О соединении церквей

Разбор энциклики папы Льва XIII ОТ 20 июня 1894 года

«Лучше война похвальная, нежели мир,

отделяющий от Бога».

Григорий Богослов.

Протекло ровно триста лет с тех пор, как на соборе в городе Бресте¹, в октябре 1596 г., с 6-го по 9-е число, была провозглашена уния Западно-русской Церкви с Римской церковью, постепенно подготавливающаяся латинянами и их сторонниками в течение почти полутораста лет. Окидывая мысленным взором историю Западной и Юго-западной России² за этот многовековой период времени, невольно задаешься вопросом, принесла ли Западно-русская уния хоть малую пользу кому бы то ни было? Ответ один: никому никакой пользы она не принесла, а погубила она многих, бедствия принесла неисчислимые.

Не принесла она большой выгоды даже тем, в чьих интересах она была предпринята и учреждена: ни Латинской церкви и папе, ни польским королям и их королевству, ни православным епископам, отступившим от веры отцов своих и передавшимся на сторону Латинской церкви из-за личных расчетов. Уния не возвысила ни духовной жизни, ни материального благосостояния всех вообще Русских и Литовцев, принявших ее и пребывавших в ней, а, напротив, повредила им во многом. А тем православным, которые пребыли тверды в вере отеческой, уния причинила величайшие бедствия.

Правда, Брестская уния расширила Латинскую церковь, число подданных папы умножилось, но на долго ли? Нет, отторгнутые от Православной Церкви обманом, коварством, обещанием земных благ и даже насилием, Белоруссия и Литовцы спустя два с половиной века, в 1839 г., опять воссоединились с Православной Церковью. Мало этого: насилия, которые допускали латиняне и униаты в отношении православных при введении и дальнейшем распространении унии, совершенно уронили латинян и их веру в глазах Русских людей. Конечно, Русские и прежде знали, что латинская вера – неправая вера; но уния наглядно и опытно показала им, что латиняне не только веруют неправо, но и поступают не по-христиански и даже бесчеловечно. Уния внушила обитателям Западной и Юго-западной России не расположение, не любовь и уважение к папам и к латинской или униатской вере, а недоверие, чувства страха, неприязни, ненависти. А раз значительная часть населения прониклась такими чувствами к латинянам и униатам, дело унии и латинизации России было подорвано в корне. Окончательное уничтожение унии было уже неизбежно, и оно, действительно, совершилось. Уния в России не только погибла, но погибла навсегда, она никогда не возродится. Из-за Брестской унии было столько пролито русской крови, пролито безжалостно, бесплодно! и может ли Россия забыть это? Может ли она согласиться на унию с Римом в другой раз? Таким образом, Брестская уния, в конце концов, и сама пала и привела к последствиям, невыгодным для пап, для Латинской церкви и для латинской веры³.

Принесла ли какую-нибудь пользу уния Польше и королям ее? Увеличила ли она церковную и политическую силу этого королевства? Усилила ли она власть польских королей?

Само собой понятно, что польские короли ожидали от унии великих благ для своего королевства и для самих себя. Сами они и народ в главной части их владений – в Польше исповедовали латинскую веру, а в принадлежавших им Западной и Юго-западной России народ был веры православной. И польским королям и всем вообще Полякам было естественно желать, чтобы принадлежавшие к Польше православные стали латинянами по вере. Притом, так как Великороссия и Малороссия, с которыми Польша соперничала и боролась, исповедовали православную веру, то было даже опасно иметь на границах с ними области, населенные православным Русским народом. Через унию своих православных подданных с Римом польские короли надеялись достигнуть двух весьма важных результатов: с одной стороны, ослабить тяготение православных областей своего королевства к Великой и Малой России, с другой, устранить разноверие и связанную с ним рознь в своем королевстве, распространить господствующую веру во всем королевстве и через это сделать его цельным, сплоченным и сильным. Эта мысль об унии, как средстве политического возвышения Польши, явственно звучит в следующих словах универсала, изданного королем Сигизмундом III ко всем своим подданным греческого закона о созвании собора для решения вопроса об унии: «Имея в виду древнее соединение церквей, Восточной и Западной, всегда способствовавшее возвышению и процветанию царства, и подражая примеру великих государей, старавшихся о соединении этих церквей, разделившихся между собою, пламенно желаем и мы находиться в одной вере со всеми нашими подданными и вместе с ними единым сердцем и устами славить Бога... Потому, среди других наших государственных забот, склонили мы наш помысл и на то, чтобы людей греческой религии в нашем государстве принесла, к прежнему единству с церковию Католическою, Римскою, под властию одного верховнаго пастыря... Вы, когда хорошо разсудите (т. е., на соборе), ничего полезнее, важнее и утешительнее для себя не найдете, как святое соединение с Католическою церковию, которое водворяет и умножает между народами согласие и взаимную любовь, охраняет целость государственнаго союза и другия блага, земныя и небесныя»⁴. Но король обманулся в своих надеждах. Без унии православные имели хотя некоторое, хотя наружное согласие с латинянами, и самое разногласие между ними не доходило до вражды и ожесточенной борьбы. Напротив, уния разделила жителей королевства на два враждебных лагеря: с одной стороны, униатов и латинян, с другой, православных, и началась вековая борьба между этими двумя сторонами, которая, как и всякое междоусобие, благоприятствовала не возвышению, а разрушению королевства. Что касается до тяготения к России соседних с ней и чисто-русских областей Польши, то хотя оно и ослабело в униатах, но за то усилилось в православных. В итоге уния привела к последствиям, противоположным тем, каких от нее ожидали король и Поляки, – последствиям, крайне вредным для внутреннего мира, благосостояния, целости и безопасности Польши.

Что дала уния православным Русским и Литовцам, населявшим области Польского королевства?

Ничего, кроме величайших бедствий. Она разделила Русских и Литовцев на две враждующие между собой стороны: на униатов и православных. Сколько слез и крови было пролито в борьбе между православными, которые были доведены до необходимости оружием защищать неприкосновенность своей истинной, отеческой веры, и униатами, которые не гнушались никакими средствами для привлечения православных к унии, это хорошо всем известно. Те, которые приняли унию добровольно, жалки были тем, что лучшую веру переменили на худшую. Те, которые были вовлечены в унию обманом, или насилием, были вполне несчастны, потому что за унижение и страдания их у них отнимали их родную и истинную веру и вводили в чуждую им церковь и внедряли в них неистинную веру. Униаты, распространявшие унию среди православных, возжигали ненависть к себе в последних. Иногда Фанатичная пропаганда им стоила жизни, как это случилось с Иосафатом Кунцевичем. Но несравненно более страданий выпало на долю православных, как стороны слабейшей. Их храмы отдавали в аренду жидам и всячески издевались над православной святыней, православных теснили и гнали, мучили, казнили. Уния убивала душу в гонителях, отравляла жизнь гонимых, подкапывала благосостояние тех и других.

Чего достигли те немногие православные епископы, которые первыми приняли унию и старались распространить ее между православными?

Все они встретили сильнейшее противодействие себе со стороны огромного большинства православных. Они на своем соборе низложили православных епископов, противившихся унии, а православные епископы на своем соборе, напротив, низложили их. Им и их преемникам по унии пришлось вести отчаянную борьбу против православных – духовных и мирян. Правда, они одержали верх над православными и долго господствовали над ними. Но эта временная победа им дорого стоила, да и одержали они ее только потому, что они действовали в королевстве, в котором господствующей верой была латинская вера, и они находили огромную поддержку в королях, в польских и ополяченных магнатах, в папе и иезуитах и во всем польском духовенстве. И все-таки победа униатов над православными не была ни окончательной, ни полной.

В частности, ничего не достиг через унию Западно-русской церкви митрополит Михаил Рогоза. Он не был убежденным униатом и стал во главе унии отчасти потому, что ему было обещано кресло в Сенате, и из страха перед королем. Но сенатором его не сделали, а между тем он видел, что православные его проклинают. Разочарованный, он умер через несколько лет после введения унии.

Другой деятель по введению унии епископ Луцкий Кирилл Терлецкий, происходя из дворян, жил не как монах и святитель, а как богатый польский магнат, и даже производил бесчинства, напр., вооруженные нападения с целью насильственного захвата имений. По-видимому, он сделался униатом из земных расчетов, так как равнодушно относился к делу распространения унии. Через унию он не потерял земных выгод, но и не приобрел ничего важного.

Третьим и самым главным деятелем по введению и распространению унии был Владимирский епископ Ипатий (в миру Адам) Поцей или Потей. Он действовал как убежденный униат: он ревностно распространял унию, энергично боролся против православных и имел успех в борьбе; он приготовил целую школу продолжателей своего дела, из которых достаточно упомянуть об известном фанатике епископе Иосафате Кунцевиче⁵, и если уния не замерла в самом начале, то этим она обязана Ипатию Потею. Достиг он и земных почестей, сделавшись, после Михаила Рогозы, митрополитом Западно-русской церкви. Но в высшей степени замечательно то, что прошлое этого главного деятеля по введению и распространению унии было запятнано беспримерным непостоянством в вере, которое показывает, что он был или человек ненормальный, или себе на уме. Он родился от православных родителей и был сначала православным. Но в юных годах, состоя на службе у князя Радзивилла, покровительствовавшего протестантам, он сделался протестантом. Потом, когда состоял на королевской службе, он опять возвратился в лоно Православной Церкви, имея в это время свыше тридцати лет от роду. Наконец, имея уже около пятидесяти лет, он обнаружил склонность к унии, а потом и, действительно, стал униатом и ревностным пропагандистом унии.

Ипатий Потей достиг своих целей, но если бы он наперед мог знать, сколько бедствий принесет уния Западной и Юго-западной России, сколько проклятий будет сыпаться на его голову и на его приверженцев, и мог предвидеть, что окончательное торжество останется не за унией, а за православием, то решился ли бы он сделаться униатом? Едва ли, если только он не был человеком, для которого нет ничего святого.

Должно заметить, что уния не только распространяема была насильственно, но и первоначальное введение ее сопровождалось всякими правонарушениями и беззакониями. Дело унии сначала подготовлялось тайно; несколько православных епископов, ставших на сторону унии, изменили православной вере из личных своекорыстных расчетов; Потей и Терлецкий, в качестве послов, уполномоченных от короля, митрополита и епископов, согласившихся принять унию, прибыли к папе Клименту VIII и подписали в Риме в конце 1595 г. унию от лица всей Западно-русской церкви, между тем как они знали, что унии желали только король, митрополит и несколько епископов, а вся церковь вовсе не желала ее, и православные во многих городах лишь только узнали о том, что митрополит склоняется к унии, заявили энергичный протест против унии; по возвращении Потея и Терлецкого из Рима земские послы, избранные на провинциальных сеймах, явились на генеральный сейм в Варшаву и здесь, от лица всех православных, торжественно заявили, что они не хотят унии, просили короля лишить сана Потея и Терлецкого, как изменников православию и вероотступников, но законные желания православных не были уважены, король явно стал на сторону униатов и вооружился против православных; на Брестский собор, созванный митрополитом по приказу короля, православные приглашены не были, и от них злонамеренно скрыли даже время и место, когда и где должен был состояться собор, так что на Брестском соборе, торжественно провозгласившем уже ранее подписанную в Риме унию, православных совсем не было, и вопрос об унии не был и обсуждаем; результатом такого беззаконного образа действия, которым были нарушены не только церковные правила, но и приказ короля, было то, что кроме Брестского собора, состоявшего из сторонников унии, в Бресте же состоялся собор православных епископов и других духовных и светских лиц, и между тем как на униатском соборе уния была принята, на православном соборе, более многолюдном, она была отвергнута; вместо того, чтобы соединить людей, уния сразу же разделила на две враждебные одна другой стороны тех, которые до унии составляли одно согласное стадо верующих: епископы униатского собора низложили и прокляли православных епископов, а епископы православного собора низложили епископов, принявших унию, и началась многовековая кровавая война между православными и униатами, главными виновниками которой были латиняне, особенно иезуиты, и передавшиеся на их сторону униаты; Брестский униатский собор – собор, незаконный, так как на этот собор намеренно не были приглашены православные; принятое на нем решение вступить в унию с Римом незаконно еще и потому, что оно было принято не только без согласия Константинопольского патриарха, которому подчинена была Западно-русская митрополия, но и прямо вопреки его воле и даже с наглым нарушением его патриарших прав, так как представители его и в числе их главный – экзарх Никифор на униатский собор приглашены не были; напротив, Брестский православный собор был законный собор, потому что хотя он состоялся без согласия и не в присутствии главы Западно-русской церкви митрополита Рогозы, но православные вынуждены были составить отдельный от своего митрополита собор частью потому, что митрополит сам устранил их от своего собора, не сказавши им, несмотря на их запросы, в какой день и в каком доме или храме соберется собор, частью потому, что митрополит, как они это знали, уже стал на сторону унии, и таким образом сделался отступником от своей веры раньше, чем Западно-русская церковь положила переменить свою веру на униатскую; притом же на православном соборе были представители от церквей Константинопольской и Александрийской, одобрявшие действия православного собора и осуждавшие собор униатский, а на униатский собор они не были приглашены.

Брестская уния была подготовляема подпольно, введена незаконно, принята из расчетов земных, либо личных, либо государственных, но вообще пользам русского населения Западной и Юго-западной России неблагоприятных и даже прямо противных, распространена коварно, насильственно и беззаконно; эта уния была не нужна и даже ненавистна тому населению, среди которого она была распространяема; жалкого состояния, в котором находилась Западно-русская церковь до унии, она не поправила, а еще более ухудшила; духовенство, высшее и низшее, по-прежнему оставалось мирским по характеру, распущенным, своекорыстным и зависимым от светской власти и от всякого пана; не прекращались прежние беспорядки, и паства по-прежнему оставалась без назидания; но ко всему этому присоединилось горшее зло: ожесточенная, кровавая борьба между православными, которые отстаивали свою отеческую истинную веру, и униатами, которые насильственно распространяли унию между православными; уния, означающая своим именем союз, соединение, сделалась источником непримиримых, нескончаемых раздоров и ожесточенной борьбы, которые удесятерили бедствия страдальческой церкви и несчастного народа.

Тяжело вызывать в памяти кровавые картины давнего времени, но теперь это кстати, не только потому, что прошло ровно три века со времени введения унии в Западной и Юго-западной России, но еще и потому, что печальное прошлое дает руководственные указания, нужные особенно теперь. Папы и их приверженцы, в особенности иезуиты, всегда стремились распространить латинскую веру среди православных народов Востока или, по крайней мере, соединить их со своей церковью на условиях и правах унии. Им и удалось распространить унию в Западной и Юго-Западной России, обратить в латинскую веру, или привести в унию с Римом не малое число православных, принадлежавших к церквам Иерусалимской, Антиохийской, Александрийской и Константинопольской, а также Армян и христиан других обществ, хотя и не живущих в общении с Православной Церковью, но по своей вере очень мало отличающихся от православных. И в наши дни латиняне не только не перестали распространять свою веру среди православных и близких им по вере народов, но по указаниям теперешнего папы Льва XIII ведут пропаганду своей веры даже с удвоенной энергией. Так, они стараются обратить в Латинскую веру Болгар, освобожденных от турецкого ига Россией в 1878 г., а также славян, живущих в Боснии и Герцеговине; они же употребляют усилия к тому, чтобы распространить латинскую веру, или же унию с Римом среди Греков, Арабов, Сирийцев, Армян, Коптов, Абиссинцев. И пропаганда их не безуспешна.

Но папе этого мало. В настоящее время папа приглашает все христианские народы вступить в унию с Латинской церковью и красноречиво описывает великие блага, которые принесет им уния. В 1894 году он издал две энциклики. В первой из них, важнейшей, изданной в июне, он призывает все народы и всех государей присоединиться к его церкви, принять его веру, подчиниться его престолу и за это обещает им величайшие блага, духовные и материальные. Эту энциклику мы и будем обсуждать подробно. Другая энциклика, изданная в конце года, под заглавием: Апостольское послание святейшего отца нашего Льва папы XIII о поддержании и утверждении дисциплины восточных церквей, начинающаяся словами: «Orientatium dignitas ecclesiarum», и известная под названием Апостолической Конституции, преподает правила и указывает практические меры для осуществления начал и планов первой энциклики в деле воссоединения с Латинской церковью только одних восточных церквей; а именно, в целях более успешного привлечения восточных христиан к своей церкви, папа приказывает латинским миссионерам, епископам, священникам и монахам отнюдь не принуждать восточных христиан заменять свои обряды латинскими обрядами и даже исполнение приказа ограждает угрозой взысканий с нарушителей его.

Не довольствуясь изданием энциклик, Лев XIII для более широкого распространения своих излюбленных мыслей о соединении церквей и успешнейшего осуществления их на деле, основал в 1896 г. постоянное издание, журнал «Виссарион», названный так по имени епископа Виссариона, ратовавшего за соединение Православной Церкви с Латинской на Ферраро-Флорентийском соборе. Пока этот журнал издается на итальянском языке, но предположено издавать его еще и на греческом языке. Как и в энцикликах, направление журнала, намеченное в программе его, будет не полемическое, а примирительное, даже заискивающее в отношении православных христиан.

Возникает вопрос, можно ли верить посулам папы? Можно ли ожидать, что церковная уния с Римом облагодетельствует те христианские народы, которые примут ее? В частности, можно ли надеяться, что она принесет великие или хотя малые блага православным народам Востока?

Для основательного и правильного решения этих вопросов, теоретического и практического, не малую помощь может оказать историческая справка о Брестской унии. Вот почему, имея намерение обсудить вопросы о том, как мы, православные, должны отнестись к призыву папы присоединиться к его церкви, может ли Православная Церковь соединиться с Латинской церковью, и может ли принести какую-нибудь пользу Православной Церкви соединение её с Латинской церковью, мы и привели эту справку. Справка – не в пользу соединения Православной Церкви с Латинской.

Мм. Гг.! нашу настоящую речь весьма прилично начать словами церковной песни, которая постоянно возглашается в храмах здешней обители, посвященных имени Святой Живоначальной Троицы: Егда, снисшед, языки слия, разделяше языки Вышний: егда же огненные языки раздаяше, в соединение вся призва, и согласно славит Всесвятаго Духа⁷.

В этом церковном песнопении сопоставлены два величайших события всемирной истории, разделенные промежутком времени в 2300 лет, как бы отчасти сходные по цели и вместе с тем совершенно противоположные по своим последствиям. Протекло уже свыше четырех тысяч лет с тех пор, как совершилось первое из этих событий; да и со времени второго события миновало почти девятнадцать веков. Но память о них не изгладилась и никогда не изгладится.

Из краткого повествования ветхозаветного Бытописателя о первом событии видно, что через несколько времени после потопа люди размножились и поняли, что жить им в одном месте тесно, и что настало время разойтись им в разные стороны; тогда они, и в особенности сильнейшие из них, каков был Нимрод, сила и звероловное искусство которого вошли в поговорку, сказали друг другу: Построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели разсеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык: и вот, что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другаго. И разсеял их Господь оттуда по всей земле: и они перестали строить город (и башню) (Быт. 11:1–8).

О втором событии Новозаветный Дееписатель рассказывает (Деян. 2 гл.), что в пятидесятый день по воскресении Иисуса Христа Дух Святой сошел в виде огненных языков на Апостолов, которые все были единодушно вместе, и они начали говорить на разных языках, а Апостол Петр собравшимся Иудеям и иностранцам начал проповедовать о Христе, и эта проповедь имела такую силу, что в тот же день крестилось до трех тысяч, положено было начало Христианской Церкви, и вера в Иисуса Христа, возрастая все более и более через евангельскую проповедь Апостолов и их преемников, вскоре объединила даже и отдаленные друг от друга племена и народы в одном царстве истины, правды, мира и любви, в царстве Божием.

В обоих этих событиях цель начинания была одна – объединение людей; но какое огромное различие получилось в концах предприятий! Там, при Вавилонском столпотворении, желали поддержать единение между людьми, которые жили пока вместе и говорили на одном языке, которым только еще в будущем настояла нужда расселиться по разным странам и для которых расселение могло и не быть совершенным разъединением; но достигли как раз противоположного результата: люди не только рассеялись по лицу земли, но и стали чужими друг другу, так как перестали понимать друг друга; разноязычие даже и соседние народы разделило и разобщило гораздо более, нежели пространные моря, необозримые пустыни, непроницаемые леса, непроходимые горы или болота.

Напротив, здесь, при сошествии Святого Духа, разноверные, разноязычные, разноплеменные и разнохарактерные народы, услышавши Иудеев, т. е., Апостолов, говорящих на их языках, пораженные этим чудом и умиленные их проповедью о спасении всех людей через Иисуса Христа, сделались христианами и вместе с этим забыли свою исконную рознь и национальную вражду и в такой необычайной степени прониклись единодушием, что имели все общее (Деян. 2:44–46).

От чего произошло столь поразительное различие?

От того, что столпотворение Вавилонское было дело человеческое, и притом дурное дело. Город и башню строили сыны человеческие; а слова Бытописателя, что Господь сошел посмотреть город и башню и что Он помешал продолжать постройку их, показывают, что люди начали строить их не во имя Божие, не призвавши Бога на помощь, а, может быть, даже и наперекор воле Божией, выраженной в пророчестве Ноя о своих сыновьях и о судьбах их потомства; они строили город и башню для того, чтобы сделать себе имя, прославиться; они мечтали эту башню и город сделать как бы всемирной столицей, откуда они могли бы управлять всеми, даже и самыми отдаленными, народами; не для блага имевших рассеяться народов задумали они воздвигнуть город и башню, а побуждаемые тщеславием, честолюбием, властолюбием, склонностью к тирании; уже сама дерзновенность замысла построить башню высотой до небес свидетельствует о необыкновенной, можно сказать, сатанинской гордости строителей, совершенно затмившей их рассудок. Напротив, все совершившееся в пятидесятый день по воскресении Христа было делом Божиим: Иисус Христос заповедал Апостолам не отлучаться из Иерусалима, пока они не облекутся силою свыше, и они в точности исполнили это завещание; от Духа Святого они получили способность говорить на разных языках, силою Духа Святого стали они проповедовать Евангелие; не в свое имя, а во имя Христа стали они крестить и устроять Церковь, которая силой Божией стала быстро расти и распространяться по всей земле.

Из сказанного вытекают два вывода: во-первых, не всякое объединение людей и народов есть дело доброе и богоугодное; во-вторых, предпринимаемые людьми попытки сблизить и объединить племена и народы только в том случае могут иметь успех, когда они совершаются во имя Божие и для блага людей, а когда их затевают для удовлетворения страстей человеческих, или по требованию прихотей, то они скорее могут вести людей еще к большему разделению и разобщению, нежели к миру и соединению.

Как ни просты и самоочевидны эти истины, однако люди, ослепляемые страстями, упускают их из виду, или, увлекаемые земными и личными расчетами, забывают о них.

Между тем если когда, то именно в наше время необходимо их помнить и сообразно с ними действовать; ныне как нельзя более благовременна речь о соединении всех, а вместе с тем уместно напоминать и эти истины.

В самом деле, едва ли было другое время, когда бы объединительное движение между людьми выражалось столь разнообразно и распростиралось столь широко, как это мы видим в наши дни. Мы не говорим о союзах политических, – такого рода союзы бывали во все времена, – но в наше время со значительной силой проявилось стремление к объединению и слиянию между единоплеменными, но разрозненными раньше в силу политических переворотов и других причин, народами: разумеем объединительные движения – с одной стороны, племен германских, с другой, славянских. Затем в наше время получили силу союзы общественно, союзы состояний и сословий. Таковы компании и артели в торгово-промышленном мире; таковы всемирные, национальные и провинциальные выставки, общие и специальные; таковы международные и национальные съезды художников и ученых по разным специальностям.

По-видимому, усиленное стремление людей нашего времени к взаимообщению и объединению, проявляющееся в разных видах и способах, есть естественный протест и реакция против излишней индивидуализации или эгоистической обособленности, чрезмерное усиление которой есть плод односторонности умственного развития и особенно одного из проявлений этого развития – крайнего разделения труда, чрезвычайной специализации его. Но не может быть сомнения и в том, что общение между людьми и самыми отдаленными друг от друга народами усилилось и расширилось благодаря изобретенным в наш век способам быстролетного и удобного передвижения людей и передачи их слов на огромных пространствах воды и суши. Вот что говорит об этом одно важное лицо, о котором у нас будет речь дальше. «Для возстановления согласия, равно как и для распространения Евангелия переживаемое нами время кажется особенно благоприятным вследствие того, что в умах с особенною силою живет сознание человеческаго братства, и никогда ни в каком веке человек не стремился с таким старанием к тому, чтобы узнать подобных себе и придти им на помощь; поезда и корабли с невероятною быстротою пробегают огромныя пространства земли и моря, представляя неоценимыя удобства не только для торговли и изследований ученых, но также и для распространения Слова Божия от восхода до заката солнца»⁸.

Современное движение к взаимообщению и единению, проявляясь во всех областях жизни, не могло не коснуться и религиозной жизни. Как бы в противовес дроблению протестантского исповедания на секты, рядом с обособлением старокатоликов от Римской церкви и дроблением нашего русского раскола и сектантства на различные толки, идет объединительное религиозное и вероисповедное движение. Так, в истекающем столетии были попытки, хотя слабые и кончившиеся ничем, к сближению Англиканской епископальной церкви с Православной Церковью. Не далее, как в 1895 г., на церковном съезде в Нориче горячо обсуждали вопрос о том, к соединению с какой церковью должна стремиться Англиканская церковь – с Римской ли, или с Восточной Церковью. Затем в настоящее время сближения с нашей Церковью домогаются, или по крайней мере говорят о том, старокатолики. Наконец, мы были свидетелями небывалого во всемирной истории и почти невозможного по существу дела проявления объединительного религиозного движения: разумеем всемирный конгресс представителей религий в Чикаго, на всемирной Колумбовой выставке, в 1893 году.

На этом удивительном конгрессе вместе сидели, по-видимому, мирно беседуя и беспрекословно и беспрепятственно провозглашая свои религиозные верования, греческий православный епископ, римско-латинские епископы и патеры, англиканские епископы и священники, лютеранские и реформатские пасторы, учители разнообразных протестантских сект, еврейские раввины, буддийские бонзы, мухаммеданские муллы, индусские брамины. Это было в своем роде как бы вавилонское смешение и языков и религий. Правда, ни к каким практическим последствиям этот конгресс, как и следовало ожидать, не привел. Религии остались по-прежнему каждая сама по себе. Между представителями их, бывшими на конгрессе, не только не воспоследовало сближения и примирения, но даже, не смотря на принятые предупредительные меры, не смотря на утонченную деликатность в обращении, исконно недоверие, нерасположение и враждебность представителей одних религий к представителям других религий, все-таки прорывались наружу. Устроители и распорядители конгресса, равно как и члены его, не осмелились сделать хотя бы тот скромный шаг на пути сближения религий, чтобы пригласить членов конгресса и вообще всех, сочувствующих делу примирения между религиями, собираться и впредь на имеющих быть всемирных выставках, с целью если не объединения поклонников разных религий друг с другом, то по крайней мере для облегчения возможности всем интересующимся религиозными учениями лучше узнать те религии, ознакомление с которыми им желательно и полезно. Ни к чему не привел этот конгресс, с одной стороны, потому, что вода и огонь между собою не мирятся, а, с другой, потому, что этот конгресс был делом чисто человеческим, а не Божиим. Подобно тому, как Нимрод и его сообщники сказали: сделаем себе имя, построим башню, нигде невиданную, никогда не слыханную, башню до небес: так и Барроус и другие Американцы захотели похвастаться тем, что на их выставке было то, чего не было ни на какой другой выставке, да и нигде и никогда не было, что они устроили восьмое чудо света, живую выставку религий. Правда, устроители конгресса могли преследовать и более серьезные цели, напр., желали облегчить ученым способы к ознакомлению с религиями, дать им возможность услышать слово о религиях из уст самих представителей этих последних; но все-таки едва ли мы ошибемся, если скажем, что дело это было предпринято не во имя Божие, а из расчетов человеческих.

Тем не менее уже сам замысел созвать такой конгресс и смелость иметь надежду на осуществление этого замысла показывают, что устроители конгресса затевали свое дело не без расчета на потребность людей нашего времени к братскому общению. А что конгресс состоялся и был даже полон и многолюден, это уже нельзя не признать событием важным. Важно не только то, что это событие никогда небывалое: поразительно то, что представители различных религий, из которых многие враждебны между собой, приняли приглашение приехать на конгресс, действительно приехали туда, – иные из отдаленных концов мира, – спокойно и мирно сидели рядом друг с другом, каждый беспрепятственно восхвалял или описывал свою религию и выслушивал других; члены конгресса не разошлись, не разъехались раньше конца его, не перессорились; одним словом, они начали, продолжали и кончили дело, может быть, не хуже, чем как бывает на всяких иных съездах. Если и были неудовольствия, то ведь без неприятностей и ссор редко оканчиваются и другие съезды. По нашему мнению, Чикагский конгресс религий показывал, что поклонники различных религий менее неприязненны друг к другу, чем, как обыкновенно полагают, и что если какое, то именно настоящее время благоприятствует тому, чтобы представители различных религий завязывали между собой мирные и дружелюбные сношения, и чтобы христианские миссионеры воспользовались подобными сношениями для целей распространения христианства между нехристианскими народами. Не забудем, что Чикагский конгресс религий имел место в христианской стране, был созван и устроен христианами, огромное большинство членов его состояло из христиан, и если, не смотря на это, язычники и другие нехристиане явились на этот конгресс и не отказались участвовать в нем, то в этом нельзя не видеть признака того, что язычники и другие иноверцы гораздо более питают доверия, уважения и расположения к христианству, нежели как принято думать. Если язычники иногда убивают миссионеров и прочих христиан в своих землях, то причины таких взрывов вражды язычников к христианам и христианству заключаются не столько в национальной и религиозной неприязни язычников к христианам, сколько в самих христианах, которые взаимным соперничеством роняют себя и свою веру в глазах язычников и раздражают последних своим недостойным христиан обращением с ними, издевательством над их обычаями, а иногда и дурным образом жизни; если в настоящее время иноверцы не так охотно обращаются в христианство, как это было в первые века, то причина этого не в том, что теперешние язычники, иудеи и другие иноверцы более привязаны к своим религиозным заблуждениям и с меньшей терпимостью относятся к имени Христа, – скорее даже напротив, – а в том, что сами христиане равнодушны к своей вере и не имеют той горячей любви ко Христу и той пламенной ревности к делу распространения христианства, какие горели в сердцах христиан первых веков.

Но хотя конгресс представителей религий на Колумбовой выставке принадлежит к самым характерным проявлениям объединительного движения нашего времени в области религиозной жизни, хотя, поэтому, было бы уместно дать беспристрастную характеристику и серьезную оценку этого конгресса, тем не менее мы поведем речь не о нем, а о другом, еще более недавнем, опыте объединения разъединенных исповеданий и религий, – разумеем призыв папы Льва XIII, обращенный к государям и всем народам и приглашающий всех людей соединиться в одно общество согласно-верующих под главенством папы.

Конечно, такого рода призыв сам по себе не новость: это не то, что конгресс представителей религий, в Чикаго. Папы в течение целой тысячи лет, протекших со времени отделения Запада от Восточной церкви, не упускали из виду и не теряли надежды присоединить к своей церкви православный Восток и, лишь только представлялись удобные случаи и благоприятные обстоятельства, употребляли все возможные усилия к осуществлению своих заветных желаний и надежд. Однако призыв папы Льва XIII к соединению имеет и нечто особенное.

Прежние папы домогались присоединить к своей церкви преимущественно одну Православную Восточную Церковь. Хотя через своих уполномоченных лиц, через епископов и патеров, через монашеские ордена, в особенности через иезуитов, папы вели усиленную пропаганду латинской веры и в странах протестантских, а через миссионеров – и в странах языческих; но у них не доставало смелости обратиться с высоты своего престола ко всему протестантскому миру и пригласить его склониться к подножию этого престола. Папа Лев XIII оказался смелее и решительнее всех своих предшественников: он прямо призывает соединиться с Латинской церковью и признать его своим главой все православные восточные церкви и весь протестантский мир.

Но смелость папского призыва и громадность его замыслов возрастут в наших глазах еще более, когда мы узнаем, для какой цели папа приглашает всех христиан объединиться под его властью. Он как бы так говорит: «Если все католики, все православные и все протестанты соединятся вместе под моим водительством, то составится чуть не полмиллиарда людей. Ни один всемирный завоеватель, ни Вавилонские и Персидские цари, ни Александр Македонский, ни Римские цезари, ни Чингисхан, ни Тамерлан, или Наполеон, не имели в своей власти и распоряжении и малой доли такого огромного числа людей. С такой объединенной громадой мы завоюем весь мир. Всех сопротивляющихся нам, если только такие смельчаки найдутся, мы уничтожим, сметем с лица земли. Затем соединенными силами двинемся на мир иноверный, нехристианский.

Правда, в нем можно насчитать свыше миллиарда людей; тем не менее он не может оказать нам серьезного сопротивления. Он бессилен, так как не имеет образованности и распадается на множество чуждых одна другой и истребляющих одна другую групп. Не имеет он ни вещественного видимого центра, ни духовного принципа, которые объединяли бы рассеянные по лицу земли племена. Нет у него Вавилонской башни, около которой сосредоточивались бы его помыслы и желания; нет у него и Нимрода, который мог бы воодушевить эти массы людей одной идеей и двинуть их к достижению одной цели. Язычников, мухаммедан, иудеев, всех обратим в католическую веру, и тогда исполнятся слова Христа: и будет одно стадо и один Пастырь (Иоан. 10:16). Одно стадо – это все народы и племена земные, все человечество; один пастырь – это я, папа римский».

И кто же питает такие замыслы? Кто не только питает их в сердце, но и провозглашает их всенародно, всемирно, обращаясь ко всем царям и народам земли? Не Григорий VII, Гильдебрандт, не Иннокентий III, или иной какой средневековый папа, которые обращались с императорами и королями, как господа с рабами, которые за ослушание своей воли имели силу отлучать от Церкви целые царства, которые могуществом превосходили всех царей земных, которые почти одним мановением руки воздвигали несметные полчища крестоносцев и приказывали вести их в далекую Палестину, на завоевание Иерусалима, на опасную борьбу со страшными тогда и могущественными Турками. Нет, так говорит папа Лев XIII, Ватиканский узник, земельная собственность которого не превышает размерами имений крупного русского землевладельца, которому в лице его духовенства и его церкви оказывают намеренное неуважение, явное сопротивление и дерзкое противодействие правительства и народы даже стран, издавна бывших и доселе остающихся странами католическими, каковы Франция и сама Италия вместе с Римом, у которого в самих католических странах найдутся миллионы врагов, относящихся к нему и его духовенству и церкви то с обидным пренебрежением и презрением, то со злобными насмешками и наглыми ругательствами, либо ограничивающих права церкви и преимущества духовенства стеснительными законами, который много лет не показывается на улицах бывшей папской столицы, на улицах «своего города», вероятно из опасения, как бы уличные мальчишки, дети озлобленных врагов его, не стали бросать в него грязью. Папство низвержено с прежней высоты власти и могущества, а между тем папа смело обращается с речью к царям и народам, ко всему христианскому миру, даже ко всей вселенной, и самоуверенно всех призывает стать под его знамя. Уже это одно заставляет внимательно прислушаться к словам папы. Каждого невольно поражают смелость речи, самоуверенность тона, широта замыслов. Сам собою рождается вопрос, голос ли это исполина мысли и дела, или пустые слова бессильного фантазера и мечтателя?

Впрочем, и без этих особенностей всякие вообще призывы папы к соединению с Латинской церковью не могут не обращать на себя внимания православной России. Ведь на западной ее окраине, самой боевой и опасной, живут миллионы Поляков, которые по своей вере подчинены папе, а за свои поражения в борьбе с Русскими и политическое уничтожение их царства ненавидят Россию и Русских. Нам нельзя не считаться с папой. Вот почему призыв папы к объединению, хотя он по существу есть повторение прежних подобных же опытов, для нас имеет большую важность, нежели беспочвенный и эфемерный конгресс представителей религий в Чикаго.

Свой призыв к соединению всех людей вокруг папского престола, обращенный к государям и народам, Лев XIII высказал в энциклике, т. е., в окружном послании, которая, кажется, подготовлялась давно, но была издана лишь летом 1894 года, и по следующему поводу.

В 1893 году совершилось пятьдесят лет епископского служения папы. Само собою понятно, что Латинская церковь с великой торжественностью отпраздновала полувековой юбилей своего главы. Много обстоятельств благоприятствовало блеску и торжественности этого празднования. Глубокая и вместе с тем бодрая старость Льва XIII⁹, его многолетнее и ревностное служение Латинской церкви сначала в низших иерархических степенях, а потом в сане епископа, кардинала, и наконец первосвященника¹⁰, его разносторонняя ученость, его высокие умственные и нравственные качества, его мудрое управление церковью, его необыкновенная способность держать с достоинством знамя веры и своей церкви в настоящие трудные для них времена, его дипломатическое искусство и умение, с какими он возвысил, сколько возможно, уроненное его предшественниками, и особенно Пием IX, значение папства, как силы политической, общественной и церковной, его необычайная для столь глубокой старости отзывчивость на запросы современной жизни и понимание важнейших потребностей ее, его энергичные усилия разрешить вопросы церковные, государственные и социальные, стяжали ему уважение среди не одних только латинян¹¹. Что же удивительного, если дети Латинской церкви поспешили выразить папе, кто как мог, свои сердечные благожелания и поздравления? Ревностным латинянам тем сильнее желалось всенародно заявить свое сочувствие и почтение к папе, что у них наболело сердце при виде унижения и упадка, которым подверглось папство в последнее полустолетие. Таковые своими шумными заявлениями преданности папе, с одной стороны, желали утешить и ободрить почтенного старца, а с другой – показать противникам и врагам папства и папы, что папство не настолько упало, как они думают, что друзей папы не перечтешь и что силы папы, латинского духовенства и всей Латинской церкви еще очень велики, даже неисчерпаемы¹².

Торжественные и шумные проявления покорности и почтения, любви и преданности, дружно и разнообразно выраженные латинянами папе по случаю его юбилея, очень тронули и обрадовали папу. Они были ему тем более приятны, что он, глава двух сот миллионов христиан, т. е., седьмой части всего населения земного шара, в настоящее время сидит запершись в Ватикане, как какой-нибудь важный и знатного рода преступник, засаженный в богато-убранную тюрьму. В порыве охватившей его радости папа составил и 20 июня 1894 года издал энциклику. По начальным словам эта энциклика получила название: Praeclara gratulationis publicae testimonia¹³; а по предмету и содержанию своему она должна быть названа энцикликой о соединении церквей и всех людей под главенством папы.

В самом начале энциклики папа в следующих восторженных словах выражает безграничную широту и разнообразие проявлений сочувствия ему со стороны множества людей, свою радостную благодарность всем выразившим ему сочувствие и обязанности своего служения людям: «Славныя заявления народнаго поздравления, которыя в течении всего прошлаго года, в память юбилея нашего епископства, мы получали отовсюду и которыя в последнее время завершились знаменательным выражением почтения со стороны Испанцев, прежде всего доставили нам тот плод радости, что в этом совпадении и согласии волей проявилось единство Церкви и ее славное единение с верховным первосвященником. Казалось, что в эти дни весь католический мир, как бы забыв о всех других делах, устремился и очами и духом всецело к Ватикану. Посольства государей, посещения паломников, полныя любви послания, священнейшия церемонии, явно свидетельствовали о том, что в отношении апостольской кафедры у всех католиков одно сердце и один дух. Все это было тем более радостно и приятно для нас, что всецело совпадает с нашими желаниями и ожиданиями. Ибо, сознавая направление времен и обязанности своего служения, мы, в продолжение всего нашего епископства, постоянно имели это в виду, равно как и то, чтобы, при всякой возможности, учением и делом, теснее привязывать к себе все народы и все племена, а также особенно выставлять на вид, что власть римскаго первосвященника спасительна во всех отношениях. Великую, поэтому, воздаем мы благодарность прежде всего Божественному милосердию, благодатию и щедротами котораго мы невредимо достигли настоящаго века; затем государям, епископам, духовенству и всем частным лицам, всем, которые многоразличными заявлениями своей преданности и уважения, проявленнаго по отношению к нашему делу, как и к нашей личности, доставили нам в частности великое утешение».

В этих словах, исполненных любезности и радости, обращают наше внимание три заявления папы:

Во-первых, что единодушие латинского мира в выражении сочувствия и преданности папе не было для него чем-то неожиданным: он был уверен в том, что Латинская церковь имеет полное единение и как бы одну волю со своим первосвященником;

Во-вторых, что постоянная задача его служения состоит в том, чтобы всеми способами теснее привязывать к себе все народы и все племена;

В-третьих, что служение его состоит также в том, чтобы особенно выставлять на вид, что власть римского первосвященника спасительна во всех отношениях.

Мысли второго и особенно третьего из этих заявлений папы и составляют тему его энциклики.

Тема энциклики раскрывается так. Упомянувши во вступлении о многочисленности и разнообразии заявлений преданности себе, выразивши по этому поводу свою радость и заявивши о задачах своего служения, папа затем делает следующую оговорку: «Но для полнаго и всецелаго утешения не доставало еще многаго. Ибо среди самых этих заявлений народной радости и почтительности наш дух смущался мыслию, что существует еще огромное множество людей, которые остались чуждыми этого единодушнаго движения католиков, частью потому, что они совсем не знают евангельской мудрости, а частью потому, что, хотя и посвященные в христианскую веру, состоят в разрыве с католическою верою. Этим обстоятельством мы тяжело были смущены и смущаемся: нельзя без глубокаго чувства скорби думать об этой части человеческаго рода, которая давно уклонилась от нас, вступив на ложный путь».

Папу огорчила мысль о том, что поздравления ему принесла только одна Латинская церковь, которая, как ни велика она, все-таки составляет едва седьмую часть человечества. Где же остальные шесть седьмых людей? Увы! из этого бесчисленного сонма людей никто не пришел на поклон к папе, никто не прислал ему приветствия. Мало того: целый миллиард людей, – язычники и мухаммедане, – даже и не слыхали о юбилее папы, да совсем и не знают, что есть на свете папа, что живет он в Риме, в Ватикане, что пока он – глава только латинян, но желает быть главой всей вселенной и плачет о том, что бесчисленные народы и племена его совсем не знают. Да что говорить о невежественных, суеверных язычниках и не менее невежественных, лжеверующих Мухаммеданах: даже и христиане нелатиняне, – целая сотня миллионов православных, сотня миллионов протестантов, – хотя знают, что в Риме есть папа, а иные слышали и о юбилее его, но никто из них не выразил сочувствия папе. Все это папа знает, и вот самая полнота сочувствия, выраженного ему Латинской церковью, сделалась для него хотя и сладкой, но отравленной горьким ядом, чашей.

Почему же, однако, папа не довольствуется тем почетом, который ему воздали латиняне по случаю его юбилея? Ведь и этот почет столь велик, что папе может позавидовать любой из самых могущественных государей. Что ему еще нужно?

Мы думаем, что главнейший источник недовольства папы заключается в том свойстве человеческой природы, которое, – идет ли человек в хорошем, или в дурном направлении, – побуждает его не останавливаться ни на какой ступени, как бы ни была она высока, а идти дальше и дальше, в бесконечность. Так, человек, погруженный в науку, изо дня в день приумножает свои познания: но чем больше обогащается ими, тем менее они удовлетворяют его, тем шире раздвигаются перед его взорами уходящие в неведомую даль пределы непознанного и тем ничтожнее кажутся ему размеры познанного, и это сознание вносит в его сердце грусть. Так, святой подвижник прилагает добродетели к добродетелям, подвиги к подвигам, а все кажется ему, что он ничего истинно-доброго не сделал и есть худший из грешников. Так, с другой стороны, «рачитель имений», накопивши тысячи рублей, употребляет всевозможные усилия, чтобы нажить десятки и сотни тысяч рублей, а достигши этой цели, он уже мечтает добыть миллионы, но и миллионы не только не утоляют его жажды к приобретениям, а даже еще более распаляют ее. Так, счастливый завоеватель, одержавши несколько побед, покоривши два-три народа, не останавливается в своем победоносном шествии, но замышляет покорить и другие царства, а покоривши их, мечтает подчинить своей власти все народы и владычествовать над всей вселенной. В известных состояниях душа человеческая бывает ненасытна. И если бы желания и мечты папы действительно осуществились, и все народы и племена земные поверглись к ногам его, остался ли бы он тогда вполне доволен? Не думаем. Скорее, подобно Вавилонскому царю, он сказал бы тогда в сердце своем: Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачныя, буду подобен Всевышнему (Иса. 14:13, 14).

Но послушаем, однако, что говорит сам папа о своем долге и своих планах касательно тех племен и народов, которые доселе чужды ему.

«Между тем, говорит он, так как мы занимаем на земле место Бога всемогущаго, Который хочет всем человекам спастись и в познание истины прийти, и так как, кроме того, наш преклонный возраст и немощи приближают нас к обычному исходу людей, то мы стараемся подражать примеру Искупителя и Господа нашего Иисуса Христа, Который, уже близкий к возвращению на небеса, обращался к Богу Отцу с молитвой, чтобы ученики и последователи Его были едино и умом и духом: Молю,… да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Иоан. 17:21). Так как, продолжает папа, эта божественная молитва касается не только тех, которые тогда веровали в Иисуса Христа, но и тех, которые уверуют в Него в будущем, то это дает нам достаточныя основания искренно высказать наши желания и, насколько возможно, употребить все средства к тому, чтобы всех людей, без различия рода и места, призвать и привлечь к единству божественной веры».

Само собой понятно, что если папа признаёт себя наместником всемогущего Бога на земле, то может ли он довольствоваться подчинением ему только небольшой части населения земного шара? Всемогущего Бога знают и почитают все люди: и папу должны знать и почитать все люди. А так как пока еще великое множество людей не знает, да и не желает знать папу, то папу это смущает и опечаливает.

Однако печаль не довела его до апатии и уныния. У этого восьмидесятипятилетнего старца, стоящего уже на краю могилы, не опустились в изнеможении руки, а, напротив, он с юношеским жаром, с твердой решимостью и, по-видимому, с непоколебимой верою в правоту своего дела и в успех его объявляет всему свету, что он будет употреблять все средства к тому, чтобы всех призывать и привлекать к себе.

Одним из этих средств является и само заявление папы, что он будет употреблять их. Таким же средством служит и сама эта обсуждаемая нами энциклика или «апостольское послание святейшего господина Божиим промышлением папы Льва XIII».

Апостолы даже и в соборных своих посланиях обращались исключительно к христианам, не делая воззвания ни к язычникам, ни к иудеям. Поступали они так не потому, чтобы их душа не болела о людях, не уверовавших еще во Христа, или чтобы в их любящем сердце не нашлось для них места; но они знали, что неверующих нужно сначала расположить к принятию Евангелия устной проповедью, а иначе они не станут ни читать, ни слушать посланий, да и мало поймут их. Но наместнику всемогущего Бога на земле и Апостолы не пример, не указ: он обращается со своим воззванием ко всем государям и народам, и к неверующим во Христа и к верующим в Него, ко всей вселенной. Выходит так, что он как будто уже и на самом деле есть глава всего человеческого рода.

Прежде всего он и обращается именно к народам нехристианским. Но так как он не мог не сознавать, что воззвание его до их ушей не дойдет и читать его энциклику они не будут, то он по необходимости ограничивается тем, что о неверующих во Христа народах говорит в третьем лице. Именно, он высказывает желание, чтобы они скорее просветились христианской верой, заявляет, что Церковь как всегда ревностно приводила народы к христианству, так и теперь уполномоченные им, папой, проповедники Евангелия приносят всяческие жертвы ради расширения царства Христова, и воссылает молитву к Иисусу Христу, прося Его не отлагать исполнения своего обещания всех привлечь к Себе, чтобы все сочетались в единстве.

После этого папа обращается к христианским народам.

Свою речь к ним он начинает двумя воспоминаниями: радостным и тягостным. Радостное воспоминание относится к тем временам, «когда принятая народами божественная вера содержалась, как общее и нераздельное достояние», когда она соединяла все народы. Печальное воспоминание относится к тем векам, когда, «вследствие происшедших подозрений и вражды, многие цветущие народы в злополучные времена отделились от лона Римской церкви». Папа увещевает и умоляет эти народы оставить раздоры и возвратиться к единению.

Затем папа в частности обращается сначала к христианам восточных церквей, а потом к протестантским народам.

О Востоке он говорит: «Ожидание исполнения нашего желания внушает нам радостную надежду, что не далеко то время, когда… церкви восточныя возвратятся туда же, откуда удалились. Это тем более, что оне отделяются не в силу великаго разногласия: напротив, за исключением немногаго, мы настолько согласны с ними во всем прочем что при самой защите католической веры мы не редко заимствуем свидетельства и аргументы из учения, из нравов и обрядов, которых держатся восточные. Главным предметом их разногласия с нами является учение о первенстве римскаго первосвященника».

Договорившись до этого, самого чувствительного и для латинян, и для православных, и для протестантов, места, до этого, самого важного и трудного в деле соединения церквей, вопроса, папа делает несколько беглых ссылок для доказательства той мысли, что с самого начала и до разделения Церкви «у всех народов христианскаго мира было священным имя апостольской кафедры, и римскому первосвященнику, как законному преемнику блаженнаго Петра, а следовательно и наместнику Иисуса Христа на земле, одинаково, как Восток, так и Запад, повиновались единомысленно, без всякаго сомнения». А именно, папа утверждает, что свидетельство Христа: «Ты еси Петр, и на сем камне созижду Церковь Мою», вполне относится к римским первосвященникам, что в первые века многие папы были избраны с Востока и что папы управляли всем христианским миром; далее, папа бросает скользкий намек на то, что разногласие произошло не по вине латинян; затем он говорит, что «сам Фотий¹⁴ старался отправить в Рим ходатаев по своим делам» и что «вся история этого дела (дела патриарха Фотия с патриархом Игнатием) ясно подтверждает первенство римской кафедры, хотя по причине этого именно дела и произошел тогда разлад». У папы достает смелости и духа прибавить, что даже и после разделения Церкви, «на великих соборах, Лионском Втором и затем Флорентийском, как всякому известно, верховную власть римских первосвященников и латиняне и Греки без труда и единогласно признали, как догмат».

Сознавая, что в этих доказательствах нет ничего нового, что они, и притом с гораздо большей полнотой и обстоятельностью, тысячу раз были приводимы латинскими богословами и тысячу раз были опровергаемы богословами православными и протестантскими, папа далее как бы извиняется в том, что он повторяет общеизвестное и притом бередит старые раны. «Мы намеренно, говорит он, припомнили эти обстоятельства, потому что в них заключается как бы приглашение к возстановлению мира, – тем более, что в настоящее время мы замечаем на Востоке гораздо более снисходительное к католикам отношение и даже известную наклонность к благоволению. Это обнаружилось недавно, когда именно нашим приверженцам, ради благочестия отправлявшимся на Восток, были там оказываемы добрыя услуги, со всеми признаками человеколюбия и дружбы».

К соображениям и доказательствам мирного характера папа присоединяет даже и угрозу тем, которые будут упорно пребывать в разъединении с Латинской церковью. Но так как он хорошо знает, что в настоящее время ватиканских громов мало боятся даже и в латинских странах, а в православных и подавно, то он, как тонкий дипломат, произносит угрозу не от своего лица, а приводит слова одного восточного епископа, склонившегося к унии с Римом, Виссариона Никейского, называя речь его полною любви и важности.

В заключение изложения своих доводов в пользу главенства римского первосвященника и необходимости всем подчиниться ему папа говорит: «Поэтому наши уста открываются к вам, кто бы вы ни были, греческаго или другаго восточнаго обряда, находящиеся в разногласии с Католическою церковию... Руководясь отнюдь не человеческими интересами, а божественною любовью и желанием общаго спасения, мы убеждаем вас к возсоединению и союзу с Римскою церковию».

За приглашением к соединению естественно вести речь о сущности соединения, вести речь о том, какого рода союза желает и домогается папа. Действительно, он сейчас же говорит об этом. Но говорит он об этом важнейшем и главнейшем предмете своего послания слишком кратко, всего в нескольких строках. По-видимому, речь об этом скомкана не без намерения. «Союз, говорит папа, разумеем полный и совершенный, ибо таковым отнюдь не может быть такое возсоединение, которое означает не что иное, как некоторое известное согласие в догматах веры и общение в братской любви. Истинное единение между христианами, какое установил и какого желал основатель Церкви Иисус Христос, состоит в единстве веры и управления». К этому папа присовокупляет, что ни он, ни его преемники ничего не умалят «из прав, патриарших привилегий и обрядовых установлений каждой церкви», а между тем эти церкви очень много выиграли бы в достоинстве и благоприличии. Свою речь к восточным христианам папа заканчивает пожеланием, чтобы Господь услышал собственные молитвы их о прекращении раздоров церковных и о присоединении всех к соборной и апостольской Церкви, и молит Бога, чтобы Он восстановил их в древнюю единую и святую веру.

Нашлось у папы несколько любезных слов собственно славянским народам, «о славе имени которых свидетельствуют памятники совершенных дел». «Вы знаете, говорит им папа, какую услугу оказали славянам святые в вере отцы Кирилл и Мефодий, память которых мы сами постарались, несколько лет тому назад, почтить должною честью... Вследствие этого (!), между Славянами и римскими первосвященниками долго существовала превосходнейшая взаимность – с одной стороны благодеяний, а с другой – верноподданнической преданности. Так как печальная бедственность времен отчуждила от римского исповедания большую часть ваших предков, то обсудите, как бы вам возвратиться к единству. Церковь не перестает призывать вас в свои объятия, предлагая вам многоразличный источник спасения, благоденствия и величия».

О России и Русских прямо папа не упоминает ни одним словом. Но, без сомнения, обращаясь к восточным христианам вообще и к славянам в частности, он имеет в виду и Россию, и даже, может быть, его желания и домогательства к ней-то по преимуществу и относятся.

Протестантам папа поставляет на вид отрицание ими авторитета древне-церковного учения и самого Священного Писания, проистекающее из предоставленного каждому права толковать его по своему разуму и произволу, и наклонность многих из них колебать самую основу христианской веры – учение о божественности Иисуса Христа; далее он указывает на то, что такое отрицание общеобязательных правил веры и деятельности произвело противоречащие между собой мнения и разнообразные секты, переходящие в область натурализма, или рационализма, так что сами протестанты отчаялись привести различные мнения к согласию и проповедуют иметь только общение в братской любви, забывая, что любовь не может сочетать умы, если вера не сделает согласными душ; а наконец, заявляет, что иные из протестантов сами сознали, «что они не могут соединиться с главою, т. е., Иисусом Христом, не принадлежа к Его телу, т. е., к Церкви, равно как не могут обладать искренней верой во Христа, отрицая законное главенство над Церковью, преданное Петру и его преемникам; что они поняли также, что в Римской именно церкви проявился образ и род истинной Церкви... и что многие из них превосходными сочинениями подтверждали преемство Римской церкви от Апостолов, непреложность ее догматов и постоянство ее дисциплины. Ссылаясь на таковых, папа призывает протестантов к соединению с Латинской церковью.

Не забыл папа и своих латинян. Им он говорит, что «хотя и нет надобности призывать их к истинному и святому единству, в котором они, по божественной благости, уже состоят, но их нужно увещевать к тому, чтобы они, подвергаясь каким либо опасностям, по своей безпечности или неведению, не погубили ввереннаго им высшаго дара Божия; пусть они ставят себе верховным законом то, чтобы, не тяготясь управлением и властью Церкви, не с недоверием, но всею душою и с доброю волею повиноваться ей во всех делах».

Чтобы такое требование не показалось слишком строгим и тяжелым, папа далее раскрывает понятия о сущности, правах и назначении Церкви. По его мнению, для христианского единения было чрезвычайно пагубно то, что ложные идеи омрачили и даже во многих умах искоренили истинное понятие о Церкви. Церковь, рассуждает папа, «есть общество совершенное, назначение и должность котораго состоит в том, чтобы внушать роду человеческому начала и установления евангельския, охранять чистоту нравов и совершение христианских добродетелей и чрез это приводит всех людей к предопределенному им небесному блаженству; она имеет силу и источник жизни, не заимствуемый извне, но вложенный божественным советом в самую ея природу, и потому она имеет свойственную ей власть законов, в исполнении которых она не должна подчиняться никому, подобно тому, как и в других отношениях ей надлежит быть свободной». Но Церковь, продолжает папа, не злоупотребляет своею свободою и могуществом, не руководится какою либо алчностию, а допускает даже послабление и материнскую снисходительность, воздерживаясь, по обстоятельствам, от своего права. «Нет ничего более ей чуждаго, как посягать на права государства; но и государство, в свою очередь, должно уважать права Церкви, должно остерегаться хотя одну часть их присвоятъ себе».

Бросая затем взор на теперешние отношения народов и правительств к Церкви, папа сознается, что многие относятся к Церкви «с подозрением, с презрением, с ненавистью и завистью».., «прибегают ко всяким способам и усилиям, чтобы сделать ее рабой гражданскаго правительства; отсюда отнятие у нея имуществ и стеснение ея свободы, создание всяких затруднений для кандидатов священства, исключительно суровые законы для духовенства, закрытие и запрещение (монашеских) обществ».

По мнению папы, «это значит посягать на святейшия права Церкви и подготовлять обществам плачевныя катастрофы, потому что это значит явно противиться намерениям Бога.., Который, дав собранию людей гражданскую и духовную власть, постановил, чтобы они всегда оставались отдельными, и запретил всякий разрыв и всякое столкновение между ними»... «Если у государства есть свои собственныя права и обязанности, то тоже самое и у Церкви; но необходимо, чтобы они были соединены узами согласия друг с другом, чтобы гражданская власть в делах управления согласовалась с церковною, как того требуют воля Самого Бога и общее благо человеческаго общества».

«Итак, делает заключение папа, пусть же церкви и государства устранят от себя существующия теперь взаимныя несогласия, печальныя по самому своему имени и пагубныя для всяких благ; пусть граждане, стремясь к тону, чтобы, не смешивая и не разъединяя прав того и другой, воздавать Кесарево Кесарю и Божие Богу».

Другая «великая опасность для единства, по мнению папы, угрожает от масонскаго общества, мрачная сила котораго уже давно угнетает особенно народы католические. Пользуясь смутностию времен, гордое своими силами и успехами, оно старается еще крепче упрочить свое господство и шире распространить свою деятельность. Уже из мрака и темных засад оно выступило на свет в жизнь и расположилось даже в самом нашем городе, главе католическаго имени, как бы издеваясь над религией Божией¹⁵. Но что особенно печально, так это то, что куда бы оно ни ступило, оно повсюду проникает во все классы и во все учреждения государства, чтобы захватить и там верховную власть. Бедственно это особенно потому, что и зловредность его мнений и нечестие его советов вполне известны. Под видом защиты человеческих прав и гражданскаго общества, оно враждебно относится к христианскому имени, отвергает преданное Богом учение, поносит учреждения благочестия, божественныя таинства и другия священныя установления, называя их суеверными; в отношении брака, семейства, воспитания юношей и всякой частной и общественной дисциплины старается отнять у них христианскую форму и из души народов изгнать всякое уважение к человеческой и божественной власти. Оно учит, что нужно покланяться самому человеку и ценить его только принципы, все направляя к истине, честности и справедливости. В таком случае, как очевидно, человек возвращается к нравам и привычкам жизни почти язычников, если только не к худшим от усилившихся соблазнов… Милосердый Бог да предотвратит эти злыя козни. Пусть же почувствует и уразумеет христианский народ, что нужно же когда-нибудь свергнуть недостойное иго этой секты, и пусть особенно позаботятся о том те, кто более угнетены ею, именно Итальянцы и Французы. Каким оружием и каким способом лучше всего могли бы они достигнуть этого, мы уже показали. Победа не может быть сомнительною для верных, во главе с тем Вождем, божественный голос Котораго гласит: Я победил мир (Иоан. 16:33)».

«Когда будет устранена эта двойная опасность, и государства придут к единству веры, то, восклицает папа, сколько получится действительных средств для борьбы со злом, и какое будет богатство благ!»

Затем он указывает главные из них.

По его словам, «Церковь заняла бы должный ей ранг чести и, свободная и уважаемая, она шествовала бы своим путем, распространяя вокруг себя евангельскую истину и благодать; и это принесло бы особенное благоденствие государствам. Ибо она, будучи управительницей и назначенною от Бога водительницей рода человеческаго, наилучше умеет действовать, сообразно с разными переворотами времен, к общему благу, давать истинное разрешение самым сложным вопросам, способствовать царству права и справедливости, как самым твердым основам общества».

«Тогда между народами произошло бы славное взаимообщение, желательное особенно в настоящее время, чтобы предотвращать ужасы войн. Тогда теперешния огромныя вооружения, истощающия царства и народы и сделавшияся невыносимым бременем, были бы не нужны, ибо подавить честолюбие, алчность, дух соперничества – этот троякий очаг, где обыкновенно загорается война, ничто не может лучше, как христианския добродетели и особенно справедливость».

Тогда, по мнению папы, были бы обеспечены и внутренний мир и безопасность, нарушаемые теперь обществами мятежников, которые угрожают жизни граждан, и домогаются ниспровергнуть правительства. Обсуждаемые теперь два вопроса: социальный¹⁶ и государственный¹⁷, самое мудрое и справедливое решение могут получить только при содействии христианской веры.

«Наконец, говорит папа, если принять во внимание, что может сделать Церковь в качестве матери и примирительницы между народами и государями, рожденная для того, чтобы своею властию и своими советами помогать и тем и другим, то будет понятно, как важно, чтобы все народы в отношении христианской веры одинаково мыслили и одинаково исповедывали. Размышляя об этом и всею душею стремясь к этому, мы в отдалении созерцаем, каков был бы на земле порядок вещей, и не знаем, что может быть приятнее созерцания имеющих последовать отсюда благ. Едва ли ум может вообразить себе, какое направление получила бы жизнь народов ко всякому благу и благосостоянию, когда бы прочно утвердились мир и спокойствие. Сила этих благодеяний не ограничилась бы пределами образованных народов, а разливалась бы далеко и широко, как самый обильный поток... Безконечное множество народов целые века ожидают, от кого бы получить свет истины и цивилизации... Если и доселе зловредное суеверие разлито по различным пространствам земли, то это нужно приписать отчасти злополучным раздорам касательно религии... Кажется очевидным, что именно на Европу Бог возложил обязанность мало-по-малу распространять по земле блага христианской цивилизации. Начало и успехи этого благаго дела, наследия прежних веков, продолжали счастливо умножаться, как в ХVІ веке неожиданно разразилось разногласие..., и вследствие этого тревожного времени апостольским трудам нанесен был роковой ущерб. Если уже между нами происходят разногласия, то удивительно ли, что самая большая часть людей еще предаются безчеловечным обычаям и обрядам, осуждаемым разумом?».

«Будем же все с одинаковыми усилиями стараться о том, чтобы возстановилось древнее согласие ради общаго блага.»

Как бы сознавая, что желания его уже слишком велики, папа говорит: «Потребуются долгие и тяжелые труды, прежде чем возникнет тот порядок вещей, установления котораго мы желаем; быть может, не будет недостатка и в тех, которые думают, что мы слишком предаемся надежде и стремимся к тому, чего скорее можно желать, чем ожидать. Но мы всю свою надежду и все свое упование возлагаем на Спасителя человеческаго рода.... Мы особенно просим государей и глав государств, чтобы они, во имя своего гражданскаго благоразумия и добраго попечения о народах, по истине оценили наши советы и посодействовали им своим благоволением и своею властию»....

«Настоящий век, приближающийся к своему концу, не оставит ли в наследство человеческому роду залог согласия с надеждой на лучшия блага, которыя содержатся в единстве христианской веры?»

В заключение папа просит Бога, чтобы Он содействовал его желаниям и ожиданиям и чтобы поспешил исполнить обетование Иисуса Христа, чтобы было едино стадо и един Пастырь (Иоанн. 10:16).

Хотя папская энциклика размерами не превышает одного печатного листа, но она очень содержательна, а потому мы не могли изложить ее содержание в немногих словах. К подробнейшему изложению содержания энциклики побуждало нас еще и то, что при критическом разборе сочинений, особенно вероисповедных, какова энциклика, необходимо приводить точные слова разбираемого произведения и не вырывать из него отдельные фразы, а приводить и контекст речи, чтобы не было повода подозревать критика в извращении мыслей разбираемого произведения, в передержках и натяжках и т. п.

В энциклике красной нитью проходит одна идея, что все христианские народы нелатинского исповедания должны воссоединиться с Латинской церковью, что все иноверные, нехристианские народы должны принять латинскую веру, что все вообще народы земли должны подчиниться папе, признавши его церковным главой над всем миром, и что некогда все это действительно будет. Но, раскрывая эту идею, папа мимоходом, то явно и открыто, то вскользь и намеками, касается многих сторонних предметов и затрагивает многие важные и живые вопросы современной жизни. Он обсуждает не одни только вопросы церковные, или богословские, но и государственные и социальные.

Как словесное произведение, энциклика очень красноречива, написана мастерски. Строгое единство в раскрытии разнообразного содержания энциклики, сгруппированного около одной идеи; постепенность и методичность раскрытия основной идеи; продуманность и строгая выдержанность плана; равномерность частей; искусство в постановке и раскрытии доказательств; необыкновенная легкость в переходах от одного предмета речи к другому; дипломатическая тонкость в постановке и решении вопросов трудных и щекотливых; обилие мыслей и разнообразие обсуждаемых предметов; смелость замыслов и грандиозность планов; непоколебимая вера в успех дела соединения церквей, которому посвящена энциклика, и упорная решимость достигать осуществления его всеми средствами и силами; конкретность, живость и драматичность речи, выражающей то радость и восторженность, то печаль и сожаление, и оживляемой то молитвенными восклицаниями к Богу, то пастырскими воззваниями к царям и народам; какая-то эластичность в оборотах речи, тщательно закругленных и как бы отшлифованных; приятная мягкость, изысканная вежливость и утонченная деликатность в обращениях и оценках – все это далеко выдвигает рассматриваемую энциклику из ряда других папских окружных посланий и невольно увлекает и завлекает читателя, богослова и небогослова.

Но в достоинствах энциклики заключаются и ее, слабые стороны. По общему характеру своему энциклика более похожа на тонкий и искусно составленный дипломатический документ, нежели на окружное послание епископа, который, притом, носит названия «святейшаго отца», «первосвященника», «папы Римскаго», который слывет «епископом епископов» и «преемником Петра», который претендует быть «главою вселенской Церкви» и даже «наместником Христа и Бога на земле». От энциклики веет светским, мирским духом. Папа неоднократно призывает молитвенно на помощь Бога, рассуждает о пользах Церкви, желает всех людей сделать участниками спасения, и все-таки энциклика производит впечатление деловой канцелярской бумаги, или государственного проекта. В ней мало церковности и истинной религиозности. Нет в ней и той безыскусственной простоты, той как бы наивности, пленительной как безыскусственная красота полового цветка, которыми обыкновенно запечатлены творения гения и писания святых мужей. Так и кажется, что уж не целый ли конклав духовных лиц и богословов фабриковал это послание, обсуждая каждую мысль, выковывая каждую фразу. По-видимому, составитель (или составители) послания прилагал всевозможные старания к тому, как бы не промахнуться, не проговориться, не сказать чего лишнего, как бы искуснее замаскировать свои затаенные намерения и планы, выгоднее оттенить и осветить свои предложения, предотвратить подозрения и возражения, произвести наибольший эффект. Многие несомненные факты и важные вопросы, не соответствующие целям энциклики, намеренно стушеваны, или замолчаны, или даже извращены, а все, действительно или мнимо благоприятствующее целям энциклики, выдвинуто на первый план и ярко освещено. В энциклике высказано много важных и бесспорных истин, но другие изречения показывают, что автор ее до такой степени отуманен и ослеплен вероисповедными предрассудками, что не видит и не признает, или не хочет видеть и признать, общеизвестных фактов и несомненных истин. Он упорно держится укоренившихся в Латинской церкви и в папской системе заблуждений и без колебания жертвует истиной, если это представляется ему нужным для достижения его будто бы святой и великой цели. Это, замаскированное фразами, пренебрежение правдой, особенно неуместное в таком произведении, которое имеет надписание: «Апостольское послание святейшаго господина нашего Божиим промышлением папы Льва XIII», и которое обращено «к государям и всем народам», разочаровывает читателя энциклики, роняет достоинство ее и низводит ее в ряд прочих тенденциозно-вероисповедных произведений латинско-церковного пера, которым давно уже никто не верит, кроме самих латинян, да и то не всех. Конечно, людям, не получившим богословского образования и, в частности, незнакомым с духом, характером и приемами письменности латинских богословов, и в голову не придет заподозрить энциклику во лжи: до такой степени она подкупает читателя красноречием, нежной пастырской попечительностью папы о благе всех людей, его религиозной ревностью о соединении всех народов в одну Церковь, его пламенным желанием всех людей обратить ко Христу и привести ко спасению, равно как всем народам доставить и земное благополучие. Но знающий литературные приемы латинских богословов и латинского духовенства и способы их действования никак не может отрешиться от подозрения, что утонченная вежливость речи в энциклике есть коварная вкрадчивость, а изысканная деликатность есть заискивающая лесть, что под личиной нежного отца и многопопечительного пастыря скрываются ненасытное честолюбие, безграничное властолюбие и даже жестокая тирания деспота, что религиозная ревность папы, пусть даже она искрения, не свободна от фанатизма и, при односторонних, а отчасти и лживых началах, лежащих в основе папской системы, может принести не столько пользы и добра, сколько вреда и зла. К энциклике вполне применима русская пословица: «мягко стелет, да жестко спать». Энциклика – это голос поющей сирены, голос сладкозвучный, но потому-то особенно и опасный. Но смеем уверить папу и его приверженцев, что он находится в глубоком самообольщении, если он верит и надеется, что восточные церкви прельстятся его красноречием или увлекутся его заманчивыми обещаниями. Они знают следующее предостережение древнего пророка: Так говорит Господь Саваоф: не слушайте слов пророков пророчествующих вам: они обманывают вас, разсказывают мечты сердца своего, – не от уст Господних (Иерем. 23:16).

Папская энциклика замечательна не одним только красноречием: она привлекает наше внимание обсуждаемым и решаемым в ней вопросом о соединении церквей.¹⁸ Папа решает этот вопрос так, что рано или поздно, но непременно все церкви соединятся с Латинской церковью, и все народы составят одно церковное общество под главенством папы.

Нечего много распространяться о том, какое огромное значение имеет вопрос о соединении церквей: необычайная важность его равняется разве с трудностью решения его, не теоретического, какое дает папа, а практического, – решения его на деле, а не на словах. Однако и теоретическое обсуждение, и решение его имеют важное значение. Если бы обсуждение и решение его были предложены частным богословом, к какому бы исповеданию он ни принадлежал, то и тогда он не мог бы не возбуждать живейшего, научного и практического, интереса в нас, православных богословах. Но в настоящем случае интерес к возбужденному вопросу усугубляется тем, что его обсуждает и решает глава многомиллионной Латинской церкви, обсуждает и решает, притом, в окружном послании, обращенном ко всем царям и пародам, ко всему свету. Энциклика папы, особенно такого рода, как настоящая, есть голос хотя и не всей Латинской церкви, то по крайней мере всего, или почти всего духовенства этой церкви. Впрочем, если даже энциклика есть голос только папы и приближенных к нему советников из высшего духовенства Латинской церкви, то и в таком случае она заслуживает серьезного внимания; потому что для латинян мнение папы, особенно высказываемое ex cathedra, с кафедры, – а энциклика именно и есть голос папы с кафедры, – имеет силу непререкаемой истины.

Вопрос о соединении церквей – больное и очень чувствительное место в папской системе. Между тем как православные и протестанты довольно спокойно относятся к тому, что другие церкви и исповедания живут в разделении с ними и даже в неприязни, между тем как они как-бы свыклись с этим неприятным фактом розни и как-бы молча признали его роковую неизбежность, между тем как для них зло разобщения, в силу сознания его неисцельности, отчасти утратило свою горечь и мало ими чувствуется, между тем как они, – разумеем в особенности нас, православных, – только молят Бога о соединении церквей и всех людей и о прекращении раздоров церковных, а не решаются делать попыток к соединению, как-бы сознавая свою немощность достигнуть его и предоставляя совершить его, если только это будет угодно Богу, промыслу Божию, – латиняне, а точнее сказать, главари их – папы, издавна и при всяком удобном случае домогались присоединить к своей церкви другие церкви и исповедания. Папа Лев XIII не первый из пап добивается присоединить к своей церкви другие церкви и христианские общества. Не может быть сомнения в том, что и преемники его, не взирая на неудачи своих предшественников, не перестанут пользоваться всякими благоприятными обстоятельствами и всякими средствами для осуществления своих заветных желаний присоединить к своей церкви и подчинить своей власти все другие церкви и церковные общества.

Прежде всего естественно возникает вопрос, как нужно смотреть на то различие между латинянами и прочими христианами, что, между тем как первые, в лице своего главы, настойчиво добиваются соединения церквей, последние относятся к этому делу если не равнодушно, то все-таки не столь горячо, как латиняне.

Сами паписты свою ревностную заботливость о соединении церквей склонны признавать важным преимуществом своей церкви, а равнодушие других церквей и церковных обществ к этому делу они считают признаком их мертвенности и неправоверия. В особенности они упрекают за равнодушие к делу соединения церквей нашу Православную Церковь, при чем любят выставлять на показ и как бы в укор ей свою собственную ревность в усилиях подвинуть дело соединения церквей к желанному исходу.

Такой упрек ей мы находим и в настоящей энциклике, хотя он высказан тонко, политично. Не от своего лица, – меня-де могут заподозрить в недостатке беспристрастия в отношении к Православной Церкви, – а от лица одного православного епископа, согласившегося на унию (союз) с Латинской церковью, от лица, как будто бы не пристрастного к Латинской церкви, папа выразил этот упрек следующими словами этого самого епископа, Виссариона Никейского¹⁹: «Какой ответ дадим мы пред Богом на вопрос, почему мы были в разделении с братьями, для соединения и приведения которых в одно общество сходил с неба Сам Христос, воплотился и был распят? Что будет для нас оправданием у нашего потомства? Не потерпим этого, благороднейшие отцы! не будем держаться этой мысли! не будем злосоветовать себе и всем нашим!»

Этими словами папа как бы так говорит православным: «Не мы, а один из ваших же епископов исполненными важности словами убеждает вас соединиться с нами. Не из своих каких либо своекорыстных разсчетов мы приглашаем вас присоединиться к нам, а единственно для вашего же собственнаго блага. Хотите – присоединяйтесь к нам, хотите – нет, нам лично все равно. Но по долгу пастыря вселенной мы напоминаем вам, что вы отдадите строгий ответ пред Богом в том, что не только не содействовали исполнению воли Божией, чтобы были одно стадо и один пастырь, но и прямо противились ей, не только не шли к соединению с нами по собственному почину, но даже отвергали наши братски – распростертыя вам объятия и пренебрегали нашими любвеобильными призывами возсоединиться с нами». Деликатно, но тем не менее властно и даже как бы грозно папа тянет Православную Церковь на суд Божий за нежелание соединиться с Латинской церковью и намекает, что она подвергнется каре небесной, если будет упорствовать в своем нежелании вступить в союз с Латинскою церковью.

Да и во всей энциклике выражаются пламенное желание, чтобы все церкви и все люди соединились с Латинской церковью, непоколебимая, по-видимому, вера в то, что это рано или поздно совершится, твердое намерение споспешествовать достижению этой цели всеми средствами и вместе с тем прикровенное обвинение и православных и протестантов в том, что они дурно поступают, не желая вступить в союз с Латинской церковью. Латинская церковь и в особенности папы и всегда так действовали.

И так и в самом деле не составляет ли важного преимущества Латинской церкви перед прочими церквами и исповеданиями то, что она неустанно и ревностно трудится над делом соединения церквей, тогда как другие церкви и церковные общества не только не помогают ей в этом труде, но будто бы даже поставляют ей препятствия и уже одним своим равнодушием к этому делу превращают в ничто все усилия и труды латинян, направленные будто бы к тому, чтобы воля Иисуса Христа о соединении всех в одном стаде была исполнена по возможности скорее, чтобы все спаслись через принадлежность к этому одному стаду и чтобы всем было доступно благоденствие и в здешней жизни?

Чтобы по достоинству оценить труды Латинской церкви

по делу соединения церквей, нужно уяснить себе, что значит на языке латинян соединение церквей.

У них оно означает воссоединение всех церквей с их церковью, полное подчинение всех церквей папе, обращение в латинскую веру всех христиан и нехристиан. Так называемая уния с Римом христиан нелатинского исповедания в роде Брестской унии, или полуолатинение их, есть только переходная ступень к полному олатинению, и допускается она папистами по необходимости, только как неизбежное зло, как одно из средств или один из путей, ведущих к полной латинизации христиан нелатинского исповедания. Паписты отлично знают, что латинскую веру в полном ее объеме из христиан нелатинян могут принимать сразу только отдельные лица; а целые народы, целые церкви сразу превратить в латинян очень трудно, даже и совсем невозможно. Целые народы переменяют свою веру на другую только в какой-нибудь крайности, почти всегда по принуждению, а не добровольно; так как переход от одной веры, и притом веры отеческой, к другой очень резок и страшно тяжел. Для смягчения и облегчения этой тяжести латиняне и придумали унию, в надежде и уверенности, что христианам нелатинянам унию принять гораздо легче, нежели прямо всю латинскую веру, и что с течением времени униаты, сжившись с полулатинством, постепенно, а при особо благоприятных обстоятельствах и вдруг, сделаются вполне латинянами²⁰. Расчет верный, особенно при тех средствах, иногда и непозволительных, которые применяют латинское духовенство и особенно иезуиты при пропаганде своей веры среди христиан нелатинян²¹. Такова многовековая практика Латинской церкви.

В частности, и в настоящей энциклике папа приглашает всех христиан стать латинянами, но в то же время он намекает, что если кому это будет не по сердцу, если кто в этом заподозрит опасность лишиться своей национальной и внутренней церковной самостоятельности, то пусть таковые сделаются по крайней мере униатами.

Отсюда видно, что ревность латинян к делу соединения церквей есть не что иное, как ревность к пропаганде своей латинской веры. Пропаганду своей веры они ведут разными способами, и агитация в пользу соединения церквей есть только один из многих других способов пропаганды, и притом наиболее широкий по замыслу. В самом деле, сочинениями, устной проповедью, школами, воздействием на влиятельных лиц в государствах и особенно на женщин, можно обратить в латинскую веру только немногих частных лиц, а через соединение церквей с Латинской церковью было бы сразу достигнуто олатинение целых народов. Вот почему папы и латинское духовенство с такой упорной настойчивостью и разнообразной изворотливостью прибегают ко всяким средствам и не жалеют ни времени, ни трудов, лишь бы сколько-нибудь подвинуть вперед дело соединения церквей.

Но если пламенная ревность и настойчивые труды, проявляемые латинянами по делу соединения церквей, составляют только один из видов или способов пропаганды латинской веры, то ясно, что их нужно измерять той же мерой, какая должна быть применяема к латинской пропаганде вообще, они имеют ту же цену и то же достоинство, как и эта последняя.

А каково достоинство пропаганды латинской веры?

В ответ на этот вопрос нам могут сказать, что ревность к распространению своей веры есть почтенное свойство, потому что оно свидетельствует о глубоком убеждении человека в истинах своей веры, о твердости его и крепкой преданности своей вере, о набожности и религиозности.

Действительно, религиозная ревность заслуживает уважения и почтения, между тем как религиозный индифферентизм, напротив, свидетельствуя о недостатке убеждений, о мелочности, о бездушии и духовном убожестве, заслуживает сожаления и даже презрения. И народ наш, если не о пропагандистах какой либо веры, то о людях стойких и ревностных в своей, хотя и чуждой ему, вере, отзывается обыкновенно с уважением, говоря: «он тверд в своей вере; и мы так усердно не молимся Богу, как он».

Однако свидетельствует ли об истинности веры религиозная ревность к распространению ее?

Никак. А между тем важнее всего то, какую веру люди распространяют – истинную, или ложную. Распространение истинной веры – дело прекрасное; распространение ложной веры – дело дурное. Например, распространение мухаммеданской веры разве хорошее дело?

Затем, всякая ли религиозная ревность к распространению своей веры полезна и плодотворна?

Не всякая. Мухаммедане в течение многих веков отличались столь пламенной ревностью к распространению своей веры, что далеко превзошли в этом отношении даже латинян; а между тем какую безмерную массу зла и бедствий принесла эта исступленная ревность человечеству! Были пролиты целые реки человеческой крови; многие христианские народы сделались мухаммеданскими; многие царства, которые цвели просвещением, были исполнены довольства и богатства, превратились почти в пустыни; многие народы были полуистреблены, а все вообще народы, подпавшие под мухаммеданское иго, впали в нищету, погрузились в мрак невежества и в какой-то духовный сон или оцепенение, продолжающееся вот уже много веков. И кто и когда возбудит их от этого мертвого сна, выведет их из гибельного состояния, просветит христианской верой, призовет к человечной жизни? Язычники гораздо лучше мухаммедан тем, что мало заботятся о распространении своих вер. Великое счастье для человечества, что они не имеют такой же безрассудной ревности к распространению своей веры, какая свойственна мухаммеданам; в противном случае вся земля, пожалуй, превратилась бы в пустыню, и люди дошли бы до состояния полного одичания, скотства и зверства, в каком находятся многие низшие племена человеческого рода. Правда, мухаммедане распространяли свою веру насильственными мерами, огнем и мечем; но ведь, и латиняне не чуждались насильственных мер при распространении своей веры; ведь и они действовали, да и теперь еще не перестали действовать, не одним духовным оружием; вообще они склонны прибегать и к непозволительным средствам при пропаганде своей веры. Мало ли латинянами причинено бедствий ни в чем неповинным белорусам, мало ли пролито даже крови их при введении и распространении среди них пресловутой унии с Римом, при пропаганде среди них латинской веры, при гонении остававшихся твердыми в православии? А средневековая латинская инквизиция! Инквизиция стала нарицательным словом, означающим бесчеловечные пытки. Кто исчислит, сколько еретиков, да и не одних только еретиков, – на том свете разберут-де, кто еретики и кто нееретики, – замучили в застенках и сожгли на кострах латинские инквизиторы? Иные из этих извергов со зверской бесчеловечностью говорили: «возводя еретиков на костер, мы оказываем им благодеяние; губя их жизнь, мы спасаем их души; пламень костра спасает их от адскаго пламени, и костер открывает им путь на небо». Точно смрадный чад какой, подобный чаду этих костров, ослепил глаза этих ревнителей мнимо-истинной веры, – ослепил до того, что они совершенно забыли, что христианство есть религия человеколюбия и милосердия, а не бесчеловечия или кровопийства. Ведь и в их латинской Библии есть же повествование о том, что когда в некотором Самарянском селении жители не пожелали принять Иисуса Христа, так как Он был иудей и шел в Иерусалим, и когда ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба, и истребил их, как Илия сделал? то Он... запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа. Ибо Сын человеческий пришел не погублять души человеческия, а спасать (Лук. 9:52–56). Конечно, теперь латиняне не мучают еретиков в застенках и не жгут их на кострах, но не потому, что теперешняя латинская вера лучше средневековой латинской веры, а потому, что теперь им не позволят это делать.

Следует еще обратить внимание и на то обстоятельство, что все вообще сектанты и раскольники всегда и везде отличались наклонностью к распространению своих лжеучений, которое часто переходит у них и в фанатическую пропаганду с применением насильственных и нравственно непозволительных средств обращения к своей вере других христиан. Так поступали, напр., ариане в древней Церкви; так поступают наши русские старообрядцы и другие сектанты. Неужели же ариане были лучше православных только потому, что они обнаруживали усиленную ревность в деле распространения своего лжеучения и совращения в свою ересь православных и в попытках всячески ослабить и разрушить Православную Церковь? Неужели ревностное распространение еретиками и сектантами своих учений должно быть признано делом хорошим и полезным? Невольно закрадывается в душу подозрение, что и ревность латинян к распространению своей веры, и в частности их ревность к делу присоединения к своей церкви других церквей и церковных обществ, есть ревность сектантская и потому не только неодобрительная сама по себе и не возвышающая достоинства Латинской церкви, но и чрезвычайно вредная по своим плодам. А во всяком случае несомненно то, что хотя ревность к распространению своей веры сама по себе, взятая отвлеченно, принадлежит к почтенным проявлениям человеческого духа, но при осуществлении ее на деле достоинство ее зависит от достоинства частью самой веры, которую имеет и распространяет ревнитель ее, частью тех средств, которыми он при этом пользуется: если распространяемая вера – не истинная вера, и если, кроме того, при распространении ее употребляются противонравственные средства (оба эти условия обыкновенно соединяются вместе); то ревность к распространению такой веры – не добро, а зло, и даже становится иногда величайшим злом и приносит неисчислимые бедствия людям, потому что чем сильнее религиозная ревность лжеверующего, тем хуже.

Но почему же, спросят нас паписты, нашу ревность к распространению христианской веры, и в частности наши заботы о соединении церквей, вы признаете сектантскими? Ведь и истинно-верующие должны везде, всегда и всем проповедовать о своей вере и с самоотверженной ревностью распространять ее между людьми. Так и поступали Сам Иисус Христос и Его Апостолы. В Них мы имеем высочайшие образцы самоотверженного ревностного проповедания евангельской истины, которым мы обязаны подражать. Поэтому те, которые ревностно и с успехом распространяли христианскую веру, по справедливости называются равноапостольными.

Совершенная правда. Но мы ведь и не говорим, что ревность к распространению своей веры есть исключительная принадлежность сектантов и лжеверующих: нет, она воодушевляет и истинно верующих. Мы доказываем только то, что так как ревность к распространению своей веры бывает и у лжеверующих, и даже всего чаще у них, то сама по себе она есть преимущество или достоинство чисто формальное; истинное же, а не формальное только достоинство ее зависит от того, каково существо самой распространяемой веры и каковы применяемые при ее распространении средства: если распространяемая вера истинна, и если при распространении ее люди подражают Христу и Апостолам, то ревность к распространению ее составляет высокое достоинство, есть апостольская добродетель и приносит величайшие блага людям; напротив, если распространяемая вера есть лжеверие, и если при распространении ее применяются средства, осуждаемые Евангелием и разумом, то ревность к распространению ее есть зло, по справедливости называется фанатизмом или изуверством и приносит величайшие несчастья людям, и чем пламеннее бывает такая ревность, тем хуже.

А что ревность латинян к распространению своей веры не свободна от фанатизма и отличается сектантским характером, это видно из того, что они, как известно, не гнушаются прибегать и к непозволительным средствам для распространения своей веры. Кроме того, латиняне не только отделились от истинно верующей Восточной Церкви и потому суть раскольники, но, что еще хуже, внесли новшества в догматическое свое учение, отступивши от чистоты веры древневселенской Церкви, и потому церковь их не есть истинная церковь, а еретичествующая. Если же их вера не есть строго – истинная, то как бы ни были они ревностны в распространении ее и сколько бы ни трудились над делом присоединения к своей церкви других церквей и христианских обществ, их ревность и труды – не добродетели и принесут людям не благо, а зло. Например, папа, восхваляя миссионерскую ревность своей церкви, говорит в настоящей энциклике: «проповедники Евангелия, по нашему полномочию, переплывают моря, направляясь в самыя отдаленные страны». Эти похвалы не преувеличены; но, читая их, как-то невольно припоминаешь слова Иисуса Христа: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас (Матф. 23:15).

Но паписты нам скажут: «как бы то ни было, но у нас есть ревность к распространению своей веры, а у вас, восточных христиан, ее нет; вы мертвы, и Судья вам скажет: Возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов. Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющаго отнимется и то, что имеет (Матф. 25:28, 29).»

Однако правда ли, будто Восточная Православная Церковь мертва, не ревнует о распространении своей веры и, в частности, совсем равнодушна к делу соединения церквей?

Это не правда. В эпоху разделения Церкви много ли было христиан на огромных пространствах, на которых раскинулась теперь Россия? Десятки, самое большее – сотни тысяч; разумеем христиан Грузии и Тавриды. Да и те, подвергаясь постоянным нашествиям то Персидских шахов, то Тюркских завоевателей, то Кавказских горцев, частью были истреблены, частью обращены в мухаммеданскую веру. А теперь в России живут семьдесят, или, может быть, и восемьдесят миллионов православных христиан. Латиняне что ли привели ко Христу такое огромное число людей? Папы что ли трудились над распространением и укреплением в этих странах православной веры? Совсем напротив: латиняне в течение многих веков оказывали сильнейшее противодействие распространению и укреплению здесь православной веры²².

С благословения пап рыцари орденов Тевтонского и Меченосцев насильственно, огнем и мечем, распространяли латинскую веру среди финских и литовских племен, и только славные победы Святого Великого Князя Александра Невского спасли Новгородскую и Псковскую области от насильственной латинизации; латиняне же в Польском и Литовском королевствах и в областях западной и юго-западной России, отторгнутых от России в несчастные для нее времена, обращали православных Русских в униатов, а по мере возможности и в латинскую веру, и опять таки больше насильственными мерами. Однако, не смотря на несчастные для Русских времена, не смотря на тяжесть многовекового гнета со стороны поляков и склонившихся к их вере Русских, Русские в массе своей отстояли свою веру: одни из них пребывали твердыми в своей отеческой и истинной вере, пожелавши лучше подвергнуться всяким бедствиям и даже потерять самую жизнь, нежели изменить своей вере; а другие хотя и не вынесли тяжести испытания и сделались униатами, но потомки их в недавнее время, по милосердию Божию и трудами доблестных ревнителей православия Митрополита Литовского Иосифа Семашко, Епископа Антония Зубко и других ревнителей православия, возвратились в лоно Православной Церкви. Не насильственно воссоединены они были с Православной Церковью. В том особенно и обнаруживаются и истинность православия, и апостольская чистота ревности к распространению его православных миссионеров, что Православная Церковь даже тех чад своих, которые были отторгнуты от нее насильственно, возвращает к себе не обещаниями земных выгод, не угрозами наказаний, не утеснениями или гонением, а единственно словом убеждения. Называть такую Церковь мертвой, значит или совершенно не знать ее, или намеренно вновь и вновь повторять издавна пущенную клевету на нее.

Латиняне любят хвастаться превосходным устройством своих миссий и самоотверженной ревностью своих миссионеров. Вот и в настоящей энциклике папа не удержался, чтобы не высказать похвал своим проповедникам Евангелия, которые едут в самые отдаленные страны и ради распространения христианской веры жертвуют не только удобствами и здоровьем, но готовы пожертвовать и самой жизнью. Уже в этих похвалах содержится косвенное порицание Православной Церкви, мертвенность которой, по мнению латинян, обнаруживается, между прочим, и в упадке миссионерской деятельности.

Но действительно ли миссионерское дело у латинян поставлено столь превосходно, а у православных столь плохо, что Латинскую церковь можно назвать истинно апостольской по ревности к распространению христианства, а Православную – церковью мертвенной, забывшей заветы Христа и Апостолов?

Нет, в действительности миссионерство Латинской церкви не на столько превосходнее миссионерства Православной Церкви, чтобы можно было вывести столь невыгодное мнение о Церкви Православной. Мы даже сомневаемся в превосходстве миссионерства Латинской церкви перед миссионерством Православной Церкви.

Количественными размерами миссионерство латинян, действительно, превосходит миссионерство православных; но это не свидетельствует еще ни о превосходстве Латинской церкви перед Православною, ни о преизбытке миссионерской ревности у латинян и о недостатке ее у православных: оно проистекает от других причин.

Во-первых, латинян вдвое больше православных; поэтому естественно, что и миссионеров у них гораздо больше.

Во-вторых, несчастные политические обстоятельства задержали рост просвещения и развитие всех сторон гражданственности в восточных, православных странах Европы, а вместе с тем препятствовали православным народам поставить дело миссионерства твердо, прочно и широко. В течение многих веков они вынуждены были охранять и защищать свою собственную веру, свою политическую независимость и национальную целостность, а потому и не имели возможности и удобств для распространения своей веры среди иноверных народов. Это можно сказать даже и о России и еще в большей мере о других православных народах Востока. Бесспорно, что в восточных церквах, основанных самими Апостолами и некогда знаменитых, миссионерская деятельность уже давно находится в полном упадке, но не потому, что они не истинные церкви, а потому, что страны, в которых они находятся, и народы, которые их составляют, уже много веков страдают под тяжким игом мухаммедан, одичали, обнищали, запустели. Несчастье может постигнуть как частного человека, так и целый народ, целое царство. Не сам ли папа в настоящей энциклике говорит, что возникшие в 16-м веке разногласия, споры и ужасные войны нанесли апостольским трудам роковой ущерб? Но хотя и справедливо то, что отпадение от Латинской церкви протестантов и продолжающиеся вот уже почти четыреста лет соперничество и борьба ее с ними значительно ослабили миссионерство латинян среди неверных, тем не менее все-таки латиняне имели и доселе имеют гораздо более возможности и удобств для распространения своей веры среди язычников, нежели православные. За последнюю тысячу лет народы, принадлежавшие и доселе принадлежащие к Латинской церкви, стояли и доселе еще стоят по образованности выше православных народов Востока.

В-третьих, размеры миссионерского дела в Латинской церкви кажутся больше, а Православной Церкви – меньше, чем каковы они на самом деле. Латиняне кричат о своих миссионерских подвигах, оповещают о них весь мир. Напротив деятельность православных миссионеров совершается в тиши и безмолвии, и о них знают только свои же православные; на Западе даже выдающиеся православные миссионеры не известны и по имени. Да и станут ли латиняне интересоваться православными миссионерами, когда они от всей души желают, чтобы православные совсем не распространяли своей веры, и готовы употребить всякие средства, чтобы воспрепятствовать успехам православных миссий? А между тем Православная Церковь и после отделения от нее церкви Западной разве не имела таких славных миссионеров, которые и по ревности к делу распространения христианства и по великим успехам в этом святом деле по справедливости должны быть названы равноапостольными? Так, в эпоху первого раздора между Восточной и Западной церковью Святые братья Мефодий и Кирилл просветили христианской верой языческих Славян, при чем Римские папы и другие западные епископы не только не оказывали поддержки апостольским трудам святых братьев и их учеников, но и противодействовали их святому делу больше самих язычников. Затем, святая княгиня Ольга положила твердое начало христианству в России, крестившись сама и подавши тем пример своим подданным. Вскоре потом внук ее святой князь Владимир крестился сам и крестил народ Русский. Потом многие епископы, иноки, священники и миряне трудились над делом распространения и утверждения христианства среди русских, финских, татарских и иных многочисленных племен, разбросанных по обширным пространствам теперешней Европейской России и Сибири. Так, по завоевании Казанского царства, святители Гурий, Герман и Варсанофий, во второй половине 16 века, деятельно трудились над обращением Татар в христианство. Замечательно, что в наказе о миссионерском деле, полученном первым святителем Казанским Гурием от Иоанна Грозного, излагается вполне апостольский взгляд на миссионерство. Гурию подан был совет приучать к себе мухаммедан, действуя на них любовью и ласкою, угощать приходящих по делам, беседовать с ними тихо и с умилением, а с жестокостью с ними не говорить; к крещению склонять Татар только любовью, а отнюдь не страхом; новокрещенов жаловать и беречь во всем, преподавать им христианское вероучение и поддерживать их в жизни материальной помощью. И такой наказ дан был миссионерам тогда, когда в Латинской церкви не совсем еще потухли инквизиционные костры! В смутное для России время миссионерство на восточной окраине ее ослабело. Но несколько позже, в начале 18 века, миссионерская деятельность была перенесена далеко за пределы бывшего Казанского царства, началась в отдаленных, пустынных и совершенно диких странах Сибири. Из сибирских миссионеров того времени были особенно славны митрополит Тобольский Филофей Лещинский, в схимонашестве Феодор, и инок Иоанн. Странствуя по диким сибирским тундрам и не проходимым лесам, они обратили в христианскую веру несколько десятков тысяч инородцев-язычников. И в истекающем столетии было у нас немало миссионеров, которые ревностно и с большим успехом проповедовали Евангелие язычникам. Так, Иннокентий Вениаминов, впоследствии митрополит Московский, в течение многих лет, претерпевая лишения и подвергаясь опасностям, на собаках и оленях ездил по беспредельным пространствам холодной, безлюдной и дикой Восточной Сибири и обратил ко Христу несколько десятков тысяч язычников, укрепляя в то же время христианскую веру и христианские добродетели в тех инородцах, которые приняли христианство прежде. Алтайский миссионер Макарий, занимавшийся переводом Священного Писания с еврейского языка на русский, проповедовал Евангелие инородцам Южной Сибири. А в самое последнее время Николай, епископ Ревельский, привел ко Христу очень много Японцев и доселе с успехом продолжает свои апостольские труды. Должно упомянуть и о недавно скончавшемся Н. И. Ильминском, который своими переводами Священных книг на татарский язык, своим преподаванием инородческих языков и устроением инородческой учительской семинарии твердо и хорошо поставил дело приготовления миссионеров из русских и из инородцев²³. Иные из православных проповедников Евангелия даже жизнь свою положили за проповедь о Христе. Так, святой Леонтий, епископ Ростовский, был убит язычниками за то, что ревностно и успешно распространял среди них христианство. Той же участи подвергся архиепископ Рязанский Мисаил, убитый в 1655 г. Мордвою во время проповеди Евангелия этим язычникам. Окровавленная мантия его и доселе сохраняется в Архангельском соборе в Рязани.

А если мы обратим внимание на качество миссионерства православного и латинского, то в этом отношении первое превосходнее второго. Православным миссионерам всегда чуждо было глубоко-антипатичное «душехватство», которое столь свойственно латинской пропаганде. Православные в деле обращения неверных ко Христу никогда не прибегают к мерам искусственным, противонравственным и насильственным, как это часто делают латиняне. Употребление таких мер совершенно противно духу Евангелия и тому способу проповедания его, которого держались Апостолы и их истинные последователи. Такого рода миссионерство, не одобрительное само по себе, и плоды приносит гнилые, непрочные и дурные. В списки обращенных вносятся и такие, которые имеют почти только одно имя христиан. Поступая при обращении язычников в христианство не по-евангельски, латиняне зароняют в сердца обращаемых и их сородичей семена недоверия, неуважения и неприязни к себе. Эти семена потом возрастают и приносят самые горькие плоды. Приведем один пример.

Латиняне еще очень давно в значительных размерах распространили христианство в Японии. Начатое с успехом дело евангельской проповеди уже легко было поддерживать, укреплять и расширять; но случилось совсем не то. Латиняне своим нехристианским образом действия вооружили против себя Японцев; вспыхнула таившаяся в последних национальная вражда к белым, и последовал страшный разгром европейцев и их миссионерского дела: миссионеры были перебиты, Японцы, ставшие христианами, частью были истреблены, частью опять перешли в свою прежнюю веру. Православные миссии ни в Китае, ни в Японии такому страшному разгрому не подвергались, – по той причине, что православные миссионеры обращались с туземцами лучше, нежели латиняне, и живут лучше. Нельзя, конечно, отрицать, что Японцев побуждало произвести этот разгром довольно естественное чувство их вражды к европейцам-христианам, – вражды национальной, племенной и религиозной; но эта вражда не дошла бы до такого ужасного взрыва, если бы латиняне не разожгли ее сами дурным обращением с туземцами и дурным образом жизни, вместо того, чтобы по возможности угасить ее кротостью, снисходительностью, справедливостью, услужливостью, милосердием, любовью.

«Пусть так, согласятся с нами более добросовестные латиняне, и вы распространяете христианство среди язычников, хотя и не столь усердно, как мы; но почему вы относитесь равнодушно, или даже отрицательно к делу соединения церквей? Почему вы не только сами не ищете союза с нами, но и на наши приглашения вступить с нами в союз отвечаете отказами? Поступая так, вы противитесь воле Христа, Который желал, чтобы все верующие в Него составляли одно общество, и потому вам придется отвечать пред Богом за свое упорное нежелание возсоединиться с нами, как говорил один из ваших же, епископ Виссарион».

Прежде всего скажем несколько слов о речи Виссариона, не потому, впрочем, чтобы она имела какую-нибудь особенную важность, а потому, что придает ей такое значение папа в своей энциклике. По-видимому, слова Виссариона внушительны, убедительны, правдивы, сильны; тем не менее нельзя не подивиться тому, что папа приводит их в своей энциклике как бы какое изречение Священного Писания. Кто был Виссарион, чтобы ссылаться на него, как на важный авторитет? Быть может, он был патриарх, глава важной поместной церкви? Ничуть. Ну, так не знаменитый ли он богослов? Да, он богослов, но не знаменитый. В таком случае нужно предположить, что он был человек святой жизни? И этого не слыхать. Уже слишком не высокое мнение имеет папа о рассудке восточных христиан, или слишком затрудняется он в подыскании доказательств своих мнений, если он надеется склонить этих христиан к союзу со своею церковью ссылкой на слова епископа, который склонился к унии с Римом и который только через то и стал известен в истории, что действовал в пользу унии православного Востока с отпавшим от Востока Западом.

Нам могут сказать, что нужно обращать внимание на сами слова, а не на лицо говорящего, и что если слова истинны, то они не теряют силы, кто бы их ни сказал.

Это правда. И Каиафа, лживый и преступный, как человек, изрек даже пророчество, как первосвященник. Что же удивительного, если и Виссарион, изменивший вере отцов своих на Ферраро-Флорентийском соборе, мог изречь истину?

Но слова Виссариона и сами по себе не заслуживают той похвалы, какую воздает им папа. То правда, что для соединения и приведения людей в одно общество Сын Божий сходил с неба, воплотился и был распят, и что поэтому мы не должны быть в разделении с людьми, которые притом суть наши братья и по крови; но следует ли отсюда, что мы, православные, должны вступить в церковное единение с латинянами? Папа, латиняне и Виссарион говорят: «да», а мы, православные, отвечаем: «нет». Папа говорит нам, что если мы примем его приглашение вступить в единение с Латинской церковью, то мы исполним волю Божию, а если не примем, то нарушим волю Божию и будем за это наказаны Богом. Мы, напротив, говорим, что если мы вступим в единение с латинянами, то нарушим волю Божию, а если откажемся от союза с ними, то исполним волю Божию.

Спрашивается, как понять и объяснить такое явное разногласие и противоречие, что на один и тот же вопрос одни отвечают; «да», а другие: «нет?» Как понять, что одно и тоже дело одни называют добрым и богоугодным, а другие – дурным и богопротивным.

По закону логики взаимно исключающие одно другое суждения об одном и том же предмете не могут быть оба истинными, правильными, но одно из них непременно есть ложное суждение, а другое может быть истинным.

Итак, в решении данного вопроса не правы или мы, или латиняне, а кто именно, это нужно рассмотреть.

Мы не будем упрекать латинян за их домогательства вовлечь в союз с ними Православную Церковь: это их дело; пусть усиливаются и домогаются. Но мы позволим себе оправдать нас, православных, от взводимого на нас латинянами обвинения в том, что, не соглашаясь на их призывы вступить в единение с ними, мы тем самым оказываем противление воле Божией и планам домостроительства спасения человеческого рода Иисусом Христом, как об этом заявляет папа словами Виссариона.

Виссарион называет латинян братьями православных и утверждает, что пребывать в разделении с братьями противно воле Христа. Без сомнения, латиняне – наши братья, потому что мы – люди, и они – люди. Такого рода братство обязывает нас не обижать их, жить с ними по возможности в мире, без нужды не заводить с ними раздоров, всячески избегать войны с ними, не делать и даже не желать им никакого зла, оказывать им уважение, снисхождение, услуги, помощь, сострадание, благожелание, любовь, милосердие, особенно тем из них, которые впадут в несчастье, как научает этому Иисус Христос в возвышенной притче о благодетельном Самарянине; мало того: если бы кто либо из латинян сделался вашим личным врагом и злодеем, мы, поступая по-христиански, не только не должны мстить ему, но и воздать за зло добром, или по крайней мере простить его. Исполнения таковых обязанностей в отношении к людям, как к нашим братьям, требуют частью законы человеческой природы, разумеется, неиспорченной, частью, и в особенности, закон Христов. Само собою попятно, что мы можем также, если желаем, вступать с латинянами в союзы брачные, как это и дозволяет наша Церковь, политические и всякие другие житейские, можем вести с ними торговлю, участвовать вместе с ними в промышленных и всяких других житейских предприятиях, учить их, или учиться у них, брать в руководство их ученые труды и произведения искусств, водить с ними хлеб – соль и вообще поддерживать с ними наилучшие, истинно-человечные и истинно-христианские отношения. Такого рода братскую, человечную и христианскую любовь мы должны оказывать как всем вообще людям, так и в частности латинянам; и если мы не будем проявлять ее в отношении к ним, равно как и к прочим людям, то это будет не согласно с волей Божией, с естественным нравственным законом и с законом евангельским.

Но из закона братской любви к латинянам, как людям, любви человечной и христианской, не вытекает тот вывод, какой сделал Виссарион и какой желателен папе. Ведь папа домогается церковного единения с нами, единения в вере, а такое единение не возможно обосновать и утвердить на человеческом и христианском законе, обязывающем каждого человека иметь любовь ко всем людям. Братскую любовь мы должны питать даже и к язычникам и вообще ко всем нехристианам: следует ли отсюда, что мы должны вступать с ними в единение в вере?

Да и легко ли осуществить на деле братскую любовь к иноверцам?

Припоминаем при этом следующее маловажное, но весьма характерное обстоятельство. Перед самым выходом в свет энциклики на праздник Святой Троицы (5-го июня) прибыл в Троице-Сергиеву Лавру один латинский патер, родом Чех. Так как он приехал из Петербурга вместе с одним высокопоставленным лицом, то, по окончании Богослужения в Троицком соборе, он вместе с другими приглашенными пришел в митрополичий дом. Когда высокопреосвященный митрополит Сергий, отслуживши обедню и вечерню и благословивши народ, пришел в свой дом и начал благословлять гостей, то один профессор академии, беседовавший с патером, спросил его, будет ли он подходить под благословение? Патер замялся, что-то пролепетал, сказал, что он спросит..., и отошел от профессора. Не утверждаем положительно, но, кажется, под благословение он не подошел. Не забудем, что так поступил Чех. Чехи не только родственны нам, Русским, по крови и расположены к России, надеясь через нее отстоять свою национальную независимость, но и вероисповедная нетерпимость свойственна им в гораздо меньшей мере, нежели многим другим народам, принадлежащим к Латинской церкви. Конечно, нельзя его и осуждать за это. Ведь и наш православный священник, если бы ему пришлось быть в гостях во Франции, или в Италии у латинского епископа, затруднился бы над решением вопроса, можно ли и прилично ли ему принять благословение епископа чужой церкви, находящейся с Православной Церковью в разрыве, или нужно уклониться от этого и приветствовать епископа так, как приветствуют друг друга миряне при взаимной встрече. Но это, совершенно мелкое само по себе, обстоятельство наглядно показывает, как далеко разошлись между собой латинский Запад и православный Восток. Если латинянам и православным не легко сойтись друг с другом даже в мелочах, то легко ли им столковаться и примириться в важных разногласиях? Но и мелочные различия, если их много, отчуждают и разобщают, пожалуй, не меньше, чем крупные разности. Одной братской любви не достаточно, чтобы были сглажены, или устранены разделяющие одну церковь от другой разности в вере. И сам папа в энциклике говорит: «Каким образом совершенная любовь может сочетать умы, если вера не сделает согласными душ?» Да и легко ли возникнуть и обнаружиться совершенной братской любви при разногласии в религиозной истине, в вере? Даже и к единоверцам своим очень немногие питают истинно-братскую, христианскую любовь. Поэтому можно ли ожидать, что найдется много людей, пламенеющих такой любовью к иноверцам? Конечно, этого не должно быть, но, к несчастью, это есть в действительности. А историческую и наличную действительность нельзя не принимать в расчет при решении вопроса о соединении церквей, вопроса практического. Предположим, что папа и духовное правительство какой либо из восточных церквей, основываясь на законе братской любви, постановили бы, чтобы впредь эта Восточная церковь и церковь Латинская пребывали между собою в мире, в церковном общении и союзе. Спрашивается, установились ли бы и на самом деле между этими церквами мир, церковное общение, братское согласие и единение? Сомнительно. Договор остался бы на бумаге, был бы мертвой буквой, и не осуществился бы в действительности. Лионская и Ферраро – Флорентийская уния и были именно такими «бумажными» договорами. Легко говорить о братской любви, но легко ли ее осуществить в отношениях между народами разноплеменными, разнородными во всем строе прежней и современной их жизни и неединоверными?

Правда, и Виссарион в приведенных словах, и Папа в своей энциклике, и все вообще латиняне свое требование о присоединении к Латинской церкви православных, равно как и всех прочих христиан, основывают не столько на Христовом законе взаимной братской любви между людьми, сколько на желании Иисуса Христа, чтобы все верующие в Него были едино (Иоан. 17, 20, 21, 23), и на предсказании Его, что будет одно стадо, т. е., одно общество верующих в Него, и один Пастырь (Иоан. 10:16). Эти слова из первосвященнической молитвы Иисуса Христа и из Его притчи о добром Пастыре составляют излюбленные латинянами изречения Писания, которые они постоянно приводят в доказательство того, что все христиане должны воссоединиться с их церковью и что если они не присоединяются к ней, то противятся выраженной в этих изречениях воле Иисуса Христа. Что сказать на это?

В словах Иисуса Христа, без сомнения, заключается требование, чтобы люди имели не только братскую любовь друг к другу, но и достигли единения в вере, единомыслия, чтобы союз между людьми был полный, совершенный. И папа справедливо говорит о протестантах, что, «отчаявшись достигнуть согласия в мнениях, они проповедуют только общение в братской любви, и что хотя это и верно, насколько все мы должны быть соединены взаимной любовью, ибо этому особенно учил Иисус Христос и хотел, чтобы взаимная любовь была признаком Его последователей, но что совершенная любовь не может соединить умы, если вера не сделает согласными душ». Многовековой исторический опыт постоянно подтверждает ту истину, что разногласие в вере всегда и везде производило и производит охлаждение взаимной братской любви, а иногда возжигает даже неукротимый пламень самой яростной и непримиримой вражды и ненависти. Поэтому папа и латиняне, призывая христиан нелатинского исповедания к соединению со своей церковью, под единением разумеют единство в вере. Иначе и быть не может, и об этом папа и прямо заявляет в своей энциклике. Мало того: по мнению папы для полного единения не достаточно и единства в вере, а нужно еще и единство управления. «Мы убеждаем вас, говорит папа, к возсоединению и союзу с Римскою церковию. Союз-же разумеем полный и совершенный. Таковым никак не может быть такое возсоединение, которое означает ничто иное, как только некоторое согласие в догматах веры и общение в братской любви: истинное единение между христианами, какое установил и какого желал Основатель Церкви Иисус Христос, состоит в единстве веры и управления».

Бесспорная истина, что Иисус Христос желал, чтобы все верующие в Него составляли одно, исполненное совершенного согласия, общество, одну Церковь, одно нераздельное тело, члены которого должны быть соединены между собою и братской любовью, и согласием в учении, и единством в вере и управлении. Но если этого нет в действительности, то кто в этом виноват, и как поправить дело?

Латиняне постоянно и твердят православным, протестантам и всем христианам нелатинянам: «вы виноваты в этом, потому что вы отделились от нашей церкви и произвели раскол в единой Христовой Церкви, разделение в едином теле Христовом; и мало того, что отделились от нас, но и продолжаете упорно пребывать в отделении от нас, не смотря на то, что мы, предавая забвению взаимные неприятности, любовно зовем вас возсоединиться с нами, зовем неустанно и постоянно; а поправить дело и направить его согласно с волею Иисуса Христа очень легко: возсоединитесь с нами, вот и все».

Как при этом случае не сказать: «легко сказка говорится, да не скоро дело творится»; и еще: «с больной головы на здоровую».

Что мы можем и обязаны питать братскую любовь к латинянам, равно как и они к нам, это бесспорная истина; но если этой любви в действительности мало, или и совсем нет, то кто в этом виноват? Православные христиане виновны в этом менее, нежели латиняне. Что православные в отношении латинян не меньше проявляли благорасположения и не больше неприязни, чем латиняне к православным, это, думаем, и сами латиняне отрицать не осмелятся. Скажем более: латиняне питали и доселе питают к православным меньше расположения и больше вражды, чем православные к ним. Для доказательства этого достаточно напомнить, что крестоносцы, пустившись на завоевание Иерусалима, вместо того завоевали Византийскую империю, как будто она была царством языческим, или мухаммеданским, а нехристианским. При этом цареградские святыни и памятники искусств подверглись разгрому, расхищению и поруганию. Затем, папа, вопреки церковным канонам, низложил восточных патриархов без всякой вины с их стороны и поставил других на их места. Латинские патриархи восточных церквей и теперь существуют под именем титулярных. И все это сделала не какая-нибудь дикая азиатская орда, а образованные, христианские народы Запада. Не без основания можно полагать, что безрассудное завоевание латинянами Византийской империи еще более расширило пропасть между церквами Латинской и Православной и окончательно разделило их. Упоминать ли о том, что всем известно, о том, как жестоко и насильственно поступали латиняне при обращении православных в унию с Римом и у нас в России, и в прочих славянских землях, и собственно на Востоке²⁴? Говорить ли о том, что при польских мятежах в 1831 и в 1863 годах ксендзы были главными зачинщиками бунта и руководителями банд повстанцев и даже собственными руками проливали кровь Русских, вина которых перед Поляками только в том, что они вышли победителями из кровавой борьбы Польши с Россией, а Полякам не удалось завоевать и олатинить Россию, пришлось из победителей стать побежденными? Напротив, православные христиане никогда не обращали латинян в свою веру насильственно, никогда не воевали с латинянами только из-за того, что они латиняне, и никогда не подвергали поруганию святыни Латинской церкви, хотя и имели неоднократные случаи сделать это, напр., во время походов Суворова в Италии и Швейцарии, а также при взятии Парижа. Таким образом латинянам вовсе не к лицу упрекать православных в недостатке братской любви к латинянам. А между тем братская любовь хотя и не может создать единения церквей в вере, однако она может подготовлять почву для него. И вот эту-то почву подкапывали именно латиняне, а не православные.

Без сомнения, есть у латинян и православных некоторое согласие в догматах, и даже значительное согласие: очень многие христианские догматы мы понимаем и исповедуем так, как и они, или почти так, как они. Об этом согласии во многих догматах должно сказать, что оно не может быть поставлено в похвалу ни им, ни нам; потому что оно происходит от того, что и мы и они приняли эти догматы, как, одно общее наследие, от одной матери, одной и древней вселенской Церкви. И их и нас можно похвалить разве, только за то, что и они и мы сохранили эти догматы в неприкосновенности и чистоте. Во всяком случае согласия в некоторых и даже во многих догматах между нами и латинянами недостаточно для церковного единения между нами и ими, как это признает и папа; Это согласие может только разве облегчить возможность соединения Латинской церкви с Православной. Имея в виду это согласие во многих догматах, скорее можно рассчитывать на воссоединение с Православною Церковью церкви Латинской, нежели крайних протестантских сект, в роде, напр., социнианской, в которой отрицаются даже основные догматы христианства – троичность лиц в Боге и божество Иисуса Христа. Однако такой расчет может и не оправдаться; потому что нередко далекие по вере скорее сближаются и сдружаются, нежели близкие: противоположности иногда сходятся. Напр., язычники, по своей вере разделенные от христианства целой бездной, однако, при появлении его, охотно приняли его, а близкие к нему по вере иудеи огромным большинством не приняли его. Но если мы даже будем ожидать не худшего, а лучшего, все-таки согласие во многих догматах может только облегчить решение задачи о соединении Латинской и Православной Церкви, а не решает ее и не создает единения, как и доказывают это многовековой исторический опыт и наличная действительность.

Признавая, что ни братская любовь, ни согласие в некоторых догматах не дают настоящего церковного единения, папа приглашает христиан нелатинян установить полное единение с Латинской церковью, состоящее в единстве веры и управления. В устах папы единство веры означает то, что церкви и церковные общества в случае соединения их с Латинской церковью должны принять веру ее, должны веровать так, как веруют латиняне, а единство управления означает то, что все присоединяющиеся к Латинской церкви должны подчиниться папе, признать его своим церковным главой, главой всей Церкви на земле. Такого единства в вере и в управлении нет на лице: Церковь Православная, церковь Армяно-Григорианская, различные церковные общества на Востоке, церковь Англиканская, исповедание Лютеранское, исповедание Реформатское, церковь Старокатолическая и различные церковные общества и секты, существующие в западной Европе и в Америке, веруют все по своему и не одинаково с Латинскою церковью; равным образом каждая церковь, каждое исповедание, каждое церковное общество и каждая секта имеют свое собственное управление, совершенно независимое и отличное от управления Латинской церкви, и никакая церковь, никакое церковное общество и исповедание, никакая секта, кроме одной Латинской церкви, не признает папу своим главой, не признает его и главою всей Церкви. Но папа желает, чтобы все христиане на земле одинаково с ним веровали, и все признали его главенство над целым христианским миром, всех призывает к полному единению с его церковью в вере и к полному подчинению его власти, как главе Церкви. В противном случае, имея веру, не согласную с латинской верой, пребывая в разделении с Латинской церковью и не признавая своим главой папу Римского, христиане – нелатиняне, по убеждению папы, останутся схизматиками (раскольниками), или схизматиками и еретиками и не спасутся²⁵.

Не знаем, как отзовутся на этот призыв папы, или и совсем не отзовутся, протестанты; но спрашивается, как мы, православные, должны отнестись к приглашению папы соединиться с Латинской церковью? Можем ли и должны ли мы дать согласие на такой призыв в принципе и приступить к осуществлению соединения Православной Церкви с Латинской на практике? Или же мы должны отвергнуть приглашение папы в принципе и отказаться от каких бы то ни было практических мер к соединению Православной Церкви с Латинской? И будем ли мы виновны в продлении зла существующего между этими двумя церквами разобщения, если не согласимся принять предложение папы?

На эти вопросы мы, без малейшего сомнения и колебания, твердо и решительно можем дать только один ответ: мы должны отвечать папе полным и решительным отказом, и за такой отказ Бог не осудит нас.

Одну и ту же веру мы обязаны иметь только с истинными, с правоверующими церквами. Должны мы иметь и одинаковое в существенном управление с ними, но не одно управление, потому что самостоятельные поместные церкви имеют право на независимость от других церквей и на самостоятельность в своем внутреннем управлении. Обязаны мы иметь с таковыми церквами и церковное общение или единение; и если бы между нами и ими, по каким либо несчастным обстоятельствам, произошла распря, и церковное общение прекратилось бы, мы обязаны употребить все силы свои на то, чтобы погасить раздор и восстановить церковный мир и единение. И, действительно, напр., наша Российская Церковь имеет одну и ту же веру с древними, апостольскими Церквами Востока, имеет одинаковое с ними в существенном, хотя и независимое от них, управление и постоянно находится, по милости Божией, в общении и единении с ними.

Но с церквами, исповеданиями и церковными обществами неправоверующими мы не только не обязаны иметь одну и ту же веру и одно и то же, или одинаковое управление и находиться в церковном единении, но даже более: мы должны не подражать им в вере и в церковном управлении и не быть с ними в единении. Священное Писание, повсеместная и всегдашняя практика древней вселенской Церкви и здравый смысл обязывают нас быть в разобщении с христианами неправоверующими. Приведем доказательства.

Мы не будем напоминать о том, что в ветхом завете Бог строго заповедовал иудеям не иметь общения с окружавшими их языческими народами, по той, конечно, причине, что через общение с язычниками иудеи легко могли утратить строгость и чистоту своей веры, извратить ее примесью языческих верований, или даже и совсем потерять ее, – не будем напоминать об этом потому, что-то были иудеи и язычники, а не христиане разных исповеданий. Не будем мы ссылаться и на слова Псалмопевца: Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь (Псал. 1:1, 2); потому что это изречение имеет слишком общий смысл и, кроме того, применять его ко всем латинянам было бы слишком сурово. Но мы имеем более прямые и более подходящие к предмету нашей речи наставления Священного Писания. Так, Иисус Христос о вине брата, согрешившего против брата своего и не раскаявшегося в своей вине после двукратного обличения его наедине и при свидетелях, заповедует сказать Церкви, а если, говорит, и Церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Матф. 18:15–17). Апостол Павел пишет Титу: Еретика, после перваго и второго вразумления, отвращайся (Тит. 3:10). Он же научает другого своего ученика Тимофея так: Кто учит иному и не следует здравым словам Господа нашего Иисуса Христа и учению о благочестии..., от таких удаляйся (1Тим. 6:3–5). Если бы даже мы, или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что ми благовествовали, да будет анафема (Галат. 1:8), пишет тот же Апостол Галатам. Все эти места Писания ясно и прямо заповедуют быть в разобщении с неправоверующими христианами или еретиками, удаляться от них и от их лжеучения.

Так именно понимала это учение Иисуса Христа и Его Апостолов и древняя вселенская Церковь и строго исполняла вытекающее из этого учения правило: быть в разобщении и удаляться от христиан еретических, т. е., таких, которые не согласно с нею понимали, извращали, или даже отрицали один догмат или несколько догматов веры, которые держались догматических мнений, не согласных с вероучением Церкви, которые не имели полного согласия и единства с ней в вере и которые, наконец, упорно пребывали в своем догматическом заблуждении, или заблуждениях, не взирая на публичное обличение и проклятие их лжеучения Церковью. Равным образом древняя вселенская Церковь находилась в разобщении и с теми христианами, которые хотя и были согласны с ней в догматах веры, но разноречили с ней в вопросах церковного управления и устройства, или в обрядах и из-за такого разногласия сами отделялись от Церкви и составляли независимые от нее, самостоятельные общества, называемые раскольничьими. Вся история Церкви, от начала до конца, свидетельствует о том, что именно так всегда и неизменно поступала Церковь в отношении к еретикам и раскольникам.

Да и по здравому смыслу иначе и быть не может. В самом деле, не говорим – обязательно, даже возможно ли и полезно ли быть в церковном единении с такими христианами, которые не во всем согласны с догматическим учением Церкви? Это не возможно; потому что Церковь есть одно нераздельное тело Христово. Но она не могла бы, оставаться единым нераздельным телом, если бы в ней допускалось разногласие в важнейшем ее учении – догматическом. Поэтому разноречащие с ней в этом учении не могут принадлежать к ней; она порывает с ними церковное общение и повелевает своим членам не вступать с ними в церковное общение. Это бесполезно и даже вредно; так как упорство еретиков всем известно и свидетельствуется постоянным и многовековым опытом; известна также склонность их к пропаганде своих лжеучений. Поэтому, если бы Церковь, руководясь началами братской любви, снисходительности и веротерпимости, не изгоняла их из своей ограды и не порывала единения с ними, то надежды на их исправление было бы мало, а опасность совращения в ересь членов Церкви увеличилась бы, и способы совращения в ересь умножились бы и облегчились. Язву, наклонную к распространению по телу, обыкновенно вырезают, хотя бы это и причинило страдание и ущерб всему телу, лишь бы только предотвратить распространение язвы, которое может оказаться гибельным для всего тела и грозит опасностью самой жизни его.

Равным образом и с раскольниками Церковь не имеет возможности быть в общении и единении уже по той простой причине, что они сами не желают быть с ней в общении и единении.

С удивлением и негодованием латиняне нас спросят: «Вы считаете нас раскольниками, или даже еретиками»?

К прискорбию, признаем тем и другим и, во имя правды, не можем не признать²⁶.

Конечно, сами латиняне эту оценку их признают вопиющей несправедливостью. Самих себя, разумеется, они считают истинными, правоверующими христианами, и

только себя одних они и считают истинными христианами. Протестантов они называют еретиками, а православных хотя и не дерзают называть еретиками, называют, однако же, схизматиками, т. е., раскольниками. Называя протестантов еретиками, они не погрешают, но не справедливо называют они православных схизматиками. Напротив, они сами и схизматики, и еретики.

Латиняне называют православных схизматиками на том основании, что будто бы Восточная Церковь отделилась от Латинской и доселе пребывает в разделении с ней. Но приводить такое основание, значит не указывать никакого основания. В самом деле, латиняне говорят, что Восток отделился от них, а Восток, напротив, утверждает, что Запад откололся от него. Латиняне должны бы по тверже доказать, что схизматики не они, а мы; доказать это они не могут. История не на их стороне.

Мы не можем излагать здесь историю раздора между Востоком и Западом при патриархе Фотии и папах Николае и Адриане: это слишком удалило бы нас от предмета нашей речи, и, кроме того, об этом было много писано и православными, и латинянами²⁷. Скажем только, что едва ли дело патриарха Фотия с Игнатием и вмешательство в это дело папы Николая I можно назвать корнем разногласия между Востоком и Западом, как это делает папа в своей энциклике.

Мы полагаем, что происшедший из-за этого дела разрыв был только проявлением обособленности между Востоком и Западом, которая проистекала из различий национальных и местных. Но обособленность и различия в строе жизни и в характере народов между Востоком и Западом могли и не привести к церковному разделению между ними, если бы не содействовали ему папы своим высокомерием, на которое жаловались еще много раньше Святой Киприан Карфагенский и Святой Василий Великий и которое с течением времени не ослабевало, а усиливалось, и своими притязаниями на вмешательство в дела других церквей, каковые притязания, как незаконные, вызывали отпор еще раньше отделения Запада от Востока, со стороны, напр., поместного Карфагенского собора. Кроме того, варварское завоевание крестоносцами Византийской империи, с которой они скорее должны бы были вступить в дружественный союз для совместной борьбы против общего сильного и исконного врага христианства, против мухаммедан, еще более усилило вражду между Востоком и Западом; усилило и упрочило церковное разделение между ними. Таким образом, если в основу решения вопроса о том, кто схизматики, – православные, или латиняне, – положить историческое обозрение раздора между Восточною и Западною церквами, то и в таком случае третейский судья решит его не в пользу латинян.

Впрочем, историю раздора между Восточной и Западной церквами едва ли следует признать наилучшим способом решения этого вопроса. Ведь и всякие еретики могут говорить: «не мы отделились от Церкви, а она сама отвергла нас; мы – обиженная, пострадавшая сторона; мы составляем истинную Церковь Христову, а не она». Говорим это к тому, что если бы латиняне и доказали нам на основании истории, что не Латинская церковь отделилась от Восточной, а Восточная – от Латинской, в этом еще не заключалось бы твердого доказательства того, что Восточная Церковь – раскольническая, а Латинская – истинная церковь. Мы могли бы сказать, что Восточная Церковь отделилась от Латинской в силу убеждения своего в неправоверии Латинской церкви. Если бы, притом, это убеждение оказалось объективно-истинным, т. е., если бы Латинская церковь оказалась неправоверующей не только по сознанию и убеждению Восточной Церкви, но и на самом деле, по свидетельству объективных и несомненных фактов; то в таком случае схизматической церковью нужно было бы признать не Восточную Церковь, хотя бы она первая порвала общение с Западной Церковью, а Западную Церковь, как потерявшую право на то, чтобы истинная Христова Церковь продолжала быть в единении с ней. Восточная Церковь могла, отделиться от Западной именно потому, что последняя перестала быть истинной Церковью. Это не одни только примерные предположения, а они соответствуют тому, что было и есть в действительности. В самом деле, если бы папы не стали заявлять притязания на не принадлежащую им власть над независимыми церквами, а, с другой стороны, Латинская церковь не пошла бы по ложному пути, то раздора между Восточной и Западной церквами могло и не быть, или он произошел бы в менее резкой форме, да и в резкой форме он мог кончиться благополучно, – временным охлаждением, временным отчуждением и разобщением, а не постоянным разделением. Спорщики скоро сошли бы в могилу, горечь обид и неприятностей стерлась и забылась бы, и расстроенные отношения мало-помалу опять наладились бы. Так это обыкновенно и бывает между людьми при случайных распрях: в таких случаях даже сильный и резкий раздор, по истечении некоторого времени, кончается примирением. Напротив, даже и ничтожный случай может вызвать большую ссору, а эта последняя может повести к непримиримой вражде между двумя сторонами и довести до окончательного и всегдашнего разделения их между собой, если ссора возникает на почве глубокого внутреннего различия между сторонами, или осложняется этим последним. Действительно, не раз возникали попытки к соединению Православной Церкви с Латинской, но оканчивались ничем, полной неудачей²⁸. Таким образом ни решение вопроса о том, Восточная ли Церковь отделилась от Западной, или Западная от Восточной, ни рассмотрение сущности и свойств происшедшего между ними раздора не дают достаточного материала для полного решения вопроса, кто правы, мы; или латиняне, называя друг друга схизматиками.

Но из сказанного о взаимоотношении между истинной Церковью и еретиками уже видно, что есть другой, более верный и надежный, путь к решению этого вопроса. Нужно спрашивать не о том, Восточная ли Церковь отделилась от Западной, или Западная от Восточной, а о том, какая из них отделилась от древней единой вселенской Церкви, существовавшей до разделения. Выгода такого способа решения вопроса заключается в том, что эту единую нераздельную Церковь, как общую мать и Православной и Латинской церкви, признают истинной Церковью и православные, и латиняне; а потому и согласие с ней в вере латиняне не могут не считать признаком истинной Христовой Церкви, а разногласие – признаком лжеверующей, неистинной Церкви. Едва ли и латиняне осмелятся отвергать ту истину, что какая либо церковь, верующая не согласно с древней неразделенной вселенской Церковью, должна быть признана церковью отделившейся, отколовшейся от нее, от единой истинной Христовой Церкви, и есть церковь схизматическая, хотя бы никаким собором она не была формально отлучена от существующей теперь единой правоверующей Церкви. Напротив, церковь, согласная с древней вселенской Церковью в своем вероучении и в главных основах своего управления и устройства, должна быть признана истинной, правоверующей, а не схизматической Церковью, хотя бы она пребывала в разделении с какою либо другой церковью. Но Восточная Православная Церковь, как во время происшедшего между ней и Римской церковью раздора, так и после, вплоть до настоящего времени, верует так, как веровала древняя Вселенская Церковь, и в существенном удержала то же устройство, управление и обряды, какие имела древняя Вселенская Церковь²⁹. Отрицать это не осмеливаются даже и латиняне. Спрашивается, от кого же Православная Восточная Церковь откололась, если она пребывает в совершенном согласии с древней истинной Христовой Церковью? Поэтому есть ли основание называть Православную Восточную Церковь схизматической? Никакого. Напротив, Латинская церковь отступила от чистоты веры и от коренных основ управления древней вселенской Церкви и через это она сама себя отсекла от истинной Церкви и стала церковью раскольнической, а потому и самоосужденной. Но должно прибавить, что главными виновниками отделения Латинской церкви от Православной Церкви и пребывания ее в расколе были и продолжают быть Римские папы. Что именно папы суть настоящие виновники отделения Церкви Западной от Восточной, это доказано в книге бывшего латинянина, но, по милости Божией, ставшего православным священником Владимира Геттэ, под заглавием: La рараиte schismatique, ои Rоте dans ses rapports avec l’Eglise Orientale. Paris. 1868 г. В этом сочинении догматически, а преимущественно исторически изобличается незаконность папских притязаний на главенство в Церкви, излагается история спора между Фотием и Николаем и последующих отношений пап к Церкви Восточной до времени собора Ферраро-Флорентийского. Этот труд, за который Московская Духовная Академия присудила автору его степень Доктора Богословия в том же 1863 г., весьма важен, как и другие сочинения о. Владимира³⁰. Как бывший латинянин, он имел все способы гораздо лучше узнать папство, латинскую веру и историю, и жизнь Латинской Церкви, нежели православные ученые богословы. Добросовестность, беспристрастие и широкая ученость о. Владимира еще более возвышают достоинство его ученых трудов. Перевод этого сочинения на русский язык был помещаем в журнале «Вера и Разум», а недавно редакцией этого журнала издан и отдельной книгой под заглавием: Папство, как причина разделения церквей, или Рим в своих сношениях с Восточной Церковью. 1895 г.

Замечательно, что важные отступления Латинской церкви от чистоты православной веры начались со времени отделения ее от Восточной Церкви, начавшегося при святейшем патриархе Фотии. Разобщение с Восточной Православною Церковью, твердой хранительницей богопреданных религиозных истин, не могло не оказать дурного влияния на жизнь Латинской церкви и благоприятствовало развитию недостатков, семена которых были в ней и прежде. С того времени до наших дней, в течение тысячи лет, и в вероучении, и в устройстве Латинской церкви, не говоря уже об обрядах, много накопилось новшеств, не имеющих основания ни в Священном Писании, ни в учении и практике неразделенной древней вселенской Церкви, или даже прямо не согласных с духом, а то и с буквою Писания и с учением, обычаями, правилами и практикою древней вселенской Церкви.

Важнейшие из новшеств – заблуждений Латинской церкви следующие: Она усвоила неправильный взгляд на состав канона Священного Писания, на сравнительное значение Писания и Предания и на достоинство латинского перевода Библии, называемого Вульгатой; она приняла учение об исхождении Святого Духа и от Сына (Eilioque), объявила это учение догматом и даже внесла его в Никео-Цареградский Символ; в учении о естественных силах человека, о грехе первородном, о благодати и об отношении ее к природе человека она склоняется к пелагианству; она измыслила учение о непорочном зачатии Богоматери и объявила это учение догматом; она допустила немаловажные изменения в совершении всех таинств; она приняла странные учения о сверхдолжных заслугах святых, об индульгенциях, о чистилище, о почитании сердца Иисусова; она признает папу наместником Христа и Бога на земле, видимым и непогрешимым главой всей Церкви, признает власть его высшей церковной властью на земле и считает главенство папы над Церковью и его непогрешимость догматами. Не перечисляем заблуждений менее важных.

Догматические заблуждения свои церковь Латинская признает не частными своими мнениями, т. е., не такими положениями, признание, или непризнание, исповедание, или неисповедание которых предоставлялось бы доброй воле каждого, а догматами, т. е., учениями безусловно истинными, для всех обязательными и непререкаемыми.

Всех своих заблуждений Латинская церковь держится постоянно и упорно, – иных в течении целой тысячи лет. Упорная и неискоренимая привязанность к заблуждениям – это обычное свойство еретиков.

Заблуждений в Латинской церкви столь много, и многие из них столь важны, что если бы только малую часть их представить на суд древней вселенской Церкви, то, без сомнения, она анафематствовала бы их и отлучила бы Латинскую церковь от общения с собой, признавши ее еретической.

Должно заметить, что главным источником и постоянным проводником еретических и всяких иных заблуждений Латинской церкви являются папство и рабски зависимое от папы и его курии духовенство этой церкви³¹. Главными, почти даже единственными виновниками того, что Латинская церковь стала раскольнической и еретической и упорно пребывает в расколе и ереси, должно признать папу, пастырей и богословов этой церкви, и в особенности иезуитов, а не народ. В Латинской церкви папству и духовенству принадлежит не только преобладающее, но чрезмерно преобладающее значение. Учение, правление, устройство, обычаи, особенности и вся жизнь Латинской церкви поставлены и направлены так, что как будто папа и духовенство одни и составляют церковь; а народ безропотно, страдательно и почти даже бессознательно принимает все, чему они учат. Вот почему Еретичество должно приписывать преимущественно папству и духовенству Латинской церкви, а не народу, который причастен еретичестве невольно. И мы, называя Латинскую церковь раскольнической и еретической, разумеем по преимуществу папство и духовенство этой церкви. Папы, а не народ Римской церкви, были главными виновниками отделения Запада от Востока; папы, духовенство и богословы, а не народ, измышляют ложные мнения и провозглашают ложные догматы и научают народ веровать так, как сами веруют. Папы, латинское духовенство и подобострастные папе богословы несравненно виновнее в расколе и еретичестве, нежели народ Латинской церкви еще и потому, что народ в огромном большинстве не имеет возможности знать, что вера его, которую он принял от отцов своих и в которой его наставляют пастыри, не есть вера правая, апостольская; тогда как папы, духовенство и богословы знают Священное Писание, творения святых отцов древней Церкви, определения и правила соборов ее, церковную историю, одним словом, имеют все способы знать истину и отличать от нее ложь. Если, тем не менее, папы, пастыри и богословы Латинской церкви удерживают старые лжеучения и измышляют новые и признают их благочестивыми догматами веры, то к ним можно применить слова Иисуса Христа, обращенные к фарисеям: Если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас (Иоан. 9:41). Если, далее, папы, пастыри и богословы латинские не только сами пребывают в заблуждениях, но и распространяют эти последние в народе своей церкви, научая народ веровать так, как сами веруют, выдавая человеческие лживые мнения за божественные догматы, если они усиливаются распространить свою неправую веру даже среди народов, исповедующих истинную христианскую веру, то будет ли несправедливостью назвать их, как и фарисеев, вождями слепыми и сказать им: Горе вам книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете царство небесное человекам; ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете (Матф. 23:13)?

Покажем, хотя вкратце, несогласие со Священным Писанием и с учением и практикой древней вселенской

Церкви, а, следовательно, еретический характер, важнейших нововведений в вероучении и в церковном устройстве, допущенных Латинской церковью.

Первым по времени и очень важным догматическим нововведением Латинской церкви было учение об нисхождении Святого Духа и от Сына, или Filioque³². Зачатки этого учения находят у некоторых западных писателей, живших за долго до 9-го века, например, у Блаженного Августина и некоторых других, которые приводили изречения Августина, – у Павлина Ноланского, папы Льва I, Фульгенция Руспенского и иных. Но у них учение это было выражено столь неясно и нерешительно, что часто нельзя определить, разумели ли они вечное исхождоние Святого Духа от Сына по бытию, или послание Сыном Святого Духа в мир. Мнением не некоторых только богословов, а церковным оно становится к концу 6-го века, но только в одной Испанской церкви, в которой распространению этого мнения благоприятствовала борьба против арианства. В 8-м веке это учение перешло из Испании в Галлию. Однако и в 9-м веке оно еще было предметом обсуждений и пререканий. Хотя этому учению стали придавать значение догмата, однако для решения вопроса о том, истинно ли это учение и должно ли признать его догматом, не только не был созван вселенский собор, как бы следовало, а даже не было такого собора, на котором бы присутствовали епископы всех западных церквей; ибо на Ахенском соборе в 809 г., на котором по настоянию председателя его, Карла Великого, большинством было принято учение об нисхождении Святого Духа и от Сына, не было представителей, например, от Римской церкви, и это был собор совершенно местный. Папа Лев IIІ, не смотря на ходатайство Карла Великого, не только не дал своего согласия на внесение Filioque в символ веры, но даже выразил протест против этой произвольной и незаконной прибавки к Символу, приказавши вырезать Никео-Цареградский Символ на двух серебряных досках без Filioque. Но в 10-м, или 11-м веке Filioque было внесено в Символ веры и в Римской церкви.

Сделавши эту прибавку, Римская, а с нею и вся Западная церковь погрешила вдвойне: с одной стороны, она признала догматом учение, которое не имеет основания в Священном Писании, которого никогда не исповедовала древняя вселенская Церковь и которое не было принято ею даже в качестве частного мнения; с другой, она нарушила прямое и решительное определение Третьего Вселенского Собора, воспрещающее делать какие бы то ни было прибавления к Никео-Цареградскому Символу.

Принятие Латинской церковью этого измышленного ею догмата и сделалось одним из главных препятствий к соединению с нею Восточной Церкви. Не раздор, происшедший между Латинскою и Восточною церковью во времена святейшего патриарха Фотия, положил всегдашнюю и непроходимую между ними преграду, а то, что Латинская церковь стала измышлять и объявлять догматами учения, которые в древней вселенской Церкви не были признаваемы догматами, или даже и совсем не были известны, что она стала веровать и учить не только не согласно со Священным Писанием и учением и практикой древней вселенской Церкви, но и прямо вопреки им, что, одним словом, она вступила на тот погибельный путь, которым идут раскольники и еретики. Двумя первыми и притом крупными шагами на этом пути и было именно признание латинянами учения об нисхождении Святого Духа и от Сына догматом и внесение его в Символ веры. И православные, лишь только возникали попытки соединения Восточной Церкви с Западной, всегда существенным препятствием к соединению считали латинский догмат об нисхождении Святого Духа и от Сына, а вовсе не ссору между Востоком и Западом при патриархе Фотии.

За первыми последовали и дальнейшие шаги Латинской церкви по пути отступления и удаления ее от учения Священного Писания и от учения древней вселенской Церкви, равно как и от священных обычаев ее.

Так, с 9-го же века на Западе стал распространяться обычай причащения мирян только одним Телом Христовым и лишения их Чаши, – обычай, идущий наперекор ясному и прямому учению Священного Писания, повсеместной и всегдашней практике вселенской Церкви, начатой и установленной Самим Иисусом Христом и Его Апостолами, и прямым запрещениям некоторых римских же пап. Что не одни священнослужители должны причащаться Тела и Крови Христа, а все христиане, это ясно показывают следующие слова Христа: Пийте из нея (чаши) все (Матф. 26–27). Если не будете есть Плоти Сына Человеческаго и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную... Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пьющий Мою Кровь пребывает во мне и Я в нем (Иоан. 6:53–57). Эти слова, ясно, настойчиво и неоднократно выражающие безусловную необходимость всем людям причащаться не только Плоти, но и Крови Христа, Иисус Христос говорил не одним ученикам Своим, но и народу, говорил всем. Так понимала эти слова и Церковь и с самого начала в точности исполняла волю Иисуса Христа, как это ясно видно из слов Апостола Павла: Всякий раз, когда вы едите Хлеб сей и пьете Чашу сию, смерть Господню возвещаете (1Коринф. 11:26). И далее он два раза говорит о Хлебе и о Чаше. И пишет он это не одним священнослужителям, а всем Коринфянам.

Несколько позже, с 11-го века, Латинская церковь допустила и другое извращение в способе совершения этого таинства: стала употреблять вместо квасного хлеба опресноки, опять-таки вопреки обычаю древней вселенской Церкви, которая, как на Востоке, так и на самом Западе, всегда употребляла в этом таинстве квасной хлеб³³.

Но и этим не ограничилась Латинская церковь в извращении способа совершения таинства Евхаристии: она усвоила мнение, будто хлеб и вино прелагаются в Тело и Кровь Христа при возглашении Его слов: Приимите, идите, сие есть Тело Мое и пейте из нея все; ибо сие есть Кровь Моя Новаго Завета, за многих изливаемая, во оставление грехов (Матф. 26:26–28), между тем как древняя вселенская Церковь веровала, что хлеб и вино освящаются во время читаемой вслед за этими словами молитвы, через призывание Святого Духа, при благословении даров священнодействующим – епископом, или иереем³⁴.

По времени Латинская церковь приняла еще и другие догматические учения, которые древняя вселенская Церковь не исповедовала, или даже совсем и не знала их. Так, Латинская церковь имеет учения – об огне чистилищном³⁵, о преизбыточествующих заслугах Святых, составляющих как бы сокровищницу, из которой грешники, через посредство папы, епископов и священников, за пожертвования, могут как бы брать эти заслуги себе и этим откупаться от своих грехов, даже самых тяжких, о карательном значении епитимии и друг³⁶. Эти учения порождены юридическим духом, унаследованным латинянами от языческого Рима и пропитавшим их схоластическое богословие. В этих учениях добродетель и награда за нее, грех и наказание, ровно, как и жертва понимаются слишком внешним образом, грубо-материально, оцениваются не качественно, а количественно, без внимания к внутреннему расположению человека; а это противоречит учению Иисуса Христа, Который две лепты бедной вдовы признал более дорогой жертвой, нежели большие дары всех богатых (Лук. 21:1–4), Который притчей о делателях в винограднике наставляет, что хозяин виноградника имеет власть и работавшему только один час дать один динарий, как и трудившемуся целый день (Матф. 20:1–16). Чрезмерно юридический дух латинского богословия внес неправильные взгляды в учение об искуплении и спасении человеческого рода жертвой Иисуса Христа и в понимание этой жертвы.

В отношении Священного Писания одна из существенных погрешностей, допущенных Латинской церковью, состоит в том, что на Тридентинском соборе (1546–1563 гг.) Вульгата была признана самоподлинным текстом, тогда как она есть перевод книг Священного Писания с подлинных текстов его на латинский язык и, подобно другим переводам, уступает в достоинстве подлиннику³⁷.

Кстати скажем, что Латинская церковь, давая своим членам Библию исключительно на латинском языке, мертвом и народу непонятном, и на нем же совершая Богослужение, поступает не согласно с образом действия Апостолов. Апостолы, не смотря на то, что природным языком их был еврейский язык, который, притом, в их время еще не вышел из употребления, написали священные книги на греческом языке, как самом распространенном; одно только Евангелие от Матфея было написано им на еврейском языке, но и оно было переведено на греческий язык, и дошло до нас в этом переводе, а не в подлиннике.

Путем отчуждения и удаления от древней вселенской Церкви Латинская церковь продолжает идти даже и до настоящего времени, не только удерживая прежде измышленные ею догматические лжеучения, но и присоединяя к прежним заблуждениям новые и объявляя догматами такие учения, которые в древней вселенской Церкви не были известны даже и по имени.

Так, не дальше, как при предшественнике Льва XIII, Пии IX, сорок лет тому назад, Латинская церковь провозгласила догматом учение о непорочном зачатии Богоматери, между тем как это учение совершенно не существовало в древней вселенской Церкви и даже в самой Латинской церкви впервые явилось только в 12-м веке, будучи измышлено схоластическими богословами³⁸. Если бы это учение было истинное, если оно есть догмат, то возможно ли, чтобы вселенская Церковь совсем не знала его более тысячи лет?

Нечего и говорить о том, что это учение не имеет ни малейшего основания ни в Священном Писании, ни в церковном предании. Мало того: оно даже прямо противоречив учению Писания и Церкви о распространении греха от Адама и Евы на все их потомство, за единственным только исключением Иисуса Христа. Только Он один зачат сверхъестественно и непорочно; но ведь Он есть не только человек, но и Бог.

Измысливши это учение и объявивши его догматом, Латинская церковь подвергла попранию самый принцип, которого постоянно держалась древняя вселенская Церковь, – тот принцип, что источниками догматов служат Священное Писание и апостольское Предание, что, поэтому, объявляя какое либо учение догматом, сама Церковь должна основываться на этих источниках и что она не имеет власти объявлять догматами такие учения, для которых нет основания в Писании и Предании, и еще менее может она провозглашать догматами мнения, не согласные с учением Писания и Предания, или противоречащие ему. При провозглашении мнения о непорочном зачатии Богоматери догматом произвол и беззаконное самочиние Латинской церкви, а точнее сказать, папы, дошли до таких размеров, до которых не доходили они даже у худших еретиков; потому что и еретики никогда не осмеливались отрицать той истины, что догмат должен иметь основание в Священном Писании, и поэтому еретики всегда стараются подтверждать свое лжеучение местами Писания. Вина еретиков не в том, что они ищут основания и находят подтверждение для своих лжеучений в Священном Писании, – напротив, это свидетельствует об их уважении к Писанию и о правильности их взгляда на Писание, как первоисточник догматов, – а в том, что они дурно понимают Писание, превратно изъясняют его, односторонне и пристрастно пользуются местами его, по-видимому благоприятствующими их лжеучению, и злонамеренно замалчивают изречения его, обличающие их ложь. Во всяком случае те еретики, которые признают первоисточником догматов Священное Писание, гораздо менее опасны еретиков, обосновывающих свои лжеучения на разуме, т. е., рационалистов. А Латинская церковь, измысливши учение о непорочном зачатии Богоматери и провозгласивши его догматом, мыслила именно рационалистически.

Чтобы оправдать в глазах света необузданный произвол, допущенный латинянами при изобретении никогда неслыханных учений и при провозглашении их догматами, новейшие латинские богословы изобрели теорию развития догматов³⁹. Эта теория проповедует, что в Церкви могут являться новые догматы, не существовавшие прежде. Но теория развития догматов, в этом своем виде, прямо и решительно ниспровергается словами Апостола Павла: Если бы даже мы, или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали, да будет анафема (Галат. 1:8). Догматические истины все содержатся в Библии, при чем одни из них выражены там явно и прямо, другие прикровенно. А библейские истины, как слово Самого Бога, подлежать развитию не могут. И в этом заключается их несравненное превосходство перед человеческими мнениями и учениями, которые бывают или совершенно ложны, или только отчасти истинны, и которые поэтому с течением времени люди или совсем отвергают, или изменяют и совершенствуют. Нельзя также допустить и того, чтобы Церковь в течение долгого времени совершенно не знала некоторых догматических истин, содержащихся в Писании, а потом открыла бы их там и провозгласила догматами. Такое незнание можно приписать членам Церкви, которые, как люди, не совершенны, но не самой Церкви, которая есть столп и утверждение истины (1Тим. 3:15). Развиваются не догматы, а развиваются и усиливаются восприятие, понимание и усвоение их людьми и, так сказать, проникновение их в душу и в жизнь людей.

Неистинность теории развития догматов в том виде, в каком ее излагают и проповедуют латинские богословы, доказывается и тем, что мы не находим хотя бы только зачатков ее ни у кого из отцов и учителей Церкви и древних церковных писателей, а в словах западного писателя Викентия Леринского о том, что признаками церковной истины служат древность, постоянство и вселенскость ее, содержится даже осуждение этой теории, высказанное ранее явления ее на свет. Да и в самой Латинской церкви она явилась только в новейшее время, и явилась потому и для того, чтобы оправдать пап в том, что они объявляют догматами неслыханные прежде учения.

Кроме учения о непорочном зачатии Божией Матери, таким, никогда и нигде прежде неслыханным и притом весьма странным, учением является учение о непогрешимости папы, которое объявлено было догматом тем же папой Пием IX всего двадцать семь лет тому назад на Ватиканском соборе, в 1870 г.⁴⁰.

Этот догмат не имеет никакого основания ни в Священном Писании, ни в учении древней вселенской Церкви и совершенно не согласен с устройством и практикой древней вселенской Церкви. Сначала не было этого учения и в самой Латинской церкви. Провозгласивши это учение догматом, Латинская церковь проявила такой же необузданный произвол, как и при провозглашении догмата о непорочном зачатии Богоматери. Учение о непогрешимости пап казалось столь странным и безрассудным даже многим из самих латинян, что папе и приверженцам его пришлось пустить в ход все средства иезуитской политики, чтобы увеличить на соборе число епископов, на согласие которых можно было рассчитывать, и, по возможности, устранить от присутствия на соборе таких епископов, от которых можно было ожидать сопротивления воле папы; колебавшихся в мнении о непогрешимости папы Пий IX и его сторонники привлекали на свою сторону обещаниями наград или уже данными им наградами. Так ли поступали отцы на соборах вселенских и поместных в древней Церкви? Однако, не смотря на принятые предупредительные меры, некоторые епископы отказались подписать декрет Ватиканского собора в 1870 г., провозглашавший папу непогрешимым. Провозглашение этого догмата повлекло за собой даже отпадение от Латинской церкви целого общества людей, получивших название старокатоликов. Это общество поставило своей задачей отрешиться от новшеств Латинской церкви и возвратиться к учению, обычаям и устройству древней вселенской Церкви. Уже сам факт возникновения такого общества ясно показывает, как далеко отступила Латинская церковь от древней вселенской Церкви, и до какой степени некоторым из самих латинян стало невыносимо это удаление ее от веры и устройства древней вселенской Церкви. Учение о непогрешимости папы в учении веры совершенно опровергается тем, что даже и в то время, когда Римская церковь была членом одного нераздельного тела вселенской Церкви, некоторые папы погрешали против веры. Так, папа Либерий в 4-м веке подписал арианский символ; папа Зосима в 5-м веке одобрил исповедание веры, отрицавшее первородный грех; на Пятом Вселенском Соборе были осуждены Феодор Мопсуестский и те, которые не хотели осудить его, а в числе таковых был папа Вигилий, который сильно не сочувствовал осуждению трех глав, оказывал сопротивление самому созванию Пятого Вселенского Собора и не пошел на Собор, не смотря на то, что он находился в это время в Константинополе и троекратно был приглашаем на Собор отцами Собора; папа Гонорий был монофелит и, уже после своей смерти, был осужден на Шестом Вселенском Соборе как еретик, и сами епископы Римские не признали этого осуждения неправильным. Нужно ли упоминать о том, что даже и сам Апостол Петр, преемниками которого объявляют себя папы, трижды отрекся от Христа и он же, по словам Апостола Павла, лицемерил перед обрезанными, не прямо поступал по евангельской истине (Гал. 2:11–21). А когда Латинская церковь жила уже в разобщении с истинной Христовой Церковью, то иные из пап были самыми тяжкими грешниками: вели распутную жизнь, совершали убийства, были почти неверующими в Бога и вообще вели самый позорный образ жизни, какой даже и среди язычников встречается не часто. Таковы-то непогрешимые!

Догмат о непогрешимости пап – горький плод дурного дерева, заключительный и, пожалуй, логически неизбежный вывод из ранее принятой и усвоенной посылки. Эта посылка – учение о главенстве папы, уже давно существующее в Латинской церкви. Посылка эта столь же не верна, как и выведенное из нее заключение. Учение о главенстве папы над Церковью не имеет твердых оснований ни догматических, ни исторических⁴¹.

Латиняне основывают это учение на том, что папы – преемники Апостола Петра, а Петр будто бы был главой Церкви. Но положение, что Петр был главой Церкви, не верно, а мнение, что папы в своем звании епископов Римских – преемники Петра, не доказано.

Глава Церкви – Христос, как Апостол Павел прямо и называет Его (Ефес. 1:10, 22, 23); а Петр в Писании нигде не называется ни главою Церкви, ни князем Апостолов, как произвольно называют его латиняне. Из книги Деяний Апостолов не видно, чтобы Петр и действовал, как глава Церкви. Правда, в день пятидесятницы он первый начал проповедовать о Христе (Деян. 2 гл.); но это объясняется свойством его пламенной души: он всегда говорил и действовал быстро. Можно, пожалуй, находить здесь первенство чести, не больше. Если бы Петр был главой Церкви и князем Апостолов, то Павел не решился бы противостать ему и обличить его за несогласное с евангельской истиной действование, состоявшее в том, что он, опасаясь обрезанных, устранялся от язычников и принуждал последних жить по иудейски (Галат. 2:11–21). Петр есть первоверховный Апостол, но это название означает первенство чести, которое, притом, принадлежало не одному ему, а также и Павлу. Петр не выше Павла; и как Павел не был главой Церкви, так и Петр не был главой Церкви.

Точно также и основанием Церкви, и притом единственным, кроме которого не может быть положено другое основание, называется Иисус Христос (1Кор. 3:11). Он же называется краеугольным камнем, на котором утверждаются члены Церкви (Ефес. 2:20). Основаниями для них служат также и Апостолы и Пророки, но только основаниями вторичными, которые сами утверждаются на Христе (Ефес. 2:20). В качестве такового вторичного основания Апостол Петр ничем не отличается от прочих Апостолов и Пророков, не выше их, равен им. Так как Писание не может противоречить самому себе, то в виду этого учения Апостола Павла и главное место, приводимое латинянами в подтверждение своего учения о главенстве Петра над Церковью: Ты Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою (Матф. 16:18), не может иметь того смысла, какой находят в нем латиняне. Основанием, на котором Иисус Христос имел создать Церковь, называется или исповедание Петром Иисуса Христа Сыном Божиим, или и сам Петр, но в том значении, в каком, по учению Апостола Павла, основанием Церкви называются все Апостолы и Пророки. При изъяснении Священного Писания и в особенности при изъяснении мест Писания темных и толкуемых различно должно следовать толкованию святых отцов; а если и они разногласят, то надежнее следовать голосу большинства. Но большинство отцов Церкви под камнем или основанием, на котором Иисус Христос хотел создать Церковь, разумели исповедание Петра, а не самого Петра. Наконец, если бы Апостол Петр был главой Церкви, или основанием ее, то членов Церкви можно бы называть Петровыми. Но Апостол Павел воспретил Коринфянам говорить: Я Павлов; я Аполлосов; я Кифин; а я Христов (1Кор. 1:11), прибавляя: Разве разделился Христос? разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились (1Кор. 1:13)? А далее он всех Коринфян называет Христовыми (1Кор. 2:23) и научает их, чтобы они его и прочих Апостолов признавали служителями Христовыми и домостроителями тайн Божиих (1Кор. 4:1). Если бы Петр был основанием и главою Церкви и князем Апостолов, то Павел в указанных сейчас местах должен был бы объяснить это Коринфянам; но на самом деле он всех Апостолов, без единого исключения, называет одним именем – служителями Христовыми. Что в числе таковых служителей разумеется и Петр, а не выключается из ряда их, не выше их поставляется, это видно из того, что Павел прямо запрещает Коринфянам говорить: я Кифин.

Но если бы даже и было доказано, что Петр был главой Апостолов и всей Церкви, в этом еще не было бы достаточного основания для признания папы главой Церкви. Главенство пап над Церковью латиняне основывают на том, что папы – преемники Петра; так как, говорят они, Петр основал Римскую церковь, и он же был первым епископом ее. Но оба эти основания главенства пап над Церковью не имеют твердости.

Допустим, что именно Петр основал Римскую церковь; следует ли поэтому признавать римского епископа главой Церкви? Петр основал и Антиохийскую церковь, а через своего ученика, Евангелиста Марка, также и Александрийскую; однако никто не приписывает главенства над Церковью ни Антиохийскому, ни Александрийскому патриарху. Почему же именно римских пап нужно считать преемниками Петра и приписывать им главенство?

Но на самом деле нет достоверных указаний на то, будто Римская церковь была основана Петром. Ни в Деяниях, ни в Посланиях Апостолов нет даже и намека на то, что Петр основал Римскую церковь. Напротив, в них есть указания, хотя и не ясные, что не Петр, а ученики Апостола Павла основали церковь Римскую (Деян. 28:15; Римл. 1:9; 15 и 16 гл.); но не сам Апостол Павел (Римл. 15:20–22).

Что касается до утверждения латинян, будто Апостол Петр был двадцать пять лет епископом Римским, то оно не только не имеет твердых положительных оснований, но и косвенно опровергается книгой Деяний Апостолов и Посланиями Апостола Павла к Римлянам, к Галатам, к Филиппийцам, к Филимону и Вторым Посланием к Тимофею.

В книге Деяний нет даже и намека на то, что Петр был в Риме хотя бы на краткое время; а между тем повествование книги Деяний достигает до 63-го года по Р. X. Повествование этой книги о прибытии Павла в Рим и о жизни и деятельности его в течение первых двух лет по прибытии дает основание думать, что Петра не было в Риме даже в начале шестидесятых годов, за три или за четыре года до его смерти. Совершенно умалчивая о пребывании Петра в Риме, книга Деяний, напротив, подробно повествует о проповедании Петром Евангелия в Иерусалиме и в Антиохии, вообще на Востоке. По-видимому, он проповедовал на Востоке очень долго, может быть, почти всю жизнь. Он, напр., присутствовал па Апостольском Соборе в Иерусалиме в 51-м году (Деян. 15 гл.; Ср. Гал. 2 гл.). По-видимому, он не временно приехал в Иерусалим для присутствования на Соборе, а в это время еще постоянно жил на Востоке.

Из упомянутых Посланий Апостола Павла также можно выводить косвенно заключение, что Петра не было в Риме в конце пятидесятых и в начале шестидесятых годов. В конце Послания к Римлянам, написанного в 57-м, или в 58 году, Павел шлет привет очень многим жившим в Риме христианам, называя их по имени, а Петра не упоминает. Мог ли Павел не приветствовать Петра, если бы он находился в Риме? В Посланиях к Филиппийцам и к Филимону, писанных из Рима в начале шестидесятых годов, и во Втором Послании к Тимофею, писанном из Рима же еще позднее, Павел посылает привет от многих римских христиан, своих сотрудников, называя их по имени, а от Петра приветствия не посылает. Почему? Трудно придумать более естественный ответ, как тот, что Петра в Риме в это время не было. Затем, в творениях писателей церковных первых веков христианства мы находим слишком скудные и несколько разноречащие свидетельства о продолжительности пребывания Петра в Риме. Так, по свидетельству Оригена, записанному в Церковной Истории Евсевия, Петр был в Риме к концу своей жизни. Но Евсевий же в своей Хронике под вторым годом царствования Клавдия, т. е., под 42 годом по Р. X., упоминает о прибытии Петра в Рим. Возможно, что Петр в этот год приезжал в Рим на краткое время. Иероним говорит о двадцатипятилетнем епископстве Петра в Риме, которое началось со второго года царствования Клавдия. Но решительное молчание об этом в книге Деяний и в Посланиях Павла, а также и в раннейших творениях отцов и учителей Церкви и писателей церковных и противоречие этого свидетельства свидетельству Оригена не внушают доверия к приводимому Иеронимом свидетельству. Происхождение этого свидетельства объясняется тем, что ко времени Иеронима мысли подложных сочинений о продолжительном пребывании Петра в Риме и епископстве его в этом городе уже распространились, особенно на Западе. Можно думать поэтому, что Петр прибыл в Рим незадолго до своей мученической кончины, во исполнение слов Христа: Когда состареешься.., другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь (Иоан. 21:18). Куда не хочешь, т. е., в Рим, где он был распят. Петру было вверено благовестие для обрезанных (Гал. 2:7), а потому он и проповедовал во всю свою жизнь на Востоке. Конечно, евреи были и в Риме, но все-таки этот город был чисто языческий; он был даже столицей всемирного языческого царства.

И в памятниках, – конечно, подлинных, а не подложных, – последующего времени, каковы определения и правила вселенских и поместных соборов, творения святых отцов и учителей Церкви и сочинения писателей церковных, епископ Римский не называется главою Церкви, нигде не говорится, чтобы он управлял всей вселенской Церковью, или чтобы вся Церковь подчинялась ему. В них не мало найдется даже положительных указаний, что епископам Римским вовсе не принадлежало главенство над Церковью. Уже само молчание правил вселенских и поместных соборов и отцов и учителей Церкви о столь важном факте, как главенство пап над Церковью, между тем как было много поводов говорить об этом, красноречивее всяких слов свидетельствует о том, что Церковь до вселенских соборов и в период вселенских соборов не признавала епископа Римского своим главой, и он на самом деле не был главой Церкви. В правилах соборов мы находим и прямые свидетельства, решительно опровергающие учение папистов о главенстве епископов Римских над Церковью.

Так, из 28-го правила Четвертого Вселенского Собора ясно видно, что хотя епископский престол Римской церкви и имел преимущества, но потому, что Рим был царствующий град. Если бы в то время папа был признаваем главой Церкви именно потому, что он – преемник Петра, то отцы Собора так бы и сказали, что престолу ветхого Рима даны преимущества частью потому, что он находится в царствующем граде, частью потому, что он – кафедра Петра. Но что престол Римской церкви на самом деле не имел никаких преимуществ в качестве кафедры Петра, а получил преимущества только и единственно по причине нахождения своего в царствующем граде, это видно из 3-го правила Второго Вселенского Собора, из 28-го правила Четвертого Вселенского Собора и из 36-го правила Шестого Вселенского Собора, которыми и престолу Константинопольской церкви были предоставлены равные с престолом Римской церкви преимущества, и именно потому, что Константинополь стал новым или вторым Римом, стал городом царя, столицей. Так как престол Константинопольской церкви не был кафедрой Петра, и архиепископов Константинопольских никто никогда не считал преемниками Петра, никто никогда не приписывал им и главенства над Церковью, а между тем этот престол получил преимущества, равные с престолом Римским, получил только потому, что он находился в царствующем граде; то ясно, как день, что Римский престол имел только те преимущества, которые были даны ему по причине нахождения его в царствующем граде, а других каких либо преимуществ не имел, равно как не имел и никаких других оснований для получения их. Хотя престол Римской церкви и был некоторыми признаваем за кафедру Петра, но на этом основании не усвоялось Римскому епископу главенства над Церковью, подобно тому, как никто не думал приписывать главенство над Церковью Антиохийскому епископу на том основании, что Антиохийская церковь была основана Петром, или также никто не приписывал главенства над Церковью Иерусалимскому епископу на том основании, что первым епископом Иерусалимской церкви был Апостол Иаков.

Из упомянутых правил вытекают следующие выводы: во-первых, у отцов этих соборов не было даже и мысли о том, будто к Римским епископам перешло главенство над всей Церковью по преемству их от Петра; во-вторых, не было у отцов этих соборов мысли и вообще о переходе каких бы то ни было преимуществ от Петра к Римским епископам; в-третьих, наконец, хотя самая мысль о том, будто Римские епископы суть преемники Петра, и не была некоторым из отцов чужда⁴², однако они с преемством Римских епископов от Петра не не соединяли никаких преимуществ.

Как не доказано мнение о главенстве Петра над Церковью, равно как и мнение о переходе права на главенство от Петра к Римским епископам: так нельзя доказать и то, будто в первые девять веков Римские епископы действительно главенствовали над Церковью и управляли ей. Даже более: можно положительно и твердо доказать, что им главенство над Церковью совсем не принадлежало и даже не могло принадлежать.

Можно было бы привести множество исторических фактов и свидетельств в подтверждение положения, что Римский епископ не был признаваем главой Церкви и не был им в действительности; но это слишком отвлекло бы нас от прямой нашей задачи. Поэтому мы будем не столько ссылаться на частные факты и отдельные свидетельства, сколько обратим внимание на само устройство и способ управления древней вселенской Церкви. Это устройство и это управление были таковы, что при них не могло быть места для главенства над Церковью какого бы то ни было епископа, не исключая и Римского. Для доказательства этой мысли имеют особенную важность два существенных свойства церковного устройства и управления: совершенная независимость частных церквей друг от друга во внутреннем своем управлении и во внутренних делах и соборность в устройстве и в управлении, как всей вселенской Церкви, так и отдельных частей ее.

Для охранения мира в Церкви, для предотвращения ссор, раздоров и беспорядков в ней, апостольские и соборные правила строго воспрещают какое бы то ни было вмешательство одной частной церкви и предстоятеля ее, епископа, или митрополита, или патриарха, в дела и управление какой либо другой церкви. Эти правила простирались на взаимные отношения как самых малых церквей, каковы епархии, или епископии, так и самых больших, каковы самостоятельные, или автокефальные поместные церкви, из которых иные были основаны самими Апостолами и которые состояли из нескольких второстепенных или областных церквей, состоящих, в свою очередь, из множества епархий. Приведем для примера некоторые из таких правил.

По 35-му правилу апостольскому «епископ да не дерзает вне пределов своея епархии творити рукоположения во градех и в селех, ему не подчиненных». По 32-му правилу апостольскому и по 5-му правилу Первого Вселенского Собора отлученные от общения церковного в своей епархии епископом ее не могли быть приняты в церковное общение в какой либо другой епархии другим епископом. В предупреждение смятений и беспорядков правилами апостольскими 14-м и 15-м и правилом 15-м Первого Вселенского Собора воспрещается епископам, пресвитерам и диаконам даже переходить из своей епархии в другую, или из своего города в другой город, чтобы получить там место. В свою очередь никакая церковь не имела права принимать пришедших в нее из другой церкви пресвитеров и диаконов, по правилу 16-му Первого Вселенского Собора и 17-му Шестого Вселенского Собора. Правило 20-е Шестого Вселенского Собора запрещает епископу всенародно учить в городе, не принадлежащем ему.

Конечно, латиняне нам могут возразить, что эти и подобные им правила имели силу только в отношении обыкновенных епископов, но не простирались на Римского епископа; потому что ему, как главе Церкви вселенской, все поместные церкви были свои, и потому он во всякой области, во всякой епархии, во всяком городе имел право, никого не спрашиваясь, священнодействовать, проповедовать всенародно, поставлять епископов и т. п.

Однако почему же ни в одном правиле это не оговорено? Почему ни в каком правиле не прибавлено: «за изъятием Римскаго епископа?»

Латиняне ответят нам, что в таком добавочном разъяснении не было нужды, что все и без разъяснений знали, что эти правила к Римскому епископу, как главе Церкви вселенской, не могли быть применяемы. Папа в настоящей энциклике прямо говорит, что до разделения церкви «Римскому первосвященнику, как законному преемнику Святаго Петра, а потому и наместнику Иисуса Христа на земле, одинаково как Восток, так и Запад повиновались единогласно без всякаго сомнения». Но это совершенная неправда. Церковная история и в частности история самих соборов свидетельствуют, что властолюбивые притязания пап на не принадлежащие им права, на вмешательство в дела неподчиненных им церквей вызывали неоднократный отпор со стороны тех, в дела которых они незаконно вмешивались вопреки соборным правилам. Таково, например, было вмешательство папы Целестина в дела Карфагенской церкви, которое вызвало решительный отпор со стороны поместного собора этой церкви. Подробности этого столкновения между папой Целестином и Карфагенским собором, означенные в послании этого собора, показывают, что правила вселенских соборов и для пап имели такую же обязательную силу, как и для всех епископов. Имея в виду такого рода столкновения, которые, конечно, не могли содействовать миру Церкви, вселенские соборы, без сомнения, почли бы своим непременным долгом разъяснить, что соборные правила, воспрещающие епископу вмешиваться в дела неподчиненных ему церквей и даже совершать свойственное его сану служение, – разве только на это будет получено позволение от местного епископа, – не простираются на Римских епископов, как имеющих власть над всеми церквами. А так как таких разъяснений ни в каких соборных правилах нет, то ясно, что упомянутые правила были обязательны решительно для всех епископов, не исключая и Римских.

Это подтверждается историей. Могут ли латиняне указать нам примеры, чтобы Римские папы проповедовали, священнодействовали и поставляли епископов в какой угодно из поместных церквей – восточных или западных, которые не принадлежали к Римской церкви? Как понять, что Римские епископы не осуществляли своих прав на главенство в Церкви? Ясно, что они не осуществляли их потому, что не имели их.

Что власть Римских пап простиралась только на одну их собственную Римскую церковь, это особенно ясно показывают 2-е правило Второго Вселенского Собора и 6-е правило Первого Вселенского Собора.

«Областные епископы⁴³, узаконяют первое из этих правил, да не простирают своей власти на церкви за пределами своей области и да не смешивают церквей; но, по правилам, Александрийский епископ да управляет церквами токмо Египетскими; епископы восточные да начальствуют токмо на Востоке, с сохранением преимуществ Антиохийской церкви, правилами Никейскими признанных; также епископы области Асийския да начальствуют токмо в Асии; епископы Понтийские да имеют в своем ведении дела токмо Понтийския области; Фракийские – токмо Фракии; не быв приглашены, епископы да не преходят за пределы своея области для рукоположения».

Что узаконяемая этим правилом независимость одной областной церкви от другой и установляемый им порядок подчинения областному епископу только тех нескольких церквей, которые издавна входили в его областную церковь, имели применение и к Римской церкви, так что епископы Римские имели власть только над несколькими церквами, составлявшими в совокупности одну церковь Римскую, это видно из 6-го правила Первого Вселенского Собора. «Да хранятся древние обычаи, говорит оно, принятые в Египте, и в Ливии, и в Пентаполе, дабы Александрийский епископ имел власть над всеми сими. Понеже и Римскому епископу сие обычно. Подобно и в Антиохии, и в иных областях да сохраняются преимущества церквей». Хотя здесь ради краткости и не говорится, над какими именно церквами Римский епископ имел власть, ибо правила всегда излагаются кратко; однако не может быть сомнения в том, что здесь дается указание на подчинение Римскому епископу только нескольких церквей, ближайших к городу Риму. Мысль правила следующая: подобно тому, как Римскому епископу подвластны церкви, входящие в его область, окружающие Рим: так и Александрийский епископ пусть управляет церквами, окружающими Александрию. А если бы епископ Римский был главой всех церквей, то можно ли было бы ставить его в пример при узаконении обычая подчинения Александрийскому епископу нескольких церквей его области? Главенство Римского епископа в таком случае было бы совершенно исключительное, беспримерное, и при узаконении установившегося обычаем главенства Александрийского епископа над церквами Египта, Ливии и Пентаполя собор сослался бы только на Антиохию и на другие поместные церкви, а никак не на Римского епископа.

Что престол Римской церкви стоял в ряду других престолов важнейших поместных церквей, а не выдвигался из ряда их, – а это было бы, если бы он господствовал над всеми церквами вселенной, – это совершенно ясно видно из 36-го правила Шестого Вселенского Собора, которое узаконяет следующий порядок престолов главнейших церквей: Римский, Константинопольский, Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский; при этом Константинопольскому престолу предоставляются преимущества, равные с Римским престолом. Если бы теперь Римский епископ господствовал над всеми церквами, следовательно, господствовал бы и над всеми перечисленными в этом правиле главными церквами вселенной; то было ли бы согласно с законами логики и здравым смыслом поставлять его престол хотя и на первом месте, однако все-таки рядом с этими, подчиненными ему, престолами? Разве с государем поставляются рядом его вельможи, или даже его сыновья, не исключая и наследника престола?

Все эти правила о независимости одной церкви от других церквей и о разграничении пределов церквей, неоднократно повторяемые, не оставались на бумаге, а точно и строго исполнялись; нарушение же их настойчиво воспрещалось, как это видно из 8-го правила Третьего Вселенского Собора. Отцы этого собора, узнавши, что Антиохийский епископ заявляет притязания поставить епископов в Кипрскую церковь, которая раньше не была ему подчинена, строго воспретили это. «Начальствующие во святых Кипрских церквах да имеют свободу, без притязания к ним и без стеснения их по правилам святых отец, и по древнему обыкновению, сами собою совершали поставление благоговейнейших епископов. То-же да соблюдается и в иных областях, и повсюду в епархиях: дабы никто из боголюбезнейших епископов не простирал власти на иную епархию, которая прежде и сначала не была под рукою его, или его предшественников: но аще кто простер и насильственно какую епархию себе подчинил, да отдаст оную: да не преступаются правила отец: да не вкрадывается, под видом священнодействия, надменность власти мирския: и да не утратим по малу, неприметно, тоя свободы, которую даровал нам кровию Своею Господь наш Иисус Христос, освободитель всех человеков»⁴⁴. Основанные на древних обычаях, выработанные опытом, необходимые для поддержания в Церкви мира, порядка и свободы и для предотвращения нестроений, вообще согласные с пользами церквей, правила эти и не могли остаться мертвой буквой. В православных восточных церквах они строго соблюдаются даже и до настоящего времени. Впрочем, уже само существование этих правил неопровержимо свидетельствует о том, что Римский епископ вовсе не имел власти над всей Церковью, что, напр., церкви Константинопольская, Александрийская, Антиохийская и Иерусалимская были совершенно независимы от него, и что он управлял только несколькими церквами, входившими в состав Римской церкви.

Не только правила, но и сама практика церковной жизни подтверждает выводимое из правил заключение о совершенной независимости всех восточных церквей от Римского епископа. Напр., Римские епископы разве поставляли епископов для церквей восточных? Никогда. Если бы Римский епископ был главой вселенской Церкви, то по крайней мере епископы важнейших церквей, – епископы Константинопольские, Александрийские, Антиохийские и Иерусалимские, – были бы поставляемы им, или с его разрешения. В том особенно и выражались главенство и власть главного епископа, напр., поместной церкви, что он вместе с другими епископами своей церкви поставлял епископов для областей своей церкви, или митрополитов, а митрополиты, в свою очередь, с подчиненными им епископами поставляли епархиальных епископов. Так, правило 28-е Четвертого Вселенского Собора, утверждая преимущества Константинопольского престола и определяя, какие области должны находиться у него в подчинении, узаконяет, чтобы митрополиты этих областей были поставляемы Константинопольским архиепископом, а каждый митрополит, с епископами своей области, поставлял бы епархиальных епископов для нее. Таким образом, непосредственно, или посредственно, все епископы поместной церкви получали поставление от главного епископа ее. Если бы теперь и над Константинопольским архиепископом был кто либо высший, то он и был бы поставляем этим высшим. Его и поставлял бы Римский епископ, если бы последний был главой всей вселенской Церкви. Но он главою Церкви не был, и потому-то ни Константинопольский, ни Александрийский, ни Антиохийский, ни Иерусалимский епископы никогда не были им поставляемы. Нужны ли еще другие доказательства для подтверждения этой истины, что все восточные церкви были совершенно независимы от Римского епископа?

Однако мы не можем не привести здесь одного примера из церковной практики пятого века, записанного (примера) в 30-м правиле Четвертого Вселенского, Халкидонского, собора и свидетельствующего о совершенной независимости восточных церквей от римского епископа. «Поскольку благоговейнейшие епископы Египетские, говорится в этом правиле, отложили в настоящее время подписати послание святейшаго Архиепископа Льва, не аки бы противяся кафолической вере, но представляя существующий в Египетской области обычай, ничего таковаго не делати без соизволения и определения своего Архиепископа, и просят отсрочити им до поставления будущаго епископа великаго града Александрии: того ради за праведное и человеколюбное дело признали мы оставити их в своем сане в царствующем граде и дати им срочное время до поставления Архиепископа великаго града Александрии. Посему, пребывая в своем сане, или да представят поручителей, аще возможно им сие, или клятвенным обещанием да отвратят сомнение». Если бы епископ римский был главою Церкви, то дерзнули ли бы епископы Александрийской церкви на основании местного обычая не подписать послания папы? Самый обычай Александрийской Церкви, о котором говорится в этом правиле, ясно показывает, что для александрийских епископов власть главного епископа их Церкви была выше власти римского епископа. Правда, собор изъявил согласие на отказ александрийских епископов подписать послание папы лишь по снисхождению и обеспечивши себе получение их подписав в будущем; но это не потому, что они не подписали послания, написанного папой римским, а потому, что не подписали послания, признанного собором православным. Своим отказом подписать послание, подписанное всеми отцами собора, александрийские епископы давали повод заподозрить чистоту их православия, как это видно из самого правила.

Не только все восточные церкви были совершенно независимы от епископов римских, но даже и на Западе долгое время многие церкви не были подчинены им; таковы церкви Карфагенская, Испанская, Гальская и другие.

Другое свойство Церкви, с которым также несовместно главенство папы над Церковью, есть соборность Церкви. Это свойство Церкви столь важно и существенно, что даже в Символе веры Церковь названа Соборною. В церковных правилах это свойство подробно раскрывается.

Так, по 34-му апостольскому правилу главный или первый епископ всякого народа «ничего да не творит без разсуждения всех епископов; ибо тако будет единомыслие». Правилами: апостольским 37-м, Первого Вселенского Собора 5-м и Шестого Вселенского Собора 8-м, узаконялось, чтобы в каждой области все епископы ее собирались вместе на собор два раза в год для рассуждения о догматах благочестия и для решения спорных дел. Второй Вселенский Собор, согласно правилу Первого Вселенского Собора, правилом 2-м определил: «Дела каждыя области благоучреждати будет собор тоя же области». Правилом 4-м Первый Вселенский Собор определил: «Епископа поставляти наиболее прилично всем тоя области епископам». Кроме постоянных областных соборов, по мере надобности, для обсуждения более важных дел, были созываемы соборы поместные, на которые собирались епископы всех областей, входивших в состав одной поместной или автокефальной церкви. Наконец, для решения вопросов самых важных, в чрезвычайных случаях, были созываемы соборы вселенские, на которые съезжались епископы по возможности из всех поместных церквей, епископы всей вселенской Церкви.

Вот это-то соборное устройство и управление Церкви, и в особенности высшая форма его – соборы вселенские, исключают самую возможность существования в Церкви видимого единоличного главы. При вселенских соборах видимый единоличный глава в Церкви не нужен и даже не возможен.

Вся история вселенских соборов показывает, что в Церкви не было никаких других ни учреждений, ни лиц, которые по степени власти, правам и полномочиям равнялись бы со вселенским собором. Вселенский собор определяет догматы веры и издает правила нравственности и церковного благоустройства; он осуждает лжеучения и анафематствует еретиков, хотя бы они были предстоятелями самых знаменитых поместных церквей, не исключая и Римской церкви; определения и правила его обязательны для всей Церкви, и нарушители их, кто бы они ни были, подвергаются собором же установленной каре; в постановлениях вселенского собора выражаются голос, воля и власть всей Церкви; вселенский собор есть как бы сама вселенская Церковь. А так как Церковь есть столп и утверждение истины (1Тим. 3:15), то и определения вселенских соборов истинны, непререкаемы и безусловно обязательны для всех членов Церкви, не исключая и высших епископов, не исключая и пап. Как целое больше своей части, как вся вселенская Церковь выше и больше каждой поместной церкви, как бы ни была последняя велика и знаменита: так и вселенский собор не только выше предстоятеля той или иной поместной церкви, Римской, или какой другой, но выше и поместного собора, хотя бы он состоял из епископов двух – трех поместных церквей и был очень многолюден. Определения и правила поместных соборов становились обязательными для всей Церкви не иначе, как после признания их таковыми вселенским собором. Тем более имеет права вселенский собор судить и осудить предстоятеля какой бы то ни было поместной церкви, не исключая и римских пап. Действительно, папа Вигилий был осужден Пятым Вселенским Собором, хотя и не поименовано, а папа Гонорий анафематствован Шестым Вселенским Собором, подобно тому, как и Константинопольские епископы Македоний и Несторий были объявлены еретиками и осуждены – Македоний Вторым Вселенским Собором, а Несторий Третьим. Вселенский собор имеет власть осудить даже целый сонм епископов. Так, Второй Вселенский Собор осудил всех епископов, удалившихся вместе с Македонием с собора, а их было 36. Таким образом видимый глава Вселенской Церкви есть вселенский собор.

Теперь возникает вопрос, как можно и нужно представлять себе отношение к вселенскому собору Римского папы в случае признания последнего главой Церкви, и притом непогрешимым главой?

Если папа на самом деле есть глава Церкви и в качестве главы Церкви он непогрешим, то для чего тогда нужен вселенский собор? Если папа имеет власть и силу решать вопросы веры и другие церковные дела, решать безошибочно, то зачем нужно было для этой цели созывать епископов со всего света? А так как вселенские соборы были созываемы, то ясно, что в древней Церкви Римский епископ вовсе не был признаваем таким лицом, которое могло бы заменить собой вселенский собор, т. е. не был признаваем непогрешимым главой церкви, каким его признают теперь латиняне.

Если нам скажут, что вселенские соборы собирались изредка и на краткое время, а Церковь должна иметь еще постоянного непогрешимого главу, каков и есть папа; то мы на это заметим, что вселенские соборы продолжают постоянно доселе управлять Церковью через изданные ими определения и правила, а в случае возникновения новых вопросов чрезвычайной важности, не предусмотренных прежними соборами, Церковь может во всякое время созвать вновь вселенский собор. Напр., если бы Латинская церковь, возжелавши соединиться с Православной церковью, спросила бы ее, на каких условиях она может принять ее в общение с собой; то для теоретического и практического решения этого важного вопроса было бы лучше всего созвать вселенский собор из епископов и ученейших пресвитеров всех православных восточных церквей. Но этот вселенский собор в основу своего решения положил бы, кроме Священного Писания, учение и практику древней вселенской Церкви и в особенности правила соборов. Новый вселенский собор непременно взял бы в руководство для себя деятельность и правила древних вселенских соборов, подобно тому, как и эти последние в основание своих определений полагали древнейшие обычаи и правила отцов. Таким образом несомненно, что вселенские соборы управляют Церковью.

Латиняне могут нам сказать еще и то, что хотя папа, как непогрешимый глава Церкви, и не имел нужды для безошибочного решения церковных дел и вопросов и для определения догматов в помощи вселенских соборов; но соборы эти были созываемы для поддержания единомыслия церквей с церквами, епископов с епископами, и всей Церкви с ее главой – папой. Однако история вселенских соборов не подтверждает такой мысли. Что через вселенские соборы видимо обнаруживалось и оживлялось братское общение и укреплялось единомыслие между церквами и их предстоятелями, этого мы нисколько не отрицаем. Но это достигалось само собою; это было, так сказать, попутной целью, созвания соборов. Главная же цель созвания соборов была всегда иная. Всем известно, что вселенские соборы были созываемы по поводу возникавших ересей, для решения вопросов о том, как должно веровать, для более точного определения догматов, для вразумления еретиков и, в случае их упорства, для всенародного осуждения их и их ереси, а также для составления правил церковного благоустройства и для решения важных церковных дел.

Допустим, однако, что Церкви, кроме вселенских соборов, нужен еще глава единоличный и постоянно пребывающий. В таком случае отношение этого главы к вселенским соборам было бы подобно отношению предстоятеля поместной церкви к поместному собору, или митрополита к собору областному: он созывает собор вселенский и он же председательствует на нем. А если принять во внимание, что латиняне признают папу не только главой Церкви, но и непогрешимым главой, то следует ожидать, что папа на вселенских соборах будет иметь гораздо более значения, нежели митрополиты на областных Соборах и предстоятели поместных церквей на соборах поместных, что он будет там среди епископов не только первым между равными, но полным и даже неограниченным главою их и вершителем всех дел: главе Церкви, и притом непогрешимому, как не быть полновластным главой на вселенском соборе?

Но история всех вселенских соборов, без единого исключения, показывает нам, что ничего подобного не было. Ни один вселенский собор не был созван папой; ни на одном вселенском соборе папа не был председателем, даже ни на одном вселенском соборе никто из пап не присутствовал; на соборах вселенских присутствовали только легаты папы, но и то не на всех соборах. Что легаты папы на вселенских соборах не имели первенствующего значения, это видно из истории всех семи вселенских соборов. Так, на Первом Вселенском Соборе легатами папы были даже не епископы, а два пресвитера; и из истории этого собора не видно, чтобы на нем они имели не только первенствующее, но даже и сколько-нибудь заметное значение, а, напротив, видно, что на ход дел на соборе оказывали большое влияние старейшие и знаменитейшие епископы Востока, а из западных – Осия, епископ Кордовский (из Испании). На Втором и на Пятом Вселенских Соборах легатов папы совсем не было. На Третий Вселенский Собор легаты папы прибыли после открытия собора; между тем, если бы папа был главой Церкви, то, без сомнения, собравшиеся отцы не открыли бы собора раньше прибытия папы, или его легатов. Папы не только не созывали вселенских соборов, но у них даже не испрашивали ни позволения, ни согласия на созвание соборов; им только посылали приглашение пожаловать на собор, как посылалось оно и всем прочим предстоятелям церквей. Мало того: Пятый Вселенский Собор был созван даже вопреки воле папы Вигилия. На Втором Вселенском Соборе председательствовал Святой Мелетий Антиохийский, не смотря на то, что он не был в общении с Римской церковью, так как папа законным епископом Антиохии признал соперника Мелетиева Павлина; а после кончины Мелетия собор избрал преемником его не Павлина, а Флавиана. Таким образом для вселенских соборов мнения, решения и распоряжения пап не имели никакой обязательной силы: соборы иногда действовали прямо вопреки желаниям и решениям пап. Наконец, если бы папа был главой Церкви, то вселенские соборы собирались бы в Риме, между тем, как нарочно, все семь соборов были на Востоке. Если, таким образом, вселенские соборы, на которые собирались епископы со всего христианского мира, на которых были решаемы важнейшие вопросы веры, нравственности и церковного устройства, на которых были постановляемы определения и правила, обязательные для всей Церкви, обязательные и для пап не меньше, нежели для других епископов, которые могли судить и осуждать и самих пап, как и предстоятелем прочих важнейших церквей, которые были, так сказать, воплощением вселенской Церкви, – если вселенские соборы были созываемы не папами и даже без их согласия, а иногда и вопреки их желанию, если они были председательствуемы не папами, а либо тем, либо другим из знаменитых восточных епископов, если они собирались не в Риме, а в разных городах Востока, если они происходили без личного присутствия пап и без заметного влияния на течение их дел со стороны легатов папы, которых на двух соборах даже и совсем не было: то согласно ли со здравым смыслом утверждать, будто папа был главой Церкви во времена вселенских соборов?

Точно также и поместные соборы в каждой самостоятельной церкви были созываемы по желанию и распоряжению предстоятеля церкви, при чем папу даже и не уведомляли о созвании собора, как не уведомляли и предстоятелей других самостоятельных церквей. А между тем и на поместных соборах иногда были обсуждаемы и решаемы догматические вопросы: и эти соборы имели право анафематствовать еретиков. И такие соборы были созываемы без уведомления о них папы и без испрошения у него позволения не только на Востоке, но даже и на Западе. Таковы, наприм., были поместные соборы в Карфагенской церкви, которые осудили ересь Пелагия и определения которых Церковь впоследствии признала обязательными для всех. Папы могли созывать на собор только епископов своей поместной церкви, подобно тому, как и предстоятель каждой самостоятельной поместной церкви мог созывать поместный собор из епископов своей церкви. Действительно, история не представляет таких примеров, чтобы папы в период вселенских соборов созывали такие поместные соборы, на которые съезжались бы епископы из всех западных церквей.

Совершенное отсутствие главенства пап на вселенских соборах, равно как и полная независимость от пап соборов поместных, собиравшихся в церквах восточных и западных, неопровержимо свидетельствуют о том, что папы никогда не управляли всей Церковью, никогда не были ее главой, что они не имели никакой власти не только над восточными церквами, но даже и над западными, за исключением одной своей Римской церкви.

Эта независимость от пап – восточных церквей всегдашняя, а западных продолжавшаяся несколько веков – тем более имеет значения для опровержения учения о главенстве пап, что все независимые от пап самостоятельные церкви находились тогда в странах, которые были провинциями Рима, а Рим был их столицей, при чем христианские страны Востока находились в этом государственном подчинении Риму первые три века, а западные – в течение многих веков.

Таким образом, с одной стороны, независимость поместных церквей друг от друга и в частности от Римской церкви не позволяла папам вмешиваться в управление и дела церквей, быть их главой и управлять ими и ограничивала его власть пределами одной его собственной, Римской церкви; с другой стороны, соборное устройство и соборное управление как областных и поместных церквей, так и всей вселенской Церкви сосредоточивало верховную власть над вселенской Церковью во вселенских соборах, над каждой поместной церковью в поместных соборах каждой церкви, над областной церковью в областном соборе, и делало излишним и даже невозможным главенство над всей Церковью одного лица, кем бы оно ни было, Римский ли папа, или предстоятель какой иной поместной церкви. История вселенских и поместных соборов, равно как и вся вообще история древней Церкви свидетельствует, что Римские епископы и в действительности не управляли ни одной из поместных церквей, кроме своей церкви, и не имели никакой над ними власти; не управляли и всею вселенской Церковью и не были ее главой.

Однако, скажут нам, папы не только управляли своей Римской церковью, но, несомненно, оказывали большое влияние и на дела общецерковные.

Мы не отрицаем этого; но это не было главенство над Церковью. Римские епископы имели большее влияние на дела общецерковные, чем епископы других важных поместных церквей, потому, что престол их был в столице, что церковь их была столичной, а не провинциальной церковью. Столичность этой церкви давала ей и ее предстоятелям некоторые преимущества перед поместными церквами провинциальными и перед их предстоятелями.

Тем не менее не все папы имели влияние на общецерковные дела, а только наиболее знаменитые, напр., Лев І-й и Григорий Великий, причисленные к лику святых. Один пример покажет, как велико было влияние на дела общецерковные пап, отличавшихся высокими личными достоинствами, и как, напротив, папы, не обладавшие выдающимися способностями и не оказавшие особенных услуг Церкви, не имели никакого влияния на общецерковные дела.

Папа Лев І-й через свое Послание и через легатов оказал большое влияние на деятельность Четвертого Вселенского Собора, благодаря своим высоким личным качествам⁴⁵. Напротив, папа Вигилий, не имевший достоинств Льва І-го, оказался даже в унизительном положении в своих отношениях к Пятому Вселенскому Собору: Вигилий не желал, чтобы был созван этот собор, а собор состоялся; Вигилий не пошел на собор, а собор обошелся и без его присутствия; Вигилий не желал осудить тех, для осуждения которых собор был созван, а собор осудил их, осудил и не желавших осудить их.

Каким образом, спросят нас, папам удалось подчинить себе все западные церкви, которые, рано или поздно, а признали его своим главой? Подчинение церквей Запада папе не служит ли доказательством, что папа всегда был главою Церкви?

Подчинение папе всех западных церквей произошло постепенно, благодаря стечению многих благоприятных обстоятельств. Рим в течение многих веков превосходил все города Запада, как в государственном, так и в церковном отношении. Рим был столицей Запада, и это возвышало Римскую церковь и римских епископов над всеми прочими церквами Запада и над их предстоятелями. Римская церковь на Западе была древнейшей и несомненно апостольской церковью. Возвышению Римской церкви и ее предстоятелей над прочими церквами Запада и над их престолами благоприятствовало то обстоятельство, что другие знаменитые и древнейшие церкви на Западе по некотором времени пришли в совершенный упадок вследствие несчастных политических обстоятельств. Так, знаменитая в древности Карфагенская церковь была разрушена до основания и уничтожена нашествием мухаммедан, и они же нанесли смертельный удар церкви испанской. Церкви же Галльская, Германская и Британская возвысились только в позднейшее время, когда владычество пап над западными церквами уже было упрочено, и притом эти церкви уступали Римской во многих отношениях.

Но какие бы ни были причины подчинения всех западных церквей епископам Римским, остается в силе положение, что это подчинение совершилось постепенно и что первоначально его не было, а Карфагенская церковь даже совсем не находилась в подчинении у римских епископов.

Почему, могут еще спросить нас, не Александрийские, или Иерусалимские, или Антиохийские, а именно Римские епископы стали заявлять притязания на главенство над Церковью? Было же для этого какое либо основание?

Частью поводом, частью основанием к возникновению этих притязаний послужили преимущества престола Римской церкви перед кафедрами всех прочих церквей, не только западных, но и древнейших и знаменитейших восточных.

Какие же это были преимущества? Это были преимущества чести, а не власти. Преимущества чести означают то, что одна церковь и епископ ее почитаются более важными, нежели другая церковь и ее предстоятель. Что преимущество и даже первенство Римского епископа перед прочими епископами было преимуществом и первенством чести, а не власти, т. е., что преимущества Римского престола не давали Римским епископам власти над другими самостоятельными церквами и их предстоятелями, равно как и над всею вселенскою Церковью, это видно из многих правил вселенских соборов.

Так, в 3-м правиле Второго Вселенского Собора преимущество Римского епископа прямо называется преимуществом чести. «Константинопольский епископ да имеют преимущество чести по Римском епископе, потому что град оный есть новый Рим»; Правилом 28-м Четвертого Вселенского Собора престолу Нового Рима, т. е., Константинопольскому, предоставлены были, согласно правилу Второго Вселенского Собора, преимущества, равные с престолом ветхого Рима. Позднее это было подтверждено 36-м правилом Шестого Вселенского Собора. Могли ли бы вселенские соборы предоставить епископу Константинопольскому преимущества, равные преимуществам Римского епископа, если бы последний был главой вселенской Церкви? Единая вселенская Церковь не может иметь двух глав. Что первенство Римского престола было первенством чести, это видно из того, что Константинопольский престол поставлен вторым, а Римский первым, не смотря на то, что и тому даны преимущества равные с этим. Что с преимуществами чести не соединялось преимуществ власти, т. е., что Римский епископ, будучи первым, не имел, однако, никакой власти над епископами, поставленными ниже его, это видно еще из правила З6-го Шестого Вселенского Собора, которым определяется следующий порядок престолов главных церквей: Римский, Константинопольский, Александрийский, Антиохийский, Иерусалимский. Известно, что, напр., Константинопольский епископ не имел никакой власти над Иерусалимским епископом и над его церковью, не смотря на то, что Константинопольский престол поставлен вторым, а Иерусалимский пятым. Подобным образом и Римский епископ не имел никакой власти над престолами церквей, поставленных на втором, третьем и дальнейших местах. Это отношение между престолами главных поместных церквей можно сравнить с отношением между родными братьями или сестрами в семье: старший брат имеет первенство чести и старшинства перед вторым, второй перед третьим и т. д.; но старший брат не имеет главенства власти ни над вторым, ни над каждым из прочих братьев, ни над всеми ими в совокупности; власть и главенство над всеми ими, со включением старшего брата, принадлежат родителям.

Что преимущества чести не давали власти над Церковью вселенской, это особенно хорошо показывают подробности, сообщаемые в 28-м правиле Четвертого Вселенского Собора, которое поэтому мы считаем нужным привести полностью. «Во всем последуя определениям святых отец и признавая читанное ныне правило ста пятидесяти боголюбезнейших епископов, бывших в соборе во дни благочестивыя памяти Феодосия в царствующем граде Константинополе, новом Риме, тожде самое и мы определяем и постановляем о преимуществах святейшия церкви тогожде Константинополя, новаго Рима. Ибо престолу ветхаго Рима отцы прилично дали преимущества: поскольку то был царствующий град. Следуя тому же побуждению и сто пятьдесят боголюбезнейших епископов предоставили равныя преимущества святейшему престолу новаго Рима, праведно разсудив, да град, получивший честь быти градом царя и синклита и имеющий равныя преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах будет возвеличен подобно тому и будет вторый по нем. Посему токмо митрополиты областей Понтийския, Асийския и Фракийския и такожде у иноплеменников вышереченных областей да поставляются от вышереченнаго святейшаго престола святейшия Константинопольския церкви: сиречь, каждый митрополит вышеупомянутых областей с епископами области должны поставлять епархиальных епископов, как предписано Божественными правилами, а самые митрополиты вышеупомянутых областей должны поставляемы быти, как речено, Константинопольским архиепископом, по учинении согласнаго, по обычаю, избрания и по представлении ему онаго».

Не смотря на то, что Константинопольскому престолу даны преимущества, равные с Римским престолом, не смотря на то, что в церковных делах Константинопольскому престолу предоставляется возвеличиваться подобно римскому; однако власть Константинопольского епископа, выражавшаяся в поставлении митрополитов, этим же правилом ограничена пределами только одной Константинопольской церкви с принадлежащими к ней церковными областями. Над церквами Александрийской, Антиохийской и Иерусалимской, не смотря на то, что страны, в которых они находились, были подчинены Константинополю в государственном отношении, и не смотря на то, что престолы этих церквей были ниже Константинопольского в порядке чести, Константинопольскому епископу никакой власти не предоставлено; и он действительно не имел ее и до селе не имеет. Не ясно ли, что не было дано никакой власти над ними и римскому епископу?

Правда, правила предоставили Константинопольскому престолу только второе место, а первое оставалось за Римским престолом; но при преимуществах чести кто-нибудь непременно должен быть первым. Первенство чести и оставлено за Римским престолом, потому что он получил его раньше, так как Рим был столицею раньше Константинополя. Тем не менее и Константинопольскому престолу даны преимущества, равные с Римским престолом и ему предоставлено возвышаться в церковных делах подобно Римскому престолу. Вот это-то равенство преимуществ Константинопольского престола с Римским и вместе с тем поставление Константинопольского престола на втором месте особенно ясно показывают, что первенство Римского престола отнюдь не было главенством над Церковью. А иначе разве могли бы быть Константинопольскому престолу предоставлены преимущества, равные с Римским престолом, и отцы соборов разве могли бы высказать желание, чтобы Константинопольский престол в делах церковных возвысился так же, как престол Римский? Слыханное ли и мыслимое ли дело подчиненному давать преимущества чести, равные с начальствующим над ним? Желать, чтобы подчиненный возвеличился в делах, подобно начальствующему, значит желать таких отношений, при которых невозможны ни порядок, ни мир, ни благоустройство.

Вот эти-то преимущества чести и сопровождавшая их сила влияния на церковные дела и воспитали мало-помалу в римских епископах дух высокомерия, честолюбия и властолюбия. Постепенно стали они усвоять привычку смотреть на предстоятелей других важных поместных церквей надменно, свысока, подобно тому, как и вообще столичные жители склонны относиться к провинциалам с высокомерием; а худшие из пап стали при случае обнаруживать притязания на власть над неподчиненными им церквами и их предстоятелями и вмешивались в дела этих церквей.

Кроме того, притязаниям пап на главенство сильную поддержку оказали подложные сочинения, в которых возвеличивались Римский престол и права римских пап и которые в течение многих веков были признаваемы подлинными сочинениями; таковы Климентины и Лжеисидоровские декреталии. Такие сочинения и в папах, и в духовенстве, и в ученых, и в народах западных стран укореняли убеждение в законности притязаний пап на главенство.

Что притязания пап на власть над другими церквами и их вмешательство в дела других церквей были незаконны, это видно из того, что эти притязания были отвергаемы епископами и соборами, а также были изобличаемы высокомерие и властолюбие пап, как источники этих притязаний. Представим несколько примеров.

При спорах о времени празднования Пасхи, бывших во 2-м веке, папа Виктор хотел было объявить еретиками малоазийских епископов, праздновавших Пасху не в одно время с Римской церковью; но не нашел поддержки даже среди западных епископов. Поэтому он не только не привел своей угрозы в исполнение, но даже не мог склонить малоазийских епископов к тому, чтобы они праздновали Пасху в один день с Римской церковью.

Святой Киприан Карфагенский в 3-м веке восстал против требования папы Стефана не перекрещивать еретиков. Слова из письма папы к нему он называет слишком высокомерными, не относящимися к делу, самопротиворечивыми, необдуманно и неискусно написанными. Стефана он титулует: «брат наш»⁴⁶. Мог ли бы Киприан называть папу братом, стал ли бы он вооружаться против его мнения и решился ли бы он называть его слова высокомерными, если бы папа был действительным главою Церкви, а не претендентом, незаконным и непризнанным, на самовластное обращение с предстоятелями неподчиненных ему церквей? Киприан же порицал перед целым собором Стефана за то, что он называл себя епископом епископов. Киприан говорил, что никто из епископов не должен принуждать повиноваться себе другого епископа, что каждый епископ может иметь собственное мнение, что епископ не может судить другого епископа и сам не может быть судим другим епископом. Если бы папа был главою Церкви, то, без сомнения, он имел бы право судить любого епископа. Поэтому слова Киприана ясно показывают, что Римский епископ имел не больше власти, чем прочие епископы, что главой Церкви его не признавали, и он не был главой Церкви и в действительности. Сила слов Киприана увеличивается тем, что он признан святым и на Западе, равно как и на Востоке.

Достойно внимания еще следующее событие, о котором рассказывается в Послании Карфагенского собора к епископу римскому. Епископ Фавстин, местоблюститель Римского епископа Вонифатия, представил на Карфагенский собор письмо, в котором собору предлагались правила о перенесении судных дел от епархиального епископа к римскому и к соседним епископам, и правила эти названы правилами Никейского (первого) Вселенского Собора⁴⁷. Отцы Карфагенского собора заявили Фавстину, что в имеющихся у них списках правил Никейского собора они таковых правил не находят и, для разрешения сомнения, положили истребовать верные списки правил Никейского собора от епископов Антиохийского, Александрийского и Константинопольского; а чтобы не оставить никакого сомнения в своем повиновении правилам Никейского собора, изрекли следующее первое правило своего собора: «определения Никейского собора всемерно да соблюдаются». Но этим не ограничился отпор, данный отцами собора притязаниям епископа римского на вмешательство в дела Карфагенской церкви. Собор написал и препроводил весьма характерное послание к папе Целестину, в котором раскрываются обстоятельства следующего дела. Папа, вопреки соборным правилам, принял в общение некоего пресвитера Карфагенской церкви Апиария, отлученного этой церковью за разврат. Упомянутый Фавстин привез этого Апиария в Карфаген, просил собор опять исследовать его дело и при разбирательстве дела оказывал Апиарию явное и несправедливое покровительство, а в отношении собора держал себя не почтительно. К счастью Апиарий во время судоговорения нечаянно сам признался в своих гнусных делах. Излагая это в послании к папе, собор пишет еще следующее: «Фавстин сильно противостоял всему собору, нанося ему различныя оскорбления, аки бы защищая преимущества Римской церкви и желая, чтобы принят был нами в общение Апиарий, котораго твоя святыня прияла в общение, поверив его жалобе, коея он не мог доказать»... «Исполнив долг подобающаго почитания, умоляем вас, господине брате, дабы вы впредь не допускали легко до вашего слуха приходящих отселе и не соизвоиляли впредь приимати в общение отлученных нами: ибо твоя досточтимость удобно обрящет, яко сие самое определено и Никейским Собором»... «Которые в своей епархии отлучены от общения, да не явятся восприемлемыми в общение твоею святынею с намерением, и якоже не подобает»... «Не возбранено сие для Африканския церкви никаким определением отцов; да и определения Никейскаго Собора, как клириков низшей степени, так и самых епископов, явным образом, обратно отсылают к собственным их митрополитам. Разумно и праведно признал он, что какия бы ни возникли дела, они должны оканчиваемы быти в своих местах. Ибо отцы судили, что ни для единыя области не оскудевает благодать Святаго Духа, чрез Котораго правда иереями Христовыми и зрится разумно, и содержится твердо, и наипаче, когда каждому, аще пастоит сомнение о справедливости решения ближайших судей, позволено приступати к соборам своея области и даже к вселенскому собору. Разве есть кто либо, который бы поверил, что Бог наш может единому токмо некоему вдохнути правоту суда, а безчисленным иереям, собравшимся на собор, откажет в оном?»... «О том, чтобы некие, аки бы от ребра твоея святыни, были посылаемы, мы не обретаем ни единаго собора отцов⁴⁸. Ибо, что прежде от вас, чрез этогожде соепископа нашего Фавстина, прислано было к нам, аки бы из постановлений Никейскаго Собора, того мы никак не могли обрести в вернейших списках правил сего Собора, с подлинников святых»... «Итак, не соизволяйте по просьбе некоторых посылати сюда ваших клириков изследователями, и не попускайте сего, да по явимся мы вносящими дымное надмение мира в Церковь Христову, которая желающим зрети Бога приносит свет простоты и день смиренномудрия».

Это по истине незабвенные, золотые слова! Отцы собора точно предвидели, что папы и впредь будут страдать недугом столичной и мирской надменности, что им будет чуждо христианское смирение, что они будут вмешиваться в дела неподведомых им церквей, нарушать правила вселенских соборов и древние обычаи, выдавать подложные документы за подлинные, заявлять притязания на главенство над всей Церковью, даже объявят себя непогрешимыми. В лице папы Целестина отцы Карфагенского собора учтиво, но твердо и настойчиво дали наставление всем папам не вмешиваться в дела независящих от них церквей, не нарушать соборных правил и церковных обычаев, не выдавать подложных документов за настоящие, отторгнуть от себя дух мирской гордости и самопревозношения и научиться подражать Христу в смирении и простоте, не мнить себя непогрешимыми. Послание Карфагенского собора ясно показывает, что в 5-м веке папа не был главой даже и западных церквей, и что притязания некоторых пап того времени на расширение своей власти за пределами своей церкви встречали решительный отпор на Западе же, в тех церквах, в дела которых папы осмеливались вмешиваться. Из этого послания видно также, что не только вселенские, но даже и областные соборы были признаваемы по власти выше пап.

Даже и правила Сардикийского собора, 3-е, 4-е и 5-е, которые были заявлены на Карфагенском соборе в письме папы и которыми предоставлялось папе право назначать пересмотр дел о епископах, низложенных областным собором, показывают, что власть папы во времена этого собора признавалась только в некоторых церквах Запада. А если бы папа был главой над всей Церковью, то имел ли бы право поместный Сардикийский собор определять права папы по рассмотрению дел о низверженных епископах? Да и зачем бы он стал предоставлять папе права, которые папа и без того имел, если бы, то есть, он был главою Церкви?

Но, не смотря на воспретительные правила вселенских соборов и на энергические протесты епископов других церквей и поместных соборов, папы, пользуясь многими благоприятными обстоятельствами, мало-помалу осуществили свои властолюбивые планы и подчинили себе все церкви Запада.

Не довольствуясь главенством над церквами Запада, папы употребляли всевозможные меры, чтобы подчинить себе и восточные православные церкви. Не прекратились их домогательства на обладание православным Востоком даже и до настоящего времени, как показывает это и обсуждаемая нами энциклика папы Льва XIII. Воссоединение церквей с Латинской церковью, которого папа желает и которое он предлагает им, не есть братское соединение двух церквей, при котором бы каждая из них, согласно древним церковным обычаям и правилам вселенских соборов, оставалась самостоятельной и независимой от другой, а есть подчинение их папе. К счастью, домогательства пап подчинить себе православный Восток посредством так называемого соединения православных церквей с Латинской церковью доселе не имели успеха. Папам удавалось подчинить себе только немногие и небольшие части Православной церкви, напр., Литовцев, Белорусов, Галичан. Будем надеяться, что Православная церковь и в последующие времена будет всегда отвечать отказом на призывы пап к соединению с Латинской церковью, которое есть в сущности не соединение на правах равенства и взаимной независимости друг от друга и самостоятельности, а рабское подчинение папе, которое неизбежно привело бы ее к тому, что она мало-помалу утратила бы свою истинную православную веру, олатинилась бы.

Папы не только приписали себе главенство над Церковью и непогрешимость в решении дел церковных, но и присвоили себе мирскую власть. Получивши некогда в дар землю, окружающую Рим и названную потом Папской областью, папы мало-помалу утвердились в убеждении, что светская власть, владение царством есть их неотъемлемое право. В этом опять-таки обнаружились их надменность, властолюбие, мирской дух и забвение основных истин христианской веры, нравственности и церковных обычаев, и порядков. Сделавшись светскими владыками, папы нарушили свой епископский долг подражания Христу, Который сказал Пилату: Царство Мое не от мира сего (Иоан. 18:36)⁴⁹, и долг подражания Апостолам, которым Иисус Христос, посылая их на проповедь, заповедал соблюдать совершенную нестяжательность (Матф. 10:9, 10), и которые действительно ничего не имели (2Кор. 6:4–10). Вместе с тем папы отступили от всегдашней и повсеместной практики древней вселенской Церкви; так как никто из епископов, кроме пап, никогда не имел мирского царства, да и сами папы в продолжение многих веков не были обладателями земного царства. Отцы Карфагенского собора как будто предвидели, что папы, кроме незаконных притязаний на владычество над церквами, будут предъявлять права на обладание земным царством. «Да не явимся мы, писали они папе, вносящими дымное надмение мира в Церковь Христову». И Третий Вселенский Собор, воспрещая 8-м своим правилом епископам простирать власть на епархию, которая прежде и сначала не была под рукою их или их предшественников, присовокупил: «да не преступаются правила отец, да не вкрадывается, под видом священнодействия, надменность власти мирския». Вопреки этому папы утверждают, будто светские владения им необходимы для лучшего достижения целей религиозных.

И какая же судьба постигла папские владения? Что случилось с мирской властью пап?

Не чужие, или иноверные народы, а собственные сыны Латинской церкви отняли у главы своего его область, не оставивши ему даже и одного Рима. Папские войска, отбивая нападение французов и итальянцев, проливали кровь своих братьев по вере и по крови. Почему папа не приказал своим воинам положить оружие и не предотвратил бесполезного кровопролития? Папа признает себя преемником Петра, а забыл слова, сказанные Христом Петру: Возврати меч твой в его место; ибо все, взявшие меч, мечем погибнут (Матф. 26:52). И теперешний папа, преемник Пия IX, при котором это произошло, не может примириться с мыслью, что у него нет мирских владений, и враждует против светского правительства того народа, среди которого сам живет и который исповедует латинскую веру.

Должно упомянуть, что учения о главенстве над Церковью, о непогрешимости и о светской власти пап собственно не относятся к вероучению, суть учения по самому предмету своему не догматические, а канонические, правильнее сказать, противо-канонические. Но сами латиняне учения о главенстве и о непогрешимости пап признают догматами, а потому и в полемике против латинян необходимо обращать на эти учения самое серьезное внимание. Можно сказать даже более: эти учения имеют первостепенную важность, так как они оказывают огромное влияние на вероучение, нравоучение, управление и вообще на весь строй, характер и дух Латинской церкви, на состав ее учения и на направление ее жизни и действования. По силе своего влияния эти учения гораздо важнее догматических заблуждений латинян, напр., учения об нисхождении Святого Духа и от Сына, учения о непорочном зачатии Богоматери и др.; а так как учения о главенстве и непогрешимости пап в то же время лживы, то при своей влиятельности они опаснее и вреднее догматических заблуждений Латинской церкви. Но даром наши старинные полемисты учение о главенстве папы признавали «всему злу главизной». Еще более опасным и вредоносным стало учение о главенстве пап теперь, когда к нему присоединилось завершающее его учение о непогрешимости пап. Принявши это безрассудное учение и объявивши его даже догматом, папы поставили свою церковь на путь еще более опасный и скользкий, чем тот, по которому она шла до провозглашения этого догмата. Вот почему мы обратили особенное внимание на учения о главенстве и о непогрешимости пап. Что касается до учения о светской власти пап, то оно менее вредно и менее заслуживает внимания.

Вот сколько новшеств допущено Латинской церковью, а лучше сказать, папами. Новшества эти весьма существенны: они представляют весьма важные изменения веры и устройства древней вселенской Церкви. Иное латинянами прибавлено, иное отвергнуто, иное извращено. Эти прибавления, изменения и отступления не могут быть оправданы ни Священным Писанием, ни учением святых отцов, ни определениями и правилами соборов, ни практикой всей вселенской Церкви первых девяти веков, ни, наконец, даже здравым разумом; а иные из них даже явно противоречат и Священному Писанию, и Священному Преданию, и практике древней вселенской Церкви, и свидетельствам истории, и здравому смыслу. Все добавления, изменения и отступления в вере и церковном устройстве сравнительно с верою и устройством древней вселенской Церкви Латинская церковь произвела без согласия с православными восточными церквами. С этими церквами она порвала общение, – порвала без достаточных оснований, самочинно и произвольно и потому незаконно. Будучи сама виновной в зле разделения Церкви, она нисколько не сознает этой вины, и даже сваливает эту вину на Восточную Церковь, несправедливо называя ее схизматической церковью, между тем как последняя верует и всегда веровала совершенно согласно со вселенской Церковью первых девяти веков. Все это ясно показывает, что Латинская церковь, руководимая папами, в течение целой тысячи лет учила и действовала так, как учили и поступали те, которых древняя вселенская Церковь за такой образ учения и способ действования признавала еретиками и раскольниками, изобличала и осуждала их, отлучала от общения с собой, анафематствовала.

Говорит ли о других многочисленных нововведениях, допущенных папами в вероучении, в церковном устройстве и управлении и в Богослужении? Правда, эти догматические, или догматико-богословские, канонические и литургические особенности менее важны, нежели рассмотренные; однако позволим себе напомнить латинянам, что древняя вселенская Церковь не относилась безразлично и к менее важным отступлениям от общепринятых и общеобязательных учений, правил, порядка и обычаев. Так, Шестой Вселенский Собор осуждает некоторые обычаи Римской церкви, напр., обязательное безбрачие священников, пост в субботу, даже угрожая отлучением за субботний пост. Уже самая многочисленность нововведений догматических, канонических и литургических, допущенных Латинскою церковью, показывает, как далеко отступила она от чистоты православной истины древней вселенской Церкви.

И мало того, что Латинская церковь допустила противные православной истине вселенской Церкви прибавления, изменения и убавления, но и все ее вероучение, богословствование и практика пропитаны мирскими началами – фанатической нетерпимостью, односторонним юридизмом и даже рационализмом и находятся под тяжким гнетом папистического деспотизма. Это неоднократно было раскрываемо в сочинениях лучших богословов Православной Русской церкви: Архиепископа Никанора, профессора Н. Я. Беляева, протоиерея А. А. Лебедева, протоиерея А. М. Иванцова, генерала А. А. Киреева, а также А. С. Хомякова и других славянофилов. Нельзя не опасаться, что этот мирской, неевангельский дух нетерпимости, деспотизма, юридизма и рационализма и в грядущие времена будет приводить латинян к новым и новым отступлениям от православия вселенской Церкви, тем более, что новый догмат о папской непогрешимости открывает произволу пап совершенно безграничный простор, какого они не имели прежде.

Представим в заключение, для наглядности, вкратце различие между теперешней Латинской и древней вселенской Церковью в виде параллели.

Древняя вселенская Церковь не имела догмата об нисхождении Святого Духа и от Сына: Латинская церковь исповедует его; древняя Церковь запретила делать какие бы то ни было прибавки к Символу: Латинская церковь внесла в него Filioque; древняя Церковь совсем не знала учения о непорочном зачатии Богоматери: Латинская церковь изобрела это учение и объявила его догматом; в древней Церкви никто никогда не слыхал о почитании сердца Иисусова: Латинская церковь изобрела это учение и почитание⁵⁰; в древней Церкви крещение совершалось через погружение и только в крайности было дозволено обливание: Латинская церковь без всякой надобности исключение сделала правилом, а правило отвергла⁵¹; древняя Церковь всех христиан причащала Телом и Кровью Христа: Латинская церковь мирян причащает только Телом; древняя Церковь причащала квасным хлебом: Латинская церковь причащает опресноками; древняя Церковь веровала, что преложение даров совершается во время призывания Святого Духа: Латинская церковь учит, что преложение совершается во время произнесения евхаристических слов Иисуса Христа; древняя Церковь эпитимиям придавала значение исправительное: Латинская церковь приписывает им значение карательное; древняя Церковь не учила ни о сверхдолжных заслугах святых, ни о чистилище: Латинская церковь приняла эти учения; древняя Церковь была управляема соборами, – вселенскими, поместными, областными: Латинской церковью управляет папа, и от соборного устройства и управления древней Церкви в ней осталась одна тень; древняя Церковь состояла из независимых одна от другой, самостоятельных частных церквей: папы уничтожили самостоятельность и независимость всех западных церквей, все их слили в одну Латинскую, или папистическую, или так называемую Римско-католическую церковь и подчинили ее своей власти; древняя Церковь запрещала епископам простирать свою власть на епархии, которые прежде и сначала не были под их рукой или под рукой их предшественников: папы подчинили себе не епархии только, а целые церкви на всем Западе, которые прежде не были под рукой пап, и усиливаются захватить и все восточные церкви; в древней Церкви папа не был признаваем главой вселенской Церкви и в действительности не был главой ее: в Латинской церкви папа признается главой ее и действительно подчинил ее своей власти, а сами папы считают себя главой всего христианского мира и учение о своем главенстве провозгласили догматом; в древней Церкви никто и никогда но признавал пап непогрешимыми, даже и сами они не считали себя непогрешимыми: в Латинской церкви непогрешимость пап теперь признана догматом; в древней Церкви никто и не думал приписывать Римским и иным епископам право на светскую власть, сами Римские епископы не приписывали себе этого права, и в действительности никто из Римских и иных епископов не имел светских владений: в Латинской церкви папы имели свою область, не хотели отдать ее добровольно и в принципе они признают своим законным правом и принадлежностью своего сана обладание мирским царством; древняя Церковь не придавала никакой важности Вульгате: Латинская церковь признала этот перевод Библии самоподлинным текстом; древняя Церковь проповедовала Евангелие и совершала Богослужение на всяких языках, чтобы всем были понятны Писание, проповедь, Богослужение: Латинская церковь имеет Библию и совершает Богослужение на мертвом, непонятном латинском языке, не смотря на то, что на нем не было написано ни одной священной книги; древняя Церковь воспретила обязывать духовных лиц безбрачием: Латинская церковь установила обязательное безбрачие для всего духовенства⁵². Опускаем разности между древней вселенской и теперешней Латинской церковью менее существенные.

Отступивши от древней вселенской Церкви во многом важном и во многом менее важном в вероучении, в устройстве, в управлении и в богослужении, изменивши древние догматы, измысливши новые, уча и действуя во многом не согласно с учением Писания, правильно понимаемым, и даже вопреки Писанию, а также вопреки учению и практике древней вселенской Церкви, и упорствуя в своих заблуждениях, Латинская церковь стала еретической. Отделившись-же от древней вселенской Церкви, отступивши от своей собственной матери – древней православной Римской церкви в учении и практике, живя в разобщении с Восточными православными церквами, Латинская церковь стала раскольнической. А главными виновниками еретичества или отпадения Латинской церкви от православной истины и раскола ее или разобщения с православной Церковью были и теперь остаются папы.

Показав Еретичество Латинской церкви и в особенности пап и духовенства этой церкви, мы пролагаем правильный путь для принципиального и практического решения вопроса о соединении Православной Церкви с Латинской, даем основу для твердого и верного решения вопросов о том, как православные должны отнестись к призывам папы воссоединиться с его церковью, каково должно быть истинное соединение церквей, и можно ли иметь хотя малую надежду на осуществимость в настоящее время истинного соединения Православной и Латинской церквей, или можно ли рассчитывать, что если не теперь, то по крайней мере в будущем состоится это желанное соединение.

Если вы признаете нас раскольниками и еретиками, скажут нам латиняне, то почему же вы не вразумляете нас, почему не обращаете нас в свою веру, почему не хлопочете о том, чтобы присоединить нас к своей Церкви? Ответ на этот вопрос у латинян всегда готов, всегда один и тот же: Православная Церковь потому не хлопочет о соединении церквей, что она мертва, а мертва она потому, что давно живет в расколе с Латинской церковью, которая, по их мнению, есть единая истинная и живая церковь. Не у одних латинян, а и у протестантов, вообще на всем Западе столь глубоко укоренилось и широко распространилось убеждение в мертвенности Православной Церкви, что едва ли можно сомневаться в искренности латинян, когда они упрекают Православную Церковь в безжизненности. Но этот взгляд на нашу Церковь не верен; он есть плод церковной и всякой иной вражды Запада к Востоку, плод самомнения Запада и совершенного незнания им Востока; этот взгляд есть ложь и предрассудок, а не беспристрастная истина. Уже одно то, что православный Восток сохранил в неприкосновенности и чистоте воспринятую им от древней Церкви веру, свидетельствует о жизненности и цветущем здоровье тела Православной Церкви. И это не смотря на тяжкое иго мухаммеданства, которое давит православный Восток вот уже много веков. В частности, и Россия целые два века страдала под гнетом полудикой монгольской орды. Бесчисленные орды желтой расы и фанатичных последователей лжепророка были задержаны православными народами Востока и не разлились, подобно всесокрушающим волнам бурного многоводного потока, по странам Запада. Восток страдал, а Запад, защищенный от нашествия варваров, как бы плотиной, христианскими народами Востока, благоденствовал. Не удивительно, что Запад далеко опередил Восток в развитии всех сторон жизни, и в частности в богословии. Но в том особенно и сказалась жизненность и необыкновенная твердость православной веры, что народы Востока сохранили ее и ее мощной силой спасли себя, свою национальность, а некоторые из них, именно Русские, даже вышли победителями из этой гигантской борьбы, и теперь уже сами распространяют свет христианства между потомками прежних своих властителей. Русский народ в борьбе с Монголами спасен от окончательного уничтожения и от политической смерти преимущественно силой православной веры, духовным могуществом Православной Церкви. Преисполненный чувствами недоверия и нерасположения к Востоку, ослепленный лживыми вероисповедными учениями, эгоистично погруженный в свои интересы и потому равнодушный к чуждым ему пользам Востока, напыщенный своим умственным превосходством перед Востоком, Запад ничего этого не знает и не хочет знать, да пока и не имеет возможности хорошо знать это, а потому продолжает выкрикивать на разные лады все один и тот же припев: Восточная церковь мертва, она безжизненный труп.

Называя Православную Церковь мертвою, люди Запада, между прочим, имеют в виду скудость богословской литературы на Востоке, которая может казаться особенно жалкой в сравнении с богатой богословской литературой Запада. Бесспорно, богословская производительность в восточных церквах не значительна. Но это происходит вовсе не от того, что они содержат не латинскую, а православную веру, а главным образом от тех неблагоприятных для развития науки внешних условий, в которых христианские народы Востока долго находились, а иные доселе находятся. Однако уже и теперь в русской богословской литературе есть такие творения, которые по талантливости и ученым достоинствам могут быть поставлены в уровень с лучшими произведениями богословия Латинской церкви. Митрополит Платон, Иннокентий, Херсонский, Филарет Московский, Макарий, Митрополит Московский, как богословы-писатели, не ниже Боссюэта. Но латиняне их не знают и не желают знать. Как и во многом другом, широта и беспристрастие православной истины и вероисповедная односторонность, и оцепенелая узость латинства обнаруживаются в том, что мы, православные, не пренебрегаем изучать творения французских Боссюэтов, а латиняне не по незнанию только русского языка, а вследствие пренебрежения ко всему православному не удостаивают и заглянуть в творения русских Боссюэтов.

Латиняне не знают нас⁵³, презирают нас, ненавидят нас⁵⁴, и нам же поставляют в вину, что мы не хлопочем о соединении церквей. Элементарное благоразумие требует хлопотать о каком-нибудь деле только тогда, когда есть хотя малая надежда на успех. Но найдется ли хотя один православный человек, столь наивный и простодушный, который поверил бы, что в настоящее время можно достигнуть какого-нибудь успеха в попытках присоединить Латинскую церковь, или даже только часть ее, к Православной церкви.

Какие меры может предпринять Православная Церковь для вразумления латинян и для подготовления их к соединению с ней? Писать полемические сочинения против латинян? Богословы ее в течении нескольких веков написали не сотни, а тысячи сочинений, в которых доказывали «неправости» папежской веры. Но эти сочинения приносили и досоле приносят только ту пользу, что они поставляют препону латинской пропаганде среди православных, предохраняют последних от совращения в латинство. А что касается до латинян, то они слишком горды и слишком презирают нас, чтобы они стали читать эти сочинения, и слишком предубеждены против нас, чтобы, читая их, могли вразумиться и перейти из своей веры в православную. Отдельные лица из латинян, конечно, обращались иногда в православие. Как бы то ни было, но полемическая литература Востока против Латинской веры настолько значительна, что по ней уже никак нельзя составить понятие о Православной Церкви, как будто бы она безжизненна.

Не послать ли православных миссионеров в Австрию и Баварию, в Италию и Испанию, во Францию и Ирландию, а также и в Америку, чтобы они на улицах и площадях, в селах и городах проповедовали православное учение и доказывали превосходство его перед латинской верой? Но какой из этого будет прок? Напр., в Австрии этих миссионеров засадят в тюрьму, или вышлют за границу; еще худшей участи могут они подвергнуться в Италии и в Испании от тамошних иезуитов; да и в самых свободных странах, каковы Франция и Америка, православные миссионеры, но обошлись бы без напастей. Да что говорить о заграничных царствах: даже в подвластной России Польше ревнителям православия приходилось иногда очень и очень плохо. Раз нам случилось ехать по Брестской дороге. Оказалось, что один из попутчиков несколько лет был в услужении у ксендза. Мы начали спрашивать его, как живут ксендзы. «Разно, отвечал он: иные кутят и в карты играют, а другие ведут хорошую, строгую жизнь». Строго живут, вероятно, старые? спросили мы. «Нет, это не от лет, а от характера зависит, отвечал он; есть и молодые хорошо живут». Но интересно было не самое содержание разговора, – кто же не знает, что среди ксендзов есть и хорошие и дурные люди? – а то, что мой собеседник, не смотря на то, что говорил тихо, так что при грохоте мчавшегося поезда, могли слышать его только человека два – три, боязливо оглядывался по сторонам. Это было не в Польше, а в западном крае, где-нибудь около Минска. В вагоне не было не только ни одного ксендза, но даже не заметно было, чтобы был хоть один Поляк. Притом же в вагоне никто не мог знать личности моего собеседника, уже довольно далеко отъехавшего от местожительства своего. Без сомнения, не духовною силою Слова Божия ксендзы могли внушить такой страх к себе. Русские бесстрашны, как показали все войны, в которых они участвовали. Но бесстрашным можно и выгодно быть только в борьбе с честным врагом, который нападает открыто; а поможет ли храбрость в борьбе с врагом тайным и коварным, который не постыдится подстрелить из-за угла. Папы мнят быть преемниками Петра, а почему-то мало они внушали польским ксендзам слова Иисуса Христа, сказанные Петру: Возврати меч твой в его место; ибо все, взявшие меч, мечем погибнут (Матф. 26:52)? И из наших иные иногда обвиняют православное духовенство Западного края в косности и недостатке пастырской ревности, забывая или не зная, что там не безопасно проявлять ревность по православию. Если в таком невыгодном положении находится православие в сравнении с латинской верой даже в Белоруссии, где православие есть господствующее вероисповедание, то могут ли православные ожидать успеха от своей проповеди в тех странах, где господствующая вера есть латинская? Появление там миссионеров православия только усилило бы неприязнь к нам латинян и взаимное раздражение и недовольство и не подготовило бы, а скорее отдалило бы успех дела соединения церквей.

Единственное, по нашему мнению, дело, которое Православная Церковь в настоящее время может предпринять с надеждой на некоторый успех, это начать издавать на французском языке в Париже богословский журнал, главной задачей которого было бы общедоступное изложение, теоретическое и историческое, православных догматов, особенно тех, которые Латинская церковь понимает иначе, нежели Православная Церковь, не правильно. Через этот журнал Французы могли бы, если им угодно, знакомиться с вероучением, а также с обрядами и обычаями Православной Церкви. Если какая из латинских церквей может отнестись с некоторым вниманием и благоволением к проповеди православия, так это именно церковь Французская. Мы не говорим уже о том, что в настоящее время Францию сближают с Россией политические интересы: и независимо от политических симпатий Французская церковь может проявить более сочувствия к православию, нежели любая иная из латинских церквей. Она всегда тяготилась опекой папской курии, даже делала попытки освободиться от ига Рима, и в ней власть папы меньше, чем в какой другой из латинских церквей. И иезуиты никогда не имели в ней столь сильного влияния, как в Италии, или Испании. Пусть и не будет иметь успеха этот журнал, все-таки нужно дать возможность Западу знакомиться с православием, чтобы он не мог с упреком сказать Востоку: Как веровать в Того, о Ком не слыхали? Как слышать без проповедующаго? (Рим. 10:14). Исаия говорит: Господи! кто веровал слышанному от нас? (53:1; Римл. 10:16). А между тем он же от лица Бога говорит: Целый день Я простирал руки Мои к народу непослушному и непокорному (65:2; Римл. 10:21).

Как необходимо Православной Церкви иметь свой богословский орган на Западе, это можно пояснить на примере Синодального и Патриаршего Послания Константинопольской Церкви, изданного недавно этой Церковью в ответ на рассматриваемую нами энциклику папы Льва XIII. Доказавши в этом Послании, что Восточная церковь исповедует истинную веру, согласную со Священным Писанием, Апостольским Преданием, учением святых отцов и вероопределениями и правилами Семи Вселенских Соборов, и что, напротив, Западная Церковь с 9-го века и после ввела у себя разные еретические учения и новшества и отделилась и удалилась от истинной и православной Христовой Церкви, патриарх Анфим и собор митрополитов в заключение убеждают «Христолюбивые народы славных стран Запада обратиться и придти опять к древнему и неповрежденному церковному учению, чтобы достигнуть вечного спасения во Христе». Послание это – прекрасное, истинно апостольское; но спрашивается, как Христолюбивые народы Запада могут ознакомиться с его содержанием? Ведь не станут же богословы Латинской церкви переводить и печатать на страницах своих журналов это Послание? Им гораздо выгоднее замолчать его. Не станут печатать его и в протестантских журналах; потому что хотя оно направлено собственно против новшеств Римской церкви, но некоторые из этих новшеств, как, напр., учение об исхождснии Святого Духа и от Сына, приняты и протестантами, и притом протестанты не любят православных не меньше, нежели латинян. Таким образом Патриаршее Послание, обращенное к народам Запада, не дойдет до них. Они не только не узнают содержания его, но не услышат и о самом существовании его. А если бы Православная Церковь имела свой печатный орган на Западе, издаваемый на общераспространенном, т. е., французском, языке, то Патриаршее Послание было бы напечатано на страницах его и не было бы гласом вопиющего в пустыне для народов Запада.

Кстати напомним, что за границей уже был издаваем православный журнал; разумеем L» Union Chretienne (Христианское единение), который в шестидесятых годах издавал в Париже настоятель тамошней православной церкви Протоиерей Иосиф Васильевич Васильев. Мы не знаем, имел ли этот журнал успех, или нет. Но нас не должно смущать, если он даже и не имел успеха. Отношение Франции к России в шестидесятых годах было совершенно противоположно тому отношению, какое она имеет к России теперь. Тогда Франция питала к России нескрываемую неприязнь и презрение и шумно заявляла сочувствие и поддержку мятежническим движениям Польши против России; а теперь во всей Франции не найдется ни одного Француза, который осмелился бы публично заявить свое сочувствие Польше и неприязнь России. Мы, однако, не скрываем, что православный богословский журнал за границей широкого распространения иметь не будет. Еще менее мы можем обольщать себя надеждой, что латиняне станут переходить в православие, если Православная Церковь будет предпринимать усиленные меры к их обращению. Не наступило еще время для распространения между народами Запада сознания, что свет идет с Востока. В настоящее время у народов Запада еще слишком много гордости, самомнения и презрения к Востоку, чтобы они могли не признать эту мысль нелепой.

Если Латинская церковь не есть правоверующая церковь, то сами собою падают возводимые латинянами на православных христиан обвинения в том, будто последние; отказываясь от соединения с Латинской церковью, тем самым противятся воле Христа, выраженной в первосвященнической молитве и в притче о добром Пастыре. Согласно с истинным смыслом этих мест Писания и мы желаем и молим Бога, чтобы все христиане и даже все люди пришли к единству истинной веры и составили такое же единодушное, связанное братскою любовью и истинной единой верой общество, какова была Церковь после сошествия Святого Духа. Но от желаний и надежд до осуществления их – целая пропасть. И хотя мы обязаны всячески содействовать осуществлению этих возвышенных желаний и прекрасных надежд, но это нисколько не обязывает нас вступать в единение с неправоверующими христианами, а иначе мы поступали бы вопреки учению Иисуса Христа и Апостолов, выраженному в вышеприведенных местах Священного Писания, вопреки постоянному действованию древней вселенской Церкви и даже вопреки той цели, к достижению которой мы бы стремились, т. е. цели соединения всех в единство веры. Лжеверующих христиан не сделаешь правоверующими через то, что примешь их в церковное общение с собой. Впрочем, и сам папа не отрицает, что единение должно быть полным и совершенным, должно состоять не в некотором только согласии в догматах веры и в общении братской любви, но и в единстве веры и управления.

Но если, и мы и папа согласны в том, что для соединения христиан в одно общество требуется единство веры, то естественно возникает вопрос, существует ли единство веры между Латинской и Восточной Церковью? Если оно существует, то в таком случае, действительно, почему нам не соединиться с Латинской церковью в одну Церковь? Если же существует, напротив, разногласие в вере, то, кто бы не был виновен в происхождении последнего, мы или латиняне, или мы и они, во всех этих случаях возникает дальнейший вопрос о том, можно ли и каким образом можно устранить разногласие и прийти к единству в вере, а через это и к соединению церквей?

Это – важнейшие вопросы в деле соединения церквей. Поэтому читатель энциклики естественно ожидает, что папа обсудит их с нарочитой заботливостью и обстоятельностью и даст решение, соответствующее достоинству столь высокого лица и столь торжественного послания. Но читателю приходится разочароваться в своих ожиданиях. Папа совсем не обсуждает, не решает и даже не ставит этих вопросов. Он только вскользь, как бы мимоходом замечает, что восточные Церкви отделяются от Латинской не в силу великого разногласия, и что, за исключением немногого, латиняне совершенно согласны с ними во всем прочем. О столь важном и первостепенном предмете, суждение о котором должно было бы занять половину энциклики, папа бросил одну неопределенную фразу. Он отлично знает о первостепенной важности этих вопросов, но ему крайне неудобно и не выгодно распространяться о них, и потому он политично обходит их, стушевывает, превращает как бы в ничто. Папа обязан был поименовать все, или по меньшей мере главнейшие, догматические особенности Латинской Церкви, которых нет в Восточной Церкви и которые последняя или считает заблуждениями, или не признает за догматы, и затем доказать, что в этих особенностях содержится истинное учение, и что они суть догматы, что, поэтому, существование их в Латинской Церкви не препятствует ей быть истинной, апостольской Церковью, и что, – дальнейший вывод, – исповедание их Латинской Церковью не может служить препятствием для соединения восточных церквей с Латинскою церковью. Но доказать это папа не может и потому он предпочитает замять дело. Но вопросы о догматических разностях между Православною и Латинскою церквами, о необходимости устранения их для единства веры, о возможности устранения их и о способах устранения слишком важны, когда речь идет о соединении церквей, и важность их слишком для всякого очевидна, чтобы можно было совершенно замолчать их. Поэтому и папа, не смотря на крайнее неудобство для него входит в обсуждение этих вопросов, кое-что говорит по поводу их, а лучше сказать, показывает только вид, будто решает их, отводит глаза скользкими, эластичными фразами.

На вопрос, существует ли полное единство веры между Латинской и Восточной Церковью, папа не осмеливается дать безусловно-утвердительный ответ; но, с другой стороны, он не дает на него и прямо отрицательного ответа, а отвечает как-то полу отрицательно, говорит таким языком, на каком обыкновенно изъясняются дипломаты в палатах, когда в защищаемом ими положении что-нибудь обстоит не ладное, или адвокаты в судах, когда они защищают нечистое дело. Те и другие в этих случаях лжи дают вид истины фразами: хотя есть то и то, но есть также то-то и то-то. Папа говорит: «за исключением немногаго, мы на столько согласны с восточными церквами во всем прочем, что при самой защите католической веры мы не редко заимствуем свидетельства и доказательства из учения, из нравов и обрядов, которых держатся восточные». Сея фраза, и сама по себе, и по связи с предшествующими ей словами, производит такое впечатление, что папа признает почти полное согласие между латинянами и восточными и в учении, и в нравах, и в обрядах, и что хотя между ними есть нечто, в чем они между собой не согласны, но это нечто столь не значительно, что об этом, за исключением учения о главенстве папы, не стоит и рассуждать, и что это несогласие в немногом не может служить препятствием к соединению восточных церквей с Латинской церковью. Стараясь по возможности умалить значение вопроса о разностях между Латинской и Православной церковью, папа изображает предмет этот так, что хотя различия между Латинской и Восточными церквами и есть, но они таковы, что как будто их и нет, так что в них заключается разве самое малое препятствие к воссоединению христианского Востока с Латинской церковью.

Высказывая мысль о незначительности различия между Латинской и Восточной Церковью, папа не новое что-нибудь изрекает: напротив, это давняя и постоянная манера латинян представлять различия между этими двумя церквами не существенными и как бы не стоящими внимания. Лев Алляций, писатель 17-го века, посвятил обширное и ученейшее сочинение, под заглавием: De Ecclesiae occidentalis atque orientalis perpetua consensione, Lib. 3 (О постоянном согласии церкви Западной и Восточной, в трех книгах), доказательству положения, что между Церквами Восточной и Западной нет таких пунктов разногласия, в которых бы они не могли прийти к согласию⁵⁵. Еще почти два века тому назад наш русский догматист и полемист Феофан Прокопович заметил эту манеру латинян и признал ее очень опасной для православных. Действительно, латиняне пускают в оборот мысль о полном почти безразличии между своей и Православной Церковью с коварною целью совратить православных в свою веру. Это – сеть, в которую они не без успеха улавливают простодушных людей из православных. Прибегая к такому способу действия латиняне как бы так рассуждают: если мы будем говорить, что наша церковь имеет много отличительных от Восточной Церкви особенностей, догматических и всяких других, и что некоторые из этих особенностей весьма существенны, то в таком случае обратить в нашу веру восточных христиан можно будет не иначе, как предварительно доказавши им то и убедивши их в том, что эти особенности составляют преимущество нашей церкви перед их церковью, что они – принадлежность истинной Церкви Христовой, что православная Церковь, не имея этих особенностей, не есть церковь истинная, не может дать своим членам спасения, и что поэтому они должны перейти в нашу церковь, иначе они не спасутся. А легко ли и можно ли это доказать? Латиняне, не смотря на то, что им своя вера, понятное дело, дороже всякой чужой веры, и что они не могут к своей вере относиться без пристрастия, а к чужим церквам без предубеждения, однако инстинктивно чувствуют, что они не могут доказать восточным христианам превосходство своей веры перед их верой. Сознавая, что они будут терпеть неудачи в пропаганде своей веры среди восточных христиан, если будут описывать им различия между своей и их церковью в истинном свете, они называют эти различия не важными, ничтожными.

И мало того, что они говорят это: они показывают это и самым делом, дозволяя восточным христианам оставаться при своих обрядах и не принимать не только обрядовых, но даже и догматических особенностей Латинской церкви, лишь бы только они согласились присоединиться к Латинской церкви и признали своим верховным главой папу.

Ту же манеру речи и тот же способ действования латиняне применяют и к делу соединения церквей. Призывая восточных к воссоединению со своей церковью, латиняне говорят им: различие между нашей и вашей церковью столь незначительно, что вам ничего не стоит присоединиться к нашей церкви, от которой вы некогда отделились и доселе пребываете в расколе с него, в схизме. Быть может, вы думаете, что присоединившись к нам, вы перестанете быть самими собою; совсем нет: Греки останутся Греками, Русские не перестанут быть Русскими, восточные христиане пребудут восточными христианами. Вся перемена будет состоять только в том, что вы составите с нами одну церковь и признаете своим верховным главой главу нашей церкви – папу.

К такому избитому у латинян способу действования прибегает и папа в своей энциклике. Сказавши, что разногласие между латинянами и восточными христианами не велико и заключается в немногом, папа этим дает знать восточным, что воссоединиться им с латинской церковью очень легко.

Однако, как бы ни были незначительны, количественно и качественно, различия между Латинской и Восточной церковью, все-таки они есть, и восточным все-таки не очень легко отказаться от своих особенностей и не очень легко принять латинские особенности. Но папа так добр и одушевлен столь пламенным желанием привлечь к себе восточных христиан, что он не хочет затруднять их даже и малою тяжестью. «Нет основания для вас опасаться, обращается он к ним, чтобы, вследствие этого соединения или мы, или наши преемники умалили что-нибудь из ваших прав, патриарших привилегий и обрядовых установлений каждой церкви; ибо всегда было и всегда будет в намерении и дисциплине апостольской кафедры правилом признавать полное значение за отличительными правами и обычаями каждаго народа». Таким образом, по заверению папы, восточные христиане через соединение с Латинской церковью ничего не потеряют и ничего не переменят ни в церковных обрядах, обычаях и нравах, ни в правах и в привилегиях. Все свое останется при них.

Но на самом деле эти обещания – пустые слова, заискивающая лесть. Папы не могут их исполнить, если бы даже и желали исполнить. Исполнение этих обещаний стоит в зависимости от решения вопроса о том, могут ли восточные христиане в случае соединения с Латинской церковью не принять особенностей ее, которых нет в Православной Церкви. Если они могут не принять их, то в таком разе нет препятствия к тому, чтобы они удержали все свое. Но если они обязаны принять все, или некоторые особенности Латинской церкви, то каким образом они сохранят в неприкосновенности все свое? Если, наприм., они примут учение об нисхождении Святого Духа и от Сына, то их теперешнее учение, что Дух Святой исходит только от Отца тем самым уже упраздняется; или если в Православной церкви станут причащать мирян под одним видом Тела Христова, то она уже лишится своего обычая причащать и мирян под обоими видами. И так вопрос о том, сохранит ли Православная Церковь все свое в случае соединения ее с Латинской церковью, может быть решен только после предварительного решения вопроса о том, может ли Православная Церковь не принять особенностей

Латинской церкви, или она обязана принять их. Посмотрим, как решает этот вопрос папа в энциклике.

Папа почти совсем обходит этот вопрос, решая только часть его. Признавая главным предметом разногласия между Латинской и Восточной церковью только учение о главенстве папы, Лев XIII старается доказать, что и в первые века христианства папа был главой Церкви, и что поэтому Восточная Церковь в случае соединения ее с Латинской церковью обязана будет признать папу своим главой. Не один Лев ХIII, но и все папы и все латиняне в течение последней тысячи лет учили, что папа есть глава Церкви, а отсюда уже само собою вытекает требование, что всякие христианские церкви и общества, присоединяющиеся к Латинской церкви, должны признать папу своим главой. Что касается до вопроса о том, обязана ли Православная Церковь принять, в случае соединения с Латинской церковью, другие важнейшие особенности этой последней, напр., учение об нисхождении Святого Духа и от Сына (Filioque), включение этого учения в символе веры, учение о чистилище, догматы о непорочном зачатии Богоматери и о непогрешимости папы, обычай причащения мирян под видом только одного хлеба и многое другое, то на этот первостепенный по важности вопрос в энциклике никакого ответа не дано.

Да и может ли папа ответить на этот вопрос?

Если папа скажет, что восточные христиане могут и не принять этих догматов Латинской церкви, то это будет противоречить собственному заявлению папы, что «истинное единение между христианами состоит в единстве веры»; а какое же это будет единство в вере, если православные, соединившись с Латинской церковью, не будут принимать многих латинских догматов? Какая это будет единая церковь, если в ней одни будут признавать папу непогрешимым, а другие будут считать это учением ложным; если одни будут причащаться под одним видом, а другие под двумя видами? Если папа скажет, что восточные церкви, присоединяющиеся к Латинской церкви, не будут принуждаемы к принятию латинских догматов лишь по снисхождению к их немощной совести, то мы скажем ему, что древняя вселенская Церковь не имела обычая проявлять такого рода снисхождение. Никогда она не принимала к себе людей на правах, так сказать, полуверия, никогда она вступающим в нее не дозволяла иное в ее вероучении принимать, а другое не принимать, но всегда требовала, чтобы обращающиеся к ней принимали и исповедовали всю ее веру. Разногласившим с нею в понимании хотя бы одного догмата она изъясняла и доказывала истинность своего понимания и неправильность их воззрения и предлагала им отказаться от своего лживого понимания и исповедовать вместе с ней едиными устами и единым сердцем одну истинную веру. Если они соглашались на это, она не порывала с ними общения, продолжая признавать их своими истинными членами; но если они упорствовали в своем заблуждении, то она отлучала их от себя и предавала проклятию их самих и их лжеучение. Точно так же поступала она и в том случае, когда еретики отвергали какой либо из исповедуемых ею догматов. Без сомнения, такого же образа действия должна держаться Церковь и теперь. Да иначе Церковь и не может действовать. Если бы она стала принимать в свою среду, или удерживать у себя разногласящих с ней в догматическом учении и упорствующих в разногласии с ней, то она перестала бы быть единым обществом истинноверующих и единоверующих, а состояла бы из множества разноверующих партий. Но такое общество даже и существовать не может. Православная Церковь потому и не добивается соединения с Латинской церковью (две попытки соединения были предприняты по политическим видам), что она знает, что для соединения нужно полное согласие в вере, и в то же время она знает, что латиняне не откажутся от своих догматических заблуждений, не примут православия во всей его чистоте, а без этого невозможно никакое соединение церквей. И Русская Церковь приняла пожелавших вступить в единение с ней старообрядцев на правах единоверия, т. е., она согласилась принять их в общение с собой потому и на том основании, что они в догматах веруют с ней согласно, а обряды, по снисхождению к их немощной совести, она дозволяет им иметь отличные от ее собственных обрядов. Разнообрядность можно еще допустить в единой истинной Церкви, но отнюдь не разноверие.

Или, может быть, папа скажет, что догматы, исповедуемые Латинской церковью и отвергаемые Православной Церковью, не важны, так что можно дозволить соединяющимся с Латинской церковью церквам не принимать их не по снисхождению только к немощи присоединяющихся, но еще и в силу неважности самих этих догматов?

Но может ли глава Латинской церкви признать не важными именно догматы своей церкви? Может ли он во всеуслышание заявить и объявить, что, напр., латинские догматы о непогрешимости папы, об нисхождении Святого Духа и от Сына, о непорочном зачатии Богоматери не важны? Если бы папа сказал это, то он отсек бы голову и папам и Латинской церкви. Правда, назвавши разногласие между своей церковью и восточными церквами не великим, папа, по-видимому, склонен признать догматические особенности своей церкви и действительно не важными; но на самом деле это только одна уловка, изворот, к которому папа прибегает только для того, чтобы дело соединения церквей не казалось православным трудным и невозможным: папа, оставаясь папой, не может не признать их важными.

Если, наконец, папа, в силу своего собственного заявления, что истинное единение есть единство веры, и в силу необходимости признать догматические особенности Латинской церкви важными, признает неизбежность для восточных церквей принятия латинских догматов в случае, соединения этих церквей с Латинской церковью; то это будет прямой и искренний взгляд на дело. Само собой понятно, что латиняне признают свою церковь истинной, и даже ее только одну они и признают истинной церковью, следовательно, признают истинным и все ее вероучение, а потому не могут дозволить присоединяющимся к их церкви церквам не принять их догматов, не могут от присоединяющихся не требовать, чтобы они веровали так, как веруют сами латиняне.

Но вот это-то требование и составляет камень преткновения в деле соединения церквей с Латинской церковью.

И камень этот столь огромен и тяжел, что сдвинуть его нет никакой возможности; и латиняне или предпочитают доказывать, что это совсем ничтожный камень, или стараются как-нибудь обойти его, хотя на самом деле и обойти его столь же невозможно, как сдвинуть с места, или доказать его ничтожность.

Папа пытается доказать, что камень преткновения так мал, что его как будто и вовсе нет, старается показать маловажность разногласия между Латинской и восточными церквами; но посмотрите, на каком пустом основании утверждает он эту мысль. «Мы настолько согласны с восточными, говорит папа, что при самой защите католической веры мы нередко заимствуем свидетельства и доказательства из учения, из нравов и обрядов, которых держатся восточные». Какое жалкое доказательство! Святые отцы и другие христианские богословы нередко приводили свидетельства и доказательства в пользу своего учения из языческой философии: значит ли это, что они держались одинаковой веры с языческими философами? Ариане расходились с православными только в учении о природе Сына Божия и об отношении Его к Отцу, а касательно всех других предметов христианского вероучения они могли заимствовать свидетельства и доказательства у православных: значит ли это, что между арианами и православными не было великого разногласия в вере?

Нельзя и обойти этот камень, лежащий на пути, по которому православный Восток мог бы прийти в Рим. Обход этот состоял бы в том, чтобы совсем не касаться латинских догматов, как бы забыть их на время. Но это не возможно ни для православных, ни для самих латинян. Латиняне, если и могут еще на первых порах не требовать от православных признания некоторых латинских догматов, не могут не требовать от них принятия учения о главенстве папы, потому что и самое соединение других церквей с Латинскою церковью они понимают преимущественно как подчинение последних папе. Без признания главенства папы над Церковью, без подчинения ему, по учению латинян, не может быть никакого соединения христианских церквей с их церковью, хотя бы во всем прочем они были вполне согласны с латинянами. С другой стороны, и православные никогда не вступят в общение и союз с Латинской церковью, не обсудивши и не решивши предварительно вопроса о принятии, или непринятии ими латинских догматов. Таким образом если бы даже латиняне дозволили, а православные согласились обойти этот камень (допускаем невозможное), то такой обход, вопреки поговорке: «все дороги ведут в Рим», не привел бы православных в Рим, к подножию папы, в лоно Латинской церкви.

Столь же невозможно и сдвинуть этот тяжелый камень с дороги между Востоком и Западом и расчистить путь. Его не могут сдвинуть ни православные, ни латиняне.

Если бы его сдвинули православные, это означало бы, что они принимают все латинские догматы.

Но спрашивается, могут ли они взять на себя эту огромную тяжесть? И для чего они пожелают взвалить ее на свои плечи? Можно еще понять, что это бремя несут латиняне и вообще христиане Запада, хотя и они несут его не безропотно, о чем упоминает и папа в своей энциклике, а многие из них, – протестанты, старокатолики и свободомыслящие, – и совсем отказались гнуться под тяжким игом папства. Ведь латинян связывают неразрывными узами с папством многовековая совместная жизнь, вековые предания. Латинскую церковь без папы даже трудно и представить. Папы воспитали, возрастили и расширили ее. Папство сообщило ей особый характер, ярко отличающий ее от всех других христианских церквей. Латинские догматы зародились, развились и утвердились в Латинской церкви; они – плоть от плоти ее и кость от костей ее, а свое и не мыто, да бело. Западные народы, особенно романские, – прямые наследники древнего языческого Рима, и Латинская церковь получила от него крупное наследство. Напр., Священное Писание она имеет на латинском языке и на нем же совершает свое Богослужение; богословие ее пропитано юридическим духом, воспринятым из римского права; папа со своими притязаниями на светскую власть, на владычествование над вселенской Церковью и над всем миром, на непогрешимость есть сколок римского цезаря. Общее наследство, разумеется, так сказать, по неволе сближает с Латинской церковью народы Запада, особенно народы южной Европы.

Но что связывает нас – православных с Латинской церковью, с латинскими догматами и в частности с папством? Ничто. Если бы в один прекрасный день все вообще латинство мгновенно исчезло с лица земли, то что потеряла бы Православная Церковь? Почти ничего. Зачем и для чего православные народы Востока примут учения чужие, не имеющие никакой связи с вековыми преданиями этих народов, несродные с их духом и складом жизни, или даже антипатичные им? Почему и для чего они признают эти учения за догматы, когда для этого нет достаточных оснований ни в Священном Писании, ни в учении древней вселенской Церкви? Какая им необходимость к своей чистой православной истине примешать латинские измышления и папистические заблуждения, всю вообще латинскую ложь? Какой пользы они могут ожидать от такого ненужного, неестественного, безрассудного и незаконного смешения? Неужели сто миллионов православных настолько помрачатся в своем рассудке, дойдут до такого умственного и нравственного отупения, до такой путаницы в религиозных понятиях, до такого забвения или непонимания и Писания, и Предания, и истории, и своих собственных жизненных интересов, что они свою православную, апостольскую, истинную веру, которую, притом, они, по милости Божией, содержат искони, пожелают променять на чуждую им, ненужную и вредную латинскую ложь! Мы надеемся и даже уверены в том, что никогда-никогда заманчивая и вместе обманчивая мысль о соединении церквей не расположит Православную Церковь хотя мало поступиться содержимой ей истиной, никогда она не пойдет на сделки с Латинской церковью в ущерб чистоты и полноты своего вероучения, никогда не примет ни одного из заблуждений Латинской церкви; ибо она есть настоящая апостольская Церковь, и потому есть столп и утверждение истины (1Тим. 3:15). Да пребывает же наша Русская и вся Православная Церковь таким твердым столпом истины во все века, и пусть будут бессильно разбиваться об этот столп волны человеческой лжи и лести, суетных мечтаний, корыстных расчетов и земных интересов! Нелицемерная и неподкупная любовь Православной Церкви к истинной вере представляет и всегда будет представлять неодолимое препятствие к соединению ее с Латинской церковью.

Не могут сдвинуть с пути камень преткновения и сами латиняне. Если бы они сдвинули его, это значило бы, что они отказываются от измышленных ими ложных догматов, признают их заблуждениями. В таком случае камень был бы сдвинут с пути, дорога была бы углажена. Но тогда эта дорога вела бы уже не с Востока к Риму, а, наоборот, из Рима на Восток, тогда не православные пришли бы в Рим, а латиняне пришли бы на Восток, воссоединились бы не православные с Латинскою церковью, а латиняне с Православною Церковью; говоря иначе, Латиняне сделались бы православными. Собственно это и есть единственный желательный и правильный исход дела соединения церквей, настоящее законное решение вопроса о соединении церквей. Пока сами латиняне не сдвинут этого камня собственными руками, до тех пор не может состояться церковного соединения православного Востока с латинским Западом. А если бы, сверх ожидания, в силу каких либо чрезвычайных несчастных обстоятельств такое соединение и состоялось, то, как соединение вынужденное, насильственное, неестественное и незаконное, оно было бы не прочно, недолговечно и принесло бы обеим сторонам не добро, а зло, не благо, а величайшие несчастья. И так для настоящего истинного и плодотворного соединения Запада и Востока необходимо нужно, чтобы сами латиняне отказались от своих догматических заблуждений.

А могут ли они это сделать?

Кто знает, как цепко, как упорно держатся религиозные заблуждения, кто, в частности, знаком с историей папства и Латинской церкви и знает, как крепко укоренились в папах и в латинском духовенстве догматические заблуждения, кому известно, что условия происхождения последних глубоко заложены в исторических судьбах и в сложившемся характере романских народов, кто понимает самое существо латинской веры, тот ни на одну минуту не усомнится сказать, что латиняне ни в настоящее время, ни в ближайшем будущем от своих заблуждений не отрекутся и не могут отречься, а потому и соединение Латинской церкви с православною ни теперь, ни в ближайшем будущем состояться не может. Если не народ Латинской церкви, то по крайней мере папы и латинское духовенство настолько сжились и срослись со своими догматическими заблуждениями, что не могут сознать лживости своих латинских догматов, а потому и не подумают отказаться от них. Долговременное и упорное принятие лжи за истину и привычка ко лжи составляют как бы органическое препятствие к соединению Латинской церкви с Православной.

Не легче, а, пожалуй, даже труднее для Православной Церкви прийти к соглашению и союзу с Латинской церковью в вопросе об управлении, т. е., о папском главенстве над всей Церковью. В этом вопросе между Православной и Латинской церковью существует полное разногласие, доходящее до противоположности.

Папы, а за ними и Латинская церковь утверждают, что основание Церкви вселенской есть Апостол Петр, что он был князем всех Апостолов и главой всей Церкви, которой он будто бы управлял, будучи епископом Римским в продолжение двадцати пяти лет.

Напротив, Православная Церковь и православное богословие ничего этого не признают, и латиняне не могут представить таких твердых доводов в пользу своего учения о Петре, которые могли бы переменить взгляд Православной Церкви на этот предмет и склонить ее к принятию их учения.

Папы и Латинская церковь признают папу преемником Петра, как епископа Римского и как главы всей Церкви; они называют и считают папу наместником Бога и Христа на земле и видимым главой над всей Церковью; по их учению все епископы, митрополиты, патриархи и управляемые ими церкви должны подчиняться папе, как своему главе.

Напротив, Православная Церковь учит, что единый глава Церкви есть Иисус Христос, что главой Церкви не был даже и Апостол Петр, что ни папа и никакой другой епископ, и никто из людей не есть глава Церкви, не может и не должен быть главою Церкви. Незыблемые основы учения, что папа не есть глава Церкви, заключаются в том, что в неразделенной Церкви, в первые девять веков, управление Церкви было соборное, а не единоличное, что верховную властью в Церкви был вселенский собор, что вселенскому собору папы подчинялись наравне со всеми прочими епископами и не дерзали отвергать определения его, хотя бы они были и не согласны с их личным мнением, что самостоятельные поместные церкви были совершенно независимы одна от другой в своем внутреннем управлении и все они подчинялись только и исключительно вселенскому собору, что папа, подобно другим епископам – представителям самостоятельных церквей, управлял только Римской церковью, что другие церкви на Западе в течение многих веков были независимы от пап и предстоятели этих церквей и поместные их соборы противодействовали притязаниям некоторых пап на вмешательство в их дела и порицали действия пап, не согласные с определениями соборов, что все восточные церкви всегда были вполне независимы от пап, и эту независимость, согласную с древними обычаями всей вселенской Церкви и с соборными правилами, сохраняют они, по милости Божией, даже и до настоящего времени, и соблюдут ее, при помощи Божией, и во все грядущие века.

Не довольствуясь притязаниями на главенство над всей Церковью, папа Пий IX, в наши уже дни, провозгласил, что папа есть глава Церкви непогрешимый. Это никогда не слыханное не только в древней Церкви, но даже и в новое время учение столь странно и безрассудно, что оно даже в самой Латинской церкви многими встречено было несочувственно, а иными и прямо неприязненно. Даже папа Лев XIII в обсуждаемой нами энциклике заблагорассудил совсем умолчать об этом учении, понимая, как трудно восточным церквам принять это учение. Разумеется, они ни теперь, ни когда бы то ни было не допустят убедить себя в истинности этого неслыханного догмата, этого безрассудного учения, которое не заслуживает даже и опровержения.

В первые девять веков епископам Римским принадлежало первенство чести, но не власти; среди епископов прочих самостоятельных церквей епископ Римский был первый между равными, собрат их. Но в настоящее время, если бы Латинская церковь даже сделалась православной церковью, не было бы достаточного основания предоставить папе даже и первенство чести среди прочих предстоятелей самостоятельных церквей; потому что в древности первенство чести было признано за Римскими епископами ради царствующего града Рима, а в настоящее время Рим – столица не всемирной Римской империи, каким он был тогда, а маловажного Итальянского королевства. В случае принятия Латинской церковью православия папа остался бы предстоятелем и главой этой своей Западной церкви, по чести равным с патриархами восточных церквей и со Святейшим Синодом Российской церкви. Но так как ни папа, ни подчиненная ему церковь вовсе и не думают принимать православие, то в настоящем своем положении папа в глазах Православной Церкви есть не больше, как епископ церкви неправославной, неистинной, раскольнической и даже еретической. Для Православной Церкви голос папы, равно как и учение его церкви, не имеют ни малейшего значения и авторитета. Напр., для нас лично голос папы имеет меньше авторитета и внушает меньше доверия, чем слова умного русского мужика; потому что хотя последний мало знает и мало понимает учение веры, но все-таки он – православный, не имеет никаких еретических мнений, душа его открыта для воспринятия истины, а первый заражен унаследованными, укоренившимися и потому упорными и неисцельными и притом весьма важными догматическими и иными заблуждениями. Для нас, православных, Латинская церковь есть церковь апостольская по своему происхождению, славная в своей прежней жизни, и даже и в настоящее время обширная и блистающая ученостью, но, к сожалению, уже давно отломившаяся от дерева истинной Христовой вселенской Церкви, ставшая на ложный путь и, чем далее идет время, тем более удаляющаяся от царственного пути, по которому шла она сначала вместе со всей вселенской Церковью и по которому и доселе продолжает идти истинная наследница единой древней Церкви Христовой, Церковь Восточная, Православная. А папы для нас, православных, суть епископы и предстоятели этой раскольнической и еретической Латинской церкви, первовиновники ее заблуждений и ее раскола, и ее упорного пребывания в ереси и в расколе. Из латинян они – первые и главные расколоучители и еретики, первые и главные во всех отношениях.

Теперь спрашивается, есть ли хоть какая-нибудь тень надежды на то, чтобы Православная Церковь могла в настоящее время столковаться с папой и с Латинской церковью по вопросу об управлении Церковью, когда папа, а за ним и Латинская церковь учат, что папа есть преемник Петра, наместник Бога и Христа на земле, видимый и непогрешимый глава всей Церкви, и когда они главенство и непогрешимость папы признают догматами, а Православная Церковь не только отвергает все эти учения, как совершенно ложные, но и не может не признать папы раскольником и еретиком и даже первовиновником раскола и еретичества всей его церкви?

Можно еще ожидать, что когда-нибудь на папском престоле будет сидеть такой человек, который ради соединения с Православной Церковью своей церкви решится признать догматы своей церкви, отвергаемые Православной Церковью, за частные мнения, и тем подготовит почву для соединения этих церквей; но надеяться на то, чтобы какой либо из пап отказался от притязаний на главенство над всей Церковью, положительно невозможно. Неисцельное упорство пап в притязаниях на главенство над Церковью создает два препятствия к соединению Латинской церкви с Православной. Во-первых, под главенством непогрешимого папы Латинской церкви крайне трудно, даже не возможно, освободиться от укоренившихся в ней и укорененных папской системой заблуждений; возможно даже, что папы к старым заблуждениям будут присоединять новые и расширять пропасть между своей церковью и Церковью Православной через удаление от чистоты апостольской веры. Во-вторых, обязательство для Православной Церкви признать главенство папы в случае соединения ее с Латинскою церковью уничтожит независимость, свободу Православной Церкви, ввергнет ее в рабство, – в страшное рабство лжи. Истина сделает вас свободными (Иоан. 8:32), сказал Иисус Христос. Эту истину, содержащуюся в учении Христа (Иоан. 8:31), хранит Православная Церковь и потому она свободна. Подчинившись папе, признавши его главенство над всей Церковью, она за раз потеряет и истину и свободу. А кто же пожелает себе зла? Кто, пользуясь свободой, добровольно наденет на себя кандалы, или добровольно сядет в темницу?

А можно ли надеяться на то, что если не теперь, то когда-нибудь в будущем папы и народ Латинской церкви отступятся от своих заблуждений и примут православие?

Дать решительный ответ на этот вопрос, разумеется, никто не может: это известно одному Богу; но высказать соображения и догадки можно.

Напомним себе то обстоятельство, что Иудеи коснеют в неверии в Иисуса Христа вот уже почти девятнадцать веков, и еще, быть может, много и очень много времени будет продолжаться их упорное отчуждение от Христа и ненависть к Нему; но приблизится кончина мира, и те Иудеи, которые будут жить тогда, не уйдут от своей счастливой судьбы, обратятся ко Христу, как предсказал это Апостол Павел (Римл. 11 гл.).

Для пап и всех вообще латинян будет больше возможности принять православие тогда, когда папство и Латинская церковь придут в упадок. А это может быть. Вспомним также следующее правило государственной мудрости, высказанное еще Аристотелем: всякий принцип, посредством которого создалось государство, начинает разрушать это последнее и самого себя, как скоро он доводится до крайней степени в своем развитии. Этот закон применим не к государствам только, но решительно ко всяким человеческим обществам, учреждениям и предприятиям. Всякая сила, если она чрезмерно возвышается, если она преступает нормальные пределы своего развития и особенно если она злоупотребляет своим могуществом, подкапывает самое себя, внутренне разлагается и, наконец, рушится под страшным напором мирских стихий, которые обыкновенно с яростью устремляются на слабеющего исполина, ниспровергают его

и разрушают. Этот мировой закон жизни, без сомнения, имеет применение и к папству и Латинской церкви, и проявляется в их судьбах даже с особенной наглядностью. Папство возрастило и чрезвычайно расширило Латинскую церковь, дало ей крепкую организацию, сообщило ей необычайное могущество. Вместе с тем и само папство в течение веков усиливалось все более и более, и в средние века оно уже достигло чрезвычайного могущества. Но, опьяненное своей силой, оно стало злоупотреблять ей, стало выступать из пределов своих законных прав, в лице многих своих представителей стало нарушать законы Божеские и человеческие. И вот, как протест против такого чрезмерного своеволия, своевластия и беззакония, зарождается и быстро возрастает оппозиция папству и всем его злоупотреблениям со стороны самих же подданных этого, по-видимому, столь прочно организованного папистического царства, целая третья часть их отпадает от пап и Латинской церкви и из друзей делается злейшими их врагами⁵⁶. В наше время папство сделало новый шаг по пути превышения своей законной власти и силы, признавши пап непогрешимыми и объявивши это учение догматом. Это вызывает новый протест против папства, и опять отпадает от Латинской церкви и от папы, хотя и не очень многочисленное, общество старокатоликов и основывает независимую от папы церковь.

Мы не говорим уже о том, сколько латинян делаются индифферентистами в вере и даже совершенно неверующими не по духу только времени, а вследствие злоупотреблений и ненормальностей, каких так много закралось в папство и в Латинскую церковь.

Нет ничего невозможного в том, что и в будущем будут отпадать от Латинской церкви другие части ее, и отпадающие будут ослаблять ее и отпадением от нее и нападениями на нее. Западные Славяне уже обнаружили склонность к отпадению от латинской веры⁵⁷.

Обыкновенно папство считают силой могущественной, даже непобедимой. И из Русских, как это ни странно, иные говорят это, пишут и как будто пленяются могуществом папства. Это можно объяснить так, что люди обыкновенно пленяются внешним блеском и не замечают внутреннего величия. Увлекающиеся величием папства, вероятно, не знают, что хотя папство – исполин, но внутренности этого исполина уже попорчены серьезной болезнью, которая стала хронической и должна быть причислена к неизлечимым болезням. Разумеем ложь, которая глубоко въелась в систему папства. Вот и настоящая энциклика носит название апостольского послания святейшего папы, а между тем сколько в ней лжи! Разве Апостолы позволяли себе лгать в своих посланиях, или даже в обыкновенной беседе? А что эта ложь в одних случаях есть плод самообольщения и потому не намеренна, а в других случаях хотя и намеренна, но искусно прикрыта фразами, то от этого злотворность ее не умаляется. Да, велико могущество пап, но оно напоминает могущество римских цезарей, которые владели полвселенной, а все-таки не могли спасти своей империи от внутреннего разложения, внешнего распадения и окончательного разрушения. Высока и огромна башня папского величия, а все-таки никогда они не достроят ее до небес, никогда не соединятся все народы земли около этой башни. А если папы, подобно строителям Вавилонской башни, будут упорствовать в построении ее, то она, выстроенная из недоброкачественного материала, рухнет от собственной своей громоздкой тяжести и от натиска стихий мира, и будет падение ее великое, как падение дома, построенного не на камне, а на песке. Пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое (Матф. 7:26, 27). И как о Нимроде было сказано: Сей начал быть силен на земле. Он был сильный зверолов пред Господом; потому и говорится: сильный зверолов, как Нимрод, пред Господом (Быт. 10:9): так, быть может, и о папах когда-нибудь станут говорить: «О, это были сильные ловцы людей!» Много они поймали людей и еще много уловят их; но удержат ли они до конца уловленное? Сомнительно, если обсудить, каковы эти ловцы, и какова их ловитва.

Ловцы бывают разные. И Апостолы, по обетованию Иисуса Христа (Матф. 4:19), сделались ловцами людей и своей евангельской проповедью уловили в мрежу Церкви целые народы; а с другой стороны, Римские цезари и мухаммеданские калифы также уловили, но только огнем и мечем, множество народов – первые в свое царство, а последние в свое царство и в свою веру; и Нимрод замышлял объединить под своей властью все народы мира. Различны ловцы, не одинаковы способы ловитвы, различны и конечные результаты ловли. Это хорошо выражено в следующей церковной песне: язы́цы иногда размесишася дерзости ради столпотворения: язы́цы же ныне просветишася славы ради благоразумия. Тамо бо осуди нечестивыя согрешения: здесь же просветил есть Христос ловцы Духом. Тогда упражняшеся разньство на томление: ныне обновляется согласие ко спасению душам нашим⁵⁸. Папы – ловцы смешанного характера. Распространяя христианство среди язычников, они подражают Апостолам; однако даже и в этом благом деле они коренным образом отличаются от Апостолов тем, что Апостолы распространяли истинное христианство, а папы распространяют христианство, извращенное лживыми мнениями человеческими. По властолюбию и притязанию владычествовать над всем миром папы – Нимроды и водятся духом, совершенно противоположным тому духу, который жил в Апостолах и пребывает во всех истинных последователях Христа. Апостолы и все истинные последователи Христа помнили и соблюдали слова Его: Не называйтесь учителями: ибо один у вас Учитель Христос; все же вы братья. И отцем себе не называйте никого на земле: ибо един у вас Отец, который на небесах. И не называйтесь наставниками: ибо один у вас Наставник Христос. Больший из вас, да будет вам, слуга (Матф. 23:8–11). И, действительно, разве кто-нибудь из Апостолов предъявлял права на обладание всей вселенной, хотя бы чисто духовное? Соединяя с духовной властью светскую власть, папы уподобляются Римским цезарям, которые были и царями над вселенной и верховными жрецами, а называл себя наместниками Бога на земле, папы подражают даже худшим, безумным цезарям, в роде Калигулы и Нерона, которые поставляли себя наравне с богами и требовали себе божеских почестей от народа. Во всем этом папы уже безмерно далеко отступают от Апостолов, которые называли себя только служителями Аристовыми (Еф. 4:1) и которые не имели никакой светской власти, и даже никакого имущества, и не желали иметь их; потому что подражали Христу, Который не имел где приклонить голову (Матф. 8:20) и Который на просьбу некоего человека: Учитель? скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство, сказал: кто поставил Меня судить или делить вас (Лук. 12:14)? А объявляя себя непогрешимыми, кому уподобляют себя папы? В своем притязании на всемирное владычество и на непогрешимость подражая Нимроду и цезарям, папы в сущности подражают тому, кто невидимо действовал через этих всемирных владык. Жестоко это слово, но не наше оно. Папа Святой Григорий Великий, порицая Константинопольского патриарха за присвоение им себе титула «вселенский», писал ему: «Что скажешь Христу, т. е., вселенскому главе Церкви, на испытании последняго суда, ты, который названием «вселенскаго» стараешься подчинить себе все его члены? Кто в этом, столь развращенном, названии предлагается подражанию, как не тот, который, презревши легионы Ангелов, в союзе с ним поставленных, домогался вознестись на верх единства, чтобы никому не подчиняться и одному казаться выше всех?»⁵⁹ И диавол, бывши сначала ловцом Ангелов, стал потом ловцом людей (2Тим. 2:26); но да избавит Бог всякого подражать такому ловцу и такой ловитве! Никто не может служить двум господам; нельзя служить Богу и маммоне (Матф. 6:24; Лук. 16:13). Папы с одной стороны подражают Христу и Апостолам, а с другой они действуют как Нимроды, цезари и калифы.

Результаты такого неестественного соединения папами службы Богу и маммоне были самые плачевные, как для папства, так и для Латинской церкви. В 16 веке целая треть этой церкви отпала от пап и от латинской веры и основала особое исповедание, которое, однако, еще дальше отступило от истинной Христовой веры и приверженцы которого вот уже почти 400 лет ведут ожесточенную борьбу против папства и Латинской церкви. Затем, в прошлом и в текущем столетии множество людей отпало от Латинской церкви, вверглось в бездну безбожия и усилило ряды злейших врагов папства и Латинской церкви. А в последнее время правительства даже некоторых латинских народов относились и доселе относятся к папе, к духовенству и к церкви враждебно. Да, папам пришлось вынести тяжкие удары от своих же собственных детей!

Но исправили ли пап эти суровые уроки?

И да и нет. По-прежнему папы заявляют свои притязания на владычество над всем миром, владычество не только духовное, но и светское; по-прежнему употребляют они самые разнообразные средства для расширения своей власти над народами; по-прежнему мечтают они когда-нибудь достигнуть власти над вселенной; по-прежнему частью на деле, частью в своих притязаниях, а также в выборе и в применении средств к осуществлению своих притязаний они остаются Нимродами, цезарями, или калифами. И столь глубоко убеждены они в законности своих притязаний, что, по-видимому, им не легче разубедиться в чрезмерности, незаконности и неосуществимости их, чем слепорожденному ощутить и понять силу света. По-видимому, им совершенно невозможно отрешиться от самообольщения, что Сам Бог предназначил им владычество над миром, и что рано или поздно они достигнут его. И до какого невероятного ослепления доводит их это самообольщение, эта мания величия и власти! Вот, напр., Лев XIII – человек умный, а между тем он самообольщенно думает и даже глубоко убежден, что соединение церквей вполне возможно, и что даже наступает время соединения церквей. Он не хочет взять в толк, что православный Восток никогда добровольно не примет латинской веры и что он под соединением церквей разумеет принятие латинянами православной веры.

И сколько веков должно пройти прежде, чем латиняне придут к сознанию, что не они имеют право диктовать Востоку условия соединения, а Восток им, что не Восток должен олатиниться, а Запад должен принять православную веру! Лев XIII до такой степени ослеплен мечтой, что некогда весь христианский мир подчинится папе, что совершенно не замечает двух пропастей, лежащих между Латинской и Православной Церковью. Первая пропасть та, что папы и вообще латиняне под соединением церквей разумеют подчинение Православной Церкви папе и олатинение ее, между тем как Православная Церковь ни теперь, ни когда бы то ни было не подчинится папе и не олатинится, а потому эту пропасть нужно признать безусловно непереходимой. Другая пропасть та, что Православная Церковь не иначе может соединиться с Латинской церковью, как под непременным условием принятия последней православия. И эта пропасть, если и будет когда-нибудь заполнена, то во всяком случае не теперь и не в ближайшем будущем: теперь она безусловно непереходима. Вот почему говорить, хлопотать и действовать по делу соединения Латинской церкви с Православной, или Православной с Латинской теперь, значит толочь воду в ступе. Но непогрешимые папы не понимают даже этой простой вещи, – не понимают потому, что, ослеплены манией величия, гордостью, властолюбием, безграничным самомнением, мечтой владычествовать над всей Церковью и над всем миром, быть всемирным непогрешимым первосвященником и всемирным царем.

Когда же папы прозреют? И прозреют ли они когда-нибудь?

Тогда и прозреют, когда освободятся от этих своих духовных страстей, от этих демонических начал, когда перестанут быть Нимродами и цезарями, а будут подражать Христу в кротости и смирении.

Но может ли произойти с ними такая перемена?

Трудна она, но Богу все возможно (Матф. 19:26). Века времени смывают с лица земли гордых и громкие дела их; страшные катастрофы разрушают могущественные царства; рост философских, богословских и научных идей постепенно пересоздает весь строй жизни, низвергает одни кумиры и воздвигает другие; огромные, сильные и цветущие царства разрушаются, а ничтожные во всех отношениях владения становятся всемирными царствами; в особенности Промысл Божий может воспользоваться всякими переворотами времен для достижения своих целей. Теперь Латинская церковь обширна и еще могущественна; но, быть может, придет время, когда от могущества ее останутся одни жалкие остатки. Тогда папы по неволе смирятся. Теперь папы все еще не могут расстаться с привычкой мыслить, жить и действовать так, как средневековые папы. Но, быть может, когда-нибудь обстоятельства заставят их волей-неволей оставить эту привычку, да и время и строй жизни изгладят ее.

Это не пустые фантазии или совершенно не обоснованные догадки; потому что уже и теперь папство не таково, каким оно было в средние века. В средние века церковной власти пап подчинена была вся Западная Европа, а теперь только половина ее. До наших дней папы имели свою область, а теперь они владеют только дворцом с садами. В средние века они властно и деспотически распоряжались народами и королями, а теперь они вынуждены заискивать у тех и других. Напр., Лев XIII сначала противодействовал республиканскому правительству, установившемуся во Франции после свержения с престола Наполеона III, и поддерживал монархических претендентов на престол Франции; но, убедившись в прочности республиканского правления в этом государстве, он стал относиться к республиканскому правительству примирительно, даже как бы заискивая у него; и это не смотря на то, что оно относилось да и теперь не перестало относиться враждебно и к папе, и к духовенству, и в церкви, и даже к самой религии, нисколько не скрывает этой вражды, а явно и резко обнаруживает ее в утеснениях и даже гонении духовенства и церкви. Папа не раз заявлял, что для церкви безразлично, какова бы ни была форма государственного правления, и что должно подчиняться всякому законному правительству, как поставленному Самим Богом. Летом 1895 г., при праздновании пятнадцати-векового юбилея крещения короля Кловиса в Реймсе, папа хотел было даже окрестить республиканское правительство (?!) и тем как бы формально приобщить его к Латинской церкви; но один французский епископ поехал в Рим, испросил аудиенцию у папы и успел уговорить его не допускать Латинскую церковь до такого унижения. Такое снисходительное, даже заискивающее отношение папы к республиканскому правительству во Франции, переполненному людьми неверующими и неприязненными к папе и к Латинскому духовенству, не нравится монархистам и строгим латинянам, а, с другой стороны, мало ублаготворяет и правителей Франции. Можно сказать, что оно не нравится и самому папе, но он вынужден держаться такой унизительной для него тактики. Цель та же, что и у средневековых пап – владычествовать над царями и народами; но, между тем как средневековые папы достигали ее в полной мере и притом одним авторитетом своей власти и силы, теперешние папы принуждены достигать ее, и притом без большого успеха, хитростью и ласкательством, которые обыкновенно составляют принадлежность не силы, а слабости. – Для той же цели удержания ускользающей из рук пап власти над народами Лев XIII приказал духовенству принимать меры к сближению с социалистами. Патеры стали посещать социалистические сходки, не смотря на то, что их там встречают свистками и не скрывают своего презрения к ним. Опять и здесь папа является уже не прежним самовластным повелителем и грозным судьей, а каким-то прислужником, заискивающим расположение у неприязненной ему толпы. Наконец, и в самой рассматриваемой энциклике есть указания на упадок силы папства и на то, что папа чувствует и сознает ослабление своей власти. Он как бы слезливо и беспомощно жалуется на ненавистную ему, но не ослабевающую силу масонства, на явное и грубое противодействие ему и духовенству его со стороны гражданских правительств, на недоверие и неприязнь к Церкви многих людей из народа. И все это совершается среди тех народов, которые исповедуют латинскую веру. И папа не осмеливается уже грозить проклятием своим врагам, понимая, что на бессильные проклятия они ответят насмешками, а кротко объясняет, что, противодействуя Церкви, правительства и народы сами себе готовят погибель. И к православным народам Востока, которые он в душе, без сомнения, признает схизматиками, он обращается с доброжелательной, ласковой, даже льстивой речью. Не упрекает их за схизму и нерасположение к Латинской церкви, не упоминает о недостатках их веры, а, напротив, восхваляет их. С другой стороны, он совсем не упоминает о своей непогрешимости и вообще не только не выставляет на вид свое властное я, но даже как бы намеренно устраняет его. Он приглашает православные народы внять его призыву не потому, что этот призыв исходит от него, папы Римского, главы Церкви; а предлагает им самим обсудить его предложения беспристрастно, по совести, пред Богом. Даже и к протестантам папа обращается с речью примирительной и как бы доброжелательной. Быть может, мягкий тон энциклики есть отчасти проявление дипломатического ума и хорошего, выдержанного характера Льва XIII; но если бы теперь папство было в такой же силе, как в средние века, то тот же Лев XIII и не подумал бы в энциклике расхваливать православные народы Востока и обращаться к ним с заискивающими мольбами. Пусть эта мягкость тона и это заискивание есть только маска, которою прикрыты стремления к захвату, к расширению папской власти; все-таки уже самая необходимость надеть эту маску свидетельствует об упадке силы папства.

Быть может, папство находится уже на наклонной плоскости, и чем далее будет идти время, тем больше будет упадать сила папства. В самом деле, все меры возвысить упадающее во мнении самих латинян значение папства уже исчерпаны: дальше учения о непогрешимости папы идти уже некуда; а между тем фактически папство в последнее время не возвысилось, а скорее упало. Провозглашение догмата о непогрешимости папы – крайнее, отчаянное средство воскресить угасающие силы папства, и мера эта оказалась недействительной. Что еще предпримет папство для восстановления своего ослабевшего влияния? Будет употреблять, как в настоящее время, усилия присоединить к своей церкви и подчинить своей власти другие церкви, церковные общества и исповедания? Но в этих попытках оно и впредь будет терпеть неудачи, как испытало их в прошлые века. Усилит пропаганду латинской веры среди христиан и нехристиан? На этом поприще папы могут достигнуть гораздо больших успехов, нежели в своих тщетных усилиях подчинить себе целые церкви; так, напр., в последнее время латинская вера значительно распространилась в Северной Америке и в Дании. Но умножение числа латинян едва ли много увеличит силу папства. Притом же весьма возможно, что в других странах число латинян будет не возрастать, а убывать. Западная Европа и в особенности населяющие юго-западную окраину ее Романские народы не достигли ли уже самого цветущего возраста своего исторического бытия и не наступает ли для них период медленного увядания? Напротив, Православная Россия находится еще в юном возрасте и, невидимому, еще далеко не достигла до полного расцвета своего политического могущества и полного развития умственного и религиозно-нравственного. И вот когда перевес материальных и духовных сил окажется на стороне православного Востока, тогда-то Запад и в частности латиняне, доселе свысока взирающие на мертвенную, по их мнению, Православную Церковь, быть может, преклонятся перед ней, смиренной в своем могуществе, чистой среди богатств мира. Упадок Запада образумит и смирит тамошние народы; они вспомнят, что свет с Востока, сознают свои заблуждения, содействовавшие их падению, и сделаются восприимчивы к православной вере.

Замечательно, что еще в глубокой древности предсказывали, что власть и могущество перейдут опять на Восток, – предсказывали тогда, когда Рим владел всем тогдашним светом, когда все были глубоко убеждены в вечности Римской империи и назвали Рим вечным городом, и когда было даже не безопасно предсказывать о погибели этой империи. Именно, Сивиллы предсказали, что Рим погибнет, и притом судом Божиим; потому что ненавидел имя Божие и, враждуя против правды, умерщвлял людей, любящих правду. Имея в виду явные предсказания Сивилл и прикровенные пророчества Священного Писания, Лактанций, латинский писатель четвертого века, причиной тех бедствий, которые будут удручать человеческий род в последние времена, признал падение Рима. «Римское имя, говорит он, которое ныне управляет миром (боюсь говорить, но скажу, потому что это будет), истребится с земли, монархия перейдет в Азию, и опять Восток будет владычествовать, а Запад будет находиться в подчинении. И пусть никто не удивляется, что царство, с такими трудами основанное, столькими и столь великими мужами расширенное, такими богатствами укрепленное, некогда, однако, падет. Ибо нет ничего, созданного человеческими руками, чего не могли бы человеческие-же силы и разрушить: дела смертных смертны. Подобным образом и раньше другие царства долго процветали, однако пали. Ибо известно, что на земле владычествовали Египтяне, Персы, Греки, Ассирияне; но все они пали, и вся власть перешла к Римлянам. Римское царство на сколько превосходит прочие царства, на столько и большему падению подвергнется; потому что больше склонности к падению имеют те, которые стоят выше других»⁶⁰. Лактанций говорит о падении собственно светской Римской империи, которое действительно и произошло, и притом гораздо скорее, чем как ожидал этот писатель. Совершился тогда и переход власти с Запада на Восток, из Рима в Константинополь, но только отчасти и не на долго: Запад все-таки остался независимым от Востока. Не следует ли думать, что падение империи цезарей было только началом падения Рима, и что нужно еще ожидать падения духовного Рима, падения пап, которые во многом были преемниками цезарей? Исчезли с лица земли всемирная власть и всемирное могущество Римских цезарей: не рухнет ли когда-нибудь и власть папы над народами Запада? Если это совершится, то будет устранено главное препятствие для воссоединения латинян с Православною Церковью, для освобождения их от папистических заблуждений и для воспринятия и усвоения ими православной веры, для возвращения их к вере древней вселенской Церкви. А пока этого нет, нечего и думать о соединении Латинской церкви с Православной.

Но если бы даже ничего этого не случилось, или даже случилось бы нечто противоположное; т. е. если в грядущие века папство и Латинская церковь будут не ослабевать и умаляться, а возрастать и укрепляться, Православная же Церковь будет не расширяться, а сокращаться; то и в таком случае православные не должны ни смущаться, ни унывать, ни искать опоры себе в могущественной Латинской церкви и во всесильном папстве, в союзе с ними. Нет, тогда больше, чем когда бы то ни было, они должны отгонять от себя искусительную мысль найти помощь и спасение в союзе с сильными, богатыми, славными, должны помнить, что Бог не в силе, а в правде, ободрять себя словами истинного Главы Церкви: Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам царство (Лук. 12:32)! Замечательно, что царство обещано не тем, которые добиваются владычества, а подражающим Христу в смирении и пребывающим в напастях. Когда между учениками Христа был спор из-за первенства, тогда Он сказал им: Цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий, как служащий. Ибо кто больше, возлежащий, или служащий? Не возлежащий ли? Я посреди вас, как служащий. Но вы пребыли со Мною в напастях Моих; и Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, царство (Лук. 22:24–29). Таким малым стадом христианская Церковь была во время земной жизни своего Основателя, и умаленным же стадом будет она перед вторым Его пришествием, когда она скроется в пустыню (Апок. 12:14), – умаленным до такой степени, что Сын человеческий, пришедши, найдет ли веру на земле. (Лук. 18:8).

Как ни глубоко папа самообольщен мечтой, что если не он сам, то по крайней мере его преемники будут видеть склоненным к подножию своего престола весь мир, однако он не может не видеть, что не легко завлечь православный Восток, а также и другие христианские народы в унию с Римом, а потому он старается прельстить их и склонить к унии, перечисляя те блага, которые будто бы через унию выпадут на долю как всей Церкви, так в частности и Церкви Восточной, и те нестроения и бедствия, которые теперь угнетают царства и церкви и которые унией будут устранены. Этому посвящена вся вторая половина энциклики о соединении церквей.

«В случае возстановления общения с нами, обращается папа к христианским народам Востока, сколько бы ваши церкви выиграли в достоинстве, сколько в благоприличии».

Если Православная Церковь через соединение с Латинской церковью очень много выиграет в достоинстве и благоприличии, это значит, что теперь, пребывая в разобщении с Латинской церковью, она не имеет вовсе, или мало имеет достоинства и благоприличия. Трудно сказать, что собственно разумеет папа, высказывая эти эластичные намеки, эти дипломатические фразы. По-видимому, этот вскользь брошенный намек папа поясняет ниже, утверждая, что соединенная Церковь заняла бы принадлежащий ей ранг чести, стала бы свободной и уважаемой и, шествуя своим путем, распространяла бы вокруг себя евангельскую истину и благодать, и это принесло бы благоденствие государствам. Восточную Церковь на Западе обыкновенно обвиняют в цезаро-папизме, в рабской зависимости ее от светской власти и гражданского правительства. По-видимому, это именно и разумеет папа утверждая, что теперь Восточная Церковь не имеет достоинства и благоприличия и что через соединение с Латинской церковью она заняла бы более почетное положение.

Что Церковь должна занимать принадлежащий ей ранг чести и быть свободной и уважаемой, это правда. Но спрашивается, сама Латинская церковь занимает ли в странах, искони исповедующих латинскую веру, подобающий ей ранг чести? распространяет ли она там благодать и истину? приносит ли она благоденствие государствам? Она меньше пользуется уважением в своих странах и меньше приносит благ своим народам, нежели Православная Церковь в своих странах, среди своих народов. Если где, то именно в странах, исповедующих латинскую веру, отношения между Церковью и государством, между духовной и светской властью наименее упорядочены, наиболее расстроены, а в иных царствах даже доведены до непримиримой вражды и яростной борьбы. Виноваты в этом и тамошние правительства, но еще более и прежде всего виновны в расстройстве отношений между Церковью и государством папа, латинское духовенство, особенно иезуиты, а также весь строй Латинской церкви. Заявляя притязания не только на духовное, но и на гражданское владычество, папа и латинское духовенство впутываются в политические и государственные дела и в гражданскую жизнь и отношения семейств, обществ, государств. Разумеется, эти неуместные и незаконные притязания их распоряжаться в тех областях жизни, которые непосредственно им не подчинены, всегда и везде вызывали сильнейшее противодействие со стороны правительства, общества, литературы. В результате получается не возвышение, а унижение Церкви, не умножение ее чести и прав, а умаление их, не подъем ее духовного влияния на народы, а упадок. Так как народы, принадлежащие к Латинской церкви, знают христианство только в форме латинской веры, веры, проповедуемой там людьми, которым не доверяют, с которыми борются, которых не любят и даже ненавидят; то незаметной неизбежно нерасположение и ненависть переносятся и на самую веру, на христианство, на религию; и вот враги папы и латинского духовенства становятся врагами христианства и религии вообще, делаются неверующими и безбожниками, или менее решительные по крайней мере становятся равнодушными к Церкви и вере. Не отрицаем, что вопрос об отношении Церкви к государству очень сложен и труден для разрешения; но именно Латинская церковь менее, чем какая другая, сумела решить его. Твердая основа для правильного решения этого вопроса заключается в словах Иисуса Христа: Отдавайте Кесарево Кесарю, а Божие Богу (Матф. 22:21). А Латинская церковь очень многое присваивает себе из того, что принадлежит Кесарю. Через это и без того сложный вопрос об отношении Церкви к государству она еще более усложнила, запутала, обострила и тем принесла и впредь будет приносить много вреда и себе самой и связанным с нею государствам. До какого невероятного расстройства дошли отношения между светской и духовной властью в государствах, принадлежащих к Латинской церкви, это особенно наглядно показывает Италия, эта колыбель Римской церкви. В самом деле, Итальянский король, вся его семья, весь его род, весь его двор, все его правительство – все они исповедуют не какую-нибудь ненавистную папе, или враждебную латинской вере религию; напротив, все они принадлежат к Латинской же церкви, исповедуют одну веру с папой. Тем не менее между папой и его двором и духовенством с одной стороны и между Итальянским королем и его правительством с другой гораздо менее мира и гораздо более вражды, чем, напр., между Турецким Султаном и Константинопольским патриархом. Не лучше, если не хуже, отношения между церковью и государством во Франции, в которой правительство изгоняет все церковное из школ, высылает монашеские ордена заграницу, ограничивает права и преимущества духовенства. Могут ли вражда и разделение идти дальше? Сам папа в энциклике яркими красками описывает враждебное настроение правительств и народов против Церкви, нужно добавить, именно против Латинской церкви. «Многие, говорит он, привыкли относиться к Церкви с подозрением, с презрением, с ненавистью и завистью; и, что еще печальнее, они прибегают ко всяким способам и усилиям, чтобы сделать ее рабой гражданскаго правительства. Отсюда отнятие у нея имуществ и стеснение ея свободы, создание всяких затруднений для кандидатов священства, чрезмерно суровые законы для духовенства, закрытие и запрещение монашеских обществ». Но спрашивается, кто виноват, что «многие привыкли относиться к Церкви с презрением» и другими неприязненными чувствами? Откуда взялась такая привычка? Папа говорит, что «ложныя идеи омрачили и даже во многих умах искоренили истинное понятие о Церкви»; но почему же папа и его духовенство не воспрепятствовали распространению этих ложных идей? Корень зла в том, что сама Латинская-то церковь не есть истинная Христова Церковь. Народы Запада потому и утеряли истинное понятие о Церкви, что в живой действительности они видели и видят не истинную, а лжеверующую и неправо действующую церковь, – церковь, не воздающую Кесарево Кесарю. Вот почему Латинская церковь имеет много врагов даже среди таких людей, которые еще не совсем утратили веру в Бога. Может ли она после этого рассчитывать на какое-нибудь уважение со стороны неверующих? Да и в ужасном распространении безбожия на Западе не виновата ли отчасти сама Латинская церковь, хотя и косвенно? Да и косвенно ли только? Ни один человек во всем мире не принес столько вреда религии и христианству и не расплодил столько безбожников, как Вольтер. А кто такое был Вольтер? Задавая этот вопрос, мы не то хотим сказать, что он принадлежал Латинской церкви: ведь и среди сынов Православной Церкви были и есть безбожники⁶¹. Вольтер был крестным и, как думают, не одним крестным сыном аббата Шатонефа, который был своим человеком, другом дома в салоне легкомысленной матери Вольтера. И этот же неверующий аббат-эпикуреец, каких в то время было много во Франции, своим легкомысленным отношением к религии первый заронил в сердце своего сына семена насмешливого отношения к Библии, неуважения к христианству и неверия. Упоминать ли о том, что латинское духовенство своим упорным отрицанием научных истин и научных открытий и своим безрассудным противодействием научному движению вооружило против себя, против церкви и христианства людей мысли и науки и через эту борьбу множество людей привело к неверию и явному безбожию? И у папы достало духа указывать на недостаток достоинства и благоприличия в Православной Церкви, в которой, однако, отношения между светской и духовной властью никогда не доходили, да и не могут дойти, до такого ужасного расстройства, как в странах с латинской верой! Но, быть может, отношения между церковью и государством на Востоке кажутся лучшими, чем на Западе, нам самим; а по воззрению папы они крайне не нормальны. Пусть так, но спрашивается, можно ли рассчитывать на улучшение этих отношений через соединение Православной Церкви с Латинской, когда именно в Латинской-то церкви эти отношения и доведены до крайнего расстройства и сделались такими главным образом вследствие незаконных притязаний пап на светскую власть и незаконного вмешательства латинского духовенства в гражданские дела народов и правительств? Не смешно ли, что папа сулит нам дать такие блага, которых не имеет его собственная церковь и которые он постоянно усиливается приобрести для нее, но безуспешно? Если в странах, исповедующих латинскую веру, зло разделения и разобщения церкви от государства достигло наивысшей степени и сделалось тяжкой и неисцельной язвой, отравляющей и Церковь и государства, если, притом, в возникновении, укоренении и распространении этого зла всего более виновны сами же папы и латинское духовенство; то есть полное основание опасаться, что это зло привьется и к православным народам в случае соединения их с Латинской церковью. Не имея сил уврачевать зло разобщения между государством и церковью в своей собственной церкви, папа мечтает исцелить это зло в православных церквах, хотя они гораздо менее нуждаются в лечении, чем его собственная церковь. Да и могут ли они довериться такому врачу, который, как показал опыт, даже и своих домашних постоянно лечит, а вылечить не может, лишь только растравляет их язвы? Папа, по-видимому, воображает, что если Латинская церковь будет состоять не из двухсот миллионов человек, как теперь, а из трехсот миллионов, то она приобретет больше средств и лучшие средства против раздора между светской и духовной властью; а на самом деле разница будет только та, что теперь от этого раздора страдают пять-шесть царств, а тогда будут терпеть это зло восемь или десять стран.

По-видимому, в намеке папы на недостаток достоинства и благоприличия Православной Церкви подразумеваются бедность, приниженность и зависимое положение нашего русского духовенства. Если действительно такова мысль папы, то он совершенно прав. Латинские патеры и прочие клирики живут в довольстве и с достатком, вполне и хорошо обеспечены и не имеют никакой надобности самим обеспечивать свое существование или делать запасы на черный день. Сытые, довольные, раскормленные, латинские патеры чувствуют себя очень хорошо, благодушно; им нет надобности кому-нибудь кланяться, у кого-нибудь заискивать. Материально вполне обеспеченные, подчиненные только своему духовному начальству, они чувствуют свою независимость, держат себя важно, с достоинством; они привыкли не подчиняться, а властвовать. Да и обеспечить их ничего не стоит, потому что у них нет ни жен, ни детей.

Совсем не таково материальное состояние русских православных священников, сельских, а отчасти и городских. Обремененные почти всегда большими семьями, они не только должны содержать себя и свои семейства, воспитывать своих детей и давать им образование; но очень часто призревают своих бедных родственников, или воспитывают их сирот; кроме того благоразумие и предусмотрительность вынуждают их делать еще запасы на будущее, так как в случае рановременной смерти священника семья его может остаться в беспомощном положении, а в иных случаях сам священник, доживший до глубокой и дряхлой старости, может тоже нуждаться, даже в необходимом. Между тем грошовые подачки от прихожан, доходы от церковной земли, плата за учительство – все это дает столь невысокую сумму, что ее едва достает на самые насущные нужды. Чтобы восполнить недостающее, священники вынуждены обрабатывать землю. И все-таки священников, имеющих достаток, мало. И это, не смотря на самый простой, неприхотливый образ жизни, не смотря на самую тщательную бережливость и расчетливость. Самый способ собирания доходов поставляет священника в зависимость от прихожан и даже в унизительное положение, и чтобы не лишиться части своих скудных доходов, священнику иногда приходится угождать своим прихожанам. Как бедно, черно и скудно жили священники даже в самое последнее время, а отчасти и теперь, видно уже из того, что в начале истекающего столетия иные священники ходили в лаптях, а пахать, молотить и производить другие тяжелые работы своими руками приходится некоторым из них и теперь⁶². Еще беднее, разумеется, жили и живут диаконы и псаломщики, а по-старому – дьячки и пономари, которые получали доходов меньше священников втрое и даже вчетверо. Как мало ценили труды даже тех лиц из духовенства, которые получили даже высшее образование, видно из того, что всего тридцать с небольшим лет тому назад профессор университета получал жалованья 1547 р., а профессор Духовной Академии 850 р., учитель гимназии – 850 р., а законоучитель той же гимназии – 350 р., и профессор семинарии от 429 р. до 251, смотритель уездного светского училища – 500 р., а смотритель уездного духовного училища – от 214 р. до 150 р. Даже и в настоящее время оклады и доходы профессоров университетов, и учителей гимназий, реальных училищ, кадетских корпусов и других светских учебных заведений выше, нежели профессоров духовных академий и преподавателей духовных семинарий и духовных училищ, мужских и женских. Но особенно неприятно то, что духовные лица латинского исповедания даже в России материально обеспечены гораздо больше, нежели лица православного духовенства. Так, митрополит Филарет в 1862 г. писал: «В Саратове на содержание ученика римско-католической семинарии назначено 75 р., в том же городе на содержание ученика православной семинарии – 32 р. Жалованья римско-католическому епископу в Саратове в год 4480 руб., православному епископу там же 700р. Члены православных консисторий, духовных правлений, благочинные, проходили сии должности без вознаграждения: не так должностныя лица римскаго исповедания в России. Многочисленныя сего рода сличения способны подать повод, конечно, не к тому, чтобы служащие в духовном ведомстве воскрилялись и поощрялись, а разве к тому, чтоб они чувствовали себя сравнительно униженными и менее пользующимися вниманием власти»⁶³. А вот и еще красноречивое свидетельство современника. Епископ Енисейский и Красноярский Никодим писал в 1866 г. профессору Платонову: «Нам дарят нищету, полагая тем нам услужить, а католичество карают, назначая ксендзу вдвое против митрополита православнаго, или хоть столько же. Мне дали в поле за 30 верст 60 десятин для хозяйства. Ксендзу Красноярскому в сем году дали 150 десятин, предоставив ему выбрать такую землю, какую пожелает, и где захочет. Меня не спросили». И это было всего 30 лет тому назад. В другом письме тот же епископ пишет: «Только для православных церквей и духовенства в России не достает капитала, а напр. костелам, киркам, патерам католичества и лютеранства широкие оклады, шире европейских»⁶⁴.

Но этого мало: пастыри наши были стесняемы даже в отправлении своей прямой и важнейшей обязанности, в деле проповедания Слова Божия с церковной кафедры. Священники, написанные ими для произнесения в церкви проповеди были обязаны представлять особому цензору, причем цензура проповедей большею частью была слишком строгая, придирчивая и нисколько не щадившая авторского самолюбия. Безопаснее и спокойнее было совсем не говорить проповедей, и эту благую часть избирали, разумеется, очень многие. Если же епархиальное начальство требовало, чтобы каждый священник представлял цензору в год не менее установленного числа проповедей, то безопаснее было писать и подавать проповеди отвлеченные, шаблонносхоластические. Такие и писали. За так называемые «современные проповеди» подвергались тайному надзору и нетайному преследованию даже архипастыри⁶⁵. «Свежо предание, а верится с трудом». Какую цену после этого имеют обвинения духовенства в том, что оно не проповедует, или говорит проповеди безжизненные и слишком мудреные!

Не удивительно, что православное русское духовенство, отягощаемое и подавляемое нуждою и бедностью, встречая с разных сторон, и от своих и от чужих, то невнимание и неуважение, то презрение и недоброжелательство, то вражду и противодействие, стало каким-то убогим и приниженным. И его же порицают за мнимую косность и недостаток ревности! Без сомнения, такое положение духовенства не могло благоприятствовать успеху его деятельности, не могло не сопровождаться ослаблением его влияния на народ.

Но чтобы вывести русское православное духовенство из нужды, чтобы возвысить его самосознание, чтобы усилить его влиятельность, для этого вовсе не требуется соединение церквей; всего этого можно достигнуть и без помощи папы. Чтобы исцелить эти недуги духовенства, нужно устранить причины их. Причина бедности, приниженности и маловлиятельности русского духовенства заключается вовсе не в том, что оно есть духовенство православное, а не латинское, и даже не в бедности России. Главная причина этих недостатков духовенства, в которых оно само не повинно, заключается, по нашему мнению, в необразованности России. По грамотности, образованности и учености наше духовенство всегда было, да и теперь еще продолжает быть, передовым сословием в России. Но образованные люди ценятся тем менее, чем ниже общий уровень образованности в стране. Конечно, мы разумеем образованность истинную, а не одностороннюю ученость людей неверующих, или лжеверующих, которые ненавидят православное духовенство и всячески вредят ему. От чего латинские епископы получают в России оклады жалованья гораздо большие в сравнении с православными епископами? От того, что Русские доселе преклонялись перед иностранщиной, – преклонялись потому, что чувствовали превосходство перед собой иностранцев. Дурно было не то, что подражали иностранцам: перенимать у чужих хорошее, перенимать и усваивать хорошее рассудительно, в этом нет ничего дурного. Дурно было то, что Русские подражали иностранцам обезъянски, что, подобно дикарям, променивающим свои дорогие произведения на дешевые, но блестящие бусы, они прельщались мишурой, наружным блеском западной цивилизации. Напр., подражавшие французам выучивались болтать по-французски, но серьезных произведений французской литературы не читали и не знали, хотя, может быть, и имели их в своих библиотеках в роскошных переплетах, выставленных на показ; одевались как французы и француженки, но не перенимали у них ни наклонности к бережливости, ни искусства в обработке земли; увлекались политическим и религиозным вольномыслием французских писателей и были совершенно чужды их гуманным идеям. Точно также наши англоманы вводили чопорность в домашнем обиходе и самые дома строили по образцу английских замков, но не подражали ни трудолюбию Англичан, ни их настойчивости в достижении целей, ни их привычке относиться с уважением к личности и голосу человека, кто бы он ни был, и не изучали доведенных у них до совершенства технических производств. Неразвитых людей всего более поражает внешность, наружный блеск; и вот наши аристократы и аристократки, уезжая в Италию и разбрасывая там русское золото, добытое тяжкими трудами их крепостных, прельщались пышностью тамошних церковных процессий, попадали в сети ловких прелатов и коварных иезуитов, и не-князей, величавших княжескими титулами, и принимали латинскую веру, а иные, хотя и не решались на такой шаг, по крайней мере отдавали явное предпочтение латинской вере перед православной. Блеск и церемониальность латинского Богослужения нравились им больше, нежели величественная простота православного Богослужения; и лживые, но за то выдержанные, ловкие и льстивые латинские клирики и монахи в их глазах были несравненно выше, нежели бедные, смиренные, кроткие и простодушные сельские пастыри родной земли. Правда, обстановка нашего сельского храма большей частью слишком скудна, и самое Богослужение в нем мало удовлетворяет эстетический вкус молящихся. Но чего стоило помещикам завести хотя маленькие хоры в своих приходских церквах? Ведь создавали же они из крепостных и дворовых людей целые труппы для домашних театров и целые оркестры домашней музыки. И все это было так недавно, на глазах теперь еще живущих людей! Ведь не прошло и сорока лет с тех пор, как Россия сбросила с себя ярмо крепостного права, лучше сказать, бесправия! При господстве произвола и грубой силы могло ли иметь большую силу и оказывать большое влияние на общество сословие, не имевшее связей ни с аристократией, ни с бюрократией? Но мало того, что православное русское духовенство не находило поддержки в господствующих классах населения: оно было, а отчасти остается и теперь, под гнетом и чужих и своих. Печальнее и обиднее всего то, что свои иногда угнетали его гораздо более, чем чужие. В средствах содержания приходское духовенство зависело и зависит от прихожан и потому вынуждено угождать им; в охранении своих прав, даже в отправлении своих обязанностей и в успехах по службе оно зависело не только от своего начальства, но часто и от начальства светского, а иногда и от всякого несколько влиятельного человека. Мы не говорим уже о том, что русское духовенство ненавидят и презирают неверующие, либералы и лжеверующие, т. е. раскольники и сектанты: это и везде так бывает и иначе быть не может. Но в России духовенство бранили, презирали, угнетали и поставляли препоны его деятельности даже многие из верующих и православных. Почему так относились к духовенству? По разным причинам и побуждениям: по невежеству и грубости нравов, по самодурству, из желания властвовать и показать свою силу, по незнанию условий быта духовенства, по односторонним взглядам на пользы Церкви, по зависимости от влияний, чуждых или даже неприязненных Православной Церкви и т. п.

Если, тем не менее, в истекающем столетии и образование, и материальное благосостояние православного русского духовенства не падали, а даже возрастали, то этим духовенство обязано, во-первых, тому, что на Руси никогда не было недостатка в людях, преданных Православной Церкви и с уважением относившихся к ее служителям. Напр., многие помещики и купцы не только возобновляли и украшали храмы, но и созидали новые, и вместе с тем давали обеспечение причтам. И из небогатых людей одни, действительно, отягощаются необходимостью платить причту за требы; но другие, напротив, считают для себя за честь принять священника.

Во-вторых, русское духовенство много сделало и делает само для себя. Своим относительным благосостоянием оно обязано той нравственной и умственной силе, которая хотя и кажется, как бы дремлющей⁶⁶, но которая глубоко и твердо заложена в нем, поддерживает его в самых тяжких невзгодах жизни, снабжает его членов честным куском хлеба при самых стесненных обстоятельствах, а более способных выдвигает на высокие посты службы без столь распространённого у нас протекционизма.

В-третьих, и в особенности, духовенство много обязано благотворительному вниманию к его нуждам русских государей и некоторых, хотя и немногих, лучших государственных людей. За последние сто лет все русские государи, сознавая, какое важное, даже первостепенное значение для государства имеют Церковь, православная вера и служители Церкви, благосклонно относились к православному русскому духовенству и предпринимали меры к подъему его умственного развития и к улучшению его материального быта.

Так, император Павел I издал несколько законов, направленных к тому, чтобы возвысить в народе уважение к святости праздников и почтение к общественному Богослужению и к пастырям Церкви. В его же кратковременное царствование, по мысли и при содействии митрополита Платона, было улучшено преподавание богословских наук в духовных академиях и семинариях.

При императоре Александре I, Благословенном, трудами графа Сперанского, были капитально преобразованы, почти вновь созданы и умножены в России духовные мужские училища – высшие, средние и низшие. Тогда именно был твердо установлен тип деления духовных школ на высшие или академии, средние или семинарии и низшие или духовные приходские училища, который, не смотря на неоднократные последующие перестройки и преобразования, удержался и доселе.

При императоре Николае I положено было ежегодно отчислять из государственного казначейства некоторую сумму в жалованье беднейшим причтам, преимущественно на окраинах России; но осуществление этой меры почему-то было приостановлено.

При императоре Александре II, Преобразователе, дети церковнослужителей были причислены к званию личных почетных граждан, а дети священнослужителей – к званию личных дворян, через что те и другие были освобождены от тяжкой обязанности приписываться к так называвшимся податным сословиям. Были возвышены оклады жалованья служащих в консисториях, и этим положено начало искоренению взяточничества в этом учреждении, стяжавшем себе недобрую славу. Было узаконено выдавать священникам за тридцати-пяти-летнюю беспорочную службу пенсию, которая, как ни мала она, все-таки дает некоторое обеспечение на время беспомощной старости. В то же время были преобразованы мужские духовные школы – высшие, средние и низшие, при чем и всегда существовавшая в духовных школах классическая система образования была расширена, число преподавателей в духовных училищах и в семинариях и профессоров в духовных академиях увеличено и каждому из преподаваемых предметов дано самостоятельное значение, а вместе с тем, соответственно вздорожанию жизненных припасов, прежние убогие оклады начальствующих, учащих и служащих в академиях, семинариях и духовных училищах, а также и оклады на содержание казеннокоштных воспитанников этих школ, были увеличены втрое. Самые здания многих семинарий были или вновь выстроены или значительно расширены. Осуществить столь значительный подъем материального благосостояния духовных школ можно было только благодаря тому, что император Александр II повелел в прибавок к прежде ассигнованным суммам отпускать из государственного казначейства на содержание этих школ ежегодно 1.500.000 р. В свою очередь и само духовенство изыскивало средства на расширение духовных школ, открывая на свой счет при многолюдных семинариях сверхштатные классы, и на улучшение быта воспитанников их, устрояя дома для общежития их. В это же время во всех епархиях были или вновь основаны, или совершенно преобразованы епархиальные женские училища и сравнены по курсу учения и по правам с женскими гимназиями светских ведомств. Постройка и содержание зданий для епархиальных женских училищ, а равно и все содержание самых училищ производились и производятся исключительно на местные средства Церкви и духовенства, равно как на местные же церковные средства содержатся отчасти и мужские духовные училища⁶⁷. Епархиальные женские училища имеют весьма важное значение и для духовенства и для государства: они дают возможность лицам духовного звания и сословия иметь образованных жен и матерей, дочерям духовенства дают хорошее воспитание и образование, а сиротам и полусиротам его (к сожалению пока еще не всем) – даровые приют, содержание, воспитание и образование и снабжают их духовным капиталом, прибылью с которого они могут содержать себя во всю жизнь; они снабжают народные школы благонадежными учительницами⁶⁸.

В то же царствование были настежь открыты двери духовно-учебных заведений для детей всех сословий, чтобы духовенство перестало быть кастой⁶⁹, и чтобы дать возможность всем желающим и способным служить Церкви подготовиться к этому служению. Мера эта, однако, мало оправдала соединявшиеся с ней надежды. Вот уже прошло тридцать лет с тех пор, как духовно-учебные заведения принимают в свои стены иносословных, принимают радушно, оценивают беспристрастно и даже снисходительно, дают им даже льготы, каких не удостаиваются свои люди; а между тем и доселе все сословия, начиная дворянским и кончая крестьянским, дали столь мало истинно-хороших делателей на среду служения Церкви, что их можно пересчитать по пальцам. Особенно мало желающих занять скромный пост сельского священника, почти даже никого нет.

Наконец, в целях улучшения материального быта духовенства в то время была принята мера неудачная, разумеем сокращение состава причтов. Эта мера, если бы она была проведена последовательно, чего, однако, не случилось, могла бы причинить ущерб благолепию церковного Богослужения. Кроме того, сокращать число членов того сословия, которое преимущественно перед прочими живет не по плоти, а по духу, и которое ни один беспристрастный человек не посмеет обвинить в тунеядстве, значит давать народу и государству только кажущееся облегчение их бремени, а на самом деле вредит им.

В это же царствование оживилась богословская литература, которая почти вся полностью принадлежит перу духовенства. Почти во всех губерниях были основаны епархиальные ведомости, в которых есть очень ценные описания местных святынь, церковной старины и вообще местной церковной жизни, прошедшей и настоящей. Кроме существовавших прежде академических журналов явилось несколько частных богословских периодических изданий. Стали выходить в свет ученые сочинения по разным отраслям богословских наук. Постепенно были изготовлены учебники по предметам семинарского и училищного образования, заменивши прежние полуграмотные записки. В столицах были основаны Общества любителей духовного просвещения. Как ни молода еще была тогда наша богословская литература (зрелой, полной и богатой она будет еще не скоро), однако напр. в борьбе с материализмом и рационализмом она дала обществу не мало сочинений, переводных и самостоятельных, и журнальных статей, написанных с достоинством, без самопревозношения и задора, столь вредных делу полемики и столь неприличных богословам⁷⁰. Что богословская литература имела не малое число читателей, это видно из того, что, за исключением академических журналов и епархиальных ведомостей, была издаваема частными и притом небогатыми людьми на их собственные средства.

Рост богословской литературы продолжается и доселе, при чем в последнее время часть ее, в целях более широкого распространения ее в народе, приняла практическое направление, стала популярной по содержанию и изложению. Иные, по-видимому, желали бы, чтобы и вся богословская литература стала практической, забывая, что практика, не питаемая теорией, мелеет как река, от которой отведен главный ее источник.

Но особенно живо было сознано важное значение Церкви и духовенства для государства в царствование Александра III, Миротворца. После несчастного события 1-го марта 1881 г., Повергнувшего всю Россию в ужас и скорбь, поняли, что против разрушительного влияния материализма, социализма и выродка его анархизма успешно можно бороться только духовным оружием, и что это оружие особенно прочно, надежно и действенно только в руках Церкви и духовенства. Поэтому духовенству предоставили право наблюдения над делом народного образования в империи и самое широкое деятельное участие в этом деле. Далее, и правительство и само духовенство не покидали забот об улучшении образования в духовно-учебных заведениях и об улучшении материального быта учащих и учащихся в них: были вновь пересмотрены и несколько изменены уставы духовно-учебных заведений, духовные училища снабжены учителями с академическим образованием, возвышены оклады жалованья служащих и учащих в семинариях и духовных училищах и пенсии профессоров в духовных академиях и оклады содержания казеннокоштных воспитанников духовно-учебных заведений. Оживилась миссионерская деятельность, и епископ Николай, основавший в Японии Православную Церковь, в которой теперь насчитывается около 23 т. человек, является достойным преемником Иннокентия Вениаминова; а для целей внутренней миссии было умножено число монастырей и общин, церквей и приходов, обращено бдительное внимание на борьбу против раскола и сектантства и приняты деятельные меры к ограничению и ослаблению раскола и сектантства; начавшееся в царствование Александра II распространение в народе книг Священного Писания и религиозно-нравственного содержания продолжается в возрастающей степени и до настоящего времени; как в царствование Александра II, так и в царствование Александра III было умножено число викарных епископов и открыто несколько самостоятельных епархий.

Все эти и другие меры направлены к тому, чтобы и всегда свойственные Русскому народу веру в Бога и страх Божий, почтение к Церкви и уважение к служителям ее, строгость жизни и добрые простые нравы, любовь к отечеству и преданность царю, поддержать, укрепить и возвысить; чтобы предохранить народ Русский от злотворных веяний неверия и лжеверия, материализма и социализма; чтобы дать ему просвещение, проникнутое духом набожности, церковности, православия.

Наконец, ныне благополучно царствующий Император Николай II, продолжая политику своего Родителя, повелел отпускать из казначейства ежегодно на церковноприходские школы 700.000 р. Этим положено твердое основание делу распространения грамотности в народе, просвещения его в духе Церкви, дана возможность не скудно оплачивать труд делателей, и открыть для духовенства и его детей новый источник заработка⁷¹.

В итоге за последние 35 лет средства для материального благосостояния и, что гораздо важнее, для умственного развития и для облагорожения духовенства, равно как и богословская производительность его возвысились в такой степени, как никогда прежде. Какая-нибудь разорительная война, которая, по-видимому, рано или поздно вспыхнет в Европе, конечно, отвлечет капиталы совсем в другую сторону. Но если, не смотря на возможные превратности времен, и правительство и само духовенство не оставят и впредь забот о подъеме материального благосостояния и умственного развития духовенства, то последнее в двадцатом столетии, можно чаять, достигнет материальной обеспеченности, а его образование – достаточной полноты и высоты, и плод последнего – богословская литература – некоторой зрелости. Помощь папы для этого нашему духовенству вовсе не нужна, да он и не может оказать ее⁷².

При полной обеспеченности духовенство получит возможность все свои силы посвящать пастырскому служению; приниженности духовенства, уже значительно ослабевшей, не будет совсем; уважение к нему народа, высокое и теперь, возвысится еще больше; влияние духовенства на народ усилится. Впрочем, и теперь высокое достоинство русского духовенства выражается в том, что оно, не смотря на неблагоприятные условия своего существования, исполняет и прежде исполняло свой долг очень хорошо. И во всех классах общества, а в духовенстве по преимуществу, самое важное и главнейшее есть внутренняя, духовная сила – религиозность, нравственность, таланты, развитие, образование, трудолюбие, ревностное исполнение своих обязанностей и т. п. Но в этих и прочих добрых проявлениях духа русское духовенство стоит частью не ниже, а частью и выше духовенства Латинской церкви. В религиозности православного русского духовенства нет ни фанатизма, ни лицемерия, между тем как тот и другой недостаток составляют нередкое явление в рядах латинского духовенства. Примеры безрелигиозности в православном русском духовенстве – редчайшее исключение, а в латинском духовенстве она встречается чаще. Нравственность православного русского духовенства выше нравственности латинского духовенства. По степени образованности православное русское духовенство едва ли много уступает латинскому. Факты на лицо: духовные мужские школы – низшие, средние и высшие и женские средние вообще не уступают соответственным училищам Министерства Народного Просвещения и других ведомств, не смотря на то, что они обставлены беднее школ прочих ведомств; духовные школы не только наполнены, но и переполнены детьми духовенства, не говоря о том, что множество детей духовенства учится в школах других ведомств; среди духовенства не легко встретить даже дьячиху, которая бы пожалела отдать последние гроши на образование своих детей; не смотря на бедность, русское духовенство не только обучает за свой счет большую часть своих детей, но жертвует свои средства и на устроение самых школ (духовные училища, мужские и женские, и сверхкомплектные классы в семинариях); русское духовенство исключительно из своей среды не только приготовляет людей для занятия всех мест своего ведомства, начиная с высшего сановника и кончая псаломщиками и миссионерами, но и отпускает в другие ведомства большой избыток своих людей: детей духовенства встретите на всех поприщах государственной, общественной и частной службы, начиная с писцов и кончая министрами, а особенно их много среди профессоров, врачей, технологов, учителей всяких школ всех ведомств, вообще на тех постах, где требуются труд, знание, образование, таланты. Такое сословие не сгинет, сколько бы ни стесняли его враждебные ему или непонимающие его люди; не пропадет и народ, вверенный его духовному водительству. Для поддержания, расширения и процветания своей деятельности русское духовенство не нуждается в помощи папы и его духовенства. Русское православное духовенство меньше учит народ пером и словом, но за то больше учит его примером своей доброй жизни; а такой способ наставления и труднее, и действеннее, чем учение словом, и свидетельствует о высоком нравственном достоинстве духовенства. Писать благонамеренные книжки и статьи, громить неверующих и либералов, обличать всевозможные пороки и нравственную распущенность, это не очень трудно. Но обличительная литература и проповедь только тогда идет в прок, когда она искрения, когда обличения изливаются из сердца, а не есть речь резонера, хотя бы и искусная. Если писатель или проповедник глубоко убежден в тех истинах, которые он отстаивает, если душа его отвращается от неверия, маловерия и безнравственности, если он болеет своим сердцем о неверующих и безнравственных, то слово его, и защитительное и обличительное, глубоко проникнет в сердца читателей, или слушателей верующим и не может не оказать благотворного действия на самих неверующих и безнравственных. Если, напротив, писатель, или проповедник сам ни горяч, ни холоден, то писание и слово его, как бы ни было оно составлено искусно, будет только чесать слух и цели своей никогда не достигнет. Если, наконец, писатель, или проповедник сам – человек полуверующий, или даже неверующий, или безнравственный, а между тем для прикрытия свой порочности или ради карьеры надевает маску набожности и с лицемерною ревностью изобличает те пороки, которым сам подвержен, и защищает те истины, в которые сам не верит, или мало верит, то такое проповедания есть мерзость запустения, стоящая на святом месте, и приносит плоды не менее ядовитые, чем открытая проповедь неверия. Вот таких-то бездушных и лицемерных ревнителей веры среди православного духовенства и среди детей его почти нет⁷³, а среди латинского духовенства их не мало. Православные русские священники говорят проповеди реже и не столь искусно, нежели латинские патеры; но за то у них слово не расходится с делом, с жизнью, они искренни⁷⁴. Что русские пастыри проповедуют меньше и реже латинских патеров и протестантских пасторов, это до нас еще оправдывали тем, что наше православное Богослужение гораздо продолжительнее латинских месс и протестантских литургий и само по себе высоконазидательно. Как бы ни порицали русское православное духовенство и враги и друзья его за нерадение о проповедании Слова Божия и за другие недостатки, высокое достоинство его свидетельствуется тем фактом, что оно, не смотря на бедность и другие тяжкие условия своего существования и не смотря на многие препоны для его деятельности, и само сохранило в чистоте православную веру и удержало русский народ в этой вере и даже значительно распространило ее среди других народностей, живущих в России. Порицатели духовенства этого слона-то и не замечают. Правда, много есть в России и раскольников и сектантов; но разве не было их в первенствующей Церкви? Даже в самый цветущий, золотой век христианского просвещения Церковь была обуреваема широко развившимися в ней ересями – арианской, македонианской, несторианской и евтихианской. Между тем как русское духовенство и само сохранило чистую православную веру и оберегло ее в огромной части народа, папы и его духовенство сами первые уклонились от чистой истины древней вселенской Церкви и ввели в ересь и заблуждения и народы своей церкви. Чистота истинной веры в народе, и в особенности в духовенстве, есть высшее благо и бесценное преимущество, с которым не могут сравниться никакие другие достоинства. Поэтому папе вовсе не к лицу упрекать Православную Церковь в недостатке достоинства и благоприличия; не православное, а латинское духовенство не имеет истинного достоинства. Вместо того, чтобы покивать главой на недостатки православного духовенства и обещать исправить его через подчинение его своей власти, папа лучше занялся бы исправлением своего собственного духовенства, в рядах которого хотя есть люди достойные своего звания, но не мало есть патеров и монахов, которые в распущенности и неверии не уступят отцу Вольтера⁷⁵.

Но если бы даже православное духовенство было гораздо хуже, чем каково оно есть, и нуждалось бы в преобразовании и улучшении, не понятно, каким образом оно улучшилось бы через соединение Православной Церкви с Латинской. Быть может, оно улучшилось бы через подражание духовенству Латинской церкви и уподобление ему? Но довольно с нас и того, что мы более двух веков пересаживали с Запада чуждое Русскому народу и православию безжизненное и слишком формальное схоластическое богословие и что мы, обезъяннически подражая Западу, наводнили нашу духовную школу и науку варварской латынью, ненужной даже и самим латинянам, а нам совсем чуждой и бесполезной; как будто догматику и другие богословские, а также словесные и философские науки можно лучше изложить и основательнее изучить на латинском, а не на русском языке. Опыт не одной России, а и других народов показывает, что, заимствуя у иноземцев хорошее, народ невольно перенимает у них и дурное, и даже дурное или пустое перенимает чаще, чем хорошее и полезное. Притом, полезное одному народу, другому бывает не нужно, или и прямо вредно. В особенности мы Русские не умеем соблюсти меру и такт в переимчивости и легко впадаем в крайности. Да и что бы могло православное духовенство заимствовать у духовенства Латинской церкви? Обязательное безбрачие? Но оно не согласно со словами Иисуса Христа: Кто может вместить, да вместит (Матф. 19:12), было отвергнуто на Первом Вселенском Соборе, в самой Римской церкви было узаконено только в 11-м веке, а в Восточных церквах оно никогда не существовало, и, как показал опыт, более благоприятствует безнравственности духовенства, нежели пользам Церкви. А если и есть что хорошее в латинском духовенстве, как напр. ревность к преподаванию Слова Божия и к школьному учительству, то, чтобы возбудить дух такой же ревности в православном духовенстве, потребуется соединение церквей, а нужно поставить православное духовенство в условия, более благоприятные для пастырской деятельности, а именно, дать ему возможность не терять своего времени на занятия, чуждые пастырской деятельности, не стеснять этой последней, а, напротив, давать ей возможно больший простор и поощрять делателей усердных и способных.

Между тем как на недостатки Православной Церкви, которые будто бы будут устранены унией ее с Латинской церковью, папа только намекнул, о нестроениях политических, государственных и социальных он говорит прямо и определенно. Политические нестроения выражаются всего более в теперешнем вооруженном мире, который не легче войны, так как теперь вся Европа стоит под ружьем, а это сопровождается неисчислимыми потерями экономическими и наносит огромный вред и духовному развитию населения; государственные нестроения обнаруживаются в раздоре между волей народа и властью правительства; социальные – в борьбе между трудом и капиталом, между рабочими и работодателями, между бедными и трудящимися классами населения и капиталистами.

Никто, конечно, не станет отрицать, что политическое положение европейских государств крайне ненормально, затруднительно и тягостно в настоящем и грозит опасностями в будущем. Содержание и вооружение миллионных армий, постройка крепостей и флотов, упражнения в стрельбе поглощают ежегодно миллиарды рублей; мужское население в самом цветущем возрасте отрывается от домашнего очага и от мирных занятий; это содействует нравственному огрубению населения, причиняет ущерб всем мирным занятиям задерживает рост промышленности, торговли, наук и искусств; само ожидание ужасной кровавой развязки этого вооруженного мира давит народы Европы тяжким гнетом. Если этот вооруженный мир протянется долго, то он может привести правительства к банкротству, народы – к разорению и одичанию. Одним словом, теперешний вооруженный мир – великое зло и угрожает кончиться ужасной общеевропейской войной.

Но как избавиться от этого зла?

Освободиться от этого вооруженного мира и достигнуть истинного мира, по мнению папы, можно не иначе, как по милосердию Иисуса Христа.

В этом мы вполне с ним согласны. Но спрашивается, разве Православная Церковь меньше Латинской может надеяться получить дары милосердия Христова? Разве она менее Латинской церкви достойна и способна привлекать милосердие Божие на народы?

Папа, конечно, скажет: да, потому что он считает Православную Церковь схизматической, неистинной церковью. А мы, напротив, убеждены, что Православная Церковь более достойна милости Божией, нежели Латинская церковь; потому что первая есть истинная Церковь, а последняя есть церковь раскольническая.

По мнению папы, погасить честолюбие, алчность и соперничество, от которых обыкновенно возгорается война, ничто не может лучше, как христианские добродетели, в особенности справедливость.

И в этом мы согласны с папой; но разве в Православной Церкви менее процветают христианские добродетели, нежели в Латинской? Не менее, а более.

Поэтому и для привлечения милосердия Христова к удрученным гнетом военщины народам и для процветания среди них христианских добродетелей не Православной Церкви нужно стать Латинской церковью, а, наоборот, Латинской церкви должно принять православие.

Папа вполне справедливо говорит, что Церковь, сообразуясь с переворотами времен, умеет наилучшим образом содействовать общему благу, что она способна разрешать самые трудные вопросы, что она может созидать царство права и справедливости, служащих твердыми основами общества, и доставлять благоденствие царствам. Но, по нашему мнению, благотворное влияние на царства и народы может оказывать только истинная Церковь Христова, какова и есть Церковь Православная, а не Латинская. Что это и на самом деле так, это подтверждается отчасти военной историей. Возьмем в пример 19-е столетие. Кто в это столетие возжигал войны? Прежде всего Наполеон І-й. А Наполеон І-й был сыном Латинской Церкви, был императором народа, исповедующего латинскую веру. Крымская война была начата опять-таки французским императором Наполеоном III, и Франция была во главе коалиции против России. Польский народ, принадлежащий к Латинской церкви, два раза поднимал знамя бунта против православной России. Хотя и не папистическая, но и не православная Пруссия троекратно возжигала войну, причем в 1870 г. за одно с ней против Франции воевали Бавария и другие южно-германские княжества, исповедующие латинскую веру. Пруссия намеревалась было воевать и в четвертый раз, в 1875 г., чтобы окончательно разгромить Францию, но была удержана Россией. Латинская Австрия воевала против Латинской Италии. Италия вместе с Францией воевали против Папской Области. Дон-Карлос окровавил Испанию междоусобицей, и в этом деле папа поддерживал его так же, как он через ксендзов сильно поддерживал польских мятежников против России. Напротив, православная Россия хотя много раз бралась за оружие, но воевала она или против неверных Турок, защищая христианские народа, при чем в 1877 г. она была вопреки желанию втравлена в войну с Турцией, или против неверных и разбойнических народов на Кавказе и Средней Азии, внося туда после завоевания блага мира, законов и просвещения, или помогая слабым христианским народам против завоевательного нашествия сильного, как это было в 1805, в 1807, в 1813–1815 гг., или защищая монархическую власть против революции, как в Венгерскую компанию в 1849 г., или, наконец, обороняясь от напавших на нее врагов, как это было во время славной отечественной войны и во время Крымской компании. Одним словом, Россия, не смотря на свою мощь, за последнее столетие не была завоевательной державой; и если, тем не менее, ее владения значительно увеличились за это время, то это было естественным результатом войн, которые не она первая начинала, на которые она была вызываема и вынуждаема ее врагами. А в последние два царствования она не только не держалась завоевательной политики, но даже тушила воинственный задор западных народов. Император Александр III справедливо получил прозвание «Миротворца». Но и Император Александр II не менее заслужил это название. Всем известно, как он не желал вести войну с Турцией, какие усилия он употреблял к тому, чтобы уладить дело мирно. Его и Россию втянула тогда в войну коварная политика Англии, Германии и Австрии. Кроме того и общественное мнение в самой России, возбужденное горячими воззваниями славянофилов, требовало войны. Всем также известно, что только благодаря бескорыстному заступничеству Александра II за Францию в 1875 г. предотвращено было нашествие Германии на Францию. Напротив, все другие великие державы Запада: Франция, Германия, Австрия, Англия, если только имели возможность и случаи, держались завоевательной политики. Такой контраст тем более поразителен, что Россия слывет у иностранцев под именем варварской страны, да и действительно по грамотности и образованности она далеко отстала от всех народов Запада. Источником такого беспримерного в летописях истории миролюбия России можно признать мягкий характер, кротость и добродушие славян, каковые свойства принадлежат Германским и Романским народам в меньшей мере. Но несомненно, что и православная вера, как вера истинная, смягчила нрав Русского народа гораздо в большей степени, нежели как этого могла достигнуть латинская вера относительно исповедующих ее народов. Мало того: сами папы иногда бывали виновниками кровопролития. Напр., при завоевании Папской области Итальянцы проливали кровь своих же собратьев, между тем как для предотвращения бесполезного кровопролития папа должен был бы добровольно отдать свою область, тем более, что ведь ни Апостол Петр, ни другие Апостолы никаких областей не имели и не желали иметь. Что бы ни говорили про русское духовенство, но русские священники, памятуя, что они приносят бескровную жертву, и что их обязанность не сражаться, а молиться, никогда не запятнали своих рук кровью врагов, между тем как польские ксендзы стояли во главе повстанских банд. Никогда русское духовенство не причиняло никаких утеснений или обид живущим в России латинянам; да и народ русский не утеснял их. Напротив, польское духовенство и папы некогда гнали православие и православных, в особенности православное духовенство, в Литве и в Юго-Западной России так, как в первые века христианства язычники гнали христиан: кощунствовали, грабили, жгли, убивали. Так спрашивается, кто же более способен низводить блага милосердия Христова на народы – Православная ли Церковь, или Латинская? Кто способнее угашать возжигающие войну хищнические наклонности – Православная Церковь, или Латинская? В каких странах более процветают добродетели человеческого миролюбия и христианского миротворчества – в православных, или в латинских? Какое духовенство миролюбивее – православное, или латинское? Угнетаемая и разоряемая военщиной Европа от кого более может ожидать благодеяний мира – от миролюбивых ли православных народов Востока, или от воинственных народов латинского Запада?

По мнению папы, через соединение церквей произошло бы превосходное взаимообщение между народами.

Весьма возможно, что оно и произошло бы, но только при таком соединении церквей, которое состояло бы в принятии латинянами, протестантами и другими христианскими церквами и обществами православия. Но ведь папа желает не такого соединения церквей, а иного, при котором бы все церкви и христианские общества имели одинаковую веру с папой, веру латинскую. А исповедание всеми христианскими народами латинской веры примирило ли бы эти народы между собой? Опыт показывает, что обещаемое папой примирение между народами не произошло бы. Что мы видим в настоящее время? Австрия и Италия, принадлежащие к Латинской церкви, дружат не с единоверными Испанией и Францией, а с протестантской Пруссией; союз Италии с Пруссией направлен прямо против Франции, так что Итальянцы вот уже много лет состоят политическими друзьями протестантского народа и политическими врагами народа, исповедующего латинскую веру. Не так давно Австрия воевала против Италии. С другой стороны, подчиненная папе Франция дружит не с Испанией, или Италией, и не с Австрией, или Баварией, а с православной Россией, и это не смотря на то, что во Франции правление республиканское, а в России неограниченно-монархическое. Таким образом в настоящее время одинаковость, или разность исповедания не оказывают почти никакого влияния на образование политических союзов; разноверные народы вступают в союзы, а единоверные, и в частности исповедующие латинскую веру, воюют друг против друга, или по крайней мере собираются воевать. Быть может, папа полагает, что если все церкви соединятся, т. е., с его точки зрения, все они подчинятся ему, то он сделается всемогущим главой всего христианского мира, и тогда будет достаточно одного его слова, чтобы запретить христианским народам воевать друг против друга и даже заставить их расковать копья на серпы и мечи на орала. Но спрашивается, почему же папа теперь не прикажет Италии, признающей его своим церковным главой, не вооружаться против единоверной Франции и не быть в союзе с еретической Пруссией? Если папа не имеет власти и силы установить взаимный мир между латинскими государствами, когда число латинян простирается до 200 миллионов, то легко ли ему будет поддерживать дружбу между всеми латинскими странами, когда число латинян возрастет до 400 миллионов? Привести к общему согласию десять народов гораздо труднее, чем уладить отношения между четырьмя народами. Поэтому с подчинением всех церквей папе осуществление популярной теперь мечты о всеобщем разоружении и международном мире не подвинулось бы ни на волос. А если припомнить историю папства, то можно ожидать, что подчинение всего христианского мира папе, как церковному главе, не улучшит, а ухудшит международные отношения, принесет не блага мира, а ужасы кровопролития; потому что папство само было тем трояким очагом, на котором, по словам Льва ХIII, загорается война, ибо оно в своих стремлениях и деятельности не свободно ни от честолюбия, ни от своекорыстия и соперничества, ни, добавим, от властолюбия, этого четвертого очага, возжигающего войну.

Соединение церквей с Латинской церковью не окажет никакой помощи и решению вопросов государственного и социального. По мнению папы, для мудрого и справедливого решения их имеет первостепенное значение христианская вера, пробуждающая чувство долга и дающая силу осуществлять его. Это бесспорная истина; но при чем тут присоединение Православной Церкви к Латинской? Неужели папа воображает, будто православные не имеют христианской веры? Неужели этой веры, необходимой для благоприятного решения упомянутых вопросов, у православных христиан меньше, нежели у латинян? Не на Западе ли, и в частности не в государствах ли, исповедующих латинскую веру, государственные и социальные нестроения и бедствия достигли в наши дни угрожающих размеров? Не во Франции ли, Бельгии, Италии и Испании зародились социализм и анархизм? Не там ли и не в Германии ли, значительная часть которой исповедует латинскую веру, социализм и анархизм укоренились и распространились до такой степени, что угрожают благосостоянию не только частных лиц, правителей и правительств, но заставляют даже опасаться, как бы они, усиливаясь все более и более, не подкопали всего современного строя европейской жизни и не разрушили достигнутых многовековыми трудами благ современной гражданственности европейских народов? Каким образом превращение православного христианства в латинское может устранить государственные нестроения и социальные бедствия, если теперешняя Латинская церковь во главе с папой не могла ни предотвратить их возникновения, ни воспрепятствовать их росту и распространению? Врачу, исцелися сам, и тогда лечи других! Пусть папа вкупе со своей церковью восстановит нарушенное равновесие между властью правительств и свободой народов, между капиталом и трудом, и тогда можно будет признать не пустыми фразами его обещания наградить благами государственного и общественного порядка те народы, которые он домогается подчинить своей церковной власти. Напомним, впрочем, папе, что православные народы, по благости Божьей, уже наслаждаются этими благами; а от добра добра не ищут⁷⁶.

В частности, для решения вопроса государственного, по мнению папы, особенно полезные указания может дать христианская философия. Допустим; но именно латинское духовенство всего менее благоприятствовало развитию христианской философии. Оно слишком фанатично относилось, да и теперь не прекратило своей нетерпимости, к проявлениям философской, богословской и вообще научной мысли. Каталоги запрещенных книг (Indices librorum prohibitorum) получили всемирную известность, как гасильники просвещения. А главное, почему христианская философия может оказать пособие при решении государственного вопроса только в Латинской церкви и в тех церквах, которые соединятся с ней? Не то же ли значение имеет она в Православной Церкви, хотя эта последняя и не состоит в союзе с Латинской церковью?

«Установив, говорит папа, одобренное с общаго согласия положение, что, какова бы ни была форма государственнаго правления, власть установлена от Бога, самый разум признает, что одним более принадлежит законное право повелевать, а другим – обязанность повиноваться». Такого соглашения относительно положения, что всякая власть установлена Богом, можно было бы достигнуть лишь при том условии, чтобы все люди были верующие. Но разве папе не известно, что теперь есть много неверующих? Как он убедит их признать источником власти Бога, когда они и в самое бытие Бога не веруют? И опять-таки неверующих гораздо более среди латинян, нежели среди православных, а потому папа не может нам дать блага, которым единоверные с ним народы пользуются в меньшей мере, нежели православные. Но если бы даже и все люди признали, что власть от Бога, и что поэтому ей должно повиноваться, это не значило бы, что и на самом деле все стали бы оказывать надлежащее повиновение власти. Страсти людей порочных побуждают их сопротивляться власти и даже стремиться к ниспровержению ее, потому что это им выгодно; а таких людей везде много, и едва ли даже папа осмелится утверждать, что среди латинян их меньше, нежели среди православных, и что вследствие соединения церквей с Латинской церковью число их убавится.

Папа утверждает, что Церковь может очень много сделать в качестве примирительницы между народами и государями, помогая тем и другим своей властью и своими советами. Эти слова справедливы, но только в применении к истинной Церкви. И в самом деле, например, святители Русской Церкви «печаловались» перед царями за народ и неправедно обиженных. Но папы и латинское духовенство не столько устрояли мир между государями и народами, сколько сеяли раздоры. Непрошенное, вытекающее из властолюбия вмешательство пап в государственные дела вызвало резкое противодействие папам со стороны государственной власти. Напр., в настоящее время, не смотря на высокие личные качества папы Льва XIII, в самой Италии, в самом Риме ни тамошний король, ни палата, ни даже народ в значительной своей части, не слушают больше папы в делах государственных, идут своею дорогой, не редко действуют даже наперекор папе; а во Франции республиканское правительство настолько неприязненно папе, и влияние папы и права духовенства там на столько умалены и стеснены, что папа, отчаявшись в возможности ниспровергнуть республику и восстановить более благосклонную к нему монархию, самым положением вещей вынужден теперь сносить республику и даже заискивать у нее. Конечно, главной причиной противодействия папе, духовенству и даже самой вере христианской служит безбожие многих министров и членов палат. Но немаловажной причиной является также и способ действия самих пап и их духовенства, которые дурно исполняют слова Христа: отдавайте Кесарево Кесарю (Матф. 22:21), и уже совсем забывают другие слова Его: Кто поставил Меня судить или делить вас (Лук. 12:14)?

Социальный вопрос был обсуждаем папой в особой энциклике, изданной несколько лет тому назад, и потому в настоящей энциклике папа только упоминает о нем. В настоящее время у нас нет под руками той энциклики, но помнится, что в ней действительно социальный вопрос обсуждается на началах евангельских, человечных и разумных. Однако от разумного слова до согласного с ним дела еще очень далеко. Мало ли людей, которые превосходно рассуждают, но ни сами не исполняют того, что проповедуют, ни других не могут убедить и увлечь исполнять свои наставления. Даже в самих латинских странах многие столь мало доверяют папе и духовенству, что даже и к хорошим их словам относятся равнодушно, с недоверием, а то и прямо неприязненно. Социальный вопрос очень легко решить на словах, но крайне трудно – на деле. Если бы богачи щедро давали избытки своих богатств на воспитание сирот, на лечение больных, на прокормление голодающих, на призрение дряхлых стариков, на подъем разорившихся и т. п., а, с другой стороны, если бы и бедные не завидовали богатым и довольствовались тем, что имеют, то социального вопроса и совсем не было бы. Все это знают, но попробуйте убедить богачей раздавать свои имения, а бедняков не роптать и увидите, что почти все готовы признать ваши слова истинными и, тем не менее, почти никто не хочет согласно с ними действовать. Социальный вопрос давным-давно решен в Евангелии; но в настоящее время одни из людей не верят в божественность Евангелия и потому не придают его словам значения, или даже относятся враждебно к Евангелию, а другие хотя и верят ему, но не имеют сил исполнить его возвышенные требования. История пап, латинского духовенства и Латинской церкви не располагает верить, будто они могут решить социальный вопрос не только на словах, но и на деле лучше, чем это доступно какой либо другой церкви. Напротив, папы не проявили даже постоянства и последовательности в своих отношениях к разным состояниям людей. В старину папы и латинское духовенство дружили с аристократией, потому что она была сильна; а в настоящее время, когда аристократия потеряла прежнюю силу, а, напротив, усилилась демократия, папы и латинское духовенство стали сближаться с народом и даже заискивать расположение социалистов. Это совсем не евангельский и не апостольский способ действования – дружить с сильными мира сего, и только потому дружить с ними, что они сильны.

По мнению папы, трудно даже и вообразить размеры благ и благосостояния, которые были бы достигнуты через соединение церквей; в частности, литература была бы благоприятствуема в своем развитии, а между земледельцами, рабочими и промышленниками основались бы новые общества на указанных им, папою, началах, вследствие чего хищническое ростовщичество было бы устранено, и поприще для полезных трудов расширилось-бы.

В этих словах сказался весь папа, как мечтающий создать рай на земле, быть устроителем идеального порядка в мире и вместе с тем властелином этого мира. Подобно нашему графу Толстому, папа мечтает дать людям как бы новое евангелие, основать какие-то идеальные новые общества на христианских началах, которые он, папа, укажет. Но разве христианские начала не известны всему христианскому миру? Они были возвещены еще ветхозаветными пророками, начиная с Моисея. Не в полном и не в чистом виде они были провозглашаемы даже и лучшими из язычников: философами и основателями религий. Но во всей полноте, несравненной чистоте и общедоступности они проповеданы Христом. Они содержатся в Евангелии и во всей вообще Библии, раскрыты Апостолами и другими святыми людьми. В разъяснении христианских начал и в приложении их к современной жизни папа не больше может сделать, чем всякий другой христианский епископ, равный ему по уму, нравственности, богословской учености и жизненной опытности. Не тысячи, а миллионы людей проповедовали евангельские истины и водворяли их в жизнь народов. Плоды этой проповеди слова и дела на глазах у всего света: христианские народы лучше нехристианских народов решительно во всех отношениях. Тем не менее ни на всей земле, ни даже в христианских странах рая нет, добро переплетено со злом, и часто последнее господствует над первым. Зло на земле можно ослабить, но не искоренить. Евангельские истины легко понять, но трудно осуществить их каждому в своей личной жизни и еще труднее вселить их в жизнь целых народов. Даже проповеди Самого Иисуса Христа поверили и стали жить согласно с Его учением весьма немногие. Мало этого: Евангелие, соединивши одних людей, разделило других. Не думайте, сказал Иисус Христос, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ея, и невестку с свекровью ея (Матф. 10:34, 35). А папа самообольщенно мечтает умиротворить людей более Самого Христа. Он говорит, что будут достигнуты величайшие блага, когда прочно утвердятся мир и спокойствие; но легко сказать: прочно утвердятся, да трудно этого достигнуть. Если бы даже случилось невозможное: все церкви соединились бы с Латинскою церковью, мир на земле все-таки не утвердился бы. Латинская церковь тогда насчитывала бы полмиллиарда членов, но она оказалась бы не более способною водворить между ними мир, устроить их земное благополучие и даровать им вечные блага, нежели сколько она может достигнуть этого теперь в отношении двухсот миллионов людей. Церковь в апостольские времена была очень мала и имела множество сильных врагов, и, однако верующие во Христа жили столь единодушно, что имели все общее (Деян. 2:42–47). Существует ли хотя бы тень такого беспримерного единодушия между двумя стами миллионами латинян? Не прибавится мира и не убавится раздоров и в том случае, если все церкви соединятся с Латинской церковью. Папа измеряет значение и достоинства Церкви как-то количественно: чем больше Церковь, тем лучше. Это взгляд плотской, мирской, неистинный. Он-то и показывает, что папа, даже и лишившись светской области и власти, в душе остается по-прежнему не смиренным пастырем стада Христова, а политиком, государем, претендентом на всемирное владычество, наследником Римских цезарей. Он считает своих духовных чад, как полководец – солдат своей армии. Но даже и в армии главную силу составляет не количество штыков, а воодушевляющая армию нравственная сила. Папское единовластие сообщает церкви Латинской внешнее, формальное, дисциплинарное единство, но не может вдохнуть в нее внутреннего единства, которое создается свободным единомысленным исповеданием истины. Нравственное, святое единение между членами Латинской церкви менее возможно, нежели между православными. С одной стороны, въевшаяся в систему папского управления и в латинское учение ложь служит разъединяющим началом, с другой, незаконность присвояемых себе папой прав на главенство над Церковью и на непогрешимость, чрезмерный деспотизм и абсолютизм папского правления вооружают против себя тех, которые не желают быть рабами папы. А таких людей везде много. В результате – вражда против папы, духовенства, церкви, дальнейшими последствиями которой являются равнодушие к вере, отпадение от Церкви и даже совершенное неверие. Религиозная вера насилия не выносит. Не насильственность ли папистической власти почти целую половину Латинской церкви превратила из друзей в злейших врагов ее и создала исповедание противоположное латинской вере. Протестанты не только отложились от папы и отделились от Латинской церкви, но, действуя на зло папе, изменили свое прежнее вероучение и прежнюю церковную практику во многом в противоположность. Такого рода протест есть безрассудство; но одно то, что такое безрассудство охватило умы десятков миллионов людей, показывает, какой страшный огонь злобы способно вызывать в людях папское единовластие. И в настоящее время сколько миллионов людей озлоблены против папы в самой Латинской церкви! Какое же это единство? Какой мир? Какое спокойствие? Не сам ли папа с горечью говорит: «Великая опасность для единства угрожает от того общества людей, которое называется масонским, и мрачная сила котораго уже давно угнетает преимущественно народы католические». Но почему же, спрашивается, эта секта угнетает именно эти народы? Опять приходится сказать: врачу исцелися сам! Есть ли какое-нибудь основание рассчитывать, что с присоединением Православной Церкви к Латинской папе легче будет справиться с этой сектой, нежели теперь? Внешняя связь без внутреннего единения не прочна, не надежна. Сможет ли папа влить дух внутреннего единства в Церковь, которая будет состоять из полмиллиарда членов, если он не имеет сил вдохнуть его в теперешнюю двухсотмиллионную свою церковь? Чего же достигнет папа, чего могут ждать народы, если даже весь христианский мир соединится внешним образом под его главенством, но в нем распространится равнодушие к религии, глухое недовольство Церковью и ее главой будет подкапывать фундамент этого огромного здания, разольется безбожие, язычествующее в роде масонского общества и секты будут раздирать эту обширную по размерам, но не имеющую внутреннего единства Церковь? Не мира и прочих благ, а еще горших зол для человечества нужно ждать от такой всемирной папистической церкви.

Наконец, папа указывает и еще одно благо от соединения церквей, благо для народов необразованных, языческих, которые тогда скорее просветились бы светом христианской веры.

Не отрицаем, что если бы все церкви и общества соединились в одну Церковь, то миссионерство пошло бы успешнее. Но желательно распространение среди язычников истинной христианской веры, именно православной, а не извращенных христианских вер, какова латинская вера. Поэтому миссионерство достигло бы наилучших результатов лишь в том случае, если бы все церкви сделались православными. Напротив, соединение Православной Церкви с Латинскою нанесло бы тяжкий удар миссионерству, потому что тогда прекратилось бы совершенно распространение между язычниками истинной христианской веры, а была бы распространяема вера неправославная. Папа, признающий истинной верой только свою, разумеется, желает, чтобы она только одна и была распространяема среди язычников; но может ли желать этого человек православный? Если при оценке миссионерства мы будем принимать в расчет пользу язычников и рассуждать так, что лучше им сделаться латинянами, чем оставаться язычниками, то и с этой точки зрения миссионерство едва ли приобрело бы очень много через соединение церквей. Разделение церквей имеет в этом отношении даже некоторое преимущество, так как латиняне, лютеране, реформаты и англикане, соперничая друг с другом, ведут миссионерское дело с особенной ревностью, между тем как соединение церквей уничтожило бы ту немалую долю миссионерской ревности, которая возжигается соперничеством. При существующем разделении христианского мира миссионерская проповедь среди язычников теряет много оттого, что миссионеры разных исповеданий не ограничиваются тем благородным и полезным соревнованием, какое существует напр. между хорошими учениками в школе. Многие миссионеры подражают не тем лучшим ученикам, которые прилагают труды к трудам, чтобы приобрести как можно более познаний, и не тем, которые ревностным изучением наук стараются превзойти своих товарищей, а тем жалким и безнравственным ученикам, которые домогаются занять высшее место каким-нибудь непозволительным способом. И какие миссионеры всего чаще прибегают к непозволительным средствам в соперничестве с миссиями других исповеданий? Именно латинские. Они подкапываются под протестантских миссионеров; разумеется, и те не остаются у них в долгу. И это причиняет большой урон как латинскому, так и протестантскому проповеданию Евангелия среди неверных. Такого совсем не апостольского образа действия держатся латинские миссионеры и в отношении православных миссионеров в тех, немногих, впрочем, странах, где те и другие трудятся на одном поле, как напр. в Японии. Напротив, о православных миссионерах не слыхать, чтобы они копали ямы миссионерам латинским и протестантским, и в этом нельзя не видеть доказательства того, что православие есть христианство истинное, исполненное духа мира, любви, кротости и доброжелательства. Пусть папа прикажет своим миссионерам не интриговать против миссионеров других исповеданий, и тогда можно еще будет поверить, что ему дорого распространение между неверными христианства, а не своего владычества. Если бы он издал такой приказ, то распространение христианства между язычниками пошло бы гораздо успешнее и при существующем разделении церквей.

Курьезно то, что папа через соединение церквей мечтает исцелить зло и устранить беспорядки, господствующие именно на Западе, а не на Востоке, хочет осчастливить Восток благами, которыми Запад обладает меньше, чем Восток, обещает дать чужому Востоку то, чего не в силах дать своему родному Западу. Где начались и доведены до крайности вооружения и превращение целых народов в армии, целых стран в укрепленные лагери? На Западе. Где возник и принял угрожающие размеры социализм и анархизм? На Западе. Где явилось и усилилось масонство? На Западе. Где идет открытая и ожесточенная борьба между правительством светским и духовным? Опять на Западе, и притом именно в латинских государствах. Где безбожие охватило не только высшие классы, но и разлилось в простонародье? Опять-таки на Западе. Это показывает, что в настоящее время и для устранения бедствий народных и беспорядков государственных, и для обновления нравственного, и для возрождения религиозного не Восток нуждается в Западе, а Запад в Востоке. Отсюда следует, что, во-первых, не Запад имеет право диктовать условия церковного соединения Востоку, а Восток – Западу и что, во-вторых, от соединения церквей, если бы даже и сбылись мечты папы относительно великой благотворности его, выиграл бы один Запад, а Восток даже не мало потерял бы. И при церковном разделении между Западом и Востоком к нам проникли с Запада и безбожие, и масонство, и недоверие к духовенству у светски-образованных людей, и социализм; а соединение церквей откроет настежь ворота для еще большего наплыва к нам с Запада тамошних зол и неурядиц. А что есть на Западе хорошего и полезного нам, это мы можем заимствовать оттуда и теперь.

В конце энциклики папа сам вынужден сознаться, что его ожидания могут показаться несбыточными мечтами.

Именно так, скажем мы ему.

Но, заключает папа, все надежды свои мы возлагаем на Спасителя человеческого рода, зная, что совершено было в древности безумием Креста и его проповеди перед лицом смущенной и пораженной мудрости мира сего. И затем папа выражает уверенность, что желаемый им порядок вещей возникнет, хотя для достижения этого потребуются долгие и тяжелые труды; а начало дела соединения церквей он надеется увидеть своими глазами и просит государей и правителей посодействовать осуществлению его планов.

Папа в пример указывает на времена апостольские, но едва ли это пример подходящий. Без сомнения, и теперь сила Креста Христова может произвести такой же переворот, как и в первые века христианства; но для этого нужно, чтобы и папа, и все христиане жили, страдали и учили так, как Апостолы и первенствующие христиане. А разве папа во всем подражает Иисусу Христу и Апостолам? Иисус Христос и Апостолы совершенно пренебрегали и всем внушали пренебрегать земными благами, как мимолетными, тленными и для дела спасения души не безвредными, заповедовали искать прежде всего царствия Божия и правды его, обещали своим последователям не сладкую, а горькую чашу жизни, учили потщиться о вечном спасении души и проповедовали, что душа дороже целого мира и всех благ его. Папа, совсем напротив, точно Бисмарк или Карл Маркс, сулит почти только одни временные блага в награду за подчинение всех христиан его власти и почти совсем не говорит о том, что составляет главнейшую цель истинной Церкви, – о вечном спасении людей. Величает он себя преемником Петра, наместником Христа на земле, главою Церкви; а между тем даже в окружном послании, названном им посланием апостольским и обсуждающем вопрос о соединении церквей, он говорит совсем не так, как учили Иисус Христос и Апостолы. О том, что должно бы составлять главный предмет его речи: о догматах, о чистоте веры, о Богослужении, о молитве, о святости Церкви, о сущности и условиях ее единства, о спасении людей и о средствах к достижению его, выражаясь простонародно, о «божественном», он говорит мало, вскользь, как бы для приличия, а о земных благах, которые будто бы получат народы через соединение церквей с Латинской церковью, он говорит пространно. Это речь Бисмарка или Биконсфильда, а не святителя. И замечательно, что содействия своим планам он просит у государей и светских правительств, а не у епископов, между тем как дело соединения церквей есть дело церковное и должно быть обсуждаемо церковной властью, а светская власть может и должна принять участие в нем только по соприкосновенности Церкви с государством. До такой степени папу обуял дух мира сего, и так чуждо ему безумие Креста Христова!

Папа уверен, что рано или поздно, но непременно все церкви соединятся в одну под властью пап, и тогда прекратятся государственные беспорядки и общественные бедствия, а вместо того наступят мир и всеобщее благоденствие. Но разве ему не известны предсказания Иисуса Христа и Апостолов о том, что в последние времена беззакония умножатся, любовь охладеет, безбожие распространится, раздоры усилятся, войны разгорятся по всей земле, физические бедствия обрушатся на несчастное человечество, и малочисленная Церковь убежит в пустыню от своих гонителей?

Из сказанного следует, что в результате соединения церквей с Латинскою церковью оказалось бы следующее: международный разлад, тяжкий вооруженный мир и всякие другие государственные и народные бедствия не устранятся и не ослабеют, равно как не осуществятся и сулимые папой блага; само это соединение церквей под главенством папы будет чисто внешнее и формальное, а не внутреннее и нравственное, не настоящее единство, и потому оно будет бессильно, бесплодно и чревато бедствиями, горшими теперешних; подчинение церквей папе и латинизация их убьют их свободу и самостоятельность и, не сообщивши им ничего доброго, привьют только к ним недостатки папской системы управления и всего строя Латинской церкви, как то: Еретичество, юридический формализм и фанатизм в вере, духовный деспотизм и духовное рабство и лицемерие в нравственности, вражду между светской и духовной властью в управлении народами, чрезмерное угнетение свободы мысли в науке и в литературе.

Если от соединения с Латинскою церковью даже неправославных церквей нельзя ожидать хороших плодов в церковной и гражданской жизни народов, то для Православной Церкви и для православных народов соединение ее с Латинской церковью было бы положительно гибельно. Она утратила бы веру православную, истинную и взамен ее приняла бы веру латинскую, еретическую. Что через соединение с Латинской церковью Православная Церковь утратила бы свою веру и была бы вынуждена принять веру, образ управления и обряды Латинской церкви, одним словом, олатинилась бы, в этом не может быть сомнения. Соединение Православной Церкви с Латинской не может и состояться без принятия первой догматов последней, как папа и заявляет, что соединение должно быть единством в вере. И если папа в то же время говорит, что между Православной и Латинскою церковью нет почти и различия в вере, то он только противоречит самому себе. Итак, в вероучении Православная Церковь в случае соединения с Латинской церковью перешла бы от лучшего к худшему, от истинной, чистой православной веры – к извращенной и еретической. Неизбежно должна бы была Православная Церковь принять и способ управления, существующий в Латинской церкви, как этого папа прямо и требует, т. е., принуждена бы была признать папу своим главой, и притом непогрешимым главою, и совершенно подчиниться ему. И в этом отношении она опять-таки променяла бы свой теперешний лучший способ управления на худший: потеряла бы свою независимость и подчинилась бы чуждому ей главе, свою свободу променяла бы на рабство деспоту, потеряла бы устройство управления, согласное с обычаями древней вселенской Церкви и с правилами Соборов ее, и приняла бы способ управления, чуждый духу и строю ее. Если не сразу, то по крайней мере впоследствии папы принудили бы Православную Церковь мало по малу принять даже и обряды Латинской церкви. Об этом свидетельствует история тех народов, которые, как, напр., Белорусы и Литовцы, имели несчастие соединиться с Латинской церковью на правах унии. Чтобы завлечь их в союз с Латинской церковью, им сначала дозволяли держаться своих обрядов и церковных обычаев, а потом утеснениями, насилием и гонением искореняли православные обряды и обычаи и вынуждали принимать обряды и обычаи Латинской церкви. И в перемене своих обрядов и обычаев на латинские Православная Церковь перешла бы от лучшего к худшему, променяла – бы свое родное, дорогое и истинное на чуждое ей и не свободное от извращений.

Правда, папа говорит, что ни он, ни его преемники не ограничат прав, патриарших привилегий и обрядовых установлений каждой Православной Церкви, которая соединилась бы с Латинской церковью. Но это только одна льстивая приманка. История Белоруссии, Литвы, Галиции и других стран совершенно опровергает слова папы, будто в Латинской церкви всегда было и постоянно будет правилом признавать полное значение за отличительными нравами и обычаями каждого народа. Да и может ли Лев XIII ручаться за своих преемников? Разве они будут обязаны руководствоваться его взглядами? Каждый папа признает себя непогрешимым и волен поступать так, как ему заблагорассудится. Если папы бесцеремонно вводят новые никогда неслыханные догматы и нарушают определения и правила вселенских соборов, то постесняются ли они в подвластных им церквах Востока изменить обряды, церковные обычаи и порядки, если это им будет желательно и выгодно? Всегдашняя тактика пап и латинского духовенства такова, чтобы христиан других исповеданий сначала склонять к унии с Латинской церковью, а потом они принимают меры превращать униатов в латинян. И так, что потеряла бы и что получила бы Православная Церковь через соединение с Латинскою церковью?

Потеряла бы чистую, истинную православную веру, правильное церковное устройство и управление, освященные древностью обычаи и обряды; а получила бы извращенное, еретическое вероучение, незаконный способ управления и устройства, несогласные с практикой древней вселенской Церкви и чужие обряды.

Если теперь за такую измену себе самой, Церкви апостольской и древне-вселенской и учению Самого Христа она приобрела бы даже все блага мира, то и в таком случае она не должна была бы даже и думать о такой измене. Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, и душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою (Матф. 16:26; Марк. 8:36, 37; Лук. 9:25)?

Да и сама надежда на то, что соединение Православной Церкви с Латинской уврачует современные недуги европейских народов и осчастливит их благами мира, порядка и цветущего развития, не есть ли надежда напрасная, совершенно несбыточная, пустая мечта, если это соединение есть ничто иное, как превращение Православной Церкви в Латинскую, превращение правоверующей Церкви в лжеверующую, истинной веры в еретическую? Умаление числа правоверующих и умножение еретиков разве может уврачевать народные язвы, облегчить общественные недуги, умалить бедствия, умножить и распространить среди народов блага? Нет, такое соединение Православной Церкви с Латинской еще более усилит существующее соперничество и неприязнь между народами и вызываемое ими чуть не поголовное вооружение; усилит оно и разлад между Церковью и государством, а также между народами и правительствами; не упорядочит оно и отношений между имущими и трудящимися классами населения, если только не расстроит более прежнего.

Конечно, папа со своей точки зрения признает Латинскую веру, и только ее одну, истинной и правой христианской верой, а потому и от распространения ее ожидает не умножения, а умаления зол и бедствий. Однако наличность этих зол и бедствий в обширных размерах у народов, исповедующих его веру, должна бы ему напомнить о тщетности его надежд уврачевать зло, устранить бедствия и осчастливить народы посредством распространения латинской веры, через подчинение всех христиан его власти, которое он громко называет соединением церквей.

Столь ясно и бесспорно положение, что в настоящее время у православных христиан не должно быть и мысли о соединении Православной Церкви с Латинской, что об этом, по-видимому, не зачем и распространяться много. Но на самом деле об этом нужно писать и писать, особенно в виду папских энциклик, которые сбивают с толку и отуманивают мысль людей малоопытных и легкомысленных. Не говоря о светских людях, из которых одни, – к счастью, весьма немногие, – питают явное сочувствие к латинской вере, а другие не имеют достаточных сведений для твердого и правильного решения вопроса о том, можно ли, должно ли и полезно ли Православной Церкви в настоящее время отозваться сочувственно и благосклонно на папские призывы о соединении с его церковью, или же нужно их решительно опровергать и отвергать, – даже и в нашей богословской периодической печати проскальзывали мысли либо о необходимости, либо о пользе благосклонного отклика на призыв папы к соединению церквей. Конечно, эти мысли были высказаны не специалистами по Обличительному Богословию, высказаны в легких журнальных и газетных статьях, которые часто пишутся спешно и без знания предмета, высказаны как бы мимоходом. В подобных случаях пишущие иногда даже не отдают себе ясного отчета о том, что они пишут, и еще чаще слишком мало знают то, о чем пишут. Поэтому эти летучие мнения едва ли можно признать выражением твердого убеждения их авторов. Но во всяком случае само появление их в печати свидетельствует о том, что у нас даже из людей, занимающихся богословием не все ясно сознают и твердо убеждены в том, что на приглашения папы к соединению с его церковью у православных может быть только один ответ: отказ. Вот почему полезно и необходимо разъяснять, что в настоящее время на вопрос о соединении Православной Церкви с Латинской может быть только один ответ – отрицательный и что даже на приглашение папы вступить с ним в подготовительные переговоры нужно отвечать решительным отказом, потому что даже и такого рода переговоры, которые, конечно, ни к чему не обязывают, пользы нам никакой не принесут, а вред причинить могут, напр., могут для многих православных показаться соблазнительными, а латинянам дать повод коварно воспользоваться ими в целях пропаганды своей веры.

Не раз писали в нашей печати, что в настоящее время слишком усилилось и распространилось безбожие, и что поэтому все силы христианского мира должны быть направлены на борьбу с ним; а чтобы эта борьба была успешнее, христианам всех исповеданий нужно оставить взаимную неприязнь и раздоры и дружно соединиться в борьбе против общего врага, равно угрожающего всем церквям, всем исповеданиям. Говорят, что теперь богословы всех исповеданий должны употребить все силы своего ума и учености на защиту основных истин религии и христианской веры, отвергаемых и колеблемых атеистами, рационалистами, агностиками, эволюционистами, каковы: истина бытия Божия, возможности богопознания, Божества Иисуса Христа, действительности чудес и в частности чудес Боговоплощения и искупления, существенного отличия человека от животных по происхождению, природе и назначению, бессмертия его души и воскресения его тела и проч., и что современным богословам не следует будто бы тратить время на полемику против инославных исповеданий, так как, с одной стороны, полемика цели не достигает, а с другой, разности между исповеданиями не на столько существенны, чтобы стоило придавать им серьезное значение теперь, когда наступила нужда защищать самые основы религии и христианства; не бороться, говорят, нужно теперь против инославных исповеданий, а искать сближения с ними, чтобы совместно действовать против неверия.

Папа в своей энциклике не приводит этого довода в пользу если не действительного соединения, то по крайней мере сближения и примирения разных церквей и исповеданий между собой. Этот довод не основателен. Разделение церквей нисколько не препятствует вести борьбу против неверия и защищать основные истины религии и христианства, как и есть на самом деле: очень многие православные, латиняне и протестанты усердно и талантливо несут на своих плечах труд этой защиты и тяжесть этой борьбы. Если не у нас в России, где ученых сил мало, то по крайней мере на Западе нет надобности в том, чтобы не некоторые, а чуть ли не все богословы посвятили свое время на писание апологетических сочинений. Не видно, каким образом соединение церквей усилит средства защиты религии и христианства и улучшит способы борьбы против неверия. Каждая церковь, каждое религиозное общество, каждый даже человек, могут и теперь применять выработанные опытом способы и средства для защиты религии и христианства и для борьбы с неверием, равно как изобретать и новые. Все хорошее, что сделано для осуществления этих двух задач в одной церкви, может быть заимствовано и усвоено другой церковью. Поэтому соединение нескольких неправоверующих церквей и исповеданий в одну церковь, без обращения их в православие, едва ли может оказать существенные услуги в Апологетике и не уменьшит неверия.

А что касается до соединения Православной Церкви с Латинской на условиях, предлагаемых папой, то если бы оно состоялось, было бы положительно вредно и даже гибельно для христианства. Главнейшая сила, которая в настоящее время сдерживает еще разлив безбожия между образованными народами, есть истинное, правоверующее христианство, христианство православное. Но через соединение Православной Церкви с Латинской прекратилось бы существование православия – этого твердого оплота против напора безбожия и лжеверия. Православная Церковь утратила бы истинное христианство, а потому она уже не могла бы защищать основы его с такою силой и успехом и оказывать такое могущественное противодействие неверию, как она способна делать то и другое теперь. Правоверующий и добродетельный христианин уже самым правоверием своим и добродетельностью дает лучшую опору религии и христианству и сильнейший отпор неверию. В защите христианства и в борьбе с неверием нет силы, более могущественной и действенной, нежели истинное православное христианство. Поэтому религия и христианство действительно утвердились бы, а безбожие ослабело бы через соединение церквей, но только через такое соединение, при котором неправоверующие церкви и общества сделались бы православными. Напротив, желаемое папой соединение Православной Церкви с Латинской, сущность которого состоит в превращении православия в латинскую веру, не укрепит, а потрясет основы религии и христианства и усилит неверие.

Нимало не может укрепить основы христианства и ослабить силу безбожия и формально – внешний союз между Православной и Латинской церковью, при котором каждая из обеих церквей осталась бы без перемены, но обе они обязались бы помогать одна другой в борьбе против неверия и других зол и бедствий, удручающих современное человечество. Может ли оказать Православной Церкви помощь в таком деле союз с неправославной церковью? Впрочем, такой союз даже и не осуществим, так как Латинская церковь не согласится помогать Православной в каком бы то ни было деле, пока последняя остается православной и не примет латинской веры.

По поводу энциклики папы кем-то была высказана мысль, что не мешает на призыв папы откликнуться благоволительно, а иначе папа прибегнет к другим мерам привлечения к себе Востока, вредным для православия.

Эта мысль, очевидно, вызвана страхом перед теми непозволительными средствами, которые нередко применяют пропагандисты латинской веры, особенно иезуиты. Этот страх не безоснователен. Но против пропаганды латинской веры среди православных нужно принимать соответственные меры. А переговоры с папой о соединении церквей или благоволительное отношение к его предложениям о соединении церквей разве могут быть причислены к таким мерам? Папу и латинян не отклонишь от пропаганды их веры в православных странах переговорами о соединении церквей, которые в конце концов кончатся ничем, или даже могут усилить взаимную неприязнь между латинянами и православными.

Не следует притом забывать, что распространение латинской веры среди православных с точки зрения папы и латинян есть благо для православных, а не зло. Они распространяют свою веру среди православных не по злобе на них, а из желания дать спасение людям, которых они считают схизматиками и которые, по их мнению, не спасутся, если не сделаются латинянами. Поэтому сколько бы мы ни ублаготворяли папу и латинян, они не перестанут распространять свою веру среди православных, где только возможно. Наша сговорчивость и податливость могут даже усилить их энергию к пропаганде своей веры. Не оставят они и непозволительных средств при распространении своей веры, потому что они мнят этим службу приносити Богу.

Кроме тех, которые не безусловно-отрицательно относятся к приглашениям папы соединиться с его церковью только по недоразумению, по недостатку основательного знания дела и возможных его последствий, в России есть еще люди, которые прямо желают, чтобы Православная Церковь соединилась с Латинской.

Одни из таковых людей молитву нашей Церкви о соединении церквей легкомысленно понимают, как обязательство для нас искать союза с Латинской церковью и вступить в него, между тем как в этой молитве выражается только желание и прошение, чтобы Бог устроил соединение церквей, такое, притом, соединение, при котором бы все церкви сделались православными. Эту мысль, будто наше церковное молитвенное прошение о соединении церквей обязывает нас благоприятно отнестись к предложениям папы и осудит нас, если мы откажемся принять их, высказывает и папа в своей энциклике. Нечего и говорить о том, что это прошение вовсе не обязывает нас вступать в союз с еретиками, или самим стать еретиками ради соединения с латинянами.

Другие, сбитые с толку иезуитами и не имея достаточных сведений ни о православии, ни о латинской вере, считают возможным соединение Православной Церкви с Латинскою потому, что считают православие очень похожим на латинскую веру и латинскую веру на православие. Это – наивные люди. Но курьезнее всего то, что даже человек с таким выдающимся умом, как Лев XIII, повторяет и даже доказывает эту фабулу, пущенную Львом Алляцием, будто между православием и латинской верой нет важных различий. А, впрочем, в этом-то, пожалуй, особенно и обнаруживается хитрость и коварство латинского ума. Лев XIII знает, что на свете легкомысленных людей много, и что если не попадется на закинутую с предательской приманкой удочку один, так попадется другой, если не попадется другой, так уже, наверное, клюнет третий.

Если можно еще снисходительно относиться к тем, которые в церковном прошении о соединении церквей неразумно находят основание для того, чтобы Православная Церковь искала сближения с Римом; если можно удержаться от негодования и на тех, которые благоволительно смотрят на папу и на латинскую веру вследствие ложного убеждения в полном почти сходстве ее с верою православною и не находят важных препятствий для соединения Православной Церкви с Латинской, – удержаться от негодования потому, что они сами не знают, что думают и что говорят: то уже нельзя придумать ни малейшего извинения для тех, к счастью, весьма немногих, составляющих исключение, Русских, которые отдают предпочтение латинской вере перед своею родной, русской, православной верой. Одни из таковых даже совсем отступились от православной веры и от Православной Церкви и перешли в Латинскую церковь, как, напр., князь Гагарин, сделавшийся даже иезуитом. К счастью, таких так мало, что их можно всех пересчитать по пальцам. Другие не имеют решимости официально порвать связь с православною верою и Церковью, но, тем не менее, сердце их находится не столько в Православной России, сколько в Риме, в Ватикане. Это по истине жалкие в своей религиозной раздвоенности люди. Таковых, и явных и скрытых, изменников своей родной православной вере, готовых с благоговением лизать туфлю папы, нельзя назвать иначе, как выродками благородного, благочестивого и православного Русского народа. На них оправдывается пословица: «во всяком роде не без урода». Мало таких уродов среди Русских, а все-таки грустно, что они есть.

Вероятно, перу одного из таких выродков земли Русской и отщепенцев от Православной Церкви принадлежит статья в декабрьской книжке журнала Revue des deux mondes 1894 г., в которой неизвестный автор, рассуждая о соединении церквей с Римской церковью, говорит, что если бы духовное и светское правительство в России дало позволение всем открыто и свободно высказаться по вопросу о соединении церквей, то сколько епископов и священников высказались бы за соединение с Римом! Видно, что этот писака, если чему и научился у латинян, так только наглой лжи. Обратитесь к нашему народу с предложением принять папежскую веру, и сразу поймете, как безумны мечты наших доморощенных папистов, будто России не трудно склониться к подножию папского престола. Хотя наш народ не знает, чем отличается латинская вера от православной, но он так твердо убежден в истинности этой последней, что ни один ревнитель латинской веры, если только он не совсем лишился рассудка, не решится обратиться к народу с проповедью отступиться от своей православной веры и принять веру папежскую.

Конечно, правительства восточных православных царств могут и теперь дружить с папой, быть с ним в мирных отношениях, даже заключать с ним союзы. Но это будут только дипломатические сделки, политические союзы, похожие на те, которые заключаются между правительствами государств. В частности, наше русское правительство может, если это найдет выгодным, находиться в дружественных отношениях с папой и даже заключать с ним договоры, при чем каждая договаривающаяся сторона примет на себя некоторые обязательства в отношении к другой стороне. Напр., наше правительство может обещать папе ни в чем не стеснять живущих в России Поляков, а папа обяжется не вести пропаганды латинской веры в Болгарии и в других славянских землях. Очевидно это будет чисто внешний мир, чистая дипломатическая сделка, хотя она и касается предметов веры; это – политический договор, который, с переменой обстоятельств, во всякое время может быть изменен и даже совсем отменен. Между такой сделкой, устанавливающей временный modus vivendi, в видах соблюдения взаимных интересов, и соединением церквей нет ничего общего. Такого рода сделки нашего правительства с папой не должны быть считаемы даже и подходом к делу соединения церквей, или одним из благоприятных условий для начатия и осуществления этого дела. Политический договор – дело чисто правительственное: народ в заключении таких договоров совсем не участвует и даже не знает о них; а соединение церквей есть дело Церкви, следовательно, всего народа, руководимого церковной и правительственной властью. Что одно правительство, не только гражданское, но и вместе с церковной властью, без участия и согласия народа, ничего не может достигнуть в деле соединения церквей, это наглядно показали примеры Лионской и Ферраро-Флорентийской унии. Греческое правительство и часть греческого духовенства дали согласие на унию с Римом в целях политических; но народ Греческой церкви не участвовал в унии и не дал согласия на нее, а потому она и осталась на бумаге. Считаем нужным сказать это особенно потому, что сам папа в некотором сближении с ним Русского правительства, начавшемся в недавнее время, склонен видеть «приглашение к восстановлению мира», т. е., церковного союза. «В настоящее время, говорит он, мы замечаем на Востоке гораздо более снисходительное отношение к католикам и даже некоторую наклонность к благоволению. Нашим приверженцам были там оказываемы добрые услуги, со всеми признаками человеколюбия и дружбы». И это внушило папе мысль, что настоящий момент особенно благоприятен для начатия дела соединения церквей, и надежду, что последнее скоро состоится. Но если папа думает и говорит это искренно, то он глубоко заблуждается. Если наши светские и даже духовные лица принимали его приверженцев радушно, то это в характере Русского народа, добросердечного, немстительного и гостеприимного. Но угощая приверженцев папы вкусными блюдами и приветливыми речами, Русские вовсе не думают показать этим, что они в настоящее время более склонны к соединению с Латинской церковью, чем двадцать, или двести лет тому назад. Точно также, если наше правительство в последние годы обнаружило склонность к некоторому сближению с Ватиканом, то это не дает папе ни малейшего основания полагать, будто Русское правительство в настоящее время более, чем прежде, расположено к начатию переговоров о соединении церквей.

Но даже и при заключении чисто политических соглашений с теперешним, или с каким другим папой нужно быть крайне осторожным. Для православного царства, каково Русское царство, союз с папой менее надежен, безопасен и прочен, чем с иным светским правительством. У государств и светских правительств есть все-таки традиции в политике; и если они основаны на интересах народов и царств, то в таком случае традиционная дружба между двумя правительствами и народами бывает довольно продолжительной, надежной и полезною. Напр., кто бы ни был президентом в Северо-Американских Штатах, России нет основания опасаться, что произойдет разрыв дружественных отношений ее к этому государству, непрерывно продолжающихся целое столетие. Напротив, с папами заключать союзы не надежно уже потому, что обязательства, принятые одним папой, не признает его преемник. Правда, у папской курии есть традиции, и даже прочные и самые постоянные; но они такого рода, что правительства православных стран должны усугубить осторожность и предусмотрительность при заключении каких бы то ни было договоров с Ватиканом. Держась этих традиций, даже и хороший папа не может питать или, по крайней мере, проявлять искреннего доброжелательства к царствам и народам православным. Православные народы для него – схизматики; он – враг их веры; его долг, который он считает священным, – искоренить эту веру и заменить ее латинской верою. В то же время он отлично знает, что и эти народы в свою очередь не питают ни расположения к его вере, ни доверия к его словам и действиям. Между тем как папы считают своим священным долгом олатинить православные народы, и к достижению этой цели направлена вся их политика в отношении этих народов, последние, напротив, должны принимать всевозможные меры для противодействия папам в этой их якобы миссионерской деятельности. Ясно, что, так как интересы, с одной стороны, пап, а, с другой, правительств православных народов и самих этих народов совершенно противоположны, то к взаимным сделкам нужно прибегать только в крайности, для избежания большего зла, при заключении их наблюдать крайнюю осторожность и по заключении не покидать бдительности. Дружа с недругом, всегда нужно держать наготове камень за пазухой. Но не одни только теоретические соображения, а и исторический опыт дает многочисленные подтверждения той истины, что православным народам следует держаться подальше от папы, иезуитов и прочих пропагандистов латинской веры или унии с Римом. В самом деле, можно ли указать хотя один исторический пример, что бы папы и его приверженцы оказали помощь или добро какому-нибудь православному народу или царству, оказали их бескорыстно, по христианскому братолюбию, а не в целях пропаганды среди них своей веры? Напротив, назойливо вторгаясь в среду православных народов со своей непрошенной, ненужной и вредной этим народам пропагандой латинской веры и унии с Римом, латиняне причинили им материальных потерь и духовного страдания, и зла не меньше, чем неверные. Чего-нибудь лучшего едва ли могут ожидать от пап православные народы и в настоящее время, равно как и в будущем. Папа всегда остается папой, т. е., недругом православия. В зависимости от личного характера пап и окружающих их людей, а также от обстоятельств времени могут изменяться тон пап в их отношениях к православным народам и способы действования, но для каждого папы православные – схизматики, и каждый папа считает своим религиозным долгом так или иначе подчинить их себе через унию, или путем обращения в латинскую веру. Напр., папа Пий IX не скрывал своей неприязни к Православной Церкви: напротив, Лев XIII склонен заискивать у православных народов, он хвалит их и изъявляет готовность сделать всяческие уступки, им; но это только показывает, что он – политик гораздо более искусный и дальновидный, нежели его предшественник. Но тем он опаснее. Лесть, похвалы, уступки, вовсе не свидетельствуют о том, что он к православным народам питает больше любви, чем Пий IX, а говорят только о том, что он прибегает к иным, более тонким и действительным, средствам для достижения своих целей, нежели его предшественник. Лев XIII заискивает и у французского республиканского правительства, состоящего частью из масонов, частью из атеистов, а вообще из людей, не расположенных к папе и к церкви; заискивает он и у социалистов, враждебных и религии, и Церкви, и духовенству. Значит ли это, что папа благоволит к французскому республиканскому правительству, или к социалистам? Это – тонкая политика, вынужденная обстоятельствами времени. А цель грубой ли, тонкой ли политики пап всегда одна и та-же – подчинение своей власти людей, к какой бы вере они ни принадлежали.

Спрашивается, какие-же блага получит Православная Церковь через соединение с Латинской церковью?

Никаких. Без сомнения, Латинская церковь может дать Православной Церкви только то, чем она сама владеет в настоящее время. А что она теперь имеет? В незавидном положении находятся ее духовные и материальные блага.

Высшее и ни с чем несравнимое благо каждой церкви есть ее вера. Латинская церковь имеет, правда, веру христианскую, но извращенную, не строго апостольскую. Напротив, Православная Церковь, по милости Божией, имеет истинную, правую христианскую веру. И так, через присоединение Православной Церкви к Латинской последняя дала бы ей вместо ее правой веры веру неправую.

Церковь Латинская имеет законную иерархию, которая и управляет ей. Но незаконное и безрассудное преувеличение прав и преимуществ папы Римского, признаваемого непогрешимым и Главой всего христианского мира, и неограниченность его власти над пастырями и пасомыми в корне подорвали весь строй того соборного управления, которое существовало в древней Церкви, и нарушило существовавшие в последней нормальные отношения между паствой и пастырями, и между пастырями и верховной церковной властью. Напротив, в Православной Церкви весь состав и строй иерархии, сущность и характер отношений иерархии к пастве и все управление Церковью остаются такими, какими они были в древней вселенской Церкви. И так через присоединение Православной Церкви к Латинской первая вынуждена будет свое нормальное управление заменить незаконным и извращенным.

Если бы теперь папа мог дать Православной Церкви за присоединение ее к его церкви, т. е., за подчинение ее ему, даже все блага мира, подобно тому, как диавол за поклон ему Христа обещал дать последнему все царства мира и славу их (Матф. 4:9); то и в таком случае она не должна была бы даже и помышлять о том, чтобы променять ради благ всего мира свою правую веру на неправую, свое нормальное управление на извращенное, а должна сказать: отойди от Меня, искуситель! ибо написано: Господу Богу твоему покланяйся, и Ему одному служи (Второз. 6:13; Матф. 4:10).

Но на самом деле ни папа, ни Латинская его церковь не могут дать Православной Церкви никаких благ, а, совершенно напротив, через присоединение к Латинской церкви Православной эта последняя неизбежно, в большей или меньшей мере, заразится недугами первой.

Теперь православные восточные церкви пользуются независимостью, как это и должно быть: с присоединением к Латинской церкви они все независимость свою потеряют. И чем папа вознаградит их за эту потерю? Деспотизмом своей власти? Но он тяжек и невыносим даже и для тех народов, которые издавна ему подчинялись и которые связаны с папой и единством веры, и преданиями, и взаимными услугами, и другими многочисленными родственными отношениями.

Папа намекает, что через соединение с Латинской церковью Православная Церковь освободится от подчинения светской власти и вследствие этого увеличатся ее достоинство, сила и влиятельность. Правда, в Латинской церкви духовная власть меньше зависит от светской, чем в восточных церквах; но за то в Латинской церкви гораздо менее мира между этими двумя властями. Блага независимости церковной власти от светской в Латинской церкви уничтожаются той явной и скрытой враждой и борьбой, какую оказывают на Западе светские правительства духовной власти. То отношение между властью духовной и светской, о котором говорит папа в своей энциклике и при котором независимость их друг от друга соединяется с полным миром и взаимопомощью, есть идеал, к которому Латинская церковь приблизилась гораздо меньше, чем Церковь Православная. И так, каким образом папа и Латинская церковь могут дать Православной Церкви то благо, которым они сами обладают меньше, чем эта последняя?

Если папа не имеет власти над светскими правительствами теперь, то приобретет ли он ее тогда, когда Православная Церковь соединится с его церковью? Нет никаких оснований ожидать этого. А если это так, то надежды папы достигнут через соединение церквей мира между царствами, между правительствами и народами, между капиталистами и рабочими – пустые мечты. Пусть папа заставит Итальянцев дружить не с протестантскими Пруссаками, а с единоверными Французами, пусть он уничтожит революционное брожение в преданной ему Испании, пусть он уравновесит и умиротворит отношения между имущими и трудящимися классами населения в государствах, исповедующих латинскую веру, и тогда мы поверим, что через соединение Православной и других церквей с Латинской церковью достижимо наилучшее решение вопросов политического, государственного и социального. Но на самом деле в настоящее время для удовлетворительного решения этих вопросов Православный Восток обнаружил гораздо более способности и средств, нежели Латинский Запад. Итак, каким же образом папа и Латинская церковь дадут православным народам через соединение их с этою церковью блага политического, государственного и социального мира, если она сама в настоящее время обладает ими гораздо в меньшей степени, нежели народы православные? Не следует ли, напротив, ожидать, что олатинение православных народов распространит среди них политические, государственные и социальные неурядицы, от которых страдает теперь инославный Запад? Что у православных народов больше христианского миролюбия, соединенного с благородным мужеством, а латинские народы, напротив, из-за низких своекорыстных расчетов и ради удовлетворения своих страстей с легким сердцем и без надобности начинают воевать против христианского народа, это ясно показывает теперешняя война Италии с Абиссинией⁷⁷.

Что еще могут дать папы и Латинская церковь Православной в случае соединения последней с первой?

Ревность к распространению христианской веры? Но Православная Церковь счастлива тем, что она не причастна той фанатической ревности в пропаганде веры, которая свойственна иезуитам, а отчасти и всему латинскому духовенству. И желательна ли ревность к распространению веры, если сама вера перестанет быть истинной верой? А такова именно и будет вера Восточной Церкви, если она соединится с Латинской церковью.

Или, может быть, через соединение Православной Церкви с Латинской Восточные церкви будут успешнее распространять христианство среди язычников, мухаммедан и иудеев? Пусть так. Но для человечества гораздо лучше, что Православная Церковь теперь обращает ежегодно в православную веру 4 тысячи иноверцев, нежели если она станет ежегодно обращать 40 или 400 тысяч неверных в латинскую веру.

Или, может быть, через присоединение православных народов к Латинской церкви возвысится нравственный уровень их? Но уровень нравственности в православной России не ниже, а выше, чем в латинских странах. Каким образом папы, латинское духовенство и народы Латинской церкви будут способствовать возвышению нравственности среди православных народов, если они сами нуждаются в нравственном возрождении не меньше, но больше этих последних?

Или, может быть, латинские народы усилят в присоединившихся к ним православных народах религиозность? Но в последнее время она оскудела у них самих в такой сильной степени, что для возгревания набожности не православным народам нужно идти на Запад, а скорее западным народам обратиться к Востоку. После соединения Православной Церкви с Латинской неверие и индифферентизм полились бы на Восток с Запада гораздо более широкой рекою, нежели какой они текли к нам оттуда доселе.

Точно также не ослабели-бы, а, напротив, чрезмерно усилились бы секты среди православных народов, если бы они присоединились к Латинской церкви. Множество людей, которые теперь принадлежат к Церкви, но отчасти сочувствуют и старообрядству (говорим собственно о России), каковы единоверцы и немалое число православных, сделались бы настоящими раскольниками; а теперешние раскольники еще более, и не без основания, отдалились бы от Церкви. Нет также основания надеяться на ослабление в России сект рационалистических и мистических. Почти все секты были занесены к нам с Запада: оттуда занесены были к нам молоканство, шведенборгианство, анабаптизм, штундизм, масонство и т. п. Может ли Латинская церковь исцелить язвы, причиняемые нашему народу этими сектами, когда именно на Западе они зародились, оттуда к нам были занесены и там они и доселе не искоренены, а иные даже усиливаются, напр., методизм в Италии?

Или, может быть, папа и латиняне замышляют просветить нас – варваров науками? Но пусть папа и его духовенство сначала просветят невежественных Ирландцев, Испанцев и Итальянцев, и тогда мы поверим, что они, домогаясь присоединить к своей церкви Восток, имеют отчасти и просветительные цели. Да и годится ли нам их просвещение? И нужна ли нам их просветительная помощь? В России просвещение сделало уже столь значительные успехи, что дальнейшее поступательное движение его вполне обеспечено, и не нужно быть пророком, чтобы сказать, что, быть может, не очень далеко то время, когда Россия догонит народы Запада в просвещении. А православная богословская наука теперь имеет и всегда имела то великое преимущество перед богословием Западным, что она свободна от рационализма и огромной примеси лживых человеческих мнений, которыми заполонено и отравлено не одно протестантское, но и латинское богословие.

В результате никаких благ, ни духовных, ни материальных, Православная Церковь от Латинской через соединение с последней не получит, и даже потерпит огромный духовный и материальный урон, и на голову ее и принадлежащих к ней народов падут величайшие несчастья. Это доказала несчастная Брестская уния.

Окончив разбор энциклики Льва XIII о соединении церквей, обсудив вопросы о возможности и пользе соединения Православной Церкви с Латинской, дав безусловно-отрицательные ответы на них, в заключение не можем не выразить горестного чувства, которое невольно зарождается при мысли о превратных судьбах Латинской церкви. Колыбелью этой церкви был древний Рим, резиденция цезарей, столица всего древнего мира, Названный «вечным городом», и этот же город, хотя упавший и изветшавший, всегда оставался и доселе остается центром этой церкви н резиденцией ее главы – папы; эта церковь была основана при Апостолах, укреплена проповедью и личным руководством первоверховных Апостолов Петра и Павла и запечатлена их мученически пролитой кровью; подобно другим апостольским церквам она прославлена целым сонмом мучеников, пострадавших за имя Христа; на престоле ее в древние времена были и такие мужи, как Св. Ипполит, Св. Лев I, Великий, Св. Григорий Великий, которые лучами своей святости, глубокой мудрости, возвышенного богопознания и изобильной богословской учености освещали весь Запад, озаряя и Восток; было в ней много и других мужей, прославившихся то мудростью церковного управления, то иноческими подвигами, то непорочностью и святостью жизни, то богословскими учеными трудами, то блестящим красноречием, то апостольскими трудами по распространению христианской веры среди язычников; по значению древняя Римская Церковь была первой, важнейшей и центральной церковью среди всех церквей Запада, а по преимуществам чести она была первой среди церквей всего мира. Но постепенно предстоятелями этой славной церкви, называвшимися сначала епископами, а потом первосвященниками, папами и святейшими отцами, стал овладевать дух честолюбия и властолюбия. Сначала они присвоили себе власть над не принадлежащими им церквями Запада и усиливались, хотя и безуспешно, подчинить себе и восточные церкви, а потом они стали присваивать себе и светскую или мирскую власть, – власть не только над полученной ими в дар небольшой областью, окружавшей Рим, но и над всеми христианскими императорами, королями, герцогами, князьями, над их правительствами и подвластными им народами, вообще над всем христианским, а если возможно, то и над нехристианским миром. В средние века, особенно во вторую половину их, когда церковная и светская власть пап достигла наивысшего могущества и наибольшего распространения, владычество их простиралось от Атлантического Океана до Финского залива, Западной Двины, Днепра, Кавказа, Малой Азии и Палестины, и от северных окраин Норвегии до песчаных Африканских степей, а на заре Нового времени власть пап простерлась еще и на новооткрытую часть света, на Среднюю и Южную Америку. Но по мере того, как усиливались церковная власть и светское могущество пап, более и более овладевали ими мирские заботы, земные интересы, человеческие страсти, а вместе с тем в папах и их духовенстве стали тускнеть и теряться понятия о существе и главной цели Церкви и о задаче их служения – вести людей к Небесному Отцу, возникли неправильные взгляды на способы руководствования людей к небесной жизни, затмилось представление о сущности истинного христианства, вкрались заблуждения в вероучение, далеко уклонилось от нормы церковное устройство и управление, утратилась духовная связь с древней вселенской Церковью и последовало формальное отделение Латинской церкви от православного Востока. Уклонившись от чистоты евангельской истины, от апостольского учения и предания, от учения и практики древней вселенской Церкви, отделившись от Церкви Православной, папы и духовенство Латинской церкви своими руками выкопали себе яму, и не спасло от разгрома Латинской церкви мировое могущество пап. Внутри их собственной церкви возгорелась ужасная междоусобица; целая половина церквей отложилась от них и доселе враждует против них. Не смотря на этот страшный разгром Латинской церкви, не смотря на разъедающие ее масонство и атеизм и на ожесточенное и упорное противодействие папам и их духовенству светской власти, политическая сила папы все еще значительна, и церковная власть его если не, во всей, то в большей части его церкви сильна. Эта церковь и доселе есть самая многолюдная из всех церквей; и теперь в ней есть много самоотверженных миссионеров, мудрых государственных людей, полезных общественных деятелей, ученых богословов, благочестивых подвижников и проч. Но тем тяжелее становится при мысли, что эта церковь, существующая почти 19 веков, знаменитая в древности, обладавшая всемирным могуществом в средние века, сохранившая отчасти могущество и обширность и до настоящего времени, пережившая и светлые и темные времена, боровшаяся и страдавшая, побеждаемая и побеждавшая, много жившая и много испытавшая, летописями о своих деяниях занявшая важное и широкое место во всемирной истории, питающая и доселе широкие замыслы и светлые, даже радужные надежды на лучшее, блестящее будущее, – эта церковь, говорим, уже много веков состоит в расколе с Православной Церковью, питает к ней затаенную неприязнь, чужда истинной православной вере, заражена ересями. Еще грустнее сознавать, что не видно и конца, когда она отступится от своих заблуждений, обратится к истинной вере и соединится с Православною Церковью, что в настоящее время нельзя изыскать никаких действительных способов к ее обращению, и почти трудно питать надежду на ее исправление в будущем, что даже в ней заметно умножение ересей и все большее и большее удаление ее от православной истины, и что поэтому можно опасаться печального исхода ее долгой жизни. Не зная, что случится, но зная, что падение исполина может грозить опасностями и для окружающих его, мы, православные, ничего пока не можем, как только препятствовать пропаганде латинской веры среди православных народов, ревностнее распространять православную веру среди нехристианских народов и усерднее молить Бога, чтобы Он внял нашему церковному прошению о соединении церквей, которое должно состоять в принятии инославными церквами, исповеданиями, церковными обществами и сектами истинной, православной веры, так чтобы на земле было одно стадо, т. е., одна Православная Церковь, и один Пастырь ее, т. е., Иисус Христос, Глава Церкви, Которому да будет слава, честь и поклонение во всем мире.