Здравствуйте, дорогие братья и сестры, у микрофона протоиерей Александр Степанов. Сегодня в нашей очередной программе «Экклесия» мы поговорим о монашестве и, главное, о том, что это по существу для Церкви. Гость нашей программы – игумен Исидор (Минаев), настоятель Коневецкого монастыря.
Протоиерей Александр Степанов: Я сам не монах, поэтому буду задавать вопросы как любопытствующий. В нашей Церкви растет число монастырей, известно, что их сейчас более 600 в России. В то же время в Греции скорее обратный процесс. Вообще в христианском мире, не только в православном, наблюдается упадок монашества, а у нас наблюдается очевидный устойчивый рост монастырей, по крайней мере, количественно. Как Вам кажется, монашество сегодня, в нашей Церкви, в России – насколько это актуальное и перспективное явление в церковной жизни? Не будет ли потом какого-то спада или вообще угасания?
Игумен Исидор: Я думаю, что угасания не будет, а спад уже отчасти есть. Я недавно беседовал с настоятелем Валаамского монастыря и знаю, как обстоят дела у нас в монастыре: если в начале 90-х годов очень много шло различных людей, просто поток был в монастыри, то лет 5 назад он начал убывать. Так много, как раньше, уже не идут. Может быть, виной тому раньше были социальные неустройства, или просто потому, что монашество было разрешено после долгих запретов, люди хлынули в желаемый для них монашеский образ жизни. Но я бы не называл то, что есть и будет еще продолжаться, пессимистическим словом «спад». Я считаю, что будет остановка, какое-то количество монастырей ещё, может быть, откроется, и на этом приостановится. Это нормальный процесс. Как человек не может кушать бесконечно, он съел, сколько надо, и все, больше уже не может. Так и монашество: когда образуется нужное количество обителей, тогда все и приостановится, но это не значит, что это плохо.
Протоиерей Александр Степанов: Отец Исидор, если мы обратимся непосредственно к теме: кто такой монах? Я вспомнил, что читал когда-то книгу архиепископа Иоанна (Шаховского). В ней есть диалоги под общим названием «Белое иночество», там он дает такое определение монашества: «Монашество – это трепет по Богу, трепет перед Богом, ангельский святой трепет сердца и духа». То есть особое состояние души христианской, которое, по мысли владыки Иоанна, не представляет что-то совершенно исключительное и отдельное от христианства как такового, а является скорее наиболее полным, глубоким выражением самой сути христианства. Как Вам кажется, монашество – это какая-то обособленная часть христиан с совершенно особым образом жизни, особый духовный путь, или это просто христианский путь, но выраженный с большей полнотой?
Игумен Исидор: Я думаю это и то, и другое. Слово монах произошло от «mono» – один, одинокий, или «инок» по-русски – это человек иной жизни по отношению к Богу, к миру, к себе, к окружающим людям, допустим, не боится смерти, чувствует свою вину, видит свои грехи, в отличие от человека мирского, который, может быть, об этом даже не задумывается. Если мы посмотрим на все духовные искания человечества, начиная от языческих, вспомним традиционные религии, такие как индуизм, буддизм и даже мусульманство, то увидим, что всегда были какие-то люди (например, дервиши), которые были странниками, одинокими, хранили целомудрие, подвизались духовно не в мегаполисе, а где-то в пустыне, в пещере и так далее. Это было во всех духовных исканиях всех народов, времен, религий. Что касается христианского, православного монашества, то мне кажется, что это просто удобный путь. Когда в 16 лет я вступил на эту стезю, приехал из Москвы в Валаамский монастырь, то думал: «Господи, как же мне легко!» Конечно, трудно в том смысле, что тебе сделают замечание, есть послушание, физически тяжело – были очень длинные службы, строгие посты и так далее. Но как легко, что не надо думать о деньгах, о том, где заработать, как накормить, о том, что заболел ребенок или куда семья поедет отдыхать, когда в стране разруха. Монах обо всем этом совершенно не думает, а думает только о вверенном ему послушании и о своей внутренней жизни, о том, что он сказал, что он подумал, как он себя ведет, есть у него молитва или нет. Есть такая пословица: «Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше». Монашество, я считаю, наиболее легкий путь. В этом порой упрекают, но мне кажутся странными эти упреки, ведь если мне надо забить гвоздь в стену, наверно, я пойду легким путем: возьму молоток и буду забивать. Конечно, можно хрустальной вазой попытаться забить или скрипкой, или стулом, но это неправильно. Поэтому если человек хочет духовно себя внутренне рассмотреть, познать и подкорректировать свои отклонения от евангельских норм, то духовной жизнью, конечно, проще заниматься в монастыре, как, например, спортом в спортзале. Конечно, не просто абстрактно в монастыре, а при наличии верного, хорошего, опытного, любящего духовного руководителя, пастыря, настоятеля и духовного отца. Тогда это приносит большой духовный плод. Определение монашества, как я сегодня это вижу и чувствую в жизни – это желание внимательно отнестись к своему духовному нутру, где огромное количество работы, не деланной нами никогда, которую надо делать. Работа эта – обретать смирение, обретать нелицемерную любовь к людям, жить трудами ради ближних, а не ради себя, прощать обиды, самому не быть агрессивным, вычистить из своего ума и сердца всю эту карусель мыслей, которые лавиной обрушиваются. Это и наши собственные мысли, и мысли, демоническими силами нам навязанные, как реклама, которая включается – и идет обвал информации, нужной, ненужной, положительной, отрицательной, совсем порочной. Так и человеческая голова, просто мы об этом не думаем и не рассматриваем это – она принимает целый поток мыслей, помыслов, чувствований, различных желаний, совершенно не разбираясь в этом. А монах должен разобраться в этом и с помощью духовного отца отделить положительное от отрицательного. Для чего мы и читаем Иисусову молитву и стараемся в ней упражняться: чтобы вымести весь информационный, мысленный, чувственный сор, все мечтания, ненужные помыслы, желания, движения плоти. Все это нужно очистить, чтобы голова была чистая, прозрачная, чтобы в ней жили нормальные, цельные мысли, чтобы не было так, что я думаю одно, делаю другое, говорю третье, хочу четвертого. Именно этим должны заниматься монашествующие. А они как свет миру будут, если смогут разобраться в себе, смогут хотя бы отчасти стать совершенными или хотя бы идти по этому пути, в этом направлении. И когда придут к ним мирские люди, которые тоже жаждут утешения, наставления, и просто даже пообщаются с ними, то поймут, что, оказывается, можно по-другому жить, можно не ходить по трупам, не бояться за завтрашний день, не нервничать, не быть агрессивными, не мстить, прощать, жить для других и так далее. Такова цель, как мне кажется.
Протоиерей Александр Степанов: То есть цель – навести порядок в себе, выстроить нечто стройно, гармонично, в соответствии с христианским идеалом, заповедями Христовыми. Но мы читаем у древних монахов, что, в конечном счете, это тоже не цель, а высшая цель – это богообщение, которое очищенной душе открывается. Эта цель какая-то очень отдаленная или в то же время она достигается и на пути? Христос говорит: «Я есть путь, и истина, и жизнь», то есть Он есть и цель, Он есть и путь, Который к этой цели ведет.
Игумен Исидор: Может быть, говоря предыдущие слова, я немного завысил планку. Когда человек идет в монастырь с тем, чтобы усовершенствоваться или, не дай Бог, какие-то дары обрести, то, конечно, это неправильно и направление неверное. Надо помнить слова преподобного Петра Дамаскина, который говорит о том, что «начинающимся здравием души является видение грехов своих бесчисленных, как песок морской». То есть человек идет в монастырь для сугубого покаяния, для очищения себя от страстей. Но потом, когда он покается и очистится, если монаху удастся расчистить весь этот духовный завал в своей душе, тогда какой-то дар духовный может у него появиться, и навык молитвы, и смирение хотя бы самое начальное, и правильное, непристрастное видение ситуации. Так, если, например, расчистить завал или строительный мусор, то как-то сама собой и травка начнет пробиваться, нечто живое появляться. Поэтому, наверное, я неправильно расставил акценты. Цель монашества – очистить себя, то есть покаяние, плач о грехах своих, говоря сугубо церковным языком. Покаяние, как нас учат в Церкви – это баня духовная, омовение, очищение. Иоанн Креститель говорил: «Покайтесь» – и опускал людей в воду, как признак омовения. А когда расчистятся эти завалы, может начать что-то живое появляться, настоящее.
Протоиерей Александр Степанов: Покаяние – безусловно, это отличительная черта духовной жизни всякого христианина и монаха. Но какие еще важные элементы или составляющие, которые характерны именно для монастыря? Например, какую роль играет послушание как отсечение своих желаний?
Игумен Исидор: Послушание – это тоже один из столпов не только монашеской, но и христианской жизни, потому что учение Церкви о послушании мы берем из того образа, который нам представил Сам Господь Иисус Христос в том образе, в каком Он был. «Зрак раба приим», – говорит Священное Писание, то есть Он в образе раба пришел, и был послушен Отцу даже до смерти крестной. И в земной жизни был послушен, поэтому, конечно, образ послушания тоже очень важен для христианина и для монаха. Суть монашества в том, что человек отрекается от своей воли, потому что он помнит слова апостола Павла: «Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (Рим. 7:15). Человек понимает, что он с собой управиться не может. Как врачу запрещено самому себе ставить диагноз во избежание ошибок, так и человек понимает, что ему запрещено делать то, что он хочет, потому что он всегда что-то себе простит, где-то не заметит, он может идти в неправильном направлении. Поэтому человек говорит себе: «Стоп, я буду в послушании у родителей или у духовника, или у старшего по службе, у настоятеля в монастыре». Мирянам порой не до этого бывает: детей рожать, пахать надо, воевать надо идти, Родину защищать, порой не до духовной жизни бывает. А монах, который посвятил себя духовной жизни, должен это исполнять. Послушание – это очень благой удел. Вот, например, «феномен» Оптинских старцев: за какие-то 100 лет целая плеяда родилась, взросла и дала такой духовный потенциал Церкви. А ведь они именно за короткий срок становились старцами, Амвросию Оптинскому было чуть больше 30 лет, когда его назначили на старческое послушание. Но он до этого прошел школу – сам был послушником. Или его келейник старец Иосиф тоже за счет того, что он научился послушанию, стяжал такие духовные дары. Это очень важно. Я бы даже прагматично рассудил о вопросе послушания, ведь что такое слушаться тех, кто старше, выше тебя поставлен? У этих людей неоценимый жизненный опыт, например, у стариков, а для детей – у взрослых. Взять наших стариков – ведь и войну прошли, кто-то видел разгром России, революцию, в ссылках были, трудились, защищали страну, строили, возводили ее из пепла, из руин. Наши иерархи церковные, священники, батюшки старые терпели гонения, подвергались напасти. И как это – взять и от этого огромного опыта отказаться? Это все равно, что прийти в институт и сказать: «Не нужны нам ваши учебники, ваши профессора и гениальные ученые. Мы сами все придумаем». Это, по меньшей мере, глупость. Когда родители говорят человеку делать одно или не делать другое, то отвергать это, я считаю, как-то странно и глупо.
Протоиерей Александр Степанов: То есть, послушание – это не такая уж, как Вам кажется, отличительная черта монашества, а вообще присуща просто разумной жизни любого человека?
Игумен Исидор: Я вообще в монашестве вижу только два отличия от человека мирского: монах не создает семью (ему нельзя жениться), и у монаха нет своего имущества. Нельзя же сказать: монах должен поститься, а мирянин может не поститься, монах должен приобретать смирение, а мирянин может не приобретать, может прожить в гордыне всю жизнь. Молиться монах должен, и мирянин тоже должен, только монах более тщательно, более подробно, усердно и, может быть, продолжительно. Разве монах должен простить обиду, а мирянину позволяется мстить? Нет, духовная жизнь для всех одна. И недаром мы видим по канонизации святых в Церкви, что не только ведь одни монахи канонизованы. Если ты не будешь соблюдать эти духовные законы, то как ты жить-то будешь? Лоб себе разбивать обо все вокруг, что попадется? Если не соблюдать заповеди духовные, ничего не получится.
Протоиерей Александр Степанов: Послушание в миру – до некоторой степени родителям, до определенного возраста, потом начальству по работе, так или иначе, все в жизни оказываются в таких обстоятельствах, что нужно свою волю если не смирять, то хотя бы соотносить с начальствующими. Но в монастыре это поставлено сугубо, как правило жизни: первое звание человека, приходящего в монастырь – послушник, потом он становится и монахом, но, все равно, есть какой-то человек, который его «ведет». Как Вам кажется, где найти таких людей, которые могли бы «вести» новоначальных монахов? Как сейчас такая проблема решается?
Игумен Исидор: Я думаю, что эту проблему на волю Божию отпустили: как оно будет, так и будет. Где эти кадры найти и где можно научиться духовности? В какой семинарии? Это по науке можно сдать зачет или экзамен. Но и из семинаристов немногие идут в монастыри. Поэтому, я думаю, это на плечах преосвященных владык, которые назначают, а во многих епархиях и сами курируют монастыри. Есть архиереи, постриженики Троице-Сергиевой лавры, которые знают, что такое монастырская жизнь не понаслышке, и, будучи правящими епископами, они создали один-два монастыря и занимаются ими, уставом, послушаниями и прочее. А так, конечно, это как на войне, когда поубивали всех командиров, и сержант берет на себя командование ротой, и ничего, заканчивает войну капитаном и, может быть, командиром батальона. Так и здесь, просто уповаем на Господа, Он сказал: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:20). Что касается нашей епархии, я знаю, что наш владыка всегда очень пристально следит за обителями. Ему достаточно один раз приехать, посмотреть вокруг, и он все сразу понимает, что и как, всегда сделает замечания, и если кто-то из братии или сам настоятель совершили какие-то неправильные поступки, он тратит на это время, вызывает, беседует, наставляет. Так и живем.
Протоиерей Александр Степанов: Сама братия, наверно, тоже помогает друг другу? Я беседовал с духовником одного монастыря, довольно молодым человеком, и он говорил о том, что ему очень помогает сама братия, где-то он сам советуется со священниками того же возраста, и так вместе, поддерживая друг друга, как калеки, и идут.
Игумен Исидор: Правильно, я тоже считаю, что вопрос о таком безоговорочном послушании настоятелю актуален, когда настоятеля зовут преподобный Сергий Радонежский, архимандрит Моисей Оптинский или Нил Сорский. А мы, люди малоопытные, создали в монастыре духовный собор, я не решаю ни одного духовного вопроса без собора, без братии, принять или отчислить послушника, или кого на хиротонию отправляем, кого постригаем. Также все финансовые вопросы, у нас все знают, сколько мы можем за летний период заработать, и мы все садимся и решаем, на что мы это потратим: на технику, на трактора или на иконостас. Именно этот совет братский решает «что добро и что красно, еже братии жити вкупе». А что такое «вкупе»? Советоваться друг с другом, учитывать волеизъявления друг друга. Конечно, если кого-то начинает «заносить», то можем жестко поправить, опять же коллективом. Сейчас мы пытаемся ввести устав Афонский, чтобы каждый день была Литургия, утреня с утра. Ведь Коневецкий монастырь был создан по афонскому образцу, потому что преподобный Арсений приехал на Коневец с Афона. Мы решили, что сначала два месяца попытаемся этот устав исполнить, потом, возможно, надо будет что-то подкорректировать: где-то облегчить, где-то, наоборот, заполнить какаю-то дырку, пустое время. Если через два месяца мы посовещаемся и решим, что у нас получилось это принять, тогда будем просить владыку митрополита, чтобы он нам благословил такой устав. За последний год у нас около 12 новых послушников появилось, и я сам был свидетелем, как у братьев послушников горели глаза, и как они с радостью сейчас все выполняют, потому что с ними советуются, считаются. Мы спрашиваем, вот ты в алтаре, понятно, а ты на ферме, и как – успеваешь? А то знаете, одни молятся, а другие работают. Много-то не надо – просто считаться с мнением другого, и даже младшего. Тогда человек чувствует к себе уважение, любовь и готов во много раз больше трудиться.
Протоиерей Александр Степанов: Наверно, это главное в монастыре, чтобы была любовь между братьями, как в семье?
Игумен Исидор: Конечно. Современные монастыри должны преодолевать этот недостаток духовных отцов, руководителей как раз тем, чтобы не кто-то единоначально правил, а именно группа опытных, постоянных, кто уже не первый год в братии, насельников, чтобы они совещались и принимали все монастырские решения.
Протоиерей Александр Степанов: В монастырской жизни одна сторона – молитва, другая сторона – труд, послушание. Как распределяется сейчас в монастырях время? Есть молитва общая в храме, богослужение собственно, есть еще келейная молитва и есть послушание. Как они распределяются по времени и есть ли какая-то динамика? Вот человек приходит в монастырь, и он в основном работает, а потом все больше участвует в службах, или ему больше дается келейное правило?
Игумен Исидор: В этом году в прошлом месяце я впервые побывал на Афоне, и что меня там действительно потрясло, это уставы Афонские (Ватопедский монастырь, в частности), они живые. Они древние, но они живые. Если надо сократить утреню, чтобы она шла не 3 часа, а 45 минут, не Праздничную утреню, конечно, а обычную – сокращают. Потому что не служить же ее с вечера, говорят они, как у нас. Выходить в 6 часов вечера и говорить: «Исполним утреннюю молитву Господеви». Значит, ее служить с утра, но, если ее служить долго, то потом никто работать не сможет. У них утреннее богослужение, полунощница утренняя, часы и Литургия занимают ровно 3 часа. Но они не читают «Оглашенных», потому что оглашенных там никаких нет. Не к кому обращаться на острове, в монастыре: «Оглашенные, изыдите». Зато праздничная Всенощная, под большой праздник, может 10–12 часов длиться. Мы, конечно, так не делаем, но что еще хорошо там и мы пытаемся заимствовать (не знаю, как наш эксперимент, удастся или нет), – время послушания там тоже лимитировано. Люди же не машины, а всех дел не переделаешь. Купола покрасили, а вон причал льдом снесло. Причал сделали – баня сгорела. Баню починили – весна пришла, сажать надо, и так далее. Всех дел не переделать ни в хозяйстве, ни в монастыре, даже в самом благоустроенном, нигде и никогда. Поэтому там четко: 5 часов на послушание и потом отдых. Плюс вечером бывает 1 час общее послушание, например, на кухне картошку все чистят или разгружают корабль, или все вместе иеромонахи и послушники, и даже настоятель – выходят, убирают территорию. И примерно 5–6 часов в сутки церковной, соборной молитвы. Плюс келейной молитвы, допустим, час. Вот так и распределяется время. Ну, конечно, плюс свободное время, чтобы человек мог погулять, почитать и отдохнуть как-то. Пока мы прожили 10 дней с этим уставом, и всем очень понравилось. В частности, у нас в 5 часов утра подъем, полунощница, утреня, Литургия. Раньше у нас не было Литургии каждый день, не хватало иеромонахов, а сейчас на острове вместе со мной 5 священнослужителей плюс 2 дьякона. Литургия заканчивается в 8 утра, потом обед, хотя считается рано, но раз Литургию отслужили, значит, обед. Затем 5 часов послушание, до 14 ч., потом чай, и все отдыхают до вечера. В 17 ч. начинается вечерня, лития заупокойная, которая положена каждый день. Потом ужин, а после ужина (ужин это вечеря) собираемся и читаем краткое повечерие. Между ужином и повечерием бывает общее послушание: почистить картошку, убрать территорию или выполнить работы на причале. И после повечерия в 20–21 ч. уже все свободны, бывает, занятие проводим какое-то или люди просто отдыхают. И так получается, что люди 6 часов в день трудятся и где-то 6 часов в день молятся. Плюс свободное время, непредвиденные послушания. Это очень хорошо. Раньше, я 5 лет был настоятелем, было не до молитвы – то одно, то другое. Мы вдруг поняли, что молитва уже как будто мешает работать. Сейчас доски привезут, а тут вечерня какая-то. И уже на молитву смотришь, как на обузу, а не как на потребность. А ведь монах должен, прежде всего, молится, как преподобный Серафим Саровский говорил, что если не имеете молитвы постоянной, то вы не монахи, а черные головешки. Как ряженые, костюмированные персонажи. А сейчас, когда у нас есть четкий график молитвы, все участвуют в суточном круге богослужения, читают, поют, пономарят, очень радостно проходят службы. И работают люди бодро, потому что знают, что им гарантирован отдых, наступит 14 ч., будет чай и потом отдых.
Протоиерей Александр Степанов: Еще такая сторона – Иисусова молитва. Многие миряне приходят к своим священникам, исповедуются и спрашивают: «Можно ли мне творить Иисусову молитву? Как ее творить?» Здесь главной проблемой оказывается то, что большинство из нас, белого духовенства, священников, живущих в миру, сами не опытны в этом деле. Как на Ваш взгляд, во-первых, в монастыре является ли это обязательным деланием каждого монаха или тоже может кому-то даваться, а кому-то нет? И второй вопрос: можно ли в миру заниматься такой, несколько специальной, молитвенной практикой? Если да, то какие должны быть руководители?
Игумен Исидор: С молитвой Иисусовой все обстоит очень непросто у нас в Православной Церкви. Я бы сказал коротко: она забыта. Я не жил в Троице-Сергиевой лавре, которая долго работала, и в Псково-Печерском монастыре, не знаю, как там, знаю только, что отцы творят, но как-то индивидуально, келейно. И каких-то руководителей там тоже особенно не найдешь. Но есть место, где это известно – Афон. В Ватопедском монастыре я встречался со старцем Иосифом, учеником Иосифа Исихаста, и там, конечно, они творят. Я видел молодых трудников, как мы их называем, еще не облаченных в подрясник, рясу, они работают, носят ящики и вслух творят молитву Иисусову. Им духовник дал благословение и сказал: «Пусть над тобой смеются, но ты должен навыкнуть в молитве, чтобы она была доведена до автоматизма». Но на Афоне смеяться некому. И они ходят: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» Потом они беседуют, корректируют, у каждого определенное количество молитв, но для новоначальных считается стандартным 1500 в день. Это краткая греческая молитва. Мы читаем: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго!», а они: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» Или по четкам, или кто не может по четкам, несет ящики, на словах произносит. Кто-то уже читает ее в уме, то есть этим занимаются. Я помню, у нас на Валааме этим занимались, даже в соборе читали Иисусову молитву с поклонами, потом это отменилось и в кельи перевели. А в других монастырях очень редко этот вопрос вообще ставится. Общая служба, работа: побелка, покраска, картошка и все. Поэтому я считаю, что нужно к этому возвращаться. Нужно ездить на Афон не только за тем, чтобы там приложиться к святыням или посмотреть на их жизнь, а еще и посоветоваться, там есть живые люди, которые могут все показать, рассказать. Скорее всего, надо духовникам, настоятелям ездить, учиться и учить у себя. Мы сейчас как раз раздали, пока еще помалу, по 500 молитв для начала дали каждому, чтобы келейно совершали. Потом будем смотреть, кто как в этом преуспел. Конечно, нужно под надзором духовных отцов это все делать, чтобы человек не замолился, не впал в прелесть. Мы вчера на трапезе читали очень интересные слова о том, что эта молитва должна сочетаться с доброделанием, с послушанием. Потому что если я упражняюсь в молитве, но при этом я раздражителен, холоден, невнимателен к другим людям, не исполняю правильно свои послушания, то это бессмыслица какая-то. Старец Иосиф Ватопедский пишет, что у тех послушников или монахов, которые занимаются Иисусовой молитвой и стараются делать добрые дела, жить ради других и ведут внимательную внутреннюю духовную борьбу с собой, навык непрестанной молитвы приходит быстрее. Два фронта соединяются: упражнение в молитве и упражнение в доброделании. А если доброделание оставить и просто упражняться в одной молитве, невзирая на то, как ты себя ведешь, на то, что у тебя в голове и в сердце, то человек либо впадет в прелесть, либо не будет воссоединения, он так и будет «долбить» эту молитву долгие годы, а никаких навыков и духовного возрастания не будет. Что касается мирян, то под управлением духовников вполне возможно, просто надо объяснять, что во время молитвы нельзя ничего представлять, стараться вызвать видения, увидеть лик Христа. Допустим, человек едет в электричке в Вырицу на богомолье, темно, книжечку не почитаешь. И что, сидеть и думать, сколько дней до зарплаты осталось или о том, что сосед о мой коврик ноги вытирает? Нет, возьми четки и читай молитву Иисусову.
Протоиерей Александр Степанов: То есть не в качестве такого задания или послушания, не определенное количество в день, а для занятия головы?
Игумен Исидор: Я считаю, что да. И это нужно делать, потому что, к сожалению, это забыто в Русской Церкви.
Протоиерей Александр Степанов: Еще один вопрос, с которым тоже, наверное, сталкивается любой настоятель: монастырь и внешний мир, который вторгается в жизнь монастыря в виде толп паломников, а в какие-то монастыри и туристы ездят в большом количестве. Наверно, это что-то разрушает, чему-то мешает, или наоборот, чему-то помогает? Как Вы считаете, монастырь должен максимально отгородиться от этих людей или наоборот, быть открытым совершенно?
Игумен Исидор: Я помню себя и у меня есть такая формула: сегодня ты турист, завтра паломник, а послезавтра послушник. Поэтому, конечно, мы с любовью ко всем относимся. Правда, это бывает не всегда взаимно, могут приехать в монастырь люди в шортах, в майках, выйти на причал, раздеться и купаться, приходится просить, кто-то обижается, а кто-то понимает. Без издержек не бывает, но, если с любовью относиться ко всем, то все будет в порядке.
Протоиерей Александр Степанов: Я знаю, что в Ваш монастырь часто приезжает школа №239.
Игумен Исидор: Да, они приезжают на месяц. Школы мы принимаем, будем принимать. Но они немного автономно существуют, мы с ними только на службе встречаемся. Дело в том, что если правильно все организовать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, то все будет нормально, а если не организовывать, то могут быть различные негативные нюансы. Мы ни к туристам, ни к паломникам не испытываем высокомерного отношения, мы рады. Вот сейчас у нас никого нет, уже с октября у нас нет ни одной женщины, и они не появятся до мая, можно упражняться в настоящей монашеской жизни. Нет никаких групп, мы восемь месяцев живем, как настоящий монастырь. Это только в летний сезон приезжают, но мы всегда рады всех принять, тем более, что люди привозят средства, на которые мы потом весь год живем, ремонтируем, строим. Но я бы хотел посетовать немножко вот на что. Наши русские монастыри, я считаю, архитектурно не очень точно построены. Что касается католических монастырей, то там даже сама архитектура такова, что человек идет и видит перед собой большой храм. Он заходит в него, там у монахов свой отсек, у мирян – свой, они молятся, а потом у монахов есть такая дверь, они в нее раз, юркнули в свой внутренний двор – и все, никто из мирян туда попасть не может. У монахов своя жизнь. А у нас, например, на Коневце, каре такое, четырехугольник – это кельи монашеские, в центре собор. Значит, чтобы какому-то мирянину или женщине попасть в собор, они должны попасть внутрь нашей жизни. Все русские монастыри так строились и строятся. Это, конечно, неудобно.
Протоиерей Александр Степанов: Я знаю, что в Спасо-Прилуцком монастыре два храма находятся внутри этого большого каре, вокруг стены крепостные также и кельи по периметру. Но есть еще замкнутый двор, который окружен келейными корпусами и туда мирян не пускают. Он отдельный, можно попасть в монастырь, на эту большую территорию, в любой храм можно войти, но туда нельзя. Мне тоже это очень понравилось.
Игумен Исидор: Да, так и должно быть. У нас это только на скиту возможно. И Валаамский монастырь также устроен. Видимо, это появилось тогда, когда стали развиваться скиты, и уже была возможность отправить туда тех, у кого есть потребность в уединении и в особой молитве. И туда уже никто не приходил.
Протоиерей Александр Степанов: Может быть, просто масса монашествующих соответствовала этому огромному пространству, а число приезжающих было ничтожно, поэтому они растворялись и были незаметны. Последний вопрос, отец Исидор, просвещение монашествующих. Тоже важная тема. Часто мы сейчас видим в монастырях какие-то странные идеи, взгляды, которые распространяются. На них, естественно, ориентируются миряне, потому что монашество всегда считалось и считается в Церкви передовым духовным отрядом. Если в монастыре кто-то что-то сказал, это передается из уст в уста и приобретает особый смысл и значение. Что можно, как Вам кажется, делать, чтобы монашество было более просвещенным, чтобы каких-то совсем дремучих идей не исходило из монастыря?
Игумен Исидор: Это, опять таки, правящий архиерей должен отслеживать. Слава Богу, в Санкт-Петербургской епархии есть семинария, академия, поэтому часть насельников учатся там или уже получили образование. Нам, конечно, тяжело людей с острова отпускать, но, тем не менее, мы стараемся. У меня иеромонахи все учатся в петербургской, московской семинариях. Не понимаю, почему пытаются людей необразованных и не имеющих способностей к богослужению рукоположить, а потом они начинают младостарчествовать и тому подобное. Надо быть более осторожными в этом вопросе и не спешить.
Протоиерей Александр Степанов: А какие-то беседы просветительские с братией?
Игумен Исидор: Мы проводим. Библиотека есть. Но еще от контингента братии зависит, бывают такие братья-простецы, а бывают другие. Сейчас у нас набралось достаточное количество братии с высшим образованием. Уже даже промеж братии другие разговоры идут, интеллектуального уровня, читают. Я думаю, это будет продолжаться, и это надо продолжать.
Протоиерей Александр Степанов: У нас в России была богатая традиция «книжного» монашества, и Нил Сорский, и Оптинские старцы, и переводами с греческого занимались, и Феофан Затворник. Конечно, это не было массовым явлением, потому что в основном это были крестьяне, часто неграмотные.
Игумен Исидор: Я знаю, в Александро-Невской лавре издается много хорошей литературы. Так что это есть, просто не везде, еще совсем первые шаги. Еще в младенчестве находится наша современная монашеская жизнь. Как знаете, собаке 5 лет, а по-человечески ей уже 60–70 лет. А монастырю, если 10–15 лет, то это можно считать как 3 месяца по меркам человеческой жизни, потому что веками все традиции устанавливаются.
Протоиерей Александр Степанов: Большое спасибо, отец Исидор, за Ваш рассказ. Конечно, мы затронули только отдельные маленькие сюжеты из огромной, обширной темы жизни монашества, но я надеюсь, что наши слушатели получили несколько большее представление, чем просто посещая монастырь, как сейчас принято, на час, на два, на три. Я напоминаю нашим слушателям, что сегодня мы беседовали с настоятелем Коневецкого монастыря, игуменом Исидором. Еще раз спасибо, отец Исидор, за то, что Вы пришли, поделились своими размышлениями, своим опытом, и надеюсь, что это не последняя наша встреча.