» и Амос. 4,13: «Се Он утверждали гром и созидаяй ветр (κτίζων πνεύμα) и возвещаяй в человеце (εις ανθρώπους), Христа своего». Дух Св. есть именно один из служебных духов, ангелов, почему и говорится в 1 Тим. 5,21: «Свидетельствую пред Богом и Господом Иисусом Христом и избранными ангелами». Аргументация, так сказать, рационального характера против православного учения основывалась на отождествлении понятий рождения и исхождения. Подобно тому как ариане не хотели отличать рождения от творения и признавали один способ происхождения от Бога – творение (γέννησις κτίσις, вообще же и раньше, например у Оригена, не делалось строгого различия между γέννητος и γενητός), так, духоборы теперь, признавая предвечное рождение Сына, не допускали возможности иного способа вечных отношений в Божестве, кроме рождения. Если Дух не есть тварь, то, по их заключению, Он может быть только Сыном Отца же, и тогда он будет братом Логоса, и последний не будет уже единородным, – или Сыном Сына, и тогда он будет внуком Отца. Православные полемисты противопоставляли этим рассуждениям указание на исхождение (έκπόρευσις) как отличительное свойство ипостаси Духа.

К настоящим арианам, аномиям и омианам, эти «полуариане» относились отрицательно, как к хулителям Сына. В практической жизни они были поборниками строгой нравственности, представителями аскетического направления и этой чертой отличались от аномиев, полагавших все спасение лишь в своих абстрактных диалектических построениях о нерожденном и рожденном, и от придворной партии омиев с их гибкой нравственностью и готовностью к компромиссам в догматике, и сближались с защитниками православия – каппадокийцами. Тем более прискорбным было разногласие их с Церковью в учении о Св. Духе. В этом пункте оказывались они бесповоротно убежденными в истине арианской доктрины.

Македонии, епископ Константинопольский (341–360), как видно из сказанного, не был основателем духоборства, а лишь одним из наиболее выдающихся представителей его в первое время его существования, как особой партии. Он был прежде диаконом в клире Александра Константинопольского, и последний указывал на него и на Павла, как на способных заменить его по смерти (t 337 г.) на Константинопольской кафедре. Предпочтение было оказано более юному по летам Павлу, который, однако, скоро должен был уступить место Евсевию Никомидийскому. По смерти Евсевия (f 341 г.) Македонии не без препятствий утвердился наконец при помощи ариан на кафедре, хотя должен был потом на время удалиться, когда за Павла вступились западные (346–350), и стал во главе единомышленных ему монахов и епископов. К омиусианам и между прочим к новатианам, принимавшим Никейскую веру, он относился, по изображению Сократа (Socr. Η. Ε. II, 38), с нетерпимостью, доходившей до фанатизма. Но с арианами-омиями он потом тоже разошелся (с 356 г.) и в 360 г. был низложен ими вместе с другими омиусианами-епископами на Константинопольскими соборе. Вероятно, он жил после этого недолго.

Из его сподвижников, разделявших его настроение и мысли, особенно выдаются епископы ближайших к Константинополю провинций – Вифинии и Геллеспонта – Марафоний Никомидийский и Елевсий Кизикский.

Оба они были сначала на военной службе, получили рукоположение от Македония и вместе с ним низложены в 360 г. Марафоний сделался монахом под влиянием Евстафия Севастийского и до своего епископства был диаконом у Македония. Обладая значительными материальными средствами, он употреблял их на дела благотворительности и устройство монастырей (монашеская община в Константинополе). Своей деятельностью и своим имуществом он оказал настолько важную поддержку партии македониан, что их иногда называют по его имени «марафонианами» (Socr. Η. Ε. II, 45; Soz. Η. Ε. IV, 27, 5). Но в дальнейшей истории ереси его имя не встречается, может быть, потому что он рано умер, подобно Македонию.

Вождем партии в последующее время является Елевсий. Отличаясь высоким характером и строгой жизнью, он, по свидетельству Илария, был с самого начала и по вере из всех омиусиан наиболее близким к православию. Возвращенный к своей пастве при Юлиане и снова потом подвергнувшийся изгнанию, он председательствовал над омиусианами на соборе в Лампсаке (364 г.) и выступал в качестве главы македониан в 381 и 383 гг.

Одним из самых видных представителей духоборства был еще знаменитый Евстафий Севастийский (356–360 гг. до 380 г.) в так называемой Первой Армении (Bas. Ер. 263, 3: πρωτοστάτης έστι της τών πνευματομάχων αίρέσεως). Со строгим, даже эксцентрическим аскетизмом он соединял, по-видимому, сначала довольно безразличное отношение к догме и догматическую неустойчивость, но в конце концов (в 70-х гг.) решительно встал на сторону духоборчества. Сын Севастийского епископа Евлалия (род. ок. 300 г.), он воспитался в арианской сфере и в Александрии был учеником самого Ария, вступал потом в общение с Евсевием Никомидийским, когда тот был в Константинополе; но когда приходилось ему обращаться к православным, он отрекался от своего сочувствия арианам. Отец его отлучил от общения за то, что он, будучи пресвитером, носил одежду аскета. Неокесарийский собор подверг его осуждению (неизвестно, в какой форме), вероятно, тоже по поводу его аскетических увлечений, а собор Гангрский (ок. 340 или 343 г.) сделал ряд постановлений против крайностей его учеников. Это, однако, не препятствовало ему продолжать свою проповедь аскетизма и пользоваться высоким уважением. Около 356 г. он занял Севастийскую кафедру, но в 358 г. был низложен собором омиев в Мелитоне (в соседней Второй Армении), нужно думать, не за догматические убеждения, а опять ввиду особенностей в образе жизни. Сам он не признавал действительности этого суда, на который сослались омии при вторичном осуждении его в Константинополе в 360 г. Став в ряды омиусиан, Евстафий о Духе Св. выражался сначала уклончиво, заявляя, что он не называет Его Богом, но не осмеливается назвать и тварью (Socr. Η. Ε. II, 45). Он принял было даже вместе с некоторыми другими македонианами Никейский символ. Этим объясняется, почему Василий Великий, стоявший в близких отношениях к нему с 357 г. и видевший в нем воплощение аскетического идеала, мог сохранять общение с ним вплоть до 373 г. С этого времени, после разрыва с Василием, Евстафий прямо уже агитировал в пользу духоборства. Когда он умер – неизвестно; в 380 г. на Севастийской кафедре находится уже брат Василия Великого – Петр.

Сократ имел под руками при написании своей «Истории» труд македонского епископа Савина Ираклийского, представлявший сборник соборных документов из времен арианских споров (Socr. Η. Ε. I, 8; III, 10: συναγωγή των συνοδικών) с тенденциозными пояснениями самого составителя. Возможно, что Савин играл в свое время роль вождя в кругу единомышленников (II, 15: Σαβίνος ό της Μακεδονίων προεστώς αίρέσεως). Но когда он жил – неизвестно; вероятно, его деятельность относится уже ко времени после Второго Вселенского собора.

2. Будущность могла принадлежать на Востоке тому направлению в богословии, которое, всецело принимая Никейскую веру, удовлетворило бы в то же время законным требованиям, заявленным относительно триадологии оригенистической наукой. Восточные «оригенисты», несмотря на свой союз с арианами, несмотря на свои собственные, не совсем иногда точные – субординационистические – воззрения в вопросе об отношениях Лиц Св. Троицы и на присутствие в своей среде неправильно мысливших о Св. Духе, в целом вовсе не были неправославными. Они стояли лишь на особой точке зрения, хотели отстаивать различие божественных Лиц, тогда как сторонники Никейской формулы выступали защитниками единого существа в Божестве. Примирение оригенистической науки с Никейской верой и явилось для богословов IV в. задачей, которая рано или поздно должна быть выполнена в отношении к триадологии. В области практической жизни такой задачей церковно-политического характера для второго периода истории арианских споров было, с одной стороны, объединение самих восточных, с другой стороны – установление формального общения между восточными и первоначальными омиусианами. Представители этого «новоникейского» направления, содействовавшие так или иначе решению указанных задач, были в Антиохии, в Малой Азии и Александрии.

А) В Антиохии «новоникейцы» впервые обособились от ариан со всей определенностью. Поводом к этому послужило возведение на Антиохийскую кафедру арианами и затем низложение ими Мелетия. Уроженец Мелитины, Мелетий был поставлен сначала омиями на Мелитинском соборе 358 г. епископом в Севастию вместо Евстафия, но не был, по-видимому, принят там и удалился в Веррию. В 360 г., благодаря стараниям Акакия Кесарийского, он был избран с согласия императора в Антиохию на место Евдоксия. Но когда ему предложено было истолковать в проповеди, в присутствии самого императора, известный текст Притч. 8, 22: «Господь созда мя», вслед за тем, как были произнесены речи на эту тему Георгием Лаодикийским и Акакием, он возбудил неудовольствие ариан выраженными в его речи убеждениями и немедленно был заменен александрийцем Евзоием, а сам удален на свою родину. Речь его, записанная тахиграфами, сохранена Епифанием (Epiph. Рапаг. 73, 29–33). Сказав о необходимости хранить мир, не поступаясь, однако, истиной, хотя бы говорить приходилось и перед царями (Пс. 118, 46), он представил далее то толкование слова «έκτισε», какое обычно было тогда среди омиусиан: έκτισε служит лишь пояснением термина έγέννησε, устраняющим всякие чувственные представления из понятия о божественном рождении, первое при этом устанавливает момент отличия Сына от Отца как Ипостаси, второе – близость к Отцу и исключительное достоинство как Единородного (Epiph. Рапаг. 73,31: δια μεν του εκησε τό ένυπόστατόν τε και μόνιμον, δια δέ του έγέννησε τό έξαίρετον του μονογενούς και ιδιάζον παριστά). Мелетий употребляет о Сыне лишь выражение όμοιος τω Πατρί, но он прямо направляет свое толкование против «дерзающих отвергать Божество Сына». В заключение указывается непостижимость тайны рождения и необходимость веры. Многие из антиохийской паствы, до тех пор мирно уживавшиеся с арианскими епископами, не приняли Евзоия, и, кроме общины евстафиан, теперь появилась еще община мелетиан, которые стали собираться для молитвы в одну церковь в части Антиохии, называвшейся Старым городом (Theod. Η. Ε. II, 32: έντη καλούμενη Πάλαια). Попытка объединить тех и других в 362 г. не удалась вследствие неразумного вмешательства в дело западного епископа Люцифера, поставившего для евстафиан епископом Павлина. В 363 г. Мелетий, возвратившийся при Юлиане в Антиохию, составил собор из согласных с ним епископов и подал императору Иовиану от имени собора заявление о принятии ими Никейской веры; ομοούσιος было понято как означающее происхождение έκ της ουσίας του Πατρός и приравнивалось κ όμοιος κατ ούσίαν. Твердо держась православия, за которое он дважды подвергался ссылке при Валенте, Мелетий пользовался высоким уважением на Востоке за свой кроткий, миролюбивый характер, как и вообще за свои нравственные качества (Epiph. Рапаг. 73, 35: τοις λαοΐς έπιπόθητος διά τον βίον αύτου παρά πασιν έκθειαζόμενον). Приглашенный председательствовать на Втором Вселенском соборе, он скончался во время собора. Слово в его честь было сказано Григорием Нисским, потом также Иоанном Златоустом.

Из епископов Восточного диоцеза, единомышленных с Мелетием, заслуживает упоминания за свою деятельность в пользу православия Евсевий Самосатский. В 360 г. он присутствовал в Антиохии при избрании Мелетия, в 363 г. подписался под упомянутым заявлением собора, вслед за Мелетием, в 370 г. содействовал избранию Василия Великого в епископа Кесарии. По сообщению Феодорита (Theod. Η. Ε. IV, 13–14), во время преследования Валентом он путешествовал по Сирии и соседним провинциям Финикии и Палестины для поддержания православия в лишенных епископов Церквах, пока сам не подвергся ссылке во Фракию (374–378). По возвращении из ссылки он принимал участие в Антиохийском соборе 379 г. и в следующем году (22 июня) был убит фанатичной арианкой, разбившей ему голову брошенным сверху черепком, когда он прибыл в один городок для хиротонии епископа.

Б) Роль Мелетия как главы новоникейцев, определявшаяся значением его кафедры и его личными качествами, отличалась более или менее пассивным характером. Положение самого Мелетия в Антиохии, которая служила резиденцией Валента, покровителя ариан, было слишком непрочно, и он дважды подвергался ссылке. Действительным вождем новоникейцев, с активной ролью, выступил в Малой Азии в Каппадокии св. Василий Великий. Рядом с его именем в истории его времени стоят имена двух других каппадокийцев: его друга, св. Григория Назианзина, и брата, св. Григория Нисского. Если Каппадокия, таким образом, дала для второй половины IV в. вождей арианства Евномия и Евдоксия (подобно тому, как раньше дала Астерия и Георгия), то она же выставила и главных защитников православия.

В ученой деятельности каппадокийцев, как богословов, и нашла прежде всего разрешение указанная выше задача примирения оригенистической науки с Никейской верой. В их лице самым блестящим образом осуществились вообще заветы Оригена о призвании средств античной культуры на служение христианской религии. Никогда еще раньше столь широкое и основательное классическое образование не соединялось с такой преданностью интересам веры и Церкви. Их выступление создало «золотой век» в истории патриотической литературы и богословия, который больше уже не повторялся. Пытаясь осуществить идеал Оригена, каппадокийцы при этом прямо примыкают к нему в своем богословии. Они вышли из среды омиусиан-оригенистов и сами занимались непосредственно изучением творений Оригена. Василий Великий и Григорий Назианзин составили даже особый сборник лучших мыслей из разных книг Оригена, известный под названием «Филокалия», распределив их по известным рубрикам; благодаря этому сборнику сохранились до нашего времени в подлинном тексте многие места из произведений Оригена, и «Филокалия» до сих пор признается полезным введением к изучению Оригена (ed. Robinson, 1893). На Григории Нисском влияние Оригена отразилось особенно сильно. В Понте, между прочим, имя Оригена могло пользоваться уважением и ввиду преданий, шедших от ученика и пламенного почитателя его Григория Неокесарийского. Оригенистическая точка зрения каппадокийцев в триадологии сказалась, между прочим, в их прямо отрицательном отношении к Маркеллу, в общении с которым находился Афанасий.

В своем учении о Троице, отправляясь от естественного и свойственного оригенистическому богословию резкого разграничения божественных Ипостасей и принимая Никейское определение о единосущии, каппадокийцы устанавливают окончательно такую терминологию, которая одинаково отличает и момент единства, и момент троичности. Ούσιά должна обозначать, согласно со смыслом Никейского символа, единое существо в Божестве, то, что является общим для всех трех Лиц. Это не есть отвлеченное понятие совокупности родовых признаков, но реально единая природа, существующая в трех субъектах. Все, что свойственно божественной природе, одинаково принадлежит всем трем Ипостасям (άκτιστος, ακατάληπτος, δύναμις, ενέργεια, ισοτιμία). Ипостаси не являются лишь простыми свойствами единого существа, но представляют самостоятельных, хотя и не мыслимых в отдельности друг от друга носителей единой природы. Их отличие друг от друга (ϊδιον, ιδίωμα, ίδιότης) касается образа их бытия (τρόπος υπάρξεως) в связи с взаимными их отношениями. Отцу принадлежит, как отличительный признак, нерожденность, Сыну – рожденность, Духу Святому – исхождение (άγεννησία, γέννησις, έκπόρευσις). Отец есть производящая причина Сына и Духа (τό αίτιον και τά αιτιατά) (ср.: Ath. Quaes, al. 11–12); Дух Святый происходит только от Отца, но познается в Своем проявлении через Сына (Bas. Ер. 38, 4: ό δε Yιός ό τό έκ του Πατρός έκπορευόμενον Πνεύμα δι᾿ εαυτού και μεθ᾿ εαυτού γνωρίζων). Так устанавливается правильная середина между савеллианством и арианством, между иудейством и языческим многобожием. «Три – суть едино по Божеству, и Единое тройственно по свойствам» (Gr. Наг. Ог. 31,9: εν τά τρία τη θεότητι, και τό εν τρία ταΐς ίδιότησιν).

Данные каппадокийцами разъяснения и именно введенное ими во всеобщее употребление различие терминов ουσία и ύπόστασις в приложении к учению о триедином Боге сохранили полное значение на Востоке для последующего времени. Характерно, что смешение указанных терминов в области христологии в монофизитстве отразилось появлением своеобразных доктрин в среде монофизитов и о Троице. Понимание термина ουσία ­ ύπόστασις в смысле индивидуального существа (под влиянием Аристотелевой философии) привело некоторых монофизитов в VI в. (Иоанн Филопон) к тритеизму (признание τρεις μερικαι ούσίαι как реальностей, и ουσία κοινή как существующей лишь в представлении). Утверждение реальности единой ουσία ­ ύπόστασις, наоборот, приводило их противников (Дамиан Александрийский) на почве той же терминологии к савеллианству, или, насколько они не хотели все-таки отрицать и реальность отдельных υποστάσεις ­ ούσίαι (хотя на деле сводили их к ιδιότητες, к «тетрадитству»). Преп. Иоанн Дамаскин, воспроизводя в «Точном изложении православной веры» учение о Троице каппадокийцев, с особой силой настаивает на единстве Божества по существу, ввиду именно тритеистов (loan. Dam. Expos, fid. 8: κατά πάντα εν είσινέπινοία δέ τό διηρημένον. ένα γάρ Θεόν γινώσκομεν, έν μόναις δέ ταΐς ιδιότησι της τε πατρότητος και της υίότητος και της έκπορεύσεως).

Каппадокийцы не только выполнили задачу научного разъяснения Никейской догмы в области теории, не только вели учено-литературную полемику с евномианами и духоборами, но принимали ближайшее участие в церковной жизни своего времени, содействуя торжеству Никейской веры. Весьма большое значение имело то обстоятельство, что эти классически образованные защитники православия были воодушевлены поборниками аскетического идеала. Уже Афанасий Великий опирался в своей борьбе с арианством на монашество. Василий Великий был сам одним из организаторов монашеской жизни в Малой Азии. Аскетическая настроенность вообще была свойственна омиусианской среде: ею отличались, как замечено выше, и представители духоборчества. В союзе с православием она явилась важным фактором, обусловливающим духовную победу новоникейцев над бездушной схоластикой евномиан и над светски настроенными омиями, разделявшими враждебное отношение к монашеству своего покровителя Валента. Но при своих аскетических стремлениях каппадокийцы не были отрешенными от жизни отшельниками. Они выступают на сцену истории в качестве пастырей и церковно-политических деятелей. Собственно, церковным политиком по призванию был лишь Василий Великий, отсюда особое значение его как исторического деятеля, в эпоху арианских смут проводившего в жизнь православное учение. Значение Григория Богослова – в точном изложении им православного учения; значение Григория Нисского – в спекулятивном обосновании и разъяснении его, хотя они оба являются не только богословами и аскетами, но, по требованию обстоятельств, и практическими деятелями.

Для св. Василия Великого (330–379) занятия наукой в период образования и сменившее затем эти занятия увлечение подвигами аскетизма были лишь подготовительными стадиями его пастырской и церковно-политической деятельности. Происходя из богатой аристократической семьи, он учился сначала на своей родине в Кесарии, потом в Константинополе и, наконец, в Афинах (351–356) вместе с Григорием Богословом. Наука не составляла, однако, призвания Василия, несмотря на его блестящие успехи, и он уже тогда без особой скорби расстался с Афинами. Впоследствии он сожалел даже, что потратил почти всю свою юность на суетный труд изучения той мудрости, которая Богом обращена в безумие (Bas. Ер. 223, 2: 375 г.). Возвратившись на родину, он оставил вскоре принятое было им звание учителя риторики и всецело предался исполнению евангельских наставлений о совершенной жизни; тем более что мать и сестра его, по смерти отца, еще ранее удалились в уединение. Для ознакомления с монашеской жизнью он посетил Египет и Палестину с Сирией и Месопотамией и на родине вступил в общение с известным Евстафием, не обращая даже внимания на его сомнительное догматическое прошлое и ценя в нем лишь аскета. Поселившись в Понте, на берегу Ириса, он настолько содействовал распространению здесь монашества, что в скором времени, по гиперболическому выражению Руфина, весь Понт принял другой вид (Ruf. Η. Ε. II, 9) от множества появившихся монастырей. Принимал он в это время участие и в церковных делах. В 364 г. (?) он был посвящен Евсевием Кесарийским в пресвитера и фактически уже тогда вступил в управление Каппадокийской церковью. В 370 г., по смерти Евсевия, он был избран ему в преемники и сделался, таким образом, Каппадокийским митрополитом и вместе патриархом Понтийского диоцеза.

Вступление Василия Великого на кафедру выпадает на последние годы жизни борца за православие Афанасия Великого († 373 г.). Василий являлся продолжателем того же дела, которому посвятил свою жизнь Афанасий. Но задача была теперь для Василия совершенно иная, нежели какая была раньше для Афанасия; сами они по своим характерам также значительно различаются. Афанасию приходилось отстаивать Никейскую веру против коалиции ариан и оригенистов, и он отстаивал ее личным подвигом, как герой веры, прямо идя навстречу всяким опасностям. Василию предстояло теперь объединить в одно целое под знаменем Никейского исповедания таких лиц, которые его раньше не принимали и были даже союзниками ариан. И он обладал для выполнения этой задачи в высокой степени организаторским талантом, с твердой решительной волей соединяя величайшую осторожность и тактичность.

Аристократ по происхождению и воспитанию, находившийся в сношениях с самыми высокопоставленными лицами в государстве, Василий является на кафедре настоящим «князем Церкви». Он держал себя с таким достоинством, что некоторые его почитатели даже пытались подражать его внешним манерам, его речи и походке. На императора Валента, прибывшего в Кесарию с намерением подвергнуть его ссылке, подобно другим епископам, он произвел настолько импонирующее впечатление, что тот оставил его в покое, хотя для омиев он был неприятен более всех других представителей православия. Поставив для себя целью объединить восточных и добиться признания их с Мелетием во главе православными, он неуклонно к ней стремился, несмотря на окружавшие его со всех сторон препятствия, несмотря на постоянно угрожавшую опасность со стороны омиев и правительства, на подозрения и недовольство против него разнородных элементов в среде самих восточных, на холодное отношение к делу тех, которые могли бы оказать существенную помощь, несмотря, наконец, на природную слабость своего организма, до последней степени истощенного подвигами и тяжкой болезнью, заставлявшей его иногда ожидать близкой смерти (ср.: Bas. Ер. 198, 2). Василию не пришлось самому видеть плодов своей деятельности; Антиохийский собор 379 г., на котором объединились восточные епископы под председательством Мелетия, был уже после его смерти. Он скончался 1 января этого года, оплаканный всем населением Кесарии без различия религий, не только христианами, но и язычниками и иудеями, так как он расположил к себе сердца всех своей широкой благотворительностью. Григорий Богослов почтил своего друга красноречивым словом (Gr. Naz. Or. 43). Известна также большая речь Григория Нисского, в которой автор проводит параллель между Василием и Моисеем.

Деловой характер св. Василия отразился и в его произведениях, в чуждом искусственных украшений, простом и ясном, строго классическом их стиле. Специальные догматические трактаты написаны им против Евномия (364 г.) и «О Св. Духе» (375 г.). Из аскетических произведений особенно известны его правила монашеской жизни (όροι κατά πλάτος, 1–55, и όροι κατά έπιτομήν, 1–313). Памятником его широкой церковной деятельности остались его многочисленные письма, имеющие весьма важное значение в качестве церковно-исторического источника (305 писем; подлинность переписки с Ливанием, Юлианом Отступником и Аполлинарием обычно отвергается).

От св. Василия Великого, с практическим направлением его деятельности, отличался своей созерцательной натурой и стремлением к уединению его друг, св. Григорий Назианзин (329–390). Василий – человек дела, от занятий наукой с решительностью, не задумываясь, переходит к подвигам аскетизма и затем, с такой же решительностью, всецело посвящает себя церковной деятельности. Для Григория, человека мысли и чувства, характерно прежде всего столкновение в нем самом интереса к науке со стремлением к аскетизму. Внешние же обстоятельства влекут его на такое поприще и ставят в такие положения, которые не соответствуют ни той, ни другой из его собственных склонностей. Этим внутренним конфликтом и несоответствием внешней судьбы Григория интересам его самого обусловливалось, между прочим, при повышенной его чувствительности, то меланхолическое настроение, которое сказывается в некоторых произведениях Григория.

Сын епископа города Назианза (Диокесария, ныне Неназа) Григория, Григорий шел в своем образовании тем же путем, как и Василий. С последним он познакомился еще в Кесарии, но отсюда он отправился не в Константинополь, а в Палестину и Александрию. В Афины он прибыл раньше Василия и находился там дольше. В отличие от Василия, «золотые» Афины в нем и впоследствии вызывали приятные воспоминания (Gr. Naz. Or. 43,14,1: τό των λόγων έδαφος, Αθήναι αί χρυσαΐ). Идеалы Оригена о необходимости для богослова классического образования имели для него гораздо большее значение, нежели для Василия. Но он с самого начала поставил для себя задачей заимствовать у представителей античной культуры лишь формы для выражения чисто христианского содержания (Gr. Naz. De vita. 113– 114). По удалении из Афин (357 г.) он впал в колебание – какой род жизни ему избрать. Его увлекал, как он говорит, пример Илии Фесфитянина и Иоанна Предтечи, но не менее сильно было влечение и к научно-богословским занятиям, для которых пустыня не представляла удобств (Gr. Naz. De vita. 298); его выдающийся ораторский талант также не имел бы там вовсе никакого приложения. Он не имел, однако же, возможности так же свободно располагать своей судьбой, как Василий, так как должен был помогать своему престарелому отцу-епископу, по-видимому, и в хозяйственных делах, и в управлении паствой. Вынужденное отцом рукоположение его в пресвитеры около 360 г. заставило Григория даже бежать сначала в Понт, хотя он скоро и возвратился. В 372 г. Василий поставил его епископом в Сасимы для доказательства своих иерархических прав против притязаний Анфима Тианского: но тот крайне был недоволен поступком друга и совсем не появлялся в Сасимах. Когда жители Назианза хотели затем видеть его преемникам отца на кафедре (375 г.), он удалился из Назианза в Селевкию. В 379 г., по смерти Василия, он счел себя обязанным выступить на борьбу с арианами в Константинополе и как блестящий оратор-богослов имел полный успех. Но когда затем ему пришлось действовать на Константинопольском соборе среди разных партий в качестве председателя собора, он оказался одиноким со своим мнением и оставил собор и кафедру, недовольный ходом дел на соборе и оскорбленный отношением к нему епископов. Последние годы жизни он провел, вероятно, в месте своего рождения, Арианзе – недалеко от Назианза, занимаясь литературным трудом.

Оратор по природным дарованиям и риторическому образованию, Григорий оставил после себя наследство, главным образом, в виде речей (45), записанных, вероятно, большей частью тахиграфами и потом исправленных им. Некоторые из написанных им слов не были, однако, произнесены совсем (против Юлиана), или, по крайней мере, в целом виде (о своем бегстве). Наиболее известны его пять слов о богословии, сказанные в Константинополе (Λόγοι θεολογικοί 27–31). С высоким совершенством внешней формы, которую могли оценить лишь риторические вкусы его современников и которые много теряют при переводе его речей с оригинального языка, Григорий соединял совершенное знание Св. Писания и точность в изложении учения Церкви, за что удостоен наименования «богослова» по преимуществу. Его «слова» не имеют вида гомилий, посвященных прямо объяснению текста Св. Писания (кроме разве Or. 37), но он постоянно вводил в свою речь и выражения из Писания. И он с самого начала, даже раньше и яснее, чем Василий на первых порах, выражал Никейское учение (Or. 6,13: ταύτότης της ουσίας). Обладая в совершенстве формой литературного изложения, Григорий известен и как христианский поэт. Для истории особенно важна его стихотворная автобиография – Είς τον εαυτού βίον (De vita sua). Его письма, относящееся преимущественно к последним годам его жизни, также отличаются тщательной литературной отделкой.

Интересы третьего из великих каппадокийцев, св. Григория Нисского, лежат также в области теоретической разработки богословия, а не практической деятельности. Но от Григория Богослова, оратора и поэта, хотевшего быть строго положительным богословом, он отличается тем, что обнаруживает большую свободу умозрения и выступает в качестве спекулятивного мыслителя.

Биографические сведения о нем вообще являются неполными. Он был на несколько лет моложе своего брата Василия, но год рождения его точно не известен. Образование, по-видимому, он завершил дома, после посещения лишь в детстве (языческой) риторической школы; сам он называет своим «отцом и учителем» Василия Великого. Может быть, такое внешкольное образование и содействовало развитию в нем свободы мышления и спекулятивных интересов. Подобно Василию Великому и Григорию Назианзину и под их влиянием, он выступил потом убежденным проповедником аскетического идеала. Но в юности мирская жизнь и деятельность казались ему настолько привлекательными, что, будучи поставлен чтецом, он оставил эту должность и сделался учителем риторики, за что подвергся суровому внушению со стороны Григория. Тогда же, вероятно, вступил он, как обычно думают, в брак. Около 372 г., еще до поставления Григория в Сасимы, он подчинился, хотя и не без протеста, воле Василия, назначившего его епископом в незначительный городок Ниссу – между Кесарией и Анкирой. Евсевию Самосатскому Василий при этом писал, что он и сам желал бы, чтобы Григорию досталась в управление соответствующая его достоинствам Церковь, но так как это невозможно, то пусть уж сам Григорий прославит место служения; истинному величию свойственно и малое превращать в великое (Bas. Ер. 98,2).

Но еще в 375 г. Василий признавал брата «неопытным в церковных делах» (εντελώς άπειρον) и непригодным при его простом характере к такой миссии, как личное объяснение с надменным римским первосвященником (Bas. Ер. 215). В этом же году Григорий подвергся гонению со стороны ариан и смог возвратиться на кафедру лишь по смерти Валента. Он начинает после этого принимать близкое участие в церковных делах, присутствует на Антиохийском соборе 379 г., на Константинопольском 381 и 385 гг., предпринимает поездку в Палестину и Аравию для умиротворения Церквей. В последний раз он выступает в истории на Константинопольском соборе 394 г.

Будучи мыслителем, св. Григорий Нисский с большим интересом, нежели оба другие каппадокийца, относился к спекулятивному элементу в воззрениях Оригена и в связи с этим к его аллегорическому экзегезису. В собственных же экзегетических трудах он дает вообще (исключение составляют написанные в дополнение к «Шестодневу» Василия 'Απολογητικός περί της εξαημέρου и Περι κατασκευής άνθρωπου) самое широкое место аллегории («О жизни Моисея», «О псалмах», «Толкование на Песнь песней»). В спекулятивно-догматических произведениях, разъясняя и обосновывая христианские истины не только с библейско-богословской, но и с философской точки зрения (Λόγος κατηχητικός ό μέγας, Περι ψυχής και αναστάσεως), он склоняется даже к оригеновскому мнению об апокатастасисе. Но если в указанных отношениях он является «оригенистом» в гораздо большей степени, нежели Василий Великий и Григорий Богослов, то в учении о Троице он примыкает к ним почти в неразличности. Он стоял в этом случае под несомненным влиянием Василия Великого. Что касается философской аргументации его по вопросу о триединстве Божества, то она исходит из реалистических предположений платонизма. И человечество по нему, или человеческая природа, реально так же едино во всех отдельных субъектах человеческого рода, как едино Божество в трех божественных Ипостасях. Нельзя говорить о трех ипостасях Божества как о трех богах, потому что и о многих «человеках», которые суть лишь участники тождественной во всех человеческой природы, говорится, собственно, не точно (Ad. Gr. ex comm. notion.: κατά τό αυτό άρα, τουτέστι κατά τό άνθρωπος, πόλοι ού δύνανται είναι, λέγονται δέ πόλοι άνθρωποι καταχρηστικώς δηλονότι και ού κυρίως).

Из малоазийских богословов и церковных деятелей конца IV в. после знаменитых каппадокийцев заслуживает упоминания еще Амфилохий Иконийский, также каппадокиец по происхождению, двоюродный брат Григория Назианзина. Он был сначала адвокатом в Константинополе, но попал в какие-то денежные затруднения, из которых и выручил его Григорий (369 г.). Вероятно, после этого он оставил Константинополь и жил близ Назианза. Василий Великий, умевший привлекать на служение Церкви нужных людей, пригласил его в Кесарию и в 374 г. посвятил его на Иконийскую кафедру. С Василием Амфилохий находился в постоянных сношениях и был одним из ближайших к нему доверенных лиц. По его просьбе в 375 г. Василий написал книгу о Св. Духе. В 80-х гг. он участвует в разных соборах; в последний раз является, подобно Григорию Нисскому, на Константинопольском соборе 394 г.

Амфилохий считался одним из самых авторитетных богословов в свое время и впоследствии. Иероним поставляет его как писателя наравне с Василием Великим и Григорием Богословом и замечает, что не знает, чему нужно более удивляться в них: светской ли учености или знанию Писания (Hier. Ер. 70,4). Отцы и соборы последующего времени нередко с уважением ссылаются на него. Но из произведений, известных с его именем и дошедших до нас в цельном виде, на несомненную подлинность может претендовать лишь небольшое послание о Св. Духе, написанное от имени ликаонских епископов епископам соседней провинции, вероятно Ликии (377 г.).

Если каппадокийцы соединяли в себе оригенистические влияния в том или ином виде и степени с исповеданием Никейской веры, то пример подобного соединения, еще более характерный и более ранний, представил в самой Александрии, родине и Оригена, и Афанасия, известный слепец Дидим (310–395). Потеряв с четырех лет зрение, он приобрел благодаря своему трудолюбию и необычайному развитию памяти самые широкие познания в области светских наук и богословия и более 50-ти лет стоял во главе Александрийского огласительного училища, оставаясь при этом мирянином и семейным человеком. В богословии он был самым решительным последователем Оригена. В экзегетике он всецело руководился принципами последнего (сохранился в целом виде латинский перевод его комментария на соборные послания ап. Павла). Но он принимает и всю систему Оригена. В недошедшем сочинении «Разъяснения к «Началам» Оригена» (`Yπομνήματα εις τά περι άρχων Ώριγένους) он пытался открыто защищать ее православный характер. Следствием этого было потом в VI в. осуждение его самого за оригенизм (учение о предсуществовании душ и апокатастасисе), вместе с другим оригенистом, его почитателем, Евагрием Понтийским († 399 г.), находившимся в свое время в близких отношениях к Василию Великому и Григорию Богослову. Но как и Григорий Нисский, в учении о Троице Дидим настолько православен, что Иероним, хорошо знавший о его оригенизме, когда папа Дамас пожелал иметь изложение учения о Св. Духе, признал за самое лучшее перевести на латинский язык его трактат об этом предмете.

Сохранилось в подлиннике и обширное сочинение его Περι Τριάδος. Две книги сочинения против ариан долгое время известны были даже под именем Василия Великого (ср.: Спасский, Funk). Полагают, что именно в Александрии и получило начало введенная каппадокийцами терминология, представляющая соединение оригеновского смысла слова ύπόστασις с никейско-афанасьевым словом ουσία. Влияние Дидима возможно допустить в виду, например, посещения Александрии Григорием Назианзином. С другой стороны, для Афанасия и для западных Дидим является наглядным доказательством возможности совмещения даже крайнего оригенизма с православным учением о Троице, и его пример должен был немало содействовать устранению предубеждений «староникейцев» против вообще восточных оригенистов – в триадологическом споре.

3) «Старшие никейцы», со своей стороны, вообще обнаруживали мало склонности к оставлению прежней триадологии, какой они держались со времени Никейского собора. Эта терминология объединяла теперь, как и прежде, а) антиохийских евстафиан, во главе которых с 362 г. стоял Павлин, б) малоазийских маркеллиан, помимо которых, впрочем, были в Малой Азии и другие до фанатизма упорные сторонники выражения μία ύπόστασις, вроде митрополита Неокесарийского Атарвия (Атаврия), в) александрийских и вообще египетских епископов и монахов и, наконец, г) представителей западной ортодоксии. Между ними продолжало существовать более или менее близкое общение (Bas. Ер. 263). Непрекращавшиеся связи староникейцев с маркеллианами, в которых восточные видели явных савеллиан, и теперь немало смущали восточных. Между тем не только Павлин сочувствовал им и принял в общение, но и Афанасий прислал им общительную грамоту (Epiph. Рапаг. 72, 11). Правда, Афанасий, признавая законным Антиохийским епископом Павлина, ничего не имел и против Мелетия, православие же Василия Великого он засвидетельствовал со всей ясностью и даже у себя в Александрии имел такого «новоникейца», как Дидим. Но для него самого ύπόστασις было тождественно с ουσία до конца жизни. Преемник его Петр (373–381) принял даже прямо резкий тон против мелетиан под влиянием Рима, где он жил до 378 г., будучи изгнан из Александрии арианами. Брат Петра Тимофей (381–385) на Втором Вселенском соборе также стал против восточных и против Григория Богослова.

К староникейцам примыкает по своей общей противооригенистической точке зрения и своим личным отношением св. Епифаний Кипрский (367–403), ревностный поборник монашеской жизни и чистоты православной веры. В сочинении A­γκυρωτός (374 г.) он хотел дать твердую опору верующим среди современных ему догматических волнений, изложив учение о Св. Троице и других предметах веры. В «Панарии» (Πανάριον, «Ящик с хлебом», 374–377) он предлагает врачебные средства против 80-ти ересей, описывая и опровергая их; в ряд их вводятся у него (в числе 20) и дохристианские религиозные заблуждения, философские школы языческого мира и иудейские секты. Епифаний принимает выражение τρεις υποστάσεις. Но считая оригенизм одной из худших ересей, требующей неустанной борьбы, давшей начало и арианской ереси, он, понятно, не мог благосклонно отнестись к омиусианам. Последние для него только «ήμιάρειοι», к ним же причислен у него и Мелетий, хотя лично о Мелетий Епифаний мог отзываться, на основании имевшихся у него сведений, лишь с самым высоким уважением. В сношениях Епифаний находился не с Мелетием, а с Павлином. Характерно для него и недоумение относительно сущности воззрений Маркелла и обращение с этим вопросом к Афанасию Великому. В 382 г. Епифаний отправился даже в Рим в обществе Павлина и Иеронима для участия в Римском соборе по вопросу об антиохийской схизме. Известно, какое неудобное положение занял Епифаний в деле св. Иоанна Златоуста, благодаря своей неумеренной ревности против оригенизма, которую поощряли Иероним и Феофан Александрийский.

Восточные «староникейцы» поддержку для себя находили на Западе именно в тех лицах, которых можно считать выразителями специально западного воззрения. Обладая формулой Тертуллиана: «una substantia, tres personae», в которой одинаково отличалось и единство, и троичность Божества, западные обнаруживали, однако, особую склонность к утверждению не столько троичности, сколько единства.

Греческое ύπόστασις – substantia совпадало для западных с ουσία, и еще на Сердикском соборе, как известно, представители Запада предприняли попытку сделать обязательным и для греков выражение μία ύπόστασις. В то время как на Востоке в конце концов всеми была принята терминология каппадокийцев (τρεις υποστάσεις), для латинского Запада она вообще осталась чуждой. Но и на Западе находились лица, стоявшие под влиянием восточного новоникейского богословия и сближавшие более или менее Восток и Запад в области догматики. Принять живое участие в догматических спорах о Троице Запад вынужден был с перенесением арианства на его собственную почву с середины IV в. Константием. Таким образом, в целом на Западе, как и на Востоке, имеются и ариане, и направление, соответствующее «новоникейскому», и «староникейская» по своей терминологии и общим тенденциям ортодоксия.

1) Арианство на Западе распространялось преимущественно в форме омийства. Из западных аномиев известен лишь Кандий, живший, однако, на Востоке и рукоположенный в 379 г. евномианами во епископа в Лидию, и Максим Тенский (Thenitanus) в Африке, обращенный блаж. Августином в православие в 414 г. Омийство утвердилось, главным образом, в Иллирике, где еще сам Арий во время ссылки приобрел себе таких учеников, как известные Урсакий и Валент. Видным представителем омийства был здесь Герминий, поставленный в 351 г. в Сирмии вместо Фотина; в 366 г. он, однако, исповедал Сына «подобным Отцу» по Божеству во всех отношениях, к неудовольствию ариан († 380 г.). В числе недовольных был и Палладий Ратиорский (с 346 г.), осужденный потом, после «рассуждения» со св. Амвросием Медиоланским на Аквилейском соборе 381 г. Можно назвать еще Авксентия Фросторского (374 г.), ученика и биографа Ульфилы. Арианство Ульфилы и готов было также омийством. В Италии занимал Миланскую кафедру омий Авксентий (355–374), в Галлии – Арльскую Сатурнин (353–362). Из Иллирика омийство перешло потом в Африку (Коминн Пасуептий, Елпидай, еп. Максимин, с которым имел дело в начале V в. блаж. Августин).

2) Представителями восточного влияния на Западе, имевшими важное значение в истории арианских споров, были св. Иларий Пиктавийский и св. Амвросий Медиоланский. Первый выступает в самом начале появления арианства на Западе и известен как наиболее глубокий западный богослов IV в. до блаж. Августина. Второй был по преимуществу практическим деятелем и при нем борьба с арианством заканчивается.

Св. Иларий († 367 г.) представляет в своем лице пример того, как мало на Западе интересовались арианскими спорами Востока, пока арианство не затронуло самих западных. Иларий, сделавшийся епископом незадолго до 355 г., о Никейской вере узнал лишь тогда, когда ему пришлось из-за нее попасть в ссылку, хотя всегда веровал поникейски. Во время ссылки в Малую Азию он погрузился в занятия восточным богословием, между прочим, изучал и Оригена. Следы влияния Оригена сказываются у него в экзегетических трудах, появившихся после этого (Толкование на псалмы и книгу Иова), тогда как более ранний его труд этого характера (Толкование на Евангелие от Матфея) носит западный отпечаток. Восточное влияние отражается и в написанном в ссылке главном его произведении: De Trinitate (Руфин называет это его сочинение De fide [Ruf. Η. Ε. 31], Иероним – Contra arianos [Hier. Ер. 55, 5]). Живя среди омиусиан, он непосредственно убедился в их православии и в сочинении De Synodis (358–359), с одной стороны, пытался рассеять предубеждения против них своих западных собратий, не находя чего-либо предосудительного в изданных восточными формулах (Сирм. III, Антиох. II, Серд., Сирм. Ï τρεις υποστάσεις, tres substantias esse dixerunt, sub-sistentium personas per substantias edocentes – De syn., 32), с другой стороны – обращался и к омиусианам с просьбой не влагать в ομοούσιος неправильного смысла, чуждого никейским отцам. По мнению самого Илария, оба термина: όμοιούσιος и ομοούσιος – равнозначащие (unius substantiae ­­ similis substantiae). Константий нашел присутствие Илария на Востоке неудобным и возвратил его в Галатию; там он продолжал вести борьбу против арианства как в самой Галлии, так и в Италии и Иллирике.

Если Илария иногда называют «западным Афанасием», то св. Амвросий (374–397) по характеру и значению своей деятельности напоминает Василия Великого. Его философское и литературное образование дает ему возможность ценить важность союза веры с наукой. Высокая нравственная настроенность его сказалась в воодушевленной проповеди только что принесенного тогда на Запад идеала аскетической монашеской жизни. Но в личности Амвросия, даже еще более в сравнении с Василием, богослов и аскет отступают на задний план перед значением его как пастыря и правителя Церкви. Родившись (340 г. в Тире) в знатной семье галльского praefecti praetorio, специально подготовленный (в Риме), согласно семейным традициям, через изучение юриспруденции к государственной службе и получивший уже в 373 г. важную должность консулара Верхней Италии, он призван был через неожиданное избрание на Миланскую кафедру в 374 г. приложить свои правительственные способности и подготовку в церковной сфере.

Для его деятельности и влияния открывался и более широкий простор, чем для деятельности Василия Великого, окруженного арианами. Амвросий был советником трех императоров (хотя ему и пришлось выдерживать некоторое время с арианской партией борьбу в самом Милане). Его влияние в области церковных дел простиралось на всю Италию и Рим, – он поддерживал папу Дамаса в борьбе последнего с партией Урсина, – на Галлию и даже на Восток.

При практическом направлении своей деятельности Амвросий не имел ни времени, ни склонности к тому, чтобы сделаться самостоятельным спекулятивным богословом. Но весьма важное значение имело то обстоятельство, что, признавая необходимым восполнить пробелы в своем богословском образовании после избрания во епископы, он обратился к изучению произведений современных ему греческих богословов новоникейского направления – Василия Великого и Дидима, из прежних же изучал Оригена и Климента Александрийского, а также иудея Филона. Влиятельнейший церковный деятель Запада был исполнен уважения к восточной оригенистической науке; с Василием Великим он находился в дружественных сношениях. Он не проникает глубоко в метафизику восточных богословов, остается, подобно Иларию, при обычной западной терминологии в учении о Троице (una substantia). Но он весьма далек от того, чтобы протестовать и против терминологии «мелетиан». В сочинении De fide (378–380) он примыкает более к Тертуллиану и Иларию. Но в De spiritu его руководителями прямо уже являются Василий Великий и Дидим.

Совершенно особое положение в ряду западных полемистов против арианства занимает Марий Викторин, учитель риторики в Риме, в преклонных уже летах обратившийся в христианство (до 357 г.). Он также является представителем греческого влияния, но не богословия, а неоплатонической философии. В сочинениях его (De generatione divini verbi, 358 г.; Adversus Arium, lib. I-II, 358 r. lib. Ill-IV – ?; впервые, по-видимому, встречается упоминание о формуле греков: έκ μιας ουσίας τρεις είναι τας υποστάσεις (Mar. Vict. Adv. аг. Ill, 4), и сам он принимает ее, хотя в особом смысле. Но в отличие от Илария, он критически относится к όμοιούσιος и хочет быть исключительно защитником римской ортодоксии, хотя по собственным воззрениям о Троице продолжает быть на деле философом-неоплатоником и может заслуживать обвинения в монархианстве.

3. Выразителями чисто западного воззрения, чуждыми какого-либо постороннего влияния и повторявшими лишь то, что было сказано еще Тертуллианом, – были современные Иларию и Викторину писатели Фебадий Агенисский в Галлии и Григорий Иллиберийский в Испании (оба f после 392 г.). Первый выступил с опровержением II Сирмийской формулы (357 г.) в Liber contra arianos, второму, вероятно, принадлежит сочинение постановлений Ариминского собора (359 г., IV Сирмийская формула) (De fide orthodoxa contra arianos). Ho особенно типичным в данном случае является Люцифер Каларисский с о. Сардинии († ок. 370 г.). Ссылка на Восток (356–362) лишь дала ему повод с особой резкостью заявить о своей западной точке зрения. При недостаточном образовании, но при пламенной ревности и вере, он не вдавался в подробные догматические рассуждения и полемику направлял против образа действий Константия; сами заглавия его сочинений большей частью говорили ясно о своем содержании и характере автора (De non conveniendo cum haereticis, De regibus apostaticis, De S. – Athanasio, De non parcendo in Deum delinquentibus, Moriendum esse pro Dei filio). Держась строго западного una substantia, в омиусианах Люцифер видел прямых еретиков, и Иларий должен был в особом сочинении защищаться от его нападений, после того как выпустил книгу De synodis. В противоположность примирительным стремлениям Афанасия и Илария, неуместным вмешательством в восточные дела он закрепил на будущее время разделение между «младшими» и «старшими» никейцами, рукоположив Павлина для евстафиан. По возвращении на Запад, недовольный тем, что Александрийский собор 362 г. не отверг выражения τρεις υποστάσεις и постановил оказывать снисхождение к обращающимся в православие арианам, он образовал названную по его имени схизму. Последователей он нашел не только на о. Сардинии, – в Испании к нему присоединился Григорий Иллиберийский. В Риме люцифериане имели особого епископа; диакон Илария здесь выступал, между прочим, с мнением о перекрещивании ариан. В 382 г. римский епископ-люциферианин Ефесий путешествовал к своим единомышленникам на Восток. Оставленные им в Палестине в Елевферополе пресвитеры Фаустин и Марцеллин подверглись притеснениям со стороны местного епископа и подали жалобу императорам (Libellus precum). Фаустин, сверх того, представил Феодосию исповедание веры и по желанию супруги императора Плакиллы написал трактат о Троице против ариан. В исповедании, отклоняя от себя обвинение в савеллианстве, он выражал удивление, как могут считаться православными те, которые признают «tres substantia» Отца, Сына и Св. Духа: это неизбежно должно вести их если не к арианству, то к признанию трех Богов.

Люцифериане лишь вследствие своего ригоризма стали в оппозицию к официальным представителям Западной церкви. Но догматическая терминология их не могла быть сама по себе не одобрена в Риме. Преемник папы Либерия – Дамас (366–384), занятый первое время своего правления борьбой со своим противником в Риме – Урсином, когда потом должен был обратить внимание на восточные дела, вступил в союз с Павлином, которого поставил Люцифер, и только его считали в Риме западным епископом. С вопросом об употреблении слова ύπόστασις обращался к Дамасу известный своей ученостью и вместе преданностью папскому престолу (заменявшей у него отсутствие собственной склонности и способности разбираться в догматических вопросах) блаж. Иероним, когда жил близ Антиохии (374–379, – вероятно, в 375 г.). Сам он склоняется к староникейскому смыслу слова, но готов, по его словам, без боязни говорить и о трех Ипостасях, если повелит папа; папа может принять новое вероизложение вместо Никейского, и тогда православные будут исповедовать веру тем же словом, как и ариане (Ер. 15,4). Неизвестно, что отвечал на это папа, вероятно испытавший не меньше затруднений, чем Иероним. Последний от Павлина принял посвящение в пресвитера и хотя потом в Константинополе (379–382) слушал св. Григория Богослова, познакомился с Григорием Нисским и продолжал заниматься переводами Оригена, но оставался при прежней своей преданности римскому православию и по прибытии в Рим сделался секретарем и правой руке Дамаса (382–384) и даже сам мог рассчитывать на занятие папского престола (ср.: Ер. 45, 3).

В общем, западная ортодоксия по вопросу о Троице в IV в., в эпоху арианских споров, не выходила за пределы данной Тертуллианом формулы. Только блаж. Августин, несколько позже, когда на Востоке борьба с арианством окончилась и оно сохранило силу лишь на Западе, увлек западную мысль гораздо дальше за пределы обычной формулы, хотя в совершенном согласии с основной тенденцией Запада – утверждать единство Божества и с сохранением самой формулы по ее букве. Августин констатирует установившееся на Западе отождествление ουσία и ύπόοπασις, essentia и substantia, в силу которого оказывается невозможным признать unam essentiam tres substantias, sed unam essentiam vel substantiam, tres autem personas (De Trin. V, 9). При этом он предпочитает термин essentia, так как в философии термин substantia предполагает существование при ней акциденции, а Бог есть абсолютно простое существо. Но для самого Августина проблематическое значение получают и tres (substantiae) personae (Dictum est tamen: «tres personae», non ut illud diceretur, sed ne taceretur). Он исходит в своей конструкции догмата о Троице из понятия о единоличном духе человеческом как образе Духа бесконечного. Но такой путь может привести лишь к трем моментам в жизни именно единоличного Духа, а не к трем Лицам, хотя Августин вовсе не хочет отвергать церковного учения и гипостазирует эти моменты (esse, nosse, velle, mens ipsa, notitia mentis, amor, memoria, intelligentia, voluntas), чтобы получить христианскую Св. Троицу. Таким образом, на Западе не только не принимается терминологическое различие существа и ипостаси, но и в самом мышлении, под влиянием блаж. Августина, Лица в Троице обращаются в моменты также существ (substantia). Если Бог Отец производит Духа Св., то с восточной точки зрения это есть акт ипостаси Отца, а не существа. Для западных при указанном сближении терминов и понятий, напротив, это есть и акт существа. А так как существо Отца и Сына одно, то для западных оказывалось возможным аргументировать Filioque единосущием Сына или, наоборот, в Filioque видеть доказательство единосущия.

Вероятно, испанские отцы на Толедском соборе 589 г. и руководились желанием выразить мысль о полном равенстве Сына с Отцом против ариан-вестготов, когда совершенно чуждое по духу восточному богословию августиновское Filioque было внесено ими даже в восточный Константинопольский символ.

Но учение Августина уже ранее, нужно думать, нашло выражение для себя в особом вероизложении – так называемый символ Афанасия (Quicunque). Что он не принадлежит Афанасию, это доказано еще в XVII в. (Voss., 1642) и теперь никем не оспаривается. Но вопрос об обстоятельствах действительного его происхождения до сих пор не получил окончательного решения. Возможно, что он составлен еще в V в. в Галлии и назван именем Афанасия, как излагавший ту веру, которую исповедовал и защищал Афанасий. В отличие от обычной тринитарной схемы восточных вероизложении, здесь излагается отдельно сначала учение о Троице, потом о лице Богочеловека. Равенство и единство божественных Лиц выражено со всей силой. Западный характер ясно сказывается в терминологии (ниже сливающее ипостаси, ниже существо разделяющее, neque confundentes, personas, neque substantiam separantes). Находится в нем и учение о Filioquë Spiritus Sanctus a Pater et Filio procedens). Переводы на греческий язык известны не древнее XIII в. (с заменой persona через ύπόστασις) (Mfc. I, III, IV без Filioque, II, III).


Источник: Лекции по истории Древней Церкви / А.И. Бриллиантов; вступ. ст. и науч. Ред. А.Ю. Братухина. – СПб.: «Издательство Олега Абышко», 2007. – 480 с. – (Серия «Библиотека христианской мысли. Исследования»). ISBN 978-5-9900890-3-7

Комментарии для сайта Cackle