Друзья! Второй рассказ из серии очерков о прихожанах Свято-Троицкого Измайловского собора – о Веронике Константиновне Афанасьевой. Известный в стране и далеко за ее пределами востоковед, доктор исторических наук, лауреат Государственной премии, чья жизнь связана равно как с Шумером, так и с Эрмитажем. А еще – поэт. И «неисправимый» оптимист, несмотря на то, что о ссылке, кагэбэшной «проработке», доносах, нищете и голоде она знает не из книг и фильмов. В ее жизни было много известных и ярких людей, но все-таки самой главной Встречей в жизни она считает Встречу с Богом. Обо всем этом мы и поговорили, сидя на кухне за чашкой чая в квартире недалеко от «Технологического института». Я задавала вопросы - Вероника Константиновна отвечала. В логике этого разговора и выстроен текст.
Анастасия Коренькова
Вероника Афанасьева. Стихи и проза жизни
Детство
28 февраля 1933 года в Капелле был последний поэтический вечер Осипа Мандельштама здесь, в Ленинграде. По молодежной традиции, студенты Восточного факультета Государственного университета откупили сразу целый ряд. В ту же ночь весь ряд был арестован, в том числе и отец нашей героини, Константин Афанасьев. Был ордер и на маму, Нину Владиславовну, но она в этот день ушла в декрет. И папа, которому уже нечего было терять, устроил скандал. Командир куда-то бегал, звонил… Но был 33-й, а не 37-й год, возиться с беременной женщиной никому не хотелось. Ее оставили, а он сел в «Кресты». Как-то прошел слух, что его увозят в ссылку, а в таких случаях полагалось свидание. Нина простояла у «Крестов» весь день, ожидая встречи, но информация оказалась ложной, и женщина ни с чем вернулась пешком на Васильевский остров, где тогда жила. И на следующее утро, 22 апреля, родилась Вероника. А ее папа получил 10 лет ссылки в Сыктывкар. Официально – за увлечение стихами Мандельштама и за создание фашистской молодежной организации. Но дело, конечно, было не в Мандельштаме как таковом, а в том, что Советской власти нужно было уничтожить интеллигенцию как классово враждебный элемент.
«Константина Алексеевича можно считать везунчиком, – уверена Вероника Константиновна. – Потому что в то время Сыктывкар, столица Коми АССР, город на реке Сысоле, был набит ссыльными, так что публика была интеллигентная. Голода до войны не было. Папа, работая то бухгалтером, то счетоводом, избежал 37-го года, потому что в 37-м он вряд ли бы так легко отделался. А поскольку ссылка продолжалась до 1943-го, то в армию он попал уже в то время, когда наметился перелом, да и на передовую его как сомнительный элемент не пускали. После войны папа служил в военно-инженерном училище, на Карельском перешейке, и избежал второй «чистки», в 1948 году. Тогда был тайный приказ в «органах»: всех, кто уже арестовывался и имел сроки, отправить по второму разу. И все друзья папины, кто успел вернуться, снова поехали, но уже на 18-20 лет. А до нашей глухомани новые «веяния» не дошли. Вот так в третий раз ссылка спасла Константину Афанасьеву жизнь. А что судьба оказалась искалечена – это уже мелочи. Главное – остался жив».
С папой, Константином Алексеевичем
Нина Владиславовна отправилась в Сыктывкар за супругом. В 1936 году родилась вторая дочь, Елена. А Вероника жила то в Ленинграде, на попечении у тетушек, то в Сыктывкаре, куда ее отвозили сестры мамы. Когда пришло время поступать в школу, родня решила, что девочка должна учиться в Ленинграде. И бабушка привезла их с сестрой в Детское Село (где жил тогда дедушка). В день объявления войны.
«Помню толпы народа. Ужас. Из репродуктора доносятся какие-то голоса, и у меня украли любимую куклу. Из Пушкина уезжали обратно в Сыктывкар буквально с последним эшелоном. Город уже начинали бомбить. Ехали в Коми месяц – на поездах, баржах – уже в обстановке полной растерянности», – вспоминает наша героиня.
В Коми с родными поехал и дедушка, Владислав Романович Лобанов, преподаватель-античник и при этом глубоко религиозный человек. Что уже в конце 19-го века было большой редкостью: интеллигенция, особенно разночинная, в основной своей массе была неверующей. Вот и в своей семье Владислав Романович в этом смысле был одинок.
«Вспоминаю рассказ своей тетушки, маминой младшей сестры: «Вот мы поехали с папочкой в монастырь всей семьей. И там нас так чудесно приняли: Пасха, разговлялись… А папочка ушел один молиться»», – продолжает Вероника Константиновна.
Дедушка был единственным в семье, кто приобщал сестер к вере. А крестили их, кстати, тоже в Сыктывкаре: один крестьянин, солдат Красной Армии, уверовал в Бога, принял священный сан, за что и был сослан. Он-то и совершил Таинство.
«В годы войны Владислав Романович в буквальном смысле спас нас с сестрой от голода – он отдавал нам свой паек, – продолжает свой рассказ наша героиня. – Только повзрослев, мы это поняли. Мы остались живы, а он умер от недоедания. Через несколько дней после его смерти бабушка заметила, что я что-то бормочу, какие-то стихи. Она спросила: «Это о дедушке, да? О дедушке?» Честно признаться, я тогда не думала, что это о дедушке, но сказала: «Да». И она попросила меня записать это. И если бы мой двоюродный брат недавно не обнаружил этот листок, я никогда не поверила бы, что 10-летний ребенок в обстановке войны, страха, голода мог написать такое».
МОЛЕНЬЕ
Ах! Как мил и как прелестен сердцу Божий свет.
Но как грустно! Очень грустно, что тебя здесь нет.
Без тебя ведь я тоскую, знаю, ты в Раю!
Может, ты хотел послушать песенку мою?
Ах! Как мил и как прелестен Божий свет глазам!
Но я знаю, знаю, знаю, – ты на небе, Там.
Я в моленьях и страданьях истекла слезами.
Может, я тебя увижу с белыми цветами?
Может, ты меня услышишь, снизойдешь ко мне?
Может, я тебя увижу, может быть, во сне?
Но к моленьям, но к страданьям ты остался нем.
Может быть, ты не услышал уж меня совсем!
Ах! Как мил и как прелестен сердцу Божий свет!
Но как грустно, очень грустно,
Что тебя здесь нет.
Мое второе стихотворение дарю на память моей бабушке. 30/III 1943 г.
После войны семья вернулась в Ленинград. Места ей здесь не было. Году в 1949-1950 Константин Афанасьев получил от своего военно-инженерного училища маленькую восьмиметровую комнату, которую потом обменяли на 14-метровую – на нынешней Итальянской улице. И прожила семья так более 15 лет. Значительную часть этой и так тесной комнатенки занимала огромная библиотека, которую собрал папа: последние деньги он тратил на книги. Так что Вероника в какой-то момент стала «книгоненавистницей». Естественно, здесь была вся классика – и российская, и зарубежная, – но особой гордостью Константина Алексеевича была французская библиотека, антикварные памятники XVIII–XIX веков.
«Подрастая в такой обстановке, я очень рано научилась читать, – говорит Вероника Константиновна. – Причем «проглатывала» все подряд. В 5 лет прочитала собрание русских народных сказок нашего однофамильца Афанасьева – восьмитомник, между прочим. В 9 лет знала истории про Тиля Уленшпигеля, Тристана и Изольду. А однажды привела в ужас родителей, когда в момент их беседы между собой скромно так вставила: «А по Фрейду это…» Но взрослые были сами виноваты – зачем бросать где попало книжки, которые я находила и прочитывала?»
Факультет, который не выбирала
Ее судьбой мог стать театр, ведь она очень увлекалась им. В знаменитой женской школе №239 на Адмиралтейском проспекте был замечательный кружок, где занимались будущие артистки, а тогда просто ленинградские школьницы: Алиса Фрейндлих, Оля Волкова, Анюта Юнгер (дочь режиссера, народного артиста СССР Николая Акимова и актрисы Елены Юнгер). Потом туда привлекли еще и Игоря Озерова из соседней школы. А руководителями кружка были актриса БДТ Мария Призван-Соколова и ее муж, режиссер Павел Вейсбрем. Они очень привязались к детям, те дневали у них и ночевали. Когда Веронике было лет 15, юные актеры поставили к Пушкинскому дню отрывок из «Маленьких трагедий» (наша героиня играла там Донну Анну) и имели бешеный успех. Так что какая-то часть жизни была связана с театром, и позже, в студенческие годы, она даже играла у Акимова и Вейсбрема эпизодические роли в Новом театре (ныне – Театр имени Ленсовета).
«Но когда пришло время выбирать профессию, мама, которая работала на Восточном факультете Ленинградского университета, на кафедре индийской филологии (секретарем-лаборантом, преподавать ей не давали), лукаво так говорит: «А у нас открывается новая кафедра – истории Древнего Востока. Замечательные педагоги, а на третьем курсе – практика в Армении». Эти слова про практику в Армении были для меня решающими. А мама оказалась более прозорливым и дипломатичным человеком, чем нам тогда казалось», - считает Вероника Афанасьева.
Кафедра действительно оказалась замечательная, руководил ею знаменитый академик Василий Струве. Это был первый набор после перерыва в несколько лет – кафедру закрывали по доносу одной студентки («антисоветчина»). И истосковавшиеся преподаватели, среди которых, например, были Борис Борисович Пиотровский, Исаак Натанович Винников, вкладывали в учащихся всю душу. А было студентов всего трое: Вероника, которая не хотела быть ассириологом и шумерологом; Ирина, дочь провинциального учителя из-под Курска, медалистка, которая мечтала быть математиком, но опоздала, и ее документы перекинули на Восточный факультет («задворки»); молодой человек из военной семьи, в которой не имели понятия о таких словах, как «Шумер», «Ассирия», «клинопись». Однокурсник нашей героини (как он сюда попал?..) так стеснялся первые годы, что скрывал, где учится. Вот такая компания оказалась выпестована, взлелеяна академиками. И ведь у всех сложилась успешная научная карьера!
«А на третьем курсе я действительно поехала в Армению, – продолжает свой рассказ наша прихожанка. – И после этого по-настоящему увлеклась профессией. Обнаруженный к тому времени порок сердца закрыл доступ к актерскому делу. Сейчас я очень рада, что не стала актрисой: мне было бы тяжело выживать в непростой актерской среде. Впрочем, и Эрмитажем, куда меня пригласили после окончания вуза, меня пугали. Иначе как «клубок змей», «страшное учреждение» музей не называли. И в самом деле, обстановка в Эрмитаже была очень напряженная, тяжелая, но я этого не замечала, оказавшись «под крылышком» двух моих учителей – Бориса Борисовича Пиотровского и Игоря Михайловича Дьяконова».
С одногруппницей и подругой на всю жизнь Ириной Каневой
Педагоги и молодые востоковеды. Найдите здесь Веронику Константиновну
Еще на третьем курсе в Университете Вероника Афанасьева как-то дерзко сказала, что займется шумерским языком, его поэзией, которые к тому времени были не изучены. Так оно и получилось: более 55 лет она проработала в Эрмитаже (откуда, как известно, не уходят – оттуда выносят), занимаясь сначала глиптикой (печатями), потом поэтическими переводами с шумерского языка. И даже ставила шумерские спектакли – последняя дань увлечению актерскому искусству.
Спектакль на шумерские темы
Шумерская лодка плывет по Неве...
Отпуск в Крыму, в средневековом караимском городе Чуфут-Кале; один из мужчин – К. А. Афанасьев
В 2000 году она стала лауреатом Государственной премии в области литературы и искусства за антологию шумерской поэзии «От начала начал», изданную в Петербурге в 1997 году, – по сути дела, первое в мире собрание поэтических текстов древнего Шумера, выполненное не подстрочным, а поэтическим методом. Вручал награду президент Владимир Путин. Наша героиня не удержалась и сказала ему: «Да помогут вам шумеры!» На что глава государства смущенно ответил: «Спасибо».
«Да помогут вам шумеры!»
Напомню, что шумеры, представители древней цивилизации, заселяли Двуречье между Тигром и Евфратом (нынешняя территория Ирака).
«По сути, нас отделяет от них не такое уж большое расстояние – 200 поколений, если считать, что одно поколение составляет 25 лет, – говорит Вероника Афанасьева. – У каждого из нас найдется 200 знакомых, правда? Поэтому шумеры ближе к нам, чем кажется, и это видно, когда знакомишься с их текстами. Я уверена, что мы должны изучать их историю хотя бы для того, чтобы не быть манкуртами*, не помнящими родства. Чтобы понимать, чем жил человек, о чем он думал, что его волновало. В чем он изменился, а в чем нет. А для нас, христиан, крайне важно знать и то, что еще до Пришествия Спасителя в древнем мире было представление о едином Боге. Изучая жизнь шумеров, я убедилась, что Господь никогда не оставлял своих бедных детей. И древние люди уже тогда верили: молитва праведного человека спасает мир. Эти темы и сказания есть и в Шумере, и в любом другом древнем обществе. А заповеди? В начале третьего тысячелетия до нашей эры они были сформулированы в Двуречье: не убий, не укради…»
Стихи и КГБ
Стихи Афанасьева начала писать с детства – со вторым по счету произведением вы уже знакомы. С 1957 года она начала их записывать. Но писала «в стол», так как прекрасно понимала, что творчество ее носит «несоветский» характер. В 80-е годы несколько произведений было напечатано в «Литературной Грузии» – они заказывали что-то, посвященное Грузии. А после введения наших войск в Чехословакию в 1968 году, которое стало переломом ее внутренней жизни и развеяло все иллюзии, появился сборник «За перечерченным стеклом».
«У меня было ощущение, что жизнь кончена, что я не могу жить в этой стране, что мне дорога только в тюрьму, и только мысли о подрастающем ребенке удерживали от участия в демонстрациях протеста подобно той, что прошла в Москве. Однако частично мои стихи об этом были изданы в Израиле под инициалами, что тоже было очень опасно», – вспоминает Вероника Константиновна.
С дочкой Машей
Только в 1994 году вышел первый поэтический сборник у нас в стране, в Томске.
А в 1983 году произошла памятная история с КГБ, которая могла стоить Афанасьевой карьеры. К тому времени она была уже ученым с именем, и ее несколько раз выпускали за границу. Но была и другая часть жизни, связанная с распространением подпольной литературы: самиздат, Солженицын, Набоков. Как раз «Лолиту» востоковед Афанасьева дала почитать школьной подруге Наташе, а та возьми и потеряй книгу. И повесила объявление: потеряна «Лолита», просьба вернуть. Наташу вызвали в КГБ первой и на допросе солгали, что Афанасьева уже во всем призналась. И женщина «раскололась».
Узнав об этом, Вероника Константиновна пошла к старым опытным зэкам, родителям друзей, – советоваться, как вести себя при общении с «органами». Уж в «Лолите» можно признаться, это не антисоветская литература, полагала она. Но ей сказали: «Ни в коем случае! Отрицайте все: нет, нет и нет». Глядите в глаза: «Мы оба лжем, и оба это знаем».
И вот как-то Веронику пригласили в отдел кадров. Там ее уже поджидали местный кагэбэшник и какой-то громила: «Вероника Константиновна, нужно задать вам несколько вопросов». Женщину посадили в машину и повезли в Большой дом. «Ну, вы, конечно, знаете, зачем мы вас везем?» Наученная, она отвечала: «Я, конечно, не знаю». Ну, а дальше начался допрос, который длился два часа, с такими нежными угрозами: «Как здоровье вашего ребенка?» «А ваш отец тоже в порядке?» При этом они не называли конкретно причины, все время говорили о какой-то литературе. Требовалось что? А – признаться, Б – покаяться. Афанасьева ушла, так ничего и не сказав. Ей приказали явиться на следующий день, захватив с собою книжки.
На следующий день чекисты зачитали Уголовный кодекс, разговоры продолжались и довели женщину до истерики. Назначили третье «свидание». Когда она пришла, замученная, домой, то приняла решение больше не ходить на Литейный, ведь повестки не было. В назначенный день поехала вместо КГБ на кладбище – был день смерти мамы.
Больше в КГБ не вызывали: чекисты приезжали в Эрмитаж, разговаривали брезгливо и упирали на недостойное поведение ученого. А еще была попытка вломиться в квартиру каких-то бандитов, совпавшая по времени с этими неприятностями. Наверное, это было не случайно. Но, поскольку Вероника Афанасьева так ни в чем и не призналась, то ее не тронули – «органы» должны были хотя бы для вида придерживаться буквы закона. А всех признавшихся тогда выгнали с работы.
***
Обездолены, одурачены,
И вперед на много веков
Пред потомками в неоплаченном,
Самом главном из всех долгов.
Над страною ползут туманами
Слухи, ропоты и беда,
Беспардонными партизанами
Ходит по миру наша нужда.
Но беда ли, нужда ли – горшее
Всех недолей и всех обид:
Над ослепшими, над оглохшими
Ни один набат не гудит.
Честь и совесть – понятья чертовы,
За неверием – пустота,
И не то на живых – над мертвыми,
На кресте не поставишь креста!
Дорогою ценой отвалено
За кровавый стяг в облаках.
Одурманены, оболванены,
Обездолены на века.
Поездка в Индию
Конференция в Баку
В Северной Осетии
Вера
«В тяжелое советское время я рвалась в храм. Но все мои диссиденты-друзья буквально хватали за руки и говорили: «Ты что, сошла с ума? Ты исповедь священнику будешь говорить? А ты знаешь, что они доносят в КГБ? Ты будешь врать или попадешь «органы»?!..» – вспоминает свой путь к Церкви Вероника Константиновна. – В 80-е я сблизилась с известным петербургским священником, отцом Иоанном Мироновым, который служил тогда в Девяткино, в храме святой Екатерины. Церковь маленькая, на отшибе, я стала изредка ходить, даже причащаться.
А в 90-м появилась на свет внучка Ксюша. Вы сами прекрасно понимаете, что такое 90-е годы. Мне хотелось уберечь девочку от дурных компаний и влияния, и я отдала ее в воскресную школу при храме Рождества Богородицы, который существовал тогда в Петербургской консерватории (настоятель – священник Виталий Головатенко). И начала сама посещать храм, который на «птичьих правах» существовал в помещении библиотеки, устроенной на месте домовой церкви. В 1995–1996 годы там сложилась крепкая община, костяк которой сохранился и по сей день. Правда, в прошлом году нас из Консерватории «попросили», и теперь мы обитаем в храме при детском доме за Володарским мостом. Не ближний свет, но вот, например, Пасху нынче я праздновала там. Служба и общение продолжались всю ночь, разошлись мы только под утро. Консерваторский храм – главный в моей жизни.
Говоря о моем воцерковлении, не могу не упомянуть отца Александра Меня. Это моя боль, в каком-то смысле. Боль от того, что я так и не познакомилась с ним. Моя старая приятельница, живущая в Москве, увидев фильм, где он говорит о вере, сразу же нашла его и 20 лет была его духовной дочерью. А когда я увидела впервые на экране священника, который так пламенно выступал, только подумала: «Как хорошо, что существуют такие священники!» И не поехала никуда. А потом, когда стали приходить его труды и я начала читать, то поняла, что это тот пастырь, которого я бы хотела видеть в своей жизни. Но его к тому времени уже убили. Мне оставалось только ездить к нему на могилу в дни памяти. В одну из таких поездок нас водили по его дому, и я увидела там свои книги. Мень ссылался на меня в своих книгах и, более того, хотел встретиться с моим учителем Игорем Дьяконовым, но тот был неверующий и пропустил это как-то мимо ушей… То есть, возможность встречи была, она должна была состояться! Но увы… Брат отца Александра, Павел, подарил мне его последнюю книгу с благодарственной надписью.
Кстати, благодаря отцу Александру и его ученикам в мою жизнь вошли фоколяры – представители межконфессионального братства, основанного в 1943 году в Италии Кьярой Любич. В тяжелые годы Второй Мировой войны молодая католичка решила создать движение, чтобы помогать всем нуждающимся. В 40-е годы речь шла о конкретной помощи в военное время, но позднее движение развилось в огромное братство, которое стремится не близких по родству людей сделать одной большой семьей. Покровительницей движения считается Дева Мария. Сначала в фоколярское братство вошли христианские конфессии, включая Православие (российское отделение, кстати, возглавляет петербургский священник из Князь-Владимирского собора, протоирей Владимир Федоров), а сейчас к нам присоединяются даже мусульмане. Говорю «к нам», потому что фоколяры стали частью моей жизни. Во-первых, они помогли лично мне разрешить волновавшую меня проблему межконфесиональных разногласий. Во-вторых, много лет я вместе со своими родными активно участвовала во встречах фоколяров в Москве, Челябинске и т.д. У меня много друзей-католиков.
На Святой Земле
Как я оказалась в Троицком соборе? А очень просто. К 2000-м годам я переехала сюда, к метро «Технологический институт», и Троицкий был самым близким к дому. Ведь в консерваторском храме Литургия совершалась раз в две недели, а к тому моменту я уже поняла, что мои «духовные батарейки» требуют еженедельной подзарядки.
Понятие Святой и Животворящей Троицы – одно из центральных для Православия. Не все понимают и воспринимают эту идею. Мне кажется, на попытку осмысления этого иногда уходит много времени. И то, что на моем жизненном пути уже много лет стоит именно собор во Имя Живоначальной Троицы и я являюсь его прихожанкой, для меня очень важно именно в этом смысле».
В музее деревянного зодчества в Суздале
В Дивеево
Одна из встреч с митрополитом Новгородским и Старорусским Львом
***
«Наше поколение столько всего испытало! – подвела итог своему рассказу Вероника Константиновна. – Но самым тяжелым, пожалуй, является то, что моя история и моя судьба – это история и судьба целого поколения, и в этом смысле она типична. Голод, ссылки, война… Наверное, молодежь сейчас не очень задумывается об этом, да, может быть, и не очень-то интересуется. Беда только в том, что, когда такие события забывают, они повторяются».
Об авторе см. здесь.
*Манкурт, согласно роману Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»), – это взятый в плен человек, превращённый в бездушное рабское создание, полностью подчинённое хозяину и не помнящее ничего из предыдущей жизни.
ЛИРИКА ВЕРОНИКИ АФАНАСЬЕВОЙ
НАДЕЖДА
Мое тело оглохло,
Как пустая пальба.
Мое сердце иссохло –
Не сочится мольба.
Мои руки, что ветлы
Шелестят по ветру
Наготой безответной –
Все равно, мол, помру.
Но сияет алмазно
Неустанный рассвет,
И душа безотказно
Откликается: нет!
***
От еле видимой звезды
До человеческого тела,
От каждой капельки воды
До неохватного предела,
От листьев – к корню,
От корней – к листам,
Повсюду соразмерность,
Во всем строеньи, здесь и там
Одна Божественная мерность
Сквозит, поет, кричит: «Смотри!
Раскрой мое соотношенье!
То, что снаружи, то внутри!
Расширь и сфокусируй зренье!»
Мне камень рассказал о днях
Творенья и величья мира.
О Воскресеньи шепчет прах.
А я взгляну – и мимо, мимо,
Мне некогда, я тороплюсь
На круги, я боюсь свободы.
И я цепляюсь и кружусь.
И говорю: закон природы.
Рожденный ползать – полетит.
Расти доверчиво и гибко,
Поэт и бабочка: обид
Не помнит древняя улыбка.
Раскройся миру и пари
В потоках утренней зари.
***
Зарабатываю на билет в Царство Божие
Очень стараюсь.
Совершаю массу добрых дел
(Точнее, тех, что принято называть добрыми ).
Соблюдаю Заповеди Господни:
Не ворую.
Не граблю.
Не убиваю.
А если злословлю, то с оговорками.
Растворяюсь во множестве полезных поступков:
Уступаю места в автобусе.
Перевожу старушек через улицы
(Не спрашивая, действительно ли они в том нуждаются
И действительно ли хотят перейти улицу).
Читаю бесплатные лекции.
Жертвую на фонды милосердия.
Отдаю предпоследнюю рубашку
(До последней почему-то никогда не доходит).
Разговариваю доброжелательно.
Особенно с людьми мне приятными
(А с неприятными стараюсь не сталкиваться).
Произношу замечательные речи
О дружбе, любви и понимании.
О себе говорю с иронией
(Дабы никто не заметил, как я занята своими добродетелями).
Словом, стою в очереди
За билетом в Царствие Небесное
(Ибо понимаю, насколько
Неприлично пролезать без очереди).
Вот и билетик.
Голубенький.
– Есть билет, говоришь,
В Царство Божие?
Так отдай его
Первому встречному.
Случайному прохожему.
Можешь?
Сентябрь 1988.
***
А та, что коснулась
Одежды Христа
И к жизни вернулась,
Как прежде, чиста,
Стоит на распутье в рыданье,
Воздев сиротливые длани.
Ее исцелилась страдальная плоть.
Но душу живую ей ранил Господь.
И ныне душа кровоточит.
Но освобожденья – не хочет.
1981, 1983.
***
ПЕСЕНКА
Хотела, на меч напоровшись,
Она у-ме-реть!
Но все закричали –
Така-а-я неженская смерть!
И где ж ты, голубушка, сможешь найти этот меч?
Найти этот меч, и такая неженская смерть.
Хотела о скалы
Разбиться она головой.
Но мать ей сказала:
Помилуй! Господь, мол, с тобой!
Твоей головой не пробить и небесную твердь!
К тому же для красной девицы
Совсем некрасивая смерть!
Совсем некрасивая смерть!
Тогда захотела она удушиться косой.
Косою-змеёю, девичьей судьбой и красой,
И в саване бродит всю ночь – до утра, до росы.
Опять ничего не выходит –
Ах, нету косы!
И в саване, в саване бродит всю ночь, до росы –
Ах, нету, ах, нету, ах, нету, ах не-е-ту косы!
1980-1981.
***
Ненавижу войну.
И людей не люблю,
Которые любят
Вспоминать войну.
Даже если
Это та самая.
Самая защитная,
Самая правая,
Великая, могучая,
Во имя свободы,
Во имя мира,
Любви и народа,
Словом,
Священная
Война.
Боже мой!
До чего же убогой,
Серой и мелкой,
Завистливой, гнусной
Должна оказаться
Жизнь человечья,
Если только
Во время взаимного
Истребленья,
Кровавой гигантской
Мясорубки
Мы способны
Ощутить всем телом
Неповторимое
Дыханье жизни.
Если только
Во всеобщем бедствии
(Впрочем, его гораздо чаще
Принято называть патриотическим подъемом)
Открываются и освящаются
Такие обычные,
Такие ясные,
Такие нормальные понятия,
Как
Чувство локтя,
Сплочение судеб.
Помощь друг другу.
Братство и верность.
Когда презрение
К барахлу и хламу,
Ко всем случайным
Смешным побрякушкам
Приходит к людям
Только во время
Самой защитной,
Самой правой,
Великой, могучей,
Священной войны
(А ненависть, злоба,
А мародерство, а грабежи,
А трусость и подлость –
Словом, все то, чем
Отличаются
Наши враги, а у нас не бывает?!)…
И когда спустя
Много и много лет
Все те,
Кто сумели
Вернуться
(Если только
при этом вполне
уцелели их руки-ноги),
Зажили мирной
И спокойной жизнью,
Вспоминают
То «священное время»,
Уверяя
Себя и прочих,
Что именно
В эти
Кровавые годы
Они были лучше,
Честнее и чище
(А может быть,
Просто – много моложе?),
Что именно
В это
Смутное время
Они совершали
Осознанные поступки,
Мне становится
Страшно и жутко.
А они говорят: «Это
Были лучшие годы нашей жизни».
***
МАТЬ НЕХРИСТОВА
Сколько раз я пестую надежду
О младенце на моей груди.
Сморщенные веки сладко смежив,
Маленький и сладкий – не уйди!
Теплый запах молока и меда,
Пух тончайший, шелковый висок.
Сколько боли и любви, Природа,
Ты влагаешь в крохотный комок!
Но рожденное в слезах и крови,
Но пробившее усильем тьму,
Вырастешь крушить и сквернословить
На пути, неведомом ему.
Мучиться – но более и мучить.
Каяться – и вдохновенно лгать.
Диким зверем выть в лесу дремучем,
Богохульством поминая мать.
Истреблять себя враждой взаимной.
Жрать и спать, покорствовать и мстить…
Вот итог – О, Господи, прости мне,
То, что не могу себе простить.
5 января 1983.
***
Город, в котором я родилась
И где, надеюсь, умру,
Мелкими капельками слезясь,
Встречает меня поутру,
Воплем и скрежетом машин
В аварии на углу –
Напоминаньем о том, что чья-то жизнь
Проваливается во мглу,
Обрубками нищих, чьи стерты черты,
Глазами голодных детей
На фоне чеканной твоей красоты –
Застывшим виденьем идей.
Куда ты несешься за Всадником вслед,
Детей своих, нас, не спросив,
Нужны ли нам гимны трескучих побед
И громкий бравурный мотив?
И мы, убаюканные дождем,
Часа расплаты не видим, не ждем.
И все же, мой город, ты жив и летишь
В неумолкающую жизнь!
Март, 2007.
***
БОГОРОДИЦА В ПЮХТИЦЕ
Ходила по земле босая,
Внимала крикам журавлей,
Когда, кружась, взмывала стая
С благословляемых полей.
Лучи закатного свеченья
Старалось солнце придержать,
Пока на каждое творенье
Твоя лилася благодать,
Лилась нетленно и свободно…
О если б так нести светло
Твою Любовь, Твое тепло!
14.04.96. Пюхтицы. День Воскресения Христова (посвящено игумении Свято-Успенского монастыря матери Варваре, которая Ее, Богородицы, Любовь несет легко и свободно).
Анастасия Коренькова
Вероника Афанасьева. Стихи и проза жизни
Детство
28 февраля 1933 года в Капелле был последний поэтический вечер Осипа Мандельштама здесь, в Ленинграде. По молодежной традиции, студенты Восточного факультета Государственного университета откупили сразу целый ряд. В ту же ночь весь ряд был арестован, в том числе и отец нашей героини, Константин Афанасьев. Был ордер и на маму, Нину Владиславовну, но она в этот день ушла в декрет. И папа, которому уже нечего было терять, устроил скандал. Командир куда-то бегал, звонил… Но был 33-й, а не 37-й год, возиться с беременной женщиной никому не хотелось. Ее оставили, а он сел в «Кресты». Как-то прошел слух, что его увозят в ссылку, а в таких случаях полагалось свидание. Нина простояла у «Крестов» весь день, ожидая встречи, но информация оказалась ложной, и женщина ни с чем вернулась пешком на Васильевский остров, где тогда жила. И на следующее утро, 22 апреля, родилась Вероника. А ее папа получил 10 лет ссылки в Сыктывкар. Официально – за увлечение стихами Мандельштама и за создание фашистской молодежной организации. Но дело, конечно, было не в Мандельштаме как таковом, а в том, что Советской власти нужно было уничтожить интеллигенцию как классово враждебный элемент.
«Константина Алексеевича можно считать везунчиком, – уверена Вероника Константиновна. – Потому что в то время Сыктывкар, столица Коми АССР, город на реке Сысоле, был набит ссыльными, так что публика была интеллигентная. Голода до войны не было. Папа, работая то бухгалтером, то счетоводом, избежал 37-го года, потому что в 37-м он вряд ли бы так легко отделался. А поскольку ссылка продолжалась до 1943-го, то в армию он попал уже в то время, когда наметился перелом, да и на передовую его как сомнительный элемент не пускали. После войны папа служил в военно-инженерном училище, на Карельском перешейке, и избежал второй «чистки», в 1948 году. Тогда был тайный приказ в «органах»: всех, кто уже арестовывался и имел сроки, отправить по второму разу. И все друзья папины, кто успел вернуться, снова поехали, но уже на 18-20 лет. А до нашей глухомани новые «веяния» не дошли. Вот так в третий раз ссылка спасла Константину Афанасьеву жизнь. А что судьба оказалась искалечена – это уже мелочи. Главное – остался жив».
С папой, Константином Алексеевичем
Нина Владиславовна отправилась в Сыктывкар за супругом. В 1936 году родилась вторая дочь, Елена. А Вероника жила то в Ленинграде, на попечении у тетушек, то в Сыктывкаре, куда ее отвозили сестры мамы. Когда пришло время поступать в школу, родня решила, что девочка должна учиться в Ленинграде. И бабушка привезла их с сестрой в Детское Село (где жил тогда дедушка). В день объявления войны.
«Помню толпы народа. Ужас. Из репродуктора доносятся какие-то голоса, и у меня украли любимую куклу. Из Пушкина уезжали обратно в Сыктывкар буквально с последним эшелоном. Город уже начинали бомбить. Ехали в Коми месяц – на поездах, баржах – уже в обстановке полной растерянности», – вспоминает наша героиня.
В Коми с родными поехал и дедушка, Владислав Романович Лобанов, преподаватель-античник и при этом глубоко религиозный человек. Что уже в конце 19-го века было большой редкостью: интеллигенция, особенно разночинная, в основной своей массе была неверующей. Вот и в своей семье Владислав Романович в этом смысле был одинок.
«Вспоминаю рассказ своей тетушки, маминой младшей сестры: «Вот мы поехали с папочкой в монастырь всей семьей. И там нас так чудесно приняли: Пасха, разговлялись… А папочка ушел один молиться»», – продолжает Вероника Константиновна.
Дедушка был единственным в семье, кто приобщал сестер к вере. А крестили их, кстати, тоже в Сыктывкаре: один крестьянин, солдат Красной Армии, уверовал в Бога, принял священный сан, за что и был сослан. Он-то и совершил Таинство.
«В годы войны Владислав Романович в буквальном смысле спас нас с сестрой от голода – он отдавал нам свой паек, – продолжает свой рассказ наша героиня. – Только повзрослев, мы это поняли. Мы остались живы, а он умер от недоедания. Через несколько дней после его смерти бабушка заметила, что я что-то бормочу, какие-то стихи. Она спросила: «Это о дедушке, да? О дедушке?» Честно признаться, я тогда не думала, что это о дедушке, но сказала: «Да». И она попросила меня записать это. И если бы мой двоюродный брат недавно не обнаружил этот листок, я никогда не поверила бы, что 10-летний ребенок в обстановке войны, страха, голода мог написать такое».
МОЛЕНЬЕ
Ах! Как мил и как прелестен сердцу Божий свет.
Но как грустно! Очень грустно, что тебя здесь нет.
Без тебя ведь я тоскую, знаю, ты в Раю!
Может, ты хотел послушать песенку мою?
Ах! Как мил и как прелестен Божий свет глазам!
Но я знаю, знаю, знаю, – ты на небе, Там.
Я в моленьях и страданьях истекла слезами.
Может, я тебя увижу с белыми цветами?
Может, ты меня услышишь, снизойдешь ко мне?
Может, я тебя увижу, может быть, во сне?
Но к моленьям, но к страданьям ты остался нем.
Может быть, ты не услышал уж меня совсем!
Ах! Как мил и как прелестен сердцу Божий свет!
Но как грустно, очень грустно,
Что тебя здесь нет.
Мое второе стихотворение дарю на память моей бабушке. 30/III 1943 г.
После войны семья вернулась в Ленинград. Места ей здесь не было. Году в 1949-1950 Константин Афанасьев получил от своего военно-инженерного училища маленькую восьмиметровую комнату, которую потом обменяли на 14-метровую – на нынешней Итальянской улице. И прожила семья так более 15 лет. Значительную часть этой и так тесной комнатенки занимала огромная библиотека, которую собрал папа: последние деньги он тратил на книги. Так что Вероника в какой-то момент стала «книгоненавистницей». Естественно, здесь была вся классика – и российская, и зарубежная, – но особой гордостью Константина Алексеевича была французская библиотека, антикварные памятники XVIII–XIX веков.
«Подрастая в такой обстановке, я очень рано научилась читать, – говорит Вероника Константиновна. – Причем «проглатывала» все подряд. В 5 лет прочитала собрание русских народных сказок нашего однофамильца Афанасьева – восьмитомник, между прочим. В 9 лет знала истории про Тиля Уленшпигеля, Тристана и Изольду. А однажды привела в ужас родителей, когда в момент их беседы между собой скромно так вставила: «А по Фрейду это…» Но взрослые были сами виноваты – зачем бросать где попало книжки, которые я находила и прочитывала?»
Факультет, который не выбирала
Ее судьбой мог стать театр, ведь она очень увлекалась им. В знаменитой женской школе №239 на Адмиралтейском проспекте был замечательный кружок, где занимались будущие артистки, а тогда просто ленинградские школьницы: Алиса Фрейндлих, Оля Волкова, Анюта Юнгер (дочь режиссера, народного артиста СССР Николая Акимова и актрисы Елены Юнгер). Потом туда привлекли еще и Игоря Озерова из соседней школы. А руководителями кружка были актриса БДТ Мария Призван-Соколова и ее муж, режиссер Павел Вейсбрем. Они очень привязались к детям, те дневали у них и ночевали. Когда Веронике было лет 15, юные актеры поставили к Пушкинскому дню отрывок из «Маленьких трагедий» (наша героиня играла там Донну Анну) и имели бешеный успех. Так что какая-то часть жизни была связана с театром, и позже, в студенческие годы, она даже играла у Акимова и Вейсбрема эпизодические роли в Новом театре (ныне – Театр имени Ленсовета).
«Но когда пришло время выбирать профессию, мама, которая работала на Восточном факультете Ленинградского университета, на кафедре индийской филологии (секретарем-лаборантом, преподавать ей не давали), лукаво так говорит: «А у нас открывается новая кафедра – истории Древнего Востока. Замечательные педагоги, а на третьем курсе – практика в Армении». Эти слова про практику в Армении были для меня решающими. А мама оказалась более прозорливым и дипломатичным человеком, чем нам тогда казалось», - считает Вероника Афанасьева.
Кафедра действительно оказалась замечательная, руководил ею знаменитый академик Василий Струве. Это был первый набор после перерыва в несколько лет – кафедру закрывали по доносу одной студентки («антисоветчина»). И истосковавшиеся преподаватели, среди которых, например, были Борис Борисович Пиотровский, Исаак Натанович Винников, вкладывали в учащихся всю душу. А было студентов всего трое: Вероника, которая не хотела быть ассириологом и шумерологом; Ирина, дочь провинциального учителя из-под Курска, медалистка, которая мечтала быть математиком, но опоздала, и ее документы перекинули на Восточный факультет («задворки»); молодой человек из военной семьи, в которой не имели понятия о таких словах, как «Шумер», «Ассирия», «клинопись». Однокурсник нашей героини (как он сюда попал?..) так стеснялся первые годы, что скрывал, где учится. Вот такая компания оказалась выпестована, взлелеяна академиками. И ведь у всех сложилась успешная научная карьера!
«А на третьем курсе я действительно поехала в Армению, – продолжает свой рассказ наша прихожанка. – И после этого по-настоящему увлеклась профессией. Обнаруженный к тому времени порок сердца закрыл доступ к актерскому делу. Сейчас я очень рада, что не стала актрисой: мне было бы тяжело выживать в непростой актерской среде. Впрочем, и Эрмитажем, куда меня пригласили после окончания вуза, меня пугали. Иначе как «клубок змей», «страшное учреждение» музей не называли. И в самом деле, обстановка в Эрмитаже была очень напряженная, тяжелая, но я этого не замечала, оказавшись «под крылышком» двух моих учителей – Бориса Борисовича Пиотровского и Игоря Михайловича Дьяконова».
С одногруппницей и подругой на всю жизнь Ириной Каневой
Педагоги и молодые востоковеды. Найдите здесь Веронику Константиновну
Еще на третьем курсе в Университете Вероника Афанасьева как-то дерзко сказала, что займется шумерским языком, его поэзией, которые к тому времени были не изучены. Так оно и получилось: более 55 лет она проработала в Эрмитаже (откуда, как известно, не уходят – оттуда выносят), занимаясь сначала глиптикой (печатями), потом поэтическими переводами с шумерского языка. И даже ставила шумерские спектакли – последняя дань увлечению актерскому искусству.
Спектакль на шумерские темы
Шумерская лодка плывет по Неве...
Отпуск в Крыму, в средневековом караимском городе Чуфут-Кале; один из мужчин – К. А. Афанасьев
В 2000 году она стала лауреатом Государственной премии в области литературы и искусства за антологию шумерской поэзии «От начала начал», изданную в Петербурге в 1997 году, – по сути дела, первое в мире собрание поэтических текстов древнего Шумера, выполненное не подстрочным, а поэтическим методом. Вручал награду президент Владимир Путин. Наша героиня не удержалась и сказала ему: «Да помогут вам шумеры!» На что глава государства смущенно ответил: «Спасибо».
«Да помогут вам шумеры!»
Напомню, что шумеры, представители древней цивилизации, заселяли Двуречье между Тигром и Евфратом (нынешняя территория Ирака).
«По сути, нас отделяет от них не такое уж большое расстояние – 200 поколений, если считать, что одно поколение составляет 25 лет, – говорит Вероника Афанасьева. – У каждого из нас найдется 200 знакомых, правда? Поэтому шумеры ближе к нам, чем кажется, и это видно, когда знакомишься с их текстами. Я уверена, что мы должны изучать их историю хотя бы для того, чтобы не быть манкуртами*, не помнящими родства. Чтобы понимать, чем жил человек, о чем он думал, что его волновало. В чем он изменился, а в чем нет. А для нас, христиан, крайне важно знать и то, что еще до Пришествия Спасителя в древнем мире было представление о едином Боге. Изучая жизнь шумеров, я убедилась, что Господь никогда не оставлял своих бедных детей. И древние люди уже тогда верили: молитва праведного человека спасает мир. Эти темы и сказания есть и в Шумере, и в любом другом древнем обществе. А заповеди? В начале третьего тысячелетия до нашей эры они были сформулированы в Двуречье: не убий, не укради…»
Стихи и КГБ
Стихи Афанасьева начала писать с детства – со вторым по счету произведением вы уже знакомы. С 1957 года она начала их записывать. Но писала «в стол», так как прекрасно понимала, что творчество ее носит «несоветский» характер. В 80-е годы несколько произведений было напечатано в «Литературной Грузии» – они заказывали что-то, посвященное Грузии. А после введения наших войск в Чехословакию в 1968 году, которое стало переломом ее внутренней жизни и развеяло все иллюзии, появился сборник «За перечерченным стеклом».
«У меня было ощущение, что жизнь кончена, что я не могу жить в этой стране, что мне дорога только в тюрьму, и только мысли о подрастающем ребенке удерживали от участия в демонстрациях протеста подобно той, что прошла в Москве. Однако частично мои стихи об этом были изданы в Израиле под инициалами, что тоже было очень опасно», – вспоминает Вероника Константиновна.
С дочкой Машей
Только в 1994 году вышел первый поэтический сборник у нас в стране, в Томске.
А в 1983 году произошла памятная история с КГБ, которая могла стоить Афанасьевой карьеры. К тому времени она была уже ученым с именем, и ее несколько раз выпускали за границу. Но была и другая часть жизни, связанная с распространением подпольной литературы: самиздат, Солженицын, Набоков. Как раз «Лолиту» востоковед Афанасьева дала почитать школьной подруге Наташе, а та возьми и потеряй книгу. И повесила объявление: потеряна «Лолита», просьба вернуть. Наташу вызвали в КГБ первой и на допросе солгали, что Афанасьева уже во всем призналась. И женщина «раскололась».
Узнав об этом, Вероника Константиновна пошла к старым опытным зэкам, родителям друзей, – советоваться, как вести себя при общении с «органами». Уж в «Лолите» можно признаться, это не антисоветская литература, полагала она. Но ей сказали: «Ни в коем случае! Отрицайте все: нет, нет и нет». Глядите в глаза: «Мы оба лжем, и оба это знаем».
И вот как-то Веронику пригласили в отдел кадров. Там ее уже поджидали местный кагэбэшник и какой-то громила: «Вероника Константиновна, нужно задать вам несколько вопросов». Женщину посадили в машину и повезли в Большой дом. «Ну, вы, конечно, знаете, зачем мы вас везем?» Наученная, она отвечала: «Я, конечно, не знаю». Ну, а дальше начался допрос, который длился два часа, с такими нежными угрозами: «Как здоровье вашего ребенка?» «А ваш отец тоже в порядке?» При этом они не называли конкретно причины, все время говорили о какой-то литературе. Требовалось что? А – признаться, Б – покаяться. Афанасьева ушла, так ничего и не сказав. Ей приказали явиться на следующий день, захватив с собою книжки.
На следующий день чекисты зачитали Уголовный кодекс, разговоры продолжались и довели женщину до истерики. Назначили третье «свидание». Когда она пришла, замученная, домой, то приняла решение больше не ходить на Литейный, ведь повестки не было. В назначенный день поехала вместо КГБ на кладбище – был день смерти мамы.
Больше в КГБ не вызывали: чекисты приезжали в Эрмитаж, разговаривали брезгливо и упирали на недостойное поведение ученого. А еще была попытка вломиться в квартиру каких-то бандитов, совпавшая по времени с этими неприятностями. Наверное, это было не случайно. Но, поскольку Вероника Афанасьева так ни в чем и не призналась, то ее не тронули – «органы» должны были хотя бы для вида придерживаться буквы закона. А всех признавшихся тогда выгнали с работы.
***
Обездолены, одурачены,
И вперед на много веков
Пред потомками в неоплаченном,
Самом главном из всех долгов.
Над страною ползут туманами
Слухи, ропоты и беда,
Беспардонными партизанами
Ходит по миру наша нужда.
Но беда ли, нужда ли – горшее
Всех недолей и всех обид:
Над ослепшими, над оглохшими
Ни один набат не гудит.
Честь и совесть – понятья чертовы,
За неверием – пустота,
И не то на живых – над мертвыми,
На кресте не поставишь креста!
Дорогою ценой отвалено
За кровавый стяг в облаках.
Одурманены, оболванены,
Обездолены на века.
Поездка в Индию
Конференция в Баку
В Северной Осетии
Вера
«В тяжелое советское время я рвалась в храм. Но все мои диссиденты-друзья буквально хватали за руки и говорили: «Ты что, сошла с ума? Ты исповедь священнику будешь говорить? А ты знаешь, что они доносят в КГБ? Ты будешь врать или попадешь «органы»?!..» – вспоминает свой путь к Церкви Вероника Константиновна. – В 80-е я сблизилась с известным петербургским священником, отцом Иоанном Мироновым, который служил тогда в Девяткино, в храме святой Екатерины. Церковь маленькая, на отшибе, я стала изредка ходить, даже причащаться.
А в 90-м появилась на свет внучка Ксюша. Вы сами прекрасно понимаете, что такое 90-е годы. Мне хотелось уберечь девочку от дурных компаний и влияния, и я отдала ее в воскресную школу при храме Рождества Богородицы, который существовал тогда в Петербургской консерватории (настоятель – священник Виталий Головатенко). И начала сама посещать храм, который на «птичьих правах» существовал в помещении библиотеки, устроенной на месте домовой церкви. В 1995–1996 годы там сложилась крепкая община, костяк которой сохранился и по сей день. Правда, в прошлом году нас из Консерватории «попросили», и теперь мы обитаем в храме при детском доме за Володарским мостом. Не ближний свет, но вот, например, Пасху нынче я праздновала там. Служба и общение продолжались всю ночь, разошлись мы только под утро. Консерваторский храм – главный в моей жизни.
Говоря о моем воцерковлении, не могу не упомянуть отца Александра Меня. Это моя боль, в каком-то смысле. Боль от того, что я так и не познакомилась с ним. Моя старая приятельница, живущая в Москве, увидев фильм, где он говорит о вере, сразу же нашла его и 20 лет была его духовной дочерью. А когда я увидела впервые на экране священника, который так пламенно выступал, только подумала: «Как хорошо, что существуют такие священники!» И не поехала никуда. А потом, когда стали приходить его труды и я начала читать, то поняла, что это тот пастырь, которого я бы хотела видеть в своей жизни. Но его к тому времени уже убили. Мне оставалось только ездить к нему на могилу в дни памяти. В одну из таких поездок нас водили по его дому, и я увидела там свои книги. Мень ссылался на меня в своих книгах и, более того, хотел встретиться с моим учителем Игорем Дьяконовым, но тот был неверующий и пропустил это как-то мимо ушей… То есть, возможность встречи была, она должна была состояться! Но увы… Брат отца Александра, Павел, подарил мне его последнюю книгу с благодарственной надписью.
Кстати, благодаря отцу Александру и его ученикам в мою жизнь вошли фоколяры – представители межконфессионального братства, основанного в 1943 году в Италии Кьярой Любич. В тяжелые годы Второй Мировой войны молодая католичка решила создать движение, чтобы помогать всем нуждающимся. В 40-е годы речь шла о конкретной помощи в военное время, но позднее движение развилось в огромное братство, которое стремится не близких по родству людей сделать одной большой семьей. Покровительницей движения считается Дева Мария. Сначала в фоколярское братство вошли христианские конфессии, включая Православие (российское отделение, кстати, возглавляет петербургский священник из Князь-Владимирского собора, протоирей Владимир Федоров), а сейчас к нам присоединяются даже мусульмане. Говорю «к нам», потому что фоколяры стали частью моей жизни. Во-первых, они помогли лично мне разрешить волновавшую меня проблему межконфесиональных разногласий. Во-вторых, много лет я вместе со своими родными активно участвовала во встречах фоколяров в Москве, Челябинске и т.д. У меня много друзей-католиков.
На Святой Земле
Как я оказалась в Троицком соборе? А очень просто. К 2000-м годам я переехала сюда, к метро «Технологический институт», и Троицкий был самым близким к дому. Ведь в консерваторском храме Литургия совершалась раз в две недели, а к тому моменту я уже поняла, что мои «духовные батарейки» требуют еженедельной подзарядки.
Понятие Святой и Животворящей Троицы – одно из центральных для Православия. Не все понимают и воспринимают эту идею. Мне кажется, на попытку осмысления этого иногда уходит много времени. И то, что на моем жизненном пути уже много лет стоит именно собор во Имя Живоначальной Троицы и я являюсь его прихожанкой, для меня очень важно именно в этом смысле».
В музее деревянного зодчества в Суздале
В Дивеево
Одна из встреч с митрополитом Новгородским и Старорусским Львом
***
«Наше поколение столько всего испытало! – подвела итог своему рассказу Вероника Константиновна. – Но самым тяжелым, пожалуй, является то, что моя история и моя судьба – это история и судьба целого поколения, и в этом смысле она типична. Голод, ссылки, война… Наверное, молодежь сейчас не очень задумывается об этом, да, может быть, и не очень-то интересуется. Беда только в том, что, когда такие события забывают, они повторяются».
Об авторе см. здесь.
*Манкурт, согласно роману Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»), – это взятый в плен человек, превращённый в бездушное рабское создание, полностью подчинённое хозяину и не помнящее ничего из предыдущей жизни.
ЛИРИКА ВЕРОНИКИ АФАНАСЬЕВОЙ
НАДЕЖДА
Мое тело оглохло,
Как пустая пальба.
Мое сердце иссохло –
Не сочится мольба.
Мои руки, что ветлы
Шелестят по ветру
Наготой безответной –
Все равно, мол, помру.
Но сияет алмазно
Неустанный рассвет,
И душа безотказно
Откликается: нет!
***
От еле видимой звезды
До человеческого тела,
От каждой капельки воды
До неохватного предела,
От листьев – к корню,
От корней – к листам,
Повсюду соразмерность,
Во всем строеньи, здесь и там
Одна Божественная мерность
Сквозит, поет, кричит: «Смотри!
Раскрой мое соотношенье!
То, что снаружи, то внутри!
Расширь и сфокусируй зренье!»
Мне камень рассказал о днях
Творенья и величья мира.
О Воскресеньи шепчет прах.
А я взгляну – и мимо, мимо,
Мне некогда, я тороплюсь
На круги, я боюсь свободы.
И я цепляюсь и кружусь.
И говорю: закон природы.
Рожденный ползать – полетит.
Расти доверчиво и гибко,
Поэт и бабочка: обид
Не помнит древняя улыбка.
Раскройся миру и пари
В потоках утренней зари.
***
Зарабатываю на билет в Царство Божие
Очень стараюсь.
Совершаю массу добрых дел
(Точнее, тех, что принято называть добрыми ).
Соблюдаю Заповеди Господни:
Не ворую.
Не граблю.
Не убиваю.
А если злословлю, то с оговорками.
Растворяюсь во множестве полезных поступков:
Уступаю места в автобусе.
Перевожу старушек через улицы
(Не спрашивая, действительно ли они в том нуждаются
И действительно ли хотят перейти улицу).
Читаю бесплатные лекции.
Жертвую на фонды милосердия.
Отдаю предпоследнюю рубашку
(До последней почему-то никогда не доходит).
Разговариваю доброжелательно.
Особенно с людьми мне приятными
(А с неприятными стараюсь не сталкиваться).
Произношу замечательные речи
О дружбе, любви и понимании.
О себе говорю с иронией
(Дабы никто не заметил, как я занята своими добродетелями).
Словом, стою в очереди
За билетом в Царствие Небесное
(Ибо понимаю, насколько
Неприлично пролезать без очереди).
Вот и билетик.
Голубенький.
– Есть билет, говоришь,
В Царство Божие?
Так отдай его
Первому встречному.
Случайному прохожему.
Можешь?
Сентябрь 1988.
***
А та, что коснулась
Одежды Христа
И к жизни вернулась,
Как прежде, чиста,
Стоит на распутье в рыданье,
Воздев сиротливые длани.
Ее исцелилась страдальная плоть.
Но душу живую ей ранил Господь.
И ныне душа кровоточит.
Но освобожденья – не хочет.
1981, 1983.
***
ПЕСЕНКА
Хотела, на меч напоровшись,
Она у-ме-реть!
Но все закричали –
Така-а-я неженская смерть!
И где ж ты, голубушка, сможешь найти этот меч?
Найти этот меч, и такая неженская смерть.
Хотела о скалы
Разбиться она головой.
Но мать ей сказала:
Помилуй! Господь, мол, с тобой!
Твоей головой не пробить и небесную твердь!
К тому же для красной девицы
Совсем некрасивая смерть!
Совсем некрасивая смерть!
Тогда захотела она удушиться косой.
Косою-змеёю, девичьей судьбой и красой,
И в саване бродит всю ночь – до утра, до росы.
Опять ничего не выходит –
Ах, нету косы!
И в саване, в саване бродит всю ночь, до росы –
Ах, нету, ах, нету, ах, нету, ах не-е-ту косы!
1980-1981.
***
Ненавижу войну.
И людей не люблю,
Которые любят
Вспоминать войну.
Даже если
Это та самая.
Самая защитная,
Самая правая,
Великая, могучая,
Во имя свободы,
Во имя мира,
Любви и народа,
Словом,
Священная
Война.
Боже мой!
До чего же убогой,
Серой и мелкой,
Завистливой, гнусной
Должна оказаться
Жизнь человечья,
Если только
Во время взаимного
Истребленья,
Кровавой гигантской
Мясорубки
Мы способны
Ощутить всем телом
Неповторимое
Дыханье жизни.
Если только
Во всеобщем бедствии
(Впрочем, его гораздо чаще
Принято называть патриотическим подъемом)
Открываются и освящаются
Такие обычные,
Такие ясные,
Такие нормальные понятия,
Как
Чувство локтя,
Сплочение судеб.
Помощь друг другу.
Братство и верность.
Когда презрение
К барахлу и хламу,
Ко всем случайным
Смешным побрякушкам
Приходит к людям
Только во время
Самой защитной,
Самой правой,
Великой, могучей,
Священной войны
(А ненависть, злоба,
А мародерство, а грабежи,
А трусость и подлость –
Словом, все то, чем
Отличаются
Наши враги, а у нас не бывает?!)…
И когда спустя
Много и много лет
Все те,
Кто сумели
Вернуться
(Если только
при этом вполне
уцелели их руки-ноги),
Зажили мирной
И спокойной жизнью,
Вспоминают
То «священное время»,
Уверяя
Себя и прочих,
Что именно
В эти
Кровавые годы
Они были лучше,
Честнее и чище
(А может быть,
Просто – много моложе?),
Что именно
В это
Смутное время
Они совершали
Осознанные поступки,
Мне становится
Страшно и жутко.
А они говорят: «Это
Были лучшие годы нашей жизни».
***
МАТЬ НЕХРИСТОВА
Сколько раз я пестую надежду
О младенце на моей груди.
Сморщенные веки сладко смежив,
Маленький и сладкий – не уйди!
Теплый запах молока и меда,
Пух тончайший, шелковый висок.
Сколько боли и любви, Природа,
Ты влагаешь в крохотный комок!
Но рожденное в слезах и крови,
Но пробившее усильем тьму,
Вырастешь крушить и сквернословить
На пути, неведомом ему.
Мучиться – но более и мучить.
Каяться – и вдохновенно лгать.
Диким зверем выть в лесу дремучем,
Богохульством поминая мать.
Истреблять себя враждой взаимной.
Жрать и спать, покорствовать и мстить…
Вот итог – О, Господи, прости мне,
То, что не могу себе простить.
5 января 1983.
***
Город, в котором я родилась
И где, надеюсь, умру,
Мелкими капельками слезясь,
Встречает меня поутру,
Воплем и скрежетом машин
В аварии на углу –
Напоминаньем о том, что чья-то жизнь
Проваливается во мглу,
Обрубками нищих, чьи стерты черты,
Глазами голодных детей
На фоне чеканной твоей красоты –
Застывшим виденьем идей.
Куда ты несешься за Всадником вслед,
Детей своих, нас, не спросив,
Нужны ли нам гимны трескучих побед
И громкий бравурный мотив?
И мы, убаюканные дождем,
Часа расплаты не видим, не ждем.
И все же, мой город, ты жив и летишь
В неумолкающую жизнь!
Март, 2007.
***
БОГОРОДИЦА В ПЮХТИЦЕ
Ходила по земле босая,
Внимала крикам журавлей,
Когда, кружась, взмывала стая
С благословляемых полей.
Лучи закатного свеченья
Старалось солнце придержать,
Пока на каждое творенье
Твоя лилася благодать,
Лилась нетленно и свободно…
О если б так нести светло
Твою Любовь, Твое тепло!
14.04.96. Пюхтицы. День Воскресения Христова (посвящено игумении Свято-Успенского монастыря матери Варваре, которая Ее, Богородицы, Любовь несет легко и свободно).
- Перейти к предыдущей записи Римма Струкова. Параллели
