Русский раскол старообрядства, рассматриваемый в связи с внутренним состоянием русской церкви и гражданственности в XVII веке и в первой половине XVIII века

Опыт исторического исследования о причинах происхождения и распространения русского раскола¹

Раскол старообрядства составляет характеристическое явление в историческом развитии русского народа, особенно его низших классов. В нем сохранился, так сказать, окаменелый отколок древней России, выразилась русская народность XVII века, в ее отрешенности от иноземных элементов реформы Петра Великого и ХVIII столетия, проявилась преимущественно своеобразная историческая жизнь массы народа, жизнь религиозная и гражданская, жизнь умственная и нравственная. Старая вера, старые обряды, старые книги раскола – это характеристический символ, выражение умственной жизни большой части нашего народа, мера, заповедный, заколдованный круг его мыслительности; это так сказать, апфеоза, освящение той неподвижной, во веки «неминуемой» старины, которая имела такое важное значение в народном быту древней России, в обычаях, нравах и понятиях народа, о которой он исстари говорил в своих пословицах: «что старо, то свято; что старее, то правее; что исстари ведется, то неминется, ветхое лучше есть»! Церковно-гражданский демократизм раскола, под покровом мистико-апокалипсического символизма, отрицание реформы Петра Великого, восстание против иноземных начал русской жизни, вопль против Империи и правительства, смелый протест против подушных переписей, податей «и даней многих», против рекрутства, крепостного права, областного начальства и т. п. – это многознаменательное выражение народного взгляда на общественный и государственный порядок России, проявление недовольства низших классов народа, плод болезненного, страдательного, раздраженного состояния духа народного. Поповщина и беспоповщина, под общей формой старообрядства – образование с одной стороны ложного священства, беглопоповщины, с другой – совершенное отрицание священства, ненависть к духовенству, и обобщение той и другой противоположности под одной оболочкой мертвой обрядности, – это характеристическое явление церковной жизни нашего народа, плод и выражение взаимных отношений духовенства и народа; это – особенно многозначительный, характеристический факт в истории нашего духовенства. Наконец, эти степановщины, акулиновщины, Пастуховы согласы, и множество подобных взаимно-враждебных сект раскола, в которых «что мужик, то вера, что баба – то толк», отрицание в некоторых сектах раскола начала общественности, принадлежности к обществу, отрицание нравственных начал семейной жизни, освящение таких грубых пороков, каковы напр., самоубийство, блуд и т. п. – это темная сторона нравственного и общественного развития нашего народа, плод и выражение крайней недостаточности нравственного влияния духовенства на народ и отсутствия народного просвещения и воспитания. Вот главные пункты, точки, с которых мы пытались рассмотреть русский раскол старообрядства, в связи с внутренним состоянием русской церкви и гражданственности в XVII веке и в начале XVIII. Основная мысль нашего опыта – раскрыть историческую основу раскола старообрядства, этого многосложного явления в русской истории, показать те элементы в исторической жизни народа, из которых он сложился.

Предлагаемое сочинение не более, как первая попытка – раскрыть исторические причины появления и распространения в России раскола старообрядства. И издается оно собственно не для ученых специалистов, а больше для неученой публики. Потому, мы желали бы от критики не столько строгого суда о недостатке в нашем сочинении новых фактов и выводов, об его необработанности и неразвитости высказанных в нем мыслей, сколько исправления ошибок, восполнения недостатков, указания опущенных нами сторон и фактов.

К сочинению будет присовокуплено, в особом приложения, несколько неизданных рукописных памятников русской жизни и литературы XVII века.

«Насеял небесный Домовладыка плодовитую ниву нашей православной державы пшеницею чистого благочестия», – с глубокою скорбию говорил царь Алексей Михайлович на Московском соборе в 1667 году – «но завистливый враг, в то время, как мы, поставленные от Бога стражами над ней, дремали, всеял куколь душевредный. Куколь этот – душепагубные ныне насеянные расколы, которых тлетворное прозябение тщится искоренить чистую пшеницу слова Божия истинной кафолической веры. Вот уже богохульное их плодоношение не только обносится по различным странам, городам и весям врученного нам от Бога царства, но и в самый сей город вомчалось и дошло до наших рук в свитках и коснулось наших ушей словесно. Многие скудноумные, заразившись сим душеубийственным злоплодием, как-бы вне ума были, заблудились от церкви в новопрозябшие сонмища, отвергли крещение, грехов своих иереям Божиим не исповедали, Тайнам животворящим не причащались, кратко сказал, весьма от церкви и от Бога отчуждались»². Эти скорбные слова царь Алексей Михайлович говорил по поводу русского раскола старообрядства, который с 1666 года уже ясно и окончательно отпал от церкви. С этого времени и до конца ХVII столетия раскол весьма быстро распространялся, так что к половине XVIII столетия проник уже почти во все концы России. Еще при жизни расколоначальников, около 1676 года, по словам одного из них, в Великороссии насчитывалось до 100,000 одних готовых умереть за раскол, только скрытых «страха ради властелинска».³ На севере, из небольших пустынь и скитов, устроенных Соловецкими выходцами в Олонецких и Архангельских дебрях, плевелы раскола распространились по всему Белому поморью: на реке Выге, в 1694 году, основалось сильное гнездо, средоточие беспоповщинского раскола,– скит Даниловский. В этом скиту сначала было только до 150 братий и сестер⁴; потом число раскольников умножилось до такой степени, что Выговский скит на одном собственном иждивении содержал мужеского пола тысячь до двух, да женского до тысячи и более душ⁵. От Выговского скита в 1706 году отделилась секта Федосеевцев. В короткое время эта секта, более всех прочих отраслей раскола, размножилась в нашем отечестве, пустила корни свои в Петербурге, Москве, Новгороде, Пскове, и даже проникла за границу в Польшу, на берега Дуная, в Пруссию, Австрию и Турцию. В 1675 году бежал из Москвы зараженный раскольническими мыслями поп Косма с 20 человеками и поселился в Новгородско-северской области, на одном небольшом Стародубском урочище, Понуровке: здесь из посеянного им семени образовалось 17 слобод раскольнических, и в них было до 50,000 обоего пола⁶. Из Стародубских слобод некоторые раскольники, преследуемые правительством в правление Софии Алексеевны, убежали в Польшу и там поселились на так называемом острове Ветке; число раскольников здесь возросло до 40,000 человек; за невмещением на Ветке, они на окружности 20 или 30 верст населили более 14 слобод⁷. – Перейдем в Волжские страны России. Здесь в Нижегородской епархии, в чернораменских лесах Юрьевского и Балахнинского округов, спустя 35 или 40 лет после первого появления плевел раскола, в 1716 году считалось одних записных раскольников до 40,000 душ⁸. Далее к югу, на р. Иргизе, поселились сначала только 60 человек, выходцев из Польши, державшихся раскола. Но когда разнеслась по всему Приволжью слава знаменитого Успенского монастыря на Иргизе, тогда чуть не весь Дон, Урал и почти все приволжье вошли с ним в сообщение по делам раскола. Все казаки, Елецкие и Яицкие, большая часть из 20,000 Донских казаков заражены были расколом и даже ратовали за раскол, давший простор буйному разгулу их воли⁹. В пределах Астраханских, в Елисаветградском и Бахмутском уездах целые слободы заселены были раскольниками, державшимися Соловецкой челобитной¹⁰, В 1692 году раскольники распространились по рекам Куме, Сулаке, Кубани и Аграхани. В 1698 г. многие поселились за Тереком, в горах и ущельях большой и малой Кабарды, а несколько времени спустя, основали 5 станиц по эту сторону Терека¹¹. На востоке за Уральским хребтом, в пределах Сибирских, еще со времен патриарха Никона, поселилось множество раскольников при железных заводах и казенных и частных золотых промыслах, где втайне сохраняли свои поверья: здесь число их возрасло, в одно столетие, до 100,000 человек всякого звания: купцов, мещан, крестьян государственных и помещичьих¹². Менее чем в полстолетие с 1658 по 1688 год, мы видим раскол распространившимся во многих местах западной и восточной Сибири: в Екатеринбурге, Тюмени, Тобольске, Томске, Енисейске. Одним словом: раскол так сильно распространялся по России при патриархе Никоне, и после него, в конце XVII и в первой половине XVIII столетия, что по всей справедливости можно сказать словами одного раскольнического писателя: от распространения раскола «зверопаственные места населялись и вместо дерев умножались люди»¹³.

Какие были причины такого быстрого распространения раскола по России?

Исторические причины происхождения и распространения раскола заключались: а) в духе времени, в которое возник и распространился раскол старообрядства, именно в том, что с XVI века до патриарха Никона, многие в русском народе питали суеверную привязанность к одной внешней обрядности церковной без духа веры, и будучи слепо привержены ко всему, что имело вид какой бы то ни было, только русской старины, обнаруживали недовольство церковными исправлениями и гражданскими преобразованиями, начавшимися в царствование Алексея Михайловича при Никоне, и особенно усилившимися в царствование Петра Великого: здесь заключается главный и первоначальный источник раскола; б) в духовно-нравственном состоянии русского народа во время возникновения и распространения раскола: здесь находится самая почва, в которой развился, возрос и распространился раскол; в) в самом расколе, особенно в расколоучителях и в духе и в направлении раскола : здесь заключаются внутренние силы и способы, посредством которых раскол сам собою развивался, возрастал и распространялся, как определенное общество, отдельное от православной церкви; г)в уклонениях от церковного или церковноиерархического порядка, допускавшихся некоторыми православными лицами, и в других недостатках относительно благоустройства церковного, и д) в разных гражданских беспорядках и недостатках того времени, когда возник и распространился русский раскол: это, так сказать, была атмосфера, под влиянием которой развивался раскол.

начала русского раскола старообрядства

Некоторые русские писатели XVIII и XIX столетий, говоря об исправлении церковных книг патриархом Никоном, выражают мысль, будто это самое исправление книг было причиною раскола, известного под именем старообрядства, будто «ревностная поспешность Никона в

исправлении книг произвела раскольников»¹⁴, Раскольнические писатели признают также патриарха Никона единственным виновником раскола в русской церкви¹⁵. Оба эти обвинения, при внимательном рассмотрении обстоятельств, среди которых появился раскол, оказываются несправедливыми. Исправление церковных книг патриархом Никоном было не более, как только внешним поводом к открытию раскола. А главный, первоначальный источник раскола, почти при самом появлении принявшего характер не просто церковный, но церковно-гражданский кроется гораздо глубже и восходит гораздо далее времени патр. Никона. Русский раскол явно сложился из двух начал: во-первых, из начала собственно церковного, как секта церковнообрядовая, несогласная с православною церковью в некоторых богослужебных обрядах; во-вторых, из начала гражданского, или противогосударственного, как секта, восставшая, по собственному выражению раскольников, против новшеств не только церковных, но и гражданских. Потому и источника раскола прежде всего надобно искать в духе и направлении церковной и гражданской жизни русского народа в тот период времени когда раскол зачался, развился и распространился.

I. От чего в церкви нашей произошел раскол, во-первых, из-за богослужебной обрядноспш, именно по поводу исправления церковных книг и обрядов? Чтобы решить этот вопрос удовлетворительно и беспристрастно, нужно рассмотреть: какое значение имела издревле в христианской жизни наших предков церковнобогослужебная обрядность в последние два или полтора столетия пред патриархом Никоном, и как выражалась она в нравственной, церковной жизни многих в XVI и в первой половине XVII века.

История христианской жизни русского народа показывает, что предки наши искони особенно любили богослужение христианской церкви, так что и самая христианская жизнь их искони имела характер преимущественно церковнообрядовый, как у греческих христиан она преимущественно имела характер догматический, духовносозерцательный Предки наши, по обращении к вере и Церкви Христовой, прежде всего пленились, вслед за послами Владимировыми, внешним благолепием и обрядностию христианского богослужения, которая в то время в Византии достигла высшего развития.

С тех самых пор, в продолжение всей древней русской истории, вера и благочестие предков наших имели направление преимущественно церковно-богослужебное, обрядовое, как и ныне оно еще господствует в русском народе. Не занимая ума своего, подобно греческим христианам IV – XV веков, или подобно западным схоластикам средних веков, тонкими ученосозерцательными исследованиями христианских догматов, часто доходившими до сухой, отвлеченной диалектики, древне pyccкиe христиане большею частию питали свою вepy и благочестие посредством церковного богослужения и посредством богослужебных книг. В храмах Божиих, во время богослужения, учились они истинам веры Христовой и делам благочестия¹⁶. К священникам, своим учителям, прибегали они не за разрешением каких либо богословских вопросов и недоумений, а приходили спрашивать: что нам есть и пить в тот или другой день поста, какие поклоны творить и т. п.?¹⁷ А церковную святыню, в особенности св. иконы, так глубоко любили и чтили благочестивые русские люди, что самые дома свои старались наполнять и yкpaшaть ими¹⁸. Богослужебным книгам усвояли почти такое же существенное значение в деле спасения, как самому слову Божию и вере Христовой¹⁹. Богослужебные книги с благоговейным усердием и любовью списывали, переписывали и читали «в честь и в слава Отцу и Сыну и Святому Духу, «или» себе на здравие и на спасение и поющим их»²⁰. Некоторые даже всю жизнь свою посвящали переписке церковных книг²¹,

и этим благочестивым трудом занимались не только иноки, священники и миряне, но и сами архипастыри и князья²². Списывая или покупая церковнобогослужебные книги, благочестивые люди, князья, архипастыри, вообще все духовные и миряне усердно приносили их в церкви или монастыри для вклада «во отпущение грехов своих, за здравие и спасение, или в память родителей, родственников и друзей»: особенно любили полагать на престол Евангелие²³. Вообще из множества свидетельств и примеров видим, что самым главным, высшим попечением древних русских христиан, особенно же князей и царей, было попечение о распространении церковнослужебных книг, о устроении и благоукрашении храмов Божиих, о снабжении их священною утварью: это был по понятию их «душеполезный путь, возводящий к Богу»²⁴. Летописи наши почти о каждом благочестивом князе русском говорят: «церковные уставы любил, церкви созидал и украшал их св. иконами и книгами наполнял»²⁵. Равным образом в редком послесловии, в старинных церковно-служебных книгах, мы не прочитаем таких отзывов: «святые храмы благоверный царь украшаше, честными иконами и святыми книгами и сосуды и ризами прочими церковными вещами»; или: многу веpy и любовь ко Христу Богу и Пречистой Его Матери и ко всем святым показа, и веру христианскую исполняя, многия церкви Божия воздвиже, и честными святыми иконами украси, и божественными книгами изнаполни, и всякими лепотами преудобри, и еще не преостая распалялся божественною любовью и ревностью ко всем святым Его, умысли сия песнословныя и молебныя книги учинити, в них же зрятся господские праздники полные и с предъпраздньствы, и богородицыны и животворящего креста»²⁶.

При таком направлении христианского благочестия в pyccком народе, древние предки наши, впрочем, несмотрели так на церковно-богослужебную обрядность, как смотрят на нее мнимые старообрядцы. Полагая сущность христианского богослужения не в одной внешней обрядности, но и в его дyxoвном знаменовании, в сущности веры Христовой, древние русские христиане, во-первых вовсе не чуждались внешних улучшений и исправлений в церковно-богослужебной обрядности, как мнимые старообрядцы²⁷. Напр. они не думали, как мнимые старообрядцы XVII века, будто введение в церквах благоустроенного, благогласного пения противно Православию: мы знаем, что кроме церковного пения, принесенного в землю русскую певцами от Славян болгарских, с 1053 года, когда прибыли в церковь русскую «трие певцы гречестии с роды своими», в земле русской введено было при богослужении «изрядное осмогласие – по 8 гласам октоиха, наипаче же и присоставное сладкогласование» – пение с прибавлением верхних и нижних тонов, или на три голоса, столько не нравящееся ныне мнимым старообрядцам, и «прекрасное демественное пение» – пение гармоническое, хоровое, управляемое придворными и патриаршими доместиками – регентами²⁸. Древние русские христиане не спорили о количестве просфор, потребных для евхаристии, а проникали в сущность, значение божественного таинства. Кирик спрашивал Нифонта, можно ли служить на одной просфоре? Нифонт отвечал: «если это будет далеко в селе, а взять другой просфоры негде, достоит служить: если же будет близко торг, где можно купить, то недостоит»²⁹. Так пастырь новгородский понимал сущность таинства, т. е., что для евхаристии необходим собственно один хлеб: ибо, по слову апостола «един хлеб, едино тело есмы, вси бо от единого хлеба причащаемся». Желал ли кто построил или украсить храм Божий, а этого тогда желали все от пастыря и князя до последнего простолюдина, и этим собствено тогда выражалась вера и благочестие, – для построения и украшения храма Божия не считали за грех, как ныне мнимые старообрядцы, призывать иностранных художников – немецких и греческих; напротив говорили: «приведе Бог из всех земель мастеры»³⁰. Святый крест наравне с Евангелием был тогда предметом особенного благоговения. Но крест тогда чтили одинаково и четвероконечный, и шестиконечный, и осьмиконечный; поскольку сознавали, что не в дереве и не во внешнем виде креста сила, но в самом кресте Христовом, или вернее, в самом Христе, распятом на крестном древе³¹. Евангелие и другие церковные книги, как мы сказали, списывали с любовию и благоговением. Но списывая Евангелие и другие церковные книги, не думали, что заменить одно неясное или неточное слово другим и более точным означает грех. «Святослав, державный владыка», – говорит дьяк Святослава Ярославича, писавший для него книги, – «возжелав сильным желанием открыть сокровенный смысл в глубине сих трудных книг, (писанных на болгарском языке), повелел моей немудрости сделать перемены в речах с удержанием того же смысла»³². Драгоценным памятником глубокого разумного благоговения к св. Евангелию, состоящего не в ревности по букве, но в любви к истине Христовой, служит Евангелие святителя Алексия, писанное собственною рукою его в 1355 году. «Сей подвиг святителя», говорит Филарет, митрополит московский, «важен между прочим потому, что чрез него святитель, Богом просвещаемый, предварительно обличал неправое мнение людей, которые даже до ныне утверждают, будто в священных и церковных книгах и описку переписчика исправить, и непонятное слово перевода заменить понятным – непозволительно и противно православию... Он поверял и исправлял, и потому очевидно не так рассуждал³³. Рассмотрение и описание древних рукописных книг церковных также представляет многочисленные и непререкаемые доказательства того, что древняя церковь наша никогда не стеснялась буквою, но всегда дорожила чистым смыслом церковных книг и постоянно стремилась к тому, чтобы иметь книги в совершеннейшем виде³⁴. Вообще истинные ревнители церковно-богослужебной обрядности старались, по возможности, проникать в самые спасительные истины церковно-богослужебных книг и в духовное знаменование церковно-богослужебных обрядов, или, если по простоте ума своего не проникали в эти истины и в знаменование обрядов вполне с ясным сознанием, то, водясь духом смирения и послушания церковной власти, усвояли эти истины сердцем и жизнью своею. Когда встречались какие либо недоумения относительно богослужебных обрядов, или замечались неисправности в церковно-обрядовом чине, низшие из клира спрашивали епископов, которые решали обрядовые вопросы и исправляли неисправности в церковно-обрядовом чине: раскола из-за этого никакого не происходило. Только в половине XII в. возник-было спор о посте в среду и пяток; но и этот спор занесен был в Россию из Греции и окончился без раскола. В ХIII в. митрополит Кирилл II, обозревая свою обширную митрополию, хотя и замечал уже разности в обрядах богослужения, но, исправляя их, он не встречал также никакого сопротивления. Видно, что еще преобладал дух истинной веры и жизни христианской, а не привязанность к одной букве. Такова была церковно-обрядовая жизнь народа русского в старину, в первые веки церкви русской. Итак, совершенно несправедливо утверждают раскольники, что они «остальцы древне-церковного благочестия, от православных праотец происшедшие и научившиеся»³⁵ ; потому что они совсем не так смотрят на церковно-богослужебные книги и обряды, как смотрели на них древние русские христиане.

Настали времена упадка духовного просвещения в нашем отечестве. С одной стороны постигло его нашествие монголов, на долго остановившее у нас развитие просвещения, увеличившее грубость нравов, и без того сильно распространившуюся в темные времена княжеских междоусобий. С другой стороны с удельною, гражданскою, территориально-вотчинною раздробленностью России, стало обнаруживаться некоторое разнообразие в самой церковной обрядности, как напр. в новгородской и псковской церкви. А при отсутствии или крайнем недостатке в народе богословского, догматико-теологического просвещения всегда оживляющего и просвещающего церковно-обрядовое направление, при постоянном, почти исключительном, сосредоточении внимания древних русских христиан и самих pyccких пастырей-учителей церкви более на обрядовых вопросах и предметах, чем на изъяснении и изложении слова Божия и нравственно-догматического учения христианства³⁶, – преобладающее в русском народе церковно-обрядовое направление xpистианской жизни, в большей части народа мало по малу неизбежно стало переходить в одностороннее, мертво-обрядовое направление. Ибо мало было духа оживляющего, живой, богословски-просвещенной мысли христианской, разумного, более или менее глубокого знания догматического учения христианства. Не зная догматического христианского учения, а между тем постоянно воспитываясь под влиянием строгой церковной обрядности, народ стал смотреть на самые обряды церкви, как на догматы христианства. На самые не важные, даже мелочные, разности обрядовые стали обращать слишком большое внимание. Летописцы вносили в летописи, как замечательные церковные факты, даже самые мелочные обрядовые разногласия, например в роде следующего: «той же зимы (1476 года), говорит новгородский летописец, некоторый философове начаша пети: «о Господи помилуй», а друзеи: «Господи, помилуй»³⁷. При таком взгляде на обрядовые разности, когда стали обнаруживаться несогласие или разнообразие в некоторых церковных обрядах и неисправности в богослужебных книгах, то люди, привыкшие строго соблюдать обряды церковные, но не знавшие существенного, т. е. духа и учения христианской веры, стали между собою жарко спорить и разделяться по поводу самых неважных обрядовых разностей. В первый раз, сколько известно из летописей, это открылось в XV веке, по поводу первого спора о сугубой аллилуиа³⁸, но хождении посолонь³⁹. В споре об этих предметах некоторые уже довольно ясно обнаруживали раскольническую привязанность к букве и обряду: ибо о неважых обрядовых предметах спорили много, спорили жарко, и не хотели подчиниться голосу пастырей, говоривших истину. Как ни жарки были споры о хождении посолонь, но «истины не обретоша», говорит летописец. Впрочем, так как новые мнения еще далеко не были повсеместны, то споры утихли, и голос истинного старообрядства, определявшего достоинство обряда достоинством христианской мысли, до времени восторжествовал над мнениями мнимого старообрядства ⁴⁰.

С наступлением XVI века, частью в следствие оскудения, с упадком училищ, церковного просвещения и живой церковной проповеди, существенно необходимых для уяснения народу истинного смысла и значения церковно-богослужебной обрядности⁴¹, частью в вследствие распространения в многочисленных сборниках мнений суеверных, ложных и в том числе настоящих раскольнических, – от истинного, православно-церковного старообрядства видимо и резко начало отделяться старообрядство мнимое, невежественное, односторонее. По причине «недостатка разумения», как говорит преп. Максим Грек, или недосмотра, или забывчивости древних, достойных уважения переводчиков или же от грубого невежества и нерадения писцов, в церковно-богослужебные книги вкралось множество ошибок и странностей, часто весьма грубых, даже еретических по смыслу. А своеволие темного, суеверного смысла только этими странностями и питалось, не обращая внимания ни на веру чистую, ни на обряды лучшие; оно составляло сборники песней и молитв, по чувству набожности, а чаще только по подражанию набожности, но без сознания набожного; точно также вводило в церковное употребление сочинения, не имевшие значения церковного и даже недостойные его⁴². Смотря на церковно-богослужебные книги, как на книги богодуховные, темные ревнители буквы твердо убеждены были, что в них не должно изменять или поправлять и самого поврежденного текста. Казалось ужасным что либо загладить в церковно-богослужебной книге: это значило – «загладить великий догмат премудрый». «Дрожь великая поимала и ужас напал на меня», говорил писец Михаил Медоварцев, когда преподобный Максим Грек велел ему загладить несколько строк в одной церковно-богослужебной книге⁴³. Умножилось темное, мнимое благочестие, думавшее получить спасение одним пристрастием к наружной святыне. Образовалось много суеверных и невежественных толков о церковно-богослужебных обрядах и вещах. Одни напр. говорили, что «не быти прочее божественной литургии, не поспевшим к чтению божественнаго Евангелия»⁴⁴. Другие слыша во время богослужения ектению: «о свышнем мире», соединяли с сими словами значение миpa ангельского и молились за ангелов и проч.⁴⁵.

Раздвоение и резкая противоположность двух направлений, направления живого, истинно церковно-обрядового и направления мертво-обрядового, раскольнического, уже видимо обнаружилось, как в жизни, так и в церковной письменности. С одной стороны мы видим людей, которые «живут во гресех неотступно, а каноны всякими молитвами преподобных молятся по вся дни, чающе спасения получити, живут в лихоимстве и во всякой злобе, а каноны всякими различными песньми угождати чают»⁴⁶; или полагая всю силу и все существо спасения в более или менее точном и строгом соблюдении обрядов, измеряют временем спасительное значение, напр., божественной литургии⁴⁷; либо беспокоятся недоумениями, с чего «пошли неести скоромного в понедельник день»⁴⁸. С другой стороны стоит просвещеннейший муж церкви русской и греческой в XVI веке, строгий блюститель истинно-древнего и истинно-православного чина, преподобный Максим Грек, и сильно обличает такую мертво-обрядовую, жизнь, и такой ограничивающийся одною буквою образ мыслей, пиша то «сказание живущим во гpecеx неотступно, а каноны всякими и молитвами преподобных молящимся по вся дни, чающим спасения получити», или: «словеса аки от Пресвятыя Богородицы и скверным и всякими различными песнями угожати чающим», то «послание к некоему князю, просившему у него с чего пошло неести скоромного в понедельник день», и другие подобные ответы и опровержения. С одной стороны жалкие ревнители буквы силятся, во чтобы ни стало, возвести на степень божественной тайны сугубую аллилуиа, стараются распространить свое жалкое мудрование «о Святей Троице, сиреч аллилуиа»⁴⁹, рассуждают, спорят «о божественной аллилуиа» крайне невежественно, даже богохульно, сами того не сознавая⁵⁰. С другой стороны архиепископ новгородский Макарий обличает таких невежественных толковников буквы: «иже поют мнози по дважды аллилуиа, а не трегубо, говорит он, на грех себе поют и на осуждение. Тако подобает нети: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава тебе Боже, – первое аллилуиа во славу Отца, второе во славу Сына, третиe во славу Духа Святаго; а слава Тебе Боже – единосущному Божеству»⁵¹. С одной стороны слышим крики темных ревнителей обрядовой внешности, которые, всю силу крестного знамения полагая в двуперстном знамении его, вопиют: «аще кто двема персты не благословляет, якоже и Христос, или не воображает двема персты крестного знамения – да будет проклят, отцы рекоша». С другой стороны, мужи просвещенные, показывая неразумным ревнителям внешности, какое истинно-древнее и истинно-православное крестное знамение, раскрывают им самый «разум» крестного знамения⁵². Или еще: темные приверженцы буквы, находя в некоторых славянских рукописях в 8 члене символа веры вкравшееся из сербских книг слово: «истиннаго» вместо: «Господа», почитают его глубокою мудростью самых древних св. отцев. Блаженный Зиновий, ученик препод. Максима, им отвечает: «если кто говорит (слово: истинного или слово: Господа) с правою верою и нелицемерно: не много тут разности, хотя слова не одинаковы. Я видел правила древнего письма, написанные при кн. Ярославе, сыне Владимира, и при епископе Иоакиме, в начале крещения нашей страны; там в изображении св. вселенского собора не написано: и в Духа Святаго истиннаго, но написано: Господа». Клирошане симоновские возражали, что Василий Великий в слове о вере не написал: «и в Духа Святаго Господа», а написал: «истиннаго Духа». Зиновий отвечает: «для Македониян не написал он: Духа Св. Господа; иначе они бросили бы книгу его; а он хотел, чтобы прочли ее, и другими словами научились, что Дух есть Бог»⁵³. И все эти жаркие споры о неважных обрядовых предметах, о различных словах и выражениях в церковных книгах, нисколько не нарушающих единства христианской мысли и веры, неразумная горячность и раздражение одних из-за нескольких обрядовых мелочей, и слишком горячие обличения и опровержения других, – ни к чему другому не вели, как только увеличивали раздвоение двух направлений и развивали раскол.

В XVII веке в церковных книгах оказалось уже «многое некое и преизлишнее разгласие, еже и к заповедям Господним не сличное стихословие», от которого возникало уже «всякое несогласие и несостояние в церковном соединении», как замечали сам царь Михаил Феодорович и патриарх Филарет⁵⁴. А между тем, по словам знаменитого Епифания Славеницкого, до п. Никона, «мысленный камень неявленства, паче же невежества в уме многих лежал и закрывал от них мысленный таинственных священнодейств кладязь и препятствовал словесным овцам Христовым чистого известного священнодействительных знаменований ведения водою напоенным быти»⁵⁵. Даже некоторые честные протопопы, по словам преподобного Дионисия, «служаще в святых церквах, по священным книгам чтуще и поюще, не добре разумели глаголемое и читаемое»⁵⁶. Дети получали от своих родителей чисто внешнее, мертво-обрядовое воспитание: их учили только земным поклонам и двуперстному или трехперстному кресту, а никогда не объясняли, в чем состоит дух христианского поклонения духом и истиною, в чем состоит искупительное значение креста; им преподавали подробные до мелочности правила, как вкушать просфоры, как уламывать их на кусочки и проч., а возвышенных истин евангельского учения и кратко никогда не преподавали⁵⁷. При таком мертво-обрядовом направлении издетства, весьма многие православные жили до глубокой старости беспечно и нераскаянно во грехах, а надеялись спастись тем, что под конец своей жизни, в тяжкой болезни, изъявляли желание, дабы их погребли близ церкви. Погребением близ церкви надеялись спастись такие люди, которые в продолжение 40, 50 и даже более лет своей жизни, никогда не имели у себя отцов духовных, небыли у исповеди и св. причастия. Самая жизнь подвижническая, которая в старину составляла украшение церкви русской и сильный нравственный оплот для самого общества, теперь, ко времени раскола, у многих обратилась в одну мертвую внешность, в фарисейство, и даже, жалкое, возмутительное для истинного чувства благочестия лицемерие. «Иные ходят», жаловался п. Иоасаф I в 1636 году, «в образе пустынническом и в одеждах черных и в веригах, растрепав власы»⁵⁸, «иже, дополнишь словами отцов собора 1667 года, – «мнятся благовейни быти, не суть же такови, живут посреди градов и сел в образе отшельника и затворника, волосаты, и в монашеской свитце; иные ж в железах скованы, такожде наги и босы ходят по городам и селам в мире, тщеславия ради, да восприимутъ славу от народа и да почитают их за святых ко прелести простым и невеждам⁵⁹. И люди, увлекаемые внешностью, действительно обольщались мнимою святостью подобных лицемеров⁶⁰.

При таких обстоятельствах открылась явная борьба ревнителей истины в богослужебных книгах и ревнителей мертвой буквы, и при горячности с той и другой стороны, неизбежно стал развиваться раскол. Еще в первой половине XVI века, когда препод. Максим Грек, усмотрев, до чего затемнен и даже извращен был смысл церковных книг неразумною ревностью по букве, признал славяно-русские книги требующими исправления: тогда темные приверженцы мертвой буквы с громким воплем восстали против него. «Велию», кричали они, «велию, о человече, досаду тем делом (исправлением книг) прилагавши в земли нашей чудотворцем: они бо сицевыми книгами благоугодиша Богови». Напрасно препод. Максим говорил темным ревнителям буквы, что церковь Христова никогда не чуждалась даже исправления книг св. писания, что «и бывшим во времена гонений святейшим архиереям и мученикам ни един понос или досаждение прибысть от бывших после их различных исправлений св. писания Ветхаго Завета Симмахом, Феодотионом, Акилою и Лукианом, пресвитером антиохийским, коемужду исправляющу презренное прежде его бывшим переводчиком»⁶¹. Темные ревнители буквы не хотели допустить никакого исправления в церковно-богослужебных книгах. «Он» говорили, «отменяет слова по своему разумению, извращает веру», – и осудили его как «еретика богодухновенныя книги растлевающа». Таким образом препод. Максим первый пал в борьбе с зарождавшимся расколом. С этих пор начинается в русской церкви печальная вековая борьба двух противоположных стремлений: стремления церкви – исправить церковно-богослужебные книги и обряды и оживить, восстановить во всем народе русском истинную церковно-богослужебную жизнь, и стремления противо-церковного, раскольнического – не допустить исправления церковно-богослужебных книг и обрядов, и таким образом дать силу и господство мертвой букве и обрядности. В 1551 году, на московском Стоглавом соборе, который, как известно, созван был, между прочим, для решения многих обрядовых вопросов, тогда так сильно занимавших умы, ясно высказалось столкновение этих двух противоположных направлений. Сторона мнимо-старообрядческая явно обнаружила свой дух противоречия и решительной неуступчивости, и если окончательно не превозмогла поборников истины; то и нисколько не уступила им, напротив, еще больше укрепилась в своей фанатической горячности. Позже (в 1554 г.) бывший троицкий игумен Артемий свидетельствовал что на стоглавом соборе был жаркий спор о крестном знамении, ни окончился тем, что «не доспели ничего»⁶². Так уже усилилось это раскольническое, о букве ревновавшее направление, когда против него ничего не мог доспеть даже собор пастырей. После стоглавого собора пущены были в ход кем-то из поборников раскольнического направления, вероятно участвовавшим в спорах на стоглавом соборе, черновые записки под именем книги Стоглавник, и в этой книге подробно изложены были все, до того времени образовавшиеся и созревшие раскольнические мнения.

По поводу исправления книг препод. Дионисием, архимандритом Троицкой Сергиевой лавры, и его незабвенными сподвижниками, опять открыто выступили люди вполне раскольнического направления совершенно подобные Аввакуму, Лазарю, Никите, явные зачинщики раскольнических мыслей⁶³. В борьбе с ними препод. Дионисий и его сподвижники явились, подобно препод. Максиму Греку, исповедниками истины церковной. Вот как характеризует этих ревнителей мертвой буквы старец Арсений в своей челобитной к боярину Борису Михайловичу Салтыкову: «Есть, государь, Борис Михалович, иные таковы, которые на нас ересь возвели, кои едва азбуку умеют, а то ведаю, что не знают, кои в азбуце письмена гласные и согласные и двоегласные, а еже осьмочастия слово разумели и к сим пристоящая, сиречь роды и числа и времена и лица, звания же и залоги, то им ниже на разуме всхаживало. Священная же философия и в руках не была, ея же кто в искусе не был, удоб может погрешити не точию в божественных писаниях, но и в земских делех, аще и естеством остроумен будет. Есть, государь, обычай некиих сих во искусе не бывших не точию на едину строку зря, но на едину токмо речь смотря и рассуждати: се есть тако, обретается же то всяко не тако.... Зри, государь, сего, како у нас славится имя Пресвятыя Троицы бессловесне и неразумне: как кому на ум взбрело, тако концы у молитв и совершают... И что мы концы у таковых молитв переменивали, и то нам в ересь поставили, и наше государь, сам ты ведаешь, дело в мир не пошло, а детали его мы не своею волею, а царскою властью. Аще бы они добре разумели и о благочестии поистину болели, добре бы и судили... Не глаголом точию чтущему или поющему подобает внимати, но разума нужда блюсти. А они точию единем речением вся глаголемая судят, и единому глаголу точию внимают и глаголют сей глагол наг⁶⁴ и срамословен.... разума не внемлют. Не глаголу точию единому достоит внимати, ниже единем речением, судити вся глаголемая, ниже убо чернилу и письменем верити, но ответу писавшего письмена паче достоит верити. Злословящей же нас точию чернилам верят, и письменем единем внемлют, и тех в конец добре не сведят, и красных глаголов ищут, аз же тебе, государю, скажу красные глаголы и риторский слог, но исполнь сущь злаго еретического мудрования. И до ныне у нас сей злый плевел во святых церквах славится, и якоже здраво некое приемлется от не-

наученых подобных мне.... Не смею, государь, дерзновенно рещи о гла-

голющих на нас не правая, что не знают ни православия, ни кривославия точно божественные писания, по чернилу проходят, разума же сих не нудятся сведети»⁶⁵. При таком крайнем ослеплении, при такой фанатической ревности по букве, можно ли было ожидать, чтобы эти неразумные приверженцы буквы образумились, почувствовали потребность исправления книг и уступили голосу и желанию церкви? Напротив, случилось так, что, когда при п. Иосифе предпринято было новое издание церковных книг, эти самые вожди раскольнического направления явились при этом деле главными и совершенно самоуправными деятелями. «И явишася в та лета», пишет преосвящ. Игнатий, м. Тобольский, «злии человецы: Аввакум протопопе, Лазарь, суздальский поп, Федор диакон, Григорий Неронов, с ними же и простии невежди: иже попущением Божиим бяще и духовник царский протопоп Стефан Вонифатьев. И сия злая сонмища велие в оно время имяху дерзновение к самодержцам: и превсеяша злобы своея, арменского учения предание. В та же времена печатный двор бяше ведом в приказе царева дворца, правительствуем некиим князем, по реклу Львовым. Святейший же патриарх московский, Иосиф, муж престарелый, все оно исправление книг возложил на совет вышеупомянутых протопопов и попов, и ничтоже о сем печашеся, вверишася убо ему»⁶⁶.Эти люди, все мыслившие уже чисто по раскольнически, о том только и заботились, чтобы как можно скорее успеть внести раскольнические мнения в печатные церковные книги, запечатлеть их таким образом церковною печатью и распространить и окончательно утвердить в народе, это была главная мысль, главная цель их десятилетней деятельности на печатном дворе. Но кроме собственно-раскольнических заблуждений, они заражены были еще и другими мыслями, противными учению православия. Напр., в прологе, напечатанном при п. Иосифе, они с особенною настойчивостью стараются доказать, будто не должно ходить для молитвы в церковь, а должно молиться дома; будто «аще нам грешным св. писание и муками претит, но Господь Бог милости своея ради, создания своего не погубит»⁶⁷. Здесь высказывается мысль о невозможности вечных мучений при благости Божией – мысль противная Евангелию и учению православия. В особенности главный из расколо-учителей, протопоп Аввакум, заражен был противо-христианскими мыслями, высказывал богохульные мысли о Св. Троице, о воплощении, о погребении и сошествии Иисуса Христа во ад, о душе человеческой и об ангелах⁶⁸. Все они и вели себя на печатном дворе при п. Иосифе как люди, уже готовые произвести в русской церкви и в русском государстве раскол, питали мысли, противные духу православной церкви, распространяли в народе суеверные, ложные мистико-апокалипсические толки о судьбе русской церкви, посевали в народе сомнение, предубеждения относительно церковных исправлений, и даже распоряжались на печатном дворе самоуправно, против воли царской. Вот что сообщает об них, между прочим, современник и очевидец их действий на печатном дворе, келарь троицкого монастыря Симон Азарьин, ученик препод. Дионисия, Архимандрита троицкого, известный по своей любви к просвещению и собранию рукописей: «В оно время (около 1647 г.) изволением Самодержца Государя Царя и Великого Князя Алексия Михайловича, препод. Сергия житие повелено быст напечатать сия же, яже от нас быша написана. Самодержец туже повеле напечатати; печатницы ж, иже на печатном дворе, тех новых чудес яко тридесять и пять главизн напечаташа в сергиеву книгу, яже от нас принесена быша, прочая же от чудес в небрежении положиша. И якоже они возгордевшеся и небрегоша о чудесех святого, аще нецыи от них и сами в небрежении живот свой препроводиша, истину бо глаголаху лож быти и вменяху в случай, а не в чудеса, якоже о источнице новоявлынагося кладязя, иже у церкви Пречистыя Богородицы у паперти, небрегоша по истине напечатати, и последи уже напечаташа с понуждением», но не по истине, но некую ложь от своего вымыслу приложише... яко совестью своею зазираеми бяху. и иныя от чудес святаго изринута и напечатати небрегоша»⁶⁹.

Таким образом, еще при п. Иосифе раскольнические заблуждения распространились по всей России посредством книг, напечатанных в 1642 – 1652 годах, и заразили в особенности молодое поколение. «И быст всех книг, говорит митрополит Тобольский Игнатий, вкупе 6000. И всю Россию тако арменский оный смрад надхне и зарази, яко едини точию зело престарелые люди того учения не прияша и едва спасошася. и не внимаху прелести нововводного сего армено-подражательного двое-перстного сложения, но троичного в перстех сложения крепце держахуся. Новия же секрати сиреч младия начаша на оных книгах в хуле арменско велемудрствовати. Ересь же армено-подражательства зело воскуряшеся и многих попали»⁷⁰. Это предварительное распространение раскольнических мнений приготовило весьма плодотворную почву для последующего распространения раскола.

Между тем, как в невежественных умах раскольнические заблуждения таким образом окончательно дозревали и утверждались, в нравственной жизни людей, зараженных фарисейскою ревностью о букве и внешности обрядов, раскол также предварительно развивался сам собою, путем мертвообрядового направления их сердца. Яснее это можно

видеть в примере. Вот как митроп. Тобольский, Игнатий, изображает постепенный внутренний, нравственный переход современного ему монаха Капитона, одного из первых расколо-учителей, от фарисейской ревности об обрядах к фарисейской гордости и презорству, а отсюда к расколу. «Сперва убо крепце нудяшеся (он чернец Капитон) воздержанми, да ни в праздник рождества Бога Господа и Спаса нашего Иисуса Христа хотяше сыра и масла и рыбы вкушати, ниже на Святую Пасху, ниже в день св. верховных апостол Петра и Павла, ниже в день успения Пресвятыя Богородицы разрешаше когда разве точно от семен и ягодичия и прочих растущих земли. На святую же Пасху по обычаю христианскому ни яиц обагренных, сиречь красных, восхоте бpaтии предлагати, аще и высокоторжественное праздника Пасхи в сем красном яйце образуется. И такового христианского о Христе веселия не восхоте творити и яиц братии взаим пременяти, но вместо того подаде им червленого горького цибула, серичь луковицы: и вместо яиц в премену христианские любве имети. И cиe убо начало ереси от развратныя души его нача являтися. Потом же диавол прельсти его гордостным помыслом; мня же бо себе уже велика подвижника и совершенного постника, и начат погордевати освященным чином. Егда убо когда увидел бы священника мало себе в пищи попустивша и упившася до веселья: тогда и ко оному священнику, аще и православному сущу, потом к благословению нехождаше, аще и трезва его видяше. И тако мало по малу творяше его диавол отступати от церкве. Паки же повеле некоему изографу, да напишется ему образ, иже глаголется: предста царица одесную Тебе в ризах позлащенных одеяна и преукра- шенна. Иконописцу же, написавшу подобие святыя иконы, яко же пишется Спасителев образ на престоле, яко великий архиерей; Пресвятыя же Богородицы образ в царских одеяниях и в венце, яко царица небесе и земли, и прочия подобия образа того. Видев же той земли, и прочия подобия образа того. Видев же той Капитон Пресвятую Богородицу написание в царских одеждах, начат яко невежда сый похуляти иконописца глаголя: почто написал еси так Богородицу яко царицу? на Пресвятой убо Богородице багряницы царския не быст никогда же: и того ради и не покланяшеся окаянный Капитон образу тому святому. К сему же обрет его диавол «в противление на святую церковь готова суща, вложи ему мысль: егда бы видел Пресвятую Богородицу на иконе написанную, аще и подписание имующую Мати Божия: руце же младенца превечного Господа Бога и Спаса нашего Ииcyca Христа не написана: тогда и той иконе не покланяшеся. Видев же диавол готова его суща ко приятию козней его, вложи ему помысл, яко не подобает новописанным иконам поклонятися: аще бы Спаса Христа или Пресвятыя Богородицы, или святых; но точию какого ветхого письма и старого и зачаделого, аки бы издревле писаны: и егда в дом где вхождаше, аще видяше икону новописану, и сияющу новописанием, тогда никако же не покланяшеся той святой иконе Христиане же, видевше его врага Божия в житии жесточество, мняху его свята суща. Егда же стяжал беаше вышеписанныя четыре книги⁷¹ с катихизисом абие диавол совершенно восприят его себе во область: и начат от того арменского сложения и сам креститися, и от слышания чтения и люди учити: и мнози юнейшии последоваша ему. И се убо вашей любви аз възвестих, заключает м. Игнатий, каково бяше скверного того и проклятого Капитона Колесникова начало, да увесте, откуду начало еретиков раскольников и капитонов»⁷².

Чтобы очистить церковь русскую от возникавших и все более и более умножавшихся плевел раскола и пресечь дальнейшее развитие его, нужно было, во первых, очистить от примеси раскольнических заблуждений самые источники или руководства церковно-обрядовой жизни – церковно-богослужебиые книги, и рассеять главных вождей и представителей раскольнического направления; во вторых. ввести, по возможности, всех православных чад церкви русской в самый дух церковно-богослужебной обрядности, объяснить им смысл, внутреннее значение церковно-обрядовой внешности. И вот в это время Господь воззвал на патриарший престол церкви русской пастыря, которому предназначено было совершить это великое дело: явился патриарх Никон.

Приступая к совершению своего великого призвания, п. Никон, «яко бодрый Христова всероссийского стада пастырь и неусыпный страж», по словам м. Игнатия, положил пресечь раскольническое направление в самом его источнике, равным образом и восстановить богослужебнообрядовый чин и церковно-богослужебную жизнь в их первоначальной чистоте. Деятельно, с дальновидною ревностью и истинно-пастырским благоразумием, начал он исправлять церковно-богослужебные книги, при посредстве людей ученых, каковы: Епифаний Славеницкий, Арсений Грек, Дамаскин Птицкий и другие, по древне-славянским и греческим подлинникам, после предварительного совещания с русскими пастырями на соборе 1654 года, с соизволения царя Алексея Михайловича, по согласию с патриархом константинопольским и при соучастии антиохийского патриарха Макарии и сербского Гавриила. Зачинщиков раскола, каковы были известные уже нам справщики книг при п. Иосифе, он устранил от книгопечатного двора, как людей не только не способных к исправлению книг, но и явно неправильно-мыслящих и злонамеренных, насеявших уже столько плевел в церкви русской. А потом, когда встретил от них пререкание и противодействие в деле исправления книг, рассеял их в ссылку и заточение по разным местам, как «явных, самомудрых, паче же суемудрых бесчиния ревнителей, воздвигавших прю, раскол», и как явно показавших уже, по суду п. константинопольского Паисия, «знамения ереси и раздора, чуждых православныя нашея веры»⁷³. Таким образом п. Никон старался предупредить дальнейшее движение раскола совершенно законными, истинно-церковными мерами. Все главные зачинщики его были рассеяны⁷⁴. И издатели «Служебника» 1655 г. имели полное право сказать, что благочестивым повелением п. Никона и царя Алексея Михайловича «лукавство изчезе, неправда отгнана бысть, лжа потребися, вместо же сих истина ликует, правда цветет, любовь владычествует»⁷⁵. В прекращении раскола п. Никоном сознавались сами зачинщики раскола. Напр., Неронов, в письме к духовнику Вонифатьеву от 27 Февраля 1654 г., писал: «увы мне, яко погибе благоговейный от земли и справляющаго в человецех несть», т. е. нет более зачинщиков и защитников раскола⁷⁶. И сам Неронов, бесполезно возсставлявший самого царя против Никона, наконец явясь к патр. Никону, объявил: «если патриархи собственноручно написали, что надобно креститься тремя перстами и непокорных подвергают осуждению, я не желаю быть под осуждением вселенских патриархов». Патриарх Никон со слезами умиления принял заблудшего в лоно церкви. Точно также он готов был с любовью простить всех расколо-начальников, находившихся в ссылке, только ожидал, как уведомлял протопопа Неронова духовник царский Стефан Вонифатьев, «прощения и истинного покаяния» от непокорных протопопов и попов, в неправде своей грубо упорствовавших и возмущавших народ, даже готов был предоставить им служить по старым книгам. Потому несправедливо говорят некоторые, будто Никон был слишком неуступчив к немощи жалких приверженцев буквы, не оставлял им служить по старым книгам, и от того будто бы произошел раскол. В раскольнической биографии протопопа Иоанна Неронова рассказываются следующие замечательные факты, свидетельствующие о том, как Никон, необыкновенно строгий к упорным противникам и возмутителям церковного порядка, был снисходителен и уступчив в отношении к расколо-начальникам, не возмущавшим мира церкви, и как он готов был простить всех расколо-начальников: «во иные дни», говорит биограф Неронова, старец» Григорий (т. е. Неронов) «о юзниках патриарху воспоминал, чтоб их разрешил, страждущих его ради. Патриарх же по всем повеле грамоты послати тотчас, и письма, кои на него патриарха писали к царю и к протопопу Стефану и к прочим духовным братиям, все старцу Григорию отдал, глаголя: возьми старец Григорий твои письма, и ярославского протопопа Ермила в то же время простил и письма ему отдал... Вопроси некогда старец Григорий патриарха, рече: иностранные власти наших служебников не хулят, но и не похваляют; патриарх рече: все равно, по каким хощешь, по тем и служишь... И доколе старец Григорий был на Москве, умолил протопопа с братией в соборной церкви на клиросах, чтобы не четверить аллилуиа; Ниже послушаша старца, говорили аллилуиа по дважды, в третие слава Тебе Боже: патриарх же ничто же им глагола, точию подъяк, псалтирь говоря, заповедание патpиapxoво творил, четверил аллилуиа». Так умный пастырь Никон, прекратив раскол ссылкою в заточение мятежных и упорных расколо-начальников, возмущавших народ, в тоже время старался окончательно, внутренно примирить с церковью находившихся в Москве расколо-начальников, но не производивших мятежа, благоразумным дозволением им оставаться при старых обрядах. Сделавши столь успешное начало, Никон для предупреждения нового, дальнейшего развития раскола, старался восстановит богослужебно-обрядовый чин и церковнобогослужебную жизнь русского народа, в их первоначальной чистоте. Для сего, как только он предпринял исправление церковно-богослужебных книг и издал первую важнейшую в церковном богослужении книгу «Служебник», в то же время признал нужным издать толкование церковных обрядов и таинств, чтобы ввести православных чад русской церкви, по возможности, в самый дух и смысл церковно-богослужебных книг и обрядов. «Богоизбранный святейший патриарх московский Никон», говорит Епифаний Славеницкий в предисловии к скрижали, «Богоданный в световодительство всея Великия и Малыя и Белыя Poccии световодитель и благотщаливый пастырь словесного стада Христова, пастырству его врученного, питая оное благовонною евангельского учения пажитии, напаяя животворными водами богоприятных поучений и на правую стезю богоугодного жития наставляя, благоусердно печется о том, чтобы весь священный Российский причет церковный привести к ясному знанию, пониманию священнодействий: ибо как древле патриарх Иаков, для напоения овец бессловесных, отвалил вещественный камень от вещественного кладезя, так он ныне потщился отвалить мысленный камень непонимания и невежества, лежащий в умах многих, для того, чтобы словесным овцам Христовым напоенным быть чистою водою ясного разумения священнодейственных образов; ибо по его священноначальническому, богоугодному, ревностному, благопоспешному и душеполезному старанию, благополезная книга, содержащая в себе толкование божественной литургии, ясное изъяснение таинствен-

ных священнодействий и всех священных вещей знаменование, переведена с греческого на славянский язык и в великую духовную пользу всего священного причта православной российской церкви напечатана»⁷⁷. Вследствие таких энергических, умных и благодетельных распоряжений п. Никона, можно сказать, что раскол, вероятно, был бы совершенно остановлен, по крайней мере в том виде, в каком он первоначально проявился, как секта религиозно-обрядовая и восстание немногих непокорных протопопов и попов, или по крайней мере не распространился бы в таком огромном размере, как это случилось, если бы п. Никону дали до конца довершить его великое дело. Но в это-то время, к величайшему несчастью, многочисленные и сильные враги Никона при дворе, о которых будет сказано подробно в другом месте, общим заговором с расколоначальниками, восстали лично против самого Никона, совершенно лишили его прежней свободы действования, даже благорасположения и содействия царя Алексея Михайловича, и принудили удалиться из Москвы, а зачинщиков раскола, вождей и поборников его возвратили из ссылки в Москву, и под видом будто ревности к старой вере, а в самом деле для успешного выполнения своих замыслов касательно п. Никона, дали полную свободу и простор распространению раскола. Таким образом в продолжении 8-ми летнего междупатриаршества, мятежные зачинщики раскола успели докончить свое дело, отторгли от церкви суеверных ревнителей обрядов и образовали особое скопище мнимых старообрядцев⁷⁸.

Итак, беспристрастный суд истории, или последовательный исторический ход дела показывает, что вовсе не патриарх Никон был виною нашего раскола и не ревностная поспешность Никона в исправлении книг произвела раскольников, а они произошли сами собою, вследствие предварительного, векового развития в некоторой части руссого народа особого, мнимо-старообряческого направления. Ясный свет истории русской церкви показывает, что раскол глаголемого старообрядства произошел вовсе не от прямого истинно-древнего и истинно-православного направления нашей церковной жизни, а от направления противо-церковного, уклонившегося с прямого пути церкви Христовой еще в XVI веке, и показывает нам даже от начала до конца самые, так сказать, изгибы, самый путь, по которому шло это противо-церковное направление, и наконец неизбежно пришло к расколу. Как некогда мертво-обрядовое, о букве законной только ревновавшее Иудейство, в главе которого стояли книжники и фарисеи, потому отпало от церкви Христовой, что остановилось на одной букве законной, не созерцало, не понимало в обрядовом законе моисеевом истины Христовой: так и в нашей церкви в XV веке возникшее и постепенно возраставшее мертво-обрядовое, раскольническое направление некоторой части русского народа, во главе которого стояли, по выражению Симеона Полоцкого, «новые книжники и фарисеи», потому отделилось от живого единства церкви русской что также остановилось на одной букве церковно-богослужебных книг и на одной мертвой внешности церковно-богослужебных обрядов, и таким образом ожестело, омертвело и отпало от церкви Христовой, как Иудейство. Между тем, что касается заслуг Никона в исправлении книг, то по случаю издания первой исправленной книги – Служебника, благомыслящие люди, понимавшие потребности церкви русской, призывали весь народ благодарить Господа Бога зато, что Он даровал им такого благопопечительного архипастыря, каков Никон патриарх, и такого помощника его, каков царь Алексей Михайлович. «Должно убо всем, повсюду обитающим православным народом, восхвалити же и прославити всех добрых вину Бога, яко великого ради и естественного своего милосердия избра в начальство и снабдение людем своим, сию премудрую и в заповедех его пребывающую двойцу, Великого Государя Царя и Великаго Князя Алексея Михайловича, и великаго государя святейшего Никона, патриарха Московского я всея Великия и Малыя России, иже воистину Богом избрани и того в себе исполнением заповедей его косяще, законно и преимудро данную им от Бога власть стропти потщашаеся.. Не ко иным бо вещем прежде тщание свое государское приложиша, но точию да церковь Христова, сиречь православный христианский народ, в мире и благоденствии здравствуя, зде многолетнее, онамо же безконечное во благих себе гобзание уготовит... Воистину бо их благочестным повелением лукавство исчезе, неправда отгнана бысть, лжа потребися; вместо же сих истина ликует, правда цветет, любовь владычествует. Тем же благословен Бог, в Троице Святей поемый, таковых великих государей в начальство людей своих избравый»⁷⁹. Вселенские патриархи также все единодушно и единогласно одобрили и утвердили великое дело и. Никона, и самого его признали великим ревнителем церкви православной. Вот напр., отзыв о нем п. константинопольского Иакова: «ни яко осужден вин ради душевных или телесных, и елика от архиерейства благодать впредь без воззвания ону чуждати, имея естества и исцеление невосприемное творя, ниже над божественная догматы благочестий согреши; ибо не иде в совет нечестивых, ниже ста в путь грешником, ниже на седалищи губителем седе, песнословно рещи, столп бо благочестий непоколеблем знаем бысть, и божественных и священных канон оберегатель присноискуснейший, отеческих догмат, повелений же и преданий неизреченный ревнитель и заступник достойнейший⁸⁰.

II. И так первый зародыш, первый основный элемент раскола старообрядства заключается собственно в характере религиозной жизни русского народа, в вековом, историческом развитии в большой части народа одностороннего, мертво-обрядового направления, в преобладании внешности, обрядности над живою христианскою мыслию, и в открывшейся с XVI века борьбе этой живой христианской мысли, духа с мертвою буквою и обрядностью. Но сущность и сила русского раскола старообрядства заключается далеко не в одной упорной ревности о старых обрядах, из которой развился только общий, внешний характер раскола, как секты религиозно-обрядовой. Сила русского раскола заключается главным образом в его религиозно-гражданском демократизме, в том духе и направлении, какое он получил во время самого восстания раскольников против п. Никона, и особенно после Никона, когда он перешел из сферы собственно церковной в сферу гражданской, народной жизни. Посмотрим теперь, как развился этот новый элемент раскола, всего более оживляющий и поддерживающий его.

Раскол возник в патриаршество Никона, сначала в низшем духовенстве, и восстал, во первых, против церкви и особенно против патриарха Никона; потому что исправления, нетерпимые людьми, безрассудно привязанными к старине, начались, во первых, в церкви, касались прежде всего духовенства и совершены были п. Никоном. Патриаршество Никона в истории русской церкви составляет ту многознаменательную переходную эпоху, когда, после вековых споров о древне-церковной старине, после векового сознания лучшими пастырями необходимости исправления и улучшения внутреннего порядка в русской церкви, – необходимость истиной, основательной поверки, исправления и усовершения внутреннего церковного порядка и устройства сделалась главною, настоятельною потребностью, господствующею, живою мыслью русской церкви, когда должно было положить предел вековой борьбе убивающего духовную жизнь буквализма и мертвого обряда с живою идеею, оживляющим духом христианства, борьбе тьмы со светом, порядка с беспорядком, и тьма и беспорядок наконец должны были или исчезнуть при свете просвещения и порядка, или отделиться от церкви, как совершенно несовместный с ее существом. Для прекращения этой вековой борьбы в недрах нашей древней церкви, для обновления, освежения внутренней жизни церкви, божественный Промысл нарочито воспитал и воззвал из среды народа знаменитого пастыря, патр. Никона... Но если вообще великие гении далеко опережающие век свой, везде и всегда встречают сильные противоречия и противодействия со стороны отсталых, запоздалых людей, часто даже падают жертвами в борьбе с ними, то удивительно ли, что и наш великий пастырь Никон, этот истинно замечательный гений своего века, «световодитель богоданный в световодительство всея Великия и Малыя и Белыя России», как называли его лучшие, просвещеннейшие современники, vir prudentia et auctoritate eggregius. как отзывались о нем иностранные наблюдатели внутренней жизни России второй половины XVII века, удивительно ли, что и великий Никон должен был испытать то же, встретить также упорное противоречие и противодействие со стороны отсталых, запоздалых ревнителей старины? – Рассмотрим беспристрастно, в каком духе и какого рода исправления совершил в русской церкви п. Никон, и по каким причинам возбудилась против него оппозиция раскола. «Нам должно есть», говорил п. Никон в духе охранения истинной христианской старины, «от Спаса нашего и Господа Иисуса Христа преданные заповеди и св. апостолами и св. отцами, воссиявшими на святем никейстем вселенстем соборе треми сты и осмиюнадесятми богоносными отцами, и в последующих вселенских соборех, даже до седьмого, второе в Никеи собравшегося, такожде и между седми вселенскими в различная времена собравшихся поместных православных соборех хранити; понеже убо совершение прият православных церковь не томко по богоразумия и благочестия догматов, но и священному церковных вещей уставу, праведно есть и нам всяку церковных ограждений новину потребляти, видящим новины всегда виновным бывати церковного смятения и разлучения, но уставом последовати святых отец»⁸¹. В таком духе сохранения подлинной христианской старины, начал п. Никон исправлять, благоустроять внешний чин и порядок церкви русской, не столько вновь что либо измышляя и созидая, сколько восстановляя истинно-древнюю церковную старину, завещанную св. отцами, или согласную с их духом, и устраняя старину мнимую, им противную. Суеверные ревнители старины, уже искаженной, к сожалению, этого не соображали и не соображают: им хотелось сохранить старину, и притом грубую русскую старину. – Патр. Никон, глубоко любя христианское богослужение, и по чувству собственного сердца, и по ближайшему опыту и наблюдению над другими благочестивыми русскими людьми, и из бесчисленных примеров истории русской церкви, может быть, лучше всякого другого современного пастыря русского понимал, как важно в духовно-нравственном воспитании русского народа, особенно простого народа, благоустроенное, благолепное церковное богослужение. Кроме того, возвышаясь своим умом над неподвижностью дряхлой, отжившей старины, он ясно сознавал всю возможность и необходимость живого развития христианского богослужения из вечно-живой и всеоживляющей идеи христианства, необходимость развития христианского духовно-эстетического элемента в благолепии богослужения, например в пении, в иконописании. И потому, прежде всего обратил свое внимание на исправление и усовершение церковно-богослужебного чина и порядка, расстроенного главным образом небрежением и невежеством нерачительного к богослужению духовенства. Так он не мог равнодушно видеть, в каком упадке находилось в церкви русской богослужебное пение, которое начало упадать в России со времен монгольского ига. Привыкши к знаменному или столповому церковному напеву и исполняя его весьма неисправно и небрежно, церковно-служители наши до п. Никона почти совершенно забыли и оставили то древнее «ангело-подобное пение изрядное осьмогласие, и трисоставное сладкогласование, и самое красное демественное пение», какое, после болгарского и простого демественного напева, вновь ввел в церковь русскую Ярослав Великий⁸², и «совершали пение Божие зело по скору»⁸³. Патр. Никон, зная из примеров церковной истории, что развивалось же в восточной церкви богослужебное пение, что святые отцы с IV по VIII век не считали грехом слагать новые духовные песни, исправлять древнее пение, – начал смело вводить в русской церкви новое благогласное песнопение, исправляя и восстановляя что было лучшего из древнего пения. Еще будучи митрополитом новгородским он, по словам жизнеописателя его, «первее повеле – в соборной церкви греческое и киевское пение пети.... и превелие име прилежание до пения, и на славу прибрав крылосы предивными певчими и гласы преизбранными, пение одушевленное паче органа бездушного и такового пения, яко же у него, ни у кого не бывало»⁸⁴. А когда в 1652 году он возведен был на патриарший престол, то еще более усовершил церковное пение. Вышеупомянутый жизнеописатель его свидетельствует, что он любил разные напевы, а особенно греческий и киевский. С патр. Никона началась в русской церкви новая эпоха церковного пения. В тоже время он старался ввести в церкви русской внятное и благоговейное чтение при богослужении, ибо от лености и небрежения церковно-служителей укоренился обычай – читать в церкви весьма поспешно, невнятно и даже неблагопристойно, вычитывал, голоса в два или в три за раз, кафизмы, каноны и разные молитвословы и стихословия во время пения, про себя, а не вслух для всех православных⁸⁵. Никон ввел и благолепие в священных одеяниях и утварях, чтобы сделать церковное служение достойным высокого назначения; приучал священно и церковно-служителей к сохранению внешнего благоприличия, и сам божественную службу совершал с отличным благоговением⁸⁶. Как истинный просвещенный пастырь, Никон не мог равнодушно видеть, что многие неразумно, даже и не по христиански почитали св. иконы, молились в церквах всяк своей, из дома принесенной, иконе, называя их своими богами, и кланялись в церкви в разные стороны. Поэтому он велел снять с западных стен в церквах от частных людей поставленные иконы, дабы молящиеся не стояли ни к ним, ни к алтарю спиною и не производили в церквах бесчиния, как это было дотоле⁸⁷. Для церковного благолепия и благоукрашения, патр. Никон покровительствовал и художествам, особенно церковной живописи и архитектуре, насколько, разумеется, это было возможно в то время, и употреблял их как средства для благоукрашения церквей⁸⁸. При дворе его, по словам алепского архидиакона Павла, были свои художники и ремесленники по всем частям⁸⁹. Точно также в Воскресенский монастырь, для устройства храма, по подобию Иерусалимского, он вызвал разных мастеров, в том числе и иностранных, и завел там целые мастерские; оттуда же в 1668 год вызывал мастеров для себя даже сам царь Алексей Михайлович⁹⁰. Символизм в церков. изображениях Никон оживлял духовным христианским смыслом. Так, глубже современников понимая духовное знаменование библейских и церковных символов, он восстановил в церковных изображениях древние, но забытые символы евангелистов. До него евангелисту Иоанну усвоялся символ льва, а Марку – орла. Со времени патр. Никона евангелиста Иоанна стали изображать с орлом, а Марка со львом, как это делалось при равноапостольном Владимире и Ярославе Великом⁹¹; при св. Луке и Матвее оставлены прежние знамения тельца и человека. Точно также патр. Никон, последуя примеру свящ. древности, велел делать на каждой церкви по 5 глав, в ознаменование среднею Иисуса Христа, а четырьмя боковыми четырех евангелистов⁹². В то же время патр. Никон всемерно заботился о нравственном усовершенствовании и образовании духовенства. От глубокого упадка духовного просвещения в Великороссии до патр. Никона, как мы увидим в своем месте, весьма умножилось число священно и церковно-служителей недостойных, не- рачительных, весьма мало просвещенных: много было священников почти безграмотных. На все это горько жаловался, как известно, еще в XVI веке Геннадий архиепископ новгородский, в первой половине XVII века старец Арсений Глухой, патриархи: Иоасаф I и Иосиф. Приведем здесь только жалобу предшественника Никона, патр. Иосифа: «Видя», говорит он, «в себе и в других множество всяких пороков, чистители иерей, приставницы стражие, делатели винограда Божия не исправляют и не обличают, область приимъше искореняти и насаждати, не лечат и не исправляют, и не пекутся и не постанут о Бозе ревнуя за истину, и иерейство держит кождо, точию временную потребу снабдевает, не усердует о духовных, чтобы получили мзду вечного живота, но паче печется о погибающих мечтех и чрева ради все творит и глаголет»⁹³. «По городам и селам во множестве блуждали священники и диаконы безместные и часто бесчинства чинили великие»⁹⁴. Патр. Никон не мог терпеть такой беспорядочной жизни в духовенстве. Стараясь привести в уважение священный чин, он собственным примером строгой жизни внушал всему духовенству иметь бдительный надзор над своею нравственностью, а к нерадивым был взыскателен, к непослушливым и злым, по словам жизнеописателя его, «яростию являшеся», и всякое нарушение церковного чина обуздывать силою своей власти⁹⁵. Безместных священников он не терпел, строго воспрещал им бродить по городам и селам, и старался совершенно прекратить их умножение⁹⁶. Чтобы заставить священников быть внимательными к себе и своим обязанностям, он выслушивал и беспристрастно удовлетворял справедливые жалобы челобитчиков на духовных, принимал доносы от областных управителей о худых поступках духовенства, даже из самых отдаленных епархий, и порочных протопопов, попов и других священно-служителей строго смирял, посылал в монастыри на черные работы, заключал в темницы. Когда кто либо подавал Никону челобитную на священников, доносил об их неисправностях и худом поведении, то Никон велел таких попов «брать за приставов». Так в Мае 1657 года Никон писал к костромскому воеводе, вследствие доноса священника костромского собора на своеволие и бесчиние городских и сельских приходских попов костромской области: «которые попы в городе Костроме и в уезде, и в костромских пригородках, протопопу костромского собора с братиею учнут быть сильны, венечных знамян по указу платить не станут, и тыб ему протопопу с братью на тех попов велел давать приставов, сколько человек пригоже»⁹⁷. По словам протопопа Неронова, одна теща на затя своего, попа Лаврентия, подала Никону челобитную о том, что зять обокрал ее. Никон за это виновного попа сослал в Иосифов монастырь. Воевода муромский донес на тамошнего протопопа, Логина, что он ругался над иконою Спасителя и Богородицы. Никон тотчас велел протопопа Логина «отдать за пристава». Черниговского протопопа Михаила Рогова, издателя Кириловой книги, он проклял и снял с него скуфью за то, что тот, издавая Кирилову книгу, «в двоестрочии не делом положил, что христианам мучения не будет». Своеволие монахов, злоупотреблявших своим вотчинным управлением, он также строго обуздывал. Так в 1664 году он писал властям иверского монастыря: архимандриту Филофею, наместнику иеромонаху Паисию и строителю иеромонаху Максиму с братиею: «Впредь отнюдь у вас жилья к городовой стене не было бы... и на городню ходить впредь не велеть: стыдно и слышать от сторонних людей, что все стены у города... Да мне же новгородские дворяне честные (раненые), едучи из полков, били челом и говорили, что де от насильства иверских старцев житья не стало, многими де нашими землями завладели, а которые де нами старинные крепостные крестьяне и полоненники бегают, и те живут в их монастырских вотчинах и в монастыре их они, ведаючи держат; а кто побьет челом, не отдают: да мы из того кровь свою проливаем, а они де старцы живут, ни в какую службу государю не помогают. И буде впредь станете чужих крестьян или полонеников с Москвы увозить, или беглых принимать, а нам будет про то ведомо, или кто будет челобитчик, и впрямь про то сыщется: и вам за то будет жестокое смирение, и всех головами отошлю к государю, а он великий государь учинит вам указ против вашего непослушания и плутовства.. А буде нашего указу не послушаетесь и станете в оплошку ставить, отпишу к Великому Государю, чтоб и вам какого дворянина доброго послал надсматривать всякого худа»⁹⁸. Желая по крайней мере в Москве окружить себя лучшим духовенством, которое бы не противоречило его высоким пастырским желаниям, он отрешал от мест старых протопопов и попов, и на места их ставил новых, по своему усмотрению и выбору. Особенное, строгое внимание обратил он на выбор ставленников. В своей патриаршей области он начал сам лично и строго испытывать ставленников. В то же время (около 1654 г) он издал и разослал по епархиям «указ о ставленниках, кому ставиться в попы или в диаконы, чтобы посадские люди, или в волостях волостные люди приносили выборы и челобитье за руками; а выборы писали б, что он грамоте умел и смирен, и церковному правилу искусен, и от божественных книг сказателен и не пьяница и не зерник, и не тать, и не разбойник, и не душегубец, и креста на суде не целовал, и в боярском суде в холопех и крестьянех не бывал, и женат первым браком, по закону, на девице с венчанием, а леты б был в 30 лет, а дьякон в 25 лет; да сверх того выбору, чтоб того дьячка отец его духовный свидетельствовал, что он достоин священства»⁹⁹. Таковы, по понятию Никона, нужны были пастыри для Русской церкви. И действительно Никон старался образоват таких пастырей. Для того он усердно изыскивал и умножал способы для распространения духовного просвещения. Он, можно сказать, первый после препод. Максима Грека раскрыл богатые церковные книгохранильницы наши и библиотеки и привел в движение с XVI века почти совершенно остановившуюся в великороссийской церкви церковно-письменную деятельность. «Егда богоизбранный и христолюбивый и премудрый сей великий государь святейший Никон, патриарх Московский и всея Великия и Малыя Россия», читаем в предисловии къ служебнику 1655 года, «воли Божией и царскому и всего священного собора прошению повинуся и на престол великия и святыя церкве возшед, не иных мирских богатых касается рассмотрити, но яже надлежит пастыреви, яко же глаголет божественный апостолъ. подобает епископу без порока быть, яко Божию строителю, пособствующу по вернем словеси учения, да силен будет утешити в здравем учении и противящаяся обличати. И сия внушив, упразднися от всех и вложися в труд, еже бы святое писание рассмотрити, и входя в книгохранильницу, со многим трудом, многи дни в рассмотрении положи»¹⁰⁰. По своему многообъемлющему уму и по своей обширной начитанности нашедши патриаршую книгохранильницу недостаточною для церкви русской, он обратился за церковными книгами к первоначальному источнику нашего церковного просвещения к церкви греческой. На восток послан был за книгами иеромонах Арсений Суханов. И приобретением книг на востоке наша церковная письменность обогатилась множеством греческих рукопис. книг, писанных на пергамене и бумаге с X до ХVII века. В то же время собраны были в Москву древние славянские переводы церковных книг из новгородских монастырей, из Кирилло-Белоозерского, из Троицко-Сергиева, из Волоколамского, из казанских и других, всего из 39 монастырей¹⁰¹. Между церковными книгами собраны были также и книги необходимые или полезные для гражданского просвещения России. Никон не чуждался и этого¹⁰². Для издания и распространения книг, он приглашал в Москву достойных деятелей церковного просвещения – ученых иноков юга: на великороссийское духовенство он не полагался, потому что в нем даже между честными протопопами и архимандритами, по словамъ старца Арсения Глухого, много было таких, «кои едва азбуце умели и ничим же разнствовали от невежды и поселянина». Еще при патр. Иосифе, по влиянию Никона, как ближайшего и просвещеннейшего советника и друга царя Алексея Михайловича, приглашены в Москву ученые иноки киево-печсрской лавры: Епифаний Славеницкий, муж, по тогдашнему времени, весьма ученый, хорошо знакомый с греческою и латинскою словесностью, старцы Арсений Сатановский и Дамаскин Птицкий. Сделавшись патриархом всероссийским, Никон не переставал призывать просвещенных иноков юга. Собравши так. обр. около себя просвещенных иноков, преданных его духовно-ученым стремлениям, патр. Никон устроял в Москве духовные училища. По свидетельству Мейерберга он, для искоренения невежества, открыл в Москве училища языков латинского и греческого¹⁰³. Патриаршее училище в Чудове монастыре, основанное прежде него, около 1633 года, – при попечении Никона получило новую жизнь и подкрепление. Главным начальником в нем патр. Никон сделал Епифания Славеницкого. В то же время он поддерживал духовное училище св. Андрея, устроенное, по всей вероятности, по его же влиянию, другом его, боярином Ф. М. Ртищевым, близ Москвы. Вместе с сим патр. Никон умножал и улучшал типографии для издания и распространения духовных книг по церквам. Так, еще будучи новгородским митрополитом, он в 1650 году завел типографию в новгородском Хутыне-монастыре. Потом, когда возведен был в пaтpиapшество, перевел из упраздненного тогда в Белоруссии Оршанского кутеинского монастыря тамошнюю типографию в Иверский монастырь. Первая, напечатанная в иверском монастыре (в 1658 г.) книга, был учебный часослов; другая в следующем 1659 г., для назидательного чтения – Стефана Святогорца: «мысленный рай», с присовокуплением истории об основании иверского монастыря¹⁰⁴. Ho особенно Никон улучшил и возвысил московскую типографию, московский печатный двор, этот, можно сказать, главный в то время рассадник церковного просвещения. Рассеяв невежественных справщиков книг, собравшихся и составивших на печатном дворе при патр. Иосифе, по словам Игнатия, м. Тобольского, злое сонмище, насеявшее столько плевел в недрах русской церкви, патр. Никон образовал на московском печатном дворе из ученых иноков юга благонамеренное и православно-ученое духовно-цензурное общество, под начальством Епифания Славеницкого. Но Никон сам непосредственно наблюдал за всем на печатном дворе и каждая книга и назначалась к изданию и выходила в свет по его непосредственному усмотрению. Таким образом патр. Никон, можно сказать, первый после препод. Максима Грека ввел у нас благонадежный способ цензуры или рецензии церковных книг. Главный, существенный недостаток рецензии церковных книг, от которого и происходили при прежних патриархах неудачи исправления книг, заключался именно в том, что при исправлении ограничивались одними только славянскими рукописями, и то не всегда древними, и весьма неисправными, с греческими же рукописями почти никогда не сличали славянских. Патр. Никон понял, что исправить славянские церковные книги иначе и нельзя, как сличивши их с подлинными греческими книгами и с древнейшими славянскими. По сему он ввел в московскую типографию рецензию греческую и древле-славянскую. Наконец, мы должны упомянуть еще об одном замечательном усовершенствовании патриарха Никона, именно возобновлении в великороссийской церкви живой, церковной проповеди. До него на севере не слышно было живой проповеди. Еще в первой половине XVI века Иовий писал, что Москвитяне не позволяют говорить в церквах проповедей¹⁰⁵. Потом в начале XVII века, около 1600 г., Маржерет тоже говорил, что «в России в церквах никогда не проповедают»¹⁰⁶. Патр. Никон уничтожил этот обычай. Одаренный от природы силою и увлекательностью слова, обладая обширными познаниями священного писания, церковной истории и св. отцев, п. Никон сам по воскресным дням и праздникам, при совершении божественной литургии, всегда сказывал поучения, слушать которые охотно стекались многие, даже из самых дальних мест, и часто слушали со слезами¹⁰⁷. Он благословил также произносить проповеди и просвещенного Епифания, и Епифаний произносил. Но разрешая сказывать проповеди таким благонадежным просвещенным людям, каков Епифаний, навыкший к сочинению и сказыванию проповедей еще на юге, где в это время была даже особая должность проповедника, п. Никон не доверял высокого дела церковной проповеди духовенству великороссийскому, которое в то время было весьма мало образовано. Так, когда муромский протопоп Логин, а по примеру его и другие муромские священники стали говорить проповеди, не представляя их на рассмотрение, патр. Никон запретил им это и строго наказал их за самовольное проповедание, и подтвердил в церквах читать народу только поучения св. отцев, издревле переведенный на славянский язык, и некоторые до того времени уже напечатанным особыми книгами под названием Соборников, Маргаритов, Бесед и проч.¹⁰⁸.

Такие исправления и изменения совершал в церкви Никон в то время, когда в большей части духовенства и почти во всем народе русском господствовало глубокое предубеждение против всякого рода преобразований и нововведений, тем более против нововведений и исправлений в церкви. Большая часть духовенства убеждена была, что церковная старина русская ни в чем непогрешима и неизменна, «не точию в вере но ни в малейшей, чертице канонов и песней, что ни у какого слова, ни у какой речи не убавить, не прибавить ни единого слова не должно, и что православным должно умирать за едину букву аз». Сам престарелый патр. Иосиф был ревностный приверженец и защитник старины. Так ему весьма не нравилось, когда Никон, будучи еще митрополитом в Новгороде, начал вводить в тамошних церквах партесное пение и внятное, раздельное чтение, и, часто приезжая в Москву, всякий раз служил в придворной церкви, в присутствии самого государя, с своими новыми, киевскими певчими и по новому порядку пения и чтения. «На сие (превелие прилежание Никона до пения и доброго порядка) благочестивый царь зря», говорит жизнеописатель Никона, «и нача он великий государь о единогласном и наречном пении в церквах прилежати и учреждение творити, ему же в сем благоначинаемом деле великий помощник и поборник бысть преосвященный Никон митрополит, а святейший Иосиф, патр. Московский за обыкновение тому доброму порядку прекослов творяше, и никако же хоте оное древнее неблагочиние пременити»¹⁰⁹. Престарелый патриарх высказывал свое неудовольствие даже в слух своих приверженцев-протопопов и попов, которым он вполне вверил книгопечатный двор. Таким образом эти неблагомыслящие и неблагонамеренные протопопы и попы, неблагоприятными отзывами патр. Иосифа о церковных улучшениях и нововведениях Никона еще более и заранее предубеждены были против последнего и против тех исправлений и усовершений, какие Никон должен был ввести в русской церкви. Потому они заранее, еще при патр. Иосифе, стали предостерегать народ от всяких перемен, и нововведений в церкви. Это предубеждение против всяких церковных исправлений еще более усиливалось тем, что после смут Унии и самозванства у нас особенно опасались отпадения от древне-церковного православия и вторжения в церковь русскую латинства, папства. А суеверы, кроме того, как бы смутно, инстинктивно предчувствуя по духу времени приближение эпохи совершенного преобразования России – ждали еще скорого наступления царства антихристова. Это безотчетное, суеверное опасение породили частью религиозные волнения в Малороссия во время Унии и усилившиеся в XVI и в первой половине XVII века покушения папы обратить и Великороссию к католицизму, частью страшныя смуты и потрясения в Великороссии во время самозванства и междуцарствия и почти постоянные войны с Польшею и Швецией, частью умножение на севере России выходцев из Польши, Литвы, Швеции и других западных стран и распространение верований и обычаев латинских, лютерских и кальвинских. Легкомысленные, нерассудительные русские люди видели в этом последние времена, признак падения древне-русской православной веры и скорого пришествия антихриста. В сборниках того времени¹¹⁰ помещались и распространялись статьи об антихристе, где по апокалипсису вычислялось время пришествия антихриста, и время это, по недальновидному счету суеверов, падало именно на то время, когда должны были начаться в церкви русской и в русском государстве исправления. В книге о вере, напечатанной при патр. Иосифе, книжники русские читали такое предостережение: «по тысяще лет от воплощения Сына Божия Рим отпаде от восточныя церкве; в 595 лето по тысяще жителие Малой России к римскому костелу приступили. Се второе оторвание христиан от церкве. Оберегая сие пишем: егда исполнится 1666 лет, да чтобы от прежних вин зло некако и нам не пострадати». Еще до патриаршества Никона и до исправления им книг пущена была в народ какая-то книга «Орел от ездриных книг, «в ней же, по словам суеверов, писано явно, при котором царе и патриархе превращена будет вера в Москве»¹¹¹. Во время самых исправлений патр. Никона суеверы распространяли разные толки и лжемистические вычисления по апокалипсису, делали напр. такие вычисления: «5733 Христос нашего ради спасения во ад сошед и связа сатану на тысящу лет и как минуло 1733, тогда пущен бысть, и тому 8З7, с нынешним 167, а егда исполнится от развезания 666, (не гли) тогда явится власть сына погибели, иже апокалипсис указует»¹¹². В то время, как одни предубеждены были против исправлений Никона, с ложно-религиозной точки зрения, находя их противными древне-церковной православной русской старине, другим, особенно духовенству, весьма не нравились исправления и нововведения Никона с практической точки зрения, потому что полагали предел своеволию, беспечности, и грубому невежеству большей части духовенства, привыкшего в беспорядках церковных жить по своей воле. В этом отношении большая часть духовенства вообще тяготилась образом управления патриарха Никона. Потому что управление его по строгости в отношении к духовенству резко отличалось от управления предшествовавших патриархов, особенно патр. Иосифа, также как строгий характер Никона резко отличался от характера прочих патриархов. Предшествовавшие патриархи, хотя и сознавали необходимость нравственного исправления духовенства, но никто из них не приступал решительно, энергически к самому делу исправления. Они иногда даже более поблажали духовенству. Так однн современник¹¹³ говорит о пaтpиapxe Филарете: «боляр же и всякого сана царского синклита зело томяше частыми необратными и инеми наказанми: к духовному же сану милостив был». А о патр. Иосифе, митроп. Тобольский Игнатий прямо говорит, что ему «вверились окружавшие его протопопы и попы, и сам он ничто же печашеся». Между тем большая часть духовенства привыкла жить по своей воле, бродить с места на место, безнаказанно нарушать порядок и чин церковный: акты XVII века исполнены жалоб на это. Кроме того не малая часть духовенства, как увидим в следующей главе нашего сочинения, обнаруживала даже явный дух противления и самоуправства и даже явное стремление освободиться от власти и суда архиерейского. В XVII веке, пред временем раскола, неоднократно случалось, что низшее духовенство иногда целой области или нескольких уездов не хотело подчиняться своему архиерею, усиливалось освободиться не только от уплаты законных пошлин, но и от суда митрополичьего или епископского. А иногда являлись, еще до раскола, такие священники, которые проникнуты были уже явно раскольническим духом непокорности и самоуправства, питали «гордость – высокую мысль» и презирали архиерейское благословение¹¹⁴. При таком нравственном направлении и самоуправстве духовенства, после слабого надзора за ним при предшествовавших Никону патриархах, особенно после большой поблажки патр. Иосифа сильной стороне духовенства окружавшего престарелого святителя, понятно, как тяжким казалось необыкновенно – строгое управление п. Никона, строгий, внимательный надзор его за нравственностью духовенства, строгие, решительные меры его для обуздания своеволия и неблагопристойной жизни духовных. Глубоко проникнутый сознанием высокого достоинства и значения патриаршей власти и своего назначения, имея строгий, высоконравственный характер, Никон не мог терпеть грубых пороков духовенства, сильно раздражался, когда узнавал о проступке какого либо духовного лица: «нетерпелив я, не могу терпеть того, что противно Господу», – так сознавался он сам¹¹⁵, и потому, при вспыльчивом сердце и высоконравственном, твердом до суровости и непреклонности, характере, иногда в самом деле был уже слишком строг, тяжел для духовенства: казался ему вторым папою. Это возбуждало в духовенстве страх и ропот. Имя Никона было грозно, и для многих ненавистно. Духовные, подвергавшиеся справедливой строгости его, с злобой говорили друг другу: «знаете ли кто Никон: зверь ли лютой, или лев, или волк». Множество было недовольных в духовенстве строгим управлением Никона и желавших свергнуть его. Озлоблены были на него те протопопы и попы, которых он отрешил» от мест, и на места которых поставил новых. Недовольны были, конечно, и многие из ставленников, потому что Никон сам лично и весьма строго испытывал их и недостойных не посвящал в священный сан. Ненавидели Никона и те из духовенства, которые строго наказаны были им за свои проступки и пороки, заключаемы были в тюрьмы в цепях и колодках, или сосланы в монастыри на смирение и в заточение. Особенно весьма многих соблазняла свобода духа, с какою Никон изменял, уничтожал старые суеверные обычаи и вводил новые, разумно-благочестивые: за это, по словам Мейерберга, все ненавидели, все желали изгнания его¹¹⁶. Но всех более озлоблена была на него самая сильная сторона низшего духовенства, те протопопы и попы, которые, еще при патриархе Иосифе, как мы видели, предубеждены были против него, и теперь еще больше озлоблены были на него за то, что он с бесчестием согнал с книгопечатного двора, строго наказал за распространение в России раскольнических мнений и вместо их поставил просвещенных иноков киевских и старца Арсения Грека.

При таком настроении умов, при этом почти общем недовольстве духовенства управлением Никона и предварительном, фанатически-cyeверном предубеждении почти всего народа против церковных исправлений, еще более усиленном и распространенном неблагонамеренными справщиками, следовало только восстать кому-либо из недовольных Никоном в духовенстве или в народе. – и раскол неминуемо должен был возникнуть. И вот прежде всех восстала сильная сторона низшего духовенства – известные уже нам протопопы и попы, которые ближе всех стояли к Hиконy и прежде всех испытали на себе справедливую строгость его патриаршей власти. За ними восстали многие из низшего духовенства, сначала в Москве, а потом и по разным городам и селам. «Мнози от священного чина, по словам историографа раскольнического Денисова, явственно воспротивишася Никону в новопеременах»¹¹⁷. Из истории первоначального распространения раскола примечаем, что почти везде первые, главные расколоначальники были из духовенства, – протопопы, попы, архимандриты и простые иноки. За духовенством уже восставал народ. «Им же возбужденный и того ради их (первых расколоначальников-протопопов) лжесловия», говорили отцы собора 1667 года, «священницы вознерадеша о всяком церковном благочестии и благочинии, и книг новопечатных, яже печаташася при святейшем Никоне патриархе и после его отшествия, начаша гнушатеся... И такового ради священнического многого невежества и нерадения о врученнем Христове стаде и неприлежания дел и непопечения о церковном всяком благочинии и растленного ради и бесчинного и запойственного жития, мнози христиане отлучишася церковного входа и молитвы; могуши же по домам своим начаша держати вдовых священников, без благословения и без свидетельства архиерейского, инии же из тех священников мнози не патриарши области, но иных епархий, и мнози под запрещенными и изверженными оставльше своего архиерея, служат по домам в царствующем граде Москве, угождающе непокорником святыя восточныя церкве и нехотяще слушати в церквах пения»¹¹⁸. «He мы сами разлучение от церкви содеяхом», говорит историограф раскольнический Денисов, «но преосвященный епископ Павел коломенский, собор отцов соловецкия обители, священнии протопопы, пресвитеры и прочий церковного причта, пустыннии иноцы и прочие многочисленнии крестиане российского царствия, бывшии во времена Никона, патриарха московского, иже в древлецерковном благочестии устоявшии».

Что же особенно взволновало духовенство и народ, какой первоначальный источник раскола, и почем прежде всего восстало духовенство? Вслушиваясь терпеливо, беспристрастно в признания самых первых расколоначальников, в их протесты и жалобы, мы находим, что первоначально два главных начала руководили оппозицией восставшего против патр. Никона духовенства и народа. Первую причину, подвигнувшую к восстанию собственно духовенство, со всею ясностью раскрыл один из главных расколоначальников, протопоп Неронов. В 1654 году он писал в письме к царскому духовнику, протопопу Стефану Вонифатьеву, «своему союзнику», как он называет его, от лица своей братии, прочих протопопов и попов,– своих единомышленников: «несть наша брань к плоти и крови, весть вседержитель, владыка Христос, но аз облазнихся и братию т. е. прочие протопопы и попы, о патриархе: не веры бо отпадох, но облазнихся, яко патриарх мучительский сан на ся восприят и братию церковныя уды мучит, поругания над ними творит, овых убо остриже, овых прокля... Рассмотри добре, превожделенне, себе ли ради то творю? Не буди то: но церкви ради и братии, и в лепоту ти к подвигу мя поощряти. А еже нам быти у него, патриарха, в послушании и без рассуждения не прекословити ни в чем, самое беззаконное се дело... А еже рекл еси, яко Никон патриарх ожидает от нас прощения и истинного покаяния, должен убо сам той просити от нас прощения. А еже рекл еси, о возлюбленне, яко Царь Государь положил свою душу и всю Русию на патриархову душу, не буди ему Государю тако мудрствовати». Потом, по возвращении из заточения в Москву, протопоп Неронов еще яснее объяснил лично самому патриарху Никону эту же причину своего восстания: «со вселенскими патриархами», говорил он Никону, «несм противен, яко же глаголеши ты; но тебе единому непокоряюся... мы тебе противны в церковных вещех. Патриархи тебе писали, что креститися тремя перстами подобает, непокорящихся же под клятвою и запрещением устроити заповедаша: аще ты с ними соглашался, аз сему не противен; аз убо под клятвою вселенских патриархов быти не хощу: да кая тебе честь, владыко святый, что всякому еси страшен, и друг другу грозя глаголют: знаете ли кто ты, зверь ли лютой, лев или медведь, или волк? Дивлюся: государевы-царевы власти уже не слышат, от тебя всем страх, и твои посланники паче царевым всем страшны, и никто же с ними смеет глаголати что; аще силою те озлобляеми кем, затвержено у них: знаете ли патриарха? Не знаю, который образ или звание приял еси. Так ты и черниговского протопопа Михаила проклял дерзостно, и скуфью с него снял за то, что он в книге Кирилла иерусалимского не делом положим в двоестрочии, что христианам мучения не будет». В письме к царю Алексею Михайловичу, писанном из заточения в 1654 г., Неронов также прямо высказывает, что он стоит за свою братию – наказанных Никоном виновных протопопов и попов, ратует против того, что напр. Никон слишком строго судит и наказывает духовенство. Но особенно ясно выразился дух восстания. оппозиции первых расколоначальников духовных против п. Никона на соборе, созванном Никоном в 1653 или 1654 году, в патриаршей крестовой палате, из низших духовных властей – архимандритов, игуменов и протопопов, по случаю суда над муромским протопопом Логином, вследствие доноса на него муромского воеводы. Здесь протопоп Неронов и другие его товарищи горячо заступались за Логина и сильно, даже грубо упрекали Никона за то, что он слушал все доносы на духовенство. Никон, как передает Неронов, пред лицем собора, сказал: «я, кроме Евангелия, ни почему не сужу». А протопоп Неронов возразил ему: «во святом Евангелии написано, любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас, а тебе кто и добра хощет, а ты тех ненавидишь; а кто тебе огласит кого, хотя за пять сот верст, или за тысячу, и ты веру иметь, послушав клеветы: так де они делают, такие де нечестивые, а Стефан де протопоп и Иоанн им ворам потакают. Ты разве там сам был, своими очами видел, что так извещаешь на соборе». Патриарх на этот дерзкий упрек отвечал: «я сужу по правилам св. апостолов и св. отцов». Протопоп Неронов возразил: «в правилах написано: клеветникам веры не яти, а сыскав истинными свидетелями клеветников, наказанье чинити им без пощадения. А тебе клеветники в яве клевещут на добрых людей, а ты им веру иметь. Вот в то время был крестовый протодиякон Григорий с своими советниками, Божий страх забыв, многими укоризнами меня укорял, будто жена моя неистова, а сын мой будто у чудотворного образа казанския Богородицы серьги украл, а те де серьги приклад государыни царицы, и ты говоришь: такие де вы воры. Такие у тебя ныне в крестовой палате на соборе советники». Восставая против того, что п. Никон слушал всякие доносы о худых поступках духовенства и окружил себя особыми надзорщиками над его поведением, Неронов восставал также и против того, что строгий патриарх отрешал от мест и почетных должностей прежних протопопов и попов, и на места их ставил новых, и что он не уважал голоса московских протопопов и попов, а слушал советы «чужестранных», как он выражается, т. е. киевских иноков и Арсения Грека. Здесь высказывается личное оскорбленное самолюбие

Неронова и его братии – единомышленников, бывших до того великоименитыми московскими протопопами и занимавших почетные в то время должности справщиков книг на печатном дворе. «Прежде сего», – выговаривал он лично самому Никону, – ты имел совет с протопопом Стефаном, и которые советники и любимы были, и на дом ты к протопопу Стефану часто приезжал, и любезно о всяком деле советовал, когда ты был в игуменах, в архимандритах и в митрополитах, а которые боголюбцы посланы государем блаженныя памяти к патр. Иосифу, чтобы ему поставити по его государеву совету, овых в митрополиты и в архиепископы и епископы, иных в архимандриты, игумены и протопопы, а с государевым духовником Стефаном ты тогда был в советех и не прекословил нигде, и на поставлении их не говорил: анаксиос, а ныне у тебя те же люди недостойны стали, и протопоп Стефан за что тебе враг стал? Везде ты его поновишь и укоряешь, а друзей его раззоряешь, протопопов и попов с женами и детьми разлучаешь: до селе ты друг нам был, а ныне на нас восстал. А коих ты раззорил, на их место построил иных; а коих ты отставил, вины на них положил, что они людей мучат, «так де ненадобно делать», говоришь. Властем зазираеш, а сам беспрестанно мучишь, потому что государь тебе волю дал». Заступаясь так открыто, ясно за братию – отрешенных от книгопечатного двора справщиков и вообще за вольность всего низшего духовенства, Неронов, также как и прочие товарищи его, восставал в тоже время против новых заменивших их ученых сотрудников Никона – киевских иноков и ученого Грека Арсения. «Ты хвалишь законоположение иноземцев и обычаи тех приемлеш», говорил он Никону: «ныне у тебя то и святые люди: Гречане и из малыя Русии и порочный Арсений Грек, которого благочестивый царь сослал в соловецкий монастырь, советовав с бывшим прежде тебя патр. Иосифом, а ты его взял из соловецкого монастыря и устроил того, яко учителя, паче же к тиснению печатному правителя». Напрасно Никон говорил ему в защиту просвещенного старца Арсения Грека, что на него несправедливо наклеветал по ненависти старец Арсений Суханов. Неронову досадно было видеть на прежнем своем месте и на местах своих товарищей, великороссийских протопопов, Арсения Грека и киевских иноков. Он жаловался царю: «ныне он, Арсений Грек, взят к Москве и живет у п. Никона в келлии, да и Никон его свидетеля врага поставляет, а древних великих мужей и св. чудотворцев свидетельство отменяет. Ох, увы! благочестивый царю! Стани добре, церковное чадо, и вонми плачу и молению твоих государевых богомольцев. И паки молим тя, государь, иностранных иноков, ересей вводителей, в совет не принимай: зрим бо в них, государь, ни едину от добродетелей: крестного знамения на лице истинного вообразити не хотят и сложению перстов блядословно противятся, на колени же поклонитися Господеви от покоя ради не хотят». Точно также и протопоп Аввакум и Федор дьякон протестовали против Арсения Грека и киевских иноков, досадуя на то, что Никон предпочел последних им. И так из всех этих жалоб и протестов первых расколоначальников ясно открывается та печальная, но строгая, беспристрастная историческая истина, что первоначально, при Никоне, раскол возник в духовенстве из чисто духовно-демократического начала, из стремления весьма значительной части низшего духовенства освободиться главным образом из под власти, суда и управления, по их мнению слишком строгого п. Никона, казавшегося низшему духовенству вторым папою. Вот почему коренной, основной принцип раскола и особенно его первоначальной проповеди по городам и селам составляет ненависть к п. Никону. Духовный клерикальный или религиозный демократизм – вот первая ближайшая, первоначальная причина происхождения раскола именно от низшего духовенства.

Другая причина, почему не только духовенство, но и народ так фанатически взволновался и восстал против нового церковного порядка, введенного Никоном, заключается главным образом в том религиозном направлении умов и понятий века, которое мы выше показали. Именно – в том мистико-религиозном заблуждении, что реформа Никона есть начало давно ожидаемого отпадения великороссийской церкви, в след за Maлopoccиeю и древним Римом, от православия к латинству, к этому, по убеждению русских XVI и XVII веков, антихристову учению, начало того самого отпадения, какое предсказано было в книге о вере, и которое, по лже-апокалипсическим вычислениям книжников того века, падало на время между 1660 и 1666 годами. Что именно эти ложно-религиозное, суеверно-мистическое мнение века главным образом воодушевляло первоначально суеверный народ к восстанию, это опять также видно из всех возгласов и фанатических воплей первых раскольников. «Вся сия быша», вопияли они все единогласно, повторяя одно и тоже, «да сбудется писание, яко по тысяще лет Рим отпаде, яко же книга о вере глаголет, и по 600 летех малая Русь отступи к Риму, а по 60 летех и великая Русь превратися в разная нечестия и пестроты многи»¹¹⁹. «Никон, кричали изуверы, совершенно остави веру христианскую и возлюби ересь богоотметную римскую и равен есть патриарх с папою Петром Гугнивым еретиком, яко христоименитую веру во всем с латыною соедини, и явный есть христиан гонитель и папежский ревнитель»¹²⁰. Одно за другим появлялись сочинения об антихристе и прилагались к Никону и его великим делам, так как и папу называли антихристом, а слуг и проповедников его – проповедниками антихристовыми¹²¹. Это-то ложное, мистико-фанатическое воззрение на исправления Никона, как на уклонение в латинство, как на новшество римское, антихристианское, проистекшее единственно от непонимания православного духа реформы Никона и от незнания латинства, от той безотчетной, фанатической ненависти к латинству, какая развилась в вековой с ним борьбе, и сбило с толку народ и взволновало, возмутило его религиозное чувство, не просвещенное разумным христианским сознанием, «зане», как говорили отцы собора 1667 года, «от многих от народа вниде мнение, яко ересьмы многими и антихристовою скверною осквернены церкви и чины и таинства, и последования церковныя»¹²². Сбившиеся с пути здравомыслия суеверы, утвердившись в том мистико-фанатическом убеждении что исправления Никона суть уклонение от православия в латинство, суть новшество антихристианское, отсюда начали развивать всю систему раскола и раскольнического учения об антихристе, и терялись в мистико-фантастических гаданиях о последующих временах русской церкви. Друг друга с недоумением спрашивали, друг другу писали о духе нового времени, о имеющих быть больших переменах в русской церкви и русском государстве. «Вот до меня доходят слухи», так писал напр., один суевер из числа первых раскольников к расколоначальнику Неронову в 1653 или 1654 годах, – «что скоро будут еще некоторые новые раздоры: мне кажется, что сбудется то, что предсказано в книге о вере, в которой пишется о отпадении запада и об отступлении Униатов от св. восточной церкви к западному костелу, по числу лет антихристовых: ибо в этой книге повелено и нам опасаться того же, кода исполнится от воплощения Сына Божия 1666 лет. Вот это число лет ныне исполняется, а раздоры, какие предсказаны в упомянутой книге, вводятся»¹²³. Этот образ мыслей проникает решительно все раскольнические сочинения, начиная от Аввакума и до позднейшего времени. Отсюда развивалось то мистико-фанатическое направление раскола, тот ложно-православный мистико-апокалипсический образ мыслей, который с этого времени, как сейчас увидим, будет исходным пунктом, оболочкой всего раскольнического учения и раскольнической оппозиции, и который доселе проникает раскол. – Таким образом, религиозный, клерикальный демократизм низшего духовенства и суеверный, ложно-апокалипсический взгляд на исправления Никона, как на давно предсказанное уклонение церкви русской от ее древнего православия к латинству – вот два новые основные элемента, выразившиеся в расколе при п. Никоне, под формой религиозно-обрядовой секты.

III. Но возникши первоначально в сфере религиозной, церковной, раскол, однако ж, не остановился на этом; потому что дух времени заключал в себе много элементов для дальнейшего развития и усиления его. Вскоре после падения Никона, в тоже царствование Алексея Михайловича, особенно с 1666 года, этого рокового года, по мистико-апокалипсическим понятиям суеверных русских людей XVII века, раскол перешел в сферу гражданской, народной жизни, и здесь получил новую жизнь, силу и направление, и принял характер уже не просто духовно-демократический и мистико-фанатический, какой принял он с самого начала при патр. Никоне, но уже чисто народно-гражданский. После рокового 1666 года, когда на великом патриаршем соборе московском окончательно довершено и утверждено было великое дело Никона, начались народные гражданские бунты, под знаменем раскола. С этого времени расколоначальники подняли свой мятежный голос уже не против одного патр. Никона, но и против царя Алексея Михайловича. И сами раскольнические писатели с этого времени полагают вторую, так сказать, эпоху в истории раскола. «От лет по числу 1666-му, говорят они, конец прияша пророчествия: егда по тысящи лет развязан бысть сатана от темницы своея, нападе на великую монархию Римскую, и поколеба и разруши оныя седмистолиныя утверждения: и паки на вторый Рим приидe в 1600 году, а в 66 лето и Русия тому же падении поревновала, и тако исполнися число зверя 1666 лет: царь Алексей Михайлович с Никоном отступи от св. православныя веры, и всю церковь Божию от всего благолепия обнажи и бысть вместо владыки мучитель». Сбившись однажды с прямого исторического, истинно-церковного пути, утвердившись в том ложном мистико-фантастическом убеждении, что новый дух времени, характеризующийся стремлением церковного и гражданского правительства к исправлению и улучшению внутренней жизни России, ознаменовавшийся в самом начале царствования Алексея Михайловича решительными, церковными исправлениями Никона, утвердившись, говорим, в той ложной мысли, что этот новый дух времени есть дух не православно-христианский, латинский, антихристианский, отсталые, суеверные поборники старого духа времени, и во всем дальнейшем развитии усилении и проявлении нового, преобразовательного духа времени видели дальнейшее развитие, усиление и проявление духа антихристианского, латинского, противо-церковного. И таким образом все с большим и большим фанатизмом усиливались и восставали уже не только против церкви, но и против государства, и не против одних церковных исправлений Никона, но и против гражданских преобразований и нововведений. Первые семена такого направления раскола положены были также самими первыми расколоначальниками, главными, передовыми зачинщиками многосложной оппозиции, поднятой расколом. Главный расколоучитель протопоп Аввакум с горестью восклицал: «ох, бедная Русь, чего-то тебе захотелось латинских обычаев и немецких поступок». В сочинении «о падении благочестия» он вопиет против ереси и уклонения от древнего благочестия и обличает ее словами свящ. писания: «почти себе, говорит он, пророка Софонию, третью главу: он тебе возвестит, что случится от Бога изменяющим ризы». В ответном послании к Андрею Плещееву он восстанет против иностранных, латинских и греческих книг, какие приобрел Никон для расширения круга духовного просвещения в России, и какие переводимы были в царствование Алексея Михайловича для гражданского образования. «Ныне, жалуется он, расколы творят книги еретические от римлян, от парижан, от венетов, прочее умолчу до времени». Феодор дьякон в «послании от заточения о нуждах надлежащих ко спасению» также оплакивает конец древней России, в предчувствии приближавшегося преобразования России Петром Великим и его преемниками: «иного отступления, говорит он, уже не будет: везде бо бысть последняя Русь: зде бо и от сего часа на горшая происходити будет царьми неблагочестивыми». «О прелесте», восклицает он в «ответном послании по вопрошению к другу некоему о познании антихристовой прелести»: «о прелесте! понеже еси пестра: скверные поляки, немцы и прочие безбожные языки яко благодеи приемлются и честью велию почитаются..., сплелись западные с восточными». Точно также расколоначальники восставали против того, что при дворе царя Алексея Михайловича некоторые русские и иностранцы занимались западными науками; напр. астрономией, философией, медициной и даже против того, что царские дети, особенно царевич Петр и царевна София, воспитывались уже в новых понятиях, в понятиях преобразования, и под влиянием иностранцев. Феодор дьякон упрекает царя Алексея Михайловича за то, что он будто бы «алманашников любит». А поп Лазарь взывал к царю в сочинении «о изгублении правоверных государей власти»: «царю благородный! како времени сего не испытуешь: имееши у себе мудрых философов, рассуждающих лица небесе и земли, и звезд хвосты аршином измеряющих: сих Спас глаголет лицемеры быти, яко времени не изгадают. Государь! таковых ли в чести имаши и различными брашны питаеши и хощеши внешними их плеухами власть свою мирну управити! Hи, ни! Ветхий закон стен благодати есть: егда в законех отеческих неотступно пребываху, того ради вся благая от Бога приимаху; а егда в законех отеческих блудствоваху, того ради вся злая бываху им. Подобает ти, Царю, заповедати благородным чадом своим, да пребывают в законех отеческих во веки неотступно». Так ясно; еще в царствование Алексея Михайловича, при самых первых расколоначальниках, раскол восставал уже против нового, западно-преобразовательного духа, все более и более обнаруживавшегося в гражданской жизни России.

Причина такого нового, гражданского направления раскола в царствование Алексея Михайловича, очевидно, заключается в гражданском состоянии России в XVII веке и особенно в царствование Алексея Михайловича. В ХVII веке гражданское правительство наше путем векового опыта дошло до убеждения, что для лучшего благоустройства и процветания России в среде других европейских государств необходимо ближайшее знакомство и общение с ними, необходимо заимствование плодов западно-европейской гражданственности для последующего более обширного, всестороннего самостоятельного развития умственной, гражданственной, промышленной жизни русского народа, – словом, необходимо всестороннее духовное и материальное развитие Poccии, только так, чтобы коренное начало старинной русской жизни, православно-церковное, оживляло все это, проникало, всему давали свой дух и силу. Но к сожалению, эту необходимость всестороннего просвещения и развития Poccии, необходимость заимствования благоустроенной западно-европейской гражданственности в XVII веке сознавало только правительство, мудрые государи московские и немногие лучшие, передовые люди XVII века. А масса, народ коснел в своей старинной исключительности и односторонности. В многозначительное в истории русской царствование Бориса Годунова, так сказать, прообразовавшее царствование Петра Великого, началось, было преобразование России, вызывались просвещенные европейцы для научения русских западно-европейской гражданственности, начали вводиться новые, лучшие обычаи в жизнь русскую; но русские бояре, духовенство и народ, мыслившие совершенно в духе старины, составили оппозицию, возопили против того, будто бы Борис хотел уничтожить, подавить русскую веру и народность иноземными началами¹²⁴. Идея преобразования, давно сознанная правительством, не была переведена предварительно в народное сознание. Глубокое сознание недостатков умственной, нравственной, общественной, государственной жизни Poccии в XVII веке, так громогласно высказавшееся в многочисленных правительственных актах, далеко не проникало весь народ. Национальное сознание массы, народа почти всецело проникнуто было духом старины и устремлено было не вперед, а назад, к преданиям древней России XV или XVI века. При таких обстоятельствах, в многозначительное царствование Алексея Михайловича, когда при п. Никоне и на соборе 1667 года окончательно, глубоко сознана и выражена была необходимость полного, всестороннего исправления церковного порядка, а в соборном уложении Алексея Михайловича и во многих знаменитых актах явственно выразилась идея нового государственного порядка и устройства, когда в след за царевичем Петром, лучшие люди эпохи воспитывались уже в началах преобразования, в это царствование начались с особенною силою с живою энергией, некоторые преобразования и нововведения, по образцам западно-европейским, вопреки духу русской старины, в которой коснел народ. Так, в первой половине XVII века в русском народе господствовало глубокое предубеждение против иностранцев; смотря на них, как на еретиков, «поганых, зловерных, русские за грех почитали даже есть и пить с ними из одной посуды¹²⁵; не смотря на то, в царствование Алексея Михайловича общение с иностранцами, уже значительно развившееся к предшествовавшие царствования¹²⁶, все более и более возрастало, и прилив служилых иноземцев: докторов, аптекарей, инженеров, офицеров, фабрикантов, увеличивался с каждым годом¹²⁷. Иностранцы обучали регулярному европейскому строю возникавшее в царствование Алексея Михайловича постоянное русское войско; иностранцам давались привилегии для учреждения фабрик и заводов и проч. По старинному воззрению, русские люди знание иностранных языков поставляли в тесной связи с верою, так что когда царь Борис Годунов хотел ввести в России не только училища, но и университеты, для преподавания разных иностранных языков, и с сею целью приглашал в Москву ученых людей из Германии, Италии, Испании, Франции, Англии, то духовенство, по словам Буссова и Петрея, представило царю, что если в Poccии настанет разноязычие, то нарушится старое единоверие¹²⁸. В цартвование Алексея Михайловича, не смотри на это предубеждение, некоторые начали учиться иностранным языкам. Знаменитый боярин Афанасий Ордын-Нащокин знал языки латинский, французский, немецкий и некоторые другие; у боярина А. Г. Матвеева сын, пo словам Лизека, учился у иностранцев языкам и разным наукам. При п. Никоне уже существовали в Москве училища не только греческого, но и латинскоги языка. В посольском, иноземском и аптекарском приказах служили русские переводчики, которые также более или менее знакомы были с европейскими языками. Но вековой русской старине, в русских домах и семействах господствовали обычаи и правила Домостроя: и народ их свято чтил, как «закон христианского жительства»; перенимать «иноземские извычаи» или «немецкие скверные обычаи», как тогда выражались, считалось противным православию, грехом: кто перенимал иностранные обычаи, того называли поганым¹²⁹. При Алексее Михайловиче, при дворе и в домах частных людей являлись новые, западные обычаи. – напр., украшение комнат картинами и портретами, театральные представления, оркестр музыки, танцы, большая простота, мягкость и непринужденность светского обращения и угощения, исключавшего прежнюю грубую восточную обрядность и формализм и т. п; дом А. С. Матвеева был в то время училищем нового европейского, велико-светского образования. – В XVI и XVII веке народ наш ни за что не хотел променять на немецкие или вообще иноземные свои старинные одежды: кафтаны, полукафтаны, кожаны, опашни, сермяги, ферязи, однорядки, кокошники, накидки, повойники и т. п. Русские хотели отличаться от иностранцев в самой одежде, на том основании что их вера и нравы отличны от веры и нравов «поганых иноземцев». В одном сборнике соловецкой библиотеки XVII века находится длинное обличительное поучение русским людям того века, в котором, между прочим, читаем: «братья моя возлюбленная, беда и скорбь и погибель роду христианскому: отлучився веры православныя, изменивше благоверному царю и государю своему, и возлюбив слабую и прелестную и незаконную латинскую и многих ересей веру и позавидехом их иноверным ризам, от глав и до ног, и всего их обычая: и то не разумехом, чему от неверных порадеем, а после тому со слезами поработим; а Бог не повеле на неверных ризы и на их обычаи верным человеком взирати и завидети: понеже Богу мерзко беззаконное шитье их и обычай их мерзок и неприятен»¹³⁰. Несмотря на то, в царствование Алексея Михайловича, некоторые московские бояре стали «носить платье, кафтаны и шапки с иноземских образцов»¹³¹. Равным образом, в царствование Алексея Михайловича некоторые бояре, по примеру иностранцев, начали себе брить бороды и стричь волосы, также вопреки господствовавшему в народе суеверному предубеждению против брадобрития¹³². В XVII веке в большей части русского народа еще господствовало отвращение от употребления табаку, как богомерзской травы: в сборниках того времени помещались иногда статьи «о богомерзской и проклятой и бесовской табаке»¹³³; рассказывались повести, как сам всемилостивый Спас и святая Богородица являлись будто бы даже женщинам и грозно говорили: «будет христиане почнут пити табак, будет на землю камение много испущу с небес, молние огненное, лед и мраз лютый спущу на страдное время»¹³⁴. Но в царствование Алексея Михайловича, вопреки такому предубеждению против табака, не смотря даже на строгое запрещение сеяния и продажи табака в России (последовавшее в 1661 году), табак более и более входил в употребление: курение его, по свидетельству Гюимьежа, было распространено даже в простом народе и служило для него любимым развлечением. А в первые годы царствования Алексея Михайловича даже дозволялось продавать его¹³⁵. Bсе эти и подобные новизны, переходившие к нам с запада, весьма не нравились закоренелым приверженцам русской старины, привыкшим жить по вековому порядку и смотреть на все старинные русские обычаи, как на освященные верою, казались ересью, признаком уклонения от православия. Народ, по этим признакам нового духа времени, предчувствовал тот переворот, который должен был скоро совершиться во всем нашем гражданском образовании, во всем нашем обществе: нерассудительные русские люди, привыкшие жить в своей национальной замкнутости и исключительности, думали, что подле наехавших в Россию иностранцев немцев, латинов, они не могут остаться прежними, православными русскими людьми, что с новыми иноземными обычаями общежития должны исчезнуть старые благочестивые, религиозные русские нравы и обычаи. Духовенство и глава духовных, престарелый святитель, патр. Иосиф с болезнью сердца смотрели на это и предостерегали духовенство и народ от новых чужестранных обычаев: «в коейждо стране свои обычаи», писал патр. Иосиф в окружном поучении духовенству и мирянам, не приходит чужой закон в другую страну, но каждая своего обычая закон держит»¹³⁶. Даже весьма умные светские люди не совсем благоприятно смотрели на иноземные обычаи. Знаменитый Ордын-Нащокин говорил: «что нам за дело до обычаев иноземных; их платье не по нас, а наше не по них». Само правительство, видя неразумное предубеждение народа против иноземных обычаев и новин, останавливало иногда людей, слишком предавшихся западным новизнам и обычаям:¹³⁷ только правительство и люди благомыслящие отвергали не все иноземные новизны, а только некоторые, излишние и бесполезные или даже вредные для народа. Такой общенародный взгляд на иноземные новизны сильно располагал народ к расколу старообрядства, когда расколоначальники громогласно восстали против этих иноземных нововведений и объявили их пред народом противными православной вере и древле-церковному русскому благочестию. Таким образом, раскол с быстрым успехом распространялся, и к концу XVII века, еще до преобразования России Петром Великим, уже составилась многочисленная секта мнимых старообрядцев. В конце XVII века один за другим возникали бунты стрелецкие, поджигаемые раскольниками и в этих бунтах мятежные ревнители старины громогласно высказывали, чем они были недовольны, за что они ратуют: «будто бы в России уставлена новая вера, велят кланяться болванам и носить немецкое платье, брить бороды, выдавать русских девиц за немцев, и проч., за что бы, конечно, стрельцам вступиться, а паче за веру свою православную»¹³⁸.

Наступил ХVIII век. В царствование Петра Великого, по поводу его преобразований в России, раскол еще более усилился, осложнился и явно и окончательно принял характер религиозно-национально-демократический¹³⁹. Петр Великий, посланный Провидением довершить давно желаемое московскими государями, необходимое для блага России сближение ее с западною Европою, дать народу русскому более живое и обширное образование умственное и общественное, начал решительно и радикально устроять Россию по началам и образцам западно-европейской гражданственности, и требовал, чтобы народ русский подражал этим образцам. Ho великий преобразователь отнюдь не хотел чрез это поколебать или изменить господствующего начала духовной жизни России – веры, христианства. Он оставлял это начало неприкосновенным в своих преобразованиях. Но неразумные ревнители старины не обращали на это внимания, не понимали этого. Они не знали и той непререкаемой истины, что церковь и христианство отнюдь не исключают ни полезных гражданских преобразований, ни просвещения, напротив еще возвышают, освящают, облагораживают их своим животворным влиянием, что христианские общества даже должны стремиться к благоустроению самой внешней, гражданской жизни своей, только все это в гражданских обществах должно быть основано на краеугольном камне христианства – на Евангелии, только все просвещение должно быть озарено истиною Христовою. Не зная этой истины, отсталые, запоздалые ревнители старины смотрели с своей ложно-религиозной, мистико-апокалипсической точки зрения. Потому окончательное, всестороннее преобразование древнего национального порядка и устройства России Петром Великим возбудило в них окончательное, решительное, фанатическое упорство и противодействие, как окончательное, но их ложно-апокалипсическому, мистико-фантастическому воззрению, проявление нового, преобразовательного, антихристианского духа, начавшего господствовать в России со времени Никона. В 1700 году в Москве поднялся ропот против преобразований Петра Великого: раскольники распространили молву, что настало время антихристово, что Москва – Вавилон, а жители – Вавилоняне, слуги антихристовы, сыны погибели. Суеверные верили таким нелепым раскольническим толкам, и толпами бежали из православных городов и сел, как из царства антихристова, в скиты и пустыни раскольнические, как в места спасения, яко бы чуждые еретических новин ино- земных, и процветавшие древле-церковным благочестием. В 1701 году восстал и возбуждал народ к бунту раскольник Галицкий, распространял ложные письма о пришествии антихристове «с великою злобою и бунтовским коварством»¹⁴⁰. В первые годы царствования Петра Великого раскольники постоянно возбуждали бунты против Петра между стрельцами и донскими казаками, и в этих бунтах раздавался крик, что Петр будто бы «уверовал в немцев». Одним из главных замыслов их было «немецкую слободу раззорить и иноземцев всех порубить»¹⁴¹. Раскольники неоднократно покушались даже на жизнь великого преобразователя. Вообще, всматриваясь в действия раскольников при Петре Великом и вслушиваясь в их протесты против реформы Петра, мы находим, что при Петре Великом раскол, под формой религиозно-обрядовой секты, явно, окончательно принял религиозно-мистический характер национально-гражданского демократизма, религиозно-народной оппозиции против нового правительства, против устроенной по западно-европейским началам Империи, это последняя фаза его многосложного развития, какой он достиг в первой половине XVIII века, с 1666 года и со времени реформы Петра. Выслушаем терпеливо следующую челобитную раскольников XVIII века против реформы Петра Великого, в которой ясно высказывается этот дух раскола. «Мы», говорили раскольники XVIII века, «сматряюще не дремательным оком познаваем, яко от лет по числу 1666-му конец прияша пророчествия, а совершенное всея злобы исполнение исполнися на Петре: егда исполнися число зверя 1666 лет, в то лето царь Алексей Михайлович с Никоном отступи от св. православной веры, а после его в третьих восцарствова на престоле всея Русии сын его первородный Петр, и нача превозноситися паче всех глаголемых богов, сиречь помазанников, и нача величатися и славитися пред всеми, гоня и муча православных христиан и распространяя свою новую веру, и церковь по всей России в 1700 году возобнови; уничтожи патриаршество, дабы ему единому властвовати, не имея равного себе, дабы кроме его никаких дел не творили, но имели бы его единою превысочайшею главою, судиею всей церкви, приял на себя титлу патриаршескую, и именовася отец отечества и глава церкве Российские и бысть самовластен, не имея никого себе в равенстве, восхитив на себя не точию царскую, но и патриаршую власть, и нача себя величати и славити, возвышался на всяка возобновления; в 1700 году собра весь свой поганый синклит в 1-й день Генваря месяца и постави храм идолу ветхоримскому, Янусу, и пред всем народом нача творити чудеса, под видом фавмазии, и вси воскликнуша ему единогласно: виват, виват новый год! от того дни разосла своя указы во всю Русию, повеле праздновати новое лето, разрушая законную св. отец клятву, иже на первом вселенском соборе положенную праздновати новое лето в 1-й день Сентября месяца, разрушая сию законную клятву, и при том своем янусовском собрании поздравление прият за Императора Августейшего, сиречь над всеми обладателя. Оле, благоразумная чада, вонмите зде, коему ежегодно празднуете новый год? Все Господини лета истреблени, а сатанины извещены, во истинну исполнися здесь тайнозрительное откровение и власть первого зверя всю творити пред ним, и творяше землю и вся живущая на ней да поклонятся ему. Удалятися и бегати подобает нам во антихристово время от еретических жертв, понеже в откровении Иоанна Богослова, во главе 12, писано, яко церковь побежит в пустыню, вернии христиане, истинии раби Христовы побежат в горы и вертепы, и спасутся. Понеже Петр нача гонити и льстити и искореняти останок в Pycии православную веру, своя новыя умыслы уставляя, нова законоположения полагая, по духовному и по гражданскому расположению состави многие регламенты и разосла многие указы во всю Русию с великим угрожением о непременном исполнении оных, и устави Сенат, и сам бысть над ними главою и судьею главнейшим, тако нача той глаголемый бог паче меры возвышатися, учини описание народное, и счисля вся мужеска пола и женска старых и младенцев, живых и мертвых, и облагая их данми велиими, не точию на живых, но и на мертвых таково тиранство учини, с мертвых дани востребова. Кгда же той Император или монарх, сиречь единоначальник или единовластитель народное описание учини, называя то ревизией или исчислением душ чедовеческих, которые приняли его за Императора и за единовластного правителя, мы от Христа Спаса научихомся закон и заповеди Его сохраняти и веру святую блюсти, и таковому лжехристу в послушество отдатися не хощем и в книги его законопреступныя писатися с нечестивыми никогда не будем, да и хотящим спастися никому не советуем: творите с нами что хотите: ибо есьмы христиане единого исповедания у 7 вселен- ских соборов св. отец и св. страдальцев соловецкой обители, пострадавших за древнее благочестие: того исповедания и мы держимся, и в книги ваши законопреступныя гражданския, в силу указа вашего Императора и его законоположений ревизии, не пишемся: ибо мы от крещения записаны есьмы в книги животныя у Царя Небесного; понеже видим во святом писании, яко прежде бывшии в Pycии благочестивии цари Иван Васильевич, Федор Иванович и Михаил Федорович и Алексей Михайлович бывший в благочестии до Никона патриарха, яко сии вси народного исчисления от мала до велика мужеска пола и женска, живых и мертвых и всего общечеловечества не творили и оставляли то в судьбу правительства всемогущего Бога. Зрите человецы и воньмите и рассмотрите, по святому писанию, в киих летех жительствуем, и кто ныне обладает вами: ибо дух Петров царствует во всех до скончания века, яко же свидетельствует книга: кабинет Петра великого: ибо дух государей русских есть дух Петра Великого. Петр Великий, восхищая на себя славу сына превысочайшего, именовася Петр Первый, и прочии по нем такожде именуются, и паки именовася божеством Русии, яко же свидетельствует книжка: кабинет Петра: он бог твой, он бог твой, о Россия! Нам же православным христианам подобает всеусердно держатися отеческого наказания. Подобает нам жизнь препровождати в безмолвии и в пустынях, яко Господь чрез Иеремию пророка взывает: «изыдите, изыдите, люди моя, из Вавилона»¹⁴².

И вот они пошли в пустыни, затвердивши одно, что новое время – время антихристово, что новый дух, вдохнутый в жизнь России Петром, дух антихристов, что европейское устройство монархической империи, созданное Петром, есть противонародное уклонение к римскому владычеству, что русские цари со времени Петра стали древле-римскими Императорами, божествами народа. При таком мистико-демократическом направлении, раскол быстро и чрезвычайно умножался и усиливался со времени Петра, потому что, как увидим подробно в своем месте, было множество недовольных, с разных точек зрения, новым порядком и устройством России со времени Петра Великого. Дух старины, раскольнический, старообрядческий, так сказать, образ мыслей проникал еще большую часть духовенства, дворянства и почти весь простой народ. Он так был силен, живуч, упорен, что сам Петр Великий не мог преодолеть его никакою силою, ни казнями в срубах, ни ссылкою, ни поголовным посечением и растрелянием мятежных защитников старины, и вообще никакими мерами, и даже должен был сам принести ему тяжкую, горестную жертву – своего сына, наследника упорного приверженца старины, сочувствовавшего более расколу, чем преобразованиям Петра, и павшего жертвой за старину¹⁴³. При таком упорстве духа старины, в первой половине XVIII века, естественно, оппозиция раскола против реформы Петра Великого и в защиту старины все более и более усиливалась.

Главная причина такого усиления и религиозно-национально-демократического направления раскола со времени реформы Петра Великого заключается в ложном религиозном воззрении массы, народа на чуждонациональную, западноевропейскую гражданственность, введенную в России Петром Великим, в превратном непонимании духа и цели преобразований Петра. Отсталые, запоздалые русские люди, мыслившие в духе ограниченных понятий и начал древней России, привыкшее жить исключительно-религиозною жизнью, но не тою живою, истинно-религиозною жизнью, какою отличались древние истинно благочестивые русские люди, а мертво-обрядовою религиозною жизнью, эти отсталые ревнители старины, во-первых, не могли вместить в своих неразвитых умах идеи Петра отделить в Государстве Русском Божие от кесарева, религиозное от гражданского, церковное от государственного, и основать вместо древнего московского государства, Всероссийскую Империю, и потому восстали против того, что Петр Великий «восхити будто бы на себя святительскую и царскую власть. Император наречеся, патриаршество уничтожи» и т. п. Они отстаивали, так сказать, древнюю Русь до XV или XVI века, когда церковь была главною, господствующею силою всей общественной жизни России, не только духовно-нравственной, но и самой внешней, материальной, гражданской, главным, почти единственным народно-соединительным, нравственно-образовательным и просветительным началом, когда высокие идеи ее, безмерно превышавшие грубые понятия того времени, проникали, оживляли, просвещали быт общественный и частный, быт юридический, нравственный, когда церковный Номоканон имел могущественное и обширное влияние на развитие гражданского законодательства, когда самое территориальное, вотчинное владение, самая земля тянула, так сказать, главным образом к церкви, в силу той религиозной идеи времени, что вся земля Господня, когда верховные правители русской земли – князья, часто беспрекословно подчинялись влиянию митрополитов и епископов. Но отсталые, запоздалые поборники старины не видели, не замечали в ходе русской истории той новой идеи, которая начала развиваться и направлять ход истории нашей со времени образования московского государства. Они не понимали, что с XV века, со времени сосредоточия земли русской и образования московского государства, государи московские и даже все лучшие представители церкви русской сознали ту великую идею, что главная, высокая обязанность церкви – заботиться о духовнонравственном христианском развитии и совершенствовании народа, а внешнее, гражданское, материальное развитие и совершенствование России составляет дело государства, и стремились к разграничению этих великих задач между церковью и государством, к отделению Божиего от кесарева, религиозного от гражданского, церковного от государственного, впрочем, не разделяя их существенно; отсталые, запоздалые русские люди XVII и ХVIII века не сознавали далее того, как постепенно, последовательно совершался этот великий исторический процесс, во-первых, в постепенном сосредоточии и утверждении верховной государственной власти и разграничении прав царя-самодержца московского и прав главы русской церкви – сначала митрополита, потом пaтpиapxa; во-вторых, в разграничении пространства церковного суда и управления и сферы гражданского суда и администрации, в-третьих, в постепенном самостоятельном развитии гражданского законодательства, отдельно, независимо от церковного Номоконона; в-четвертых, в постепенном ограничении территориального, вотчинного владения и управления церкви, давно сознанного несовместным с духовным значением церкви самыми лучшими ее правителями и представителями. И вот, при Петре Великом, когда окончательно завершился этот необходимый, последовательный исторический процесс отделения Божиего от кесарева, церковного от государственного, эти отсталые русские люди, смотревшие назад, а не вперед, под знаменем раскола, восстали против государственной реформы Петра, против строгого, точного разграничения начала духовного, церковного, религиозного, от начала чисто гражданского, государственного, как против посягательства на права древней церкви. Отсюда развилась вся система раскольнического воззрения на новый государственный порядок и устройство России. Во всех отраслях государственной жизни они хотели отстаивать древнее преобладание церковного элемента. Так напр., раскольники отстаивают древнее судопроизводство: «Прежде были благочестивые суды», говорят они, «и присутственные места таким порядком и по закону судили и распоряжали: как придешь в Приказ, во-первых, узришь на показанном месте крест животворящий или св. икону, а судии сидят в порядке, хотя и князь, или судья, или боярин, а все в бородах, а промежу их закон Божий, сиречь Евангелие и Кормчая, и прочие богослужебные книги, св. Кирилла, Иоанна Златоуста, преп. Ефрема Сирина и проч. Так судили по закону, сиречь по небесному, т. е. по писанию; и аще кто противится сему суду, яко самому Христу противится, и повинен будет вечному суду»¹⁴⁴.

Во-вторых, отсталые запоздалые русские люди XVII и ХVIII века, заключившиеся в тесной сфере национальной исключительности, односторонности, и сознававшие свою народность единственно в этой своей религиозной исключительности, особности, отчужденности от других христианских наций, эти отсталые, запоздалые ревнители национальной русской старины не могли никак примириться с высокой идеей Петра, с высоким стремлением его внести в сферу древне-русской народной жизни свет общечеловеческого просвещения, заимствовав его у западно-европейских наций, где оно было несравненно более развито, чем в древней России, чтобы чрез то возбудить и просветить природные силы и дарования русской народности, расширить круг ее развития и просвещения, поставить ее на путь общечеловеческого совершенствования. Не понявши этой высокой идеи Петра Великого, отсталые ревнители национальной русской старины восстали, по своему обычному мистико-апокалипсическому образу мыслей, против западно-европейской гражданственности, введенной Петром, как против антихристианского юношества. Чтобы понять это мистико-религиозно-нацональное возмущение раскола против европейского устройства России, надобно вспомнить, каково было тогда русское национальное сознание. При преобладающем религиозном направлении русской народности в течении всей давней истории нашей, национальное сознание русского народа имело характер исключительно религиозны!!. Понятия: свое, народное, русское и православное в сознании нашего народа были нераздельны, тождественны. Сам народ наш не давал другого отличительного свойства своей национальности, не знал другого национального различия, кроме веры православной. Себя он искони называл людом православным, крещеным, и тем отличал себя от других европейских наций, не находя в них той же веры, той же церкви. В великом национальном движении русского народа в начале XVII века, во время наводнения России Поляками и Литовцами, русский народ восстал за свою народность, или, как тогда говорили русские люди, «за свое прироженье», во имя православной веры, и только спасая свою православную веру, спасал свое прироженое. Это исключительное религиозное национальное сознание, при неразвитости вообще народного сознания, при отсутствии общечеловеческого, всестороннего, живого просвещения, в большей части русского народа доходило до религиозно-фанатической нетерпимости, исключительности, и иногда отзывалось уже почти гордостью, тщеславием своею верою, своим православием. В Кормчих, «в виде заповеди св. апостол и св. отцев», постановлено было: «аще в судне будет латина ела, измывши молитва сотворити и у латинской церкве не стояти»¹⁴⁵. Такой религиозный пуризм в отношении к чуждым европейским национальностям особенно резко стал обнаруживаться в русских людях в XVI и, особенно, в первой половине XVII века; в ту эпоху, когда особенно усилилась борьба русской церкви с католицизмом, и все более и более возрастали столкновения России с Западом. Мы уже видели, что в это время народ наш иностранцев, особенно исповедывавших латинскую веру, иначе и не называл, как погаными, зловерными, безбожными, антихристовыми проповедниками и т. п. Не различая, по своему национально-религиозному, по темному, не просвещенному воззрению, европейские национальности от их вероисповеданий, смотря на все иностранное, как на свое русское, с православнорелигиозной точки зрения, все западно-европейское оценивая по началам православной веры и церкви, русские люди боялись заимствовать у европейских наций даже самые житейские, чисто внешние обычаи и общечеловеческие науки и искусства, считая их противными православию, опасаясь перенять в западных науках, искусствах и обычаях самый религиозный, не православный дух европейских наций, и таким образом искоренить, изгладить свой народный, религиозный дух, православно-церковный характер своей народности¹⁴⁶. Это религиозно-национальное предубеждение против иностранцев и всего иноземного, западно-европейского доходило уже до чистого суеверия. Напр. только с своей родиной, с своим отечеством, с своею народностью соединяли самую возможность спасения души и самое христианство. «Россияне, особливо знатного рода», пишет Бер, «согласятся скорее уморить, нежели отправить своих детей в чужие земли: разве царь их принудит. Они думают, что одна Россия есть государство христианское, что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, неверующие в истинного Бога, что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине между неверными, и только тот идет прямо в рай, кто скончает жизнь свою на родине». Тоже говорит Кошихин. При таком одностороннем, религиозно-национальном воззрении русского народа, при этой религиозно-национальной нетерпимости и пуризме, понятно, почему раскол, поднявший знамя защиты, сохранения всего старого русского народного, как православного, древне-церковного, с таким фанатизмом и ожесточением восстал против всего нового западно-европейского устройства русской гражданственности. Для неразвитого народного религиозно-национального сознания, целые века, так сказать, заключенного в тесной сфере религиозно-национальной исключительности и нетерпимости, казалось в высшей степени неестественным, болезненным это внезапное, невольное воспринятие, внедрение, так сказать, в народную жизнь русскую чуждонациональных, по понятию народа, неправославных, зловредных антихристианских элементов, вдруг неудержимым приливом вторгавшихся в русскую народность, столько веков замкнутую в своей исключительности. Что именно это ложное, религиозно-национальное начало руководило народно-демократической оппозицией раскола во время реформы Петра Великого, это утверждают сами раскольники. «Не Никон», говорят даже некоторые из них, «был причиною нашего отделения от прочих братий наших русских, но Петр Великий, по своей безмерной любви к Западу, по своему противонародному, противоотечественному направлению»¹⁴⁷.

Но кроме того, что раскольники не понимали духа и цели преобразований Петра Великого, справедливость требует раскрыть еще другую причину усиления раскола. Раскол особенно усилился со времени Петра Великого от того, что в это время новый, преобразовательный дух, с особенною силою и неудержимостью внедряясь в жизнь русского общества, часто доходил до печальной крайности, до злоупотребления, искоренял такое старое, что действительно тесно связано было с древним духом русской христианской веры, и вводил новое, иноземное, в самом деле противное древнецерковному русскому благочестию. С одной стороны иностранцы, призванные Петром Великим единственно с той целью, чтобы возвысить Россию лучшим гражданским просвещением, а не бесполезными, суетными обычаями и пороками Запада, стали во зло употреблять свое влияние на русский народ, стали даже колебать в нем древнее, коренное устройство церкви. Тогда, по идее управления, движимого иноземными началами, в обществе унижено было духовенство, которое вследствие того стало и нравственно слабеть, упадать: утратило прежнее нравственное влияние на народ, сделалось раболепным и закоснело в рутине и в своей, как бы отдельной от общества, касте. Это унижение духовенства народ, волнуемый расколоучителями, называл «восхищением власти церковной, святительской» гражданскою правительственною властью. Тогда многие христианские обычаи русского народа, обычаи, непротивные просвещению, уничтожались и изменялись по иноземным идеям, казавшимся чуждыми духу русского народа. На это с глубокою скорбью сердца смотрели не одни суеверные ревнители старины, но и сами православные пастыри: «Виждьте, о благорассудные людие», говорил напр, просвещенный пастырь, Стефан Яворский, против неблагонамеренных иноземцев, «виждь, православный народ, кии между вами распространяются, величаются и почествуеми бывают, им же ниже радоватися рещи подобает. О, дабы отсечени были развращающии вас (Гал. 5, 12). Аз же глаголю: о дабы сии мытари и язычницы, развращающии православных и неслушающии церкви божественной, отсечени и весьми истреблени были!... Приидите, припадем и восплачемся пред Господом, сотворшим нас, преклоним колена пред всеми Его угодниками святыми, да сей вред, сия злохульныя плевелы исторгнутся от нас, аще не обратятся и покаются»¹⁴⁸. Особенно тяжко и возмутительно было для религиозно-национального чувства народа вредное влияние иностранцев по смерти Петра Великого и Катерины 1-й, при Минихе, Остермане и Бироне: когда Двор, Коллегии, Академия наук, гвардия, армия, флот были в распоряжении иностранцев – протестантов; когда, по словам Амвросия Юшкевича, архиепископа Новгородского, «сии внутренние и сокровенные враги России людей добрых, простосердечных, государству доброжелательных и отечеству весьма нужных и потребных, под разными претекстами, губили и разоряли и все искореняли, а равных себе безбожников, бессовестных грабителей, казны государственной похитителей весьма любили, жаловали и награждали; только тенью, только телом здесь, а сердцем и душою вне России пребывали, все сокровища, все богатства в России неправдою нажитые из России за море выслали и проч.»¹⁴⁹ «Только и благополучия нашего было», – с глубокою скорбью говорил об этом бурном, темном времени в 1741 году архимандрит Иконоспасского монастыря Кирилл Флоринский, ректор Славяно-Греко-Латинской Академии в слове в день рождения императрицы Елисаветы Петровны: «погребли мы преславных монархов (Петра Великого и Екатерину I), погребли и благоденствия наша, по смерти оных за беззакония и неправды наша наказа нас Господь частыми переменами, а в таковых вредительных переменах коликая претерпехом злая, в коликое было Россия пришла безобразие, воспомянути болезнь утробу пронзает. А таковыя частыя перемены видяще, противницы наши добрую дорогу, добрый ко утеснению нас сыскали способ, показывали себе, аки бы они верные государству слуги, аки бы они оберегатели здравия государей своих, аки бы они все к пользе и исправлению России промышляют; а как прибрали все отечество наше в руки, коликий яд злобы на ерных чад российских отрыгнули! Коликое гонение на церковь Христову и на благочестивую веру составили! Их была година и область темная: что хотели, то и делали. А во-первых тщалися дражайшее душ наших сокровище, неоцененное спасения нашего богатство, благочестие отнять, которое нам паче тысящей злата и сребра; не златом и сребром, но честною кровью яко агнца непорочна и пречиста Христа нам куплено без которого бы мы Содому и Гомору уподобились, без которого бы мы были горше турок, жидов, арабов! А так то они придумали, как де благочестие у них отимем, тогда де и сами к нам веру приложат, и сами в след нас пойдут, и так по всей России предтечей антихристовых разослали, везде плевельная учения рассеевали, толико повредили, что мнози малодушии!, а паче которые возлюбиша тму паче света, возлюбиша паче славу человеческую нежели Божию, чада на матерь свою восстали, их же крещением роди, их же кровию Христовою воспита, их же догматами православными утверди, аки змия порождения ехиднова утробу ее терзали. И что бедственнее! догматы христианские, от которых вечное спасение зависит, в басни и ни во что поставляли, ходатаицу спасения нашего, неусыпную христианскую помощницу, Покров и Прибежище, на помощь не призывали, и заступленья ея не требовали, святых угодников ея не почитали, иконам, святым не покланялися, знамения креста святого гнушалися, предания апостольские и святых отец отвергали, добрые дела, ими же вечная мзда сыскуется, отметали, в посты святые мяса пожирали, а о умерщвлении плоти и слышать не хотели, поминовению усопших смеялись и геенне быти не верили, не помнили оных Христовых словес: «огнь их не угаснет, и червь их не скончается». И сим лаянием толико любителей мира сего в бесстрашие и сластолюбие привели, что мнозии и в Епикурская мнения впадали: «яждь, пий, веселися, по смерти же никакого утешение несть». И которые так бредили, таковые-то у врагов наших и в милости были, таковые и в чины производилися. А которые истинные чада Церкви и истинные Христовы наследницы, таких прелестников не слушали, право веру непорочную от Христа, от апостол, от св. отец проповеданную и утвержденную хранили. Коликия им ругания, поношения враги благочестия чинили! мужиками, грубиянами называли. Кто посты хранил, о том говорили: ханжа; кто в молитве с Богом беседует – пустосвят; кто иконам покланяется – суевер; кто язык от пустословия удерживает – глуп, говорить не умеет; кто милостыню любве ради ко Христу и ближнему подает неоскудно, тот, говорили, не умеет, куда имения своего употребить, не к рукам досталося; кто в церкви часто ходит, в том пути не будет. А наипаче коликое гонение на самих благочестия защитителей, на самых священных таин служителей чин, глаголю, духовный архиереев, священников, монахов мучили, казнили, расстригали. Непрестанныя почты водою и сухим путем куда, зачем отправлялись! монахов, священников, людей благочестивых, в дальние сибирские города в Охотск, в Камчатск, в Оренбург отвозят и тем так устрашили, что уже и самые пастыри, самые проповедники слова Божия молчали, и уст не могли о благочестии отверсти... Что же еще узнали враги наши, что им не трудно священника, или монаха, или простого человека как мушку задавить: принялися они и за великих лиц, а паче которых видели благочестия защитников, многия знатныя фамилии до конца истребили, многих честных, верных слуг в тяжких заточениях, темницах поморили, многим головы поотрубали, языки порезали»¹⁵⁰ и проч. При таком гонении, воздвигнутом иностранными на православную церковь, по смерти Петра Великого, особенно при Бироне, удивительно ли, что раскол еще более утвердился в своем фанатическом убеждении, что со времени Петра Первого в Русской церкви и в русском государстве в самом деле будто бы временствовал, царствовал антихрист, как они выражались, что русские подружились с еретиками – латинами, люторами и кальвинами. Удивительно ли, что тогда и весьма многие православные бежали из православных городов и сел в раскольнические скиты и пустыни, как места спасения древне-русского православия. Да, то время было самое благоприятное для усиления и распространения раскола. Тогда особенно во время господства грубого, жестокого, кровожадного временщика Бирона, многии тысячи народа принимали раскол и бежали в Польшу, Молдавию и Валахию.

С другой стороны, сами русские особенно в высшем классе общества также весьма часто вдавались в крайность в усвоении западной новизны. Это также сильно отталкивало любителей русской старины от православной церкви в раскол. В нововведениях русские первой половины XVIII века были слишком рьяны, нетерпеливы, поспешны, неразборчивы. Не важныя, не необходимые новизны, например: немецкое платье, брадобритие, заставляли непременно принимать даже крестьян», и позорно издевались над теми, кто не хотел усвоят этих новизн; против воли собирали народ на общественные гулянья по барабанному бою и т. п. Вместе с добрыми обычаями перенимали много худых. Вводя новые, европейские обычаи, беспощадно и неразумно осмеивали и искореняли многие хорошие старые русские обычаи, свято чтимые народом, основанные на нравственно-религиозном начале и нисколько не препятствовавшие улучшению и облагорожению внешних форм общежития. Вообще должно сказать, что главная внутренняя причина, почему в ХVIII веке раскол особенно усиливался и возрастал, заключается именно в чрезвычайно резком и быстром переходе русского общества от старинной русской жизни, имевшей преимущественно характер церковный, к жизни новой, европейской, имеющей преимущественно характер мирской, внешне-житейский. Например: в XVIII столетии, замечает один писатель, по характеру образованности этого столетия, плафоны и стены во дворцах и палатах вельмож покрывались преимущественно мифологическими изображениями, где языческие божества полуобнаженные, представленные со всею свободою древнего классического искусства, должны были олицетворять мысли и чувства современников. Совершенно иное встречаем мы в жизни наших допетровских предков. По характеру своего образования христианско-церковного, древний русский человек любил олицетворенные притчи и церковные бытия, изображениями которых и украшал свои хоромы; в них он желал видеть более всего назидание, поучение, душевную пользу в христианском смысле, а не услаждение взора прекрасными образами, которые относились к соблазну и всегда заботливо устранялись. Таким образом, древняя комнатная живопись носила в себе тот же характер, имела ту же цель, как и церковная стенопись, от которой она почти ничем и не отличалась¹⁵¹. В старину правилами русского общежития требовалось, при входе в чужой дом сначала «святым иконам поклонитися и молитва сотворити». Препод. Феодосий в одном из своих поучений к братии предлагает наставления о том, как вести себя в церкви, сближая предлагаемые правила с требованиями общественного приличия вне храма. «Егда бо и к другом приходим, говорит он, то достоит нам поклонение сотворше до земля и связавше руце аки рабоу Божию быти пред ними. И повелено ни е (есть) другом толики чести даяти смирения ради, имже добродетельна венца украшаем. Еже бо не поклонитися другу своему и руце долу повесити, то неродивых мужь и ленивых и в уме ярящихся»¹⁵². В XVIII же веке обычай не только стояти с сложеными руками, но и молиться пред иконами при входе в чужой дом или выходе из него в тогдашнем образованном кругу, уже начал вытесняться так называемыми светскими приличиями, основанными, большею частью, на подражании французскому обществу иногда доходившими до предосудительной крайности, котирую даже осмеивали некоторые писатели того времени. В старину народ наш, воспитываемый в строгом религиозном духе, свято соблюдал посты православной церкви; а в XVIII веке, «в пост святый за курочку душу готовы были променивать», как говорил вышеприведенный нами проповедник первой половины XVIII века. Вообще, не умея совместить, породнить религиозное воспитание древнего русского человека с потребностями нового европейского образования, беспощадно, неразумно осмеивая и искореняя многие хорошие старые русские обычаи, нисколько не мешавшие новым хорошим обычаям, нерассудительные «новолюбцы», как называли тогда раскольники всех ревнителей иноземной новизны, скосыри, обрившие себе бороды и надевшие немецкое или французское платье, безрассудно и с жадностью перенимали из европейской жизни, большею частью, только дурное, чувственное, суетное. При усилившейся в то время страсти тщеславно щеголять европейским образованием, пустотой легкого поверхностного светсткого образования, призывали из западной Европы целые полчища так справедливо осмеянных Фон-Визиным, вральманов – учителей и гувернеров – лакеев, парикмахеров, портных и других ремесленников. От них думали учиться западным наукам и искусствам, и только уродовали свое образование, на что жаловалась сама императрица Елисавета в именном указе 1755 года, которым утверждено основание Московского университета. Вместо просвещения разума и смягчения и облагорожения грубой нравственности, перенимали у парижских расточительных «жантиломов» времени Людовика XV безумную роскошь, безмерную расточительность на 500 рублевые балы и пиршества, страсть к издержкам по 14000 рублей в год на один стол, страсть к картежной игре целые ночи, за которою часто проматывали все деньги вместе с экипажами и лошадьми, на которых приезжали; перенимали утонченный, прикрытый лоском французской призрачной образованности, разврат, неверие, кощунство и богохульство, в котором, по словам Фон-Визина, молодые воспитанники Запада находили особенное удовольствие и полагали лучшее препровождение времени; вообще перенимали всю ту грубую чувственность, тот индиферентизм и глумление над христианским благочестием, какие господствовали в то время при французском дворе, в правление Людовика XIV, Регента и Людовика XV¹⁵³. Вместо хороших произведений литературы, перенимали французские «соблазнительные и сладострастные песенки», да страсть «писал по молодости и по французскому духу»; оставляли свой русский язык, вместо того, чтобы заботиться об его образовании и развитии и хотя ничего не знали и не могли хорошо и правильно выразить по-русски, однако первым качеством хорошего образования считали уменье говорить по-французски, и непременно говорили по-французски, хотя бы без всякой нужды и притом в высшей степени уродливо, смешивая областные, простонародные слова и обороты с французскими словами и выражениями, и того, кто не говорил по-французски, непременно признавали «худо-воспитанным». Вместо изучения наук и искусств, вместо приобретения средств к полезной деятельности, к труду, который считали «подлым», перенимали разные переменные французские покрои платья, уборы и приборы для украшения своей наружности, учились завивать кудри буколь в 20 и более, просиживая за такими занятиями часа по 3 и по 4, вместо хороших книг, покупали парики, опахала, душистые пудры, эссенции, уксусы, парижские мази, налепные нимушки и т. п., разнообразные предметы безумной и смешной роскоши, занимавшие только пустоту душевную, услаждавшие только чувственность, тщеславие и ветренность; или перенимали у французов, как говорить всякие трогающие безделки, как при походке ступать ногами пленительно, как делать сладострастные движения глаз во взглядах, как делать жесты, мины и движения рук и т. п., и в этом полагали всю науку русские петиметры XVIII века. До такой мелочности доходила в большей части русского общества ХVIII века безотчетная, ветренная подражательность западно-европейской жизни и презрение к своим старинным народным русским обычаям. Любителям старины, даже рассудительным и достаточно образованным больно было видеть такой дух нового общества. Даже передовые люди прошлого столетия, вовсе не староверы, а люди горячо преданные европейскому образованию, каковы: Фон-Визин, Сумароков, Щербатов, Болтин, Новиков и сама императрица Екатерина признавали такое направление русского общества нравственным злом, уклонением от нормального развития нравов. Что же сказал о темных, суеверных ревнителях русской старины, о безусловных противниках европейской новизны? Они, в этом духе нововведения, беспощадно изгонявшем все старое и безотчетно вносившем в жизнь русскую все иноземное худое, даже противо-христианское, видели прямое, ясное, видимое проявление духа антихристова. «Седмоглавный змий», читаем в одной раскольнической рукописи XVIII века, «видя в христианех невоздержание, наводит иностранные обычаи, дабы отлучить от Бога и отвести во дно адово. Присмотрися, возлюбленне, вси бо христиане одеются одеянием странным и необычным: мужи и жены и девицы. Аще хощем благочестие и веру содержати непоколебиму, вся иностранные обычаи, сиречь, взоры, глаголы, хождение, одеяние, и прочая вся неподобная христианам отринем. Зрите, православнии сущии душелюбцы, егда исполнится осьмыя тысящи 290 лет, когда будет в людех великое невоздержание и пленятся обычаи неведением рассуждения, и начнется в христианех иностранное любление, еже есть: глаголы, взоры, хождение, одеяние, о, горе!¹⁵⁴

Таково было, в общих чертах первоначальное, многосложное историческое развитие русского раскола старообрядства в XVII веке и XVIII, в связи с внутренним состоянием русской церкви и гражданственности. Обнаружившись еще в XVI веке и особенно в первой половине в ХVII века, в виде религиозно-обрядовой партии при московском книгопечатном дворе, упорно отстаивавшей старые книги и обряды и не хотевшей исправления их по греческим подлинникам, – при патриархе Никоне раскол открылся явно, окончательно, и с самого начала принял характер не просто религиозно-обрядовый, мнимо-старообрядческий, но главным образом религиозно-демократический, как оппозиция большей части низшего духовенства против патр. Никона, казавшегося им вторым римским папою, против его слишком строгой власти, суда и управления. Потом, с 1666 года, раскол, сохраняя первоначальный религиозно-обрядовый и духовно-демократический характер, перешел из сферы церковной в сферу гражданской народной жизни и здесь, сообразно с гражданским состоянием России, принял характере народно-демократической оппозиции против преобразования России в европейскую Империю, против нового европейского устройства и направления внутренней жизни России. При Петре Великом завершилось его религиозно-гражданское развитие: он окончательно принял характер религиозно-национально-демократический и, как отколок древней отжившей России, окончательно отпал от новой, Петром Великим устроенной России. «Везде бысть последняя Русь Зде бо и от сего часа на горшая изменения будет превосходити Русь царьми неблагочестивыми», – таким последним предсмертным воплем в устах раскольников второй половины ХVII века окончилась внутренно изжившая, истощившаяся историческая жизнь древней России. – Рассмотрим теперь, как эти внутренно изжившие, истощившиеся начала исторической жизни древней России сосредоточились в расколе старообрядства, отстаивающем древнюю Россию со всеми ее недостатками.

Господствующий дух XVII и первой половины XVIII века, характеризующийся резким раздвоением и борьбой двух противоположных начал в русской жизни, – начала мертвообрядовой религиозности и закоснелой старины и начала церковного и гражданского исправления, улучшения, преобразования, – этот господствующий дух времени заключал в себе главный, первоначальный источник и основные начала русского раскола старообрядства. А нравственная жизнь большей части русского народа, пред появлением раскола и во время распространения его, к прискорбию, во многих отношениях представляла почву самую благоприятную и удобную для распространения раскола.

Обыкновенно всего чаще ереси и расколы возникают и распространяются в церкви тогда, когда народ, входящий в состав ее, находится не совсем в благоустроенном нравственном состоянии, когда в обществе истинный, законный, нравственный порядок находится в борьбе с ложным, превратным нравственным направлением. Общество русское, в период распространения в нем раскола, находилось именно в таком нравственном состоянии. В XVII столетии, во внутренней, нравственной жизни русского народа совершалась тяжкая, болезненная борьба между светом возникавшего просвещения и мраком старого, грубого невежества и лжемудрствования, между истинным, благоустроенным нравственным порядком, насаждавшимся на почве русской, под благотворным влиянием церкви, просвещенною благопопечительностью царей Михаила, Алексея и Феодора, и между старым, от злоупотребления и неустройств укоренившимся нравственным беспорядком. Печален, прискорбен этот жалобный вопль, с каким пастыри церкви, правительство и все лучшие люди XVII столетия вопиют против нравственных недостатков общества, беспощадно, в самых сильных выражениях, указывая на нравственные болезни, требуя излечить их¹⁵⁵. В самом начале XVII столетия, из стана знаменитых борцов 1612 года, которые первые провозгласили необходимость нравственного очищения, слышим горестный вопль о нравственных болезнях русских людей: «мы впали, жаловался например Авраамий Палицын, во все злые дела, в лихвы и неправды, в объядение и пиянство и блуд. За вся же сия злая и лукавая дела, егда наказа нас Господь, мы не токмо еже к нему обратится, но и злейше гордостью возвышающеся в горшая и злейшая впадохом. Всяк от своего чину выше начаша восходити. Раби убо господне хотяху быти и невольнии к свободе прескачуще; сильнии же разумом от тех в прах вменяеми бываху и ничто же по них несмеюще рещи. Царем же играху яко детищем, и всяк выше меры своея жалования хотяше¹⁵⁶. В исходе первой половины XVII века сильно, беспощадно обличали нравственные недостатки духовенства и народа патриархи: Иоасаф I¹⁵⁷, Иосиф¹⁵⁸, митрополит Ростовский Иона¹⁵⁹ и многие другие. Во второй половине ХVII столетия, тот же горький, жалобный вопль против нравственного зла и беспорядка повторяет, во имя церкви, великий Никон, который положил главной задачей своего патриаршества «очищать, просвещать, совершать»: «священники и люди», – писал этот знаменитый иерарх в своей окружной грамоте 1665 года, по случаю свирепствовавшей тогда моровой язвы, – «отступихом вкупе вси, уклонихомся вкупе и нетреб быхом, несть творяй суд и правду, о сем убо мой страх и слово, и еще аз болю к язве и сице молюся молитвою, юже и приложу реченным: согрешихом, беззаконновахом, нечествовахом», – и потом после молитвы к Богу, призывает православных чад русской церкви к покаянному, всеобщему нравственному очищению¹⁶⁰. Жестка, груба была нравственность в большей части духовенства и народа в XVII веке: потому жесткие, крутые иногда и меры употреблял этот высоконравственный архипастырь для исправления современной нравственности. Единодушно с пастырями церкви, и гражданское правительство, в многочисленных государственных грамотах, также сильно, беспощадно обличало, поражало нравственные недостатки отсталых людей, несовместные с нравственным благоустройством государства. Знаменитым «Уложением» царя Алексея Михайловича полагалось прочное, незыблемое основание нравственного порядка. В исходе XVII столетия слышим тоже твердое, решительное, глубоко-сознательное требование народного нравственного очищения, совершенствования, благоустроения, в деяниях великого патриаршего собора 1667 года, в соборных ответах 1681 года на предложения царя Феодора Алексеевича, в послании патр. Иоакима к митрополиту Новгородскому Корнилию¹⁶¹, в окружном послании Афанасия Холмогорского и в записках частных людей, – Кошихина, Желябужского и других. Одним словом: и церковное и гражданское правительство сильно, беспощадно восставало в ХVII в. против нравственных недостатков общества, с лопатою, так сказать, в руке очищало, отребляло гумно Божие – церковь русскую и православный народ от нравственных плевел. И вот плевелы эти, вследствие такого очищения, отребления, сами собою отделились от пшеницы, и произрастили раскол. Ибо, при благоустроявшемся все более и более нравственном порядке, им нельзя было более расти на почве русской церкви и нравственно-благоустроенного русского общества вместе с пшеницею. Таким образом раскол в нравственном отношении есть не иное что, как плод тех нравственных недостатков, которые заражали в ХVII веке, к прискорбию, большую часть русского народа. И раскольники, поэтому, суть вовсе не «остальцы древне-церковного благочестия», как они себя называют, а большею частью нравственные отверженники общества, отщепенцы, не имевшие доброй христианской и гражданской нравственности, не хотевшие подчиниться благоустроенному нравственному порядку и следовавшие своим похотям и склонностям. Так смотрели на раскол и лучшие пастыри русской церкви того времени. «Грех ради наших, говорили отцы собора 1667 года, мнози невежди не точию от простых, но от священных, ови от многого неведения божественных писаний и жития растленна, ови же и во образе благоговения и жития мнимого добродетельного, являющеся быти постни и добродетельни, полни же всякого несмысльста и самомненного мудрования, иже мнящеся быти мудри, об юродеша... возмутиша многих души неутвержденных¹⁶². «От стремнин горьких и язвин своих изыдоша отступники от истинной церкви русской», читаем в настольной грамоте, данной митрополиту нижегородскому Филарету в 1672 году, «насадиша винограды по своим похотям, услаждающий гортани своя временною сладостно льстивого учения, последи же в горесть души обращающиеся»¹⁶³. Чтобы беспристрастнее и яснее показать внутреннее, нравственное отпадение от церкви и государства недостойных, нравственно худых русских людей, рассмотрим подробнее, из каких именно нравственных недостатков развился раскол, и под влиянием каких нравственных недостатков распространился.

Во-первых, нравственная жизнь русского народа, в рассматриваемое время, представляла весьма обильную почву для возрастания и размножения плевел раскола потому, что она не оживлена, не озарена была в достаточной мере животворным светом просвещения. В умственной жизни русского народа, также как и в жизни церковно богослужебной, в XVI в. и в первой половине XVII века все более и более обнаруживалось видимое раздвоение и борьба двух направлений, с одной стороны, направления истинного, просвещенного, стремившегося к более разумному и отчетливому познанию христианского учения и к развитию духовного просвещения; с другой – направления невежественного, умственно-неподвижного, противодействовавшего всякому разумному движению мысли и развитию просвещения: это был период борьбы тьмы со светом, как справедливо заметил Штраль в своей истории русской церкви¹⁶⁴. Люди первого направления с жаждой искали просвещения, были «тщаливы к науке, желали навыкати писания», и если не имели достаточных способов для просвещения, с благородным, искренним смирением сознавались в недостаточности своего образования и глубоко сожалели о том, что «училища николи же видели». А люди темного, невежественного направления, «мнящиися быти учители», как жаловался Курбский, «говорили прельщающе юношей тщаливых к науце, хотящих навыкати писания, с прещением заповедывали им глаголюще: не читайте книг многих» и указывали на тех, кто «ума изтупил, а он сица в книгах зашолся, а он сица в ересь впал». «О беда», восклицает Курбский: «отнимают оружие которым еретики обличаются, а другие исправляются и врачевство смертносным ядом называют»¹⁶⁵, «Аще кто ни премудр, ни разумен есть нехотяй научитися, – жаловался неизвестный русский писатель хронографа первой половины XVII века на русских людей своего времени, – той нехощет от тмы и частыя мглы к свету воззрети: мнози суть мнящеся умеюще грамоту и мудры себе глаголющих быти малая некая от писания разумеюще, и не хотят научити себе, но егда молвят псалмы Давыдовы, или чтут святое писание, не ведят убо что глаголют и чтут, мнящеися мудри быти объюродеша»¹⁶⁶. Люди благомыслящие понимали все невежество, всю ограниченность понимания русских грамотников XVII в, мнящихся быти учителями, и стремились к изучению творений лучших знаменитых учителей грековосточной церкви. «Или Логину (головщику, востававшему против исправления книг при патр. Филарете.) верити»* говирил старец Арсений Глухой, бывший справщиком книг при том же патриархе «не буди сего: ибо паче достоит веровати Василию Великому и Иоанну Златоусту... Богоноснии отцы и учители, исполнь суще премудрости и разума духовного, с великим опасением блюли (чистоту и неповрежденность текста свящ. книг), у нас же печатные книги и письменные от неискусных писцов перепорчены от неведения»¹⁶⁷. Приверженцы умственно-неподвижного, невежественного направления, напротив, коснея в невежестве, чуждались, отвращались учений великих учителей христианства. Когда препод. Дионисий, архимандрит Троицко-Сергиевой лавры, ввел читать в храме Божием беседы Златоустого, Логину это «море сладости, яко лужа негодная вменяшеся». Люди, стоявшие за просвещение, вникали в смысл церковных книг, в истины ими возвещаемые. «Ибо не глаголом единем». – говорил старец Арсений, «достоит внимати, ниже чернилу и письменом верити, но ответу писавшего паче достоит верити». Последователи враждебного просвещению направления были слепо привязаны к одной букве. «Злословящий нас, говорил тот же поборник просвещения, точие чернилу верят и письменом единем внимают, и тех в конец добре не сведят; не знают ни православия, ни кривославия, божественная же писания точию по чернилу проходят, разума же сих не нудятся сведети: священная же философия и в руках небывала». Наконец, люди света, просвещения, стремились к расширению круга духовного учения, к оживлению и просвещению преобладавшего доселе одностороннего церковно обрядового направления русской жизни и литературы светом живой мысли, разумного знания веры, стремились ввести в круг русского просвещения знание не одного часослова, но и языков латинского и греческого и стали приобретать не одни церковные книги, но и книги необходимые и полезные для гражданского просвещения, книги греко-латинские. А люди темные с ненавистью смотрели на все эти новые знания и книги, как на еретические противо православные, и занимающимся греческим и латинским языками или, говоря их словами, «хапающимся за чужие языки», угрожали проклятием вселенского собора¹⁶⁸. Старые книги, старые понямия, и никакой новой свежей мысли, никакой новой книги, даже никакого нового издания, а тем более исправленя старой книги! вот жалкий девиз умственной жизни большей части нашего народа в XVII веке. Старые книги все более и более оскудевали от времени, сгнивали: например, в половине ХVII века, по словам Епифания Славеницкаго, «был велий недостаток божественных книг слова Божия в Великороссии, ниже бо рукописный отнюдь обретахуся а также егда где уже печатным Острожским обрестися, им же от многа времени оскудети». А между тем и этих, существенно необходимых христианских книг, нельзя было издать вновь без возмущения народного. «Народи же к сему усомневахуся, говорит Епифаний Славеницкий, мняще неистинны быти (вновь изданные библейские книги с греческих подлинников), за порабощение стране сих. Предприятием же и обычаем паче влекущеся на древнее нрава своего склоняхуся, первыя изданныя книги похваляху, настоящие же презираху, глаголют бо: ветхое лучше есть¹⁶⁹. Вообще предубеждение против просвещения в XVII веке в самой большей части русского народа было крайне сильное и поражало всех иностранцев, посещавших тогда Россию. «О преблагословении российстии людие, – говорили патриархи восточные, бывшие в Москве в царствование Алексея Михайловича: вы Божиим милосердием и бдагодатию ниже ига работы страждете, ниже дани с насилием кесареви даете, но свободно жительствуете и велий покой имеете, обаче учения чуждаетеся волею, малоценяще и мудрость предстоящую Богу, не добре о ней держите, презираете ее»¹⁷⁰. При такой холодности к просвещению, невежество доходило до крайности. Духовное просвещение было самое скудное и одностороннее, и то только в самой небольшой части народа. Книги свящ. писания, которые бы могли просвещать умы разумным знанием веры, весьма редкие читали: «погибоша поучающийся в божественных догматах», как жаловался п. Иосиф. И из тех, которые читали духовные книги, большая часть читала без всякой пользы и разумения, «ныне убо сия, заутра же иная священная писания читали напрасно! Мнози окаянии пребывают, яко по толицем прочитании ниже имена ведают святым книгам», жаловался в XVII веке один неизвестный составитель сборника разных статей XVI и ХVII века¹⁷¹. Такие жалобы на леность к чтению книг и беспечность о просвещении весьма часто встречаются в сочинениях и сборниках XVII в. Бесчисленное множество в народе было таких, которые нетолько не знали истин христианского учения, не различали, например, в своем сознании Бога от иконы, но и не знали даже краткой молитвы Господней. Самые книжники вместо того, чтобы уяснять и усвоять высшие истины священного писания, Евангелия, занимались самыми мелочными вопросами, напр., в роде того: како имя древу тому, на нем же обесися Иуда? толк: сирнахии; или: коего месяца сотвори Бог Адама? толк: Марта месяца в 25 день; и проч. и проч. или: Иоанн рече: что суть ризы Господня? Григорий рече: восход и исход. Василий рече: что есть стихарь? Григорий рече: седьмь небес. Иоанн рече: что суть патрахель? Василий рече: патрахель есть железные столпие, на нем же земля плавает и проч. или решали споры между жизнью и смертью, или истощали свою мудрость в вымышлении «азбуки о воскресении Христове», «азбуки о воззвании Божии», азбук покаяльных и т. п. Отсутствие серьезного умственного занятия, презрение к просвещению и исключительное сосредоточение мысли на одних мелочных обрядовых вопросах и предметах до такой степени ослабляло самую даже мыслительность, способность понимания, что весьма многие не могли понимать простых учительных книг, так что напр., нравоучительные беседы Златоуста на Евангелие на послания Ап. Павла и деяния апостольские казались «неразумительными слушающим и читающим», казались «иностранным языком»¹⁷². А крайняя неразвитость, застой или ослабление силы мысли и разумения породили в умах большей части русских людей, особенно невежественных грамотников, грубую напыщенность, самоуверенность в суждениях, безотчетное, грубое упрямство в своих мнениях, хотя бы то самых нелепых, презрение к словам и мнениях других, особенно нетерпение противоречий, или обличений, хотя бы то самых полезных и основателъных. К большей части русских людей XVI и XVII века может быть отнесен следующий отзыв иностранца Ульфельда о русских людях XVI века: «как они горды можно видеть из того, что все, что ни сказали бы они, считают верным и непреложным; мало того, они не терпят противоречия в рассуждениях, без всякого порядка, необдуманно выливают все, бросаются туда и сюда, как попадет на мысль, и не удостоивают выслушать других, перебивают слова»¹⁷³. Точно тоже говорил Кошихин о России в царствование Алексея Михайловича: «Российского государства люди в государстве своем никакого доброго научения не имеют и не приемлют... и не научением своим говорят многие речи к противности¹⁷⁴. При таком умственном состоянии большей части русского народа в ХVII веке, при таком резком вековом раздвоении и борьбе людей света, просвещения, и людей тьмы и грубого невежества, можно ли было ожидать, чтобы решительное, энергическое стремление к просвещению людей первого направления, так живо и сильно возбужденное духовно-просветительною деятельностью Никона и особенно гражданско-просветительною общественно- образовательною реформою Петра Великого, не возбудило такого же сильного, энергического противодействия со стороны людей противного направления, и окончилось без борьбы и разделения этих двух существенно-противоположных, несовместных между собою направлений, уже более столетия боровшихся между собою? Весьма трудно и даже невозможно было этого ожидать. И вот, когда Никон, «световодитель, богоданный в световодительство русской церкви» XVII века, стал рассеевать мрак невежества и исправлять книги, испорченные невежеством противники просвещения, по словам Епифания, «омрачившеся дебелого неведения мраком, и мысленная очеса своя, еже на светлую лучу исправлений взирати, смеживше, на первопрестольного священно-начальника – световодителя злокозненно начали роптать»¹⁷⁵ и произвели раскол. Стал световодитель Никон расширять круг духовного просвещения в России, и с сею целию приобрел чрез Грека Арсения до 1000 книг греческих и латинских, в том числе даже творение Гомера, Геродота, Гезиода, Софокла. Демосфена, Фукидида и других древних греческих писателей: противники просвещения, под знаменем раскола, подняли фанатический крик против внесения в Россию таких книг, как против книг еретических. Расколоначальник Феодор – дьякон писал «к некоему другу своему Максиму»: «латинцы печатают книги в трех градех своих в Риме, в Париже и Венеции, и те прокаженные книги греко-латинские печатные Никон посылал покупать тамо, и купил их на многие тысящи сребра. Арсений Грек, враг Божий, научил его, Никона, покупать те книги еретические: он преводил их на наш язык словенский, и тем они разврат сотворили во всей русской земле, и пагубы навели противными книгами и чужими догматы нововводными».¹⁷⁶ Тоже самое, как мы видели, говорил Аввакум, что «ныне раскол творят книги еретические от римлян, от парижан, от венетов и других стран». Таким образом, в умственном отношении, в отношении к просвещению, раскол был не что иное, как отрицание просвещения, как следствие крайне ограниченного, одностороннего образа мыслей невежественных поборников русской народности XVII века. Потому-то раскольники, восставая против патр. Никона, сильно, злобно восставали и против просвещенных сотрудников его – Арсения Грека и ученых иноков киевских – Епифания Славеницкого, Арсения Сатановского и других, деятельно занимавшихся при Никоне переводом и исправлением книг. Они подавали даже челобитные царю, чтобы он не давал книг этим, по их выражению, иностранным инокам, ересей вводителям и прогнал бы их из Москвы¹⁷⁷. А упорство раскола в своих очевидно ложных мнениях есть ни что иное, как следствие того мрачного умственного недостатка русской народности ХVI и ХVII века, о котором говорят Ульфельд и Кошихин, то есть, – грубого упрямства в своих мнениях, нетерпения противоречий, презрения к словам других, «говорения от ненаучения многих речей к противности». На раскол, как на следствие крайне ограниченного и узкого взгляда русских людей XVII века на книжное учение и просвещение смотрели и просвещенные современники его происхождения и первоначального распространения. «Понеже – говорит бывший переводчиком посольского приказа Авраамий Фирсов в приписке к переведенной им в 1683 году псалтири, – понеже наш poccийский народ грубый и неученый, не только простые, но духовного чина истинные ведомости, и разума, во святом писании не ищут, и ученых людей поносят, и укоряют и еретиками их называют, верят токмо тому писанию, которое в недавных летех напечатано, лет около 40, 50 и 70, а более ста лет – таковым книгам не верят; а которые новоправленные книги со старых, истинных, свидетельствованных книг, рукописных и печатных, правлены при нашем житии, аще и лучше где в разуме и в наречии грамматического чина, исправлено: обаче за невежество свое тому не верят, новыми книгами и ересию называют их... И такого ради их невежества бывают ныне в Российском Государстве несогласия, расколы, междоусобия и в церкви Божии великий мятеж»¹⁷⁸. Невежество породило раскол, невежество и способствовало его распространению. «Простреся тое учение яко же в Россию тако и в Сибири, говорит Игнатий, митроп, Тобольский: понеже нецыи неведяху истины, что есть православная вера, и уклоняхуся в нечестие»¹⁷⁹. Отцы собора 1667 года также говорили, что многие и сами приняли раскол и других совратили в него по причине многого неведения божественных писаний¹⁸⁰. «Мнози и от благочестивых за скудость ума своего последовали расколу», замечает патриарх Иоаким¹⁸¹.

С невежеством всегда находится в тесной связи грубое легковерие и суеверие. Так было и в русском народе в рассматриваемое время. При «гладе душевном при оскудении пищи духовной, сиречь проповеди слова Божия в насыщение душ христианского народа», как говорили некоторые пастыри русской церкви ХVII века¹⁸², дух народа питался и жил большею частью суевериями. Вера истинная, живая, не имея твердой, животворной пищи и разумного основания, при отсутствии живого богословского просвещения, вера без знания, истощалась, изживала, мертвела, обращалась в суеверие, искала себе пищи только в старых русских поверьях, сохранившихся от времен язычества, да в новых вымыслах невежества и суеверия, какие в ХVI и ХVII веке распространялись в многочисленных «толстых сборниках». Праздная, суеверная мысль, не почерпая из слова Божия возвышенных, глубоких истин христианства для своего питания, обогащения, занятия, не зная более возвышенных предметов для размышления и познания, занималась мистико-религиозными толками, безотчетной, ни на каком разумном начале не основанной аналогией от предметов веры и церкви к явлениям физическим и житейским. Например, занимались такими сближениями: «аще будет рождество Христово в неделю, зима снежна и велика, а весна дождева, жатва суха, меду пооскудно, язя скотом и овцам пагуба; аще будет рождество Христово в понедельник, зима добра, весна дождева, жатва суха, обилие всему миру, потом дожди велици будут, а будет язя трясавичная и напрасная смерть многим и т. д.» по всем дням, в какие случится праздник рождества Христова, предсказываются разные хозяйственно-домашние и физические явления или перемены¹⁸³. При господествовавшем в то время в большей части народа безотчетном, мертво-обрядовом направлении христианского благочестия, и при крайнем недостатке живого богословского просвещения, суеверные русские люди днями, месяцами и годами измеряли силу и действенность молитв, постов. Например, в сборниках XVI и XVII века встречаются такие представления: «Иоанна Златоустаго молитва Господу нашему Иисусу Христу: Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй мя грешного. Аще кто молитву сию требуя ся глаголет, яко из ноздрии дыхание, – по первем лете вселится в него Христос Сын Божий; по втором лете внидет в него Дух Святый; по третьем лете приидет к нему Отец и вшед в него, обитель в нем сотворит, и пожрет молитва сердце, и сердце пожрет молитву, и начнет кликати беспрестанно молитву сию день и нощь»¹⁸⁴. Или: «месяца Марта аще кто постится человек 4 дни: неделю, понедельнике, среду и пяток, да причтется четырем на десят родом Авраамлим»¹⁸⁵. Или: думали избавиться от разных непредвиденных бедствий одним произнесением имени или воспоминанием какого-либо святого, иногда и вымышленного, неведомого церкви. И так на всякой случай придуман был какой либо святой: например, в сборнике Соловецкой библиотеки под № 889 читаем такую статью: аз, Григорий рече, – приидох ко ангелу и рек ему сие: скажи ми, Господи ангеле: аще плававши в лaдии, помяни святаго ангела Гавриила, и избавит т от всякого зла; аще хощеши идти по горам или по пустыням, помяни святого ангела Разаила, соблюдет тя; аще воду пиеши, помяни святого Ноиля; егда ложася спати, помяни святого ангела Помаила, той бо есть нощный страж нам спящим: егда будеши в печали, помяни ангела Афанаяла: той бо есть утешитель ангелом и человеком; егда стяжеши дом и храм ставший, помяни св. ангела Мисаила, той убо есть утверждение храму; егда налиеши пиво или мед или иное что, помяни св. ангела Рахеаила: споро ти будет; егда идеши тягатися, помяни св. ангела Уриила, скоро потяжеши; егда идеши на путь, помяни св. ангела Русаила: супротивник не будет; егда идеши в пир, помяни св. ангела Панфараона». Предметы священные, церковные, как напр. Евангелие и крест, и имена святых употребляли в колдовстве и заговорах¹⁸⁶; сочиняли «лживыя молитвы о трясовицах, о нежитех и о недузех и грамоты трясовичныя писали на просфорах и на яблоках болести ради» и невежи все это заучали, вместо того, чтобы изучать истинные церковные молитвы; даже известное апокрифическое послание Христово к Авгарю неразумные носили на шее и им заговаривали больных от болезней¹⁸⁷. В вышеупомянутом сборнике солов. библиот. есть такой заговор над беглецом или заблудившимся, в виде молитвы трем исповедникам: «Святии Божии исповедницы: Гурие и Самоне и Иавиве: якоже есте возвратили девицу погибшую в град свой во Едес, тако и сего возвратите погибшего имрек: Аврааме свяжи, Исааче пожени, Иакове путь ему замети и путь ему сотвори темен, ангел пожени, во имя Отца и Сына и Свят. Духа, ныне и присно и во веки веков аминь»¹⁸⁸. В этом же сборнике предлагаются суеверным еще следующие темные мистические советы, отзывающиеся еще чем-то мифологическим: «се умолвити: червь в человеце или в вине: как зайдет солнце, плюни на камени, или на рану глаголя: си падма си; иди над солию, да примолви сице: седла гремят, а узды звячут, порожныя мехи ехати (sic)»¹⁸⁹. И много подобных нелепых вымыслов невежества, которыми питалось суеверие, можно бы привести из одних сборников одной соловецкой библиотеки; но достаточно и приведенных, чтобы видеть, как возможно было возникновение и развитие раскола со всеми его совершенно такими же суевериями и нелепостями. При недостатке нравственного влияния духовенства, суеверия эти в народе особенно поддерживались колдунами и чародеями, этими вековыми хранителями языческих суеверий. Древние языческие суеверия в XVII веке как будто снова оживали в народных верованиях и обычаях, и мрак этих суеверий до такой степени окружал, отемнял умственную жизнь народа, что правительство церковное и гражданское находилось вынужденным действовать против суеверий особенно, систематически, указами и граматами. В XVII веке неоднократно возникали даже процессы о колдовстве¹⁹⁰. В одном сборнике XVIII века сохранилось длинное исчисление разных суеверий и предрассудков, которые омрачали умственную жизнь самой большей части русского народа в XVI, XVII и даже XVIII веке, и между прочим здесь сказано, что многие «волсви и еретицы и богомерзкие бабы кудесницы и иная множайшая волшебствуют и ложная вещают, а народ им верит». Волхвы, чародеи, сумасброды и лихие бабы прельщали простой народ ворожбой, гаданьем, колдовством и различными суеверными наговорами, заговорами и чарами. А легковерные любили с услаждением слушать бредни таких суеверов и верили волхвованиям чародеев, благоговели перед ними, как перед истинными учителями и пророками. Вот что напр., писал об этом царь Алексей Михайлович в 1649 году: «ведомо нам учинилось, что в Сибири, в Тобольске и иных сибирских городах и уездах, мирскиe всяких чинов люди и жены их и дети, в воскресенье и в господские дни и великих святых, во время святого пения в церкви Божии не ходят, и умножилось в людях во всяких всякое мятежное бесовское действо, глумление и скоморошество; и от тех сатанинских учеников в православных христианах учинилось многое неистовство: многие люди, забыв Бога и православно-христианскую веру, тем прелестником скоморохом последствуют, на бесчинное их прельщение сходятся.... в городах и уездах, бывают со многим чародейством и волхвованием, а иные люди тех чародеев и волхвов и богомерзких баб в дом к себе призывают и к малым детям и те волхвы над больными, и над младенцы чинят всякое бесовское волхвование, и от правоверия всяких православных христиан отлучают»¹⁹¹. Заметим, что здесь-то именно, в Сибири, и являлись расколоучителя – чародеи. «Век тогдашний, говорит Болтин о XVII столетии, благовременем был пустосвятству, обману и подлогам; ханжи и лицемеры чудесам не верили, но пользу свою в том обретали; большая часть народа верили и обманщиков обогащали; некоторые, видев обман, говорить не смели, и таковых было не много. Сколько вещей обыкновенных, простых, ничего не зна- чущих, принято было за святыню, за предмет почтения, уважения»¹⁹². Даже двор царицы Параскевы Феодоровны, по словам Татищева, от набожности был госпиталь на уродов, юродов, ханжей и шалунов: между многими такими был знатен Тимофей Архипович, сумасбродный подъячий, которого суеверы почитали за святого и пророка¹⁹³. В первой

половине XVII века бывали примеры, что даже простыл женщины – поселянки являлись народными учительницами, всенародно объявляя, что им были божественные видения и откровения, напр., о том, чтобы православные «христиане табаки не пили». Простой народ при грубом невежестве, до того был легковерен и суеверен, что готов был верить всякому нелепому слуху, всякой хитросплетенной лжи. Вот что, уже в дни возникающего раскола, писал, напр., Никон в окружной грамоте, по случаю морового поветрия, свирепствовавшего в России в 1656 году: «мнози купно и особь собирающеся, о нас глаголаху неподобная, и грехи наша понимающе, их же мы не точию не содеяхом, но ниже во сне помыслихом... и ложная от лукавого сердца впдения и сония пред очи простейших предлагаху, простии же и ненаучении неведуще полезного, и внимают баснем их крамольным и бесовским и ложным их пророчествам. Мнози бо тогда не внимающе правому велению и оных крамольных лживых баснословий напившеся клеветаху ов на сего, ов же на инаго, яко повинных творяще моровому поветрию, и мнози бесом прелыцении пророчествоваху ложная, и о них же всем явно, яко ничто же от глагол их сбысться, точию себе губяще и братию свою, и на Бoгa хуляще, аки им извещение бысть се и се от Бога, лживе вопияху к людем, неутвержденных сердца своим лукавым помышлением возмущающе и глаголюще; видех сон, видех сон, и извещение се, и cиe приях от Бога, дабы в след себе многих отторгнули, и мнози тому последующе по их сказанию погибоша»¹⁹⁴. С XVI века, кроме того, в настроении русских умов особенно усилилось еще какое-то странное мистико-апокалипсическое воззрение не только на церковные, но и на гражданские события и перемены в России. Об нем мы отчасти уже сказали, и теперь только дополним сказанное несколькими фактами. Это мистико-апокалипсическое воззрение развилось частью вследствие преобладавшего в старину, почта исключительно религиозного настроения духа, по которому на все, даже в самом мирском, гражданском быту и во внешней, физической природе, смотрели с религиозно-мистической точки зрения, но главным образом вследствие недостатка надлежащего, разумного богословского просвещения. При религиозно-мистическом настроении духа, гадая о судьбе России, особенно во времена бедствий и сильных ее потрясений, в таинственной книге – апокалипсисе, как богооткровенной, пророчественной книге судеб Mиpa, искали решения вопросов о значении того или другого политического явления или переворота в России. Особенно великое, бедственное потрясение России в начале XVII века открывало людям религиозно настроенным, нo легкомысленным, непросвещенным, широкий простор для разных мистико-апокалипсических толков и гаданий, которые, распространяясь в народе, возбуждали в нем суеверные ожидания скорого светопреставления, безотчетные опасения за целость и сохранность православной русской веры и церкви и древнего порядка и устройства России. Под влиянием мистико-апокалипсических воззрений, в каждом не обыкновенном лице, выходившем из ряда обыкновенных русских людей, или возмущавшем старый порядок вещей, или вводившем что- либо новое, видели образ антихриста. Напр., папу, который в то время особенно старался обратить Россию к католицизму, иначе и не называли, как антихристом. Явился самозванец, бывший чернец Григорий Отрепьев, и в нем видели воплощение антихриста, говорили: «се образ антихристов», и мученическою кровью запечатлевали такое свое убеждение. Другие ждали каких-то мировых перемен, скорой кончины Mиpa и второго пришествия Христова. Еще в конце XV века, в новгородской пасхалии против последнего года (1492) 7-й тысячи лет написано было: «зде страх, зде скорбь, в сие лето чаем и всемирное твое пришествие»: тоже сказано было в летописи¹⁹⁵. Роковой 1492 год прошел, но нерассудительные люди все еще толковали о каких-то мировых переменах: в XVI веке какой-то Николай пишет дьяку великого князя Мисюрю Мунехину «о лете 32, что будет в то лето вселенныя странам и царствам и областем и градом и обычаем и достоинствам и скотом и белугам морским вкупе всем земнородным несумненное пременеиие и изменение: в то лето не узрится солнце, по российскому счету лета 7032 от начала Mиpa»¹⁹⁶. В первой половине ХVII века не только суеверы, но и люди достаточно по тому времени образованные, всматриваясь в смуты своего времени, в переворот государственный, с тревожным чувством ожидали исполнения роковых времен, предреченных в апокалипсисе и предуготовляли к тому народ: «не у еще время времен и полвремени исполнися, по откровению Иоанна Богослова, говорили они: того ради нам зрящим подобает внимати»¹⁹⁷. При таком настроении умов, мог ли не иметь успеха раскол, который, в религиозном отношении и есть не что иное, как окончательное проявление, утверждение, освящение всех мнений и суеверий XVI и ХVII века. Ложноапокалипсический взгляд раскола на церковные исправления Никона и гражданские преобразования Петра Великого, главная и существенная проповедь его о воцарении будто бы в России антихриста с 1666 года суть прямое следствие, окончательное развитие и выражение мистико-апокалипсических мнений и ожиданий XVI и первой половины XVII века. И так как эти мнения сильно, глубоко занимали в то время дух народа, то не удивительно, что раскол, раскрывший, освятивший эти мнения, встретил живое сочувствие в большей части народа и сильно распро-

странялся. Как сильно действовала на дух народа и совращала в раскол проповедь расколоучителей о кончине мира и пришествии антихриста, можно видеть из следующих слов Игнатия митрополита Тобольского: «нынешнии еретицы, говорит он, ужас осатанянский подающе: яко уже настоят день втораго Христова пришествия и кончина настоящего века: и год от года и день от дне смущающе народы и в сий день будет кончина века. И сего ради их скверного учения, простой некий народ и верова словесем сим: и ови убо оставили домы и бегали за ними, яко овцы за волками и погублени быша от них: овии огнесожжением самовольным душепагубне, овии же и доныне еще бесноватии скитающеся и помирают без таин божественных»¹⁹⁸. Не говорим уже о последующем ужасном развитии в расколе мистико- апокалипсического представления о воцарении в России антихриста и кончине миpa, особенно в XVIII веке, когда суеверы ложились даже в гроб, с часу на час ожидая второго пришествия Христова, неопровержимо будучи убеждены, что антихрист проник не только в гражданское общество, но и в самые стихии – огонь, воду и землю... Утвердившись и усилившись таким образом посредством мистико-апокалипсической проповеди своей об антихристе и кончине миpa, совершенно согласовавшейся с суеверными мнениями и ожиданиями XVI и XVII века, раскол, не менее того, освятил, так сказать, и употребил в свою пользу, для своего успеха, и другие суеверия народа. Так уже самые первые расколоначальники, чтобы лучше обмануть простой народ, представлялись пред ним духовидцами, сподоблявшимися будто бы свыше божественных откровений; во время язвы они распускали слух, будто в небесном видении велено остановить печатание исправленных п. Никоном книг. И удивительно ли, что люди суеверные на слово верили таким, по выражению п. Никона, «небылинным зракам», и приставали к расколоучителям¹⁹⁹. Равным образом и последующие расколоучители, чтобы с большим успехом увлекать в свои сети легковерных нередко выдумывали различные будто бы богодухновенные сновидения, пророчества и чудеса: «ов, говорит патр. Иоаким, глаголет послан чрез явление самаго Бога; другий чрез явление ангела, иные чрез иных святых, ради истины проповедания»²⁰⁰. Некоторые из расколоучителей, для успешнейшего совращения православных в раскол, прибегали даже и к чародейству, волхвованию и лживым чудесам, в которые народ сильно верил и таким образом весьма успешно распространяли раскол. Так, напр., в конце XVII столетия, на пути от города Вологды к Каргополю, в одном пустынном месте поселился расколоучитель, волхв и чародей, который, между прочим, учил совращать в раскол посредством порошка, сделанного из высушенного и истолченного сердца новорожденного младенца. «Слыша о таком чародее, многи» – говорит Дмитрий Ростовский, «пришедши сожительствоваху тому, имуще его себе учителя и наставника». Когда этот волхв- расколоучитель переселился с своими учениками в пределы великого Новгорода и поселился в монастыре Палеостровском, – «к нему и сюда начали собираться последователи со всех мест, учением его лестным прельщаеми и волшебством привлекаеми»²⁰¹. Таким образом раскол потворствовал суеверию и распространялся по причине суеверия, обладавшего в XVII и даже в XVIII стол., умами многих православных. И пастыри нашей церкви справедливо называли его прямо суеверием²⁰².

Не менее суеверия благоприятствовала как происхождению, так и умножению раскола и крайняя холодность и песни иательность к церкви, также сильно господствовавшая в немалой части русского народа перед расколом и во время распространения его. Многие православные не имея внутреннего чувства благочестию не чувствуя и не сознавая нравственной потребности и благотворности для души христианского богослужения и таинств веры, весьма охладели к церкви, стали жить почти в совершенном отчуждении от нее, стали нерадеть об исполнении существенных христианских обязанностей, почти вовсе перестали освящаться таинствами церкви и жили как неверные. Так в 1650 году царь Алексей Михайлович писал в грамоте, посланной в Свияжск: «ведомо нам, что въ городах и селах и в деревнях христиане живут без отцов духовных, многие и помирают без покаяния, а о том нимало не радеют, чтоб им исповедать грехи своя и Телу и Крови Господней причащатися»²⁰³. 0 том же иксалъ Государь, въ 1660 году, в Новгород, но еще сильнее: «есть некие православные, говорит он, именуются всуе православные христиане, разных всяких чинов люди, от простоты ума своего и своим неразумием и нерадением, гордости ради о душах своих нимало попечения не имеют и без покаяния всегда пребывают, отцов духовных у себя николи не имеют, и неисповеданием грехов своих душами своими погибают и во мнозех гресех нечувством бывают и многие в совершенных летех, в тридесять, и в четыредесят и в пятьдесят и выше, а иные долготерпением Божиим и до старости дошли, а к покаянию еще не пришли и отцов духовных у себя не имеют никогда и таковые по писанию горьше неверных; а когда таковые в болезни телесне и впадут и тогда они, боящеся Бога, хотят, дабы их у церкве погребли, и таковых покаяние невольное при смерти вмале приятно Богу, а когда с одра

болезни восстают, тогда покаяние свое забывают, а у отцов духовных самоизволением своим и до смерти не бывают и во многих гресех без покаяния и до старости пребывают, аки чужды веры Христовы, а иные многие просто без покаяния помирают незаконно, скорою смертью»²⁰⁴. О богослужении и соблюдении нравственно-благотворных постановлений церкви крайне нерадели и не заботились. Так попы и дьяконы, а по примеру их и прочие церковники и все прихожане, дворяне и всякие служилые люди, не ходили в церковь не только в воскресные дни, но и в большие Господские и Богородичные праздники, и в великий пост не говели²⁰⁵. Холодность к богослужению так была сильна в народе в период появления и распространения раскола, что не только в XVII в. цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович, но и в начале XVIII в. Петр Великий многократными указами своими побуждали народ ходить к богослужению, исповедываться и причащаться. «Великому Государю ведомо учинилось», читаем в именном указе Петра Великого от 17 февр. 1718 года, «что многие разночинцы и посадские и поселяне обыкли жить праздны, и нетомко что по воскресным дням, но и в великие Господские праздники шивши в церковь, к службе Божией не ходят и не исповедываются. Для того указал, по именному своему Царского Величества указу, подтвердить указом и прибить по городам и по селам и деревням печатные листы, дабы все вышеописанные люди в Господские праздники и воскресные дни ходили в церковь к вечерне, к заутрене, а паче же к св. литургии и во вся годы исповедывались; и то надзирать в приходах самим священникам и прикащикам и старостам, где случатся»²⁰⁶. Чрез эту нравственную холодность к христианскому богослужению сердце таких людей делалось жестоким, грубым: дух охладевал к высоким нравственным внушениям церкви, подавлял в себе чистые, возвышенные, живые нравственные чувства и помыслы, подвергался внутренней мертвенности, ожесточенности, не получая в церкви нравственного освежения, подкрепления, очищения и оживления. Отсюда проистекала холодность ко всему церковному и равнодушие при совершении всякого рода преступлений. К храму многие не оказывали никакого благоговения: так священники «корчемствовали в церквах; вместе с прихожанами торговали церквами и продавали их как вотчины»²⁰⁷; много было между православными святотатцев, которые вторгались в самое святилище храмов – в алтарь, не только ночью, но и днем, и святотатственно похищали сосуды, одежды и другую церковную утварь²⁰⁸. Во время богослужения весьма многие православные стояли в храмах без всякого чувства благочестия

и благоговения; не редко даже ругались и дрались до крови; не чувствуя в душе потребности искренней, теплой, живительной для духа молитвы, «божественные пения и чтения и благочиновных священников наказание вотще презирали, о благостоянии в святых Божиих церквах поучения не принимали, а еще более о том самих священников поносили и укоряли»: так жаловался п. Иосиф в 1636 году одному поповскому старосте²⁰⁹. Такой дух охлаждения к храмам, к богослужению, очевидно, питал, развивал в сердцах таких православных дух раскола. Холодность, невнимательность к церкви, ее постановлениям, таинствам и богослужению во многих доходила до такой степени, что они сами, по доброй воле, не хотели соблюдать уставов православной церкви и правил христианского благочестия, потому что чувство любви к церкви и дух христианского благочестия в них совершенно охладели; а когда напоминали им об этом заботливые пастыри, побуждая их соблюдать уставы церкви и правила христианского благочиния, оhи дерзко роптали против сих пастырей. «Ведомо нам учинилось от князь Иван грамоток Хованского», писал царь Алексей Михайлович в одном письме своем к п. Никону, «что будто он пропал, а пропасть свою пишет, что будто ты его заставливаешь с собою у правила стоять ежедень.. и потом и я тебя, Владыко святый, о том молю с молением, пожалуй его с собою не заставливай у правила стоять: добро, Государь Владыко святый, учил премудра, премудрее будет, а безумному мозолие ему есть»²¹⁰. Другой боярин, по имени Василий Отяев, писал к друзьям свим: «лучше бы де нам на новой земле за Сибирью с князь Иван Ивановичем Лобановым пропасть, нежели де с новгородским митрополитом, как детак, что сильно заставливает говеть, никого де силою незаставишь веровать»²¹¹. Многие, как увидим еще ниже, любили жить на просторе, совершенно независимо от благоразумных и благотворных постановлений церкви, которые для них казались невыносимо тяжким бременем. Так из заказной грамоты Маркелла, архиепископа вологодского и белозерского (данной в 1658 году) видим, что многие крестьяне жили не по правилам церкви, держали у себя наложниц, без молитвы и благословения церковного²¹²; «женились в роду и племени, в кумовстве и сватовстве, и в крестном братстве и при жизни первых жен»²¹³; и множество других нравственных недостатков проистекало от невнимательности и холодности к нравственно воспитательным постановлениям церкви²¹⁴. В таких-тo отношениях находилось бесчисленное множество русских христиан к церкви, когда среди их и из среды их же самих появились лжеучители и стали проповедывать во всеуслышание, что на земле нет истинной церкви, что та церковь, которая называется православною, не церковь, таинства ее – не таинства, а скверны, храмы – не храмы, а конские стоялища и что потому не должно ходить в церковь, не должно принимать таинств, можно вступать в брак без благословения церкви, не должно покланяться иконам и четвероконечному кресту, а следует прервать всякую связь с церковью²¹⁵. Можно себе представить, как радостно услышали эту проповедь и с какою охотою ее приняли все те православные, которые носили только одно имя православных христиан, а в душе своей давно готовы были отказаться от церкви, которые, еще числясь в церкви православной, в числе истинно православных, уже давно в сердце своем отреклись от нее, совершенно охладели к ее постановлениям, Богослужению и таинствам²¹⁶. Раскольники сами откровенно сознавались, что они удалились в раскол, именно от церкви. Так, когда к стародубовцам перевезена была с Ветки брусяная церковь покровского монастыря, они прямо сказали: «на что нам церкви, ведь мы от церкви-то и из России бежали»²¹⁷. А о беспоповщинской секте можно утвердительно сказать, что она чрезвычайно распространилась по России всего более по той причине, что совершенно согласовалась с духом и нравственною настроенностью всех тех православных, которые любили жить совершенно независимо от влияния церкви, вне всякой связи с нею. Самое выражение, которое мы постоянно встречаем в актах исторических, в жалобах пастырей на холодность и невнимательность христиан к церкви еще прежде патр. Никона, выражение: «христиане живут без отцов духовных» – уже само по себе буквально намекало на беспоповщину, чуждающуюся отцов духовных. Для образования настоящей беспоповщины из тех православных, которые жили без отцов духовных, недоставало только одного слова какого нибудь монаха Капитона или дьячка Данилы Викулина, что священство для христиан совершенно не нужно. Сказано было это слово, – и вот оно встретило радостный прием, нашло себе обильную почву в душах, уже давно охладевших, давно отделившихся от церкви: сказано было это мятежное слово – и раскол распространился.

Холодность к церкви естественно влекла за собою непослушание, противление власти церковной и вообще недоверчивость и неуважение к духовенству и даже стремление совершенно освободиться от суда и влияния духовенства: вот еще печальная, по своим последствиям черта нравственной жизни некоторых православных русских христиан XVII века, составлявшая новую нравственную причину происхождения и распространения раскола. Народ русский исстари отличался уважением и привязанностью к своему духовенству; это уважение к церковной иерархии в нем глубоко вскоренялось и утверждалось самим воспитанием²¹⁸. Но, издавна также, частью худое поведение некоторых из самих духовных, частью еретики, особенно восстававшие против православного духовенства; мало-по-малу ослабляли, потрясали в народе русском это уважение к духовной иерархии. Уже во второй половине XIV столетия ересь стригольников сильно потрясла доверенность к духовенству не только низшему, но и высшему²¹⁹. Худая, неблагонравная жизнь многих духовных, как увидим в другом месте, еще более подкрепляла и увеличивала такое неуважение к духовенству. Вследствие этих причин в ХVII веке противление церковной иерархии и стремление освободиться от власти и нравственного влияния духовенства обнаруживалось весьма часто и многоразлично. Одни недовольны были, во первых, вотчинным управлением и судом церковной власти, и потому стремились освободиться от власти духовенства. Злоупотребления церковного вотчинного владения и управления, все чаще и чаще обнаруживавшиеся в XVI и XVII веках, еще более усиливали это стремление и неповиновение церковной власти. Так, напр. псковский митрополит, Маркел писал к великим государям Иоанну Алексеевичу и Петру Алексеевичу (в 1685 г..): «в Пскове и Новгороде в уездах 160 церквей, и над теми церквами архиереи воли не имеют, владеют мужики, а церкви все вотчинные, и теми вотчинами владеют, и себя полнять и корыстуются сами а архиерею непослушны; о чем указ пошлешь, не слушают и бесчестят, на счет нейдут, многая церковная казна за ними пропадает от давних лет»²²⁰. В некоторых местах, особенно в Пскове и Новгороде, иногда возникали даже открытые возмущения против суда и правительства церковного обнаруживались явные стремления освободиться от власти церковной. Так напр. в 1689 году новгородский гость Семен Гаврилов, как сам не повиновался духовному суду митрополита, «преслушал указ великих государей, причинил многое посягательство дому премудрости Божия, монастырям и священному чину упорством своим», так поощрял на такое же упорство и многих других градских людей и даже подал в новгородском приказе, на имя всех новгородских посадских людей, челобитную о неподсудимости духовному суду²²¹. Другие тяготились нравственным влиянием духовенства, и потому противились наставлениям пастырей и желали освободиться от духовной подчиненности им. Так про Никона, когда он был еще митрополитом новгородским, многие бояре, тяготившиеся тем, что он заставлял их соблюдать церковные обязанности, перешептывали: «николи де такого бесчестия небыло, что ныне государь нас выдал митрополитам»²²². В 1649 году дошло до сведения самого царя Алексея Михайловича, что в Сибири многие православные христиане уклоняются «к бесовским прелестям и к пьянству, а отцов духовных и приходских священников и учительных людей наказания (увещания) не слушают, а за наказанье отцом духовным, попам приходским и учительным людям поругание и укоризну и бесчестие и налог делают»²²³. В Новгороде и Пскове, давно лишенных вечевой вольности, но еще не отвыкших от духа самоуправства и мятежа, особенно часто обнаруживалось противление церковной власти. Здесь чернь в неистовстве своем не раз публично и самым грубым образом позорила пастырей, унимавших ее от мятежей. Дети духовные своих духовных отцов, а иногда даже самих высших пастырей подвергали не только бесстыдному поруганию, но и побоям и даже умерщвляли²²⁴. Известно, как поступили новгородцы с митрополитом Никоном, во время бунта 1650 года, когда он с пастырскою кротостью сталь унимать их от мятежа: «вси крикнуша, говорит жизнеописатель Никона (Клирик Шушерин): сей есть заступник изменничей и хранитель, и начата его немилостивно бити, овые дреколием, а иные камением... и многие хотеша его до смерти убити»²²⁵. Точно также во Пскове в 1650 году бунтовщики напали на священника Обросима, унимавшего их от мятежа, позорно обругали его, ударами осыпали, по двору его стреляли из пищалей, дом его разграбили и совершенно разорили и самого вместе с женою хотели убить. Пред самым временем обнаружения раскола, дух противления духовной власти, и поношения и оскорбления церковной иерархии так усилился в народе, что епархиальные пастыри, как напр. Иона митрополит Ростовский, находились вынужденными «готовиться» действовать, как уже против явных раскольников, против тех, «кто где в градех или в селах от божественного писания поучению учнет соперник быти или кто истинного пастыря и учителя, архимандрита или игумена, или попа, или дьякона поносити начнет»²²⁶. При таком духе противления церковной власти и иерархии, при явном стремлении многих освободился от церковной власти и суда, могла ли не иметь успеха проповедь раскола о противлении церковной власти и иерархии? Если многие православные явно противились церковному правительству, презирали пастырское учение, если многие миряне ни во что ставили не только священников, но и епископов, митрополитов: то неудивительно, что возник даже особый раскол беспоповщинский, который совершенно отверг церковную иерархию и с презорством отвратился и доселе отвращается от православных священников и иерархов. Крайний недостаток нравственного влияния духовенства на народ и порочная жизнь, как увидим, еще более увеличивали возможность появления и усиления беспоповщины. Естественно и то, что раскол преимущественно утвердился и распространился на севере, в новгородских погостах, ибо здесь неизгладимо сохранялись еще остатки ереси стригольников, тоже восстававших, как известно против церковной иерархии и духовенства; и здесь, в XVII веке особенно сильно и часто проявлялся дух противления церковной власти и неуважения к служителям церкви. Вообще, все, нехотевшие повиноваться церковной власти, тем охотнее принимали раскол, что он открыто, прямо проповедывал противление церковной иерархии и освобождал от ее влияния и власти. Потому-то пастыри православной церкви, подвизавшиеся в борьбе с распространявшимся в их время расколом, большею частью не иначе называли раскол, как «церковною противностью»²²⁷, а раскольников – «церковными противниками, архипастырского повеления преслушниками и презрителями, архипастырскому повелению во всем воспротивившимися»²²⁸. Такие названия раскольников и их последующий образ действий по отношению к церковной иерархии вполне подтверждают церковно-демократическое направление раскола, особенно беспоповщинского.

Более чем вероятно, что на развитие и направление беспоповщинского раскола имели отчасти влияние и некоторые идеи протестантизма, только слишком грубо, бессознательно и односторонне усвоенные русскими проповедниками беспоповщины. Влияние протестантизма на русский народ, при всем предубеждении русских против немцев, в XVII веке было очень возможно. Известно, что на севере России идеи протестантизма стали распространялся еще в ХVI веке. Так эти идеи ясно высказались в ереси жидовствующих и еще яснее в учении Матвея Башкина и Феодосия Косаго, учении чисто рационалистическом, которое, по словам крылошан старорусских, «многими было похваляемо, любимо и приемлемо и от многих познаваемо яко истинное»²²⁹. В ХVII веке протестантизм и систематически старался, не менее папства, распространять свое учение в северной России. В Стокгольме заведена была даже славянская типография, в которой два раза издан был Лютеров катихизис на славянском языке. В Москве и других северных городах было уже множество немцев протестантов и русские, находясь у них в услужении, по словам Майерберга, невольно принимали их обычаи, отвергали напр., духовных отцов. В высших слоях общества, между боярами, являлись уже даже вольнодумцы, глумившиеся напр., над свящ. писанием и чистые протестанты²³⁰. Пастыри церкви, как напр., Иона, митр. ростовский и Афанасий холмогорский в окружных посланиях своих считали нужным предохранять свою паству от таких вольнодумцев, лютеров и кальвинов, также как и от латин, и прямо указывали на умножение их в России. «Видех бо некия, – писал напр., Афанасий холмогорский в окружном послании к севернопоморской пастве – кроме закона и заповедания и предания ходящия в чужестранные некие обычаи, паче же прелести еретическия и приобщаются им... Нововводныя чужестранные обычаи по малу вкрадываются тайно в святую нашу православную восточную церковь от еретичества латин и люторов и кальвинов, и учение их всякое»²³¹. Заметим, что это говорит архиепископ холмогорский своей пастве, на севере России, где и возник беспоповщинский раскол. При таком общении русских с протестантами па севере, весьма могло быть, что такие начала русского раскола, каковы – отрицание иерархии, священства, мысль, что всякий непосвященный во священники христианин может совершать таинства, развились отчасти и под влиянием протестантских идей. И есть положительные факты, которые подтверждают эту мысль. Между первыми расколоучителями беспоповщинской секты были некоторые протестанты. Таков, напр., был ревностный помощник первого расколоучителя – монаха Капитона, некто Вавила. О нем Денисов говорит: «бысть родом иноземец, веры лютерския, глаголати и писати учився довольно времени в славней парижстей академии, искусен бысть в реторике, логике, философии и богословии; знал языки: латинский, греческий, еврейский и славянский». Этот расколоучитель – лютеранин не мог не передать русским лютеранского, протестанского учения об иерархии, о священстве, о таинствах. Впоследствии, между расколо-учителями являлись чистые протестанты по образу мыслей, например Денисовцы. И митрополит Тобольский, Игнатий, также примечал в русском беспоповщинском расколе влияние протестантов. Говоря о сибирских расколоучителях беспоповщинской секты – венгерском чернеце Авраамие, Якове Лепихине и других, он замечает об них: «суть проклятии лютере; чтение священного писания все зле и растление толкуют и яко же кальвини и лютере вся церковная предания отметают; мнящеся сами собою, не иереи суще, крестят детей: явственне еретицы – кальвины и лютере суть»²³². И по духу отрицания беспоповщинского раскола, который отрицает почти всю церковность и по духу свободы, какую он проповедует, раскол этот, особенно некоторые секты его, напр., нетовщина, отвергающая видимую церковь на земле, представляют в себе грубое, одностороннее, бессознательное, неосмысленное выражение протестантского духа отрицания и свободы. Разумеется, русский ум XVII века, ум какого либо Данилы Викулина или простого поселянина не мог вместить в себе и развить рационалистически отвлеченной, философской идеи протестантизма, – и вот выразил ее по своему так односторонне и грубо, как это мы видим в нашей беспоповщине. Только Денисовы и некоторые образованные раскольники XIX века являются более похожими на протестантов, а масса коснеет в чисто русском старообрядстве.

Говоря об умственных и нравственно-религиозных недостатках русского народа в XVII в., благоприятствовавших развитию раскола, мы не можем, наконец, умолчать еще об одном мрачном недостатке, который впрочем свойствен был большей части нашего народа не только в ХVII веке, но и всегда. Это склонность его к грубой, необузданной свободе в нравственной жизни, к грубому разврату и праздношатательству²³³. При недостатке постоянного, вполне обеспеченного, усердного труда, особенно же при господстве в ХVII веке беспорядочного бродяжничества народа, необразованный русский человек, в своей праздной, бродячей разгульной жизни, или предавался нелепым толкам и отсюда легко переходил к расколоучению, к вымыслу какого-либо раскольнического толка, или всего чаще предавался грубому разврату и от него также доходил до раскола. История показывает, что для простого народа нашего самой сильной, почти единственной нравственной сдержкой, главным нравственно воспитательным средством в древнее время была церковность, нравственные постановления церкви. Забывал, оставлял он эту последнюю нравственную сдержку, это последнее самое сильное средство нравственного самохранения, что, как мы видели, и было в немалой части русского народа в ХVII веке, – и вот его грубые страсти, плотские, чувственные инстинкты его не развитой, не смягченной просвещением природы, проявлялись во всем своем диком, необузданном разгуле. Если в наше время этот недостаток еще господствует в народе, то в ХVII веке, при грубости, жесткости нравов, при совершенном отсутствии просвещения, смягчающего, облагораживающего народную нравственность, эта склонность к необузданной свободе, разгулу жизни выходила даже из границ общественного благочиния и порядка. Грубый русский человек, когда уже увлекался потоком своих плотских наклонностей и предавался разгулу грубых материальных сил, то позволял себе все, не стесняясь ни стыдом, ни нравственным законом. Среди буйной, разгульной веселости своей, вполне предавался разврату; тут совершалось «и мужем и отроком великое прельщение и падение женам замужным беззаконное осквернение и девам растление». Благочестивые пастыри церкви вопиют против такого преобладания в народе грубых чувственных наклонностей – над высшими нравственными требованиями. «На праздники Владычни и Богородичны и в нарочитых святых», писал патр., Геасаф в 1637 году в памяти тиуну и благочинному, – «в праздники, в них же бо суд подобает православным христианам праздновати и веселитися духовно и приходя к церкви Божией молитися и духовная словеса божественных писаний со вниманием послушали; на се бо созывают божественнии праздницы и писания повелевают духовно веселитися и удивлятися милосердию Божию, от невидимых бо существ сошед не приступного дому Житель, человек изволи быти человека ради; в нас же сия пренебрегома и яко что не истино дето презираемо и вся противно творим и ругательно праздником Господним; вместо радости духовной, возделание творят радости бесовской и восприимши непразньственные праздники, ходяще по воли сердец своих, ходяще по улицам в народе бесчинствующе, пьянствующе, наругающеся праздникам святым Божиим; вместо духовного торжества восприимше игры и кощуны бесовския... и о тех праздницех сходящеся многие люди, нетокмо что младые, но и старые люди, в толпы ставятся и бывают бои кулачные великие и до смертного убийства, и в тех играх многие и без покаяния пропадают и всякого беззаконного дела умножалось, еллинских блядословий и кощун; да еще друг друга лают позорною бранью, отца и матерь блудным позором и всякою бесстыдною, самою позорною нечистотою языки своя и души оскверняют»²³⁴. Этот грубый, кичливый разгул еще ничего в сравнении с тем грубым развратом, который господствовал в XVII веке особенно в тех местах Сибири, где впоследствии преимущественно развился раскол и принял также особенно развратный, грубый характер: «Ведомо нам учинилось от воевод и от приказных людей, которые прежде сего бывали в Сибири», писал патр. Филарет сибирскому архиепископу Kиприану в 1922 году, – «что в сибирских городах многие служилые и жилецкие люди живут некрестьянскими обычаи, но по своим скверным похотем; многие де русские люди... с татарскими и с остяцкими и с вагулицкими поганскими женами, смешаются и скверная деют; а иные живут с татарками с некрещеными, как есть с своими женами и деют с ними противность; а иные и горше того творят, поимают за себя в жены в сродстве сестры свои родныя и двоюродныя и названныя и кумы крестныя, а иные де и на матери своя и на дщери блудом посягают и женятся на дщерях и на сестрах, еже ни в поганых и незнающих Бога не обретается, о них же не точию писати и слышати гнусно и в таком пребеззаконном деле многие и дети с ними приживают. А иные де многие служилые люди посылают к Москве и в иные городы для дел, жены своя в деньгах закладывают у своей братьи у служилых же и у всяких людей на сроки и отдают тех своих жен в заклад мужи их сами, и те люди у которых оне бывают в закладе, с ними до сроку, покамест который жены муж не выкупит, блуд творят беззазорно; а как тех жены на сроки не выкупят и они их продают на воровство же (блудное) и в работу всяким людям, не бояся праведного суда Божия, и те люди, покупая тех жен, также с ними воруют и замуж выдают, а иных бедных и убогих вдов и девиц беспомощных для воровства к себе емлют сильно и у мужей убогих работных людей жены отнимают и держат у себя для воровства и крепости на них емлют воровския за очи. А попы сибирских городов тем ворам не запрещают, а иные де попы черные и белые тем всяких чинов людям и молитвы говорят, а иных и венчают без знамен не по хрестьянскому обычаю: а иные многие люди, мужи и жены в болезнех постригаются в иноческий образ, и потом оздравев живут в домех своих по прежнему и многие из них постригшися жены с мужи своими и с наложники блуд творят и детей приживают, а иные многие и расстригаются и платье чернеческое с себя сметывают; а в которых де городех монастыри мужеские и девичьи устроены, и в тех де монастырех старцы и старицы живут с миpскими людьми с одного в однех домех и ни чем от мирских людей не рознятся. А которые де сибирские служилые люди приезжают к Москве с государевою денежною и соболиною казною и те де служилые люди в Москве и в иных городех русских подговаривают многих женок и девок и привозят их в сибирские городы и держат их за жен вместо, а иных порабощают и крепости на них емлют сильно и иныя всякия беззаконныя дела делают, чего нетокмо писали и слышали жалостно и Богу мерзко»²³⁵. Такой разврат господствовал в народе и внутри России. И даже женщины нисколько не уступали в разврате мужчинам. Нравственное состояние и общественное положение женщины в России XVII и даже первой половины XVIII века до Екатерины великой, служит лучшим мерилом нравственного состояния всего тогдашнего русского общества. Иностранцы, как напр., Олеарий и Кемпфер, самыми мрачными красками изображают нравственный характер русской женщины XVII века²³⁶. Безнаказанное сожительство мужчин и женщин в XVII в. распространилось до чрезвычайности. Благочестивые пастыри сильно на это жаловались и жалобы их не слушались. He сознавая возможности высшей, чистой нравственной связи с женщиною не возвышаясь над плотскими, чисто животными инстинктами, весьма многие грубые русские люди не сознавали и законности и необходимости высшего нравственного, церковного освящения союза мужа с женою посредством таинства брака. И в конце XVII века Желябужский, оставивший нам в своих записках мрачную картину нравственного растления русских людей под конец древней России и тем ясно показавший, как необходимо было почти все целое нравственное обновление, просвещение и очищение русского народа от умножившейся нравственной тины, посредством реформы Великого Петра, Желябужский записал в своих записках и самые черты грубого разврата, какой растлевал русские нравы в последнее время древней России: растление дев, блудодейство замужних жен и женатых мужчин, и проч.²³⁷ – Когда мы обращаем внимание на такое нравственное растление многих людей XVII в., пренебрегавших нравственными постановлениями церкви, на эту привычку к грубой, ничем не сдерживаемой свободе жизни и разврату, на это нравственное отрицание необходимости высшего церковного освящения союза мужчины и женщины – нам становится понятным, почему и в русском расколе старообрядства, почему в скитах и монастырях раскольнических так сильно был развит разврат и так приманчив был для многих грубых, русских людей. Раскол освятил и этот мрачный недостаток народной нравственности русской старого времени. Протопоп Аввакум учил: «молю вас, не прикасайтесь их ересям, т. е. ересям священников православной церкви... аще венчаеми бывают у них, то не браки, а прелюбодеющии. Аще кто не имать иереев, да живет просто, т. е. блудно²³⁸. И многие последователи раскола стали жить так. Беспоповщина в главнейших своих толках расторгает и запрещает брак и позволяет, как в мире живущим, так и подвизающимся в общинах или монастырях, блудное сожитие. Многие секты, как напр., стефановщина, филиповщина и другие, блуд считают любовью. Мы видели также, как склонны были к разврату русские женщины XVII века, – и вот даже простые бабы основывают секты, где блуд признается любовью: так простая баба Акулина основала секту – акулиновщину, где мужчины и женщины, чернецы и черницы, без разбора и стыда живут блудно. Мы видели, как разврат господствовал в Сибири; и вот там, по словам Игнатия, митр. Тобольского даже и жены проповедывали блуд, называя это любовью Христовою. В 1694 году новгородские раскольники на общем сходбище сами говорили о своей жизни, что «в келлиях на уединении они жили с зазорными лицами и с духовными дочерьми, с девицами и женами, юноши или мужи брали к себе жен на сожительство и единокелейное пребывание и приживали детей с теми женами и девами»²³⁹.

Доселе мы рассматривали главным образом нравственное состояние мирского общества в XVII столетии и нашли в нем почву самую благоприятную для распространения раскола. Теперь посмотрим ближе на ту часть русского духовенства, из среды которой вышли расколоучители и особенно на нравственную жизнь неблагонравных священников, так как от них прежде всего произошел раскол и из них образовалась даже особая секта в расколе – поповщина.

Духовенство наше в ХVII веке явно представляло два различные направления²⁴⁰. Одна часть духовенства проникнута была истинным духом христианского священства, стремлением к духовному просвещению и ревностью к точному исполнению канонических законов церкви. «Известно сотворися святому собору, говорили отцы собора 1667 года, да яко ныне Божиею благодатиею, в российском народе обретаются священницы и диаконы, имущие разум божественных писаний, еще же ведущии и православные вины и житие имущие чистое»²⁴¹. В этой части духовенства постепенно насаждалось в большей или меньшей мере и возрастало церковное просвещение и развивалась истинно – христианская жизнь церкви, в правильном чине и благоустройстве церковном. Представителями этой части духовенства были все те пастыри и учители русской церкви, которые вполне чувствовали нужду в исправлении церковного чина и обрядности, благонамеренно и деятельно заботились о нем и даже страдали за истинно христианский порядок церкви от недостойных братий своих, ревновавших за мнимую старину. В среде этой части духовенства воспитался и великий Никон, пастырь, со времени управления которого церковь русская, можно сказать, вступила в новый период своего исторического, духовно-нравственного развития и преуспеяния в духе христианства. В сфере этой части духовенства возбудилась и к концу XVII века окончательно созрела потребность основания духовной славяно-греко-латинской академии – первого высшего рассадника просвещения в России. Другая, к прискорбию, самая большая часть русского духовенства ХVII в. чужда была сознания высокой важности священства и священнослужения, проникнута была духом противления высшей церковной власти и каноническим уставам церкви и стремлением к свободной, праздной, сочувственно-спокойной жизни на счет народа. Эта-то часть духовенства представляла нравственную почву, самую благоприятную для развития и распространения раскола, особенно поповщины, возрастила семена его и дала первых главных расколоучителей и главным образом поддерживала и усиливала поповщину. Много в этой части духовенства было восприимчивости и склонности к расколу.

Во первых, весьма благоприятствовал распространению раскола в этой части духовенства, как и в народе, крайний недостаток просвещения. Высокая ревность к духовному просвещению, так живо одушевлявшая наше древнее духовенство, обильно пользовавшееся плодами греко-восточного духовного просвещения, теперь давно погасла. Еще митрополит Симон писал о священниках около 1499 года: «суть же пни, неучением разума, внешними хулити имя Божие творят, в пьянстве и в пищах и в мирских вещех, в лености, в нерадении, и бесстрашии учения разум погубивше, или вопросите не хотят, ни учатся, о утробнем гладе сетуются и вретятся, а о душевнем гладе никакоже не попекущеся и не понимают апостола глаголюща: «готови будите к ответу благу вопрошающим вас»²⁴². С наступлением XVI столетия, когда в России исчезли последние доселе еще существовавшие по местам училища для приготовления пастырей церкви²⁴³, мрак невежества почти совершенно подавил умственную жизнь и деятельность большей части духовенства, особенно в северо-восточной России, удаленной от влияния западно-европейского, греко-восточного и южно-славянского просвещения. Даже в монастырях, древних рассадниках духовного просвещения, где прежде часто являлись старцы умные и весьма образованные, теперь пред временем раскола, иногда в целой области или уезде нельзя было найти и одного старца, который бы знал грамоту. «Ныне в софийском дому ризничаго нет, – писал в половине XVII века митр. новгородский Аффоний соловецкому игумену Меркеллу, – а взять негде, во всех монастырях добрые старцы перевелись, а которые и есть, и те бражничают, а грамоте не умеют»²⁴⁴. Стали посвящаться в попы и диаконы «мужики» – совершенные невежды, не умевшие ни читать ни петь и не хотевшие даже учиться²⁴⁵. А другие духовные хотя и умели хорошо читать и писать, но по невежеству, любили лучше заниматься разными нелепыми сказаниями, повестями и баснями, чем приобретением богословских познаний и обогащением русской церкви произведениями святоотеческой письменности. «У нас, – с глубокою скорбью жаловались тогда люди благомыслящие, понимавшие долг духовенства и потребности своего времени – у нас и ни десятыя части книг учителей наших старых не преведено лености ради и нерадения властелей наших, ибо нынешняго века мнящиися учители больше в болгарския басни, або паче в бабския бредни упражняются, прочитают и похваляют их, нежели в великих учителей разумех наслаждаются»²⁴⁶. Вместо того, что б заниматься изучением Слова Божия, святоотеческих творений и обогащать ум свой познанием истин веры, некоторые духовные, особенно праздношатающиеся дети священно-церковно служителей занимались чернокнижием, звездочетством и волшебством, составляли разные суеверные тетради, и таким образом упражнялись в невежестве и суеверии и в простом народе распространяли невежество и суеверие и между своими братиями духовными²⁴⁷. А между тем, что особенно нужно было духовным изучать и знать, каковы священные и церковные книги и науки, того они почти вовсе не знали и не понимали. Вспомним, как отзывался в этом отношении сотрудник препод. Дионисия, архимандрита троицкого старец Арсений в своей челобитной боярину Салтыкову даже «о лучших архимандритах и попах, которые часто «ничим же разнствовали невежду и поселянина». Вспомним, каковы были даже отборные книжники ХVII века, справщики церковных книг до п. Никона, избиравшиеся большею частью из духовенства: об них тот же Арсений говорит, что это были люди, «не знавшие ни православия, ни кривославия и божественная писания точно по чернилу проходящие». Эти духовные книжники ХVII века не только не в состоянии были сами сочинять и издавать полезные книги для духовного просвещения русского народа, но и не умели надлежащим образом усвоить себе и перевести на русский язык, без грубых грамматических, а часто и догматических ошибок, богословских сочинений, появлявшихся в XVI и XVII стол. в юго-западной России. Они часто по своему невежественному, ограниченному мудрованию искажали весьма умные и здравые сочинения просвещенных писателей²⁴⁸. В церковно-богослужебных книгах крайний недостаток просвещения наших духовных ХVII века оставил свои темные следы, обнаружив в них незнание иногда самых важных истин веры, самых простых и общеизвестных событий церковной истории, а иногда далее отсутствие простого здравого смысла. При крайнем недостатке всестороннего, научного, живого богословского просвещения, при ограниченном, рутинном образе мыслей и понятий, священники, диаконы и дьячки ничего не знали и не хотели знать кроме буквы церковной книги, по которой «едва брели», которой не в состоянии были надлежащим образом понять и с толком прочитать. Не углубляясь мыслью своею в смысл церковного чтения и пения, или не понимая его, они бессознательно, безотчетно произносили в некоторых церковных молитвословиях самые грубые, часто бессмысленные прибавки невежественных писцов, – искаженные слова и целые предложения, грубые ошибки догматические, исторические и грамматические. Напр., говоря отпуски на праздники Богородичные, священники весьма странно упоминали в них и самые празднуемые события, как бы приписывая и им, как самой Богородице и святым, молитвы за нас; напр., в праздник введения во храм Пресвятыя Богородицы говорили: Христос истинный Бог наш, молитвами пречистыя Его Матери честнаго и славного Ея введения, и всех святых, помилует и спасет нас; так же точно в праздники Благовещения, Рождества Богородицы и др.²⁴⁹ Или: нередко в молитвословиях упоминали вымышленные имена, читали лишние, суеверные молитвы, из апокрифических сборников – сельских мануканунцев и молитвенников внесенные в церковные книги. И много подобных грубых и невежественных ошибок бессознательно, не понимая, произносили невежественные попы, диаконы и дьячки, совершая богослужение по книгам большей частью их же невежеством испорченным. Не понимая богослужебных книг, многие священники и диаконы еще менее понимали внешнюю церковную обрядность. «Что святая, соборная, апостольская одушевленная церковь с вещественною церковью, в ней же Божественные тайны совершаются, говорит Епифаний Славеницкий, что божественный жертвенник и благословенная трапеза, на ней же бескровная жертва всеблагому Богу приносится; что катапетасма трапезная, литон священный, фимиатон с фимиамы и священно-начальнические с священническими ризы, в няже священницы облекшеся таинственне священнодействуют; что хлеб и вино, яже в пречистое Тело Христово и в пречистую кровь Христову пресуществляются действием Св. Духа; что символ церковной, алтарь божественный, священные сосуды, – не вси священнии православные Российския церкви причетницы известно веждествуют»²⁵⁰. Это непонимание предметов Богослужения доходило до крайности. «Попы препростии, с глубокою скорбью жаловался святитель Димитрий ростовский, не знают быти сущаго в пречистых тайнаго истиннаго Христа Бога, ниже ведят, нарицати Тела Христова Телом Христовым. Случися бо нам мимошедшаго 1702 г. во град Ярославль грядущим, винти в единой веси в церковь, идеже по обычном молении аз смиренный, хотя обычную почесть и поклонение воздати пречистым Христовым тайнам, егда вопросих тамошняго попа: где суть животворящии Христовы тайны? Поп той не разуме словесе моего и яко недомысляй, стояше молча. Паки рех: где Тело Христово? Поп же ничего словеси познати можаше. Егда же един от со мною бывших искусных иереев рече к нему: где запас? Тогда он взем от угла сосудец зело гнусный, показа в нем хранимую оную в небрежении толь велию святыню, на нюже ангели смотрят со страхом. Удивися о сем небо, восклицает святитель и земли ужаснитеся концы. О, окаяннии иереи! аще сами Христа Бога в пречистых Христовых тайнах не знаете: то како простых людей истиннаго богознания научите»²⁵¹. При таком крайнем незнании церковности, непонимании богослужебных книг и обрядов, что сказать о богословских познаниях этой невежественной и, к сожалению, большей части духовенства? «Редко кто из духовного чина, жаловался тот же святитель Димитрий ростовский, знает порядок библейской истории, что когда происходило. Один игумен спрашивал меня: когда жил Илия пророк, по Рождестве ли Христовом, или до Рождества Христова? и еще: маккавеи жили после апостолов? ибо учитель их Елиазар на судище пред мучителем приводил слова апостольские и евангельские, как напечатано в прологе московском в 1 день Августа? И много слышал я других смешных речей между духовным чином. Например, следующее: «которым ножем св. Петр усек Малхово ухо, тем впоследствии св. Илия перерезал жрецов вааловых»²⁵². Даже крестьянин Посошков говорил о русских священниках своего времени: «ныне таких пресвитеров много, что не то, чтобы кого от неверия привести, но и того незнают, что то есть речение вера»²⁵³. Вот на какой степени духовного просвещения стояла большая часть наших священно-церковно служителей, пастырей и учителей народа, в XVII столетии, в тот печальный период истории русской церкви, когда возник и распространился в России раскол! При таком крайнем невежестве духовенства, самих учителей народа, как мог не распространиться раскол? если слепец слепца водит, очевидно, оба легко могут пасть в яму. И отцы собора 1667 года прямо говорят, что раскол от того возник и распространился, что «во священство поставляются сельские невежды, иже инии ниже скоты пасти умеют, кольми паче людей: убо бывают в церкви Божии мятежи и расколы» ²⁵⁴. Невежество, по суду просвещеннейшего современника, Епифания Славеницкого, было причиною восстания московских расколоучителей: Аввакума, Даниила, Логгина и других духовных: «дебелаго невежества мраком душевредне омрачившеся, говорит он, дебелым невежеством помрачении, в пагубную роптания злобу устремляются»²⁵⁵. Жалкая поповщина есть печальное следствие нравственного падения и умственного невежества недостойных попов, извержение, отделение, как плевел от пшеницы, худой недостойной половины духовенства от лучшей части его и от православного общества.

Во вторых, в большей части низшего духовенства весьма много благоприятствовала распространению раскола закоренелая леность исправлять церковныя службы, холодность к церкви, невнимательность к своему званию. Многие недостойные священники, диаконы и причетники готовы были променять трудное, благонравное и деятельное служение церкви на праздную, материально-выгодную жизнь раскола, особенно поповщинского, с радостью принимавшего беглого попа или диакона. Частью по причине материальной необеспеченности, о чем будет сказано в другом месте, но главным образом по причине отсутствия или неразвитости живого, нравственного сознания пастырских обязанностей, – стремления материальные, чувственные в самой большей части священников преобладали над духовно-нравственными стремлениями, и не только убивали в них всякую мысль о развитии и распространении духовного просвещения, но погружали их в крайнюю лепость и беспечность об исполнении даже положительных уставов церкви – прямых обязанностей их служения. Вот как описывает леность и нерадение о духовных обязанностях даже столичного, московского духовенства в памяти, данной в 1636 году поповскому старосте, Никольскому попу Панкратию: «Ведомо великому господину святейшему Иоасафу, патриapxу московскому и всея Русии, от многих известися, что в царствующем граде Москве, иже бо суть в Китае, и в белом городе каменном, и в древянном, и в загородных местех, в соборных и в приходских святых Божиих церквах чинится мятеж и соблазн» и нарушение нашей святыя и православныя христианские непорочныя веры, что во святых Божиих церквах зело поскору пение Божие, не по правилам св. апостол и св. отец.... Инии сами священницы суть беседующе и бесчинствующе, и мирския угодия творяще, и вся яже святых апостол и св. отец предания вотще презирающе, и мирским людем о благочинии и о укреплении христианского благопребывания не наказующе и сами бесчинствующе, а обедни служат без часов, только отпуском начинают; а во святые дни святого великого поста, в них же должни суть православии христиане, яко в жатвенное время, с трудом ведшим и воздержанием плоды добродетельные собрати в житницу душевную, а в те великие дни службы церковные священницы совершают зело по-скору, не по правилом, ни по преданию святых отец, но по своему умышлению, и леностью и нерадением великим изнуряют время постное; а инии же бо суть, после обедни на святой недели и вечерни отпевают, для своих пьянственных нравов и леностью содержащеся. Такожде и в воскресные дни, и во Владычны и Богородичны и в нарочитых святых праздники, заутрени священницы поют гораздо по-позду и для поздняго ради времени поют зело по-скору же, и чтения, иже учинено прочитати на праздники учительныя народом евангелия и иныя св. апостол и св. отец поучения жития, то все оставляют, а православным христианом того ничего не прочитают, а которым чести хотящим и они такожде возбраняют, рекуще поздаго ради времене»²⁵⁶. Не редко бывало, что священо-церковно-служители, еще будучи в православии, поступали уже чисто по раскольнически. Священники ленились служить и вместо них диаконы, дьячки или пономари подобно беспоповцам, совершали такие службы, которых по церковному уставу никто кроме священника не должен совершать и читали в последованиях тайно-действий такие молитвы, которые также непременно сам священник должен читать и по лености не читал²⁵⁷. Или: многие священники, которым по закоренелой лености тяжело было совершать службу в церквах в продолжительное стояние, вполне по служебнику, обыкновенно или вовсе оставляли положенные уставом богослужебные последования и молитвы или прочитывали их наперед дома с такою скоростью и сокращением, с какою только можно, а в церквах просто стояли у престола, беседовали о мирских делах и говорили только одни возгласы ²⁵⁸. Вообще, о чрезвычайной холодности к церкви немалой части духовенства нашего в XVII столетии свидетельствует, с одной стороны, то, что в это время чрезвычайно много было расстриг, распоп, с другой – то, что благопопечительные архипастыри, при своем вступлении на паству, находились вынужденными умолять духовенство – любить церковь²⁵⁹. Если же так холодно было к церкви духовенство, если так много было священно-служителей нерадивых, то удивительно ли, что многие священно и церковно-служители бежали от православно-церковной службы в раскол? Совершенное заглушение совести, подавление всякого чувства и сознания того высокого священного обязательства пред Богом и церковью, какое дается священно-служителям при рукоположении во священство, оправдывало в глазах таких недостойных служителей церкви богопротивную измену церкви и бегство в раскол. А закоренелая леность, беспечность о церковных обязанностях невольно внушала им мысль – как нибудь освободиться от церковного порядка и устава. И вот они с радостью обращались в раскол, который обольщал их полною свободою от строгих уставов церкви, от частых служб, богатые вознаграждения, да еще, может быть, обещал почетное и выгодное место расколоучителя, большака. А церковь православная таким образом более и более лишалась чад и с материнскою скорбью сетовала об умножении раскола.

В третьих, весьма многих из низшего духовенства, как и мирян, увлекал в раскол дух непокорности иерархической власти и самоуправления. Этот дух свободы и своеволия проявлялся и в приходском причте и в монахах. Говоря о восстании духовенства против патр. Никона, мы заметили, что в XVII веке низшее духовенство иногда целой области или нескольких уездов неоднократно обнаруживало стремление освободиться не только от уплаты законных пошлин, но и от суда митрополичьяго или епископского и даже противилось самому царю. Здесь укажем несколько фактов. Так в 1622 году митрополит новгородский Макарий подал царю Михаилу Федоровичу челобитную, в которой писал следующее: «По государскому указу велено ему колмогорских и важских, и каргопольских, и тех городов и уездов новгородской митрополии, по монастырям архимандритов и игуменов, и по мирских храмов попов и диаконов и церковных причетников и земских людей судити и ведати ему богомольцу государеву и его приказным людем и десятильником, кого он богомолец пошлет; и те де колмогорские, и важские, и каргопольские, и тех городов в уездех, по монастырям архимандриты и игумены, и по мирским храмом попы и диаконы, и церковные причетники, и земские люди, его государева богомольца и его приказных людей и десятильников ни в чем не слушают и во всяких духовных делех под суд не даются и ставятся сильны, и духовных дел судными и всякими пошлинами владеют те архимандриты и игумены и попы владеют и корыстуются сами меж себя, а в царское богомолье, в софейскую казну, не платят». Также в 1657 год священник костромского собора Андрей с товарищами жаловался, что попы в костромском уезде во всех странах и в костромских пригородах и уездах святят церкви сами собираяся, а их соборян не призывают и указных пошлин не платят: да они же попы на Костроме на посаде и в уезде, и в костромских пригородах и в уездах и на Плесе на посаде и во всей плесской десятине, государева указа не слушают, чинятся сильны; венчают отроков и двоеженов и троеженцов и венечных пошлин им не платят²⁶⁰. Многие приходские и сельские священники не слушались архиерейских приказаний и презирали их запрещения, без архиерейского благословения и без грамот служили в домах у всяких чинов людей и отказывались платить следовавшия с них церковные дани и повинности²⁶¹. Такое своеволие и самоуправство иногда доходило дo того, что высшие власти находились вынужденными прибегать к гражданским мерам, чтобы своевольных попов, диаконов и причетников привести к послушанию²⁶². А иногда являлись уже за долго до раскола такие священники, которые уже явно проникнуты были раскольническим духом непокорности и самоуправства. Так напр. в 1632 году послан был в корельский Никольский монастырь на смирение нижегородского воскресенского девичьего монастыря поп Иоанн за гордость и высокую мысль, и за то, что людей учил без архиерейского благословения, и священников лаял и еретиками называл²⁶³. В монастырях, как и в белом духовенстве, также очень господствовало своеволие, непокорство и роптание²⁶⁴. Простая братья «повыкла жить по своей воле». Так в царской грамоте, посланной в соловецкий монастырь в 1621 г., читаем: «Ведомо нам учинилось, в соловецком монастыре некоторые от братии дерзают житие имети не по божественному уставу и не по правилам св. апостол и богоносных отец соборная повеления и преп. отец Зосимы и Савватия устав и предание во многих мерах презирают: и мы слыша о том удивляемся, что в такой честной лавре и в чудотворном месте такое ослабное житие имети начинают и отеческие предания презирают и ни во что полагают».²⁶⁵ В другой царской грамоте, данной соловецкому монастырю в 1636 году, читаем, что «монахи самовольно выбирали себе келарей и казначеев-потаковников, чтобы жить самоуправно, а старцев, постриженников старых и благочестивых бесчестили и на соборах говорить им не давали и жили монахи от того в раздоре, кельями и заговором²⁶⁶. Таким же своеволием и самоуправством заражены были многие монахи и в других монастырях²⁶⁷. Вообще, господство духа непокорности и самоуправства, в XVII столетии, как между монахами, так и в белом духовенстве, видно еще, во 1-х из того, что высшие церковные власти, архиереи, когда издавали какой нибудь указ о благочинии церковном, то в нем большею частью находили нужным прописывать и меры или угрозы против непокорных духовных,²⁶⁸ и во 2-х из того, что отцы собора 1667 года заботившиеся, по возможности, об искоренении всех грубых недостатков в духовенстве, рассуждали, между прочим и «о непокоряющихся священницех и диаконех своим их архиереем и непокорящихся иеромонасех своим их наставникам, архимандритам и игуменам»²⁶⁹. Этот то дух непокорства и самоуправства и побуждал теперь, когда в Москве мятежные игумены и попы восстали против патр. Никона, именно по духу самоуправства и противления патриаршей власти Никона, непокорных священников, диаконов и причетников – покидать свои приходы и епархии, чтобы освободиться от епархиального начальства. Царь Федор Алексеевич в своих письменных предложениях собору, бывшему в Москве в ноябре 1681 г., под председательством п. Иоакима, ясно указывает на эту побудительную причину принятия раскола монахами: многие монахи, писал он, мужеска пола и женска, не хотя быть у наставников своих под послушанием, отходят от монастырей и начинают жить в лесах и по малу прибирают к себе таких же непослушников и устрояют часовни» и проч.²⁷⁰ Особенно многие священники и диаконы по непокорности церковной власти, убегали в поповщинскую секту, потому что там они «жили по своей воле», не имея над собой никаких благочинных иереев, «кои бы им от епископов были предпоставлены и сами, кто как хотел, так и самовластвовал»²⁷¹. Таким образом, как в Москве, при п. Никоне, так и повсюду в епархиях, восстание низшего духовенства и уклонение его в раскол проистекало из клерикально-демократического стремления освободиться от высшей иерархической власти и, главным образом, от суда и тяжких пошлин и даней архиерейских.

Наконец, весьма много содействовала распространению раскола в духовенстве сильно укоренившаяся между духовными привычка жить невоздержно, по влечению своих страстей и похотей, а не по духу веры и христианской нравственности. Самою важною болезнью в духовенстве нашем в ХVII столетии были два порока: корыстолюбие и пьянство. Недостойные священники, недуговавшие иудиным сребролюбием, за деньги продавали таинства, преподавали Тело и кровь Христову недостойным, «мзду некую получив», за деньги совершали незаконные браки, воровски утаивали казенный доход²⁷². Священники и дьяконы «неподобного ради приобретения» владели иногда двумя церквами и также зачисляли за собою причетнические места²⁷³. Заботясь только о прибытках и богатстве, попы, дьяконы и причетники занимались разными неприличными пастырям церкви промыслами, например, винокурением²⁷⁴, даже чернокнижием и воровством. Но особенно страшную заразу нашего духовенства в XVII столетии и после составляло пьянство. Маржерет, бывший в России в 1600 – 1606 г., писал: «духовенство русское в пороке пьянства самого неумеренного не уступает мирянам, если еще не превосходит их»²⁷⁵. «Видим в простых человецех, писал митрополит ростовский Иона в 1652 году, но и паче же в духовых чинех укоренилась злоба сатанинская безмерного хмельна упиванья и таковое сатанинское ухищрение многих человек отлучает от Бога»²⁷⁶. В монастырях, даже некогда самых знаменитых, прославленных святостью их основателей и подвижников, много было иноков, преданных пьянству, плотоугодию, сребролюбию. «Егда мало отдохнуша от великих бед, – с глубокою горестью писал Авраамий Палицын²⁷⁷ об иноках троицко-сергиевой лавры, тогда забыта спасающего их, часто вхождаху утешатися сладкими меды, от них же породишася блудныя беды, от повседневных же вылазок всех, приходящих победах и по крови «пьянством утешахуся, от того же вся страсти телесныя возрастаху... еще же и сие зло приложиша, сребролюбственная в ров убо глубок блуда впадоша вси от простых чади даже и до священствующих». В отдаленном белом поморье, в соловецкой обители, многие иноки, кажется все более и более удалялись от святого образа жизни Зосимы и Савватия и глубже и глубже повреждались в нравственности. В 1636 г. царь Михаил Федорович жаловался, что в соловецкий монастырь с брега привозят вино горячее; и монахи, желая необузданно предаваться пьянству и своеволию, нарочно, сами собою, без соборного совета добрых и благочестивых старцев избирали келарей и казначеев – потаковников, которые бы им молчали и на погребе бы им беспрестанно квас поддельный давали».²⁷⁸ В 1647 г. послана была в соловецкий монастырь от царя Алексея Михайловича грамота о запрещении старцам держать по кельям хмельное питье, в которой напоминалось, что «многие братия охочи пьяного питья пить, своих мер за столом не пьют и носят по кельям и квасят в кельях и напиваются до пьяна и от того де пьянства бывает многая вражда и мятежи, а иные священники и крылошане и простая братья в том обычае закоснели и от того нестроения и игуменом бывают перемены частыя и без игуменов в монастыре проходило время многое и повыкли жить по своей воле»²⁷⁹. А в последнее время, пред бунтом соловецким, нравственность некоторых недостойных иноков северной обители представляется уже в высшей степени мрачною и грязною²⁸⁰. Также своевольно и невоздержно жилп иноки и во многих других монастырях.²⁸¹ Стремление к пустыножительству, проистекавшее в XIV и XV веках из живого нравственно-религиозного начала, служившее могущественным мотивом к распространению по северо-восточной России, в след за монастырями и пустынями, народонаселения, гражданственности и просвещения, это стремление в XVII веке проистекало только из склонности к бродяжничеству, из неуживчивости в старых монастырях под строгими древними монастырскими уставами, из стремления освободиться от общественных обязанностей, налагаемых новыми строгими постановлениями Уложения и церковных правил. И между тем дух стремления из общества, дух пустынножительства, противообщественный и противо-церковный, никогда так не усиливался, как в ХVII веке: в XVII в. вновь возникло до 220 монастырей и пустыней, тогда как в самую цветущую эпоху монашества в России, в XIV веке, их возникло только до 80, в XV до 70. Отсюда понятно, почему монастыри в XVII в. наполнены были людьми порочными и там господствовали пороки всякого рода в высшей степени. Пьянство и с ним тесно сопряженные пороки так сильно господствовали тогда в монастырях, что царь Алексей Михайлович постоянно и деятельно заботившийся о водворении нравственного порядка во всех слоях русского общества в самом начале своего царствования, «слышав таковое о своих царских богомольях, в монастырех, смятение и нерадение, и леность, и преизлишнее пьянство и нарушение всякого благочестия и древних святых отец предании и чин монастырский небрегом, и о том зело возжалеся, указал послать во все города, по монастырем, свои государевы указныя грамоты, чтобы во всех монастырех хмельное всякое питье, вино и мед и пиво, хмельные квасы, оставили и впредь не держали», также патриарху Иосифу «велел послать по всем монастырям грамоты таковыж, чтобы отнюдь в монастырех хмельнаго никакого питья не было и жилп б по преданию древних св. отец и по чину монастырскому и уставу, чтобы от такого невоздержания его царския богомолья не оскудели и запустенья б монастырем не было»²⁸². Необузданно предаваясь пьянству, весьма многие монахи совершенно забывали свои иноческие обеты, не ходили на богослужение, так что церкви в некоторых монастырях не редко стояли без пения, – и предавались таким безмерным житейским заботам, какие предосудительны даже и в благочестивом мирянине. «Ведомо нам учинилось, писал царь Алексей Михайлович в 1652 году в кириллобелозерский монастырь, что в московских, в ближних и в дальних, в степенных и в нестепенных монастырях, архимандриты, и игумены, и келари, и строители, и казначеи, и священники, и братья, на монастырских погребах и по кельям у себя держат хмельное питье, вино и пиво и мед, и в монастырский обиход и про себя в монастырских водчинах вина сидят, и пива варят, и меды ставят, и в монастыри возят, и от того хмельного питья церкви Божии бывают без пенья: да священники ж и дьяконы и братья едят за трапезою и из за трапезы из за столов носят хлеб и колачи и рыбу к себе в кельи и за монастырь, а когда на братью в посты и не в посты, в понедельники и в среды, трапеза не поставляется и в те дни братьям участки дают; да архимандриты ж, и игумены, и келари, и казночеи, и соборные старцы, во всех монастырех держат у себя сестер и братью, и племянников, и внучат своих, и дают им монастырской хлеб и всякой запас и из монастырские казны деньги; да они ж власти отпущают монастырских слуг в монастырския вотчины на жалованье, и как те слуги с жалованья в монастырь приезжают и с них емлют власти, и дети, и племянники, и внучата, посул и поминки, деньгами и вином, и медом, и куницами, и всякими гостинцы, а кто их не почтит, и к ним приметываясь для мзды чинят побои и изгони большие, также и с монастырских вотчинных крестьян, от дел и не от дел, посулы и поминки емлют же, и тем крестьяном изгоню и напрасные убытки чинят»²⁸³. Это мало: многие монахи, вследствие нетрезвой жизни и невнимательности к своим обетам, совершенно отвыкали от иноческого уединения, не хотели жить в монастырских стенах, пускались в мир и бродили по улицам в городах и селах, входили в худые дома, к соблазну православных. Так в 1639 году писал вологодский архиепископ Варлаам: «бывают на Вологде пришлые и в Вологодских монастырях безчияные старцы, живут в мирских домах и по кабакам пьют и бражничают, и бродят в мире с великим бесчинством, а иные старцы едят, покупая в харчевнях пироги с мясом и всякие мясныя яствы: а продают им не ведая, для того, что бродят без чернеческаго платья»²⁸⁴. На Москве и в городах, писал царь Алексей Михайлович в 1652 г. в грамоте кирилло-белозерскому монастырю, священники и простые старцы по торгам и по улицам ходят и на крестцах сидят и в том иноческому чину поругание чинят».²⁸⁵ Точно так же он писал в одной грамоте в 1660 году, что «в монастырях старцы, забыв страх Божий и свое обещание, живут бесчинно, но вся дни по мирским дворам ходят, а иные на дворах и ночуют и с детьми своими и с братьями и с сродники и с иными мирскими людьми в кельях пьют до пьяна и из монастыря питье, мед и пиво и квас и съестное выдают, а иные и продают, для того, что ествы в монастырях плохи, недопечены и недоварены и продав из монастыря такие ествы, покупают себе потребнее тех еств и от того бесчиния и нерадения имя Божие хулится и монастырь и иноческий чин от многих иноземцев в поносе и в укоризне».²⁸⁶ Черные попы и дьяконы переходили из одних монастырей в другие без ведома своих епископов и без грамот архиерейских.²⁸⁷ В келлии монашествующих иногда свободно входили женщины, а в женских монастырях держались лица мужескаго пола.²⁸⁸ Многие монахи, совершенно забывая обет нестяжательности, оставляли попечение о своей душе и заботились только о приобретении и увеличении собственного имущества и нередко для приобретения денег и вообще для удовлетворения своих чувственных и своекорыстных потребностей решались даже на низкие и богопротивные поступки. «Ныне, писал митрополит суздальский Иларион в 1694 году в грамоте Флорищевой пустыни, нестяжательное жительство по преданию св. апостол и св. отец стало у вас изгублятися, многие от братии стали особое имение держать и предпочитаеми стали быть, тщетная советующие себе и хотящий развратити прежнее общежительство... Ныне у вас есть многие памятухи тому прежнему общежительству, да и то помнят же, которые восхотели то общежительство разрушить при мне грешнем, и я тех имения огню предавал, от них же сии суть: Иосиф бедоградский, Филон швец, Илия пономарь и иные многие; также и то помните, Филарета инока Якушевского, как он тайно держал сребро и того ради бес в него вошел и наусти его на убийство отца своего духовного»²⁸⁹. Иногда обнаруживались даже в монастырях предательство и измена²⁹⁰. Казначеи монастырские принимали к себе в монастыри разбойников и изменников государственных. Худые монахи нередко действовали за одно с разбойниками, точно также, как и недостойные попы и поповские дети²⁹¹. Вот какова была не малая часть духовенства нашего в то время, когда возник раскол и распространялся по России! Какая обильная почва для возращения и распространения раскола! Мы видим в духовенстве невоздержность, которая, по словам м. ростовского Ионы, подавляла в духовных все доброе; удивительно ли после этого, что многие монахи и священники убегали в раскол для свободной, невоздержной жизни. Так в 1668 году многие монахи, не хотя жить в монастыре, но хотя пить хмельное питье, выбегали из Ниловой столбенской пустыни к раскольникам, унося с собою платье и правильные книги²⁹². У раскольников же, в скитах и монастырях, по собственному их сознанию, пьянство, вместе с развратом, было весьма обыкновенно, особенно в XVIII веке. Известно также, что первые расколоучители – попы Никита и Лазарь – были весьма заражены страстью к пьянству и даже в пьяном виде ратовали за раскол²⁹³. Мы видим, далее, в духовенстве бродяжничество; попы и монахи бродят по улицам в городах и селах: а кто прежде всех принял раскол, кто были большею частью расколоучители? – «Чернцы – бродяги и ростриги, отвечает нам патр. Иоаким, все по мирских дворех волочащиися и по многих монастырех бродящии своевольно, иже отнюдь не видят, что есть монашество или отсечение своея воли, яко под началом в монастыре нигде не живяху»²⁹⁴. При стремлении к пустынножительству и бродяжничеству монахов, неоднократно являлись еще за долго до раскола Капитоны, Данилы Викулины, люди с явным раскольническим духом. Такой предтеча раскольников явился напр. в северном поморьи, около 1630 года. В житии преп. Никодима кожеезерского читаем: «некий иеромонах именем Феодосий поживе с преподобным отцем Никодимом в пустыни два лета и потом же много моляше преп. отца Никодима, яко да благословит его итти во внутреннюю далечайшую пустыню и жити бы тамо единому в уединении. Преподобный же возбраняше ему о том многократно и не благословляше его на такое дело дерзати выше меры своея, понеже бо ведый преподобный известно жестоту жития сего пустыннаго. Той же иеромонах Феодосий не послушал наказания преп. отца, аще же хотя и не благословил его в таком намерении ему быти, обаче же он невоздержным своим и нравом своевольным произволением отиде в пустыню и вселися тамо при той же реце Хозеге: и потом абие не до мнозем времени вскоре прельщен бысть от диавола и впаде в вещи неудобь постижныя: созда убо себе жертвенник и начат в нем литургисати един божественную службу в том неосвященном храме»²⁹⁵. При появлении на севере таких пустынножителей – беспоповцев за долго до открытия раскола, в первой половине ХVII века, удивительно ли, что здесь именно, на севере образовалось главное гнездо беспоповщины в конце ХVII века? Наконец, мы видим, что в духовенстве сильно господствовало корыстолюбие: а что побуждало большею частью приходских попов и диаконов, особенно бедных, убегать к раскольникам? – «Не для старообрядства, отвечает нам один обратившийся от старообрядства, разве очень немногие, но наипаче ради прибытка беглые попы к оным прилепилися. Ибо имея приходы малые и бедные и зная, что старообрядцы щедро платятся за требы, то под видом привязанности своей к старым обрядам, прибегают к оным, оставя свою паству»²⁹⁶.

Таковы были внутренние качества той нравственной почвы, на которой в ХVII веке возник и распространился раскол²⁹⁷. Излишне повторять, что на такой худой нравственной почве, которая по словам самих уважаемых мнимыми старообрядцами исправителей книг при п. Иосифе, была бы яко Содом и яко же Гомору уподобилась бы, если бы Господь не дал России мудрого царя Алексея Михайловича²⁹⁸, излишне повторять, что на такой почве сами собой могли произрасти и умножиться плевелы раскола, этот мнимый виноград Российский, который так восхваляет историограф раскольнический Денисов, а отнюдь не древлецерковный, истинно-православный виноград церкви русской. Не может древо злое плоды добры творити, также как доброе древо не может приносить худых плодов. Итак, хотя резко, но справедливо говорили русские пастыри ХVII века, что «от стремнин горьких и язвин своих изыдоша отступники православной церкви русской, насадиша винограды по своим похотям, услаждающая гортани своя временною сладостию льстивого учения». Больно, прискорбно было нам разоблачать нравственные болезни и грехи наших предков, по естественному ходу событий, за нас болевших и страдавших. Пастыри церкви, правительство и все лучшие люди XVII века, как в мирском обществе, так и в духовенстве, вполне сознавали их и громко объявляли о них, деятельно ища в то же время средств для их излечения. Только одни отсталые, запоздалые люди не сознавали, не чувствовали своих нравственных болезней и хотели жить в старых пороках. Не порицать бы мы должны ХVII век за упадок нравственности; напротив, с живым участием обязаны мы следить за этим напряжением нравственных сил церкви русской и государства русского в борьбе с многочисленными препятствиями, которые они встречали при водворении общественного нравственного порядка²⁹⁹. Но пусть же устыдятся наши заблуждающиеся братии – потомки тех же предков наших XVII века глаголемые старообрядцы, – пусть устыдятся, что они, сами не понимая, доселе еще хотят намеренно, упорно болеть тою нравственною болезнью, которою болели наши предки невольно, по духу и оботоятельствам времени и от которой искренно желали избавиться все лучшие, коренные русские люди, как видно из единодушного, сердечного стремления всех таких людей XVII века. Пусть вникнут они в историю беспристрастно, благонамеренно; – они узнают, что внешнее отдаление их от православной церкви произошло и распространилось большею частью от нравственного зла и беспорядка, от предварительного внутреннего, нравственного отпадения от церкви, а не от древле-церковного благочиния и благочестия.

Нравственные недостатки русского общества XVII века, заключали в себе начала, элементы, из которых организовался, сложился раскол. Какие же были орудия, силы и способы в самом расколе, после окончательного отделения его от церкви, посредством которых он развился в такую сильную и многочисленную общину? Чтоб решить этот вопрос, обратимся теперь к истории самого раскола, проследим его собственное, внутреннее общинное развитие

Главными орудиями образования и распространения раскола, очевидно, прежде всего были расколоучители. Это были люди, стоявшие во главе оппозиции, недовольной новым порядком вещей, люди, к которым примыкали все недовольные в том или другом отношении церковным и гражданским правительством, которые развивали и проводили в народе демократические идеи раскола. Если бы расколо-начальники не восстали и не возмутили народ, раскола в церкви русской, по всей вероятности, не было бы. По крайней меpe не было бы раскола, как секты церковно-обрядовой, ревнующей только о букве и мертвой обрядности.³⁰⁰ Истинная церковная жизнь, все более и более развивавшаяся в церкви русской и животворный свет просвещения, начавший озарять русский народ с половины XVII века, после вековой умственной тьмы, рано или поздно, может быть, еще оживили бы это мертвообрядовое направление большей части русского народа, особенно при такой деятельной и благотворной попечительности, какую оказывали п. Никон и некоторые другие наши архипастыри XVII века. Но мятежное движение, произведенное первоначально расколоучителями в сфере собственно церковной, скоро перенесено было ими в сферу гражданской, народной жизни и во главе его стали являться и действовать уже, чисто в духе демократическом, возмутители народные, партизаны противо-государственные, каковы напр. Хованской, Стенька Разин, Денисовы и другие. Расколоучптели стали являться из всех сословий и пошли проповедывать по России раскол по тем разным нравственным и народно-демократическим побуждениям которые мы видели и еще увидим господствующими во внутренней жизни большей части русского народа XVII и первой половины XVIII века: расколоучители из духовенства – по своим религиозно-демократическим побуждениям и стремлениям расколоучители из стрельцов и солдат – по своим стремлениям к старинной вольности и т. д. Общее начало было одно – противление, во имя старой веры, новому государственному порядку, демократическое недовольство церковным и гражданским правительством в разных отношениях и преимущественно недовольство новым порядком в направлении внутренней жизни России, после исправлений Никона и преобразований Алексея Михайловича и Петра Великого. На сколько было справедливо это народное недовольство – это мы покажем в следующих главах нашего сочинения.

Со стороны расколоучителей, первою и непосредственною причиною быстрого распространения раскола почти по всей России была уже эта самая произвольная многочисленность их, быстрое рассеяние с проповедью о раскольничестве в России и постоянное, неусыпное проповедание раскола. Уже в продолжении 8 лет пока п. Никон находился в удалении от дел церковных и церковь русская оставалась без патриарха, раскол успел распространиться в России почти повсюду. Суд над Никоном, осуждение и падение его в глазах людей нерассудительных и суеверных служили очевидным доказательством мнимой правоты раскола и неправды Никона. Расколо-начальники торжествовали и раскол быстро, успешно распространялся. Об этом свидетельствует современное «объявление о низложении п. Никона», где прямо сказано об удалении Никона от патриаршества: «яко оставлением престола сотвори церковь святую вдовствовати осьмь лет и шесть месяцев, в неже между – патриаршества время блазнишася его ради мнози и явишася раскольницы и мятежницы православно-российския церкве, лестными ученми своими многих души людей погубившии».³⁰¹ В какой мере справедливо это обвинение Никона, мы это увидим в следующем отделе; но то несомненно, что именно в этот период времени расколо-учители успели рассеяться по всем краям России и везде положить начало раскола. С 1667 года, когда раскол окончательно осужден и отсечен был от церкви на московском соборе, расколо-учители еще более умножились и с тех пор учение старообрядства непрерывно распространялось. «Овии крыяхуся, овии же покаявшеся, писал п. Иоаким, паки послежди своя учения рассеваша и оттуду вся злоба сия урасте, из них же овии умроша, овии же и доселе пребывают»³⁰². Открывшиеся в след за собором 1667 года бунты – соловецкий (1666 – 1677 г.) и стрелецкий (1682 г.), в которых принимали живейшее, почти главное участие раскольники, весьма благоприятствовали умножению расколо-учителей и распространению раскола. Во время соловецкого бунта многие чернецы бежали из соловецкого монастыря в олонецкое поморье и в нижегородские пределы и там основали раскольнические скиты. Семен Денисов, написавший «историю об отцех и страдальцех соловецких», восхвалив многих мятежных чернецов, рассеявшихся во время соловецкого бунта по северному поморью, заключает: «прочий же отец соловецких, ови во время раззорения по странам Российским во оземствия, овии же и прежде изшедше странствованием рассеяшася и идеже аще во градех и весех, аще в пустынных скитах многи на стези древле-благочестивых церковных законов навратиша».³⁰³ Также возникший в 1682 г. стрелецкий бунт представлял благоприятное, удобное время для усиления и распространения раскола. «Тогда объявилися в стрельцах, пишет Матвеев в своих записках многие раскольники, получа своему зломыслию удобное время, начали советывать: как бы им раскол свой паки вновь утвердить и православную церковь, их еретичеству противную, раззорить и правоверных побить. Того ради избрали они себе предводителем князя Хованского и в туже злополучную пору явившегося Никиту распопа, прозванием пустосвята и чернецев неучев, бродяг и пьяниц».³⁰⁴ «Изверженный поп Никита пустосвят, пишет м. Тобольский Игнатий, обрете время смущения на святую церковь и начал паки яд свой изрыгати (он принес-было покаяние, но лицемерное) и собрав себе поборников, некоторых чернцев, некую шестерину и прочих с ними: понеже в пароде того лета зельное бяше колебание, о некиих вещех воинства, сиречь, бесчиние в пеших полцех».³⁰⁵ Пользуясь таким удобным случаем, шли, как говорит Крекшин в своих записках «улуча своему зломыслию время», раскольники под предводительством Хованского и Никиты пустосвята, «подговорили в свой совет мног народ, купцов и промышленников и чернь и тако утвердили твердо в оном возмутительном народе раскол, что готовы на смерть и на вся мучения и возжеся едва не весь народ».³⁰⁶ Бунт стрелецкий был усмирен, но раскольники, как замечает Матвеев, «из сердец злобы своей отнюдь не искоренили».³⁰⁷ А по свидетельству патр. Иокима, «многие, по окосчании бунта, разбежались».³⁰⁸ Эти беглецы в пылу мятежного фанатизма и ожесточения, разумеется, в местах убежища не молчали, а еще с большею энергией продолжали проповедовать раскол. Вообще, пользуясь смутами во время суда над п. Никоном, во время соловецкого и стрелецкого бунтов, когда внимание церковного и гражданского правительства занято было главным образом восстановлением нарушенного мира и спокойствия, расколоучители повсюду в России ходили и проповедовали раскол. «Как пламень при бурном ветре, по выражению протоиерея Иоаннова, всюду разливались они и яд своего нечестия сообщали: они рассыпались по городам, куда кто мог и везде простой народ смущали и к своему единомыслию приводили».³⁰⁹ Раскол так много обязан своим существованием и распространением расколоучителям, во второй половине XVII и в начале XVIII века его проповедовавшим, что последователи его доселе ублажают память этих расколоучителей, как своих апостолов, первоучителей, мучеников, отцев и страдальцев. Поморский историограф Андрей Денисов сохранил нам память главных деятелей беспоповщинского раскола. В 1755 году раскольник Иван Алексеев написал «историю о бегствующем священстве» и исчислил главных насадителей раскола поповщинской секты. Исчислим имена первых и главных сеятелей старообрядческого учения в разных краях России, как поповщинского, так и беспоповщинского, так как они были главными, непосредственными орудиями и виновниками распространения раскола.

В пределах владимирских, в уездах костромском, вязниковском и кинешемском проповедовал раскол известный уже нам самый первый расколоначальник Капитон. Он начал проповедовать раскол еще с тех пор, как вышли книги, изданные при патр. Иосифе известными единомышленниками его – протопопом Аввакумом, Стефаном Вонифатьевым, Иоанном Нероновым и другими их сообщниками и проповедовал раскол более 20 лет. Он так много содействовал умножению и усилению раскольнического общества, что во 2-й половине XVII века и даже в начале XVIII последователи его составляли особую общину и назывались по его имени Капитонами.³¹⁰ Капитону ревностно помогали распространять раскол ученики его: Прохор, Вавила, родом иноземец, люторской веры, искусный в логике, философии и богословии, Леонид и другие.³¹¹ А один из последователей его, поселянин Подрешетников основал неподалеку от Костромы, в пределах кинешемских особое раскольническое общество.³¹² В самом посаде Вязниках с особенною ревностью насаждал раскол ново-поставленный священник Симеон.³¹³В Муроме при Оке свободно проповедовал раскол архимандрит спасского монастыря Антоний;– во Владимире залесском некто о Иоанн, бывший наборщиком печатных книг при патр. Иосифе и первый писарь в канцелярии города Владимира – Никита.³¹⁴ В пределах новгородских и псковских с большим успехом распространял раскол старец Варлаам, бывший протопоп псковского собора, а потом постригшийся в монашество в псковском печерском монастыре. «Он, по словам Денисова, странствовал с проповедью о расколе по многим местам, доходил до пределов велико-новгородских, был в самом Новгороде и везде свободно старопечатных книг проповедовал догматы и многих огласил, многих утвердил в своем учении».³¹⁵ Вместе с Варлаамом распространяли раскол в новгородском краю ученики его: Иоанн Дементьев, великолуцкий купец, который «во граде и в селах и в весех и во всех пределах новгородских, по выражению поморского ритора, неленостно простираше слово»³¹⁶; дворянин Димитрий, из рода Хвостовых, с двумя родными сестрами³¹⁷; Василий Лисицын, поселянин из села Крестецкого; Григорий, бывший казначей Антониева новгородского монастыря; Сампсон попович, сын священника крестецкого села Илии и брат его Кирилл³¹⁸; Лаврентий, купец, торговавший харчевыми припасами; Василий и Симеон псковские, Андрей и Ефимий, Евсевий Простой, по выражению Денисова, невежда в человеках, о. Иоасаф Чаплин и многие другие.³¹⁹ В пределах олонецких и архангельских еще кажется, более было расколо-учителей: сначала там проповедовал еп. коломенский Павел, сосланный в монастырь Палеостровский: он, по словам Денисова, ясным гласом свободно проповедовал.³²⁰ Потом проповедовали раскол в северном поморье: Досифей. бывший игумен Никольского Беседовского монастыря, неподалеку от Тихвина, скитавшийся с проповедью о расколе по разным местам; в городе Олонце богатый купец Александр Гуттоев и клирик Елеазар; в Каргополе безграмотный поселянин Леонтий, его дети Авраамий и Андрей в сообществе со многими другими; также Иоанн Иулианин,³²¹ и особенно писарь прикупной палаты в городе, Козма Прокопьев³²², и многиe другие. Кроме того, в олонецкий области распространяли раскол еще вышедшие из соловецкого монастыря иноки: Епифаний, Савватий, Герман, Иосифъ по прозванию Сухой, – диакон Игнатий и некоторые другие.³²³ Здесь же, в заонежском поморье скитался по пустыням с некоторою братиею бывший шумского погоста дьячек Данила Викулин и повсюду проповедывал раскол «место от места переменяя и наконец, около 1694 года поселился с товарищами своими на Выге реке и здесь основал скит, известный под именем анилова, поморского, выгорецкого, делавшийся вскоре средоточием беспоповщины. Далее на севере, в соловецкой обители и ее окрестностях распространяли раскол, кроме сосланных туда с киязем Львовым, иеромонах Феоктист, старец Герасим Фирсов, старец Епифаний. В окрестностях соловецких бродили с проповедью о расколе соловецкие выходцы, каков напр. Иоанн по прозванию Пахабный. В пределах архангельских, холмогорских, кандалашских распространяли раскол при п. Никоне старцы Сила, Алексей и Феодор: на проповедь их стекалось множество народа. Вообще В Белом Поморье расколоучителей было чрезвычайно много и успех их проповеди был необыкновенный. Здесь уловлен был на несколько времени в сети раскола даже знаменитый Ломоносов.³²⁴

В пределах нижегородских распространяли раскол: монах Арсений бежавший из осажденного царскими войсками соловецкого монастыря и по прибытии в семеновский уезд, положивший начало в керженских лесах скиту шарпанскому; игумен Бизюковского монастыря Серий Салтыков; постриженик того же монастыря монах Ефрем Потемкин, который, по словам отцов собора 1667 года, «многия христианы, живя в пустыни в нижегородском и ветлужском уездах, на козлецких блатах, прельстил бяше и от церкви отлучил»³²⁵; иеромонах Авраамий из монастыря казанской Божией матери села Лыскова³²⁶; того же имени старец, постриженик Иосифова волоколамского монастыря. Здесь же распространяли раскол: монах соловецкого монастыря Софоитий, бежавший оттуда во время осады и потом посвятившийся в попы, учение которого распространилось в скитах оленевском, ростовском, рахилином, фотиином и других; Онуфрий, преемник бежавшего из соловецкого монастыря Арсения, основавший скит близ города Семенова и деревни Хвостиновой и распространявший раскол с 1682 г., если еще не ранее, по 1735 год.

В южной украйне России вниз по Волге, по рекам Дону, Кубани, Медведице, за Астраханью, в глубокой степи, по рекам Сулаке и Куме, близ Черкасов, также близ Тамбова и Козлова распространяли раскол, увлекая за собою целые шайки беглых и вольниц, преимущественно два старца: Иов, шляхетского рода, которого вывез с собою из плена п. Филарет в качестве келейника и потом посвятил в иеромонахи и Досифей, Тихвинский игумен, с двумя священниками Пафнутием и Феодосием, пришедший из северного поморья.³²⁷

В пределах калужских, в городе Боровске особенно деятельно и успешно распространял раскол священник Полиевкт. «Егда Никоновых нововведенных догматов, повествует поморский ритор с обычным напыщенным преувеличением, многосмущенный мятеж Российскую колебати нача церковь, и архиереи, и ереи преослабевше, трепетом объяти омрачишася: тогда дивный Божий священник стадо свое, яко добрый пастырь, всегдашними поученьми присно и всебодро утвержаше; да в древле-отеческом православии непоколебимо пребывают, да новопрозябших многосмущенных новин стрегутся. И не токмо до сих Полиевктова языка всекрасный умножается плод, но еще сугубо доброплодствует и по смерти яко розга процветает: по того бо блаж. скончании, того стадаовцы паки ревностью православия утвердившеся, познавше глас доброго пастыря, ко иным пастырем чуждая и новая учащим последовати или прибегнув весьма не восхотеша».³²⁸ Были и многие другие расколоучители в калужских пределах, которые основали несколько скитов в калужских лесах.

В пределах черниговских, около Стародубских казачьих слобод, распространил раскол поп Козма, бежавший (после собора 1667 г.) из московской церкви Всех Святых, что на Кулишах, с 20 человеками.³²⁹

На востоке, в Сибири, распространяли учение старообрядства: Аввакум, во время проезда своего в заточение за Байкал; лжечернец Иосиф Истомин который, проезжая через сибирские города Верхотурье, Туринск и Тюмень, дорогою везде проповедовал свое ложное учение и везде успел увлечь многих простых людей и сеял раскол в продолжении 24 лет; поп Домитиан, увлекавший народ из городов и сел в тюменские леса и горы; Яков Лепехин, бывший в Верхотурье служилым атаманом и преимущественно распространявший раскол в верхотурском уезде и Василий Шапошников, сеявший плевелы раскола в тюменском уезде. «И не бысть места, прибавляет преосв. Игнатий Тобольский, иде же бы арменоподражатель не вселился и уже и жены скверный учаху, и девы видением, такожде и скверныя блудодеицы».

Мы представили этот краткий перечень первых расколоучителей с той целью, чтобы видеть, как неминуемо раскол должен был повсюду распространиться с чрезвычайным успехом уже вследствие того одного, что почти с самого начала его вдруг везде проповедовали многочисленные расколо-учители и проповедывали непрестанно. Мы перечислили еще только некоторых, более известных, – и то большею частью только первых расколо-учителей; но сколько было неизвестных! Сам историограф раскольнический Денисов сознается, что он в своем Росс. Виногр. умолчал еще о весьма многих расколо-учителях. Чрезвычайное умножение проповедников старообрядства и почти повсюдное рассеяние их с проповедью о расколе, естественно, как мы сказали, сопровождалось и сильным умножением и распространением по России раскола. Где не было расколо-учителей, куда не проникала их проповедь, там, само собой разумеется, не могло быть и не было раскола. Но где появлялся хотя один расколо-учитель, там очень легко мог распространяться и распространялся раскол. Надобно заметить и то, что успех первоначальной раскольнической проповеди весьма много зависел еще от того, что первые расколо-учители распространяли свое учение с особенным фанатическим жаром и энтузиазмом. «Для распространения раскола они не щадили ни чести, ни имения, ни самой жизни».³³⁰ Некоторые расколо-учители с умилением, со слезами и с рыданием преподавали учение раскола и умоляли православных спасать свои души принятием его.³³¹ Эта горячность, одушевленность и сила проповеди, соединенная с религиозным фанатизмом, который на первой поре во всяком сектанте или схизматике всегда бывает чрезвычайно пламенен, силен, неудержимо-стремителен, много содействовали успеху расколоучителей. Ложно-религиозное воодушевление, пылавшее фанатическою ревностью будто бы к древне-церковному благочестию, а в самом деле бывшее, по резкому, но характеристическому выражению православных пастырей русской церкви, боровшихся тогда с расколом, «шептанием сатаны, беснованием»,³³² напыщенно-восторженный учительный, либо мнимо-исповеднический тон, который принимали на себя первые расколоучители, привлекали к ним внимание и сочувствие толпы, не умевшей различить духа истины от духов лестчих, воодушевления истинного, возвышенного, от воодушевления ложного, изуверного. Фанатическая горячность и ревность легко переливались, так сказать, от расколоучителей в восприимчивые, мягкие по природе своей сердца русских простолюдинов, особенно благочестивых, простодушно-набожных, но не рассудительных. «Таковым своим беснованием, говорил Питирим, епископ нижегородский о расколоучителях, велие в благочестивых соделали смущение и мятеж, паче же простейших и не наученных множайших и в след себе до ада отведоша».³³³ Самосожигательство – естественный плод этой фанатической горячности. Далее, страсть к учительству, которая по словам патр. Иоакима,³³⁴ и побуждала главным образом многих книжников, грамотеев быть расколоучителями, возжигала в проповедниках раскола огнь фанатической ревности – проповедовать, учить простой народ, а равносильная этой страсти жажда многих набожных простолюдинов послушать слово духовного утешения, назидания или душевного спасения в минуту глубоко восчувствованной греховности, в глубокой старости, или во дни болезни, скорби, бедствия отверзали для их проповеди свободный вход в сердца людей набожных, простодушных, мягкосердечных. Русский грамотей, начетчик, книжник, выдающийся над толпой своими знаниями, своею мудростью, любит поучить других, сказать им что-либо от божественного; а русские простолюдины, со своей стороны, по своей мягкой, простодушной природе, по своей природной, простосердечной расположенности послушать на досуге «что-нибудь о божественном от писания», с удовольствием и с живым участием слушают их и потому всегда высоко ценят, уважают тех людей, которые учат их «темных людей», называют их не иначе, как «учителями, законниками».³³⁵ Что удивительного, если расколоучители, особенно книжные, начитанные, даровитые, нравились простому народу, казались истинными учителями, радящими о его спасении. Они расколоучители, в фанатической ревности и горячности своей, предлагали свое учение, по видимому, с самым горячим и искренним сочувствием к душевному спасению ближних, с глубокими вздохами сокрушении о греховности миpa, часто со слезами умиления почти всегда с старою церковною книгою в руках, говорили о предметах самых трогательных для простодушно-набожного сердца, глубоко потрясающих душу верующего, как-то: о наступлении последних времен, о близкой кончине миpa, о пришествии антихриста, о приближении второго пришествия Христова, и страшном суде и т. п. Простолюдины, особенно благочестивые, простодушно-набожные, невольно умилялись, умягчались сердцем, как воск, от такой проповеди и совращались в раскол. Резко, но выразительно сравнивали тогдашние пастыри русской церкви фанатическую горячность и ревность расколо-учителей в уловлении православных в сети раскола с алчностью хищных зверей, жадно поглощающих свою добычу. Они, как «дивные звери», по словам отцов собора 1667 года, «пшеницу ненасытными зубами пожати и пожрати хотели».³³⁶ При такой горячности и энергической, неусыпной деятельности проповедников старообрядства мог ли не распространиться раскол».³³⁷

Кроме этого общего свойства – фанатической горячности, одушевленности и силы проповеди первых расколо-учителей, многие из них имели большой успех в деле распространения раскола, по своим особенным, личным свойствам. Одни из них, например, внушали к себе полное доверие своим высоким священным саном и авторитетом. Таков напр. был епископ коломенский Павел, которого Денисов с гордостью называет «священно-начальником своего доброго воинства, т. е общества раскольнического, сравнивая его с Моисеем и Аароном. Он, когда был сослан в заточение в палеостровский монастырь в олонецком уезде, то, по словам Денисова, «тамо не малое время препроводил и ясным гласом древле-церковного благочестия светлость свободно проповедовал» и, разумеется, его, как епископа, народ с благоговением и полным доверием слушал и принимал его учение. Раскольники его авторитетом подтверждали свое учение о перекрещивании, о совершении таинств людьми неосвященными, о непринятии от русской церкви никаких таинств и священнодействий, равно как и новопоставленных в ней священников;³³⁸ а последователи поповской секты от него производили благословение своих беглых попов и благословение это признавали непреходящим, непрерывно продолжающимся, всегда действенным.³³⁹ В одной раскольнической рукописи сказано даже, будто коломенский епископ Павел имел в Куроженской обители с бежавшими из соловецкого монастыря собор, на котором читаны были грамоты Макария 3-го, митроп. новгородского, Маркелла, епископа вологодского и Александра, епископа вятского, «о том, что от великороссийской церкви точно должно отделиться и что всех, отступающих от нея в старообрядство, должно перекрещивать». Не смотря на всю ложность³⁴⁰ этого сказания, раскол, однако же верит ему и в нем находит для себя подкрепление. Не меньшим почетом, по своему сану и званию, и след. доверием пользовались в народе и советники Павла епископа, бывшие справщики книг при патр. Иосифе, каковы: придворный протопоп и духовник царский Стефан Вонифатьев, протопоп Аввакум, протопоп Иоанн Неронов, протопоп Лонгин, протопоп Даниил, попы Лазарь и Никита, – все протопопы³⁴¹ да священники и притом еще справщики книге. Справщики книг, как мы уже замечали, тогда считались в народе самыми высшими мудрецами, богословами, законниками. И потому можно себе представить, каким доверием пользовались в народе и какое влияние могли иметь на народ все эти расколо-учители. Раскольники называют их «мудрыми наставниками, благоговейными справщиками³⁴². Вообще расколо-учители – протопопы, священники, архимандриты, игумены не могли не иметь большого влияния на народ, потому что простой народ у нас искони отличался особенным доверием к духовным особам, к своим пастырям, особенно таким высокостепенным по сану пастырям, каковы протопопы, архимандриты, игумены. Когда протопоп Иоанн Неронов, один из самых энергических поборников раскола, убежал из заточения и явился в Москву: «христолюбцы, по словам жизнеописателя его, яко зеницу ока или яко отца, Иоанна храняху и в домех своих яко Божия ангела держаху и любезно в сладость послушаху; егда вниде в царствующий град Москву, всеми духовными братию в царствующем граде любезно приемлем, яко отец предпочитаем всеми».³⁴³ Другие расколоучители имели большой весь в народе по своей близости ко двору и по своим связям с высшими сановниками, князьями и боярами. Сами главные ересиархи – протопопы Аввакум, Логгин, Даниил, попы Лазарь и Никита, по свидетельству Игнатия, митр. Тобольского, при патр. Иосифе «имяху дерзновение к самодержцем».³⁴⁴ Аввакума ласкали князья и бояре.³⁴⁵ Таков же был ученик Аввакумов, расколоучитель Исаия, дворецкий слуга боярина Салтыкова. «Сей, пишет Денисов, за множество разума и за доброе ревности двором всем, поместьями всеми господина своего обладание, любезный своему господину и присный советник бяше, и не сие токмо, но и самому царскому величеству за благоразумие познаваем бяше». Пользуясь таким влиянием, этот учитель старообрядства совратил в свою общину и своего господина, и многих из своих родственников и близких, а оправляя поместьями боярина Салтыкова полновластно, легко мог совращать в раскол и крестьян его. Когда его судили за упорство в старообрядстве гражданским судом, то, по словам Денисова, «многочеловечное множество слезоплачевно провожало его», и он, как исповедник старообрядства, ограждая сопровождавших его людей двуперстным крестом, умолял их «крепце и безбоязненно стояти в исповедуемом ими древне-церковном благочестии».³⁴⁶ Таков был Спиридон, архимандрит покровский, происходивший из боярского рода Потемкиных: «он, по словам Денисова, аненсея (помощника – покровителя) имяше в царских палатах водворяющася и сродники имяше многомогущия у монарха».³⁴⁷ Taкиe проповедники старообрядческого ученья, знавшиеся с князьями да боярами, чего не могли сделать, особенно когда враги п. Никона – бояре, имели нужду во врагах его; уже и сан первых расколоучителей большею частью протопопов, архимандритов, игуменов, сам по себе внушал к ним доверие в простом народе, а содружество их с придворными князьями и боярами еще больше располагало в их пользу людей легкомысленных, особенно искательных. Многие завлекали народ в старообрядческую общину своим богатством. Таков напр. был великолуцкий купец Иоанн Дементьев, ученик главного расколоучителя псковского и новгородского, протопопа Варлаама. Разъезжая по торговым делам по новгородскому краю, купец этот, по словам Денисова, «всебогатый, преизобильный плод усугубил не в тридесять токмо и шестдесятъ, но к во сто прозябаемый, яко и во граде и в селах и в весех и во всех пределех новгородских неленостно слово простираше. Откуду уби пребогато показа подвизаше свое. Колики убо утверди в древлеправославном стояти благочестии! Колики научи новопреданных блюстися догмат! И не прости токмо люди, но и честныя и благородныя персоны и фамильная и сланная лица, в древнем благочестии всекрепко утверди быти».³⁴⁸ Таков же был в Олонце богатый купец Александр Гуттоев, игумен по словам Денисова, изобильный³⁴⁹ и многие другие. Taкиe богатые расколоучители могли весьма многих обольщать и преклонять к принятию своего учета одним своим богатством. Бедные люди, не имевшие чем кормить и одевать свое семейство, иной раз по неволе соглашались на убеждения богатого расколоучителя, чтобы сходно, а может быть и даром, получить от него удовлетворение своих необходимых, насущных домашних потребностей. Равным образом и люди богатые, знатные и благородные иногда потому соглашались в образе мыслей с богатыми старообрядцами, чтобы прочнее были их взаимные связи, представлявшие много материальных выгод. – Были и такие расколоучители, которые уловляли в сети раскола своим гражданским, юридическим влиянием на народ. Таковы были особенно расколоучители из писарей, приказных – докладчиков, раскащиков или стряпчих дьяков, подъячих и т. п. Известно, какое большое, какое важное значение имели в народе все эти приказные люди в то время, когда грамотность между частными лицами была еще слишком мало распространена. Эти приказные люди, занимавшиеся деловодством были в то время единственные деловые люди, которые имели возможность усвоить себе некоторые познания в законах, приобретали уменье сочинять деловые бумаги и акты и ходить по делам в судах. Эта исключительность знания давала им значительные выгоды и преимущества: они приобрели решительное влияние на ход административных и судебных дел; они также пользовались большим почетом между частными лицами, которые ежечасно должны были прибегать к их познаниям и помощи. К сожалению, эти подкупные и хитрые законо-искусники часто употребляли во зло свое влияние.³⁵⁰ Вот таков именно был, например, расколо-учитель Никита, писарь Владимирский. «Это, пишет Денисов, в канцелярии града Владимира бяше первый от писарей почтенный от граждан, почтенный от народа, почтенный от воевод, искусен был зело, аще в народных, аще в гражданских, аще в приказных обхождениях». Имея такую силу и пользуясь таким почетом в обществе, он с полною свободою и с большим успехом распространял весьма выгодный для него раскол. Денисов же пишет про него: что «он везде, есть ли в канцелярии, есть ли в дому, есть ли на гражданстем позорищи, всюду всекрасно разглагольствовавше о предметах старообрядства. Глаголющу тому мнози честнии мужие, и изряднии купцы, и от простого народа сладостно послушаша, всеприлежно глаголемых внимаху, и яко самаго добляго честна и премудра в гражданских советех имеяху, тако и словеса его и советы о древле-церковном благочестии честны и вожделенны вменяху».³⁵¹ С таким же успехом пользовался для распространения раскола своим юридическим или гражданским влиянием на народ в городе Каргополе писарь прикупной палаты Козма Прокопьев: и он, по словамъ Денисова, «вся к себе народы паче магнита привлекал понеже всем приходящим к нему сладок и полезен бяше советник и наставитель, коегождо нужды божественных и градских законов пресветлыми решая словесы. Откуду любим и честен всем познавашеся и бываше, яко воеводам, приказным и благородным, тако градожителям и селообитателям: понеже вси по премногу пользовахуся дивным того благоразумием».³⁵² Он тем более имел влияния, что был большой начетчик в старых церковных книгах. Таков же был приказный писарь Иоанн Красоулин, первый от писарей, из города Свияжска.³⁵³ Преимущественно же расколоучители обольщали простаков и невежд своим учительским высокомудрствованием, своею грамотностью и начитанностью в старых церковных книгах и рукописях. Эти расколоучители, проповедавшие раскол большею частью по страсти к учительству, по преимуществу были книжники, которые твердо стояли за букву старопечатных книг и странствовали с проповедью о расколе с книгами. Таков напр. был во Владимире Залесском о. Иоанн, бывший еще наборщиком печатного двора при Иосифе. Исправляя столь почетную в то время должность, он уже этим самым приобрел себе в народе, вместе со справщиками книг при п. Иосифе, известность ученого, знатока Божественных писаний, богослова. И потому, когда злобясь на то, что п. Никон устранил его от этой должности, поставив на место его ученого старца Арсения Грека, он пустился странствовать с проповедью о расколе: его весьма многие слушали с удовольствием и полным доверием, как мудреца, который уж непременно древле-церковную истину проповедует, потому что начитался старопечатных и рукописных книг на печатном дворе. «Понеже муж ведения довольна и книгочтения многа бяше и яко древо многоплодно при спасительных источницех книжных напоен бяше, всюду благочестия древнего. т. е. раскола, семена сеяше, везде утверждаше православныя в древнем благочестии незыблемо стояти. Откуду и слава постоянства его и учения в окрестныя народы и до архиерейских седалищ происхождаше».³⁵⁴ Подобных книжников, начетчиков между расколо-учителями было весьма много и часто встречались между ними люди весьма умные, даровитые, наделенные богатым даром слова и способностью хорошо сочинять. Такие книжники, начетчики тем с большим успехом распространяли раскол, что они своею мудростью, начитанностью в книгах ослепляли, изумляли простой народ. При тогдашнем отсутствии народного просвещения, при крайней малораспространенности грамотности,³⁵⁵ всякий книжник, грамотей, как мы уже выше заметили, слыл в народе мудрецом, законником, оракулом, которому безмолвно внимали простаки и легковерные. А начетчик в книгах церковных, старопечатных, душеспасительных, учитель, читавший народу старинные церковные книги, по которым спаслись, как говорил он, предки и все святые русской церкви до патр. Никона, приобретал в народе безграничное доверие. – Многие расколо-учители обольщали народ еще своею наружною святостью, своим строгим выполнением обрядовых правил церкви. В то время, когда живая вера и христианское благочестие у многих перешли в одну мертвую обрядность, внешность, – любили некоторые и «власы ростить, ризы черныя носить, босыми ходить, носить вериги», чтобы прослыв в народе за святых, благоговели пред пустынножителями, не разбирая того, истинные ли то были подвижники пустыни. Расколоучители большею частью принимали на себя именно такой вид святошей, лицемеров – пустынников и обманывали простой народ своею мнимою святостью и своим наружным подвижничеством. Некоторые из них и действительно самообольщены были своею святостью; от того и являлись строгими ревнителями, проповедниками мертвообрядового благочестия. Таков напр. был уже неоднократно упомянутый нами расколоучитель Капитон: он славою своего мнимого подвижничества, кажется, тысячи народу увлек в леса вязниковские. Таков же был один из московских расколоучителей, Киприян «юродивый». «Сей, повествует Денисов толь святаго и великаго жития бяше, яко и самому монарху того знати и за премногую добродетель зело любити. Многажды ездящу царю на царстей колеснице с царским дароношением, дивный Киприан, во единой ризе ходяй, прибег на колесницу востекая с царем ездяше, муж конечнаго бесстрастия и пророческого дарования исполнен». Когда патр. Никон стал издавать новоисправленные книги, тогда по сказанию Денисова, этот юродивый будто бы смело востекал, при проезде государя, на его колесницу и умолял его твердо держать старообрядство. А как государь отвергал его неразумный совет, то он начал ходить по улицам Москвы и по торжищам всюду свободным языком возвещая учение старообрядства и «дерзновенно новины Никоновы потязая».³⁵⁶ Можно понять, с каким легковерием простой народ слушал проповедь о расколе из уст такого, повимому, святого, Христа ради юродивого мужа, исполненного духа премудрости и прозорливости. Точно так же когда поп Дометиан убежал из Тюмени в горы и леса; тогда, пишет Игнатий м. Тобольский, «собравшася к нему мнози от поселян, еже есть слобожан, аки к пустыннику и мужи и жены и дети, яко тысяща и семьсот».³⁵⁷ В пути некоем от града именуемого Вологда, в Каргополи, к морю, – пишет тот же историк раскола, – аки бы учитель некий враг Божий, волхв и чародей промысли себе имя пустынника, – и неции поселяне из домов своих изшедше последоваша ему, яко мняху его в добродетелих изрядна».³⁵⁸ Так внешность ослепляла умы и обольщала сердца людей, приковавших живой дух христианского благочестия к одной мертвой внешности и так наружное подвижничество обольщало суеверных.

Вообще же, расколоучители потому весьма успешно проповедовали раскол, что всегда умели искусно действовать на умы и сердца слушателей и приспособляться к их умственному и нравственному, а иногда и к физическому состоянию. Хитрость, ловкость в обращении, находчивость и изобретательность в средствах, приспособительность к обстоятельствам места и времени и к нравственным потребностям тех лиц, которых они желали совратить в раскол, наконец, необыкновенное терпение и неутомимость в проповеди, – вот характеристические и почти общие черты действования старообрядческих учителей на поприще распространения раскола. Патриарх Иоаким в таких резких выражениях изображает образ действования расколо-учителей: «не престая прелестник, лукавый диавол чрез рабов своих лукавых человек, яко чрез некое ему орудие к его служению угодное, на св. церковь Божию ратовати, не спит, но присно яко лев рыкая ходит. Выну рабы своими и служители ему угодными церковными раскольники простый и их прелестей не могущий познати мног народ не точно в селах и во градех, но и в сем царствующем граде Москве, чрез их ложная и прелестная словеса и писания и многоковарная разная прельщения умышляет. Иже его послушницы лжеименнии христиане и душ христианских губители, ходяще в селех и во градех, тайно по домам, являются человеком яко бы истинные христианы постниками великими, сокровища и сребра нестяжательными, хмельнаго пития не пиющими, мало спящими и много молящимися; а в них прелестницех, ни веры, ни любви, но все только лесть, лукавство и лицемерие: яко же таковых нелицемерный праведный Судия Христос Бог наш, во святом своем благовестии обличая, глаголет: Горе вам книжники, фарисеи и лицемери... Тако и они... Еще же мнози от них прелестников некоим человеком на вящшую прелесть и душ их погибель, яко бы за совесть, о своем трудолюбнем, великом жительстве проповедывают: но при том и о сем им извествуют: яко бы они от Бога в мир нарочно посланнии: ов глаголет послан чрез явление самого Бога, другий – чрез явление ангела; иный чрез иныя святыя, ради истины проповедания и на спасение душ правоверных от новыя веры: ея же в России нест и не было, но точно едина православно-христианская восточная, издревле приятая вера яже и ныне во всякой целости крепце хранится, Нецыи же от них прелестников притворяющеся, во еще бы им неискусных удобно уверити и со многими слезами и с великим воздыханием к ним глаголют: дабы они их, яко Божьих рабов посланных на спасение их душ, послушали и глаголют им неискусным, яко аще не хощут они своих душ погубити, то дабы от святыя соборныя и апостольския церкве, в ней же и истинная есть древняя вера, а не новая, отступили и с нею имущею известное спасение, аки с неимущею того, не сообщалися и таин святых от Господа Бога на спасение душ христианских в ней установленных и иереев не приимали. И на большую прелесть человеком и усумнение глаголют они бесовстии споспешницы: яко аще кто их в том ныне, яко бы от Бога посланных не послушает и от церкве святыя соборныя и апостольския и от архиереев и иереев церкви Божией покоряющихся, те тайны и иныя святыни и благословение будет приимати: и того душа погибнет и будет со антихристом вечно во огни мучитися. И то свое прелестное проповедание простому народу утверждают: чтобы он им в том, убояся от слышания их словес, конечно, верил, глаголюще: яко уже ныне в церкви правыя веры нет, а вместо той правой веры в церкви ныне вера антихристова: и все в ней скверны, церкви не церкви, и тайны уже людем не суть на освещение, но на осквернение. И приводят неискусным на большое утверждение тоя своея прелести свидетельства от божественного писания, и от святых отец многая, все ложно: ово не в том разуме, в котором Дух Святый написал, полагают, ово точию слова начало емлют, ово средину, ово конец, ово на святое писание и на святых отец, яко бы тако писано, лгут. И всячески о том беспрестанно прелестницы тщатся, како бы им возмощи невинных людей прельстити. К тому же и се они окаянии прелестницы народу на злейшую прелесть поведуют: яко бы они и се все делают и правую веру старую проповедуют, не для славы или каковы либо своея от человек корысти, но ради себе за то от Бога милости и народу ради душевного спасения: «тем же и беды, гонения и страдания они терпят. И то себе за великое спасение они прелестницы полагают: аще кто из них кого от святыя соборныя церкви от послушания како-нибудь, хотя волхвованиями, отторгнет, а непослушных им и смерти предати не сомневаются и в грех того себе не вменяют, но паче во спасение. Инии же из них, яко бы злейшии дуси, некакими волхвами прельстивше невинныя простая души, сжигати самих себе повелевают и глаголют им таковую злоковарную лесть на их погибель: яко уже ныне антихрист в миpe; друзии же глаголют, яко уже и царствует: инии глаголют яко вскоре имать правоверных рабов Христовых мучити. И простой народ, уверя им прелестником, душ христианских губителям, яко бы истинным Христовым рабом и вечного спасения им желателям, желающе себе со Христом и со всеми святыми вечное царствие небесное наследити и надеются, что то им прелестницы говорят правду, их прелестников многоковарною лестию прельщени бывше, тако яко же они губители душ их повелевают им, тако они и творят и мнози сами себе предают мучительней смерти добровольне. И не токмо таковыя и ина бесчисленная они, губители душ христианских, на прелестное душ человеческих погубление непрестающе вымышляют и яко словесы, тако и лестными писании и многообразными волхвовании несмысленных прельщают».³⁵⁹ Или, вот как изображает образ действования расколоучителей в домах православных св. Дмитрий ростовский: «во первых они усматривают домов нескудных, богатых: в убогия же и нищия домы не входят... Еще не усматривают и лиц удобопреклоняемых к прелести их, каковы суть простолюдины, а наипаче пол женский. Таже, всельшеся в кой дом, являют благоговеинство велие и словом и нравом показующеся быти Божия рабы, святи, праведни и преподобии. Приносят с собою свой хлеб и ничтоже хотят вкусити от предлагаемых им снедей, дóндеже прельстят на зловерие свое жителей дому того. Не вкушают убо брашен их, ово аки сквернами гнушающеся, ово же постничество свое являюще и постятся до вечера или чрез день и более, мало вкушающе от принесенного с собою хлеба. Продолжают молитву свою прилежную к Богу со умилением, да вядими будут человеки... Предлагают чтение книжное и оттого простирают учение свое, не да спасенному пути научают, но да на свое единомыслие прельстят. Беседуют же к слушающим их со вздыханием и умилением и слезами... . Людие же, препрости суще, ни разумеюще их коварства, удивляются таковому оных житию, пощению, молитвам, кроткому нраву и почитают их яко великих Божиих угодников и отверстыми устами слушают учения их в сладость. Тогда они, углажден уже путь к человеческим невежествующим сердцам имуще, начинают своя еретическия всевати плевелы. И тако прельщают незлобныя души и от церкве Христовы отделают я, в свое же зловерие приводят».³⁶⁰

Самое географическое положение тех мест, где особенно сильно распространяли свои мысли старообрядческие учители, представляло им не мало удобств для успешного распространения и усиления старообрядческой общины. Они преимущественно распространяли свое учение в отдаленных окраинах России в таких местах, где географические условия местности благоприятствовали успешному и беспрепятственному распространению их мыслей. В северном поморье, в пределах олонецких и каргопольских, беспрепятственному и успешному распространению раскола весьма много благоприятствовали частью лесистость, пустынность и малонаселенность этих мест, частью малодоступность их для правительственного надзора, частью торговые пути сообщения, которые из некоторых северных поморских городов и сел пролегали в южные и внутренние города России. Большие, непроходимые леса представляли самые удобные места для укрывательства и поселения расколо-учителей и их многочисленных последователей: болота и озера ограждали их от городов, откуда им угрожала опасность. В обонежском поморье погост от погоста отстоял большею частью весьма далеко, верст в 60, 80 и даже в 100; между многими погостами простирались обширные, непроходимые леса, верст 80, 90, 100 и более; селения также разбросаны были на далеком одно от другого расстоянии.³⁶¹ Расколоучители обыкновенно поселялись в этих лесах и отсюда ходили в близлежащие православные села и погосты для уловления православных в свою общину. Так, напр., в олонецком уезде расколоучитель Емельян Иванов собрал свое сборище «за озером Онегою, промеж челможского погоста и повенецкого рядку, на лесу, в пустых местах, от озера Онеги верстах в 30; и отсюда в 1687 г. многие христианские души от церкви Божия прельстил и отлучил»: а в 1689 году поучал народ расколу в толвуйском и иных погостах и весьма многих прельстил и из домов, подговаривая, уводил в свое сборище.³⁶² Леса тем удобнее наполнялись раскольниками, что здесь и посланные от правительства сыщики не могли их отыскивать. Когда в 1689 году для сыска и поимки раскольников посланы были в олонецкий уезд, в заонежские погосты и волости, в кижскую половину, прапорщик Аникий Портновский, да приказной избы подъячий Семен Ананьин со стрельцами: то ходя по лесу, с трудом сыскали в диких непроходимых лесах, у озер, от волости верст за 80 три пристанища, а людей в них никого не сыскали: все до их приходу разбежались по лесам».³⁶³ Кроме того, в поморском краю и вообще в северо-восточной области благоприятствовали распространению раскола торговые и транспортные пути сообщения и съезды из всех городов московского государства. Так напр., в чарондском округе, где по писцовым книгам 1624 года, было лесу и болоту поверстного вдоль на 271 версту, поперек на 150 вер., след. было где укрыться расколоучителям и их последователям; кроме того в кортецкой волости искони была судовая пристань на Ухтоме р., «из поморск. городов приезд судовой и приход соляной изо всех усолей и сухим путем к морю изо всех городов московского государства к той судовой пристани приставали и приезжали и многие товарные анбары по той пристани подле Ухтомы речяки стояли, больше 100 анбаров и для промыслов на той пристани стояли промышленных людей дворы».³⁶⁴ След., в чарондский округ раскол легко мог быть занесен или выходцами из соловецкого монастыря или из какого-либо поморского города, погоста или села пли даже из внутренних городов России. Поэтому неудивительно, что в чарондском округе были многочисленные проповедники старообрядства и молва о расколоучителях поморских, каргопольских доходила до Чаронды.³⁶⁵ Равным образом и, наоборот, из чарондского округа и из всего поморья с обратным торговым транспортом, с торговцами, возвращавшимися из кортецкой волости в разные города, расколоучители легко могли проникать и в другие города и села московского государства: даже между самыми купцами и их прикащиками могли быть расколоучители; ибо купцов – раскольников уже во второй половине XVII века было много, как это мы отчасти видели. В пределах владимирских, вологодских и ярославских также местные условия представляли раскольникам много удобства для распространения раскола. Вологодский край в XVI и XVII веках покрыт был большими дремучими лесами, здесь и ныне еще лесные и ненаселенные места простираются верст на 160 и более и из всего пространства 35,113,680 десятин занято лесами 32,000,000 десятин. Селения в древней России здесь разбросаны были на весьма далеком расстоянии одно от другого. Следов., и здесь было где укрываться раскольникам, было куда уводить народ из городов и сел. – Во владимирском округе, за р. Клязьмою, в пределах вязниковских, где, как известно жил и распространял раскол Капитон, в XVII веке и в начале ХVIII, также тянулся большой, непроходимый лес на далеком протяжении, более чем на 70 верст: и в этом-то лесу чернец Капитон устроил свою пустыню и к нему стекалось бесчисленное множество беглецов, спасавшихся от преследования правительства. «Во оно время Никонова смущения, пишет Денисов, наипаче от градов и монастырей бегающе мнози иноцы и мирстии, в пустынях крыяхуся, в горах и в пропастях земных, откуду и оная пустыня паче жителями наполняшеся».³⁶⁶ В пустыни, окруженной со всех сторон большим лесом вдали от православных городов и сел, расколоучитель Капитон и его многочисленные последователи жили безопасно, удобно и привольно. Худокачественность почвы вязниковского, ковровского и частью шуйского уездов владимирской губернии и также некоторых уездов ярославской была причиною происхождения в этом краю особенного класса торговцев, издавна известных офеней или ходебщиков, которые круглый год, также как и ныне, бродили с коробкой за спиною почти по всей Poccии. В первой половине XVIII века очень часто было, что эти ходебщики, с одной стороны, сами где-нибудь во время странствования заражались расколом, с другой стороны, расколоучители представлялись такими офенями или ходебщиками, а иногда и действительно были ими, и таким образом странствовали по России с проповедью о расколе.³⁶⁷ Так, напр., сочинитель «Исторического собрания о граде Суждале», ключарь Анания Федоров, в половине ХVIII века писал о жителях дорской десятины суздальского уезда: «в той десятине обыватели, иные торговые, торг отъездом и не токмо в разных местах России, но и за границею в Персии, в Польше и в поморских странах имеющии; другии же работные, сии есть коновалы, шерстобиты, от труда рук своих питающиеся, года по два и по три в домах своих не бывают, но по многим странам с пашпортами странствуют, люди беспечальны, но как о них на родине обносится, более упрямства в себе содержаще и некоторые из них староверцы называющиеся, но самым делом суеверцы и более в них вкореняется сие злочестие душевредное от времени до времени от странствования и от домов отлучения; странствующе бо по различным местам, как-то в Сибири, в Польше, в Вятке, и Керженце где лжеучителей раскольнических не мало, с теми лжеучителями имеют сообщение и в благочестии аки лист древесный колеблются».³⁶⁸ Эта же странническая, бродячая жизнь, круглый год, вероятно, была одною из причин того, что здесь именно, во владимирской, ярославской и частью костромской губерниях получила начало и особенно усилилась секта так называемых странников, которые в бродяжничестве полагают христианский спасительный подвиг. Кроме того, распространению раскола в пределах ярославских, владимирских, а также и вологодских весьма много мог способствовать чрезвычайный наплыв в эти края торгового и промышленного народонаселения, начиная с 1649 по 1684 год: в этот период времени во множестве стекались сюда со всех сторон крестьяне помещичьи и вотчинные с отпускными и без отпускных и «здесь всякими торговыми и рукодельными промыслы промышляли и торговали».³⁶⁹ В городе Вологде в XVII в. была ярмарка; на эту ярмарку съезжались торговые люди с разными товарами из отдаленных городов и сел, не только северных, напр., Холмогор, Архангельска и по-двинских сел реками Двиною и Сухоною, но даже и из южных, напр., из Воронежа.³⁷⁰ Этот наплыв из разных мест России торгового и промышленного народонаселения в таком краю, где раскол был в большой силе, представлял для расколоучителей обильную жатву, обширное поприще для распространения их учения и один из самых удобных способов для распространения его по разным городам и селам России. Весьма мог способствовать распространению раскола также торг, учрежденный в 1657 году близ Суздаля, где проповедовал раскол известный расколоучитель поп Никита пустосвят в селе Коврове, на большой дороге из Суздаля в казанские города.³⁷¹ Расколоучители, которых в это время в северо-восточной России везде было множество, не могли не воспользоваться стечением на этот торг народа в такое время, когда они с жаром и всемерно старались распространять раскол. А по большой дорге из Суздаля в казанские города, вместе с торговым транспортом, или другим каким либо способом раскол весьма легко мог распространяться и в суздальском краю, и на пути в казанские города, и в казанских пределах, – и расколоучители, с одной стороны, владимирские и суздальские, с другой, нижегородские весьма удобно могли распространять раскол по этому пути. Посему неудивительно, что еще в XVII веке в поморских пределах мы встречаем расколоучителей из какого-либо казанского города, напр. из Свияжска, и наоборот, в Нижнем-Новгороде и в Казани видим расколоучителей поморских или выходцев соловецких. На юге, и во первых, в пределах ниже-городских, кажется, еще более было географических удобств для укрывательства расколоучителей и распространения раскола. Здесь, особенно в Заволжьи, в то время тянулись огромные, непроходимые леса. В обширных лесистых пространствах Заволжья, еще и ныне простирающихся верст на 150 в длину и верст на 100 в ширину, есть, как говорят, такие места, куда чрез трясины и болота еще никто никогда не пробирался. Здесь простирались глухие никем не посещаемые леса салавирские (в ардатов. и горбатов. уездах), отрасль знаменитых муромских лесов, леса поломские (в Семенов. уезде), лысковские (в том же), керясенские (в макарьев. уезде), каменские (там же), дорогучинские и ветлужские (на границах макарьев. и Васильев. уездов), гнилицкие (балахнянск. уезда) и другие. В этих лесах раскольники и нашли себе притон и доселе еще гнездятся. По раскольническим преданиям, в царствование Алексея Михайловича прибыл в керженские леса соловецкий выходец монах Арсений и основал здесь на болотистом глухом месте скит шарпанский: от этого скита произошло множество новых скитов в заволжских лесах, в глухих, непроходимых лесах керженских, чернораменских, салавирских, поломских, лысковских и других. Из этих лесов расколоучители пробирались в близ лежащие села и множество народа увлекали в свои лесные обиталища: к ним туда укрывались всякого рода беглые, толпами стекавшиеся со всех концов: келлии находились «в великих болотах и топях, где и пешем ходить с нуждою: оттого сыскать никак невозможно было».³⁷² Раскольнические сказания о невидимых монастырях, населенных пустынниками, здесь оправдываются действительностью. Приливу и умножению раскольников в нижегородской области, а также успеху проповеди расколоучителей много способствовали еще макарьевская ярмарка и географическое положение нижегородского края, находящаяся на перепутьи из внутренней России в восточные края и в Сибирь. На макарьевскую ярмарку в XVII веке «съезжались торговые люди в первых числах июля, а иные и ранее того, со всякими товарами и с деньгами со всего московского государства и иных государств иноземцы и торговали две недели.³⁷³ Как ныне нижегородская ярмарка весьма способствует наплыву и умножению раскольников в нижегородской губернии и распространению раскола по другим губерниям: так, без всякого сомнения в XVII веке макарьевская ярмарка, при большом стечении народа из разных областей и городов, благоприятствовала расколо-учителям нижегородским распространять раскол и способствовала распространению его по разным другим местам, вне нижегородской губернии. Кроме того «из Нижнего-Новгорода ходили в Астрахань паузки, струги со всяким хлебным запасом и на те суда наймывались всякие рабочие люди и из Астрахани шли вверх на судах, со учугом, с рыбою и с икрою, и со всякими рыбными обиходы и с солью».³⁷⁴ На этих судах, иногда в числе рабочих, расколоучители нижегородские могли проникать в Саратов, в Астрахань и другие приволжские города и села, а с половины XVIII столетия раскольники сами приняли деятельное участие в этой меновой торговле Нижнего с Саратовым и Астраханью и пользовались этим для распространения раскола. Южная, степная Украйна Русского царства в XVII веке представляла также широкое поприще не только для убежища и населения раскольников, но и для буйного разгула их мятежных стремлений и действий. Это была страна малонаселенная и пустынная; обширные степи ее служили притоном для беглых людей различного звания: холопей, солдат, казаков, бездомовных бобылей и вообще всех так называемых в актах «гулящих людей», бродяг, которые там обыкновенно занимались разбоями и грабежами. «Около Саратова, – читаем в соловецком сборнике XVII века, в отрывке из чьего-то описанья Поволжья, – пошла степь во все стороны, от Саратова на 200 верст до Камышенки речки; а над речкою стоит высокий острожек: тут стоит по 500 и по 700 Стрельцов казанских пригородных с весны до осени; а как осенью пойдут с осенним астраханским товаром, тогда острожек сожгут: а тою речкою Камышенкою ходят на Дон, а ходу Камышенкою речкою 3 версты в степь, а там волоку 20 верст, казаки струга волочат, а там речка Илавла потекла в степь и вышла в Дон».³⁷⁵ По этому пути, отдельно и вместе с стрельцами и казаками, между которыми также много было раскольников, расколоучители пробирались из саратовских степей – одного из главнейших притонов беглых раскольников в XVII веке, на Дон и там с большим успехом распространяли раскол. С Дона проникали в Воронеж и обратно. Здесь, от Воронежа, по московским дорогам, в степях и по приточным местам, как и в других отдаленных окраинах России, также еще незначительно было народонаселение и не был водворен строгий гусударственный порядок, а господствовали еще остатки старого безнарядья, противогосударственного своеволия. В этом краю и раскол принял характер по преимуществу буйный, мятежный и нашел себе привольный, просторный притон в разбойничьих шайках, наполнявшихся от постоянного наплыва сюда всякаго рода вольниц, не хотевших подчиниться законному гражданскому порядку. В северо-западной России, раскол особенно распространился на Ветке, за границею, в польской области, в дачах польских панов. Здесь раскол совершенно свободно распространялся уже по тому одному, что Ветка тогда не принадлежала Poccии. «Соседственная на малороссийских землях граница, говорит протоиерей Иоаннов, не токмо не препятствовала, но и весьма к тому способствовала. Малороссийские паны, ни мало не предвидя потери своей, наперерыв один перед другим старались беглецам нашим благоприятствовать, делать выгоды и отводить лучшую землю, дабы чрез то приманить их, в чаянии со временем сделаться над ними вечными владельцами».³⁷⁶ В черниговских пределах раскол особенно сильно умножался в стародубских лесах и также беглецами всякого рода. По лесам, по калужской и тульской дорогам, пробирались раскольники в Малороссию, в стародубские леса.³⁷⁷ Действительно было, где укрываться беглым и было к чему бежать: стародубские леса, по свидетельству иностранцев, посещавших Россию в XVI веке, изобиловали горностаями, белками, куницами и медом. В новгородско-северском наместничестве находился дремучий лес, простиравшийся верст на 160 слишком; следоват. раскольникам, любившим лесное уединение, можно было здесь укрываться. Наконец, о географических удобствах распространения раскола, на востоке в Сибири, излишне и говорить: здесь был полный простор расколу.

Когда таким образом раскол распространился по всем краям России, вследствие неусыпной и энергической деятельности многочисленных расколоучителей, когда он сыскал для себя удобный в географическом oтношении места и утвердился на них в многочисленных пустынях, скитах, монастырях и слободах, то почувствовал в себе еще больше сил и стремлений. Для его дальнейшего усиления, развития и распространения представились новые, внутренние, домашние средства и способы. Начало этого нового периода развития раскола приблизительно можно отнести к последнему десятилетию ХVII столетия, когда на севере, в поморье, основан был беспоповщинский скит выгорецкий, на юге в нижегородских лесах поповщинский скит Онуфриев, в черниговских лесах старообрядческие слободы мглинского, новозыбковского и стародубского уездов. С этого времени раскол окончательно и явно получил характер церковно-гражданской общины, стремившейся не только отстоять свой образ мыслей, но и, если можно, сделать его господствующим во всей Россия. С этого времени в нем ясно обнаружилась внутренняя, самостоятельная общинная жизнь и последовательное, органическое развитие его чрез разветвление и разделение, посредством своих внутренних, весьма многоразличных сил, средств и способов. Отторгшись от целого, всенародного, всеобъемлющего единства церкви, связуемого христианскою всепримеряющею любовью и начавши свою особенную жизнь, в совершенной отрешенности от общей жизни русской церкви, раскольническая община неизбежно скоро почувствовала и испытала в себе признаки разложения, разделения, оскудение внутреннего всецелого единства и умножение отдельных, разрозненных частей. Отчуждение раскола от церковной иерархии, отсутствие этого церковно-соединительного начала в недрах самой раскольнической общины, оскудение в последователях старообрядства истинного, разумно-сознательного знания христианства и истинной церковной жизни, вследствие всецелого, исключительного сосредоточения их на одной безжизненной, мертвой букве и обрядности, – вот прямые, естественные внутренние причины распадения раскола сначала на беспоповщину и беглопоповщину, а потом на многочисленные частные секты.³⁷⁸ А это постоянное внутреннее разделение, распадение раскола на разные толки, как естественный плод и в тоже время новый, неиссякаемый источник внутренней борьбы, внутреннего несогласия и беспорядка, естественно, порождало и усиливало одну только борьбу, несогласие и раздор, именно борьбу и раздор с господствующею церковью и след. еще более усиливало раскол, как это мы сейчас увидим. С другой стороны, общность главного первоначального стремления раскола – национального церковно-гражданского демократизма была существенною причиною живучести и постоянного развития раскола в одну упорную русскую демократически-старообрядскую общину. Как одна определенная община, одушевляемая одним, общим недовольством новым порядком в России, движимая единодушным противлением церковной и государственной власти, раскол, не смотря на разрозненность своих частей, употреблял теперь все свои общинные силы и средства к тому, чтобы еще более усилиться и умножиться и расширить круг своего господства. Получив постоянную оседлость, после первоначальной неустановленности и бурного, хаотического волнения и брожения, раскольники чрез это укрепление и сосредоточение по местам, в слободах, монастырях и пустынях, приобрели свои собственные, домашние, так сказать, средства и способы к распространению раскола. Обратим же теперь внимание на эти способы.

Первым таким средством распространения раскола было уже самое построение и умножение в разных местах рскольнических пустыней, скитов, монастырей и слобод. Как на причину усиления и возрастания раскола, на умножение лесных скитов и монастырей указывал царь Федор Алексеевич отцам собора 1681 года. «Многие монахи, говорил он, мужеска пола и женска, нехотя быть у настоятелей своих под послушанием, отходят от монастырей и начинают жить в лесах и помалу прибирают к себе таких же непослужников и устрояют часовни и служат молебны... и именуют те места пустынями, и в тех новоустроенных пустынях церковное пение отправляют не по исправным книгам, и для того приходят к ним многие люди и селятся близко их, и имеют их за страдальцев и от того урастает на святую церковь противление».³⁷⁹ И действительно, история распространения раскола показывает, как сильно способствовали распространению раскола устроявшиеся в лесах скиты и монастыри. Они имели какую-то особенную, могучую притягательную силу. Едва устроялся где-либо в глуши лесов раскольнический скит каким либо расколоучителем, как тотчас же разносилась об нем молва по окрестностям и сотни, тысячи суеверных стремились в эти пустыни, думая обрести там успокоение или спасение своей души, а бродяги и гулящие люди, люди бездомовные, праздношатающиеся, не хотевшие трудиться, работать, служить обществу, каковых тогда было множество по всей России, расчитывали найти здесь безопасный притон, даровую, готовую хлеб-соль. Лесные чащи наполнялись, таким образом, хижинами и шалашами таких отщепенцев. Поселялся где-либо в лесной пустыне расколоучитель – инок старец с несколькими людьми, устроял небольшую часовню, заводил колокол». Жители окрестных мест слышали вдруг, в необитаемом дотоле месте, звон колокола, спешили на этот призывный звук, встречали старца, молящегося в чаще дебри, с участием внимали его рассказам о преследованиях, которым будто бы подвергалась вера праотцов, о пришествии антихриста, о близком конце миpa. Имена Никона и Никонианцев произносимы были с проклятиями, сетования об утрате православия сопровождались слезами и простодушные поселяне с благоговением взирали на отшельника, потом возвращались к нему, чтобы слушать его поучения, приносили ему посильные дары, требуя за них только его благословения и понемногу совращались в раскол. Иные поселялись вокруг своего учителя, оставляя вместе с жилищами своими семейства, имущества, все обольщения житейския».³⁸⁰ Так наполнялись народом во многих местах монастыри или скиты раскольнические, центры учений, направленных против православной церкви. Так, когда беглый дьячек Шумского погоста Данило Викулин основал первый беспоповщинский скит на Выге реке в олонецком уезде и разнеслась о нем молва по заонежскому поморью, к нему сначала набралось до 49 человек, потом начали стекаться целыми семействами мужи, жены и дети всякого возраста и вскоре число отшельников возрасло более 150, не считая около них живших еще в отшельничестве и других скитах. Вот сюда же поступает с отцем, матерью, братьями и сестрами знатный молодой человек, по имени Андрей Денисов,³⁸¹ происходивший из рода Новгородских князей Мышецких, которому с братом Семеном суждено было более четверти столетия быть самою могущественною опорою раскола и славою своею наполнить все раскольнические скиты, рассеянные во всех концах России.³⁸² Слава Даниловского скита еще более умножилась и распространилась по Обонежским окрестностям. Народу еще более стремилось сюда. Прошло 7 или 8 лет; в Даниловском скиту стало тесно. С 1703 года, по реке Выге и другим рекам и озерам, основалось уже множество других, частных скитов, державшихся учения Даниловского, где селились некоторые по одиночке, другие целыми семействами и устрояли часовни. В половине XVIII столетия Выгорецкий монастырь уже на одном собственном иждивении содержал до 2000 человек мужеского пола и более 2000 женского. Близь Волги, в нижегородских пределах, в керженских лесах поселялся, как мы видели, выходец из Соловецкого монастыря, монах Арсений и основал здесь в лесной чаще, на болотистом глухом месте скит шарпанский. Лишь только разнеслась молва в Семеновском уезде и по другим окрестностям, что в пустынной глуши, в глубокой чаще керженских лесов, живет подвижник, инок из знаменитого соловецкого монастыря, как тотчас же к нему потекли сотни, тысячи людей со всех сторон. Таким образом, в 30 или 40 лет столько стеклось сюда народу, что вместо одного шарпанского монастыря в пределах нынешней нижегородской и сопредельной с нею костромской губернии появилось до 94 скитов и большая часть из них произошла от первоначального, Арсениева скита. В начале ХVIII столетия в одних нынешних балахнинском, семеновском и макарьевском уездах считалось около 30,000 раскольников, что составляет гораздо более трети тогдашнего общего населения; в 1719 году считалось раскольников в пределах нижегородской епархии уже 86,000 об. пола, след., на каждую тысячу жителей приходилось 288 раскольника. В Сибири лесные пустыни раскольнические увлекали из городов и сел также тысячи православных. В 1682 году верхотурский воевода Иларион Лопухин писал к краснопольскому прикащику: «в нынешнем-де в 191 г. (1683) ведомо ему в Тобольску учинилось, что выезжают из городов и из слобод многие всяких чинов люди, покиня дворы и ЖИВОТЫ свои и скот и хлеб, на Тобол в Утецкую слободу к слободчику Федьке иноземцеву и заводится де пустыня такая ж, что и преж сего сбирывались вверх по Тоболу реке, на Березове речке на прелесть православным христианам».³⁸³ Тоже самое было на Ветке и в стародубских лесах: на Ветке от одной или двух слобод произошло до 14-ти, а в Стародубьи до 17 слобод. Такое множество народа привлекали раскольнические монастыри, пустыни и слободы! И не только к себе они привлекали народ, но и заражали окружающие их православные города и села. И чем ближе находились города и села к раскольническим монастырям и пустыням, тем сильнее в них распространялся раскол. Так в олонецком уезде, в близлежащих к выгорецкому скиту деревнях, весьма многие дома и семейства наполнены были раскольниками. В пудожском и других погостах, где в лесах находились раскольнические пристанища и пустыни, расколом заражены были весьма многие дома в деревнях и волостях: в деревне Отрокиной раз заперлись раскольники в 4-х избах, в числе 800 человек и, когда их начало отыскивать правительство, сожглись.³⁸⁴ В деревне Коловской заражено было расколом до 15 домов, в Ножевской до 12-ти. В других до 10 или больше и, между прочим, дом старосты. В деревне Коловской расколоучитель Василий Емельянов с товарищем своим Ильею Федоровым в 1693 г. в Петров пост и после Петрова дня каждый день служил по найму в часовне Николая Чудотворца вечерню, заутреню и часы и крестьян «воровскому прелестному богомерзкому учению непрестанно учил».³⁸⁵ Когда надменный своею святостью Капитон поселился в пустыне, в лесах вязниковских, то «отсюду, поветствует Денисов, град Вязники сияше пресветлого древнего благочестия догматами, т.е. старообрядством, отсюду ближния веси и села утверждахуся в отеческих законех непоколебимо пребывали и вся вязниковския пределы древлеотеческого православия свет осиявшие толико, елико во окрестныя слуху о сем велегласно пронестися и до самого царствующего града, до архиерейских седалищ».³⁸⁶ Тоже было и в Малороссии вокруг раскольнических слобод. В 1728 г. в бывшем верховном тайном совете Гетман Апостол с старшинами и с полковыми представлял, что «ра- скольнического суеверия люди, в малой России не малыми слободами поселившиеся ересей своих cеют плевелы и прельщают народ малороссийский, –где между сущим православием таковаго суеверия не бывало».³⁸⁷ Подобное распространение раскола из раскольнических селений, монастырей и пустыней в близлежащие православные города и села замечалось и в недавнее еще время. Так напр. чем ближе города и селения к иргизским монастырям, недавно бывшим раскольническими, тем более было в них раскольников, а чем отдаленнее, тем менее. В Волгске, ближайшем к Иргизу, находилось 5,123 раскольника, в Саратове 3,183, в Камышине 261, в Царицыне 46. Волгск от нижнеиргизского монастыря отстоит в 60 вер., Саратов в 197, Камышнн в 376, Царицын, в 562 верстах.³⁸⁸ Отсюда, обратно, можно заключать и о прежнем первоначальном распространении раскола по окрестностям раскольнических слобод скитов и монастырей.

Одна из главных причин, почему раскольнические скиты, монастыри и церкви привлекали к себе множество православных из простого народа, заключается в том, что в них необыкновенно строго соблюдалось внешнее церковно-обрядовое благочиние. «Главная причина, скажем словами преосвящ. Митр. Григория, – главная причина сохранения и распространения раскола в самом расколе состоит в строгом соблюдении в нем собственно внешности веры, что и почитается достаточным для спасения. А как соблюдение внешности веры не требует больших и тяжких пожертвований, особливо не требует глубокого наблюдения за состоянием души и за разными склонностями ее и плоти: то она очень внимательно везде и держится».³⁸⁹ Выдавая себя за старую веру, за древне-церковное благочестие, твердо стоя за старые обряды и уставы, раскол всегда всемерно старался поддержать в своих скитах и монастырях весь блеск, всю внешность старинной церковной обрядности, чтобы доказать православным, что он действительно есть подлинная старая вера, подлинное старообрядство. Коли православные входили в раскольнический монастырь или в раскольническую часовню, моленную, в каком-либо богатом скиту, – их кругом поражало благолепие внешности. Они видели множество иноков чинно одетых в древнее монашеское одеяние, со степенно-суровым видом, низко кланяющихся, выставляющих вперед иноков-стариков, покрытых сединами, нередко уважаемых ими схимников, часто весьма приветливых, ласково-разговорчивых. Если они ходили в раскольническую часовню или моленную во время богослужения и особенно всенощнаго, – чувство благоговения обнимало их: пред ними открывался богатый иконостас, украшенный старинными, часто драгоценными иконами, десятки горящих ламп и сотни возженных свеч сияли, по выражению раскольников «как лице Божие»; в алтаре иерей или наставник действовал смиренно, стройно, степенно; на правом и на левом клиросах по десятку, по два и более громогласных певцов чинно, тихо, большею частью протяжно-заунывно пели церковные песни по старинному столповому напеву; сотни иноков по правую и левую сторону стояли степенно, на вытяжку, все с четками в руках, дряхлые старцы впереди их с костылями, все в бородах; никто во время службы с места на место не переходил, по сторонам и назад не оглядывался, друг с другом не разговаривал, тем более не смеялся, взор всех обращен был наиболее к земле. Чтецы читали не спешно, внятно, благоговейно. Служба совершалась по Иосифовскому уставу без малейшего опущения. Все общество молящихся крестилось один в один и в одно время, тихим, полным и неспешным двуперстным крестным знамением, с усиленным ударением на челе, на раменах и на чреслах, с возведением очей горе, поклоны или метания тоже клали один в один, и в одно время, стройно, чинно, правильно. Богослужение продолжалось 4 и 5 часов сряду. Что при виде такой благолепной церковно-богослужебной внешности должен был чувствовать в душе набожный, благочестивый русский простолюдин и вообще наш простой народ, большею частью только в одних благочестивых обрядах и обычаях и выражающий свою веру и благочестие? Без сомнения, уважение, привязанность к старообрядству. Глубоко действовало на сердце благочестивых, набожных русских людей такое церковное благолепие старообрядческих часовен и вот они охотно причислялись к монастырям и общинам раскольническим. Удивительно ли после этого, что когда на Ветке построена была новая, Покровская церковь и великолепно украшена по старинному, то народ со всех концов толпами устремился на Ветку. «На толикую убо славу новоосвященныя церкви, пишет Иван Алексеев в истории о Ветке, вси народи со всех стран радости исполнишася, на нюже отвсюду приходяще людие, оставляху домы и в толикий путь труды приимаху. Господие честнии о зданиях вознерадиша и госпожи честнии течаху на оное жительство; девы отхождаху родителей своих... Откуду бесчисленными народы наполнися ветковское жительство и аки град велик в населении тех явися».³⁹⁰ Кроме благолепия часовенной обрядности, раскол многих обольщал еще наружностью благочестия и мнимою богоугодностью и спасительностью своею. Люди набожные, видя в раскольнических пустынях старцев отшельников изможденных повидимому, подвигами и постом, исхудалых, бледных на вид, думали, что в скитах раскольнических господствует древний суровый, строгий дух истинного подвижничества и отшельничества и сокрушаясь о грехах своих, удалялись в них для подвигов поста и покаяния. В подтверждение этого замечательный случай рассказывает преосвященный Игнатий, митр. Тобольский. «В пути некоем от града, именуемого Вологды, к Каргополе, к морю, говорит он, аки бы учитель некий, враг Божий, волхв и чародей, примысли себе пустынника имя. И нецыи поселяне, из домов своих изшедше, последоваша eмy, яко мняху в добродетелех изрядному некий же человек от града Вологды, отягчен сый многими грехи и вшед в совесть свою каяшеся пред Богом: и положи обет Господеви Богу, во еже пожити в чистоте и итти в пустынная места: яко да в безмолвии пожив, получит от Бога прощение грехов. Слышав же о оной пустыни, како у того пустынника людие собравшеся живут, восхоте тамо поити. Пришедшу же ему ко оному, иже мнишеся пустынник быти, молит его да повелит ему при себе жити в пустыни, яко же и прочим. Он же глагола ему: брате любимый, добре пришел еси бегая в пустыню: ныне бо убо на земли несть церкве Божия, вси бо уклонишася и непотребни быша: понеже бо в церквах поют и чтут по новому, а у нас еще здесь милость Божия покрывает, новости никакой не приемлем и крестимся по преданию блаж. Феодорита: ты же добре сотворил еси, избежав от антихриста. Той же умиленный человек слышав сие, рече ему: аз, честный отче, молю тя да наставиши мя на путь спасения: и сего ради слышах житие твое по Бозе, приидох к святыни твоей по Бозе, во еже спастися. Отвещав же той пустынник: чадо, рече, доброе, подобает тебе прежде постом искуситися, да не яси, ниже ниеши дни некия, дóндеже нам известит о тебе Господь Бог и тогда тя приимем с радостью. Он же обещася вся поселенная им без сумнения творити своего ради душевнаго спасения. Пустынник же повеле его ввести во внутреннюю едину от келлий своих храмину, яже бяше присовокуплена к келлии его идеже сам живяше и скверная своя мольбища творяше».³⁹¹ С другой стороны, раскольнические скиты, пустыни, монастыри и слободы льстили свободой в мирской жизни, давали полный простор буйному своеволию и чувственности, укрывали виновных от ответственности за разные преступления. «Держащиеся раскола, скажем словами митроп. Платона, еще в том нашли свои выгоды: строя сами себе служебные домы и выбирая беглых попов и отрешая их по своему изволению и распоряжая всем, имели удовольствие в том, что они сделались самовластители по церковным делам, не завися ни от какого духовного правительства».³⁹² Многие бежали в раскольнические слободы, скиты и монастыри из шляхетства, или из знатного московского и других городов купечества, или из подрядчиков, забрав государственной казны в подряды большую сумму.³⁹³ Беглыми преступниками наполнены были скиты нижегородские, стародубские леса и Ветка. Раскол давал свободу и убежище от рекрутчины, как увидим еще в другом месте. Так в начале XVIII столетия (около 1723 г.) на одних, заводах Демидова, бывших можно сказать, гнездом и рассадником раскола для своего края, найдено было до 150 беглых рекрут.³⁹⁴ Во многих раскольнических монастырях раскол льстил и своим учением и своею жизнью даже грубому плотоугодию и чувственности, как это мы видели уже. Наконец, как сейчас увидим, присоединение к раскольническим слободам и монастырям, льстило корыстолюбию и доставляло разные материальные, жтейские выгоды.

Во вторых, самое разделение, распадение раскола на многочисленные секты, по видимому, долженствовало содействовать к ослаблению и упадку раскола при разных благоприятных обстоятельствах, как мы заметили выше, усиливало раскол, способствовало его распространению. Разделившись сначала на две главные секты, поповщину и беспоповщину, раскольники как бы разделили между собою жребий распространения раскола по частям: поповщина преимущественно оселась, утвердилась и начала распространять свое учение на юго-востоке и юго-западе от Москвы, беспоповщина преимущественно на северо-востоке, рассылая, впрочем, в тоже время повсюду своих расколоучителей. Каждая часть раскола, каждая секта наперерыв одна перед другою, усиливалась как можно более приобрести себе последователей, рассылала своих многочисленных проповедников, придумывала, где успешнее и удобнее можно было посеять и укоренить мнение беспоповщины, или мысли поповщинского учения, изобретала разные способы для уловления православных в свою общину. А когда и эти две главные секты распались на бесчисленное множество частных толков, усилия раскола – распространить свое господство еще более, увеличились, миссии раскольническе и расколоучители еще более умножились, происки проделки раскольников еще более утончились и оразнообразились. По свидетельству одного из старообрядцев, обратившихся к православной церкви, всех толков, несогласных с православною церковью и между собою, в русском государстве образовалось более 100: если положить на каждый толк по одному расколоучителю, то и тогда, при фанатической ревности раскольников, удобно было весьма успешно и далеко распространить расколе. Но их приходилось на каждый толк не по одному, не по два, а по десятку и более. Дух соревнования и взаимной неприязненности побуждал каждый толк умножать свою общину, чтобы дать ей более нераздельности и прочности, а если можно и перевес над другими толками. Дух фанатизма, столь свойственный сектам всякого рода, особенно в начале их распространения, а в наших раскольниках доходивший иногда до безумного, неукротимого исступления, возбуждал в каждом сектанте, особенно в начале распространения секты, какую-то особенно-энергическую, исступленную горячность, жажду, ревность – распространять свое учение.³⁹⁵ От того каждый раскольнический толк или соглас в начале своего существования, всегда имел особенно ревностных и многочисленных распространителей своего учения. Так, когда в 1706 году отделился от выгорецкого согласа федосеевский толк, учение этого последнего толка, распространяли 26 расколоучителей в одних новгородских и псковских пределах.³⁹⁶ По смерти Федосей, ученики его, по указу получили для жительства место Рянино и жительство их, как говорит сочинитель статьи о начале раздора Федосеевцов с Выгородским общежительством, «многолюдством обоего пола распространено бысть».³⁹⁷ Или, когда один мужик выдумал христовщину, у него было, по словам св. Дмитрия Ростовского, «12 лжеапостолов, иже ходяще по селам и деревням, проповедывали Христа, аки истинного, простым мужикам и бабам и кого прельщали, приводили к нему на поклонение».³⁹⁸ Обыкновенно сначала каждый новоизмышленный толк разширялся, pacпространялся в окружности своей и везде главным образом действовал на простой народ. «Толки, – пишет святитель Дмитрий Ростовский о разных мелких сектах русского раскола, – того ради зовутся, яко всяк в себе Божественная писания по своему злоумному мудрствованию толкует инако, несогласно инем, и во окрестных селех и деревнях толки своя распространяют, каждо своея веры людей препростых учаще и к своим толкам преклоняюще».³⁹⁹ Таким образом, раскол посредством распадения на разные толки и учения только разветвлялся, делался многосложнее, а не ослабевал, и по мере разветвления, осложнения своего, все более и более увеличивался, разрастался чрез постепенное наращение и возрастание каждой отдельной ветви; от каждой ветви происходило несколько новых ветвей: эти ветви в свою очередь чрез постепенное наращение увеличивались, росли и пускали новые отростки: каждая ветвь стремилась одна другой шире, дальше раскинуться и так далее. Новые сектанты, новые учители изыскивали и привлекали новых последователей и произошло, таким образом, многоветвистое, многообъемлющее дерево раскола, которое, развившись из незначительного, небольшого семени, разрослось и распространило ветви свои по всей России. Верно, выразительно изобразить этот внутренний, органический способ развития и распространения раскола преосв. Феофилакт Тверской, представив исчисленные им 37 толков раскола под образом дерева, корень которого, по его словам, скрывается в начале всякого зла – древнем змиe и ветви которого все более и более умножались и расширялись, по мере развития самого дерева раскола. «Все сии плоды злобы. – заключает он свою перечень раскольнических толков, – противницы церкви Христовы, пеплом посыпанные злобы, израстоша от лета 666 до лета 725, и иных еще их много, что мужик – то вера, что баба – то устав: в нынешнее де время, приговаривая такую речь, овца овцу паси, сама себя овца паси».⁴⁰⁰

Причина, почему самое внешнее распадение раскола, раздоробление его на множество толков не препятствовало, а еще способствовало распространению раскола, заключается главным образом во внутренней, органической связи, общности всего раскола. Не смотря на всю раздробленность раскола, он составлял одно целое, органическое: его одушевляла и развивала одна сила, у него было одно коренное, исходное начало, только проявившееся в разнообразных видах. Это – общность вражды раскольнических сект к правительству и Церкви, которые они назвали Никонианскими, или растленными Никонианскою ересью. Этим-то внутренним основным единством раскола скреплялась и держалась его общность, единичность, совокупность. И здесь-то, в этой внутренней общности раскола, заключается новая причина его быстрого, успешного распространения. С самого начала недовольные патр. Никоном протопопы и попы образовали союз, партию, называя себя «братиею, союзниками», будучи одушевлены одним духовно-демократическим чувством или стремлением – единодушною личною ненавистью к п. Никону. Общими силами, дружным единодушным заговором, при помощи сильных покровителей при дворе, стремились они свергнуть п. Никона; находясь в заточении, тайной перепиской поддерживали друг друга и поощряли на восстание и возмущение низшего духовенства и народа. И, благодаря неразрывному единодушию и общности своей ненависти к п. Никону, как нельзя более, успешно достигли своей цели: п. Никон, бывший камнем преткновения для них, уронен низвергнут: первые расколоучители, пользуясь его падением, как мы видели, успели насадить всюду начатки раскольнического демократизма. Из первоначальной, малочисленной партии раскольников в Москве мало по малу образовалась к концу XVII века сильная, многолюдная община, составившаяся из чрезвычайной многочисленности приверженцев в разных городах и селах России. С увеличением раскольнической общины, в ней увеличились. расширились и замыслы и стремления, осложнились и оразнообразились способы действия: личная вражда к Никону первых расколо-учителей перешла в наследственную, общую вражду раскольнических сект к гражданскому Правительству и Церкви. Вновь устроились и еще более расширились связи с подкупными властями, при помощи хитрых происков и проделок, как это мы увидим. С увлечением в свои сети богатых купцов, раскольническая община приобрела материальные средства, мало по малу образовала свои капиталы, богатства. Так было уже в конце XVII столетия. Раскольники не остановились на этом: напротив, продолжали еще более усиливать и распространять свою общину, употребляя все возможные меры, не щадя никаких находившихся у них под руками средств. Общность вражды раскольнических сект к православному Правительству и православной церкви связала всех вообще раскольников, не смотря на различие их толков в одно братство, которое хотя и представлялось как будто бы распавшимся на части, но всегда единодушно стремилось к одной общей цели – к большему расширению и если можно, к господству в России. От того чуть только представлялся какой ни будь удобный случай расширить круг своей общины, увеличить ее, дать ей силу и господство. – раскольники забывали различие сект и толков, собирались в один союз. Так было уже отчасти в конце XVII века, в стрелецком бунте. Уже в течение первых 47 лет, по отделении или отсечении своем от церкви православной, старообрядческая община успела весьма сильно умножиться, увеличиться и окрепнуть, вследствие своей внутренней, постоянной самососредоточенности, благодаря общности всех своих демократических действий и стремлений. Но с 1714 года, когда издан был указ о записи всех раскольников в двойной оклад, с обеспечением их свободного гражданского существования, общине раскольников открылось еще больше возможности увеличиваться и возрастать.⁴⁰¹ Получив теперь оседлость, свободное, беспрепятственное гражданское бытие, раскольники, для большего увеличения и усиления своей общины, начали устраивать и развивать свой внутренний, торговый, коммерческий союз, начали своими происками, особенно при помощи своего богатства, еще более, чем прежде заводить связи с лицами чиновными, правительственными, вообще со всеми лицами, которые могли иметь и имели какое ни будь влияние на раскол. Губернаторы, воеводы, начальники волостного правления – старосты и прикащики, как видно из жалоб и указов Правительства и как это мы увидим в главе о гражданском состоянии России в рассматриваемое время, были легко подкупаемы богатыми раскольниками, или ловко, искусно обманываемы хитрыми предводителями раскола. Освобождение раскольников от разных общественных повинностей еще более способствовало увеличению и укреплению раскольнической общины в первой половине XVII века. «Хотя раскольники и положены были в двойной оклад – сказано в указе 1738 г. декабря 11, но от прочего всего освобождены; а купечество и крестьяне, сверх положенного на них подушного платежа, по нарядам рекрут и лошадей, и работников конных и пеших ставят, и подводы под всякие казенные припасы дают, что им против раскольников весьма тягостно; иные же раскольники ведшие промыслы и торги имеют и богатятся и постоев в домах своих не содержат, потому что чрез те места полкам маршев и другим служилым людям проезда не бывает; и видя их такую льготу, многие купцы и крестьяне в их раскольнические жилища бегут и к их собраниям пристают, иные не для обучения их суеверия, но для того, что их оттуда в городовую службу и в рекруты не возьмут, и ничего иного, кроме двойного оклада, с них требовать не могут».⁴⁰² Пользуясь такими льготами, раскольники быстро обогащались. Скиты, расположенные в лесах олонецких, нижегородских, стародубских вырубали леса, обрабатывали пашни, заводили многочисленный скот, строили мельницы, содержали рыбные ловли, вели торговлю.⁴⁰³ Богатые раскольники, с одной стороны, чтобы задобрить Правительство мнимым усердием своим к общественному благу, а главное – чтобы обеспечить свое положение и свои материальные выгоды и усилить свою общину, занялись городскою и заводскою промышленностью. На многих заводах промышленники и их приказчики были одни раскольники. В 1736 году тайный советник Татищев доносил Правительству о старообрядцах на уральских заводах: «что раскольников де в тех местах умножилось, а наипаче, что на партикулярных заводах Демидовых и Осокиных прикащики едва не все, да и сами промышленники некоторые раскольники и ежели оных выслать, то конечно им заводов содержать некем и в заводах Ее Императорского Величества будет не без вреда; ибо там при многих мануфактурах, яко жестяной, проволочной, стальной, укладной, и почитай все харчами и прочими потребностями торгуют Олончане, Туляне и Керженцы... Уведомился же он, что у Демидова в лесу есть пустыня, и где корень оного суеверия находится».⁴⁰⁴ С 1762 года раскольнической общине еще более представилось удобства для развития и усиления. В это время изданы были постановления: 1) о вызове раскольников из-за границы и об отмене указа

Петра Великого о бородах и указном платье;⁴⁰⁵ 2) об уничтожении раскольнической конторы, при чем повелено ведать раскольников в общих присутственных местах;⁴⁰⁶ 3) об уничтожении двойного оклада, который платили раскольники;⁴⁰⁷ 4) о даровании раскольникам права судебного свидетельства;⁴⁰⁸ 5) о дозволении выбирать их в должности.⁴⁰⁹ Эта гражданская свобода, дарованная раскольникам Екатериной II, сильно способствовала увеличению числа раскольников, а вместе с тем и увеличению раскольнической общины, особенно в нижегородской и саратовской губерниях и в новороссийском крае. В нижегородской, например, губернии с этого времени раскольники начали устрояться в городах и слободах, при судоходных реклх Оке и Волге и по торговым дорогам, и мало по малу прибрали в свои руки местную издельную промышленность и торговлю. Начались торговые сношения раскольников нижегородских с губерниями саратовскою, астраханскою, симбирскою, костромскою. владимирскою, ярославскою, калужскою, смоленскою, с Сибирью и многими отдаленными краями Poccии. Таким образом, богачи раскольнические еще начали богатеть, союз коммерческий между ними еще более расширился и крепче завязался, а с тем вместе еще удобнее, чем прежде, стало опутывать разными происками и подкупами гражданское начальство и духовенство.⁴¹⁰ Так знаменитый предводитель раскольников федосеевской секты, московской купец Илья Алексеев Ковылин, как известно, имел большие кирпичные заводы в окрестностях столицы, поставлял кирпич в Москву на многие постройки, и чрез это вошел в обширное знакомство с людьми почетными, начальствующими. Товарищем его был тоже известный раскольник – богатый купец Федор Зенков, который завел первые суконные фабрики в Москве: он помогал Ковылину денежными средствами. Оба они были самыми ревностными и сильными помощниками раскола и при посредстве своих обширных, сильных связей, весьма успешно содействовали к усилению старообрядческой общины. С ними заодно действовал третий московский купец Петр Юрьев, хотя он был толка поповщинского, а те – беспоповщины. При частых своих поездках в Петербург умел Ковылин и здесь привлечь к себе зажиточных посредников и купцов, чтоб умножить общие силы для пользы раскола. Записные раскольники из купечества умножились в весьма многих городах, особенно в тех краях, где раскол преимущественно утвердился.⁴¹¹ Так образовалась и постепенно усилилась раскольническая община.

Образование и усиление старообрядческой общины во время существования раскола в высшей степени способствовало распространению его. Во-первых в высшей степени способствовало распространению раскола это общее, дружное, совокупное сосредоточение в общине всех материальных и нравственных сил для поддержания и распространения раскола. Не смотря на все различие сект, раскольники, как мы выше заметили, всегда единодушно и общими силами старались как можно более распространять и поддерживать раскол. Более сильная и многолюдная секта в раскольнической общине делилась своими средствами и способами для поддержания и распространения слабейшей, малочисленной секты. Нуждалась ли какая либо секта в вожде, учителе и проповеднике раскола, или в церковных книгах, иконах, сосудах, или в другом чем либо, к ней с радостью присылали их прочие толки. Так в Выговской пустыни школа искусных писцов распространяла раскольнические книги для пользования всех сект и для распространения раскола; школа певцов снабжала ими раскольнические часовни и молитвенные дома; школа живописцев приготовляла иконы старинного изображения и снабжала проповедников раскола, какого бы они толка ни были, разными раскольническими книгами, картинами для удобнейшего прельщения простого народа. Такими же средствами для распространения и усиления раскола снабжал раскольников разных сект московский купец Ковылин. Выгорецкий монастырь дал устав московскому Преображенскому кладбищу, не смотря на всю неприязненность взаимных отношений между выгорецкими раскольниками и Федосеевцами. Представитель выгорецких, поморских скитов, Андрей Денисов, во время частых, почти постоянных странствований своих по России, был едва ли не во всех местах жительства раскольников и в монастырях поповщинских и беспоповщинских, и везде имел авторитет, поддерживал раскол, давал способы для поддержания и распространения его. Будучи представителем беспоповщины, он составил для керженских раскольников – последователей беглопоповщины ответы для состязания с епископом нижегородским Питиримом. Для большего распространения раскола, раскольники всех сект привозили иногда на ярмарки предметы, относящиеся к расколу, как напр. старые книги, лубочные картины и т.п. и тут продавали. Угрожала ли какому ни будь сектанту старообрядческой общины опасность, раскольники друг друга укрывали, утаивали. Богатые, или зажиточные из них содержали у себя в домах постоялые дворы для раскольнических странников. Таковы, напр. были в олонецком поморье некто Иерофей и жена его Евдокия: «дом их, по словам Денисова, был открыт всем пришельцам близким и дальним, соседям и незнаемым, убогим и странникам».⁴¹² Таков же был, при жизни Андрея Денисова, в Москве купец Ковуров; к нему иногда издалека приходили раскольнические странники – старцы, иногда в один раз человек по 20 и более и он принимал исследователей всех сект.⁴¹³ Подобное взаимное вспомоществование раскольников, очевидно, не могло не способствовать усилению и умножению раскола. Еще более содействовало укреплению и умножению его взаимное вспомоществование старообрядцев способами материальными – деньгами, имуществом. Как ни различны были между собою раскольнические толки и секты, не смотри на то, последователи их весьма охотно, дружно помогали друг другу деньгами, милостынею, и т.п. Когда в 1735 году полковник Сытин рассеял Ветковское гнездо раскольников, раскольники восточной России общею помощью чрез год или два помогли снова распространить раскол на Ветке. «Российские суеверы», говорит протоиерей Иоаннов. – «слепо привязанные в Ветковцам своею любовью из всех мест беглецам сим, яко гонения претерпевшим, великое подаяние и милостыню присылали, чем больше новых своевольных к населению Ветки приучили... Вседневные присылки денег из всех мест на милостыню богомолам сим уможили их доходы, а своевольство и безопасность рождали в них прихоти и пороки».⁴¹⁴ Таким образом. вследствие радушного содействия Велико- русских старообрядцев. Ветка, совсем было опустевшая, снова сделалась и убежищем и рассадником раскола: в ней скоро набралось раскольников до 20.000, и в том числе одних монахов до 1.200, кроме непостриженных бельцов и послушников. Когда Ветковцы задумали иметь своего архиерея, чтобы еще более упрочить, усилить, увеличить раскольническую общину, московские купцы – староверы и в этом случае опять с радостью помогали их такому предприятию. Весьма многих из православных увлекала в раскол зажиточность членов раскольнического общества. Богачи раскольники, захватившие в свои руки, особенно со второй половины ХVIII столетия, многие отрасли торговли и промышленности и завладевшие торговлею и предметами местной промышленной производительности, чрез то держали в своих руках значительную часть местного народонаселения. Бедные крестьяне, поставленные в такую неизбежную зависимость от торговых раскольников, иногда по неволе принимали раскол, чтобы не лишиться средств безбедного существования; они или нанимались к богатым раскольникам в работники, или продавали им свои произведения, и чтобы в том и другом случае пользоваться выгодами, одинаковыми с раскольниками, всегда предпочитаемыми у них православным, соглашались на раскол. Так московские и околомосковские фабрики сделались училищами и рассадниками раскола. Так уральские железные заводы, где, как мы видели, сами промышленники и особенно их приказчики почти все были раскольники, распространяли раскол между приходившими сюда со всех сторон рабочими.⁴¹⁵ В нижегородской губернии, горбатовские прядильни, приречное судостроение по Волге и Оке и другие промыслы также представляли много удобств для распространения раскола. А сильное заражение расколом народа в каждом нижегородском уезде, отличающемся многочисленностью раскольников, объясняется, между прочим, тем, что предметы тамошней производительности, с усилением раскола, начали скупаться для оптовой торговли раскольниками. Наконец общинное сосредоточение, братство, общинная связь раскола тем еще способствовали его развитию, что если когда-либо случались какие-нибудь невзгоды, неудачи в делах раскола, раскольники общими силами устраняли их. На это y них всегда было верное средство: подкуп, протекция, запасная сумма, а в последнее время особый оброк, назначаемый для полиции. Таким образом, раскол неоднократно устранял благотворные действия миссионеров и правительства и продолжал распространяться.

Здесь нужно правду сказать, что при большей свободе и обеспеченности труда, при большем развитии общинного кредита у раскольников и по другим причинам, почти везде в России лучшее и даже богатое гражданское состояние более замечается в старообрядческих общежительствах, чем в православных селениях. Это преимущественное сосредоточение у них богатства и материального благосостояния сильно склоняло и доныне склоняет православный народ к вступлению в их общину. Куда мы не взглянем, почти везде раскольники с полов. XVIII века занимают лучшая места. Так, замкнувшись еще в конце XVII века и в начале XVIII в олонецкой губернии, в Выгорецком скиту, они мало-по-малу распространили отсюда свои владения далеко во все стороны и доныне пользуются всякими хорошими угодьями; по их земле протекают реки, судоходный Выг и сплавная Лекса, с разными ручьями; эти реки и несколько озер снабжают им достаточно рыбою. Около даниловского общежительства издавна находятся три прекрасно обработанные поля, посевом каждое, по показанию жителей, от 60 до 80 четв. Тут же видны и обширные луга. Около Лексинского также большое хозяйство, хотя поля больше песчаны и у каждого другого, менее значительного жительства, называемого скитом, каких устроено около 10 в разных местах, обрабатываются также обширные поля, которые в урожайные годы приносят много хлеба не только для самих старообрядцев, но и для продажи. Впрочем, и в неурожаи они легче других олонецких жителей достают хлеб, имея капитал, свою пристань при заливе онежского озера, свои суда и хорошие дороги. Скотоводство, по показанию, простирается у них в рогатом скоте до 300 голов и в лошадях до 100. Небольшие заводы, кирпичный, кожевенный, лесопильный и мучная мельница обеспечивают все хозяйственные нужды общежителей.⁴¹⁶ Во владимирской губернии старообрядцы также еще с первой половины XVIII века, живя в промышленных местах, стали богатеть и богатством своим завлекали других в раскол. Например, о старообрядцах города Шуи вышеупомянутый составитель истор. собрания о граде Суздале говорит: «город Шуя не весьма велик, только жителями доволен, купечество торгом славно, а наипаче заводами мыльными, которых заводов есть довольно. Обыватели некоторые в вере не весьма тверды, но многие из них держатся раскольнических обычаев, двуперстного сложения, старопечатных неисправных книг и прочих суеверных мнений. Того ради несколько и в двойном числятся окладе и погребаются близ города в роще без церковного пения».⁴¹⁷

В нижегородской губернии до 20-тых годов XVIII в., раскольники занимали лучшие для промышленности и торговли места, в числе 86,000 душ. Потом, хотя и уменьшилось это число до 5,000 душ, в следствие употребленных против них мер правительства и особенно епископа нижегородского Питирима, но со второй половины XVIII в. они опять заняли лучшие торговые и промышленные места нижегородской губернии. Заняв, по обеим сторонам, берега Волги, на пространстве 265 верст и берега Оки, на пространстве 170 верст, в числе более 46,000 душ,– раскольники завладели судоходством по этим рекам, местною торговлею и издельною промышленностью, каковы: судостроение, деланье посуды, прядение льна и т. и., и важнейшими пунктами нижегородской торговли и промышленности, каковы: Городец в Балахнинском уезде, главнейшая пристань верхового нижегородского судоходства по Волге, откуда вверх по Волге отправляются хлеб и другие запасы, а вниз разные лесные изделия, куда раскольники саратовские зимою привозят огромный запас соленой рыбы для местного потребления и дальнейшего развоза по разным верхневолжским губерниям, где, одним словом, значительно развита торговая и промышленная деятельность; Горбатов, торговый уездный город с прядильными заводами; знаменитые торговые и промышленные села Павлово, Лысково и другие. Кроме того, раскольники заняли все главнейшие торговые дороги, идущие по нижегородской губернии в окружные губернии: по торговым дорогам их ныне живет более 64.000 душ. – Жители великорусских старообрядческих слобод мглинского, новозыбковского и стародубского уездов черниговской губернии, известные под именем слобожан, поселившиеся там еще в конце ХVII века, также знамениты своею промышленностью и торговлей. Они завели у себя в посаде Клинцах до 22 суконных, шерстяных и льняных фабрик, из которых семь действуют парами. Они же ведут торг пенькою и разным прасольским товаром, который отпускают даже за границу, и который собирают по всей Украине и новороссийскому краю. Способ их торговли исстари был преимущественно прасольский. У одного хозяина обыкновенно ходят по России с товаром до 100 и более коробейников или коробочников. Слободские прасола ходят далее всех, в земли войска азовского и черноморского, до самой кавказской-линии, откуда, между прочим, привозят щетину и заячьи и русачьи шкуры. Слободские старообрядцы принимают деятельное участие в украинских ярмарках, каковы: кролевецкая в черниговской губернии, крещенская в харьковской, маслянская и Вознесенская в Ромнах, полтавской губернии и другие.⁴¹⁸ Так почти во всех местах России раскольники издавна, особенно с половины ХVIII века, деятельно занимались торговлею и промышленностью и, сравнительно, были большею частью зажиточнее и богаче православных. Это-то весьма многих старообрядцев и удерживает в расколе и православных побуждает обращаться в раскол. Раскольники сами говорят: «Держащиеся старой веры живут гораздо богатее держащихся веры новой, а это показывает, что Бог благословляет не новую, а старую веру».⁴¹⁹

Весьма много способствовало также распространению раскола предводительство сильных по своему влиянию на простой народ вождей или «заводчиков» раскольнической общины.⁴²⁰ He имея высшего церковно- соединительного начала, законной иерархической власти, раскольническая община, в замен того, весьма сильно возрастала, усиливалась и увеличивалась под влиянием этих вождей раскольнической оппозиции. Не много можно насчитать в ХVII и XVIII веке сильных, замечательных заводчиков раскола, но за то некоторые из них чрезвычайно много сделали для усиления и распространения раскола. Уже при п. Никоне некоторые из придворных бояр и боярынь, сделавшись жаркими учениками и последователями раскольников, стали во главе раскола, и своим влиянием при Дворе оказывая значительную помощь ему, с большою силою содействовали его распространению. Таков напр., был вышеупомянутый нами боярин Салтыков, один из ближайших советников или, как называет его раскольнический историограф Денисов, «сигклитик царя Алексея Михайловича». Он столько был смел, что даже в присутствии самого царя торжественно защищал двуперстный крест. Во дворе своем он держал самых жарких защитников и распространителей раскола, каковы: вышеупомянутый нами дворецкий и любимец Салтыкова Исаия, Авраамий, ученик Аввакума и другие.⁴²¹ Этот боярин и некоторые другие «верные» Аввакуму придворные вельможи столько силы имели при дворе, что сумели представить на несколько времени дело Аввакума правым, возвратили его из ссылки и даже снискали к нему благорасположение и ласковость кроткого царя. А это и помогло в начале распространению раскола. Под полным покровительством боярина Салтыкова и других «верных своих» при Дворе, протопоп Аввакум и другие расколоучители довольно долго находились в Москве и, как мы видели, весьма деятельно распространяли раскол и успели распространить его. Они тем смелее и спешнее проповедовали раскол, что в то же время им покровительствовали некоторые, также сильные при дворе, боярыни. Таковы были ревностные ученицы Аввакума, Авраамия, Лазаря и Никиты-Пустосвята боярыни: Феодосия Морозова, вдова пзвестного боярина Глеба Морозова, урожденная Соковнина, сестра ее Екатерина, княгиня Евдокия Урусова, Мария Данилова, также родная тетка царицы Наталии Кириловны, Евдокия, жена думного дворянина Федора Полуевктовича Нарышкина. О первой Денисов пишет: «что она была великая в ревности благочестия, великая в сигклитиях, яже богатством премногим тако кипящая, яко крестьян до 8,000, двора до 400 слуг имущи; славою толь премногою сияющи, яко кравчая царския державы бяше и повседневно в царских дворех бывающи, присно водворяшеся в доме монаршестем».⁴²² Понятно, что такая знатная суеверная ревнительница раскола употребляла в пользу его и свое богатство. «Сия вдова,– пишет преосв. Игнатий, м. Тобольский, тако возбесне, яко никого жe почиташе, ниже самого того святейшего патриарха: бе же тогда святейший патриарх Кир Иоаким».⁴²³ Отсюда видно, что боярыня Морозова была ревностною покровительницею раскола не только при п. Никоне, но и при п. Иоакиме, а может быть даже и до самого стрелецкого бунта, когда явился новый предводитель раскола – князь Хованский. Покровительствуя и содействуя таким образом расколу, первые сильные предводители раскола, придворные бояре и боярыни, успели сделать в пользу его, в 1-х то, что, при содействии других придворных князей и бояр нераскольников, но тоже врагов Никона,⁴²⁴ свергли и удалили последнего и таким образом устранили самого сильного поборника православия, который почти только и мог в то время пресечь раскол; во 2-х то, что возвратили в Москву расколоучителей, развеянных Никоном, для нового распространения раскола и таким образом с новою силою восстановили, возобновили совсем было уже пресеченный п. Никоном раскол. В течение 8 или 9 лет, до собора 1667 года, вследствие такого содействия придворных бояр и боярынь, раскол быстро развился в сильную многочисленную общину.

Прошло 15 лет после собора 1667 года, раскол нашел для себя новую опору, нового вождя в лице предводителя стрелецкого бунта князя Хованского. Стрельцы, представители старого полугражданского быта древней Руси, предводительствуемые князем Хованским, представителем старого противо-государственного начала боярщины,⁴²⁵ во имя старины церковной, под знаменем раскола, подняли бунт. И раскольники, тоже ратовавшие за старину церковную и вместе гражданскую, с фанатическим буйством стали в ряды мятежных стрельцов, под знаменем Никиты Пустосвята, в надежде водворить в России мнимое старообрядство. Князь Хованский явился главным вождем, предводителем, заводчиком раскольнического движения. Он тем смелее поддерживал раскол, тем сильнее утверждал, усиливал его, что подстрекаем был к тому честолюбивыми замыслами царевны Софии, которая сама, как положительно можно сказать, покровительствовала расколу из своих честолюбивых видов.⁴²⁶ О помощи расколу князя Хованского Матвеев пишет: «содержал он князь Хованский тайно у себя капитонского еретического раскола старых раскольников Аввакума, бывшего протопопа казанского собора Пресвятыя Богородицы, что в Китае городе в Москве».⁴²⁷ Другой современник, Медведев, пишет: «помогаше в то время тем раскольникам, бывый в Стрелецком Приказе боярин, князь Иван Хованский. Отступники надеялись на него князя Ивана, яко на крепкого им в том помощника».⁴²⁸ Без всякого сомнения, эта помощь расколу князя Хованского не осталась без действия. По его наущению, в пылу мятежного духа, расколоучители везде стали с новою энергией и фанатизмом возмущать народ против Правительства и Церкви. Он оживил, с новою силою возбудил и утвердил в расколе дух злобы против православной церкви и православного правительства; а этот дух неукротимой злобы дал новую силу и крепость расколу и всегда был самым сильным побуждением для него – во что бы то ни стало твердо стоять на своем, стремиться впредь, все более и более распространять свою силу и господство. Внутреннее усиление раскола, усиление его основного начала, злобы против православной церкви и православного правительства, естественно способствовало и внешнему усилению и распространению раскола.

Прошло еще 10 или немного более лет после стрелецкого бунта, в северном поморье, в выгорецком скиту явились двое еще более сильных предводителей раскола. Это – два брата Андрей и Семен Денисовы, происходившие, как мы выше уже сказали, из рода князей новгородских, Мышецких. Эти предводители раскола более 40 лет подвизались для пользы и распространения раскола. И никто столько не сделал для него в конце XVII в. и в начале XVIII в., никто столько не содействовал его усилению и распространению, как эти два знаменитые вождя раскола. Оба они одарены были от природы богатыми способностями, проницательным умом и хорошим даром слова, и приобрели прилежною начитанностью книг довольно обширные сведения в древностях Российской церкви. Во время странствований своих по России, они разными хитростями успели даже приобрести некоторые научные познания: Андрей, под видом купца, «грамматическому и риторическому разуму учился» частью в киевских школах, частью в Москве; Семен также «грамматику, риторику, пиитику и часть философии довольно изучил». Кроме того, при своих дарованиях, от частых сношений с людьми в разных местах России они приобрели много житейской опытности, хитрости, изворотливости. И все это – и способности, и все способы, какие находили. Денисовы употребляли в пользу раскола, для поддержания и распространения своего общества. Они содействовали распространению раскола и своим словом и делом и разными хитрыми происками, и для большего успеха прибрали себе многочисленных деятельных и ловких помощников.⁴²⁹ Андрей Денисов странствовал с проповедью о расколе не по одному поморскому краю, но и по всей Poccии восточной и западной: в одних местах он вновь насаждал раскол, в других поддерживал, укреплял его, всюду собирал подаяния в пользу Выгорецких скитов, закупал старые книги, досматривал старые иконы, кресты, мощи и их перстосложения в доказательство раскола. И таким образом бесчисленное множество душ уловлял в свою секту, и сам обогащался, и расколу, особенно беспоповщинскому, доставлял прочные силы и средства для дальнейшего существования и распространения. Странствуя по России, Андрей Денисов везде знакомился с богатыми купцами, раскольниками, поощрял их способствовать общей пользе раскола, обуздывал, пресекал по возможности самый раздор и несогласия между различными сектами, чтобы разрозненность и борьба не довели их до отпадения от раскола, давал советы своим братиям, особенно когда дело касалось общих выгод раскола. «Некогда отцу Андрею Дионисовичу приехавшу в царствующий град Москву, ради неких орудий, – пишет сочинитель раскольнического сказания о начале раздора Федосеевцев с Выгорецким общежительством, а вставшу в Красном селе, бяше с ним и согласуяй и весьма говеяй к нему купец прозваниемъ Ковуров, к нему же из Старой Руси пpиexa Евстрат Федосеев с двадесятию стариками и со оным Ковуровым не нача общатися за то, что он единствен бе со отцем Андреем. Отец же великодушный вопрошаше онаго, что обществует ли с ним Евстрат, он же объяви Евстратово, приехавши с ним на общество. Андрей же рече ему: аще он не общается и ты с ним не общайся, аще ли в том неразньствует, и ты неразньствуй. Сицевый бяше, – заключает сочинитель сказания, – в богомудром отце кафолич. церкви учителе кафолический дух, таковое великодушное творяше к раздорствующим снисхождение».⁴³⁰ Никто, кажется, так ловко не умел обольщать простаков и обращал в раскол, никто так не управлял толпами простаков, как Андрей Денисов с своим братом Сименом. Изобретательность их на способы обеспечения, укрепления и распространения раскола – изумительна. Андрей Денисов, кажется, внимательно следил за всем в государстве и умел вкрадываться, можно сказать, в самые темные мысли и побуждения людей, стоящих во главе государства. Почти можно положительно сказать, что он угадал честолюбивые стремления царевны Софии, и умел сблизиться с нею, чтобы, при помощи раскольнической общины, служить ее видам и чрез то еще более усилить, умножить раскол Протоиерей Иоаннов, хорошо знавший тайны раскольнические, говорит, что Андрей Денисов имел даже переписку с царевною Софией, и что письма ея сохранились в целости у Выгорецких раскольников и раскольники хвалятся ими.⁴³¹ Весьма вероятно поэтому, что Денисов чрез эту переписку уполномочен был царевною поддерживать и распространять раскол, в видах ее политических замыслов. Не даром он так свободно странствовал по России. В 1703 году, в бытность Петра Великого в Олонецких железных заводах, Денисовы успели хитрыми происками своими выхлопотать себе у Государя указ свободно отправлять свое богослужение в выговской пустыни. Следствием этой льготы было то, что по реке Выге и другим рекам и озерам в короткое время появилось несколько новых частных скитов. В том же 1703 г. выговские раскольники причислены были к рабочим на новозаводившихся тогда повенецких железных заводах под ведомством олонецких петровских. Денисовы употребили все меры, чтобы если не свергнуть совершенно, то по крайней мере облегчить иго, положенное на поморцев и им удалось это, как нельзя лучше. Вовремя переписи чиновники разными проделками почтенных скитников до того были напуганы, что «капитан Герасимов от страха не смеяше никуда с монастыря в скиты ездити». И скиты остались без переписи, а в монастыре записаны были те, которых хотели записать Денисовы. Следствием этой проделки было то, что бродяги еще охотнее стали стекаться к Денисовым и записываться в число раскольников, где им льготно было жить. Прошло три года, и этих бродяг столько набралось в выговские скиты, что для поселения их нужна стала земля. Денисовы и тут опять успели было обмануть Правительство: на их имя утверждена была покупка земли в каргопольском уезде на 16 верст во все стороны, и уже заготовлялся лес для постройки скитов на новой земле. По этому случаю, кажется, в первый раз постигла, было, неудача хитрых предводителей беспоповщинского раскола. Но не на долго: через 4 года Денисовы обработали и это дело. Немец Гейманг, заведовавший заводами, отправил нарочного к Петру I с великолепною похвалою бродягам и Государь приказал прекратить дело. В 1722 г. Святейший Синод послал в олонецкие петрозаводские заводы для увещания раскольников иеромонаха Неофита, с инструкцию в 17 пунктах. Хитрые Денисовы, хорошо знавшие, что разговоры керженских раскольников с епископом нижегородским Питиримом сильно потрясли раскол, и что других следствий нельзя ожидать, если кто-нибудь из поморцев допущен будет до беседы с Неофитом, не допустили своих подчиненных к собеседованию с посланным к ним миссионером, а вместо того написали от себя, с общего совета своих братий, ответы на 100 вопросов Неофита.⁴³² И эти ответы, пущенные с того времени в народ, послужили, как мы увидим, еще новым орудием к уловлению простаков в сети раскола и у самих раскольников сделались как бы классическою книгою, так же как и многие другие сочиненные ими и их учениками расколоучительные тетрадки, рассылавшиеся к единомышленникам по всей России. Кроме того, как мы и выше имели уже случай заметить, они заботились об умножении и улучшении способов для распространения раскола по всей России и снабжали ими все раскольнические толки: образовали в Выговском монастыре школу искусных писцов для списывания и распространения раскольнических книг, школу певцов для снабжения ими раскольнических часовен и молитвенных домов, школу иконописцев для приготовления икон в раскольническом духе. Во время странствования по России, посредством покупки и обмена и чрез подарки они насбирали в свои скиты в короткое время множество старых рукописных книг, летописей, икон, крестов напрестольных, Евангелий старинных с надписями лет, богатой утвари, каким, по замечанию протоиерея 1оаннова. не можно инде быть, как в знаменитых местах, из коих иные были сделаны царями, иные иждивением знатных, благочестивых бояр.⁴³³ Наружным видом и блеском таких вещей и ложными притом рассказами, будто бы оные вещи ныне в Великороссийской церкви не почитаются и вовсе отвержены, всякого новоприходящего невежду легко прельщали, и в свою пагубу приводили. «Поскольку же скит их, скажем словами митрополита Евгения, имел по своему умствованию искусных живописцев, книгописцев, писцов, певцов, знатоков древнего устава церковного и богатое собрание старых, письменных и печатных, церковных, учительных и исторических книг, летописей, старинных икон, церковных утварей, и прочих древностей, похищенных и выкупленных из разных мест, то гнездо сие было, так сказать, главным рассадником раскола».⁴³⁴ Так способствовали обеспечению, усилению и умножению раскола поморские предводители Денисовы и особенно Андрей Денисов, и столько сделали они в пользу раскола! Не даром раскольники безмерно ублажают и восхваляют память их, особенно Андрея Денисова.⁴³⁵

Таковы были известные нам вожди, предводители или заводчики раскольнической общины в ХVII в. и в первой половине XVIII. Сознаем, что мы весьма недостаточно, далеко не вполне изобразили проделки и уловки этих управителей раскола. Но и из нашего краткого очерка можно отчасти видеть, как неизбежно община раскольническая должна была возрастать и усиливаться в конце XVIII века и в начале XVIII, когда ею всегда управляли люди ловкие, искусные, сильные, всю свою жизнь, все свои средства и умственные и материальные посвящавшие на пользу раскола. Не даром раскольники, не хотевшие подчиниться никакой законной власти, охотно предавались на волю этих предводителей раскола. Они составляли душу раскольнической партии. Их управление и неусыпная, энергическая заботливость об успехах раскола были весьма полезны для раскольнической общины. Хитрые, ловкие, необыкновенно изворотливые, пронырливые, весьма опытные в житейских делах, они часто, подобно иезуитам взыскивали все возможные способы к расширению своей власти и к увеличению своей общины и умели находить их: не щадили для сего своего богатства, заводили связи с другими богатыми раскольниками, связи с людьми чиновными; всячески

разузнавали дела гражданские, происками, ласкательством и т. п. средствами снискивали себе расположение лиц, имеющих власть. И таким образом, то подкупами и ласкательством, то хитрыми уловками и обманом, то лицемерием и пронырством, то другими какими либо происками распространяли и усиливали свою общину.

Не менее действительным способом распространения раскола были раскольнические миссии, особенно усилившиеся в конце XVII и в течение XVIII столетия, когда раскольники, с основанием скитов, пустыней и слобод, получили оседлость. Первые расколоучители, которых раскольники называют своими апостолами, святыми отцами и страдальцами, в начале XVIII столетия почти все уже перемерли и только немногие доживали еще остаток дней своих. По следам их теперь ходили по всей России с проповедью о расколе раскольнические миссионеры, наставники и учители. Главными исходными пунктами раскольнических миссий были: выгорецкий монастырь, московские монастыри – Рогожский и Преображенский, керженские скиты, иргизские монастыри. Ветка и стародубские слободы. Все эти раскольнические общежительства служили как бы пропагандой, откуда в бесчисленном множестве выходили расколоучители и странствовали по разным городам, селам и деревням с проповедью о расколе. В выговском скиту сам Андрей Денисов, который в свою очередь с Семеном также странствовал по России с проповедью o расколе, образовал для распространения раскола нарочитых многочисленных миссионеров, раскрыв им учение раскола во всей подробности, до самых последних оснований. И эти миссионеры, особенно некто Трифон Петров, Мануил Петров и иконники Даниил и Никифор Самсоновы, по примеру своих наставников странствовали по разным местам с проповедью о расколе и насадили семена своей секты во многих городах Poccии. Из выгорецкого монастыря особенно много выходило раскольнических проповедников в XVIII столетии. «Из того монастыря, – писал в половине XVIII столетия обратившийся к православию выговский историк Алексей Родионов, – всегда выходили и доныне выходят лжепророки и лжеапостолы, преобразующеся в апостолов Христовых, учаще яже не подобает, скверного ради прибытка». Первый из таковых учителей был сам строитель того монастыря Даниил Викулин, бывший шумского погоста церковный дьячек; он «ходя по погостам и волостям, все домы развратил учением бесовским, весь олонецкий уезд уловил и поглотпл и много богатства собрал».⁴³⁶ В сенатском указе 1745 г., данном вместе с синодским, читаем: «чрез принесенный святейшему правительствующему синоду представления оказуется, что раскольников из выгорецкого называемого ими Данилова и из других скитов будто бы для промыслов и прокормления в разные места не мало распустили, с данными от старост паспортами, из которых один пойман, и при осмотре явились у него в сумке раскольнические книжицы и тетрадки и раскольническое причастие, и ножницы со стриженными волосами, да в доме крестьянском сыскали панагию с причастием и притом устав их, как они по раскольнически причащают; а по следствию то причастие получено из раскольнического жилища, из оного Данилова скита, и вышедшие де из погостов обыватели в раскол из домов своих бежали в недавних годах, и приняты нынешними содержателями раскольническими».⁴³⁷ Из Керженских скитов еще в конце XVII в. ходили миссионеры с проповедью раскола по нынешним губерниям нижегородской, пермской, оренбургской и другим восточным губерниям и здесь распространили свой раскол, от чего раскольников в этом краю до ныне называют «керженцами, кержаками». Из Брынских лесов также выходили многие раскольнические миссионеры. «Якоже змий во апокалипсии виденный, говорит Димитрий Ростовский, хоботом своим отторже третью часть звезд небесных и повержеся на землю, так и брынская пустыня, как хвосты свои распростирает, посылая учители во грады и веси, отторгает от церковного неба, яко звезды, души людей православных и повергает в свою пропасть».⁴³⁸ Еще более, кажется, высылала миссионеров в Россию для проповеди раскола Ветка, которая почти вся наполнена была людьми беглыми, след. привыкшими к странничеству и бродяжничеству. «Прелести ея, говорит протоиерей Иоаннов от часу более распространялись повсюду, так что самые отдаленные города, уезды и селения России не избежали заразы ея. Беглецы, черные попы: Иов, Игнатий, Варсонофий, Макарий муромский, Иосиф Воровской, Иван из Белева, Димитрий из Мурома, и белые: Василий, Мардарий Донской, Лаврентий, в пострижении Лазарь, Иоаким, в монашестве Иаков и другие волокиты монахи и монахини от Ветки рассыпались повсюду и простой народ везде развращали и по всем местам от Ветковской церкви таинство причащения разносили, так что купля сия главным промыслом у сих бродят учинилась. Грамотные чернцы и черницы отезжали часто в Россию, развозили от церкви своей тайну причащения, просфоры, благословленные хлебы, и освященную воду, – чем везде простаков обольщали. К сему еще простые монахи и старухи чернецы тайну исповеди и причащения везде по городам и деревням под видом нужды отправляли и оное таинство на смертный случай всякому мужу и жене оставляли. Сии же самые бродяги в мирских домах новорожденным молитвы чистительныя давали, младенцев крестили и умерших по ночам отпевали. Таким всякую святыню от Ветковской церкви разнося, с довольною добычею на Ветку возвращались».⁴³⁹ Вообще надобно сказать, что раскольнические проповедники и учители всегда бродили по России в бесчисленном множестве, особенно в конце XVII столетия и в начале XVIII. В городах, селах и деревнях «являлись раскольнические чернецы и жили в мирских домах и христиан от православной веры своим злохитрством и учением отвращали».⁴⁴⁰ Всего более миссионеры раскольнические ходили по деревням и «людей, которыя в совершенных и в малых летах, перекрещивали».⁴⁴¹ Они, как видно из синодского указа 1722 г. Апреля 3 дня, тайно содержались по домам, раскольническим и лживым своим учением прельщали простой народ, с великою святей церкви тщетою и пред такими прельщенными и прельщающимися показывали себя мудрыми и в знании и толковании священного писания довольными, весьма невежди суще».⁴⁴² Раскольнические учители были двух родов: явные и потаенные.⁴⁴³ Чтобы свободнее и безопаснее странствовать по городам и селам с проповедью о расколе, хитрые раскольнические миссионеры принимали на себя различные личины: иногда ходили под образом нищих, с котомкою на спине, в которой между подаянием часто скрывались раскольнические книги и тетрадки; иногда принимали вид странников, богомольцев; иногда странствовали, как офени или ходебщики с ящиками на спине, в которых также не редко скрывались расколоучительные книжки и тетрадки. Скрытно, незаметно вкрадывались в деревню и обольщали простой народ: «якоже нетопири, пишет св. Димитрий Ростовский, от света дневного по щелям, сице они в тайных местех от нас хоронящеся, учат или паче рещи прельщают простой народъ».⁴⁴⁴ Притворяясь таким образом, они входили в домы православных простолюдинов и при всяком удобном случае предлагали слово учения в духе раскола. Чтобы сильнее и успешнее действовать на сердца своих слушателей, особенно безграмотных и поселян, они, по примеру первых расколоучителей, употребляли разные хитрости, особенно часто указывали в подтверждение своих слов на старинные церковные книги, тетради и картины. «Простии же и малоумеющии божественных писаний, чтению же и истинному разумению, говорит преосв. Игнатий Тобольский, видяще яко в печатных книгах показуют им, мняху истину быти, не ведуще их арменскаго еретичества, но тако просту веру емлюще, яко не злобиви суще».⁴⁴⁵ Проповедь странствующих миссионеров раскольнических так много способствовала умножению и распространению раскола, что архипастыри наши в XVIII веке особенно настаивали на поимку и искоренение расколоучителей, как главных виновников умножения раскола. Так напр., святейший синод докладывал государю Петру I в 1721 г. Ноября 19: «к поимке раскольнических учителей, которые ходя тайно по домам, а инде и долговременное пребывание имея, раскольническую свою прелесть размножают и простонародных от церквей отвращают, потребен зело видится такой указ, дабы посылаемых от духовного правительства и от раскольных дел людям, к выимке оных чинено было беспрепятственное послушание и не требовалися бы светскими послушные от командиров их указы... И ежели к поимке оных лжеучителей такой вольности синоду дано не будет: то не токмо оных изыскать и искоренить будет неудобно, но и вящше под укрывательством и защищением без боязни приумножатся и многих к своей прелести превращать могут, что будет с великою святей церкви тщетою: ибо по ведомостям из Москвы, такое оных раскольников значится размножение, что в некоторых приходах и никого, кроме раскольников не обретается, но все по записке под двойным окладом явствуются в раскольниках».⁴⁴⁶

Равным образом весьма много способствовало распространению раскола умножение раскольнической письменности и распространение в народе разных раскольнических книг и сочинений. Едва только открылся раскол в Москве, как тотчас же расколоучители начали писать и распространять в народе различные сочинения и послания, посредством которых с одной стороны, рассеявали в народе свои заблуждения, с другой – возбуждали ненависть к патриарху Никону и православной церкви. «Мнози невежди не точию от простых, но и от освященных, говорили отцы собора 1667 года, ови устно, ови же письменно, возмутиша многих души неутвержденных, глаголюще и пишуще, яко же им возшепта сатана».⁴⁴⁷ Протопоп Аввакум написал несколько посланий и статей, исполненных самого жалкого невежества и самой злобной ненависти к п. Никону.⁴⁴⁸ Сочинения его имели большой успех.⁴⁴⁹ И не только при п. Никоне сочинения его были в ходу и способствовали распространению раскола, но и после него. С 1682 г. по 1735 год, по причине распространения в нижегородской губернии Аввакумовых писем, основалось здесь даже несколько новых скитов поповщинских. Именно старец Онуфрий, преемник беглого соловецкого монаха Арсения как то случайно получил от другого старца Сергия некоторые догматические письма Аввакумовы. Перечитывая их со всем своим братством, Онуфрий увлекся мыслями Аввакума и других за собою увлек и распространил это Аввакумово учение не только близ города Семенова и деревни Хвостиновой, где устроен был особый скит онуфриевский, но и в скитах шарпанском, голендухином, оленевском и других. Точно также учение Аввакума, распространявшееся посредством его сочинений, произвело особую секту, известную под именем Аввакумовщины. Сочинения Аввакума тем более имели ycпex, что особенно приходились по вкусу простому народу: написаны были простонародным мужицким и отчасти шутливым языком. Кроме Аввактма, при п. Никоне рассеивали мысли раскола посредством писания и многие другие лица: диакон Феодор рассылал послания о правой вере и об антихристе: монах Феоктист сочинил слово об антихристе; большую известность в народе получила книга о правой вере московского архимандрита Свиридова (1665 г.) с полемикою на поправки в церковных книгах. Попы Лазарь и Никита прислали из своих приходов, один в 30, другой в 70 пунктах, челобитные, также излагавшие учение раскола. Все эти сочинения, пущенные в народ, ходили по рукам, читались, а некоторые из них даже были изучаемы всеми, ревностно принимавшими раскол, как книги символические. Когда раскол проник в соловецкий монастырь, тамошние предводители его, келарь Аварий и черный поп Геронтий написали от себя челобитную, в которой также подробно изложили мысли раскола и один экземпляр послали к царю, а несколько экземпляров пустили в народ. И эта челобитная впоследствии далеко распространилась и сделалась у раскольников символическою книгою. В ХVIII стол. соловецкая челобитная распространилась даже в южной Poccии, особенно в елисаветградских и бахмутских слободах и служила здесь основанием раскола.⁴⁵⁰ Везде, где только появлялись грамотные расколоучители, они не только устно проповедовали раскол, но и для большего успеха распространяли свои писания. «Не точию в селех и во градех, говорит п. Иоаким, но и в самом царствующем граде Москве чрез их ложная и прелестная словеса и писания простый и их прелести не могущий познати мног народ прельщали, яко словесы, тако и злолукавными лестными писании».⁴⁵¹ В конце XVII столетия и в начале XVIII раскольническая письменность так умножилась и сделалась столь верным способом распространения раскола, что у раскольников открылась даже своя книжная продажа, образовались свои книжные лавки и библиотеки, особенно в выгорецком скиту, где жили два знаменитых раскольнических писателя Андрей и Семен Денисовы. Уже в 1681 году, когда в ноябре месяце созван был собор русских пастырей в Москве, благочестивый царь Федор Алексеевич обратил внимание отцов сего собора на распространение и продажу раскольнических сочинений, как на одну из причин усиления и распространения раскола. «В Москве всяких чинов люди, – говорил он собору, – пишут в тетрадях и на местах и в столбцах выписки, именуя из книг божественного писания и продают у спасских врат и в иных местех и в тех письмах на преданный святей церкви книги является многая ложь; а простолюдины, не ведая истинного писания, приемлют себе за истину и в том согрешают, паче же вырастает из того на святую церковь противление».⁴⁵² Особенно в XVIII веке начала сильно умножаться и распространяться раскольническая письменность, направленная в защиту раскола и против православной церкви. Из сочинений беспоповщинской секты этого времени особенно имели большое влияние на распространение и утверждение раскольнических мыслей сочинения выгорецких писателей – братьев Денисовых и из них преимущественно ответы поморские. С 1722 года главные лжеучители выгорецких скитов, как читаем в одном указе 1740 года, похваляя свои «ответы, в народ пустили и оными малорассудных колеблют и к своей прелести развращают».⁴⁵³ Сочинения Денисовых по своему тону и направлению не могли не иметь сильного влияния на необразованных, особенно нерассудительных и легкомысленных читателей. Напыщенно-восторженный тон, цветистая, образная, иногда действительно не лишенная некоторой красоты и изящности речь, чрезвычайно ловкая подделка и обилие хитросплетенных доказательств – все это сильно действовало на умы и сердца не рассудительных читателей. Читая, например, в «российском винограде», или в «истории отцев и страдальцев соловецких» напыщенновосторженное, хитросплетенное описание мнимых подвигов и чудес расколоучителей, которые в этих сочинениях не иначе называются, как священно-мучениками, всечестными страдальцами, святыми отцами и т. п., полуграмотный, легковерный и не рассудительный простолюдин верил таким басням так же, как четиям-минеям, или старинным соборникам, торжественникам, где в старину обыкновенно помещались жития святых: ибо хитрый и, надобно сказать, весьма даровитый сочинитель этих раскольнических историй умел подделаться во внешнем их виде под тон четий-миней, старинных соборников и торжественников, только от себя прибавил несколько учености и риторических прикрась. Другого рода раскольнические сочинения, распространявшиеся в народе особенно в XVIII столетию направлены были главным образом против правительства не только церковного, но и гражданского. Так напр., в 1701 году раскольник Талицкой, «ради возмущения людем, писал письма плевельные и ложные о пришествии антихристове с великою злобою и бунтовским коварством, каковому его учению многие последовали».⁴⁵⁴ «Многия являются подметныя письма, писал Петр Великий в именном указе Генваря 25, 1715 г., – в которых большая часть воровских и раскольнических вымышлений, которыми под видом добродетели яд свой изливают».⁴⁵⁵ И подобные сочинения раскольнические также сильно действовали на народ. Известно, что в народе русском в то время, особенно при Петре Великом, множество было недовольных гражданскими и церковными преобразованиями, какие производило Правительство. Многие до того одержимы были духом злобного негодования на Правительство за нарушение старины, что осмеливались на дерзкие, мятежнические поступки. Раскольники с своей стороны еще более поддерживали, возбуждали этот мятежный дух своими противоправительственными сочинениями, и таким образом, усиливали и умножали раскол.⁴⁵⁶

Не мало способствовало распространенно раскола также рождение и воспитание детей в расколе, усыновление и запись в раскол под двойной оклад детей бедных, сирот бесприютных. Чрез постоянное нарождение и воспитание в расколе детей, община раскольническая естественно все более и более приобретала себе новых членов: ибо постоянно нарождалось и воспитывалось в расколе молодое поколение. Равным образом и усыновление и запись в раскол под двойной оклад чужих детей бедных, несостоятельных православных родителей также естественно способствовали умножению раскольнической общины. Это в XVIII веке между раскольниками так было обычно, что церковное и гражданское правительство находилось вынужденным неоднократно издавать против этого запретительные указы.⁴⁵⁷ «Ныне – читаем в указе, данном по сему случаю в 1732 году, в докладных от раскольнической конторы пунктах показано, что у раскольников имеются многие в расколе дети малолетныя. которые записаны ими под платеж окладу, в бывшем приказе церковных дел в 720 году, из которых де в Москве в контору раскольническую сыскан был малых лужников Федора Никитина пасынок Иван Иванов и показал от роду себе 16 лет, а расколу научен и записан в двойной платеж обще от онаго вотчима своего, с братьями своими и сестрою в малых летах, которым де от роду ныне одному 14, другому 13, сестре 15 лет».⁴⁵⁸

Наконец, весьма много способствовало распространению раскола бегство и бродяжничество раскольничество из одного места в другое. Бегство и скитальчество раскольников особенно сильно было во второй половине XVII века и долго не прекращалось в XVIII столетии. Беглыми иноками соловецкими, как мы уже и выше видели раскол насажден был по всему северному поморью и даже в странах волжских. «Егда воинство осадити и разорити киновию готовящиеся, пишет Денисов, тогда от отец киновийских обще соборным советом мнози на брег моря отъехавше иноцы и бельцы, по пустыням поселишася: и яко авраамле семя многоплодии и многожительни и во благочестии древлецерковном и житии отечестем крепкожительни показашася и не токмо пустыни, дебри и блата, но и окрест прилежащии грады и веси благочестия светом научивше и просветивше, сторичен плод принесоша».⁴⁵⁹ Когда в Москве (после бунта 1682 года) последовала законная расправа с буйными, мятежными стрельцами и раскольниками; то, как замечает п. Иоаким, «мужики грубии и воры мятежники расбегошася». «Многие раскольники притворством своим и лукавым обращением выманивались и, уходя из монастырей, куда были сосланы за упорство в расколе в иные места, чинили противности горше перваго».⁴⁶⁰ В 1684 и 1685 годах «из разных волостей и погостов разных помещиков крестьяне и бобыли в расколе бежали, безвестно, за свейский рубеж».⁴⁶¹ «Многие раскольники, читаем в сенатском указе 1722 года, не хотя обявить, кроются и переходя живут по городам и селам и деревням, где им сколько тем укрывательством прожить возможно. И для того укрывательства наймуют земли и дворцы и прочие жилища, дабы познаваемы не были; и такими способы не точию от двойного оклада отбывают, но и лживым раскольнической прелести учением некоторых простого народа людей приводят к подобному себе заблуждению».⁴⁶² Особенно, одною из главных причин размножения раскола в пределах заволжских, уральских и в Сибири было именно бегство туда раскольников. Сюда бежали раскольники со всех сторон: из Москвы, из соловецкого монастыря, Поморья, Твери, Ярославля, Новгорода и других мест. В Сибирь особенно во множестве пробирались раскольники после 1682 и 1683 годов, чрез пределы верхотурского и Тобольского уездов. В указе 1722 года октября 15 сказано, что, по свидетельству епископа нижегородского Питирима, раскольники описные и неописные бегут и селятся в сибирских городах.⁴⁶³ Дорога, по которой раскольники пробирались в Сибирь и за Урал, через степь, до сих пор слывет «сироткою». Из Великороссии раскол занесен был беглыми раскольниками в Малороссию. «Когда в Великороссии елико день, толико умножишася на староверцы гонения, – пишет сочинитель истории о бегствующем священстве, – тогда многия народы, оставлявшие своя природные места, сродники и други, течаху в стародубскую область и тамо пустыни поселяюще: откуду населися Белый кладязь и Cиний, Замшнево, Шеломы слободы».⁴⁶⁴ Из стародубских лесов из Великороссии раскольники бежали на Ветку и там расплодили раскол. Это было в правление Софии, когда стародубскому полковнику приказано было беглых раскольников в Стародубьи обращать к православию. «Таковому указу разгласившуся, повествует историк беглопоповщинский, ревнители древних преданий бегу яшася, по разным местам разльяшася. Гонению в Великороссии на староверцы належащу, мнози ославляюще своя отечества, течаху во оная на Ветке прославляемая места, изволяюще странствие, оземствование, паче утешения своих мест со отступлением и сицевыми народы пустая места и зверопаственная населяхуся и вместо дерев людей умножение показася, трава и терния растущие в вертограды и садовия обратишася, гради втории показашася населением человек, ими же населишася Косецкая, Романово, Леонтиево».⁴⁶⁵ Когда старцы Иов и Досифей посеяли плевелы раскола по реке Дону, то отсюда он чрез бегство и бродяжничество раскольников распространился по р. Куме, Сулаке, Кубани и Аграхани и проник даже за границу, в Крым. Из 100 станиц донских казаков, большая часть которых заражена была расколом, в конце ХVII столетия, по случаю разных политических движений, целые станицы раскольников, разбежавшись в разные стороны, образовали целые раскольнические общины, которые еще более умножились в числе от наплыва беглецов из внутри Poccии. Так между гребенскими казаками, по р. Tepеку, в большой и малой Кабарде, в урочищах Голого Гребня, в ущелье Павловом, при гребне и ущелье Кошлаковом и при Пимоновом Дубе распространяли раскол старообрядцы, бежавшие с Дону в 1688 и 1698 г. Когда казачий атаман Некрасов с товарищами своими. Гаврилом чернецом, Иваном Драным, Козьмою и Савельем Вориновыми, набрав на Дону воров и разграбя селения около Царицына, Дмитриевска и Саратова, ушел с оными на Кубань, отдавшись в подданство Крымское в 1708 году. – то раскольники толпами побежали туда из России и с Дону, из Голубинской, чирской и других станиц и иных разных мест и поселились целыми слободами между станиц казачьих.⁴⁶⁶ Так везде разносили и распространяли раскол беглые раскольники.

Таково было, в главных чертах, внутреннее развитие раскольнической общины. Как, впрочем, ни разнообразны и ни сильны были внутренние средства и способы развития раскольнической общины, но она кажется, не усилилась бы, не развилась бы в огромных размерах, если бы в самом православном обществе не было обстоятельств и условий, благоприятствовавших ее развитию. Рассмотрим теперь, что благоприятствовало развитию раскола в самом православном обществе, во-первых, в состоянии церковного благочиния и управления, во-вторых, в гражданском состоянии Poccии.

Как оппозиция ложной старины против нового, лучшего устройства русской церкви, введенного п. Никоном, собором 1667 года и Духовным Регламентом, раскол в старых церковных беспорядках находил для себя и начала жизни, силы, подкрепления и развития. Церковь русская, также как и общество гражданское, в XVII веке, под благотворным управлением патриархов, при попечении деятельных царей – Михаила Федоровича, Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, постепенно благоустроялась в управлении и в иерархии. Но при этом благоустроении своем она должна была еще бороться со многими старыми беспорядками. Недостатки эти к прискорбию, были еще весьма значительны; ибо невозможно было вдруг исправить и искоренить того, что веками укоренилось. Между тем раскол, как начало противоцерковное, враждебное внутреннему благоустроенному порядку православной церкви, эти ми-то старыми недостатками и несовершенствами церковно- правительственного устройства и пользовался для своего подкрепления, развития и распространения. Он извлекал для своего развития из современного состояния русской церкви не те животворные начала лучшей и совершеннейшей церковной жизни, каковы были, например, начала, вводившиеся в церковь русскую соборами 1654, 1655, 1667 годов, или какие изложены были в Духовном Регламенте: раскол все это отвергал, как противное ему новшество. Но он извлекал из тогдашней церковной жизни для своего подкрепления и развития одни беспорядочные, противоцерковные начала мнимой церковной старины – старых церковных беспорядков и под влиянием их развивался. К сожалению, умножение в православной церкви таких неустройств, особенно в XVII веке, подставляло для него атмосферу, во многих отношениях обильнyю необходимыми для его существования и развитая средствами, просторную для его свободного и обширного распространения. По этой причине, он там преимущественно и искал себе убежища, силы и подкрепления и там действительно находил все это, где сильнее преобладал старый церковный беспорядок над вновь-водворявшимся во второй половине ХVII и в начале XVIII века порядком. Рассмотрим беспристрастно все те старые недостатки и несовершенства внутреннего иepapхического и духовно-правительственного быта русской церкви в ХVII и первой половине ХVIII века, под влиянием которых раскол развивался, возрастал и умножался.

В церковно-правительственном отношении, во первых, происхождению и распространению раскола при п. Никоне весьма много содействовало восстание вместе с расколоначальниками бояр против Никона, главного благоустроителя внутреннего порядка русской церкви в XVII веке и низложение его.⁴⁶⁷ Церковь русская никогда, кажется, не имела столько нужды в единстве и согласии действий церковного и гражданского правительства, как при п. Никоне, когда она совершала весьма важное и даже, можно сказать, после принятия христианства, самое великое дело исправления церковного порядка и богослужебных книг и обрядов и когда, между тем, против нее восстали противники церковного порядка и власти, ревновавшие за старый церковный беспорядок. К несчастью, в это-то самое время бояре монастырского Приказа, за одно со многими членами боярской думы, напрягали почти все усилия к тому, чтобы ограничить власть церковного правительства и низвергнуть п. Никона. Боярам, желавшим совершенной независимости от патриаршей власти, господства над духовенством и обладания церковными и монастырскими имениями, нужно было, во что бы то ни стало, низложить сильного защитника прав и величия высшей церковной власти, п. Никона, по примеру п. Филарета, беспощадно преследовавшего и обуздывавшего их своеволие, особенно противное канонам церковным вмешательство в дела чисто духовного ведомства. Монастырский приказ служил для них в этом отношении лучшим орудием. Виновник учреждения монастырского Приказа, кн. Одоевский был личным врагом Никона; потом в 1660 году мы видим в монастырском Приказе окольничего Ивана Федоровича большаго Стрешнева:⁴⁶⁸ а это тоже, по всей вероятности, был враг Никона, как и прочие Стрешневы, Семен и Родион; в 1663 году в монастырском Приказе боярином был кн. Иван Андреич Хилков;⁴⁶⁹ и этот боярин, когда был при дворе, также толпился около врагов Никона, a в 1669 году, за свою слабость и неисправность по гражданской службе, заслужил опалу царя Алексея Михайловича.⁴⁷⁰ Кроме того, между заведовавшими духовными делами в монастырском Приказе находились еще люди не совсем добросовестные, действовавшие не по правде и не по закону, как видно из «челобитной монастырского приказа подъячего Евтихея Алексеева на дьяка Ивана Калитина в неправых делах».⁴⁷¹ Жаль, что нам неизвестен ближе и обстоятельнее личный состав монастырского Приказа. Но кто бы и каковы, впрочем, ни были бояре, дьяки и подьячие монастырского Приказа при п. Никоне, несомненно то, что образ мыслей и действий монастырского приказа при Никоне, по причине злоупотреблений бояр, казался довольно опасным для внутреннего мира церкви русской, не сообразным с духом древнего канонического устройства русской церкви, близким к протестантскому образу управления, который на западе почти в это же самое время утверждался германскими князьями, принимавшими протестантизм. Бояре монастырского приказа, действуя за одно с враждебными Никону боярами царской думы, которые, по словам умного современника Богдана Хмельницкого, «ничего путного Его Царскому Величеству не присоветовали», напротив еще, по словам другого очевидца врача Алексея Михайловича Коллинса. «самые добрые его намерения направляли ко злу»⁴⁷² : эти бояре «причиняли церковной власти всякие обиды, закона Божия не исполняли и в духовные дела и во святительские суды вступалися, церковными и монастырскими имениями распоряжались, как хотели и делали всякия дела в монастырском приказе, а церковное правительство делали для себя орудием, патриарха заставляли служить себе».⁴⁷³ Образ правления, похожий на протестантский.⁴⁷⁴ Никон, строгий, жаркий ревнитель прав русской церкви, видел такой порядок церковного управления не соответственным с древним каноническим устройством русской церкви и потому не утерпел, с твердостью и энергией жаркого защитника прав церкви восстал против Монастырского приказа. Восстал особенно против непомерного самоуправства бояр в не принадлежавшей им сфере церковного правления.⁴⁷⁵ Ho, к прискорбию, тем еще более вооружил против себя бояр. «Бояре, скажем словами преосвященного Филарета, бояре чрез монастырский приказ мало по малу стали делать распоряжения не только мимо патриарха, но и с открытым намерением оскорблять Никона; от духовных имений переходили к духовным лицам, определяли священников и игумнов именем царя, без всякого сношения с пастырем церкви. Никон показывал несправедливость в новом порядке дел; восточные патриархи впоследствии тоже самое говорили царю, и несчастный приказ был закрыт. Но мысли Никона выставляли то сомнительными, то несправедливыми потому, что предлагал их Никон: а резкие выражения, в каких отзывался о приказе Никон, только радовали бояр, врагов Никона, которые умели понять протестантский порядок правления, но не хотели знать порядка православной церкви. Мало по малу бояре дошли уже до того, что стали открыто ругаться над патриархом. Стрешнев столько был нагл, что назвал именем Никона свою собаку и ненависть к Никону доводил до открытого кощунства над благословением святительским.⁴⁷⁶ Явное и открытое неуважение и противление патриаршей власти придворные бояре начали выражать в грубых оскорблениях патриарших бояр и чиновников.⁴⁷⁷ Никон видеть в этом несомненный знак общего заговора и восстания против него царских бояр, видел восстание боярского самоуправства против высшего церковного правительства, видел явное преступление клятвы, какую дали ему бояре торжественно в храме при избрании его в патриархи – «почитать его как apxипастыря и отца и не препятствовать ему устроять церковные дела»,⁴⁷⁸ – и потому сам отказался от дел церковного управления. Таким образом, в церкви русской в то самое время, когда возникли плевелы раскола и не разумные ревнители мнимой церковной старины уже начинали раздор, с церковью, произошел бедственный разрыв между патриархом и боярами, возникла открытая борьба высшей церковной власти с боярским своеволием и продолжалась целых 8 лет. И вот, во время этого-то жалкого раздора, раскол, поднятый другой, духовно-демократической оппозицией протопопов и попов также лично против п. Никона, строгого в церковном суде и правлении духовенством, в это-то время раскол особенно усилился и распространился, приняв сторону боярской оппозиции п. Никона, строгого ревнителя правды и законности, и в царской думе беспристрастно и открыто обличавшего несправедливости и злоупотребления бояр. Об этом впоследствии свидетельствовали сами бояре, когда должны были дать отчет народу, оставшемуся верным церкви и Никону, о причинах осуждения Никона. Они в свое оправдание перед народом любившим Никона, так обвиняли его: «яко оставлением престола, сотвори церковь святую вдовствовали осьмь лет и 6 месяцев: в неже междупатриаршества время блазнишася его ради мнози и явишася раскольницы и мятежницы православные Российския церкви, лестными ученми своими погубивши многия души».⁴⁷⁹ Так говорили бояре в свое оправдание пред народом тогда, когда они достигли уже своей цели – низложили Никона. И когда, следовательно, им более почти не нужна была помощь раскольнической партии. Но не так было на самом деле. Вовсе не Никон был виноват в том, что вo время осьмилетней борьбы его с боярским самоуправством, особенно усилился и распространился раскол, а виноваты всего более сами бояре. Они во первых, стеснив чрез монастырский приказ деятельность патриаршего судного разряда, которому принадлежали дела по отношению к преступлениям против веры и к расколу, не дали Никону докончить его великое дело очищения церкви от плевел раскола, заставив его невольно отречься от церковного управления своим дерзким, грубым поруганием над патриаршим саном Никона, своими кознями и клеветами при дворе и своим недобросовестным преступлением добровольно, даже вопреки воли Никона, данной ему клятвы – не препятствовать ему исправлять церковные дела: во-вторых,. положив главною целью низвергнуть Никона, беспощадного обличителя их в царской думе и в монастырском приказе, приняли сторону восставших против него протопопов и попов.⁴⁸⁰ Раскольники, по крайней мере, главные и опаснейшие из них, были уже, как мы видели, совершенно усмирены силою ума и воли Никона, пока он действовал единодушно с царем Алексеем Михайловичем: бояре опять дали им полную возможность действовать и распространять раскол. Так, по ходатайству бояр, возвращен был осужденный Никоном и сосланный в Сибирь главный протопоп – личный враг Никона, Аввакум. «И егда в царствующий град прииде, пишет историограф раскольнический, князи и бояре тако любезно его прията, яко ангела Божия, и самому царю возвестиша, вси царския крове превысочайшия персоны, князи и бояре преизобильно того имением награждаху». По проискам бояр, чрез боярина Иродиона Стрешнева, ему даже предоставлено было право – о себе яко хощет, да содеваст, т. е. право свободного распространения своих мыслей.⁴⁸¹ При таком покровительстве боярском, чего не мог сделать исступленный расколоначальник Аввакум для успеха и коновской оппозиции против патриapxa? Он, упоенный боярскими ласками, подкрепленный их велъможным авторитетом, до того теперь был смел в деле раскола, что подал «чрез верных своих при дворе» просьбу самому царю, чтобы Никон, враг его и братии его – прочих протопопов и попов раскольников – скорее был низложен.⁴⁸² Бояре того же требовали. И Никон низложен: падение Никона, поборника истины, было вожделеннейшим торжеством раскола! В то время, как многочисленные князья и бояре ласкали Аввакума, кн. Хованский, который, может, быть, не мог еще простить Никону того, как он, во время поездки в 1652 году в соловецкий монастырь за мощами св. Филиппа митр. Всероссийского, заставлял его исполнять христианский долг говения,⁴⁸³ содержал у себя в доме Аввакума и его сообщников раскола,⁴⁸⁴ как уже было сказано нами выше. У стольника Салтыкова, как тоже мы видели, во дворе жили самые исступленные распространители суеверия: дворецкий и любимец Салтыкова Исаия, Авраамий, ученик Аввакума и другие.⁴⁸⁵ Расколоучитель Спиридон Потемкин, происходивший из боярского рода Потемкиных, имел между боярами сродники многомогущия у монарха, и эти-то сродники бояре защищали его от власти архиерейской, когда он распространял плевелы раскола.⁴⁸⁶ В числе ревностных покровительниц раскола были еще, как тоже мы выше сказали, некоторые придворные боярыни, духовные дщери протопопа Аввакума, из рода Морозовых, Соковниных, Урусовых,⁴⁸⁷ и с ними вместе, вероятно, сочувствовали и содействовали раскольникам из ненависти к Никону и сами бояре этих фамилий, особенно Морозовы.⁴⁸⁸ Таким образом, ясно, что в продолжение осьмилетних козней бояр против Никона, раскольники помогали боярам, а бояре помогали раскольникам, и оттого раскол особенно в это время усилился и распространился. Участию, виновности бояр в деле раскола при Никоне удивляться не должно. История русская, в ХVI и XVII столетии, не раз обличает бояр в народных возмущениях и бунтах, и именно тогда, когда у них были какие либо замыслы, напр., хоть во время самозванцев. При Никоне у бояр был один общий замысел низвергнуть Никона, строго преследовавшего их произвол и самоуправство в думе царской и в делах церковных и нарушение обрядов православной церкви. Изыскивая чрез монастырский приказ все, что только могло служить к осуждению и низложению Никона, бояре не посовестились и из раскольников образовать себе партию, тем более, что многие фамилии их заражены были сами расколом. У бояр была борьба с высшею церковною властью, борьба вельможной боярской гордости с авторитетом высшей церковной власти – патриарха. Следовательно, чтобы восторжествовать над Никоном, боярам нужно было образовать для себя партию церковную, которая бы восстала против власти Никона и против новоучреждаемого им церковного порядка. И вот, когда Никон приступил к исправлению книг и обрядов, они внушили простолюдинам, будто бы он подрывает православие, разрушает старый церковный порядок, старую веру. И те самые, которые почитали сокровищем книги, исправленные п. Иосифом, восстали против Никона, как против врага церкви. При Иосифе любили они нововведение: при Никоне объявили себя старообрядцами. Видно, что не своим умом они действовали, но увлекались внушениями наветников, и наветников – врагов Никона, каковы именно и были бояре. И не даром же расколоначальник Аввакум называл бояр, покровительствовавших расколу, верными своими, Никонианами.⁴⁸⁹ Не напрасно историограф раскольнический так восхваляет «князей и бояр», которые были добрыми и преполезными клевретами Аввакума. Не напрасно, наконец, и самый достоверный историк раскола, современник и очевидец первоначальных смут его, Игнатий митр. Тобольский, заметил, говоря о начале раскола: «к сему же и от цареви двора неныи пристали» .⁴⁹⁰

Во вторых, в церковно-иерархическом отношении не мало благоприятствовал, как происхождению, так и распространенно раскола примечаемый во многих частях церковного управления в XVII веке недостаток церковно-правительственного надзора. История отечественной церкви, замечая все неоцененные заслуги и благодеяния нашей иерархии в период патриарший, и вполне оценивая их, замечает также, к сожалению, и недостаток общего, единодушного и вполне внимательного попечения пастырей русских об удовлетворении общим тогдашним нуждам и потребностям русской церкви. А это и было, по свидетельству беспристрастных свидетелей-современников, одною из причин происхождения и распространения раскола. Царь Алексей Михайлович говорил на соборе 1667 г., пред лицем пастырей русской церкви: «враг завистный, спящим нам, им же Богом вручися страж ея, всея куколь душевредный.»⁴⁹¹ Отцы сего собора тоже прямо указывали, как на причину происхождения и распространения в русской церкви раскола, на то, что пастыри русские не имели общего, единодушного попечения о благочинии и порядке своей церкви, не собирались на соборы для совещания об общих нуждах и потребностях народно-церковной жизни, о поведении и исправлении духовенства. «Подобает, говорили они, якоже повелевают правила св. апостолов, и вси вселенстии и поместнии св. соборы, яко да в коейждо стране и епархии творити архиереом соборы дважды в лето, или нужды ради поединощи, церковных ради вещей исправлении.⁴⁹² Обаче, за еже в здешних странах Великороссийского Государства не обыкоша архиереи собиратися часто и соборы творити и исправляти священнические распри и прочие учинишася толки раскольники и мятежники и возмутиша во всем Государство, и многие души погубоша и въмале было не весь народ прельстили и от православныя веры возвратили к безместным делом и еретическим мудрованиям».⁴⁹³

Особенно епархиальное управление русской церкви, в период распространения раскола, представляли много неустройства и недостатков, которые были очень благоприятны для успеха раскола. История отдает полную справедливость таким благопопечительным епархиальным архипастырям, каковы были наприм., во 2-й половине XVII столетия и отчасти в начале XVIII: Иона, митроп. ростовский и ярославский, Иона архиепископ вятский и великопермский, «имевший, по словам Любарского, такие свойства, какие пастырское звание и тогдашнее состояние как времени, так и новоучрежденной епархии от него требовали и, хотя, кроме славяно-российской грамоты, ничему более неученый, однако к собранию хороших печатных и письменных книг, какие токмо сыскать тогда можно было, имевший усердное рачение, установивший такой изрядный в причте и чине монашеском порядок, который соблюдался и в XVIII веке и заслуживший общую любовь и память в народе вятском»; Афанасий холмогорский, Игнатий Тобольский, святитель Димитрий ростовский, Питирим нижегородский, ревностно заботившиеся об обращении раскольников к православной церкви, въ 1-й половине ХVIII века, Иов новгородский, первый основатель в своей епархии духовных училищ и богоугодных заведений для призрения бедных и незаконно-рожденных детей; Маркелл псковский и изборский, потом казанский, «кроме ревности пастырской, по словам Любарского, весьма ученый, разговор умевший греческий, латинский и немецкий»; Иларион и Лука, архиепископы казанские, которых ревность о духовном просвещении и благочинии мы далее увидим, и многие другие архипастыри, незабвенные в истории русской церкви. С другой стороны, история свидетельствует также, что в это время были и такие архипастыри, которые, к сожалению, мало заботились о спасении душ своей паствы и об удовлетворении самым важным потребностям своих епархий. Так в 1739 г. Императрица Анна Иоанновна жаловалась, как на закоренелый недостаток в епархиальном управлении на то, что некоторые епархиальные архиереи «без продолжения времени не поставляли, где нужно было, священников и сие важное и человеческому спасению потребное дело весьма забвению предавали, а между тем, люди без покаяния и без причастия св. таин помирали.»⁴⁹⁴ Такая медленность в поставлении священников в праздные приходы, очевидно, была весьма благоприятна для распространения раскола. Коли архипастыри долго не поставляли священников, где было нужно, то туда приходили раскольнические наставники и учители или бедные раскольнические попы, – и совращали православных. С другой стороны, были в некоторых епархиях такие архипастыри, которые хотя и неленостно поставляли священников, куда нужно было, но посвящали иногда уже слишком много, сверх потребности. Так наприм., «в известии о Вятской eпapxии» преосвящ. Платона Любарского читаем про 3-го тамошнего архиепископа Дионисия, что «как сам он, кроме российской грамоты, ничему не учен был, так и oт епархиальных своих учености и дальней в чтении славяно-российских книг исправности не требовал; умеющие как-нибудь прочитать псалмы Давидовы, по его рассуждению, к произведению на все степени священства и в другие духовные чины были достойными; исполнения правил благочиния воздержания, трезвости в подчиненных взыскивал не строго, а трудолюбия и рачения в приумножении оных по себе не оставил ни малейших знаков».⁴⁹⁵ Отцы собора 1667 года также жаловались, что епархиальные архиереи не редко посвящали во священники без разбору людей всякого рода: и беглых из рабства, из крестьянства, без отпускных и без свидетельств».⁴⁹⁶ «Прежнее архиерейское слушание ставленников, говорит Посошков, вельми ми непонравилось; понеже архиерейские служителие у новоставленников приемлют дары и, приняв дары, дадут ему затвердить по псалтири некоторые псалмы и, заложа, дадут при архиерее тому ставленику прочести. Архиерей, видя твердо читающа псалтирь, возмнит яко бы и во всяком чтении таков, благословит его в пресвитерство.⁴⁹⁷ Это опять тоже для церкви вредно было, а для раскола, напротив, благоприятно. Малоспособные, безграмотные и недостойные священники и диаконы сами легко совращались в раскол, да и других за собою увлекали, а многие бездетные, как это мы увидим, часто потому одному принуждены были бежать в раскол, что были без места и не имели чем пропитываться. История свидетельствует еще, что некоторые архипастыри, вместо того, чтобы все свое внимание обращать на благоустроение своих епархий, иногда вмешивались в дела гражданской власти и в то самое время, когда в их епархиях сильно распространялся раскол, заводили ссоры с гражданскими лицами. Так напр., было в нижегородской епархии в по- следнее десятилетие XVIII века (около 1699 г.),⁴⁹⁸ т. е. в то самое время, когда здесь сильно распространял раскол известный расколоучитель здешнего края Онуфрий с многочисленными учениками. Подобное обстоятельство случилось и в нижегородской епархии, при Петре Великом, при apxиeп. Феодосии⁴⁹⁹ и это было в такое время, когда в новгородской епархии весьма сильно распространялась Федосеевщина. Такие соблазнительные для народа ссоры и тяжбы епархиальных архиереев с губернаторами в XVIII в. случались, к прискорбию, весьма часто. Вспомним, наконец, еще то, что до Петра Великого епархиальные архиереи, кажется, вовсе не представляли никаких отчетов о состоянии своих епархий. Да и после того, как предписано было⁵⁰⁰ представлять эти отчеты, они не всегда представлялись исправно и благовременно.⁵⁰¹ Оттого внутреннее состояние многих епархий, поведение в них духовенства, нравственный быт православных – все это было весьма мало известно. А для раскола как это было благоприятно! При неизвестности или малоизвестности внутреннего состояния епархии, он как червь, втайне язвил и подтачивал православную паству русской церкви. И тем успешнее он распространялся в таких епархиях, особенно в дальних уездах, где благочинные-старосты поповские, десятские священники, или их закащики не всегда также были добрые, благонамеренные и благопопечительные; напротив почти всегда многое утаивали и не обращали надлежащего внимания на состояние своих благочиний или округов.⁵⁰² Архимандриты и игумены, которым, по силе определения стоглавого собора, также иногда поручалось наблюдение за приходскими церквами в городах и селах, часто не имели возможности смотреть за своими монастырями и вотчинами монастырскими, не только что за другими городскими и сельскими приходами.⁵⁰³ Притом, бывали случаи, что архимандриты, вместе со светскими чиновниками-десятильниками архиерейскими, за взятки прикрывали раскольников. Так, напр., когда донесли некоторые православные о хулах томского расколоучителя Васьки Шапошникова архимандриту тамошнего Алсксеевского монастыря Варлааму и десятильнику сибирского митрополита, «некоему мирянину»: то архимандрит тот, говорит Игнатий митр. Тобольский, призвав расколоучителя и вопросив, обретает eгo потаившася в ереси своей, якобы клеветная ему на ня возвещена быша и моли его отпустити себе свободна, дав ему некий от сребрениц подарок: той же окоянный лжеархимандрит, яко сребролюбец сый, восприят подарование и согласися с подобным себе десятильником отпустив его свободна и возвестившим же на него пристрастиша, во еже к тому на него Ваську ничего же да поведают: се же сотвориши мздоимания ради.⁵⁰⁴ Духовные фискалы, которые при Петре Великом посылались в eпapxии для исследования, нет ли где каких беспорядков, также, как сказано в духовном регламенте, «дружа своим благодетелям или мзду емля, много утаивали.⁵⁰⁵ Явно, что при таких благочинных раскол весьма удобно мог распространяться, легко мог пользоваться утайкой и покровительством.

В-третьих, в церковно-иерахическом отношении весьма много благоприятствовали распространению раскола – малочисленность и обширность епархий, отсутствие епископских кафедр в таких местах, где оне, по местным обстоятельствам, были совершенно необходимы.⁵⁰⁶ Раскол особенно свободно и успешно распространялся в самых больших eпapхиях, которые по чрезмерной обширности своей весьма неудобны были для епископских обозрений. И преимущественным поприщем его распространения здесь были отдаленнейшие, крайние пределы, которые почти совершенно лишены были епископского надзора и в которых по их обширности и отдаленности, следовало быть особым епархиям. Такова напр., была сибирская eпapxия и некоторые Великороссийские. Царь Федор Алексеевич об этом так говорил собору 1681 года: «архиерейское вновь прибавление потребно и нужно, для того, что сибирская страна пространна и в ней множество народа Христа незнающего, такожде и иные грады от архиерейского пребывания имеют дальнее расстояние и именно в сибирстей стране от столичного града той епархии до Даурских и Нерчинских и Албазинских острогов и до иных тем же подобных мест во едино лето, и в полтора, и в два едва преходят, и в тех далъних местах христианская вера не расширяется, развратники же святые церкви там умножаются,⁵⁰⁷ да не токмо в такой дальней и про-

странной стране, но и в иных многих градех, именно в Путивле и в Севске, в Галиче, в Костроме, и в иных многих местех противники умнижилися, за неимением себе возбранения за расстоянием дальним понеже в епархиях град от града и место от места имеют расстояния не малая»⁵⁰⁸ Города Путивль, Севск, Галич, Кострома и Нижний-Новгород принадлежали к московской патриаршей eпархии. Эта епархия, после сибирской, была самая обширная: она заключала в себе в начале распространения раскола нынешние епархии – московскую (исключая коломенскую область), костромскую, вятскую, нижегородскую, курскую и орловскую, некоторые приходы и целые уезды в епархиях – архангельской, владимирской, новгородской и тамбовской.⁵⁰⁹ По описи 1702 года, в патиаршей епархии считалось 3750 церквей. Очевидно, что одному патриарху весьма трудно было усмотреть за всем в такой обширной епархии, тем более, что он, в то же время, занят был делами всей русской церкви и управлением монастырями своей патриаршей епархии и многочисленными записными домовыми монастырями, рассеянными по разным епархиям, но изъятыми из ведомства и управления местных епархиальных архиереев. И потому неудивительно, если в московской епархии раскол весьма сильно распространялся и особенно в дальних ее пределах, владимирских, нижегородских, мезенских, холмогорских и архангельских. Причиною сильного распространения раскола в нижегородском краю, в настольной грамоте, данной в 1672 году первому митрополиту нижегородскому Филарету, прямо признается отсутствие в этой стране епископской кафедры, епископского надзора. Так читаем в этой грамоте: «таковые прелестники развратники умножались наипаче в великом княжении низовския земли, в преименитом начальнейшем тоя страны граде, именуемом в Нижнем-Новгороде, с окрестными его грады и весьми. Не сущу бо тамо пастырю, оскудеша овцы от пищи сущия тамо, неимущие скотопажитного пропитания, сиреч духовныя пищи, проповеди слова Божия, в насыщение душ христианского народа. Окрест же непрестанно наветующим злохищным волком и расторгнути стадо Христово велетщательно подвизающимся. Убо избранное стадо словесных овец начало малитися, волки же злохищныя умножилися».⁵¹⁰ После патриаршей, московской епархии весьма обширная епархия была новгородская: она до 1682 года обнимала, без малаго, нынешния епархии – с.-петербургскую, олонецкую, архангельскую, некоторые уезды и приходы из вологодской и других cевepo-восточных епархий. По описи 1702 года в ней считалось 1017 Церквей.⁵¹¹ Следовательно, опять очень естественно, если и в новгородской епархии раскол нашел для себя большой простор. Не удивительно, что олонецкие и беломорские пределы, вообще вce Поморье, вся обонежская пятина, до 1682 г. почти совершенно лишенные епископского надзора, сделались главным и самым сильным гнездом беспоповщины. Точно также было отчасти и в епархиях казанской к астраханской, которые обнимали тогда всю южную, заволжскую страну России.⁵¹² Монастыри и пустыни казанской eпархии в ХVII и 1-й половине XVIII века, находились не только в отдаленных пределах казанской eпархии, но и в пределах нынешней вятской eпархии: в Елабуге, Сарапуле, Уржуме, в Кукарской Слободе, в Яранске, в Царевосанчурске: в пределах нынешней пермской губернии – в г. Осе, в пределах костромской губернии – в гор. Варнавине: в Нижнем-Новгороде, в Василь-городе, в Самаре, в пределах нынешней симбирской губернии – в Сызрани и Кашире. Отдаленнейшие из этих монастырей и пустыней не подлежавшие ведомству местных архипастырей, оставались почти без всякого надзора: иноки жили, как хотели, и бродили, куда хотели и нередко обращались в расколоучителей. Кроме обширности епархий, весьма важное неудобство в управлении ими заключалось, еще в том, что часто пределы их были весьма перепутаны: не было точной писцовой разграниченности.⁵¹³ Отсюда нередко возникали между архиереями споры из-за пределов епархий и вмешательства одного архиерея в епархию другого. А духовенство пользовалось этими случаями и не хотело повиноваться ни тому, ни другому из спорящих архиереев; даже в это время обнаруживало дух вольности и стремления к совершенному освобождению от суда, расправы и пошлин архиерейских. Так напр., в 1622 г., когда шли споры за границы епархий новгородского и вологодского архиереев, именно из-за уездов Двины, Каргополя, Холмогор, Турчасова, Ваги, который исстари принадлежали новгородской apxиeпиcкопии, – м. новгородский Макарий жаловался в челобитной к царю Михаилу Федоровичу, что «те де колмогорские и важские и каргопольские и тех городов в уездах, по монастырям архимандриты и игумены, а по мирским храмам полы и диаконы и церковные причетники и земские люди, его (митрополита) и его приказных людей и десятильников ни в чем не слушают и во всяких духовных делах под суд не даются и ставятся сильны и духовных дел судными и всякими пошлинами те архимандриты и игумены и попы владеют и корыстыются сами меж себя, а в софийскую казну всяких наших пошлин не платят.⁵¹⁴ Точно также в 1675 году, по неопределенности, по неразграниченности пределов рязанской и коломенской епархий архиереи этих епархий спорили между собою о новопостроенном городе Богородицке в епифанском уезде и священники этого города не подчинялись рязанскому митрополиту, хотя епифанский уезд причислен был к рязанской eпархии.⁵¹⁵ Вообще надобно заметить, что недостаток епархий и епископского надзора, а также споры за границы епархий, дававшие простор вольности духовенства, столько благоприятствовали распространению раскола, что церковное и гражданское правительство наше во 2-й половине XVII столетия весьма заботилось, по возможности, устранить то и другое, чтобы воспрепятствовать распространению раскола. На этом основании, именно с целью воспрепятствовать распространению раскола, отцы собора 1667 г назначили епископов для Холмогор, Томска, Енисейска, Устюга, Воронежа, Тамбова, Углича, Каргополя, Белоозера, Дмитрова, Ржева.⁵¹⁶ Потом в 1681 г. царь Федор Алексеевич и патриарх Иоаким предлагали ввести степени между пастырями, с тем, чтобы в ведении 13 митрополитов было 25 архиепископов и епископов, именно 6 архиепископов и 19 епископов.⁵¹⁷ Но, к сожалению, в оба раза затруднения в содержании кафедр были причиною того, что новых епархий было открыто гораздо менее, чем признавали нужным.⁵¹⁸ И потому многие места, где не было кафедр епископских и куда почти вовсе не простирался епископский надзор, по-прежнему оставались поприщем беспрепятственным и просторным для распространения раскола. Таким образом раскол свободно и беспрепятственно распространялся «за неимением возбранения себе», или за отсутствием епископского надзора: в нижегородских пределах до 1672 года, в холмогорском, важском, устюжском и тотемском, также в тамбовском и воронежском краю до 1682 года, во владимирском до 1742 года, в Галиче и Костроме до 1745 г., в словенских и херсонских пределах до 1775 г., в саратовском краю до 1799 года.⁵¹⁹

К сожалению, и те епархии, какие существовали во 2-й половине XVII и 1-й половине XVIII столетия, во время распространения раскола нередко оставались без архипастырей, «вдовствовали». Это вдовство иногда продолжалось довольно долгое время и также было благоприятно для распространения раскола. Здесь опять с сожалением должно вспомнить печальную участь п. Никона и последовавшее за нею 8-летнее вдовство русской церкви. «Яко оставлением престола сотвори церковь святую вдовствовати 8 лет и 6 месяцев», как сказано в известном уже нам объявлении о винах Никона: «в неже между-патриаршества время блаз-

нишася его ради мнози и явишася раскольницы и мятежницы православно-российския церкве, лестными ученми своими многих души людей погубившии».⁵²⁰ Во время 8-летнего вдовства церкви русской по удалении Никона. раскол, тем успешнее распространялся, что в это время и церковное и гражданское правительство занято было делом Никона, а делами патриаршими, скажем словами преосв. Филарета, «самовольно взялся управлять неспособный ими м. крутицкий Питирим».⁵²¹ Потом, когда раскол распространялся по разным епархиям, успех его здесь также нередко зависел от того, что в некоторых епархиях, во время его распространения не было архипастырей и потому не кому было предостеречь православных от раскола. Так в корельской епархии, учрежденной в 1593 г., по смерти первого епископа Сильвестра, не было преемников более полстолетия, т. е. с 1616 по 1685 год. В вологодской епархии во время самого сильного, первоначального распространения раскола, не было архипастыря в продолжение 9 лет, именно с 1656 г., когда скончался здешний архиепископ Маркелл и до 1665 года.⁵²² В то же самое время, когда открылся раскол в епархии рязанской и муромской, откуда произошел и куда за раскол сослан был Никоном известный расколоучитель протоп. Логгин, не было архипастыря в продолжение 2 лет, по убиении тамошнего архиепископа Мисаила в Мордве за проповедь Евангелия. Не напрасно п. Никон, по этому случаю, сильно опасался, чтобы православные тамошние не заблудились и не повредились душевно. «Ныне же святейшая архиепископия, писал он в настольной грамоте м. Илариону, законного лишается пастыря и архиерея. Не мало убо попечение им смирение наше обрести тояжде предстательство и пастырский священный чин восприяти хотящего без предстателя пребыти и церковным ее службам нерадиве и всуе носитися и тамошним господином христоименитым людям душевно вредитися».⁵²³ Епархия архангельская и холмогорская, в пределах которой раскол успел пустить глубокие корни еще тогда, когда здесь не было вовсе архипастырской кафедры в 1702 г. лишилась своего первого архиепископа Афанасия, известного поборника православия и после того оставалась без архипастыря до 1705 года;⁵²⁴ а в это время, надобно заметить, раскол здесь со дня на день возрастал и вообще так быстро и сильно размножился в северном поморье, что к следующему 1706 году, возникла там еще новаяя, опаснейшая секта – Федосеевщина и быстро распространялась по всему северу.⁵²⁵ В астраханской епархии в 1655 году aрхиеп. Пахомий скончался в моровое поветрие, а новый архиеп. Иосиф поставлен был уже в 1663 г., т. е. чрез 8 лет;⁵²⁶ между тем в это время раскольники проникли и сюда и скоро до такой степени усилились в астраханском краю, что в 1671 г., вмешавшись в шайку буйных мятежников-казаков, также большей частью раскольников, произвели кровопролитный мятеж в Астрахани и умертвили самого архиеп. Иосифа.⁵²⁷ В новгородской епархии, после 19-летнего епископствования здесь просвещенного и благопопечительного архипастыря Иова, скончавшегося в 1716 году, не было архипастыря в продолжении 5 лет, до 1721 года; между тем учители секты Федосеевской в это время непрестанно ходили по городам и селам с проповедью учения Федосеева. В 1721 г. на Новгородскую кафедру поступил apxиеп. Феодосий Яновский, но чрез 4 года этот apxиепископ лишен был сана и послан в заточение в Никольский корельский архангельский монастырь, в то самое время, когда весьма сильно распространялась в новгородской епархии федосеевщина. На его место поступил знаменитый Феофан Прокопович и управлял новгородскою паствою 10-ть лет, но после его смерти (в 1736 г.) в Новгороде опять целые 4 года не было местного архиерея.⁵²⁸ Таким образом, в то время, как преемственный ряд православных архипастырей в новгородской епархии неоднократно пресекался в начале XVIII столетия и иногда довольно на долгое время, Федосеевщина и другие толки беспоповщины здесь непрестанно продолжали умножаться и распространяться. В воронежской и елецкой епархии, по смерти apxиеп. Арсения в 1712 г. июля 8 дня, новый архипастырь, м. Пахомий прибыл уже в 1714 г. Апреля 25 дня. А когда этот скончался в 1723 г. Сентября 28, новый прибыль опять чрез два года, в 1725 г. Октября 31; между тем и в этой епархии раскол также очень сильно распространялся, особенно между казаками Елецкими.⁵²⁹ В Сибири, в то самое время, как сослан был туда со всем своим семейством главный расколоучитель Аввакум и рассеевал там плевелы раскола с 1656 – 1662 г., apxиеп. Тобольский Симеон, в 1656 г., неизвестно за что, был под запрещением целый год и не велено было ему служить даже литургии.⁵³⁰ Потом, в начале ХVIII столетия, когда в Сибири раскол чрезвычайно сильно распространялся, не смотря даже на сильное противодействие архипастырей после кончины м. Игнатия, сочинителя 3 посланий против раскольников, в Тобольске архиерея не было более 2 лет.⁵³¹ Вообще надо заметить, что в то время, когда в церкви русской особенно сильно распространялся раскол, на беду, многие епархии нередко довольно долгое время оставались без пастырей или имели таких, которые по дряхлости своей уже почти неспособны были управлять епархиями. «Во многих епархиях, доносил государю Петру I, Ноября 20 д. 1718 г., м. рязанский Стефан, архиереев нет: в киевской, в новгородской, в Тобольской, в смоленской, в коломенской, а престарелые на Устюжне, на Вятке, и от вдовствующих епархий присылают ко мне всякие дела с великою трудностью дальнего ради расстояния и стужают мне, прося о решении дел и я на тех делах помечаю: ждать своего архиерея и ныне у них премногое множество накопилось дел и ставленников и нестроений церковных много и без архиереев пробыть у них не возможно».⁵³² Если, таким образом, в праздных епархиях за небытием архипастырей возникли во множестве всякого рода беспорядки, то очень естественно если и раскол, этот главный беспорядок русской церкви в то время, находит для себя вовремя совершенного отсутствия епископского надзора особенно беспрепятственный приют и простор: ибо расколоучителям легко было расхищать овец православного церковного стада, где не было пастырей. Как легко и удобно было расколоучителям распространять раскол в тех епархиях, где не было главных пастырей – блюстителей единоверия, это можно видеть уже из того опасения, какое высказывали в это время патриархи в настольных грамотах, которые давали новым архиереям поступавшим на праздные кафедры. Так, напр., в настольной грамоте, данной п. Адрианом м. Стефану Яворскому, при поступления его на кафедру рязанскую и муромскую, читаем: «сущая тамо церковь остася вдовственна, не имеющи свойственного пастыря и люд насущий тамо руководительства никоего же стяжевает. О сем мерность наша презельне потчавшися, да не похитится оная паства коим злаго плевосеятельства вредом и пороку блазненну подпадет, кроме пастыря».⁵³³

Еще более благоприятствовала распространению раскола малочисленность храмов. По описи 1702 г. всех храмов в Великороссийской церкви считалось 12.076, а по ведомости 1739 г. 16.000 .⁵³⁴ Нет сомнения, что этого числа церквей было бы вполне достаточно для русской церкви во 2-й половине XVII века, когда всего русского народонаселения было не более 11.000.000 и в первой половине XVIII столетия, когда народонаселение возросло до 15.000.000 ⁵³⁵, если бы только это число храмов распределено было правильно, сообразно с местными нуждами и обстоятельствами русской церкви. Потому что даже в настоящее время, когда православного народонаселения в России более 48.539.510 – церковь русская, кажется, довольствуется 85.838 храмами.⁵³⁶ Но, к сожалению, в прежнее время, когда в России распространялся раскол, приходы по епархиям большею частью так неудобно были распределены, что во многих местах церквей или вовсе не было, или было крайне недостаточно, тогда как в других местах их было слишком много, так что правительство находило нужным ограничивать построение новых храмов. Недостаток храмов преимущественно заметен, опять, в тех местах, где особенно сильно распространялся раскол. Так, в поморском краю, в олонецком уезде, где, как известно, особенно сильно распространялась беспоповщина и где утвердилось первое гнездо ее – выгорецкий скит, по писцовым книгам конца ХVI столетия, было около 35 приходов.⁵³⁷ Между тем этот уезд обнимал кругом около 5895 верст,⁵³⁸ по 1473 версты в каждую сторону. Следовательно, на каждый приход приходилось средним числом больше 672 кв. верст, по 166 верст с лишним в каждую сторону. Очевидно, что православным, жившим от своих приходов за 166 верст, приезжать в церковь было неудобно, а приходить совершенно невозможно. Коли число посадских и уездных олонецких дворов 9984, показанное в выписке из окладной книги 1681 г. полное, что, впрочем, не вполне вероятно,⁵³⁹ то и в этом количестве дворов в олонецком уезде приходилось средним числом на 285 дворов или на 1120 (если положить средним числом по 4 души в каждом дворе), по 1 церкви. Конечно, одной церкви на 285 дворов или для 1120 душ, может быть и достаточно. Но надобно заметить, что тогда деревни в северном поморье вообще, большею частью были не большие, состояли из 1, 2 редко 10 дворов и разбросаны были по окрестностям погоста, или главнаго селения, где находилась приходская церковь, иногда на весьма большое пространство,⁵⁴⁰ а к погостскому приходу иногда причислялось 100, 150 и даже 200 и более деревень.⁵⁴¹ Кроме того, сообщения с главным селением или погостом, где была церковь, в оленеЦКОМ краю для мнОГИХ деревень, как и вообще во всем поморьи, были крайне неудобные, по лесистости и болотистости их мест. «Дороги с Олонца во все погосты, пешие и конные, как сказано, в воеводской отписке 1649 г., зашли мхи. и озера и перевозы чрез озера многие, а тележных дорог нет.⁵⁴² Точно также, игумен соловецкий Макарий писал около 1629 года митроп. новгородскому Киприану: «что живут на их монастырской земле на реке на Выге над порогом Воецким их (соловецкого) монастыря крестьяне, а то место пришло впусте, от иных монастырских волостей, в которых церкви Божии есть, поудалело верст по 70 и по 80 и больше; а места пришли непроходимые зимою и летом, дороги и проезду никогда не живет, и многие крестьяне в болести без покаяния, и младенцы без крещения помирали, и неотпев, пигребали, потому, что вскоре священников для бездорожицы добыть немочно».⁵⁴³ В некоторых погостах, напр., в пудожском, были «леса не проходимые».⁵⁴⁴ Следоват. из некоторых дальних сел не только приходить пешком, но и приезжать в те погосты, где были приходские церкви, было неудобно. Потому весьма могло быть, что многие православные в олонецкой области весьма долго, а некоторые, может быть, даже и никогда не бывали в храмах. Между тем, когда в олонецких лесах, вблизи тех православных сел, которые далеко находились от своих приходских церквей, появились раскольнические монастыри и часовни православные этих сел, за неимением или отдаленностью своих православных храмов стали входить в общение с раскольническими монастырями и часовнями и таким образом чрезвычайно легко были совращаемы в раскол; другие же, долго не бывая в церквах, до того охладевали к церкви и православной вире, что сами охотно принимали раскол.⁵⁴⁵ Некоторые погосты, или церковные приходы обнимали

целую волость или стан.⁵⁴⁶ Не лучше, даже, быть может, еще хуже было положение православных приходов во многих погостах других Новгородских пятин. Некоторые погосты и церквей СвОИХ вовсе не имели, а между тем от других погостов, где были церкви, и куда бы могли православные обращаться, за неимением своих приходов, отстояли иногда весьма далеко, верстъ за 60, за 100 и даже более. Таковы напр., были по писцовым книгам конца XVI столетия в Вотской пятине: Заворяжье, Малая Лопца, также, вероятно, погосты Наозерский и Каргальски.⁵⁴⁷ Если были погосты без церквей в конце XVI столетия: то, по всей вероятности, были такие погосты и в XVII столетии, во время распространения раскола. Кроме того, должно заметить и то, что во многих погостах в конце XVI столетия и в 1-й половине XVII храмы были «позжены немцами или литовскими людьми», как не редко замечается в писцовых книгах этого времени.⁵⁴⁸ Здесь нельзя не вспомнить еще следующего известия Авраамия Палнцына, писавшего в начале ХVII столетия о смутах междуцарствия: «тогда святыя Божии церкви, говорит он, огнем истреблены быша. Бысть же тогда разорение свят. Божиим церквам и от самех православных, якоже капищам идольским прежде от великого Владимира, тогда на славу Божию, ныне же на утеху бесом с лютори злейшими того содеяша внуки их, мы и братия наша».⁵⁴⁹ Если еще в начале ХVII столетия были такие православные, которые уже до того охладели к храмам Божиим, что вместе с лютеранами раззоряли их и чрез то лишали церковного богослужения прочих православных: то удивительно ли, что такие православные, после раззорения храмов Божиих, еще более охладели к православному церковному богослужению, и наконец, дошли до того, что начали открыто ругаться над ним и над православными храмами, называя их не храмами, а стойлами и т.п. На юге России, преимущественно мало было храмов в заволжских пределах, опять именно в таком месте, где весьма сильно распространялся раскол. Здесь и теперь еще в некоторых местах, напр., в заволжской части нижегородской епархии, народ живет в небольших деревнях, заключающих в себе от одного до 10 дворов, большею же частью по 5 или 6 дворов. От того к приходу причислено бывает иногда по 60, по 70 и даже по 80 деревень и это замечается особенно там, где раскол более распространен. В таких приходах деревни от церквей отстоят иногда на 20 и более верст, а в приходе считается иногда по 3, по 4 и даже по 5.000 душ. Что же сказать о прежнем времени, когда здесь только что распространялся раскол. Тогда тем менее здесь было храмов, что крестьяне в то время только что селились в этих местах, во множестве переселяясь из дворцовых вотчин, из под Москвы, из владимирских пределов и из других мест. Следовательно, пока эти переселенцы сами обзаводились домами на новых местах, они, конечно, не могли построить себе церквей в достаточном количестве. А помещики, к сожалению, заботясь больше об оброке и об умножении народонаселения в своих поместьях, не всегда заботились сооружать для новосельцов церкви. Настоятели же раскольнических скитов и монастырей неленостно приходили к ним и записывали их в свое согласие. В Казанский край, во 2-й половине XVII века, постоянно прибывали новые переселенцы из Нижнего и других мест и селились целыми деревнями подле казанских монастырей и пустыней;⁵⁵⁰ а между тем эти бедные пустыни часто не имели чем построить и содержать даже в своих стенах церквей. Так, напр., в 1689 г. архимандрит козмодемьянскаго спасо-юнгинского монастыря Мисаил бил челом царям Иоанну Алексеевичу и Петру Алексеевичу и царевне Софии Алексеевне, что «у них церкви стали ветхи и сгнили, а построить им новых церквей за скудость нечем, потому что от города стало в дальнем расстоянии, и к монастырю де у них никаких угодий и рыбных ловель нет». В 1695 г. и эти церкви «погорели без остатку», и архим. Мелетий бил челом ц. Петру Алексеевичу, «что крестьяне их оскудели и многие разбрелись врознь, и ныне де им святых церквей, икон и книг и всяких утварей построить нечем».⁵⁵¹ В Свияжском писцовом перечневом списке 7159 (1651) года замечено, что после писцового перечневого списка 133 года (1647), следов., в 3 или 4 года вновь населили пришлые крестьяне на монастырском новерстном лесу 3 деревни, в числе 382 душ одного мужеского пола: деревню Курочкина на ключе – 180 душ, деревню Ломовку – 81 душа, деревню Гоголиху – 121 душа: все эти новонаселенные деревни оставались без церкви, да к ним еще примыкало до 20 старых починков и деревень также без церквей.⁵⁵² О недостатке храмов в Казанской епархии в 1719 г. доносил святейшему Синоду иером. Алексей, казначей Казанского митрополита и управитель духовных дел по отношению к обращению инородцев Казанской епархии: «новокрещенцы жительство имеют от церквей расстоянием верст по 20 и больше, и между иноверными просят, чтобы в близости сел церкви вновь построить. Который малолюдные новокрещенные деревни, в дальнем расстоянии от церквей, верст по 30 и больше, а за неудобным путем летним временем для крещения и усопших погребения к церкви ездить им бывает весьма нужно, просят, чтобы для того построить в удобных местах в близости часовни»...⁵⁵³ При таком недостатке храмов во многих местах Казанской епархии, особенно в деревнях, вновь населенных пришлыми крестьянами во второй половине XVII и в начале XVIII века, неудивительно, что расколоучители успели здесь записать в свои скиты многих поселян во многих деревнях казанских, таким образом, населявшихся во второй половине XVII века беглыми и пришлыми из Нижнего-Новгорода, из под Москвы и из других мест, в числе выходцев приходили и селились и раскольники, бежавшие от православных храмов в места, где не было их. Точно также распространялся раскол в Саратовской губернии, на луговой стороне Волги по берегам реки большого Иргиза, после того как сюда прибыли в 1762 году раскольники из Польши. В то время и сюда также во множестве переселялись крестьяне из разных губерний, а храмов на новонаселенных местах не было. Православные, за неимением православных церквей, иногда, обращались для исправления необходимых христианских треб к раскольническим монастырям, иногда по внушению раскольнических настоятелей, а иногда даже и насильно были принуждаемы к тому раскольниками. Таким образом, весьма многие совращались в раскол.⁵⁵⁴ Наконец, в третьей местности особенно сильного распространения раскола, в Сибирской епархии, храмов, судя по обширному пространству, было также весьма недостаточно для православных, хотя, по числу тогдашней населенности Сибири, их, по видимому, и довольно было. Именно, по описи 1702 года, в Сибирской епархии считалось 160 церквей,⁵⁵⁵ а народонаселение православное к июлю 1709 г простиралось до 229.227 душ,⁵⁵⁶ исключая впрочем, новокрещенных из туземных народов, которых вероятно, было не монее 15-ти или 20,000 душ. Следовательно, приходилось на 1432 души одних русских переселенцев по 1 церкви. Конечно, для такого числа душ одной церкви, может быть, и достаточно при сосредпточенном народонаселении. Но надобно заметить, чти в Сибири тогда народонаселение умножалось, а главное – рассеяно было на пространстве более 300.000 квадр. миль (3.100.000 кв. верст); Без всякого сомнения, многие приходы простирались на несколько сот верст,⁵⁵⁷ потому деревни от церквей часто отстояли чрезмерно далеко и притом нередко отделялись от них лесами, озерами и большими реками. Коли ныне есть еще в Сибири много таких приходов, в которых православные живут от церквей своих верст за 30, за 50 и даже за 100: то в XVII столетии такие приходы должны были еще чаще встречаться. Тогда православные русские только что селились там и селились малыми деревнями, в разных местах смотря по удобству места для жительства. Оттого деревни были, большею частью, разрознены между собою, разбросаны на обширном протяжении привольной Сибирской земли. Очевидно, что во всех этих деревнях нельзя было вдруг построить церквей. К тому же, в то время, когда в Тобольской eпapxии особенно сильно распространялся раскол, там многие церкви часто сгорали. Так в 1677 г. в Тобольске от молнии сгорели соборная церковь со всею утварью и 7 приходских церквей, да в знаменском монастыре 3 церкви. В I680 г. в Тобольске же сгорела Вознесенская церковь и церковь Живоначальныя Троицы. В 1681 г. в Абалацком селе сгорели от молнии две деревянный церкви.⁵⁵⁸ В 1693 г. сгорела в Верхотурье соборная церковь Живоначальныя Троицы.⁵⁵⁹ Иногда, по злобе, раскольники сожигали православные церкви. Так, в 1636 г в 1-й день Пасхи, во время заутрени, в селе Каменке (тюменского уезда) сгорела Покровская церковь с людьми, и в то же время старая, пустая церковь, от пороха, подложенного раскольниками. В том же году, 25 апреля, вместе с гор. Тюменью сгорели от поджига раскольников 2 соборн. церкви, также церкви Илии Пророка, Спасская, Знаменская.⁵⁶⁰ А на месте сгоревших, новые церкви иногда весьма долго не строились. До 1726 года и нельзя было построить церкви без разрешения высшего церковного Правительства или даже самого царя. Только с этого года, св. Синод, видя крайною нужду скорейшего построения церквей во многих местах, разрешал: «просителям о построении церквей, обязывая их в надлежащем письменно с рукоприкладыванием не отписывайся в св. Синод о строении церквей давать позволение синодальной области в Духовной Дикастерии, а в епархиях архиереям, чтоб от нестроения, где конечная в том имеется нужда и долговременно за письменною о позволении того пересылкою, во всяких церковных исправлениях по закону христианскому в тех местах обывателями, никакой нужды не происходило».⁵⁶¹ Между тем православные, живя долго без храмов и без церковного богослужения, невольно делались холодными к православной церкви и, наконец, отпадали от нее. Вообще, во всех тех местах, где православных церквей было весьма мало, или даже вовсе не было, а между тем вблизи находились раскольнические монастыри и часовни, раскол весьма сильно распространялся. Расколоучители коль скоро примечали, что где нибудь нет церкви, или она по какому-либо случаю упразднялась, тотчас являлись в таких приходах и действовали на народ Православный, в котором еще не погасло чувство благочестия, не охладело желание ходить в церковь молиться Богу и исполнять не- обходимые христианские требы, за неимением вблизи православной церкви, охотно соглашались посещать хоть эти раскольнические монастыри и часовни. А там легко совращались и в раскол: часовенная или монастырская служба раскольников невольно завлекала их, пленяла простое, верующее сердце русских простолюдинов своим внешним обрядовым благолепием, сладостно тихого старинного, столпового пения, иногда заунывного, проникнутого чувством покаянной грусти и приятностью внятного, раздельного, несколько далее на распев совершаемого чтения. А те из православных, в которых не было чувства благочестия и совершенно охладело желание посещать храм Божий, охотно принимали раскол, потому что он поблажал лености ходить в церковь и даже прямо учил не ходить в церковь.

Подобным образом раскол уловлял в свои сети многих православных и в тех приходах, где хотя храмы и были, но не было священников или их было мало, не соразмерно с числом душ в приходе. Таких приходов в русской церкви, в XVII и в 1-й половине XVIII столетия, было не мало и опять, к сожалению, они были в тех местах, где раскол особенно был развит. В писцовых книгах пятин и погостов новгородских многократно замечается, что там во многих погостах и часто «церкви стояли без пенья пусты, или дворы поповы были пусты».⁵⁶² Из актов исторических видно также, что у некоторых церквей в пятинах новгородских, во время самаго сильного распространения там раскола, не было священников.⁵⁶³ «В погостах Вотской и Шелонской пятин, читаем в актах исторических, в близости границ Польши и Швеции, скудости ради иереев, церкви искореняются, тех градов архиереи в те зарубежные места иереев не поставляют и оттого и достальные христиане, будучи за рубежом, искореняются».⁵⁶⁴ И это, надобно заметить, было в том краю, где еще скрывались остатки древней ереси стригольников, предтечи мнимых старообрядцев беспоповщинской секты. В других епархиях, где также весьма сильно распространялся раскол, также во миогих местах ощутителен был недостаток в священниках. В Москве и во многих других городах, равно и въ селах, многие приходы лишились священников в 1656 г.. по случаю морового поветрия. «Мнози, писал тогда патр. Никон, за умаление иереев, ниже спутника доброго нашего, Пречистого Тела и Крови Христовы сподобишася»:⁵⁶⁵ а в это же время, как известно, и раскол начал распространяться. Вологодский архиепископ Маркелл доносил царю в 1650 г. что в Капитоновской Княгинин- ской пустыни Вологодского уезда 3 церкви, а ти де чернаго в той пустыни нет, а братья у них многие помирают без даров и без покаяния, и те церкви стоят без пения, впусте, десять лет».⁵⁶⁶ В XVII стол., священники еще часто «высылались из своих приходов к суду к Москве, в приказы на патриарш двор»: здесь они, как сказано в соборном определении 1675 г., волочилися иногда долгое время, а «у прИХОДСКИХ церквей, между тем, в городе и уездах, без священников происходило всякое церковное неисправление, а православные христиане оставались без всякого церковного просвещения.⁵⁶⁷ В начале XVIII стол., в Ростовской епархии, по описи 1702 г., считалось 731 церковь, но приходы этих церквей, по числу душ, в них числившихся, были чрезвычайно неравномерны: священников было мало. «Некоторые иереи, жаловался св. Димитрий Ростовский, имели под собою многую душ человеческих паству, и немоглп досмотрети всех».⁵⁶⁸ В 1711 г. бил челом м. Рязанскому и Муромскому Стефану кн. Василий Лукин, сын Долгоруков, «что де в его новоселебной вотчине в сельце Никольском в приходе у крестьян его приходского попа нет и без приходского попа они крестьяне его бывают в великих нуждах по многое время и о новой церкви Божией о строении ходить и радеть не кому, потому что крестьянам такое дело не заобыкность».⁵⁶⁹ В нижегородской eпархии, с 1736 по 1738 год, по случаю вызова духовных в нижегородские училища, при градских и уездных соборных и приходских церквах, оказалось в недостатке 3 протопопа, 135 попов, 187 диаконов, 972 дьячка и пономаря, всего 1297 священно-церковно-служителей. Недостаток этот определено было заменить 473 духовными воспитанниками, – окончившими учение и еще учившимися в школах: остальных 824 священно-церковно-служителей не доставало.⁵⁷⁰ В указе св. Синода Ноября 23, 1725 г. сказано: «многия уездных церковных приходов деревни обретаются от церквей в дальнем расстоянии и одному священнику в надлежащих со священными потребами действовать и справиться весьма невозможно, а приходским людям конечная приключается нужда и может быть, что некоторые и помирают без покаяния и без причастия».⁵⁷¹ В 1739 году Императрица Анна Иоанновна, в указе своем от 8 января, писала св. Синоду: «ныне де известно Ея Императорскому Величеству есть, что не токмо учительных священников, НО при многих церквах, а наипаче в уездах и никаких нет, и многия церкви стоят праздны, понеже бывшие при церквах священники померли, а другие за вины и непорядочное житиe отлучены, вместо которых надлежало тогда же архиереям, в епархиях своих выбрав, достойных определить без продолжения времени, однако ж, сие важное и человеческому спасению потребное дето весьма забвению предано, а между тем люди без покаяния и без причастия святых таин помирают, следственно того надлежит и тому быть, что в отдаленных от церквей местах люди принуждены жить без принятия от церкви брака и тако многия души погибают напрасно».⁵⁷² Коли, таким образом, во многих приходах православные в то время, как между ними распространялся раскол, жили без пастырей, следовательно, не только без поучения, но и без треб, и жили так иногда долгое время: то кто же мог предохранить их от раскола? И долго ли были при таком долговременном, а иногда может быть и постоянном житье православных без священников, долго ли было возникнуть беспоповщине. Мы видели выше, что в Княгининской пустыни братия 10 лет жили без священников, и церкви у них в продолжение этого времени стояли впусте, без пенья. Удивительно ли после этого, что в этой-то именно пустыни и получила свое начало беспоповщина от монаха Капитона, по имени которого сначала несколько времени и самый раскол назывался капитоновскою ересью, а раскольники – капитоновцами и именно в то самое время, как в этой пустыни 10 лет не было священников? От долговременного пребывания православных без священников, от привычки жить и обходиться в духовной жизни без попов был весьма недалекий и легкий переход к совершенной беспоповщине, как это мы отчасти видели в предыдущем отделе.

Как недостаток священников в одних приходах особенно благоприятствовал происхождению и умножению беспоповщины, так излишек их в других приходах и множество священников безместных, бродячих и запрещенных особенно благоприятствовали умножению беспоповщины. В XVII столетии и в 1-й половине XVIII штат священно-церковно-служителей при соборных и приходских церквах был весьма неопределенный. Часто в небольших приходах священников было много, от 3 до 6 и даже до 8, а в больших не более одного, а иногда и того не было. Так напр., во Владимирском уезде, в Ярополчевской волости у церквей попов было по 8, по 6, и по 4 и по З – и те ленились совершать Богослужение.⁵⁷³ В 1711 г. поп Шатского уезда села Ласина Рязанской епархии Афанасий Михайлов при допросе сказывал, что в том приходе, где он служил, было только 15 дворов, а попов в них было 2, и «двум де им попам у такого малого приходу кормиться нечем».⁵⁷⁴ В прибавлении к Духовному Регламенту читаем: «в России, хотя не ставятся священники и диаконы просто (без назначения к какому либо приходу), однако ж, многие ставятся к единой церкви, свыше потребы и многие, оставив свою церковь, в которой поставлены были, волочатся семо и овамо».⁵⁷⁵ Излишек священников часто происходил оттого, что при выборе и посвящении ставленников не обращали строгого внимания на достоинства ставленников и на нужды церквей. «Некоторые ставленники, как ВИДНО ИЗ Грамоты м. новгородского Макария (1654 г ) приходили в архиерейский дом и пролыгались, а сказывали, что попа у церкви нет: а они скупали прихожан немногих, да архиерею о поставлении и били челом, и о том у них вражда многая бывает, а у того храму поп есть».⁵⁷⁶ Оттого много было священников недостойных; всякого рода люди облекались в священный сан. «Умножися, говорили отцы Собора 1667 г., беглых из рабства, из крестьянства, ставятся в попы и диаконы не священства ради, постригают ся не духовного ради спасения, но не хотя в рабех и крестьяне в крестьянстве быть».⁵⁷⁷ И в самом духовенстве, обыкновенно, священно-служительские места переходили по наследству от отцов к детям, а отцы между тем, весьма мало заботились о должном приготовлении своих детей к священно-служению; они иногда «оставляли их, по словам отцов Собора 1667 г.. наследниками мамоне, а церковь Христову корчемствовали».⁵⁷⁸ «При многих церквах, читаем в прибавлении к Духовному Регламенту, поп не припускает в церковники чужих, но своими сынами или сродниками место того служения занимает, иногда и вящше потребы и не смотря, угодны ли суть и грамоте нскуснии. Cие кроме иных благословных вин и для того наипаче вредно есть, что тако удобнее попу неистовствовать, о служении и порядке не радеть и раскольщиков покрывать».⁵⁷⁹ В царствование Петра Великого многие посвящались во священники и диаконы для избежания военной службы. «Освященному Собору и Правительствующему Сенату ведомо учинилось, – читаем в указе 1711 года Апреля 25 – отнележе начася по указу Великого Государя, брать на службу Его Государеву людей молодых (в том числе и лишних детей духовного чина) к воинскому делу годных: и о том услышавше дьячки, пономари и сынове поповские и диаконские различными коварными образами и лжесоставными челобитными, похищают себе чин священства и диаконства неправильно и неправедно, овогда лет, подобающих таковому чину неимуще, овогда в прибыль в другие попы, либо в диаконы посвящающеся, которым умножением велие бывает несогласие, вражда и соблазн между священным чпном».⁵⁸⁰ При таком множестве лишних священно-церковно-служителей, естественно, много было расстриг, запрещенных, безместных, беглых попов, диаконов и других церковных причетников. Все эти отверженные, недостойные священники и диаконы, не имея приходов своих, бродили по городам и селам или, как сказано в прибавлении к Духовному Регламенту, «оставив свою церковь, к которой поставлены были, волочилися семо и овамо». Обычай некоторых мирян, особенно вельмож, держать у себя в домах священников, происшедший частью из суеверия, частью от вельможной гордости, весьма много также благоприятствовал умножению лишних и беглых священников. «Бывают же по многим дворам попы беглецы, порочнии и от архиереев своих запрещеннии, самозванцы; и иных же вдовы держат под образом потреб церковных не без подозрения, яково неоднократно явилось в духовных делах: от таковых попов, скрыто живущих по дворам, многая деются беззакония, браки бесправильныя венчаются и прочая».⁵⁸¹ Если же так много было священников лишних, запрещенных, безместных, беглых: то удивительно ли после этого, что так сильно умножилась бегло-поповщина? Все эти безместные, запрещенные, лишние священники, не находя себе мест в православных приходах, охотно бежали к раскольникам, которые принимали их с честью и платили им большие деньги. «Если бы не было беглых попов, скажем словами преосв. Игнатия Воронежского, не было бы и бегло-поповщины».

Впрочем, многие священники, диаконы и причетники бежали от православной церкви в раскол от того, что в православных приходах им иногда было весьма тяжко жить. Они находились в слишком большой зависимости от мирских лиц, от светских чиновников архиерейских приказов, от гражданских областных управителей, иногда даже от своих прихожан. Особенно часто притесняли их архиерейские чиновники.⁵⁸² Так при поставлении их во священники и диаконы, подъячие казенного приказа и другие светские лица, принимавшие со ставленников пошлинные деньги, вместе «с пшш диаконами брали с них сверх надлежащего большие денежные взятки, истязали их и доводили до крайнего разорения».⁵⁸³ Поступали они в приход: здесь архиерейские чиновники, управлявшие в епархиях финансовою и полицейскою частью, с них строго взыскивали оброк,⁵⁸⁴ причем нередко поступали с ними весьма жестоко и несправедливо. Из соборного постановления 1675 г. видно, что «ко освященному чину часто объявлялось всякое безчиниe, налоги, обругательство и убытки от apxерейских дворян и детей боярских».⁵⁸⁵ Архиерейские сборщики дани часто «на попов и церковных причетников дань накладывали и венечные пошлины и всякие окладные и неокладные доходы сбирали с прибавкою, не против того, как дань накладывается и неокладные всякие денежные доходы сбирались святейшего патриарха в казенном приказе и от того неравенства церковному чину чинились убытки лишние».⁵⁸⁶ Эти сборы и расправа, с ними соединенная, были весьма тягостны для приходского духовенства, особенно в бедных приходах,⁵⁸⁷ а от него простирались и на прихожан, и конечно, поставляли eгo в неприязненное отношение к пастве. Тем более тягостны они были, что тогда сельские священно-церковно-служители во многих местах не имели ни особо отведенных пахатных земель, ни сенных покосов, ни других каких-либо угодий, равно не получали и руги от своих прихожан. Коли кто-нибудь из духовных хотел заниматься землепашеством, то должен был платить со своих полей в казну пятую часть добытого хлеба.⁵⁸⁸ Материальное обеспечение священно-церковно-служителей «церквей мирского поставления» всегда находилось в большой зависимости от мира, от прихожан, с которыми они заключали «порадную» или контракт, пред которыми часто вынуждены бывали постыдно унижаться, чтобы получить деньги или ругу, и которые часто обидели их. Отсюда в корыстолюбивых священниках и причетниках развивалось стремление – переходить от одной церкви к другой, – искать более выгодного места, какое многие из них решались искать и в раскольнических скитах. Не обеспечиваемые в содержании ни от своих прихожан, ни от правительства, священники часто должны были слишком погружаться в материальные хлопоты, чтобы приобретать содержание, а это часто отвлекало их от духовных обязанностей и обременяло их самих. «Жалованья Государева им нет, говорит умный Посошков, – от мира никакого подаянья им нет же, и чем им питаться – Бог весть: ничем они от пахатных мужиков не отменены: мужик за coxy, и поп за соху, мужик за косу и поп за косу, а церковь святая и духовная паства остается в стороне».⁵⁸⁹ Кроме того, еще вмешивались в дела духовного ведомства воеводы с товарищами и также причиняли духовным обиды и притеснения, налагали на них, по своему произволу, «для своей корысти, большие сборы».⁵⁹⁰ Случалось, что духовенство со всей епархии общим голосом, архимандриты и игумены с братиею, строители и старцы с крестьянами, попы с причетниками принуждены были жаловаться на притеснения воевод и их товарищей своим епархиальным архиереям, а эти доносили царю.⁵⁹¹ Нередко священники жаловались даже на своих архиереев, – будто они отнимали у них венечные пошлины и доходы. Так, когда в 1618 году по челобитной Свияжского соборного протопопа Владимира с братиею об отнятии у них венечных пошлин м. казанским Матфеем произведен был сыск, то архимандрит Свияжского Богородицкого монастыря, все соборные старцы и иноки и белое духовенство в числе 13 священников и 4 диаконов, единогласно жаловались при исследовании дела: «то мы ведаем, что при прежних казанских архиепископех и митрополитех свияжской протопоп с братьею на собор венечную пошлину со всяких людей имал по Государеву указу, а казанские архиепископы и митрополиты в Свияжском свою венечную пошлину имали по Государеву ж указу со всяких людей, а у Свияжского протопопа с братьею их венечных пошлин не отъимывали и не вступалися, и то мы ведаем, что в прошлом в 124 г., Матвей митрополит Казанский и Свияжский у соборныя церкви и у протопопа Володимера с братьею их венечную пошлину, что они имали по Государеву указу, отнял, а велел сбирати на себя десятильнику своему в Свияжск».⁵⁹² Такой же случай был в Пскове. Доводилось ли кому из священно и церковно-служителей подвергаться суду – судебная расправа с ними была весьма тяжкая. Вспомним, что до Собора 1667 г. священников, диаконов и вообще всех духовных «волочили в мирские судилища и одни мирские люди судили освященного монашеского чина и всякого церковного причта».⁵⁹³ Вспомним, что иногда сами воеводы мимо Государевы жалованные грамоты, «сильно судили духовенство для своей корысти и причинили им убытки великие».⁵⁹⁴ Bo время суда или тяжбы с боярами, окольничьими, думными, стольниками, стряпчими и другими мирскими чиновниками, духовные терпели от них большие притеснения, обиды, протори и исторы. Прежде сего времени, сказано в соборном определении 1673 г., при прежних Святейших Патриарсех бивали челом на Москве Святейшим Патриархом и имали зазывныи грамоты с Патриаршего двора из Приказов бояре и окольничие, и думные, и стольники, и стряпчие, и дворяне Московские и жильцы, и всякого чину люди во всяких делех, но архимандритов, и но игуменов, и но строителей, и всякаго монашескаго и священнческаго чина, и но церковных причетников, к суду к Москве, в Приказы на Патриаршъ двор, и те люди всякаго духовнаго чину по грамотам к суду к Москве высылалися, и волочася долгое время, проедалися и протори подымали с великими убытками, а челобитчики имывали грамоты в больших искех и многое время не искали, а иные многое время волоча чинивали сделки в малом в чем непротив иску, и отгого всякаго духовного чина людям бывало утеснение великое, и душевредство, и убытки, и волокита напрасная».⁵⁹⁵ Наконец, даже мужики, – посадские люди иногда обходились с священниками и причетниками «как с рабами, и священники говорить против них ничего не смели».⁵⁹⁶ При такой стесненности низшего духовенства, удивительно ли, что весьма многие священники, диаконы и причетники бежали из православных приходов к раскольникам? Удивительно ли, что так сильно умножилась беглопоповщина? Слишком большая зависимость низшего духовенства от архиерейских светских чиновников в отношении к суду и управлению, и от народа в отношении к материальным средствам жизни, тяжкая расправа от мирских судей, в архиерейских приказах, в случае суда или тяжбы духовных; притеснения co стороны некоторых воевод, излишние налоги и сборы архиерейских сборщиков дани, особенно тягостный для бедных тяглых попов и причетников, служивших в бедных приходах. – все это невольно иногда вынуждало некоторых церковнослужителей оставлять православную церковь и бежать в раскольнические скиты и монастыри.

С другой стороны, к уклонению православных в раскол, особенно в беспоповщину и к упорству в расколе, к несчастию, иногда подавали повод многие из служителей православной церкви тем, что не научали народа вере и благочестию. Многие православные священники почти вовсе ее не имели благотворного спасительного влияния на свою паству, и от того их прихожане уклонялись в раскол. Чтобы предохранить православных от раскола и поддержать в них единомыслие в вере. – для этого нужно было: во-первых постоянно поучать их источникам христианской веры, просвещать их мысли здравыми религиозными понятиями и познаниями, отучать их от суеверий и предрассудков. Умственное состояние православного Русского народа в то время, когда в нем особенно сильно распространялся раскол, требовало особенного духовно-нравственного просвещения и руководства, требовало особенного поучения со стороны пастырей. Все лучшие, благомыслящие Русские люди того времени глубоко чувствовали и ясно выражали эту существенную нравственную потребность Русского народа.⁵⁹⁷ Mнoгие православные, по свидетельству п. Иоасафа I «как гладные приходили в церковь Божью с жаждою духовного назидания и научения».⁵⁹⁸ Прихожане Московской церкви Иоанна Богослова, движимые этим благочестивым желанием познания истин веры и благочестия, принуждены были сами просить у Восточных Патриархов священников «учительных, могущих учить народ».⁵⁹⁹ Простой народ с простосердечным доверием, готов был принимать и слушал всякого учителя, приходившего к нему со словом Божиим и во имя Христово. Посошков от лица простого народа настоятельно высказывал Петру В. и просвещенному пастырю Стефану Яворскому, что для ученья народа нужны священники просвещенные, классически образованные.⁶⁰⁰ Так ощутительна и настоятельна была потребность церковного духовно-назидательного учения народа в XVII веке и в первой половине XVIII, когда в церкви Русской распространялся раскол! К прискорбию, главные, ближайшие учители народа Русского, поставленные нарочито учить его истинам христианства, священники весьма мало удовлетворяли, или даже почти вовсе не удовлетворяли этой существенной духовной потребности православного народа. В то печальное время, когда повсюду ходили расколоучители с неумолчною проповедью о расколе, многие православные священники, как сами не имели надлежащего богословского образования, так и паству свою оставляли в совершенном неведении истин веры. Живая проповедь Церковная замолкла на Севере России еще в XVI столетии. В XVII в. многие священники не только сами не составляли и не предлагали народу церковных поучений, но оставляли и те, которые положено было предлагать в храмах народу церковным уставом. На это так жаловался п. Иоасаф в 1636 годy: «чтения, какия учинены прочитати на праздники учительныя народом Евангелия и иныя святых Апостол и святых отец писания, то все попы оставляют, а православным христианом того ничего не прочитают, а которым чести хотящим и они также возбраняют, рекуще позднаго ради времени: и таковыя ради лености на воскресные дни и на праздники учительныя Евангелия и святых Апостол и святых отец поучения и жития от ленивых священников на заутренях вотще оставляеми бывают, но приходящие бо людие православные христиане, исходяще от церкви Божия яко гладни, иже бо слова Божия прочитаемаго и св. Апостол и св. отец поучения и жития не слышаще и заповедей Божиих и св. Апостол и св. отец предания не доумевающе творити; и видя то православные христиане в церквах Божиих и в наставницех неисправление, и оттого им смущается ум и скудость вера».⁶⁰¹ Во 2-й половине XVII столетия, благодаря попечениям великого Никона, начала, правда, возобновляться в некоторых местах проповедь церковная.⁶⁰² Так, около 1684 года явился учительный священник в городке Орле, Пермской губернии, который по воскресным и праздничным дням сказывал в церкви поучения народу и составил ряд таких поучений под названием: «статир». Он свидетельствовал еще, что «слышал, яко в России по многих градех премудрии священницы от уст поучения читают, а не с книг и людие зело любезно послушают их».⁶⁰³ Но все эти полезные предначинания, к сожалению, были весьма недоимочны и далеко не повсеместны. Тогда как немногие благомыслящие священники постигали всю важность и необходимость живой проповеди, и, по возможности, старались преподавать народу истины веры и благочестия, большая часть священников оставались в совершенном безмолвии и оставляли народ коснеть в неведении спасительных истин христианского учения; «мирским людем о благочинии и об укреплении христианского благоприбывания не наказывали и ко всякому благому делу их не научали».⁶⁰⁴ В том же самом городке Орле, когда вышеупомянутый священник начал сказывать церковные поучения и некоторые неразумные прихожане стали роптать, – «откуда он неудобная вводит». – собратия его священники, вместо того, чтобы поддерживать и защищать его истинно-пастырское начинание, молчали и оставляли его одного бороться с невежеством.⁶⁰⁵ Свят. Дмитрий Ростовский, видя, в каком упадкe было церковное поучение народа священниками и как оттого в самом народе охладевала даже любовь и приемлемость к церковным поучениям, с глубокою горестью восклицал в одном из поучений своих: «оле окаянному времени нашему, яко отнюдь пренебрежно сеяние слова Божия, весьма оставися слово Божие: сеятели не сеют, а земля не приемлет, иереи небрегут, а людие заблуждают; иереи не учат, а людие невежествуют: иереи слова Божия не проповедают, а людие не слушают, ниже смушати хотят».⁶⁰⁶ При таком крайнем оскудении церковного учения и проповедывания народу слова Божия, долго ли было возникнуть и распространиться расколу? Православные священники не учили народа истинам веры и нравственности, не приводили его в познание истин учения церкви, – и вот он волновался всяким ветром учения, скитался во лжи человечестей, в коварстве козней льщения и слушал всяких расколоучителей. Мы видели, что народ крайне нуждался в христианском просвещении, по крайней мере, весьма многие православные чувствовали глубокую потребность в церковном учении и назидании, весьма желали познания истин веры и благочестия, а между тем православные священники не удовлетворяли этой благороднейшей, духовно-нравственной потребности их, даже иногда возбраняли «хотящим чести». Удивительно ли, что многие из этих православных, не получая желаемого назидания и наставления в истинах веры от своих настоящих учителей – священников, обращались к учителям и наставникам раскольническим? А хитрые, ловкие расколоучители, между которыми часто были люди весьма начитанные и даровитые, уже умели совратить таких в раскол, умели завлечь их своим обольстительным сладкоглаголанием. Православные священники не всегда прилежно посещали домы своих прихожан, чтобы не только в церкви, но и дома поучать их спасительным истинам веры и благочестия, а раскольнические наставники непрестанно ходили по домам и оглашали православных своею проповедью о расколе. Люди преклонных лет день ото дня все более и более приближавшиеся к гробу, больные, находившиеся на одре смертном, несчастные, удрученные каким либо горем, бедствием, превратностями житейскими, тщетно ожидая посещения, утверждения и назидания от своего пастыря-священника, охотно приглашали в свой дом раскольнического наставника и рады были его посещению и утешению: ибо в минуты тяжкого бедствия, глубокой скорби или сильной болезни, душа благочестивого христианина жаждет, ищет, просит одного утешения, которое только и может удовлетворить ее духовной природе именно утешения в слове Божием, в слове Христовом. История сказывает, что раскольнические наставники много душ уловили в свои сети именно в такие тяжкие минуты жизни. Наконец, многие православные священники вовсе не заботились увещевать, вразумлять словом истины заблудших в расколе чад своих и нисколько не имели живого, действенного нравственно-приоветительного влияния на их умы и сердца, чтобы смягчить, просветить и обратить, их к истине. А расколоучители между тем, десятки, сотни, тысячи православных обольщали своим учением и совращали в раскол. Так напр., мы знаем, что на Демидовских заводах почти все рабочие заражены были расколом, а от чего? «От того, отвечает нам прикащик cих заводов Гладилов в своем докладе правительству, что по силе указа никакого увещания от духовных персон им не было; а ежели бы оные люди от духовного чина, по силе указа, увещеваны были, то б уповаемо было, многое бы число людей к познанию истинной веры возвратилось от того заблуждения и спасение себе получили и двойного платежа не платили б, к тому же де и толикого множественного числа людей впадших в расколы, при тех заводах не уповаемо, ибо де из Сибирской Губернской Канцелярии в 727 г. декабря 17 дня в контору раскольническую ответствовано, что при тех заводах раскольников нет и так в краткое время оного множественного числа впасть в раскол не уповаемо быть».⁶⁰⁷ Посошков говорит: «От пресвитерского небрежения уже много нашего российского народа в погибельные ереси уклонилось: большая бо часть уклонилась в погибельный путь: в древнем же благочестии уже малая часть остается: ибо в Великом Новгороде едва и сотая часть обрящется ли древнего благочестия держащихся... А вся сия гибель чинится от пресвитеров: ибо не токмо от лютеран или от латинян ереси, но и от самого дурацкого раскола не знают чем оправить себя и их бы обличить и научить, как им жить и от пропасти адския како им избыть, но и запретить крепко не разумеют или не смеют или на пенязи склоняются, небрегут о сем... Аще бы попы, яко градские, тако и сельские, были разумительны, то никоими делы раскольником в простом народе множитися б было не возможно и нимало возникнути было б некако».⁶⁰⁸ Во вторых, чтобы предохранить

православных от раскола, надобно было утверждать их в теснейшем общении и единении с церковью через Богослужение, чрез таинства и другие церковные средства; так же, заботиться о поддержании в них живой веры и благочестия и наблюдать за их нравственною жизнью. А священники, на которых лежало это высокое дело, к несчастью, большею частью не имели никакого попечения об этом. Многие из них совершенно не наблюдали за своими прихожанами, не знали и не старались узнавать их душевного состояния, не заботились об их христианской жизни: напротив, иногда даже еще сами потворствовали своим прихожанам жить противно духу православной церкви. Так, п. Никон, когда еще был митрополитом Новгородским «именно в 1650 г.), жаловался царю Алексею Михайловичу, что «в Лопских погостах крестьяне меж собою женятся в роду и в племени, и в кумовстве, и в сватовстве и крестном братстве, а попы на них не извещают ему».⁶⁰⁹ Весьма многие священники нисколько не заботились о нравственно-христианском настроении и воспитании душ своих прихожан, о поддержании и утверждении в них христианской веры и доброй нравственности; не внушали им ходить по праздникам в церковь, в установленные посты говеть, очищать свою совесть и нравственность покаянием и исповедью и приобщаться Св. Таин. Напротив, священники сами часто оставляли своих прихожан без Богослужения, опуская церковные службы даже по воскресеньям, по Господским и Богородичным праздникам и не исправляли христианских треб. Так, в 1659 г. «ведомо учинилось святейшему п.Иосифу, в Володимирском уезде, в Ярополческой волости, у церквей попов по осми и по шести, и по четыре, и по три и по два, и что те попы на светлой неделе служат в одно Светлое Воскресенье, а в понедельник светлыя недели и во всю неделю, и во Владычны праздники, и в Богородичны праздники службы не бывает».⁶¹⁰ В 1661 г. донесено было м. Новгородскому Макарию, что «на Тихфине на посаде и около Тихфина в нагорной десятине, в монастырех у игуменов и у строителей, и у черных попов, а в погостех Георгиевском на Кожеле, в Дмитровском, в Капецком, в Спасском на Шизне, на Явосме в Озеревском, в Пашезерском, в Шюгозерском, в Лучиньском, в Полоцком, в Пелушском, в Койчушском, в Георгиевском на Паше, и тех погостов в выставках, у попов и у диаконов, и у причетников церковных по праздникам Господьским и по воскресениям, для их лености, молебны не поются, а инде в те дни по святым Божьим церквам и Божественныя службы не бывает: и православные христиане по Господьским праздникам и по воскресениям к церкве Божии не приходят; во святые великие посты, в четыредесятницу, мужи и жены ко отцом своим духовным не приходят и Божественных и Пречистых тайн Тела и Крови Христовы не причащаются, и отцы их духовные их православных христиан, и своих детей духовных ко всякому благому делу не поучают, и которые дети духовные не слушают, и отцы духовные на них не пишут к нему, митрополиту».⁶¹¹ В 1672 г. дошло дo сведения Новгородского же митрополита Питирима, что «на Baге, в Шенкурском остроге, во всех четырех четвертях, по монастырям игумены и строители и черные попы с братиею. a по погостам и пo выставками, попы и диаконы и церковные причетники по Господским праздникам и на Государские ангелы и в воскресные дни молобнов не пели, а инде, в те дни вовсе и Божественной службы не было, а православные христиане по Господским праздникам, и в воскресные дни к церкве не приходили, во святую четыредесятницу и в другие посты не постились, не приходили к отцам духовным на исповедь, не причащались Тела и Крови Христовой, а священники не поучали и ко всякому благому делу не приводили».⁶¹² В 1685 г. Псковский архиеп. Маркелл, жалуясь царям Ионну и Петру Алексеевичам на самоуправство и беспечность старост церковных – посадских людей, писал также, что в его епархии «у пияных попов на Господския праздники и на Государские ангелы многожды церкви стоят пусты, без пенья».⁶¹³ Нравственное влияние сельского духовенства на народ тем было слабее, что сельские священнослужители, необеспеченные в материальной жизни, заняты были более житейскими хлопотами, чем попечением о пастве. «У нас сельские попы обременены земледельством, говорит Посошков, и того ради нетако пекутся о служении церковном, яко о пашне своей, а паства душевная уже в стороне стала быти и того ради многое множество христиан православных умирает без покаяния и без причащения Тела Христова; сельские бо пресвитеры люди самые простые: взростет он в деревне, деревенския дела и смышляет... Ныне вси сельские попы, аще у коея церкви попа и два-три, то мало церковной службы у них бывает... даже на святой недели больше одной обедни не бывало... А у коих церквей по одному попу, то, чаю, и во весь год обеден десятка другого не отслужит: понеже аще пашни ему не пахать, то голодну быть: где было итти в церковь на словословие Божие, а поп с мужиками пойдет овины сушить: и где было обедню служить, а поп с причетники хлеб молотит, а православные христиане умирают ничем же отменно от скота».⁶¹⁴ Такое небрежение некоторых православных священников о совершении Богослужения в воскресные и праздничные дни о t’oi:lanif исповедании и причащении православных в четыредесятницу или в другие посты и об исполнении христианских треб, весьма вредно было для православных, невольно доводило их до отчуждения от церкви и склонности к расколу. Во все времена ничто так не поддерживало веры и благочестия в народе русском, особенно в простом народе, ничто так не прикрепляло его к церкви, как усердное хождение в воскресные, Господские, Богородичные и другие праздники в храмы к Богослужению и постоянное, живое участие в священнодействиях Богослужения. Но теперь, если в некоторых православных, приходах не только непростые дни, но в праздники Господни и Богородичны и по воскресениям часто не было богослужения; если священники по лености, или по невоздержной жизни, или по другим каким-либо причинам не служили: то удивительно ли, что в таких приходах у православных чувство веры и благочестия мало-помалу охладевало и наконец, многие из них делались вовсе холодными к церкви. Посошков, глубоко понимавший нравственные потребности и дух русского народа, справедливо рассуждает о том, как вредно для нашего народа в нравственном отношении отчуждение от богослужения, от храмов. «Пресвитеров аще и много, говорит он, обаче не пекутся о том, они бы от таковыя (раскольнической) погибели народ отвратити и на правый путь направити: но есть еще и такие пресвитеры, что и потакают им и того ради церкви все уже запустели и так было до нынешняго 723 года в церквах пусто, что и в недельный день человек двух-трех настоящих прихожан не обреталося. А ныне архиерейским указом, слава Богу, мало по малу начинают ходить ко св. церкви. Где бывало человека по два-три в церкви, а ныне и десятка по два-три бывает по воскресным дням, а в большие праздники бывает и больше, и то страха ради, а не ради истинного обращения. И впредь аще подкрепления не будет, то вси по прежнему ходить по церквам не будут; вельми бо в них вкоренилась раскольническая ересь. А вся сия гибель чинится от пресвитеров».⁶¹⁵ По нерадению неблагопопечительных священников православные, не ходя в церковь, не исповедывались во грехах своих, не приобщаясь Божественного Тела и Крови Христовой, чрез то неизбежно отчуждались от духа церкви Христовой, постепенно прерывали внутреннее теснейшее общение и живую связь с духовным телом Христовым – церковью, а чрез отчуждение от жизни церковной, особенно чрез лишение себя Божественной пищи, св. Тела и Крови Христовой, естественно, неизбежно доходили, наконец, до такого нравственно-духовного омертвения, что неминуемо отпадали от Тела Христова – церкви, как мертвые члены, неимевшие в себе жизни Христовой. «Многие, не ради о своем спасении, угождая же лености своей, – читаем в Сенатском указе 1737 года Апреля 16, не имея душеспасительного в себе дара, т. е. сообщения тела и Крови Христовы, и впадающе в грехи различные, отходят в крайнее заблуждение и оттого же происходит склонность и рождается самое раскольнической прелести преумножение, а тому я/hiftpi может быть нгчшо /#»'*««, »ч>г1/к> Ы'1< *д«-1/чч»( и наставилнв»с небрежением».⁶¹⁶ «В 1693 году Августа 1 дня в олонецкой Приказной избе явился из пудожского погоста крестьянин раскольник Федор Алексеев и подал мирскую челобитную, за руками старосты пудожского погоста Семена Леонтьева раскольника же, и мирских людей, имяном 212 человек, того же пудожского погоста на попов на Семена Петрова, да на Онтипа Михеева, а в той их челобитной, между прочпм, написано: что они попы к ним мирским людям, к болящим, для исповеди и причащения не приходят и не исповедывают и не причащают и многие де болящие и родильницы без покаяния и без причащения помирают: а как они мирские люди приходили их, попов звать к родильницам молитвы давать, и они де попы их мирских людей не слушали и забыв страх Божий пили и бражничали и многие родильницы умирали без молитвы и без покаяния».⁶¹⁷ Так жаловались прихожане пудожского погста, где целые деревни заражены были расколом и где самые леса наполнены были раскольническими пристанищами. Как больно слышать подобные жалобы на пастырей от их же и по их же допущению заблудивших пасомых! Еще больнее, прискорбнее то, что некоторые священники не только не предотвращали своих прихожан от раскола ни церковными наставлениями, ни пастырским попечением о их духовно-нравственной жизни, ни еще сами потворствовали расколу. «И ныне с тяжкою болезнью сердца, жаловался св. Дмитрий Ростовский, суть мнози тaкoвии, от них же нецыи попы оставивше церкви своя и домы, идут в раскольнические жилища: друзии же, аще и при церквах своих живут и правоверными быти лицемерно оказуются: обаче с раскольники мудрствуют и согласуются оным и прихожан своих, кии от раскольников прельщены, укрывают и потакают им».⁶¹⁸ «Попы некии – читаем в прибавлении к Духовному Регламенту, – утаявая раскольников, притворяют, будто они больнаго сообщают св. тайнам наедине, дабы раскольник, таковым причастия притвором утаен был».⁶¹⁹ «Попы, накупленные от раскольников, сказано также в прав. 17, приемлют их младенцев к крещению и не крестив отсылают».⁶²⁰

Некоторые пастыри православной церкви обходились с православными иногда жестоко, не по отечески и не по пастырски и тем удаляли, отталкивали православных от себя и от церкви в pаскол. Вместо того, чтобы с отеческою любовью и кротостью обращаться с своими прихожанами и с пастырскою попечительностью и бескорыстною благожелательностью заботиться об их душевном благе, некоторые недостойные священники притесняли своих прихожан, обижали, оскорбляли их своею неблагопристойною притязателъностью и излишнею непомерною требовательностью, истязывали у своих прихожан большия платы за требы и только деньги брали, а треб не исполняли. Это весьма многих православных отчуждало от православной церкви и располагало их к принятию беспоповского раскола. По этой причине совратились в расколе многие жители пудожского погоста, как видно из дела о пудожских раскольниках. Вот какую жалобу они приносили на своих священников Семена Петрова и Онтипа Михеева в вышеупомянутой нами челобитной (если только верить их свидетельству): «которых тела умерших мирские люди к церкви привозили, они попы с тем умерших имали по два, и по три, и по пяти рублев, а с иных де просили и пятнадцать рублев, а дать де было нечего и те умерших тела лежат без погребения, а что молитву давали родильницам и свадьбы венчали, и младенцев крестили, и которые младенцы умирали, и они де попы имали от молитвы, и от венчания, и от крещенья, и от погребенья, все перед прежним вчетверо: а как мирские люди приходили их звать к родильницам молитвы давать и они, попы их мирских людей не слушали, и забыв страх Божий, пили и бражничали и многия родильницы умирали без молитвы и без покаяния: а ругу де они попы с них мирских людей емлют накладную перед прежним втрое, да как поп Семен тягался с пономарем с Иваном Матвеевым и взял с мирских людей угрозами денег десять рублев».⁶²¹ При такой неблагопристойной притязательности пудожских священников, неудивительно, что во 2-й половине XVII века в пудожском погосте весьма многие совратившись в раскол, бежали в непроходимые пудожские леса, там устроили себе пристанища и оттуда делали нападения на православные церкви пудожского погоста и на самих священников, которыми были недовольны.⁶²² Если прихожане пудожского погоста во 2-й половине XVII века весьма недовольны были, между прочим, тем, что священники не отпевали у них умерших и за отпевание требовали слишком большую плату, то не менее возбуждали против себя неудовольствия в своих прихожанах и те священники, которые брали с православных большия платы за поминовение их усопших родственников и ближних, a заупокойных служб и сорокоустов не исправляли. Так, напр., читаем в Духовном Регламенте: «за сорокоусты великия цены попы домогаются, хотя бы их нe прошено в том, но и сами они часто сорокоустов служить не думают и насильно платы, будто пошлины, за смерть истязуют».⁶²³ А в некоторых местах Ростовской епархии были даже такие недостойные священники, которые тщеславно превозносились пред прихожанами своим священством и с гордостью угрожали Богом дайною им властью вязать и решить.⁶²⁴ Такой вовсе не свойственный пастырям Церкви дух превозношения, гордости, корыстной и высокомерной требовательности, очевидно, весьма неблагоприятно действовал на дух православных и невольно заставлял их чуждаться таких священников, которые заражены были им. Прихожане боялись их и лучше соглашались быть без священников, чем жить под руководством таких лжепастырей и вот многие бежали от таких попов, нетерпимых и православною церковью и причислялись к секте беспоповщинской.

Неблагопристойное поведение некоторых церковно-служителей православных во время богослужения и беспорядки в некоторых православных церквах еще более подавали повода к уклонению многих православных в расколе. Прискорбно читать в увещательных грамотах попечительных архипастырей жалобы, в коих они вопиют против господствовавших тогда в некоторых православных церквах беспорядков и злоупотреблений. Так п.Иосаф в памяти, данной в 1636 г. тиуну Маноилову и поповскому старосте, Никольскому попу Панкратию о прекращении в московских церквах разного рода бесчинств и злоупотреблений, пишет: «ведомо убо великому господину, святейшему Иоасафу, патриарху московскому и всея Pycи, от многих известися, что в царствующем граде Москве, иже бо суть в Китае, и в белом городе Каменном, и в Древяном, и в загородных местех, в соборных и приходских святых Божьих церквах чинится мятеж и соблазн и нарушение нашея святыя и православныя христианския непорочныя веры, что во святых Божьих церквах зело поскору пение Божие, не по правилам св. апостол и св. отец, говорят голосов в пять и в шесть и больши, со всяким небрежением; а православные христиане, иже суть мирстии людие, приходяще ко святым Божиим церквам, стоят в церкве Божии с бесстрашием и со всяким небрежением и во время святаго пения беседы творят неподобныя с смехотворением, а божественныя пения и св. апостол и св. отец предания, еже сут поучения, вотще презирающе и благочиновных священниц наказания, иже во святых Божиих церквах о благосостоянии поучения не приемлюще, но и паки же о том и самом священником поношающе и их укоряюще; а инии же бо священницы и сами суть беседующе, и бесчинствующе, и мирския угодия творяще; а обедни служат без часов, только отпустом начинают; а во святые дни святаго великого поста в них же должни суть православнии христиане, яко в жатвенное время с трудом великим и воздержанием плоды добродетельные собирати в житницу душевную, а в те великие дни службы церковныя священницы совершают зело по-скору, не по правилом, ни по преданию св. отец, по по своему умышлению, и леностию, и нерадением великим изнуряют время постное; a инии же бо суть, после обедни на светлой недели и вечерни отпевают, для своих пьянственных нравов и леностью содержащеся. Такожде и в воскресные дни, и во Владычни и Богородичны, и в нарочитых святых праздники, заутрени священницы поют гораздо по позду и для поздаго ради времени поют зело по-скору же... и видя то православни христиане иже в церквах Божиих и в наставницех неисиравление и оттого им смущается ум и скудеет вера, потому что вожди ослепоша леностию и нерадением исправлением исправления церковная погасиша. А пономари по церквам молодые, без жон, да такожде по церквам поповы, купно же и мирских людей дети, во время святыя службы во олтари бесчинствуют; и во время же святаго пения ходят по церквам шпыни, с бесстрашием, человек по десятку и больше, и от них в церквах великая смута и мятеж, и в церквах овогда бранятся, овогда и дерутся: а инии полагают полены на блюдех и свечи и собирают, рекуще, на созидание церквам; инии же творятся малоумни, а потом их видят целоумных; а инии ходят в образе пустынническом и в одеждах черных и в веригах, растрепав власы; а инии во время святаго пения в церквах ползают, писк творяще и велик соблазн полагают в простых человецех».⁶²⁵ В 1646 г. разослан был по церквам окружный патриарший наказ духовному чину о соблюдении поста и церковного благочиния, и из него видим, что «некоторые протопопы и попы начинали вечерни и заутрени без риз, а по церквам во время Божественного пения в вечерню и в заутреню и в литургию ходили иноки и прокураты с образами и с блюдьями и с пеленами и всяких чинов люди милостыни просили, и от их крику и писку православным христианам Божественного пенья и чтенья не слышно было, да тем в церкви Божии приходили аки разбойники с палками, а под теми палками у них были копейца железные, и бывала у них меж себя драка до крови и лая смрадная».⁶²⁶ Епархиальные apxиереи также почти повсюду и постоянно вопияли против разных злоупотреблений и беспорядков в церквах. «В прошлых годех посыланы наши грамоты. – писалъ м. Ростовский Иона в Кирилло-белозерский монастырь в 1657 г. – нашей Ростовской митрополии в городы к протопопом и к потом и к диаконом, a в уезды по селам памяти, не по одно время, чтобы они, попы и диаконы пели и говорили в церквах Божиих единогласно, и часы говорили перед обеднею..., и ныне нам ведомо учинилось, в нашей митрополии в городех и уездех по селам попы и диаконы заутрени говорят и поют поздно, и правило говорят в заутреннее пение, зашед в олтарь, hе слышав церковнаго пения, и часы говорят после заутрени, не выходи из церкви, и не единогласно, и обедни начинают петь рано, на первом часу дни».⁶²⁷ В 1661 г. Новгородский м. Макарий писал Тихвинского монастыря архимандриту Иосифу: «ведомо учинилось нам великому господину Преосвященному Макарию, Митрополиту Велпкого Новгорода и Великих Лук, что на Тихфине на посаде, и около Тихфина в Нагорной десятине, в монастырех у игуменов и у строителей и у черных попов, а в поггостехъ в Георгиевском на Кожле, в Дмитровском, в Капецком, в Спасском па Шизне, на Явосме в Озеревском, в Пашезерском, в Шюгозерском, в Лучаньском, в Волоцком, в Пелушском, в Койгушском, в Георгиевском на Паше и тех погостов въ выставках, у ноповъ и у диаконов и у причетников церковных, по святым Божиим церквам, многое церковное неисправление: поют и говорят не единогласно; православные христиане в церковь пришедъ, во время святаго пения в церквах стоят несмирно, меж собою говорят и смеются, и жены их в церковь приходят в белилах».⁶²⁸ Из памяти, данной в 1672 г. Августа 11, по указу новгородского же м. Питирима верховажского стана пречистенским усиенским попам Максиму Иванову и Федору Федорову и диакону Якову Иванову с причтом, об искоренении вкравшихся беспорядков по церковному благочинию, видно, что такое же точно «многое церковное неисправление было в церквах на Baге в шенкурском остроге и во всей важской десятине, во всех четырех четвертях».⁶²⁹ В грамоте м. рязанского и муромского Павла, данной в 1683 г. архимандриту богословского и келарю солотчинского монастырей «о исправлении церковных блогочинных дел и о согласии во священнослужении» читаем, что когда сей архипастырь объезжал свою епархию, то усмотрел «в рязанском округе в монастырях и в селах во святых Божиих церквах у архимандритов и у игуменов и у священников и у диаконов божественную службу и всякие церковные обряды и благолепие не состоящими с соборной и апостольскою церковью и с новоизданными московского государства книгами».⁶³⁰ И не только архипастыри жаловались на такие беспорядки в церквах, но вместе с ними и благочестивые Государи. Так в 1651 г. сам царь Алексей Михайлович составил собор и особое «уложение о благочинии церковном, советовав с святейшим Иосифом, патриархом московским и всея Pyси и с митрополиты, и с архиепископы и с архимандриты, и со всем своим синклитом, что в его московском государстве, на Москве и в городех и уездех, в соборных церквах и в монастырех и в приходских церквах, ввелося от небрежения многогласное пение, поют и говорят голоса в два, и три, и в четыре».⁶³¹ Из уложения этого собора видно, как, например, дьячки читали на вечернях и утренях псалмы, борзо, вдруг в несколько голосов, решительно без всякого внимания, и при чтении стояли неблагопристойно, лицом не к царским дверям, а назад, или на сторону или, как певцы пели, псаломщики читали, диаконы говорили эктении, а священники – возгласы, не выслушивая и не дожидаясь друг друга, все в один голос. Коснея в закоренелой лености и помышляя только о своем телесном покое, нерадивые служители олтаря делили службу Божию на части, чтобы скорее кончить ее. В Духовном Регламенте читаем об этом следующее: «худый и вредный и весьма богопротивный обычай вшел службы церковныя и молебны двоегласно и многогласно петь, так что утреня или вечерня на части разобрана, вдруг от многих поется и два или три молебна вдруг от многих певчих и чтецов совершаются. Сие сделалось от лености клира и вошло во обычай и, конечно должно есть перевести таковое богомоление».⁶³² Нарушая устав и порядок церковного богослужения, недостойные священники и диаконы нередко дерзали совершать божественную литургию и прочие церковные службы в нетрезвом виде и во время богослужения в олтаре производили всякого рода бесчиние и соблазн, ссорились, бранились сквернословно. Так, в соборном ответе (1681 г. на третье предложение царя Феодора Алексеевича читаем: «в нынешнее время многие попы и диаконы живут бесчинно, упиваются безмерным пианством и дерзают бесстрашием неизтрезвився служить божественную литургию и прочие церковныя службы, утрени, вечерни, молебны, панихиды, такожде и церковныя тайны, св. крещение, миропомазание и благословение брака, и исповедание, св. причащение, и над болящими елеосвящение, действуют пьяные и от такого бесчиннаго пианства в покаяние не приходят и не престают и божественнаго писания не внимают, а архиерейские запрещения презирают».⁶³³ Такие беспорядки господствовали в некоторых православных церквах в XVII веке и в начале ХVIII, во время сильного распространения раскола в церкви русской, и так неблагоговейно вели себя многие церковнослужители и православные при церковном богоглужении. Понятно, как возмутительно-прискорбно было для благочестивого чувства ищущих духовного назидания в дому Божием видеть такие бесчиния в храмах Божиих. В воскресение Христово или в какой-либо Господский, либо Богородичный праздник шел напр., благочестивый простолюдин в храм Божий к литургии с благочестивым настроением духа, с одним искренним желанием, затеплив свечу пред иконою, теплою молитвою помолиться Господу Богу, шел в церковь, истинно, как в дом Божий, с полною верою, что там Сам Господь Бог присутствует. Как же больно было его сердцу, когда он находил здесь совершенно не то, чего жаждала и ожидала его душа, когда, входя в храм Божий, он слышал здесь одно грубое пение святых песней литургии, пение, заглушавшее глубоко-поучительные и трогательные для души набожного христианина священнические возгласы, вещавшие иногда глаголы Христовы, глаголы слова Божия; слышал грубое, необыкновенно-поспешное, совершенно невнятное чтение Евангелия, апостола, блаженств, с пропусками: видел потом соблазнительные бесчинства церковно-служителей в oлтape и на клиросе: видел, как многие православные переходили с места на место, громко разговаривали, смеялись, а иногда вдруг врывались в церковь нищие, иноки и прокураты, бесчинно ходили по церкви с блюдъями и с пеленами, так что от них крику и писку православным христианам вовсе не слышно было божественного чтения и пения, и происходила между ними драка до крови и лая смрадная! При виде в храме Божием такого непристойного поведения неблагонравных церковно-служителей и православных, при виде богопротивного, святотатственного искажения, или сокращения ленивыми церковно-служптелями Божественной литургии (или другого какого-либо Богослужения), смущалась душа этого богобоязненного простолюдина, и в другой раз в нем уже не было желания – идти в тот храм, где в прошедший праздник он видел одно пренебрежение святыни, превращение дома Божия в богопротивный вертеп. Между тем, примечали это раскольнические наставники и приглашали его в свою моленную. И вот простосердечный поселянин шел в раскольническую часовню, пленялся ее внешним благолепием, пленялся внешним благоговением предстоящих и молящихся и охотно посещал раскольническую часовню в другой, третий, четвертый раз, и наконец, совершенно уклонялся в раскол. Так совратились в раскол весьма многие из православных.⁶³⁴

Наконец, если мы обратим внимание на домашнее поведение православных священников, на образ жизни их в миpe, между прихожанами: то здесь еще более увидим такого, что отталкивало многих православных от общения с православными священниками и побуж-

дало принимать раскол беспоповщинский. Не сознавая ни достоинства священного сана, ни духовных обязанностей, не зная часто ни чести, ни стыда, коснея в грубых наклонностях, ничем не отличаясь от невежд поселян. – Mногие священно и церковно-служители русские не стыдились публично, пред народом выставлять себя в самом грязном виде и унижать самое священство. Такую напр., жалобу на священников приносили в ХVII веке патриарху Иову: «садятся безместные попы и диаконы у Фроловского моста (в Москве) и безчинства чинят великия, меж себя бранятся и укоризны чинят скаредныя и смехотворныя, а иныя меж себя играют и борются и кулачки бьются; а которые наймуются обедни служить и они с своею братьею, с которыми бранилися, не простясь Божию литургию служили».⁶³⁵ Такой публичный соблазн производило столичное, московское духовенство не только в ХVII в., но и в течении почти всего XVIII столетия, пока не обратил на него внимание митрополит московский Платон. Прискорбно читать в актах исторических многочисленные жалобы на то, как весьма многие священники необузданно предавались невоздержанию «чревоугодию своему последовали, пьяные бродили по улицам, валялись в кабаках⁶³⁶ по улицам бродя, бесчинно шумели, ложились спать на дороге, на обедах у своих прихожан ссорились «по мужичью» истязали в домах их подчиванья, в гостях являлись сильны и храбры к питью,⁶³⁷ кощунствовали, церкви Божии продавали и корчемствовали,⁶³⁸ дрались, убивали друг друга и впадали во всякие другие уголовные преступления.⁶³⁹ Нельзя также без прискорбия вспомнить, как иногда провинившиеся священники в XVII веке по зазывным грамотам всякого чина людей, высылались из их приходов на суд в Москву, в Приказы на патриарш двор, и здесь влачили их из палаты в палату, из одного суда в другой иногда долгое время.⁶⁴⁰ Какое впечатление производили на православных такие священники, что об них говорили их прихожане! Или: мог ли народ любить и уважать таких священно-служителей, которые вместо того, чтобы водворять между своими прихожанами мир, любовь и согласие, как свойственно духовным отцам и пастырям, сами заводили со своим причтом и прихожанами ссоры, тяжбы и даже драки, доходившие до резни.⁶⁴¹ Не смягчили, не улучшили нравов духовенства и государственные меры ХVII века: ни реформы Петра Великого, ни постоянные заботы Правительства о разборе, переписи и распределении по церквам священно и церковно-служителей, ни отнятие у них недвижимых имений, ни жестокие телестныя наказания, ни схоластические училища и семтнарии XVIII века. Напротив, в ХVIII веке духовенство подверглось еще большей деморализации сдешлось раболепным, обратилось в касту, почти приравнялось к подлому народу,⁶⁴² как тогда говорили, унизились пред аристократизмом XVIII века, на который тогда наливались милости и привилегии, отнимаемые у духовенства и в чувстве этого самоунижения и раболепства пред обществом, при отсутствии средств и сил подняться на высоту общественного положения, стали нравственно слабеть, упадать, закоснело в бессознательности своего общественного назначения и свыкшись с худым мнением об нем общества, особенно высших классов, свыклись и с грубым образом жизни и часто без зазрения совести стало позволять себе бесчиния всякого рода. Эта деморализация духовенства в XVIII особенно в первой половине его, до того дошла, что после этого уже и гуманные меры, какие Правительство мало-по-малу стали употреблять для исправления и улучшения нравственного быта духовенства и восстановления его общественного положения к концу XVIII века, оказывались почти недействительными. Так в указе 1772 г. Ноября 19 читаемы «Святейший Правительствующий Синод, имея рассуждение, что указания его 1767 г. Мая 21 (Июня 7) и 1780 года Мая 13 (20) в духовных командах не велено чинить священникам, иеромонахам, протодиаконам, иеродиаконам и диаконам никаких телесных наказаний по тому резону, дабы они чрез то не могли терять должного по характеру своему от общества почтения и не было бы от того пастве их соблазна и причины к презрению и исправлять бы их приличными духовными трудами и отрешением от дохода и от прихода по рассмотрению. Каковое Св. Синода к священно-служителям снисхождение и уважение сана их и подавало Св. Синоду надежду, что священнослужители, тому соответствуя, будут вести себя исправнее, сходственно с должностью их пастырскою. Но при всем том из дел в Святейшем Синоде усматривается, что некоторые священнослужители ведут себя непорядочно, а особливо пьянствуя, во многия впадают бесчиния и тем на чин духовный наводят нарекание, а пастве своей бывают не примером добрым, но одним соблазном».⁶⁴³ При таком нравственном состоянии и общественном положении духовенства русской церкви, когда в ней распространялась секта старообрядцев, возмущавших народ против духовенства, как же мог не распространяться раскол, особенно беспоповщинский! Могли ли эти священники, пред всеми чернившие свое поведение самыми мрачными делами, заслужил уважение от всех своих прихожан? Очевидно, нет! Православные, которые желали видеть в своих пастырях живой образ благочестивой христианской жизни, желали учиться из их примера всему нравственно доброму и благоприличному, невольно чуждались таких неблагонравных пастырей, даже гнушались ими, с презрением отвращались от них и уклонялись в беспоповщину. А расколоучители беспоповщинские еще более поддерживали и распространяли в народе предубеждение против таких неблагонравных священников, а из-за них и против всего православного священства: они ходили по православным приходам и на основании какого-нибудь мнимого Ипполитова предсказания, распространяли в народе нелепую молву, будто «все уже православные священники возлюбили тьму, будто они суть яко волцы, а молитвы ихъ суть мерзость пред Богом». «Таким лжеумствованием своим, говорит св. Димитрий Ростовский, в его епархии от пустынь брынских волцы исходящии овцы Христовы прельщали и похищали.⁶⁴⁴»

Были, впрочем, важные причины, почему духовенство в XVIII веке до такой степени было деморализировано, что не имело почти никакого нравственного влияния на народ, и даже отталкивало от себя многих православных в расколе. Мы не будем раскрывать того, как в XVIII веке духовенство непомерно подчинено было светской власти, как, при Остермане и Бироне, «не щадили духовных персон, жестоким и нестерпимым мучениям и экзекуциям подвергали»⁶⁴⁵ или, выражаясь словами одного современника, «священников и монахов, как мушек давили»: как священнослужителей наказывали жестокими побоями, плетьми и кнутом;⁶⁴⁶ как «в губерниях губернаторы, а в городах воеводы духовных персон били, тиранили, и увечили, или издевались над ними»;⁶⁴⁷ как «помещики священно и церковно-служителей не только побоями, но и наказанием на теле оскорбляли, а обиженные иные от светских команд удовлетворения не получали, а другие по причине своего неимущества от суднаго по форме процесса отрицались»;⁶⁴⁸ как в первой половине XVIII века и даже долго во второй, священники, «по силе полицмейстерской инструкции должны были дневать и ночевать в съезжих дворах, являться к офицерам в дома для работ и посылок, ходить на караулы к рогаткам и на пожары»;⁶⁴⁹ как священно-церковно-служители, не получая жалованья, лишались и помещиками положенной Правительством пропорции земли и претерпевали нищету, а между тем долго должны были еще нести повинности постылые, рекрутские, госпитальные, подможные для полковых попов⁶⁵⁰ и проч. Не раскрывая всех этих важных причин нравственного ослабления и несостоятельности духовенства удержать, спасти народ от раскола, мы обратим внимание на внутреннюю причину – на способы и систему воспитания и просвещения духовенства нашего, в периоде распространения раскола. Известно, что училищ духовных, также как и светских, от начала XVI столетия и до половины XVII в. в Великой России вовсе не было. Пастыри народа, избиравшиеся в древней России из людей всех состояний, и всего чаще из крестьян, а не редко из холопов, большею частно сами почти совершенно лишены были просвещения или имели весьма скудное образование, как это мы видели. Приготовление к священному служению было самое недостаточное, особенно до п. Никона. Отцы, желавшие посвятить детей своих во священники или диаконы на свое место, обыкновенно или сами учили их грамоте, или нанимали для сего особых, так называемых, «мастеров»: а отцы эти и мастера, как справедливо заметили еще пастыри Стоглавого собора, часто и сами «мало умели, и силы в Божественном Писании не знали».⁶⁵¹ И все ученье, все приготовление к священству состояло только лишь в том, чтобы уметь читать церковные книги и писать. Лучшие просвещеннейшие архипастыри русской церкви давно начали чувствовать всю недостаточность такого приготовления пастырей и необходимость духовных училищ для образования просвещенных, учительных священно-служителей.⁶⁵² Но только с 30-х годов XVII века начали появляться в северо-восточной России духовные училища и то в одной только Москве: и до падения патр. Никона их было не более двух.⁶⁵³ При том, какие это были училища? Чему в них учили? Справедливое свидетельство дает Олеарий: «Les Моясо- vites, говорит он, n’apprennent dans leurs ecoles qua lire et a ecrire en lenr langue, ef ils nen appretmenf point dantre: mats depnis quelquw anuees on a etabli nne ecole pnblique a Mosoon, tin ennsentement du Patriarche, oft Ion euseigne le grec et le latiu».⁶⁵⁴ И так, уменье читать и писать по-славянски и греческий и латинский язык – вот все, что на первый раз изучали весьма немногие воспитанники первых московских училищ. А по удалении п. Никона от церковно-просветительной деятельности и эти училища пали. Между тем, при отсутствии духовных училищ, рассадников в народе истинного церковного учения и при недостатке священников учителъных, просвещенных, раскол все более и более усиливался. Отсутствие училищ, по свидетельству просвещенных современников, были одною из главнейших причин происхождения и распространения раскола. Бывший в Москве (с 1660г.) Паисий Лигарид, митр. Газский, получивший образование в Греческой Коллегии в Риме, занимаясь, по поручению царя Алексея Михайловича, опровержением известной челобитной Соловецкой, в заключении своего обширного труда обратил внимание на причины смятений, производимых в Российской церкви расколом и на средства к уврачеванию сего недуга и вот что выразил: «исках и аз корене сеги духовного недуга, происходящего ныне в сем христоименитом царстве и тщахся обрести, откуду бы ересей наводнение истекало и возрастало, на толику нашу общую пагубу? Напоследок, умом обращая, обретох из двою истекшее, си еже есть: от лишения и неимения народных училищ, такожде от скудости и недостатичества святыя книгохранительницы»⁶⁵⁵ Восточные патриархи, Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский, приходившие в Москву в 1666 г. для устроения дел русской церкви (в слове предложенном от лица их в день Рождества Христова) также с особенною настоятельностью призывали пастырей церкви Русской к устроению духовных училищ для образования просвещенных и учительных священников, и в учреждении духовных училищ полагали надежду искоренения раскола и залог торжества истины. «Видим, – говорили они, – яко во мнозех от вас не имеет премудрость места, идеже главу приклонити. Сотворитесь делатели в винограде Христове, искореняющие терние и куколь душевредный извергающе. Можете бо от плевел очистити гумно, аще точию восхощение, за неже бо имеете всяко благополучение и довольство изобильное в руках ваших. Сотворите вам вместо сокровища тленного души божественныя сокровиществовав. Обещаем бо яко сии не малую пользу сотворят вашим монастырям и епархиям и митрополиям, егда спуден и питомцы, паче и паче растуще в премудрости, достигнут высшей премудрости, спасающе себе и прочия»⁶⁵⁶ Чрез 19 лет, действительно, в Москве основана была учеными Греками братьями Лихудами знаменитая славяно-греко-латинская академия. Но очевидно, что в конце XVII в. и в 1-й половине XVIII одной Московской академии было весьма недостаточно для того, чтобы приготовить учительных, просвещенных пастырей на всю церковь русскую, более чем для 12.000 церквей, распространить в народе русском свет истинного учения церкви и рассеять заблуждения и предрассудки, посееваемые расколом. Притом и круг наук, какие тогда преподавались в московской академии далеко не соответствовал потребностям духовного и народного просвещения. Ибо до 1701 г. обучение в московской славяно-греко-латинской академии ограничивалось преподаванием грамматики, пиитики (на греч. языке), риторики и философии (на греч. и латин. язык.), а богословия, самого главного и самого необходимого в духовном образовании предмета, еще не было.

С наступлением XVIII столетия. Когда пастыри русской церкви, при виде большего и большего усиления и распространения paскола, еще глубже и живее восчувствовали потребность духовного образования, начали появляться духовныне училища и вне Москвы, в других eпapxияx, при архиерейских домах.⁶⁵⁷ В 1721г. Духовным Регламентом вменено было в обязанность каждому епархиальному архиерею иметь при доме своем школу для обучения детей, в надежду священства,⁶⁵⁸ предначертаны были правила для духовных семинарий и положено было заводить семинарии по епархиям. С этого времени, действительно, начали мало-помалу появляться в разных городах при архиерейских домах духов-ные училища и семинарии. Но устроение этих епархиальных духовно-учебных заведений частью по недостатку средств, а частью и по недостатку усердия, шло весьма медленно, так что часто выходили подтвердительные указы об учреждении духовных училищ и семинарий. «Хотя об учреждении семинарий многие указы из Святейшего Синода в епархии посланы были, чатаем в Синодском указе данном 8 Февраля 1739 года. – однако рачение в некиих местах является быть не токмо слабое, но почти и мало нет: а чего ради такое небрежение чинится, неизвестно, что все относится наипаче на главную духовную команду, а тому виновные, хотя то и явственно видят, обаче толь отважно и нечувственно пребывают, как бы собственного их долга в том ни мало не зависит».⁶⁵⁹ Только некоторые, весьма немногие из епархиальных архипастырей первой половины XVII века незабвенны своим попечением об учреждении семинарий и училищ, о приискании способов для обучения духовного юношества.⁶⁶⁰ Но с другой стороны, были такие архипастыри, которые замедлили устройство семинарий и училищ и даже не сочувствовали учреждению их, распускали по домам учеников, собранных их предшествениками – заботливыми архипастырями. Так наприм., беспристрастный и правдивый историк казанской и вятской иерархии архимандрит Платон Любарский говорит об архиепископе казанском Гаврииле (1735 – 1738 г): «сказывают об нем, что как к содержанию семинарии и ученых людей, так и к строению по введенному в нынешнее время размеру всяких в епархии своей зданий не имел склонности, почему и все до него таким образом заведенное уничтожить велел, хотя бы то и великой суммы стоило, вменяя в добродетель все прежде в Poccии небывалое истреблять без остатку».⁶⁶¹ Такие архипастыри, неблаговолившие учреждению семинарии, были в XVIII веке и в других епархиях: но не будем упоминать имена их. – Между тем недостаток в священниках учительных, просвещенных так был ощутителен: необходимость церковного научения народа, при сильном умножении раскола, так была настоятельна, что для удовлетворения этой потребности в 1739 год нужно было прибегнуть к следующей мере «понеже того долго ждать. – сказано в синодском указе 1739 г. Генваря 16, доколе семинарии по всем епархиям заведены и в доброе состояние приведены будут, а между тем впредь, чтобы церкви не опустошить, а и недостойных попов, чтобы по прежнему не наставить: и того ради имеет Синод во все епархии к архиереям из учительных священников или из иеромонахов по 1 или но 2 учителями определить с надлежащим жалованием, выбрав из вышних наук и что б были добродетельного сами жития: должность же их в том состоит, чтоб они ставленников и прочих поповских и диаконских и причетнических детей с крайним прилежанием обучали, приводя к совершенному познанию должности священнической, выбирая из священного писания, тако ж и из вселенских Соборов и прочия, что должен священник знать, и как имеет правильно по своему званию поступать, однако же притом имеет Синод и о том наиприлежнейшее и ревностное попечение иметь, дабы во всех епархиях впредь неотменно настоящие учреждены были семинарии»⁶⁶²

Со второй четвери ХVIII века, в некоторых епархиях мало по малу учреждались духовные училища и ceминарии. С 1721 г. по 1765 г. основано было до 28 духовно-учебных заведений и в них в 1765 году считалось около 6.000 учеников;⁶⁶³ в 1784 г. число семинаристов возрасло до 11.320 человек.⁶⁶⁴ Но внутреннее устройство духовных семинарий и училищ и система духовного образования были самые беспорядочные: во многих из них со всей епархии было не больше 20 или 30 учеников; в других учеников было много, но не было способных учителей; в некоторых, за недостатком учителей и содержания, а иногда и по нерадению епархиального начальства, для избежания хлопот, учеников распускали по домам. В ученьи господствовала схоластика и латинь. Весь курс ученья большею частью ограничивался букварем, славянской, латинской и греческой грамматиками, да какими-нибудь латинскими, риторическими и пиитическими экзерцициями и оккупациями de loco, de pane, de calceis и т. п.; в немногих семинариях присовокуплялось еще к этому объяснение блаженств, десятословия, седьми таинств церкви, да часослов, псалтырь и нотное пение. Ученики проходили «по степеням» инфиму или информаторию, фару, грамматику, синтаксиму, с которыми иногда соединялась еще арифметика и наконец – риторику и пиитику; «затверживали на изусть буквари, толкование грамматики, орфографии, этимологии, просодии и осьмь частей грамматики, склонения и спряжения». Знание латинского языка во всех духовных семинариях и училищах считалось первою необходимостью, а богословие, составляющее первую и существенную потребность в образовании пастырей церкви, во многих семинариях вовсе не было преподаваемо. Недостаточность, односторонность такого училищного образования духовных детей, готовившихся быть пастырями и учителями народными, сознавали лучшие архипастыри XVIII в. «Нынешнее учение, – говорит просвещенный архиепископ казанский Лука, – далее реторики не происходит, а необходимая нужда требует, а паче тем, которые впредь из оных школьников в священный чин по достоинству производимы быть могут, дабы оные в науках высших школ философии и богословии довольное обучение имели, а без оного те школьники достаточного совершенства в своем учении иметь и в состоянии быть не могут преподать слово Божие с надлежащим успехом».⁶⁶⁵ И в тех семинариях, где с половины XVIII века введено было в курс преподавания богословие, приняты были за норму схоластические системы западных богословов средних веков, которые возбудили там против себя справедливую реакцию в XV и XVI веках, а у нас утвердились и дали схоластическое направление нашему духовному образованию. Все эти наши богословские системы XVIII века, соmmeutanis et disputatiouilnts srholasticis illustratae, didaetico-polemice per theuremata et quaestiones expositae, disputatkmibus theulogicis speculative et controvert illustratae, in varios traetatus et paragraphs dirisac и т. п. – почти нисколько не раскрывали духовным воспитанникам – будущим пастырям народа высокого учения христианства, как живого и действенного слова Божия для живого и действенного преподавания народу, а только давали юным умам одностороннее холодно-рассудочное, безжизненное, утонченно-схоластическое направление, убийственное для живой богословской мысли и живого нравственного христианского чувства. Своими почти бесчисленными, до мелочности утонченными квестионами в роде, напр., таких: где сотворены ангелы? могут ли они приводить в движение себя и другие тела? сколь великое по объему место может занимать ангелел? в чем состоит сущность света славы в будущей жизни и т. п. вопросами, наши богословские системы ХVIII в. только отвлекали мысли воспитанников от прямого и нравственно-назидательного и умственно-просветительного учения христианства – самого существенного в богословии и доводили их до мелочности в мышлении. Своими схоластическими рубриками догматов, параграфами, этими сухими схоластическими богословскими силлогизмами, диспутациями, пунктами, вопросами, да пустыми латинскими терминами, в роде например: abicatio, entitas. quidilitas, tuturitio. aseitas. essentia Dei physiea et metaphisica и t.п. богословские системы прошедшего столетия только затемняли и обременяли юные умы. Наконец, своими полемическими диспутациями и контроверзиями, тезисами и антитезисами, по справедливому замечанию Феофана Прокоповича, питали в учениках дух пустого любопрения и поселяли в них ложную уверенность в приобретении мудрости.⁶⁶⁶ «Разные системы богословские, – справедливо так же говорил митроп. Платон, – ныне в школах преподаваемые, пахнут школою и мудрованием человеческим: а богословие Христово, по Павлову учению, состоит не в препретельных словесе, но в явлении силы и духа».⁶⁶⁷ При таком направлении воспитания в духовных училищах и семинариях XVIII в., могли ли из них выходить пастыри церкви, с полным нравственно-действенным и духовно-просветительным влиянием на народ. Очевидно, нет. Императрица Екатерина Великая вполне справедливо изобразила несовершенство и недостаточность духовных семинарий и училищ XVIII века для духовного и народного просвещения: «хотя до сего времени в некоторых епархиях и заведены школы и семинарии, писала она в инструкции, данной 29 Ноября 1762 г. коммиссии о церковных имениях: но оныя своими учреждениями весьма различествуют от того установления, которое предписано в Духовном Регламенте. Премудрый Государь, дед наш, Император Петр Великий, по согласию со всем духовенством, тако написал в Духовном Регламенте: разуметь де надобно о управлении церкви, когда нет света учения, то нельзя быть и церкви доброму поведению и нельзя не быть и нестроению и многим смеха достойным суевериям, еще же и раздорам и пребезумным ересям. А мы еще к тому дополняем, когда нет доброго учреждения к воспитанию и приготовлению молодых людей, из которых бы ко всем церквам добрые пастыри и учители определяемы были, то и ныне в простом народе никакого руководства к отвращению от пагубных дел, нет исправления нравов и доброго сожития в обществе... По сие время архиерейские семинарии состоят в весьма малом числе достойных и надежных учеников, в худом учреждении для наук и в бедном содержании, семинаристы нынешние обыкновенно в некоторых местах обучаются латинскому и греческому языку от неискусных учителей, не знают иных учений, как только самые школьные и первые основания латинского языка, не обучаются ни наук философских и нравоучительных, не знают истории церковной, ни гражданской, ниже положения круга земного и мест, на которых в рассуждении других народов, живут. Набираются они в семинарии от отцов и матерей больше неволею и содержатся без разбора, способные с тупыми и негодными, а иногда прибираются по голосам, дабы певческую повседневную должность отправляли, которая их и от того малого учения иногда отводит, не взирая на то, что науки требуют человека по выбору способного и себе одним во все дни и часы жития своего преданного и посвященного».⁶⁶⁸ – При таком состоянии духовного просвещения в России в XVIII веке, неудивительно, что священники не имели столько нравственного и просветительного влияния на народ, чтоб просвещать его светом истины и рассевать заблуждения раскола. Неудивительно, что некоторые священники не только не в состоянии были отвергнуть нелепых мнений раскола, но и сами сдавались на доводы расколоучителей. Так, напр., в 1736 г. тайн. совет. Татищев, производивший перепись раскольников в сибир. заводах Демидова, доносил правительству, что на частных заводах Демидовых и Осокиных «раскол произошел и сильно умножился от незнания законов: учителей, кои бы их, раскольников, проживавших на этих заводах, исправить могли, де достать: но которые и есть попы, те непорядными поступки своими их паче отгоняют, или сами не умея лжи той рассудить, согласуют и тайно утверждают», и потому просил, «чтобы прислать туда хотя одного священника искусного, чтоб учением мог от суеверия отвратить и на путь истины наставить, поучая как в церкви старых, так в школах младенцев, дабы от младенчества безумию не допускать вкореняться»⁶⁶⁹

В заключение скажем несколько слов о церковной литературе русской XVII века, об отношении ея к народным понятиям и народной литературе. И здесь мы примечаем предварительный разлад, раздвоение между книжной церковной литературою и рукописной – народной литературой, разлад, который также не остался без влияния на развитие раскола. Главный недостаток нашей древней духовной литературы, как мы уже прежде заметили, составляет почти совершенное отсутствие богословского догматического изложения учения христианского и народо-поучительных, катихизических книг, в то время особенно необходимых для сельского духовенства и народа. Учение о церкви, о таинствах, о священстве, составляющее камень преткновения для раскола, народу почти совершенно было неизвестно и никогда не было преподаваемо в церквах. Народ крайне нуждался в назидательных книгах. «Мнози от благочестивых, говорил Варлаам Ясинский, с воздыханием желаху, дабы когда сподобитися таких книг свойственным с славяно-российским языком православно и достоверно изданных дождати».⁶⁷⁰ Чрезвычайно мало было в Великороссии даже самых главных книг духовного христианского просвещения – книг священного писания; между тем, по словам Епифания Славеницкого, «были в Велицей России имущии и хотящие имети я».⁶⁷¹ Творения св. отцов, которые могли бы в достаточной мере сообщать народу истины христианские, в XVII веке, как мы видели выше, священниками не читались в церквах, хотя и положены были уставные чтения из них. Московский книгопечатный двор при п. Иосифе стал было издавать и распространять учительные книги по церквам, как напр., малый катихизис, кириллову книгу и другие. Но эти книги изданы были расколо-учителями, искажены были их заблуждениями и, вместе с истинным учением церкви, распространили учение

раскольническое. Во второй половине XVII века, когда раскол, вынуждал пастырей церкви обращать особенное внимание на народное учение и необходимость поучения народа глубже сознана была, пастыри церкви начали издавать полемические сочинения против раскола. Но горячие споры, почти одинаково раздражительные с той и другой стороны, только раздражали фанатические головы расколоучителей. Спокойного, тихого увещания поучения, убеждения, прямого, положительного изложения истины, от незнания которой и проистекали ложные религиозные убеждения расколоучителей, – такого изложения истины, которое бы, не раздражая расколоучителей за мелочные их убеждения и понятия, в самом корне подрывало их убеждения, не было. Не было у народа твердых, верных руководств для познания истины, и не было систематического, церковно-правительственного издания и распространения общепоучительных духовных книг. Редко, и то случайно, попадались дельные, поучительные книги в некоторые церкви и к некоторым частным лицам. Так во 2-й половине XVII века проповеди Симеона Полоцкого и учительное Евангелие Кирилла Транквиллиона попались пермскому священнику в в городе Орле и он стал, по словам его, «многотрудием составляти на каяждо недельная Евангелия беседы с нравоучением, ово в мысли сограждал, ово же писал на малыя тетрадки и на свитки, вельми присуще книзе Кирилла Транквеллиона, много же словеса от поучений его устно навык и зело любезно читал: и нецыи жители – прибавляет он – в дому ея имеша читающе». Но такие книги были даже еще и не по понятиям народа. «Обед душевный и вечеря душевная люботрудного и мудрого мужа отца Симиона Полоцкого слог, говорит тот же священник, и тая простейшим людем за высоту словес тяжка бысть слышати и грубым разумом невнимательна, а Божественного Златоуста беседы его и нравоучение на Евангелие и на Павлова послания и на деяния святых апостол зело неразумительно, не точию слышащим, но и чтущим, вельми бо препрости страны сея жители, в ней же мы обитати, не точию от мирян, но и от священник, иностранным языком та Златоустаго писания нарицаху».⁶⁷² Очевидно, простому народу нужно было простое, удобопонятнное катихизическое изложение истин веры и нравственности. За отсутствием таких книг, народные грамотники, книжники только и читали старые рукописные сборники. И эти сборники всего более были распространены в народе. Но что заключалось в них? – За исключением немногих отрывков из творений святых отцов, и то большею частью в искаженном переводе и разных церковно-исто- рических статей, также не всегда верных, в рукописных сборниках ХVI и XVII века большею частью заключались такие статьи, которые или благоприятствовали развитию раскола, или целиком впоследствии вошли в состав учения его. При совершенном отсутствии богословского, догматического учения, рукописные сборники XVI и ХVII веков во первых наполнены были статейками обрядового содержания, в которых ревность об обрядах доходит до мелочности, даже в ущерб истинной вере и христианской мысли. Наприм., мы весьма часто встречаем в сборниках XVI и XVII века статейки в роде следующих: 1., подробные правила о том, что есть в тот или другой день того или другого поста; 2., наставление о том, чтоб св. вoдy Богоявления соблюдати честнее самих пречистых св. тайн, чтобы если уканет или прольется, – место то изжещи углием горящим или истесать и в воду вметать, или если на ризу уканет, ризу изрезать⁶⁷³ и проч.; 3.. или причту о кадиле, еже како подобает кадити пред Богом⁶⁷⁴ и разныя мелочные обрядовые истолкования. При постоянном чтении таких статеек естественно, должна была развиваться в Русских людях ХVI и ХVII века такая нерассудительная, мелочная ревность об обрядах, какая выразилась в расколе. Да и самые мнения раскольнические, еще за долго до открытия раскола, уже изучались, усвоялись русскими людьми, как догматы веры: потому что они занесены были уже въ сборники того времени.⁶⁷⁵ Кроме обрядовых статеек рукописная, народная литература особенно наводнена была так называемыми «отреченными книгами». Не имея истинных книг, грамотные люди брались за эти книги. Эти книги еще более отчуждали понятия и дух простых грамотников от истинного учения. Вот какие ложные, апокрифические книги тогда распространялись в народе, по сборнику Соловецкой библиотеки XVII века: «съставлении мирстии псалмы, грядите вси вернии, другие грядите кресту твоему в друждешуся на земли, Адам о Еносе, что был на пятом небеси и исписал 300 книг, Ламеховы книги, патриарси, Сифова молитва, Адамл завет, Моисиев завет, Асенеф, Елдад, Молдад, Соломани псалмы, Ильино обавление, Исаино видение, Иаковля повесть, апостольстии обходи, что приходили к граду, обретоша человека орюща волы и просиша хлеба, он же иде в град хлеба ради, апостоли же без него взоравше ниву и насеявше и прииде с хлебы и обрете пшеницу зрелу: Варнавино послание, Петрово обавление, Павлово деяние лжею складено, Павлово обавление, Евангелие от Варнавы, Евангелие от Фомы, Порахманех, Зосимохожение, паралипомены, что орла слали в Вавилон с грамотою к Еремию пророку. Суть же и ина многа от лжесловесник сложена, еже есть сие, Ивана Богослова въспросы еже на Елеонстей горе, Авраама праотца въспросы, тогоже Ивана богослова въспросы к Господу, еже рече к нему Господь: слыши праведный Иване Варфоломеевы вспросы к Богородицы, како роди Христа. Епистолья о неделе, О древе крестнем лжею списано, что Христа в попы ставили и что Христос плугом орал, еже Еремия поп болгарский изолгал, был в навех наверзилошкому; Петрово житие в пустыни 52 лета, и хожение Петрово по вознесении Господни, что Христа отрочатем продавал и архистратиха Михаила крести, и что рабы по суху ходили; Детьство Христово, хождение Богородици по мукам; о Адамове лбе, что седмь церкв в нем седело: Павлово хожение по мукам, имена ангелом, о службе таин Христов, что опоздят служити обедню, врата небесная затворяются, И ангели попа кленут: И еже с Христом диаволе прение, о пустыннице о Макарие римстем, что три черньци нашли его, что двадесять поприщ от него рай; о Соломане цари и о китоврасе притчи, басни и кощуны, все лгано, не бывал китоврок на земли, но еллинстии философи ввели; Авгарево послание на шеи носят неразумнии: о двоюнадесяти иаковличах глаголемая лестница. Суть же и о мученицех словеса криво складена, а не тако, яко же истинна их писанна в чтениех и в минеях и в пролозех, – Георгиево мучение, рекше от Дадиана царя мучен, Никитино мучение, нарицающе его сына Максим – янова царева, иже бе сам мучил, все же то лгано, вся же суть та прилог обличает; и Евпатиево мучение, что седьмыжди умре и оживе, Климента анкирьскаго мучение, и инех многих: единою убо вси святии спасени умроша, помногих муках, ли мечем посечени, ли копием прободени, ли ножем заклани, ли огнем сожжени, ту конец прияша; многаж и иная сложена чтения ложная, Давидови песни, Софонино обавление, о Василии кecapийском, и о Иване златоусте, и о Григорие богосълове, въспросы и ответы о всем лгано; о всей твари чтение, кур стоит в мори, 300 ангел солнце воротят; о двоюнадесяти пятницах спор Тарсея жидовина с Елферием; слово Мефодия епископа паторимъского, от начатка и до кончины, в нем же писан Мунт сын Ноев и три лета земли горети, что запечатани цари Александром царем Макидонскым: Гог и Магог, и Исак сон виде столп посреди двора, архангел Михаил Авраама возносил на небо, и дал ему видети, что деют и судил им, но лгано суть не бывало того; и канунов много лживых, и молитвы составливая лживыя от трясавицы, Еремия попа болгарскаго басни, глаголет бо окаянный, седящу святому отцу Сисению на горе синайстей, и виде седм жон исходящи от моря и ангела Михаила именует, и иная изыдоша седм ангел, седм свещ деръжаще, седм ножев острящи; карастар о (70) имян Богу все то еретици списали. Суть же между божественными писании ложная насеена от еретик, на пакость невеждам, попом и дияконом лстивые соборники сельскыи, худыи манаканунци по молитвенником у нерассудных попов; лживыя молитвы о трясавицах, о нежитех и о недузех, и грамоты трясавъскыя пишут на просфирах и на яблоцех болести ради, все убо то невежди деют, и деръжат у себя от отец и прадед, и в том безумнии гинут. А се есть мудрование тех, ими же себе отлучают о Бoгa, и приводят к бесовом в пагубу и погибают: книга Мартодой рекше остролог, остроумия, землемерия, чаровник в нихъ же суть, 12, вся главизны стихи двоюнадесяти опрометных лиц зверин и птич, еже есть тело свое хранить мертво, и лететь орлом, и ястребом, и враном, и дятлом, и совою, рыщут лютым зверем, и вепрем диким, и волком, летает змием, рысью и медведем, есть громник, молъник, мъсяц окружится, колядник, метания, мысленик, сонник, волховник, волховующе птицами, и зверьми, еже есть се, стенотреск, ухозвон, вранограй, куроклик, окомиг, огньбучит, песъвыет, мышеписк, мышь порътыизгрызт, жаба вокоче, кошка вокоче, мышца подражат, сон страшен, слепца-стряцет, изгорит нечто, огнь пищит, искра из огня, кошка мявкает, падет человек, свеща угаснет, конь ржет, вал на вал, птичник различных птиц, пчела, рыбы, трава шумит, древо, с древу лист шумит, сорока пощекочет, дятел, жона, волк выет, гость приедет, стенощелк, полатничик, волхвованиа разноличная, – путник книг и в них же есть писано о стречах и коби всяческая еретическая о часех о злых и о добрых, еже есть Богом отречено, днех о лунных, что в первый день луны небесного месяца Адам создан бысть еретики написано, а не в первый день луны сотвори Господь Бог Адама; понеже сотвори Бог солнце и месяц и звезды небесныа. Адама сотвори Бог на пятый день: како хощеши навегласе в един день рождение адамле с луною исповедати, почто неразумне веруеши еретическым лжам, а оставя Божие писание, на лжу убо писаше всю, дний луны. Також и прочая коби, еже суть книги еретическия, звездочтец, звезд, и другий звездочтец, ему же имя стоднец, в них же безумнии людие верующе волхвуют ищуще дни рождений своих, саном получения урока-жития, и бедных напастей, и различных смертей, и казней, и в службах и в куплях и в ремеслех, ищут своим безумием, а оставя Божию помощь, и призыват бесов на помощь, а неведуще Божиих судеб».⁶⁷⁶ Одно перечисление этих книг, которые распространялись в народе в XVI и XVII в. в толстых сборниках уже достаточно показывает, какой мрак невежества, суеверий и заблуждений распространялся в нашем народе в то время. Для примера выпишем еще несколько строк из апокрифической «беседы трех святителей Григория Богослова, Ивана Златоуста и Василия Великого»: «Григорий рече: кто первее Бога нарече? – Иван рече: сатана, иже свержен бысть с небеси, преже создания адамля за гордость наречеся сатана дьявол. Василий рече: что есть высота небесная, широта земная, глубина морская? И, рече: Петр приник виде ризы едины лежаща и сударь иже бе на главе его, не с ризами лежит, ни особь свит на едином месте. Г. рече: сударь бе два плата служебный на блюде, а ризы его верхние небо и преисподняя, везде стоит яко риза стихарь шестого неба его, а пояс – железное, столние около великого моря, на нем же земля плавает, а патрахиль вход и исход, а под поясом земля: толстота ся яко от востока и до запада, и повеле его Господень ангел согнати пену морскую и сотворити землю на трех китех великих, на тридцати малых китех заляжет тридцат окол морских, а душа их третий часть райския воня, идут рыбы на ту воню и тем сыты бывают, а глубина ж того моря великого 5 ротог, толщина, как земля толста, дно же под тем морем великим ровно к железному столпию, того же моря дно стоит на семи тысящех столпех: туто же есть и адово жилище, туто ж и антихрист связан... того моря столпие стоит на огне не угасимом, под тем огнем туто ж есть денница, яже преж солнца сотворена, и ту есть людие крилаты, летают яко паутина мыслию, а смерти нету им: то же иного ничего, но воздух Божий и свет держит, тo ти ость звезда яки риза. В. рече: где первее Бог бысть, иже не бо света? И. рече: три комары на небесех, в тех комарех ангелем туто есть сударь, а свету нет конца. Г. Протолкуй ми Троицу. И. рече: в тех комарех Отец и Сын и Святый Дух свет есть, a другии свет огнь есть. В. рече: от чего суть ангели сотворение? Г. рече: от Духа Господня, от света и от огня. И. рече: от чего солнце сотворено есть? В. рече: от внутренния ризы Господни. Г. рече: от чего луна сотворена бысть? В. рече: от аера и от Престола Господня и от воздуха. В. рече: еста ангела громная еленскии (sic) старец Перун. Нахор есть жидовии: а два еста ангела молниина... В. рече: посла Господь ангела и взя единою на воетоце а. на западе д. на севере а. на юзе м.: то есть адам», и проч.⁶⁷⁷ Такие догматические и космогонические понятия распространялись в нашем народе из ложных книг. Заметим, что большею часть таких понятий освящает раскол и в простом народе и доныне передаются такие сказания – о происхождении мира и человека. Вообще, читая в сборниках XVI и XVII века разные рассказы и толкования русских грамотников старой Poccии, читая напр. эти апокрифические повести о том, как изгнанная из рая Ева по случаю впадения Адама в чревную болезнь, рассказывает пред 6000 домочадцев о падении своем и о похождениях по изгнании из pая или «разговоры Адама co Христом» или «Xристa съ Иосифом благообразным» или Иоанна Феолога с Авраамом «о кончине лета и живота», или эти «толкования о Иеусех и повести о 12 пятницах» и т. п., или эти мистические загадки и «притчи толкованныя», в форме которых большею частью излагается вся сумма знаний древних наших грамотников, эти чрезвычайно-произвольные мистические толкования библейских текстов, событий и даже лиц,⁶⁷⁸ мы выносим из всего этого самую грустную мысль: как скудно, даже во многих отношениях неверно било христианское умственное развитие нашего простого народа в древней России, как мало он знал истинное учение христианства и подлинные сказания св. писания и как между тем много усвоил понятий ложных, превратных. Например, в сборниках XVII века почти постоянно встречаем толкования в роде следующих: «вопрос: что есть милоть Ильина? Толк: не пощаде Авраам сына своего Исаака, хотя заплати Богу на жертву и взем нож от Авраама и сына его Исаака и вдаде ему овен место сына его Исаака: то есть милоть Ильина. Вопрос: что есть внук рече бабе положи мя у себе и рече ему баба, како тя положу у себе, ты ми отец. Толк: внук есть Христос, а баба земля».⁶⁷⁹ Или еще вопрос: «егда распятся Господь и Иосиф сняв со Креста тело Христово и ко гробу несоша, что ему глаголаше Христос? Толк: Христос рече: Иосифу, пой Святый Боже».⁶⁸⁰ В этих толкованных притчах, которыми исполнены Сборники XVII века, часто встречаются самые нелепые мысли, напр., в роде следующей: «Афродита Пиреянина богородицнно подобие и т.п.⁶⁸¹ Множество было вопросов самых пустых, мелочных, которые излагались в тогдашней народной письменности. Например, силы ума испытывали такими загадками: «аще творишися мудр, скажи ми слову сему силу: неродивыйся умре, а родивыйся не умре, умерший не истле, Moисей в торзе, Павел в Делвах, Соломон на войну пошел, Давид ся женит, Адам в сватех: река среди моря течет, живот во огни скачет, ад от смерти погибль, а смерть от дьявола, а дьявол без вести попран бысть: река под землею, среди моря крест, верху горы град, возсия солнце, на горе, мертвии возсташа, а живи падоша, ядоми от ядомаго». Или: «тело ли есть в образе или образ в теле? Толк: образ в теле. Паки: премудрость ли есть в челе, или душа в мудрости. Т.: мудрость есть в души» и т.п.⁶⁸² Не говорим уже об особом разряде суеверных статей в древне-русской народной литературе: это целый цикл произведений, в роде чародейского травника или зелейника и т.п. Любимая форма загадки, вопросов, в которых pyccкиe книжники древнего времени большею частью излагали свои богословские понятия, есть как-бы еще самый первый, младенческий лепет в богословско-христианском учении, выражение той умственной жажды, той пытливости, с какою они искали, желали духовного просвещения полного, разумного, всестороннего, истинного знания. И, не находя его истинных источников, творили свой мир идей, почерпая часто их из ложных книг. И удивительно ли, что при таком наплыве в умственной жизни нашего народа в XVII в. всех суеверий и заблуждений, какими наводняли Россию эти ложные книги: удивительно ли, что вся эта мгла, весь этот хаос суеверий и заблуждений, когда начал озарять Россию первый луч просвещения, скопились в одну темную массу и выразились в расколе? В нем всецело сохранился и утвердился тот ложно-библейский или частный ложно-аритократический мистецизм, который господствовал в рукописной духовной литературе русской XVII в., особенно в статьях апокрифических. Мысль об антихристе, о кончине мира, о страшном суде, в сборниках XVII века почти также часто встречается, как и в сочинениях раскольнических. И большею частью почти совершенно в таком же виде, как и у раскольников. Раскол только довел ее до окончательного развития и дал ей особенное направление, первоначальный источник которого, как мы видели, также заключался в религиозном духе XVI и XVII в. Русские книжники XIII в., также как и раскольники, находили эту мысль в таких местах, св. писания, где она вовсе не заключалась. Напр., в сборнике начала XVII века читаем такое толкование текстов: «вопрос: престол его на земли повержен и умалил ecи дни времени его и облиял ecи его студом. Толк: егда будет антихристово царство три лета, а три лета яки три месяцы, а три месяцы аки три недели, а три недели аки три дни, а три дни аки три часа... Вопрос: окропиши мя иссопом и очищуся, омыеши мя и паче снега убелюся. Толк: егда земля начнет горети и выгорит 1000 лакот в глубину, и не будет гор и будут четыре ветры сошлет Бог: восток, север, юг, запад, и развеют всю скверну на земли и будет земля чиста, яки девица нескверная и убедится яко трапеза и возопиет земля к Богу» и проч.⁶⁸³ Подобные толкования текстов и самые мысли точь-въ-точь повторяются в раскольнических рукописях. В другом сборнике находим длинное мистико-пророчественное изображение последних времен и царства антихристова. Здесь сначала предсказываются различные беззаконные царствования пред пришествием антихриста, в том числе царствование жены блудницы, при которой будет господствовать разврат в высшей степени, богохульство, иконоборство и все грехи: потом предсказывается явление от Бога архистратига Михаила, который «посечет эту львицу серпом, обернет аки жерновом, ударит скипетром и тако погрузит ее в глубину морскую». За тем родится антихрист от черницы: «черница девою седе в келлии своей, услыша потку (птицу) поющу во граде своем тако, яко ни ум человеч не имет, не смыслит: она ж уклонит оконца, хощет узрети нотки тоя, поткаж возлетев зашибется в лице черницы тоя, в том часе зачнется сын пагубы, антисотона». «Тогда царь Михаил воздвигнет руки на небо, и воздаст царство христианское Богу и Отцу.. Тогда облачится сын погибели, родивыйся от племени Данова, по пророчеству Иакова патриарха, иже рече: видех змия, имающа коня за пяту, седе конь на ногу заднюю... Что есть конь? Последний день... тогда антихрист начнет храпти ... сядет в церкви, яко Бог, человек сый от колена Данова: будет же царства ему три лета, а три лета аки три месяцы, a три месяцы, аки три недели и проч. ⁶⁸⁴ Подобный мистико-апокалиптические толкования о последних временах мира, о пришествии и нарпие антихриста, часто встречающиеся в сборниках соловецких XVI и XVII в., читавшиеся тогда с живым увлечением, с трепетным ожиданием предсказываемых последних времен, без сомнения, не мало благоприятствовали развитю раскольнической мысли об антихристе, развитию того ложно-апокалиптического направления, или мистического символизма, который лежит в основании раскольнического мировоззрения. Наконец, в рукописной литературе XVII века, задолго до появления раскола, распространились и другие суеверные понятия раскола, наприм., «о бесовской и проклятой табаке». Так, в сборнике Соловецкой библиотеки под №925 рассказывается несколько чудес, случившихся будто бы в 1641 году, как Сам Всемилостивый Спас и Пречистая Богородица явились разным север-поморским сельским женщинам и велели «росписи расписывать и рассылать и по всем городам и погостам и по волостям, чтобы православные христиане отнюдь табаки не пили: а будет станут пить табаку, за их непослушание будет им землю камение много испущено огненное» и проч.⁶⁸⁵

Таким образом, в самой рукописной литературе русской XVII века, которая всего боле была доступна народу, заключались элементы для развития раскола. Отчужденность, отрешенность народной духовной литературы от живого, истинного учения церкви, отсутствие богословского догматико-теологического элемента, преобладание обрядовых вопросов и наконец, развитие раскольнических идей, вот недостатки рукописной народной литературы XVI и XVII века, благоприятствовавшие развитию раскола!

В XVIII веке, когда ясно обнаружились недостатки старой церковной литературы и односторонность чисто внешне-обрядового направления христианской жизни народа, глубоко сознана была необходимость издания поучительных, нравственно-догматических книг для распространения в народе возвышенных, нравственных и догматических истин христианства. В Духовном Регламенте положено было следующее: «Понеже мало есть, противо толикаго Российския церкве многонародия, таковых пресвитерей, которые бы наизусть могли проповедать догматы и законы Священного Писания: то всеконечная нужда есть иметн некия краткие и простым человекам уразумптельныя и ясныя книжицы, в которых заключится все, что к народному наставлению довольно есть; и тыя книжицы прочитывать по частям в недельные и праздничные дни в церкви пред народом. А хотя и есть таковых книг довольное число, сия есть. Омология или Исповедание Православное, також и некиих великих учителей святых толковательныя беседы и слова нравоучительныя; иначе се есть неудобное всему, наипаче простому народу учение, ибо книга Исповедания Православного не малая есть, и для того в памяти простым человек неудобь вмещаема и писанo не просторечно и для того простым не вельми внятна. Також и книги великих учителей Златоустого, Феофилакта и прочих писаны суть еллинским языком и в том токмо языке внятны суть, а перевод их славянскии стал темен и с трудностью разумеется от человек и обученных, а простым невежам отнюдь непостижимый есть. И сверх того толковательныя беседы учительския много имеют высоких богословских таин: тако же и не мало сказуют, что тогда сказовать подобало по приклонности paзных народов и по обстоятельству оных времен, чего ныне невежливый человек к пользе своей употребить не умеет. А простому народу внушать часто подобает то, что самое сеть всем обще и всякому собственно, по своему званию должное... И таковое приходит рассуждение, аще бы ведали вси самыя главнейшие веры нашея догматы и кое есть устроенное от Бога спасения нашего смотрения; и аще бы ведали заповеди Божия, еже уклонитися от зла и творити благое: то довольное бы им было наставлениe. (А если бы кто и при таковом ведении развращен пребыл)... И того ради нужно есть сочинить три книжицы небольшая. Первую о главнейших спасительных догматах Веры нашея, тако ж и о заповедях Божиих, в десятисловии заключенным. Вторую о собственных всякаго чина должностях. Третью таковую, к которой собранныя будут с разных святых учителей ясныя проповеди, как о главнейших догматах, так и наипаче о грехах и добродетелях и собственно о должностях всякаго чина. Первая и вторая книжица иметь будет доводы своя от самаго священнаго писания, но внятныя всем и краткия. Третия ж от святых отец то сеж, что в первой и во второй поучающая. Чтение же книжиц оных таковым порядком пойдет изрядно. В день воскресный или праздничный на утрени прочесть часть малую от первой, а в другой ряд часть от второй книжицы, а в тот же день по обедни прочесть слово от третей книжицы о том же самом, о чем чтение было и на утрени. И такое единое и тоеже учение, слышанное на утрени и подтвержденное на обедни может лучше в памяти слышащих затвердиться. А так вся оныя чтомыя части разделить, чтоб все три книжицы могли быть прочтены в четверть года. Ибо тако услышит народ вся нужная своя наставления четырежды в год и возможет слышанная добре памятовать».⁶⁸⁶ К сожалению, духовная литература русская XVIII века, чуждая живого, ясного, общенародного изложения христианского учения, пропитанная схоластицизмом, облеченная в грубые и тяжелые формы латыни, особенно нетерпимой нашим народом, особенно старообрядцами, была почти нисколько недоступна для народа. И потому он оставался с преданиями своей заветной, старинной рукописной литературы.

Гражданское состояние Poсcии во второй половине XVII и в первой половине XVIII века, не менее церковного состоянии ее заключало в себе элементов, благоприятствовавших развитию раскола. И в государстве Московском, в ту переходную эпоху, когда оно преобразовывалось в Империю Всероссийскую, совершалась борьба разрозненных сил – начал старой и новой России. В народном быте в гражданском устройстве русского общества много было внутренних противоречий, разрозненности, разлада, питавших разъединение в духе народном. Соединительная, централизующая сила государства стремится сосредоточить, примирить разрозненные народные элементы в государственном единстве, в крепости общественной, в единстве законодательства и управления уничтожает старую подвижность, расходчивость, расплывчивость народонаселения, укрепляет его к государственной земле, короче – стремится собрать рассыпанные храмины, по выражению Великого Петра; а большинство народа, масса, движимая еще средневековыми стремлениями к разобщению, не сознающая государственных идей правительства, не покоряется этой соединительной силе государства, упорно стремится удержать старое положение, или по характеристическому выражению актов, бредет врозь. Правительство, укрепив народонаселение, стремится дать ему надлежащее государственное разграничение, распределение, стремится разделить смешанные, соединить разрозненные однородные части народонаселения: из прежних, исключительно иноземельных, раздробленных, хаотических общин, неимевших ни внутренней крепости и общинного, союзного единства, ни юридической определенности общинных прав и общинной деятельности, образует общины сословные, союзные, основанные уже не на поземельном или земском тягле только, а на юридических началах общинных прав и обязанностей, на государственном разграничении общественной деятельности, на развитии государственно-союзного духа. Между тем разные члены русских общин XVII века, привыкшие жить в общинах только до поры до времени, от Юрьева да до Юрьева дня, привыкшие жить особняками, своими особенными огороженными участками, во многих местах даже совершенно отдельными дворами, удаленными от других дворов, привыкшие «брести врознь» – люди русских общин XVII века были еще, по самому характеру своему, чужды этого союзного духа: вековое внешнее поземельное разобщение питало, развивало в нем и разобщение, разъединение внутреннее, нравственное: в самых сословных общинах, уже разграниченных, обозначенных правительством, нет еще внутреннего согласия, союзного духа: раздор часто разделяет членов сословных общин, еще не сжившихся внутренне после вековой разрозненности и хаотической запутанности общинных интересов и стремлений, после векового отсутствия союзного духа.⁶⁸⁷ Разграничивая сословия, образуя «тройные государственные союзы в народонаселении, правительство, далее, обращает строгое внимание на наличные рабочие, произиодительные силы народонаселения: для этого вместо прежней писцовой переписи земли и дворов вводит перепись подушную, ревизию душ и государственное тягло и государственную службу переносит с земли на лицо, каждому назначает службу, работу в своем определенном общинном круге, с каждого требует также определенной подушной подати: таким образом, каждый член той или другой сословной общины строго, окончательно подчиняется, укрепляется к государству. Тяжким казалось большей части народа, воспитанного в средневековой вольности, это строгое личное подчинение и служба государству, эта личная, подушная зависимость от него. И вот множество было недовольных этим, так сказать, личным тяготением к государству, личным укреплением к общинам, невозможностью по прежнему исключиться из списка податных и служилых. Наконец, правительство, ясно сознавшее потребность государственного благоустройства и управления народонаселения, издает новые законы для водворения общественного порядка, полагает предел старому беззаконию и своеволию, уничтожает жалованные грамоты, исключения, изъятия из общего правила и издает общие указы и законы, проводит в жизнь народа закон, как зиждительное и благоустроительное начало Государственного порядка. Уложение царя Алексея Михайловича открывает собой период нового законодательства, составляет введение уже в кодексе новых законов, которые суть «органическое порождение уложения».⁶⁸⁸ 28 регламентов, уставов и инструкций Петра Великого и известные нам 2902 указа его с 1700 по 1725 год суть зиждительное начало новой России, выражение той творческой идеи Петра, по которой он созидал европейское устройство России. Ho понимал ли народ эти законы? Отсталые люди, привыкшие жить не по законам, а по жалованным и т. п. грамотам, по старине, по земским обычаям, упорно противятся новым законам: многие законы не исполняются, как часто жаловался сам Петр Великий. Это неисполнение и постоянное нарушение новых законов, особенно законов Петра Великого, было не частным, случайным исключением, какое всегда бывает в большой или меньшей степени и в благоустроенных государствах, но решительное упорство народного духа, непримирение с новыми законами народного умопредставления, разлад народных понятий и стремлений с законодательными идеями Петра Великого. «Се бо ныне, – говорит Посошков, колико новых статей издано, а не много в них действа: ибо всех их древностная неправда одолевает».⁶⁸⁹ При таком гражданском cocтoянии Россию во второй половине XVII века и в первой половике XVIII при этом хаосе старых и новых начал и стремлений, понятно, как много было благоприятного для развития раскола. Раскол жил, развивался под влиянием старого духа, старых начал и был главной, самой сильной оппозицией народного духа против нового порядка и устройства Pоccии. Он открылся и развился в самый разгар борьбы старой и новой России, и восстал против самых коренных начал нового устройства. Уложение царя Алексея Михаиловича раскол признал и доныне признает противным вере Христовой. До 160 человек недовольных Уложением, сосланы были в Соловецкий монастырь и там вместе с государственными мятежниками – донскими казаками, произвели раскольнический бунт. Раскол отверг также законы и регламенты Петра Великого: против Великого Преобразователя. Раскольники XVIII века со злобой вопияли за то, что он «новые законоположения полагая подушному и по гражданскому расположению с/>/<••. <многие регламенты, многиe указы с великим угрожениемю, •, ,чч)ре\пъидоиъ /ч исполнение оных. уставы сешпиь» и проч. На площади кремлевской, где окончательно решался в конце XVII в. спор между древней и новой Россией, между государством и полугражданским бытом древней Pocсии, между государями, твердо решившимися на реформу государственную и мужиками горланами, кричавшими о сохранении старины и народной вольности, между истинными пастырями церкви и беглыми попами – на кремлевской площади, во главе стрелецкого бунта, стояли раскольники и громогласно, окончательно высказали свое противогосударственное направление. И с тех пор раскол образовал противогосударственную общину, в которой скоплялись все недовольные в каком-либо отношении правительством. В антипатии раскола правительству, в оппозиции его против нового государственного порядка и устройства Poссии сходились все частные противогосударственные и демократические антипатии и стремления: и недовольство деспотизмом власти и преобладанием сильных и недовольство крепостным состоянием и недовольство областными управителями, и чиновниками, и стеснение свободы и своеволия законами, и тягость податного состояния и проч. Демократическая раскольническая община всем открывала и давала убежище и чрез то сама росла. И нужно сказать, что XVIII век особенно первая половина его, эта тяжкая година народного стенания от податей и повинностей, година преобладания сильных иностранцев-тиранов и варварства публичных казней, эпоха взяточничества живыми душами, развития аристократического барства в ущерб другим сословиям и проч. – это было время едва ли не самое тяжкое для нашего народа, особенно для его низших классов. «Когда мысленно воззрим на минувшее время – говорили в 1767 г. депутаты, избранные от всего народа, для сочинения нового уложения, в речи Императрице Екатерине Великой, – дух в нас еще трепещет, и падение Империи живо представляется воображению. Видели мы православную нашу веру, священный источник всех благ, союз общего блаженства, единомыслия и добронравия, подверженную презрению и ругательству, ясным двум предзнаменованиям ее истребления. Видели мы законы, общее житие утверждающие и сохраняющие, приведенные в замешательство, противоречие и неисполнение, правосудие изнемогшее с падением законов, с правосудием истребленную совесть и добронравие. Не столпы только правления колебались, но и самое онаго основание потряслося. Государственные доходы истощились, потеряна была доверенность угнетена торговля. Грабительство, лакомство, корысть, насильство и прочие пороки, покровительством многих людей ободренные, возрастали с гибелью для народа и усугубляли бедствия отечества нашего и наконец, везде, неустройства торжествовали, где следовало царствовать порядку».⁶⁹⁰ При таких обстоятельствах понятно, почему много народа присоединилось к демократической партии раскольников.

Во-первых, раскольническая община принимала всех тех, кто одержим был еще старым противогосударственным духом противления гражданской власти, личного произвола и необузданной свободы. А таких людей в XVII веке и в первой половине XVIII было много. Как строгий систематический государственный порядок в XVII веке не проник еще весь многосложный организм, все устройство Московского государства, так и идея государственного порядка далеко не проникла еще в сознание народное, во все части народонаселения. Как в государственном утройстве повсюду были еще исключения из общего правила, рядом с чисто государственными правительственными учреждениями господствовало еще местное, земское самоуправление, где члены общины жили и управлялись по средневековому, «межи есбя», а не правительственными, государственными органами и законами: так и в духе народном сильно, глубоко коренились еще противо-государственные стремления к исключению из общего, государственного порядка, к освобождению от строгого подчинения единой государственной власти, к своеволию и самоустройству. Самая идея верховной власти, самодержавия, достигшая своего полного развития в Империи, не проникла еще во всю массу народную. Народ сколько благоговел пред своим царем, сколько любил его, столько же любовь эта в большей части народонаселения была непостоянна, нетверда. Не даром, возможно, было появление 14 самозванцев в XVII веке и в том числе 4 в одно царствование Алексея Михайловича. Не даром они являлись и в XVIII веке. В народе много было таких людей, которые дотоле только были послушны и преданы царю, пока он жаловал их, снисходил их желаниям и челобитным, не касался их внугреннего быта. Но если онъ являлся строгим, деталъ что-либо не по нраву народному, издавал новые, ощутительно касавшиеся вольности и старых обычаев народных, законы: то тотчас же поднимали ропот, даже бунт, и «чинились непослушны государеву указу». Царь Борис Федорович Годунов пока благодетельствовал народу и не касался его внутреннего быта, был любим; но когда стал вводить новые порядки и обычаи, то, по словам Авраамия Палицына, «в ненависть бысть всему миру ради таковых нововводных дел». Когда царь издавал какое-либо распоряжение или указ не по нраву черни, то чернь возмущалась, бунтовала, не понимая благих намерений правительства. Напр., царь Алексей Михайлович предписал – в Пскове закупать хлеб для Швеции: псковитяне взбунтовались, «государеву указу и повелению учинились противны и преступя его крестное государево целование, про него Великого Государя износили непристойныя речи, чего и помыслить страшно и его государев указ ни в чем не слушали».⁶⁹¹ В актах исторических весьма часто говорится о том, как многие «чинились сильны и непослушны государеву указу».⁶⁹² Чернь с буйным неистовством требовала у царя, чего хотела, и Государь должен был иногда уступать ее своеволию, чтобы избежать мятежа и кровопролития.⁶⁹³ Дух мятежа до такой степени овладел чернью, что каждая беспокойная, буйная голова способна была взбунтовать народ, всякий нелепый толк о правительстве разъярял чернь. Это показали бунты, многократно бывшие в царствование Алексея Михайловича в Москве, Новгороде, Пскове и других городах.⁶⁹⁴ После этого понятно, как возмутительные толки и письма раскольников о правительстве сильны были к возмущению народа против правительства. Те же самые люди, которые до 1666 года были преданы царю, называли его «христолюбивым и благочестивым царем, самим Христосом почетным и превознесенным, паче же и соблюдаемым, управляющим царство свое благочестием и правдою», которые в своих челобитных, испрашивая у царя позволения сделать по своему, а не по определению всей русской церкви и царя, клонившемуся ко благу всего государства, льстиво говорили царю: «егда изволи Господь Бог восприяти тебе царствие, и церковь восприят свою лепоту и единогласное пение и всякое благочиние строяшеся тобою – Государем» и проч., – эти же самые люди, не получив ответа на свои челобитные, восстали против царя и распространили в народе клевету, «яко царь Алексей Михайлович отступи от церкви и бысть враг Божий». И суеверная чернь поверила и взбунтовалась.

Но особенно развитию раскола благоприятствовал дух противо-государственной вольности и самоуправства, господствовавший в стрельцах и казаках, преимущественно по украйнам Pоccии. Стрельцы по городам были главными зачинщиками мятежей.⁶⁹⁵ Солдаты и особенно казаки, жившие без строгого надзора, также необузданно предавались своеволию и буйству, по уездам опустошали и раззоряли храмы, мучили, сожигали и убивали народ и причиняли вред государству, задерживая государственную казну.⁶⁹⁶ Известно, что донские казаки, которых в царствование Алексея Михайловича считалось до 20.000 ч., в расколе принимали деятельное участие. А об них вот что говорит Кошихин: «люди они породой Москвичи и иных городов и новокрещенные Татары и запорожские казаки, и Поляки и Ляхи, и многие из них московских бояр, и торговые люди и крестьяне, которые приговорены были к казни в разбойных и в татиных и в иных делах, и покрадчи и пограбя бояр своих уходят на Дон, и быв на Дону, хотя одну неделю или месяц, а лучится им с чем-нибудь пpиеxaть к Москве, и до них впредь дела никакого ни в чем не бывает никому, что кто ни своровал, потому что Доном от всяких бед освобождаются. И дана им на Дону жить воля своя».⁶⁹⁷ Эти-то Донцы избрали себе в атаманы государственного мятежника Стеньку Разина и под его предводительством волновали всю юго-восточную Россию. «И стало у казаков непостоянство большое и Великого Государя указу учинились непослушны».⁶⁹⁸ Бунт Стеньки Разина, бунт Булавина и других мятежников, тысячи буйных казаков и всякой вольницы, разбойничавших вместе с ними на Дону и Волге, это было буйное проявление всех старых анархических, противогосударственных элементов, к концу ХVII в. все более и более вытеснявшихся из средины России, скопившихся на Украйне, куда еще не проникли благоустроительные начала государства, и под конец древней России, так сказать, всплывших наверх, для того, чтобы показать весь хаос старых, отживших, противогосударственных начал и всю необходимость государственного возрождения и обновления России. Тут были и беглые дворяне, оставившие службу, и беглые попы и монахи, которых преследовала церковь за порочную жизнь, тут были и приказные, писавшие переметные письма изменникам для своей корысти, тут были и боярские люди и холопы, и крестьяне, нехотевшие служить своим помещикам и всякого рода люди, одержимые противогосударственным духом, бежали туда, к взбунтовавшимся донским казакам. И вот, среди этой то толпы противогосударсвенных людей раскол нашел подкрепление, и они под его знамением ратовали противъ Государства. Все бунты донских казаков в конце XVII века были вместе и бунтами раскольников. С Дону буйные казаки – раскольники откликались на мятежный зов поморских раскольников и шли возмущать соловецких монахов против Правительства. Так пишет м. Тобольский Игнатий в своем 3-м послании о соловецких мятежниках: «прибегоша в тую же обитель донского казака и атамана Стеньки Разина с помощники воры из Астрахани: и егда в обитель внидоша, тогда по уже и братству, шоком и бельцем волю всю отъяша, и поставиша себе начальником Фадейка Кожевника да Ивашка Сарафанова и начата быти во всем противны, не только св. церкви хулами, но и благочестивого царя не восхотеша себе в Государя имети. Tии же отступницы, донские казаки подтверждаху их, льстиво глаголюще: постойте, братии, за истинную веру, и не креститеся тремя персты: то есть, рекоша печать антихристова».⁶⁹⁹ И тут вполне высказался противогосударственный дух раскола: «воры сотники с товарищи, читаем в деле о соловецком бунте, про Великаго Государя говорили такия слова, что не только написать, но и помыслить страшно».⁷⁰⁰ Стрельцы, нехотевшие расстаться с своим старым полугражданским бытом, стали под знамя Никиты Пустосвята также не из-за сугубой аллилуиа и не за двуперстный крест: «се явно, говорит п. Иоаким, что ради возмущения против Государя сия сотвориша». Движимые противо-государственными замыслами Хованского и других расколоводителей, – они замышляли основать старообрядческое государство или раскольническую демократию.⁷⁰¹ Петр Великий казнил и рассеял большую часть этих мятежных стрельцов и донских казаков, подымавших буйныя головы под знаменем раскола; но никакою силою, никакими мерами он не искоренил гнездившихся в народе демократических движений. Даже Посошков помышлял о народо-советии. Но раскольники шли далее в своих демо-кратических замыслах: они при Петре Великом неоднократно подкидывали пасквили против монархической власти Петра. По поводу таких писем в 1722 году издана была особая книга: «Правда воли монаршей», которою утверждалась Империя и Монархическая власть в России. Несмотря на то, вскоре после смерти Петра Великого опять появились демократические подметные письма, направленные против Верховной власти и Империи.⁷⁰² И раскольники в течение всего XVII века упорно стояли на своем, и с злобным ропотом вопияли против того, что Петр Великий «Император наречеся»: «Устави Сенат, говорили они, и тако нача той глаголемый бог паче меры возвышался. Император или Монарх наречеся сиречь единоначальник или единовластител, и паки именовася божеством Русии, якоже свидетельствует книжка кабинет Петра: он бог твой, он бог твой, о Россия». Опираясь на этот основной пункт своего противогосударственная учения, раскол восстал против всех законов, указов и преобразований Петра Великого, особенно относившихся к народному быту. Тягость обременительной на первый раз для народа реформы Петра Великого, смуты общества от резких мер, от крутого переворота, – еще более способствовали усилению народно-демократической оппозиции, раскола.

Петр I, великий строитель государственная порядка России, призван был Провидением дать европейское значение Poccии, довершил окончательно, в одно свое царствование то, что отчасти начато было прежде, только созидалось медленно, веками, перестроить, преобразовать то, что было в дровней России внутренне неустроено, нетвердо или совершенно неправильно, несостоятельно само в себе, вновь построить, создать то, чего вовсе не было в древней Poccии. Следовательно, ему нужны были великие рабочие силы и огромный материальные средства. И вот, он исчисляет народ, чтобы узнать рабочие производительные и вспомогательные силы государства, в видах подушной подати и образования войск, предпринимаются точные народные переписи, подушные, вместо прежних писцовых или посошных и подворных переписей, производившихся чрез долгое время и не дававших точных сведений о количестве деятельных и полезных в государстве сил. Наперед исчислены были все чиновники: бояре, окольничие, думные, ближние люди, стольники, стряпчие, дворяне и проч. В 1710 г. (6 марта) Петр Великий велел по губерниям переписать всех дворян, и которые окажутся негодными в драгунскую и солдатскую службу, тех обложить денежными окладами.⁷⁰³ В 1718 г. ноября 26 вышел именной указ: 1) «взять сказки у всех (дать на год сроку), чтобы правдивыя принесли, сколько у кого в которой деревне душ мужескаго пола, объявя им о том, что кто что утаит, то отдано будет тому, кто объявит о том; 2) росписать, на сколько душ солдат рядовой с долею на него роты и полковаго штаба, положа средний оклад, или чего более невозможно и чего меньше не надлежит».⁷⁰⁴ В следующем 1719 году именным указом от 22 Генваря, наряжена была целая экспедиция, под начальством бригадира Зотова, которой поручено было «ради расположения полков армейских на крестьян всего государства, брать во всех губерниях сказки с таким определением о дворцовых и прочих государевых, патриарших, архиерейских, монастырских, церковных и вотчинниковых селах и деревнях, також однодворцам, татарам и ясачным, без всякой утайки, не взирая ни на какие старые и новые о дворовом числе и поголовные переписки, но учиня самим переписки правдивые, сколько, где, в которой волости, в селе или деревне крестьян, бобылей и деловых людей (которые имеют свою пашню) по именам есть мужеска пола, всех, необходя от стараго до малаго последняго младенца, с летами их, и подавать те сказки в губерниях».⁷⁰⁵ В то же время земским камерирам в губерниях и провинциях дан был «наказ», которым предписывалось «исправливать и свидетельствовать переписную книгу»: «и якоже, сказано по сему случаю в указе, верная и исправная переписная книга всем деревням, дворам и в них, людям, також землям и надлежащим угодьям, с которых государевы подати берутся, в начале главнейшее есть основание, на которое всех земских коммисаров счеты и потом земская книга основатися имат: Toго ради повинен впредь земский камерир во вся годы переписную такую книгу, купно с земскою же своею книгою в Камер- Коллегиум отдавать, на крепко усматривая, чтоб ничего того, с чего податям быть надлежит проронено из оной переписной книги не было, но всех, какого бы звания оные ни были, в оную книгу вносить, и таким образом вышеписанную переписную книгу и с подлинным известием верно учинить, понеже оную держать вместо основания, на которую все коммиссарские счеты и все предыдущие окладные и не окладные сборы и подати впредь основатися имеют».⁷⁰⁶ Таким образом, Великий Строитель государства Русского, Петр полагал предел прежнему укрывательству от государственной службы, податей и повинностей старинными жалованными грамотами и привиллегиями и разными другими способами. В переписные книги записано было поименно до 6.000.000 душ мужеского пола податного сословия; неподатных состояний считалось до 2 миллионов душ м.п., в томъ числе до 500 тыеяч дворян, а всего с женским полом около 20.000.000. Не понравилось большой части русского народа это строгое, точное государственное расписание народонаселения, какого доселе не бывало. Люди, помышлявшие о государственных и народно-экономических интересах, об умножении народного богатства и благосостояния, с этой точки зрения восставали против ревизии душ. Так, Посошков пишет: «во исчислении душевном не чаю ж я проку быть; душа вещ неосязаемая и умом непостижимая, и цены не имущая: надлежит ценить вещи грунтованные. В душевном следовании труда много подъято, а казны, чаю тысяч десятка два-три истощилось, обаче чаю я, что она вся пропала».⁷⁰⁷ Крестьяне, никогда доселе не подвергавшиеся подушной переписи, еще совершенно неотвыкшие переходить с места на место, привыкшие к описи пахатной и сенокосной земли и жилых дворов, а не к ревизии душ, привыкшие к личной свободе во время господства поземельного устройства сельских общин, – крестьяне из опасения новых государственных налогов и повинностей устрашились переписной книги: целыми десятками тысяч укрывались, убегали или откупались от подушной переписи. Целые разряды людей, доселе привеллегированные изъятые от общегосудар. тягла и службы, также недовольны были подушною переписью, отнятием прежних жалованных, исключительных прав, и причислением к податным или служебным классам населения. Дети духовного чина, которых было чрезвычайное множество, привыкли жить в праздности, без учения, без службы и дела, – и также уклонялись от переписи, подтвержденной указами Святейшего Синода. Таким образом, множество было недовольных подушною переписью или ревизией душ. И вот это недовольство в низших классах народа выразилось в расколе. Раскол объявил подушную перепись, ревизию душ «антихристианскою», и учил народ не записываться в переписные книги. «Егда той Император или Монарх, сиречь единоначальник или единовластитель, – говорили раскольники XVIII века, – народное описание учини, называя то ревизиею или исчислением душ человеческих, которыя приняли его за Императора и за единовластнаго Правителя, мы от Христа Спаса научихомся закон и заповеди его сохраняти и веру святую блюсти и таковому лжехристу в послушество отдатися нехощем и в книги его законопреступные писатися с нечестивыми никогда не будем, да и хотящим спастися никому не советуем: творите с нами что хотите: ибо есьмы христиане единаго исповедания вселенских соборов св. отец и св. страдальцев Соловецкой обители, пострадавших за древнее благочестие: того исповедания и мы держимся, и в книги ваши законопреступныя гражданския, в силу указа вашего Императора и его законоположения о ревизии не пишемся: ибо мы от крещения записаны есьмы в книги животныя у царя небесного; понеже видим во святом писании, яко прежде бывшии в России благочестиви цари Иван Васильевич, Федор Иванович и Михаил Феодорович и Алексей Михайлович бывший в благочестии до Никона патриарха, яко сии вси народнаго исчисления от мала до велика, мужеска пола и женска, живых и мертвых и всего обще человечества не творили и оставляли то в судьбу Правительства Всемогущаго Бога. Зрите, человецы, и вонмите и рассмотрите по святому писанию, в киих летех жительствуем, и кто ныне обладает вами»! И народ с радостью внимал этому учению раскола, и во множестве бежал от переписи в скиты раскольнические, в леса, где избавлялись от всякой переписи.

Подушная перепись введена была Петром Великим главным образом с тою целью, чтобы вернее получать государственные подати, необходимые для устройства армии и флота. До Петра Великого в России взимались подати поземельные и подворные, и платились большею частью общинной раскладкой: известная община платила за все количество земли и дворов, принадлежащих ее округу, хотя бы много земли было незанятой, много дворов, было пустых. Это было весьма тягостно для общин; потому что, при чрезвычайной подвижности, расходчивостп народонаселения, поземельная община весьма часто должна была разделываться податями и повинностями за множество пустых участков и дворов. Далее, подати были чрезвычайно неравномерно разлагаемы на народонаселение: целые разряды людей, целые общины жалованными грамотами освобождены были от платежа весьма многих, или даже всех податей и повинностей. И после того, как государственными указами и окончательно, Уложением крестьяне укреплены были к земле, и вместо поземельной введена была подворная податная система, народ по прежнему продолжал уклоняться и от этой дворовой подати, умножились бобыли, бездомовыс люди, – и весьма многие, чтобы не платить податей, уходили в те общины, которые, по привиллегиям, их не платили, уходили в монастыри и на монастырскую службу и в вотчины церковные. Оттого монастыри наполнены были монахами из крестьян «тунеядцами, как говорил Петр Великий, бежавшими от тройной дани: т.е. дому своему, Государству и помещику».⁷⁰⁸ В конце XVII в. в некоторые церковные вотчины, в некоторые приписные архиерейские и другие монастыри, после переписных книг 186 (1678 г.) и 187 годов по 194 год, вновь прибыло 4.179 дворов, в том числе за одними монастырями зачислилось 3.837 дворов:⁷⁰⁹ и все эти пришлые люди, проживая в вотчинах патриарших, архиерейских и монастырских дворами, не платили подворной подати, пользуясь жалованными грамотами, данными этим вотчинам. Точно также многие купцы, торговые и промысленные люди, чернослободцы и приезжие из городов, живя в слободах и у беломестцев, податей никаких не платили.⁷¹⁰ Уже царь Алексей Михайлович сознавал всю несовместность, несообразность с государственной системой такой старинной, средневековой особности, исключительности целых общин и разрядов из податного состояния, во вред или в тягость другим общинам. Петр Великий окончательно полагал предел этому исключению, изъятию большей части народонаселения из податного состояния. В 1705 г. он указом повелел, «смотря по состоянию», брать личную пошлину с торговых людей больших и малых, доселе укрывавшихся от общих пошлин.⁷¹¹ В 1722 году он установил всенародную подушную подать на содержание войска с дворовых людей и крестьян казенных, дворцовых, монастырских и помещичьих, по 8 гривен с души, с посадских пошлинную подать по 40 алтын с души. В 1723 году, Петр Великий предписал для сбора с крестьян подушных денег выбирать каждогодно земских коммиссаров из лучших помещиков самим помещикам на общем съезде.⁷¹² Этим же земским коммиссарам предписано было сбирать недоимки, росписав по частям на 4 года, так чтобы в каждом году при платеже подушных денег платили определенную часть и из недоимки.⁷¹³ Когда началась, в след за переписью душ раскладка подушных податей и повинностей, народ, сильно тяготившийся и прежде, особенно в царствование Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, многочисленными и разнообразными сборами, устрашился новой податной системы, тем более, что при ней труднее было уклоняться от уплаты податей, чем прежде при подвижности народонаселения. Петр Великий видел это, а также предвидел и то, что тягость податей еще более увеличится от злоупотреблений сборщиков, еще неотвыкших от кормления. Потому указы о сборе подушной подати, разделенной по третям, предписал публиковать в городах и уездах и рассылать по селам священникам для прочтения их «во всенародное сведение священникам по церквам, чтоб всяк о том сборе подлинно был сведом и никому бы нельзя было ничего прибавить или убавить».⁷¹⁴ Потом положив, по крайней необходимости, в 1723 году, пока не окончена была перепись в подушной оклад, собирать на содержание армейских и гарнизонных полков подушные деньги за две трети, вдруг со всех тех, которые уже положены были в подушный оклад, и кроме того еще собрать к провиантному и фуражному сбору по 35 к. с души – в тоже время, для успокоения народа велел «печатными указами публиковать в народе, что в следующем 1724 году, возмется с крестьян еще только последняя треть в Октябре и Ноябре месяцах, а кроме того других никаких сборов с них брать и в летнее время, чтобы в работе помешательства не было, посылать к ним не будут, а если явится переплата, и те переплатные деньги зачтены будут им на последнюю треть того 724 года неотменно».⁷¹⁵ Так отечески старался великий отец отечества, по возможности, соразмерять и уменьшать обременительные народные налоги. Но не так, к сожалению, делали исполнители его воли. Злоупотребления и притеснения народа при сборе податей были чрезвычайны, особенно после смерти Великого Петра. Еще в 1717 году он писал в именном указе Сенату: «господа Сенат! понеже, как я слышу по сторонним ведомостям, что в губерниях несносные правежа чинятся, в чем мне за такою дальностью, а в своем государстве будучи, за настоящею тяжкого войною, усмотреть не можно, от чего неточию разорение Государству, но от Бога не без гнева».⁷¹⁶ Не так совершался самый сбор подушных податей, как хотел Петр. Полковники, штаб-офицеры и гренадеры, приставленные к земским коммиссарам, как сказано в указе, «токмо для новости дела», разъезжали, однакож, своевольно по селам и деревням и сильно правили с крестьян подушныя деньги».⁷¹⁷ Земские коммиссары и подьячие часто более сбирали на себя, чем в казну. Так, например, было в тех местах, где особенно народ бежал из сел в раскольнические скиты и леса. В обонежской, например, пятине, в 1724 году коммиссары Арцыбашев и Баров и подьячий Волоцкий, у сбору денежной казны, как сказано в сенатском указе 1725 г. (Генваря 24), «явились в презрении указов и в похищении казны и в излишних сборах и во взятках: им велено было брать на первыя две трети 1724 года по 38 к. с души, а они брали по 64 коп. Таким образом, коммиссар Арцыбашев набрал себе подушных денег 2.039 рублей с лишним, другой коммнссар Баров 607 руб. 43 коп., подъячий Волоцкий 132 руб. 42 коп.: это в одной обонежской пятине. Кроме того, они насильно брали у крестьян подводы для разъезду по селам и деревням».⁷¹⁸ В 1719 г. Петр писал в инструкции или наказе земском камерирам: «понеже его подданные, при долговременной сей войне (с Швецией и Турцией), тяжкие по се время многие тягости носили, которые еще многим тягчае стали от того, что некоторые подданные, изыскивая себе прибыль, подарками и подлогами себя от общих тягостей весьма или отчасти освобождали, и тако больниц отягощения на других свою братию неправдиво налагали, тако ж и от того, что обретались многие неверные сборщики и управители».⁷¹⁹ Если великий отец и попечитель отечества, сам для него работавший, сам вникавший в сбор податей, жаловался на притеснения народа сборщиками: то после него еще более было таких притеснений. «Партикулярные люди, как жаловалась Императрица Екатерина I, государственными деньгами корыстовались, а бедное крестьянство и народ за них претерпеали».⁷²⁰ Особенно жестокими экзекуциями истязались недоимки по податям. Недоимок этих было множество; уже по смерти Петра, их считалось более миллиона. При Императрице Екатерине 1 учреждена была особая доимочная канцелярия, заведовавшая взысканиями недоборов. Милостивая Императрица сострадала тягостям народным, и была снисходительна к подушным недоборам, запрещала строго взыскивать их. Не смотря на то, воеводы и камериры посылали в уезды солдат для правежа недоимок и солдаты часто поступали с крестьянами чрезвычайно грубо и заставляли бежать их из сел.⁷²¹ Ho особенно жестоко взыскивались недоимки при временщике Бироне. В начале царствования Анны, казна считала в недоимке до 7 миллионов тогдашних, или до 40 миллионов по нынешнему. При Бироне учрежден Доимочный Приказ, и все эти недоимки взыскивались бесчеловечно, – потому что по взысканию все они обращались в пользу временщика, хотя и выставлялись в расход на содержание двора. Если воеводы неуспешно взыскивали недоимки, то посылались гвардейские офицеры, которые заковывали воевод в кандалы, ставили крестьян голыми ногами на снег, били их палками по пятам и т. под. пытками истязали их; помещиков и старост их держали в городах под стражею по нескольку месяцев, так что многие умирали с голода и от тесноты в жилищах. Такое жестокое взыскание недоимок еще более отягощало народ. После этого понятно, с какою радостью многие из людей податного состояния услышали возгласы раскола против податей, и бежали в леса, где укрывались раскольники. Фанатики расколоучители не замедлили распространить в народе превратное, фанатическое толкование о подушной подати, и взносили хулы на установителя ее. Раскольники XVIII века, сказав в своей истории Петра Великого или «челобитной» о переписи душ, далее злобно отзываются и о податях: «Петр, говорят они, исчисляя вся мужеска пола и женска, старых и младенцев, живых и мертвых, и облагая их даньми велиими, не точию на живых, но и на мертвых, тако тиранство учини, и с мертвых дани востребова... Говорит: отдай подушное с новаго года, и еще нет ли иных недоимок: ибо на моей земле живешь. О, яма глубока погибели рода человеча! удалятися и бегати нам подобает во антихристово время». И вот тысячи народа, слушая это ученье, бежали от податей при Петре Великом, и после него, особенно по причине жестокосердаго взыскания податей и недоимок при Бироне. Множество народа бежало в Польшу, Молдавию и Валахию: от мучительства Биронова, как полагает Болтин, бежало за границу не менее 250.000 душ мужеска пола. Пo всей вероятности, тогда-то особенно и умножалось число раскольников в Польше, Молдавии и Валахии.

Много нужно было великому благоустроителю России средств, много нужно было рабочих сил, чтобы устроить ее. Для того, чтобы образовал регулярное войско во 180,000, какое оставил Петр, нужно были до 3.180,770 рублей на содержание его; чтобы создать флот из 32 линейных кораблей и 800 мелких военных судов, кроме галерного флота, нужно было по крайней мере около 1¹/₂ миллиона. Далее нужно было устроить до 200 фабрик и заводов, которые с самого начала большею частью и содержались также казной.⁷²² Нужно было построить крепости Кронштадтскую, Азовскую и др.; нужно было соединить Балтийское море с Каспийским посредством вышневолоцкой системы и провести ладожский канал. На все нужны были рабочие силы и средства. И вот Петр Великий заставил так сказать, весь народ работать и налагал различные сборы. Народом совершались, во-первых все государственные работы. Для постройки Петербурга приходили ежегодно, в течение многих лет сряду, из самых дальних областей до 40.000 работников, из коих многие погибали от трудов и болезней.⁷²³ Для постройки крепости на острове Котлин также тысячи народа вызывались из губерний: указом Генваря 16. 1712 года требовалось 3.000 работников;⁷²⁴ в 1714 году требовалось в Петербург и на остров Котлин «к городовым делам» со всех губерний 34.000 человек.⁷²⁵ Вызывались каменщики в Азов из самых отдаленых, противоположных краев, напр. из архангелогородской, сибирской и других губерний.⁷²⁶ В 1719 году вышел указ о начатии прорытия ладожского канала на 104 версты, и собрались работники со всего Государства, даже со своим провиантом и со своими орудиями.⁷²⁷ Одним словом, от русского народа Петр требовал такой работы, какой прежде сего он никогда не испытывал и не представлял. «Вся Россия представлялась тогда, скажем словами одного иностранца, как бы одним заводом: повсюду извлекались из недр земных сокрытые до того сокровища; повсюду слышны были стуки молотов и секир, ковавших мечи, якори и всякие орудия и сооружались корабли военные и всякого рода морские и речные суда; повсюду лились пушки, мортиры, бомбы, ядра: повсюду ткались сукна, всякого рода полотна, и при всех таких работах виден был сам Монарх, как мастер и указатель». Воззвание к такому всеобщему труду, к работе для Государства устрашило большую часть русского народа, привыкшего жить или в совершенной лености и праздношатательстве, или нести труд самый умеренный, обеспечивавший только насущное пропитание. Оставлять невольно, по требованию Начальства, домы, семейства и идти за несколько сот или даже тысяч верст на казенную работу, куда-нибудь на остров Котлин или под Азов, и притом без надежды возвратиться домой, – это было ужасно для русских крестьян, привыкших сидеть дома и обрабатывать только свою пашню. Другие, которые не ходили на работу, тяготились частыми сборами на государственные потребности. Кроме подушной подати, с народа собирался провиант для содержания войска,⁷²⁸ лошади для образования конной милиции и фураж,⁷²⁹ деньги на изготовление амуниции; по домам крестьянским размещались полки во всех губерниях, и крестьяне должны были их продовольствовать дровами и проч.⁷³⁰ Городские обыватели также были обложены разными сборами. Все эти сборы, как бы ни были они часты при Петре Великом, были бы, может быть, не слишком тягостны для народа, если бы они правильно налагались и собирались. Но та беда, что сборщики и областные управители злоупотребляли сборами и тем сильно отягощали народ. Иногда они неровно раскладывали налоги по дворам по прежним переписным книгам, взыскивая сборные доли за опустевшие дворы, с жилых дворов, и приметывая еще кроме того другие доли.⁷³¹ Сборы часто налагались неравномерно с состоянием: на богатых меньше, на бедных больше. Сам Петр Великий писал в 1706 году надзирателям и бурмистрам посадским:

«Ведомо ему Великому Государю учинилось, что едва не во всех городах в окладных тяглах и в случающихся неокладных и на мирские расходы поборах, налагают пожиточные, пользуя себя, на убогихъ (без всякого скудости их убогих рассмотрения), платежи тяжкие, яко бы забыв Его Государевы приказы, которые указы повелевают им всегдашнее во всяких поборах с расмотрением промыслов и торгов и пожитков имети уравнение: в иных же городах то объявленное в указах по рассмотрению пожитков предлагают они пожиточные (чиня тем указам противление) в новое убогим же тягчайшее уравнение, именно оставя имущество пожитков, равняют в равныя с собою подати числом дворовым, а такие числами дворов к ним убогим явные обиды случалось им чинить и во времена солдат у работников и подводных поборов».⁷³² Эта обременительность, неравномерность и тягость сборов часто, особенно до подушной раскладки податей и повинностей, проистекала от укрывательства многих от сборов и налогов. «Которые слободские и посадские люди, не хотя в слободах жить и с посадскими службу служить и податей платить, вышли из слобод и написались в приказ артиллерии в извощики, в кузнецы и в другие службы и в села Покровское, Тотемское, Измайлово и друие места, подобные тому, так же за apxиереи и высших и низших всяких чинов за людей, вымыслом своим, о чем значит в доношении из Московской губернии, яко бы за долги, во крестьянство, а иные и просто в закладчики, и живут в помянутых селах, а иные и в прежиих слободах и живучи с слободскими людьми, никаких податей не платили и ныне не платят, от чего на оставших слободских людях умножились положенных окладных и неокладных сборов многия доимки».⁷³³ Но всего более обременительность, тягость сборов увеличивалась грабительством и неправдами приставленных к ним чиновников и выборных. Эти отягощения были «в сборах и отпусках рекрутских, в приеме беглых солдат и рекрут, в сборах провиантских, в сборах денежных с Государства, с дворов купецких людей и иных чинов и крестьян, в сборах таможенных и кабацких и во всяких откупах; в сборах лошадиных и фуражных, в сборах и найме подвод и на учреждение ратей и на строение мундирное» и проч. В именном указе 25 Августа 1713 года о пресечении грабительств в народных сборах читаем: «Великий Государь, милосердуя о народах государств своих, ревнуя искоренить неправедные, бедственные, всенародные тягости и похищения лукавые государственныя казны, понеже известно Ему Великому Государю учинилось, что возрастают на тягость всенародную и умножаются для лукавых приобретений и похищений государственных интересов великие неправды и грабительство; а тем многие всяких чинов людей, а наипаче крестьяне приходят в разорение и бедность».⁷³⁴ Множество было сборов незаконных, вымышленных. «Ныне многие вымышленники, жалуется Посошков, хотя сборы пополнить, вымыслили неземельныя, подушныя, хомутейныя, прикольныя с судов водяных, посаженныя, мостовыя, пчельныя, банныя, кожныя, покосовщинныя и с подводчиков десятыя, и называют то собрание мелочными сборы: обаче ни теми поторжными сборы наполниться казна может, только людям трубацыя великая. Ныне от таких многих сборов люди приходят в оскудение; потому что колико разных сборов есть, толико и бурмистров, а у всякаго бурмистра целовальники и ходоки особливые; и кои люди в службу выбраны, те уже от промыслов своих отбыли и кормятся теми же государевыми деньгами. И того ради никакие сборы и неспоры, а люди все тонеют».⁷³⁵ Если при Петре Великом, который сам во все вникал и строго карал неправду и грабительство, так тягостно было положение посадских людей и крестьян: то еще тягостнее было оно, когда, по смерти Петра, многие законы его не исполнялись, даже отменялись. По указам Петра напр., по крайней мере, строго расчислено было по душам размещение и продовольствие полков в губерниях на крестьянских квартирах. И тут, однако ж, солдаты с своими офицерами часто притесняли крестьян. «На квартирах солдаты и драгуны, говорит Посошков, так несмирно стоят и обиды страшные чинят, что исчислить их не можно, а где офицеры их стоят, так того горше чинят... И того ради многие и домам своим не рады, а во обидах их суда никак сыскать негде: военный суд аще и жесток учинен, да и жестоко доступать его: понеже далек он от простых людей».⁷³⁶ А при Императрице Анне Иоанновне, во время жестокого господства Бирона, полки напущены были на села без всяких правил и инструкций: каждому из них назначена была деревня, и предоставлено было самим править себе с крестьян продовольствие, и солдаты брали, что хотели и могли. Таким образом, очень естественно, что от такого отягощения и разорения множество народу бежало из сел и деревень. Повергаемые в нищету частыми и разнообразными сборами, обремененные недоимками, угрожаемые беспощадными наказаниями за недодачу податей и повинностей, притесняемые солдатами, многие, по словам сочинения: Das veranderte Russland, в отчаянии оставляли свои дома и уходили в леса, где приставали к раскольникам, а раскольники своим ропотом против «даней многих» еще более привлекали таких обремененных множеством и тягостью сборов людей. Императрица Анна в одном своим указе писала: «купечество и крестьянство великие тягости несут, а именно: все войско на своем коште содержат, работников и подводы ставят, а сверх того и своих собственных господ довольствуют».⁷³⁷ Неудивительно поэтому, что из купечества и крестьянства всего более было людей, – с ропотом на Правительство, оставлявших православное общество и записавшихся в раскольническую общину⁷³⁸: весьма многие купцы и крестьяне бежали даже к раскольникам в стародубские слободы, в Польшу и Литву. Там, свободные от податей и поборов, они разживались и богатели. «Оные раскольники там живут в 14 слободах, – сказано в Сенатском указе 1761 г. о стародубских раскольниках,– и те слободы расселены, как превеликие города, где премногое число из разных городов беглые богатые купцы, называя себя раскольниками, укрываются от положенных на них податей и рекрутских поборов».⁷³⁹

Наконец, Петр Великий – учитель и просветитель народа русского, требовал от него учения и службы. Для учения дворян, духовенства и всякого чина людей заведены были школы в обеих столицах, в провинциальных городах, при архиерейских домах и монастырях. В Петербург и Москву постоянно набирались дворянские дети и вызывались люди всякого чина для изучения наук и искусств. В 1714 году Петр объявил Сенату именным указом: «во всех губерниях дворянских и приказного чина, дьячих и подьячих детей от 10 до 15 лет, опричь однодворцев, учить цифири и некоторой части геометрии, и для того ученья послать математических школ учеников по нескольку человек в губернии к архиереям и в знатные монастыри, и в архиерейских домах и монастырях отвесть им школы».⁷⁴⁰ Этот указ неоднократно был подтверждаем.⁷⁴¹ В 1715 году Петр указом предписал: «которые есть в России знатных особ дети, тех всех от 10 лет и выше выслать в школу в Санктпетербург и чтобы оные недоросли высланы были нынешнею зимою».⁷⁴² В 1713 году велено было набрать учеников в инженерную школу.⁷⁴³ «В 1720 году предписано было выслать из городов приказно-служительских детей для учения арифметике и геометрии.»⁷⁴⁴ В тоже время, Петр Великий одних вызывал в школы, других посылал учиться за границу. В 1716 году велено было выслать молодых подъячих в Кенигсберг для научения немецкому языку.⁷⁴⁵ Других дворянских детей посылал в Венецию, Францию, Англию для изучения морской службы⁷⁴⁶ и проч. Так великий учитель народа русского заботился о просвещении его, призывал русское юношество к изучению необходимых в гражданской жизни наук. Но охотно ли шли учиться русские люди, по зову своего великого учителя – Государя? Нет. Они по прежним, старинным своим предубеждениям, по старой привязанности к беззаботному, праздному невежеству, боялись просвещения и бежали от наук. Кантемир оставил нам в своих сатирах самую мрачную, но верную характеристику тех старых русских невежд времени Петра Великого, которые непоколебимо убеждены были, что «семя наук вредно». Старые русские дворяне сочувствовали более суевериям раскола, чем свету наук. И не удивительно, после этого, что при Петре Великом не мало дворян бежало от грамоты к раскольникам и скрывались в скитах нижегородских, поморских и слободах стародубских. Люди, которые, кроме часослова, ничему не учились и твердо убеждены были, что ехать за границу учиться – значит погублять свою душу и лишаться вечного спасения, что математика и геометрия, которым предписывал учиться Петр – суть книги «отреченныя», ложныя, – такие люди никак не могли примириться с светом распространяемого Петром Великим учения. И вот бежали туда, где какой-либо Капитон, фанатик-расколоучитель «с чотками в руках» читал часослов и «ворчал и кричал, что семя наук вредно».

Заставляя одних учиться, от других Петр Великий требовал деятельной службы государству. Он требовал службы во первых от дворян. В старину, дворяне и их дети привыкли уклоняться от службы: дети, братья, племянники и другие родственники стольников, стряпчих, дворян и жильцов, достигши полного возраста, преспокойно жили у своих отцов и родственников, «а государевой службы не служили, родители их укрывали, в чины не приписывали и в полковую службу не писали».⁷⁴⁷ Петр потребовал их всех на смотр в Петербург, чтобы, смотря по способностям, определить в военную или гражданскую службу; указ за указом выходил о высылке в Петербург недорослей, дворянских детей на смотр или на службу. Дворяне упорствовали: как сами часто не являлись на службу, по нарядам «ленью и огурством»,⁷⁴⁸ так и детей своих укрывали, убавляя им лета, только бы избавить их от службы.⁷⁴⁹ Напрасно царь угрожал отписывать у них в казну вотчины и поместья:⁷⁵⁰ они упорно уклонялись от службы,⁷⁵¹ не являлись на смотр.⁷⁵² «Се, говорит Посошков, колико послано указов во все городы о недорослях и молодых дворянских детях; и хотя коего дворянина и на имя указано выслать, то и того не скоро высылают. И в таком ослушании и указов Царского Величества в презрении иные дворяне уже состарились в деревнях живучи, а на службе одною ногою не бывали. В устрицком стану есть дворянин Федор Мокеев, сын Пустошкин, уже состарился, а на службе никакой и одною ногою не бывал; и какие посылки по него жестокия не бывали, никто взять его не мог: овых дарами угобзит, то притворит себе тяжкую болезнь, или возложит на себя юродство и в озере по бороде попустит; а домой приехав, яко лев рыкает! И не сей токмо Пустошкин, но многое множество дворян так век проживают».⁷⁵³ При осмотре явившихся на службу дворян, множество оказывалось «нетчиков», и те, которые являлись на смотр, часто убегали из Москвы или Петербурга.⁷⁵⁴ Купцы также тяготились службой, в какую их выбирали. До 1714 г. они выбирались в счетчики в канцеляриях и в губерниях при приеме и расходах всяких государственных податей и доходов. Это особенно тяготило их: потому что «как от выбору в счетчики, так и от многих недочетов» они терпели большие убытки.⁷⁵⁵ Начал Петр Великий устроять регулярное войско, и 20 Февраля 1705 г. издал первый указ о наборе рекрут с 20 дворов по человеку,⁷⁵⁶ и встретил в народе еще более сильное, непреклонное упорство. Правда, при Петре Великом весьма часты и обременительны были для народа рекрутские наборы: всех их, местных и общих наборов, если не ошибаемся, было до 40, в том числе одних общих со всего Государства 5. Но главная причина, почему рекруты и солдаты постоянно уклонялись от службы, заключалась сколько в народном предубеждении против войны и солдатчины, столько же и в дурном обращении командиров и военных начальников с рекрутами и солдатами. Вот что напр., читаем в указе, данном из Военной Коллегии 20 Октября 1719 года: «Его Царского Величества указы (в 1711 и 1716 году данные) по большой части не исполняются и, как в сборах по губерниям, так и во отправлении и в приводе рекрут всякие непорядки и поныне в некоторых губерниях продолжаются, от чего происходит немалое Государству раззорение и в полках неисправность, а именно: первое, когда в губерниях рекрут сберут, то сначала из домов их ведут скованных, а приведчи в город, держат в великой тесноте и по тюрьмам и острогам не помалу времени, и таким образом еще на месте изнурив, и потом отправят, не рассуждая по числу людей и по далекости пути, с одним и то негодным офицером или дворянином, хотя бы тысяча человек была, и с нужным пропитанием, к тому ж поведет, упуская удобное время, жестокою распутицею, от чего в дороге приключаются многия болезни, и помирают безвременно, а всего злее, что многие без покаяния другие же, не стерпя такой великой нужды, бегут, и, боясь явиться в домах, пристают к воровским компаниям... От чего такие великия в государстве умножились воровския вооруженныя компании, что не от таких беглецов. Другие, хотя б и с охотою хотели в службу идти, но видя сначала такой над своею братиею непорядок, в великой страх приходят».⁷⁵⁷ По таким причинам оказалось множество беглых, уклонявшихся от рекрутчины. Никакие строгие меры не могли прекратить бегство от рекрутского набора и солдатской службы. Пойманных беглых рекрут и солдат жестоко наказывали, в пример другим, при полках вешали, били кнутом нещадно и ссылали в вечную каторгу:⁷⁵⁸ беглым рекрутам накалывали на левой руке крест с порохом⁷⁵⁹ обязывали взятых в рекруты круговой порукой в том, чтобы никому из них не бегать, взыскивали за побег одного со всех прочих.⁷⁶⁰ В 1710 году выбраны были нарочные сотские, пятидесятские и десятские для наблюдения, чтобы беглые солдаты и всякие пришлые люди и недоросли нигде не укрывались, и сыщикам этим велено было брать у попов приходских церквей за руками сказки помесячно, что в приходах их таких беглых солдат и недорослей нет.⁷⁶¹ Никак не могли удержать от бегства и переловить беглых солдат, рекрутов, матросов и недорослей. Они бежали к украйнам России и за границу: внутри России они присоединялись к шайкам воров и разбойников: «по многим местам, как сказано в указе 1719 года, явились многолюдные и вооруженные станицы беглых драгун, солдат, матросов и рекрут, которые разбойничали вместе с ворами и разбойниками и с отправленными против них полевых и гарнизонных команд офицерами вступали в бой».⁷⁶² Милостивый Царь пытался и кроткими мерами привлечь к службе беглых солдат и рекрут. С 1711 по 1719 год каждогодно назначались сроки для добровольной явки беглых без всякого опасения казни, с полным обещанием прощения. Ничто не действовало: явились весьма немногие. Наконец, Царь принужден был явить всю строгость, дал чрез Военную Коллегию Окт. 30, 1719 года указ, которым предписывалось «отправить во все губернии знатныя партии для искоренения всех беглых драгун и солдат, матросов и рекрут, яко злодеев отечеству, и где пойманы будут, в том месте казнить их разными казнями без всякаго милосердия».⁷⁶³ «Понеже Его Царское Величество, как сказано в указе, милосердуя о народе своем, многими своими милостивыми указами в предшедших годах в народ публикованными, отечески призывал к обращению всех беглых драгун, солдат, матросов и рекрут с таким обнадеживанием, дабы только обратились и вины свои принесли, то во всем будут прощены без всякого наказания, что и прямым делом показано (над теми, которые явились)... Другие жe, не смотря на такое Его Царскаго Величества отеческое милосердие, паче же не ужасаяся крещения Божия, тем Его Царскаго Величества милостивым указом весьма непослушны чинятся, но еще того злее чинят, бояся являться в домах своих, ведая, что где ни будут пойманы, яко злодеи будут перевешаны, вящшее зло умножают, приставая к воровским и разбойническим компаниям, и вместо

честнаго солдатского звания, с охотою приемлют на себя воровское имя, и тем чинятся, вместо Его Царскаго Величества верных подданных и честных солдат, злодеи своему Государству и отечеству, и кроются у таких же себе подобных воров» и проч.⁷⁶⁴ При таком множестве упорных противников государственной службы, беглых недорослей, купцов, отслонявшихся от городовой службы, солдат, матросов и рекрут, можно себе представить, сколько новых последователей с каждым годом, с каждым днем должно было присоединиться к общине раскольнической! И где всего лучше было укрываться этой церковно-государственной вольнице, как не в противогосударственной общине раскольнической? И вот многие беглые солдаты, рекруты, недоросли и купцы, нехотевшие нести городовую службу, укрывались в лесах, где жили раскольники, и в скитах, монастырях и слободах раскольнических.⁷⁶⁵ Этот дух раскольнического противления Правительству еще более поддерживали в беглых рекрутах и солдатах брадатые стрельцы, со злобой в сердце во множестве разбежавшиеся, как известно, по разным местам России после стрелецких бунтов. Из беглых солдат являлись далее расколоучители. Так, беглый солдат Филипп основал особую секту филипповщину в то самое время, когда начались первые рекрутские наборы и учил главным образом тому, чтобы противиться Государю и не молиться за него. Нет сомнения, что к его секте присовокупилось много других беглых стрельцов, солдат и рекрутов. Беглые солдаты и рекруты, движимые духом раскольнической оппозиции против православных церквей, также вместе с раскольниками и по их наущению нападали на православные церкви, «Ибо чрез многие случаи явилось, – сказано в указе 30 Октября 1719 года о поимке беглых солдат и рекрут, – что от них нетокмо чинятся веяния разорения и смертныя тиранския или мучительския убийства, но и святыя церкви в ничто обращаются бесстрашным, наглым воровским нападением, нетокмо обнажением всего церковного сокровища, но и пустыя стены не оставляются». Беглых солдат и рекрут было чрезвычайно много на Ветке, в нижегородских лесах, в стародубских слободах и других раскольнических пристанищах. «Живущие в стародубских слободах раскольники, доносил в 1761 г. тамошний управитель Халкидонский, – яко при самой Польской границе, не имея, (за отдалением волостного правления) никакого страха, Российских беглых драгун, солдат и других всякого звания людей и крестьян целыми семьями проводят потаенным образом за границу в Польшу: эти беглые солдаты, живши там малое время, возвращаются к границе в раскольнические слободы, называясь раскольники».⁷⁶⁶

Видя в подданных своих упорное уклонение и бегство от подушной переписи и податей, от государственной службы, работы и учения, и желая дать русскому обществу более правильную и крепкую государственную организацию, Петр Великий всемерно заботился искоренить в русском народе бродяжничество – остаток древнего быта народного. В 1719 г. он издал указ, чтобы всем отлучающимся из города в город и из села в село иметь от начальников своих паспорты, или проезжие письма.⁷⁶⁷ Воеводам дан был наказ, чтоб гуляющих людей без проезжих писем по провинциям не пропускать.⁷⁶⁸ В плакате (1724 г. июня 26) предписано было неиначе отпускать крестьян на работу в другие уезды, как с выдачей паспортов от помещиков за рукой приходских священников, и от земских коммиссаров и полковников и при том отпускать крестьян с такими паспортами не далее, как за 30 верст от их места.⁷⁶⁹ Между тем склонность, страсть к переходу исстари глубоко вкоренилась в духе русского народа, по характеру народного хозяйственного быта в древней России и по другим важным историческим причинам. He смотря на то, что переход крестьян из одного места жительства в другое при Борисе Феодоровиче Годунове и Bacилие Ивановиче Шуйском решительно был воспрещен и они окончательно были закреплены за землевладельцами, – склонность к переходу, к бродяжничеству господствовала в народе в высшей степени и во время распространения раскола. Пересматривая государственные грамоты и указы второй половины XVII в., мы весьма часто встречаем между ними царские грамоты городским воеводам и общие наказы всяких чинов людям, то о наказании за прием и передержательство беглых людей и крестян,⁷⁷⁰ то о сыске беглых людей и крестьян,⁷⁷¹ то о посылке дворян для сыску беглых и о повелении бирючам кликать по уездам и торгам, по многие дни, о крестьянских приходцах беглых людях,⁷⁷² то о поимке бежавших со службы.⁷⁷³ Склонность к бродяжничеству до того была сильна в русском народе во время распространения раскола, что по всей России было чрезвычайное множество всякого рода бродяг беглых, вольных и гулящих людей. Крестьяне и разные даточные люди, не хотя платить тягла и податей, своевольно перебегали из одного поместья в другое, переходили из вотчины в вотчину, разбродились врознь.⁷⁷⁴ Боярские холопы, обокравши своих господ, убегали от них и скитались по разным местам;⁷⁷⁵ иногда разом сбегало холопей с боярского двора человек 20 или 30.⁷⁷⁶ И в XVII веке, также как и при Петре Великом, весьма многие убегали от службы, особенно от военной, и потом бродили по городам и по селам, занимаясь воровствомъ и грабежем.⁷⁷⁷ С Дону в 1645 или 1646 г. много бежало служилых и вольных людей польских и украинских городов в заонежские погосты.⁷⁷⁸ В 1660 году беглые солдаты укрывались в погостах: никольском, шуйском, в спасском, кижском, в никольском, шунском, в спасском выгозерском, в главном притоне беспоповщинского раскола.⁷⁷⁹ Кроме того, по разным местам России бродили так называемые офени или ходебщики, мелочные торговцы, преимущественно из крестьян Владимирской губернии Вязниковского, Ковровского и частью Шуйского уездов, люди гулящие, нетяглые, составлявшие также особое звание, бобыли или бездомные, неоседлые крестьяне. Кроме своевольных беглых и бродяг, многие перебегали с одного места на другое, вынуждаемые физическими бедствиями.⁷⁸⁰ При господстве праздного бродяжничества, множество скиталось повсюду нищих. Одних московских нищих бродило по миpy, по словам англичанина Флетчера, неисчетное множество: в конце XVII в. их насчитывается от 500 до 1000.⁷⁸¹ Таким образом, в то время, когда в России распространялся раскол, почти во всех концах ее, среди коренного туземного народонаселения, находилось множество людей пришлых, беглых, гулящих. Особенно много было таких людей в северной области России, в пятинах и погостах новгородских, где он преимущественно распространился. В новгородской области и в некоторых псковских уездах по сыску, произведенному в 1651 – 1654 г., оказалось до 690 семейств беглых или сошлых из одних онежских или лопских погостов.⁷⁸² В 1664 году дана была грамота Новгородскому Воеводе князю Репнину о посылке дворян в Новгородские пятины для сыску беглых людей и крестьян.⁷⁸³ В Соловецкх «соляных промыслах, в служках и служебниках, и во всяких монастырских грудниках жили люди все пришлые Государевы державы со всея земли разных городов».⁷⁸⁴ Много также было людей в средней Poccии, в Московском, Нижегородском и Казанском уездах. В Москве, в дворцовых, черных и ямских слободах, в харчевнях, кваснех и торговых банях жили пришлые и гулящие люди без порук и без поручных записей.⁷⁸⁵ Из Московских пределов множество бежали народу в понизовые города и в заволжье. Так, въ 1658 году Царь Алексей Михайлович писал воеводе нижегородскому Бутурлину, что «Замосковных разных городов дворянъ, и детей боярских, и всяких служилых людей люди и их крестьяне разоряют, животы их грабят, и их домы пожигают, а иных и самих, и жен, и детей до смерти побивают, а разоря помещиков своих и вотчинников, бегают и живут в бегах в Нижнем и в Арзамасе, и на Курмыше и на Алаторе, также и Нижегородцов дворян и детей боярских люди их крестьяне разоряют, и отбегая от них живут в Казани и в иных понизовых городах за всяких чинов людьми».⁷⁸⁶ Поэтому⁷⁸⁷ с 1653 по 1661 год дано было несколько наказов сыщику Плещееву о сыске беглых в Нижнем-Новгороде и нижегородском и балахнинском уездах,⁷⁸⁸ где, как известно, образовалось из этих беглых сильное гнездо раскольников. Из сенатского указа 1723 года видно, что «в казанском уезде явилось сходцев из разных городов и уездов посадских и дворцовых и синодального ведения и помещиковых крестьян и бобылей и гулящих 954 двора».⁷⁸⁹ Наконец, множество беглых было в Сибири, в третьей местности особенного сосредоточения и размножения раскольников.⁷⁹⁰ Из поморских городов переходили в сибирские слободы многие тяглые и крепостные люди, вольные и гулящие без царского указу, без подлинного сыску.⁷⁹¹ Хотя Петр Великий строго предписал досматривать у гулящих и пришлых людей паспорты, однако множество было бродяг беспаспортных и с «ложными паспортами, писанными гулящими же людьми».⁷⁹² Вот в каком брожении находилось русское народонаселение в то время, когда по России распространялся раскол! При таком бродяжничестве, трудно ли было распространиться ему? Удивительно ли, что сначала раскол, прикрываясь именем пустынничества, сам принял характер бродяжничества, потворствовал склонности и страсти к бродяжничеству. Поучая, что паспорт есть печать антихристова, раскольники отрекаются от принадлежности своей обществу, говоря: «града настоящего неимамы, но грядущаго взыскуем». По их преданию, слова эти в первый раз сказаны были будто бы какими-то бродягами Петром и Евдокимом еще царю Алексею Михайловичу. Слова эти повторяются и в сочинениях Аввакума: «ответы заключенного от старцев архиереев новаго Израиля за имя Исус Христово». Можно себе представить, как нравилось такое ученье тем русским людям, которые любили бродить по белому свету, и которых было такое множество в период самого сильного распространения раскола. В половине XVIII века возникла в расколе, как известно, даже особая секта странников, которая бродяжничество признавала спасительным подвигом и учила, что паспорт есть печать антихристова.

Доселе мы рассматривали, как развились главные народно-демократические и противогосударственные начала раскола в противоположность государственным началам, и в особенности государственным идеям и учреждениям Петра Великого. Теперь посмотрим, не было ли чего благоприятствовавшего развитию раскола в самом новоустроенном государстве русском, в самых гражданских отношениях общества, и укажем коротко только главные черты.

Как оппозиция чисто народная, демократическая, раскол восставал и против самого устройства и состояния государственного управления, начиная с Сената и до областного начальства, везде в управлении указывал стороны, противные благу народа и неустройствами, какие примечал в областях, пользовался для своего подкрепления и распространения. Таковы были: злоупотребления гражданского начальства, притеснения народа помещиками, слабый надзор и корыстное потворство областного начальства, помещиков, фабрикантов и частных лиц и т.п. Гражданское начальство России в период распространения раскола во второй половине ХVII и первой половине XVIII в., в некотором отношении само было причиною усиления народной, раскольнической оппозиции против правительства и начальства. Ибо гражданские правители большею частью не столько заботились о благе народа, сколько угнетали его. Во первых народ часто не находил правды на суде и страдал невинно. «Хотя на посулы положено наказание, говорил еще Кошихин и судьи (бояре, окольничие, стольники,

дворяне и дьяки) чинят o тех посудах крестное целование с жестоким проклинательством, что посулов неимати и делати в правду, по царскому указу и по уложению: ни во что их вера и заклинательство, и наказания не страшатся, от прелести очей своих и мысли содержать не могут и руки свои скоро допущают, хотя не сами собою, однако по задней лестнице чрез жену, или дочерь, или чрез сына и брата, и человека, и не ставят того себе во взятые посулы, будто про то и не ведают. Однако чрез такую их прелесть приводит душа их, злоиманием, в пучину огня негасимого, и токмо вреждают своими душами, но и царскою, взяв посулы облыгают других людей злыми словами, и не стыдятся того делат потому: кто может всегда приходити к царю и видети часто от простых людей?».⁷⁹³ Умный крестьянин Посошков, хорошо знавший быт и положение своей братии – крестьян, также говорил: «до судьи дойти худосильному (челобитчику) немочи... Насажают колодников множество, а решения им не чинят, да перековав, распустят по улицам милостыню просить... Без взяток нельзя ничего сделать, и за гривенное дело полтину берут»⁷⁹⁴... «Не велико, кажется, что из города в уезды посылают солдат по дворян и по иных всяких чинов людей, и дела прямого еще и на алтын нет, а по кого пошлют, то самое легкое дело, что рубли два-три убытку сделают, а иному и рублев десять учинят убытку, и тем людей божиих весьма убытчат. Хотя малая какая справка приказная, но не хотят подождать до иного времени, но как сдумают, так и посылают бессрочно; и того отнюдь не чинят, чтоб послать о том, еже взял письменное ведение или о чем надлежит взять на письме исповедь; но только то у приказных людей вытвержено, что поволоки со всякою отповедью в город. И хотя кто живет от города в верстах во сте другом, то и путь рубли по два-три убытку будет; а в распутную пору, то будете рублев и пять-шесть истраты. А кто сот в пяти-шести случится, то и с десятью рублями вряд наняться. А приказные люди людских убытков не исчисляют: они только свою тягость исчисляют, а людская ни во что. А если в деловую нору пришлют, то и без хлеба сделают; и от таковых посылок весьма много и людям пакости чинится, а судьи о сем попечения ни мало не имеют, чтобы им людей Государевых в чем поберечь и до убытка какого недопустить. А и сие здраво ли господа судьи разуждают, еже из-за Санктпетербурга из губернской канцелярии по три и по четыре присылки были жестокия по Новгородских служителей, кои были в бурмистрах и в целовальниках у денежных сборов, чтобы ехать по отчет; и ездили года по три и по четыре и больше. A приехав, да там поживут недель десяток, и денег десятка по два-три всякой иссорит, да и назад. И кои лет пять-шесть ездили, то я ведаю, что рублев по сотнице проездили кроме гостинцев. А с гостинцами будет и по другому сту. И от того людям чинится великое разорение и народное оскудение... В немецких землях вельми людей берегут, а наипаче купецких людей: и того ради у них купеческие люди и богаты зело. А наши судьи нимало людей не берегут и тем небрежением все царство в скудость приводят: ибо в коем царстве люди будут богаты, то царство то богато; в коем царстве люди будут убоги, то и царству тому не можно слыть богатому. Я сего не могу познать, что то у наших людей за разум, что ничего в прок государству непрочат, только прочат имение себе, и то на час, а государству так они прочат, что ни за что многие тысячи рублев теряют» и проч. Горькие жалобы народа на притеснения областного начальства раздавались во все время первоначального сильного распространения раскола. И жалобы эти так многочисленны и разнообразны, что мы затрудняемся даже, которые из них выбрать для примера. Так, напр., крестьяне Сумерской волости жаловались в 1649 году на прикащика Димитрия Мякинина, который брал с них кормы. «Да он же Димитрий посылал по них крестьян с приставы людей своих, a иные люди его для своей корысти ездят по них и без приставов и их крестьян грабят, ходят во дворех их по клетям и емлют насильством платья и иное, что попадет, и как они в том насильстве на людей его ему, Димитрию били челом о управе, и он их за то челобитье сажал в тюрьму и держал в тюрьме ден по пяти и но шести и по недели, и они из тюрьмы выкупались: да в прошлом де 157 году после Ильина дни, Димитрий ездил с людьми своими для своей корысти по деревням, и их крестьян бил и мучил и по двором и по лесом за ними гонялся, и вымучил на них немерною мукою на человеке рублев по пяти и больши; да он же де, Димитрий звал их к себе на пир, и которые крестьяне у него на пиру были, и он с тех поклонно взял, сажал в тюрьму, и они из тюрьмы у него выкупались, а давали рубли по два и больши, а которые у него на пиру не были, для того, что люди не достаточные поклоннаго дати нечего, и он по тех посылал с пристава людей своих и правили на них поклоннаго с человека по два алтына, по две деньги и по гривне и больши, да он же, Димитрий умысля и стакався с советники своими, а с их горланы и с ябедники, в деловую работную пору, для своей корысти, загнав их к себе нa двор просил у них поровенной – и они ему били челом, чтобы онъ дал им сроку, покамест деловая пора минется, а как деловая пора минется, и они меж себя поровняются и поровенную к ниму принесут, и Димитрий доправил на них от поровенной 15 р.: да он же де, Димитрий старосту Аникейка Семенова бил ослопом до полусмерти, и в тюрьме держал и морил голодом и доправил с него 10 рублев: и от того де Димитриева насильства они Сумерские волости крестьяне в конец погибают и совсем до основания разорены, бредут врознь и у многих из них пашня залегла».⁷⁹⁵ В 1676 году крестьяне Веницкого погоста, разоренные Шведами и обремененные налогами, жаловались Царю на начальных людей и подъячих: «что для Великаго Государя данных о оброчных денег и хлебных запасов приезжают к ним в погосты с Олонца начальные люди и подъячие, со многими стрельцами, на многих подводах, и их достальных бедных сирот бьют смертным боем, многими правежи и мукою мучат... И для тех лишних окладов и кабацких и таможенных новых сборов и олонецких расходов и праветчиков, начальных людей и подъячих, многие деревенские участки запустели... и от тех обид и многих сборов мы сироты и достальные, в конец разорилися и деревенских своих участков отбыли». Посадские люди и купцы также со стороны гражданского начальства чрезвычайно много терпели притеснений и несправедливостей. Еще на Азовском соборе в 1642 году купцы говорили: «а в городех всякие люди обнищали и оскудали до конца от твоих государевых воевод, а торговые людишки, которые ездят по городам для своего торгового промыслишка, от их же воеводскаго задержания и насильства в проездах ведали губные старосты, а посадские люди судилися сами промеж себя, а воевод в городех не было.⁷⁹⁶ А между тем, Государевы дьяки и подъячие, как сказали на том же соборе дворяне и дети боярские разных городов, – обогатев многим богатством неправедным своим мздоимством и покупили многия вотчины и домы свои состроили многие, палаты каменные такие, что неудобь сказаемыя». В 1862 году жители г. Шуи жаловались на воеводу Трегубова, что он «им чинит тесноту и налогу большую, стакався с подговорщиками и ябедниками и приметывается к старостам и к выборным и ко всяким посадским людям для своей бездельной корысти и бьет нас сирот твоих и посадских людей и продает напрасно».⁷⁹⁷ В 1665 году они же жаловались на воеводу Боркова: «будучи он воевода почал нам сиротам твоим посацким людям чинить тесноту и налогу большую и напрасные продажи и убытки; бьет нас, сирот твоих посацких людей без сыску и без вины, и сажает в тюрьму для своей корысти; и выимая из тюрьмы бьет батогами до полусмерти без дела и без вины, и в прошлом в 172 году убил он воевода, заперши у себя на дворе, таможеннаго ларешнаго целовальника Володьку Селиванова до полусмерти. Многих приезжих торговых людей, – соляных и рыбных промышленников примешивается к ним для своих корыстей, убытчал и разорил и в тюрьму сажал; и многих приезжих торговых людей разогнал и торги разбил; а нас сирот твоих, выборных людей, в конец погубил, своею великою теснотою и налогом и продажей и убойством, и в нынешнем, Государь, во 173 году он же воевода убил, заперши у себя на дворе, выборного посацкаго человека до полусмерти, и ныне тот голова от его воевоцких побой изувечен», и проч.⁷⁹⁸ А Енисейский воевода Голохвастов, как видно из челобитной, поданной на него в 1665 году, не только грабил, мучил и в тюрьму сажал посадских людей, «да он же для своих пожитков отдавал на откуп помесячно зернь и корчму и безмужных жен на блуд, и от того брал себе откупу рублев по 100 и больши, и тем блудным женкам велел наговаривать на проезжих торговых и промышленных людей напрасно, для взятки.., а которых служилых и посадских людей оставались в домах жены во время отъезда мужей, воевода, сведав их пожитки, жен их брал в застенок ночью, и пытал и спрашивал серебрянных денег, и тем приметами и мучением разорял их до конца».⁷⁹⁹ He лучше было посадским, торговым и промышленным людям от приказных чиновников и при Петре Великом. «Ведомы они гости и купецкие, и промышленные люди, читаем в именном указе Генваря 30, 1699 года, и купецкими расправными и всякими делами и Его Величества Государя окладными доходами и иными сборами в разных приказах и известно Ему Вел. Государю учинилось, что им гостям и гостиныя сотни и всем посацким и куиецким и промышленным людям во многих их приказных волокитах, и от приказных и разных чинов от людей в торгах их и во всяких промыслах чинятся им большие убытки и разорение, и иные от того торгов и промыслов своих отбыли и оскудали».⁸⁰⁰ Не прекратились притеснения посадских людей и купцов чиновниками и после того, как в 1699 году учреждена была особая бурмистрская палата для самостоятельного ведомства всяких расправных дел между купецкими и посадскими людьми, и во всех го- родах учреждены были для них земские избы «по причине многих к ним воеводских и приказных людей обид и налогов и поборов и взяток». Напр., в 1716 г. Двинские посадские люди приносили жалобу Царю: «у архангельскаго города канцелярские и таможенные подьячие, которые есть не из тамошних жителей, стоят на посадских дворах без найма и займуют под себя многие особыя избы, и дрова берут мирскаго с земскаго двора, в чем есть посадским людям теснота и немалое разорение, а мочно тем подьячим купить свои домы или нанимать повольно, понеже канцелярские определены Вашим Царскаго Величества жалованием, а таможенные берут с купецких людей за работу денег немалое число».⁸⁰¹ В Уставе Главного Магистрата⁸⁰² читаем: «хотя судныя дела во всех губерниях и провинциях в смотрении и в ведении подлежат в Юстиц Коллегии, однако ж понеже купецкие и ремесленные тяглые люди во всех городах обретаются не токмо в каком призрении, но паче от всяких обид, нападок и отягощений неслышанных едва не все разорены, от чего оных весьма умалилось, и уже то есть не без важного государственного вреда».⁸⁰³ Губернаторы первой половины XVII в., как видно из жалоб Петра Великого, были не лучше воевод и приказных XVII века.⁸⁰⁴ Были из них даже такие, которые только издевались над народом. Напр., в 1728 г. митрополит Казанский Сильверст в своей длинной записке о действиах Казанского губернатора Волынского, писал между прочим; «оный губернатор, ехав из Москвы в Казань Волгою рекою, и пpиexaв в город Чебоксары и вышед из стругов своих на берег, и по согласию с чебоксарским воеводою Алексе-ем Заборовским велели из пушек палить и в то время от потех их пушку разорвало и побило мужеска и женска пола человек с пятнадцать... Оной же губернатор летом и зимою со псовою охотою многолюдством ездит по полям и сенным покосам и посеянной яровой и озимой хлеб архиерейского дома и монастырский лошадьми и собаками и людьми своими толочет необычно, и в деревнях с боем и неволею с крестьян архиерейских и монастырских берут коням сена и овса и про людей всякой живности и хлеба, сколько похитят и тем несносную крестьянам обиду чинят напрасно... Священники, диаконы, певчие и церковные причетники и градские жители, богатые и нищие, все без исключения принуждены по улицам со излишним отягчением чрез 4 сажени поставить столб и ел, и в день Василия Великого и Богоявления Господня и в прочия церемонии не по указу, но по прихотям его губернаторским, во всякое празднество, по три дня сряду на каждый столб навешивали по три фонаря, в которых свечи горят зимою по 8 часов ночи непременно, а непротив московскаго действия чрез 10 сажен столб учинен, и на нем только по одному фонарю: некоторые люди от посланных чрез нестерпимые побои, занимая в долги, по тому размеру ставили фонари и столбы. И оттого священнослужителям и неимущим великое разорение нанес. Да в прошлом 729 году, по приказу его Волынскаго, ходили со многим людством солдаты с дубьем не малое время по дворам служителей наших и прочих казанских жителей, и ловили баграми собак дворных и побивали многих до смерти, а хозяевам велено тех мертвых собак за город возить, не ведая для чего», и т. д. исчисляются разные тираннические поступки и потехи губернатора Волынского в Казани.⁸⁰⁵ Весьма тяжко также обходились для уездных жителей проезды и постои чиновников. «Известно Правительствующему Сенату учинилось, так читаем напр., в указе 1716 года (июня 1), что в губерниях ландраты, которые определены в доли, ездят по уездам, и ставятся в селах и деревнях на крестьянских дворах, и берут подводы, также и себе и при них общим людям корм, а лошадям фураж, и живут в тех селах и деревнях по неделе и больше, от чего крестьянам чинится разорение и убытки великие».⁸⁰⁶ При таком отношении к народу гражданского начальства, понятно, как много должна была усилиться народная оппозиция, поднятая расколом против правительства. Недаром чернь до того озлоблена была против бояр, окольничих и других чиновников, что в царство ваше Алексея Михайловича неоднократно поднимала бунты против них и неистово требовала у царя позволения избивать виновников народных бедствий. Недаром тот же неистовый вопль раздавался в бунте стрелецком, в бунте Стеньки Разина, в бунтах Донских казаков, в которых, как известно, раскольники принимали самое деятельное участие. Наконец, не без причин раскольники доселе питают злобную вражду к начальству, чиновникам и нападают даже на внешние знаки, отличающие чиновника от других разрядов людей. В раскольнических стихах и сочинениях не редко встречаются жалобы на неправду судей, на притеснения, причиняемые народу чиновниками, как на прямые знаки господства антихристова. Купцы и крестьяне всего более страдали от чиновников в период распространения раскола: потому в купцах и крестьянах всего более заметна доныне раскольническая злоба против начальства. Поэтому основателей раскольническихъ сект, после беглых попов, диаконов и дьячков, всего более было из купцов и поселян. Так и на Ветке между раскольниками всех более было купцов и посадских.

Бедные крестьяне страдали не от одного областного управления, но также и от крепостного состояния. Ревизиями первой половины XVII века крестьяне окончательно укреплены были за помещиками. И это крепостное положение их было самое тяжкое. Кроме подушных податей, рекрутчины и разных указных сборов, они должны были платить оброк помещикам и отправлять разные работы, причем требования помещиков часто не имели никаких границ и контроля.⁸⁰⁷ При худом устройстве и неразвитости сельского хозяйства, помещичьи крестьяне бедствовали и во множестве скитались по миpу, особенно в неурожайные годы. Хотя помещикам неоднократно предписывалось указами вспомоществовать бедным крестьянам и прокармливать их во время хлебного недорода, но они большею частью об этом нимало не заботились. Пашни крестьянские оставались незасеянными, за неимением семян, и за нессудою ими от помещиков, крестьяне бродили по миру.⁸⁰⁸ Много страдали помещичьи крестьяне еще от слишком дробного разделения имений отцами детям: ибо, по рассуждению Петра, на мелкие имения падали большие подати и оброки, и от такого разделения, как говорил Петр, казне государственной великий есть вред, а людям простым разорение.⁸⁰⁹ Но всего более страдали крестьяне от несправедливости и угнетения помещиков. Когда напр., предписывалось помещикам платить известную сумму в казну из своих пожитков – они, хотя имели полную возможность заплатить эти деньги, однако ж брали их с крестьян, своих.⁸¹⁰ «Есть некоторые непотребные люди, жаловался Петр Великий на помещиков, которые своим деревням сами бездетные разорители сут, что ради пьянства, или иного какого непостоянного житья, вотчины свои не токмо не снабдевают и не защищают ни в чем, но разоряют, налагая на крестьян всякие несносные тягости, и в том их бьют и мучат, и от того крестьяне, покинув тягла свои, бегают и чинится от того пустота, а в государевых податях умножается доимка».⁸¹¹ «А и сие не весьма право зрится, говорит Посошков, что помещики на крестьян своих налагают бремена неудобьносимая: ибо есть такие бесчеловечные дворяне, что в работную пору не дают крестьянам своим единаго дня, чтобы ему на себя что сработать. И тако пахатную и сенокосную пору всю и потеряют у них: или что наложено на их крестьян оброку или столовых запасов, и то положенное забрав, и еще требуют с них излишнего побору, и тем излишеством крестьянство в нищету повергают; и который крестьянин начинает мало-мало посытее быть, то на него и подати прибавят. И за таким их порядком крестьянин никогда у такого помещика обогатитися не может, и многие дворяне говорят: крестьянину де не давай обрости, но стриги его яко овцу до года. И тако творя, царство пустошат: понеже так их пустошат, что у иного и козы не оставляют. От таковыя нужды крестьяне домы свои оставляют и бегут иные в Понизовыя места, иныя ж и в Украйнныя, а иныя – и Зарубежныя; тако чужия страны населяют, а свою пусту оставляют. Крестьянам помещики невековые владельцы: того ради они не весьма их и берегут, а прямый их владетель Всероссийский Самодержец, а они владеют временно». Не говорим уже о том, как часто совершенно бесчеловечно обращались помещики с крестьянами, как напр., по словам Кошихина: «над подданными своими крестьянскими женами и дочерьми творили блудные дела, или у женки выбивали ребенка,⁸¹² или как, по словам Посошкова, помещики, не хотя возвратить кому следует пришлых людей, «потопляли их в воде, или инако каким случаем умерщвляли»,⁸¹³ или как отдавали крестьян, как ценную вещь, чиновникам в подарок, или вместо взятки, и т. п.⁸¹⁴ При таком положении крестьян помещичьих, очень естественно, что многие из них недовольны были помещиками, ожесточались против них, поднимали бунты или бежали от них. Так в 1713 году взбунтовались против своих помещиков крестьяне Царя Арчила Вахтангеевича, нижегородского уезда села Лыскова, Ростовского архиерея ростовского уезда села Поречья, иноземца Вахромея Меллера верейского уезда Вышгородской волости, и бобыли села Вознесенского воскресенского монастыря, что на Истре – «учинились, как сказано в именном указе вышеписанным владельцам своим ослушны и от них отложились».⁸¹⁵ Выходя из терпения, крестьяне часто нападали на домы помещиков, разоряли их именья, и убегали.⁸¹⁶ Еще в самом начале появления раскола, именно в 1658 г. Царь Алексей Михайлович жаловался, как мы выше видели, чти многие крестьяне замосковных дворян – помещиков, ограбя их именья, сожигая их домы и не редко самих помещиков своих с семействами убивая, убегали в понизовые, приволжские и заволжские города и села.⁸¹⁷ При Петре Великом, беглые крепостные люди, соединяясь с другими беглыми – крестьянами, рекрутами и солдатами, целыми вооруженными станицами нападали на имения помещиков. «Ныне по всем ведомостям и доношениям в Коллегию Юстиции, читаем в Сенатском указе 1712 года Августа 12, из Новгородского, из Можайского и Мещевского уездов о разбойниках тех показано, что они по 100 и по 200 человек и больши верхами, вооруженною рукою, с порядком регулярным не токмо в тех вышеозначенных уездах, но и у многих помещиков и у вотчинников многолюдные деревни разграбили приездом своим денным и все до конца пожгли и людей и крестьян вырубили».⁸¹⁸ Вследствие таких неустройств и было между помещичьими крестьянами много таких, которые будучи недовольны своими помещиками и тяготясь крепостным состоянием, охотно присоединялись к раскольническим общинам и увеличивали их состав и усиливали оппозицию. Раскол открывал убежище всем недовольным крепостным состоянием. Оттого в старообрядческих селениях, лесных скитах и обителях, раскольники большею частью были «пришлые дворовые, синодальные и помещичьи крестьяне».⁸¹⁹ Так и на Ветке много было помещичьих крестьян, как видно из Высочайше утвержденного доклада Сената 1735 г. 4 Сент.⁸²⁰ Так в Стародубских слободах, по донесению управителя черниговского полка Халкидонского, крестьяне, «никогда раскольниками не бывшие, только для единой вольности, укрываясь от помещиков, в раскольнические слободы записывались». Так в Выгорецких лесах – средоточии беспоповщинских скитов весьма много было беглых помещичьих крестьян.⁸²¹ А в бунтах Разина и Пугачева, как известно, раскольники из помещичьих крестьян чрезвычайно свирепствовали против помещиков, не своих только, но и всех вообще.

Если, с одной стороны, гражданские начальники и помещики своими притеснениями отталкивали народ от православного общества и невольно заставляли его уклоняться в раскол, то, с другой стороны, многие гражданские начальники и помещики из-за корыстных видов потворствовали расколу, и тем способствовали его распространению. Во первых, расколу часто потворствовали разные начальствующие лица, особенно в областях. Почти во всех тех местах, куда укрывались раскольники, преследуемые церковным и гражданским правительством, они, к сожалению, находили между неблагонамеренными местными управителями и чиновниками покровителей и помощников, особенно по украйнам Poccии, например въ Северном Поморье, в Сибири, в Заволжском краю, где вообще слаб был надзор начальства. Так, например, когда расколоучитель поп Козма бежал из Москвы после 1667 года с 20 единомышленниками в Стародубский край: «бяше ему на той час, – как говорит историеграф поповщинской секты Иван Алексеев, – стародубский полковник зело знаем и друг Гаврила Иванович, его же в некиих напастех укрываше. Полковник, видев Козму попа, любовное приятство всем сущим с ним показа, и на прошения их написа лист, посла их ко атаману Курковскому Лаллаке, повелевая листом оным отвести им на жительство место, нарицаемое Понуровку, и тамо вси пришедшие с Козмою числом 20 поселишася при реке Ревке в лето 7173».⁸²² Пользуясь таким покровительством своего друга – полковника, поп Козма положил основание знаменитым в истории раскола 17 Стародубским слободам, тем самым проложил путь раскольникам на Ветку. Были и после покровители Стародубских раскольников между гражданскими начальниками. Напр., в 1737 году киевский архимандрит Иларион приносил жалобу, что Стародубские раскольники, поселившись на монастырской земле в двух слободах, обижали и грабили прочих монастырских крестьян. Maйopy Хрипунову велено было произвести следствие, и он окончил дело в свою пользу и в пользу раскольников. В Олонецком краю, в первое время распространения раскола, ему покровительствовали и воеводы и земские старосты. Известные уже нам странноприимцы и покровители беглых раскольников некто Иepoфeй и супруга его Евдокия своею услужливостью так умели задобрить всех местных гражданских начальников, что когда, наконец потребованы были к суду за поддержание и распространение раскола, то, по словам Денисова, «вси градожители, простии и славнии, начальницы и подначальнии ходатайствовали за них пред воеводою, и воевода уступил многонародному прошению».⁸²³ Равным образом, когда в 1693 году раскольники, в числе более 209 человек, под руководством какого-то чернеца, силою распространяли свое учение в Обонежской пятине, нападая на священников пудожского погоста, – то земский староста пудожского погоста Семен Леонтьев Журавицкий «от таких воров и раскольников никакой обороны и помощи не учинил и прямо отказал им, когда они просили у него защиты; а он староста Семен с ними раскольниками был вместе в том же расколе».⁸²⁴ Как иногда сильно и многозначительно было корыстное потворство и покровительство раскольникам со стороны областного начальства, особенно можно судить по жалобам нижегородского епископа Питирима, известного поборника против раскола в первой четверти ХVIII века. В то время, как Питирим ревностно подвизался в обращении к православию нижегородских раскольников, губернские управители, городские начальники, волостные прикащики и старосты, подкупленные раскольниками, держали сторону последних: начали преследовать самого Питирима и посылаемых от него для увещании заблуждающих православных священников; запрещали ему вход в домы раскольников, а православным священникам возбраняли учить раскольников правоверию. Вот как доносил об этом епископ Питирим Петру Великому: «Вашего Величества по указу и по благословению Преосвященнаго Стефана, митрополита Рязанского и Муромского с прошлого 1707 года в Валахонском и Юрьевецком уездах велено мне богомольцу Вашему обращать и в соединение ко святей церкви приводить раскольников. И помищию Божиею по прошлой 1714 год духовнаго и мирскаго чина обоих полов из раскола обратились и пришли в соединение ко святей церкви более 2000 человек. А ныне те вышеозначенные города и с уезды определены правлением в нижегородскую губернию; и от градских начальников и от волостных прикащиков и от старост тому обращению, стало быть, препятие и остановка крайняя, что уже к тем раскольникам в кельи и в домы и вход мой те начальники отняли, да и священникам учить возбраняют и тем вместо благия помощи учинили раскольником и пущее к развращению дерзновение бесстрашное. От чего те замерзелые раскольники, видя себе такое попущение, в душепагубную свою глупую прелесть души простых людей от согласия св. церкви отторгивают непрестанно; и тем, по закоснелому своему бесстрашию, между простым народом чинят великий разврат. И такое противники паки множатся, которых и так зело много⁸²⁵». После этого не удивительно, что в нижегородской епархии в 1719 год раскольников считалось до 86.000; и в одних Чернораменских скитах до 40.000 душ, когда умножению их так содействовало само местное гражданское начальство. На поблажку раскольникам начальников в нижегородском краю жаловался и сам Петр Великий. В именном указе, данном в Октябре 1718 года, читаем, что капитан поручик гвардии Ржевский, которому поручено было переписать и положить в оклад раскольников нижегородской губернии (Керженской, Друковской и друг. волостей), с теми людьми, которые за знатными людьми жили, поступал слабо, чего ему велено было беречься и делать прямо по указу.⁸²⁶ В казанской губернии раскольникам потворствовал губернатор Волынский. Так, митрополит казанский Сильвестр в 1730 г. доносил Святейшему Синоду: «В прошлом 1729 году в казанской губернской канцелярии симбирского уезда, вотчины князя Василья Петрова сына Хованского села Вехтамы крестьянка раскольница Федосья Евдокимова дочь на допросе показала: ведает де она в казанской губернии в разных лесах со многими мужеска и женска пола людьми три скита, в которых и она с ними общежительство и равноверство имела, а именно: первый в.. (в рукописи пропущено) поповщинский; второй в симбирском уезде по речке Терсе в лесу: третий в лесу же в вотчине Богородицкого монастыря в свияжском уезде близ деревни Харины. И живучи де в тех скитах Св. Таин, как Восточная церковь по преданию св. Апостол и богодухновенных отец повелевает, не приобщалась, а причащалась де и молитву творила, живучи в тех скитах по их раскольническому учению, о которых ее к церкви святей и прочих в тех скитах живущих противностях оный Волынский не следовал, и о всем заведомо умолчал, в духовную команду к нам по указу, для подлинного от раскола направления и вышесказанных скитов изыскания, ту жену не прислал, от которого его губернаторского попущения и пущую раскольникам свободу подает, на что взирая и более таких суеверов и скитов умножаться будет, понеже за ними раскольники в скиты посылки не было и уничтожено все за знаемо».⁸²⁷ При таком потворстве раскольникам областных правителей в начале распространения раскола, нечего и говорить, как успешно должен был распространяться раскол. Разумеется, не нужно было и преследовать, притеснять раскольников, но не следовало и потворствовать распространению суеверия.

Весьма много также способствовало распространению раскола корыстное потворство раскольникам помещиков, промышленников на заводах и их управляющих и прикащиков. Раскольники, чтобы жить свободно в поместьях, старались угождать помещикам. Зажиточные крестьяне – раскольники исправно выплачивали оброк, а богатые раскольники охотно платили даже лишнего оброку, лишь бы им жить было льготно, свободно в поместьях их господ. Потому помещикам выгодно было иметь в своих владениях таких раскольников, и вот они потворствовали им, а иногда и сами придерживались раскола. «Великий грех есть и нетерпящий молчания духовных, читаем в Духовном Регламенте, – что неции мирстии господа, в своих областях ведая раскольников, покрывают для мзды, им подаемой». И так делали не только светские помещики, но и духовные вотчинники.⁸²⁸ Господа эти, как сказано в Регламенте, сильно не допускали священников к приходам тем, где были раскольники, или и посланных архиерейских сыскивать и обличать раскольников, в вотчине их пребывающих»⁸²⁹ Пользуясь таким покровительством помещиков, раскольники, не стеснясь, умножали свою общину заведомо от своих помещиков, прикащиков, старост сельских. Управители помещичьи, посадские бурмистры и прикащики кажется, еще больше помещиков потворствовали раскольникам. Бурмистры даже были иногда предводителями раскольников, а иногда и сами раскольники выбирались в бурмистры. «Хотя по именному Его Царского Величества указу, Февраля 17 числа 1718 года состоявшемся, – читаем в докладе Святейшего Синода поданном Царю в 1721 году (Ноября 19), – как в городех, так и в селах, в бурмистры и во всякие службы повсягодно исповедающихся, и со свидетельством отцев их духовных, выбирать велено, а неисповедающихся запрещено; однако ж в некоих местах обывательми такое чрез духовников свидетельство, до архиерейских приказов надлежащее, и не требуется, и реестры выбираемым во службу людям, к такому свидетельству во оные приказы не присылают; от чего дается сумнение, не употребляются ль в оные службы и неисповедающиеся; а наипаче не бывают ли и в расколе подозрительные, ибо обретаются в разных службах многие с бородами, что не малым есть к расколу подозрением».⁸³⁰ Но всего более раскольники пользовались потворством и содействием со стороны тех помещиков, которые были сами раскольники. А таких в первое время распространения раскола было не мало. Напр., в нижегородской губернии весьма многие помещики были раскольники, и потому в 1718 г. капитан-поручик гвардии Ржевский спрашивал у Государя, как поступать с раскольниками – помещиками, и Государь в своем именном указе повелел ему всех раскольников, кто бы какого звания ни был, переписать и положить в оклад.⁸³¹ Промышленники также держали на своих заводах раскольников. Им нужны были рабочие, и вот они принимали всякого рода беглых и пришлых, в том числе и раскольников. Скопище раскольников на заводах много увеличивалось еще от того, что старосты и управляющие на них часто сами были раскольники. Таким образом, раскольниками наполнены были особенно заводы уральские и сибирские, казенные и частные, как это мы уже видели в других местах нашего наследования.

Вообще, надобно заметить, что все рассматриваемое нами время распространения раскола, в помощниках и покровителях раскольников не было недостатка во всех сословиях православных. «Мнози суть – жаловался преосвященный Питирим нижегородский, обращаясь с беседою к раскольникам, – мнози суть, иже вами противниками прельщении в домы своя вас приемлют и радоватися вам глаголют и тако всем вашим злым делом приобщаются. Инии же не рассужии неточию в домы своя приемлют и радоватися глаголют, но и укрывают и снабдевают от имений своих. Не диво убо cиe о онех, тако творящих, иже вашему злому учению неразумие вняша и последуют: но cиe наипаче нас удивляет, яко иже суть сынове святыя Восточныя и Великороссийския Церкве учению вашему злому не вникают и вам не последуют, но точно сквернаго ради своего прибытка помогают вам, защищают и укрывают вас безумне: и весьма таковы объюродевше (их же умная очеси ослепишася златом, сребром и различных вещей дароношением) спомогатели безумнии сообщаются всем вашим делом злым».⁸³² Многие «всяких чинов люди, как видно из указных статей о раскольниках, держали у себя раскольников, творя к ним милость, а сами прелестнаго их учения не держались, а ведая про них не извещали и видя в них раскольство и церковную противность, не поймали и не приводили, или от того с них имали взятки какие, или некоторые приходили про них проведывать или приносить питье или яству, или приносили от кого какие либо письма подсылкою, а по розыску в том, что они того прелестного учения не держались, очищались».⁸³³ При таком укрывательстве и потворстве, каким пользовались раскольники от самих православных, очевидно, раскол по необходимости должен был весьма усилиться и умножиться.

Говоря о корыстном потворстве раскольникам областного начальства и помещиков, не можем умолчать и о том, как часто укрывали раскольников переписчики при производстве народных переписей. Тут помещики и областные управители также участвовали. Не говорим уже о подворных переписях второй половины XVII века, как тогда помещики и писцы, подкупаемые ими, утаивали при переписях множество народа, в том числе и раскольников.⁸³⁴ При Петре Великом, когда введена была правильная система переписей, ревизия душ, долженствовавшая сообщать Правительству подробные и точные сведения о числе и движении народонаселения, и при Петре Великом народные переписи производились, однако ж, в высшей степени неисправно. Во-первых, производились они чрезвычайно медленно, так что много народу могло уклоняться от переписи в самый промежуток времени, когда производилась перепись. Далее, ревизские сказки долго не представлялись правительству. «Указных сказок о душах мужескаго пола, жаловалось правительство в 1719 году, – не токмо по первосостоявшемуся именному Его Царскаго Величества и печатными листами еще в Генваре сего настоящаго года публикованному во всех губерниях указу, но потом и по третям в Апреле, в Сентябре и Ноябре месяцах посланным в подтверждение указам (в которых, а именно в двух последних, это с таким прещением объявлено, ежели вскоре оныя в Санкт- петербург не будут присланы с подьячими или особо с теми, на кого то дело положено, которых велено выслать и за караулом, то взыскано будет яко на преступниках жестоко, по Его Царскаго Величества указу), однако ж и за таким прещением ни откуда присылки нет и по сие время, кроме что из немногих мест присланы, и то явились больше не исправные; а в такое великое время, которого от Генваря по нынешний Декабрь месяц прошло уже 10 месяцев и взятием, присылкою и отдачею помянутых сказок в Санктпетербург бригадиру Зотову, давно уже бы исправиться было можно каждой губернии, заблаговременно, но того во оных не сделано, и толикое время от управителей губернских упущено, оставя в презрении Царские указы».⁸³⁵ И те ведомости, какие на первый раз были представлены, оказались весьма неполными, с большими пропусками и утайкой. Именным указом 1720 г. в Феврале месяце предписано было собрать дополнительные сказки и выслать в Санктпетербург к бригадиру Зотову к 20 Июля того же года, о чем до срока еще неоднократно было подтверждаемо: в то же время велено было к тем пополнительным сказкам присовокупить особые расписки о попах и диаконах. «А по поданным в сенат онаго бригадира Зотова доношениям явилось, что тех пополнительных уездных и градских сказок из многих городов и поныне не прислано, а именно градских».⁸³⁶ Переписчики брали взятки, и большое число людей исключили из переписи. Так напр., читаем в именном указе, объявленном от Сената Октября 16, 1720 года о розыске по делам об утайке душ в ревизских сказках: «понеже Его Царскаго Величества публикованными в народе в прошлом 1719 и в нынешнем 1720 годах указами поведено, в губерниях и провинциях брать сказки о дворцовых, патриарших, и архиерейских, и монастырских, и помещиковых, и вотчинниковых крестьянах и о всех подданных их, которые живут в деревнях, и о прочих, без всякой утайки, с таким подтверждением, что ежели от кого в том какая утайка явится: то за тое утайку учинена будет прикащикам и старостам и выборным смертная казнь, и отнятие всего, что утаено будет, а прочие жестокие штрафы... однако ж, не смотря на помянутыя сказанныя казни и штрафы, чрез некоторые доношения явилась в тех сказках утайка».⁸³⁷ «Ныне, – сказано в докладных пунктах генерал-майора Чернышева, поданных Царю в Генваре 1723 года. – ныне при свидетельстве являются из гражданских чинов такие, которые посланы были из городов от воевод для взятия пополнительных о душах мужескаго пола доношений, и по согласии в вотчинах с попами и старостами, утайку чинить велели caми, и за то брали взятки, в чем по расспросам и винились».⁸³⁸ Особенно помещики скрывали от переписи многих своих крестьян.⁸³⁹ В именном указе 1723 года Ноября 5, сказано, что в прежних сказках оказались «многия приписныя и утаенныя души, которыя помещики умышленно сами таили и прикащикам и старостам своим велели утаивать, и неточию таких прописных и утаенных и на указные сроки не объявляли, но и от нынешняго их генералитета и штаб-офицеров свидетельства укрывали».⁸⁴⁰ В Нижегородской губернии помещики «сказки сами сочиня, подавали, и в тех сказках своих и свойственников крестьян таили, а подателями писали заочно, тех свойственников своих и с крестьян, а не сами себя и не своих крестьян».⁸⁴¹ Вообще, утайка душ при переписях производилась в огромных размерах. Из указа 15 Марта 1721 года видно, что число прописных превышало 20.000 душ. – При таком укрывательстве, допускавшемся производителями народной переписи, очевидно, раскольники весьма легко могли укрываться от взоров правительства, и в тайне все более и более умножались. И они всех более подкупали переписчиков, чтобы совершенно выключиться из списка православных и избежать подушной переписи и податей. Не даром переписчики, которым правительство поручило переписывать в разных местах раскольников, весьма долго не представляли переписных ведомостей о раскольниках, или если представляли, то с большими пропусками и утайкой. Так напр., в 1715 г. Петр Великий жаловался на переписчиков, которым поручено было переписать раскольников, как светских, так и чернецов и черниц: «в прошлом 1714 году, в Феврале месяце послан к вам указ, дабы раскольников, как мужеска пола, так и женска, переписать и, переписав положить на них оклад против настоящего платежа (почему купечество с посадов, а крестьяне с тяглых своих жеребьев платят): вдвое, а которые по описи явятся вдвое, а прежде сего податей никаких не платили, тех обложить применяясь к тому ж, а женска пола вдвое и девок против оного вполы, а что по тому указу учинено, о том не пишете».⁸⁴² В половине XVIII века, по донесению поручика Халкидонского, – «управитель стародубских раскольнических слобод, ассессор Морозов, находясь 8 лет в раскольнических слободах, в ревизии не написал многое множество раскольников, для своего собственнаго прибытка».⁸⁴³ По причине утайки старообрядцев при переписях, много было раскольников потаенных, освобожденных от платежа податей и вовсе неведомых раскольнической конторе.⁸⁴⁴ Такие раскольники, вовсе неведомые Правительству, в тайне распространяли свое учение.

В заключение заметим, что самые гражданские меры против раскола, какие употреблялись во второй половине ХVII и в первой половине XVIII века, не столько уничтожали раскол, сколько иногда еще более способствовали его усилению и распространению. Жестокие преследования и гонения только вынуждали раскольников на самосожжение. Так напр. в 1760 г. в оренбургской губернии, в исетском остроге, в деревне Кузиной сгорело их 150 душ. А почему? Пред самосожжением раскольники прямо говорили: «что де предают себя сгорению от присылаемых команд грабительства и разорения, для того, что де многие между раскольниками безвинные взяты в Тобольск, и в заключении претерпевают голод и мучение, и никому де свободы нет, при котором де сгорении собравшись многие обыватели и во многих местах сгорению себя приведут; а между тем де дошло известие, что из Тобольска паки следует команда не малая, человек до 100, и ежели де паче чаяния какая команда туда пришлется, то де и спору, чтоб в руки не даться, учинить не кем, ибо де крестьяне и разночинцы все стоят в великом страхе и многие домы учинились после того сгорения пустые» и проч.⁸⁴⁵ Не говоря о жестоких гражданских казнях, которым подвергали раскольников, и которые только сильнее раздражали, озлобляли, ожесточали их, и тем еще более усиливали оппозицию раскола, – самая ссылка раскольников не мало способствовала распространенно раскола. В самом начале, как только открылся раскол. Царь Алексей Михайлович «многих раскольников послал во оземствование и в темницы заточил»,⁸⁴⁶ Mногиe из этих сосланных при Алексее Михайловиче, в местах ссылки и заточения, как известно, были первыми расколо- учителями. Многие раскольники ссылаемы и заточаемы были в монастыри: и здесь они, как сказано в актах, притворством и лукавым ухищрением выманивались и, уходя из монастырей в иныя места, чинили противность горше перваго.⁸⁴⁷ В 1683, в 1702 году сосланы были зараженные расколом стрельцы в Южную Россию и на Яик: от них здесь заразились расколом донские и яицкие казаки.⁸⁴⁸ А ссылка раскольников в Сибирь так много способствовала распространению раскола в этой стране, что в 1722 год Петр Великий по этому поводу и по ходатайству епископа нижегородского Питирима, издал указ о прекращении ссылки раскольников в Сибирь и о поыслке их, вместо Сибири, в Рогервик на вечную работу.⁸⁴⁹ По силе этого указа, тогда же назад возвращены были отправленные в Сибирь с капитаном Сверчковым раскольники, между которыми находился тогда «злой раскольник и учитель» Василий Власов. «И впредь, сказано было в указе, раскольников в Сибирь не посылать: ибо там и без них раскольников много, а велите их посылать в Рогервик, где делают новый гаванъ». По той же причине Правительство признало неуместною ссылку или переселение в южно- русскую Украйну. «На Украйне при украинской линии раскольников селить не рассуждается, – сказано в Высочайше утвержденном докладе Сената (1737). – для того, что около тех мест находятся казаки донских городков, из которых многие склонны к расколу, от чего опасно, дабы те вновь поселившиеся раскольники не могли тых казаков паче в раскол привести, или и за границу перейти, сему явной пример, что многие из раскола великим числом людей ушед в турецкую границу, живут там и поныне другим в пристанище служат».⁸⁵⁰